Этот вопрос задала мне редакция журнала «Детская литература». Я пишу книгу по истории корабля. Но невольно мысль еще работает над тем, что уже сдал, что кончил. Мысль не может остановиться, хотя, кажется все уж закончено и поставлена крепкая точка.
Я написал книгу. Книга для дошкольников в… 13 печатных листов. Три-над-цать листов! Странная книга для дошкольников.
Совершенно верно! Странная, необычная книга. Верно — такой книги не было еще до сих пор ни у нас, ни на Западе.
Что же это за книга и почему в ней 13 листов? Почему? Вот это «почему?», только не взрослое, а дошкольное «почему?», и породило эту книгу.
Есть детский возраст — это между 4-мя и 6-ю годами, когда дети неотступно, просто автоматически, кажется, на каждое слово взрослых отвечают, как маньяки, как одержимые: почему?
«Птичка летает, птичка порхает!» — пробует отвлечь их взрослый.
Но ребенок неукоснительно спрашивает:
«Почему порхает?»
Даже «серенький козлик» не утешает; сейчас же вопрос:
«Почему серенький?»
Но не только «почему серенький?», — вопросы ставят родителям прямо деловые, конкретные вопросы. Тут у родителей часто не хватает сведений, а тогда чаще не хватает смелости ответить: «Не знаю. Погоди, справлюсь, скажу».
Родители в таких случаях зачастую врут.
Врут из двух соображений: во-первых, чтобы отстать от надоедливого «почемучки», и, во-вторых, чтобы не потерять авторитета всезнайства. Вопросы ребят самые универсальные; нужно, конечно, быть энциклопедистом, чтобы на все эти вопросы дать ответы, а зачастую и быть философом. Какая уж там энциклопедия и философия, когда трое на все голоса пристают и за юбку дергают. И родители волей-неволей брякают, что в ум взбредет. Но слово родителей — авторитет. И вот над авторитетной санкцией размышляют жадные умы.
Часто ни разу в жизни не придется больше поставить этот вопрос, и, право, на всю жизнь западет это раздраженно брошенное слово, и кто знает, когда оно выплывет и окажет незримое свое действие в поступках взрослого человека.
Очень ответственны эти ответы «почемучкам» в этом 4-летнем возрасте. Их всё интересует. Все подряд жизненные вопросы не разделены переплетами по отраслям знания, по искусственным разделениям наук.
Взрослый давно забросил эти «почему»: то ли устав спрашивать, то ли отчаявшись получить исчерпывающий ответ. Но ребенок, раз поверив в ум и знания взрослых, не отстает и спрашивает:
«А почему глиняный?»
А взрослый отвечает что попало в надежде: вырастет — сам поймет, в чем дело, когда поумнеет. А этот маленький, от которого он отмахивается авторитетной глупостью, не глупей его. Его ум еще не засорен и жадней к знанию.
Мы боремся против бабушкиных предрассудков и мистики, а не замечаем, сколько всякой ереси гвоздями забиваем в эти детские затылки, когда отмахиваемся всякой ерундой от детских «почему». Пока вдруг у детей не станет вопрос: а что, если дядя шутит? Дядя, действительно, посоветовал воробью на хвост соли насыпать. Помню, сколько я подслеживал воробьев со щепоткой соли в руке и огорчался. Потом понял, что дядя издевался.
Но я, вспоминая свое детство, вспоминаю его по совершенно случайным событиям.
Я вспоминаю пароходный трап по тому, как я на нем расшиб себе голень, вспоминаю индюка по тому, как он меня больно клюнул, когда я совал ему зерна, а лошадь по тому, как она меня не укусила, когда я ей давал на ладони сахар. А я этого как раз ждал и боялся. А она бархатными губами затянула сахар, мягко и осторожно, а могла бы откусить мне руку по локоть.
И вот, когда мне пришла в голову мысль написать хоть сколько-нибудь ответов на «почему», чтобы разгрузить родителей и помочь «почемучкам», я вспомнил об этапах моих воспоминаний: чем они держатся. Мне захотелось дать в моей книге такие же этапы, эти случайные вехи воспоминаний о вещах, о животных, о явлениях жизни, дать какие-нибудь бытовые оказии. Они вызовут чувство, памятное чувство, которым укрепились бы эти воспоминания.
Чувства требуют носителя их — героя. Этим героем явился сверстник читателя. Его чувства, причины, их породившие, ближе всего, понятнее будут маленькому «читателю».
Итак, герой — 4-летний ребенок.
Но все же: почему 13 листов?
Какой дошкольник выдержит эту порцию?
Сказать правду, разговора о «почему» такой дошкольник выдерживает за день столько листов, что правы те матери, что жалуются: язык отсохнет отвечать.
Но дело в том, что я вовсе не предлагаю, чтобы мою книгу всю кряду зараз прочли ребенку. Книга разделена на главки и отделы.
Ребята разны по развитию и по привычке слушать чтение. Я считаю, что 3—4 страницы на день — достаточная порция, чтобы занять ум и воображение ребенка на целый день. Книга составлена в форме путешествия. И пусть «читатель» путешествует вместе с героем. Пусть он не спешит, как не спешит и мой «почемучка». Пусть он едет по железной дороге; пусть сначала дома, потом вокзал. Потом вагон. Потом путь. Потом Москва, улицы, гостиница, Красная площадь, метро, Зоосад, автобус, Красная Армия, лес. Пусть день за днем, по приключениям, впитывает «читатель» новые сведения, и пусть по этим этапам они укладываются в его воображении, как если бы они случились в его жизни.
Тут целая энциклопедия для дошкольника.
Я долго думал: как мне осуществить эту энциклопедию? Если б был какой пример в дошкольной литературе! Плохой, пусть отвратительный: было бы от чего оттолкнуться, как говорят, ну, пусть по линии противоположности. Был бы положительный образчик: я мог бы его повторить, внеся улучшения, но ничего позади не было. Оглядываться было не на что, и я шел «неготовыми дорогами».
Надо было прежде всего не «застаршить» книгу. То-есть никак не апеллировать к понятиям, которые я не имею права предполагать в 4-летнем «читателе».
И вот: чтобы не выйти за круг понятий 4-летнего человека, я ограничил себя языком. Я стал писать от первого лица.
Конечно, это громадная условность: ребенок 4 лет от себя рассказывает связно и последовательно, как будто пишет дневник, 13 печатных листов.
Но «читатели» этого не заметили, когда я попробовал прочесть первые главы дошкольникам. Это меня ободрило, и я смело повел повествование о виденном от первого лица, но зато как это держало меня в масштабе возраста! Всякое чуждое возрасту слово торчало и требовало замены.
Язык соответствовал кругу понятий, и, выходя из языка, я, следовательно, выходил из этого круга. Тут я мог корректировать себя прямо на слух.
Вот одна из многих причин, почему я повел рассказ от первого лица.
Книги о вещах, о животных попадались мне в детстве. Помню, даже стихотворные. Стишки эти и сейчас еще звучат у меня в голове:
Гуси годны на жаркое, |
О пчеле было сказано:
Тот мед, что она собирает, дитя, |
Следом про корову:
Сыр, масло, сметану дает нам корова… |
Вот уже полвека, а не испарились они из моей памяти.
Ответственные, выходит, стихи! Но как плохо!
Ну, пусть ответственно, но надо же начинать пробовать сделать другое: лучше, полнее.
Помню и рисунки в этой книжечке. Они были очень похожи на те сводные картинки, которые можно было купить во всякой писчебумажной лавке. Даже этого гусиного пера не было нарисовано, которое «как и стальное, помогает нам писать».
Нет, ничему не помогали рисунки.
Нельзя описать незнакомые предметы, пользуясь сравнениями, особенно когда у читателя так невелик опыт. Это приведет к объяснению слепому белого цвета. Тут нужен простой и внятный рисунок: тут же, рядом с текстом. И вот на полях идут рисунки, шаг за шагом следующие за появлением новых предметов в тексте. Это черные рисунки — вещи, звери, растения, птицы, люди в их профессиональной одежде.
Да, но ребенку этого мало. Ему нужен предмет в его окраске, в его естественном цвете.
Дать все страницы «в цвете», конечно, невозможно. Страниц этих 250. Это бесконечно удорожило бы книгу. Но в книге есть цветные таблицы. Есть и сводные рисунки, где даны и пейзаж и предметы в их взаимодействии — все в цвете. Таких 24 страницы. Эти рисунки не раз и не два просмотрит читатель. Я полагаю, что книги этой хватит ребенку на год.
Он год будет жить в этой большой книге изо дня в день, повторяя и вспоминая прочитанное по страницам с их рисунками на полях, по цветным таблицам.
Книга будет набрана крупным (16-м) кеглем. Это сделает ее доступной для самостоятельного чтения старшим из читателей.