383
Жил-был старик со старухою; у них был сын по имени Иван. Кормили они его, пока большой вырос, а потом и говорят:
— Ну, сынок, доселева мы тебя кормили, а нынче корми ты нас до самой смерти.
Отвечал им Иван:
— Когда кормили меня до возраста лет, то кормите и до уса́.
Выкормили его до уса и говорят:
— Ну, сынок, мы кормили тебя до уса́, теперь ты корми нас до самой смерти.
— Эх, батюшка, и ты, матушка, — отвечает сын, — когда кормили меня до уса́, то кормите и до бороды.
Нечего делать, кормили-поили его старики до бороды, а после и говорят:
— Ну, сынок, мы кормили тебя до бороды, нынче ты нас корми до самой смерти.
— А коли кормили до бороды, так кормите и до старости!
Тут старик не выдержал, пошёл к барину бить челом на сына.
Призывает господин Ивана:
— Что ж ты, дармоед, отца с матерью не кормишь?
— Да чем кормить-то? Разве воровать прикажете? Работа́ть я не учился, а теперь и учиться поздно.
— А по мне как знаешь, — говорит ему барин, — хоть воровством, да корми отца с матерью, чтоб на тебя жалоб не было!
Тем временем доложили барину, что баня готова, и пошёл он париться; а дело-то шло к вечеру. Вымылся барин, воротился назад и стал спрашивать:
— Эй, кто там есть? Подать босовики[1]!
А Иван тут как тут, стащил ему сапоги с ног, подал босовики; сапоги тотчас под мышку и унёс домой.
— На, батюшка, — говорит отцу, — снимай свои лапти, обувай господские сапоги.
Наутро хватился барин — нет сапогов; послал за Иваном:
— Ты унёс мои сапоги?
— Знать не знаю, ведать не ведаю, а дело моё!
— Ах ты, плут, мошенник! Как же ты смел воровать?
— Да разве ты, барин, не сам сказал: хоть воровством, да корми отца с матерью? Я твоего господского приказу не хотел ослушаться.
— Коли так, — говорит барин, — вот тебе мой приказ: украдь у меня чёрного быка из-под плуга; уворуешь — дам тебе сто рублей, не уворуешь — влеплю сто плетей.
— Слушаю-с! — отвечает Иван.
Тотчас бросился он на деревню, стащил где-то петуха, ощипал ему перья, и скорей на пашню; подполз к крайней борозде, приподнял глыбу земли, подложил под неё петуха, а сам за кусты спрятался. Стали плугатари вести новую борозду, зацепили ту глыбу земли и своротили на́ сторону; ощипанный петух выскочил и что сил было побежал по кочкам, по рытвинам. «Что за чудо из земли выкопали!» — закричали плугатари и пустились вдогонку за петухом. Иван увидал, что они побежали как угорелые, бросился сейчас к плугу, отрубил у одного быка хвост да воткнул другому в рот, а третьего отпряг и увёл домой.
Плугатари гонялись-гонялись за петухом, так и не поймали, воротились назад: чёрного быка нет, а пёстрый без хвоста. «Ну, братцы, пока мы за чудом бегали, бык быка съел; чёрного-то совсем сожрал, а пёстрому хвост откусил!» Пошли к барину с повинною головою:
— Помилуй, отец, бык быка съел.
— Ах вы, дурачьё безмозглое, — закричал на них барин, — ну где это видано, где это слыхано, чтоб бык да быка съел? Позвать ко мне Ивана!
Позвали.
— Ты быка украл?
— Я, барин.
— Куда же ты девал его?
— Зарезал; кожу на базар снёс, а мясом стану отца да мать кормить.
— Молодец, — говорит барин, — вот тебе сто рублей. Но украдь же теперь моего любимого жеребца, что стоит за тремя дверями, за шестью замками; уведёшь — плачу двести рублей, не уведёшь — влеплю двести плетей!
— Изволь, барин, украду.
Вечером поздно забрался Иван в барский дом; входит в переднюю — нет ни души, смотрит — висит на вешалке господская одёжа; взял барскую шинель да фуражку, надел на себя, выскочил на крыльцо и закричал громко кучерам и конюхам:
— Эй, ребята! Оседлать поскорей моего любимого жеребца да подать к крыльцу.
Кучера и конюхи признали его за барина, побежали в конюшню, отпёрли шесть замков, отворили трое дверей, вмиг всё дело исправили и подвели к крыльцу осёдланного жеребца. Вор сел на него верхом, ударил хлыстиком — только и видели!
На другой день спрашивает барин:
— Ну, что мой любимый жеребец?
А он ещё с вечера выкраден. Пришлось посылать за Иваном.
— Ты украл жеребца?
— Я, барин.
— Где ж он?
— Купцам продал.
— Счастлив твой бог, что я сам украсть велел! Возьми свои двести рублей. Ну, украдь же теперь керженского[2] наставника.
— А что, барин, за труды положишь?
— Хочешь триста рублей?
— Изволь, украду!
— А если не украдешь?
— Твоя воля; делай, что сам знаешь.
Призвал барин наставника.
— Берегись, — говорит, — стой на молитве всю ночь, спать не моги! Ванька-вор на тебя похваляется.
Перепугался старец, не до сна ему, сидит в келье да молитву твердит. В самую полночь пришёл Иван-вор с рогозиным[3] кошелём и стучится в окно.
— Кто ты, человече?
— Ангел с небеси, послан за тобою унести живого в рай; полезай в кошель.
Наставник сдуру и влез в кошель; вор завязал его, поднял на спину и понёс на колокольню. Тащил-тащил.
— Скоро ли? — спрашивает наставник.
— А вот увидишь! Сначала дорога хоть долга, да гладка, а под конец коротка, да колотлива.
Втащил его наверх и спустил вниз по лестнице; больно пришлось наставнику, пересчитал все ступеньки!
— Ох, — говорит, — правду сказывал ангел: передняя дорога хоть долга, да гладка, а последняя коротка, да колотлива! И на том свете такой беды не знавал!
— Терпи, спасён будешь! — отвечал Иван, поднял кошель и повесил у ворот на ограду, положил подле два березовых прута толщиною в палец и написал на воротах: «Кто мимо пройдёт да не ударит по кошелю три раза — да будет анафема проклят!» Вот всякий, кто ни проходит мимо, — непременно стегнёт три раза. Идёт барин:
— Что за кошель висит?
Приказал снять его и развязать. Развязали, а оттуда лезет керженский наставник.
— Ты как сюда попал? Ведь говорил тебе: берегись, так нет! Не жалко мне, что тебя прутьями били, а жалко мне, что из-за тебя триста рублей даром пропали!
384[4]
Был старик со старухою, у них сын Климка. Думали-гадали, в какое мастерство отдать его учиться, и придумали отдать вору на выучку. Долго ль, коротко ль, скоро сказка сказывается, не скоро дело делается; жил Климка у мастера-вора, да и выучился воровать на славу; не ведал только, как у сороки яйца красть.
— Пойдём, — говорит мастер Климке, — я покажу тебе, как у сороки яйца крадут. Показал бы я тебе, как штаны с живого человека снять, да сам не умею!
Вот полез мастер на дерево; яиц у сороки украсть не удалось, а Климка штаны с него стибрил.
— Нечему мне тебя учить, — говорит мастер Климке, — ты сам меня научишь!
Пришёл Климка к отцу, к матери и стал кормить их своим мастерством. Что ни увидит — так в избу и тащит; повесят ли бабы сорочки сушить, станут ли холсты белить — он всё к рукам приберёт. Собрались крестьяне миром и пошли жаловаться барину:
— Появился-де вор Климка, богатых мужиков разорил, а бедных совсем оголил.
— Что ж вы, дурачьё, его не изловите?
— Не такой вор, батюшка! Так востёр, так хитёр, что, кажись, из-под птицы яйца выкрадет!
Захотелось барину попробовать Климовой удали, велел позвать его. Пришёл Климка.
— Можешь ли украсть у меня барана?
— Могу!
Вот барин и наказал пастухам беречь баранов от Климки-вора. Пастухи погнали стадо в поле, а Климка-вор забежал вперёд, сделал петлю, да такую хитрую, что повиснуть на ней можно, а удавиться нельзя, взлез на берёзу и надел на шею петлю, будто повесился. Как увидали его пастухи — и беречься перестали. А Климка соскочил с дерева, забежал опять вперёд, взлез на осину и зацепил верёвку на шею. Подошли пастухи, глядь — Климка-вор и здесь висит! Один пастух говорит:
— Климка на осине повесился!, — а другой говорит:
— Врёшь, это не он; Климка на берёзе повесился!
Спорили-спорили и побились об заклад; побежали смотреть, кто повис на берёзе? Тем временем Климка соскочил с дерева, барана за рога да в кабак. Наутро призывает барин Климку:
— Ты украл барана?
— Я.
— Где же он?
— Продал.
— А деньги где?
— Пропил.
— Украдь же теперь у меня шкатулку с деньгами.
— Изволь!
Барин взял шкатулку, нарочно у окна поставил, себе ружьё достал, а лакеям дал сабли:
— Пускай-ка сунется, мы его примем по-своему!
Ночью Климка-вор украл козла, поднял окно, просунул в горницу козлиную голову и тычет прямо на барина. Барин и лакеи думают: сам чёрт лезет; пороняли ружьё и сабли и попадали со страстей на пол, а Климка за шкатулку, да и был таков! Наутро призывает барин Климку:
— Ты унёс шкатулку?
— Я.
— Где ж она?
— Разломал.
— А деньги где?
— Промотал да пропил.
— Теперь украдь у меня лошадь.
— Изволь!
Наказал барин конюхам беречь лошадь пуще своего глаза: одному велел за хвост держать, другому за повода, третьего верхом посадил, ещё двух у дверей поставил с дубинами. Климка надел барское платье, и только стемнело — пошёл в конюшню.
— Вы здесь, ребята? — закричал Климка и голос свой переменил — точь-в-точь как у барина.
— Здесь, — отвечают конюхи.
— Небось озябли?
— Озябли, барин!
— Ну вот погрейтесь, я принёс вам водки, только смотрите, стеречь хорошенько!
— Рады стараться!
Напоил Климка всех конюхов допьяна; верхового посадил на слегу[5], который за повода держал — тому дал верёвку, который за хвост — тому пук соломы, а что у дверей стояли — тех за волоса скрутил друг с дружкою; сам вскочил на лошадь, приударил плёткою — и след его простыл.
Утром приходит барин в конюшню: лошадь украдена, а конюхи спят с похмелья. Как прикрикнет, затопает ногами — что тут было только! Один конюх со слеги упал, все кишки отбил; другой спросонок забормотал: «Стой, одёр! Тпррру!» А двое, за волоса связанные, потянулись в разные стороны и давай рваться, давай угощать друг друга тумаками да подзатыльниками. Плюнул барин и послал за Климкою.
— Ты украл лошадь?
— Я.
— Где ж она?
— Продал.
— А деньги где?
— Промотал да пропил.
— Ну, чёрт с тобой!
385[6]
Жил барин именитый, у него был крестьянин Каныга, по прозвищу Лыга; сам барин так его прозвал за то, что дюже много облыгал[7]. Вот посылает барин:
— Призовите, — говорит, — ко мне Каныгу-Лыгу.
Лыга пришёл.
— Ну что, Каныга! — говорит барин. — Сказывают, ты дюже фастаешься, что ты хитёр на разные этакие проворные дела. Уведёшь ли ты крестьянских лошадей?
— Уведу.
— Врёшь! Я вот пошлю семьдесят пять подвод с просом на мельницу; ежели ты уведёшь, так дам тебе, — говорит, — тысячу рублёв.
— Ладно, барин, только дайте задатку.
— Изволь!
Вынул трёхрублевую и отдал.
Вот отправил барин семьдесят пять возов с просом на мельницу; мужики поехали через бор. А Лыга-то впереди их поспел да в бору поперёк дороги на лежнях[8] быдто повесился. Один мужик подходит:
— О, — говорит, — да это Лыга! Что ты тут делаешь?
Он молчит. Вот тот возьмёт — хлопнет его кнутом, другой возьмёт — хлопнет, он все молчит, как мёртвый какой! Поехали дальше, а Лыга-то рысью успел вперёд взять, да на дороге опять и повесился. Как мужики-то подъехали, один и говорит:
— Ба! Да это никак Лыга?
А другой говорит:
— Нет, не он! Лыга там позади остался.
— А давай об заклад, что он.
— Давай!
Вот ударились об заклад.
— Ну, — говорят, — пойдем взад — посмотрим; мы ещё недалече отъехали.
Пошли двое, а за ними и все побегли. Лыга, увидавши, что мужиков нет, а подводы тут, взял отвязался и погнал подводы ближнею дорогою к себе на двор. Мужики приходят: нет ни возов, ни лошадей. Послали своего старосту доложить барину, что так и так: все подводы пропали.
— Эх, — говорит барин, — верно это Лыга, сучий сын, проказит! Ступай к нему да возьми всё назад.
Староста пришёл к Лыге:
— Что, у тебя подводы с просом?
— У меня.
— Барин велел назад взять.
— Пускай-ка наперёд тысячу рублёв пришлёт!
386
Жил старик со старухою; народился у них сын Матроха[9], стал подрастать, стала мать говорить старику:
— Поведи сына, отдай куда-нибудь в науку!
Старик собрался и повёл сына в город; идут они дорогою, и попадается им навстречу мужик:
— Здорово, старичок! Зачем идёшь, куда путь держишь?
— Да вот, родимый, сына в город веду, в науку отдавать хочу.
— Отдай его мне, добру научу.
— А ты какому мастерству знаешь?
— Я — ночной портной: туда-сюда стегну, шубу с кафтаном за одну ночь сошью.
— Ах, родимый, мне такого и надобно, — говорит старик, и отдал ему сына.
Как воротился домой, старуха спраша́ет:
— Ну что, старик?
— Слава тебе господи! Отдал сынка к ночному портному в ученье, да ещё какой мастер выискался: туда-сюда стегнёт, за одну ночь шуба с кафтаном явится!
— Ну, ладно, — говорит старуха, — дай бог, чтоб наука впрок пошла!
Ночной портной привёл Матроху к себе в дом, дождался вечера и говорит ему:
— Ну, теперь пойдём на раздобытки!
— Куда? — спрашивает Матроха.
— Да есть у меня на примете вдова; заберёмся к ней да пообчистим клети.
— Эх, ты! Вдова — бедный человек, у ней все трудовое; пойдём лучше к богатому генералу.
— И то дело!
Вот и пошли; Матроха захватил с собой целую вязку соломы, и как только подошли к генеральскому дому, сейчас обернулся в солому, перепрыгнул через забор и подкатился прямо к крыльцу. Стоят два дворника; один говорит:
— Вишь, солома катится!
А другой:
— Пускай катится, где-нибудь да остановится; завтра утром уберём.
Матроха выждал время, выскочил из соломы и забрался в хоромы; нашёл генеральский халат и фуражку, нарядился, вышел на крыльцо и крикнул дворникам:
— Что, ребята, холодно нынче?
— Холодно, ваше превосходительство.
— А про воров не слышно?
— Нет, ничего не слыхать.
— А коли не слыхать, так ступайте себе с богом спать.
Дворники ушли в кухню, а Матроха отпёр ворота, впустил своего учителя, и принялись вдвоём за работу: стали замки ломать, амбары вычищать; забрали всё, что получше, да и были таковы! Дошло до дележа; ну, знамое дело — не поладили, не захотел Матроха быть под началом и воротился к отцу, к матери; стал он красть-воровать, на все стороны обирать; пошла об нём слава по всему околотку.
Присылает к нему генерал и говорит:
— Сказывают про тебя, что ты славный вор! Покажи своё мастерство, украдь моего лучшего вороного коня; если украдёшь — плачу тебе сто рублёв, а на воровстве попадёшься — твоя спина в ответе. Согласен?
— Согласен, отчего не украсть.
— Когда ж воровать придёшь?
— Да зачем откладывать? Нынешнюю ночь приду.
Генерал собрал конюхов и накрепко приказал беречь: одного посадил верхом на коня, другому велел за узду держать, третьему за хвост, а двух у дверей поставил.
Матроха тоже не промах, себе на уме; купил ведро водки, поставил у самой конюшни, обвертелся-обвязался соломою и лёг возле.
— Братцы! — говорит один караульщик. — Надо обойти кругом конюшни да поглядеть, не видать ли вора?
— Ну что ж, поди, погляди; у дверей пока один постоит.
Вышел караульщик и стал присматриваться; видит — солома валяется, поднял всю связку и снёс в конюшню.
— Вишь, — говорит, — прибрать позабыли!
Потом усмотрел полное ведро водки.
— Верно, — думает, — кто-нибудь из кабака унёс да здесь припрятал: добро ж, мы и сами с усами, сумеем выпить!
Притащил ведро в конюшню:
— Братцы! Бог находку послал.
Выпили конюхи по стакану — хорошо, выпили по другому — ещё лучше, и давай пить-опорожнять дочиста; напились пьяны и заснули как убитые.
Матроха только этого и ждал, вылез из соломы и принялся за работу; обрезал у лошади и хвост и повода; конюха, что верхом сидел, снял вместе с седлом и посадил на перекладину, отворил ворота и увёл коня. Ранёхонько утром проснулся генерал и бросился поскорей в конюшню; смотрит — дверь растворена, караульщики спят: один держит обрезанные повода, другой — обрывок лошадиного хвоста, третий на перекладине очутился, а лучшего вороного коня как не бывало.
— Ах вы, мошенники! — закричал на них генерал; караульщики разом проснулись от его грозного голоса, пали на колени и повинились в своей вине.
Пошёл генерал к старику на двор; а старик сидит у ворот на завалинке, греется на солнышке.
— Здорово, старик! Что твой сынок?
— Мотрошит помаленьку; вот нынешню ночь коня привёл — такого славного, видного!
— Экой плут! На, отдай ему сто рублёв да скажи, чтоб ухитрился, украл у меня весь прибор со стола; коли украдёт — другую сотню пожалую, а нет — так спиной расплатится!
— Хорошо, — говорит, — скажу.
На другой день собрались к генералу гости; а Матроха выпачкал себе рожу сажею, привязал к голове бараньи рога, забрался в генеральские хоромы и залез за печку. Только стали гости за обед садиться, он как выскочит, как побежит по горницам. Гости за ним, генерал за гостями, слуги за генералом. «Чёрт, чёрт!» — кричат все в один голос; шум, гам, беготня в доме, а старик, по уговору с сыном, бросился из передней прямо к столу, забрал весь прибор и унёс к себе.
Воротился генерал, глядь — не видать на столе ни ложки, ни плошки! И чёрта не поймал и прибор потерял. Пошёл к старику на двор; опять сидит он на завалинке да греется на солнышке.
— Здорово, старик! Что твой сынок?
— Слава богу, мотрошит помаленьку; вот сейчас притащил целый ворох блюд, ножей да ложек; будет на чём пообедать!
Заплатил генерал сто рублёв и не захотел больше ведаться со стариковым сыном.
387[10]
У барина был старик-слуга, такой верный, что всем домом один управлял; а сын его Климка не в батьку пошёл, с малолетства воровать научился. А ему ли не было холи и воли? Отец водил его, словно ягодку, в красной рубашке, в новых сапожках. Так нет, нечестивого дарами не удари́шь.
— Пойду, — говорит, — батюшка, уведу вола.
— Не ходи, каналья! Тебе там голову сорвут.
Не послушал Климка отца, пошёл воровать. Гонят хохлы гурт. Климка выглядел-высмотрел, забежал вперёд, не пожалел нового сапога снял с ноги и бросил на дороге; сам за куст спрятался. Хохлы увидали сапог:
— Эх, жаль, что один! Кабы, — говорят, — пара таких сапогов, надел бы их и стал паном.
Поговорили, сапога не подняли и погнали скотину дальше. Климка рад услужить, забежал вперёд, снял другой сапог и кинул на распутье. Хохлы увидали, обрадовались и пустились все за прежним сапогом. А Климка не плошает, дело в его руках огнём горит: отвязал пару волов — и поминай как звали!
— Худо, худо делаешь, — говорит отец, — скажу барину.
Сказал барину под веселый час. Климку позвали.
— Ты, Климка, говорят, вор?
— Вор, сударь!
— Ха-ха-ха! Украдь же у меня стоялого жеребца.
— Украду, только чур не отнимать.
— Не отниму!
Барину потеха, что Климка-мальчишка вор! Над жеребцом поставили большой караул: два человека за узду держат, два — за хвост, четверо — за ноги, один верхом сидит, да двое у дверей торчат; всех сторожей было одиннадцать.
— Смотрите, ребята, не спать, не зевать! — говорил барин. — Придёт Климка воровать — ловите; уж мы его проучим, зададим ему баню!
Пришла ночь, пришёл и Климка; взлез на крышу, проломал дыру, спустил в конюшню бочонок вина на оброточке[11], бочонком помахивает, сторожей подразнивает.
— Братцы, — говорят караульщики, — что-то хорошо пахнет! Кажись, бог клад посылает; дураки же мы будем, коли не сумеем взять его.
Один за другим стали к бочонку прикладываться, зелена вина натягиваться; натянулись так, что и руки опустили и носы повесили. А Климке того и надо; он тут как есть! Зачал распоряжаться по-своему: верхового снял — на колоду посадил, которые за ноги держали — тем в руки по палке всунул, которые за хвост — тем трёпаной пеньки дал, а которые за узду — тем по верёвочке, опростал повода и вывел коня, сел на него молодцом и очутился под барским крыльцом.
— Ах, ах! Где мои наглядчики, где караульщики?
Пошёл барин на конюшню пытать, а они словно дурни спят, ещё не очнулись спьяна.
— Ну, Климка, твоё счастье, твой конь! Украдь же ты у меня погребец[12].
— Украду, только не отнимай.
— Не отниму!
Климка взял лопату и заступ, пошёл на кладбище, вырыл мертвеца и сготовился на дело; а барин собрал-снарядил караул с вилами, стрелами, дубинами: глянуть, так страшно! Посадились все караульщики в круговину, погребец поставили в середину; сидят, чубом не тряхонут, глазом не моргонут, хозяйское добро берегут. Пришла полночь, в окно кто-то стук-стук! Поднялись дубинки, натянулись стрелы, уставились вилы. Показалась голова, лезет человек, а то Климка-вор суёт в окно мертвеца; сейчас напали на того мертвеца караульщики, изрубили-искрошили в пирожное тесто. Пошли доложить барину, что Климку убили, на куски искромсали, да погребец грудью отстояли. Барин за то ни похвалил, ни пожурил, а по Климке, видно, не много тужил. Тем временем Климка-вор унёс погребец и завалился спать.
Вот на другое утро понадобился барину погребец, приказал подать; слуги побежали, хвать — тут был, да нету! «Что за притча!» — думает барин; смотрит — а Климка в дверь.
— Ты унёс погребец?
— Я.
— Как же ты украл его?
— Как бы ни украл, да украл, про то я знаю.
— Ну, удалец! Этак ты, пожалуй, у меня барыню украдёшь?
— Украду, только без выкупу не отнимай.
— Дело! А коли не украдёшь, знай наперёд: велю тебя повесить.
Согласились. Оградил барин барыню нянюшками, мамушками, красными девушками; сам над нею день и ночь сидит, в её очи глядит, каждый шаг назирает, каждый след охраняет. Украсть трудновато!
Случилась барину нужда лесным путём проезжать. Климка забежал вперёд, развешал по деревьям колокольчики; сам взял взлез на ближнюю осину, надел на шею петлю и повис вверх ногами. Едет барин с барыней, увидал, что Климка на осине качается, и говорит:
— Ах, боже мой! Да ведь это Климка-вор повесился! Видно, моего гнева испугался, что до барыни не добрался. Жаль Климку!
А колокольчики в лесу динь, динь!
— Малый! Это что за звон? Поди, погляди!
Сперва пошёл один малый, там другой, третий, и разбрелись все в разные стороны — никак толку не доберутся.
Выскочил сам барин и пустился в лес; а Климка того и ждал, спрыгнул с дерева, подбежал к коляске и вмиг очутился на козлах; приударил коней по бедрам и покатил себе… Барин пришёл назад — нет ни барыни, ни Климки на дереве, только пыль по дорожке вьётся! Догадался и воротился пешком домой. Велел позвать Климку:
— Ты украл барыню?
— Я.
— Отдай назад!
— Нет, барин, шалишь! Не на то воруют, чтоб назад отдавать. Выкупи — твоя будет.
— Что возьмёшь?
— Коробочку серебра.
Барин согласился. Климка вырыл яму, поставил на неё коробку, да в коробке-то дно продырявил. Барин сыпал-сыпал, яма не насыпается, Климка, барыней не меняется. Надоело барину сыпать, опостылел ему Климка, велел бросить его в море.
Зашили раба божия в куль, положили на бережок, пошли искать камень на шею; а Климка-вор в куле катается, громким голосом разливается:
— Сударе бояре! Явите божию правду; на воеводство меня посылают, судить-рядить заставляют, а я воеводою быть не гожусь!
Проходил мимо какой-то боярин, вслушался в эти речи, подошёл и спрашивает:
— Что ты говоришь, братец?
— На воеводство меня посылают, судить-рядить заставляют, а я воеводою быть не гожусь!
— Пусти меня на своё место; лезь вон!
Забрался боярин в куль, уж считал себя за воеводу — да попал в воду; а Климка вышел на простор, загулял вольным казаком, кутил-мутил, пока буйну голову сложил.
388
Живал-бывал Наум. Вздумал Наум воровать идти. Пошёл один; попался ему навстречу Антон.
— Ты куда, Наум?
— Взбрело мне на ум воровать идти; а ты куда, Антон?
— Я сам думаю о том!
— Ну так пойдём вместе.
Вот и пошли двое; идёт навстречу Влас, спрашивает их:
— Ты куда, Наум?
— Да взбрело мне на ум воровать идти.
— А ты, Антон?
— Я сам думаю о том!
В свой черёд и они спрашивают:
— Ну а ты куда, Влас?
— Я давно поджидаю вас!
Вот пошли все вместе и держат такой совет: «Куда ж нам воровать идти? Если к попу — у попа деньги трудные[13], если к купцу — у купца то же самое; пойдёмте-ка к судье, у судьи деньги нетрудные». Пришли к судье; у него ворота заперты, а собаки злющие.
— Нет, видно, сюда не проберёшься! — стали говорить Антон с Власом.
— Вот ещё! — сказал Наум. — Притащите соломы, заверните меня да спустите за ограду; я вам ворота отопру.
Сказано — сделано. Завернули Наума в солому и перекинули за ограду; он покатился прямо к кладовой, достал оттуда мешок муки, насыпал в корыто, развёл-замесил на крепком вине и поставил собакам. Собаки бросились на месиво; до того нажрались, что ни одна и с места не может сойти. Наум взял перевязал всех собак хвостами по паре и повесил на ограде, потом отворил ворота, впустил товарищей, и пошли они замки ломать да амбары обчищать. Много набрали всякого добра. Стали добычу делить; всё поделили, остается енотова шуба, как с ней быть? Наум говорит:
— Шуба мне следует; я выдумал и собак окормить и ворота отворить.
— Нет, брат, жирно будет!
— Коли так, я пойду к судье; он горазд судить и рядить; пусть-ка нас рассудит!
Вот пошёл Наум в комнаты, а Влас да Антон стали под окно слушать. У судьи совесть-то нечиста, так ночью не спится.
— Это ты, Иван? — спрашивает судья.
— Я, — отвечает вор.
— Расскажи-ка мне сказочку.
— Пожалуй, скажу: живал-бывал Наум, взбрело ему на ум воровать идти… — и начал рассказывать всё дело, как было; дошёл до того, как они трое за шубу поспорили, и говорит:
— Сам рассуди, кому шубу взять?
— Кому? Да, разумеется, Науму.
— Мне и самому то ж думается!
— Что ж дальше-то было?
— А дальше спать пора! — сказал Наум и ушёл из комнаты. Приходит к своим товарищам:
— Ну что? Чай, сами слышали, кому шуба следует!
— Мы и не стоим теперь за неё, возьми себе и владей на здоровье! — отвечали Антон и Влас.
После того распрощались и пошли в разные стороны, а судья остался с пустыми амбарами и без шубы.
389
Жил-был мужик; у него было три сына. Повёз отец большого сына в лес; возил его, возил, вот парень увидал берёзу и говорит:
— Батюшка! Если б сжечь эту берёзу на уголья, завёл бы я себе кузницу и пошёл молотком постукивать да денежки выколачивать.
— Ну, — думает мужик, — в этом сыне будет прок!
Потом взял середнего сына и завёз в лес; увидали они большой дуб, и говорит сын отцу:
— Батюшка! Если б срубить этот дуб, стал бы я плотничать, топором деньги зарабатывать.
— Слава богу, — думает мужик, — и в этом прок будет!
Опосля взял меньшого сына Ваньку; возил его, возил по́ лесу — Ванька всё молчит, ни единого словечка не проронит; только выехали они из лесу — ведут мясники корову.
— Батюшка, — говорит сын, — как бы украсть эту корову?
— Э, да ты этакой! — отвечает отец. — Ступай же от меня, куда сам знаешь! Видно, ты — не кормилец мне.
— Ну что ж! Коли гонишь, я себе дядю найду.
Долго ли, мало ли искал он, и нашёл-таки дядю.
— Возьми, — просит, — меня в товарищи.
— Возьму, — говорит в ответ названый дядя, — если украдёшь из-под дикой утки яйца, да так украдёшь, что она и не услышит и с гнезда не слетит.
— Экая диковина!
Вот отправились они вместе, нашли утиное гнездо и поползли к нему на брюхе; пока ещё дядя подкрадывался, а парень уж все яйца из гнезда повыбрал, да так хитро, что птица и пером не шевельнулась; да не только яйца повыбрал, мимоходом у названого дяди из сапог подошвы повырезал.
— Ну, Ванька, нечему тебя больше учить, ты и сам большой мастер!
С той самой поры начал Ванька воровством промышлять: что ни попадёт под руку — всё тянет!
Собрались горожане, люди торговые, посадские, пришли к королю и стали челом бить:
— Такой-де вор проявился, что берегись — не убережёшься, сторожись — не устережёшься; захочет — среди белого дня разденет до нитки!
Приказал король призвать к себе вора.
— Правда ли, — спрашивает у него, — будто ты такой хитрый вор, что берегись — не убережёшься, сторожись — не устережёшься?
— Правда, ваше королевское величество!
— Коли так, уведи у меня жеребца из конюшни; украдёшь — помилую, а не украдёшь — мой меч, твоя голова с плеч!
— Украду, ваше королевское величество!
Король нарядил на конюшне строгий караул; а вор Ванька дождался вечера, переоделся, чтоб его не спознали, взял бочонок с водкою, притворился пьяным, и идёт через королевский двор, идёт-шатается, из стороны в сторону качается. Увидали его конюхи:
— Эк нализался! Чуть на ногах стоит!
— Стой, братцы, — говорит один, — ведь у него бочонок-то с вином; давайте зазовём его к себе да поделимся винцом; веселей сторожить будет.
— И впрямь так! — закричали другие; тотчас подхватили вора под руки, привели в конюшню:
— Оставайся, брат, с нами; куда тебе идти! К завтрему проспишься и пойдёшь домой.
Ванька повалился на солому и захрапел, будто совсем спит. Тут конюхи стали к бочонку прикладываться; осушили весь до дна, опьянели, попадали наземь и крепко заснули. А вор тому и рад, отвязал королевского жеребца и увёл к себе. Наутро хватился король — нет любимого коня. Послал за Ванькою:
— Ты увёл жеребца?
— Я, ваше величество.
— Хорошую шуточку сшутил ты; ну, эту шутку я тебе прощаю, только уходи поскорей из моего царства, не то, добрый мо́лодец, несдобровать тебе!
390
В некотором царстве стояла небольшая деревня; в этой деревне жили два брата; один помер, и остался после него сын — записной вор Сенька Малый. Уж куда-куда ни отдавал его отец в науку — всё не вышло толку.
— Что ж ты не учишься? — спрашивают, бывало, у него отец с матерью. — Али целый век хочешь дураком изжить?
А Сенька так и брякнет в ответ:
— Коли хотите вы от меня хлеб-соль видеть, отдайте воровству учиться; другой науки и знать не хочу!
Вот как помер отец, Сенька Малый не стал долго думать, пришёл к дяде и говорит:
— Пойдём, дядя, на работу; ты будешь воровать, а я тебе помогать.
— Ладно, пойдём!
Вот и пошли; идут мимо болота, глядь — дикая утка в камышах гнездо свила и сидит себе на яйцах.
— Давай-ка утку изловим! — говорит дядя и стал подкрада́ться; только птицы не поймал, понапрасну с гнезда согнал.
А Сенька Малый шёл позади и вырезал из дядиных сапогов подмётки.
— Ну, Сенька, — сказал дядя, — я хитёр, а ты хитрее меня!
Идут они дальше; а навстречу им три мужика, ведут на базар быка продавать.
— Как бы нам, дядюшка, этого быка достать? — спрашивает Сенька.
— Эх ты; ведь теперь не ночь; серед бела дня не украдёшь.
— Небось украду!
— Что ж ты, али и взаправду мудрёней дяди хочешь быть?
— А вот увидишь!
Сенька Малый снял с правой ноги сапог, бросил на дорогу и укрылся с дядей в сторонке. Мужики дошли до этого места.
— Стой, ребята, — закричал один, — вишь какой славный сапог валяется.
— Хорош, да что с ним делать-то? Кабы пара нашлась, можно бы взять; а теперь что? Одна нога в сапоге, а другая в лапте!
Посудили, подумали и, не взяв сапога, пошли прочь. Сенька тотчас надел правый сапог, а левый снял; забежал вперёд, кинул его на дорогу и спрятался в канаву.
— Стой, ребята, — закричал тот же мужик, — вот и другой сапог. Знать, какой-нибудь Разувай Федулыч растерялся. Ну-тко, братцы, вперегонки за тем сапогом! Ведь годятся на вечеринки к девкам ходить.
Бросили быка и пустились вперегонки назад; а Сенька Малый того и добивался, подхватил сапог и погнал быка в сторону; загнал его в болото, отрубил голову и приставил её опять на прежнее место.
Мужики пробегались попусту; воротились — нет быка; пошли искать, искали-искали, ходили-ходили и набрели на болото.
— Ишь куда нелёгкая его угораздила! Прямо в тину затесался! Надо, — говорят, — вытаскивать…
Достали верёвку, сделали петлю, набросили с размаху и зацепили за рога, понатужились да как дёрнут — так все наземь и попа́дали.
— Ахти, какое горе! Ведь совсем быка загубили, как есть голову оторвали!
Делать нечего, пошли мужики домой с пустыми руками; а Сенька Малый позвал дядю, вытащили вдвоём быка, содрали кожу, разрубили мясо на части и стали делиться. Дядя говорит:
— Неужли ж делить поровну? Я старше, мне следует больше!
Сенька обиделся, схватил бычью кожу и ушёл от дяди; забрался в кусты, вы́резал два берёзовых прута и принялся хлестать по коже. Хлещет да во всё горло выкрикивает:
— Батюшки! Не я один крал, дядя помогал!
Дядя услыхал это. «Ну, — думает, — попался Сенька!» — и приударил с испугу домой; а Сенька сбегал за лошадью, поклал всю говядину на воз, отвёз её в город и продал за чистые денежки.
На другой день пришёл Сенька Малый к дяде, зовёт государеву казну воровать.
— Пойдём, — говорит, — на работу; ты будешь воровать, а я тебе помогать.
Вот пришли ночью к царскому дворцу; у ворот стоят часовые — как тут ухитриться? Сенька Малый подкопался под угол, залез с дядей в кладовую и ну набивать карманы. Что тут золота, что серебра они утащили! Полюбилось им это дело, и повадился Сенька кажную ночь ходить в царскую кладовую да забирать деньги.
Захотел царь посмотреть свою казну, видит — что-то неладно, много добра распропало; со́звал совет и стал спрашивать: как бы умудриться да вора поймать? И придумали сообща: у той самой дыры, куда вор лазит, поставить большой чан со смолою. Как сказано, так и сделано; целый день смолу топили да всё в чан лили. Вечером поздно зовёт Сенька Малый дядю на промысел.
— Пойдём, — говорит, — ты будешь воровать, а я тебе помогать.
Вот пришли к царской кладовой. Сенька Малый стал посылать дядю:
— Ты полезай наперёд, а я за тобою!
Дядя полез — и прямо в чан угодил; как закричит благим матом:
— Ох, смерть моя! В смолу попал.
Сенька думал было его вытащить, возился с ним, возился, нет — ничего не поделаешь! «Пожалуй, — думает, — по нём и меня дознаются!» Взял отвернул ему голову и понёс к тётке: так и так, сказывает ей, пропал дядя ни за грош!
Наутро доложили царю: который-де вор казну воровал — нынче в смолу попал, только головы нету. Царь приказал заложить тройку лошадей с колокольчиком и везти мёртвое тело по всем сёлам, по всем городам: не найдутся ли сродники? Коли станет кто по нём плакать, сейчас того хватать да в кандалы ковать.
— Тётушка, — спрашивает Сенька, — хочешь поплакать по своём муже?
— Как же не хотеть, родимый? Всё-таки муж был!
— Слушай же: возьми новый кувшин, налей молока и ступай навстречу: как увидишь, что везут твоего покойника, спотыкнись нарочно, разбей кувшин и плачь себе вволю.
Тётка взяла новый кувшин, налила молоком и пошла навстречу.
Вот везут мёртвое тело, и как только поравнялись с нею — она вдруг будто споткнулась, разбила кувшин, разлила молоко и начала громко плакать да причитывать:
— Свет ты мой! Как мне жить без тебя?
Сейчас набежали со всех сторон солдаты, окружили бабу и стали допрашивать:
— Говори, старая, о чём голосишь? Не признала ли покойника? Что он — муж тебе, брат али сват?
— Батюшки мои ро́дные! Как же не плакать мне? Сами видите, какая беда надо мною стряслась: разбила кувшин с молоком! — и опять принялась выть.
— Экая дура, нашла о чём плакать! — говорят солдаты, и поехали дальше.
На другой день докладывают царю: где-где ни возили покойника, никто не сказался из сродников, никто по нём не поплакал; только и слёз видели, что одна старуха кувшин разбила да над черепьём голосила.
— Что ж вы её не хватали? — говорит царь. — Кто другой, а уж она наверно знает про вора! — и опять-таки приказал возить мёртвое тело по всем сёлам, по всем городам.
— Тётушка, — говорит Сенька Малый, — хочешь похоронить дядю?
— Как же не хотеть, родимый? Всё-таки муж был!
Сенька запряг лошадь в телегу, приехал в ту саму деревню, где с мёртвым телом ночевать пристали, и просится на постоялый двор.
— Куда тебе? — сказывает хозяин. — Вишь сколько народу наехало.
— Пусти, добрый человек! Ведро вина куплю.
Услыхали солдаты.
— Пусти! — говорят.
Сенька купил ведро вина и напоил всех допьяна; крепко заснули и хозяин и сторожа, а Сенька Малый отпёр ворота и увёз покойника.
Поутру проснулись солдаты, собираются ехать и сами не знают: как быть, что делать? Воротились к царю; доложили, что мёртвое тело ночью выкрадено, а кем и как — неведомо. Царь созвал совет и опять спрашивает: нельзя ли как умудриться — изловить вора? Совет и придумал поставить на таком-то лугу целую бочку вина, при ней кучу денег рассыпать, а в стороне часового спрятать; известное дело: вор не утерпит, придёт воровать, напьётся пьян — тут его и хватай! Сказано — сделано. Сенька Малый выбрал тёмную ночь и пошёл воровать; приходит на луг, стал было деньги огребать, да почуял, что вином пахнет: «Дай винца попробую!» Попробовал — славное вино, сроду такого не пивал! «Ну-ка ещё!» Пил-пил и напился пьян как стелька; и с места не сошёл: где воровал, тут и уснул.
А часовой давно его заприметил. «Ага, — думает, — попался, любезный! Теперь полно по свету гулять; насидишься в сибирке[14]!» Подошёл к Сеньке Малому и обрезал ему половину бороды: коли и уйдёт, так было́ б признать по чём. «Пойду теперь — доложу по начальству». Пока добрался часовой до начальства, уж светать стало; Сенька проснулся, опохмелился, хвать рукой за бороду — половины как не бывало. Что делать? Думал, думал и надумался; пошёл на большую дорогу и давай всякого встречного-поперечного таскать за бороду, кого ни ухватит — так половина бороды и прочь! Как тут вора узнать? Выпутался Сенька из беды, отрастил снова бороду и стал себе жить-поживать, в чужое добро лапы запускать; и долго бы жил, да вот недавно повесили.
Примечания
- ↑ Башмаки (туфли), надеваемые на босую ногу.
- ↑ Раскольничий.
- ↑ Из рогожи (Ред.).
- ↑ Записано в Малоархангельском уезде Орловской губ.
- ↑ Слега — жердь, которую кладут поперёк стога сена (Ред.).
- ↑ Записано в Воронежской губ.; рукопись доставлена Афанасьеву Н. И. Второвым.
- ↑ Лыгать — лгать. (прим. редактора Викитеки)
- ↑ Ле́жень — деревья, павшие в лесах сами собою.
- ↑ Митроха (Димитрий). Ради игры слов имя это сближается в сказке со словом: мотрошить — худо торговать, в переносном смысле: воровать.
- ↑ Записано в Курской губ.
- ↑ Оброточек (оброт) — уздечка без удил с одним поводком для привязи (Ред.).
- ↑ Погребец — истор. дорожный сундучок с напитками и едой. (прим. редактора Викитеки)
- ↑ Трудовые.
- ↑ Сибирка — арестантская при волостном правлении или полицейском участке (Ред.).