Накануне Мартинова дня (Вуд)/ДО

Накануне Мартинова дня
авторъ Эллен Вуд, пер. Не указан

Оригинал: англ. St. Martin’s Eve, опубл.: 1866. — Источникъ: az.lib.ru • Текст издания: Москва, 1866. Въ университетской типографіи (Катковъ и Ко).

Приложеніе къ Русскому Вѣстнику. Наканунѣ Мартинова дня Романъ мистрисъ Генри Вудъ. Въ двухъ частяхъ. МОСКВА. Въ университетской типографіи (Катковъ и Кo), на Страстномъ бульварѣ. 1866. http://az.lib.ru/ НАКАНУНѢ МАРТИНОВА ДНЯ РОМАНЪ МИСТРИСЪ ГЕНРИ ВУДЪ.

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ.

I. Малютка-наслѣдникъ.

Скучный, пасмурный свѣтъ ноябрьскаго послѣполудня быстро уступалъ мѣсто сумеркамъ. День былъ дождливый и холодный, и увядшіе, намокшіе листья, усѣявшіе паркъ одного изъ прекрасныхъ англійскихъ помѣстій, нисколько не придавали радости картинѣ. Домъ принадлежавшій къ этому помѣстью стоялъ на небольшомъ возвышеніи и отовсюду открытый для глаза, смѣло смотрѣлъ съ высоты на прилегавшія къ нему земли. Это былъ длинный, но невысокій, сложенный изъ краснаго кирпича и со множествомъ оконъ красивый домъ, поднимавшійся позади большаго, слегка покатаго луга, который въ этотъ ненастный день казался такимъ же несчастнымъ какъ и все остальное во внѣшней природѣ.

Но ненастье, придававшее всему помѣстью унылый видъ, не производило, повидимому, никакого дѣйствія на самый домъ. Во многихъ изъ его оконъ мелькали огни, передвигались изъ комнаты въ комнату и изъ корридора въ корридоръ, а камины, пылавшіе яркимъ пламенемъ, содѣйствовали еще болѣе его освѣщенію. Посторонній зритель могъ бы подумать, что въ немъ происходитъ что-то особенное, совершается какое-нибудь празднество. Въ этомъ домѣ, дѣйствительно, происходило что-то особенное; но празднества въ немъ не было, потому что блѣдная смерть готовилась войдти въ него не съ тѣмъ чтобы посѣтить кого-нибудь удрученнаго лѣтами, но чтобы вырвать изъ него существо юное и милое.

Еслибы вы вошли въ переднюю дома, такую ясную и свѣтлую, то васъ больше всего въ ней поразила бы сдержанная и необычайная тишина. Въ ней собралась почти всѣ служители дома; но они была до того безмолвны, до того неподвижны въ своемъ бездѣйствіи, что во всемъ этомъ было что-то не натуральное. Они стояли небольшими кучками, полу-выставляясь изъ нихъ и смотря на затворенную столовую, съ горемъ и смятеніемъ, написанными на ихъ лицахъ; два доктора, почти столько же сдержанные въ своихъ движеніяхъ, какъ и служители, подкрѣпляли себя закуской; имъ прислуживалъ буфетчикъ, и онъ, выйдя отъ нихъ и проходя неслышными шагами по передней, передалъ тутъ то зловѣщее мнѣніе, которое слышалъ въ разговорѣ медиковъ. Одна изъ женщинъ служанокъ, залившись слезами, кинулась на верхъ по широкой, устланной ковромъ, лѣстницѣ торопливыми, но тихими шагами, и за нею вслѣдъ бросилась молоденькая дѣвушка, страшно испуганная. Онѣ прокрались по корридору направо и остановились у одной двери, — для чего и съ какою цѣлью, онѣ не были бы въ состояніи сказать, потому что не смѣли войдти въ комнату: тамъ лежала ихъ госпожа при смерти.

Прекрасно убранная, просторная спальня сообщалась съ уборною, но дверь между ними теперь была почти совершенно затворена. Передъ каминомъ уборной стояла высокая, прямо державшая себя женщина среднихъ лѣтъ, съ виду болѣе смышленая и почтенная чѣмъ большая часть женщинъ того класса, къ которому она принадлежала. Пламя камина бросало свѣтъ прямо на ея каріе глаза и на выступившія въ нихъ слезы. Явленіе странное, ибо непрерывныя зрѣлища болѣзней, нерѣдко даже смерти, посреди которыхъ проходитъ жизнь такихъ наемныхъ сидѣлокъ, дѣлаютъ ихъ равнодушными ко всѣмъ внѣшнимъ впечатлѣніямъ.

Тутъ же находился человѣкъ невысокаго роста, съ румянымъ лицомъ, съ рѣзкими тонкими чертами и съ посѣдѣлыми волосами на головѣ; онъ тихо и грустно ходилъ по ковру, опустивъ въ думѣ свои глаза къ землѣ. Это былъ домашній докторъ, мистеръ Пимъ. Онъ ходилъ взадъ а впередъ, закинувъ руки за спину и на разу не поднималъ своего взгляда, утомленнаго и заботливаго.

— Это будетъ второй случай въ нынѣшнемъ году, вдругъ шепотомъ замѣтила женщина, по фамиліи называвшаяся Дедъ. — Что бы за причина такого несчастнаго года?

Докторъ не далъ никакого отвѣта. Можетъ-статься, ему не понравилось что-нибудь въ ея замѣчаніи. Но онъ сознавалъ, что всегда исполнялъ свою обязанность по мѣрѣ силъ и умѣнья, что эта обязанность точно также была исполнена и въ тѣхъ двухъ случаяхъ, на которые намекала мистрисъ Дедъ, а что совѣсть его въ этомъ отношеніи была совершенно спокойна предъ Богомъ.

— Нѣтъ ли еще какого-нибудь средства, которое можно было бы употребить? снова начала сидѣлка, говоря болѣе утвердительно чѣмъ вопросительно, а тутъ же взглянула по направленію немного растворенной двери, соединявшей обѣ комнаты.

— Никакого, былъ заключительный отвѣтъ. — Она быстро изнемогаетъ.

Продолжительное молчаніе. Сидѣлка стояла неподвижно, докторъ продолжалъ ходить тихо и безъ шуму. Вдругъ онъ остановился, и обернувъ голову, спросилъ торопливымъ голосомъ:

— А гдѣ ребенокъ, мистрисъ Дедъ?

— Онъ въ колыбели, сиръ, возлѣ нея. Она, кажется, желала чтобъ онъ былъ оставленъ при ней.

Докторъ самъ припомнилъ это и снова началъ ходить попрежнему. Онъ сдѣлалъ вопросъ въ минуту забывчивости.

Тишина въ комнатѣ больной была такая же какъ и прежде, но болѣе томительная: минуты хлопотъ и надеждъ миновали. Уголь въ изящномъ каминѣ прогорѣлъ до тла; лампа, прикрытая абажуромъ, разливала блѣдный свѣтъ; воздухъ былъ пропитанъ, почти до излишества, благовоніемъ, ибо вся комната была обильно опрыскана эссенціями, какъ будто бы онѣ могли сдѣлать пріятнымъ путь смерти. Тяжелыя синія бархатныя занавѣсы у кровати была раздвинуты; на ней лежала молодая, прекрасная женщина съ блѣднымъ и истомленнымъ лицомъ. Все въ комнатѣ говорило о богатствѣ, комфортѣ и роскоши, но всѣ богатства, вся роскошь цѣлаго міра въ совокупности, еслибъ она была собраны вмѣстѣ, не смогли бы остановить быстро отлетавшей души. На дальней сторонѣ кровати стояла нарядная колыбель, убранная голубою шелковою тканью и кружевами, а въ ней покоилось тихимъ и безмятежнымъ сномъ малютка-дитя, только вчера увидѣвшее свѣтъ Божій.

Опершись на кровать, стоялъ молодой человѣкъ, съ привлекательными чертами лица и съ благородною осанкой, но подавленный горемъ. Недавно сдѣлались они мужемъ и женою, не болѣе года по большей мѣрѣ, и тяжело имъ было разставаться теперь, вдвое тяжелѣе при этой новой рожденной для нихъ связи. Но они знали, что этому такъ быть должно, и онъ тихо обнялъ ее рукой и приложилъ свою смоченную слезами щеку къ ея щекѣ, напрасно думая, можетъ статься отчасти надѣясь, что теплыя молитвы изъ глубины его души будутъ въ состояніи возобновить въ ней жизненныя силы. Ихъ обоюдное молчаніе было продолжительно и тягостно; сердца обоихъ болѣли мучительными мыслями; во казалось, въ этотъ послѣдній часъ они какъ будто бы не могли ихъ высказать. Да ниспошлетъ Небо бальзамъ утѣшенія при всякомъ такомъ прощаніи!

Онъ поднялъ свое лицо, откинулъ со лба волосы и посмотрѣлъ на нее, ибо она безпокойно повернулась, какъ будто отъ внезапной боли. Боли тѣлесной не было, отъ этого уже была избавлена отходящая, но боль была душевная. Тягостная забота, одна изъ тѣхъ, которыя она покидала за собою за землѣ, подавляла ей умъ.

— Когда пройдутъ мѣсяцы и годы, прошептала она, прервавъ молчаніе и простирая къ нему со слабымъ умоляющимъ движеніемъ свои сложенныя вмѣстѣ руки, — и ты подумаешь о другой женѣ, то, умоляю, выбери такую, которая будетъ матерью моему ребенку. Не увлекись красотой, не искусись богатствомъ, не впади въ благовидный обманъ, но возьми такую, которая будетъ для него любящею матерью, какою была бы я сама, такую, которую ты хорошо знаешь и которой можешь довѣриться, а незнакомку не….

— Я никогда не женюсь, прервалъ онъ страстнымъ голосомъ, какъ только позволилъ ему говорить первый порывъ удивленія. — Ты была первымъ и единственнымъ предметомъ моей любви, и ты будешь единственною женой, припадавшею къ моей груди. Никогда другая женщина не займетъ твоего мѣста, и вотъ моя клятва….

— Постой, постой! проговорила она, задыхаясь и положивъ свою руку ему на губы, чтобъ остановить его неосторожныя слова. — Съ моей стороны было бы жестоко требовать отъ тебя такого обѣщанія, а съ твоей — было бы безполезно давать его, потому что ты никогда его не сдержишь и будешь упрекать себя. Воспоминаніе о настоящей минутѣ пройдетъ, точно также пройдетъ и воспоминаніе обо мнѣ, и тогда ты спросишь самого себя, зачѣмъ долженъ быть осужденъ на уединеніе. Нѣтъ, нѣтъ! Оставаться вѣрнымъ людямъ умершимъ не въ натурѣ человѣка.

Онъ думалъ въ глубинѣ своей души, честно думалъ тогда, что ея мнѣніе ошибочно, и удивлялся, какъ она могла говорить это; онъ былъ увѣренъ, какъ только могъ быть увѣренъ относительно чего-либо въ этомъ мірѣ, что онъ послужитъ живымъ его опроверженіемъ. Она же, хотя умирающая, уже отчасти забывавшая и землю, и земные интересы, смотрѣла яснѣй его въ человѣческую натуру.

— Все-таки, умоляю тебя, не забывай меня совершенно, прошептала она. — Пусть будутъ у тебя краткія мгновенія, когда станетъ возвращаться къ тебѣ воспоминаніе обо мнѣ, когда ты станешь думать обо мнѣ, нѣкогда любившей тебя больше всего на свѣтѣ!

Снова наступило глубокое молчаніе, потому что онъ не могъ отвѣчать; рыданія душили его, сердце его отчаянно билось. Она не говорила отъ изнеможенія; и такъ прошло нѣсколько минутъ.

— Какъ желаешь ты назвать его? спросилъ онъ отрывисто, указывая на колыбель.

— Назови его Веніаминомъ, отвѣчала она послѣ минутнаго молчанія и выговорила это съ трудомъ. — Онъ стоилъ жизни Рахили, также какъ это дитя стоитъ жизни мнѣ, и молю Господа, да будетъ онъ такимъ же утѣшеніемъ для тебя, какимъ былъ Веніаминъ для престарѣлаго Іакова, а ты люби и лелѣй этого ребенка такъ, какъ онъ своего любилъ и лелѣялъ.

Голосъ постепенно измѣнилъ ей, судороги подернули черты ея лица, и она тяжело опустилась на подушки. Ея мужъ приподнялъ ее, прижалъ ея едва колыхавшуюся грудь къ своей собственной и въ отчаяніи поцѣловалъ ее блѣдное лицо. Но это лицо уже теряло видъ сознанія, и никакая нѣжная ласка не могла остановить отлетавшаго духа. Въ припадкѣ испуга — какъ будто наступившее послѣднее мгновеніе захватило его врасплохъ какъ что-то неожиданное — онъ крикнулъ доктору въ сосѣдней комнатѣ.

Мистеръ Нимъ вошелъ, и за нимъ сидѣлка. Онъ канулъ взглядъ на постель и потомъ шепнулъ женщинѣ, чтобъ она позвала другихъ докторовъ. Онъ зналъ, что ихъ присутствіе будетъ совершенно безполезно; но въ такія минуты человѣкъ считаетъ за нужное соблюсти всѣ внѣшнія формы.

Она поспѣшала наверхъ, пробыла нѣсколько минутъ въ комнатѣ, потомъ вышла изъ нея, и скоро уѣхала изъ дому. Душа милой женщины покинула его прежде ихъ.

А только лишь вчерашній день радостно перезванивали колокола въ ближнемъ селеніи по случаю рожденія въ этомъ домѣ! И только лишь нынѣшнимъ утромъ мѣстная газета, мокрая изъ-подъ станка, передала міру это торжественное извѣстіе:

«Десятаго текущаго мѣсяца, въ Анвикъ-Галлѣ, супруга Джорджа Карльтона Сентъ-Джона, эсквайра, разрѣшалась отъ бремени сыномъ и наслѣдникомъ.»^[1]

И газета пошла своимъ путемъ, какъ обыкновенно идутъ своимъ путемъ всѣ газеты, во многіе сосѣдніе дома, а жильцы въ нихъ занялись толками объ этой новости, болѣе другихъ ихъ интересовавшей, и поздравляли другъ друга съ рожденіемъ Анвикскаго наслѣдника, насколько не предугадывая той трагедіи, которая случится въ послѣдствіи.

Въ числѣ домовъ, въ которые доходила газета, по другую сторону деревни Авника, находился одинъ небольшой, незатѣйливый домикъ, стоявшій нѣсколько вдали отъ большой дороги, на красивомъ мѣстѣ, и скрывавшійся посреди окружавшихъ его кустовъ и деревьевъ. Онъ назывался «Коттеджемъ». Его хозяйка придала ему это названіе съ нѣкоторою претензіей на скромность, потому что онъ былъ лучше всякаго коттеджа, даже и изысканнаго.

Развалившись на мягкихъ креслахъ въ одной изъ красивыхъ гостиныхъ и покоясь не отъ болѣзни, а отъ усталости, сидѣла хозяйка дома, когда были поданы газеты. Это была женщина лѣтъ подъ-пятьдесятъ, но казавшаяся гораздо моложе, съ голубыми глазами, все еще свѣтлыми, и съ каштановыми волосами. Она была вдова, вдова во второй разъ. Ей едва сравнялось двадцать лѣтъ какъ ея первый мужъ, мистеръ Норрисъ, умеръ, и она скоро потомъ вышла за другаго, полковника Дарлинга. Чрезъ десять лѣтъ она снова овдовѣла и осталась вдовой. Она рѣшилась удержать за собой фамилію Норрисъ безъ всякаго на это права, какъ по обычаю, такъ и почему-либо другому. На карточкахъ ея было напечатано: «Мистрисъ Норрисъ Дарлингъ», и отъ этого люди, въ особенности посторонніе, едва знали какъ обращаться къ ней и называли ее иногда Норрисъ, а иногда Дарлингъ. Дѣло въ томъ, что мистрисъ Дарлингъ была немного притязательна, какъ это и бываетъ съ женщинами, сознающими въ себѣ или въ ихъ окружающемъ недостатокъ достоинства. Все утро она укладывала свои вещи; она хлопотала объ этомъ сама съ горничной и съ двумя своими дочерьми, ибо всѣмъ имъ представилась неожиданная необходимость ѣхать изъ дому. Усталая, она отдыхала, погрузившись въ дремоту на креслахъ, когда вошелъ лакей.

— Что такое? спросила она сердитымъ тономъ, такъ что лакей, услышавъ это отъ своей по обыкновенію кроткой госпожи, посмотрѣлъ на нее съ удивленіемъ.

— Это газеты, ма’амъ.

— Положите ихъ, Томкинсъ, сказала она, полѣнившись взять ихъ. — Мнѣ кажется, я спала. Я очень устала.

Лакей положилъ газеты на столъ, и выходя изъ комнаты встрѣтился со степенною на видъ, нѣсколько по-старомодному одѣтою молодою дамой, которой онъ и далъ дорогу. Это была миссъ Дарлингъ, казавшаяся, по крайней мѣрѣ, лѣтъ тридцати, хотя ей было только двадцать пять.

— Ну, Маріанна, все ли вы кончили?

— Все, мама, Принсъ ждетъ только Томкинса, чтобъ увязать ящики.

Мистрисъ Дарлингъ снова закрыла глаза, а дочь ея взяла не развернутыя газеты, какъ другая молодая леди, очень похожая на первую и, повидимому, такихъ же лѣтъ, вошла въ комнату. Проходя мимо окна, она вздрогнула, какъ будто отъ холоду, и начала мѣшать въ каминѣ.

— Какой гадкій день! Я бы желала, чтобы наше путешествіе было отложено.

— Что пользы желать этого, Маргарита? сказала миссъ Дарлингъ. — Но день дѣйствительно гадкій. Нашла ли Шарлотта чахолъ на свой письменный ящикъ?

— Не знаю. Я не думаю, чтобы Шарлотта стала искать его. Я слышала только какъ она сказала, чтобы ни одна изъ ея вещей не была забыта.

— Правда. Безпокоила ли когда-нибудь себя Шарлотта чтобы поискать что бы то ни было? отвѣчала Маріанна Дарлингъ; но она сказала это не столько въ отвѣтъ, сколько самой себѣ.

Маргарита Дарлингъ — она была однимъ годомъ моложе своей сестры — придвинула стулъ къ камину и поставила ноги на каминную рѣшетку. Онѣ у ней озябли пока она собиралась въ дорогу.

— Это сегодняшнія газеты? Есть ли что-нибудь новенькое, Маріанна?

— Есть новость, былъ тихій отвѣтъ, — манеры миссъ Дарлингъ всегда были тихи. — Въ Анвикъ-Галлѣ родился ребенокъ.

— Что? воскликнула мистрисъ Дарлингъ, встрепенувшись при этихъ словахъ и стряхнувъ съ себя дремоту. — Ребенокъ родился, Маріанна?

Вмѣсто отвѣта, миссъ Дарлингъ прочитала объявленіе: «Десятаго текущаго мѣсяца, въ Анвикъ-Галлѣ, супруга Джорджа Карльтона Сентъ-Джона, эсквайра, разрѣшилась отъ бремени сыномъ и наслѣдникомъ.»

— Какъ я рада что родился мальчикъ! воскликнула мистрисъ Дарлингъ. — Ужь какъ родители-то будутъ гордиться этимъ! Десятаго, значитъ, это вчера случилось. Повѣрьте, что по этому-то поводу и колокола звонили, какъ Шарлотта слышала.

— А Маріанна говорила, что Шарлоттѣ это только такъ показалось, замѣтила Маргарита. — Я ушамъ Шарлотты всегда повѣрю.

— Какъ бы мнѣ теперь устроить? воскликнула мистрисъ Дарлингъ, которая, погрузившись въ минутное раздумье, не обратила вниманія на послѣднее замѣчаніе. — Мнѣ непремѣнно нужно повидаться съ мистрисъ Сентъ-Джонъ прежде чѣмъ я уѣду.

— Для чего, мама?

— Для чего? повторила мистрисъ Дарлингъ, повернувшись нѣсколько къ своей дочери Маріаннѣ, сдѣлавшей вопросъ. — Потому что я желаю повидаться съ нею; потому что я, какъ сосѣдка, должна побывать у ней, у бѣдненькой молоденькой матери; потому что могутъ мѣсяцы пройдти, прежде чѣмъ мы воротимся назадъ и прежде чѣмъ представится случай увидать ее, а потому что мнѣ любопытно послушать всѣ интересныя подробности. Вотъ почему, — и я непремѣнно отправлюсь.

Мистрисъ Дарлингъ не допускала никакого вмѣшательства въ свою волю, по крайней мѣрѣ вмѣшательства этихъ дочерей, а Маріанна съ покорностью замолкла.

— Я только думала, мама, что день очень непріятный и что вамъ будетъ трудно идти, сказала она тутъ же, — и я не знаю какъ вы успѣете.

— Времени довольно; а что касается до непріятности ходьбы, то я мало объ этомъ думаю; ты никогда не видала, чтобъ я изъ-за погоды сидѣла дома. Милая мистрисъ Сентъ-Джонъ! Дайте-ка мнѣ самой прочитать объявленіе.

Она взяла въ руки газету и посмотрѣла на помѣщенное въ ней извѣстіе съ пріятною улыбкой, какъ дверь снова отворилась, и въ комнату вошла высокая, стройная дѣвушка, повидимому, не старѣе двадцати трехъ или четырехъ лѣтъ, величавая, царственная, и гордая, съ черными какъ смоль волосами, оттѣнявшими блѣдныя, и правильныя черты ея лица, въ богатомъ шелковомъ платьѣ, блестѣвшемъ и шумѣвшемъ по мѣрѣ ея шаговъ. Кто бы могъ повѣрить, что она была старѣе тремя и четырьмя годами обѣихъ миссъ Дарлингъ? Кто могъ бы повѣрить, что онѣ даже была ея сводныя сестры? она съ своею величавою красой и дорогимъ нарядомъ, а онѣ съ своими некрасивыми лицами, со старовидною наружностію, въ простыхъ зеленыхъ мериносовыхъ платьяхъ. Мистрисъ Дарлингъ имѣла двухъ дочерей которыя тратила на наряды всѣ деньги, какія только она могла сберечь: старшую, Шарлотту Норрисъ, а младшую, которую мы встрѣтимъ въ послѣдствіи. Поэтому неудивительно, что бывшія въ комнатѣ двѣ среднія дочери, Маріанна и Маргарита, при ихъ кроткомъ нравѣ и тихихъ наклонностяхъ, были принуждены одѣваться въ простой мериносъ.

— Шарлотта, въ газетахъ есть новость, начала было Маріанна, но мистрисъ Дарлингъ прервала ея слова, а Маріанна съ нѣкоторымъ мимолетнымъ удивленіемъ увидѣла, что мать ея скомкала газету въ рукахъ, какъ бы не желая чтобъ ее увидѣли.

— Шарлотта, душечка, скажи, пожалуста, Принсъ, что мнѣ нужно будетъ достать мое черное шелковое платье изъ чемодана. Поди къ ней теперь, пока она не увязала его веревкой.

Массъ Норрисъ, еще державшаяся за ручку двери, снова вышла изъ комнаты. Мистрисъ Дарлингъ обратилась къ своимъ дочерямъ.

— Вы объ этомъ объявленіи ничего Шарлоттѣ на говорите. Я сама ей объ немъ скажу.

— Но почему же, мама? спросила миссъ Дарлингъ, уступивъ любопытству, слабости нерѣдко въ ней проявлявшейся.

— Потому что мнѣ такъ угодно, отвѣчала мистрисъ Дарлингъ вставая.

— Извините меня, мама, сказала Маріанна; — вы, конечно, лучше знаете что дѣлаете.

Мистрисъ Дарлингъ дѣйствительно лучше знала. Во всякомъ случаѣ обѣ дочери, предъ ней находившіяся, была пріучены такъ думать. Маріанна и Маргарита Дарлингъ была воспитаны въ безпрекословномъ повиновеніи относительно одного пункта: онѣ никогда не осмѣливались подвергнутъ какому-либо сомнѣнію дѣйствія мистрисъ Дарлингъ по отношенію къ ихъ сводной сестрѣ и никогда ни когда допустить малѣйшаго относительно ихъ толкованія. Мистрисъ Дарлингъ сложила газету въ меньшій по возможности объемъ, всунула ее себѣ въ карманъ и послѣдовала наверхъ за Шарлоттой.

Въ концѣ дня она отправилась пѣшкомъ въ Анвикъ-Галлъ. Уже становилось темно, и она никакъ не предполагала выйдти изъ дому такъ поздно; но то одно, то другое ее задерживало. Ея дочери представляли ей, чтобъ она не ходила одна такъ поздно; но мистрисъ Дарлингъ, привыкшая къ свободѣ и безопасности своего отечества, спросила, что можетъ повредить ей, и отправилась. Анвикъ-Галлъ отстоялъ отъ ея дома почти на три мили по пути чрезъ селеніе; но дорога туда не была глуха. Она шла скорыми шагами, ни разу не остановившись чтобы поговорить съ кѣмъ-либо изъ встрѣчавшихся, миновала деревню и уже приближалась къ Анвикъ-Галлу, какъ вдругъ на Анвикской церкви раздался звонъ по умершемъ, но какъ-то не явственно, за густостою воздуха. Въ это время совершенно стемнѣло.

«Должно-быть бѣдная старушка Топпертонъ скончалась!» сказала сама про себя мистрисъ Дарлингъ, остановившись на минутку чтобы прислушаться. «Нимъ говорилъ мнѣ, что ей долго не прожить. Да и пора: я полагаю ей ужь восемьдесятъ.»

Ничего другаго, кромѣ мысли о старушкѣ Типпертонъ, ей и въ голову не пришло; ни малѣйшаго подозрѣнія, что звонъ колокола раздался по комъ-то болѣе молодомъ и прекрасномъ. Она продолжила идти по широкой извилистой аллеѣ въ великолѣпномъ паркѣ и наконецъ достигла двери Анвикъ-Галла.

Ей могло бы показаться страннымъ, однакоже не показалось, что кромѣ человѣка, отворившаго ей дверь, другіе служители выглянули въ переднюю, какъ бы любопытствуя узнать что за посѣтитель явился. Изъ темноты ночи она перешагнула черезъ порогъ и вошла въ переднюю.

— Что ваша госпожа, Гензъ? Поправляется? спросила она отирая свои башмаки о половикъ.

— Ахъ, ма’амъ, она скончалась.

Мистрисъ Дарлингъ несомнѣнно слышала эти слова; но они, повидимому, не проникли до ея чувствъ. Она перестала отирать ноги и во всѣ глаза взглянула на говорившаго.

— Она только что скончалась, ма’амъ; часу не будетъ. Два доктора были при ней, кромѣ мистера Пима, и все-таки ничего нельзя было сдѣлать.

Мистрисъ Дарлингъ вдругъ опустилась на скамью въ передней. Можетъ-статься, до этого она во всю свою жизнь только разъ была такъ поражена испугомъ.

— Скончалась! Боже милосердый! А я пришла было провести съ ней полчасика прежде чѣмъ уѣду изъ Анвика, быть-можетъ, на нѣсколько мѣсяцевъ. Это ужасно! Бѣдная Каролина Карльтонъ!

Завернувшись плотнѣй въ свой плащъ, мистрисъ Дарлингъ пошла изъ передней въ комнату экономки, безсознательно назвавъ усопшую ея дѣвическимъ именемъ, подъ которымъ она долго ее знала.

— Я бы желала видѣть сидѣлку, сказала она, если только она можетъ удѣлить мнѣ минутку и сойдти ко мнѣ.

Экономка, полная изъ себя женщина, весьма почтенная, прибывшая въ Анвикъ-Галлъ годъ тому назадъ, вмѣстѣ съ его теперь умершею госпожой, сидѣла за столомъ и писала письмо, на сколько ей дозволяли слезы, когда вошла мистрисъ Дарлингъ. Положивъ перо, экономка разказала все что знала о несчастіи, въ отвѣтъ на сдѣланные тихимъ голосомъ заботливые вопросы. Но мистрисъ Дарлингъ не вытерпѣла.

— Здоровенькій и хорошенькій ребенокъ, говорите вы, но оставимъ пока ребенка, мистрисъ Траттонь. Какая бы могла быть причина смерти?

Полная собой старая экономка покачала головой.

— Она умерла отъ истощенія, какъ говорятъ, ма’амъ. Но она упала нѣсколько дней тому назадъ, и я полагаю, что это-то отчасти и было причиною. Я до сихъ поръ и вздумать объ этомъ не могу. Жива, здорова и весела лишь только день или два тому назадъ, а теперь умерла! Какъ будто бы сонъ какой-нибудь.

Ея рыданія усилились. На глазахъ у мистрисъ Дарлингъ выступили слезы. Она отерла ихъ и спросила, какъ предполагаютъ вскормить ребенка. Мистрисъ Дарлингъ была женщина практическая и никогда не позволяла своимъ чувствамъ мѣшаться въ дѣло.

— Въ этомъ-то и состоитъ первая и главная забота, сказала въ отвѣтъ экономка. — Мистеръ Пимъ никого въ настоящее время не знаетъ, кого бы можно было взять въ кормилицы. Я полагаю, ребенка придется кормить съ руки, и нашъ господинъ, мнѣ кажется, этого-то и желаетъ.

— Почему же? спросила мистрисъ Дарлингъ.

— Мистеръ Пимъ послѣ смерти нашей госпожи разъ съ нимъ видѣлся, ма’амъ, говорилъ объ этомъ, а господинъ нашъ сказалъ, что онъ не любитъ незнакомыхъ кормилицъ. «Въ настоящемъ случаѣ это ничего не значатъ», сказалъ мнѣ мистеръ Пимъ, — «мальчикъ такой большой и такой сильный, что почти самъ себя вскормитъ, хотя бы вы его за дверь на улицу выпустили.» И это совершенно справедливо.

— А что, мистеръ Сентъ-Джонъ очень тоскуетъ?

— Да, тоскуетъ, былъ положительный отвѣтъ. — Онъ сидитъ запершись въ своей комнатѣ, гдѣ у него дѣловыя бумаги и разныя вещи хранятся; но, ма’амъ, — экономка вдругъ понизила голосъ, — всякій, кто пройдетъ мимо ея и остановится на минуту, можетъ въ ней разслышать рыданія. Если когда-нибудь молодые мужья любили своихъ женъ, то ужь мистеръ Карльтонъ Сентъ-Джонъ любилъ свою. Бѣдное дитя! Она слишкомъ рано отошла къ своимъ родителямъ.

Мистрисъ Дарлингъ, имѣвшая порядочную долю любопытства, — какая женщина не имѣетъ его въ случаяхъ подобныхъ этому? — тихо пробралась наверхъ, чтобы взглянуть на ребенка бѣдной молодой матери и провести минутку-другую съ сидѣлкой, съ мистрисъ Дедъ, которая не могла сойдти къ ней. Потомъ снова прокралась внизъ, потому что время уходило.

— Засвидѣтельствуйте мое совершенное уваженіе мистеру Сентъ-Джону, когда найдете удобный случай, сказала она мистрисъ Триттонъ. — Скажите ему какъ я была поражена и какъ отъ души пожалѣла. Но ребенокъ очень хорошенькій и здоровенькій, онъ современемъ будетъ ему утѣшеніемъ.

— Не желаете ли вы чего-нибудь покушать, ма’амъ? былъ отвѣтъ экономки.

Мистрисъ Дарлингъ ничего не желала. Она только-что пообѣдала передъ тѣмъ какъ ей выйдти изъ дому и теперь не могла терять времени. Она объяснила свои дѣла экономкѣ: ее потребовали къ ея больной матери, ужь очень престарѣлой, и потому она съ своими дочерьми должна ѣхать изъ дому. Онѣ отправляются въ этотъ же вечеръ съ семичасовымъ поѣздомъ.

— Онѣ уже на станціи теперь, я увѣрена, сказала она, — и мнѣ нужно поскорѣй бѣжать туда. Прискорбная новость у васъ и худое для меня утѣшеніе въ путешествіи.

Прискорбная, дѣйствительно; народъ въ окрестности думалъ объ этомъ то же что и мистрисъ Дарлингъ. Въ теченіе той же недѣли, въ газетахъ явилось другое объявленіе:

«Одиннадцатаго текущаго мѣсяца, въ Анвикъ-Галлѣ, скончалась, на двадцать третьемъ году, Каролина, возлюбленная супруга Джорджа Карльтона Сентъ-Джона.»

II.

«Оставаться вѣрнымъ людямъ умершимъ не въ натурѣ человѣка.»

Таковы были слова, сказанныя мистрисъ Карльтонъ Сентъ-Джонъ при смерти, и большей истины самимъ Соломономъ не записано.

Времена года проходили, весна послѣдовала за зимой, лѣто за весной, осень послѣдовала за лѣтомъ; но еще не исполнилось и двѣнадцати мѣсяцевъ послѣ смерти мистрисъ Сентъ-Джонъ, какъ стоустая молва уже стала шептать, что Джорджъ Карльтонъ Сентъ-Джонъ началъ помышлять о второй супругѣ.

Малютка его расцвѣталъ со дня своего рожденія. Мистеръ Сентъ-Джонъ, повидимому, имѣлъ необоримое отвращеніе отъ мысли, чтобы какая-либо женщина заняла мѣсто его матери, и потому ребенка вскармливали наиболѣе пригодною для него пищей, и онъ былъ здоровъ. Экономка сильно рекомендовала мистеру Сентъ-Джону свою племянницу въ няньки къ ребенку, и эта молодая женщина пріѣхала въ домъ издалека. Она была пріятная, бѣлолицая, хорошенькая молодая женщина, по имени Гонорія Триттонъ, и тотчасъ же вступила въ свою должность. Все пошло какъ нельзя лучше, и грусть мистера Сентъ-Джона уступала времени и перемѣнѣ, какъ уступаетъ всякая грусть предъ Божіимъ милосердіемъ.

Лѣтомъ навѣстили мистера Сентъ-Джона нѣкоторые изъ его друзей. Они были ему родственники, но дальніе. Они оказались людьми веселыми, остались погостить у него, а мало-по-малу въ Анвикъ-Галлѣ снова начались торжественныя собранія, и господинъ его сталъ выѣзжать къ своимъ сосѣдямъ. Для того ли чтобъ укрыться отъ тяжкой печали, лежавшей на немъ послѣ его великой потери, или для того чтобы сдѣлать пребываніе своихъ гостей пріятнымъ, только Джорджъ Сентъ-Джонъ уже не уклонялся отъ веселыхъ сборищъ какъ въ своемъ домѣ, такъ и въ другомъ мѣстѣ. Мистрисъ Триттонъ полагала, что онъ съ намѣреніемъ пригласилъ своихъ родныхъ пожить съ нимъ, ибо находитъ теперешнюю свою жизнь въ Анвикъ-Галлѣ монотонно скучною. Если это дѣйствительно было такъ, то ихъ пріѣздъ имѣлъ желанный успѣхъ и вывелъ его изъ задумчивости и грусти.

Удивительно, какъ легко устраняемъ мы горе, если разъ сдѣлаемъ такого рода усиліе и очнемся отъ продолжительнаго періода тяжелой грусти. Она какъ будто бы незамѣтно ускользаетъ отъ насъ и мы забываемъ ее. Съ одиннадцатаго ноября вплоть до іюня мастеръ Сентъ-Джонъ, повидимому, исключительно предавался своему горю. Оно, правда, становилось все тише и тише, но онъ насколько не усиливался высвободиться изъ-подъ его горечи. Семь мѣсяцевъ небольшой періодъ, могутъ сказать мнѣ нѣкоторые; но позвольте замѣтить вамъ, что онъ очень великъ, если вполнѣ посвященъ слезамъ и уединенію. Реакція должна послѣдовать за всякими сильными ощущеніями, даже и такими, которыя причинены смертью человѣка, нѣжно нами любимаго; а эта реакція наступила для Джорджа Сентъ-Джона, наступила вмѣстѣ съ прибытіемъ къ нему его посѣтителей. Двѣ недѣли, проведенныя въ ихъ обществѣ, сдѣлала его совершенно инымъ человѣкомъ: какъ хозяинъ, онъ долженъ былъ хлопотать, а съ хлопотами явились и удовольствія. Прежде чѣмъ окончился іюнь, онъ забылъ три четверти своей печали: она, повидимому, какъ могъ бы онъ объяснить самому себѣ, сползла съ его сердца, уступивъ свое мѣсто исцѣленію и полузабвенію. Онъ могъ бы сказать вамъ, что онъ тоскуетъ о своей супругѣ столько же какъ и всегда, но въ дѣйствительности онъ уже не тосковалъ, ибо другіе интересы начинали снова занимать въ немъ свое мѣсто. Тоска почти истощилась и уже вымирала. Не обвиняйте его: человѣкъ не можетъ дѣйствовать противъ своей натуры, а менѣе всего во дни свѣтлой юности.

Онъ не могъ остаться негостепріимнымъ относительно посѣтителей, пріѣхавшихъ издалека пожить у него, любившихъ свѣтъ и ожидавшихъ радушія. Мистеръ Сентъ-Джонъ приглашалъ гостей въ Анвикъ-Галлъ, чтобы раздѣлить съ ними время, а самъ, въ свою очередь, выѣзжалъ съ ними въ гости. Въ полѣ землевладѣльческія семейства начали возвращаться въ свои помѣстья изъ лондонскаго житейскаго вихря, привозили съ собою своихъ друзей, и веселымъ сборищамъ не было конца. Стрѣльба изъ лука, катанье въ лодкахъ, танцы на открытомъ воздухѣ, обѣды, — съ каждымъ днемъ смѣнялись удовольствія одно другаго пріятнѣе. Мистера Карльтона настоятельно приглашали являться на нихъ, и онъ, дѣйствительно, являлся на многія. Не удивляйтесь этимъ настояніямъ. Люди хорошо знаютъ какъ цѣнятъ человѣка съ видами на богатство, съ надеждами наслѣдовать баронетство, а къ тому же человѣка привлекательнаго. Но этотъ призъ уже не былъ такъ великъ какъ прежде, ибо никакая другая женщина, которой удалось бы выйдти за него, или которую онъ самъ бы избралъ, даже безъ всякаго искательства съ ея стороны, не могла основательно надѣяться дать жизнь наслѣднику съ правомъ получить все это. Такой наслѣдникъ уже былъ на свѣтѣ, тотъ самый малютка, появленіе котораго стоило столь драгоцѣнной жизни.

Нельзя сказать, чтобы мистеръ Сентъ-Джонъ имѣлъ большое право, въ особенности теперь, на фамилію Карльтонъ. Его собственная фамилія была просто Джорджъ Сентъ-Джонъ, пока онъ не женился на богатой наслѣдницѣ Каролинѣ Карльтонъ, и пока вмѣстѣ съ ея состояніемъ не принялъ ея фамиліи, ибо такъ было завѣщано покойнымъ ея отцомъ по духовной. Но по причинѣ ожидаемаго баронетства, онъ могъ бы прибавить эту новую фамилію послѣ своей собственной; какъ бы то ни было онъ этого не сдѣлалъ. Добавочная фамилія была отчасти удобствомъ, потому что существовало нѣсколько отраслей фамиліи Сентъ-Джонъ, а одна изъ нихъ стояла на общественной лѣстницѣ свѣта выше чѣмъ Джорджъ Сентъ-Джонъ Анвикскій или даже самъ баронетъ его дядя, и потому люди пріобрѣли привычку называть его мистеромъ Карльтономъ, въ видѣ отличія. Его маленькій ребенокъ былъ окрещенъ тоже Карльтономъ.

Итакъ Джорджъ Карльтонъ Сентъ-Джонъ, уступая сглаживающей рукѣ времени, забылъ до нѣкоторой степени ту, которая лежала когда-то на его груди и кроткимъ солнечнымъ свѣтомъ освѣщала его существованіе; онъ снова явился въ свѣтѣ, принималъ у себя и снова вступилъ вполнѣ въ общественную жизнь.

Въ одинъ прекрасный сентябрьскій день Анвикъ-Галлъ блестѣлъ гостями. Главнѣйшимъ изъ всѣхъ празднествъ, которыми отличалась эта осень и все сосѣдство, было теперешнее послѣднее празднество въ Анвикъ-Галлѣ. Мистеръ Сентъ-Джонъ не жалѣлъ ни хлопотъ, ни денегъ, чтобы сдѣлать праздникъ привлекательнымъ, и онъ дѣйствительно успѣлъ въ этомъ. Блестящія группы гуляли въ паркѣ, собирались въ палаткѣ временно разбитой на луговинѣ, а равно и въ самомъ домѣ; это былъ нѣкотораго рода fête champêtre. Умѣстно ли было все это блестящее веселье послѣ того, что случилось лишь десять мѣсяцевъ тому назадъ? Можетъ-статься, нѣтъ; но мысль объ этомъ ни разу не приходила въ голову Джорджу Сентъ-Джону. Она, по всей вѣроятности, не придетъ и теперь, когда другая начала дѣйствовать своими чарами на это сердце. Я ужь оказала, что болтливый языкъ молвы уже нашептывалъ о второй госпожѣ въ Анвикъ-Галлѣ.

Въ пріятной комнатѣ, отворявшейся съ одной стороны въ оранжерею и обращенной окнами въ паркъ, собралось нѣсколько дамъ. Онѣ была различнаго возраста и различной степени красоты. Одна изъ нихъ выдѣлялась изъ остальныхъ, не красотой, хотя она была замѣчательна, не нарядомъ, хотя онъ заключалъ въ себѣ все, что можно вообразить дорогаго и изящнаго, но нѣкотораго рода гордымъ и повелительнымъ видомъ и особеннымъ выраженіемъ по временамъ блестѣвшимъ въ ея глазахъ, выраженіемъ, которое замѣчали многіе и не могли объяснить, — какимъ-то дикимъ выраженіемъ самовластной воли. Оно замѣчалось не часто, но теперь могло быть замѣчено. Вы уже прежде видѣли эту высокую, стройную дѣвушку, съ закинутою назадъ годовой и съ лебединою шеей; вы уже видѣли эти блѣдныя черты лица, столько же правильныя какъ когда-либо рѣзанныя по мрамору, эти тонкія крѣпко сжатыя губы, эти гладкіе роскошные волосы, черные какъ вороново крыло. Спокойная до извѣстной степени въ своей поступи и пріемахъ, не взирая на свой гордый видъ, она несомнѣнно обладала привлекательностью. Ужели справедлива молва, что лучшій женихъ во всемъ графствѣ готовъ склониться къ ногамъ Шарлотты Норрисъ? Если справедливо, какое торжество для ея матери! какое торжество для нея самой, столь гордой и безприданной!

Мистрисъ Норрисъ (она же мистрисъ Дарлингъ, какъ вы знаете) стояла возлѣ нея, все еще красивая, но и въ половину не столь величавая какъ ея дочь. Шарлотта была прекрасивая въ этотъ день, никогда не была она лучше, въ своей хорошенькой тюлевой бѣлой шляпкѣ и въ широкомъ бѣломъ бурнусѣ, и вы никакъ не сказали бы, что ей далеко минуло за двадцать. Окружавшія ее дамы смотрѣли на нее завистливыми глазами и повторяли сами себѣ: «Какое торжество для мистрисъ Дарлингъ!»

Можетъ-быть дѣйствительно торжество, но эта леди пока еще ничего объ немъ не знала. Она столько же понимала, что это особенное торжество готовилось для нея или что Шарлотта даже модной народною была отдана мистеру Сентъ-Джону Анвикокому, сколько и маленькій наслѣдникъ Анвика, лепетавшій теперь передъ ея глазами. Она сегодня явилась въ Анвикъ-Галлѣ въ первый разъ по времени своего печальнаго вечерняго посѣщенія въ прошломъ ноябрѣ. Она только вчера возвратилась домой въ свой Коттеджъ.

Посреди дамъ стояла молодая женщина державшая ребенка. Безспорно, это былъ славный мальчикъ; его нельзя было назвать красавчикомъ, но въ чертахъ его липа проглядывала смышленность, необыкновенная для такого малютки, и его ясные сѣрые глазки придавали его лицу чрезвычайную пріятность. Но еслибъ онъ обладалъ всею красотой, которая прославлялась и воспѣвалась съ эпохи созданія человѣка, то и тогда милыя дамы, смѣнявшія одна другую вокругъ него, не могли бы осыпать его большими похвалами: онъ былъ Анвикскій наслѣдникъ, а владѣлецъ Анвика находился тутъ же и не могъ ихъ не слышать.

Щеки Джорджа Сентъ-Джона горѣли отъ удовольствія, а глаза его блестѣли при такой лести, ибо онъ страстно любилъ своего ребенка. Маленькій мальчикъ былъ опоясавъ широкимъ чернымъ поясомъ по бѣлому платью, съ рукавами завязанными черными лентами, а его хорошенькія, кругленькія, пухленькія ручки протягивались ко всѣмъ кто обращалъ на него вниманіе.

— Да, онъ славный мальчикъ, замѣтилъ мистеръ Сентъ-Джонъ, все болѣе и болѣе довольный, по мѣрѣ того какъ похвалы увеличивались. — Онъ скоро ходить будетъ.

— Скажите, это его няня? спросила мистрисъ Норрисъ Дарлингъ, осматривая въ лорнетъ дѣвушку. — Какъ ваше имя, моя милая?

— Мое имя Гонорія, отвѣчала дѣвушка, присѣдая съ довольнымъ видомъ; — но меня иногда называютъ Говоръ, для краткости: Гонорія Триттонъ.

— А какъ имя этого дорогаго дитяти? опросила миссъ Норрисъ, подойдя ближе. — Я все слышу, что его зовутъ малюткой.

— Его имя сокращаютъ по той же самой причинѣ, какъ и имя Гоноріи, смѣялся мистеръ Сентъ-Джонъ. — Онъ крещенъ именемъ Веніамина; но между нами вообще извѣстенъ какъ Веня.

Мистрисъ Норрисъ Дарлингъ (назовемъ ее еще разъ двойною фамиліей, мимоходомъ), продолжила осматривать няню съ помощью своего лорнета. Она столько же нуждалась въ лорнетѣ, сколько вы или я, читатель, и еслибы не была окружена фашіонабельною толпой, то также мало подумала бы смотрѣть въ него на Гонорію, какъ и въ кольцо своего зонтика. Но претензія имѣетъ множество мелкихъ пріемовъ, и это одинъ изъ нихъ. Мистрисъ Норрисъ Дарлингъ полагала, что лорнетъ въ нѣкоторомъ отношеніи придаетъ ей чрезвычайно много достоинства. Она осмотрѣла Гонорію въ свой лорнетъ съ головы до ногъ и нашла въ ней очень умную, молодую дѣвушку, чистую и бѣдую тѣломъ, съ хорошо очертаннымъ лбомъ и съ ясными свѣтло-голубыми глазами.

— Гонорія Триттонъ? повторила она. — Вы должно-быть родственница экономки мистера Карльтона Сентъ-Джона.

— Я ей племянница, отвѣчала Гонорія. — Мнѣ было предложено ходить за ребенкомъ въ самый день его рожденія, и я занята съ тѣхъ поръ этою должностью.

— И это ваша единственная должность?

— Точно такъ, моя единственная обязанность.

— Обязанность сопряженная съ большою отвѣтственностію, замѣтила мистрисъ Норрисъ Дарлингъ, опустивъ лорнетъ и обращаясь не къ Гоноріи, а къ дамамъ ее окружавшимъ.

Мистеръ Сентъ-Джонъ взялъ своего ребенка съ рукъ няни и началъ ласкать его. Всѣ его дѣйствія, всѣ его движенія проявляли глубину его привязанности къ нему, и колючее чувство ревности пробѣжало въ сердцѣ прекрасной миссъ Норрисъ, наблюдавшей за нимъ. «Будетъ ли онъ любить другое дитя, какъ любитъ это?» — вотъ мысль внезапно явившаяся у ней въ головѣ. Нѣтъ, никогда, миссъ Норрисъ; объ этомъ и не спрашивайте: человѣкъ ни какого изъ своихъ дѣтей не можетъ любить такъ какъ любитъ своего первороднаго.

Но ея прекрасныя черты лица были ровны, какъ полированный кристаллъ, когда она приблизилась къ мистеру Сентъ-Джону. Онъ взглянулъ на нее съ привѣтливою улыбкой.

— Позвольте мнѣ его понянчить! сказала она тихимъ голосомъ. — Я обожаю дѣтей; а этотъ, кажется, для того и созданъ, чтобъ его любить.

Мастеръ Сентъ-Джонъ передалъ ей мальчика. Она пошла съ нимъ въ дальній уголъ оранжерей, сѣла на дальнюю скамью, гдѣ ея никто не видѣлъ, а тамъ забавляла его золотою цѣпочкой, висѣвшею у ней на шеѣ. Малютка сидѣлъ спокойно на ея колѣняхъ, схватившись одною ручкой за ея указательный палецъ, а другою за золотыя звенья. Мистеръ Сентъ-Джонъ послѣдовалъ за ней.

— Посмотрите на него, сказала она, и ея спокойное лицо изобразило восторгъ при взглядѣ на мистера Сентъ-Джона; — посмотрите на его проворные пальчики и на блестящіе глазки! Какъ онъ счастливъ!

— Счастливъ во всемъ, кромѣ одного, прошепталъ мистеръ Сентъ-Джонъ, наклонившись къ ребенку и смотря на нее. — У него нѣтъ матери, которая бы любила и руководила его.

Ея неизмѣримые глаза опустились такъ, что рѣсницы совершенно закрыли ихъ, и яркій румянецъ выступилъ на ея постоянно блѣдныя щеки.

— Ему не достаетъ матери, продолжалъ мистеръ Сентъ-Джонъ; — ему непремѣнно нужно имѣть мать. Я не стану убѣждать васъ въ этомъ теперь, когда такъ много людей вокругъ насъ; но, Шарлотта, вы знаете, кого я сталъ бы умолять быть этой матерью и моею возлюбленною женой.

Странный порывъ чувства потрясъ ее и не позволилъ ей произнесть ни одного слова. Мистеръ Сентъ-Джонъ замѣтилъ это и съ улыбкой положилъ ей на плечо свою руку.

— Можете ли вы говорить о возлюбленной женѣ? спросила она нетерпѣливымъ тономъ, на мгновеніе взглянувъ на него. — Ею была та, которая лежитъ теперь въ могилѣ.

— Я не любилъ ее такъ, какъ я буду васъ любить, поспѣшилъ онъ сознаться, и въ минуту увлеченія онъ, можетъ-статься, думалъ, что говорилъ правду. — Еслибъ я въ то время зналъ васъ лучше, я, можетъ-бытъ, никогда бы ее не избралъ.

— Однакоже, посмотрите, какъ вы любите ея ребенка!

— И я буду страстно любить всякаго, который у васъ родится, Шарлотта, прошепталъ онъ.

Но самое это замѣчаніе, еслибы мистеръ Сентъ-Джонъ былъ достаточно хладнокровенъ или достаточно благоразуменъ, чтобы разобрать его, моглобы показать ему, что ея сердце, даже теперь, прежде нежели она стала для него чѣмъ-нибудь, было потрясено ревностью къ ребенку. Но въ эту минуту въ немъ не было ни хладнокровія, ни благоразумія. Онъ опускалъ свою голову все ниже и ниже; онъ нашептывалъ клятвы вѣчной любви, онъ дозволилъ своему лицу коснуться ея лица такъ, какъ нѣкогда оно прикасалось къ лицу его умиравшей жены. Она не препятствовала. Но когда толпа гостей начала приближаться, она подняла свою гордую голову и пошла съ презрительною поступью, передавъ ребенка въ руки его няни.

Джорджъ Сентъ-Джонъ любилъ свою жену свѣжими и восторженными чувствами, которыхъ онъ никогда уже не могъ испытать снова, и онъ любилъ память о ней. Однакоже прежде чѣмъ прошло десять быстротечныхъ мѣсяцевъ, онъ готовъ былъ клясться другой, что она первая возбудила истинную любовь въ его сердцѣ. Но Каролина Карльтонъ уже исчезла въ его глазахъ, а Шарлотта Норрисъ стояла предъ нимъ во всей своей красѣ. Такъ бываетъ всегда съ мущинами и часто съ женщинами. Оставаться вѣрнымъ людямъ умершимъ не въ натурѣ человѣка.

Праздникъ кончился и мистрисъ Дарлингъ съ своею дочерью ѣхала домой. Еслибы судить по манерѣ этихъ обѣихъ женщинъ, то можно было бы подумать, что не дочь, а мать получала такое важное предложеніе. Шарлотта сидѣла тихо и спокойно, откинувшись въ уголъ экипажа, а мистрисъ Дарлингъ, раскраснѣвшись, была не покойна и видимо взволнована. Мистеръ Сентъ-Джонъ нѣсколькими словами сдѣлалъ ей намекъ при прощаніи и этимъ нарушилъ ея душевное спокойствіе.

— Шарлотта, начала она, — но не прежде того какъ они уже находились въ концѣ своего пути къ дому, когда селеніе Анвикъ уже осталось далеко позади ихъ, — Шарлотта, надѣюсь, что я не такъ поняла мистера Сентъ-Джона?

Шарлотта подвида свои глаза.

— Я не знаю на что вы намекаете, мама. Въ какомъ отношеніи вы не вполнѣ поняли мастера Сентъ-Джона?

— Онъ намекнулъ мнѣ, но намекъ былъ ясный, что завтра онъ пріѣдетъ къ намъ, чтобы переговорить со мной о тебѣ. Шарлотта, это ни къ чему не поведетъ; я не могу согласиться, чтобы ты вышла замужъ за мистера Карльтона.

— Пожалуста не называйте его этимъ именемъ, послѣдовалъ спокойный отвѣтъ.

— Ну, такъ за мистера Сентъ-Джона. Что же изъ этого? Я бы не желала чтобы ты за него вышла. Неужели въ самомъ дѣлѣ онъ просилъ тебя быть его женой?

— Просилъ.

— Это сдѣлалось, слѣдовательно, внезапно.

— Нѣтъ, не внезапно. Мнѣ кажется, мы уже въ продолженіи нѣкотораго времени понимали другъ друга.

— Въ такомъ случаѣ онъ часто бывалъ въ нашемъ Коттеджѣ!

— Да, часто.

Мистрисъ Дарлингъ, поднявшаяся съ нѣкоторымъ волненіемъ, когда былъ сдѣланъ ею вопросъ, снова откинулась назадъ, и неописанное огорченіе и внутренняя тревога изобразились у ней на лицѣ. Карета успѣла приблизиться къ крыльцу прежде чѣмъ она заговорила снова, и голосъ ея проявилъ волненіе, которое она не могла сдержать.

— Я не могу съ тобой разстаться, Шарлотта! Шарлотта, моя милая, я не могу съ тобой разстаться! Какъ часто я надѣялась и молилась, и увѣряла себя, что ты меня никогда не покинешь, что ты останешься при мнѣ навсегда, чтобъ утѣшить мою старость!

Шарлотта, улыбаясь, покачала годовой. Еслибы мать ея была менѣе взволнована, менѣе въ дѣйствительности огорчена, она, можетъ-быть, распространилась бы съ ней о безосновательности такого желанія. Какъ бы ни было, она только отвѣтила шутливо, что ея матери въ теченіи двадцати лѣтъ можно еще не думать о старости.

— Ты за него изъ-за денегъ выходишь, или изъ-за его положенія въ свѣтѣ? снова начала мистрисъ Дарлингъ.

— Я устала, мама, я желала бы, чтобы вы меня не разспрашивали. Право, я не могу разказать вамъ въ подробности, почему я выхожу за него.

— Ты — вторая жена! Подумала ли ты, Шарлотта, что Каролина Карльтонъ была его первая избранная; что уже есть наслѣдникъ Анвика, которому все достанется, что Джорджъ Сентъ-Джонъ, кромѣ майоратнаго имѣнія, не имѣетъ почти ни одного шиллинга.

— Переставьте, мама! прервала Шарлотта, и ея брови насупились какъ будто бы отъ боли. — Толковать объ этомъ совершенно напрасно. Я пойду за Джорджа Сентъ-Джона, еслибы даже знала, что мнѣ придется въ послѣдствіи ходить отъ одной двери къ другой и просить себѣ куска хлѣба.

У мистрисъ Дарлингъ вырвался стонъ, какъ у человѣка, которому горе не даетъ силы говорить; она откинулась къ задку кареты и сжала руки отъ душевнаго волненія.

III. Необъясненная причина.

Ни слова не было сказано какъ матерью, такъ и дочерью, когда онѣ вошла въ свой домъ. Маленькіе стѣнные французскіе часы въ гостиной показывали одиннадцать (праздникъ въ Анвикъ-Галлѣ продолжился до поздняго вечера), — а Шарлотта, можетъ-быть опасаясь дальнѣйшаго разговора, пожелала добраго вечера матери и тотчасъ же пошла на верхъ въ свою комнату. мистрисъ Дарлингъ сняла съ себя плащъ и шляпку и начала ходить по комнатѣ. Это было у ней въ обыкновеніи, когда она была взволнована или огорчена.

Никогда не была она такъ взволнована какъ теперь. Ея досада обыкновенно скоро проходила, какъ только она оканчивала свою брань и свои выговоры; но эта непріятность была слишкомъ глубока, слишкомъ дѣйствительна, чтобъ ей окончиться вмѣстѣ съ разговоромъ.

Мистрисъ Дарлингъ жила въ пламенныхъ надеждахъ, что ея старшая дочь, которую она любила больше всѣхъ остальныхъ, никогда не покинетъ ея, никогда не выйдетъ замужъ. Противъ этого она составляла планы и замыслы. Два ила три года тому назадъ въ ея умѣ зародилось подозрѣніе, что Шарлотта готова влюбиться въ Джорджа Сентъ-Джона, а она тотчасъ же положила этому конецъ, увезя въ другое мѣсто Шарлотту и продержавъ ее тамъ, пока миновала опасность. Онъ женился на Каролинѣ Карльтонъ прежде чѣмъ онѣ возвратились. Никто изъ живыхъ не заподозрилъ этого маневра со стороны матери и не подозрѣвалъ, что Шарлотта была въ опасности полюбить владѣльца Анвика, — если только уже не любила его, — никто, кромѣ Маргариты Дарлингъ. Конечно, это было очень неблагоразумно. Мистеръ Сентъ-Джонъ былъ тогда человѣкомъ свободнымъ, во всемъ смыслѣ этого слова, и сынъ Шарлотты, еслибъ она вышла замужъ, и онъ у ней родился, былъ бы наслѣдникомъ Анвика.

Что любовь мистрисъ Дарлингъ къ Шарлоттѣ всегда была чрезмѣрна, это хорошо знали всѣ окружающіе. Но какъ женщина опытная, она могла бы предвидѣть, что мать всею силою своей любви не въ состояніи навсегда удержать при себѣ дочь. Шарлотта уже разъ говорила ей шутя, чтобъ она лучше заперла ее въ монастырь и сдѣлала изъ нея монахиню: и дѣйствительно, только это и могло бы составить неодолимое препятствіе. Теперь же, вопреки всѣмъ ея предосторожностямъ, Шарлотта готовилась выйдти замужъ и быть второю женой. Уже одинъ этотъ фактъ исполнялъ горечью сердце мистрисъ Дарлингъ.

А она считала связь свою съ Шарлоттой неразрывною. Она никогда и во снѣ не видала измѣны, которая теперь для нея готовилась. Ихъ поѣздка къ ея престарѣлой матери въ Беркширъ протянулась до іюня, и во все это время Шарлотта, какъ ей казалось, находилась въ безопасности. Въ іюнѣ старая мистрисъ Дарлингъ (фамилія была одна и та же, ибо второй супругъ мистрисъ Дарлингъ былъ ей дальній кузенъ) до такой степени поправилась, что уже не было никакого опасенія оставить ее, и мистрисъ Дарлингъ отправила Шарлотту въ Анвикъ, подъ конвоемъ и охраненіемъ Маріанны, которая по характеру была старше своихъ лѣтъ и на которую можно было вполнѣ положиться. Маргарита осталась при своей бабушкѣ, а мистрисъ Дарлингъ отправилась на континентъ навѣстить свою младшую дочь, Розу, находившуюся тамъ въ школѣ. Она намѣревалась пробыть въ отсутствіи только двѣ недѣли и въ концѣ этого періода возвратиться въ Анвикъ; но прежде чѣмъ онъ истекъ, она снова была поспѣшно вытребована къ своей старой матери, вновь заболѣвшей. Такимъ образомъ наступилъ сентябрь, прежде чѣмъ она дѣйствительно возвратилась въ Анвикъ; она прибыла какъ разъ вовремя, чтобы попасть на праздникъ въ домѣ мистера Сентъ-Джона, и поѣхала на него, столько же мало предвидя что случатся, какъ новорожденный младенецъ.

Шарлотта до этого времени никогда не разлучалась съ матерью, а потому послѣдняя горько обвиняла себя за свое отсутствіе. Можетъ-быть мистрисъ Дарлингъ ни разу еще не упрекала себя такъ жестоко какъ въ этотъ вечеръ, расхаживая взадъ и впередъ по гостиной. Теперь ей казалось, что она могла бы отчасти предвидѣть это, что ей слѣдовало бы не выпускать изъ виду свою дочь красавицу. Но вмѣстѣ съ тѣмъ она думала, что приняла всѣ предосторожности; она поручила Маріаннѣ не принимать никого изъ джентльменовъ посѣтителей во время ея отсутствія, кромѣ такихъ, прибавила она, которые достигли почтенныхъ лѣтъ и были женаты. Нѣкоторыхъ она даже назвала по фамиліи, воспрещая принимать ихъ. Въ особенности она воспретила бы доступъ мистеру Сентъ-Джону Анвикскому, еслибы могла предположить, къ какимъ это поведетъ послѣдствіямъ; и она въ душѣ своей горько упрекала Маріанну и даже чувствовала въ себѣ желаніе побить ее.

Она повернулась къ колокольчику по внезапному побужденію и позвонила; мистрисъ Дарлингъ всегда была женщина порывистая въ своихъ манерахъ. Вся прислуга ушла наверхъ, послѣ того какъ мистрисъ Дарлингъ пріѣхала, кромѣ горничной: въ тихомъ семействѣ Коттеджа поздно не сидѣли. Горничная вошла: она была худощавая женщина лѣтъ тридцати пяти, съ темными глазами и веснушками на исхудаломъ липѣ, одѣтая въ сѣрое альпаковое платье съ бѣлыми полотняными манжетками и такимъ же воротничкомъ, — женщина привязанная къ своей госпожѣ, но не любимая прислугой, которая доходила даже до того, что называла ее «лукавою кошкой». Но Мери Принсъ была женщина умная и совсѣмъ не лукавая. Она любила мистрисъ Дарлингъ, которая всегда была къ ней милостива, любила тоже старшую ея дочь, но ни о комъ другомъ на бѣломъ свѣтѣ не заботилась. Она вступила въ услуженіе молодою дѣвушкой для отправленія всякихъ работъ въ домѣ, и мистрисъ Дарлонгъ съ самаго начала назвала ее Принсъ. Мистрисъ Дарлингъ не любила называть своихъ слугъ просто по ихъ христіанскимъ именамъ. Она быстро повернулась какъ только растворилась дверь.

— Гдѣ миссъ Дарлингъ?

— Миссъ Дарлингъ уже нѣсколько времени какъ въ постелѣ, ма’амъ. Она легла въ восемь часовъ.

Мистрисъ Дарлингъ могла бы отгадать кто. Маріанна Дарлингъ часто страдала горломъ и чувствовала себя серіозно больною, когда мать и сестра поѣхали на праздникъ.

— Ей стало нѣсколько получше вечеромъ, прибавила Принсъ. — Но все-таки она легла въ постель рано, и я подавала ей чашку бульйону. Она….

— Принсъ, кто былъ здѣсь съ визитомъ во время моего отсутствія? прервала мистрисъ Дарлингъ, нетерпѣливо заглушая ея слова. — Кто изъ джентльменовъ?

Горничная нѣсколько подумала, припоминая посѣтителей.

— Докторъ Гревзъ, ма’амъ; онъ, мнѣ кажется, чаще всѣхъ бывалъ; еще мистеръ Пимъ и старый сэръ Вилльямъ.

— Нѣтъ, не изъ старыхъ, Принсъ; о нихъ мнѣ нечего слушать, оказала мистрисъ Дарлингъ. — Я разумѣю молодыхъ людей, не женатыхъ.

— Никто, какъ кажется, отвѣчала Принсъ, нѣсколько помолчавъ. — Миссъ Дарлингъ имъ отказывала.

— А мистеръ Сентъ-Джонъ Анвикскій пріѣзжалъ?

— Ахъ, да, мистеръ Сентъ-Джонъ пріѣзжалъ. Онъ часто пріѣзжалъ.

— Что за нужда была Маріаннѣ принимать его! И какъ смѣла Маріанна принимать его, когда она другимъ отказывала! проговорила мистрисъ Дарлингъ. Но эти слова были сказаны про себя, а не вслухъ передъ горничной, а она поспѣшно вышла изъ гостиной и направилась въ спальню безсознательно виновной дочери.

Бѣдная дѣвушка проснулась и вскочила, испуганная неожиданнымъ входомъ мистрисъ Дарлингъ и рѣзкими вопросами грубо коснувшимися ея слуха. Нѣсколько минутъ она ничего не могла понять и не была въ состояніи дать отвѣтъ.

мистеръ Карльтонъ Сентъ-Джонъ? Да, онъ въ продолженіе нѣсколькихъ недѣль бывалъ довольно часто. Имѣла ли Шарлотта случай видать его наединѣ? Да, очень возможно что имѣла; вѣроятно имѣла.

— Знала да ты, снова начала мистрисъ Дарлингъ, подавляя бурю упрековъ, готовую сорваться у ней съ языка, — что между ей и мистеромъ Сентъ-Джономъ зародилась взаимная привязанность?

— Нѣтъ, мама, я этого никогда не знала, отвѣчала Маріанна, теперь совершенно очнувшаяся. — Я объ этомъ и не думала. Развѣ зародилась?

— Да, зародилась, несчастная ты и безпечная дѣвушка, а я боюсь, что она за него замужъ выйдетъ, отвѣчала мистрисъ Дарлингъ. — Ты во сто разъ старше Шарлотты по своей опытности. Я довѣрила ее тебѣ, какъ довѣрила бы тебѣ младшую сестру; а ты дозволила ей видѣться съ Джорджемъ Сентъ-Джономъ, и вотъ результатъ! Я тебѣ этого никогда не прощу, Маріанна. Развѣ я не предупреждала тебя, что я не желала чтобы во время моего отсутствія являлись сюда холостые люди?

— Но…. но… мистеръ Сентъ-Джонъ не холостой человѣкъ, отвѣчала несчастная Маріанна, черезчуръ смущенная, чтобы собраться съ надлежащими мыслями. — Я право считала его ничѣмъ инымъ какъ убитымъ горемъ вдовцомъ; вѣдь у него жена еще такъ недавно померла. Я никакъ не считала его за человѣка намѣревающагося жениться.

Въ дѣйствительности сама мистрисъ Дарлингъ не считала его за такого человѣка, иначе она, конечно, и его исключила бы изъ числа посѣтителей, какъ исключила многихъ другихъ.

Маріанна Дарлингъ собиралась съ мыслями. Она сидѣла на постели и думала, что бы могло помочь ей.

— Мама, вы, конечно, не можете думать, чтобы Шарлотта навсегда осталась въ дѣвушкахъ! Вспомните ея красоту. Еслибъ это была я или Маргарита, вы могли бы….

— Ты или Маргарита! взвизгнула мистрисъ Дарлингъ, въ высшей степени разсерженная чѣмъ-то заключавшимся въ этихъ словахъ. — Я бы желала чтобы вы обѣ хоть завтра, хоть сейчасъ замужъ вышли; мнѣ до этого какое дѣло!

— Я хотѣла спросить васъ, мама, продолжала Маріанна, попрежнему кроткая, несмотря на прикрытую насмѣшку, — какія причины можете вы имѣть, чтобъ она не выходила за мистера Сентъ-Джона?

— Это мое дѣло, а не ваше, сказала мистрисъ Дарлингъ съ колкостью.

Маріанна никогда не видала своей матери до такой степени разсерженною, никогда не видала ее до такой степени раздосадованною, и чрезмѣрно этому дивилась. До сихъ поръ она полагала, что причина нежеланія матери чтобы Шарлотта вышла замужъ, — причина, которая, какъ она замѣтила, дѣйствительно существовала, — заключалась въ той, вѣроятно, мысли, что не представится никто съ житейской точки зрѣнія достойный миссъ Норрисъ. Но эта мысль, конечно, не могла относиться къ мистеру Сентъ-Джону Анвикскому! Подъ вліяніемъ такого размышленія она снова заговорила.

— Онъ современемъ будетъ сэръ Джорджъ Сентъ-Джонъ, мама; онъ будетъ гораздо богаче чѣмъ теперь. И вѣрно сама Шарлотта лучшаго жениха не пожелала бы.

— Я бы отдала послѣдній шиллингъ, какой у меня есть, чтобы только Шарлотта за него не выходила, сказала мистрисъ Дарлингъ тихимъ, рѣшительнымъ тономъ. — Я бы пожертвовала половиною тѣхъ лѣтъ, которыя мнѣ остается прожить, лишь бы удержать ее навсегда при себѣ! Я этого тебѣ никогда не прощу, Маріанна. Тебѣ бы слѣдовало, когда ты замѣтила что Джорджъ Сентъ-Джонъ часто сюда является, написать мнѣ объ этомъ.

— Мама, послушайте. Я уже сказала вамъ, что мнѣ и въ голову не приходило, чтобы мистеръ Карльтонъ Сентъ-Джонъ явился, или могъ являться сюда съ такимъ намѣреніемъ; онъ еще такъ недавно потерялъ свою жену; но еслибъ я даже и подумала, еслибы даже знала объ этомъ, что могла бы сдѣлать моя воля противъ воли Шарлотты? Ей могло нравиться чтобъ его принимали; а вы сами учили насъ уступать ей всегда и во всемъ.

— Въ такомъ случаѣ ты могла бы написать мнѣ. Повторяю, Маріанна, я тебѣ этого никогда не прощу.

— Все это должно-быть потому, что онъ былъ уже женатъ, и дѣти Шарлотты не будутъ ему наслѣдовать, воскликнула Маріанна, выражая вслухъ свое смущенное удивленіе и стараясь найдти основательную причину, почему мать до такой степени противъ мистера Сентъ-Джона. — Но….

— Замолчи, прервала мистрисъ Дарлингъ. — Ты и безъ старанія отыскать причину, которую можно тебѣ и не открывать, сдѣлала много зла.

Маріанна все больше, а больше изумлялась. Послѣднія слова были произнесены не съ упрекомъ, не съ гнѣвомъ, но голосомъ глубокаго и горькаго страданія. Въ нихъ звучали сѣтованіе и плачъ, и она только молча посмотрѣла на мать, когда та пошла изъ комнаты также поспѣшно какъ и вошла въ нее.

Маріанна Дарлингъ легла снова и съ тоскливымъ чувствомъ завернулась въ одѣяло, считая себя чрезмѣрно обиженною. Но въ этомъ ничего не было новаго. Она и Маргарита всю свою жизнь терпѣли изъ-за Шарлотты и никогда не возмущались. Миссъ Норрисъ постоянно была на первомъ планѣ; она пользовалась всею любовью, всѣмъ вниманіемъ, всею заботой; домъ, казалось, только и держался для благосостоянія и для удобства жизни старшей дочери.

Воспитанныя въ такомъ понятіи съ раннихъ дней, Маріанна и Маргарита Дарлингъ усвоила его какъ одно изъ обязательствъ жизни. Но молодая дѣвушка все-таки чувствовала теперь, что выговоръ сдѣлавъ ей напрасно. Если существовала какая-нибудь причина противъ мистера Карльтона Сентъ-Джона, то слѣдовало бы винить Шарлотту, что она влюбилась въ него, или заставить ее отказаться отъ него. Но миссъ Дарлингъ не вѣрила въ существованіе какой бы то ни было причины: она думала, что ея мать желала удержать при себѣ Шарлотту единственно изъ ревнивой привязанности къ ней, что она не могла рѣшаться на разлуку съ ней.

"Я не знаю ничего безразсуднѣе, " ворчала молодая дѣвушка, сильно ударивъ по подушкѣ. «Шарлотта рано или поздно непремѣнно выйдетъ замужъ, несмотря ни на что, а еслибы мама такъ ея не караулила, она даннымъ-давно была бы замужемъ. Я не могу понять мамаши. Развѣ изъ того что Шарлотта составляетъ зеницу ея ока, слѣдуетъ, что она должна не исполнить настоящаго назначенія женщины? Любовь большей части матерей заставляетъ ихъ желать чтобы дочери ихъ были замужемъ, нѣкоторыя даже хлопочутъ объ этомъ, а тутъ хлопочутъ наоборотъ. Это и самолюбиво и ни съ чѣмъ несообразно, а между тѣмъ мамаша не самолюбивая женщина! Я ее понять не могу. Шарлотта одна изъ тѣхъ, которыя непремѣнно пойдутъ замужъ, а я надѣюсь, что она достанется Джорджу Сентъ-Джону, который мнѣ нравится!»

Нерасположеніе духа мистрисъ Дарлингъ этимъ не кончилось. На другой день, сидя въ своей собственной комнатѣ, она все еще считала себя женщиной обиженною и припоминала всѣ малѣйшія непріятности своей минувшей жизни, какъ дѣлаютъ, вѣроятно, многіе изъ насъ въ минуту досады, когда все въ нашихъ глазахъ принимаетъ угрюмый видъ. Она сама вышла замужъ дѣвушкой на третьемъ шестилѣтіи своей жизни, за мистера Норрисъ, изъ Норрисъ-Корта, джентльмена, положеніе котораго въ графствѣ было почти такое же почтенное какъ и положеніе Сентъ-Джона Анвикскаго. Но прежде чѣмъ она вполнѣ упрочила свое собственное положеніе, какъ супруга богатаго человѣка и хозяйка мѣста столь прекраснаго какъ Норрисъ-Кортъ, даже прежде чѣмъ родился у ней ребенокъ, мистеръ Норрисъ померъ, и все это помѣстье отошло отъ нея какъ сонъ. Еслибъ ея ребенокъ былъ мальчикъ, она была бы хорошо обезпечена, — Норрисъ-Кортъ остался бы за ней, а она жила бы въ немъ; но такъ какъ родилась дѣвочка, то имѣніе перешло какъ майоратство къ ближайшему наслѣднику въ мужскомъ колѣнѣ. Она выѣхала изъ него вмѣстѣ съ своимъ ребенкомъ, маленькою Шарлоттой, а съ небольшимъ доходомъ въ нѣсколько сотъ фунтовъ въ годъ. Эти сотни послѣ ея смерти переходили къ Шарлоттѣ. Красивый домикъ, который съ того времена она называла своимъ убѣжищемъ, принадлежалъ въ дѣйствительности не ей, а Шарлоттѣ. Онъ достался Шарлоттѣ по смерти отца, но ей дано было право жить въ немъ всю свою жизнь. Норрисъ-Кортъ отстоялъ въ двухъ миляхъ отъ Анвика; но мистрисъ Норрисъ въ раннюю пору своего вдовства поссорилась съ его новыми владѣльцами, и разрывъ не прекращался, а потому Шарлотта была лицомъ совершенно постороннимъ въ домѣ своихъ предковъ. За исключеніемъ этого коттеджа, и нѣсколькихъ фунтовъ годоваго дохода, да и то не иначе какъ въ будущемъ, Шарлотта Норрисъ ничего не имѣла. Какъ оплакивала мистрисъ Норрисъ свои минувшія неблагопріятныя для ней обстоятельства, объ этомъ знало только ея сердце.

Ея бракъ съ полковникомъ Дарлингомъ не улучшилъ значительно ея обстоятельствъ. По смерти полковника, большая часть того чѣмъ онъ владѣлъ, перешла къ ихъ сыну, немногое осталось дочерямъ, и кое-что упрочено на всю жизнь самой мистрисъ Дарлингъ. Но вообще доходъ ея былъ очень не великъ, — если принять въ соображеніе множество ея потребностей и то что соверенъ въ ея рукахъ не долго тянулся, — а мистрисъ Дарлингъ обыкновенно думала, что судьба могла бы быть къ ней милостивѣе. Утраченный блескъ Норрисъ-Корта затмевалъ въ ея глазахъ выгоды теперешняго ея положенія, какъ вы были онѣ дѣйствительны и пріятны. Не будь подобныхъ сравненій, питаемыхъ недовольствомъ, многимъ изъ насъ было бы лучше въ этомъ мірѣ.

Она сидѣла въ своей комнатѣ, переносясь мыслями къ своимъ минувшимъ горестямъ и думая о другихъ позднѣйшихъ. Это было въ день послѣдовавшій за праздникомъ. Свиданіе съ мистеромъ Карльтономъ Сентъ-Джономъ окончилось, и Шарлотта стала его нарѣченною невѣстой. Мистрисъ Дарлингъ употребила все чтобъ этому воспрепятствовать, къ тайному удивленію мистера Сентъ-Джона, но ея противодѣйствіе не имѣло успѣха и рушилось само собой. "Если вы имѣете дѣйствительныя, осязательныя препятствія, назовите ихъ, а я постараюсь устранить ихъ какъ могу, " сказалъ мистеръ Сентъ-Джонъ. По, повидимому, кромѣ безразсудной любви, мистрисъ Дарлингъ не могла представить никакой причины, почему она не можетъ разстаться съ Шарлоттой, — и помолвка совершилась. Въ то время какъ мистрисъ Дарлингъ сидѣла теперь одна, умъ ея былъ занятъ множествомъ несбыточныхъ плановъ чтобы растроить свадьбу.

Но она ясно видѣла, — какъ будто бы будущее отражалось передъ ней въ зеркалѣ, — что всѣ эти планы будутъ хуже чѣмъ безполезны, и что если не послѣдуетъ особаго вмѣшательства со стороны Провидѣнія, то Шарлотта перейдетъ въ Анвикъ.

Какая же была причина ея противодѣйствія? Ахъ, мой любезный читатель, вамъ нужно прочитать еще много страницъ прежде чѣмъ вы доберетесь до этого. Она имѣла одну весьма важную и достаточную причину страшиться брака своей дочери съ Джорджемъ Сентъ-Джономъ Анвикскимъ, и даже среди полной увѣренности что онъ состоится, все-таки составляла планы чтобъ ему воспрепятствовать.

Шарлотта случайно вошла въ комнату, гдѣ сидѣла ея мать. Душевный порывъ понудилъ мистрисъ Дарлингъ испытать тотчасъ же еще одно средство. Она протянула свою руку, и Шарлотта, которая могла бы казаться сіяющею счастіемъ, еслибы лицо ея имѣло вообще доказательныя свойства, подошла и сѣла на скамеечку у ея ногъ, раскинувъ вокругъ себя широкія складки своего муслиноваго платья яркаго фіолетоваго цвѣта и положивъ на колѣна своей матери свои тонкія руки, прикрытыя широкими кружевными рукавичками.

— Мнѣ нужно сказать тебѣ нѣсколько словъ, Шарлотта. Обѣщай выслушать меня терпѣливо и спокойно.

— Само собой разумѣется, выслушаю, мама.

— Въ настоящемъ дѣлѣ само собою разумѣется нѣтъ, я опасаюсь. Было время, Шарлотта, когда…

— Ахъ, мама, не говорите объ этомъ. Я намѣрена быть послушною. Скажите, въ чемъ дѣло.

— Помнишь ли ты, года три тому назадъ, — да, теперь этому ровно три года, потому что мы въ тотъ годъ не уѣзжали изъ Лондона до августа, — мы часто встрѣчали Джорджа Сентъ-Джона? Мы часто встрѣчали его въ Лондонѣ въ тогдашній сезонъ, встрѣчали его и по возвращеніи сюда, и онъ имѣлъ обыкновеніе навѣщать насъ разъ или два въ недѣлю.

— Помню, отвѣчала Шарлотта, потому что мистрисъ Дарлингъ остановилась, какъ бы выжидая отвѣта.

— Въ началѣ октября мы отправились въ Парижъ, и вы, дѣвушки, считали тогда это рѣшеніе слишкомъ внезапнымъ съ моей стороны. Вы были правы. Шарлотта, я должна теперь сказать тебѣ для чего я поѣхала: я удаляла тебя отъ опасности, я увозила тебя отъ Джорджа Сентъ-Джона.

Шарлотта на мгновеніе подняла свои глаза вверхъ. Не гнѣвъ ли прочитала въ нихъ мистрисъ Дарлингъ? Во всякомъ случаѣ она невольно сробѣла отъ чего-то и крѣпко охватила обѣ тонкія руки покоившіяся у ней на колѣнахъ.

— Ради самой тебя, Шарлотта, ради самой тебя было это сдѣлано. Я опасалась, что ты начинала любить его.

— Ну что жь, еслибъ и любила? возразила Шарлотта.

Послѣдовало долгое молчаніе. Мистрисъ Дарлингъ какъ будто бы взвѣшивала въ самой себѣ какой-то вопросъ: она казалась озабоченною, взволнованною, нерѣшительною, но она все еще продолжала крѣпко держать руки дочери.

— Шарлотта, я хочу, чтобъ ты мнѣ довѣрилась. Есть причина, по которой тебѣ не слѣдуетъ быть женой мистера Карльтона Сентъ-Джона Анвикскаго, но я не могу сказать тебѣ что это за причина, я даже не могу намекнуть на ея свойство. Я хочу, чтобъ ты мнѣ повѣрила, что это причина дѣйствительно существуетъ, и чтобъ ты сообразно съ этимъ поступила.

— Сообразно съ этимъ поступила?

— Отказавшись сдѣлаться мистрисъ Карльтонъ Сентъ-Джонъ.

— Нѣтъ, сказала Шарлотта совершенно спокойно. — Какая эта причина?

— Душа моя, я уже сказала, что я не могу тебѣ ее объявить, и вотъ почему я прошу тебя положиться на меня съ тою же довѣренностію, съ какою ты полагалась когда была маленькимъ ребенкомъ. Мысль о ней представилась мнѣ только сейчасъ, пока здѣсь находился мистеръ Карльтонъ, и я хотѣла откровенно переговорить съ нимъ, но вслѣдъ за тѣмъ я почувствовала нерѣшительность и боязнь отъ одной мысли объ этомъ. Я не могу сказать мистеру Карльтону, я не скажу и тебѣ.

— Я бы желала чтобъ вы не называли его этимъ именемъ, прервала Шарлотта.

— Это потому только что я такъ привыкла, сказала мистрисъ Дарлингъ.

— Какъ это походитъ на сцену въ драмѣ, воскликнула Шарлотта. — Я не должна выходить за Джорджа Сентъ-Джона по какой-то тайной причинѣ, и я не должна знать этой причины. Онъ не окажется же мнѣ братомъ или кузеномъ, я полагаю? Ужь это что-то черезчуръ романтично для нашего практическаго вѣка!

— Ахъ, Шарлотта, будь серіозна! Не говори глупостей. Ты знаешь, что ты Шарлотта Норрисъ, а онъ Джорджъ Сентъ-Джонъ, и что вы въ родствѣ никогда не состояли. Не въ этомъ дѣло, хотя я и желала бы чтобъ оно въ этомъ заключалось. Тогда я могла бы прямо сказать.

— Въ чемъ же?

— Я не могу сказать, Шарлотта. Не могу, не могу.

— Вы можетъ-статься что-нибудь противъ него слышали и скрываете?

Мистрисъ Дарлингъ поднесла руку къ лицу и отчасти закрыла его. На вопросъ она не отвѣтила.

— Шарлотта, ты знаешь какъ я люблю тебя. Слушай же, я бы лучше желала видѣть тебя умершею чѣмъ замужемъ за Джорджемъ Сентъ-Джономъ. Ни одна мать такъ не старалась пріискать мужа для своей дочери, какъ я три года тому назадъ старалась снасти тебя отъ мужа, когда во мнѣ родилось подозрѣніе, что ты была въ опасности полюбить Джорджа Сентъ-Джона.

— Опасность прошла, сказала Шарлотта тихимъ голосомъ. — Я дѣйствительно любила его.

— Бѣдная дочь моя! И его любовь, хотя я тогда ничего объ ней не знала, была отдана Каролинѣ Карльтонъ.

— Не говорите этого! прервала Шарлотта, и во второй разъ вовремя этого разговора мистрисъ Дарлингъ содрогнулась: тонъ голоса Шарлотты былъ такъ дикъ и такъ исполненъ страданія. — Я не хочу, чтобы мнѣ говорили о его первой женѣ, прибавила она спокойно послѣ нѣкотораго молчанія.

— И ты, конечно, не согласишься быть его второю женой, Шарлотта! Шарлотта, моя Шарлотта! Ты не сокрушишь моего сердца!

— Но вы сокрушите мое, если не позволите мнѣ выйдти замужъ за мистера Сентъ-Джона, послѣдовалъ отвѣтъ шепотомъ. — Но право, мама, мнѣ кажется, мы говоримъ глупости, сказала Шарлотта. — Я ужь не ребенокъ. Мнѣ почти двадцать девять лѣтъ, и я слишкомъ стара чтобы мнѣ говорили что я не должна идти замужъ, если на это нѣтъ никакой дѣйствительной причины.

— Никакой дѣйствительной причины! О чемъ же я говорила, Шарлотта?

— Я думаю никакой нѣтъ. Мнѣ кажется, все что вы вы говорили есть не что иное какъ химера.

— Поэтому я не произвела на тебя никакого впечатлѣнія!

Шарлотта не дала отвѣта.

Мистрисъ Дарлингъ опустила руки; ея надежды не сбылись. Шарлотта встала, и наклонившись къ матери, чтобы поцѣловать ее, прошептала нѣсколько рѣшительныхъ словъ — жестокихъ словъ для сердца матери.

— Вы напрасно стараетесь разлучить насъ, мама. Вы причинили много зла, разлучивъ насъ прежде, но до этого часа я не знала, что вы дѣйствовали съ намѣреніемъ. Еслибы не это, можетъ-статься я была бы…. да, я навѣрно была бы его первою женой, избранною прежде другихъ.

Шарлотта въ этомъ отношеніи ошибалась: мистеръ Сентъ-Джонъ никогда прежде не отдалъ бы ей своей любви. Онъ и теперь отдавалъ ее не такъ, какъ была она отдана Каролинѣ Карльтонъ: первая весенняя свѣжесть сердца имѣла свои дни и миновала на вѣки.

Еще нѣсколько дней, еще нѣсколько попытокъ столько же безплодныхъ какъ и эта; еще одна краткая жестокая борьба съ своими тайными желаніями, и мистрисъ Дарлингъ отказалась отъ противодѣйствія и примирилась съ тѣмъ, чего не могла предупредить. Въ срединѣ зимы, какъ только наступилъ Новый годъ, въ газетахъ явилась еще одна новость, относившаяся до мистера Сентъ-Джона:

«Втораго января, въ церкви св. Маріи, въ Анвикѣ, совершено преподобнымъ докторомъ Гревзомъ бракосочетаніе Джорджа Карльтона Сентъ-Джона, эсквайра, изъ Анвикъ-Галла, съ Шарлоттою Августой, единственною дочерью покойнаго Герберта Норриса, эсквайра, изъ Норрисъ-Порта.»

IV. Новая Госпожа въ Анвикѣ.

Траурныя одежды, нѣкоторое время господствовавшія въ Анвикъ-Галлѣ, были прибраны во время свадебнаго путешествія^[2] его владѣльца, и служители явилась въ болѣе яркихъ цвѣтахъ. Сѣрое мероносовое платье маленькаго Вени было замѣнено ярко-краснымъ, вмѣсто чернаго пояса и черныхъ нарукавныхъ бантиковъ явились бѣлые. Веня былъ теперь четырнадцати-мѣсячнымъ крѣпкимъ мальчикомъ, на столько развившемся, что онъ уже могъ ходить по комнатѣ и дѣлать разнаго рода проказы.

Второй бракъ и новая госпожа, вдругъ введенная въ установившееся хозяйство дома, рѣдко бываютъ пріятны его служителямъ. Это особенно вѣрно относительно женской прислуги. Какая бы ни была этому причина, и откуда бы ни происходили чувства раждающіяся при этомъ въ ревнивомъ человѣческомъ сердцѣ, несомнѣнно то, что второй бракъ господина рѣдко нравится служителямъ, а новая хозяйка рѣдко пользуется ихъ любовью. Такъ было и въ Анвикъ-Галлѣ. Экономка Триттонъ, жившая въ семействѣ миссъ Карльтонъ прежде чѣмъ она сдѣлалась мистрисъ Сентъ-Джонъ и переѣхавшая въ Анвикъ-Галлъ тотчасъ послѣ ея свадьбы, естественно, смотрѣла на ея преемницу отчасти какъ на похитительницу. Гонорія раздѣляла это чувство: горячо привязанная къ своему питомцу, который былъ довѣренъ ей, имѣя его въ своемъ полномъ распоряженіи, она не могла оставаться равнодушною, предвидя новую мать для мальчика и госпожу для себя. Но какъ Триттонъ, такъ и Гонорія были добросовѣстныя и добрыя женщины и, безъ сомнѣнія, это чувство угасло бы въ нихъ скоро, еслибъ обстоятельства не раздули его.

Мистрисъ Дарлингъ была не совсѣмъ благоразумна: ея намѣренія, несомнѣнно, были добрыя, но не таковъ былъ образъ ея дѣйствій. Съ перваго дня, послѣдовавшаго за свадьбой, когда мистеръ и мистрисъ Сентъ-Джонъ уѣхали въ путешествіе, мистрисъ Дарлингъ начала являться въ Анвикъ-Галлѣ. Радѣя о комфортѣ Шарлотты, какъ она никогда на о чемъ въ своей жизни не радѣла, она сдѣлала ошибку, вмѣшиваясь въ домашнія распоряженія прежде чѣмъ Шарлотта вступила въ свое будущее жилище. Она бродила во дому какъ привидѣніе, заглядывая туда и сюда; разставляла въ комнатахъ мебель; находила ошибки въ томъ, что дѣлала прислуга старавшаяся угодить ей по мѣрѣ своихъ силъ; наконецъ, смѣнила прислугу по произволу. Она переставляла кровати, свидѣтельствовала бѣлье, дошла даже до того, что измѣнила два или три домашнія распорядка, перевела Веню и Гонорію изъ ихъ прежней дѣтской въ другую; одно приказывала, другое отмѣняла. Все это можно было бы перенесть отъ мистрисъ Дарлингъ, и было бы перенесено; но служители не могли и не хотѣла переносить ея втораго изданія, горничной Принсъ. Обыкновенно Принсъ являлась въ Анвикъ-Галлѣ вмѣстѣ съ своею госпожой, одну или двѣ ночи даже спала тамъ; досаждающія приказанія мистрисъ Дарлингъ часто передавались черезъ Принсъ; а Принсъ, столько же не разсудительная какъ и ея госпожа, принимала на себя надменную важность (которая въ дѣйствительности была свойственна ея врожденнымъ манерамъ), чрезвычайно непріятную для домашнихъ мистера Сентъ-Джона, нѣсколько избалованныхъ, но въ высшей степени почтительныхъ.

Это была несчастная ошибка: она, можетъ-статься, составила небольшое начальное звено будущей тяжелой цѣпи. Мистрисъ Дарлингъ должна была бы выждать пока дочь ея пріѣдетъ въ домъ; тогда она могла бы лично сказать ей объ этихъ перемѣнахъ, если считала ихъ нужными, а предоставить ихъ исполненіе собственной водѣ Шарлотты. Какимъ образомъ мистрисъ Дарлингъ, женщина вообще ловкая, умная и обходительная, могла впасть въ эту ошибку, остается загадкой. Она побудила прислугу смотрѣть на нее какъ на пронырливую, мелочную, рѣзкую женщину, вмѣшивающуюся самымъ безосновательнымъ образомъ въ то, что до нея не относится. Въ дѣйствительности, она совсѣмъ была не такова, и все это произошло отъ ея чрезмѣрнаго радѣнія о комфортѣ Шарлотты.

Все, говорю я, можно было бы перенесть со стороны мистрисъ Дарлингъ; но когда эта несчастная Принсъ явилась, вся досада обратилась на нее. Принсъ приказывала со словъ своей госпожи; но отдавала приказанія не какъ отъ своей госпожи, а какъ отъ самой себя, а ея прикрытый, холодный, повелительный тонъ раздражалъ дѣвушекъ въ Анвикъ-Галлѣ чуть не до явнаго возстанія. Послѣдствія такого настроенія была печальны: она породила предубѣжденіе служанокъ противъ ихъ новой госпожи, которую никто изъ нихъ, кромѣ Гоноріи, не видалъ до сихъ поръ. Это предубѣжденіе мистрисъ Сентъ-Джонъ, можетъ-статься, могла бы еще устранить; но чувство ненависти къ Мери Принсъ ничто не могло устранить, какъ бы долго Анвикъ-Галлъ и даже міръ ни просуществовали. Вообще, что бы ни было съ пріѣздомъ новой госпожи, а теперь постоянныя посѣщенія мистрисъ Дарлингъ и ненависть къ Принсъ держали Анвикъ-Галлъ въ состояніи внутренняго волненія.

Среди всего этого наступалъ день возвращенія мистера Сентъ-Джона и его новобрачной. Послѣ полудня маленькій Веня, разряженный какъ конфетка, въ коротенькомъ красномъ камзолѣ съ бѣлыми лентами, ибо пріѣздъ ожидался съ часу на часъ, игралъ въ дѣтской и каталъ лошадку. Гонорія, въ новомъ чепцѣ съ бѣлою атласною отдѣлкой, сидѣла тутъ же и разговаривала съ одною изъ дѣвушекъ, пришедшею поболтать съ ней.

Здѣсь кстати замѣтить какъ были расположены дѣтскія комнаты. Онѣ находились на сторонѣ дома обращенной къ востоку. Спальня мистера Карльтона была въ концѣ и смотрѣла съ фасада дома въ паркъ, составляя какъ бы уголъ на этой сторонѣ дома: эта комната намъ уже знакома: — въ ней умиралъ кто-то. Его комната сообщалась съ двумя другими по одной съ каждой стороны; одна изъ нихъ, обращенная къ фасаду, была его уборной; а другая смотрѣвшая со стороны дома, называлась уборною покойной мистрисъ Сентъ-Джонъ. Всѣ эти три комнаты отворялись также въ галлерею. Послѣдняя была обращена въ дѣтскую для Вени, а изъ нея-то мистрисъ Дарлингъ перевела его въ сосѣднюю комнату почти совершенно отдѣльную. Здѣсь теперь помѣщалась Гонорія, и Веня; а за ней, по ею сторону дома, была еще комната, гдѣ Гонорія, и Веня спали. Комната слѣдующая за этой, обращенная на сѣверъ, въ задней части дома, занята была мистрисъ Триттонъ. Корридоръ, куда растворялись двери этихъ дѣтскихъ, былъ узокъ и не походилъ на широкую прекрасную переднюю галлерею, которая, мимоходомъ сказать, была устлана богатымъ ковромъ и увѣшана масляными картинами. Прямо противъ двери спальни Вени находилась задняя лѣстница, но которой ходили служанки. Гонорія и ея питомецъ одни только имѣли право проходить по передней галлереѣ. Это не мѣшаетъ замѣтить, и въ послѣдствіи мы увидимъ, почему Гонорія горько жаловалась, что ее перевели изъ прежней дѣтской. Съ ея стороны это было совершенно безосновательно (хотя можетъ-статься и естественно) такъ какъ эта комната могла потребоваться для будущей мистрисъ Сентъ-Джонъ.

Она болтала съ дѣвушкой, какъ обыкновенно болтаютъ служанки, но голосъ въ сосѣдней комнатѣ встревожилъ ихъ обѣихъ. Это былъ голосъ Принсъ; дѣвушки же не знали что она въ домѣ.

— Эта женщина опять тутъ! воскликнула Эди тихимъ голосомъ.

Гонорія приложила палецъ къ губамъ и начала прислушиваться. Она дивилась, съ кѣмъ Принсъ могла разговаривать. Голосъ ей отвѣчавшій былъ, несомнѣнно, голосъ мистрисъ Дарлингъ. Дѣйствительно, мистрисъ Дарлингъ пришла встрѣтить свою дочь и привела съ собой Принсъ, принесшую кое-какія вещи, принадлежавшія Шарлоттѣ.

— Такъ и есть! сказала Гонорія. — Я знала, что онѣ явятся. Гонорія, говоря вообще, была добрая дѣвушка, откровенная и вполнѣ честная; но она не была чужда предразсудка, къ которому женщины ея класса въ особенности склонны. Пособить этому нельзя. У ней было въ обыкновеніи, какъ скоро она узнавала что мистрись Дарлингъ и ея горничная являлись наверхъ, тотчасъ же схватить Веню и бѣжать съ нимъ внизъ въ комнату экономки, съ какимъ-то неопредѣленнымъ желаніемъ, порожденнымъ предубѣжденіемъ, удалить Веню отъ ихъ присутствія. Такъ и теперь: она подняла его вмѣстѣ съ лошадкой на руки и уже шла на заднюю лѣстницу, какъ мистрисъ Дарлингъ выглянула изъ комнаты и позвала ее.

Прикинуться неслыхавшею было невозможно. Ее видѣли, и потому она должна была остановиться. До открытаго возмущенія противъ мистрисъ Дарлингъ дѣла еще не доходили.

— Вы мнѣ нужны, Гонорія. Войдите сюда на минуту.

— Несите малютку внизъ, Эди, шеппула Гонорія, передавая ей ребенка. — Скажите мистрисъ Триттонъ, что онѣ здѣсь, если ей это еще неизвѣстно, прибавила она въ заключеніе.

Когда Эди пришла въ комнату экономки, она не нашла въ ней никого кромѣ посторонней женщины въ черномъ, сидѣвшей въ шляпкѣ и плащѣ и тотчасъ же взявшей малютку, какъ будто бы она имѣла на него какое-то право. Это была сидѣлка мистрисъ Дедъ, по временамъ приходившая взглянуть на ребенка, когда ей представлялся случай. Эди, находившаяся въ услуженіи только нѣсколько мѣсяцевъ, не узнала ее. Она охотно передала ей мальчика и побѣжала въ переднюю, какъ только могли уносить ее ноги. Общая суетня дала ей звать, что новая госпожа пріѣхала, и возбудила въ ней все ея женское любопытство.

Госпожа проходила по передней, держась за руку мистера Сентъ-Джона, съ привѣтливою улыбкой на блѣдномъ лицѣ, которое она обращала то направо, то налѣво. Мистеръ Сентъ-Джонъ смѣялся и разговаривалъ, и назвалъ своей женѣ двухъ или трехъ изъ главныхъ служителей по имени. Эди стояла въ углу, позади остальныхъ, и изъ-за нихъ выглядывала, когда появилась мистрисъ Дарлингъ, узнавшая о пріѣздѣ и бѣжавшая по лѣстницѣ съ громкими привѣтствіями.

По окончаніи хлопотъ встрѣчи, мистрисъ Триттонъ возвратилась въ свою комнату и затворила за собою дверь, такъ что Эди уже не могла войдти. Сидѣлка Дедъ держала мальчика на колѣнахъ и что-то говорила ему, когда Гонорія, всегда имѣвшая привилегированный доступъ въ эту комнату, вошла въ нее. Языкъ Гоноріи могъ бы на этотъ разъ разразиться взрывомъ негодованія, еслибы неожиданный видъ сидѣлки не остановилъ ее на минуту.

— Я бы сегодня не пришла, еслибы знала, говорила сидѣлка Дедъ экономкѣ. — У васъ нынѣшній день, должно-быть, хлопотъ полонъ ротъ.

— Да, порядочно. Вы о свадьбѣ слышали, я полагаю?

— Я прочитала объ ней въ газетахъ. А до сихъ поръ ничего объ этомъ не слыхала. Я, видите, шесть мѣсяцевъ была въ отлучкѣ, а новости доходили ко мнѣ медленно. Моя бѣдная леди все-таки померла. Впрочемъ, съ самаго начала никакой надежды не было. Да она ужь и стара была: ей за день до смерти исполнилось семьдесятъ.

— Вы теперь отказываетесь наниматься въ сидѣлки помѣсячно?

— Не совсѣмъ. Я не отказываюсь, если случай представится. На послѣднемъ мѣстѣ меня довольно щедро наградили: подарили мнѣ два траурныя платья. Какъ у васъ этотъ маленькій мальчикъ хорошо ростетъ, Гонорія. Вы при немъ свое дѣло отлично исполняете, это вѣрно.

Гонорія что-то нелюбезно промычала вмѣсто отвѣта.

— Что, думаете вы, она отъ меня потребовала? начала она, обратившись къ экономкѣ и ссылаясь на мистрисъ Дарлингъ. — Вы знаете тотъ хорошенькій портретъ, который нашъ господинъ срисовалъ съ Вени, въ соломенной шляпѣ, разъ какъ-то въ саду, и повѣсилъ его въ своей спальнѣ? Что жь вы думаете, она призвала меня и говоритъ, что по ея мнѣнію, лучше было бы портретъ снять и повѣсить гдѣ-нибудь въ другомъ мѣстѣ. Я сказала ей, что не рѣшусь дотронуться до вещей моего господина и въ особенности до этого портрета, хотя онъ и нарисованъ на старомъ листкѣ, вырванномъ изъ простой тетради, и что я даже не прикоснусь къ нему. Она сперва посмотрѣла на меня, а потомъ на рисунокъ; но въ эту минуту зашумѣли въ передней, и она бросилась туда, а я пошла сюда.

— Что же, портретъ-то висѣть такъ и оставили?

— Такъ висѣть и оставили. Охъ! — и Гонорія перевела духъ съ тихимъ стономъ: — охъ! мистрисъ Дедъ, большія у насъ тутъ перемѣны совершаются.

— Перемѣны вездѣ совершаются, я полагаю, отвѣчала сидѣлка. — Но я должна сказать, что была удивлена когда объ этомъ въ газетахъ прочитала. Да и какъ скоро, если вспомнить какъ онъ тогда тосковалъ! Но, Боже мой, такъ на свѣтѣ всегда дѣла дѣлаются.

Гонорія взяла Веню, отошла съ нимъ въ дальнюю часть комнаты и начала тамъ забавлять его лошадкой. Они производили тамъ столько шуму, что почти заглушали голоса обѣихъ женщинъ, оставшихся у камина.

— Вы ее знали прежде? спросила экономка, и сидѣлка по выраженію ея лица догадалась, что она говоритъ о новобрачной.

— Я ее знаю съ тѣхъ поръ какъ она ребенкомъ была. Мать моя была сидѣлкой въ Норрисъ-Кортѣ, а я разъ провела тамъ цѣлыя сутки, а мнѣ позволили ребенка на своихъ колѣняхъ подержать, чтобъ я могла сказать, что я его няньчила. Я была тогда совсѣмъ молоденькая; можно сказать, только что взрослая дѣвушка.

— Я объ ней почти ничего не знаю, сказала экономка; — у прислуги я ничего не разспрашивала; я и Гонорія, какъ вамъ извѣстно, совершенно чужія въ этихъ мѣстахъ. Ея отецъ былъ полковникъ, не правда ли?

— Полковникъ! Нѣтъ; второй супругъ мистрисъ Норрисъ былъ полковникъ, полковникъ Дарлингъ. Отецъ миссъ Норрисъ былъ мистеръ Норрисъ, изъ Норрисъ-Корта. Очень важные и богатые люди они были; но такъ какъ у нихъ не было сына, то все состояніе послѣ смерти мистера Норриса отошло отъ его вдовы. По истеченіи перваго года она вышла за полковника Дарлинга.

— Она должно-быть была очень молода, замѣтила экономка. — Она и до сихъ поръ не стара на видъ.

— Очень молода. Я помню какъ я въ первый разъ увидѣла ее во вдовьемъ чепчикѣ. Я тогда подумала, какова была бы я сама во вдовьемъ чепчикѣ, потому что съ виду она казалась не старше меня. Она была очень хороша собой. Люди говорили, какая жалость, что мистеръ Норрисъ умеръ такъ рано и оставилъ ее.

— Отъ чего же мистеръ Норрисъ умеръ?

— Не могу вамъ сказать. Я этого никогда не знала. Тутъ какая-то тайна была. Мать моя всегда говаривала, что она ничего объ этомъ не знала, а мнѣ кажется, дѣйствительно ничего не знала, какъ она на была любопытна. Онъ былъ боленъ около недѣли или десяти дней; но къ нему никого не допускали кромѣ мистера Пома, камердинера, да еще одного лакея. Нѣкоторыя изъ служителей думали, что болѣзнь была заразительная; но навѣрно никто не зналъ.

— Онъ такъ и умеръ?

— Такъ и умеръ. Маленькая дѣвочка, миссъ Шарлотта, какъ ее послѣ назвали, родилась въ то время когда онъ лежалъ больной. Мать моя говорила, что мистеръ Пимъ бралъ дѣвочку чтобы показать отцу, а это было очень дурно если болѣзнь-то была горячка. Когда мистеръ Пимъ вышедъ назадъ, то онъ былъ очень блѣденъ, какъ будто бы былъ свидѣтелемъ чего-то непріятнаго. Мистеръ Норрисъ померъ на слѣдующій день.

Экономка, не любившая ни въ какомъ случаѣ вдаваться въ тайны, посмотрѣла во всѣ глаза на сидѣлку, которая понизила свой голосъ, какъ мы обыкновенно это дѣлаемъ, говоря о вещахъ, о которыхъ нельзя разсуждать во всеуслышаніе, и сидѣла уставившись въ каминъ, какъ бы припоминая минувшее; черныя ленты ея развязанной шляпки висѣли прямо книзу.

— Что вы хотите сказать, мистрисъ Дедъ?

Вопросъ, казалось, возвратилъ ее къ настоящему, и она отвела свои глаза отъ камина.

— Что хочу сказать?

— Вы какъ будто бы испуганы.

— Въ самомъ дѣдѣ? Я полагаю, что я говорю тономъ своей матери: она всегда такъ говорила когда объ этомъ разказывала. У ней была такая привычка, если въ ея мѣстахъ что-нибудь тайное случалось. Удавалось ли ей узнать въ чемъ дѣло или не удавалось, она всегда говорила объ немъ такимъ тономъ, что пугала васъ и отчасти возбуждала желаніе узнать побольше.

— Но какая же тайна могла быть относительно мистера Норриса?

— Этого-то вотъ я не въ состояніи вамъ сказать. Какая-то тайна была, всѣ это знали; но мнѣ кажется, до сущности дѣла никто не добрался. Касалась ли эта тайна его болѣзни или смерти, или чего-нибудь другаго, мать моя никогда не дозналась. Иногда она думала, что тайна касается его жены. Они были нѣжными супругами до одного извѣстнаго вечера, когда между ними случился какой-то споръ, и затѣмъ послѣдовала страшная ссора, одна изъ тѣхъ ужасныхъ ссоръ, которыя пугаютъ весь домъ. Мистрись Норрисъ, до той поры казавшаяся кроткою, нѣжною и веселою молоденькою женщиной, въ сильномъ негодованіи ударила рукой по своему трюмо и страшно обрѣзалась. Все это произошло въ ихъ собственной комнатѣ. Посылали за мистеромъ Пимомъ, и вообще передряга была порядочная.

— Вы при этомъ были?

— Нѣтъ, не была; и мать моя не была. Мистрись Норрисъ послала за ней только по прошествіи нѣсколькихъ дней; то ей люди разказывали. Мистеръ Норрисъ съ того времени все былъ боленъ, а потомъ чрезъ три дня померъ. Буфетчикъ разказывалъ, а онъ безъ сомнѣнія слышалъ отъ камердинера, — они были, большія друзья, — что эта самая ссора и убила его господина.

— Какимъ же образомъ ссора-то могла его убитъ? воскликнула изумленная экономка.

Сидѣлка Дедъ покачала головой.

— Не знаю. Всякую всячину разказывали, какъ часто въ такихъ случаяхъ разказываютъ, и можетъ, во всемъ этомъ не было ни одного слова правды. Какъ бы вы было, мистеръ Норрисъ померъ, и никто не зналъ заподлинно отъ чего онъ померъ и что съ нимъ случилось, и какая причина повела ихъ къ страшной ссорѣ. Только два человѣка и могли бы сказать объ этомъ: мистрисъ Норрисъ, да мистеръ Пимъ.

— Мистеръ Пимъ, должно-быть, былъ въ то время еще молодымъ человѣкомъ, замѣтила экономка, помолчавъ немного.

— Лѣтъ тридцати, я полагаю. Ему теперь должно быть шестьдесятъ.

— Мистеру Пиму шестидесяти не будетъ! воскликнула въ отвѣтъ экономка.

— Однакоже должно быть очень близко, хотя ему столько никто не дастъ: онъ еще такой проворный. Когда мистрисъ Норрисъ совершенно оправилась, ей пришлось оставить Норрисъ-Кортъ, такъ какъ въ него переѣзжали новые владѣльцы, и съ того времени она по временамъ жила въ томъ домѣ, который нынѣ занимаетъ и который по праву принадлежитъ миссъ Шарлоттѣ, мистрисъ Сентъ-Джонъ, слѣдовало бы мнѣ сказать.

— Надѣюсь, она госпожа добрая? замѣтила экономка, схватившись только за послѣднія слова.

— Я думаю, что да, если захочетъ. Я объ ней многаго не знаю. Она съ душкомъ, какъ говорятъ, но вѣдь ее сильно баловали.

— Она очень хороша собой, но нисколько не похожа на мистрисъ Дарлингъ.

— Она очень похожа на своего отца. Мистрисъ Дарлингъ бѣдокура, а мистеръ Норрисъ былъ….

Ясный громкій голосъ, звавшій Веню, прервалъ эти слова. Гонорія услыхала его, ибо онъ раздался даже среди криковъ мальчика и скрипа колесъ его лошадки. Это былъ голосъ, къ которому она привыкла: часто, очень часто, проходя по передней, входя въ домъ, или выходя изъ него, мистеръ Сентъ-Джонъ призывалъ такимъ образомъ своего ребенка.

— Оставь лошадку, сказала Гонорія мальчику, поднимая его на руки. — Папаша зоветъ. Веня скоро опять къ своей лошадкѣ вернется.

Мистеръ Сентъ-Джонъ ждалъ въ передней. Онъ взялъ ребенка у Гоноріи, нѣсколько разъ нѣжно поцѣловалъ его и потомъ понесъ въ гостиную. Гонорія послѣдовала за нимъ, такъ какъ ей не было сказано, чтобъ она пошла внизъ, и притомъ въ ней родилось непреоборимое желаніе взглянуть на мистрисъ Сентъ-Джонъ.

Послѣдняя сидѣла одна возлѣ окна за рабочимъ столикомъ, стоявшимъ передъ ней, и съ какою-то прошивкой въ рукахъ. Казалось, она какъ будто бы весь свой вѣкъ жила въ этомъ домѣ. Ея черные волосы были нѣсколько приподняты съ ея лба и выказывали нѣжно обрисованныя тонкія черты ея лица. Быстро повернувъ голову къ отворившейся двери, она увидѣла своего входящаго мужа.

— Я принесъ къ тебѣ Веню, Шарлотта. Ему нужно познакомиться съ своею мамашей.

Она съ улыбкой встала въ своемъ темно-синемъ шелковомъ платьѣ, ярко блестѣвшемъ широкими складками, встрѣтила вошедшихъ посреди комнаты и схватила Веню. Мальчикъ, нѣсколько испуганный такимъ быстрымъ движеніемъ, посмотрѣлъ на нее во всѣ свои большіе сѣренькіе глазки.

— Ты будешь любить мамашу, Веня, сказала она, нѣжно его цѣлуя, и потомъ посадила его къ себѣ на колѣни и повѣсила передъ нимъ свою блестящую золотую цѣпочку, какъ она это дѣлала два или три мѣсяца тому назадъ. — Мамаша желаетъ полюбить Веню.

Но Веня въ этотъ день былъ недоступенъ подкупу и не хотѣлъ ничего говорить съ золотою цѣпочкой. Потомъ онъ какъ-то продолжительно посмотрѣлъ на нее, и вдругъ залился слезами, разразившись громкимъ крикомъ.

— Я ему еще незнакома, сказала мистрисъ Сентъ-Джонъ. — Чрезъ день или чрезъ два онъ меня лучше узнаетъ. Посмотри! что у меня есть для тебя, Веня!

Она взяла сладкій бисквитъ съ тарелки, случившейся на столѣ. Этимъ бисквитомъ, ласковыми словами и поцѣлуями Веня былъ утѣшенъ, забылъ свои рыданія и поцѣловалъ свою новую мамашу.

— Съ этой минуты мы друзья, сказала она торжественно, взглянувъ на своего мужа, тутъ же стоявшаго и улыбавшагося. — Я постараюсь быть и буду доброю для него матерью, Джорджъ.

"Я полюблю ее больше чѣмъ думала, " рѣшила Гонорія, стоя у дверей и несмотря на свое предубѣжденіе, не находя ничего дурнаго въ своей новой госпожѣ. «Я очень полюблю ее, если она будетъ любить ребенка.»

И такимъ образомъ будущая госпожа Анвика вступила въ свой новый домъ.

V. Наканунѣ Мартинова дня.

«Въ Анвикъ-Галлѣ, наканунѣ Мартинова дня, супруга Джорджа Карльтона Сентъ-Джона, эсквайра, разрѣшилась отъ бремени сыномъ.»

Таково было слѣдующее объявленіе въ мѣстной газетѣ чрезъ десять мѣсяцевъ или нѣсколько болѣе послѣ появленія послѣдняго. Я надѣюсь, вы не поскучаете этими извѣщеніями и не поставите мнѣ въ вину ихъ частое повтореніе: они еще не совсѣмъ кончились.

Наканунѣ Мартинова дня! Развѣ мистеръ Карльтонъ Сентъ-Джонъ католикъ, что онъ обозначаетъ рожденіе своихъ дѣтей днями святыхъ? Нѣтъ. Такое объявленіе сдѣлано не по желанію мистера Сентъ-Джона, а по настоянію мистрисъ Дарлингъ.

Совпаденіе рожденія втораго ребенка со днемъ рожденія Вени, десятаго ноября, было, безъ сомнѣнія, замѣчательно. Мистрисъ Дарлингъ, временно пребывавшая въ Анвикъ-Галлѣ и отъ природы немного склонная къ суевѣрію, считала это явленіе очень знаменательнымъ. Что если за рожденіемъ этого ребенка послѣдуетъ такая же ужасная трагедія какая послѣдовала за первымъ? спрашивала она сама себя, — и страшилась (кто изъ насъ не былъ свидѣтелемъ подобныхъ неосновательныхъ фантазій) помѣстить объявленіе въ газетахъ въ тѣхъ выраженіяхъ, въ какихъ было написано послѣднее.

— Я его видѣть не могу, сказала она мистеру Сентъ-Джону. — Я безъ содраганія не могу взглянуть на него. Напишите, что вамъ угодно, только не пишите «десятаго ноября».

Мистеръ Сентъ-Джонъ не могъ удержаться, чтобы не разсмѣяться.

Шарлотта чувствуетъ себя такъ хорошо какъ только можно ожидать, замѣтилъ онъ.

— Я знаю. Но перемѣна можетъ послѣдовать во всякую минуту. Пожалуста не смѣйтесь, мистеръ Сентъ-Джонъ. Назовите это глупостью, суевѣріемъ, какъ хотите, только не пишите объявленія въ тѣхъ выраженіяхъ, въ какихъ было написано послѣднее.

— Но какъ же мнѣ его написать? спросилъ онъ. — Если ребенокъ родился десятаго, я не могу написать девятаго или одиннадцатаго. Я никакого объявленія не пошлю, если хотите; мнѣ все равно.

— Не послать объявленія о ребенкѣ Шарлотты, воскликнула она съ неудовольствіемъ. Это будетъ пренебреженіемъ.

— Какъ угодно. Но вы видите, мальчику вздумалось явиться десятаго; нельзя же его отослать назадъ, чтобъ онъ выждалъ дня болѣе удобнаго.

— Напишите «наканунѣ Мартинова дня», сказала мистрисъ Дарлингъ послѣ нѣкотораго соображенія.

— Наканунѣ Мартинова дня!

— Да; почему же нѣтъ? Вѣдь это и есть наканунѣ Мартинова дня, сами знаете.

— Право не знаю, отвѣчалъ мистеръ Сентъ-Джонъ продолжая смѣяться. — Я рѣшительно не знаю есть ли святой Мартинъ въ вашемъ календарѣ.

— Это отъ того происходитъ, что вы такъ много въ Англіи жили. Англичане не обращаютъ вниманія на дни святыхъ. Я была долгое время за границей съ моими дѣтьми и всѣхъ ихъ знаю. День Св. Мартина великій день въ нѣкоторыхъ частяхъ Франціи. Пожалуста такъ и напишите, мистеръ Сентъ-Джонъ.

Онъ взялъ перо и написалъ какъ она желала и много этому смѣялся.

— Я бы хотѣлъ видѣть доктора Гревза, когда ему это попадется на глаза, сказалъ онъ, кладя объявленіе въ конвертъ.

— Старому-то негодному приверженцу Нижней Церкви, сказала съ пренебреженіемъ мистрисъ Дарлингъ. — Онъ ничего не значитъ.

Такимъ образомъ объявленіе было отправлено и въ надлежащее время возвратилось въ домъ напечатанное въ газетахъ. Мистрисъ Дарлингъ гордо понесла его на верхъ къ своей дочери.

— Посмотри, Шарлотта! Какъ это хорошо!

Мистрисъ Сентъ-Джонъ взяла газету въ свою слабую руку и прочитала молча, прочитала дважды.

— Какъ это случилось, что Джорджъ написалъ: наканунѣ Мартинова дня.

— Потому что я просила. Ты теперь, можно сказать, совершенно здорова, душечка, но мнѣ никакъ не хотѣлось сдѣлать объявленіе въ тѣхъ же словахъ въ какихъ было сдѣлано послѣднее.

— Оно никогда и не могло быть такъ сдѣлано, мама.

— Нѣтъ, могло. Развѣ оба ребенка родились не въ одинъ и тотъ же день года?

— Ахъ, это-то, холодно отвѣтила мистрисъ Сентъ-Джонъ, какъ будто бы объ этомъ фактѣ не стоило думать. — Въ томъ объявленіи было добавленіе, котораго не можетъ быть въ этомъ. Тогда было такъ написано: «супруга Джорджа Карльтона Сентъ-Джона разрѣшилась отъ бремени сыномъ и наслѣдникомъ».

Мистрисъ Дарлингъ ничего не отвѣтила, но она пристально и украдкой взглянула нѣсколько разъ на Шарлотту, перебирая какія-то вещи въ нѣкоторомъ отъ нея разстояніи.

Все шло довольно плавно въ Анвикъ-Галлѣ въ продолженіе нѣсколькихъ миновавшихъ мѣсяцевъ. Мистрисъ Сентъ-Джонъ была покрайней мѣрѣ внимательна къ Венѣ и довольно обходительна въ обращеніи съ нимъ, а потому Гонорія начинала примиряться съ своею новою госпожой. Чувство этой дѣвушки по отношенію къ ней можно назвать отрицательнымъ, она не питала къ ней ни любви, ни ненависти. Она не то чтобы ненавидѣла ее, хотя прежде и думала что будетъ ненавидѣть; но и не очень любила.

Ревность рѣзко выступала на видъ въ характерѣ Шарлотты Норрисъ. Мистрисъ Дарлингъ не могла не видѣть этого, будучи на дѣлѣ свидѣтельницей проявленія этого чувства въ продолженіе всей минувшей жизни своей дочери; и одна изъ причинъ почему она не желала чтобы владѣлецъ Анвикъ-Галла былъ мужемъ Шарлотты, состояла именно въ томъ, что онъ уже былъ разъ женатъ и что наслѣдникъ его уже родился. Мистрисъ Дарлингъ была увѣрена, что Шарлотта будетъ отчаянно ревновать маленькаго Веню, если у ней у самой родится сынъ, и что ревность эта превратится въ ненависть. Поэтому она искренно надѣялась, что дѣтей у Шарлотты не будетъ; и въ ея сердцѣ поселилось безпокойное чувство съ того самаго часа какъ она узнала что есть виды на ребенка. Пока у Шарлотты не было сына, слишкомъ опасной ревности къ Венѣ не могло существовать. Но она могла родиться въ послѣдствіи.

Конечно, большая разница между двухъ-лѣтнимъ мальчикомъ, крѣпко топотавшимъ по усыпаннымъ хрящомъ дорожкамъ съ большою сентъ-бернардскою собакой Браномъ, запряженною въ веревочку впереди его, и тѣмъ младенцемъ, который лежалъ въ колыбели передъ каминомъ. Но многія матери, болѣе кроткія и самоотверженныя чѣмъ Шарлотта Сентъ-Джонъ, почувствовали бы душевную муку при видѣ такого контраста. Веня имѣлъ въ виду титулъ; онъ будетъ чрезвычайно богатъ даже между богатыми. Джорджъ (подъ этимъ именемъ новорожденный былъ записанъ въ метрикѣ) могъ считать свой будущій доходъ только немногими сотнями. Большая часть Анвикскаго имѣнія (не очень большаго) была майоратъ во всей строгости; да и значительное состояніе принесенное мистеру Сентъ-Джону его первою женой принадлежало теперь Венѣ. Мистеръ Сентъ-Джонъ, по всей вѣроятности, желалъ бы предоставить свое состояніе сколько одному сыну, столько же и другому; но въ этомъ онъ былъ не властенъ: онъ не могъ измѣнить существующаго порядка вещей. То что онъ успѣлъ упрочить въ пользу миссъ Норрисъ было очень, очень немного; но онъ надѣялся дополнить это для нея и для ея дѣтей ежегоднымъ сбереженіемъ части своего большаго дохода. Все-таки контрастъ былъ великъ, и мистрисъ Дарлингъ знала, что Шарлотта съ горечью подумала объ этомъ, когда сейчасъ произнесла съ повышеніемъ въ голосѣ: «сыномъ и наслѣдникомъ.

Что мистрисъ Сентъ-Джонъ будетъ неумѣренно любить своего ребенка, въ этомъ не было никакого сомнѣнія, любить болѣе чѣмъ сколько могло быть полезно для ней самой и для него. Мистрисъ Дарлингъ поняла это, когда Шарлотта лежала, приковавъ заботливые, бдительные глаза свои къ личику въ колыбели; а мистрисъ Дарлингъ внутренно рѣшила, можетъ-статься по опыту, что такая любовь не принесеть спокойствія. „Какъ бы я желала чтобъ это была дѣвочка!“ подумала мистрисъ Дарлингъ.

Шарлотта всю свою жизнь не знала мѣры въ своихъ привязанностяхъ и нерасположеніяхъ и теперь крайне не взлюбила сидѣлку, которая была при ней. Мать, вмѣсто того чтобъ удерживать ее, только потворствовала и угождала ей, по своему обыкновенію.

Въ настоящее время это могло ничего не значить, но въ послѣдствіи повело къ обстоятельствамъ, которымъ суждено было привести несчастные плоды. Сидѣлка (не мистрисъ Дедъ) была отчасти изгнана изъ спальни, и Принсъ, находившаяся въ Анвикъ-Галлѣ съ своею госпожой, заняла ея мѣсто. Слѣдствіемъ этого было то, что когда по прошествіи двухъ недѣль мистрисъ Дарлингъ уѣхала изъ Анвикъ-Галла, она принуждена была оставить въ немъ Принсъ, безъ которой тамъ уже не могли обойдтись, и окончательнымъ результатомъ было то, что Принсъ совершенно оставила служеніе при мистрисъ Дарлингъ и поселилась въ Анвикъ-Галлѣ въ качествѣ няньки при ребенкѣ.

Теперь мы должны продвинуться впередъ на нѣсколько мѣсяцевъ.

Наступила весна. Мистеръ Карльтонъ Сентъ-Джонъ, засѣдавшій въ парламентѣ, долженъ былъ отправиться въ Лондонъ; но жена его осталась въ Анвикѣ. Новорожденный ребенокъ казался слабымъ, и потому полагали, что лондонскій воздухъ не будетъ для него такъ благопріятенъ какъ деревенскій; но мистрисъ Сентъ-Джонъ намѣревалась присоединиться къ своему супругу послѣ Святой. Безъ ребенка? Нѣтъ, ни за какія блага въ мірѣ не согласилась бы она отправиться безъ него. Слабый ребенокъ въ нѣсколько дней сталъ для нея величайшимъ сокровищемъ на землѣ; ея любовь къ нему была того дикаго, страстнаго, всепоглощающаго свойства, которое, можно надѣяться, извѣстно только немногимъ матерямъ, потому что оно никогда не посѣщаетъ правильно бьющагося сердца.

По мѣрѣ того какъ росла ея любовь къ собственному ребенку, росла въ ней ревность къ Венѣ, не только ревность, но и отвращеніе. Мистрисъ Дарлингъ не ошиблась въ томъ, что предвидѣла: ревность и отвращеніе уже наступали, за ними несомнѣнно послѣдуетъ ненависть. Шарлотта боролась съ этимъ чувствомъ. Шарлотта знала какъ чувство это было дурно, какъ оно было недостойно по отношенію къ ея мужу, какъ жестоко по отношенію къ Венѣ, и она боролась съ нимъ сильно. Она брала Веню къ себѣ на колѣни и ласкала его; и ребенокъ начиналъ любить ее, бѣгалъ къ ней во всякое время, когда могъ съ торжествомъ вырваться отъ Гоноріи, и она схватывала его, и какъ будто бы прятала, и говорила Гоноріи, чтобъ она сходила въ лѣсъ и посмотрѣла не убѣжалъ ли туда шалунъ-мальчикъ. Правда, разъ или два, по какому-то ничтожному поводу, она разразилась бурей гнѣва, которая буквально заставила Гонорію остолбенѣть отъ ужаса: она схватила маленькаго мальчика какъ какая-нибудь тигрица и жестоко его прибила. Гонорія и Веня были перепуганы въ одинаковой степени; даже Принсъ смотрѣла съ изумленіемъ.

Положеніе дѣлъ нисколько не исправлялось обѣими няньками. Если отвращеніе и неудовольствіе господствовали между ними когда Принсъ являлась въ домѣ какъ случайная посѣтительница, то во сколько разъ болѣе господствовали они теперь! Открытой вражды между ними не было; до этого онѣ еще не дошли; но между ними поддерживалась нескончаемая система, такъ-называемаго между служителями, подтачиванія. Свирѣпо и неистово было расположеніе, съ которымъ онѣ смотрѣли другъ на друга; чувство гнѣва и антипатіи, назовите, какъ угодно, тлѣло въ ихъ сердцахъ.

Основаніемъ для него служила ихъ взаимная личная ненависть; уходъ за дѣтьми довершалъ его. Гонорія естественно желала, чтобы Веня считался первымъ и главнымъ, по праву своего старшинства и положенія какъ наслѣдникъ; Принсъ говорила, что новый ребенокъ имѣетъ право быть главнымъ; и не нужно добавлять, что ее тайно и явно поддерживала мистрисъ Сентъ-Джонъ. Это было вдвойнѣ гибельно; ссоры нянекъ не причинили бы большаго зла, но ихъ соперничество относительно дѣтей усиливало ненависть въ сердцѣ ихъ госпожи. Мистрисъ Дарлингъ, — и въ этомъ слѣдуетъ отдать ей справедливость, — положительно воспрещала дѣлать какую-либо разницу между дѣтьми, какъ только замѣчала ее въ теченіе своихъ временныхъ пребываній въ Анвикъ-Галлѣ; и однажды, услышавъ что Принсъ подсмѣялась надъ Гоноріей и Веней, она затворилась въ комнатѣ съ этою женщиной и сдѣлала ей строгій выговоръ.

Время проходило, и наступила Пасха. Въ четвергъ на Страстной недѣлѣ ожидали пріѣзда мистера Сентъ-Джона. Супруга его, очень любившая мужа, ждала его возврата съ какимъ-то страстнымъ нетерпѣніемъ, не менѣе сильнымъ отъ того что оно сдерживалось ея обычными холодностію и спокойствіемъ. Экипажъ, запряженный двумя пони, былъ высланъ на станцію послѣ полудня, чтобы встрѣтить поѣздъ, и Анвикская госпожа, задолго до того времени когда могъ возвратиться экипажъ, помѣстилась вередъ открытымъ окномъ, изъ котораго былъ виденъ поѣздъ къ дому. День былъ ясный и свѣтлый, одинъ изъ тѣхъ прекрасныхъ дней, которые иногда случаются весной и представляютъ такой рѣзкій контрастъ съ миновавшею зимой, и возносятъ много сердецъ къ небу. Въ то время какъ она сидѣла, вбѣжалъ Веня. Дверь не была плотно затворена, и дитя, распахнувъ ее торжественно, кинулся къ мистрисъ Сентъ-Джонъ, черный какъ маленькій слесарь: руки, лицо платье и все было выпачкано. Она была одѣта въ прекрасное шелковое муаровое платье, яблочно-зеленаго цвѣта, съ кокетливымъ небольшимъ кружевнымъ уборомъ на головѣ, прикрѣпленномъ большими золотыми булавками»

— Веня, что это ты изъ себя сдѣлалъ?

Вевя положилъ свои испачканныя ручки на ея платье и началъ разказывать ей что-то не совсѣмъ понятное; его сѣрые глазки смѣялись, его хорошенькіе зубы блестѣли. Бранъ побѣжалъ куда-то, Веня побѣжалъ за нимъ, и оба упали, или, можетъ-быть, упалъ одинъ только Веня, посреди пѣтуховъ и куръ, гдѣ было очень грязно. И тамъ они притаились, повидимому, и валялись вмѣстѣ.

— Веня дурной мальчикъ, что такъ испачкался, воскликнула она, быстро разостлавъ свой носовой платокъ между шелковымъ платьемъ и грязными ручками. — Гдѣ Гонорія?

Веня радостно расхохотался. Онъ успѣлъ обогнать Гонорію и скрылся отъ нея въ то время какъ она его искала.

Мальчикъ продолжалъ стоять у ея колѣнъ и лепеталъ на своемъ несовершенномъ языкѣ. Мистрисъ Сентъ-Джонъ уже болѣе не старалась понять его; она задумалась, и ея пальцы безсознательно перебирали прекрасные кудри ребенка.

— А! Такъ вотъ вы гдѣ, сэръ! воскликнула Гонорія, заглянувъ въ комнату. — Хорошо; а я весь домъ за вами избѣгала.

— Я съ мамашей, лепеталъ Веня.

— И какой вы славный чумичка: только чтобы съ мамашей быть, дурной мальчикъ!

— Вамъ не слѣдовало бы допускать его до такого состоянія, Гонорія.

— Я въ этомъ не виновата, ма’амъ; онъ убѣжалъ отъ меня вслѣдъ за собакой.

— Возьмите его въ дѣтскую, заключила мистрисъ Сентъ-Джонъ, обративъ снова свои глаза къ окну и глядя на извивавшуюся дорогу.

Гонорія вынесла его, ласково говоря ему, что онъ дурной маленькій мальчикъ, потому что такъ загрязнился, а что грязные маленькіе мальчики никогда на небо не попадутъ, пока снова чисты не будутъ.

Мистрисъ Карльтонъ Сентъ-Джонъ продолжала сидѣть у окна и задумчиво смотрѣть въ него.

Первое что вызвало ее изъ задумчивости, — а сколько времени она въ ней оставалась, она сама того не знала, — былъ звукъ голосовъ снаружи дома. Она выглянула и увидѣла Гонорію и Веню. Маленькій Веня былъ одѣтъ въ свое лучшее платье, а казался какъ будто сейчасъ вынутымъ изъ коробочки. Гонорія была тоже одѣта для прогулка.

— Куда вы идете? спросила мистрисъ Сентъ-Джонъ.

— Я иду папашу смотрѣть, отвѣчалъ нетерпѣливый Веня, прежде чѣмъ успѣла заговорить Гонорія. Глазки его блестели, щечки румянились.

— Я веду его встрѣчать экипажъ, ма’амъ, прибавила няня.

— Но, начала было мистрисъ Сентъ-Джонъ и потомъ вдругъ остановилась. Гонорія почти испугалась при видѣ тупаго взгляда и мгновеннаго проблеска гнѣва, слѣдовавшихъ одинъ за другимъ на ея лицѣ. — Зачѣмъ вамъ идти туда? снова начала она: — Онъ скоро папашу и дома увидитъ.

— Почему же мнѣ туда его не взять, ма’амъ? отвѣчала Гонорія совершенно почтительно, но смѣло.

Мистрисъ Карльтонъ Сентъ-Джонъ не могла сказать почему; у ней не было готоваго предлога къ отказу. Гонорія подождала съ минуту, но дальнѣйшихъ словъ не послѣдовало.

— Все равно что въ ту, что въ другую сторону идти, ма’амъ, сказала она, взявъ Веню за руку. — Его папаша иначе огорчиться можетъ. Когда онъ въ прошломъ году домой возвратился, и не встрѣтилъ Веню въ аллеѣ, онъ тотчасъ же началъ звать его, какъ только вошелъ въ переднюю.

— Ну, хорошо, сказала мистрисъ Сентъ-Джонъ. — Держитесь возвышенной стороны дороги, чтобы можно было васъ видѣть.

Она повернулась и тихо пошла. Гонорія втайнѣ возмущалась приказаніемъ, а госпожа Анвика смотрѣла имъ вослѣдъ. Она была погружена въ задумчивость, выжидая минуту появленія своего мужа, когда послѣ первой встрѣчи она велитъ принесть своего ребенка и съ любовью передастъ его ему на руки. Другому дитяти суждено было явиться первымъ въ этихъ рукахъ, а она этого не предугадывала. Одно неукротимое болѣзненное желаніе гнѣздилось, почти безсознательно, въ душѣ мистрисъ Сентъ-Джонъ, желаніе чтобъ ея мужъ любилъ ея ребенка больше чѣмъ другаго. Она бросилась наверхъ къ Принсъ, приказала ей скорѣй одѣть ребенка и нести его на встрѣчу къ отцу. Ребенокъ спалъ. Принсъ взглянула на него, какъ будто бы желая сказать ей объ этомъ, но тонъ голоса ея госпожи былъ повелительный, очевидно не допускавшій ни противорѣчія, ни отлагательства.

— А, и вы пришли! — Таково было привѣтствіе Гоноріи, не совсѣмъ любезно выраженное, когда она увидѣла что Принсъ присоединилась къ ней. — Что это съ нимъ сдѣлалось?

Вопросъ относился къ плачу ребенка, раскапризничавшагося оттого что его разбудили. Принсъ, рѣдко нисходившая до ссоръ на словахъ, продолжала идти спокойными шагами, съ надменностью поднявъ свою голову.

— Я здѣсь такое же право имѣю какъ и вы, сказала она, — да и Джорджъ столько же имѣетъ право какъ и другое дитя. Вы знайте свое дѣло и со мной не говорите.

Въ это время показался экипажъ. Мистеръ Сентъ-Джонъ правилъ самъ. Онъ остановилъ лошадей, когда увидѣлъ себя среди дѣтей, передалъ возжи груму и соскочилъ наземь. Маленькій Веня въ восторгѣ прыгалъ вокругъ своего отца, и мистеръ Сентъ-Джонъ сжалъ его въ своихъ объятіяхъ.

Двѣ минуты, по крайней мѣрѣ, прошло прежде нежели онъ вспомнилъ о Принсъ, которая стояла совершенно спокойно съ своимъ питомцемъ. Онъ обернулся къ ребенку, чтобы приласкать его; но голосъ и лицо отца были чужды малюткѣ, и онъ, само собой разумѣется, громко расплакался, и тѣмъ громче, что еще не успѣлъ совсѣмъ успокоиться. Мистеръ Сентъ-Джонъ оставилъ его и пошелъ по газону съ Веней, сосредоточивъ все свое вниманіе на своемъ первенцѣ. Веня иногда бросался къ нему въ руки для новыхъ объятій, иногда прыгалъ возлѣ него по травѣ или вертѣлся передъ нимъ, продолжая держаться за его руку и блестя на солнцѣ стальными пуговками на зеленомъ бархатномъ камзольчикѣ. Онъ снялъ съ себя шапочку, бросилъ ее Гоноріи, и его прекрасные локоны отлетали отъ его головы при каждомъ движеніи, открывая очаровательное личико, юныя черты котораго обѣщали умъ и чувство.

Мистеръ Сентъ-Джонъ махнулъ шляпой своей супругѣ сидѣвшей у открытаго окна. Она все видѣла — и нѣжную встрѣчу одного ребенка, и пренебреженіе другимъ. Негодованіе, гнѣвъ и ревность закипѣли въ ея груди, и она столь же мало имѣла надъ ними власти, какъ и надъ вѣтромъ, развѣвавшимъ волосы ея мужа. Она видѣла, она чувствовала, что онъ выказалъ пламенную любовь къ Венѣ, и равнодушіе къ ея ребенку. Въ одно мгновеніе она стала какъ безумная.

Что именно случилось, когда вошелъ Джорджъ Сентъ-Джонъ, онъ не могъ въ послѣдствіи припомнить: онъ былъ слишкомъ изумленъ, можно сказать, слишкомъ испуганъ, чтобы принять или сохранить какое-нибудь вѣрное впечатлѣніе. Странный, дикій видъ лица его жены, ясно говорившій, какъ ему казалось, о сумашествіи, вопль упрековъ, какихъ онъ никогда не слыхалъ отъ женщины, Веня сбитый съ ногъ сильнымъ ударомъ, Веня съ окровавленною щекой — пронеслись мимо его глазъ какъ смутный сонъ. Повидимому, сонъ этотъ продолжался только одно мгновеніе, и въ слѣдующій затѣмъ моментъ Шарлотта упада на диванъ блѣдная и дрожащая въ истерикѣ.

Джорджъ Сентъ-Джонъ, опомнившись, поднялъ своего мальчика, обтеръ его бѣдное пораненое личико своимъ платкомъ, прижалъ его къ груди на минуту, чтобы сколько-нибудь утѣшить, и отнесъ его въ переднюю къ Гоноріи. Дѣвушка вскрикнула, когда увидѣла щеку малютки, и взглянула на своего господина вопросительнымъ взглядомъ; но онъ отъ него уклонился.

— Нечаянный случай, сказалъ онъ спокойно. — Замойте теплою водой.

Онъ возвратился въ комнату и затворился въ ней съ своею женой. Онъ не упрекнулъ ея ни единымъ словомъ, онъ не сталъ говорить съ ней, но подошелъ къ окну, молча остановился, и сталъ смотрѣть въ него, обернувшись къ ней спиной и прислонившись лбомъ къ одному изъ стеколъ.

Она, громко рыдая, начала съ нѣжностью упрекать его, что онъ всю свою любовь обращаетъ на Веню и ничего не оставляетъ для ея ребенка. Онъ отвѣчалъ холодно, не оборачиваясь, что любитъ одинаково какъ одного такъ и другаго ребенка; что на его глаза между ними нѣтъ никакой разницы, а надѣется, никогда не будетъ, но пятимѣсячный ребенокъ, плачущій при его приближеніи, не могъ быть для него такимъ сопутникомъ какъ Веня.

— Ахъ, Джорджъ, прости меня! рыдала она, подойдя къ нему и положивъ на него руку съ ласкою. — Я люблю, я люблю тебя, но я не могла этого снести. Онъ нашъ ребенокъ, и твой и мой, а между тѣмъ онъ какъ будто бы ничто для тебя въ сравненіи съ Веней. Неужели ты не простишь меня?

Онъ не могъ устоять противъ умоляющихъ словъ, онъ не могъ отбросить нѣжной руки, которая прокрадывалась въ его собственную.

— Я прощаю, если ты думаешь, что прощеніе отъ меня зависитъ, Шарлотта, отвѣчалъ онъ, обернувшись наконецъ, но говоря печально и тихо.

— Ты еще не поцѣловалъ меня, шепнула она, между тѣмъ какъ капли слезъ катились одна за другой по ея щекамъ.

Онъ тотчасъ же наклонился, чтобы поцѣловать ее, точно также холодно и спокойно какъ и говорилъ съ ней, какъ будто бы умъ его не былъ занятъ настоящимъ. Она жестоко почувствовала это, она громко обвиняла запальчивость своего чувства, и когда ея слезы обсохли, побѣжала на верхъ въ дѣтскую, схватила Веню и сѣла съ нимъ на колышащіяся кресла Гоноріи. Тутъ она стала ласкать его, расправила ему на лбу волосы и прижала его горячую щечку, уже поджившую подъ вліяніемъ теплой воды, къ своей собственной щекѣ.

— Веня все попрежнему свою мамашу любитъ? тихо шептала она ему на ухо. — Мамаша не хотѣла ему больно сдѣлать.

И благородный мальчикъ нѣжно улыбнулся ей въ лицо, вмѣсто отвѣта, и нѣсколько разъ поцѣловалъ ее своими розовыми губками.

— Будьте какъ можно осторожнѣе съ его бѣдненькою щечкой, Гонорія, сказала она, опуская на полъ мальчика и выходя изъ комнаты. Она только немного оцарацана, какъ я вижу.

— Должно-быть въ самомъ дѣдѣ это былъ нечаянный случай какъ и баринъ сказалъ, рѣшала недоумѣвающая Гонорія. — А, хоть побожиться, я думала, что она это сама сдѣлала.

Мистеръ Карльтонъ Сентъ-Джонъ продолжалъ стоять на прежнемъ мѣстѣ у окна. Онъ смотрѣлъ въ него и ничего не надѣлъ. Возвращеніе жены не вывело его изъ задумчивости.

— Я сейчасъ ходила чтобы примириться съ нимъ, Джорджъ, сказала она почти также невнятно какъ говорила на верху. — Милый маленькій Веня! Мы теперь друзья больше чѣмъ когда-либо, и онъ меня сто разъ поцѣловалъ и простилъ меня. Ахъ, Джорджъ, другъ мой, какъ я объ этомъ сожалѣю! Повѣрь, повѣрь мнѣ, я употреблю всѣ усилія чтобы сдерживать порывы своего сердца. Въ другой разъ я его не ударю.

Но Джорджъ Карльтонъ Сентъ-Джонъ стоялъ какъ человѣкъ не понимающій. Онъ ничего не слыхалъ: его мысли летала въ минувшемъ. Просьбы, нѣтъ, мольбы его умиравшей жены носились передъ нимъ, также какъ и взглядъ ея милаго лица въ ту минуту, когда она говорила ему, какъ и слабые звуки ея любящаго голоса, замолкнувшаго на вѣки:

«Когда пройдутъ мѣсяцы и годы, а ты подумаешь о другой женѣ, то, умоляю, выбери такую, которая будетъ матерью моему ребенку. Не увлекись красотой, не искусись богатствомъ, не впади въ благовидный обманъ, но возьми такую, которая будетъ для него любящею матерью, какою была бы я сама….»

Горько, горько было ему припомнить эти мольбы, — а какъ онъ исподнилъ ахъ? Онъ взглянулъ на жену имъ выбранную — и готовъ былъ вздохнуть со стономъ отъ муки своего раскаивающагося сердца.

VI. Анвикское суевѣріе.

Время шло въ Анвикъ-Галлѣ такъ же, какъ оно идетъ повсюду, а вмѣстѣ съ намъ росли оба мальчика. Погода стояла осенняя. Веня былъ здоровый маленькій джентльменъ, почти четырехъ лѣтъ, сильный и рѣзвый; а Джорджъ — слабый мальчикъ, почти двухъ лѣтъ, съ бѣлокурыми локонами и яркою розовою краской на щекахъ.

Мистеръ Карльтонъ Сентъ-Джонъ проводилъ въ Лондонѣ больше времени чѣмъ требовали его парламентскія обязанности и часто оставался тамъ когда палата не засѣдала; а когда онъ жилъ въ Анвикъ-Галлѣ, то, повидимому, всегда имѣлъ предлогъ не быть дома. Ружейная охота, рыбная ловля, травля борзыми и гончими, объѣздъ имѣнія съ управляющимъ, надзоръ за улучшеніями, предсѣдательство въ небольшомъ магистратѣ Анвика, поѣздка въ главный городъ графства въ болѣе важныя собранія, разъѣзды по гостямъ на день или на два къ сосѣдямъ-холостякамъ — подъ такими и иными предлогами владѣлецъ Анвикъ-Галла почти никогда не сидѣлъ дома. Что думала объ этихъ частыхъ отлучкахъ его жена, никто сказать не могъ; на лицѣ у ней часто собиралось темное облако; но все между ними шло ровно, по крайней мѣрѣ, насколько знала прислуга. Впрочемъ, поговаривали шепотомъ, что Джорджъ Сентъ-Джонъ не нашелъ въ Шарлоттѣ Норрисъ того ангела, котораго предполагалъ найдти; да и много ли людей успѣли найдти себѣ ангеловъ въ женитьбѣ изъ-за красоты?

Погода была осенняя, стоялъ сентябрь мѣсяцъ; и мистеръ Сентъ-Джонъ былъ дома. Сомнительно однакоже, былъ ли бы онъ дома, еслибы за нимъ не послали, ибо онъ писалъ, что намѣревается посвятить октябрь мѣсяцъ пѣшеходному путешествію по Бельгіи, во болѣзнь, постигшая мистрисъ Сентъ-Джонъ, заставила его возвратиться въ Анвикъ.

Болѣзнь была серіозная, если не опасная, и обнаружилась, какъ болѣе чѣмъ намекнули владѣльцу Анвика, когда онъ пріѣхалъ, какимъ-то необыкновеннымъ припадкомъ раздражительности характера. Мистеръ Сентъ-Джонъ уже привыкъ слышать объ этихъ сильныхъ припадкахъ раздражительности; о четырехъ или о пяти слышалъ онъ въ продолженіе своей супружеской жизни; но припадокъ, описанный въ послѣдней главѣ, былъ единственный, который онъ самъ видѣлъ. Въ этотъ разъ поводомъ къ раздраженію послужилъ какой-то случайный ушибъ, причиненный по неосторожности маленькому Джорджу одною изъ служанокъ. Мистеръ Сентъ-Джонъ нашелъ въ Анвикъ-Галлѣ мистрисъ Дарлингъ, и мистеръ Пимъ являлся часто; но Шарлоттѣ уже становилось лучше.

Однажды мистеръ Сентъ-Джонъ сидѣлъ на скамьѣ, на дерновомъ пандусѣ передъ окнами, праздно наслаждаясь спокойною красотой сентябрьскаго дня. Деревья блестѣли теплыми колерами осени — пунцовымъ, коричневымъ, желтымъ, фіолетовымъ; голубое небо, подернутое тамъ и сямъ тонкими, бѣлыми, кудреватыми облаками, казалось, поднималось до чудной и дивной высоты. Оба мальчика, въ сопровожденіи своихъ нянекъ, Принсъ и Гоноріи, играли въ паркѣ съ своею любимою собакой, Браномъ: ихъ крики и густой дай Брана долетали до слуха мистера Сентъ-Джона.

Онъ былъ погруженъ въ думу, въ думу нѣсколько праздную. Игравшія передъ нимъ дѣти, больная жена, лежавшая дома, и вообще не совсѣмъ удовлетворительное положеніе дѣлъ составляли главныя темы его размышленіи. Онѣ перенесли его назадъ, ко времени его второй свадьбы. Плѣненный красотой Шарлотты, онъ женился на ней очертя голову, не давъ себѣ времени обдумать свой шагъ какъ слѣдуетъ и хорошо познакомиться съ ней. «Женись второпяхъ, да и кайся на досугѣ»,^[3] шепталъ онъ про себя, и тутъ только замѣтилъ приближеніе мистрисъ Дарлингъ.

Она шла черезъ паркъ пересѣкая его подъ прямымъ угломъ. Она въ это утро ходила пѣшкомъ въ свой собственный домъ и теперь возвращалась назадъ, а это составляло разстояніе въ шесть миль, и даже больше по дорогѣ полемъ, которую она избрала какъ болѣе пріятную въ хорошій день. Мистрисъ Дарлингъ любила ходить, и вполнѣ наслаждаясь прогулкой, приближалась съ веселою улыбкой на своемъ все еще прекрасномъ лицѣ и кивала своему зятю.

— Какимъ празднымъ человѣкомъ вы смотрите, мистеръ Карльтонъ! воскликнула она въ то время, какъ онъ подвинулся на скамьѣ чтобы дать ей мѣсто. Она, обыкновенно, называла его этою фамиліей.

— Мнѣ кажется, я съ нѣкотораго времени какъ-то вообще облѣнился. Все ли у васъ благополучно въ домѣ?

— Совершенно благополучно. Только у Маріанны подчелюстная желѣза опухла; у ней это часто бываетъ. Я велѣла ей лечь въ постель и натерѣть лицо спиртомъ. Шарлотта встала?

— Не знаю. Я ужь часа два здѣсь сижу.

— Мистеръ Пимъ говорилъ, что ей сегодня можно встать не надолго съ тѣмъ, однакоже, чтобъ она полежала на диванѣ. Какъ малютки довольны!

Она указала на паркъ. Мистеръ Сентъ-Джонъ тоже смотрѣлъ на дѣтей, какъ казалось. Онъ оперся своимъ правымъ локтемъ на ручку скамьи, ладонью поддерживалъ себѣ подбородокъ и смотрѣлъ прямо впередъ. Въ дѣйствительности же онъ ничего не видѣлъ и ничего не слышалъ; онъ былъ погруженъ во внутреннюю жизнь мысли.

— Какая причина болѣзни Шарлотты? спросилъ онъ вдругъ, не измѣняя своего положенія. — Это ужь во второй разъ.

Испугъ отразился на лицѣ мистрисъ Дарлингъ.

— Она слаба здоровьемъ, я думаю, — былъ отвѣтъ послѣ нѣкотораго молчанія.

— Я не думаю; отъ природы она не слаба, произнесъ мистеръ Сентъ-Джонъ съ удареніемъ. — Я слышу о припадкахъ раздражительности характера, мистрисъ Дарлингъ, до того сильныхъ, что они внушаютъ мысль о сумашествіи, когда случаются, снова началъ онъ. — Это было причиной и теперешней болѣзни, сколько я понимаю.

— Кто это вамъ сказалъ? нетерпѣливо спросила мистрисъ Дарлингъ. — Мистеръ Пимъ?

— Нѣтъ, мистеръ Пимъ никогда во всю свою жизнь не говорилъ мнѣ объ этомъ предметѣ. Я разъ упомянулъ ему объ этомъ по поводу прежнихъ болѣзней, мѣсяцевъ десять тому назадъ, но онъ не хотѣлъ понять меня и отклонилъ разговоръ самымъ рѣшительнымъ образомъ.

Мистрисъ Дарлингъ закусила губы. Что она была въ какомъ-то большомъ и непріятномъ затрудненіи, въ этомъ нельзя было усомниться, взглянувъ на ея лицо, но она поспѣшила отвернуть его отъ мистера Карльтона.

— Я самъ былъ свидѣтелемъ одной изъ такихъ сценъ раздражительности, снова началъ онъ. — И сознаюсь, никогда въ жизни я не былъ такъ перепуганъ. Я думалъ, что Шарлотта вдругъ съ ума сошла.

Губы мистрисъ Дарлингъ побѣлѣли. Но открытіе, что онъ самъ былъ свидѣтелемъ, не захватило ея врасплохъ, ибо Принсъ въ то время говорила ей объ этомъ.

— Если я объ этомъ вамъ теперь упоминаю, мистрисъ Дарлингъ, то это нисколько не въ видѣ жалобы. Я женился на вашей дочери и долженъ довольствоваться…. онъ остановился, какъ будто бы желая измѣнить или смягчить выраженіе, но тотчасъ же прибавилъ, — тѣмъ что я сдѣлалъ. Она моя жена, хозяйка моего дома, и я не желаю чтобъ это было иначе. Но заговоривъ объ этомъ, я имѣю цѣлью узнать отъ васъ, нѣтъ ли какого-нибудь средства, которымъ можно было бы предупредить столь сильные припадки гнѣва.

Отвѣта и на это не послѣдовало. Мистрисъ Дарлингъ была холодна, блѣдна и испугана; она отвернула свою голову еще больше.

— Вы съ ней всю свою жизнь провели; вы должны знать объ этихъ припадкахъ гораздо больше чѣмъ я знаю, снова началъ мистеръ Сентъ-Джонъ. — Она всю свою жизнь имъ подвергалась?

— Да, сказала мистрисъ Дарлингъ, заговоривъ наконецъ. — Но не часто. Я вамъ скажу откровенно всю правду: я не помню, чтобы до свадьбы случилось съ ней болѣе трехъ или четырехъ припадковъ. Несчастный недостатокъ въ характерѣ; я не могу этого не признать; но чрезъ минуту все проходитъ, мистеръ Карльтонъ.

— Но подумайте что она такое въ эту минуту! Она можетъ…. она можетъ убить кого-нибудь. Я увѣренъ, что она не могла владѣть сама собой въ тотъ день, какъ я ее видѣлъ въ такомъ припадкѣ.

Мистрисъ Дарлингъ казалась встревоженною.

— Она всегда сожалѣетъ объ этомъ въ послѣдствіи, мистеръ Карльтонъ, сказала она умоляющимъ тономъ извиненія; — она раскаивается какъ малый ребенокъ.

Онъ зналъ это. Но раскаяніе въ будущемъ не измѣняетъ настоящей опасности.

— У самихъ у васъ характеръ кроткій, и я увѣрена, вы снисходительны къ тѣмъ, у кого онъ не таковъ, замѣтила мистрисъ Дарлингъ, обернувшись къ нему съ улыбкой. — Еслибы вы только знали сколько тысячъ вспыльчивыхъ характеровъ существуетъ въ мірѣ! Характеръ Шарлотты одинъ изъ множества.

— Не въ этомъ вопросъ, прервалъ онъ. — Я уже сказалъ, что не жалуюсь на фактъ, и сожалѣю, что заговорилъ о немъ; и только желаю знать, нѣтъ ли какой-нибудь предупредительной мѣры.

— Я ни одной не знаю, сказала мистрисъ Дарлингъ. — Это очень безразсудно со стороны Шарлотты, очень! Можно было бы думать, что ея послѣдняя болѣзнь послужатъ для нея предостереженіемъ; и все-таки вотъ что вышло! Ей никогда не имѣть другаго ребенка, если она станетъ продолжать такимъ образомъ.

— Она не только себѣ вредитъ, но я боюсь, что она можетъ повредить и другимъ. Она можетъ, говорю я, нанесть гибельный ударъ: она съ ума сходитъ въ эти….

— Нѣтъ, нѣтъ, это не то, прервала мистрисъ Дарлингъ. — Пожалуста, не говорите этого, мистеръ Сентъ-Джонъ. Она не сумашедшая.

— Сожалѣю, что огорчалъ васъ, сказалъ мистеръ Сентъ-Джонъ. — Я, конечно, только разумѣлъ, что она во время пароксизма также не въ состояніи владѣть собой какъ и всякая совершенно умалишенная женщина. Еслибы были какія-нибудь средства, еслибы былъ какой-нибудь образъ дѣйствія, который могъ бы предупредить эти припадки гнѣва, то вамъ слѣдовало бы испытать его. Я полагалъ, что вы, можетъ-статься, знаете какимъ образомъ можно ее сдерживать.

— Мнѣ никогда не случалось слышать, что есть возможность какимъ-нибудь дѣйствительнымъ образомъ исцѣлять вспыльчивость характера. Священникъ будетъ говорить вамъ, что его можно молитвой сдерживать, а докторъ — что этому могутъ помочь лѣкарства; но я полагаю, что ни то, ни другое не поможетъ. У меня когда-то была служанка, очень добрая и усердная, которая разъ или два въ годъ разражалась страшнымъ гнѣвомъ, такъ что посуду била.

Мистрисъ Дарлингъ сказала это съ веселымъ смѣхомъ, какъ будто бы говорила о пустомъ предметѣ. Это уязвило доброе чувство мистера Сентъ-Джона, и онъ нахмурился.

— Поэтому вы ничего не знаете чѣмъ бы помочь этому, мистрисъ Дарлингъ?

— Право не знаю. Но я думаю, что это само собой пройдетъ: Шарлотта съ лѣтами будетъ благоразумнѣе. Я переговорю съ ней объ этомъ при первомъ случаѣ; въ общемъ она очень кроткаго характера, мистеръ Карльтонъ, хотя, можетъ-быть, нѣсколько надменна въ манерахъ; но такіе незначительные недостатки, безъ сомнѣнія, извинительны.

Мистеръ Сентъ-Джонъ не сдѣлалъ въ отвѣтъ никакого замѣчанія. Онъ всталъ, потянулся и пошелъ прочь. Мистрисъ Дарлингъ остановила его вопросомъ:

— Какъ узнали вы о причинѣ болѣзни? Вамъ Гонорія сказала?

— Нѣтъ! мнѣ даже неизвѣстно, знала ли Гонорія объ этомъ.

— Мнѣ также неизвѣстно, знаетъ ли она объ этомъ. Я упомянула Гонорію, потому что она у васъ, какъ мнѣ кажется, служанка болѣе довѣренная чѣмъ другія и, можетъ-статься, передаетъ вамъ обо всемъ что дѣлается въ вашемъ отсутствіи.

Мистеръ Сентъ-Джонъ устремилъ свои свѣтлые, правдивые глаза и пристально взглянулъ ими въ глаза на него смотрѣвшіе. Онъ былъ не подозрителенъ и ясенъ какъ день; но невольно подумалъ, не скрывается ли въ этихъ словахъ какого-нибудь двусмысленнаго значенія.

— У меня довѣренныхъ слугъ нѣтъ, мистрисъ Дарлингъ. А еслибъ и были, то я имъ не позволилъ бы говорить что бы то ни было о домѣ, гдѣ хозяйка жена моя. Если Гонорія мнѣ что-нибудь разказываетъ, то это лишь о Венѣ, и ея разказы можетъ слушать весь свѣтъ, если у него достанетъ терпѣнія; мнѣ кажется, она считаетъ Веню за херувимчика безъ крыльевъ. Мнѣ объ этомъ говорила сама Шарлотта.

— Шарлотта!

Этотъ возгласъ удивленія былъ брошенъ на воздухъ, потому что мистеръ Сентъ-Джонъ уже повернулся и пошелъ по направленію къ дѣтямъ.

Дѣйствительно, ему объ этомъ говорила сама Шарлотта. Подозрѣвая что-то въ этомъ родѣ, когда его потребовали изъ Лондона, онъ разспрашивалъ жену по пріѣздѣ, и она со слезами и съ сожалѣніемъ созналась ему, что разсердилась на Принсъ, — на Принсъ больше чѣмъ на другихъ, — и это было причиной ея болѣзни. Шарлотта, можетъ-статься, была счастлива тѣмъ, что онъ имѣлъ характеръ совершенно кроткій; еслибъ она вышла за человѣка такого же вспыльчиваго какъ она сама, то они могли бы оторвать носы другъ другу. Мистеръ Сентъ-Джонъ былъ темперамента спокойнаго; Принсъ была болѣе чѣмъ спокойна, и это тѣмъ счастливѣе, что имъ болѣе другихъ приходилось имѣть дѣло съ мистрисъ Сентъ-Джонъ.

Мистеръ Сентъ-Джонъ, услышавъ что его зовутъ, обернулся и увидѣлъ, что мать его жены спѣшитъ за нимъ слѣдомъ.

— Мистеръ Сентъ-Джонъ, не это ли безпокоило васъ въ Лондонѣ?

— Безпокоило меня въ Лондонѣ? Меня въ Лондонѣ ничто не безпокоило.

— Не безпокоило? Но вы казались такимъ больнымъ, когда сюда пріѣхали: вы были такъ худы, изнурены, такъ измѣнились. Я тогда ничего не говорила, опасаясь встревожить Шарлотту.

— Нѣкоторое время я не совсѣмъ хорошо себя чувствовалъ. Но причиной этого было мое нездоровье, мистрисъ Дарлингъ, а вовсе не безпокойство.

— Вы, можетъ-статься, были утомлены послѣднею сессіей: поздніе засидки изнуряютъ человѣка. Деревенскій воздухъ васъ поправитъ.

— Надѣюсь, отвѣтилъ онъ какимъ-то вѣщимъ голосомъ, и глаза его свѣтились прозорливымъ взглядомъ ясновидящаго: — Въ настоящее время не совсѣмъ было бъ удобно вонъ тому мальчугану сдѣлаться господиномъ Анвика.

Мистрисъ Дарлингъ ничего не подумала объ этомъ замѣчаніи, можетъ-быть и самъ Джорджъ Сентъ-Джонъ такъ же мало думалъ о немъ. Что онъ казался исхудалымъ, больнымъ и не такимъ крѣпкимъ, какъ обыкновенно, это было несомнѣннымъ фактомъ; но множество людей, утомленныхъ поздними часами, хлопотами и заботами лондонскаго сезона, представляются такими каждую осень и снова поправляются къ веснѣ.

Дѣло въ томъ, что онъ самъ началъ подозрѣвать въ себѣ разстройство здоровья. А когда человѣкъ не мнительный и не ипохондрикъ заподозритъ это, то, повѣрьте, ему пора вникнуть въ причину разстройства. Мистеръ Сентъ-Джонъ не берегъ себя, какъ и большая часть людей; за годъ до этого онъ расхохотался бы при мысли, что нужно посовѣтоваться съ докторомъ. Но сильное чувство утомленія, почти что крайній недостатокъ силъ, который онъ ощущалъ въ Лондонѣ, вмѣстѣ съ быстрою худобой тѣла, и все это безъ всякой причины, — заставляли его удивляться что бы съ нимъ такое случилось.

Онъ было условился съ знакомыми предпринять увеселительную поѣздку, но когда пришло время отправляться, усомнился, достанетъ ли у него на это силъ. Это нѣсколько пробудило его, но не до степени тревоги, а скорѣй простаго любопытства узнать что въ немъ не ладно. И какъ разъ въ это время его потребовали въ Анвикъ по случаю серіозной болѣзни жены. Мистеръ Сентъ-Джонъ тотчасъ поѣхалъ. Спѣша къ женѣ, онъ вмѣстѣ съ тѣмъ надѣялся, что поѣздка не останется безъ послѣдствій и для его здоровья, что покой и деревенскій воздухъ поставятъ его на прежнюю ногу. День или два по пріѣздѣ онъ дѣйствительно чувствовалъ себя свѣжее, крѣпче и здоровѣй во всѣхъ отношеніяхъ. Но поверхностное обновленіе это снова исчезло, и пробывъ въ Анвикѣ около недѣли, онъ почувствовалъ себя хуже прежняго. За день до разговора съ мистрисъ Дарлингъ, онъ толковалъ объ этомъ съ мистеромъ Пимомъ, говоря этому джентльмену, что по его мнѣнію, надо бы ему принять крѣпительнаго.

— Крѣпительнаго! повторилъ мистеръ Пимъ: — да что же это такое съ вами?

— Ничего такого, что бы мнѣ было извѣстно. У меня вовсе нѣтъ никакой болѣзни, но я чувствую все большую и большую слабость, худѣю и худѣю: вотъ и все. Это что-то въ родѣ истощенія.

Словно острая игла, только еще мучительнѣе, проникло въ сознаніе мистера Пима одно воспоминаніе. Многіе изъ Анвикскихъ Сентъ-Джоновъ подвергались истощенію безъ видимой причины, — истощенію, оканчивавшемуся смертью.

— Мы скорехонько поправимъ васъ, сказалъ онъ съ большимъ оттѣнкомъ скороговорки, чѣмъ обыкновенно: — надо вамъ дать крѣпительнаго.

Крѣпительное было выписано; мистеръ Сентъ-Джонъ принялъ его. Пробовалъ и другія средства: холодныя ванны, катанья, житье почти весь день на открытомъ воздухѣ; но безъ успѣха.

— А что, похоже на это истощался отецъ мой? внезапно спросилъ онъ однажды у мистера Пима.

— Фуй, что это, вовсе нѣтъ! почти сердито возразилъ докторъ: — у вашего батюшки хлопотъ-то былъ непочатый край; да я увѣренъ, что вы объ немъ и помнить ничего не можете, вамъ было всего пять лѣтъ, когда онъ умеръ.

Джорджъ Сентъ-Джонъ разсмѣялся:

— Не опасайтесь напугать меня, Пимъ. Я знаю, что онъ умеръ отъ истощенія, но изъ этого еще не слѣдуетъ чтобъ и со мной сдѣлалось то же.

Онъ не говорилъ женѣ, что ему не здоровится, или что онъ совѣтовался съ мистеромъ Пимомъ. Не то, чтобъ онъ особенно хотѣлъ скрыть это; скорѣй онъ дѣйствительно не считалъ дѣла важнымъ. Оно случайно дошло до ея свѣдѣнія.

Она ужь выздоровѣла и однажды послѣ полудня сидѣла съ своимъ вышиваньемъ на холмикѣ, такъ спокойно улыбаясь, словно ни одно облачко гнѣва никогда не темнило ея прекрасныхъ чертъ, какъ вдругъ увидала приближеніе мистера Пима, который и вошелъ въ домъ. Внезапно ей вспомнилось, что она разъ или два уже видала его въ послѣднее время и мелькомъ дивилась, что бы ему такое понадобилось. Ужь конечно не ей дѣлалъ онъ эти визиты.

— Зачѣмъ бы ему приходить? сказала она вслухъ, отложивъ работу и глядя на дверь, въ которую скрылся мистеръ Пимъ.

Если вопросъ былъ кинутъ не въ воздухъ, такъ обращался къ Венѣ, ибо этотъ юный джентльменъ былъ единственною особой, которая могла его слышать. Онъ сидѣлъ на ручкѣ кресла у самаго локтя мистрисъ Сентъ-Джонъ, погруженный въ новую книжку съ картинками, купленную ему Гоноріей, и докучая мистрисъ Сентъ-Джонъ просьбами подивиться изображеннымъ въ ней чудесамъ.

— Мистеръ Пимъ пришедъ къ папашѣ, сказалъ проворный Веня.

— Къ папашѣ! повторила она. — Какой вздоръ, Веня! Папа вовсе не боленъ. Онъ очень похудѣлъ, но я увѣрена, что онъ здоровъ.

— Мистеръ Пимъ къ нему ходитъ и лѣкарства ему прописываетъ. Я вчера былъ въ папашиной комнатѣ и слышалъ какъ они разговаривали.

Мистрисъ Сентъ-Джонъ это показалось нѣсколько страннымъ. Вскорѣ она увидѣла какъ мистеръ Пимъ и ея мужъ вышли изъ дому и прошли вмѣстѣ небольшое разстояніе по аллеѣ. Затѣмъ послѣдній вернулся назадъ.

— Веня, сбѣгай и скажи папашѣ, что онъ мнѣ нуженъ.

Но мистеръ Сентъ-Джонъ уже замѣтилъ жену и шелъ къ ней. Онъ приподнялъ на руки Веню, когда мальчикъ подбѣжалъ къ нему, крѣпко поцѣловалъ его, снова опустилъ на-земь, и потомъ оба они пошли вмѣстѣ. Веня держалъ за руку отца и весело прыгалъ. Мистрисъ Сентъ-Джонъ смотрѣла на это, стиснувъ губы. Даже и теперь она не могла равнодушно видѣть любовь своего мужа къ Венѣ. Съ ея стороны это было очень безразсудно, очень дурно, и она сознавала это; но какъ она ни желала побороть себя, какъ ни боролась на самомъ дѣлѣ сама съ собой, чувство все-таки брало верхъ.

— Джорджъ, что съ тобой? спросила она, въ то время какъ ея мужъ сѣлъ подлѣ нея, а Веня отбѣжалъ прочь съ картинками. — Зачѣмъ ходитъ мистеръ Пимъ?

— Я думаю, онъ ходитъ отчасти потому что любитъ ходить, отвѣчалъ онъ съ улыбкой. — Я просилъ его дать мнѣ какое-нибудь крѣпительное, когда онъ лѣчилъ тебя, и онъ тотчасъ же вписалъ меня въ число своихъ паціентовъ. У всѣхъ докторовъ такая замашка.

— Развѣ ты не хорошо себя чувствуешь?

— Я чувствую себя не совсѣмъ крѣпкимъ. Это пустяки, я полагаю. Ты, пожалуста, не тревожься, Шарлотта.

Мистрисъ Сентъ-Джонъ казалась болѣе удивленною чѣмъ встревоженною.

— Я удивляюсь, почему ты скрывалъ это, сказала она съ полуупрекомъ.

— Другъ мой, тутъ нѣтъ никакой скрытности. Я чувствовалъ какую-то тяжесть и говорилъ объ этомъ Пиму — вотъ и все. Объ этомъ упоминать не стоило.

— Ты ни на что не жалуешься, Джорджъ?

— Ни на что особенно.

— И никакой боли?

— Никакой.

— Въ такомъ случаѣ ничего серіознаго быть не можетъ, сказала она, успокоившись.

— Само собою разумѣется, не можетъ, если только кто-нибудь не вздумаетъ смотрѣть на это въ зловѣщемъ свѣтѣ. Я въ этомъ-то Пима и обвиняю; а онъ оправдывается, добиваясь, не считаю ли я его суевѣрнымъ. Есть старинное повѣріе, нужно тебѣ сказать, Шарлотта, что никто изъ Сентъ-Джоновъ Анвикскихъ не доживаетъ до тридцать третьяго года.

Она взглянула на него. Онъ говорилъ полушутя, полусеріозно и съ улыбкою, но не веселою, на губахъ.

— Но вѣдь это неправда, Джорджъ.

— Какъ и всѣ повѣрья, выдуманныя старухами за чашкой чаю. Это ни тебя, ни меня не должно безпокоить, Шарлотта.

— Но я хочу сказать: вѣдь не правда, что такое повѣрье существуетъ?

— Ахъ это-то правда. Спроси Пима. Большая часть изъ насъ умерли около этого возраста; отвергать этого нельзя, и я полагаю, что отсюда-то и взялось народное повѣрье.

— Отъ чего же они умерли?

— Розно. Большая часть пади въ сраженіи. Прадѣдъ умеръ въ молодыхъ лѣтахъ, оставивъ семь маленькихъ сыновей. Трое изъ нихъ умерли въ ребячествѣ, остальные четверо дожили до тридцати, но никто не дожилъ до тридцать третьяго года. Я думаю, что преждевременная смерть такого множества сыновей и была главною причиной суевѣрія. Какъ бы ни было, нельзя отвергать, что Сентъ-Джоны Анвикскіе никогда не были долговѣчны.

— А Сентъ-Джоны изъ замка Вефера?

— Это къ нимъ не относится: Исааку Сентъ-Джонъ теперь ужь почти пятьдесятъ. Вслѣдствіе этой смертности Анвикъ очень часто доставался малолѣтнимъ. Мнѣ самому достался Анвикъ-Галлъ, когда мнѣ было только пять лѣтъ отъ роду.

— Но Джорджъ, сказала она нерѣшительно и робко, — ты не думаешь, чтобъ въ этомъ было что-нибудь?

— Конечно, не думаю. Сталъ ли бы я говорить тебѣ объ этой болтовнѣ, другъ мой, еслибы думалъ?

Она тоже не думала. Она взглянула на свѣжій цвѣтъ его лица, на его румянецъ, исполненный, повидимому, здоровья, и ея сердце успокоилось, и она тоже засмѣялась.

— Джорджъ, тебѣ ужь теперь тридцать три!

— Нѣтъ. Мнѣ сравняется тридцать три въ будущемъ году, коли доживу.

— Коли доживешь! воскликнула она. — Развѣ ты въ этомъ сомнѣваешься?

— Нисколько. Я полагаю, что я столько же далекъ отъ опасности умереть, какъ и другіе, какъ мистеръ Пимъ, какъ старый докторъ Гревзъ, какъ любой человѣкъ. Въ извѣстномъ смыслѣ, мы всѣ находимся въ опасности умереть, въ постоянной опасности, и если, Шарлотта, какое-нибудь обстоятельство напоминаетъ намъ объ этомъ фактѣ, потому что мы слишкомъ часто забываемъ о немъ, то, я думаю, оно должно было бы внушать намъ болѣе взаимной внимательности и болѣе осторожности, чтобы не причинить горя тѣмъ кого мы любимъ.

Его слова звучали тономъ яснаго намека. Она вопросительно взглянула на него.

— Сдерживай порывы своего гнѣва ради меня, Шарлотта, шепнулъ онъ, положивъ свою руку на ея руку. — Ты не знаешь какъ они меня огорчаютъ! Я не стану напомивать тебѣ объ ихъ неблаговидности, не стану говорить о печальномъ примѣрѣ дѣтямъ; лучше буду просить тебя ради твоей любви ко мнѣ. Небольшое усиліе воли, немножко терпѣливости и самообладанія, и ты возьмешь верхъ надъ ними.

— Постараюсь, Джорджъ, постараюсь, отвѣчала она, искренно и охотно соглашаясь. И въ странныхъ, задумчивыхъ глазахъ ея мелькнуло выраженіе, свидѣтельствовавшее объ искренней рѣшимости, по крайней мѣрѣ въ эту минуту, когда она словно вглядывалась въ представлявшуюся ея воображенію картину будущности.

Вдругъ, въ головѣ ея мгновенно родилась мысль, убѣжденіе, если хотите, что этотъ вымыселъ, повѣрье, суевѣріе, назовите какъ вамъ угодно, насчетъ преждевременной смерти владѣльцевъ Анвика, послужили тайною и доселѣ не объясненною причиной, вслѣдствіе которой ея мать не соглашалась на ея бракъ съ мистеромъ Карльтономъ Сентъ-Джономъ.

VII. Тѣнь будущаго.

Наступилъ октябрь и проходилъ уже. Джорджъ Сентъ-Джонъ сидѣлъ у своего бюро, перечитывая только-что написанное имъ письмо, которое готовился запечатать. Дѣло разъяснится удобнѣе, если и мы прочтемъ его:

"Дорогой мистеръ Сентъ-Джонъ.

«И здоровымъ людямъ слѣдуетъ совершать завѣщаніе.» Знакомо вамъ это изреченіе? Я слышалъ его изъ собственныхъ вашихъ устъ, нѣсколько лѣтъ тому назадъ, когда бренная оболочка моя становилась ненадежна, и съ тѣхъ поръ оно почему-то не выходило у меня изъ головы. Такъ отчего же, скажете вы, отчего же, Джорджъ Сентъ-Джонъ, дожили вы до этихъ лѣтъ и не совершили его? Да, по истинѣ, мнѣ, кромѣ беззаботности, нечѣмъ оправдаться. Теперь я собираюсь поправить это упущеніе. Не то чтобы по дѣламъ моимъ было много хлопотъ въ случаѣ моей смерти безъ завѣщанія, такъ какъ Веня получаетъ почти все что я имѣю, а жена потребуетъ остальное въ силу брачнаго условія, по которому, какъ вамъ извѣстно, ей достанется самая малость. На этотъ счетъ, стало-быть, обязанность не слишкомь тяжела, и, можетъ-быть, отсюда и проистекала та беззаботность, въ которой я сознался. Но въ этомъ вопросѣ есть и другая сторона, въ послѣднее время сильно завладѣвшая моимъ вниманіемъ; это — необходимость обезпечить моимъ дѣтямъ хорошаго опекуна въ случаѣ моей смерти.

"Не возьметесь ли вы, добрѣйшая, честнѣйшая душа, Исаакъ Сентъ-Джонъ, быть этимъ опекуномъ? Я говорю «этимъ опекуномъ», потому что, хотя для формы къ вамъ присоединится и другой, я желалъ бы чтобы дѣятельнымъ были вы. Этотъ упоминаемый мною другой будетъ генералъ Карльтонъ, дядя покойной моей жены; а ему, желчному, старому Индѣйцу,^[4] не полюбится, коли взвалить на него хлопотливую дѣятельность. Впрочемъ, надѣюсь, что обязанность эта не навлечетъ на васъ болѣе хлопотъ чѣмъ на него, такъ какъ теперешняя жена моя будетъ назначена опекуншей по воспитанію дѣтей. Позвольте мнѣ надѣяться на полученіе отвѣта, когда вамъ будетъ досужнѣй, но не отказывайте въ моей просьбѣ. Передайте мой добрый привѣтъ мистрисъ Сентъ-Джонъ. Не съ вами ли Фредъ? Что подѣлываетъ леди Анна?

"Остаюсь вашимъ

всегда искреннимъ другомъ и кузеномъ

Джорджемъ Карльтонъ Сентъ-Джонъ."

Письмо было сложено, запечатано и адресовано Исааку Сентъ-Джону, эсквайру, въ Веферскомъ замкѣ. Джорджъ отложилъ его къ другимъ, предназначавшимся на почту, и затѣмъ, обратясь къ массѣ бумагъ, началъ ихъ разбирать и и просматривать. Въ послѣднее время на него, казалось, нашла манія устраивать и приводить въ порядокъ свои дѣла, и управляющій говорилъ по секрету своему пріятелю, что мистеръ Сентъ-Джонъ становится столь же методиченъ, какъ прежде былъ беззаботенъ.

Пока онъ занимался такимъ образомъ, вошла его жена съ Джорджикомъ ва рукахъ, которому, она, шутя, дѣлала выговоръ. Двухлѣтній мальчикъ, избалованный, своевольный, слегка раздражительный, дѣлалъ все что хотѣлъ, и теперь ему понравилось дергать маму за волосы. Это былъ милый, очаровательный мальчуганъ, и если въ поведеніи его и было нѣсколько упрямства, такъ виною тому была излишняя снисходительность матери.

— Посмотри, папа, что это за ужасный мальчуганъ! воскликнула она, остановясь передъ мужемъ, между тѣмъ какъ ея роскошные волосы, темные и блестящіе какъ у Цыганки, сбѣгали волною внизъ по легкому кисейному платью: — смотри, что онъ сдѣлалъ съ бѣдною мамой! Какъ ты думаешь, не продать ли его старому анвикскому тряпичнику?

Мистеръ Сентъ-Джонъ поднялъ глаза съ кучи бумагъ, которыми было завалено бюро, и отозвался съ легкимъ оттѣнкомъ досады. Помѣха надоѣдала ему.

— Какъ это ты позволяешь ему трепать себя, Шарлотта? Джорджъ, тебя высѣчь надо.

Она сѣла на стулъ, прижавъ ребенка къ сердцу въ припадкѣ материнской любви.

— Джорджика-то высѣчь! ласково прошептала она на ушко ребенка: — нѣтъ, нѣтъ, Джорджикъ, трепи мамины волосы, сколько хочешь.

Но Гонорія могла бы поразказать кое-что въ доказательство того, что мистрисъ Сентъ-Джонъ не всегда отличалась такою терпимостью. Веня, какъ-то играя, потянулъ ее за волосы, вскорѣ по пріѣздѣ ея въ Анвикъ-Галлъ, и она за это оставила на его лицѣ слѣды своихъ пальцевъ. Правда, что она послѣ того сама опечалилась и утѣшала его, когда онъ заплакалъ, но дѣло было сдѣлано.

Оставивъ Джорджа у себя на колѣнахъ, она кое-какъ поправила свои волосы. Джорджъ смѣялся, лепеталъ что-то и старался вновь растрепать ее; изо всего этого выходилъ порядочный шумъ. Мистеръ Сентъ-Джонъ сказалъ:

— Унесла бы ты его, Шарлотта, я очень занятъ.

— Занятъ! А я пришла было поговорить съ тобою, Джорджъ, отвѣтила она.

— О чемъ?

— О томъ, что мнѣ очень хотѣлось бы устроить…. о чемъ я давно уже думаю. — Вотъ тебѣ, Джорджикъ, забавляйся, да будь посмирнѣй, сказала она, взявъ тарелочку съ кистью винограда, которая случилась на столѣ, и подавъ ее непосѣдному, шаловливому ребенку: — кушай, пока я потолкую съ папашей.

— Нельзя ли въ другое время, Шарлотта?

— И минуточки не задержу. На той недѣлѣ настанетъ ноябрь. А десятаго числа…. Помнишь, что такое десятое число?

— День рожденія Вени, сказалъ мистеръ Сентъ-Джонъ, не подумавъ и совершенно погруженный въ лежавшія передъ комъ бумага.

Надо было видѣть, какъ измѣнилось ея лицо; въ немъ тотчасъ появилось недоброе выраженіе.

— И Джорджика тоже!

Тонъ ея рѣзнулъ ухо мистера Сентъ-Джона, и онъ быстро поднялъ глаза.

— И Джорджика тоже, разумѣется. Въ чемъ же дѣло, Шарлотта?

Гнѣвное потрясеніе подняло внутри ея бурю, она съ трудомъ дышала. Но она силалась овладѣть собой и прижала грудь рукой, чтобъ усмирить ее.

— Объ Венѣ-то ты думаешь, а объ Джорджикѣ нѣтъ. И это вѣчно такъ.

— Нѣтъ, ты ошибаешься, горячо проговорилъ мистеръ Сентъ-Джонъ: — Я ровно столько же думаю объ одномъ, какъ и о другомъ. Я равно люблю ихъ обоихъ. Если я слишкомъ коротко отвѣтилъ, такъ это потому что занятъ.

Мистрисъ Сентъ-Джонъ помолчала нѣсколько мгновеній, повидимому, играя милыми кудрями ребенка. Когда же заговорила, то ея раздраженіе, казалось, было подавлено, а она стала снова искреннею.

— Я хочу отпраздновать день ихъ рожденія, Джорджъ.

— Готовъ отъ всего сердца.

— Но, я разумѣю, на большую ногу…. такъ чтобъ это было памятно. У насъ будетъ балъ на вольномъ воздухѣ.

— На вольномъ воздухѣ! невольно прервалъ онъ, удивляясь.

— Да, почему же нѣтъ? Такой, какъ ты давалъ года три тому назадъ. Ихъ, Джорджъ! развѣ ты забылъ этотъ день и то, о чемъ тогда просилъ меня? Съ тѣхъ поръ у насъ еще ни одного не было.

— Но то было въ сентябрѣ; теперь же наступитъ ноябрь, слишкомъ поздняя пора для подобныхъ вещей.

— Не поздняя, коли устоитъ эта прекрасная погода. Теперь еще славно.

— По всему вѣроятію, не устоять ей.

— А можетъ-быть. Во что бы то ни стало, Джорджъ; если погода измѣнится, мы займемъ гостей въ самомъ домѣ. Но сердце мое жаждетъ отпраздновать этотъ день.

— Очень хорошо, я ни чуть не прочь.

— Такъ вотъ, Джорджъ, не пригласить ли намъ….

— Если ты будешь такъ добра и оставишь меня одного на полчаса, и покончу свои занятія, и тогда будемъ толковать сколько тебѣ угодно, перебилъ онъ, — я съ минуты на минуту ожидаю управляющаго и еще не все приготовилъ.

— Такъ пойдемъ, Джорджикъ, оставимъ папашу одного. Скорѣй.

Это «скорѣй» относилось къ истребленію винограда, которое мистеръ Джорджъ производилъ и безъ того съ замѣчательнымъ проворствомъ! Мистрисъ Сентъ-Джонъ, обвивъ его рукою, придерживала тарелочку на колѣнахъ крошки; а другая рука все еще блуждала среди его волосъ. Очаровательная картинка! Ребенокъ, вообще отличавшійся цвѣтущимъ здоровьемъ, сегодня глядѣлъ еще веселѣй; нѣжная кожа его была бѣлѣе снѣга, щеки оттѣнены живою розовою краской; казалось, ее можно бы взять на палитру, и мысль эта поразила мистрисъ Сентъ-Джонъ.

— Еслибъ онъ могъ это продать, сказала она мужу, показывая на румянецъ, — сколько женщинъ отдали бы за это цѣлое состояніе.

— Мнѣ пріятнѣе было бы видѣть его похожимъ на Веню, быстро и прозаично отвѣтилъ онъ: — эти алыя розы всегда были роковымъ признакомъ у Анвикскихъ Сентъ-Джоновъ.

— Да вѣдь онѣ есть и у тебя, сказала мистрисъ Сентъ-Джонъ.

— Да, что-то въ этомъ родѣ, кажется.

— Какъ же ты можешь называть ихъ роковымъ признакомъ! Ты…. ты, конечно, вѣдь ничего не подразумѣваешь, Джорджъ?

Джорджъ Сентъ-Джонъ весело разсмѣялся, самымъ успокоительнымъ смѣхомъ.

— По крайней мѣрѣ не на его счетъ, Шарлотта; онъ здоровенькій мальчуганъ, я увѣренъ въ этомъ.

Джорджъ покончилъ съ виноградомъ, и въ видѣ послѣдней фигуры, швырнулъ тарелочку вверхъ. Мистрисъ Сентъ-Джонъ подхватила ее, такъ что вреда не послѣдовало. Когда его спустили на полъ, онъ подбѣжалъ къ папашѣ, сильно желая осмотрѣть, нѣтъ ли на столѣ еще чего-нибудь, что бы могло быть или съѣдобнымъ, или игрушкой. Мама взяла его за руку, за что и была вознаграждена плачемъ и топаньемъ ножонками.

— Ты писалъ къ Исааку Сентъ-Джону! воскликнула она, уронивъ взглядъ на лежавшее передъ нимъ письмо: — развѣ ты съ нимъ въ перепискѣ?

— Не такъ часто.

— О чемъ ты пишешь сегодня?

— Такъ кое-о-чемъ хочу спросить.

— А! закончила она, взявъ силою Джорджика, который сопротивлялся во всю свою мочь: — я думала, что ты зовешь его сюда: это была бы такая обуза.

— Онъ не пріѣхалъ бы, еслибъ я даже и звалъ.

— Правда ли, что онъ такъ уродливъ, Джорджъ.

— Нѣтъ, онъ вовсе не уродливъ.

— А тотъ, другой-то…. Фредерикъ? Правда ли, что онъ такая красота?

Джорджъ Сентъ-Джонъ опять расходился.

— Красота! Идетъ ли къ мущинѣ такой терминъ! Впрочемъ, онъ дѣйствительно то, что женщины называютъ этимъ именемъ. Онъ очень хорошъ собой: кажется, лучше всѣхъ видѣнныхъ мною. Однако довольно, Шарлотта. Если тебѣ надо еще что-нибудь спросить у меня, такъ погоди минуточку.

Праздникъ, задуманный Анвикскою хозяйкой, состоялся. Не стоило бы вовсе упоминать о немъ, не случись во время его съ Веней нѣкотораго злополучія. Хорошая погода, постепенно становясь холоднѣе, все еще держалась. И когда наступило 10-ое ноября, день оказался яснымъ и весьма пріятнымъ.

Въ Анвикъ стеклась цѣлая толпа. Какъ во время вдовства мистера Сентъ-Джона, такъ было и теперь: 10-ое ноября было праздникамъ праздникъ, о пирѣ долго вспоминали во всемъ графствѣ. Приглашенія были разосланы въ самую дальнюю даль околотка; посѣтителей гостило въ домѣ сколько онъ могъ вмѣстить; гости съѣхались со всѣхъ сторонъ, издалека и поблизости. То былъ одинъ изъ тѣхъ видныхъ дней удовольствія, которые никогда не изглаживаются изъ памяти.

Но къ концу дообѣденнаго времени гости напрасно бы отыскивали мистера Сентъ-Джона, еслибъ онъ случайно понадобился имъ. Мистеръ Сентъ-Джонъ въ это время сидѣлъ въ своей пріемной (гдѣ мы его видѣли въ послѣдній разъ), откинувшись на спинку длиннаго кресла, и казался до смерти усталымъ. Всякая бездѣлица теперь утомляла его, потому что слабость, на которую онъ жаловался (въ этомъ нельзя было ошибиться), увеличивалась. Онъ лежалъ прислонясь къ спинкѣ кресла, въ той совершенно спокойной позѣ, которая указываетъ на сильное утомленіе. Лѣниво прислушивался онъ къ наружному гаму, смѣху, музыкѣ, веселымъ и радостнымъ звукамъ, среди которыхъ можно было ясно уловить восклицанія и крики обоихъ мальчиковъ, Вени съ Джорджемъ, хлопотавшихъ въ этотъ торжественный день болѣе всѣхъ.

Вдругъ Джорджъ Сентъ-Джонъ протянулъ руку и взялъ съ бюро письмо — отвѣтъ Исаака Сентъ-Джона. Оно только-что было получено сегодня поутру, и мистеръ Сентъ-Джонъ, занятый во время завтрака съ гостями, лишь поверхностно пробѣжалъ заключавшееся въ немъ. Теперь онъ еще разъ его развернулъ.

"Замокъ Веферъ, 9-го ноября. "Милый Джорджъ!

"Ты подумаешь, что я слишкомъ медлилъ отвѣтомъ, но я хотѣлъ зрѣло обсудить твой вопросъ, и могъ урвать лишь немногія минуты въ промежуткахъ своихъ страданій, которыя именно теперь чрезвычайно усилились.

"Я принимаю обязанность, частію потому что ты всегда былъ моимъ любимцемъ (какъ, полагаю, тебѣ извѣстно) и мнѣ не по сердцу отказать тебѣ; частію же вслѣдствіе увѣренности, что я (говоря по всей вѣроятности и человѣческому предвидѣнію) никогда не буду призванъ къ исполненію своей должности, такъ какъ я надѣюсь и увѣренъ, что ты не имѣешь причины ожидать этого. Я было вполнѣ рѣшился не принимать болѣе опеки, да (по всей вѣроятности) не было и повода предполагать, чтобъ она мнѣ досталась: даже воспитаніе Фредерика сильно связывало человѣка въ моемъ положеніи.

"Впрочемъ, такъ какъ, по твоимъ словамъ, въ этомъ дѣлѣ заботъ по воспитанію дѣтей отъ меня не потребуется, то могу обѣщать завѣдываніе денежною частью, и поэтому согласенъ принять обязанность, все-таки надѣясь и будучи увѣренъ, что мнѣ никогда не придется быть призвану къ выполненію ея.

"Что ты не пріѣдешь ко мнѣ попадаться? Я очень одинокъ: Фредерикъ бываетъ здѣсь набѣгомъ, по прихоти, какой-нибудь разъ во все лѣто, а тамъ и прощай; а мистрисъ Сентъ-Джонъ пишетъ мнѣ, что отдумала пріѣзжать на эту осень. Ты воленъ какъ птица, почему бы не пріѣхать? Вотъ и все, что можно сказать обо мнѣ. Я желалъ бы познакомиться съ твоею женой и съ будущею моею опекой, которая, надѣюсь, никогда моею не будетъ. Ты спрашиваешь объ Аннѣ: еще ничего не рѣшено, а Фредерикъ почему-то пятится.

"Вѣчно преданный тебѣ, милый Джорджъ,
"Исаакъ Сентъ-Джонъ".

Джорджъ Сентъ-Джонъ опять сложилъ письмо и сидѣлъ, держа его на колѣнахъ. Онъ начиналъ думать съ тою непогрѣшимою увѣренностью, которая почти равняется предвѣдѣнію, — что кузенъ его будетъ призванъ къ принятію должности, а, можетъ-быть, время это не слишкомъ отдаленно. Пимъ становится все сердитѣе, а ворчливѣе — вѣрный и точный признакъ въ глазахъ людей, знавшихъ его подобно Джорджу, что докторъ считаетъ здоровье его весьма ненадежнымъ. Еслибъ онъ поправлялся, докторъ былъ бы веселѣе зяблика. Но для подтвержденія того факта, что болѣзнь его усиливается, не было нужды ни въ Пимѣ, ни въ комъ другомъ: признаки были въ немъ самомъ.

Онъ радовался, что мистеръ Сентъ-Джонъ принялъ обязанность, хотя и заранѣе былъ почти увѣренъ въ этомъ, потому что Исаакъ Сентъ-Джонъ жилъ только для добрыхъ дѣлъ. Наблюденіе за воспитаніемъ дѣтей нельзя было возложить на опекуна, если они оставалась, какъ и слѣдовало по справедливости, подъ опекой жены. Правда, что въ послѣдніе мѣсяцъ или два бывали минуты, когда, при воспоминаніи о прежнихъ неудержимыхъ припадкахъ гнѣва, въ него закрадывалось сомнѣніе относительно полной годности ея въ эту должность; но онъ чувствовалъ, что не можетъ не признать ея правъ, что не было уважительной причины разлучать мать съ ребенкомъ.

Ходя такимъ образомъ и перебирая въ умѣ эти мысли и многія другія, онъ постепенно и незамѣтно, какъ будто не вдругъ, убѣдился, что звуки, долетавшіе со двора, измѣнили свой характеръ. Радостный смѣхъ перешелъ въ ропотъ суматохи, веселая болтовня въ приглушенные крики. Онъ сталъ вслушиваться, задержавъ дыханіе, и въ то же мгновеніе воздухъ огласился дикимъ взрывомъ ужаса, цѣлымъ хоромъ воплей. Мистеръ Сентъ-Джонъ выбѣжалъ и, казалось, однимъ прыжкомъ очутился въ средѣ ихъ. Толпа собралась вокругъ озера; сердце его рванулось къ дѣтямъ, и это было весьма естественно. Но въ глаза ему бросилась жена, стоявшая прислонясь къ дереву, держа одною рукой возлѣ себя Джорджа и прижавъ лицо его въ складки своего роскошнаго платья, какъ будто желая заслонить его отъ какого-то бѣдственнаго зрѣлища вдали. Не было сомнѣнія, что она взволнована какимъ-то внутреннимъ потрясеніемъ: дыханіе у ней было тяжело, лицо блѣднѣе смерти.

— Что такое? Что случилось? крикнулъ мистеръ Сентъ-Джонъ, задержавъ на мгновеніе быстрый бѣгъ.

— Говорятъ…. что…. Веня…. потонулъ, отвѣтила она, запинаясь на каждомъ словѣ.

Онъ не дождался конца рѣчи: ринулся на берегъ озера, сбросивъ на бѣгу сюртукъ, и готовился нырнуть за любимымъ сыномъ. Но его уже предупредили; вопли смѣнились безмолвнымъ ожиданіемъ, затѣмъ — кликами восторга: и первое, что увидалъ мистеръ Карльтонъ, когда толпа разступилась передъ нимъ, была собака Бранъ, плывшая къ берегу съ Веней.

— Добрая собака! Бранъ! Бранъ! сюда, Бранъ! добрый старикъ! спасай себѣ товарища! спасай Анвику наслѣдника!

Все какъ слѣдуетъ. Ужь на берегу только выпустила добрая собака платье изъ зубовъ, а Веня скользнулъ на-земь. Мистеръ Сентъ-Джонъ, съ большимъ волненіемъ на лицѣ чѣмъ когда-либо послѣ смерти матери этого ребенка, подхватилъ мальчика одною рукой, а другою ласкалъ Брана.

Жена его не шевельнулась. Она стояла на мѣстѣ спокойно и неподвижно, словно окаменѣвъ. Не испугалась ли она? Не любовь ли къ пасынку, не боязнь ли за его жизнь обратили ее въ статую? Нѣтъ, не отъ сильнаго испуга произошло это, не отъ любви ея къ Венѣ. Можетъ, она еще не давала себѣ и отчета что за чувства пробудило въ ней это мгновеніе и не сознавала всей опасности, какою была исполнена мысль, выбѣлившая лицо ея волненіемъ и заставившая сердце ея неистово забиться: «если Веня утонулъ, — мое дитя наслѣдникъ».

Послышались голоса, что мальчикъ мертвъ, и мистрисъ Сентъ-Джонъ подняла голову съ какимъ-то растеряннымъ, сострадательнымъ выраженіемъ въ лицѣ. Но мистеръ Карльтонъ, сжимавшій малютку въ горячихъ объятіяхъ, чувствовалъ, что онъ только въ безпамятствѣ. Онъ спѣшилъ къ дому рядомъ съ Гоноріей, почти до смерти перепуганною, сопутствуемый ревностно сочувствующими изъ гостей, какъ вдругъ вспомнилъ о женѣ.

— Гонорія, побѣги скорѣй, скажи Шарлоттѣ, что Веня скоро оправится. Она тамъ, подъ вязами.

— Умеръ онъ? спросила та, не дождавшись еще ни слова отъ Гоноріи, какъ только та подошла.

— О, нѣтъ, сударыня, благодаря Бога, не умеръ! Мистеръ Сентъ-Джонъ прислалъ меня сказать вамъ, что Веня оправился.

Мистрисъ Сентъ-Джонъ будто не повяла. Гоноріи показалось, — а эта дѣвушка отличалась живою наблюдательностью, — что госпожа ея словно такъ была увѣрена въ его смерти, что умъ ея на первыхъ порахъ замкнулся для противоположнаго впечатлѣнія и не могъ принять его.

— Не умеръ? машинально повторила она.

— Нѣтъ, не умеръ, сказала Гонорія. — Теперь нечего и бояться, что онъ умретъ.

На одно мгновеніе, единственно на одно мгновеніе, какого-то безумнаго свойства злобный взглядъ, какой-то гнѣвъ обманутой надежды блеснули въ глазахъ мистрисъ Сентъ-Джонъ. Гонорія отшатнулась въ испугѣ и огорченіи: это выдало служанкѣ болѣе чѣмъ ей слѣдовало звать.

Но не сочтите Шарлотту Сентъ-Джонъ злою женщиной. До сихъ поръ въ ней еще не было злобы. Чувство, каково бы ни было его свойство, возникло непрошеннымъ: она не могла совладать съ нимъ, и когда очнулась отъ него, то затрепетала такъ же искренно, какъ и сама Гонорія. Но она не разобрала всей опасности этого чувства.

Гости разъѣхались; а мистрисъ Сентъ-Джонъ, въ легкомъ кисейномъ шарфѣ, сидѣла у кровати Вени, который теперь спалъ сладкимъ сномъ. При первой встрѣчѣ, она со слезами разцѣловала его, и сердце Джорджа Сентъ-Джона радостно забилось при этомъ знакѣ привязанности къ его дитяти. Веня самъ скатился въ озеро, и этого въ продолженіе двухъ-трехъ минутъ никто не замѣчалъ, иначе не было бы никакой опасности.

Впрочемъ, опасность прошла, и мистеръ Пимъ ушелъ домой, громко обѣщавъ Венѣ полную шляпу лѣкарства въ наказаніе за неосторожностъ. Мистрисъ Сентъ-Джонъ и домашніе отправились въ полночь на покои, оставивъ Гонорію сидѣть съ ребенкомъ. Да и ей не было ни малѣйшей надобности сидѣть, но она и слышать не хотѣла, чтобы не простеречь его до утра. Ребенокъ былъ настоящимъ ея кумиромъ.

Вдругъ вошелъ мистеръ Сентъ-Джонъ; Гонорія вздрогнула и вскочила. Она задремала въ своемъ креслѣ и думала, что господинъ уже легъ въ постель.

Веня лежалъ, прильнувъ къ подушкѣ своимъ раскраснѣвшимся крошечнымъ личикомъ, слегка растрепавъ шелковистыя волосы и высунувъ ручонку изъ-подъ одѣяла; прелестная картина, представляемая большею частію всѣми спящими дѣтьми. Мистеръ Сентъ-Джонъ наклонился надъ малюткой съ другой стороны люльки, повидимому прислушиваясь къ его дыханію, но Гоноріи казалось, что господинъ ея молится, такъ какъ глаза его были закрыты, и она видѣла движеніе его губъ.

— Не хотѣлось бы намъ съ тобою потерять его, Гонорія, замѣтилъ онъ съ улыбкой, поднявъ голову.

— Потерять! О, сэръ, я сама скорѣй умру.

— Тогда у меня, пожалуй, осталось бы заботой меньше! продолжалъ онъ задумчивымъ голосомъ. — Безъ матери и безъ меня Венѣ, можетъ-быть, холодно станетъ на свѣтѣ.

— Но вѣдь вы…. вѣдь вы не боитесь за себя, сэръ! воскликнула Гонорія, совершенно забывъ, въ огорченіи отъ этихъ словъ, что не ея дѣло отвѣчать на мысли господина.

— Не знаю, Гонорія. Недавно мнѣ сдавалось, что я не долго загощусь здѣсь.

— Дай Богъ, чтобы вы ошиблись, сэръ! ревностно пожелала дѣвушка: — ради этого дитяти.

Господинъ ея поглядѣлъ на нее, равно пораженный и выраженіемъ ужаса въ голосѣ и самыми словами:

— Почему же ради его?

Гонорія молчала.

— Еслибы со мной что случилось, Гонорія, вы всѣ должны еще больше заботиться о немъ: госпожа твоя, ты, всѣ вы.

Могучее побужденіе заставало Гонорію высказать кое-какія свои мысли, — одно изъ тѣхъ странныхъ побужденій, что влекутъ за собой волю потокомъ, которымъ нѣтъ силъ управлять,

— Сэръ, ради вѣчнаго милосердія, — и да проститъ меня Богъ за эта слова, простите и вы, — если вы боитесь покинуть насъ, не оставляйте малютку во власти мистрисъ Сентъ-Джонъ!

— Гонорія!

— Знаю, знаю, сэръ, что я забываюсь, что говорю то чего не должна; но дитя мнѣ дороже всего на свѣтѣ, и надѣюсь, вы простите мнѣ смѣлость ради его. Оставьте его во власти кого угодно, только не мистрисъ Сентъ-Джонъ.

— Мистрисъ Сентъ-Джонъ его любитъ.

— Нѣтъ, сэръ, совсѣмъ напротивъ. Она силится любить его, но не можетъ. А ежели вы скончаетесь, тогда, сдается мнѣ, не будетъ причины и казаться, что любитъ. Я думаю…. я думаю, — и Гонорія понизила голосъ, — что она современемъ станетъ къ нему жестокою.

Смѣлая рѣчь! Джорджъ Сентъ-Джонъ не остановилъ ея, какъ ему, быть-можетъ, слѣдовало сдѣлать; скорѣе, казалось, онъ принялъ ее, а размышлялъ надъ ея значеніемъ.

— Поручите кому угодно въ свѣтѣ, сэръ! продолжала она, и слезы пробивались вдоль по щекамъ на серіозномъ лицѣ: — кому-нибудь изъ вашего собственнаго семейства, мистрисъ Дарлингъ, кому хотите, но не оставляйте, не оставляйте его во власти мачехи!

Что за инстинктъ предвѣдѣнія заставилъ Гонорію Триттонъ говорить такимъ образомъ? И что заставило мистера Сентъ-Джона выйдти изъ комнаты безо всякой тѣни выговора, какъ будто онъ безмолвно преклонился передъ этимъ иyстинктомъ?

VIII. Постепенное истощеніе.

Хотя рѣчь Гоноріи и заставила мистера Сентъ-Джона подумать о нѣкоторыхъ мѣрахъ, онъ не рѣшился однако принять ихъ. Въ умѣ его была уже струнка сомнѣнія, любитъ ли, или можетъ ли жена его любить Веню; это сомнѣніе основывалось на явной склонности ея къ зависти и на воспоминаніи о томъ, какъ она, будучи внѣ себя, ударила Веню; но судя по ежедневному обращенію съ нимъ, судя по любви, оказываемой столько же Венѣ, какъ и собственному ея ребенку, онъ не могъ не убѣдиться, что мальчика можно ввѣрить ея добротѣ. Конечно, слова Гоноріи сильно оживили въ немъ это непріятное сомнѣніе, но онъ позволилъ изгладиться этому впечатлѣнію. Всѣмъ извѣстно, какъ время, считаемое даже днями и часами, смягчаетъ взглядъ на вещи, и еще до конца ноября владѣлецъ Анвика сдѣлалъ свое завѣщаніе, оставивъ обоихъ дѣтей подъ опекой жены.

Проходила зима, а Джорджъ Сентъ-Джонъ становился все слабѣе да слабѣе, — не такъ чтобъ очень примѣтно глазу окружавшихъ его: упадокъ силъ былъ слишкомъ неуловимъ для этого. Въ февралѣ, вмѣсто того чтобы ѣхать въ Лондонъ на открытіе засѣданій, онъ отказался отъ своего мѣста въ парламентѣ, и тогда-то стали замѣчать въ немъ перемѣну, да удивляться, чѣмъ же это боленъ мистеръ Карльтонъ Сентъ-Джонъ. Мистеръ Пимъ то и дѣло пріѣзжалъ, и своимъ ворчаньемъ могъ бы поставить весь домъ вверхъ дномъ; ужь онъ и лѣкарства присылалъ, и другихъ докторовъ возилъ съ собой, и наконецъ столичную знаменитость привезъ, но чѣмъ больше онъ хлопоталъ, тѣмъ хуже, повидимому, были послѣдствія.

— Дѣло такъ плохо, что лучше бы вамъ отступиться отъ меня, Пимъ, и перестать себя мучить, сказалъ ему однажды мистеръ Сентъ-Джонъ, когда они вмѣстѣ бродили въ паркѣ, такъ какъ мистеръ Сентъ-Джонъ любилъ гулять съ докторомъ по окончаніи его визитаціи, — а то это повредитъ вашему кредиту.

— Да, потому что вы не слушаетесь, ворчливо отвѣтилъ докторъ, — я предписалъ вамъ теплый климатъ, а вы не ѣдете.

— Нѣтъ, не хочу; здѣсь мнѣ лучше. Отошлете меня въ эти теплыя страны, я только еще скорѣй умру. Пимъ, старый дружище, — и мистеръ Сентъ-Джонъ взялъ его за руку, — вы принимаете это къ сердцу больше меня самого. Я устроилъ свои домашнія дѣла; устроилъ, какъ я смиренно надѣюсь, и другія, болѣе важныя дѣла, и могу спокойно ждать призыва.

— Сдѣлали вы завѣщаніе? спросилъ мистеръ Пимъ послѣ небольшой паузы, употребленной, повидимому, единственно на прочистку горла.

— Ужь сколько недѣль тому назадъ. Главное, что надо было устроить, это опеку надъ дѣтьми, то-есть надъ Веней. Джорджъ и безъ завѣщанія обыкновеннымъ порядкомъ достался бы матери.

— А Веню…. вы оставили?…

— Женѣ, такъ же какъ и другаго. Попечителими мистеръ Сентъ-Джонъ изъ Веферскаго замка и генералъ Карльтонъ. Я подумывалъ и о сводномъ братѣ моей жены, капитанѣ Дарлингѣ, но его полкъ вѣроятно пошлютъ за границу, и отсутствіе его можетъ продлиться годы.

Они молча прошли нѣсколько шаговъ до того мѣста, которое мистеръ Сентъ-Джонъ называлъ точкой поворота, потому что здѣсь онъ обыкновенно разставался съ докторомъ. Пожимая его руку, мистеръ Нимъ удержалъ ее въ своей и сказалъ:

— Простите ли вы старика за совѣтъ? Онъ вдвое старше васъ и въ двадцать разъ опытнѣе. Если понадобятся кому практически-годные жизненные уроки, адресуйтесь къ доктору.

— Я приму совѣтъ, сказалъ мистеръ Сентъ-Джонъ, — чего бы онъ ни касался, кромѣ выѣзда изъ Анвика.

— Не оставляйте Вени подъ опекой вашей жены.

— Почему же? вопросительно отвѣтилъ тотъ послѣ минутнаго удивленія.

— У меня есть причины. Ужь одно то, что силы ея не такъ надежны, а опека надъ двумя дѣтьми, безъ васъ, можетъ оказаться большою тягостью.

— Мнѣ кажется, это пустяки, Пимъ, спокойно возразилъ мистеръ Сентъ-Джонту — у нея полонъ домъ прислуги, а въ извѣстныхъ лѣтахъ Веня будетъ въ школѣ, Джорджъ тоже. У васъ должна быть другая причина.

— Правда. Но я не увѣренъ, понравится ли вамъ, если я назову ее.

— Назовите что угодно, Нимъ. Скажите что бы то ни было.

— Приходила ли вамъ на мысль весьма вѣроятная возможность того, что жена ваша вторично выйдетъ замужъ.

— То-есть вдова моя. Да.

— Ну, такъ если это предположеніе оправдается, а она соединится новыми узами, Веня, пожалуй, будетъ въ пренебреженіи. Джорджъ ея собственное дитя, ему обезпечена ея любовь, что тамъ ни случись. Веня дѣло другое. Приняли вы какія-нибудь мѣры на этотъ случай?

— Нѣтъ. Я назначилъ Жену опекуншей, съ тѣмъ чтобъ она оставалась въ Анвикѣ до тѣхъ поръ, пока Венѣ исполнится двадцать одинъ годъ. Тогда она должна будетъ выѣхать или оставаться здѣсь Вениною гостьей. Это мнѣ кажется справедливо. Притомъ, у меня есть примѣръ отцовскаго завѣщанія.

— Но вдова его была ваша родная мать.

Мистеръ Сентъ-Джонъ не сразу отвѣтилъ. Вѣроятно, эта разница не приходила ему въ голову.

— Джорджъ Сентъ-Джонъ, примите совѣтъ мой, внушительно проговорилъ докторъ, — не оставляйте Вени подъ опекой жены. Не хотѣлось бы мнѣ перебирать съ вами зачѣмь и почему, pro и contra, но вѣрьте мнѣ, всякій иной планъ будетъ лучше и для ребенка, и для самой мистрисъ Сентъ-Джонъ.

Сказавъ это, онъ удалился, а Джорджъ Сентъ-Джонъ медленно повернулъ назадъ къ Анвикъ-Галду. Этотъ разговоръ съ поразительною силой оживилъ въ его умѣ воспоминаніе о подузабытыхъ словахъ Гоноріи; и въ него закралось безпокойное чувство нерѣшимости.

Но онъ все еще не видѣлъ удобнаго способа измѣнить сдѣланныя имъ распоряженія. По смерти его Анвикъ доставался Венѣ и становился его мѣстопребываніемъ во все время несовершеннолѣтія; онъ не могъ удалить изъ него жену, и не могъ помѣстить въ немъ особеннаго опекуна для Вени. А устроить женѣ приличное мѣстопребываніе, если она выѣдетъ изъ Анвикъ-Галда, у него не было средствъ; и въ самомъ дѣдѣ, онъ могъ прилично обезпечить ее только въ качествѣ опекунши наслѣдника. Да мистеръ Сентъ-Джонъ, правду сказать, и не видѣлъ особенной нужды въ разлученіи ихъ: но все-таки онъ былъ человѣкъ, доступный вліяніямъ, готовый выслушать совѣтъ, и мнѣніе друзей (конечно, ихъ можно такъ назвать!) столь преданныхъ, какъ мистеръ Пимъ и Гонорія, имѣло для него вѣсъ. Онъ не былъ бы Джорджемъ Сентъ-Джономъ, еслибы не сознавалъ этого.

«Да поможетъ мнѣ Богъ не погрѣшить!» прошепталъ онъ, входя въ домъ.

Онъ много раздумывалъ объ этомъ во весь остатокъ дня; онъ лежалъ не смыкая глазъ значительную часть ночи и заснулъ только придя къ рѣшенію. Рано утромъ онъ позвонилъ своего слугу, а въ восемь часовъ коляска, запряженная пони, отвезла его на Анвикскую станцію желѣзной дороги къ отходу поѣзда. Базарный людъ, видя какъ онъ проѣзжалъ мимо свѣжимъ февральскимъ утромъ, съ яркою краской въ лицѣ и волнистыми русыми волосами, игравшими на легкомъ вѣтеркѣ, толковалъ между собою о томъ, какъ хорошо выглядитъ мистеръ Карльтонъ Сентъ-Джонъ, только вотъ худъ немножко.

Онъ отправлялся въ замокъ Веферъ. Часъ съ четвертью ѣзды, и вотъ онъ въ небольшомъ городкѣ; переждалъ двадцать минутъ и пересѣлъ на другой поѣздъ. Еще часъ съ четвертью, или немного болѣе, весьма быстрой ѣзды на экстренномъ поѣздѣ, и онъ достигъ Лексингтона, а отсюда нанялъ одноколку до Веферскаго замка. То было одно изъ очаровательнѣйшихъ зданій, — обширная, изящная, бѣлая вилла, изысканно украшенная, притаившаяся въ веселенькой окрестности между высокихъ деревьевъ разнаго сорта; домъ современной архитектуры, выстроенный теперешнимъ его владѣльцемъ, Исаакомъ Сентъ-Джономъ, который обладалъ рѣдкимъ вкусомъ ко всему прекрасному и выстроилъ этотъ домъ на заглядѣнье. Домъ этотъ былъ утѣхою въ его жизни, а заботою — сводный братъ его, Фредерикъ Сентъ-Джонъ. Имѣнія Веферскаго замка были наслѣдственною собственностію этихъ Сентъ-Джоновъ, а Фредерикъ считался ихъ наслѣдникомъ — безспорнымъ наслѣдникомъ, какъ шла молва въ свѣтѣ, такъ какъ не было никакой вѣроятности, чтобы теперешній владѣлецъ ихъ когда-нибудь женился.

Они приходились двоюродными братьями младшей линіи Анвикскимъ Сентъ-Джонамъ и были ближайшими послѣ нихъ наслѣдниками. Владѣя независимымъ крупнымъ состояніемъ, значительно даже превышавшимъ состояніе Джорджа Сентъ-Джона, и пользуясь большимъ значеніемъ въ свѣтѣ, они были, однако, ниже его въ отношеніи наслѣдованія, такъ сказать, первоначальныхъ, древне-родовыхъ имѣній — не Анвикскихъ. Ими владѣлъ старый, восьмидесятилѣтній баронетъ, сэръ Томасъ Сентъ-Джонъ; онъ былъ бездѣтенъ и потому они доставались по смерти его Джорджу Сентъ-Джону, и сыновьямъ Джорджа Сентъ-Джона, въ случаѣ его смерти. Если же и онъ, Джорджъ Сентъ-Джонъ, былъ бы также бездѣтенъ, то все, вмѣстѣ съ титуломъ и Анвикомъ, переходило къ Исааку Сентъ-Джону. Джорджу Сентъ-Джону надо было проѣхать около двухъ миль. Онъ приглядывался къ знакомымъ мѣстамъ по дорогѣ и въ дальнемъ пейзажѣ; въ ясномъ, хотя и не яркомъ освѣщеніи февральскаго денька выдѣлялись разбросанные коттеджи близь замка Веферъ; единственный трактиръ, называвшій ея Ячменная жатва, съ качающеюся вывѣской, и старинной постройки, фундаментально-красивый, красно-кирпичный домъ Лексингтонскаго пастора, который умныя головы прошлыхъ дней выстроили почти въ двухъ миляхъ отъ церкви и Лексингтонскаго прихода. Домъ этотъ стоялъ какъ-разъ на границѣ имѣній Веферскаго замка и былъ единственнымъ общественнымъ зданіемъ по близости; взглянувъ мимоѣздомъ на окна, Джорджъ Сентъ-Джонъ вспомнилъ, что теперешній владѣлецъ его былъ переведевъ сюда изъ одной церкви въ сосѣдствѣ Анвика, покровителемъ которой былъ отецъ Джорджа, когда самъ Джорджъ былъ еще крошечнымъ малюткой. Домъ казался пустымъ; почти всѣ окна были заколочены; и онъ подумалъ, что временный владѣлецъ его, докторъ Боклеркъ, ректоръ Лексингтова и деканъ Вестербори, уѣхалъ въ свое деканство.

— Дома мистеръ Сентъ-Джонъ? спросилъ онъ у женщины, вышедшей отворить ворота.

— О, конечно, сэръ.

И въ самомъ дѣлѣ, Джорджу Сентъ-Джону почти нечего было и спрашивать, потому что мистеръ Исаака Сентъ-Джонъ рѣдко, весьма рѣдко отлучался изъ замка Веферъ.

Покруживъ нѣсколько минутъ по извивамъ дороги, Джорджъ Сентъ-Джонъ увидалъ выглянувшій передній фасадъ дома и скоро подъѣхалъ къ нему. Въ эту минуту проглянуло солнце, и ему показалось, что онъ до сихъ поръ еще не встрѣчалъ болѣе красиваго мѣстечка. Это всегда бывало съ нимъ при въѣздѣ въ замокъ Веферъ. Лоснящійся, бѣлый фасадъ, болѣе длинный чѣмъ высокій, тщательно изукрашенный; зеленѣющія террасы, покрытыя цвѣтниками, уже въ цвѣту, и теряющіяся въ окрестной зелени; невысокія французскія окна, открытыя для прохлады, — все это сообщало зданію такой игривый, такой привлекательный видъ, какихъ мало. Заѣзжему, не имѣющему понятія о предстоящемъ передъ нимъ домѣ, пожалуй, пришлось бы на первыхъ порахъ испытать удивленіе, потому что мѣстечко это менѣе коего походило на замокъ. Исаакъ Сентъ-Джонъ говаривалъ иногда шутя, что слѣдовало бы перемѣвить его названіе. Въ старые годы феодализма на этой землѣ, можетъ-быть, и существовалъ замокъ, но отъ него не оставалось никакого слѣда, а прежній домъ, который срыли для опростанія мѣста этому волшебвому зданію, казался двойникомъ пасторскому дому, — такой же красный, заброшенный и мрачный.

Когда отворились двери въ залу, множество яркихъ оттѣнковъ, — алаго, желтаго и фіолетоваго цвѣта — попадали на мозаичный подъ сквозь цвѣтныя стекла оковъ, нѣжа глаза Джорджа Сентъ-Джона. По залѣ проходилъ человѣкъ высокаго роста, немного важной и весьма почтенной, чтобы не сказать джентльменской осанки; онъ повернулъ голову, желая знать, кто бы могъ быть посѣтитель. Мистеръ Сентъ-Джонъ, быстро миновавъ лакея, привѣтствовалъ его. То былъ мистеръ Брумъ, главный и всѣми уважаемый слуга Веферскаго замка, много лѣтъ лично прислуживавшій его владѣльцу, и въ нѣкоторомъ смыслѣ довѣренное лицо. Джорджъ Сентъ-Джонъ протянулъ ему руку, какъ слѣдуетъ ласковому джентльмену, встрѣчающему такихъ безцѣнныхъ слугъ послѣ многихъ лѣтъ разлуки.

— Какъ здоровье, Брумъ? Кажется, меня не ждали?

— Дѣйствительно, сэръ, сказалъ мистеръ Брумъ съ свойственною ему степенною медленностію: — да, кажется, и господина моего, сэръ, вы порядкомъ удивите. Онъ еще сегодня поутру вспоминалъ о васъ.

— Каковъ онъ теперь?

— Теперь лучше прежняго, сэръ. Но въ послѣднее время сильно страдалъ.

Мистеръ Брумъ ввелъ его во внутреннюю залу, такую же свѣтлую и прекрасную, съ тѣми же мягкими оттѣнками цвѣтовъ, наполняющими ее съ вершины оковъ. Отворивъ одну изъ дверей, онъ заглянулъ въ нее и сказалъ:

— Къ вамъ гость, сэръ: мистеръ Карльтонъ Сентъ-Джонъ.

Въ этой свѣтлой, очаровательной комнатѣ, — и если вамъ не понравится частое повтореніе этого эпитета, я только тѣмъ и могу оправдаться, что въ замкѣ Веферъ все было очаровательно, — возлѣ яркаго камелька, окруженнаго немногими, но превосходными картинами, блестящими зеркалами, располагающими къ нѣгѣ креслами и диванами, разбросанными книгами, сидѣлъ джентльменъ-калѣка. Въ немъ не было той отвратительной степени уродства, что отталкиваетъ и оскорбляетъ взглядъ, у него, просто, былъ на спинѣ горбъ — небольшой горбъ, вслѣдствіе неосторожности въ дѣтствѣ. Лицо его было блѣдно и худощаво, съ острымъ подбородкомъ, обыкновеннымъ спутникомъ подобныхъ несчастій; лицо это невольно привлекало васъ видомъ страданія и задумчивою важностію свѣтлыхъ, блестящихъ, изящно прорѣзанныхъ карихъ глазъ. Онъ былъ почти средняго роста и, кромѣ горба, во всей его фигурѣ не было ничего невзрачнаго; но человѣкъ онъ былъ хворый и жилъ въ совершенномъ уединеніи съ своимъ недугомъ. У него были темные, шелковистые и немного рѣдкіе волосы; но въ нихъ не виднѣлось ни одной серебристой нити, хотя ему скоро должно было стукнуть пятьдесятъ. Отложивъ книгу, которую читалъ, Исаакъ Сентъ-Джонъ поднялся, услыхавъ имя посѣтителя, и пошелъ на встрѣчу со свойственнымъ ему тихимъ, не суетливымъ видомъ и улыбкою довольства на лицѣ.

— Джорджъ! Какъ я радъ тебя видѣть! Такъ ты наконецъ обо мнѣ вспомнилъ?

— Да ужь мнѣ почти совѣстно было и ѣхать, мистеръ Сентъ-Джонъ, какъ вспомнишь что я лѣтъ пять не бывалъ у васъ. Но я часто встрѣчалъ мистрисъ Сентъ-Джонъ въ Лондонѣ, а иногда и Фредерика, такъ что, можно сказать, почти видался съ вами. Я тоже не такъ-то здоровъ былъ.

Легко замѣтить, что старшій, прилично разницѣ въ лѣтахъ, называлъ другаго «Джорджемъ», этотъ его мистеромъ Сентъ-Джономъ. Мистеръ Исаакъ Сентъ-Джонъ былъ почти взрослымъ человѣкомъ, когда Джорджъ былъ ребенкомъ, и могъ припомнить, какъ съ нимъ нянчился.

— Ты что-но нездоровъ, Джорджъ, сказалъ онъ, поглядѣвъ на его чуть не прозрачное лицо: — и…. выросъ ты что ли? похоже на то.

— Это потому что я исхудалъ. Смотрите. Онъ разстегнулъ сюртукъ: — я чистый остовъ.

— Что это съ тобою?

— Не знаю. Худѣю да худѣю, слабѣю да слабѣю, вотъ и все что мнѣ извѣстно. Можетъ-быть, весна мнѣ поможетъ, и я снова поправлюсь, а можетъ быть и иначе.

Исаакъ Сентъ-Джонъ ничего не отвѣтилъ. Онъ притихъ отъ непріятнаго воспоминанія о томъ какъ истощился отецъ этого молодаго человѣка двадцать восемь лѣтъ тому назадъ.

— Не хочешь ли закусить, Джорджъ? Ты вѣдь погостить ко мнѣ пріѣхалъ?

— Я пріѣхалъ погостить у васъ часа два: мнѣ къ ночи, если успѣю, надо поспѣть домой. А ѣсть я не могу, пока не покончу съ вами одного дѣльца, потому что, надо сознаться, я пріѣхалъ по своимъ дѣламъ. Позвольте мнѣ сначала переговорить съ вами.

— Какъ хочешь. Я готовъ.

— Вѣчно готовъ, всегда и всѣмъ охотно помогаетъ, отвѣтилъ Джорджъ Сентъ-Джонъ голосомъ, полнымъ горячей признательности. — Все насчетъ опеки хочется мнѣ поговорить. Спасибо вамъ, что приняли.

Исаакъ улыбнулся.

— Да ужь не знаю, могъ ли я поступить съ тобой иначе.

— Скажите — съ дѣтьми моими. Ну, хорошо, выслушайте меня. Я назначилъ жену опекуншей моихъ дѣтей: — она будетъ жить въ Анвикъ-Галлѣ, пока Веня не войдетъ въ возрастъ; дѣти пусть живутъ съ нею, разумѣется, въ промежуткахъ школы и коллегіи. Это безусловно относительно младшаго, но что касается старшаго, я хочу, чтобъ это зависѣло отъ вашего усмотрѣнія.

— Отъ моего усмотрѣнія?

Джорджъ Сентъ-Джонъ оперся руками на свои колѣна и въ глубочайшей сосредоточенности наклонился впередъ. Онъ, казалось, не замѣтилъ перерыва.

— Я желалъ бы (когда я умру, и у дѣтей останется одна мать), чтобы вы могли по временамъ освѣдомляться, счастливъ ли Веня подъ опекой мачихи, и добра ли она къ нему. Если вы найдете поводъ усомниться въ этомъ, или по какой-нибудь иной причинѣ заключите, что ему лучше будетъ въ другомъ мѣстѣ, тогда удалите его отъ нея и помѣстите у кого найдете приличнымъ. Я не смѣю просить васъ взять его къ себѣ: дѣти безпокойны, а здоровье ваше не вполнѣ удовлетворительно. Но помѣстите его, гдѣ будете увѣрены, что съ нимъ станутъ хорошо обращаться. Примете ли вы это на себя, мистеръ Сентъ-Джонъ?

— Почему ты это просишь? спросилъ Исаакъ СентъДжонъ: — кто у тебя новая, внезапная мысль?

— Это новая мысль, явившаяся у меня просто вслѣдствіе разговора, который я имѣлъ третьяго дня съ Пимомъ, нашимъ докторомъ и старымъ другомъ. Онъ полагаетъ, что Венѣ было бы не ладно оставаться въ неограниченной власти мистрисъ Сентъ-Джонъ, не будучи ея роднымъ сыномъ. Онъ говорилъ, что во-первыхъ, она можетъ выйдти замужъ, а тогда Веня будетъ какъ бы изолированъ посреди новыхъ привязанностей; но когда я требовалъ у него другихъ доводовъ, — потому что, я увѣренъ, они есть у него, — онъ не хотѣлъ ихъ представить: я, говоритъ, предпочитаю не перебирать ихъ. Онъ даже, — мнѣ это видно было, — хотѣлъ, чтобы ребенокъ былъ совершенно взятъ отъ нея, но объ этомъ и думать нечего. Я много размышлялъ о томъ, что онъ говорилъ, и пришелъ къ заключенію, что не дурно бы включатъ въ завѣщаніе оговорку, которою можно ограничить ея власть, а за этимъ пріѣхалъ къ вамъ.

— А что, жена твоя добра ли къ ребенку? спросилъ мистеръ Сентъ-Джонъ: — прости мнѣ этотъ вопросъ, Джорджъ.

— Очень добра. Когда родился Джорджъ, она выказала нѣкоторую зависть къ старшенькому, но это давно прошло. Веня едва не утонулъ въ ноябрѣ прошлаго года, такъ у нея чуть не истерика сдѣлалась, плачетъ-рыдаетъ надъ нимъ, какъ малый ребенокъ. Впрочемъ, нянька, — наичестнѣйшая женщина, — однѣхъ мыслей съ Пимомъ; но это вздоръ.

— Ты хочешь, чтобъ я, въ случаѣ если дѣти осиротѣютъ, освѣдомлялся, хорошо да обращаются въ Анвикъ-Галлѣ со старшимъ, и счастливъ ли онъ тамъ. Если нѣтъ, я долженъ буду его удалить? Такъ ли я понялъ твою просьбу?

— Совершенно такъ. Если вы, по крайнему разумѣнію своему, найдете, что Венѣ въ иномъ мѣстѣ будетъ лучше, возьмите его оттуда. Я облеку васъ на это полномочіемъ.

— Но какъ же мнѣ освѣдомляться?

— Какъ вамъ будетъ удобнѣй. Употребите первое средство, какое представится. Поѣзжайте и взгляните сами, а то пошлите довѣренное лицо, или разспросите Гонорію.

— Кто такая Гонорія?

— Венина нянька. Она привязалась къ нему по смерти моей бѣдной Каролины. Теперешняя жена моя, повидимому, не такъ-то здорова, по крайней мѣрѣ въ послѣднее время разъ или два довольно серіозно заболѣвала, а Пимъ говоритъ, что забота о двухъ малюткахъ превышаетъ мѣру заботы, которую можно возложить на нее. Пожалуй, оно такъ и есть.

— Почему же сразу назначить Венѣ другаго опекуна?

— Не хотѣлось бы мнѣ этого. Свѣтъ взглянетъ на это какъ на оскорбленіе, какъ на выраженіе недовѣрія къ женѣ; и кромѣ того, въ этомъ случаѣ я долженъ буду колебаться, кому назначить мѣстопребываніемъ Анвикъ-Галлъ, ей или Венѣ. Я, — замѣтьте это, мистеръ Сентъ-Джонъ, — я имѣю къ женѣ полнѣйшее довѣріе; я увѣренъ, что она исполнитъ долгъ свой въ отношеніи къ Венѣ и составитъ его счастіе. Въ этомъ отношеніи нечего бояться; я только принимаю мѣры на случай ея замужества.

— Понимаю. Ну, чтожъ, я принимаю, Джорджъ, и эту обязанность, хотя лучше бы тебѣ довѣрить ее человѣку, болѣе дѣятельному.

— Нѣтъ, нѣтъ, вамъ, и единственно вамъ.

Они продолжали толковать во весь небольшой промежутокъ времени, который Джорджъ Сентъ-Джонъ ассигновалъ на свое посѣщеніе. Объ этомъ дѣлѣ, впрочемъ, говорили уже немного, потому что Джорджъ оставилъ эту тэму съ нѣкоторымъ упорствомъ, а у нихъ были и другіе предметы общаго интереса, семейныя дѣла, вѣсти съ той и съ другой стороны, какъ обыкновенно бываетъ, когда родственники встрѣчаются послѣ долгой разлуки. Въ надлежащее время онъ поѣхалъ обратно къ Лексингтову въ коляскѣ мистера Сентъ-Джона, сѣлъ на обратный поѣздъ и достигъ Анвика около шести часовъ вечера.

Жена прислала за нимъ карету, опасаясь ночной прохлады. Джоржъ Сентъ-Джонъ приказалъ кучеру сдѣлать крюкъ и заѣхалъ къ мистеру Драку, адвокату. Когда этотъ джентльменъ вышелъ къ нему, онъ попросилъ его заѣхать поутру въ Анвикъ-Галлъ по небольшому дѣлу относительно измѣненія въ недавно-совершенномъ завѣщаніи.

А мистеръ Сентъ-Джонъ изъ Веферскаго замка, размышляя объ этихъ дѣлахъ по отъѣздѣ своего родственника, находился въ крайнемъ затрудненіи и никоимъ образомъ не могъ придти къ удовлетворительному заключенію, грозила ли мистрисъ Сентъ-Джонъ сдѣлаться жестокою къ Венѣ, на манеръ мстительнаго дяди въ сказкѣ о Дѣтяхъ въ лѣсу, или опасность заключалась въ томъ, что она погубитъ его баловствомъ.

IX. Перемѣны въ Анвикѣ.

Въ одинъ изъ восхитительныхъ лѣтнихъ дней, въ той любимой комнатѣ, изъ оконъ которой открывался видъ на Анвикское помѣстье, сидѣла мистрисъ Карльтонъ Сентъ-Джонъ во вдовьемъ платьѣ. Противъ нея и также въ траурѣ, раскутавъ дорожную шаль, сползавшую на худощавыя, впалыя плеча, въ пыльномъ чепчикѣ, сидѣла мистрисъ Дарлингъ, только что пріѣхавшая.

Трауръ указывалъ, что въ Анвикѣ произошли перемѣны: владѣлецъ его, столь уважаемый и любимый при жизни, не существовалъ болѣе. Въ маѣ, по выраженію поэтовъ, предательскомъ маѣ, для Джорджа Карльтона Сентъ-Джона насталъ кризисъ, и Анвикъ-Галлъ перешелъ въ собственность другаго, — малютки, еще слишкомъ юнаго для полнаго сознанія утраты и соединявшаго мысль объ ней наиглавнѣйше съ чернымъ костюмомъ, въ который поспѣшила нарядить его офиціальная прислуга.

Смерть пришла такъ внезапно, что мистрисъ Сентъ-Джонъ осталась совершенно одна. Ея мать, мистрисъ Дарлингъ, была за границей, и кромѣ краткаго письма, увѣдомлявшаго ее объ этомъ событіи, не имѣла объ ней прямыхъ извѣстій. Она посылала письмо за письмомъ, потому что ей нельзя было немедленно вернуться домой; но отвѣты, если и получались, то всѣ были отъ Принсъ. А Принсъ, будучи въ нѣкоторой степени повѣренною мистрисъ Дарлингъ, пыталась намекнуть ей, что госпожа ея «дуется» и очень раздосадована завѣщаніемъ.

Послѣднее свѣдѣніе возбудило все любопытство свойственное мистрисъ Дарлингъ, но также и смутало ее. Она знала, что Джорджъ Сентъ-Джонъ не могъ завѣщать женѣ значительной собственности, — и личное мнѣніе Джорджа Сентъ-Джона было таково, что отсюда именно и проистекало нежеланіе мистрисъ Дарлингъ выдавать за него свою дочь, — но этому все-таки можно было пособить тѣми или другими мѣрами, и теперь мистрисъ Дарлингъ казалось, что ихъ не предприняли. Какъ только ей стало возможнымъ, въ началѣ іюня, она стала собираться въ обратный путь къ Англіи и поспѣшила въ Анвикъ-Галдъ.

Не будь траурнаго герба, выставленнаго снаружи дома, и признака вдовства въ одеждѣ дочери, мистрисъ Дарлингъ могла бы подумать, что все шло обычнымъ порядкомъ, и въ домѣ не было перемѣнъ. Окна были отворены, солнце сіяло, паркъ зеленѣлъ и цвѣлъ: даже сама Шарлотта не измѣнилась. И мистрисъ Дарлингъ окинула ее испытующимъ взглядомъ.

— Душечка, твое здоровье, повидимому, лучше нежели я ожидала.

— Я такъ себѣ, ничего, мама. Что это Принсъ нейдетъ съ Джорджикомъ, досадливо прибавила она: — мнѣ хочется вамъ его показать, онъ такъ выросъ.

— Милый крошка! Мнѣ было такъ грустно, Шарлотта, что я не могла поспѣть во-время, но….

— Что нужды, быстро перебила мистрисъ Сентъ-Джонъ; — право, кажется, мнѣ одной лучше было. Вы знаете, мама, — она перевела на мать пристальный взглядъ глубокихъ глазъ: — я всегда была склонна къ независимости. А что Роза?

— О, Боже мой! Отвѣтила мистрисъ Дарлингъ со вздохомъ, какъ бы вспомнивъ о чемъ-то досадномъ: — не говори мнѣ о Розѣ.

По губамъ вдовы пробѣжала поду-улыбка.

— Развѣ она спроказила что-нибудь ужасное?

— Нѣтъ; но такъ бунтуетъ!

— Бунтуетъ!

— Противъ того, что ея держатъ въ школѣ. Маріанна съ Маргаритой такъ и ждали, что она вырвется и спрячется подъ палубой вашего пакетбота. Онѣ до самаго Фалькстона не были вполнѣ увѣрены, что ея нѣтъ съ вами.

— А Маріана и Маргарита съ вами пріѣхали?

— Какъ же, я ихъ въ Лондонѣ оставила. Франка ждутъ.

— Мнѣ кажется, Франкъ могъ бы и ко мнѣ заѣхать повидаться, надменно сказала мистрисъ Сентъ-Джонъ.

— Душечка, я увѣрена, что онъ заѣдетъ. Но вѣдь онъ не всегда можетъ брать отпускъ, когда захочетъ.

Наступила пауза. Шарлотта, холодная, надменная какъ всегда, сдержанная даже съ матерью, опять отвернулась къ окну, отыскивая своего малютку-сына. Мистрисъ Дарлингъ сгорала желаніемъ разспросить о разныхъ подробностяхъ, которыя ей хотѣлось узнать, но еще не видѣла удобнаго случая; а разомъ засыпать вопросами, въ первую минуту пріѣзда, ей казалось неприличнымъ. Она встала съ кресла.

— Я пошла бы, Шарлотта, немножко поприбраться. Я вся въ пыли.

— Пожалуста, мама. Комната вамъ та же самая. Принсъ не замедлитъ явиться.

Принсъ въ это время уже входила въ домъ и провела Джорджика заднимъ ходомъ. Тутъ произошла громкая встрѣча, и мистрисъ Сентъ-Джонъ вышла принять въ ней участіе. Джорджикъ лепеталъ, встряхивалъ роскошные локоны, набѣгавшіе на розовыя щечки, и вообще былъ очень милъ. Мистрисъ Дарлингъ не удивилась слабому болѣзненному крику, — крику той страстной любви, что выражается одинаково съ болью, — съ какимъ мать прижала его къ сердцу.

— А Веня гдѣ же? спросила мистрисъ Дарлингъ уПринсъ.

О, что до мистера Вени, то Принсъ полагала, что онъ когда-нибудь явится. Гонорія, по обыкновенію, завела съ ней перебранку, такъ онѣ и разошлись. А мистрисъ Дарлингъ, едва давъ ей время высказать эти слова, поспѣшила на лѣстницу, какъ бы не желая и знать ихъ.

— Прислужи мамашѣ, Принсъ, сказала Анвикская госпожа: — у ней нѣтъ съ собой горничной.

Мистрисъ Дарлингъ была чрезвычайно довольна, что ей будетъ прислуживать Принсъ, потому что это давало ей возможность потребовать объясненій, которыхъ иначе ей пришлось бы ждать цѣлые часы. Едва давъ этой женщинѣ затворить за собою дверь, она съ жадностью стала ее разспрашивать. Вспомните, что Принсъ, по крайней мѣрѣ относительно мистрисъ Дарлингъ, была довѣреннымъ лицомъ.

— Принсъ, меня такъ встревожилъ намекъ въ одномъ изъ твоихъ писемъ. Развѣ ты знаешь, что госпожѣ твоей мало завѣщано? Не приходится ли ей выѣхать изъ Анвикъ-Галла?

— О, нѣтъ, сударыня, онѣ остаются въ Анвикъ-Галлѣ, отвѣтила нянька, — будутъ жить здѣсь опекуншей мистера Сентъ-Джона, съ четырьмя тысячами фунтовъ ежегоднаго дохода.

— Четыре тысячи ежегодно!

Значительность суммы, далеко превышавшей все, чего могла ожидать мистрисъ Дарлингъ, весьма пріятно поразила ея слухъ. Но вслѣдъ затѣмъ пробудилась мысль, какимъ образомъ Прлисъ, простая служанка въ Анвикъ-Галлѣ, и только у нея пользовавшаяся довѣріемъ, могла пріобрѣсти эти свѣдѣнія?

— Точно ли ты это знаешь, Принсъ? спросила она.

— Я слушала завѣщаніе, сударыня. Всей прислугѣ въ Анвикъ-Галлѣ было приказано собраться на чтеніе.

— Но этого нигдѣ не дѣлается! замѣтила мистрисъ Дарлингъ. — Что же…. что жь, кто было сдѣлано по желанію вашей госпожи? продолжила она, удивляясь.

— Не думаю, отвѣтила Принсъ: — старикъ Дракъ, это законникъ-то, приходитъ къ намъ по возвращеніи съ похоронъ и говоритъ, что насъ требуютъ въ большую гостиную. А мистрисъ Сентъ-Джонъ ужь тамъ въ новомъ траурѣ и вдовьемъ чепцѣ; какъ мы понабрались, она такъ досадливо, таково гордо поглядѣла на насъ. Джентльмены, присутствовавшіе на похоронахъ, тоже были здѣсь, а мистеръ Гревзъ, и мистеръ Пимъ; я привела малютку, а Гонорія пришла съ мистеромъ Сентъ-Джономъ….

— Зачѣмъ же ты его зовешь мистеромъ Сентъ-Джономъ? Его всегда звали мистеромъ Веней, вставила мистрисъ Дарлингъ.

— Съ тѣхъ поръ ужь его такъ зовутъ, сударыня, отвѣтила женщина: — одинъ изъ джентльменовъ, такой старый брюзга, бывшій въ числѣ провожатыхъ, прямой какъ мачта и желтый какъ золото, генералъ Карльтонъ, кажется, услыхалъ, что кто-то изъ насъ называетъ его мистеромъ Веней, и строго наказывалъ, что онъ вовсе не мистеръ Веня, а мистеръ Сентъ-Джонъ и не иначе слѣдуютъ звать его до тѣхъ поръ, пока не сдѣлается сэръ-Веніаминомъ. Прислуга очень удивилась; такъ съ тѣхъ поръ и зовемъ его мистеромъ Сентъ-Джономъ.

— Ну, продолжай.

— Оказалось, что насъ позвали слушать чтеніе завѣщанія. Всего-то я не поняла; но хорошо знаю, что мистрисъ Сентъ-Джонъ должна пребывать въ Анвикѣ и получать четыре тысячи въ годъ, какъ опекунша наслѣдника. Тутъ было еще что-то такое, чего я не могла разобрать, потому что мистеръ Джорджикъ въ это время завозился, что-то насчетъ убавки двухъ тысячъ изъ четырехъ, въ случаѣ, если мистеръ Сентъ-Джонъ удалится отсюда. А съ другой стороны, когда онъ наслѣдуетъ свой титулъ и все состояніе, тогда еще прибавится двѣ тысячи. Что составитъ шесть тысячъ въ годъ.

— Такъ что же ты разумѣла, Принсъ, написавъ мнѣ, что госпожа твоя была раздосадована условіями завѣщанія? Четыре тысяча теперь и шесть въ послѣдствіи! Чѣмъ она можетъ быть недовольна. Это весьма щедро.

— Можете положиться на меня, сударыня, что это такъ, отвѣтила Принсъ, не запинаясь, — она очень была раздосадована и показала это своимъ обращеніемъ. Въ тотъ же день, какъ только насъ отпустили, я вывела мистера Джорджика на холмикъ; онъ что-то капризничалъ и былъ безпокоенъ, ужь не знаю отчего, а докторъ Гревзъ и мистеръ Пимъ вмѣстѣ отправлялись домой. Я очень ясно слышала, что она говорили другъ другу, какъ оскорбилась мистрисъ Сентъ-Джонъ «оговоркой» въ завѣщаніи….

— Какою оговоркой?

— Ахъ, ужь этого я не знаю. Докторъ Гревзъ, сказалъ, что она считаетъ это за выраженіе недовѣрія къ ней; а потомъ заговорилъ о мистерѣ Сентъ-Джонѣ изъ Веферскаго замка, какъ будто и онъ тутъ замѣшавъ; но тутъ ужь стало не слыхать ихъ.

Мистрисъ Дарлингъ не могла рѣшить этого вопроса. Чѣмъ больше она думала, тѣмъ болѣе росла въ ея глазахъ сумма; ей казалось почти невозможнымъ, чтобы Шарлотта была недовольна, и она заключила, что Принсъ, обыкновенно столь проницательная, на этотъ разъ ошиблась.

— А теперь, Принсъ, сказала она, покончивъ со множествомъ другихъ вопросовъ и отвѣтовъ: — я хочу тебѣ самой кое-что сказать. Изъ твоихъ собственныхъ обмолвокъ я вижу, что у васъ съ Гоноріей все еще прежній раздоръ! Сколько разъ я тебя уговаривала не вдаваться въ это!

— Всему виновата Гонорія, быстро отвѣтила Принсъ.

— Обѣ вы виноваты, возразила мистрисъ Дарлингъ, — равно и та и другая. Странно, что вы не можете поладить! Вы скоро и дѣтей вооружите другъ противъ друга, это вѣрнѣе смерти.

— Мы еще ни разу не доходили до открытой ссоры, вступилась Принсъ: — я не допускаю этого…. ужь она очень задираетъ. Особенно теперь, когда увѣрена, что останется въ Анвикъ-Галлѣ, что бы тамъ ни случилось.

— Что ты хочешь сказать?

— Умирая, мистеръ Карльтонъ Сентъ-Джонъ сказалъ нашей госпожѣ, что желалъ бы, чтобы Гонорія оставалась при Венѣ до тѣхъ поръ, пока за нимъ должна ходить женщина, и мистрисъ Сентъ-Джонъ обѣщала не удалять ея, за исключеніемъ развѣ какого-нибудь чрезвычайнаго случая.

— Совершенно справедливо. И вотъ что, Принсъ, разъ навсегда я желаю, чтобы между вами было побольше дружелюбія. Это просто скандалъ, если двѣ главныя служанки въ Анвикъ-Галлѣ будутъ вѣчно дурить; это чрезвычайно дурной примѣръ дѣтямъ; а это…. ты сама знаешь, это не хорошо и для вашей госпожи. А что, какова она была во время болѣзни мистера Сентъ-Джона? Покорна? Спокойна?

— О, сударыня, настоящій ангелъ.

— Очень хорошо. Чтобъ я больше не слыхала объ этихъ ссорахъ, Принсъ. На твоемъ мѣстѣ надо вести дѣла какъ можно спокойнѣй: мистрисъ Сентъ-Джонъ нуженъ миръ, а не….

Тутъ восклицаніе Принсъ заставило мистрисъ Дарлингъ, смотрѣвшую въ это время на ящикъ съ бѣльемъ, быстро обернуться. Тамъ, за постельными занавѣсками, къ сильному замѣшательству испуганной леди, стояла сама мистрисъ Сентъ-Джонъ. Много ли она слышала?

— Шарлотта, дружочекъ, я и не знала, что ты здѣсь. Я только что дала урокъ Принсъ насчетъ этихъ постоянныхъ дрязгъ съ Гоноріей. Ты пришла посидѣть со мной, дитя мое, пока я распакую чемоданы? прибавила мистрисъ Дарлингъ, видя что дочь вошла въ комнату и удобно расположилась въ длинномъ креслѣ; — въ такомъ случаѣ, я думаю, ты можешь идти, Принсъ.

— Да, сказала мистрисъ Сентъ-Джонъ: — мистеръ Джорджъ въ дѣтской, Принсъ, ты тамъ нужна ему.

Во время этихъ словъ мистрисъ Дарлингъ мучилась, на сколько способна была по своей легкой натурѣ, желаніемъ увѣриться, слышала ли та хоть словечко изъ ея разговора съ Принсъ, особенно изъ той части его, что касалась денегъ. Въ комнатѣ было нѣсколько шумно, потому что онѣ отпирала коммоды и передвигали ящики, что и помѣшало имъ слышать, какъ вошла мистрисъ Сентъ-Джонъ. «Заговорю съ ней объ этомъ, подумала мистрисъ Дарлингъ; лучше уцѣпиться за случай и воспользоваться имъ, если ужь разъ попала въ такое затрудненіе.» Она украдкой бросила взглядъ на дочь, дѣлая видъ, что сильно занята разглаживаніемъ оборки чепца, только что вынутаго ею изъ ящика. Мистрисъ Сентъ-Джонъ глядѣла холодно и спокойно. Неужели слышала?

— Шарлотта, душечка, я такъ безпокоюсь о тебѣ насчетъ того, какъ устроены дѣла, и всего прочаго. Я кое-что высказала бѣдной Принсъ, но она, кажется, думаетъ, что все въ порядкѣ, что ты хорошо надѣлена и остаешься здѣсь. Разумѣется, простая служанка многаго можетъ и не знать. Я рада, что мужъ твой сдѣлалъ приличное завѣщаніе.

— Препозорное, крикнула молодая вдова, вся запылавъ.

Слова эти заставили мистрисъ Дарлингъ попятиться, и она забыла даже распространиться насчетъ только-что выраженнаго ею мнѣнія о неполнотѣ свѣдѣній бѣдной простушки Принсъ.

— Позорное завѣщаніе, Шарлотта! воскликнула она: — когда у тебя есть Анвикъ-Галлъ и четыре тысячи въ годъ.

— Оно позорно. Я оставлена въ зависимости отъ наслѣдника.

— Наслѣдника! То-есть Вени?

— Ктоже, кромѣ его, здѣсь наслѣдникъ! Зачѣмъ Джорджъ оставилъ меня въ этой зависимости?

— Я не совсѣмъ понимаю тебя, дружочекъ. Какимъ образомъ ты зависишь отъ Вени?

— Эта четыре тысячи мнѣ будутъ платиться только въ качествѣ опекунши его, его и Джорджика. Въ Анвикъ-Галлѣ я живу какъ Венина опекунша. Все это преобидно.

— Но, другъ мой, твой мужъ не властенъ былъ прилично устроить тебя никакимъ инымъ способомъ. При женитьбѣ, — право я не думаю, чтобъ онъ могъ обезпечить тебѣ болѣе шестисотъ фунтовъ ежегоднаго дохода, — онъ такъ и сдѣлалъ; разумѣется, это въ придачу твое же, а послѣ тебя достанется твоему ребенку.

— Подумайте, какая противоположность! было отвѣтомъ, и грудь мистрисъ Сентъ-Джонъ зловѣще взволновалась, какъ бы не выдержавъ избытка обиды: — У одного несмѣтныя тысячи, титулъ, имѣнія, вся знатность, все могущество; у другаго какія-то несчастныя сотни и самая скромная доля.

— Но, душечка моя, Шарлотта, чѣмъ же было этому помочь. Веня съ этимъ родился, и мистеръ Карльтонъ, такъ же какъ и ты сама, не могъ этого измѣнить.

— Все-таки несправедливо.

— Несправедливо — не точное слово. Законъ о наслѣдствѣ, быть-можетъ, и не совсѣмъ справедливъ, но Англичане живутъ подъ его сѣнію и должны повиноваться. И тебѣ не слѣдуетъ порицать за это мужа.

— Я его не за то порицаю.

— Ты порицаешь его завѣщаніе, это все одно.

Мистрисъ Сентъ-Джонъ сидѣла, прислонясь къ спинкѣ кресла, откинувъ назадъ широкія сборки чепца, опершись локтями на ручки кресла и нервно прижимая кончики пальцевъ одной руки къ другой. Легкая буря миновала, и обычная холодность обращенія вернулась къ Шарлоттѣ.

— Зачѣмъ онъ вписалъ туда эту оговорку?

— Развѣ тамъ есть оговорка? Какая же? Но я не знаю и самого завѣщанія, Шарлотта.

— Онъ оставилъ дѣтей подъ моею опекой исключительно. Они должны жить со мною здѣсь, въ Анвикъ-Галлѣ, отлучаясь лишь на сколько это нужно для ихъ воспитанія, а мнѣ завѣщана ежегодная плата въ четыре тысячи фунтовъ.

— Ну? сказала мистрисъ Дарлингъ, такъ какъ та пріостановилась.

— Вотъ что было въ завѣщаніи. Но оговорка измѣнила это, и пребываніе Вени со мною зависитъ отъ прихоти мистера Исаака Сентъ-Джона. Въ его власти удалить отъ меня Веню, если онъ найдетъ нужнымъ; а если Веня удалится, то изъ четырехъ тысячъ двѣ вычитаются, и такимъ образомъ доходъ мой уменьшается въ половину. Для чего это сдѣлалъ Джорджъ? Зачѣмъ онъ сдѣлалъ кто въ тайнѣ и ни слова не сказавъ мнѣ.

— Право не знаю, сказала мистрисъ Дарлингъ, обсуждая въ умѣ эту новость: — Такъ Веня можетъ быть удаленъ отъ тебя по прихоти Исаака Сентъ-Джона? но вѣдь мистеръ Исаакъ такъ слабъ!

— Здоровьемъ, пожалуй, слабъ, но не властію надъ Веней. Эта оговорка помѣчена на другой день послѣ посѣщенія Джорджемъ Веферскаго замка подъ конецъ зимы, много спустя по совершеніи завѣщанія. Это, должно-быть, Исаакъ Сентъ-Джонъ его тогда и настроилъ. Я еще сочтусь съ нимъ за это, коли жива буду.

— Ну, такъ ужь я не знаю, зачѣмъ онъ это сдѣлалъ, воскликнула мистрисъ Дарлингъ, будучи совершенно поражена; — тотъ не нуждается въ двухъ тысячахъ, самъ богатъ и къ тому же боленъ. Ты не спрашивала, Шарлотта, что его побудило къ этому? я на твоемъ мѣстѣ спросила бы.

— Кого это?… Исаака Сентъ-Джона? Я никогда и не видала его.

— Развѣ его не было на похоронахъ?

— Нѣтъ, говорятъ, онъ былъ слишкомъ нездоровъ. Пріѣзжалъ его братъ, прекрасный Фредъ. Я, мамаша, ненавижу этого Исаака Сентъ-Джона,

— Полно, душечка. Всего вѣроятнѣе, что онъ никогда и не вмѣшается въ твои дѣла. До меня, по крайней мѣрѣ, всегда доходила молва о немъ, какъ о справедливѣйшемъ и честнѣйшемъ изъ людей.

— Я не могу этого вывести. Я не могу вывести, чтобы свѣтъ зналъ, что Джорджъ могъ нанести мнѣ оскорбленіе. А это вездѣ извѣстно. Даже прислуга знаетъ. Онъ желалъ, чтобъ она присутствовала при чтеніи завѣщанія. Слыханное ли это дѣло!

— Мужъ твой желалъ этого?

— Да, по крайней мѣрѣ такъ говоритъ мистеръ Дракъ. Когда собирались прочесть завѣщаніе, и я вышла къ нимъ въ гостиную, мистеръ Дракъ сказалъ мнѣ: «съ вашего позволенія, я долженъ позвать сюда прислугу; мистеръ Карльтонъ Сентъ-Джонъ просилъ меня это сдѣлать.» Я протестовала, но безполезно; мистеръ Дракъ притворился будто не слыхалъ; а я не могла же поднять шумъ въ такую минуту. Но теперь, мамаша, неужели вы не видите интриги?

— Н-нѣтъ, сказала мистрисъ Дарлингъ, не имѣя въ мысляхъ того что разумѣла Шарлотта.

— А я такъ вижу, сказала Шарлотта, блеснувъ тѣмъ раздраженнымъ взглядомъ, что виднѣлся по временамъ въ ея неизмѣримо глубокихъ глазахъ. — Это, завѣщаніе было читано слугамъ для того, чтобъ они знали, что въ ихъ волѣ передавать сплетни Исааку Сентъ-Джону. Ненавижу его! Ненавижу! Не будь его, я увѣрена, что мужъ вполнѣ бы довѣрилъ мнѣ Веню. Кто же способнѣе меня воспитать его?

— Я такъ и думаю, что ты воспитаешь его, Шарлотта. Я многаго не понимаю изъ того, что ты мнѣ разказываешь; но я ничуть не сомнѣваюсь, что Исаакъ Сентъ-Джонъ будетъ и вѣжливъ, и добръ во всѣхъ отношеніяхъ. Пока ты будешь исполнять свою обязанность относительно Веви, удалять его не будетъ никакой причины. А вѣдь ты исполнишь ее?

— Конечно; — и мистрисъ Сентъ-Джонъ вполнѣ думала то что говорила. — У меня не будетъ разницы между дѣтьми. Если Веню надо будетъ наказать, я его накажу; если надо будетъ наказать Джорджика, я накажу и его; дѣло само по себѣ и легко и просто, и никакой надобности не было приставлять ко мнѣ другахъ. И всего хуже, что Джорджъ скрылъ это отъ меня.

— Мнѣ кажется, онъ просто забылъ сказать тебѣ объ этомъ, успокоительно сказала мистрисъ Дарлингъ, и замѣтно было, что она имѣла обыкновеніе всегда смягчать взглядъ на вещи передъ дочерью, какъ бы боясь за нее: — а ты совершенно права, дружочекъ, что не дѣлаетъ разницы между дѣтьми: мужъ твой также не дѣлалъ ея.

— По наружности-то вообще не дѣлалъ. А въ сердцѣ одного любилъ, а другаго нѣтъ; а я другаго люблю, а не того. О, Джорджакъ, Джорджикъ! Былъ бы ты наслѣдникомъ!

— Это безполезная мысль, Шарлотта. Не предавайся ей. Веня первенецъ.

— Какъ же мнѣ ей не предаваться? Джорджикъ мой первенецъ, а мнѣ все кажется, что его обидѣли, обидѣли насъ обоихъ.

— Что пользы, дружочекъ ты мой? Ты вѣдь знала это, когда шла за Джорджа Карльтона Сентъ-Джонъ, несмотря на мои убѣжденія. Теперь поздно раскаиваться:

— Я не раскаиваюсь. Я завтра же вышла бы за него снова будь у него двое наслѣдниковъ вмѣсто одного. Но не могу. Не могу не…

— Чего же ты не можешь?

— Оставимъ это. Положеніе измѣнить нельзя и думать объ этомъ не слѣдуетъ. Я, мамаша, больше не стану объ этомъ заговаривать. Если вамъ зачѣмъ-нибудь понадобятся подробности завѣщанія, вы можете получить ихъ у старика Драка. Разкажите-ка мнѣ о Розѣ и объ ея бунтѣ. Мнѣ часто думалось, какъ бы я была рада, еслибъ ей жить у меня, по выходѣ изъ школы.

Почему именно — мистрисъ Дарлингъ того не знала, но только она почувствовала величайшее облегченіе, когда Шарлотта оставила такимъ образомъ предметъ разговора. Трудно было бы найдти человѣка, рожденнаго съ такою сильною наклонностью къ зависти, какъ Шарлотта Норрисъ, и не будь уменьшенія дохода, мистрисъ Дарлингъ радовалась бы удаленію Вени. Она не опасалась за доброту Шарлотты къ нему; она думала, что Шарлотта неспособна быть систематично недоброю къ кому бы то ни было, но пока мальчикъ будетъ съ ней, одинъ видъ его долженъ и непремѣнно будетъ питать въ ней зависть за Джорджика. Однакожь двѣ тысячи ежегоднаго дохода, по мнѣнію мистрисъ Дарлингъ, были все-таки двѣ тысячи въ годъ.

Она охотно перешла къ другому предмету, о которомъ упомянула Шарлотта, къ своей младшей, мятежной, но все-таки обожаемой дочери. Пора и вамъ, читатель, познакомиться съ ней. За этимъ надо отправиться черезъ проливъ.

X. Миссъ Роза Дарлингъ.

Всѣмъ извѣстенъ многолюдный приморскій городокъ, что стоитъ по ту сторону пролива, Бельпортъ на-морѣ; а потому вы, вѣроятно, знаете, что его учебныя заведенія, какъ хорошія, такъ и дурныя или посредственныя, весьма многочисленны. Но то изъ нихъ, въ которое вы сейчасъ войдете, именно содержимое M-me le Nino, я попрошу васъ не смѣшивать съ прочими, каковы бы ни были ихъ достоинства. Небольшое заведеніе M-me le Nino, при комплектѣ и весьма значительной платѣ, стояло высоко надъ прочими; оно исключительно предназначалось для дѣвицъ изъ хорошихъ фамилій; ни одной воспитанницы не принимали здѣсь безъ несомнѣнной рекомендаціи. Быть-можетъ, это была единственная французская школа, которой заботливые родители могли ввѣрить свою дочь, не безпокоясь за все относительно школьнаго общества: каковы бы ни были подруги ея по уму и обращенію, всѣ онѣ были безспорно хорошихъ фамилій.

Въ тотъ самый день, когда мистрисъ Дарлингъ отправлялась въ Анвикъ-Галлъ для посѣщенія овдовѣвшей дочери, воспитанницы M-me le Nino собрались въ просторной классной. Занятія на сегодня кончились, и дѣвицы порядкомъ скучали. Онѣ ненавидѣли пятницы. По этимъ днямъ не бывало ни танцованія, ни рисованія, ни прогулокъ, ничего, кромѣ труднаго, непрерывнаго ученья наизусть, письма и упражненій.

Загляните въ старшій классъ на дѣвицъ отъ шестнадцати до двадцатилѣтняго возраста, вотъ онѣ сидятъ на скамьѣ у класснаго стола. Тѣ, что въ серединѣ, откинулись назадъ, за ними съ обѣихъ сторонъ сидятъ другія, подавшись впередъ, а двѣ крайнія дѣвушки повернулись бокомъ, облокотясь на столъ, такъ что всѣ вмѣстѣ образуютъ полукругъ. Онѣ болтаютъ по-англійски, что противно правиламъ заведенія; но наставницы утомлены долгимъ, жаркимъ днемъ и не обращаютъ на нихъ вниманія. Подходило время экзаменовъ, а въ теченіе этого періода сильно увеличивалась работа, какъ воспитанницъ, такъ и наставницъ.

Всмотритесь хорошенько въ трехъ среднихъ дѣвицъ: до остальныхъ намъ будетъ мало дѣла, но съ этими таки на-порядкахъ. Къ тому же онѣ и замѣтны: двѣ изъ нихъ красавицы, хотя красота ихъ не одинакова. Одна точно Геба: веселые голубые глаза, поразительно сложена, и цѣлый ливень золотыхъ локоновъ; это младшая дочь мистрисъ Дарлингъ, Роза. Другая, Аделина де-Кастелла, имя и личико хоть сейчасъ въ историческій романъ. Она плѣнительно-граціозна, у нея темнокаріе глаза, темнорусые волосы, а черты лица превосходятъ всѣ лики когда-либо изваянные изъ мрамора. Третья, Мери Карръ, степенная съ виду, словно уже хозяйка дома; ея здравый смыслъ всегда какъ бы сдерживаетъ порывы миссъ Розы Дарлингъ, потому что Роза была самою вѣтреною изъ всѣхъ дѣвицъ когда-либо оживлявшихъ строгую и почтенную школу M-me le Nino: вѣтрена, своенравна, кокетка, беззаботна и тщеславна какъ пава.

Будь Роза поскромнѣе, поменьше увлекайся она, мистрисъ Дарлингъ не держала бы ея въ школѣ такъ долго, потому что Розѣ уже восьмнадцать лѣтъ. Она ужасно возмущалась этимъ, и пожалуй, еще вопросъ, благоразумно ли дѣлала мать, поступая такимъ образомъ. Мистрисъ Дарлингъ, желая позолотить пилюлю, позволяла Розѣ много выѣзжать, и M-me le Nino подчинялась этому распоряженію, какъ она имѣла обыкновеніе дѣлать, когда дѣвушки входили въ возрастъ; но Роза выѣзжала чаще всѣхъ своихъ предшественницъ, прославившихся въ этомъ отношеніи. Въ городѣ проживало много друзей ея матери, но за Розой ухаживали ради ея самой, потому что она всѣмъ чрезвычайно нравилась. Она то и дѣло попадала въ затрудненія различнаго рода; въ школѣ же веда себя самовольно и сознавала это.

Однимъ изъ главныхъ свойствъ характера миссъ Розы Дарлингъ была частая влюбчивость. Почти всякій выѣздъ, она, возвращаясь, дарила завистливыхъ подругъ разказомъ о какомъ-нибудь новомъ кавалерѣ, осаждавшемъ ея сердце, тѣмъ болѣе, что половина удовольствія въ этихъ продѣлкахъ заключалась именно въ хвастовствѣ передъ подругами. Послѣдняя фантазія этого рода засѣла въ ней дольше обыкновеннаго. Новымъ искателемъ явился джентльменъ, котораго она только разъ и видѣла, не то въ церкви, не то на прогулкѣ. Роза не знала его имени, но онъ былъ очень хорошъ собой, и она бредила имъ. Школа звала его ея fiancé, что также не мало нравилось Розѣ. Въ этотъ вечеръ Роза находилась въ состояніи близкомъ къ взрыву, потому что одна изъ дѣвицъ, миссъ Каролина Девисъ, которую (только-что брали къ себѣ близкіе знакомые, разказала, что она видѣла этого джентльмена на возвратномъ пути къ M-me le Nino.

— Вотъ что значитъ до сихъ поръ засидѣться въ школѣ! Стоило бы мамашу проучить за это. Ужь молчите, Мери Карръ! Захочу, такъ и о мамашѣ буду говорить. Гдѣ это вы видѣли его, Линочка Девисъ?

— На Большой улицѣ. Онъ бродилъ тамъ. Тетенька ему поклонилась.

— Я увѣрена, что это онъ меня поджидалъ! Ужь эти мнѣ противныя пятницы! Хоть бы скарлатина что ли заразила эту школу, тогда, можетъ-быть, M-me le Nino отпускала бы насъ каждый день! Ваша тетенька, Девисъ, должно-быть, знакома съ нимъ, если поклонилась: вы спросили, какъ его зовутъ?

— Нѣтъ, забыла.

— Экой глупышъ какой! Если я черезъ день-другой не узнаю, такъ просто съ ума сойду. Онъ вѣдь….

— Тсс! шепнула Каролина Девисъ: — смотрите, какъ Француженки навострили ушки! Онѣ пойдутъ нажалуются, что мы по-англійски говоримъ. Сегодня поступила новенькая воспитанница, прибавила она вслухъ, призвавъ на помощь все свое знаніе французскаго языка.

— Не воспитанница, возразила Аделина де-Кастелла, — она прежде была воспитанницей, а теперь пріѣхала погостить здѣсь, пока мать ея будетъ въ Англіи. Онѣ недавно путешествовали по Италіи.

— Кто она? спросила Роза: — какъ ея фамилія?

— Элеонора Сеймуръ. Ея матъ жена капитана Сеймура, дочь лорда Лофтуса, продолжала Аделина, въ совершенствѣ говорившая по-англійски и понимавшая іерархіи британскихъ званій не хуже самой Англичанки, — Элеонора Сеймуръ самая красивая дѣвушка изъ всѣхъ извѣстныхъ мнѣ; но, кажется, ей не долго быть Элеонорой Сеймуръ, потому что она помолвлена съ мистеромъ Мальборо.

— Кто это мистеръ Мальборо? опять спросила Роза.

— Я его не знаю, сказала Аделина, — онъ, кажется, очень богатъ и живетъ въ Бедьпортѣ.

— Le souper, mesdemoiselles, кликнула M-lle Henriette, главная надзирательница.

Я вовсе не рада представлять вамъ, читатели, столько лицъ и какъ бы возбуждать множество интересовъ; но временное пребываніе Элеоноры Сеймуръ въ шкодѣ повело къ послѣдствіямъ весьма непріятнымъ для Розы, и вамъ приходится выслушать объ этомъ, иначе вы никогда хорошо не поймете характера Розы, хотя бы я исписала цѣлыя страницы. Событія, порожденныя этимъ пребываніемъ, и конечный результатъ ихъ болѣе помогли Розѣ взяться за умъ чѣмъ могли бы сдѣлать цѣлыя десять лѣтъ увѣщаній. По этой причинѣ надо будетъ поговорить о Элеонорѣ Сеймурь и кой-о-чемъ касающемся ея. Впрочемъ, это не болѣе какъ эпизодъ романа.

Какъ уже сказано Аделиною де-Кастелла, мать Элеоноры была женою капитана Сеймура и дочерью лорда Лофтуса. Будучи всѣмъ этимъ, мистрисъ Сеймуръ поднимала голову выше (и это дозволялось ей) чѣмъ кто-либо изъ посѣтителей англо-французскихъ морскихъ ваннъ, и гордилась своею «кровью». Случается подчасъ, что тамъ, гдѣ преобладаетъ эта «кровь», прочее потребное для существованія весьма скудно; именно такъ было и съ мистрисъ Сеймуръ. Она была такъ бѣдна, что едва сводила концы съ концами: помогала ей аристократическая родня ея, уплачивая тяжкіе школьные счеты за Элеонору, и такимъ образомъ она еще кое-какъ держалась. Мужъ ея, капитанъ Сеймуръ, много лѣтъ тому назадъ умершій, имѣлъ еще болѣе сильныя связи, но былъ такъ же бѣденъ. Лордъ Лофтусъ до конца дней своихъ не простилъ дочери замужства съ неимущимъ юнымъ офицеромъ, а дабы доказать ей ровность своего характера, вычеркнулъ даже имя ея изъ своего завѣщанія. Теперь она стала высокою, увядшею леди, съ ястребинымъ носомъ и надменными сѣрыми глазами.

Когда Элеонора вышла изъ школы, — настолько усовершенствованною молодою особой, насколько вырабатывало ихъ пресловутое заведеніе M-me de Nino, — она посѣтила своихъ аристократическихъ родственниковъ съ той и съ другой стороны и затѣмъ вмѣстѣ съ матерью отправилась въ Италію и иныя страны. Весной она вернулась, пространствовавъ два года, а теперь поселилась на старомъ пепелищѣ. Кумушка разказывала (а ужь если желаете видѣть кумушекъ во всей красотѣ, посѣтите здѣшнія ванны), что Элеонорѣ никогда не представится случая перемѣнить фамиліи Сеймуръ: люди съ вѣсомъ, по всей вѣроятности, не станутъ искать ея руки при ея обстановкѣ, а выйдти за кого иного не могла позволить мистрисъ Сеймуръ. Борьба скоро завязалась. Однажды въ Бельпортъ заѣхалъ, по дорогѣ въ Парижъ, красивый молодой человѣкъ, по имени Джорджъ Мальборо. Мистрисъ Сеймуръ познакомилась съ нимъ въ домѣ одного изъ своихъ друзей, а хотя она преклонилась (въ поэтическомъ смыслѣ) предъ его личными достоинствами, но въ послѣдствіи, наединѣ съ Элеонорой, надменно вздернула свой носъ и отозвалась о немъ презрительно. Въ самомъ дѣлѣ «какой-нибудь зажиточный разночинецъ изъ Англіи!» небрежно проговорила она; она ненавидѣла разночинцевъ, особенно разбогатѣвшихъ, потому что они какъ-то склонны забывать о той безднѣ, что лежитъ между ними и аристократіей. Старикъ Мальборо, отецъ мистера Джорджа началъ свою карьеру съ должности писца или лакея — ужь навѣрно-то она не знала, да и что нужды — а все подвигался, пока не сталъ хозяиномъ значительнаго торговаго дѣла и владѣльцемъ большаго состоянія. У него не то желѣзные заводы, не то, угольныя копи, а можетъ-быть и бумагопрядильни, что-то такое на сѣверѣ; ну, а Джорджъ этотъ, старшій сынъ, такъ и воспитанъ, чтобы тоже стать кузнецомъ, если дѣло въ желѣзѣ. Она желала, чтобъ Элеонора, въ случаѣ новой встрѣчи, держалась отъ него какъ можно подальше: онъ что-то охотно заговариваетъ съ нею.

А бѣдной Элеонорѣ Сеймуръ было такъ тяжело послушаться. Мистеръ Джорджъ Мальборо, вмѣсто того чтобъ ѣхать въ Парижъ, остался въ городѣ и постоянно встрѣчался съ Элеонорой. Она же, бѣдняжка, не унаслѣдовала исключительныхъ воззрѣній своей матери; какъ ни трудилась мистрисъ Сеймуръ, никакъ не когда вбить ихъ въ ея голову, а вотъ Элеонорѣ стала нравиться эта встрѣча не менѣе самого мистера Мальборо. То была старая пѣсня — они другъ въ друга влюбились.

Когда эта вѣсть была сообщена мистрисъ Сеймурь, она подняла свои надменныя вѣки на Джорджа Мальборо и выразила мысль, что наступаетъ конецъ міру. Можетъ-быть, ей и не открыли бы этого такъ скоро, еслибъ она не собиралась отправиться въ Англію на довольно продолжительную побывку къ старшей сестрѣ, на которую возлагала большія надежды, причемъ, въ отсутствіи ея, Элеонора должна была гостить у M-me de Nino. Мистеръ Мальборо, до сихъ поръ еще ни разу не принятый въ домѣ мистрисъ Сеймуръ, воспользовался этимъ случаемъ, чтобы попросить аудіенціи въ одинъ изъ вечеровъ, когда, провожая мать и дочь отъ гавани, онъ шелъ возлѣ Элеоноры. Изобразивъ свое удивленіе легкимъ жестомъ и движеніемъ опущенныхъ рѣсницъ, леди провела его въ гостиную, а Элеонора спаслась бѣгствомъ на верхъ.

Сидя въ своей комнатѣ, она прислушивалась. Прошло около десяти минутъ, — онѣ показались Элеонорѣ столькими же часами, — потомъ въ гостиной зазвонилъ колокольчикъ не громко, но твердо, какъ будто ея мать была въ гнѣвѣ, хотя и спокойномъ. Вслѣдъ за тѣмъ она услыхала шаги мистера Мальборо, котораго провожали изъ дому. Неужели ему отказано? Элеонора полагала, что такъ.

Колокольчикъ на этотъ разъ зазвонилъ рѣзко; потребовали Элеонору. Сходя внизъ, она дрожала съ головы до ногъ.

— Элеонора! начала мать наистрожайшимъ голосомъ: — ты знала объ его искательствѣ?

Элеонора не могла отрицать. Отъ испуга, въ волненіи, она залилась слезами.

— Какой позоръ ободрять исканія кузнеца! Оказывается-то вѣдь желѣзо: самъ сознался безъ зазрѣнія совѣсти. Разумѣется, какъ же не плакать! Подумай, что это за народецъ! вѣдь кузнецы: что же, ты ихъ считаешь достойными союза съ вами? Отецъ его былъ не что иное какъ рабочій и самъ сдѣлался тѣмъ, что есть, работая своими руками, а сынъ даже и не покраснѣлъ, говоря это мнѣ! Не говорю уже, что я всегда надѣялась — да простятся мнѣ эти замыслы и планы въ твою пользу — видѣть тебя женой Джона Сеймура.

— Его женой! всхлипнула Элеонора. — О, мама, Джонъ Сеймуръ ничтожество.

— Ничтожество! отозвалась негодующая леди. — Лордъ Джонъ Сеймуръ ничтожество!

— Но я не люблю его, матушка!

— Ухъ! проворчала мистрисъ Сеймуръ: — слушай. Я не приняла предложеній этого мистера Мальборо, во и не отвергла ихъ. Надо сознаться, онъ, кажется, довольно щедръ и довольно богатъ; ужь и не знаю чего только не насулилъ: но эти низкородные людишки часто мотаютъ. Итакъ, если ты рѣшилась оставить свое званіе, положеніе и всѣ блага, которыя даютъ цѣну жизни, и вступитъ въ семью, у которой нѣтъ даже шлема надъ гербомъ, то ужь такъ и поступай. Мистеръ Мальборо весьма обязательно увѣрилъ меня, что твое счастіе заключается въ немъ.

Ахъ, что нужды до презрительнаго тона, когда сладостное ощущеніе восторга разлилось въ сердцѣ Элеоноры!

— Не отвѣчай пока, строго продолжила мистрисъ Сеймуръ, — рѣшеніе въ твоей волѣ; во не хочу, чтобы ты его высказала второпяхъ. Даю тебѣ ночь на размышленіе о выгодахъ, которыми ты наслаждаешься при своемъ безупречномъ происхожденіи; подумай хорошенько прежде чѣмъ рѣшишься запятнать его. Завтра можешь объявить мнѣ отвѣтъ.

Вамъ нечего спрашивать, каковъ былъ отвѣтъ Элеоноры. Такимъ образомъ, вступая гостьей къ M-me de Nino, она уже была помолвлена, и помолвка ея была уже извѣстна свѣту.

Миссъ Сеймуръ желала, чтобы съ ней обращались какъ съ воспитанницей. Она даже просила позволенія посѣщать классы, шутливо говоря M-me de Nino, что это освѣжитъ въ ней забытое. Поэтому она заняла мѣсто въ классной. Роза Дарлингъ увидала блѣдную дѣвушку съ темными волосами, милымъ личикомъ, и безпощадно раскритиковала ее, какъ и всѣхъ, кто заявлялъ претензію на красоту. Другая воспитанница, по имени Эмма Моубрей, угрюмая, завистливая дѣвушка, которую никто не любилъ, сдѣлала нѣсколько злыхъ намековъ насчетъ Элеоноры. Конечно, миссъ Сеймуръ представляла совершенную противоположность нѣкоторымъ изъ временныхъ подругъ своею красиво-убранною прической, волнистымъ кисейнымъ платьемъ и нѣжными руками. Школьницы, говоря вообще, не заботятся о своей внѣшности въ школѣ; у всѣхъ, въ видѣ правила безъ исключенія, красныя руки. Такъ и воспитанницы M-me de Nino не были исключеніемъ. Роза была тщеславна и потому всегда хорошо одѣта; Аделина де-Кастелла тоже хорошо одѣвалась, но Эмма Моубрей и прочія — нѣтъ. У Эммы даже и руки были краснѣе и жестче чѣмъ у самыхъ беззаботныхъ школьницъ. Аделинины были изящны отъ природы, а Роза такъ много заботилась о своихъ, что въ зимнія ночи надѣвала перчатки съ какою-то таинственною помадой внутри. Въ этотъ день Роза мало сблизилась съ Элеонорой. Она, то-есть Роза, была приглашена куда-то къ вечернему чаю и вернулась въ раздраженіи, потому что ни однимъ глазкомъ не видала своего fiancé. Событіе это было разказано Элеонорѣ Сеймуръ, которая, разумѣется, сочувствовала ей, имѣя собственнаго обожателя.

Слѣдующій день былъ воскресный. Въ десять часовъ Француженокъ повели къ обѣднѣ; Англичанки собирались въ церковь, какъ обыкновенно, безъ четверти въ одиннадцать. Роза еще задолго одѣлась и ждала; по воскреснымъ утрамъ она становилась еще нетерпѣливѣе. Роза была въ траурѣ, и это становилось для нея источникомъ тайной досады, потому что цвѣтныя платья нравились ей больше темныхъ.

— И вы точно также скучали бы, еслибы васъ, какъ меня, кто-нибудь ожидалъ въ церкви, возразила Роза въ отвѣтъ на замѣчаніе объ ея тревожномъ нетерпѣніи, сдѣланное миссъ Сеймуръ Эммою Моубрей.

— Ожидалъ въ церкви? отвѣтила Элеонора, глядя на Роэу и не понимая.

— Она разумѣетъ своего обожателя, миссъ Сеймуръ, сказала Эмма Моубрей.

— Да, конечно; и не стѣсняюсь призваніемъ, вскрикнула Роза съ пылающимъ лицомъ, — я знаю, что онъ любитъ меня; онъ все время, пока въ церкви, глазъ съ меня не сводитъ, и каждый взглядъ его дышетъ любовью.

— Онъ и на воспитанницъ другихъ школъ заглядывался не меньше какъ на нашихъ, сказала Эмма Моубрей, рѣдко обходившаяся безъ насмѣшки; — къ тому же онъ только отвѣчаетъ на тѣ взгляды, что вы сами дарите ему: ужь любитъ ли, не любитъ, а безъ этой поддержки плохой бы онъ былъ обожатель.

— Прошлый четвергъ, кричала Роза, не замѣчая намека, — онъ улыбнулся мнѣ и шлдяпу снялъ, когда воспитанницы поровнялись съ нимъ на улицѣ.

— А маленькая Дюваль говоритъ, что видѣла, какъ вы первая кивнули ему головой! замѣтила одна воспитанница.

— Анета Дюваль ничтожная сплетница, больше ничего. Я ей уши надеру, пусть только придетъ отъ обѣдни. Дѣло въ томъ, миссъ Сеймуръ, прибавила Роза, обращаясь къ подошедшей къ намъ чужой, — что здѣшнія дѣвицы всѣ мнѣ завидуютъ, а Эмма Моубрей вдвое противъ другахъ. Это самый божественный молодой человѣкъ изо всѣхъ на свѣтѣ. Поглядѣли бы вы, что у него за глаза, что за темь волосъ!

— Съ рыжинкой, съ рыжинкой, вставила Эмма Моубрей.

— Что жь, покажите его мнѣ, сказала Элеонора и поспѣшала перемѣнить разговоръ, инстинктивно боясь всякой ссоры и не любя злословія. Эмма Моубрей произвела на нее невыгодное впечатлѣніе, а Роза ей нравилась, несмотря на суетность и порывы признаній.

— Вы въ траурѣ, миссъ Дарлингъ?

— Да, по мужѣ моей старшей сестры, мистерѣ Карльтонѣ Сентъ-Джонъ. Но, видите, я уже успѣла заказать себѣ новую бѣленькую наколку, хоть онъ умеръ только недѣли три тому назадъ: пускай себѣ мамаша тамъ развѣдываетъ, я сказала модисткѣ, чтобъ она не расписывала въ счетѣ, какая наколка, бѣлая или черная. Охъ, Господа, да гдѣ же это M-lle Clarisse?

Наконецъ появилась M-lle Clarisse, наставница, которая водила воспитанницъ въ церковь (а также брала и книгу, спрятавъ ее подъ мышкой, чтобы потихоньку читать себѣ во время проповѣди, изъ которой уши Француженки не разбирала на слова). Когда шкода размѣстилась на церковной галлереѣ, немногія, бывшія въ секретѣ Розы, съ любопытствомъ глядѣла внизъ, потому что вышеупомянутый джентльменъ входилъ уже въ средній придѣлъ, сопровождая леди съ маленькою дѣвочкой.

— Вонъ онъ! шепнула Роза Элеонорѣ, возлѣ которой сидѣла, а голосъ ея звучалъ вспышкой восторга любви, а щека заалѣла румянцемъ: — внизу-то пробирается къ скамейкѣ. Вотъ: крошку-то подсаживаетъ. Видите?

— Да, отвѣтила Элеонора, — что же?

— Это онъ. Тотъ, кѣмъ дразнятъ меня дѣвицы, мой fiancé, какъ онѣ говорятъ, и надѣюсь, будущій мужъ мой. Что онъ любитъ меня — и сомнѣнія нѣтъ.

Леонора ничего не отвѣтила. Она покраснѣла не меньше Розы; но Роза была слишкомъ занята другимъ, чтобы замѣтить это. Джентльмегъ, въ самомъ дѣлѣ очень красивый молодой человѣкъ, смотрѣлъ на галлерею, а свѣтлая улыбка привѣта для одной изъ нихъ засіяла на его лицѣ. Роза естественно приняла ее на свой счетъ.

— Видѣли? Видѣли? шептала она вправо и влѣво. — Эмма Моубрей, кто сегодня первый началъ?

Проповѣдь началась. По окончаніи ея, Роза рванулась съ лавки, остальныя послѣдовали за ней, нарушая порядокъ, въ какомъ шкоды должны были слѣдовать одна за другой, и не внимая M-lle Clarisse. Но въ прошлое воскресевье Роза опоздала взглянуть на него: онъ вышелъ изъ церкви. На этотъ разъ оказалось, что она слишкомъ поспѣшила, потому что онъ еще не выходилъ, а M-lle Clarisse, ужасно разсердясь на воспитанницъ, быстрыми шагами повела ихъ домой.

— Если только мущина способенъ быть вѣрнымъ и нелживымъ, такъ онъ-то ужь, безъ всякаго сомнѣнія, таковъ! бредила Роза, вернувшись домой и войдя въ уборную, — онъ будетъ самымъ лучшимъ мужемъ въ цѣломъ свѣтѣ!

— Вы еще не завладѣли имъ, крикнула Эмма Моубрей.

— Ба! Развѣ не видали вы взгляда и улыбки, которыми онъ подарилъ меня? Вѣдь вы видѣли, миссъ Сеймуръ? А я не думаю, чтобы вы были противъ меня, какъ эти всѣ. Въ этой улыбкѣ была истинная любовь, или ужь я никогда не видывала любви. Гадкая эта M-lle Clarisse за то, что такъ скоро тащила васъ! Желала бы я, чтобы ноги ея параличъ разбилъ! Онъ…. Куда это пошла миссъ Сеймуръ? вскрикнула Роза, потому что Леонора вышла изъ уборной, не снявъ своего верхняго платья.

— Я слышала, какъ она сказала, что приглашена къ обѣду у мистрисъ Мальборо, отвѣтила Мери Карръ.

— Вотъ тебѣ разъ! ужь къ обѣду звонятъ. Эй вы, дескать, живѣе! Удивляюсь, какъ это еще не зазвонили, когда мы были на половинѣ дороги къ дому!

Послѣ полудня въ церковь дѣвицъ водила сама M-me de Nino. Будучи истинно доброю католичкой, она не была ханжой, и время отъ времени посѣщала англійскую церковь. Молодыя особы не были ей благодарны за это. Тогда онѣ должны были держаться чинно: при ней не могло быть ни невнимательности, ни глазѣнья по сторонамъ, какъ бы ни была восхитительна мужская половина собранія, ни раннихъ выходовъ, ни поздней стоянки въ свое удовольствіе. Обожателя Розы не было, и Роза егозила на своемъ мѣстѣ; но только что началась служба, видѣнныя ими поутру леди и маленькая дѣвочка появились въ придѣлѣ, а за ними послѣдовалъ и онъ, рядомъ съ Леонорой Сеймуръ. Дѣвицы при M-me de Nino не смѣли наклоняться впередъ, чтобы взглянуть на Розу. Имъ виденъ былъ только одинъ кончикъ ея изящнаго носика — и преблѣдненькій.

— Какова проворная! Какова лукавая негодница! сорвалось съ языка у Розы Дарлингъ, когда онѣ вернулись домой. — Вотъ вы, дѣвушки, называли меня отчаянною, а поглядите-ка на эту безстыдную Элеонору Сеймуръ! Она ни разу не видала его до этого утра: я его въ первый разъ показала ей въ церкви; и вотъ ужь ей надо идти да знакомиться съ нимъ такимъ наглымъ образомъ! Клянусь жизнью, я выдамъ ее M-me de Nino! Такая дѣвушка опозоритъ всю школу! Еслибы наши друзья знали, что мы находимся въ ея обществѣ, они бы удалили….

Гнѣвныя слова Розы прервало появленіе самой M-me de Nino, вотедшей отдать нѣсколько приказаній наставницамъ, потому что сама она въ этотъ вечеръ куда-то выѣзжала. Роза, будучи слишкомъ раздражена чтобы взвѣсить свои слова и возможныя ихъ послѣдствія, подошла къ Madame и что-то сказала ей смущенною скороговоркой. M-me de Nino, осанистая, темноглазая, очень добрая женщина, кончила свои распоряженія и обратилась къ Розѣ, бывшей ея любимою ученицей:

— Что вы говорите, M-me de Nino? Видѣла ли я джентльмена что въ церкви стоялъ съ миссъ Сеймуръ? Да; весьма располагающій къ себѣ молодой человѣкъ. Я сегодня разговаривала съ нимъ, когда они заходили за нею.

Минута изумленія, смущенія, а затѣмъ страшная мысль овладѣла Розой.

— Вы его знаете, Madame? проговорила она задыхаясь: — кто же онъ?

— Молодой мистеръ Мальборо. M-lle Элеонора помолвлена съ нимъ.

M-me de Nino вышла изъ комнаты, а дѣвицы сидѣли чуть дыша отъ удивленія, едва смѣя украдкой бросать взглядъ на блѣдныя, словно окамевѣвшія черты Розы Дарлингъ.

XI. Бѣгство миссъ Розы.

Эта глава также должна быть посвящена Розѣ, если мы хотимъ знать конецъ эпизода, результаты котораго имѣли такое сильное вліяніе на ея чувства, на ея внутреннюю жизнь.

Прошло нѣсколько недѣль, настали знойные августовскіе дни, большая часть дѣвицъ изо всѣхъ силъ подготовлялись къ экзаменамъ. Въ школу временно вступила вольноприходящая воспитанница, Анна Мальборо, младшая сестра Джорджа Мальборо, одна только взятая матерью за границу. У M-me de Nino не было въ обыкновеніи принимать вольноприходящихъ, но она сдѣлала исключеніе въ пользу этого ребенка, который оставался въ городѣ лишь на нѣсколько недѣль.

Повѣрятъ ли, что Роза Дарлингъ все еще продолжила свое неумѣстное кокетство съ Джорджемъ Мальборо даже въ виду того открытія, что онъ помолвленъ съ Элеонорой Сеймуръ? Впрочемъ, кое-что можно сказать и въ пользу ея, хотя слова мои, безъ сомнѣнія, удивятъ читателя. Еслибы Розу судили присяжные, они бы произнесли такой приговоръ: виновна, но есть и смягчающія обстоятельства. Роза была точно околдована. Нѣтъ сомнѣнія, что пылкая страсть къ Джорджу Мальборо возгорѣлась въ ея сердцѣ, наполняя всѣ изгибы его, и она относилась къ Элеонорѣ съ неудержимо-гнѣвною ревностью соперницы. Но дѣвушка, при всей легкомысленности увлеченія, была не глупа: и не случись нѣкоторыхъ обстоятельствъ, она могла бы оставаться сравнительно спокойною, пока не замерла бы въ ней эта дурно направленная любовь.

Добрымъ намѣреніямъ, на которыя у нея достало бы и силы, и ума, вредило да и не могло не вредить дружеское сближеніе съ мистеромъ Мальборо, котораго домъ она часто посѣщала. Эта ошибка прежде всего падала на Элеонору Сеймуръ. Мистрисъ Мальборо поручила Элеонорѣ пригласить двухъ-трехъ молодыхъ особъ, которыя пріѣзжали бы съ нею къ обѣду; въ школѣ кто-то сказалъ, будто бы она не посмѣетъ звать Розы, и Элеонора тотчасъ же пригласила ее. Роза поѣхала. Благоразумнѣй было бы остаться дома: но Роза была не робкаго десятка; да и самое искушеніе оказывалось непреодолимымъ. Мистрисъ Мальборо была очарована ею, а также и Джорджъ. Догадался ли этотъ джентльменъ о чувствахъ Розы, и это польстило ему, или онъ просто не прочь былъ пококетничать съ красивою дѣвушкой, хоть бы и послѣ помолвки съ другою, только не подлежитъ сомнѣнію, что онъ оказывалъ ей большое вниманіе, много смѣялся съ нею и шутилъ.

Шутилъ съ нею. Какъ и сама Элеонора Сеймуръ могла видѣть, съ его стороны все дѣлалось въ духѣ шутки; но шутка иногда имѣетъ серіозныя послѣдствія. Записочки, начатыя изъ шалости, чаще и чаще передавались отъ одного къ другой; а разсыльнымъ была двѣнадцатилѣтняя рѣзвушка, Анна Мальборо. Какъ разъ въ это время въ Бельпортъ заѣхалъ братъ Розы, капитанъ Дарлингъ; онъ скоро вошелъ въ дружбу съ мистеромъ Мальборо, и вотъ новое звено въ привязанности Розы. Встрѣчая обоихъ молодыхъ джентльменовъ на улицѣ, она, противъ правилъ, выходила изъ рядовъ, повидимому для того чтобы пожать руку Франку, въ дѣйствительности же для болтовни съ мистеромъ Мальборо. Даже Элеонора Сеймуръ подчинялась правиламъ школы и ограничивалась при встрѣчѣ поклономъ и улыбкой: не такъ поступала Роза. Дѣвицы, бывало, пройдутъ всю улицу, иногда двѣ, прежде чѣмъ она догонитъ ихъ, запыхавшись, раскраснѣвшись, сіяя восторгомъ и хвастаясь тѣмъ, что сказалъ ей Джорджъ. Напрасно выговаривали ей и запрещали надзирательницы; она хотѣла ставить на своемъ, и ставила.

Такое положеніе дѣлъ могло еще называться откровенно невиннымъ. Но скоро оно должно было измѣниться.

Какъ-то давался большой званый вечеръ у одного шотландскаго лэрда, сэръ-Санди Максвелла, и миссъ Сеймуръ съ Розой были въ числѣ приглашенныхъ. Быть-можетъ, читателямъ небезызвѣстно, что во французскихъ школахъ, говоря вообще, принято отпускать или не отпускать воспитанницъ, смотря по желанію заявленному ихъ родными. Розѣ мистрисъ Дарлингъ дозволила выѣзжать, а Элеонора Сеймуръ уже не была воспитанницей, и потому M-me de Nino, хотя и явно высказала, что совершенно противъ того, чтобы молодыя дѣвушки принимали участіе въ большихъ сборищахъ, еще продолжая учебныя занятія, но все-таки не нашла удобнымъ отказать имъ. Эмма Моубрей предложила школѣ пари, что мистеръ Мальборо будетъ танцовать съ Розой больше чѣмъ съ Элеонорой, и дѣвицамъ такъ хотѣлось узнать чѣмъ разрѣшится это пари, что помѣщавшіяся въ большомъ дортуарѣ не спали до самаго пріѣзда Розы и Элеоноры домой. Пробилъ уже часъ, когда онѣ вернулись, и M-me de Nino проснулась въ гнѣвѣ (она имъ назначила только до половины двѣнадцатаго, а онѣ все это время продержали карету, въ которой ждала собственная горничная M-me de Nino, старуха Филисите). Впрочемъ, разказовъ не было никакихъ, потому что мистеръ Мальборо не являлся на вечеръ.

На слѣдующее утро классы тянулись долго. Они всегда затягивались передъ раздачей наградъ. То былъ третій августовскій четвергъ, день отпуска, и нѣсколько дѣвушекъ собирались съ Элеонорой обѣдать у мистрисъ Мальборо: именно Роза, Мери Карръ и Аделина де-Кастелла. Приглашенія предоставлены были на волю миссъ Сеймуръ, и она, какъ бы бравируя, всегда выбирала Розу, но ни разу не пригласила Эммы Моубрей, чѣмъ эта молодая леди сильно обижалась, какъ извѣстно было всей школѣ. Онѣ собирались отобѣдать, по обыкновенію, въ школѣ, въ видѣ закуски, такъ какъ у Мальборо обѣдали не раньше шести часовъ. Пока накрывали на столъ, дѣвицы разбрелись, кто по двору, кто въ садъ, отыскивая тѣни отъ сильнаго зноя. Съ Розой, по всѣмъ признакамъ, случилось что-то не совсѣмъ обыкновенное: она, казалось, отъ радости съ ума сходила.

— Это по случаю выѣзда, замѣтила Мери Карръ Элеонорѣ.

— Ну, какъ же! вставила Эмма Моубрей; — оно, пожалуй, немножко и отъ этого, а главное, она сейчасъ только получила любовную записку отъ мистера Мальборо.

У Элеоноры Сеймуръ поблѣднѣли щеки.

— Не говорите глупостей, сказала Мери Карръ Эммѣ Моубрей.

— Глупостей! отвѣтила та, уходя: — если можно, такъ я васъ удостовѣрю.

Минуту или двѣ спустя, она вернулась съ письмомъ въ въ рукѣ, распечатаннымъ и писаннымъ рукою мистера Мальборо къ Розѣ, и передала его Мери Карръ.

— Что же, мнѣ прочесть его? спросила Мери Карръ.

— Если угодно. Роза говоритъ, что оно pro bono publico.

Итакъ Мери Карръ прочла вслухъ:

"Безцѣнная моя, вы должны были удивиться, не видя меня у сэръ-Санди. Я уже одѣвался на вечеръ, какъ вдругъ прислали записку изъ Hôtel du Nord; у бѣднаго Пристлей прискорбнымъ случаемъ разорвало ружье и повредило руку.

"Я сидѣлъ возлѣ него до сихъ поръ (четыре часа пополуночи), но пишу къ вамъ прежде чѣмъ лягу спать, потому что вы имѣете право знать каждую мою мысль, каждый мой шагъ. Сегодня вы обѣдаете у насъ, прекрасная моя fiancée также; но я желалъ бы видѣть васъ одну.

"Вѣчно и единственно вашъ,
"Джорджъ Мальборо."

Не по ошибкѣ ли было отправлено это письмо? Мери Карръ часто слыхала о такихъ вещахъ. Могло ли оно быть написано къ Розѣ? Увы, да! Все было слишкомъ ясно. Рука Джорджа Мальборо, адресъ: «миссъ Розѣ Дарлингъ, en Ville» написанъ имъ же, и его же печать: Д. М. Мери встала, и заслонивъ Элеонору отъ любопытныхъ, кивнула Аннѣ Мальборо, между тѣмъ какъ Эмма Моубрей смотрѣла на нихъ торжествующимъ взглядомъ и спрашивала будутъ ли ей впередъ вѣрить.

Маленькая Анна прыгала по двору. Она была еще очень мала, и дѣвицы забавлялись ею какъ игрушкой: она такъ, подплясывая, и подбѣжала къ Мери Карръ.

— Послушай, Анна, сказала Мери, — мнѣ кое-что надо у тебя спросить; и если ты вздумаешь увертываться хоть на волосъ, я увѣдомлю M-me de Nino, что въ нашей школѣ передаются письма, и тебя выгонятъ въ ту же минуту. Ты сегодня приносила записку отъ брата?

— Приносила, пробормотала Анна: — пожалуста, не говорите про меня.

— Промолчу, если ты скажешь правду; кому ты ее принесла?

— Миссъ Дарлингъ.

— Ей ли онъ посылалъ? Что онъ говорилъ, отдавая тебѣ записку?

— Онъ велѣлъ мнѣ отдать ей въ собственныя руки, когда при ней никого не будетъ, и передать его поклонъ, отвѣтила Анна. — Ахъ, пожалуста, не говорите про меня миссъ Карръ! Что жь тутъ особеннаго; онъ часто пересылаетъ со мною поклоны миссъ Дарлингъ.

— То ли это письмо, которое ты принесла? она протянула ей руку, въ которой все еще держала это письмо.

— Да, то самое. Я никогда не буду, продолжала Анна, пугаясь и заливаясь слезами.

Это заставило миссъ Моубрей назвать ее дурочкой. Анна убѣжала, радуясь, что отдѣлалась. Вслѣдъ затѣмъ подлетѣла Роза въ страшномъ волненіи, замѣтивъ потерю своей записки. Роза вовсе не объявляла, что это письмо pro bono publico, и Эмма Моубрей безчестно вытащила его у ней изъ кармашка въ фартукѣ. Роза получила письмо обратно, но сильно разсердилась на Эмму да и вообще на всѣхъ.

А бѣдная Элеонора Сеймуръ? Когда Мери обратилась къ ней, она была бѣлѣе мрамора. Сидя здѣсь же, на старой деревянной скамьѣ, повидимому, тихо и спокойно, она слышала все. Схвативъ руки Мери Карръ и крѣпко съ отчаяніемъ сжавъ ихъ, она залилась неудержимыми, истерическими слезами, и скользнувъ на крыльцо, кинулась на верхъ.

— Извинитесь за меня за столомъ, Мери, шепнула она.

Нужно ли говорить читателю, что письмо въ дѣйствительности было написано къ Элеонорѣ? Единственныя слова, относившіяся въ немъ къ Розѣ, была: «моя прекрасная fiancée», а мистеръ Мальборо написалъ ихъ въ видѣ игриваго намека на школьную шутку. Интригу вела Эмма Моубрей, въ отмѣстку Элеонорѣ и Розѣ, такъ какъ она имъ завидовала и обѣихъ не любила. Она избрала своимъ орудіемъ Анну: дитя, по ея настоянію, написала письмо къ Розѣ и попросила брата надписать адресъ и запечатать его; а Эмма Моубрей открыла оба куверта, искусно приподнявъ печати перочиннымъ ножичкомъ, и замѣнила одно письмо другомъ. Такимъ образомъ Элеонорово письмо попало къ Розѣ, а другое Эмма Моубрей сожгла, насуливъ Аннѣ цѣлый возъ хорошенькихъ вещицъ за сохраненіе тайны. Будучи великою охотницей до продѣлокъ, эта юная дѣвица такъ и поступала, хотя миссъ Карръ чуть не заставила ее со страху проболтаться.

Это можетъ показаться избитымъ, слабымъ, но увѣряю, что обстоятельства сложились точно такъ какъ мы ихъ описали. Помѣсти только Джорджъ Мальборо въ своемъ письмѣ Элеонорино имя, и штука не могла бы быть сыграна. Но онъ этого не сдѣлалъ. И ни Роза, ни Элеонора ни на мигъ не подозрѣвали, чтобы въ письмѣ была какая-нибудь поддѣлка или чтобъ оно было написано не къ Розѣ.

Онѣ поѣхали обѣдать къ Мальборо, у Элеоноры сердце билось негодованіемъ оскорбленной любви; Роза сіяла счастіемъ и красотой. Вечеръ не только не улучшилъ положенія дѣлъ, но еще увеличилъ всю эту brouillerie, если мнѣ извинятъ это французское слово. Элеонора своею холодностью, надменностью, презрѣніемъ почти оскорбила мистера Мальборо, а Роза въ этотъ разъ, кажется, высказала ему, кому были отданы ея лучшія чувства. Онъ нѣсколько разъ ловилъ случай спросить у Элеоноры, чѣмъ онъ такъ огорчилъ ее, но не получилъ никакого отвѣта. Еслибъ она только намекнула ему, сколькихъ хлопотъ и горя избавились бы они! Но самые разспросы съ его стороны казались Элеонорѣ лишь дерзостью въ добавокъ къ оскорбленію. Вы видите, какъ они всѣ запутались, и единственно за недостаткомъ одного откровеннаго слова.

Съ тѣхъ поръ между Элеонорой и мистеромъ Мальборо прекратилось всякое согласіе, всякое взаимное пониманіе. Онъ неоднократно просилъ ее объяснить внезапную перемѣну въ ея обращеніи, то письменно, то на словахъ. Она возвращала его письма, не распечатавъ, или рвала ихъ на клочки въ глазахъ посланнаго; отказывалась его видѣть, когда онъ посѣщалъ ее; гордо обходила его при встрѣчѣ. Мистрисъ Мальборо замѣчала что-то неладное, но такъ какъ никто изъ нихъ ничего не повѣрялъ ей, то она и не вмѣшивалась, полагая, что это просто любовная ссора. Элеонору она узнала очень недавно, пріѣхавъ въ Бельпортъ лишь за недѣлю до того воскресенья, когда Роза въ первый разъ увидала ее въ церкви. Одна Роза, повидимому, была счастлива и восторженно ликовала. Анна передавала безконечное множество записокъ и посланій съ той и съ другой стороны, держа это въ секретѣ отъ школы. Роза сдѣлала большую глупость: получивъ то письмо, она сама писала къ мистеру Мальборо. Не забудемъ, впрочемъ, что тогда въ умѣ ея не было ни малѣйшаго подозрѣнія, чтобы письмо это было писано не къ ней. Роза вполнѣ была увѣрена, что письмо назначалось ей, и да послужитъ это извиненіемъ ея увѣренности, что мистеръ Мальборо обратилъ свои исканія отъ Элеоноры къ ней: вся школа такъ же думала. Въ самомъ ли дѣлѣ надѣялась она успѣшно замѣнить Элеонору и сдѣлаться женой мистера Мальборо — не знаемъ. Дѣвицы полагали что такъ, а онѣ отличались зоркою наблюдательностью. Во всякомъ случаѣ, Роза теперь считала поле дѣйствія столь же законно открытымъ ей, какъ и самой Элеонорѣ.

День раздачи наградъ былъ великимъ днемъ. Дѣвицы одѣлись въ бѣлыя платья съ голубыми поясами и такими же лентами на шеѣ; а парикмахеръ пришелъ рано поутру, чтобы во-время все покончить. Съѣхалось много приглашенныхъ, и передъ самымъ выходомъ дѣвицъ въ залу, нѣкоторыя изъ нихъ видѣли въ саду Розу, говорившую съ какимъ-то джентльменомъ. Ее подкараулила Маделена де-Гассикуръ, несмотря на свою всегдашнюю близорукость.

— Это долженъ быть ея братъ, крикнула Маделена, не знавшая тайны. — Она спутаетъ себѣ прическу прежде чѣмъ мы войдемъ въ залу.

Эмма Моубрей взглянула сквозь деревья. Это былъ не «братъ», а мистеръ Мальборо. Онъ наклонялся къ Розѣ; она, повидимому, плакала, а онъ держалъ ея руку и что-то серіозно говорилъ ей. Эмма Моубрей оглянулась на Элеонору, которая стояла у окна и все видѣла. Она страшно поблѣднѣла и молча стиснула губы. Но это свиданіе украдкой не могло длиться болѣе нѣсколькихъ мимолетныхъ минутъ. Часовая стрѣлка приближалась къ двумъ, и лишь только часы пробили, Роза явилась среди подругъ, и всѣмъ было приказано идти въ актовую залу. Пріятное было зрѣлище, когда онѣ входили, присѣдая собравшимся посѣтителямъ. Впереди шли двѣ хорошенькія Англичанки, сестры, а позади всѣхъ шли двѣ безспорныя красавицы изъ старшихъ: Роза Дарлингъ и Аделина де-Кастелла; обѣ прекрасныя, но такъ несходныя въ своей красотѣ. Аделина получила девять призовъ, Роза только два; но Роза подготовлялась къ призу инаго сорта. Настала вакація — скучная, невозмутимая вакація. Изъ дѣвицъ старшаго класса въ школѣ оставались только Аделина, Роза, Мери Карръ и, разумѣется, миссъ Сеймуръ. Мистрисъ Мальборо собиралась уѣхать изъ города; Джорджъ еще оставался. Элеонора, видимо увядая, никуда не хотѣла выѣзжать и поэтому не встрѣчалась съ нимъ; но Роза, постоянно выѣзжая, встрѣчала его часто.

Однажды, пополудни, Элеонорѣ, которая съ каждымъ днемъ становилась блѣднѣе и блѣднѣе, подали въ классную свернутый клочокъ бумаги. Она развернула его и прочла нѣсколько словъ, написанныхъ карандашомъ:

"Я дожидаюсь въ залѣ; мнѣ, по обыкновенію, отказано; но, Элеонора, умоляю васъ, позвольте мнѣ сегодня видѣться съ вами. Вечеромъ я отплываю въ Лондонъ, но если мнѣ позволено будетъ видѣть васъ, въ путешествіи, быть-можетъ, не окажется надобности. Приходите, Элеонора, заклинаю васъ любовью, которую мы нѣкогда питали другъ къ другу.

"Д. М."

Элеонора прочла, задумчиво разорвала бумажку пополамъ и возвратила клочки Клотильдѣ.

— Отдайте это джентльмену, гордо проговорила она: — другаго отвѣта нѣтъ.

Роза пошла изъ комнаты за горничной.

— Клотильда, шепнула она, — кто тамъ въ залѣ?

— Красивый Monsieur, что собирался жениться, какъ говорятъ, на M-lle Сеймуръ, отвѣтила служанка.

— Дайте мнѣ отвѣтъ, сказала Роза, взявъ у нея изъ рукъ изорванные клочки: — мнѣ надо послать записку его матери, такъ я передамъ и это. Пожалуста, Клотильда, не говорите M-me de Nino, что онъ здѣсь.

Служанка, ничего не подозрѣвая, ушла по своимъ дѣдамъ, а Роза отправилась въ залу и пробыла тамъ на сколько хватило смѣлости.

Въ тотъ же вечеръ Элеонора Сеймуръ, сидя въ уголкѣ небольшой классной, разказывала Мери Карръ про Римъ. Аделина де-Кастелла, хорошо зная этотъ городъ, поправляла ее, когда та ошибалась въ чемъ-нибудь. M-lle Жозефина, (воспитанницы обыкновенно звали ее мамзель Фифиной), единственная надзирательница, оставшаяся на вакацію, сидѣла за своимъ столомъ у окна и писала письма. Когда на столько смерклось, что видѣть было уже трудно, она заперла столъ, оглянулась, а вдругъ какимъ-то тревожнымъ голосомъ спросила гдѣ же Роза, какъ бы удивясь, что не видитъ ея въ числѣ прочихъ.

Молодыя леди не знали. Роза съ самаго полудня была на верху въ спальнѣ. Она сходила къ обѣду и опять ушла прямо на верхъ.

Мамзель Фифина стала выговаривать воспитанницамъ; она была ворчливѣй всѣхъ наставницъ, кромѣ M-lle Клариссы. Что-то невѣроятно, чтобы Роза оставалась на верху въ потемкахъ; она, должно-быть, достала себѣ свѣчку, а это, какъ извѣстно всѣмъ дѣвицамъ, противно правиламъ заведенія. И она приказала миссъ Карръ сходить и попросить ее внизъ.

Мери Карръ встала, зѣвая: онѣ долго засидѣлись тутъ, а она почувствовала легкую судорогу въ ногахъ.

— Кто пойдетъ со мною? спросила она.

Обѣ молодыя дѣвушки отозвалась, и всѣ трое ощупью побѣжали на темную лѣстницу. Онѣ не нашли огня въ спальнѣ и не нашли Розы. Полагая, что она могла заснуть на одной изъ кроватей, Аделина сбѣжала внизъ и достала у одной изъ служанокъ свѣчку.

Розы тутъ не было; а на постелѣ ея лежало запечатанное письмо къ Мери Карръ:

"Милая Мери,

"Я знаю, что вы въ послѣднее время были противъ меня; мы съ миссъ Сеймуръ были соперницами въ равномъ и честномъ бою; вы бы помогли ей, хотя бы это разбило мое сердце. Мнѣ кажется, что въ этой скачкѣ мы ни на голову не отставали другъ отъ дружки, но выиграла я. Надѣюсь, что мамаша примирится съ тѣмъ шагомъ, который я дѣлаю; мнѣ давно хотѣлось устроить сватьбу съ похищеніемъ — это такъ романтично; а если Франкъ бросится за нами въ погоню, такъ что нужды, я не стану его слушать. Когда мы увидимся, я уже буду

"Роза Мальборо."

— Взгляните на миссъ Сеймуръ! вырвалось изъ дрожащихъ устъ Аделины де-Кастелла.

И это было сказано какъ разъ во-время, потому что Элеонора теряла сознаніе. Едва ее привели въ себя, какъ вошла мамзель Фифина, не довольная промедленіемъ.

Письма ей, конечно, не показали, но должны была сознаться въ отсутствіи Розы, сказавъ tout bonnement, по выраженію Аделины, что не могли сыcкатъ ея.

Розы не сыщутъ! M-me de Nino обѣдала въ гостяхъ, и мамзель Фифина чуть не потеряла разсудка отъ ужаса. Среди послѣдовавшей затѣмъ сумятицы главная горничная, Жюли, заглянула въ дверь и доложила: высокопочтенная г-жа Сеймуръ.

Въ болѣе спокойное время всѣ бы разразились хохотомъ. Жюли была нянькой въ благородномъ Англійскомъ семействѣ; тамъ она познакомилась съ британскими титулами, а такъ же любила употреблять ихъ, какъ и свое знаніе Англійскаго языка. Однажды къ воспитанницѣ Этель Дау пріѣхала повидаться мать, красивая леди, вся въ воланахъ, перьяхъ и золотыхъ цѣпочкахъ. Проводить ее въ залу выпало на долю Жюли: она явилась въ классную, распахнула дверь настежь и доложила: «мистриссъ Дау, эсквайръ». Дѣвицы такъ и прозвали ее съ тѣхъ поръ сквайръ Дау.

— Высокопочтенная мистрисъ Сеймуръ!

Элеонора вскочила съ пронзительнымъ крикомъ, и конвульсивно рыдая, кинулась въ объятія матери.

— О, мамаша, возьмите меня домой! Возьмите меня!

Мистрисъ Сеймуръ была какъ громомъ поражена, — и не однимъ болѣзненнымъ крикомъ Элеоноры, но и перемѣной въ ея наружности. Она только-что вернулась изъ Лондона. Мери Карръ сообщила ей нѣкоторую долю правды. Она сочла это за лучшее и въ самомъ дѣлѣ не могла уклониться отъ быстрыхъ вопросовъ мистрисъ Сеймуръ. Но письмо Розы, вмѣстѣ съ содержащимся въ немъ извѣстіемъ, было пройдено молчаніемъ. Мистрисъ Сеймуръ тутъ же взяла свою дочь домой, тамъ-то ужь Элеонора все разказала, — какъ Роза дѣйствительно бѣжала съ мистеромъ Мальборо. Мистрисъ Сеймуръ скрестила свои аристократическія ручки и весьма опредѣлительно выразила желаніе, чтобы ни малѣйшаго намека объ этомъ никогда не срывалось ни съ устъ ея дочери, ни съ ея собственныхъ.

— Это намъ возмездіе, сказала она, — за то, что мы довѣрились кузнецу.

Между тѣмъ Аделина де-Кастелла и Мери Карръ по необходимости хранили тайну; такъ какъ онѣ сразу не объявили, что знаютъ ее, то теперь ужь и не осмѣливались этого сдѣлать. И M-me de Nino приходилось думать, что Роза улетучилась въ небеса.

Прошло три дня. Мистрисъ Сеймуръ сидѣла въ гостиной, въ которой зеленые венеціянскіе ставни были въ половину затворены и занавѣски спущены, потому что Элеонора лежала здѣсь на диванѣ въ жалкомъ упадкѣ силъ. Мистрисъ Сеймуръ обрѣталась въ негодованіи, приличествовавшемъ ея высокому роду и сдѣланному ею заявленію, что наконецъ-то онъ отъ нихъ отвязался, хотя, несмотря на кузнечный изъянъ, въ сердцѣ своемъ она все-таки лелѣяла надежду на эту весьма желательную партію для Элеоноры.

Вдругъ отворилась дверь, и въ все вошелъ самъ кузнецъ. Элеонора съ усиліемъ приподнялась на диванѣ, а мистрисъ Сеймуръ гордо встала, причемъ вся кровь Лофтусовъ запылала въ ея свѣтло-сѣрыхъ глазахъ. Тутъ произошла борьба, въ которой каждая сторона силилась удержать за собой первенство: мистрисъ Сеймуръ отказывалась отъ всякихъ сношеній съ нимъ, а мистеръ Мальборо настаивалъ на томъ, чтобъ его выслушали.

Онъ сказалъ, что три дня тому назадъ ѣздилъ искать ее въ Англіи; тамъ онъ узналъ, что она вернулась во Францію и послѣдовалъ за нею. Цѣлью его было упросить ее, чтобъ она воспользовалась своимъ вліяніемъ на Элеонору и уговорила ее объясниться съ нимъ. Элеонора была помолвлена съ нимъ, и безъ всякой съ его стороны вины, безъ всякой причины, внезапно перемѣнила свое обращеніе съ нимъ. Напрасно ждалъ онъ отъ нея объясненій; она отказывала ему въ нихъ, и единственнымъ прибѣжищемъ его оставалась мистрисъ Сеймуръ. Если Элеонора отказываетъ ему, онъ не можетъ настаивать, но долженъ настоятельно требовать, чтобъ ему сказали причину этой перемѣны: на это онъ имѣетъ право.

— Лучше бы вамъ преспокойно выйдти отсюда, сэръ, сказала мистрисъ Сеймуръ ледянымъ тономъ: — вамъ не понравится, если я позову слугъ.

— Я не выйду отсюда безъ объясненія, отвѣтилъ онъ: — вы не можете мнѣ отказать въ этомъ, мистрисъ Сеймуръ; я по праву могу требовать объясненія. Поведеніе Элеоноры выказывало, что она имѣетъ причины въ чемъ-то на меня пожаловаться. Въ чемъ же? Я торжественно объявляю вамъ, что мнѣ это неизвѣстно, что ни въ какомъ оскорбленіи относительно ея я неповиненъ.

Слова и видъ его были такъ грустно серіозны и правдивы, что мистрисъ Сеймуръ поколебалась.

— Не было ли тутъ ошибки, Элеонора? нерѣшительно обратилась она къ дочери.

— О, позвольте мнѣ узнать, въ чемъ дѣло, умолялъ онъ, прежде чѣмъ Элеонора могла заговорить: — что бы то ни было, ошибка ли, дѣйствительныя ли поводъ, позвольте мнѣ узнать….

— Прекрасно, сэръ, вскрикнула мистрисъ Сеймуръ со внезапною рѣшимостью — такъ я сначала спрошу васъ самихъ, что вы сдѣлали съ тою несчастною молодою особой, которую похитили изъ подъ сѣни ея крова и обязанностей три дня тому назадъ?

— Я никакой молодой особы не похищалъ, отвѣтилъ мистеръ Мальборо.

— Что вы сдѣлали съ миссъ Дарлингъ.

— Ровно ничего.

— Вы не склонили ея къ побѣгу съ вами? Вы не брали ея въ Лондонъ?

— Рѣшительно нѣтъ. Въ тотъ самый вечеръ, какъ мнѣ уѣхать, я видѣлъ миссъ Дарлингъ въ гавани, и она тамъ осталась. Она была съ братомъ. Но это не объясненіе, мистрисъ Сеимуръ. Элеонора, прибавилъ онъ, подойдя и остановясь передъ ней: — еще разъ обращаюсь къ вамъ. Что было причиной вашей первой, внезапной. холодности?

— Говори же, Элеонора, сказала ея мать: — я такъ же мало знаю объ этомъ, какъ и мистеръ Мальборо, но теперь я думаю, что дѣло можно разъяснить и добиться истины. Здѣсь должна быть какая-нибудь странная загадка.

Элеонора въ волненіи прижала свои исхудалыя руки къ груди. Она могла говорить только шепотомъ, и отрывочными фразами сказала ему о письмѣ, написанномъ къ Розѣ на другой день послѣ бала у сэръ-Санди Максвелла.

— Это я къ вамъ писалъ, Элеонора, сказалъ мистеръ Мальборо.

— Я читала письмо, отвѣтила она, съ усиліемъ переводя дыханіе: — оно было написано къ Розѣ.

— Оно было написано къ вамъ, Элеонора. Я во всю жизнь свою ни разу не писалъ Розѣ Дарлингъ любовныхъ записокъ, подобныхъ этой; клянусь вамъ святостью честнаго слова.

— Сколько разъ вы писали письма къ Розѣ!

— Правда, въ послѣдствіи; только не любовныя: ихъ можно бы всѣ до одного наклеить на стѣну въ классной, и сама M-mw de Nino не нашла бы въ нихъ никакой провинности. Если это письмо отдали Розѣ, такъ Анна перемѣшала куверты. Я помню, что надписывалъ въ то утро адресъ на ея письмѣ къ миссъ Дарлингъ. Элеонора, серіозно проговорилъ онъ, — мнѣ кажется, что вы были жертвою химеры.

— Роза васъ любитъ, шепнула она, смягчаясь и сердцемъ, и въ тонѣ голоса.

— Нѣтъ, это пустяки! — Несмотря на отрицаніе, въ лицѣ мистера Мальборо просвѣчивало, впрочемъ, что онъ въ этомъ увѣренъ. — Элеонора, я искренно увѣренъ, что вы наслушались глупостей, какія болтали въ шкодѣ, и повѣрили имъ. Роза Дарлингъ очень красива и любитъ поклоненіе; и если я такъ часто встрѣчался съ нею, кто же натолкнулъ меня? Вы, Элеонора, вашею холодностію и тѣмъ, что избѣгали меня. Я не отрицаю, что болталъ съ Розой и легкомысленно, и шутливо, но никогда не говорилъ серіозно; я не отвергаю даже…. что цѣловалъ ее, хотѣлъ онъ прибавить въ порывѣ откровенности, но подумалъ, что это не дурно и опустить въ присутствіи мистрисъ Сеймурь. — Но моя любовь, моя преданность на разу не уклонилась отъ васъ, Элеонора.

Она залилась радостными слезами. Мистрисъ Сеймуръ строго положила имъ конецъ.

— Элеонора, письмомъ, о которомъ ты мнѣ говорила, и которое миссъ Дарлингъ оставила въ ту ночь на кровати, она, должно-быть, хотѣла подшутить надъ тобою и двумя легковѣрными молодыми особами, твоими подругами. Мнѣ и самой казалось чрезвычайно страннымъ, чтобы молодая леди, съ положеніемъ въ свѣтѣ, могла провиниться въ такой вульгарной вещи какъ побѣгъ. Чрезвычайно дурно было даже дѣлать это предметомъ шутки.

— Должно-быть, оно такъ и было, вздохнула Элеонора, — а какъ серіозно казалось-то!

Мистеръ Мальборо могъ бы, еслибы захотѣлъ, сказать какъ оно было серіозно. Во время свиданія съ Розой въ залѣ, онъ сказалъ ей, что уѣзжаетъ, и тутъ же узналъ какъ сильно она его любитъ. При этой горестной разлукѣ у Розы вырвалось нѣсколько словъ, которыя могли вразумить его, если онъ еще не разумѣлъ этого прежде. Онъ сдѣлалъ видъ, что принимаетъ ихъ въ шутку: онъ и самъ сказалъ нѣчто въ родѣ того, что не дурно бы ему увезти ее въ Гретна-Гровъ, все это въ шутливомъ тонѣ, просто, для шалости; онъ говорилъ такъ легкомысленно ради самой Розы: онъ не желалъ бы дать ей замѣтить, что она измѣнила своей тайнѣ. Каково же было его удивленіе, когда въ тотъ же вечеръ, выходя изъ конторы паспортовъ у самой гавани и готовясь войдти въ лодку, онъ увидалъ Розу. Она приняла его слова не въ шутку! Въ такомъ затруднительномъ положеніи онъ не зналъ что ему сдѣлать для обезпеченія себѣ лодки, потому что неизбѣжно лишился бы ея, провожая Розу назадъ къ M-me de Nino; но въ эту минуту какъ-разъ подошелъ капитанъ Дарлингъ. Онъ передалъ молодую леди ея брату, объяснивъ ему въ нѣсколькихъ словахъ ея присутствіе. Затѣмъ онъ былъ вполнѣ увѣренъ, что Роза черезъ часъ находилась уже въ полнѣйшей безопасности въ своей шкодѣ. Но мистеръ Мальборо былъ изъ числа тѣхъ, которые умѣютъ хранить тайну въ такихъ обстоятельствахъ, и онъ сохранилъ ее даже отъ Элеоноры.

— Да послужитъ это тебѣ урокомъ въ супружеской жизни, Элеонора, замѣтила мистрисъ Сеймуръ: — никогда ничего не скрывай отъ своего мужа. Еслибы ты откровенно поговорила съ мистеромъ Мальборо объ этомъ первомъ письмѣ, которое попало въ чужія руки и, кажется, послужило первоначальною причиной всего бѣдствія, дѣло разъяснилось бы само собою.

— Этого достаточно для того, чтобы человѣкъ поклялся никогда не употреблять конвертовъ, воскликнулъ мистеръ Мальборо съ прежнею улыбкой счастливаго любовника: — но вамъ не слѣдовало сомнѣваться во мнѣ, Элеонора.

Гдѣ же все это время была Роза? M-me de Nino въ послѣдней степени отчаянія и растерянности посылала по десяти разъ на дню на квартиру капитана Дарлинга, но и онъ исчезъ. Мамзель Фифина, которой, разумѣется, досталось болѣе всѣхъ, то рыдала, то ворчала вслухъ; а Мери Карръ и Аделина чуть не заболѣли, сознавая всю тяжесть хранимой ими тайны. Такое положеніе дѣлъ, будучи столь же бурнымъ въ домѣ, какъ погода на дворѣ, продолжилось три дня, и наконецъ-то вернулась Роза въ сопровожденіи брата.

Но въ какомъ печальномъ состояніи! Вся промоченная дождемъ и морскою водой; въ платьѣ, слипшемся и прильнувшемъ къ тѣлу; совершенно измученная трехдневною морскою болѣзнію: все это время она лежала полу-мертвою въ рыбачьей шлюпкѣ, сильно подверженной качкѣ, при гулѣ вѣтра, чуть не умирая отъ страха. Въ лодкѣ не было ничего съѣстнаго, кромѣ соленыхъ сельдей и кислаго пава, еслибъ она даже была въ состояніи ѣсть. Не удивительно, что Роза позабыла всякое приличіе и назвала брата осломъ за то, что онъ взялъ ее съ собою. Роза по какому-то случаю надѣла лучшія вещи изъ своего гардероба: бѣлую шляпку и жемчужно-сѣрое платье дама. Надо было видѣть ихъ по возвращеніи!

Итакъ, это была совершенная ошибка, подумали миссъ Карръ съ Аделиной, шутка, безъ всякаго сомнѣнія, сыгранная Розой нарочно; никакого побѣга вовсе, и не было, и не затѣвалось: только трехдневное крейсерство около берега съ братомъ, въ рыбачьей шлюпкѣ какого-нибудь честнаго, грубаго, работящаго моряка! Капитанъ Дарлингъ, привезя сестру домой, представилъ тысячу извиненій M-me de Nino и свалилъ всю вину на этотъ предательскій вѣтеръ, который продержалъ ихъ въ морѣ три дня, тогда какъ онъ разчитывалъ угостить ее небольшою экскурсіей въ теченіи часа, на пользу ея здоровью.

M-me de Nino, наконецъ, умилостивилась. Но мамзель Фифина до сихъ поръ еще ворчитъ, касаясь этого пункта. По справедливому замѣчанію ея, въ этой рыбачьей лодкѣ должно было повредиться что-нибудь особенное. Положимъ, что вѣтеръ былъ суровъ.

XII. Любовь Джорджины Боклеркъ.

Теперь мы должны отправиться въ замокъ Веферъ. Въ прекрасный сентябрьскій день, Исаакъ Сентъ-Джонъ сидитъ за письменнымъ столомъ у раскрытаго окна.

Но онъ не пишетъ. Голова его откинута на спинку креселъ, и на его лицѣ, обыкновенно ясномъ, замѣтны слѣды мысли, заботы. Какія, кажется, могутъ быть заботы у затворника Исаака Сентъ-Джона? Да, и у него есть заботы. Мы, можетъ-быть, избѣжали бы ихъ, еслибы могли жить совершенно отдѣльною жизнью отъ нашихъ братій, но этого не бываетъ на свѣтѣ.

Глядя на его прекрасное лицо, на его глаза, обращенные вверхъ, на его тонкія бѣлыя руки, небрежно покоящіяся, одна на ручкѣ креселъ, другая на колѣняхъ, и не видя его горба, скрытаго въ мягкой подушкѣ кресла, незнакомый не замѣтилъ бы никакого физическаго недостатка въ особѣ Исаака Сентъ-Джона, не замѣтилъ бы, что онъ не похожъ на другихъ людей. Первыя сорокъ лѣтъ жизни Исаака были одно безконечное, неотвязное мученіе; этотъ безобразящій его горбъ, при его необыкновенной впечатлительности, былъ для него постояннымъ источникомъ страданій. Почему такъ, — не знаю, — но это неоспоримый фактъ, что у кого есть какой-нибудь физическій недостатокъ, какое-нибудь безобразіе, у того впечатлительность и тщеславіе, два качества общія вашей природѣ, обыкновенно бываютъ развиты въ сильнѣйшей степени. Можетъ-быть, это хорошо для души, но вѣрно то, что она лишается отъ этого всякаго спокойствія. Такъ было съ сотворенія міра, такъ будетъ до его скончанія. Исаакъ Сентъ-Джонъ не былъ исключеніемъ. Да исключеній и быть не можетъ, ибо таковъ, кажется, законъ природы. Вспомните хромую ногу Байрова и что она надѣлала ему. Не столько слабое здоровье мистера Сентъ-Джона, сколько эта впечатлительность сдѣлали его отшельникомъ. Ему было страшно находиться въ обществѣ людей, потому что онъ вносилъ въ него съ собой свое безобразіе. Правда, съ лѣтами это чувство ослабѣло, перестало быть такимъ жгучимъ: во оно все же оставалось при немъ въ большей или меньшей степени.

Въ настоящую минуту онъ не думалъ о немъ. Этотъ недостатокъ тяготилъ его такъ мучительно только тогда, когда онъ былъ или думалъ быть среди людей. На его нахмуренномъ лбѣ можно было прочесть двѣ вещи, безпокоившія его; одна — дѣйствительная опредѣленная забота, другая — темное угрызеніе совѣсти.

Мать его всю жизнь свою посвятила его воспитанію, и какъ она любила и лелѣяла своего несчастнаго сына, единственнаго наслѣдника обширныхъ земель! Объ этомъ онъ и теперь не могъ вспомнить безъ сердечной боли. Когда она умирала, онъ желалъ умереть самъ; самымъ лучшимъ препровожденіемъ времени стало у него теперь воспоминаніе о ней; самыми пріятными минутами для него были тѣ минуты, когда, забывъ все окружающее, онъ представлялъ себѣ встрѣчу, ожидавшую ихъ за гробомъ. Онъ былъ уже въ зрѣлыхъ лѣтахъ, почти старикъ; такъ, по крайней мѣрѣ, казалось его одинокому сердцу, когда у него родился сведенный братъ, единственный плодъ втораго брака его отца. Какъ Исаакъ Сентъ-Джонъ привязался къ этому малюткѣ, какъ онъ любилъ и ласкалъ его, какъ игралъ съ нимъ! Ребенокъ былъ какъ будто его собственный; послѣ смерти отца, онъ сдѣлался его единственною заботой. И теперь этотъ ребенокъ, ставшій взрослымъ, пустился въ свѣтъ и внесъ тревогу въ его душу.

Не было еще какого-нибудь слишкомъ большаго, неисправимаго зла, но и маленькой непріятности достаточно было для того, чтобъ огорчать и мучить чувствительное сердце, которое было такъ предано ему.

Какъ будто въ замѣнъ безобразія одного брата, другой былъ одаренъ удивительною красотой. Прекрасные глаза Фредерика сдѣлалась пословицей въ блестящемъ обществѣ. Но эти привилегированные сыны человѣческіе окружены безчисленными соблазнами, и, быть-можетъ вслѣдствіе ихъ красоты, имъ труднѣе другихъ оставаться хорошими въ теченіе жизни. Не имѣй Фредерикъ отъ природы высокихъ нравственныхъ наклонностей; будь онъ воспитанъ своимъ братомъ менѣе заботливо, съ нимъ могло бы быть хуже чѣмъ случалось. Онъ не потерялъ чести, онъ потерялъ только деньги; прекрасное наслѣдство, которое онъ получилъ придя въ возрастъ, было заложено и перезаложено, а мистеръ Фредерикъ былъ по уши въ долгахъ.

Исаакъ Сентъ-Джонъ смотрѣлъ на какія-то письма, лежавшія на его письменномъ столѣ. Эта-то письма и встревожили его. Дѣла Фредерика оказалась въ критическомъ положеніи; всѣ три письма пришли на прошлой недѣлѣ отъ кредиторовъ, требовавшихъ уплаты; до полученія же этихъ писемъ мистеръ Сентъ-Джонъ ничего не зналъ о положеніи дѣлъ своего брата. Онъ догадывался, что Фредерикъ имѣетъ привычку тратить болѣе чѣмъ нужно, но ему не приходило въ голову, чтобъ онъ задолжалъ такъ сильно. Это разстроило его, и такъ какъ при его слабомъ здоровьѣ даже каждая бездѣлица дѣйствовала на него весьма сильно, то онъ ничѣмъ не могъ заняться и думалъ только о своемъ огорченіи. Кредиторамъ онъ отвѣчалъ, что разсмотритъ дѣло, а Фредерику, который былъ въ Лондонѣ, написалъ, чтобы пріѣзжалъ поскорѣе. Теперь онъ ждалъ его, всякую минуту надѣясь услышать его шаги. Онъ начиналъ скучать и безпокоиться, потому что Фредерикъ еще вчера могъ бы пріѣхать на его призывъ.

Вотъ въ чемъ заключалась первая его забота. Другая касалась его юнаго родственника въ Анвикѣ. Онъ обѣщалъ Джорджу Карльтону Сентъ-Джону справляться, хорошо ли Венѣ, счастливъ ли онъ, заботится ли о немъ его мачиха. Теперь пришло время исполнить обѣщаніе, а Исаакъ Сентъ-Джонъ рѣшительно не зналъ какъ приступить къ дѣлу. Что-нибудь онъ долженъ былъ сдѣлать, потому что обѣщаніе лежало на его совѣсти, а онъ былъ добросовѣстнѣйшій изъ добросовѣстныхъ. Мистеръ Сентъ-Джонъ умеръ въ маѣ, а теперь былъ уже сентябрь, а Исаакъ зналъ очень мало о томъ что дѣлается въ Анвикѣ. Въ промежутки своей болѣзни, — въ это лѣто онъ два раза былъ серіозно боленъ, — Исаакъ Сентъ-Джонъ переписывался съ мистрисъ Карльтонъ Сентъ-Джонъ; онъ писалъ къ ней во время болѣзни Джорджа, потомъ вскорѣ послѣ его смерти, и наконецъ еще разъ въ іюлѣ. Онъ и Венѣ послалъ два письма, приноровленныя къ понятіямъ ребенка, прося маленькаго джентльмена отвѣчать ему. Кто-то нацарапалъ отвѣты, вѣроятно Вевя, или, можетъ-быть, кто-нибудь писалъ, водя пальчикомъ Вени по бумагѣ: «Онъ совершенно здоровъ, и Бронъ совершенно здоровъ, и онъ благодарить своего опекуна, мистера Сентъ-Джона, за письмо и надѣется, что онъ также здоровъ, и шлетъ ему свой привѣтъ.» Это не много сказало мистеру Сентъ-Джону, и онъ невольно подумалъ, что будь Веня ея собственный ребенокъ, мистрисъ Сентъ-Джонъ сама помогла бы ему отвѣтить.

Поэтому онъ рѣшился отправиться въ Анвикъ, хотя ему и очень непріятно было показываться между чужими людьми. Онъ уже уѣхалъ бы, но извѣстіе о дѣдахъ Фредерика, которое такъ встревожило его, и ожидаемый съ часу на часу пріѣздъ брата заставили его отложить свое намѣреніе на день или на два. «Теперь вторникъ, а я отправлюсь въ четвергъ», думалъ онъ, «если все пойдетъ хорошо и Фредерикъ пріѣдетъ сегодня». Не потеря денегъ безпокоила его: сундуки его были полны; но онъ опасался за будущность молодаго человѣка, который былъ такъ дорогъ ему, какъ только сынъ можетъ быть дорогъ отцу.

Его размышленія были прерваны появленіемъ камердинера, мистера Брума. Владѣлецъ Веферскаго замка пристально посмотрѣлъ на вошедшаго: онъ думалъ, что вошелъ кто-нибудь другой. Брумъ, понимавшій, вслѣдствіе многолѣтняго опыта, каждое движеніе выразительной физіономіи мистера Сентъ-Джона, замѣтилъ этотъ взглядъ и поспѣшилъ отвѣчать на безмолвный вопросъ.

— Еще не время, сэръ. Полуденный поѣздъ еще не пріѣхалъ въ Лексингтовъ, а мистеръ Фредерикъ любитъ пріѣзжать по большей части съ пятичасовымъ поѣздомъ.

— Говорили ли вы домашнимъ, Брумъ, что я ожидаю его?

— Нѣтъ, сэръ. Угодно вамъ завтракать здѣсь, сэръ, или вмѣстѣ съ мистрисъ Сентъ-Джонъ и леди Анной?

— Право, не знаю. (Въ мягкомъ голосѣ Исаака слышалась усталость.) Сегодня я буду завтракать съ ними, Брумъ: они говорятъ, что я забываю ихъ. Есть часъ?

— Около часа, сэръ.

Мистеръ Сентъ-Джонъ всталъ, — и какъ измѣнился его видъ: горбъ незамѣтный пока онъ сидѣлъ, теперь рѣзко выступалъ наружу.

Выйдя изъ своей комнаты, онъ прошелъ черезъ залу, съ мозаичнымъ поломъ, обитую великолѣпными розовыми обоями. На противоположномъ концѣ ея была дверь въ комнату, гдѣ былъ приготовлевъ завтракъ. Почти въ ту же минуту вошли двѣ леди: одна высокая, стройная, все еще прекрасная женщина, почти однихъ лѣтъ съ мистеромъ Сентъ-Джономъ, хотя и приходилась ему мачихой; другая, сирота леда Анна, дочь старшей вѣтви фамиліи Сентъ-Джоновъ: хорошенькая дѣвушка двадцати двухъ или трехъ лѣтъ, съ темно-карими глазами и тонкимъ подбородкомъ. Замокъ Веферъ принадлежалъ собственно Исааку Сентъ-Джону, но его мачиха часто жила здѣсь. Они были между собой въ самыхъ лучшихъ отношеніяхъ; Фредерикъ, ея единственный сынъ, былъ звеномъ, соединявшимъ ихъ. Мистрисъ Сентъ-Джонъ бывала здѣсь не гостьей, — Исаакъ не допустилъ бы этого, — но полновластною хозяйкой. Въ это время, однако, онъ больше проводилъ время въ собственныхъ комнатахъ. Она привезла съ собой молодую кузину леди Анну, и обѣ онѣ живутъ здѣсь уже съ мѣсяцъ. Выдать леди Анну замужъ за Фредерика было любимою мечтой въ семействѣ Сентъ-Джоновъ. Всѣ желала этого. Родственники съ обѣихъ сторонъ желали этого: близкаго родства между ними не было, ей предстояло наслѣдство, онъ будетъ наслѣдникомъ Вефера: соединить оба наслѣдства было бы очень не дурно. Но желали ли этого соединенія леди Анна и Фредерикъ? Объ этомъ никто не зналъ.

При видѣ пасынка, мистрисъ Сентъ-Джонъ радостно вскрикнула, ибо она видала его очень рѣдко. Онъ пожалъ ей руку. Анна весело подошла къ нему, чтобы получить отъ него поцѣлуй. Она очень любила Исаака, также какъ и онъ ее. Въ теченіе всей своей жизни Исаакъ имѣлъ только одного друга въ томъ смыслѣ, какъ подобные ему люди понимаютъ дружбу, и этимъ единственнымъ другомъ его былъ графъ, отецъ леди Анны.

Сѣли за столъ; въ комнатѣ былъ одинъ Брумъ, прислуживавшій своему господину, котораго иногда утомляло малѣйшее движеніе: наложить себѣ кушанья, налить стаканъ воды бывало ему иногда не подъ силу:

— Мистрисъ Сентъ-Джонъ, сказалъ Исаакъ, — повѣрите ли, я предпринимаю путешествіе!

— Вы, Исаакъ? вскрикнула леди Анна, прежде чѣмъ мистрисъ Сентъ-Джонъ могла собраться съ отвѣтомъ. — Вы, вѣроятно, хотите свозить насъ куда-нибудь!

— Милая Анна, сказала улыбаясь мистрисъ Сентъ-Джонъ, — Исаакъ называетъ путешествіемъ поѣздку на ферму, на одинъ день. Не правда, ли Исаакъ?

— На этотъ разъ нѣтъ. Путешествіе мое будетъ болѣе продолжительно. При хорошей дорогѣ и четверкѣ добрыхъ коней: оно возьметъ у меня пять или шесть часовъ быстрой почтовой ѣзды.

— Ахъ Исаакъ! возразила опять леди Анна: — какъ вы можете ѣздить на почтовыхъ лошадяхъ, когда есть желѣзная дорога, представляющая столько удобствъ?

— Я не люблю желѣзныхъ дорогъ, спокойно отвѣчалъ Исаакъ.

— Вѣроятно, вы поѣдете на вольныхъ. Всѣ старыя почтовыя лошади, я думаю, уже давно перемерли и похоронены.

— Я еще не встрѣчалъ затрудненій, Анна: Брумъ всегда достаетъ мнѣ почтовыхъ лошадей.

— Да куда же вы отправляетесь, Исаакъ? спросила мистрисъ Сентъ-Джонъ.

— Въ Анвикъ.

— Въ Анвикъ! (Она казалась очень удивленною.)

— Я долженъ ѣхать туда, говорилъ Исаакъ серіознымъ, задумчивымъ тономъ. — Вамъ извѣстно, что умирая, бѣдный Джорджъ оставилъ ребенка отчасти и на мое попеченіе; но съ моимъ слабымъ здоровьемъ и съ моею наклонностью къ затворничеству, преодолѣвать которую мнѣ съ каждымъ годомъ становится труднѣе, я пропустилъ слишкомъ много времени не видавъ его. Это лежитъ на моей совѣсти, а если у меня лежитъ что-нибудь на совѣсти, я не могу оставаться спокоенъ, пока не исполню своего долга.

— Мальчикъ у себя дома, на рукахъ матери, возразила мистрисъ Сентъ-Джонъ. — Ему, навѣрное, очень хорошо.

— Я не боюсь, что ему не хорошо. Я бы очень удивился, еслибъ ему было не хорошо. Но эта вѣроятность факта не снимаетъ съ меня обязанности убѣдиться въ его справедливости.

— Кстати, прервала мистрисъ Сентъ-Джонъ, — была ли въ духовномъ завѣщаніи статьи уполномочивающая васъ взять ребенка изъ-подъ опеки мачихи, если вы найдете это нужнымъ? Если кто правда, то что могло побудить Джорджа Сентъ-Джона включитъ эту статью? Она, полагаю, любитъ ребенка.

— Не думаю, отвѣчалъ мистеръ Сентъ-Джонъ. — Отъ моего послѣдняго свиданія съ Джорджемъ у меня осталось одно впечатлѣніе: онъ боялся, кажется, что послѣ его смерти вдова его не будетъ любить мальчика.

— Какъ зовутъ мальчика? спросила леди Ааза. — Кажется, Джорджикъ по отцу. Какъ странно, что эти Анвикскіе Сентъ-Джоны умираютъ такимъ образомъ.

— Его зовутъ Веніаминъ Карльтонъ, а Джорджемъ зовутъ другаго мальчика.

— Другаго? Ахъ, да! такъ; у теперешней мистрисъ Сентъ-Джонъ есть, сынъ. Я и забыла про это. Когда вы отправляетесь, мистеръ Сентъ-Джонъ? Какъ намъ будетъ скучно. Вы вѣдь не можете воротиться въ тотъ же день.

— Я думаю отправиться въ четвергъ, а вернуться въ пятницу. Что же касается до скуки, Анна, то, кажется, нѣтъ большой разницы, дома я, или не дома.

— Нѣтъ, есть. Намъ скучно, если мы знаемъ, что васъ нѣтъ дома.

Мистеръ Сентъ-Джонъ улыбнулся и подвидъ на нее свои мягкіе, темные глаза. Когда онъ разговаривалъ за столомъ, у него была привычка, можетъ-бытъ безсознательная, подбирать своими тонкими пальцами крошки хлѣба и раскладывать ихъ въ круги и четырехугольники. Онъ ѣлъ немного и кончалъ обыкновенно гораздо прежде другихъ.

— Въ четвергъ здѣсь будетъ одинъ человѣкъ, сказалъ онъ, обращаясь къ Аннѣ и къ мистрисъ Сентъ-Джонъ. — Онъ доставитъ вамъ больше удовольствія чѣмъ я, при всемъ моемъ желаніи. Мистрисъ Сентъ-Джонъ, я жду Фредерика.

— О! — и материнское сердце сильно забилось въ ней; яркій румянецъ ожиданія показался на ея щекахъ, еще прекрасныхъ и нѣжныхъ, несмотря на ея пятьдесятъ лѣтъ. — Когда.

— Я ожидаю его сегодня. Онъ можетъ пріѣхать даже съ утреннимъ поѣздомъ.

— Когда вы имѣли объ немъ извѣстіе? спрашивала мистрисъ Сентъ-Джонъ.

— Въ послѣднее время не имѣлъ. Но мнѣ надо видѣть его по одному небольшому дѣлу, я и написалъ ему, чтобъ онъ пріѣхалъ. Вы рады, Анна?

— Такъ рада, что не могу выразить моей радости, былъ горячій, пылкій отвѣтъ. — Я желала бы, чтобъ онъ всегда былъ съ нами.

Но откуда этотъ жаръ удовольствія въ ея словахъ? Неужели, Исаакъ Сентъ-Джонъ, вы такъ мало опытны въ признакахъ любви, что не умѣете читать ихъ? Неужели вы не знаете, что будь въ сердцѣ этой малой дѣвушка что-нибудь похожее на ту любовь, какой вы ожидаете, она стала бы говорить совершенно противоположное и увѣрять, что ей все-равно, пріѣдетъ ли Фредерикъ или нѣтъ. На ея щекахъ нѣтъ румянца, въ голосѣ нѣтъ трепета: зачѣмъ же вы обманываете себя?

Ожиданіе оправдалось: Фредерикъ прибылъ на Лексингтонскую станцію съ утреннимъ поѣздомъ. Это высокій, стройный, молодой человѣкъ съ аристократическими манерама, съ черными волосами, блѣдными, тонкими чертами лица и темносиними глазами. Люди на станціи снимаютъ передъ нимъ шляпы и улыбаясь привѣтствуютъ его. Онъ отвѣчаетъ имъ улыбкой и такъ ласково, весело раскланивается съ ними, какъ бы серіозно благодаря ихъ за привѣтствіе. Въ Фредерикѣ Сентъ-Джонѣ не было ни притворства, ни безсердечія: онъ былъ истинный джентльменъ въ душѣ.

— Не прикажете ли подавать, сэръ? Я не вижу экипажа, присланнаго за вами.

— Нѣтъ, благодарю, Вильямъ, не надо. Я предпочитаю идти пѣшкомъ въ такой прекрасный день. Не знаете ли какъ здоровье мистера Сентъ-Джона?

— Думаю, какъ и всегда, сэръ, отвѣчалъ человѣкъ, предлагавшій экипажъ. — Въ воскресенье онъ пришелъ въ церковь пѣшкомъ. Обѣ леди пріѣхали въ каретѣ.

— Какой у васъ славный урожай!

— Отличный, сэръ. Лучше быть нельзя. Мой небольшой клочокъ никогда не былъ въ такой исправности.

— Кстати, Вильямъ, я оставилъ гдѣ-то въ вагонѣ мой плащъ; сторожъ, вѣроятно, вынулъ его. Принесите, пожалуста.

— Съ удовольствіемъ, сэръ.

Фредерикъ Сентъ-Джонъ пошелъ. Повернувъ на тропинку влѣво, онъ продолжалъ свой путь черезъ поле, и пришелъ къ задней сторонѣ дома священника. Оттуда дорога шла по обработаннымъ полямъ, по прекраснымъ аллеямъ, принадлежащимъ къ замку Веферъ; ему оставалось всего не болѣе полуторы мили: по возвышенности путь былъ нѣсколько длиннѣе.

Подъ выдающеюся скалой, мимо которой долженъ былъ проходить Фредерикъ, сидѣла одна изъ красившихъ дѣвушекъ, какую только можно встрѣтить. Около нея лежали альбомъ и кисти. Она вышла рисовать въ этотъ прекрасный день, но предалась праздности (что случалось съ ней нерѣдко), и вмѣсто того чтобы работать, занялась чтеніемъ. Это была Сара Боклеркъ, племянница вестерберійскаго декана. Деканъ обыкновенно говорилъ ей, что если она идетъ рисовать, то не къ чему брать съ собой книги. Но слова его не вели ни къ чему; она отвѣчала съ свойственною ей независимостью: еслибъ она не читала, то лежала бы и мечтала. Теперь же деканъ былъ въ отсутствіи, дома оставались жена его, дочь и Сара. Послѣдняя жила въ домѣ дяди со смерти своей матери; отецъ Сары былъ въ Индіи.

Нѣжный румянецъ покрылъ щеки Сары, когда она увидала кто повернулъ за уголъ и очутился передъ ней. Его появленіе было внезапно; ни она и никто другой не знали что онъ пріѣхалъ. Она положила книгу и хотѣла-было встать, но онъ взялъ ее за руку и сѣлъ возлѣ нея на скамейкѣ. Онъ держалъ ея руку въ своей; онъ видѣлъ румянецъ на ея щекахъ, видѣлъ какъ она опустила глаза свои подъ взглядомъ его глазъ.

Но не суждено было имъ полюбить другъ друга, хотя было время, когда ея чувство, а можетъ-быть и его, очень походило на любовь. Въ своемъ обращеніи съ нимъ, она прикидывалась тонкою кокеткой: онъ приписывалъ это капризу, недостатку истинной любви, на самомъ же дѣлѣ это происходило изъ любви. Она думала, что во всякомъ случаѣ онъ женится на леди Аннѣ Сентъ-Джонъ, что онъ непремѣнно покорится своей судьбѣ, а до вступленія въ бракъ хочетъ позабавиться съ ней. И вотъ она то кротка съ нимъ, нѣжна, податлива, послушна своей тайной любви, то вдругъ холодна, неприступна, полна презрѣнія. Это отчасти излѣчило его страсть; но при настоящей встрѣчѣ, когда онъ встрѣтилъ ее такъ внезапно во всей ея красотѣ, старое чувство снова заговорило въ его сердцѣ. Какъ иначе устроилась бы жизнь одной особы, еслибы Сара знала настоящія отношенія Фредерика и леди Анны!

Но у нея еще сохранилось на столько прежняго чувства, что она не могла не смутиться. Она разспрашивала его о неожиданномъ появленіи, не слыша отвѣтовъ; Фредерикъ замѣтилъ ея тайную радость, и голосъ его сталъ тише и нѣжнѣй; когда онъ наклонился къ ней, на его устахъ появилась улыбка, слаще которой не могло быть на землѣ. Быть-можетъ, даже теперь, останься онъ въ Веферѣ…. Но къ чему разсуждать о томъ что могло бы быть?

— Вы рады, Сара, что видите меня, не такъ ли?

Какъ молнія мелькнуло-было у ней признаніе, и опять исчезло, свѣтъ любви погасъ, и лицо ея стало сурово, насмѣшливо, полугнѣвно. Такъ она обманывала себя! Она слегка покачала головой и смотрѣла прямо впередъ изъ глубины своихъ холодныхъ, свѣтло-голубыхъ глазъ.

— Мы всѣмъ рады въ этой глуши. Здѣсь кромѣ мистера Сентъ-Джона нѣтъ никого. Видѣть его или другихъ мнѣ все равно. Вы сегодня утромъ изъ Лондона?

Фредерикъ Сентъ-Джонъ выпустилъ ея руку и всталъ.

— Я никогда не пойму васъ, Сара. Да, и выѣхалъ изъ Лондона сегодня утромъ. Гдѣ Джорджина? Не вы, такъ она будетъ рада мнѣ.

— Въ Веферѣ есть особа, которая вамъ будетъ рада, прибавила она засмѣявшись, но невесело и холодно звучалъ ея смѣхъ. — Леди Анна ждетъ васъ уже давно.

— Да, я думаю, она ждетъ. И мнѣ пора отправляться. Безъ сомнѣнія, я скоро опять увижу васъ.

Онъ продолжилъ свой путь, не подозрѣвая, что за деревьями скрывалась пара большихъ глазъ, слѣдившихъ за нимъ съ большею любовью чѣмъ тѣ, на которыя онъ смотрѣлъ. Джорджина Боклеркъ, гуляя, видѣла сквозь деревья его приближеніе и сдѣлалась ненамѣренно свидѣтельницею свиданія. Она была дочь декада — живая, развязная дѣвушка, средняго роста, съ пріятнымъ, нѣсколько надменнымъ личикомъ, съ широко раскрытыми сѣро-голубыми глазами, съ свѣтло-каштановыми волосами и съ здоровою кровью подъ загорѣлою кожицей щекъ, смѣлая, страстная, независимая дѣвушка, но въ высшей степени правдивая и простая. И это много значитъ въ ваши дни отвратительной искусственности. Въ Джорджинѣ была бездна недостатковъ, но докторъ Боклеркъ зналъ ея сердце и не промѣнялъ бы своей дочери ни на какую дѣвушку въ мірѣ.

Джорджина смотрѣла изъ-за деревьевъ, и всѣ ея жилки дрожали. Никогда сердце женщины не знало любви сильнѣе, чище, постояннѣе той, какою Джорджина любила Фредерика Сентъ-Джона. Она была счастлива слыша его шаги; прикосновеніе до его руки было для нея искрой огня похищеннаго съ неба. Когда она увидала его такъ неожиданно, ей казалось, что вся земля вдругъ покрылась яркимъ розовымъ цвѣтомъ. Но при этомъ свиданіи съ другою, жгучая боль, какую она чувствовала уже не разъ, отозвалась въ ея сердцѣ, свѣтъ любви погасъ на лицѣ, и губы ея болѣзненно поблѣднѣли. Съ своею быстрою проницательностью она давно поняла, что опасность грозитъ ей не со стороны леди Анны, а со стороны Сары. Слабый, тихій крикъ, какъ у пойманной птички, вырвался у нея изъ груди, когда она увидала Фредерика съ Сарой и старалась угадать смыслъ ихъ свиданія.

Было ли что-нибудь въ мірѣ запутаннѣе того пути, которымъ шла эта любовь, если можно назвать путемъ что-то неясное, неопредѣленнее. Всѣ — дяди, тетка, опекуны — желали, чтобы Фредерикъ Сентъ-Джонъ женился на леди Аннѣ. Но самъ Фредерикъ вовсе не былъ намѣренъ жениться на ней, да и она, съ своей стороны, надѣялась выйдти за другаго. Но пока это еще было для всѣхъ тайной: одинъ Фредерикъ былъ посвященъ въ нее; и еслибы пришлось дѣйствовать рѣшительно, онъ намѣревался принять на себя тяжелую обязанность отклонить этотъ бракъ, чтобы пощадить Анну. Они отлично понимали другъ друга, чего нельзя сказать о двухъ другихъ дѣйствующихъ лицахъ нашей исторіи. Здѣсь нѣтъ ничего запутаннаго, скажете вы; но подождите что будетъ дальше. Джорджина любила Фредерика всѣмъ сердцемъ, а онъ и не думалъ о ней. Онъ не могъ не знать о ея любви; были признаки, ясно говорившіе объ этомъ, но онъ не обращалъ на нихъ вниманія и всю свою любовь отдалъ ея кузинѣ. О, съ какою охотой Сара пріютила бы его въ своемъ сердцѣ! Но голова ея была полна мыслію о леди Аннѣ, и она съ презрѣніемъ встрѣтила его начинающуюся любовь. Это излѣчило его, какъ мы сказали; но еслибъ истина могла обнаружиться, жизнь нѣкоторыхъ героевъ нашего романа пошла бы совсѣмъ иначе.

Джорджина должна была выйдти изъ своей засады, такъ какъ дорога его шла мимо ея, и онъ не могъ ея не замѣтить. Краски быстро смѣнялись на ея лицѣ, когда она протягивала ему свою руку; ей было душно подъ легкимъ лѣтнимъ платьемъ. Это платье было изъ воздушнаго муслина, съ голубымъ поясомъ; широкая соломенная шляпка съ голубыми лентами висѣла у ней на рукѣ. Чтобы какъ-нибудь скрыть свое волненіе, она заговорила живо и громко. Съ дѣтства воспитанные вмѣстѣ, они обращались другъ съ другомъ фамильярно, какъ братъ и сестра.

— Что, Джорджи, вы, какъ я вижу, по обыкновенію воюете съ терновникомъ?

Онъ указалъ на ея платье: длинная вѣтвь терновника тащилась за ней.

— А все по вашей милости, сэръ. Услыша незнакомый голосъ, я бросилась черезъ кусты посмотрѣть кто бы это былъ. Что за странную дорогу выбрали вы! Вы свалились какъ снѣгъ на голову, когда никто и не ожидалъ васъ. Мы слышали, что вы отправились въ Финляндію или въ одно изъ подобныхъ пріятныхъ мѣстъ. Вы перепугаете въ замкѣ до обморока.

— А вотъ и ошибаетесь. Меня звали въ Веферъ.

— Сочиняете, учтиво возразила Джорджина. — Я была сегодня утромъ послѣ завтрака въ замкѣ, и мистрисъ Сентъ-Джонъ сожалѣла, что вы не пріѣзжали осенью; была и еще одна особа, которая сожалѣла объ этомъ, но она не говорила этого.

При этихъ словахъ онъ посмотрѣлъ на нее. По временамъ ему казалось, что она угадывала настоящія отношенія его къ леди Аннѣ.

— Удивляюсь, продолжала она, — что вы скрывались такъ долго.

— Какъ здоровье декана?

— Его нѣтъ здѣсь, мама одна…. скажите мнѣ, что привело васъ сюда?

— Я сказалъ вамъ. За мной посылали.

— Кто?

— Исаакъ. Вы попрежнему любопытны, Джорджина. Но теперь не можете ли вы сказать мнѣ, зачѣмъ меня звали, потому что это меня безпокоитъ. Я боюсь….

Онъ вдругъ остановился. Миссъ Боклеркъ подняла на него глаза. Въ его голосѣ слышалось что-то болѣзненное, какъ будто ему было не по себѣ.

— Я ничего не знаю объ этомъ, отвѣчала она серіозно. — Я даже не знала что за вами посылали. Еслибъ я знала, разумѣется, я бы сказала вамъ.

Онъ поклонился въ знакъ благодарности довольно вѣжливо, но какъ-то разсѣянно, какъ будто ему было мало дѣла до Джорджины, или до того что она ему скажетъ, и пошелъ дальше, ни разу не оглянувшись назадъ. Она прильнула лицомъ къ дереву и жадно слѣдила за нимъ глазами; страстная любовь свѣтилась въ ея грустныхъ голубыхъ глазахъ, все существо ея стремилось крикнуть ему вслѣдъ, пока еще онъ не скрылся совершенно изъ вида и солнце ея души не закатилось въ туманѣ: «О, оставься со мной, милый мой, останься со мной.»

Достигнувъ дома, Фредерикъ прошелъ прямо къ Исааку, котораго онъ засталъ въ его собственной комнатѣ, и спросилъ, зачѣмъ онъ звалъ его. Онъ не сомнѣвался, что его денежныя обстоятельства рано или поздно сдѣлаются извѣстны брату. Но онъ былъ изъ тѣхъ людей высокаго благородства, которые смотрятъ на долги почти какъ на преступленіе; и теперь, когда пришла минута объясненій, это мучило его страшно.

— Я не нахожу извиненій, сказалъ онъ, — но не думай обо мнѣ хуже чѣмъ я заслуживаю. Ни одного шиллинга не истрачено безчестно.

Исаакъ зналъ, что онъ говоритъ правду, и его сердце рвалось къ тому, кого онъ всегда любилъ какъ сына.

— Я поправлю все это, только будь осторожнѣе впередъ, сказалъ онъ, не произнесши ни одного слова упрека.

— Но отъ твоей матери, Фредерикъ, лучше было бы скрыть это. Это огорчило бы ее и, можетъ-быть, встревожило бы Анну. Какъ ты думаешь, не пора ли тебѣ жениться? Ждать нечего. Я увѣренъ, — по крайней мѣрѣ такъ думаю, — что Анна готова.

И Фредерикъ Сентъ-Джонъ, связанный своимъ обѣщаніемъ предъ леди Анной, не сталъ явно противорѣчить, но уклонился отъ вопроса.

XIII. Фредерикъ Сентъ-Джонъ въ затруднительномъ положеніи.

На другой день послѣ описаннаго свиданія, въ длинной, низенькой комнатѣ священническаго дома, окна которой выходили на лугъ, сидѣла Сара за фортепіано, разучивая какую-то трудную піесу. Несмотря на свою всегдашнюю лѣнь, музыкой она занималась прилежно. Кокетка отъ природы, она тщательно развивала въ себѣ все что давало ее возможность блистать, были ли то дары природы или пріобрѣтенныя качества. Она представляла рѣзкій контрастъ съ своею кузиной. Одна холодная, спокойная, обдумывающая каждый шагъ и всѣ свои поступки подчиняющая извѣстнымъ правиламъ; другая во всемъ слѣдовала минутному впечатлѣнію, и за что бы ни принималась, дѣлала все съ увлеченіемъ. Нельзя сказать, чтобы въ Сарѣ было много искусственности, за то Джорджина была слишкомъ естественна.

Мистрисъ Боклеркъ, худощавая и вѣчно недовольная, съ краснымъ носомъ, который съ каждымъ годомъ становился краснѣе, сидѣла у окна, разговаривая съ Джорджиной, стоявшею подъ окномъ. Джорджина была въ свѣтло-розовомъ муслиновомъ платьѣ, съ широкими кружевными рукавами, сквозь которые была видна вся ея хорошенькая ручка. Отчасти слушая мать, какъ она обыкновенно слушала ворчанье мистрисъ Боклеркъ, отчасти напѣвая про себя то, что играла Сара, Джорджина пристально смотрѣла въ далъ, какъ бы ожидая кого-то.

— Куда ты такъ смотришь? рѣзко спросила мистрисъ Боклеркъ. — Ты никогда не слушаешь меня, Джорджина.

— Мнѣ показалось…. мнѣ показалось (и хотя въ ея отвѣтѣ слышалась нерѣшительность, она говорила совершенную правду), мнѣ показалось, что я видѣла Фредерика Сентъ-Джона. Онъ ли, или кто другой, но кто-то былъ здѣсь и сейчасъ повернулъ назадъ.

— Кстати, о Фредерикѣ Сентъ-Джонѣ, прервала ее мистрисъ Боклеркъ, забывъ прежній предметъ разговора, что съ ней случалось довольно часто; — я желала бы звать, произведетъ ли его пріѣздъ какую-нибудь перемѣну въ вашемъ нынѣшнемъ вечерѣ? Мистрисъ Сентъ-Джонъ и Анна обѣщали обѣдать у насъ, sans cérèmonie; надѣюсь онѣ исполнятъ свое обѣщаніе.

— Можно мнѣ сходить узнать? спросила Джорджина.

— Иди, если хочешь.

Она весело впорхнула въ комнату, и вся ея апатія исчезла.

Небольшая уединенная прогулка во безмолвнымъ полямъ была очень пріятна въ этотъ теплый осенній день, но еслибъ ея дорога шла по камнямъ и терновникамъ, она показалась бы Джорджинѣ раемъ: она надѣялась увидать его. Но она остановилась на минуту, чтобы спросить и спросить совершенно равнодушно, какъ будто вопросъ не имѣлъ для нея никакого значенія; спрашивая, она небрежно вертѣла своимъ платкомъ.

— Фредерикъ придетъ съ ними?

— Душа моя! Придетъ ли онъ? Придетъ, если захочетъ.

Погруженная въ свое занятіе, Сара ничего не слыхала.

Черезъ нѣсколько минутъ вошла Джорджина съ шляпкой на головѣ. Мистрисъ Боклеркъ уже не было въ комнатѣ.

— Гдѣ мама? спросила Джорджина.

Сара встала.

— Я думаю, тетушка вышла на лугъ. Куда ты идешь?

— Въ замокъ Веферъ. Пойдемъ вмѣстѣ.

Лучъ согласія мгновенно мелькнулъ въ глазахъ Сары, но вспомнивъ о своемъ рѣшеніи забыть, она отказалась.

— Не сегодня.

— Какъ хочешь, сказала Джорджина. — Только не говори, что я тебя не звала; помнишь, какъ ты это разъ говорила и сердились на меня.

Губы Сары задрожали.

— Я не думаю, чтобъ я сердилась когда-нибудь. Только люди не умѣющіе себя сдерживать могутъ такъ забываться.

— А по-моему, лучше разсердиться отъ чистаго сердца, да и простить, чѣмъ оставаться холодною какъ кусокъ льда. Какъ я разъ разсердила Фреда Сенъ-Джона! прибавила Джорджина, припомнивъ что-то. — Вотъ онъ такъ можетъ разсердиться!

— Не думаю.

— Ну, не думай. А я не разъ видала, какъ онъ бѣсился. Подобныя вещи не забываются. Онъ обыкновенно очень кротокъ, но иногда такъ способенъ взбѣситься! Спроси мистрисъ Сентъ-Джонъ; спроси Анну.

Пускаясь въ путь, Джорджина простилась съ матерью, которая стояла наклонившись надъ своею любимою грядкой. Весело вступивъ въ Веферскія владѣнія, молодая дѣвушка стала смотрѣть по сторонамъ, чтобы не проглядѣть какъ-нибудь того, кого ей такъ хотѣлось видѣть. Она была вполнѣ увѣрена, что за полчаса передъ этимъ видѣла Фредерика, хотя замѣтила только верхушку его шляпы.

Вдругъ бабочка перелетѣла ей дорогу, когда она была уже очень недалеко отъ замка. Это была хорошенькая, рѣдкая бабочка, съ золотисто-пурпуровыми крылышками. Джорджинѣ, которая была сама такъ же непостоянна, какъ бабочка, захотѣлось поймать ее, и она побѣжала за ней. Но лишь только повернула она за уголъ плетня, заросшаго зеленью, какъ вдругъ наткнулась на какого-то незнакомца.

Испугавшись, она отскочила назадъ; сердце ея сильно забилось. Нельзя сказать, чтобы въ незнакомцѣ было что-нибудь такое, что могло бы испугать ее: развѣ только то, что онъ былъ незнакомъ ей и что она встрѣтила его какъ бы стоящимъ въ засадѣ. На немъ была очень оригинальная шляпа, съ тульею выше обыкновеннаго, суживавшаяся кверху на подобіе сахарной головы; платье его было потерто, но не чуждо притязаній на изящество; вообще же, весь его ensemble напоминалъ Джорджинѣ Мефистофеля, изображеннаго на заглавномъ листкѣ ея нотъ изъ Фауста.

Онъ стоялъ нѣсколько нагнувшись впередъ, пристально смотря сквозь деревья на замокъ Веферъ; это положеніе позволяло ему видѣть весь фасадъ дома. Испуганный также, повидимому, появленіемъ миссъ Боклеркъ, онъ скользнулъ въ сторону и исчезъ изъ виду.

— Что за странный человѣкъ! вскрикнула Джорджина. — И что онъ здѣсь дѣлаетъ? Можетъ-бытъ, онъ хотѣлъ снять фотографію съ замка. А вѣдь, должно-быть, я видѣла эту самую шляпу изъ оконъ вашего дома.

Она сошла съ тѣнистой дорожки, пересѣкла лугъ, взобралась на террасу и очутилась въ гостиной. Эти два семейства были такъ близки, что между вами не соблюдалось никакихъ церемоній, и она такъ же часто входила сюда этимъ способомъ, какъ и черезъ формальный входъ. Въ комнатѣ не было какого, но почти тотчасъ же вошелъ Фредерикъ.

Его глаза на минуту остановились на ней, и она уловила полупристальный, полунетерпѣливый взглядъ, искавшій другую.

— Вы однѣ? спросилъ онъ, пожимая ея руку.

— Сары нѣтъ со мной, рѣзко отвѣчала она. — Джорджина рѣшительно не могла скрывать своего чувства, но никто, кромѣ ея, не зналъ, какъ мучительно терзалось ея сердце. — Я пришла не къ вамъ, продолжила она колко. — Гдѣ мистеръ Сентъ-Джонъ?

Она предложила этотъ вопросъ такъ, сама не зная зачѣмъ, и, очевидно, не требуя на него отвѣта. Но какъ же изумилась она, услыхавъ, что Исаакъ Сентъ-Джонъ уѣхалъ до завтра.

— Онъ уѣхалъ въ Анвикъ сегодня утромъ, сказалъ Фридерикъ, — навѣстить маленькаго Веню Сентъ-Джона, который находится подъ его опекой. Путешествіе продолжительное, потому что онъ поѣхалъ на почтовыхъ. — Вамъ онъ нуженъ, Джорджина?

— Нѣтъ; мнѣ нужна мистрисъ Сентъ-Джонъ. Мама полагаетъ, что онѣ съ Анной не забыли о своемъ обѣщаніи обѣдать у насъ сегодня. — А вы придете?

— У васъ гости?

— Какіе здѣсь гости! Не ждите этого. Будутъ бараньи котлеты, и больше ничего, прибавила она смѣясь. — У насъ никого не будетъ.

Фредерикъ Сентъ-Джонъ не отвѣчалъ ни слова. Онъ стоялъ прислонившись къ рамѣ отвореннаго окна, и по его задумчивому взору видно было, что мысли его были далеко. Джорджина стояла возлѣ него.

— Вы придете?

— Не думаю, Джорджи, можетъ-быть…. хотя…. да я увижу. Сюда идетъ кто-то. Это Анна.

Онъ вышелъ, не подаривъ ей больше ни одного слова, ни одного взгляда. Ахъ, и безъ этого Джорджина была убѣждена въ полномъ его равнодушіи! Она пошла навстрѣчу леди Аннѣ и начала смѣяться и болтать съ ней, какъ будто бы въ ея сердцѣ и не бывало этой неумѣстной любви. Черезъ минуту снова вошелъ Фредерикъ и прошелъ черезъ комнату не говоря ни слова. Оказалось, что онъ приходилъ за шляпой, потому что Джорджина увидала его послѣ этого уже на улицѣ. Къ нимъ онъ пошелъ? Этотъ вопросъ острымъ ножомъ поразилъ ее въ сердце.

Спустя нѣсколько минутъ и она отправилась домой возвѣстить о согласіи мистрисъ Сентъ-Джонъ на приглашеніе. И Фредерикъ придетъ съ ними: такъ говорила мистрисъ Сентъ-Джонъ, и Джорджина была увѣрена, что онъ придетъ. Она шла не торопясь и вдругъ увидала въ нѣкоторомъ разстояніи Фредерика. Онъ стоялъ на одномъ мѣстѣ, повидимому разсматривая что-то въ своей рукѣ, и живому воображенію Джорджины тотчасъ представилось, не была ли это красивая бабочка съ золотисто-пурпуровыми крылышками. Въ ту же самую минуту она вдругъ увидала, что незнакомецъ, недавно встрѣченный ею, быстро подошелъ къ Фредерику и ударилъ его по плечу. Она видѣла какъ Фредерикъ обернулся и гордо отклонилъ руку этого человѣка. Поговоривъ нѣсколько минутъ, въ теченіе которыхъ этотъ человѣкъ показывалъ Фредерику какую-то бумагу, а Фредерикъ оглядывался кругомъ, какъ человѣкъ, который не знаетъ на что рѣшиться, — они ушли наконецъ вмѣстѣ. Джорджина вернулась домой, раздумывая что все это значитъ.

Часа въ четыре пришла мистрисъ Сентъ-Джонъ съ леди Анной, каждая съ своею работой. Леди Анна собирала коллекцію папоротниковъ и принялась что-то дѣлать съ высушеннымъ листомъ, при помощи воды и губки. Мистрисъ Сентъ-Джонъ и мистрисъ Боклеркъ занимались вязаньемъ шерстяныхъ разноцвѣтныхъ одѣялъ и начали сравнивать кто больше навязалъ.

— Гдѣ же Фредерикъ? спросила мистрисъ Боклеркъ. — Развѣ онъ не придетъ?

— Я не знаю гдѣ онъ, отвѣтила мистрисъ Сентъ-Джонъ, взглянувъ вверхъ, какъ будто этотъ вопросъ напомнилъ ей что-то. — Мы не видали его съ самаго утра, и только сейчасъ я получила отъ него записку, писанную карандашомъ, гдѣ онъ говоритъ что не будетъ до ночи, а можетъ-быть и совсѣмъ не будетъ, если дѣла задержатъ его слишкомъ долго.

— Не отправился ли онъ въ Лексингтонъ?

— Мы не знаемъ куда онъ отправился. — Однако странно, что онъ уѣхалъ, не предупредивъ меня. На запискѣ не было означено откуда она послана, и прислуга говоритъ, что ее принесъ незнакомый мальчикъ. Какой вѣтреный этотъ Фредерикъ! Убѣжать, никому не сказавшись! Онъ сегодня пригрезился Аннѣ.

— Пригрезился, повторила мистрисъ Боклеркъ.

Леди Анна засмѣялась.

— Мистрисъ Сентъ-Джонъ настаиваетъ, что я видѣла его во снѣ, сказала Анна. — Мы катались сегодня послѣ завтрака; проѣзжая мимо Барли-Моу, я сказала, что видѣла Фредерика въ одномъ изъ верхнихъ оковъ. Но когда мы подъѣхали ближе, онъ превратился въ какого-то неизвѣстнаго человѣка въ высокой шляпѣ. Я, можетъ-бытъ, думала о немъ, оттого онъ мнѣ и представился; или это былъ обманъ глазъ, вслѣдствіе того что свѣтъ солнца падалъ мнѣ прямо въ лицо. Что съ вами, Джорджина?

Пора было спросить. Джорджина Боклеркъ стояла какъ оцѣпенѣлая: глаза ея остановилась, ротъ былъ полуоткрытъ. При ея догадливости, вся тайна внезапно ей объяснилась. Она сообразила очень быстро, что Фредерикъ арестованъ за долги и что тотъ человѣкъ задержалъ его въ Барли-Моу.

Глаза ея покрылись туманомъ; сердце опустилось въ груди. Джорджинѣ давно было извѣстно затруднительное положеніе, въ которомъ онъ находился; она узнала объ этомъ изъ его же неосторожнаго слова и берегла секретъ, какъ тайное звено соединявшее ее съ нимъ. Но этого она не подозрѣвала, и догадка сильно перепугала ее.

Она вдругъ засмѣялась, когда вопросъ леди Анны привелъ ее въ себя, и стала извиняться подъ какомъ-то благовиднымъ предлогомъ. Она скорѣе рѣшилась бы умереть чѣмъ выдать его тайну.

— Знаю, сказала она. — Онъ отправился въ Лексингтонъ, чтобъ избѣжать удовольствія обѣдать въ обществѣ столькихъ дамъ. Не слѣдовало надѣяться, что онъ оставется для насъ, мистрисъ Сентъ-Джонъ.

— Совершенно такъ, душа моя; та же мысль приходила и мнѣ въ голову, отвѣчала она. — Но я не вижу, почему бы ему не ночевать дома?

— Тысяча вещей могутъ задержать его, говорила Джорджина, закинувъ назадъ свою хорошенькую головку, чтобы прохладитъ свои щеки, раскраснѣвшіяся отъ лихорадочнаго жара. — И кто знаетъ, можетъ, онъ отправился къ сэръ-Джону Инграмъ? Прошлымъ годомъ я разъ ужасно взбѣсила его, поддразнивъ его этимъ неуклюжимъ Инграмомъ. Мама чуть не прибила меня за это.

— Джорджина, подержите пожалуста за край этотъ листъ, просила леди Анна. — Это возьметъ у васъ не болѣе минуты.

— А такъ какъ мы теперь каждая за своимъ дѣдомъ, не сыграете да вы намъ что-нибудь, Сара? сказала мистрисъ Сентъ-Джонъ. — У меня до сихъ поръ не выходитъ изъ головы очаровательный мотивъ изъ Бенедикта, который вы играли, когда мы были у васъ въ послѣдній разъ.

Сара подошла къ фортепіано и стала играть. Нѣсколько минутъ Джорджина наблюдала за группой, и увѣрившись, что всѣ эти добрыя души ничего не подозрѣваютъ, вышла изъ комнаты.

Снявъ съ вѣшалки шляпку и мантилью — такъ какъ мистрисъ Боклеркъ требовала, чтобы при выходѣ изъ дому эти вещи была непремѣнно на рукѣ, — и накинувъ ихъ на себя, Джорджина вышла, стараясь пройдти такъ, чтобъ ее не было видно изъ оковъ гостиной. Куда же шла эта страстная, безразсудная дѣвушка? Не-зачѣмъ спрашивать. Повинуясь своей увлекающейся, свободной и безпечной натурѣ, она спѣшила въ Барли-Моу, чтобъ увидѣть Фредерика Сентъ-Джона.

Имя Барли-Моу, безъ сомнѣнія, дико звучитъ въ ушахъ читателя. Но въ этомъ тихомъ мѣстечкѣ, Барли-Моу былъ такой же солидный и почтенный домъ, какъ и всякій другой. Джорджина не разъ хаживала сюда съ своимъ отцомъ посидѣть минутъ съ десять съ одною изъ дочерей здѣшняго хозяина, которая давно уже была больна, а въ настоящее время готовилась отойдти въ другой міръ.

Она шла съ быстротой паровоза и въ три минуты достигла Барли-Моу. Хозяинъ, простой, почтенный, старый йомемъ въ желтой курткѣ и въ сапогахъ съ отворотами, бывшій и фермеромъ, и содержателемъ трактира, вышедъ ей навстрѣчу.

— Мери не очень здорова, миссъ, говорилъ онъ скорѣе обыкновеннаго. — Она лежитъ. Я боюсь обезпокоить васъ и не смѣю просить васъ взойдти къ ней сегодня.

— Я не затѣмъ пришла, чтобы видѣть ее, отвѣчала Джорджина, не знавшая церемоній. — мистеръ Фредерикъ Сенть-Джонъ здѣсь?

Хозяинъ, повидимому, попался врасплохъ. Ему не хотѣлось бы сказать правду, но онъ не могъ по чистой совѣсти отвѣчать отрицательно, и вмѣсто отвѣта, только таращилъ глаза.

— Я знаю, онъ здѣсь, сказала Джорджина. — Нечего запираться.

— Да, миссъ, онъ здѣсь, это правда. Но я не могъ сказать этого.

— Мнѣ надо видѣть его, продолжила она, идя въ гостиную, на этотъ разъ пустую. — Скажите ему, чтобъ онъ пришелъ ко мнѣ.

Должно-быть, Фредерикъ не могъ никуда пойдти безъ своего надзиратедя, потому что, когда онъ спустился сверху и вошелъ въ комнату, шляпа и голова этого человѣка показались изъ-за его плечъ.

Фредерикъ гордо махнулъ ему и заперъ дверь, чтобъ отдѣлаться отъ него.

— Джорджина, что привело васъ сюда?

— Какъ это случилось? торопливо спросила она, не отвѣчая на его вопросъ. — Неужели васъ въ самомъ дѣдѣ арестовали?

— Да, въ самомъ дѣлѣ, отвѣчалъ онъ гордымъ тономъ, подъ которымъ скрывалось, быть-можетъ, чувство горькаго униженія. — Чудо не въ этомъ, а въ томъ, какъ вы узнали объ этомъ.

— Я догадалась, сказала Джорджина.

— Догадались!

Она спокойно разказала ему все сначала: встрѣчу свою утромъ съ тѣмъ человѣкомъ, объявленіе мистрисъ Сентъ-Джонъ о полученной ею запискѣ и мнимое видѣніе леди Анны.

— Истина открылась предо мной въ одну минуту, заключила она. — Я поняла, что вы арестованы; я была увѣрена, что тутъ нѣтъ ничего другаго. Я вышла изъ комнаты, не говоря ни слова, и бѣгомъ пустилась сюда.

— Но зачѣмъ пришли вы сюда, Джорджина?

— Затѣмъ, чтобы видѣть васъ, спросить, не могу ли я въ чемъ-нибудь помочь вамъ? отвѣчала она просто. — Я заключила изъ вашей записки, что вы не смѣете сказать мистрисъ Сентъ-Джонъ.

— Не смѣю! Это не настоящее слово, Джорджина. Я хочу, если только можно, пощадить ее: я знаю, что это сильно огорчило бы ее. Не будь Исаакъ въ отсутствіи, вся эта исторія не продлилась бы и четверти часа. Но на свѣтѣ все дѣлается не такъ какъ ожидаешь.

— Вы думаете, что онъ…. что онъ…. но что могъ бы онъ сдѣлать? спросила она, обративъ къ нему свое озабоченное личико и серіозные глаза.

— Онъ заплатилъ бы искъ и освободилъ бы меня. Но пока ничего нельзя сдѣлать до его пріѣзда.

— Какъ великъ искъ?

Мистеръ Сентъ-Джонъ закусилъ губы.

— Нѣсколько сотенъ. Что вы такъ испугались?

— Но у него, конечно, нѣтъ столько наличныхъ денегъ, вскрикнула Джорджина.

Мистеръ Сентъ-Джонъ улыбнулся. — Не безпокойтесь, Джорджи; для человѣка, который привелъ меня сюда, одна подпись Сентъ-Джона Веферскаго будетъ значить то же что деньги. Онъ хорошо знаетъ кто, иначе онъ и не арестовалъ бы меня. Призвать меня сюда былъ очень ловкій маневръ.

— Кто онъ? опросила Джорджина, понижая голосъ, инстинктивно убѣжденная, что особа, о которой идетъ рѣчь, близехонько отъ двери.

— Онъ — никто. И совсѣмъ тѣмъ, въ силу законовъ, онъ полный мой хозяинъ въ настоящее время. Онъ считаетъ себя образцомъ благоразумія и снисходительности, въ чемъ надѣется убѣдить и меня; а то онъ живо запряталъ бы меня.

— Куда?

— Куда? это нехорошее слово, Джорджина: въ тюрьму.

— О! Но вы не допустите до этого? Нѣтъ?

— Исаакъ не допуститъ. Досадно, что онъ уѣхалъ именно сегодня. Странно, право, что ему вздумалось уѣхать сегодня, тогда какъ по цѣлымъ годамъ онъ сидитъ дома. Но нечего дѣлать, придется просидѣть здѣсь до его пріѣзда, прячась какъ мышь, чтобы меня не увидали и не разказали матушкѣ.

— Не могу ли я помочь вамъ? не могу же сдѣлать что-нибудь для васъ?

— Нѣтъ, ничего. Благодарю васъ, Джорджина. А вы все-таки предобрая дѣвушка.

Она надула свои хорошенькія губка.

— Храните только тайну. Да идите, какъ можно скорѣе, домой: что сказала бы ваша мама, еслибъ она знала, гдѣ вы?

— Бранила бы меня цѣлую недѣлю. Мистеръ Сентъ-Джонъ вернется завтра утромъ?

— Я самъ желалъ бы знать это. Я полагаю, что онъ будетъ между полуднемъ и вечеромъ. Намъ нужно поставить кого-нибудь стеречь его: онъ взялъ почтовыхъ, стало-быть поѣдетъ по верхней дорогѣ, не проѣзжая здѣсь. Я не смѣю послать записку въ Веферъ до его пріѣзда, потому что матушка, увидавъ мою руку, непремѣнно прочтетъ ее; не смѣю также довѣриться кому-нибудь изъ слугъ, чтобъ они сказали своему господину. Они сдѣлали бы изъ этого тайну, которая непремѣнно дошла бы до ушей матушки. Да сказать правду, я и не желалъ бы, чтобы слуги знали о моихъ дѣлахъ. На одного Брума можно бы положиться, но онъ уѣхалъ съ Исаакомъ,

— Довѣрьтесь мнѣ, сказала Джорджина съ жаромъ. — Поручите все мнѣ. Я постараюсь переговорить съ мистеромъ Сентъ-Джономъ, какъ только онъ пріѣдетъ. Если мнѣ не удастся видѣть его, я скажу Бруму.

Фредерикъ помолчалъ съ минуту. Вызовъ Джорджины, повидимому, устранялъ всѣ затрудненія.

— Но я не желалъ бы безпокоить васъ, Джорджина, говорилъ онъ, продолжая что-то думать.

— А я хочу, отвѣчала она, и румянецъ покрылъ ея щеки. — И не пробуйте отговаривать.

Онъ улыбнулся ея пылкости, онъ видѣлъ, какъ ей было пріятно послужить ему.

Она подошла къ двери, собираясь уйдти.

— Пусть будетъ по-вашему, Джорджина. Съ этихъ поръ я буду называть васъ моимъ другомъ въ нуждѣ.

Она быстро растворила дверь. На противоположной сторонѣ узкаго корридора, прислонившись къ стѣнѣ и устремивъ глаза прямо на нихъ, стоялъ незнакомецъ вѣрнымъ сторожемъ. Фредерикъ хотѣлъ что-то сказать, но увидавъ его, остановился и попросилъ Джорджину снова войдти въ комнату.

— Вы не станете говорить объ этомъ несчастіи вашимъ домашнимъ, Джорджина? знаютъ ли это тамъ? продолжалъ онъ, и въ голосѣ его вдругъ послышался дурно скрываемый страхъ. — Сара знаетъ объ этомъ?

— Если и знаетъ, возразила Джорджина, и сердце ея снова охватила прежняя боль, — то знаетъ не отъ меня.

Съ этими словами она бѣгомъ пустилась домой, чтобы тамъ не замѣтили ея отсутствія. Голова ея была занята одною мыслью.

— Сара! Сара! Вотъ единственная забота его жизни!

XIV. Ярмарка въ Анвикѣ.

Спускаясь по длинной, извивающейся улицѣ Анвика, прохожій могъ бы замѣтить перерывъ между домами по лѣвую сторону. Это былъ выгонъ или пустошь, принадлежавшая владѣльцу помѣстья, и никто не имѣлъ права строиться на ней. Примыкавшіе къ этому обширному грязному мѣсту закоулки служили отличнымъ притономъ для бродягъ и цыганъ. Но разъ въ годъ, въ продолженіе трехъ дней въ сентябрѣ мѣсяцѣ, мѣсто это оживлялось всею суматохой ярмарки. Тутъ были балаганы, заключавшіе въ себѣ всѣ чудеса міра, живыя и мертвыя; труппы странствующихъ актеровъ; палатки съ питьемъ; лотки съ фруктами, пряниками и копѣечными дудками; и посреди всего этого толпы гулякъ, царствовавшихъ здѣсь въ теченіе этихъ трехъ дней. Скромные лавочники, которыхъ выводили изъ себя эти барабаны и рожки, отбивавшіе у нихъ обычныхъ покупателей, сильно поговаривали, что «не мѣшало бы уничтожить этотъ соблазнъ»; но народъ вообще думалъ, что никто въ мірѣ не могъ привести въ исполненіе этой угрозы, исключая одного владѣльца помѣстья; онъ же могъ сдѣлать это не иначе, какъ отнявъ у нихъ право пользоваться этимъ мѣстомъ. Но какъ бы то ни было, покамѣстъ еще пустошь не отнималась, и народъ торжествовалъ.

Былъ ясный сентябрьскій день, и ярмарка сіяла полнымъ блескомъ, какъ и подобало первому ея дню. Все было устроено надлежащимъ образомъ: музыка громка, зазыванія балаганныхъ владѣльцевъ убѣдительны, наряды барышенъ и ихъ танцы изящны. Иначе и быть не могло, потому что въ этотъ день окрестные владѣльцы посылали сюда своихъ дѣтей (извѣстно было, что нѣкоторые хотѣли пріѣхать и сами); здѣсь встрѣчались горничныя и дворецкіе. Второй и третій день предоставлялись «оборышамъ», какъ выражалась эта высшая прислуга.

Итакъ, въ этотъ прекрасный сентябрьскій день ярмарка была во всемъ своемъ блескѣ; били въ барабаны, играли на флейтахъ, паяцы кричали, леди танцовали, а соперничавшіе между собою владѣтели балагановъ, въ пурпурныхъ и золотыхъ туникахъ, всѣ хоромъ заклинали публику. Въ это время можно было замѣтить на улицѣ двухъ почтенныхъ нянюшекъ, пробиравшихся къ очаровательному мѣсту. При каждой было по ребенку. На дѣтяхъ были черныя бархатныя платьица, обшитыя крепомъ, и соломенныя шляпы съ черною лентой. Младшему изъ нихъ, хорошенькому, свѣженькому мальчику, съ массой свѣтлыхъ кудрей, казалось, было около трехъ лѣтъ; другому — около пяти. Старшаго нельзя было назвать хорошенькимъ, но все лицо его дышало благородствомъ и умомъ. Несмотря на свое малолѣтство, онъ привлекалъ всеобщее вниманіе; передъ нимъ снимали шляпы, потому что этотъ ребенокъ былъ владѣлецъ помѣстья, наслѣдникъ Анвика, и самая ярмарка происходила на его землѣ.

Венѣ и Джорджу очень хотѣлось побывать на ярмаркѣ, да и не имъ однимъ; еще за недѣлю до ярмарки, съ того самаго времени какъ вколотили первый столбъ, означавшій будущій балаганъ, едва ли можно было найдти на милю въ окружности какую-нибудь нянюшку или ребенка, которые бы сохранили спокойное состояніе духа. Принсъ, однако, была исключеніемъ. Она, повидимому, не любила ярмарокъ, и глядя на Гонорію, нетерпѣливо ожидавшую наступленія этого торжества, презрительно закусывала свои тонкія губы. Между ними попрежнему не было пріязни, попрежнему давали онѣ волю своему язычку; и надо сказать правду, послѣднее слово всегда оставалось за Гоноріей. Въ это самое утро ярмарка была поводомъ къ отчаянной схваткѣ: Гонорія говорила все что могло очаровать дѣтей, описывая имъ всѣ предстоящія удовольствія; Принсъ противорѣчила ей на каждомъ словѣ, увѣряя, что неприлично водить дѣтей на ярмарку. Мистрисъ Карльтонъ Сентъ-Джонъ приняла сторону Гоноріи, сказала Принсъ что она не видитъ причины лишать дѣтей удовольствія посмотрѣть на балаганы, и наконецъ приказала ей замолчать. Джорджъ заступился за свою няню, не потому чтобы былъ равнодушенъ къ ярмаркѣ, но просто для того чтобы показать привязанность къ своей нянѣ, а отчасти и свой характеръ, и назвалъ Гонорію «гадкою тварью». Веня возразилъ, что не Гонорія, а Принсь гадкая тварь, за что Джорджъ ударилъ его. Мистрисъ Карльтонъ сдѣлала ему выговоръ, а Веню приласкала и поцѣловала. Замѣчательно, что эта небывалая привѣтливость со стороны госпожи, это проявленіе любви къ Венѣ случилось именно утромъ того дня, который ознаменовался неожиданнымъ посѣщеніемъ мистера Исаака Сентъ-Джона. Въ послѣдствіи это припомнилось Гоноріи. «Словно нарочно такъ случилось!» ворчала она про себя.

Какъ бы то ни было, заступничество мистрисъ Сентъ-Джонъ въ настоящую минуту привело Гонорію въ хорошее расположеніе духа: будущаго она не могла видѣть; и когда онѣ встали изъ-за ранняго обѣда, Гонорія была въ какомъ-то упоеніи, довольная всѣми и каждымъ, исключая развѣ Принсъ. Что же касается до Принсъ, она, какъ ни въ чемъ не бывала, отправилась на ярмарку съ Джорджемъ, безстрастная и спокойная, какъ всегда. Въ то время какъ онѣ подошли къ балаганамъ, а двѣ пары маленькихъ ножекъ уже начали танцовать подъ звуки барабановъ, а передъ очарованными глазами замелькали паяцы и всякія другія прелести, на улицѣ промчалась запыленная почтовая карета, запряженная четверкой лошадей, и остановилась у трактира подъ вывѣской Колокола, какъ разъ напротивъ выгона. Почтовая карета четверкой стала уже рѣдкостью въ графствѣ, и обѣ нянюшки съ любопытствомъ глазѣли на нее, не подозрѣвая, что въ ней сидитъ тотъ, кто, въ качествѣ опекуна, имѣетъ полную власть надъ наслѣдникомъ Анвика.

Первый балаганъ, въ который они вошли (слѣдуя правилу приберегать лучшее къ концу), былъ не что иное, какъ скромный шалашъ, котораго entrée состояло изъ зеленаго байковаго одѣяла съ загнутыми углами. На бѣдой коленкоровой вывѣскѣ написано было черными буквами: «Магазинъ иностранныхъ рѣдкостей». Разные предметы были нарисованы на красной простынѣ, протянутой подъ этими буквами; но неизвѣстно, былъ ли артистъ не совсѣмъ точенъ въ своихъ выраженіяхъ, или иностранныя рѣдкости были вовсе незнакомы роднымъ глазамъ. Входъ стоилъ три пенса, барабанъ былъ громокъ, а содержатель балагана великолѣпенъ какъ своею персоной, такъ и убѣдительностью.

— Я войду въ этотъ, сказала Гонорія. — Полагаю, вамъ не будетъ надобности пугаться того, что вы увидите въ этомъ балаганѣ, прибавила она обращаясь къ Принсъ такимъ тономъ, въ которомъ, надо признаться, была порядочная доля важничанья. — Тутъ не танцуютъ.

Единственнымъ отвѣтомъ Принсъ была презрительная мина, показавшаяся на ея губахъ, а она вошла съ Джорджемъ въ балаганъ, гдѣ труппа исполняла какую-то мудреную кадриль. Гонорія заплатила за себя три пенса, поспорила съ пріемщикомъ, что Веню можно бы впустить за полтора, на что этотъ господинъ отвѣчалъ ей, что у нихъ для дворянскихъ дѣтей половинной цѣны не полагается, и вошла въ балаганъ.

Подобно всякимъ другимъ балаганамъ, внутренность его не исполняла обѣщаній, какія сулила наружность. Тутъ были каменныя крокодилъ и разныя другія мертвыя чудища. Гонорія отворачивала свой носъ и ворчала, что слѣдовало бы потребовать деньги назадъ; но вниманіе Вени было приковано хорошенькою моделью церкви съ колокольней, на пьедесталѣ изъ зеленаго моха. Она была бѣлаго цвѣта и ея прозрачныя, разноцвѣтныя окна были весело освѣщены свѣчкой, поставленною внутри. Въ самомъ дѣлѣ, кто была очень красивенькая и замѣтная вещица въ черномъ балаганѣ, и Веня не могъ оторваться отъ нея. Какъ далека была Гонорія отъ мысли, что этотъ случай будетъ имѣть такое печальное вліяніе на безсознательнаго ребенка!

— Пойдемъ, оказала она нетерпѣливо. — Я тебѣ сама сдѣлаю такой же, Веня.

— Какъ же ты его сдѣлаешь? быстро спросилъ Веня.

— Изъ бѣлой бумаги, да изъ нѣсколькихъ лучинокъ, вотъ и все, Веня. Принсъ, пожалуй, войдетъ домой и наскажетъ мамѣ, что мы нарочно ее оставили. Вѣдь она лживая вотъ какъ этотъ крокодилъ.

— Не можешь ли ты купить мнѣ это, Гонорія? возразилъ Веня, не трогаясь съ мѣста.

— Разумѣется, не могу, отвѣчала Гонорія. — Какой ты глупенькій, что спрашиваешь это! Вѣдь здѣсь вещи не для продажи; этотъ народъ живетъ тѣмъ, что показываетъ ихъ. Да все это дрянь! Однакоже, идете ли вы, мистеръ Веня?

— Обѣщаешь ли ты сдѣлать мнѣ такую? настаивалъ Веня.

— Хорошо, сдѣлаю. Ну!

— Когда?

— Какъ только достану все нужное. Да ну, иди же.

Веня не охотно двинулся съ мѣста, а пока Гонорія не вытащила его черезъ зеленое байковое отверстіе, онъ не отрывалъ глазъ отъ предмета, такъ сильно поразившаго его.

Между тѣмъ мистрисъ Карльтонъ Сентъ-Джонъ оставалась дома одна. Склонная къ тихой жизни, она большею частью сидѣла дома, рѣдко посѣщая общество, а недавняя смерть мужа избавляла ее отъ праздныхъ посѣтителей. Одна только страсть, казалось, поглощала всю ея жизнь, исключая всѣ другія; она наполняла каждый уголокъ ея сердца, управляла всѣми ея поступками, заглушала даже ея печаль по мужѣ — эта страсть была любовь къ ея ребенку. Слово «любовь» недостаточно выражаетъ ея чувство: это была огненная страсть, грозившая уничтожить въ ней всякое здоровое побужденіе. И она понимала это, но сознавала, что не можетъ быть другою.

Одна мысль никогда не оставляла ея, можно сказать, что она не выходила у нея изъ головы съ самаго дня смерти ея мужа, это мысль — что Веня глава Анвика, со всѣми богатствами и почестями, а она, она, Шарлотта Карльтонъ, такая гордая по натурѣ, имѣла домъ и содержаніе только потому, что была его опекуншей, и Джорджъ былъ тутъ ничто. Эти размышленія какъ острыя иглы кололи ее, они терзали и мучили ея дурно направленное сердце. Не побуждай она себя, ея размышленія, переходя отъ одной больной мысли къ другой, могли бы дойдти до страшной мысли, которой она сама ужаснулась бы. При первомъ пробужденіи ранняго утра, въ лихорадочныхъ мечтахъ полуночнаго уединенія, въ полномъ блескѣ и шумѣ полудня, одна мысль неотлучно преслѣдовала ее: — еслибы Веня умеръ, ея сынъ былъ бы наслѣдникомъ.

Сознавала ли она, какъ опасны подобныя мысли? Нѣтъ. Еще и теперь она любила возвращаться къ ихъ первоначальному источнику — къ несчастію, случившемуся съ Веней. Когда ребенка вытащили изъ воды мертваго, какъ полагали, сердце мистрисъ Сентъ-Джонъ сильно забилось, не отъ печали, но оттого что у нея явилась мысль, которой она прежде никогда не имѣла, или которая, быть-можетъ, спала въ ней.

Ея возрастающая нелюбовь къ Венѣ могла бы послужить ей предостереженіемъ. Это чувство было слѣдствіемъ непониманія настоящаго положенія дѣлъ: она видѣла въ Венѣ какого-то злаго духа, единственное назначеніе котораго на землѣ было стоять на дорогѣ ея ребенка и лишать его того, на что онъ могъ бы имѣтъ право по рожденію. Она боролась съ этою нелюбовью или, лучше сказать, ненавистью, потому что нелюбовь ея обратилась въ это чувство — а въ своемъ обращеніи съ ребенкомъ она выдерживала постоянную борьбу. Никто кромѣ ея не зналъ, чего ей стоило показывать что она любитъ Веню и не дѣлать никакой разницы между дѣтьми. Она боролась съ собой — отдадимъ ей справедливость — не потому чтобъ она видѣла какую-нибудь опасность, но потому что ею руководило чувство справедливости. Сегодня утромъ, взявъ сторону Вени и поцѣловавъ его, она слѣдовала обязанности быть справедливою. Но едва дѣти скрылись изъ виду, старыя, нехорошія чувства снова овладѣли ею, и она предалась безумнымъ мечтамъ и грезамъ о томъ, что бы она стала дѣлать, еслибъ Анвикъ принадлежалъ Джорджу, а не Венѣ. Повѣрите ли, у нея вошло въ привычку повторять про себя ихъ имена, прибавляя къ нимъ ихъ будущій титулъ: «сэръ Веніаминъ Сентъ-Джонъ», «сэръ Джорджъ Сентъ-Джонъ», и по ея мнѣнію одно имя (не нужно спрашивать которое) звучало въ тысячу разъ благозвучнѣе другаго.

Какъ ни сознавала она все это, но опасности она еще не замѣчала. Въ ночь смерти своего мужа она дала слово исполнить во всей точности свои обязанности по отношенію къ маленькому пасынку; и когда была прочтена статья духовнаго завѣщанія, уполномочивавшая мистера Сентъ-Джона, владѣтеля замка Веферскаго, взять отъ нея ребенка, сердце ея болѣзненно сжалось, потому что она видѣла въ этомъ недостатокъ довѣрія къ ней мужа.

На одна женщина не желала такъ быть справедливою въ отношеніи къ пасынку, какъ Шарлотта Карльтонъ: и еслибы только сила воли не измѣняла ей, она исполнила бы свое желаніе. Однимъ изъ результатовъ ея добраго намѣренія сдержать свое слово было то, что Гонорія осталась при своемъ мѣстѣ. Она очень не любила эту дѣвушку за ея сильную привязанность къ Венѣ и за то, что она всегда принимала сторону Вени въ его ссорахъ съ Джорджемъ, нѣсколько капризнымъ молодымъ джентльменомъ, но она не хотѣла разчесть ее. И Гонорія обязана была сохраненіемъ своего мѣста не столько тому, что мистеръ Сентъ-Джонъ, умирая, желалъ, чтобъ она оставалась при Венѣ, сколько собственному желанію Шарлотты быть вѣрною своимъ обязанностямъ. Изъ всей прислуги одна Гонорія, исключая, быть-можетъ, только Принсъ, замѣтила нелюбовь второй мистрисъ Сентъ-Джонъ къ ея маленькому питомцу; она поняла, какъ будто прочла въ книгѣ, что ея госпожа видитъ въ Джорджѣ настоящаго наслѣдника, а въ Венѣ похитителя его правъ. Это возмущало Гонорію и пробуждало въ ней чувство негодованія, смѣшаннаго со злостью, прорывавшееся иногда и въ ея обращеніи. Не подозрѣвая настоящей причины, Шарлотта приписывала это ея пылкому характеру. Теперь мы, кажется, довольно сказали о душевномъ состояніи мистрисъ Карльтонъ Сентъ-Джонъ. Она старалась быть справедливою; но страсти и предубѣжденія была у нея сильны, необыкновенно сильны, а умъ ея дурно направленъ.

Размышленія ея были прерваны появленіемъ въ аллеѣ какого-то экипажа. Она увидала, что экипажъ былъ изъ трактира Колоколъ, и въ ней заговорилъ материнскій страхъ: ей думалось, ужь не случилось ли какого несчастія съ Джорджемъ, и не его ли привезли домой. Но оказалось, что въ коляскѣ сидѣлъ только одинъ джентльменъ, и тотъ незнакомый, небольшаго роста, съ пріятнымъ, нѣжнымъ лицомъ.

Давно не удивлялась она такъ какъ теперь, когда, взглянувъ на поданную ей карточку, увидала, что посѣтитель ея былъ мистеръ Сентъ-Джонъ изъ замка Веферь. Ужь не за тѣмъ ли онъ пріѣхалъ, чтобы взять Веню? Эта мысль мгновенно пробудила въ ней всю любовь къ ребенку ея сердца и вызвала краску обиды на щекахъ. Но когда вошелъ Исаакъ, она успѣла оправиться, и съ милою вѣжливостью протянула ему свою руку: она видѣла, что ей нечего было опасаться.

Но, можетъ-быть, еще пріятнѣе было для нея, какъ и для всякой суетной женщины, — а Шарлотта была одною изъ такихъ, — замѣтить по лицу Исаака и его манерамъ, какого рода впечатлѣніе произвела она на него. Молодая вдова, красавица, съ своимъ кроткимъ и покорнымъ видомъ, она пробуждала глубокій интересъ. Она обливалась слезами, когда рѣчь зашла о ея мудѣ, о Венѣ; она говорила мистеру Сентъ-Джону, что если онъ возьметъ отъ нея Веню, то разобьетъ ея сердце.

Это была не болѣе какъ метафора. И очень вѣроятно, что мысль объ опасности, какая могла грозить ея двумъ тысячамъ ежегоднаго дохода преобладала въ ней надъ всякомь чувствомъ. Но мистеръ Сентъ-Джонъ принялъ все это за чистую любовь и увѣрялъ ее, что, по его мнѣнію, не можетъ бытъ такой причины, которая заставила бы это взятъ отъ нея Веню. Въ самомъ дѣлѣ, она произвела на него очень пріятное впечатлѣніе; онъ былъ почти очарованъ ею.

— Отвѣтите ли вы мнѣ на одинъ вопросъ? спросила мистрисъ Сентъ-Джонъ. — Никто кромѣ васъ не можетъ разрѣшить его. Почему мой мужъ предоставилъ вамъ эту власть? Не сомнѣвался ли онъ во мнѣ?

— Не знаю почему, отвѣчалъ мистеръ Сентъ-Джонъ, — развѣ не опасался ли онъ, что вы будете слишкомъ добры къ ребенку, будете потворствовать ему къ его же вреду. Дѣйствительно, я помню, какъ онъ говорилъ разъ, что вы не довольно строги и что заботиться о двухъ дѣтяхъ будетъ слишкомъ тяжело для васъ.

Она промолчала. Затѣмъ стала говорить о постороннихъ предметахъ, а Исаакъ пробесѣдовалъ съ нею нѣсколько времени. Она сожалѣла, что Вени не случилось дома въ это время, и смѣялась отъ души, когда мистеръ Сентъ-Джонъ разказывалъ ей о шумѣ барабановъ, оглушившихъ его. Она поспѣшила предложить ему остаться въ Анвикъ-Галлѣ до завтра, но онъ отказался, ссылаясь на то, что человѣкъ онъ хворый. Онъ оставилъ за собой двѣ комнаты въ Колоколѣ. Для себя, и для своего человѣка, и просилъ отпуститъ Веню на слѣдующее утро къ нему завтракать.

Мистрисъ Сентъ-Джонъ тотчасъ же согласилась.

— Позвольте и нянѣ придти съ вамъ, сказалъ онъ мистрисъ Сентъ-Джонъ, прощаясь. — Мнѣ хотѣлось бы видѣть няню моего маленькаго воспитанника, поговоритъ съ ней и предложить ей подарокъ въ знакъ моего расположенія къ ней.

И на эту просьбу тотчасъ послѣдовало согласіе и мистеръ Сентъ-Джонъ окончательно распрощался съ своею вдовствующею кузиной, намѣреваясь на слѣдующій день тотчасъ же послѣ завтрака отправиться домой.

На возвратномъ пути въ Колоколъ, уже почти проѣхавъ паркъ, онъ увидалъ двухъ нянюшекъ съ дѣтьми. Тотчасъ догадавшись кто онѣ, онъ велѣлъ остановиться, отворилъ дверцу, и не выходя изъ экипажа, сталъ разговаривать съ ними.

Его питомецъ оказался благородный мальчикъ, съ открытымъ, умнымъ личикомъ; другой былъ хорошенькій малютка-игрушка, съ свѣжимъ личикомъ, свѣтлыми локонами, и съ капризными манерами, показывавшими въ немъ балованнаго ребенка. Дѣти тотчасъ же подружились съ нимъ и принялись показывать игрушки, которыя несли съ собой: одинъ показывалъ свой калейдоскопъ, другой — барабанъ. Веня разказывалъ ему какую-то непонятную исторію о «церкви», которую сдѣлаетъ ему Гонорія, Джорджикъ выбивалъ дробь на барабанѣ. Исаакъ спросилъ Гонорію, не она ли та няня, о которой говорилъ ему ея покойный господинъ и которая была неразлучно съ Веней съ самаго его рожденія? Получивъ утвердительный отвѣтъ, онъ сказалъ ей, чтобъ она приходила къ нему въ Колоколъ завтра утромъ вмѣстѣ съ мистеромъ Веней. Онъ далъ Принсъ соверенъ; а дѣтямъ обѣщалъ прислать сегодня же вечеромъ цѣлый коробъ игрушекъ, и затѣмъ распростился съ ними. Никто изъ нихъ не замѣтилъ его горба, во всѣ думали: какого маленькаго роста этотъ джентльменъ.

Веня несъ мамѣ въ подарокъ сткляночку духовъ, съ голубыми и бѣлыми полосками, съ узкимъ горлышкомъ, за которую онъ заплатилъ три пенса. Онъ поцѣловалъ маму, подавая ей сткляночку. Джорджъ хотѣлъ подаритъ мамѣ сладкій пирожокъ, но, къ несчастію, съѣлъ его дорогой. Тронулъ, ли ее этотъ контрастъ или, вслѣдствіе близости Исаака Сентъ-Джона, она хотѣла показаться любящею матерью: на поцѣлуй Вени она отъ души отвѣтила тѣмъ же, похвалила его подарокъ, засунувъ его за поясъ, а Джорджу сказала, что онъ маленькій эгоистъ. Какъ ни радовалась Гонорія, какъ ни желала похвастаться передъ Принсъ, та не соблаговолила обратить на нее свое вниманіе. Мистрисъ Сентъ-Джонъ была такъ мила, что попросила Гонорію одѣть завтра Веню какъ можно лучше и сказала, что для нихъ запрягутъ пони.

Приказаніе было исполнено. На другой день, за завтракомъ у мистера Сентъ-Джона, Веню угощали вареньемъ и тому подобными сластями. Брумъ и Гонорія прислуживали имъ. Послѣ завтрака Бруму было приказано взять мистера Веню на ярмарку, показать ему слона и все что Брумъ найдетъ нужнымъ; а Гонорію попросили посидѣть пока съ мистеромъ Сентъ-Джономъ.

Онъ не видалъ другаго средства какъ обратиться прямо къ нянѣ и узнать отъ нея, хорошо ли Венѣ при мачихѣ. Припомнивъ все что онъ видѣлъ при вчерашнемъ визитѣ, онъ былъ далекъ отъ мысли что Венѣ не хорошо, но все же желалъ въ этомъ удостовѣриться.

На его вопросы Гонорія отвѣчала такъ откровенно, какъ только могла. Но должно замѣтить, что во случаю милостиваго расположенія своего къ госпожѣ, возбужденнаго послѣднимъ происшествіемъ (или точнѣе, по случаю милостиваго расположенія госпожи къ ней) Гонорія отзывалась о мистрисъ Сентъ-Джонъ лучше чѣмъ отозвалась бы во всякое другое время. Сущность ея отвѣтовъ была такова: если мистрисъ Сентъ-Джонъ и не балуетъ Веню, то съ другой стороны нельзя сказать, чтобъ она вообще не любила его.

Это нѣсколько удивило Исаака.

— Мнѣ показалось, сказалъ онъ, — что она слишкомъ добра къ нему.

Гонорія покачала головой.

— Мистрисъ Сентъ-Джонъ слишкомъ добра къ своему собственному ребенку, сэръ; она страшно балуетъ его, но за мистера Веню нечего опасаться.

— Вы не хотите, полагаю, сказать этимъ, что она не любитъ его? возразилъ мистеръ Сентъ-Джонъ, нѣсколько затрудняясь, какъ бы выразиться съ должнымъ уваженіемъ къ мистрисъ Сентъ-Джонъ, говоря о ней съ ея служанкой.

— Нѣтъ, сэръ, этого нельзя сказать. Она обращается съ обоими совершенно одинаково, развѣ только что она младшаго все цѣлуетъ и обнимаетъ, и больше бываетъ съ нимъ. Что же касается до мистера Вени, то на дняхъ она такъ прибила его, что онъ плакалъ отъ боли. И совершенно безъ всякой вины. По крайней мѣрѣ, я не знаю чѣмъ онъ провинился.

Мистеръ Сентъ-Джонъ улыбнулся.

— Вы знаете, небольшое исправленіе полезно для мальчиковъ.

— Я и не говорю, что оно безполезно. Какъ бы то ни было, со смерти покойнаго господина дѣло идетъ гораздо лучше чѣмъ я ожидала.

— Итакъ, вы не можете сказать мнѣ ничего такого, что побудило бы меня вмѣшаться въ воспитаніе Вени? Вы не видите никакого повода, по которому бы онъ не долженъ былъ оставаться на попеченіи своей мачихи.

— Нѣтъ, сэръ, я не вижу ничего такого. Притомъ, я вѣдь постоянно съ нимъ и могу о немъ заботиться и здѣсь такъ же хорошо, какъ и въ другомъ мѣстѣ. Я никогда не допущу, чтобы съ нимъ случилось что-нибудь.

Это были ея послѣднія слова, а мистеръ Сентъ-Джонъ далъ понять, что конференція кончена.

— Вы видите, сказалъ онъ, — я говорю съ вами, какъ съ вѣрною нянькой ребенка; вашъ покойный господинъ говорилъ мнѣ, что вамъ можно довѣрять вполнѣ. Въ интересахъ маленькаго сироты, пусть все, что мы говорили, остается между нами. Помните всегда, что если случится что-нибудь непредвидѣнное, или понадобится вамъ моя помощь или совѣть, ваше письмо всегда найдетъ меня въ замкѣ Веферъ. Я буду пріѣзжать сюда время отъ времени: здоровье мое не позволяетъ мнѣ посѣщать васъ часто. Надѣюсь, Веня будетъ часто писать ко мнѣ.

Съ этими словами онъ вложилъ въ руку Гоноріи порядочный подарокъ, говоря, что это награда за ея хлопоты и вниманіе къ ребенку. Слезы лились изъ глазъ Гоноріи, когда она принимала этотъ знакъ вниманія; но деньги не могли увеличить ея ревнивой любви къ Венѣ.

Ребенокъ воротился въ восторженномъ состояніи, потому что онъ видѣлъ слона и всякія другія чудеса. Онъ отправился съ Гоноріей домой, съ поклономъ для мистрисъ Сенть-Джонъ и съ цѣлымъ коробомъ игрушекъ для себя и для Джорджа, а Исаакъ отправился къ себѣ домой, въ замокъ Веферъ.

XV. Только какъ братъ и сестра.

Сумерки уже замѣнили сентябрскій полдень, а владѣлецъ Веферскаго замка еще не пріѣзжалъ. Миссъ Джорджина Боклеркъ не знала что дѣлать. Рѣшившись во что бы то ни стало исполнить свое обѣщаніе и увѣдомить Исаака о несчастіи, постигшемъ его брата, такъ чтобы мистрисъ Сентъ-Джонъ ничего не замѣтила, она видѣла къ этому только одно средство: переговорить съ Исаакомъ въ тотъ промежутокъ времени, когда онъ выйдетъ изъ экипажа и будетъ входить въ домъ. Съ этою цѣлью, почти все время послѣ полудня она была на-сторожѣ, стараясь чтобъ ее не замѣтили изъ оконъ, и готовая всякую минуту, какъ только покажется экипажъ, спокойно двинуться впередъ, какъ бы обыкновенная посѣтительница. Но экипажъ не показывался, а Джорджина, чувствуя что близокъ часъ обѣда, не знала что ей дѣлать: ждать ли мистера Сентъ-Джона, или показаться дома во избѣжаніе криковъ и шума, что непремѣнно будетъ, если она не явится въ обѣденное время.

Теряя всякую надежду и почти рѣшаясь на какую-нибудь отчаянную попытку, хотя и не зная на какую именно, — она услыхала стукъ колесъ, къ дому быстро подъѣхала пыльная коляска четверней. Джорджина не менѣе проворно кинулась за ней. Но не успѣла она дойдти до воротъ, не успѣли еще отворить въ коляскѣ дверцу, какъ изъ дому вышла мистрисъ Сентъ-Джонъ, поднявъ руки и растерянно возвышая голосъ.

Это выходило изъ обычнаго порядка вещей, и Джорджина пріостановилась на мѣстѣ: ей не хотѣлось подходить къ Исааку въ такую минуту. Отъ всего сердца посылая мистрисъ Сентъ-Джонъ хоть въ Азію, Джорджина прислушивалась къ происходившему разговору и уловила изъ него, что въ замкѣ Веферъ безпокоились о Фредерикѣ. Съ прошедшаго дня его тамъ не видали и даже не слыхали объ немъ. Послѣ оказалось, что онъ написалъ другую записку мистрисъ Сентъ-Джонъ о своемъ исчезновеніи, но посланный съ нею такъ и не передалъ записки. Джорджина не могла приблизиться, а пока она поджидала, мистеръ Сентъ-Джонъ, вмѣстѣ съ своею мачихой, скрылись за дверями. Она чуть не заболѣла отъ волненія. Сообразили ли вы, чѣмъ долженъ былъ показаться подобный арестъ молодой дѣвушкѣ, несвѣдущей въ свѣтскомъ обычаяхъ? Угроза тюрьмой тому, кто всѣхъ милѣе! Это казалось ей какомъ-то страшнымъ бѣдствіемъ, какимъ-то ужаснымъ позоромъ, отъ котораго Фредерику Сентъ-Джону во всю жизнь не отдѣлаться. Еслибъ ея жизнь зависѣла отъ свиданья съ Исаакомъ, то и тогда она не могла бы добиваться этого свиданія болѣе страстно и болѣе рѣшительно чѣмъ какъ добивалась теперь.

Пока она стояла тутъ, прячась за миніатюрно-декоративными кустарниками лужка, и почти незамѣтная въ вечернемъ сумракѣ, къ этой сторонѣ коляски подошелъ мистеръ Брунъ, отворилъ дверцу и сталъ доставать что-то изъ-подъ сидѣнья. Миссъ Боклеркъ бросилась къ нему; она была вовсе не робкая молодая дѣвушка, напротивъ, черезчуръ смѣлая и развязная, когда цѣлью ея было правое дѣло.

— Брумъ, сказала она въ волненіи, сообщавшемъ ея голосу покоряющій оттѣнокъ: — мнѣ надо видѣть мистера Сентъ-Джона. Я должна видѣть его, безъ всякаго отлагательства, если я обойду кругомъ въ ту дверь и проберусь къ нему въ пріемную, не постараетесь ли вызвать его ко мнѣ? Онъ, кажется, въ гостиной съ мистрисъ Сентъ-Джонъ.

Минуту или двѣ Брумъ только глаза пялилъ. Онъ считалъ деканскую дочку, если правду сказать, нѣсколько вѣтреною молодою дѣвицей и никакъ не полагалъ, чтобъ у нея могло быть какое-нибудь дѣло до мистера Сентъ-Джона; то-есть, важное какое-нибудь.

— Онъ чрезвычайно усталъ, миссъ Боклеркъ, наконецъ проговорилъ онъ: — я полагаю, что онъ сегодня не въ состояніи принять кого бы то на было.

— Не будьте же идіотомъ, Брумъ, повелительно возразила молодая особа: — говорятъ вамъ, я должна его видѣть: дѣло идетъ почти о жизни и смерти. Вы его ко мнѣ вызовите такъ или иначе, только смотрите, чтобы не возбудить подозрѣнія въ мистрисъ Сентъ-Джонъ.

Сказавъ это, она прокралась вокругъ дома въ пріемную мистера Сентъ-Джона, — въ ту малую комнатку, гдѣ вы его нѣкогда видѣли. Брумъ, все еще сомнѣваясь, но не видя другаго средства, кромѣ послушанія, выбралъ изъ коляски вещи, передалъ ихъ лакею и затѣмъ пошелъ въ гостиную.

Господинъ его не сидѣлъ, а стоялъ, поэтому Брумъ зналъ, что онъ не располагаетъ долѣе оставаться въ этой комнатѣ. Мистрисъ Сентъ-Джонъ разказывала ему про то, что она называла таинственнымъ повеленіемъ Фреда, и показывала полученную наканунѣ записку. Она говорила словно жалуясь и высказывала мнѣніе, что вѣтренникъ сынъ ея простился съ ней на французскій манеръ, отъѣзжая въ Лондонъ. Какъ бы то ни было, мистеру Сентъ-Джону нечѣмъ было помочь ей въ этомъ случаѣ; да и усталость его на самомъ дѣдѣ была такова, что онъ никакимъ образомъ многаго бы и не сдѣлалъ. При чрезвычайномъ тѣлесномъ утомленіи сила еще почерпается иногда изъ мощи духа: но онъ, повидимому, не придавалъ большой важности тому, что говорила мистрисъ Сентъ-Джонъ. Онъ вышедъ изъ комнаты, захватовъ письмо съ собою, и тутъ-то Брумъ остановилъ его.

— Будьте такъ добры, сэръ, зайдите на минутку въ вашу пріемную.

— Я иду на верхъ, Брумъ. Цѣлые годы не чувствовалъ я такой усталости.

— Но… простите меня, сэръ, продолжалъ Брумъ, говоря тѣмъ же тихимъ и сдержаннымъ голосомъ, что нѣсколько удивляло его господина: — васъ…. васъ тамъ спрашиваютъ. Если вамъ угодно пожаловать сюда, сэръ, я объясню.

Мистеръ Сентъ-Джонъ отошелъ подальше отъ гостиной, чего Бруму, очевидно, и хотѣлось:

— Миссъ Боклеркъ дожидается васъ, шепнулъ онъ, проходя большой залой: — она говоритъ, что желаетъ сказать вамъ словечко по секрету.

— Миссъ Боклеркъ!

Сильно удивляясь не тому, конечно, что она желаетъ поговорить съ нимъ (въ этомъ не было ничего необыкновеннаго), но виду таинственности, который Брумъ, казалось, придавалъ дѣлу, мистеръ Сентъ-Джонъ пошелъ въ гостиную. Джорджина сновала въ ней, напоминая птичку въ клѣткѣ, едва будучи въ состояніи подавить свое нетерпѣніе.

— Я васъ дожидалась на дворѣ съ двѣнадцати часовъ! воскликнула она, совершенно забывъ всякій церемоніалъ встрѣчи: — ужь я думала, что вы никогда не пріѣдете.

— Вамъ именно меня нужно? спросилъ мистеръ Сентъ-Джонъ.

— Нужно ли мнѣ васъ! Да мнѣ еще никого въ жизни не бывало такъ нужно. Сказывала вамъ мистрисъ Сентъ-Джонъ, что Фредерикъ скрылся?

— Да. Она полагаетъ, что онъ уѣхалъ въ Лондонъ…

— Какой вздоръ! вскрикнула Джорджина, сдергивая шляпку и открывъ пылающія щеки; — какъ будто онъ могъ уѣхать въ Лондонъ такимъ манеромъ! Я пришла разказать вамъ о немъ, мистеръ Сентъ-Джонъ. Ему некому было довѣрится, вотъ онъ и довѣрился мнѣ; онъ не могъ послать къ вамъ письма въ ожиданіи вашего пріѣзда, чтобы мистрисъ Сенть-Джонъ не распечатала его. Онъ теперь въ Барли-Моу; онъ арестантъ.

— Онъ — что? воскликнулъ мистеръ Сентъ-Джонъ.

— Онъ вчера поутру арестованъ. Я видѣла какъ это сдѣлалось, но тогда еще не поняла. Тамъ ужасный человѣкъ, въ огромной, высокой шляпѣ; онъ-то и засадилъ его въ Барли-Моу, пока вы не выручите.

Исаакъ Сентъ-Джонъ опустился въ кресло, огорченный, растерянный. Такъ какъ онъ жилъ въ совершенномъ удаленіи отъ свѣта, никогда не входя лично въ столкновеніе съ его подводными камнями и мелями, то понятно, что подобнаго рода дѣло должно было потрясти его едва ли въ меньшей степени чѣмъ самоё молодую дѣвушку, стоявшую здѣсь и глядѣвшую на него большими сѣро-голубыми глазами.

— Арестованъ! пробормоталъ онъ: — Фредерикъ!

— Вы пойдете, выручите его, не правда да? сказала Джорджина: — нужно страшную кучу денегъ; онъ сказалъ нѣсколько сотъ; но вѣдь вы заплатите за него?

— Да, заплачу, разсѣянно отвѣтилъ мистеръ Сентъ-Джонъ, какъ бы теряясь въ мысляхъ: — по какому случаю онъ вамъ-то это разказывалъ, Джорджина?

— Ахъ, да я ходила туда и видѣла его. Я угадала что случилось, теперь нѣкогда толковать какъ аменно; только я пошла. Ему не было бы никакой пользы запираться въ этомъ, впрочемъ, я обѣщала хранить его тайну. Онъ дрожитъ какъ въ лихорадкѣ, чтобы мистрисъ Сентъ-Джонъ не провѣдала.

Исаакъ Сентъ-Джонъ всталъ, отворилъ дверь и позвалъ Брума. Миссъ Боклеркъ воспользовалась случаемъ ускользнуть.

— Мнѣ теперь всю дорогу надо бѣжать домой, шепнула она: — мамаша, должно-быть, ужь давно хватилась меня. Я скажу ей, что дожидалась тутъ, желая посмотрѣть на вашъ пріѣздъ; это не выдумка.

— Вы сохраните это въ тайнѣ, моя малая! умоляющимъ голосомъ воскликнулъ мистеръ Сентъ-Джонъ, схвативъ ее за руку: — это жестокій позоръ для Сентъ-Джоновъ.

— Вѣрьте мнѣ, вѣрьте всегда, было серіознымъ отвѣтомъ.

Спустя немного болѣе получаса, въ этой самой комнатѣ Фредерикъ Сентъ-Джонъ сидѣлъ на свободѣ съ братомъ. Онъ сознавался ему въ итогѣ своихъ затруднительныхъ обстоятельствъ, чего прежде не дѣлалъ. И сознавался все-таки не охотно, но по необходимости, такъ какъ мистеръ Сентъ-Джонъ допрашивалъ съ большою проницательностью. Чѣмъ болѣе разказывалъ Фредерикъ, тѣмъ болѣе Исаакъ Сентъ-Джонъ приходилъ въ изумленіе; даже, можно сказать, крайне недоумѣвалъ и гнѣвался. Самъ онъ никогда не подвергался безчисленнымъ искушеніямъ, осаждающимъ молодаго человѣка извѣстнаго положенія при его вступленіи въ свѣтъ, а осуждалъ ихъ въ духѣ полнѣйшей нетерпимости.

— Фредерикъ, я бы и повѣрить не могъ, чтобы человѣческое существо, одаренное способностью разсуждать, могло провиниться въ подобномъ сумасбродствѣ.

— Деньги просто таяли. Я и не подозрѣвалъ, что онѣ такъ быстро улетучиваются.

— Это не простое сумасбродство, это — безпечность.

Фредерикъ Сентъ-Джонъ сидѣлъ противъ брата за однимъ столомъ, облокотясь на него одною рукой, а другою играя печатью, висѣвшею на часовой цѣпочкѣ. И поза, и голосъ, и вся манера его выказывали беззаботность, вотъ что мучило мистера Сентъ-Джона.

— Какимъ образомъ потрачены эти деньги? Будетъ ли какая-нибудь польза въ этомъ вопросѣ?

— Была бы, еслибъ я могъ разъяснить, отвѣтилъ тотъ: — я по чести объявляю тебѣ, что и самъ не знаю. Вѣдь я говорю, деньги просто таяли. Ну, я былъ сумасброденъ, сознаюсь въ этомъ; я тратилъ ихъ безсмысленно, безразсудно; а ужь разъ какъ человѣкъ въ денежныхъ тратахъ пошелъ внизъ по этой дорожкѣ, такъ ужь ему приходится бѣгомъ да бѣгомъ, назадъ-то и не можетъ.

— Не можетъ? съ упрекомъ отозвался мистеръ Сентъ-Джонъ.

— Да оно, Исаакъ, пожалуй, потруднѣе чѣмъ ты воображаешь. Я по опыту говорю. А что хуже всего: такъ легко катишься, что опасности-то и не видать; а вѣдь иначе можно бы сѣсть на полдорогѣ и сосчитать прогоны. Мнѣ право бы не хотѣлось, чтобы ты казался такимъ огорченнымъ.

— Меня вѣдь не то огорчаетъ, что ты намѣренно тратилъ деньги, отвѣтилъ Исаакъ: — а то, что ты допустилъ себя снизойдти на такую дурную дорогу.

Фредерикъ Сентъ-Джонъ подвидъ на брата свои серіозные, темноголубые глаза:

— Повѣрь же, Исаакъ, что можно промотаться, не сдѣлавъ ничего особенно дурнаго. Я поистинѣ могу сказать, что со мной оно такъ и случилось. Большая часть моихъ денегъ пошла на то, что ты съ матушкой называешь моимъ конькомъ: на покупку картинъ и на разъѣзды въ поискахъ за ними. Гдѣ только прослышишь бывало о картинной галлереѣ, тотчасъ и ѣдешь, будь она хоть на другомъ концѣ Европы. Покупалъ я много, безразсудно, никогда не думая о томъ какъ расплачусь. Помогалъ множеству бѣдныхъ художниковъ, какъ нашихъ, такъ и иностранныхъ, и ставилъ ихъ на ноги. Я вѣчно путешествовалъ, — вѣдь ты знаешь какъ я много путешествовалъ, словно богатый человѣкъ; а это вѣдь не дешево. Но въ дурномъ, те-есть, по твоему понятію, въ тѣхъ порокахъ, которыми полонъ свѣтъ, я не провинился. Даже въ сумасбродствѣ я не такъ виновенъ, какъ ты думаешь.

Мистеръ Сентъ-Джонъ поднялъ брови: — Невиновенъ и въ сумасбродствѣ?

— Исаакъ, я говорю: не такъ виновенъ, какъ это можетъ тебѣ казаться. Я запутался въ опасномъ обычаѣ давать векселя. Когда я покупалъ картины и не могъ заплатить за нихъ, я писалъ вексель въ такую сумму. Если же векселю выходилъ срокъ, а я былъ несостоятеленъ, то занималъ деньги подъ другой вексель, и такимъ образомъ дефицитъ все поднимался да росъ. Вотъ это-то меня и раззорило. Если я должалъ сотню фунтовъ, то платить за нее надо было двѣ, иногда и три. Пусть человѣкъ только разъ приметъ такую систему, и онъ скорехонько пойдетъ ко дну.

— Развѣ ты ни разу не подумалъ о концѣ?

— Какъ же! очень часто. Но я не могъ самъ подняться. Вотъ въ чемъ дѣло-то! Какъ заберешь хорошенько подъ гору-то, назадъ ужь нѣтъ возврата. Я могу во время одуматься, Исаакъ. Если я захочу отказаться отъ всякихъ тратъ, и буду проживать не болѣе шиллинга въ день, какъ ходитъ поговорка, то дѣла поправятся.

— Сколько же времени ты разчитываешь поступать такимъ образомъ?

— Я полагаю, около четырехъ или пяти лѣтъ.

— Такъ и есть. Лучшіе годы жизни. Я бы не желалъ видѣть этого, Фредерикъ.

— Мнѣ это впрокъ пойдетъ.

— Едва ли это будетъ прилично для наслѣдника Веферскаго замка.

— Исаакъ, повѣрь же, я никогда не разчитывалъ на это предполагаемое наслѣдство, ни разу не дѣйствовалъ съ этимъ разчетомъ. У меня не было недостатка въ лживыхъ совѣтникахъ, внушавшихъ мнѣ предвоспользоваться возможнымъ правомъ на будущіе доходы, но я не слушалъ ихъ. Хоть я и расточалъ свое собственное, но твоего не подкапывалъ.

— Очень хорошо, сказалъ мистеръ Сентъ-Джонъ, — ужь еслибы что-нибудь на свѣтѣ могло возбудить во мнѣ желаніе лишить тебя этого предполагаемаго наслѣдства, такъ это именно открытіе, что ты разчитывалъ на него съ такимъ неизвинительнымъ намѣреніемъ. Хотя ты, по всей вѣроятности, и наслѣдникъ Веферскаго замка, Фредерикъ, какъ бы сынъ мой, а не младшій братъ, и хотя, я заранѣе увѣрилъ тебя въ этомъ, все-таки лучше, если въ свѣтѣ будутъ помнить, что это еще сомнительно.

— Я и самъ попомню объ этомъ, Исаакъ. Съ моей стороны было бы чисто глупостью поступать иначе. Пока ты живъ, твои намѣренія могутъ измѣниться.

— Ну, полно, выслушай меня. Все это сильно огорчило меня, но я вижу, что дѣло могло быть хуже; и если благодаря этому обстоятельству ты пріобрѣтаешь ту опытность, безъ которой, кажется, вамъ, свѣтскимъ молодымъ людямъ, нельзя обойдтись, то я не считаю цѣну слишкомъ дорогою. Ты долженъ начать жизнь сызнова, совершенно иную жизнь. Я помогу тебѣ на двухъ условіяхъ.

— На какихъ же?

— Вопервыхъ, ты дашь мнѣ честное слово никогда не подписывать своего имени ни на одномъ векселѣ.

— Даю отъ всего сердца. Только эти затрудненія и заставляли меня писать векселя, и я уже пришелъ къ твердой рѣшимости не касаться ихъ, разъ какъ только раздѣлаюсь съ ними. Ненавижу эти векселя.

— Ну, вотъ пока и прекрасно. Другое условіе: женись.

Съ минуту Фредерикъ Сентъ-Джонъ молчалъ. Требованіе, повидимому, не удивило его; онъ даже не поднялъ глазъ, только пріостановился въ мысляхъ. Можетъ-быть, онъ и ожидалъ этого?

— Мнѣ кажется, надо отложить это, Исаакъ.

— Слушай дальше. Я всегда намѣревался передать тебѣ замокъ Веферъ въ день твоей свадьбы; если я сдѣлалъ это жилище изящнымъ, Фредерикъ, я сдѣлалъ это лишь для тебя. Самъ я удалюсь въ мое маленькое имѣньице на сѣверѣ, и въ случаѣ моего пріѣзда въ замокъ Веферъ, буду твоимъ гостемъ. Не перебивай меня. Что? Не имѣешь права лишать меня, его? Вздоръ! Я, пожалуй буду здѣсь шесть мѣесяцевъ ежегодно. Дай мнѣ высказать. Личную твою собственность я разомъ освобожу отъ воякой запутанности и кромѣ того назначу тебѣ хорошій доходъ, приличный владѣльцу замка Веферъ. Жена твоя также будетъ щедро надѣлена. Не желаешь ли ты еще чего-нибудь?

— Я не желаю и половины этого, горячо отвѣтилъ тотъ. — ты всегда былъ слишкомъ великодушенъ со мною, Исаакъ. Но, — и Фредерикъ Сентъ-Джонъ весело засмѣялся, — прежде чѣмъ говорить о женитьбѣ, надо же мнѣ выбрать себѣ жену.

— Это, надѣюсь, давно уже сдѣлано, Фредерикъ.

— Не мною только, совершенно спокойно проговорилъ тотъ. — Разумѣется, отъ моей наблюдательности не скрылось, что вы съ матушкой обратили свои надежды на Анну; но я…. и не поощрялъ этого.

— Да вѣдь во всемъ семействѣ Сентъ-Джоновъ общее желаніе, чтобы ты женился на Аннѣ.

— Пожалуй и такъ. Но дѣло въ томъ, Исаакъ, что мы съ Анной и не думаемъ другъ объ другѣ. Теперь, когда мы коснулись этого пункта, быть-можетъ и кстати сознаться въ этомъ. До сихъ поръ я уклонялся отъ этого вопроса.

— Можно ли желать лучшей жены нежели Анна?

— Въ отношеніи существенныхъ достоинствъ я не могъ бы найдти лучшей. Но вѣдь женятся по любви, а не въ силу достоинствъ: по крайней мѣрѣ тамъ, гдѣ нѣтъ любви, достоинство мало цѣнится. Сердце мое не лежитъ къ Аннѣ.

Мистеръ Сентъ-Джонъ подался впередъ, и лицо его покрылось смертною блѣдностью. Усталость за весь день рѣзко давала себя чувствовать: а въ такую пору всякое противорѣчіе принимается къ сердцу.

— Знаешь ли ты, что и отецъ Анны желалъ этого? сказалъ онъ, понизивъ голосъ. — Умирая, онъ не разъ заговаривалъ со мной о томъ, какъ бы онъ былъ радъ, еслибы могъ надѣяться, что ты женишься на Аннѣ. Ты тогда былъ еще мальчикомъ, но уже любимцемъ графа.

— Отцовскія желанія не много значатъ въ такихъ дѣлахъ, отвѣтилъ тотъ невпопадъ.

— Позволь мнѣ предложить тебѣ одинъ вопросъ, Фредерикъ. Нѣтъ ли у тебя другой привязанности?

— Нѣтъ. По крайней мѣрѣ, — и онъ снова засмѣялся, — я не увѣренъ; но нѣкогда у меня была мечта подобнаго рода. Кажется, она прошла.

— Нѣтъ ли у тебя чего-нибудь съ Джорджиной Боклеркъ? спросилъ Исаакъ. — Не любовь ли это?

— Не съ моей стороны, чуть не вырвалось у него въ порывѣ откровенности, но онъ успѣлъ во время перемѣнить фразу: — нѣтъ, ничего.

— Стало-бытъ не она отвлекаетъ тебя отъ Анны?

— Не она и никто другой. Я отклоняюсь отъ Анны по своей доброй водѣ. Но по-настоящему-то, Исаакъ, главнѣйшее и существенное мое возраженіе состоитъ въ томъ, что мнѣ теперь еще не хочется жениться.

— Почему же?

— Не могу представить никакой особенной причины, кромѣ той, что не хочется. Да я, право, и не знаю, кто же пойдетъ за меня.

— Анна пойдетъ.

На мигъ по губамъ его пробѣжала какая-то особенная улыбка. За ней послѣдовали слова, горько оскорбившія мистера Сентъ-Джона.

— Да я-то не посватаюсь.

Понемногу да понемногу, споръ усилился. Слово-за-слово, произошла сильная ссора: первая, когда-либо случавшаяся между братьями. Съ обѣихъ сторонъ сгоряча были сказаны вещи, оставляющія свое жало въ памяти: полчаса спустя Фредерикъ выбѣжалъ изъ комнаты, потому что въ ней онъ уже не могъ сдержать своего гнѣва.

Леди Анна первая попалась ему навстрѣчу. Шумъ былъ слышенъ за стѣнами, и она была въ припадкѣ безпокойства и тревоги.

— О, Фредерикъ, въ чемъ дѣло? Не обо мнѣ ли что-нибудь?

Фредерикъ и тутъ былъ великодушенъ, сваливъ всю причину на себя, чтобъ устранитъ ее, и открывъ то, чего не сказалъ бы въ болѣе спокойную минуту.

— Я попался подъ арестъ, и мы съ Исаакомъ за это поссорились. Гдѣ матушка?

— Все время ждала васъ обѣдать. Мы ужь думали, что вы не придете. Мы ждемъ къ вечеру Боклерковъ, онѣ застанутъ васъ до обѣда.

Онъ уже уходилъ на поиски за своею матерью, какъ леди Анна, схвативъ его за руку, шепнула:

— Вы не проболтались о капитанѣ Сэвилль?

— Ни слова. Будьте покойны. Развѣ я не говорилъ вамъ, что на меня можно положиться?

Отыскавъ мать, онъ заставилъ ее вздрогнуть, оказавъ, что сейчасъ уѣзжаетъ въ Лондонъ съ вечернимъ поѣздомъ.

Напрасно пыталась мистрисъ Сентъ-Джонъ пересилить его, рѣшимость и разузнать подробности только-что происшедшей бурной размолвки. Среди самыхъ настойчивыхъ просьбъ, онъ поцѣловалъ ее и ушелъ, прося Брума присмотрѣть, чтобы вещи его была отправлены вслѣдъ за нимъ.

Вырвавшись изъ дверей на свободу, онъ направился къ Лексингтонской станціи быстрою и твердою походкой, свойственною людямъ разгнѣваннымъ. На небольшое разстояніе дорога его пролегала крытою аллееи, и здѣсь-то онъ встрѣтилъ мистрисъ Боклеркъ съ племянницей и дочерью.

— Вы шли съ тѣмъ чтобы проводить насъ, спросила Джорджина съ обычною развязностью.

— Я спѣшу въ Лексингтовъ, сказалъ онъ; — я ѣду назадъ въ Лондонъ.

— Не сегодня же?

— Сегодня. Съ первымъ отходящамъ поѣздомъ.

— Зачѣмъ же это?

Онъ не далъ отвѣта, обратился къ мистрисъ Боклеркъ и спросилъ, не будетъ ли ему какого-нибудь порученія въ городъ.

— Никакого, благодарю васъ, отвѣтила та, — если только не встрѣтите декана. Онъ, кажется, хотѣлъ быть въ Лондонѣ около этого времени. Если увидите, скажите ему, что чѣмъ скорѣе онъ къ вамъ вернется, тѣмъ лучше будетъ для миссъ Джорджины. Я ужь ничего не подѣлаю съ ней; она выходитъ изъ-подъ моей власти. Повѣрите ли, что она сегодня уходила на нѣсколько часовъ, не являлась до самыхъ сумерокъ и не хочетъ сказать мнѣ что ее задержало или съ кѣмъ она была.

Фредерикъ Сентъ-Джонъ едва, ли слышалъ эту жалобу. Онъ обратился къ Сарѣ, которая пошла-было дальше, точно недовольная встрѣчей.

— Скажите же мнѣ хоть «съ Богомъ!» Мнѣ, быть-можетъ, долго, долго не бывать здѣсь….

Она не протянула руки. Она просто пожелала ему добраго вечера. Также холодно вела она себя съ нимъ въ продолженіе одного или двухъ свиданій, случившихся по его пріѣздѣ. Кто знаетъ, не разойдутся ли съ этихъ поръ пути ихъ судебъ? Не будь этого отталкивающаго обращенія, такъ напрасно выказываемаго и такъ непріятно дѣйствовавшаго на него, онъ могъ бы сказать въ недавнемъ спорѣ съ братомъ: «Женюсь, только не на Аннѣ: замѣни ее другою, и я не скажу тебѣ нѣтъ.» Почти не было сомнѣнія, что Исаакъ Сентъ-Джонъ выслушалъ бы его: такъ страстно хотѣлось ему вмѣстѣ съ мистрисъ Сентъ-Джонъ, чтобы Фредерикъ женился. Въ такомъ случаѣ большей части этого разказа не пришлось бы и писать.

Онъ пожалъ руку мистрисъ Боклеркъ, и она пошла за племянницей. Джорджина оставалась послѣднею.

— Сроду не видывала мамашу такою сердитою, шепнула рѣзвая дѣвушка. — Я, видите ли, опоздала къ обѣду, а ее ничто такъ не раздражаетъ. Тутъ она пожелала знать гдѣ я была. Я, говорю, шлялась какъ цыганка. Нельзя же было сказать правду, сами знаете. Она такъ взбѣленилась!

— А гдѣ же вы были?

— Гдѣ я была! Вотъ ужь отъ васъ-то не ожидала! Въ этихъ самыхъ кустахъ, здѣсь, поджидала коляску мистера Сентъ-Джона. Я пришла сюда въ половинѣ перваго и не уходила почти до семи часовъ.

— Добрая вы и вѣрная дѣвушка, Джорджина, хоть и увлекаетесь, сказалъ онъ, взявъ ее за руку и говоря болѣе мягкимъ голосомъ нежели въ прежнихъ разговорахъ съ нею, — чѣмъ я заплачу вамъ за то, что вы для меня сдѣлали?

— О, немногимъ, сказала она, глянувъ ему въ глаза большими сѣрыми глазами, четко выступавшими въ свѣтлой ночи. Онъ могъ бы подумать, что замѣтилъ въ нихъ влагу, еслибы не легкій тонъ ея голоса съ беззаботнымъ смѣхомъ: я говорю: очень немногимъ. Скажите, по какой причинѣ вы ѣдете въ Лондонъ?

— Потому что поспорилъ съ Исаакомъ. Прощайте, Джорджина; берегите себя, дитя мое. Вѣчное спасибо вамъ за то, что вы для меня сдѣлали.

Теперь глаза уже были въ слезахъ, въ этомъ нельзя было ошибиться, а рука ея осталась въ его рукѣ съ медлительнымъ пожатіемъ. Мистеръ Сентъ-Джонъ, отдавшись своему безразсудному легкомыслію, наклонился и оставилъ на губахъ ея поцѣлуй.

— Кажется, въ этомъ нѣтъ ничего дурнаго, Джорджина. Мы всегда были какъ братъ и сестра.

Щеки ея запылали, каждая жилка забилась въ ней, все существо ея затрепетало невѣдомымъ донынѣ восторгомъ, а она оставалась безъ движенія въ то время, какъ онъ скрылся на поворотѣ аллеи. Но едва сознала она въ душѣ это впечатлѣніе, какъ оно уступило мѣсто болѣе трезвому факту, не скрашенному чувствомъ. Обманчивая дымка разсѣялась въ глазахъ ея, и она стала видѣть вещи какъ онѣ есть, а не какъ могли быть.

— Братъ и сестра! горестно пролепетала она: — только братъ и сестра!

XVI. Еще наканунѣ Мартинова дня.

То было 10-го ноября, наканунѣ Мартинова дня, день рожденія юнаго владѣльца Анвика и его маленькаго брата Джорджа; первый день рожденія, если вы вспомните, съ тѣхъ поръ, какъ умеръ мистеръ Карльтонъ Сентъ-Джонъ и мальчикъ сталъ его наслѣдникомъ. Въ этотъ день Венѣ сравнялось пять лѣтъ, Джорджу три года.

День былъ полонъ овацій Венѣ. Раннимъ утромъ подъ окнами раздалась серенада, затѣянная нѣсколькими фермерами; прислуга вошла съ почтительными поздравленіями; а послѣ завтрака пріѣхало множество гостей съ визитомъ. Поутру отъ генерала Карльтона пришелъ Венѣ подарокъ — прекрасные золотые часы, стоившіе гиней двадцать или тридцать. Генералъ никогда не былъ женатъ и о дѣтяхъ зналъ гораздо меньше нежели о Готтентотахъ, а потому безъ сомнѣнія полагалъ, что золотые часы весьма приличный подарокъ пятилѣтнему джентльмену. Веня былъ въ высшей степени доволенъ дорогою игрушкой и, разумѣется, тотчасъ же пожелалъ сдѣлать изъ вся приличное употребленіе. Чтобъ исполнить его желаніе, Гонорія прикрѣпила къ часамъ черную муаровую ленточку, надѣла ему на шею и позволила выставить часы изъ-за пояса вмѣстѣ съ висячимъ ключикомъ; это былъ разомъ и ключикъ, и печатка; на ней были вырѣзаны гербъ и начальныя буквы имени мистера Вени, а къ часамъ она прикрѣплялась коротенькою золотою цѣпочкой. У Гоноріи съ Принсъ дѣла все еще не шли на ладъ. И если вы думаете, читатель, что перебранки двухъ служанокъ слишкомъ ничтожны для того, чтобы такъ часто напоминать о нихъ, то я могу сказать только, что этотъ фактъ находится въ такой связи съ трагическимъ происшествіемъ, которое скоро будетъ разказано, что мы должны были о немъ распространиться. Недѣли за двѣ до этого Гонорія выпросилась со двора на цѣлый день, чтобы повидаться съ какими-то родственниками; она хотѣла взять Веню съ собой, чего однако мистрисъ Сентъ-Джонъ не дозволила, и онъ остался подъ надзоромъ Принсъ. Послѣ полудня мистрисъ Сентъ-Джонъ поѣхала въ Анвикскій коттэджъ, взявъ съ собою Джорджа: они остались тамъ обѣдать, а въ отсутствіи ихъ Принсъ повздорила съ Веней. Когда Гонорія вернулась въ Галлъ, — а она пришла еще до возвращенія мистрисъ Сентъ-Джонъ, — то оказалось, что Веня былъ не только высѣченъ съ большею строгостью чѣмъ слѣдовало, но еще и запертъ одинъ одинехонекъ въ отдаленной комнатѣ, откуда криковъ его не было слышно. Она нашла его истомленнаго плачемъ, съ рубцами на спинѣ, и вообще въ жалкомъ положеніи. Точно ли мистеръ Веня, какъ увѣряла Принсъ, былъ съ ней невыносимо дерзокъ, или, какъ была увѣрена и говорила Гонорія, она лишь злостно воспользовалась представившимся случаемъ свести старые счеты — это осталось въ неизвѣстности. Вѣроятно, въ дѣйствительности было и то и другое. Но легко посудить, какимъ взрывомъ разразилась Гонорія. Принсъ заперлась въ своей комнатѣ и не удостоила отвѣтомъ нападенія Гоноріи; слуги приняли сторону послѣдней, потому что Принсъ никогда не пользовалась ихъ благосклонностью. Мистрисъ Сентъ-Джонъ вернулась домой въ самый разгаръ столкновенія. Гонорія принесла ей и Веню, и свою жалобу; но та, повидимому, отнеслась къ этому равнодушно и, на сколько было извѣстно домашнимъ, даже не сдѣлала выговора Принсъ. Съ того дня и донынѣ Гонорія была въ страшномъ негодованіи, и вражда ея къ Принсъ усилилась еще болѣе: — «Дай ей волю, она убила бы ребенка», таковы были слова ея, гласно ходившія по всему дому.

Мистрисъ Сентъ-Джонъ сидѣла въ гостиной, ожидая дѣтей. Она сегодня обѣщала обѣдать съ ними въ два часа и разрѣзать праздничный пуддингъ, раньше обычнаго своего обѣда. Соблюдая строгую, нѣсколько излишнюю даже, дисциплину относительно того, чтобы дѣти обѣдали въ заведенное время, она предпочла на этотъ разъ измѣнить свой, а не ихъ часъ. Дѣтей одѣвали, а она сидѣла, поджидая ихъ; видъ ея былъ спокоенъ какъ обыкновенно, но въ умѣ ея бушевалъ цѣлый хаосъ мятежныхъ чувствъ.

Знаки почестей, оказанные сегодня Венѣ, не простирались на Джорджа. Ихъ оказывали мальчику, какъ наслѣднику, а не просто Венѣ Сентъ-Джону. Джорджика цѣловали, желали ему многихъ и счастливыхъ возвращеніи этого дня, но тѣмъ дѣло и кончилось. У него не было ни визитовъ, ни музыки, ни формальныхъ поздравленій: все это воздавалось владѣльцу Анвика. А мистрисъ Сентъ-Джонъ все это принимала къ сердцу; и съ какою горечью! Въ первый разъ еще рѣзкая противоположность въ положеніи обоихъ мальчиковъ осязательно представилась ей, и не сдѣлай она надъ собою величайшаго усилія, она пришла бы въ неистовство.

— Невыносимо, невыносимо, мысленно восклицала она, въ горести ломая руки: — нѣтъ мѣста моему малюткѣ изъ-за этого чужаго; моего презрѣли, перешагнули черезъ него, словно онъ ничто! Безцѣнный мой! Жизнь моя! Все что мнѣ осталось! Еслибъ онъ былъ первенцомъ! О, еслибы только онъ былъ первенцомъ!

Она подняла руки и склонилась на нихъ головой, упорно силясь подавить свое волненіе, силясь удалить отъ себя болѣзненную цѣпь мыслей. Никто лучше ея самой не зналъ, до какой степени безполезно предаваться имъ, во сколько разъ счастливѣе была бы она, еслибы могла отогнать ихъ въ какую-нибудь дальнюю Лету, откуда имъ никогда бы ужь не возникнуть. Нѣтъ ни малѣйшаго сомнѣнія, что бѣдная молодая женщина, рожденная на свѣтъ съ болѣзненными страстями, которыхъ не сдерживали въ ея дѣтствѣ, дѣйствительно силилась выполнить какъ слѣдуетъ свои обязанности въ отношеніи пасынка и была убѣждена, что выполняетъ ихъ. Она вполнѣ разчитывала на свою собственную силу: опытъ еще не научилъ ея, гдѣ искать опоры. Ежедневная борьба возрастала до значительныхъ размѣровъ. Она была направлена къ двумъ цѣлямъ: съ одной стороны, она силилась до нѣкоторой степени скрыть свою страстную любовь къ собственному ребенку; съ другой стороны, она старалась преодолѣть свое завистливое нерасположеніе къ Венѣ. Но бывали минуты, какъ напримѣръ сегодня, когда зависть клокотала въ ней, пылко и рьяно какъ лава и, казалось, до бѣшенства жгла ея сердце. Дѣти вошли, сіяя весельемъ и счастіемъ; Веня съ своимъ умненькимъ личикомъ, Джорджикъ съ цѣлымъ потокомъ роскошныхъ локоновъ и милыхъ ухватокъ.

Мистрисъ Сентъ-Джонъ подняла блѣдное лицо и поцѣловала обоихъ: она боролась своими слабыми силами противъ своего злаго духа. На дѣтяхъ было надѣто новое праздничное платье чёрнаго бархата съ узенькими воротничками накрахмаленнаго батиста вокругъ шеи, а у каждаго на лѣвомъ рукавѣ прикрѣпленъ былъ креповый бантикъ, въ знакъ траура. Веня выставилъ изъ-за пояса на показъ новые часы и безъ устали гремѣлъ цѣпочкой. Даже такая мелочь, какъ подарокъ часовъ оскорбляла мистрисъ Сентъ-Джонъ. У Вени теперь было двое часовъ. Въ послѣдніе дни болѣзни отецъ его снялъ свои часы и отдалъ ахъ Венѣ. «Когда ему будетъ двѣнадцать лѣтъ, Шарлотта, пусть онъ ихъ носитъ», сказалъ онъ женѣ. Да, у Вени было двое прекрасныхъ часовъ; у Джорджика ни однихъ.

Джорджикъ, по обыкновенію шумно, сталъ карабкаться къ матери на колѣна, и мистрисъ Сентъ-Джонъ, откинувъ назадъ бѣлый крепъ своего чепчика, прижала ребенка къ своей груди. Джорджикъ однако не жаловалъ объятій вообще и сталъ выбиваться.

— Это что? вскрикнулъ онъ, схвативъ запаску, лежавшую на столѣ у мамашинаго локтя.

— Это записка отъ бабушки, Джорджикъ: она сегодня къ намъ не можетъ пріѣхать.

— О, какъ жалко, вскрикнулъ Веня, чрезвычайно любившій мистрисъ Дарлингъ, всегда ласковую и добрую къ дѣтямъ: — отчего, мама, она не можетъ пріѣхать?

— Она не здорова, вяло проговорила мистрисъ Сентъ-Джонъ, но тонъ ея голоса, повидимому, указывалъ на то, что она не очень объ этомъ заботится. Мистрисъ Дарлаигъ была приглашена провести денъ рожденія вмѣстѣ съ ними; но въ запискѣ, только что полученной мистрисъ Сентъ-Джонъ, писала, что не можетъ, потому что не здорова. Мистрисъ Дарлингъ рѣдко представляла подобное извиненіе, пользуясь всегда крѣпкимъ здоровьемъ.

— Мама, мнѣ надо часики.

— Ты получишь ихъ, мой мальчикъ.

— Когда? продолжилъ Джорджикъ.

— Какъ только съѣзжу купить охъ.

— Чтобы ходили, какъ у Вени? спросилъ мистеръ Джорджъ.

— Самые лучшіе, золотые, какіе только можно достать за деньги, отвѣтила мистрисъ Сентъ-Джонъ, дозволяя на мигъ своему гнѣвному волненію, вызванному этимъ предметомъ, выступить наружу.

Къ счастію, разговоръ былъ прервавъ: вошелъ дворецкій и доложилъ объ обѣдѣ. Мистрисъ Сентъ-Джонъ, чувствуя облегченіе, сама не зная отъ чего именно, быстро пошла въ столовую, ведя Джорджика за руку, а Веня шелъ сзади.

Пиршество было на славу. Экономка изо всѣхъ силъ постаралась сдѣлать честь дню рожденія; но еслибъ у нея спросили изъ-за чего она такъ билась, она могла бы сказать, что думала больше о наслѣдникѣ чѣмъ о другомъ малюткѣ. Но какъ ни заманчиво было угощеніе, мистрисъ Сентъ-Джонъ не отдала ему должнаго. Она не могла ѣсть: но, какъ будто огонь ея безпокойнаго духа сообщился и тѣлу, она часто пила, словно палимая жаждой. Изъ винъ къ обѣду подавались хересъ и шампанское. Она была ласкова и внимательна къ малюткамъ, подавала обоимъ тѣ блюда, которыхъ имъ хотѣлось, и накладывала на тарелки сколько имъ было угодно. Принсъ, прислуживая мистеру Джорджу и видя что жирныя пятна не пристали хорошенькому праздничному наряду, забыла даже всякое приличіе, сказавъ ему, что онъ «ужь довольно поѣлъ для такого маленькаго поросенка», на что мистрисъ Сентъ-Джонъ не обратила никакого вниманія и продолжала нагружать ему тарелку по его прихоти. Гоноріи здѣсь не было, такъ какъ мистера Веню считали уже довольно взрослымъ для того, чтобъ ему прислуживали мущины.

Обѣдъ кончился, прислуга и Принсъ удалились, и дѣти остались за десертомъ съ мамашей. Мистрисъ Сентъ-Джонъ прихлебывала портвейнъ и грызла орѣхи, которые очень любила. Мало-по-малу, когда мальчики стали похожи на жену капитана Джонсона…. Но, быть-можетъ, вы удивитесь, что бы такое могло значить кто сравненіе. Я вамъ разкажу, рискуя даже тѣмъ, что анекдотъ можетъ показаться вульгарнымъ: но, помните, это не выдумка.

Нѣкій достойный командиръ торговаго судна, капитанъ Джонсонъ, вышедшій въ это званіе изъ ничтожества (какъ многіе моряки этого рода), послѣ необыкновенно удачнаго плаванія, былъ приглашенъ съ своею женой отобѣдать за роскошнымъ столомъ владѣльца его корабля. Жена его вмѣстѣ съ нимъ отправилась по приглашенію: красивая женщина, въ богатомъ нарядѣ. Прекрасное общество леди и джентльменовъ собралось для встрѣчи и чествованія счастливаго капитана, и мистрисъ Джонсонъ усадила на первомъ мѣстѣ по правую руку хозяина. Когда обѣдъ подходилъ къ концу, хозяинъ пригласилъ капитаншу отвѣдать какого-то особеннаго блюда.

— Нѣтъ, благодарю покорно, сиръ, сказала она: — я лучше не стану.

Хозяинъ упрашивалъ, восхваляя его достоинство:

— Нѣтъ, покорнѣйше благодарю, сэръ, повторила мистрисъ Джонсовъ: — натрескалась по гордо, сейчасъ лопну.

Итакъ, когда оба мальчика, въ особенности Джорджикъ, стали похожи на жену капитана Джонсона, имъ надоѣло сидѣть, они соскользнули съ креселъ и начали искать себѣ какой-нибудь забавы. Будь мистрисъ Сентъ-Джонъ благоразумнѣе, она тронула бы сонетку дѣтской и отослала бы ихъ туда, гдѣ они могли играть себѣ на свободѣ; но она была занята своими орѣхами съ портвейномъ и ничего подобнаго не сдѣлала. Попрыгавъ немножко туда и сюда, Джорджикъ подошелъ къ Венѣ.

— Ну-ка, дай мнѣ часики, началъ онъ.

— Нѣтъ, сказалъ Веня: — ты разобьешь.

— Я не лазобью, картавилъ Джорджикъ.

— Боюсь, отвѣтилъ Веня, нѣсколько нерѣшительно: — Гонорія сказала разобьешь.

— Мама, Веня мнѣ часики не даетъ.

— Не проси его, душечка, сказала мистрисъ Сентъ-Джонъ, между тѣмъ какъ материнское сердце ея еще глубже оскорбялось отказомъ чѣмъ самъ Джорджикъ, потому что разговоръ долетѣлъ до ея слуха: — я тебѣ куплю лучше этихъ.

— А мнѣ надо сейчасъ, рѣшительно возразилъ своевольный мистеръ Джорджикъ: — я не лазобью, Веня.

У Вени было наидобрѣйшее сердце. Онъ посмотрѣлъ на свои часы, размышляя, какъ бы не хотѣлось ему чтобъ ихъ разбили, а потомъ на Джорджика, который стоялъ передъ нимъ, поднявъ кверху милое личико, и съ жаромъ увѣрялъ, что побережетъ ихъ. Минуту спустя Веня повѣсилъ часы на шею Джорджика.

Какое удовольствіе на первыхъ порахъ! Джорджикъ прохаживается взадъ и впередъ по комнатѣ, часики висятъ у него на бархатной блузѣ, и стѣны-то словно глядятъ на него живыми глазами, а онъ подзадориваетъ ихъ любоваться. Вдругъ онъ остановился, снялъ часы и началъ ихъ открывать.

— Не дѣлай этого, вступился Веня, все время слѣдившій за нимъ: — ты ихъ испортишь. Отдай мнѣ.

— Нѣтъ, весьма положительно сказалъ мистеръ Джорджикъ.

— Отдай же мнѣ, говорятъ тебѣ, Джорджикъ!

— Отдай его часы, Джорджикъ, миленькій, перебила мистрисъ Сентъ-Джонь: — пускай возьметъ себѣ, если онъ такой жадный.

Веня, какъ ни былъ малъ, а почувствовалъ что-то несправедливое. Но упрекъ сдѣлалъ свое, и онъ больше не протестовалъ: въ присутствіи мистрисъ Сентъ-Джонь, въ сердцѣ его всегда была нѣкоторая робость. Такимъ образомъ Джорджъ вообразилъ, что можетъ безнаказанно дѣлать что угодно; и вслѣдъ за тѣмъ ему вздумалось крѣпко схватить коротенькую золотую цѣпочку и завертѣть часы колесомъ по воздуху, на подобіе гремушки.

— О, мама, мама! отчаянно крикнулъ Веня, подбѣгая къ мистрисъ Сентъ-Джонъ и кладя ей руки на колѣна, чтобы скорѣй обратить ея вниманіе: — не давай ему портить мои часики. Посмотри, что онъ дѣлаетъ!

Обычное самообладаніе покинуло мистрисъ Сентъ-Джонъ. Я разумѣю то самообладаніе, которое давало ей возможность обращаться съ Веней и Джорджемъ равно справедливо. Въ самомъ ли дѣлѣ утреннія происшествія и Венино торжество взволновали ее болѣе чѣмъ она могла вынести, или…. но оставимъ это покуда. Какъ бы то ни было, она молча отказалась вмѣшиваться и съ видомъ отвращенія толкнула Веню прочь отъ себя. Мальчикъ, видя, что не можетъ получить удовлетворенія отъ тѣхъ, кому слѣдовало дать его, побѣжалъ назадъ къ Джорджику и схватилъ его въ ту самую минуту, какъ тотъ спасался подъ защиту матери. Избалованный ребенокъ, видя, что ему больше нельзя удержать у себя часовъ, швырнулъ ихъ въ дальній уголъ, и слышно было, какъ стекло задребезжало на полу по ту сторону персидскаго ковра.

Веня отъ природы былъ ребенкомъ кроткаго характера; кромѣ того, онъ былъ нѣсколько подавленъ самою мистрисъ Сентъ-Джонъ; эо кто превышало то что онъ могъ перенести. Онъ залился громкимъ, истерическимъ плачемъ и изо всей силы сцѣпился съ Джорджикомъ драться. Джорджикъ заревѣлъ, закричалъ, брыкался и даже пробовалъ укуситъ. Какъ тигрица кидается на защиту своей молоди, такъ вскочила мистрисъ Сентъ-Джонъ съ пронзительнымъ крикомъ и тѣмъ странно дикимъ взглядомъ, что порой замѣчали въ глазахъ ея. Страсть, безумная и гнѣвная, какъ та, подъ вліяніемъ которой вы нѣкогда видѣли ее въ присутствіи мужа, и теперь одолѣла ее: какъ въ тотъ памятный день она грохнула Веню объ полъ, такъ и нынче свалила бы его: но теперь мальчикъ сталъ старше и сильнѣе, теперь онъ сопротивлялся. Лучше бы ему уступить! Это въ нѣкоторой степени усмирило бы безумную женщину, кинувшуюся на него: вѣдь его сила была все-таки ничтожна въ сравненіи съ ея силой. Онъ ударился головкой объ столъ, дорогое новое праздничное платье было разорвано. Онъ вскрикнулъ отъ боли, Джорджикъ вскрикнулъ отъ ужаса, и Гонорія, случившаяся возлѣ двери въ кто время, опрометью вбѣжала въ комнату.

— Боже праведный! воскликнула она: — что кто такое? Что онъ сдѣлалъ?

— Я его часики взялъ, рыдалъ маленькій Джорджикъ въ припадкѣ великодушнаго раскаянія — я не хотѣлъ, чтобы мама такъ его била.

— Какъ вамъ не стыдно такъ обращаться съ нимъ, сударыня? закричала Гонорія въ негодованіи, подъ вліяніемъ пробудившейся собственной страсти, и говоря съ своею госпожой, какъ до сихъ поръ еще не осмѣливалась говорить: — бѣдный сироточка! Не кому и защитить-то его! Того ли требуетъ память о моемъ покойномъ господинѣ?

Мистрисъ Карльтонъ Сентъ-Джонъ стояла глядя во всѣ глаза на дѣвушку, повелительно протянувъ руку и строго понизивъ голосъ. Словно мягчительное масло было пролито на гнойныя язвы гнѣва.

— Завтра поутру твоя служба кончена, Гонорія Триттонъ! Я никогда не потерплю дерзостей и нахожу, что ты слишкомъ долго зажилась у меня. Возьми этого мальчика съ глазъ моихъ!

Почему-то во время этой сцены они всѣ столпились въ одномъ углу, и разбитое стекло хрустнуло подъ ногой мистрисъ Сентъ-Джонъ. Гонорія подхватила часы съ порывистою ухваткой, выказывавшею тотъ гнѣвъ, который овладѣлъ ею; съ нѣжностію взяла на руки рыдающаго ребенка и пошла на верхъ, но встрѣтила у дверей столовой Принсъ, которая туда кралась.

— Вѣдь надо сгорѣть со стыда! разразилась Гонорія, сидя у камина въ дѣтской и порывисто разгребая щипцами угодья, словно намѣреваясь вышвырнуть ихъ за рѣшетку, а другою рукой придерживая Веню: — надо сгорѣть со стыда, обращаясь съ нимъ такимъ образомъ! Если она выгонитъ меня, такъ я пѣшкомъ дотащусь до замка Веферъ и разкажу опекуну, Венюшка, все что знаю. Накажи меня Богъ, если я этого не сдѣлаю.

Бѣдный, обиженный малютка! Онъ лежалъ у ней на колѣнахъ, страдая отъ боли, съ трепетно бьющимся сердцемъ.

— Ягненочекъ ты мой безцѣнный, ничего, пусть тебѣ будетъ худо, какъ нельзя хуже, пережди годикъ, другой, недолго, снова начала Гонорія: — я знаю, въ завѣщаніи сказано, чтобы тебя пораньше отправить въ Итонъ.

— Что это Итонъ? прорыдалъ Веня.

— Ахъ, тамъ очень хорошо, отвѣтила Гонорія, и сама не имѣя опредѣленнаго понятія объ этомъ предметѣ: — и когда ты выростешь, голубчикъ мой, весь Анвикъ будетъ твой, и ей съ мистеромъ Джорджикомъ придется убираться отсюда.

— Куда жь они пойдутъ? спросилъ Веня.

— Не знаю, да и что вамъ за дѣло, продолжала женщина въ безразсудномъ пристрастіи: — ты будешь господиномъ Анвика, и никто не посмѣетъ жить здѣсь, развѣ уже ты самъ захочешь позволить.

— А теперь кто здѣсь господинъ? разспрашивалъ Веня.

— Все ты же, красавчикъ мой, и всегда былъ имъ, съ тѣхъ поръ какъ папаша померъ; только она еще покуда живетъ здѣсь и распоряжается, потому что тебѣ годочковъ-то мало. Должно-быть, покойникъ-то уже въ умѣ мѣшался, прибавила про себя разгоряченная Гонорія, — когда оставилъ ребенка хоть чуточку въ ея власти.

Гонорія, говоря вообще, была права. Веня оставался у ней на колѣнахъ; рыданія его постепенно утихали. Онъ лежалъ, думая о многомъ что приходитъ въ голову дѣтямъ, и мысли его перебѣгали съ предмета на предметъ. Вдругъ онъ заговорилъ:

— Гонорія, а когда же додѣлается моя церковь?

— Да, пожалуй, я сегодня же додѣлаю, воскликнула. Гонорія, вставая. — Почти-что и кончать-то ничего не осталось, а если меня завтра выгонятъ, такъ ее некому будетъ додѣлать.

Отворивъ шкафъ, она достала оттуда нѣчто похожее на модель красивой сельской церкви со шпилемъ. Вамъ нечего спрашивать откуда она заимствовала ату мысль, если вы помните посѣщеніе «Всемірнаго Магазина Заграничныхъ Рѣдкостей» и ея обѣщаніе Венѣ. Подобно множеству затѣй, начатыхъ весьма поспѣшно и въ попыхахъ, кто желанное сокровище не было еще окончено. Дѣло въ томъ, что у Гоноріи было за нимъ больше хлопотъ чѣмъ она ожидала, а у Вени отъ продолжительнаго ожиданія нетерпѣніе поутихло. Теперь оставалось только наклеить цвѣтныя окна. Они были вырѣзаны изъ тонкой розовой бумаги. На стѣны зданія пошла бумага потолще и бѣлая, а самая основа его была изъ тонкаго дерева и сверху совершенно открыта.

Гонорія собрала матеріалъ и скоро кончила работу, хотя и не поскупилась на окна. Веня, слѣдя за нею, забылъ свое горе. Она сняла съ него бархатное платье и надѣла рубашечку изъ толстаго голландскаго полотна, красиво расшитую черными шелковыми шнурами. А сверху подвязала ему бѣлый передникъ, на случай слишкомъ вольнаго обращенія съ клейстеромъ.

Къ сумеркамъ все поспѣло, и знаменитую церковь освѣтили извнутри посредствомъ огарка. Веня въ восторгѣ хлопалъ въ ладоши. То было новое, замысловатое и живописное зрѣлище, особенно для ребенка. Огонь въ каминѣ догоралъ, а въ комнатѣ не было другаго освѣщенія, такъ что церковь выступила во всей красотѣ. Но вдругъ пламя внутри ея заколебалось.

— Это несетъ изъ той двери, замѣтила Гонорія. — Затвори ее, Венюшка, затвори потихоньку.

Она говорила о двери, отворявшейся въ уборную мистрисъ Сентъ-Джонъ. Быть-можетъ, вы помните, что прежде здѣсь не было двери, но ее велѣла сдѣлать мистрисъ Сентъ-Джонъ, когда родился Джорджъ, чтобы входить когда угодно въ дѣтскую, не проходя корридоромъ. Теперь, когда Джорджъ вышелъ изъ ребячества, дверь обыкновенно запиралась на задвижку, и задвижка эта была съ той стороны, у мистрисъ Сентъ-Джонъ, а не въ дѣтской; но иногда эта дверь оставалась отворенною какъ и сегодня.

Говоря это, Гонорія повернулась лицомъ къ двери и видѣла какъ малютка оперся ладонями на плоскость створки, чтобы толкнуть ее, какъ обыкновенно дѣлаютъ дѣти, и дверь потихоньку затворилась. Веня опять подошелъ къ столу потѣшить свои глазки. Пламя теперь уже не колебалось.

— Тутъ бы надо обложить мохомъ, замѣтила Гонорія, показывая на выступавшіе края доски, на которой зиждилась церковь. — Но сегодня уже поздно, не успѣемъ, и къ тому же у меня моху нѣтъ. Если я останусь здѣсь, мы попросимъ немножко у садовника.

Веня не заботился о мхѣ. Очарованнымъ глазамъ его казалось, что уже ничто не улучшитъ теперешняго вида церкви. Онъ любовался ею, ставя ее на высокомъ комодѣ, прыгалъ передъ нею, носилъ ее взадъ и впередъ по комнатѣ, стараясь держать ее какъ показывала Гонорія, прямо и твердо. Такимъ образомъ прошло нѣсколько времени, и они не замѣтили какъ догорѣлъ огонь въ каминѣ.

— Шутъ побери этотъ огонь! воскликнула Гонорія: — а у меня нѣтъ ни дровъ, ни спичекъ.

Она уже бралась за колокольчикъ, но вдругъ ей пришло въ голову сходить за этими вещами самой. Никто больше ея не любилъ посудачить, а теперь у нея такъ и чесался языкъ насчетъ сцены въ столовой. Поставивъ церковь на столѣ и строго наказавъ Венѣ не трогать ея въ ея отсутствіи, Гонорія вышла во всегдашнюю выходную дверь и спустилась по задней лѣстницѣ. Эта дверь, — и я прошу васъ обратить вниманіе на разницу, — запиралась извнутри, но не задвижкой, а простымъ крючкомъ, помѣщеннымъ на такой высотѣ, чтобы дѣти не могли достать.

Никакая болтовня еще не приходилась Гоноріи такъ по вкусу какъ та, которую она теперь завела съ прислугой. Малѣйшая подробность суматохи въ столовой, все, чему ей довелось быть свидѣтельницей, все было разказано ею охотно слушавшей прислугѣ, которая, въ свою очередь, не поскупилась ни на комментаріи, ни на сочувствіе. Гонорія никакъ не могла оторваться отъ бесѣды, пока не замѣтила по бою часовъ, что пробыла здѣсь около получаса. Едва вѣря своимъ ушамъ, она подхватила вязанку дровъ и коробочку спичекъ вмѣстѣ съ парою щипцовъ и гасильникомъ, и побѣжала наверхъ. Спѣша войдти и повернувъ ручку двери, она съ удивленіемъ увидала, что не можетъ отворить ее.

— Мистеръ Веня, зачѣмъ же это вы заперли дверь? окликнула она: — подойдите сюда, отоприте ее.

Отвѣта не было.

— Онъ должно-быть взобрался на стулъ и повернулъ крючокъ, сказала про себя Гонорія. Но въ ту же минуту она ощутила запахъ гари, словно паленой шерсти. Шумно побросавъ на полъ все что несла, она пустилась бѣжать вдоль по корридору и повернула въ уборную своей госпожи, чтобы хоть этимъ путемъ проникнуть въ комнату. Эта дверь была также заперта, но снаружи. Въ этомъ не было ничего необыкновеннаго, такъ какъ ее большею частію держали на задвижкѣ, а Гонорія въ эту минуту не обратила на это вниманія. Отодвинувъ задвижку, она вошла.

Боже! Что увидала Гонорія! Куда дѣвался юный наслѣдникъ Анвика? Темная масса тлѣла и дымилась на полу въ дальнемъ углу комнаты, коверъ дымился и тлѣлъ; ни слѣда красивой и опасной игрушки, сдѣланной ею, ни слѣда его самого, кромѣ безформенной массы, отъ которой душа уже отлетѣла.

Съ ужасающимъ крикомъ и какимъ-то безумнымъ визгомъ переполоха, похожимъ скорѣе на лай собаки чѣмъ на человѣческій голосъ, Гонорія бросилась въ уборную; оттуда, не переставая кричать, внизъ по большой лѣстницѣ, поднимая этими странными криками на ноги всѣхъ домашнихъ и встревоживъ мистрисъ Сентъ-Джонъ.

XVII. Противорѣчащія показанія.

Немногіе въ Анвикъ-Галлѣ могли бы разказать толкомъ какъ прошла наступившая вслѣдъ затѣмъ ночь. Нѣсколько времени длилась хаотическая сцена ужаса и смятенія. Одинъ изъ грумовъ, безъ всякаго приказанія, осѣдлавъ лошадь, поскакалъ на мистеромъ Пимомъ, а врачъ прибылъ почти въ невѣроятно скоромъ времени. Но что же могъ онъ сдѣлать? Безцѣнная, маленькая душа отлетѣла и никакой лѣкарь здѣшняго свѣта не вернулъ бы ея. Впрочемъ, пособія мистера Пима требовалъ другой, именно маленькій Джорджъ. Ребенокъ, заснувшій въ столовой и пробужденный криками Гоноріи, кинулся наверхъ въ дѣтскую. Какъ ни былъ онъ малъ, но имъ овладѣлъ паническій ужасъ при этомъ зрѣлищѣ, когда ему сказала что это Веня, и онъ впалъ въ перемежающіеся припадки болѣзненной дрожи.

Надо было полагать, — всѣ домашніе такъ и полагали — что пожаръ произошелъ случайно; даже можно сказать: по неосторожности Гоноріи Триттонъ. Она пошла внизъ, вполнѣ увѣренная, что мальчикъ послушается ея приказанія и не тронетъ церкви. О, какъ могла она быть столь безразсудною? Видѣть новую игрушку и не дотронуться до нея, любоваться ея прелестью на почтительномъ разстояніи и не взять ее въ руки, это не дѣтская философія. Быть-можетъ, малютка, будучи всегда послушнымъ мальчикомъ, и пытался въ теченіе нѣсколькихъ минутъ пустить въ ходъ свое терпѣніе, но нѣтъ никакого сомнѣнія, что наконецъ онъ все-таки взялъ въ руки церковь. Когда это случилось и какъ случилось, никто сказать не могъ; это должно было навсегда остаться во мракѣ неизвѣстности.

Мѣстонахожденіе домашнихъ было въ это время, повидимому, слѣдующее. Вся прислуга была внизу, за исключеніемъ Принсъ; тамъ, какъ сказано, была и Гонорія. Мистрисъ Сентъ-Джонъ затворилась въ столовой съ Джорджемъ; послѣдній заснулъ; первая, по ея словамъ, почти спала. Гдѣ въ это время была Принсъ, изъ разказовъ не было видно, да и вопроса этого не возбуждалось.

Но посреди изступленія, и ужаса, обуревавшаго умъ несчастной Гоноріи, рѣзко выдавалась два пункта. Одинъ изъ нихъ состоялъ въ томъ: какимъ образомъ ребенокъ очутился взаперти? Другой заключался въ томъ, что пробѣгая по корридору, она видѣла Принсъ, прятавшуюся въ нишѣ. Это было не столько воспоминаніе, сколько убѣжденіе. И Гоноріи казалось, что она даже не замѣтила или только мелькомъ замѣтила въ то время присутствіе Принсъ; но фактъ этотъ освѣтилъ ея умъ въ послѣдствіи. На противоположной стѣнѣ корридора, почти на полдорогѣ между дверями дѣтской и уборной, находилась ниша, небольшая полукруглая ниша. Бѣдный мистеръ Карльтонъ Сентъ-Джонъ при жизни своей часто, смѣясь, дивился, для чего бы архитектору было устраивать ее здѣсь: для красы или для какого-нибудь употребленія.

Мистеръ Пимъ пріѣхалъ, и кинувъ безнадежный взглядъ на зрѣлище въ дѣтской, гдѣ весь полъ залитъ водой чтобы погасить огонь, поспѣшилъ прежде всего увидаться съ митрисъ Сентъ-Джонъ. Она сидѣла въ столовой, и онъ нашелъ ее какъ-то неестественно спокойною и сдержанною; есть люди, которые бываютъ такими въ минуты бѣдствія. Единственнымъ признакомъ потрясенія была ея смертная блѣдность. Она отдала ему отчетъ во всемъ случившемся, на сколько оно было ей извѣстно, прибавила она; откровенно созналась въ сумятицѣ, происшедшей въ этой комнатѣ послѣ обѣда. Веня безпощадно напалъ на Джорджа, и въ свою очередь она наказала Веню: выдрала его за уши и, кажется, толкнула. Право, это рѣдко случается, чтобъ она не могла сдержать себя по отношенію къ дѣтямъ. а теперь, когда Веня умеръ, она была бы готова отдать весь міръ, лишь бы не трогать его давеча. Когда Гонорія унесла его въ дѣтскую, сама она оставалась въ столовой и не выходила оттуда, пока ея не встревожили крики Гоноріи. Разъ или два къ ней заходила Принсъ, освѣдомляясь, не взять ли ей Джорджа, но она его не пустила. Мальчикъ заснулъ въ большомъ, папашиномъ креслѣ, а она подсѣла къ нему и положила его ножки къ себѣ на колѣна. Она сама уже дремала, когда поднялись крики и чуть не до смерти перепугали ее. Виной всему была, кажется, Гонорія. Въ первую минуту испуга эта женщина созналась, что оставила Веню одного съ какою-то опасною игрушкой изъ бумаги, освѣщенною огаркомъ, а сама пошла внизъ и заболталась тамъ съ прислугой. Бѣдный малютка, должно-быть, самъ себя подпалилъ.

— Но развѣ никто не слыхалъ его крика? спросилъ мистеръ Пимъ, до сихъ поръ не прерывавшій разказа.

Мистрисъ Сентъ-Джонъ полагала, что нѣтъ. Ей извѣстно было только, что крики не проникли въ столовую. Врачъ вѣрилъ этому. Онъ зналъ, что стѣны этой половины дома очень толсты, и если ребенокъ былъ запертъ въ дѣтской, какъ оно и было, повидимому, то едва ли его могли слышать, если только никого не было наверху. Столовая находилась на другой сторонѣ дома, и двери въ ней были двойныя, а кухня еще дальше столовой.

— Странно мнѣ, что онъ не выбѣжалъ изъ комнаты, воскликнулъ мистеръ Пимъ: — здоровенькій, пятилѣтній мальчикъ едва ли бы сгорѣлъ въ комнатѣ, не попытавшись выбѣжать изъ нея. Обыкновенно въ такой бѣдѣ прежде всего бѣгутъ вонъ: часто это и губитъ. Но онъ, повидимому, а не пробовалъ этого.

Мистрасъ Сентъ-Джонъ покачала головой. Ей неизвѣстны подробности; предполагать, разумѣется, можно все что угодно. А Гонорію стоило бы повѣсить за то что оставила ребенка одного съ игрушкой, которая такъ легко могла загорѣться. Тутъ она обратила вниманіе мистера Пима на Джорджа. Ребенокъ очень дурно себя чувствовалъ: это повторялось, повременамъ, съ самаго испуга. Подавъ ему помощь, мистеръ Пимъ пошелъ искать Гонорію. Онъ нашелъ ее одну, въ жалкомъ состояніи унынія, въ спальнѣ, гдѣ помѣщалась она и несчастный ребенокъ.

Теперь слѣдуетъ упомянуть о томъ, что у Гоноріи въ это время начинало появляться внезапное и страшное сомнѣніе. По мѣрѣ того какъ туманъ въ ея головѣ разсѣивался, и ей стало возможно поразмыслить о вѣроятностяхъ этого бѣдствія, она начинала думать, не было ли оно причинено съ намѣреніемъ. И это подозрѣніе принимало въ умѣ ея видъ увѣренности, когда вошелъ мистеръ Пимъ.

Нѣсколько минутъ она не могла говорить; плача и рыдая, она закрывала себѣ лицо фартукомъ отъ стыда и раскаянія. Мистеръ Пимъ не упрекалъ ея, видя это отчаяніе: напротивъ, когда она успокоилась, онъ сталъ освѣдомляться у нея о подробностяхъ. Гонорія чистосердечно сознавалась во воемъ. Она разказала о происшествіи въ столовой, давъ ему нѣсколько иной оттѣнокъ нежели ея госпожа и заставивъ мистера Пима до невозможности насупить свои сѣдыя брови. Она разказала какъ додѣлала ему церковь, описала ея устройство и откуда была заимствована эта идея. Сказала, какъ, освѣтивъ ее, оставила съ Веней, а сама пошла за дровами внизъ и заговорилась на добрые полчаса. Ничего не скрывала она; не пропустила ни одной іоты, которая могла бы повести къ ея собственному осужденію.

— Онъ всегда былъ послушный мальчикъ, стонала она, — и не думала я, чтобъ онъ сталъ ее трогать, когда я просила его не дѣлать этого. А мнѣ и въ голову не приходило, чтобъ я такъ долго пробыла внизу, пока не пробили часы.

— Странно, что ты не слыхала его криковъ.

— Кухня очень далеко отсюда.

— А еще страннѣе, что мальчикъ не бѣжалъ изъ комнаты, если только дымъ не сразу одолѣлъ его. Понять не могу, отчего бы ему не выбѣжать. Это вообще плохое средство, но въ этотъ разъ оно могло бы спасти его жизнь, еслибы подоспѣла на помощь.

Гонорія не тотчасъ возразила. Она сидѣла въ низенькомъ креслѣ, въ отчаяніи покачиваясь всѣмъ тѣломъ взадъ и впередъ. Вдругъ она взглянула на врача, поднявъ голову, и проговорила тихимъ голосомъ:

— Желала бы я знать, кто заперъ двери.

— Что ты хочешь сказать? спросилъ мистеръ Пимъ послѣ минутнаго удивленія.

— Я не думаю, сэръ, чтобъ онъ обгорѣлъ случайно, продолжила она, посматривая на стѣны, точно боясь что ее подслушаютъ и говоря самымъ слабымъ шепотомъ, — я думаю, что это сдѣлано съ намѣреніемъ.

— Что ты, Гонорія, Богъ съ тобой! воскликнулъ изумленный докторъ, недоумѣвая, не свело ли ее горе съ ума.

— Тутъ припуталось кое-что, чего я и понять не могу, продолжила она, — оно особенно поразило меня не въ то время, а вотъ теперь, когда я могу разсудить объ этомъ. Онъ не могъ выйдти изъ комнаты: онъ былъ запертъ.

Мистеръ Пимъ довольно ясно видѣлъ теперь, что она вовсе не страдаетъ умственнымъ разстройствомъ; дѣвушка была такъ же здорова, какъ и онъ самъ. Гоноріи казалось, что онъ никогда не сведетъ съ нея своего пристальнаго взгляда,

— Когда я оставила его наверху, обѣ двери были отперты, то-есть не замкнуты, продолжила она, — когда же я вернулась, обѣ оказались замкнутыми: одна извнутри, другая снаружи. Желала бы я знать, кто это сдѣлалъ?

Можетъ-быть, Гоноріи только почудилось, но ей казалось, что докторъ измѣнился въ лицѣ.

— Увѣрена ли ты въ этомъ? спросилъ онъ.

— Такъ же какъ и въ томъ, что живу еще, а милаго моего дитяти нѣтъ на свѣтѣ.

Брови мистера Пима съежились въ три погибели.

— Теперь скажи же мнѣ толкомъ, какъ это произошло? сказалъ онъ. — Почемъ ты знаешь, что двери были заперты?

— Потому что я не могла войдти, сказала Гонорія. — Когда я вернулась съ вязаночкой дровъ, дверь была на крючкѣ извнутри. Я думала, что ребенокъ влѣзъ на стулъ и заложилъ его; но какъ ни мало было времени подумать объ этомъ, меня поразила эта странность, потому что прежде я никогда не знавала за нимъ такихъ продѣлокъ. Пока я окликала его, чтобъ онъ отперъ, мнѣ почудился запахъ гари, я и побѣжала кругомъ черезъ уборную госпожи и повернула ручку двери, чтобы распахнуть ее, но увидала, что и эта дверь заперта задвижкой снаружи. Тутъ ужь запахъ сталъ такъ силенъ, что я, растерявшись, забыла о странности этого обстоятельства, тѣмъ болѣе что дверь эта всегда на запорѣ….

— Такъ чему жь ты удивилась, что она въ это время была заперта? перебилъ мистеръ Нимъ.

— Потому что она не была на задвижкѣ, когда я пошла внизъ, отвѣтила Гонорія, — она была отворена все время, пока я додѣлывала церковь; я велѣла ребенку затворить ее, затѣмъ что изъ нея несло и колыхало пламя въ бумажныхъ стѣнкахъ. Онъ и запахнулъ дверь самъ, своими малыми ручонками, а я на него глядѣла. Вотъ почему я знаю, сэръ, что она тогда не была заперта.

— А можетъ-бытъ и послѣ, когда ты впопыхахъ пробовала войдти въ все, ты только вообразила что она заперта, подсказалъ мистеръ Пимъ.

— Нѣтъ, сэръ; когда я пыталась отворить ее и никакъ не могла, то нащупала задвижку, и оказалось, что она была задвинута въ пробой во всю длину. Кончикъ ея высунулся за пробой, и я отодвинула ее, нажавъ пальцами.

Мистеръ Пимъ порывисто всталъ, какъ будто желая лично осмотрѣть дверь; но вдругъ удержался и опять сѣдъ на мѣсто.

— Это только руками можно было сдѣлать, продолжила Гонорія: — такъ зачѣмъ же это было сдѣлано?

Врачъ и не пытался отвѣтить на вопросъ. Онъ, повидимому, былъ чрезвычайно разстроенъ, словно разказъ этотъ взволновалъ и нравственно разбилъ его; онъ едва замѣчалъ Гонорію.

— Мистрисъ Сентъ-Джонъ говоритъ, что ничего не слыхала, вдругъ проговорилъ онъ вполголоса и какъ бы въ разсѣянности: — Гонорія, продолжилъ онъ, обратясь къ дѣвушкѣ: — я думаю, что ты ошиблась. Вѣдь оказывается, что наверху не было никого кто бы могъ запереть задвижку. Мистрисъ Сентъ-Джонъ говоритъ мнѣ, что она не выходила изъ столовой; прислуга показываетъ, что никто ни разу не входилъ наверхъ съ самаго полудня.

— Одна изъ служанокъ была наверху, возразила Гонорія тѣмъ же тихимъ голосомъ и съ тѣмъ же блуждяющимъ по стѣнамъ взглядомъ: — а это Принсъ. Я сама ее видѣла; я не могла ошибиться. Она-то развѣ говоритъ, что не была наверху, сэръ?

— Она ни того, ни другаго не говорила мнѣ, отвѣтилъ мистеръ Пимъ: — я слышалъ общій говоръ, что приолуги не было наверху.

— А Принсъ была; и если она говоритъ, что ея не было, такъ это ложь. Она пряталась въ корридорной нишѣ, что противъ дверей.

— Пряталась въ нишѣ; когда жь это?

— Когда я побросала всю ношу изъ фартука и побѣжала кругомъ въ уборную, я увидѣла Принсь, какъ она стояла въ нишѣ. Она прижалась къ стѣнѣ, сэръ, словно боялась, чтобъ я не разглядѣла ея.

— Чтожь, ты съ ней заговорила?

— Нѣтъ, сэръ, и вы, можетъ-быть, удивитесь тому, что я скажу; но это правда. Я такъ растерялась въ это время, — и дверь-то на запорѣ, да и горѣлымъ-то пахнетъ, — что я, кажется, и не сознавала, точно ли я ее видѣла. Я думаю, что она только на мигъ промелькнула у меня въ глазахъ, а въ умѣ-то мнѣ ужь не до того было. Но послѣ мнѣ все разомъ и пришло въ голову, и припомнилось какъ она тамъ стояла. Ровно вотъ она сейчасъ только заперла двери, да и забилась туда, прислушиваясь къ замирающимъ крикамъ дитяти.

— Полно! Полно! повелительно остановилъ мистеръ Пимъ: — ты не въ своемъ умѣ, иначе ты бы этого не сказала.

— Да ужь мнѣ и самой сдается, чистосердечно созналась Гонорія, заливаясь слезами; — я чувствую, что у меня въ головѣ начинаетъ мѣшаться. Принсъ всегда была груба, жестока и зла съ ребенкомъ, и я просто раздражена противъ нея.

— Но все-таки она не заперла бы дверей, еслибъ онъ горѣлъ, возразилъ мистеръ Пимъ нѣсколько гнѣвнымъ голосомъ: — подумай же, что ты говоришь.

— Охъ, еслибы меня избавили отъ моего мученія! зарыдала Гонорія: — кабы меня повѣсили за ту безпечность, что я оставила его одного съ зажженною игрушкой! Я вѣдь это сдѣлала; и надѣюсь, что меня за это накажутъ; мнѣ теперь ужь не знать минуты покою. Вотъ это все моя вина. Но я не запирала дверей, чтобъ ему нельзя было спасти жизни; а я совершенно увѣрена, что въ страхѣ ли, въ бѣдѣ ли, въ опасности ли, ребенокъ первымъ дѣломъ кинулся бы внизъ по черной лѣстницѣ за мною.

Она набросила себѣ на голову фартукъ, рыдая, плача и качаясь всѣмъ тѣломъ взадъ и впередъ какъ прежде, въ сильнѣйшемъ отчаяніи. Докторъ сидѣлъ нѣсколько минутъ молча, стараясь собрать свои разсѣянныя мысли; потомъ всталъ и тронулъ ее за плечо, чтобы привлечь ея вниманіе. Она опустила фартукъ.

— Видишь ли, Гонорія, то, что ты утверждаешь, требуетъ изслѣдованія. Ради… ради всѣхъ здѣшнихъ, надо прослѣдить это до самаго дна. Никто въ здравомъ умѣ, прибавилъ онъ съ удареніемъ, — не заперъ бы дверей за горѣвшимъ ребенкомъ; а ты, кажется, именно это предположеніе и допускаешь, насколько я могъ разобрать. Заявила ли ты объ этомъ фактѣ твоей госпожѣ?

— Я еще не видала ея съ тѣхъ поръ, отвѣтила Гонорія, — кромѣ первой минуты, когда я въ ужасѣ побѣжала внизъ.

— Она въ это время выходила изъ столовой?

— Такъ точно, сэръ; а малютка ея, — онъ вѣдь наслѣдникъ теперь, — выбѣжалъ за нею.

— Гонорія, серіозно проговорилъ врачъ: — я не думаю, чтобы теперешнее направленіе твоихъ мыслей было здравое. Лучше выкинуть это изъ головы. Я требую, чтобы ты пошла со мною и сказала твоей госпожѣ о томъ, что двери были заперты.

Онъ вышедъ изъ комнаты въ сопровожденіи Гоноріи. Тамъ, въ корридорѣ, подозрительно близко отъ двери, стояла Принсъ. Она притворилась будто спѣшитъ и быстро пошла съ червой лѣстницы.

— Подите сюда, Принсъ, мнѣ васъ нужно, сказалъ врачъ: — я только-что собирался позвать васъ.

Женщина тотчасъ обернулась, повидимому, весьма охотно и нисколько не смущаясь. Она стояла передъ мистеромъ Пимомъ спокойно, хладнокровно и сдержавво, въ чистенькомъ черномъ платьѣ, шелковомъ фартукѣ, въ чепчикѣ съ черными лентами, завязанными ниже подбородка. Нельзя было замѣтить ни тѣни измѣненія въ ея невозмутимомъ лицѣ, ни малѣйшаго оттѣнка волненія въ его блѣдныхъ и рѣзкихъ чертахъ.

— Вотъ какое страшное дѣло-то, Принсъ! началъ онъ.

— Дѣйствительно, сиръ, отвѣтила она своимъ размѣреннымъ голосомъ, который хотя, и не выказывалъ особеннаго сочувствія, но и не имѣлъ въ себѣ ничего непочтительнаго.

— Какимъ образомъ двери-то оказалась запертыми за несчастнымъ мальчикомъ?

Принсъ помолчала приблизительно около сотой дола минуты:

— Я не знала, что онѣ была заперты, сэръ.

И отвѣтъ, повидимому, былъ совершенно искренній.

— Гонорія говоритъ, что была. Возвращаясь изъ кухни и пробуя войдти сюда (онъ показалъ на дверь, все еще запертую и скрывавшую бѣдственное зрѣлище), она увидала, что не можетъ войдти. Въ отсутствіе ея внутренній крючокъ былъ заложенъ. Не вы ли кто вошли въ дѣтскую и заложили его? Кромѣ тебя, и Гоноріи, кажется, никто не имѣетъ обыкновенія посѣщать дѣтскую?

— Я туда не ходила, сиръ. Я вовсе не входила въ дѣтскую съ самаго полудня. Мистеръ Джорджъ былъ внизу съ мамашей, и мнѣ не-зачѣмъ было входить туда. Если крючокъ былъ заложенъ, какъ вы изволите говорить, то мистеръ Веня, сдается мнѣ, должно-быть, влѣзъ на стулъ и самъ заложилъ его.

Та же самая неподвижность въ лицѣ, и, надо сознаться, тотъ же самый видъ неподдѣльной правды.

— Это весьма возможно, замѣтилъ мистеръ Пимъ: — та же мысль и мнѣ приходила въ голову. Но тутъ есть другое обстоятельство, которое не такъ легко обойдти. Гонорія говоритъ, что и другая дверь была замкнута; это та что въ уборную ведетъ; она тоже на задвижкѣ была снаружи.

— Я ничего не знаю, сиръ, увѣряю васъ, отвѣтила Принсъ, а на этотъ разъ въ голосѣ ея былъ оттѣнокъ нерѣшительности, какого-то колебанія, впрочемъ не слишкомъ замѣтный простому слушателю: — эта дверь постоянно на задвижкѣ, поразвязнѣй прибавила она, взглянувъ доктору въ глаза: — госпожа имѣетъ обыкновеніе запирать ее, потому что мистеръ Джорджъ все бѣгаетъ къ ней во время туалета.

— Но….

— Тише, Гонорія, сказалъ мистеръ Пимъ, обрѣзавъ ея возраженіе. — Вѣдь вы, кажется, Принсъ, обыкновенно прислуживаете госпожѣ и потому бываете въ ея уборной, продолжалъ онъ: — не помните ли, была ли эта дверь сегодня отперта?

— Нѣтъ, сэръ, не помню, сказала Принсъ по минутномъ размышленіи: — сегодня поутру я одѣвала госпожу къ раннему обѣду, а потомъ убрала комнату, но была ли дверь отперта или замкнута, этого я не помню. Скорѣе что заперта была.

— Послѣ полудня она была настежь отворена, порывисто вмѣшалась Гонорія, не могшая долѣе удерживать языкъ и полагая, что Принсъ могла бы припомнить, еслибы захотѣла: — милый бѣдняжечка самъ своими ручками затворилъ ее, пока я додѣлывала церковь.

— Можетъ-быть, отвѣтила Принсъ, представляя своимъ совершенно хладнокровнымъ обращеніемъ и приличнымъ тономъ рѣзкую противоположность волненію несчастной Гоноріи: — я не могу припомнить какъ оно было въ то время, когда я одѣвала госпожу, а послѣ этого мнѣ въ той комнатѣ нечего было дѣлать.

— Вы и не ходили въ нее? продолжали докторъ.

— Я и не ходила въ нее, повторила Принсъ.

— Стало-быть ты ровно ничего не знаешь, какимъ образомъ двери очутились замкнутыми? продолжилъ мистеръ Пимъ.

— Нѣтъ, не знаю, сиръ. Я клятву дамъ, коли понадобится, что не знала, была ли дверь на задвижкѣ, пока вы сами не сказали мнѣ, прибавила женщина, причемъ въ голосѣ ея наконецъ появился, быть-можетъ вслѣдствіе серіозности, едва замѣтный оттѣнокъ волненія. — Увѣряю васъ, сэръ, мнѣ до сихъ поръ этого и въ голову не приходило: я…. я едва вѣрю, чтобъ это было статочное дѣло.

При выраженіи этого недовѣрія въ глазахъ Гоноріи мелькнулъ какой-то зловѣщій блескъ. Мистеръ Пимъ вовсе не желалъ чтобъ у нихъ дошло до столкновенія въ рукопашную и поднялъ руку, требуя молчанія.

— Не слыхали ли вы криковъ ребенка, Принсъ? спросилъ онъ: — невѣроятно было бы предположить, что онъ не кричалъ; а кажется, никто не слыхалъ его криковъ.

— То-есть когда онъ ужь горѣлъ, сэръ?

— Разумѣется, когда горѣлъ.

— Нѣтъ, вовсе не слыхала, сэръ. Ребенокъ не могъ обгорѣть до смерти безъ криковъ, и даже отчаянныхъ, но я не слыхала ихъ, продолжала она, говоря скорѣе сама съ собомю чѣмъ въ отвѣтъ врачу.

— Несчастіе въ томъ, что никого не было по близости, кто бы могъ услышать.

Гонорія рѣзко взглянула на нее своими припухшими глазами, а мистеръ Пимъ проговорилъ довольно равнодушно:

— Кстати, Принсъ, вы какъ разъ въ это время были въ нишѣ. Не видали ли, или не слыхали ли вы чего-нибудь?

— Въ нишѣ, сэръ?

— Въ нишѣ: вотъ здѣсь, указалъ онъ.

Принсъ обернулась всѣмъ своимъ невозмутимымъ лицомъ къ мистеру Пиму въ самомъ, повидимому, крайнемъ удивленіи.

— Я ни въ какой нишѣ не была, сэръ.

— Нѣтъ, были. Вотъ въ этой; здѣсь. Гонорія проходила мимо, когда вы въ ней стояли.

— Это чистая ошибка, сэръ. Что же мнѣ дѣлать въ нишѣ? Если Гонорія говоритъ, что видѣла меня здѣсь, такъ ее обманули глаза.

— Чѣмъ же вы занимались во время этого случая? допытывался мистеръ Пимъ: — въ какой части дома были вы?

— Кажется, надо быть, въ столовой, сэръ, не запинаясь отвѣтила она: — я была тамъ какъ разъ передъ тревогой, а потомъ пошла наверхъ въ свою спальню.

— Постойте. Вѣдь эта комната по ту сторону отъ спальни мистрисъ Сентъ-Джонъ.

— Да, сэръ; бывшая гардеробная покойнаго барина. По смерти его мистрисъ Сентъ-Джонъ помѣстила въ нее насъ съ мистеромъ Джорджемъ. Она глубже чувствовала одиночество, когда никто не ночевалъ по близости.

— Вы, стало-быть, тамъ и были, когда услыхали крики?

— Я тамъ сидѣла, затворившись, какъ вдругъ услыхала въ корридорѣ крики Гоноріи, бѣжавшей на парадную лѣстницу. Я и двухъ минутъ не пробыла въ своей комнатѣ. Я пришла наверхъ прямо изъ столовой.

— А въ нишу не ходили?

— Конечно не ходила, сэръ. Съ какою цѣлью стала бы я это дѣлать? Я скорѣе занялась бы своими юпками.

Мистеръ Пимъ посмотрѣлъ на Гонорію. Выраженіе его взгляда явно обличало мысль, что должно-быть ее обмануло воображеніе.

— Что же вы дѣлали въ теченіе всего послѣобѣденнаго времени? спросилъ онъ у Принсъ.

— Да я ходила по всему дому, отвѣтила она, — то тамъ, то сямъ. Нѣсколько времени я была въ луковной.

— Въ луковной! перебилъ мистеръ Пимъ, которому это названіе показалось страннымъ.

— Эту комнату зовутъ луковною, сэръ; въ ней держатъ лукъ, разныя травы и тому подобное. Я вошла туда взять горсточку одной травы, которая мнѣ понадобилась, и замѣшкалась, обрывая листья со стебелька. А еще раза два заходила къ барынѣ въ столовую и оба раза пробыла довольно долго.

— Разговаривали съ нею?

— Нѣтъ, сэръ, почти ни слова не говорили. Наша барыня рѣдко когда разговорится со мной или съ кѣмъ-нибудь изъ васъ, а сегодня она казалась порядкомъ поразстроенною этою послѣобѣденною сценой съ мистеромъ Веней. Мистеръ Джорджъ былъ тоже разстроенъ по-своему — по-дѣтски, я и осталась въ комнатѣ утѣшить его. Тутъ барыня налила мнѣ рюмку вина и просила выпить за здоровье ребенка. Потомъ, попозже, я зашла въ другой разъ и тутъ ужь дольше пробыла, поджидая пока проснется мистеръ Джорджъ, чтобъ отвести его въ дѣтскую, потому что дѣтямъ пришла пора чай пить.

— Но вы не отвели его?

— Нѣтъ, сэръ, онъ все не просыпался, и я соскучилась ждать; пошла прямо наверхъ, къ себѣ въ комнату, и не успѣла пробыть тамъ двухъ минутъ, какъ раздались крики Гоноріи. Мнѣ даже некогда было черкнуть спичкой и засвѣтить свѣчу, и когда я выбѣжала изъ комнаты поглядѣть въ чемъ дѣло, у меня въ рукѣ такъ и осталась коробочка спичекъ.

Это казалось настолько удовлетворительнымъ отчетомъ, насколько можно было ждать отъ Принсъ, и самъ мистеръ Пимъ не находилъ причины сомнѣваться въ немъ. Гонорія наоборотъ: она только и дѣлала, что подозрѣвала эту женщину съ самаго вступленія ея въ домъ. Гонорія считала ее двуличною, насквозь прожженною хитрячкой, лукавою какъ кошка. Но въ болѣе спокойную минуту даже Гонорія не допустила бы мысли, чтобъ она съ намѣреніемъ подожгла ребенка или заперла за нимъ двери, пока онъ не сгоритъ. Мистеръ Пимь опять пошелъ къ мистрисъ Сентъ-Джонъ, съ обѣими служанками. Она казалась еще блѣднѣе прежняго и сидѣла держа на колѣнахъ Джорджика, который все также дурно чувствовалъ себя, и дрожалъ. мистеръ Пимъ передалъ ей сказанное Гоноріей о томъ, что двери была заперты, а просилъ ее припомнить, не была да поутру отворена дверь изъ ея уборной. Она тотчасъ отвѣтила, — говоря съ самымъ покойнымъ и холоднымъ самообладаніемъ, казавшимся олицетвореннымъ противорѣчіемъ ея блѣдному лицу, — что не можетъ навѣрно сказать, была ли сегодня отворена дверь уборной или нѣтъ. Она очень хорошо помнила, что въ это самое утро, вставая съ постели и слыша голоса дѣтей въ дѣтской, она отомкнула задвижку. Она вошла поцѣловать ихъ и пожелать имъ счастія въ день рожденія. Заперла ли она послѣ того дверь или нѣтъ, этого она не помнитъ. Побывавъ такимъ образомъ въ дѣтской, обыкновенно она запирала дверь, но весьма возможно, что сегодня поутру она и не сдѣлала этого.

— Мнѣ бы не хотѣлось, чтобы вы предлагали мнѣ эти вопросы, закончила она, быстро вскинувъ глаза на мистера Пима, между тѣмъ какъ до сихъ поръ она говорила, потупивъ лицо ввозъ, почти скрывая его.

— Но это мой долгъ, сказалъ врачъ.

— Это такъ пугаетъ Джорджика, прибавила она, — посмотртте какъ онъ трепещетъ.

И въ самомъ дѣдѣ, ребенокъ трепеталъ; дрожалъ и трепеталъ словно въ лихорадочномъ безпокойствѣ. Почти вслѣдъ за словами матери, онъ съ крикомъ приподнялся, и ему сдѣлалось дурно: теперь все вниманіе мистера Пима должно было обратиться на него.

XVIII. Слѣдствіе.

Слѣдствіе было произведено на другой день послѣ смерти. Приготовленія дѣлались кое-какъ, на скорую руку: но въ этихъ небольшихъ мѣстечкахъ коронерамъ надо еще поучиться аккуратности. Анвикъ находился въ разстояніи многихъ миль отъ столицы графства. Случилось такъ, что коронеръ графства въ этотъ день пріѣзжалъ въ Анвикъ для слѣдствія объ одномъ бѣдномъ старикѣ, неумышленно убитомъ, и анвикскія должностныя лица порѣшила начать второе слѣдствіе тотчасъ по окончаніи перваго.

Такъ и сдѣлала. Первое слѣдствіе, въ рабочемъ домѣ, было произведено и покончено въ полчаса; второе производилось въ трактирѣ, близь Анвикъ-Галла, — трактирѣ только-что основанномъ въ послѣдніе годы и названномъ Карльтоновъ гербъ. Тѣ же самые присяжные, которые давали клятву на первомъ слѣдствіи, участвовали и въ этомъ; а свидѣтелей собрали второпяхъ, безъ всякаго соблюденія формальностей при вызовѣ ихъ.

Общее мнѣніе состояло въ томъ, что злополучный малютка завладѣлъ освѣщенною церковью, несмотря на запрещеніе няньки, а потомъ заложилъ дверь на крючокъ, чтобы скрыть непослушаніе. Противъ этого мнѣнія возставала только, въ глубинѣ своего убѣжденія, Гонорія, но и то молча, не гласно: она устала бороться противъ общаго потока. Она считала весьма вѣроятнымъ, что Веня взялъ въ руки церковь, но не вѣрила чтобъ онъ заложилъ дверь на крючокъ для утайки своего непослушанія. Не было ребенка откровеннѣе и честнѣе отъ природы: онъ всегда первый чистосердечно сознавался въ винѣ; и она полагала, что онъ скорѣе распахнулъ бы дверь настежь, для того чтобы Гонорія видѣла его шалость, нежели заперся бы отъ нея. Этотъ взглядъ, однако, не получилъ популярности; популяренъ былъ тотъ, что ребенокъ взялъ опасную игрушку въ руки, опустилъ крючокъ, чтобы не быть захваченнымъ, а потомъ какъ-нибудь случайно поджогъ себя; и такъ какъ всѣ живущіе въ Анвикъ-Галлѣ на тотъ часъ были далеко отъ комнаты Вени, то это и помѣтило имъ слышать крики.

Показаніе Гоноріи, — бывшей главнымъ свидѣтелемъ, — о томъ что дверь уборной была заперта, подало поводъ къ нѣкоторымъ преніямъ. Ничего не могло быть яснѣе и положительнѣе ея клятвеннаго свидѣтельства, что дверь уборной не была замкнута въ то время какъ она уходила внизъ, а по возвращеніи ея на верхъ оказалась запертою, — на задвижкѣ снаружи. Задача была въ томъ, кто ее заперъ? На сколько могли разузнать, въ комнатахъ рѣшительно какого не было. Допрашивали относительно этого пункта и свидѣтелей, но не добились ничего, что могло бы бросать какой-нибудь свѣтъ на это дѣло. Слова Гоноріи противорѣчили фактамъ, казавшимся достовѣрными. Горничная, которая убирала комнаты мистрисъ Сентъ-Джонъ, доказала, что ея не было тамъ съ самаго утра. Убравъ комнаты послѣ завтрака, она обыкновенно уже не заходила въ нихъ до седьмаго часа вечера, когда мистрисъ Сентъ-Джонъ одѣвалась къ обѣду; такъ было и въ этотъ несчастный день. Прочіе служители показали, что ихъ вовсе не было на верху: имъ было выставлено вино, и всѣ они коротали время внизу. Гонорія была съ ними, разговаривала, а Принсъ не было. Но сколько было извѣстно прислугѣ, Принсъ не была внизу съ тѣхъ поръ, какъ подъ конецъ обѣда ушла отъ экономки. Принсъ была вызвана въ свидѣтели и дала показаніе. По ея словамъ, она пришла въ столовую, когда Гонорія взяла мистера Сентъ-Джона на верхъ, а мистрисъ Сентъ-Джонъ съ мистеромъ Джорджемъ сидѣли за дессертомъ, и тутъ она пробыла не долго. Барыня потчивала ее рюмкой вина. Принсъ сказала при этомъ, что уже выпила рюмочку внизу, но барыня отвѣтила, что можно выпить и другую; она такъ и сдѣлала, выпивъ ее за здоровье обоихъ молодыхъ джентльменовъ. Послѣ того ушла къ себѣ на верхъ; пробыла тамъ нѣсколько времени, частію работая кое-что на себя, частію убирая утреннее платье мистера Джорджа, чего не успѣла сдѣлать, одѣвая его къ обѣду.

— Да, отвѣтила она на вопросъ одного изъ присяжныхъ, — эта комната очень близко отъ уборной: между ними только спальня мистрисъ Сентъ-Джонъ; но могу поклясться самымъ положительнымъ образомъ, что я не ходила въ уборную, и ни въ какую комнату кромѣ своей собственной.

У Принсъ вырвалось одно замѣчаніе, которое, повидимому, произвело впечатлѣніе на коронера и присяжныхъ, и могло бы поддержать справедливость ея показаній, еслибы въ томъ была надобность. Еслибъ она дѣйствительно вошла въ уборную и заперла или замкнула на задвижку дверь, ведущую въ дѣтскую, то съ какою бы цѣлію не сознаться ей въ этомъ? Это было бы сдѣлано просто по обязанности, такъ какъ мистрисъ Сентъ-Джонъ приказывала держать эту дверь на запорѣ. Но она все-таки не дѣлала этого и не заходила въ комнату. Далѣе….

Одинъ изъ присяжныхъ перебилъ вопросомъ: «гдѣ въ это время заходился покойный ребенокъ?»

— Съ Гоноріей въ дѣтской, отвѣчала свидѣтельница. — Въ это время Гонорія додѣлывала и освѣщала бумажную игрушку, какъ въ послѣдствіи стало извѣстно всему Анвикъ-Галлу. Потомъ, продолжала свидѣтельница свое показаніе, — я ходила внизъ, въ луковную комнату, гдѣ хранятся травы; пробыла тутъ нѣсколько времени, доставая траву, какая была мнѣ нужна, и обрывая листья со стебелька. А тамъ….

Тутъ ее прервалъ другой присяжный, почтенный продавецъ пряностей и масла, поставлявшій эти матеріалы въ Анвикъ-Галлъ: «зачѣмъ бы свидѣтельницѣ понадобилась эта трава?»

Свидѣтельница, съ примѣрнымъ терпѣніемъ и всегдашнимъ свойственнымъ ей невозмутимымъ спокойствіемъ отвѣчала, что она въ то время лѣчилась отваромъ изъ этой травы; что обыкновенно его приготовляла кухарка, которая, когда не случалось присмотрѣть за ней, обыкновенно клада столько же стеблей, какъ и листьевъ, а это вредило отвару, почему Принсъ и предпочла нарвать ихъ сама.

— Очень хорошо, отвѣтилъ присяжный. — Можете продолжать показаніе.

Набравъ потребное количество травы, свидѣтельница отнесла ее промыть и положила на такъ-называемую кухаркину полку. Не видала никого изъ прислуги, кромѣ младшей горничной, освѣщавшей низкіе корридоры, не слышала голоса разговаривающихъ. Не знаетъ, видѣла ли ее младшая горничная: полагаетъ, что нѣтъ. Потомъ пошла въ столовую, чтобы спросить, не взять ли ей мистера Джорджа, такъ какъ наступало время пить чай въ дѣтской. Однако не взяла мистера Джорджа. Онъ спалъ въ большомъ креслѣ. Ждала нѣсколько времени, надѣясь, что онъ проснется; но онъ не проснулся. Наконецъ ей прискучило ждать, и она ушла изъ столовой, а мистеръ Джорджъ все еще спалъ, протянувъ ножки къ мамашѣ на колѣни. Тутъ она прямо пошла на верхъ и хотѣла зажечь свѣчку въ своей комнатѣ , какъ вдругъ услыхала какіе-то тревожные крики. Узнала Гонорію по голосу; могла разобрать одно очертаніе ея фигуры въ то время, какъ та бѣжала по корридору на парадную лѣстницу: въ верхней половинѣ дома было довольно темно: освѣщена была одна нижняя, и оттуда на верхъ доходилъ слабый отсвѣтъ. Крики были полны ужаса; они даже испугали свидѣтельницу, а она не привыкла пугаться изъ-за пустяковъ. Сбѣжала внизъ вслѣдъ за Гоноріей и увидала, что мистрисъ Сентъ-Джонъ выходитъ изъ столовой, тоже испуганная криками. Что касается слѣдующихъ минутъ, то она не можетъ дать точнаго отчета въ томъ что тутъ происходило. Главное что ей помнится: она вмѣстѣ съ прочими побѣжала назадъ въ дѣтскую; бѣдняжечка мистеръ Джорджъ тоже проскользнулъ, не замѣченный въ сумятицѣ, и видѣлъ горящіе или скорѣе тлѣвшіе остатки своего братца. Вотъ и все что она знаетъ.

Мистрисъ Сентъ-Джонъ не вызывали въ свидѣтели. Такъ какъ она, — по общей молвѣ, — все время сидѣла затворившись въ задѣ, съ маленькимъ Джорджемъ, то ея показаніе не могло быть важнымъ, и присяжные, въ уваженіе ея чувствъ, не вызывали ея. Присяжныхъ увѣдомили, что она припомнила, какъ поутру ходила изъ уборной въ дѣтскую и полагаетъ, что, можетъ-бытъ, забыла запереть за собою дверь. Въ этомъ не было, впрочемъ, никакой важности: дверь была отворена, какъ доказала Гонорія, а кѣмъ именно, это все равно.

Всѣ показанія были отобраны, и затѣмъ послѣдовали пренія относительно того неразъясненнаго обстоятельства, что дверь была заперта. Половина присяжныхъ, со включеніемъ мистера Пима, склонялись къ тому мнѣнію, что она была вовсе не на задвижкѣ, а только притворена; но поспѣшность и волненіе, въ которомъ была Гонорія, помѣтили ей отворить дверь въ первую минуту и заставили вообразитъ, что дверь заперта. Другая половина присяжныхъ, въ томъ числѣ и коронеръ, полагали, что когда несчастный малютка, послушавшись Гоноріи, затворилъ дверь, задвижка сама собою вскочила въ пробой отъ этого движенія. Это казалось самымъ разумнымъ разрѣшеніемъ вопроса. Напрасно возражала Гонорія, что ни то, ни другое мнѣніе неправильны: что дверь дѣйствительно была на задвижкѣ та не могла замкнуться сама собою, когда ребенокъ затворялъ ее; онъ притворилъ ее очень тихо, и она вѣрно слышала-бы защелку, еслибъ было такъ какъ предполагаютъ. Но слова ея были пущены на вѣтеръ, и къ необычайному ея удивленію, самъ мистеръ Пимъ подошелъ къ ней съ строгимъ шепотомъ и предостерегающимъ выраженіемъ въ глазахъ.

— Кажется, довольно объ этомъ, Гонорія, сказалъ онъ.

Повѣрятъ ли, что мистрисъ Дарлингъ услыхала о случившемся бѣдствіи только теперь, именно въ то время, когда уже засѣдали присяжные? Такъ какъ она жила довольно далеко, на другомъ концѣ Анвика, то новости не всегда быстро достигали ея дома. Во всякомъ случаѣ эта вѣсть запоздала, опровергнувъ на этотъ разъ народную поговорку, что худая слава бѣжитъ. Мистрисъ Сентъ-Джонъ забыла послать къ матери, — что, пожалуй, было и извинительно въ страшной суетѣ, — и такимъ образомъ слѣдствіе началось прежде чѣмъ извѣстіе дошло до мистрисъ Дарлингъ. Даже и теперь она могла бы не знать о происшествіи, узнать бы ихъ такъ скоро, еслибы не случилось ей послать въ деревню служанку съ какимъ-то порученіемъ; дѣвушка и вернулась съ вѣстями. Какъ водится въ такихъ случаяхъ, она вбѣжала прямо къ своей госпожѣ, крича во все гордо. Мистрисъ Дарлингъ, дурно чувствовавшая себя съ самаго предшествовавшаго дня и собиравшаяся уже, если не будетъ лучше, послать за мистеромъ Пимомъ, лежала на диванѣ, какъ вдругъ дверь порывисто распахнулась, и служанка ворвалась съ вѣстями, которымъ самая поспѣшность ея придала совершенную безсвязность. Мистрисъ Дарлингъ въ ужасѣ вскочила съ дивана, не понявъ половины разказа.

— Что ты говоришь, что такое случилось?

— Одинъ изъ мальчиковъ погибъ, проговорила ретивая служанка. — Ахъ, сударыня, кто правда! Онъ погибъ прошлою ночью, и объ этомъ идетъ уже слѣдствіе. Это наслѣдникъ, мистеръ Веня.

Мистрисъ Дарлингъ стояла передъ ней какъ окаменѣлая. На первыхъ порахъ она не могла говорить: только смотрѣла на служанку, раскрывъ губы и вытаращивъ глаза.

— Погибъ! мистеръ Веня! проговорила она, задыхаясь.

— Сгорѣлъ до смерти, воскликнула женщина, почти рыдая отъ волненія. — Ужь не знаю чему вѣрить, а во всемъ мѣстечкѣ только и говору; одни толкуютъ такъ, другіе иначе. Во всякомъ случаѣ виновата Гонорія. Она бросила его одного съ зажженною свѣчкой, онъ и поджогъ себя. Пустили выдумку, будто бы кто-то заперъ его, чтобы дать ему сгорѣть; но сами знаете, сударыня, статочное ли это дѣло. Во Анвикѣ все остановилось, и въ большей части лавокъ заперты ставни. Теперь идетъ слѣдствіе въ Карльтоновомъ Гербѣ.

Съ чѣмъ-то въ родѣ страннаго, продолжительнаго трепета, мистрисъ Дарлингъ мало-по-малу пришла въ себя.

— Какъ же это за мной не прислали? спросила она, — и хотя служанка приняла вопросъ на свой счетъ и отвѣтила «не знаю», но очевидно, что онъ былъ обращенъ не къ ней.

Забывая свое нездоровье, не чувствуя тѣлесной скорби вслѣдствіе сильнѣйшей нравственной, мистрисъ Дарлингъ надѣла накидку, шляпку и вышла изъ дому. Горничная убѣждала ее, что ей еще не слѣдуетъ выходить; просила ее, по крайней мѣрѣ, подождать, пока за ней пришлютъ экипажъ: она и слушать не хотѣла. Направившись тропинкой прямо по полю и такимъ образомъ обойдя досужныхъ болтуновъ селенія, — она не была расположена встрѣчаться съ ними, — мистрисъ Дарлингъ пробралась полями почти вплоть до Анвикъ-Галла, немного пониже Карльтонова Герба. Еслибы можно было какимъ-нибудь путемъ миновать гостиницу, мистрисъ Дарлингъ, конечно бы, выбрала его: но такого пути не было. Когда гостиница уже виднѣлась, и мистрисъ Дарлингъ различала собравшіеся вокругъ небольшіе кружки праздношатающихся, ею овладѣло болѣзненное ощущеніе страха, а она затрепетала какъ у себя въ гостиной. Чего же она страшилась? Быть-можетъ, она и не могла бы съ точностію опредѣлить это, но она сочла бы великою милостью, еслибы земля разверзлась подъ нею и пропустила ее сквозь бездну на ту сторону земнаго шара, прочь отъ горя и заботъ.

Она ни съ кѣмъ слова не сказала, никому не предлагала вопросовъ. Опустивъ вуаль и еще плотнѣе закутавшись въ накидку, она спѣшила мимо, не глядя ни вправо, ни влѣво, какъ вдругъ почти набѣжала на доктора Пима, который только-что выбрался на воздухъ изъ духоты и толкотни биткомъ набитой комнаты, гдѣ производилось слѣдствіе.

— Это вы, мистрисъ Дарлингъ?

— Что все это значитъ? отвѣтила мистрисъ Дарлингъ, откидывая на мгновеніе вуаль и потомъ, какъ бы одумавшись, снова опуская его. — Правда ли, что Веня умеръ?

— Правда ли что умеръ! отозвался мистеръ Пимъ. — Вѣдь онъ еще вчера вечеромъ умеръ. Развѣ вы не слыхали объ этомъ?

— Съ полчаса тому назадъ я еще ни слова не слыхала. Что жь это? Какъ это случилось?

— Гонорія оставила его одного въ дѣтской съ какою-то бумажною игрушкой, въ которой была свѣчка. А когда она вернулась, онъ уже до смерти обгорѣлъ.

Мистеръ Пимъ говорилъ какъ-то странно, съ какою-то холодною, жесткою манерой; и вмѣсто того чтобы смотрѣть на мистрисъ Дарлингъ, глаза его были устремлены куда-то прямо, черезъ ея голову.

— Такъ это несчастная случайность, сказала мистрисъ Дарлингъ, помолчавъ.

— Таковъ, безъ сомнѣнія, будетъ приговоръ присяжныхъ.

Оба молча стояли другъ передъ другомъ: мистеръ Пимъ, все также устремивъ свой взглядъ куда-то вдаль; мистрисъ Дарлингъ, украдкою косясь на него сквозь вуаль. Вдругъ она заговорила почти шепотомъ.

— Что это за сказка, которая ходитъ въ народѣ, будто бы ребенокъ былъ запертъ въ своей комнатѣ?

— Ахъ, это выдумка Гоноріи, сказалъ мистеръ Нимъ. — Она говоритъ, что когда, идя внизъ, оставила ребенка, двери дѣтской были отворены, а когда вернулась, — обѣ двери были замкнуты. Ея предположеніе, — по крайней мѣрѣ, она такъ намекаетъ, — состоитъ въ томъ, что двери была преднамѣренно заперты за горящимъ ребенкомъ.

Мистрисъ Дарлингъ отвернулась. Она не легко выдавала свои ощущенія, но на этотъ разъ проницательные глаза доктора, хотя и не смотря прямо на нее, замѣтили, однако, что лицо ея покрылось смертною блѣдностію.

— Это невѣроятно, прошептала она.

— Я такъ и сказалъ Гоноріи. Вы идете въ Анвикъ-Галлъ? Большая часть тамошнихъ здѣсь на слѣдствіи.

— Но вѣдь не Шарлотта же! воскликнула мистрисъ Дарлингъ, повернувшись къ нему съ чѣмъ-то въ родѣ тревога.

— Нѣтъ. Присяжные обошлась безъ ея показанія.

— А…. а…. Веничка здѣсь?

Мистеръ Пимъ отрицательно покачалъ головой.

— Коронеръ съ присяжными ходили взглянуть на останки и вернулись сюда. Это ужасное происшествіе; ужасное.

При этомъ словѣ, произнесенномъ съ удареніемъ, изъ устъ мистрисъ Дарлингъ вырвался звукъ, весьма похожій на стонъ. Докторъ направился къ двери гостиницы, а она пошла своею дорогой. Войдя въ аллею чудныхъ, старыхъ деревьевъ парка, гдѣ не было чужаго глаза, она откинула вуаль и въ сумракѣ наступающей ночи тяжело вдыхала въ себя воздухъ.

Кто-то изъ прислуги отвѣтилъ на ея спросъ у входа, а она пошла чрезъ всѣ комнаты Анвикъ-Галла прямо въ небольшую пріемную, гдѣ, по словамъ слуги, находилась мистрисъ Сентъ-Джонъ. Мистрисъ Дарлингъ вошла тихо, чтобы не обезпокоить ея, но мистрисъ Сентъ-Джонъ стояла посреди комнаты въ позѣ нетерпѣливаго ожиданія, — ожиданія, казалось, подавленнаго какимъ-то ужасомъ. И если только не обманывалъ ея вечерній сумракъ, мистрисъ Дарлингъ никогда еще не видала на лицѣ дочери такой сильной блѣдности и такого растеряннаго выраженія.

— Шарлотта!

— Это вы, мамаша? Я думала вы больны.

— Была больна; тѣмъ хуже для меня, потому что я почти никогда не хвораю. Но это…. это что же такое?

Мистрисъ Дарлингъ отскочила въ сторону. Ее испугала куча чего-то покрытаго на диванѣ. Нервы ея были страшно разстроены.

— Это Джорджикъ, отвѣтила мистрисъ Сентъ-Джонъ; — онъ все боленъ со вчерашняго дня. Тише! не будите его.

Мистрисъ Дарлингъ сняла накидку, развязала ленты шляпы и сѣла у огонька возлѣ дочери. Мистрисъ Сентъ-Джонъ не заговаривала.

— Шарлотта, я была ужасно огорчена. Тебѣ бы слѣдовало послать за мной и не допустить меня услышать объ этомъ невзначай. Какъ это случалось?

— Спросите у Гоноріи.

— Развѣ съ нимъ никого не было? Никто не слыхалъ его криковъ?

— Повидимому, нѣтъ.

— Не разкажешь ли ты мнѣ подробностей, Шарлотта?

— Я сама ихъ только по слуху знаю.

— Но ты…. вѣдь была…. дома въ это время?

— Я была въ столовой.

Мистрисъ Сентъ-Джонъ очевидно была не расположена къ сообщительности. Она сидѣла, глядя на огонь, и мистрисъ Дарлингъ бросала украдкой взгляды на ея лицо, какъ недавно на мистера Пима; но лицо это не легко было разсмотрѣть въ сгущавшемся сумракѣ ноябрьскаго вечера.

— Разкажи же мнѣ подробности, Шарлотта.

— Я сказала вамъ, мамаша, что не могу. Я сама знаю ихъ только по слуху. Я сидѣла затворившись въ столовой съ Джорджикомъ и ничего не знала, пока не перепугали меня крики Гоноріи.

— Ты сидѣла затворившись въ столовой?

— Да, вотъ такъ, какъ вы сегодня застали меня въ этой комнатѣ. Джорджикъ заснулъ, и ножки его были у меня на колѣняхъ. Но мнѣ бы не хотѣлось, чтобы вы меня разспрашивали. Это такой непріятный предметъ разговора. Какъ я жалѣю, что прибила его!

— Ты прибила его, это Веню-то?

— Онъ былъ такой непослушный послѣ обѣда. У него были новые часы, онъ ихъ не хотѣлъ дать Джорджику, и они поссорились. Онъ прибилъ Джорджика, и ударила его. Я теперь жалѣю объ этомъ.

— Но вѣдь онъ не тогда же обгорѣлъ! воскликнула мистрисъ Дарлингъ, едва понимая.

— Нѣтъ. Гонорія унесла его, а я осталась въ столовой съ Джорджикомъ.

— Ну, а случилось-то это вслѣдъ за тѣмъ?

— Нѣтъ, много спустя. Часа два, должно-быть. Точно я сама не знаю; въ это время я дремала. Когда онъ ушелъ, былъ еще бѣлый день, а когда мы услыхали крики, совсѣмъ стемнѣло.

— И ты, бѣдное дитя мое, ни разу не выходила изъ столовой?

— Полноте же, мамаша! отвѣтила она на разспросы съ оттѣнкомъ досады въ голосѣ, который безъ этого былъ бы совершенно спокоенъ: — со мной оставался Джорджикъ.

Мистрисъ Дарлингъ протяжно вздохнула, какъ бы облегчая какое-то напряженіе.

— Какимъ же образомъ Гонорія осмѣлилась оставить его съ зажженною свѣчей? гнѣвно воскликнула она.

— Мамаша, лучше вамъ не разспрашивать меня объ этихъ вещахъ! Я вовсе не желаю говорить объ нихъ.

Нѣсколько минутъ длилось молчаніе, но мистрисъ Дарлингъ была женщина впечатлительная, и ей почти невозможно было подумать о какомъ-нибудь новомъ обстоятельствѣ, не разрѣшившись вопросомъ. Такъ было и теперь.

— Правда ли, что двери были заперты? неожиданно и отрывисто спросила она.

— Кто вамъ сказалъ? воскликнула мистрисъ Сентъ-Джонъ.

— Мистеръ Пимъ. Я видѣла его по дорогѣ сюда.

— Мистеръ Пимъ сказалъ вамъ, что двери были заперты? повторила мистрисъ Сентъ-Джонъ, остановивъ странный взглядъ на матери.

— Да. По крайней мѣрѣ…. собственно онъ сказалъ, что Гонорія утверждаетъ, будто бы онѣ были заперты.

— Да, это правда. Но никто ей не вѣритъ. И мистеръ Пимъ не вѣритъ ей; онъ ей совѣтовалъ быть поосторожнѣе въ томъ что она говоритъ. Принсъ думаетъ, что Гонорія въ это время такъ растерялась, что ея воспоминанія о случившемся не ясны.

Снова наступила пауза. Мистрисъ Сентъ-Джонъ сидѣла, какъ прежде, глядя на огонь и склонясь на руку съ какимъ-то растеряннымъ выраженіемъ въ лицѣ. Она въ самомъ дѣлѣ была какъ-то необычайно растеряна. Мистрисъ Дарлингъ, казалось, терялась въ лабиринтѣ затрудненій и безсознательно поглаживала пальцами висящія ленты своей шляпки. Джорджикъ пошевелился во снѣ, и обѣ онѣ взглянули на диванъ. Но онъ не проснулся, и молчаніе возобновилось.

— Не знаете ли, кончилось слѣдствіе? спросила мистрисъ Сентъ-Джонъ.

— Оно еще не было кончено, когда я шла мимо. Шарлотта, написала ты въ замокъ Веферъ?

— Никому я не писала. Еще будетъ время!

— Душечка, я вовсе не думала разсердить тебя. Я…. Что это? должно-быть возвращаются со слѣдствія!

Перерывъ этотъ былъ вызвавъ шумомъ многихъ шаговъ на дворѣ. Мистрисъ Сентъ-Джонъ поднялась съ мѣста и стала посреди комнаты лицомъ къ двери, готовясь, повидимому, съ вызывающимъ видомъ встрѣтить кого бы то ни было. Это была та самая поза, тотъ самый взглядъ, которые удивили мистрисъ Дарлингъ, когда она входила въ комнату. Вошелъ дворецкій.

— Приговоръ состоялся: смерть отъ случайности, сказалъ онъ, — съ присовокупленіемъ строгаго выговора Гоноріи Триттонъ за то что оставила ребенка одного съ такою опасною игрушкой. И она, сударыня, торжественно прибавилъ онъ, обращаясь къ госпожѣ, — стоитъ этого: она сама, кажется, такъ полагаетъ.

Мистрисъ Сентъ-Джонъ снова сѣла на мѣсто. Мистрисъ Дарлингъ, сдерживавшая при дочери свое мучительное любопытство насчетъ печальныхъ подробностей, подхватила накидку и вышла изъ комнаты.

Гонорія, какъ замѣтилъ и дворецкій, дѣйствительно глубоко сознавала, что заслуживаетъ выговора; вполнѣ отозвалось ея раскаивающееся сердце на приговоръ присяжныхъ; на вѣки поселилось въ ней угрызеніе совѣсти, которому никогда не замереть. Мистрисъ Дарлингъ столкнулась съ ней на лѣстницѣ; лицо дѣвушка казалось пылающимъ, глаза у нея ярко блистали, а въ нихъ было какое-то дикое выраженіе, которое могло бы обличить начинавшуюся горячку, еслибы кто-нибудь удосужился замѣтить эти признаки или былъ въ состояніи распознать ихъ.

— О, Гонорія! какое ужасное происшествіе! порывисто проговорила мистрисъ Дарлингъ.

— Не только ужасное, отвѣтила Гонорія: — едва ли мнѣ когда-нибудь въ жизни отдѣлаться отъ него; развѣ Господь умилостивится, возьметъ меня отсюда. Она говорила почти съ неестественнымъ спокойствіемъ, напоминавшимъ спокойствіе ея госпожи. Ужь это одно доказывало, что въ головѣ у нея было что-то не ладно или становилось не ладнымъ.

— Гонорія, я, право, не хочу упрекать тебя, я знаю какъ велико твое горе; но я должна сказать тебѣ, какъ могла ты оставить ребенка одного съ зажженною свѣчой?

— Хотите его видѣть?… что отъ него осталось… отвѣтила та.

И не дожидаясь отвѣта или согласія, Гонорія пошла въ дѣтскую. Тамъ что-то лежало на столѣ, съ наброшенною поверхъ простыней. Былъ ли то гробъ или что другое, мистрисъ Дарлингъ не освѣдомлялась. Она остановила Гонорію за руку.

— Нѣтъ, сказала она: — не знаю, вынесу ли я этотъ видъ.

Гонорія снова опустила уголъ простыни.

— Ну, сказала она: — такъ вотъ онъ-то подъ этимъ и лежитъ, милое сокровище-то мое, что мнѣ было всего дороже въ жизни. Его тамъ, въ столовой, избили до синяковъ, я и вынесла его оттуда, додѣлала бумажную игрушку, чтобъ успокоить и утѣшить его бѣдное, облитое слезами сердечко, да и оставь его тутъ одного съ нею, а свѣчка-то зажжена была внутри. Если я когда-нибудь забуду свою глупость или перестану оплакивать ее въ своемъ раскаяніи, пусть Господь меня самоё забудетъ. Но я не одна повинна въ его смерти, мистрисъ Дарлингъ, не я одна. Тѣ, что пришли да заперли за нимъ двери и дали ему обгорѣть, виновны еще больше меня.

— Полно, Гонорія, ты ошиблась. Двери не могли быть заперты такимъ образомъ.

Гонорія опять положила руку на простыню, касаясь того, что было подъ всю.

— Мистрисъ Дарлингъ, вы-то не обманывайтесь. Нѣкоторые не вѣрятъ моимъ словамъ, а кое-кто хочетъ заглушить дѣло. Клянусь, что оно было такъ, какъ я утверждаю! Клянусь вотъ этимъ, всѣмъ что отъ него осталось. Говорятъ, что Веня самъ заложилъ крючокъ у одной двери, пусть будетъ по-ихнему; я не думаю, чтобъ онъ это сдѣлалъ, но ужь пусть будетъ по-ихнему; а ужь другую-то онъ не могъ снаружи запереть на задвижку; они теперь гасятъ дѣло, и мнѣ приходится дѣлать то же: я одна противъ всѣхъ.

— Кто его гаситъ? вырвалось изъ побѣлѣвшихъ губъ мистрисъ Дарлингъ.

— Мистеръ Пимъ, вотъ вамъ одинъ. Я про другихъ не говорю, я сама одна изъ нихъ. Съ нынѣшняго дня я отступлюсь отъ этого дѣла и больше ничего не скажу: но мнѣ хотѣлось бы, чтобы вы попомнили что я говорю, и повѣрили бы мнѣ. Это горькая истина. Видитъ Богъ, что это правда. Двери были заперты за нимъ, и онъ оставленъ тамъ, заживо въ могилѣ, чтобъ обгорѣть до смерти. Когда дѣло выступитъ на свѣтъ, какъ и должно случиться когда-нибудь, если только въ мірѣ есть правосудіе, мы узнаемъ тогда правду. Теперь я не хвалюсь, что проникла ее.

Мистрисъ Дарлингъ пугалась и словъ, и вида рѣшительности этой дѣвушки, апатія которой перешла теперь въ страсть, и ея пылающихъ щекъ, и безумныхъ глазъ, — словомъ, всѣхъ признаковъ угрожающей горячки или другой болѣзни. Она вышла изъ комнаты, удерживая въ глазахъ послѣднее впечатлѣніе Гоноріи, бросившейся возлѣ стола въ порывѣ отчаянія, и отыскала Принсъ. Едва будучи въ состояніи говорить отъ волненія, которое она тщетно пыталась подавить, мистрисъ Дарлингъ приказала Принсъ сообщить ей всѣ подробности до малѣйшей мелочи. Принсъ повиновалась безъ запинки, и отчетъ ея ничѣмъ не разнился отъ даннаго ею коронеру и присяжнымъ. Мистрисъ Дарлингъ разспросила ее и о запертыхъ дверяхъ: Принсъ утверждала, что по крайней мѣрѣ одна дверь была заперта лишь въ воображеніи Гоноріи. Весьма возможно, даже вѣроятно, что бѣдный малютка заперъ на крючокъ одну изъ дверей самъ; но что касается другой, то лишь чрезмѣрная поспѣшность Гоноріи (какъ она, Принсъ, думаетъ) помѣшала ей отворить ее.

— Дѣло въ томъ, закончила Принсъ, — что Гонорія въ это время была поражена страхомъ, ощутивъ запахъ горѣлаго, и съ самыхъ тѣхъ поръ она какъ сумашедшая.

— А госпожа твоя, какъ я слышала, все время просидѣла затворившись въ столовой съ маленькимъ Джорджемъ?

— О, да, сказала Принсъ: — а прислуга сидѣла, затворясь, въ низу. Никого и быть не могло по близости комнаты. Если дверь была, въ самомъ дѣлѣ, замкнута, то, конечно, оттого что задвижка сама, должно-бытъ, скользнула въ пробой, когда ребенокъ захлопнулъ дверь, прибавила Принсъ: — такъ полагаютъ и коронеръ съ присяжными.

Мистрисъ Дарлингъ вздохнула въ сильномъ смущеніи. Она не могла отдѣлаться отъ положительнаго и торжественнаго заявленія Гоноріи; но, повидимому, одинаково невозможно было повѣритъ и тому, чтобы кто-нибудь подходилъ къ двери съ цѣлію запереть ее на задвижку. Послѣднее соображеніе, что задвижка сама скользнула, было желанною лазейкой, и мистрисъ Дарлингъ отдала бы половину того времени, которое оставалось ей прожить, лишь бы она могла вполнѣ повѣрить этому.

Въ мѣстной газетѣ появилось еще извѣстіе, написанное мистрисъ Дарлингъ.

«Скончался, наканунѣ Мартинова дня, въ Анвикъ-Галлѣ, на пятомъ году, въ самый день своего рожденія, Веніаминъ Карльтонъ Сентъ-Джонъ, старшій сынъ и наслѣдникъ покойнаго Джорджа Карльтона Сентъ-Джона, эсквайра.»

XIX. Бредъ Гоноріи.

Немного дней понадобилось на то, чтобъ у Гоноріи Триттонъ развилась горячка, сопровождавшаяся бредомъ. Мистеръ Пимъ рѣшилъ, что это болѣзнь мозга, порожденная горемъ, ужасомъ и угрызеніями совѣсти. Это послужило къ продленію ея пребыванія въ Анвикъ-Галлѣ, такъ какъ ея нельзя было удалить; въ противномъ случаѣ мистрисъ Сентъ-Джонъ уже отдала бы ей приказаніе удалиться тотчасъ послѣ похоронъ. Мистрисъ Сентъ-Джонъ получила къ ней какое-то трепетное отвращеніе: разъ или два, когда она встрѣчала Гонорію въ корридорѣ, ею овладѣвалъ припадокъ дрожи всѣмъ тѣломъ. Она откровенно признавалась, что не можетъ переносить вида этой дѣвушки; «не будь ея, говорила она, Веня былъ бы живъ». Но нельзя же было выгонять больную, и Гонорія лежала на кровати въ комнатѣ, нѣкогда отведенной ей и Венѣ. Изящная колыбелька розоваго дерева, на вѣки опустѣвшая, все еще стояла въ углу. Сначала болѣзнь была не опасна: сильный лихорадочный жаръ, по временамъ легкое волненіе, но опасности не было. Только за день до похоронъ слегла она въ постель.

Мистрисъ Сентъ-Джонъ, повидимому, болѣе огорчилась смертью Вени чѣмъ было замѣтно обыкновеннымъ наблюдателямъ. Ни тѣни волненія не замѣчалось въ невозмутимомъ лицѣ ея, ни одной слезы не скатилось по немъ, насколько могла услѣдить за ней. Но окружающіе ее видѣли, что внутренно она сильно потрясена. Ею, казалось, овладѣла какая-то нервозность, если только это слово можно приложить къ полнѣйшему наружному спокойствію. Она не переставала питать въ себѣ мысль объ ужасномъ происшествіи; боялась одна пройдти по дому въ сумерки; а въ уборную ее не привлечь бы и всѣми канатами семидесяти-пушечнаго корабля, потому что эта комната была рядомъ съ дѣтской, гдѣ лежалъ Веня. Она большею частью сидѣла возлѣ Джорджа, все еще хворавшаго; часа по два оставалась совершенно спокойною, а потому вдругъ вскакивала и начинала быстро ходить по комнатѣ, словно не вынося своихъ думъ, своей тоска по Венѣ. «Успокойся, душечка, будь тверже, увѣщевала ее мистрисъ Дарлингъ, какъ-то послѣ полудня, когда та ходила по комнатѣ быстрыми шагами, — никакою скорбью не вернешь его; пройдетъ немного времени, котораго ты даже не замѣтишь, а ты утѣшишься тѣмъ, что ему тамъ лучше.» — «Мамаша, я повѣсила бы Гонорію Триттонъ, еслибы только могла», — было ей единственнымъ отвѣтомъ. Невозможно сказать, что бы сталось съ мистрисъ Сентъ-Джонъ въ это время, не будь при ней матери, хотя въ случаѣ крайней надобности, она, быть-можетъ, и пробудилась бы къ дѣятельности. Мистрисъ Дарлингъ, забывая собственное нездоровье, — а она дѣйствительно чувствовала себя больною, — приняла всѣ хлопоты на себя, и дѣйствительно хлопотала. Она писала письма, извѣщая друзей о бѣдствіи; она же распоряжалась приготовленіями къ похоронамъ: Шарлотта не принимала въ этомъ никакого участія. Мистрисъ Дарлингъ дѣлала все возможное, чтобы занять свою дочь и отвлечь ея мысли отъ роковой ночи: она бесѣдовала съ ней о семейныхъ интересахъ, читала ей письма отъ другой дочери Маргариты, находившейся въ Беркшарѣ; распространялась о письмахъ своего сына Франка; разказывала, какъ во время посѣщенія имъ Бельпорта, Роза надѣлала ему хлопотъ, что-то въ родѣ побѣга, словомъ, была какая-то непріятность, но всей подноготной она не могла развѣдать и, вѣроятно, никогда не узнаетъ. Она полагала, что всему причиной возмущеніе Розы противъ долгаго пребыванія въ школѣ. Такихъ-то и тому подобныхъ предметовъ держалась мистрисъ Дарлингъ въ разговорѣ; но мистрисъ Сентъ-Джонъ была глуха къ нимъ. И въ самомъ дѣлѣ еще вопросъ: слушала ли она? если же и отвѣчала иногда, то чисто-машинально.

Наступилъ день похоронъ; друзья и родственники со всего околотка пріѣхали проводить злополучнаго малютку, наслѣдника Анвикскаго, къ мѣсту послѣдняго успокоенія. Какъ во время кончины Джорджа Сентъ-Джона, такъ и теперь, мистеръ Сентъ-Джонъ изъ Веферскаго замка не могъ прибыть по болѣзни, но, чтобы замѣнить его, изъ Лондона пріѣхалъ Фредерикъ Сентъ-Джонъ. Прибылъ и капитанъ Дарлингъ. Ни тотъ, ни другой изъ нихъ не оставался болѣе сутокъ, и они условились вмѣстѣ совершить обратное путешествіе въ столицу. Да и никого изъ посѣтителей не приглашали остаться: Анвикъ-Галлу было теперь не до пріема гостей.

Мистрисъ Дарлингъ воспользовалась этимъ случаемъ разспросить сына, въ чемъ состояла продѣлка Розы, на которую онъ намекалъ; но онъ только отшучивался и ничего не объяснилъ.

— Я ужь наказалъ ее за это, сказалъ онъ, — и не думаю, чтобъ она затѣяла вторичную продѣлку.

Итакъ ребенка опустили въ склепъ вмѣстѣ съ отцомъ и бѣдною молодою матерью, которой онѣ стоилъ жизни. Затѣмъ процессія факельщиковъ и провожатыхъ вернулась въ Анвикъ-Галлъ, и всѣ разъѣхалась, не видавъ даже мистрисъ Сентъ-Джонъ: видѣлся съ ней одинъ капитанъ Дарлингъ. Поговаривали-было, что и Джорджику, теперь уже наслѣднику, слѣдуетъ быть въ числѣ провожатыхъ на похоронахъ; но порѣшили тѣмъ, что онъ слишкомъ малъ и притомъ же нездоровъ.

Между тѣмъ Исаакъ Сентъ-Джонъ и братъ его все еще чуждались другъ друга, но положеніе дѣлъ измѣнилось, а Исаакъ съ своей стороны весьма охотно бы помирился. Леди Анна Сентъ-Джонъ готовилась выйдти замужъ за капитана Сэвилля, который неожиданно получилъ большое наслѣдство. Анна призналась Исааку во всемъ: какъ она втайнѣ дала слово капитану Сэвиллю, какъ и Фредерикъ былъ съ ними въ заговорѣ, а потомъ, какъ бы заслоняя собой Анну, принялъ на одного себя упреки за отказъ на ней жениться; Исаакъ Сентъ-Джонъ хотѣлъ бы помириться съ братомъ, и хотя не дѣлалъ еще рѣшительной попытки, но позволилъ мистрисъ Сентъ-Джонъ извѣстить Фредерика о своемъ желаніи. Характеръ Фредерика оказался, однакоже, приправленнымъ нѣкоторою долей упрямства, и онъ хотѣлъ поставить на своемъ. Онъ недавно получилъ нѣкоторую сумму отъ тетки и назначилъ ее на ликвидацію своихъ долговъ, а самъ между тѣмъ тихо проживалъ въ Лондонѣ, посвящая все свое время любимому искусству, живописи.

День похоронъ пришедъ къ концу. Онъ прошелъ тихо, безъ всякой лишней суеты и волненій, которыхъ, быть-можетъ, слѣдовало ожидать при такой обстановкѣ. Малютка Джорджъ, по возвращеніи траурныхъ каретъ въ Анвикъ-Галлъ, разразился бурей стоновъ и рыданій, требуя Веню. Ему сказали, что Веня удалился на небо, гдѣ онъ будетъ вѣчно радоваться, играя на золотой арфѣ. Но ребенокъ продолжалъ горько плакать. Капитанъ Дарлингъ унесъ его на холмикъ и въ надлежащее время привелъ назадъ значительно утѣшеннаго, надававъ ему какихъ-то великолѣпныхъ обѣщаній касательно живаго пони, котораго онъ подаритъ молодому джентльмену, когда тотъ выростетъ съ Веню.

На слѣдующее утро мистрисъ Сентъ-Джонъ собиралась уѣхать изъ Анвикъ-Галла на нѣсколько времени. То было ея собственное желаніе, но его поддерживала и мистрисъ Дарлингъ. Сначала она поѣдетъ въ коттеджъ, занимаемый ея матерью, затѣмъ возьметъ Джорджа куда-нибудь на воды, и къ Рождеству вернется въ Анвикъ-Галлъ.

Нѣтъ никакой возможности заставить молчать болтливые языки. Съ самаго слѣдствія было множество толковъ относительно спорнаго вопроса о двери изъ уборной. Въ Анвикъ-Галлѣ и на нѣсколько миль вокругъ онъ сталъ постояннымъ предметомъ разговора, и предположеніе созрѣло до степени доказанной истины. Будь разъ доказано, что дверь еще прежде была на задвижкѣ, — и всякая таинственность исчезла бы сама собою. Постоянныя увѣренія Гоноріи, что по возвращеніи ея дверь была заперта, имѣли несомнѣнный вѣсъ; а что по близости не было никого, кто бы могъ это сдѣлать, это было почти безспорно, и всѣ вполнѣ этому вѣрили: такимъ образомъ, разрѣшеніе вопроса постепенно шло къ допущенію, что когда мальчикъ затворялъ дверь, задвижка сама собой скользнула въ пробой. Это объясненіе казалось единственно возможнымъ: чѣмъ больше о немъ толковали и размышляли, тѣмъ вѣроятнѣе оно становилось и ко дню погребенія было принято за несомнѣнный фактъ. Такъ признавалъ и мистеръ Пимъ, а мистрисъ Дарлингъ уже говорила объ этомъ, какъ объ открытіи, а не простомъ предположеніи; даже Гонорія, при всемъ упадкѣ силъ, болѣзни и несчастіи, должна была призвать, что это могло случиться.

— Какое счастье, что все разъяснилось! воскликнула мистрисъ Дарлингъ, обращаясь къ дочери: — такъ непріятно было что къ этому припуталась какая-то загадка: и безъ того это происшествіе чрезвычайно бѣдственное. Мы теперь можемъ изгнать изъ мыслей это непріятное ощущеніе, Шарлотта.

Никто не зналъ, зачѣмъ мистрисъ Сентъ-Джонъ покидаетъ Анвикъ-Галлъ, развѣ для того только, чтобъ отдѣлаться отъ воспоминаній, связанныхъ съ кануномъ Мартинова дня. Мистрисъ Дарлингъ выразила мистеру Пиму свое мнѣніе, что она хочетъ попробовать перемѣны для Джорджа, который еще былъ очень нездоровъ, и Принсъ повѣстила то же самое домашнимъ. Разумѣется, толковала прислуга между собой, потрясеніе было ужасное; что жь удивительнаго, если она хочетъ на время покинуть ту мѣстность, гдѣ оно разыгралось? Какова бы ни была причина, мистрисъ Сентъ-Джонъ покидала эту мѣстность.

Мистрисъ Дарлингъ намѣревалась возвратиться въ коттеджъ вмѣстѣ съ дочерью. Поутру, въ-день отъѣзда, послѣ завтрака, она, вмѣстѣ съ одною изъ горничныхъ, занялась въ своей комнатѣ укладкой немногихъ вещей, которыя были присланы ей изъ дому, какъ вдругъ, вспомнивъ о Гоноріи, спросила: лучше ли ей?

— Напротивъ, отвѣтила дѣвушка, — ей хуже.

— Хуже! повторила мистрисъ Дарлингъ.

— Гораздо хуже, сударыня. — Она совсѣмъ не въ своемъ умѣ и говоритъ престранныя вещи. Мы послали сказать мистеру Пиму.

— Какія жь это странныя вещи? спросила мистрисъ Дарлингъ, переставая складывать креповый воротничокъ.

— Ахъ, сударыня, все насчетъ этого случая: объ этой двери на задвижкѣ, про которую у насъ такъ много толковали….

— Задвижка замкнулась сама собой, когда Гонорія велѣла затворить дверь; это было окончательно рѣшено, рѣзко перебила мистрисъ Дарлингъ.

— Знаю, сударыня, отвѣтила дѣвушка: — да вѣдь Гонорія не въ своемъ умѣ и сама не знаетъ что говоритъ. Она бредила о покойной госпожѣ, воображая, что та сидитъ у ея постели и спрашиваетъ не сама ли она заперла мистера Веню, когда онъ горѣлъ, да не она ли и подожгла-то его? Страшно слушать бѣдняжку!

Если вы видали когда-нибудь внезапную перемѣну въ женщинѣ, то, вѣроятно, замѣтили бы ее въ мистрисъ Дарлингъ. Разомъ, казалось, упало у нея сердце и опустились руки; румяное, добродушное лицо ея покрылось оттѣнкомъ испуга, — какъ въ тотъ вечеръ, когда, разговаривая съ мистеромъ Пимомъ у Карльтонова Герба, она избѣгала взглядовъ доктора, хотя и онъ съ своей. стороны также избѣгалъ ея взгляда, — и губы ея дрожали, когда она попробовала заговорить.

— Пойдти къ ней, вдругъ проговорила она: — бѣдняжка, должно-быть, вовсе помѣшалась. Пойду, посмотрю, нельзя ли ей помочь. Можетъ-быть, понадобится горячечная рубашка.

Горничная, ни о чемъ не думая и ничего не подозрѣвая, продолжала укладывать вещи въ дорожный мѣшокъ, а мистрисъ Дарлингъ вышла изъ комнаты. Комната, ею занимаемая, находилась въ лицевомъ фасадѣ дома, на противоположной сторонѣ отъ покоевъ мистрисъ Сентъ-Джонъ; поэтому ей надо было пройдти корридоромъ во всю длину его, и затѣмъ повернуть въ другой, гдѣ была ниша, дѣтская и прочія часто упоминавшіяся комнаты. Повернувъ за уголъ, мистрисъ Дарлингъ увидала близехонько возлѣ двери дѣтской что-то похожее на большой, черный шаръ. Это были, какъ оказалось, юпки ея дочери, которая, повидимому, прислушивалась къ чему-то въ дѣтской.

— Шарлотта!

Мистрисъ Сентъ-Джонъ подняла испуганное лицо: блѣдное лицо, дышавшее не ужасомъ, но скорѣе какомъ-то уныніемъ, а глаза ея смотрѣла дико и неподвижно. Тихо выпрямившись, она проговорила шепотомъ:

— Я его крики слышу, — его крики. Я слышала ихъ въ прошлую ночь, всю ночь напролетъ.

У мистрисъ Дарлонгъ, какъ говорится, душа ушла въ пятки. И она ужь не сходитъ ли съ ума?… Да и всѣ-то не помѣшалась ли наконецъ?

— Слышите! Вотъ опять!

— Шарлотта, малое дитя мое, тебѣ нездоровится сегодня. Ты совсѣмъ расклеилась отъ этихъ огорченій. Если ты…

Мистрисъ Дарлингъ внезапно прикусила языкъ и почувствовала что сама нѣсколько «расклеивается». Въ комнатѣ безспорно слышались звуки; повторялись слабые, жалобные стоны.

— Я знала, что его никогда не выжить отсюда! прошептала мистрисъ Сентъ-Джонъ: — Чу! Но тогдашніе крики его была громче.

Мистрисъ Дарлингъ поглядѣла на нее. Не уступала ли дочь ея суевѣрному страху? Мистрисъ Дарлингъ сомнѣвалась въ возможности этого, будучи сама чрезвычайно практическою женщиной въ сравненіи съ мечтательницами. Она также мало вѣрила въ привидѣнія, какъ и въ общеніе съ духами, недавно вошедшее въ моду, и потихоньку отворивъ дверь, заглянула въ комнату.

Тамъ былъ Бранъ, собака. Бѣдный Бранъ, должно-быть, забрался въ комнату наканунѣ, при выносѣ гроба, а съ тѣхъ поръ былъ въ заперти. Онъ не лаялъ, не возился, чтобъ обратить на себя вниманіе, а только сидѣлъ подъ столомъ, воя и взвизгивая. Съ Браномъ таки было хлопотъ съ самаго дня Вениной смерти: собака то и дѣло пробиралась въ корридоръ и начинала тамъ выть и визжать.

— Посмотри Шарлотта! сказала мистрисъ Дарлингъ успокоительнымъ тономъ: — бѣдная, безсловесная тварь!

Она осторожно взяла Шарлотту за руку и хотѣла подвести къ двери, полагая, что если дочь ея убѣдится своими глазами, то это будетъ самое могучее противодѣйствіе страху. Шарлотта отшатнулась въ какой-то внезапной паникѣ.

— Не могу! проговорила она задыхаясь: — не заставляйте меня! Онъ, вѣрно, расхаживаетъ тамъ съ зажженною церковью?

— О, Шарлотта, взгляни же, взгляни только! Ты, кажется, сама не своя…. — и бѣдная мистрисъ Дарлингъ съ такимъ же страхомъ посмотрѣла на нее, какъ та глядѣла на дверь, — тамъ какого нѣтъ, кромѣ бѣдняжки Брана; его, должно-бытъ, заперли.

Она распахнула дверь настежь, вошла и выгнала собаку. Пока та пробѣгала мимо, мистрисъ Сентъ-Джонъ прижалась къ стѣнѣ, тщательно стараясь не заглядывать въ комнату, но какъ только увидала Брана, душевное настроеніе ея тотчасъ перешло въ гнѣвъ.

— Я приказала не пускать его въ домъ, держать его на цѣпи въ конюшнѣ, свести, продать — все, что угодно. Какъ она смѣютъ не слушаться!

Мистрисъ Дарлингъ взяла дочь подъ руку и отвела въ ея комнату.

— Я присмотрю, чтобы собака больше не докучала тебѣ, Шарлотта. Лягъ на диванъ и успокойся, мы черезъ полчаса будемъ готовы къ отъѣзду.

Затворовъ за Шарлоттой дверь, она пошла дальше въ комнату Гоноріи, на концѣ корридора. Дѣвушка лежала на постели, въ безпокойномъ бреду. Голова у ней металась изъ стороны въ сторону, лицо пылало, рѣчи путались. Мистрисъ Дарлингъ невольно спросила себя, не содѣйствовала ли этому усиленію болѣзни тихія взвизгиванія собаки въ сосѣдней комнатѣ, длившіяся всю ночь и, вѣроятно, долетавшія до слуха Гоноріи.

Не менѣе трехъ горничныхъ стояло вокругъ ея постели, глазѣя, слушая, и перешептываясь. Шорохъ при входѣ мистрисъ Дарлингъ, повидимому, привлекъ вниманіе больной, которая мелькомъ взглянула въ ея сторону; но явно было, что болѣзненно-блестящіе глаза ея ничего не видали, они обратились на противоположную стѣну, и глядѣли точно сквозь нее. Слова, вырывавшіяся изъ устъ ея, не въ такой послѣдовательности, какъ они будутъ написаны, но урывками и словно въ припадкѣ, такъ испугали мистрисъ Дарлингъ, какъ немногое пугало ея въ жизни: они равнялись обвиненію мистрисъ Сентъ-Джонъ въ убійствѣ своего пасынка.

— Онъ вѣдь наслѣдникъ былъ, вотъ въ чемъ дѣло, сэръ, говорила она, обращаясь къ какому-то воображаемому лицу, — онъ сталъ поперекъ дороги ея плоти и крови къ наслѣдству. Я давно уже видѣла, что ей этого не вынести. Развѣ вы не помните что было въ тотъ день, какъ вы вернулись домой изъ Лондона, а мы повели дѣтей встрѣчать васъ въ паркѣ? Вы взяли Веню и понесли его въ домъ, а маленькій-то раскричался. Развѣ вы не помните этого, сэръ? Она Веню-то объ полъ грохнула, избила его. Вы хоть и говорили, что онъ нечаянно ушибся, но ужь мнѣ ли не знать! О, сэръ, зачѣмъ вы оставили его подъ ея опекой? Не все ли равно вамъ было дѣлать духовную, такъ или иначе?

Она разговаривала съ своимъ господиномъ. Тотъ, къ кому она обращалась въ воображеніи, былъ покойный господинъ ея.

— Что могло быть легче, продолжила Гонорія, еще чаще метаясь головой изъ стороны въ сторону и съ прежнимъ неподвижнымъ взглядомъ. — Стоило только взбѣжать на верхъ изъ столовой, гдѣ она сидѣла взаперти, подпалить ребенка, заглушить его крики, заперевъ двери, и вернуться бѣгомъ назадъ. О, сударь, зачѣмъ вы ей оставили его? Развѣ выз абыли, что онъ сталъ поперекъ дороги Джорджику? Она говоритъ, что не выходила изъ столовой, но не вѣрьте ей: выходила, и я могу засвидѣтельствовать это.

Мистрисъ Дарлингъ, понемногу собирая присутствіе духа, и не могши сразу опомниться, обратила свое блѣдное лицо на служанокъ, которыя стояли разинувъ ротъ. Она, кажется, не знала что сказать имъ и какъ отнестись передъ всѣми къ этому бреду.

— Дѣло ея очень плохо, мозговая горячка, сказала она, силясь придать голосу откровенную развязность, — совсѣмъ помѣшалась, бѣдняжка (оно такъ и было въ дѣйствительности). У меня однажды была гувернантка, страдавшая такими жь припадками; та все увѣряла, что я убила мою младшую дочь, миссъ Розу Дарлингъ, а ребенокъ все время стоялъ у ея изголовья живехонекъ и здоровеховекъ. Въ обоихъ случаяхъ болѣзнь, кажется, точь-въ-точь одинаковая. Подите-ка вы внизъ: я думаю, что въ комнатѣ должна быть тишина…. и сейчасъ же пошлите кого-нибудь изъ людей поторопить мистера Пима.

Повинуясь ей, онѣ вышли гуськомъ изъ комнаты, а мистрисъ Дарлингъ осталась и подсѣла къ больной. Она просидѣла здѣсь пока не вошелъ докторъ.

— Ага! проговорилъ онъ: — такъ мозгу-то досталось не на шутку. Я такъ и ждалъ.

— Она совершенно сбилась съ толку, мистеръ Пимъ; все говорила такія странныя вещи.

— Что же именно?

Мистрисъ Дарлингъ уклонилась отъ вопроса.

— Такъ, всякій вздоръ, сказала она, кашлянувъ. — Мистеръ Пимъ, я думаю, мнѣ бы остаться здѣсь и самой присмотрѣть за нею. Она черезчуръ плоха, чтобъ ее оставить на рукахъ у прислуги.

— А мистрисъ Сентъ-Джонъ вы пустите одну?

— Кажется, это необходимо. Съ нею будетъ Принсъ, и ребенка она беретъ съ собою. Можетъ-быть, черезъ нѣсколько часовъ Гоноріи будетъ лучше.

Мистеръ Пимъ подошелъ поближе къ постели. Гонорія опять заговорила свое, опять повторяла тотъ же вздоръ, по выраженію мистрисъ Дарлингъ. Увы! Она будетъ повторять его до тѣхъ поръ, пока не настанетъ какого-нибудь перелома болѣзни. Воспаленный мозгъ ея ухватился за одну мысль и могъ заниматься лишь ею, ею одною, до проблеска лучшаго времени. Докторъ наслушался не менѣе самой мистрисъ Дарлингъ.

— Да, сказалъ онъ, — пожалуй, оно будетъ не дурно, если вы сами за ней присмотрите. Прислуга такъ болтлива.

— И сейчасъ трое подслушивали. Скажите, мистеръ Пимъ, отчего эта ложныя представленія овладѣваютъ мозгомъ больнаго? спросила мистрисъ Дарлингъ.

Мистеръ Пимъ немного помолчалъ прежде чѣмъ отвѣтить.

— А какъ овладѣваютъ имъ сны? возразилъ онъ. — Эта дѣвушка ужасно потрясена, и мозгъ ея поврежденъ. Воображеніе въ такое время склонно заблуждаться, предаваясь нелѣпымъ и фантастическимъ мечтамъ.

— Совершенно нелѣпымъ и фантастическимъ въ этомъ случаѣ, произнесла мистрисъ Дарлингъ. — Хорошо, я побуду съ нею. Надо кому-нибудь остаться, или мнѣ самой, или Принсъ;

— Принсъ не годится, сказалъ врачъ, — онѣ съ Гоноріей ненавидятъ другъ друга, словно отраву.

Такъ и сдѣлали. Мистрисъ Сентъ-Джонъ съ малюткой и Принсъ уѣхали въ коттеджъ; мистрисъ Дарлингъ осталась въ Анвикъ-Галлѣ ухаживать за Гоноріей, а мистеръ Пимъ почти только и дѣлалъ, что цѣлый день входилъ и выходилъ изъ дому, прогуливаясь въ Анвикъ и обратно со скоростью локомотива. Гонорія была въ опасности.

Однажды въ сумерки, когда въ домѣ все утихло, и мистрисъ Дарлингъ сидѣла у постели, причемъ мозгъ ея работалъ почти такъ же дѣятельно какъ и тотъ, за которымъ она наблюдала, у нея пробудилась мысль, что она можетъ успокоиться (насколько возможно), разрѣшивъ смущавшій ее вопросъ. Если дверь дѣтской затворить потихоньку, какъ, по показанію, затворилъ ее несчастный ребенокъ, то защелкнется ли задвижка въ пробой? Возможно ли это физически? Мистрисъ Дарлингъ не пожелала бы признаться, какъ долго она взвѣшивала сегодня это сомнѣніе. Вставъ съ кресла, она хотѣла пройдти на тотъ конецъ комнаты, какъ вдругъ кто-то вошелъ.

— Кто это? рѣзко окликнула мистрисъ Дарлингъ, слегка вздрогнувъ.

Это была одна изъ младшихъ горничныхъ, принесшая немного бульйону въ чашкѣ.

— Какъ ты тихо взошла! воскликнула мистрисъ Дарлингъ.

— Я надѣла теплые башмаки, сударыня, отвѣтила дѣвушка.

Она поставила чашку и подошла, на цыпочкахъ, взглянуть на Гонорію. Горячка все еще одолѣвала ее, мозгъ работалъ сильнѣе прежняго; но голова ея только что перестала метаться.

— Кажется ей чуточку полегче! вскрикнула дѣвушка.

— Только не уму ея, отвѣтила мистрисъ Дарлингъ. — Сейчасъ ей вообразилось, что она сама подожгла ребенка, и бросивъ его, выбѣжала вонъ.

— Бѣдненькая! Ну, да она въ нѣкоторомъ родѣ такъ и сдѣлала, сударыня, потому что вѣдь это случилось по ея неосмотрительности.

Дѣвушка наглядѣлась всласть и ушла внизъ. Мистрисъ Дарлингъ (кстати: что послѣднія слова ея — правда, или только вымыселъ?) прислушалась къ удалявшимся шагамъ. Ей почудилось, будто они опять возвращаются назадъ, но затѣмъ настала тишина, и она заключила, что ошиблась. Теперь или никогда! Ей хотѣлось испытать эту дверь, и случай, повидимому, благопріятствовалъ ей, иначе, еслибъ ей предлагали не только весь міръ, но даже десять вселенныхъ, и тогда бы она не допустила постороннихъ узнать про сомнѣніе, овладѣвшее ея или чьимъ бы то ни было умомъ относительно этого вопроса. Выйдя изъ комнаты Гоноріи, она подошла къ двери дѣтской и тутъ пріостановилась. Что за ощущеніе закралось въ душу мистрисъ Дарлингъ въ эту минуту, этого она въ послѣдствіи никогда не могла разказать. Будь она отъ природы суевѣрна, это еще можно бы объяснить; но она была вовсе не такова. Однакоже какое-то чувство или побужденіе заставило ее, не входя въ комнату, отойдти прочь отъ двери и отправиться въ уборную, съ намѣреніемъ попробовать, нельзя ли произвести опытъ съ этой стороны. Уходя, она могла бы утвердительно сказать, что слышала какъ тамъ двинули стуломъ, еслибы не была убѣждена, что обманулась. Тихою походкой прошла она въ вечернемъ сумракѣ по ковру уборной. Дверь, къ удивленію ея, была полуотворена, хотя съ той роковой ночи ее тщательно держали на запорѣ. Мистрисъ Дарлингъ готовилась потянуть ее къ себѣ, какъ вдругъ кто-то толкнулъ дверь съ той стороны и сильно захлопнулъ ее. Въ ужасѣ она разомъ отворила ее и стала лицомъ къ лицу съ докторомъ Пимомъ. Онъ съ своей стороны производилъ тотъ же самый опытъ. Глаза ихъ встрѣтились, и любопытно было видѣть, какъ розно держали они себя, стоя и глядя другъ на друга: мистрисъ Дарлингъ, вся взволнованная, съ разстроенными нервами, почти окаменѣвшая отъ ужаса; докторъ же, спокойный, ясный, совершенно владѣвшій собою. Она пыталась оправдаться.

— Я шла въ дѣтскую поглядѣть, убрано ли тамъ сегодня. Кажется, нѣтъ.

— А я, сказалъ врачъ, — пробовалъ, замкнется ли задвижка въ пробой, если дверь только притворить, и вижу, что нѣтъ.

XX. Поѣздка за границу.

Бредъ Гоноріи Триттонъ, какъ слѣдствіе разстройства мозга, прекратился вмѣстѣ съ ея выздоровленіемъ, и когда мистеръ Пимъ сталъ ее разспрашивать объ этомъ предметѣ, то оказалось, что у нея нѣтъ ни малѣйшаго воспоминанія о томъ что она говорила. По возстановленіи ея разсудка, мистрисъ Дарлингъ почувствовала себя менѣе связанною и дѣлила свой досугъ между Анвикъ-Галломъ и коттеджемъ, но все еще окончательно не ожидала перваго.

Бредъ Гоноріи при томъ особенномъ направленіи, которое онъ принялъ, пришелся не по вкусу мистрисъ Дарлингъ, и она твердо рѣшилась поговорить съ Гоноріей объ этомъ предметѣ, чтобъ увѣриться, не осталось ли въ головѣ дѣвушки какихъ-нибудь непріятныхъ подозрѣній и по выздоровленіи. Она искала удобнаго случая, не желая начать объясненіе прямо отъ себя, но выжидая какого-нибудь повода.

Случай представился. Однажды вечеркомъ, когда она, проведя почти весь день въ коттеджѣ, сидѣла одна въ гостиной, Гонорія постучала въ дверь и вошла. Бѣдная дѣвушка казалась развалиной прошлаго: она исхудала, поблѣднѣла и какъ-то отупѣла, черное платье стало ей страшно широко, а темные круги подъ глазами чрезвычайно рѣзко выступали на всегдашней бѣлизнѣ ея лица.

— Нельзя ли мнѣ, сударыня, поговорить съ вами нѣсколько минутъ? спросила она.

— Пожалуй, сказала мистрисъ, Дарлингъ, испытывая какое-то нервное ощущеніе при этой просьбѣ: — ты бы лучше сѣла, Гонорія; ты все еще слаба.

Гонорія повиновалась. Она пришла поговорить о своемъ удаленіи, поблагодарить мистрисъ Дарлингъ за попеченіе и сказать, что теперь, чѣмъ скорѣй ея здѣсь не будетъ, тѣмъ для нея лучше. Она бы отправилась завтра же или послѣзавтра, если позволитъ мистрисъ Дарлингъ.

Мистрисъ Дарлингъ подавила въ себѣ вздохъ облегченія, сама не зная отъ чего именно.

— Я не думаю, Гонорія, чтобы ты была въ силахъ идти куда бы ни было, отвѣтила она: — впрочемъ, какъ тебѣ угодно! Что жь ты намѣреваешься поискать другой должности?

— Да, только въ няньки ужь больше не пойду, отвѣтила Гонорія, вздрогнувъ, — погощу немножко въ своей сторонѣ, это миль тридцать отсюда, а тамъ стану искать какого-нибудь мѣста, хоть въ горничныя. Какъ вы думаете, сударыня, дастъ ли мнѣ мистрисъ Сентъ-Джонъ какую-нибудь рекомендацію?

Мистрисъ Дарлингъ подумала.

— Мнѣ кажется, Гонорія, лучше бы тебѣ разказать всю правду тѣмъ, у кого ты будешь искать мѣста. Ты была славная, вѣрная служанка, за исключеніемъ этого неосмотрительнаго поступка, который стоилъ жизни Анвикскому наслѣднику. Какъ ни ужасны его послѣдствія для васъ, я все-таки не вижу, чтобъ это могло заградить тебѣ доступъ къ новой службѣ, особенно если ты идешь не въ няньки.

— Я обманомъ-то и не взяла бы никакого мѣста, сударыня; къ кому бы я ни обратилась, я конечно разкажу всю правду, все что я сдѣлала.

— Вотъ и хорошо. Въ такомъ случаѣ, мнѣ кажется, ты можешь сослаться на меня, вмѣсто рекомендаціи отъ бывшей госпожи твоей. Она такъ огорчена, и подобнаго рода просьба только возобновитъ ея печаль.

— Ахъ, сударыня, знаю, знаю, бѣдная госпожа! вскрикнула Гонорія въ порывѣ раскаянія: — не смѣю надѣяться, чтобъ она меня простила или даже потерпѣла меня. Ужь позвольте мнѣ къ вамъ обратиться съ этою просьбой, если будете такъ милостивы.

— Гонорія, сказала мистрисъ Дарлингъ, понизивъ голосъ: — извѣстно ли тебѣ, какъ жестоко ты отзывалась о своей госпожѣ, будучи въ бреду?

Гонорія подняла глаза въ неподдѣльномъ удивленіи

— Я, сударыня? Жестоко отзывалась! Что же я говорила?

— Мнѣ и разказывать-то не хочется, что ты говорила, отвѣтила мистрисъ Дарлингъ: — ты все время не переставала обвинять ее въ томъ, что она подожгла ребенка и дала ему сгорѣть. Еслибы ты въ здравомъ умѣ сказала что-нибудь подобное, то за эти слова тебѣ могла бы грозить ссылка.

Гонорія залилась слезами. Она вовсе не помнила своей вины и смиренно просила прощенія.

— Мы, конечно, и не считаемъ тебя подлежащею отвѣтственности, сказала мистрисъ Дарлингъ: — бредъ разстроеннаго ума ничего не значитъ. Но тѣмъ не менѣе слушать его было непріятно, и госпожа твоя въ такомъ горѣ, что увеличивать его нѣтъ никакой надобности.

— Развѣ она меня слышала? проговорила Гонорія, задыхаясь.

— Нѣтъ, мы отъ нея скрыли; ты вѣдь не можешь думать, Гонорія, чтобъ это ужасное бѣдствіе произошло отъ чего-нибудь, кромѣ чистой случайности, продолжала мистрисъ Дарлингъ, съ нѣкоторою строгостью: — именно отъ той несчастной ошибки, что ты оставила ребенка съ зажженною игрушкой.

— О, сударыня, ужь не упрекайте меня, перебила та: — я, кажется, еще не въ силахъ этого вынести. Знаю, что кромѣ случая ничего и быть не могло. Бумажныя стѣнки, должно-быть, вспыхнули, а передничекъ-то его и загорѣлся отъ нихъ.

— Именно такъ; въ этомъ не можетъ быть ни малѣйшаго сомнѣнія. Госпожа твоя первая бы кинулась къ нему на помощь, еслибы только до нея долетѣли крики, точно такъ же, какъ сдѣлалъ бы это и всякій изъ домашнихъ; и ты сама это знаешь. Подумай же хоть немножко, какъ оскорбительна для нея подобная мысль! Поджечь ребенка!… Ты, Гонорія….

— Но право же, сударыня, у меня и въ мысляхъ этого не было, говорила Гонорія всхлипывая, — право же, нѣтъ.

— Я этого и не думаю: ты вовсе не такъ испорчена; но позволь предостеречь тебя, чтобы ты даже шепотомъ не высказывала такого обвиненія. Передъ болѣзнью ты, кажется, искала повода обвинить кого-нибудь въ нечистомъ дѣлѣ; я знаю, что это произошло вслѣдствіе потрясенія, ужаса и, частію, кажется, отъ угрызеній совѣсти за безпечность, въ которой ты провинилась; чувство это пожалуй, извинительно до нѣкоторой степени, но все это прошло, и теперь ты можешь видѣть происшествіе въ настоящемъ свѣтѣ. Не высказывай же никогда такого подозрѣнія, и въ умѣ не допускай такихъ мыслей: тебѣ-то болѣе всѣхъ слѣдовало бы остерегаться, чтобы не дѣлать лишнихъ огорченіи своей госпожѣ.

— Да проститъ меня Богъ, если я огорчила ее! воскликнула Гонорія въ раскаяніи.

— Она еще сегодня, говоря со мной о Венѣ, съ жаромъ воскликнула, что еслибы можно было возвратить ему жизнь цѣною всего ея состоянія, она отдала бы его. Бываютъ минуты, — и мистрисъ Дарлингъ понизила голосъ, какъ бы говоря скорѣе про себя, чѣмъ съ Гоноріей, — когда мнѣ сдается, что она даже пожертвовала бы жизнью Джорджа, еслибъ это могло воротить его брата. Повѣрь, что она не меньше тебя жалѣетъ о немъ.

Уничтоженная, безсильная, смиренная Гонорія могла пустить въ ходъ лишь одни извиненія, да слезы раскаянія.

— По-настоящему-то я вѣдь никогда не подозрѣвала госпожу, говорила она, — да, право, и никого не подозрѣвала умышленно, а раждались во мнѣ эти дурныя мысли помимо воли. Впрочемъ и то не о госпожѣ; если же и предавалась я такимъ мыслямъ, такъ насчетъ Принсъ. Знаю, какъ это дурно, но я просто обезумѣла отъ смерти малютки. Надѣюсь, что Принсъ не узнаетъ объ этомъ; а сама ужь никогда, никогда не допущу въ себѣ такихъ мыслей. Одного бы только и желала, чтобы вовсе забыть обо всемъ этомъ: то-есть не о смерти, не о дитяти, не о безпечности своей, — этого-то мнѣ никогда не забыть, — а о моихъ подозрѣніяхъ и сомнѣніяхъ. Ихъ бы никогда и не было, не почудься мнѣ, что я видѣла Принсъ, какъ она пряталась въ нишѣ корридора.

— Забыть, это лучше всего и всего безопаснѣе, закончила мистрисъ Дарлингъ, вставъ и наливая измученной дѣвушкѣ рюмку вина. — Не болтай же объ этомъ съ посторонними людьми, если тебя станутъ разспрашивать изъ любопытства: пусть этотъ предметъ отнывѣ будетъ у тебя изгнанъ изъ разговора и, если можно, даже изъ мыслей.

Добрый совѣтъ! Гонорія рѣшилась ему послѣдовать.

Но оказалось, что она не могла выполнить его тотчасъ же. На другое утро послѣ этого разговора, мистрисъ Дарлингъ получила письмо отъ Исаака Сентъ-Джона. Онъ писалъ, что въ послѣднее время онъ былъ сильно боленъ и теперь еще не въ состояніи предпринять поѣздку; при этомъ онъ настоятельно просилъ отправить въ замокъ Веферъ няньку, ходившую за ребенкомъ съ самаго его рожденія, разумѣя, конечно, Гонорію.

Мистрисъ Дарлингъ затруднялась. Еслибъ она могла найдти какой-нибудь приличныя предлогъ для отказа, то непремѣнно бы за него ухватилась: но предлога не было. Гоноріи путь домой лежалъ мимо замка Веферъ, и мистрисъ Дарлингъ не находила извиненія, которымъ бы можно было оправдать ее въ случаѣ отказа побывать у мистера Сентъ-Джона. Она удивлялась его просьбѣ. Но дѣло въ томъ, что происшествіе въ Анвикъ-Галлѣ произвело самое поразительное и невыгодное впечатлѣніе на владѣльца замка Веферъ: онъ получилъ объ немъ весьма неполныя свѣдѣнія, и естественно желалъ болѣе точныхъ подробностей. Ему казалось въ высшей степени невѣроятнымъ, чтобы пятилѣтній мальчикъ могъ обгорѣть до смерти среди множества домашнихъ; кромѣ того, онъ и себя упрекалъ въ томъ, что имѣя власть, не удалилъ оттуда ребенка: тогда бы этого не случилось. Чувство это было не изъ благоразумныхъ: но всѣ мы склонны въ такихъ случаяхъ предаваться раскаянію и сожалѣніямъ, хотя бы и не въ чемъ было упрекнуть себя. Мистрисъ Дарлингъ болѣе всего безпокоилась — ей лучше знать, почему именно, — чтобы на происшествіе это не было наброшено тѣни какого-нибудь подозрѣнія въ средѣ постороннихъ людей, особенно же у Исаака Сентъ-Джона. Она съ болѣзненною тревогой хлопотала о томъ, чтобы все было ясно какъ день, чтобы выяснилось, какъ онѣ скорѣе сами требовали нежели избѣгали слѣдствія о смерти. Кромѣ того неизвѣстно, какія мѣры можетъ принять Исаакъ Сентъ-Джонъ для развѣдки подробностей, если ему отказать въ бесѣдѣ съ Гоноріей. Цѣлые полчаса просидѣла она съ непрошеннымъ письмомъ въ рукѣ, обдумывая эти обстоятельства, и наконецъ встала, вздохнувъ съ какою-то рѣшимостью: чему быть, того не миновать, и въ этомъ случаѣ пособить нечѣмъ.

Она передала содержаніе письма Гоноріи, говоря, что ей надо сходить въ замокъ Веферъ. Гонорія въ какомъ-то ужасѣ закрыла лицо руками. Осмѣлится ли она встрѣтить мистера Исаака Сентъ-Джона и объявить ему въ глаза о своей позорной безпечности?

— Отчего-же нѣтъ, уговаривала ее мистрисъ Дарлингъ, — письмо его не гнѣвное, но грустное; очень естественно, что ему хочется знать всѣ эти несчастныя подробности. Но берегись, Гонорія, строго прибавила она, — чтобъ у тебя при мистерѣ Исаакѣ Сентъ-Джонѣ не сорвалось какого-нибудь намека на эта мнимыя подозрѣнія. Полно! Знаю, знаю, что они были слѣдствіемъ болѣзненнаго состоянія твоего мозга, но тѣмъ не менѣе они были неизвинительны. Схорони же ихъ въ себѣ, забудь, какъ говорено вчера; бѣдная госпожа твоя уже довольно огорчена потерей ребенка, и въ лишнемъ горѣ нѣтъ никакой надобности. Это еще вопросъ, оправится ли она когда-нибудь отъ этого потрясенія.

У Гоноріи снова прорвались слезы раскаянія, вмѣстѣ съ обѣщаніями никогда умышленно и сознательно не говорить ни одного слова противъ своей госпожи; ни противъ нея, ни даже противъ Принсъ. Въ такомъ настроеніи ума она простилась съ мистрисъ Дарлингъ, совершенно уничтоженная ея внимательностью и добротой.

То же самое настроеніе, — она и не думала, чтобъ оно измѣнилось когда-нибудь, — сохранила она въ продолженіе ея свиданія съ мистеромъ Сентъ-Джономъ въ замкѣ Веферъ. Онъ сидѣлъ на диванѣ въ своей пріемной, прислонясь спиной къ мягкимъ подушкамъ, и Гонорія, любезно приглашенная имъ садиться, сѣла противъ него въ новомъ траурномъ платьѣ и вся въ слезахъ. По прошествіи первыхъ минутъ робкой застѣнчивости, она призналась во всемъ, какъ бы очистивъ свою душу, и разказала, какъ ея безразсудность, подъ вліяніемъ которой она бросила ребенка одного съ зажженною игрушкой, стала причиной всего бѣдствія. Мистеръ Сентъ-Джонъ былъ грустно заинтересованъ ея разказомъ о томъ незначительномъ обстоятельствѣ, что первая мысль объ этой игрушкѣ, то-есть церкви съ освѣщеніемъ, была заимствована на ярмаркѣ, въ тотъ самый день, когда онъ пріѣзжалъ въ Анвикъ; а роковой часъ, въ который они попали на «Выставку Заграничныхъ Рѣдкостей», былъ часомъ его пріѣзда. На этихъ-то словахъ Гонорія разрыдалась и не могла остановиться.

Какъ бы ни былъ мистеръ Сентъ-Джонъ расположенъ къ порицанію ея безпечности, теперь онъ могъ ощущать одно состраданіе къ несчастной.

— Мнѣ ужь никогда не знать истиннаго счастія, говорила она, рыдая, — никогда не перестану упрекать себя, пока жива.

Она приняла на себя всю вину; ни словомъ не помянула прежнихъ сомнѣній, и когда мистеръ Сентъ-Джонъ сталъ разспрашивать ее о запертыхъ дверяхъ, она объявила, что не знаетъ какимъ образомъ очутились онѣ на запорѣ, но припомнила рѣшеніе, къ которому пришли домашніе и коронеръ. Они рѣшили, что малютка самъ заложилъ на крючокъ одну дверь, а что касается другой, то нѣкоторые полагаютъ, что она вовсе не была заперта, и только ей, Гоноріи, почудилось это въ попыхахъ; другіе думаютъ, что дверь сама заперлась на задвижку, когда мальчикъ затворялъ ее, и ей самой сдается, что оно такъ и было. Она разказывала про глубокое огорченіе своей госпожи, по свидѣтельству мистрисъ Дарлингъ, а также и про то, какъ она покинула Анвикъ-Галлъ, потому что не могла переносить его вида: и ни словечкомъ не заикнулась про неприличную сцену, которая случилась въ то памятное послѣобѣденное время. Короче, Гонорія, повидимому, старалась загладить тѣ жесткія и неизвивительныя слова, въ которыхъ она въ бреду отзывалась о своей госпожѣ.

Мистеръ Сентъ-Джонъ опросилъ ее, воротится ли она въ Анвикъ-Галлъ.

«Никогда, никогда!» Она вступитъ на службу куда-нибудь какъ можно подальше, гдѣ бы народъ не указывалъ на нее пальцами, какъ на причину смерти невиннаго дитяти. Не въ няньки, — кто же довѣрится теперь ея способности къ этой должности? — а въ горничныя, или въ прачки.

Подумавъ минутку, мистеръ Сентъ- Джонъ предложилъ ей мѣсто въ своемъ домѣ. Одна изъ горничныхъ выходила замужъ; если Гоноріи понравится эта должность, то экономка порѣшитъ съ нею.

Снова потоки слезъ. И на этотъ разъ не плохо подавляемыя рыданія, но кроткія слезы нѣжной признательности, потому что въ голосѣ мистера Сентъ-Джона сказывался оттѣнокъ участія, дошедшій до сердца несчастной женщины; никто еще такъ не заговаривалъ съ нею съ самаго кануна бѣдственнаго Мартинова дня; и она готова была стать на вѣкъ благоговѣйною рабой мистера Сентъ-Джона. Съ благодарностью приняла она предложенное ей мѣсто; а вслѣдъ затѣмъ порѣшено было съ экономкой, что она вступитъ въ должность черезъ мѣсяцъ, когда и здоровье, и душевныя силы ея нѣсколько возстановятся.

На первой же недѣлѣ этого мѣсяца, мистеръ Сентъ-Джонъ преодолѣлъ свое нездоровье и пріѣхалъ въ Анвикъ. Питая деликатное участіе къ мистрисъ Карльтонъ Сентъ-Джонъ, онъ считалъ себя обязаннымъ посѣтитъ ее, тѣмъ болѣе, что не присутствовалъ на похоронахъ. Надо было кстати поговорить и о кое-какихъ дѣлишкахъ, по случаю наслѣдства Джорджа, такъ какъ мистеръ Сентъ-Джонъ былъ и его опекуномъ, но уже безъ дополнительной власти, которою онъ пользовался въ отношеніи Вени.

На этотъ разъ онъ поѣхалъ по желѣзной дорогѣ. Брумъ такъ много наговорилъ ему о лишней долготѣ коннаго пути при теперешнемъ его нездоровьи, что мистеръ Сентъ-Джонъ тотчасъ же согласился и завялъ отдѣльный вагонъ, гдѣ бы онъ могъ быть одинъ съ Брумомъ для услугъ. По пріѣздѣ въ Анвикъ они разспросили о мистрисъ Карльтонъ Сентъ-Джонъ и узнали, что она, по общему предположенію, должна быть въ коттеджѣ. Во всякомъ случаѣ ея не было въ Анвикъ-Галлѣ, и мистеръ Сентъ-Джонъ отправился въ коттеджъ.

Опоздай онъ однимъ днемъ, и ему не застать бы той, съ кѣмъ онъ пріѣхалъ повидаться. Мистрисъ Сентъ-Джонъ была на отъѣздѣ; она выѣзжала въ Скарборо и въ эту же ночь, какъ выразилась мистрисъ Дарлингъ нѣсколько рѣзкимъ тономъ, точно не одобряя этого ночнаго путешествія.

— Но я предоставила это Шарлоттѣ, какъ ребенку, на ея волю, шепнула она мистеру Сентъ-Джону, — и она хочетъ поставитъ на своемъ.

Что болѣе всего поразило мистера Сентъ-Джона въ это посѣщеніе, такъ кто чрезвычайное спокойствіе, повидимому, овладѣвшее мистрисъ Карльтонъ Сентъ-Джонъ. Она сидѣла какъ нельзя болѣе спокойно, сложивъ руки на колѣнахъ, въ черномъ платьѣ, ниспадавшемъ вокругъ ея стройнаго стана мягкими складками, закинувъ назадъ бѣлыя креповыя оборки своего чепчика. Выраженіе склоненнаго лица ея было неподвижно, почти до апатіи; манера и голосъ одинаково подавлены. Горе придавало ей такой юный и прекрасный видъ, что сердце мистера Сентъ-Джона рванулось къ ней полное участія. При первыхъ словахъ его о Венѣ, онъ замѣтилъ легкій трепетъ, пробѣжавшій по всему ея тѣлу: она прошептала, что горюетъ о немъ и передала ему цѣлый разказъ о томъ, какъ прибила его въ то роковое послѣобѣда, — о, еслибъ кто было поправимо! Это для нея такой тяжкій гнетъ. О, еслибъ она могла, еслибъ только могла она, — и мистеръ Сентъ-Джонъ видѣлъ искренностъ выражаемаго желанія по тревожному выраженію ея прекрасно-очерченныхъ губъ, по внезапному жесту поднятыхъ и болѣзненно стиснутыхъ рукъ, — еслибъ она могла возвратить его къ жизни!

Ей нужна перемѣна, говорила она; за этимъ и ѣдетъ она въ Скарборо. Джорджъ, повидимому, не поправляется, и она полагаетъ, что поѣздка принесетъ ему пользу. Онъ такъ раздражителенъ, хвораетъ и все плачетъ о Венѣ. Мамаша сердится, что она выѣзжаетъ ночью, но кому же лучше звать, какъ не ей самой, какъ долги и скучны ея безсонныя ночи въ постели; ей все Веня представляется. Чуть она задремлетъ, ей снится, что онъ ожилъ, а пробуждаться послѣ этого къ дѣйствительности ужаснѣе всего.

Сидя съ нею и прислушиваясь къ ея жалобному голосу, Исаакъ Сентъ-Джонъ, чрезвычайно соболѣзновалъ о ней. Даже въ тѣсной сферѣ его будничной жизни не было недостатка въ людяхъ, распространявшихся объ удовольствіи, съ какимъ мистрисъ Сентъ-Джонъ (оставляя въ сторонѣ потерю ребенка и весь ея ужасъ) должна видѣть своего сына наслѣдникомъ. Теперь Исаакъ Сентъ-Джонъ, негодуя на нихъ, желалъ бы, чтобъ они въ эту минуту увидѣли и послушали ее. Онъ соглашался въ пользѣ перемѣны, какъ для нея, такъ и для ребенка, и горячо убѣждалъ ее замѣнить мѣсто назначенія, Скарборо, Веферскимъ замкомъ; тамъ его мачиха, мистрисъ Сентъ-Джонъ; тамъ было бы гораздо покойнѣе чѣмъ на какихъ-то водахъ. Но тщетно онъ упрашивалъ. Она благодарила его за любезность, говоря, что теперь предпочитаетъ отправиться въ Скарборо, во воспользуется его приглашеніемъ на будущее время.

О дѣлахъ же она вовсе отказывалась говорить. Если ужь ему необходимо обсудить ихъ, такъ пусть это будетъ съ мамашей; или, пожалуй, съ мистеромъ Дракомъ, адвокатомъ. Она полагала, что мистеру Драку, какъ по смерти ея мужа, такъ и при жизни его, извѣстно было все и вся, и если мистеръ Сентъ-Джонъ потребуетъ, тотъ, безъ сомнѣнія, радъ будетъ служить ему. При этихъ словахъ въ тонѣ ея слышалась едва замѣтная горечь: будь мистеръ Сентъ-Джонъ человѣкъ тонкій и подозрительный, онъ смекнулъ бы, что она питаетъ въ себѣ нѣкоторую досаду на мужа и мистера Драка. Вѣроятно, по поводу унизительной оговорки въ завѣщаніи. Мистеръ Сентъ-Джонъ спросилъ ее, когда она намѣревается вернуться въ Анвикъ-Галлъ, и она вяло отвѣтила ему, что предполагаетъ къ Рождеству.

Такимъ образомъ, пробывъ около двухъ часовъ въ коттеджѣ, мистеръ Сентъ-Джонъ выѣхалъ оттуда и на другой день вернулся въ замокъ Веферъ. Ему не удалось упомянуть о томъ, что Гонорія получаетъ у него мѣсто. Когда имя Гоноріи случайно ввернулось въ разговорѣ, въ связи съ происшествіемъ наканунѣ Мартинова дня, мистрисъ Карльтонъ Сентъ-Джонъ выказала признаки раздражительности. "Лучше бы, сказала она, Гоноріи умереть, чѣмъ надѣлать столько зла, " и Исаакъ, стыдясь признаться, что та найдеть убѣжище въ его домѣ, замялъ этотъ предметъ разговора. Мистрисъ Сентъ-Джонъ съ ребенкомъ выѣхали въ Скарборо, въ сопровожденіи Принсъ и еще трехъ или четырехъ человѣкъ изъ прислуги, но безъ мистрисъ Дарлингъ. Младшая леди вѣжливо, на съ настойчивостью отказалась отъ сообщества своей матери. Она, по ея словамъ, предпочитала уединеніе, и мистрисъ Дарлингъ уступила, — какъ и по все время Шарлоттивой жизни.

Но Скарборо, повидимому, не понравился ей. Она и двухъ недѣль не пробыла въ немъ, какъ до мистрисъ Дарлингъ дошли слухи, что она уѣхала въ какое-то мѣстечко Вестморданда; отсюда, послѣ кратковременной побывки, пробралась въ Дувръ. Рождество уже близилось, и мистрисъ Дарлингъ, ощущая нѣкоторое безпокойство, опредѣлить которое и сама не умѣла, поспѣшила къ ней туда, подъ предлогомъ сопутствія ей при возвращеніи домой. Она нашла, что Шарлоттѣ путешествія нисколько не пошли въ прокъ, если вѣрить глазамъ, потому что она еще болѣе прежняго похудѣла, поблѣднѣла и одичала; а Джорджъ все также хворалъ.

Объѣлся ли Джорджъ Сентъ-Джонъ за пресловутымъ обѣдомъ въ день рожденія, или на нервы его подѣйствовали потрясеніе и ужасъ при видѣ Вени, какъ онъ его видѣлъ, только ребенокъ съ этой ночи сталъ слабѣть. Мистеръ Пимъ лѣчилъ его отъ несваренія желудка, и на нѣсколько дней ему, казалось, стало получше, но поправленіе здоровья не продолжалось. Прежняго веселаго мальчика какъ не бывало: онъ сталъ капризенъ, раздражителенъ и безпрестанно тосковалъ о Венѣ; у него обнаружился упадокъ духа, аппетитъ не возвращался. Онъ не болѣе матери воспользовался перемѣной мѣстности, и мистрисъ Дарлингъ все это ясно видѣла по пріѣздѣ.

— Что бы такое могло съ нимъ приключиться? Таковъ былъ первый вопросъ, обращенный мистрисъ Сентъ-Джонъ къ матери, и безумно тревожныя взглядъ ея почти напугалъ мистрисъ Дарлингъ.

— Шарлотта, душечка, успокойся; право нѣтъ, нѣтъ причины тревожиться. Мнѣ кажется, ты слишкомъ много возила его; дѣтямъ порой такъ же нуженъ покой, какъ и намъ. Тишина въ Анвикъ-Галлѣ и заботы мистера Пима скоро поправятъ его. Поѣдемъ скорѣе.

— Я не вернусь въ Анвикъ-Галлъ, сказала Шарлотта.

— Не вернешься! повторила мистрисъ Дарликгъ.

— Не теперь, по крайней мѣрѣ.

— Душечка, Шарлотта, ты должна вернуться. Какъ же въ Анвикъ-Галлѣ встрѣтятъ Рождество безъ тебя?

— Должна? возразила Шарлотта съ удареніемъ. — Я сама себѣ госпожа, никому не даю отчета.

— Разумѣется, люба моя, разумѣется; но, Шарлотта, — и мистрисъ Дарлингъ казалась излишне взволнованною, — тебѣ слѣдуетъ провести Рождество тамъ. Джорджикъ теперь наслѣдникъ.

— Онъ владѣлецъ, спокойно сказала Шарлотта, — онъ владѣлецъ Анвика, а наслѣдникъ онъ большаго; онъ будетъ сэръ Джорджъ Карльтонъ Сентъ-Джонъ, чѣмъ былъ бы и отецъ его, еслибы дожилъ.

— Конечно, сказала мистрисъ Дарлингъ, украдкой косясь на дочь, которая склонилась щекой на тонкіе пальцы, устремивъ свой взглядъ кверху.

— Но теперь, мама, я желала бы, чтобы наслѣдникомъ былъ Веня; я желала бы, чтобы Джорджикъ былъ прежнимъ Джорджикомъ. Мнѣ кажется, совершенная перемѣна мѣстности поправитъ его, прибавила она, помолчавъ, — и я возьму его за границу теперь же, можетъ-быть на годъ.

Мистрисъ Дарлингъ растерялась.

— Но что же станется съ Анвикъ-Галломъ? Что съ нимъ дѣлать?

— Все равно, равнодушно отвѣтила та, — онъ мой, и я могу поступить съ нимъ, какъ мнѣ угодно, то-есть онъ Джорджиковъ, а кто же у меня потребуетъ отчета? Живите въ немъ сами, если угодно, выѣзжайте изъ него, оставьте въ немъ прислугу, я не забочусь объ этомъ. Джорджикъ теперь моя единственная забота, мамаша, я беру его за границу, чтобъ онъ поправился.

Да, и Анвикъ-Галлъ, и его обширныя запашки стали теперь собственностью Джорджа, но, казалось, не принесли съ собою радости. Не проявлялся ли въ этомъ случаѣ почти неизмѣнный законъ природы, и сладкія яблоки, манившія желаніе, не оказались ли горче золы по пріобрѣтеніи ихъ? Шарлотта Сентъ-Джонъ оглядывалась на прошлые дни ея борьбы съ тогдашнимъ порядкомъ вещей, на возмущеніе души ея низшимъ положеніемъ ея ребенка, на суетное, пламенное желаніе, чтобъ онъ сталъ наслѣдникомъ и замѣнилъ Веню. Ну, вотъ оно исполнилось, это желаніе. Но гдѣ радости, которыя представлялись ей впереди, какъ бы въ видѣніи, гдѣ торжество? Ихъ не было; они, повидимому, исчезли до-чиста, какъ и самъ бѣдняжка Веня. Что же было, что могло быть этому причиной?

Она вскорѣ переѣхала на континентъ, надѣясь найдти тамъ исцѣленіе болѣзни Джорджика и своего душевнаго изнеможенія; а мистрисъ Дарлингъ съ досадой вернулась въ свой коттеджъ. Въ Анвикъ-Галлѣ царила одна прислуга.

XXI. Аделина де-Кастелла.

Во всѣхъ странахъ міра, также какъ и въ Англіи, наступилъ праздникъ Рождества, и въ этотъ торжественный день дѣвицы высшаго учебнаго заведенія M-me де-Нино въ Бельпортѣ собрались утромъ вокругъ камина классной комнаты. Роза Дарлингъ, по обыкновенію, заняла лучшее мѣсто и, по обыкновенію, первенствовала въ этомъ маленькомъ кружкѣ. Роза была въ скверномъ расположеніи духа, воображая, что она самое угнетенное существо въ мірѣ. Она разчитывала провести праздникъ дома, или по крайней мѣрѣ въ Беркширѣ, и отговорки мистрисъ Дарлингъ, которая сама еще не знала куда она двинется, еще болѣе сердили ее.

— Пожалуста, не хвастайтесь вашими привилегіями и преимуществами, гнѣвно произнесла она, отталкивая отъ себя дѣвочекъ локтями и откидывая назадъ свои золотистые кудри. — Много смыслятъ ваши Французы въ рождественскихъ празднествахъ? По образованію, Франція на цѣлое столѣтіе отстала отъ Англіи, такъ же какъ французскія дѣвочки отстали отъ васъ, Англичанокъ.

— Славно, Роза! воскликнула Аделина де-Кастелла.

— Разумѣется, исключая Аделины, продолжала Роза, не обращаясь вы къ кому особенно. — Какъ же? Французы не имѣютъ и понятія объ употребленіи омелы, а ваши родные посылаютъ васъ сюда учиться и воспитываться! ни святокъ, ни праздниковъ, кромѣ одного мѣсяца вакаціи осенью, когда можно почти быть увѣреннымъ, что мы ею не воспользуемся. Прегнусная страна, пренеестественный порядокъ вещей, и почему Англійское правительство не войдетъ въ это и не запретитъ принимать въ эти заведенія англійскихъ дѣвочекъ?

— Но развѣ Французы не празднуютъ Рождества? спросила одна преглупая, вновь поступившая воспитанница, Грація Лукасъ.

— Ба! воскликнула Роза. — Какъ будто они празднуютъ что-либо, кромѣ Новаго года!

— Кромѣ чего? робко спросила Грація Лукасъ.

— Quelle est bête! воскликнула Роза съ своимъ обыкновеннымъ легкомысліемъ.

— Будьте посдержаннѣе, Роза, сказала Аделина по-французски.

— Вотъ еще! она уже пятьдесятъ разъ слышала это, отвѣчала ей Роза по-англійски.

— Вѣдь не каждый отличается такими способностями какъ вы.

— Способностями къ чему? запальчиво спросила Роза, краснѣя до ушей. Со времени приключенія съ мистеромъ Мальборо, не совсѣмъ спокойная совѣсть Розы въ каждомъ словѣ отыскивала скрытую насмѣшку.

— Способностями къ изученію французскаго языка, смѣясь отвѣтила Аделина. — А то къ чему же еще?

— Спасибо, съ сердцемъ возразила Роза. — Понимаемъ.

— Не сердитесь, Роза. Развѣ я не для того осталась здѣсь, чтобы провести праздникъ вмѣстѣ съ вами? А вы оказываетесь неблагодарною.

— Вамъ хорошо смѣяться и чваниться тѣмъ, что вы остались здѣсь, возразила Роза, — когда черезъ семь дней вы совсѣмъ выходите изъ пансіона.

— Какъ бы Розѣ хотѣлось быть на вашемъ мѣстѣ, прервала ее Мери Карръ.

— Вы бы лучше за себя говорили, а не за другихъ, Мери Карръ, сказала Роза. — Вамъ, кажется, самой хотѣлось бы быть на ея мѣстѣ. Но, знаете, Аделина, въ чемъ я вамъ завидую? На сколькихъ балахъ вы перебываете отъ Рождества до Великаго поста!

Семейство Кастелла не принадлежало къ разряду обыкновенныхъ посѣтителей Бельпорта. Г-нъ де-Кастелла, котораго въ его собственномъ семействѣ чаще всего звали синьйоромъ де-Кастелла, принадлежалъ по отцу къ благородной испанской фамиліи, а мать его была гордая и знатная Италіянка. Обыкновеннымъ его мѣстопребываніемъ былъ Парижъ. Но за нѣсколько лѣтъ до описываемаго нами времена, здоровье Аделины стало замѣтно разстраиваться; медики строго предписывали ей приморскій климатъ, и вотъ ее привезли въ Бельпортъ. Это настолько поправило ее, такъ возстановило ея здоровье и силы, что г-нъ де-Кастелла нанялъ самый красивый и самый большой домъ въ городѣ. Иногда онъ уѣзжалъ на продолжительное время въ Парижъ, въ Испанію или въ Италію; г-жа де-Кастелла всегда сопутствовала ему, а Аделину на это время оставляли у M-me де-Нино. По всей вѣроятности, они проводили теперь послѣднюю зиму въ Бельпортѣ; лѣто они намѣревались провести во французскомъ замкѣ матери г-жи де-Кастелла, родомъ Англичанки, а потомъ они думали окончательно поселиться въ Парижѣ. Они были очень богаты, со связями въ высшемъ кругу, и пользовались большимъ уваженіемъ. Аделина была ихъ единственная дочь. Старшая сестра ея, Марія, умерла, и съ тѣхъ поръ меньшая дочь стала имъ еще дороже. По мѣрѣ того какъ вы будете читать эти строки, вы познакомитесь съ ней покороче и полюбите ее.

Она должна была скоро вступить въ свѣтъ; ей наступалъ уже 18-й годъ, и день ея рожденія совпадалъ съ днемъ Новаго года, а вамъ, вѣроятно, извѣстно, что у Французовъ день Новаго года считается самымъ большимъ праздникомъ, конечно, исключая праздника Всѣхъ Святыхъ. Г-жа де-Кастелла разослала пригласительные билеты къ себѣ на вечеръ, гдѣ и хотѣла въ первый разъ представить Аделину обществу. Пансіонерки называли этотъ балъ посвященіемъ Аделины.

Въ числѣ прочихъ тайнъ, тщательно скрываемыхъ воспитанницами пансіона M-me де-Нино отъ своихъ наставницъ, была колода такъ-называемыхъ гадательныхъ картъ. Ее привезла въ школу Жанета Доффъ въ октябрѣ мѣсяцѣ. Она прибыла прямо изъ Шотландіи, проникнутая мѣстными суевѣріями, и часто у дѣвочекъ морозъ пробѣгалъ по кожѣ отъ ея разказовъ, ночью въ дортуарѣ, о привидѣніяхъ и двойномъ зрѣніи.

Дѣйствительно ли она питала къ этимъ картамъ такую вѣру или просто притворялась, но таинственный и страстный видъ, какой принимала она при каждомъ гаданьи, сильно дѣйствовалъ на воображеніе ея подругъ. Собственно это были вовсе не карты, а маленькіе тонкіе и прозрачные четырехугольники, сдѣланные изъ листьевъ цвѣтка «не тронь меня» На каждомъ четырехугольникѣ тщательно нарисованъ былъ цвѣтокъ, представлявшій собою какую-нибудь эмблему. Роза обозначала счастливую любовь, кавалерская звѣзда — печаль, подснѣжникъ — холодную чистоту, василекъ — пустоту, гіацинтъ — смерть, и т. д. Гадали такимъ образомъ: на ладонь клали по три или по четыре цвѣтка, такъ чтобы нельзя было отличить одинъ четвероугольникъ отъ другаго. Обыкновенно эти листики мало-по-малу свертывались и слетали съ руки, но когда какой-либо изъ нихъ приставалъ къ ладони, это обозначало его тайную симпатію съ гадающимъ и какъ бы предсказывало будущее. Если, напримѣръ, на рукѣ оставалась кавалерская звѣзда, это предвѣщало горе; василекъ означалъ, что жизнь пустой дѣвочки пройдетъ въ тщеславіи.

По правдѣ сказать, это было весьма пустое препровожденіе времена, годное лишь для пустенькихъ дѣвочекъ, но въ этомъ случаѣ нѣкоторыя изъ пансіонерокъ могли, въ оправданіе своего суевѣрія, указать на случай необъяснимый по законамъ разума. Почему, могли онѣ спросить, къ рукѣ Аделины де-Кастелла приставала всегда одна и та же карта, которая такъ вѣрно предсказала ея судьбу? А что карта всегда оставалась у нея, это былъ дѣйствительный фактъ, иначе я и не подумала бы упомянуть о такой дѣтской забавѣ.

Первая проба гадательныхъ картъ происходила въ дортуарѣ, когда всѣ были увѣрены, что воспитанницы уже легли спать. Мамзель Фифина унесла съ собою свѣчку, и Роза должна была зажечь одну изъ своихъ длинныхъ восковыхъ свѣчъ, которыя она держала подъ замкомъ отъ завистливыхъ глазъ. Аделина протянула обѣ руки; на каждой рукѣ у нея было по три квадратика. Пять изъ нихъ скатились очень скоро, скорѣй обыкновеннаго; шестой же приподнялся было слегка, но тихо, тихо опустился и остался у ней на ладони. Жанета сняла его наконецъ, но опять опустила, какъ бы въ испугѣ.

— Охъ, это скверно, сказала она чуть слышно.

Мери Карръ повернула къ себѣ листокъ. На немъ изображены были «французскіе ноготки».

— «Французскіе ноготки — несчастная любовь; можетъ окончиться смертью», прочла Жанета Доффъ въ объяснительномъ листкѣ. — Это почти самая дурная карта во всей колодѣ.

Нѣкоторыя дѣвочки задрожали; въ дортуарѣ всегда было холодно. Но Аделина весело засмѣялась. «Это чистый вздоръ», сказала она. И въ самомъ дѣлѣ говорила то, что думала. Но страннѣе всего было, что Аделина де-Кастелла разъ двѣнадцать послѣ того принималась гадать, и зловѣщіе «французскіе ноготки» постоянно оставались на ея рукѣ. Гіацинтъ наводилъ на всѣхъ такой ужасъ, что Жанета Доффъ еще съ самаго начала вывула его изъ колоды. Но «французскіе ноготки» какъ нарочно не оставались ни у кого кромѣ Аделины.

«Это въ самомъ дѣдѣ странно», подумала Аделина, когда загадавъ въ послѣдній разъ передъ отъѣздомъ изъ пансіона, она увидѣла, что «французскіе ноготки» по обыкновенію осталась у нея на рукѣ.

Наступилъ Новый годъ; шумъ экипажей, нетерпѣливый топотъ копытъ и крики ссорившихся кучеровъ раздавалась въ этотъ вечеръ по улицамъ Бельпорта; весь веселый людъ стекался къ дому синьйора де-Кастелла.

Парадныя комнаты, залитыя яркимъ свѣтомъ и уставленныя разными тропическими растеніями, представляли чудное зрѣлище. Аделина де-Кастелла стояла возлѣ своей матери и принимала гостей. Всѣ ожидали увидѣть ее простенькою, скромно-одѣтою пансіонеркой, какою они знали ее прежде, и никто не узнавалъ ее въ роскошномъ нарядѣ, сіяющую ослѣпительною красотой. Ея бѣлое кружевное платье, легкое и изящное, блестѣло изумрудами; изумрудныя цѣпи обвивали ея шею, руки и роскошныя пряди шелковистыхъ волосъ. Это было древнее фамильное украшеніе семейства де-Кастелла, переходившее изъ рода въ родъ. Лицо Аделины, чистое и правильное, какъ мраморное изваяніе, отъ волненія пылало яркимъ румянцемъ, дѣлавшимъ ее еще очаровательнѣе.

— О Аделина, шепнула ей Мери Карръ, какъ скоро нашла возможность перекинуться съ нею нѣсколькими словами, — какъ вы прекрасны сегодня!

— Какъ! и вы начинаете мнѣ льстить!

— Льстить — вамъ! И можно ль было думать, что Роза затмить всѣхъ! Пусть только взглянули бы на васъ!

Миссъ Карръ внезапно умолкла и притаила дыханіе, потому что въ эту минуту въ дверяхъ показались мистеръ и мистрисъ Мальборо.

— Да, сказала Аделина, отвѣчая на молчаливое изумленіе Мери Карръ, — мамаша встрѣтила ихъ сегодня въ ту самую минуту, какъ они прибыли изъ Парижа, и взяла съ нихъ обѣщаніе пріѣхать сегодня къ вамъ. Они здѣсь проѣздомъ въ Англію. Съ ними лордъ Сеймуръ.

— Что скажетъ на это Роза? произнесли Мери Карръ.

— Мнѣ самой приходило въ голову написать словечко объ этомъ Розѣ, возразила Аделина. — Конечно, еслибы мамаша имѣла хоть малѣйшее понятіе о томъ, что мы знаемъ, она, по всей вѣроятности, не пригласила бы ихъ. Но я вспомнила какъ обижаетъ Розу каждый намекъ на это обстоятельство и рѣшилась лучше промолчать. Роза не изъ такихъ чтобы сдѣлать сцену, или испугаться ея.

Мистеръ и мистрисъ Мальборо, Аделина и прочіе стояли въ одной группѣ, когда къ нимъ подошла Роза. Ей и въ голову не приходило кто былъ тутъ, когда вдругъ она очутилась лицомъ къ лицу съ Джорджемъ Мальборо. Какое-то пустое замѣчаніе, которое она хотѣла было передать Аделинѣ, замерло у нея на языкѣ, и она сдѣлалась блѣднѣе полотна. Элеонора вся вспыхнула; положеніе было весьма неловкое, но мистеръ Мальборо скоро нашелся.

— Какъ вы поживаете, миссъ Дарлингъ, сказалъ онъ, пріятно улыбаясь ей. — Я думаю чуть не замерзли въ этотъ холодъ. У васъ въ Парижѣ было ужасно холодно.

Роза собралась съ духомъ и начала болтать съ нимъ что пришло въ голову, но съ Элеонорой она едва-едва обмѣнялась обычными привѣтствіями.

— Элленъ, шепнулъ мистеръ Мальборо своей женѣ, — въ теченіи вечера можно мнѣ протанцовать съ нею кадриль.

— Какъ глупо, что ты меня спрашиваешь объ этомъ. Отлично сдѣлаешь!

Сказавъ это, мистрисъ Мальборо однако смутилась и покраснѣла. Замѣтивъ это, мужъ съ улыбкой отошелъ отъ нея и черезъ минуту уже танцовалъ съ Розой.

— Что вамъ больше всего нравится изъ моихъ подарковъ? спросила Аделина у Мери Карръ, указывая ей на огромную коллекцію разныхъ красивыхъ вещицъ, разложенныхъ въ той комнатѣ, гдѣ играли въ карты: это были все подарки, которые она, по французскому обычаю, получила въ день Новаго года отъ своихъ родныхъ и друзей.

— Что за прелестные часы въ миніатюрѣ! воскликнула Роза изъ-за плеча Мери Карръ.

— Это настоящіе часы, сказала Аделина, — съ курантами. Бабушка моя всегда говорила мнѣ, что въ день моего рожденія, когда мнѣ минетъ восемнадцать лѣтъ, она непремѣнно подаритъ мнѣ что-нибудь солидное, и прислала мнѣ эти часы. Какъ жаль, что она больна и что ей нельзя было пріѣхать къ вамъ сегодня! Постойте, я пожму пружинку.

Аделинѣ хотѣлось, чтобы Роза и Мери Карръ поскорѣй услыхали мелодическіе куранты этой затѣйливой вещицы, и она торопливо подняла правую руку, но въ эту минуту цѣпочка отъ ея изумруднаго браслета зацѣпилась за пуговицу въ рукавѣ одного господина, который также стоялъ въ окружавшей ее группѣ. Быстрымъ движеніемъ рука Аделина освободила свою цѣпочку, но вмѣстѣ съ нею увлекла и цвѣтокъ, который молодой человѣкъ держалъ жъ рукахъ. Цвѣтокъ былъ «французскіе ноготки».

Румянецъ, игравшій на щекахъ Аделины, сталъ еще ярче, при взглядѣ на цвѣтокъ. Она обернулась и подала его владѣльцу.

Это былъ незнакомый молодой человѣкъ изящной наружности, съ тѣмъ оттѣнкомъ настоящаго аристократизма, котораго нельзя ни скрыть, ни усвоить по произволу. Онъ былъ удивительно хорошъ собой, и взоры его съ живѣйшимъ восторгомъ устремлены были на Аделину.

Читатель уже знакомъ съ нимъ, но Аделина видѣла его въ первый разъ.

Возвращая ему цвѣтокъ, она инстинктивно сказала ему въ извиненіе нѣсколько словъ по-англійски; ей не трудно было угадать, что этотъ высокій, изящный молодой человѣкъ не Французъ. Онъ принялъ цвѣтокъ и любезно отвѣчалъ ей, — что прикосновеніе ея прекрасной руки придало особенное значеніе этому цвѣтку. Въ эту минуту къ ихъ кружку подошелъ отецъ Аделины въ сопровожденіи одного пожилаго гостя.

— Аделина, сказалъ онъ, обращаясь къ дочери. — Ты еще не забыла своего стариннаго друга, барона де-ла-Шассъ?

Аделина съ веселымъ восклицаніемъ протянула ему свою руку. Она такъ долго жила между Англичанами, что совершенно усвоила себѣ ихъ обычай привѣтствовать пожатіемъ руки. Старый баронъ, казалось, не понялъ ее и взялъ ее, вмѣсто того, подъ руку. Они отошли отъ кружка, и группа разсѣялась.

— Лотти Сингльтонъ, начала было Роза, — не знаете ли, кто этотъ красивый господинъ?

— Красивый, возразила миссъ Сингльтонъ, — у васъ всѣ красивые. По-моему, такъ онъ старъ и безобразенъ.

— Я вовсе не о французскомъ баронѣ говорю, а о красивомъ Англичанинѣ, который держитъ въ рукѣ «французскіе ноготки».

— О немъ я ничего не знаю. Онъ пріѣхалъ сюда съ Максвеллами. Я надѣла, какъ сэръ-Санди представлялъ его госпожѣ де-Кастелла.

— Откуда онъ досталъ «французскіе ноготки» въ это время года? съ удивленіемъ замѣтила Роза.

— О, у миссъ Максвеллъ можно найдти разныя диковинки въ ея цвѣточномъ ящикѣ, который имѣетъ четыре фута въ квадратѣ и который она называетъ своею оранжереей, отвѣчала миссъ Сингльтонъ. — Онъ, вѣроятно, тамъ и нашелъ ахъ.

— Лордъ Джонъ, закричала Роза, безцеремонно останавливая проходившаго мимо ея Джона Сеймура, котораго она видѣла всего одинъ разъ въ жизни и то нѣсколько мѣсяцевъ тому назадъ, — кто этотъ красивый господинъ, съ которымъ вы сейчасъ говорили?

— Это мужъ моей кузины, миссъ Дарлингъ, зашепелявилъ лордъ Джонъ, имѣвшій недостатокъ въ произношеніи. — Молодой Мальборо.

— Я не о немъ говорю, съ нетерпѣніемъ воскликнула Роза, краснѣя при этомъ имена. — Кто этотъ высокій, блѣдный господинъ съ тонкими чертами лица?

— Вы, вѣроятно, разумѣете Сентъ-Джона.

— Кого? повторила опять Роза.

— Фредерика Сентъ-Джона, брата Сентъ-Джона изъ Вефера.

— А! воскликнула Роза протяжно. — Такъ это-то Фредерикъ Сентъ-Джонъ! я слыхала о немъ и о его красотѣ.

— Да, онъ дѣйствительно очень хорошъ собою, сказалъ лордъ Джонъ, — но его любезность еще замѣчательнѣе его красоты. Фредерикъ Сентъ-Джонъ славный малый. Мы были съ вамъ вмѣстѣ въ Крастъ-Черчѣ.

— Онъ живетъ въ Бельпортѣ?

— Нѣтъ, онъ здѣсь проѣздомъ. Онъ обѣдалъ сегодня у Максвелловъ, а они привезли его сюда.

— Представьте мнѣ его пожалуста!

"Какова Роза, « подумала Мери Карръ, стоявшая возлѣ ея.

— Съ удовольствіемъ, отвѣтилъ лордъ Джонъ, подавая ей свою руку.

— Нѣтъ, не надо, отвѣтила Роза съ своею измѣнчивою, причудливою, но въ высшей степени привлекательною манерой и также быстро отняла свою руку, какъ и подала ее. Я лучше подойду къ нему сама. Вѣдь мы въ родствѣ.

— Въ самомъ дѣлѣ, сказалъ лордъ Джонъ.

— Да, мы съ нимъ въ родствѣ, прибавила Роза.

Она выждала минуту, когда мистеръ Сентъ-Джонъ остался одинъ, и подошедши къ нему прямо, протянула ему руку. Сентъ-Джонъ посмотрѣлъ на нее съ удивленіемъ.

— Вы меня не знаете, сказала Роза. — Лордъ Джонъ Сеймуръ вызвался было представить мнѣ васъ, но я ему сказала, что между родными это лишнее. Я много слышала о Фредерикѣ Сентъ-Джонѣ; вѣдь мы съ вами двоюродные. Я Роза Дарлингъ.

Мистеръ Сентъ-Джонъ никакъ не могъ вспоминать этого имени. Онъ съ улыбкой смотрѣлъ на красивую дѣвочку, съ веселыми голубыми глазами и роскошными золотистыми кудрями.

— Вы забыла, я вижу; я сейчасъ объясню вамъ. Моя сестра Шарлотта Норрисъ, вышла замужъ за мистера Карльтона Сентъ-Джона. Мамаша недавно надѣла васъ въ Анвикъ-Галлѣ. И братъ мой Франкъ былъ тамъ.

Вмѣсто отвѣта Фредерикъ Сентъ-Джонъ взялъ Розу за обѣ руки, какъ бы стараясь загладить передъ всю свою разсѣянность, и увѣрялъ ее, что ему весьма пріятно и лестно встрѣтить такую кузину. Роза продолжала разговаривать съ нимъ.

— Какой ужасный случай, смерть этого мальчика! воскликнула она. — Мнѣ многое разсказывали о немъ, о маленькомъ Венѣ Сентъ-Джонѣ. И онъ-то сгорѣлъ? О, это ужасно! Чья это была вина?

— Няни его. Она оставила его одного съ бумажною игрушкой, въ которую вставлена была зажженная свѣча, и онъ какимъ-то образомъ поджегъ себя. На его-то похоронахъ я и встрѣтилъ капитана Дарлинга.

— Мамаша писала мнѣ объ этомъ происшествіи, но подробностей я не знаю, сказала Роза. — Она говоритъ, что не въ состояніи ихъ описывать. Бѣдный мальчикъ! Какъ жаль, что его не могли спасти! Что вы скажете о Шарлоттѣ?

— О мистрисъ Карльтонъ Сентъ-Джонъ? Я никогда не видалъ ея; ея не было на похоронахъ. Я слышалъ, что смерть ребенка имѣло на нее сильное вліяніе, какъ въ нравственномъ, такъ и въ физическомъ отношеніи. Она на время уѣхала изъ Анвикъ-Галла и теперь путешествуетъ.

— Знаю, возразила Роза съ особенною интонаціей, въ которой слышалась бездна досады. — Шарлотта какъ отчаянная бросалась изъ одного мѣста въ другое. Отъ этого и мамаша вела непосѣдную жизнь и не могла взять меня къ себѣ на рождество. Я просто взбѣсилась, когда узнала, что меня не возьмутъ домой; представьте себѣ, какой стыдъ, оставлять меня до сихъ поръ въ школѣ, когда мнѣ скоро минетъ девятнадцать лѣтъ. Мы весь вѣкъ должны были уступать во всемъ Шарлоттѣ.

Мистеръ Сентъ-Джонъ улыбнулся, взглянувъ на ея хорошенькое, надутое, негодующее личике.

— Смерть этого малютки, кажется, серіозно потрясла вашу сестру, сказалъ онъ, — и перемѣна мѣста была ей безусловно необходима.

— Ну, такъ я вамъ скажу, что это не въ ея обыкновеніи, потому что Шарлотта не способна слишкомъ предаваться какимъ бы то ни было огорченіямъ. Она скорѣе апатична. Конечно, смерть ребенка не могла не потрясти ея, но я не могу понять, какимъ образомъ она произвела на нее такое продолжительное впечатлѣніе и такъ разстроила ея здоровье, какъ пишетъ мамаша. И теперь, когда ея сынъ сдѣлался наслѣдникомъ… вы, вѣроятно, найдете, что съ моей стороны жестоко говорить все это, мистеръ Сентъ-Джонъ, сказала Роза, внезапно переходя къ другой мысли, — но вы не знаете Шарлотту такъ, какъ я ее знаю. Я увѣрена, что права доставшіяся теперь ея сыну Джоржу давно были ея любимою мечтой, которую она не переставала лелѣять, несмотря на ея кажущуюся неосуществимость.

— Вы, повидимому, не чувствуете большой привязанности къ вашей сестрѣ, миссъ Дарлингъ, замѣтилъ мистеръ Сентъ-Джонъ, не переставая улыбаться.

— Это правда, чистосердечно созналась Роза. — Еслибы вы знали, какъ мамаша заставляла насъ всегда подчиняться Шарлоттѣ, вы бы тогда не удивлялись этому. Я одна возмущалась, я-то ужъ ни за что бы не покорилась. Сказать вамъ по секрету, я думаю, мамаша отъ этого-то и отдала меня въ пансіонъ.

Звуки музыки положили конецъ ихъ разговору, и когда Роза выступила съ своимъ кавалеромъ за паркетъ, она увидѣла Фредерика Сентъ-Джона, танцующаго съ Аделиной, съ которою онъ и пробылъ почти весь остальной вечеръ.

— Игра началась, Аделина, шепнула ей Роза, уѣзжая вмѣстѣ съ Мери Карръ.

— Какая игра?

— Вы уже влюбились въ прекраснаго незнакомца, это видно по вашему лицу, а онъ въ васъ. Что вы скажете о приключеніи съ французскими ноготками?

— Какія у васъ дикія фантазіи! воскликнула Аделина съ неподдѣльнымъ удивленіемъ. — Влюбилась? я не понимаю о чемъ вы говорите.

— Повѣрьте мнѣ, этотъ человѣкъ, Фредерикъ Сентъ-Джонъ, будетъ имѣть огромное вліяніе на вашу судьбу.

— О Роза, Роза! съ веселымъ укоромъ сказала Аделина: — мы, вѣдь, не всѣ такъ легко поддаемся вліянію какъ вы.

— Когда-нибудь мы всѣ должны испытать это, возразила Роза, не обращая вниманія на упрекъ. — Смотрите, Аделина, не забывайте моего совѣта: Берегитесь этого незнакомца: французскіе ноготки эмблема несчастной любви.

Аделина де-Кастелла засмѣялась небрежно-безпечнымъ, торжествующимъ смѣхомъ. Горделивая и самоувѣренная, она отошла отъ Розы Дарлингъ, чтобы возвратиться на свое блестящее мѣсто посреди окружавшей ее толпы.

Дитя многихъ странъ, — и ее справедливо можно было назвать этимъ именемъ, — она отличалась особенною привлекательностью. Страннымъ стеченіемъ обстоятельствъ она по предкамъ своимъ принадлежала Англіи, Франціи, Испаніи и Италіи. Но по природѣ она была настоящая Англичанка. За исключеніемъ дочерей нашихъ аристократовъ, трудно встрѣтить такую рѣдкую красоту облика и стана въ соединеніи съ такимъ чуднымъ цвѣтомъ лица, какой былъ у Аделины; а застѣнчиво-скромное изящество ея манеръ и граціозная сдержанность были совершенно англійскія.

Незнакомый съ нею человѣкъ непремѣнно принялъ бы ее за Англичанку, и ея отличное званіе языка и отсутствіе иностраннаго акцента непремѣнно сбили бы его съ толку. Она съ дѣтства привыкла къ англійскому языку, о чемъ позаботилась госпожа де-Кастелла, которая говорила по-англійски какъ природная Англичанка; она окружила своихъ дѣтей нянями Англичанками, а потомъ взяла для нихъ гувернантку той же націи, хорошаго происхожденія и воспитанія, но обѣднѣвшую. Она оставалась у нихъ до смерти старшей дочери и научила Аделину цѣнить и уважать англійскій характеръ, который та незамѣтно усвоила себѣ. Короче сказать, несмотря на свою фамилію и смѣшанное происхожденіе, Аделина де-Кастелла была настоящая Англичанка.

Прошло около двухъ мѣсяцевъ. Аделина де-Кастелла навѣщала иногда своихъ старыхъ подругъ у M-me де-Нино; но большею частью время ея проходило въ удовольствіяхъ и выѣздахъ. Балы, театры, вечера смѣняли другъ друга, и никогда Аделина не ложилась въ постель ранѣе двухъ часовъ утра, часто и позже. Госпожа де-Кастелла, еще молодая женщина, въ полномъ смыслѣ этого слова, жила постоянно въ свѣтѣ. Пансіонскія подруги Аделины замѣчали, что у нея блѣдное и утомленное лицо, а однажды она пріѣхала къ нимъ послѣ обѣда съ сильнымъ кашлемъ.

— Точно чахоточный кашель! воскликнула Роза, по обыкновенію, необдуманно.

— Я все это время сильно кашляла, замѣтила Аделина, — и теперь этотъ рѣзкій переходъ отъ холоднаго воздуха къ вашей душной атмосферѣ, опять раздражилъ мнѣ легкія.

Никто, однако, не придавалъ серіознаго значенія ни ея кашлю, ни утомленію. То было еще впереди.

Наступила середа первой недѣли Великаго поста, и Мери Карръ была приглашена провести этотъ день у синьйора де-Кастелла. Въ прошедшій понедѣльникъ, Lundi gras, госпожа де-Кастелла давала костюмированный балъ; Роза и Мери были также приглашены, но M-me де-Нино отказалась за нихъ наотрѣзъ, отчего Роза пришла чуть не въ изступленіе. Послѣ службы одна изъ служанокъ проводила миссъ Карръ къ госпожѣ де-Кастелла, такъ какъ читателю, вѣроятно, извѣстно, что во Франціи молодыя дѣвушки никогда не выходятъ однѣ.

Въ домѣ замѣтно было необыкновенное движеніе, слуги бѣгали взадъ и впередъ съ растерянными лицами, а госпожа де-Кастелла, когда Мери вошла къ ней, ходила въ шлафрокѣ по комнатѣ, конвульсивно рыдая, между тѣмъ какъ остывшій завтракъ стоялъ не тронутый на столѣ. При ней была горничная Сусанна.

— Что это значитъ? вскричала Мери въ испугѣ.

— О, это ужасно! произнесла Сусанна въ видѣ отвѣта: — Несчастная мадемуазелъ Аделина!

Мысли Мери Карръ невольно перенеслись къ тому вечеру прошедшею осенью, когда исчезновеніе Розы Дарлингъ произвело такое же смятеніе, какое она видѣла теперь.

„Неужели и она…. О, какъ не стыдно мнѣ“, мысленно воскликнула Мери Карръ, „допустить подобную мысль объ Аделинѣ!“ И она стала умолять ихъ сказать ей что случилось съ Аделиной.

— Она умираетъ! воскликнула мать. — Мое дорогое дитя! мое единственное дитя! Она умираетъ, и я причиной этого! Боже праведный, прости меня!

— О, Сусанна! воскликнула Мери Карръ, обращаясь къ горничной: — что это значитъ?

Сусанна и госпожа ея залились горькими слезами и объяснили, наконецъ, въ чемъ дѣло. Мать и дочь приглашены были во вторникъ на первой недѣлѣ поста присутствовать на послѣднемъ балѣ, которымъ завершалась масленица, но когда пришло время одѣваться, Аделина почувствовала себя столь слабою и утомленною, что принуждена была отказаться отъ этой мысли. Мать упрашивала ее принудить себя немного и пересилить болѣзнь, но отецъ вступился и уговорилъ Аделину лечь въ постель. Она легла въ девять часовъ вечера, госпожа де-Кастелла отправилась въ десять на балъ, но вернулась около двѣнадцати, вѣроятно, безпокоясь объ Аделинѣ.

Она взошла въ ея комнату и застала Аделину сильно кашляющею, но что хуже всего, въ сильнѣйшей испаринѣ съ головы до ногъ. Пораженная испугомъ, несчастная женщина стала допрашивать Аделину о причинѣ этого, но Аделина ничего не могла объяснить, кромѣ того, что этотъ убійственный кашель и обильная испарина повторяются каждую ночь. Можно ли было удивляться послѣ того, что ея пробужденіе всегда сопровождалось уныніемъ и усталостью, что она была блѣдна и изнурена.

— Но этотъ кашель, этотъ кашель, запинаясь проговорила несчастная мать, не позволяя себѣ поддаваться страху, — вѣдь ты днемъ немного кашляешь, Аделина.

— Зато я безпрерывно кашляю ночью, мамаша, вотъ какъ теперь.

Съ ужасомъ и угрызеніями совѣсти выбѣжала безпечная женщина изъ комнаты. Во всемъ домѣ поднялась тревога, послали за докторомъ. Его разбудили и сейчасъ же привезли.

По его мнѣнію, чахотка уже наложила на Аделину свою печать. Безъ сомнѣнія, зародыши таились въ ней и прежде, хотя до сихъ поръ ихъ нельзя было подозрѣвать; а удовольствія, которымъ она предавалась этою зимой, быстро развили ихъ; кромѣ того, этому способствовали холодный ночной воздухъ, переходъ отъ сильнаго жара къ холоду, легкія платья, утомленіе и безсонныя ночи. Онъ не сказалъ, что сомнѣвается въ ея выздоровленіи, но потребовалъ консиліума.

Какъ скоро наступилъ день, весь факультетъ французскихъ и англійскихъ докторовъ позванъ былъ на консиліумъ, и всѣ подтвердили мнѣніе домашняго врача.

— Я думаю, что мнѣ нельзя будетъ и повидаться съ ней, оказала Мери Карръ, узнавъ всѣ эти подробности.

— Никакъ нельзя, вмѣшалась горничная. — Ей предписано полнѣйшее спокойствіе. Ей поставили теперь мушку на грудь, и привели сидѣлку.

Но въ эту самую минуту горничная Аделины, Луиза, вошла въ комнату; она передала миссъ Карръ привѣтствіе своей молодой госпожи, которая спрашивала, почему она до сихъ поръ не идетъ къ ней.

— Ну, вотъ! проговорила госпожа де-Кастелла, всхлипывая: — ей сказали-таки, что вы здѣсь. Подите къ ней минутъ на пять; но не оставайтесь долѣе, прошу васъ.

— И, пожалуста, не позволяйте ей разговаривать, сударыня, прибавила Сусанна.

Мери Карръ послѣдовала за Луизой въ комнату Аделины и на цыпочкахъ подошла къ ея кровати. Слезы выступили у нея на глазахъ, когда она увидѣла Аделину въ постелѣ, блѣдную, исхудалую.

— И вы также заразились ихъ страхомъ, Мери? сказала она, улыбаясь ей съ своего изголовья. — Не смѣшно ли это? Какъ будто бы никому до сихъ поръ не случалось кашлять! Знаете, вѣдь у васъ было сегодня шесть докторовъ?

— Сусанна сказала мнѣ, что была консиліумъ.

— Да, я едва могла удержаться отъ смѣха. Я сказала имъ, что это просто смѣшно, что кромѣ кашля, который ровно ничего не значитъ, и легкой боли въ боку, я здоровѣе всѣхъ ихъ. Докторъ Дорре объявилъ мнѣ, что онъ совершенно со мною согласенъ, и что, по его мнѣнію, я еще всѣхъ ихъ переживу.

— Надѣюсь и даже увѣрена въ этомъ, Аделина! Эта женщина ходитъ за вами?

— Да, сидѣлку взяли. Она Англичанка и привыкла ходить за больными. Ее зовутъ Брайфордъ. Знаете, въ вашей странѣ чахотка довольно обыкновенная болѣзнь.

Мери Карръ была того мнѣнія, что доктора сдѣлали огромную ошибку, открывъ Аделинѣ какая болѣзнь таилась въ ней. Но ей объ этомъ проговорилась госпожа де-Кастелла въ припадкѣ горя и волненія.

— Все это лишнія хлопоты, замѣтила Аделина. — На грудь мнѣ поставили мушку, уложили въ постель и будутъ теперь пичкать лѣкарствами. Ненавижу эти лѣкарства.

— У васъ хорошъ аппетитъ? спросила Мери.

— Вовсе никакого, отвѣчала Аделина. — Но, знаете, въ болѣзни всегда являются разныя прихоти, и Луизи хотѣла-было принести мнѣ то, чего я желала. Но при сидѣлкѣ это рѣшительно невозможно. Она до нестерпимости аккуратна и буквально исполняетъ докторскія приказанія. Передъ самымъ вашимъ приходомъ я попросила у нея воды съ виномъ; даже умоляла ее, мнѣ такъ хотѣлось пить! Кажется, я съ жадностью проглотила бы этого трехкопѣечнаго пива, которое такъ любятъ у насъ въ школѣ нѣкоторыя Англичанка.

— Что же, она дала вамъ?

— Нѣтъ. Она сказала, что ни за какія сокровища въ мірѣ не дастъ мнѣ ни капли вина. Я заплакала, мнѣ было такъ досадно и такъ хотѣлось пить; кромѣ того, суматоха и волненіе, которыя были у насъ въ домѣ все утро, и тревожное состояніе папаши и мамаши такъ раздражили меня, что я не на шутку расплакалась. А она все-таки не дала. Она принесла мнѣ сухарной воды и сказала, что приготовитъ мнѣ отличное питье, которое будетъ гораздо лучше вина. Вотъ, она тамъ что-то варитъ на огнѣ. Превкусное питье будетъ, нечего сказать!

— Полноте, дорогая моя Аделина, перебила ее миссъ Карръ. — Дѣлайте все чего отъ васъ потребуютъ и выполняйте всѣ предписанія, чтобы только поскорѣй выздоровѣть.

— Да, я непремѣнно такъ поступлю. Моей сидѣлкѣ не придется оказать, что я капризная паціентка. Мери, вдругъ сказала она, заливаясь горькими слезами, — какъ мы думаете, дѣйствительно ли я такъ опасна? неужели я такъ измѣнилась?

— Нѣтъ, нѣтъ — нѣтъ, Аделина, съ участіемъ отвѣчала ей Мери. — Вы просто утомлены безсонными ночами и притомъ простудилась. Вотъ и все.

— Я не за себя огорчаюсь; то-есть не очень; хотя, и тяжело такъ рано разстаться съ жизнью, когда все мнѣ улыбается, сказала она, рыдая. — Но вы не можете себѣ представать, въ какомъ отчаяніи папаша и мамаша. Онъ съ тѣхъ поръ не выходитъ изъ своего кабинета, а мамаша будто помѣшанная.

Мистрисъ Брайфордъ подошла къ Мери Карръ и шепнула ей, чтобъ она уходила. Всякое волненіе было вредно для Аделины.

— Прощайте, дорогая моя Аделина! Я скоро опять приду навѣстить васъ. И увѣрена, что вамъ тогда будетъ уже лучше.

Она уже дошла до половины комнаты, когда Аделина опять позвала ее къ себѣ. Сидѣлка, возившаяся надъ кострюлей, осмотрѣла на нее съ упрекомъ, хотя не сказала ни слова, но миссъ Карръ все-таки вернулась.

— Мери, шепнула ей Аделина, — родите къ мамашѣ и увѣрьте ее, убѣдите ее, что я вовсе не такъ больна, какъ она опасается; ея любовь ко мнѣ преувеличила опасность.

— О, это пустяки! безпечно закричала Роза Дарлингъ, когда миссъ Карръ привезла съ собой въ пансіонъ извѣстіе о болѣзни Аделины. — Она скоро выздоровѣетъ.

— Или умретъ, сказала Мери Карръ.

— Умретъ! Вы такъ же глупы, какъ и французскіе доктора, Мери. Развѣ люди умираютъ отъ нѣсколькихъ выѣздовъ на балъ! только позволили бы мнѣ рискнуть!

— Еслибы вы видѣли что у нихъ въ домѣ дѣлается, еслибы вы взглянули на госпожу де-Кастелла!

— Очень рада что не видала, прервала ее Роза, — подобныя сцены не въ моемъ вкусѣ. Да по нимъ и нельзя еще дѣлать никакого заключенія. Французы всегда вдаются въ крайности — либо въ восторгѣ, либо въ отчаяніи. Тѣмъ лучше для нихъ. Они меньше чувствуютъ.

— Слишкомъ было бы жестоко сказать это о госпожѣ де-Кастелла, замѣтила миссъ Карръ. — Бодьшаго горя я и не желаю видѣть.

— Разумѣется, она чувствуетъ свое горе такъ, какъ можетъ, а выражается оно у нея, какъ и у всѣхъ Французовъ, неистовыми воплями и истерикой. Я одно могу вамъ сказать, Мери Карръ, что единственное горе, котораго нужно бояться, которое гложетъ и уничтожаетъ сердце, — это молчаливое горе!

Можно ли было ждать подобнаго замѣчанія отъ Розы Дарлингъ!

XXII. Обрученные.

Аделина де-Кастелла начала мало-по-малу оправляться и даже, повидимому, совсѣмъ выздоровѣла. Но холодные вѣтры и морозы въ эту заму стояла особенно долго, до самой половины апрѣля, а на все это время она была заключена въ стѣнахъ своего дома. Медики совѣтовали ей провести слѣдующую зиму въ болѣе тепломъ климатѣ. Поэтому рѣшено было на лѣто отправиться въ замокъ де-Бофуа, а къ осени на югъ.

До пансіонерокъ дошли новые слухи, что Аделина выходитъ замужъ. Это извѣстіе привезла съ собой Магдалина де-Гассакуръ, родные которой была коротко знакомы съ семействомъ де-Кастелла.

Это былъ необычайный годъ относительно погоды. Морозъ и снѣгъ, мелкій дождь и холодный, рѣзкій вѣтеръ смѣняли другъ друга до самаго начала мая. Весны совсѣмъ не было, но за то съ мая вдругъ наступило лѣто. Было такъ жарко, какъ рѣдко бываетъ въ іюлѣ. И эти жары стояли въ продолженіе нѣсколькихъ мѣсяцевъ сряду.

Наступилъ уже второй день этого преждевременнаго лѣта; это былъ четвергъ, обыкновенный праздничный день у M-me де-Нино. Всѣ дѣвочки находилась на внутреннемъ дворѣ, сами не зная, радоваться ли имъ жару, какъ новинкѣ, или ворчать на его несвоевременность, потому что большая часть изъ нихъ была еще въ зимнихъ платьяхъ. Роза была въ бѣшенствѣ и готова была ссориться со всѣми, оттого что ее не взяли домой, какъ вдругъ послышался стукъ колесъ, и всѣ дѣвочки опрометью бросилась къ скважинѣ въ большой деревянной калиткѣ, откуда можно было заглянуть въ наружный дворъ.

— Кто это? кричали стоявшія позади.

— Къ чему спрашивать теперь? возразила Роза. — Еще ничего не видать, кромѣ спинки кареты, вотъ и все!

— Какого она цвѣта, Магдалина де-Гассикуръ?

— Не…. не вижу, отвѣчала Магдалина. — Кажется, темная.

— Вы никогда не можете разсмотрѣть ни цвѣта, на экипажа. Еслибы не Роза, вы и теперь не сумѣли бы сказать, что это, карета или тачка. Очень глупо съ вашей стороны перебивать мѣсто у тѣхъ, которыя могутъ видѣть.

— Темносиняго цвѣта, сказала Роза. — Погодите. Вотъ идетъ сквайръ Доу съ ключомъ отпарить ворота.

— Темносиняго, разсуждала Магдалина, которая молча отошла прочь, потому что ужасно обижалась каждымъ намекомъ на свою близорукость. — У де-Кастелла синяя карета. Можете ли вы разглядѣть ливрею?

— Какъ глупо! возразила Роза: — что занесетъ ихъ карету сюда? Видѣлъ ли ее кто-нибудь здѣсь съ тѣхъ поръ какъ она больна! У Сангльтоновъ также синяя карета, и Лотта сказала мнѣ, что пріѣдетъ за мной, если….

Роза вдругъ остановилась. Юлія отворила ворота, и изъ кареты вышла Аделина де-Кастелла въ сопровожденіи своей матери. Раздались восторженные крики дѣвицъ, и не взирая на изумленіе и негодованіе наставницъ, проворные пальцы сдвинули съ мѣста огромный замокъ, а вся группа высыпала на наружный дворъ. Аделина бросилась къ нимъ навстрѣчу съ такимъ же восторгомъ. Госпожа де-Кастелла весело улыбаясь и раскланиваясь, прошла далѣе, въ комнаты M-me де-Нино, а M-lle Henriette приказала Юліи запереть ворота двойнымъ запоромъ.

Аделина безконечно похорошѣла, хотя лицо ея своею блѣдностью напоминало паросскій мраморъ; оно сохранило всю прелесть своихъ очертаній; шелковистые волосы ея разсыпались волнами, а въ темныхъ роскошныхъ глазахъ оставалось то же кроткое и грустное выраженіе. При всей блестящей красотѣ Аделины де-Кастелла, ея лицо постоянно носило какой-то отпечатокъ грусти. Это каждому бросалось въ глаза и всегда придавало ей особенную прелесть, но послѣ болѣзни это стало еще замѣтнѣе. Не душа ли ея, предчувствуя страданія, на которыя она была обречена, еабрасывала эту тѣнь на ея черты? Дѣвицы обступили Аделину и молча разсматравали ея зубы, потому что однажды, во время болѣзни Аделины, Шарлотта Сингльтонъ сказала, что прозрачность зубовъ есть несомнѣнный признакъ чахотки, и дѣвицы никакъ не могли рѣшить, дѣйствительно ли ея зубы имѣютъ эту прозрачность.

— Насилу-то я собралась къ вамъ, начала Аделина, садясь съ своими подругами, Розою и Мери, на скамью, приходившуюся подъ окнами классной комнаты. — Какіе жары наступали вдругъ!

— Какъ вы долго были больны, Аделина! Мы слышали, что вы уѣзжаете въ Ниццу!

— Да, но не раньше осени. И не знаю, въ Ниццу ли именно.

— Вотъ Юлія! закричала Роза, вспрыгнувъ со скамьи. — Юлія, кого берутъ?

— Pas vous, mademoiseille, отвѣчала служанка, смѣясь волненію Розы.

— Ахъ, да, Аделина, мы о васъ еще что-то слышали!

— Что?

— Да такъ, новость одну. Сказать?

— Теперь неудобно, возразила Аделина, — посмотрите, сколько ушей слушаютъ васъ.

— Va-t-en! va-t-en! закричала Роза, вставая, и такъ сильно стала расталкивать собравшихся вокругъ нихъ дѣвочекъ, что привела ихъ въ неописанное смятеніе.

— Qu’est-ce que c’est? закричала мамзель Фифина.

— Ces filles, diables qu’elles sont! отвѣчала Роза, никогда не обдумывая того, что говорила своимъ наставницамъ. — Маdemoiseille de-Caetella ne peut pas dire un mot, qu’elles s’en aillent d’ici!

Мамзель Фифина отозвала дѣвочекъ прочь и Роза тотчасъ же приступила къ разговору.

— Мы слышала, Аделина, что вы выходите замужъ. Правда ли это?

— Да, я думаю, отвѣчала она съ безпечною улыбкой и слегка краснѣя.

— Что онъ хорошъ собою? разспрашивала Роза.

Конечно, такая мысль прежде всего могла придти ей.

— Я никогда его не видала.

— О, Аделина! невольно произнесла Мери Карръ, между тѣмъ какъ Роза смотрѣла на нее во всѣ глаза.

— До сихъ поръ нѣтъ еще, на этой недѣлѣ онъ пріѣдетъ къ намъ изъ Парижа.

— Кто онъ такой?

— Баронъ де-ла-Шассъ. Помните, у насъ на балу вы видѣли одного пожалаго господина, которыя почти все время пробылъ съ папашей?

— Да, ну такъ что же? съ нетерпѣніемъ спросила Роза.

— Мнѣ кажется, что онъ тогда уже просилъ моей руки у папаша, хотя мнѣ ничего не сказали объ этомъ, и….

— Но вѣдь это грѣхъ, святотатство, приносить себя въ жертву такому старику, прервала ее Мери Карръ, вскакивая въ изумленіи. — Вѣдь онъ скоро протянетъ ноги!

— Погодите на минутку, сказала Аделина, спокойно взявъ ее за руку. — Ну, кто теперь спѣшитъ? Этотъ старикъ уже протянулъ ноги. Онъ умеръ вскорѣ послѣ нашего праздника, для котораго нарочно пріѣзжалъ изъ Паразка. Они съ папашей были старинные и задушевные друзья; болѣе близкихъ друзей трудно себѣ представить, несмотря на то что между ними лѣтъ двадцать разстоянія. Состояніе и титулъ перешли теперь къ его племяннику, которому и обѣщана моя рука.

— А сколько ему лѣтъ? спросила Роза.

— Я никогда не справлялась объ этомъ, отвѣчала Аделина. — Маменька говоритъ, что онъ хорошъ собою. Какъ видно, они давно уже задумали этотъ союзъ между двумя семействами, хотя мнѣ никогда не говорили объ этомъ. А еслибы моя сестра осталась жива, то эта честь выпала бы на ея долю.

— Надѣюсь, что вы будете счастливы, замѣтила миссъ Карръ.

— Благодарю васъ, Мери. Но вы говорите это такъ нерѣшительно.

— Я искренно желаю этого, но увѣренность въ вашемъ счастіи была бы во мнѣ гораздо тверже, еслибы вы уже знали и любили того, кто будетъ вашимъ мужемъ. Это большой рискъ выходить замужъ за человѣка, котораго вы никогда еще не видали.

— Во Франціи это всегда такъ дѣлается, сказала Аделина.

— Вотъ почему у Французовъ такъ мало счастливыхъ браковъ, перебила Роза, которая-было смолкла на время, — и жены ихъ обыкновенно ищутъ себѣ утѣшенія въ интригахъ. Опасная эта игра, Аделина. Берегитесь!

— Надѣюсь, что вы не считаете необходимымъ предостерегать меня отъ подобной опасности, воскликнула Аделина, вся вспыхнувъ.

— Конечно; въ вашей натурѣ нѣтъ ничего французскаго, смѣло возразила Роза. — Вамъ, столь твердой въ правилахъ и утонченной въ чувствахъ, это можетъ только принести страданіе, — стремленіе къ тому, что не достижимо.

— Да, вѣдь, и Англичанки не всегда выходятъ замужъ но любви, задумчиво сказала Аделина.

— Рѣдко или, лучше сказать, никогда, отвѣчала Роза. — Ихъ отрасти уже смолкаютъ еще до вступленія въ бракъ. Онѣ больше выѣзжаютъ, имѣютъ въ свои дѣвичьи годы болѣе случаевъ сближаться съ молодыми людьми чѣмъ вы; такъ проходятъ годы, и когда наступаетъ время свадьбы, сердце ихъ уже спокойно, оно отжило свой вѣкъ.

— Въ такомъ случаѣ ихъ браки, по вашимъ же собственнымъ словамъ, очень близко подходятъ къ тому, который меня ожидаетъ.

— Что касается до брака — да, но пора любви для нихъ миновала, между тѣмъ какъ для васъ она только наступаетъ. Въ этомъ-то вся задача, вся опасность.

— Откуда это вы почерпнули такія мудрыя идеи? опросила Аделина, которую это очень забавляло.

— Я не идіотка, отвѣчала Роза, — и когда меня что поражаетъ, я склонна свободно высказывать свои мысли. Мнѣ всегда казалось, что вы пойдете за Англичанина. Вы часто говорили это и сами ставите Англичанъ несравненно выше Французовъ. Помните того красиваго Англичанина съ „французскими ноготками“? Я почему-то вбила себѣ въ голову, что ваша судьба непремѣнно должна быть связана съ его судьбой.

— Вы многое себѣ вбивали въ голову, Роза, что никогда не осуществлялось, возразила Аделина съ веселымъ смѣхомъ. — Я его ни разу не видала съ тѣхъ поръ и, вѣроятно, никогда болѣе не увижу.

— Mademoiselle Rose Darling, крикнула Клотильда, высовываясь изъ окна классной комнаты.

— Вотъ радость-то! закричала Роза, убѣгая. — Я знаю, это Сингльтоны.

Роза скоро вернулась совсѣмъ одѣтая, но съ нахмуреннымъ лицомъ. За ней пріѣхала старая миссъ Максвеллъ.

— Вы только одно обѣщайте, Аделина, что дадите намъ взглянуть на своего будущаго мужа, сказала она.

— Очень хорошо, отвѣтила Аделина. — Желаю вамъ пріятно провести время, Роза.

— Вы хотите сказать — проскучать весь вечеръ съ глухимъ сэръ-Санди и его сестрой. Я разчитывала отправиться къ Сингльтонамъ.

Наконецъ баронъ де-да-Шассъ пріѣхалъ изъ Парижа и былъ помолвленъ съ Аделиной де-Кастелла. Только немногіе близкіе друзья дома были приглашены на помолвку, и Аделина сдержала свое обѣщаніе относительно Розы и Мери Карръ.

Женихъ былъ лѣтъ тридцати, средняго роста, плотно и хорошо сложенный; черты лица его были пріятны и правильны, каштановые волосы, отъ природы вьющіеся и блестящіе, были коротко острижены и стояли какъ щетина, желтые бакенбарды — также, а концы длинныхъ желтыхъ усовъ были закручены кверху. Не знаю почему, Роза, услыхавъ отъ Аделины что онъ не дуренъ собой, вообразила его себѣ высокимъ и красивымъ мущиной, и въ минуту представленія, увидавъ его подстриженные волосы и желтые усы, насилу могла удержаться отъ смѣху, зажавъ себѣ ротъ носовымъ платкомъ. Въ немъ, однако, можно было сейчасъ же замѣтить джентльмена и хорошо воспитаннаго человѣка.

— Мери! шепнула Роза при первомъ удобномъ случаѣ: — на какую жертву обречена Аделина!

— Что вы это говорите, Роза! Не въ наружности счастье! А еслибъ и такъ, то баронъ вовсе не такъ дуренъ.

— Но взгляните на его подстриженные волосы и на эти страшные усы! Зачѣмъ онъ не подрѣжетъ кончика и не подкраситъ ахъ?

— Можетъ-быть, онъ боится, чтобъ они не превратились у него въ зеленые, если только онъ прочелъ Десять тысячъ фунтовъ годоваго дохода.

— О, Аделина, Аделина, неужели она въ самомъ дѣлѣ обручена съ намъ?

— Что жь тутъ невѣроятнаго, Роза? сказала Мери Карръ. — Развѣ вы не видите, что у нея на головѣ бѣлый вѣнокъ, а на рукѣ обручальное кольцо?

— Еслибы такой бритый козелъ, какъ онъ, надѣлъ мнѣ кольцо, я непремѣнно высматривала бы кого-нибудь другаго, чтобы снять его, возразила Роза. — Милая Аделина, продолжила она, когда послѣдняя подошла къ ней, — покажите мнѣ ваше кольцо.

Аделина сняла перчатку а вмѣстѣ съ нею кольцо.

— Зачѣмъ вы сняла кольцо? замѣтила Мери Карръ. — У насъ въ Голландіи есть повѣрье, что если снять обручальное кольцо, оно уже никогда не станетъ вѣнчальнымъ.

— Это чистый вздоръ, какъ и всѣ прочія суевѣрія, сказала Аделина, и совершенное равнодушіе, которое она обнаружила при этомъ, ясно доказывало, что не любовь руководила ея выборомъ. Да и могло да быть иначе?

— Что вы тамъ дѣлали оба?

— Подписывала контрактъ, а за тѣмъ онъ подалъ мнѣ кольцо. Вотъ и все….

— И завершилъ церемонію поцѣлуемъ, рѣзко замѣтила Роза.

Яркая краска раздалась по лицу Аделины вплоть до вѣнка бѣлыхъ розъ, украшавшихъ ея прекрасное открытое чело.

— Кому, кромѣ васъ, Роза, придутъ въ голову такія пошлыя фамаліарности? съ упрекомъ сказала Аделина. — Французы сочла бы это крайне неприличнымъ.

— Неприличнымъ! презрительно воскликнула Роза. — Еслибы вы любили, вы не сказала бы этого. Подождите, придетъ время, Аделина, вспомните и мои слова, и свои также. Полюбить человѣка не долго, если только придется любить, продолжила она въ раздумье, — что часто случалось съ нею теперь, — какъ будто бы говоря сама съ собою, а не съ другими.

— Вѣроятно, не придется, замѣтила Аделина равнодушно. — Но мнѣ кажется, что и вы, Роза, при всей своей воспріимчивости, должны будете сознаться, что въ теченіе нѣсколькихъ часовъ трудно возникнуть серіозному чувству.

— При тѣхъ условіяхъ, въ которыхъ вы находитесь, даже, а года недостаточно, возразила Роза запальчиво. — Уже самый фактъ этотъ, что отъ васъ ожидаютъ и требуютъ любви по заказу, долженъ помѣшать развитію чувства.

Вообще говоря, Роза была права.

— Аделина, нерѣшительно произнесла Мери Карръ, — она касалась весьма щекотливаго вопроса, — дѣйствительно ли вы сочувствуете этому браку?

— Мнѣ кажется, отвѣчала она. — Вѣдь нужно же когда-нибудь выйдти замужъ, а папаша очень высокаго мнѣнія о баронѣ де-ла-Шаесѣ.

— И вы безъ малѣйшаго сопротивленія дали свое согласіе?

— Конечно. Что же я могу имѣть противъ этого брака? Я не на столько знаю барона, чтобы любить или не любить его. Но онъ во всякомъ случаѣ выгодная партія.

Въ эту минуту къ нимъ подошелъ баронъ де-да-Шассъ и вступилъ съ ними въ разговоръ. Онъ былъ, повидимому, умный и пріятный человѣкъ, легко и свободно разсуждалъ о литературѣ и обо всемъ современномъ. Въ его обращеніи съ Аделиной, хотя онъ ни на минуту не покидалъ церемонной вѣжливости Француза, была извѣстная доля любезности (я не могла придумать лучшаго выраженія; Французы назвали бы это empressement), которую пріятно было видѣть, хотя Роза рѣшила, что онъ ужасно тщеславенъ. Но если можно было найдти къ этой націи человѣка выше его по умственному развитію, то еще скорѣй можно было встрѣтить людей несравненно ниже его стоявшихъ.

— Пожалуй, они и счастливы будутъ, Роза, замѣтила миссъ Карръ, когда онѣ остались вдвоемъ.

— Можетъ-быть. Если только ей удастся заставить его отростить себѣ волосы и разстаться съ этими желтыми хвостами.

— Будьте посеріознѣй, пожалуста, съ упрекомъ сказала миссъ Карръ. — Мнѣ кажется, онъ готовъ полюбить Аделину.

— Онъ любуется, гордится ею, противорѣчила Роза, — и безъ всякаго сомнѣнія чрезвычайно доволенъ, что такая прелестная дѣвушка достается ему безъ малѣйшаго усилія съ его стороны. Но если вы говорите о любви, то я очень бы желала знать, какое количество этого чувства входитъ въ составъ французскаго супруга?

Въ это время мать позвала Аделину и попросила ее спѣть дуэтъ съ барономъ, музыкальный талантъ котораго былъ имъ извѣстенъ по слухамъ. Но она сконфузилась и отказалась. Скромная, застѣнчивая и чрезвычайно чувствительная отъ природы, она не рѣшалась стать передъ публикой рядомъ съ женихомъ. Она еще не пѣла послѣ своей болѣзни и попросила Розу замѣнить ее.

Роза выступила впередъ безъ малѣйшаго смущенія. Послѣ кокетства, она особенно сильна была въ пѣніи. Аделина подсѣла къ Мери Карръ и перешептывалась съ нею о прежнемъ веселомъ житьѣ-бытьѣ, о старыхъ школьныхъ подругахъ, о давно минувшихъ дняхъ.

Ни малѣйшая тѣнь сомнѣнія или опасенія за будущее не омрачала въ этотъ вечеръ душу Аделины. Рѣдко лицо ея сіяло такою радостью, какъ теперь, когда она прогнала съ него свойственное ему выраженіе грусти. Въ качествѣ едва обрученной невѣсты и будущей жены, она была кумиромъ всѣхъ окружавшихъ ее; это подстрекало ея тайное тщеславіе и дѣлало ее счастливою. Она находила, что быть невѣстой очень пріятно. Всѣ такъ думаютъ. Почему же Аделинѣ де-Кастелла быть исключеніемъ?

Какъ мало понимала она истинный смыслъ контракта, который только что заключила въ своемъ невѣдѣніи! Какія обязательства налагалъ онъ на нее и какія послѣдствія долженъ былъ онъ повлечь за собою!

Замокъ де-Бофуа, принадлежавшій прежде кавалеру де-Бофуа, былъ теперь собственностью и мѣстопребываніемъ вдовы его. Читателю уже извѣстно, что она была родомъ Англичанка. Изъ двухъ дочерей ея, младшая была замужемъ за синьйоромъ де-Кастелла, другая, Агнеса де-Бофуа, осталась въ дѣвицахъ и жила всегда съ матерью. Имѣніе это находилось около Одеска, маленькаго городка, отстоявшаго на нѣсколько миль отъ Бельпорта по Парижской линіи желѣзныхъ дорогъ.

Де-Кастелла, по обѣщанію, отправились на лѣто въ замокъ. По настоятельнымъ просьбамъ Аделины, съ ними поѣхала и Мери Карръ. Но M-me де-Нино отпустила ее только на недѣлю.

Аделина де-Кастелла такими яркими красками описывала ей замокъ, что Мери Карръ была изумлена, чтобы не сказать разочарована, когда увидала его. Это было длинное, прямое, бросавшееся въ глаза, свѣтло-сѣрое зданіе, все испещренное окнами и трубами, съ плоскимъ, казенно-форменнымъ садомъ, простиравшимся впереди его. Правильныя цвѣточныя куртины его представляли только квадраты, овалы и круги, и опятъ овалы, квадраты и круги, дорожки были длинныя, прямыя и узкія, какими обыкновенно щеголяютъ французскіе сады. Къ парадному входу вела высокая лѣстница съ широкими ступенями, по обѣимъ сторонамъ которой стояли львы, скалившіе зубы на всѣхъ посѣтителей. Только эти неодушевленные высѣченные изъ камня львы да широкія ступени лѣстницы и продавали нѣкоторое разнообразіе этому обнаженному зданію. Передъ домомъ находились два фонтана, между которыми устроенъ былъ подъѣздъ для экипажей. Каждый изъ нихъ былъ окруженъ восемью львами меньшаго размѣра, съ однимъ гигантскимъ львомъ по серединѣ, изъ пасти котораго била вода. Все это показалось Мери Карръ весьма некрасивымъ и неизящнымъ. Но на западной сторонѣ замка представлялось болѣе пріятное зрѣлище. Широкая каменная терраса или родъ колоннады, съ лѣстницами по обѣимъ сторонамъ и въ срединѣ, возвышалась передъ окнами, а вдали видны были прелестные парки и сады. Зеленая волнообразная лужайка, душистые кустарники, уединенныя, крытыя аллеи, скамьи, осѣненныя густыми деревьями, подъ тѣнь которыхъ такъ и манило въ полуденный жаръ, вьющіеся кустарники, прозрачное озеро, все это было очаровательно. И всѣмъ этимъ замокъ обязанъ былъ вкусу своей англійской владѣтельницы. По сосѣдству, въ близкомъ разстояніи отъ Бофуа, находились еще другіе замки, что давало возможность пользоваться небольшимъ, но пріятнымъ обществомъ. Самый близкій домъ отстоялъ на полмили отъ замка, и мы просимъ читателя обратить на него особенное вниманіе, потому что ему придется не разъ заглянуть въ него. Это не былъ замокъ; взятый вдвое, онъ не составилъ бы и половины Бофуа, жители котораго, по своимъ англійскимъ понятіямъ, окрестили его названіемъ „мызы“. Это былъ маленькій, уютный домикъ, принадлежавшій графу д’Эстиваль, короткому пріятелю семейства де-Бофуа. Г. д’Эстиваль имѣлъ врожденную склонность къ живописи и изящнымъ искусствамъ. Онъ пристроилъ къ „мызѣ“ еще одну комнату, исключительно назначенную для картинъ, часто путешествовалъ и постоянно увеличивалъ свою коллекцію. Между тѣмъ какъ другіе тратили свои деньги на выѣзды и общественныя удовольствія, онъ употреблялъ ихъ (и въ большомъ количествѣ) на покупку картинъ. Мери Карръ приходилась ему съ родни: старшій братъ ея, умершій англійскій пасторъ, былъ женатъ на племянницѣ графа, Эммѣ д’Эстиваль. Нѣкоторые изъ читателей, быть-можетъ, имѣли случай познакомиться съ этими Карръ въ одномъ изъ новѣйшихъ сочиненій; они знаютъ, что они родились и жили въ Голландіи, слышали о странномъ романѣ ихъ родителей и о ихъ замѣчательномъ процессѣ въ Вестербери, въ силу котораго они были возстановлены, въ своихъ правахъ. Не любя повтореній, не стану надоѣдать ими и читателю.

XXIII. Портретъ.

Госпожа де-Бофуа, урожденная Марія Гольдингамъ, была веселая, бодрая, но нѣсколько болѣзненная старушка. Ея дочь Агнеса, совершенно сѣдая въ пятьдесятъ лѣтъ, казалась вдвое старше сестры своей госпожи де-Кастелла, хотя между ними было не болѣе десяти лѣтъ разницы. Сестры ничуть не походили другъ на друга; у старшей было простое, широкое, безцвѣтное лицо съ крупными чертами и съ такими же безцвѣтными глазами, между тѣмъ какъ госпожа де-Кастелла отличалась тонкими, нѣжными чертами лица, роскошными черными глазами и яркимъ румянцемъ щекъ. Къ удивленію Мери Карръ, которой Аделина не сказала объ этомъ ни слова, оказалось, что миссъ де-Бофуа хромала. Это было слѣдствіемъ несчастнаго случая въ дѣтствѣ.

На другой день по пріѣздѣ въ Бофуа, Аделина спросила у своей бабушки: не у себя ли господинъ д’Эстиваль? Отвѣтъ былъ отрицательный. Ей сказали, что господинъ д’Эстиваль пріѣзжалъ на нѣсколько дней изъ Парижа, съ гостями, но вслѣдъ за тѣмъ уѣхалъ, и какъ кажется, въ Голландію.

— Тѣмъ лучше, замѣтила Аделина, — мы можемъ теперь ходить когда намъ вздумается въ его картинную галлерею. Вы любите живопись, Мери, для васъ это будетъ истиннымъ наслажденіемъ, да къ тому же вы, въ качествѣ родственницы, пользуетесь въ его домѣ нѣкоторыми правами. Не пойдти ли намъ туда сейчасъ же?

— Сейчасъ? сказала госпожа де-Кастелла. — Въ такую жару!

— А позже будетъ еще жарче, сказала Аделина. — Пойдемте съ нами, мамаша.

Не совсѣмъ-то охотно приказала госпожа де-Кастелла подать себѣ шарфъ и шляпку, и не мало сомнительныхъ взглядовъ бросила она на безоблачное небо, откуда сверкало ослѣпительное солнце. Они отправились черезъ аллею кустарниковъ, по самой длинной, но за то наиболѣе прохладной и тѣнистой дорогѣ. А между тѣмъ, покамѣстъ они идутъ, заглянемъ въ эту картинную галлерею.

Трудно было бы описать ея внѣшній видъ, имѣвшій характеръ отчасти мастерской, отчасти пышной картинной галлереи. Это была узкая и продолговатая комната, освѣщенная высокими окнами съ зелеными жалузи, съ помощію которыхъ художники устраиваютъ нужное имъ освѣщеніе. Стеклянныя двери вели изъ этой комнаты въ очаровательный садъ, но въ случаѣ надобности они закрывалась ставнями и завѣшивались драпировками. На противоположномъ концѣ комнаты другая дверь, поменьше первой, служила для сообщенія съ остальнымъ домомъ.

Въ этотъ самый день, около семи часовъ утра, какой-то молодой человѣкъ возился въ этой комнатѣ, приводя въ порядокъ французскіе карандаши, кисти и краски, которые такъ и оставались неубранными съ тѣхъ поръ какъ ихъ употребляли въ послѣдній разъ. Въ нѣсколькихъ шагахъ отъ стѣны стоялъ высокій, остроконечный мольбертъ, а подлѣ него станокъ съ красками и палитрами. Кругомъ разставлены были классическія вазы, гипсовые слѣпки съ лучшихъ моделей; статуи и бюсты изъ порфира и лидійскаго мрамора; голова воина, скульптурной работы, группа гладіаторовъ, плачущая Ніобея, Аполлонъ Бельведерскій, снимки барельефовъ и другіе античные этюды. Тутъ можно было найдти красоту во всѣхъ ея видахъ, но не было ни безобразія, ни оторванныхъ членовъ, ни уродливыхъ формъ, какъ будто составитель собранія позаботился только о возбужденіи однихъ пріятныхъ ощущеній. По стѣнамъ висѣли копіи съ картинъ великихъ мистеровъ и нѣсколько оригинальныхъ произведеній Микеля Анджело, Сальватора Розы, Рембрандта, Рафаеля, Гвидо, Карла Дольче, Тиціана, и наконецъ даровитаго и несчастнаго Леонарда Да-Винчи. Образцовъ испанской школы было не много: Веласкезъ, Мурильно и Зербарбавъ. Изъ французской школы еще меньше: Николай Пуссенъ, Лебренъ и Ватто; но за то тутъ былъ богатый выборъ копій и оригиналовъ фламандской и голландской школъ: Ванъ-Дикъ, Рюисдаль, Вильямъ Вандервельдъ и братья Авраамъ и Исаакъ Остады.

Кончивъ свои приготовленія и приведя въ порядокъ палитры, молодой человѣкъ придвинулъ къ себѣ станокъ и сѣлъ за мольбертъ. Но прежде чѣмъ взяться за кисть, онъ взглянулъ на ближайшее къ нему окно, всталъ на стулъ и еще ниже опустилъ зеленые жалюзи, чтобъ уменьшить освѣщеніе. Затѣмъ онъ уже окончательно приступилъ къ дѣлу, то насвистывая отрывки какой-то популярной мелодіи, то напѣвая про себя нѣсколько тактовъ и вдругъ подхватывая во всю силу звучнаго, пріятнаго голоса. Онъ снималъ копію съ одной извѣстной картины Веласкеза, и быстро подвигался къ концу. Эта была очаровательная женская головка, изображавшая Марію Магдалину. Но на эта головка, на всѣ находившіеся тутъ портреты и бюсты, ни даже стоявшій подлѣ него „Эвдиміонъ“ Жароде не могла затмить собою красоты самого художника.

Никакая кисть, никакой мраморъ не могла бы изобразить этотъ умный, открытый лобъ, эту пріятную улыбку нѣжно очерченныхъ губъ, этотъ серіозный взглядъ темносинихъ глазъ. Но хотя голова его отлита была въ самую безукоризненную форму, которую не скрывала волны роскошныхъ темныхъ волосъ; хотя блѣдное, правильное лицо отличалось почти женственною красотой, — все-таки главная прелесть его заключалась въ экспрессіи. Лордъ Джонъ Сеймуръ совершенно справедливо замѣтилъ, что лицо Сентъ-Джона было скорѣе привлекательно нежели красиво (читатель, вѣроятно, уже угадалъ, что этотъ молодой художникъ былъ никто другой какъ Фредерикъ Сентъ-Джонъ), потому что неотразимая прелесть выраженія заставляла забывать о красотѣ очертаній. Мистеръ Сентъ-Джонъ усердно проработалъ нѣсколько часовъ сряду до самаго полудня. Въ двѣнадцать часовъ онъ всталъ, потянулся, открылъ ставни и драпировки и растворилъ стеклянныя двери.

Эта часть комнаты очевидно назначена была для отдыха и наслажденія; всѣ аттрибуты труда сгруппированы были на противоположномъ ея концѣ. Здѣсь же помѣщались двѣ оттоманка, нѣсколько креселъ и диванъ, на которыхъ утомленный художникъ могъ отдыхать и любоваться красотой внѣшней природы, или изящными произведеніями искусства, собранными внутри комнаты. И какой прелестный видъ представлялся изъ окна! Это былъ земной рай въ миніатюрѣ.

По зеленой лужайкѣ пробирался между мшистыми берегами свѣтлый и прозрачный ручей; группы очаровательныхъ душистыхъ цвѣтовъ росла по окраинамъ луга, а за нимъ возвышалась искусственные холмы, и гроты, надъ которыми билъ фонтанъ, пріятно ласкавшій слухъ. И весь этотъ прелестный пейзажъ, не имѣвшій даже полудесятины пространства, огражденъ былъ отъ вліяній внѣшняго міра живою стѣной высокихъ пахучихъ лапъ, сквозь трепещущіе листья которыхъ едва проникали солнечные луча.

Мистеръ Сентъ-Джонъ бросался на оттоманку и любовался видомъ. Въ рукѣ у него была книга, но онъ не открывалъ ея. Онъ былъ слишкомъ голоденъ, чтобы читать: кромѣ чашки кофе и кусочка хлѣба, онъ ничего не ѣлъ съ шести часовъ утра, и теперь незамѣтно впалъ въ задумчивость.

— Удастся ли мнѣ выдержатъ характеръ и до конца перевести эту однообразную жизнь? сказалъ онъ вполголоса, безсознательно слѣдя глазами за игрой солнечнаго блеска на лугу. — Нѣсколько мѣсяцевъ этой скромной, дешевой жизни, помогутъ мнѣ окончательно расквитаться съ долгами. Но Исааку я ничѣмъ не хочу быть обязанъ ничѣмъ; а еслибы здѣсь нашелся проблескъ жизни, хоть развлеченіе — хоть какое-нибудь развлеченіе — еслибы вернулся по крайней мѣрѣ д’Эстиваль…

Въ эту минуту дверь на противоположномъ концѣ комнаты отворилась, и въ нее заглянула дородная, миловидная женщина, которую можно было принять, если не за хозяйку дома, въ простомъ утреннемъ костюмѣ, то за ея почтенную домоправительницу. Она доложила мистеру Сентъ-Джону, что завтракъ готовъ.

— Благодарю васъ, госпожа Баретъ, сказалъ онъ съ видимымъ удовольствіемъ, и подстрекаемый голодомъ, быстро пошелъ за ней, не замѣтивъ въ торопяхъ, что уронилъ свой носовой платокъ.

Въ это время маленькое общество изъ Бофуа достигло мызы. Госпожа де-Кастелла страшно ворчала на жаръ. Пока дорога шла въ тѣнистыхъ кустарникахъ, она переносила его довольно терпѣливо; но въ открытомъ подѣ, рдѣвшемъ колосистою скатертью, гдѣ не было вы изгороди, вы клочка зеленой травы, на которыхъ бы можно было отдохнуть ослѣпленному взору, жаръ этотъ сдѣлался невыносимымъ. Что станется теперь съ цвѣтомъ ея лица! Она чувствовала уже, что у нея нарываетъ кожа.

— Э, милая мамаша, повѣрьте, что бѣды никакой не будетъ, шутила Аделина, — вы только немножко раскраснѣлись. Пойдемте прямо черезъ калитку въ картинную галлерею. А то мадамъ Баретъ заговоритъ васъ до полусмерти, особенно когда она узнаетъ кто такая Мери Карръ.

— Не могу я въ такую жару любоваться на картины, сердито отвѣчала госпожа де-Кастелла. — Вы идите себѣ, пожалуй, въ галлерею, а я отыщу мадамъ Баретъ и попрошу ее дать мнѣ молока. Мнѣ еще никогда не бывало такъ жарко.

Съ этими словами она направилась къ дому, а Мери съ Аделиной прошли въ калиточку уединеннаго садика, и усѣлись въ картинной галлереѣ. О, какъ отрадно было войдти въ этотъ прохладный уголокъ послѣ ослѣпительнаго полдневнаго зноя! Тамъ, въ открытомъ полѣ, все было сожжено палящимъ солнцемъ, между тѣмъ какъ здѣсь утомленный глазъ отдыхалъ на свѣжей зеленой травѣ; искристый ручей разливалъ кругомъ прохладу, а клумбы прелестныхъ цвѣтовъ, окаймлявшихъ лужайку, наполняли воздухъ благоуханіями. Впечатлѣніе, производимое этимъ пріятнымъ уголкомъ, можно было сравнить съ впечатлѣніемъ тихой, серебристой лунной ночи послѣ знойнаго лѣтняго дня.

Аделина первая встала съ своего мѣста. Вниманіе ея было отвлечено чѣмъ-то на другой конецъ комнаты.

— Мери! Взгляните-ка сюда! на мольбертѣ картина! И работа видимо подвигается. Какъ же это бабушка сказала, что господина д’Эстиваля нѣтъ дома!

Миссъ Карръ обернулась, и съ перваго взгляда на предметы собранные въ этой комнатѣ, ей показалось, что она еще не видывала болѣе разнохарактерной кучи. Аделина между тѣмъ продолжала смотрѣть на мольбертъ.

— Какая мастерская кисть! Это, вѣрно, работа господина д’Эстиваля. Онъ превосходно пишетъ. Многія изъ этихъ копій дѣланы его рукой. А можетъ-быть, не пригласилъ ли онъ сюда какого-нибудь художника?

— Аделина, вы уронили свой носовой платокъ, сказала миссъ Карръ, вставая и поднимая платокъ.

— Нѣтъ, мой въ карманѣ, отвѣчала Аделина, не отрывая глазъ отъ полуоконченной картины. — Это, должно-быть, вашъ.

Миссъ Карръ, все еще убѣжденная что платокъ принадлежалъ Аделинѣ, стала осматривать его углы. На первыхъ трехъ не было никакого имени, а на четвертомъ, вмѣсто ожидаемыхъ ею начальныхъ буквъ: „A. de C.“, стояло полное имя: — Фредерикъ Сентъ-Джонъ, вышитое волосами и украшенное сверху коронкой.

Въ ея умѣ промелькнула догадка; она смутно вспомнила о благородномъ молодомъ человѣкѣ, о французскихъ ноготкахъ и о суевѣрныхъ опасеніяхъ Розы Дарлингъ, чтобъ этотъ человѣкъ не оказалъ роковаго вліянія на ея судьбу. Въ высшей степени заинтригованная, она торопливо кликнула Аделину, которая на этотъ разъ немедленно поспѣшила на ея зовъ.

— Смотрите, Аделина! сказала она, указывая ей на вышитый уголокъ платка. — Чье это имя?

Аделина равнодушно прочла его.

— Неужели вы не помните — у васъ на балу — французскія ноготки?

— Фредерикъ Сентъ-Джонъ? безпечно сказала Аделина, взявъ въ свои руки платокъ: — да, это то же самое имя, а вѣроятно, то же лицо.

Какъ спокойно, какъ равнодушно она говорила! Будь это совершенно постороннее для нея, на разу не слыханное имя, она не могла бы отнестись къ нему равнодушнѣе. Видно не предчувствовала тогда душа ея, что готовило ей ближайшее будущее.

Въ эту минуту внутренняя дверь отворилась, а мистеръ Сентъ-Джонъ вошелъ въ комнату. Мери Карръ вздрогнула отъ удивленія, потому что она до сихъ поръ не замѣчала этой внутренней двери. Мистеръ Сентъ-Джонъ также остановился на минуту какъ вкопаный, вѣроятно недоумѣвая, кто бы могли быть эта посѣтительницы, и какимъ образомъ могли онѣ попасть сюда, какъ мухи на медъ. Онъ сталъ извиняться передъ ними въ томъ что такъ безцеремонно вошелъ въ комнату, не подозрѣвая о ихъ присутствіи.

— Намъ слѣдуетъ извиниться, мистеръ Сентъ-Джонъ, перебила Аделина. — Вы не узнаете меня? продолжила она, замѣтивъ, что онъ посмотрѣлъ на нее съ большимъ удивленіемъ, когда она назвала его по имени.

Могъ ли онъ припомнить ее? Онъ надѣлъ ее лишь однажды, нѣсколько мѣсяцевъ тому назадъ, въ великолѣпномъ бальномъ платьѣ; а теперь она стояла передъ нимъ въ простомъ утреннемъ нарядѣ, и самое лицо ее оттѣнялось полями шляпки.

— Мнѣ, кажется, суждено присвоивать себѣ вашу собственность, продолжала Аделина, подавая ему платокъ. — Въ первый разъ, когда мы встрѣтились, я отняла у васъ цвѣтокъ, а теперь….

— Мадемуазель де-Кастелла! перебилъ онъ ее, сіяя удовольствіемъ и протягивая ей обѣ руки. — Пожалуста, простите меня и не думайте чтобъ я забылъ васъ; но я никакъ не воображалъ встрѣтить васъ здѣсь.

Это было совершенно справедливо. Хотя мистеръ Сентъ-Джонъ зналъ, что въ окрестностяхъ есть замокъ Бофуа, однако онъ ни мало не подозрѣвалъ, чтобы семейство де-Кастелла имѣло къ нему какое-нибудь отношеніе.

— Вы здѣсь гостите? спросила Аделина.

— Да; — и онъ разказалъ ей все: какъ онъ встрѣтился нынѣшнею весной въ Парижѣ съ графомъ д’Эстивалемъ, котораго онъ зналъ еще прежде, и какъ согласился на предложеніе отправиться вмѣстѣ къ нему въ деревню. Вскорѣ по пріѣздѣ ихъ въ имѣніе, графъ былъ вызвавъ по семейнымъ дѣдамъ въ Голландію и взялъ слово съ мистера Сентъ-Джона, что онъ дождется его возвращенія.

— Вотъ эта молодая особа родственница господина д’Эстиваля, сказала Аделина. — Вы, вѣроятно, слыхали о Голландскихъ Каррахъ изъ Роттердама?

Мистеръ Сентъ-Джонъ улыбнулся.

— Годдандскіе Карры составили себѣ извѣстность въ вашемъ графствѣ. Вестербери до сихъ поръ гордится ихъ знаменитымъ процессомъ.

— Стало-быть, вы должны знать, что Робертъ Карръ былъ женатъ на Эммѣ д’Эстиваль, продолжила Аделина. — А Мери Карръ, которую вы здѣсь видите, его единственная сестра.

Какая неподдѣльная грусть отразилась въ глазахъ Фредерика Сентъ-Джона при этомъ имени, когда онъ сжалъ ея руку. Въ воспоминаніи его живо возникъ образъ покойнаго и дорогаго его сердцу школьнаго товарища.

Черезъ нѣсколько минутъ въ комнату вошла и госпожа де-Кастелла, и всѣ они скоро освоились между собою. Мистеръ Сентъ-Джонъ еще разъ обошелъ съ ними всю галлерею, объясняя имъ красоты и достоинства картинъ.

— Я догадываюсь, что и вы также художникъ, замѣтила госпожа де-Кастелла, глядя на картину, стоявшую на мольбертѣ.

— Какъ ни люблю я искусство, сколько ни занимался имъ, однако я не болѣе какъ дилеттантъ. Еслибъ я желалъ помѣняться съ кѣмъ-либо своимъ положеніемъ, то конечно съ кѣмъ-нибудь изъ вашихъ знаменитыхъ художниковъ. Какъ мало знаютъ въ Англіи Веласкеза! воскликнулъ онъ, любуясь на свой оригиналъ.

— Да, и во Франціи также, отвѣчала госпожа де-Кастелла. — Повѣрьте мнѣ, мистеръ Сентъ-Джонъ, что никто не можетъ вполнѣ оцѣнить испанскую школу, не любовавшись богатыми коллекціями ея въ самой Испаніи.

— Вы совершенно правы, отвѣчалъ онъ.

— Бывали ли вы когда-нибудь въ Испаніи?

— Въ Европѣ я, кажется, былъ вездѣ, гдѣ только есть картинныя галлереи.

— А любите ли вы испанскую школу?

— Такъ себѣ.

— Только-то? Мнѣ весьма прискорбно слышать такой отзывъ.

— Испанская живопись имѣетъ свой особенный, исключительный характеръ, продолжилъ мистеръ Сентъ-Джонъ. — По крайней мѣрѣ я всегда держался этого мнѣнія. Испанскіе художники были стѣснены въ выборѣ своихъ сюжетовъ: они должны были ограничиваться однимъ религіознымъ матеріаломъ. А будь имъ дано побольше свободы, они оставили бы потомству болѣе драгоцѣнные памятники своего генія. Воображеніе есть плоть и кровь живописи. Наложите на него узду, и вы останетесь ни съ чѣмъ.

— Мнѣ кажется, вы правы, сказала госпожа де-Кастелла.

Въ это время въ комнату вошла госпожа Баретъ. Она была родственница графа д’Эстиваль. Нѣсколько лѣтъ тому назадъ мужъ ея, мелкій земдевладѣлецъ, посадилъ всѣ свои деньги на какую-то спекуляцію и раззорился. Тогда господинъ д’Эстиваль предложилъ имъ у себя пріютъ, который они приняли лишь подъ условіемъ быть полезными. Госпожа Баретъ занялась домашнимъ хозяйствомъ, а мужъ ея сталъ главноуправляющимъ всего помѣстья и фермы. Но хотя они дѣятельно занимались дѣлами, какъ бы въ качествѣ старшихъ слугъ, благородное происхожденіе давало имъ право на должный почетъ и уваженіе.

— Чья это работа? спросила госпожа де-Кастелла, останавливаясь передъ одною группой.

— Это копія съ одного изъ портретомъ Ванъ-Дика, сказалъ мистеръ Сентъ-Джонъ. — А вотъ и самъ оригиналъ. Но копія также превосходно сдѣлана.

— Правда, отвѣчала, госпожа де-Кастелла. — Для моего непосвященнаго глаза она кажется совершенно одинаковою съ оригиналомъ.

— Почти что такъ, сказалъ мистеръ Сентъ-Джонъ. — Кромѣ прозрачности кожи, въ которой Ванъ-Дикъ не подражаемъ.

— А чей этотъ роскошный ландшафтъ?

— Это оригинальное произведеніе Клода Лоррена.

— Такъ, такъ. Я могла бы угадать это по колориту. А эта картина, мистеръ Сентъ-Джонъ?

— Это Корреджіо.

— Она мнѣ не такъ-то нравится.

— Въ ней мало теплоты, но все-таки она безукоризненно правильна, отвѣчалъ мистеръ Сентъ-Джонъ, — какъ вообще всѣ произведенія его кисти.

— Не пишете ли вы портретовъ съ натуры, мистеръ Сентъ-Джонъ?

— Писалъ прежде, и принялся бы опять за эту работу, еслибы нашелъ достойный оригиналъ.

— Зачѣмъ же долго искать? Красивая голова вашей почтенной и доброй хозяйки можетъ послужить для васъ прекраснымъ оригиналомъ, отвѣчала госпожа де-Кастелла, понижая голосъ.

Сентъ-Джонъ засмѣялся звучнымъ, пріятнымъ смѣхомъ. Мери Карръ заключила изъ этого, что ему просто не хочется рисовать старухъ.

— Не позволите ли вы мнѣ лучше попробовать мое искусство на вашемъ портретѣ? сказалъ онъ госпожѣ де-Кастелла.

— Нѣтъ, благодарю васъ, отвѣчала она. — Я уже три раза снимала свой портретъ, и мнѣ надоѣло позировать.

Старинные часы на пьедесталѣ серебристо пробили три, прежде нежели наши посѣтительницы собрались въ обратный путь. Онѣ не замѣтили какъ прошло время: разговоръ ли Сентъ-Джона былъ тому причиной, или достоинство картинъ, — неизвѣстно. Мистеръ Сентъ-Джонъ проводилъ ихъ черезъ все поле, до калитка ихъ собственнаго парка, и госпожа де-Кастелла пригласила его посѣтить ихъ вечеркомъ.

За обѣдомъ разговоръ коснулся новаго знакомца. госпожа де-Кастелла выразила свое живѣйшее удовольствіе, что около нихъ поселился такой пріятный сосѣдъ, и подтрунивала надъ своею сестрой, мадемуазель Агнесой, что она не разузнала о немъ раньше. По ея словамъ, это былъ джентльменъ въ полномъ смыслѣ слова, съ высшимъ свѣтскимъ образованіемъ, который могъ бы развлекать ихъ своимъ обществомъ въ отсутствіи господина де-Кастелла. Они продолжали еще говорить о немъ, когда въ комнату вошелъ самъ мистеръ Сентъ-Джонъ.

Онъ былъ въ легкомъ траурѣ; вечерній нарядъ его былъ простъ и удобенъ, но все въ немъ носило печать какого-то особеннаго изящества. Мери Карръ залюбовалась имъ, да, вѣроятно, также и прочіе члены кружка, хотя за другихъ она не могла отвѣчать. Манеры его отличались какою-то особенною прелестью, которой она никогда не встрѣчала въ другихъ мущинахъ. Мери не могла опредѣлить въ чемъ именно заключалась эта прелесть, но она неотразимо влекла къ нему всѣхъ, съ кѣмъ онъ ни сталкивался. Разговоръ его былъ оживленъ и увлекателенъ, но всѣ пріемы спокойны и просты. Откланиваясь, онъ обѣщалъ господину де-Кастелла придти къ нимъ обѣдать на другой день.

Утромъ господинъ де-Кастелла, Аделина и Мери Карръ отправились на мызу, гдѣ и провели нѣсколько часовъ сряду. Господинъ де-Кастелла, въ противоположность женѣ своей, никогда не могъ насмотрѣться на живопись. Время пролетѣло для нихъ незамѣтно, и едва ли нужно говорить, что они скоро сошлись съ мистеромъ Сентъ-Джономъ, какъ будто вѣкъ были друзьями.

Кто-то изъ нихъ шутя замѣтилъ, что нужно бы снять портретъ съ Аделины; но скоро шутка эта перешла въ весьма серіозное намѣреніе. Мери Карръ не знала въ точности какъ это случилось, но вопросъ этотъ былъ окончательно рѣшенъ въ тотъ же самый вечеръ, когда мистеръ Сентъ-Джонъ пришелъ къ нимъ обѣдать. Отецъ и мать Аделины радовались что у нихъ будетъ портретъ дочери, а старая бабушка такъ разохотилась, что просила тотчасъ же начать его живою рукой; Аделина также не противилась: это льстило ея невинному и весьма извинительному тщеславію.

Въ пятницу утромъ, — несчастный день! — Аделина въ первый разъ позировала для мистера Сентъ-Джона. Отецъ ея и миссъ Карръ присутствовали на этомъ первомъ сеансѣ. Вслѣдъ за тѣмъ мистеръ Сентъ-Джонъ снова обѣдалъ въ замкѣ: безъ него вечеръ казался скучнымъ и длиннымъ, хотя, по правдѣ сказать, знакомство ихъ было еще слишкомъ кратковременно. На другой день рано поутру господинъ де-Кастелла уѣхалъ въ Парижъ, а послѣ завтрака Аделина и Мери Карръ отправились на мызу д’Эстиваля въ сопровожденіи госпожи де-Кастелла. Сеансъ былъ продолжителенъ и госпожа де-Кастелла не могла скрыть своей скуки. Другіе нашли бы удовольствіе въ разсматриваніи картинъ, но она не имѣла особенной любви къ искусству, а послѣ недавняго бѣглаго обзора галлереи находила утомительнымъ возвращаться къ тому же занятію. Сверхъ того она сильно жаловалась на утреннія прогулки по жарѣ. Дѣло въ томъ, что во время своихъ періодическихъ визитовъ въ замокъ Бофуа, госпожа де-Кастелла испытывала безконечную скуку. Еще молодая, и прекрасная собой, страстно привязанная къ свѣту, она находила эту однообразную жизнь сущимъ для себя наказаніемъ. И между тѣмъ добровольно подчинилась ей изъ любви къ старухѣ-матери, хотя и съ трудомъ скрывала свою скуку.

Итакъ сеансъ въ это утро былъ особенно длиненъ и утомителенъ: еслибы не разговоръ съ мистеромъ Сентъ-Джономъ, госпожа де-Кастелла не высидѣла бы до конца. Болѣе всего они говорили о Римѣ, такъ что, слушая ихъ, Мери Карръ надѣялась превосходно познакомиться съ Вѣчнымъ Городомъ. Сентъ-Джонъ и госпожа де-Кастелла были его страстными почитателями. Мистеръ Сентъ-Джонъ привезъ оттуда цѣлый портфель рисунковъ, сдѣланныхъ его собственною рукой: нѣкоторые изъ нихъ были превосходныя акварели; другіе лишь простые эскизы, но какъ въ тѣхъ, такъ и въ другихъ виденъ былъ несомнѣнный талантъ. Портфель занималъ всѣхъ: даже госпожа де-Кастелла цѣлый часъ любовалась имъ.

Въ немъ находились самые разнообразные рисунки: эскизъ очаровательныхъ албанскихъ холмовъ, развалины стариннаго водопровода, храмъ въ Пестумѣ, изящные пейзажи Тиволи, развалины дворца Цесарей, величественный храмъ Св. Петра, видъ съ высоты via Appiana, изображеніе воротъ Санъ-Джіованни, фантастическій эскизъ пышнаго дворца въ самую цвѣтущую эпоху древняго Рама, видъ одной изъ современныхъ виллъ, храмъ Юпитера, садъ Саллюстія и сохранившаяся до сихъ поръ гробница Цецилія Метелла. Тутъ были также волшебные ночные виды почти необитаемыхъ теперь холмовъ: Палатинскаго, Целійскаго и Авентинскаго. Была мастерски нарисованная мрачная картина сосновой и кипарисовой рощи, возвышавшейся надъ грудой разваливъ. А рядомъ съ нею видъ сада съ мраморными фонтанами и колоннадами, съ пестрою мозаикой клумбъ, апельсинными и лимонными деревьями въ цвѣту, каскадами и столбами, обвитыми вьющимся виноградомъ, лоснящимися статуями и ваннами изъ александрійскаго мрамора, и надъ всѣмъ этомъ разстилалось голубое италіянское небо съ золотистыми лучами италіянскаго солнца.

— Могу ли я просить васъ объ одномъ одолженіи? сказала госпожа де-Кастелла, обращаясь къ госпожѣ Баретъ, когда она уходила.

— Сколько угодно, съ улыбкой отвѣчала добродушная старушка.

— Я не могу выносить этихъ ежедневныхъ прогулокъ по жарѣ во все продолженіе сеансовъ. Когда мнѣ нельзя будетъ приходить сюда самой, то не согласитесь ли вы принять мою дочь подъ ваше покровительство? Луиза будетъ провожать ее сюда.

— Съ величайшимъ удовольствіемъ, отвѣчала госпожа Баретъ. — Я беру ее подъ свою защиту. Впрочемъ, здѣсь ничто не угрожаетъ мадемуазель де-Кастелла.

— Я самъ беру ее подъ свою защиту, перебилъ Сентъ-Джонъ тихимъ, серіознымъ голосомъ, обращаясь къ госпожѣ де-Кастелла. — Ничто недоброе не прикоснется къ ней, я буду охранять ее заботливѣе чѣмъ родную сестру.

Аделина слышала эти слова, а тонъ ихъ заставалъ ее покраснѣть. Въ благородствѣ чувствъ молодаго человѣка и въ его желаніи предохранить ее отъ всякаго дѣйствительнаго или воображаемаго зла не могло быть ни малѣйшаго сомнѣнія. Мери Карръ не знала, что именно разумѣлъ онъ подъ недобрымъ, но прочіе, повидимому, говорили о внѣшней и явной опасности. Мадамъ Баретъ предостерегала Аделину, чтобъ она никогда не ходила черезъ поле, гдѣ пасся дикій быкъ, хотя это была самая кратчайшая дорога, а госпожа де-Кастелла умоляла ее не сидѣть на сквозномъ вѣтру и не снимать шляпки, пока не остынетъ послѣ ходьбы. Аделина смѣялась и обѣщала быть послушною.

Съ понедѣльника горничная госпожи де-Кастелла, Луиза, вступила въ отправленіе своей новой обязанности. Эта прогулка также мало нравилась ей, какъ и ея госпожѣ, а чтобы предохранить себя отъ солнца она раскрывала огромный дождевой зонтъ алаго цвѣта. У дверей картинной галлереи она сдавала молодыхъ дѣвушекъ на попеченіе мистера Сентъ-Джона и уходила. Госпожа де-Кастелла не сомнѣвалась въ томъ, что Луиза оставалась съ своею молодою госпожой во все продолженіе сеанса, не сомнѣвается, и до сихъ поръ. Она была увѣрена въ Луизѣ, хотя, и поручила свою дочь покровительству госпожи Баретъ. Но Луаза была неисправимая болтунья. Молча просидѣть въ присутствіи господъ въ картинной галлереѣ, зѣвая на недоступныя для ея пониманія красоты, когда можно было поточить лясы съ Жюльетой, горничной мадамъ Баретъ, въ ея рабочей комнатѣ, а съ толстою работницей на кухнѣ, — это уже чистая философія, не сподручная для мадемуазель Луизы. Да и мадамъ Баретъ не всегда сидѣла съ Аделиной. Ея разнообразныя занятія по дому, особенно при такихъ лѣнивыхъ служанкахъ, часто заставляла ее выходить изъ мастерской. Впрочемъ, это на на минуту не озабочивало ея. Могло да что-нибудь дурное случаться тутъ съ Аделиной?

— Давно ли вы здѣсь, мистеръ Сентъ-Джонъ? спросила его Мери Карръ, когда, по окончаніи сеанса, прекратившагося ранѣе обыкновеннаго, они вышла въ садъ.

— Около мѣсяца.

— И проведете тутъ все лѣто?

— Да, вѣроятно, и заму. Я еще самъ не знаю сколько пробуду здѣсь.

— Что же можетъ побудить васъ къ этому? Здѣсь зимою, должно-быть, ужасно скучно.

— Я ищу уединенія. Я думаю, трудно было бы найдти болѣе пріятный уголокъ, миссъ Карръ.

— Но почему же вы ищете уединенія?

Онъ замялся и покраснѣлъ.

— Впрочемъ, я не вижу причины скрывать отъ васъ истину.

— О, извините меня, мистеръ Сентъ-Джонъ, перебила она его, краснѣя за свой легкомысленный вопросъ. — Я поступила весьма необдуманно, спросивъ васъ.

— Я былъ расточителенъ, неостороженъ, и тратилъ болѣе нежели получалъ, объяснилъ мистеръ Сентъ-Джонъ. — Продолжая жить въ свѣтѣ, я еще болѣе погрязъ бы въ долги, между тѣмъ какъ здѣсь я почти ничего не проживаю. Немножко терпѣнія, а все придетъ въ прежній порядокъ.

— Какой это кустарникъ, Аделина? спросила Мери Карръ, желая перемѣнить разговоръ, и все еще страдая за свой неумѣстный вопросъ.

— По-англійски его зовутъ восковою миртой, отвѣчала Аделина. — Нѣсколько лѣтъ тому назадъ мы жили въ Рамбулье и привезли оттуда черенки этого кустарника. Тамъ онъ растетъ въ изобиліи. Мамаша дала нѣсколько отростковъ господину д’Эстивалю, а онъ посадилъ ихъ здѣсь.

Вдругъ мистеръ Сентъ-Джонъ сдѣлалъ знакъ, чтобъ они замолчали, сжалъ свою ладонь горстью, и нагнувшись къ Аделинѣ, быстро махнулъ рукой у самаго горла молодой дѣвушки.

— Что такое? вскрикнула она съ испугомъ.

— У васъ на шеѣ сидѣла оса. Вотъ ее куда! сказалъ онъ, бросая осу въ воду. — Вы знаете, продолжалъ онъ полушутливо, полунѣжно, смотря ей въ лицо и останавливая ея попытку благодарить его, — что я взялся охранять васъ отъ всего недобраго и вреднаго. Повѣрьте, что это будетъ отнынѣ навсегда моею искреннѣйшею заботой.

— То-есть до тѣхъ поръ пока это будетъ возможно, мистеръ Сентъ-Джонъ, — со смѣхомъ замѣтила Мери Карръ.

Лицо Аделины было задумчиво и по немъ пробѣжала какая-то безпокойная мысль. Ужь не сожалѣла ли она о своемъ брачномъ обязательствѣ? Да не готова ли она была и вовсе позабыть о немъ? По крайней мѣрѣ ничто не напоминало ей объ этомъ: даже обручальное кольцо, слишкомъ широкое для ея пальца, преспокойно снято было съ ея руки, и, позабытое, лежало въ коробочкѣ вмѣстѣ съ другими ея вещами.

— Мистеръ Сентъ-Джонъ! У васъ ужалена рука!

— Да, оса выместила свою злобу на моей рукѣ, оставивъ тамъ свое жало. Но тѣмъ лучше, это послужитъ для меня извиненіемъ передъ госпожой де-Кастелла за мою нынѣшнюю лѣнь.

— Вы знаете, я завтра уѣзжаю, сказала Мери, обращаясь къ нему. — Не пришлете ли вы мнѣ букетъ этихъ чудныхъ цвѣтовъ для Розы Дарлингъ?

— Приказаніе ваше будетъ исполнено, прекрасная дама. Какъ великъ долженъ быть букетъ? Съ Луизинъ зонтикъ?

— Немного поменьше. Есть ли у васъ въ саду французскіе ноготки?

— Нѣтъ. А для чего вамъ? Развѣ вы любите эти цвѣты?

— Я ненавижу ихъ, съ особеннымъ удареніемъ отвѣчала Мери. — Это безсмысленный цвѣтокъ, безъ запаху и красоты. Но если вы намѣрены послать букетъ Розѣ Дармингъ, то въ немъ непремѣнно должны участвовать французскіе ноготки.

— Но какое отношеніе могутъ имѣть ко мнѣ французскіе ноготки въ умѣ миссъ Розы Дарлингъ?

— Этого вы, вѣроятно, никогда не узнаете, мистеръ Сентъ-Джонъ, по крайней мѣрѣ отъ меня.

Онъ посмотрѣлъ на нее съ удивленіемъ, но Аделина перемѣнила разговоръ.

На слѣдующее утро мистеръ Сентъ-Джонъ самъ принесъ букетъ. По его словамъ, онъ пришелъ съ двойною цѣлію: проститься съ миссъ Карръ и проводить Аделину на мызу. Онъ предложилъ госпожѣ де-Кастелла вплоть до возвращенія ея мужа постоянно провожать Аделину въ оба конца: на мызу и обратно. Мери Карръ слѣдила за выраженіемъ его лица въ ту минуту какъ онъ говорилъ это, и чувствовала, что въ словахъ его не было задней мысли, что имъ руководила лишь одно побужденіе — охранять Аделину.

Покамѣстъ они разговаривали, часы пробили десять, и съ послѣднимъ ударомъ къ крыльцу подъѣхала карета, для доставленія миссъ Карръ въ Одескъ, откуда она должна была отправиться по желѣзной дорогѣ въ Бельпортъ. Она препріятно провела эту недѣлю съ Аделиной, и ей жаль было оставлять замокъ. Мадамъ де-Бофуа была премилая старушка, вѣчно хлопотавшая о томъ, чтобы всѣмъ вокругъ нея было хорошо, а тетушка Агнеса была превеселая собесѣдница, несмотря на то что хромота мѣшала ей быть слишкомъ подвижною.

— Можно мнѣ шепнуть вамъ на ушко одно маленькое предостереженіе? сказала Мери, прощаясь съ Аделиной.

— Предостереженіе? Хоть пятьдесятъ, если хотите!

— Смотрите, не влюбитесь въ Фридерика Сентъ-Джона.

— Мери!

— Въ вашемъ положеніи относительно г. де-ла-Шасса, съ которымъ вы обручены, это можетъ повести къ неисчислимымъ бѣдствіямъ.

— Не безпокойтесь, нѣтъ ни малѣйшей опасности, задыхаясь проговорила Аделина. — А еслибъ она и была, то неужели вы думаете, что папаша съ мамашей оставляли бы меня въ его обществѣ. И какъ могла вамъ придти въ голову такая странная мысль, Мери Карръ? Вы начиваете подражать Розѣ. Папаша съ мамашей! Какая искренность звучала въ ея голосѣ, но какъ мало знала она жизнь!

— Я готова вѣрить вамъ, что опасности нѣтъ, отвѣчала миссъ Карръ. — Надѣюсь, что вы скажете мнѣ то же самое, когда мы снова встрѣтимся. Не сердитесь на меня, Аделина, я говорю это только изъ участія къ вамъ.

Мистеръ Сентъ-Джонъ проводилъ миссъ Карръ до кареты, и пожимая ей на прощаньи руку, шутя просилъ ее передать его сердечный привѣтъ Розѣ: они много о ней говорили. Послѣдній взглядъ Мери Карръ устремленъ былъ на него, между тѣмъ какъ онъ стоялъ на ступеняхъ крыльца съ обнаженною головой; и снова промелькнула въ ея головѣ эта тревожная мысль, что Аделинѣ невозможно будетъ жить въ его обществѣ и не полюбить его!

M-me de-Nino встрѣтила миссъ Карръ выговоромъ и обѣщаніемъ наказать ее. Мери просрочила цѣлымъ днемъ, но она свалила всю вину на госпожу де-Кастелла и вручила разгнѣванной директрисѣ письменное извиненіе отъ этой дамы. Директриса немного смягчилась и милостиво отмѣнила наказаніе.

Мери отозвала въ сторону Розу Дарлингъ.

— Неужели вы не восхищаетесь этими очаровательными цвѣтами? спросила она ее.

Роза стояла надувшись. Она была внѣ себя отъ зависти во время отсутствія Мери, потому что сама не получила приглашенія въ замокъ.

— А они присланы именно для васъ, Роза.

— Кѣмъ, Аделиною?

— О, нѣтъ! изо всего рода людскаго, кишащаго въ семъ непостоянномъ мірѣ, какъ бы вы думали, Роза, кто поселился теперь въ двухъ шагахъ отъ замка де-Бофуа?

Любопытство Розы было возбуждено, но она все еще продолжила дуться.

— Вѣрно кто-нибудь незнакомый мнѣ?

— Напротивъ, вы его знаете, и онъ вамъ нравится. — Красивый молодой человѣкъ, который самъ нарвалъ для васъ эти цвѣты — посмотрите какіе чудные! — и просилъ передать ихъ вамъ съ его сердечнымъ привѣтствіемъ.

Роза быстро подняла глаза. Мысль ея невольно устремилась къ тому, кто почти никогда не выходилъ у нея изъ памяти. Но она тотчасъ же сообразила, что это невозможно, и заговорила о другомъ лицѣ:

— Быть-можетъ, лордъ Джонъ Сеймуръ?

— И, нѣтъ, съ какой стати онъ попадетъ туда? Фредерикъ Сентъ-Джонъ.

— Не можетъ-быть! Вы шутите, Мери Карръ?

— На мало. Онъ гоститъ по близости отъ замка. Мы очень часто видалась съ вамъ. И — знаете ли Роза? — онъ снимаетъ теперь портретъ съ Аделины!

— Alles toujours, воскликнула Роза, употребляя любимую французскую поговорку. Я уже давно говорила вамъ, Мери Карръ, что этотъ молодой человѣкъ будетъ имѣть огромное вліяніе на судьбу Аделины де-Кастелла, и теперь еще разъ повторяю это.

XXIV. Первыя мечты любви.

Прошли часы, дни, недѣли послѣ отъѣзда миссъ Карръ изъ замка де-Бофуа, и никакой видимой перемѣны не произошло въ его обитателяхъ. Но за то какъ сильно измѣнилось одно молодое сердце!

Портретъ подвигался впередъ, хотя и не слишкомъ быстро. Сходство было замѣчательное, и работа превосходная. Сентъ-Джонъ уловилъ именно то грустное выраженіе, которое часто слетало на прекрасныя черты Аделины. Тетушка Агнеса говорила, что мистеръ Сентъ-Джонъ сдѣлалъ ее слишкомъ меланхолическою. Она не понимала, быть-можетъ, что эта смѣсь грусти и ангельской красоты составляла главную прелесть лица Аделины. Еслибы портретъ этотъ уцѣлѣлъ, то въ послѣдствіи, глядя на него, можно было бы прочесть печальную повѣсть ея жизни.

Сентъ-Джонъ давалъ ей также уроки рисованія, или, лучше сказать, старался усовершенствовать ее въ этомъ искусствѣ. Однажды госпожа де-Кастелла велѣла ей принести ея школьные рисунки, такъ какъ по выходѣ изъ пансіона она ничего не рисовала. Аделина принесли нѣсколько головокъ, писаныхъ чернымъ карандашомъ, и два-три ландшафта. Головки не заслужили одобренія мистера Сентъ-Джона, но въ ландшафтахъ онъ замѣтилъ болѣе вкуса; особенно понравился ему видъ Нила съ плавающими на его поверхности лотосами, съ ручейками окруженными финиковыми деревьями, и еще одна прелестная сцена на родинѣ Аделины. Легко было видѣть, что Аделинѣ еще многаго не доставало для полнаго усовершенствованія, и потому мистеръ Сентъ-Джонъ вызвался датъ ей нѣсколько уроковъ. И госпожа де-Кастелла, и тетушка Агнеса, и старуха-бабушка, всѣ съ удовольствіемъ приняли его предложеніе. Какъ могли онѣ быть такъ слѣпы, такъ легкомысленны? Сентъ-Джонъ дѣйствовалъ на нихъ обаятельно. Госпожа де-Кастелла была чрезвычайно къ нему привязана; она, повидимому, гордилась имъ, какъ гордится нѣжная мать талантами своего единственнаго сына. Онъ часто обѣдалъ у нихъ, а вечера постоянно проводилъ въ ихъ домѣ. Онъ сталъ существенно необходимъ для ихъ обыденной жизни: безъ него все надо навыворотъ, при немъ всѣ были веселы. А между тѣмъ они забывали о другомъ человѣкѣ, который также могъ замѣтить обаяніе, пораждаемое его присутствіемъ, — о единственномъ человѣкѣ, которому оно могло надѣлать дѣйствительныхъ бѣдъ. Быть-можетъ, госпожѣ де-Кастелла никогда не приходило въ голову, что сердцу Аделины грозитъ опасность; а можетъ-быть, она думала, что положеніе Аделины, какъ обрученной невѣсты, ограждаетъ ее отъ всякой новой привязанности.

Часто, когда госпожа де-Кастелла, въ простотѣ сердца своего, воображала, что Аделина безмолвно позируетъ въ картинной галлереѣ, что рядомъ съ ней искусная Луиза вышиваетъ чепчики, а мистеръ Сентъ-Джонъ усердно рисуетъ портретъ, не думая ни о чемъ другомъ, — молодые люди проводили утро подъ тѣнью липовыхъ деревъ. Сентъ-Джонъ читалъ ей преимущественно англійскія стихотворенія, темой которыхъ часто была любовь. Иногда онъ нападалъ на такое слово, котораго Аделина не понимала при всемъ своемъ превосходномъ знаніи англійскаго языка. Это нисколько ея не роняло, потому что, благодаря современнымъ нововведеніямъ и черезчуръ глубокомысленной эрудиціи, многіе изъ природныхъ Англичанъ часто принуждены бываютъ заглядывать въ лексиконъ, если не желаютъ оставаться въ невѣденіи. Тогда Сентъ-Джонъ, бросая на минуту книгу, объяснялъ ей мудреное слово нѣжнымъ, вкрадчивымъ голосомъ, столь пріятнымъ для слуха и опаснымъ для сердца. Такимъ образомъ, часто сидѣла они рука въ руку, упиваясь плѣнительными стихами, въ которыхъ было такъ много очарованія. О, какъ опасно было это время для ихъ душевнаго спокойствія! Оба въ самой цвѣтущей порѣ жизни, оба прекрасны, молоды и еще никогда не любили, по крайней мѣрѣ, Аделина. А между тѣмъ никто не мѣшалъ имъ, никто ихъ не останавливалъ, никто даже не подозрѣвалъ опасности.

Однажды, когда они стояли у открытыхъ дверей картинной галлереи, мистеръ Сентъ-Джонъ заговорилъ о замкѣ Веферѣ. Онъ еще прежде описывалъ Аделинѣ его естественныя и искусственныя красоты и рисовалъ ей на память нѣкоторые изъ видовъ. Онъ сказалъ, что когда Веферъ станетъ его собственностію, — а это непремѣнно должно случиться рано или поздно, — онъ пристроитъ къ главному зданію мастерскую, на подобіе той, гдѣ они находятся въ настоящую минуту, а въ воспоминаніе ихъ перваго знакомства, разобьетъ такой же садъ, какъ тотъ, который разстилается теперь передъ ихъ глазами.

— И въ этой комнатѣ, Аделина, продолжалъ онъ, — мы будемъ проводить большую часть вашего времени.

— Мы! воскликнула Аделина.

Это восклицаніе заставило его очнуться. Погруженный въ самого себя, онъ замечтался, не замѣчая, что говоритъ вслухъ. Смѣясь и извиняясь передъ нею, онъ склонилъ къ ней свою голову, и голосъ его опять принялъ тотъ-же сладкій, вкрадчивый и опасный тонъ.

Онъ сталъ увѣрять ее, что проговорился случайно, что въ послѣднее время образъ ея сроднился съ его будущими планами, мечтами, съ его домашнимъ очагомъ, съ его счастіемъ; что эти самоувѣренныя мечты вылились у него невольно и безсознательно, но что онъ постарается никогда болѣе не оскорблять ее такимъ образомъ.

Она робко взглянула на него сквозь слезы, вся пылая румянцемъ. Какъ хотѣлось ей сказать ему, что не оскорбленіе чувствовала она, а блаженство!

Въ другой разъ, когда онъ провожалъ ее домой, а Луиза съ своимъ краснымъ дождевымъ зонтомъ, по обыкновенію, шла за полмили отъ нихъ, у молодой дѣвушки, на прыжкѣ черезъ рытвинку, нечаянно подвернулась нога. Въ первую минуту она почувствовала сильную боль: мистеръ Сентъ-Джонъ прочелъ это на ея лицѣ, и обвивъ ея станъ своими руками, положилъ ея голову на свое плечо.

Для Аделины наступала та неизбѣжная пора, которую переживаетъ каждый изъ насъ — блаженная пора любви, со всѣми ея очаровательными грезами. Сначала она не понимала волшебной чары, которая незамѣтно охватывала все существо ея, превращая весь окружавшій ее міръ въ какой-то прелестный рай. Когда она увѣряла Мери Карръ, что ей не грозитъ ни малѣйшая опасность влюбиться въ мистера Сентъ-Джона, золотыя оковы любви уже безъ ея вѣдома тяготѣли надъ ея сердцемъ. А когда эти сладкія ощущенія стали ей понятны, бѣжать отъ нихъ было уже слишкомъ поздно: сила и воля ея равно исчезли.

Такъ какъ ни одинъ человѣкъ не можетъ пережить ощущеній другаго, то и нельзя опредѣлить всѣхъ разнообразныхъ степеней любви. Любовь, ежедневно испытываемая большинствомъ смертныхъ, практичными мущинами и женщинами, нисколько не похожа на то святое чувство, которое зараждается въ исключительно страстныхъ, пылкихъ и высоко-утонченныхъ натурахъ; между этими двумя родами любви нѣтъ ничего общаго. Это послѣднее чувство знакомо лишь немногимъ избраннымъ, и кромѣ ихъ никто не можетъ понять его. Міръ не въ состояніи оцѣнить такую любовь; она такъ далеко не подходитъ къ обыкновеннымъ человѣческимъ чувствамъ, что люди только посмѣялись бы надъ нею и сочли бы ее за вымыселъ. Извѣстно, что эта возвышенная страсть, восторги которой неизобразимы никакими словами, почти всегда оканчивается несчастіемъ. Я вѣрю этому. Мечты разрушаются, а вмѣстѣ съ ними и сердце утрачиваетъ свою жизнь. Человѣкъ еще можетъ послѣ того влачить кое-какъ свое безцвѣтное существованіе, но въ немъ уже нѣтъ болѣе участія къ жизни, ничто не согрѣетъ болѣе его охладѣвшую кровь, ничто не заставитъ забиться его измученное, усталое сердце. По временамъ, быть-можетъ, на губахъ его промелькнетъ улыбка, и веселая шутка слетитъ съ его устъ; даже глаза будутъ сверкать весельемъ, но въ душѣ будетъ холодно и пусто, и никто этого не угадаетъ. Читатель, если вы встрѣтите эти слова насмѣшкой и отрицаніемъ, то это лишь потому что не можете понять ихъ. Благодарите же судьбу за то, что она лишила васъ способности испытать это роковое чувство.

Это рѣдкое чувство возникло въ груди Аделины де-Кастелла. Слишкомъ сосредоточенная въ самой себѣ, она не могла любить свѣтскою любовью; ея внутренній міръ былъ полонъ поэзіи и чувствъ, которыя только ждали этого магическаго толчка, чтобы пробудиться и заговорить. До сихъ поръ она жила будущимъ, теперь она упивалась настоящимъ, а какъ скоро ей придется жить прошедшимъ! По утру у нея было лишь одно желаніе — видѣть мистера Сентъ-Джона; а ввечеру одна мечта — увидѣть его во снѣ и пробудиться для восторговъ грядущаго дня. Сама природа преобразилась въ ея глазахъ: трава стала зеленѣе, душистые цвѣты получили особенный ароматъ, пѣніе птицъ, до сихъ поръ лишенное смысла, казалось ей теперь хвалебнымъ гимномъ Творцу, въ вѣтеркѣ ей чудилась музыка, и вся земля какъ-будто ликовала. Аделина жила въ какомъ-то очарованномъ райскомъ снѣ; иначе нельзя было назвать ея настоящую жизнь; она не ходила, а будто носилась окрыленная, едва попирая своими ногами роскошные, нѣжные цвѣты. Но благо для нея, благо для всѣхъ насъ, что такія мгновенія преходящи и скоротечны. Будь это иначе, кто бы изъ васъ возжелалъ небеснаго царствія?

А что чувствовалъ мистеръ Сентъ-Джонъ? Любилъ ли онъ Аделину? Конечно любилъ, и непремѣнно назвалъ бы ее своею женой. Но какъ знать, была ли она его единственною страстною привязанностью, или онъ чувствовалъ къ ней одно изъ тѣхъ мимолетныхъ влеченій, которымъ такъ часто поддаются мущины? Чужая душа потемки, увидимъ, что скажетъ намъ дальнѣйшій ходъ событій.

Казалось, сама судьба благопріятствовала сближенію молодыхъ людей: графъ д’Эстиваль писалъ къ мистеру Сентъ-Джону, уговаривая его остаться на мызѣ. Самъ онъ задержанъ былъ въ Голландіи продолжительною болѣзнію своего брата, но его радовала мысль, что его любимыя картины остаются подъ надзоромъ его друга.

Итакъ мистеръ Сентъ-Джонъ продолжалъ гостить на мызѣ, оживляя своимъ присутствіемъ замокъ Бофуа и внося съ собою радость въ сердце Аделины.

Если читатель живалъ когда-либо въ одномъ изъ подобныхъ полу-изолированныхъ французскихъ замковъ, то онъ легко пойметъ какъ однообразно тянулось время въ Бофуа. Въ одинъ прекрасный день обитательницы его получили приглашеніе на обѣдъ къ сосѣдямъ. Старая госпожа де-Бофуа давно отказалась отъ всякихъ выѣздовъ; Аделинѣ также не хотѣлось ѣхать, но такъ какъ мать и тетка приняли приглашеніе, то и она не посмѣла отказаться.

Въ назначенный день и часъ она равнодушно сѣла въ карету, сосредоточенная въ самой себѣ. Мистеръ Сентъ-Джонъ не былъ въ числѣ приглашенныхъ, и она считала потеряннымъ то время, которое не проводила съ нимъ. Госпожа де-Кастелла замѣтила ея задумчивость, и спросила у нея, не больна ли она.

— Такъ что-то голова болитъ, отвѣчала Аделина, слишкомъ хорошо усвоившая себѣ всѣ Англійскія привычки, чтобы не воспользоваться этою обыкновенною между Англичанами отговоркой.

— Марія! воскликнула мадемуазель де-Бофуа, внезапно обращаясь къ своей сестрѣ: — посмотри, вѣдь это мистеръ Сентъ-Джонъ! Куда бы это онъ могъ ходить въ такой жаръ?

Аделина обернулась, увидала его, и трепетъ блаженства пробѣжалъ по ея жиламъ. Онѣ отвѣчали на его поклонъ, и карета промчалась дальше.

Куда бы могъ онъ ходить? Она догадалась, что онъ выходилъ мелькомъ посмотрѣть на нее, когда будетъ проѣзжать ихъ карета. И вотъ вся задумчивость ея исчезла, румянецъ заигралъ на щекахъ, глаза ярко заблистали, духъ сталъ бодръ и веселъ, и она проѣхала весь остальной путь какъ бы въ волшебной колесницѣ.

Впрочемъ не прошло и половины этого длиннаго, скучнаго, неодушевленнаго вечера, какъ бодрость ея опять исчезла. Другимъ, быть-можетъ, этотъ вечеръ показался веселъ, но ея сердце было далеко; она жаждала лишь одного, чтобъ онъ прошелъ поскорѣе и наступило утро. Никакая музыка не могла сравниться для нея съ его голосомъ; никакіе танцы не забавляли ея болѣе. Вотъ еслибъ онъ былъ ея кавалеромъ… но такъ какъ его не было…»

Наконецъ вечеръ кончился, и они снова усѣлись въ карету, чтобъ ѣхать домой. Г-жа де-Кастелла и сестра ея стали дремать, покачиваясь отъ толчковъ на французскихъ проселкахъ, но Аделина не спала. По мѣрѣ того какъ они приближались къ повороту, ведшему на мызу, дыханіе ея становилось все чаще и чаще, и она тревожно смотрѣла изъ окна, вглядываясь въ темноту ночи. Что за странныя мысли пробѣгали въ ея головѣ! Ей чудилось, что онъ стоитъ гдѣ-нибудь на дорогѣ, поджидая ее, такъ какъ поджидалъ послѣ полудня. Но кругомъ царствовала ненарушимая тишина и она съ грустью опускалась на подушку кареты, обманутая въ своихъ ожиданіяхъ. Проходила минута, и она опять выглядывала изъ окна, опять ждала, опять надѣялась, до тѣхъ поръ, пока наконецъ карета не въѣхала въ ворота ихъ собственнаго замка. А вѣдь онъ могъ бы выйдти мнѣ навстрѣчу! подумала она. Будь она мущина, или имѣй она право остаться въ этотъ поздній часъ одна, на открытомъ воздухѣ, она простояла бы тутъ до утра и какъ щедро, о какъ щедро, была бы она вознаграждена за это ожиданіе, еслибы завидѣла издали его карету! Полная этихъ мыслей, она томно взошла къ себѣ на верхъ.

На другой день было рожденіе мадемуазель де-Бофуа, всегда сопровождавшееся большимъ торжествомъ. Въ замкѣ въ этотъ вечеръ былъ званый обѣдъ, къ которому ожидали и г-на де-Кастелла изъ Парижа. Въ продолженіе дня Аделинѣ подали записку, и она вспыхнула отъ удовольствія, увидавъ знакомый почеркъ. Мистеръ Сентъ-Джонъ писалъ ей, что ему необходимо ѣхать въ Одескъ для свиданія съ другомъ, остановившимся тамъ на нѣсколько часовъ проѣздомъ въ Парижъ, и потому онъ не знаетъ успѣетъ ли вернуться къ обѣду. Это была коротенькая записочка, написанная въ тонѣ брата, обращающагося къ своей сестрѣ; но Аделину она привела въ восторгъ. Прижимая ее къ своему сердцу, она почти плакала отъ блаженства, потомъ, обернувшись въ самый темный. Уголокъ комнаты, съ румянцемъ стыда на щекахъ, она украдкой поцѣловала послѣднія слова записки — «Фредерикъ Сентъ-Джонъ». Первая записка отъ любимаго человѣка! Какую эпоху составляетъ она въ жизни! Душа свято хранитъ воспоминаніе о ней, какъ о единственной запискѣ въ мірѣ, не похожей ни на одну изъ записокъ, получаемыхъ въ послѣдствіи.

Возвращеніе синьйора де-Кастелла, послѣ нѣсколько продолжительнаго отсутствія, бывало нѣкогда радостнымъ событіемъ для Аделины. Но теперь она ожидала его равнодушно. Не охлажденіе ея къ отцу было тому причиной, а скорѣе сила новой страсти, поглотившей все существо ея, и передъ которой поблѣднѣли всѣ прежнія ея привязанности. Между тѣмъ день проходилъ, а синьйоръ не возвращался.

Всѣ приглашенные были уже на лицо, кромѣ одного мистера Сентъ-Джона, и общество должно было сейчасъ направиться въ столовую. Аделина напрасно ждала, напрасно надѣялась. Мистеръ Сентъ-Джонъ не являлся. Многіе изъ присутствовавшихъ на этомъ обѣдѣ помнятъ до сихъ поръ, какъ мила она была въ своемъ вечернемъ нарядѣ съ румянцемъ волненія на щекахъ. Душой ея овладѣло такое тоскливое чувство ожиданія, что она едва понимала происходившее вокругъ нея. Ей предлагали вопросы, на которые она отвѣчала наугадъ, едва сознавая ихъ смыслъ. Неужели и второй вечеръ пройдетъ безъ него?

Вдругъ отворяютъ двери: слуга распахнулъ ихъ настежь. Аделина бросила туда одинъ мимолетный взглядъ и услыхала:

«Monsieur de-Saint John.» Эти французскіе слуги, говоря о немъ, всегда прибавляли де.

Чтобы скрыть свое волненіе, Аделина обернулась къ своей сосѣдкѣ и начала ей что-то быстро разказывать. Не глядя въ ту сторону, она чувствовала, что онъ подошелъ сначала къ г-жѣ де-Бофуа, потомъ къ г-жѣ де-Кастелла и наконецъ теперь шепотомъ поздравлялъ Агнесу. Она надѣялась, что онъ не подойдетъ къ ней въ эту минуту: волненіе ея было слишкомъ велико, чтобъ его можно было скрыть. О, какое невообразимое блаженство приносило ей его присутствіе! И кто неземное блаженство доставлялъ ей такой же смертный, какъ и она сама!

Гости стали парами направляться въ столовую. Сентъ-Джонъ разговаривалъ въ это время съ одною изъ дамъ, и Аделина видѣла, что онъ быстро обернулся, какъ бы намѣреваясь подойдти къ ней. Но его предупредилъ богатый сосѣдній помѣщикъ съ громкимъ титуломъ графа Ле-Кока де-Монти, и едва прикасаясь къ пальцамъ Аделины, обтянутымъ бѣлою перчаткой, торжественно повелъ ее къ столу.

Впрочемъ, вслѣдствіе ли случайности, или искуснаго маневра, или заранѣе обдуманнаго плана, онъ все-таки сѣдъ подлѣ нея. Сколько разъ въ продолженіи этого роскошнаго обѣда руки ихъ встрѣчались подъ скатертью, и тогда, о, тогда она забывала о цѣломъ мірѣ!

Фредерикъ Сентъ-Джонъ имѣлъ большой успѣхъ въ обществѣ. Красивый безъ аффектаціи, веселый безъ легкомыслія, даровитый безъ хвастовства, онъ такъ владѣлъ даромъ слова, такъ умѣлъ придать самому серіозному разговору завлекательную форму, что его можно было заслушаться. Кромѣ того, онъ превосходно говорилъ по-французски, и только природный Французъ могъ бы изрѣдка подмѣтитъ въ его выговорѣ легкій иностранный акцентъ. Если ему удалось въ этотъ вечеръ очаровать цѣлое общество, то легко себѣ представить въ какомъ упоеніи должна была находиться сама Аделина! истинною мудростью владѣлъ тотъ, кто первый сказалъ, что сердце мущины увлекается посредствомъ глазъ, женское сердце посредствомъ слуха.

Мистеръ Сентъ-Джонъ остался позже другихъ. Когда онъ сталъ прощаться, г-жа де-Кастелла, провожая его, вышла съ нимъ на колоннаду и вмѣстѣ съ нимъ спустилась съ террасы. За ней послѣдовали ея сестра и Аделина. Была прекрасная лѣтняя ночь. Переходъ отъ душной атмосферы освѣщенныхъ комнатъ, къ чистому, прохладному ночному воздуху былъ въ высшей степени пріятенъ, а онѣ не только дошли съ нимъ до кустовъ, но даже и нѣсколько далѣе. Вдругъ г-жа де-Кастелла вспомнила объ Аделинѣ, а въ голосѣ ея послышалась тревога.

— Этотъ быстрый переходъ отъ тепла къ холоду можетъ повредить тебѣ, Аделина. На тебѣ ничего нѣтъ. Побѣжимъ скорѣе назадъ: ну, кто изъ насъ первый добѣжитъ домой? Доброй ночи, мистеръ Сентъ-Джонъ!

Она бросилась бѣжать вмѣстѣ съ Агнесой де-Бофуа, а вскорѣ обѣ скрылись въ извилинахъ аллеи. Аделина хотѣла было послѣдовать ихъ примѣру, но любимая рука обвилась вокругъ ея таліи и не дала ей бѣжать. Фредерикъ Сентъ-Джонъ привлекъ ее къ себѣ и сорвалъ съ ея устъ первый, сладкій, трепетный поцѣлуй любви. Только дѣвственная стыдливость Аделины заставила ее отшатнуться отъ него, а то ей хотѣлось бы вѣчно длить этотъ волшебный поцѣлуй.

— О Фредерикъ! Что если мамаша…. въ смущеніи пробормотала она, убѣгая, и до послѣдней минуты оставляя свою руку въ его рукѣ.

— Вотъ какъ, Аделина! воскликнула тетушка Агнеса, когда она наконецъ присоединилась къ нимъ: — при всей моей хромотѣ я еще могу обогнать тебя.

Аделина пошла къ себѣ на верхъ. Она стала у открытаго окна и смотрѣла на чудный, разстилавшійся передъ нею ландшафтъ, почти не замѣчая его красотъ. Руки ея, покатыя на груди, какъ бы сдерживала избытокъ волненія и счастія. Она взглянула на звѣздное небо и спросила себя, можетъ ли блаженство, обѣщанное намъ за гробомъ, быть выше того, которое она испытывала на землѣ. Казалось, всѣ фантастическія грезы ея дѣтства осуществились въ настоящую минуту. Долго ли простояла она въ этомъ забытьи, этого она и сама не могла бы сказать. Молча ходила она взадъ и впередъ по комнатѣ, не будучи въ состояніи заснуть. Ей чудился еще его страстный шепотъ, она вспоминала тѣ скоротечныя минуты, которыя отмѣтили новую эру въ ея жизни, и когда наконецъ тяжелый сонъ сомкнулъ ея вѣки, онъ лишь заставилъ ее снова переживать дѣйствительность и еще разъ ощутитъ на своихъ устахъ страстный поцѣлуй мистера Сентъ-Джона.

На другой день г-жа де-Бофуа чувствовала себя не совсѣмъ здоровою. Она жаловалась на разстройство желудка — обыкновенный недугъ Французовъ. Неизвѣстность о мужѣ сильно безпокоила г-жу де-Кастелла; но она надѣялась получить отъ него вечеромъ письмо. Въ тотъ день у нихъ было множество гостей и Аделина думала, что обѣдъ никогда не кончится.

Послѣ обѣда г-жа де-Бофуа встала съ постели, не выходя изъ своей уборной, сѣла за карты въ обществѣ своихъ двухъ дочерей. Аделина была внизу одна и тайно поджидала мистера Сентъ-Джона. Она то подходила къ зеркалу, чтобы пригладить свои роскошныя косы, то любовалась на яркій румянецъ, горѣвшій на ея щекахъ отъ ожиданія и волненія, то снова возвращалась къ колоннадѣ, всматривалась и прислушивалась.

Вдругъ кто-то стукнулъ дверью, и Аделина со страшнымъ біеніемъ сердца поспѣшила въ комнату. Но, о разочарованіе, это просто мамаша пришла, что-то искать въ своей рабочей корзинкѣ. «Просто мамаша!» Какъ неблагодарно становится наше сердце къ самымъ близкимъ для насъ существамъ, когда имъ овладѣваетъ эта всемогущая страсть къ мущинѣ!

— Аделина, тетя заложила куда-то свой зеленый сырецъ. Поищи его въ моемъ рабочемъ ящикѣ.

Аделина отперла ящикъ, нашла шелкъ и подала его своей матери. Снова стукнула дверь, и на этотъ разъ сердце ея забилось не даромъ. Въ комнату вошелъ мистеръ Сентъ-Джонъ.

— Весьма радъ, что госпожа де-Бофуа чувствуетъ себя лучше, сказалъ онъ. — Она сейчасъ кивнула мнѣ изъ своей уборной.

— О, да! благодарю васъ. А вотъ, наконецъ, и письмо! воскликнула госпожа де-Кастелла, завидѣвъ стараго Испанца Сильву съ письмомъ въ рукѣ.

И, извинившись передъ мистеромъ Сентъ-Джономъ, она сломала печать. Въ ней иногда сильно проглядывала французская церемонность.

— Мужа задержали дѣлв, объяснила она, вкратцѣ излагая сущность письма, — онъ вернется не ранѣе какъ черезъ недѣлю. Дѣло въ томъ, мистеръ Сентъ-Джонъ, что онъ находитъ этотъ замокъ невыносимо скучнымъ и грустнымъ и пользуется всякимъ удобнымъ случаемъ чтобъ оставлять его почаще. Аделина, вотъ небольшая приписочка къ тебѣ.

Аделина съ трепетомъ подняла глаза. Подобные инстинкты рѣдко насъ обманываютъ.

— Папаша цѣлуетъ тебя, и — но вѣдь вы теперь другъ вашего дома, мистеръ Сентъ-Джонъ, замѣтила госпожа де-Кастелла, прерывая чтеніе письма, — а потому я могу смѣло говорить при васъ, неправда ли? Мнѣ кажется, вы хорошо знаете о всемъ случившемся въ нашемъ семействѣ: Я смотрю на васъ какъ на роднаго сына, какъ на брата Аделины.

Мистеръ Сентъ-Джонъ поклонился.

— Такъ вотъ что пишетъ папаша, Аделина, продолжила госпожа де-Кастелла, читая слѣдующія строка: — «Передай мой поцѣлуй дорогой моей Аделинѣ, а скажи ей чтобъ она не сердилась на меня за мое долгое отсутствіе. Въ награду за него я провезу съ собою де-ла-Шасса.» Вамъ, вѣроятно, извѣстно, мистеръ Сентъ-Джонъ, положеніе барона въ вашемъ домѣ относительно Аделины?

Новый поклонъ со стороны мистера Сентъ-Джона.

— А теперь я попрошу васъ извинить меня на нѣсколько минутъ, покамѣстъ я отнесу вотъ этотъ шелкъ къ моей матушкѣ, продолжила госпожа де-Кастелла. — Въ болѣзни она всегда немножко требовательна. Но я сейчасъ же возвращусь къ вамъ. Аделина, постарайся занять мистера Сентъ-Джона.

Онъ затворилъ дверь за госпожою де-Кастелла и вернулся къ Аделинѣ, которая молча стояла, прислонившись къ оконной рамѣ. Напрасно пыталась она сохранить спокойный и беззаботный видъ. Лицо ея было блѣдно, испугано, и она едва держалась на ногахъ. Грозная минута, которой она не смѣла заглянуть въ лицо въ продолженіе этого блаженнаго времени, теперь наступила.

Мистеръ Сентъ-Джонъ взялъ ее въ свои объятія, и самъ сталъ ея опорой. Онъ называлъ ее самыми нѣжными именами, онъ осыпалъ ея уста самыми страстными поцѣлуями и умолялъ ее не предаваться отчаянію, увѣряя, что нѣтъ къ тому ни малѣйшей причины, что ей никогда, никогда не бывать женой другаго.

До сихъ поръ онъ еще не дѣлалъ ей открытаго признанія, но теперь онъ весело заговорилъ съ ней о своихъ будущихъ планахъ, о надеждѣ склонить господина де-Кастелла на ихъ будущій союзъ. Онъ сталъ рисовать ей картину отъ жизни на его родинѣ, которую она такъ любила, а слушая эти утѣшительныя слова, съ полнымъ довѣріемъ къ любимому человѣку, глядя въ его честные, любящіе глаза, Аделина успокоилась и повеселѣла. Она какъ будто чувствовала, что никакая сила въ мірѣ не въ состояніи разлучить ихъ, если онъ этого не захочетъ.

Когда госпожа де-Кастелла въ счастливомъ невѣдѣніи истины возвратилась въ эту комнату, тамъ уже произнесены были слова, которыя должны были навѣки запечатлѣться, по крайней мѣрѣ въ одномъ сердцѣ. Молодые люди поклялись принадлежать другъ другу, пока не разлучитъ ихъ смерть. Правда, кто обрученіе совершилось не по установленной формѣ, но во сколько разъ оно было сердечнѣе и искреннѣе того, въ которомъ Аделина де-Кастелла еще такъ недавно принимала участіе!

КОНЕЦЪ ПЕРВОЙ ЧАСТИ. ЧАСТЬ ВТОРАЯ.

I. Угасающее дитя.

Въ одно прекрасное утро знаменитая содержательница пансіона, M-me de-Nino, получила письмо отъ госпожи де-Кастелла, которая настоятельно звала двухъ ея воспитанницъ, — читателю не трудно будетъ догадаться кого именно, — провести нѣсколько недѣль въ Бафуа.

По окончаніи утреннихъ классовъ, M-me de-Nino позвала обѣихъ молодыхъ дѣвушекъ къ себѣ на верхъ, и объявивъ имъ о приглашеніи, передала каждой изъ нихъ по маленькой запечатаввой записочкѣ отъ Аделины. Къ чести M-me de-Nino слѣдуетъ сказать, что какъ ни дурны были у нея супъ и говядина, она никогда не вскрывала писемъ своихъ воспитанницъ.

— Разумѣется, вы не поѣдете, замѣтила M-me de-Nino, — нечего и разчитывать на такое неблагоразуміе.

— О, Madame! воскликнула Роза.

— Но вамъ тогда не получить наградъ, дѣти, воскликнула M-me de-Nino. — А не забудьте, что это послѣдній, выпускной экзаменъ.

— Но мы уже слишкомъ взрослы, Madame, чтобы дорожить похвальными листами.

— Что касается еще до Mademoiselle Розы, продолжала M-me de-Nino, — то отвѣтственность за ея рѣшеніе падаетъ не на меня. Madame Дарлингъ сама теперь въ городѣ, а я подчиняюсь ея авторитету. Если она допускаетъ столь продолжительное отсутствіе своей дочери изъ пансіона въ самый разгаръ занятій, то, разумѣется, такъ тому и быть; одно скажу, что неблагоразумнѣе этого я ничего во всю свою жизнь не видывала. Въ такомъ случаѣ вы, Mademoiselle Мери….

— Въ такомъ случаѣ, умоляю васъ, Madame, позвольте и мнѣ ѣхать вмѣстѣ съ нею, прервала ее Мери Карръ свойственнымъ ей такимъ тономъ спокойной просьбы. — Я знаю, что друзья мои желаютъ этого. Мыза м-сье д’Эстиваля въ двухъ шагахъ отъ замка Бофуа.

— Я вижу, что вы составили противъ меня цѣлый заговоръ, возразила M-me de-Nino. — Вы, Англичанки, слишкомъ мало дорожите наградами.

Она удалилась, не прибавивъ ни слова, а Мери Карръ приготовила въ Англію письмецо къ вдовѣ своего покойнаго брата Роберта, бывшей Эммѣ д’Эстивалъ, прося ея ходатайства передъ M-me de-Nino.

Изъ словъ послѣдней ясно было, что мистрисъ Дарлингъ находилась въ Бельпортѣ. Она прибыла туда не болѣе двухъ дней назадъ, съ дочерьми своими Маргаритою и Маріанною. Но совсѣмъ не для свиданія съ миссъ Розою; цѣдь ея была другая, она надѣялась встрѣтить тутъ свою старшую дочь, Шарлотту.

Въ продолженіе послѣднихъ мѣсяцевъ, оставивъ родимый берегъ, мистрисъ Карльтонъ Сенть-Джонъ все блуждала по континенту: иначе и нельзя было назвать эти безпрерывные переѣзды съ одного мѣста на другое; сегодня тутъ, завтра тамъ, безъ остановки, безъ отдыху. Объѣхавъ Францію, Германію, Савойю, Швейцарію, она снова возвращалась теперь на берега Франціи съ намѣреніемъ посѣтить оттуда Фландрію и Бельгію. Казалось, какая-то невидимая сила увлекала ее впередъ, заставляя ее безпрестанно мѣнять мѣста; едва успѣвала она расположиться въ какомъ-либо городѣ, говоря что пробудетъ въ немъ довольно долго, какъ вдругъ опять собиралась въ путь и ѣхала дальше. Слуги въ недоумѣніи спрашивали себя, не помѣшалась ли ихъ госпожа, но ее скорѣе терзала какая-то душевная, внутренняя мука. Это было нѣчто похожее на угрызеніе совѣсти, а за что? Да кто жь ее знаетъ. Первое безразсудное предположеніе Гоноріи, будто молодой наслѣдникъ Анвика, преграждавшій собою дорогу ея родному сыну, принялъ смерть отъ руки своей мачихи, было, конечно, не справедливо. Какой вздоръ! Это было невѣроятно! А еслибъ и такъ, то какое страшное возмездіе постигло ее за это! Она узнала теперь, что напрасно сгубила свою душу. Анвикь-Галлъ съ его роскошными угодьями быстро ускользалъ отъ нея, вмѣстѣ съ угасающею жизнію ея ребенка, и переходилъ въ чужія руки.

Странная вещь, — люди и до сихъ поръ толковали объ этомъ, — что Джорджъ Сентъ-Джонъ никакъ не могъ оправиться послѣ этого достопамятнаго вечера въ день его рожденія. Что же могло повредить ему? Въ этомъ-то и заключалась вся загадка. Не покушалъ ли онъ болѣе чѣмъ слѣдовало? Но разстройство желудка у ребенка проходитъ скоро. Не потрясъ ли его испугъ? Но испугъ не могъ причинить болѣзни, или той слабости, отъ которой онъ теперь изнемогалъ. Его матъ съ какимъ-то лихорадочнымъ блескомъ и тревогой въ глазахъ разспрашивала докторовъ о причинѣ его страданій. Никто не могъ датъ ей положительнаго отвѣта; всѣ говорили, что онъ, вѣроятно, скоро поправится. Но она знала теперь, — по крайней мѣрѣ должна была знать, — все. Джоржикъ Сентъ-Джонъ страдалъ тою же самою изнурительною болѣзнію, которая такъ незамѣтно сгубила его отца.

Въ одномъ изъ своихъ писемъ къ матери, съ которою она переписывалась отъ времени до времени, мистрисъ Сентъ-Джонъ упомянула однажды, что по пути изъ Нормандіи во Фландрію она заѣдетъ въ Бельпортъ, съ цѣлію пріискать въ этомъ англо-французскомъ городѣ опытную Англичанку въ сидѣлки для своего больнаго Джорджа, и тогда, конечно, навѣститъ Розу. Мистрисъ Дарлингъ, прочитавъ письмо, рѣшилась тоже повидаться кое-съ-кѣмъ, именно съ самою Шарлоттой. Ея подозрительному материнскому сердцу казалось, что Шарлотта все время искусно уклонялась отъ свиданія съ нею. Всѣ предложенія мистрисъ Дарлингъ навѣститъ дочь были отклонены; всѣ ея планы пробраться въ тѣ мѣста, гдѣ останавливалась Шарлотта, оказывались неисполнимыми, потому что прежде нежели она пускалась въ путь, тайная ея корреспондентка Принсъ обыкновенно извѣщала ее, что мистрисъ Карльтонъ Сентъ-Джонъ уже опять расправляла крылья и летѣла въ другое мѣсто. Но когда мистрисъ Дарлингъ получала извѣстіе о предполагаемой поѣздкѣ въ Бельпортъ, она поспѣшно уложила свои вещи, и не теряя ни минуты, собралась въ дорогу. Она прибыла въ Бельпортъ до пріѣзда самой мистрисъ Сентъ-Джонъ, оставивъ Розу въ той увѣренности, что поѣздка эта была предпринята единственно для нея. Тутъ не было ни малѣйшаго коварства со стороны мистрисъ Дарлингъ. Она была слишкомъ пряма для этого, но ей было въ высшей степени непріятно говорить о дѣлахъ Шарлотты.

Роза не выказала особенной признательности за такое вниманіе. Сердце ея страдало хроническимъ раздраженіемъ противъ матери, за то что ее до сихъ поръ оставляли въ пансіонѣ; а при первомъ свиданіи съ нею она почувствовала нѣкоторую неловкость, не зная на сколько Франкъ посвятилъ ее въ тайну ихъ прошлогодней осенней прогулки въ рыбачьей лодкѣ.

Степеннымъ сестрицамъ своимъ Роза явно выказывала большое презрѣніе и постоянно съ ними ссорилась: онѣ строго относились къ тому, что имъ угодно было называть ея «шальною рѣзвостью», а она, какъ истая Француженка, преспокойно пожимала плечиками и вслухъ называла ихъ «старыми дѣвками».

Роза показала своей матери приглашеніе госпожи де-Кастелла и тутъ же получила ея согласіе на поѣздку. Когда личные интересы не увлекали ея въ противоположную сторону, мистрисъ Дарлингъ была самою снисходительною матерью, точь-въ-точь такою, какою будетъ современемъ сама Роза. Эта послѣдняя упомянула, что мистеръ Сентъ-Джонъ изъ Веферскаго замка гоститъ недалеко отъ Бофуа у родныхъ Мери Карръ.

— Неужели? разсѣянно отозвалась мистрисъ Дарлингъ, думавшая совсѣмъ о другомъ. — Ты говоришь объ Исаакѣ Сентъ-Джонъ?

— Я говорю о Фредерикѣ, мама.

— Ахъ, да, въ самомъ дѣлѣ, какъ я недогадлива! воскликнула мистрисъ Дарлингъ. — И какъ не пришло мнѣ въ голову, что Исаакъ Сентъ-Джонъ никогда бы не рѣшился оставить свой замокъ для странствій по знакомымъ!

— Вы вѣрно познакомились теперь съ Исаакомъ Сентъ-Джономъ, мама?

— Да, немного.

— А Фредерика вѣрно видѣли на похоронахъ? Что, онъ богатъ?

— Богатъ! Фредерикъ Сентъ-Джонъ? Развѣ только долгами, Роза. Фредерикъ Сентъ-Джонъ наслѣдовалъ большое состояніе, когда ему минулъ двадцать одинъ годъ, но теперь все это ушло, или отдано à fonds perdus, или что-то въ этомъ родѣ. Франкъ мнѣ разказывалъ объ этомъ. Короче сказать, онъ пошелъ по избитой тропѣ и, вѣроятно, разсорилъ много денегъ; у него прелюбящее сердце, преоткровенная натура, но что раззорило его, такъ это страсть къ высокому искусству, какъ онъ выражается, то-есть къ живописи. Онъ просто помѣшанъ на этомъ; и благодаря страшнымъ суммамъ, которыя онъ тратилъ на покупку картинъ старыхъ и новыхъ мистеровъ, да на странствованія по всевозможнымъ галлереямъ, въ которыя не заглянулъ бы ни одинъ здравомыслящій человѣкъ, будь онѣ даже у него подъ рукою, Фредерикъ Сентъ-Джонъ навсегда простился съ своимъ состояніемъ. А между тѣмъ, при всемъ его безразсудствѣ, нельзя не чувствовать къ нему симпатіи.

— За то Исаакь Сентъ-Джонъ долженъ быть богатъ какъ Крезъ?

— Да, онъ богатъ. Но между ними произошла размолвка, хотя говорятъ, что онъ любитъ Фреда какъ зеницу ока. Въ прошедшемъ году она поссорились, и съ тѣхъ поръ Фредерикъ не ѣздитъ въ замокъ Веферъ. Прошедшею осенью Фредерику достались небольшія деньги, а я увѣрена, что онъ экономничаетъ теперь, стараясь уплатить свои долги. Я знала, что его нѣтъ въ Англіи, къ величайшему огорченію Сары Боклеркъ.

Роза навострила уши.

— Сары Боклеркъ! Это изъ тѣхъ что живутъ въ Итонскомъ замкѣ?

— И, нѣтъ, нѣтъ; совсѣмъ другая отрасль этой фамиліи. По смерти своей матери она жила у декана вестерберійскаго.

— Если не ошибаюсь, я ее видѣла однажды, задумчиво проговорила Роза. — Очаровательная дѣвушка!

— Фредерикъ Сентъ-Джонъ, повидимому, раздѣляетъ твое мнѣніе. Но сестра твоя Маргарита можетъ разказать тебѣ подробнѣе: въ прошедшемъ году она часто видала ихъ въ городѣ. Капитавъ Боддъ, мнѣ помнится, говорилъ, между прочимъ, что между нами не было ничего особеннаго, что это было простое кокетство; а ужь ему ли не знать, когда онъ до всего добирается! Впрочемъ, Франкъ полагаетъ, что онъ говорилъ это изъ ревности, желая самъ поддѣлаться къ миссъ Сарѣ. Кстати, Роза, вѣдь онъ получилъ свой титулъ и уже не называется болѣе капитаномъ Боддомъ. Впрочемъ, онъ еще до сихъ поръ въ полку; говорятъ, что старый лордъ Рейноръ…

— Мама, нетерпѣливо перебила ее Роза, не желая слушать о людяхъ, которые ея не интересовали, а незамѣтно понижая голосъ ради самого предмета разговора, — еслибы что случалось съ маленькимъ Джоржемъ Сентъ-Джономъ, еслибъ онъ умеръ, вѣдь Фредерикъ Сентъ-Джонъ сдѣлался бы тогда наслѣдникомъ Анвикъ-Галла, а Исаакъ Сентъ-Джонъ законнымъ его владѣльцемъ?

Мистрисъ Дарлингъ вздрогнула; она украдкой обернулась назадъ, какъ бы желая удостовѣриться, не подслушиваютъ ли ихъ стѣны.

— Тсъ, Роза! Лучше и не думать о подобныхъ вещахъ. Еслибы ты сказала это при Шарлоттѣ, Богъ знаетъ что могло бы изъ этого выйдти. Не надо и намекать о томъ, что жизнь дитяти въ опасности, что ему угрожаетъ смерть.

— Если онъ дѣйствительно такъ плохъ, какъ вы даете мнѣ чувствовать, — а это вы, вѣроятно, знаете черезъ Принсъ, прибавила Роза съ необычайною смѣлостію, такъ какъ и этотъ предметъ былъ запрещенный, — то неужели Шарлотта не видитъ его положенія? Могу васъ увѣрить, мама, что у нея столько же смѣтливости какъ и у васъ.

— Тутъ дѣло не въ смѣтливости. Любовь часто ослѣпляетъ самые нѣжные, самые зоркіе глаза, Роза.

Роза отбросила назадъ свои золотистые кудри.

— Почему это Шарлоттѣ нигдѣ не сидится? спросила она. — можно подумать, что у нея пляска Св. Витта. Джорджъ оправился бы гораздо скорѣе, еслибъ она оставила его въ покоѣ.

— Не тебѣ разсуждать о Шарлоттѣ и объ ея дѣйствіяхъ, Роза, рѣзко замѣтила мистрисъ Дарлингъ. — Если она находитъ, что постоянная перемѣна мѣста необходима для здоровья ея ребенка, то она совершенно права, поступая такимъ образомъ. Надѣюсь, что мы найдемъ его въ лучшемъ состояніи нежели ожидаемъ.

Въ отвѣтъ на выговоръ Роза молча пожала плечами.

— Я также надѣюсь, что мы найдемъ его въ лучшемъ состояніи, бѣдняжку. Я твердо увѣрена, что Шарлотта тревожится по пустякамъ, что она просто боится потерять Анвикъ.

Новый укорительный жестъ со стороны мистрисъ Дарлингъ за привычку Розы всегда оставлять за собою послѣднее слово.

Но какъ обманчивы были ихъ надежды! Шарлотта Сентъ-Джонъ прибыла наконецъ въ Бельпортъ, и мистрисъ Дарлингъ, едва взглянувъ на ребенка, поняла, что дни его сочтены. Повидимому, онъ ничѣмъ не страдалъ, точно такъ же какъ и его отецъ; это было медленное угасаніе, едва замѣтное для окружающихъ.

— О, Шарлотта! какъ онъ худъ и изнуренъ! Настоящая тѣнь! неосторожно воскликнула мистрисъ Дарлингъ въ первую минуту свиданія.

Ребенокъ дѣйствительно походилъ на тѣнь. Лицо его было блѣдно и худо, только щека и голубые глаза горѣли какомъ-то неестественнымъ огнемъ. Маленькія руки была прозрачны, а красивые, бѣлокурые локоны слипались какъ у мертвеца.

— Это отъ усталости, оказала Шарлотта. — Завтра онъ будетъ совсѣмъ другой.

Неужели она дѣйствительно не понимала его настоящаго положенія, или только нарочно себя обманывала? Мистрисъ Дарлингъ была убѣждена, что Шарлотта еще не допускала, не предвидѣла возможности близкой смерти ребенка. И она также измѣнилась, даже больше самого Джоржа; ея прелестныя щеки и глаза горѣли какимъ-то дикимъ, изнурительнымъ огнемъ. Судя по ея словамъ, она была совершенно здорова, и этому можно было повѣрить, имѣя въ виду одно физическое здоровье: недугъ ея былъ душевный.

Свиданіе произошло въ Hôtel du Nord, такъ какъ мистрисъ Сентъ-Джонъ не приняла предложенія своей матери остановиться у нея, еслибы даже и хватило мѣста для помѣщенія всѣхъ ихъ. Роза пріѣхала къ ней вмѣстѣ съ мистрисъ Дарлингъ, которая всегда оказывала ей предпочтеніе передъ двумя старшими дочерьми.

— Знаешь ли ты, кто я? воскликнула Роза, взявъ малютку Джорджика на колѣни, и дрожа при одной мысли, чтобъ онъ не разсыпался у нея въ рукахъ — такъ былъ онъ хрупокъ и легокъ. — Я никогда, никогда не видала тебя Джорджъ; знаешь ли ты мое имя?

Джорджъ посмотрѣлъ на ея улыбающееся лицо; онъ поднялъ свою блѣдную слабую ручонку, развязалъ голубыя ленты ея хорошенькой шляпки и прикоснулся къ ея золотистымъ локонамъ.

— Нѣтъ, я васъ не знаю, сказалъ онъ.

— Разумѣется, не знаешь, съ мимолетнымъ неудовольствіемъ возразила Роза, — твоя мамаша Шарлотта вѣрно никогда не говорила тебѣ обо мнѣ? Я тебѣ тетя Роза, Джорджикъ, сестра твоей мамаши.

— Вы отсюда съ нами поѣдете? спросилъ онъ, видимо очарованный своею новою тетей. — Мнѣ хотѣлось бы съ вами.

— Хорошо, еслибы можно было, сказала Роза, — хоть и сомнительно, чтобъ я ужилась. Но мнѣ нельзя; я въ школѣ, Джорджикъ, не стыдно ли это? А теперь черезъ день или два я ѣду гостить къ знакомымъ.

Тутъ наступала пауза. Джорджикъ молчалъ и дышалъ порывисто. Мистрисъ Дарлингъ казалась взволнованною; а Шарлотта, по обыкновенію апатичная, не будь какого-то безпокойнаго блеска въ ея глазахъ, смотрѣла на улицу, сидя между малиновыми драпировками довольно высокой гостиной. Наконецъ Джорджъ заговорилъ, обращаясь къ Розѣ:

— Хочется въ Анвикъ. Я хочу къ Венѣ.

— О, дитя мое! воскликнула Роза съ какимъ-то таинственнымъ страхомъ. — Вени тамъ нѣтъ.

— Онъ ушелъ на небо, продолжалъ Джорджъ; — но знаете, я могу увидать его. Мамаша видитъ его иногда. Прошедшею ночью она видѣла его и закричала, и такъ прижала меня къ себѣ, что мнѣ было больно.

Роза бросила невольный взглядъ на свою безстрастную сестру. Она, Шарлотта, насмѣшница, и вѣритъ въ привидѣнія! Нѣтъ, нѣтъ; до этого не могло дойдти.

— Я взялъ бы всѣ Венины игрушки; я сталъ бы ѣздить на его пони, продолжилъ Джорджикъ. — Я увидалъ бы Брана, тетя Роза; я хочу домой, въ Анвикъ.

— И хорошее дѣло, мой дружочекъ, тамъ тебѣ было бы всего лучше, отвѣчала Роза. — Слышишь, Шарлотта? Онъ говоритъ, что ему хочется домой, въ Анвикъ. Я увѣрена, что худоба его происходитъ оттого, что его безпрестанно перевозятъ съ мѣста на мѣсто. Вѣдь у него одна кожа да кости.

— Я пришла къ тому убѣжденію, что въ Анвикѣ дурной воздухъ, замѣтила Шарлотта съ своимъ обычнымъ хладнокровіемъ; — всѣ Сентъ-Джоны тамъ умираютъ.

— Стало-быть, ты не намѣрена ѣхать туда? спросила Роза, затаивъ дыханіе.

— Въ настоящее время нѣтъ; пусть Джорджикъ сначала поправится.

— Въ Анвикѣ, на своей родинѣ, онъ поправился бы всего скорѣе, настойчиво доказывала Роза. — Будь Анвикъ мой, ужь и непремѣнно поѣхала бы туда. И какъ ни вреденъ его воздухъ, а ужь я царила бы тамъ, съ цѣлымъ графствомъ у моихъ ногъ.

Она весело засмѣялась; мистрисъ Дарлингъ казалась смущенною. Да и въ самомъ дѣлѣ болѣзненный видъ Шарлотты а Джорджика не на шутку разстроилъ ее. Обойдя малиновый бархатный диванъ, она сѣла около дочери, которая все также безучастно продолжала смотрѣть въ окно.

— Хорошо ли оставлять Анвикъ-Галлъ на попеченіе слугъ, Шарлотта? спросила она. — Я на твоемъ мѣстѣ не сдѣлала бы этого.

— Такъ живите въ немъ сами, мама, если угодно. Мнѣ рѣшительно все равно, кто бы тамъ ни жилъ. Вѣроятно, прислуга содержитъ все въ надлежащемъ порядкѣ въ ожиданіи моего пріѣзда. Вѣдь, это все мое теперь, то-есть Джорджика; и я не должна отвѣчать за это никому.

Она говорила спокойно, равнодушно, приглаживая свои блестящія, роскошныя косы. Еслибы не этотъ странный огонь въ глазахъ, да не чахоточная краска щекъ, можно было бы подумать, что она далека отъ всего земнаго.

— Какъ я рада, что ты не носишь больше своего вдовьяго чепца, Шарлотта! снова заговорила мистрисъ Дарлингъ: — его такъ грустно видѣть на молодой женщинѣ.

— Поневолѣ не ношу, потому что за границей ихъ нигдѣ нельзя достать. Принсъ, по возможности, старалась ихъ поддерживать, покамѣстъ я ихъ носила, но они никогда не были опрятны. А гдѣ теперь Гонорія? внезапно спросила она, грозно сверкнувъ очами на мистрисъ Дарлингъ.

Мистрисъ Дарлингъ затрепетала, какое-то безотчетвое чувство заставило ее скрыть отъ Шарлотты, что Гонорія перешла въ замокъ Веферъ.

— Она, вѣроятно, взяла какое-нибудь другое мѣсто, Шарлотта. Я не имѣю о ней никакихъ извѣстій.

— Мѣсто! Но гдѣ же, въ Анвикѣ?

— О нѣтъ, не въ Анвикѣ; въ совершенно другомъ графствѣ; кажется, неподалеку отъ ея родины.

— Если вы когда-нибудь увидите ее, мама, то спросите, не преслѣдуетъ да ее по ночамъ тѣнь умершаго ребенка? Это весьма вѣроятно, потому что она уморила его. Ее слѣдовало бы казнить за кто на эшафотѣ. Какъ бы я была рада этому. Я стала бы спокойнѣе.

— О, Шарлотта, Шарлотта! мягко проговорила мистрисъ Дарлингъ изъ глубины трепетнаго сердца, трепетнаго Богъ вѣсть отчего.

— Подите-ка сюда, посмотрите! шепотомъ прервала Роза. Обѣ женщины обернулись. мальчикъ впалъ въ легкое забытье, лежа на колѣняхъ у своей тети и уцѣпившись своею исхудалою ручонкой за голубыя ленты ея шляпки, между тѣмъ какъ прямая складка на его блѣдномъ лбу ясно доказывала, что засыпая, онъ страдалъ.

— Шарлотта, серіозно замѣтила Роза, — я не умѣю обращаться съ дѣтьми и, разумѣется, меньше тебя смыслю въ нихъ, но по моему крайнему убѣжденію, этому ребенку нуженъ покой и отдыхъ послѣ такого утомительнаго путешествія. Возможно ли чтобъ это безпрерывное движеніе было для него полезно? Оно только изнуряетъ его.

— Ты ничего не смыслишь въ дѣтяхъ, возразила мистрисъ Сентъ-Джонъ, — для него-то я, и переѣзжаю съ мѣста на мѣсто. Онъ такъ слабѣетъ, когда мы останавливаемся гдѣ-нибудь надолго. И гдѣ же тебѣ знать дѣтей, Роза? Развѣ ты няня, или докторъ? Ты даже не мать еще. A chacun son métier.

— Comme tu veux, возразила Роза, пожимая своими прелестными плечиками. — Знаешь, Шарлотта, я ѣду гостить въ одно мѣсто, гдѣ увижу твоего двоюроднаго брата что ли, — мистера Сентъ-Джона.

— Мистера Сентъ-Джона изъ Веферскаго замка? быстро спросила мистрисъ Сентъ-Джонъ съ гораздо большимъ участіемъ, нежели она обнаруживала до сихъ поръ.

— Наслѣдника Веферскаго замка, Фредерика Сентъ-Джона.

— Ахъ, его, презрительно проговорила мистрисъ Сентъ- Джонъ и снова впала въ прежнюю апатію.

— Сколько ты пробудешь въ Бельпортѣ, Шарлотта? тихо спросила Роза, чтобы не разбудить ребенка.

— Еще сама не знаю, увидимъ, какъ будетъ чувствовать себя Джорджикъ. Не слыхала ли ты о хорошей сидѣлкѣ, Роза, изъ Англичанокъ? Мнѣ говорили, что ихъ здѣсь множество.

— Я знаю одну, съ жаромъ подхватила Роза, — и она особенно хороша въ… въ… (Роза во-время остановилась, чтобы не произнести зловѣщаго слова: чахотка, но то, которымъ она замѣнила его, было не многимъ удачнѣе:) въ изнурительныхъ болѣзняхъ, договорила она. — Это ея спеціальность.

— Кто говоритъ, что у него изнурительная болѣзнь? Кто говоритъ это?

— Никто, сказала Роза, — я только подумала это, глядя на его худобу. Впрочемъ, худоба весьма естественна въ дѣтяхъ. Это превосходная няня, Шарлотта; нѣкто мистрисъ Брайфордъ. Я нѣсколько разъ видѣла ее весной, когда она ходила за Аделиной де-Кастелла.

— А чѣмъ страдала Аделина?

— Говорили, будто у нея чахотка. Мистрисъ Брайфордъ выходила ее какъ нельзя лучше, и теперь она крѣпче и здоровѣй меня. Я думаю, она совершенно годилась бы для тебя, и притомъ славная женщина.

— Гдѣ могу я отыскать ее?

— Не знаю, сказала Роза. — Но это легко узнать отъ привратника синьйора де-Кастелла. Конечно, она, можетъ-быть, занята теперь, Шарлотта, а можетъ, и не захочетъ брать мѣста въ отъѣздъ.

— Не нанимается ли она помѣсячно? спросила мистрисъ Сентъ-Джонъ. — Я такихъ не люблю.

— Нѣтъ! не думаю. Я достану тебѣ ея адресъ, Шарлотта, а ты можешь послать или не послать за ней, какъ тебѣ вздумается. Какъ этотъ ребенокъ вздрагиваетъ!

— Ему будетъ покойнѣе на постели, замѣтила мистрисъ Дарлингъ, осторожно приподнимая его съ колѣнъ Розы. — Я отнесу его къ Принсъ.

Пойдти къ Принсъ — вотъ чего давно жаждала душа ея. Мистрисъ Дарлингъ отдала бы цѣлое графство за нѣсколько минутъ разговора съ своею бывшею служанкой. Послѣдняя встрѣтила ее въ дверяхъ спальни, и ребенка осторожно опустили на постель.

— Принсъ, вѣдь онъ умираетъ, прошептала мистрисъ Дарлингъ, стоя у его постели.

Принсъ оглянулась кругомъ, какъ бы желая удостовѣриться, что никто ихъ не подслушиваетъ.

— Это такъ же вѣрно, сударыня, какъ и то, что отецъ его умеръ, и притомъ тою же изнурительною болѣзнію. Еще мѣсяцъ, другой, а тамъ и капутъ!

— Твоя госпожа, кажется, не сознаетъ этого. Замѣчаетъ да она это, какъ ты думаешь?

— Мнѣ кажется, нѣтъ. Мнѣ кажется, она дѣйствительно убѣждена, что онъ оправится.

— Но вѣдь должна же она, наконецъ, видѣть, что ему все хуже и хуже, иначе для чего было бы брать сидѣлку?

— Это я предложила взять сидѣлку, сказала Принсъ. — Съ этими хлопотами да переѣздами я совершенно измучилась, сударыня, увѣряю васъ; да такъ и доложила своей госпожѣ. А теперь она стоитъ за это болѣе нежели я сама и сожалѣетъ, что не придумала этого раньше. Для дитяти это будетъ несравненно лучше. Госпожа моя вовсе не умѣетъ ухаживать за больными, да и я не далеко отъ нея ушла.

— Зачѣмъ она такъ часто переѣзжаетъ съ мѣста на мѣсто, Принсъ?

Женщина наклонилась, чтобы согнать муху со лба Джорджа и отвѣчала, не поднимая головы и глазъ.

— Она говоритъ, что это для ребенка, что онъ становится гораздо слабѣе и безпокойнѣе, когда мы слишкомъ долго останавливаемся на одномъ мѣстѣ. Но отъ чрезмѣрной заботливости о немъ она уже слишкомъ пересаливаетъ; нужно во всемъ знать мѣру. Въ иныхъ городахъ ей просто не нравились доктора, и она тотчасъ же уѣзжала.

— О, еслибъ она возвратилась въ Анвикъ, съ сокрушеніемъ сказала мистрисъ Дарлингъ. — Пимъ такъ хорошо изучилъ натуру Сентъ-Джоновъ. Онъ скорѣе всякаго другаго доктора вылѣчилъ бы ребенка.

— Хорошо, еслибъ она вернулась туда! подтвердила Принсъ. — Хоть бы вы уговорили ее.

Принсъ остановилась и стала поспѣшно оправлять платьице Джорджа. Въ комнату вошла мистрисъ Сентъ-Джонъ.

Не было никакихъ средствъ склонить ее на возвращеніе въ Анвикъ или по крайней мѣрѣ удержать на нѣсколько времени отъ этого одуряющаго безпрерывнаго путешествія. Черезъ нѣсколько дней она оставила Бельпортъ, захвативъ съ собою всю свою прислугу и въ томъ числѣ новую няню, мистрисъ Брайфордъ.

Какъ странно и незамѣтно для насъ самихъ вяжутся между собою звенья той цѣпи, которую мы называемъ судьбою!

II. И все это изъ-за глупыхъ ноготковъ.

Приглашеніе пріѣхать въ замокъ Бофуа сдѣлано было молодымъ дѣвушкамъ по настоятельной просьбѣ Аделины. По тревожному тону ея собственныхъ записочекъ, въ которыхъ она убѣждала своихъ подругъ принять приглашеніе ея матери, Мери Карръ догадалась въ чемъ дѣло.

Возвращеніе синьйора де-Кастелла въ Бофуа, а вмѣстѣ съ тѣмъ и посѣщенія барона де-да-Шассъ, отложены были еще на недѣлю, по истеченіи которой Аделина знала, что наступить неизбѣжный срокъ. Эти ожиданія и опасенія становились для нея невывосимы. Какъ избѣжать барона, когда онъ будетъ единственнымъ посѣтителемъ ихъ дома? Этотъ-то мудреный вопросъ и внушилъ ей мысль пригласить къ себѣ своихъ школьныхъ подругъ. Госпожа де-Кастелла пренаивно поддалась обману и немедленно изъявила свое согласіе. Аделина всегда была ея балованнымъ ребенкомъ.

Но по мѣрѣ того какъ время шло, молодая дѣвушка едва могла скрывать свой ужасъ. Она знала надменный, непреклонный характеръ своего отца и его строгія понятія о чести. Онъ, конечно, не сталъ бы принуждать ее къ ненавистному браку, еслибъ она выразила хотя малѣйшее нерасположеніе къ господину де-да-Шассу. Предложеніе барона было бы тогда отвергнуто. Но она весело дала свое согласіе на бракъ, свадебные контракты съ обѣихъ сторонъ были уже подписаны, и честное слово господина де-Кастелла дано было безвозвратно.

«Никогда, думала Аделина, не нарушитъ онъ даннаго слова, никогда не захочетъ онъ принять предложенія другаго жениха.»

Теперь, когда завязка упада съ ея глазъ, она поняла какъ необдуманно и рискованно поступила, давъ слово барону де-да-Шассу, почти незнакомому ей человѣку. Тысячи молодыхъ дѣвушекъ поступаютъ также безсознательно и торопливо, не понимая, что онѣ дѣлаютъ до тѣхъ поръ, пока зло сдѣлается непоправимымъ. Предложеніе мущины льститъ самолюбію дѣвушки, ей улыбается мысль о собственномъ хозяйствѣ, о предпочтеніи, которое оказываютъ ей передъ ея подругами. Бракъ представляется ей таинственною книгой, въ которую она жаждетъ заглянуть. И если въ эту рѣшительную минуту голосъ друга или собственное слабое сознаніе совѣтуютъ ей подождать и серіозно обдумать предпринимаемый шагъ, она не слушаетъ ни того, ни другаго. Такимъ образомъ наступаетъ день свадьбы, и легкомысленная дѣвочка вдругъ понимаетъ свое положеніе и видитъ себя жертвой. Она становится женой того, кого при близкомъ знакомствѣ не можетъ не только любить, но даже и уважать. Между ними нѣтъ никакой симпатіи; нѣтъ ничего общаго, ни въ чувствахъ, ни въ наклонностяхъ. Но она добровольно обрекла себя на эту жертву и не должна теперь роптать. Съ полнымъ сознаніемъ, по своей собственной волѣ, связала она свою судьбу съ его судьбой на счастье или на несчастье, на богатство или на бѣдность, до тѣхъ поръ пока не разлучитъ ихъ смерть. Она прикована къ нему цѣпью, которая раздѣляетъ ее отъ всего остальнаго міра; каждая мысль ея сердца по праву принадлежитъ ему; она его подруга, его и никого другаго, и вѣчно должна исполнить его прихоти. Стоя и сидя, за обѣдомъ и въ полночь, она всегда принадлежитъ ему, ему одному и безвозвратно.

Именно такая судьба ожидала Аделину де-Кастелла, еслибъ она не встрѣтила Фредерика Сентъ-Д/кона. Не думая о будущемъ, не жалѣя о прошедшемъ, она согласилась идти къ алтарю съ господиномъ де-ла-Шассомъ, будучи къ нему совершенно равнодушною. Не менѣе равнодушна была она я къ другимъ мущинамъ, но тогда это равнодушіе было для нея непонятно, и лишь теперь начинала она уразумѣвать его.

Какое-то странное убѣжденіе, или лучше сказать предчувствіе, овладѣло душой Аделины: ей казалось, что при малѣйшемъ намекѣ на истину, отецъ разлучитъ ее съ мистеромъ Сентъ-Джономъ. Вслѣдствіе этого она вынудила у него обѣщаніе, что онъ будетъ молчать и по крайней мѣрѣ на время пребыванія барона въ ихъ домѣ сохранитъ роль простаго знакомаго. Присутствіе Розы и родственныя связи мистера Сентъ-Джона съ ея семействомъ могли достаточно объяснять его частыя появленія въ Бофуа. Читатель знаетъ, впрочемъ, что настоящаго родства между ними не было, но Аделина непремѣнно хотѣла ихъ породнить. Сначала мистеръ Сентъ-Джонъ не соглашался на ея желаніе. Правда, что въ виду своихъ собственныхъ соображеній — долговъ и размолвки съ братомъ — онъ предпочелъ бы также отложить до извѣстнаго времени свое объясненіе съ синьйоромъ де-Кастелла. Но честь была для него выше всего, а молчаніе въ подобномъ случаѣ, хотя бы самое кратковременное, было ему невыносимо. Только слезныя мольбы Аделины склонили его къ уступкѣ, и то на извѣстныхъ условіяхъ.

— Я буду руководиться повеленіемъ самого де-ла-Шасса, сказалъ онъ. — Если только онъ осмѣлится нѣжничать съ тобой, или нашептывать тебѣ о своей любви, то я всякую осторожность пущу по вѣтру и стану между вами.

— О Фредерикъ! отвѣчала она съ румянцемъ дѣвственной стыдливости на потупленномъ лицѣ: — нѣжныя ласки, сладкія рѣчи любви, это такая роскошь, которую не допускаютъ во Франціи въ томъ классѣ общества, гдѣ я вращаюсь. Тебѣ нечего бояться ихъ со стороны барона; повѣрь, что онъ будетъ со мною также вѣжливо церемоненъ, какъ если бы намъ вѣкъ оставаться чужими другъ для друга.

Аделина была права.

Въ одинъ жаркій, свѣтлый іюльскій вечеръ, карета, посланная въ Одескъ за молодыми путешественницами, въѣхала въ замокъ Бофуа чуть-чуть не въ самыя пасти львовъ, украшавшихъ подъѣздъ. Мери Карръ выглянула изъ экипажа. На широкихъ ступеняхъ лѣстницы, на томъ самомъ мѣстѣ, гдѣ она видѣла его въ послѣдній разъ, стоялъ мистеръ Сентъ-Джонъ, какъ будто со времени ихъ свиданія прошло не болѣе часу.

Онъ помогъ молодымъ дѣвушкамъ выйдти изъ кареты, а Аделина выбѣжала къ нимъ навстрѣчу, и какъ мила она была въ своемъ утреннемъ бѣломъ платьѣ, съ отдѣлкой изъ розовыхъ лентъ! Вскорѣ показалась сама г-жа де-Кастелла, которая, поздоровавшись съ своими гостями, приказала кучеру немедленно возвращаться назадъ въ Одескъ, чтобы поспѣть къ парижскому поѣзду.

— Я ожидаю сегодня моего мужа и господина де-ла-Шасса, пояснила она, обращаясь къ своимъ посѣтительницамъ.

Мери Карръ невольно взглянула на Аделину, которая, встрѣтилась съ ней глазами, покраснѣла до ушей. Что было причиной этого? Воспоминаніе ли о близкомъ пріѣздѣ барона, или о прощальномъ предостереженіи, которое шепнула ей на ухо миссъ Карръ?

Посвятивъ нѣсколько минутъ дружеской болтовнѣ и завтраку, молодыя дѣвушки удалились въ отведенныя имъ комнаты, чтобы разобрать свои вещи и пріодѣться къ обѣду. Около шести часовъ вечера все общество, не исключая о мистера Сентъ-Джона, собралось въ желтой гостиной, весьма красивой комнатѣ, исключительно предназначенной для офиціальныхъ пріемовъ, но безпріютной о неудобной. Она выходила на проспектъ, ведшій къ замку; глаза присутствовавшихъ устремлено было на то мѣсто, откуда съ минуты на минуту ждали гостей, а Аделина до того поблѣднѣла, что всѣ замѣтили ея волненіе.

— Милое дитя мое! тихо воскликнула Агнеса де-Бофуа. — Ей надо бы выпить воды съ сахаромъ. У меня самой былъ нѣкогда обожатель, мистеръ Сентъ-Джонъ, о потому я знаю каково выносить это ожиданіе.

— Смотрите, смотрите! воскликнула старая госпожа де-Бофуа, ковыляя къ окну. — Не ихъ ли эта карета, вонъ тамъ вдали, на поворотѣ, около мельницы?

Старые глаза оказалось наиболѣе зоркими: дѣйствительно, то была карета г-на де-Кастелла, которая быстро приближалась въ направленіи къ замку. Стекла были опущены, и внутри виднѣлись двѣ запыленныя фигуры. Г-жа де-Кастелла и ея сестра поспѣшила въ залу навстрѣчу пріѣзжимъ, а старушка высунулась за окно на сколько позволяла ее шея. Аделина приподнялась съ своего мѣста въ страшномъ волненіи о облокотилась на спинку стула, видимо ища опоры; губы ея поблѣднѣли, мистеръ Сентъ-Джонъ подошелъ къ ней и наклонился къ ея уху.

— Жизнь моя, прошепталъ онъ, — тебѣ дурно, а я не смѣю помочь тебѣ какъ бы желалъ. Не бойся, никакихъ непріятныхъ сценъ между имъ и мною не будетъ. Я скорѣе выдамъ себя, нежели допущу это.

Онъ вынулъ флаконъ съ одеколономъ и смочилъ онъ конецъ ея носоваго платка. Мери Карръ смотрѣла на нихъ. Не будучи въ состояніи разобрать его слова, она слышала его тихій, серіозный голосъ, видѣла его взгляды, его движенія, а съ этой минуты поняла все. «Много будетъ здѣсь горя», думала она, «прежде нежели наступитъ конецъ!» Но она не предчувствовала того ужаснаго горя, которое такъ скоро должно было разразиться надъ этомъ домомъ.

Баронъ не рѣшился войдти въ гостиную, не перемѣнивъ сначала своего туалета. Когда онъ показался, наружность его была весьма прилична, хотя волосы обстрижены были короче обыкновеннаго, а закрученные концы рыжихъ усовъ стали, повидимому, еще длиннѣе. Свиданіе его съ Аделиной произошло слѣдующимъ образомъ: быстро пройдя черезъ комнату, онъ вдругъ остановился въ трехъ шагахъ отъ своей невѣсты, и ставъ, по выраженію, танцмейстеровъ, въ третью позицію, отвѣсилъ ей низкій поклонъ, церемонно проговоривъ:

— Надѣюсь, что я имѣю честь видѣть васъ, мадемуазель, совершенно здоровою.

Вотъ и все. Онъ не осмѣлился даже прикоснуться къ ея рукѣ, такъ какъ подобная фамиліарность считается въ высшей степени неприличною въ аристократическомъ французскомъ кругу. Роза едва успѣла подавить взрывъ смѣха при водѣ отвѣшеннаго имъ поклона и сильно ущипнула за руку мистера Сентъ-Джона, такъ что вѣрно на нѣсколько дней оставила ему синякъ. Не менѣе замѣчателенъ былъ поклонъ, которымъ Сентъ-Джонъ привѣтствовалъ барона, когда они были представлены другъ другу — холодный, надменный, самоувѣренный поклонъ, въ которомъ ясно сказывалось сознаніе собственнаго превосходства. Конечно, въ самой наружности ихъ былъ огромный контрастъ, и мистеръ Сентъ-Джонъ, казалось, вполнѣ сознавалъ въ этотъ замѣчательный вечеръ свои личныя преимущества. Де-да-Шассъ былъ одѣтъ роскошно: на немъ былъ голубой атласный камзолъ, необыкновенно тонкое бѣлье, украшенное кружевами и шитьемъ, и множество другихъ великолѣпныхъ бездѣлокъ. На Сентъ-Джонѣ былъ простой траурный костюмъ: черное платье, бѣлый гладкій жилетъ, и ничего моднаго или вычурнаго. Но несмотря на эту скромную простоту, Роза Дарлингъ находила, что онъ смотритъ принцемъ. Слуга вошелъ съ докладомъ, что кушанье подано. Баронъ Де-ла-Шассъ подошелъ къ старушкѣ Бофуа, Сентъ-Джонъ подалъ руку госпожѣ де-Кастелла, а синьйоръ де-Кастелла Розѣ. Миссъ де-Бофуа, Аделина и Мери Карръ вошли вмѣстѣ. Это былъ офиціальный обѣдъ, который тяжело доставался Аделинѣ.

На другой день поутру три молодыя дѣвушки и баронъ сидѣли вмѣстѣ въ западной гостиной, примыкавшей къ колоннадѣ, если не забылъ читатель. Разговоръ шелъ вяло. Де-ла-Шассъ, несмотря на свой умъ, не блестѣлъ тѣмъ бойкимъ живымъ остроуміемъ, которое было такъ свойственно Фредерику Сентъ-Джону; а Аделина была погружена въ глубокое уныніе. Мери Карръ отправилась къ себѣ наверхъ, но не успѣла она пробыть тамъ и пяти минутъ, какъ въ комнату ея, подпрыгивая, вбѣжала Роза.

— Гдѣ вы оставили Аделину? спросила ее миссъ Карръ.

— Тамъ же, гдѣ и вы, — съ барономъ. Я подумала, что, быть-можетъ, буду лишняя между ними, и потому удалилась. Вѣдь непріятно чувствовать себя помѣхой нѣжнымъ изліяніямъ, любовнымъ воркованіямъ и всевозможнымъ сладостямъ, какъ говоритъ Шарлотта Сингльтонъ.

— Какой вздоръ, Роза! не забудьте, что мы во Франціи. А Розѣ очень нужно выслушивать!

— Мери, продолжила она, — не кажется ли вамъ, что между Сентъ-Джономъ и Аделиной есть что-то особенное? Замѣтили вы, какъ вчера вечеромъ онъ шепталъ ей что-то на ухо, стоя у фортепіано, между тѣмъ какъ, повидимому, занятъ былъ перевертываніемъ страницъ для меня? Это значитъ гоняться за двумя зайцами.

Вслѣдъ за этими словами въ комнату вбѣжала взволнованная Аделина.

— Мери! Роза, Роза! дорогая Мери! Никогда не оставляйте меня одну съ этимъ человѣкомъ! Обѣщайте мнѣ это! Непремѣнно обѣщайте!

— Да что такое? Что онъ сдѣлалъ? спросили онѣ съ величайшимъ изумленіемъ.

— Ровно ничего. Но я боюсь оставаться съ нимъ наединѣ, чтобы не говорить о будущемъ. Онъ спрашивалъ меня объ обручальномъ кольцѣ. Тсъ! не разспрашивайте меня болѣе, заключала Аделина. — О, какъ была бы я рада, Роза, еслибы вы влюбили въ себя барона!

— Спасибо за такое сокровище, со смѣхомъ отвѣчала Роза. — Прежде уговорите его выкрасить усы: желтый цвѣтъ не въ моемъ вкусѣ.

Де-ла-Шассъ намѣревался пробыть въ замкѣ не болѣе недѣли и хотѣлъ уѣхать во вторникъ утромъ. Пребываніе его въ замкѣ было довольно мирное: несмотря на чрезвычайную холодность къ нему Сентъ-Джона, взрыва между ними не послѣдовало. Будь де-ла-Шассъ Англичанинъ, объясненіе между ними сдѣлалось бы неизбѣжнымъ, такъ какъ Англичанинъ невольно высказалъ бы словомъ, жестомъ, или дѣйствіями, что онъ законный обожатель молодой дѣвушки, но Французы поступаютъ иначе.

Госпожа де-Бофуа разослала ко всѣмъ ближайшимъ сосѣдямъ пригласительныя записки, въ которыхъ сказано было, что въ понедѣльникъ въ замкѣ будетъ soirée dansante.

Въ понедѣльникъ послѣ обѣда молодыя дѣвушки сидѣли въ западной гостиной съ госпожою де-Бофуа. Она учила ихъ новому вязанью, но утомившись вышла изъ комнаты, чтобы соснуть своимъ обыкновеннымъ послѣобѣденнымъ сномъ. Не успѣла она удалиться, какъ въ комнату вошелъ баронъ, и обратившись къ Аделинѣ, торжественно просилъ ее удѣлить ему нѣсколько минутъ для разговора.

У Аделины стѣснилось дыханіе; она задрожала отъ страха; испуганный, умоляющій взглядъ ея устремился на Розу и Мери, но все было напрасно, дверь затворилась за ними, и Аделина осталась одна съ своимъ нареченнымъ женихомъ.

Впрочемъ, опасенія ея были напрасны. Баронъ не сказалъ ей ни единаго слова, котораго нельзя было бы повторить при ея матери. Онъ досталъ изъ кармана обручальное кольцо, которое только что вернулось изъ Парижа, гдѣ его убавляли, — простое, гладкое, золотое колечко, — и попросилъ ее сдѣлать ему честь, дозволивъ снова надѣть это кольцо на ея палецъ.

Молча, безпрекословно, — что могла бы она возразить на это? — но съ тоской въ сердцѣ, Аделина протянула свою руку, и баронъ рѣшился слегка коснуться ея пальцевъ, пока надѣвалъ ей кольцо. Въ эту минуту дверь отворилась, и въ комнату вошелъ мистеръ Сентъ-Джонъ, вертя въ рукѣ «французскіе ноготки».

Онъ увидалъ ихъ рука въ руку, и лицо его стало темнѣе ночи. Читателю уже извѣстно, что Фредерикъ Сентъ-Джонъ былъ горячъ: онъ способенъ былъ иногда предаваться страшнымъ порывамъ гнѣва. Вѣроятно, и тутъ взрывъ былъ бы неминуемъ, еслибы баронъ не вышелъ изъ комнаты, вѣжливо поклонившись Аделинѣ. А мистеръ Сентъ-Джонъ, хотя вполнѣ увѣренный что во всемъ этомъ не было ни малѣйшаго повода къ ревности, не преминулъ вспылить.

— Такъ вотъ какъ, Mademoiselle де-Кастелла, сказалъ онъ, — вы имѣли тайное свиданіе съ вашимъ обожателемъ! И я долженъ просить у васъ извиненія, что ненамѣренно помѣшалъ ему.

Она съ укоромъ повернулась къ нему: не говоря ни слова, не защищаясь, она смотрѣла на него съ выраженіемъ такой тоска на лицѣ, а такой частой, преданной любви въ глазахъ, что чувство справедливости одержало верхъ надъ минутною вспышкой молодаго человѣка, а онъ заключалъ ее въ свои объятія.

— Все-таки жестокія слова, рыдая, проговорила она, между тѣмъ какъ онъ на груди ея вымаливалъ себѣ прощеніе; — а въ такое время, когда мнѣ и безъ того приходится переносить слишкомъ много!

— Пусть этотъ цвѣтокъ примиритъ насъ, моя дорогая, сказалъ онъ, подавая ей «французскіе ноготки».

Сентъ-Джонъ давно уже зналъ исторію гаданья, въ которомъ «французскіе ноготки» постоянно преслѣдовала Аделину. Ему извѣстны были также темныя предчувствія Розы относительно того роковаго вліянія, которое, по ея мнѣнію, онъ долженъ былъ оказать на судьбу ея подруги. Сентъ-Джонъ охотно допускалъ возможность этого вліянія, но лишь въ хорошую сторону, и съ тѣхъ поръ этотъ цвѣтокъ сталъ дорогъ имъ обоимъ. Фредерикъ усердно разводилъ на мызѣ французскіе ноготки, и это былъ первый, распустившійся цвѣтокъ, который онъ поспѣшилъ принести Аделинѣ.

— Вотъ это кольцо, Аделина, сказалъ онъ, снимая съ ея пальца обручальное кольцо, — вѣдь оно то самое что баронъ тебѣ надѣлъ? Не правда ли?

— Вѣдь ты видѣлъ, отвѣчала она.

Онъ опустилъ кольцо въ свой жилетный кармашекъ и посмотрѣлъ на часы.

— Отдай мнѣ его, Фредерикъ.

— Нѣтъ, Аделина. Ему никогда уже не обхватывать твоего пальчика.

— Но что же я скажу, если замѣтятъ что его нѣтъ у меня? баронъ увѣрилъ меня, что мамаша сама уполномочила его надѣть мнѣ это кольцо. Она непремѣнно спроситъ, куда я его дѣвала.

— Скажи, что хочешь. Что ты уронила его, потеряла, или просто надѣнь перчатку и не снимай ея до вечера. Тогда я скажу тебѣ, что нужно дѣлать, а теперь мнѣ нельзя мѣшкать.

Окончивъ свой бальный туалетъ, Мери Карръ пошла на верхъ къ Аделинѣ, которая была уже одѣта. Луиза охорашивала свою молодую госпожу, когда въ комнату вошла госпожа де-Кастелла, держа въ рукѣ небольшой овальный футляръ.

— Посмотри, Аделина, оказала она, открывая футляръ и показывая ей дорогой браслетъ, столь изящной работы, что трудно было оторвать отъ него взоръ. То была прелестная золотая цѣпь, между звеньями которой посажены были брилліанты чистѣйшей воды. Отъ нея спускались золотыя панделоки, также украшенныя брилліантами.

— Ахъ, мамаша! въ восторгѣ воскликнула она: — что за прелесть этотъ браслетъ!

— Да, Аделина. Это тебѣ.

— Ciel! воскликнула Луиза, поднимая руки къ небу.

— Какъ мнѣ благодарить васъ, мамаша! сказала Аделина, принимая подарокъ.

— Не за что благодарить меня, Аделина. Это подарокъ барона. Благодари его.

Обратись этотъ браслетъ въ змѣю, Аделина и тутъ не могла бы отброситъ ее съ большею поспѣшностію. Не стой тутъ Мери Карръ, онъ непремѣнно полетѣлъ бы на подъ. Госпожа де-Кастелла приняла это за случайность.

— Будь осторожнѣе, дитя мое, сказала она. — Надѣнь же его. Ты должна явиться въ немъ сегодня вечеромъ.

— О нѣтъ, нѣтъ, мамаша! отвѣчала она вся вспыхнувъ. — Пожалуста, не сегодня.

— Что за пустяки! воскликнула ея мать. — Ты застѣнчива какъ ребенокъ. Подавая мнѣ этотъ браслетъ, баронъ сказалъ: un petit cadean pour ce soir; застегни же его Луиза.

— Мамаша, умоляла она съ настойчивостію, которую госпожа де-Кастелла нашла совершенно неумѣстною, — не принуждайте меня надѣвать сегодня этотъ браслетъ.

— Напротивъ, Аделина, и требую, чтобы ты его надѣла. Люди, мало тебя знающіе, увидятъ не деликатность чувства, а скорѣе аффектацію въ этомъ нежеланіи надѣть подарокъ того, кто скоро станеть твоимъ мужемъ.

— Но онъ еще не мужъ мой, пробормотала Аделина: — по крайней мѣрѣ до будущаго года.

— Онъ будетъ имъ раньше, Аделина, сказала госпожа де-Кастелла. — До нашего отъѣзда на югъ.

Аделина вспыхнула, потомъ поблѣднѣла; сѣла на стулъ, и задыхаясь, произнесла своими побѣлѣвшими устами:

— Но мы ѣдемъ на югъ черезъ два мѣсяца!

— Милое дитя мое, съ улыбкой сказала госпожа де-Кастелла, — чего же ты такъ пугаешься? Свадьба дѣло весьма обыкновенное, могу тебя увѣрить, а я на этой же недѣлѣ пишу въ Парижъ, чтобы заказать твое приданое.

Луиза застегнула браслетъ на рукѣ Аделины, а та сошла внизъ, въ пріемныя комнаты, какъ во снѣ. Еслибъ ея молодыя подруги, любовавшіяся ея очаровательною красотой, могли прочесть въ ея сердцѣ то безотрадное чувство, ту мучительную борьбу, которыя разрывали его, онѣ меньше завидовали бы ея судьбѣ. Кромѣ нитки жемчуга въ волосахъ, жемчужнаго ожерелья на шеѣ, да великолѣпнаго браслета господина де-ла-Шасса на рукѣ, на ней не было никакихъ украшеній. Но притаившись подъ волнами кружевъ и лентъ, на груди ея покоился цвѣтокъ Сентъ-Джона, французскіе ноготки.

Гости почти всѣ уже собралась, а Аделина, обмѣнявшись съ ними привѣтствіями, направлялась къ колоннадѣ, когда къ ней подошелъ баронъ. Она жаждала подышать свѣжимъ вечернимъ воздухомъ какъ-будто онъ могъ утолить ея внутренній жаръ!

— Позвольте мнѣ замѣнить этотъ простой цвѣтокъ другимъ, Mademoiselle, сказалъ онъ, подавая ей бѣдую камелію рѣдкой красоты. И онъ почтительно снялъ съ ея груди французскіе ноготки.

Подозрѣвалъ ли де-ла-Шассъ отъ кого шелъ этотъ обожаемый цвѣтокъ, пришло ли ему на память, что онъ въ этотъ же день видѣлъ его въ рукѣ Сентъ-Джона — рѣшить трудно; но онъ выказалъ по поводу этого ничтожнаго обстоятельства гораздо больше настойчивости нежели допускается между Французами.

— Баронъ, вы забываетесь! воскликнула Аделина, разсердившись. — Отдайте мнѣ мой цвѣтокъ.

— Онъ не годится для васъ, Mademoiselle, возразилъ онъ, удерживая его у себя. — Простой, садовый цвѣтокъ не соотвѣтствуетъ вашему бальному наряду, и еще менѣе вамъ самимъ.

— Вы злоупотребляете вашимъ положеніемъ, возразила Аделина, отталкивая бѣлую камелію и садясь подавить свой гнѣвъ и выступавшія слезы. — Не оскорбляйте меня, удерживая мой цвѣтокъ.

— Что такое? спросилъ подошедшій къ нимъ господинъ де-Кастелла. — Ты, кажется, сердишься, Аделина.

— Я, кажется, навлекъ на себя немилость вашей дочери, пояснилъ баронъ, не скрывая своей досады. — Mademoiselle сошла внизъ вотъ съ этимъ ничтожнымъ цвѣткомъ на груди! И она видитъ какое-то оскорбленіе въ томъ, что я предлагаю ей другой, болѣе ея достойный. Ma foi! Я тутъ ровно ничего не понимаю.

— И я также, отвѣчалъ господинъ де-Кастелла. — Возьми камелію, Аделина, прибавилъ онъ строго и холодно. — Ты должна быть выше капризовъ и кокетства.

Аделина, не противясь болѣе, взяла камелію, а баронъ съ наслажденіемъ сталъ обрывать лепестки ноготковъ. Аделина залилась слезами и выбѣжала на террасу. И все изъ-за ничтожныхъ французскихъ ноготковъ!

— Пускай ее выплачется на свободѣ, сказалъ господинъ де-Кастелла, удаляясь съ барономъ; — это ее образумитъ. Женское кокетство невообразимо. Всѣ женщины на одинъ покрой. И я, видно, ошибался въ своей дочери, считая ее исключеніемъ.

Вся въ слезахъ и волненіи, Аделина бросилась бѣжать по лугу. Плакать, конечно, было безразсудно, но въ ту минуту достаточно было самаго пустаго обстоятельства, чтобы лишить ее самообладанія. За нѣсколько минутъ передъ тѣмъ она принуждена была надѣть ненавистный браслетъ, выслушать извѣстіе о близости своего брака съ барономъ де-ла-Шассомъ, стоять подлѣ него, въ присутствіи цѣлаго общества, въ качествѣ его признанной невѣсты, и къ довершенію всего, Сентъ-Джонъ еще не являлся. Прижавшись головой къ дереву, она громко рыдала, не боясь чтобы кто-либо могъ ее тутъ услышать. Вдругъ до нея долетѣлъ звукъ чьихъ-то шаговъ, и она уже хотѣла было скрыться, когда узнала любимую походку. Онъ быстро шелъ по аллеѣ, и она поспѣшила выйдти ему на встрѣчу.

— Аделина! воскликнулъ онъ въ удивленіи.

Сдержанныя на минуту слезы опять полились ручьемъ, она бросилась въ его объятія и еще громче зарыдала.

— О Аделина, что съ тобою! Что случилось? Успокойся, успокойся, жизнь моя! Я опять съ тобою, и что это за горе, котораго бы я не могъ разсѣять?

Встревоженный ея отчаяніемъ, онъ почти донесъ ее до ближайшей скамейки, усадилъ рядышкомъ съ собою, склонилъ ея головку на свое плечо и нѣжно привлекалъ ее къ себѣ, не говоря ни слова, пока она не успокоилась.

Понемногу, она разказала ему все: и о браслетѣ, и объ угрозахъ матери насчетъ близкой свадьбы, — Аделинѣ слова эти казались угрозами, — и, наконецъ, о своей размолвкѣ съ барономъ. Но объ этомъ послѣднемъ обстоятельствѣ она говорила весьма уклончиво.

— У меня былъ на груди простой цвѣтокъ, а онъ непремѣнно хотѣлъ замѣнить его рѣдкою камеліей.

Аделина умолчала о томъ, что это былъ тотъ самый цвѣтокъ, который Сентъ-Джонъ далъ ей поутру; она охотнѣе бы увѣрила его въ противномъ, и только ставъ его женою, рѣшилась бы открыть ему вполнѣ свою страстную, безграничную любовь. Но онъ понялъ все; ему не нужно было словъ и увѣреній. И между тѣмъ, зная все это, зная какъ самая жизнь ея связана была съ его жизнію, какъ могъ онъ, спустя двѣ, три недѣли, дѣйствительно или притворно усомниться въ этой вѣрной, преданной любви?

— Аделина, сказалъ онъ, безпокойно ходя взадъ и впередъ; по узкой дорожкѣ, освѣщенной луною, между тѣмъ какъ она оставалась на скамейкѣ. — Я дурно поступилъ какъ въ отношеніи тебя и твоихъ родныхъ, такъ и въ отношеніи себя и де-ла-Шасса. Теперь я это вижу. Мнѣ слѣдовало объявить о своихъ намѣреніяхъ до пріѣзда его въ Бофуа. Завтра же я переговорю съ господиномъ де-Кастелла.

Она вздрогнула какъ будто на нее пахнуло холодомъ.

— Вспомни свое обѣщаніе, сказала она ему.

— Надо покончить, отвѣчалъ онъ, — я слишкомъ скоро поддался твоему желанію, быть-можетъ, потому что у меня были свои причины желать отсрочки. Но когда на тебя смотрятъ какъ на его будущую жену, обязанную принимать и носить его подарки, это молчаніе не должно болѣе длиться. Мы всѣ трое поставлены въ ложное положеніе, ты должна понимать это. Да къ тому же я не зналъ, что свадьбою такъ спѣшатъ.

— Завтра утромъ онъ уѣзжаетъ, а съ его отъѣздомъ минуетъ ближайшая опасность, умоляла она. — Не торопись же произносить эти слова, которыя могутъ повести, которыя неизбѣжно поведутъ… къ нашей разлукѣ. Проведемъ еще недѣлю-другую въ размышленіи и… ну, да…. и въ блаженствѣ.

— Я не понимаю, откуда берутся у тебя эти мрачныя предчувствія, возразилъ онъ. — Почему ты думаешь, что мой разговоръ съ твоимъ отцомъ поведетъ къ разрыву. Повѣрь мнѣ, Аделина, что Сентъ-Джоны не привыкли получать отказъ на свои предложенія; они вступали въ союзъ съ благороднѣйшими фамиліями Англіи.

— Ахъ, не объ этомъ говорю я, Фредерикъ, ты это очень хорошо знаешь!… Чу! вдругъ прошептала она вскакивая съ своего мѣста и какъ бы собираясь бѣжать. — Чьи-то шаги приближаются къ намъ изъ дому. Что, если это папа или де-ла-Шассъ?

— Ну что жь? отвѣчалъ онъ, взявъ ее подъ руку и надменно выпрямляясь во весь ростъ, чтобы встрѣтить непрошенныхъ гостей. — Я имъ все объясню и докажу, что ты не дѣлаешь ничего дурнаго, оставаясь здѣсь со мною, потому что ты моя обрученная невѣста.

Но шаги эти, чьи бы они ни были, направились въ другую сторону, а влюбленная чета, болтая, добралась до береговъ миніатюрнаго озера. Ночь была свѣтлая, теплая, очаровательная. Легкія бѣлыя облачка скользили вокругъ луны; воздухъ, напоенный ароматами цвѣтовъ, нѣжилъ обоняніе своими душистыми струями, окрестная тишь заставила Аделину забыть свое горе.

— Отчего ты такъ поздно вернулся? спросила она. — Мнѣ казалось, что ты пріѣдешь гораздо раньше.

— Я ѣздилъ въ Одескъ.

— Въ Одескъ!

Онъ досталъ изъ кармана маленькую бумаѵкку, въ которой завернуто было простое золотое кольцо. Потомъ сдѣлалъ знакъ Аделинѣ, чтобъ она сняла перчатку; та молча повиновалась; онъ сталъ надѣвать ей на палецъ кольцо, произнося, торжественныя слова:

— Обручаюсь съ тобой этимъ кольцомъ. Боготворю тебя всѣмъ существомъ моимъ; стану дѣлить съ тобою мои земныя блага, пока не разлучитъ насъ смерть: вотъ моя клятва въ вѣрности.

Аделина знала, что эти самыя слова съ небольшими измѣненіями произносятся при англійскомъ свадебномъ обрядѣ, потому что она не разъ слыхала ихъ отъ Розы и другихъ подобныхъ ей болтушекъ. Въ голосѣ и манерахъ мистера Сентъ-Джона было нѣчто торжественное, наполнявшее ея душу неизвѣданнымъ доселѣ благоговѣніемъ. Отъ волненія на глазахъ ея навернулись слезы, трепетъ пробѣгалъ по всему тѣлу. Онъ не могъ бы сильнѣй растрогать ее, даже стоя предъ святыней алтаря и клянясь ей въ вѣрности.

— Смотри же, Аделина, береги его и какому не позволяй снимать его, какъ я снялъ то кольцо. Съ нимъ ты будешь и вѣнчаться.

— Это не его кольцо? прошептала она, еще не вполнѣ отдавая себѣ отчетъ во всемъ случавшемся, не то же самое?

— Его! Смотри сюда, Аделина!

Съ этими словами онъ вынулъ изъ кармана другое кольцо, разломленное на двое, и бросилъ его въ воду.

— Вотъ куда его кольцо, Аделина. И пусть вмѣстѣ съ нимъ исчезнутъ и его притязанія!

— Такъ ты для этого ѣздилъ въ Одескъ?

— Для этого.

Они повернули къ дому и шли довольно скоро, не желая продлить отсутствія Аделины, чтобъ оно не было замѣчено. Дѣйствительно, какъ ни долго могло оно показаться въ разказѣ, на дѣлѣ оно было весьма непродолжительно. Аделина еще не могла оправиться отъ своихъ опасеній.

— Еслибы можно было уговорить мамашу, чтобъ она повременила заказывать приданое! вдругъ воскликнула она, скорѣе въ отвѣтъ на свои собственныя мысли нежели на слова Сентъ-Джона.

— Но я не вижу необходимости мѣшать ей въ этомъ?

Она съ удивленіемъ посмотрѣла ему въ лицо и уловила на немъ многозначительную улыбку, явно выступившую въ свѣтѣ мѣсяца.

— Развѣ не могутъ вещи, заказанныя для госпожи де-да-Шассъ, пригодиться для мистрисъ Фредерикъ Сентъ-Джонъ?

— Ахъ…. но…. (и ея потупленное лицо загорѣлось яркимъ румянцемъ), пока еще ничего не нужно…. ни для кого.

— Неужели! А я думаю, что всѣ эти вещи весьма скоро понадобятся. Развѣ ты полагаешь, что мнѣ позволятъ увезти тебя на югъ безъ приданаго? прибавилъ онъ смѣясь.

— Да я еще не ѣду на югъ, быстро проговорила она.

— Напротивъ, Аделина. Я надѣюсь, что мы проведемъ тамъ зиму.

— Но я теперь совершенно здорова.

— Знаю, что эта предосторожность почти излишняя. Тѣмъ не менѣе, я буду спокойнѣе. Милочка моя! сказалъ онъ, склонившись надъ нею: — тебя не страшитъ мысль провести всю зиму наединѣ со мною?

Страшиться этой мысли! Да съ нимъ она была бы готова уйдти на край свѣта и на всю жизнь. Что такое отецъ, мать, родина, домашній очагъ въ сравненіи съ нимъ?

Въ ту минуту какъ они приближались къ открытой лужайкѣ, чья-то темная фигура перешла имъ дорогу. Аделина смутилась при мысли, что ее увидятъ одну съ мистеромъ Сентъ-Джономъ. То былъ отецъ Маркъ, священникъ небольшой сосѣдней капеллы, духовникъ семейства де-Кастелла, достойный и благочестивый человѣкъ. Онъ повернулъ голову и взглянулъ на Аделину, но сказалъ только: "bonsoir mon enfant, " и снялъ шляпу мистеру Сентъ-Джону. Мистеръ Сентъ-Джошъ молча приподнялъ свою, а Аделина, словно кающаяся грѣшница, низко потупилась, пробормотавъ въ отвѣтъ:

— Bonsoir, mon père.

Потомъ она проскользнула въ домъ черезъ боковую дверь, чтобы прямо пройдти въ свою комнату и смыть съ своего лица слѣды слезъ. Между тѣмъ, мистеръ Сентъ-Джонъ обошелъ кругомъ къ главному подъѣзду и поднялъ такой звонъ на парадной лѣстницѣ, что полдюжины лакеевъ опрометью кинулись отворять ему.

Стоя подлѣ него въ этотъ вечеръ въ блестящемъ бальномъ залѣ, видя восторгъ, который невольно возбуждалъ онъ во многихъ, и то дружеское вниманіе, съ которымъ относились къ нему ея отецъ и мать; думая объ его аристократическомъ происхожденіи и связяхъ, о богатствѣ и положеніи, которыя должны были достаться ему въ будущемъ, Аделина почти пришла къ той мысли, что предложеніе такого человѣка какъ Сентъ-Джонъ не могло быть отвергнуто ея отцомъ.

Но баронъ замѣтилъ, что она бросила бѣлую камелію. «Ah petite coquette!» подумалъ онъ снисходительно. Французская голова барона де-ла-Шасса никакъ не вмѣщала той мысли, что обѣщанная ему молодая особа можетъ мечтать о замужествѣ съ другимъ.

III. Растравленная ревность.

По сѣрымъ стѣнамъ замка Бофуа лѣниво скользилъ отблескъ заката. Г-нъ и г-жа де-Кастелла, старая г-жа де-Бофуа и тетушка Агнеса играли въ вистъ въ западной гостиной, окна которой растворены были на террасу, гдѣ пріютилась молодежь подъ сѣнью полосатой зеленой драпировки, опущенной надъ колоннадой. Аделина и Мери Карръ распутывали мотки шелку, въ рабочемъ ящикѣ изъ слоновой кости; а Роза Дарлингъ порхала между тропическими растеніями, причемъ въ роскошныхъ волосахъ ея то и дѣло перебѣгали струйки золота отъ случайно-падавшихъ лучей солнца. Она явно кокетничала съ мистеромъ Сентъ-Джономъ и начинала сердиться, потому что онъ дразнилъ ее.

— Что жь, вы написали сегодня въ Англію насчетъ романса? спросила она. — Ахъ, ужь не отвѣчайте, вижу, что забыли.

— Нѣтъ, не писалъ, отвѣчалъ мистеръ Сентъ-Джонъ, — но не потому чтобы забылъ. Вы еще не разучили и того романса, который я выписалъ для васъ.

— Пѣла-пѣла, даже наскучило, противорѣчила Роза.

— Но не при мнѣ.

— Я увѣрена, что если вы и повинны въ какихъ-нибудь письмахъ, то всѣ они посылаются лишь къ одной особѣ, продолжала Роза. — Гдѣ же вамъ помнить о другахъ дѣлахъ.

— Неужели! Къ кому же это?

— Теперь я не намѣрена обличать васъ, сказала она, взглянувъ на Аделину. — Я хочу быть сострадательною.

— Не трудитесь дарить меня вашимъ состраданіемъ, ma belle, отвѣчалъ мистеръ Сентъ-Джонъ презрительно-насмѣшливымъ тономъ: — я не приму этого дара.

— Состраданіе къ вамъ, мистеръ Сентъ-Джонъ! Много чести. Я разумѣла не васъ.

Аделина бросила ей быстрый, смущенный взглядъ.

— Вы секретничаете, Роза, сказалъ онъ смѣясь.

— Да. Но я могла бы разказать многое, еслибы захотѣла.

— Я не боюсь, отвѣчалъ мистеръ Сентъ-Джонъ. — Говорите.

— Вы сами знаете, что въ Англіи есть одна особа, которая пользуется исключительнымъ правомъ получать отъ васъ письма, не говоря уже о томъ что вы спите и видите ее.

— Роза! воскликнула Мери Карръ, смутно понимая ея намеки. — Какъ вамъ не стыдно болтать такой вздоръ мистеру Сентъ-Джону?

— Онъ самъ напросился. Вѣдь онъ знаетъ, что это правда. Посмотрите на его лицо, дерзко продолжала она.

— Единственная женщина въ Англіи, которую я удостоиваю своею перепиской, сказалъ онъ серіознѣе нежели говорилъ до сихъ поръ, — это мистрисъ Сентъ-Джонъ.

— Очень близко къ правдѣ, но не совсѣмъ, воскликнула досадная дѣвчонка. — Покамѣстъ она еще только будущая мистрисъ Сентъ-Джонъ.

Сердце Аделины какъ-то странно и порывисто сжалось. Продолжила ли бы Роза, еслибъ она знала это? Догадался ли объ этомъ мистеръ Сентъ-Джонъ?

— Я разумѣлъ мою мать, Роза, сказалъ онъ. — Она единственная женщина, которая имѣетъ право на мои письма и получаетъ ихъ.

— Честное слово? спросила Роза.

— Честное слово, повторилъ мистеръ Сентъ-Джонъ: — слово ея единственнаго сына.

— Можно же вамъ вѣрить послѣ этого! воскликнула Роза. — Неужели вы станете отнѣкиваться, что въ Англіи есть особа, имѣющая всѣ права на ваши письма, хотя бы она ихъ и не получала? Особа прекраснѣй мечты художника, и за которою вы гонялись какъ тѣнь въ продолженіе многихъ, многихъ мѣсяцевъ и, быть-можетъ, лѣтъ?

— Ба, Роза! сказалъ онъ съ гордою, насмѣшливою улыбкой: — вы, кажется, начинаете восторгаться.

— Хотите, я сейчасъ назову по имени даму его сердца? спросила Роза съ торжествующимъ, веселымъ лицомъ. — Мери Карръ уже знаетъ ее.

— Вы съ ума сошли! съ жаромъ воскликнула Мери Карръ. — Пожалуста, не воображайте, что мы повѣримъ вашимъ сказкамъ.

— Назвать? назвать? повторяла Роза, не уступая своей позиціи и не теряя самообладанія.

— Да, назовите, равнодушно сказалъ мистеръ Сентъ-Джонъ. Могъ ли онъ подозрѣвать, что она знала такъ много?

— Назовите, повторила Аделина, но эти слова не столько можно было разслышать, сколько понять по движенію ея блѣдныхъ губъ.

— Сара Боклеркъ!

Минутное удивленіе пробѣжало по лицу мистера Сентъ-Джона и снова исчезло. Аделина слышада это: съ той безумно-горькой минуты мучительная тоска змѣей обвилась вокругъ ея сердца и поселилась въ немъ на вѣка.

— Вы ошибаетесь, Роза, равнодушно оказалъ мистеръ Сентъ-Джонъ.

— Неужели? Стало-быть весь свѣтъ ошибался, утверждая, что честь обладанія рукою мистера Сентъ-Джона выпадетъ на долю Сары Боклеркъ.

— Конечно свѣтъ ошибался, если только онъ утверждалъ это. А это могло бы статься лишь въ томъ случаѣ, еслибъ онъ былъ населенъ однѣми Розами Дарлингъ.

— Глядите, воскликнула Роза, срывая его носовой платокъ съ позолоченной клѣтки, на которую онъ набросилъ его, чтобы защитить сидѣвшую въ ней красивую птицу отъ лучей заходящаго солнца. — Глядите, его имя — Фредерикъ Сентъ-Джонъ, вышитое волосами.

Какъ нарочно, это былъ тотъ самый носовой платокъ, который Мери подняла въ мастерской во время ихъ перваго визита на мызу. Безпечная Роза болтала безъ умолку, не заботясь о производимомъ ею впечатлѣніи, между тѣмъ какъ Аделина ловила каждое ея слово.

— Это ея работа, я совершенно въ этомъ увѣрена. Посмотрите какое чудное шитье! Какъ отчетливо сдѣланы зубчики герба. И волосы эта ея, Сары Боклеркъ.

Предположеніе Розы на на чемъ не основывалось, но она и не думала объ этомъ. При ея настоящемъ настроеніи духа она готова была утверждать все что угодно. Весьма возможно, — не то чтобы вѣроятно, а только возможно, — что сказавъ это, она случайно попала на истину. Мистеръ Сентъ-Джонъ, ничего не отрицая, оставался совершенно равнодушнымъ, а она въ припадкѣ неугомонной веселости неудержимо продолжила болтать.

— Это его любимый носовой платокъ, ужь я не разъ это замѣчала; на другихъ мѣтки сдѣланы чернилами, а этотъ платокъ не только вышитъ ея рукой, но даже и подаренъ ею. Оставьте его, мистеръ Сентъ-Джонъ: я покажу его всей компаніи, если мнѣ вздумается. Подарокъ многозначительный отъ такой очаровательной дѣвушки! Не правда да? Но вѣдь это извѣстно, что она была безъ ума отъ него. И онъ тогда платилъ ей взаимностію: вѣчно бывало садитъ у декана. Не знаю какъ теперь, прибавила она послѣ небольшаго молчанія, бросивъ значительный взглядъ на Аделину; потомъ, дерзко посмотрѣвъ на мистера Сентъ-Джона, она запѣла своимъ звучнымъ, роскошнымъ голосомъ на мотивъ собственнаго сочиненія:

«Прежде чѣмъ новой зазнобѣ отдаться

Пріятно покончить всѣ счеты съ прошедшимъ.»

Аделина встала и твердымъ шагомъ молча вышла въ гостиную: какія глубокія страданія скрываетъ иногда спокойная наружность; но мистеръ Сентъ-Джонъ ничего не подозрѣвалъ.

— Роза, сказалъ онъ, цитируя одно извѣстное французское изреченіе, — vous aimez bien à rire, mais rien n’est beau que le vrai.

— Ахъ, отвѣчала она другамъ изреченіемъ, — ce n’est pas être bien aise que de rire.

И это была едва ли не величайшая истина, сказанная ею во весь вечеръ.

Аделина сохранила наружное спокойствіе въ гостиной, но что за безумное отчаяніе овладѣло ея душой, когда, вернувшись къ себѣ въ комнату, она упала къ изголовью постели. Въ одну минуту выстрадать такъ много и не умереть! Разказъ этотъ не вымыселъ: я описываю здѣсь одну изъ тѣхъ чувствительныхъ натуръ, которымъ суждено страдать и переносить удары судьбы. Отдать всю свою любовь одному человѣку, сдѣлать его своимъ кумиромъ, пожертвовать ему своими лучшими привязанностями, и вдругъ узнать, что есть на свѣтѣ женщина, которой уже принадлежала его любовь, которая уже выслушивала его клятвы!

Мечты, поддерживавшія Аделину въ продолженіе этихъ мѣсяцевъ, если и не разлетѣлись въ прахъ, то совершенно утратили свой прежній радужный колоритъ. Змѣя сомнѣнія вползла въ ея сердце: демонъ ревности овладѣлъ имъ навсегда.

Конечно, благодаря мужественной красотѣ и рѣдкимъ умственнымъ способностямъ, Фредерикъ Сентъ-Джонъ принадлежалъ къ числу немногихъ баловней судьбы. Аделинѣ казалось, что весь міръ могъ, не краснѣя, обожать его. Онъ обратилъ ея жизнь въ элизіумъ, описанный поэтами, и вдругъ она узнаетъ, что онъ любитъ или любилъ другую. Подобно снѣжной лавинѣ, которая, сорвавшись съ Альповъ, засыпаетъ собою злополучнаго путешественника, обрушились на ея сердце эти вѣсти и смяли его.

Насилу прояснивъ свое чело, Аделина де-Кастелла сошла внизъ. Она не считала времени, но судя по вечернимъ сумеркамъ, отсутствіе ея продолжилось около часу, такъ что Роза спросила, ужь не схоронили ли ее гдѣ-нибудь.

Вслѣдъ за Аделиной на террасу, гдѣ собралось теперь все общество, явился и старый Испанецъ Сильва, держа въ рукѣ письмо на имя мистера Сентъ-Джона. Зловѣщія слова: «безотлагательно нужное» заставили госпожу Баретъ какъ можно скорѣе препроводить его въ замокъ.

— Отвѣтъ нуженъ? спросилъ онъ.

— Señor, si.

— Хорошо, оказалъ онъ и отошедъ въ сторону.

— Вы, вѣрно, получили непріятныя извѣстія! воскликнула госпожа де-Кастелла, когда онъ снова вернулся къ нимъ.

— Да, сказалъ онъ, едва сдерживая свое волненіе. — Я долженъ немедленно ѣхать въ Англію.

Хорошо, что сумерки уже сгущались, иначе всѣ замѣтили бы испугъ Аделины и страшную блѣдность ея лица.

Мистеръ Сентъ-Джонъ далъ имъ прочесть письмо. Бѣдственная случайность постигла его мать. Карету ея понесли лошади. Въ испугѣ она отворила дверку и соскочила на земь, вслѣдствіе чего доктора опасались потрясенія мозга.

— Какъ, вы уже ѣдете? воскликнулъ господинъ де-Кастелла, когда Сентъ-Джонъ протянулъ ему руку.

— Да. Мнѣ каждая минута дорога, чтобы не опоздать.

И онъ скрылся, церемонно простившись съ Аделиной, какъ и со всѣмъ остальнымъ обществомъ. Ни время, ни мѣсто не позволяли ему проститься съ нею наединѣ, такъ, какъ бы ему хотѣлось.

— Я не стала бы сердить его, еслибы предвидѣла это, наивно оказала Роза, оставшись на террасѣ съ Аделиной.

— А вы развѣ разсердили его?

— Кажется, немножко. А онъ въ другой разъ не вызывай меня на это.

Перегнувшись черезъ баллюстраду, Аделина смотрѣла и прислушивалась, но не видала ничего. На языкѣ у нея вертѣлся тягостный вопросъ; а бѣдное, чувствительное сердечко ея — о, какъ неспособно оно было переносить житейскія невзгоды! — билось такъ сильно, что она принуждена была переждать прежде чѣмъ предложить свой вопросъ Розѣ.

— Вѣдь это все не правда, что вы говорила, Роза, да?

— А что я такое говорила? отвѣчала Роза, мысли которой, благодаря ея беззаботности, перенеслись уже на другіе предметы.

— Что онъ любилъ…. какъ бишь ея имя?… Сару Боклеркъ.

Что за прелесть эта притворная забывчивость: какъ бишь ея имя! Какъ будто это имя не врѣзалось въ ея мозгу огненными буквами, съ той минуты какъ оно было произнесено Розой! Роза отвѣчала подъ впечатлѣніемъ минуты:

— Я сказала сущую правду, Аделина. И онъ самъ знаетъ, что это правда. Я такъ же мало сомнѣваюсь въ томъ, что онъ любилъ ее, какъ и въ томъ, что мы стоимъ на этомъ мѣстѣ. Говорятъ, что она давно была бы его женой, еслибы не разрывъ, происшедшій между имъ и его братомъ. Онъ не можетъ жениться на ней, покамѣстъ долги его не будутъ уплачены, и вѣроятно преспокойно выжидаетъ этого времени. Послушали бы вы что говоритъ объ этомъ Маргарита: она многое поразказала мнѣ передъ отъѣздомъ моимъ сюда.

Бѣдное, разбитое сердце снова затрепетало.

— Вы говорите, она не дурна собою?

— Не дурна!.. Она красавица! Одна изъ очаровательнѣйшихъ дѣвушекъ въ свѣтѣ: прекрасное, гордое лицо, какъ у него самого. Джорджина Боклеркъ также очень хороша собою, но она ничто въ сравненіи съ ней.

Слушая эта похвалы своей соперницѣ, Аделина готова была заплакать съ отчаянія; но ей удалось кое-какъ овладѣть своимъ голосомъ и она довольно твердо спросила:

— А кто это Джорджина Боклеркъ?

— Это ея двоюродная сестра. Дочь декана Вестерберійскаго, а Вестербери, какъ вамъ извѣстно, родина Фреда Сентъ-Джона. Сара, племянница декана, дочь его брата, генерала Боклерка. Мать ея, леди Сара, умерла, а съ тѣхъ поръ она живетъ у дяди. По связямъ и даже по состоянію она можетъ быть весьма хорошею партіей для Сентъ-Джона.

— А по чувствамъ?…

Розу поразило какое-то особенное дрожаніе въ голосѣ Аделины. Она посмотрѣла ей прямо въ лицо.

— Судя по тому что слышала, я совершенно готова вѣрить, что между ними была любовь, отвѣчала Роза. — Можетъ-быть, и теперь есть. Право, я говорю это не съ дурнымъ намѣреніемъ, Аделина, но потому что вамъ не мѣшаетъ звать истину. Несмотря на мою обыкновенную беззаботность и необдуманность, я могу иногда быть серіозною, именно теперь я говорю не шутя. Вы знаете какъ онъ пріятенъ въ обществѣ, за всѣми ухаживаетъ, — это обыкновенное свойство подобныхъ ему любезниковъ, но я совершенно убѣждена, что онъ любилъ Сару Боклеркъ.

Съ этими словами Роза вошла въ комнату. Намѣренія ея дѣйствительно были добрыя. Полагая, что Аделина готовилась полюбить Фредерика Сентъ-Джона, несмотря на слово данное ею барону, она хотѣла во-время предостеречь ее дружескимъ замѣчаніемъ. Роза и не подозрѣвала какъ далеко зашло у нихъ дѣло.

Прошелъ часъ. Всѣ, за исключеніемъ Аделины, собрались въ комнатѣ, гдѣ уже поданы были свѣчи. Одни играли въ шахматы, другіе въ экарте, третьи разказывали только-что вошедшему отцу Марку о причинѣ неожиданнаго отъѣзда молодаго Англичанина. Роза сидѣла въ это время за фортепіано, тихо напѣвая англійскіе мотивы. «Сладкій голосокъ», говаривала старая госпожа де-Бофуа и никогда не могла наслушаться этихъ старинныхъ пѣсенъ своей родины.

Аделина продолжила стоять на террасѣ, опираясь на баллюстраду и, повидимому, вглядывалась во мракъ. Еслибы госпожа де-Кастелла замѣтила ея отсутствіе, она давно позвала бы ее въ комнату, боясь ночной прохлады.

«О Милордъ, берегитесь ревности!

Это зеленоглазое чудовище

Само нарождаетъ для себя пищу.»*

• Слова Яго (Отелло, актъ III).

Никогда не высказывалъ великій знатокъ человѣческаго сердца болѣе великой истины, болѣе необходимаго предостереженія. И какъ напрасно! Хорошо намъ смѣяться теперь надъ тѣми «пустяками», которые нѣкогда вводили насъ въ заблужденіе; но въ то время мы не смѣялись. Извѣстно, что ревность обусловливается страстною любовью: кто станетъ оспаривать это? Любовь въ высшей степени требовательна. Кумиръ ея долженъ быть глухъ и слѣпъ къ совершенствамъ другой женщины. Чуть замѣтная тѣнь подозрѣнія возбуждаетъ ревность; чего же можно было ожидать теперь, когда факты и подробности была осязательны, какъ, напримѣръ, въ разказѣ Розы? Она возбудила самыя изысканныя пытки разъѣдающей страсти; нѣтъ сомнѣнія, что она жестоко разыгралась въ сердцѣ Аделины. Нельзя сказать, чтобъ Аделина безусловно повѣрила всему: намекъ на возможность его брака съ Сарою Боклеркъ безъ слѣда скользнулъ по ея слуху. Она была слишкомъ увѣрена въ его благородствѣ, чтобы хотя на минуту усомниться въ томъ, что онъ не сталъ бы предлагать ей свою руку, еслибы былъ связавъ другимъ обѣщаніемъ. Но Аделина была убѣждена, что нѣкогда онъ страстно любилъ эту дѣвушку, и она стояла, предаваясь этимъ горькимъ мыслямъ и спрашивая себя, долго ли останется онъ въ Англіи, и часто ли онъ будетъ встрѣчать тамъ ея прекрасную соперницу. Уже одно то обстоятельство, что онъ уѣхалъ не сказавъ ей ни одного нѣжнаго слова на прощанье, казалось ей зловѣщимъ предзнаменованіемъ.

Но что это двигается въ отдаленіи? Кто выходитъ такими быстрыми шагами изъ-за темныхъ деревьевъ? Ахъ! безумно забившееся сердце уже подсказало ей кто это, прежде чѣмъ выяснилась фигура на блѣдной полосѣ свѣта! То былъ онъ, онъ, съ кѣмъ, казалось, она простилась на вѣки. Охватившая ее радость была такъ сильна, что на минуту заглушила всю горечь сомнѣнія. Переодѣтый въ дорожное платье, онъ шелъ легкими, неслышными шагами по лужайкѣ, и еще легче взбѣжалъ на террасу.

— Какое счастіе, что ты здѣсь, Аделина! прошепталъ онъ. — Я не могъ уѣхать, не попытавшись увидать тебя, хотя, и сомнѣвался чтобъ это мнѣ удалось.

Взволнованная, дрожащая, Аделина въ смущеніи пробормотала нѣсколько словъ о томъ, что онъ теряетъ время.

— Нѣтъ, перервалъ ее мистеръ Сентъ-Джонъ, — я былъ бы повиненъ въ чудовищной неблагодарности, которой не искупило бы никакое позднѣйшее раскаяніе, еслибы терялъ хоть одну драгоцѣнную минуту. Кто знаетъ, быть-можетъ, я пріѣду лишь для того, чтобы получить послѣднее благословеніе моей умирающей матери, быть-можетъ, я пріѣду и найду ее…. Онъ вдругъ остановился и послѣ минутнаго молчанія продолжалъ: — Собственно мои дорожные сборы были скоро кончены; но гораздо труднѣе было найдти способъ къ переѣзду въ Одескъ. Такъ обыкновенно случается въ подобныхъ обстоятельствахъ: рессорная карета, — другаго экипажа у меня подъ рукой нѣтъ, — уступлена была на нынѣшній день фермеру Пишону. Баретъ отправилась выручать ее и пріѣдетъ въ ней прямо сюда, такъ какъ это по дорогѣ. Ты видишь, стало-быть, что я не теряю ни одной минуты. Мы застанемъ первый поѣздъ. Что ты такъ дрожишь, моя милая? спросилъ онъ, когда рука ея задрожала въ его рукѣ. — Не озябла ли ты?

Озябла! Но многіе мущины сдѣлали бы тотъ же вопросъ.

— Теперь, Аделина, поговоримъ серіозно. Долженъ ли я сдѣлать письменное предложеніе господину де-Кастелла, или мнѣ оставить это до моего возвращенія?

— О, погоди, погоди, умоляю тебя! упрашивала она.

— Я самъ бы желалъ этого, сказалъ мистеръ Сентъ-Джонъ; — я чувствую, что во время этого объясненія мнѣ нужно будетъ поддерживать тебя своимъ присутствіемъ. Но если обстоятельства задержатъ меня долѣе нежели я желалъ бы, тогда, Аделина, мнѣ не останется другаго выбора: скоро начнутся дѣятельныя приготовленія къ твоей свадьбѣ, и я необходимо долженъ буду объясниться.

Она припала головой къ его рукѣ и зарыдала.

— Ободрись, прошепталъ онъ. — Вѣдь я говорю о самомъ дурномъ исходѣ; но всего вѣроятнѣе, что черезъ нѣсколько дней я опять буду здѣсь. Пиши мнѣ каждый день, Аделина, ничего не утаивая, чтобъ я могъ судить, сколько времени можно мнѣ быть въ отсутствіи. По дорогѣ сюда, мнѣ пришло въ голову, что гораздо лучше было бы пересылать тебѣ мои письма на имя Розы или Мери. Ты знаешь, что я говорю это не для себя, — я гордился бы правомъ писать къ тебѣ открыто, — но твое спокойствіе для меня дороже всего. Если я буду адресовать свои письма прямо на твое имя, это можетъ подать поводъ къ объясненіямъ до моего возвращенія сюда.

«Постоянная забота о ней!» — Ея сердце забилось благодарностью.

— На имя Мери Карръ, сказала она.

— Теперь мы должны разстаться, прошепталъ онъ, заслышавъ издали легкій стукъ кареты. — Вотъ мнѣ сигналъ. Карета сейчасъ будетъ здѣсь.

— Не правда ли, ты тотчасъ же вернешься, какъ скоро будешь свободенъ? со вздохомъ спросила она.

— Конечно, не теряя вы минуты. Нужно ли спрашиватъ объ этомъ, Аделина?

Онъ привлекъ ее къ своему сердцу, и горькія слезы ручьемъ потекли по ея щекамъ.

— Богъ да благословитъ и да сохранитъ тебя до моего возвращенія, жизнь моя, дорогая моя, единственная моя любовь!

И когда онъ скрылся, Аделина въ недоумѣніи спрашивала себя, пылая румянцемъ, дѣйствительно ли она не отвѣчала на этотъ послѣдній, долгій, прощальный поцѣлуй, который онъ напечатлѣлъ на ея устахъ.

Въ продолженіи этого неожиданнаго и кратковременного свиданія она позабыла о Сарѣ Боклеркъ.

На другой день по отъѣздѣ мистера Сентъ-Джона, когда всѣ еще сидѣли за столомъ, Сильва подалъ письма, между которыми были два письма изъ Англіи, запечатанныя, по выраженію Розы Дарлингъ, гербами всѣхъ Сентъ-Джоновъ. Одно изъ нихъ адресовано было госпожѣ де-Кастелла, другое миссъ Карръ.

Мери посмотрѣла на него съ невыразимымъ удивленіемъ. Дѣло въ томъ, что неожидая извѣстія отъ мистера Сентъ-Джона ранѣе слѣдующаго дня, Аделина, по свойственной ей застѣнчивости, откладывала до послѣдней минуты свое объясненіе съ Мери Карръ.

— Что это мистеру Сентъ-Джону вздумалось писать ко мнѣ? воскликнула Мери. Но Аделина, сидѣвшая съ ней рядомъ, пропустила свою руку подъ скатерть и судорожно сжала ея колѣно.

Общій смѣхъ былъ отвѣтомъ на это замѣчаніе. Многимъ въ первый разъ только пришло въ голову, что мистеръ Сентъ-Джонъ заинтересованъ миссъ Карръ.

— Читайте ваше письмо безъ церемоніи, моя милая, сказала Агнеса де-Бофуа. — Вы здѣсь какъ дома.

Мери Карръ подняла-было руку чтобы сломать печать, но Аделина еще сильнѣе сжала ея колѣно. Тогда Мери, смутно догадываясь въ чемъ дѣло, положила письмо около своей дессертной тарелки.

— Отчего же вы не распечатываете его, Мери Карръ? нетерпѣливо повторила Роза.

— Не хочу, сказала миссъ Карръ полушутя, полусеріозно. — Тутъ могутъ быть секреты, которые я не желала бы читать при всѣхъ.

Роза, любопытство которой было сильно возбуждено, охотно бы дала ей въ эту минуту пощечину.

— Мистеръ Сентъ-Джонъ пишетъ, что матери его лучше, сказала госпожа де-Кастелла. — Ушибъ гораздо легче нежели полагали. Онъ надѣется съ слѣдующею же почтой извѣститъ насъ о ея полномъ выздоровленіи.

— Мнѣ кажется, письмо это не ко мнѣ, Аделина, воскликнула Мери Карръ, когда онѣ остались вдвоемъ.

— Вы можете распечатать его, робко отвѣчала Аделина. — Быть-можетъ, — я полагаю, — что тутъ приложено другое письмецо ко мнѣ.

Мери Карръ распечатала кувертъ. Онъ заключалъ въ себѣ нѣсколько вѣжливыхъ строкъ отъ мистера Сентъ-Джона, который просилъ ее передать, при удобномъ случаѣ, прилагаемое письмо Аделинѣ.

— Видите, до чего дошло? прошептала ей Аделина.

— Я давно это замѣчала, Аделина.

Аделина ушла въ свою комнату и заперлась на ключъ, чтобы на свободѣ прочитать письмо. То было длинное посланіе, отличавшееся, впрочемъ, несравненно большимъ смысломъ отъ обыкновенныхъ любовныхъ посланій. Мистеръ Сентъ-Джонъ не могъ выражаться иначе; но зато въ его письмѣ проглядывало столько страстной нѣжности, что ею могла бы удовлетвориться даже Аделина, еслибы не горькія сомнѣнія, возбужденныя въ ея душѣ Розой въ этотъ роковой вечеръ. Они всюду ее преслѣдовали. Съ тѣхъ поръ ни днемъ, ни ночью она не знала ни минуты покоя или счастія; невѣрный Фредерикъ Сентъ-Джонъ постоянно грезился ей въ объятіяхъ другой женщины. Сара Боклеркъ получала въ ея воображеніи даже «осязательныя формы». На другой день послѣ отъѣзда Сентъ-Джона, когда она перелистывала съ своими подругами прошлогодніе нумера Альбома Красавицъ, Роза внезапно воскликнула, указывая на одну изъ картинокъ:

— Вотъ это точь-въ-точь Сара Боклеркъ!

— Ваша вчерашняя сказка, Роза, совершенная безсмыслица! воскликнула Аделина съ отчаяннымъ усиліемъ говорить спокойно.

— Она не только имѣетъ смыслъ, но вдобавокъ истинная правда, возразила Роза.

— Ну, нѣтъ, не совсѣмъ, сказала Мери Карръ. — Это была не любовь, а простое волокитство, Роза.

— Очень можетъ быть, поддакнула вѣтреная Роза. — Какъ привлекательный молодой человѣкъ, мистеръ Фредерикъ Сентъ-Джонъ порхаетъ себѣ мотылькомъ съ цвѣтка на цвѣтокъ, лобзая каждый и не останавливаясь ни на одномъ.

И чтобы придать болѣе вѣса своей безпечной болтовнѣ, она продекламировала начальныя строки одной старинной пѣсни, нѣкогда бывшей въ большомъ ходу въ пансіонѣ M-me de-Nino:

Всѣхъ бы взялъ нашъ мотылечекъ

Только въ славушкѣ изъянъ:

День-деньской на солнцѣ вьется, —

Расписной на немъ кафтанъ.

Дома женушку оставитъ

Подъ шатромъ листвы густой;

Самъ по цвѣтикамъ, цѣлуясь,

Кружитъ ровно холостой.

Аделина долго смотрѣла на картинку. То было прекрасное, молодое лицо съ очаровательнымъ выраженіемъ невинности и въ то же время гордости. Впрочемъ, ни одинъ безпристрастный наблюдатель не предпочелъ бы его ея собственному лицу; но такъ велика ослѣпляющая сила ревности, что она преувеличила въ ея глазахъ прелести этого мнимаго портрета и придала ему нѣчто больше обыкновенной миловидности. Быть-можетъ, эта картинка едва напоминала собой молодую дѣвушку, о которой говорила Роза; но что за дѣло! Для Аделины то была Сара Боклеркъ, и съ этой минуты образъ этотъ неизгладимо врѣзался въ ея воображеніи какъ образъ ея счастливой соперницы. А между тѣмъ она вѣрила въ мистера Сентъ-Джона и знала что онъ искалъ ея собственной руки! Истинно несослѣдимы пути, по которымъ пробираются въ сердце сомнѣнія ревности!

Наконецъ, изнемогая отъ нестерпимой тоски и ожиданія, она рѣшилась въ одномъ изъ своихъ писемъ намекнуть ему на его прежнюю короткость съ Сарою Боклеркъ. Отвѣтъ его для всѣхъ, кромѣ Аделины, остался тайной; но что онъ разсѣялъ ея ревность, это можно было заключить изъ того, что съ тѣхъ поръ лицо ея снова просіяло.

Между тѣмъ мистеръ Сентъ-Джонъ оставался въ Лондонѣ, у постели своей больной матери. Опасность миновала, и въ сущности самое паденіе не было такъ сильно, какъ сначала предполагали. Леди Анна Сэвилль также находилась при ней. Исаакъ Сентъ-Джонъ лежалъ больной въ замкѣ Веферѣ. До возвращенія своего во Францію Фредерикъ намѣренъ былъ посѣтить своего брата, чтобъ испросить согласіе на предполагаемый имъ бракъ съ Аделиной де-Кастелла. Но этому визиту не суждено было осуществиться.

Однажды послѣ обѣда обитатели замка де-Бофуа удивлены были неожиданнымъ пріѣздомъ барона де-ла-Шасса. Желая посовѣтоваться съ господиномъ де-Кастелла о какомъ-то важномъ дѣлѣ, онъ объявилъ, что вмѣсто письма предпочелъ явиться самъ. Всѣ присутствующіе выразили ему на этотъ счетъ свое удовольствіе, кромѣ Аделины, которая была внѣ себя отъ изумленія, ужаса и отчаянія. Въ тотъ же вечеръ, ложась спать, она написала объ этомъ мистеру Сентъ-Джону.

IV. Хоть на ножи.

Дня два спустя, все общество сидѣло вечеромъ въ билліардной передъ тѣмъ какъ разойдтись по спальнямъ. Ночь была душная, но сильный вѣтеръ, дувшій въ открытыя окна, колебалъ пламя свѣчей и заставлялъ ихъ оплывать. Было уже около одиннадцати часовъ вечера, игра затянулась, потому что баронъ игралъ медленно и обдуманно. Вдругъ дверь неожиданно отворилась, и въ комнату вошелъ мистеръ Сентъ-Джонъ. Аделина вскочила съ своего мѣста, едва сдерживая невольное восклицаніе; она никакъ не воображала, что онъ вернется такъ скоро. Письмо ея, повидимому, застало его на сборахъ въ замокъ Веферъ; вмѣсто того, онъ немедленно повернулъ на континентъ.

Какъ онъ поправился, похорошѣлъ. Всѣ замѣтили это, несмотря на то что онъ былъ въ дорожномъ платьѣ. Можно ли было порицать Аделину за то, что она его любила? Со всѣхъ сторонъ посыпались на него вопросы о здоровьи мистрисъ Сентъ-Джонъ. Онъ отвѣчалъ, что она внѣ всякой опасности и уже выздоравливаетъ.

— Смѣю ли я просить васъ, сэръ, чтобы вы удѣлили мнѣ завтра утромъ полчаса времени для разговора, громко сказалъ онъ, обращаясь къ господину де-Кастелла, такъ что всѣ могли его слышать.

— Конечно, отвѣчалъ господинъ де-Кастелла, и съ удивленіемъ посмотрѣлъ на Сентъ-Джона.

— Въ которомъ часу, сэръ?

— Когда вамъ угодно. Выбирайте сами время.

— Въ такомъ случаѣ, въ десять часовъ, заключилъ мистеръ Сентъ-Джонъ и сталъ прощаться.

Выходя изъ комнаты, онъ нѣжно пожалъ руку Аделины, и хорошо сдѣлалъ, потому что сердце ея громко билось, когда онъ говорилъ съ ея отцомъ. Она удалилась въ свою комнату, но не для того чтобы предаться отдыху: тревожное ожиданіе грядущаго дня далеко гнало отъ нея сонъ. И несмотря на томительную отсрочку, на страхъ неизвѣстнаго, но близкаго будущаго, на ужасныя сомнѣнія и терзанія, вызываемыя образомъ Сары Боклеркъ, въ душѣ ея блеснулъ радостный лучъ солнца: онъ опять былъ съ нею. Она снова слышала его обожаемый голосъ, снова чувствовала пожатіе его руки, и міръ опять сталъ для нея раемъ, хотя и былъ пока еще подкрашенъ тѣмъ ненавистно-рыжимъ цвѣтомъ.

На другой день, въ десять часовъ утра, мистеръ Сентъ-Джонъ явился въ замокъ. Розѣ онъ принесъ свертокъ нотъ, а Мери Карръ прелестный письменный приборъ, вѣроятно, въ благодарность за услугу, которую она оказала ему и Аделинѣ. Впрочемъ, онъ не сдѣлалъ ей ни малѣйшаго намека и прямо прошелъ въ кабинетъ господина де-Кастелла.

Свиданіе длилось цѣлый часъ, въ продолженіе котораго Аделина находилась въ совершенной неизвѣстности. Она не могла оставаться на одномъ мѣстѣ, и то всходила на верхъ, то спускалась внизъ. Чуть ли не въ сотый разъ проходила она черезъ залу, когда дверь кабинета отворилась, и въ ней показался мистеръ Сентъ-Джонъ. Онъ схватилъ ее за руку и увелъ въ желтую гостиную. Она дрожала съ головы до ногъ, какъ наканунѣ его отъѣзда въ Англію. Въ первый разъ послѣ его возвращенія находились они наединѣ. Онъ нѣжно поцѣловалъ ее и прижалъ къ своему сердцу.

— Ты вѣрно принесъ мнѣ дурныя вѣсти! произнесла она наконецъ. — Мы должны разстаться, не правда ли?

— Мы не разстанемся, Аделина. Но странно, странно! продолжилъ онъ, ходя взадъ и впередъ по комнатѣ: — въ заблужденіи своемъ эти люди воображаютъ, что ради даннаго слова можно насиловать чувства. Господинъ де-Кастелла не понимаетъ и не можетъ понять, что дѣло идетъ о твоемъ счастіи. Короче сказать, онъ обратилъ это въ шутку.

— А что, онъ очень разсердился?

— Нѣтъ, но конечно ему это непріятно. Такъ какъ намъ ежеминутно могутъ помѣшать, то я разкажу тебѣ все въ нѣсколькихъ словахъ. Я сказалъ ему, что страсть, возникшая между нами, развилась невольно, что я не становился на твоей дорогѣ съ намѣреніемъ похитить твою любовь, что насъ случайно свели обстоятельства, бывшія всему причиной. Я доказалъ ему, что ты ни въ какомъ случаѣ не заслуживаешь упрека, что вся вина падаетъ на меня одного, такъ какъ вмѣсто того чтобы бѣжать отъ возникавшаго между нами чувства, я остался и далъ ему окрѣпнуть.

— Вы простились въ ссорѣ? спросила она.

— Напротивъ. Господину де-Кастелла очень хочется повернуть все это въ шутку, и даже онъ намекнулъ мнѣ, чтобъ я никогда болѣе не возобновлялъ этого разговора. Я увѣренъ, что онъ такъ и смотрѣлъ на это дѣло, потому что сегодня же пригласилъ меня къ обѣду.

— И ты придешь, Фредерикъ! не правда ли?

— Ради тебя, Аделина, приду.

— О! воскликнула она, вздрагивая: — чѣмъ все это кончится?

— Жизнь моя, сказалъ онъ серіозно, — ты должна быть спокойна. Чего тебѣ бояться, когда я съ тобою? Повѣрь мнѣ, что мы соединимся.

— Мистеръ Сентъ-Джонъ, воскликнула Роза, когда они взошли въ западную гостиную, — вы привезли мнѣ ноты, Мери Карръ письменный приборъ, а Аделинѣ что?

— Себя, спокойно отвѣчалъ онъ.

— Въ шуткѣ часто бываетъ много правды, смѣясь сказала Роза. — Надѣюсь, вы не думали, что вамъ удалось обмануть меня, мистеръ Сентъ-Джонъ, вашими письмами къ Мери Карръ и ея отвѣтами къ вамъ? Bah, pas sі bête!

И она, вальсируя, направилась къ колоннадѣ.

Мистеръ Сентъ-Джонъ обратился къ миссъ Карръ и поблагодарилъ ее за услугу, оказанную ему и Аделинѣ.

— Вамъ, вѣроятно, извѣстно было, сказалъ онъ, — что ваша переписка съ Аделиной была совершенно законна, хотя до моего возвращенія я не желалъ никому объяснять, что мы обручены другъ съ другомъ?

— Я уже давно опасалась этого, мистеръ Сентъ-Джонъ.

— Опасались?

— Да, вы знаете, что Аделина обѣщана другому: а Французы считаютъ подобныя обѣщанія священными.

— Да, вообще. Но иногда бываютъ исключенія. Надѣюсь, что вы не откажете намъ въ добрыхъ желаніяхъ?

— Конечно, нѣтъ, потому что для Аделины это вопросъ жизни и смерти. Она такое нѣжное растеньице.

— И найдетъ самый заботливый уходъ.

За обѣдомъ всѣ чувствовали себя неловко. Мистеръ Сентъ-Джонъ былъ спокоенъ и рѣшителенъ, де-ла-Шассъ — внѣ себя отъ бѣшенства. Послѣ полудня разнесся слухъ о предложеніи мистера Сентъ-Джона, и де-да-Шассъ, пользуясь его отсутствіемъ, разбранилъ его публично. Выйдя изъ-за стола, синьйоръ де-Кастелла пригласилъ своихъ гостей въ билліардную, надѣясь, что стукъ шаровъ разгонитъ принужденіе. Но вмѣсто того произошла ссора. Поводомъ къ ней послужилъ небольшой споръ насчетъ игры. Сентъ-Джонъ показалъ себя надменнымъ и неуступчивымъ.

Взбѣшенный де-ла-Шассъ до такой степени забылся, что назвалъ мистера Сентъ-Джона мотомъ, который, прокутивъ свое собственное состояніе, гонится теперь за состояніемъ Аделины.

— Вы лжете! крикнулъ мистеръ Сентъ-Джонъ, забывая приличіе и быстро поворачиваясь къ барону. Но его дальнѣйшія дѣйствія были парализованы Аделиной, которая, внѣ себя отъ ужаса, бросилась черезъ всю комнату къ Сентъ-Джону, и охвативъ его за руку, тихо умоляла его успокоиться ради ея. Де-ла-Шассъ выступилъ впередъ и подалъ руку Аделинѣ, но Сентъ-Джонъ съ гордымъ презрѣніемъ удержалъ ее подлѣ себя.

— Mademoiselle, вы роняете себя! сказалъ господинъ де-ла-Шассъ. — Отойдите отъ него.

Сентъ-Джонъ не отвѣчалъ на это ни слова. Сознавая свое могущество, онъ продолжалъ спокойно улыбаться и удерживать послѣ себя Аделину. Баронъ кипятился, но очень хорошо зналъ, что увести молодую дѣвушку насильно было такъ же невозможно, какъ пошатнуть замокъ, ужь не говоря о томъ, что ему между прочимъ пришлось бы вылетѣть за окно.

— Прошу васъ вступиться въ это, воскликнулъ онъ, почти заикаясь отъ гнѣва и обращаясь къ господину де-Кастелла, который не успѣлъ еще вставать на одного слова: такъ быстро произошла эта ссора. — Могу ли я допустить, чтобы мою нареченную невѣсту оскорбляли такимъ образомъ въ моемъ приоутствіи?

— Аделина, строго вмѣшался господинъ де-Кастелла, — вернись къ матери.

— Она моя нареченная невѣста, сказалъ мистеръ Сентъ-Джонъ барону: — я имѣю на нее другія права, которыхъ вы никогда не получите, — права любви.

Де-да-Шассъ задыхался отъ бѣшенства, которое представляло величайшій контрастъ съ холоднымъ спокойствіемъ мистера Сентъ-Джона.

— Я не намѣренъ терять съ нимъ словъ, синьйоръ де-Кастелла, а лишь тогда возвращусь въ вашъ салонъ, когда въ немъ не будетъ этого человѣка.

Съ этими словами баронъ повернулся на каблукахъ и вышелъ изъ комнаты, громко хлопнувъ дверью. Съ минуту длилось молчаніе. Сентъ-Джонъ, все еще удерживая Аделину, оставался на самомъ отдаленномъ концѣ комнаты; синьйорь де-Кастелла, полупарализованный этимъ скандаломъ, стоялъ у билліарда; всѣ остальные собрались вокругъ малиновой оттоманки. Агнеса де-Бофуа безпрестанно крестилась, а госпожа де-Кастелла погружена была въ нѣмое отчаяніе.

— Сударыня, сказалъ наконецъ синьйоръ своей дочери, которая громко рыдала отъ волненія и ужаса, — какъ смѣете вы не слушаться моихъ приказаній? Я велѣлъ вамъ идти къ вашей матери.

— Она не ослушивается васъ, и никогда не сдѣлаетъ этого съ намѣреніемъ, отвѣчалъ мистеръ Сентъ-Джонъ. — Во всемъ виноватъ я одинъ.

Онъ почти церемонно взялъ Аделину за руку и повелъ черезъ всю комнату къ ея матери.

— Пора положить конецъ этимъ сценамъ, мистеръ Сентъ-Джонъ, закричалъ синьйоръ де-Кастелла. — Вы уже получили сегодня утромъ мой отвѣтъ на этотъ счетъ.

— Но я опять возвращаюсь къ тому же разговору, сиръ. Подробности, о которыхъ я умолчалъ тогда, должны-быть разказаны теперь.

— Я вовсе не желаю ихъ слушать, съ сердцемъ сказалъ синьйоръ де-Кастелла.

Мистеръ Сентъ-Джонъ спокойно перебилъ его.

— Я этого требую по праву, сказалъ онъ. — Мнѣ извѣстно, что сегодня, въ присутствіи всѣхъ членовъ вашей семьи баронъ позволилъ себѣ слишкомъ рѣзко выразиться о моемъ поведеніи, и вы должны дать мнѣ возможность оправдать себя.

— Раздражительность барона весьма понятна, и вамъ легко извинить его, мистеръ Сентъ-Джонъ, при вашемъ здравомъ смыслѣ и холодномъ разсудкѣ.

— Я такъ и поступилъ, искренно отвѣчалъ мистеръ Сентъ-Джонъ. — Онъ вѣроятно считаетъ себя оскорбленнымъ, и я выказалъ ему должное снисхожденіе. Будь другой на мѣстѣ де-ла-Шасса, я… я поступилъ бы съ нимъ иначе.

— Оставимъ этотъ непріятный разговоръ, мистеръ Сентъ-Джонъ, было рѣшительнымъ отвѣтомъ.

— Я прошу васъ выслушать мои объясненія; я прошу у васъ этого какъ милости и обѣщаю быть откровеннымъ. Ставъ совершеннолѣтнимъ, я получилъ хорошее состояніе. Оно все прожито теперь. Грѣхи юности, свойственные моему званію и моей неопытности, вовлекли меня въ мотовство, которому порадовался бы мой злѣйшій врагъ. Но я торжественно увѣряю васъ, что никогда не осквернялъ себя ни дурною мыслію, ни безчестнымъ поступкомъ. Ни одинъ мущина, ни одна женщина не упрекнетъ меня въ чемъ-либо, кромѣ безумной расточительности денегъ, хотя слѣдуетъ замѣтить, что большая часть ихъ пошла на удовлетвореніе нуждъ тѣхъ, кто былъ болѣе меня обдѣленъ судьбой. Съ годъ тому назадъ, я прожилъ послѣдній шиллингъ и сверхъ того далъ на нѣсколько тысячъ векселей.

— Прошу васъ, не входите въ эти подробности, мистеръ Сентъ-Джонъ, прервалъ его синьйоръ де-Кастелла.

— Съ вашего позволенія, я буду продолжать. Братъ мой, мистеръ Исаакъ Сентъ-Джонъ, вызвалъ меня въ замокъ Веферъ. Онъ указавъ мнѣ на мои ошибки и просилъ меня размыслить о необдуманности моихъ поступковъ. Я размыслилъ, созвалъ всѣ свои заблужденія и твердо рѣшился положить имъ конецъ; но человѣку, погрязшему въ долгахъ, трудно бываетъ выполнить свои добрыя намѣренія. Братъ вызвался помочь мнѣ на двухъ условіяхъ. Вопервыхъ, я долженъ былъ дать ему честное слово не входить болѣе вы въ какіе долги; вовторыхъ, жениться. На первое изъ этихъ условій я охотно согласился, но второе было мнѣ не по сердцу. Чтобы скорѣе подвинуть меня на это, братъ открылъ мнѣ свои великодушныя намѣренія. Какъ онъ, такъ и мать моя чрезвычайно желали, чтобъ я женился; поводомъ къ этому была не только боязнь чтобъ я снова не вернулся къ прежней безпорядочной жизни, но и суевѣрное опасеніе свойственное всѣмъ членамъ нашего семейства, что со смертію моею и моего брата пресѣчется родъ Сентъ-Джоновъ. Исаакъ предлагалъ тотчасъ же отдать мнѣ замокъ Веферъ — онъ всегда имѣлъ намѣреніе поступить такимъ образомъ въ случаѣ моей женитьбы — и назначить мнѣ соразмѣрный съ этими помѣстьями доходъ. Онъ обѣщалъ также назначить хорошую часть моей женѣ, которую они уже заранѣе для меня выбрали.

— Не Сарѣ ли Боклеркъ? перебила его Роза, никогда не терявшая присутствія духа.

— Моей кузинѣ Аннѣ, продолжалъ мистеръ Сентъ-Джонъ, едва удостоивъ Розу взглядомъ. — Въ это время она гостила съ моею матерью въ замкѣ Веферѣ. Но этотъ бракъ былъ намъ обоимъ не по сердцу. Она была уже тайно обручена съ капитаномъ Сэвиллемъ, и я былъ повѣреннымъ ея тайны. Я рѣшился взять на себя всю тяжесть отказа — такъ какъ положеніе капитана Сэвилля не позволяло ему въ то время открыто искать руки леди Анны Сентъ-Джонъ — и объявилъ моему брату, что не могу жениться на Аннѣ. Мы повздорили и разстались. Я всегда останусь при томъ мнѣніи, что братъ слишкомъ строго отнесся ко мнѣ, то-есть къ грѣхамъ моей юности. Живя въ уединеніи, на которое съ самаго дѣтства обрекла его болѣзнь, онъ не зналъ соблазновъ свѣта, и потому не могъ допустить ихъ и въ отношеніи ко мнѣ. Онъ называлъ мои грѣхи непростительными преступленіями, а я оспаривалъ его съ увлеченіемъ. Я слишкомъ погорячился, наговорилъ болѣе чѣмъ слѣдовало, въ этомъ настроеніи мы разстались. Я вернулся въ Лондонъ. Въ это время умерла сестра моей матери, завѣщавъ мнѣ все свое состояніе. Правда, оно было не велико, но я могъ заплатить имъ свои долги и употребилъ его для этой цѣли. Въ будущемъ ноябрѣ я выплачу послѣдній шиллингъ. Я предпочелъ бы не являться къ моему брату до тѣхъ поръ, пока совсѣмъ не развяжусь съ долгами, но обстоятельства вынудили меня поступать иначе. Я былъ уже на дорогѣ въ Веферъ, когда до меня дошло извѣстіе, что де-ла-Шассъ снова появился здѣсь, и потому я прямо поспѣшалъ сюда, не запасшись тѣми ручательствами, которыя въ противномъ случаѣ я непремѣнно привезъ бы съ собою. Но вы не должны сомнѣваться, господинъ де-Кастелла.

— Сомнѣваться въ чемъ?

— Въ томъ, что я могу, что я сумѣю доставить приличное положеніе вашей дочери.

— Не въ этомъ вопросъ, сэръ, хотя я, быть-можетъ, и усомнился бы. Дочь моя не леди Анна Сентъ-Джонъ.

— Мнѣ слѣдовало бы прибавить, что леди Анна уже вышла замужъ за капитана Сэвилля, положеніе котораго измѣнилось къ лучшему; и она сама оправдала меня передъ Исаакомъ. Братъ мой пламенно желаетъ примириться со мною, и я смѣло могу васъ увѣрить, что всѣ планы и распоряженія, которые онъ имѣлъ въ виду для леди Анны, онъ возобновитъ для Аделины.

— Мнѣ кажется, вы слишкомъ много берете на себя, мистеръ Сентъ-Джонъ, ручаясь за другаго. Но къ чему продолжать этотъ безполезный разговоръ? Дочь моя обѣщана барону де-да-Шассу и не выйдетъ ни за кого другаго.

— Сэръ, въ волненіи воскликнулъ мистеръ Сентъ-Джонъ, — отвѣчайте мнѣ на одинъ вопросъ. Еслибъ я могъ упрочить за Аделиной богатый надѣлъ и ввести ее полною хозяйкой въ замокъ Веферъ, — а вы знаете, что рано или поздно онъ непремѣнно мнѣ достанется, — сочли ли бы вы меня приличною для нея партіей?

— Для чего поднимать этотъ вопросъ?

— Но я прошу васъ отвѣтить мнѣ, хотя бы только изъ вѣжливости, умолялъ мистеръ Сентъ-Джонъ. — Нашли ли бы вы меня достойнымъ ея руки, по крайней мѣрѣ съ свѣтской точки зрѣнія?

— Конечно. Люди и познатнѣе меня сочли бы за честь породниться съ вами.

— Въ такомъ случаѣ, сэръ, я сегодня же вечеромъ возвращаюсь въ Англію, и явлюсь къ вамъ не иначе какъ съ моими вѣрительными грамотами въ рукахъ.

— Какое безуміе! воскликнулъ синьйоръ де-Кастелла, между тѣмъ какъ изъ груди Аделины вырвался слабый крикъ испуга. — Я допустилъ этотъ разговоръ, мистеръ Сентъ-Джонъ единственно изъ уваженія къ вамъ; но прошу васъ выслушать отъ меня однажды навсегда, что Аделина ни когда не можетъ быть вашею женой.

— Я не хочу теперь настаивать на этомъ, сказалъ мистеръ Сентъ-Джонъ, протягивая руку госпожѣ де-Кастелла, чтобы проститься съ нею. — Мы возобновимъ вашъ разговоръ по возвращеніи моемъ изъ Англіи.

— Но вы, конечно, не предпримете этого безразсуднаго путешествія! рѣзко замѣтилъ господинъ де-Кастелла.

— Синьйоръ де-Кастелла, сказалъ мистеръ Сентъ-Джонъ съ выраженіемъ твердой рѣшимости на блѣдномъ лицѣ и въ манерахъ, — я не откажусь отъ вашей дочери. Еслибъ я даже захотѣлъ пожертвовать своими собственными чувствами, то и тогда я долженъ былъ бы пощадить ее. Выдавать ее за де-да-Шасса значитъ обрекать ее на вѣрную смерть. Вы сами знаете ея слабое здоровье, она не въ силахъ будетъ бороться съ горемъ. Аделина, прибавилъ онъ, обращаясь къ ней, между тѣмъ какъ она истерически рыдала, — къ чему это отчаяніе? Я уже увѣрялъ тебя, когда ты опасалась этихъ объясненій, что не уступлю тебя не только де-ла-Шассу, но никому на свѣтѣ. Теперь, въ присутствіи твоихъ родителей, я снова повторяю тебѣ, что съ помощію Божіею ты станешь моею женой.

— А пока ты еще въ моей власти, Аделина, саркастически замѣтилъ господинъ де-Кастелла, — не угодно ли тебѣ уйдти въ свою комнату.

Она повиновалась, и рыдая пошла къ дверямъ.

— Погодите, закричалъ мистеръ Сентъ-Джонъ умоляющимъ голосомъ, — если вы удаляете ее ради меня, то я лучше самъ уйду. Прощайте.

Онъ отворилъ дверь, и держась за нее, нерѣшительно смотрѣлъ на Аделину. Чувства ея доведены были до высочайшей степени возбужденія; потерявъ всякое самообладаніе, она стремительно ринулась впередъ, а съ истерическимъ рыданіемъ припала къ рукѣ мистера Сентъ-Джона.

— Ты вернешься, ты не бросишь меня, ты не уступишь меня ему? проговорила она.

Онъ нѣжно положилъ свою руку на ея плечо, какъ будто она была одна.

— Теперь я поневолѣ долженъ оставить тебя, Аделина, прошепталъ онъ. — Но повѣрь мнѣ, что я не буду напрасно тратить времени. Черезъ три дня жди моего возвращенія, и тогда, жизнь моя, мы уже никогда болѣе не разстанемся.

Онъ еще ниже наклонилъ свою голову и страстно поцѣловалъ ее въ уста. Потомъ выпустилъ ее изъ своихъ объятій, отвернулся и ушелъ. Въ немъ было много отваги.

Аделина закрыла руками вспыхнувшее лицо. Изумленіе присутствующихъ было выше всякаго описанія: поцѣловать молодую дѣвушку считается во Франціи несравненно большимъ преступленіемъ нежели осквернить себя семью смертными грѣхами. Госпожа де-Кастелла немедленно увела Аделину къ себѣ въ комнату, а сѣдые волосы миссъ де-Бофуа встали дыбомъ.

— А право, Фердинандъ, онъ хорошій и честный человѣкъ и не имѣлъ никакого дурнаго намѣренія, оказала добрая старая госпожа де-Бофуа, обращаясь къ своему зятю. — У насъ въ Англіи это ровно ничего не значитъ. Когда я была молода, меня также цѣловали, и право я ничего не потеряла отъ этого.

Ночь прошла въ тревогѣ, а утро было еще непріятнѣе. Аделина лежала въ постелѣ съ головною болью, а баронъ съ двѣнадцати-часовымъ поѣздомъ возвратился въ Парижъ. Онъ думалъ, заодно съ синьйоромь де-Кастелла, — хотя, быть-можетъ, послѣдній говорилъ и не искренно, — что мистеръ Сентъ-Джонъ навсегда уѣхалъ въ Англію. Аделину онъ не порицалъ, но вся его ярость обращена была на соперника. Что же касается до любви Аделины къ мистеру Сентъ-Джону, баронъ никогда не думалъ о ней и никогда бы ея не понялъ.

Меру подано было оглашеніе свадьбы и, по обычаямъ страны, скоро должно было появиться въ газетахъ. Оно было слѣдующаго содержанія: «Альфонсъ Жанъ-Ипполитъ баронъ де-ла-Шассъ и Аделина Луиза де-Кастелла.»

Всѣ распоряженія насчетъ свадьбы была уже сдѣланы, чему, вѣроятно, способствовалъ страхъ, внушенный мистеромъ Сентъ-Джономъ. Религіозный обрядъ долженъ былъ совершаться въ сосѣдней часовнѣ, гражданскій — у мера, въ Одескѣ. Вечеромъ того же дня въ замкѣ Бофуа назначенъ былъ великолѣпный балъ, а на слѣдующее утро молодые уѣзжали въ Парижъ, черезъ нѣсколько дней къ нимъ присоединилась бы господинъ и госпожа де-Кастелла, и всѣ вмѣстѣ должны была отправиться на югъ.

Роза безцеремонно высказывала свои замѣчанія относительно этого плана.

— Ужь я бы не дала имъ распоряжаться за меня, Аделина, и показала бы имъ дорогу съ ихъ французскими идеями! говорила она.

Прошло три дня, а мистера Сентъ-Джона нѣтъ какъ нѣтъ. Аделина была въ ужасномъ волненіи. Добрый отецъ Маркъ, любившій ее съ самаго дѣтства и горячо принимавшій къ сердцу ея интересы, смотрѣлъ на нее съ глубокимъ участіемъ всякій разъ, когда имъ приходилось встрѣчаться. Наконецъ, на третій день вечеромъ, онъ сказалъ ей:

— Дитя мое, мнѣ больно видѣть твои страданія. Этотъ молодой Англичанинъ весьма привлекателенъ, и я понимаю твою тоску по немъ. Но его отъѣздъ долженъ облегчить тебѣ исполненіе твоей обязанности.

Священникъ думалъ, что Сентъ-Джонъ уѣхалъ навсегда. Аделина промолчала, но готова была упасть на грудь добраго священника и выплакать передъ нимъ свое горе.

— Онъ хорошо сдѣлалъ, что покончилъ съ этимъ, дитя мое. Одни безплодныя огорченія ожидали тебя въ его присутствіи. Никогда и ни при какихъ обстоятельствахъ тебѣ не слѣдовало бы вступать въ супружество съ еретикомъ. Такъ лучше, дитя мое! Да будетъ надъ тобой благословеніе святыхъ угодниковъ!

Когда наступило утро четвертаго дня, и Сентъ-Джонъ не являлся, положеніе Аделины стало невыносимымъ. Съ чѣмъ можно было бы сравнить ея безпокойство? Читатель, вѣроятно, извѣстна сказка о Синей Бородѣ.

" — Сестра Анна, сестра Анна, нѣтъ ли кого на дорогѣ?

" — Увы, нѣтъ, сестрица, только пыль несется отъ стада овецъ.

« — Сестра Анна, сестра Анна, не разглядишь ли кого на дорогѣ?»

То же было и съ Аделиной. Когда глаза ея утомлялись смотрѣть вдаль, она отходила на минуту отъ окна, говоря Розѣ: «Роза, Роза, не видишь ли ты его?»

— Нѣтъ ни души.

Тогда она обращалась къ другой подругѣ, говоря: «Мери, Мери! подойди къ окну. Не увидишь ли ты его?»

Но и этотъ день проходилъ подобно прежнимъ, а онъ все не ѣхалъ. Трудное это было для нея время. Предоставленная самой себѣ, не поддерживаемая Сентъ-Джономъ, она не осмѣлилась бы противиться своему отцу, и свадьба непремѣнно бы состоялась. Но на пятое утро — о счастіе! — онъ возвратился. Посмотри на него, Аделина. Какая смѣлая, торжествующая походка, какая самоувѣренная улыбка на прекрасномъ лицѣ, какое довольство въ честныхъ, любящихъ глазахъ. Онъ въ самомъ дѣлѣ вернулся Сентъ-Джономъ владѣльцемъ замка Бефера.

Миссъ де-Бофуа, Аделина и Мери сидѣли втроемъ: всѣ прочіе ушли на ферму. Онъ подошелъ къ Аделинѣ, взялъ ее за руку и понялъ, что должна она была выстрадать за это время.

— Но теперь все кончено, прошепталъ онъ ей, — я никогда, никогда болѣе не разстанусь съ тобой, Аделина.

— Какъ вы неблагоразумно поступили, вернувшись сюда, мистеръ Сентъ-Джонъ, сказала тетушка Агнеса, пожимая ему руку.

— Напротивъ, я чрезвычайно хорошо сдѣлалъ что съѣздилъ къ брату, воскликнулъ онъ съ румянцемъ торжества на лицѣ. — Ахъ, дорогая миссъ де-Бофуа, вы скоро пріѣдете къ намъ въ замокъ Веферъ, не правда ли? А гдѣ же господинъ де-да-Шассъ?

— Онъ уѣхалъ въ Парижъ.

— Весьма прискорбно.

Аделина посмотрѣла на него.

— Онъ назвалъ меня искателемъ приключеній, гоняющимся за состояніемъ Аделины. Но будь онъ здѣсь, я заставилъ бы его теперь отказаться отъ этихъ словъ.

— Есть ли какая-нибудь надежда? невольно спросила и Аделина.

— Много, много надеждъ, жизнь моя, отвѣчалъ онъ. — Вѣрь тому, что и говорю тебѣ.

Подобно какому-нибудь посланнику, Сентъ-Джонъ привезъ съ собою вѣрительныя грамоты отъ своего брата. Все, въ чемъ онъ увѣрялъ наединѣ господина де-Кастелла, теперь осуществилось. Братъ принялъ его съ распростертыми объятіями, радуясь возможности примираться. Онъ тотчасъ же поручилъ своимъ стряпчимъ уплатить послѣдніе долга Фредерика и выкупать его имущество изъ залога. А послѣ свадьбы Фредерикъ долженъ былъ получить отъ него замокъ Веферъ съ огромнымъ доходомъ. Онъ въ яркихъ краскахъ изобразилъ Аделину своему брату, налегая не столько на ея красоту, которая, по его словамъ, должна была сама говорить за себя, сколько на прекрасныя качества ея ума и сердца. Слушая эти похвалы, Исаакъ примирился съ неудачнымъ исходомъ перваго сватовства съ леди Анною Сентъ-Джонъ, и написалъ Аделинѣ, что онъ готовъ полюбить и принять ее какъ родную дочь. Приданое, назначенное имъ для леди Анны, онъ отдавалъ теперь ей безъ всякихъ измѣненій.

Синьоръ де-Кастелла еще ни разу не бывалъ въ такомъ смущеніи. Мы охотно вѣримъ въ то чего желаемъ, и онъ въ самомъ дѣлѣ былъ убѣжденъ, что мистеръ Сентъ-Джонъ не возвратится. Дѣло, повидимому, принимало серіозный оборотъ. Скрѣпя сердце, принялъ онъ письмо, поданное ему отъ мистера Исаака Сентъ-Джона. Оно заключало въ себѣ формальное предложеніе Аделинѣ съ вышеприведенными подробностями о назначаемомъ ей приданомъ, и все это отдавалось на усмотрѣніе и одобреніе синьйора де-Кастелла. Въ концѣ упоминалось объ одной просьбѣ, которую Фредерикъ долженъ былъ передать ему лично, а именно, чтобы синьйоръ съ своимъ семействомъ поспѣшилъ посѣтить замокъ Веферъ и ознакомиться съ тѣмъ домомъ, въ который онъ отдаетъ свое дитя. Свадьба могла бы совершиться въ самомъ непродолжительномъ времени, смотря по желанію, въ Англіи или во Франціи; а за тѣмъ Фредерикъ увезъ бы свою молодую жену въ болѣе теплый климатъ на весь зимній сезонъ.

Не взирая на затрудненія, которыя окружали его со всѣхъ сторонъ, господинъ де-Кастелла былъ въ высшей степени польщенъ сдѣланною ему честью, ибо онъ хорошо зналъ, что Исаакъ Сентъ-Джонъ изъ замка Вефера имѣлъ право претендовать на болѣе знатный союзъ для своего брата. Впрочемъ, онъ не преминулъ выказать свое неудовольствіе.

— Вы не хорошо поступили, мистеръ Сентъ-Джонъ, какъ относительно меня, такъ и относительно вашего брата. Позвольте узнать, сказали ли вы ему, что Аделина невѣста другаго?

— Я разказалъ ему все, съ твердостію отвѣчалъ мистеръ Сентъ-Джонъ, — а онъ совершенно согласился со мною, что если не ради себя, то ради самой Аделины я долженъ избавить ее отъ этой ужасной участи.

— Вы слишкомъ смѣлы, сэръ, воскликнулъ господинъ де-Кастелла, краснѣя отъ гнѣва.

— Да, возразилъ мистеръ Сентъ-Джонъ, — я смѣлъ и рѣшителенъ, и вы должны простить мнѣ это признаніе. Мнѣ не пристало бы дѣйствовать иначе, когда дѣло идетъ о такихъ важныхъ для меня интересахъ.

Господинъ де-Кастелла отодвинулъ назадъ свое кресло, бывшее единственнымъ исключеніемъ изъ неудобной съ прямыми спинками мебели, украшавшей его кабинетъ.

— Выслушайте меня, сказалъ онъ; — надѣюсь, что это будетъ въ послѣдній разъ. Ваша поѣздка въ замокъ Веферъ, какъ я, и предупреждалъ васъ, оказалась безполезною: настоящій разговоръ вашъ не поведетъ ни къ чему. Никакія убѣжденія, никакія угрозы, еслибы вы мнѣ вздумали ихъ дѣлать, не измѣнятъ моего рѣшенія ни на одну іоту. Аделина выйдетъ за барона де-да-Шасса.

— До сихъ поръ я ничего не говорилъ о моихъ собственныхъ чувствахъ, съ жаромъ сказалъ мистеръ Сентъ-Джонъ, — но вы должны знать, что дѣло идетъ о моемъ счастіи, что все мое будущее связано съ Аделиной.

— Вы хорошо дѣлаете, что не высказываете своихъ чувствъ, я не перемѣнилъ бы своего мнѣнія. Мнѣ весьма прискорбно, что это такъ; но разницы не было бы. Пора намъ кончить это, мистеръ Сентъ-Джонъ. Я уже благодарилъ васъ за честь, которую вы оказали мнѣ, пожелавъ вступить со мною въ родственный союзъ. Я выскажу эту благодарность и вашему брату. Въ самомъ дѣлѣ, у меня нѣтъ никакой причины скрывать отъ васъ, что при другихъ обстоятельствахъ, несмотря на различіе вѣроисповѣданій, я польстился бы на этотъ бракъ. По теперь между вами и Аделиной воздвигнуты непреодолимыя преграды.

— О, господинъ де-Кастелла, прошу васъ размыслитъ хорошенько. Увѣряю васъ, что я воспитанъ былъ въ такихъ же строгихъ понятіяхъ о чести, какъ и вы, и надѣюсь, что никогда и зачѣмъ не придется мнѣ запятнать этой чести. Но я нахожу въ высшей степени несправедливымъ жертвовать этому чувству счастіемъ ближняго и своею единственною дочерью.

— Тсъ! тсъ! Слова: жертва! счастіе! это все химеры воображенія, которыхъ мы не признаемъ. Аделина, быть-можетъ, а потоскуетъ немного, посѣтуетъ про себя недѣльку-другую, но разъ вышедши за барона, она скоро примирится съ своимъ положеніемъ.

— Вы убьете ее, запальчиво воскликнулъ Сентъ-Джонъ. — Быть-можетъ, вы не видите этого, сэръ, но я говорю вамъ правду. Если тягостная неизвѣстность и волненіе, въ которыхъ жила она это время. Продлятся еще, она непремѣнно умретъ.

— Въ такомъ случаѣ, мистеръ Сентъ-Джонъ, насмѣшливо возразилъ синьйоръ де-Кастелла, — вы должны положить конецъ этимъ волненіямъ, удалившись отсюда!

— Этого я никогда не сдѣлаю; я не могу отказаться отъ Аделины. Я болѣе его достоинъ ея рука.

— На васъ падаетъ величайшая отвѣтственность за все случавшееся. Зная, что Аделина обѣщана другому, вы должны была бѣжать отсюда, или, по крайней мѣрѣ, отдалиться отъ нея на время, когда вы почувствовали, что начинаете любить ее.

— Не знаю, отдавалъ да я себѣ тогда отчетъ въ этомъ. Но еслибъ и такъ, то, вѣроятно, не удалился бы отсюда. Будь я нищій, какъ назвалъ меня этотъ человѣкъ, или стой и ниже ея на общественной ступени, тогда мой долгъ былъ бы ясенъ; во наслѣдникъ замка Вефера не имѣлъ нужды скрываться какъ трусъ.

— Дѣло не въ томъ, дѣло не въ томъ. Еслибъ Аделина была простая крестьянка, обѣщанная другому, вы и тогда должны была бы уважать въ ней невѣсту и оставить ее въ покоѣ.

— Я и не старался снискать ея любовь. Увѣряю васъ, синьйоръ, что страсть, зародившаяся въ сердцахъ нашихъ, возникла сама собою, вслѣдствіе частыхъ встрѣчъ, взаимной симпатіи и сходства во вкусахъ; я твердо убѣжденъ, что она овладѣла нашими сердцами прежде нежели я успѣлъ выговорить слово или совершать поступокъ, который можно было бы назвать волокитствомъ. Наконецъ, простите мнѣ, что я напоминаю вамъ объ этомъ, еслибъ Аделина питала къ де-ла-Шассу любовь, которая могла бы сдѣлать ее счастливою съ нимъ, такъ она бы осталась совершенно равнодушною ко мнѣ.

— Наше совѣщаніе кончено, вставая, замѣтилъ господинъ де-Кастелла, — и я прошу васъ никогда болѣе не возобновлять этого разговора. Повторяю опять, что я весьма вамъ обязанъ за честь, которую вы оказали Аделинѣ; но мнѣ ничего болѣе не остается дѣлать, какъ уклониться отъ этой чести.

— Вы можете измѣнить ваше рѣшеніе, синьйоръ де-Кастелла.

— Не могу, клянусь честью, не могу. Угодно вамъ самимъ передать мое письмо въ замокъ Веферъ?

— Нѣтъ. Я остаюсь здѣсь.

— Я не имѣю права контролировать ваши дѣйствія, мистеръ Сентъ-Джонъ, но вы хорошо сдѣлали бы, уѣхавъ отсюда на время свадьбы моей дочери. Ваша встрѣча съ барономъ можетъ повести къ большимъ непріятностямъ.

— Его здѣсь нѣтъ, а потому опасаться нечего.

— Я не желалъ бы, чтобы наши добрыя отношенія прекратилась: скажу болѣе, я былъ бы весьма радъ попрежнему видѣть васъ въ своемъ домѣ, еслибы только вы обѣщали быть благоразумнымъ. Вы должны знать (и голосъ синьйора снова принялъ прежній дружескій тонъ), что мы всѣ чрезвычайно любили васъ, мистеръ Сентъ-Джонъ, и находили величайшее удовольствіе въ вашемъ обществѣ. Это-то доброе чувство къ вамъ и поставило меня въ затрудненіе: не будь его, я уже давно заперъ бы вамъ двери. Оставайтесь здѣсь, продолжайте посѣщать насъ, и вы всегда найдете привѣтъ въ моемъ домѣ, подъ условіемъ быть благоразумнымъ и не мѣшать ходу дѣлъ.

Мистеръ Сентъ-Джонъ не отвѣчалъ на слова. Онъ поклонился синьйору де-Кастелла, и выбѣжавъ изъ кабинета, чуть-чуть не наткнулся на отца Марка, который ждалъ своей очереди, чтобы войдти въ него.

Затѣмъ, какъ говорится, наступало затишье передъ бурей. Сентъ-Джонъ изрѣдка пріѣзжалъ въ Бофуа и, повидимому, случайно встрѣчалъ Аделину гдѣ-нибудь около замка; но слухъ о притязаніяхъ его совершенно смолкъ. Между тѣмъ шли дѣятельныя приготовленія къ свадьбѣ, и обѣ молодыя подруги Аделины, съ разрѣшенія своихъ родныхъ и мадамъ де-Нино, должны были присутствовать на брачной церемоніи.

V. Не удалось!

Теперь мы приступаемъ къ той части нашего разказа, о которой такъ непріятно говорить. мистеръ Сентъ-Джонъ сдѣлалъ послѣднюю попытку поколебать рѣшимость синьйора де-Кастелла, но ему строго замѣтили, чтобъ онъ никогда болѣе не поднималъ этого вопроса. Тогда ему не осталось другаго выбора, какъ склонить Аделину къ побѣгу. Мысль эта испугала ее и вызвала съ ея стороны упреки, что было весьма естественно; она почувствовала себя оскорбленною не только самимъ предложеніемъ, но и тѣмъ, что оно шло отъ мистера Сентъ-Джона. Однако онъ стоялъ на своемъ. Прежде всего онъ спросилъ у нея, какомъ образомъ избѣгнетъ она замужства съ де-да-Шассомъ, если не рѣшится на подобный шагъ? Потомъ онъ началъ приводить ей самые краснорѣчивые доводы, а краснорѣчіе дѣйствуетъ убѣдительно, исходя изъ любимыхъ устъ.

Отдадимъ справедливость Сентъ-Джону. Онъ въ самомъ дѣлѣ былъ убѣжденъ, что дѣйствуетъ честно для блага Аделины. Да и едва ли можно было назвать побѣгомъ поступокъ, къ которому онъ склонилъ ее, ибо онъ принялъ всѣ мѣры, чтобы получить помощь и содѣйствіе своей семьи. Онъ разказалъ своимъ роднымъ все какъ было, открылъ имъ всю истову и умолялъ ихъ спасти Аделину. Было бы излишне слѣдить за нимъ въ этомъ дѣлѣ изо дня въ день, шагъ за шагомъ; довольно будетъ оказать, что хотя поздно и не охотно, однако Аделина дала ему свое согласіе.

До торжественной свадьбы оставалось только три дня. Въ одинъ знойный вечеръ они стояли оба въ кустахъ. Дѣйствительно, ему нельзя было терять времени, если онъ уже рѣшался спасти ее. Онъ подалъ ей письмо своей матери.

"Дорогая Mademoiselle де-Кастелла! Фредерикъ пишетъ мнѣ, что доводы мои не убѣдили васъ, потому что вы думаете, будто я высказала ихъ только изъ вѣжливости. Вы правы, если предполагаете, что я строго смотрю на тайный побѣгъ; каждая порядочная женщина не можетъ смотрѣть на это иначе, если она добросовѣстна. Но вы находитесь въ исключительномъ положеніи. Дѣло идетъ о вашемъ будущемъ счастіи, можетъ-бытъ, о самой жизни вашей; и я дѣйствительно думаю, что Фредерикъ правъ, говоря, что считаетъ священною обязанностью спасти васъ отъ тягостнаго и вынужденнаго брака. Не жестоко ли жертвовать вашимъ счастьемъ только для того, чтобы сдержать данное слово, — а вѣдь это такъ, если я не ошибаюсь? Синьйоръ де-Кастелла самъ высказалъ (въ письмѣ къ моему пасынку, мистеру Исааку Сентъ-Джону), что еслибы не это несчастное слово, которымъ онъ связалъ себя, онъ гордился бы вступить въ родство съ Фредерикомъ, что онъ ничего не имѣетъ лично противъ моего сына. Сказать вамъ правду, мнѣ самой показалось изъ этого письма (которое пасынокъ мой препроводилъ ко мнѣ), что вашъ отецъ былъ бы радъ найдти предлогъ къ нарушенію своего слова, но что онъ просто считаетъ невозможнымъ найдти его. Этотъ фактъ или, лучше сказать, мнѣніе отца вашего и побудило меня главнымъ образомъ поддерживать Фредерика въ его намѣреніи и если оно осуществится (я опять повторяю, что для васъ нѣтъ другаго выхода), пусть лучше я освящу его своимъ участіемъ, которое въ послѣдствіи оправдаетъ васъ въ глазахъ свѣта.

"Я не совсѣмъ еще оправилась отъ своей болѣзни, чтобы выѣхать вамъ навстрѣчу, но леди Анна Сэвилль вызвалась замѣнить меня. Послѣ завтра она отправляется съ мужемъ въ Фокстонъ, гдѣ и приметъ васъ изъ рукъ Фредерика. Оттуда она привезетъ васъ прямо ко мнѣ въ Лондонъ, гдѣ вы пробудете до вашей свадьбы, которою, разумѣется, не къ чему медлить; потомъ вы съѣздите на короткое время въ замокъ Веферъ, а оттуда уже на югъ. Контрактъ готовъ, а ждетъ вашей и Фредериковой подписи. Мистеръ Исаакъ Сентъ-Джонъ уже скрѣпилъ его своею рукой и встрѣтитъ васъ въ Лондонѣ.

"Я жду васъ съ большимъ нетерпѣніемъ. Повѣрьте мнѣ, дорогое дитя мое, что я постараюсь быть для васъ нѣжною матерью.

"Селина Сентъ-Джонъ."

— Будь готова завтра вечеромъ, шепнулъ онъ Аделинѣ, когда она сложила письмо.

— Когда же мы обвѣнчаемся? въ смущеніи спросила она послѣ минутнаго молчанія, и потупила свое очаровательное лицо.

— Ты видишь, Аделина, что говоритъ моя мать. Я выхлопоталъ особенное разрѣшеніе, по которому протестантскій обрядъ совершится тотчасъ же по прибытіи нашемъ въ Лондонъ, такъ чтобы намъ болѣе не разлучаться. Если же обряды твоей церкви потребуютъ нѣкоторой отсрочки, чего я, впрочемъ не предполагаю, ты пробудешь у моей матери до тѣхъ поръ, пока и она не будутъ выполнены.

— А ты… ты будешь добръ ко мнѣ? пролепетала она, заливаясь слезами. — Я покидаю домъ, въ которомъ была счастлива, мать, отца, друзей моего дѣтства, я все покидаю для тебя; будешь ли ты всегда такой добрый?

— Аделина! воскликнулъ Сентъ-Джонъ, прижимая ее къ своему сердцу: — какъ можешь ты спрашивать меня объ этомъ? Ты скоро станешь моею дорогою женой, а я буду лелѣять тебя такъ, какъ никто еще тебя не лелѣялъ. Твои родители любили тебя горячо, но развѣ любовь ихъ можетъ сравниться съ моею? Богъ да поможетъ мнѣ устроить твою жизнь такъ, чтобъ она казалась тебѣ счастливымъ сномъ. Ни одна мать еще не берегла такъ своего первенца, какъ буду я беречь и лелѣять тебя.

Еслибы не сильное біеніе ея сердца, которое онъ чувствовалъ подъ своею рукой, ее можно было бы упрекнуть въ холодности — такъ неподвижно она стояла. Но это было безмятежное спокойствіе безграничной любви, слишкомъ глубокой, слишкомъ чистой для наружнаго проявленія.

— Ты мѣняешь этотъ домъ на болѣе прекрасный, продолжалъ онъ, — ты простишь мнѣ эти слова, когда увидишь замокъ Веферъ. Ты будешь его кумиромъ. Я говорю не о себѣ одномъ, но и о вѣрныхъ, преданныхъ моихъ слугахъ. Они переходили къ вамъ изъ поколѣнія въ поколѣніе; они служила моему отцу, моему брату и будутъ служить мнѣ, а тебя, свою госпожу, они станутъ боготворить. Ты будешь чувствовать себя счастливою въ этомъ домѣ. Иногда мы будемъ уѣзжать въ чужіе края, предаваться свѣтскимъ удовольствіямъ, но за то будемъ возвращаться въ свой домъ съ такимъ отраднымъ чувствомъ, что намъ современемъ станетъ тяжело покидать его. Тамъ будемъ воспитывать нашихъ дѣтей и научать ихъ добру; тамъ будемъ жить такъ, чтобы сдѣлаться достойными вѣчной жизни; пути къ спасенію различны, но вѣра и цѣль, къ которой мы стремимся, для всѣхъ одинаковы: одна надежда, одно Небо, одинъ Богъ! О, Аделина, оставь твой страхъ за будущее, оставь всѣ сомнѣнія, если они у тебя были. Другихъ я сталъ бы увѣрять честью, а тебя я прошу довѣриться моей любви.

Посвятивъ еще нѣсколько минутъ на окончательное обсужденіе своего плана, они повернули было къ дому, какъ вдругъ около нихъ раздался кашель. Сентъ-Джонъ бросился въ сторону и увидалъ сидѣвшаго на скамьѣ отца Марка. Давно ли онъ былъ здѣсь? Если такъ, то онъ, вѣроятно, слышалъ то, чего ему не слѣдовало знать, потому что онъ понималъ по-Англійски. Сентъ-Джонъ въ досадѣ закусилъ губы.

— Это вы, отецъ мой?

— Сейчасъ только присѣлъ, сынъ мой. Уже не молодъ, и ноги у меня болятъ послѣ долгой ходьбы. А сегодня вечеромъ я далеко-таки прогулялся.

«Онъ вѣрно сейчасъ только пришедъ», подумалъ мистеръ Сентъ-Джонъ.

— А это кто же съ вами, неужели Mademoiselle de Castel-la? продолжалъ священникъ, потому что Аделина нарочно осталась позади. — Зачѣмъ, дитя мое, выходите вы такъ поздно вечеромъ?

— Я уже провожаю ее домой. Да вѣдь ночь еще не наступила.

И точно, еще не совсѣмъ смерклось; но уже поднимался туманъ, какъ это всегда бываетъ послѣ знойнаго дня. Время стояло жаркое, жаркое даже для конца августа, и солнце пекло цѣлый день. Аделина поспѣшила войдти въ комнаты; хотя она пробыла въ саду не болѣе пяти минутъ, однако боялась чтобъ ея не хватились.

Планъ побѣга былъ такъ разчитанъ. Въ слѣдующую ночь Аделина должна была уйдти къ себѣ въ комнату ранѣе обыкновеннаго, подъ предлогомъ головной боли или какого-нибудь другаго легкаго нездоровья, и отпустивъ Луизу, одѣться подорожному. Потомъ тайкомъ спуститься внизъ, выйдти изъ дома прежде чѣмъ его успѣютъ запереть на ночь и присоединиться къ Сентъ-Джону, который будетъ ждать ее въ саду. Тотъ же неудобоописываемый экипажъ, не разъ уже служившій мистеру Сентъ-Джону, родъ длинной одноколки съ бѣлымъ коленкоровымъ верхомъ, легкій и прыткій, будетъ стоять у подъѣзда и помчитъ ихъ въ Одескъ. Тамъ они захватятъ ночной поѣздъ, идущій изъ Аміеня въ Булонь, а въ Булонѣ уже прямо сядутъ на пароходъ Фокстонъ, который, по заведеннымъ заранѣе справкамъ, отплываетъ рано утромъ вмѣстѣ съ приливомъ. По прибытіи въ Фокотонъ, Сентъ-Джонъ сдастъ Аделину на попеченіе капитана Сэвилля и его жены, леди Анны. Такимъ образомъ они надѣялись быть цѣлую ночь въ дорогѣ, прежде чѣмъ бѣгство ихъ могло быть замѣчено въ Бофуа. Въ теоріи планъ этотъ казался довольно исполнимымъ; увидимъ, каковъ онъ будетъ на практикѣ.

Наступилъ роковой день, ужасный для Аделины! Обманъ вообще былъ несвойственъ ея натурѣ; но свой настоящій поступокъ, тайный побѣгъ изъ родительскаго дома, она считала гнуснымъ преступленіемъ. Не любовь къ Сентъ-Джону придавала ей такую рѣшимость; подъ вліяніемъ одного этого чувства она все-таки не нашла бы въ себѣ достаточно силы, чтобы бѣжать: ее подвинулъ на то страхъ сдѣлаться женою де-ла-Шасса. Ахъ, еслибъ она могла хоть на одинъ день помѣняться характеромъ съ миссъ Розой Дарлингъ!

Но день дотянулся кое-какъ до вечера даже и для Аделины. Послѣ обѣда они всѣ сидѣли въ любимой западной гостиной, когда въ нее вошелъ Сентъ-Джонъ; его встрѣтили съ удивленіемъ, потому что посѣщенія его въ послѣднее время были весьма рѣдки. Въ этотъ разъ онъ былъ противъ обыкновенія молчаливъ и задумчивъ, да и всѣ вообще были какъ-то неразговорчивы. Синьйоръ де-Кастелла игралъ въ шахматы съ Агнесой, и поздоровавшись съ Сентъ-Джономъ, не сказалъ съ нимъ болѣе ни слова. Старая мадамъ де-Бофуа играла въ экарте съ Мери Карръ.

Зловѣщее уныніе, казалось, тяготѣло надъ всѣми. Въ комнатѣ было какъ-то черезчуръ тихо. Роза, для которой скука была хуже яда, вскочила со стула, и въ надеждѣ развеселить всѣхъ, стала усердно рыться въ кипѣ нотъ. Она выкопала оттуда одну старую-престарую пѣсню, которую она не пѣла цѣлые мѣсяцы, а можетъ-быть даже и годы. Какимъ образомъ напала она на нее? Это была чистая случайность, просто, судьба. Еслибы кто-нибудь изъ постороннихъ попросилъ Розу спѣть эту пѣсню, она, разумѣется, отвѣтила бы на эту просьбу сарказмомъ, посмѣялась бы надъ «извращеннымъ вкусомъ», надъ «англійскими идеями», «готскимъ вандализмомъ» и вмѣсто пѣсни прокричала бы какую-нибудь италіанскую или нѣмецкую арію. Но въ этотъ вечеръ ей самой вздумалось спѣть ее, и въ этомъ — я снова повторяю — участвовала сама судьба.

«Лишь только я вспомню, что надо разстаться съ Эриномъ, съ тобою —

Разстаться на цѣлые годы, быть-можетъ, навѣки.»

Едва успѣла Роза пропѣть эти строки, какъ въ комнатѣ раздались рыданія Аделины. Она полулежала въ креслѣ своей бабушки, блѣдная и спокойная, между тѣмъ какъ въ душѣ ея кипѣла буря. Слова пѣсни были удивительно примѣнимы къ ней, и она вслушивалась въ нихъ съ невыразимою тоской. Да, удивительно примѣнимы! И она также на цѣлые годы, быть-можетъ навсегда, покидала свой домъ, своихъ дорогихъ родителей. Въ подобныя минуты самое ничтожное обстоятельство можетъ поколебать внѣшнее спокойствіе. Рыданія Аделины усиливались все болѣе и болѣе, и она, наконецъ, потеряла всякое самообладаніе. Всѣ присутствующіе взглянули на нее съ изумленіемъ, и Роза вдругъ оборвала пѣсню.

Мистеръ Сентъ-Джонъ, стоявшій у фортепіано, инстинктивно бросился-было къ Аделинѣ, но на полдорогѣ также инстинктивно остановился и отошелъ назадъ. Всѣ съ безпокойствомъ обступили Аделину, ея мать оставила свое шитье и подошла къ ней. Но Аделина какъ бы по мановенію волшебнаго жезла вдругъ преодолѣла себя. Она въ короткихъ словахъ разсѣяла общее недоумѣніе: она была, просто, не въ духѣ сегодня, цѣлый день ей нездоровилось, и пѣсня Розы ее разстроила; все прошло теперь. Мистеръ Сентъ-Джонъ шепнулъ Розѣ, чтобъ она спѣла что-нибудь другое, и Роза начала новую пѣсню. Тогда онъ простился со всѣмъ обществомъ и ушелъ. Черезъ нѣсколько минутъ и Аделина, сославшись на усталость, объявила, что идетъ спать.

— Пойди, дорогое дитя мое, сказала г-жа де-Кастелла, — ты въ самомъ дѣлѣ, кажется, нездорова.

— Прощайте, дорогая, дорогая моя, мамаша, сказала она, обвивая руками шею матери, а неудержимыя слезы снова брызнули изъ ея глазъ. Она, кажется, отдала бы половину будущаго счастія своего, чтобы мать благословила ее въ эту минуту, но какъ попросить ее объ этомъ? Обойдя всѣхъ, она нетвердымъ шагомъ подошла къ отцу и поцѣловала его — что было изъ рукъ вонъ, ибо отецъ ея неспособенъ былъ поощрять даже въ своей дочери такую фамиліарность въ отношеніи себя. Потомъ она вышла изъ комнаты, конвульсивно подавляя рыданія. Посидѣвъ нѣсколько минутъ у себя, и оправившись немного, она позвонила Луизу. Вошедшая горничная не могла скрыть своего удивленія, что молодая госпожа ея такъ рано ложится спать. Аделина сказала, что у ней болитъ голова, велѣла раздѣть себя, и отпустила Луазу. Заперевъ дверь на задвижку, она оглянулась вокругъ себя. Прежде всего ее поразило, что гардеробъ былъ запертъ и ключъ вынутъ. А платье и шляпа, которыя она думала надѣть на себя, были въ гардеробѣ; она опять позвонила.

— Дай мнѣ ключъ отъ гардероба, сказала она вошедшей Луизѣ. — Онъ запертъ.

Луиза пошарила у себя въ карманѣ, вынула оттуда ключъ и настежь отворила шкапъ.

— Что прикажете достать, сударыня?

Отвѣчать было довольно трудно. Въ другое время Аделина, просто, велѣла бы отворить гардеробъ и идти. Но страхъ быть открытою заставилъ ее замяться.

— Мнѣ нуженъ…. нуженъ…. носовой платокъ, сказала она, заикаясь.

Быстро захлопнулись дверцы шкапа, замокъ щелкнулъ, и ключъ опять очутился въ карманѣ у Луизы.

— Parbleu, Mademoiseille, воскликнула она, подходя къ комоду, — да развѣ платки ваши въ гардеробѣ?

Аделина знала это не хуже самой Луизы, но она растерялась и начинала проходить въ отчаяніе.

— Можно подумать, у насъ воры въ домѣ, что ты держишь мои вещи подъ замкомъ! воскликнула она. — Оставь гардеробъ открытымъ, Луиза!

— Разумѣется, у насъ въ домѣ нужно все прятать какъ отъ воровъ, проворчала Луиза. — Когда Сусанна ищетъ что-нибудь для барыни, ей покажется, что это здѣсь, она и пойдетъ рыться въ вашихъ вещахъ. Третьяго дня я цѣлый часъ убирала здѣсь послѣ нея.

— Хорошо, оставь гардеробъ открытымъ на нынѣшнюю ночь, сказала Аделина. — Завтра ты можешь его опять запереть, если хочешь.

Мамзедь Луиза отперла шкапъ и вышла изъ комнаты.

Аделина начала одѣваться. Она надѣла темное шелковое платье, легкую свѣтлую кашемировую шаль и соломенную шляпу съ бѣлыми лентами. Потомъ накинула на плечи дорогой шелковый дорожный бурнусъ, подбитый и опушенный горностаемъ. Онъ былъ подаренъ ей госпожою де-Бофуа для путешествія на югъ. Черезъ нѣсколько минутъ она уже была совсѣмъ готова, но еще не пришла пора идти. Аделина была блѣднѣе смерти; блѣдна до такой степени, что испугалась собственнаго отраженія въ зеркалѣ. Голова кружилась, Бога дрожали, ей дѣлалось дурно. Она уже начинала думать, что не въ силахъ будетъ идти. Сѣла и стала ждать.

Минуты быстро летѣли одна за другою; скоро наступитъ время идти, если она уже рѣшилась на это. Она опустила руку въ карманъ; все было при ней: кошелекъ съ нѣсколькими наполеондорами, носовой платокъ, маленькая стклянка съ одеколономъ и ящикъ съ его письмами и подарками.

Она встала, взялась за ручку двери; но изнемогая отъ волненія, вернулась назадъ, выпила стаканъ воды и опять сѣла. Однако, чѣмъ долѣе она медлила, тѣмъ хуже ей становилось. Наконецъ, сдѣлавъ надъ собою отчаянное усиліе, она погасила свѣчку, отворила дверь и проскользнула на лѣстницу. Все, повидимому, было спокойно. До ея слуха долетали только невнятные голоса слугъ изъ отдаленныхъ комнатъ и ничего болѣе; она тихо спустилась по лѣстницѣ и прошла черезъ освѣщенную переднюю. Когда она отворяла наружную дверь, кто-то вышелъ изъ западной гостиной; Аделина сдѣлала быстрое, нервное усиліе надъ собой, и прежде чѣмъ можно было разглядѣть кто идетъ, перешагнула за дверь, тихо затворивъ ее за собою.

О, горе! о, ужасъ! Прямо противъ нея, на послѣдней ступени лѣстницы, какъ будто погруженный въ раздумье, сидѣлъ отецъ Маркъ. Онъ взбѣжалъ на лѣстницу и схватилъ Аделину за руку. Она испустила страшный, пронзительный крикъ.

Этотъ крикъ услыхала Агвеса де-Бофуа, которая въ это время проходила черезъ переднюю и выбѣжала на крыльцо. Услыхалъ его и Сентъ-Джонъ, притаившійся за однимъ изъ львовъ фонтана и, съ своей стороны, поспѣшилъ туда же.

— О, Аделина, заблудшее дитя, что это такое? воскликнула ея тетка. — Ты хотѣла тайно бѣжать изъ родительскаго дома! Ты, Аделина де-Кастелла!

— Тетушка, тетушка! Сжальтесь надо мною! Я, кажется, умираю! Лучше бы, мнѣ умереть чѣмъ выносить что и перенесли за это время!

— И лучше бы сдѣлала, позоръ хуже смерти, строго возразила ей тетка.

Слова ея были прерваны появленіемъ Сентъ-Джона. Аделина вырвалась изъ рукъ тетки и священника, и бросившись въ его объятія, закричала:

— О, Фредерикъ, Фредерикъ, защити меня въ эту ужасную минуту!

Тогда Агнеса де-Бофуа побѣжала въ гостиную съ громкими криками, что Сентъ-Джонъ собирается похитить Аделину, а всѣ высыпали оттуда толпой. Первымъ движеніемъ Сентъ-Джона было успокоить Аделину, потомъ онъ повелъ ее домой, между тѣмъ какъ добрый священникъ удалился по направленію къ часовнѣ.

Нѣкоторое время всѣ были въ неописанномъ изумленіи и смущеніи. Каждый говорилъ свое, и всѣ въ одинъ голосъ упрекала Сентъ-Джона, а она все еще прижималась къ нему, какъ будто разстаться съ нимъ было для нея такъ же тяжело какъ разстаться съ жизнью. Сентъ-Джонъ храбро защищалъ ее. Прежде всего раздались въ этой суматохѣ слова синьйора де-Кастелла:

— Такъ вотъ ваша признательность къ вамъ! Низко обмануть ее, навлечь на нее позоръ!

Никогда еще Сентъ-Джонъ не былъ такъ блѣденъ какъ въ эту минуту, но голосъ и наружность его были совершенно спокойны.

— Я готовилъ ей счастье, отвѣчалъ онъ, — еще нѣсколько часовъ, а она стала бы моею законною женой. Мать моя по нездоровью не могла сама встрѣтить насъ въ Факстонѣ, вмѣсто ея Аделину ожидаетъ тамъ леди Анна Сэвилль, женщина, извѣстная своими высокими правилами и пользующаяся всеобщимъ уваженіемъ. Братъ мой уступаетъ вамъ замокъ Веферъ, контрактъ, въ томъ видѣ какъ я предлагалъ его вамъ, уже готовъ и ждетъ только вашихъ подписей, а до совершенія свадебнаго обряда, еслибы даже вамъ пришлось ждать не болѣе одного часа, Аделина оставалась бы подъ защитой моей матери, къ которой привезла бы ее леди Анна. Вотъ доказательства того, что я говорю правду, прибавилъ онъ, бросая на столъ нѣсколько писемъ. — Я склонялъ ее къ безчестью! Еслибы вы, синьйоръ де-Кастелла такъ же заботились о счастьи вашей дочери, какъ я забочусь о ея чести, между нами и не возникло бы никакого спора.

— А ты, безстыдная дѣвушка, какъ могла ты рѣшаться опозорить свое имя!

— Не упрекайте ея, прервалъ Сентъ-Джонъ. — Я не позволю вамъ сказать ей ни одного обиднаго слова въ моемъ присутствіи. Если кого можно порицать въ этомъ дѣлѣ, такъ это меня одного. Аделина долго не хотѣла и слышать о побѣгѣ и только тогда согласилась на него, когда вся семья моя выказала свое одобреніе, а даже сочувствіе по поводу этого рѣшенія. Деликатность теперь неумѣстна, синьйоръ де-Кастелла, а потому я прямо объявляю вамъ, что она будетъ моею женой. Нынѣшніе планы наши разрушены, но если новая попытка на побѣгъ намъ не удастся, знайте, что Аделина передъ алтаремъ отречется отъ того мужа, котораго вы для нея избрали.

— Вы становитесь держимъ, милостивый государь, сказалъ синьйоръ де-Кастелла.

— Нѣтъ, я не дерзокъ, а рѣшителенъ, отвѣчалъ Сентъ-Джонъ.

Слишкомъ долго было бы описывать этотъ споръ до конца. Онъ былъ продолжителенъ и буренъ. Госпожа де-Кастелла плакала, а старая госпожа де-Бофуа слегка склонялась на сторону Сентъ-Джона. Нельзя сказать, чтобъ она оправдывала его попытку на побѣгъ, но онъ былъ ея любимцемъ, такъ что она не могла долго сердиться на него и уже не разъ въ отвѣтъ на его рѣчи одобрительно постукивала своею тростью, какъ стучатъ въ парламентѣ при крикахъ: «слушайте, слушайте!»

Аделина стояла около мистера Сентъ-Джона и конвульсивно рыдала; бѣлая вуаль закрывала ея лицо, а дорогой бурнусъ, спустившись съ плечъ, волочился по полу. Отецъ ея вдругъ обратился къ ней.

— Аделина де-Кастелла, рѣшилась ли ты выйдти замужъ за этого человѣка?

— Говори же, сказалъ Сентъ-Джонъ Аделинѣ, которая не рѣшалась отвѣчать.

— Я…. не могу…. выйдти…. за де-ла-Шасса, едва внятно пролепетала она.

— И ты рѣшалась выйдти за него, за этого протестанта-Англичанина.

— Да, если вы позволите, прошептала она и зарыдала еще сильнѣе.

— Завтра утромъ я переговорю съ тобой, продолжилъ синьйоръ де-Кастелла, все еще обращаясь къ своей дочери. — Послѣ свиданія со мною ты будешь свободна выбрать себѣ въ мужья кого пожелаешь: назначеннаго ли мною жениха или того, кто теперь стоитъ возлѣ тебя.

— Честное слово? воскликнулъ Сентъ-Джонъ внѣ себя отъ изумленія.

— Мое слово такъ же крѣпко, какъ и ваше! гордо возразилъ синьйоръ де-Кастелла. — Когда дочь моя выслушаетъ все что я имѣю сказать ей, она получитъ полное право поступить по своему усмотрѣнію. Я буду тогда въ сторонѣ.

— И вы позволите мнѣ узнать ея рѣшеніе изъ ея собственныхъ устъ?

— Повторяю вамъ, что я не стану болѣе стѣснять ее. Она будетъ также свободна въ своихъ дѣйствіяхъ, какъ и мы съ вами. А теперь, мистеръ Сентъ-Джонъ, желаю вамъ спокойной ночи.

— Ахъ, еслибъ я могъ теперь остаться съ тобой, чтобъ охранять тебя въ эту ночь, шепнулъ онъ Аделинѣ, неохотно прощаясь съ нею. — Ты такъ нуждаешься въ утѣшеніи, а здѣсь некому тебя утѣшить! Но успокойся, дорогая моя, если синьйоръ де-Кастелла сдержитъ свое слово, это будетъ наша послѣдняя разлука.

— А вѣдь онъ благородный человѣкъ, несмотря за всѣ свои недостатки, мысленно проговорила Агнеса де-Бофуа, слѣдившая за прощаніемъ мистера Сентъ-Джона съ Аделиной. — Да и въ чемъ заключались всѣ его недостатки? что хотѣлъ увезти чужую невѣсту съ тѣмъ чтобы самому на ней жениться.

— Вотъ чего не ожидала отъ Аделины! въ восторгѣ воскликнула Роза, обращаясь отчасти ко всему обществу, отчасти къ самой себѣ. Роза въ это время ощущала невыразимое наслажденіе. Теперь уже ни Аделина, ни Мери не посмѣютъ попрекнуть ее старыми грѣхами!

VI. Переломъ въ жизни.

Разговоръ съ синьйоромъ де-Кастелла, котораго такъ страшилась Аделина, все еще продолжился. Прислонясь къ прямой спинкѣ кресла въ его кабинетѣ, она скорѣй походила на трупъ чѣмъ на живое существо, — до того убили въ ней слова отца всякую энергію, всякую надежду.

Когда мистеръ Сентъ-Джонъ въ первый разъ заговорилъ о своемъ предложеніи, онъ только раздосадовалъ господина де-Кастелла, не хотѣвшаго и слышать о нарушеніи своего условія съ де-ла-Шассомъ. Однакожь, несмотря на холодность обращенія, синьйоръ де-Кастелла въ душѣ былъ не равнодушенъ къ счастью Аделины. И когда онъ увидалъ, что она безпредѣльно любить Сентъ-Джона, когда послѣдній предложилъ свои богатыя условія и отправился въ Англію, чтобы торжественно скрѣпить ихъ согласіемъ брата, тогда рѣшимость его поколебалась. Но тутъ вмѣшалось третье лицо.

Читателю, вѣроятно, извѣстно, что во многихъ римско-католическихъ семействахъ духовникъ пользуется огромнымъ вліяніемъ не только въ религіозныхъ, но и въ свѣтскихъ вопросахъ. И хотя духовнику семейства до-Кастелла, отцу Марку, до сихъ поръ еще не приходилось вмѣшиваться въ ихъ семейныя дѣла, онъ увидалъ теперь въ этомъ свою обязанность. Читатель, впрочемъ, весьма ошибется, если подумаетъ, что отецъ Маркъ принадлежалъ къ числу тѣхъ властолюбивыхъ священниковъ, которыхъ описываютъ въ повѣстяхъ. Проныры найдутся вездѣ, какъ въ римской церкви, такъ и въ нашей реформатской, но отецъ Маркъ былъ не таковъ. Онъ былъ добросовѣстный, добрый старикъ, правда, черезчуръ строгій католикъ, но вся строгость его проявлялась въ чрезмѣрной преданности своей вѣрѣ, той вѣрѣ, въ которой онъ родился и выросъ. Онъ былъ твердо убѣжденъ, что никакая религія, кромѣ католической, не можетъ спасти человѣка, и думалъ, что дѣйствуетъ теперь для блага Аделины, для ея будущаго блаженства. Можно ли порицать его? Онъ искренно любилъ эту дѣвочку, выросшую на его глазахъ. По его мнѣнію, допустить Аделину выйдти замужъ за Англичанина-еретика и признать своимъ вторымъ отечествомъ протестантскую Англію, значило погубить ее. Вотъ почему онъ возсталъ своимъ veto противъ этого брака и воспретилъ нарушеніе контракта съ де-ла-Шассомъ. Считая это дѣло отчаяннымъ, онъ употребилъ отчаянныя мѣры; впрочемъ, цѣль, по его мнѣнію, оправдывала средства. Словомъ, отецъ Маркъ дѣйствовалъ въ этомъ случаѣ по внушенію совѣсти, полагая, что исполняетъ свои обязанности въ отношеніи къ Аделинѣ, къ своей религіи и къ Богу.

Теперь Аделина все узнала: почему такъ упорствовалъ отецъ, почему онъ принуждалъ ее отказаться отъ Сентъ-Джона и выйдти за де-ла-Шасса. Аделина узнала, что если она вступитъ въ супружество съ еретикомъ съ согласія отца или даже противъ его воли, церковное проклятіе поразитъ ее, а все ихъ семейство. Церковное проклятіе! Она съ дѣтства пріучена была слѣпо вѣрить ученіямъ католической церкви, и потому ей такъ же трудно было пренебречь этимъ грознымъ проклятіемъ, какъ и наложить на себя руки. Она закинула голову на спинку кресла, а болѣзненные стоны вырвались изъ ея измученной груди. Отецъ Маркъ жестоко поступилъ съ Аделиной, но имъ руководила искренняя любовь къ ней. Отчаянные случаи требуютъ крутыхъ мѣръ!

— Нельзя ли мнѣ пойдти въ монастырь? сказала она.

— Нѣтъ, возразилъ г. де-Кастелла съ убійственною холодностью, которую онъ сохранялъ во все время разговора, какъ бы опасаясь своихъ собственныхъ чувствъ. — Ты должна выйдти замужъ. Я и мать твоя не согласимся потерять тебя, такъ какъ, по водѣ Провидѣнія, мы уже лишились Маріи. Ты должна выбирать между Сентъ-Джономъ и тѣмъ женихомъ, съ которымъ ты обручена. Если ты выйдешь за этой о Англичанина, двери рая навсегда закроются для насъ, Аделина. Выходи за того, кто надѣется черезъ два дня стать твоимъ мужемъ, и ты будешь вести спокойную жизнь на землѣ, съ твердымъ упованіемъ на достиженіе вѣчнаго блаженства.

— Знаетъ ли объ этомъ мамаша? спросила Аделина.

— Нѣтъ, она еще успѣетъ узнать о твоемъ рѣшеніи, если оно будетъ противъ насъ.

— Ахъ, папаша, папаша, продолжила Аделина, на минуту отдаваясь убивавшимъ ея чувствамъ, — развѣ я не могу обойдтись безъ замужства и жить вмѣстѣ съ вами и съ мамашей?

— Не можешь, Аделина. Единственная дочь оставшаяся намъ на утѣшеніе должна выполнить призваніе женщины, а не уклоняться отъ него, прибавилъ онъ сурово.

Не объ чемъ распространяться! Все ясно! она поняла все свое положеніе, а убѣдилась, что для нея нѣтъ болѣе ни спокойствія, ни счастья на землѣ! Картина будущаго быстро промелькнула въ ея умѣ, и она увидала себя въ борьбѣ съ жизнью посреди цѣлаго океана безысходнаго горя. Сердце ея страшно забилось, и странное чувство тяжести сдавило ей мозгъ. Она встала, шатаясь, и ухватилась за столъ, чтобы не упасть.

— Больше…. Больше ничего? прошептала она.

— Ничего, Аделина. Тебѣ остается только передать твое рѣшеніе мистеру Сентъ-Джону.

Аделина уже подошла къ двери, когда синьйоръ де-Кастелла остановилъ ее. Она принуждена была прислониться къ одному изъ письменныхъ столовъ, пока онъ говорилъ.

— Я не спрашиваю у тебя, Аделина, на что ты рѣшилась. Я обязавъ былъ изложить передъ тобою все дѣло, безъ оговорокъ, безъ обмана, а затѣмъ предоставить тебѣ полную свободу дѣйствій, что я и сдѣлалъ, свято выполнивъ обѣщаніе, данное тебѣ вчера.

Слова его прозвучали насмѣшкой въ ея ушахъ, а въ головѣ ея пробѣжала дикая мысль — упасть къ ногамъ отца и умолять его о пощадѣ. Но она вспомнила, что онъ не имѣлъ къ ней никакого состраданія. Синьйоръ де-Кастелла испугался, взглянувъ на Аделину. Онъ подошелъ къ ней, взялъ ее за обѣ руки и съ непривычнымъ для него волненіемъ сказалъ ей:

— Да поможетъ тебѣ Пресвятая Дѣва перенести это испытаніе, Аделина! Я забочусь только о твоемъ благѣ, а еслибы дѣло шло объ однихъ земныхъ интересахъ, я и не подумалъ бы препятствовать твоей любви. Повѣрь мнѣ, дитя мое, я отдалъ бы половину своего состоянія, чтобъ устроить тебѣ счастливую жизнь на землѣ. Но когда дѣло идетъ о вѣчности, намъ, кажется, не остается выбора; мы принадлежимъ церкви и должны повиноваться ей. Впрочемъ, это только мое личное мнѣніе, а ты поступай какъ хочешь, я не принуждаю тебя. Если твое рѣшеніе не будетъ соотвѣтствовать моимъ желаніямъ, ты сегодня же отправишься въ Лондонъ, въ сопровожденіи тетушки Агнесы, которая дождется тамъ твоей свадьбы. Постой! не сообщай мнѣ своего рѣшенія, не забывай, что я въ точности желаю исполнить свое обѣщаніе и предоставляю это дѣло тебѣ одной. Рѣшайся же, а затѣмъ передай свое рѣшеніе мистеру Сентъ-Джону.

Сказавъ это, синьйоръ де-Кастелла освободилъ ея руки. Аделина взялась-было за дверь, но онъ опятъ остановилъ ее.

— Еще одно слово, Аделина. На что бы ты на рѣшалась, настоящая причина моего отказа мистеру Сентъ-Джону завсегда должна остаться для него тайной.

— Какъ, скрытъ отъ него причину! сказала она, задыхаясь, и самыя слова эти слишкомъ ясно говорила, на что она рѣшалась: — скрыть это отъ него!

— Святые угодники! конечно скрыть, прибавилъ онъ голосомъ, который звучалъ удивленіемъ, гнѣвомъ и тревогой. — Я думалъ, что ты и безъ меня догадаешься объ этомъ! Такъ знай же, Аделина, что ты не должна измѣнить себѣ ни единымъ словомъ. Церковь наша запрещаетъ открывать образъ дѣйствій ея еретикамъ.

Синьйоръ де-Кастелла остановился на послѣднемъ словѣ, какъ бы не рѣшаясь произнести его, потому что несмотря на холодность и изувѣрство, въ немъ было много истинной деликатности. Аделина, сложивъ руки, умоляла отца о пощадѣ, но онъ остановилъ мольбу, бродившую на ея устахъ, словами:

— Невозможно, дочь моя, ты знаешь, что мистеръ Сентъ-Джонъ не принадлежитъ нашей церкви! Я надѣюсь, что ты сама не охладѣла къ ней, прибавилъ онъ рѣзко. — Мнѣ и то уже не разъ приходило въ голову, что я напрасно позволялъ тебѣ такъ часто гостить у твоей бабушки. Она была прежде протестантка, и вышедши замужъ, приняла нашу вѣру, но я сомнѣваюсь, чтобы госпожа де-Бофуа была когда-либо ревностною католичкой въ душѣ.

Слезы выступили на глазахъ Аделины при этомъ обвиненіи, но она была слишкомъ убита, слишкомъ взволнована, чтобы заплакать.

— Только намекнуть бы ему, папаша! умоляла она. — Сжальтесь надо мной, позвольте хоть намекнуть.

— Ни намека, ни полслова, строго отвѣчалъ синьйоръ. — Именемъ церкви запрещаю тебѣ открывать эту тайну, Аделина! Поклянись мнѣ, что ты свято исполнишь мою волю!

— Клянусь, произнесла она едва внятно, уступая его настойчивымъ требованіямъ.

— И поцѣлуй распятіе, прибавилъ онъ, поднося къ ея губамъ небольшое, прекрасное изваяніе Спасителя изъ слоновой кости, которое всегда висѣло у него надъ каминомъ. Аделина прикоснулась къ кресту и такимъ образомъ скрѣпила свою клятву.

Тѣмъ и кончился ея разговоръ съ отцомъ. Выходя изъ кабинета, Аделина олицетворяла собою глубокое отчаяніе. Навстрѣчу ей попалась Роза.

— Какъ вы долго тамъ оставались! воскликнула молодая дѣвушка, обращаясь къ Аделинѣ. — Вѣнчальное платье привезли и еще цѣлый ворохъ разныхъ вещей, чуть не биткомъ набитый фургонъ, говоритъ Луиза. Всѣ пошли наверхъ смотрѣть ихъ, а я все васъ поджидала, хоть самой до смерти хотѣлось пойдти за ними. Въ самомъ дѣлѣ, отчего не и не полюбоваться на свои наряды, хотя и не все дѣлается по-нашему. Но… Аделина!

Услыхавъ это восклицаніе, Аделина подняла глаза.

— Какой у васъ болѣзненный видъ! продолжала Роза.

— Мистеръ Сентъ-Джонъ въ гостиной? спросила ее Аделина вмѣсто отвѣта.

— Да, уже прошло съ полчаса, какъ я его оставила тамъ одного во всемъ его блескѣ, потому что не въ силахъ была выдержать долѣе, сказала Роза. — Если вы не придете сейчасъ, Аделина, я отправлюсь наверхъ одна.

— Я приду вслѣдъ за вами, едва внятно произнесла Аделина.

— Откройте мнѣ всю правду, Аделина, я васъ не выдамъ, сказала Роза. — Вѣдь вы надѣнете свое вѣнчальное платье для свадьбы съ де-ла-Шассомъ, да? или нѣтъ?

— Да, слабымъ голосомъ отвѣтила ей Аделина и пошла въ западную гостиную.

Роза пріостановила свои торопливые шаги и посмотрѣла ей вслѣдъ.

«Что это значитъ, подумала она, и отчего у нея такой болѣзненный видъ? Она сказала мнѣ, что выходитъ за де-ла-Шасса; желала бы я знать, правду она говоритъ, или это только одинъ отводъ? Когда наступитъ день свадьбы, мы пожалуй еще увидимъ шутки. Вотъ будетъ потѣха!»

Мистеръ Сентъ-Джонъ ходилъ по комнатѣ, когда Аделина взошла въ гостиную. Онъ встрѣтилъ ее съ радостною улыбкой и простеръ къ ней объятія; но Аделина де-Кастелла, всегда отличавшаяся необыкновенною прямотой чувства, не допустила его до этого. Она была убѣждена теперь, что черезъ два дня станетъ женой де-ла-Шасса, какъ прежде, несмотря на всѣ свои сомнѣнія, надѣялась стать женой мистера Сентъ-Джона. Итакъ она уклонилась отъ его объятій и сдѣлала нѣсколько шаговъ впередъ, задыхаясь отъ волненія.

Увидавъ ея мертвенную блѣдность и выраженіе ужаса, написанное на ея лицѣ, Сентъ-Джонъ встревожился. Онъ взялъ ее за руку, но она отняла ее прочь.

— Ради самого Бога, Аделина, что это значитъ? спросилъ онъ.

Она хотѣла было отвѣчать, но спазмы душили ее и не давали ей вымолвить вы слова. Дыханіе ея становилось все тяжелѣй.

— Какъ можешь ты такъ долго томить меня, Аделина, продолжалъ Сентъ-Джонъ!

— Я… я… силюсь сказать вамъ, проговорила она задыхаясь и сильно вздрагивая послѣ каждаго слова, — что я… выхожу… замужъ… за него… за де-ла-Шасса.

Съ минуту онъ смотрѣлъ на нее, не говоря на слова.

— Ты больна, Аделина, сказалъ онъ наконецъ. — Я еще вчера замѣтилъ это и дорого далъ бы тогда, чтобъ остаться съ тобой.

— Я не въ бреду, отвѣчала она, угадавъ его мысль. — Я говорю правду, что должна выйдти за него.

— А если ты въ полной памяти, Аделина, такъ объясни, что ты хочешь этимъ сказать; я рѣшительно не понимаю, сказалъ Сентъ-Джонъ.

— Все ясно, возразила она, прислоняясь къ широкому подоконнику, чтобы не упасть. — Въ субботу, день, назначенный ими для нашей свадьбы, я обвѣнчаюсь съ намъ.

— О, это ужасно, это постыдно! воскликнулъ Сентъ-Джонъ. — Какъ могла она такъ переработать тебя?

— Она не принуждали меня, Фредерикъ, я рѣшилась на это добровольно.

— Это безчестно, да, безчестно! продолжилъ Сентъ-Джонъ. — Гдѣ синьйоръ де-Кастелла? я выскажу ему все что думаю о его поступкѣ. И онъ послѣ того толкуетъ о чести!

Сентъ-Джонъ собирался выйдти изъ комнаты, во Аделина удержала его за руку.

— Отецъ ничего не можетъ объяснить, сказала она, — послѣднее рѣшеніе мое еще неизвѣстно ему, а потому я прошу тебя не порицать его.

— Какъ же онъ вчера вечеромъ сказалъ мнѣ, что ты будешь свободна въ своемъ выборѣ, нетерпѣливо замѣтилъ ей Сентъ-Джонъ.

— Я совершенно свободна, Фредерикъ. Онъ…. изложилъ…. (она не знала какъ ей выразиться яснѣе, не нарушая своей клятвы)… онъ изложилъ мнѣ всѣ обстоятельства дѣла, и предоставилъ самой рѣшить его. Она сказалъ мнѣ, что если я выберу тебя, тетушка Агнеса проводитъ насъ въ Англію и пробудетъ тамъ до нашей свадьбы. Но…. я…. не посмѣла…. я…. (Аделина залилась горькими слезами)…. я должна выйдти за де-ла-Шасса.

— Объясни же мнѣ, закричалъ Сентъ-Джонъ, начиная горячиться.

— Мнѣ нечего объяснять. Я могу сказать лишь одно, что папаша предоставилъ это дѣло на мое рѣшеніе и что я должна выйдти за де-ла-Шасса, а между тѣмъ сердце мое разрывается.

Когда онъ вполнѣ понялъ ее, понялъ, что для него потеряна всякая надежда, онъ разразился цѣлымъ потокомъ ужасныхъ упрековъ. Но можно ли было обвинять его? Онъ разстался съ нею наканунѣ въ полномъ убѣжденіи, что она будетъ его женой, да и какъ же ему было сомнѣваться въ этомъ послѣ того, что случалось между ними, а послѣ обѣщанія, даннаго господиномъ де-Кастелла. И вдругъ теперь, безъ всякаго предупрежденія, безъ всякой причины, она объявляетъ ему, что отказывается отъ него навсегда въ пользу его соперника. Причину отказа она, по несчастью, не смѣла открыть ему.

Еще разъ, несмотря на сопротивленіе Аделины, Сентъ-Джонъ прижалъ ее къ своему сердцу. Слова его звучали такимъ нѣжнымъ, такимъ убѣдительнымъ краснорѣчіемъ, онъ умолялъ ее бѣжать съ нимъ и стать его дорогою женой. Аделина принуждена была вырваться изъ его объятій. и увѣрять, что всѣ его мольбы напрасны, что она будетъ еще упорнѣе своего отца.

Читатель знаетъ, что въ случаяхъ важныхъ мистеръ Сентъ-Джонъ, къ несчастію, бывалъ горячъ и вспыльчивъ; но никогда еще не овладѣвалъ имъ такой порывъ гнѣва, какъ въ настоящую минуту. Упреки его была ѣдка и до крайности несправедливы; да развѣ можетъ разгнѣванный человѣкъ взвѣшивать свои слова?

— Притворщица, кокетка, никогда ты меня не любила, говорилъ Сентъ-Джонъ. — Теперь мнѣ все ясно: ты обманывала меня до послѣдней минуты, чтобы только увеличить торжество де-ла-Шасса. Ты была заодно съ вамъ. Искренніе обѣты принадлежали ему, а лживые мнѣ.

Аделина взяла его за руки и умоляла сжалиться надъ нею. Она стала-было передъ нимъ на колѣни, но онъ суровымъ движеніемъ заставилъ ее подняться.

— Я убѣждена, что ты не то говоришь что думаешь, иначе твои слова убили бы меня, пролепетала она. — Еслибъ я стала твоею женой, въ чемъ я была увѣрена до настоящаго дня, о чемъ я всегда молилась, ты узналъ бы тогда, какъ безгранично я тебя люблю, ты убѣдился бы, что любовь моя кончится только съ моею жизнью! Теперь, когда мы разстаемся навсегда, когда, быть-можетъ, мы въ послѣдній разъ видимъ другъ друга въ этомъ мірѣ, я могу сказать тебѣ это. О, Фредерикъ, пощади меня! Не говори, что ты думаешь, будто я люблю другаго.

— Вѣдь ты выходишь за него замужъ?

— Выхожу, ненавидя его, и люблю тебя. Скажи, развѣ мало еще мнѣ горя?

— Не будь я живой человѣкъ, если я что-нибудь понимаю въ этомъ, возразилъ мистеръ Сентъ-Джонъ. — Вѣдь ты сама сказала мнѣ, что отецъ предоставилъ тебѣ право выбора?

— Мнѣ кажется, я умру, слабо произнесла она; — вотъ уже нѣсколько недѣль какъ я испытываю это странное ощущеніе. Точно что-то давитъ мнѣ мозгъ, продолжала она, какъ бы въ забытьи, проводя рукою по лбу.

— Аделина, нетерпѣливо повторялъ Сентъ-Джонъ, — не обманываешь ли ты меня? Скажи мнѣ, правда ли, что твой отецъ предоставилъ тебѣ свободу выбора?

— Да, изложивъ мнѣ всѣ обстоятельства дѣла, онъ предоставилъ мнѣ дѣйствовать но собственному усмотрѣнію, принужденно отвѣчала она.

— И ты добровольно идешь за де-да-Шасса, а меня безъ всякихъ объясненій отталкиваешь прочь?

— Я не смѣю объяснить тебѣ причину моего отказа. То-есть, прибавила она, стараясь смягчить слова, которыя невольно сорвались у нея съ языка, — мнѣ нечего объяснять тебѣ. О, Фредерикъ, дорогой мой Фредерикъ, позволь мнѣ въ первый и послѣдній разъ въ жизни назвать тебя этимъ именемъ; не упрекай меня, повѣрь мнѣ, что я должна выйдти за де-ла-Шасса.

— Ты хочешь сказать мнѣ, Аделина, что въ будущую субботу ты добровольно пойдешь къ алтарю съ де-ла-Шассомъ, чтобы стать его женой? Не такъ ли? повторилъ Сентъ-Джонъ.

Она отвѣчала утвердительнымъ жестомъ и судорожно зарыдала. Отъ волненія и страха нарушить данную клятву, Аделина выражалась еще безсвязнѣе нежели можно было ожидать. Но врядъ да кто изъ насъ былъ бы послѣдователенъ въ подобную минуту.

— Хороша же ты, нечего сказать, презрительно вскрикнулъ Сентъ-Джонъ. — И ты хвастаешь своею любовью! Какъ не хвастать въ самомъ дѣлѣ! Вѣдь ты практиковалась съ двумя любовниками! Я все понялъ теперь; я понялъ, почему ты до послѣдней минуты мѣшала мнѣ объясниться съ господиномъ де-Кастелла: тебѣ хотѣлось имѣть двухъ поклонниковъ, которые удовлетворяли бы твоему тщеславію! Ты дурачила меня, притворяясь, что раздѣляешь мою любовь, ты обманывала меня, ты играла мною какъ рабомъ, котораго собиралась провести въ жертву ему! Успокойся же, я съ радостью уступаю тебя, теперь мы поквитались!

— Сжалься, пощади меня! умоляла Аделина, падая къ ногамъ Сентъ-Джона и въ отчаяніи ломая руки:

— И я, глупецъ, позволялъ такъ дурачить себя! продолжилъ онъ. — Такой вѣтреной кокеткѣ нѣтъ мѣста въ сердцѣ честнаго человѣка; ни слѣда, ни воспоминанія не оставлю въ своемъ сердцѣ; благодаря Бога, это вовсе не такъ трудно: чары уже разрушены! Безсовѣстная обманщица, вотъ когда, наконецъ, обнаружилось это притворство! Хорошо еще, что я разгадалъ его до свадьбы! Какъ ни низокъ твой поступокъ со мной, хоть за это благодарю тебя!

Она сдѣлала слабое, болѣзненное усиліе, чтобы прервать его слова, но тщетно; бурный потокъ язвительныхъ словъ его былъ неудержимъ.

— Я навсегда разстаюсь съ тобой и со всѣмъ, что можетъ напомнить мнѣ о тебѣ, говорилъ Сентъ-Джонъ. — Во всю жизнь мою я ни разу не вспомню о тебѣ добровольно! Какъ ты отвергла меня съ презрѣніемъ, такъ и я постараюсь вырвать изъ груда моей не только прежнюю любовь, но и малѣйшее воспоминаніе о тебѣ. Прощай же навсегда! надѣюсь, впрочемъ, что ставъ женою де-да-Шасса, ты не поступишь съ нимъ такъ же, какъ поступила со мною.

Странная, ноющая боль, ни разу еще не испытанная Аделиной, овладѣла и тѣломъ, и душой ея; мысли ея представляли какой-то хаосъ, изъ котораго выдѣлялось лишь одно ужасное сознаніе, что онъ покидаетъ ее съ насмѣшкой и презрѣніемъ. Въ ней заговорило неодолимое желаніе остановить его, разубѣдить его по крайней мѣрѣ въ томъ, что она не такая притворщица, какою онъ представлялъ ее, услышать отъ него нѣсколько ласковыхъ словъ и заставать его отказаться отъ тѣхъ, которые такъ болѣзненно раздражали ее, наполняя ея сердце тоскою и отчаяніемъ.

Бросивъ ей въ лицо прощальную насмѣшку, онъ выбѣжалъ изъ комнаты и направился къ колоннадѣ; это былъ ближайшій путь къ его дому, а въ настоящую минуту онъ не въ силахъ былъ соблюдать приличія. Аделина бросилась за нимъ, но онъ шелъ такъ быстро, что она не могла его догнать. Съ отчаянья она начала громко звать его къ себѣ.

Онъ обернулся, увидалъ, какъ она спустилась по лѣстницѣ, и бѣжала за нимъ, но у него лишь вырвался отталкивающій, надменный жестъ, и самъ онъ пошелъ еще быстрѣе. Аделина замѣтила это презрительное движеніе, но не переставала бѣжать; и уже достигла до середины луга, какъ вдругъ ноги ея подкосились, и она упала на колѣни, все еще простирая къ нему свои руки, и какъ бы призывая его назадъ. Раздирательный стонъ вырвался изъ ея груди.

Зачѣмъ не оглянулся Сентъ-Джонъ? Онъ еще не успѣлъ скрыться въ темныхъ кустахъ, и зрѣлище, которое онъ увидалъ бы, смягчило бы его бурный гнѣвъ. Но все сильнѣе раздражаясь, онъ шелъ далѣе, не удостоивая даже взглядомъ происходившаго позади.

Въ это время вся семья собралась наверху смотрѣть только что привезенное изъ Парижа приданое. Роза, случайно подойдя къ окну, видѣла какъ упала Аделина. Она громко вскрикнула и выбѣжала вонъ изъ комнаты. Крикъ ея привлекъ Мери Карръ къ окну, но она неторопливо послѣдовала за Розой, ничего не подозрѣвая; ей показалось только, что Аделина нагнулась къ травѣ, чтобы разсмотрѣть что-то. Когда Мери дошла до колоннады, Роза уже стояла возлѣ Аделины и приподнимала ея голову.

Что это значитъ? Миссъ Карръ остолбенѣла, не вѣря своимъ глазамъ. Обѣ молодыя дѣвушки были въ свѣтлыхъ платьяхъ, и на каждомъ изъ нихъ виднѣлись какія-то странныя красныя пятна, которыя на солнцѣ казались еще ярче. Неужели это кровавыя пятна? и неужели ротъ Аделины въ крови? Мери догадалась, и сердце ея замерло. У Аделины, вѣроятно, порвался кровяной сосудъ, подумала она. Миссъ Карръ совершенно растерялась. Она изъ всѣхъ садъ рванула за звонокъ, громко крича бросилась вонъ и побѣжала по лугу. На крикъ ея сначала выскочила прислуга, а потомъ и вся семья.

Роза, блѣдная отъ ужаса, стояла на колѣняхъ въ травѣ и грудью поддерживала голову Аделины. Концы ея золотистыхъ кудрей окрашены были кровью; руки испятнаны, а сама Аделина… госпожа де-Кастелла безъ чувствъ упала на-земь.

VII. Испорченный портретъ.

Да, у нея порвался сосудъ; горе и волненія ея, были слишкомъ сильны; они произвели разрывъ одного изъ этихъ маленькихъ проводниковъ жизни. Многіе изъ окружавшихъ ее въ эту минуту всеобщаго оцѣпенѣнія поняли, что ея слабыя легкія были только поддержаны на нѣкоторое время но далеко не излѣчены.

Ее осторожно подняли, и обойдя ступени террасы, прямо перенесли въ желтую гостиную, гдѣ и положили на дорогой, хотя нѣсколько старомодный диванъ. На что была она похожа! Блѣдное лицо, закрытыя вѣки, подъ которыми едва теплилась жизнь, и кровавыя пятна, рѣзко выдѣлявшіяся на желтыхъ бархатныхъ подушкахъ дивана. Въ Одескъ послали верховаго за докторомъ, съ приказаніемъ скакать, какъ только позволитъ дорога. Ему велѣно было также отправить телеграмму въ Бельпортъ къ тому французскому доктору, который лѣчилъ Аделину весной; а этотъ послѣдній долженъ былъ привезти съ собою еще одного англійскаго врача.

Какъ склоны мы обманывать, или, лучше сказать, пытаться обмануть себя! Опомнившись отъ перваго потрясенія, синьйоръ де-Кастелла принялъ беззаботный видъ, стараясь увѣрить себя, что у Аделины порвалась только маленькая жилка и положеніе ея не опасно. А она неподвижно лежала на диванѣ, вполнѣ сознавая все происходившее вокругъ нея; это можно было замѣтить по открывавшимся иногда вѣкамъ. Госпожа де-Кастелла, нервная и впечатлительная по натурѣ, чувствовала себя больною и удалилась въ свою комнату, гдѣ съ ней поминутно дѣлалась дурнота. госпожа де-Бофуа сидѣла подлѣ нея, а синьйоръ, нѣжный и любящій супругъ, то и дѣло заходилъ къ женѣ. Бѣдная старушка де-Бофуа пошла было взглянуть на Аделину, но вскорѣ вернулась, поддерживаемая своею горничною, и въ отчаяніи ломая руки. Такимъ образомъ при Аделинѣ оставались только двѣ ревностныя, но перепуганныя подруги, горничныя и тетушка Агнеса. При видѣ бѣдной дѣвушки, лежавшей на диванѣ, все негодованіе, возбужденное наканунѣ ея поступкомъ, начинало ослабѣвать. Зачѣмъ было удерживать ее отъ побѣга? Жить ей во всякомъ случаѣ оставалось не долго. Не все ли равно, еслибъ она прожила остатокъ дней своихъ любящею, счастливою невѣстой, или несчастною разочарованною дѣвушкой? Трудно было опредѣлить то сколько чувство стыда, столь сильно овладѣвшее ея душой въ продолженіе послѣднихъ часовъ, содѣйствовало ея настоящему потрясенію. Болѣе другихъ возмущена была ея поступкомъ Агнеса де-Бофуа; она до сихъ поръ еще не могла опомниться отъ этого позора.

Аделина повернула свою голову къ Розѣ, проходившей мимо нея.

— Я вѣдь умираю? спросила она.

— О, Аделина, вамъ не слѣдуетъ говорить! съ испугомъ отвѣчала Роза. — Сейчасъ пріѣдетъ докторъ. Умираете! Конечно, нѣтъ.

— Гдѣ папаша?

— Пожалуста не говорите! Онъ сейчасъ былъ тутъ, и вѣрно опять придетъ.

— Роза, тихо прошептала она, несмотря на запрещеніе, — кажется, я умираю. Мнѣ хотѣлось бы видѣть Фредерика Сентъ-Джона; хотя на минуту, скажите ему.

Не посовѣтовавшись ни съ кѣмъ и обливаясь слезами, Роза на-скоро написала записку мистеру Сентъ-Джону. Ей также казалось, что смерть была за плечами. Она написала ему своимъ отрывистымъ, рѣзкимъ тономъ, но ясно и рѣшительно, потомъ тихонько вызвала Луизу изъ желтой гостиной и отправила ее на мызу. А между тѣмъ время тянулось.

Аделинѣ необходимо было совершенное спокойствіе, какъ нравственное, такъ и физическое; но она была очевидно взволнована и не сводила глазъ съ дверей, напрасно поджидая мистера Сентъ-Джона, который не являлся. Луиза также не возвращалась. Хорошо ли сдѣлала Роза, написавъ эту записку? Аделина молча лежала въ совершенномъ изнеможеніи, но внутренняя тревога ея не стихала.

Наконецъ вошла Луиза, по обыкновенію раскраснѣвшись отъ ходьбы и поводя крутомъ сверкающими черными глазами. Ей бы слѣдовало вызвать Розу изъ комнаты; но она прямо подошла съ вѣсточкой къ Аделинѣ. Въ гостиной никого не случилось въ эту минуту изъ старшихъ: синьйоръ де-Кастелла снова ушелъ къ женѣ, а миссъ де-Бофуа стояла у большаго подъѣзда, съ нетерпѣніемъ поджидая доктора изъ Одеска. Луиза духомъ слетала къ мадамъ Баретъ и обратно и вошла въ гостиную даже не снявъ перчатокъ, — единственнаго прибавленія (за исключеніемъ краснаго дождеваго зонта), необходимаго для того, чтобы домашній костюмъ ея превратился въ выѣздной. Что сказала бы на это англійская горничная? Въ рукѣ у нея былъ толстый, запечатанный конвертъ, адресованный на имя Аделины рукой мистера Сентъ-Джона. Глаза больной безпокойно слѣдили за нимъ, между тѣмъ какъ Роза принимала его изъ рукъ Луизы.

— Распечатать? прошептала Роза, наклоняясь къ ней. Аделина взоромъ изъявила согласіе, и Роза вскрыла пакетъ прямо передъ ея глазами. Въ немъ находился простой бѣлый листъ бумаги, въ которомъ завернуты были всѣ ея письма къ Сентъ-Джону. Они грудой посыпались на больную; и Роза, освоенная съ такими дѣлами, смекнула въ чемъ дѣло и гнѣвно обратилась къ Луизѣ.

— Это самъ мистеръ Сентъ-Джонъ передалъ тебѣ?

— О нѣтъ, сударыня. Мистеръ Сентъ-Джонъ уѣхалъ.

— Уѣхалъ!

— Уѣхалъ въ Англію. Совсѣмъ уѣхалъ.

Роза снова собрала письма въ пакетъ и стала задумчиво складывать разломанныя половинки печати. Она не знала что ей сказать, что бы такое сдѣлать. Глаза Аделины были закрыты, но по ея тяжело вздымавшейся груди и пылавшимъ щекамъ, которыя лишь за минуту предъ тѣмъ покрыты были смертною блѣдностію, можно было судить, что она все слышала. Простушка Луиза, ничего не замѣчая, продолжала въ полголоса свой разговоръ съ Розой, и некому было остановить ея болтовню.

— Я не захватила его какихъ-нибудь три минуты… да, кстати, сударыня, вотъ и ваша записочка къ нему. Мадамъ Баретъ уже надѣвала другой чепчикъ, чтобы вести сюда этотъ толстый пакетъ, которыя мистеръ Сентъ-Джонъ наказывалъ какъ можно аккуратнѣе передать барышнѣ въ собственныя руки. Такъ вотъ она и хотѣла принести его сама. Она сильно разстроена его отъѣздомъ, тетушка-то Баретъ; никогда и никого еще, говоритъ, я такъ не любила, какъ мистера Сентъ-Джона.

— Но что было причиной такого внезапнаго отъѣзда? спросила Роза, въ разгарѣ любопытства забывая объ Аделинѣ.

— Мадамъ Баретъ говоритъ, что она охотно дала бы обрубить себѣ уши, лишь бы узнать это, отвѣчала Луиза. — Она полагала, что здѣсь вышла какая-нибудь непріятность, какой-нибудь споръ, или нѣчто въ этомъ родѣ. Но я разувѣрила ее въ противномъ. Конечно, говорю я, у насъ случилась сегодня большая непріятность, да чѣмъ же тутъ виноватъ мистеръ Сентъ-Джонъ, когда онъ гораздо прежде уѣхалъ изъ замка! Тогда она подумала, не получилъ ли онъ дурныхъ извѣстій изъ Англіи, но почта въ это утро не приходила. Ужь какъ бы тамъ ни было, а онъ вернулся страшно взбѣшенный и портретъ испортилъ.

— Какой портретъ? быстро спросила Роза.

Но прежде нежели мы услышимъ отвѣтъ Луизы, не мѣшаетъ объяснить читателю, что портретъ Аделины [былъ давно оконченъ и отвезенъ въ замокъ. Между тѣмъ, вернувшись изъ Парижа, господинъ де-Кастелла пожелалъ сдѣлать кое-какія измѣненія въ аксессуарахъ и для этого снова отослалъ портретъ на мызу. Но послѣ того произошло столько событій, не говоря уже о двухъ поѣздкахъ мистера Сентъ-Джона въ Англію, что портретъ долго оставался безъ поправки. Впрочемъ, въ продолженіе послѣднихъ дней Сенъ-Джонъ работалъ надъ нимъ довольно усердно, кончилъ его и еще наканунѣ вечеромъ, надѣясь бѣжать съ Аделиной, распорядился, чтобъ его на другой же день отвезли въ Бофуа.

— Какой портретъ? нетерпѣливо спросила Роза.

— Да барышнинъ, что онъ самъ снималъ, отвѣчала Луиза. — Какъ вернулся домой, такъ и бросился прямо въ мастерскую и все перевернулъ вверхъ дномъ. Мадамъ Баретъ прибѣжала на стукъ, чтобы посмотрѣть кто тамъ возится; но такъ какъ она была въ ночномъ чепчикѣ, то и не рѣшилась войдти въ комнату, а только посмотрѣла сквозь щелку, и тутъ-то ужь она его и увидала! Подвернись ему подъ руку палитра съ синею краской, онъ схватилъ мокрую кисть, да какъ хватитъ ею портретъ-то прямо по лицу. Ma foi! вbдно ужь очень осерчалъ, коли наложилъ руку на свое издѣлье. А ужь какую красавицу-то написалъ!

Наступила пауза. Роза только глаза таращила отъ удивленія: она, подобно всѣмъ прочимъ, ничего не знала о разрывѣ между Сентъ-Джономъ и Аделиной.

— Я всегда подозрѣвала, что онъ склоненъ къ бѣшенымъ порывамъ, сказала она. — Я даже это высказала ему однажды.

Луиза продолжила свой разказъ.

— И какъ не стыдно, сказала мадамъ Баретъ, нашелъ на чемъ вымещать свою злобу! что за безразсудство! Вѣдь это, такъ сказать, личное оскорбленіе для мадемуазель Аделины, какъ будто она въ чемъ-нибудь провинилась передъ нимъ. Конечно, я поддакнула тетушкѣ Баретъ, сказавъ, что онъ поступалъ весьма гнусно: но что жь бы вы думали, сударыня? какъ она вдругъ накивется на меня, да и ну клясться и божиться, что дескать никому не позволитъ сказать дурнаго слова про мистера Сентъ-Джона; что у него золотое сердце, что онъ щедръ какъ принцъ, и что съ нимъ, вѣроятно, случилось что-нибудь особенное, необыкновенное, если онъ могъ до такой степени забыться, до такого ребячества.

Роза взглянула на Аделину, только теперь, кажется, вспомнивъ объ ней. Румянецъ сбѣжалъ съ ея блѣдныхъ щекъ, дрожащія вѣки были опущены: кто знаетъ, какихъ усилій стоило ей лежать неподвижно, ничѣмъ не обнаруживая своего волненія?

— Ужь я-то ровно ничего противъ него не имѣю, продолжала Луиза обиженнымъ тономъ, какъ будто еще обращаясь къ отсутствующей хозяйкѣ мызы. — Я только изъ вѣжливости поддакнула тетушкѣ Баретъ, а она Богъ знаетъ изъ-за чего подняла гвалтъ. То такъ скажетъ, то иначе. Да ужь о мистерѣ Сентъ-Джонѣ нечего говорить, онъ ведъ себя какъ настоящій джентльменъ, особенно въ отношеніи къ намъ, къ прислугѣ; а по-французски-то какъ говорилъ, да вы сама знаете, Mademoiselle Роза, — настоящій Ангелъ.

«Comme un vrai ange» были ея подлинныя слова. Роза кивнула головой.

— Чего нельзя сказать объ Англичанахъ вообще, прибавила Луиза.

— Но почему же онъ такъ внезапно уѣхалъ? разспрашивала Роза.

— Этого никто не знаетъ, сударыня. Возвращаясь домой, онъ встрѣтилъ Виктора… того лѣнтяя, что живетъ у дяди Баретъ — я бы давно прогнала его — и приказалъ ему осѣдлать себѣ лошадь. Потомъ пошелъ въ мастерскую, гдѣ и видѣла его тетушка Баретъ, только она не показалась ему, затѣмъ что чепецъ-то на ней ночной былъ. Долго онъ тамъ оставался и наконецъ ушелъ къ себѣ наверхъ, а ужъ когда вышелъ оттуда, гнѣвъ его стихъ, и онъ никогда не былъ такъ кротокъ и милъ, какъ въ эту минуту: позвалъ къ себѣ тетушку Баретъ, передалъ ей пакетъ для мадемуазель Аделины и просилъ ее, чтобъ она сама его доставила. Потомъ онъ объявилъ ей о своемъ отъѣздѣ, такъ она едва на ногахъ устояла: просто, говоритъ, пусти въ меня дядя Баретъ изъ трубки дымкомъ, такъ бы и свалилась. Да я и не удивляюсь этому: одно дѣло — неожиданное извѣстіе, опять же и ночной чепецъ, котораго еще не успѣла сбросить. Не знаю, случается ли хоть разъ въ годъ, чтобы мадамъ Баретъ была не оправлена, развѣ вотъ что сегодня у нея были трубочисты.

— Да оставь ты, пожалуста, ея чепецъ и трубочистовъ въ покоѣ, нетерпѣливо воскликнула Роза. — Я хочу чтобы ты разказывала толкомъ, Луиза.

— Итакъ, сударыня, когда тетушка Баретъ опомнилась немного отъ поразившаго ее удара, она спросила мистера Сентъ-Джона, надолго ли онъ уѣзжаетъ и когда намѣренъ возвратиться. Онъ сказалъ, что никогда, никогда болѣе не вернется сюда, и что причину этого онъ объяснитъ въ письмѣ къ господину д’Эстивалю. Онъ поблагодарилъ тетушку Баретъ за ея попеченія о немъ и сказалъ, что она съ мужемъ скоро получатъ отъ него извѣстіе. Потомъ онъ уѣхалъ верхомъ, приказавъ выслать вслѣдъ за собой свои вещи и оставивъ кучу денегъ для прислуги.

— Но куда же онъ уѣхалъ? разспрашивала Роза. — Въ Англію что-ли?

— Именно такъ предполагаетъ тетушка Баретъ, сударыня. Во всякомъ случаѣ туда будутъ высланы его вещи. Теперь онъ поѣхалъ въ Одескъ, вѣроятно, захватитъ поѣздъ въ Парижъ, или въ Кале.

Богъ знаетъ, долго ли бы продолжались еще росказни Луизы и разспросы Розы, еслибы не раздался въ это время на дворѣ стукъ лошадиныхъ копытъ, и Луиза не поспѣшила къ окну, въ надеждѣ увидать доктора изъ Одеска. Какъ ни опасенъ былъ для Аделины этотъ разговоръ, но съ другой стороны, быть-можетъ, лучше было разомъ узнать истину и успокоиться.

Дѣйствительно, то былъ докторъ изъ Одеска. Какія странныя совпаденія случаются иногда на бѣломъ свѣтѣ! Когда оба всадника, пришпоривая своихъ коней во всю прыть, повстрѣчались между собою на дорогѣ и обмѣнялись вѣжливыми поклонами, подозрѣвалъ ли мистеръ Сентъ-Джонъ, что докторъ спѣшилъ къ покинутой имъ Аделинѣ, противъ которой до сихъ поръ кипѣло въ немъ негодованіе, и которая лежала, быть-можетъ, на своемъ смертномъ одрѣ!

Да, она должна была умереть; если не нынче и не завтра, то черезъ нѣсколько недѣль; во всякомъ случаѣ смерть была неизбѣжна. Этотъ приговоръ доктора, переданный на ухо дѣвицѣ де-Бофуа, постепенно распространился между перепуганными домашними. Впрочемъ, иные не хотѣли ему вѣрить, въ томъ числѣ господинъ де-Кастелла и Роза. Докторъ отвѣчалъ, что это его личное мнѣніе, отъ котораго онъ былъ бы весьма радъ отказаться, еслибъ оно не оправдалось. Онъ чувствовалъ лежавшую на немъ отвѣтственность и былъ весьма доволенъ, что телеграфировано за двумя другими врачами.

При его помощи Аделину осторожно перенесли наверхъ, въ ея спальню. Роза несла за нею письма и спрятала ихъ въ безопасное мѣсто, которое больная могла постоянно имѣть на глазахъ. прежде всего докторъ предписалъ ей полнѣйшее нравственное и физическое спокойствіе. Онъ полагалъ, что если удастся остановить изліяніе крови и залѣчить ранку, то жизнь ея, пожалуй, еще могла бы продлиться. Впрочемъ, слова эти сказаны были нерѣшительно, какъ будто докторъ самъ сомнѣвался въ ихъ истинѣ; а Роза, пробравшаяся внизъ на совѣщаніе, говорила потомъ, что она готова была задушить доктора.

Поздно вечеромъ пріѣхали изъ Бельпорта два другіе медика: докторъ Дорре и еще одинъ англійскій врачъ. Они были гораздо сдержаннѣе въ своихъ мнѣніяхъ нежели ихъ собратъ изъ Одеска. Судя по ихъ словамъ, Аделина была внѣ всякой опасности, и они, повидимому, сами этому вѣрили.

Англичанинъ былъ старъ, Французъ сравнительно съ нимъ молодъ. Аделина чувствовала себя тогда уже гораздо лучше и, быть-можетъ, они въ самомъ дѣлѣ не нашли ея положеніе опаснымъ. Она лежала спокойно, улыбалась имъ, и по временамъ немного разговаривала. Всѣ внѣшніе признаки внезапнаго недуга исчезли, только на лицѣ оставалась блѣдность. Утренняя тревога въ домѣ замѣнилась теперь необычайною тишиной, и госпожа де-Кастелла снова ободрилась и успокоилась.

Осмотрѣвъ Аделину, доктора удалились въ особенную комнату, для консультаціи. Черезъ нѣсколько минутъ они вышли оттуда и подтвердили мнѣніе перваго доктора, что прежде всего Аделинѣ нужно спокойствіе, молчаніе и отсутствіе всякаго возбужденія. Въ комнатѣ ея не должно быть болѣе одного человѣка заразъ, и всего лучше если это будетъ сидѣлка. Госпожа де-Кастелла, съ жаромъ ловившая каждое ихъ слово, охотно изъявила свое согласіе на все. Докторъ Дорре предложилъ взять ту же англійскую сидѣлку, которая ходила за Аделиной весной. Онъ сказалъ, что лучшей и болѣе полезной женщины онъ еще не встрѣчалъ въ свою жизнь.

— Я завтра же утромъ разузнаю о ней, сказалъ онъ. — Кажется, у меня есть ея адресъ, и я пришлю ее сюда.

На другой день онъ долженъ былъ вмѣстѣ съ англійскимъ врачомъ пріѣхать въ Одескъ для свиданія съ тамошнимъ докторомъ, такъ какъ по отдаленности Бельпорта они не могли ежедневно пріѣзжать въ Бофуа.

— Отыскивать сидѣлку Брайфордъ будетъ совершенно безполезно, милая мадамъ де-Кастелла, воскликнула Роза, узнавъ объ этомъ рѣшеніи. — Она уѣхала съ моею сестрой мистрисъ Карльтонъ Сенъ-Джонъ, и теперь онѣ вѣрно путешествуютъ гдѣ-нибудь по Германіи. Развѣ я не говорила вамъ, что Шарлотта увезла ее?

— Но у нея ли она теперь? Быть-можетъ, сидѣлка уже возвратилась домой?

— Можетъ-быть съ разстановкой произнесла Роза, какъ будто размышляя. — Впрочемъ, не думаю. Въ послѣднемъ своемъ письмѣ изъ Лондона мамаша говорила мнѣ, что для бѣдной Шарлотты, вѣроятно, готовится тяжелое испытаніе, потому что отъ нея нельзя добиться ни строчки. Шарлотта вѣдь всегда была на первомъ планѣ у мамаши, между тѣмъ какъ насъ считали ни за что. Только мной одной не могла она повелѣвать, прибавила Роза, встряхивая своими золотистыми кудрями и поднимая носикъ къ верху.

— Если Джоржу стало лучше, то сидѣлку, быть-можетъ, и отпустила, замѣтила госпожа де-Кастелла, припомнивъ теперь, для чего увезена была мистрисъ Браафордъ.

— Въ томъ-то и дѣло, что ему, вѣроятно, хуже, отвѣчала Роза. — Такъ писала мнѣ Маріанна. Впрочемъ, мы поищемъ сидѣлку, надѣюсь, что она уже возвратилась.

Не мѣшаетъ сказать, что синьйоръ де-Кастелла послалъ нарочнаго къ барону де-ла-Шассу, прося его повременить своею поѣздкой въ Бофуа. Но несмотря на это, баронъ пріѣхалъ и, разумѣется, былъ сильно огорченъ. Съ Аделиной онъ только повидался въ присутствіи ея матери и тетки. Въ этотъ самый день назначена была ихъ свадьба. Ея смертная блѣдность, увеличенная его присутствіемъ, произвела на него ужасное впечатлѣніе, но онъ постарался выразить ей надежду на ея скорое выздоровленіе, слегка намекнувъ, что онъ сильно въ этомъ заинтересованъ.

— А вѣдь она серіозно больна! сказалъ онъ Розѣ, встрѣтивъ ее внизу передъ своимъ отъѣздомъ.

— И очень серіозно, грустно проговорила Роза. — Какъ подумаешь, что весь этотъ великолѣпный, свадебный нарядъ, который она должна была надѣть сегодня, запертъ на ключъ и убранъ въ ящики!

— А гдѣ этотъ самонадѣянный Англичанинъ? спросилъ баронъ.

— Вернулся въ отечество, безпечно отвѣчала Роза. — Мнѣ кажется, будто цѣлый вѣкъ уже прошолъ съ тѣхъ поръ. Право, вы совершенно напрасно спорили изъ за нея, Monsieur le baron.

Онъ понялъ смыслъ ея словъ, онъ понялъ, что Аделина не будетъ принадлежатъ ни одному изъ нихъ, и грустно потупивъ голову, сталъ задумчиво гладить свой шелковистый, рыжій усъ. Потомъ онъ съ чувствомъ заговорилъ о ея болѣзни, о томъ весеннемъ недугѣ, который снова обнаруживался теперь, когда всѣ считали его излѣченнымъ; ему изъ голову не приходило, да и придти не могло, что причиной всему этому были чрезмѣрныя душевныя страданія.

Между тѣмъ мистрисъ Брайфордъ тщетно искали въ Бельпортѣ. Она еще не возвращалась отъ маленькаго наслѣдника Анвикъ-Галла. Вмѣсто нея, въ Бофуа привезла другую сидѣлку, высокую, худую, черноглазую, проворную Француженку, въ черномъ платьѣ, повидимому, добрую и ловкую, но такую же болтушку какъ Луиза.

VIII. Комната больной.

— Отдерните занавѣску, Роза, едва внятно сказала Аделина де-Кастелла. — Солнца нѣтъ.

Пусть взглянетъ на нее читатель, между тѣмъ какъ она лежитъ на диванѣ. уже нѣсколько недѣль прошло со времени печальнаго событія, но перемѣны къ лучшему въ ней незамѣтно. Лицо исхудало еще болѣе, осунулось, а подъ глазами образовались темные круги. Опасные симптомы въ легкихъ не повторялись: поврежденіе, казалось, тотчасъ же прошло само собою, но вмѣсто того открылась лихорадка, сопровождаемая ужасною слабостью. Доктора напрасно задумывались надъ причиной этой упорной лихорадки, между тѣмъ какъ нѣкоторые изъ домашнихъ хорошо понимали, что причиной всему была снѣдавшая ее грусть. Теперь не оставалось болѣе ни малѣйшаго сомнѣнія, что чахотка наложила на нее свою роковую печать, но можно было надѣяться, по крайней мѣрѣ, на задержку развитія болѣзни. Роза и Мери находились при ней безотлучно. Аделина и слышать не хотѣла объ ихъ отъѣздѣ. "Пусть мнѣ уступятъ васъ до конца, " говорила она, намекая на ихъ родственниковъ, и молодыя дѣвушки, повидимому охотно, примирялись съ своимъ положеніемъ. Онѣ постоянно сидѣли около больной подруга, и хотя французская сидѣлка все еще оставалась въ домѣ, но ея должность при Аделинѣ была почти упразднена; въ настоящее время она ухаживала только за больною госпожой де-Бофуа. Синьйоръ де-Кастелла находился по дѣламъ въ Парижѣ, — у него постоянно были тамъ какія-то дѣла, которыхъ, впрочемъ, никто не могъ хорошенько разобрать. Агнеса де-Бофуа большею частію оставалась подлѣ своей матери. Госпожа де-Кастелла чувствовала себя почти такъ же дурно, какъ и Аделина, безпрестанно грустила, сѣтовала и жаловалась. Она часто навѣщала свою больную дочь, но долго оставаться у нея не могла, потому что, не умѣя владѣть своими чувствами, скоро впадала въ истерику. Самый веселымъ, разговорчивымъ и наиболѣе частымъ посѣтителемъ былъ отецъ Маркъ. Онъ разказывалъ Аделинѣ разные занимательные анекдоты о сосѣдяхъ и нерѣдко вызывалъ улыбку на ея уста. О религіозныхъ предметахъ онъ никогда съ нею не заговаривалъ, по крайней мѣрѣ въ присутствіи молодыхъ дѣвушекъ, и никогда не намекалъ ей о близости кончины. Роза значительно исправилась за это время отъ своего легкомысленнаго тщеславія, всѣ полюбили ее. Она горько оплакивала теперь свои безполезныя и преувеличенныя изліянія относительно Сары Боклеркъ. Въ нихъ, по ея убѣжденію, скрывалась главнѣйшая причина страданій Аделины; и хотя послѣдняя никогда объ этомъ не упоминала, будучи молчаливѣе могилы, но тайна ея иногда обнаруживалась невольно. Она уже нѣсколько разъ впадала въ бредъ — иначе нельзя было назвать ту полудремоту, тотъ полусонъ на яву, въ продолженіе котораго она высказывала тяготившія ее мысли. Это обыкновенно случалось въ сумерки, но пробуждаясь, Аделина, повидимому, теряла всякое сознаніе о происшедшемъ. Читателю, быть-можетъ, случится когда-нибудь видѣть подобный случай. Да будетъ ему извѣстно тогда, что положеніе больнаго въ высшей степени опасно.

Вмѣсто прежней комнаты, Аделинѣ отвели другую, выходившую окнами на югъ. Постель, по заведенному въ этой странѣ обычаю, помѣщалась въ альковѣ или, лучше сказать, въ особенной маленькой спальнѣ съ двумя окнами и двумя дверями. За ней находилась большая, веселая комната или, лучше сказать, гостиная, съ высокимъ потолкомъ, большими окнами, съ красивымъ каминомъ и разостланными по блестящему полу яркими турецкими коврами. Диванъ Аделины стоялъ прямо противъ оконъ; онъ былъ легокъ и свободно поворачивался на колесцахъ во всѣ стороны; госпожа де-Кастелла сидѣла въ креслѣ, почти столь же блѣдная и изнуренная какъ сама Аделина; Мери Карръ работала; Роза разсѣянно перелистывала одинъ изъ красивыхъ альбомовъ, лежавшихъ на большомъ кругломъ столѣ.

— Отдерните занавѣску, Роза, сказала Аделина, — солнца нѣтъ.

Роза исполнила ея желаніе. За часъ передъ тѣмъ блѣдное, туманное солнце, лѣниво выглянувъ изъ-за сѣрыхъ облаковъ, прямо блеснуло въ глаза Аделинѣ, такъ что нужно было задернуть гардину. Несмотря на слабый блескъ лучей, они все еще были слишкомъ ярки для ея больныхъ глазъ.

Вдумываясь въ судьбу Аделины, можно было найдти странное соотвѣтствіе между ея счастіемъ, здоровьемъ и состояніемъ погоды. Сырая, бурная и мрачная съ весны, во все время ея продолжительной болѣзни и вплоть до пріѣзда въ Бофуа, — погода стала теплою, ясною и очаровательною съ той минуты, какъ начались отношенія съ Фредерикомъ Сентъ-Джономъ; но какъ скоро съ отъѣздомъ его кончилась эта любовь, и Аделина заболѣла, — погода опять перемѣнилась, и снова наступили холодные, сырые, мрачные дни. Читатель знаетъ уже, что съ тѣхъ поръ прошло нѣсколько недѣль, но погода оставалась такою же мрачною, и не было надежды на перемѣну, по крайней мѣрѣ до начала зимы. Какой-то суевѣрный страхъ закрадывался въ душу Мери Карръ, когда, сидя въ темные вечера у постели Аделины, она прислушивалась къ стонамъ и завыванію вѣтра. Сильно бушевалъ онъ вокругъ не защищеннаго замка, обрывая послѣдніе листья съ полунагихъ деревьевъ, и въ стонахъ его какъ будто слышался погребальный звонъ по умиравшей дѣвушкѣ. Подруги съ содраганіемъ посматривали на небо, жалуясь на эту скучную, мрачную погоду, и всею душой призывая перемѣну; но онѣ забывали, что самый очаровательный лѣтній день, самое яркое небо не могли бы оживить домъ, изъ котораго улетѣла радость, или успокоить сердце, покинутое надеждой. Все это лишь мечта воображенія, скажутъ читатели! Какое отношеніе имѣетъ погода къ нашимъ житейскимъ треволненіямъ? Конечно, никакого. А между тѣмъ это былъ замѣчательный годъ; зима, лѣто и опять зима; не было ни весны, ни осени.

Покамѣстъ Роза отдергивала занавѣску, напѣвая веселый мотивъ, такъ какъ веселость была ея неразлучнымъ спутникомъ, Аделина встала съ дивана и пересѣла въ спокойное кресло подлѣ камина.

— Мамаша, сказала она, посмотрѣвъ на болѣзненно-апатичное лицо госпожи де-Кастелла, — почему бы вамъ не пойдти погулять? Сегодня нѣтъ дождя, а свѣжій воздухъ оживилъ бы васъ.

— О, Аделина, со вздохомъ проговорила несчастная мать, — ничто не оживитъ меня, пока ты будешь въ такомъ положеніи.

— Опять, съ упрекомъ замѣтила Роза. — Вы на нее смотрите въ мрачномъ свѣтѣ! Аделина съ каждымъ днемъ становится крѣпче и здоровѣе.

Это было отчасти справедливо. Но на долго ли? Быть-можетъ, сама Роза въ глубинѣ души своей сознавала всю непрочность этой перемѣны. Госпожа де-Кастелла порывисто встала и вышла изъ комнаты, а Роза выразительно пожала прелестными плечиками. Иногда она сознавалась Мери Карръ, что охотно побила бы госпожу де-Кастелла за подобныя выходки. Но въ настоящую минуту ограничилась только тѣмъ, что выместила свой гнѣвъ на подушкѣ Аделины, начавъ безпощадно колотить ее, будто бы для того, чтобы сдѣлать ее мягче и покойнѣе.

— Я вамъ подушку оправляю, Аделина.

— Не нужно, милая Роза. Мнѣ и такъ хорошо. Но все-таки благодарю васъ.

— Мнѣ хотѣлось бы, чтобы вы попробовали этого желе; оно превкусное.

— Богъ съ нимъ, охоты никакой нѣтъ, равнодушно отвѣчала она.

— Не почитать ли вамъ? спросила Роза.

— Какъ хотите, милая Роза; мнѣ все равно. Во всякомъ случаѣ благодарю васъ.

Такою была она постоянно: тиха, покорна, благодарна за всѣ заботы о ней, но безъ малѣйшаго участія къ чему-либо земному. О Сентъ-Джонѣ не было никакихъ слуховъ; въ какой части свѣта находился онъ, зналъ ли онъ о положеніи Аделины, никто не могъ этого сказать. Всѣ предполагали, что онъ былъ въ Лондонѣ, а Аделина ни на минуту въ этомъ не сомнѣвалась. И въ продолженіе всего этого времени ни единой строки отъ него, ни малѣйшаго воспоминанія!

Роза подошла къ столу, и пересмотрѣвъ лежавшія на немъ книги, выбрала стихотворенія Теннисона.

— Нѣтъ, не ту, быстро сказала Аделина, слегка краснѣя, — что-нибудь другое.

Еще бы! Разумѣется, не ту. Эта книга была его подаркомъ, и онъ имѣлъ обыкновеніе читать ей изъ нея вслухъ. Могла ли она переносить теперь это чтеніе изъ другихъ устъ?

Роза попробовала взять Беранже.

— Нѣтъ, и это не годится, сказала она. — Вы насмѣялись бы надъ моимъ французскимъ выговоромъ!

— Но вашъ выговоръ вовсе не дуренъ, Роза.

— Въ разговорѣ, можетъ-быть, еще сойдетъ съ рукъ. Но читать вслухъ стихи на какомъ бы то ни было языкѣ, кромѣ своего собственнаго…. Это что такое! сказала Роза, прерывая свою рѣчь, и раскрывая новую книжку, которую, впрочемъ также скоро и закрыла. То были Рейнскіе Пилигримы Бульвера.

— Все равно, прочтите хоть это, сказала Аделина.

— Нѣтъ, коротко отвѣчала Роза, не то пожимая плечами, не то содрагаясь.

Аделина протянула къ ней руки, и притянувъ ее къ себѣ, прошептала ей на ухо:

— Вы боитесь, читая о Гертрудѣ, напомнить мнѣ о моемъ собственномъ положеніи, Роза. Но между нами нѣтъ другаго сходства, прибавила она съ горькою улыбкой, — кромѣ недуга и близкой смерти. Ея судьбѣ можно было бы позавидовать.

— Мнѣ не нравится эта книга, настаивала Роза.

— А мнѣ очень нравится, сказала Аделина. — Особенно тамъ есть одинъ разказъ, который я могла бы слушать безконечно. Я позабыла его заглавіе, но онъ начинается такъ: «Небесные Ангелы настраивали свои арфы, и….»

— Знаю, знаю, перебила Роза, быстро переворачивая страницы, — вотъ онъ. «Душа въ чистилищѣ, или любовь сильнѣе смерти.» Это разказъ о постоянствѣ женской любви.

— И о ея наградѣ, со вздохомъ произнесла Аделина. — Прочтите его. Онъ не великъ.

Роза начала читать. Трудно было бы опредѣлить, слушала ли ее Аделина: она молча сидѣла въ своемъ креслѣ, закрывъ лицо рукой; даже когда чтеніе кончилось, она продолжала сидѣть въ такомъ же положеніи, не сдѣлавъ ни малѣйшаго замѣчанія, покамѣстъ не вошла сидѣлка, чтобы дать лѣкарство.

— Я тамъ пока не нужна, сказала она съ развязностью, свойственною всѣмъ французскимъ слугамъ, но которая, впрочемъ, никогда не доходитъ до фамиліарности, — такъ я посижу немного здѣсь.

— Подвинь диванъ къ огню, няня, сказала Аделина.

Диванъ подвинули, и Аделина легла на него. Роза начала читать другой разказъ и прочитала до самыхъ сумерокъ.

— Не развести ли пожарче огонь, Аделина, и не кончить ли намъ этотъ разказъ теперь? или подождать пока принесутъ свѣчи?

Отвѣта не послѣдовало. Мери Карръ потихоньку подкралась къ Аделинѣ и увидала, что она спитъ. Сномъ, впрочемъ, нельзя было назвать это безпокойное дремотное состояніе. Молодымъ дѣвушкамъ часто приходило въ голову, не даетъ ли ей этотъ докторъ изъ Одеска опіума, который поддерживаетъ въ ней лихорадочный бредъ? Дрожащій огонь камина причудливо игралъ на лицѣ Аделины, озаряя ея очаровательную красоту и мертвенную блѣдность. Роза закрыла книгу, а Мери отошла отъ дивана, и ставъ у окна, смотрѣла въ темную ночь. Сидѣлка, убаюканная монотонными и непонятными звуками иностраннаго языка, заснула было подъ шумокъ, но вдругъ очнулась, и выступивъ впередъ, произнесла шепотомъ:

— Mesdemoiselles, я пойду внизъ за дровами. Если барышня проснется и потребуетъ чего-нибудь прежде чѣмъ я успѣю возвратиться, то потрудитесь позвонить.

— Ну, теперь она закатится на цѣлый часъ! воскликнула Роза, обращаясь къ Мери Карръ, между тѣмъ какъ сидѣлка тихо вышла изъ комнаты: — вотъ увидите. Я въ первый разъ встрѣчаю такую болтушку. Не странно ли это, Мери, что отъ мистера Сентъ-Джона до сихъ поръ нѣтъ писемъ?

— Ничуть не странно; я вовсе и не думаю объ этомъ. Эти лѣтнія проказы давно миновали; Аделина была бы гораздо счастливѣе, еслибъ ихъ вовсе не было. Оставляя въ сторонѣ эти идеальныя бредни и смотря на дѣло съ простой, здравой точки зрѣнія…. я скажу вамъ, что мнѣ весьма странно, какъ это родные Аделины не употребятъ болѣе энергичныхъ мѣръ для ея развлеченія. Къ чему они держатъ ее наверху, въ этой гостиной или, лучше сказать, спальнѣ, вмѣсто того чтобы свести ее внизъ и поставить лицомъ къ лицу съ обыденною жизнію.

— Да некому заняться этимъ, сказала Роза. — Старая мадамъ де-Бофуа больна; Агнеса ухаживаетъ за своею матерью; что же касается до госпожи де-Кастелла, вы сами видите, на что она годна. По моему мнѣнію, если вамъ угодно знать его, Аделинѣ здѣсь гораздо лучше нежели внизу. Тамъ все напоминало бы ей о прошедшемъ; и притомъ въ эту ужасную погоду комнаты внизу похожи на мрачныя кельи. Какъ бы я желала, чтобы господинъ де-Кастелла вернулся поскорѣе!

— Мнѣ кажется, вамъ безъ конца придется желать этого, возразила Мери. — Знаете ли, что я думаю, Роза? Онъ уѣхалъ именно потому, что ему тяжело видѣть Аделину.

— Они ее убили сообща, замѣтила Роза.

— Нѣтъ, не убили, а только ускорили ея конецъ. Этотъ исходъ былъ, повидимому, неизбѣженъ. Вопросъ заключался только во времени: немного раньше, немного позже.

— Еслибы господинъ де-Кастелла…

Мери-Карръ жестомъ остановила свою собесѣдницу, потому что въ эту минуту Аделина зашевелилась и начала бредить. Отвернувшись отъ темнаго окна, у котораго онѣ вели свою тихую бесѣду, молодыя дѣвушки затаили дыханіе и стали прислушиваться. Ясно раздавался этотъ бредъ въ тишинѣ комнаты:

— Полноте! Полноте! бормотала Аделина: — Я вамъ говорю, надежды нѣтъ. Онъ слишкомъ давно уѣхалъ: разъ, двѣ, три, четыре недѣли…. вы думаете, я не считала?… Отчего онъ не ѣдетъ?… Отчего онъ не пишетъ?… Онъ былъ такъ взбѣшенъ и гордъ въ этотъ ужасный день, но еслибъ онъ любилъ…. никогда не вспомнитъ обо мнѣ добровольно во всю свою жизнь! Не увѣряйте меня, что онъ не говорилъ этого: я сама слышала. Не это ли новая комната, которую онъ пристроилъ въ замкѣ Веферѣ? Кто приказалъ ее выстроить? Его тамъ не было. Гдѣ же картины? Ахъ, какъ мало! Послушайте! Послушайте! Роза, видите, вонъ онъ, идетъ сюда. О! Не пускайте ко мнѣ де-ла-Шасса! Папаша, не могу я за него выйдти! ужь разсвѣтаетъ, а онъ не идетъ. Кто говоритъ, что онъ не идетъ? Отецъ Маркъ? А, вотъ и онъ! Онъ идетъ, идетъ! Фредерикъ, Фредерикъ, милый Фредерикъ! Зачѣмъ вы меня удерживаете и не пускаете къ нему? А это кто крадется за нимъ? Какая красавица! Ахъ! (и въ комнатѣ раздался слабый крикъ.) Это она, это Сара Боклеркъ. О жестокій! жестокій! Промѣнять меня на нее! Онъ сказалъ, что я буду его женой. Это что? Мои письма къ нему, которыя онъ бросилъ мнѣ въ лицо съ язвительною насмѣшкой и презрѣніемъ? Что это онъ читаетъ Сарѣ Боклеркъ? Свои письма ко мнѣ? О, сжалься! Сжалься!

Эти отрывочныя фразы произносились съ большими промежутками, и многія изъ нихъ были такъ безсвязны, что въ нихъ нельзя было отыскать смысла. На послѣднемъ словѣ въ комнату вошла сидѣлка, нагруженная дровами. Она воздержалась на этотъ разъ отъ продолжительной болтовни, но по несчастію, одно изъ принесенныхъ ею полѣнъ скатилось на полъ, и стукъ этотъ разбудилъ Аделину. Слезы градомъ струились по дицу Розы. Дѣйствуя подъ увлеченіемъ минуты, она, съ свою обычною неосмотрительностію, подбѣжала къ дивану и рыдая припала къ подушкѣ Аделины.

— О, Аделина, проговорила она, — зачѣмъ было принимать это такъ близко къ сердцу. Если для любви вашей наступилъ конецъ, — я не знаю и не хочу знать, что было тому причиной, — но если дѣйствительно все кончено между вами съ мистеромъ Сентъ-Джономъ, то онъ поступилъ благородно, возвративъ назадъ ваши письма. Въ самомъ дѣлѣ онъ всегда поступалъ какъ честный и благородный человѣкъ. Другой на его мѣстѣ удержалъ бы ваши письма у себя, хвасталъ бы ими, показывалъ бы ихъ въ обществѣ. О, еслибъ я могла получить назадъ всѣ свои любовныя записочки! вдругъ воскликнула Роза, безцеремонно переходя отъ дѣлъ Аделины къ своимъ собственнымъ сердечнымъ дѣламъ: — то-то-бы набралась ихъ куча!

— Что вы хотите сказать этимъ? спросила Аделина, тревожно приподнимаясь съ дивана. — Развѣ я проговорилась во снѣ?

— Немного, лишь нѣсколько словъ, пояснила Мери Карръ, выступая впередъ и говоря тихимъ спокойнымъ тономъ, въ противоположность разгоряченному тону Розы. — Но вѣдь вамъ все ясно, Аделина, прошептала она. — Мы знаемъ, что у васъ съ мистеромъ Сентъ-Джономъ вышла ссора, что онъ уѣхалъ отсюда въ негодованіи, и что съ тѣхъ поръ вы стали молчаливы и грустны не отъ одной только болѣзни. Эта внутренняя тоска снѣдаетъ васъ незамѣтно. Еслибы вы успокоились душою, время, быть-можетъ, залѣчило бы ваши легкія, но теперь вы сами отнимаете у себя всякую надежду на выздоровленіе.

— Для меня нѣтъ надежды, отвѣчала она, — ты это знаешь, Мери. Будь я даже попрежнему счастлива, осуществись мои мечты и выдь я замужъ за мистера Сентъ-Джона, мнѣ и тогда не пришлось бы жить долго; нѣтъ.

Мери Карръ знала это, но она все еще старалась ее утѣшить.

— Впрочемъ, я должна была предвидѣть все случившееся, съ улыбкой сказала Аделина, пытаясь обратить этотъ разговоръ въ шутку. То была первая невынужденная улыбка на ея устахъ. — Помните ваше замѣчаніе, Роза, въ этотъ достопамятный вечеръ на Новый годъ, когда у васъ танцовали? Вы говорили, что французскіе ноготки предсказываютъ мнѣ смерть и несчастную любовь!

— Какой вздоръ! рыдая сказала Роза. — Стало-быть, я была дура, дважды дура; да я и не помню этого.

Но Роза слишкомъ хорошо помнила, какъ Аделина смѣялась тогда надъ ея словами, будучи въ полномъ блескѣ своей красоты и торжества. Роскошное лѣто ея счастія миновало, и мечты ея поблекли теперь, какъ цвѣты отъ зимняго холода!

Теперь уже не оставалось ни малѣйшаго сомнѣнія: по приговору докторовъ, она умирала отъ чахотки, но истинная причина ея болѣзни скрывалась въ сердцѣ. Тоска грызла его день и ночь; какія же легкія могли бы устоять противъ этого разрушительнаго вліянія?

Тяжело продолжать эту часть разказа, и пріятнѣе было бы сразу перейдти къ концу. Никому не весело читать однообразную повѣсть послѣднихъ дней умирающей: въ ней такъ мало событій, такъ мало интереса. Аделинѣ становилось то лучше, то хуже; доктора продолжала свои визиты и совѣщанія, мѣняли лѣкарства: пилюли на микстуру, микстуру на пилюли; и такъ шли дни за днями. Впрочемъ, всѣ эти средства прописывались только англійскимъ докторомъ. Французы не любятъ прибѣгать къ нимъ. Они не предпишутъ вамъ ни одного пріема тамъ, гдѣ Англичанинъ готовъ задушить васъ лѣкарствами. И это совершенно справедливо. Чего, чего не надаетъ вамъ Англичанинъ? И пилюль, и порошковъ, и микстуръ, по крайней мѣрѣ пятьсотъ разныхъ средствъ, между тѣмъ какъ Французъ не дастъ ничего. Послѣдній не скупится только на теплыя ванны и діету. За то онъ слишкомъ злоупотребляетъ ланцетомъ, піявками и всякаго рода кровопусканіями. Въ первый годъ пребыванія Элеоноры Сеймуръ (если читатель еще не за былъ ея) въ пансіонѣ M-me de-Nino, между воспитанницами появилась какая-то простудная лихорадка, вслѣдствіе чего и послали за домовымъ докторомъ, тѣмъ самымъ Дорре, который лѣчилъ теперь Аделину де-Кастелла. У пяти или шести младшихъ дѣвочекъ, сверхъ того, показалась накожная сыпь. Господинъ докторъ объявилъ, что у нихъ, вѣроятно, откроется корь или скарлатина, а до произнесенія окончательнаго приговора велѣлъ положить ихъ въ постель и дать имъ сахарной воды. Потомъ онъ послалъ за остальными воспитанницами и каждой изъ нихъ по очереди пустилъ кровь.^[5] «Просто предохранительная мѣра», сказалъ онъ M-me de-Nino.

Впрочемъ, если непремѣнно нужно продолжать это грустное повѣствованіе о послѣднихъ дняхъ Аделины, воспользуемся лучше нѣкоторыми извлеченіями изъ дневника Мери Карръ. Хорошо что она вела его; иначе, намъ мало пришлось бы разказать читателю о первой половинѣ заключительнаго акта этой трагедіи.

Между прочимъ не лишнее будетъ упомянуть здѣсь, что Аделиной овладѣло безумное желаніе вернуться въ Бельпортъ. Сначала всѣ противились этому, говоря, что въ приморскомъ городѣ холодъ гораздо чувствительнѣе нежели въ Бофуа, и что путешествіе зимой можетъ повредить ей. Но одно обстоятельство сильно говорило въ ея пользу: въ Бельпортѣ жили ея доктора. Здоровье ея видимо поправилось, такъ что синьйоръ де-Кастелла, вернувшись домой, съ удивленіемъ замѣтилъ эту перемѣну. Онъ, вѣроятно, не ожидалъ ея.

Отрывокъ изъ дневника Мери Карръ.

3-го ноября.

"Что ей такъ хочется возвратиться въ Бельпортъ? Въ ней разгорѣлось какое-то лихорадочное нетерпѣніе, которое не ускользаетъ даже отъ господина и госпожи де-Кастелла. Роза сейчасъ предлагала мнѣ держать пари на пару перчатокъ, что все это непремѣнно кончится нашею поѣздкой. Дай Богъ! Этотъ домъ, повидимому, обреченъ на всевозможныя болѣзни. Госпожа де-Бофуа до сихъ поръ не поправляется, а у одного изъ слугъ сдѣлалась желудочная лихорадка.

"Бельпортъ! Бельпортъ! Вотъ ея единственное желаніе въ жизни, вотъ о чемъ она ежедневно молитъ Бога. Не думаетъ ли она услышать тамъ о немъ, или даже увидѣть его? Наконецъ, не хочетъ ли она проститься съ этимъ мѣстомъ и въ то же время съ своими воспоминаніями? Какъ она попривалась! Она сходитъ теперь внизъ и одѣвается попрежнему. Только волосы ея собраны въ одну косу подъ хорошенькимъ кружевнымъ чепчикомъ: Французы такъ любятъ держать голову въ теплѣ! Иногда она набрасываетъ на себя легкую кашемировую шаль, ту самую, которая была на ней въ ночь ея неудавшагося побѣга съ мистеромъ Сентъ-Джономъ. «Желала бы я знать, думаетъ ли она иногда объ этомъ?» спросила я вчера у Розы. «Что вы за осликъ!» любезно отвѣчала Роза, какъ будто она не думаетъ объ этой злополучной ночи ежечасно, ежеминутно!

"Теперь мы знаемъ, что мистеръ Сентъ-Джонъ въ Лондонѣ. Просматривая Times, который аккуратно доставляется сюда къ старой M-me де-Бофуа, я нашла его имя между именами другихъ лицъ, присутствовавшихъ на какомъ-то митингѣ: Фредерикъ Сентъ-Джонъ, сквайръ изъ замка Вефера. Я сунула газету въ руки Аделины, указавъ ей на списокъ именъ, а сама вышла изъ комнаты. Когда я снова вернулась, журналъ уже былъ на столѣ, а она сама лежала въ креслѣ, опустивъ лицо въ подушку.

«Неужели это замѣтное улучшеніе въ ея здоровьѣ будетъ обманчиво? Быть-можетъ, оно и не было бы обманчиво, еслибы не тревожная, вѣчно волнующаяся душа: повидимому, все тихо и спокойно, а внутри ея все такъ и кипитъ. Прежней слабости нѣтъ и слѣда, кашель почти совершенно прошелъ. Но она попрежнему равнодушна, апатична, погружена въ самое себя. Эту томную апатію, это полнѣйшее равнодушіе къ жизни и ея интересамъ родные объясняютъ физическою слабостію; они не противодѣйствуютъ ей никакими возбуждающими средствами, и Аделина безпрепятственно предается своему горю.»

6-го ноября.

"Стоявшее въ послѣдніе дни вёдро дало намъ возможность исполнить желаніе Аделины, и вотъ мы опять въ Бельпортѣ. Теперь, когда переѣздъ совершился благополучно, мы всѣ чрезвычайно довольны, что она ближе къ докторамъ. Перемѣна воздуха для нея очевидно полезна: здоровье ея улучшается съ каждымъ днемъ. Но надолго ли? Роза снова ужь предается своей необузданной веселости и хочетъ служить молебенъ въ благодарность за то, что разсталась съ старымъ мрачнымъ замкомъ и его привидѣніями.

«Аделинѣ устроили спальню въ нижнемъ этажѣ, въ задней гостиной. Такъ оно и лучше, ей можно теперь выходить къ намъ въ переднюю гостиную, не подвергаясь холодному воздуху на лѣстницѣ. А если она опять сляжетъ, что, повидимому, неизбѣжно, то комната эта будетъ гораздо удобнѣе для прислуги, да и во многихъ другихъ отношеніяхъ ей тутъ лучше.»

7-го ноября.

"Сегодня была у васъ M-me de-Nino съ двумя изъ старшихъ воспитанницъ. Аделина много разспрашивала о пансіонѣ и въ ней, кажется, пробудилось неподдѣльное участіе. Перебывало много знакомыхъ, такъ что сравнительно съ мрачнымъ уединеніемъ Бофуа, здѣсь у васъ каждый день походитъ на пріемный. Доктора, очевидно, не находятъ въ этомъ ничего вреднаго, иначе они запретили бы это. Но мнѣ кажется, что для Аделины это даже полезно: ей некогда слишкомъ задумываться о прошедшемъ. Горе свое она тщательно скрываетъ до сихъ поръ и никогда не упоминаетъ о немъ ни единымъ словомъ. Имя мистера Сентъ-Джона при ней никто не произноситъ, такъ что всѣ событія послѣднихъ шести мѣсяцевъ можно принять за сонъ.

"Люди толкуютъ иногда о красотѣ чахоточныхъ, но посмотрѣли бы они на Аделину де-Кастелла. Почти всѣ видимые признаки болѣзни исчезли передъ концомъ, они, вѣроятно, снова вернутся, но въ настоящую минуту отъ нихъ не осталось и слѣда. Никогда не была она такъ прекрасна, какъ теперь; конечно, это хрупкая, тлѣнная красота, но въ женщинѣ она имѣетъ особенную прелесть. Очаровательные контуры ея лица, тихая грусть ея томныхъ, карихъ глазъ, прозрачный румянецъ нѣжныхъ щекъ болѣе чѣмъ когда-либо влекутъ къ себѣ взоры. Посѣтители смотрятъ на нее съ изумленіемъ, почти не довѣряя ея недавней болѣзни, и находятъ, что она быстро поправляется. А между тѣмъ энергіи все нѣтъ какъ нѣтъ: то же равнодушіе, та же безжизненность, сидитъ она или лежитъ, держа въ своихъ трепетныхъ, горячихъ рукахъ какую-нибудь Англійскую газету, и напрасно отыскивая все то же необрѣтаемое имя.

"Вчера, когда Роза читала ей стихотвореніе Шеллея, ей подали письмо изъ Англіи. Судя по почерку, оно было отъ мистрисъ Дарлингъ. Аделина, вспыхнувъ отъ нетерпѣнія, быстро взглянула на Розу, дѣлая ей знакъ, чтобъ она поскорѣе прочитала письмо. Госпожа де-Кастелла съ аристократическимъ удивленіемъ смотритъ на это очевидное волненіе, всякій разъ какъ приходятъ письма къ Розѣ. Но мы понимаемъ это: Роза всегда читаетъ Аделинѣ свои письма; Дарлинги находятся теперь въ Лондонѣ, у нихъ есть общіе знакомые съ мистеромъ Сентъ-Джономъ, и Аделина надѣется услыхать его имя въ этихъ письмахъ.

" — Письмо подождетъ, сказала Роза, наскоро пробѣжавъ его глазами; она положила его подлѣ себя и снова взялась за книгу.

Еще люблю, не вѣруя въ любовь,

Еще томлюсь желаньемъ безъ надеждъ,

И грезами не прочь упиться вновь,

Но сладкій сонъ бѣжитъ усталыхъ вѣждъ;

Проснусь въ слезахъ, а день-деньской тоска

Змѣею сердце гложетъ…..

"Я невольно взглянула на Аделину: такъ шли къ ней эти стихи. Роза тоже остановилась, и взоръ ея обратился въ ту же сторону. Глаза Аделины встрѣтились съ нашими. Вѣроятно, всякому случалось пережить хоть одну изъ такихъ неловкихъ минутъ. Аделина вспыхнула, потому что въ стихахъ было много правды.

Проснусь въ слезахъ, а день-деньской тоска

Змѣею сердце гложетъ….

"Увы! Увы!

"Роза получила дурныя извѣстія о своемъ семействѣ. Съ одного взгляда смекнула она въ чемъ дѣло и отложила письмо въ сторону, не желая поразить Аделину непріятною новостью. Въ самомъ дѣлѣ Роза стала теперь гораздо осторожнѣе прежняго. Бѣдный ребенокъ, наслѣдникъ Анвикъ-Галла, жизнь котораго обезпечивала столько земныхъ благъ его матери, умеръ съ недѣлю тому назадъ. По ея собственному выраженію, Роза впала теперь въ меланхолію. Вопервыхъ, ей жаль ребенка: она видѣла его только одинъ разъ въ жизни, нынѣшнимъ лѣтомъ въ Бельпортѣ, но искренно къ нему привязалась. Вовторыхъ, потеря эта сильно разстроитъ ея мать; страхъ за жизнь мальчика, повадимому, неотступно преслѣдовалъ мистрисъ Дарлингъ въ послѣднее время. Втретьихъ, Розѣ приказано облечься въ трауръ. Итакъ сегодня она груститъ и горюетъ, а завтра будетъ злиться какъ оса. Если Роза ненавидитъ что-либо въ этомъ мірѣ, такъ это черную шляпку.

"Аделина стояла сегодня у камина, когда къ ней вошелъ англійскій докторъ. Его поразила счастливая перемѣна въ ея лицѣ.

" — Да вы насъ просто надуваете, сказалъ онъ. — Мы еще попируемъ у васъ на свадьбѣ.

" — Или на похоронахъ, докторъ, спокойно отвѣчала Аделина.

" — Я говорю что думаю, сказалъ онъ серіозно. — Теперь есть надежда на ваше выздоровленіе. Еслибы только можно было перевезти васъ на югъ!

" — Аделина, воскликнула я, когда онъ вышелъ, и мы остались вдвоемъ, — вы слышали, что онъ сказалъ? Эти слова можно цѣнить на вѣсъ золота.

" — А я не придала имъ никакого значенія, сказала она. — Я очень хорошо понимала его побужденія. Онъ воображаетъ, что могила непремѣнно должна мнѣ казаться чѣмъ-то ужаснымъ, и хочетъ во что бы то ни стало ободрить меня надеждой, настоящею или ложною — для него все равно; это ихъ ремесло. Но въ душѣ онъ вполнѣ убѣжденъ, что я должна умереть.

" — Съ какимъ спокойствіемъ вы это говорите! можно подумать, что вы жаждете смерти!

" — Нѣтъ, но и жизнью я не дорожу.

" — Неужели она для васъ утратила всю свою прелесть?

" — Жизнь завсегда потеряла для меня свою прелесть, Мери. А еще недавно въ ней было столько очарованія!

" — О, лучше бы вамъ никогда не встрѣчаться съ Фредерикомъ Сентъ-Джономъ! невольно воскликнула я, не думая о томъ что говорю.

" — Не говорите этого! Онъ былъ мнѣ посланъ для моего блага.

"Рыданія заглушали ея голосъ. Я была потрясена до глубины души. Это было въ ней первое сильное проявленіе горя съ тѣхъ поръ какъ она заболѣла.

" — Ну вотъ! Это все вы виноваты, воскликнула она съ болѣзненнымъ усиліемъ казаться веселою. — Говоря о сожалѣніяхъ, вы напомнили мнѣ о моихъ дорогахъ родителяхъ. Ихъ горе будетъ ужасно.

" — О, Аделина, не пытайтесь обмануть меня, проговорила я нерѣшительно, не зная что сказать ей и страшно негодуя на самое себя. — Что разумѣете вы подъ этими словами, что мистеръ Сентъ-Джонъ былъ посланъ для вашего блага?

" — Все: и отчаяніе, и уваженіе, и сердечную истому, испытанныя мною въ эта ужасные дни, въ эти ужасныя ночи, сказала она. — Моему горю нѣтъ конца: это одно вѣчное, несмолкаемое терзаніе.

" — Какъ вы должны ненавидѣть мистера Сентъ-Джона!

" — Его ненавидѣть! О, Мери! Хоть разъ бы еще склонить усталую голову на груди его, шепнуть ему, что я все простила, услыхать отъ него словечко любви, какъ въ старину, добиться его прощенья, — вотъ что ни днемъ, ни ночью не даетъ мнѣ покоя, хоть и знаю, что этому не бывать никогда.

"Она была сильно взволнована, глаза ее горѣли, щеки пылали, а бѣлыя, хрупкія, горячія руки крѣпко сжимали мои пальцы.

" — Вы крѣпко его любили, Аделина?

" — Крѣпко ли! Я иногда спрашиваю себя, любилъ ли кто-нибудь такъ какъ я. — А теперь онъ у ногъ другой женщины!

" — Я понимаю, какъ горька должна быть эта мысль!

" — Нѣтъ, вы не можете понять этого. — Еслибъ я могла обнажить передъ вами мое сердце, такъ что вы увидали бы сокрытыя въ немъ терзанія, они показались бы и вамъ, и ему невообразимымъ, немыслимымъ безуміемъ.

" — А вы еще говорите, что онъ былъ посланъ для вашего блага!

" — Да, да, для моего блага! Теперь я это вижу. Иначе могла ли бы я примириться со смертію? Во мнѣ всегда были зародыши чахотки, сказала она послѣ минутнаго молчанія. — Вы, пансіонерки, бывало говорили мнѣ, что я наслѣдовала всѣ характеристическія черты Англійской націи; вѣроятно въ числѣ ихъ и чахотку.

9-го ноября.

"Миссъ де-Бофуа пріѣхала сюда дня на два, и вчера у насъ былъ препріятный маленькій вечеръ. Въ избыткѣ радости отъ замѣтнаго улучшенія въ здоровьѣ Аделины, тетушка Агнеса нарядилась въ великолѣпное шелковое платье канареечнаго цвѣта, съ богатою отдѣлкой, и ковыляя, спустилась внизъ, бѣдняжка! Но какъ бы вы думала, кто явился послѣ чаю? Monsieur le Comte Le Coq de-Monty! Онъ пріѣхалъ въ Бельпортъ по дѣламъ къ субъ-префекту и весьма некстати спросилъ, имѣемъ ли мы какія-нибудь извѣстія о мистерѣ Сентъ-Джонѣ. Пока мы собиралась отвѣчать ему, Роза, всегда находчивая и бойкая, уклончиво отвѣчала, что мистеръ Сентъ-Джонъ въ Англіи и живетъ въ замкѣ Веферъ. Лицо Аделины въ эту минуту было обращено въ другую сторону, но прочіе члены семьи нахмурились. Де-Монти совершенно наивно, но весьма невпопадъ, началъ восхвалять мистера Сентъ-Джона, говоря, что никогда не встрѣчалъ человѣка болѣе привлекательнаго; а такая похвала Англичанину изъ устъ Француза что-нибудь да значитъ.

"Аделина была такъ хороша сегодня утромъ, сидя въ своемъ большомъ креслѣ, что я не могла удержаться отъ восклицанія. Но она одинаково относится къ похваламъ и къ невниманію; ничто не выводитъ ея изъ этой мечтательной апатіи.

" — Да, наша семья красива, отвѣчала она. — Посмотрите какъ хорошъ папаша! Я наслѣдовала его черты.

"И при этомъ ни малѣйшаго признака польщеннаго самолюбія. Оно исчезло вмѣстѣ съ Фредерикомъ Сентъ-Джономъ.

"Я согласилась съ нею, что синьйоръ де-Кастелла чрезвычайно красивъ, но при этомъ замѣтила, что она гораздо красивѣе его.

" — Вся разница въ цвѣтѣ лица, отвѣчала Аделина. — Папаша блѣденъ, даже нѣсколько желтъ, а у меня цвѣтъ лица мамаши, которая, вѣроятно, обязана имъ своему Англійскому происхожденію; у Француженки трудно встрѣтить такой чудный цвѣтъ лица, ослѣпительно свѣжій и въ то же время нѣжный.

"Я дивилась ея непостижимому равнодушію.

" — Было время, когда вы сознавали свою красоту, Аделина; а теперь выказываете къ ней какое-то странное равнодушіе.

" — Я пережила много чувствъ, Мери, нѣкогда весьма сильныхъ. Еще бы мнѣ-то быть тщеславной!

" — Пережили? Довольно странное выраженіе для дѣвушки вашихъ лѣтъ.

" — Оно какъ нельзя болѣе пристало мнѣ, быстро отвѣчала она. — Въ нѣсколько мѣсяцевъ я изжила цѣлые вѣка.

" — Но это невозможно, Аделина!

" — Читали вы когда-нибудь, какъ волосы сѣдѣютъ въ одну ночь? прошептала она; — то же самое случилось и съ моими чувствами. Они мгновенно поблекли. Я жила въ такомъ упоеніи, что вся земля казалась мнѣ чуднымъ раемъ, а вдругъ настало пробужденіе. Оно-то и состарило мое сердце на цѣлый вѣкъ.

" — Я не могу этого понять, сказала я. — И дѣйствительно не могу понять.

" — Надѣюсь, что вамъ и не придется понимать это, Мери. Одинъ опытъ могъ бы вразумить васъ; никакія опасенія, никакіе доводы не въ состояніи этого сдѣлать.

" — Вы, вѣроятно, разумѣете то время, когда мистеръ Сентъ-Джонъ уѣхалъ отсюда послѣ размолвки съ вами?

" — Нѣтъ, прошептала она, едва внятно, — но когда я узнала о его прежней любви.

" — Мнѣ кажется, это только игра воображенія, Аделина, сказала я, рѣшившись спорить съ ней для ея собственнаго блага. — Могъ ли онъ въ одно и тоже время думать о васъ и о Сарѣ Боклеркъ? Вѣдь не могъ же онъ любить васъ обѣихъ разомъ.

" — Конечно, не могъ, сказала она, смущаясь и краснѣя. — Но онъ любилъ ее прежде чѣмъ узналъ меня, и теперь онъ опять съ нею. Развѣ вы не можете вывести изъ этого своихъ заключеній?

" — Но изъ того что вы говорите вовсе не слѣдуетъ, чтобъ онъ былъ теперь съ нею. Мы еще не знаемъ гдѣ онъ въ настоящую минуту. Хороша ли была ваша сестра, Аделина? спросила я.

" — Марія была красавица, отвѣчала она. — Лицомъ мы обѣ походили на папашу, а сложеніемъ и цвѣтомъ лица на мамашу.

" — И она тоже умерла отъ чахотки. Что за коварная болѣзнь! Въ иныхъ семействахъ она дѣлается какъ бы наслѣдственною!

" — Что это вамъ пришло въ голову, Мери? Марія умерла отъ скарлатнны. Она была очень слабаго сложенія, и доктора боялись чтобы въ ней не развилась въ послѣдствіи чахотка. Не-знаю, что подало поводъ къ подобному мнѣнію: быть-можетъ, ея нѣжная, хрупкая красота.

" — Если чахотка любитъ выбирать свои жертвы между красавицами, смѣсь замѣтила я, — то не вздумалось бы ей когда-нибудь похититъ Розу.

" — Розу! отвѣчала Аделина, и даже на ея устахъ появилась улыбка: — если Розѣ суждено быть когда-нибудь похищенною, такъ это четверомѣстною свадебною каретой съ бѣлыми бантами.

«И такъ идутъ дни безъ всякой перемѣны для Аделины. Глядѣть на нее — она какъ будто совершенно здорова и чрезвычайно хороша собой. Но вѣдь такою она была и прежде. О еслибы можно было перевезти ее на югъ! Но доктора говорятъ, что зимой это немыслимо. Она умерла бы на дорогѣ. Зачѣмъ было не воспользоваться вовремя чудною, лѣтнею погодой! Зачѣмъ? Зачѣмъ? Зачѣмъ? Многихъ преслѣдуютъ въ жизни эти неотступные вопросы, подобно тому какъ они будутъ преслѣдовать, быть-можетъ, господина и госпожу де-Кастелла.»

IX. Смерть Ребенка.

Читатель вѣрно обратилъ вниманіе на то мѣсто въ дневникѣ Мери Карръ, гдѣ она упоминаетъ о смерти малолѣтняго наслѣдника Анвика, и вѣроятно узналъ въ немъ маленькаго Джорджа Сентъ-Джона.

Недѣли за двѣ или за три до смерти сына, мистрисъ Карльтонъ Сентъ-Джонъ пріостановила свои безпокойныя странствованія, продолжавшіяся съ самаго отъѣзда ея изъ Бельпорта. Этимъ она обязана была вмѣшательству сидѣлки, мистрисъ Брайфордъ.

— Гдѣ же ему выздоровѣть при такой жизни, какую вы ведете, сказала она однажды. — Если вы не перестанете таскать за собою ребенка изъ города въ городъ, я принуждена буду оставить васъ. Я не могу смотрѣть на это равнодушно; вы его скоро сведете въ могилу.

Пронзительный крикъ вырвался изъ груди матери при этихъ словахъ. Мысль о близкой смерти ребенка еще прежде запала въ ея душу (и кто знаетъ съ какихъ поръ?), но она мужественно боролась съ нею и всячески старалась заглушить въ себѣ это сознаніе. Теперь слова сидѣлки, повидимому, раскрыли ей глаза; факты были такъ очевидны, что трудно было сомнѣваться или обольщать себя несбыточною надеждой. Въ это время они пріѣхали въ городъ Эйпернъ, лежащій въ Бельгіи или западной Фландріи, извѣстный своими саржевыми и суконными фабриками. Тамъ и остановилась мистрисъ Сентъ-Джонъ. Она поспѣшила отыскать покойное помѣщеніе и перевезла въ него Джорджа, казавшагося не столько больнымъ, сколько слабымъ и изнуреннымъ. между тѣмъ предсказаніе мистрисъ Брайфордъ сбылось, потому что не прошло двухъ дней послѣ ихъ пріѣзда въ Эйпернъ, какъ въ болѣзни ребенка наступилъ кризисъ. Теперь мистрисъ Сентъ-Джонъ не могла ѣхать далѣе, чтобы не завести окончательнаго удара здоровью Джорджа, которое и безъ того сильно пошатнулось отъ этихъ безконечныхъ переѣздовъ. Какъ описать горе матери? Читатель вѣрно замѣтилъ, какою пылкою и ревнивою любовью любила она своего сына; это было единственное существо, которое наполняло собой ея гордую, безстрастную душу. Изъ-за него она ненавидѣла и Веню, по смерти котораго — ей одной было извѣстно содѣйствовала ли она этой смерти или нѣтъ — Джорджъ сталъ наслѣдникомъ Анвика. Но что кромѣ опасенія за жизнь сына, ее постоянно преслѣдовалъ еще какой-то страхъ, — это всякій могъ замѣтить.

На другой день послѣ прибытія мистрисъ Карльтонъ въ Эйпернъ, болѣзнь Джорджа стала быстро развиваться; опасность увеличилась, и конецъ былъ близокъ. Двинуться изъ Эйперна невозможно, какъ бы ни желала этого мистрисъ Сентъ-Джонъ. Она созывала одного за другимъ лучшихъ докторовъ въ городѣ, съ большими издержками выписала двухъ врачей изъ Лондона и послала мистеру Пиму приглашеніе немедленно прибыть въ Эйпернъ. Однако никто изъ собравшихся докторовъ не нашелъ малѣйшей возможности спасти ея сына. Она замѣчала какъ его прекрасное личико становилось все блѣднѣе и блѣднѣе, какъ лихорадка изнуряла его ослабѣвшее тѣло, но ни одной слезы не выкатилось у нея. Все время она сохраняла неестественное спокойствіе и только дважды дала волю своимъ чувствамъ: тяжело было видѣть ихъ проявленіе постороннему, но каково было ей самой! Одинъ изъ этихъ припадковъ случился съ нею въ присутствіи сына. Бѣдная женщина, вѣроятно, не могла удержать себя и до полусмерти напугала Джорджа. Какъ помѣшанная бѣгала она по большой комнатѣ, рвала на себѣ волосы и кричала сыну, чтобъ онъ остался съ нею, чтобъ онъ не умиралъ.

— Переставь, мама, переставь! лепеталъ испуганный ребенокъ. — Не горюй обо мнѣ. Я иду на небо, къ Венѣ.

При первомъ восклицаніи Джоржжа она мгновенно остановилась и упала подлѣ него на колѣни. Но когда она поняла его слова, она опять вскочила и начала метаться по комнатѣ какъ бѣсноватая, сжимая себѣ голову руками.

— Мама, не пугай меня! кричалъ ребенокъ. — Мнѣ самому хочется къ Венѣ.

Молчи, Джорджикъ, молчи! Каждое твое слово, невинный ребенокъ, кинжаломъ вонзается въ сердце твоей бѣдной матери. Посмотри, она уже падаетъ на полъ отъ изнеможенія и не въ силахъ удержать свои громкіе вопли.

Въ этотъ же самый день, черезъ нѣсколько времени послѣ припадка, пріѣхалъ и мистеръ Пимъ. Совершенно неискусившійся во французскомъ языкѣ и не привыкшій къ путешествію по чужимъ краямъ, да и вообще къ какому бы то ни было путешествію, такъ какъ никогда еще не двигался изъ Анвика, добрякъ сумѣлъ попасть въ Эйпернъ двумя днями позже чѣмъ бы слѣдовало; вмѣсто того чтобы держаться прямаго пути, онъ проколесилъ Богъ вѣсть куда. Во-первыхъ, онъ ошибся въ названіи города, и вмѣсто Эйперна, искалъ какихъ-то «Виперъ», что было далеко не надежнымъ способомъ попасть на мѣсто. Впрочемъ, онъ таки добрался до цѣли своего путешествія, правда нѣсколько смущенный и сконфуженный, но впрочемъ благодарный судьбѣ за то, что она наконецъ сжалилась надъ нимъ, и вывела его на прямую дорогу.

Джорджъ лежалъ обложенный подушками, когда къ нему вошелъ докторъ; блѣдный, слабый, исхудалый, онъ былъ тѣнью прежняго Джорджа. Но увидавъ знакомое лицо мистера Пима, съ радостною улыбкой протянулъ ему маленькую прозрачную ручонку.

— Я васъ помню! произнесъ онъ съ усиліемъ, едва переводя дыханіе. — Мама сказала, что вы ѣдете къ намъ, и мы ждали васъ вчера.

— Я и самъ думалъ, что попаду сюда раньше, Джорджикъ, отвѣчалъ докторъ, — но я… я сбился съ дороги.

Мистеръ Пимъ придвинулъ стулъ къ кровати мальчика и молча смотрѣлъ на него. Казалось, что во всю долголѣтнюю практику ему еще не приходилось видѣть такого изнеможенія въ ребенкѣ; ребенку оставалось лишь нѣсколько дней жизни, пожалуй и того менѣе. Большіе, блестящіе, голубые глаза Джорджа обращены были на доктора, между тѣмъ какъ изнуренная горячая ручонка его неподвижно лежала въ крѣпкой, здоровой рукѣ врача.

— А вы видѣли Венина пони? спросилъ мальчикъ.

— Венина пони! машинально повторилъ докторъ, мысли котораго были такъ далеки отъ всякихъ пони. — Я думаю, онъ еще стоитъ въ конюшнѣ въ Анвикѣ.

— Принсъ и бабушка сказала, что я буду кататься на Вениномъ пони, когда вернусь домой. Мнѣ очень хотѣлось бы домой, покататься на пони и видѣть Брана, но теперь нельзя.

— Да, теперь нельзя, сказалъ докторъ, — ты еще очень слабъ, Джорджикъ, не правда ли? А здорова ли твоя мама?

— Я сейчасъ извѣщу мистрисъ Сентъ-Джонъ о вашемъ пріѣздѣ, сэръ! прервала его женщина почтенной наружности, вставъ со стула на противоположномъ концѣ большой комнаты.

Голосъ ея чуть не испугалъ мистера Пима, который не замѣтилъ ея присутствія. Женщина вышла изъ комнаты и затворила за собою дверь.

— Кто это, Джорджикъ, спросилъ докторъ?

— Это мистрисъ Брайфордъ! отвѣчалъ Джорджъ.

— Ахъ, да; сидѣлка Брайфордъ. Я слышалъ о ней отъ мистрисъ Дарлингъ.

— Мама не велитъ называть такъ; она говоритъ, что мнѣ не нужно сидѣлки, и потому мы зовемъ ее просто Брайфордъ. А Веню видѣли? продолжилъ мальчикъ, говоря теперь гораздо свободнѣе, потому что волненіе, возбужденное въ немъ появленіемъ доктора, уже нѣсколько стихло, но на послѣднихъ словахъ голосъ его незамѣтно понизился.

— Видѣлъ ли я Веню, повторилъ мистеръ Пимъ съ изумленіемъ. — Ты хочешь сказать Венину могилу? Да, у него хорошенькая могила; хотя, на мой взглядъ, памятникъ слишкомъ высокъ для его возраста.

— Нѣтъ, сказалъ Джорджъ. — Я говорю: Веню.

— Что ты, дитя мое! развѣ я могъ видѣть Веню? Вѣдь онъ ушелъ отъ насъ на небо, возразилъ докторъ.

— А какъ же мама видитъ его?

— И мама не видитъ, сказалъ мистеръ Пимъ послѣ короткой паузы.

— Нѣтъ, видитъ, утверждалъ Джорджъ, — она видитъ его по ночамъ; и тогда хватаетъ меня, и прячетъ свое лицо. Мама видитъ и зажженную церковь, какъ она вспыхиваетъ иногда.

Странное раздумье отразилось на лицѣ мистера Пима, когда онъ взглянулъ на невиннаго ребенка.

— Мама это видитъ во снѣ, сказалъ онъ, — какъ это со всѣми случается. Помнишь, Джорджикъ, моего стараго коня, Боба? Онъ издохъ нынѣшнимъ лѣтомъ отъ староста. А между тѣмъ я его вижу иногда во снѣ, Джорджикъ, какъ будто онъ несетъ меня крупною рысью по дорогѣ.

Пылкое воображеніе мальчика, еще болѣе возбужденное физическою слабостью, мгновенно разыгралось.

— Вы видите и сѣдло его, и уздечку, мистеръ Пимъ? прибавилъ онъ.

— И сѣдло, и уздечку, и стремя, все; даже его старую гриву и хвостъ. Она очень у него посѣдѣла, Джорджикъ. Это былъ такой вѣрный старый слуга, какого у меня никогда не будетъ болѣе, оказалъ докторъ.

— Вы купили другую лошадь? спросилъ мальчикъ. — Ее зовутъ тоже Бобъ?

— Да, у меня есть другая лошадь, но ее зовутъ Джакъ. Ей далеко до Боба, Джорджикъ. Когда ей приходится ждать меня съ одноколкой гдѣ-нибудь у подъѣзда, она просто пляшетъ отъ нетерпѣнія. А разъ, когда я ѣхалъ на ней верхомъ, она вздумала-было сбросить меня, — тутъ ужь мы съ ней повоевали; потомъ, въ другой разъ, хотѣлъ было повернуть ее къ Бельярду, она возьми — да прямо въ щеточную давку такъ и лѣзетъ; тутъ мы съ ней опять имѣли сраженіе.

Джорджикъ смѣялся на сколько у него хватало силы.

— Я бы на вашемъ мѣстѣ не сталъ держать такую лошадь, оказалъ онъ. — Венинъ пони никогда не дѣлалъ этого.

— Вотъ видишь, Джорджикъ; я хочу научить ее вести себя поприличнѣй, и потому держу ее, несмотря на то что она презлая.

— Отчего вы не возьмете Венина пони? спросилъ мальчикъ. — Я увѣренъ, что мама отдастъ вамъ его; она говоритъ, что ничѣмъ не дорожить теперь въ Анвикѣ. Вѣдь онъ назначался мнѣ, но я уже не вернусь туда, я иду на небо.

— Ахъ ты мой великодушный мальчикъ! Да развѣ Венинъ пони свезетъ меня? Вѣдь я тяжелѣе и тебя, и Вени, прибавилъ докторъ. — А что твой французскій языкъ, Джорджикъ? Начинаешь ли ты понимать его?

— Здѣсь не по-французски говорятъ, а по-фламандски, отвѣчалъ мальчикъ. — У насъ двое Фламандцевъ въ услуженіи, и то-то вы послушали бы, мистеръ Пимъ, какъ они тараторятъ.

Мистеръ Пимъ откинулъ назадъ бѣлокурые волосы мальчика: они были влажны и безжизненны. По рѣчамъ и разсудительности Джорджь, казалось, выросъ года на три, а между тѣмъ не было еще и полныхъ двѣнадцати мѣсяцевъ, какъ онъ уѣхалъ изъ Анвика.

Дверь отворилась, и въ комнату вошла мистрисъ Сентъ-Джонъ. Въ ней не было и тѣни той сокрушенной, взволнованной женщины, которая за два часа передъ тѣмъ доходила до безумнаго отчаянія; это была холодная, высокообразованная аристократка, безстрастная физіономія которой показывала необыкновенное самообладаніе. Блестящіе черные волосы ея изящно причесаны, а дорогое черное шелковое платье отличалось богатою и щегольскою отдѣлкой.

— Я еще третьяго дня ждала васъ сюда, сказала она, подходя къ мистеру Пиму, — а сегодня уже отказалась отъ надежды васъ видѣть и стала ожидать письма.

— Что дѣлать, сказалъ мистеръ Пимъ протягивая ей руку, — совсѣмъ сбился съ дороги; мы сейчасъ говорили объ этомъ съ Джорджикомъ; сроду не путешествовалъ; разъ только и озадачило меня чужое нарѣчіе, да и то въ Вельсѣ.

Изъ всего что онъ сказалъ, мистрисъ Сентъ-Джонъ поняла только одно слово: Джорджикъ.

— Какъ вы его находите, мистеръ Пимь? спросила она.

— Да, не мѣшало бы ему быть помясистѣй, коротко отвѣчалъ докторъ и скорѣе шутливымъ нежели смущеннымъ тономъ; онъ зналъ какъ жадно ловилось каждое его слово.

— Если кто-нибудь въ состояніи помочь ему, такъ это вы одни, мистеръ Пимъ, сказала мистрисъ Сентъ-Джонъ. — Здѣшніе доктора отказались отъ него; выписанные мною изъ Лондона врачи также объявили, что ничего не могутъ для него сдѣлать, и уѣхали обратно; тогда я рѣшилась послать за вами.

— Такъ, такъ, отвѣчалъ докторъ, ничего не выразивъ этимъ восклицаніемъ. — Мнѣ очень пріятно повидаться съ моимъ маленькимъ другомъ. Мы съ Джорджикомъ всегда были въ большихъ ладахъ, только за лѣкарства немножко ссорились. Помнишь, Джорджикъ, тѣ порошки, изъ-за которыхъ у насъ поднималась всегда война.

— Еще бы мнѣ забыть ихъ! отвѣчалъ Джорджъ. — Но вы побѣждали, вы все-таки заставляли меня принимать ихъ.

Докторъ разсмѣялся.

— Не дадите ли вы ему и теперь какихъ-нибудь порошковъ? спросила мистрисъ Сентъ-Джонъ равнодушнымъ тономъ, между тѣмъ какъ въ глазахъ ея отражалось тревожное ожиданіе.

— Не знаю навѣрное, порошки ли, уклончиво отвѣчалъ докторъ. — Мы еще увидимъ.

Мистрисъ Сентъ-Джонъ отошла къ дальнему окну и остановилась около него. Она прижала свое лицо къ холодному стеклу, какъ бы отъ сильной боли въ лицѣ, но сейчасъ же выпрямилась и снова приняла надменный, повелительный видъ; прекрасное лицо ея казалось въ эту минуту совершенно спокойнымъ, а въ рѣшительномъ взорѣ нельзя было подмѣтить и тѣни горестнаго чувства. Но, вѣроятно, это наружное спокойствіе, которое не покидало ея во все время пребыванія мистера Пима въ Эйпернѣ, стоило ей гораздо болѣе чѣмъ онъ воображалъ.

Обернувшись назадъ, она поманила его къ себѣ. Мистеръ Пимъ прикрылъ шелковымъ одѣяломъ уже засыпавшаго отъ изнеможенія Джорджа и подошелъ къ мистрисъ Сентъ-Джонъ. Окно, у котораго она стояла, выходило на зеленыя поля; тутъ не было ни шума, ни суетни; все это было на противоположной сторонѣ дома. Въ полѣ торчала старая, невысокая фламандская башня съ часами безъ стрѣлокъ: часы эти собирались снять оттуда, какъ объяснилъ Фламандецъ-поваръ, когда разборчивая Принсъ замѣтила ихъ безобразіе.

— Я съ двоякою цѣлью выписала васъ, мистеръ Пимъ, сказала мистрисъ Сентъ-Джонъ, садясь подалѣе отъ Джорджа, чтобъ онъ не разслыхалъ ихъ разговора, и указывая доктору на другой стулъ. — Врачи, которыхъ я призывала, одни прямо сказали мнѣ, другіе только дали почувствовать, что сынъ мой долженъ умереть, но всѣ они отказались лѣчить его, и всѣ были одного мнѣнія насчетъ его болѣзни. Два доктора, которые ежедневно завѣщаютъ его, были у меня сегодня утромъ. Я видѣла какъ они, перешептываясь, выходили изъ комнаты, и убѣдилась, что даже и они потеряли всякую надежду. Я ждала васъ, мистеръ Пимъ, чтобы вы подтвердили или опровергли ихъ слова; вамъ знакомо сложеніе всѣхъ Сентъ-Джоновъ и моего Джорджика. Скажите же мнѣ, правда ли, что онъ долженъ умереть?

Лицо ея не выражало ни малѣйшаго признака волненія. Глядя на все, нельзя было повѣрить, чтобъ это была та самая женщина, которая нѣсколько мѣсяцевъ тому назадъ поражала всѣхъ своею раздражительностью, а припадками своего отчаянія наводила ужасъ на прислугу.

Она сидѣла, повидимому, безстрастная, равнодушная, голосъ ея былъ ровенъ и спокоенъ. Только въ пальцахъ ея можно было замѣтить какое-то судорожное движеніе. Она держала въ рукахъ тонкій носовой платокъ и украдкой щипала его уголокъ, такъ что къ концу разговора тонкая ткань не выдержала, и въ платкѣ образовалась большая прорѣха. Мистеръ Пимъ зналъ, что Джорджъ долженъ умереть; онъ понялъ съ перваго взгляда, что ангелъ смерти уже пріосѣнилъ его своими крыльями; но говорить объ этомъ матери ему казалось жестоко и неумѣстно. Онъ началъ-было уклончивымъ отвѣтомъ, но она тотчасъ же остановила его.

— Я посылала за вами, чтобъ узнать отъ васъ истину, сказала она. — Скажите мнѣ прямо: Джорджикъ при смерти?

Докторъ видѣлъ, что съ нею нельзя шутить, и что всякая попытка такого рода была бы безразсудна. Да сверхъ того, она такъ же ясно могла прочесть истину по лицу Джорджа, какъ онъ самъ прочелъ ее.

— Болѣзнь его серіозна и опасна, отвѣчалъ онъ.

— Но это все еще не тотъ рѣшительный отвѣтъ, котораго я отъ васъ ожидала, возразила мистрисъ Сентъ-Джонъ. — Совершивъ такое далекое путешествіе, чтобы произнесть свой приговоръ, вы можете прямо отвѣчать мнѣ: умретъ онъ, или нѣтъ?

— Къ несчастью, кажется такъ, сказалъ докторъ.

— Стало-быть, болѣзнь его развилась на столько, что онъ въ скоромъ времени…. (Она остановилась-было, потому что спазмы сдавили ей грудь, но сейчасъ же преодолѣла себя та продолжала:) — ему, стало-быть, остается нѣсколько часовъ жизни.

— Я не говорю этого, возразилъ докторъ, — но во всякомъ случаѣ не болѣе нѣсколькихъ дней.

Мистрисъ Сентъ-Джонъ посмотрѣла вдаль. Глаза ея остановились на часахъ безъ стрѣлокъ, какъ бы недоумѣвая, почему не идутъ они; докторъ обрадовался спокойному выраженію ея лица, а она между тѣмъ продолжила:

— Едва ли нужно говорить о другой причинѣ, по которой я желала васъ видѣть. Я все надѣялась, что зная Джорджа съ самаго дня его рожденія, вы нападете, можетъ-быть, на такое средство, которое не пришло бы въ голову другому врачу.

— То-есть на какой-нибудь особенный способъ лѣченія, хотите вы сказать, мистрисъ Сентъ-Джонъ, возразилъ докторъ. — Сомнѣваюсь, чтобъ ему можно было помочь. Если я не могъ спасти отца, то по всей вѣроятности не спасъ бы и его.

— Но почему же всѣ Сентъ-Джоны изъ Анвика умираютъ такимъ образомъ? съ сердцемъ возразила она.

— Не говорите этого, успокоительно отвѣчалъ мистеръ Пимъ, — судьбы Божіи неисповѣдимы. Многаго мы не можемъ разъяснить себѣ и многое видимъ какъ бы зерцаломъ въ гаданіи. Но вѣрьте, что въ день послѣдняго суда мы увидимъ, какъ велико было къ намъ милосердіе Божіе, какъ все дѣлалось къ нашей пользѣ.

— Онъ умираетъ отъ той же изнурительной болѣзни, отъ которой умеръ его отецъ? спросила она послѣ небольшаго молчанія, или отъ…. отъ…. отъ-того что было за обѣдомъ въ день его рожденія?

— Да что же было тогда? спросилъ мистеръ Пимъ. — Я не слыхалъ чтобъ онъ съѣлъ что-нибудь особенное въ этотъ вечеръ.

— Во всякомъ случаѣ былъ испугъ, если не то и не другое, прибавила мистрисъ Сентъ-Джонъ. — Впрочемъ, я никогда не могла хорошенько добиться отъ него, что онъ чувствуетъ.

— Полноте, воскликнулъ докторъ. — Развѣ минутный дѣтскій испугъ или разстройство желудка могутъ окончательно разрушить здоровье ребенка?

— Но, вѣдь, онъ съ тѣхъ поръ уже не поправлялся, сказала она, понизивъ голосъ.

— Вѣроятно, эта болѣзнь уже крылась въ немъ тогда, и я полагаю, что испугъ, потрясшій въ этотъ вечеръ его нервную систему, вызвалъ ея первые симптомы, замѣтилъ мистеръ Пимъ. — Почемъ знать, можетъ-быть, болѣзнь эта перешла къ нему отъ отца?

— Такъ вы увѣрены, что ничто не могло бы спасти его? спросила мистрисъ Сентъ-Джонъ.

— Да, я такъ думаю, отвѣчалъ докторъ. — можно съ достовѣрностью сказать, что если въ комъ есть зародышъ наслѣдственнаго недуга, онъ навѣрное разовьется въ немъ рано или поздно.

— Не… не слишкомъ ли много я съ нимъ путешествовала? прибавила она. — Не это ли повредило ли ему?

— Не думаю, ободрительно возразилъ мистеръ Пимъ.

Что пользы было говорить ей это теперь, еслибы даже онъ дѣйствительно былъ того мнѣнія? Въ эту минуту мистрисъ Сентъ-Джонъ, просунувъ свой палецъ черезъ отверстіе въ платкѣ, пристально разсматривала его, между тѣмъ какъ мистеръ Пимъ украдкою слѣдилъ за каждымъ движеніемъ ея лица.

— Какое право имѣлъ Джорджъ Сентъ-Джонъ жениться, внезапно закричала она: — зная, что въ немъ кроются зародыши наслѣдственнаго недуга? Онъ долженъ былъ остаться холостымъ, и тогда родовое бѣдствіе вымерло бы вмѣстѣ съ нимъ.

— Хорошо, еслибы всѣ такъ дѣлали! сказалъ мистеръ Пимъ. — А между тѣмъ въ супружество вступаютъ такіе люди, которые еще менѣе имѣютъ на то права нежели Джорджъ Сентъ-Джонъ.

Послѣднее замѣчаніе, повидимому, невольно сорвалось у него съ языка. Мистрисъ Сентъ-Джонъ повела на него глазами, но онъ поспѣшилъ прибавить:

— Вашъ мужъ не заслуживаетъ ни малѣйшаго порицанія, мистрисъ Сентъ-Джонъ. Когда онъ женился, онъ былъ совершенно свѣжъ и здоровъ.

— А все-таки онъ могъ предвидѣть, что эта болѣзнь разовьется, и въ немъ; онъ зналъ, что всѣ его предки отъ нея умирали, сказала она.

— Не всѣ, а одинъ или двое изъ нихъ, возразилъ докторъ. — Но развѣ Джорджъ Сентъ-Джонъ могъ знать, что и самъ онъ обреченъ на то же? Развѣ онъ не могъ пойдти по матери, которая была очень крѣпкаго сложенія?

— А почему же… а почему же… Джорджикь не пошелъ по мнѣ?

Она произнесла это съ разстановкой, стараясь подавать въ себѣ волненіе, которое обнаруживалось въ ея неровномъ дыханіи. Странное выраженіе пробѣжало по лицу доктора.

— Все дѣлается къ лучшему, мистрисъ Сентъ-Джонъ, сказалъ онъ, — вѣрьте въ это!

Въ эту минуту раздался слабый голосокъ Джорджа, который звалъ маму, и мистеръ Пимъ поспѣшно всталъ съ своего мѣста. По всему было замѣтно, что онъ радъ былъ прекратить этотъ разговоръ. Кроткіе, голубые глаза Джорджа смотрѣли на доктора, когда онъ наклонился къ нему, а блѣдныя губы его озарилась улыбкой.

— Тамъ тебѣ будетъ лучше, несравненно лучше, прошепталъ мистеръ Пимъ, осторожно отодвигая прелестные локоны ребенка съ его исхудалаго личика, и прикладывая руку къ его лбу. — Еще нѣсколько дней, и у Бога будетъ однимъ ангеломъ больше. А еслибы ты остался здѣсь… нѣтъ, лучше и не думать объ этомъ. Все дѣлается къ лучшему!

Пробывъ сутки въ Эйпернѣ, докторъ уѣхалъ обратно въ Анвикъ, распростившись съ мистрисъ Сентъ-Джонъ, которая ни разу въ его присутствіи не потеряла самообладанія.

Роковой часъ пробилъ: Джорджикъ скончался, и его похоронила въ Бельгіи. Первые два дня послѣ его похоронъ мистрисъ Сентъ-Джонъ была неестественно спокойна, но на третій день, въ самую полночь, отчаянные крики ея разбудили весь домъ, и началась ужасная возня. Принсъ заперлась съ ней наединѣ, и понемногу все стихло. Несмотря на всѣ усилія мистрисъ Брайфордъ, она только и вывѣдала отъ осторожной Принсъ, что госпожа ея находится въ постоянномъ страхѣ, воображая, что къ ней идетъ призракъ Вени съ зажженною церковью въ рукахъ. Эти припадки повторялись почти каждую ночь, и отъ одного ожиданія ихъ мистрисъ Сентъ-Джонъ приходила въ ужасное раздраженіе. Часто, къ великому огорченію Принсъ, несчастная женщина пила водку, единственно для того чтобы потерять сознаніе.

Что предприметъ она теперь? По всей вѣроятности, она снова начнетъ свою кочующую жизнь. И дѣйствительно, не успѣли схоронитъ ребенка, къ ней вернулась прежняя неугомонная страсть къ перемѣнѣ мѣста. Всѣ окружающіе мистрисъ Сентъ-Джонъ полагали, что тѣло Джорджа повезутъ въ Анвикъ, гдѣ онъ и будетъ схороненъ вмѣстѣ съ своими предками. Но мистрисъ Сентъ-Джонъ не сдѣлала никакого распоряженія на этотъ счетъ. Вообще она не отдавала теперь никакихъ приказаній, и еслибы не Принсъ, мистрисъ Дарлингъ долго бы еще не узнала о смерти Джорджа. Послѣ сразившаго ее удара несчастная мать стала равнодушною ко всему. Кромѣ потери сына, она лишилась состоянія и положенія въ свѣтѣ, а мистрисъ Сентъ-Джонъ была одна изъ тѣхъ женщинъ, которыя высоко цѣнятъ эти преимущества. Правда, горькая правда, что ребенокъ былъ для нея дороже вѣчнаго блаженства, но съ его смертью она утратила и все остальное. Если въ самомъ дѣлѣ катастрофа той роковой ночи лежала на ея совѣсти, то какое ужасное возмездіе постигло ее теперь! Будь Веня живъ, она пользовалась бы богатствомъ, положеніемъ въ свѣтѣ и вліяніемъ; она продолжила бы господствовать полновластною хозяйкой въ Анвикъ-Галлѣ, о которомъ всегда такъ мечтала. А теперь, со смертію дѣтей, она лишилась всего. Правда, что никакая человѣческая сила, никакое искусство не могли спасти Джорджа; но Веня? Его-то Господь не призывалъ къ себѣ.

Образъ несчастнаго ребенка, повидимому, никогда не покидалъ ея. Онъ представлялся ей не въ видѣ горящей фигуры, съ крикомъ бѣгавшей по комнатѣ (какъ это, вѣроятно, было въ дѣйствительности), но въ видѣ счастливаго мальчика, который расхаживалъ передъ нею, любуясь своею игрушкой, зажженною церковью. Смерть Джорджика еще болѣе подѣйствовала на ея нервную систему и вызвала наружу всѣ признаки ея разстройства. Съ тѣхъ поръ ее постоянно преслѣдовалъ страхъ: она боялась оставаться одна въ темной комнатѣ, чтобы не увидать призрака Вени; ночью она просыпалась въ ужасѣ, такъ что Принсъ принуждена была спать вмѣстѣ съ нею. можно было однако надѣяться, что со временемъ нервы ея окрѣпнутъ, а разстроенное воображеніе снова придетъ въ свое нормальное состояніе. Но теперь она приходила въ ужасъ при одной мысли о наступавшемъ 10-мъ ноября: это былъ канунъ Мартинова дня и годовщина роковаго происшествія. Часы быстро летѣли будто на гигантскахъ шагахъ, и ужасный для нея день былъ уже на дворѣ, а она еще не знала, какъ-то ей придется пережить эти воспоминанія. "Ахъ, еслибъ онъ остался живъ, еслибъ онъ былъ теперь при мнѣ, чтобъ я могла окружить его тою любовью, въ которой отказывала ему при жизни, " прошептала она, думая о бѣдномъ Венѣ. Изъ Эйперна мистрисъ Сентъ-Джонъ поспѣшила въ Лилль, но пробыла тамъ не болѣе двухъ сутокъ и опять собралась въ Англію. Канунъ Мартинова дня приближался. «Не провести ли мнѣ десятое число въ дорогѣ, или ужь спокойно оставаться на мѣстѣ до одиннадцатаго?» думала она. Спокойно! Но развѣ можно было назвать спокойствіемъ то состояніе духа, въ которомъ она находилась? Ей теперь оставалось только носиться день и ночь по бѣлому свѣту, какъ носился кровожадный воронъ, выпущенный Ноемъ изъ Ковчега.

Наступило десятое число, и мистрисъ Сентъ-Джонъ казалась довольно твердою. Но въ теченіе утра на нее напала тоска, и она отдала приказаніе людямъ собираться въ дорогу въ какой-то приморскій городокъ, принадлежащій Франціи, жители котораго до сихъ поръ однако еще говорятъ на своемъ родномъ фламандскомъ языкѣ. Оттуда отправлялся въ эту ночь пароходъ, и мистрисъ Сентъ-Джонъ вздумалось возвратиться на немъ въ Англію. Это привело въ величайшее негодованіе Принсъ, которая отъ роду не слыхивала, чтобы порядочные люди переплывали Каналъ гдѣ-нибудь, кромѣ самаго узкаго мѣста.

Мистрисъ Сентъ-Джонъ прибыла въ городъ около четырехъ часовъ пополудни, и остановилась въ большой гостиницѣ. Сидѣлка Брайфордъ все еще находилась при ней; услуги ея въ послѣднее время были необходимы для самой мистрисъ Сентъ-Джонъ при ея раздраженномъ состояніи. Но въ Англію сидѣлка не ѣхала, и потому имъ приходилось разстаться здѣсь.

— Гдѣ будетъ кушать ваша госпожа, у себя въ комнатѣ, или за общимъ столомъ? спросилъ главный буфетчикъ у лакея мистрисъ Сентъ-Джонъ довольно хорошимъ Англійскимъ языкомъ.

— Вѣроятно, за общимъ столомъ, отвѣчалъ лакей по своимъ собственнымъ соображеніямъ. — Моя госпожа очень разстроена; она лишилась двухъ дѣтей, и ей тяжело быть одной. Сегодня какъ разъ годовщина смерти старшенькаго.

— Tiens, возразилъ буфетчикъ, — сегодня канунъ Мартинова дня, у насъ въ городѣ по этому случаю ребятки повеселятся.

— Да, сегодня канунъ Мартинова дня, повторилъ лакей, не обращая вниманія на послѣднія слова буфетчика, которыхъ онъ даже не понялъ.

Предположеніе лакея оказалось справедливымъ; въ пять часовъ, когда раздался обѣденный звонокъ, мистрисъ Сентъ-Джонъ вошла въ общую столовую. Тамъ почти никого не было, кромѣ мужчинъ, большею частью ежедневныхъ посѣтителей, потому что въ это время года въ гостиницахъ почти не бываетъ пріѣзжихъ. Обѣдъ былъ отличный, но онъ скоро кончился. Посѣтители одинъ за другимъ сложили свои салфетки и разошлось.

Мистриссъ Сентъ-Джонъ сидѣла прямо противъ камина, на которомъ стояли часы. Стрѣлки приближались къ шести, къ тому роковому часу, въ который, — годъ тому назадъ, — сгорѣлъ безпомощный Веня, когда она обѣдала у себя въ столовой. Нервы въ каждомъ человѣкѣ сказываются по-своему, такъ и мистрисъ Сентъ-Джонъ показалось теперь, что она услышитъ бой своихъ собственныхъ часовъ въ Анвикѣ. По всему замѣтно было, что съ нею начинался одинъ изъ тѣхъ припадковъ, которыхъ она такъ боялась. Пока въ столовой были посѣтители, она могла еще сдерживаться, не взирая на то что голова ея кружилась и руки дрожали, но теперь ни одного человѣка не оставалось въ комнатѣ. Обѣдавшіе съ нею мущины полюбовались ея красотой, подивились ея болѣзненному виду и разошлись. Ужасное ощущеніе овладѣло ею, она чувствовала спазмы въ горлѣ, между тѣмъ какъ непогрѣшимая минутная стрѣлка подвигалась все ближе и ближе къ роковымъ шести часамъ. Чего не приходитъ иногда въ голову больному! а мистрисъ Сентъ-Джонъ была несомнѣнно больна и тѣломъ, и душою.

Волненіе ея увеличивалось. Она окинула глазами большую комнату, — въ которой стемнѣло, такъ какъ слуга тотчасъ послѣ обѣда, по обыкновенію, загасилъ боковыя лампы, — и ей представилось, что она сейчасъ увидитъ Веню. Стрѣлки уже стояла на шести часахъ; въ комнатѣ царствовала страшная тишина, и чтобы нарушить ее, она обратилась съ какимъ-то пустымъ замѣчаніемъ къ стоявшему позади ея слугѣ, но отвѣта не послѣдовало. Мистрисъ Карльтонъ Сентъ-Джонъ быстро оглянулась и увидала, что его нѣтъ, что она одна въ этой мрачной комнатѣ. Одна! Нервы ея не выдержала, а она съ крикомъ ужаса бросилась вонъ и опрометью побѣжала по широкой, освѣщенной лѣстницѣ.

Что происходитъ съ нами въ эта минуты суевѣрнаго страха? Всѣ мы, даже гордящіеся чистотой своей совѣсти, непремѣнно испытывали когда-нибудь подобное ощущеніе: этотъ страхъ оглянуться назадъ, когда между тѣмъ насъ такъ и тянетъ повернуть голову, и мы невольно оглядываемся. Несчастная женщина сдѣлала нѣсколько шаговъ вверхъ по лѣстницѣ и съ отчаяннымъ усиліемъ обернулась назадъ; что же увидала она? Тамъ, внизу, у самой лѣстницы, стояла неясная фигура, вѣроятно, зашедшаго съ надворья мальчика, который держалъ въ рукахъ зажженную церковь. Это было совершенное подобіе той игрушка, которою забавлялся Веня въ день своего рожденія, между тѣмъ какъ до ушей мистрисъ Сентъ-Джонъ долетѣлъ какой-то глухой, странный, неестественный ревъ, исходившій, казалось, отъ мальчика.

Въ безпамятствѣ взбѣжала она на лѣстницу и очутилась у себя въ комнатѣ, въ длинномъ корридорѣ: тамъ по крайней мѣрѣ должна быть Принсъ; но ея не оказалось; одни дрова горѣли въ каминѣ, да двѣ восковыя свѣчи стояли на полкѣ.

Въ эту самую минуту ей послышался странный шумъ; то были самые дикіе звуки, когда-либо поражавшіе человѣческій слухъ. Они неслась прямо съ улицы, оглашая собою воздухъ; громче и громче раздавалась они, и наконецъ стали такъ оглушительны, что могла бы испугать самаго стойкаго человѣка. Та же неотразимая сила, которая заставала ее оглянуться на лѣстницѣ, повлекла ее теперь къ окну; она бросилась къ нему, быть-можетъ ища спасенья отъ своего одиночества, во что увидала она?

По всей улицѣ, въ каждомъ уголкѣ ея, а тамъ и сямъ, и вблизи и вдали, со всѣхъ концовъ площади Іоанна Бартскаго, изъ Церковной улицы, изъ Національной улицы, изъ улицы Давидъ Д’Анжа, съ площади Наполеона неслись къ гостиницѣ, прямо къ ней, цѣлыя волны зажженныхъ церквей, подобныхъ той, которую годъ тому назадъ носилъ передъ собою несчастный мальчикъ въ Анвикѣ. Тутъ были всевозможныхъ формъ, величинъ, цвѣта и различной яркости бумажныя модели хижинъ, домовъ, башенъ, фонарей, замковъ и особенно церквей; все это толпилось, тѣснилось впередъ подъ аккомпаниментъ ужасныхъ, неестественныхъ звуковъ. Съ пронзительнымъ крикомъ, который замеръ въ глубинѣ высокой комнаты, — да и что можно было разслыхать посреди этого Вавилонскаго столпотворенія? — Мистрисъ Сентъ-Джонъ хотѣла бѣжать, но упала на полъ въ конвульсіяхъ. Въ предшествовавшія ночи ей только казалось, что она видитъ передъ собою призракъ Вени, тогда какъ теперь мечта, повидимому, перешла въ дѣйствительность, и, какъ бы издѣваясь надъ нею, стремилась къ ней цѣлая толпа живыхъ Веней.

Гдѣ же была въ это время Принсъ? Уходя обѣдать, мистрисъ Сентъ-Джонъ велѣла ей оставаться въ своей спальнѣ, но горничная, думая что обѣдъ не скоро кончится, ушла въ сосѣднюю комнату. И она, и мистрисъ Брайфордъ, были обѣ погружены въ созерцаніе страннаго зрѣлища, которое не имѣло въ себѣ ничего сверхъестественнаго, какъ воображала, быть-можетъ, бѣдная мистрисъ Сентъ-Джонъ. Высунувшись изъ окна, онѣ съ любопытствомъ смотрѣли на весь этотъ блескъ и шумъ. Для нихъ эта сцена не представляла ничего сверхъестественнаго; они не понимали только ея цѣли и значенія; любуясь ею какъ чѣмъ-то новымъ и оригинальнымъ, онѣ, впрочемъ, со смѣхомъ зажимали себѣ уши отъ оглушительнаго рева и гвалта. Зажженныя игрушки: фонари, церкви, — назовите какъ угодно, — большею частію были сдѣланы изъ тонкихъ деревянныхъ рамокъ, оклеенныхъ бумагой, съ отверстіемъ наверху, и лишь немногіе сдѣланы были изъ стекла. Ихъ несли на длинныхъ палкахъ или шестахъ преимущественно дѣти, за которыми однако шло чуть не все населеніе города. Кромѣ дѣтей, ихъ несли также фламандскія дѣвушки въ бѣлыхъ чепцахъ. Онѣ вполнѣ раздѣляли дѣтскій восторгъ, и общая радость нарушалась только въ ту минуту, когда вспыхивалъ чей-нибудь фонарь, и его приходилось потушить. Ночь была необыкновенно тиха, и по словамъ жителей, наканунѣ Мартинова дня всегда бываетъ такая тишина въ воздухѣ. Шумъ происходилъ отъ звука роговъ; на двадцать мальчиковъ одинъ ужь непремѣнно былъ вооруженъ коровьимъ, глинянымъ, мѣднымъ или какимъ-либо другимъ рожкомъ, въ который и трубилъ изо всѣхъ силъ. Принсъ, вообще не отличавшаяся любопытствомъ, на этотъ разъ не выдержала и пошла разузнать у прислуги, что это значило. Вотъ что ей разказали:

Еще при жизни святаго Мартина, который поселился въ этомъ французско-фламандскомъ городкѣ, оселъ его забрелъ въ одну темную ночь на сосѣднія дюны. Святой мужъ былъ въ отчаяніи и обратился къ жителямъ съ просьбой о помощи. Населеніе единодушно выразило свое сочувствіе и вышло на поиски съ рогами и фонарями, такъ какъ въ это время стоялъ густой туманъ; преданіе гласитъ, что общія усилія увѣнчались успѣхомъ, и заблудившееся Животное было доставлено его владѣльцу. Съ тѣхъ поръ вошло въ обычай, ежегодно наканунѣ Мартинова дня и въ самую Мартинову ночь, толпами ходить по главнымъ улицамъ города, съ рогами и зажженными фонарями. Этотъ обычай принялъ характеръ религіознаго празднества, которому не препятствуютъ мѣстныя власти. Полиція не позволяетъ въ это время ѣздить по улицамъ и не пропускаетъ ни каретъ, ни телѣгъ, ни лошадей въ продолженіи трехъ часовъ, пока длится церемонія; однимъ словомъ, все въ это время уступаетъ мѣсто фонарямъ.

Странная случайность привела въ этотъ городъ мистрисъ Сентъ-Джонъ, одна изъ тѣхъ необъяснимыхъ случайностей, которымъ можно только удивляться. Принсъ и Брайфордъ, съ двумя фламандскими служанками, стояли у окна и терпѣливо выносили шумъ, то любуясь на какую-нибудь изящную церковь, то смѣясь надъ вспыхнувшимъ фонаремъ, приводившимъ въ отчаяніе его владѣльца. Вдругъ Принсъ вспомнила о своей госпожѣ и бросилась въ смежную комнату.

Пронзительный крикъ ея заставилъ Брайфордъ поспѣшить къ ней на помощь; на полу лежала мистрисъ Сентъ-Джонъ, повидимому, безъ чувствъ.

X. Мнѣніе мистрисъ Брайфордъ.

Обманчивое улучшеніе въ здоровьѣ Аделины де-Кастелла все еще продолжилось. Лишь она сама, да еще, быть-можетъ, доктора понимали настоящій ходъ болѣзни. То было вспыхивающее пламя угасавшей свѣчи. По временамъ она намекала на кто своимъ близкимъ, но ее слушали съ неудовольствіемъ.

Роза облеклась въ самый легкій трауръ, единственно изъ приличія; она почти ничего не знала о послѣднихъ дняхъ маленькаго наслѣдника Анвика, кромѣ того, что онъ умеръ и похороненъ въ Эйпернѣ. «Вѣдь нашли же гдѣ похоронить его!» съ удивленіемъ говорила Роза. Мистрисъ Сентъ-Джонъ возвратилась въ Англію, но не въ Анвикъ. Онъ перешелъ теперь въ руки другой линіи — Сентъ-Джоновъ изъ Вефера.

— Цѣлый рядъ несчастій! задумчиво сказала однажды Роза, читая письмо своей матери. — Все величіе Шарлотты исчезло! Сначала умеръ ея мужъ, потомъ маленькій пасынокъ, за тѣмъ ея родной сынъ, а теперь и Анвикъ уходитъ изъ рукъ.

— Развѣ у нея ничего больше не осталось? спросила Аделина. — Никакого состоянія?

— Вѣроятно, вдовья часть, отвѣчала Роза. — Для приличнаго содержанія вдовы Джорджа Сентъ-Джона изъ Анвика эта сумма все равно, что мнѣ фунтовъ пять въ годъ, которыхъ не хватило бы на однѣ шляпки. Тогда, я помню, говорили, что Джорджъ Сентъ-Джонъ не имѣлъ возможности обезпечить свою жену передъ свадьбой. Большая часть его состоянія досталась ему отъ первой жены, а наслѣдство, на которое онъ разчитывалъ, еще не было въ его рукахъ.

— Ну, что жь, оно достанется теперь вашей сестрѣ?

— Нѣтъ. Оно перейдетъ къ Исааку Сентъ-Джону. Какъ онъ будетъ богатъ! Кстати, Аделина, мамаша имѣетъ намѣреніе провести Рождество въ Беркширѣ и спрашиваетъ меня, вернусь ли я къ этому времени домой? Что мнѣ отвѣчать ей?

— А вамъ хотѣлось бы ѣхать? спросила Аделина.

— Нѣтъ, я предпочитаю остаться здѣсь. Я никогда не любила ѣздить къ бабушкѣ. Тамъ ужасно скучно! Право, ей, навѣрно, лѣтъ девяносто.

— Я боюсь, чтобы вамъ и у насъ не было скучно, Роза.

— Ну, ужь здѣсь все не то что въ этомъ несносномъ Беркширѣ, вѣжливо отвѣчала Роза. — Да и признаюсь вамъ, Аделина, пока вы не выходите у меня изъ головы, врядъ ли гдѣ будетъ мнѣ весело. Хотите, чтобъ я осталась?

— Конечно, хочу. Вы были при мнѣ въ счастіи, вы не оставляли меня въ горѣ, ужь не покидайте меня до моей смерти.

— До вашей смерти! смѣясь воскликнула Роза. — Да вѣдь вы выздоравливаете!

Въ эту минуту къ комнату вошла госпожа де-Кастелла, и разговоръ прекратился. Въ присутствіи матери Аделина никогда не упоминала о своей болѣзни.

Повидимому, она въ самомъ дѣлѣ поправлялась. Сидя за письменнымъ столомъ, она писала теперь къ одной изъ своихъ пансіонскихъ подругъ. На ней было малиновое шелковое платье. Широкіе рукава отдѣланы были дорогими кружевами, такой же кружевной воротничокъ оттѣнялъ ея шею, равнявшуюся бѣлизной слоновой кости. А лицо и теперь еще плѣняло нѣжнымъ румянцемъ и роскошными черными глазами.

— Я пришла сказать тебѣ, Аделина, что къ вамъ пріѣхала та самая англійская сидѣлка, которая ходила за тобой прошедшею весной, сказала госпожа де-Кастелла. — Не позвать ли ее къ тебѣ?

— Какъ! мистрисъ Брайфордъ! воскликнула Роза, вскакивая съ своего мѣста. — Я очень желала бы ее видѣть. Я разспросила бы ее о маленькомъ Джорджѣ Сентъ-Джонѣ.

— Подождите, Роза, сказала госпожа де-Кастелла, удерживая бойкую дѣвушку. — Аделина, это очень искусная женщина; ея благоразумный уходъ за тобою принесъ тебѣ много пользы; мнѣ очень хотѣлось бы пригласить ее къ вамъ на недѣлю.

Аделина приподняла голову, и слабый румянецъ на ея щекахъ сталъ поярче.

— Неужели вы находите, мамаша, что для меня мало одной сидѣлки! А мнѣ и одна-то кажется лишнею.

— Дорогое дитя мое, не думай, чтобъ я хотѣла пригласить ее въ качествѣ сидѣлки. Она будетъ только наблюдать за твоимъ выздоровленіемъ и еще болѣе упрочитъ его своими опытными совѣтами и попеченіями. Только на одну недѣлю, дитя мое! Ты очень утѣшишь меня, согласясь на это.

— Конечно, я согласна, мамаша, если вы этого желаете. Пусть она переѣзжаетъ.

— Я сейчасъ объяснюсь съ другою сидѣлкой, — сказала госпожа де-Кастелла, — чтобы не возбудить въ ней зависти. Эти женщины бываютъ иногда очень дерзки, когда ихъ раздосадуютъ.

Она позвонила, а Роза сбѣжала внизъ чтобы поболтать съ мистрисъ Брайфордъ, которую она нашла въ одной изъ комнатъ нижняго этажа. Роза была любопытна какъ Ева; она, подобно матери своей, любила вмѣшиваться во всевозможныя дѣла, какъ бы мало они ея не касались, и теперь засыпала сидѣлку вопросами. Не видя причины скрывать отъ нея что-либо, мистрисъ Брайфордъ разказала ей все какъ было. Роза особенно негодовала на то, что бѣднаго малютку похоронили въ Эйпернѣ. Отчего не перевезли его въ Анвикъ? Сидѣлка не знала. Принсъ также удивлялась этому. Вѣроятно, мистрисъ Сентъ-Джонъ была слишкомъ огорчена, чтобы подумать объ этомъ.

— А что, Шарлотта, то-есть мистрисъ Сентъ-Джонъ, очень горюетъ? спросила Роза.

— О, миссъ, я твердо убѣждена…. Сидѣлка остановилась, оглянулась, какъ бы желая удостовѣриться, нѣтъ ли кого въ комнатѣ, и потомъ почти шепотомъ договорила: — горе повредило ея разсудокъ.

— Какой вздоръ! сказала Роза послѣ минутнаго молчанія. — Ты, вѣрно, обмолвилась!

— Я говорю вамъ святую истину, миссъ Дарлингъ. Ей все это время представлялся…. Вѣдь вы знаете, миссъ, что старшій-то мальчикъ погибъ ужасною смертію, отъ игрушки, которая случайно загорѣлась въ его рукахъ, когда няня оставила его одного?

— Еще бы мнѣ не знать этого, отвѣчала Роза. — Эту няньку слѣдовало бы сослать въ Ботанибей на всю жизнь!

— Итакъ, миссъ, несчастная мистрисъ Сентъ-Джонъ постоянно видѣла по ночамъ бѣднаго малютку съ горящею церковью въ рукахъ. Сначала мнѣ разказывалъ это маленькій Джорджъ; а когда онъ умеръ, ей стало еще хуже, и я сама была свидѣтельницей одного изъ ея припадковъ. Повидимому, она ужасно боялась призрака! И небудь я Нанси Брайфордъ, если разсудокъ ея не тронутъ.

— Я не слыхала ничего подобнаго, воскликнула Роза. — Ей видѣть призраки! Это невозможно.

— Это вѣрно, миссъ. Теперь мнѣ не время вамъ все разказывать, но съ нами случилось престранное происшествіе. Въ послѣднемъ городѣ, гдѣ мы останавливались, и гдѣ мистрисъ Сентъ-Джонъ сѣла на пароходъ отправлявшійся прямо въ Лондонъ, по улицамъ ходила ночная процессія съ зажженными бумажными церквами и фонарями, насаженными на шесты. Такъ празднуютъ въ этомъ городѣ канунъ Мартинова дня; нельзя сказать чтобы процессія эта была не красива, но шумъ, производимый безчисленнымъ множествомъ роговъ, оглушителенъ и невыносимъ. Хуже этого я ничего не слыхивала. Войдя къ комнату къ мистрисъ Сентъ-Джонъ, мы нашли ее на полу, въ обморокѣ; очнувшись, она понесла страшную дичь, кажется, о томъ, что не она сожгла ребенка, или что-то въ этомъ родѣ, я, по правдѣ сказать, хорошенько не разобрала. Въ эту ночь, миссъ Дарлингъ, она бѣсновалась какъ настоящая сумашедшая. Видъ зажженныхъ фонарей окончательно свелъ ее съ ума.

Роза сама не знала, содрагаться ей или хохотать. Этотъ разказъ весьма странно звучалъ въ ея ушахъ.

— Принсъ также перепугалась, продолжала сидѣлка, — а вы знаете, что она не робкаго десятка. Она сейчасъ же телеграфировала къ мистрисъ Дарлингъ, а мы перевезли мистрисъ Сентъ-Джонъ на лондонскій пароходъ, который отправлялся въ три часа утра. Къ тому времени она уже совершенно обезсилѣла, успокоилась и, повидимому, пришла въ себя. Принсъ принесла ей показать два фонаря и рогъ, чтобъ она убѣдилась въ ихъ безвредности и въ дѣйствительномъ, а не воображаемомъ существованіи.

— Теперь она совершенно здорова, сказала Роза. — Сегодня утромъ я получила письмо отъ мамаши, и она радуется, что грусть Шарлотты начинаетъ проходить.

— Я также радуюсь этому, миссъ, отвѣчала сидѣлка тономъ обличавшимъ полнѣйшее недовѣріе. — Надѣюсь, что все пойдетъ хорошо. Но я готова поклясться, что въ то время она рехнулась. Вы не можете себѣ представить, миссъ, какія фантазіи приходятъ въ голову инымъ сумашедшимъ. Я многихъ видала на своемъ вѣку. Воображаютъ себя убійцами и Богъ знаетъ какими преступниками, а все деликатныя дамы и вѣрно не сдѣлали ничего дурнаго во всю свою жизнь.

— Но сестра всегда была такъ спокойна.

— Да и при мнѣ также, кромѣ тѣхъ рѣдкихъ случаевъ, когда съ ней дѣлались припадки; а то просто даже неестественно спокойна. Она — но я разкажу вамъ лучше въ другой разъ, миссъ Дарлингъ, оказала сидѣлка, увидавъ входившую госпожу де-Кастелла. — Это нисколько не унижаетъ бѣдную молодую леди, а она еще очень молода. Больные не виноваты, если имъ Богъ вѣсть что представляется.

Роза отвѣчала ей какимъ-то пустымъ замѣчаніемъ, какъ будто этотъ разказъ не произвелъ на нее ни малѣйшаго впечатлѣнія. Но чѣмъ дальше, тѣмъ сильнѣе задумывалась она надъ нимъ. Что, если сидѣлка была права! Если страданія и горе повредиди разсудокъ Шарлотты!

Отрывокъ изъ дневника міиссъ Карръ.

10-го декабря.

"О, этотъ коварный недругъ! Слабость возвратилась. Аделина уже не показывается въ нижнемъ этажѣ. Она выходить изъ своей комнаты только въ переднюю гостиную и большую часть дня лежитъ на диванѣ. Госпожа де-Кастелла, которая вполнѣ вѣрила въ прочность выздоровленія Аделины и болѣе всѣхъ насъ предавалась обманчивымъ надеждамъ, теперь внѣ себя отъ горя и отчаянія. Она упрекаетъ себя за то, что отпустила мистрисъ Брайфордъ, которая прожила здѣсь лишь нѣсколько дней; но Аделинѣ такъ получшело, что смѣшно было удерживать ее долѣе, а теперь она взяла другое мѣсто и уже не можетъ возвратиться сюда. Что касается меня, я рада ея отсутствію. Она не могла бы принести Аделинѣ ни малѣйшей пользы, а между тѣмъ у нея шла безпрерывная болтовня съ няней на французскомъ языкѣ. Любопытно было послушать французскій языкъ Брайфордъ! — Le feu est sorti, сказала она однажды, а Роза и ну кричать. синьйора де-Кастелла мы видимъ только за обѣдомъ и изрѣдка за завтракомъ. Большею частію онъ сидитъ у себя въ кабинетѣ. Не тяготитъ-ли его видъ больной дочери? Несмотря на его кажущуюся холодность и сдержанность, онъ горячо любитъ Аделину, въ этомъ нѣтъ никакого сомнѣнія.

15-го декабря.

"Вотъ уже пять дней, какъ Аделина не выходитъ изъ спальяи! У нея опять начался кашель, и доктора полагаютъ, что она простудилась. Не понимаю, гдѣ могла она простудиться; докторъ Дорре просто изъ себя выходитъ.

"На этихъ дняхъ ей пришла охота слушать пѣніе Розы. Въ первый вечеръ Роза сидѣла за фортепіано въ передней гостиной, между тѣмъ какъ дверь къ комнату Аделины была отворена; она пѣла вполголоса какую-то англійскую пѣсню для своего собственнаго развлеченія; но Аделина стала слушать и просила ее продолжить, лишь бы это были англійскія пѣсни.

" — Кажется, мой репертуаръ уже весь истощился, отвѣчала Роза, — больше я ничего не могу припомнить. Подождите! Какъ бишь называлась эта длинная пѣсня, которая такъ часто пѣлась въ нынѣшнемъ году у насъ въ пансіонѣ? Мери Карръ, не помните ли вы слова?

" — Какъ же мнѣ догадаться о какой пѣснѣ вы говорите? сказала я.

" — Еще кто-то изъ насъ положилъ ихъ на музыку; такой тихій, грустный напѣвъ. Это было прошедшею весной, послѣ отъѣзда Аделины. Какъ же вамъ не помнить? Мы пѣли ее цѣлымъ хоромъ въ продолженіе нѣсколькихъ недѣль сряду. Она начиналась такъ, прибавила Роза и взяла нѣсколько аккордовъ.

"Тутъ и я вспомнила. Слова эти случайно попались намъ въ одномъ старомъ, изорванномъ журналѣ безъ обертки и заглавія, принадлежавшемъ, кажется, Эммѣ Моубреи. Нѣкоторымъ изъ воспитанницъ они ужасно понравились, и кто-то изъ васъ — чуть ли не Жанета Доффъ — положида ихъ на музыку.

" — Вспомнила! и Роза смѣло затянула пѣсню. Но не успѣла она пропѣть нѣсколькихъ строфъ, какъ Аделина привстала на кушеткѣ, и устремивъ глаза въ ту сторону, гдѣ сидѣла Роза, хотя и не могла ее видѣть, стала жадно прислушиваться.

Когда у дѣвы меркнетъ взоръ,

На щечкахъ вянутъ розы

Прости, краса, прости, любовь

И, вы, — о миломъ грёзы!

Не сядетъ рядышкомъ онъ съ ней

И вновь, — руки съ рукою, —

Не заплететъ ея кудрей,

Разсыпанныхъ волною.

Минутки не побудетъ съ ней,

Хотя, и взглядъ сіяетъ,

И лихорадочный огонь

Въ лицѣ ея пылаетъ.

Еще румянецъ не погасъ,

Ужь онъ спѣшатъ проститься,

Хотя слезой печальныхъ глазъ

Померкшій взоръ мутится.

Едва покинувъ мирный домъ,

Спѣшитъ онъ за вороты,

Гдѣ шумъ и дѣловой содомъ,

Житейскія заботы.

И смыта бурною волной

Въ немъ замять о разлукѣ,

И скорбь души ея больной,

И гнетъ предсмертной муки.

" — Тутъ еще одинъ куплетъ, сказала я, когда Роза перестала пѣть.

" — Знаю, да не могу припомнить словъ, отвѣчала она. — Помню только смыслъ ихъ.

" — Попробуйте, попробуйте, воскликнула Аделина, — спойте все до конца.

"Роза оглянулась, подобно мнѣ удивленная ея настойчивостью.

«Что съ ней?» подумали мы. Она давно уже ничѣмъ не интересуется.

" — Послушайте, Мери Карръ, сказала Роза, — не помните ли вы послѣдняго куплета?

" — Ни одного слова, отвѣчала я.

"Роза начала брать аккорды, подбирая про себя слова и по временамъ останавливаясь; потомъ вдругъ запѣла какъ бы вдохновенная:

Когда жь послѣдній часъ пробьетъ

И смерть сомкнетъ ея вѣжды,

Змѣей тоска его грызетъ

И въ сердцѣ нѣтъ надежды.

Но скоро пролетитъ печаль,

Надъ свѣжею могилой:

Ему погибшаго не жаль

Въ объятьяхъ новой милой.

" — Это не подлинныя слова, сказала Роза, — но все равно, годятся.

" — О, да, какъ нельзя болѣе, прошептала Аделина, снова опускаясь на кушетку. — Пропойте все сначала, Роза.

"И съ тѣхъ поръ Роза каждый вечеръ по нѣскольку разъ пѣла для нея эту пѣсню. Что она такое нашла въ ней?

23-го декабря.

"Жизнь Аделины виситъ на волоскѣ. Всѣ зловѣщіе симптомы возвратились, боль почти не прекращается, и ей трудно дышать. Ахъ, мистеръ Сентъ-Джонъ, ни раскаяніе, ни любовь наша ужь не возвратили бы ей здоровья и не продлили бы ея жизнь ни на одинъ лишній день. Какъ странно, что о немъ нѣтъ никакого слуху! Гдѣ онъ теперь? Въ Лондонѣ? Въ замкѣ Веферъ? или за границей?

26-го декабря.

"Удивительно, какъ это госпожа де-Кастелла продолжаетъ заблуждаться относительно положенія Аделины или, лучше сказать, дѣлаетъ видъ, что заблуждается какъ дитя, играющее въ куклы. Вчера, то-есть въ первый день рождества, она рѣшила чтобы всѣ обѣдали вмѣстѣ, поэтому накрыли въ гостиной, сидѣлки и Луиза постарались нарядить Аделину, и она вышла къ столу. Но ни богатое платье, ни этотъ парадный обѣдъ не замаскировали истину: всѣ видѣли, что она умираетъ. Госпожа де-Кастелла была въ ужасномъ уныніи; каждый кусокъ обливала она слезами, не взирая на всѣ усилія казаться спокойною. Синьйоръ былъ мраченъ и сдержанъ, какъ обыкновенно въ послѣднее время. Не будь Розы, разговоръ и не завязался бы. Но при всѣхъ своихъ недостаткахъ Роза сущій кладъ въ домѣ — она всегда весела и разговорчива. Послѣ обѣда мы собрались вокругъ камина и она стала для всѣхъ насъ колоть орѣхи.

" — Помните нашъ прошлогодній сочельникъ? спросила она у Аделины.

" — Въ пансіонѣ у M--me da-Nino? Какъ же, помню.

" — И ночное гаданье на картахъ Жанеты Доффъ, и «французскіе ноготки», которые, по обыкновенію, не отставали отъ вашей ладони?

"Аделина отвѣчала слабымъ жестомъ, выражавшимъ не то да, не то нѣтъ; а Роза, опомнившись, прикусила свой болтливый язычокъ. Она сказала не подумавъ. Да развѣ она когда-нибудь обдумываетъ свои слова?

29-го декабря.

"Мрачный, пасмурный, но весьма замѣчательный день для Аделины. Свѣчи подали довольно рано, потому что Роза дочитывала ей вслухъ какую-то новую англійскую повѣсть, а за сумерками почти ничего не стало видно. Роза до такой степени погрузилась въ чтеніе, что когда Сусанна подала ей письмо, то она велѣла «положить его куда-нибудь», а сама продолжила читать.

" — Нѣтъ, съ жаромъ сказала Аделина, глядя на почеркъ, — сначала прочтите письмо. Отъ кого оно?

" — Конечно, отъ Маріанны: Маргарита никогда ко мнѣ не пишетъ, а мамаша рѣдко, отвѣчала Роза, взламывая печать. И чтобы не терять времени, тотчасъ же принялась за письмо.

"Милая Роза!

"Мы пріѣхали сюда въ сочельникъ, но я до сихъ поръ не имѣла времени написать тебѣ. Бабушка видимо старѣетъ: она ужасно одряхлѣла за этотъ годъ. Твое отсутствіе было для нея большимъ разочарованіемъ, но она надѣется, что ты стала гораздо степеннѣе и стараешься пріобрѣсти сдержанность и манеры, свойственныя порядочной дѣвушкѣ («или старой дѣвкѣ» въ скобкахъ замѣтила Роза). Шарлотта съ нами; тоска ея разсѣялась, и она стала прекраснѣе чѣмъ когда-либо. Утромъ, въ первый день Рождества, пріѣхалъ сюда Франкъ: ему дали отпускъ только на четырнадцать дней. Онъ говоритъ, что Ирландія, гдѣ стоитъ теперь его полкъ, находится въ ужасномъ положеніи. Что до меня касается, я не слишкомъ-то слушаю его розказни объ этихъ дикаряхъ. Франкъ великолѣпно толкуетъ о законахъ и говоритъ, что будь онъ на время сдѣланъ вице-королемъ, онъ предпринялъ бы и то, и другое, и третье. Я увѣрена, что у него весьма добрыя намѣренія.

«Въ послѣднемъ письмѣ ты спрашиваешь о Фредерикѣ Сентъ-Джонѣ…. (Роза посмотрѣла въ сторону и остановилась; но жадныя взоръ Аделины, ея полуоткрытыя уста и учащенное дыханіе ясно говорили, что ничего болѣе не оставалось дѣлать какъ продолжать.) Мы встрѣтили его недавно на вечерѣ у вдовствующей леди Ревель, гдѣ было ужасно много народу. Въ прошедшемъ году ходили слухи что онъ раззорился и принужденъ былъ покинуть свое отечество, и Богъ-вѣсть чего еще не разказывали. За такія сплетни слѣдовало бы наказывать виновныхъ. Сентъ-Джонъ не только не раззорился, а напротивъ, получаетъ великолѣпный доходъ и не имѣетъ ни копѣйки долга. Говорятъ, что братъ его передалъ ему замокъ Веферъ, чему я не совсѣмъ вѣрю. Впрочемъ, можетъ-быть, это и справедливо, такъ какъ сэръ-Исааку достался теперь Анвикъ. Сентъ-Джонъ опять неотступно слѣдитъ за Сарою Боклеркъ; по крайней мѣрѣ на этомъ вечерѣ у леди Ревель они были неразлучны, а я убѣждена, что дѣло кончатся свадьбой. Мнѣ очень хотѣлось съ вами познакомиться, но я не рѣшалась попросить чтобы мнѣ его представили: у него такой надменный видъ, да къ тому же, а мамаша тутъ не было. Бабушка тебя цѣлуетъ и….»

"Я бросилась къ Аделинѣ, стараясь приподнять ее на подушки. Тщетно боролась она съ своимъ волненіемъ. Яркое пятно, которое, какъ мы надѣялись, навсегда исчезло съ ея лица, снова зардѣлось на ея впалыхъ щекахъ; она отмахивалась руками, точно ловя воздухъ, дыханіе останавливалось.

" — О, Аделина! воскликнула Роза, безцеремонно отталкивая меня въ сторону: — простите, простите меня! Право я не знала, что въ этомъ письмѣ упоминалось о немъ, до тѣхъ поръ, пока не прочла этихъ строкъ…. Что намъ дѣлать, Мери? Это волненіе можетъ убить ее. Сидѣлка! Сидѣлка! съ ужасомъ крикнула Роза: — Что намъ дѣлать? Аделинѣ дурно.

Сидѣлка, находившаяся въ сосѣдней комнатѣ, быстро прибѣжала, но дыханіе Аделины уже возстановилось, а она овладѣла своими чувствами.

" — Это ничего, проговорила она, едва дыша, — это просто спазмы.

"И она опустилась на подушку, прошептавъ, чтобъ унесли свѣчи.

" — Въ другую комнату…. на минуту…. больно глазамъ.

"Сидѣлка вынесла свѣчи, а я стала на колѣни подлѣ ея дивана.

" — Что вы теперь скажете, Мери? прошептала она послѣ небольшаго молчанія, возвращаясь къ прежнему разговору. — Онъ теперь у ногъ своей прежней любви, а я здѣсь — умираю.

" — Аделина, сказала я, — неужели вы не желаете его увидѣть? Быть-можетъ, я дурно поступила, спросивъ у нея объ этомъ.

"Она повернулась лицомъ къ стѣнѣ и не отвѣчала.

" — Я знаю, что вы разстались въ ссорѣ, но это для меня загадка. Въ чемъ бы вы заключалась причина его отчужденія, я не думаю, чтобы мистеръ Сентъ-Джонъ могъ такъ жестоко покинуть васъ почти на краю гроба.

" — Онъ оставилъ меня здоровую, произнесла она какимъ-то глухимъ голосомъ, которымъ говорила потомъ до конца дней своихъ; — еслибы вы могли знать все, то, можетъ-бытъ, извинили бы его. Однако…. ни разу не вспомнить обо мнѣ…. за все это время, ни разу не освѣдомиться о томъ, Жива ли я, умерла ли, или вышла замужъ за другаго! А я, — я отдала бы остатокъ дней своихъ, чтобы только слышать о немъ, чтобъ увидать его!

Новый годъ.

"Этотъ день мы встрѣтили въ ужасномъ волненіи. Сегодня утромъ Аделинѣ вдругъ стало хуже; мы вообразили, что она умираетъ, и въ комнату ея набралось множество народа: доктора, священники, друзья и слуги толпились вокругъ ея постели. Наконецъ, доктора одержали верхъ, выпроводили насъ всѣхъ изъ спальни и возстановили тишину. «Она еще не умретъ, сказали они; если ее оставятъ въ покоѣ, жизнь ея можетъ продлиться еще на нѣсколько недѣль.» Мнѣ кажется, они правы, потому что ей уже гораздо лучше. Сегодня Аделинѣ исполнилось девятнадцать лѣтъ. Съ какимъ торжествомъ праздновала она этотъ день въ прошедшемъ году, на своемъ блестящемъ балѣ! И какъ все измѣнилось съ тѣхъ поръ!

"Вчера Аделина показывала свои руки молодому доктору N. Она была поражена, что ногти ея совершенно побѣлѣли. Меня также это удивляетъ. Докторъ сказалъ, что ему дѣйствительно рѣдко приходилось видѣть подобныя явленія, но что это бываетъ иногда вслѣдствіе сильной душевной тревоги, «которой вѣдь нѣтъ у васъ, любезная mademoiselle де-Кастелла». Аделина поспѣшила спрятать свои руки подъ голубое шелковое одѣяло и заговорила о другомъ.

5-го января.

" — Нельзя ли выкатить мое кресло въ другую комнату? спросила сегодня Аделина. — Мнѣ хотѣлось бы еще разъ взглянутъ на бѣлый свѣтъ.

"Луиза поглядѣла на меня, я на няню, и мы обѣ не знали что намъ дѣлать. Но няня не противорѣчила, и потому мы съ Луизой осторожно выкатили кресло въ гостиную и приблизили его къ одному изъ окопъ; потомъ мы приподняли Аделину и поддерживали ее все время, пока она стояла.

"Не веселый видъ представился ея глазамъ. По улицѣ моросилъ мелкій дождь; снѣгъ, быстро таявшій на крышахъ, ручьями стремился по желобамъ, а послѣдніе остатки его на мостовой быстро превращалась въ мокрую грязь. Вдали виднѣлось открытое поле, окутанное въ холодный, печальный снѣжный саванъ. Изрѣдка проходившіе по улицѣ пѣшеходы пряталась подъ большими демикотоновыми зонтами, такими же красными и круглыми, какъ зонтъ Луизы; а головы женщинъ обвязаны была голубыми и желтыми платками .

" — Грустно, прошептана она, глядя на эту печальную картину. — Такъ же грустно и безнадежно, какъ послѣдніе дни моей жизни!

"Въ эту минуту кухарка старой госпожи Ж. вышла изъ дому съ глиняною маской въ рукахъ, а подставила ее подъ желобъ, чтобы набрать воды.

" — Неужели это сама госпожа Ж.! воскликнула Аделина, наблюдая за движеніями кухарки. — Куда же дѣвалась ея прислуга?

" — Это просто старая Нанета въ чепцѣ съ бѣлыми бантами, — смѣясь сказала Луиза. — Ваша глаза, mademoiselle, обманываютъ васъ.

" — А это, кажется, господинъ де-Фраконвиль? продолжила Аделина, указывая на одного прохожаго, который только что показался изъ-за противоположнаго угла.

" — Да что сегодня съ вашимъ зрѣніемъ, Аделина? воскликнула Роза, стоявшая у другаго окна; этотъ прохожій по крайней мѣрѣ на полторы головы выше господина де-Фраконвиля.

" — Вы правы, замѣтила Аделина, кротко вздыхая; — мое зрѣніе помутилось, а бѣлый свѣтъ еще болѣе ослѣпилъ меня. Везите меня назадъ въ спальню.

"Послѣ этого уже не пришлось ей болѣе взглянуть на Божій міръ.

"Мы снова покатили ее въ спальню и спокойно устроила на креслѣ подлѣ камина, подложивъ ей подъ голову подушку, а поставивъ подъ ноги скамейку. Роза, шедшая за нею, взяла какую-то повѣсть, чтобы почитать ей вслухъ.

" — Нѣтъ, не то, сказала Аделина, отрицательно махнувъ рукой: — я уже покончила съ подобнымъ чтеніемъ. Тамъ, есть, Роза, другая книга.

"Возвратившись изъ церкви въ прошедшее воскресенье, я позабыла въ комнатѣ Аделины свою Библію и молитвенникъ. На нихъ-то она и намекала теперь. Роза взяла Библію.

" — Съ чего начать? спросила она, садясь подлѣ нея.

Аделина не сумѣла объяснить ей, обѣ были равно несвѣдущи въ этомъ отношеніи. Для Аделины Библія всегда была закрытою, чуть не запрещенною книгой, а Роза заглядываетъ въ нее только изъ приличія. Она стала нерѣшительно перевертывать одинъ листъ за другимъ.

" — Сколько главъ? прошептала она мнѣ умоляющимъ голосомъ. Скажите мнѣ, какую изъ нихъ выбрать.

" — Возьмите молитвенникъ, прервала ее Аделина, и прочтите мнѣ заупокойныя молитвы, которыя читаются у васъ при погребеніи.

"Роза тотчасъ же отыскала это мѣсто, потому что оно было рядомъ съ брачными молитвами, и начала такъ:

«Я есмь воскресеніе и жизнь; вѣрующій въ Меня, если и умретъ, оживетъ. И всякій живущій и вѣрующій въ Меня не умретъ во вѣкъ.»

"Тутъ она остановилась; слезы мѣшали ей разбирать слова. Въ эту минуту въ комнату вошла миссъ-де-Бофуа и увидала молитвенникъ въ рукахъ Розы. Тогда въ первый разъ, въ вашемъ присутствіи, стала она умолять Аделину, чтобы та вспомнила свое вѣроисповѣданіе, и предложила ей послать за католическимъ священникомъ.

" — Дорогая тетя, трогательно воскликнула Аделина, когда вы будете такъ же близки къ смерти, какъ я теперь, вы поймете все ничтожество этихъ земныхъ различій и всю безполезность ихъ въ глазахъ вашего общаго Отца. Царствіе Божіе едино, и мнѣ кажется, что несмотря на различіе вѣроисповѣданій, его наслѣдуютъ всѣ искренно вѣрующіе и стремящіеся соединиться съ Богомъ. Могу ли я стать хуже отъ того, что буду слушать молитвы изъ Англійскаго молитвенника: онѣ исполнены божественной силы и истины и приносятъ мнѣ большое утѣшеніе. А священники еще успѣютъ придти, послѣ.

"Это было довольно смѣлое признаніе для католички. Агнеса де-Бофуа, крестясь, вышла изъ комнаты, а Роза до конца прочитала заупокойныя молитвы.

«Итакъ, жизнь Аделины виситъ на волоскѣ, но она все еще борется съ смертію.»

Читатель не встрѣтитъ болѣе отрывковъ изъ дневника Мери Карръ, да и вообще эта часть разказа, вмѣстѣ съ жизнію Аделины де-Кастелла, быстро приближается къ концу.

XI. Секретъ Луизы.

Стоило только взглянуть на комнату Аделины, чтобъ узнать въ ней гостиную, лишь на время преобразованную въ спальню. Подъ былъ устланъ роскошнымъ ковромъ; диванъ и кресла, съ изящною рѣзьбой, обтянуты набивнымъ пунцовымъ бархатомъ; бѣлыя кисейныя драпировки богатаго рисунка, сверху отороченные пунцовымъ бархатомъ, укрѣплены на окнахъ золотыми багетами, а по стѣнамъ висѣли изящныя картавы. Одна кровать была здѣсь не у мѣста, — простая французская кровать изъ краснаго дерева безъ занавѣсей. Она стояла въ углу между двумя дверями, изъ которыхъ одна отворялась въ корридоръ, а другая вела въ сосѣднюю гостиную, большую, великолѣпную комнату, меблированную въ одинаковомъ вкусѣ съ временною спальней Аделины.

Сама Аделина лежала теперь на кушеткѣ, придвинутой къ огню, блѣдная, изнуренная, едва переводя дыханіе и очевидно доживая свои послѣдніе дни. Ея большіе черные глаза, еще сохранившіе прежнее грустное выраженіе, пристально смотрѣли на огонь, съ тѣмъ упорнымъ, сосредоточеннымъ вниманіемъ, которое всегда обличаетъ глубокую задумчивость. Сидѣлка расположилась подлѣ дивана, а горничная Луиза поправляла подушки на постели. Вся семья была внизу за обѣдомъ!

— А гдѣ же другая подушка? спросила Луиза.

— Она подъ барышней, отвѣчала сидѣлка. — Вы ужь погодите ее доставать, покамѣстъ мы не уложимъ барышню въ постель.

— Я хоть сейчасъ лягу, перебила Аделина. — Я что-то устала, да къ тому же вы столько накутали на меня, что и просто задыхаюсь. Дрова такъ и пышутъ жаромъ.

— Не прикажете ли отодвинуть немного, mademoiselle?

— Нѣтъ, отвѣчала Аделина, — переведите меня лучше на постель. Скоро ужь семь.

Сидѣлка позвала къ себѣ на помощь Луизу, и покамѣстъ онѣ раздѣвала Аделину, она вдругъ упала навзвичь безъ чувствъ и движенія. — Ей дурно, вскрикнула Луиза.

— Это предсмертный припадокъ, прошептала сидѣлка.

Луиза пришла въ страшное негодованіе, а задаваясь слезами, стала упрекать сидѣлку за ея жестокосердыя слова. Но сидѣлка была права.

— Вы лучше позовите ея родителей, mademoiselle Луиза, наставала сидѣлка, — да пошлите за докторами, хотя по правдѣ сказать, они ужь не могутъ помочь ей, бѣдняжкѣ.

— Съ ней не обморокъ, прошептала Луиза. — Она въ памяти.

— Да я и говорила, что это не обморокъ, коротко отвѣчала сидѣлка. — Мнѣ это чаще приходилось видѣть чѣмъ вамъ. Впрочемъ, она еще оправится немного отъ этого припадка.

Никто не ложился спать въ эту ночь въ домѣ синьйора де-Кастелла: всѣ плакали, волновались, приходили въ отчаяніе. По временамъ вся семья сходилась въ гостиной, а Мери Карръ до сихъ поръ не можетъ равнодушно вспомнить объ этомъ ужасномъ времена. Живо представляется ей неестественное молчаніе, царствовавшее въ комнатѣ Аделины; чайныя чашки и блюдца, не убиравшіяся со стола, потому что чай дѣлали по нѣскольку разъ за ночь; двѣ восковыя свѣчи, горѣвшія подъ абажурами; непроницаемо-суровое лицо синьйора де-Кастелла; отчаяніе его жены; полуотворенная дверь, которая вела въ комнату Аделины; не ясныя тихо двигавшіяся фигуры сидѣлки и Луизы, и — самое ужасное воспоминаніе! — слабые стоны и тяжелое дыханіе умирающей, отчетливо слышные въ тишинѣ ночи.

Рано по утру Аделина пожелала видѣть отца; онъ пробылъ съ ней около двадцати минутъ наединѣ. Что произошло между ними во время этого свиданія, никто не могъ сказать. Просила ли она его прощенія въ томъ, что вопреки его желанію полюбила человѣка, котораго, быть-можетъ, не должна была любить, или онъ умолялъ ее простить его за причиненныя ей страданія, этого никто никогда не узнаетъ. Синьйоръ да-Кастелла вернулся въ кабинетъ свойственною ему, ровною, величественною походкой, но когда онъ проходилъ черезъ гостиную, на лицѣ его замѣтны были слѣды сильнаго волненія. Думая что Аделина одна, Мери Карръ отворила было дверь, раздѣлявшую обѣ комнаты, и такомъ образомъ услыхала кое-что изъ ея разговора съ отцомъ. Аделина сильно рыдала. Она въ послѣдній разъ слушала изъ устъ горячо-любимаго отца слова страстной нѣжности, которыхъ онъ никогда не рѣшился бы сказать ей въ присутствіи третьяго лица или при менѣе важныхъ обстоятельствахъ; но когда въ этихъ мнимо-холодныхъ натурахъ заговоритъ гнѣвъ, или нѣжность, или какая-либо другая страсть, то вырывается изъ ихъ души бурнымъ, неудержимымъ потокомъ. Собравъ послѣдніе остатки силъ, Аделина нѣжно прижала къ себѣ отца, и стала увѣрять его, какъ дорогъ былъ онъ ея сердцу, гораздо дороже нежели онъ предполагалъ. Тутъ только синьйоръ де-Кастелла далъ ей свое согласіе (къ сожалѣнію слишкомъ поздно) открыть Фредерику Сентъ-Джону настоящую причину его отказа.

Время шло. Сидѣлка въ двадцатый разъ поправляла сбивавшіяся подушки, когда Сусанна позвала ее обѣдать, а сама на это время, по обыкновенію, заняла ея мѣсто. Госпожа де-Кастелла, изнуренная горемъ и слезами, только что удалилась въ свою комнату, чтобы не много отдохнуть. Почти не чувствуя страданій, Аделина находилась однако въ какомъ-то тоскливомъ состояніи, которое часто испытываютъ умирающіе. Когда она не была въ забытьи, она ни на минуту не оставалась спокойною, такъ что подушки и простыни ея были въ постоянномъ безпорядкѣ. Не успѣла сидѣлка выйдти изъ комнаты, какъ миссъ Карръ должна была снова нагнуться надъ нею, чтобы поправить ихъ.

— Кто тамъ? глухо спросила Аделина, легка лицомъ къ стѣнѣ, но чувствуя, подобно всѣмъ опасно больнымъ, малѣйшую разницу въ прикосновеніи.

— Это я… Мери. Сидѣлка ушла обѣдать.

Аделина взяла руку миссъ Карръ и нѣсколько минутъ молча держала ее въ своихъ рукахъ.

— Мнѣ весь день хотѣлось, Мери, поговорить съ вами. Но я… все ждала.

Она не могла сказать двухъ словъ, не задыхаясь.

— Что же вы хотѣли сказать мнѣ, дорогая Аделина?

— Есть ли еще кто-нибудь въ комнатѣ?

— Кромѣ Суссааны, никого.

— Скажите ей чтобъ она вышла, я хочу остаться наединѣ съ вами.

— Но она не понимаетъ по-Англійски.

— Нѣтъ, мнѣ нужно быть съ вами наединѣ, повторила Аделина. — Сусанна.

Горничная подошла къ постели.

— Поверните меня, Сусанна, у меня нѣтъ силъ.

Онѣ повернули ее, съ большимъ трудомъ, не имѣя привычки обращаться съ больными. Аделина лежала, едва переводя дыханіе и смотря имъ въ глаза. Сусанна отерла холодный потъ на ея блѣдномъ лбу и свои собственныя слезы.

— Оставьте насъ, Сусаяна. Мнѣ нужно поговорить съ mademoiselle Карръ.

— Побудьте въ сосѣдней комнатѣ, Сусанна, прошептала миссъ Карръ горничной. Читатель, быть-можетъ, найдетъ это страннымъ, но какъ ни любила Мери Карръ Аделину, ей все-таки страшно было оставаться съ ней наединѣ. Она не пыталась анализировать это ощущеніе, но, вѣроятно, оно происходило отъ того непонятнаго ужаса, который невольно наводитъ на молодую душу видъ покойника или умирающаго.

— Я хочу дать вамъ одно порученіе, Мери, сказала она прерывающимся голосомъ. — Обѣщаете ли вы мнѣ исполнить его свято?

— Вѣрно и свято.

— Это порученіе — къ нему.

— Къ мистеру Сентъ-Джону?

— Да.

Протянувъ свою бѣлую исхудалую руку, она показала на свой пюпитръ, стоявшій на одномъ изъ инкрустованныхъ столовъ, и объяснила Мери гдѣ найдти ключъ.

— Въ пюпитрѣ на правой сторонѣ есть потайная пружина, продолжала она; — пожмите ее.

Мери Карръ, хоть и не совсѣмъ ловко, исполнила требованіе Аделины, и глазамъ ея предстали двѣ-три золотыя вещицы, пучокъ засохшихъ цвѣтовъ и небольшая пачка писемъ съ истертыми уголками.

— Цвѣты бросьте въ огонь, прошептала Аделина, — остальное положите въ пакетъ и запечатайте.

— Какъ истерты письма, Аделина! воскликнула Мери. — Можно подумать, что имъ лѣтъ двадцать.

— Да, пока не слегла въ постель, я носила ихъ здѣсь, сказала она, указывая на грудь. — Это его письма.

— Не хотите ли прочесть еще разъ, прежде нежели я ихъ запечатаю? спросила миссъ Карръ.

Аделина отвѣчала отрицательнымъ жестомъ.

— Уже нѣсколько недѣль какъ я ихъ не читала, съ трудомъ проговорила она. — Я не рѣшалась въ послѣднее время шевелить чувства, которыя она возбуждаютъ во мнѣ; меня должны занимать теперь болѣе серіозныя мысли. Въ послѣднее время я всячески старалась гнать отъ себя эти мірскія ощущенія, не думать о немъ, но все напрасно. Быть-можетъ, грѣшно любить подобное себѣ существо такъ, какъ я любила его; вамъ говорятъ, что такая любовь должна принадлежать лишь одному Творцу. Но несмотря на это, я спрашивала себя иногда, въ чемъ же тутъ грѣхъ и какъ избѣжать его, когда мы не сами вложили себѣ въ сердца эту странную силу любви? Другіе, можетъ-быть, умѣютъ владѣть своими чувствами, а я напрасно боролась. Днемъ и ночью, на яву и но снѣ, онъ всегда былъ передо мною, беззавѣтно наполняя собой все существо мое. Измѣнить или умѣрить это чувство было не въ моей власти; и пыталась, во не нашла въ себѣ силы; чего не дала бы я, съ тѣхъ поръ какъ онъ уѣхалъ, чтобы забыть все: и его, и мое горе, и наконецъ самое себя! Да проститъ мнѣ Богъ это прегрѣшеніе вмѣстѣ со многими другими.

— Стало-быть, вы не станете перечитывать эти письма? снова спросила ее миссъ Карръ, которой тяжело было слушать ея прерывистое призваніе.

— Нѣтъ; на это, по крайней мѣрѣ, у меня хватитъ силы конецъ мой близокъ.

Массъ Карръ поспѣшно вложила письма въ пакетъ и собиралась его запечатать.

— Не этою печатью, сказала ей Аделина. — Возьмите мою собственную маленькую печать съ начальными буквами моего имени. Какъ вы думаете, Мери, въ состояніи ли я буду сама надписать адресъ?

— Вамъ писать адресъ! съ удивленіемъ воскликнула миссъ Карръ. — Но какъ же это сдѣлать?

— Еслибы вы могли приподнять и подержать меня немного, это продолжилось бы не болѣе минуты. Мнѣ хочется самой написать адресъ.

— Такъ я лучше позову Сусанну.

— Нѣтъ, нѣтъ, никого не нужно. Положите передо мною письмо на книгу и сами попытайтесь поднять меня.

Просьба ея была исполнена съ большимъ трудомъ. Мери Карръ дрожала отъ волненія, опасаясь, чтобъ это усиліе не повредило Аделинѣ, но не могла отказать ея умоляющимъ взорамъ. Она приподняла ее и поддерживала до тѣхъ поръ, пока не написанъ былъ адресъ Фредерику Сентъ-Джону, безъ прибавленія мистеру или эсквайру. Въ этомъ дрожащемъ, угловатомъ почеркѣ никто не узналъ бы руки Аделины. Мери опять уложила ее въ постель, и тогда Аделина объяснила ей въ нѣсколькихъ словахъ тайную причину своей размолвки съ Сентъ-Джономъ, прося ее открыть ему все.

— Скажите, что я возвращаю ему все, кромѣ этого кольца, которое будетъ похоронено вмѣстѣ со мною. Скажите, что я никогда не снимала его съ моей руки, съ тѣхъ поръ какъ онъ самъ мнѣ надѣлъ его.

— Какое кольцо! съ удивленіемъ и даже съ любопытствомъ воскликнула Мери Карръ, несмотря на всю важность этой минуты. — Вѣдь этимъ кольцомъ вы обручались съ де-ла-Шассомъ, продолжила она, смотря на простое золотое кольцо едва державшееся на исхудаломъ пальцѣ Аделины при помощи снурочка.

Она слабо покачала головой.

— Ужь онъ пойметъ.

— Не сказать ли еще чего, Аделина?

— Скажите, что и за гробомъ я останусь такъ же вѣрна ему, какъ была при жизни. Болѣе ничего.

— Почему вы не написали ему въ послѣдній разъ? спросила Мери Карръ.

— Это могло бы быть непріятно ему. Вѣдь онъ теперь съ другою,

Время близилось къ вечеру. По одну сторону камина дремала сидѣлка; по другую молча качалась взадъ и впередъ Луиза, сидя на круглыхъ креслахъ. Мери Карръ стояла передъ окномъ, небрежно облокотившись на каминную полку, а полусонная Роза Дарлингъ сидѣла на низенькой скамеечкѣ, припавъ годовой къ постели Аделины. Въ сосѣдней комнатѣ слышенъ былъ шепотъ господина де-Кастелла, который разговаривалъ съ однимъ изъ докторовъ. Аделина въ эту минуту была спокойна и, казалось, дремала.

— Скажите, шепотомъ спросила Луиза сидѣлку, — правда ли, что сегодня утромъ барышня спрашивала у стараго доктора N. сколько часовъ ей остается жить?

Сидѣлка утвердительно кивнула головой.

— Chère enfant! проговорила Луиза сквозь слезы. — Что жъ онъ ей отвѣчалъ?

— Да что отвѣчать? возразила сидѣлка; — онъ знаетъ не больше насъ.

— А вы что думаете?

Сидѣлка покачала головой, встала съ своего кресла, а подойдя къ постели, нагнулась надъ Аделиной, которая лежала лицомъ къ стѣнѣ.

— Она, кажется, спитъ, няня, спросонья замѣтила Роза, а снова закрыла глаза.

— Кажется, что спитъ, mademoiselle; я не могу хорошенько разсмотрѣть ея лица; оно закрыто одѣяломъ. Но еслабъ она не спала, то не лежала бы такъ смирно.

— Знаете ли, я сегодня кое-что слышала, таинственно прошептала Луиза, когда сидѣлка возвратилась на свое мѣсто.

— Что же такое?

Но Луиза остановилась, замолчала и отерла свои глаза, почти не высыхавшіе въ продолженіе послѣднихъ двухъ недѣль.

— Вы, кажется, хотѣли что-то сказать, замѣтила сидѣлка.

— Ужь и сама не знаю, разсуждала Луиза вслухъ. — Можетъ-бытъ, это и не правда, а если дѣйствительно вздоръ, такъ я, конечно, не желала бы разглашать его. Лучше промолчу.

Самымъ дѣйствительнымъ средствомъ выпытать секретъ Луизы было не показывать на малѣйшаго любопытства къ ея словамъ. Сидѣлка знала это и потому не сказала ни слова. Черезъ нѣсколько минутъ Луиза опять заговорила.

— Но вѣдь какой же можетъ быть вредъ отъ этого, если мы поговоримъ промежь себя. Мнѣ сказала объ этомъ Сусанна, а она, вѣроятно, слышала отъ самой госпожи. Она говоритъ…. да вы точно увѣрены, что барышня заснула? вдругъ спросила Луиза, оглянувшись на постель.

— Она крѣпко спитъ, повторила сидѣлка; — иначе она не была бы такъ спокойна.

Тогда Луиза начала свой разказъ какимъ-то особеннымъ таинственнымъ шепотомъ, который какъ нельзя болѣе гармонировалъ съ содержаніемъ разказа и самою обстановкой, возбуждая невольный страхъ и трепетъ.

— Сусанна говоритъ, что mademoiselle послѣ своей смерти будетъ выставлена.

— Что? съ ужасомъ воскликнула сидѣлка.

— Qu’elle sera exposée après sa mort.

(Я предпочитаю привести эту фразу на томъ языкѣ, на какомъ она была сказана.)

— Что это значитъ? спросила Роза, выходя изъ дремоты.

— Я говорю, что когда mademoiselle Аделина умретъ, ее выставятъ для пріема посѣтителей.

— Луиза, да объясните же мнѣ, что это значить! — настаивала Роза, широко раскрывая глаза.

Но Мери Карръ уже поняла все, потому что ей болѣе нежели Розѣ извѣстны были французскіе обычаи и нравы; случайно посмотрѣвъ на большое трюмо, она увидала, что лицо ея блѣднѣе смерти.

— Я знаю, что въ Англіи не держатся этого обычая, mademoiselle, прошептала сидѣлка, обращаясь къ Розѣ. — Да и здѣсь также онъ почти что вышелъ изъ моды. Рѣдко, рѣдко гдѣ случится видѣть пріемъ покойника. Но я слышала отъ моей матушки, сударыня, она была вмѣстѣ и акушерка, и сидѣлка, что прежде почти всѣ молодыя дѣвушки знатныхъ фамилій принимали посѣтителей послѣ своей смерти. Даже и мнѣ пришлось видѣть на своемъ вѣку нѣсколько подобныхъ великолѣпныхъ пріемовъ.

— Нѣтъ, нѣтъ, дрожа проговорила Мери Карръ, — не говорите объ этомъ.

— Что съ вами, mademoiselle, спросила сидѣлка, съ участіемъ смотря на испуганное лицо миссъ Карръ. — Вы нездоровы?

— Мнѣ дурно, тихо отвѣчала Мери Карръ. — Я не въ силахъ преодолѣть этого чувства. Вы говорите о такихъ ужасныхъ вещахъ.

— Да объясните же мнѣ наконецъ, о чемъ вы говорите, нетерпѣливо перебила Роза. — Что все это значитъ?

— Я сейчасъ разкажу вамъ одинъ примѣръ, mademoiselle, который объяснитъ вамъ все, сказала сидѣлка. — Тетка моя служила экономкой у госпожи Марсакъ. Госпожа эта была вдовая, съ тремя дѣтьми, жившая въ большомъ старомъ замкѣ недалеко отъ вашей деревни. Старшая mademoiselle Марсакъ вышла замужъ за офицера и уѣхала съ нимъ Богъ вѣсть куда, только очень далеко, потому что это было во время Наполеона, когда мы воевали почти съ цѣлою Европой. Единственный сынъ госпожи Марсакъ, бывшій капитаномъ въ томъ же полку, также находился въ отсутствіи. Только одна mademoiselle Эмма оставалась дома, и мать не чаяла въ ней души. То-то красавица была! свѣжая какъ роза! Всякій поручился бы своею головой, что она проживетъ долго. Анъ нѣтъ! Бѣдняжка вдругъ заболѣла. Одни говорили, что это простуда, другіе утверждали, что она покушала чего-то вреднаго, только у нея сдѣлалось внутри воспаленіе, и черезъ недѣлю она умерла. Госпожа Марсакъ чуть съ ума не сошла отъ горя, а тетка моя говорила, что тяжело было слышать какъ она кричала и плакала ночью, моля Пресвятую Дѣву взять ее вмѣстѣ съ дочерью. Но рано по утру въ замокъ пріѣхала сестра госпожи Марсакъ и приказала выставить тѣло бѣдной mademoiselle Эммы.

— Продолжайте, продолжайте, умоляла Роза, щека которой поблѣднѣла теперь почти такъ же какъ у Мери Карръ.

— Я была тогда еще очень маленькою дѣвочкой, сударыня, вѣдь это было въ 1812 году; тетка вдругъ неожиданно потребовала меня въ замокъ. госпожа Марсакъ не могла держать много слугъ, средства-то ея были не велики. Кромѣ моей тетки и стараго садовника, у ней была еще одна горничная, такъ что и я была не лишнею. Клянусь честію, сударыня! мнѣ никогда этого не позабыть: я въ жизнь не видывала ничего подобнаго. На покойницу надѣли, будто на невѣсту, богатое бѣлое платье, цвѣты, брилліанты, бѣлыя перчатки и бѣлые атласные башмаки. Потомъ ее поставили стоймя въ концѣ большаго зала, и всѣ сосѣди на нѣсколько милъ въ окружности, какъ богатые, такъ и бѣдные, которымъ удалось только получить доступъ въ замокъ, пришли поклониться ея тѣлу. Тетка толкнула меня въ комнату, а я оставалась тамъ минутъ пять. Странно было такъ глядѣть! На одномъ концѣ комнаты стояла разодѣтая покойница, а съ другаго входили посѣтители, также разодѣтые въ наилучшія платья, но большею частію блѣдные и дрожавшіе отъ страха. Вдоль комнаты поставленъ былъ большой длинный столъ; они огибали его, съ поклономъ проходили мимо покойницы и молча удалялись. Мнѣ кажется, сударыня, не хорошо сдѣлала моя тетка, показавъ мнѣ, пятилѣтней дѣвочкѣ, такое страшное зрѣлище; но она всегда баловала меня, и думала доставить мнѣ этимъ большое удовольствіе. Я едва могла одолѣть свой страхъ, оставаясь въ одной комнатѣ съ умершею, и вѣроятно была такъ же блѣдна и испугана, какъ теперь mademoiselle Мери. Долго послѣ того боялась я входить въ темную комнату а въ продолженіе нѣсколькихъ лѣтъ сряду не могла сладить съ этимъ чувствомъ. Хотя съ тѣхъ поръ мнѣ приходилось видѣть много подобныхъ зрѣлищъ, однако ни одно не врѣзалось въ моей памяти такъ, какъ это. Впрочемъ нельзя сказать, чтобъ я долго смотрѣла на него въ то время: я только разъ и взглянула на тотъ конецъ комнаты, гдѣ выставлено было вѣнчальное платье. .

— Но для чего одѣваютъ ихъ въ вѣнчальное платье? задыхаясь, спросила Роза.

— А въ знакъ того, что онѣ Христовы невѣсты. По крайней мѣрѣ я всегда такъ объясняла себѣ это, mademoiselle Роза, отвѣчала сидѣлка.

— Первый покойникъ, котораго мнѣ случилось видѣть, перебила Луиза, завидуя сидѣлкѣ, не перестававшей говорить все время, — былъ одинъ молодой священникъ въ Гіени. Постойте, онъ, кажется, еще не былъ настоящимъ священникомъ, а только готовился къ этому званію. Его звали Теодоръ Борнъ. Онъ умеръ отъ боли въ рукѣ, а тѣло его было выставлено для торжественнаго пріема. Кромѣ его, я видѣла еще двухъ покойницъ: сестру графа Плесси, старую дѣвицу лѣтъ сорока, да еще одну молодую дѣвушку, здѣшнюю горожанку, дочь мебельнаго торговца, который продавалъ и отпускалъ на прокатъ мебель и нажилъ себѣ кучу денегъ. Ужь и разодѣли же ее бѣдняжку! Она была единственная дочь у родителей, а она не пожалѣла денегъ чтобъ убрать ея тѣло. На ней надѣта была настоящая брюссельская вуаль; а платье ея было убрано брюссельскими кружевами и букетами изъ флеръ д’оранжа, перевязанными бѣлыми атласными бантиками. Такъ какъ лавка ихъ находилась противъ самаго рывка, то она выставили тѣло у окна, лицомъ къ площади^[6]. День пришелся базарный, площадь была биткомъ набита народомъ, а цѣлыя толпы собралась посмотрѣть на покойницу. А погода-то была какая сырая, ужасъ! Многія дѣти была перепуганы этимъ зрѣлищемъ.

Сусаннѣ вотъ на разу не приходилось видѣть этого обычая, до тѣхъ поръ пока она не пріѣхала сюда; она говоритъ, что у нихъ подъ Парижемъ ничего подобнаго и не слыхивали; по крайней мѣрѣ она не слыхала. Такъ вотъ этотъ-то Теодоръ Борнъ…

Въ эту минуту Аделина пошевельнулась. Языкъ Луизы такъ и замеръ, какъ бы прострѣленный насквозь, а сидѣлка бросилась къ постели. Больная проснулась и попросила пить.

Между тѣмъ какъ сидѣлка принимала отъ нея чай и чайную ложку, докторъ Дорре, все время сидѣвшій въ сосѣдней комнатѣ, пришелъ еще разъ взглянуть на Аделину передъ своимъ отъѣздомъ. Она была въ полной памяти и, сказала ему, что чувствуетъ себя хорошо. Пока онъ уходилъ, а сидѣлка провожала его съ лѣстницы, Аделина протянула руку. Мери Карръ, которая стояла подлѣ ея постели. Голосъ ея былъ очень слабъ, такъ что Мери должна была наклониться надъ нею, чтобы разслышать ея слова.

— Я…. я не спала, когда Луиза разсказывала. Я слышала все. Мери! не давайте имъ этого дѣлать.

Мери Карръ была въ отчаяніи. Она не знала что ей сказать.

— Я…. я увѣрена, что ничего не сдѣлаютъ противъ вашего желанія, Аделина, проговорила она, запинаясь. — Луиза, вѣроятно, ошибается. Не поговорить ли мнѣ съ госпожой де-Кастелла?

— Нѣтъ, не теперь. Когда я умру, и вы увидите что начинаются приготовленія, тогда поговорите мамашѣ.

— Не огорчайтесь этимъ, Аделина, продолжила Мери, мысленно посылая Луизу въ преисподнюю за то, что она подняла этотъ неумѣстный разговоръ въ присутствіи Аделины. — Повѣрьте, что малѣйшее желаніе ваше будетъ свято исполнено.

— Это вовсе не огорчаетъ меня, слабо отвѣчала она. — Но я желала бы, чтобы послѣ смерти меня оставили въ покоѣ.

Госпожа де-Кастелла сошла было внизъ, къ дочери, но вскорѣ опять удалилась къ себѣ на верхъ, потому что ея истерическія рыданія безпокоили Аделину; Агнеса де-Бофуа осталась съ сестрой и убѣждала ее не покидать своей комнаты. Въ домѣ съ минуты на минуту ожидали пріѣзда старой госпожи де-Бофуа, и около пяти часовъ господинъ де-Кастелла отправился встрѣчать ее на станцію желѣзной дороги. Роза и Мери пили чай въ гостиной, когда старый слуга Сильва подалъ имъ на подносѣ письмо.

— Кому? спросила Мери.

— Pour mademoiselle Rose Darling, отвѣчалъ старикъ.

Роза, сидѣвшая передъ каминомъ протянувъ ноги на рѣшетку, лѣниво взяла письмо, и не повернувъ головы, даже не взглянувъ на адресъ, бросила его на столъ.

— Что за скучная эта Маріанна! Конца нѣтъ ея письмамъ; и ничего въ нихъ нѣтъ, кромѣ скучныхъ нотацій. Если онѣ думаютъ, что я стану отвѣчать имъ на всѣ эти разглагольствія, то онѣ очень ошибутся. Я и за деньги-то не стала бы это дѣлать.

— Это не ея почеркъ, сказала Мери Карръ.

— Не ея? (И Роза соблаговолила томно взглянуть на письмо.) Это что значитъ! Письмо, кажется, отъ Франка! воскликнула она, вырывая его изъ рукъ Мери. — О чемъ это онъ можетъ писать мнѣ? Ужь не умерла ли бабушка и не оставила ли намъ всѣмъ наслѣдства! Нѣтъ, печать красная.

И распечатавъ письмо, она быстро пробѣжала его содержаніе.

— Боже праведный! Какъ странно! Мери! Мери!

Миссъ Карръ посмотрѣла на нее съ удивленіемъ. Роза, въ теченіе цѣлаго дня блѣдная отъ волненія и безсонной ночи, вдругъ зардѣлась яркимъ румянцемъ.

— Онъ ѣдетъ сюда, въ Бельпортъ. Какъ все это странно, Мери! Неужели тайное, невѣдомое сочувствіе влечетъ его сюда въ эту минуту?

— Кого? вашего брата?

— Вотъ еще! Неужели вы думаете, что его пріѣздъ могъ бы взволновать меня такимъ образомъ? Какой вы глупышъ, Мери Карръ! Слушайте:

"Милая Роза, дорогая наша почтенная бабушка (да хранятъ ее святые ангелы, хотя ея продолжительное существованіе начинаетъ заѣдать нашъ собственный вѣкъ) дала мнѣ по пріѣздѣ моемъ въ Лондонъ, дня два тому назадъ, одно порученіе, касающееся до тебя. Она сработала, или купила, однимъ словомъ, приготовила для тебя великолѣпный подарокъ; но я рѣшительно не знаю дать ли ему названіе кошелька или мѣшка, такъ какъ, по моимъ неразумнымъ понятіямъ, онъ слишкомъ великъ для перваго и слишкомъ малъ для послѣдняго. Великолѣпная штука, я тебѣ скажу, вся расшитая серебрянымъ бисеромъ и блестящими шелками, и снабженная ея обыкновеннымъ праздничнымъ приношеніемъ тебѣ. Будучи самъ въ великодушномъ настроеніи духа и зная твое пристрастіе къ кружевамъ, перьямъ и всякаго рода дорогамъ бездѣлушкамъ, я вложилъ и отъ себя небольшую лепту. Этотъ подарокъ, какъ водится, упакованный для отправки и адресованный на имя госпожи de Nino съ передачей тебѣ, привезенъ былъ мною въ Лондонъ съ тѣмъ, чтобы передать его твоей бывшей пансіонской подругѣ, миссъ Сингльтонъ, которая должна была возвратиться въ Бельпортъ. Ты, милая сестрица, нерѣдко честила меня замѣчаніемъ, что у меня въ головѣ ничего не держится; и дѣйствительно, бабушкино порученіе, вмѣстѣ съ мѣшкомъ, совершенно изъ нея выскользнуло. Укладываясь сегодня утромъ предъ отъѣздомъ въ очаровательную Ирландію, въ которую я направляю теперь свой полетъ, я случайно напалъ на эту злополучную посылку. Что было дѣлать? Я кликнулъ кэбъ и поскакалъ къ миссъ Сингльтонъ, не переставая проклинать свою забывчивость. Но все было напрасно. Миссъ Сингльтонъ и архидіаконъ уже уѣхали въ Бельпортъ. Возвращаясь назадъ по улицѣ Брукъ-Стритъ, я спрашивалъ себя, какъ мнѣ поступить съ деньгами, и кто изъ моихъ рыжихъ ирландскихъ друзей возьмется доставить тебѣ этотъ мѣшочекъ, какъ вдругъ натыкаюсь на Фреда Сентъ-Джона, или лучше сказать, онъ наткнулся на меня.

" — Скажите, гдѣ вы пропадали? спросилъ я.

" — Жилъ въ замкѣ Веферъ почти цѣлый мѣсяцъ, а завтра уѣзжаю въ Парижъ. Нѣтъ ли порученій?

" — Непремѣнно найдутся, если только дорога ваша лежитъ черезъ Бельпортъ. И тутъ я вручилъ ему злополучную посылку и разказалъ ея исторію.

"Однимъ словомъ, Роза, ты можешь быть увѣрена, что скоро получишь свой мѣшокъ цѣлымъ и невредимымъ, хотя трудно опредѣлить когда именно, потому что неакуратность и измѣнчивость Сентъ-Джона вошли въ пословицу.

"Надѣюсь, что здоровье твоей подруги, mademoiselle de-Castella, поправляется. Я просилъ бы тебя передать ей мой поклонъ, но увѣренъ, что она давно обо мнѣ забыла. Впрочемъ, пожелай ей отъ меня самаго скораго выздоровленія.

"Твой любящій братъ, милая Роза,

"Франкъ Дарлингъ."

— Какое извѣстіе для Аделины! не мѣшайте мнѣ теперь, Мери Карръ.

— Роза, съ укоромъ сказала миссъ Карръ, — не годится и говорить ей объ этомъ.

— Вотъ еще что выдумали! воскликнула Роза.

— Аделина покорилась теперь своей участи. Дайте ей умереть спокойно. Извѣстіе о немъ только взволнуетъ и растревожитъ ее.

— Перестаньте, пожалуста. Пустите меня! сказала Роза, вырываясь изъ рукъ Мери.

— Роза, вы поступаете весьма неблагоразумно. Ея предсмертныя страданія уже начались, и все земное теперь ей чуждо.

— Вы этихъ вещей не понимаете, возразила Роза съ презрительною улыбкой, — да и гдѣ вамъ понять ихъ? Развѣ не жаждала она видѣть его въ продолженіе нѣсколькихъ мѣсяцевъ сряду? Развѣ его холодное равнодушіе, его молчаніе и отсутствіе не ускорили ея смерти? А вы хотите скрыть отъ нея теперь, что онъ ѣдетъ сюда! Нѣтъ, Мери, говорю вамъ, что это утѣшитъ ее въ послѣднюю минуту.

Она сильно рванулась впередъ и вошла къ умирающей. Заслышавъ ея приближеніе, Аделина открыла глаза. Что именно прошептала ей Роза, склонившась надъ ея изголовьемъ, — Мери Карръ не могла разслышать; но даже въ этотъ послѣдній часъ блѣдныя щеки Аделины покрылись яркимъ румянцемъ. Какой безумно-жадный взглядъ устремила она на Розу!

— Теперь ужь поздно, со вздохомъ прошептала она, — слишкомъ поздно; меня ужь не будетъ тогда на свѣтѣ. Вотъ, еслибъ онъ пріѣхалъ денькомъ пораньше!

Глаза ея снова закрылись, и она замолчала. Потомъ черезъ нѣсколько минутъ она обратилась къ миссъ Карръ.

— Мери, помните, что говорила сегодня Луиза?

— Да, да. Помню.

— Если мамаша пожелаетъ этого, вы не препятствуйте ей. Я…. я желала бы, чтобъ онъ видѣлъ меня горемычную. А тогда ему можно будетъ придти, вы привели бы его.

Роза съ жаромъ выразила свое согласіе, прежде нежели Мери Карръ успѣла выговорить слово.

— Да еслибъ его и не было здѣсь, не все ли равно, думаю я, для чего противорѣчить мамашѣ, что мнѣ отъ этого? Еслибъ у меня самой была дочь и также умерла бы, можетъ-быть, и и захотѣла бы того же. Не мѣшайте мамашѣ. Но вы приведете его?

— О да, дорогая Аделина, воскликнула Роза, — если только его можно будетъ найдти. Обѣщаю вамъ это торжественно.

— А теперь, дорогіе друзья моей. юности, Роза, Мери, прошептала она, протягивая имъ руки, — мнѣ остается сказать вамъ послѣднее прости. Все кругомъ меня подергивается туманомъ. Еслибы знали вы, какъ я благодарна вамъ за ваши попеченія! Будете ли вы вспоминать обо мнѣ, когда я умру?

Молчаніе, наступившее послѣ этихъ словъ, нарушалось одними рыданіями Розы. Сердце Мери Карръ болѣло молча.

— Не забывайте, особенно вы, Роза, что здѣшняя жизнь непродолжительна, но есть другая, вѣчная. Старайтесь наслѣдовать ее. Поцѣлуйте же меня въ послѣдній разъ.

Онѣ склонились надъ нею по очереди, и съ скорбію въ сердцѣ, обливаясь слезами, дали ей послѣднее цѣлованіе.

— Мы…. вѣдь…. увидимся…. въ небѣ?…

Едва успѣла она произнести эти слова, послѣднія, которыя онѣ слышали отъ нея, какъ Луиза съ торжественною важностью въ лицѣ широко растворила двери въ корридоръ и что-то таинственно прошептала сидѣлкѣ. Та вскочила, отодвинула назадъ свой стулъ и молча упада на колѣни.

— Что случилось? воскликнула Роза.

— Развѣ вы не понимаете? поспѣшно отвѣчала Мери, увлекая за собой Розу и скрываясь въ гостиную.

Оттуда, черезъ полуотворенную дверь, онѣ увидали священниковъ въ бѣлыхъ одеждахъ, входившихъ на лѣстницу; впереди ихъ несли серебряное распятіе и тѣло Господне, благоговѣйно скрытое отъ взоровъ. Луиза, подобно сидѣлкѣ, опустилась на колѣна въ корридорѣ, и священники торжественно прошли мимо нея въ комнату Аделины, не оборачиваясь ни направо, ни налѣво. По обряду римско-католической церкви они пришли напутствовать ее къ смерти и въ послѣдній разъ причастить святыхъ тайнъ.

XII. Торжественный пріемъ усопшей.

Тяжело описывать день, наступившій послѣ этой ночи. Аделина тихо скончалась около полуночи, окруженная своими родными, не теряя сознанія до послѣдней минуты.

Не только тяжело, но и трудно описывать главное событіе этого дня, которое читатель, бытъ-можетъ, приметъ за непріятный вымыселъ, если ему не приходилось встрѣчать его въ своей жизни. А между тѣмъ это фактъ, не подлежащій сомнѣнію, столь же вѣрный, какъ и тѣ, о которыхъ я упоминала въ предшествующей главѣ; только я постараюсь теперь изложить его какъ можно подробнѣе и точнѣе.

Луиза была права: тѣло Аделины де-Кастелла имѣло быть выставленнымъ для торжественнаго пріема.

Въ домѣ поговаривали, что синьйоръ де-Кастелла былъ противъ этой церемоніи, и что онъ уступилъ только желанію убитой горемъ жены. Старая госпожа де-Бофуа явно высказывала отвращеніе къ этому обычаю, который сильно противорѣчилъ ея Англійскимъ воззрѣніямъ. Но госпожа де-Кастелла настояла на своемъ. Ея растерзанная душа, быть-можетъ, находила своего рода утѣшеніе въ той мысли, что люди еще разъ взглянуть на ея дорогое, прекрасное дитя, окруженное всею роскошью и великолѣпіемъ жизни, прежде нежели могила сокроетъ его на вѣки.

Рано утромъ по Бельпорту разосланы были печатные циркуляры съ черными каемками, заготовленные еще ночью:

«Господинъ и госпожа де-Кастелла, госпожа де-Бофуа, дѣвица де-Бофуа имѣютъ честь извѣстить васъ о тягостной потерѣ, постигшей ихъ въ лицѣ дѣвицы Аделины-Луизы де-Кастелла, ихъ дочери, внучки и племянницы, скончавшейся въ Бельпортѣ, 8 января, 19 лѣтъ отъ роду. Молитесь о ней.»

Приглашенія на торжественный пріемъ, или лучше сказать увѣдомленія о немъ, разосланы были по знакомымъ и друзьямъ черезъ прислугу, не офиціальнымъ, а частнымъ образомъ; и нужно прибавить, что извѣстіе это произвело въ городѣ большое впечатлѣніе, о которомъ помнятъ до сихъ поръ.

Около полудня въ маленькій будуаръ нижняго этажа, занимаемый только Розой и Мери (такъ какъ прочіе члены семейства оставались въ своихъ комнатахъ), вошелъ старый слуга Сильва. Онъ доложилъ, что одна изъ служанокъ и — M-me de-Nino Желаетъ видѣть миссъ Дарлингъ.

— Пусть она войдетъ сюда, Сильdа, сказала Роза, вставая съ маленькаго низенькаго стула, на которомъ она сидѣла передъ каминомъ, и проводя рукой по своимъ отяжелѣвшимъ вѣкамъ.

Служанка вошла; это была Юлія. Она подала Розѣ посылку, въ которой та сейчасъ угадала бабушкинъ подарокъ.

— Это было доставлено сегодня утромъ въ пансіонъ на ваше имя, mademoiselle.

— А кто доставилъ? спросила Роза.

— Высокій, красивый Англичанинъ, я сама отворяла ему калитку, отвѣчала Юлія. — Онъ спросилъ васъ, mademoiselle, а когда я сказала ему что васъ нѣтъ дома и что вы гостите у знакомыхъ въ городѣ, то онъ подалъ мнѣ свою карточку. Переверните посылку, mademoiselle Роза, и вы найдете ее подъ веревкой: я нарочно подсунула ее туда, чтобы не потерять дорогой.

Розѣ нечего было смотрѣть на карточку. Она догадалась, что это Фредерикъ Сентъ-Джонъ.

— Не сказалъ ли онъ тебѣ, гдѣ онъ остановился? Въ какой гостиницѣ?

— Ничего не сказалъ, mademoiselle, только оставилъ посылку и карточку, да просилъ передать его поклонъ. M--me de Nino поручала мнѣ спросить у васъ, mademoiselle, въ которомъ часу придти ей проститься съ бѣдною молодою барышней? продолжала Юлія, понизивъ голосъ.

— Пріемъ начнется въ два часа, Юлія. Пусть она пріѣдетъ когда ей угодно, отъ двухъ до пяти часовъ.

— Ахъ, какъ бы и мнѣ хотѣлось посмотрѣть на нее! воскликнула Юлія. — Кажется, пансіонскую-то прислугу ужь можно бы допустить: вѣдь мы такъ долго за ней ходили.

— Я думаю, что можно, сказала Роза. — Конечно, можно, такъ и скажи отъ меня M--me de Nino.

— Юлія, перебила Мери Карръ, — и я также пойду прощаться съ Аделиной; это сочли бы за невѣжливость съ моей стороны, еслибъ я не пошла; но увѣряю тебя, что я скорѣе предпочла бы сдѣлать десять верстъ пѣшкомъ нежели идти въ эту комнату.

— Но вы только подумайте какое это будетъ великолѣпное зрѣлище, mademoiselle Карръ! доказывала Юлія. — Говорятъ, будто на нее надѣнутъ настоящее вѣнчальное платье, цвѣты а брилліанты. Ахъ, бѣдняжка, бѣдняжка! воскликнула служанка, принимаясь плакать. — Давно ли, кажется, была и здорова, и счастлива, а собиралась выйдти замужъ, а теперь вонъ что.

— Мери, сказала Роза, когда они остались вдвоемъ, — теперь мы знаемъ что онъ въ городѣ, и я пойду отыскивать его. А вы пойдете со мной?

Мери Карръ колебалась.

— Прилично ли намъ, Роза, ходить по гостиницамъ и узнавать о молодыхъ людяхъ? Мнѣ это вовсе не нравится.

— Мало ли что намъ не нравится, саркастически замѣтила Роза. — Не боитесь ли вы, что васъ тамъ съѣдятъ?

— Но воля ваша, это вещь неприличная.

— Для васъ, конечно, неприличная, такъ вы и оставайтесь дома; мнѣ даже жаль, что я просила васъ. Но я обѣщала бѣдной Аделинѣ привести его къ ней, если только найдется хоть малѣйшая возможность исполнить ея желаніе, и непремѣнно сдержу свое слово.

— Въ такомъ случаѣ и я пойду съ вами.

— О! возразила Роза.

Приготовленія къ торжественному пріему еще не были окончены. Даже теперь, при одномъ воспоминаніи, я ощущаю почти ту же дурноту, которую испытывала въ то время; а между тѣмъ уже нѣсколько лѣтъ прошло съ тѣхъ поръ. Большая гостиная, рядомъ съ тою гдѣ умерла Аделина, приготовлена была для посѣтителей; часть мебели вынесло, а вдоль всей комнаты устроили барьеръ, раздѣлившій ее на двѣ половины. Это была большая, длинная гостиная, какъ нельзя болѣе удобная для пріема. Ее, то-есть Аделину, стоймя поставили къ стѣнѣ, на самомъ дальнемъ концѣ комнаты, лицомъ къ посѣтителямъ, которыхъ она будто готовилась привѣтствовать. Ужь не знаю какимъ образомъ установили ея трупъ; я и тогда не спрашивала объ этомъ, да и теперь не желала бы знать этихъ подробностей; довольно однихъ крупныхъ фактовъ.

Идя по лѣстницѣ за шляпкой, Мери Карръ услыхала голоса въ комнатѣ умершей и заглянула туда. Аделину въ это время одѣвали. Сидѣлка стояла передъ вытянутымъ во весь ростъ трупомъ и поддерживала его на своемъ плечѣ, отворотясь лицомъ въ другую сторону; парикмахеръ стоялъ сзади и убиралъ волосы. Луиза также помогала поддерживать мертвый грузъ, а Сусанна подавала парикмахеру шпилька. Кажется, нѣтъ ужаснѣе обязанности, какъ убирать покойники! Мери Карръ становилось дурно; она быстро захлопнула дверь и прислонилась къ стѣнѣ, чтобы не упасть.

— Въ какую гостиницу думаете вы идти? спросила она Розу, очутившись съ ней на улицѣ и радуясь тому, что онѣ удалились на время изъ траурнаго дома и отъ этой мрачной сцены.

— Я перепробую ихъ всѣ поочереди, до тѣхъ поръ пока не отыщу его, отвѣчала Роза. — Онъ вѣрно остановился въ Hôtel de Bains. Франкъ всегда тамъ останавливается.

Роза направила свои шаги къ этой извѣстной гостиницѣ и смѣло вступила во дворъ. Навстрѣчу ей вышелъ человѣкъ съ салфеткой въ рукѣ,очень похожій на трактирнаго слугу.

— Не здѣсь ли остановился г. де-Сентъ-Джонъ? спросила она.

Слуга отвѣчалъ ломанымъ французскимъ языкомъ: «ne comprenais pas», и Роза признала въ немъ природнаго Англичанина. Онъ сообщилъ, что мистеръ Сентъ-Джонъ дѣйствительно стоитъ въ этой гостиницѣ, что вечеромъ онъ уѣзжаетъ въ Парижъ, а теперь его нѣтъ дома.

— Нѣтъ дома! воскликнула озадаченная Роза. — Куда же онъ ушелъ?

Слуга, конечно, не мотъ отвѣчать ей. Роза сказала ему, что у нея есть важное дѣло къ мистеру Сентъ-Джону, и что она непремѣнно должна его видѣть. Всѣ трое стояли въ нерѣшимости и смотрѣли другъ на друга.

— Если вамъ угодно войдти въ его нумеръ и подождатъ, то я сейчасъ отворю, сказалъ слуга. — Это въ нижнемъ этажѣ.

— Что вамъ дѣлать, Мери? воскликнула Роза, сердито топнувъ ножкой.

— Пожалуста, не спрашивайте меня. Это ваше дѣло, а не мое.

Неизвѣстно, какъ бы поступила Роза. Она въ нерѣшимости смотрѣла на слугу, быть-можетъ, помышляя о томъ, не войдти ли ей въ комнату, какъ вдругъ передъ ней очутился самъ мистеръ Сентъ-Джонъ.

Онъ былъ все тотъ же. Та же легкая поступь, та же величественная осанка, та не изящная наружность, тѣ же открытыя манеры, которыя такъ влекли къ нему всѣ сердца.

Роза въ смущеніи поздоровалась съ нимъ; она не хотѣла говорить ему истины, боясь получить отказъ, и просила его только идти вмѣстѣ съ ней. Мистеръ Сентъ-Джонъ былъ конечно къ ея услугамъ, и скоро всѣ трое вышли на улицу.

— Кажется, въ цѣломъ свѣтѣ никто до такой степени не держится этикета, какъ Мери Карръ, начала Роза. — Я удивляюсь, отчего она не ищетъ мѣста фрейлины при дворѣ! Слуга предлагалъ намъ войдти въ вашу комнату, чтобы дождаться тамъ вашего возвращенія, и мнѣ кажется, я непремѣнно сдѣлала бы это, еслибы вы не вернулись. А она отъ одной этой мысли готова была упасть въ обморокъ.

Мистеръ Сентъ-Джонъ засмѣялся. Все тотъ же тихій, мелодичный смѣхъ!

— Ну что же тутъ было ужаснаго? продолжила Роза. — Вѣдь мы двоюродные.

— Конечно, двоюродные, отвѣчалъ мистеръ Сентъ-Джонъ. — Я думалъ, впрочемъ, что вы обѣ давно уже въ Англіи.

— Мы скоро отправляемся туда, по крайней мѣрѣ я. Что касается до Мери, то она, если не ошибаюсь, поѣдетъ сперва въ Голландію. А вы, мистеръ Сентъ-Джонъ? Вы уѣзжаете сегодня въ Парижъ, какъ я слышала?

— Да, но не надолго. Мною опять овладѣла прежняя страсть къ путешествіямъ, которой я и намѣренъ предаться. Одинъ изъ моихъ парижскихъ друзей ѣдетъ на будущей недѣлѣ въ Палестину, и я, кажется, пристану къ нему.

«А вѣдь не похоже, чтобъ онъ собирался жениться на Сарѣ Боклеркъ», подумала Роза.

Ни одного слова, ни одного вопроса не вырвалось у него объ Аделинѣ! А между тѣмъ давно ли были они въ самыхъ близкихъ отношеніяхъ, готовые соединиться священными и неразрывными узами брака? О, какъ все измѣнчиво въ этомъ преходящемъ мірѣ! Она уже простилась съ треволненіями жизни и спала теперь непробуднымъ сномъ могилы, а онъ шелъ, полный силъ и гордаго равнодушія, не спрашивая даже гдѣ она, вышла ли она замужъ, жива ли она, или умерла.

Такимъ образомъ она достигли дома господина де-Кастелла. Сентъ-Джонъ вступилъ во дворъ, не подозрѣвая куда его ведутъ. Онъ былъ здѣсь только однажды вечеромъ, и то въ каретѣ сэръ-Санди Максвелла. Двери прихожей была отворены настежь. На одной сторонѣ стоялъ Сильва съ обнаженною головой, а насупротивъ его другой слуга, и оба молча кланялись входившимъ посѣтителямъ. Таковъ былъ обычай. Мистеръ Сентъ-Джонъ подошелъ къ дверямъ, не переставая говорить съ Розой; но увидавъ Сильву, онъ отступалъ назадъ. Старый слуга привѣтливо посмотрѣлъ на него, потому что всѣ любили Сентъ-Джона въ домѣ господона де-Кастелла. Тогда Мери Карръ оставила ихъ и побѣжала наверхъ.

— Для чего вы привели меня сюда? спросилъ онъ у Розы. — Это домъ синьйора де-Кастелла!

— Я имѣю на это свои причины, мистеръ Сентъ-Джонъ. Прошу васъ, пойдемте со мною.

— Нѣтъ, ужь увольте, сказалъ онъ холодно.

— Невозможно, отвѣчала Роза. — Неужели вы думаете, что я пошла бы отыскивать васъ по гостаницамъ и скандализировать такимъ образомъ Мери Карръ и прислугу, безъ особенно важной причины? Пойдемте, пожалуста: мы загораживаемъ входъ.

Мистеръ Сентъ-Джонъ въ самомъ дѣлѣ увидалъ, что позади ихъ дожидалась цѣлая группа дамъ. Онъ вошелъ въ прихожую и пропустилъ дамъ: больше ему ничего не оставалось дѣлать. Гости стали тихо взбираться по широкой лѣстницѣ, а онъ отошелъ съ Розой къ сторонѣ.

— Роза, сказалъ онъ, — такъ не шутятъ. Для чего вы привели меня сюда? Я сейчасъ же прощусь съ вами.

— Увѣряю васъ, прошептала она, въ волненіи хватая его за руку и боясь чтобъ онъ не ускользнулъ отъ нея, — увѣряю васъ, что это не шутка. Неужели вы думаете, что Мери Карръ согласилась бы тогда помогать мнѣ? а вѣдь вы видѣли, что и она приходила со мной. Пойдемте на верхъ, мистеръ Сентъ-Джонъ, прошу васъ.

— Вы забываете, снова началъ онъ, скорѣе въ отвѣтъ на ея волненіе нежели на ея слова, — что не говоря уже о моемъ личномъ нерасположеніи, присутствіе мое въ этомъ домѣ можетъ быть непріятно всему семейству.

— Вы никого не увидите. Они не выйдутъ сегодня.

— Но что это за люди, идущіе по лѣстницѣ? спросилъ онъ съ удивленіемъ, смотря на прибывавшія группы посѣтителей, которыхъ Сильна встрѣчалъ молчаливымъ поклономъ. — Это похоже на пріемъ.

— Это и есть пріемъ, отвѣчала Роза; — только никто изъ семейства де-Кастелла въ немъ не участвуетъ. Вотъ идетъ M--me de-Nino! Смотрите, какъ она строго поводитъ на насъ глазами. Ужь я непремѣнно получу отъ нея выговоръ за то, что перешептываюсь съ вами. Да пойдемте же, мистеръ Сентъ-Джонъ.

— Я не понимаю этого, Роза. Для чего же эта толпа гостей, если, какъ вы говорите, никто изъ семейства не будетъ принимать ихъ? Къ кому же они собираются? И для чего вы хотите, чтобъ я шелъ наверхъ?

— Тамъ…. тамъ сегодня выставка, заикаясь проговорила Роза. — Вотъ почему всѣ собираются. Я хочу, чтобы и вы тоже видѣли это.

— Выставка цвѣтовъ? насмѣшливо спросилъ мистеръ Сентъ-Джонъ.

— Да, поблекшихъ, прошептала Роза, взявъ его за руку и таща за собой по лѣстницѣ.

Вся его фигура выражала нерѣшительность и смущеніе; еслибы не настойчивость молодой дѣвушки, которой онъ не могъ сопротивляться, изъ опасенія навлечь на себя упрекъ въ грубости, онъ, конечно, не пошелъ бы. Богъ вѣсть какъ и почему, въ умѣ его промелькнуло въ эту минуту воспоминаніе о прошедшемъ: какъ нѣкогда онъ, Фредерикъ Сентъ-Джонъ, насильно тащилъ одного школьнаго товарища къ ихъ общему умиравшему другу.

На верху лѣстницы ихъ встрѣтила Мери Карръ съ маленькимъ запечатаннымъ пакетомъ въ рукахъ.

— Меня просили вчера передать вамъ это въ собственныя руки, мистеръ Сентъ-Джонъ, сказала она. — Я имѣю также и другое порученіе.

— Которое можете передать ему сейчасъ же, перебила Роза. Онъ взглянулъ на пакетъ, на печать съ начальными буквами имени: A. de-C; и наконецъ, обернувъ пакетъ на другую сторону, посмотрѣлъ на странный, ломаный почеркъ.

— Неизящная надпись, безпечно замѣтилъ онъ, опуская пакетъ въ боковой карманъ своего платья. — Я не узнаю этого почерка.

— А между тѣмъ было время, когда вы хорошо его знали.

— Быть не можетъ! отвѣчалъ онъ. — По крайней мѣрѣ я не помню.

Они подошли къ дверямъ гостиной. Въ предчувствіи ожидаемаго зрѣлища, Роза съ ужасомъ оперлась на руку мистера Сентъ-Джона, какъ бы не разчитывая на свои собственныя силы.

— Вы нездоровы! спросилъ онъ, смотря на ея блѣдное лицо.

— Мнѣ дурно прошептала она. — Но это пройдетъ.

Когда они вошли, тѣло стояло прямо противъ нихъ на противоположномъ концѣ комнаты. Они не могли сразу различить его за толпившимся передъ ними народомъ. Впрочемъ, благодаря своему высокому росту, мистеръ Сентъ-Джонъ увидалъ его скорѣе нежели Роза.

— Кто это стоитъ тамъ и принимаетъ посѣтителей? быстро спросилъ онъ. — Точно будто… да нѣтъ, это невозможно! Неужели это Аделина?

— Да, это Аделина де-Кастелла, едва дыша отвѣчала Роза, а зубы ея дрожали какъ въ лихорадкѣ. — У нея сегодня пріемъ.

Аделина де-Кастелла. Не странно ли зазвучало это имя въ ушахъ мистера Сентъ-Джона? Но почему не спросилъ онъ, не Аделина ли это де-ла-Шассъ?

— Вы обманули меня, миссъ Дарлингъ, строго сказалъ онъ: — Вы увѣряли меня, что здѣсь не будетъ ни одного изъ членовъ семейства де-Кастелла. Скажите, что это значитъ?

— Да ихъ и нѣтъ здѣсь, прошептала Роза, лицо и губы которой были такъ же блѣдны, какъ у мертвой.

— Нѣтъ здѣсь! а развѣ это не Аделина?

— Да, это Аделина, прошептала Роза. — Но она не будетъ говорить съ вами. Вы…. вы только мимоходомъ посмотрите на нее, какъ смотрятъ на картину. Вернуться назадъ теперь невозможно, даже еслибы вы и захотѣли: посмотрите, какая толпа народа! Но довѣрьтесь мнѣ хоть разъ въ жизни, мистеръ Сентъ-Джонъ, прибавила она, хватая его за руку: — Аделина не будетъ говорить съ вами, не будетъ, клянусь вамъ жизнію!

Частію отъ невозможности вернуться назадъ, потому что они шли въ той линіи, которая подвигалась впередъ, а не въ той, которая возвращалась назадъ, — частію изъ уваженія къ мольбамъ Розы Дарлингъ, а наконецъ и ради собственнаго въ высшей степени возбужденнаго любопытства, мистеръ Сентъ-Джонъ продолжилъ идти впередъ, по временамъ бросая взглядъ на стоявшую передъ ними неподвижную фигуру, мимо которой проходили посѣтители.

— Можетъ ли статься, чтобъ это была Аделина! невольно воскликнулъ онъ. — Но какое сходство! Кто же это? Что это такое? Какой у нея странный видъ!

— Она была больна, какъ видите, дрожа проговорила Роза, — и очень похудѣла. Но это Аделина.

Въ эту минуту они почти поровнялись съ трупомъ. Роза, еще не смѣя взглянуть на покойницу, прижалась къ рукѣ мистера Сентъ-Джона; а онъ смотрѣлъ на Аделину, и его лицо, обыкновенно блѣдное, стало еще блѣднѣе.

О, въ какое роскошное, длинное платье нарядили ее! То было вѣнчальное платье изъ бѣлаго атласа, убранное дорогими бѣлыми кружевами, бѣлыми цвѣтами и лентами, надѣтое на покойницу, изнуренную страданіями и болѣзнію. Узенькая бѣлая атласная лента, поддерживая челюсть, крѣпко стягивала ея подбородокъ, но ея почти не видно было подъ волосами, вѣнкомъ и распущенною сзади вуалью. Даже въ самое цвѣтущее время Аделининой жизни не вились такъ изящно кудри по плечамъ, какъ вились онѣ теперь по ея блѣднымъ, впалымъ щекамъ. Но ни богатое платье, ни вьющіяся кудри, ни цвѣты и кружева, ничто не могло оживить мертвенныя черты или смягчить неподвижный взглядъ погасшихъ глазъ. А между тѣмъ въ обликѣ лица все еще было что-то невыразимо прелестное. Постороннему человѣку, подобно мистеру Сентъ-Джону, не посвященному въ эту тайну, Аделина показалась бы только больною и странною; и могъ ли мистеръ Сентъ-Джонъ, не имѣвшій понятія объ этомъ обычаѣ, угадать истину? Пришло ли ему въ голову, что Аделина стояла теперь на томъ самомъ мѣстѣ, гдѣ онъ впервые увидѣлъ ее годъ тому назадъ, и гдѣ разыгрался маленькій эпизодъ съ французскими ноготками? Поразило ли его зловѣщимъ предчувствіемъ мрачное молчаніе, царствовавшее въ комнатѣ, и не напомнило ли оно ему скорѣе похороны, или смертный одръ, нежели веселый пріемъ? Онъ подошелъ къ усопшей и остановился прямо противъ нея, между тѣмъ какъ Роза, стоя позади его, дрожала какъ въ лихорадкѣ. Вѣроятно позабывъ объ увѣреніи Розы, что Аделина не станетъ говорить съ нимъ, или просто дѣйствуя подъ впечатлѣніемъ минуты, онъ машинально протянулъ ей руку, но отвѣта не было. Мистеръ Сентъ-Джонъ стоялъ какъ вкопаный, окидывая ее быстрымъ взглядомъ. Сначала взглядъ его палъ на роскошные, кружевные воланы ея платья, потомъ устремился на ея лицо, которое онъ могъ разсмотрѣть только теперь, на суровыя, неподвижныя черты, на мертвенный взоръ стеклянныхъ глазъ: и ужасная истина какъ молнія сверкнула въ головѣ его, поразивъ его ужасомъ и дурнотой.

Не Аделина де-Кастелла стояла передъ намъ, а только мертвое тѣло ея.

Сентъ-Джонъ былъ человѣкъ съ крѣпкою волей; онъ умѣлъ сдерживать свои чувства и сохранить самообладаніе, но тутъ онъ зашатался и въ изнеможеніи припалъ къ стѣнѣ, у которой стояла усопшая. Испуганная Роза, боясь за послѣдствія своего поступка, ударилась въ слезы, стала на колѣни и начала оттирать его руки.

— Отворите окна, дайте немного воздуху, крикнулъ маленькій Monsieur Durante, пріѣхавшій издалека нарочно чтобы видѣть это зрѣлище. — Съ джентльменомъ сдѣлался припадокъ.

— Ни чуть вы бывало, отвѣчалъ какой-то Англичанинъ, бывшій въ числѣ посѣтителей, — ему просто дурно, вотъ и все: не тревожьтесь, миссъ. Онъ вѣрно пришелъ сюда, не ожидая подобнаго зрѣлища, и это потрясеніе было ему не подъ силу. А вѣдь, въ самомъ дѣлѣ, престранный обычай! Смотрите: ему уже лучше.

Мистеръ Сентъ-Джонъ очнулся; онъ медленно всталъ, отрезвился, и бросивъ послѣдній, долгій, жадный взглядъ на усопшую, примкнулъ къ толпѣ, возвращавшейся назадъ. Но тутъ его остановила миссъ Карръ: она еще не передала ему порученія Аделины.

— Адресъ на пакетѣ сдѣланъ ея собственною рукой, мистеръ Сентъ-Джонъ, пролепетала Мери; — она написала его вчера за нѣсколько часовъ до своей смерти. Она поручила мнѣ также сказать вамъ, что вы найдете въ пакетѣ все, кромѣ кольца, которое никогда не покидало ея пальца, съ тѣхъ поръ какъ вы сами надѣли его, и которое будетъ похоронено вмѣстѣ съ нею, и что она оставалась вамъ вѣрною до самой смерти.

Мистеръ Сентъ-Джонъ слушалъ разсѣянно, кивалъ головой, какъ человѣкъ, не понимающій того что ему говорятъ, и только безсознательно потрогивалъ боковой карманъ своего платья, гдѣ лежалъ пакетъ.

— Есть еще нѣчто, продолжала Мери, — но я не рѣшусь говорить объ этомъ здѣсь. Быть-можетъ, послѣ?

Онъ опять молча и разсѣянно кивнулъ головой и снова примкнулъ къ толпѣ, которая, насмотрѣвшись до-сыта, выходила изъ комнаты.

— А какой красавецъ, воскликнулъ Monsieur Durante, съ восхищеніемъ слѣдя глазами за Сентъ-Джономь. — Но онъ очень блѣденъ; видно, еще не совсѣмъ пришелъ въ себя.

— Не диво ли, что такой красивый и крѣпкій молодой человѣкъ могъ свалиться какъ снопъ при видѣ трупа! замѣтилъ сосѣдъ. — Qu’ils sont drôles ces Anglais-là!

XIII. Позднее раскаяніе.

Роза Дарлингъ выбралась изъ толпы вслѣдъ за мистеромъ Сентъ-Джономь, безъ котораго боялась остаться въ этой мрачной комнатѣ. Они спустились внизъ по лѣстницѣ вмѣстѣ съ толпой, хотя молчаливою и сдержанною, во все-таки толпой, а потомъ Роза ввела его въ уютную комнатку, служившую на этотъ день убѣжищемъ для нея и для Мери Карръ.

Мистеръ Сентъ-Джонъ сѣлъ, облокотясь и склонивъ голову на руку. Притворяться равнодушнымъ послѣ такого удара онъ не могъ; онъ всегда держалъ себя независимо, не подчиняясь ложнымъ тонкостямъ свѣта. Роза тихо вышла изъ комнаты и принесла ему рюмку вина, но онъ отказался, покачавъ головой. Мери Карръ не было съ ними. Она думала, какъ въ послѣдствіи оказалось, что онъ уже уѣхалъ.

— Когда она умерла? былъ его первый вопросъ.

— Нынче въ ночь, за нѣсколько минуть до двѣнадцати часовъ.

— Въ то самое время, какъ я взошелъ на палубу парохода въ Фокстонѣ, прошепталъ онъ самъ себѣ. — Для чего же она стоитъ тамъ, Роза? одѣтая такъ странно? Что они съ ума сошли, что ли?

— Таковъ, повидимому, обычай во Франціи, но я никогда не слыхала о немъ прежде, отвѣчала Роза. — Чу! слышите, какъ шумитъ толпа?

Онъ задрожалъ при одномъ воспоминаніи, но тотчасъ же овладѣлъ собой. Роза развязала черныя ленты своей соломенной шляпки и положила ее на столъ.

— Я полагаю, мы оба въ траурѣ по одномъ и томъ же лицѣ, сказала она, замѣтивъ узкую полоску чернаго крепа на его шляпѣ: — по маленькомъ Джорджѣ Сентъ-Джонѣ, не правда да?

— Да, коротко отвѣчалъ онъ. — Отъ чего она умерла?

— Отъ чахотки, сказали бы вамъ доктора. А я ужь помолчу объ ея разбитомъ сердцѣ.

Мистеръ Сентъ-Джонъ ничего не отвѣчалъ. Роза продолжала:

— Съ той минуты какъ у нея порвался кровяной сосудъ, погибла всякая надежда на ея выздоровленіе. Но въ одно время она такъ было поправилась, что даже я стала надѣяться.

Онъ взглянулъ на Розу; ея слова, повидимому, возбудили его любопытство.

— Когда же порвалась эта артерія?

— Это случилось въ Бофуа, когда, бишь? да, такъ, въ тотъ самый день, когда вы были тамъ въ послѣдній разъ, мистеръ Сентъ-Джонъ, почти что у васъ на глазахъ. Помните то утро, когда вы ушли отъ насъ и не возвращалась болѣе? замѣтила ли вы, какъ Аделина бѣжала за вами по террасѣ, умоляя васъ остановиться? замѣтили ли вы, какъ она упала на траву, какъ будто отъ усталости?

— Мнѣ кажется, замѣтилъ, сказалъ онъ, отвѣчая на ея предпослѣдній вопросъ. — Я видѣлъ, что она шла за мной по террасѣ.

— Тогда-то и произошелъ разрывъ артеріи, вѣроятно отъ излишняго волненія. Еслибы вы хоть разъ оглянулась назадъ, вы увидѣли бы случавшееся. Я никогда не забуду этого зрѣлища. Сначала я думала, что она оступилась, потомъ, что она шутя стала на колѣни, но когда я подошла къ ней, я поняла все. Останьтесь вы на одну минуту долѣе, а вы увидали бы всю семью, собравшуюся на лугъ. Ее немедленно внесли въ комнаты и послали за докторами. Нужно было видѣть общее смятеніе! Ей казалось, что она умираетъ, и я убѣждена, что главнѣйшимъ желаніемъ ея сердца было видѣть васъ.

— Отчего же вы не прислали за мной?

— Мы посылали. Я даже написала вамъ записку, которую Луиза отнесла на мызу. Но васъ уже тамъ не было, а мадамъ Баретъ была какъ помѣшанная.

— Вы могли написать ко мнѣ въ Англію.

— Конечно, могла бы, еслибы знали что вы въ Англіи. Но почемъ же мнѣ было знать это? Я, пожалуй, вздумаю написать на луну, такъ вѣдь и туда нуженъ адресъ! Такимъ образомъ недѣли шли за недѣлями, мистеръ Сентъ-Джонъ, а мы не имѣли отъ васъ ни полслова и не знали гдѣ вы, въ Англіи ли, въ другой ли часта свѣта, или на днѣ моря.

— Стало-быть, она не вышла за де-да-Шасса!

Эта слова вырвались у него скорѣй въ видѣ замѣчанія нежели вопроса. Роза, чувствуя въ себѣ близкій припадокъ ироніи, отвѣчала:

— А вамъ хотѣлось бы, чтобы за него отдали умирающую? Доктора тутъ же объявили, что ничто не можетъ спасти ее. По крайней мѣрѣ таково было ихъ мнѣніе. Недугъ, таившійся въ ней до тѣхъ поръ, вдругъ развился вслѣдствіе посдѣдняго потрясенія, и сложилъ ее въ постель. Даже при самыхъ счастливыхъ обстоятельствахъ, — а я полагаю, что счастіе для нея заключалось въ надеждѣ стать вашею женой, саркастически прибавила Роза, — она долго не выжила бы. Де-да-Шассъ видѣлъ ее лишь на нѣсколько минутъ въ день назначенный для ихъ свадьбы, а конечно, выказалъ большое участіе; но я не думаю, чтобъ онъ слишкомъ сокрушался объ этомъ.

— И съ тѣхъ поръ она была больна?

— Постоянно. Болѣзнь то усиливалась, то ослабѣвала. Иногда, въ продолженіе нѣсколькихъ недѣль сряду, она бывала при смерти; потомъ ей опять становилось лучше, но какъ бы то ни было, болѣзнь шла впередъ. Знаете ли, что я скажу вамъ, Фредерикъ Сентъ-Джонъ, взволнованно продолжала Роза, близехонько подходя къ нему, — вы ни на минуту не выходили у нея изъ памяти; ея несчастная любовь къ вамъ не покидала ея ни днемъ, ни ночью, а страстное желаніе видѣть васъ передъ смертью — желаніе, которому не суждено было осуществиться, томило ее ежечасно.

— Почему же вы не дали знать мнѣ? Какъ будто вы не могли написать? рѣзко спросилъ онъ, а въ голосѣ его слышно было страданіе.

— Вопервыхъ, я уже сказала вамъ, что не знала вашего адреса. А вовторыхъ, Аделина не позволила мнѣ писать. Она воображала, что вы не хотите болѣе ее видѣть, что вы, быть-можетъ, и не поѣхали бы, еслибъ она позвала васъ. А я, — Роза остановилась на минуту и съ сердцемъ сжала губы, — я дала бы отрѣзать себѣ языкъ за прошлую болтливость. Нѣтъ ни малѣйшаго сомнѣнія, что самымъ горькимъ осадкомъ въ чашѣ страданій Аделины была мысль о Сарѣ Боклеркъ.

У Сентъ-Джона вырвалось восклицаніе.

— И о вашей любви къ ней… Повторяю вамъ, что я лучше бы задушила Сару Боклеркъ и себя вмѣстѣ съ ней, чтобы только не произносить ея имя при Аделинѣ. Не будь этого, не вообрази себѣ Аделина, что чувства ваши принадлежатъ Сарѣ, избранницѣ вашего сердца, она послала бы за вами на край свѣта для послѣдняго прощальнаго свиданія.

Онъ сидѣлъ, опершись головой на руку и устремивъ глаза на огонь въ каминѣ.

— Что за несчастная путаница! проговорилъ онъ. — Цѣлая вереница недоразумѣній. Сара Боклеркъ!

— Въ подобную минуту вы конечно простите мнѣ одинъ вопросъ; скажите: вы женитесь на Сарѣ Боклеркъ?

— Я никогда не искалъ ея руки. Было время, когда она мнѣ нравилась, но это не пошло далѣе. А съ тѣхъ поръ какъ я разстался съ Аделиной, я ужь ни о комъ не думалъ.

— Нѣсколько времени тому назадъ, медленно заговорила Роза, — я получила изъ Лондона письмо, въ которомъ имя ваше стояло подлѣ имени миссъ Сары Боклеркъ. Мнѣ писали, что вы преслѣдуете ее какъ тѣнь.

— Кто же это писалъ вамъ?

— Что вамъ за дѣло? Одна дама.

— Ваша корреспондентка была въ ужасномъ заблужденіи, Роза, и вы можете это сказать ей для ея успокоенія. Сара Боклеркъ дѣйствительно выходитъ замужъ, только не за меня.

— За кого же?

— За лорда Рейнора.

Роза выразила свое удивленіе возгласами; она думала, что Сара Боклеркъ будетъ избранницей Фредерика Сентъ-Джона; она была такъ увѣрена въ этомъ! А онъ сидѣлъ молча, не слушая ея возгласовъ: воспоминанія прошлаго толпились передъ нимъ. Что онъ готовъ былъ полюбить Сару Боклеркъ — это не подлежало никакому сомнѣнію; и не встрѣться онъ съ Аделиной, чувство это могло бы развиться и созрѣть. На вечерѣ у леди Ревель, о которомъ Маріанна писала Розѣ, онъ узналъ, что она, то-есть Сара, выходитъ замужъ за виконта Рейнора, человѣка уже давно ее любившаго. Она сама объявила объ этомъ Сентъ-Джону. Спокойнымъ, холоднымъ, даже рѣзкимъ тономъ заговорила она съ нимъ о его предполагаемой женитьбѣ на mademoiselle де-Кастелла, быть-можетъ, съ цѣлью упрекнуть его, или найдти въ этомъ оправданіе для своего собственнаго замужества. Какъ бы то ни было, для нихъ исчезла теперь всякая возможность когда-либо соединиться между собою, но Фредерикъ Сентъ-Джонъ не сожалѣлъ объ этомъ. Онъ думалъ только объ одной Аделинѣ.

— О, еслибъ Аделина звала это! прошептала Роза сквозь слезы неподдѣльной горести. — Неужели вы не слыхали, что она умираетъ, мистеръ Сентъ-Джонъ?

— Ничего не слыхалъ.

— Были ли вы въ Англіи съ тѣхъ поръ какъ уѣхали отъ васъ?

— Изъ Бофуа я прямо отправился въ Лондонъ, повидался тамъ съ братомъ Исаакомъ, переговорилъ съ нимъ обо всемъ и проводилъ его въ замокъ Веферъ. Оттуда я поѣхалъ въ Шотландію охотиться за ланями; изъ Шотландіи съѣздилъ еще разъ въ Лондонъ для свиданія съ матерью. Передъ Рождествомъ прожилъ тамъ еще цѣлую недѣлю и оттуда проводилъ мою мать въ замокъ Веферъ. Вотъ и все, Роза. А объ Аделинѣ я ничего не слыхалъ.

— Быть-можетъ, вы нарочно уклонялись отъ всякихъ извѣстій.

— Оно такъ и было.

— Ужь это, значитъ, характерецъ!

— Вы правы, Роза. Всякій проступокъ самъ себя и наказываетъ.

— Мы слышали, что вы вернулись тогда къ тетушкѣ Баретъ въ страшномъ бѣшенствѣ, замѣтила Роза, безпощадно касаясь самыхъ щекотливыхъ предметовъ.

— Тогда я думалъ, что имѣю право на это. Впрочемъ, я и теперь не знаю, почему Аделина меня отвергла.

— Мери Карръ объяснитъ вамъ это. Бѣдная, бѣдная Аделина! Она съ радостію отдала бы остатокъ жалкихъ дней своихъ, чтобъ имѣть право открыть вамъ все и оправдать себя въ вашихъ главахъ. Дѣло въ томъ, прибавила Роза послѣ небольшаго молчанія, — что браку этому воспротивилась церковь, и Аделину клятвенно обязали хранить молчаніе. До нынѣшняго дня я и сама ничего не знала. Аделина думала о васъ до послѣдней минуты, мистеръ Сентъ-Джонъ, и умирая, вымолила у отца позволеніе открыть вамъ истину. Мери поручено было это сдѣлать.

Глаза мистера Сентъ-Джона сверкнули гнѣвомъ:

— А! такъ это были продѣлки отца Марка!

— Вѣроятно, такъ. Онъ очень любилъ Аделину и, конечно, воображалъ, что бракъ съ еретикомъ погубитъ ее и въ здѣшней, и въ будущей жизни. Впрочемъ, вы не должны порицать его за это: на его мѣстѣ вы сдѣлали бы то же самое, еслибъ были, какъ онъ, преданы своей вѣрѣ. Отецъ Маркъ одинъ изъ самыхъ пріятныхъ болтуновъ въ мірѣ. Послѣ вашего отъѣзда онъ часто приходилъ навѣщать Аделину, и я чуть-чуть не влюбилась въ милаго старичка.

Въ другое, менѣе горькое время, мистеръ Сентъ-Джонъ, вѣроятно, спросилъ бы себя: «станетъ ли Роза когда-нибудь посеріознѣе?»

— И я увѣрена, что болтовня его развлекала Аделину, продолжила она. — Въ эти минуты она какъ бы забывала о своихъ страданіяхъ. Но какъ вы велико было ваше негодованіе, мистеръ Сентъ-Джонъ, могли ли вы сомнѣваться въ томъ, что любовь ея всецѣло принадлежитъ вамъ?

Кто знаетъ? можетъ-быть, въ глубинѣ души своей онъ никогда не сомнѣвался въ этомъ. Онъ сидѣлъ теперь подавленный воспоминаніями, углубившись въ прошедшее и скорбно сжавъ свои красивыя, тонкія губы.

— Какъ жаль, что нѣтъ ея портрета! продолжила Роза, безъ всякаго злаго умысла, во единственно изъ легкомыслія. — А тотъ, что былъ снятъ вами, вы сами испортили.

— Полноте, Роза!

Слова эти вырвались у него стономъ. Раскаяніе его и безъ того было слишкомъ велико, чтобъ еще увеличивать его упреками. У Розы было доброе сердце: слова Сентъ-Джона, особенно тонъ, которымъ они были сказаны, заставили ее замолчать. Она сидѣла, размышляя о своемъ легкомысліи и играя лентами своей шляпки, лежавшей подлѣ нея на столѣ.

Но продолжительное молчаніе было не въ ея натурѣ. Нѣчто, — быть-можетъ черныя ленты ея шляпки, — дало ея мыслямъ другое направленіе; да притомъ ей и не хотѣлось болѣе говорить объ Аделинѣ.

— Не рокъ ли это преслѣдовалъ ихъ, какъ подумаешь? Всѣ трое умерли одинъ за другимъ! вдругъ воскликнула она.

Мистеръ Сентъ-Джонъ очнулся отъ своего горькаго раздумья и посмотрѣлъ на нее вопросительно.

— Кто трое? спросилъ онъ.

— Я думала объ Анвикѣ. Сначала умеръ мистеръ Карльтонъ Сентъ-Джонъ, а потомъ и оба мальчика. Вѣроятно, вы теперь наслѣдникъ?

— Нѣтъ: мой братъ. Тутъ въ самомъ дѣлѣ что-то роковое, какъ вы говорите.

— Много ли Шарлотта получила на свою долю?

— Право, не знаю, не думаю чтобы много.

— А какъ она разчитывала на то, чтобы стать леди Сентъ-Джонъ!

— Въ томъ-то, кажется, и проходитъ большая часть нашей жизни, замѣтилъ онъ, — что мы разчитываемъ на вещи, которыя никогда не осуществляются.

— Вы не видали ея съ тѣхъ поръ?

— Видѣлъ. Пріѣхавъ передъ Рождествомъ въ Лондонъ, я узналъ, что она живетъ у мистрисъ Дарлингъ, и былъ у нихъ съ визитомъ.

— Каковъ у нея былъ видъ? Какъ она вамъ показалась? жадно разспрашивала Роза.

— Она показалась мнѣ совершенно здоровою. Правда, немножко худощава, но бодрая такая, здоровая.

— Не замѣтили ли вы въ ней какого-нибудь особеннаго раздраженія?

— Напротивъ. Она поразила меня своимъ невозмутимымъ спокойствіемъ. Мнѣ въ первый разъ пришлось видѣть такую женщину.

— А понравилось вамъ ея лицо?

— Этого мало, я нашелъ ее прекрасною.

— А что вамъ говорила обо мнѣ мамаша? Да ужь кстати и Маргарита съ Маріанной? Вѣрно, много дурнаго. Онѣ всегда бранятъ меня.

— Я не видалъ ихъ. Мистрисъ Карльтонъ Сентъ-Джонъ сказала, что онѣ ушли въ гости къ какой-то старой подругѣ.

— Ну, потеря не велика. Мамашу вы знаете; противъ нея я ничего не имѣю, хотя ей право грѣшно держатъ меня до сихъ поръ въ пансіонѣ: но Маріанна и Маргарита пренесносныя, и пречопорныя старыя дѣвы. Конечно, имъ ужь подъ тридцать! Недавно, чтобы наказать ихъ за неумѣстное вмѣшательство, я послала каждой по чепцу. Лотта Сингльтонъ и отвезла имъ эту посылку. То-то она злилась!

Онъ слабо улыбнулся.

— Гдѣ же теперь будетъ жить Шарлотта? снова начала Роза. — Вы ничего не слыхала?

— Ничего. Кажется, Исаакъ писалъ къ ней, прося ее возвратиться въ Анвикъ и оставаться тамъ до тѣхъ поръ, пока ей заблагоразсудится. Но она отказалась.

— Лишь бы не вздумала переселиться къ намъ, сохрани Господа, закричала Роза, откинувъ назадъ свои золотые кудри. — Шарлотта всегда любила командовать, а теперь особенно. Вы точно увѣрены, что не замѣтила въ ней никакого раздраженія? вдругъ спросила она послѣ минутнаго молчанія.

— Къ чему вы это спрашиваете? На мои глаза она была даже неестественно спокойна.

— Мнѣ кажется, я рѣшусь открыть вамъ все, сказала легкомысленная дѣвушка.

И тутъ она сообщила мистеру Сентъ-Джону все слышанное ею отъ мистрисъ Брайфордъ. Конечно, она поступила весьма неосторожно, но безъ всякаго дурнаго умысла. Она была убѣждена, что горе подѣйствовало на разсудокъ Шарлотты такъ, какъ дѣйствуютъ горячка и бредъ. Вотъ все, что она думала о ея положеніи, хотя на словахъ она, какъ водится, много преувеличивала. Разказъ Розы, къ величайшему ея удивленію, произвелъ сильное впечатлѣніе на Фредерика Сентъ-Джона, такъ что онъ позабылъ на минуту о своемъ собственномъ горѣ.

— Не можетъ быть, Роза, чтобы Шарлотта…. чтобы ваша сестра была сумашедшая въ то время когда умеръ ребенокъ! сказалъ онъ.

— Именно сумашедшая. Иначе съ чего бы ей видѣть его призракъ? То-есть не ея сына, а маленькаго наслѣдника Анвикскаго, Веню. Она постоянно видѣла его передъ собой съ зажженною церковью въ рукахъ, съ тою самою бумажною церковью, что была причиной его смерти. Съ ней дѣлались отъ этого ужасные припадки, которые чуть не на смерть пугали Джорджика.

Мистеръ Сентъ-Джонъ ничего не отвѣчалъ. Устремивъ глаза на Розу, онъ обдумывалъ ея слова.

— Это мнѣ сказала мистрисъ Брайфордъ, сидѣлка, ходившая весной за Аделиной. Вы, вѣроятно, слышали, что она уѣзжала изъ Бельпорта съ мистрисъ Карльтонъ Сентъ-Джонъ для присмотра за Джорджемъ. Но я увѣрена, что она не все мнѣ высказала, прибавила Роза, припоминая прошедшее: — она какъ будто утаила что-то. По крайней мѣрѣ, такъ мнѣ показалось въ то время.

— У сестры вашей, вѣроятно, была горячка, замѣтилъ мистеръ Сентъ-Джонъ.

— Просто сумашествіе, отвѣчала Роза. — Тутъ во Франціи, въ какомъ-то городишкѣ, есть, говорятъ, престранный обычай: наканунѣ Мартинова дня Жители выходятъ ночью съ роговою музыкой и зажженными бумажными фонарями и такимъ образомъ расхаживаютъ по улицамъ нѣсколько часовъ сряду. И случись же Шарлоттѣ заѣхать туда именно въ эту ночь: она дожидалась парохода, отправлявшагося въ Лондонъ. Фонари были различной формы, съ различными надписями, и многіе изъ нихъ имѣла форму церквей; когда началась процессія, Шарлотта, сидя въ своей комнатѣ, увидала ее изъ окна. Отъ страха съ ней сдѣлался ужасный припадокъ, шепотомъ продолжала Роза. — А когда она пришла въ себя, то была какъ помѣшанная и воображала, что тысячи Веней идутъ ее мучить. Прежде, когда приближался подобный припадокъ, Принсъ всегда высылала Брайфордъ изъ комнаты; но тутъ она не могла этого сдѣлать, потому что Шарлотту нужно было держать: такъ она бѣсновалась.

— Какъ это странно, сказалъ мистеръ Сентъ-Джонъ.

— Вотъ почему я, и спрашивала у васъ, не замѣтили ли вы въ ея обращеніи чего-нибудь особеннаго, какого-нибудь волненія, или раздраженія. Конечно, я не могу объ этомъ писать и спрашивать у нашихъ. Мнѣ говорятъ, что Шарлотта здорова, но еслибы съ ней и сдѣлалось что-нибудь, я увѣрена, что мнѣ этого не скажутъ, а я люблю знать всю подноготную. Ужь на этотъ-то счетъ я истинно по маменькѣ пошла!

— Роза, лучше бы вамъ не говорить этого мнѣ.

— А что такое? воскликнула Роза, широко раскрывая глаза. Слова эти вырвались у него безсознательно, но удивленный тонъ Розы вызвалъ его изъ задумчивости, и онъ снова очнулся.

— Я не могу равнодушно слышать о страданіяхъ женщины. А ваша сестра, должно-быть, много вынесла.

— О, да, бѣдняжка, я воображаю! Я не стану больше бранить ее и надѣюсь, что это помѣшательство прошло теперь.

— Она казалась совершенно здоровою. Я не замѣтилъ въ ней ни малѣйшихъ слѣдовъ сумашествія. Это, вѣроятно, была горячка. Знаете ли, Роза, будь я на вашемъ мѣстѣ, я никогда не сталъ бы говорить объ этомъ.

— Да я никому и не говорила, кромѣ васъ. Смѣю васъ увѣрить, что еслибы меня завтра же обѣщали сдѣлать императрицей, я и тутъ не сказала бы этого мамашѣ; она бы славно оттузила меня, какъ бывало въ дѣтствѣ.

Мистеръ Сентъ-Джонъ всталъ.

— Вы ничего болѣе не имѣете сообщить мнѣ, Роза?

Роза очень хорошо понимала, что онъ намекаетъ на Аделину, но отвѣчала, что покамѣстъ ничего не имѣетъ сказать ему. Вѣроятно, Мери Карръ увидится съ нимъ въ послѣдствіи.

Онъ пожалъ ей руку и уже собирался уйдти, когда въ комнату вошла миссъ Карръ. Увидавъ мистера Сентъ-Джона, Мери вскрикнула отъ удивленія.

— Я думала, что вы уже уѣхали, сказала она. — Не хотите ли навѣстить со мной старую мадамъ де-Бофуа? Я сейчасъ отъ нея и говорила ей, что вы были здѣсь; она очень сожалѣетъ, что не видала васъ, и заплакала, вспоминая о томъ счастливомъ, невозвратномъ времени, когда вы были ихъ общимъ любимцемъ.

Не желая встрѣчаться съ кѣмъ-либо изъ семейства де-Кастелла, особенно въ этотъ день, мистеръ Сентъ-Джонъ неохотно послѣдовалъ за Мери Карръ. Посѣтители все еще продолжали толпиться на лѣстницѣ: одни шли наверхъ, другіе внизъ.

Мадамъ де-Бофуа сидѣла въ своей комнатѣ: во Франціи есть обыкновеніе принимать гостей въ спальнѣ. Это была большая, изящно-меблированная комната съ кроватью, покрытою голубымъ одѣяломъ стеганаго атласа, и большими четырехъугольными подушками изъ тончайшаго кембрика, обшитыми дорогими мехельнскими кружевами. Пока старушка протягивала руку мистеру Сентъ-Джону и усаживала его подлѣ камина, горячія слезы струились по ея морщинистому, но все еще прекрасному лицу.

— Ахъ, другъ мой любезный! воскликнула она, заговоривъ съ нимъ по-англійски: — отдай они ее за васъ, не то бы теперь было. Сколько разъ говорила я Маріи, чтобъ ея не разлучали съ Фредерикомъ Сентъ-Джономъ. Но моя бѣдная дочь ничего не могла сдѣлать; въ ней не было ни малѣйшаго ханжества; это все попы надѣлали. А впрочемъ, должно вѣрить, что Богъ все устраиваетъ къ лучшему, хотя бѣдная Аделина и поплатилась за это жизнію.

Сентъ-Джонъ слушалъ ее молча, не проронивъ ни одной слезы; горѣ его было слишкомъ глубоко для внѣшняго проявленія, но оно сказывалось въ каждой складкѣ, въ каждой чертѣ его суроваго, скорбнаго лица.

— Видитъ Богъ, что не этого желалъ я, тихо отвѣчалъ онъ. — Впрочемъ, говорятъ, никакое счастіе, никакія заботы не могли бы спасти ея.

— Полно! отвѣчала старушка. — Величайшею ошибкой съ ихъ стороны было то, что они не перевезли ея заблаговременно на югъ. Будь это сдѣлано, да отдай они ее за васъ замужъ, она прожила бы еще долго. Я не говорю, что она дотянула бы до глубокой старости, — на этомъ-то они и настаиваютъ теперь всего болѣе, — но, по крайней мѣрѣ, бѣдняжка извѣдала бы счастіе и не была бы такъ рано скошена смертію.

Несмотря на горе раздиравшее его душу, Сентъ-Джонъ невольно подумалъ, что все дѣлается къ лучшему. Останься Аделина въ жиивыхъ, она, быть-можетъ, передала бы его дѣтямъ свое слабое, хрупкое сложеніе.

— Вѣдь вы любили ее, мистеръ Сентъ-Джонъ?

— Всѣмъ сердцемъ, всею душой.

— Охъ-охъ, а ужь какъ она-то васъ любила! И къ чему было разлучать васъ? Да и мы-то всѣ васъ любили. Что до меня касается, продолжала добрая старушка, — хотъ объ этихъ вещахъ и не совсѣмъ-то ловко говорить, однако я того мнѣнія, что всѣ религіи хороши, лишь бы человѣкъ исполнялъ свои обязанности. Она точно также могла бы попасть въ рай, будучи вашею женой, какъ и женой де-ла-Шасс а, котораго я никогда не любила.

— Искренію вѣрю этому.

— Я сама приняла католическую вѣру единственно изъ угожденія мужу и его семьѣ, но это нисколько не приблизило меня къ раю. Опять-таки скажу, что не для чего было жертвовать Аделиной. Я слышала, что вы ходили взглянуть на нее?

— Да. Но я не зналъ какое зрѣлище ожидало меня.

— Слыханное ли это дѣло! Что за варварскій обычай! Но Марія ничего не хотѣла слышать, и Агнеса ее поддерживала. Удивляюсь, какъ допустилъ это синьйоръ. Но ужь меня они туда не заманятъ. Я прощусь съ моею бѣдною внучкой сегодня вечеромъ, когда ее положатъ въ гробъ; а видѣть ее дѣйствующимъ лицомъ въ этой комедіи не хочу, ни за что не хочу.

Рѣчь старушки была прервана появленіемъ госпожи де-Кастелла. Она ничего не знала о присутствіи Сентъ-Джона и сначала хотѣла-было удалиться. Но потомъ одумалась, и зарыдавъ, протянула ему обѣ руки. Общая скорбь ихъ вылилась нѣсколькими отрывочными перемолвками, но подъ конецъ сцена эта стала невыносимою для мистера Сентъ-Джона. Госпожа де-Кастелла громко, истерически рыдала, а слезы ея матери струились тихо и не слышно. Онъ почти молча простился съ ними.

— Не хотите ли вы быть на похоронахъ? спросила старушка. — Ее будутъ хоронить завтра.

— Завтра! машинально повторилъ онъ: по его Англійскимъ понятіямъ, эта поспѣшность была въ высшей степени неприлична.

— Завтра, въ одиннадцать часовъ утра.

— Быть-можетъ, мистеръ Сентъ-Джонъ не пожелаетъ присутствовать? рыдая, проговорила госпожа де-Кастелла. — Вѣдь и баронъ также пріѣдетъ.

— А пусть его пріѣзжаетъ! воскликнула старушка. — ужели и теперь еще не кончена всякая вражда между ними? Будьте здѣсь завтра въ три четверти одиннадцатаго, другъ мой, если желаете проститься съ нею въ послѣдній разъ.

О, да, никакой вражды болѣе не было, и Сентъ-Джонъ не преминулъ явиться. Такихъ пышныхъ похоронъ давно не видали въ Бельпортѣ. Въ длинномъ ряду священниковъ выступалъ отецъ Маркъ; онъ узналъ Сентъ-Джона и вѣжливо раскланялся съ нимъ, какъ бы забывъ о прошедшемъ и о своемъ участіи въ этомъ дѣлѣ. Синьйоръ де-Кастелла шелъ за гробомъ съ непокрытою головой; за нимъ слѣдовала де-да-Шассъ и еще одинъ изъ ближайшихъ друзей дома. Сентъ-Джонъ смѣшался съ толпой провожатыхъ и шелъ подлѣ графа ле-Кока де-Монти.

— Весьма счастливъ, имѣя честь снова видѣть васъ, хотя жаль, что при такихъ грустныхъ обстоятельствахъ! заговорилъ болтливый графъ, подбѣгая къ мистеру Сентъ-Джону. — Что за ужасная болѣзнь эта чахотка! И де-ла-Шассъ тутъ! Воображаю, какъ тяжело ему лишаться такой очаровательной молодой дѣвушки.

Процессія двинулась сначала въ церковь, а потомъ на кладбище. Но несмотря на эту пышную обстановку, на большія восковыя свѣчи, на блестящія распятія, на траурныя хоругви, не взирая на длинный рядъ священниковъ въ величественномъ облаченіи, на ихъ тихое пѣніе, слабо раздававшееся по улицамъ; не взирая даже на эту черную массу, мѣрно двигавшуюся впереди на рукахъ восьми носильщиковъ и составлявшую самый рельефный предметъ въ шествіи; не взирая на свою грусть о томъ, что было сокрыто въ этомъ гробѣ, — о своей погибшей любви — мистеръ Сентъ-Джонъ невольно задумывался иногда о совершенно-постороннихъ вещахъ.

Любопытный разказъ Розы Дарлингъ о странностяхъ мистрисъ Карльтонъ Сентъ-Джонъ, слышанный имъ наканунѣ, неотступно вязался въ его головѣ со словами Гоноріи Триттонъ, которая случайно проговорилась при немъ въ замкѣ Веферъ.

XIV. Нѣсколько мѣсяцевъ спустя.

На дворѣ стоялъ августъ. Яркій солнечный день смѣнился сумерками, и въ гостиныхъ замка Веферъ засвѣтились огни. Послѣднія пять или шесть недѣль у Исаака Сентъ-Джона были гости, небольшой кружокъ друзей или, лучше сказать, родственниковъ. Много воды утекло съ тѣхъ поръ, какъ мы видѣли ихъ въ послѣдній разъ. Владѣлецъ замка Веферъ получилъ въ это время наслѣдство, на которое такъ разчитывала мистрисъ Карльтонъ Сентъ-Джонъ для своего собственнаго сына; да и здоровье его стало теперь гораздо крѣпче нежели въ былые годы. Взгляните: вотъ онъ сидитъ въ самомъ отдаленномъ уголкѣ комнаты, за столомъ, покрытымъ книгами и освѣщеннымъ маленькою лампой подъ абажуромъ. Но теперь онъ не читаетъ, онъ съ кроткою улыбкой прислушивается къ словамъ прелестной молодой дѣвушки въ бѣломъ вечернемъ нарядѣ, которая, сидя подлѣ него, что-то тихо ему разказываетъ. Ея большіе голубовато-сѣрые глаза прямо засматриваютъ ему въ лицо, а съ прекрасныхъ бѣлыхъ плечиковъ скользитъ блестящая золотая цѣпочка, между тѣмъ какъ сама она нагибается къ нему и, повидимому, выпрашиваетъ какую-то милость; но сэръ Исаакъ желаетъ ее помучить: онъ отрицательно качаетъ головой, хотя его ласковый взоръ и кроткая улыбка явно говорятъ другое. Мы уже знакомы съ этою молодою дѣвушкой: это миссъ Джорджина Боклеркъ, дочь декана Вестерберійскаго.

Но пусть замѣтитъ читатель какъ непріятно дѣйствуютъ. эта улыбка и этотъ нѣжный взглядъ Исаака Сентъ-Джона на одну особу, сидящую поодаль. Граненый хрусталь люстры, — только одна люстра обыкновенно зажигалась въ замкѣ въ эти тихіе, лѣтніе вечера, — играетъ тысячами разноцвѣтныхъ огней и ярко освѣщаетъ лицо женщины съ гнѣвно сверкающими, черными глазами, которая полулежитъ въ голубомъ атласномъ креслѣ, не замѣчаемая никѣмъ. Но женщина это, или дѣвушка? Дѣйствительно, это черное шелковое платье съ гладкимъ открытымъ лифомъ и короткими рукавами, обшитыми узкимъ рюшемъ изъ бѣлаго крепа, дѣлаетъ ее скорѣе похожею на дѣвушку; на видъ она почти такъ же моложава, какъ миссъ Боклеркъ. Но она уже не молода; ей стукнуло за тридцать, и читатель, вѣроятно, узналъ въ ней вдову Джорджа Карльтона Сентъ-Джона изъ Анвика. Въ замкѣ Веферъ ее зовутъ мистрисъ Карльтонъ, въ отличіе отъ мистрисъ Сентъ-Джонъ, матери Фредерика, что намѣрены дѣлать и мы. Но ей болѣе нравится простое имя Шарлотты, потому что она терпѣть не можетъ фамиліи Карльтонъ, принадлежавшей нѣкогда первой женѣ ея покойнаго мужа. Прямо подъ люстрой сидятъ мистрисъ Сентъ-Джонъ и мистрисъ Дарлингъ, обѣ занятыя какимъ-то рукодѣльемъ. Мистрисъ Сентъ-Джонъ хотя и оправилась отъ своего прошлогодняго паденія, однако оно наложило на нее печать какой-то томности, и она частенько предается ей. Исаакъ Сентъ-Джонъ какъ нельзя болѣе радъ гостямъ: она развлекаютъ его мачиху (которую онъ чрезвычайно любитъ и уважаетъ) отъ ея мнимыхъ недуговъ. Послѣднее приключеніе съ лошадьми подѣйствовало на нее такъ сильно, что состарило ее лѣтъ на десять, и ей можно дать теперь около шестидесяти. Еще далѣе, болтая, и смѣясь, мелькаютъ въ раскрытыхъ стеклянныхъ дверяхъ балкона Роза Дарлингъ съ Фредерикомъ Сентъ-Джономъ. Они то входятъ въ комнату, то снова удаляются на террасу, чтобы подышать ароматнымъ вечернимъ воздухомъ. Фредерикъ только что пріѣхалъ въ замокъ Веферъ послѣ нѣсколькихъ мѣсяцевъ отсутствія, которые онъ преимущественно провелъ въ Палестинѣ, а прочіе гости уже шесть недѣль какъ живутъ въ замкѣ Веферъ.

И какъ незамѣтно пролетѣли эти шесть недѣль! Искренно сочувствуя положенію мистрисъ Карльтонъ, Исаакь сталъ убѣдительно звать ее къ себѣ въ гости и вѣжливо предложилъ мистрисъ Дарлингъ сопутствовать ей въ замокъ Веферъ съ одною изъ младшихъ дочерей. Мистрисъ Дарлингъ приняла предложеніе и привезла съ собой Розу. Двѣ другія дочери остались въ Беркширѣ съ своею старою бабушкой, которая процвѣтала какъ нельзя лучше и грозила дожить до ста. Тонко-деликатному Исааку Сентъ-Джону казалось, что онъ почти обидѣлъ Шарлотту Сентъ-Джонъ, наслѣдовавъ имѣніе, которое принадлежало бы ея мужу и сыну, еслибъ они остались въ живыхъ. Найди онъ возможность упрочить за ней какимъ-нибудь деликатнымъ путемъ хорошій годовой доходъ, онъ сдѣлалъ бы это непремѣнно. Онъ даже намекнулъ объ этомъ мистрисъ Дарлингъ, но та отвѣчала ему, что гордость Шарлотты не позволитъ ей принять это пожертвованіе. Впрочемъ, Исаакъ не переставалъ надѣяться и убѣждалъ Шарлотту не слѣдовать промѣру матери, уже собиравшейся въ обратный путь, и еще нѣсколько времени погостить у него въ замкѣ Веферъ. Мистрисъ Дарлингъ весь этотъ мѣсяцъ поговаривала объ отъѣздѣ, но завтра наступалъ послѣдній срокъ. Она уѣзжала съ Розой въ Парижъ, а Шарлотта рѣшалась остаться въ замкѣ. Судьба ея дѣйствительно внушала сочувствіе. Потерявъ мужа, обожаемаго сына, и наконецъ, не только состояніе, но и положеніе въ свѣтѣ, которое она надѣялась упрочить за собой, выходя замужъ за владѣльца Анвика, она поневолѣ должна была довольствоваться теперь самою скромною жизнью. Здоровье ея опять поправилось: все ея грустное прошедшее, казалось, миновало какъ сонъ: она была прекраснѣе чѣмъ когда-либо, и пожиравшій ее нѣкогда внутренній огонь теперь уже не изнурялъ ея болѣе. Мистрисъ Дарлингъ серіозно говорила съ ней о ея будущихъ планахъ: нѣжная мать ничего такъ не желала бы, какъ удержать при себѣ завсегда любимую дочь; но младшія возстали противъ этого намѣренія, вслѣдствіе чего произошелъ довольно крупный споръ. Роза, по обыкновенію, высказалась прямо и откровенно: она объявила, что если Шарлотта останется съ ними, такъ ужь ей не дадутъ болѣе командовать; а Маріанна и Маргарита Дарлингъ съ своей стороны прибавили, что онѣ до тѣхъ поръ не вернутся отъ бабушки, пока имъ не очистятъ мѣста въ домѣ матери. Шарлотта возстановила ихъ противъ себя именно тою надменностію, о которой такъ явно говорила Роза. Мистрисъ Дарлингъ была въ большомъ затрудненіи; но такъ какъ она была женщина съ весьма уживчивымъ и мягкимъ характеромъ, то она не стала противорѣчить и предоставила рѣшеніе этого вопроса времени и случаю. Торопиться было не къ чему: пребываніе Шарлотты въ замкѣ Веферъ, противъ желанія самой мистрисъ Дарлингъ, должно было продлиться на весьма неопредѣленное время.

Кто знаетъ, быть-можетъ, ей удастся плѣнить собой холостаго владѣльца замка Веферъ? И кто знаетъ, не питала ли сама Шарлотта подобныя надежды? Мистрисъ Дарлингъ сдавалось, что оно такъ и есть; она отличалась самою тонкою проницательностью во всемъ касавшемся Шарлотты. Не взирая на свой горбъ, Исаакъ Сентъ-Джонъ былъ весьма привлекателенъ, такъ что любая красавица могла бы пожелать его себѣ въ мужья.

Мистрисъ Дарлингъ въ этотъ вечеръ вышивала что-то золотымъ бисеромъ по канвѣ. И всякій разъ, когда поднимала голову чтобы надѣть на иглу золотую бисеринку, она украдкой посматривала на Шарлотту. Какъ спокойно сидѣла мистрисъ Карльтонъ въ своемъ креслѣ, сложивъ на колѣняхъ свои прекрасныя, нѣжныя руки. Еслибы не глаза ея, устремленные въ одинъ уголъ комнаты и по временамъ сверкавшіе гнѣвомъ, мистрисъ Дарлингъ считала бы ее совершенно спокойною. Повидимому, стараясь найдти лучшее освѣщеніе для своей работы, мистрисъ Дарлингъ повернула свой стулъ такъ, чтобы ни на минуту не терять изъ виду занимавшую ее сцену.

Въ это время Джорджина Боклеркъ, положивъ обѣ рука на руку сэръ-Исаака и приблизивъ къ нему свое прекрасное, умоляющее лицо, засматривала ему прямо въ глаза своими выразительными сѣрыми глазами. А сэръ-Исаакъ, шутя, схватилъ ея руки и удерживалъ ихъ въ своихъ рукахъ. Въ комнатѣ было такъ тихо, что каждое слово раздавалось внятно и явственно.

— Стало-быть, вы обѣщаете мнѣ это! приставала миссъ Боклеркъ.

Исаакъ засмѣялся и отрицательно покачалъ головой.

— Вы не знаете что это за неисправимый человѣкъ, Джорджина.

— Тѣмъ болѣе причинъ, чтобы простить его.

— Еслибы деканъ былъ здѣсь, я увѣренъ, что онъ не сказалъ бы этого. Ему таки много пришлось повозиться съ нимъ, Джоржина.

— Вотъ почему я васъ и прошу, игриво и задорно воскликнула молодая дѣвушка. — Папаша отказалъ бы мнѣ наотрѣзъ, а вы не посмѣете. Вѣдь вы сами знаете, что не смѣете.

— А что дадите, если я скажу: да?

— Я вамъ позволю…. она понизила голосъ и засмѣялась. Исаакъ нагнулся и поцѣловалъ ея розовую щечку. Поцѣловалъ такъ, какъ отецъ цѣлуетъ дочь; но она стыдливо укдонилась отъ него, покраснѣвъ до ушей, и украдкой взглянула на балконъ.

Какой-то тихій и гнѣвный возгласъ вырвался въ эту минуту изъ груди Шарлотты Карльтонъ, но она заглушила его внезапнымъ кашлемъ. Только ухо матери разслышало этотъ звукъ; только заботливые материнскіе глаза замѣтили, какъ неподвижныя руки дочери невольно сжались. Мистрисъ Дарлингъ выпрямилась на своемъ стулѣ и посмотрѣла въ ту сторону, куда устремлены были глаза Шарлотты.

— Получили ли вы сегодня обѣщанныя свѣдѣнія, сэръ-Исаакъ?

Сэръ-Исаакъ опять смѣялся — о, какъ замѣтно поправилось за кто время его здоровье! — и не разслыхалъ вопроса.

— Вы мнѣ говорите, мистрисъ Дарлингъ?

— Да, я васъ спрашиваю, получили ли вы табличку встрѣчныхъ поѣздовъ, которую вы обѣщали мнѣ достать?

— Брумъ получилъ ее. Я думалъ, что онъ уже передалъ вамъ этотъ листокъ. Я навѣрное знаю, что у него есть печатное подробное расписаніе всѣхъ часовъ и поѣздовъ.

— А вы не знаете, сэръ-Исаакъ, могу ли я сдѣлать этотъ объѣздъ?

— Кажется, нѣтъ, и вы не попадете въ Лондонъ завтра вечеромъ.

— О, Боже мой, какая тоска! Какъ неудобны эти поперечныя линіи! Еслибъ я могла остаться здѣсь!

— Я и самъ желалъ бы этого, подхватилъ сэръ-Исаакъ. — Уступите общему желанію, мистрисъ Дарлингъ, и оставайтесь. Да и что бы мы стали дѣлать, потерявъ миссъ Розу?

— Я охотно осталась бы, сэръ-Исаакъ, еслибы могла. Что же касается до Розы, то у васъ все-таки остается миссъ Боклеркъ?

— Кто призываетъ мое имя всуе? воскликнула Роза, выставляя изъ-за дверей свое хорошенькое, веселое личико.

Въ продолженіе послѣднихъ пяти минутъ Фредерикъ Сентъ-Джонъ находился внутри комнаты, а Роза стояла на порогѣ балкона. Между тѣмъ какъ онъ болталъ съ ней, глаза его случайно остановились на лицѣ мистрисъ Карльтонъ, и его поразило странное, почти гнѣвное выраженіе ея глазъ. Отъ него не ускользнуло даже конвульсивное сжатіе ея рукъ, ясно говорившее объ ея затаенныхъ страданіяхъ. Какъ молнія промелькнули въ его умѣ нѣкоторые факты по поводу мистрисъ Карльтонъ, о которыхъ онъ почти совсѣмъ забылъ въ послѣднее время. Въ чемъ заключалась причина ея антипатіи къ миссъ Боклеркъ? А что глаза эти выражали глубокую антипатію, въ этомъ не было ни малѣйшаго сомнѣнія.

Покамѣстъ онъ думалъ объ этомъ, дѣйствующія лица перемѣнили свои мѣста. Джорджина Боклеркъ, такая же безпечная и веселая какъ Роза, подошла къ столу своею легкою поступью, а сэръ-Исаакъ послѣдовалъ за нею болѣе медленнымъ шагомъ и сѣдъ подлѣ мистрисъ Карльтонъ.

— У васъ очень довольный видъ, моя милая, замѣтила мистрисъ Сентъ-Джонъ, взглянувъ на Джорджину.

— Да, я приставала къ сэръ-Исааку и выпросила у него что мнѣ было нужно. Но — вы не видали, — и она улыбнулась, — я должна была поцѣловать его въ благодарность за снисхожденіе.

— Это весьма опасное выраженіе благодарности, замѣтила мистрисъ Дарлингъ, до слуха которой долетѣли эти слова. — Другой холостой мущина, въ положеніи сэръ-Исаака, принялъ бы это за весьма ясный намекъ.

Она положила свое рукодѣлье на столъ и смѣло взглянула въ лицо Джорджинѣ, ожидая, что та начнетъ отнѣкиваться. Не тутъ-то было. Джорджина съ громкимъ смѣхомъ откинула назадъ свою хорошенькую головку, и мистрисъ Дарлингъ показалось, что смѣхъ этотъ звучалъ торжествомъ.

— О чемъ же вы просили его, милая моя? спросила мистрисъ Сентъ-Джонъ.

— А это секретъ между имъ и иной, — а сказавъ это, миссъ Джорджина Боклеркъ завальсировала къ балкону, какъ бы стремясь подышать душистымъ вечернимъ воздухомъ.

Разстилавшійся кругомъ ландшафтъ, освѣщенный яркою луной, какой часто случается видѣть въ августѣ, казался еще очаровательнѣе ночью, благодаря причудливой игрѣ свѣта и тѣни. Мистрисъ Карльтонъ, согнавъ съ своего лица всякій слѣдъ неудовольствія, разговаривала съ сэръ-Исаакомъ Сентъ-Джономъ; голосъ ея былъ тихъ и нѣженъ, а блѣдное, неподвижное лицо въ высшей степени интересно. Исаакъ Сентъ-Джонъ очень полюбилъ ее, а она знала это. Но не знала, быть-можетъ, что любовь его до сихъ поръ ограничивалась дружбой и уваженіемъ. Никому еще неприходило въ голову, чтобъ эти чувства могли перейдти въ болѣе нѣжныя. Онъ всегда высказывалъ намѣреніе жить и умереть холостякомъ, а всѣ считали это дѣломъ рѣшеннымъ.

Фредерикъ Сентъ-Джонъ стоялъ прислонясь къ стѣнѣ, отчасти скрытый голубою атласною драпировкой балкона. Онъ пристально наблюдалъ за Шарлоттой, а въ воспоминаніи его мало-по-малу возникали тѣ слухи, что нѣкогда заронили такое странное подозрѣніе въ его душу. Думая теперь объ этомъ, онъ пришелъ наконецъ къ тому убѣжденію, что подозрѣнія эти никогда не исчезали въ немъ совершенно, но только поизгладились на время. Ее считать сумашедшею! сумашедшею теперь, когда онъ смотрѣлъ на нее! Да, это было немыслимо! Ни малѣйшаго признака помѣшательства, ни прошлаго, ни настоящаго, ни будущаго, нельзя было замѣтить въ этомъ тихомъ, мелодичномъ голосѣ, въ этомъ спокойномъ, сдержанномъ выраженіи лица, въ этихъ большихъ черныхъ глазахъ, оживленныхъ пріятною улыбкой. И съ чего вздумала Роза вѣрить этимъ бреднямъ и передавать ихъ ему? Нѣтъ, онъ самъ виноватъ, что выслушалъ ее. Эта Роза попрежнему суетна, вѣтрена, безпечна! Мистеръ Сентъ-Джонъ не разъ уже въ продолженіе послѣдней недѣли задавалъ себѣ вопросъ о томъ, что изъ нея выйдетъ.

Между тѣмъ какъ онъ смотрѣлъ на Шарлотту, въ умѣ его вдругъ промелькнула одна мысль. Со времени своего пріѣзда въ замокъ Веферъ, онъ замѣтилъ много странностей въ ея поведеніи относительно сэръ-Исаака: она видимо старалась ему нравиться: прогуливалась съ намъ пѣшкомъ, каталась въ экипажѣ, сидѣла съ намъ по утрамъ въ его пріемной; была очаровательно мала по отношенію къ его камердинеру мистеру Бруму; словомъ, цѣль ея жизни, повидимому, состояла лишь въ томъ, чтобъ исключительно посвятить себя сэръ-Исааку. Какъ она добра и внимательна къ нему, думалъ Фредерикъ, впрочемъ, нѣсколько удивляясь ея необыкновенной любезности; до настоящей минуты онъ въ самомъ дѣлѣ былъ чрезвычайно благодаренъ ей, какъ и всякому кто цѣнилъ его брата; но теперь какъ будто повязка упала съ его глазъ, и онъ понялъ, что Шарлотта надѣется стать леди Сентъ-Джонъ.

Въ душѣ Фредерика Сентъ-Джона поднялась цѣлая буря. Не противъ женитьбы брата возставалъ онъ, онъ радъ былъ бы завтра же видѣть его женатымъ, еслибъ это могло принести ему счастіе и утѣшеніе. Но допустить его жениться на ней, быть-можетъ, носящей въ себѣ зародышъ сумашествія? Нѣтъ, нѣтъ, пусть онъ выберетъ себѣ кого угодно, только не Шарлотту Карльтонъ. Фредерику вдругъ стало душно и тѣсно въ комнатѣ, и онъ порывисто вышелъ на балконъ, схвативъ себя за голову.

— Кто это? Не сбейте меня съ ногъ, мистеръ Сентъ-Джонъ.

Онъ дѣйствительно чуть-чуть не наткнулся на нее; такъ тихо стояла она у дверей балкона, прислонившись къ стѣнѣ.

— Виноватъ, Джорджина; я задумался.

— Не правда ли, какая очаровательная ночь?

— Да, кажется. Долго ли, — тутъ онъ показалъ голосъ, — думаетъ пробыть здѣсь мистрисъ Карльтонъ? Вы не знаете?

— Нѣтъ, не знаю. Да и почему не мнѣ знать?

Мистрисъ Дарлингъ и Роза уѣзжаютъ завтра.

Наступила пауза. Онъ подалъ ей руку, и они стали молча ходить по террасѣ. Озаренная голубоватымъ свѣтомъ луны, Джорджина была такъ хороша, такъ привлекательна.

— Вы не простудитесь, Джорджина?

— Простудиться въ эту теплую ночь! Возможно ли кто?

— Какимъ образомъ мистрисъ Карльтонъ рѣшается остаться здѣсь безъ матери и сестры?

— Почему жъ я знаю! Вѣроятно, сэръ-Исаакъ упросилъ ее. Онъ еще недавно говорилъ ей, что такъ какъ мистрисъ Сентъ-Дрковъ проведетъ зиму въ замкѣ Веферъ, то и она должна обѣщать ему то же.

У Фредерика Сентъ-Джона вырвалось досадливое восклицаніе.

— Развѣ она вамъ не нравится? спросила миссъ Боклеркъ.

— Н-н-не слишкомъ.

— А мнѣ она очень нравилась. Я не могу вамъ выразить, какъ мнѣ было жаль ея. Въ самомъ дѣлѣ, не ужасно ли это: потерять мужа, двухъ дѣтей и сверхъ того Анвикъ? Но она не хочетъ, чтобъ я ее любила, она такъ холодна со мной; въ ней есть даже что-то отталкивающее, такъ что, мнѣ кажется, я разлюблю ее. Но въ такомъ случаѣ вина будетъ не моя. А знаете ли кого я очень, очень полюбила? это Розу.

Онъ засмѣялся.

— Да вѣдь Розу нельзя не любить; несмотря на всѣ недостатки, ея душа ясна какъ день. Было время, Джорджина, когда я находилъ ее очень похожею на васъ?

— Лицомъ?

— Нѣтъ. А впрочемъ и въ лицѣ между вами есть нѣкоторое сходство: обѣ вы бѣлокуры, и обѣ миленькія. Нечего бѣжать отъ меня, точно я клевещу? Но я собственно разумѣлъ сходство въ вашихъ манерахъ. Вы были нѣкогда такъ же рѣзвы и вѣтрены, какъ теперь Роза.

— Вы, кажется, часто видались съ ней прошедшимъ лѣтомъ, мистеръ Сентъ-Джонъ, когда она гостила у Аделины де-Кастелла?

— Да, лаконически отвѣчалъ онъ.

Джорджина Боклеркъ оперлась на рѣзвую рѣшетку террасы и стала смотрѣть въ даль, а онъ молча стоялъ подлѣ нея.

— Вы и теперь находите меня такою же вѣтреною? спросила она.

— Нѣтъ; вы очень измѣнилась.

— Ахъ, старое времечко! — я вѣдь сама знаю, что была вѣтрена тогда, — оно исчезло какъ сонъ. Оно кажется мнѣ такою стариной! А между тѣмъ, если считать по календарю, такъ вѣдь немного времена прошло съ тѣхъ поръ. Знаете да, что въ нѣсколько мѣсяцевъ можно прожитъ цѣлые года, мистеръ Сентъ-Джонъ?

Пользуясь правами дружбы съ дѣтства, онъ повернулъ къ себѣ ея лицо и увидалъ, что на голубыхъ глазахъ дрожали слезы.

— Что съ вами, дитя?

— Ничего. Иногда грустно бываетъ вспомянуть прошлое.

— Знаете да, что вы очень, очень измѣнились?

— Вы хотите сказать, что я перестала быть вѣтреною? Да, я теперь остепенилась.

— А что же остепенило васъ?

— Какъ вамъ сказать? — и она остановилась: — мнѣ кажется, собственный здравый смыслъ.

— А теперь позвольте спросить у васъ, почему это вы называете меня мистеромъ Сентъ-Джономъ? Вы это дѣлаете въ продолженіи всей послѣдней недѣли.

Слезы мгновенно исчезли, и на хорошенькихъ губкахъ появилась улыбка.

— Оттого что вы теперь мистеръ Сентъ-Джонъ.

— Но не для васъ, кажется.

— О, я помню, какой нагоняй вы мнѣ задали однажды за то, что я назвала васъ Фредомъ.

— Очень вѣрю. Я въ то время безпрестанно дѣлалъ вамъ нагоняи; иногда съ сердцемъ, а иногда просто ради шутки. Нагоняй, о которомъ вы теперь говорите, принадлежалъ именно къ послѣднему разряду.

— Я помню какъ вы иногда сердились на меня. Вы, должно-быть, крѣпко ненавидѣли меня въ то время.

— А вотъ и ошибаетесь, миссъ. Еслибъ я не любилъ васъ, то я не дѣлалъ бы вамъ выговоровъ. Насъ не сердятъ тѣ, кого мы не любимъ. Я и теперь не прочь бы пожурить васъ, еслибы нашлась причина.

Джорджина засмѣялась. Онъ снова подалъ ей руку, и они опять стали ходить по террасѣ.

— Я всегда былъ увѣренъ въ васъ, Джорджина, хотя васъ нужно было строго держать въ рукахъ. Вѣдь вы сами это знаете, а никто не станетъ опровергать этого. Такой вѣтреной рѣзвушки, какою вы были тогда, я и не желалъ бы встрѣчать болѣе. Это хорошо, что характеръ вашъ измѣнился.

— Вы хотите сказать: мои манеры?

— Называйте какъ хотите, только теперь вы нравитесь мнѣ гораздо больше чѣмъ прежде.

— А вотъ Исаакъ никогда не бранилъ меня.

— Исаакъ рѣдко видѣлся съ вами, да при немъ вы, вѣроятно, держали себя тише, изъ состраданія къ его слабому здоровью. Но что это за пламя вдали? Точно потѣшный огонь! спросилъ Фредерикъ.

Она остановилась и стала смотрѣть на огонь, сверкавшій въ отдаленіи.

— Знаю, знаю, воскликнула Джорджина. — Это старый Филписъ жжетъ свое засохшее дерево. Сэръ-Исаакъ сказалъ ему сегодня утромъ, чтобъ онъ не оставлялъ его поперекъ дороги.

— Развѣ вы были тамъ сегодня съ Исаакомъ? Вѣдь это очень далеко!

— Да, мы ходила туда втроемъ: онъ, мистрисъ Карльтонъ и я. Онъ теперь мастеръ ходить.

— Знаете ли, Джорджина, какую басенку разказала мнѣ объ васъ одна маленькая птичка, когда я проѣзжалъ черезъ Лондонъ, сказалъ Фредерикъ, возобновляя свою прогулку по террасѣ. — Сказать?

— Пожалуй, скажите. Что же вы узнали?

— Что вы, можетъ-быть, скоро сдѣлаетесь владѣлицей Гаукхорста, потому что его лордство…

— Какая гнусная ложь! воскликнула она такъ же рѣзко и порывисто какъ въ былое время. — Кто вамъ сказалъ это? Вѣрно, Сара; вѣдь она знаетъ, что я ему отказала.

— Но онъ весьма благонамѣренный молодой человѣкъ, мягкій, такой добронравный, а прочее, а прочее.

— Онъ глупъ какъ филинъ, съ сердцемъ возразила Джорджина. — О, да я вижу, вы просто смѣетесь надо мной.

— Но скажите мнѣ однако, почему вы не хотите за него выйдти? Помните, какъ мы, бывало, говорили другъ другу секреты? Помните тотъ ужасный случай, когда вы чуть-чуть не сожгли вашъ домъ, подставивъ лампу подъ кружевныя гардины, а я обжегъ себѣ руки, туша огонь, и потомъ не хуже любаго обойщика снялъ гардины съ окна чтобы схоронить концы въ воду? Я думаю, деканъ и до сихъ поръ не знаетъ истины.

— По крайней мѣрѣ мамаша не знаетъ, что гораздо важнѣе. Она и теперь въ томъ убѣжденіи, что ихъ украли. По счастію, онѣ были великолѣпны.

— Мнѣ нравится, что вы говорите: по счастію! Но вы еще не сказали мнѣ, почему Гаукхорстъ и его дворянская корона была отвергнуты вами.

— Будь у него хоть десять коронъ, я все-таки не пошла бы за него…. да и ни за кого.

— Какъ! Неужели вы никогда не намѣрены выйдти замужъ, миссъ Джорджина?

— Никогда, никогда. Я одна у папаши съ мамашей и никогда съ ними не разстанусь.

Кровь такъ сильно прилила ей къ лицу, что даже при лунѣ можно было видѣть ея смущеніе. Но какъ бы желая подавать его, она смѣло подняла голову и стала смотрѣть впередъ.

— Такъ вы видѣлась съ Сарой проѣздомъ черезъ Лондонъ! Она, говорятъ, сдѣлала хорошую партію, правда это?

— Отличную во всѣхъ отношеніяхъ. Мужъ ея богатъ, знатевъ, и сверхъ того, — для графа по крайней мѣрѣ, — необыкновенно даровитый человѣкъ.

— Для графа! Ну, а еще что? Попреженму ли хороша Сара?

— Н-н-нѣтъ: она поблѣднѣла и похудѣла. Но я полагаю, что она скоро опять поправится.

— Я увѣрена, что она счастлива, а это важнѣе всего. На будущую зиму она пріѣдутъ къ намъ въ Вестербери. Кстати о Вестербери, продолжила Джорджина; — Роза Дарлингъ получила сегодня письмо оттуда.

— Въ самомъ дѣлѣ! Я не зналъ что у Розы есть тамъ знакомые. Да вотъ и она сама.

Роза стояла въ дверяхъ балкона, и заслышавъ свое имъ, подошла узнать, не призываютъ ли его всуе, какъ она уже освѣдомлялась объ этомъ въ гостиной.

— Миссъ Боклеркъ говоритъ, что вы получила сегодня письмо изъ Вестербери.

— Да, это правда, отвѣчала Роза. — Мнѣ пишетъ Мери Карръ, которая гоститъ тамъ у своихъ друзей, какъ бишь ихъ фамилія? Кажется, мистеръ и мистрисъ Трависъ Аркель.

— Знаю, знаю, сказалъ мистеръ Сентъ-Джонъ. — Трависъ писалъ мнѣ недавно.

— Что онъ пишетъ о Люси? спросила Джорджина.

— Онъ только передалъ мнѣ ея поклонъ, прибавивъ, что большаго никакъ не могъ отъ нея добиться, потому что она слишкомъ занята теперь своею новою игрушкой — новорожденнымъ ребенкомъ.

— Мери Карръ пишетъ, что вы приглашены быть крестнымъ отцемъ, замѣтила Роза.

— Неужели? воскликнула Джорджина.

Онъ кивнулъ головой.

— А что у нихъ — дѣвочка или мальчикъ?

Мистеръ Сентъ-Джонъ подумалъ немного и засмѣялся. — Право не знаю, сказалъ онъ: — должно-быть, или то, или другое. Трависъ, кажется, писалъ мнѣ, но я забылъ. Извѣстіе о томъ кто будетъ крестною матерью, заставило меня позабыть о ребенкѣ.

— А кто крестная мать? Мистрисъ Дондейкъ?

— Совсѣмъ нѣтъ. Гораздо позначительнѣе, по крайней мѣрѣ въ объемѣ. Миссъ Фоунтлерой.

Джорджина засмѣялась, а Роза была озадачена: эти намеки на незнакомыхъ ей лицъ были для нея совершенно непонятны. Да при томъ она была не въ духѣ. Всякій разъ какъ миссъ Роза удостоивала кого-либо своимъ особеннымъ вниманіемъ, а Фредерикъ Сентъ-Джонъ давно имъ пользовался — она ужь не любила, чтобы предметъ ея нѣжныхъ чувствъ занимался кѣмъ-либо, кромѣ ея самой. Она встряхнула своими золотыми кудрями, вокругъ которыхъ вилась голубая лента, и граціознымъ движеніемъ головы откинула ихъ назадъ.

— Долго ли ваша сестрица намѣрена прогостить у васъ, Роза? спокойно спросилъ ее мистеръ Сентъ-Джонъ.

— По моему мнѣнію, она останется ровно столько, сколько ее попросятъ: пожалуй, навсегда и еще съ денькомъ на прибавку, если такъ угодно будетъ сэръ-Исааку. Берегитесь ея, Фредерикъ Сентъ-Джонъ! Мнѣ еще никогда не случалось видѣть, чтобы Шарлотта Карльтонъ такъ сильно кокетничала какъ теперь.

Вѣтреная, безпечная Роза говорила просто наудачу: ей и въ голову не приходило, чтобы сестра ея расточала свою любезность съ какою-либо особенною цѣлію. Это было бы такъ не похоже на холодную, гордую, надменную Шарлотту, какою всегда считала ее Роза.

— Еслибы мы ѣхали не въ Парижъ, я почти готова была бы бросить мамашу, чтобъ она взяла съ собой Шарлотту, а меня оставила здѣсь, продолжила молодая дѣвушка. — Впрочемъ, Парижъ Парижемъ, а разъ какъ сюда пріѣхали бы, я все-таки предпочла бы остаться здѣсь.

— Благодарю васъ, Роза, отвѣчалъ онъ.

— Ну что бы вамъ вернуться раньше, Фредерикъ Сентъ-Джонъ! Цѣлыхъ шесть недѣль я здѣсь, а кромѣ сэръ-Исаака не съ кѣмъ было та пококетничать. Я даже подозрѣваю, что вы пріѣхали теперь только потому что я уѣзжаю.

— Еще разъ благодарю васъ, Роза. Вотъ уже годъ, какъ я пересталъ вамъ противорѣчить.

Въ эту минуту мистрисъ Сентъ-Джонъ подошла къ балкону и стала звать молодыхъ дѣвушекъ домой. Было уже слишкомъ поздно, чтобъ оставаться на воздухѣ безъ теплой одежды.

Итакъ они вошли въ комнаты: Джорджина подъ руку съ Фредерикомъ Сентъ-Джономъ, а Роза рядомъ съ нимъ, болтая, смѣясь и кокетничая. Между тѣмъ Шарлотта Карльтонъ продолжила сидѣть, во всеоружіи своихъ прелестей, въ голубомъ атласномъ креслѣ и томнымъ, нѣжнымъ шепотомъ разказывала сострадательному сэръ-Исааку о своихъ минувшихъ несчастіяхъ.

XV. Жизнь въ замкѣ Веферъ.

Роза и мистрисъ Дарлингъ на другой же день уѣхали изъ замка Веферъ, оставивъ тамъ Шарлотту и Джорджину Боклеркъ. Деканъ и мистрисъ Боклеркъ, гостившіе пока у своихъ друзей въ Шотлавдіи, скоро должны были возвратиться въ приходъ, который, какъ извѣстно читателю, отдѣлялся отъ замка Веферъ только кустарниками, да приходскимъ садомъ. Съ пріѣздомъ ихъ и Джорджина должна была переселиться домой.

Жизнь въ замкѣ Веферъ текла однообразно, и еслибы не присутствіе Джорджины, въ замкѣ не было бы замѣтно никакого движенія. Роза увезла съ собой три четверти прежняго шума и веселья. Мистрисъ Сентъ-Джонъ, повидимому, обмѣнялась привычками съ пасынкомъ своимъ, сэръ-Исаакомъ. Слабый, увѣчный, рѣдко выходившій изъ своихъ комнатъ до полудня, онъ теперь каждое утро пилъ чай вмѣстѣ съ другтми, между тѣмъ какъ еще не оправившаяся послѣ своего приключенія и крайне причудливая мистрисъ Сентъ-Джонъ стала появляться только къ завтраку.

Погода стояла чудесная, и маленькое общество почти все утро проводило на воздухѣ. Никогда еще Исааку Сентъ-Джону не приходилось такъ много ходить по своимъ владѣніямъ, какъ теперь; сегодня онъ отправлялся въ одну сторону, завтра въ другую, на слѣдующій день въ третью. Постоянными спутниками это были Шарлотта Карльтонъ и Джорджина Боклеркъ, отъ которыхъ не отставалъ и Фредерикъ. Послѣ обѣда сэръ-Исаакъ возилъ обыкновенно одну изъ нихъ въ кабріолетѣ на своихъ пони, между тѣмъ какъ другая оставалась дома съ мистрисъ Сентъ-Джонъ, или отправлялась съ нею кататься въ каретѣ. Что же касается до Фредерика, то хотя и можно было подумать, что онъ ведетъ праздную жизнь, однако въ сущности онъ былъ занятъ не менѣе всякаго лондонскаго сыщика. Онъ безмолвно наблюдалъ за мистрисъ Карльтонъ. Въ продолженіе трехъ недѣль, съ самаго отъѣзда Розы и мистрисъ Дарлингъ, онъ внимательно слѣдилъ за ней, и теперь убѣдился, что подмѣтилъ въ ней несомнѣнные признаки развивающагося сумашествія.

Однимъ изъ его открытій, не допускавшимъ ни малѣйшаго сомнѣнія, была ея ненависть къ Джорджинѣ Боклеркъ. Это чувство не обнаруживалось въ ней, какъ у всѣхъ, суровостью или презрѣніемъ; напротивъ, она была чрезвычайно вѣжлива, а иногда даже ласкова съ Джорджиной, но если послѣдней случалось раздосадовать Шарлотту, тогда въ глазахъ ея внезапно вспыхивалъ огонь дикаго мщенія, между тѣмъ какъ длинные, тонкіе пальцы ея судорожно сжимались, какъ бы желая задушить кого-то. Впрочемъ, все это мгновенно проходило и оставалось непримѣтнымъ для постороннихъ; но отъ Фредерика ничто не ускользало.

Онъ замѣчалъ также, что въ каждой подобной вспышкѣ Шарлотты непремѣнно замѣшанъ былъ сэръ-Исаакъ. Немного избалованная и все еще своенравная Джорджина находила особенное наслажденіе угождать сэръ-Исааку и съ помощью самыхъ нѣжныхъ ласкъ исключительно завоевывать себѣ его вниманіе, даже въ ущербъ мистрисъ Карльтонъ. Тутъ-то и проявлялись обыкновенно тѣ признаки нетерпѣнія и гнѣва, которые не ускользали отъ Фредерика. Разъ даже дѣло чуть-чуть не дошло до открытой войны.

Это было утромъ. Сэръ-Исаакъ велѣлъ запречь пони въ кабріолетъ, потому что отправлялся довольно далеко. Въ его пріемной сидѣли въ это время Фредерикъ и мистрисъ Карльтонъ, и дѣло устроилось такимъ образомъ, что Шарлотта должна была сопровождать его. Фредерикъ не могъ въ это время внимательно слѣдить за нею, потому что онъ занятъ былъ письмами; впрочемъ, ему все-таки показалось, что мистрисъ Карльтонъ сама вызвалась ѣхать съ сэръ-Исаакомъ, не дождавшись его приглашенія. Какъ бы то ни было, только она уже одѣлась и вернулась въ комнату, когда въ нее вбѣжала и Джорджина съ шляпкой и бурнусомъ въ рукѣ.

— Вы отправляетесь куда-нибудь? спросила ее мистрисъ Карльтонъ, плотно кутая шалью свой тонкій, стройный станъ.

— Я ѣду съ сэръ-Исаакомь, отвѣчала Джорджина.

— Нѣтъ, я ѣду съ сэръ-Исаакомъ, возразила мистрисъ Карльтонъ послѣ едва примѣтной паузы.

— Вотъ ужь не правда! воскликнула Джорджина голосомъ своевольнаго, избалованнаго ребенка. — Сэръ-Исаакъ отправляется въ Хазертонъ, и онъ самъ знаетъ почему мнѣ надо съ нимъ ѣхать, почему онъ долженъ скорѣе взять меня чѣмъ кого-либо другаго. Не правда ли, сэръ-Исаакъ? прибавила она, взявъ его подъ руку.

— Ахъ вы баловень! нѣжно сказалъ онъ. — Почемъ вы знаете что я ѣду въ Хазертонъ?

— Мнѣ сказалъ Брумъ, отвѣчала Джорджина. — Я спрашивала у него зачѣмъ такъ рано подали вамъ кабріолетъ. Вѣдь вы меня возьмете, не правда ли? прибавила она такимъ нѣжнымъ, умоляющимъ голосомъ, что не было возможности отказать ей.

— По неволѣ придется взять, отвѣчалъ сэръ-Исаакъ, — если только мистрисъ Карльтонъ позволитъ, если она извинитъ меня за напрасный трудъ, который она приняла на себя, одѣваясь. Ну, живѣй! надѣвайте вашу шляпку, капризное, неугомонное дитя. Вы даже птицу сумѣете выманить изъ гнѣзда!

Сэръ-Исааку и въ умъ не приходило, чтобы между Шарлоттой и Джорджиной могло быть какое-нибудь соперничество. Послѣдняя выросла на его глазахъ, а онъ до сихъ поръ смотрѣлъ на нее какъ на ребенка. Онъ такъ же подчинялся ея прихотямъ, какъ подчиняются нѣжные родители прихотямъ любимаго дитяти. Онъ нѣжно любилъ Джорджину, а съ тѣхъ поръ какъ не удалась его попытка женить Фредерика на леди Аннѣ, онъ не переставалъ лелѣять въ своей душѣ тайное желаніе, чтобы дочь декана замѣнила леди Анну. Но ни единымъ словомъ не рѣшался бы онъ измѣнить своей тайнѣ; онъ искренно желалъ, чтобы дѣло уладилось само собой, безъ всякихъ плановъ и попытокъ съ его стороны: такъ памятно было ему горькое разочарованіе, которое онъ испыталъ отъ неудавшагося сватовства Фредерика съ леди Анной. Ему и въ голову не приходило теперь, чтобы мистрисъ Карльтонъ могла серіозно ревновать его къ Джорджинѣ и смотрѣть на нее иначе, какъ на милаго и ласковаго ребенка.

Взявъ подъ руку сэрь-Исаака и болтая безъ умолку, Джорджина отправилась съ вамъ къ экипажу. Онъ посадилъ ее въ кабріолетъ, и удостовѣрясь что ей покойно и удобно, помѣстился возлѣ нея. Веселое лицо молодой дѣвушки и блестящіе сѣрые глаза ея сіяли неподдѣльнымъ торжествомъ, когда обернувшись назадъ, она прокричала остававшимся:

— Прощайте, поминайте какъ звали!

Отдадимъ должную справедливость Джорджинѣ Боклеркъ. Подобно сэръ-Исааку, она и не подозрѣвала, чтобы мистрисъ Карльтонъ могла считать ее своею соперницей. Она расхохоталась бы при одной мысли объ этомъ. Еслибы кто-нибудь шепнулъ Джорджинѣ, что мистрисъ Карльтонъ разставляетъ любовныя сѣти владѣльцу замка Веферъ, она удалилась бы отъ него на почтительное разстояніе, да изподтишка посмѣялась бы себѣ надъ этими маневрами. Оба они казалась ей слишкомъ старыми; на мистрисъ Карльтонъ она смотрѣла какъ на вдову, потерявшую все что было ей дорого въ жизни, а на сэръ-Исаака — какъ на втораго отца, который съ своимъ горбомъ казался ей гораздо старше самого декана, и потому она держала себя съ нимъ также свободно и безцеремонно, какъ бы въ самомъ дѣлѣ будучи его дочерью.

Мистрисъ Карльтонъ стояла у окна, когда кабріолетъ отъѣзжалъ отъ крыльца. Она вполнѣ заблуждалась насчетъ Джорджины, какъ и всякій человѣкъ, въ которомъ сильно говоритъ предубѣжденіе. Въ сіяющей физіономіи молодой дѣвушки, которая такъ далеко была отъ всякаго умысла оскорбить кого-либо, она прочла не искреннюю радость и веселье, а злобное торжество надъ нею. Прощальныя слова Джорджины, болѣе дерзкія по тону чѣмъ по смыслу, и не относившіяся ни къ кому болѣе кромѣ Фредерика, несчастная женщина приняла на свой счетъ. Тотъ же мрачный огонь снова сверкнулъ въ ея глазахъ, когда она взглянула на отъѣзжавшій экипажъ, и сильная дрожь пробѣжала по ея тѣлу. Фредерикъ не на шутку испугался; въ эту минуту всякій принялъ бы ее за сумашедшую. Длинные пальцы ея дрожали, губы стиснулись, а лицо было блѣдно какъ смерть. Онъ молча всталъ съ своего мѣста.

— Извините, мистрисъ Карльтонъ, сказалъ онъ, подходя къ ней, — вы сейчасъ уроните вашу шаль.

Отколовшаяся шаль Шарлотты дѣйствительно скользила въ эту минуту по ея плечу, и Фредерикъ нарочно воспользовался этимъ обстоятельствомъ, чтобы заговорить съ ней ласковымъ, успокоительнымъ тономъ, и въ случаѣ надобности, удержать ее отъ бѣшенаго порыва. Она обернулась и бросила ему яростный взглядъ. Да, въ глазахъ ея сверкала дикая ярость. Съ минуту постояла она передъ нимъ въ безпамятствѣ, повидимому, не сознавая на что она глядитъ и гдѣ заходится, потомъ схватила-было стоявшій передъ ней стулъ, какъ бы собираясь изломать его, во тотчасъ же одумалась, поправила за себѣ шаль и спокойно сѣла.

— Благодарю васъ, сказала она Фредерику; — эти шелковыя шали всегда скользятъ съ плечъ.

Черезъ минуту она уже совершенно владѣла собой: блѣдное лицо ея снова приняло спокойное, даже безстрастное выраженіе, глаза утратили свой дикій блескъ и не казались болѣе странными. Фредерикъ спросилъ у нея, не желаетъ ли она подышать свѣжимъ воздухомъ, и предложилъ ей покататься въ кабріолетѣ мистрисъ Сентъ-Джонъ.

Сначала мистрисъ Карльтонъ было отказалась, но потомъ намекнула, что боится безпокоить его. Впрочемъ, въ домѣ такъ тихо, прибавила она, — безъ сэръ-Исаака и этой вѣтреницы Джорджины, — что она охотно воспользуется его предложеніемъ, если это не помѣшаетъ его занятіямъ.

Итакъ, разбитый плетеный шарабанъ мистрисъ Сентъ-Джонъ, котораго она уже давно не употребляла, подкатился къ крыльцу. Мистрисъ Карльтонъ снова приколола свою шаль, и они отправились. Фредерикъ былъ въ полномъ убѣжденіи, что везетъ съ собой полупомѣшанную женщину, которая однако казалась въ эту минуту тише ангела и спокойно, разсудительно говорила съ нимъ, между тѣмъ какъ въ черныхъ глазахъ ея свѣтилась самая кроткая улыбка.

Предпочтеніе, оказанное въ это утро Джорджинѣ, было однако исключеніемъ изъ общаго правила. Обыкновенною спутницей Исаака Сентъ-Джона была мистрисъ Карльтонъ. Она гуляла съ нимъ каждое утро, между тѣмъ какъ Джорджина съ Фредерикомъ почти всегда составляли ихъ арріергардъ; она каталась съ нимъ послѣ обѣда, она сидѣла около него по вечерамъ, разговаривая вполголоса. Фредерикъ былъ въ полной увѣренности, что она или уже влюбила въ себя его брата, или, по крайней мѣрѣ, старалась ему понравиться. Онъ не зналъ только, замѣтно ли это другимъ.

Безпрестанно задавалъ онъ себѣ одинъ и тотъ же вопросъ — были въ ней признаки сумашествія или нѣтъ? Многіе блѣднѣютъ отъ гнѣва, онъ испыталъ это на себѣ; ревность и зависть къ хорошенькой дѣвочкѣ также не новость. Все это ровно ничего не доказывало, но ея странный взглядъ, сопровождавшійся судорожнымъ движеніемъ рукъ и особеннымъ трепетомъ тѣла, наводилъ на мысль, что Шарлотта Карльтонъ дѣйствительно была сумашедшая или по крайней мѣрѣ находилась въ опасности потерять разсудокъ. Мы знаемъ, что первыя подозрѣнія на этотъ счетъ заронила въ него Роза Дарлингъ; не будь этого, подобная мысль никогда и не пришла бы ему въ голову. Вотъ почему онъ серіозно анализировалъ свои опасенія, доискиваясь, не Роза ли была всему причиной.

Очень можетъ быть, что все это скоро перестало бы его тревожить, еслибы мистрисъ Сентъ-Джонъ не высказала при немъ одного замѣчанія.

Вечеромъ того дня какъ между Шарлоттой и Джорджиной произошло упомянутое столкновеніе, мистрисъ Карльтонъ сидѣла около сэръ-Исаака въ гостиной, что-то тихо ему нашептывая, между тѣмъ какъ прекрасная рука ея спокойно лежала на его рукѣ. Она такъ невинно и женственно старалась вывѣдать у него, какое дѣло вызвало его съ Джорджиной въ Хазертонъ. Отвѣтъ былъ очень простъ. Въ Хазертонѣ жилъ бывшій protégé декана; но въ послѣдствіи онъ началъ вести дурную жизнь, сталъ жестоко обращаться съ своею женой и наконецъ былъ уволенъ отъ должности. Джорджина упросила сэръ-Исаака взять его къ себѣ на испытаніе и дать ему занятіе, а между тѣмъ ей хотѣлось повидаться съ его женой. Ничего важнаго тутъ не было, и сэръ-Исаакъ даже не замѣтилъ съ какимъ безпокойствомъ мистрисъ Карльтонъ ждала его отвѣта. Въ эту минуту онъ всталъ съ своего мѣста, вышелъ на балконъ и сѣлъ на террасу; вечеръ былъ такой душный и жаркій, что малѣйшій вѣтерокъ приносилъ отраду. Мистрисъ Карльтонъ также вышла и сѣла подлѣ него.

— Фредерикъ, шепнула мистрисъ Сентъ-Джонъ сыну подъ впечатлѣніемъ минуты, — скажи, тебѣ очень будетъ досадно, если Исаакъ введетъ хозяйку въ замокъ Веферъ.

«Вотъ какъ! Стало-быть, и она замѣтила!»

— Все зависитъ отъ того, кто будетъ этою хозяйкой, отвѣчалъ Фредерикъ.

— Кажется, та, о комъ я теперь думаю, сказала мистрисъ Сентъ-Джонъ. — Выборъ его могъ быть хуже, Фредерикъ, а эта мнѣ нравится.

Фредерикъ глубоко вздохнулъ. Хуже! Если всѣ его опасенія окажутся справедливыми, можетъ ли быть что-нибудь хуже этого выбора? На всемъ бѣломъ свѣтѣ не сыскалъ бы себѣ сэръ-Исаакъ жены хуже ея. Мистрисъ Сентъ-Джонъ взглянула на сына.

— Ты что-то молчишь, Фредерикъ. Или она тебѣ не нравится?

— Пожалуй что такъ, отвѣчалъ онъ.

— Но вѣдь это одно предположеніе, прибавила мистрисъ Сентъ-Джонъ. — Я вообще не могу себѣ представить, чтобъ Исаакъ когда-нибудь женился, и совѣтую тебѣ не безпокоиться объ этомъ.

— Нѣтъ, милая матушка, вы не понимаете меня, возразилъ Фредерикъ. — Никто не порадовался бы такъ искренно женитьбѣ Исаака, какъ я, знай я только, что онъ женится по любви, но я — я не желалъ бы видѣть его мужемъ мистрисъ Карльтонъ.

Онъ сказалъ это спокойно и даже нерѣшительно, какъ бы боясь проговориться. Но при одной мысли объ этомъ кровь хлынула ему въ голову, и сердце замерло. Онъ отошелъ отъ матери и побрелъ въ садъ.

Джорджина сидѣла въ это время подлѣ Исаака. Забившись въ уголокъ между нимъ и ручкой скамьи, она поглощала все его вниманіе, отстранивъ совершенно мистрисъ Карльтонъ. Еслибы молодая дѣвушка знала, какое преступленіе совершала она теперь въ ея глазахъ! Своенравная и настойчивая шалунья, она-таки увлекла его въ нижнія аллеи сада, чтобы погулять при свѣтѣ яркихъ звѣздъ, и онъ пошелъ за ней, не извинившись передъ мистрисъ Карльтонъ, даже не выразивъ ей сожалѣнія. Медленно стали ходить они взадъ и впередъ по дорожкамъ сада, и явственно раздавались въ ночной тишинѣ ихъ веселые голоса. Фредерику было удобно наблюдать за нею въ темнотѣ, и всмотрѣвшись въ это искаженное лицо, въ эти страшные безумные глаза, онъ убѣдился, что она помѣшана и готовитъ мщеніе Джорджинѣ.

Это ужасно смутило Фредерика, да и все это дѣло вообще начинало сильно тревожить его. Мгновенно возникли въ его воображеніи всѣ ужасные и необыкновенные разказы о томъ, какъ люди, въ которыхъ и не подозрѣвали сумашествія, убивали въ припадкѣ безумія другихъ людей или причиняли имъ большой вредъ. Но онъ сейчасъ же опомнился и ударилъ самого себя по рукѣ, чтобъ узнать, во снѣ онъ или на яву: такъ неправдоподобны и фантастичны казались ему эти мысли. Когда всѣ возвратились въ комнату, мистрисъ Карльтонъ сѣла за фортепіано и спѣла прелестную мелодію, которая возбудила всеобщій восторгъ. Еслибы всѣ доктора Бедлама объявили ее въ эту минуту сумашедшею, всякій расхохотался бы имъ въ лицо, не исключая и самого мистера Сентъ-Джона.

Замѣтилъ ли читатель, какъ различно смотримъ мы на вещи днемъ и вечеромъ? Если мы посреди бѣлаго дня вспомнимъ свои вечернія фантазіи, которыя тогда казались намъ довольно правдоподобными, съ какимъ сожалѣніемъ посмѣемся мы надъ своею глупостью! То же самое было на слѣдующее утро и съ мистеромъ Сентъ-Джономъ. Все время какъ онъ одѣвался, солнце весело освѣщало его комнату, и онъ стыдился самого себя, припоминая свое вчерашнее настроеніе. Какъ могъ онъ поддаться этимъ нелѣпымъ мыслямъ? Не жестоко ли онъ обидѣлъ мистрисъ Карльтонъ? Правда, вся обида заключалась въ невысказанномъ подозрѣніи, но развѣ онъ имѣлъ право основывать свои подозрѣнія на словахъ Розы, которыя могли оказаться несправедливыми? "Меня сильно тянетъ уѣхать отсюда, « подумалъ онъ, „чтобы набраться побольше здраваго смысла до возвращенія.“

Въ то время какъ онъ проходилъ по корридору, мистрисъ Карльтонъ вышла изъ своей комнаты. Блѣдная, спокойная, и прекрасная, она держала голову немного выше обыкновеннаго, а ея бѣлое альпаковое платье, обшитое черною отдѣлкой, казалось особенно наряднымъ. Она съ улыбкой протянула руку мистеру Сентъ-Джону, который, въ новомъ припадкѣ раскаянія, вѣжливо повелъ ее съ лѣстницы.

— Я получила письмо отъ Розы, сказала она. — Не хотите ли прочесть его? Сестра говоритъ о Парижѣ какъ о земномъ раѣ.

Съ этими словами она сѣла за чай. Съ самаго отъѣзда мистрисъ Дарлингъ она всегда предсѣдательствовала за чайнымъ столомъ, такъ какъ читателю извѣстно, что мистрисъ Сентъ-Джонъ не выходила изъ своей комнаты до завтрака. Впрочемъ, въ столовой еще никого не было, и мистеръ Сентъ-Джонъ вышелъ съ письмомъ на террасу, куда отворялась почти всѣ гостиныя замка Вефера. Тамъ онъ увидалъ Джорджину; она стояла, опираясь на красивыя перила балкона, а даже не обернулась назадъ, чтобы поклониться ему.

— Что это вы такъ внимательно разсматриваете, Джорджина? спросилъ онъ.

— Я ничего не разсматриваю, а думаю, отвѣчала она. — Мнѣ все хочется припомнить, было ли со мной ночью дѣйствительное приключеніе, или я видѣла его только во снѣ.

Слова ея почему-то особенно подѣйствовали на Фредерика. Сжавъ въ рукѣ письмо Розы, которое въ эту минуту потеряло для него свой интересъ, онъ попросилъ Джорджину разказать ему что съ нею было.

— Случалось это среда ночи, сказала она, — по крайней мѣрѣ, такъ мнѣ кажется. Меня что-то разбудило. Я открыла глаза, и что же, Фредерикъ? я увидала такъ же ясно, какъ теперь вижу васъ, что надъ моею кроватью наклоняется какая-то фигура, а чье-то лицо близко пригибается къ моему лицу. Я закричала: „Кто тамъ? Что вамъ надо?“ но отвѣта не послѣдовало, только занавѣсъ пошевельнулся, а потомъ мнѣ показалось, что кто-то тихо затворилъ за собой дверь. Еще не совсѣмъ очнувшись отъ сна, я бросилась къ дверямъ, отворила ихъ и выглянула въ корридоръ. И кого же я увидала или, по крайней мѣрѣ, думала что вижу? — невозмутимую горничную мистрисъ Карльтонъ, Принсъ; она стояла въ корридорѣ, въ бѣлой ночной кофтѣ, я могу васъ увѣрить, что я очень явственно слышала ея сердитое ворчанье. Но черезъ нѣсколько секундъ все исчезло передо мной, и когда глаза мои приглядѣлись къ темнотѣ, я увидала, что всѣ двери затворены. Фредерикъ помолчалъ съ минуту, потомъ сказалъ ей:

— Увѣрены ли вы, что это была Принсъ? Хорошо ли вы ее разглядѣли?

— Я разсмотрѣла только ея бѣлую кофту и очертаніе ея фигуры, отвѣчала Джорджина. — Но по росту ея и по тому, что на стояла у растворенной спальни мистрисъ Карльтонъ, я догадалась, что это Принсъ.

— Не сама ли мистрисъ Карльтонъ? спросилъ Фредерикъ.

— Нѣтъ, та гораздо выше, возразила Джорджина. — Кромѣ Принсъ, какого и не могло быть, если только я не видала все это во снѣ; а между тѣмъ я такъ хорошо помню какъ она ворчала на кого-то, обращаясь къ растворенной комнатѣ мистрисъ Карльтонъ.

— Какъ вамъ самимъ-то кажется, Джорджиана: на яву это было, или во снѣ?

— Я вполнѣ была увѣрена, что все это происходило на яву; но Принсъ положительно отвергаетъ это. Она говоритъ, что вы на минуту не выходила изъ комнаты, съ тѣхъ поръ какъ мистрисъ Карльтонъ легла въ постель, и она думаетъ, что у меня былъ кошемаръ.

— А гдѣ спитъ Принсъ? спросилъ Фредерикъ. — Вѣроятно, гдѣ-нибудь въ заднихъ комнатахъ?

— Нѣтъ, она спитъ вмѣстѣ съ мистрисъ Карльтонъ, отвѣчала Джорджина. — Развѣ вы не знали этого? Въ тотъ же день какъ они пріѣхали сюда, въ комнату мистрисъ Карльтонъ поставили еще одну кровать, потому что она не любитъ спать одна.

— Когда вы говорили объ этомъ съ Принсъ?

— Сію минуту. Я было отправилась разыскивать ее, но она попалась мнѣ въ корридорѣ, и я прежде всего спросила у нея: что случилось у нихъ ночью? Она какъ будто не поняла моего вопроса, такъ что я должна была разказать ей все. Тогда она чуть не расхохоталась мнѣ въ лицо, прибавивъ, что у меня, вѣроятно, былъ кошемаръ.

— И она положительно утверждаетъ, что ея не было въ комнатѣ?

— Да. Но этого еще мало, она увѣряетъ меня, что тамъ никого и не могло быть; она говоритъ, что плохо спала эту ночь и потому услыхала бы малѣйшій шумъ въ корридорѣ, такъ какъ кровать ея стоитъ у самой двери. Что вы думаете объ этомъ, Фредерикъ? спросила Джорджина.

Мистеръ Сентъ-Джонъ не счелъ нужнымъ открывать ей свои мысли и равнодушно отвѣчалъ:

— Пожалуй, и въ самомъ дѣлѣ это былъ кошемаръ.

— Но у меня еще никогда въ жизни не было кошемара, отвѣчала Джорджаза.

— Это нисколько не мѣшаетъ вамъ имѣть его теперь, прибавилъ онъ. — А вы не успѣли разсмотрѣть лицо, наклонившееся надъ вашею кроватью?

— Нѣтъ, отвѣчала Джорджина. — Я не столько видѣла это лицо, сколько ощущала его близость. То-есть, мнѣ казалось, что я вижу очертаніе головы и лица, да и то не ясно.

— Такъ вы полагаете, что это была Принсъ? спросилъ мистеръ Сентъ-Джонъ.

— Нѣтъ, судя по фигурѣ, это не могла быть Принсъ, а кто-то повыше ея ростомъ, возразила Джорджина. — Я, впрочемъ, сама начинаю думать, что все это пригрезилось мнѣ. Пожалуста, не смѣйтесь надо мной, мистеръ Сентъ-Джонъ.

— Конечно, пригрезилось, сказалъ онъ. — И еслибъ я былъ на вашемъ мѣстѣ, Джорджина, я никому не сталъ бы объ этомъ разказывать. Во мнѣ вы можете быть увѣрены, что я не стану смѣяться надъ вами, но за другихъ я не ручаюсь; къ тому же мистрисъ Карльтонъ, быть-можетъ, не понравится, если она узнаетъ, что дверь ея комнаты была отворена или показалась намъ отворенною среда ночи. Судя по тому что Принсъ спитъ вмѣстѣ съ ней, должно полагать, что она очень боязлива, и воображеніе ея сочинитъ цѣлыя исторіи о ворахъ и разбойникахъ.

— Я и не хотѣла говорить ей объ этомъ, отвѣчала Джорджина. — Но, можетъ-быть, Принсъ разкажетъ.

— Это уже не наше дѣло. Еще одно слово, Джорджина, сказалъ мистеръ Сентъ-Джонъ: — совѣтую вамъ на ночь запирать вашу комнату на ключъ.

Джорджина посмотрѣла на него съ удивленіемъ.

— Запирать мою комнату, сказала она, — зачѣмъ?

— Вы тогда не будете воображать, что кто-нибудь входилъ въ вашу комнату, прибавилъ онъ послѣ минутнаго колебанія.

— Я никакъ не рѣшусь запереть свою комнату на ночь, возразила она. — Случись въ домѣ пожаръ, я могу сгорѣть прежде чѣмъ кто-нибудь догадается разбудить меня.

— Не бойтесь, Джорджика, нѣжно сказалъ онъ, положивъ свою руку на ея плечо. — Я позабочусь о васъ въ случаѣ пожара и выломаю дверь, если она будетъ заперта, а покамѣсть запирайтесь на ключъ, прошу васъ.

— А вы скажите мнѣ прежде, чего вы боитесь, возразила она, — отъ чего именно хотите вы предостеречь меня?

— Я…. я полагаю, что…. въ домѣ могутъ быть лунатики. — Хоть, напримѣръ, между горничными.

— Что вы! Вотъ ужь это не по мнѣ! воскликнула Джорджина, которая была далека отъ всякихъ подозрѣній. — Я несравненно болѣе испугалась бы, увидавъ ночью въ своей комнатѣ лунатика нежели человѣка не спящаго.

— Такъ, стало-быть, вы обѣщаете мнѣ запирать вашу дверь. Не такъ ли?

— Обѣщаю, Фредерикъ, отвѣчала Джорджина.

Онъ повернулся и пошелъ черезъ террасу въ столовую; она безсознательно провожала его взглядомъ, и что за лазурная бездна любви сіяла въ кротко-задумчивыхъ глазахъ ея. Напрасно боролась она до сихъ поръ съ своею любовью: ничто не помогало. Она такъ же страстно любила теперь Фредерика Сентъ-Джона, какъ и въ тѣ дни, когда онъ еще никому не выказывалъ своихъ чувствъ, кромѣ Сары Боклеркъ, когда онъ даже не встрѣчался еще съ Аделиной де-Кастелла.

XVI. Телеграмма.

Разказъ Джорджины Боклеркъ разсѣялъ и послѣднія иллюзіи Фредерика Сентъ-Джона насчетъ мистрисъ Карльтонъ. Онъ былъ вполнѣ убѣжденъ, что все это случилось на яву, что въ комнату молодой дѣвушки приходила Шарлотта, что она ушла въ ту минуту какъ Джорджина пробудилась отъ сна, и что Принсъ, внезапно замѣтивъ отсутствіе своей госпожи, вышла ее разыскивать. Зачѣмъ Принсъ спала въ ея комнатѣ? Это казалось довольно страннымъ мистеру Сентъ-Джону. Но если даже и допустить, что это была мистрисъ Карльтонъ, — то что же привело ее въ комнату Джорджины? что побудило, ее наклоняться надъ спящею дѣвушкой? Не забрела ли она туда отъ тоски и безсонницы, чтобы какъ-нибудь убить время? Мистеръ Сентъ-Джонъ всячески старался убѣдиться въ этомъ; что же касается до ея намѣренія повредить Джорджинѣ, онъ положительно отказывался этому вѣрить. Ему не хотѣлось даже думать объ этомъ. Кромѣ того, что подобный поступокъ казался ему ужаснымъ, онъ находилъ его слишкомъ романтичнымъ. Да и могъ ли онъ думать иначе? Стоило только взглянуть теперь на мистрисъ Карльтонъ. Съ какимъ спокойнымъ, кроткимъ лицомъ сидѣла она подлѣ Джорджины, и подавая Исааку чашку чаю, говорила ему съ веселою улыбкою:

— На этотъ разъ я не провинюсь передъ вами, сэръ-Исаакъ: сахару положила очень мало. А прежде я все забывала; думала, что наливаю для мистера Сентъ-Джона.

— О, ему можно подслащивать сколько угодно! отвѣчалъ сэръ-Исаакъ. — Помнишь, когда ты былъ еще маленькимъ мальчуганомъ, Фредъ, я, бывало, до половины только распущу сахаръ въ чаю, а потомъ выну его и отдамъ тебѣ?

Фредерикъ засмѣялся.

— Я помню, что ты вообще баловалъ меня не по заслугамъ, отвѣчалъ онъ.

— Сегодня я получилъ письмо изъ Анвика, сказалъ сэръ-Исаакъ, обращаясь къ мистрисъ Карльтонъ. — Дракъ протестуетъ противъ того, что мы до сихъ поръ не ѣдемъ въ Анвикъ-Галлъ. Онъ говоритъ, что еслибъ я провелъ тамъ хоть недѣлю, то еще можно бы надѣяться, что Анвикъ-Галлъ станетъ когда-нибудь обитаемъ. Что вы скажете о моемъ предположеніи съѣздить туда на недѣльку, разумѣется, если позволитъ здоровье мистрисъ Сентъ-Джонъ?

Никто не отвѣчалъ. Мистрисъ Карльтонъ съ испугомъ подняла было на него глаза, во потомъ сейчасъ же принялась разливать чай.

— Передѣлки въ оранжереѣ кончены, продолжилъ Исаакъ; — Дракъ пишетъ, что премиленькая вышла штучка. Помните тотъ безобразный уголъ подлѣ печки, мистрисъ Карльтонъ? И его исправили.

Мистрисъ Карльтонъ взглянула на него теперь совершенно спокойно и безстрастно.

— Я не желала бы ничего знать объ Анвикѣ, сэръ-Исаакъ, сказала она. — Я стараюсь, по возможности, забыть о моемъ прошломъ счастіи, и всякое воспоминаніе о немъ для меня весьма тягостно.

— Простите меня, съ чувствомъ воскликнулъ сэръ-Исаакъ: — не слѣдовало мнѣ и говорить объ этомъ. Такъ, стало-быть, вы не желаете туда ѣхать?

— Покамѣстъ, нѣтъ, отвѣчала она.

Этимъ и кончался разговоръ. Сэръ-Исаакъ вообще оказывалъ большое вниманіе мистрисъ Карльтонъ, не только въ серіозныхъ вещахъ, но даже и въ мелочахъ. Причиной этого было, вѣроятно, состраданіе къ ея положенію, сознаніе, что онъ владѣетъ доходами, на которые она всегда разчитывала; но мистрисъ Карльтонъ приписывала его вниманіе болѣе нѣжному чувству, въ этомъ не было ни малѣйшаго сомнѣнія.

— Сегодня я опять поѣду въ кабріолетѣ, замѣтилъ Исаакъ. — Эти два дня я не хорошо себя чувствовалъ, вѣроятно отъ того, что много ходилъ пѣшкомъ. Кто изъ васъ хочетъ покататься со мной?

— Мнѣ и думать объ этомъ нечего, жалобно сказала Джорджина. — Я еще на прошедшей недѣлѣ каждый день собиралась писать мамашѣ и все откладывала. А ужь сегодня непремѣнно нужно написать и отправить письмо, иначе она его не получитъ.

— Я поѣду съ вами, мой дорогой сэръ-Исаакъ.

Эти медоточивыя слова шли отъ мистрисъ Карльтонъ, и Фредерику Сентъ-Джонъ досадно было видѣть, съ какою довольною улыбкой поблагодарилъ ее сэръ-Исаакъ.

Они отправились. Джорджина ушла въ комнату мистрисъ Сентъ-Джонъ писать свои письма, а Фредерикъ забился съ своими мыслями въ самый темный уголокъ мастерской: у него и въ замкѣ Веферъ была своя мастерская. Сначала онъ думалъ было потѣшить себя, отправившись послѣ чаю на охоту, такъ какъ сентябрь былъ уже въ исходѣ, но теперь ему было не до того. Имъ овладѣло серіозное опасеніе, что братъ его непремѣнно женится на Шарлоттѣ Карльтонъ, если никто не вступится въ это дѣло.

Не вступится! Но кому же вступиться? Когда мы бываемъ въ затрудненіи, мы всегда разсуждаемъ такъ: „Будь вопросъ поставленъ иначе, я еще рѣшился бы на это.“ То же самое думалъ теперь и Фредерикъ: 2еслибъ я не былъ наслѣдникомъ Исаака, еслибъ его женитьба не отнимала у меня права на наслѣдство, я могъ бы спокойно высказать ему мои опасенія. Но теперь — онъ можетъ подумать, что я вмѣшиваюсь въ его дѣла изъ собственныхъ интересовъ, и потому я никакъ не рѣшусь говорить съ нимъ.» .

Быть-можетъ, онъ былъ правъ. Во всякомъ случаѣ чувства его понятны и достойны уваженія. Еще будь у него болѣе явныя доказательства сумашествія мистрисъ Карльтонъ, онъ скорѣе нашелъ бы возможность объясниться съ братомъ; но ихъ не было. Сказать же ему просто: «я боюсь, что разсудокъ ея разстроенъ, что она можетъ въ послѣдствіи сойдти съ ума», значитъ подать поводъ къ вопросу: «на чемъ основываешь ты свои предположенія?» А въ итогѣ окажется что? Пустякъ, самое неосновательное подозрѣніе. Но при всемъ этомъ Фредерикъ чувствовалъ, что необходимо заблаговременно предостеречь Исаака, пока онъ не успѣлъ еще связать себя никакимъ обѣщаніемъ.

Ворча на мистрисъ Карльтонъ, на собственныя осаждавшія его мысли, измученный сомнѣніями и догадками, Фредерикъ Сентъ-Джонъ бродилъ по своей мастерской изъ стороны въ сторону, то отталкивая палитру, то швыряя въ уголъ рисунокъ, то опуская зеленыя байковыя гардины и черезъ минуту снова поднимая ихъ, и наконецъ ему кое-какъ удалось пережить это несносное утро. Вдругъ, въ ту самую минуту, когда онъ мысленно сожалѣлъ, что у него нѣтъ крыльевъ, которыя унесли бы его на край свѣта, подальше отъ замка Веферъ, ему пришла счастливая мысль поговорить съ Гоноріей. Эта дѣвушка проронила когда-то въ его присутствіи нѣсколько неосторожныхъ словъ и могла бы теперь открыть ему болѣе важныя вещи. Онъ охотно отдалъ бы половину своего собственнаго достоянія, лишь бы уяснить терзавшій его вопросъ.

Мистеръ Сентъ-Джонъ позвонилъ и приказалъ вошедшему слугѣ позвать къ себѣ Гонорію. Онъ вспомнилъ, что съ пріѣзда домой еще вы разу не видалъ ея. Дѣло въ томъ, что Гонорія взяла теперь другую должность, которая требовала ея присутствія внизу, а не на верху. Она оставила свои прежнія обязанности горничной, которыя не пришлись ей по нраву, и ставъ помощницей экономки, училась стряпать и варить варенье. Съ тѣхъ поръ въ продолженіе цѣлаго полугода ей ни разу не доводилось взбираться на большую лѣстницу или прислуживать гостямъ.

— Гдѣ вы это скрываетесь? спросилъ мистеръ Сенъ-Джонъ у вошедшей служанки. — Я до сихъ поръ еще не видалъ васъ.

Гонорія объяснила ему все. Она почти не перемѣнилась со времена ихъ послѣдняго свиданія, только пополнѣла немного, и все еще носила трауръ по своемъ любимцѣ, Венѣ. Она объяснила мистеру Сентъ-Джону, что не находясь болѣе въ должности горничной, не имѣетъ нужды являться на верхъ, гдѣ никто ея не требуетъ.

— Слушайте, Гонорія, сказалъ Фредерикъ, — я предложу вамъ одинъ вопросъ, на который вы должны отвѣчать мнѣ откровенно: это очень важно. Вы можете быть увѣрены, что я васъ не выдамъ, и что вамъ не будетъ никакой непріятности. Однажды вы проронили въ моемъ присутствіи нѣсколько словъ, изъ которыхъ я могъ заключать, что бывшая госпожа ваша, мистрисъ Карльтонъ Сентъ-Джонъ, помѣшана. Такъ ли это?

Гонорія молчала, не отъ страху, а по нерѣшимости, не зная что сказать. Думая, что она боится, мистеръ Сентъ-Джонъ снова принялся увѣрять ее, что она смѣло можетъ на него положиться.

— Я не отъ того молчу, сэръ, чтобы боялась, возразила Гонорія, — я просто не знаю что отвѣчать. Я очень хорошо помню свои слова…. Тогда вы еще разспрашивали меня объ этомъ ужасномъ вечерѣ и прибавили, что судя по тому какимъ образомъ сгорѣлъ ребенокъ, можно подумать, что его умышленно подожгли; а я въ попыхахъ отвѣчала вамъ, что никто не могъ сдѣлать этого кромѣ мистрисъ Карльтонъ, въ припадкѣ безумія. Вы поймали меня на словѣ, сэръ, прежде чѣмъ я успѣла докончить мою рѣчь, и спросили меня, что я хочу этимъ сказать; я вамъ отвѣчала, что ничего особеннаго, и тѣмъ кончился вашъ разговоръ. Не разъ послѣ того раскаивалась я въ своемъ глупомъ отвѣтѣ на ваши слова, которыя, вѣроятно, сказаны была безъ особеннаго значенія.

— А ваши-то слова развѣ имѣли особенное значеніе, Гонорія? спросилъ Фредерикъ. — Вотъ это бы мнѣ и нужно звать.

— И да, и нѣтъ, сэръ, отвѣчала служанка. — Мнѣ раза три случалось видѣть мою госпожу въ страшныхъ припадкахъ гнѣва, какихъ нельзя себѣ и представить въ знатной леди; а потому я и сказала вамъ, что если она сдѣлала это, такъ не иначе какъ въ припадкѣ своего безумнаго гнѣва. Но я была далека отъ мысли, что именно она сожгла Веню, прибавила Гонорія — я, кажется, готова была бы вырвать у себя языкъ за эти глупыя слова, что вырвались у меня чисто по неосмотрительности, даромъ что мистрисъ Дарлингъ предостерегала меня отъ этого! Да, нечего и сомнѣваться, сэръ, что поразившее насъ несчастіе произошло отъ случая.

— Отъ чего предостерегала васъ мистрисъ Дарлингъ?

— А вотъ отъ чего, сэръ. Когда все кончилось и бѣднаго Веню схоронили, у меня сдѣлалась горячка, и говорятъ, что въ бреду я высказывала разныя нелѣпыя обвиненія; между прочимъ я обвиняла свою госпожу, будто она подожгла Веню и потомъ заперла его. Когда я выздоровѣла, мистрисъ Дарлингъ разказала мнѣ все и ласково просила меня никогда болѣе не говорить такихъ глупостей. Да онѣ и въ бреду не пришли бы мнѣ въ голову, еслибы не то обстоятельство, что комната, въ которой сгорѣлъ Веня, была заперта съ двухъ сторонъ. Въ то время я никакъ не могла себѣ объяснить этого, но въ послѣдствіи я согласилась съ другими, что бѣдный Веня, вѣроятно, нарочно заперся на крючокъ, чтобъ я не помѣшала ему играть, а другая дверь вѣрно и вовсе не была на задвижкѣ, только мнѣ показалось такъ отъ страху. И это очень можетъ быть, потому что я слишкомъ перепугалась дыму.

— И вы говорите, что въ бреду обвиняла свою госпожу въ случавшемся несчастіи?

— Говорятъ, что такъ, сэръ; а вѣроятно, это правда. Удивляюсь только какъ могли войдти мнѣ въ голову такія дурныя мысли. Правда, что она всегда ненавидѣла Веню и завидовала ему съ тѣхъ поръ какъ родился ея собственный сынъ; я помнила это даже въ бреду; и не болѣе какъ за часъ до случившагося несчастія она жестоко его прибила.

— Прибила! воскликнулъ мистеръ Сентъ-Джонъ.

— Да, сэръ. Дѣло прошлое, я никому объ этомъ не говорила, да и къ чему было говорить? Такъ вотъ, видите ли, все это перепуталось въ моей бѣдной больной головѣ, и я понесла Богъ знаетъ что. Я очень сожалѣда объ этомъ, сэръ, когда оправилась послѣ болѣзни; развѣ подобныя мысли пришли бы мнѣ въ голову, еслибъ я была въ полной памяти?

— Такъ, стало-быть, вы совсѣмъ въ другомъ смыслѣ употребили слово безуміе? спросилъ ее мистеръ Сентъ-Джонъ: — и не имѣли никакой причины подозрѣвать вашу госпожу въ сумашествіи?

— Никогда и никакой, сэръ, возразила дѣвушка. — Въ минуты сильнаго гнѣва ее дѣйствительно можно было принять за безумную, но это сейчасъ же и проходило. Вы меня, надѣюсь, извините, сэръ, за мое глупое выраженіе.

— Это ничего не значитъ, Гонорія, всѣмъ намъ случается иногда оговориться. Вы можете идти теперь.

Она повернулась, чтобы выйдти изъ комнаты. Мистеръ Сентъ-Джонъ быстро пробѣжалъ въ умѣ своемъ все переданное ему Гоноріей, и затрудненія его, казалось, еще болѣе увеличились. Онъ не получилъ ни одного вѣрнаго доказательства, что мистрисъ Карльтонъ была дѣйствительно сумашедшая; за то въ словахъ служанки скрывались другіе намеки, которые сулили горькую будущность Исааку, въ случаѣ его женитьбы на Шарлоттѣ. Если…

Но въ эту минуту размышленія его были внезапно прерваны пронзительнымъ крикомъ, который раздался за дверью. Мастерская мистера Сентъ-Джона помѣщалась въ углубленіи подъ однимъ изъ поворотовъ лѣстницы, гдѣ было довольно темно. Гонорія еще не успѣла затворить за собою дверь, но повидимому, это былъ не ея крикъ. Мистеръ Сентъ-Джонъ поспѣшно выбѣжалъ изъ комнаты.

Крикъ этотъ вырвался у мистрисъ Карльтонъ. Стоя у противоположной стѣны, она прижималась къ ней, какъ бы желая скрыться отъ преслѣдовавшаго ее привидѣнія, и, блѣдная какъ смерть, устремляла свои испуганные глаза на Гонорію. Мистрисъ Карльтонъ только что вернулась передъ этимъ съ прогулки съ сэръ-Исаакомъ и шла на верхъ въ свою комнату, чтобы снять шляпку и отравиться къ завтраку. Бѣдная Гонорія, замѣтивъ впечатлѣніе, которое она производила на свою бывшую госпожу, стояла въ недоумѣніи, присѣдая передъ ней, но не рѣшаясь спуститься съ лѣстницы, потому что ей пришлось бы тогда пройдти около самой мистрисъ Карльтонъ. Но прежде чѣмъ Фредерикъ Сентъ-Джонъ успѣлъ опомниться отъ удивленія или сообразить, чего могла такъ испугаться Шарлотта, къ ней уже подоспѣла Принсъ и взяла ее за руку.

— Вѣдь это Гонорія Тритгонъ, сударыня, сказала она, — развѣ вы ея не узнали? А вы зачѣмъ это показываетесь ей на глаза? прибавила Принсъ сердитымъ шепотомъ. — Вѣдь я говорила, чтобы вы держали себя подальше, что она даже не знаетъ о вашемъ пребываніи въ замкѣ Веферъ. Развѣ видъ вашъ можетъ быть ей пріятенъ?

Она почти насильно увлекла свою госпожу въ спальню и заперла за собой дверь. На всемъ протяженіи корридора, по крайней мѣрѣ до тѣхъ поръ пока уголъ, въ которомъ стояла Гонорія, не скрылся изъ глазъ мистрисъ Карльтонъ, она не сводила съ вся своего дикаго, испуганнаго, отчаяннаго взора. Неужели она приняла ее за привидѣніе?

Мистеръ Сентъ-Джонъ былъ пораженъ не менѣе самой Гоноріи.

— Что это значитъ? спросилъ онъ ее.

— Я, право, не знаю, сэръ, отвѣчала дѣвушка, едва переводя духъ.

— Правда ли это, что Принсъ просила вамъ не показываться на глаза мистрисъ Карльтонъ?

— Да, сэръ, это правда. Она меня предупреждала, что госпожа ея не знаетъ о моемъ пребываніи здѣсь, и совѣтовала мнѣ держаться подальше отъ вся.

— Но почему же? спросилъ ее Фредерикъ.

— Этого я не знаю, сэръ. Она мнѣ сказала. только, что мистрисъ Карльтонъ до сихъ поръ на меня гнѣвается, потому что приписываетъ моей оплошности смерть бѣднаго Вени. До сихъ поръ она еще не видала меня, но теперь мнѣ показалось, что она была скорѣе испугана чѣмъ раздражена.

То же самое показалось и мистеру Сентъ-Джону. Гонорія вернулась къ своимъ обязанностямъ, между тѣмъ какъ Фредерикъ долго еще не могъ опомниться отъ этого страннаго сцѣпленія разныхъ подозрительныхъ обстоятельствъ. Мистрисъ Карльтонъ прислала Принсъ извиниться отъ ея имени, что она не придетъ къ завтраку: она чувствовала сильную головную боль отъ долгой прогулки по солнцу безъ зонтика и легла въ постель.

— Весьма сожалѣю объ этомъ! воскликнулъ сэръ-Исаакъ. — Она еще дорогою жаловаласъ, что забыла взять съ собой зонтикъ.

Долго спустя послѣ завтрака, мистрисъ Карльтонъ вошла въ гостиную, совсѣмъ уже одѣтая къ обѣду. Въ комнатѣ никого не было, кромѣ Фредерика, который изъ вѣжливости выразилъ ей свое сожалѣніе по случаю ея нездоровья, и спросилъ, прошла ли теперь ея головная боль?

— Не совсѣмъ еще, отвѣчала Шарлотта. — Сказать вамъ правду, мистеръ Сентъ-Джонъ, прибавила она совершенно спокойно, — встрѣча съ этою женщиной, Гоноріей Триттонъ, столько же способствовала моей головкой боли, какъ и жаръ. Знаете ли вы, какую должность она исполняла прежде? она была нянькой моего бѣднаго пасынка, и ея-то оплошности слѣдуетъ приписать смерть Вени. Я съ тѣхъ поръ не могу вспомнить о ней безъ ужаса, и неожиданное появленіе ея передо мной…. вѣдь я и не подозрѣвала, что она живетъ въ замкѣ Веферъ….. тяжело на меня подѣйствовало.

— Она состоитъ теперь въ числѣ здѣшней прислуги, замѣтилъ Фредерикъ, не зная хорошенько, что ему отвѣчать.

— Да, я слышала это, отвѣчала мистрисъ Карльтонъ. — Удивляюсь только, для чего это сэръ-Исаакъ принялъ ее сюда, впрочемъ, кто не мое дѣло. Надѣюсь, прибавила она, — что Гонорія не попадется мнѣ болѣе на глаза, потому что я чувствую къ ней непреодолимое отвращеніе. Еслибы не эта дурная женщина, мы до сихъ поръ жили бы себѣ счастливо въ Анвикѣ.

Говоря это, она накинула на голову носовой платокъ, и отправилась на лугъ, гдѣ сидѣла мистрисъ Сентъ-Джонъ. Сэръ-Исаакъ былъ въ это время въ своей гостиной, а Фредерикъ пошелъ къ нему. На столѣ его были разбросаны бумаги, онъ торопливо писалъ что-то.

— Прочти это, сказалъ онъ Фредерику, подавая ему какое-то письмо, между тѣмъ какъ въ голосѣ его слышалось неудовольствіе. — Не понимаю, какъ люди могутъ быть такъ безтолковы.

— Ты пишешь для того чтобъ остановить это? спросилъ Фредерикъ, прочитавъ письмо.

— Да, я пишу объ этомъ, но придетъ ли мое письмо во время, это еще вопросъ. Извѣстіе это я подучалъ только нынче послѣ полудня.

— На твоемъ мѣстѣ я телеграфировалъ бы, сказалъ Фредерикъ.

Сэръ-Исаакъ положилъ перо на столъ.

— Дѣйствительно это будетъ лучше, сказалъ онъ: — одно неудобно, что въ телеграммѣ много не передашь.

— Пошли и письмо, и телеграмму, совѣтовалъ меньшой братъ. — Я сейчасъ же пойду на станцію и самъ отправлю телеграмму, а письмо ты можешь послать по почтѣ. Покрайней мѣрѣ ты будешь спокоенъ, что сдѣлалъ все что отъ тебя зависело.

— Да, оно будетъ лучше, сказалъ сэръ-Исаакъ, — если только ты не сочтешь на трудъ сходить на телеграфъ; но успѣешь ли ты вернуться къ обѣду?

— Разумѣется, успѣю, отвѣчалъ Фредерикъ. — Что же касается до труда, то могу тебя увѣрить, Исаакъ, что одолженіе не съ моей, а съ твоей стороны. Я съ самаго утра не въ духѣ, вѣроятно, отъ того что сижу безъ дѣла.

Сэръ-Исаакъ изготовилъ телеграмму, а Фредерикъ побѣжалъ съ ней на станцію, какъ школьникъ перескакивая съ холма на холмъ. Моціонъ значительно облегчилъ его тяжелое настроеніе. Впрочемъ, ему недалеко было идти: желѣзную дорогу изъ Лексингтона протянули теперь еще дальше, и небольшая промежуточная станція, выстроенная на томъ мѣстѣ, гдѣ находился прежде огородъ Ячменной Жатвы, почти примыкала къ жилищу дворника въ замкѣ Веферъ.

Мистеръ Сентъ-Джонъ вошелъ въ небольшую комнатку, гдѣ помѣщалась контора телеграфа; входъ въ нее былъ изъ пріемной. Онъ подалъ свою телеграмму и стоялъ, разговаривая съ конторщикомъ, когда послышался шелестъ женскаго платья и чей-то торопливый женскій голосъ. Мистеръ Сентъ-Джонъ стоялъ въ эту минуту за приподнятою доской конторки, и потому вошедшая женщина не могла его видѣть.

— Эй, молодой человѣкъ, могу ли я сейчасъ же отправить телеграмму? весьма нужная, сказала она.

— Можете, отвѣчалъ конторщикъ. А куда именно?

— Въ Парижъ, отвѣчалъ голосъ.

— Говорите, что нужно передать, сказалъ конторщикъ.

— Я записала это на бумажкѣ, чтобы не произошло ошибки. Это телеграмма секретная, и я прошу васъ сохранитъ ее въ тайнѣ. Такъ, одно маленькое дѣльце, которое ни до кого не касается, а между тѣмъ прошу васъ обратить особенное вниманіе на эту телеграмму, потому что она посылается изъ замка Веферъ. Придетъ ли она сегодня вечеромъ въ Парижъ?

— Да, смѣло отвѣчалъ конторщикъ, считая слова.

— А что будетъ стоить?

— Двѣнадцать шиллинговъ и шесть пенсовъ.

— Двѣнадцать шиллинговъ и шесть пенсовъ! повторилъ голосъ. — Да это грабежъ!

— Васъ никто не принуждаетъ платить, сказалъ конторщикъ.

— Но тогда телеграмма не пойдетъ?

— Конечно, не пойдетъ.

Раздался звукъ серебра, брошеннаго на конторку.

— Нѣкогда мнѣ съ вами торговаться, такъ ужь поневолѣ должна заплатить то что вы просите, проворчалъ голосъ. — А вамъ все-таки стыдно, молодой человѣкъ.

— Цѣны назначаются не мною, отвѣчалъ конторщикъ. — Прощайте, сударыня.

Она вышла изъ комнаты такъ же поспѣшно какъ и вошла, не замѣтивъ мистера Сентъ-Джона и даже не подозрѣвая, чтобы кто-нибудь стоялъ въ это время за деревянною конторкой: Фредерикъ бросился вслѣдъ за всю, отворилъ дверь и узналъ Принсъ.

«Такъ, стадо-быть, я не ошибся въ ея голосѣ,» подумалъ онъ. Принсъ почти бѣжала по направленію къ замку Веферъ.

— Мнѣ нужно видѣть эту телеграмму, Джонсъ, сказалъ мистеръ Сентъ-Джонъ, вернувшись въ телеграфную.

Мистеръ Джонсъ колебался, но эти слова были произнесены такимъ твердымъ, повелительнымъ голосомъ, и къ тому же произносившій ихъ былъ наслѣдникъ замка Вефера. Ковторщикъ подалъ ему телеграмму.

"Мери Принсъ къ мистрисъ Дарлингъ.

«Пріѣзжайте какъ можно скорѣй. Ей, кажется, плохо. Я опасаюсь того, что считаю неудобнымъ передавать вамъ заочно.»

— Могу я отправить ее, сэръ? спросилъ конторщикъ.

— Непремѣнно, отвѣчалъ мистеръ Сентъ-Джонъ. — Благодарю васъ, Джонсъ, все въ порядкѣ. Только мнѣ необходимо было прочесть эту телеграмму.

Сказавъ это, мистеръ Сентъ-Джонъ тихо пошелъ домой, погруженный въ глубокое раздумье. Дѣйствительно, ему было надъ чѣмъ призадуматься. Въ замкѣ еще не начинали обѣдать. Джорджина Боклеркъ, сіяя прекрасными сѣрыми глазками, полными неподдѣльнаго восторга, бѣжала къ нему навстрѣчу черезъ лугъ. На ней было голубое шелковое платье, а волосы ея были перевиты жемчугомъ.

— Фредерикъ, отгадайте новость, кричала Джорджина. — Я только сейчасъ ее узнала, а вы должны сами догадаться.

Онъ взялъ Джорджину за обѣ руки и сталъ нѣжно смотрѣть ей въ глаза. Она покраснѣла.

— Итакъ я долженъ угадать вашу новость, сказалъ Фредерикъ. — Что бы это могло быть? Ужь не собираетесь ли вы стать скромницей?

Джорджина засмѣялась и попробовала освободить свои руки, но онъ не пустилъ ея.

— Не могу удержаться, чтобы не объявить вамъ мою радость, сказала она. — Папаша и мамаша ѣдутъ домой, завтра ихъ ждутъ въ приходъ!

— Какъ вы узнали это? спросилъ ее Фредерикъ.

— Мнѣ сейчасъ только дали знать изъ прихода. Я такъ рада, какъ будто цѣлый вѣкъ не видала папа! Но еслибъ я предвидѣла это, ни за что не стала бы коптѣть вчера надъ моимъ огромнымъ посланіемъ къ мамашѣ, сказала Джорджина.

— Я также очень радъ ихъ пріѣзду, прибавилъ Фредерикъ довольно серіозно. — Наконецъ-то мы сбудемъ васъ съ рукъ.

Она быстро взглянула на него въ недоумѣніи, но лицо его подтверждало его слова.

— Для чего вы это говорите? спросила она.

— А потому что это правда: я буду очень радъ, когда вы снова переселитесь подъ крылышко декана.

Его серіозный тонъ привелъ ее въ изумленіе.

— За все это время вы еще ни разу не были такъ рѣзки со мной какъ теперь, сказала она обиженнымъ тономъ. — Сэръ-Исаакъ никогда не сказалъ бы мнѣ этого.

— Что значитъ: за всѣ это время?

— То-есть съ тѣхъ поръ какъ вы вернулись въ замокъ Веферъ; вѣдь вы очень хорошо поняли, что я хотѣла сказать, прибавила Джорджина.

— Такъ вы называете меня рѣзкимъ? повторилъ Фредерикъ.

— Разумѣется; развѣ это любезно сказать дѣвушкѣ, что отъ вся рады отдѣлаться? Отъ меня вы никогда не слыхали такихъ колкостей, даже въ самые буйные дни моей юности, возразила Джорджина.

— Да, я очень радъ отъ васъ отдѣлаться, смѣясь отвѣчалъ Фредерикъ.

Но въ то же время рука его нѣжно опустилась на голову Джорджины, и онъ съ любовью посмотрѣлъ ей въ лицо. Вѣки ея опустились, на глазахъ задрожали слезы.

— Вѣдь вы знаете, я ни крошечки не люблю васъ, Джорджина, прибавилъ онъ.

Но слова эти были сказаны такимъ голосомъ, какъ будто онъ убѣждалъ ее въ противномъ. Джорджина побѣжала отъ него прямо въ гостиную. Фредерикъ послѣдовалъ за нею и засталъ все общество на пути въ столовую; Шарлотта шла подъ руку съ сэръ-Исаакомъ.

XVII. Изломанный слонъ.

— Что вы намѣрены дѣлать съ Анвикомъ, сэръ-Исаакъ?

Этотъ вопросъ мистрисъ Карльтонъ не мало удивилъ сэръ-Исаака, такъ какъ до сихъ поръ она постоянно уклонялась отъ всякаго разговора на этотъ счетъ. Послѣ описаннаго вами въ предшествующей главѣ прошло не болѣе сутокъ, и все общество снова собралось въ столовой за десертомъ. По правую руку отъ сэръ-Исаака помѣщалась мистрисъ Карльтонъ, по лѣвую — Джорджина. Рядомъ съ Джорджиной сидѣлъ Фредерикъ, насупротивъ его крикливый, разговорчивый и уже немолодой викарій доктора Боклерка, преподобный Даницъ Оуэнъ, а на противоположномъ концѣ стола, прямо противъ сэръ-Исаака, мистрисъ Сентъ-Джонъ. Викарій забѣжалъ въ замокъ по какимъ-то приходскимъ дѣламъ, а сэръ-Исаакъ оставилъ его обѣдать. Бѣдный труженикъ не прочь былъ перекусить кусочекъ, какъ онъ выразился, но впрочемъ объявилъ, что тотчасъ же послѣ обѣда ему нужно исчезнуть.

Это были одни слова. Обѣдъ давно кончился, а онъ все еще не переставалъ болтать съ Джорджиной, съ мистрисъ Сентъ-Джонъ, и со всѣми, кто только хотѣлъ его слушать. Добрая душа! онъ болталъ безъ всякаго вреда близкимъ. Правда, въ приходѣ звали его старой кумушкой, во тѣмъ не менѣе прихожане любили его и ни за что не захотѣли бы съ вамъ разстаться. Джорджина тараторила не менѣе его, мистрисъ Сентъ-Джонъ отъ нея не отставала, а онъ разказывалъ имъ объ одномъ изъ своихъ прихожанъ какую-то уморительную исторію, возбуждавшую всеобщій смѣхъ. Въ столовой было шумно, а пользуясь этимъ, мистрисъ Карльтонъ неожиданно предложила свой вопросъ сэръ-Исааку: что намѣренъ онъ дѣлать съ Анвикомъ?

— Въ какомъ смыслѣ разумѣете вы? спросилъ сэръ-Исаакъ съ нѣжнымъ участіемъ, которое относилось не лично къ ней, а къ ея положенію.

— Будете ли вы когда-нибудь жить тамъ?

— Не думаю. У меня, какъ вамъ извѣстно, есть другое помѣстье, на сѣверѣ, куда я, и переѣду, если придется оставить замокъ Веферъ.

— Но вы никогда не оставите замокъ Веферъ, сэръ-Исаакъ!

— То-есть перестану быть его владѣльцемъ, если Фредерикъ женится. Я всегда имѣлъ намѣреніе уступать ему Веферъ въ случаѣ его женитьбы, хотя увѣренъ, что буду гостить здѣсь по шести мѣсяцевъ ежегодно.

Она сидѣла, склонивъ свое прекрасное лицо надъ тарелкой, кроша пирожное, и повидимому, вся погруженная въ это занятіе, между тѣмъ какъ ея блестящіе, черные волосы, украшенные душистою бѣлою розой, чуть не касались радушнаго хозяина.

— Нѣтъ, сэръ-Исаакъ, вы не оставите замокъ Веферъ.

— Я оставлю его только при тѣхъ обстоятельствахъ, о которыхъ сейчасъ упоминалъ вамъ. Это мы ужь давно порѣшили съ Фредерикомъ.

— А развѣ онъ собирается жениться?

— Покамѣстъ ничего не извѣстно, хотя я очень желалъ бы этого!

— Ну, такъ пусть онъ переѣзжаетъ въ Анвикъ, а вы оставайтесь здѣсь. Что за идея бросать кто чудное мѣсто, когда вы отдѣлали его какъ игрушку!

Сэръ-Исаакъ улыбнулся.

— Вы точно сговорились съ Фредерикомъ, мистрисъ Карльтонъ; братъ мой утверждаетъ, что пока я живъ, въ замкѣ Веферъ не будетъ другаго хозяина; и все это, пожалуй, кончится тѣмъ, что мы оба скоротаемъ здѣсь свой вѣкъ старыми холостяками; впрочемъ, нѣтъ, вѣдь одинъ только старый, а другой-то еще молодой.

— Но развѣ сами вы никогда не женитесь? вкрадчиво спросила она. — Почему бы вамъ не обзавестись своею собственною семьей? О, сэръ-Исаакъ, повѣрьте, что всякій пожелалъ бы вамъ этого.

Вмѣсто отвѣта, сэръ-Исаакъ только улыбнулся. Между тѣмъ Фредерикъ Сентъ-Джонъ изъ всѣхъ силъ напрягалъ свой слухъ, чтобы не проронить ни одного слова изъ этой интересной для него бесѣды, хотя внѣшнимъ образомъ вниманіе его принадлежало мистеру Оуэну, котораго онъ слушалъ, повидимому, съ большимъ участіемъ.

— Знаете ли, что мнѣ хотѣлось бы сдѣлать съ Анвикомъ? — и голосъ сэръ-Исаака понизился да шепота. — Я жедалъ бы поселить тамъ васъ.

При этихъ словахъ на щекахъ ея зардѣлся румянецъ.

— Нѣтъ, я никогда болѣе не могу жить въ Анвикѣ. О, сэръ-Исаакъ… и она приблизила къ нему свое прекрасное дицо, на которомъ отразилось столько грусти… Подумайте, какъ много перенесла я въ Анвикѣ! Можете ли вы требовать, чтобъ я возвратилась туда?

Онъ отвѣчалъ ей взглядомъ, исполненнымъ состраданія.

— Отдайте Анвикъ вашему брату, сэръ-Исаакъ. А сами оставайтесь въ замкѣ Веферъ и не смѣйте даже думать о томъ, чтобъ его покинуть.

— Стало-быть, вамъ нравится замокъ Веферъ?

— Мнѣ еще нигдѣ не нравилось больше здѣшняго.

— Въ такомъ случаѣ для чего бѣжать отсюда? улыбаясь сказалъ сэръ-Исаакъ.

— Да я и не желаю бѣжать, отвѣчала она, поднимая на него свои умоляющіе, полные слезъ глаза; — мнѣ не куда бѣжать. И какъ трудно, о, какъ трудно свивать себѣ новое гнѣздо съ тѣми ничтожными средствами, которыя у меня остались! Потерявъ Анвикъ, я потеряла все.

Въ эту минуту шумно задвигала стульями. Мистрисъ Сентъ-Джонъ вставала изъ-за стола, и Фредерикъ мысленно благословлялъ свою мать за такую счастливую мысль. Изъ разговора Шарлотты Карльтонъ съ его братомъ до него долетали лишь отрывочныя фразы, но онъ слышалъ на столько, чтобъ уловить смыслъ бесѣды.

— А теперь,, сэръ-Исаакъ, вы ужъ извините меня, я долженъ съ вами раскланяться, воскликнулъ мистеръ Оуэнъ, въ свою очередь вставая со стула, — позвольте благодаритъ васъ, что вы позволяете мнѣ забѣгать къ вамъ такимъ образомъ безъ церемоніи.

— Не хотите ли еще рюмку вина? спросилъ сэръ-Исаакъ.

— Благодарю васъ, я уже достаточно выпилъ. Человѣку дѣловому вино никуда не годится. А у меня еще столько дѣлъ впереди: съ тѣмъ поговорить, у того побывать. Вѣдь вы знаете, что деканъ возвращается сегодня вечеромъ.

И онъ шумно вышелъ изъ комнаты. Фредерикъ придвинулъ свой стулъ къ брату и сѣлъ подлѣ него, а сэръ-Исаакъ поставилъ передъ нимъ бутылку бордо; но молодой человѣкъ машинально налилъ рюмку и не прикоснулся къ ней. Оба она были вообще чрезвычайно воздержны, въ настоящую же минуту младшій чувствовалъ себя слишкомъ взволнованнымъ чтобы пить: въ теченіе послѣднихъ сутокъ онъ совершенно убѣдился въ разчетахъ мистрисъ Карльтонъ Сентъ-Джонъ на сэръ-Исаака.

— Надолго ли пригласилъ ты сюда мистрисъ Карльтонъ, Исаакъ?

— Когда она пріѣхала въ замокъ Веферъ, я просилъ ее оставаться здѣсь сколько она пожелаетъ, отвѣчалъ сэръ-Исаакъ, — и надѣюсь, что она этимъ воспользуется.

— Она тебѣ нравится?

— Чрезвычайно. Она понравилась мнѣ съ перваго раза. Бѣдняжка! Такая кроткая, ласковая и несчастная! Я отъ души ей сочувствую.

Фредерикъ Сентъ-Джонъ положилъ на кончикъ пальца серебряный десертный ножъ, и сталъ качать его, нисколько не думая о томъ что дѣлаетъ. Онъ просто не зналъ какъ ему высказать то, что его занимало.

— Она совѣтуетъ мнѣ, Фредъ, уступить тебѣ для жительства Анвикъ.

— Какая великодушная! возразилъ Фредъ, но сэръ-Исаакъ не замѣтилъ ироніи, скрытой въ этихъ словахъ. — Она, кажется, доказывала за столомъ, что тебѣ грѣшно покидать замокъ Веферъ, или что-то въ этомъ родѣ? Но вѣдь ты знаешь, что я самъ того же мнѣнія, Исаакъ.

— Увидимъ, увидимъ. Что жь ты не пьешь своего вина?

Фредерикъ подвинулъ къ себѣ рюмку и снова оставилъ ее. Ему очень хотѣлось знать, что разумѣлъ Исаакъ подъ этими словами «увидимъ, увидимъ». Быть-можетъ, въ нихъ не заключалось ничего особеннаго, но тѣмъ не менѣе они не нравились ему.

— Исаакъ, я намѣренъ быть очень смѣлымъ, и хочу напасть на…. чуть не сказалъ…. на одно изъ твоихъ предубѣжденій. Ты любишь Шарлотту Карльтонъ. А я, я не люблю ея.

— Ты не любишь ея?

— Нѣтъ; не могу выразить какъ непріятно мнѣ видѣть ее здѣсь и не знать когда она отсюда уѣдетъ. И все это, — какъ бы ты думалъ? — ради тебя!

Сэръ-Исаакъ былъ крайне озадаченъ. Онъ быстро взглянулъ на брата своими, блестящими, проницательными глазами; но Фредерикъ смотрѣлъ не на него, а на качавшійся ножъ.

— Что жь тебѣ не нравится въ ней?

— Вопервыхъ, она, мнѣ кажется, фальшива. А вовторыхъ….

Но въ эту минуту ножъ сорвался на дорогую десертную тарелку и отсѣкъ отъ вся кусокъ. Виноватый смутился, а сэръ-Исаакъ улыбнулся.

— Старая привычка, Фредъ. Помнишь, какъ ты разбилъ ту превосходную тарелку изъ ворчестерскаго фарфора?

— Какъ не помнить! Я помню даже какъ разсердилась матушка; вѣдь я разрознилъ тогда цѣлый сервизъ. Ужь лучше бы мнѣ не клали ни ножа, ни вилки, какъ дѣтямъ. Я всегда начинаю играть ими….

— Но ты забылъ о мистрисъ Карльтонъ? продолжай же свой обвинительный актъ противъ нея.

Когда умъ нашъ колеблется, какъ сильно дѣйствуетъ на него малѣйшее слово, или даже звукъ голоса! Шутливый тонъ Исаака показался Фредерику насмѣшкой, и онъ, скрѣпя сердце, вернулся къ этому разговору, почти готовый отказаться отъ него.

— Вовторыхъ, я хотѣлъ сказать, Исаакъ, что, мнѣ кажется, она не въ своемъ умъ.

— Что, что такое тебѣ кажется?

— Что Шарлотта Карльтонъ не въ своемъ умѣ.

Сэръ-Исаакъ пристально посмотрѣлъ на брата, какъ бы спрашивая его, не рехнулся ли онъ самъ.

— Ты шутишь, Фредерикъ?

— Ни мало. Я какъ нельзя болѣе серіозенъ.

— Ну, такъ скажи мнѣ, по крайней мѣрѣ, на чемъ ты основываешь это мнѣніе?

Фредерикъ заранѣе предвидѣлъ этотъ подводный камень въ разговорѣ съ Исаакомъ. Какія основанія имѣлъ онъ? Ровно никакихъ. Причины, казавшіяся ему важными, были въ сущности ничтожны; ему вдругъ пришло въ голову, что онъ не имѣлъ права повторять болтовню такой вѣтреной дѣвочки, какъ Роза.

— Мнѣ уже не разъ приходилось подмѣчать въ ея глазахъ не только странное, даже дикое выраженіе, котораго не можетъ быть у людей въ здравомъ разсудкѣ. Клянусь честію, Исаакъ, что я не сталъ бы тебѣ говорить объ этомъ, еслибы не имѣлъ на то основательной причины…. еслибы не считалъ этого своею обязанностію.

— Мнѣ кажется, ты говоришь безъ основанія, Фредерикъ, серіозно сказалъ сэръ-Исаакъ. — У многихъ изъ насъ бываютъ иногда странные взгляды. Но въ ней я ничего не замѣтилъ.

— При тебѣ она бываетъ осторожнѣе.

— Пустяки. Сумашедшіе не умѣютъ остерегаться ни передъ кѣмъ; ужъ не во снѣ ли это тебѣ приснилось?

Фредерика такъ и передернуло. Онъ видѣлъ, что Исаакъ смѣется надъ нимъ.

— У меня есть еще другія доказательства, сказалъ онъ: — это ея поступки.

— А именно?

Могъ ли Фредерикъ отвѣчать на это? Могъ ли онъ высказать ему сомнѣнія, возбужденныя въ немъ разказомъ Джорджины, что въ комнату ея приходали Шарлотта? Могъ ли онъ разказать о встрѣчѣ съ Гоноріей на лѣстницѣ? О телеграммѣ, которую онъ прочелъ обманомъ? А еслибъ онъ разказалъ это, то еще было ли бы это принято за доказательство? Съ Джорджиной могъ быть кошемаръ; ужасъ, который Гонорія внушала мистрисъ Карльтонъ, не имѣлъ въ себѣ ничего неестественнаго; а телеграмма Принсъ могла относиться и не къ Шарлоттѣ. Нѣтъ, не къ чему было разказывать этого, сэръ-Исаакъ не убѣдился бы, а скорѣй обратилъ бы все это въ шутку.

— Исаакъ, мнѣ почти жаль что я заговорилъ съ тобой объ этомъ, продолжалъ онъ. — По моему мнѣнію, мои доказательства весьма убѣдительны, но ты, повидимому, смотришь на нихъ иначе.

— Конечно: дикій взглядъ еще не доказательство. Да и къ чему ты вообще заговорилъ объ этомъ?

Фредерикъ молчалъ. Онъ не могъ объяснить настоящей причины, которая заставила его говорить, а именно — опасенія, чтобъ Исаакъ не женился на Шарлоттѣ Карльтонъ. Братъ могъ дурно перетолковать его побужденія.

— Ужь не хотѣлъ ли ты возстановить меня противъ нея?

— Въ нѣкоторой степени, д-да.

— Чтобы выжить ее изъ замка Веферъ?

— Ты угадалъ.

— Въ такомъ случаѣ, или я тебя не понимаю, или — ты самъ страдаешь тѣмъ же недугомъ, въ которомъ заподозрилъ ее, бѣдняжку. Она можетъ остаться здѣсь навсегда, если ей угодно: не забудь, что я пользуюсь доходами, которые нѣкогда принадлежали ей, и пожалуста, никогда болѣе не возобновляй этого разговора, Фредерикъ.

Съ этими словами сэръ-Исаакъ вышелъ изъ столовой, а Фредерикъ надѣлъ свою шляпу и выбѣжалъ вонъ изъ дому, съ напряженно-бившимся пульсомъ и нестерпимымъ сознаніемъ понесеннаго пораженія. Онъ не могъ говорить на этотъ счетъ съ Исаакомъ яснѣе чѣмъ говорилъ. До этого не допустила бы его несчастная гордость; а между тѣмъ онъ сознавалъ необходимость предостеречь брата. Онъ былъ убѣжденъ, что если братъ его женится на Шарлоттѣ Карльтонъ и узнаетъ потомъ, что она сумашедшая, то это открытіе убьетъ его.

Недовольный и взволнованный, онъ побрелъ въ приходъ, исполняя желаніе Джорджины, которая просила его узнать, въ которомъ часу ожидаютъ туда ея родителей. Оказалось, что они ужь пріѣхали и отобѣдали. Деканъ сидѣлъ одинъ въ своемъ кабинетѣ, склонивъ свое веселое лицо надъ цѣлою пачкой писемъ, которыя вскрывалъ одно за другимъ. Въ его свѣтло-каштановыхъ волосахъ уже блестѣли кое-гдѣ серебристыя нити, плечи его слегка согнулись; но добрые, честные глаза — вѣрное подобіе глазъ дочери, попрежнему смотрѣли прямо и ласково, а рука была какъ и всегда готова для дружескаго пожатія.

Еще въ раннемъ дѣтствѣ потерявъ отца и часто бывая въ обществѣ декана Боклерка, Фредерикъ Сентъ-Джонъ незамѣтно привыкъ смотрѣть на него, съ сыновнимъ чувствомъ. Вѣрно то, что здороваясь теперь съ деканомъ, онъ жаждалъ открыть ему свое затрудненіе. Никто не могъ дать ему болѣе благоразумнаго и прямаго совѣта, какъ этотъ добрый человѣкъ. А у Фредерика Сентъ-Джона что задумано, то и сдѣлано. Онъ тотчасъ же приступилъ къ своему разказу, обойдя молчаніемъ только эпизодъ Джорджины.

Деканъ внимательно выслушалъ его до конца и покачалъ головой.

— А вѣдь въ самомъ дѣлѣ, другъ мой, причины ваши слишкомъ неосновательны, чтобы заподозрить мистрисъ Карльтонъ въ сумашествіи.

— Знаю, отвѣчалъ Фредерикъ, — въ этомъ-то вся и штука. Будь онѣ хоть немного посеріознѣе, я дѣйствовалъ бы гораздо смѣлѣе, и не стѣсняясь, принялъ бы надлежащія мѣры.

— Ваше главное опасеніе, если не ошибаюсь, заключается въ томъ, чтобъ эта молодая женщина не завлекла сэръ-Исаака?

— Да, только прошу васъ, докторъ Боклеркъ, не перетолкуйте моихъ побужденій въ дурную сторону, быстро прибавилъ Фредерикъ. — Будь она пара Исааку, сумѣй она надѣлить его счастьемъ, я самъ побуждалъ бы его къ этому браку, увѣряю васъ. Неужели вы не понимаете, какъ тяжело мнѣ вмѣшиваться въ это дѣло? изо ста человѣкъ девяносто девять навѣрное скажутъ, что я дѣйствую ради собственныхъ разчетовъ, изъ опасенія потерять права на наслѣдство. Но видитъ Богъ, что не таковы мои чувства, что мнѣ дорого только счастіе брата. Онъ благороднѣйшее существо въ мірѣ, и я увѣренъ, что еслибъ ему пришлось жениться, онъ прежде всего обезпечилъ бы меня.

— А я такого мнѣнія, что онъ никогда не женится, сказалъ деканъ.

— Не знаю. Я боюсь этого, и боюсь именно по причинѣ ея. Еслибъ онъ женился на ней и узналъ въ послѣдствіи, что она сумашедшая, это убыло бы его. Вы сами знаете, сэръ, какъ онъ чувствителенъ.

— Повторите-ка мнѣ сначала то, что вы сейчасъ разказывали, возразилъ деканъ. — Я разумѣю симптомы мистрисъ Карльтонъ.

Фредерикъ Сентъ-Джонъ повиновался. Онъ передалъ то, что разказывала ему Роза; сообщилъ о своихъ собственныхъ наблюденіяхъ надъ Шарлоттой, о встрѣчѣ на лѣстницѣ съ Гоноріей и о телеграммѣ, которую послала Принсъ. Всѣ эти обстоятельства, взятыя вмѣстѣ, были довольно подозрительны, но порознь они ровно ничего не значили.

— Какъ бы то ни было, заключилъ онъ, — для меня они очень важны, и я увѣренъ, что она не въ здравомъ умѣ.

— Ужь не наслѣдственное ли это сумашествіе? задумчиво проговорилъ деканъ, который, очевидно, смотрѣлъ на это дѣло не такъ какъ Фредерикъ. — Подождите, кто она такая по отцу?

— Она урожденная миссъ Норрисъ, дочь мистера Норриса изъ Норрисъ-Корта. Ея мать мистрисъ Дарлингъ.

— Такъ, такъ, внезапно прервалъ деканъ, припоминая. — Я знавалъ ея отца, будучи приходскимъ викаріемъ въ ихъ округѣ.

Мистеръ Сентъ-Джонъ съ удивленіемъ взглянулъ на сановитаго члена высокой церкви.

— Вы были викаріемъ!

Деканъ засмѣялся.

— Вѣдь мы всѣ начинаемъ съ этой должности, Фредерикъ.

Молодой человѣкъ въ свою очередь смѣялся теперь надъ своею минутною разсѣянностью.

— Такъ вы еще тогда знали мистера Норриса?

— Да, немного. Я, кажется, одинъ разъ обѣдалъ въ его домѣ. Церковь моя находилась на краю Анвикскаго прихода, не далеко отъ Норрисъ-Корта. Мистеръ Норрисъ умеръ скоропостижно передъ самымъ моимъ отъѣздомъ оттуда. Помню, что смерть его поразила весь округъ, и если не ошибаюсь, объ ней ходили какіе-то таинственные олухи.

— Отъ чего онъ умеръ?

— Не извѣстно, въ этомъ-то и заключалась загадка. Молва говорила, что онъ умеръ отъ горячки, но докторъ, лѣчившій его, мистеръ Пимъ, увѣрялъ меня, что у него была совсѣмъ другая болѣзнь, хотя онъ и не называлъ мнѣ какая именно.

— Это тотъ самый Пимъ, что живетъ въ Анвикѣ?

— Мистеръ Пимъ практиковалъ въ Анвикѣ. Быть-можетъ, онъ практикуетъ тамъ и до сихъ поръ.

— Да, онъ и теперь тамъ. Мнѣ пришлось дважды встрѣтиться съ нимъ въ Анвикъ-Галлѣ: въ первый разъ на похоронахъ Джоржа Сентъ-Джона, а потомъ на похоронахъ его старшаго сына. Исаакъ слишкомъ дурно себя чувствовалъ, чтобы самому ѣхать туда, и я былъ представителемъ его. Не предполагаете ли вы… онъ остановился въ смущеніи, но потомъ продолжилъ: — что мистеръ Норрисъ былъ сумашедшій? Я увѣренъ, что со стороны мистрисъ Дарлингъ ничего подобнаго не могло передаться.

— Я не имѣю причинъ предполагать это, отвѣчалъ деканъ. — Въ то время мнѣ нуженъ былъ слуга, и ко мнѣ явился одинъ изъ лакеевъ мистера Норриса. Рекомендовалъ его мистеръ Пимъ, такъ какъ мистрисъ Норрисъ была больна, и къ ней нельзя было обратиться за свѣдѣніями. Я нанялъ его. Это былъ тотъ самый слуга, который ухаживалъ за мистеромъ Норрисомъ во время его послѣдней болѣзни.

— И онъ никогда не разказывалъ вамъ отъ чего умеръ мистеръ Норрисъ?

— Нѣтъ, онъ былъ чрезвычайно скрытенъ; одинъ изъ скрытнѣйшихъ людей, которыхъ мнѣ только случалось видѣть. А между тѣмъ, превосходный былъ слуга. Однажды я спросилъ его, отъ какой болѣзни умеръ его господинъ, и онъ отвѣчалъ мнѣ, что отъ горячки. Я замѣтилъ ему, что мистеръ Пимъ находилъ въ немъ совсѣмъ другую болѣзнь. На это онъ сказалъ, что мистеръ Пимъ не понялъ хорошенько болѣзни мистера Норриса, но что это непремѣнно была горячка, или одинъ изъ ея видовъ.

— Онъ и до сихъ поръ у васъ?

— Нѣтъ, онъ умеръ, бѣдняга. Мѣсто у меня было ему не подъ силу, потому что я держалъ тогда одного только слугу, что говорится: малаго на всѣ руки, и онъ оставилъ меня для другой, болѣе легкой должности. Потомъ вернулся къ своей прежней госпожѣ, вышедшей въ то время замужъ за полковника Дарлинга; а чрезъ нѣсколько времени я услыхалъ, что онъ уже умеръ.

Фредерикъ Сентъ-Джонъ не слушалъ этихъ подробностей; онъ впалъ въ глубокую задумчивость. Деканъ посмотрѣлъ на него.

— Никто, кромѣ мистера Пима, не можетъ объяснить это темное дѣло, докторъ Боклеръ. Я попросилъ бы васъ написать ему.

— Для чего это?

— Чтобъ узнать отъ чего умеръ мистеръ Норрисъ. Быть-можетъ, онъ былъ сумашедшій.

— Но люди не умираютъ отъ сумашествія.

— Во всякомъ случаѣ бѣды не будетъ, если вы напишете.

— Я подумаю, сказалъ деканъ.

— А теперь мнѣ надо уйдти, сказалъ Фредерикъ, вставая. — Не пойдете ли и вы со мной, чтобы повидаться съ Джорджиной?

— Ахъ, Фредерикъ, ужь вы знаете чѣмъ соблазнить меня! Чтобъ увидать ее, я готовъ бы былъ идти гораздо дальше чѣмъ въ замокъ Веферъ. Дорогая моя! Я думаю, никто не знаетъ ей настоящей цѣны.

Они вышли вмѣстѣ, заглянувъ сначала въ гостиную, чтобы предупредить мистрисъ Боклеркъ о своемъ уходѣ. Она сидѣла тамъ съ миссъ Денисонъ, пожилою особой, которая пріѣхала къ нимъ погостить мѣсяца на два и была сущимъ наказаніемъ для Джорджины.

Въ ожиданіи своего отца, а можетъ-быть, одного его спутника, Джорджина стояла на порогѣ балкона. Фредерикъ захотѣлъ удивить ее: онъ заставилъ декана обогнуть домъ, и они какъ будто выросли передъ ней изъ земли. Молодой человѣкъ внимательно наблюдалъ за этимъ свиданіемъ: онъ видѣлъ, какъ дочь прильнула къ отцу, какъ радостныя слезы заструились по ея щекамъ, а теперь окончательно убѣдился, что у нея было любящее сердце. Да онъ и прежде не сомнѣвался въ этомъ, не взирая на ея вѣтренность.

— А гдѣ мамаша? Отчего она не пришла съ вами?

— Я оставилъ ее съ миссъ Денисонъ.

Джорджина вскрикнула.

— Папаша! неужели вы привезли ее къ намъ?

— Не я, а мамаша это сдѣлала. Она пріѣхала сюда гостить, Джорджи, мѣсяца на два,

Джорджи такъ и ахнула.

— Ну, такъ я останусь въ замкѣ Веферъ!

— Нѣтъ, вы не останетесь здѣсь, воскликнулъ Фредерикъ, и тотчасъ же поспѣшилъ повернуть эту нелюбезность въ шутку. — Мы не должны удерживать васъ, Джорджина.

— Да и я не могу обойдтись безъ тебя, сказалъ деканъ. Они вошли въ комнату. Счастливая Джорджина, на прекрасныхъ глазахъ которой еще блестѣли радостныя слезы свиданія, гордо опиралась на руку своего отца. Сэръ-Исаакъ, игравшій въ это время въ шахматы съ мистрисъ Карльтонъ, всталъ чтобы привѣтствовать декана; а мистрисъ Карльтомъ, которая еще вы разу не видала его, также оставила игру, и она были представлены другъ другу. Спокойно, безстрастно, сдержанно стояла она, обмѣниваясь привѣтствіями съ докторомъ Боклеркомъ; ея прекрасныя черты были въ высшей степени привлекательны, а тонкіе пальцы держали одну изъ хрустальныхъ шахматныхъ фигуръ изящной работы. Кто же могъ менѣе Шарлотты Карльтонъ походить на сумашедшую? деканъ съ удивленіемъ посмотрѣлъ на Фредерика, какъ бы недоумѣвая, не въ бреду ли онъ наговорилъ ему все это. Въ эту минуту Джорджина тихо подкралась къ владѣльцу замка Веферъ и подняла на него свои умоляющіе глаза.

— Позвольте мнѣ еще остаться здѣсь хоть на нѣсколько дней, сэръ-Исаакъ? сказала она. — Позволите, не правда ли?

— Нечего и спрашивать объ этомъ. Разумѣется, оставайтесь!

— Но вы попросите за меня папашу?

— Непремѣнно, моя прелесть. Да развѣ онъ хочетъ увести васъ?

— Конечно, хочетъ. А вы знаете что надѣлала мамаша? Она привезла къ намъ эту ужасную миссъ Денисонъ. Не понимаю, какъ это папаша позволилъ. Въ послѣдній разъ какъ мы были вмѣстѣ, это было въ Вестербери, она мутила весь домъ. Она безпрестанно со мной ссорилась, ну, да и я, конечно, не оставалась въ долгу. Все, что я ни дѣлала, было дурно; а однажды она-таки подбила мамашу запереть меня на два часа въ особенную комнату, за то что я будто бы наговорила ей грубостей. Упросите же, чтобы меня оставили здѣсь, сэръ-Исаакъ.

Онъ улыбнулся ей своею кроткою одобрительною улыбкой и снова сѣлъ за шахматы. Деканъ разговаривалъ съ мистрисъ Сентъ-Джонъ, Джорджина безпрестанно перепархивала отъ нихъ къ игрокамъ и обратно, оживляя каждаго своею милою болтовней; только одинъ Фредерикъ не принималъ участія въ общемъ весельѣ. Онъ сидѣлъ одинъ подлѣ чайнаго стола, съ чашкой чая въ рукѣ, какъ будто весь интересъ его жизни заключался въ этомъ занятіи.

Время шло, и когда часы пробили десять, деканъ съ удивленіемъ всталъ, ибо не ожидалъ, чтобъ уже было такъ поздно.

— Вѣдь вы оставите у насъ Джорджину? сказалъ сэръ-Исаакъ, вставая изъ-за шахматовъ, чтобы проститься съ деканомъ.

Но мистрисъ Карльтонъ, повидимому, такъ любила эту игру, что не могла оторваться отъ нея.

— Пусть она остается у васъ до завтра, а потомъ ужь милости просимъ и домой.

— О, папаша! раздался умоляющій голосъ: — позвольте мнѣ погостить здѣсь подольше. Вы знаете почему я желаю этого, — еслибы не эта противная миссъ Денисонъ….

Лицо декана сдѣлалось серіозно.

— Еще нѣсколько денечковъ, папаша, чтобъ оправиться отъ этого удара, а потомъ я и вернусь домой.

Глаза ея смѣялась, когда она говорила это, а деканъ также невольно улыбнулся. Между тѣмъ какъ онъ пожималъ руку мистрисъ Карльтонъ, Джорджина внезапно повернулась къ Фредерику.

— Неужели вы не замолвите за меня словечко, мистеръ Сентъ-Джонъ? Вѣдь вы сами нѣкогда называла миссъ Денисонъ старою колдуньей.

— Можетъ-быть, когда я былъ грубымъ мальчишкой, отвѣчалъ онъ.

— Стало-быть, вы не попросите за меня?

— Нѣтъ, сказалъ онъ тихимъ и серіознымъ голосомъ, — мнѣ не хотѣлось бы, чтобы вы оставалась здѣсь, Джорджина.

Не успѣла еще Джорджина опомниться отъ удивленія, какъ въ комнатѣ поднялась суетня. Обернувшись, она увидѣла даму въ дорожномъ костюмѣ, въ которой узнала мистрисъ Дарлингъ. Появленіе ея всѣхъ поразило своею неожиданностью. Особенно Фредерикъ не вѣрилъ глазамъ своимъ. Какъ могла она такъ скоро исполнить телеграмму!

Въ эту минуту деканъ, единственный изъ присутствующихъ, который не поспѣшилъ на встрѣчу пріѣзжей, стоялъ подлѣ мистрисъ Карльтонъ и на досугѣ разсматривалъ выраженіе ея лица, на которое случайно упалъ его взглядъ. Вмѣсто того чтобы кинуться навстрѣчу матери, мистрисъ Карльтонъ отшатнулась назадъ; лицо ея помертвѣло, въ глазахъ сверкнулъ странный, дикій огонь, а одна изъ хрустальныхъ шахматныхъ фигуръ выпала изъ ея рукъ, раздробленная въ куски. Фредерикъ Сентъ-Джонъ тоже видѣлъ это. Неужели всякая нечаянность производитъ на нее подобное дѣйствіе? Или это была несомнѣнные признаки близкаго сумашествія? Если хрустальный словъ былъ раздавленъ ея рукой, а не самъ разбился при паденіи, то какою необыкновенною силой должна была владѣть она! Едва успѣлъ Фредерикъ Сентъ-Джонъ замѣтить взглядъ декана, прикованный къ мистрисъ Карльтонъ, какъ суматоха стала общею: всѣ заговорили разомъ, а мистрисъ Дарлингъ весело смѣялась, раскланиваясь направо и налѣво и пожимая руку то тому, то другому. Она знала, что всѣхъ поразить своимъ пріѣздомъ, и заранѣе восхищалась этою мыслію. Письмо, полученное ею изъ Коттеджа, откуда спрашивала ея приказаній насчетъ какихъ-то поправокъ въ домѣ, побудило ее немедленно пуститься въ дорогу; но она рѣшила завернуть сперва въ замокъ Веферъ, чтобъ узнать, не поѣдетъ ли съ ней Шарлотта. — Что дѣлаетъ Роза? — о, она совершенно здорова и осталась погостить въ Парижѣ у де-Кастелла. Милая Шарлотта! Какъ она похорошѣла и поправилась!

Между тѣмъ милая Шарлотта пришла въ себя и снова стала спокойною, кроткою, безстрастною Шарлоттой. Повидавшись съ матерью, она въ раскаяніи обратилась къ сэръ-Исааку, между тѣмъ какъ Фредерикъ и Джорджина поднимали съ пода разбитые куски хрусталя.

Проститъ ли ее сэръ-Исаакъ? Разрознить такой великолѣпный шахматный приборъ! И какимъ образомъ словъ могъ выскользнуть изъ ея рукъ? Еще менѣе могла она понять, почему разбился онъ на мягкомъ коврѣ? Ужь не ударился ли онъ о костяную ножку шахматнаго стола? Напрасно убѣждалъ ее сэръ-Исаакъ не безпокоиться о такихъ пустякахъ: она не переставала умолять его о прощеніи.

— Мистрисъ Карльтонъ, что это съ вашею рукой? Вы, должно-бытъ, сами раздробили слона?

Это сказала Джорджина Боклеркъ, которая, стоя на коврѣ, случайно замѣтила порѣзы на прекрасной, бѣдой рукѣ Шарлотты и сочившуюся изъ нихъ кровь. Гнѣвно сверкнула очами мистрисъ Карльтонъ на неосторожную дѣвушку и протянула свою бѣдую руку сэръ-Исааку, который привился ее обвязывать.

— Странно, что мы почти никогда не можемъ объяснить себѣ подобные случаи, сказала она съ очаровательною улыбкой. — У миссъ Боклеркъ, должно-быть, весьма неопредѣленныя понятія о силѣ, если она предполагаетъ, что я могла изломать этого слона. Благодарю васъ, сэръ-Исаакъ.

Фредерикъ Сентъ-Джонъ вышелъ вмѣстѣ съ деканомъ.

— Надѣюсь, что теперь вы напишете мистеру Пиму? сказалъ онъ.

— Напишу, отвѣчалъ деканъ.

XVIII. Сборы на обѣдъ.

Если мистрисъ Дарлингъ поспѣшила въ Англію чтобы подвинуть работы въ Коттеджѣ, пришедшія въ застой по причинѣ ея отсутствія, то работы эта оставались и теперь въ застоѣ, потому что сама она не поѣхала дальше замка Веферъ. На другой день послѣ ея пріѣзда сэръ-Исаакъ весьма любезно спросилъ у нея, не проведетъ да она съ ними нѣсколько дней? Мистрисъ Дарлингъ поймала его на словѣ и осталась. Джорджина также осталась, и все, повидимому, шло довольно гладко и тихо. Только мистрисъ Карльтонъ долѣе прежняго оставалась въ своей комнатѣ, да лицо матери ея, какъ казалось Фредерику Сентъ-Джону, имѣло какой-то угрюмый, озабоченный надъ.

— Какъ здоровье мистрисъ Карльтонъ? спросилъ онъ у нея однажды.

— Она совершенно здорова, благодарю васъ, отвѣчала мистрисъ Дарлингъ, нагибаясь надъ большимъ воздушнымъ гераніемъ, чтобы сорвать съ него нѣсколько цвѣтковъ.

— Мнѣ не совсѣмъ-то нравился ея видъ въ послѣднее время, смѣло продолжалъ Фредерикъ. — Мнѣ кажется, она не…. не хорошо себя чувствуетъ.

— Напротивъ, она совершенно здорова, отвѣчала мистрисъ Дардиигъ, стараясь выразить на своемъ лицѣ удивленіе. — Шарлотта всегда была крѣпкаго сложенія. Она и Роза пошла въ меня, природа надѣлила ихъ крѣпкимъ здоровьемъ, чего нельзя сказать объ остальныхъ моихъ дочеряхъ. Я собираюсь ѣхать въ Коттеджъ, мистеръ Сентъ-Джонъ, и мнѣ очень бы хотѣлось увезти съ собой Шарлотту; но она совсѣмъ не расположена ѣхать, и я замѣтила, что мой неожиданный пріѣздъ даже разсердилъ ее. Она, повидимому, очень счастлива здѣсь.

Тѣмъ и кончился этотъ разговоръ. Мистрисъ Дарлингъ тотчасъ же ушла куда-то, и вылазка Фредерика Сентъ-Джона осталась безъ послѣдствій.

Въ свое время деканъ получилъ отвѣтъ отъ мистера Пима, который сообщалъ ему, что мистеръ Норрисъ изъ Норрисъ-Корта умеръ въ припадкахъ сумашествія. Вдова его, въ послѣдствіи мистрисъ Дарлингъ, сумѣла, ради дочери, сохранить его болѣзнь втайнѣ и замять всѣ толки. Мистеръ Пимъ еще никогда и никому не открывалъ этого, но онъ имѣлъ такое высокое мнѣніе о деканѣ Вестерберійскомъ, что рѣшился смѣло ввѣрить ему эту тайну, чувствуя, по письму его, какъ важно было для него это открытіе.

— Вы видите, что я былъ правъ, воскликнулъ Фредерикъ, когда деканъ показалъ ему письмо.

— Не совсѣмъ, возразилъ деканъ. — Вы правы лишь въ томъ, что въ семействѣ ихъ есть этотъ недугъ; но развѣ это доказательство, чтобы мистрисъ Карльтонъ была имъ одержима?

— Многіе, быть-можетъ, не найдутъ это достаточнымъ доказательствомъ; а для меня это весьма важно. Вы согласитесь, по крайней мѣрѣ, что нельзя пожелать такой жены для Исаака.

— Согласенъ; хотя, по моему мнѣнію, Фредерикъ, она такъ же опасна для него, какъ и для васъ. Повѣрьте, что онъ и не думаетъ о женитьбѣ.

Фредерикъ молчалъ. Онъ отчасти соглашался съ деканомъ; но онъ зналъ, какъ увлекательно могло быть общество хитрой, красивой женщивы для сэръ-Исаака, который никогда не имѣлъ до сихъ поръ подобныхъ сношеній.

Прошло два или три дня, и ничто не нарушало спокойствія даже мнительнаго Фредерика Сентъ-Джона. Жизнь въ замкѣ Веферъ шла своимъ заведеннымъ порядкомъ: однообразіе нарушалось только визитами изъ замка въ приходъ и изъ прихода въ замокъ. Сентябрь приближался къ концу; погода стояла очаровательная, теплая, такъ что сэръ-Исаакъ Сентъ-Джонъ, мистрисъ Карльтонъ и Джорджина почти жили на воздухѣ. Не мучь его это мрачное подозрѣніе, Фредерикъ Сентъ-Джонъ былъ бы въ высшей степени счастливъ, видя какимъ прекраснымъ здоровьемъ пользовался теперь его братъ. Впрочемъ, даже и эти подозрѣнія не могли омрачать того странно-радостнаго чувства, которое незамѣтно начинало охватывать все существо его, а котораго онъ не хотѣлъ анализировать. Кто знаетъ, быть-можетъ, обаятельное вліяніе Джорджины постепенно проникало въ его сердце; а можетъ-быть, чувство къ ней уже давно таилось въ немъ, только онъ не умѣлъ отдать себѣ въ этомъ отчета.

Мистрисъ Дарлингъ сидѣла въ своей комнатѣ и занималась корреспонденціей. Вечерняя почта завезла ей въ замокъ Веферъ три письма, изъ которыхъ два — одно отъ лондонской пріятельницы, другое отъ дочерей — были совершенно ничтожны, такъ что каждый могъ бы прочесть ихъ. Третье же заключало въ себѣ лишь одну строку. Прочитавъ ее, мистрисъ Дарлингъ быстро сунула письмо въ карманъ и украдкой взглянула на Шарлотту, чтобы посмотрѣть, не замѣтила ли она этого движенія.

— Бабушкѣ лучше, сказала мистрисъ Дарлингъ. — Не хочешь ли прочесть письмо Маргариты, душа моя? А вотъ и другое, отъ мистрисъ Уэйльдъ.

Мистрисъ Карльтонъ стояла въ эту минуту у окна, въ полъоборота, то посматривая на эеденые, покатые холмы, разстилавшіеся передъ ея глазами, то наблюдая за своею матерью. Она протянула руку за письмомъ, и роскошныя складки ея серебристо-сѣраго шелковаго платья зашумѣли отъ этого движенія. Она носила теперь самый легкій трауръ. Мистрисъ Дарлингъ подала ей оба письма.

— И то, и другое совершенно пусты, Шарлотта. Разсѣянно пробѣжавъ ихъ содержаніе, Шарлотта бросила ихъ на столъ съ полупрезрительнымь жестомъ и посмотрѣла на мистрисъ Дарлингъ, снова углубившуюся въ свою корреспондеицію.

— А отъ кого было третье, мамаша?

— Третье!

— Да, то, что вы сунули въ карманъ.

— О, это было не письмо, а счетъ.

— На конвертѣ стоялъ штемпель Анвика.

«Каково зрѣніе», чуть не вырвалось у мистрисъ Дарлингъ, но тотчасъ же она совершенно равнодушно прибавила:

— Мнѣ всегда присылаютъ счеты, которыхъ не могутъ заплатить безъ меня за неимѣніемъ большихъ суммъ, милая Шарлотта, прибавила мистрисъ Дарлингъ (а нужно прибавить, что Шарлотта совершенно удовлетворилась отвѣтомъ матери, ни на минуту не заподозривъ его правдивости); — такъ какъ рѣчь зашла теперь о домѣ, то позволь мнѣ еще разъ спросить тебя, когда намѣрена ты ѣхать со мной?

— Я не возвращусь болѣе въ Анвикъ. Выходя замужъ за Джорджа Сентъ-Джона, я навсегда покинула Коттеджъ.

— Куда же ты хочешь ѣхать? Въ Беркширъ? Въ Лондонъ? Въ Брайтонъ? Въ Парижъ? Только скажи куда. Я не требую, чтобы ты непремѣнно возвратилась въ Анвикъ.

— Пожалуста, не приставайте ко мнѣ, мамаша. Мнѣ очень хорошо тамъ гдѣ и теперь, и я хочу продлить свое пребываніе въ замкѣ Веферъ. Въ тотъ вечеръ, когда вы пріѣхали сюда такъ неожиданно, я, право, думала, что это ваша тѣнь, потому что еще наканунѣ получила отъ васъ письмо, въ которомъ вы ни слова не упоминали о намѣреніи оставить Парижъ; я уже догадалась для чего вы пріѣхали. Я знала, что вы хотите попытаться увезти меня изъ замка Веферъ. Но я предупреждаю васъ, чтобы вы не трудились.

Мистрисъ Дарлингъ ничего не отвѣчала. Она знала по опыту, что это будетъ напрасный трудъ. Всю жизнь свою она убѣждалась въ томъ, что принуждать къ чему-либо Шарлотту было «напраснымъ трудомъ», и тяжело становилось ей подчасъ это бремя. Наклонившись надъ бумагами, она молча продолжала писать, какъ вдругъ Шарлотта неожиданно заговорила съ нею.

— Долго ли еще пробудетъ здѣсь эта дѣвчонка? спросила она.

Голова мистрисъ Дарлингъ занята была въ эту минуту многими пріятными и непріятными мыслями, и она вообразила, что слово «дѣвчовка» относится къ Гоноріи Триттонъ. Глаза Шарлотты сверкнули дикимъ гнѣвомъ за эту невольную ошибку; бѣдная мистрисъ Дарлингъ готова была бы откусить свой неосторожный языкъ; но желая поправиться, она еще больше запуталась.

— Шарлотта, другъ мой, извини меня пожалуста. И сама не знаю, какъ она пришла мнѣ въ голову. Развѣ не отъ того ли, что я утромъ говорила съ ней сегодня. Ты….

— Вы говорили съ ней! рѣзко прервала Шарлотта: — Желала бы я знать, мамаша, о чемъ вы можете говорить съ ней. Еслибы каждаго наказывали по заслугамъ, то Гонорія Триттонъ давно была бы…. была бы…. что она смѣла говорить вамъ обо мнѣ?

— Милая Шарлотта! воскликнула несчастная мать, испугавшись голоса, которымъ сказаны были эти послѣднія слова: — она ни слова не говорила мнѣ о тебѣ. Я случайно встрѣтилась съ ней въ одномъ изъ корридоровъ нижняго этажа. Она только поклонилась мнѣ и спросила о моемъ здоровьѣ — вотъ и все.

— На дняхъ эта женщина осмѣлилась нарочно стать на моей дорогѣ. Я это знаю, презрительно сказала мистрисъ Карльтонъ. — И еслибъ я не боялась унизить себя, обращая вниманіе на такую тварь, я попросила бы сэръ-Исаака прогнать ее изъ замка Веферъ.

— Ахъ, Шарлотта! Неужели за то, что она попалась тебѣ на лѣстницѣ?

— Нѣтъ. Но за то горе, которое она принесла мнѣ въ прошедшемъ. Для чего она здѣсь, желала бы я знать? Въ прошлую ночь мнѣ приснилось, что она пришла убить меня.

Мистрисъ Дарлингъ еще прежде слышала о встрѣчѣ Шарлотты съ Гоноріей и хорошо знала всѣ подробности этой встрѣчи. Но она благоразумно обошла ее молчаніемъ и заговорила о другомъ лицѣ.

— Стало-быть, ты разумѣла миссъ Боклеркъ, Шарлотта?

— Конечно, миссъ Боклеркъ. Чего она не возвращается домой?

— Ахъ, моя милая, какъ же ты не хочешь понять, что она здѣсь почти какъ у себя дома, успокоительно проговорила мистрисъ Дарлингъ. (Уже прежде замѣчено было, что въ разговорахъ съ Шарлоттой голосъ мистрисъ Дарлингъ всегда принималъ этотъ ласкающій, успокоительный тонъ, какъ будто она вѣчно боялась какого-нибудь взрыва) — приходъ такъ близко отсюда, и обѣ семьи такъ дружны между собой, что Джорджина и здѣсь, и тамъ чувствуетъ себя какъ дома.

— Какой вздоръ, мамаша! Здѣсь она чужая; ея домъ въ приходѣ, и ей пора бы вернуться туда, когда отецъ и мать уже вернулись. Я хочу знать что ей тутъ нужно?

Тихій и выразительный шепотъ, которымъ произнесены были эти слова, крайне удивилъ мистрисъ Дарлингъ. Что еще забрала себѣ въ голову Шарлотта?

— Мнѣ кажется, тебѣ должно быть все равно, моя милая, здѣсь она или у себя дома.

— Напротивъ; для меня это очень важно. Она постоянно слѣдитъ за мной какъ шпіонъ.

— Какъ шпіонъ? Шарлотта!

— Ну да. Она употребляетъ всѣ усилія, чтобы возстановить противъ меня сэръ-Исаака.

— Ахъ, Шарлотта! какъ ты ошибаешься. Я увѣрена, что у нея и въ головѣ нѣтъ ничего подобнаго.

— А я вамъ говорю, что да, смотрите сюда!

Мистрисъ Дарлингъ встала, повинуясь повелительному приказанію дочери и посмотрѣла изъ окна въ то мѣсто, куда указывала Шарлотта. Въ эту минуту Джорджина Боклеркъ, уже совсѣмъ одѣтая къ обѣду, — на ней было свѣтлое кисейное платье съ голубыми атласными вѣточками, — шла подъ руку съ сэръ-Исаакомъ. Ея хорошенькая бѣлокурая головка такъ близко наклонядась къ нему въ разговорѣ, что шелковистые волосы и голубыя ленты почти касались его лица. Даже издали видно было, съ какою нѣжною любовью смотрѣлъ сэръ-Исаакъ на свою прелестную спутницу.

— Сегодня послѣ полудня, продолжила мистрисъ Карльтонъ, — онъ обѣщалъ ѣхать со мной верхомъ; онъ на своемъ пони, а я на сѣрой лошади мистера Сентъ-Джона, какъ вдругъ она явилась и увела его. Онъ ушелъ съ ней, едва извинившись передо мной, и они прогуливались гдѣ-то пѣшкомъ въ продолженіе нѣсколькихъ часовъ сряду. Она ни на минуту не отстаетъ отъ него. Но успѣетъ она одѣться къ обѣду, какъ уже опять приманитъ его къ себѣ. И вы скажете послѣ того, что она не интригуетъ противъ меня?

Что могла сказать мистрисъ Дарлингъ? Подозрѣніе крѣпко засѣло въ головѣ Шарлотты, и никакіе доводы не могли бы ее разувѣрить. Темное предчувствіе бѣды, съ которою она не въ силахъ будетъ справиться, какъ холодомъ охватило душу мистрисъ Дарлингъ; и когда Шарлотта порывисто вышла изъ комнаты, она достала изъ кармана скомканное письмо и еще разъ пробѣжала его съ чувствомъ радостной благодарности: оно извѣщало ее о скоромъ пріѣздѣ того, чья помощь могла быть теперь гораздо дѣйствительнѣе нежели ея собственная.

Мистрисъ Карльтонъ спустилась съ лѣстницы, заглядывая во всѣ углы направо, налѣво и даже черезъ вызолоченную балюстраду внизъ, въ пріемную, что она постоянно дѣлала со времени своей встрѣча съ Гоноріей Триттонъ. Но смотрѣла не прямо и открыто, а украдкой, какъ бы боясь снова увидѣть ее. Потомъ она вошла въ гостиную, и притаившись за голубою атласною драпировкой балкона, стала смотрѣть въ растворенныя двери. Джорджина шла по террасѣ съ сэръ-Исаакомъ: на нихъ-то и устремился ея взглядъ, злой, гнѣвный, угрожающій. Въ глазахъ ея сверкалъ мрачный огонь, губы поблѣднѣли, руки конвульсивно сжимались, какъ бы отъ непреодолимаго гнѣва. Но посреди этихъ зловѣщихъ симптомовъ, какой-то внутренній инстинктъ шепнулъ ей, что она не одна; она быстро повернулась и увидала Фредерика Сентъ-Джона, который сидѣлъ за ближайшимъ столомъ и преспокойно наблюдалъ за ней.

Она тотчасъ же опомнилась и подошла къ нему. Лицо ея приняло прежнее, безстрастное выраженіе, на прекрасныхъ бѣлыхъ пальцахъ руки блестѣли роскошные перстни.

— Какой сегодня теплый день, мистеръ Сентъ-Джонъ!

— Да, очень теплый.

— А вы что-то рано собралась къ обѣду, сказала она, намекая на его обыкновенно позднее появленіе къ столу; ему часто случалось приходить, когда всѣ уже сидѣли за супомъ.

— Я сегодня дома не обѣдаю. Я иду съ миссъ Боклеркъ въ приходъ.

— И сэръ-Исаакъ также? быстро спросила она.

— Не думаю.

— Видѣли вы сегодня мистрисъ Сентъ-Джонъ.

— Да. Ей лучше. Она сегодня сойдетъ къ обѣду.

Мистрисъ Карльтонъ не сказала болѣе ни слова. Фредерикъ Сентъ-Джонъ снова углубился въ газету. Все яснѣе раздавались голоса сэръ-Исаака и Джорджины, по мѣрѣ того какъ они приближались къ балкону. Они всѣ трое ходили послѣ полудня въ приходъ, и деканъ просилъ ихъ вернуться къ обѣду, чтобъ избавить его отъ скучнѣйшаго tête-à-tête съ миссъ Денисонъ, которая на всѣхъ умѣла наводить уныніе. Такимъ образомъ рѣшено было, что Джорджина и Фредерикъ отправятся въ приходъ, но сэръ-Исаакъ не далъ положительнаго обѣщанія, и Джорджина, повидимому, уговаривала его теперь идти вмѣстѣ съ ними.

— Это весьма не великодушно съ вашей стороны, сэръ-Исаакъ. Вѣдь вы знаете, что это для знаете, чтобъ избавить его отъ общества этой статуи. Еслибы васъ заперли въ одномъ домѣ съ какою-нибудь Готтентоткой, и вы стали бы просить папашу спасти васъ отъ этой пріятной собесѣдницы, ужъ вѣрно онъ не сталъ бы отказываться.

— Но мнѣ нельзя сегодня, возразилъ сэръ-Исаакъ, и голосъ его звучалъ смѣхомъ. — Вѣдь я сказалъ декану, почему мнѣ нельзя придти сегодня.

— Стало-бытъ, вы рѣшитесь пустить меня одну, безъ себя! О, какъ это не любезно, сэръ-Исаакъ! А вдругъ меня украдутъ? Вѣдь тутъ могутъ быть похитители въ кустахъ.

— У васъ будетъ болѣе надежный защитникъ чѣмъ я, сильный и молодой, а я старъ и хилъ.

— Для меня вы никогда не состаритесь, никогда…. — и слезы уже готовы были брызнуть изъ ея глазъ. — О, какъ я желала бы увести васъ съ нами!

— Мнѣ и самому хотѣлось бы этого, Джорджина; вѣдь вы для меня словно красное солнышко, при васъ свѣтло, а безъ васъ темно и скучно. Но дѣло въ томъ, что я, какъ хозяинъ дома, не могу оставить своихъ гостей. Случись это въ другой день, когда мистрисъ Сентъ-Джонъ сошла бы къ обѣду, мое отсутствіе осталось бы не замѣтнымъ. Но теперь невозможно.

— Что за несносно-скучные люди! воскликнула Джорджина, безцеремонно намекая на мистрисъ Карльтонъ и ея мать. — Я знаю, что вы охотнѣе пошли бы съ нами. Я такъ и скажу папашѣ, что если онъ прикованъ къ миссъ Денисонъ, то вы пригвождены къ мистрисъ Карльтонъ. Не знаю, что бы вы дѣлали съ ней все это время, еслибы не я.

Они вошли въ комнату, Джорджина съ дерзкимъ, задорнымъ выраженіемъ на прелестномъ личикѣ, сэръ-Исаакъ съ нѣжною, любящею улыбкой. Мистрисъ Карльтонъ успѣла разглядѣть обоихъ и быстро отошла въ сторону; ни одинъ изъ нихъ и не подозрѣвалъ, что слова ихъ были подслушаны.

Фредерикъ Сентъ-Джонъ всталъ.

— Мы непремѣнно опоздаемъ, Джорджина!

— Вы думаете? Ну, такъ я скажу, что всему виной вы одни, воскликнула счастливая дѣвушка, поспѣшно хватая со стула бѣлую мантилью и соломенную шляпку. — Я ужь готова.

— Развѣ вы не надѣнете вашу мантилью?

— Нѣтъ, я беру ее только для вечера, когда мы будемъ возвращаться домой. А теперь можете нести ее.

Она бросила ему на плечо мантилью, повѣсила себѣ на руку шляпку, и подъ защитой ея крошечнаго, щегольскаго зонтика оба отправились въ путь. Между тѣмъ мистрисъ Карльтонъ наблюдала за ними, стоя у открытаго окна.

— Знаете ли вы который часъ, Джорджина? спросилъ онъ.

— Да, я думаю, уже болѣе пяти.

Онъ показалъ ей часы. Было безъ двадцати минутъ шесть.

— Конечно, вы можете свалить вину на меня, если хотите, но во всякомъ случаѣ мистрисъ Боклеркъ очень разсердится на васъ обоихъ.

— А все не такъ, какъ миссъ Денисонъ, смѣясь возразила Джорджина. — Старая причудница! Увѣряетъ, что у нея разстраивается желудокъ, какъ скоро она обѣдаетъ позднѣе половины шестаго. Будь я на мѣстѣ папаши, я велѣла бы подавать собственно для нея супъ и двѣ бараньи котлетки, а настоящій обѣдъ назвачила бы въ семь. Она у меня скорехонько перестала бы привередничать.

— Будь вы на мѣстѣ вашего отца, вы дѣйствовала бы такъ же, какъ онъ, воскликнулъ Фредерикъ. — А когда вамъ придется жить своимъ собственнымъ домомъ, Джорджина, я увѣренъ, что вы не уступите ему въ любезности.

— Можетъ-быть, только ужь не къ миссъ Денисонъ. Но я постараюсь никогда не приглашать къ себѣ такихъ непріятныхъ людей. Вотъ хоть бы, напримѣръ, эту мистрисъ Карльтонъ.

— А вы развѣ находите мистрисъ Карльтонъ непріятною? спросилъ онъ, оборачиваясь къ Джорджинѣ, которая уже занялась просовываніемъ ручка своего зонтика въ кусты, совершенно позабывъ о неудовольствіи своей матери и о голодной миссъ Денисонъ. — Кажется, вы говорили, что она вамъ нравится.

— Да, прежде она мнѣ нравилась. Мнѣ было очень жаль ея. Но теперь она становится весьма непріятною. Она иногда смотритъ на меня такъ зло, какъ будто хочетъ укусить; да вотъ, посмотрите, что она сдѣлала вчера.

Джорджина протянула Фредерику кисть руки и указала на синее пятно, какъ бы отъ сильнаго давленія.

— Неужели это она сдѣлала! воскликнулъ онъ, взявъ ея руку обѣими руками. — Какимъ образомъ?

— Конечно, безъ намѣренія; то-есть не для того чтобы повредить мнѣ. Мы съ ней поспорили за что-то: кажется, насчетъ прогулки съ сэръ-Исаакомъ. Она утверждала, что мнѣ не годится ходить по такой жарѣ, а я говорила, что чѣмъ жарче тѣмъ пріятнѣе, и когда я хотѣла убѣжать, она поймала меня за руку; увѣряю васъ, я думала, что меня схватила гіена. Я вскрикнула отъ боли! Сэръ-Исаакъ услыхалъ это и обернулся. Тутъ она стала смѣяться, я также засмѣялась, да и убѣжала отъ нея. А сегодня утромъ гляжу — на рукѣ синякъ.

Онъ все еще смотрѣлъ на пятно, повертывая хорошенькую ручку въ своей мужественной рукѣ.

— Говорили вы объ этомъ сэръ-Исааку?

— Не помню. Впрочемъ, погодите, я, кажется, говорила ему, что мистрисъ Карльтонъ прочла мнѣ цѣлое наставленіе по поводу солнечныхъ ударовъ и веснушекъ, продолжала безпечная дѣвушка. — Пустите мою руку, мистеръ Сентъ-Джонъ. Синякъ вовсе не занимателенъ, чтобы разсматривать его такъ долго.

Онъ молча выпустилъ ея руку, и они пошли далѣе. Джорджина порхала подлѣ него, то забѣгая впередъ, то оставаясь позади, но вездѣ, куда только проникали косые лучи заходящаго солнца, они играли на ея бѣлокурой головкѣ, обвитой голубыми лентами.

— Ей, вѣрно, часто случается бывать не въ духѣ, продолжала Джорджина, все еще намекая на мистрисъ Карльтонъ. — Видѣли вы ее сейчасъ у окна, когда мы уходили? Какъ она на меня покосилась.

— Вѣроятно, она имѣетъ на это свои причины, замѣтилъ мистеръ Сентъ-Джонъ.

— Какія же?

— Она васъ ревнуетъ.

— Ревнуетъ меня? къ кому?

— Къ сэръ-Исааку.

Большіе сѣрые глаза Джорджины сдѣлались еще больше и съ невыразимымъ удивленіемъ устремились на Сентъ-Джона.

— Ревновать меня къ сэръ-Исааку? Къ сэръ-Исааку? Но откуда взялась у нея такая нелѣпая мысль?

— Что это вы такъ особенно налегаете на сэръ-Исаака? Развѣ еще есть другой, къ которому бы она скорѣе могла…

Онъ не кончилъ своей фразы и устремилъ на все такой глубокій взоръ, что она отвернулась въ смущеніи. Яркимъ румянцемъ, гораздо ярче розовой полосы на горизонтѣ, зардѣлосъ ея лицо, и онъ съ улыбкой прервалъ свою рѣчь.

Впрочемъ, Джорджина скоро оправилась, но не довольная имъ, не довольная собой, почти съ сердцемъ начала оправдываться какъ могла.

— Право, я не понимаю васъ, мистеръ Сентъ-Джонъ, или вы сдѣлались такъ же безтолковы, какъ мистрисъ Карльтонъ. Ну развѣ можно ревновать меня къ сэръ-Исааку? Пусть ужь лучше ревнуетъ къ папашѣ.

— Мистрисъ Карльтонъ, вѣроятно, думаетъ, что въ качествѣ старшей гостьи, она имѣетъ болѣе правъ на вниманіе хозяина нежели кто-либо другой, сказалъ онъ, не желая пояснять ей болѣе. — Вотъ почему ей не нравится, что вы завербовали сэръ-Исаака.

— Только отъ этого! воскликнула Джорджина, вздернувъ свой хорошенькій носикъ. — А я поняла это иначе. Ну, такъ я завтра же, на зло ей, цѣлый день не отпущу отъ себя сэръ-Исаака. Вотъ увидите.

Сентъ-Джонъ ничего не отвѣчалъ, онъ думалъ. Не его вина, что Джорджина до сихъ поръ оставалась въ замкѣ Веферъ; онъ и теперь не находилъ благовиднаго предлога для ея удаленія. А между тѣмъ, въ глубинѣ сердца, его такъ и подмывало желаніе, чтобъ она была подальше отъ нихъ, подальше отъ всякой опасности и бѣды. Этотъ синякъ на ея рукѣ! что если….

— Накиньте на меня мантилью, мистеръ Сентъ-Джонъ, сказала Джорджина.

Она надѣла шляпку на самую маковку и остановилась въ ожиданіи мантильи, спиною къ Сентъ-Джону.

— А что, вамъ холодно! Нужно было надѣть ее съ самаго начала.

— Холодно! Въ такой теплый вечеръ! Ни мало. Но мы сейчасъ вступимъ на приходскую землю и можемъ повстрѣчать мамашу, или ея очаровательную гостью. Тогда мнѣ ужь не уйдти отъ ихъ упрековъ, если онѣ увидятъ меня безъ мантильи. Такой подвинутъ дуэтъ, что просто бѣда! Не знаю которая будетъ кричать сильнѣе. Миссъ Денисонъ имѣетъ привычку за полчаса до обѣда бродить по дорожкамъ. Это у нея называется укрѣплять свою конституцію. Какъ противно мнѣ это слово! Благодарю васъ; теперь ей не къ чему будетъ придраться.

Бѣлая шелковая мантилья была уже надѣта и завязана шелковыми снурками, а мистеръ Сентъ-Джонъ все еще не выпускалъ Джорджину изъ своихъ рукъ.

— Это что значитъ? спросила она, поворачивая къ нему голову.

— Ничего. Я думалъ, какъ хорошо было бы, еслибъ я могъ всегда беречь и охранять васъ такимъ образомъ отъ всякаго зла.

Онъ выпустилъ ее изъ своихъ объятій, и она стрѣлой понеслись впередъ, прокричавъ ему, что обѣдъ уже давно, давно ждетъ. Но когда она обернулась назадъ, ее поразило серіозное выраженіе его лица.

Мистрисъ Боклеркъ была брюзгливая дама лѣтъ сорока-пяти; миссъ Денисонъ — еще болѣе брюзгливая дѣва, лѣтъ около пятидесяти; и на Джорджину полился цѣлый ливень упрековъ за то, что она заставила себя ждать къ обѣду. Но молодая дѣвушка свалила всю вину на мистера Сентъ-Джона и къ своему величайшему удовольствію увидала, какъ миссъ Денисонъ пронзила его своими убійственными взглядами.

— Я никакъ не могла его увѣрить, что вы обѣдаете по-старинному, въ половинѣ шестаго, воскликнула шалунья. — Чѣмъ болѣе убѣждала его торопиться, тѣмъ медленнѣе онъ шелъ…. Да, мамаша, мистрисъ Сентъ-Джонъ говоритъ, чтобы вечеромъ мы всѣ пришли въ замокъ Веферъ.

Она украдкой взглянула на Фредерика. Онъ стоялъ спокойный, прямодушный, устремивъ на нее взглядъ, полный нѣжнаго укора за этотъ невинный обманъ, во не сказалъ вы слова.

XIX. Нежданный гость.

Деканъ и мистеръ Оенъ-Джонъ сидѣли вдвоемъ послѣ обѣда, когда слуга доложилъ о пріѣздѣ какого-то джентльмена, желающаго видѣть доктора Боклерка. Деканъ спросилъ фамилію, но слуга отвѣчалъ, что джентльменъ не назвалъ себя по имени и желаетъ лично объясниться съ докторомъ Боклеркомъ.

— Введите его сюда, сказалъ деканъ, къ которому всякій имѣлъ свободный доступъ.

Слуга удалился и скоро ввелъ маленькаго сѣденькаго господина въ очкахъ. Лицо его было незнакомо декану; но зато Фредерикъ Сентъ-Джонъ съ удивленіемъ призналъ въ немъ мистера Пима изъ Анвика. Мистеръ Пимъ объяснилъ декану, что будучи вызванъ къ больному въ этомъ округѣ, онъ воспользовался случаемъ (вслѣдствіе недавней переписки) повидаться съ докторомъ Боклеркомъ. Докторъ Боклеркъ, котораго, внѣ его каѳедральнаго города, почти никто не называлъ мистеромъ деканомъ, — такъ не привыченъ былъ этотъ титулъ для постороннихъ, а для мистера Пима, кажется, и вовсе неизвѣстенъ, — докторъ Боклеркъ спросилъ стараго медика давно ли онъ въ ихъ округѣ. Мистеръ Пимъ отвѣчалъ, что онъ только что прибылъ съ вечернимъ поѣздомъ и прямо съ дебаркадера явился въ приходъ.

Это возбудило подозрѣніе въ умѣ декана, и онъ заговорилъ съ нимъ подъ этимъ впечатлѣніемъ.

— Не нарочно ли вы пріѣхали изъ Анвика, мистеръ Пимъ, чтобы повидаться со мною?

— О нѣтъ, клянусь честью, отвѣчалъ старичокъ, принимая изъ рукъ декана рюмку вина, но отказываясь отъ всякаго другаго угощенія. — Меня вызывали въ Лексингтонскій округъ къ больному; а разъ уже заѣхавъ сюда, я непремѣнно хотѣлъ повидаться съ вами, докторъ Боклеркъ. Моя главнѣйшая цѣль, прибавилъ онъ послѣ небольшаго молчанія, — состоитъ въ томъ, чтобъ узнать отъ васъ, сэръ, не имѣли ли вы какихъ-либо особенныхъ причинъ интересоваться болѣзнью мистера Норриса.

Деканъ молча посмотрѣлъ на Фредерика Сінтъ-Джона, какъ бы спрашивая его, довѣряться имъ медику или нѣтъ?

— Я спрашиваю васъ не изъ пустаго любопытства, докторъ Боклеркъ, продолжилъ медикъ, замѣтивъ его нерѣшительность, — я никогда не осмѣлился бы этого сдѣлать, еслибъ у меня не было весьма важныхъ причинъ.

— Лучше открыть ему все, — воскликнулъ Фредерикъ, который угадалъ мысль декана и порывался скорѣе уяснить дѣло. — Я увѣренъ, что на мистера Пима смѣло можно положиться; да къ тому же онъ можетъ помочь намъ своимъ совѣтомъ.

— Пусть будетъ по-вашему, сказалъ деканъ. — Но не забывайте, мистеръ Фредерикъ, что подозрѣнія эти ваши, а не мои.

— Да, да, я все беру на себя, нетерпѣливо отвѣчалъ молодой человѣкъ, боясь упустить этого новаго союзника, котораго такъ кстати посылала имъ судьба. — Мистеръ Пимъ, вы уже давно знаете мистрисъ Карльтонъ Сентъ-Д;ковъ, не правда ли? Она, кажется, прежде была Шарлотта Норрисъ.

— Да, таки давненько, отвѣчалъ докторъ. — Могу сказать, что съ самаго дня ея рожденія, потому что я принималъ ее.

— Ну, такъ вотъ въ чемъ дѣло: у насъ, то-есть у меня, возникло недавно на ея счетъ весьма непріятное, даже ужасное подозрѣніе; такое подозрѣніе, о которомъ непріятно и упоминать.

— Какое же! воскликнулъ докторъ.

— Въ ней обнаруживаются признаки помѣшательства.

Съ этими словами Фредерикъ Сентъ-Джонъ взглянулъ на мистера Пима, ожидая, что тотъ выразитъ свое удивленіе, но докторъ спокойно поднесъ рюмку къ губамъ, хлебнулъ глотокъ и опять поставилъ ее на столъ.

— А! сказалъ онъ: — что жъ далѣе?

Тутъ рѣчь мистера Сентъ-Джона полилась неудержимымъ потокомъ. Онъ, обыкновенно холодный и безстрастный, въ совершенствѣ владѣвшій не только своимъ голосомъ, но даже каждымъ біеніемъ своего пульса, казалось, переродился въ этотъ вечеръ. Онъ былъ въ высшей степени возбужденъ, чтобы не сказать болѣе. Но по мѣрѣ того какъ онъ разказывалъ, возбужденіе ослабѣвало, а спокойствіе возвращалось. Впрочемъ, въ другое время онъ былъ бы еще яснѣе и отчетливѣе въ изложеніи фактовъ.

Мистеръ Пимъ молча слушалъ, не прерывая его ни единымъ словомъ. По окончаніи разказа онъ подождалъ еще минуты двѣ, ожидая, что разкащакъ будетъ продолжать, но потомъ заговорилъ самъ.

— И вы увѣрены, что телеграмму эту посылала Принсъ?

— Совершенно увѣренъ. Въ этомъ нѣтъ никакого сомнѣнія.

— А вѣдь нужно признаться, преосторожная женщина, замѣтилъ докторъ. — Никого не назвала по имени. Вы понимаете, что слова ея могла относиться столько же къ мистрисъ Карльтонъ, сколько и ко всякому другому.

— То же самое говорю и я, замѣтилъ деканъ, въ первый разъ еще вмѣшиваясь въ разговоръ. — Я доказывалъ мистеру Сентъ-Джону, что симптомы и факты, которымъ онъ придаетъ такое важное значеніе, сами по себѣ ничтожны.

— Слишкомъ ничтожны, чтобы на основаніи ихъ подозрѣвать кого-либо въ сумашествіи, сказалъ докторъ. — Потрудитесь сказать мнѣ, мистеръ Сентъ-Джовъ, что впервые возбудило подозрѣніе въ вашемъ умѣ? Какъ ни эксцентричны кажутся намъ иногда поступки нашихъ друзей, однако мы рѣдко рѣшаемся заподозрить ихъ въ сумашествіи.

— Вы хотите знать, что впервые возбудило мои подозрѣнія? повторилъ Фредерикъ. — Я думаю, мнѣ никогда не пришло бы это въ голову, еслибы…. подождите, я забылъ разказатъ вамъ еще одно обстоятельство, вдругъ началъ онъ, вспомнивъ, что въ торопяхъ еще не сообщалъ пастору Пиму о своемъ разговорѣ въ Бельпортѣ съ Розой Дарлингъ.

Тутъ онъ передалъ ему о мнѣніи сидѣлка Брайфордъ насчетъ сумашествія мистрисъ Карльтонъ и объ ужасѣ, овладѣвшемъ послѣднею при видѣ зажженныхъ фонарей въ одномъ фламандскомъ городѣ наканунѣ Мартинова дня. Мистеръ Пимъ все молчалъ. Онъ только вынулъ свою записную книжку и отмѣтилъ въ ней что-то карандашомъ.

— Не можете ли вы намъ помочь, мистеръ Пимъ? Вы не полагаете, чтобъ она была суматедшая?

— Этого я не могу сказать. Но я всегда боялся за нее.

— Вы, кажется, писали декану, что отецъ ея умеръ сумашедшимъ.

— Бѣшено-сумашедшимъ. Если вы довѣрились мнѣ, то я не вижу причины таиться отъ васъ; впрочемъ, предупреждаю, что объ этомъ никому не должно разказывать. Сумашествіе его, какъ я узналъ позднѣе, было наслѣдственное; но въ противоположность дочери, онъ во всю свою жизнь пользовался прекраснымъ здоровьемъ и не страдалъ никакими припадками. Однажды ночью меня внезапно потребовали въ Норрисъ-Кортъ. Я тогда былъ еще молодой человѣкъ, лѣтъ этакъ тридцати: теперь мнѣ шестьдесятъ стукнуло. До меня въ этомъ домѣ обыкновенно лѣчилъ мой покойный предшественникъ и собратъ, мистеръ Дживонсъ, но ужь очень одряхлѣлъ и отказался отъ практики. Я думалъ, что меня зовутъ къ мистрисъ Норрисъ, у которой я долженъ былъ принимать ребенка; пріѣхавъ въ Кортъ, я узналъ совсѣмъ другое. У мистера Норриса вдругъ открылись припадки сумашествія, а бѣдная жена его чуть сама не помѣшалась отъ страха. Онъ всегда ревновалъ ее; но въ этотъ день какое-то ничтожное обстоятельство особенно возбудило его ревность, и сдѣлавъ ужасную сцену женѣ, онъ пытался зарѣзать ее бритвой. Желая спастись отъ него, она случайно или намѣренно разбила рукой зеркало: никогда не забуду я того отчаянія и ужаса, въ которомъ я нашелъ ее по пріѣздѣ моемъ въ Кортъ. Мужъ ея въ то время уже успокоился, вѣроятно, обезсиленный припадкомъ и лежалъ подъ надзоромъ своего слуги Джемса. Въ эту ночь мы должны были надѣть на него горячешную рубашку. Бѣдняжка мистрисъ Норрисъ, ей еще не было тогда и двадцати лѣтъ, горько плакала, разказывая мнѣ о ревности своего мужа. Она никакъ не могла понять что раздражило его въ этотъ день. Изъ гостей у нихъ былъ только другъ ея мужа, съ которымъ она, по обыкновенію, разговаривала и смѣялась сидя въ гостиной, какъ сдѣлала бы это со всякимъ другимъ посѣтителемъ; но я объяснилъ ей, что не ревность была причиной сумашествія, а сумашествіе — причина ревности. Дня черезъ три или четыре родилась Шарлотта. Я взялъ дитя, и понесъ его къ мистеру Норрису, надѣясь, что видъ ребенка смягчитъ его; но я ошибся: впечатлѣніе было совершенно противоположное. Въ этотъ день больному было лучше, онъ казался спокойнѣе, такъ что слуга снялъ съ него горячешную рубашку. Но при видѣ ребенка имъ снова овладѣло бѣшенство; онъ вскочилъ съ постели и хотѣлъ схватить его; я укрылъ малютку подъ кровать и кинулся помогать Джемсу, который боролся съ своимъ господиномъ; признаюсь, кто была самая отчаянная схватка, какую мнѣ когда-либо случалось вынести. Съ той минуты спокойствіе не возвращалось къ мистеру Норрису, а онъ умеръ черезъ нѣсколько дней въ припадкѣ бѣшенства.

— Но, прервалъ деканъ, какомъ образомъ могли вы скрыть все кто отъ домашнихъ? Прислуга, если не ошибаюсь, воображала, что господинъ ихъ умеръ отъ горячки.

— Вы правы, докторъ Боклеркъ. По счастію, комната, въ которой положили мистера Норриса, находилась въ срединѣ другахъ комнатъ, такъ что крика его не распространялись никуда. Прислугу удалили, подъ тѣмъ предлогомъ, что болѣзнь мистера Норриса заразительна, а въ помощь Джемсу взяла изъ сумашедшаго дома одного довѣреннаго служителя, на котораго прислуга смотрѣла какъ на обыкновеннаго больничнаго служителя. Бѣдная мистрисъ Норрисъ умоляла насъ, ради своего ребенка, сохранить въ тайнѣ болѣзнь ея мужа; и мы, конечно, согласилась на это. Но я часто спрашиваю себя, хорошо ли мы сдѣлали, поступивъ такимъ образомъ.

Мистеръ Пимъ задумался, но Фредерикъ Сентъ-Ддконъ прервалъ его молчаніе.

— Вы говорите, что кто сумашествіе было наслѣдственное?

— Когда мистеръ Дживонсъ узналъ о случившемся, онъ поспѣшилъ пріѣхать въ Кортъ. Отъ него мы узнали, что двое изъ ближайшахъ родственниковъ мистера Норриса умерли за границей сумашедшими; что мистеръ Норрисъ зналъ это и часто толковалъ объ этомъ съ докторомъ Дживонсомъ, который всегда опасался за его разсудокъ. Но мистеръ Норрисъ увѣрялъ Дживонса, что онъ никогда не женится, и Дживонсъ сильно поддерживалъ его въ этомъ намѣреніи. Впрочемъ, онъ все-таки кончилъ тѣмъ, что женился, а мистеръ Дживонсъ, конечно, не могъ этому воспрепятствовать. Все это онъ разказалъ мнѣ дорогой, когда мы ѣхали въ Кортъ. Мистрисъ Норрисъ также пожелала узнать эти подробности, а когда мужъ ея умеръ, мистеръ Дживонсъ открылъ ей все. О, какую страшную перемѣну произвело въ ней это открытіе! Я думаю, она благословляла бы судьбу, еслибы ребенокъ ея умеръ въ то время. «Если дочь моя выростетъ, сказала она при мнѣ мистеру Дживонсу, — я постараюсь, чтобъ она не вышла замужъ;» а нѣсколько разъ въ продолженіе этого свиданія она умоляла его сказать ей, не наслѣдуетъ ли дитя роковую болѣзнь отца.

— Однако дочь ея все-таки вышла замужъ за мистера Карльтона Сентъ-Джона, прервалъ деканъ.

— Да, яблочко не далеко падаетъ отъ яблока. Должно полагать, что мистрисъ Норрисъ, то-есть мистрисъ Дарлингъ, пыталась остановить ее, но безуспѣшно. Могла ли подѣйствовать на Шарлотту убѣжденія матери, когда причина была ей неизвѣстна? Мнѣ кажется, лучше было бы съ самаго начала открыть ей истину. По моему мнѣнію, Шарлотта еще до замужества часто близка была къ помѣшательству. Припадки гнѣва у нея обыкновенно переходили въ дикую ярость, чего не можетъ быть у людей здоровыхъ.

— А не старалась ли мистрисъ Дарлингъ извинить передъ вами эти бѣшеные порывы?

— Она никогда не говорила со мной объ этомъ съ тѣхъ поръ какъ умеръ ея мужъ, отвѣчалъ мистеръ Пимъ. Она какъ будто совсѣмъ отреклась отъ прошедшаго. Не подмѣчай я иногда на ея лицѣ извѣстнаго выраженія, да не избѣгай она по временамъ моего взгляда, я счелъ бы ее убѣжденною въ томъ, что воспоминаніе о прошломъ совершенно изгладилось изъ моей памяти. Когда я услыхалъ, что Джорджъ Сентъ-Джонъ женится на миссъ Норрисъ, я сдѣлалъ визитъ ея матери и между прочимъ разговоромъ какъ бы случайно спросилъ у нея, находитъ ли она этотъ бракъ полезнымъ для своей дочери. Мистрисъ Дарлингъ, повидимому, оскорбилась моимъ замѣчаніемъ, и спросила что я хочу сказать этимъ.

— Но развѣ вы не могли…. (Фредерикъ Сентъ-Джонъ остановился, какъ бы размышляя, имѣетъ ли онъ право предлагать такой щекотливый вопросъ) — развѣ вы не могли шепнуть словечко мистеру Джорджу Сентъ-Джону?

— Конечно, не могъ. Мысль эта приходила мнѣ въ голову, но я думалъ, что не имѣю на это права. Еслибы мистрисъ Дарлингъ заговорила со мной иначе, я, быть-можетъ, еще рѣшился бы, хотя сомнѣваюсь, чтобы предостереженіе мое могло принести пользу. Джорджъ Сентъ-Джонъ былъ тогда влюбленъ въ миссъ Норрисъ, или, по крайней мѣрѣ, воображалъ себя влюбленнымъ. Вѣроятно, онъ не послушался бы моего совѣта и женился бы на ней, не взирая на на что.

— А послѣ замужества обнаруживались да въ ней когда-нибудь признаки сумашествія?

— Я почти увѣренъ въ этомъ, хотя не сталъ бы доказывать этого въ судѣ, отвѣчалъ мистеръ Пимъ. — Одно несомнѣнно, что она наслѣдовала ревнивый характеръ своего отца. До какой степени доходила эта ревность у мистера Норриса, я не знаю, но у Шарлотты она проявлялась въ такихъ ужасныхъ размѣрахъ, что ее можно было назвать сумашествіемъ. Я не слыхалъ, чтобъ она когда-нибудь ревновала своего мужа; зато въ любви къ ребенку страсть эта проявилась во всей своей силѣ. До его рожденія у ней, кажется, не было другихъ припадковъ, кромѣ обыкновенныхъ припадковъ гнѣва, которые казалась такъ странны Джорджу Сентъ-Джону. Но, по моему мнѣнію, эти бѣшеные порывы и эта безпричинная ревность были несомнѣнными признаками сумашествія.

Наступило молчаніе. Фредерикъ Сентъ-Джонъ первый прервалъ его, высказавъ одно сомнѣніе, которое уже не разъ приходило ему въ голову.

— Подозрѣвали ли вы, то-есть имѣли ли вы причину подозрѣвать, что она участвовала въ смерти маленькаго Вени?

— Подозрѣвалъ. Я хочу сказать, что вопросъ этотъ часто занималъ меня, тихо прибавилъ мистеръ Пимъ. — Въ этомъ дѣлѣ было одно скверное обстоятельство, которое всегда казалось мнѣ подозрительнымъ, это запертыя двери уборной мистрисъ Карльтонъ. Но я все-таки долженъ замѣтить, что противъ нея не было на тѣни доказательствъ, Впрочемъ, я никакъ не могъ отдѣлаться отъ моихъ сомнѣній, и, если не ошибаюсь, ея мать также раздѣляла ихъ.

— Ея мать, мистрисъ Дарлингъ?

— Да, я такъ полагаю. Мы оба поймали другъ друга въ одной и той же попыткѣ захлопнуть дверь уборной и посмотрѣть, можетъ ли она сама собой запереться на задвижку. Вотъ видите ли, когда мы начинаемъ подозрѣвать кого-либо въ сумашествіи, воображеніе ваше сильно разыгрывается, чего мы не позволяемъ себѣ относительно людей здоровыхъ.

— Совершенно справедливо, выразительно замѣтилъ деканъ.

— Горше всѣхъ въ этой катастрофѣ пришлось, конечно, Гоноріи, что весьма естественно. Но даже она не подозрѣвала мистрисъ Карльтонъ. Правда, она обвиняла ее, будучи въ бреду, но бредъ ничего не значить. Если Гонорія, и подозрѣвала кого-нибудь, такъ это скорѣе Принсъ.

— Принсъ! повторилъ мистеръ Сентъ-Джонъ.

— Да, она мнѣ разказывала тогда цѣлую исторію о томъ, какъ она видѣла Принсъ, притаившуюся въ нишѣ корридора насупротивъ дѣтской. Но принимая въ разчетъ смятеніе Гоноріи, я не обратилъ тогда должнаго вниманія на ея слова, а Принсъ положительно опровергла ихъ, сказавъ, что она и не думала быть тамъ.

— Стало-быть, вы не можете помочь намъ, мистеръ Пимъ? спросилъ Фредерикъ Сентъ-Джонъ тономъ обманутаго ожиданія: — вы не въ состояніи подкрѣпить мои подозрѣнія о ея настоящемъ сумашествіи?

— Какимъ же образомъ могу я это сдѣлать, спросилъ мистеръ Пимъ, — когда я еще не видалъ ея?

Фредерикь забарабанилъ пальцами по столу.

— Но не странно да вамъ кажется, что Принсъ такъ таинственно телеграфировала къ мистрисъ Дарлингъ, и что мистрисъ Дардантъ прилетѣла сюда какъ бы на крыльяхъ вѣтра и до сихъ поръ остается въ замкѣ Веферъ.

— Конечно, странно, отвѣчалъ докторъ; — особенно, если допустить, что въ телеграммѣ Принсъ говорилось о Шарлоттѣ, въ чемъ, повидимому, не можетъ быть никакого сомнѣнія. Физически мистрисъ Карльтонь здорова; стало-быть, Принсъ намекала на ея разсудокъ.

— Я очень желалъ бы, чтобы вы сами ее видѣли! съ жаромъ сказалъ Фредерикъ. — Я желалъ бы, чтобы вы послѣдила за ней такъ, какъ сдѣлалъ я.

— Да я и безъ того намѣренъ былъ повидаться съ ней, — отвѣчалъ мистеръ Пимъ, — и прямо отъ васъ отправлюсь къ мистрисъ Дарлингъ.

— Да, пожалуста, повидайтесь, упрашивалъ Фредерикъ, — и устройте такъ чтобы провести въ замкѣ Веферъ нѣсколько дней сряду. Вы можете сказать, что приглашены мною, что вы мой гость. Впрочемъ, постойте; я сегодня же вечеромъ при всѣхъ предложу вамъ погостить въ замкѣ, и вы можете принять мое предложеніе.

— Я подумаю объ этомъ, сказалъ мистеръ Пимъ, вставая. — А теперь, докторъ Боклеркъ, позвольте мнѣ удалиться, иначе будетъ поздно идти къ мистрисъ Дарлингъ. Не укажете ли вы мнѣ ближайшую дорогу въ замокъ Веферъ?

— Я самъ провожу васъ, сказалъ мистеръ Сентъ-Джонъ: — кратчайшій путь лежитъ кустарникомъ, и мы въ пять минутъ будемъ тамъ.

Они вышли, а деканъ прибавилъ, что не замедлитъ явиться вмѣстѣ съ дамами, такъ какъ всѣ они приглашены были провести вечеръ въ замкѣ Веферъ. Но зайдя въ гостиную, деканъ уже никого не нашелъ въ ней: дамы ушли впередъ, и онъ не сталъ торопиться.

Тихая лунная ночь свѣтло и серебристо облегала окрестность; мистеръ Сентъ-Джонъ и докторъ Пимъ пустились въ путь, горячо толкуя между собой. Мистеръ Сентъ-Джонъ разказалъ мистеру Пиму, — чего онъ не рѣшался бы сдѣлать при деканѣ, — о ревности мистрисъ Карльтонъ къ миссъ Боклеркъ, о мрачныхъ взглядахъ, которые бросала иногда на нее Шарлотта, а о ночномъ приключеніи Джорджины.

— На насъ лежитъ страшная отвѣтственность, мистеръ Пимъ, замѣтилъ онъ; — и я особенно сознаю ее теперь, послѣ вашего разказа. Если отецъ мистрисъ Карльтонъ помѣшался отъ ревности, или въ припадкѣ ревности, — ужь я не знаю какъ вы доктора назовете это, — и покушался на жизнь своей жены, то какъ знать, на что можетъ рѣшиться мистрисъ Карльтонъ относительно миссъ Боклеркъ?

— А миссъ Боклеркъ, если не ошибаюсь, молода и красива.

— И то, и другое. Сверхъ того, у ней очаровательныя манеры: смѣсь женственной граціи съ милымъ своеволіемъ балованнаго ребенка. Словомъ, въ ней есть все, чтобы возбудить ревность въ соперницѣ.

— Но, вѣдь, это одно воображеніе со стороны мистрисъ Карльтонъ, вѣдь у миссъ Боклеркъ нѣтъ ничего такого съ сэръ-Исаакомъ?

Фредерикъ Сентъ-Джонъ расхохотался.

— Сэръ-Исаакъ любитъ ее какъ родную дочь, а она уважаетъ его какъ отца. Другаго чувства между ними нѣтъ, мистеръ Пимъ, увѣряю васъ.

Мистеръ Пимъ искоса поглядѣлъ на Фредерика. Тонъ, которымъ говорилъ молодой человѣкъ, ясно доказывалъ, что если не сэръ-Исаакъ влюбленъ въ Джорджину, такъ навѣрное кто-нибудь другой.

— Допустимъ даже, что мистрисъ Карльтонъ была до сихъ поръ совершенно здорова, и что мои подозрѣнія на ея счетъ не болѣе какъ миѳъ, продолжилъ Фредерикъ. — Ей во всякомъ случаѣ не слѣдуетъ выходить за сэръ-Исаака. Вы сами согласились бы со мною, докторъ, еслибы знали чрезмѣрную чувствительность, даже мнительность моего брата. Одна мысль имѣть жену подверженную сумашествію внушила бы ему ужасъ.

— Да и не ему одному, а многимъ, сказалъ докторъ.

— Мнѣ кажется, наступило время все открыть Исааку. До сихъ поръ я не смѣлъ говорить съ нимъ откровенно, боясь, чтобы не перетолковали моихъ побужденій въ дурную сторону. Нужно вамъ сказать, докторъ, что братъ мой, неисправимый старый холостякъ, воспиталъ меня въ той мысли, что я буду его наслѣдникомъ; онъ даже пріучилъ меня разчитывать на это, такъ что теперь меня могутъ заподозрить въ корыстныхъ побужденіяхъ.

— Понимаю, сказалъ докторъ. — Но его во всякомъ случаѣ нужно спасти отъ мистрисъ Карльтонъ.

— Я до сихъ поръ не могу повѣрить, чтобъ ему угрожала съ этой стороны серіозная опасность; мнѣ кажется, онъ и не думаетъ о женитьбѣ. Но мистрисъ Карльтонъ такъ привлекательна, что нельзя поручиться ни за что. На свѣтѣ случались вещи и постраннѣе этихъ.

— Всего лучше будетъ сразу открыть глаза сэръ-Исааку, и вмѣсто васъ, за это можетъ взяться докторъ Боклеркъ. И тогда…

Мистеръ Пимъ вдругъ замолчалъ, остановленный рукой Фредерика. Они завернули въ эту минуту въ темный лабиринтъ дорожекъ, обставленныхъ искусственными гротами, которые разграничивали владѣнія сэръ-Исаака отъ приходской земли. На встрѣчу имъ смѣло шла Джорджина Боклеркъ, накинувъ на плеча бѣдую шелковую мантилью, но попрежнему держа шляпу на перевязи. Фредерикъ Сентъ-Джонъ указывалъ доктору не на все, а на высокую темную фигуру, которая украдкой слѣдила за Джорджиной, какъ тѣнь, какъ гробовой призракъ, какъ злой демонъ. Фредерикъ Сентъ-Джонъ порывисто кинулся впередъ, однимъ прыжкомъ перескочивъ пространство, раздѣлявшее его отъ молодой дѣвушки, а заключалъ ее въ свои объятія.

Темная фигура быстро повернулась и пропала; но бѣлые зубы и гнѣвныя очи ея злобно сверкнули во мракѣ на незванаго покровителя. Фредерикъ узналъ мистрисъ Карльтонъ, окутанную съ головы до ногъ въ черную кружевную мантилью.

— Ну, вотъ еще, что вы думали! воскликнула Джорджина, ничего не замѣтивъ.

Это было дѣломъ одного мгновенія, такъ что придя въ себя, молодая дѣвушка чуть не разсердилась на мистера Сентъ-Джона за его безцеремонныя ласки. А онъ все еще держалъ ее у своего сердца, которое билось въ эту минуту сильнѣе обыкновеннаго.

— Къ чему вы это сдѣлала? ужь не задушить ли меня хотѣли? спросила она.

— Въ защиту отъ бѣды, моя дорогая, сказалъ онъ, невольно давая ей то нѣжное названіе, которое подсказывало ему сердце.

Рѣдко случалось Фредерику Сентъ-Джону до такой степени терять самообладаніе. Миссъ Боклеркъ съ удивленіемъ взглянула на него; и несмотря на свое смущеніе, на свое пылавшее лицо, увидала, что онъ сильно взволнованъ.

— Зачѣмъ вы сюда попала одна? спросилъ онъ.

— Пожалуста, не гнѣвайтесь….. (голосъ его въ самомъ дѣлѣ звучалъ недовольствомъ.) — Какъ будто я не имѣю права гулять одна при лунѣ, если мнѣ это нравится! Или вы боитесь луны, какъ мамаша; она говоритъ, что и отъ луны можно загорѣть, все равно какъ отъ солнца.

— Но, скажите мнѣ, что вы тутъ дѣлали? Не возвращались ли вы одни изъ замка Веферъ. Въ такомъ случаѣ я запрещаю вамъ ходить по ночамъ одной, Джорджина.

— Неужто? А если я не послушаюсь? дерзко отвѣчала она, желая скрыть смущеніе и восторгъ, возбужденный въ ней тѣмъ словечкомъ. — Ну, такъ знайте же. Сейчасъ, по дорогѣ въ замокъ Веферъ, мамаша и миссъ Денисонъ такъ принялись бранить меня, что я не захотѣла идти вмѣстѣ съ ними и тихонько вернулась назадъ, навстрѣчу вамъ и папашѣ. Мамаша остановилась. стала звать меня, спрашивать куда я иду, и зачѣмъ, а миссъ Денисонъ даже топнула на меня ногой и грозно закричала, чтобъ я немедленно вернулась. Но и притворилась что не слышу.

Между тѣмъ мистеръ Сентъ-Джонъ, взявъ Джорджину полъ руки, велъ ее обратно въ приходъ. Онъ шелъ такъ быстро, что она едва поспѣвала за нимъ.

— Скажите пожалуста, куда вы меня тащите?

— Къ декану. Онъ проводитъ васъ потомъ въ замокъ Веферь.

Быть-можетъ, Джорджина подумала, что самъ Фредерикъ могъ бы проводить ее туда, но не сказала ни слова. Почти у самыхъ воротъ прихода мистеръ Сентъ-Джонъ остановился въ тѣни высокаго развѣсистаго лавра.

— Я долженъ серіозно поговорить съ вами, Джорджина, сказалъ онъ; — отложите смѣхъ до другаго раза, и выслушайте меня внимательно. Я увѣренъ, что избавилъ васъ сегодня отъ большой опасности и въ награду требую отъ васъ одного обѣщанія.

— Отъ большой опасности! повторила она, невольно становясь серіозною. — Какая же это опасность? И что вы разумѣете?

— Теперь я ничего не могу объяснить вамъ, хотя я совершенно убѣжденъ, что предположенія мои справедливы. Вамъ не слѣдуетъ ходить одной на въ сумерки, ни ночью. Обѣщайте мнѣ это, Джорджина,

— Но что же такое можетъ случаться со мной? прошептала она, невольно прижимаясь къ его рукѣ.

— Погодите, узнаете. А покамѣстъ дѣлайте то что я вамъ говорю. Итакъ, обѣщаете?

— Если это необходимо, такъ, пожалуй, обѣщаю.

Лицо ея, освѣщенное луной, выражало испугъ и недоумѣніе. Она никогда не видала его такимъ торжественнымъ какъ въ настоящую минуту. Онъ близко наклонилъ къ ней свою голову.

— Надо скрѣпить нашъ договоръ, Джорджина, сказалъ онъ. Инстинктъ и нѣжный серіозный тонъ его словъ подсказали ей, что разумѣлъ онъ, говоря кто. Глаза ея наполнилась слезами, но лицо не уклонялось, и на губахъ остался поцѣлуй.

— Не забывайте, Джорджина, что это крѣпче клятвы, сказалъ онъ, подходя къ дому. — Берегитесь нарушить обѣщаніе. На это есть важныя причины. Когда-нибудь, дитя мое, если вы будете умны и послушны, я открою вамъ не только это, но и многое другое.

Она стояла, потупивъ пылающее лицо и какъ бы желая скрыть свое смущеніе. Казалось, само небо разверзлось передъ ней въ эту минуту.

— Ба, ба! воскликнулъ деканъ, встрѣчая ихъ въ прихожей. — А я думалъ, что ты ушла съ мамашей, Джорджина.

— Она вернулась назадъ, чтобъ идти съ вами, сэръ, оказалъ мистеръ Сентъ-Джонъ, и не дожидаясь отвѣта, со всѣхъ ногъ бросился назадъ.

Онъ нашелъ мистера Пима между гротами.

— Куда это вы спрятались? воскликнулъ Фредерикъ. — Вы точно провалились сквозь землю, и васъ нигдѣ не было видно.

— Я притаился вотъ за этимъ камнемъ, отвѣчалъ докторъ, указывая на выступъ въ гротѣ. — Кажется, одна изъ этихъ дамъ была мистрисъ Карльтонъ?

— Да, это была она.

— Стадо-быть, я хорошо сдѣлалъ, что спрятался отъ нея. Пусть она думаетъ, что я попалъ въ замокъ Веферъ случайно.

Фредерикъ кивнулъ головой.

— Замѣтили вы, докторъ, какъ сверкали ея зубы и глаза? спросилъ онъ. — Она словно кошка, украдкой слѣдила за миссъ Боклеркъ; но съ какою цѣлію желалъ бы я знать? Слава Богу, что мы случились тутъ.

— А гдѣ теперь миссъ Боклеркъ?

— Она идетъ съ деканомъ. Я предупредилъ ее, чтобъ она не ходила теперь одна. Скажите, что вамъ дѣлать, мистеръ Пимъ? Такой порядокъ вещей не можетъ быть терпимъ долѣе, и я обращаюсь къ вамъ какъ къ доброму и честному человѣку, прося васъ помочь намъ, если вы можете.

Мистеръ Пимъ не отвѣчалъ ни слова. Онъ шелъ въ своей любимой позѣ, заложивъ руки за спину, какъ въ тотъ вечеръ, когда мы впервые познакомились съ нимъ въ комнатѣ молодой умирающей матери; и мистеру Сентъ-Джону показалось, что лицо доктора, освѣщенное луной, имѣло странное, тревожное выраженіе.

XX. Прогулка по террасѣ.

Мистеръ Пимъ вошелъ въ домъ одинъ, будто случайно попавъ въ замокъ Веферъ. Въ залѣ онъ также случайно повстрѣчался съ Фредерикомъ Сентъ-Джономъ, который прямо повелъ его въ столовую. Никто изъ присутствующихъ не подозрѣвалъ, что за часъ передъ тѣмъ они видѣлись въ приходѣ и даже вмѣстѣ пришли оттуда.

Мистрисъ Сентъ-Джонъ, мистрисъ Боклеркъ, мистрисъ Карльтонъ и сэръ-Исаакъ сидѣли за вистомъ, между тѣмъ какъ мистрисъ Дарлингъ и миссъ Денисонъ разговаривали за среднимъ столомъ. Послѣдняя сильно бранила Джорджину, называя ее самою необузданною дѣвочкой въ мірѣ, на что мистрисъ Дарлингъ замѣчала, что въ вѣтренности и легкомысліи ужь вѣрно никто не превзойдетъ ея дочери, Розы. При входѣ мистера Пима въ столовую, мистрисъ Дарлингъ отлично разыграла свою роль. Она притворилась въ высшей степени удивленною, разспрашивала его какъ попалъ онъ въ Лексингтонъ, благодарила за любезное желаніе повидаться съ ней, а сама подвела его къ сэръ-Исааку. При видѣ доктора мистрисъ Карльтонъ вздрогнула, на лицѣ ея отразился ужасъ, но черезъ минуту она опять была спокойна и граціозно протянула свою руку мистеру Пиму. Кто сказалъ бы, глядя на эту красивую, сдержанную леди, съ мягкими манерами и мелодичнымъ голосомъ, сидѣвшую насупротивъ сэръ-Исаака, что она украдкой бродила при лунѣ, какъ привидѣніе, или какъ браконьеръ забравшійся на чужую землю? Самъ докторъ легко могъ усомниться въ этомъ.

— Какъ вы похорошѣли и поправилась! воскликнулъ онъ, пожимая ей руку.

И дѣйствительно, это былъ не пустой комплиментъ. Онъ видѣлъ передъ собой женщину во всемъ блескѣ красоты и молодости, которая такъ же мало походила на грустный призракъ, видѣнный имъ въ Эйпернѣ, какъ онъ самъ на фонарный столбъ. Мистрисъ Карльтонъ засмѣялась.

— Да, сказала она, — я теперь совершенно здорова.

Мистеръ Пимъ просилъ чтобы для него не прерывали игры и отошелъ въ сторону. Вскорѣ послѣ того явился деканъ съ миссъ Джорджиной, и наконецъ подали чай. Докторъ наскоро проглотилъ свою чашку и незамѣтно для всѣхъ вышелъ съ мистрисъ Дарлингъ на террасу.

— Вы видите, что я исполнилъ ваше требованіе, мистрисъ Дарлингъ, началъ онъ; — я заѣхалъ въ замокъ Беферъ, будто случайно. О чемъ желали вы посовѣтоваться со мной?

Уходя изъ комнаты, мистрисъ Дарлингъ захватила съ собой черную кружевную мантилью своей дочери и накинула ее на голову, точь-въ-точь какъ за часъ передъ тѣмъ накидывала ее Шарлотта, бродя по кустамъ.

— Я желаю говорить съ вами насчетъ моей дочери: мнѣ кажется, она больна, и съ этими словами мистрисъ Дарлингъ плотнѣе закуталась въ мантилью.

— Какую же болѣзнь подозрѣваете вы въ ней: физическую или нравственную?

Мистрисъ Дарлингъ видимо боролась; но даже теперь, несмотря на издержки и затрудненія, съ которыми она выписала къ себѣ доктора, языкъ ея не поворачивался намекнуть на роковую болѣзнь.

— Нравственную! съ негодованіемъ повторила она. — Я васъ не понимаю, мистеръ Пимъ. Какое же нравственное разстройство можетъ быть у Шарлотты?

— Какъ угодно, равнодушно отвѣтилъ онъ. — Я сегодня же могу вернуться домой, если помощь моя здѣсь не нужна.

Въ эту минуту они дошли до конца усыпанной пескомъ дорожки, и мистрисъ Дарлингъ остановилась, какъ бы любуясь прелестнымъ видомъ, который разстилался передъ замкомъ. Луна освѣщала ея озабоченное лицо, и еслибы не эти коварные лучи, мистеръ Пимъ и не догадался бы о происходившей въ ней борьбѣ.

— Почему вамъ кажется, что разсудокъ ея не въ порядкѣ? вторично спросила она доктора, и на этотъ разъ въ голосѣ ея слышалось болѣе скорби чѣмъ раздраженія.

— Мнѣ нужно откровенно объясниться съ вами, мистрисъ Дарлингъ. Я пріѣхалъ сюда не для того, чтобы со мной шутили. Одно изъ двухъ: или почтите меня вашимъ довѣріемъ, или позвольте мнѣ сейчасъ же удалиться. Я имѣю основаніе думать, что разсудокъ вашей дочери разстроенъ. И если мнѣ придется уѣхать отсюда, то уѣзжая, я сочту своею обязанностію предупредить объ этомъ сиръ-Исаака Сентъ-Джона.

Мистрисъ Дарлингъ пришла въ ужасъ.

— Что вы хотите сказать, мистеръ Пимъ? — воскликнула она.

— Ровно то, что я уже сказалъ, мистрисъ Дарлингъ, отвѣчалъ докторъ. — Вѣдь это, право, смѣшно, что какъ только рѣчь зайдетъ о вашей дочери, мы начинаемъ обманывать другъ друга, какъ дѣти, играющіе въ прятки! И вѣдь это длится цѣлые годы, съ тѣхъ поръ какъ родилась Шарлотта! Ну, скажите, благоразумно ли кто? Развѣ могли вы забыть насколько мнѣ извѣстно прошедшее? Неужели вы думаете, что я окунулся въ Лету? Повѣрьте мнѣ, если есть на землѣ человѣкъ, съ которымъ вы можете откровенно посовѣтоваться насчетъ вашей дочери, такъ это, конечно, я. Мнѣ столько же извѣстна ея болѣзнь, сколько и вамъ самимъ, мистрисъ Дарлингъ.

Слезы брызнули изъ глазъ бѣдной матери, и она долго рыдала.

— Теперь мнѣ будетъ легче, оказала она. — Одному Богу извѣстно, сколько накипѣло во мнѣ за все это время!

— Ну, а теперь разкажите мнѣ всю исторію съ начала до конца, оказалъ мистеръ Пимъ болѣе ласковымъ голосомъ. — Вамъ давно слѣдовало это сдѣлать. Повѣрьте, что я употреблю всѣ зависящія отъ меня средства, чтобы быть вамъ полезнымъ; въ добромъ совѣтѣ часто кроется спасеніе.

Послѣ этого приступа, мистрисъ Дарлингъ уже свободнѣе перешла къ подробностямъ и скоро почувствовала облегченіе, которое испытываетъ каждый человѣкъ, излившій въ задушевной бесѣдѣ давно скрываемое горе. Она сообщила мистеру Пиму, что еще по времени Вениной смерти стала замѣчать въ Шарлоттѣ признаки умственнаго разстройства, а откровенно призналасъ ему, что ее вызвала теперь въ замокъ Веферъ телеграмма Принсъ, которая испугалась болѣзненныхъ симптомовъ своей госпожи.

— Какого же рода были эти симптомы? спросилъ докторъ.

— Не умѣю вамъ назвать ихъ опредѣлительно; это были маленькія странности и причуды, которыя стала замѣчать въ ней Принсъ; взять ихъ порознь, такъ, пожалуй, не будетъ ничего особеннаго, но все вмѣстѣ довольно странно. Конечно, Принсъ не могла передать мнѣ ихъ въ телеграммѣ; я узнала о нихъ уже по пріѣздѣ сюда. Вотъ что меня особенно поразило. Однажды ночью Принсъ проснулась и увидала, что госпожи ея нѣтъ въ комнатѣ. Она кинулась ее разыскивать и встрѣтила въ корридорѣ Шарлотту, выходящую имъ комнаты миссъ Боклеркъ. нужно сказать вамъ, что Шарлотта Богъ вѣсть почему не взлюбила миссъ Боклеркъ.

— Позвольте, мистрисъ Дарлингъ, сказалъ докторъ. — Если вы ждете отъ меня совѣта, вы должны быть откровенны. Зачѣмъ говорить: Богъ вѣсть почему? назовите прямо причину, если вы ее знаете.

Новая борьба въ душѣ мистрисъ Дарлингъ: неужели она должна признаться и въ этомъ?

Она въ отчаяніи всплеснула руками.

— О! какъ горько мнѣ говорить такія вещи, и о комъ же? о Шарлоттѣ, которая всегда держала себя такъ сдержанно, такъ благородно, несмотря на свои прочіе недостатки. Но лучше ужь разомъ покончить съ этимъ. Мнѣ кажется…. она ревнуетъ миссъ Боклеркъ къ Исааку Сентъ-Джону.

— Дочь ваша, вѣроятно, не прочь была бы навсегда остаться въ замкѣ Беферъ въ качествѣ владѣлицы этого заика и жены сэръ-Исаака? спросилъ докторъ.

— Я полагаю такъ, мистеръ Пимъ. А между тѣмъ я скорѣе весь свѣтъ заподозрила бы въ подобныхъ замыслахъ нежели Шарлотту. Какъ ни старалась я убѣдить ее, чтобъ она ѣхала отсюда со мной, все было напрасно. Избави Богъ, если она во второй разъ выйдетъ замужъ.

— Ей и въ первый разъ не слѣдовало выходить, замѣтилъ дикторъ.

— Что дѣлать! Я не могла удержать ее, сказала мистрисъ Дарлингъ, — хотя употребляла всѣ усилія; одинъ Богъ знаетъ, сколькихъ заботъ стоила мнѣ Шарлотта!

— Кстати о миссъ Боклеркъ, замѣтилъ докторъ. — Вы дѣйствительно думаете, что мистрисъ Карльтонъ можетъ причинить ей какой-нибудь вредъ?

— До тѣхъ поръ пока она сохранитъ разсудокъ, этого нельзя ожидать; но…. если онъ оставитъ ее хоть на минуту…. впрочемъ…. Послушайте, мистеръ Пимъ, вдругъ начала мистрисъ Дарлинтъ, — еслибъ я не чувствовала своего безсилія въ этомъ дѣлѣ, я не вызвала бы васъ сюда.

— Вы должны немедленно увезти ее изъ замка Веферъ, сказалъ докторъ.

— Но какимъ же образомъ, когда она не хочетъ ѣхать отсюда? отвѣчала мистрисъ Дарлингъ. — Во всѣхъ обыкновенныхъ житейскихъ дѣлахъ она такъ же здраво мыслитъ, какъ и мы съ вами; разумно судитъ, и разумно дѣйствуетъ. Съ ней лишь изрѣдка бываютъ извѣстные припадки. Быть-можетъ, это припадки гнѣва, которому она всегда была подвержена, а можетъ-быть, а другіе, гораздо похуже. Въ подобныя минуты она бываетъ не въ силахъ преодолѣть себя, и еслибъ ей представился тогда случай повредить кому-нибудь, я увѣрена, что она имъ воспользуется. Въ замкѣ Веферъ есть два лица, къ которымъ она чувствуетъ непримиримую ненависть: миссъ Боклеркъ и Гонорія Триттонъ: попадись ей которая-нибудь въ минуту подобнаго припадка….

Мистрисъ Дарлингъ не договорила; ей слишкомъ тяжело было продолжать. Но докторъ спокойнымъ тономъ докончилъ ея рѣчь:

— И мы увидѣли бы повтореніе Анвикской трагедіи. Ночь была такъ свѣтла, что онъ могъ замѣтить какъ отшатнулась отъ него мистрисъ Дарлингъ. Но все-таки она пыталась отвѣчать ему съ необычайнымъ спокойствіемъ.

— Анвикской трагедіи! я васъ не понимаю.

— Да, когда Анвикскаго наслѣдника — сожгли, продолжалъ докторъ.

— О, мистеръ Пимъ, мистеръ Пимъ, неужели вы въ самомъ дѣлѣ думаете, что эта ужасная смерть не была чистою случайностью? Вся вина падаетъ на Гонорію.

— Можетъ-быть, намъ никогда не придется узнать истину, отвѣчалъ онъ. — Но, по моему крайнему убѣжденію… будемъ откровенны, мистрисъ Дарлингъ…. дочь ваша не совсѣмъ чиста въ этомъ дѣлѣ. Мнѣ помнится, что и вы въ то время держались того же мнѣнія.

Мистрисъ Дарлингъ ничего не отвѣчала. Она шла впередъ, закинувъ голову, между тѣмъ какъ обличительница-луна освѣщала ея испуганное лицо и побѣлѣвшія губы.

— Зная о Шарлоттѣ то, что мы съ вами знаемъ, я даже и тогда находилъ вѣроятнымъ ея участіе въ смерти Вени, но теперь я убѣдился въ этомъ еще болѣе. Вамъ, вѣроятно, извѣстно, что въ продолженіе нѣсколькихъ мѣсяцевъ сряду ее преслѣдовалъ призракъ Вени съ зажженою церковью въ рукахъ? А во время уличной процессіи съ фонарями наканунѣ Мартинова дня во Франціи….

— Какъ вы узнали объ этомъ? прервала его мистрисъ Дарлингъ.

— О, до меня много доходятъ, возразилъ онъ, — а какимъ путемъ — это для васъ рѣшительно все равно. Мнѣ кажется только, что этотъ страхъ въ такомъ холодномъ и безстрастномъ существѣ, какъ ваша дочь, есть несомнѣнный признакъ преступной совѣсти.

— Зачѣмъ вспоминать объ этомъ? сказала мистрисъ Дарлингъ, заглушивъ на минуту свои рыданія. — Я думаю, что подозрѣнія ваши неосновательны.

— Ужь коннчно, я не для того вспоминаю объ этомъ, чтобъ огорчать васъ, сказалъ мистеръ Нимъ. — Я хочу только довести васъ до убѣжденія, что намъ необходимо увезти отсюда мистрисъ Карльтонъ.

— Я не менѣе васъ самихъ сознаю эту необходимость, мистеръ Пимъ. возразила мистрисъ Дарлинъ. — Но вы знаете, какою настойчивостью отличалась всегда Шарлотта. И если наши подозрѣнія относительно ея разсудка несправедливы, мы не имѣемъ права насиловать ея дѣйствія. Можете ли вы провести здѣсь нѣсколько дней въ качествѣ наблюдателя, чтобы составить себѣ точное понятіе о ея положеніи? По сосѣдству отсюда есть очень хорошая гостиница подъ фирмой «Ячменной Жатвы», а днемъ вы оставались бы въ замкѣ Веферѣ.

— Да ужъ насчетъ этого я постараюсь какъ-нибудь устроить, чтобы мнѣ не выѣзжать отсюда, замѣтилъ докторъ, закашлявшись. — Братъ сэръ-Исаака такой славный малый: онъ ужь навѣрное будетъ приглашать меня. Но, сказать вамъ правду, мистрисъ Дарлингъ, если ужь я возьмусь наблюдать за Шарлоттой, то буду слѣдить непрерывно каждый шагъ ея.

— Каждый шагъ непрерывно! повторила мистрисъ Дарлингъ, на которую непріятно подѣйствовали эти слова. — Я такъ боюсь чтобы не возбудить подозрѣній насчетъ умственнаго разстройства Шарлотты.

— Эти подозрѣнія уже возбуждены, замѣтилъ докторъ. — Нравъ вашей дочери, эти припадки, о которыхъ вы говорите, уже обратили на себя вниманіе и вызвали разные толки. Дня за два передъ тѣмъ какъ мнѣ подучить ваше приглашеніе, я имѣлъ изъ здѣшнихъ мѣстъ письмо, въ которомъ мнѣ выражали сомнѣніе въ здравомти разсудка мистрисъ Карльтонъ и спрашивали, не было ли въ ея семействѣ сумашедшихъ.

Мистрисъ Ддрлингъ обомлѣла.

— Кто же могъ написать вамъ это? Ужь вѣрно не сэръ-Исаакъ!

— Письмо было секретное, и я не имѣю права назвать вамъ того кто его написалъ, отвѣчалъ докторъ.

— Если не сэръ-Исаакъ, такъ вѣрно Фредерикъ Сентъ-Джонъ, замѣтила мистрисъ Дарлингъ. — Для чего ему вмѣшиваться въ это дѣло?

— Ручаюсь вамъ, что это ни Фредерикъ Сентъ-Джонъ, ни сэръ-Исаакъ, продолжалъ докторъ. — Упоминая объ этомъ, я имѣлъ въ виду лишь одну цѣль: убѣдить васъ, что при всемъ нашемъ желаніи, настоящій порядокъ вещей не можетъ продолжаться. Тяжелая отвѣтственность лежитъ на мнѣ, мистрисъ Дарлингъ; такъ или иначе, а я долженъ дѣйствовать. И мнѣ кажется, я во всякомъ случаѣ пріѣхалъ бы въ Лексингтонъ, еслибы даже вы не звали меня сюда.

Мистрисъ Дарлингъ молча дошла до конца террасы. Дѣло, повидимому, усложнялось. Неужели на самомъ дѣлѣ наступило время огласки? Съ какимъ ужасомъ она всегда ожидала ея!

— Но что замѣрены вы сдѣлать? спросила она. — Предположимъ, что наблюдая за Шарлоттой, мы придете наконецъ къ тому заключенію, что она совершенно здорова.

— Въ томъ-то и дѣло, что я никакъ не приду къ подобному заключенію, прервалъ ее докторъ. — Еслибъ я пробылъ здѣсь цѣлый мѣсяцъ, не получивъ на малѣйшихъ доказательствъ ея сумашествія, я и тогда не поручился бы, что оно не откроется въ ней въ послѣдствіи. Мы знаемъ какъ хитрятъ подобные больные, а….

— О, мистеръ Пимъ, какъ жестоки ваши слова!

— Мнѣ очень больно огорчать васъ, мистрисъ Дарлингъ, сказалъ докторъ, — но могъ ли я иначе отвѣчать на вашъ вопросъ? Допустимъ, что покамѣстъ еще нѣтъ повода для опасеній, однако я долженъ имѣть ихъ въ виду. Короче сказать, мы оба боимся за Шарлотту, а я вижу только два исхода, мистрисъ Дарлингъ: или вы немедленно увезете вашу дочь изъ замка Веферъ до моего собственнаго отъѣзда отсюда, или я сниму съ себя всякую отвѣтственность, открывъ мои опасенія сэръ-Исааку Сентъ-Джону.

— Нѣтъ, нѣтъ, ни ему, никому вы свѣтѣ, если только можно обойдтись безъ этого, умоляла мистрисъ Дардинсъ. — Я увезу Шарлотту, я готова на все кромѣ огласки. Вспомните, какъ долго я скрывала это!

— Огласки и не будетъ, если я скажу только сэръ-Исааку. Да притомъ я уже предупредилъ васъ, мистрисъ Дарлпагъ, чтобы вы перестали считать это такою непроницаемою тайной. Впрочемъ, если вы увезете отсюда Шарлотту, поручившись за то что она не вернется болѣе въ замокъ Веферъ, мнѣ не зачѣмъ будетъ и говорить съ сэръ-Исаакомъ.

— Я же сдѣлаю, я употреблю всѣ усилія, сказала мистрисъ Дарлингъ. — А теперь поговоримъ о вашемъ пребываніи въ замкѣ Веферъ. Какъ намѣрены вы это устроить?

— Ужь предоставьте это мнѣ, возразилъ мистеръ Пимъ. — У насъ, медиковъ, водятся иногда запасные ключи, которые въ случаѣ надобности всюду отворятъ намъ двери. Я думаю, мистрисъ Карльтонъ не понравится, если я здѣсь останусь. Она не слишкомъ-то мнѣ обрадовалась.

— Вы думаете?

— Мнѣ такъ показалось. Въ ту минуту какъ я вошелъ, ею овладѣлъ странный трепетъ, а на лицѣ отразился ужасъ.

— Какъ вы наблюдательны! сказала мистрисъ Дарлингъ. — А я такъ ничего не замѣтила.

— Мы наблюдатели по ремеслу.

— Конечно. Привычка весьма полезная.

— Вы что-то упомянули мнѣ о Гоноріи Триттонъ, продолжалъ докторъ, не отвѣчая на ея послѣднее замѣчаніе. — Почему вы предполагаете….

— Тише! остановила его мистрисъ Дирлингъ и для вящшаго предостереженія слегка подавила ему плечо. — Это, кажется, Шарлотта?

Кто-то осторожно поднялъ окно въ верхнемъ этажѣ и смотрѣлъ внизъ. Зоркіе глаза мистера Пима тотчасъ не увидали, что это была не Шарлотта, а Принсъ, которая обладала такимъ же запасомъ любопытства, какъ и другіе болѣе нескромные смертные.

— Не лучше ли намъ войдти въ комнату, мистрисъ Дарлингъ, замѣтилъ докторъ. — Если мистрисъ Карльтонъ придетъ сюда и увидитъ насъ вмѣстѣ, она, пожалуй, вообразитъ, что я пріѣхалъ въ замокъ Веферъ на ея счетъ, и будетъ осторожнѣе, какъ въ тотъ разъ, когда я пріѣзжалъ къ ней въ Эйпернъ.

Вечеръ еще не кончился, когда озабоченные друзья вернулись въ гостиную; карточные игроки только что встали изъ-за виста, и мистрисъ Карльтонъ прямо подошла къ мистеру Пиму. Красивая, статная, съ спокойнымъ лицомъ и грандіозными манерами, одѣтая въ роскошное длинное платье, волочившееся по полу, она казалась здоровѣе самого мистера Пима, который заглядѣлся въ эту минуту на миссъ Боклеркъ. Что за очаровательно милая дѣвушка въ хорошенькомъ бѣломъ платьѣ, съ бѣлокурою головкой и самыми откровенными глазами.

— Когда вы пріѣхали въ Лексингтонъ, мистеръ Пимъ? спросила мистрисъ Карльтонъ, опускаясь подлѣ него въ кресла.

Докторъ отвѣчалъ, что онъ былъ вызвавъ къ больному и пріѣхалъ только сегодня вечеромъ.

— А кто этотъ больной? спросила она.

— Одинъ молодой человѣкъ, страдающій болѣзнію сердца, быстро отвѣчалъ докторъ, считая эту увертку необходимою и позволительною.

— Такъ вы и воспользовались случаемъ чтобы заѣхать въ замокъ Веферъ, сказала она, а въ голосѣ ея слышалась едва замѣтная досада, которая не ускользнула, впрочемъ, отъ чуткаго уха мистера Пима.

— Именно такъ, отвѣчалъ онъ. — Если некуда дѣваться мы рады бываемъ воспользоваться прежними приглашеніями, которые намъ сдѣланы были вскользь. Я вспомнилъ, что при встрѣчѣ со мной въ Анвикѣ, мистеръ Фредерикъ Сентъ-Джонъ звалъ меня къ себѣ въ замокъ Веферъ, если мнѣ придется когда-нибудь заѣхать въ эту сторону.

— О! сказала она. — Фредерикъ Сентъ-Джонъ ужасно любитъ подобнаго рода внезапныя приглашенія. Когда же вы уѣзжаете? завтра?

— Нѣтъ, я не уѣду не покончивъ съ своимъ больнымъ.

Итакъ мистеръ Пимъ оотался погостить въ замкѣ Веферъ.

Не возбуждая никакихъ подозрѣній насчетъ руководившей имъ причины, Фредерикъ Сентъ-Джонъ самымъ естественнымъ образомъ пригласилъ маленькаго доктора. Въ замкѣ Веферъ, говорилъ онъ, мистеръ Пимъ найдетъ болѣе удобствъ, нежели въ «Ячменной Жатвѣ»; а сверхъ того, его пребываніе въ замкѣ доставитъ ему, Фредерику, возможность упрочить знакомство, начатое въ Анвикѣ, гдѣ она встрѣтились на похоронахъ мистера Карльтона Сентъ-Джона. Мистеръ Пимъ согласился на это любезное приглашеніе и такимъ образомъ занялъ свой секретный постъ наблюдателя надъ мистрисъ Карльтонъ. А между тѣмъ ни одна изъ сторонъ, содѣйствовавшихъ его водворенію въ заикѣ, не подозрѣвала о соучастіи другой. Какія странныя сцѣпленія обстоятельствъ бываютъ иногда на бѣломъ свѣтѣ!

Впрочемъ, рѣшеніе, принятое мистеромъ Пимомъ, было почти безполезно, потому что сэръ-Исаакъ во всякомъ случаѣ, долженъ былъ узнать истину. Прося доктора остаться на два или на три дня въ замкѣ Веферъ, мистрисъ Дарлингъ надѣялась въ это время увезти Шарлотту изъ замка и такимъ образомъ отстранить вмѣшательство сэръ-Исаака. Вѣроятно, это такъ и случилось бы, еслибы дѣло ограничилось однимъ мистеромъ Пимомъ; но тутъ вмѣшался деканъ.

Новыя и непріятныя подозрѣнія насчетъ помѣшательства мистрисъ Карльтонъ, вынесенныя имъ изъ послѣдняго разговора съ мистеромъ Пимомъ въ приходѣ, показались декану достаточнымъ основаніемъ для объясненія съ сэръ-Исаакомъ. Онъ самъ рѣшился переговорить съ нимъ и, на слѣдующее же утро по пріѣздѣ мистера Пима, отправился въ замокъ и имѣлъ тайное свиданіе съ сэръ-Исаакомъ, въ его гостиной.

Какъ не похожъ былъ этотъ разказъ ни тотъ, къ которому такъ неудачно приступалъ Фредерикъ. Пока спокойный, разумный, внушавшій полное довѣріе деканъ разказывалъ ему фактъ за фактомъ, въ заключеніе прибавивъ, что пистеръ Пимъ остался въ замкѣ Веферъ единственно для того чтобы наблюдать за Шарлоттой Карльтонъ, сэръ-Исаакъ слушалъ его съ возрастающимъ удивленіемъ.

— И вы говорите, что Фредерикъ зналъ объ этомъ! воскликнулъ онъ. — Почему же онъ не предупредилъ меня?

— Онъ пытался, но ему не удалось. Я полагаю, что его чрезмѣрная совѣстливость и боязнь, чтобы даже вы не перетолковали его побужденій въ дурную сторону, не позволили ему бытъ слишкомъ откровеннымъ.

— Но какимъ образомъ могъ я перетолковать его побужденія?

Деканъ объяснилъ ему деликатность чувствъ молодаго человѣка; но сэръ-Исаакъ не переставалъ удивляться.

— И ему казалось, что мистрисъ Карльтонъ занята иной! что она имѣетъ на меня виды! На меня! Но вы, вѣрно, хотите сказать на Фредерика.

— Совсѣмъ не на него, а на васъ. Фредерикъ убѣжденъ, что она его ненавидитъ. Да и мнѣ самому сдается, что она не прочь была бы стать леди Сентъ-Дженъ, по вашей милости.

Когда сэръ-Исаакъ понялъ хорошенько эту чудовищную, по его мнѣнію, гипотезу, онъ разразился неудержимымъ смѣхомъ. Тогда все стало ясно для декана: Исаакъ Сентъ-Джонъ былъ такъ твердъ въ своемъ намѣреніи никогда не жениться, онъ такъ свыкся съ этою мыслію, что одно предположеніе быть увлеченнымъ какою-либо женщиной казалось ему болѣе чѣмъ невозможнымъ.

— Стало-бытъ, вы никогда не думали о мистрисъ Карльтонъ? спросилъ деканъ.

— Въ этомъ смыслѣ, конечно, никогда не думалъ, не только о ней, но и ни о комъ другомъ, отвѣчалъ сэръ-Исаакъ. — Я скорѣе рѣшился бы удавиться нежели взять себѣ жену. И вы, право, ошибаетесь, предполагая въ ней подобные виды. Молодой и красивой женщинѣ связать свою судьбу съ моею! Да вы взгляните на меня: на что я похожъ? Нѣтъ, нѣтъ. Это невозможно. Да и при томъ она слишкомъ недавно потеряла мужа и ребенка, чтобы позабыть ихъ такъ скоро.

— Ну, такъ вотъ почему Фредерикъ не рѣшался говорить съ вами, сказалъ деканъ. — Не мудрено, что эта мысль его удерживала. Правда, я съ нимъ не соглашался. Я былъ убѣжденъ, что вы такъ же далеки отъ намѣренія жениться, какъ я, отъ живой жены.

— Теперь я до конца дней моихъ буду трунить надъ Фредерикомъ, сказалъ сэръ-Исаакгь. — Мнѣ жениться? Пусть-ка онъ женится, если ужь къ слову пришлось. Однако, нужно подумать о бѣдной мистрисъ Карльтонъ. Я желалъ бы видѣть мистера Пима.

Докторъ немедленно явился на конференцію, и по уходѣ декана. Открылъ сэръ-Исааку свои опасенія насчетъ того, чтобы мистрисъ Карльтонъ не причинила какого-либо вреда миссъ Боклеркъ или Гоноріи. Деканъ и не подозрѣвалъ объ этомъ.

— Я вижу лишь одно средство устранить отъ нихъ эту опасность, закончилъ сэръ-Исаакъ. — Какъ на жестка можетъ показаться подобная мѣра, но мистрисъ Карльтонъ должна немедленно оставить замокъ Веферъ.

XXI. На замкѣ.

Мистеръ Пимъ, казалось, распоряжался въ замкѣ Веферъ какъ у себя дома. Ему отвели одну изъ лучшихъ комнатъ въ корридорѣ, какъ-разъ напротивъ комнаты занимаемой мистрисъ Карльтонъ и Принсъ, и отходя ко сну, онъ нарочно пріотворилъ свою дверь, чтобы не выпускать изъ виду корридора. Бытъ-можетъ, онъ даже и спалъ только однимъ глазкомъ.

На другой денъ, вставъ ранѣе другихъ, онъ сошелъ внизъ, отыскалъ Гонорію, а усѣвшись въ комнатѣ экономка, сталъ съ нею разговаривать. Мистеръ Пимъ сдѣлалъ кто безъ всякой задней мысли. Онъ былъ просто добродушный и словоохотливый джентльменъ и человѣкъ оказать вниманіе дѣвушкѣ, съ которой видѣлся прежде такъ часто при жизни Вени.

Гонорія была въ восторгѣ. Вопервыхъ, она обрадовалась свиданію съ докторомъ, вовторыхъ, возможности поболтать съ нимъ и удовлетворить своему любопытству. Она почти ничего не знала объ Анвикѣ съ тѣхъ поръ какъ уѣхала оттуда, а вслѣдъ за нею выбыла изъ Анвикъ-Галла и тетка ея, мистрисъ Триттонъ. Гонорія осыпала мистера Пима вопросами о разныхъ перемѣнахъ и новостяхъ и, вѣроятно, не кончила бы и черезъ часъ, еслибы мистеръ Пимъ, обладавшій необыкновенно острымъ зрѣніемъ и слухомъ, такъ что всѣ даже удивлялись для чего носитъ онъ очки, не услыхалъ вдругъ легкаго звука, или скорѣе шороха за полуотворенною дверью, какъ будто тамъ кто-то подслушивалъ.

— Ужь не хочетъ ли кто-нибудь войдти сюда, Гонорія? спросилъ онъ.

Гонорія толкнула дверь и растворила ее настежь; тамъ никого не было. Но почти одновременно со словами мистера Пима послышался тихій шелестъ платья, быстро удалявшагося отъ двери.

— Взгляните-ка за дверь, быстро проговорилъ онъ.

Гонорія выглянула и успѣла только увидать кончикъ юбки мистрисъ Карльтонъ, мелькнувшій въ поворотѣ корридора.

— А! мистрисъ Карльтонъ? равнодушно повторилъ докторъ, когда Гонорія сообщила ему свое замѣчаніе. — Что она часто приходитъ навѣщать васъ?

— До сихъ поръ я еще никогда не видала ея здѣсь, сэръ. Быть-можетъ, она искала васъ?

— А можетъ быть, безпечно отвѣчалъ мистеръ Пимъ. — Такъ вы говорите, Гонорія, что слышали о моей поѣздкѣ въ Германію для свиданія съ маленькимъ Джорджемъ? Что жь, это правда, хотя и не возьму грѣха на душу, не знаю навѣрно что это Германія, или Франція, или еще какая часть обитаемаго міра. Во всякомъ случаѣ, спасти его я не могъ: онъ былъ уже на краю гроба. Но отъ кого вы кто слышали?

— Отъ мистрисъ Дарлингъ, сэръ. Въ послѣдній пріѣздъ свой сюда она часто разговаривала со мной и между прочимъ упомянула, что васъ выписывали къ мистеру Джорджу; но это не послужило ни къ чему. Экое, право, горе, что его не могли вылѣчить!

— Ахъ, Гонорія, мало ли горя на свѣтѣ! Однако, надо идти, а то меня будутъ дожидаться къ чаю. Но я еще увижусь съ вами до отъѣзда.

Онъ отправился въ столовую и сѣлъ за чай вмѣстѣ съ прочими.

Лицо мистрисъ Карльтонъ было, по обыкновенію, безстрастно; но докторъ замѣтилъ, что она такъ же зорко наблюдаетъ за нимъ, какъ онъ за ней. Послѣ чая, какъ бы на зло ему, она заперлась въ комнатѣ мистрисъ Сентъ-Джонъ, и никто не могъ къ ней туда пробраться. Въ то же время произошло и свиданіе декана съ сэръ-Исаакомъ.

— Я поручаю вамъ это дѣло, мистеръ Пимъ, сказалъ сэръ-Исаакъ. — Быть-можетъ, достаточно будетъ поговорить съ бѣдною мистрисъ Дарлингъ, потому что, — вы знаете какъ святы законы гостепріимства, — я не желалъ бы дѣйствовать отъ своего имени. Устройте ея отъѣздъ сами, какъ найдете удобнѣе, и только въ случаѣ крайней необходимости употребите мой авторитетъ.

Первымъ дѣломъ мистера Пима было отыскать мистрисъ Дарлингъ. Она также сидѣла запершись въ своей комнатѣ. Подождавъ ее нѣсколько времени, онъ послалъ проситъ ее внизъ, и она немедленно явилась. Наблюдательный докторъ сейчасъ же подмѣтилъ на ея лицѣ явные слѣды смущенія.

— Я не знаю что мнѣ дѣлать съ Шарлоттой, воскликнула бѣдная женщина. — Она рѣшительно не хочетъ уѣзжать изъ замка Веферъ; а когда я пробовала настаивать, она положила конецъ разговору, оставивъ меня одну. Скажите, что намъ дѣлать теперь?

Докторъ ничего не могъ придумать. Онъ зналъ только, что мистрисъ Карльтонъ нынче же должна оставить замокъ.

Тогда бѣдная мистрисъ Дарлингъ начала лавировать. По ея словамъ, Шарлотта была теперь совершенно здорова, и небольшая отсрочка, на день или на два, не могла составить никакой разницы. Быть-можетъ, завтра или послѣ завтра ее можно будетъ склонить къ отъѣзду. Видя такую настойчивость, мистеръ Пимъ долженъ былъ намекнуть, наконецъ, о непремѣнной волѣ сэръ-Ишака.

Это глубоко уязвило мистрисъ Дарлингъ, и она сейчасъ же заподозрила мистера Пима.

— Я никакъ не ожидала, что вы поступите такъ вѣроломно, воскликнула она. — Вы дали мнѣ слово ничего не говорить сэръ-Исааку до тѣхъ поръ, пока мы не испробуемъ всѣхъ средствъ чтобъ увезти отсюда Шарлотту!

— Да я ничего и не говорилъ ему. Онъ самъ заговорилъ объ этомъ.

— Онъ самъ!

— Ну да. Онъ попросилъ меня къ себѣ въ комнату и разказалъ мнѣ все.

— Такъ кто же могъ предупредить его? съ прискорбіемъ воскликнула мистрисъ Дарлингъ послѣ небольшой паузы.

Мистеръ Пимъ молчалъ: не его дѣло было называть декана.

— Чѣмъ меньше мы будемъ разсуждать объ этомъ, мистрисъ Дарлингъ, тѣмъ лучше. Словами горю не поможешь, а намъ еще нужно подумать какъ бы увезти отсюда вашу дочь. Будь я на вашемъ мѣстѣ, я не подалъ бы ни малѣйшаго вида сэръ-Исааку, чтобы не поставить и его, и себя въ ложное и тягостное положеніе. Онъ настоящій джентльменъ — честный, благородный, гостепріимный; но до него дошли слухи о припадкахъ мистрисъ Карльтонъ, и онъ находитъ нужнымъ удалить ее отсюда.

— Я отдала бы полжизни, чтобы только узнать, кто подслужился ему своимъ наушничествомъ! воскликнула мистрисъ Дарлингъ. — Что же дѣлать теперь? Не поговорите ли вы съ Шарлоттой?

— Непремѣнно поговорю. Если вамъ не удалось убѣдить ее, то, быть-можетъ, мнѣ посчастливится. А вѣдь это будетъ превеловкая штука, если намъ придется увозить ее силой или хитростію.

— Хитрость не поможетъ, сказала мистрисъ Дарлингъ. — Шарлотта слишкомъ проницательна, чтобъ ее можно было обмануть.

Мистеръ Пимъ дождался завтрака. Вмѣсто того чтобы нарочно просить свиданія у мистрисъ Карльтонъ, онъ счелъ за лучшее устроитъ его самымъ естественнымъ и незамѣтнымъ образомъ. Она сошла внизъ вмѣстѣ съ мистрисъ Сентъ-Джонъ, и завтракъ прошелъ по обыкновенію, съ тою равницей, что сэръ-Исаака не было въ этотъ день на столомъ. Мистеръ Брумъ, не объяснилъ причины его отсутствія, доложивъ только, что господинъ его будетъ завтракать у себя въ комнатѣ, и Джорджина смѣло пошла къ нему.

Но мистеру Пиму суждено было потерпѣть пораженіе, по крайней мѣрѣ до извѣстной степени. Выходя изъ-за стола, онъ шепнулъ мистрисъ Карльтонъ, что желаетъ переговорить съ ней наединѣ, и подавъ ей руку, повелъ ее на террасу. Былъ скучный, пасмурный день, въ воздухѣ пахло дождемъ, и она разсѣянно посмотрѣла на небо. Мистеръ Пимъ осторожно и деликатно заговорилъ съ ней о томъ, что ей необходима перемѣна воздуха; что онъ и мистрисъ Дарлингъ, которымъ такъ дорого ея здоровье, считаютъ нужнымъ немедленно перевезти ее въ другое мѣсто. Но Шарлотта расхохоталась ему въ лицо; она съ презрѣніемъ отнеслась къ его совѣтамъ и желанію матери и даже обѣщала пожаловаться на нихъ сэръ-Исааку. Тогда мистеръ Нимъ принужденъ былъ намекнуть ей, какъ и мистрисъ Дарлингъ, что таково желаніе самого сэръ-Исаака.

Едва успѣлъ онъ это выговорить, какъ черты ея мгновенно исказились. Несмотря на свою многолѣтнюю медицинскую опытность, мистеръ Пажъ испугался: такъ помертвѣло у ней лицо, и такъ ужасно стало это выраженіе. Онъ взялъ ее подъ руку и сталъ говорить съ ней ласковымъ, успокоительнымъ тономъ. Но она вырвалась отъ него, пробормотала что-то о заговорѣ, который будто бы составляютъ противъ вся здѣшніе, и убѣжала въ комнаты. Мистеръ Пимъ и не подозрѣвалъ, что подъ именемъ здѣшнихъ она разумѣла миссъ Боклеркъ и Гонорію. Очень можетъ быть, что она включала туда же его и свою мать.

Онъ бросился ее отыскивать, призвавъ къ себѣ на помощь мистрисъ Дарлингъ, и оба скоро убѣдились, что Шарлотта сидитъ въ своей комнатѣ, запершись изнутри на ключъ. Напрасно стучали они въ дверь — отвѣта не было. Докторъ не на шутку встревожился. Отъ такой выходки не далеко было и до настоящаго сумашествія. Въ комнатѣ слышалось по временамъ ворчанье, ускоренная ходьба, саркастическій смѣхъ и наконецъ раздался пронзительный крикъ. Мистрисъ Дарлингъ была внѣ себя, даже Принсъ — безстрастная Принсъ — казалась испуганною.

— Я выломаю дверь, сказалъ мистеръ Пимъ.

Но онъ пошелъ сначала предупредитъ объ этомъ сэръ-Исаака. Послѣдній разрѣшалъ ему дѣйствовать по усмотрѣнію и просилъ только объ одномъ, чтобы щадить, по возможности, бѣдную мистрисъ Карльтонъ. Принимая въ разчетъ случившееся, онъ даже согласился не торопитъ ее отъѣздомъ, съ тѣмъ условіемъ, что мистеръ Пимъ приметъ на себя всѣ заботы о ней до тѣхъ поръ, пока она въ состояніи будетъ уѣхать.

Тогда мистеръ Пимъ возвратился въ корридоръ, куда пришла также и Гонорія Триттонъ.

Когда въ домѣ случаются подобныя происшествія, трудно, почти невозможно, чтобы не узнали объ этомъ домашніе. Какъ ни осторожны были докторъ и мистрисъ Дарлингъ, слухъ объ этомъ дошелъ до прислуги. Всѣ шептали между собой, что мистрисъ Карльтонъ заперлась въ своей комнатѣ и никого къ себѣ не пускаетъ. Изъ сочувствія, или изъ любопытства, Гонорія тотчасъ поспѣшила на верхъ: она думала, быть-можетъ, что имѣетъ на это нѣкоторое право въ силу своихъ прежнихъ отношеній къ мистрисъ Карльтонъ.

Мистеръ Пимъ едва замѣтилъ ее. Шумъ внутри комнаты увеличивался: шаги становились все чаще и громче. Мистрисъ Дарлингъ въ отчаяніи ломала руки и бросала умоляющіе взгляды на доктора. Потомъ она въ двадцатый разъ приложила свои губы къ замочной скважинѣ.

— Шарлотта! Дорогая Шарлотта! Пусти меня. Мнѣ нужно войдти. Я…. я забыла ключъ въ твоей комнатѣ, а скоро нужно будетъ одѣваться къ обѣду.

Отвѣта не было. Но шаги внутри комнаты перешли въ бѣготню. Докторъ самъ попробовалъ заговорить съ ней.

— Мистрисъ Карльтонъ, прошу васъ, отворите дверь. Если вы не отворите, то я принужденъ буду ее выломать. Пожалуста, не доводите до этого.

Все было напрасно. Отвѣтомъ былъ одинъ насмѣшливый хохотъ.

Мистеръ Нимъ нагнулся, разсматривая замочную скважину; онъ желалъ войдти, не разламывая двери, и спрашивалъ себя, не подойдетъ ли къ ней одинъ изъ ключей отъ другихъ комнатъ. До сихъ поръ онъ не могъ сдѣлать этой попытка, потому что ключъ внутри комнаты оставался еще въ замкѣ. Но онъ надѣялся, что съ небольшимъ стараніемъ ему удастся его вытолкнуть.

— Нельзя ли принести свѣчу? сказалъ онъ.

Пасмурный день перешелъ въ мрачные сумерки, вечернія тѣни сгущались, и въ корридорѣ было очень темно. Гонорія, хорошо изучившая комнаты въ прежней должности горничной, прямо отправилась въ спальню миссъ Боклеркъ и принесла оттуда зажженую восковую свѣчу въ серебряномъ подсвѣчникѣ. Мистеръ Пимъ подержалъ ее съ минуту передъ замочною скважиной и потомъ отдалъ назадъ Гоноріи.

— Теперь я вижу что нужно сдѣлать, сказалъ онъ мистрисъ Дарлингъ. — Если одинъ изъ этихъ ключей придется къ этой двери, то мы сейчасъ же будемъ въ ея комнатѣ.

Онъ велѣлъ принести себѣ два или три ключа, а самъ между тѣмъ вынулъ перочинный ножикъ и началъ осторожно вертѣть имъ въ замкѣ.

— Держи свѣчу поближе, сказалъ онъ Гоноріи.

Не многихъ усилій стоило поставить бородку ввутренняго ключа прямо; докторъ искусно сдѣлалъ это, и вслѣдъ затѣмъ ключъ упалъ внутрь комнаты. Быстрѣ мысли, прежде чѣмъ мистрисъ Карльтонъ успѣла снова вложить его въ замочную скважину, докторъ Нимъ всунулъ другой ключъ съ наружной стороны, но онъ не повернулся.

— Въ этомъ корридорѣ нѣтъ ни одного замка, къ которому пришелся бы ключъ отъ другой двери, заговорила Гонорія.

— Въ такомъ случаѣ нечего дѣлать, воскликнулъ мистеръ Пимъ. — Берегитесь!

Дверь подалась съ трескомъ. Прежде коего имъ бросилась въ глаза сама мистрисъ Карльтонъ, стоявшая у противоположной стѣны и дико поводившая глазами. Даже въ обыкновенное время, когда она бывала совершенно спокойна, глаза ея имѣли какой-то странный взглядъ, но въ настоящую минуту выраженіе ихъ было по истинѣ ужасно. Мистеръ Пимъ прямо пошелъ къ ней; но она уклонилась отъ него ловкимъ прыжкомъ, бросилась на помертвѣвшую Гонорію и сцѣпилась съ ней на смерть.

Несчастная женщина! Кто могъ угадать, какія мысли бродили въ ея головѣ во время этого добровольнаго заключенія? Одно несомнѣнно, что онѣ окончательно помутили ея разсудокъ и быстро увлекли ее въ бездну сумашествія, на краю которой. она давно уже находилась. Быть-можетъ, и видъ Гоноріи, стоявшей посреди ея мнимыхъ враговъ съ зажженною свѣчой въ рукахъ, невольно перенесъ ее къ той роковой ночи, послѣ которой не прошло еще и двухъ лѣтъ!

Какъ бы то ни было, по той или не другой причинѣ, или отъ совокупности многихъ, отъ оскорбительнаго ли намека на необходимость уѣхать изъ замка Веферъ, отъ пріѣзда ли мистера Пима, или разговора его по утру съ Гоноріей, отъ противорѣчія ли вынесеннаго ею въ этотъ день…. только минута, которой такъ давно страшились мистрисъ Дарлингъ и Принсъ, теперь наступила. Шарлотта помѣшалась!

Всѣ трое: докторъ, мистрисъ Дарлингъ и Принсъ бросились вязать ее, точь-въ-точь какъ тридцать лѣтъ тому назадъ докторъ и Джемсъ вязали ея отца. Перепуганную до полусмерти Гонорію освободили. Руки ея были въ синякахъ, а на прокушенной щекѣ навсегда остался слѣдъ зубовъ мистрисъ Карльтонъ.

Когда у сумашедшей отняли возможность вредить себѣ и другимъ, мистеръ Пимъ толкнулъ Принсъ и сдѣлалъ ей знакъ, чтобъ она послѣдовала за нимъ въ особенную комнату. Еслибы Принсъ была способна чему-нибудь удивляться, она удивилась бы въ настоящую минуту. Мистеръ Пимъ затворилъ за собой дверь и указалъ ей на стулъ.

— Бѣжать теперь поздно, началъ онъ. — Завтра ваша госпожа будетъ въ сумашедшемъ домѣ, Принсъ, откуда ее никогда болѣе не выпустятъ. Но знаете ли вы, для чего я привелъ васъ сюда?

— Нѣтъ, сэръ, отвѣчала Принсъ, съ нѣкоторою нерѣшительностью, какъ бы догадываясь, къ чему ведетъ онъ рѣчь.

— Я намѣренъ говорить съ вами о томъ ужасномъ вечерѣ въ Анвикѣ, когда сгорѣлъ Веня. Я убѣжденъ, — и онъ выразительно поднялъ на все свой палецъ, — въ томъ, что госпожа ваша замѣшана въ этомъ дѣлѣ, и что это было вамъ извѣстно, какъ вотъ въ томъ, что вы теперь садите передо мной. Меня трудно провести; не взирая на всю ловкость, ваше поведеніе въ тотъ вечеръ и въ слѣдующую за тѣмъ ночь ясно показывало, что вы лгали. Я не сталъ тогда настаивать, потому что у меня была на то свои причины, но теперь я намѣренъ узнать отъ васъ все.

— Я тутъ нисколько не замѣшана, сэръ, отвѣчала Принсъ, не смѣя лукавить и чувствуя, быть-можетъ, что прошла пора таиться отъ доктора.

— Я и не подозрѣваю васъ, отвѣчалъ мистеръ Пимъ. — Однако вы дѣйствительно были въ той нишѣ, гдѣ видѣла васъ Гонорія. Послушайте! Вы хорошо сдѣлаете, сообщивъ мнѣ всѣ подробности этого вечера: они могутъ послужить мнѣ указаніями какъ лѣчить вашу госпожу. Я долженъ знать ихъ во что бы то ни стало. Признавайтесь же. Ребенка подожгла она?

— Нѣтъ, сэръ, не думаю. Развѣ какъ-нибудь нечаянно.

— Во всякомъ случаѣ, она была въ это время въ его комнатѣ?

— Да, была. Но я думаю, что онъ сгорѣлъ случайно. Госпожа моя прибила Веню, и въ это время, вѣроятно, загорѣлся его бѣлый фартучекъ.

— Но вѣдь это она заперла за нимъ дверь на задвижку?

Лицо Принсъ приняло на минуту отчаянное выраженіе.

— Должно-быть, она, сэръ, то-есть дверь уборной. Ну, а другую, я была и буду увѣрена, что ребенокъ заперъ ее самъ.

— Стало-быть, она заперла дверь, когда онъ уже горѣлъ?

— Ахъ, Боже мой, какъ же мнѣ знать это, сэръ? Я, право, не могу вамъ сказать навѣрное.

— Но вы сейчасъ сказали, что должно-быть она заперла ее.

— Да; должно-быть, а впрочемъ….

Мистеръ Пимъ сѣлъ насупротивъ Принсъ по другую сторону стола.

— Начинайте съ начала, Принсъ, сказалъ онъ. — Мы только напрасно тратимъ время. Скажите мнѣ, что именно вы видѣли и слышали изъ всего случившагося въ этотъ вечеръ въ Анвикѣ?

— Вы…. вы спрашиваете меня, сэръ, не для того чтобъ уличить ее въ преступленіи? спросила Принсъ.

— Уличить ее въ преступленіи! съ сердцемъ повторилъ мистеръ Пимъ. — На вашу госпожу уже нельзя болѣе доказывать, и никакіе законы не станутъ теперь ее преслѣдовать, Принсъ. Еслибъ я желалъ уличать ее, то я тогда же принялъ бы свои мѣры. Но я молчалъ не хуже васъ. Теперь начинайте. Увидимъ, какое участіе принимали вы въ этомъ дѣлѣ и что заставало васъ притаиться въ нишѣ; вѣдь вы не забыли этого, я полагаю?

— О, нѣтъ, сэръ! Я слишкомъ часто и слишкомъ горько размышляла объ этомъ, сказала она, подпирая голову рукой. — Хотя въ прежнихъ моихъ показаніяхъ было много правды, однако я должна признаться, что утаила кое-что, прибавила она послѣ небольшаго молчанія.

— Такъ скажите же теперь все, сказалъ мистеръ Пимъ, теряя терпѣніе.

Вотъ сущность того, что сообщила ему Принсъ. Вышедши изъ луковой, она пошла на верхъ вымыть руки, которыя, какъ она увѣряла, была въ пескѣ отъ очистка кореньевъ. Сидя потомъ въ своей комнатѣ, примыкавшей къ спальнѣ мистрисъ Карльтонъ, она услыхала, какъ госпожа ея вошли къ себѣ на верхъ. Принсъ поспѣшила къ ней, чтобъ узнать, не нужно ли ей огня, такъ какъ сумерки совсѣмъ уже наступали, но мистрисъ Карльтонъ не оказалось въ спальнѣ: она прошла въ уборную, а остановившись на порогѣ дѣтской, пристально смотрѣла на что-то впереди себя. Изъ дѣтской выходилъ какой-то странный свѣтъ, при помощи котораго Принсъ могла явственно различать свою госпожу. Увлеченная любопытствомъ, она заглянула въ комнату и увидала мистера Веню, который тихо расхаживалъ по дѣтской, держа въ рукахъ освѣщенную церковь. На нее-то и устремлены были глаза мистрисъ Карльтонъ. И въ самомъ дѣлѣ, чудный эффектъ производила въ темной комнатѣ, по словамъ Принсъ, эта зажженная игрушка! Мальчикъ говорилъ про себя, и слова его несомнѣнно должны были раздражить ея госпожу.

— Какія же это были слова? прервалъ мистеръ Пимъ, когда Принсъ дошла до этого мѣста въ своемъ разказѣ. — Не можете да повторить ихъ?

— "Вотъ что мы сдѣлаемъ, Гонорія, когда Анвикъ мой, " повторила Принсъ. — «Ты будешь хозяйкой, будешь отдавать приказанія, и мы выстроимъ большую, большую стѣну, чтобы не пускать мамашу, а Джорджика возьмемъ къ себѣ, и онъ будетъ нашъ.»

Такъ говорилъ мальчикъ, и слова эти раздражили мистрисъ Карльтонъ: она риулась въ дѣтскую и дала ребенку сильную пощечину, а Принсъ поспѣшила уйдти; но уходя, она слышала, какъ въ дѣтской поднялись плачъ и возня. Принсъ готова была побожиться мистеру Пиму, что ей и въ голову не приходила тогда мысль о серіозной бѣдѣ. Она прошла черезъ уборную, черезъ спальню, затворила за собой дверь и спустилась въ столовую. Джорджикъ спадъ на большомъ креслѣ, свѣсивъ ноги внизъ. Черезъ нѣсколько минутъ — почти вслѣдъ за нею — въ столовую вошла и ея госпожа, и Прлисъ съ удивленіемъ замѣтила, что она заперла за собой дверь на щеколду. Мистрисъ Карльтонъ была сильно взволнована; она металась по комнатѣ изъ стороны въ сторону, и Принсъ думала, ужъ не поссорилась ли она съ Гоноріей. Вдругъ она сѣла и положила ноги Джорджика къ себѣ на колѣни. Тогда Принсъ воспользовалась этимъ случаемъ, чтобы повернуть щеколду и ускользнуть изъ комнаты, но она не скоро рѣшилась на это и провела по крайней мѣрѣ четверть часа въ столовой. Оттуда Принсъ пошла къ себѣ на верхъ, нигдѣ не слыша вы малѣйшаго шума. Вполнѣ убѣжденная, что Гонорія сидитъ въ дѣтской съ мистеромъ Веней, она постояла минуты двѣ въ корридорѣ, надѣясь подслушать что-нибудь изъ ихъ разговора о ссорѣ. Но не услыхавъ ничего, подумала, не увела ли Гонорія мистера Веню въ людскую, что было строго запрещено мистрисъ Карльтонъ. Желая изобличить ее, Принсъ стала тихо красться по корридору, какъ вдругъ она увидала Гонорію, бѣжавшую по задней лѣстницѣ, и чтобы не попасть ей на глаза, спряталась въ нишу, выжидая пока Гонорія войдетъ въ дѣтскую. Стадо-быть, мистеръ Веня былъ въ дѣтской. Но Гонорія никакъ не могла отворить дверь и громко спрашивала у него, для чего завернулъ онъ крючокъ. Тогда Принсъ выглянула изъ ниши; она увидала, какъ Гонорія высыпала что-то изъ фартука и стремглавъ пробѣжала мимо вся въ уборную. Принсъ думала въ то время, что Гонорія не замѣтила ея, такъ какъ въ корридорѣ было довольно темно. Она поспѣшила возвращаться въ свою комнату и стала зажигать свѣчу, когда ее испугали крики Гоноріи. Выглянувъ изъ комнаты, она увидала Гонорію бѣжавшую по главной лѣстницѣ съ дикими, неистовыми воплями. Скоро прибѣжали слуги изъ людской, мистрисъ Карльтонъ и Джорджикъ изъ столовой, и тогда только Принсъ узнала все.

— И вы хотите увѣрить меня, что ничего не подозрѣвали въ то время? спросилъ мистеръ Пимъ, когда она замолчала.

— Клянусь жизнію, сэръ, я не подозрѣвала ничего, отвѣчала Принсъ съ легкимъ волненіемъ. — Я поражена была не менѣе самой Гоноріи.

— А отчего же вы не признались, что сидѣли въ нишѣ?

— Ахъ, сэръ, я не посмѣла. Вѣдь при допросѣ это могло навлечь подозрѣнія на мою госпожу! Какъ только я узнала, что Гоноріи не было въ комнатѣ въ то время какъ госпожа моя ударила мистера Веню, я испугалась до-смерти, думая, что не она ли подожгла его. Я….

— Погодите. Я не совсѣмъ понимаю, прервалъ мистеръ Пимъ. — Вы говорите, что заглядывали въ дѣтскую. Стало-быть, вы видѣли, что Гоноріи тамъ не было.

— Увѣряю васъ, сэръ, что я не замѣтила этого. Я видѣла только одинъ уголъ комнаты; дверь отворяется у самой стѣны, такъ что изъ-за нея трудно видѣть что-либо, особенно съ того мѣста гдѣ я стояла. Но будь я увѣрена, что Гонорія сидитъ на своемъ обыкновенномъ мѣстѣ, я никакъ не оставила бы ребенка одного съ мистрисъ Карльтонъ. Да и самъ мальчикъ невольно ввелъ меня въ заблужденіе. Слова, которыя говорилъ онъ, обращены были къ Гоноріи. Уже потомъ только сообразила я, что услышавъ шаги своей мамаши, онъ, вѣроятно, подумалъ, что вошла Гонорія, но былъ слишкомъ занятъ своею игрушкой, чтобъ обернуться назадъ.

— Ужасный случай! воскликнулъ мистеръ Пимъ.

— Отъ него-то госпожа моя и помѣшалась, отвѣчала Принсъ. — Но увѣряю васъ, сэръ, что она не умышленно подожгла его. Во время ея припадковъ у нея вырывались слова, которыя убѣдили меня въ этомъ. Церковь упала, вспыхнула и подожгла его фартукъ, это она простонала разъ ночью въ бреду; и я увѣрена, что это такъ и было.

— Но вѣдь дверь-то заперла за нимъ она?

— Къ несчастію: да; она заперла ее, зная что онъ горитъ — въ этомъ нѣтъ никакого сомнѣнія. Она сама проговорилась объ этомъ. Вѣроятно, она сдѣлала это безсознательно, въ припадкѣ безумія, потому что сердце у нея не злое, и она становится жестокою только во время этихъ припадковъ. Да къ тому же…. къ тому же…….

— Ну? спросилъ докторъ.

— Она выпила слишкомъ много вина въ этотъ день, продолжила Принсъ, понижая голосъ. — Не съ намѣреніемъ, не по страсти къ напиткамъ, а такъ, неумышленно. Ей пришлось обѣдать въ тотъ часъ, когда она обыкновенно завтракала, и я замѣтила, что она очень мало ѣстъ. Но у ней была сильная жажда, и она много пила: и шампанскаго, и хересу, и портвейну. Все это, конечно, ударило ей въ голову; не будь этого, я увѣрена, что она не прибила бы маленькаго Веню въ столовой. Да ужь какъ же и мучилась она въ послѣдствіи!

— Воображаю, сказалъ докторъ.

— Я думаю, она и помѣшалась-то больше отъ угрызеній совѣсти. Уже во Фландріи я боялась за ея разсудокъ; но тамъ она какъ-то превозмогла себя. Сколько разъ говорила она, что съ радостью отдала бы свою жизнь, лишь бы воскресать Веню; мнѣ кажется, она пожертвовала бы даже жизнью Джорджика. Она совершила это въ припадкѣ помѣшательства, самозабвенія, и съ тѣхъ поръ не переставала оплакивать свой поступокъ, вѣчно опасаясь, чтобъ ее не изобличили. Ненависть къ Гоноріи возникла въ ней отъ той мысли, что еслибы Гонорія не ушла отъ Вени, ничего этого не случилось бы, и на душѣ ея не лежалъ бы теперь этотъ грѣхъ. Увѣряю васъ, сэръ, что она скорѣе достойна сожалѣнія нежели порицанія.

— Пусть будетъ по-вашему, Принсъ, замѣтилъ мистеръ Пимъ. — А знаетъ ли объ этомъ мистрисъ Дарлингъ?

— Знаетъ, только безъ подробностей, сэръ. Однажды я какъ-то намекнула ей словечко, а объ остальномъ она, вѣрно, сама догадалась; но я ей ничего не разсказывала.

— Да и хорошо сдѣлала, сказалъ докторъ. — Эта тайна должна остаться между нами.

XXII. Встрѣча въ Парижѣ.

— Любопытно знать, за что меня здѣсь арестовали? воскликнула Джорджина Боклеркъ.

Говоря это, она стояла у открытаго балкона, въ родительскомъ домѣ, а вопросъ ея обращенъ былъ къ Фредерику Сентъ-Джону, который шелъ изъ замка Веферъ по убитой пескомъ дорожкѣ, между тѣмъ какъ осенній денекъ уже смѣнялся сумерками. Джорджина пришла въ приходъ вскорѣ послѣ полудня, и почти вслѣдъ за нею явился посланный отъ сэръ-Исаака, съ просьбой, чтобъ она не возвращалась въ замокъ Веферъ до тѣхъ поръ, пока за ней не пришлютъ. Это въ высшей степени озадачило, разсердило и заинтересовало молодую дѣвушку. Арестъ ея начался около трехъ часовъ, а теперь было уже совсѣмъ темно, время близилось къ обѣду; но ея не освобождали. Деканъ, мистрисъ Боклеркъ и ихъ прелестная гостья были въ Лексингтонѣ, такъ что миссъ Джорджина все время просидѣла въ одиночествѣ и страшно соскучилась.

Подходя къ ней, Фредерикъ снялъ шляпу и вытеръ себѣ лобъ носовымъ платкомъ: онъ былъ въ испаринѣ отъ слишкомъ быстрой ходьбы.

Джорджина вошла въ комнату и стала ждать его у балкона.

— Пришелъ разрѣшить ваши узы, сказалъ онъ, отвѣчая на ея вопросъ. — Я радъ, что вы послушались меня и остались.

— Ужь если я послушалась кого-нибудь, такъ конечно не васъ, а сэръ-Исаака!

— Но вѣдь распоряженіе-то шло отъ меня, Джорджина.

— Очень сожалѣю что не знала! воскликнула она, задыхаясь. — Тогда я ни за что бы не исполнила его!

Онъ засмѣялся.

— Вотъ почему я и дѣйствовалъ отъ имени сэръ-Исаака. Я зналъ, что вы не станете мнѣ повиноваться.

— Еще бы вамъ повиноваться, мистеръ Сентъ-Джонъ! Надѣюсь, что не стала бы. Вы сыграли надо мной славную шутку!

И она сердито тряхнула своей хорошенькою головкой. Мистеръ Сентъ-Джонъ опять засмѣялся.

— А вашихъ нѣтъ дома, Джорджина?

— Да, уѣхали, а я, по вашей милости, просидѣла тутъ одна. Мнѣ странно, что вы даже не чувствуете раскаянія.

— И мнѣ тоже очень странно.

— Желала бы я знать причину моего ареста? Въ жизнь мою еще никто не поступалъ со мной такъ дурно.

— А вѣдь вы такъ много прожили, такъ много испытали, Джорджи!

— Ну, ну, прошу не насмѣхаться. Я сейчасъ же иду въ замокъ Веферъ, и сэръ-Исаакъ, вѣрно, объяснитъ мнѣ все. А вы оставайтесь себѣ тутъ, коли хотите; дожидайтесь нашихъ.

Она завязала шляпку, застегнула мантилью, которыхъ не снимала до сихъ поръ, въ ожиданіи что за ней сейчасъ пришлютъ, и поспѣшно вышла черезъ балконъ.

Но Фредерикъ остановилъ ее за руку.

— Нѣтъ, Джорджина, вы не пойдете; я пришелъ, чтобы задержать васъ здѣсь.

— Но вѣдь вы сказали, что пришли разрѣшить мои узы!

— Подъ словомъ «узы» я разумѣлъ нѣчто другое: я пришелъ разрѣшить ваши недоумѣнія и удовлетворить ваше любопытство, которое, вѣроятно, таки сильно васъ помучило. Знайте же, что вы не вернетесь болѣе въ замокъ Веферъ; вы тамъ не нужны.

— А мнѣ все равно, возразила Джорджина, сбрасывая съ себя шляпку. — Но вы могли бы, по крайней мѣрѣ, сказать мнѣ это раньше, а то легкое ли дѣло сколько я прождала тутъ, не раздѣваясь!

— Мнѣ нельзя было придти раньше. Ну, такъ что же, открыть вамъ мой секретъ или нѣтъ?

Опять то же своенравное движеніе хорошенькой головки.

— Какъ хотите. Мнѣ все равно.

— Я увѣренъ, что вамъ не все равно, сказалъ онъ. — Но знаете ли, Джорджина, и его подунаомѣшливый, полунѣжный тонъ вдругъ перешелъ въ серіозный: — это такой предметъ, о которомъ мнѣ непріятно говорить съ вами. Мистрисъ Карльтонъ заболѣла. Вотъ почему мы изгоняемъ васъ на время изъ замка Веферъ.

Настроеніе Джорджины мгновенно измѣнилось: ея гнѣвъ былъ напускной, а не настоящій.

— Заболѣла! ахъ, какъ жаль. Но это не заразительная болѣзнь?

— Я сейчасъ скажу вамъ, Джорджина, что у нея: она помѣшалась. Я уже давно замѣчалъ, что она была не въ своемъ умѣ, но сегодня послѣ завтрака ей вдругъ сдѣлалось хуже. Она заперлась къ себѣ на ключъ, такъ что мистеръ Пимъ принужденъ былъ выломать ея дверь, и теперь она въ ужасномъ положеніи. Сегодня, послѣ того какъ она заперлась въ свою комнату, мистеръ Пимъ сказалъ мнѣ, что онъ опасается кризиса; и я тотчасъ же послалъ къ вамъ гонца. Исаакъ также находитъ, что вамъ лучше провести нынѣшній вечеръ дома: въ замкѣ Веферъ будетъ сегодня очень грустно, и мы должны уважить чувства мистрисъ Дарлингъ.

— Понимаю, понимаю! съ жаромъ прервала Джорджина, въ которой опять заговорило ея мягкое, доброе сердце. — Конечно, тамъ теперь не мѣсто для постороннихъ. Бѣдная мистрисъ Дарлингъ! Но правда ли это, Фредерикъ? Неужели она въ самомъ дѣлѣ помѣшалась?

— Кажется, что такъ.

— Можетъ-быть, это горячка, которая пройдетъ современемъ?

— Богъ знаетъ, будемъ надѣяться. А покамѣстъ, я прошу васъ никому не выдавать этого секрета.

— Конечно, если вы желаете.

— Мнѣ кажется, такъ будетъ лучше. Она можетъ выздоровѣть, и въ такомъ случаѣ ей непріятно было бы узнать, что слухъ о ея болѣзни распространился. Я знаю, что могу на васъ положиться; иначе я не сталъ бы и говорить. Но вѣдь у васъ съ вами и прежде были секреты, Джорджина.

— А развѣ вы ничего не скажете папашѣ?

— Ему и конечно сказку, потому что онъ давно зналъ обо всемъ. Но кромѣ его, никому. Конечно, если болѣзнь ея не пройдетъ, то подъ конецъ всѣ узнаютъ.

— Знаете ли, когда вы пришли сюда, я сейчасъ же догадалась по вашему лицу, что вы принесли мнѣ дурныя вѣсти, продолжила Джорджина. — У васъ былъ такой изнуренный, озабоченный видъ. Впрочемъ, вотъ уже нѣсколько дней какъ у васъ такое лицо.

— Неужели? вѣроятно, я слишкомъ утомленъ безсонными ночами. Вѣдь я всѣ эти дни не ложился въ постель. Я все дежурилъ.

— Дежурили! Гдѣ?

— У себя дома, въ корридорѣ.

Джорджина посмотрѣла на него съ удивленіемъ. — Кого же вы тамъ высматривали? спросила она.

— Какъ кого? привидѣній.

— Ну, полноте шутить. Объясните мнѣ вашу мысль, я васъ не понимаю.

— Я такъ люблю говорить секреты, Джорджина, что, кажется, открою вамъ и этотъ. Помните вашъ ночной кошемаръ?

— Мой ночной кошемаръ? Ахъ, да, когда мнѣ представилось, что кто-то вошелъ въ мою комнату. Ну, такъ что жь?

— Ну, а мнѣ вообразилось, что это былъ не кошемаръ, а дѣйствительность, что въ вашу комнату приходила мистрисъ Карльтонъ, томимая безсонницей; и признаюсь, эта мысль была мнѣ очень непріятна. Съ тѣхъ поръ я каждую ночь сталъ выходить въ корридоръ, изъ опасенія, чтобы не повторилась та же продѣлка.

Джорджина сообразила съ быстротой молніи:

— Вы боялись за меня! Вы заботились обо мнѣ!

— Немножко. Но запирали ли вы вашу дверь послѣ того какъ я предупредилъ васъ?

— Запирала; кромѣ одной ночи, когда я забыла это сдѣлать.

— Такъ; такъ. Я зналъ, что имѣю дѣло съ безпечною, вѣтреною дѣвушкой, и потому предпочелъ положиться на самого себя. А славная была бы штука, еслибы мистрисъ Карльтонъ похитила васъ!

Ало-золотистыя полосы заката догорали на горизонтѣ, освѣщая сумерки пасмурнаго дня. Джорджина Боклеркъ пристально смотрѣла ни западъ, а на лицѣ ея видна была дума. Вдругъ она повернулась къ мистеру Сентъ-Джону.

— Скажите, имѣли ли ваши вчерашнія слова, о томъ чтобъ я никуда не выходила одна, какое-нибудь отношеніе ко всему случившемуся?

Онъ утвердительно кивнулъ головой.

— Заподозривъ болѣзнь мистрисъ Карльтонъ, я не могъ знать, кого она оставитъ въ покоѣ, кого нѣтъ, тѣмъ болѣе, что я надѣлъ какъ она бродила въ полѣ.

— Когда, вчера вечеромъ?

— Да, вчера вечеромъ. Она слѣдила за вами.

Одной минуты достаточно было для Джорджины, чтобы понятъ все. Она вздрогнула и почти прижалась къ мистеру Сентъ-Джону.

— Теперь я все понимаю, Фредерикъ, сказала она. — Я помню, что вы говорили мнѣ объ ея ревности: вы, стало-быть, оберегали меня, да?

— По крайней мѣрѣ старался, сказалъ мистеръ СеитьДжонъ.

— Какъ мнѣ благодарить васъ за это? А я еще позволяла себѣ говорить вамъ дерзости и дуться! Быть-можетъ, я, и жизнію-то своею обязана вамъ!

— Но я вѣдь не даромъ это дѣлалъ, миссъ, предупреждаю васъ. Я все время придумывалъ себѣ награду!

Рука его обвилась вокругъ ея стана, прежде нежели Джорджина успѣла уклониться, и онъ привлекъ ее къ своему сердцу. Голосъ его сталъ тихъ и нѣженъ; а лицо, склонившееся надъ ея лицомъ, было такъ убѣдительно краснорѣчиво.

— Вчера я говорилъ вамъ, что избавилъ васъ отъ большой опасности.

— Но вы ужь получили свою награду, прервала бойкая вострушка, вся вспыхнувъ.

— И не думалъ. Не знаю, оттого ли что мнѣ пришлось оберегать васъ это время, или отъ чего-нибудь другаго, только я пришелъ къ тому убѣжденію, что мнѣ нужно сберечь васъ для себя на всю жизнь. Джорджина, мы давно могли предвидѣть этотъ конецъ.

— Могли предвидѣть! Когда вы ненавидѣли меня!

— Если я ненавидѣлъ васъ прежде — чего впрочемъ никогда не было — такъ я люблю васъ теперь. Джорджина, я не могу разстаться съ вами, я никогда съ вами не разстанусь. Да, вѣрно, и вы также не захотите разстаться со мной?

Сердце ея било тревогу, а по щекамъ струились слезы. На яву она и не мечтала о такомъ счастіи; оно лишь изрѣдка грезилось ей во снѣ. Фредерикъ отеръ ея слезы поцѣлуемъ.

— Но я никакъ не могу повѣрить, чтобы вы любили меня, прошептала она.

— Я люблю васъ нѣжно, искренно; а знаете ли, я нѣкогда увѣрялъ одного изъ вашихъ друзей, что на за что на свѣтѣ не женюсь на Джорджинѣ Боклеркъ, даже если кромѣ ея не останется ни одной дѣвушка въ цѣлой Англіи. Но другъ вашъ одаренъ былъ предвѣдѣніемъ и читалъ въ моемъ сердцѣ лучше нежели я самъ.

— Вы говорили это? Одному изъ моихъ друзей! Но кому же?

— Тому, кто покоится теперь въ Вестерберійскомъ аббатствѣ.

Глаза ея опять устремились на полосы заката. Давно-минувшее воскресло въ ея воображеніи, и она вспомнила о красивомъ мальчикѣ, который такъ искренно былъ къ ней привязавъ.

— Вы никогда не любили его, бѣдняжку, замѣтилъ мистеръ Сентъ-Джонъ.

— Я только одного и любила въ своей жизни, тихо прошеатала она.

— Знаю, и онъ первый намекнулъ мнѣ на это, хотя, сказать правду, я не нуждался въ намекахъ. Джорджина, говорятъ, что браки устраиваются самимъ Богомъ; мнѣ кажется, мы тогда же могли предвидѣть, что назначены другъ для друга…. что съ вами?

Джорджина отскочила отъ него какъ ужаленая. Слухъ ея былъ тоньше чѣмъ у мистера Сентъ-Джона. Она заслышала карету декана, которая быстро приближалась.

— Но вы, вѣрно, позволите мнѣ говорить съ вашимъ отцомъ, Джорджина?

— Да если я скажу нѣтъ, вы вѣдь не послушаетесь. Вы всегда были настойчивы; вѣрно и теперь захотите поставить на своемъ. Но знаете ли что? Какой вы безчувственный, жестокій, — да и я тоже хороша!

— Я понимаю васъ: вамъ больно, что мы увлеклись вашимъ счастьемъ и позабыли о бѣдной мистрисъ Карльтонъ! Намъ еще хватитъ времени для состраданія. О, дитя! Еслибы вы знали какъ я за васъ боялся! Впрочемъ, эти опасенія окончательно убѣдили меня въ томъ, о чемъ я только догадывался, — въ моей любви къ вамъ.

Въ эту минуту вошелъ деканъ. Джорджина побѣжала къ матери и къ миссъ Денисонъ; послѣдняя встрѣтила ее бранью.

— А! подумала Джорджина: — еслибы ты звала кто беретъ меня замужъ, ты не посмѣла бы такъ обращаться со мной, и не помня себя отъ счастія, она поцѣловала удивленную миссъ Денисонъ.

Мистеръ Сентъ-Джонъ заговорилъ съ деканомъ сначала о мистрисъ Карльтонъ. Вѣсть эта чрезвычайно поразила и огорчила доктора Боклерка. Потомъ Фредерикъ сообщилъ ему, что по мнѣнію сэръ-Исаака, Джорджина должна оставить на время замокъ Веферъ.

— Онъ правъ, сказалъ деканъ. — Ей вовсе не слѣдовало оставаться тамъ такъ долго. И я, конечно, не оставилъ бы ея, еслибы предвидѣлъ все это. Впрочемъ, съ ней трудно было бы сладить. Вѣдь вы сами знаете, какъ она любитъ замокъ Веферъ.

— А вы рѣшились бы, сэръ, отпустить ее туда навсегда? спросилъ Фредерикъ.

— Что-о? съ удивленіемъ протянулъ деканъ, пытливо смотря на мистера Сентъ-Джона. — Развѣ кто-нибудь желаетъ этого?

— Я желаю и сейчасъ только спрашивалъ у нея, согласна ли она на это.

— Что же она вамъ отвѣчала?

По губамъ мистера Сентъ-Джона пробѣжала улыбка.

— Она говоритъ, что я всегда былъ настойчивъ, и что вѣрно и теперь поставлю на своемъ.

— Такъ! Этого нужно было ожидать! Но какъ тяжело мнѣ будетъ разстаться съ ней. Впрочемъ, пусть будетъ по-вашему, Фредерикъ Сентъ-Джонъ, — и голосъ декана задрожавъ, между тѣмъ какъ онъ сжималъ его руку, — пусть ужь лучше вы возьмете ее отъ меня, чѣмъ кто другой.

---

Наступила весна; въ Парижѣ было шумно и весело. Въ изящно убранной гостиной одного роскошнаго дома, помѣщавшагося въ лучшемъ кварталѣ города, сидѣла небольшая группа изъ трехъ лицъ: то были двѣ юныя новобрачныя и одинъ джентльменъ. Трудно было бы представить себѣ что-нибудь прелестнѣе этихъ двухъ женщинъ: хозяйки этого дома, баронессы де-ла-Шассъ, и мистрисъ Фредерикъ Сентъ-Джонъ.

Узнаетъ-ли читатель въ этой молодой хозяйкѣ бывшую Розу Дарлингъ? Она весело смѣется и попрежнему откидываетъ назадъ свои золотистые кудри. Свадьба ея удивила многихъ, въ томъ числѣ и Фредерика Сентъ-Джона, который шутитъ и разговариваетъ съ ней объ этомъ въ настоящую минуту.

— Я просто не хотѣлъ вѣрить, Роза. Я думалъ, вы никогда не удостоите своей руки Француза.

— Конечно, я предпочла бы васъ, откровенно созналась Роза, и всѣ засмѣялись. — Но онъ много измѣнился съ тѣхъ поръ, и благодаря мнѣ, стадъ гораздо благообразвѣе; я намѣрена держать его въ рукахъ.

— О, я знаю, что вы счастливы, Роза! сказала Джорджина: — это видно по вашему лицу. Такъ же счастливы, какъ и я.

— Что жь, нужно признаться, я немножко люблю его, отвѣчала Роза съ стыдливымъ румянцемъ на лицѣ, который былъ краснорѣчивѣе всякихъ словъ. — И притомъ онъ такъ любитъ меня, такъ гордится мной, окружаетъ меня такою роскошью! А все это случилось отъ того, что я провела прошедшую осень у де-Кастелла; онъ постоянно бывалъ у нихъ.

— Знаете-ли, Роза, — мистеръ Сентъ-Джонъ взялъ ее за руку, и голосъ его зазвучалъ нѣжностью, — что я отъ всего сердца желаю вамъ обоимъ полнаго, невозмутимаго счастія.

— Надѣюсь, что и я желаю вамъ того же, отвѣчала она. — Однако, что же вы не сказала мнѣ, когда я дразнила васъ Сарою Боклеркъ, что я ошибаюсь только въ первомъ имени? Я еще въ прошедшемъ году замѣтила кое-что, когда надѣла васъ вмѣстѣ въ замкѣ Веферъ.

— Нѣтъ, прервала Джорджина, — тогда вы ничего не могла замѣтить, Роза.

— Однако замѣтила, ужь на этотъ счетъ никому не уступлю въ пронацательности, мистрисъ Сентъ-Джонъ. Я очень хорошо видѣла, какъ глаза его слѣдили за вами повсюду, и онъ во всякое время готовъ былъ оставить меня, чтобы бѣжать къ вамъ. Здоровъ ли сэръ-Исаакъ?

— Совершенно здоровъ, отвѣчалъ мистеръ Сентъ-Джонъ, — и какъ дитя радуется моей свадьбѣ. На словахъ, наша резиденція будетъ въ Анвикѣ; но мы по крайней мѣрѣ восемь мѣсяцевъ въ году будемъ проводить у него, въ замкѣ Веферъ.

— А что моя несчастная сводная сестра, мистрисъ Карльтонъ Сентъ-Джонъ, спросила Роза, а грустная тѣнь облегла ея сіяющее лицо. — Неужели нѣтъ никакой надежды на ея выздоровленіе?

— Кажется, никакой, отвѣчалъ онъ.

— Желала бы я знать, хорошо да ей въ этой частной лѣчебницѣ?

— О, въ этомъ нѣтъ никакого сомнѣнія. — По временамъ ее навѣщаетъ мистеръ Пимъ, а мистрисъ Дарлингъ даже очень часто. Но объ этомъ вы, конечно, знаете больше чѣмъ я.

— Передъ отъѣздомъ изъ Англіи я просила мамашу свозить меня къ ней; но она отказалась.

— Хорошо сдѣлала, сказалъ мистеръ Сентъ-Джонъ. — Это могло бы быть очень вредно для васъ, madame de la Chasse.

— Madame de la Chasse, повторила она. — Какъ странно звучатъ это имя въ вашихъ устахъ! Да! все это такъ мудрено сложилось: онъ женился на мнѣ; а вы…. бѣдная Аделина! Жена ваша знаетъ о ней? внезапно спросила Роза съ обычнымъ легкомысліемъ.

— Конечно, знаю, отвѣчала Джорджина.

— Прежняя любовь ровно ничего не значатъ, когда мы вступаемъ въ бракъ. Мы тогда смѣемся надъ прошлымъ а называемъ себя глупыми влюбчивыми дѣтьми. Вотъ хоть бы я, напримѣръ, стала теперь самою степенною и разсудительною женой.

— Оно и похоже на то, воскликнулъ мистеръ Сентъ-Джонъ.

— Оно — правда, возразила Роза, — а ужь похоже или не похоже, это наше дѣло. Вотъ вы увидите, что я буду такою же доброю и степенною матроной, какъ и ваша дорогая женка, которая любитъ васъ до конца ногтей.

Джорджина смѣялась и краснѣла, прощаясь съ молодою баронессой; а Роза взяла съ нихъ слово видаться съ ней какъ можно чаще во все время ихъ пребыванія въ Парижѣ.

Выходя, они встрѣтили барона. Джорджина была въ высшей степени удивлена, увидавъ такого красиваго молодаго человѣка, потому что мистеръ Сентъ-Джонъ описалъ ей въ самомъ смѣшномъ видѣ его подстриженные волосы и завитые усы. Все это измѣнилось теперь. Волосы отросли и лежали легкими волнистыми прядями, а усы приведены были въ надлежащій порядокъ: Роза правду сказала, что сдѣлала его благообразнымъ.

Онъ встрѣтилъ ихъ чрезвычайно привѣтливо, повидимому, совершенно забывъ свою прежнюю непріязнь къ мистеру Сентъ-Джону, и весьма радушно приглашалъ ихъ бывать у него какъ можно чаще, покамѣстъ они останутся въ Парижѣ. Ихъ частое присутствіе въ его домѣ, сказалъ онъ, можетъ только довершить его счастіе и счастіе его жены.

— Фредерикъ, задумчиво воскликнула Джорджина, когда они вернулись въ свою гостиницу, — какъ ты думаешь, любилъ ли баронъ Аделину такъ, какъ онъ любитъ Розу? Онъ просто души въ ней не слышитъ.

— Быть-можетъ, и не любилъ. Его бракъ съ Аделиной устраивался по контракту, а въ Розу онъ успѣлъ влюбиться.

— Но, можетъ-бытъ, и ты не любилъ ея слишкомъ страстно! робко проговорила Джорджина, поднимая на него свои прекрасные глаза.

— На это я скажу тебѣ только то, отвѣчалъ онъ улыбаясь, — что если одна молодая леди изъ моихъ короткихъ знакомыхъ не довольна еще любовью своего мужа….

Она не дала ему договорить, и вся въ слезахъ отъ волненія и счастія, бросилась въ его объятія….

— О мой милый, радость моя! знаешь, знаешь? Мнѣ кажется, ты всегда любилъ меня немножко, даже когда мы ссорилась съ тобой въ Вестербера.

— Я, и самъ такъ думаю; но въ одномъ можешь быть увѣрена, это — что я не промѣнялъ бы теперь своей жены на на одну изъ женщинъ, какъ живыхъ, такъ и умершихъ. И надѣюсь, при благословеніи свыше, до конца дней моихъ любитъ ее такъ, какъ люблю теперь.

— Аминь, тихо прошептала Джорджина.

КОНЕЦЪ.

---

1. Въ англійскихъ газетахъ постоянно печатаются извѣстіи о родившихся, бракомъ сочетавшихся и умершихъ.
2. Въ высшихъ слояхъ англійскаго общества обыкновенно въ день свадьбы уѣзжаютъ изъ дому и проводятъ медовый мѣсяцъ въ путешествіи.
3. Marry in haste, and repent at leisure — англійская пословица.
4. То-есть служившему въ войскахъ при Остъ-индской компаніи.
5. Истинный фактъ во всѣхъ его подробностяхъ. Прим. авт.
6. Истинный фактъ.