329[1]
В некотором селе поп нанял себе батрака и послал его на сучонке пахать, и дал ему целую ковригу хлеба, и гуторя[2] ему:
— На, батрак, будь сам сыт, и сучонка чтобы была сыта, да чтобы и коврига была цела.
Во батрак, взявши, поехал в поле, а приехавши, зачал пахать. Во пахал, пахал, уж время бы, кажись, и червячка заморить[3]: животики ему так и подвело; да что станешь делать с поповым-то приказом? Но голод не тётка, уму-разуму научит. Во и вздумал думу батрак, кажись бы гожа! Ну, быть делу так. Взял верхнюю корку с хлебушка тихохонько снял, мякиш всё повытаскивал, сам досыта наелся и сучонку накормил, а корки опять сложил по-прежнему, как было, да и попахивает себе до вечера как будто ни в чём не был, горя мало ему! Во уж начало смеркаться. Он и поехал домой. Приезжает, а поп его уж у ворот встречает и спрашивает его:
— Что, мол, батрак, сыт?
Он кажа:
— Сыт.
Поп опять спрашивает:
— А сучонка сыта?
Батрак кажа:
— Сыта.
Поп опять гуторя:
— А коврига цела?
Батрак кажа:
— Цела! На вот, батюшка, целёхонька.
Во как разглядел поп-от, да и рассмеялся, и гуторя:
— Хитрец ты окаянный! Как на тя[4] погляжу, из тебя прок будет. Люблю за обычай и за твою догадливость! Ухитрился, молодец! Оставайся у меня, живи; мне такой и надобен.
И оставил его у себя, прибавил ещё сверх договорной цены за то, что парень-то попался ему ухарский и разухабистый да больно догадливый. Тут-то батраку пошло житьё, что твоя маслена, и умирать не надо.