141
В некотором царстве, в некотором государстве жил-был старик со старухою; детей у них не было. Говорит раз старик:
— Старуха, поди купи репку — за обедом съедим.
Старуха пошла, купила две репки; одну кое-как изгрызли, а другую в печь положили, чтобы распарилась. Погодя немного слышат — что-то в печи кричит:
— Бабушка, откутай; тут жарко!
Старуха открыла заслонку, а в печи лежит живая девочка.
— Что там такое? — спрашивает старик.
— Ах, старик! Господь дал нам девочку.
И старик и старуха крепко обрадовались и назвали эту девочку Репкою.
Вот Репка росла, росла и выросла большая. В одно время приходят деревенские девки и просят:
— Бабушка, отпусти с нами Репку в лес за ягодами.
— Не пущу, к…ны дети! Вы её в лесу покинете.
— Нет, бабушка, ни за́ что не кинем.
Старуха отпустила Репку. Собрались девки, пошли за ягодами и зашли в такой дремучий лес, что зги не видать. Глядь — стоит в лесу избушка, вошли в избушку, а там на столбе медведь сидит.
— Здравствуйте, красные девицы! — сказал медведь. — Я вас давно жду.
Посадил их за стол, наклал им каши и говорит:
— Кушайте, хорошие-пригожие! Которая есть не будет, тоё замуж возьму.
Все девки кашу едят, одна Репка не ест. Медведь отпустил девок домой, а Репку у себя оставил; притащил сани, прицепил к потолку, лёг в эти сани и заставил себя качать. Репка стала качать, стала приговаривать:
— Бай-бай, старый хрен!
— Не так! — говорит медведь. — Сказывай: бай-бай, милый друг!
Нечего делать, стала качать да приговаривать:
— Бай-бай, милый друг!
Вот так-то прожил медведь с нею близко года; Репка забрюхатела и думает: как бы выискать случай да уйти домой. Раз медведь пошёл на добычу, а её в избушке оставил и заклал дверь дубовыми пнями. Репка давай выдираться, силилась-силилась, кое-как выдралась и убежала домой. Старик со старухой обрадовались, что она нашлась: живут они месяц, другой и третий; а на четвёртый Репка родила сына — половина человечья, половина медвежья; окрестили его и дали имя Ивашко-Медведко. Зачал Ивашко расти не по годам, а по часам; что час, то на вершок выше подается, словно кто его в гору[1] тащит. Стукнуло ему пятнадцать лет, стал он ходить с ребятами на игры и шутить шутки нехорошие: кого ухватит за руку — рука прочь, кого за голову — голова прочь.
Пришли мужики жаловаться, говорят старику:
— Как хочешь, земляк, а чтобы сына твоего здесь не было! Нам для его удали не погубить своих деток!
Старик запечалился-закручинился.
— Что ты, дедушка, так невесел? — спрашивает Ивашко-Медведко. — Али кто тебя обездолил?
Старик трудно вздохнул:
— Ах, внучек! Один ты у меня был кормилец, и то велят тебя из села выслать.
— Ну что ж, дедушка! Это ещё не беда; а вот беда, что нет у меня обороны. Поди-ка, сделай мне железную дубинку в двадцать пять пуд.
Старик пошёл и сделал ему двадцатипятипудовую дубинку. Ивашко простился с дедом, с бабою, взял свою дубинку и пошёл куда глаза глядят.
Идёт путем-дорогою, пришёл к реке шириной в три версты; на берегу стоит человек, спёр реку ртом, рыбу ловит усо́м, на языке варит да кушает.
— Здравствуй, Усыня-богатырь!
— Здравствуй, Ивашко-Медведко! Куда идёшь?
— Сам не ведаю: иду куда глаза глядят.
— Возьми и меня с собой.
— Пойдём, брат! Я товарищу рад.
Пошли двое и увидали богатыря — захватил тот богатырь целую гору, понёс в лог и верстает[2] дорогу. Ивашко удивился:
— Вот чудо так чудо! Уж больно силён ты, Горынюшка!
— Ох, братцы, какая во мне сила? Вот есть на белом свете Ивашко-Медведко, так у того и впрямь сила великая!
— Да ведь это я!
— Куда ж ты идёшь?
— А куда глаза глядят.
— Возьми и меня с собой.
— Ну, пойдём; я товарищам рад.
Пошли трое и увидели чудо — богатырь дубьё верстает: который дуб высок, тот в землю пихает, а который низок, из земли тянет. Удивился Ивашко:
— Что за сила, за могута великая!
— Ох, братцы, какая во мне сила? Вот есть на белом свете Ивашко-Медведко, так тот и впрямь силён!
— Да ведь это я!
— «Куда же тебя бог несёт?
— Сам не знаю, Дубынюшка! Иду куда глаза глядят.
— Возьми и меня с собой.
— Пойдём; я товарищам рад.
Стало их четверо.
Пошли они путём-дорогою, долго ли, коротко ли — зашли в тёмный, дремучий лес; в том лесу стоит малая избушка на курячьей ножке и всё повертывается. Говорит Ивашко:
— Избушка, избушка! Стань к лесу задом, а к нам передом.
Избушка поворотилась к ним передом, двери сами растворилися, окна открылися; богатыри в избушку — нет никого, а на дворе и гусей, и уток, и индеек — всего вдоволь!
— Ну, братцы, — говорит Ивашко-Медведко — всем нам сидеть дома не годится; давайте кинем жеребей: кому дома оставаться, а кому на охоту идти.
Кинули жеребей: пал он на Усыню-богатыря.
Названые братья его на охоту ушли, а он настряпал-наварил, чего только душа захотела, вымыл голову, сел под окошечко и начал гребешком кудри расчесывать. Вдруг закутилося-замутилося, в глаза зелень выступила — становится земля пупом, из-под земли камень выходит, из-под камня баба-яга костяная нога, ж… жиленая, на железной ступе едет, железным толкачом[3] погоняет, сзади собачка побрехивает.
— Тут мне попить-поесть у Усыни-богатыря!
— Милости прошу, баба-яга костяная нога!
Посадил её за стол, подал часточку[4], она съела. Подал другую, она собачке отдала:
— Так-то ты меня потчуешь!
Схватила толкач, начала бить Усынюшку; била-била, под лавку забила, со спины ремень вырезала, поела всё дочиста и уехала. Усыня очнулся, повязал голову платочком, сидит да охает. Приходит Ивашко-Медведко с братьями:
— Ну-ка, Усынюшка, дай нам пообедать, что ты настряпал.
— Ах, братцы, ничего не варил, не жарил: так угорел, что насилу избу прокурил.
На другой день остался дома Горыня-богатырь; наварил-настряпал вымыл голову, сел под окошечком и начал гребнем кудри расчесывать. Вдруг закутилося-замутилося, в глаза зелень выступила — становится земля пупом, из-под земли камень, из-под камня баба-яга костяная нога, на железной ступе едет, железным толкачом погоняет, сзади собачка побрехивает.
— Тут мне попить-погулять у Горынюшки!
— Милости прошу, баба-яга костяная нога!
Она села, Горыня подал ей часточку — баба-яга съела; подал другую — собачке отдала:
— Так-то ты меня потчуешь!
Схватила железный толкач, била его, била, под лавку забила, со спины ремень вырезала, поела всё до последней крошки и уехала. Горыня опомнился, повязал голову и, ходя, охает. Воротился Ивашко-Медведко с братьями:
— Ну-ка, Горынюшка, что ты нам на обед сготовил?
— Ах, братцы, ничего не варил: печь угарная, дрова сырые, насилу прокурил.
На третий день остался дома Дубыня-богатырь; настряпал-наварил, вымыл голову, сел под окошечком и начал кудри расчесывать. Вдруг закутилося-замутилося, в глаза зелень выступила — становится земля пупом, из-под земли камень, из-под камня баба-яга костяная нога, на железной ступе едет, железным толкачом погоняет, сзади собачка побрехивает.
— Тут мне попить-погулять у Дубынюшки!
— Милости прошу, баба-яга костяная нога!
Баба-яга села, часточку ей подал — она съела; другую подал — собачке бросила:
— Так-то ты меня потчуешь!
Ухватила толкач, била его, била, под лавку забила, со спины ремень вырезала, поела всё и уехала. Дубыня очнулся, повязал голову и, ходя, охает. Воротился Ивашко:
— Ну-ка, Дубынюшка, давай нам обедать.
— Ничего не варил, братцы, так угорел, что насилу избу прокурил.
На четвёртый день дошла очередь до Ивашки; остался он дома, наварил-настряпал, вымыл голову, сел под окошечком и начал гребнем кудри расчесывать. Вдруг закутилося-замутилося — становится земля пупом, из-под земли камень, из-под камня баба-яга костяная нога, на железной ступе едет, железным толкачом погоняет; сзади собачка побрехивает.
— Тут мне попить-погулять у Ивашки-Медведка!
— Милости прошу, баба-яга костяная нога!
Посадил её, часточку подал — она съела; другую подал — она сучке бросила:
— Так-то ты меня потчуешь!
Схватила толкач и стала его осаживать; Ивашко осердился, вырвал у бабы-яги толкач и давай её бить изо всей мочи, бил-бил, до полусмерти избил, вырезал со спины три ремня, взял засадил в чулан и запер.
Приходят товарищи:
— Давай, Ивашко, обедать!
— Извольте, други, садитесь.
Они сели, а Ивашко стал подавать: всего много настряпано. Богатыри едят, дивуются да промеж себя разговаривают:
— Знать, у него не была баба-яга!
После обеда Ивашко-Медведко истопил баню, и пошли они париться. Вот Усыня с Дубынею да с Горынею моются и всё норовят стать к Ивашке передом. Говорит им Ивашко:
— Что вы, братцы, от меня свои спины прячете?
Нечего делать богатырям, признались, как приходила к ним баба-яга да у всех по ремню вырезала.
— Так вот от чего угорели вы! — сказал Ивашко, сбегал в чулан, отнял у бабы-яги те ремни, приложил к ихним спинам, и тотчас всё зажило.
После того взял Ивашко-Медведко бабу-ягу, привязал верёвкой за ногу и повесил на воротах:
— Ну, братцы, заряжайте ружья да давайте в цель стрелять: кто перешибёт верёвку пулею — молодец будет!
Первый выстрелил Усыня — промахнулся, второй выстрелил Горыня — мимо дал, третий Дубыня — чуть-чуть зацепил, а Ивашко выстрелил — перешиб верёвку; баба-яга упала наземь, вскочила и побежала к камню, приподняла камень и ушла под землю.
Богатыри бросились вдогонку; тот попробует, другой попробует — не могут поднять камня, а Ивашко подбежал, как ударит ногою — камень отвалился, и открылась норка.
— Кто, братцы, туда полезет?
Никто не хочет.
— Ну, — говорит Ивашко-Медведко, — видно, мне лезть приходится!
Принёс столб, уставил на краю пропасти, на столбе повесил колокол и прицепил к нему один конец верёвки, а за другой конец сам взялся.
— Теперь опускайте меня, а как ударю в колокол — назад тащите.
Богатыри стали спускать его в нору; Ивашко видит, что веревка вся, а до дна ещё не хватает; вынул из кармана три больших ремня, что вырезал у бабы-яги, привязал их к верёвке и опустился на тот свет.
Увидал дорожку торную и пошёл по ней, шёл-шёл — стоит дворец, во дворце сидят три де́вицы, три красавицы, и говорят ему:
— Ах, добрый мо́лодец, зачем сюда зашёл? Ведь наша мать — баба-яга; она тебя съест!
— Да где она?
— Она теперь спит, а в головах у ней меч-кладенец лежит; ты меча не трогай, а коли дотронешься — она в ту ж минуту проснётся да на тебя накинется. А вот лучше возьми два золотых яблочка на серебряном блюдечке, разбуди ягу-бабу потихонечку, поднеси ей яблочки и проси отведать ласково; она поднимет свою голову, разинет пасть и как только станет есть яблочко — ты выхвати меч-кладенец и сруби ей голову за один раз, а в другой не руби; если ударишь в другой раз — она тотчас оживёт и предаст тебя злой смерти.
Ивашко так и сделал, отсёк бабе-яге голову, забрал красных де́виц и повёл к норе; привязал старшую сестру к верёвке, ударил в колокол и крикнул:
— Вот тебе, Усыня, жена!
Богатыри её вытащили и опустили верёвку на низ; Ивашко привязал другую сестру:
— Вот тебе, Горыня, жена!
И ту вытащили. Привязал меньшую сестру и крикнул:
— А это моя жена!
Дубыня рассердился, и как скоро потащили Ивашку-Медведка, он взял палицу и разрубил верёвку надвое.
Ивашко упал и больно зашибся; очнулся добрый мо́лодец и не знает, как ему быть; день, другой и третий сидит не евши, не пивши, отощал с голоду и думает: «Пойду-ка, поищу в кладовых у бабы-яги, нет ли чего перекусить». Пошёл по кладовым, наелся-напился и напал на подземный ход; шёл-шёл и выбрался на белый свет. Идёт чистым полем и видит — красная де́вица скотину пасёт; подошёл к ней поближе и узнал свою невесту.
— Что, умница, делаешь?
— Скотину пасу; сёстры мои за богатырей замуж идут, а я не хочу идти за Дубынюшку, так он и приставил меня за коровами ходить.
Вечером красная де́вица погнала стадо домой; а Ивашко-Медведко за нею идёт. Пришёл в избу; Усыня, Горыня и Дубыня богатыри сидят за столом да гуляют. Говорит им Ивашко:
— Добрые люди! Поднесите мне хоть одну рюмочку.
Поднесли ему рюмку зелена вина; он выпил и другую запросил; дали ему другую, выпил и запросил третью, а как выпил третью — распалилось в нем богатырское сердце: выхватил он боевую палицу, убил всех трёх богатырей и выбросил их тела в чистое поле лютым зверям на съедение. После того взял свою наречённую невесту, воротился к старику и к старухе и сыграл весёлую свадьбу; много тут было выпито, много было съедено. И я на свадьбе был, мёд-вино пил, по усам текло, во рту сухо было́; дали мне пива корец[5], моей сказке конец.
142
Жила-была старуха, детей у неё не было. В одно время пошла она щепки собирать и нашла сосновый чурбан; воротилась, затопила избу, а чурбан положила на печку и говорит сама с собою:
— Пускай высохнет, на лучину годится!
А изба у старухи была чёрная[6]; скоро щепки разгорелися, и пошёл дым по всей избе. Вдруг старухе послышалось, будто на печи чурбан кричит:
— Матушка, дымно! Матушка, дымно!
Она сотворила молитву, подошла к печке и сняла чурбан, смотрит — что за диво? Был чурбан, а стал мальчик. Обрадовалась старуха: «Бог сынка дал»! И начал тот мальчик расти не по годам, а по часам, как тесто на опаре киснет; вырос и стал ходить на дворы боярские и шутить шуточки богатырские: кого схватит за руку — рука прочь, кого за ногу — нога прочь, кого за голову — голова долой! Стали бояре старухе жаловаться; она позвала сынка и говорит ему:
— Что ты задумал? Живи, батюшка, потише.
А он в ответ:
— Если я тебе неугоден, я совсем уйду!
Вышел из города и пошёл дорогою; навстречу ему Дугиня-богатырь — хоть какое дерево, так в дугу согнёт! Спрашивает Дугиня:
— Куда идёшь, Сосна-богатырь?
— Куда глаза глядят!
— Возьми меня с собой.
— Пойдём.
Пошли вдвоём; повстречался им Горыня-богатырь:
— Куда идёте?
— А куда глаза глядят!
— Возьмите и меня с собой.
— Ладно, иди.
Прошли ещё сколько-то вёрст; попадается им у большой реки Усыня-богатырь — сидит на берегу, одним усо́м реку запрудил, а по его усу, словно по́ мосту, пешие идут, конные скачут, обозы едут. Спрашивает Усыня:
— Куда идёшь, Сосна-богатырь?
— Куда глаза глядят!
— Возьми и меня с собой.
— Ладно, будь товарищ.
Вот идут они четверо, долго ли, коротко ли — подходят к синю морю; хочется им попасть на ту сторону, а как — не знают. Усыня-богатырь раскинул свои усы, и по тем усам перебрались все на другую сторону.
Шли-шли и очутились в дремучем лесу.
— Стой, ребята! — говорит Сосна-богатырь. — Что нам по белу свету шататься? Не лучше ли здесь на житьё остаться?
Принялись за работу, срубили избу и стали ходить охотиться, а дома оставляют одного по очереди — обед стряпать, за хозяйством смотреть. На первый день была очередь Дугинина, изготовил он попить-поесть и лёг на лавку отдохнуть немножко. Стук, стук, приходит баба-яга:
— Подавай, — говорит, — обед! Пить-есть хочу!
Дугиня поставил на стол хлеб-соль и жареную утку; она все сожрала, да ещё спрашивает.
— Больше нет ничего — отвечает Дугиня, — мы сами люди заезжие.
Баба-яга ухватила его за волосы, принялась таскать по́ полу, таскала-таскала, еле живого оставила. Воротились с охоты товарищи:
— Что лежишь, Дугиня?
— Угорел, братцы! Изба новая, сырая…
На другой день то же самое случилось с Горынею, а на третий день — с Усынею.
Дошла очередь до Сосны-богатыря; приходит к нему баба-яга, требует:
— Подавай пить-есть!
Он поставил на стол хлеб-соль и жареного гуся. Баба-яга съела и ещё спрашивает.
— Больше нет ничего, мы сами люди заезжие.
Она кинулась на богатыря, да Сосна-богатырь сам силён, ухватил её за седые космы, оттаскал и выкинул из избы еле живую. Баба-яга поползла на карачках и ушла под большой камень. Воротились с охоты товарищи; Сосна-богатырь повёл их к этому камню и говорит:
— Надобно, ребята, поднять его.
Они пробовали-пробовали — никто своротить не может; а Сосна-богатырь кулаком ударил — камень за версту отлетел. Глянули, а на том месте, где камень лежал, пропасть оказалася.
— Ну, ребята, надо зверьё бить да веревки вить!
Набили зверей, нарезали кож, связали длинный ремень, прицепили к нему сетку и в той сетке спустили Сосну-богатыря в подземельное царство.
Начал он ходить по подземельному царству, набрёл на избушку, взошёл туда — в избушке сидит дочь бабы-яги да ковёр вышивает. Увидала гостя и вскрикнула:
— Ах, Сосна-богатырь! Сейчас моя матушка придёт; куда тебя спрятать от неё?
Взяла оборотила его в булавку и воткнула в пяльцы[7]. Приходит баба-яга и спрашивает:
— Кто у тебя в избе?
— Никого, матушка!
— Что же русским духом пахнет?
Кинулась искать, искала-искала, никого не нашла. Как только баба-яга ушла, красная де́вица бросила булавочку об пол — из булавочки явился Сосна-богатырь; повела его в чулан, в том чулане два кувшина стоят: в синем — сильная вода, в белом — бессильная.
— Когда будешь с матушкой драться, выскочи скорей в двери да в чулан, выпей всю воду из синего кувшина и перелей в него из белого.
Только успела это рассказать, как прибегает баба-яга и хочет в богатыря вцепиться.
— Постой, матушка! — говорит ей дочь. — Сделай прежде уговор: если он тебя сшибёт, пускай даст тебе дух перевести; а если ты его сшибёшь, тогда ему просить отдыху.
Сосна-богатырь и баба-яга сделали такой уговор и бросились друг на друга; яга-баба ударила его о́б пол. Красная де́вица сейчас закричала:
— Матушка! Дай ему отдохнуть.
Сосна-богатырь побежал в чулан, выпил из синего кувшина всю воду, перелил в него из белого, воротился в избу, ухватил бабу-ягу и ударил о́б пол.
— Дай дух перевести! — закричала старуха, вскочила, побежала в чулан и напилась бессильной воды. Стали они опять драться; Сосна-богатырь ударил её так сильно, что до смерти убил; положил мёртвую на огонь, сжёг и развеял пепел по ветру. Потом взял он красную де́вицу, посадил в сетки и затряс ремнём; богатыри Дугиня, Горыня да Усыня тотчас её вытащили, опустили опять канат, подняли Сосну-богатыря до половины и оборвали ремень. (Сосна-богатырь упал; его выносит на Русь огромная птица, он женится на дочери бабы-яги, а богатыри, его товарищи, с испугу разбегаются в разные чужедальние земли.)
Примечания
- ↑ Т. е. вверх.
- ↑ Верстать — делать ровным; выравнивать, ровнять. (прим. редактора Викитеки)
- ↑ Пест, Толкач — инструмент для толчения, растирки или дробления чего-либо в ступе. (прим. редактора Викитеки)
- ↑ Часть, кусок (Ред.).
- ↑ Ковш (Ред.).
- ↑ Курной, чёрный — отапливаемый по-чёрному (дымом, проходящим через помещение). (прим. редактора Викитеки)
- ↑ Пяльцы — приспособление для вышивания. (прим. редактора Викитеки)