Наедине с собой (Марк Аврелий; Роговин)/Книга 1

Наедине с собой : Размышления
автор Марк Аврелий (121-180), пер. Семён Миронович Роговин (1885-1938)

Оригинал: греч. Τὰ εἰς ἑαυτόν. — См. Наедине с собой (Марк Аврелий; Роговин). Перевод созд.: 170, опубл: 1914. Источник: Марк Аврелий. Наедине с собой. Размышления. — ISBN 9785389093003. • примечания: Семён Миронович Роговин

Книга первая

Деду Веру я обязан^[1] сердечностью и незлобивостью (1).

Славе родителя^[2] и оставленной им по себе памяти — скромностью и мужественностью (2).

Матери^[3] — благочестием, щедростью и воздержанием не только от дурных дел, но и от дурных помыслов. А также и простым образом жизни, далёким от всякого роскошества (3).

Прадеду^[4] — тем, что не^[5] посещал публичных школ, пользовался услугами прекрасных учителей на дому и понял, что на это не следует щадить средств (4).

Воспитателю^[6] — тем, что не интересовался исходом борьбы между Зелёными и Голубыми^[7] или между гладиаторами фракийского и галльского вооружения, что вынослив в трудах, довольствуюсь малым, не поручаю своего дела другому, не берусь за множество дел и невосприимчив к клевете (5).

Диогнету^[8] — нелюбовью заниматься пустяками и неверием в россказни чудотворцев и волшебников о заклинаниях, изгнании бесов и тому подобных вещах, тем, что не разводил перепелов^[9] и не увлекался ничем подобным, и тем, что меня не выводит из себя свободное слово, что я отдался философии и слушал вначале Евтихия, затем Андрона и Мециана^[10], уже ребенком писал диалоги и почувствовал влечение к простому ложу, звериной шкуре и прочим принадлежностям греческого образа жизни^[11] (6).

Рустику^[12] — тем, что пришел к мысли о необходимости исправлять и образовывать характер, не проникся духом софистики, не занимался сочинительством теорий, не держал увещательных речей, не разыгрывал напоказ ни страстотерпца, ни общего благодетеля, не увлекался ни риторикой, ни поэтикой, ни краснобайством, не разгуливал дома в стóле^[13] и не делал ничего подобного. Благодаря ему я пишу письма без всяких затей, вроде того, которое он сам написал моей матери из Синуессы^[14], всегда готов примириться с оскорбителями и обидчиками, лишь только они сделают первый шаг, вникаю во все, что приходится читать, не довольствуясь поверхностным образом, не соглашаюсь тотчас же с людьми, сыплющими словами, и благодаря ему же я познакомился с воспоминаниями об Эпиктете^[15], которыми он ссудил меня из своей библиотеки (7).

Аполлонию^[16] — свободой и решимостью и тем, что неуклонно не взираю ни на что, кроме как на разум, и всегда остаюсь себе верным, при жестокой боли, при потере ребенка, в опасной болезни. Благодаря ему я на живом примере ясно увидел, что в одном и том же лице величайшая настойчивость может ужиться со снисходительностью, благодаря ему я не выхожу из себя, когда приходится растолковывать что-либо; видел человека, который уменье и сноровку в передаче познаний почитал наименьшим из своих достоинств, и понял, каким образом следует принимать от друзей так называемые услуги, не оставаясь в вечном долгу из-за них, но и не оставляя их равнодушно без внимания (8).

Сексту^[17] — благожелательностью, образцом дома, руководимого отцом семейства, решением жить согласно природе^[18], безыскусственной серьезностью, заботливым отношением к друзьям, запасом терпения в отношении к людям невежественным и опрометчиво судящим и уменьем со всеми ладить: общение с ним было приятнее всякой лести, и в то же время он пользовался у этих людей величайшим уважением. Он учил меня с пониманием и методически отыскивать и располагать необходимые для жизни основоположения, не высказывать признаков гнева или какой-либо другой страсти, но сочетать любвеобилие с полнейшей свободой от страстей, пользоваться доброй славой, не вызывая шума, и обладать большими познаниями, не выставляя их напоказ (9).

Александру Грамматику^[19] — воздержанием от упреков и обидных замечаний по адресу людей, обмолвившихся каким-либо варварским, ошибочным или неблагозвучным выражением: в подобных случаях я, следуя ему, стараюсь употребить правильное выражение в форме ли ответа, подтверждения, совместного исследования самого предмета, а не оборота речи или же посредством какого-либо другого уместного приема напоминания (10).

Фронтону^[20] — пониманием того, каковы злорадство, коварство и лицемерие, присущие тирании, и того, насколько вообще черствы душой люди, слывущие у нас аристократами (11).

Александру Платонику^[21] — тем, что не часто и не без необходимости ссылаюсь на недосуг как в разговоре с кем-нибудь, так и в письмах и не пренебрегаю, таким образом, постоянно, под предлогом неотложных дел, обязанностями по отношению к ближним (12).

Катуллу^[22] — тем, что не оставляю без внимания жалобы друзей, даже если они неосновательны, но стремлюсь по возможности всё уладить по-прежнему, что от чистого сердца воздаю хвалу учителям, как это делали, судя по воспоминаниям, Домиций и Атенодот,^[23] а также истинной любовью к детям (13).

Брату моему Севе́ру^[24] — любовью к домашним, к истине и справедливости, знакомством, через его посредство, с Тразеем, Гельвидием, Катоном, Дионом и Брутом,^[25] представлением о государстве с равным для всех законом, управляемом согласно равенству и равноправию всех, и царстве, превыше всего чтущем свободу подданных. Ему же я обязан и тем, что неизменно чту философию, делаю добро, постоянен в проявлениях щедрости, исполнен благих надежд и верю в любовь со стороны друзей. Осуждая кого-нибудь, он не скрывал этого, а его друзьям не приходилось догадываться, чего он хочет или не хочет, но это всем было ясно (14).

Максиму^[26] — самообладанием, настойчивостью, бодростью в болезнях и других невзгодах, уравновешенностью, мягкостью и достоинством характера, рвением в исполнении стоящих на очереди дел; что бы он ни говорил, все верили, все верили в его искренность, что бы ни делал — в отсутствие злого умысла. Ему же я обязан тем, что ничему не удивляюсь и ничем не поражаюсь, ни в чем не проявляю ни спешки, ни медлительности, ни растерянности, ни уныния, ни злорадства, ни гнева, ни мнительности, и тем, что предан добру, готов отпустить обиду, чуждаюсь лжи, предпочитаю верность своему долгу последующему исправлению, соблюдаю благопристойность и в шутках: никто не считал себя презираемым им, но никто не решался и счесть себя выше его (15).

Отцу своему^[27] — кротостью и непоколебимой твёрдостью в решениях, принятых по зрелом обсуждении, отсутствием интереса к мнимым почестям, любовью к труду и старательностью, внимательным отношением ко всем, имевшим внести какое-либо общеполезное предложение, неуклонным воздаванием каждому по его достоинству, знанием, где нужны меры строгости, а где кротости, искоренением любви к мальчикам, преданностью общим интересам. Он разрешил своим друзьям даже вовсе не присутствовать на его обедах и не принуждал их сопровождать его в путешествиях. Если кто отлучался по делам, то, возвращаясь обратно, находил его расположенным к себе по-прежнему. Во время совещаний он настаивал на исследовании всех обстоятельств дела и не спешил положить конец обсуждению, довольствуясь первым встретившимся решением. Он старался сохранить своих друзей, не меняя их по капризу, но и не обнаруживая к ним чрезмерного пристрастия. Уверенность в своих силах и бодрость были его постоянными спутниками. Он предвидел отдаленные события и предусматривал самые ничтожные обстоятельства, не кичась этим. Угодливость и вообще всякая лесть были ему противны. Он всегда был на страже государственных нужд и бережно тратил общественные средства, не боясь упреков за это. Ему были равно чужды как суеверие по отношению к богам, так и заискивание и угождение по отношению к людям или потакание черни,— наоборот, трезвость, положительность, благопристойность, постоянство были его отличительными свойствами. Что касается вещей, которые красят жизнь и которыми судьба одарила его в изобилии, то он пользовался ими без тщеславия, но и без скупости, так что, пользуясь беспритязательно тем, что имелось налицо, он не нуждался в том, чего не было. Никто не мог про него сказать, что он софист, болтун или педант, но всякий должен был признать в нем человека зрелого, совершенного, недоступного лести, способного устроить и свои дела, и чужие. Кроме того, он умел ценить истинных философов, к остальным же относился без пренебрежения, хотя и не давался им в обман. Отличаясь приветливостью, он не прочь был и пошутить, но никогда не переходил границ. Он заботился должным образом и о своем теле, не как человек, цепляющийся за жизнь, не стремясь к внешней красоте, но и не оставляя его в небрежении; своим вниманием к нему он имел в виду достичь того, чтобы возможно менее нуждаться во врачебном искусстве или же во внутренних и наружных лекарствах. Но особенно замечательна та готовность, с которой он признавал превосходство людей, приобретших особую авторитетность в какой-нибудь области, например в красноречии, познании законов, нравов или еще чего-нибудь; он даже прилагал все усилия, чтобы каждый из них получил известность в меру своих дарований. Во всем блюдя заветы отцов, он в то же время даже не старался казаться следующим им. Кроме того, ему были чужды непостоянство и непоседливость, и он подолгу оставался в одних и тех же местах и при одних и тех же занятиях. После жестоких припадков головной боли он как ни в чем не бывало со свежими силами принимался за обычные дела. Секретов у него было очень мало, да и те относились только к общественным делам. В устройстве зрелищ, возведении зданий, в своих щедротах и тому подобном он проявил благоразумие и умеренность. Во всяком поступке его занимало только должное, а не добрая слава, сопутствующая такому поступку. Он не пользовался банями в неурочное время, не увлекался постройкой зданий, был непритязателен в вопросе о еде, о ткани и цвете одежды, о красоте рабов. Обыкновенно в Лориуме он носил стóлу, изготовленную в соседней деревне, в Ланувиуме по большей части ходил одетым в хитон, в Тускулане же носил плащ, считая нужным извиняться в этом,— и таков он был во всём^[28]. Не было в нем ничего грубого, непристойного, необузданного, ничего такого, что позволило бы говорить об «усердии не по разуму»; наоборот, он всё обсуждал во всех подробностях, как бы на досуге, спокойно, держась известного порядка, терпеливо, сообразуясь с самим делом. К нему вполне можно было бы применить то, что повествуется о Сократе: он мог именно и воздерживаться, мог и пользоваться всем тем, относительно чего большинство людей бессильно в воздержании и неумеренно в пользовании^[29]. Но проявлять в одном случае терпение, в другом — воздержание, в третьем — трезвость суждения достойно человека, обладающего душою совершенной и непреклонной. Именно таким показал он себя во время болезни Максима (16).

Богам — тем, что у меня хорошие деды, хорошие родители, хорошая сестра, хорошие учителя, хорошие домочадцы, родственники, друзья, почти все окружающие, и тем, что мне не пришлось обидеть никого из них, хотя у меня такой характер, при котором я при случае и мог сделать что-нибудь подобное; но по милости богов не было такого стечения обстоятельств, которое должно было бы меня обличить. Им же я обязан и тем, что недолго воспитывался у наложницы деда и что сохранил в чистоте свою юность, не возмужал раньше времени, а даже запоздал в этом отношении. Богов я должен благодарить и за то, что моим руководителем был государь и отец, который хотел искоренить во мне всякое тщеславие и внедрить мысль, что и живя при дворе можно обходиться без телохранителей, без пышных одежд, без факелов, статуй и тому подобной помпы, но вести жизнь весьма близкую к жизни частного человека, не относясь поэтому уже с пренебрежением и легкомыслием к обязанностям правителя, касающимся общественных дел. Их же я должен благодарить, далее, за то, что у меня был брат^[30], который своим характером мог подвигнуть меня на заботу о самом себе и который в то же время доставлял мне радость своим уважением и любовью ко мне; за то, что мои дети не были обижены ни в умственном, ни в физическом отношении, и за то, что я не сделал больших успехов ни в риторике, ни в поэтике, ни в других занятиях, которым, быть может, я бы посвятил себя, если бы знал за собой большую успешность. Богам я обязан и тем, что безотлагательно взыскал своих воспитателей теми почестями, которых они, по-видимому, добивались, а не ласкал их только надеждою, что сделаю это впоследствии, так как сейчас они еще молоды, и тем, что познакомился с Аполлонием, Рустиком, Максимом. Я часто думал о жизни, согласной с природой, и ясно представлял себе, какова она. Боги, со своей стороны, сделали всё своими дарами, помощью и внушением, чтобы я мог беспрепятственно жить согласно природе, и если я не жил так, то по своей вине и потому, что не следовал их указаниям и чуть что не прямым наставлениям,— за это я также должен быть признателен богам, равно как и за то, что при такой жизни мое тело не отказалось мне служить до сих пор, и за то, что избег сближения с Бенедиктой и Феодотом^[31], да и впоследствии быстро исцелялся от любовных увлечений; за то, далее, что, часто сердясь на Рустика, не сделал ничего такого, в чем бы пришлось потом раскаиваться, и за то, что моя мать, которой суждено было умереть молодой, последние годы провела со мною. Благодарение богам и за то, что не было такого случая, чтобы я хотел помочь бедному или же вообще нуждающемуся, но должен был отказаться от этого за неимением средств, и за то, что сам никогда не был в такой нужде, чтобы быть вынужденным брать у других, и за то, что у меня такая преданная, любвеобильная, откровенная жена^[32], и за то, что никогда не имел недостатка в хороших воспитателях для моих детей. Им же я обязан и полученным мною во сне указанием средств как против кровохаркания и головокружения (что случалось и в Каэте), так и против других недугов^[33], и тем, что, почувствовав влечение к философии, я не попал в руки какого-нибудь софиста, не увлекся ни историей, ни анализом силлогизмов, не отдался изучению небесных явлений. Ибо для всего этого нужна помощь богов и милость судьбы (17).

Страна Квадов у Грануи^[34].

Примечания

1. Как в настоящем, так и во всех остальных параграфах первой книги, глагола («обязан»), выражающего отношение между упоминаемыми добродетелями, лицами, о которых говорит Марк Аврелий, и им самим, не имеется. Он замещен предлогом «παρά» (ab, от), начинающим каждый параграф и имеющим различные оттенки, не поддающиеся передаче одним русским предлогом. Можно только указать, что смысл всей книги не в выставлении напоказ собственных добродетелей, а в воздаянии должного благотворному влиянию окружающих. Марк Анний Вер — дед Марка Аврелия с материнской стороны, римский сенатор, дважды бывший консулом.
2. Отец Марка Аврелия, Пубий Анний Вер, претор, умер в молодых годах. Его сестра Фаустина была женой Антония Пия.
3. Домиция Люцилла, дочь Кальзизия Тулла
4. Прадед Марка Аврелия с материнской стороны Катилий Севе́р был дважды консулом.
5. Некоторые издатели, ссылаясь на свидетельство Капитолина («frequentavit declamatorum scholas publicas»), уничтожают отрицательную частицу. Однако его слова правильнее было бы отнести к зрелому возрасту императора.
6. Кого имеет здесь в виду Марк Аврелий, в точности неизвестно. Быть может, стоика Аполлония Халкидонского.
7. Зелёные и Голубые — партии на конских ристалищах, получившие свои названия по цветам наездников. Обычную пару гладиаторов составляли murmillo, вооружённый на галльский лад, т. е. шлемом, большим продолговатым щитом (scutum) и мечом, и thraex, вооружённый по-фракийски небольшим круглым щитом (parma) и коротким кривым мечом (sica).
8. О Диогнете упоминает Капитолин в своем «Жизнеописании Марка Ав­релия» (III), как о специалисте в живописи.
9. Разведение и бой перепелов — модный в то время спорт.
10. В тексте собственно другие имена: Бакхий, Тандасид и Маркиан. Но, так как эти имена совершенно неизвестны, то Gatak и Casaub предлагают заменить их именами преподавателей, о которых упоминает Капитолин (III). Евтихий преподавал грамматику, Андроном — геометрию, Мецианом — право.
11. По свидетельству Капитолина, Марк Аврелий уже с двенадцати лет вел почти аскетический образ жизни, рекомендуемый стоическим учением (Ελληνιχη άγωγη, греческий образ жизни).
12. Юний Рустик, философ-стоик, наставник и друг Марка Аврелия, пользовавшийся особым расположением императора.
13. Стóла — длинная туника с рукавами, собственно часть туалета римской матроны, иногда носилась и мужчинами.
14. Синуесса — город в Лациуме на границе Кампании.
15. Эпиктет сам ничего не писал, и всеми нашими сведениями о его учении мы обязаны его ученику Арриану.
16. Стоик Аполлоний Халкидонский был приглашен Антонином Пием из Афин, чтобы взять на себя воспитание Марка Аврелия.
17. Секст из Херонеи — стоик, внук Плутарха.
18. Согласно учению стоиков, под природой следует понимать как общую, так и собственно человеческую природу, и так как наша природа является лишь частью целого, то жить согласно природе означает то же самое, что жить по опыту всего происходящего в природе.
19. Александр Грамматик, родом из Фригии, преподавал Марку Аврелию греческий язык (Capit. III). Из его трудов известен комментарий к поэмам Гомера.
20. Корнелий Фронтон, знаменитый ритор, основатель школы фронтианцев, один из наиболее близких к Марку Аврелию людей. В его сочинениях сохранилось и несколько посланий к нему Марка Аврелия.
21. Согласно Филострату, этот Александр исполнял обязанности секретаря Марка Аврелия.
22. Цинна Катулл, стоический философ, о котором упоминает Капитолин (III).
23. Имена совершенно неизвестные.
24. Кого имеет здесь в виду Марк Аврелий, говоря о «Брате Севе́ре», сказать очень трудно. Родных братьев у него совсем не было, его брат по усыновлению носил имя не Севера, а Вера, и был менее всего достоин такой лестной аттестации. Gatak. предлагает читать φιλον вместо άδελφον и думает, что Марк Аврелий говорит о Клавдии Севере, перипатетике, своем учителе.
25. Thrasea, Paetus и Helvidius Priscus известны из Тацита (Annal. XIII, XVI, 21): их республиканский образ мыслей и стоическая твёрдость навлекли на них гнев Нерона. Первый был казнён, (он вскрыл себе жилы), второй — изгнан — Катон Утический (именно его имеет здесь в виду Марк Аврелий) и М. Брут достаточно известны. — Дион, друг Платона, после изгнания (336 г. до Р. Х.) из Сиракуз жил в Греции, где вращался в кругу философов.
26. Клавдий Максим, стоический философ, упоминается Капитолином (III). Нравственная доблесть его характера снискала ему уважения Антонина Пия.
27. Марк Аврелий имеет в виду своего усыновителя, императора Антонина Пия.
28. Текст основательно испорчен. Мы передаём это место согласно толкованию Gatak. и Salmas. — Лориум — небольшой городок на границе Этрурии и Лациума, любимая резиденция Антонина Пия. Ланувиум и Тускулан — города в Лациуме.
29. См. «Воспоминания» Ксенофонта, I, 3.
30. См. прим. 24. По свидетельству Капитолина, брат Марка Аврелия по усыновлению Люций Вер, несмотря на свою порочность, относился к нему с любовью и уважением.
31. Имена неизвестны.
32. Фаустина, дочь Антонина Пия, по единогласному свидетельству более беспристрастных историков, образец распутства и порока. «Poterat dici felix, si uxorem. Faustinam et filium Commodum non habuisset» (Petrarcha).
33. Текст испорчен. Мы следуем чтению Gatak. — Каэта — город и гавань в Кампании.
34. Страна Квадов занимала часть современной Венгрии. Грануя (Гран) — приток Дуная.