Сочиненія И. С. Аксакова
Томъ седьмой. Общеевропейская политика. Статьи разнаго содержанія
Изъ «Дня», «Москвы», «Руси» и другихъ изданій, и нѣкоторыя небывшія въ печати. 1860—1886
Москва. Типографія М. Г. Волчанинова, (бывшая М. Н. Лаврова и Ко) Леонтьевскій переулокъ, домъ Лаврова. 1887.
Намъ нужно имѣть готовность дѣлать скромную и скучную работу каменьщика.
правитьЗаканчивая нынѣшнимъ No годовой кругъ нашего изданія, скажемъ нѣсколько прощальныхъ словъ и истекающему 1882 году. Безъ радости и безъ печали разстаемся мы съ нимъ и вступаемъ въ новый — какъ рабочіе, переходящіе отъ будней къ буднямъ. Да, для насъ настали будни, — сѣрые, рабочіе, тяжелые будни, — о праздничныхъ радостяхъ пока нечего и думать. Но нечего и предаваться чувству безнадежности и тоски, кричать на всѣхъ перекресткахъ, предъ всѣмъ міромъ: «мы въ уныніи» и аттестовать себя самихъ и все русское общество — какъ духовно-несостоятельныхъ. Пора наконецъ перестать жить самообольщеніями и порывами, увлекаться блестящей сценической обстановкой, довольствоваться поверхностью, хлопотать о вѣнцахъ зданія, не достроивъ даже фундамента, и постоянно забывать, что
….если Божій храмъ художникъ создаетъ,
Потребенъ каменьщикъ съ испытаннымъ терпѣньемъ:
Онъ жизнь творенію художника даетъ
Работы мертвой исполненьемъ!
Да, намъ нужно мужественное терпѣнье, нужна покорная готовность дѣлать скромную и скучную работу каменьщика. Это всего труднѣе для нашей славянской, особенно русской природы. Намъ, какъ мы уже однажды говорили, несравненно легче ваять приступомъ неприступный Карсъ, перевалить 8имою чрезъ Балканы, вопреки. всѣмъ ученымъ теоретическимъ доводамъ величайшихъ военныхъ авторитетовъ, чѣмъ засадить себя за мелочной, невзрачный, ежедневный трудъ, для котораго вовсе и не требуется развернуть во всю ширь нашу мощь и отвагу! А исторія предъявляетъ намъ теперь запросъ именно на такую работу, гдѣ не приходится припѣвать, хотя бы только въ переносномъ смыслѣ: «раззудись плечо, размахнись рука» (какъ, напримѣръ, поступаютъ наши радикалы*нигилисты въ области мышленія), но гдѣ, напротивъ, нужна не заносчивая, а глубокая дума, изученіе, изслѣдованіе, самообличеніе, и главное — самовоспитаніе, а также и самовоздержаніе въ мѣру потребностей настоящей минуты и историческаго, всегда медленнаго процесса.
Лихая тройка несется по рвамъ доламъ, выбирая путь самый кратчайшій, и вдругъ, стой! увязла въ топи, въ грязи невылазной. Какъ ни могучи кони, — ни шагу съ мѣста. Приходится ихъ распречь и посылать за рабочими, чтобъ чинить дорогу, и пока не починишь дороги (на что требуется много труда, много времени), нельзя и тронуться въ путь, къ крайней досадѣ нетерпѣливыхъ, удалыхъ сѣдоковъ. Въ такомъ положеніи отчасти и мы. Есть я другое сравненіе. Человѣкъ получилъ богатое наслѣдство, самыя широкія и благодѣтельныя затѣи роятся въ его головѣ: только бы, казалось, приступить къ дѣлу, — а тутъ, откуда ни возьмись, векселя, предъявленные ко взысканію: наслѣдство оказывается обремененнымъ долгами, старыми, забытыми долгами, по которымъ нельзя не расплатиться, нельзя приступить ни къ какому иному предпріятію — «дондеже воздаси послѣдній кодрантъ»! У насъ теперь въ особенномъ ходу обращаться съ упрекомъ къ настоящему дню и прославлять періодъ времени съ 1855 по 1881 г. Но. забываютъ, что этотъ, вѣчно памятный великими и славными дѣяніями періодъ и самъ не уплатилъ многихъ старыхъ унаслѣдованныхъ имъ долговъ, да и натворилъ новыхъ великое множество. Онъ, между прочимъ, передалъ вмѣстѣ съ наслѣдствомъ новому періоду и сугубую или, вѣрнѣе сказать, трегубую скудость: финансовъ, людей и идей. Казна наша не въ порядкѣ; людей, на таланты которыхъ смѣло бы возлагались упованія всей Россіи, совсѣмъ почти не видно; идеи — общей, цѣльной, — программы ясной, опредѣленной, безспорной, которая бы могла вызвать, сосредоточить, привлечь дружное содѣйствіе всѣхъ, умственныхъ и нравственныхъ силъ Россіи, также пока нигдѣ, ни въ правительственной, ни въ общественной средѣ, не имѣется, — но за то какое богатство мнимыхъ силъ, всевозможныхъ лживыхъ призраковъ, фальшивыхъ вкусовъ, аппетитовъ, вожделѣній и всяческаго недомыслія! Оказывается нужнымъ, прежде всего и пуще всего, привести въ нѣкоторый порядокъ наши средства или наши финансы, отыскать людей или дать время явиться и воспитаться талантамъ, или по крайней мѣрѣ дѣловитымъ, способнымъ дѣятелямъ, а главное — выяснить въ общественномъ нашемъ сознаніи самую цѣль, къ которой слѣдуетъ намъ стремиться, однимъ словомъ — ту русскую національную идею, которая бы всѣхъ насъ привела къ согласію и дружному дѣйствію, — чѣмъ самымъ опредѣлилась бы и облегчилась задача и самого Правительства.
Но уже и то благо въ дѣлѣ разстроеннаго хозяйства, когда хозяева берутся наконецъ за умъ и вмѣсто того, чтобы зажмурясь, мечтать, какъ Гоголевскій Хлобуевъ, о разныхъ фантастическихъ предпріятіяхъ, рѣшаются взглянуть своему положенію прямо въ глаза и прежде всего привести въ извѣстность долги съ твердымъ намѣреніемъ заняться уплатой. Для нѣкоторыхъ натуръ, и именно для нашей, такая рѣшимость не легка и требуетъ особеннаго напряженія и своего рода мужества. Такой моментъ — еще не бодраго веселаго упованія, а именно отрезвленія начинается, кажется, и для насъ. Вотъ, въ сущности, главный и по истинѣ благой результатъ 1882 года, если мы только не ошибаемся въ своихъ выводахъ. Русское общество, сдается намъ, трезвѣе теперь, къ концу года, чѣмъ было въ его началѣ, — и доводовъ къ тому было не мало. Смерть Скобелева — самое тяжкое событіе 1882 года — лишила насъ личнаго мощнаго дарованія и сильнаго духа, и своею преждевременностью какъ бы призывала къ развитію и подъему нашихъ собственныхъ силъ безъ разсчета на случайность высшихъ личныхъ даровъ. Но для общественнаго сознанія несравненно назидательнѣе были нѣкоторые другіе уроки. Въ началѣ года, напримѣръ, казалось къ общему утѣшенію, что петербургская бюрократія всенародно признала себя не только не всевѣдущею, но даже малосвѣдущею, именно въ вопросахъ, касавшихся внутренняго земскаго строя. Въ столицу Русской имперіи (еще до сихъ поръ находящуюся чуть, не за русской границей), т. е. въ Петербургъ, были созваны, не безъ торжественности, подъ названіемъ «свѣдущихъ людей», равные земскіе, болѣе или менѣе извѣстные и опытные дѣльцы, не изъ чиновниковъ, напротивъ — независимаго общественнаго положенія — для участія въ обсужденіи нѣкоторыхъ важныхъ правительственныхъ проектовъ и задачъ государственнаго хозяйства. Ревностно принялись они. за работу. О ходѣ ихъ занятій печатались подробные отчеты въ «Правительственномъ Вѣстникѣ»… И вдругъ — какъ рукой сняло. Засѣданія свѣдущихъ людей, еще не окончившихъ порученной имъ. работы о переселеніи, должны были возобновиться осенью, но не возобновились, даже и безъ всякаго о томъ предварительнаго оповѣщенія и разъясненія. Точно «свѣдущіе люди», какъ и ихъ труды, равно и возбужденныя ихъ призывомъ общественныя ожиданія, канули въ воду. Все это чрезвычайно отрезвительно. Не явно ли, что этотъ эпизодъ со «свѣдущими» былъ только случайностью, дѣломъ убѣжденія нѣсколькихъ лицъ, а нисколько не всей бюрократической среды; что петербургская бюрократія слишкомъ глубоко коренится въ нашемъ государственномъ строѣ, нимало не намѣрена сдаваться и по старому упорно признаетъ себя всевѣдущею? Не очевидно ли стало, что преданія и привычки, насажденныя издавна, пронявши насквозь нашу административную формацію и самый бытъ правящихъ классовъ, не могутъ вдругъ улетучиться и не исчезнутъ — безъ замѣщенія имѣющей образоваться пустота чѣмъ-нибудь ясно опредѣленнымъ, — безъ предварительной побѣдоносной работы согнанія? Всего же отрезвительнѣе было отношеніе самого общества къ этой первой правительственной попыткѣ освѣжить бюрократическую храмину приливомъ свѣжаго воздуха извнѣ и нарушить заколдованный кругъ бюрократизма введеніемъ живаго, мѣстнаго знанія и совѣта. Съ изумительно*дѣтскимъ легкомысліемъ ваша же, именно, «консервативная» и «либеральная» интеллигенція обрушилась и на «свѣдущихъ людей», чуть не смѣшавъ ихъ съ грязью, и. на самое правительство съ упрекомъ за такой, въ сущности все же полезный экспериментъ, и…. добилась возстановленія бюрократическаго полновластія, такъ какъ взамѣнъ этого эксперимента никакого иного у сей интеллигенціи даже въ проектѣ не оказалось. Оказывается, напротивъ, по признанію, напримѣръ, самихъ такъ называемыхъ либераловъ, что земство, которое они еще въ началѣ года находили вполнѣ зрѣлымъ и компетентнымъ, пригоднымъ хоть сейчасъ для какого угодно, не то что совѣщанія, но даже и любаго европейскаго «правоваго порядка», никуда въ настоящемъ своемъ видѣ не годно. Sic! Это послѣднее слово нашей такъ-называемой либеральной партіи поДъ конецъ 1882 и къ началу 1883 года. Мы лично съ этимъ спорить не будемъ, дивимся только, что съ нами объ этомъ чуть не два года спорили, и тѣмъ менѣе находимъ основательнымъ такое со стороны русскаго общества осужденіе первой правительственной попытки воспользоваться содѣйствіемъ людей не изъ бюрократической среды. Во всякомъ случаѣ можно только радоваться такому разочарованію значительной части нашего общества въ подобныхъ надеждахъ на свою зрѣлость и пожелать, чтобъ она перестала изнывать въ жалобахъ и пеняхъ или драпироваться чайльд-гарольдовымъ плащемъ, а отъ разочарованія перешла бы скорѣе къ плодотворному отрезвленію и къ серьезной работѣ мысли.
Намъ кажется, что отрезвленіе, и даже значительное, наступили въ отношеніи къ другой нашей исторической злобѣ. Если въ минувшемъ году Русская земля била и не совсѣмъ еще свободна отъ нигилистическихъ мерзостей и ужасовъ предшествующихъ лѣтъ, то все-таки, сравнительно съ прежнимъ, политическихъ злодѣяній было гораздо менѣе, а предупредительныя мѣры полиціи были гораздо успѣшнѣе. Авось-либо Господъ Богъ смилуется и пощадитъ Россію въ будущею отъ повтореній такого кроваваго срама. Но и т5 уже утѣшительно, что случаи политическихъ убійствъ и вообще политическихъ преступленій, бывшіе въ 1882 году, вовсе уже не производили на общество того оцѣпенѣнія ужаса, того злаго террористическаго обаянія, которымъ оно бывало обхвачено въ прежнее время и которое было такъ на руку нашимъ «политическимъ» сорванцамъ. Чары рушились. Таинственная завѣса ниспала и невѣдомыя грозныя силы обличались во всею ничтожествѣ своего внутренняго содержанія, во всемъ своемъ грубомъ нравственномъ безобразіи. Никакая идеализація на ихъ счетъ уже невозможна, никакому недоумѣнію, двоенію мысли — уже нѣтъ мѣста. Герои револьвера и динамита, и сами по себѣ и своими дѣйствіями и программами, уже не возбуждаютъ прежняго прянаго въ публикѣ интереса, а вызываютъ только всеобщее чувство негодованія, мало причастное сожалѣнію и даже чуждое любознательности. Этотъ результатъ отрезвленія мы признаемъ также немаловажнымъ. Никто, конечно, не можетъ поручиться въ томъ, что ихъ кознямъ, заговорамъ и преступнымъ покушеніямъ положенъ конецъ, — но обольщать себя возможностью какого-либо вліянія на общество (о народѣ и говорить нечего) или какого-либо сочувствія къ себѣ они уже не имѣютъ права, а обязаны, вѣдать, что ихъ въ общественномъ мнѣніи Россіи постигла худшая изъ каръ, хуже уголовныхъ. Эта кара — пошлость. Они опошлились, и никакая чужая или даже собственная пролитая ими кровь, никакой даже ореолъ «мученичества» не сниметъ съ ихъ «политическаго» мундира печати пошлости, съ ихъ умственнаго облика печати убожества. И въ самомъ дѣлѣ, — прочтите только три статьи: «Наши анархисты», помѣщенныя въ «Руси» и обильныя въ нихъ выписки изъ различныхъ органовъ русской заграничной революціонной прессы. Даже стыдно становится за такихъ русскихъ мыслителей: всѣ ихъ разсужденія и доводы были бы подстать развѣ гимназистамъ III класса, не старше, да и у тѣхъ мыслительныя силы зрѣлѣе. Нѣтъ даже юнаго энтузіазма, а заученная фразеологія ремесла. Это «статисты революціи», какъ выражался во время оно даровитый и пылкій Герценъ, — движимые чужою, искуснѣйшею рукою. Кстати о Герценѣ: съ 1 No будущаго года мы надаемъ печатаніе въ высшей степени интересной полемической переписки съ нимъ въ 1864 г. Ю. Ѳ. Самарина о характерѣ и возможныхъ послѣдствіяхъ его, по мнѣнію Самарина (вполнѣ оправдавшемуся), зловредной заграничной политической агитацій…
Свѣтлой полосой въ памяти о 1882 годѣ останется Всероссійская промышленная выставка, — свѣтлой, но не яркой — въ томъ именно смыслѣ, что впечатлѣніе, произведенное ею на общество не отличалось особенною живостью, хотя тѣмъ не менѣе было вполнѣ, по нашему мнѣнію, плодотворно. Несравненно большее, впечатлѣніе произвели успѣхи русской промышленности на иностранцевъ. Мы же, какъ извѣстно, склонны или къ восторженному превознесенію своихъ достоинствъ, къ самообольщенію; подчасъ даже опасному, — или же, что случается съ нами чаще, къ порицанію, иногда самому дешевому, безшабашному, всего своего, роднаго, даже къ самооплеванію и самозаушенію. На этотъ разъ однако, перваго, т. е. патріотически восторженнаго, пристрастнаго до ослѣпленія отношенія къ нашей выставкѣ вовсе не проявилось; но и пристрастіе въ противоположную, отрицательную сторону было гораздо умѣреннѣе, можетъ-быть именно въ виду иноземной оцѣнки, которую обвинять въ русскомъ шовинизмѣ уже никакъ не приходится. Благотворнымъ же послѣдствіемъ выставки мы признаемъ именно то, что русская промышленность завоевала себѣ, такъ-сказать, право гражданства въ нашемъ общественномъ сознаніи, что она оправдала на дѣлѣ систему покровительственнаго тарифа и можетъ служить превосходнымъ нагляднымъ аргументомъ въ пользу продолженія этой системы, а также и развитія ея по отношенію ко многимъ инымъ отраслямъ нашей промышленности. Наконецъ, на этой выставкѣ въ первый разъ заявила себя и наша сельская, не фабричная промышленность, такъ-называемое кустарное производство. Нѣтъ сомнѣнія, что выставка значительно раздвинула, хотя бы только* въ сферѣ экономической, предѣлы нашего національнаго самовѣдѣнія, а это. именно то, что намъ на потребу.
Много было говорено и писано въ нынѣшнемъ году о «національной политикѣ», «національномъ направленіи» въ правительственныхъ мѣропріятіяхъ, но едвали не болѣе проmuoa, чѣмъ за… Это также весьма отрезвительный выводъ для тѣхъ, которые увѣряли, будто злоба дня вовсе не въ вопросѣ о національномъ направленіи и не въ самобытности, — будто принципъ національности и живое народное чувство уже и безъ того давно возобладали не только въ нашемъ правительственномъ строѣ, но и во всей такъ-называемой интеллигенціи. Оказывается, напротивъ, что именно-то въ обществѣ, въ сверхнародныхъ, "интеллигентныхъ"классахъ національное самосознаніе наиболѣе слабо и далеко не доразвилось до силы жизненнаго творчества; что вообще по этой части мы предъ своиМъ народомъ еще въ долгу ка^ъ въ шелку… Однимъ словомъ,.1882 годъ, не будучи нисколько бѣдственнымъ, далъ намъ однакоже не надо суровыхъ, отрезвляющихъ вразумленій, подкрѣпленныхъ еще тяжкимъ экономическимъ кризисомъ, выразившимся во всеобщемъ торговомъ застоѣ и въ небываломъ еще до сихъ поръ паденіи русскаго денежнаго курса.
Чтожъ! спасибо за вразумленія. Не настолько ужъ мы дряблы, чтобъ предаться унынію или ожидать, что авось какъ-нибудь «русскій богъ», или правительство, словно deus ex machina, выручитъ насъ изъ. затрудненія, а мы будемъ лишь браниться, ныть да бездѣйствовать мыслью) въ ожиданіи какого-то невѣдомаго крупнаго внѣшняго дѣла, — неусцѣхъ котораго (если бы таковой оказался, что почти несомнѣнно) взвалимъ опять-таки не ка себя, не на свою личную отвѣтственность, а на правительство. Но кѣмъ же инымъ поставляется многочисленный правительственный контингентъ, какъ не самими нами? Будь мы семи не то, что мы есть, будь мы не такъ убоги гражданскою доблестью (воинской намъ не занимать стать), будь въ насъ самихъ живѣе и дѣйственнѣе русское* чувство и русская мысль, свободныя отъ рабскаго подражанія чужимъ образцамъ, — самыя дѣла наши пошли бы вѣроятно иначе…
Одного только мы желаемъ и просимъ у правительства, это — безпрепятственнаго обмѣна мыслей въ печати. Мы не можемъ не пожалѣть, что истекающій годъ неожиданными цензурными распоряженіями разстроилъ ряды нашихъ противниковъ, и не только далъ имъ поводъ причислить себя къ разряду будто-бы «пострадавшихъ за правду», но и ослабилъ единственную возможную съ ними для насъ борьбу — на полной свободѣ.
До слѣдующаго года, читатель…