123
Жил-был король, у него был сын-подросток. Королевич был всем хорош — и лицом и нравом, да отец-то его не больно: всё его корысть мучила, как бы лишний барыш взять да побольше оброку сорвать. Увидел он раз старика с соболями, с куницами, с бобрами, с лисицами.
— Стой старик! Откудова ты?
— Родом из такой-то деревни, батюшка, а ныне служу у мужика-лешего.
— А как вы зверей ловите?
— Да леший-мужик наставит ле́сы[1], зверь глуп — и попадёт.
— Ну, слушай, старик! Я тебя вином напою и денег дам; укажи мне, где ле́сы ставите?
Старик соблазнился и указал. Король тотчас же велел лешего-мужика поймать и в железный столб заковать, а в его заповедных лесах свои ле́сы поделал.
Вот сидит мужик-леший в железном столбе да в окошечко поглядывает, а тот столб в саду стоял. Вышел королевич с бабками, с мамками, с верными служанками погулять по́ саду; идёт мимо столба, а мужик леший кричит ему:
— Королевское дитя! Выпусти меня; я тебе сам пригожусь.
— Да как же я тебя выпущу?
— А пойди к своей матери и скажи ей: матушка моя любезная, поищи у меня вшей в головке. Да головку-то положь к ней на колени; она станет у тебя в голове искать, а ты улучи минуту, вытащи ключ у ней из кармана, да меня и выпусти.
Королевич так и сделал; вытащил ключ из кармана у матери, прибежал в сад, сделал себе стрелку, положил на тугой лук и пустил её далеко-далеко, а сам кричит, чтоб мамки и няньки ловили стрелу. Мамки и няньки разбежалися, в это время королевич отпёр железный столб и высвободил мужика-лешего.
Пошёл мужик-леший рвать королевские ле́сы! Видит король, что звери больше не попадаются, осерчал и напустился на свою жену: зачем ключ давала, мужика-лешего выпускала? И созвал он бояр, генералов и думных людей, как они присудят: голову ли ей на плахе снять, али в ссылку сослать? Плохо пришлось королевичу — жаль родную мать, и признался он отцу, что это его вина: вот так-то и так-то все дело было. Взгоревался король, что ему с сыном делать? Казнить нельзя; присудили: отпустить его на все на четыре стороны, на все ветры полуденные, на все вьюги зимние, на все вихри осенние; дали ему котомку и одного дядьку.
Вышел королевич с дядькою в чистое поле. Шли они близко ли, далеко ли, низко ли, высоко ли, и увидели колодезь. Говорит королевич дядьке:
— Ступай за водою!
— Нейду! — отвечает дядька.
Пошли дальше, шли-шли — опять колодезь.
— Ступай, принеси воды! Мне пить хочется, — просит дядьку королевский сын в другой раз.
— Нейду! — говорит дядька.
Вот ещё шли-шли — попадается третий колодезь, дядька опять нейдёт, и пошёл за водою сам королевич. Спустился в колодезь, а дядька захлопнул его крышкою и говорит:
— Не выпущу! Будь ты слугой, а я — королевичем.
Нечего делать, королевич согласился и дал ему в том расписку своей кровью; потом поменялись они платьями и отправились дальше.
Вот пришли они в иное государство; идут к царю во дворец — дядька впереди, а королевич позади. Стал дядька жить у того царя в гостях, и ест и пьёт с ним за единым столом. Говорит он ему:
— Ваше царское величество! Возьмите моего слугу хоть на кухню.
Взяли королевича на кухню, заставляют его дрова носить, кастрюли чистить. Немного прошло времени — выучился королевич готовить кушанье лучше царских поваров. Узнал про то государь, полюбил его и стал дарить золотом. Поварам показалось обидно, и стали они искать случая, как бы извести его.
Вот один раз сделал королевич пирог и поставил в печку, а повара добыли яду, взяли да и посыпали на пирог. Сел царь обедать; подают пирог, царь только было за нож взялся, как бежит главный повар:
— Ваше величество! Не извольте кушать.
И насказал на королевича много всякой напраслины. Царь не пожалел своей любимой собаки, отрезал кусок пирога и бросил наземь; собака съела да тут же издохла. Призвал государь королевича, закричал на него грозным голосом:
— Как ты смел с отравой пирог изготовить, сейчас велю тебя казнить лютою казнию!
— Знать не знаю, ведать не ведаю, ваше величество! — отвечает королевич, — Видно, поварам в обиду стало, что вы меня жалуете; нарочно меня под ответ подвели.
Царь его помиловал, велел конюхом быть.
Повёл королевич коней на водопой, а навстречу ему мужик-леший:
— Здорово, королевский сын! Пойдём ко мне в гости.
— Боюсь, кони разбегутся.
— Ничего, пойдём!
Изба тут же очутилась. У лешего-мужика три дочери; спрашивает он старшую:
— А что ты присудишь королевскому сыну за то, что из железного столба выпустил?
Дочь говорит:
— Дам ему скатерть-самобранку.
Вышел королевич от лешего-мужика с подарком, смотрит — кони все налицо; развернул скатерть — чего хочешь, того просишь: и питьё и еда!
На другой день гонит он царских коней на водопой, а мужик-леший опять навстречу:
— Пойдём ко мне в гости!
Привёл и спрашивает середнюю дочь:
— А ты что королевскому сыну присудишь?
— Я ему подарю зеркальце: что захочешь, всё в зеркальце увидишь!
На третий день опять попадается королевичу мужик-леший, ведёт к себе в гости и спрашивает меньшую дочь:
— А ты что королевскому сыну присудишь?
— Я ему подарю дудочку — только к губам приложи, сейчас явятся и музыканты и песельники.
Весело стало жить королевскому сыну: ест-пьёт хорошо, всё знает, всё ведает, музыка целый день гремит. Чего лучше? А кони-то, кони-то! Чудо, да и только: и сыты, и статны, и на́ ногу резвы.
Начал царь хвалиться своей любимой дочери, что послал ему господь славного конюха. А прекрасная царевна и сама давным-давно конюха заприметила: да как и не заметить красной де́вице добра мо́лодца! Любопытно стало царевне: отчего у нового конюха лошади и резвее и статнее, чем у всех других?
— Дай, — думает, — пойду в его горницу, посмотрю: как он, бедняжка, поживает?
А уж известно: чего баба захочет, то и сделает. Улучила время, когда королевич на водопой коней погнал, пришла в его горницу, а как глянула в зеркальце — тотчас всё смекнула и унесла с собой и скатерть-самобранку, и зеркальце, и дудочку.
В это время случилась у царя беда: наступил на его царство семиглавый Идолище, просит себе царевну в замужество.
— А если не выдадут, так и силой возьму! — сказал он и расставил своё войско — тьму-тьмущую.
Плохо пришлось царю: делает он клич по всему своему царству, сзывает князей и богатырей; кто из них победит Идолища семиглавого, тому обещает дать половину царства и вдобавок дочь в замужество. Вот собрались князья и богатыри, поехали сражаться против Идолища, отправился и дядька с царским войском. И наш конюх сел на кобылу сиву и потащился вслед за другими. Едет, а навстречу ему мужик-леший:
— Куда ты, королевский сын?
— Воевать.
— Да на кляче далеко не уедешь! А ещё конюх! Пойдём ко мне в гости.
Привёл в свою избу, налил ему стакан водки. Королевич выпил.
— Много ль в себе силы чувствуешь? — спрашивает мужик-леший.
— Да если б была палица в пятьдесят пудов, я б её вверх подбросил да свою голову подставил, а удара и не почуял бы!
Дал ему другой стакан выпить:
— А теперь много ли силы?
— Да если б была палица во сто пудов, я б её выше облаков подбросил.
Налил ему третий стакан:
— А теперь какова твоя сила?
— Да если бы утвердить столб от земли до неба, я бы всю вселенную повернул!
Мужик-леший нацедил водки из другого крану и подал королевичу; королевич выпил — и поубавилось у него силы кабы на седьмую часть.
После вывел его мужик-леший на крыльцо, свистнул молодецким посвистом: отколь ни взялся — вороной конь бежит, земля дрожит, из ноздрей пламя, из ушей дым столбом, из-под копыт искры сыплются. Прибежал к крыльцу и пал на коленки.
— Вот тебе конь!
Дал ему еще палицу-буявицу[2] да плеть шёлковую. Выехал королевич на своём вороном коне супротив рати неприятельской; смотрит, а дядька его на березу взлез, сидит да от страху трясётся. Королевич стегнул его плеткою раз-другой и полетел на вражее воинство; много народу мечом прирубил, ещё больше конем притоптал, самому Идолищу семь голов снёс. А царевна всё это видела; не утерпела, чтоб не посмотреть в зеркальце, кому она достанется. Тотчас выехала навстречу, спрашивает королевича:
— Чем себя поблагодарить велишь?
— Поцелуй меня, красна де́вица!
Царевна не устыдилася, прижала его к ретиву сердцу и громко-громко поцеловала, так что всё войско услышало.
Королевич ударил коня — и был таков! Вернулся домой и сидит в своей горенке, словно и на сражении не был, а дядька всем хвастает, всем рассказывает:
— Это я был, я Идолище победил!
Царь встретил его с большим почётом, сговорил за него свою дочь и задал великий пир. Только царевна не будь глупа — возьми да и скажись, что у ней головушка болит, ретивое щемит. Как быть, что делать нареченному зятю?
— Батюшка, — говорит он царю, — дай мне корабль, я поеду за лекарствами для своей невесты; да прикажи и конюху со мной ехать: я ведь больно к нему привык!
Царь послушался, дал ему корабль и конюха.
Вот они и поехали, близко ли, далеко ли отплыли — дядька приказал сшить куль, посадить в него конюха и пустить в воду. Царевна глянула в зеркальце, видит — беда! Села в коляску и поскорей к морю; а на берегу уж мужик-леший сидит да невод вяжет.
— Мужичок! Помоги моему горю; злой дядька королевича утопил.
— Изволь, красна де́вица! Вот и невод готов! Приложи-ка сама к нему белые ручки.
Вот царевна запустила невод в глубокое море, вытащила королевича и повезла с собою; а дома все дочиста отцу рассказала.
Сейчас весёлым пирком, да и за свадебку; у царя ни мёд варить, ни вино курить — всего вдоволь! А дядька накупил разных снадобий и воротился назад: входит во дворец, а тут его и схватили. Взмолился он, да поздно: духом[3] его на воротах расстреляли. Свадьба королевича была весёлая; все кабаки и трактиры на целую неделю были открыты для простого народа безденежно. И я там был, мёд-вино пил, по усам текло, а в рот не попало.
124[4]
Был мужик, у него было три сына: два умных, третий дурак. Вот хорошо, за́чал мужик горох сеять, и повадился к нему на горох незнамо кто. Видит отец, что всё побито, повалено, потоптано, и стал говорить своим детям:
— Дети мои любезные! Надобно караулить, кто такой горох у нас топчет?
Сейчас большой брат пошёл караулить. Приходит полуночное время, ударил его сон — горох потоптан, а он ничего не видал. Опосля досталось караулить середнему брату — и середний ничего не видал.
— Сем-ка я пойду, — говорит дурак, — уж я не прогляжу!
— Хорошо ты поёшь! Каково станется? — отвечают ему братья.
И таки пошёл дурак караулить, взял с собой воз лык да фунт табаку. Как стал его сон ударять, он стал табаку больше нюхать. Приезжает на горох Никанор-богатырь, пускает своего коня, а сам лёг богатырским сном спать — лёг и заснул. Сейчас это дурак взял и зачал его сонного лыками путлять. Упутлял его лыками и пришёл к отцу.
— Ну, — говорит, — поймал я вора!
Отец приходит, смотрит:
— Как же ты, дурак, мог этакую силу повалить?
Вот донесли царю, что пои́ман этакий богатырь. Царь сейчас посылает:
— Кем он пои́ман?
Доклада́ют ему, что пои́ман таким-то дураком. Тут сейчас царь приказывает:
— Приведите мне дурака!
Привели; царь спрашивает:
— Как же это, дурак, как бы его сюда перевезть?
Он ему говорит:
А вот как надобно править: надобно двенадцать лошадей, да шестьдесят человек народу, да чугунные дроги — тогда можно положить Никанора-богатыря на дроги и привезть сюда.
Привезли богатыря к царю.
— Как же, дурак, — спрашивает царь, — куды же его посадить и чем закрепить, чтоб не ушёл?
Дурак говорит:
— На двадцать аршин вели земли выкопать, той землёй завали чугунные стены да накати накатники: крепко будет!
Завалили чугунные стены, накатили накатники, посадили туда Никанора-богатыря и поставили над ним полк солдат караульных. Дурак зацепил крюком, перервал лыки и развязал богатыря. Царь дурака наградил, домой отпустил.
Раз как-то гуляли царские дети по́ саду и пущали золотые стрелы, и попала стрела меньшого брата, Ивана-царевича, в окошечко Никанора-богатыря.
— Ах, Никанор-богатырь, отдай мою стрелку.
— Помоги мне, — говорит Никанор-богатырь, — прикажи хоть одну накатинку скатить — так отдам твою стрелку; пожалуй, ещё три своих подарю!
Иван-царевич понатужился и сам снял одну накатину; Никанор-богатырь отдал ему золотую стрелку и говорит:
— Ну, Иван-царевич, будешь ты лакеем, пастухом и поваром, и опять будешь Иваном-царевичем.
Сейчас разломал Никанор-богатырь свою темницу, вылез оттуда и весь полк побил. Царь пришёл, увидал и ужаснулся:
— Кем богатырь выпущен?
Тут валялись избитые, израненные: у того солдата рука оторвана, у того нога изломана; говорят они царю:
— Так и так, Иван-царевич выпустил.
Осердился царь, послал собирать с разных земель королей и принцев. Собрались короли и принцы; угостил их царь и стал с ними думать-гадать.
— Что мне, — говорит, — с сыном, Иваном-царевичем, делать? Ведь царских детей ни казнят, ни вешают.
Присоветовали ему: дать царевичу одного слугу, и пускай идёт, куда сам знает!
Пошёл Иван-царевич от своего отца; шёл ни много, ни мало, и захотелось ему пить. Приходит к колодезю, глянул — далече вода, не достанешь, напиться нечем. Говорит он слуге своему:
— Ах, Ванька, как же быть?
— Ну, Иван-царевич, — говорит Ванька, — держи меня за ноги, я напьюся, а там и тебя напою; а то не достанешь — далече вода.
Сейчас это Ванька начал пить, напился, а там стал царевича держать. Иван-царевич напился:
— Ну, Ванька, вытаскивай меня!
Он ему отвечает:
— Нет же! Будь ты Ванька, а я буду Иван-царевич.
— Что ты, дурак, пустое болтаешь!
— Сам болтаешь! Коли не хочешь, утоплю в колодезе!
— Нет же! Лучше не топи; будь ты Иван-царевич, а я буду Ванька.
На том и поладили; приходят в большой град столичный, прямо в палаты царские; названый царевич идёт впереди, кресты кладёт не по-писаному, поклоны ведёт не по-учёному; а настоящий царевич позади выступает, кресты кладёт по-писаному, поклоны ведёт по-учёному. Царь принимает их с охотою.
— Живите у меня, — говорит.
Сейчас Ванька-названник[5] начал наговаривать:
— Ах, какой лакей у меня! Как хорошо скотину стережёт! Если лошадей погонит, то у всякой лошади сделаются хвост золотой, грива золотая, по бокам часты звёзды; а коров погонит, у всякой коровы сделаются рога золотые, хвост золотой, по бокам часты звёзды.
Дал ему царь лошадей стеречь. Погнал Иван-царевич табун в чистое поле; все лошади от него разбежалися. Он сел и заплакал горько:
— Эх, Никанор-богатырь, что ты сделал надо мной! Как мне теперь быть?
Откуда не́ взялся — является перед ним Никанор-богатырь.
— Что, — говорит, — тебе надобно, Иван-царевич?
Тот рассказал ему про своё горе.
— Ничего! Поедем-ка с тобой, соберём всех лошадей да погоним к моей меньшой сестре. Меньшая сестра всё поделает, что тебе царь приказал.
Пригнали табун к меньшой сестре; она и впрямь всё поделала, накормила-напоила гостей и домой проводила. Гонит Иван-царевич лошадей к царскому дворцу: у всякой лошади грива золота́, хвост золотой, по бокам звёзды. Названник Ванька под окном сидит:
— Ах, каналья, сделал-таки, сделал! Хитёр, — говорит, — мудёр!
Ну, теперича приказывает ему царь коров гнать:
— Чтоб было то же сделано, а если не сделаешь — я тебя на воротах расстреляю!
Иван-царевич горько заплакал и погнал коров; целый день стерёг.
— Ах, друг Никанор, явись передо мной!
Никанор-богатырь является; погнали к его середней сестре; она всем коровам поделала рожки золотые, хвосты золотые, по бокам — звёзды; накормила гостей, напоила и домой проводила. Гонит Иван-царевич коров, а Ванька-названник под окном сидит.
— Ах, — говорит, — хотел погубить, да нет: и это сделал!
Царь увидал:
— Вот так пастух! Вишь каких лошадей да коров поставил — любо-дорого посмотреть!
Говорит ему Ванька:
— Он мне и кушанье хорошо готовит!
Царь сейчас отправил его в поварскую; пошёл Иван-царевич к поварам под начало, а сам горько плачет:
— Господи! Я ничего не умею; это всё на меня напраслину наговаривают.
Вот задумал царь отдать свою дочь за названника; а тут и пишет к нему трёхглавый змей:
— Если ты не отдашь своей дочери за меня, то я всю твою силу порублю и тебя самого в полон возьму.
Говорит царь своему наречённому зятю:
— Что же мне делать?
Ванька отвечает:
— Батенька, выставим силу; может быть, и наша возьмёт!
Выставили силу, стали воевать. А Иван-царевич просится у поваров:
— Пустите меня, дяденьки, посмотреть сражение; я сроду не видал.
Те говорят:
— Ступай, посмотри!
Сейчас приходит он на чистое поле и говорит:
— Друг Никанор, явись передо мной.
Никанор-богатырь перед ним является:
— Что угодно тебе, Иван-царевич, то и буду делать.
Он спрашивает:
— Как же нам разогнать всё это сражение, побить неприятелей? Сослужи-ка мне эту службу.
— Это службишка, а не служба!
Поехал Никанор-богатырь и разогнал силу неприятельскую, всех побил, порубал.
— Ну, теперь надо свадьбу играть! — говорит царь.
Вдруг пишет шестиглавый змей:
— Если ты не отдашь своей дочери за меня, то всю силу твою порублю и тебя самого в полон возьму!
— Ах, как же нам быть? — спрашивает царь.
Говорит Ванька:
— Нечего делать — надо силу выставлять; может быть, нам бог помогнёт!
Выставили против силы змеиной свою армию. Стал Иван-царевич проситься у поваров:
— Дяденьки, отпустите меня посмотреть.
— Ступай, да скорей назад приходи.
Он пошёл на чистое поле:
— Ах, друг Никанор, явись передо мной!
Никанор-богатырь является:
— Что тебе угодно, всё для тебя буду делать.
— Как бы нам порубить эту силу?
Отвечает Никанор-богатырь:
— Поеду и потружусь для тебя!
Пустился на рать-силу змеиную и побил её всю дочиста.
— Ну, — говорит царь, — теперь нам можно и свадьбу играть: никакой помехи не будет!
Взялись за свадьбу, а тут двенадцатиглавый змей пишет:
— Если не отдашь за меня своей дочери, то всю твою силу побью, тебя самого в полон возьму, а царство твоё головней выжгу!
Надобно опять выставлять армию.
— Если станет змей побивать, — думает царь, — в ту ж минуту отдам ему дочь добром, чтоб только царства не тронул.
Иван-царевич просится у поваров:
— Дяденьки, отпустите меня посмотреть.
— Ступай, да скорей назад приходи!
Вот приходит он на чистое поле, свистнул-гаркнул своим громким голосом:
— Друг Никанор, явись передо мной!
Никанор-богатырь является:
— Ну, брат Иван-царевич, вот когда служба-то нам пришла! Садись и ты на коня, и поедем: я впереди — на двенадцатиглавого змея, а ты позади — на всех его богатырей.
А у того змея было двенадцать подручных богатырей. Сел Иван-царевич на коня и вслед за Никанором-богатырем поехал на неприятеля; стали биться-рубиться, изводить силу змеиную.
На том бою ранили Ивана-царевича в руку; он повернул коня и прямо наехал на царскую карету. Царевна сняла с себя шаль, разорвала пополам и половинкой завязала ему руку. Иван-царевич опять ударил на змея и побил всё его войско; после приехал в своё место, лёг спать и заснул крепким богатырским сном. Во дворце свадьба готовится; хватились его повара́.
— Куда, — говорят, — делся наш молодой повар?
Побежали искать и нашли сонного; стали будить — никак не разбудят, стали толкать — никак не растолкают. Один повар взял колотушку:
— Сейчас пришибу его; пускай пропадает!
Ударил его раз, другой; Иван-царевич проснулся:
— Ах, братцы, я проспал!
И просит:
— Дяденьки, не сказывайте, что я так долго спал.
Те говорят:
— Пойдём, дурак, скорее, чтобы нас за тебя не ругали!
Привели его в поварскую и заставили кастрюли чистить. Иван-царевич засучил рукава и принялся за работу. Увидала царевна у него половину своей шали:
— Покажи-ка, Ванька! Где ты этот платок взял?
Тут он и признался.
— Не тот, — говорит, — названник — царевич, а я! — и рассказал ей всё, как было. Сейчас взяла царевна его за руку, повела к отцу:
— Вот мой нареченный жених, а не тот лакей!
Царь стал у него, спрашивать:
— Как у вас дело было?
— Так и так, говорит.
Царь перевенчал свою дочь за Ивана-царевича, а названника расказнил. И я там был, мёд-вино пил, по усам текло, во рту не было; подали белужины — остался не ужинавши.