Надежда Васильевна Стасова (Стасов)/ДО

Надежда Васильевна Стасова
авторъ Владимир Васильевич Стасов

Опубл.: 1899. Источникъ: az.lib.ru • Воспоминания и очерки.

Это произведение было опубликовано до 7 ноября 1917 года (по новому стилю) на территории Российской империи (Российской республики), за исключением территорий Великого княжества Финляндского и Царства Польского, и не было опубликовано на территории Советской России или других государств в течение 30 дней после даты первого опубликования.

Поскольку Российская Федерация (Советская Россия, РСФСР), несмотря на историческую преемственность, юридически не является полным правопреемником Российской империи, а сама Российская империя не являлась страной-участницей Бернской конвенции об охране литературных и художественных произведений, то согласно статье 5 конвенции это произведение не имеет страны происхождения.

Исключительное право на это произведение не действует на территории Российской Федерации, поскольку это произведение не удовлетворяет положениям статьи 1256 Гражданского кодекса Российской Федерации о территории обнародования, о гражданстве автора и об обязательствах по международным договорам.

Это произведение находится также в общественном достоянии в США (public domain), поскольку оно было опубликовано до 1 января 1929 года.

Владиміръ Стасовъ. НАДЕЖДА ВАСИЛЬЕВНА СТАСОВА. ВОСПОМИНАНІЯ И ОЧЕРКИ. С.-ПЕТЕРБУРГЪ. Типографія М. Меркушева. Невскій просп., № 8. 1899. ОГЛАВЛЕНІЕ.

Предисловіе

Глава первая.

Дѣтство и юность

Глава вторая.

Нѣсколько словъ о прошломъ русской женщины. — Начало общества дешевыхъ квартиръ. — М. В. Трубникова. — Общество женскаго труда. — Калинкинская больница. — Пріютъ кающихся Магдалинъ

Глава третья.

Воскресныя школы

Глава четвертая.

Русскія женщины-издательницы

Глава пятая.

Высшіе женскіе курсы. — Начало ихъ

Глава шестая.

Сношенія съ заграницей

Глава седьмая.

Публичные мужскіе и женскіе курсы

Глава восьмая.

Владимірскіе курсы

Глава девятая.

Разрѣшеніе Высшихъ женскихъ курсовъ, — Устройство ихъ.

Глава десятая.

Закрытіе Высшихъ женскихъ курсовъ

Глава одиннадцатая.

Возстановленіе Высшихъ женскихъ курсовъ. — Изгнаніе сестры съ Высшихъ женскихъ курсовъ. — Интернатъ. — Общество бывшихъ курсистокъ

Глава двѣнадцатая.

Памятникъ С. В. Ковалевской

Глава тринадцатая.

Выставка въ Чикаго. — Адресъ французскимъ женщинамъ

Глава четырнадцатая.

Ясли

Глава пятнадцатая.

Женское Взаимно-благотворительнее общество

Глава шестнадцатая.

Смерть моей сестр

ПРИЛОЖЕНІЯ.

I. Письмо изъ Тифлиса: «Памяти Н. В. Стасовой»

II. Послѣдніе годы жизни М. В. Трубниковой

III. Дополнительныя свѣдѣнія о Евг. Ив. Конради

VI. Бюстъ и портреты Н. В. Стасовой

V. Портретъ Н. В. Стасовой, писанный въ іюлѣ 1884 г., въ Парголовѣ, И. Е. Рѣпинымъ, гравир. на деревѣ, въ 1899 г., В. В. Маттэ

VI. Факсимиле изъ «Воспоминаній» Н. В. Стасовой, 13-го іюня 1895 г. (Пис. за 3 мѣсяца до смерти

VII. «20 сентября 1888 г.» Эскизъ, написанный масл. краск. И. Е. Рѣпинымъ, въ 1888 г., гравир. на деревѣ, въ 1899 г., В. В. Маттэ

VIII. Могила Н. В. Стасовой на кладбищѣ Александро-Невской лавры. По фотографіи съ натуры Н. Ѳ. Пивоваровой, гравир. на деревѣ, въ 1899 г., Карол. Август. Зоммеръ

Указатель именъ

Предисловіе.

Мои «Воспоминанія о моей сестрѣ» были первоначально напечатаны, въ 1896 году, въ «Книжкахъ Недѣли» (январь — декабрь). Печатая теперь свой текстъ вторымъ разомъ, въ видѣ отдѣльной книги, я иное исправилъ, по сдѣланнымъ мнѣ съ разныхъ сторонъ замѣчаніямъ, а иное дополнилъ, на основаніи новыхъ, добытыхъ мною матеріаловъ. Этихъ послѣднихъ оказалось столько, что мой текстъ увеличился почти на 6 печатныхъ листовъ. Главное мѣсто заняли здѣсь совершенно новыя главы: «Сношеніе съ заграницей», и новыя свѣдѣнія о Μ. В. Трубниковой и Е. И. Конради. Мнѣ они кажутся не только очень интересными, но и очень важными.

Когда, въ концѣ 1895 и впродолженіе всего 1896 года, я писалъ мои «Воспоминанія о моей сестрѣ», я пользовался ея долголѣтними записками, моими личными воспоминаніями и множествомъ печатныхъ матеріаловъ, касающихся исторіи русскаго женскаго движенія и. разсѣянныхъ по цѣлой массѣ нашихъ книгъ, журналовъ и разныхъ отчетовъ прежняго времени. Въ дополненіе ко всему этому, мнѣ удалось убѣдить многихъ нашихъ дѣятельницъ 60-хъ, 70-хъ и 80-хъ годовъ написать, для меня и моего труда, свои «Записки» и «Замѣтки». Таковы записки и замѣтки: Пол. Степ. Стасовой, Ея. Андр. ІІІтакеншнейдеръ, Марьи Алекс. Менжинской, — Над. Ал. Бѣлозерской^ АннмъІикол. Энгельгардтъ, Вѣры Вас. Черкесовой, Вари. Павл. Тарновской, Софіи Ѳед. Горянской, Ал. Семен. Усовой, Нат. Ѳед. Пивоваровой, Марьи Вас. Величко, Марьи Конст. Цебриковой и другихъ. Въ послѣднее время я узналъ цѣлую массу писемъ Μ. В. Трубниковой и Е. И. Конради, которыя дали мнѣ много новыхъ и наиважнѣшихъ свѣдѣній, изъ періода самой энергической дѣятельности русской женщины. Конечно, такіе матеріалы были желательными для меня гостями и драгоцѣнными помощниками въ моемъ трудѣ. Полученіе этихъ новыхъ матеріаловъ. болѣе всего рѣшило меня напечатать вновь мои «Воспоминанія» и очерки отдѣльной книгой, въ исправленномъ и сильно дополненномъ видѣ.

Когда передъ моими глазами проносились великія: событія изъ жизни новой, могучей, воскресшей и выростающей Россіи 1860-хъ, 1870-хъ, 1880-хъ гг. у меня никогда и въ головѣ не было той мысли, что мнѣ однажды «придется разсказывать въ печати то, что я тогда видѣлъ, слышалъ и зналъ изъ совершающагося впродолженіе одного изъ главнѣйшихъ и важнѣйшихъ періодовъ русской жизни — періода проснувшейся и устремляющейся къ просвѣщенію русской женщины. Но это случилось. Обстоятельства это сдѣлали. И я почитаю себя счастливымъ, что мнѣ привелось участвовать хоть на единую іоту въ утвержденіи памяти объ этихъ великихъ дѣлахъ нашей исторіи.

В. С.

ГЛАВА I.
Дѣтство и юность.

I.

Моя сестра, Надежда Васильевна Стасова, родилась 12-го іюня 1822 г., въ Царскомъ Селѣ. Въ то время все наше семейство жило въ этомъ городѣ, а не въ Петербургѣ, потому что мой отецъ, придворный архитекторъ, былъ занятъ возобновленіемъ царскосельскаго дворца, почти совсѣмъ сгорѣвшаго въ пожаръ 1820 года. Мой отецъ былъ большой любимецъ императора Александра I, и множество подробностей о необыкновенно симпатичномъ отношеніи къ нему Государя сохранилось въ его письмахъ 20-хъ годовъ и даже ранѣе того. Эти отношенія простирались до того, что когда родилась старшая дочь нашего отца, Софья, въ 1820 году (въ Петербургѣ), то императоръ пожелалъ, чтобы ее крестила сама императрица Елизавета Алексѣевна. Новорожденную дѣвочку нарочно привезли для того изъ Петербурга въ Царское Село. По тогдашнимъ обычаямъ, родители часто записывали рожденіе своихъ дѣтей въ какомъ-нибудь старинномъ семейномъ „Молитвословѣ“, и вотъ въ такомъ „Молитвословѣ“, на. поляхъ, рукою моего отца записано противъ 12-го сентября: „Сего числа у Василья Стасова родилась дочь Софья, въ Петербургѣ. Крещена въ Царскомъ Селѣ, во дворцѣ, въ Янтарной комнатѣ, гдѣ была походная Государева церква. Воспреемніцею была Ея Императорское Величество Императрица Елизавета Алексѣевна 4-го октября“. Спустя два года въ нашемъ семействѣ родилась вторая дочь, Надежда, и нашъ отецъ опять записалъ въ своемъ старинномъ „Молитвенникѣ“, противъ 12-го іюня: „Сего числа, пополудни въ часъ, у Василья Стасова родилась дочь Надежда, въ Царскомъ Селѣ, въ дворцовомъ флигелѣ; крещена въ придворной большой новоотдѣланной по; слѣ пожара церкви. Воспреемникомъ былъ Его Императорское Величество Государь Императоръ Александръ I“.

Эту вторую мою сестру назвали Надеждой потому, что, какъ я нѣсколько разъ слышалъ отъ самого моего отца, въ 20-хъ годахъ нынѣшняго столѣтія жизнь моего отца и его семейства во многихъ отношеніяхъ была трудная, случалось много обстоятельствъ тяжкихъ и горестныхъ, и онъ всего болѣе принужденъ былъ утѣшать себя надеждой. Онъ этимъ словомъ и этимъ именемъ назвалъ свою дочь.

Черезъ немного мѣсяцевъ послѣ того, все наше семейство переѣхало обратно въ Петербургъ, и здѣсь моя сестра провела до послѣдняго дня всѣ 73 года своей жизни. Но все-таки нашему семейству случалось нерѣдко и потомъ живать, лѣтомъ, въ Царскомъ Селѣ, по причинѣ разныхъ работъ нашего отца въ Царскомь Селѣ и его дворцѣ. Изъ числа самыхъ первыхъ, старинныхъ воспоминаній нашихъ съ сестрой Надей было всегда то, какъ на больщомъ дворцовомъ дворѣ мы, сидя на землѣ, строили изъ прутиковъ и дощечекъ мостики поверхъ дождевыхъ ручейковъ и лужицъ, а изъ числа ея собственныхъ воспоминаній, однимъ изъ самыхъ первоначальныхъ, было смутное воспоминаніе о томъ, какъ подходилъ къ окну дворцоваго „кавалерскаго флигеля“ самъ императоръ Александръ I, въ сюртукѣ, и ласкалъ ее на рукахъ нашей матери, красавицы, съ которою онъ любилъ встрѣчай я и разговаривать. Значитъ, это было еще въ 1825 году, когда моей сестрѣ было всего года три.

Про первыя 8 лѣтъ жизни моей сестры мнѣ нечего почти разсказывать. Упомяну только, что самымъ постояннымъ товарищемъ и вѣрнымъ пріятелемъ этого времени у нея былъ — я. Я былъ всего на два года моложе ея, такъ-какъ родился въ 1824 году; значитъ, мы были съ нею почти ровесники и составляли „среднюю группу“ въ семьѣ: старше насъ были сестра Софья и два брата, Николай и Александръ, а другіе два брата, Дмитрій и Борисъ, были гораздо моложе насъ. Такимъ образомъ мы составляли „особую пару“: всѣ игры, забавы, шалости, всякія затѣи, ломанье красивыхъ, дареныхъ, часто дорогихъ игрушекъ шли у насъ душа въ душу, энергично, усердно, дружно, всегда вмѣстѣ. Мы вдвоемъ были самыя живыя и безпокойныя дѣти въ семьѣ, а также и самые „затѣйщики“ на всѣ дѣла; впрочемъ, у насъ двоихъ всегда во всю жизнь было въ характерѣ много сходнаго, а потому мы и съ перваго дѣтства жили въ большой дружбѣ, очень рѣдко дрались (какъ это всегда у дѣтей водится) и никогда почти не ссорились.

Въ началѣ 30-хъ годовъ, когда мнѣ было лѣтъ 6, а моей сестрѣ около 8, мы уже довольно много читали. Во-первыхъ, безчисленное количество волшебныхъ сказокъ и всяческихъ разсказовъ изъ священной и всемірной исторіи, въ „Magazin des enfants“ (въ русскомъ переводѣ); потомъ Робинзона Крузоэ и разсказы Беркена про маленькихъ добродѣтельныхъ и милыхъ принцевъ и принцессъ, путешествія Вальяна, съ изумительными охотами на львовъ и тигровъ въ Африкѣ; но, кромѣ всего этого, мы также очень хорошо знали и обожали „Аммалатъ Бека“ и другія повѣсти Марлинскаго, котораго ревностно читали въ „Московскомъ Телеграфѣ“. Татарскій герой Аммалатъ-Бекъ сводилъ насъ съ ума своимъ молодечествомъ, великимъ благородствомъ, галантерейностью и геройскими жестокостями, и мы цѣлыя сцены оттуда разыгрывали. Сестра Надя изображала татарскую княжну Селтанету, ангела красоты, доброты и невинности. Я-же представлялъ самого Аммалатъ-Бека. У меня бумажные патроны были нашиты на груди коричневой моей курточки, смѣнившей мои русскія разноцвѣтныя рубашки; множество коленкоровыхъ цвѣтовъ со старыхъ шляпокъ нашей мамы, листики изъ фольги и груды бусъ и стекляшекъ отъ ёлокъ украшали Селтанету; въ рукахъ у меня были лукъ и стрѣлы, состряпанные нами самими, на головѣ треугольная шляпа изъ синей сахарной бумаги, увѣнчанная султаномъ изъ стриженой бумаги.

Какъ теперь начнешь вспоминать, невольно дивишься, въ какихъ разнообразныхъ и противорѣчащихъ одна другой, но рядомъ стоящихъ сферахъ и мірахъ мы всѣ, наше семейство, тогда жили. Одинъ міръ былъ — міръ нашей бабушки и нашихъ тетей, міръ со стороны нашей матери; другой міръ — міръ знакомствъ и связей нашего отца. Первый міръ была провинція, второй — столица. Наша бабушка, Марья Ѳедоровна Сучкова, вдова поручика, была женщина довольно достаточная, имѣла свой домъ въ Семеновскомъ полку, деревянный съ изряднымъ садикомъ, и безбѣдно жила тамъ съ тѣми дочерьми, которыя не вышли замужъ. Какая тутъ у нихъ удивительная жизнь текла! Во-первыхъ, иныя комнаты даже не были оклеены обоями, а такъ прямо оставались сложенными изъ бревенъ, ничѣмъ неприкрытыхъ, какъ въ избѣ, и между бревнами, въ щеляхъ, былъ вездѣ напиханъ мохъ, который мы, ребятишки, любили теребить и вытаскивать вонъ: вѣдь вообще мы усердно ломали и коверкали все, что могли, всѣ свои игрушки, большія „лавочки“ съ разнымъ товаромъ, большія „кухни“ съ разными припасами, и, какъ маленькіе звѣрки, портили и пачкали все, что ни попадало подъ руки, какъ только могли. Потомъ, въ этотъ домъ надо было входить съ улицы черезъ низенькую калиточку, какъ во всемъ тогдашнемъ Семеновскомъ полку, и калитка эта ходила на блокѣ съ веревкой, на концѣ у которой былъ привѣшенъ, безъ всякихъ европейскихъ ухищреній, просто старый красный кирпичъ. Въ этомъ домѣ прислуга, кухарка и горничныя были все еще крѣпостныя, ходили босикомъ, по половикамъ, постланнымъ для чистоты крашеныхъ половъ. Сама бабушка наша, Марья Ѳедоровна, 70-лѣтняя, какъ слѣдуетъ быть бабушкѣ, вѣчно лежала въ постели, какъ сейчасъ помню, деревянной, выкрашенной черной краской, подъ лакомъ, съ довольно большими черными-же шарами на четырехъ угловыхъ стойкахъ, — больная, въ чепчикѣ, и подъ мѣховыми одѣялами — мы ее иначе не видали, и когда, спустя два-три года, мы съ сестрой Надей стали читать сказку о „Красной Шапочкѣ“, мы рѣшили, что волкъ, который лежитъ въ постели, въ бабушкиномъ чепчикѣ, навѣрное былъ точь-въ-точь наша бабушка. Тети наши, старыя дѣвицы, были все люди хорошіе, но оригинальные, по тогдашнему. Старшая, Ѳедосья Абрамовна, была преумная, но вмѣстѣ необычайно благочестивая женщина: всякій день она была непремѣнно у обѣдни, часто ѣздила ϊιο ближнимъ монастырямъ, ходила всегда въ черномъ платьѣ и платкѣ, какъ богомолка, и голову повязывала платочкомъ, по старинному, по-купечески или по-мѣщански, съ узелкомъ напереди. Къ ней хаживали странники и странницы, съ посохами и котомками за спиной; главный-же ея любимецъ и оракулъ былъ монахъ Меѳеодій, весь сѣдой, суровый, съ красной рожей, съ огромнымъ носомъ и бородой, съ ястребиными глазами. Приносилъ онъ перламутровыя четки изъ Іерусалима, образки, ладонки и картинки съ молитвами, много разсказывалъ по своей части, но главное, громадно много ѣлъ и пилъ, какъ самая ненасытная утроба. Это все продолжалось довольно долго, на нашемъ вѣку; но когда, уже послѣ смерти бабушки, этотъ Меѳеодій вздумалъ творить въ бабушкиномъ домикѣ разныя удивительныя „чудеса“, какъ-то: ходить босыми ногами по раскалённымъ кочергамъ и полосамъ желѣза, разложеннымъ на полу, среди столовой, влѣзать въ топящуюся хлѣбную печь на кухнѣ и дѣлать разныя тому подобныя вещи, то нашъ дядя Ѳедоръ Абрамовичъ, чиновникъ провіантскаго вѣдомства, большой реалистъ и прозаикъ, однажды, воротившись изъ далекихъ поѣздокъ по службѣ, и увидавъ вдругъ подобныя сцены, преподносимыя ему интимно и любовно, вдругъ разсердился, поблѣднѣлъ и грозно закричалъ: „Это что такое? Какъ тебѣ не стыдно, сестра Ѳедосья? Что ты дѣлаешь? А еще умная женщина! Чтобъ не было у меня тутъ въ домѣ этой шушеры! Вонъ, Меѳеодій!“ И тотъ попробовалъ сначала куда-то спрятаться, чтобъ переждать грозу, но тотчасъ-же былъ отысканъ, схваченъ и постыдно изгнанъ изъ дома. Подобнымъ образомъ была тогдаже изгнана изъ ихъ дома приживалка Дуняша, тоже пробовавшая дѣлать „чудеса“, въ родѣ Меѳеодія. Что дивиться такимъ дѣламъ и сценамъ въ 20-хъ и началѣ 30-хъ годовъ, когда тургеневская Лиза, въ „Дворянскомъ гнѣздѣ“, гораздо уже позже, однажды, отъ сердечныхъ и душевныхъ невзгодъ своихъ, отъ грызущаго отчаянія, ничего больше для себя не нашла сдѣлать, какъ пойти въ монастырь! Тутъ былъ налицо тотъ самый фонъ и закваска, что и у бѣдной моей тети, Ѳедосьи Абрамовны, даромъ что Лиза была самая грація, поэтическая натура внутри, изящная барышня снаружи, много читавшая, видѣвшая и слышавшая, окруженная всею европейскою цивилизаціей, но все это ни на вершокъ не подвинуло ее впередъ, тогда-какъ моя Ѳедосья Абрамовна почти ничего и никого не видала, ничего не читала, не слыхала, кромѣ благочестивыхъ книгъ, и нигдѣ не бывала. Всѣ условія какъ-будто разныя, а результатъ — все тотъ-же. Вотъ какъ вѣрно, вотъ какъ мѣтко выхватывалъ Тургеневъ черты характера и ума, душевнаго настроенія и склада изъ жизни своего и предшествовавшаго ему поколѣнія! Но у полу. монашенки Ѳедосьи Абрамовны была сестра Татьяна Абрамовна., Она тоже не вышла замужъ, но была совсѣмъ другая. Въ 20-хъ годахъ нашего столѣтія, она прожила нѣсколько времени въ Москвѣ, у родныхъ, и въ это время училась на фортепіано у знаменитаго Фильда. Это на-вѣки прицѣпило къ ея фигурѣ и облику какой-то особый высокій патентъ: „ученица Фильда!“ Тогда это ужасно много значило. Когда рѣчь заходила о ней, ничего другого не говорили, какъ „ученица Фильда, ученица Фильда“.

Но была у бабушки еще одна дочь, Наталья Абрамовна, говорятъ, — очень красивая въ своей молодости. Въ юныхъ годахъ она плѣнила сердце одного комиссаріатскаго чиновника, Павла Ивановича Кованько, родомъ малоросса, совершенно необразованнаго, но выигравшаго сотни тысячъ рублей въ карты, во время молдавскаго похода, и потомъ долго удивлявшаго Петербургъ своею роскошью и барскимъ мотовскимъ житьемъ. У него былъ домъ у Поцѣлуева моста, на мѣстѣ нынѣшняго дворца В. К. Ксеніи Александровны, весь съ цѣльными зеркальными стеклами (это была тогда еще совершенная новинка въ Петербургѣ), съ великолѣпнымъ зимнимъ садомъ и швейцарами. У Натальи Абрамовны было нѣсколько бархатныхъ салоповъ на дорогихъ лисьихъ мѣхахъ, нѣсколько драгоцѣнныхъ турецкихъ шалей, такихъ тонкихъ, что ихъ можно было продѣвать сквозь кольцо. Но впослѣдствіи этотъ Павелъ Ивановичъ опять все спустилъ въ карты разнымъ аристократамъ александровскаго времени и сталъ бѣденъ и голъ, какъ вначалѣ, сущій Іовъ на навозѣ. Всѣ друзья бросили его и забыли тотчасъ-же. Мы постоянно слыхали тогда тысячи разсказовъ про времена славы, роскоши, грубаго, безтолковаго мотовства. У не то въ домѣ, да еще и у нашей бабушки, мы встрѣчали одного ихъ родственника, Алексѣя Михайловича Томашевскаго. Это была уже совершенно особенная, поразительная фигура. Приходясь родней Кованькѣ, онъ происходилъ изъ небогатыхъ-же, какъ и тотъ, малороссійскихъ помѣщиковъ, и хотя мальчикомъ учился въ корпусѣ, а потомъ дослужился до большихъ чиновъ, но былъ столько-же, какъ и тотъ, совершенно нетронутъ какимъ-бы то ни было образованіемъ. Изъ него вышелъ одинъ изъ страшныхъ аракчеевскихъ генераловъ. Во время бунта военныхъ поселеній, разсвирѣпѣвшіе солдаты хотѣли убить его, но онъ успѣлъ спрятаться въ сараѣ, зарывшись въ сѣнѣ. Его варварства и жестокости были такъ велики, что самъ императоръ Николай I перевелъ его на службу на Кавказъ, а потомъ и вовсе уволилъ въ отставку. Про него повторяли передъ нами шопотомъ, даже во время его отставки, страшныя исторіи, а мы, дѣти, боялись на него смотрѣть, и отворачивались отъ его высокой, прямой и жесткой какъ палка, фигуры, отъ его желтаго, злого лица, подпертаго краснымъ высокимъ воротникомъ и увѣнчаннаго сѣдымъ торчащимъ хохломъ. Мы его почти иначе не видали, какъ за картами, послѣ обѣда; никакихъ разговоровъ онъ не зналъ.

Какая это пестрая изумительная смѣсь была:, просвиры, четки — и концерты Филь да, пассажи Гуммеля, сонаты Дюссека; молебны, повсюду лампадки у образовъ — и аракчеевскій генералъ! Но мы, ребятишки, ни на что изъ всего этого не дивились, все казалось естественнымъ, законнымъ и въ порядкѣ вещей. Только радовались, какъ, бывало, солдатъ Ѳедоръ (вѣстовой у нашего отца), или няня, поведетъ насъ за руку въ Семеновскій полкъ къ бабушкѣ, или оттуда домой, темнымъ вечеромъ, посерединѣ улицы, съ краснымъ деревяннымъ слюдянымъ фонаремъ въ рукахъ: городское освѣщеніе, деревяннымъ масломъ, было такое скудное, такое мизерное, что надо было во многихъ мѣстахъ Петербурга самимъ прохожимъ нести въ рукѣ фонарь. Притомъ-же, бабушкины угощенья на убой и лакомства безъ конца да на прибавку общія ласки и привѣтливость къ намъ, маленькимъ дѣтямъ, какъ у всѣхъ и вездѣ, подобно какъ къ собачкамъ, котятямъ и всяческимъ птичкамъ, были намъ очень драгоцѣнны.

О своей матери мы съ сестрой Надей мало помнили: мы были еще слишкомъ малы, когда она скончалась отъ холеры, проболѣвъ всего 2—3 дня. Помнили мы только, что она была высокая, стройная, красивая дама, съ милой и доброй улыбкой на лицѣ, франтиха и охотница до гостей, собраній и танцевъ, на балахъ и вечерахъ у себя дома и въ гостяхъ, но также и отличная хозяйка. Никакого вліянія она на насъ не оказала, кромѣ того впечатлѣнія теплоты и доброты, которое обыкновенно оставляютъ послѣ себя очень добрыя и хорошія женщины. Мы ее только очень любили, а она насъ.

Зато громадное вліяніе имѣлъ на насъ, на всѣхъ, нашъ отецъ. Это былъ человѣкъ очень образованный, много читавшій и еще болѣе — любознательный. Потребность умственной пищи была въ немъ такъ велика, что будучи уже болѣе чѣмъ 65 лѣтъ, онъ отправлялся, зимой, на лекціи исторіи, минералогіи, палеонтологіи, физики или химіи славившихся тогда профессоровъ, на далекія улицы Петербурга, несмотря на то, что все утро и день провелъ на своихъ постройкахъ, взбираясь по лѣсамъ и стремянкамъ до пятыхъ этажей и кровель; на нѣкоторыхъ изъ этихъ лекцій и мнѣ случалось съ нимъ бывать, наприм. на лекціяхъ Ленца, Куторги и др. Меня онъ бралъ туда съ собою въ родѣ какъ-бы въ награду. Въ 40-хъ годахъ онъ съ наслажденіемъ и великимъ вниманіемъ слушалъ лекціи о химіи профессора Н. И. Витта. Въ послѣднія-же недѣли своей жизни этотъ 79-лѣтній неутомимый старикъ, уже угасающій и начинающій терять силы, все-таки продолжалъ много читать самъ или слушать, какъ мы ему читали. Моя сестра пишетъ въ своихъ „Запискахъ“: „Даже въ самые послѣдніе свои дни мы читали ему вслухъ путешествіе Палласа, и онъ прилежно слушалъ, покуда могъ; но силы ему начинали измѣнять, и онъ иногда засыпалъ отъ слабости, такъ-что нѣкоторыя страницы каждый изъ насъ зналъ чуть не наизусть — приходилось перечитывать ихъ ему“. Я, на свою долю, какъ всегдашній его адъютантъ, и дома, и на работахъ, послѣдніе мѣсяцы его послѣдняго года жизни читалъ ему „Эстетику“ Гегеля во французскомъ переводѣ Бенара, переводы „Фауста“ Гете, и множество путешествій. Его жизненныя правила, его энергія добра, неподкупной ничѣмъ честности, его великодушіе и доброжелательность ко всѣмъ — были несравненны. Но самое важное и самое главное были у него тѣ слова, которыя мы всего чаще слыхали изъ его устъ и которыя моя сестра тоже записала у себя въ „Запискахъ“: „Человѣкъ достоинъ этого имени только тогда, когда онъ себѣ и другимъ полезенъ“. Она видѣла, что это не пустая мораль и нравоученіе, а нѣчто такое, что онъ съ утра до вечера на всѣхъ и для всѣхъ дѣйствительно практиковалъ, и это огненными буквами начерталось у ней въ головѣ, и горѣло тамъ несокрушимо даже до тѣхъ поръ, пока ей самой сдѣлалось 73 года.

Еще съ-молоду, съ юношескихъ лѣтъ начались у нашего отца благодатныя, возвышающія умъ и душу знакомства съ людьми интеллигентными и преданными высокой общественной дѣятельности. Когда ему было лѣтъ 2J, онъ былъ любимцемъ, и въ Москвѣ, и въ Петербургѣ, знаменитой княгини Екатерины Романовны Дашковой, той, что въ юности помогала императрицѣ Екатеринѣ II взойти на престолъ, а въ старости была президентомъ академіи наукъ, жила въ избѣ и ходила въ какомъ-то мужскомъ зипунѣ, съ чуднымъ колпакомъ на головѣ, со звѣздой на груди. Она очень высоко цѣнила умъ и образованность нашего отца, еще начинающаго юноши, и много съ нимъ бесѣдовала обо всемъ научномъ и художественномъ, вплоть до отъѣзда его заграницу, на собственный счетъ императора Александра I. Я когда-нибудь, если удастся, все это подробно разскажу въ своихъ „Автобіографическихъ запискахъ“. Въ царствованіе Николая I, въ 20-хъ и 30-хъ годахъ столѣтія, мой отецъ сдѣлался ближайшимъ другомъ и пріятелемъ, совершенно своимъ человѣкомъ у президента академіи художествъ, А. Н. Оленина, своего рода знаменитости тѣхъ временъ, и котораго домъ былъ однимъ изъ главныхъ и привлекательнѣйшихъ интеллектуальныхъ центровъ Петербурга: художники и ученые, литераторы и образованные свѣтскіе люди, часто сходившіеся вмѣстѣ, образовывали атмосферу свѣта, знанія», талантливости, терпимости и добра, какую рѣдко можно встрѣтить. Тамъ бывали Державинъ, Карамзинъ, Гнѣдичъ, Жуковскій, Батюшковъ, Пушкинъ, еще юноша, Вяземскій, Крыловъ; изъ художниковъ: Боровиковскій, Орловскій, Венеціановъ, Егоровъ, Кипренскій, Шебуевъ, Брюловъ, Мартосъ, Уткинъ, Теребеневъ, Солнцевъ и множество другихъ.

Но среди этого высокаго и блестящаго центра, моему отцу всего ближе были двѣ женщины, почти однихъ лѣтъ съ моимъ отцомъ, съ которыми онъ рядомъ росъ и потомъ состарѣлся, и которыя хотя и мало, а пожалуй и вовсе неизвѣстны теперь, но при, надлежатъ, по многому, къ числу выдающихся женщинъ. перваго 40-лѣтія нашето вѣка. Одна изъ нихъ — Анна; Петровна Полторацкая, другая — Агаѳоклея Марковна Сухарева. Первая, Анна Петровна Полторацкая, была дочь знаменитаго отца — Петра Кирилловича Хлѣбникова, урожденнаго купеческаго сына въ городѣ Коломнѣ, но впослѣдствіи человѣка, высоко отличеннаго Екатериной II, и основателя той знаменитой Хлѣбниковской библіотеки въ Москвѣ, "богатой и печатными книгами и рукописями, откуда широко пользовались всѣ главные русскіе ученые конца XVIII и начала XIX вѣка (особенно Карамзинъ). Это была, можно сказать, первая публичная библіотека въ Россіи, потому-что Хлѣбниковъ привлекалъ къ себѣ толпы тогдашней московской интеллигентной молодежи, заохочивалъ къ занятіямъ и помогалъ имъ во всемъ самъ. Послѣ смерти старика Хлѣбникова, библіотеку эту продолжали пополнять и расширять сынъ его Николай, а когда умеръ и Николай Хлѣбниковъ, то его сестра А. П. Полторацкая, — для женщины заслуга, по тѣмъ временамъ (да и когда угодно) довольно необыкновенная. Мужъ ея, долго проживавшій въ Англіи, получилъ много обще-европейскаго тогдашняго лоска, но все-таки изъ него ничего особеннаго не вышло, кромѣ только страстнаго англомана, агронома, любителя лошадей и скачекъ. Жена его стояла гораздо выше его. Съ этой высоко образованной, высоко человѣчной и много поработавшей для общаго русскаго образованія женщиной, мой отецъ былъ въ близкихъ сношеніяхъ и перепискѣ почти до самаго конца ея жизни, въ 1842 году.

Другая женщина, близкій другъ моего отца, впродолженіе болѣе четверти столѣтія, была сенаторша Агаѳоклея Марковна Сухарева, урожденная Полторацкая. Она происходила изъ славной семьи Полторацкихъ, давшей столько замѣчательныхъ и полезныхъ слугъ нашему отечеству, и была между всѣми ими одною изъ самыхъ замѣчательнѣйшихъ историческихъ личностей. Она умерла въ 1840 году, предсѣдательницей женскаго попечительнаго совѣта о тюрьмахъ и предсѣдательницей петербургскаго женскаго патріотическаго общества; въ этой должности она состояла болѣе 16 лѣтъ, т.-е. съ конца царствованія Александра I. Это была женщина съ необыкновенной, совершенно мужской энергіей и иниціативой: съ самыхъ молодыхъ лѣтъ она посвятила себя на пользу ближняго и никакія отношенія семейныя, такія, какъ отношенія жены и матери, впрочемъ, у ней прекрасныя, никогда не помѣшали проводить всѣ дни свои, съ ранняго утра и до ночи въ какой-то неугомонной и ненасытимой дѣятельности на пользу сиротамъ, больнымъ, бѣднымъ, нуждающимся въ воспитаніи, притѣсняемымъ и угнетаемымъ со стороны какого-нибудь грубаго и нелѣпаго начальства, въ Петербургѣ или провинціи. Съ необыкновеннымъ мастерствомъ и настойчивостью, неизвѣстными большинству русскихъ женщинъ предшествовавшаго намъ періода, т.-е. женщинъ конца XVIII и начала XIX вѣка, она умѣла пріобрѣтать авторитетъ, глубокое уваженіе и довѣренность; связи ея во всѣхъ слояхъ общества были безчисленны, ее глубоко уважалъ самъ императоръ Николай I, даже иногда ея слушался. Она всѣмъ казалась несокрушимымъ гранитомъ, на который можно о переться, который спасетъ и защититъ отъ всякой напасти. Школы росли и плодились подъ ея руками какъ грибы, она не знала утомленія, когда надо было посѣщать ихъ и слѣдить за ними; у ней былъ словно талантъ создавать средства, привлекать капиталы. Порядокъ и благоустройство у ней были примѣрные; она всюду поспѣвала, все видѣла, все знала, потому-что себя не щадила и никогда не давала себѣ покоя, была въ движеніи весь день. Обращеніе-же ея со всѣми, начиная отъ верхнихъ слоевъ общества и до нижнихъ, было всегда одинаково: смѣлое и прямое, не знавшее никакихъ комплементовъ и учтивостей, иногда просто рѣзкое, но безконечно открытое, правдивое. Когда впослѣдствіи я читалъ «Войну и миръ» Льва Толстого, я много разъ воображалъ себѣ, что великій писатель именно съ нашей петербургской Сухаревой написалъ свою московскую генеральшу Ахросимову. Впродолженіе всего нашего дѣтства мы, дѣти, съ изумленіемъ и восторгомъ глядѣли на нашу Агаѳоклею Марковну, которой все новыя и новыя предпріятія, чтобы накопить громадныя постройки на пользу общую, дѣла спасенія, дѣла защиты, дѣла помощи, всяческаго устройства и созиданія, цѣлый день гремѣли въ нашихъ у пахъ въ отцовскомъ домѣ. Несмотря на свои усы, мужественную осанку и громкій, рѣзкій голосъ, она намъ сильно нравилась и безконечно была намъ пріятна. Кто-бы изъ насъ могъ тогда вообразить себѣ, что одинъ человѣкъ изъ нашего семейства, вотъ эта дѣвочка Надя, съ которою мы бѣсились и играли, однажды сдѣлается Агаѳоклеей Марковной Сухаревой, будетъ имѣть власть и вліяніе не менѣе нашей обожаемой старухи; что эта живая, острая, смѣлая, повидимому пустая и ничтожная дѣвочка надѣлаетъ современемъ добра и важныхъ дѣлъ не меньше нашей Агаѳоклеи Марковны, а пожалуй и гораздо больше!

Въ счастьѣ и несчастьѣ, Полторацкая и Сухарева были преданными друзьями, товарищами, совѣтницами и помощницами моего отца. Когда въ іюнѣ 1831 г., умерла, почти скоропостижно, наша мать отъ страшной тогдашней холеры, — только онѣ двѣ поддержали и спасли моего отца отъ помѣшательства или самоубійства. Мы, дѣти, довольно долго были у этихъ двухъ чудесныхъ женщинъ на попеченіи. Потомъ зашла рѣчь о томъ, чтобы обѣихъ дѣвочекъ, Соню и Надю, отдать на воспитаніе въ казенное заведеніе, и младшая, Надежда, была даже тогда записана кандидаткой въ Екатерининскій или Патріотическій институтъ, на собственныя суммы императора, но по счастью это не осуществилось — долго вакансіи не оказывалось, и обѣ мои сестры остались дома и никогда не сдѣлались институтками. Изъ множества мемуаровъ, записокъ, романовъ, повѣстей и драмъ, а въ послѣднее время изъ превосходной книги Е. О. Лихачевой «Матеріалы для! исторіи женскаго образованія въ Россіи», мы знаемъ,: что такое были институтская жизнь и институтское воспитаніе у насъ, а также институтскія младенческія понятія и институтскіе отсталые наивные взгляды въ 30-хъ и 40-хъ годахъ. Слово «институтка» сдѣлалось даже прозвищемъ съ такимъ характеромъ, какого оно никогда не имѣло больше нигдѣ въ Европѣ. Случай спасъ отъ всего этого моихъ сестеръ, и онѣ воспитывались дома, подъ благодѣтельнымъ вліяніемъ самого нашего отца.

II.

По рекомендаціи А. Μ. Сухаревой, къ намъ въ 1831 году поступила гувернантка, Ольга Константиновна Николаева, женщина по характеру и сердцу прекрасная, довольно образованная и, что самое главное, не сдѣлавшая своимъ воспитанницамъ никакого особеннаго вреда, ничѣмъ особенно не исказившая простыхъ, хорошихъ натуръ. «Главная бѣда нашей гувернантки, пишетъ моя сестра въ своихъ „Запискахъ“, была та, что она была истая институтка, для которой на первомъ планѣ стояли комильфотность и барство, и связанныя съ ними чопорныя и фарисейскія привычки. Но мы какъ-то отъ всего этого убереглись».

Учила насъ Ольга Константиновна (и меня тоже, еще маленькаго мальчика) русскому, французскому и нѣмецкому языку и хорошимъ манерамъ; кромѣ того, были у насъ учителя, студенты тогдашняго знаменитаго педагогическаго института, Ив. Ег. Озеровъ и Ал. Фил. Тихомандрицкій (впослѣдствіи знаменитый университетскій профессоръ математики). Сестра моя пишетъ въ своихъ «Запискахъ»: «Ученье шло у насъ не важно; не знаю, была-ли я лѣнива или учителя были неумѣлы, но я плохо что знала!..»

Музыкѣ насъ всѣхъ учила сначала мадамъ, — Катерина Антоновна, въ первомъ замужествѣ Третьякова, во второмъ Рудольфъ, толстенькая краснощекая нѣмка, съ красивыми, милыми руками и пухлыми пальчиками. Она, кромѣ гаммы, кажется, ничего не умѣла и не знала въ музыкѣ. Да и мудрено было-бы ей чему-нибудь научить насъ, на маленькомъ кургузомъ фортепіано, мастера Февріэ, еще временъ Александра I, купленномъ для нашей матери, когда она выходила замужъ въ 1817 году, и на которомъ она впослѣдствіи наигрывала контрадансы, экосезы и модную «Bataille de Prague». Въ этомъ фортепіано, стоячемъ, стариннаго устройства, было всего, кажется октавъ 5, какъ при Моцартѣ, а тону столько-же, сколько въ сковородкѣ. Впрочемъ, Катерина Антоновна не долго у насъ царствовала. Ее еще въ началѣ 30-хъ годовъ замѣнилъ нѣкто Фольвейлеръ, хорошій учитель изъ нѣмцевъ, бѣлокурый, голубоглазый, а потомъ и нѣкто Григоровскій, изъ русскихъ, кажется изъ крѣпостныхъ, бодрый, энергичный юноша, исправный техникъ, а въ концѣ 30-хъ годовъ — Герке, тогдашній лучшій и солиднѣйшій фортепіанный учитель въ Петербургѣ, отличный музыкантъ и превосходный человѣкъ. Онъ около 40-хъ годовъ, ввелъ у насъ въ домѣ Шопена и Шумана, и съ тѣхъ поръ у насъ въ семействѣ узнали настоящую музыку. Пѣнію учились мои сестры у разныхъ учителей и учительницъ, все итальянцевъ и итальянокъ (первый былъ Трезини, вторая — мадамъ Мейнсгаузенъ, урожденная итальянка, не помню фамиліи) — и потому пѣли тоже все только вещи Россини, Беллини и Доницетти: ни о чемъ другомъ не было помина. Впрочемъ, надо признаться, музыка и пѣніе мало дались моимъ сестрамъ, особливо младшей.

Итакъ, насъ учили, водили гулять, возили въ гости всего чаще къ Сухаревой, въ городѣ, въ, ея собственный богатый домъ, на Обуховскомъ проспектѣ, близко Сѣнной, гдѣ всегда бывало въ гостяхъ пропасть военныхъ и штатскихъ генераловъ, а по вечерамъ — много столовъ съ вистомъ, — или на дачу, около Полюстрова. По праздникамъ возили насъ на лодкѣ по Фонтанкѣ, среди барокъ съ дровами — въ Екатерингофъ, тогда еще пустынный, но красивый, съ качелями, катаньями въ колясочкахъ, съ деревянной горы внизъ по крутой дорожкѣ, спускающейся сверху винтомъ; наконецъ, водили насъ аккуратно всякое воскресенье къ обѣднѣ, въ церковь Московскаго полка, отъ казармъ котораго мы близко жили, и гдѣ священникъ Мих. Мих. Спасскій, нашъ близкій знакомый, духовникъ и законоучитель, съ необыкновеннымъ изяществомъ и даже элегантностью совершалъ свои службы. «Онъ просто рисовался, какъ актеръ, зная что онъ красавецъ», говоритъ моя сестра.

Но нельзя сказать, чтобы наша юная жизнь шла тогда совершенно ординарно, безразлично и банально. Бывали иной разъ случаи, доказывавшіе, что у нѣкоторыхъ личностей нашего мирнаго и тихаго семейства тлѣютъ тоже втихомолку, подъ золой, свои особенныя, горячія жизненныя искорки.

Съ 1833-го на 1834-й годъ, нашимъ двумъ младшимъ братьямъ, Дмитрію и Борису, было — одному всего только 5 лѣтъ, другому 4 года. По всегдашней дѣтской потребности кого-нибудь да звать «мамой», они стали звать Ольгу Константиновну — мамой. И тутъ у насъ произошолъ бунтъ въ домѣ. Старшій братъ нашъ, Николай, всего еще 15-лѣтній гимнизистъ, но уже горячій, страстный и увлекающійся, какъ потомъ во всю свою жизнь, былъ возмущенъ такимъ «попираніемъ» дорогихъ чувствъ, до которыхъ ничья посторонняя рука не должна касаться, а по его мнѣнію, именно эта «чужая», эта «посторонняя» дама, нарочно научала маленькихъ нашихъ братишекъ звать себя «мамой», чтобы потомъ мало-по-малу заставить нашего отца на себѣ жениться. Все это были фантазіи, выдумки, болѣзненное нервное возбужденіе, однако нашъ Коля не находилъ себѣ покоя, ночей не могъ спать спокойно, все болѣе и болѣе возбуждаясь, ходилъ какъ помѣшанный по комнатамъ, проклиналъ «чужестранку», и, такъ-какъ ближайшаго его товарища и помощника, нашего брата Александра, не было съ нимъ — онъ учился въ Царскомъ Селѣ, въ Лицеѣ, — то онъ сталъ революціонировать, бунтовать насъ, двухъ сестеръ, Соню и Надю, и даже меня, 11-лѣтняго мальчика, въ красной гусарской курточкѣ съ золотыми кисточками. У насъ сдѣлался настоящій заговоръ, сердитыя совѣщанія происходили, пока нашъ отецъ былъ на своихъ постройкахъ, а «чужестранка» водила дѣтей гулять вдоль по набережной Фонтанки. И вотъ въ одинъ прекрасный день оказался на стѣнѣ, въ залѣ, пришпиленный булавками къ обоямъ большой листъ бумаги, на которомъ крупными буквами, чуть не въ ½ вершка, было написано: «У насъ нѣтъ мамы. Она была, но теперь она святая. Никто не смѣетъ у насъ называться мамой». Когда воротилась Ольга Константиновна, она расплакалась, разшумѣлась, сказала: «Я ужо папа разскажу! Что-то онъ скажетъ тѣмъ, кто затѣвалъ, кто дѣтей портитъ». И дѣйствительно, вечеромъ у нашего отца въ кабинетѣ, когда онъ воротился домой съ своихъ работъ, происходилъ большой и серьезный военный совѣтъ при затворенныхъ дверяхъ. Мы ждали результатовъ съ трепетомъ, но тоже и съ любопытствомъ; ходили и бѣгали потихоньку по комнатамъ, и шопотомъ переговаривались другъ съ дружкой: что-то съ нами сдѣлаютъ, какъ-то насъ накажутъ? Но насъ никакъ не наказали. Только нашъ отецъ выговаривалъ намъ тихимъ голосомъ, а у самого были слезы на рѣсницахъ. Миръ скоро возстановился, потому-что Ольга Константиновна была въ сущности все-таки очень добрая и хорошая женщина, — но ужаснаго слова «мама» мы больше не слыхали. Еслибъ только Ольга Константиновна знала, что главной революціонеркой и бунтовщицей тутъ, послѣ брата Николая, была никто другой, какъ 12-лѣтняя Надя, именно ея любимица, ея балованная дѣвочка. Какъ бы она удивилась! Но она этого никогда не узнала — во всю свою жизнь. Мы молчали, и тогда я послѣ. У моей-же сестры Нади это было, я думаю, первымъ проявленіемъ ея духа возстанія противъ того, чего не должно быть, ея духа ревности, любви, это былъ первый походъ ея, вмѣстѣ съ другими, противъ зла.

Въ концѣ 30-хъ и впродолженіе 40-хъ годовъ, самыми близкими нашими знакомыми были Александровы. Въ этомъ семействѣ и сыновья, и дочери были очень даровиты и очень способны къ искусствамъ. Одни хорошо рисовали — старшій сынъ, Владиміръ Тимофѣевичъ, былъ даже нашимъ первымъ учителемъ рисованія; дочери, Александра и Софья, хорошо играли на фортепіано. Младшую, Вѣру, самъ Глинка училъ впослѣдствіи пѣнію, давалъ ей что-то вродѣ уроковъ. По обычаю гувернеровъ и гувернантокъ, конца не было вѣчнымъ сравненіямъ насъ съ Александровыми и упрекамъ нашей неспособности. Страшно страдало наше самолюбіе, и съ болѣзненнымъ чувствомъ подымались наши молодыя сердечки. Но все-таки мы были величайшіе друзья со всѣмъ семействомъ Александровыхъ. Въ 40-мъ году Платонъ Кукольникъ, адвокатъ и дѣлецъ, женился на старшей дочери, Александрѣ, поселился въ ихъ домѣ, и тамъ стала часто собираться вся извѣстная брюловско-глинкинско-кукольниковская компанія. Иногда Глинка пѣлъ тамъ отрывки изъ «Руслана», въ то время имъ сочиняемаго, всего чаще балладу Финна и каватину Гориславы, а иногда и танцовалъ, если было время до ужина. Танцовать онъ очень любилъ, обѣ сестры мои бывали тогда у него нерѣдко «дамами», какъ живыя, веселыя и хорошенькія барышни. Несторъ Кукольникъ любилъ тутъ-же читать свои стихи или отрывки изъ надутыхъ своихъ драмъ, Брюловъ плѣнялъ всѣхъ остроуміемъ и интересными, живописными разсказами. Но мнѣ никогда не удавалось присутствовать на этихъ вечерахъ: я былъ тогда еще въ училищѣ правовѣдѣнія.

III.

Въ 1842 году Ольга Константиновна уѣхала изъ нашего дома, со своей дочерью Любочкой, въ Екатеринбургъ, къ своему брату, и тамъ завела женскій пансіонъ. Мои сестры, одна 22, другая 20 лѣтъ, остались однѣ на своей волѣ, съ двумя старыми незамужними тетками. Одна была сестра нашей матери, толстая и старая Анна Абрамовна въ старинномъ чепчикѣ, другая — сестра нашего отца, маленькая, сухощавенькая, живая и сильно подвижная Вѣра Петровна, преумная и пресимпатичная особа, очень благочестивая, всего болѣе преданная религіознымъ дѣламъ, и много времени проводившая въ церквахъ и монастыряхъ. Это были два совершенно различныя по натурѣ, но хорошія и милыя существа; ихъ мы равно любили, но отъ нихъ воспринять намъ было нечего. «Сначала намъ было какъ-то дико, быть однимъ, пишетъ моя сестра въ своихъ „Запискахъ“, но мало-по-малу мы свыклись. Сначала съ нами выѣзжали наша тетушка Вѣра Петровна и отецъ, а потомъ мы стали ѣздить всюду однѣ, — а это тогда многимъ казалось дико и даже несовсѣмъ прилично. Какъ, 2О-лѣтнія дѣвушки однѣ на улицѣ и въ гостяхъ!»

Но еще болѣе подвергались порицаніямъ мои сестры за то, что онѣ вдругъ принялись много читать. «Моя молодость была чрезвычайно безпечна и не серьезна, восклицаетъ моя сестра Надежда. — Всѣ мысли и вся цѣль клонились у меня, вначалѣ, къ увеселеніямъ». Онѣ тогда часто ѣзжали на вечера и балы къ разнымъ знакомымъ, и я живо помню, какъ я, бывало, ходилъ и будилъ ихъ, передъ вечеромъ, часовъ въ 9, и кричалъ имъ на ухо: «Пора, пора вставать! Довольно валяться!» — а когда онѣ не слушались и лѣнились, каждую изъ нихъ я схватывалъ съ кушетки, поднималъ на руки, относилъ къ туалету и тамъ сажалъ на кресло, гдѣ уже ждала горничная, убирать голову. Но пришло время, когда обѣ сестры мои стали чувствовать недочеты въ своемъ существованіи. Вихрь свѣта, балы и танцы уже не удовлетворяли ихъ. Онѣ вдругъ увидали, что мало образованы, и имъ стало больно. «Особливо меня сердили вздорные разговоры на балахъ, говоритъ моя младшая сестра. Я старалась на вечерахъ не танцовать мазурку, которую, впрочемъ, очень любила: мнѣ всегда былъ невыносимъ глупый разговоръ».

Сестры мои поняли, что ихъ учили много, но все не тому, чего имъ надо было, чего имъ хотѣлось. «Развѣ мы знали хоть сколько-нибудь исторію? восклицаетъ младшая. Вѣдь насъ учили по несчастнымъ учебникамъ того времени! А куда они годились? Такъ и во всемъ!» Онѣ обѣ считали горькой обидой для себя и кровной несправедливостью, что братьевъ воспитываютъ и учатъ со всѣмъ иначе, чѣмъ ихъ, и думали, что и онѣ тоже могли-бы всему учиться, чему учатся братья, узнать все то, что они знаютъ. «Мой отецъ, пишетъ сестра моя, — хотя и былъ такой умный человѣкъ, а думалъ (какъ всѣ тогда), что намъ не то надо, что братьямъ…» "Вспоминаю я (говоритъ она еще въ одномъ мѣстѣ своихъ «Записокъ»), какъ пренебрежительно на насъ, молоденькихъ дѣвицъ, иной разъ смотрѣли. Братъ Володя былъ въ Правовѣдѣніи и бралъ уроки на фортепіано, на недѣлѣ — у Бензельта, по воскресеньямъ — у Берке. Приходитъ онъ какъ-то разъ въ воскресенье съ урока отъ Берке, и говоритъ: "Вотъ сегодня я много игралъ и толковалъ съ Берке, и въ одномъ мѣстѣ Берке мнѣ сказалъ: "Не играйте какъ всѣ барышни, безъ смысла, а надо прежде понять, а потомъ исполнять «: И Володя тутъ-же съ усмѣшкой къ намъ съ Соней обратился. Намъ было это тяжко, особенно коцецъ фразы: „Вѣдь на нихъ понапрасну деньги бросаютъ“. Мы потомъ не разъ вспоминали это…» И вотъ онѣ затѣяли добразовыватъ себя, перечитали по секрету, изъ библіотечныхъ шкапиковъ моего отца, все, что только нашли тамъ, и все что могли достать отъ Сѣровыхъ, нашихъ хорошихъ знакомыхъ, отецъ которыхъ, Николай Ивановичъ Сѣровъ, отецъ композитора, былъ высокообразованный человѣкъ и обладалъ хорошей, солидной библіотекой.

До сихъ поръ уцѣлѣли у насъ многочисленныя тетради, написанныя рукою обѣихъ сестеръ, Софьи и Надежды, гдѣ были цѣлыя страницы выписокъ изъ «Шильонскаго узника», или «Чайльдъ-Гарольда» по-англійски; потомъ, изъ модныхъ тогда и имѣвшихъ претензію на интеллектуальное значеніе, романовъ миссъ Эджевортъ, изъ Пушкина, изъ Гейне; онѣ даже пытались одолѣть съ лексикономъ «Божественную, комедію» Данта, въ оригиналѣ, по старому итальянскому изданію огромной величины, которое отецъ нашъ привезъ изъ Италіи, еще въ началѣ столѣтія. Конечно, онѣ ничего не разобрали въ старомъ средневѣковомъ языкѣ Данта. «Но въ то время молодыя дѣвицы не очень-то допускались до книгъ и газетъ: онѣ тотчасъ получали прозвище bas-bleu (синій чулокъ), пишетъ моя сестра, и на насъ порядочно-таки указывали пальцами, а мы не разъ тому смѣялись. Мы ни съ кѣмъ, изъ знакомыхъ и не разговаривали о нашихъ чтеніяхъ, — вѣдь не много было около насъ людей, интересовавшихся книгами, музыкой, Эрмитажемъ, который мы обожали, и куда ходили часто, однѣ, вдвоемъ..» По счастью, среди ихъ одиночества, имъ случилось встрѣтиться съ юношей, который сдѣлался ихъ совѣтникомъ, руководителемъ и помощникомъ, а вмѣстѣ и танцоромъ. Это былъ одинъ изъ тогдашнихъ ревностныхъ молодыхъ литераторовъ, Сергѣй Строевъ. «Онъ былъ съ нами близко знакомъ, говоритъ сестра Надя, — до самой своей смерти, очень ранней, къ несчастью (1842). Какая это была свѣтлая личность, сколько знанія! Съ нимъ-то, когда онъ пріѣзжалъ изъ Москвы, на мѣсяцъ, на два, проводили мы одно время всѣ вечера, читали другъ другу вслухъ нашихъ любимыхъ писателей. И онъ читалъ намъ что-то вродѣ историческихъ лекцій. Это были увлекательные вечера! Часто хаживали мы съ нимъ и въ Эрмитажъ. Кругъ-же нашихъ товарокъ былъ плохъ и, сходясь близко, мы скоро чувствовали недостатки ихъ. Вотъ и оставались мы всего болѣе однѣ, двоемъ…»

Надо признаться, большинство нашихъ тогдашнихъ знакомыхъ были, въ самомъ дѣлѣ, все люди не важные по содержанію. Почти со всѣми этими семействами знакомство завелось у насъ только потому, что нашъ отецъ строилъ имъ дома. Все это были люди состоятельные, иногда богатые, но интеллектуальный уровень былъ тамъ далекъ отъ какой-нибудь высоты. Такъ наприм., Бергинъ — это былъ англійскій банкиръ при дворѣ Александра I; Голохвастовъ — чиновникъ министерства финансовъ, впослѣдствіи даже директоръ банка; Инсарскій — управляющій имѣніями гр. Апраксина; Билибинъ — биржевой браковщикъ; Безцѣнный — биржевой маклеръ; были тутъ и откупщики, уланскіе и гусарскіе офицеры, наприм. Шишмаревы, женатые на богатыхъ купчихахъ, все это были люди хорошіе и дѣловые, жили они прекрасно, себѣ и другимъ всласть, но въ ихъ домахъ царствовали всего болѣе карты, либо танцы, — либо и то и другое вмѣстѣ; никакіе интересы общественные, культурные или интеллектуальные еще не выплывали тамъ наружу.

Для удовлетворенія своихъ внутреннихъ, болѣе хорошихъ потребностей, у моего отца были другіе, свои особые знакомые. Про нихъ я когда-нибудь разскажу при другомъ случаѣ. Мы, молоденькое, маленькое поколѣньице, не имѣли съ ними никакихъ соприкосновеній.

Я выше говорилъ уже, что музыка и пѣніе играли крупную роль въ жизни моихъ сестеръ, но живопись и рисованье — еще гораздо большую. У нихъ были прекрасные учителя: сначала Михаилъ Ивановичъ Скотти, ученикъ знаменитаго въ свое время Его рова, впослѣдствіи самъ профессоръ академіи и учитель Перова въ московской школѣ живописи и ваянія; послѣ отъѣзда Скотти въ Италію — училъ у насъ академикъ Алексѣй Александровичъ Васильевъ, хорошій портретистъ. Оба они, одинъ вслѣдъ за другимъ, такъ хорошо подвинули своихъ ученицъ, что онѣ впродолженіе 40-хъ годовъ написали масляными красками множество очень изрядныхъ портретовъ всего нашего семейства: тутъ появились и наши тетки въ чепцахъ, и характерный, оригинальный нашъ лакей Иванъ, страстный чтецъ «Сына Отечества» временъ нашествія французовъ 1812 года и турецкой войны конца 20-хъ годовъ. Онъ эти тетрадки зналъ почти наизусть, и когда мылъ меня въ ваннѣ, покуривая трубочку, то всегда много разсказывалъ мнѣ про Наполеона, про маршала Веллингтона, про Наваринское сраженіе, про адмирала Кодрингтона, про Кутузова и разныхъ русскихъ генераловъ: разсказы были безконечны. Иванъ былъ, можно сказать, одинъ изъ самыхъ раннихъ и полезныхъ мнѣ учителей. Но и кромѣ того, мы всѣ любили его за необыкновенную честность, прямоту, услужливость и вѣрность. Онъ у насъ въ домѣ женился, жена его, Анна Афанасьевна, была у насъ потомъ кухаркой — и отличной; отъ нихъ народилась большая семья, изъ которой иные члены продолжали у насъ въ домѣ жить потомъ нѣсколько десятковъ лѣтъ; дѣти ихъ, въ свою очередь одни женились, другія вышли за мужъ, и произвели третье еще поколѣніе хорошихъ и честныхъ людей. Кромѣ портретовъ нашихъ тетей и Ивана, было сдѣлано моими сестрами нѣсколько другихъ еще портретовъ: съ. моего тогдашняго пріятеля и товарища по училищу правовѣдѣнія, А. Н. Сѣрова, впослѣдствіи автора «Юдиѳи» и «Вражьей силы» (этотъ портретъ я въ 1880 году издалъ въ «Русской Старинѣ»), портреты нашей воспитательницы О. К. и ея дочки Любы, портреты со всѣхъ насъ, братьевъ, одного изъ нихъ артиллеристомъ, съ тогдашнимъ киверомъ въ рукахъ, другихъ правовѣдами, еще одного — свѣтскимъ франтомъ съ усиками; наконецъ, сестра Надя прекрасно нарисовала и себя самое, въ розовомъ бальномъ платьѣ vapeur и съ тогдашней модной прической «а la Clotilde», широкими бандо поверхъ уха.

Но, когда этой моей сестрѣ было уже 24 года, среди тихой мирной жизни самообразованія, художественныхъ наслажденій и ревностнаго литературнаго чтенія, вперемежку съ балами и вечерами, надъ нею пронеслась страшная буря несчастія и исковеркала навѣки все ея существованіе. Я рѣшаюсь говорить про эту ужасную катастрофу, потому-что давно перемерли, въ двухъ противоположныхъ семействахъ, всѣ участвовавшія въ разсказываемыхъ мною событіяхъ. У моей сестры былъ въ концѣ 40-хъ годовъ женихъ, блестящій гвардейскій офицеръ служившій въ конной артиллеріи, очень образованный и свѣтскій. Приближалась помолвка, свадьба казалась близкой и совершенно несомнѣнной. И этотъ женихъ вдругъ ее покинулъ и почти мгновенно женился на другой. Этого потребовалъ его отецъ, грозившійся лишить его наслѣдства и сдѣлать навѣки нищимъ. Блестящій офицеръ перепугался и безропотно уступилъ, а моя сестра — сошла съ ума. Это было страшное, мучительное время въ нашемъ семействѣ. Всѣ мы жили однимъ только общимъ несчастіемъ, никуда не ходили и ни съ кѣмъ не видались. Страшная трагедія цѣлый день шла въ домѣ. Отецъ нашъ былъ убитъ. Но тутъ-то намъ довелось быть свидѣтелями невообразимыхъ чудесъ. Нашъ докторъ, тогда одинъ изъ выдающихся врачей Петербурга, рѣшилъ лѣчить нашу сестру — магнетизмомъ. У него были. черные, пронзительные глаза, и передъ нами прошли сцены, которымъ мы всѣ никогда не повѣрили-бы, еслибъ намъ разсказывали ихъ другіе, а не сами мы видѣли. Мы никогда не вѣрили ни верченію столовъ, ни вызываніямъ духовъ, ни прочимъ моднымъ забавамъ и затѣямъ, но что мы тутъ увидали, тому нельзя было не повѣрить. Усыпленная, глазами доктора и магнетическими навѣваніями его рукъ, или надѣтымъ ей на руку намагнитизированнымъ кольцомъ, моя сестра сама начинала приказывать, чѣмъ ее лѣчить. Она диктовала лѣкарства по латыни (изъ которой, конечно, не знала до тѣхъ поръ ни одной буквы), и мы, стоявшіе кругомъ ея постели въ нѣмомъ молчаніи, братья и сестры, записывали, что тогда ею говорилось и приказывалось. У насъ до сихъ поръ сохранились тетради съ нашими записями. Всего поразительнѣе было то, какъ иногда, среди своей тихой, медленной, протяжной рѣчи, какимъ-то гробовымъ голосомъ, она вдругъ вскрикивала, словно кто больно укололъ ее булавкой: «Онъ ѣдетъ!» Мы бросались къ отворенному балкону — и въ самомъ дѣлѣ, видѣли изъ-за занавѣсокъ, что онъ" беззаботный, равнодушный и жестокій, проѣзжалъ мимо. Ее перевезли (по ея приказу) въ Парголово, гдѣ никто изъ насъ до тѣхъ поръ не бывалъ, и лѣченіе тамъ продолжалось. Подъ конецъ лѣта, среди магнетическаго сна, она однажды вскрикнула: «Онъ въ паркѣ!» и — скоро потомъ пришла домой наша тетя, отъ обѣдни въ і-мъ Парголовѣ, и разсказывала, что въ паркѣ встрѣтила его" съ молодой женой. Это былъ второй или третій день ихъ свадьбы, они пріѣхали вдвоемъ погулять за городомъ, и, конечно, не подозрѣвали, что наше семейство именно въ этихъ краяхъ теперь живетъ. Къ. осени Надя стала поправляться, и мы вздохнули свободно. Къ слѣдующему лѣту она и совсѣмъ почти выздоровѣла. Но на здоровьѣ ея остались страшные слѣды грозной катастрофы, и цѣлыхъ 50 лѣтъ потомъ она носила на своихъ плечахъ гнетъ ея.

Но когда она снова вступила въ жизнь, то дала себѣ самой клятву: никогда не выходить замужъ и начать совершенно новую жизнь. Она выполнила эту клятву свято, выдержала ее до своего послѣдняго вздоха. «Послѣ моего нравственнаго страданія, пишетъ она въ „Запискахъ“, — послѣ грустной исторіи моего сердца, послѣ моей болѣзни, бывшей слѣдствіемъ душевнаго потрясенія, которое перевернуло всю мою жизнь, я искала забвенія моему наболѣвшему сердцу. И какъ только я пришла въ себя, я почувствовала потребность общественной дѣятельности. Но судьба была немилосердна. Едва я оправилась послѣ разорванныхъ надеждъ, какъ на насъ обрушилось новое страшное горе — не стало нашего отца…» Много сердечныхъ страницъ въ своихъ «Запискахъ» посвятила она воспоминаніямъ о немъ, но потомъ написала: «Послѣ всѣхъ ударовъ, постигшихъ меня, я начала сознавать, что если живешь, то надо дѣйствовать, и безчестно предаваться только мысли о своемъ разбитомъ счастіи. И я искала занятія, стала изучать ботанику (такъ-какъ съ дѣтства любила цвѣты и всякую растительность), стала много читать…» Старикъ Сѣровъ снова пришолъ тутъ на помощь моимъ сестрамъ со своею библіотекою, еще иныя книги онѣ доставали изъ другихъ рукъ, и въ концѣ 40-хъ и въ началѣ 50-хъ годовъ онѣ прочитали пропасть превосходныхъ или, по крайней мѣрѣ, важныхъ книгъ. Тутъ были и «Разговоры» Платона, и поэмы Байрона и Виктора Гюго, и исторія Карамзина, и романы Вальтеръ-Скотта, и «Эмиль» Руссо, его «Contrat Social», и многое изъ Вольтера, и знаменитое ботаническое сочиненіе Декандоля: «Prodromus», котораго заглавіе даже мы, братья, не могли ей объяснить, когда сестра Надя спрашивала; что такое значитъ «Prodromus»? Насъ и самихъ мало чему дѣльному учили! Наконецъ, сюда-же принадлежали романы Жоржъ-Сандъ, въ 40-хъ годахъ сильно читавшіеся въ Россіи и сильно волновавшіе всѣ молодыя, свѣжія, стремившіяся къ свѣту и независимости души. «Мы съ сестрою Софьей, пишетъ она, можно сказать, жили этими романами, точь-въ-точь какъ въ 42-мъ году — страстной геніальной игрой Листа». Оба великіе художника возбуждали въ нихъ всѣ силы страсти, поэзіи и мысли!

Но на чтеніяхъ дѣло не остановилось. Скоро наступила пора настоящей дѣятельности, глубоко характерной, самостоятельной и полезной. Обстоятельства поднимались, одно другого важнѣе и серьезнѣе. Нуженъ былъ для нихъ духъ крѣпкій, смѣлый, рѣшительный — у моей сестры Надежды все это уже было и сложилось въ могучее орудіе дѣйствія.

Въ началѣ 50-хъ годовъ младшая сестра видѣла, что старшая, Софья, которую она такъ долго и такъ страстно любила, страшно страдала: она была убита горемъ, она горячо любила и горячо была любима, но бракъ не могъ состояться, потому-что между женихомъ и невѣстой существовали степени отдаленнаго родства, по русскому закону воспрещенныя для браковъ. Что-же сдѣлала сестра Надя? Долго насмотрѣвшись на сестрино горе, она и сама съ нею горько намучилась. И потомъ вдругъ, въ одинъ день, рѣшилась. Никому не говоря ни слова, она написала письмо къ великой княгинѣ Маріи Николаевнѣ, черезъ фрейлину графиню Ал. Андр. Толстую, которой отецъ, полковникъ, служившій въ царскосельскомъ дворцовомъ правленіи, былъ знакомъ съ нашимъ отцомъ еще съ 20-хъ годовъ. Это письмо было полно чувства и страсти^[1]. Она получила отъ великой княгини дозволеніе явиться къ ней и лично разсказать свое важное дѣло. Тутъ она нашла такія горячія слова, такія убѣдительныя мысли и рѣчи, что тронула великую княгиню до глубины ея чудесной, нѣжной и благородной души, и она обѣщалась разсказать все дѣло, какъ есть, своему отцу, императору Николаю I. Черезъ нѣсколько времени желанная свадьба, на которую было посмотрѣно сквозь пальцы, состоялась (впрочемъ со множествомъ хлопотъ и внѣшнихъ предосторожностей, предпринятыхъ моими братьями. Въ томъ числѣ, впродолженіе вѣнчанія, происходившаго въ конногвардейской церкви, входныя двери были заперты на ключъ и никого не впускали до конца церемоніи. Меня, съ ними не было: я былъ за заграницей). Можетъ быть, когда-нибудь я подробно разскажу все это дѣло въ моей автобіографіи.

Это былъ, мнѣ кажется, у моей сестры первый опытъ энтузіастной помощи другимъ, — а потомъ все подобное сдѣлалось главной нотой всей ея жизни. Но, спустя нѣсколько лѣтъ, несчастіе не миновало двухъ созданныхъ ею счастливцевъ. Умеръ у нихъ отъ внезапной болѣзни единственный маленькій сынъ, мать была неутѣшна, потому-что обвиняла себя въ неумѣньи и неосторожности. Отъ горя и страданій она впала въ чахотку и умерла, послѣ долгихъ и мучительныхъ страданій, въ Венеціи. Младшая сестра, впродолженіи этихъ годовъ, бросила все, забыла всѣ высокіе свои планы и радужныя мечты о новой жизни, и думала только о сестрѣ. Она приняла послѣдній ея вздохъ, сама собственными руками совершила надъ усопшей послѣдній, «страшный смертный туалетъ» и пріѣхала назадъ въ Россію, въ концѣ 1858 года, разбитая, измученная, слабая. Она болѣе ни на что не надѣялась, ничего болѣе не ожидала, и желала только одного — смерти.

Но судьба рѣшила иначе. Именно отъ сихъ поръ должна была начаться ея настоящая жизнь, ея настоящая дѣятельность, та, которую, можетъ быть, исторія запишетъ на своихъ страницахъ. Все предыдущее было только приготовленіемъ, интродукціей, увертюрой. Настоящая опера именно только теперь начиналась.

ГЛАВА ВТОРАЯ.
Нѣсколько словъ о прошломъ европейской и русской женщины. — Начало общества дешовыхъ квартиръ. — Μ. В. Трубникова. — Общество женскаго труда. — Калинкинская больница, — Пріютъ кающихся Магдалинъ.

IV.

Приступая къ разсказу о дѣятельности моей сестры, въ теченіе ея зрѣлыхъ годовъ, и всего болѣе о ея участіи въ русскомъ женскомъ движеніи 50-хъ и 60-хъ годовъ, я считаю нужнымъ сначала въ краткихъ чертахъ изложить: откуда пошло это движеніе, какія были его причины, какой ходъ, а потомъ и результаты.

Русская исторія доказываетъ точь-въ-точь то-же самое, что и исторія другихъ европейскихъ народовъ, а именно, что женщина ничуть не ниже мужчины по способностямъ, по уму, по дарованіямъ, по энергіи, по иниціативѣ; но если существовала всегда громадная разница въ участи и исторіи мужчины съ одной стороны, и женщины съ другой, то этому причина лежитъ не въ натурѣ женской, а во внѣшнихъ обстоятельствахъ, въ насиліи, въ угнетеніи, происходившемъ втеченіе долгихъ столѣтій. Умныхъ, даровитыхъ, великодушныхъ, дальнозоркихъ и сильныхъ женщинъ всегда бывало не мало на свѣтѣ, но только онѣ были постоянно задавлены и одурачены. Съ ихъ умомъ, способностями и волей было всегда совершаемо то самое, что всегда совершалось съ ногами китайскихъ женщинъ: на нихъ тотчасъ-же, съ первой минуты рожденія, надѣвались прочныя колодки, башмаки-давители, съ множествомъ перевязокъ, и спастись отъ страшной операціи возможно было развѣ только словно какимъ-то чудомъ. Зато, едва появлялась малѣйшая возможность, едва мелькалъ самый капельный просвѣтъ, женщины расправляли смятыя пружины души и скоро доказывали, что и онѣ тоже люди, что и онѣ способны быть не все только изящными цвѣточками и граціозными побрякушками, но и созданіями, полными мысли, чувства, пониманія жизни и стремленія къ истинному интеллектуальному бытію и всяческому творчеству. Какъ у средневѣковой Европы всѣхъ странъ, такъ и у средневѣковой Руси были свои княгини Ольги и Марѳы-посадницы, начинавшія и совершавшія великія дѣла народныя; какъ у Европы новыхъ временъ, такъ и у Россіи послѣднихъ столѣтій были свои царевны Софіи, свои великія княжны Наталіи Алексѣевны, свои княгини Дашковы, изъ которыхъ однѣ способны были двигать большія массы народныя и направлять ихъ къ крупнымъ цѣлямъ, другія, въ странѣ еще полуазіатской, пробовали прививать своему народу благодатные плоды европейской цивилизаціи, но вмѣстѣ разили своими комедіями и сатирами вѣковой застой и косность всеобщую; третьи бодро и смѣло становились во главѣ свѣтлаго просвѣщенія своего народа и давали ему могучее направленіе. Наконецъ, цѣлая масса другихъ русскихъ женщинъ, тѣхъ, которыя были менѣе одарены для цѣлей интеллигенціи, но не менѣе предыдущихъ женщинъ одарены золотою душою и сердцемъ, — посвящали себя дѣламъ состраданія, милосердія, сердолюбія, одушевленной помощи бѣдствующимъ и страждущимъ, — вообще, посвящали себя высокопочтенному дѣлу филантропіи. Таковы были благочестивыя княжны и княгини, боярыни и монахини средневѣковыя.. Таковы были Евфросиніи Полоцкія, Евфросиніи Суздальскія, Февроніи Муромскія, Юліаніи Лазаревскія и множество другихъ; таковы были, позже, наслѣдницы ихъ, женщины прошлаго и настоящаго вѣка, проявившія несокрушимое мужество сердечное и непобѣдимое желаніе добра, — такими вышли сначала, въ 20-хъ годахъ нашего столѣтія, декабристки; послѣ нихъ — сотрудницы общества посѣщенія бѣдныхъ 40-хъ и 50-хъ годовъ, наконецъ, добровольныя сестры милосердія времени войнъ 50-хъ, 60-хъ и 70-хъ годовъ, — женщины изъ всѣхъ слоевъ русскаго общества. Великолѣпны и чудесны были ихъ великодушныя дѣла, и вѣчная имъ слава въ исторіи нашей, но нигдѣ тутъ не было еще ни малѣйшаго помышленія о правахъ женщины. Вездѣ все дѣло шло только объ обязанностяхъ ея. Ощущеніе права еще спало непробуднымъ сномъ. И такъ было не у однихъ насъ. То-же самое было вездѣ и у другихъ.

Но великій переворотъ въ умахъ, начавшійся во Франціи еще въ началѣ XVIII вѣка и кончившійся громовымъ переломомъ жизни въ концѣ столѣтія, коснулся громаднымъ крыломъ и участи женской.

Женщина была оффиціально признана существомъ, равнымъ мужчинѣ.

Конечно, это сдѣлалось не сразу и не безъ сопротивленія. Даже Руссо, хотя былъ и истинно великій человѣкъ и великій умъ, хотя и пламенный защитникъ попранныхъ правъ, хотя и чудный герольдъ правды и справедливости, а все-таки еще не былъ въ состояніи понять новыхъ, начинавшихъ раздаваться около него требованій. Въ своей «Новой Элоизѣ» (1759) онъ возражалъ дерзкимъ новаторамъ только старинными банальностями: «Совершенная женщина и совершенный мужчина должны столь-же мало походить другъ на друга душой, какъ и лицомъ. Эти напрасныя подражанія чужому полу — верхъ сумасбродства: они смѣшатъ мудраго человѣка и гонятъ прочь любовь. У кого нѣтъ 6½ футовъ роста, басоваго голоса и бороды внизу лица, тотъ не долженъ соваться быть мужчиной»… Въ своемъ знаменитомъ «Письмѣ къ Даламберу» (1758), онъ также говоритъ: «Нѣтъ для женщины ничего добраго внѣ уединенной и домашней жизни; кроткія семейныя и хозяйственныя заботы — настоящая ихъ доля; достоинство ихъ пола заключается въ скромности; искать мужскихъ взглядовъ — это уже значитъ давать себя подкупать; всякая женщина, выходящая въ публику — уже безчеститъ себя»… На эти ординарныя пошлости было тогда у Руссо много товарищей въ публикѣ и печати.

Но, кромѣ Руссо, былъ тогда у Франціи также и Вольтеръ. Это былъ человѣкъ болѣе глубокій, чѣмъ большинство его современниковъ, не взирая на давно прицѣпленный къ нему ограниченными и злобными консерваторами аттестатъ легкаго и поверхностнаго человѣка. Онъ думалъ о женщинахъ уже совершенно иначе. Правда, не совсѣмъ еще отдѣлавшись отъ общихъ вѣковыхъ предразсудковъ, онъ провозглашалъ въ знаменитомъ «Dictionnaire philosophique»: «Мужчины обыкновенно превосходятъ женщину и тѣлесною, и умственною силою. Бывали женщины ученыя, бывали женщины воительницы; но никогда еще не бывало женщинъ съ творческою изобрѣтательностью» — и такія слова доказываютъ только, что даже и Вольтеръ иногда заблуждался и смѣшивалъ коренныя способности женщины съ тѣми результатами, которые были слѣдствіемъ приниженнаго и задавленнаго положенія женщины впродолженіе цѣлыхъ тысячелѣтій. Но, все-таки этотъ самый Вольтеръ, въ минуты полной свободы и свѣтлости своего великаго ума, еще въ началѣ столѣтія, въ 1736 году, писалъ своему пріятелю Бержэ: «женщины способны дѣлать все то, что и мы, но вся разница между ими и нами только въ томъ, что онѣ гораздо милѣе насъ»… Въ другомъ письмѣ, уже къ одной женщинѣ, которую ему сильно хотѣлось убѣдить въ способностяхъ и интеллектуальныхъ правахъ женщины, вопреки ходячимъ предразсудкамъ, — къ знаменитой маркизѣ Дюшатлэ, онъ писалъ (въ 1734 году): «Было время, когда во Франціи, и даже во всей Европѣ, думали, что смѣть учиться — для мужчинъ унизительно, а для женщинъ — неприлично. Первые полагали, что они рождены только для войны и праздности; вторыя — для кокетства… Но это предразсудки варварства. Если бы вмѣсто того, чтобы писать сатиры на женщинъ, Буало потолковалъ съ ^амыми умными дамами французскаго двора, онъ прибавилъ-бы много граціи и цвѣтовъ къ своимъ произведеніямъ. Напрасно онъ пробовалъ, въ своей сатирѣ, предать посмѣянію одну даму, учившуюся астрономіи: онъ лучше-бы самъ ей поучился… Мы живемъ въ такое время, когда поэтъ долженъ быть мыслителемъ, а женщины смѣло могутъ стать ими»…

Эти самыя мысли, здоровыя и могучія, были также проповѣдуемы товарищами Вольтера. Кондорсэ, одинъ изъ величайшихъ умовъ XVIII вѣка, передъ самымъ началомъ великой французской революціи высказалъ ихъ (въ 1787 году) въ знаменитыхъ своихъ «Письмахъ къ гражданину Виргиніи», и это уже не въ видѣ отрывочныхъ сужденій и мыслей а въ видѣ цѣлой стройной системы и неотложнаго требованія. «Почему мужчины имѣютъ права? спрашивалъ онъ. — Потому-что они существа, способныя имѣть разсудокъ, нравственныя идеи; именно поэтому и женщины должны имѣть тѣ-же самыя права»…

Книга Кондорсэ, со своею несокрушимою логикой, дѣйствовала зажигательно, и только началась революція 1789 г., посыпался цѣлый дождь брошюръ и книгъ, требовавшихъ для женщинъ правъ, равныхъ съ мужскими. Еще при жизни Людовика XVI, французскія женщины подавали ему «петицію», гдѣ говорили: «Мы требуемъ для себя образованія, мы требуемъ для себя общественной службы, но не для того, чтобы завладѣть мужскою властью, но чтобъ быть болѣе уважаемыми со стороны мужчинъ и имѣть средства жить обезпеченно противъ горькой доли». Послѣ-того женщины требовали отъ національнаго собранія закона, который-бы постановилъ: полное уничтоженіе, навѣки, во всей Франціи, всѣхъ мужскихъ привилегій; утвержденіе за женщинами той-же свободы и тѣхъ-же преимуществъ, тѣхъ-же правъ, какія до тѣхъ поръ принадлежали однимъ только мужчинамъ. Одна изъ самыхъ выдающихся, даровитыхъ и смѣлыхъ женщинъ того времени, Олимпія де-Гужъ, выпустила въ свѣтъ книгу: «Déclaration des droits de la femme» («Заявленіе правъ женщины»), въ параллель къ знаменитому «Заявленію правъ человѣка», опубликованному великимъ народнымъ собраніемъ 1789 года. Въ этой книгѣ она говорила: «Женщина родится свободною и равною въ правахъ съ мужчиной. Пользованіе женщины естественными правами можетъ быть ограничено только вѣчной тиранніей, оказываемой противъ нея мужчиной. Всѣ граждане и гражданки должны быть равны передъ закономъ, и потому должны быть равно допускаемы ко всѣмъ родамъ службы и занятій, смотря по своимъ способностямъ… Женщина, имѣетъ право идти на эшафотъ и потому должна также имѣть право идти на трибуну…» Одновременно съ этимъ возникли во Франціи женскія общества, женскія товарищества, женскіе клубы, женскія газеты, женскія собранія. Во всѣхъ тогдашнихъ политическихъ дебатахъ, во всѣхъ общественныхъ проектахъ и программахъ для полной перестройки жизни, женщины принимали самое коренное и дѣятельное участіе. Онѣ даже успѣли возбудить, своимъ слишкомъ горячимъ вмѣшательствомъ, антипатію и ненависть самыхъ главныхъ заправилъ революціи: Робеспьера и Мирабо. Выступленіе женщины на публичную арену казалось имъ чѣмъ-то беззаконнымъ,: несообразнымъ и вреднымъ. И Робеспьеръ въ 1793 году казнилъ на эшафотѣ ту самую Олимпію де-Гужъ, которая являлась самой блистательной, яркой и талантливой представительницей своего пола, за ея «попытки измѣнить установленный образъ правленія» (тогдашній терроръ). Вотъ какъ ново и враждебно было дѣйствительное, уже не идеальное, а практическое вступленіе женщинъ въ общественную жизнь, даже для самыхъ фанатическихъ поклонниковъ свободы въ новой Франціи!

Конечно, грубо-солдатское время Наполеона I и реакціонно-ханжеское Людовика XVIII и Карла X не могло быть благопріятно для какихъ-бы то ни было человѣческихъ правъ, въ томъ числѣ и женскихъ; но именно во время этихъ траурныхъ періодовъ исторіи продолжали тлѣть и разгораться искры, загорѣвшіяся еще въ концѣ XVIII столѣтія. Въ 1807 году появилась въ печати первая книга Сенъ-Симона: "Вступленіе къ научнымъ работамъ XIX вѣка, " въ слѣдующемъ 1808 году — первая книга Фуррье: «Теорія четырехъ движеній», и въ этихъ двухъ книгахъ лежалъ первый зародышъ всѣхъ будущихъ сочиненій обоихъ этихъ мыслителей, — сочиненій глубоко потрясшихъ и измѣнившихъ впослѣдствіи европейскій міръ. Нужды нѣтъ, что книгъ этихъ вначалѣ не замѣтила масса, и что обѣ онѣ много лѣтъ пролежали по какимъ-то темнымъ угламъ, для большинства невѣдомыя. Кромѣ большинства — есть также еще меньшинство, а имъ-то именно и живетъ исторія, въ немъ-то главнымъ образомъ она осуществляется и имъ-то движется впередъ. Горсточка людей мало извѣстныхъ, а пожалуй и вовсе неизвѣстныхъ для прочаго люда, страстно примкнула къ мысли о возможности лучшей жизни для человѣческаго рода и, исправляя ошибки и заблужденія первоначальныхъ учителей, повела ихъ ученіе все впередъ и впередъ, по настоящимъ жизненнымъ дорогамъ. Но однимъ изъ главныхъ столповъ новаго символа вѣры было ученіе о равноправности женщины съ мужчиной и о необходимости для нея трудиться и дѣйствовать. Къ эпохѣ іюльской революціи 1830 года новое ученіе стояло уже крѣпко, во всей своей силѣ и расцвѣтѣ. Множество свѣжихъ, мощныхъ умовъ молодой Франціи толпилось вокругъ вождей и предводителей, и въ безчисленныхъ книгахъ, статьяхъ, лекціяхъ и бесѣдахъ разносило это ученіе среди массы.

Еще во времена самого неограниченнаго деспотизма Наполеона I, явилась во Франціи женщина, во многихъ отношеніяхъ могучая умомъ, сильная самостоятельною мыслью, начинавшая задумываться объ участи нынѣшней и будущей женщины — г-жа Сталь. Но при всей значительности ея натуры, выдвигавшей ее на высокую позицію среди остальныхъ европейскихъ женщинъ, ей многаго еще недоставало для того, чтобы взять ту сильную, глубокую и яркую ноту, которая должна была начать искупленіе и возвышеніе современной женщины. Г-жа Сталь была часто независима въ своихъ сужденіяхъ и понятіяхъ, она уже чего-то желала и начинала искать въ отношеніи къ настоящимъ правамъ женщины, она уже начинала жаловаться на униженное ихъ положеніе, пробовала заявлять нѣчто о нѣкоторой ея равноправности съ мужчиной, и это всего болѣе въ томъ, что касается брака и брачной жизни, но вездѣ тутъ, во всѣхъ ея рѣчахъ и мысляхъ, является налицо также огромное количество прежнихъ европейскихъ предразсудковъ, не дающихъ ей выступить истиннымъ женскимъ вождемъ и трибуномъ. Въ предисловіи къ своему роману «Дельфина» (впрочемъ, во многихъ отношеніяхъ очень замѣчательному) она говоритъ: «Мужчина долженъ умѣть бороться съ общественнымъ мнѣніемъ, — женщина должна умѣть подчиняться ему». Въ одномъ мѣстѣ этого-же романа героиня говоритъ: «Очень возможно, что даже суевѣрныя представленія болѣе гармонируютъ съ назначеніемъ женщины, чѣмъ умственная свобода. Эти слабыя и колеблющяся существа нуждаются въ опорѣ, особенно когда онѣ полюбили». Кто такъ думаетъ, кто не способенъ подняться выше этихъ старинныхъ понятій и символовъ вѣры, еще не способенъ разумѣть то, что для нынѣшней женщины потребно, и что составляетъ истинное ея достояніе. Оттого г-жа Сталь вышла женщиной даровитой и умной, не безполезной въ исторіи культуры нашего столѣтія, но ничего не сдѣлавшей для самомалѣйщаго шага современной женщины впередъ.

Настоящей блестящей и талантливой распространительницей и водворительницей тѣхъ идей, которыя спеціально отйосились до женщины и ея судьбы, требующей измѣненія, и уже начинали появляться во Франціи, помимо г-жи Сталь — явилась Жоржъ-Сандъ. По таланту, по дару творчества, по уму, по глубинѣ мысли и чувства, по страстному увлеченію — это была, конечно, первая и высшая женщина изъ всѣхъ, какія были до тѣхъ поръ на свѣтѣ, и романы ея скоро произвели громадное вліяніе на весь міръ. Нужды нѣтъ, что ея творчество было чуждо всякаго реалистическаго направленія и часто было полно одного только утопическаго, частью лишеннаго всякой почвы, идеализма; нужды нѣтъ, что большинство личностей ея романовъ — фантазія, утопія и небывальщина; нужды нѣтъ, что почти всѣ разговоры этихъ личностей — книжны и «литературны», а дѣйствіе происходитъ все равно что не на дѣйствительной землѣ, а на облакахъ, — несмотря на все это, ея созданія имѣютъ громадную цѣнность. и значеніе, какъ одинъ изъ самыхъ могучихъ рычаговъ, способствовавшихъ прогрессу человѣчества. Достоевскій говоритъ въ своемъ «Дневникѣ»: «Жоржъ, Сандъ не мыслитель, но это одна изъ самыхъ ясновидящихъ предчувственницъ болѣе счастливаго будущаго, ожидающаго человѣчество, въ достиженіе идеаловъ котораго она бодро и великодушно вѣрила всю жизнь». Осуществятся-ли когда-нибудь «идеалы» Жоржъ-Сандъ — тѣ, въ которыхъ женщина является олицетвореніемъ чего-то кристально-чистаго, невиннаго, наивнаго, небеснаго, дѣтскаго, «не отъ міра сего» — Богъ вѣсть, да и сомнительно, слѣдуетъ-ли желать въ самомъ дѣлѣ ихъ осуществленія: они такъ абстрактны, такъ фантастичны и такой Аркадіей пахнутъ. Но вѣрно то, что, вопреки понятіямъ Достоевскаго, Жоржъ-Сандъ есть мыслитель по преимуществу, — мыслитель не для созиданія невозможнаго, да и вовсе нежелательнаго будущаго, а мыслитель, понимающій существующее дѣйствительное зло, неправду, ложь, неправосудіе, нарушеніе права и разсудка. Въ этомъ направленіи, Жоржъ-Сандъ совершила безконечно много, чудный ея талантъ живописанія всегда способствовалъ укрѣпленію въ сердцахъ правды, здоровости, мысли и разума.

И при этомъ, работая много для Европы, она принесла громадную пользу и Россіи, о которой никогда не думала.

Европейскія новыя идеи, корень всѣхъ писаній Жоржа-Санда, очень туго и медленно принимались въ нашемъ отечествѣ. Мы только любовались художественностью, талантомъ и страстностью Жоржъ-Сандъ, и все-таки долго оставались при несокрушимыхъ старыхъ понятіяхъ. Самъ Бѣлинскій, этотъ свѣтлый и глубокій умъ, впослѣдствіи воспитатель и умственный вождь Россіи, будучи даже 25-ти лѣтъ, ничего еще не понималъ въ начинающемся женскомъ движеніи, и писалъ въ «Телескопѣ» 1835 года: «женщина должна любить искусства, но любить ихъ для наслажденія, а не для того, чтобы самой быть художницей. Нѣтъ, никогда женщина-авторъ не можетъ ни любить, ни быть женою и матерью… Женщина-писательница съ талантомъ — жалка; бездарная — смѣшна и отвратительна… Женщина-писательница есть эманципированная женщина».. А три года спустя, въ 1838 г., онъ-же писалъ въ. «Московскомъ Наблюдателѣ»: «Жоржъ-Сандъ приглашаетъ людей къ естественному состоянію, почитая гражданскія установленія, и особенно бракъ, главною причиною человѣческихъ бѣдствій». Такимъ образомъ, не взирая на свою высокую натуру, Бѣлинскій вначалѣ, ничѣмъ не отличался, по части женскаго вбироса, отъ герольдовъ темной русской массы, Сенковскаго и Булгарина, которые съ пѣною у рта и несокрушимой ненавистью въ сердцѣ преслѣдовали ЖоржъСанда, а вмѣстѣ съ нею и всѣхъ русскихъ женщинъ, начинавшихъ ужъ понемногу имѣть свою собственную мысль. По словамъ Достоевскаго, живого свидѣтеля всего, что тогда у насъ приходило, оба эти человѣка предостерегали отъ этой писательницы нашу публику еще до появленія романовъ Жоржъ-Санда на русскомъ языкѣ; они особенно пугали русскихъ дамъ тѣмъ, что она «ходитъ въ панталонахъ»; они хотѣли испугать ея развратомъ, сдѣлать ее смѣшной. Сенковскій началъ называть ее печатно въ своей «Библіотекѣ для Чтенія» Егоромъ Зандомъ, и, кажется, серьезно остался доволенъ своимъ остроуміемъ. Булгаринъ печаталъ о ней, даже въ 1848 году, въ «Сѣверной Пчелѣ», что она ежедневно пьянствуетъ съ Пьеромъ Леру у заставы и участвуетъ въ аѳинскихъ вечерахъ у разбойника и министра внутреннихъ дѣлъ, Ледрю-Роллена. Но для Сенковскихъ и Балгариныхъ было уже поздно. Ихъ мѣсто давно было занято Бѣлинскимъ, но не Бѣлинскимъ «Телескопа» и «Наблюдателя», а Бѣлинскимъ «Отечественныхъ Записокъ», тѣмъ, который быстро перевоспитался самъ и мгновенно сталъ во главѣ мыслящей и ростущей Россіи. Новое поколѣніе уже и само по себѣ обожало теперь Ж.-Санда, страстно прильнувъ нетолько къ ея изображеніямъ, но и къ ея мысли, а Бѣлинскій рѣшительно и смѣло провозглашалъ ее (чего-бы, конечно, сама толпа публики никогда не посмѣла) женщиной «геніальной» и писательницей «выше всѣхъ остальныхъ писателей тогдашней Европы». Въ 1841 году онъ писалъ: «Какая человѣчность дышетъ въ каждой строкѣ, въ каждомъ словѣ этой геніальной женщины… Женщина и ея отношенія къ обществу, столь мало оправдываемыя разумомъ, столь много основывающіяся на преданіи, предразсудкахъ, эгоизмѣ мужчинъ — эта женщина наиболѣе вдохновляетъ поэтическую фантазію Жоржъ-Санда, возвышаетъ до паѳоса благородную энергію ея негодованія къ легитимированной насиліемъ невѣжества лжи, ея живую симпатію къ униженной предразсудками истинѣ. Жоржъ-Сандъ есть адвокатъ женщины, какъ Шиллеръ былъ адвокатъ человѣчества. Мудрено-ли послѣ-этого, что госпожа Дюдеванъ ославлена слѣпою чернью,. дикою и невѣжественною толпою, какъ писательница безнравственная»… Въ 1842: году онъ во всеуслышаніе провозглашалъ: «Геніальная Жоржъ-Сандъ есть безспорно первая поэтическая слава современнаго міра. Каковы-бы ни были ея начала, съ ними можно не соглашаться, ихъ можно не раздѣлять, ихъ можно находить ложными; но ея самой нельзя не уважать»… Увлеченіе Бѣлинскаго Ж.Сандомъ шло такъ далеко, что онъ приносилъ ей отчасти въ жертву даже самого Гоголя, которому давно уже такъ глубоко поклонялся, вмѣстѣ со всею Россіей.. Въ 1842 году, возражая Константину Аксакову, поставившему «Мертвыя Души» наравнѣ съ Гомеромъ и Шекспиромъ, Бѣлинскій писалъ: «Константинъ Аксаковъ замѣчаетъ, что въ разрядъ великихъ писателей Жоржъ-Сандъ не входитъ ни безусловно, ни условно, — и думаетъ, что этими словами онъ рѣшилъ дѣло и все сказалъ; тогда-какъ этимъ сказалъ только, что онъ или совсѣмъ не читалъ Жоржъ-Санда, или читалъ, да не понялъ… Жоржъ-Сандъ имѣетъ большое значеніе и во всемірно-исторической литературѣ, не въ одной французской, тогда-какъ Гоголь, при всей неотъемлимой великости его таланта, не имѣетъ рѣшительно никакого значенія во всемірно-исторической литературѣ и великъ только въ одной русской; что, слѣдовательно, имя Жоржъ-Санда безусловно можетъ входить въ реэстръ именъ европейскихъ поэтовъ, тогдакакъ помѣщеніе рядомъ именъ Гоголя, Гомера и Шекспира оскорбляетъ и приличіе, и здравый смыслъ».

Такому преувеличенію Ж.-Санда въ ущербъ Гоголю никто не вѣрилъ въ интеллигентной Россіи, и никто съ нимъ не соглашался, но зато энтузіазмъ Бѣлинскаго и твердыя слова его о великомъ, несравненномъ значеніи французской писательницы дѣйствовали тѣмъ сильнѣе на всѣхъ, что сходились съ общею мыслью и чувствомъ, и служили новою мощною иллюстраціею великихъ словъ того-же Бѣлинскаго, сказанныхъ имъ о женщинѣ вообще въ томъ-же 1842 г. и запавшихъ во всѣ великодушныя сердца: «Мнѣніе, что женщина годна только рожать и няньчить дѣтей, варить мужу щи и кашу, или плясать и сплетничать да почитывать легонькіе пустячки — это истинно киргизъ-кайсацкое мнѣніе! Женщина имѣетъ равныя права и равное участіе съ мужчиной въ дарахъ высшей духовной жизни, и если она во всѣхъ отношеніихъ стоитъ ниже его на лѣстницѣ нравственнаго развитія, — этому причиной не ея натура, а злоупотребленіе грубой матеріальной силы мужчины, полуварварское, немного восточное устройство общества, и сахарное, аркадское воспитаніе, которое дается женщинѣ. Но вѣкъ идетъ, идеи движутся, и варварство начинаетъ колебаться. Женщина уже сознаетъ свои права человѣческія, и блистательными подвигами доказываетъ гордому мужчинѣ, что и она тоже дочь неба, какъ онъ сынъ неба…»

Легко представить себѣ, какъ при такомъ взглядѣ измѣнились понятія Бѣлинскаго, а также и лучшей части русской публики, о русскихъ писательницахъ и о предметахъ ихъ писанія. Лишь люди стараго покроя, да люди, принадлежавшіе къ высшему аристократическому классу, были противъ Бѣлинскаго и проповѣдуемой имъ великой французской писательницы. Отголосокъ такой консервативной оппозиціи мы встрѣчаемъ въ письмахъ А. О. Смирновой, именно принадлежавшей къ петербургскому высшему аристократическому кругу. Въ февралѣ 1847 года, послѣ появленія извѣстнаго письма Бѣлинскаго къ Гоголю, о книгѣ этого послѣдняго «Переписка съ друзьями», она писала Гоголю: «Критика Бѣлинскаго самая пустая, и легко понятно почему. Ему хотѣлось бранить васъ за направленіе, а направленіе онъ не осмѣлился обругать… Я очень рада, что не обрѣтаюсь въ числѣ Аксаковыхъ, живущихъ по невѣдомому мнѣ закону любви, какъ и весь славянскій міръ. Ненависть къ власти, къ общественнымъ привилегіямъ, къ высокому рожденію и богатству, такая-же отвлеченная страсть къ идеальному русскому, таящемуся въ бородѣ — вотъ начало этихъ господъ. Не коммунизмъ-же это со всѣми своими гадостями, т.-е. коммунизмъ Жоржъ-Санда…» Такъ думалъ и вопилъ «высшій» петербургскій міръ. Но русскій средній классъ, вмѣстѣ съ Бѣлинскимъ, своимъ дорогимъ учителемъ, думалъ и говорилъ совсѣмъ другое. Мнѣнія совершенно измѣнялись.

Такъ, напримѣръ, пять-шесть лѣтъ раньше, а потомъ даже и позже, Бѣлинскій признавалъ стихотворенія графини Растопчиной «прекрасными, полными души и чувства», въ нихъ онъ находилъ поэтическую прелесть, высокій талантъ; Зинаиду Р--ву (г-жу Ганъ) — авторомъ «многихъ превосходныхъ повѣстей». Теперь, узнавъ и глубоко полюбивъ творенія Жоржъ-Санда, онъ говорилъ въ 1843 г. про гр. Растопчину: «Вначалѣ она обнаружила много чувства и одушевленія, при отсутствіи какой-бы то ни было могучей мысли, которая проникала-бы собою ея стихотворенія; то, что тутъ можетъ показаться мыслью, есть не что иное, какъ отвлеченныя понятія, одѣтыя въ болѣе или менѣе удачный стихъ. Въ ея послѣднихъ стихотвореніяхъ (начиная съ 1837 г.) нельзя узнать прежняго стиха даровитой стихотворицы; тутъ всѣ мысли и чувства кружатся словно подъ музыку Штрауса, и скачутъ, словно подъ музыку моднаго галопа, или около я автора, или въ заколдованномъ кругу свѣтской жизни, не выходя въ сферу обще-человѣческихъ интересовъ, которые только одни могутъ быть живымъ источникомъ истинной поэзіи…»

Про Зинаиду Р--ву (Ганъ) онъ уже писалъ: «Всѣ ея повѣсти проникнуты однимъ чувствомъ, одною идеею, которыя можно выразить такими словами: какъ умѣютъ любить женщины и какъ не умѣютъ любить мужчины… Талантъ Зинаиды Р--вой не былъ развитъ, вѣчно колебался въ какой-то нерѣшительности… въ немъ вѣчно присутствовалъ провинціальный идеализмъ…»

Вотъ какова была перемѣна: отъ женщины-писаницы прежде всего теперь требовалась — мысль, «удачные стихи» и изображенія все только «любви» уже не имѣютъ прежней, преобладающей и притягательной силы! Справедливость принуждаетъ меня замѣтить, впрочемъ, что Бѣлинскій, всегда увлекающійся, и на этотъ разъ слишкомъ увлекся и далеко не вполнѣ былъ правъ: между стихотвореніями гр. Растопчиной, даже и послѣ 1837 года, есть нѣсколько, проникнутыхъ превосходной мыслью и глубокимъ чувствомъ.. Таковы, наприм., «Негодованіе» (1840 г.), написанное по поводу газетнаго извѣстія, что американцы употребляютъ собакъ для травли краснокожимъ индѣйцевъ; потомъ, прославленное тогда по всей Европѣ стихотвореніе: «Старый баронъ» (1846 г.), гдѣ высказывается сильно, смѣло и чрезвычайно талантливо одинъ изъ важнѣйшихъ моментовъ современной европейской исторіи^[2]; наконецъ, можно указать (впрочемъ изъ числа сочиненій, появившихся на свѣтъ послѣ смерти Бѣлинскаго), на восторженное привѣтствіе папѣ Пію IX, въ началѣ 1848 г., когда онъ, при восшествіи на престолъ, поразилъ всю Европу своими свѣтлыми, прогрессивными намѣреніями и стремленіями. И все-таки, не взирая на такія блестящія исключенія, поэзія гр. Растогічиной принадлежала прежнему времени и поколѣнію. Понятія этой дамы о женщинѣ и женскомъ призваніи вполнѣ обрисовались въ ея стихотвореніи: «Какъ должны писать женщины», написанномъ когда ей было 30 лѣтъ, т. е. когда всѣ ея понятія и мысли крѣпко и навсегда уже сложились. Въ этомъ стихотвореніи она говорила про женщину-писательницу:

…Я люблю,

Чтобъ внутренній порывъ былъ скованъ выраженьемъ,

Чтобы приличіе боролось съ увлеченьемъ,

И слово каждое чтобъ мудрость стерегла…

Да, женская душа должна въ тѣни свѣтиться,

Какъ въ урнѣ мраморной лампады скрытый лучъ,

Какъ въ сумерки луна сквозь оболочку тучъ,

И, согрѣвая жизнь, незримая теплиться…

Для новаго русскаго поколѣнія никакая мраморная ширма, никакая луна въ сумеркахъ, никакая скромная незримость уже болѣе не годилась: русская женщина желала не луны, а солнца, не незримости — а свѣтлой, бодрой явственности и смѣлаго присутствія, и потому стихи и вся натура гр. Растопчиной становились теперь ненужными, лишними и даже враждебными для интеллигентныхъ людей.

Конечно, внѣшнія обстоятельства много мѣшали въ 40-хъ годахъ немедленному торжеству у насъ новыхъ европейскихъ идей не только о женщинѣ, но и вообще о всемъ самомъ важномъ и существенномъ въ жизни человѣческой. Но тутъ-то литература, и въ особенности романы Жоржъ-Санда оказали самую дѣйствительную и самую огромную помощь. Достоевскій говоритъ: «Тогда только романы и были позволены: остальное все, чуть не всякая мысль, особенно изъ Франціи, было строжайше запрещено. О, конечно, весьма часто смотрѣть не умѣли, да и откуда-бы могли научиться: и Меттернихъ не умѣлъ смотрѣть, не то что наши подражатели. А потому и проскакивали „ужасныя вещи“ (напримѣръ, проскочилъ весь Бѣлинскій). Романы дозволялись, и сначала, и въ серединѣ, и даже въ самомъ концѣ, и вотъ тутъ-то, и именно на ЖоржъСандѣ, оберегатели дали тогда большого маха. То, что вторгнулось къ намъ тогда, въ формѣ романа, не только послужило точно также дѣлу, но можетъ быть, было, напротивъ, еще самой „опасной“ формой…»

Такимъ-то образомъ, новое женское наше поколѣніе 40-хъ и начала 50-хъ годовъ было воспитано Бѣлинскимъ и Жоржъ-Сандомъ. Но въ 1847 году Бѣлинскій умеръ, Жоржъ-Сандъ уже болѣе не писала великихъ вещей, потрясавшихъ міръ (исключеніе составляютъ ея чудныя политическія статьи и брошюры времени французской революціи 1848 года), да сверхъ того въ Россіи стояло самое темное и безотрадное время. Люди ушли въ себя и молчали, ожидая у моря погоды.

И погода пришла. Послѣ севастопольской войны начиналось у насъ чудесное свѣтлое время. Вездѣ поднимались богатые всходы, вездѣ свѣжая травка зеленѣла. Бодрымъ и смѣлымъ легіономъ стояло новое поколѣніе русскихъ женщинъ. Оно сознавало свои силы, застоявшіяся, какъ у коня, слишкомъ долго продержаннаго на конюшнѣ, безъ шага, безъ рыси и безъ галопа, оно рвалось къ дѣятельности. Притомъ въ это время, во второй половинѣ 50-хъ годовъ, стали приходить къ намъ первыя вѣсти о женскомъ движеніи въ Сѣверной Америкѣ.

Несмотря на свое освобожденіе отъ чужеземныхъ англійскихъ и своихъ собственныхъ, домашнихъ пуританскихъ цѣпей еще въ концѣ прошлаго столѣтія, Сѣверная Америка долго была совершенно чужда пониманія женскихъ правъ; она не хотѣла ни знать ихъ, ни признавать, и относилась даже очень враждебно къ первымъ проявленіямъ женскаго истиннаго самосознанія. Но время взяло свое, а энергія женскихъ отдѣльныхъ личностей восторжествовала надъ косностью правительства и массы, и въ концѣ 40-хъ годовъ нашего столѣтія, особливо послѣ парижской революціи 1848 года, Сѣверная Америка глубоко прониклась идеями о женской эмансипаціи, приносившимися къ ней изъ Англіи и Франціи. Эти идеи распространяли теперь неудержимый пожаръ.

«Первымъ проявленіемъ движенія въ пользу эманципаціи женщинъ, говоритъ Джонъ Стюартъ Милль въ своей знаменитой статьѣ 1851 года, былъ съѣздъ женщинъ, весною 1850 года, въ Америкѣ, въ штатѣ Огайо. Въ октябрѣ того-же года происходилъ рядъ публичныхъ митинговъ въ Ворстерѣ, въ Массачузетсѣ, подъ именемъ „Конвента о правахъ женщинъ“, президентомъ котораго была женщина, также какъ и всѣ главные ораторы… Въ собраніи было болѣе 1,000 человѣкъ, и, будь помѣщеніе обширнѣе, тутъ присутствовало-бы еще нѣсколько тысячъ… Главныя требованія были: 1) воспитаніе въ приготовительныхъ и высшихъ училищахъ, въ университетахъ, въ медицинскихъ, юридическихъ и другихъ учебныхъ заведеніяхъ; 2) товарищество въ производительной промышленности, въ трудѣ и заработкахъ; 3) равное участіе въ составленіи и администраціи законовъ, государственныхъ и національныхъ, въ законодательныхъ собраніяхъ, судахъ и исполнительныхъ бюро…»

Извѣстія обо всемъ этомъ приходили къ намъ въ отрывкахъ, смутныхъ и неполныхъ, но все-таки приходили и производили глубокое впечатлѣніе на мыслящую часть публики, въ томъ числѣ и на женщинъ. Никто еще не думалъ у насъ о возможности немедленнаго достиженія той широкой программы, какая была поставлена въ Америкѣ, но многое уже казалось и возможнымъ, и неизбѣжно-необходимымъ — всего болѣе поднятіе вопроса о женскомъ воспитаніи.

Притомъ-же, глубочайшіе лучшіе люди русской интеллигенціи, помимо всякой Америки, уже и сами начинали, со времени новаго царствованія, высказывать старинную, мучительную боль и горе и требовать ихъ лѣченія. Не далѣе какъ черезъ 1½ года послѣ воцаренія Александра II, геніальный Пироговъ напечаталъ въ «Морскомъ Сборникѣ», тогдашнемъ самомъ прогрессивномъ органѣ, въ іюлѣ 1856 года, статью, которая произвела громадное впечатлѣніе на всю читающую русскую публику и имѣла послѣдствія неисчислимыя. Статья эта называлась «Вопросы жизни». Она дѣйствительно трактовала о всѣхъ самыхъ насущныхъ дѣлахъ тогдашней русской жизни и, въ числѣ ихъ, посвятила нѣсколько горячихъ, полныхъ мысли страницъ дѣлу женскаго воспитанія. Пироговъ говорилъ тутъ: «Воспитаніе обыкновенно превращаетъ женщину въ куклу. Воспитаніе, наряжая, выставляетъ ее на показъ для зѣвакъ, обставляетъ кулисами, и заставляетъ ее дѣйствовать на пружинахъ, такъ, какъ ему хочется. Ржавчина съѣдаетъ эти пружины, а черезъ щели истертыхъ и изорванныхъ кулисъ начинаетъ высматривать то, что отъ нея такъ бережно скрывали… Развитіе мышленія и воли для женщины столько-же нужны, какъ и для мужчины… Только близорукое тщеславіе людей, строя алтари героямъ, смотритъ на мать, кормилицу и няньку, какъ на второстепенный, подвластный классъ. Только торговый матеріализмъ и невѣжественная чувственность видятъ въ женщинѣ существо подвластное и ниже себя… Положеніе женщины въ обществѣ, воспитаніе ея — вотъ что требуетъ перемѣны. Пусть мысль воспитать себя для этой цѣли, жить для неизбѣжной борьбы и пожертвованій, проникнетъ все нравственное существованіе женщины, пусть вдохновеніе осѣнитъ ея волю — и она узнаетъ, гдѣ она должна искать своей эманципаціи…»

«Женскій вопросъ, говоритъ Над. Ал. Бѣлозерская, одна изъ ближайшихъ пріятельницъ, товарищей и сотрудницъ моей сестры, въ превосходной своей „Запискѣ“ (написанной по моей просьбѣ), — женскій вопросъ, возникшій у насъ во второй половинѣ 50-хъ годовъ, нетолько сразу получилъ въ Россіи право гражданства въ обществѣ и литературѣ, но сталъ моднымъ со времени появленія въ свѣтъ статьи Пирогова».

Скоро вслѣдъ за Пироговымъ стало появляться у насъ въ печати множество статей, трактовавшихъ о томъ-же женскомъ вопросѣ, но шедшихъ часто гораздо дальше самого Пирогова. Какъ ни превосходны были его мысли и требованія, но все-таки они были ограничены, въ иномъ, нѣсколько узкими рамками. Пироговъ желалъ и требовалъ болѣе справедливаго и хорошаго положенія для женщины, но все еще считалъ ее, по старинному, существомъ неравнымъ мужчинѣ, и потому не имѣющимъ надобности въ полномъ освобожденіи отъ цѣпей. Въ той же самой своей превосходной статьѣ, на которую я только-что ссылался, Пироговъ говорилъ: «…Если женскіе педанты, толкуя объ эмансипаціи, разумѣютъ дно воспитаніе женщинъ — онѣ правы. Если-же онѣ разумѣютъ эмансипацію общественныхъ правъ женщины, то онѣ сами не знаютъ, чего хотятъ. Женщина эманципирована и такъ уже, да еще можетъ быть болѣе, чѣмъ мужчина…»

Русская женщина болѣе эмансипирована, чѣмъ мужчина! Объ эмансипаціи женской «толкуютъ» только «женскіе педанты»! Какія это все странности! Какъ это не сходилось съ тѣмъ, что уже начинали ясно видѣть и понимать тогдашнія русскія женщины, что онѣ находили необходимымъ высказывать цѣлый день, у себя дома, и публично, и повсюду!

Одна изъ такихъ женщинъ была Марья Ник. Вернадская (урожденная Шигаева), жена очень извѣстнаго тогда профессора политической экономіи, женщина не только съ высокимъ образованіемъ, но еще одаренная истинно-глубокимъ, независимымъ умомъ. Это была первая русская женщина, писавшая по части политической экономіи, которую она съ самой молодости изучала со страстью. Еще съ 2б-лѣтняго своего возраста она писала и переводила, но не повѣсти и романы, а переводила сочиненія отличныхъ французскихъ и англійскихъ политико-экономовъ, и писала свои собственныя, очень замѣчательный сочиненія о томъ-же предметѣ. Впослѣдствіи, вмѣстѣ съ мужемъ, она основала журналъ: «Экономическій Указатель», гдѣ помѣстила множество отличныхъ статей, назначенныхъ для борьбы съ царствующими предразсудками и мракомъ. Однѣ изъ лучшихъ и важнѣйшихъ ея статей были тѣ, которыя носили заглавіе: «женскій трудъ», и появились въ ея журналѣ въ 1858 году. Вотъ главнѣйшія мѣста ея проповѣди: «…Еслибы женщины работали какъ мужчины и могли-бы собственными трудами зарабатывать себѣ пропитаніе, то были-бы свободнѣе. Наши кухарки, няньки, горничныя, гораздо независимѣе, чѣмъ ихъ барыни. Отчего-же и женщинамъ благороднаго происхожденія нельзя было-бы работать? На это обыкновенно говорятъ: для женщинъ закрыты всѣ карьеры. Женщина, говорятъ, кромѣ гувернантки и классной дамы, ничѣмъ не можетъ быть. Это обвиненіе несправедливое: поле дѣятельности, открытое для женщины, очень велико, но онѣ сами не хотятъ имъ пользоваться… Торговля, фабричное дѣло, сельское хозяйство, литература, поэзія, наука, преподаваніе, медицина, художество, сценическое искусство, пѣніе, музыка, ремесла — вотъ уже, кажется, довольно большое число занятій, которыя такъ-же доступны женщинамъ, какъ и мужчинамъ… Женщина навѣрное могла-бы быть такимъ-же хорошимъ художникомъ, какъ и мужчина, и разница происходитъ часто отъ того, что мужчина посвящаетъ всю свою жизнь искусству, а женщина смотритъ на искусство какъ на забаву… И въ литературномъ дѣлѣ многія женщины теряютъ очень много тѣмъ, что слишкомъ надѣются на свой талантъ и мало думаютъ о томъ, чтобы хорошенько его выработать. Что поприще дѣятельности закрыто для женщины — это несправедливо, но справедливо то, что онѣ сами себѣ его закрываютъ: женщины просто не хотятъ работать, и, скажу болѣе, — женщины стыдятся труда. Готовятъ-ли себя женщины для какого-нибудь занятія? Ни для какого, кромѣ того, чтобы быть женой и матерью, положимъ еще — хозяйки, но — болѣе ни къ чему. Сколько отъ этого пропадаетъ истинныхъ талантовъ и дарованій, а что еще хуже — въ какое унизительное положеніе ставятъ себя черезъ это женщины!.. Для нихъ открыты почти всѣ ремесла. Отчего-же имъ не быть цвѣточницами, портнихами, однимъ словомъ, отчего имъ избѣгать всѣхъ тѣхъ честныхъ трудовъ, которыми не только добываютъ себѣ хлѣбъ, но часто составляютъ себѣ очень порядочное состояніе женщины не благороднаго происхожденія? — Это — занятія унизительныя. Но почему-же? Конечно, пріятнѣе заниматься литературой или изящными искусствами, но что-же дѣлать, если къ нимъ нѣтъ способностей? Во всякомъ случаѣ, каждое занятіе, хотя-бы самое не блестящее, гораздо уважительнѣе — житья на чужой счетъ… Странное презрѣніе къ труду ставитъ женщинъ въ полную зависимость отъ мужчинъ… Ни одна женщина, если только ее не заставитъ крайность, не станетъ работать; мало того, еслибы какая-нибудь и рѣшилась, то на нее стали-бы указывать пальцемъ, какъ на сумашедшую… Мужчина гордится тѣмъ, что работаетъ за деньги и содержитъ свое семейство, а женщина — стыдится платы за свой трудъ, какъ позорнаго дѣла… Кто изъ насъ рѣшится попасть въ гости къ повивальной бабкѣ? Кто пригласитъ къ себѣ въ пріемный день повивальную бабку?.. За что-же такое презрѣнье къ ней? Только за то,, что она работаетъ!.. Нѣтъ унизительной работы!.. Женщинамъ такъ часто приходится въ жизни бороться съ обстоятельствами, и важными и пустыми, что странно, отчего онѣ такъ боятся вступить въ борьбу съ предразсудкомъ, отъ котораго такъ много терпятъ, и который сами-же онѣ и поддерживаютъ… Женщины напрасно обвиняютъ мужчинъ за то, что тѣ смотрятъ на нихъ какъ на существа низшія: къ этому приводитъ требованіе самихъ женщинъ, чтобы мужчины за ними постоянно ухаживали, заботились о нихъ, лелѣяли и забавляли ихъ. Все это хорошо для малолѣтнихъ… Mesdames, перестанье быть дѣтьми, попробуйте стать на свои собственныя ноги, жить своимъ умомъ, работать своими руками, учитесь, думайте, трудитесь какъ мужчины, и вы будете такъ-же независимы, или по крайней мѣрѣ, въ меньшей зависимости отъ своихъ тирановъ, чѣмъ теперь, а главное — перестаньте стыдиться и презирать работу. Пока, трудъ будетъ въ презрѣніи, вы будете всегда въ подчиненномъ состояніи, потому-что только въ одномъ трудѣ — истинная свобода женщины!..»

Какая разница противъ тѣхъ мыслей Пирогова, которыя я привелъ въ концѣ своихъ цитатъ изъ его превосходной статьи! Онъ хотѣлъ только улучшенія и возвышенія положенія женщинъ. Но сами женщины, въ лицѣ Вернадской, искали полнаго переворота своей жизни, онѣ желали для большинства, для массы средняго и высшаго сословія, труда, равнаго или подобнаго тому труду, какой до тѣхъ поръ несли однѣ женщины низшаго сословія, — и учили въ этомъ не находить стыда. Съ другой стороны онѣ надѣялись, что женщины, болѣе одаренныя и болѣе способныя, вступятъ въ область художества и науки, и достигнутъ тамъ великихъ, еще не бывалыхъ до сихъ поръ результатовъ — тѣхъ, на которые такъ мало надѣялся даже и самъ Вольтеръ. Какіе широкіе горизонты раскрывала для русскихъ женщинъ Μ. Н. Вернадская, — къ несчастію теперь вовсе неизвѣстная, недостойно игнорируемая! Эта умная, высоко-образованная, сильнодаровитая женщина умерла слишкомъ рано — всего 29-ти лѣтъ отъ роду. Она не видала изумительнаго подъема русской женщины 60-хъ и 70-хъ годовъ, совершившагося въ значительной долѣ вслѣдствіе ея работы и горячей пропаганды. Но всю правду и силу ея мыслей твердо понимали ея современницы 50-хъ годовъ, и потомуто статьи ея имѣли тогда громадное распространеніе и вліяніе.

Скоро послѣ нея, выступили на сцену, и многіе мужчины. Однимъ изъ самыхъ главныхъ и полезныхъ дѣятелей по части женскаго вопроса вышелъ Μ. Л. Михайловъ. Онъ поѣхалъ во Францію, думая найти тамъ настоящія скрижали завѣта для всего самаго важнаго въ современной жизни, онъ воображалъ найти тамъ откровенія для всѣхъ горячихъ вопросовъ новаго міра — и глубоко разочаровался. Тогдашняя Франція была уже почти цѣликомъ Франціей Наполеона III, обманутой, обольщенной, купленной и искаженной, Франціей чудовищнаго и грубо-эгоистическаго обжорства жизнью и попиранія всего самаго свѣтлаго и чистаго. Обломки-же старой, донаполеоновской Франціи коснѣли въ ограниченныхъ предразсудкахъ и устарѣвшихъ формулахъ идеализма. Михайловъ пришолъ въ негодованіе отъ того, что говорили о женщинѣ, въ своихъ новѣйшихъ книгахъ, такіе прославленные люди, какъ Прудонъ и Мишлэ. Михайловъ увидалъ, что наши новые люди далеко опередили ихъ и ушли въ новыя свѣтлыя области пониманія, и стоятъ уже на новыхъ рельсахъ, устремляющихся въ чудныя, неизвѣстныя прежде дали. Михайловъ съ негодованіемъ писалъ въ своихъ «Парижскихъ письмахъ» («Современникъ» 1858 г., декабрь), что новая книга Мишлэ, «L’amour», философскаго значенія никакого не имѣетъ, что это только сантиментальное повтореніе того, что такъ цинически высказано Прудономъ въ его послѣднемъ сочиненіи: «De la justice dans la Révolution et dans l’Eglise» (О справедливости въ революціи и церкви). Мишлэ признаетъ женщину существомъ попреимуществу больнымъ, не позволяетъ ей ничего дѣлать и разрѣшаетъ только капризничать. Много-ли тутъ разницы со взглядомъ Прудона на женщину, какъ на «существо тупоумное, которое не должно смѣть думать, какъ на игрушку, которой прилично только наряжаться и заниматься пестрыми тряпками?»… Но послѣ этого Михайловъ еще болѣе принялся помогать начинающемуся самосознанію русскихъ женщинъ: онъ напечаталъ въ 1860 году (тоже въ «Современникѣ») переводъ знаменитой уже во всей Европѣ, но все еще мало извѣстной у насъ статьи Дж. Стюарта Милля объ эманципаціи женщинъ^[3].

Милль давно уже былъ наполненъ идеею о необходимости освобожденія женщинъ. Его, съ молодости проникнутаго лучшими идеями равноправности, проповѣдуемой сенсимонизмомъ и фурьеризмомъ, давно коробило отъ тѣхъ мрачныхъ взглядовъ на женскій вопросъ, исповѣдуемыхъ во Франціи многими, даже замѣчательнѣйшими умами, каковы Прудонъ, Огюстъ Контъ и другіе. Еще въ 1843 году онъ велъ оживленную переписку съ Контомъ, и оспаривалъ его поразительныя, по непостижимой косности, идеи о женщинѣ и ея назначеніи. Контъ писалъ ему тогда: «Характеристическая неспособность женщинъ къ отвлеченію, творческая ихъ. слабость, почти совершенное безсиліе ихъ мысли выдержать напоръ страстныхъ порывовъ, хотя-бы, вообще говоря, страсти ихъ были даже лучше мужскихъ, — все это должно отдѣлять ихъ отъ всякаго непосредственнаго управленія человѣческими дѣлами, не только въ наукѣ или философіи, но и въ области эстетической, и даже въ практической жизни, какъ промышленной, такъ и военной… Въ послѣднія два-три столѣтія многія женщины были очень счастливо обставлены и достаточно подготовлены, но все-таки не произвели ничего, дѣйствительно выдающагося ни въ музыкѣ, ни въ живописи, ни въ поэзіи… Ходъ исторіи все болѣе и болѣе приближаетъ женщинъ къ ихъ истинному назначенію, и это возрожденіе новаго общества окончательно привлечетъ ихъ къ домашней жизни. Я не вѣрю въ эмансипацію женщинъ, ни какъ въ фактъ, ни какъ въ принципъ. Наши писательницы, какъ мнѣ кажется, ничѣмъ не выше г-жъ Севинье, Ла-Файетъ, Мотвиль и др. Прославившаяся подъ мужскимъ именемъ Жоржъ-Сандъ, по моему мнѣнію, далеко ниже ихъ, не только съ точки зрѣнія приличія, но и по отсутствію женской своеобразности». Конечно, такіе отсталые и скудные взгляды должны были дѣйствовать на Милля какъ нѣчто возмутительное и отталкивающее, а потому онъ рѣшился отвѣтить на нихъ и на множество другихъ, подобныхъ-же другихъ авторовъ, статьею безъ подписи имени, напечатанной въ 1851 г. въ «Вестмистеркомъ Обозрѣніи», а послѣ смерти Огюста Конта (въ 1857 г.) перепечатанной въ собраніи сочиненій Милля 1890 г.

Здѣсь стояли тѣ знаменитыя слова, которыя дѣйствовали такъ неотразимо на умы и такъ побѣдоносно отвѣчали на тщедушныя возраженія консерваторовъ, о препятствіяхъ, поставляемыхъ будто-бы самою природою и поломъ женщины, участію ея въ соціальной, политической и вообще всяческой дѣятельности. Милль, повторяя слова своего учителя Фурье, указывалъ на то, что сколько ни было женщинъ-правительницъ, лучшія изъ нихъ никогда не были чѣмъ-либо ниже лучшихъ мужчинъ-правителей; но тутъ-же прибавлялъ, что "девять-десятыхъ изъ числа мужскихъ, занятій устраняютъ мужчинъ отъ публичныхъ занятій, но отъ этого еще вовсе не слѣдуетъ, что надо составить законъ, который исключалъ-бы даже эти «девять-десятыхъ, не говоря объ остальныхъ». Милль взвѣшивалъ въ своей статьѣ все, что было высказано консерваторами всѣхъ странъ противъ самостоятельности и равноправія женщины съ мужчиной, и приходилъ къ заключенію, что только одни укоренившіеся издревле предразсудки заставляютъ нынѣшнее общество держать женщину въ старинномъ угнетеніи мысли и дѣятельности. «Міръ еще очень юнъ, говорилъ онъ въ концѣ, и едва началъ сбрасывать съ себя цѣпи несправедливости. Только въ настоящую минуту (1859) отдѣлывается онъ отъ невольничества негровъ. Онъ только-что начинаетъ смотрѣть, какъ на гражданъ, на нѣкоторыхъ мужчинъ. Можно-ли послѣ того удивляться, что онъ еще не сдѣлалъ того-же относительно женщинъ»… «Человѣчество переросло тотъ образъ мыслей, что быть равными — значитъ быть врагами, что два лица не могутъ дѣйствовать совмѣстно, безъ того, чтобы одинъ былъ поставленъ выше другого. Все тяготѣетъ теперь къ тому, чтобы равенство стало основнымъ принципомъ человѣческихъ отношеній и смѣнило господство сильнѣйшаго… Многіе думаютъ, что занятія, изъ которыхъ женщины исключаются — не женскія, и что свойственная женщинамъ сфера — одна частная и домашняя жизнь. Но мы отрицаемъ право одной части общества рѣшать за другую, одного лица за другое, какая именно сфера свойственна для той или для этой и какая нѣтъ. Свойственная сфера для каждаго живого человѣческаго существа есть обширнѣйшая и высшая, какой только оно способно достигнуть. А. какая именно, этого нельзя рѣшить безъ полной свободы выбора. Пусть всякое занятіе будетъ доступно для всѣхъ безъ стѣсненія и безъ привилегій, и каждое дѣло попадетъ въ руки тѣхъ мужчинъ или женщинъ, которые будутъ признаны опытомъ наиболѣе способными исполнять его… Съ дѣтства твердятъ женщинамъ, что мысль и всѣ ея примѣненія — не ихъ дѣло. Высокая сила ума въ женщинѣ будетъ исключительною случайностью, до тѣхъ поръ, пока для нихъ не откроются всѣ поприща, пока онѣ не станутъ воспитываться для себя и для общества, а не для другого только пола, какъ теперь..»

Но Михайловъ не удовольствовался только переводомъ Милля: онъ сопровождалъ его также своими собственными соображеніями, заключавшими много новости для тогдашняго времени. Онъ здѣсь говорилъ: «Въ Англіи съ каждымъ годомъ возростаетъ, и, преимущественно въ образованныхъ классахъ общества, число женщинъ, произвольно отказывающихся отъ семейныхъ узъ… Англійскія незамужнія женщины составляютъ въ настоящую минуту одинъ изъ образованнѣйшихъ классовъ общества. Онѣ не образуютъ никакой секты, никакой партіи, ни мистической, ни политической: многія изъ нихъ даже не высвободились еще вполнѣ изъ-подъ власти пуританизма, нѣкоторыя нечужды романтизма въ своихъ взглядахъ на міръ, но едва-ли есть хотя одна, которой не представлялось-бы возможнымъ освобожденіе женщины. Не скоро еще примутся обществомъ принципы, впервые провозглашенные „американской конвенціей“; долго еще произволъ мужчины будетъ отстаивать свои привилегіи — но благо и то, что мы можемъ уже легко слѣдить за движеніемъ къ существенному преобразованію нынѣшнихъ отношеній между двумя полами…»

Статья Милля обратила на себя, въ громадной степени, вниманіе всей русской публики и дала въ умахъ молодого поколѣнія огромные результаты.

"Что касается русской беллетристики конца 50-хъ и начала 60-хъ годовъ, говоритъ въ своей «Запискѣ» Н. А. Бѣлозерская, то и здѣсь въ героиняхъ романовъ и повѣстей встрѣчаются новыя черты, стремленіе къ чему-то иному; но это стремленіе носитъ слишкомъ неопредѣленный или личный характеръ, женскихъ типовъ здѣсь — нѣтъ. Ихъ пока не существовало и въ дѣйствительной жизни. Типъ новой русской женщины вырабатывался подъ вліяніемъ стремленія къ самостоятельности умственной, нравственной и фактической, и исканія новыхъ путей, которые приблизили-бы къ конечной, ясно сознанной цѣли. Хотя уже и въ 40-хъ годахъ, по свидѣтельству очевидцевъ, у насъ были попытки къ личной самостоятельности со стороны интеллигентныхъ женщинъ, но это были единичныя явленія и прошли безслѣдно. «Женское» движеніе 60-хъ годовъ носило болѣе общій и самобытный характеръ, и проникло въ разные слои общества. Здѣсь на все было обращено вниманіе, и, при серьезномъ отношеніи къ дѣлу, ничто не казалось мелочнымъ или пустымъ. Молодыя дѣвушки и женщины, не только средняго, но отчасти и высшаго общества, стали являться на улицахъ никѣмъ не сопровождаемыя; строгая простота, въ одеждѣ замѣнила прежнюю роскошь и наряды. Пустая свѣтская болтовня и кокетство вызывали насмѣшки, французскій языкъ въ разговорѣ и письмѣ замѣнился русскимъ и т. д. Разумѣется, и тогда, какъ во всякомъ общественномъ движеніи, явились крайности, изображенныя Тургеневымъ въ лицѣ Кукшиной и въ женскихъ типахъ, еще болѣе каррикатурныхъ и изуродованныхъ, которые были выведены въ романахъ второстепенныхъ писателей. Но по вѣрному замѣчанію Д. И. Писарева, «между Кукшиной и эманципаціей женщины — нѣтъ ничего общаго: Кукшина заимствовала у своей эпохи только верхнюю драпировку, и поэтому назвать ее порожденіемъ времени было-бы въ высокой степени нелѣпо»…

Вопросъ о костюмѣ игралъ у насъ въ эту пору очень большую роль. Это было во второй разъ въ нашемъ отечествѣ. Въ первый разъ это произошло при Петрѣ I, который счелъ, что его преобразованія никогда не могутъ осуществиться, если не переодѣть Россію изъ русскаго кафтана въ нѣмецкій или голландскій, и если не отрѣзать у русскаго человѣка бороду, усы и длинные волосы. За эту идею десятки и сотни тысячи русскихъ поплатились безчисленными преслѣдованіями, насиліями, тиранствами и муками. Но, спустя полтораста лѣтъ, пришло такое время, когда женщинъ стали у насъ жестоко преслѣдовать за простоту и разумность костюма, за обстриженные волосы, за черное, самое скромное платье, за кожаный кушакъ, за отсутствіе всякихъ украшеній: серегъ, колецъ, брошекъ, браслетъ, цѣпей и т. д. Конечно, въ то время женская молодежь наша впадала въ нѣкоторое преувеличеніе и пуританство, но источникъ его былъ — энтузіазмъ молодыхъ силъ, рвущихся впередъ, и благородство молодыхъ сердецъ, готовыхъ на всяческій самоотверженія, даже въ своей внѣшней обстановкѣ, чтобъ только доказать начинающуюся жизнь духомъ., а не тѣломъ. За это русское молодое поколѣніе поплатилось, какъ его предки при Петрѣ I, безсчисленнымй преслѣдованіями, муками и стѣсненіями. Все что было у насъ консерваторовъ и ретроградовъ, обрадовавшись благопріятному предлогу, сорвалось съ цѣпи, лаяло, глумилось и травило. Такихъ примѣровъ, безобразій и нелѣпыхъ преслѣдоваоій по части костюма, какъ эти два, не найдешь, кажется, въ исторіи ни другаго одного европейскаго народа.

Таково было общее положеніе дѣлъ у насъ, таково было настроеніе интеллигентнѣйшей части публики, когда стали вдругъ возникать въ Петербургѣ многочисленныя общества, гдѣ начала принимать участіе цѣлая масса выходящихъ изъ ряда вонъ женщинъ. Поднимаемыя общею великою волною, полныя искренней любви, преданности тому великому дѣлу, которому себя посвящали, онѣ сначала постучались въ маленькую, едва замѣтную дверцу, и понемногу одна за другою, группами, стали входить въ тотъ мрачный, сырой, непривѣтливый, холодный домъ, куда онѣ хотѣли принести свѣтъ и теплоту. Спустя нѣсколько лѣтъ, проходивъ довольно времени, по длиннымъ корридорамъ, гдѣ онѣ сто разъ спотыкались и падали, благодаря множеству бревенъ, лежавшихъ по дорогѣ, онѣ дожили, наконецъ, и до того дня, когда имъ суждено было вступить въ свѣтлыя, великія и широкія торжественныя двери.

V.

Послѣ смерти своей сестры Софьи въ Венеціи, моя сестра Надежда воротилась въ Петербургъ въ сентябрѣ 1858 г. «Когда все вошло въ обычную норму, говоритъ она, я тогда только познала свою ужасную потерю и свое одиночество. Всѣ окружающіе старались меня развлекать. Бывала и музыка, ходили мы попрежнему въ Эрмитажъ, ѣздили мы даже большой компаніей въ Сергіевскую пустынь, смотрѣть новую чудную постройку базилики нашимъ знакомымъ, Алексѣемъ Максимовичемъ Горностаевымъ, которою я сильно восхищалась, сравнивая эту новизну нашу съ базиликами Рима и Мюнхена, бывала я и въ концертахъ, — и все-таки чего-то искала, къ чему-то стремилась, проводила цѣлые вечера и ночи за чтеніемъ, глотая все серьезныя книги. И тутъ я увидала, что жить для себя одной нельзя…»

Но то была минута, когда въ нашемъ отечествѣ новое движеніе загоралось, и когда отовсюду начинали выдвигаться новыя требованія. «Подъемъ духа былъ тогда всеобщій, говоритъ въ своей прекрасной „Запискѣ“ Μ. А. Менжинская, пріятельница и товарищъ моей сестры по работѣ и дѣятельности. Какое-то восторженное состояніе охватило не только молодыхъ, но даже пожилыхъ, выросшихъ при другихъ, тяжелыхъ условіяхъ и всю жизнь ожидавшихъ просвѣта, а тутъ цѣлый снопъ лучей освѣтилъ послѣдніе дни ихъ…»

Моя сестра почувствовала, что вотъ теперь начинается то, чего она давно ждала и что звала всѣми силами души, къ чему стремилась вся ея натура. «Мое собственное горе стало мнѣ счастіемъ, пишетъ она; — я оглянулась, и всю любовь перенесла сначала на семью, а потомъ на общество. Вотъ и выходитъ, что все къ лучшему. То-же и мое несчастіе!» Позже она писала: «Для меня исчезло очарованіе семьи, своей собственной. Я почувствовала любовь къ всемірной семьѣ; это стало моимъ дѣломъ, я съ нимъ и умру…» Что это были не слова, не мечтанія, не фантазіи — то доказали всѣ послѣднія 37 лѣтъ ея жизни. Для великаго счастія и ея самой, и самаго дѣла, случилось, что она, можно сказать, въ первые-же дни и часы своей новой жизни встрѣтилась съ нѣсколькими русскими женщинами новаго склада и закала. Изъ ихъ числа, однѣ, въ самомъ началѣ царствованія Александра II, пріѣхали въ Петербургъ, съ мужьями, а другія жили тамъ еще съ молодости. Это все были женщины сильнаго ума, сильной воли, сильной энергіи и сильнаго характера. Между ними главною, самою дорогою и близкою вышла для моей сестры — Марья Васильевна Трубникова. Онѣ тотчасъ-же сошлись и остались близкими впродолженіе многихъ десятилѣтій, до той минуты, когда тяжкія семейныя обстоятельства, а потомъ тяжкая нервная болѣзнь Μ. В. Трубниковой, не сдвинули ее въ сторону отъ ихъ общей дѣятельности.

«Марья Васильевна Трубникова, разсказывала моя сестра С. Ѳ. Горянской (записавшей многіе ея разсказы), — была дочь декабриста Вас. Петр. Ивашева, V бывшаго кавалергарда и богатаго помѣщика. Онъ былъ сосланъ въ Нерчинекъ, и за нимъ пошла въ ссылку, черезъ 5 лѣтъ, его невѣста, француженка, Камилла Ледантю, со своей горничной и ея мужемъ, бывшими ихъ крѣпостными, получившими вольную, и добровольно пошедшими въ Сибирь, съ прежними своими господами. Этой прелестной молодой дѣвушкѣ было дозволено отправиться въ Сибирь, съ разрѣшенія Императора Николая I, на Петровскій заводъ, близь Читы, куда Ивашевъ былъ переведенъ въ 1832 году тамъ они и повѣнчались, и тамъ-то родилась у Ивашевыхъ дочь, Марья Васильевна (впослѣдствіи Трубникова, род. въ 1835 г.); позже, въ Туринскѣ, куда Ивашевы были переведены на поселеніе, родились у нихъ еще дѣти: сынъ Иванъ Васильевичъ (1836) и дочь Вѣра Васильевна (1837), впослѣдствіи замужемъ за Черкесовымъ {Я очень много обязанъ В. В. Черкесовой разными подробностями объ сестрѣ ея, Μ. В. Трубниковой, о ихъ семействѣ и о первыхъ временахъ дѣятельности „Общества дешевыхъ квартиръ“, гдѣ она была тогда однимъ изъ дѣятельнѣйшихъ членовъ.}. Жена Ивашева (Камилла Ледантю) умерла въ 1839 году, самъ Ивашевъ ровно годъ спустя, въ 1840 году, такъ что малолѣтнія сироты остались на попеченіи у бабушки своей (матери Камиллы Ледантю), въ 1839 г. переселившейся къ Ивашевымъ въ Сибирь, въ Туринскъ, и горничной Прасковьи, той самой, что еще въ началѣ съ такимъ самоотверженіемъ поѣхала въ Сибирь со своей молодой госпожей, Камиллой, еще невѣстой. Эта почтенная женщина, ставшая нянюшкой у дѣтей Трубниковой, разсказывала мнѣ впослѣдствіи, ставши почтенной старушкой, всю свою жизнь, съ дѣтьми въ Сибири, пока не испрошено было ихъ теткою, княгинею Екатериною Петровною Хованскою (сестрою Василія Петровича Ивашева) позволеніе у Императора Николая I взять ихъ къ себѣ на воспитаніе. Имъ разрѣшено было жить во всѣхъ русскихъ городахъ, за исключеніемъ университетскихъ. Это было въ концѣ 1841 или началѣ 1842 г…»

Молодая Марья Васильевна прожила у тетки до своего 19-лѣтняго возраста, въ ея имѣніяхъ Самарской, Казанской и Симбирской губерній, воспитывалась вмѣстѣ съ ея дѣтьми, и особенно много была обязана своимъ развитіемъ домашнему доктору семейства Хованскихъ и учителю латинскаго языка и исторіи у мальчиковъ, Вейзенмейеру, привезенному Хованскими изъ Гейдельберга въ 1846 году, т.-е. когда Марьѣ Васильевнѣ было всего еще и лѣтъ.

Она съ самыхъ молодыхъ лѣтъ страстно любила чтеніе и, по счастью, постоянно имѣла подъ руками богатый запасъ лучшихъ и замѣчательнѣйшихъ книгъ того времени, въ оригиналахъ и переводахъ. Эти годы воспитали ея мужественный характеръ и умъ, и когда, 19-ти лѣтъ, въ 1854 г. она вышла замужъ за К. В. Трубникова и скоро потомъ, въ 1855 г., пріѣхала, въ началѣ царствованія Императора Александра II, въ Петербургъ, она представляла изъ себя личность уже вполнѣ сформировавшуюся во всѣхъ своихъ взглядахъ, характерѣ и наклонностяхъ. Она продолжала образовывать себя громадными чтеніями какъ литературнаго, такъ и научнаго содержанія, преимущественно-же чтеніемъ книгъ по части соціологіи, на главнѣйшихъ европейскихъ языкахъ. Особенно интересовавшими ее книгами въ эту эпоху были сочиненія Вико, Мишлэ, Прудона, Лассаля, Сенъ-Симона, Луи-Блана, Гейне, Бёрне, Герцена и другихъ. Впослѣдствіи эти чтенія сильно отозвались на направленіи ея дѣятельности и на всѣхъ ея стремленіяхъ.

Изданія-же, начавшія появляться у насъ со времени новаго царствованія большими массами по части научной, имѣли на нее особенно благодѣтельное вліяніе. Между этими книгами особенно выдающуюся, можно даже сказать — самую главную роль играли тѣ статьи и книги, которыя посвящены были женскому воспитанію и вопросу о женскихъ правахъ.

Къ этому прибавилось то, что съ самаго-же пріѣзда Μ. В. Трубниковой въ Петербургъ, около нея сгруппировался кружокъ образованныхъ и много читавшихъ молодыхъ людей, попреимуществу все болѣе бывшихъ лицеистовъ, бесѣды съ которыми много помогали ея образованію. Между ними были: два брата Серно-Соловьевичи (Александръ и Николай), Алейниковъ (Николай Сергѣевичъ), Даманскій (Порф. Ив.), баронъ Штакельбергъ, Рихтеръ, Шамшинъ (Иванъ Ивановичъ); изъ прежнихъ симбирскихъ знакомыхъ — Столыпины, Кахановы; изъ тверскихъ знакомыхъ Унковскій, ученикъ Грановскаго, и др. Въ числѣ знакомыхъ Μ. В. Трубниковой были въ эту-же пору также и нѣкоторые изъ замѣчательныхъ профессоровъ петербургскаго. университета.

И вотъ, двѣ столь родственныя одна съ другою по самообразованію и по стремленіямъ женскія личности встрѣтились. «Знакомство мое съ Μ. В. Трубниковой, пишетъ моя сестра, — произошло нечаянно, въ маѣ 1859 г. Оно открыло мнѣ совершенно новую для меня дѣятельность. Она прямо пригласила меня къ себѣ, вечеромъ, „на завтра“, раньше чѣмъ другія близкія ей особы съѣдутся, чтобъ успѣть поговорить обо всемъ, намъ обѣимъ интересномъ, и тутъ она произвела на меня обаятельное впечатлѣніе своимъ умомъ, но также и своею скромностью…»^[4] Съ этого перваго-же вечера у нихъ завязалась самая искренняя дружба, не взирая на разницу лѣтъ — моя сестра была на 13 лѣтъ старше. Онѣ сдѣлались настоящіе Орестъ и Пиладъ, всегда нераздѣльныя, всегда одинаково энергичныя и несокрушимыя, одинаково несравненныя по иниціативѣ, одинаково стремящіяся къ свѣту, добру и свободѣ личности. Ихъ дѣятельность была неразлучна и вся посвящена возвышенію русской женщины.

"Въ тотъ-же вечеръ нашего перваго свиданія съ Μ. В. Трубниковой, къ ней пріѣхали ея пріятельницы: Н. А. Бѣлозерская, А. П. Философова, баронесса Корфъ, баронесса Штакельбергъ, зашла и ея сестра Вѣра Ивашева. Завязался очень оживленный разговоръ, и въ концѣ вечера стали говорить о бѣдственномъ положеніи работницъ-труженицъ… Разговоръ перваго нашего вечера привелъ къ тому, что мы поручили Μ. В. Трубниковой, послѣ долгихъ толкованій и набрасываній проекта нашей дѣятельности, — окончательно проредактировать набросанный нами всѣми планъ. До тѣхъ поръ мы дѣйствовали и помогали кому могли, каждая въ одиночку, не сносясь ни съ кѣмъ другимъ., Теперь-же, разсказавъ впервые одна другой эту нашу дѣятельность, мы рѣшили соединиться, составивъ общую сумму и помогать сообща. И вотъ начались наши, уже постоянные, въ которыхъ было для насъ столько отрады и отъ которыхъ пошла для насъ осмысленная жизнь.

"На слѣдующей недѣлѣ мы опять собрались. Μ. В. Трубникова приготовила проектъ, много было сдѣлано поправокъ, но окончательно рѣшено было такъ: каждая изъ насъ внесетъ сколько можетъ, но надо, чтобы набралось 500 рублей. Каждый обязывался вносить всякій мѣсяцъ по одному рублю. Деньги тотчасъ-же были собраны, Μ. В. Трубникова выбрана «завѣдующею», а ея сестра Вѣра — «казначеемъ».

Но въ ту минуту, когда надо было приступать къ дѣлу, между членами общества произошолъ разладъ. Одна часть ихъ желала непремѣнно имѣть право наблюденія за жилицами и ихъ семействами, безконтрольную власть входить во всякое время въ ихъ квартиры, вмѣшиваться во всѣ ихъ дѣла, взыскивать съ нихъ, наставлять ихъ во всемъ, и т. д. Это была попреимуществу партія нѣмецкая. Противоположная партія, русская, не допускала такого права, не желала его имѣть и говорила, что жилицы и ихъ семейства — не подначальны имъ, а совершенно свободны, и дѣло новаго общества — помогать имъ жить, а не командовать ими. Послѣ значительныхъ споровъ и препираній, нѣмецкая партія отдѣлилась и основала свои дешевыя квартиры въ огромномъ домѣ Фридерикса, что на Пескахъ (домъ этотъ выходилъ другимъ фасадомъ на Знаменскую площадь). «Русская партія» повела съ тѣхъ поръ дѣло на своихъ болѣе гуманныхъ основаніяхъ — самостоятельно.

«Всѣ члены ея рѣшили, пишетъ моя сестра, отыскать небольшую квартиру (напримѣръ, на Пескахъ, не дороже 15 р. въ мѣсяцъ), куда переселить тѣ пять семей, о которыхъ каждая изъ насъ до тѣхъ поръ отдѣльно заботилась. Но назначено было давать имъ квартиру только дешевле, а не даромъ, и самимъ приплачивать что потребуется. Прнэтомъ каждая изъ насъ обязывалась привлечь къ каждому слѣдующему засѣданію хоть одного новаго члена. Такъ-какъ каждая изъ насъ до тѣхъ поръ еще въ одиночку заботилась и помогала женщинамъ-вдовамъ, или женщинамъ, брошеннымъ мужьями, то теперь у насъ было постановлено и впредь держаться того-же. Это правило соблюдается и до сихъ поръ. Тогда-же, вечеромъ, во второе наше собраніе, поѣхали смотрѣть подысканныя за недѣлю квартиры, порѣшили на одной, въ 1-й улицѣ на Пескахъ, на углу Слоновой. Это былъ деревянный домъ, квартира состояла изъ 4-хъ комнатъ и кухни; тутъ-же былъ дворикъ съ тремя деревцами. И вотъ, черезъ недѣлю, послѣ небольшой чистки квартиры, мы водворили тамъ своимъ бѣдняковъ, изъ разныхъ подваловъ и чердаковъ. Какой это былъ праздникъ, какъ дѣти стали оживать!..»

Первою переселена была Анна Ѳедоровна Паршикова, мѣщанка, покинутая своимъ мужемъ и оставшаяся въ страшной бѣдности, съ 6-ю дѣтьми, разсказываетъ мнѣ В. В. Черкесова.

«И вотъ, мы назначили между собою дежурства и наблюденія, продолжаетъ моя сестра. — Общество скоро расширилось, такъ-какъ мы были отличныя пропагандистки нашего дѣла. Черезъ годъ было уже 300 членовъ, и мы могли принанять еще квартиру на Васильевскомъ Острову…»

По словамъ В. В. Черкесовой и печатнаго «Очерка 25-лѣтней дѣятельности общества дешевыхъ квартиръ» (напеч. въ 1886 году), послѣ Песковъ и ранѣе Васильевскаго Острова, у этого общества были наняты еще двѣ другія небольшія квартиры: одна въ Измайловскомъ полку, въ 12-й ротѣ, домъ Крутицкаго (9 комнатъ), другая въ Измайловскомъ-же полку, домъ Тегельстена. Квартира на Васильевскомъ Острову была на 12-й линіи, домъ Бѣлова. "На нашихъ кавалерахъ (продолжаетъ записка С. Ѳ. Горянской), лежала, главнымъ образомъ, обязанность доставлять матерьяльныя средства, въ смыслѣ привлеченія членовъ… Члены помѣщали бѣдныхъ не иначе, какъ послѣ визитаціи, по адресу, двухъ членовъ, — мужчины и дамы. У меня всякій день были назначенные часы для пріема, отъ 8 до 10 утра. Требовался личный адресъ, чтобы узнать дѣйствительную обстановку личности… Общество организовалось совершенно правильно подъ названіемъ: «Общество дешевыхъ квартиръ и другихъ пособій нуждающимся жителямъ С.-Петербурга». Уставъ былъ утвержденъ 3 февраля 1861 года. Предсѣдательницей была избрана Μ. В. Трубникова. Ее замѣняли временами А. П. Философова и графиня В. Н. Ростовцева.

«Въ обществѣ дешевыхъ квартиръ много и горячо дѣйствовало въ то время семейство Шакѣевыхъ^[5], всего болѣе Евгеній и Marie. Евгеній былъ совершенно преданъ этому дѣлу; онъ былъ секретаремъ; Marie-же посѣщала бѣдныхъ и учила дѣтей въ школѣ, которую устроили въ домѣ дешевыхъ квартиръ. Мнѣ надо разсказать, какъ это устроилось. Маленькія квартиры нанимали (какъ сказано выше) для бѣдняковъ въ разныхъ мѣстахъ города. Это заставляло насъ очень разбрасываться. Не хватало у насъ ни времени, ни возможности ежедневно ѣздить и слѣдить повсюду, а приходилось все расширять и расширять квартиры. Вотъ общество и рѣшило нанять цѣлый отдѣльный домъ въ Измайловскомъ полку, у инженера Реймерса, и перевести изъ разныхъ помѣщеній всѣхъ нашихъ женщинъ. Мы и переселили такимъ образомъ 23 семьи, у которыхъ было, у кого одинъ ребенокъ, у кого трое, у кого пятеро дѣтей. Каждая семья получала комнату. Сдѣлали оцѣнку и стали отдавать квартиры эти по удешевленной цѣнѣ. Комната, которая обходилась обществу въ 8 рублей, теперь отдавалась за 5 рублей. Все шло хорошо въ первые мѣсяцы, но потомъ стали рости недоимки по уплатѣ за квартиры: жилицы стали говорите, что нѣтъ работы, что онѣ и рады были-бы платить, но силъ нѣтъ. дѣти худѣли, въ комнатахъ было грязно».

Пока шло такимъ образомъ общество дешевыхъ квартиръ, у нѣкоторыхъ членовъ этого-же общества возникла мысль объ устройствѣ другого еще общества, долженствовавшаго носить названіе: «Общество женскаго труда». Свѣдѣнія о немъ я получилъ отъ Елены Андреевны Штакеншнейдеръ (пріятельницы и тогдашней помощницы моей сестры), также отъ нѣкоторыхъ другихъ тогдашнихъ дѣятелей, теперь еще живыхъ, а наконецъ и изъ нѣкоторыхъ публикацій «Спб. Вѣдомостей». Главными иниціаторами этого общества были два артиллерійскихъ офицера: полковникъ Петръ Лавровичъ Лавровъ и отставной поручикъ Аполлонъ Константиновичъ Кривошеинъ, впослѣдствіи министръ путей сообщеній. Они двое составили и проектъ устава. Членскій взносъ былъ назначенъ по 1 руб. въ мѣсяцъ. Главная цѣль общества была: оказывать женщинамъ помощь въ пріисканіи и сбытѣ работъ, и выдавать ссуды бѣдствующимъ женщинамъ. Правительствомъ было дано, въ 1862 году, разрѣшеніе на учрежденіе этого общества, но при этомъ предполагалось, что предсѣдательницей будетъ графиня В. Н. Ростовцева, и въ администраціи будутъ находиться лишь лица, близкія ей и А. П. Философовой. Со своей стороны, нѣкоторые членыучредители, которыми разрѣшено было приглашать, въ общество, кого они найдутъ полезнымъ (въ томъ числѣ П. Л. Лавровъ), этого не знали, да и не пошли-бы на подобное условіе, а потому ввели въ основываемое общество не малое число лицъ, на которыхъ другіе смотрѣли камъ на «нигилистокъ», а эти, въ свою очередь, относились къ оффиціальнымъ учредительницамъ, какъ къ «аристократкамъ». Они рѣшились отстаивать полную свободу выборовъ предсѣдательницы и администраціи. Когда сдѣлалось очевиднымъ, на предварительныхъ, иногда очень бурныхъ и многочисленныхъ собраніяхъ, иногда до 60 человѣкъ (у Μ. В. Трубниковой, у А. П. Философовой и другихъ), что выборы будутъ имѣть, неизбѣжно, характеръ, противуположный тому, при которомъ получено было разрѣшеніе правительства, то графиня В. Н. Ростовцева, А. П. Философова, Ап. Конст. Кривошеинъ и другіе рѣшили: не созывать общаго собранія для выборовъ (на это общее собраніе были даже напечатаны приглашенія въ «Спб. Вѣдомостяхъ»), и, несмотря на протестъ нѣкоторыхъ членовъ-учредителей, общество было закрыто прежде его оффиціальнаго открытія. Извѣстіе, что это общее собраніе не состоится и что члены, внесшіе свои взносы, приглашаются взять ихъ обратно, — было напечатано равномѣрно въ «Спб. Вѣдомостяхъ».

Дѣйствительно, членскія взносы были разобраны обратно и члены разошлись.

А между тѣмъ, «Общество дешевыхъ квартиръ» все болѣе и болѣе процвѣтало. Правда, швейная мастерская для дѣтскаго бѣлья и платья, состоявшая подъ завѣдываніемъ баронессы Таубе (съ і мая 1863 г.) приносила обществу только убытокъ, хотя работы бывало много: «Черезъ годъ, продолжаетъ моя сестра, мы стали производить работу и на большихъ, но только бѣлье и манишки, такъ-какъ не имѣли въ домѣ ни модистки, ни портнихи. Магазинъ, устроенный въ домѣ для продажи этихъ работъ, удовлетворялъ очень немногихъ изъ нашихъ жилицъ, какъ мы скоро увидали. Оказалось, что большая ихъ часть не умѣетъ шить тонкаго бѣлья, и вотъ мы стали придумывать, какъ-бы получать работу на всѣхъ, гдѣ ее взять. Тутъ намъ очень помогъ, новый разъ, Шакѣевъ-отецъ. Онъ выхлопоталъ намъ изъ своей школы подпрапорщиковъ и юнкеровъ подрядъ бѣлья на всю школу, а также и изъ морского корпуса. Надо было устроить общую мастерскую. Тогда-то и задумали у насъ строить домъ. Купили у Реймерса тотъ самый домъ, который у него до тѣхъ поръ нанимали, и въѣхали туда черезъ 3 года послѣ начала найма. Домъ былъ купленъ довольно выгодно, съ переводомъ его долга въ кредитномъ обществѣ. Устроена была тамъ мастерская, паровая прачешная и общая кухня, такъ-какъ наши жилицы, принося намъ работу не совсѣмъ чистую въ магазинъ и получая за это выговоры, оправдывались тѣмъ, что должны стряпать, и что часто дѣти мѣшаютъ имъ и пачкаютъ работу. Вотъ, для устраненія всего этого, и была устроена общая кухня, гдѣ онѣ могли стряпать себѣ, вмѣсто того, чтобы въ своихъ комнатахъ. А для дѣтей, помимо школъ, куда ихъ по возможности отдавали, чтобы дать средство матерямъ работать, нанята была (взамѣнъ прежнихъ пяти дамъ доброволицъ, въ числѣ которыхъ была и я) учительница, одна изъ тутъ-же живущихъ, бѣдная дѣвушка, бывшая институтка, которая должна была заниматься, по окончаніи школы, со школьными дѣтьми, маленькими, не ходящими еще въ школу. Для этого потребовалась большая комната. Кто изъ дѣтей игралъ, кто шилъ, мальчики клеили коробки и тоже играли. Затѣй было много. Но чтобы всему этому I удовлетворять, нужны были деньги, и большія деньги.

Вотъ, для этого и было испрошено, въ 1867 году, разрѣшеніе на публичную лотерею, которая и дала возможность предпринять постройку еще одного новаго, но уже очень большого дома». О немъ и о дальнѣйшей дѣятельности общества будетъ говорено у меня ниже.

Про этотъ-же періодъ дѣятельности Μ. А. Менжинская говоритъ: «Рвенія у всѣхъ въ нашемъ обществѣ было много, ничто не останавливало членовъ. Еще до учрежденія устава были наняты квартиры и помѣщены въ нихъ бѣдныя семейства, какъ хотѣли сначала учредители, хотя-бы за самую дешовую, но все-таки плату. Но это оказалось невозможнымъ, на такую нищету мы наталкивались. Дѣтей устраивали по мѣрѣ возможности въ разныя учебныя заведенія, мастерскія; нашли двухъ безплатныхъ докторовъ, Розенберга и Крюкова, и общество начало дѣйствовать. Едва оно основалось, со всѣхъ концовъ Петербурга посыпались прошенія о помощи. Приходилось обозрѣвать многихъ, разспрашивать, узнавать и выбирать наиболѣе нуждающихся изъ многихъ семействъ. Конечно, взносовъ не хватало: тогда комитетъ прибѣгнулъ къ лотереямъ, любительскимъ спектаклямъ, для пополненія кассы. Много было сдѣлано въ смыслѣ филантропіи, но цѣль общества — давать за дешевую плату помѣщеніе и доставлять работу, такъ сказать помочь встать на ноги и не дѣлать изъ найденныхъ бѣдныхъ паразитовъ общества, не достигалась. Какъ только семейство помѣщалось членами на квартиру, въ немъ уже являлось желаніе не заботиться о себѣ и возложить это всецѣло на членовъ общества. Пришлось временно мириться съ этимъ и надѣяться, что дѣти этихъ бѣдняковъ, получая образованіе научное или ремесленное, будутъ въ состояніи сами работать и кормиться. Во многихъ случаяхъ этого результата достигли; но обществу, при скудости его средствъ, тяжело было выжидать 10-лѣтнихъ результатовъ. Притомъ-же, освобожденіе крестьянъ (1861) измѣнило совершенно бытъ многихъ богатыхъ людей, да и вообще этотъ громадный общественный переворотъ отразился на доходахъ всего дворянства. Пожертвованій и большихъ взносовъ нельзя было ожидать и получать. Купечество-же тутъ не принимало никакого участія, любя за свои деньги получать медали, почетъ и отличія. Частное общество не располагало этими приманками. Въ 1863 году устроена была въ одной изъ квартиръ общества, въ домѣ Реймерса, въ Измайловскомъ полку, школа для живущихъ тамъ дѣтей. Въ ней учили члены безплатно. Но когда удалось обществу выстроить собственный домъ и мѣста было больше, то тамъ устроили уже правильную школу съ дѣтскимъ садомъ. Хлопоты по этому устройству взяла главнымъ образомъ на себя Η. В. Стасова — и школа вышла образцовая. Но, кромѣ того, ей хотѣлось организовать правильный заработокъ для живущихъ въ домѣ общества женщинъ, умѣвшихъ шить. Сначала устроили швейную мастерскую, гдѣ шили платье и бѣлье. Но чтобы давать женщинамъ этимъ работу, опять пришлось самимъ членамъ, отдавая туда платье и бѣлье, довольствоваться плохимъ и безвкуснымъ исполненіемъ заказовъ. Для хорошей работы необходимъ былъ вкусъ, кройка, нужно было-бы затратить много денегъ, а результатъ все-таки былъ сомнителенъ. Между женщинами, живущими въ общемъ домѣ, не оказалось ни одной, годной для этой цѣли. Швейныя-же машины понизили еще болѣе ручной заработокъ. Тогда Η. В. Стасова, баронесса Таубе и г-жа Гамбургеръ пріобрѣли швейныя машины, на которыхъ могли работать безплатно нетолько живущія въ домѣ общества женщины, но и бѣдныя со стороны. Упоминаю все это для того, чтобы показать, что на долю Надежды Васильевны, гдѣ:бы она ни появлялась, всегда выпадала самая трудная, самая хлопотливая и отвѣтственная задача. Отдавая ей всѣ свои силы, и время, и средства, она какъ-бы не замѣчала своей заслуги, и все придумывала, хлопотала, дѣйствовала, всегда сама, не возлагая ни на кого другого своего труда, часто до полнаго истощенія силъ. Здоровье ея было слабо, и только сила воли заставляла ее побѣждать свои физическія недомоганія. Вотъ эта черта ея характера и была всегда причиной того, что она всегда, рано или поздно, несмотря ни на какія препятствія, тайную оппозицію или разногласія членовъ комиссій и совѣтовъ, достигала той -цѣли, къ которой стремилась, какъ-бы ни далека она казалась въ началѣ».

Дѣятельность «Общества дешевыхъ квартиръ» имѣетъ, на первый взглядъ, много общаго съ «Обществомъ посѣщенія бѣдныхъ», существовавшимъ въ концѣ царствованія Императора Николая I. Но это сходство-только кажущееся. Ничто не можетъ быть болѣе противоположно, чѣмъ два эти общества. «Общество посѣщенія бѣдныхъ» было затѣяно и пущено въ ходъ высшей нашей аристократіей и ею попреимуществу поддерживалось. Оно скоро вошло въ моду, и принадлежать къ нему было чѣмъ-то очень комильфотнымъ. Барыни съ сострадательной улыбкой говорили: «мои бѣдные», «надо мнѣ ѣхать посѣщать моихъ бѣдныхъ», «ахъ, пожертвуйте что-нибудь на моихъ несчастненькихъ» — и множество мужчинъ тотчасъ съ охотой участвовали въ этихъ модныхъ затѣяхъ, предпріятіяхъ, парадныхъ засѣданіяхъ, поѣздкахъ на чердаки и подвалы. Одна изъ талантливѣйшихъ картинокъ Влад. Маковскаго мѣтко изображаетъ тогдашнюю франтиху-визитершу, въ богатой собольей шубкѣ, забравшуюся куда-то въ 10-й этажъ — и въ лорнетъ разсматривающую застигнутыхъ врасплохъ бѣдняковъ, торопящихся какъ-нибудь напялить на себя поприличнѣе свои лохмотья, тогда-какъ парадный лакей въ дорогихъ енотахъ стоитъ у двери и брезгливо посматриваетъ на всю эту «шушеру», къ которой его графиня соблаговолила пожаловать — вотъ-то шалость и капризъ барскій, въ свободное время, передъ обѣдомъ! Какая разница была это другое общество, безъ лакеевъ, бархатовъ и енотовъ, безъ милостиваго снисхожденія и милосердной скромности, но съ горячей душой и сознаніемъ «долга» въ томъ, что дѣлаешь, — долга искренняго, неизбѣжнаго, народнаго и человѣческаго, сидящаго гвоздемъ въ головѣ. Тутъ уже было дѣло не до моды, не до филантропическихъ шалостей и баловства сытыхъ лакомокъ: нѣтъ, тутъ было что-то другое. И на фонѣ всего — непритворное уваженіе къ тѣмъ личностямъ, кого посѣщаешь и кому помогаешь, искреннее участіе и въ ихъ физическомъ, и интеллектуальномъ положеніи.

И, какая разница!

И вдобавокъ ко всему остальному, вся эта «филантропія» являлась только первымъ шагомъ и опытомъ къ тому, что было и выше, и глубже, и важнѣе. Вторые и третьи шаги, болѣе смѣлые и сильные, не замедлили вскорѣ потомъ состояться.

VI.

Здѣсь мнѣ надо разсказать эпизодъ изъ жизни моей сестры, который входитъ, такъ сказать, клиномъ въ ея дѣятельность по части общества дешевыхъ квартиръ и былъ прямымъ слѣдствіемъ тамошнихъ знакомствъ и связей.

Въ настоящемъ параграфѣ мнѣ приходится говорить о такихъ предметахъ, о которыхъ принято молчать — именно о падшихъ женщинахъ. Мнѣ такой обычай кажется жестокимъ фарисействомъ и недостойною брезгливостью. О безобразіяхъ и несчастіяхъ человѣчества надо не молчать трусливо, надо не жеманно отворачиваться, надо не съ видомъ оскорбленной добродѣтели зажимать уши и глаза, а говорить о нихъ съ твердымъ, хотя и стѣсненнымъ духомъ. Надо стараться вносить свѣтъ въ мрачныя подземелья и гнилыя трущобы. Если говорятъ свободно про чуму, холеру и всяческія поворачивающія сердце бѣды нашего племени, то надо точно столько-же свободно, хотя, конечно, и съ угнетеннымъ духомъ, говорить и про эту также чуму. Надо указывать на тѣхъ, у кого доставало мужества и бодрости хоть на единую малую черточку съ ними бороться.

Я-бы сказалъ обиженнымъ добродѣтелямъ: "Подите, отворачивайтесь лучше отъ какихъ нибудь вашихъ знаменитыхъ и излюбленныхъ романовъ и драмъ «Dames aux camélias», гдѣ порокъ и развратъ представлены въ слезливыхъ, «очень малыхъ» (по всеобщему приговору), но напомаженныхъ и фальшивыхъ краскахъ, привлекательныхъ лишь для вертопрашной толпы и отвратительныхъ для всякаго сколько-нибудь мыслящаго и неиспорченнаго человѣка — вотъ отъ такихъ картинъ отворачивайтесь и гнушайтесь ими, — но не отворачивайтесь отъ картинъ, гдѣ налицо только правда и быль. Онѣ ничьей души не обманутъ, не отуманятъ и не развратятъ, а чью-нибудь душу можетъ быть просвѣтятъ и укрѣпятъ.

Въ числѣ членовъ «Общества дешевыхъ квартиръ» была, въ началѣ 60-хъ годовъ, одна сестра милосердія, Марія Ивановна Алексѣева. Во время севастопольской кампаніи она совершала, на театрѣ войны, въ Крыму, истинныя чудеса глубокаго человѣколюбія, беззавѣтнаго самоотверженія и преданности своему великому дѣлу. Она въ 1860-мъ или 1861-мъ году познакомилась въ «Обществѣ дешевыхъ квартиръ» съ моею сестрою, очень сошлась съ нею, душевно привязалась къ ней и, въ числѣ разнообразныхъ разговоровъ на тему о помощи ближнему, разсказывала ей очень много про молодую княжну Марію Михайловну Дондукову Корсакову, любимую фрейлину Императрицы Маріи Александровны, которая недавно, вслѣдствіе личныхъ душевныхъ несчастій, оставила и дворъ, и свѣтъ, и всѣ знакомства и, не предваривъ ни единымъ словомъ ни отца, ни мать, никого изъ родныхъ и близкихъ, въ одинъ прекрасный день вдругъ переселилась въ глухой, маленькій переулочекъ, Дерптскій по имени, въ сосѣдствѣ съ Калинкинской больницей, и посвятила себя, съ неустрашимою рѣшимостью, съ поразительнымъ и несокрушимымъ великодушіемъ, дѣлу служенія несчастнымъ женщинамъ, съ испорченною жизнью и натурой, которыя тысячами впродолженіе года находятся на излѣченіи въ этой больницѣ, великой по благодѣтельности, но страшной по болѣзнямъ. Однажды эта сестра Марія Ивановна сказала моей сестрѣ: «А. знаете, что, H. В.? Вамъ-бы надо познакомиться съ Дондуковой: я думаю — вы-бы сошлись». Моя сестра этому чрезвычайно обрадовалась, такъ-какъ разсказъ о ней трогалъ ее до глубины души. "Мы условились съ Μ. И., говоритъ моя сестра, поѣхать съ нею къ Дондуковой на другой день. И вдругъ, въ то утро — звонокъ, и мнѣ говорятъ, что меня спрашиваетъ сестра милосердія. Я думала, что это Μ. И. Я пошла въ гостиную, и вижу чужую личность: высокаго роста, прелестную собой, въ сѣромъ платьѣ и бѣломъ чепчикѣ (сестра милосердія Μ. И. носила коричневый). Конечно, я сейчасъ догадалась — кто это. Она-же, своимъ очаровательнымъ голосомъ, которымъ она побѣждала всѣхъ, прежде въ свѣтѣ, и потомъ въ больницѣ, такъ-что часто больныя говорили: «Какой у васъ голосъ, нельзя не послушаться васъ» — этимъ голосомъ она мнѣ сказала: «Я не хотѣла къ вамъ пріѣзжать, но была подлѣ, по дѣлу, и пришла, знаете — пришла прямо спросить: не согласитесь-ли вы завтра мнѣ помочь на дежурствѣ у меня на квартирѣ?» Я сказала, что съ удовольствіемъ, — "но вѣдь я не умѣю! — "Ничего нѣтъ мудренаго, отвѣтила она, и прибавила: — «Вѣдь выходили когда-нибудь за больными?» — «Да». — «Стало-быть, можете. До завтра. Главное, надо только быть съ ними, пока я возвращусь домой». — Вотъ я и поѣхала къ ней въ Дерптскій переулокъ. Вхожу — и поражаюсь обстановкой: отворяетъ мнѣ дверь деревенская дѣвушка въ сарафанѣ — она ее привезла изъ деревни; комната выкрашена сѣрой масляной краской, въ два окна, на окнахъ цвѣты и канарейка; комната съ альковомъ, перегорожена стеклянными ширмами, за ними кровать и умывальникъ, шкапъ; мебель вся буковая вѣнская, съ плетенымъ сидѣньемъ, такой-же и диванъ, этажерка съ книгами, рояль, на полкахъ кругомъ все книги и ноты, мольбертъ съ начатымъ рисункомъ чернымъ карандашомъ — головка Магдалины. Шкапъ съ лѣкарствами, микроскопъ, электрическая маленькая машина, магнитъ. Подлѣ этой комнаты — другая маленькая въ одно окно, въ которой нѣсколько стульевъ и столъ: это пріемная для больныхъ, и тамъ сидѣли двѣ молодыя дѣвушки. Въ большой-же комнатѣ стояла Дондукова у шкапа съ лѣкарствами и что-то искала. Мы поздоровались; она сказала: «Вотъ и прекрасно, я приготовила прописанное докторомъ лѣкарство. Пойдемте, я васъ познакомлю съ моими пенсіонерками». Мы взошли, она меня представила, разсказала мнѣ все, что надо было дѣлать, раздала имъ работу, книги. Одна изъ нихъ была дежурная по кухнѣ, пошла готовить въ маленькую кухню; съ другой я должна была заняться грамотою. Я слушала и удивлялась: что-же это за падшія и больныя дѣвушки! Видна была на лицахъ только страшная блѣдность и застѣнчивость, но болѣзни — ничего. Послѣ я узнала, что эти двѣ дѣвушки были ею, можно сказать, спасены въ самомъ началѣ ихъ грустной, ужасной жизни, и уже годъ находятся у ней, въ особой комнатѣ, въ томъ-же домѣ, и вотъ она продолжаетъ ихъ лѣчить и содержать. Это были двѣ крестьянки изъ ея деревни, присланныя въ ученье въ магазинъ. Онѣ были завлечены; ей какъ-то удалось узнать о нихъ, разыскать и вырвать ихъ изъ страшной жизни. Онѣ обѣ современемъ совершенно излѣчились, были научены грамотѣ и фельдшерству, и отправлены обратно въ деревню, гдѣ были ея помощницами: зимою при деревенской школѣ, а также при ея деревенской больницѣ лѣтомъ. Одна теперь (1890) замужемъ за крестьяниномъ, живетъ прекрасно; дѣти ихъ, трое, всѣ грамотныя, одинъ музыкантомъ въ гвардейскомъ полку. Товарка-же ея не вышла замужъ, продолжаетъ состоять при деревенской больницѣ и чрезвычайно любима всѣми крестьянами.

"Собственно въ самой Калинкинской больницѣ княжна Дондукова была истинно неподражаема. Она ничѣмъ не гнушалась, и все сама дѣлала: мыла, перевязывала самыя ужасныя раны, сажала въ ванны, которыя прописывались докторомъ, и многое, чего, бывало, часто не исполняли ни фельдшера, ни сидѣлки, ни администрація: поставятъ въ журналъ, что сдѣлано столько-то ваннъ, а сдѣлаютъ одну-двѣ — вмѣсто десяти, а то и ни одной, и на вопросъ: «Что-же ванна?» отвѣчали: «Ну, стоитъ-ли возиться съ этой дрянью! Противная скотина!» А то услышишь, бывало, и что похуже. Бывали у насъ страшныя сцены, но мы, т.-е. конечно главное съ помощью княжны Дондуковой, отстаивали и дѣлали свое, заставляли; наконецъ, пожаловалась она однажды главному, доктору. Княжна Дондукова-Корсакова вотъ ужь точно была сестрою милосердія: жила сама въ одной комнатѣ, ѣла самую простую пищу и себя не щадила днемъ и ночью; всюду ходила пѣшкомъ, одѣвалась какъ всѣ сестры. — Вотъ, благодаря ея урокамъ, я научилась ходить за больными и вмѣстѣ съ нею ухаживала за ними. Она — каждый день и черезъ ночь, я — три раза въ недѣлю, съ 10 утра до 5½ час. вечера. Тутъ-то, въ больницѣ, я постигла весь ужасъ положенія этихъ несчастныхъ жертвъ. Чего, чего-то я отъ нихъ не услыхала: тутъ было и озлобленіе, и цинизмъ, а главное — сколько, сколько невинныхъ жертвъ! А какое съ ними было ужасное обращеніе фельдшеровъ и сидѣлокъ! Вотъ тутъ-то — можно сказать — мы и были полезны, такъ-какъ въ наше присутствіе обращеніе становилось совершенно другое…

"Наше знакомство и работа съ этой достойной женщиной продолжались около 8 лѣтъ, до 1869 года, когда она, полу больная, уѣхала изъ Петербурга. Въ Калинкинской-же больницѣ мы съ нею дѣйствовали около 2 или 2½ лѣтъ, до середины 1865 года, пока всѣхъ насъ, многихъ дамъ, не перестали допускать въ больницу…

Да, мы работали, скажу теперь откровенно, работали усердно. Дома у меня никто обо всемъ этомъ ничего не зналъ. Я спросила доктора Реймера, врача моего семейства и моего друга, могу-ли я это дѣлать, не занеся домой какой заразы? — Онъ отвѣчалъ, что нѣтъ, и сказалъ, какъ мнѣ это устроить. Вотъ какъ: я ѣхала къ княжнѣ Дондуковой, снимала свое платье, надѣвала, какъ и она, ситцевое платье (которое моется), сверхъ этого бѣлый халатъ съ кушакомъ и бѣлый чепецъ. Приходя изъ больницы, я переодѣвалась, обмывалась вся, руки сулемой, и возвращалась домой, дѣлая дорогу до-дому пѣшкомъ.

«…Благодаря этому знакомству, я хорошо узнала весь ужасъ жизни и участи падшихъ женщинъ… Какъ я была поражена въ первый разъ, когда столкнулась съ одною матерью, которая чрезвычайно равнодушно на мое пораженіе сказала: „Сударыня, да вѣдь у меня семья, я устала работать. На что-же я ее ростила! Пусть помогаетъ! Вотъ вѣдь надо ихъ всѣхъ прокормить, цѣлая пятерня. Да что-то плоха нажива стала, видно, всѣ взялись за умъ, много дѣвчонокъ-товарокъ развелось. Вчера принесла всего 50 коп., а шлялась чуть не полъ-ночи“. И это говорила мать….»

Здѣсь я считаю умѣстнымъ привести нѣсколько строкъ изъ ненапечатанной еще записки одного высокопочтеннаго духовнаго лица, К. П. С., въ 50-хъ и 60-хъ годахъ. Это лицо близко стояло къ Калинкинской больницѣ и много потрудилось для улучшенія быта этой больницы и смягченія, по возможности, участи, положенія и нравственности несчастныхъ женщинъ, бывающихъ тамъ на излѣченіи. «Страшное это ремесло можно вести развѣ только при помощи вина, и нѣкоторыя изъ этихъ женщинъ до того спиваются, что въ молодыхъ лѣтахъ умираютъ въ Калинкинской больницѣ въ бѣлой горячкѣ. Многія изъ нихъ и всю ужасную жизнь свою проводятъ въ какомъ-то горячечномъ состояніи, не помня себя и не думая о завтрашнемъ днѣ. Ложь, обманъ, воровство, совершеннѣйшее безстыдство, совершенное невѣріе въ людей, въ справедливость, въ искренность людского участія, въ правосудіе и вообще въ добро — вотъ качества, которыя обыкновенно въ обществѣ приписываютъ этимъ женщинамъ. Й онѣ, дѣйствительно, по большей части таковы. Но эти качества не ихъ собственныя, а привитыя въ нихъ отъ общества. Общество въ отношеніи къ нимъ таково, какими онѣ являются. Онѣ окружены презрѣніемъ, ложью, обманомъ, неправосудіемъ, несострадательностью. Онѣ терпятъ несправедливость отъ содержательницъ, побои, обманъ отъ тѣхъ, чьи страсти удовлетворяютъ. Онѣ видятъ постоянно, что деньги могутъ все, и потому только и вѣрятъ въ силу денегъ и въ безсиліе безъ денегъ. Часто онѣ, не будучи таковыми на самомъ дѣлѣ, желаютъ и стараются быть таковыми, потому-что не видятъ для себя возможности быть иными, выбиться изъ этой грязи, которая иногда сильно тяготитъ ихъ душу, приводитъ ихъ въ уныніе и даже отчаяніе…»

Въ то чудное, свѣтлое время, въ началѣ 60-хъ готовъ, когда въ русскомъ обществѣ проявилось съ необычайною силою стремленіе помогать слабымъ, бѣднымъ душою и участью, униженнымъ и оскорбленнымъ, измученнымъ и погибающимъ, когда во всѣхъ областяхъ русской жизни люди шли съ самоотверженіемъ на благодатное дѣло облегченіе участи страждущихъ, — многія дамы задумались надъ судьбою падшихъ женщинъ и рѣшались идти имъ на помощь. Одни прямо пошли въ сестры милосердія, какъ княжна Дондукова-Корсакова и ея помощницы, другія выхлопотали себѣ дозволеніе приходить въ Калинкинскую больницу, для того, чтобы стараться возвысить душу падшихъ женщинъ и внести хоть каплю свѣта и отрады въ ихъ глубоко-удрученный духъ. Я читаю на страницахъ той-же, выше мною приведенной записки: «Изъявили желаніе заниматься съ больными образованныя дамы, добрыя христіанки: Никитина (А. Μ.), Зотова (А. Μ.), Щебальская (Μ. А.), а потомъ: княжна Дондукова-Корсакова (Μ. Μ.), Стасова (H. В.), Павлова (А. К.), Ушинская (О. В.), супруга пастора Лаланда, г-жи Кноррингъ, Брауеръ, Линдстремъ, Брылкина, Флорова, Есаулова, Рубецъ. Всѣ эти дамы стали, въ назначенное для занятій время, посѣщать больницу, приносили съ собою интересныя нравственныя книги, сами читали и давали читать больнымъ, умѣвшимъ читать. Изъявившихъ желаніе учиться грамотѣ учили читать и писать? Приносили съ собою матеріалы для работъ и учили кройкѣ, шитью, вязанью и другимъ несложнымъ женскимъ рукодѣльямъ. Сдѣланныя больными работы продавались, и деньги были отдаваемы на руки больнымъ, которыя и тратились больными непредосудительно, съ вѣдома надзирательницъ, или по желанію ихъ сохранялись до ихъ выхода изъ больницы. Нѣкоторыя изъ больныхъ были въ восторгѣ, что онѣ могутъ зарабатывать хлѣбъ честнымъ трудомъ. Разумное, ласковое, растворенное христіанскою любовію обращеніе этихъ добрыхъ дамъ съ больными, обыкновенно презираемыми женщинами, до того привязало ихъ къ нимъ, что онѣ по цѣлому часу, назначенному для ихъ отдыха, толпою стояли у стеклянныхъ дверей, ожидая своихъ благодѣтельницъ. Послѣдствіями занятій добрыхъ дамъ съ больными было то, что впродолженіе 7-ти мѣсяцевъ 49 женщинъ изъявили желаніе, какъ онѣ сами выражались, идти въ „кающіяся“, т.-е. исправиться. Всѣ такія и были отдѣлены отъ другихъ, и размѣщены въ двухъ отдѣленіяхъ, въ нижнемъ этажѣ. Ихъ принялъ въ свое завѣдываніе молодой даровитый врачъ, только-что незадолго прикомандированный къ больницѣ, Беньяминъ Михайловичъ Тарновскій, образовавшій при этихъ отдѣленіяхъ первую русскую фельдшерицу…»

VII.

Но, одновременно съ дѣятельностью на помощь падшимъ женщинамъ въ Калинкинской больницѣ, совмѣстно съ княжною Дондуковою-Корсаковой, у моей сестры была, въ началѣ 60-хъ годовъ, еще другая дѣятельность, подобная первой.

"У княжны Дондуковой, пишетъ моя сестра въ «Запискахъ», познакомилась я съ графиней Ламбертъ, дочерью бывшаго при Николаѣ I министра финансовъ, графа Канкрина. Въ отчаяніи отъ потери единственнаго, 18-лѣтняго сына, и много настрадавшись отъ личныхъ несчастій, она искала какой-нибудь дѣятельности, которая была-бы полезна для другихъ и способна была-бы поглощать всю ея жизнь. Вотъ она и устроила, на Фурштадтской, домъ для такъ-называемыхъ «Магдалинъ», т.-е. Женщинъ, покаявшихся въ прежней безобразной своей жизни и ремеслѣ. Все было здѣсь прекрасно устроено матерьяльно, но система была принята довольно неумѣлая. Туда поступали для того, чтобы избавиться отъ страшнаго «желтаго билета», полицейско-медицинскаго. Несчастныя дѣвушки желали сбросить съ себя весь ужасъ своей горькой жизни и начать опять заработокъ честнымъ трудомъ. Конечно, туда приходили добровольно, конечно, очень многія приходили съ трудомъ, хотя желаніе было у нихъ и сильное, но сбросить жизнь безобразную очень, очень трудно: тамъ была роскошь грязная и праздность жестокая, тамъ онѣ ходили въ шелку, бархатѣ, здѣсь въ ситцевыхъ платьяхъ и толстомъ бѣльѣ; тамъ — вино, здѣсь — вода; тамъ — ничегонедѣланье и постоянное гулянье, катанье и такъ далѣе, здѣсь — работа съ 7 часовъ утра и регулярная жизнь. Все это-бы ничего, надо было, конечно, пріучать ихъ къ трудовой жизни, отъ которой онѣ совершенно отвыкли, но нельзя было только-что поступавшимъ читать все только моральныя книги, надъ которыми онѣ подсмѣивались, зѣвали и, можно сказать, засыпали. А главное, нельзя было такъ сразу лишать ихъ совершенно свободы. Ихъ запирали въ домъ и выпускали лишь въ садъ домовый, и въ комнатахъ даже слѣдили за каждымъ ихъ шагомъ: это было многимъ не въ моготу. Очень рѣдкія могли выдерживать такое испытаніе, многія уходили.

"Я помню, какъ меня поразила одна молодая дѣвушка, всего 16-ти лѣтъ, которая въ одинъ изъ вторниковъ моего дежурства пріѣхала къ намъ въ пріютъ. Она была чудесна своей красотой, но совершенно больная. Она начала говорить со мною просто озлобленно. Но черезъ часъ, можетъ быть, видя мое искреннее къ ней сочувствіе, она совершенно измѣнилась: она откровенно стала разсказывать мнѣ свою грустную исторію. Она осталась сиротою на 15-мъ году и повѣрила ласкамъ сосѣда, уже не молодого, отставного полковника, который, насмѣясь надъ нею, черезъ мѣсяцъ заявилъ, что по дѣламъ долженъ уѣхать въ деревню, и сказалъ, что поручитъ ее своей теткѣ, куда и отвезъ въ тотъ-же вечеръ. Но «тетка» оказалась содержательницею развратнаго дома. Здѣсь съ нею безбожно поступили, и оттуда, благодаря Бога, ей удалось убѣжать черезъ мѣсяцъ, а объ этомъ негодяѣ никогда она ничего не узнала. Такъ вотъ, эта бѣдная дѣвочка, разсказавъ мнѣ все свое прошлое, и видя мое сочувствіе, меня полюбила до безконечности; черезъ годъ испытанія въ пріютѣ, гдѣ она совершенно отличалась отъ прочихъ, несчастныхъ во всѣхъ отношеніяхъ личностей, она поступила на мѣсто портнихой, — сначала въ домъ одного хорошаго семейства, а затѣмъ вышла замужъ и завела свою мастерскую; мужъ ея служилъ въ конторѣ. Года черезъ три онъ получилъ прекрасное мѣсто при одномъ заводѣ около Петербурга, и они стали жить счастливо.

"Я тамъ пробыла два года. Намъ удалось поставить на ноги и дать совершенную свободу 8-ми дѣвушкамъ, которыя сдѣлались отличными прислугами: 4 — горничными, 2 — прачками, одна учительницею школы, вышла замужъ и стала прекрасной семьянинкой, — она за мелкимъ купцомъ, — одна нянюшкой; изъ горничныхъ двѣ тоже вышли замужъ, но мужья оказались у нихъ плохи и обѣ жили въ «дешевыхъ квартирахъ». Дѣти и до сихъ поръ еще тамъ въ услуженіи, матери умерли. Вообще, большинство не выдерживало года: онѣ уходили черезъ два-три мѣсяца, и хотя мы знали, что онѣ и не возвращались въ дома терпимости, но все-же вели не совсѣмъ скромную жизнь. У княжны Дондуковой процентъ благопріятныхъ результатовъ былъ больше., одна-же дѣвушка изъ дома Ламбертъ сдѣлалась сестрою милосердія. Это была дѣвушка чрезвычайно умная и полезная, не говоря о ея самоотверженіи; долго потомъ она работала въ «Красномъ Крестѣ», ассистировала доктора Павлова и другихъ докторовъ при самыхъ трудныхъ операціяхъ. Никто не умѣлъ лучше ея накладывать такія перевязки, ей всегда это поручали, ее такъ и стали звать, для отличія отъ другой Елены, сестрой Еленой-«атласныя руки». Но что это была за личность! Умна, образована и человѣчна до безконечности! Мнѣ привелось узнать много такихъ личностей, и при этомъ узнала я много ужасовъ ихъ жизни, ихъ дѣтства, всѣхъ слоевъ общества — крестьянокъ, учительницъ, даже я знала двухъ дѣвушекъ, дочерей одного инженеръ-полковника, третью — дочь генерала, служившаго въ одномъ министерствѣ. Другая молодая дѣвочка, 16-ти лѣтъ, была завлечена по неопытности сладкими словами негодяемъ своимъ учителемъ.

«Но объ этихъ исторіяхъ всего ужаса не перескажешь. И когда я читала „Преступленіе и наказаніе“, я плакала вмѣстѣ съ несчастной Сонею, а романы Зoла можетъ быть для меня оттого такъ и глубоки, что я вижу въ нихъ просто фотографическіе снимки. Мнѣ пришлось разъ выкупать у матери и у пьянаго вотчима, слесаря, 13-лѣтнюю дѣвочку. Тутъ дѣйствовала со мною Анна Павловна Философова; конечно, благодаря ея положенію много что можно было сдѣлать, и намъ помогъ градоначальникъ, генералъ Треповъ. Эта дѣвушка была взята совсѣмъ отъ матери, Анна Павловна помѣстила ее у себя (у ней была тогда огромная квартира, казенная) — это было зимой: вылѣчили ее совершенно, лѣтомъ отвезли ее въ деревню; дѣвочка оказалась способная, очень скоро научилась грамотѣ, стала ходить на птичьемъ дворѣ за птицами, потомъ за молочнымъ хозяйствомъ, была прекрасная огородница, вышла замужъ, выростила дѣтей — и дочь ея сдѣлалась впослѣдствіи сельскою учительницею».

Такимъ образомъ, несмотря на всю трудность, плоды тяжкой человѣчной дѣятельности были далеко не напрасны и давали результаты истинно отрадные. Но дѣятельность собственно филантропическая была только началомъ и преддверіемъ дальнѣйшей, совершенно уже иной дѣятельности моей сестры.

ГЛАВА ТРЕТЬЯ.
Воскресныя школы.

VIII.

Въ концѣ 50-хъ и въ началѣ 60-хъ годовъ, въ русскомъ обществѣ царило такое громадное оживленіе, такая жажда дѣятельности, что каждый человѣкъ, дѣлавшій что-нибудь полезное и хорошее для другихъ, не останавливался на одномъ какомъ-нибудь дѣлѣ — и только. Нѣтъ, и младъ и старъ, всякій изъ дѣйствующихъ былъ у насъ наполненъ такой энергіей, что справлялъ на службѣ, въ своемъ департаментѣ, въ министерствѣ, въ конторѣ, управленіи, — а женщины — у себя дома въ семействѣ, все что только было надо, и справляли честно, заботливо, добросовѣстно, но тутъ-же находили они всѣ время и охоту дѣлать много другого, столько-же важнаго, а можетъ и еще болѣе важнаго, по ихъ понятію. Такъ каждому казалось — и слава Богу, что такъ казалось. Что влюбленному всегда кажется? Кажется, что что онъ ни говори своей возлюбленной, что ни дѣлай, что ни предпринимай цѣлый день, какими полу-безумными глазами на нее ни гляди — все мало, все мало. Въ сто разъ надо еще больше. И оттого у него идетъ такое блаженное время, такое полное тревогъ, порывовъ, громадныхъ скачковъ, огня и счастья, что тутъ многое такое произойдетъ, чего потомъ и во всю остальную жизнь никогда уже онъ не забудетъ. Такъ-то вотъ точь-въ-точь было съ русскими людьми въ концѣ 50-хъ и въ началѣ 60-хъ годовъ. Они были всѣ точно влюбленные, точно женихи и невѣсты, у которыхъ кровь кипитъ, а виски бьются, и глаза горятъ. Никому не сидѣлось на мѣстѣ. Метались всѣ они словно въ любовномъ чаду, поднимались всѣ ихъ силы и устремлялись на чудныя мысли, рѣчи и дѣла.

У моей сестры, тоже влюбленной, какъ и всѣ тогда, въ великія загорѣвшіяся вдругъ передъ глазами новыя цѣли, — начинаемыхъ дѣлъ было въ рукахъ не одно, а много. И на всѣ хватало и времени, и охоты, и силъ. Я разсказывалъ выше про затѣю и общество «дешевыхъ квартиръ», про затѣю и общество «женскаго труда», про работу въ Калинкинской больницѣ и въ пріютѣ «кающихся Магдалинъ», и къ нимъ на прибавку шла еще изрядная домашняя семейная дѣятельность. Уже и это все составляло довольно почтенный контингентъ для работы. Но на этомъ дѣло не останавливалось для моей сестры, она еще на этомъ не забастовывала. Каждую минуту она готова была нагрузить на себя еще и еще грузу, съ твердымъ убѣжденіемъ, что плечи снесутъ, и выйдетъ хорошо. «Осенью 1860 года, пишетъ она въ своихъ „Запискахъ“, въ началѣ сентября, въ воскресенье, кажется, пришолъ ко мнѣ Сергѣй Ольхинъ (нашъ старинный знакомый, еще только въ іюлѣ кончившій свой курсъ въ лицеѣ) и говоритъ: „H. В., не хотите-ли принять участіе въ одномъ дѣлѣ?“ — „Въ какомъ?“ — „Въ воскресныхъ школахъ“. — „А что это такое, воскресныя школы?“ — „А вотъ я приведу къ вамъ, если позволите, профессора Плат. Вас. Павлова. Онъ теперь здѣсь; пріѣхалъ изъ Кіева, тамъ онъ этимъ дѣломъ орудовалъ, онъ вамъ все разскажетъ“^[6]. И вотъ, въ тотъ-же вечеръ пришолъ Павловъ и совершенно увлекъ меня. Конечно, я сейчасъ-же согласилась».

Кто помнитъ тогдашнее время, тогдашнихъ людей и тогдашнія дѣла, непремѣнно скажетъ, я думаю, что вотъ точно такъ навѣрное было и со всѣми. Нельзя было не увлекаться, нельзя было не примыкать сразу, съ радостью и восхищеніемъ, къ тогдашнему почину, такъ все было здѣсь свѣтло, высоко и поразительно. «Воскресныя школы» — это было нетолько одно изъ самыхъ выдающихся дѣлъ того времени, но одно изъ самыхъ великихъ русскихъ дѣлъ всѣхъ временъ и всѣхъ: эпохъ, и однажды, мнѣ кажется, оно будетъ стоять въ лучезарныхъ лучахъ на страницахъ нашей исторіи.

У насъ объ этомъ большомъ дѣлѣ до сихъ поръ еще не имѣютъ, по моему мнѣнію, настоящаго представленія. Его недостаточно оцѣняютъ, да и не могутъ оцѣнить его по достоинству, потому-что не знаютъ, какъ оно началось, какъ продолжалось, чего оно хотѣло, къ чему стремилось и чего достигало. А все тутъ было, между тѣмъ, необыкновенно, ново и оригинально. Иные и по сю пору говорятъ: «Да что тутъ, въ этихъ воскресныхъ школахъ, важнаго и особеннаго? Во-первыхъ, онѣ вовсе не наши, будто-бы самостоятельныя и своеобразныя. Воскресныя школы давно существуютъ вездѣ, всѣ давно ихъ знаютъ. Подите посмотрите на Англію и Америку. Ихъ тамъ видимо-невидимо, Богъ знаетъ сколько и Богъ знаетъ какъ давно. Но никто не выставляетъ ихъ какъ-то особенно на показъ, никто ими особенно не гордится и не величается». На это я отвѣчаю: «Да, воскресныя школы давно есть, и ихъ много, только онѣ совсѣмъ другія тамъ, чѣмъ наши. То самое по имени, да не то-же самое по дѣлу». Если у нашихъ воскресныхъ школъ есть старая родня гдѣ-то, то это во Франціи конца XVIII вѣка, а не въ Англіи и Америкѣ начала ХІХ-го. У англійскихъ и американскихъ воскресныхъ школъ главный характеръ менѣе образовательный, чѣмъ нравственный, и скорѣе назидательный и пасторскій; у насъ онъ — штатскій и гражданскій. У тѣхъ главная идея: «великъ воскресный день — святите его, употребляйте досугъ его на дѣла благочестія и укрѣпленія въ вѣрѣ и добрыхъ нравахъ — на что-же и слѣдуетъ употреблять воскресный день, какъ не на эти хорошія дѣла?» И они, конечно, вполнѣ правы и разумны. Есть-же и у Германіи свои «Andachtsstunden» для воскресныхъ дней. У насъ, въ Россіи, исходная точка воскресныхъ школъ была совсѣмъ другая: просто желали пользоваться часами досуга низшаго класса для того, чтобы стараться разсѣевать его невѣжество, дать народу хотя самое начальное, хотя самое маленькое образованіе, грамотность и первое пробужденіе мысли къ житейской истинѣ и свѣту.

Когда, сто лѣтъ тому назадъ, начали совершаться въ Европѣ громадныя перемѣны всего общественнаго строя, и проявлялись, почти впервые, заботы о простомъ народѣ и его интеллектуальности, «Объявленіе правъ человѣка», провозглашенное великимъ народнымъ собраніемъ 1793 года, говорило: «Просвѣщеніе есть потребность всѣхъ; общество должно помогать всѣми своими силами успѣху общественнаго разума и сдѣлать народное просвѣщеніе доступнымъ для каждаго». Вслѣдствіе такой великодушной и грандіозной мысли, тотчасъ постановленъ былъ законъ, по которому первоначальное образованіе было объявлено даровымъ и обязательнымъ для всѣхъ. Назначены были строгіе и большіе штрафы тѣмъ родителямъ, которые не будутъ посылать своихъ дѣтей учиться въ школу. Но великія свѣтлыя начинанія французскаго народнаго собранія не достигли желаемаго успѣха тотчасъ-же: наступила эпоха наполеоновскихъ войнъ, баталій, бойнь, для которыхъ вовсе не требовалось отъ паціентовъ и производителей ихъ — ни разсудка, ни грамоты, а только здоровыхъ и крѣпкихъ рукъ, да кулаковъ какъ можно побольше. На придачу, прежнія крѣпостническія привычки старинной Франціи одолѣвали, и каждый крестьянинъ слишкомъ привыкъ посылать своихъ ребятишекъ на работу въ поле, а не на ученіе въ классъ; наконецъ, консервативный характеръ главной массы націи, тяготящейся всякимъ новымъ требованіемъ интеллигентности, какъ безпокойной обузой — все это сдѣлало то, что благодѣтельныя постановленія 90-хъ годовъ прошлаго столѣтія скоро подернулись мракомъ забвенія. Уже только, когда прошла бѣлая горячка и бредъ наполеоновскихъ нашествій, когда всѣ. немного отдохнули отъ безумныхъ варварскихъ дѣлъ, долго чтившихся именемъ «великихъ», стала наступать мало-по-малу полоса разсудка, и стали распространяться по лицу Европы лучшія французскія мысли конца прошлаго столѣтія. Всѣхъ сильнѣе принялись за пропаганду ученія, дарового и обязательнаго^ страны протестантскія: разныя германскія государства, Швеція, Англія, Америка. Въ Пруссіи, уже съ 1819 года, установлены были великіе штрафы и взысканія за непосылку дѣтей въ школу. Австрія, по наружности, какъ-будто тоже не отставала отъ общаго движенія, но, будучи страной католической, на самомъ дѣлѣ вовсе не наблюдала строго и послѣдовательно за выполненіемъ обязательности образованія. Но, какъ-бы ни было, это образованіе, втеченіе второй четверти нашего столѣтія, сильно подвинулось впередъ повсюду.

Подвинулось оно втеченіе столѣтій даже и у насъ. Что мудренаго? Иначе и быть не могло, коль скоро еще великій князь Ярославъ, лѣтъ 900 тому назадъ, хлопоталъ о школахъ и ученьи, о списываніи псалтырей и часослова, Иванъ Грозный самъ былъ великій начетчикъ и охотникъ до книгъ, Петръ I и Екатерина II толпами посылали дѣтей въ разныя школы, штатскія, военныя, духовныя и техническія всякаго рода. Все это было прекрасно и благодѣтельно, но за тысячу верстъ было еще далеко отъ того, что однажды на нашемъ вѣку затѣяли русскія воскресныя школы. Новый рельсъ ихъ былъ не то что лучше, или шире, или выше прежнихъ, а пролегалъ по совершенно Другимъ мѣстностямъ, да и колеса у машины были иныя, и вертѣлись иначе. Хорошихъ, честныхъ, свѣтлыхъ доброжелателей на пользу народа всегда бывало не мало, и они своими усиліями дѣлали что могли, въ розницу и въ одиночку, каждый на своемъ мѣстѣ. Но когда это бывало, чтобы цѣлое народонаселеніе, само собою, цѣлыми громадными массами, въ томъ числѣ всѣ имущіе и сильные, встало и пошло помогать остальнымъ, неимущимъ, бѣднымъ и слабымъ, искало-бы слиться съ ними, и, подхвативъ подъ-руки и подъ-мышки, тащило бы ихъ вверхъ, изъ глубины болота, страданія и невѣжества. Такого другого примѣра, кажется, не найти нигдѣ въ исторіи. Тутъ русскій высшій и средній классъ общества вдругъ началъ дѣлать, бодро и смѣло, самоотреченно, то, что за 250 лѣтъ раньше, Мининъ и его товарищи дѣлали въ Нижнемъ-Новгородѣ. Только тамъ была всего одна минута увлеченія, страсти, энтузіазма на площади. И она продолжалась короткій срокъ. Теперь она длилась долго-долго, пока ее не потушили насильно, и она совершалась безъ всякой парадной, высокой, увлекательной обстановки, но въ тысячахъ разсыпанныхъ по всей Россіи домовъ и бѣдныхъ квартиръ, силою маленькихъ сборищъ, капельныхъ людскихъ группъ. Всякій, летѣвшій помогать, отдавалъ не золото, не серебро, не деньги, не товаръ, не мѣшки хлѣба и груды вещей, — нѣтъ, отдавалъ самого себя, свой умъ, свою душу и сердце, лучшія свои помышленія, всякое знаніе, накопленное еще съ дѣтства, все, что набралось за долгіе годы внутри, самаго лучшаго и дорогого. Такого порыва энтузіазма, вдохновенія, пламенной страстности на помощь спящей интеллигенціи — не видано еще было никогда въ исторіи.

Прежде, когда хотѣли помогать ученью, знанію, отыскивали домъ, комнату, нанимали туда учителя, платили, присылали бумагу, тетради, перья, и потомъ спокойно ждали, сидя у себя дома, въ удобныхъ креслахъ, добрыхъ результатовъ. Эти люди издали поглядывали, выслушивали доклады о томъ, какъ печка топится, какъ градусы тепла поднимаются, какъ морозъ, таетъ, какъ комната теплѣетъ. Теперь пришло другое время. Теперь тѣ, кто задумалъ помогать, встали своими собственными ногами и пошли, протянули свои собственныя руки и понесли съ собой серпы, грабли и лопаты, знаніе, энергію, доброжелательство, сами стали сѣять, орать и пахать на своемъ любезномъ дорогомъ полѣ. Это было не дѣло филантропіи и благотворительности, а собственное свое дѣло, наполняющее всю мысль и заботу, вызывающее наружу всѣ силы, всю непоколебимую, горящую огнемъ дѣятельность.

Нѣтъ на свѣтѣ дѣла выше, сильнѣе и лучше того дѣла, которое дѣлается даромъ, безъ всякой надежды на плату и награду, на милость, улыбку и одобреніе.

Воскресныя школы просуществовали у насъ всего 2 года, но и въ этотъ періодъ никто никогда не видалъ въ общей, всенародной работѣ на нихъ, хотя одну минуту усталости, равнодушія или ослабленія духа. Какъ тронулись горячія упряжки съ мѣста въ первое мгновеніе, такъ неслись потомъ и все время, дружно, мощно, не сдавая ни единаго шага. Только взрываемые камни летѣли по сторонамъ дождемъ.

Совершенно несправедливо, даже и до сихъ поръ существующее у насъ повсюду мнѣніе, будто воскресныя школы родились у насъ сначала въ Кіевѣ и потомъ, укрѣпившись и выросши тамъ, стали распространяться по всей Россіи. Нѣтъ, это не такъ было. Народились онѣ за цѣлый годъ раньше, а гдѣ именно — въ Петербургѣ.

Кто ихъ началъ? Не кіевскіе профессора и не кіевская университетская молодежь, въ 1859 году, какъ обыкновенно думаютъ, а молодые петербургскіе офицеры (преимущественно инженерные), во второй половинѣ 1858 г. Во главѣ ихъ всѣхъ стоялъ молодой инженеръ, баронъ Косинскій. Они задумали и сообща устроили такъ-называемую «таврическую школу». Но это была еще не собственно воскресная, а ежедневная школа, только главная черта ея физіономіи была та, что не было постороннихъ учителей, по найму, а учили, собственною своею особою, тѣ самые, кто основалъ школу. Въ «Церковной лѣтописи» журнала «Духовная Бесѣда» 1861 г., оффиціально разсказывается: «Начало таврической школѣ положено было въ 1858 году. Нѣсколько молодыхъ людей, преимущественно офицеровъ, согласились взять на себя безвозмездное, частное приготовленіе къ гимназіи небольшого числа самыхъ бѣдныхъ мальчиковъ… Дѣтей было отъ 5 до 7 человѣкъ… Но въ такомъ видѣ школа существовала всего лишь нѣсколько мѣсяцевъ… Оказалось много дѣтей, желавшихъ поступить въ гимназіи… Но 22 февраля 1859 года школа эта была открыта уже оффиціальнымъ образомъ, съ разрѣшенія попечителя петербургскаго округа, и въ болѣе широкихъ размѣрахъ. Цѣль школы осталась прежняя: приготовленіе дѣтей къ гимназіи, но уже не къ первымъ классамъ, а къ III-му и IV-му… Спустя нѣкоторое время, школа перестала стѣсняться гимназической программой и поставила себѣ задачей: служить бѣднымъ дѣтямъ низшаго состоянія, давая имъ образованіе по возможности полное, которое не отрывало-бы ихъ отъ собственной среды, но тамъ именно приносило-бы имъ существенную пользу. Преподаваніе получило характеръ болѣе реальный…»

Другой, намъ извѣстный, ранній фактъ того-же рода произошолъ въ совершенно другомъ краю Россіи, очень далекомъ и отъ Кіева, и отъ Петербурга. И это уже была на этотъ-разъ настоящая воскресная школа. Учреждена она по мысли и почину священниковъ. Въ журналѣ подъ названіемъ: «Руководство для сельскихъ пастырей», мы читаемъ (1860, No и):

«Пермской губерніи, Оханскаго уѣзда, въ Нытвенскомъ князя Μ. А. Голицына заводѣ, съ 1-го марта 1859 г. существуетъ воскресная школа для дѣтей заводскихъ ремесленниковъ. Она учреждена двумя приходскими священниками, при содѣйствіи владѣльческаго управленія… Въ первыя 3—4 воскресенья собралось дѣтей уже около 200 человѣкъ…»

И, что здѣсь особенно замѣчательно, это та доля реальнаго образованія и направленія, которая въ такое раннее начальное время воскресныхъ школъ была внесена въ нытвенскую школу, конечно, прежде все то имѣвшую задачей развитіе религіозное и нравственное:

«Имѣлось въ виду, при случаѣ и къ слову, предлагать свѣдѣнія о явленіяхъ природы, такъ, чтобы при изъясненіи ихъ исходной точкой была премудрость и благость Творца… Было говорено о воздухѣ, о тяжести его, упругости, о дыханіи, о порчѣ воздуха отъ дыханія, горѣнія» и проч.

Далѣе слѣдуетъ первая женская воскресная школа, открытая въ апрѣлѣ 1859 года Μ. С. Шпилевскою, въ Петербургѣ, у себя на дому. Приходящихъ дѣвочекъ у ней бывало до 30.

Только уже послѣ этихъ петербургскихъ и пермскихъ школъ начались кіевскія.

Въ Кіевѣ встрѣтились въ 1859 году три элемента, необыкновенно благопріятные для всякаго важнаго, хорошаго дѣла, въ особенности по части народнаго образованія: это — властная рука, свѣтлая мысль и обиліе исполнительскихъ добрыхъ силъ. Попечителемъ кіевскаго учебнаго округа былъ тогда знаменитый Пироговъ, уставшій отъ своей высокой долголѣтней чудноблагодатной дѣятельности въ качествѣ геніальнаго врача, но наполненный теперь во всемъ существѣ своемъ идеею: столько-же помогать человѣческому духу, сколько онъ прежде помогалъ человѣческому тѣлу. Всего за 3 года передъ тѣмъ онъ напечаталъ свои «Вопросы жизни», перевернувшіе и устремившіе впередъ всю Россію. Теперь онъ только и думалъ о томъ, какъ-бы принести на самомъ дѣлѣ въ жизнь то, что было прежде у него написано только на бумагѣ, и разрѣшать какъ только можно хорошо «вопросы жизни» въ средѣ вверѣннаго ему уголка русскаго царства. Но у него былъ подъ крылышкомъ, въ его кіевскомъ университетѣ, молодой 34-лѣтній профессоръ, который не только носилъ длинный и громкій титулъ: «докторъ историческихъ наукъ, политической экономіи и статистики, экстраординарный профессоръ, преподаватель русской исторіи въ кіевскомъ университетѣ», но искренно полонъ былъ мысли объ исторіи и внутренней жизни народовъ, всего болѣе народа русскаго, и живо понималъ, чего ему среди всѣхъ остальныхъ недочетовъ и лишеній всего болѣе недостаетъ — просвѣщенія. Это былъ Плат. Вас. Павловъ, всего только недавно, въ 1895 г., скончавшійся въ Петербургѣ, въ Маріинской больницѣ, но уже у насъ почти совершенно забытый и всѣ послѣдніе годы своей жизни упорно игнорируемый.

Но Павловъ былъ одинъ изъ образованнѣйшихъ, даровитѣйшихъ и полезнѣйшихъ людей нашего времени, чему служитъ блестящимъ доказательствомъ его сильно-талантливая и полная мысли книга о «Борисѣ Годуновѣ» (1850). Вмѣстѣ съ тѣмъ это былъ одинъ изъ тѣхъ людей съ золотымъ сердцемъ, какіе рѣдко встрѣчаются на свѣтѣ. Одинъ изъ современниковъ его, свидѣтель его жизни (да заразъ, и родственникъ его), Вл. Мих. Козловъ, въ своихъ «Воспоминаніяхъ о Пл. Вас. Павловѣ» (еще покуда не напечатанныхъ), говоритъ про него, за періодъ первой половины 50-хъ годовъ: «Въ это суровое время крѣпостного права, Пл. Вас. Павловъ, когда пріѣзжалъ къ намъ изъ Кіева въ имѣніе моего отца, Орловской губерніи, вносилъ въ нашу семью идею гуманности, исповѣдуемую въ кружкахъ лучшихъ тогдашнихъ профессоровъ и педагоговъ, но еще робко проводимую въ общество литературою… Его нравственная натура была необыкновенно чиста и симпатична, его мысль глубока и свѣтла. Никто такъ не стремился, какъ онъ, къ благу и помощи людямъ»…

Съ такимъ строемъ понятій, съ такимъ сердцемъ, онъ скоро сошелся" съ Пироговымъ, и они оба вмѣстѣ (теперь уже нельзя и разобрать, кто раньше задумалъ, кто сказалъ первое слово) — оба вмѣстѣ рѣшили устраивать воскресныя школы въ Кіевѣ. Свѣжая, здоровая, чудесно настроенная университетская молодежь сразу стала ревностною помощницею обоихъ чудесныхъ профессоровъ, и воскресныя школы быстро создались и тотчасъ-же стали размножаться въ Кіевѣ. Добрая половина, много мѣсяцевъ 1859 г. прошли въ приготовленіяхъ, и первая кіевская воскресная школа была открыта на Подолѣ, въ домѣ дворянскаго училища, 11 октября 1859 года; вторая — черезъ 1½ недѣли, 23 октября, третья — лѣтомъ слѣдующаго (1860) года; первая женская школа возникла въ Кіевѣ среди всѣхъ этихъ работъ, по иниціативѣ г-жи Нельговской, 31 января 1860 года.

Но слишкомъ сомнительно, чтобы и Павловъ и Пироговъ знали что-нибудь о воскресныхъ школахъ, возникшихъ въ Россіи, въ Петербургѣ и Перми, раньше ихъ кіевскихъ. О тѣхъ слишкомъ мало было извѣстно въ тѣ времена, и въ газетахъ о нихъ вначалѣ вовсе еще не говорилось. Павловъ и Пироговъ создали свою кіевскую школу самостоятельно, независимо отъ всѣхъ другихъ, по своей собственной иниціативѣ. Употребленіе-же воскресенія, единственнаго свободнаго дня у народа, спеціально на школу, на ученье, было по тогдашнимъ временамъ и обстоятельствамъ слишкомъ естественно и просто, мысль о томъ носилась, можно сказать, въ воздухѣ.

Но Павлову не привелось присутствовать на открытіи задуманныхъ и устроенныхъ имъ школъ. Онъ съ осени 1859 года переѣхалъ уже въ Петербургъ и занялъ мѣсто преподавателя въ училищѣ правовѣдѣнія. Изъ «Записокъ» Владиміра Михайловича Козлова мы знаемъ, что когда его потомъ спрашивали, какъ онъ могъ рѣшиться. промѣнять университетъ на привиллегированное заведеніе, онъ отвѣчалъ, что мѣнялъ не университетъ на училище правовѣдѣнія, а губернскій городъ на столицу. И въ самомъ дѣлѣ, легко было понять, что разница была большая, и что для той дѣятельности, которая у него была въ головѣ, Петербургъ гораздо поболѣе значилъ, чѣмъ Кіевъ.

Въ Петербургѣ Павловъ тотчасъ началъ продолжать свою кіевскую дѣятельность, и мы видимъ, что это отчасти изображено въ «Запискахъ» моей сестры. Мы остановились тамъ на первой встрѣчѣ ея съ Павловымъ, по рекомендаціи С. А. Ольхина. "Павловъ совершенно увлекъ меня, разсказываетъ она. Конечно, я тутъ-же согласилась принять участіе въ воскресныхъ школахъ. Онъ сказалъ, что у нихъ дѣло уже совсѣмъ налажено, для задуманной женской школы испрошено разрѣшеніе^[7] и что немедленно должны начаться занятія; что помѣщеніе уже отыскано, а именно — солдатскіе классы гальванической роты, которые находились на томъ мѣстѣ (уголъ Садовой и Инженерной), гдѣ теперь зданіе Краснаго креста.

"Въ слѣдующее воскресенье мы и пошли (говорю — мы, потому-что въ этомъ дѣлѣ принимала тоже участіе Полина Кузнецова, впослѣдствіи жена моего брата Дмитрія). Пришли мы, насъ встрѣтилъ Щебальскій, Петръ Карловичъ, Анненковъ, Павелъ Васильевичъ, и офицеръ-инженеръ Сеньковскій, Николай Алексѣевичъ, командиръ гальванической роты, который главнымъ образомъ и добылъ это помѣщеніе для школы. Была тутъ и Блумеръ, были мать и дочь Андреевы, былъ В. В. Михайловъ, былъ и Павловъ и еще много, много пришло учащихся дѣвушекъ. Это была оісенская школа.

"Помѣщеніе наше состояло изъ двухъ большихъ комнатъ въ нижнемъ этажѣ, стѣны были выкрашены масляною краской до половины, полы простые, всегда отъ ногъ приходящихъ — въ пескѣ; черные большіе классные столы и скамейки; были и стулья; въ каждой комнатѣ по географической большой картѣ, по большой доскѣ, по шкапу для тетрадей и книгъ, по машинкѣ для воды и большіе стоячіе счеты.

«Стали распредѣлять ученицъ, и каждая учительница брала себѣ партію; учительницъ было, если не ошибаюсь, шесть: Полина, я, Блумеръ, Андреевыхъ двѣ и, еще, Дылевская; но была еще одна дама — не помню кто»…

Въ своей «Запискѣ», о которой рѣчь будетъ еще не разъ ниже, Пол. Ст. Стасова поименовываетъ, сверхъ указанныхъ здѣсь, еще слѣдующихъ участницъ въ женской воскресной школѣ въ помѣщеніи гальванической роты: О. И. Попова (потомъ Кларкъ), двѣ барышни Бибиковы. Учителями были: Бульмерингъ и Тыртовъ, А. К. Павлова (впослѣдствіи замужемъ за А. И. Европеусомъ). «Она была у насъ библіотекаремъ, говоритъ П. С. Стасова, и завѣдывала учебными пособіями, которыя въ изобиліи приносились учащими»…

Распорядителями были: Щебальскій, Анненковъ и инженеръ Сеньковскій. Мы принялись за занятія.

"У меня было около 15 учащихся дѣвочекъ. Всѣ онѣ были подвѣдомственны ремесленной управѣ, такъ-какъ всѣ наши учащіяся были изъ ученицъ и мастерицъ всевозможныхъ магазиновъ, начиная съ 12-ти лѣтняго возраста и до 30 лѣтъ включительно^[8]. Всѣ сословія принимались, несмотря на то, что устроено все было главнымъ образомъ для фабричныхъ и мастерскихъ. Между учащимися были двѣ старовѣрки, очень способныя, изъ магазина Флоранъ (бѣлошвейки), а также бывали и изъ другихъ магазиновъ.

«Какія тутъ случались тогда столкновенія съ магазинами! Припоминаю, напримѣръ, исторію съ бѣлошвейнымъ магазиномъ Eugénie, въ Большой Морской (теперь уже давно не существующимъ). Хозяйка была личность совсѣмъ глухая, говорила она посредствомъ трубы, француженка пожилая, злая, очень некрасивая, но съ очень выдающимися чертами лица. Она вздумала не отпускать своихъ дѣвочекъ въ классы; и стали онѣ манкировать, приходить черезъ разъ; спрашивали товарокъ — отчего такой-то и такой-то нѣтъ? „Не пускаютъ, заставляютъ дежурить“. — „Въ чемъ дежурство?“ — „Надо полы и всю квартиру вымыть“. — „Въ воскресенье!“ — Ѣду въ магазинъ и вызываю г-жу Eugénie, прошу освобождать отъ дежурства по воскресеньямъ, какъ было сдѣлано условіе ремесленной управою со всѣми магазинами, и все мытье производить по субботамъ. На это получаю такой отвѣтъ: „А, онѣ жалуются!“ — „Совсѣмъ нѣтъ; я спросила: отчего не приходятъ, и узнала, что по случаю дежурства, которое и прошу измѣнить“. — „Да, да, это просто мука съ этими негодницами! Могла-бы сказать, что больна. Зачѣмъ ей говорить, что дежуритъ! Ахъ, Боже мой, просто мука! Вотъ теперь запрещено ихъ бить, такъ онѣ намъ и сѣли на шею; а вотъ прежде бывало — оттаскаешь за вихры, такъ и не смѣетъ все разсказывать“. Но съ какою это все злобою, съ какимъ крикомъ говорилось. Прелесть! Но зато съ какой любовью дѣти и взрослыя бѣжали учиться, несмотря на то, что жестокія хозяйки магазиновъ (къ сожалѣнію, мы это не скоро узнали), чтобы заставить ихъ не уходить, лишали ихъ обѣда, говоря, что нельзя приготовить обѣда къ 12-ти часамъ, — классы начинались въ часъ, послѣ обѣдни…»

Подобныя-же сцены рисуетъ и П. С. Стасова, въ своихъ прекрасныхъ «Воспоминаніяхъ» о моей сестрѣ, — очень живописныхъ и правдивыхъ, такъ-какъ она часто сопровождала мою сестру въ подобнаго рода поѣздкахъ и розысканіяхъ.

"И все это дѣвочки переносили въ 60-хъ годахъ, продолжаетъ моя сестра. Вотъ какое вдругъ выросло стремленіе къ знанію! А вѣдь это все были люди низшаго сословія. Что же было тому причиною? То, что учителя отдавали всю свою душу, были дѣйствительно полны гуманнымъ чувствомъ, и приходящія глубоко чувствовали, что онѣ въ воскресныхъ школахъ найдутъ и ласку, и науку — не схоластическую. Обѣ стороны бѣжали другъ къ другу, не гнушались, хотѣли быть друзьями, облегчать трудъ и тяжесть будничной мрачной жизни. Какое было время! И какъ оно было коротко! Тяжко объ этомъ вспомнить. Кто знаетъ, авось оно опять когда-нибудь придетъ…

«Вотъ еще эпизодъ съ магазиномъ Флоранъ. Вмѣсто 12-ти часовъ тогда постановленной работы, въ магазинахъ работали 14—16, и даже часто 18 часовъ, если были спѣшные заказы. Вслѣдствіе того происходили истощеніе, болѣзни. Однажды одна изъ ученицъ заболѣла, не приходитъ. Спрашиваю у ея товарокъ: отчего два воскресенья ея нѣтъ? — „Больна“. Ѣду въ магазинъ, прошу показать мнѣ, гдѣ она лежитъ, и что-же вижу? Подѣланы нары, да не въ одинъ рядъ надъ поломъ, а въ два, что было строго запрещено; а на каждой парѣ не два, а три помѣщенія (постели) врядъ, что было тоже запрещено. Въ комнатѣ этой, гдѣ дѣвочки спятъ на нарахъ по три, внизу стоятъ ихъ сундуки, и на нихъ тоже спять другія, потому-что не все число ученицъ помѣщается на нарахъ, не хватаетъ мѣста имъ всѣмъ, комната мала. Посреди-же комнаты стояло два стола, на которыхъ работаютъ тѣже дѣти, ученицы перваго года. Можно себѣ представить воздухъ этой комнаты, несмотря на то, что безпрестанно открываютъ форточки. А открываютъ потому, что въ сосѣдней комнатѣ устроена паровая прачешная, отъ которой паръ валитъ и застилаетъ свѣтъ, по вечерамъ, особенно, когда зажигаются лампы, такъ-что работающія сидятъ между паромъ и открытой форточкою. Отъ всего этого, кромѣ прочихъ болѣзней, у всѣхъ 24 дѣвочекъ вѣчныя болѣзни глазъ. Кормили всѣхъ дѣтей, по отзыву самихъ ученицъ, хорошо. Такъ вотъ, пріѣхала я въ этотъ магазинъ, чтобы навѣстить больную дѣвочку, ей было 13 лѣтъ (Аннушку Зубцову, дочь унтера заслуженнаго, у котораго вся грудь была въ орденахъ. Онъ былъ съ Кавказа, славный человѣкъ, но больной). Спрашиваю позволенія на нее взглянуть. Вотъ допустили въ ихъ внутреннее помѣщеніе, чего обыкновенно не дозволяютъ, — потому-что у меня была записка отъ Ремесленной управы. Взошла я, подвели меня къ однимъ изъ наръ, но оказалось, что тамъ лежала больная дѣвочка, тоже Анна, но другая, захворавшая только два дня тому назадъ, а Зубцова уже недѣля какъ отправлена въ больницу. Спрашиваю — въ какую? Говорятъ: въ Измайловскій полкъ, въ 1-ую роту, въ больницу чернорабочихъ. Спросила, какая болѣзнь? Говорятъ: воспаленіе. Ѣду во вторникъ, впускной день, въ больницу. Меня впустили сейчасъ, какъ только я пріѣхала, но всѣхъ ожидавшихъ у воротъ мужиковъ и бабъ еще долго заставили ждать. Взойдя въ переднюю, я попросила у дежурнаго доктора позволенія навѣстить Зубцову; мнѣ дали провожатаго — сторожа и изъ богатой передней (это былъ въ прежнія времена домъ Екатерининскаго Потемкина) взошли мы черезъ маленькую, замаскированную колоннами дверь, которая отворялась просто блокомъ на веревкѣ, въ палату. У двери стояли довольно невзрачныя ширмы; палата полукруглая, циркулемъ, съ тремя окнами, и эта наружная стѣна была очень сырая, а между оконъ и подъ ними даже были видны пятна плѣсени. Палата очень высокая, кровати размѣщены не тѣсно — ихъ было всего 8, всѣ по одной стѣнѣ, такъ-какъ наружная вся въ окнахъ съ узкими простѣнками. Нахожу мою Аннушку Зубцову — блѣдную, худую, совершенно безсильную, съ тяжелымъ кашлемъ; помѣщалась она между двухъ огромныхъ бабъ: у одной отнимали ногу гангренную, а у другой сильный былъ тифъ, и между ними моя бѣдная дѣвочка; все это — въ перемежку, безъ опредѣленныхъ палатъ по болѣзнямъ. Всюду — и въ этой, и въ слѣдующихъ палатахъ шумъ, гамъ, сидѣлки кричатъ, бѣгаютъ, стучатъ входною дверью, которую съ размаха отворятъ и бросятъ, и блокъ съ громомъ опустится, такъ-что кровати затрясутся. Фельдшера тоже съ шумомъ вбѣгаютъ, неся корзины съ лѣкарствами, которыя звучатъ, болтаясь въ корзинѣ. Они поспѣшно шарятъ, выкликаютъ имя больной, чтобы указать сидѣлкѣ, что вотъ это для той-то и для той-то, а потомъ поспѣшно пробѣгаютъ дальше; и цмъ, и сидѣлкамъ нѣтъ ни малѣйшаго дѣла до того — дремлетъ или нѣтъ больная. И вотъ, при такомъ шумѣ, когда фельдшеръ подошолъ съ лѣкарствомъ къ бѣдной женщинѣ, у которой отняли ногу и которая дремала, — она проснулась, вздрогнула и начала страшно стонать, такъ-что я едва удерживала слезы, думая, что, вѣрно, и перевязка, и операція были столь-же деликатны, какъ это обращеніе фельдшера и всей прислуги. Я подумала: „А что должно происходить на войнѣ, или при эпидеміяхъ — холерныхъ, чумныхъ, тифозныхъ?“ Все это, пока я сидѣла у моей бѣдной больной; меня возмущало до глубины души, это варварское обращеніе съ рабочимъ людомъ вообще, и съ такимъ молодымъ истощеннымъ существомъ, какъ моя Аннушка, у которой обѣ сосѣдки должны были невольно отнимать, вытягивать послѣднія силы. Сидѣла я и думала: „Что дѣлать, куда-бы мнѣ ее дѣть?“ Входитъ дежурный докторъ, обращаюсь къ нему съ вопросомъ: „какъ онъ думаетъ про больную?“ Въ отвѣтъ получаю, что, слава Богу, воспаленіе прервано, но что она такъ истощена и такъ ослабла, что онъ не ручается ни за что. Я ему указываю на то, что и комната, и сосѣдство никакъ не способствуютъ возстановленію силъ, что нельзя-ли перемѣстить ее въ верхній этажъ, что тамъ, вѣроятно, лучше. На это докторъ отвѣчаетъ, что онъ не имѣетъ права, что тамъ помѣщаютъ только по особому распоряженію завѣдующаго и что его нѣтъ въ Петербургѣ. Онъ сказалъ еще, что его совѣтъ — взять больную, а то она тутъ зачахнетъ. Я была просто въ отчаяніи отъ этихъ порядковъ, сказала доктору, что готова уплатить за помѣщеніе, но онъ повторялъ, что не можетъ распорядиться, и видно было, что онъ говорилъ правду, и самъ страдалъ отъ того, что не вправѣ что либо сдѣлать…» Моей сестрѣ удалось потомъ, при помощи ея пріятеля, доктора нашего семейства, Реймера, вылѣчить и пристроить эту бѣдную дѣвочку.

«Но больница меня глубоко затронула, продолжаетъ въ „Запискахъ“ моя сестра, — мысль о бѣдныхъ вѣчныхъ труженикахъ, не имѣющихъ во время болѣзни ни ухода, ни настоящей больницы, между тѣмъ какъ съ нихъ постоянно берутъ больничный сборъ, не давала мнѣ покоя. И вотъ, черезъ недѣлю, я рѣшилась написать Императрицѣ, изложить всѣ ужасы больницы и послать мое письмо по городской почтѣ. Я это и сдѣлала. Письмо мое было слѣдующее: „Обращаюсь къ Вамъ не какъ къ Императрицѣ, а какъ къ матери; представьте себѣ, что Вашъ ребенокъ боленъ и лежитъ въ такой больницѣ, въ такой обстановкѣ“; и при этомъ описала все мною видѣнное, и почему я ѣздила въ больницу, описала школу, работницъ магазина, ихъ трудовую жизнь, упомянула о заслуженномъ старикѣ-отцѣ, бѣднягѣ, получающемъ пенсію въ три рубля, и въ концѣ просила — если не самой съѣздить взглянуть, то послать довѣреннаго человѣка. И что-же? Узнаю черезъ доктора нашего, что и Государь, и Императрица сами ѣздили неожиданно въ эту больницу чернорабочихъ. Каковъ былъ мой восторгъ, когда я узнала, позже, что ассигнованы суммы на постройку новой больницы и съ весны было приступлено къ постройкѣ Александровской больницы для рабочихъ. — Ура! Вотъ что сдѣлали воскресныя школы, вотъ что значитъ сближеніе съ разными слоями общества…»

Со времени пріѣзда Пл. Вас. Павлова въ Петербургъ воскресныя школы стали нарождаться и разростаться здѣсь съ удивительною быстротой. Къ этой чудесной, великодушной мысли всѣ были наклонны, и старъ, и младъ, и мужчины, и женщины, и частные люди, и чиновники, и администрація, и военные, и духовенство, и купцы, и мѣщане, и ремесленники, и простой народъ. Сколько ни открывали воскресныхъ школъ — все было мало: приходящихъ людей, жаждущихъ учиться — было безъ конца. И школы все росли да росли числомъ. 20 марта 1860 года послѣдовалъ циркуляръ министра внутреннихъ дѣлъ, С. С. Ланского, гдѣ говорилось, что, «по соглашенію съ министромъ народнаго просвѣщенія, онъ находитъ, что учрежденіе народныхъ воскресныхъ школъ должно принести существенную пользу для городскихъ обществъ, и что устройство такихъ школъ, какъ показываетъ опытъ, можетъ быть сдѣлано съ весьма незначительными издержками, а потому онъ и предложилъ начальникамъ губерній обратить на этотъ предметъ вниманіе и представлять министру свои соображенія насчетъ открытія таковыхъ школъ тамъ, гдѣ это представляется возможнымъ».

Въ отвѣтъ на это посыпались изъ всѣхъ губерній безчисленныя представленія объ открытіи школъ въ такихъ-то и такихъ-то мѣстностяхъ. Всѣ эти представленія тотчасъ утверждались, и дѣло шло такими массами, что лишь немного мѣсяцевъ спустя, уже осенью того-же 1860 года, министръ внутреннихъ дѣлъ сообщилъ начальникамъ губерній, что «нѣтъ болѣе надобности входить въ министерство съ представленіями объ открытіи новыхъ школъ, а достаточно лишь доводить до свѣдѣнія министерства объ открываемыхъ съ разрѣшенія начальства учебнаго округа школахъ». Въ то-же время министерство народнаго просвѣщенія, «сочувствуя благой цѣли воскресныхъ школъ, столь важныхъ для просвѣщенія рабочаго и ремесленнаго класса», позволило помѣщать школы въ свободныхъ зданіяхъ учебныхъ заведеній. Вслѣдствіе всего этого общаго напора и огня лучшихъ силъ, у командующихъ и у командуемыхъ, втеченіе 1859-го и 1860-го годовъ, открылась громадная масса воскресныхъ школъ повсюду. Въ 1859-мъ году онѣ устроены были (послѣ Петербурга и Кіева): въ Екатеринославѣ и въ Бѣлой церкви (Кіевской губерніи); въ 1860-мъ году: въ Москвѣ, Могилевѣ, Казани, Рязани, Архангельскѣ, Одессѣ, Елизаветградѣ, Полтавѣ, Царскомъ Селѣ, Кронштадтѣ, Нарвѣ, Новгородѣ, Старой Руссѣ, Валдаѣ, Петрозаводскѣ, Псковѣ, Порховѣ, Витебскѣ и др. Тоже движеніе продолжалось и въ 1861 году.

Въ Петербургѣ, послѣ двухъ самыхъ раннихъ школъ мужской Таврической (барона Косинскаго), начавшей существовать 22 февраля 1859 г., и женской (г-жи Шпилевской) — 20 января 1860 г., открыты были, въ маѣ 1860 г., школы въ домахъ уѣздныхъ училищъ: Вознесенскаго, Владимірскаго, Введенскаго, андреевскаго, въ домѣ 1-й мужской гимназіи; затѣмъ три женскія, въ домѣ і-й и 2-й гимназій (августъ — сентябрь 1860); 17-го апрѣля 1860 года открыта была воскресная школа въ залахъ фехтовальнаго гимназическаго кадра; 10 іюня — въ казармахъ гвардейскаго экипажа; 10 іюня — въ казармахъ гальванической роты (мужская), 18 іюля, въ домѣ сампсоніевскаго уѣзда, то училища (мужская). Наконецъ, 28-го августа 1860 года, разрѣшено открыть, а въ началѣ сентября послѣдовало открытіе — женской воскресной школы въ казармахъ гальванической роты. Въ этой послѣдней школѣ работала моя сестра.

Я привелъ все длинное исчисленіе открытія разныхъ воскресныхъ школъ на основаніи оффиціальныхъ документовъ, мною перерытыхъ, чтобы доказать невѣрность тѣхъ показаній, гдѣ про эту послѣднюю школу сказано, будто она была одна изъ самыхъ первыхъ въ Петербургѣ. Нѣтъ, ей тамъ предшествовали уже немало другихъ, въ томъ числѣ и женскихъ.

«Такъ вотъ, въ этой школѣ, какъ и во всѣхъ прочихъ, продолжаетъ моя сестра, организовался маленькій совѣтъ; предсѣдателемъ его вначалѣ былъ единогласно избранъ Павловъ, но къ сожалѣнію, скоро пришлось замѣнить его другимъ, П. В. Анненковымъ, потому-что Павловъ не умѣлъ справляться съ предсѣдательствомъ, былъ невыносимъ своимъ мямленьемъ. Мы всѣ его уважали, и съ грустью должны были рѣшиться избрать другого на его мѣсто; да и онъ самъ чувствовалъ, что администраторъ онъ плохой. Пришлось избрать Анненкова, Павловъ-же все время продолжалъ нами руководить…» «Мы чуть не съ благоговѣніемъ смотрѣли на него — создателя воскресныхъ школъ въ Кіевѣ, говоритъ Пол. Ст. Стасова въ своей „Запискѣ“. Какъ дорого было намъ его слово одобренія и привѣта!..» — «Въ началѣ 60-хъ годовъ, говоритъ въ своихъ „Воспоминаніяхъ“ о Павловѣ Влад. Мих. Козловъ, популярность его въ Петербургѣ, среди ученыхъ и профессоровъ, среди молодежи и всей вообще публики, сдѣлалась очень значительна. Его уговорили сдѣлать съ себя фотографію: изобразили его съ книжкой передъ глазами. Карточка эта продавалась во многихъ фотографическихъ магазинахъ, — тогда-же, кстати, была большая мода на карточки».

Уже осенью 1860-го года почувствована была необходимость открыть классы въ школахъ и по буднямъ: такъ много получалось отовсюду просьбъ объ устройствѣ вечернихъ классовъ. «Въ Самсоніевской и Петербургской школахъ стали просить объ этомъ сами фабричные, прося устроить вечерніе классы съ 8-ми часовъ, когда закрываются фабрики, а гальваническая и гимназическая школы получили такія-же просьбы отъ учениковъ и ученицъ магазиновъ и мастерскихъ. И вотъ, послѣ довольно большихъ хлопотъ, такъ-какъ надо было получить разрѣшеніе въ помѣщеніяхъ и изыскать средства для освѣщенія и прислуги и, вообще, на всѣ двойные расходы, на утро и вечеръ (надо сказать, что въ то время это дѣлалось быстро), въ ноябрѣ 1860-го года уже начались занятія по вторникамъ, четвергамъ и воскресеньямъ — вечеромъ, и былъ принятъ слѣдующій порядокъ: по вторникамъ и воскресеньямъ вечеромъ — объяснительное чтеніе, а по воскресеньямъ утромъ, и вечеромъ въ четвергъ — грамота».

Но въ февралѣ 1861 года министерство народнаго просвѣщенія "признало полезнымъ, въ видахъ установленія единства дѣйствій, дозволить распорядителямъ воскресныхъ школъ собираться разъ или два въ мѣсяцъ во 2-й петербургской гимназіи, въ присутствіи директора училища. Составился совѣтъ: предсѣдателемъ былъ выбранъ П. И; Анненковъ, секретаремъ С. А. Ольхинъ, казначеемъ П. К. Щебальскій; были депутаты и отъ всѣхъ школъ. Депутаткой отъ женской школы въ помѣщеніи гальванической роты была выбрана моя сестра. Учащіеся могли присутствовать при этихъ собраніяхъ, происходившихъ по четвергамъ.

«Собранія эти, замѣчаетъ въ своей „Запискѣ“ Пол. Степ. Стасова, мало давали того, въ чемъ мы такъ нуждались, именно практическихъ указаній, какъ вести дѣло объяснительнаго чтенія, хотя выступали борцами за этотъ вопросъ такіе люди, какъ педагоги Золотовъ, Ремезовъ. Одни отстаивали объясненіе каждаго слова, что завело-бы и учителя, и ученика въ трущобу самыхъ разнородныхъ понятій, и только спутало-бы головы учащихся. Золотовъ стоялъ за обученіе только въ самыхъ узкихъ рамкахъ понятій, а Ремезовъ смѣшилъ сравненіями. Какъ теперь помню объясненіе, которое онъ предполагалъ давать ученикамъ „о ртѣ человѣка“: „между двойнымъ заборомъ (ряды зубовъ) качается подвижной мостъ (языкъ) и проводитъ въ глубокую пещеру“. Было и смѣшно, и грустно отъ такихъ рѣчей почтеннаго педагога. Но собранія эти были все-таки очень важны, какъ единеніе людей во имя одной общей идеи, а этимъ-то и дороги они были Надеждѣ Васильевнѣ. Нѣтъ — нѣтъ, да и услышишь что-нибудь дѣльное, хорошее…»

Въ томъ-же родѣ замѣчаніе дѣлаетъ объ этомъ дѣлѣ Н. А. Бѣлозерская.

"Несмотря на полное усердіе со стороны учащихся и искреннее увлеченіе со стороны учащихъ обоего пола, ученіе не могло быть особенно успѣшно, потому-что у большинства преподавателей оказывалось полное неумѣніе взяться за дѣло и отсутствіе какой-бы то ни было системы. Иначе и не могло быть. Руководителей было слишкомъ мало. Въ это время русская педагогика находилась въ зачаточномъ, видѣ, слѣпо придерживалась западно-европейскихъ методовъ и системъ, не всегда примѣнимыхъ у насъ, не стѣсняясь никакими противорѣчіями. Только-что выступали на этомъ пути видные, почтенные дѣятели, которымъ суждено было положить «основаніе русской самобытной педагогикѣ, выработать свои пріемы и методы обученія. При этихъ условіяхъ, столь-же мало могли принести пользы, педагогическія вечернія собранія. Эти собранія усердно посѣщались преподавателями и преподавательницами воскресныхъ школъ, но слушатели, за немногими исключеніями, наврядъ-ли выносили много цѣльнаго и опредѣленнаго изъ длинныхъ, нерѣдко безпочвенныхъ и даже не всегда ясныхъ рефератовъ. Тѣмъ не менѣе, воскресныя школы, несмотря на свое кратковременное существованіе, принесли во многихъ отношеніяхъ несомнѣнную пользу, особенно со стороны знакомства преподавателей съ нуждами и положеніемъ бѣдныхъ классовъ столичнаго населенія…»

Нельзя не согласиться съ тѣмъ, что описываютъ — и повидимому такъ вѣрно и такъ сочувственно — двѣ дѣятельницы того времени, принимавшія самое живое участіе въ томъ, что совершалось у насъ, для народа, самаго важнаго въ началѣ 60-хъ годовъ. И преподавателей было все еще мало, не взирая на весь тотъ пылъ, съ которымъ люди образованныхъ классовъ шли на помощь людямъ необразованныхъ классовъ; и приготовлены они были еще мало, и системъ образованія достаточно не знали, а потому подвержены были многимъ ошибкамъ и промахамъ. Но дѣло ихъ было столь великое, потребность въ помощи такая настоятельная и неотложная, что нечего было слишкомъ заботиться о правильности и систематичности, нечего было слишкомъ плакаться на то, что помощь народу происходила иногда не съ самаго настоящаго конца, по всѣмъ артикуламъ облегченія и скорости. Когда дѣло идетъ о томъ, чтобъ вытащить человѣка изъ воды, не приходится много разсуждать, какъ вытащили, коль скоро иначе нельзя было — за руку-ли, за ногу-ли, или за волосы, только-бы вытащить. И пускай мнѣ покажутъ такое важное, историческое, народное дѣло, которое еще такъ рано, съ перваго шага, такъ вотъ и пойдетъ чудесно, мастерски, безупречно, коль скоро оно зачинается вдругъ, безъ всякой возможности приготовленія, такъ-таки прямо неожиданно! Тутъ надобно быть глубоко благодарнымъ и низко кланяться за все, что дѣлается тѣми средствами, какія есть въ то мгновеніе налицо. И потомъ еще, неужели надо было такъ много системы и научности, чтобы людямъ, еще почти совершенно невѣжественнымъ, преподавать то, что было дозволено утвержденными программами? Тогда министерство такъ и сыпало циркулярами, гдѣ говорилось: «Воскресныя школы должны служить только пособіемъ приходскимъ училищамъ, къ учрежденію которыхъ въ числѣ, соотвѣтствующемъ настоящей потребности, представляются теперь матеріальныя препятствія…» «Мѣстное учебное начальство должно заботливо слѣдить за тѣмъ, чтобы воскресныя школы не выступали изъ границъ опредѣленнаго имъ круга дѣятельности, т.-е. чтобы ученіе въ нихъ ограничивалось Закономъ Божіимъ, чтеніемъ и письмомъ и первыми правилами ариѳметики…» «Изъ свѣдѣній, получаемыхъ министромъ, оказывается, что въ нѣкоторыхъ мѣстахъ усердіе учредителей или распорядителей иногда завлекаетъ ихъ далѣе границъ, указанныхъ школамъ прямымъ ихъ назначеніемъ. Такъ напр., въ Кіевѣ, въ одной школѣ преподается исторія, въ одной изъ московскихъ школъ преподаватели занимаются съ учениками французскимъ и нѣмецкимъ языкомъ. Предметы сіи выходятъ изъ программы обученія въ приходскихъ, а слѣдовательно и въ воскресныхъ школахъ…»

При такихъ условіяхъ система и педагогика наврядъ могли играть великую роль.

Но, обращаясь къ внутренней жизни школъ, мы находимъ одну очень любопытную черту, сохраненную намъ въ одномъ изъ обозрѣній историческаго хода воскресныхъ школъ въ 60-хъ годахъ.

"Особеннаго замѣчанія заслуживаетъ, говоритъ авторъ, вѣжливость обращенія, принятаго въ московскихъ воскресныхъ школахъ: за правило принято всѣмъ ученикамъ, безъ различія ихъ званія и состоянія, говорить «вы», что на первыхъ порахъ не мало удивило многихъ изъ нихъ, привыкшихъ слышать свое христіанское имя въ исковерканной кличкѣ…^[9].

Нѣтъ сомнѣнія, что этотъ новый способъ обращенія съ людьми низшаго класса сталъ существовать тогда не въ одной Москвѣ, но и въ очень многихъ другихъ концахъ Россіи, всего болѣе въ Петербургѣ. Про Петербургъ тотъ-же авторъ говоритъ: «Петербургъ старается превзойти всѣ другіе города въ ревности къ образованію простого народа…»^[10] "Совѣтъ школы въ помѣщеніи гальванической роты образовался изъ наставниковъ школы, которыми вызвались быть и офицеры, и гражданскіе чиновники, и студенты университета. Эта школа принимаетъ уже на себя роль быть «передовою» въ ряду другихъ. Для прочности организаціи своей и другихъ воскресныхъ школъ, совѣтъ этотъ первый выступилъ съ просьбою къ учредителямъ провинціальныхъ школъ, чтобы онѣ черезъ посредство журналовъ (особливо «Педагогическаго Вѣстника») сообщали свѣдѣнія о своихъ школахъ по составленной программѣ…

Но что составляетъ славу и гордость Петербурга — это его иниціатива относительно «наказаній и наградъ», этого нестерпимаго стариннаго предразсудка, отравлявшаго наше учебное дѣло, — предразсудка, противъ котораго почти раньше всѣхъ вооружился Пироговъ., Но то, что у него было въ теоріи и благомъ пожеланіи, осуществлялось теперь на практикѣ.

«Изъ Таврической школы изгнаны физическія наказанія; рѣшительно неизвѣстны ни „баллы“, ни красныя и черныя доски, ни другія подобныя, такъ-называемыя „поощрительныя мѣры“, которыя развиваютъ въ дѣтяхъ только эгоизмъ и честолюбіе, нисколько не пріучая ихъ заниматься по сознанію пользы отъ самой науки, по любви къ ней…»^[11]

Благой примѣръ тотчасъ-же нашолъ себѣ подражателей.

«Что за блаженное время это было, пишетъ моя сестра, что за подъемъ духа! И учащіе, и учащіеся стремились всею душою къ наукѣ, къ свѣту. Чего, чего не перечитали, чего, чего не сообщали мы другъ другу! Сколько горестной жизни не пересказывали мнѣ мои ученицы: бѣдствія, побои въ дѣтствѣ, затѣмъ во многихъ магазинахъ и мастерскихъ чуть не варварское обращеніе, побои за всякую малость — какъ-же горько это отражалось на ихъ нравственности! И какъ онѣ рады бывали отдохнуть съ нами, услышать ласковое слово! Стремленіе къ наукѣ было самое непобѣдимое, самое задушевное. Читали мы Кольцова, Никитина, Пушкина, Гоголя. Всѣ очень любили Евангеліе. Но также любили все, относящееся до природы, естественныя науки, разсказы изъ жизни животныхъ, растеній. Стали мы имъ показывать — какъ изъ сѣмечка выростаетъ растеніе, что изъ боба, изъ гороха; потомъ, мы сообщали свѣдѣнія по всѣмъ отраслямъ производствъ. Для всего этого, разъ въ недѣлю, было назначено у насъ совѣщаніе — какъ вести объяснительное чтеніе. И это вырабатывалось у насъ мало-по-малу. Тутъ присоединились къ намъ, въ числѣ другихъ, извѣстные педагоги, Гердъ и Ремезовъ. Сколько было во всемъ жизни! — А какъ дѣти и взрослые любили разсказы изъ нашей, русской исторіи. Помню, до какого восторга они разъ дошли, когда я своимъ ученицамъ разсказала о производствѣ иголки, булавки, льна, полотна. Двѣ мнѣ, черезъ нѣсколько времени, принесли очень мило все это изложенное письменно. А съ какимъ восторгомъ читали онѣ біографіи замѣнательныхъ людей! — Но что было всего удивительнѣе, такъ это то, какъ скоро онѣ выучивались читать…»

Про педагогическую сторону женской школы въ помѣщеніигальванической роты Пол. Ст. Стасова говоритъ въ своей «Запискѣ»: «Но что тогда много сокрушало H. В., это отсутствіе книгъ для чтенія нашихъ ученицъ. Въ библіотекѣ нашей было много изданіи Погосскаго (бывшаго въ то время помощникомъ предсѣдателя педагогическаго совѣта, П. В. Анненкова), но, будучи спеціально назначены для солдатскаго чтенія, они не подходили къ нашимъ цѣлямъ. Было много книжекъ духовнаго содержанія, но ими однѣми довольствоваться было нельзя. У H. В. былъ „Божій міръ“, Разина, но и въ немъ статьи были не совсѣмъ доступны для едва пробуждающагося разума нашихъ ученицъ. У меня была книжка „Другъ дѣтей“, оставшаяся отъ моего дѣтства: тамъ исторійски и разсказы были очень интересны, но по сюжету своему они также совсѣмъ не подходили для нашего чтенія. Оставался Крыловъ, и изъ него-то черпали мы полными пригоршнями темы для нашихъ бесѣдъ съ ученицами, его брали и для чтенія дѣвочкамъ. Но и по языку своему, и по содержанію онъ не могъ быть доступенъ дѣвочкамъ, только-что одолѣвшимъ трудности азбуки…»

Чтобы помочь этому, обѣ пріятельницы вмѣстѣ соображали, писали записки, прочитываемыя потомъ въ школѣ, просматривали массу книгъ и книжечекъ, назначаемыхъ для англійскихъ «Ragged schools» (школы для оборванцевъ), передѣлывали, переводили оттуда и изъ другихъ англійскихъ книгъ что казалось подходящимъ. Помощницами ихъ въ этомъ дѣлѣ были г-жа Блюмеръ и А. Н. Шульговская, впослѣдствіи одна изъ дѣятельнѣйшихъ и даровитѣйшихъ участницъ въ «артели переводчицъ».

«Все, что могло содѣйствовать развитію нашихъ ученицъ или доставить имъ что-нибудь хорошее, продолжаетъ Пол. Ст. Стасова, безконечно радовало H. В. Такъ, весной 186і года, открылась въ Михайловскомъ манежѣ сельско-хозяйственная выставка, и школамъ позволено было безплатно осматривать ее. Точно на праздникъ собирались мы, съ Н. В., съ нашими группами ученицъ; что могли, показывали и объясняли сами, но были чрезвычайно счастливы, когда Як. Осип. Ивановскій^[12], собравъ вокругъ себя нѣсколько группъ ученицъ, сталъ разсказывать имъ такія-то и такія-то производства, показывалъ всѣ стадіи льна, отъ зерна посѣяннаго и до тончайшихъ нитокъ и издѣлій изъ нихъ; объяснялъ строеніе дерева, распилку и обработку его, и все что изъ него дѣлается; также велъ бесѣду о мѣхѣ и шерсти, о выдѣлкѣ разныхъ продуктовъ изъ рыбъ, ихъ чешуи и спинной струны, и многое, многое другое. — H. В. стояла такая довольная, сіяющая, видя, какъ искрились глаза у дѣвочекъ, съ какимъ вниманіемъ слушали онѣ…»

Но вся эта свѣтлая, своеобразная, глубоко плодотворная, интеллектуальная жизнь не долго продолжалась: всего два года. Скоро послѣ пожара Апраксина двора, 2 мая 1862 г., въ самый Духовъ день, воскресныя школы были закрыты. Пошли подозрѣнія, посыпались обвиненія, доносы, аресты, назначена была особенная слѣдственная комиссія, подъ предсѣдательствомъ С. Р. Жданова, полетѣли запросы, допросы, разслѣдованія, конечно больше всего «конфиденціально», «секретно» — и дѣло воскресныхъ школъ погибло. Велѣно было очистить бывшія помѣщенія школъ. П. В. Анненковъ, попечитель школы, гдѣ дѣйствовала моя сестра, вошелъ въ соглашеніе съ Ремесленной управой, и туда сдали все имущество школы. Изъ части библіотеки образовалась, современемъ, общедоступная библіотека педагогическихъ курсовъ на Гороховой улицѣ.

«Насталъ сентябрь 1862 года, продолжаетъ моя сестра въ „Запискахъ“, переѣхали мы съ дачи изъ Ораніенбаума, и что-же, какова была моя радость, когда вдругъ пришли ко мнѣ десять дѣвочекъ, депутатками отъ прочихъ моихъ ученицъ, съ просьбою: не могу-ли я продолжать ихъ учить? Конечно, я согласилась сейчасъ-же. И вотъ началась моя собственная воскресная школа, у меня дома; ученицъ было. 27 человѣкъ. Занятія наши продолжались, до-1872 года, когда у насъ въ семействѣ была одна тяжкая болѣзнь, заставившая меня все оставить…»

Кончились воскресныя школы, но не погибла ихъ чудная благотворная дѣятельность. Онѣ созданы были великимъ, необычайнымъ подъемомъ русскаго народнаго духа, а что родится отъ такого свѣтлаго луча и силы, то не умираетъ, то остается навѣки образцомъ для однихъ, предметомъ поклоненія и обожанія для другихъ. Подъемомъ того-же самаго духа, и въ одно и то-же время съ воскресными школами, были созданы у насъ и другія крупныя явленія интеллектуальной нашей жизни, такія, напримѣръ, какъ «Безплатная музыкальная школа», «Артель русскихъ художниковъ». Онѣ тоже давно погибли (или все равно что погибли), о нихъ тоже нынче мало помнятъ и мало знаютъ нынышнія поколѣнія, хотя онѣ просуществовали все-таки гораздо дольше «воскресныхъ школъ», не два только года, какъ онѣ. Но онѣ дали великіе результаты — и навѣки. Ихъ дѣйствіе продолжается и до сихъ поръ, хотя ихъ внѣшнія заглавія и рамы перемѣнились. Онѣ стремились къ правдѣ, къ національности, къ уничтоженію предразсудковъ, царящихъ въ ихъ дѣлѣ, какъ и во всемъ другомъ, къ новому творчеству, самостоятельному и серьезному, вмѣсто прежнихъ пустяковъ, ничтожества и формалистики. Къ этому самому стремились и воскресныя школы. Цѣль ихъ дѣятельности была тоже, прежде всего, освободительная, стремящая другихъ къ свѣту и уничтоженію предразсудковъ и невѣжествъ. Имъ суждено было погибнуть, но онѣ сошли со сцены, уже успѣвъ посѣять много правды, свѣта, здоровыхъ, могучихъ и добрыхъ понятій. Чудно было ихъ великое, правдивое стремленіе, ихъ безкорыстіе, ихъ презрѣніе къ наградамъ и выгодамъ, и потому шли къ нимъ люди толпой, съ радостью и энтузіазмомъ. Какая разница противъ того, что было такъ еще недавно, полтораста лѣтъ, при Петрѣ I, когда народъ палками и кулаками гнали въ школы, и онъ шолъ туда артачась и упираясь, со слезами, воплемъ и ревомъ!

ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ.
Русскія женщины-издательницы.

IX.

Почти тотчасъ же послѣ закрытія воскресныхъ школъ началась переводная и издательская дѣятельность той женской группы, къ которой принадлежала моя сестра. Эта новая дѣятельность возникла вовсе не отъ того, что воскресныя школы закрылись: нѣтъ, она все равно началась-бы, еслибъ эти школы и продолжали существовать, и только по нечаянности случилось, что новыя русскія женщины, принужденныя покинуть школы, принялись за печатаніе книгъ. И то и другое и могло-бы, и должно-бы идти рядомъ: времени и силъ хватило-бы и на то, и на другое заразъ — да только этого не произошло по однимъ лишь совершенно внѣшнимъ обстоятельствамъ.

Не разъ было высказано въ нашей печати, съ прошлаго 1895 г. — времени смерти моей сестры, и по поводу обозрѣнія ея дѣятельности, что наши женщины вздумали переводить и печатать книги — собственно дѣтскія, и прежде всего думали создать для русскихъ дѣтей то, чего имъ тогда сильно недоставало: хорошихъ книгъ. Это очень невѣрно. При ихъ новомъ предпріятіи, нельзя сказать, конечно, чтобъ дѣтей вовсе не было въ виду, но они играли тутъ вовсе не главную, и уже никоимъ образомъ никакъ не исключительную роль. Это очень прочно доказываютъ факты, которые я сейчасъ приведу.

Въ своихъ «Запискахъ» моя сестра говоритъ: «Я распространилась о дешевыхъ квартирахъ и о воскресныхъ школахъ для того, чтобы указать, такъ прокладывали тогда себѣ пути женщины, какая была всеобщая энергія, какъ всѣ встали, словно одинъ человѣкъ, чувствуя, что невозможно продолжать безжизненную жизнь невѣжества. Оттого и пошла работа. Общество дешевыхъ квартиръ подталкивало ко многому, одно цѣплялось за другое; уча дѣтей, всѣ учились и сами. При этомъ мы видѣли массу недостатковъ и въ пріемахъ, и въ пособіяхъ; недостатокъ въ дѣтскихъ книгахъ тоже оказывался очень сильный. Тутъ и стали мы думать, какъ-бы помочь этому горю. Вздумали начать переводить, но скоро договорились и до другого, такъ-какъ стали приходить въ соприкосновеніе со многими дѣвушками и женщинами, ищущими занятій. Стали думать: нельзя-ли образовать общество для женщинъ, ищущихъ умственной работы. Тутъ-то дѣло сильно закипѣло, знакомства росли во всѣхъ слояхъ общества, вопросы возникали по всѣмъ частямъ общественной жизни…».

Въ своей-же «Запискѣ», писанной (какъ я уже выше сказалъ) со словъ моей сестры, С. Ѳ. Горянская говоритъ: «Реформа 186і года измѣнила весь экономическій строй русской жизни. Она заставила взяться, за трудъ цѣлую массу неподготовленнаго люда, и мужчинъ, и женщинъ. Въ то время среди женщинъ проснулось новое стремленіе къ независимости и самостоятельному труду, который далъ-бы имъ возможность выбиться изъ-подъ гнета и деспотизма семьи. Члены кружка воодушевились этой идеей — помочь женщинамъ, и стали изыскивать средства для осуществленія этихъ стремленій на дѣлѣ. Ближайшей и самой подходящей по занятіямъ явилась издательская дѣятельность. Въ то время чувствовался большой недостатокъ въ изданіи компиляцій и книгъ по дѣтской литературѣ. Членамъ кружка пришла въ голову мысль заняться изданіемъ и дѣтскихъ книгъ. Это дѣло могло привлечь многихъ и дать заработокъ какъ интеллигентнымъ, такъ и не интеллигентнымъ работницамъ. Рѣшили вести дѣло на артельныхъ началахъ, и образовать новое общество — артельщицъ…»

Со своей стороны, Н. А. Бѣлозерская говоритъ въ своей «Запискѣ»: «Болѣе серьезныя и развитыя женщины все болѣе и болѣе приходили къ убѣжденію, что безъ труда и заработка русская интеллигентная женщина останется все въ томъ-же заколдованномъ кругу бездѣйствія и безпомощности. Въ началѣ 60-хъ годовъ уже были сдѣланы нѣкоторыя попытки въ данномъ направленіи: создалась женская переплетная артель; число переводчицъ въ газетахъ и журналахъ все увеличивалось, несмотря на то, что требованія отъ переводовъ, какъ и отъ самостоятельныхъ литературныхъ произведеній, были несравненно строже, нежели въ настоящее время; нѣсколько женщинъ поступили въ наборщицы, въ типографіи. Но всѣ эти единичныя, удачныя и неудачныя попытки пока мало приносили пользы, и дѣло все оставалось въ прежнемъ положеніи. Необходимо было поставить его на болѣе широкихъ и прочныхъ основаніяхъ, а это было достижимо лишь усиліями многихъ лицъ. Это навело на мысль создать общество, съ цѣлью доставленія заработка интеллигентнымъ женщинамъ. Первое собраніе этого предполагаемаго общества происходило въ домѣ Ал. Ник. Энгельгардта, профессора химіи. При этомъ, редакторъ „Недѣли“, П. А. Гайдебуровъ, въ то время совсѣмъ юный, прочелъ обширный докладъ, гдѣ съ увлеченіемъ распространился о тогдашнемъ положеніи русскихъ женщинъ, о женской эмансипаціи, но почти не коснулся главной цѣли общества, а именно — вопроса о заработкѣ и возможности разрѣшенія его въ ту или другую сторону. За этимъ слѣдовали другія, болѣе или менѣе многочисленныя собранія, былъ выработанъ уставъ, который по своимъ широкимъ и общимъ задачамъ явился неосуществимымъ даже въ далекомъ будущемъ. Необходимо было съузить задачу, придать дѣлу болѣе скромный и, такъ сказать реальный характеръ. Въ виду этого, Μ. В. Трубникова предложила составить общество изъ однѣхъ женщинъ, гдѣ вопросъ о заработкѣ и практическомъ достиженіи предположенной цѣли былъ-бы поставленъ на первый планъ. Результатомъ новыхъ, исключительно женскихъ собраній, была рѣшено остановиться, пока, на переводахъ, потому-что при основательномъ знаніи иностранныхъ языковъ большинствомъ тогдашнихъ интеллигентныхъ женщинъ, этотъ родъ заработка являлся наиболѣе подходящимъ. При этомъ постановлено было, чтобъ издаваемыя книги переплетались не иначе, какъ въ женской переплетной артели, рисунки къ книгамъ заказывались исключительно женщинамъ художницамъ; предполагалось завести современемъ свою женскую типографію, книжную лавку, и проч. Изъ нѣсколькихъ выработанныхъ уставовъ былъ принятъ уставъ женской издательской артели, составленный Μ. В. Трубниковой, и съ нѣкоторыми измѣненіями утвержденъ обществомъ…»

Въ то-же время, Μ. А. Менжинская говоритъ въ своей «Запискѣ», что онѣ собирались, «чтобы потолковать: нельзя-ли устроить такое женское общество, или товарищество на паяхъ, которое дало-бы намъ право заводить различныя мастерскія, какъ-то: швейную, переплетную, имѣть издательскую контору для перевода и изданія дѣтскихъ, научныхъ и литературныхъ книгъ. Рѣшили устроить женскую артель».

То-же мы читаемъ и въ «Запискѣ» Пол. Степ. Стасовой: «И женщины, и дѣвушки — всѣ стремились тогда къ искусственному труду. Знаніе языковъ большинствомъ женщинъ прямо указывало имъ на переводный литературный трудъ, какъ на вполнѣ имъ доступный. H. В., близко и душевно сойдясь, въ обществѣ дешевыхъ квартиръ, съ такою-же свѣтлою, горячею и дѣятельною личностью, какъ она сама, Μ. В. Трубниковой, задумываетъ, по иниціативѣ, послѣдней, помочь этому дѣлу — дать возможность женщинамъ работать и зарабатывать умственно. Онѣ задумываютъ „Общество переводчицъ“, товарищество на паяхъ, чтобы составить капиталъ для изданія здороваго чтенія учащемуся поколѣнію. Тутъ соединялось нѣсколько задачъ сразу: 1) полезное чтеніе, въ чемъ такъ нуждалось юное подростающее поколѣніе; 2) доставленіе труда женщинамъ, и 3) удовлетвореніе потребности женскаго заработка»…

Итакъ, эти свидѣтельства разнообразныхъ личностей, всѣ дающія одну и ту-же ноту, указываютъ на то, что цѣль всѣхъ сошедшихся вмѣстѣ на работу женщинъ состояла никакъ не въ печатаніи однѣхъ только «дѣтскихъ» книжекъ, но въ печатаніи всяческихъ книгъ, какъ для дѣтей, такъ и не для дѣтей. Помогать росту и развитію дѣтской литературы — дѣло прекрасное, доброе, почтенное и полезное, но нельзя имъ однимъ ограничиваться тому, у кого въ головѣ широкіе и далекіе планы общей пользы и образованія, потребность широкой и многообъемлющей дѣятельности. Притомъ-же, не всякій способенъ заниматься дѣтьми. Вкусы и настроенія разные у людей разныхъ. Мнѣ могутъ возразить, что намѣреніе тогдашнихъ женщинъ издавать книги спеціально «дѣтскія» ясно изъ одного параграфа устава, уцѣлѣвшаго въ видѣ чернового наброска и приводимаго въ «Запискѣ» П. С. Стасовой. Этотъ параграфъ есть § ІІІ-й устава, и тутъ сказано: «Дѣла издательской артели будутъ преимущественно состоять въ изданіи учебныхъ и дѣтскихъ книгъ, переводныхъ и оригинальныхъ». Но въ отвѣтъ на это, надо, во-первыхъ, обратить вниманіе на слово «преимущественно», которое уже одно само по себѣ указываетъ на то, что кромѣ «дѣтскихъ» имѣлись тутъ въ виду и «не-дѣтскія» книги; во-вторыхъ, что это есть черновой проектъ не настоящаго и окончательнаго, а только «первоначальнаго» устава (какъ его обозначаетъ П. С. Стасова); въ-третьихъ, что, перекинувшись вдругъ отъ прежнихъ, слишкомъ широкихъ, можно сказать, безбрежныхъ программъ, въ противоположную сторону и крайность, члены новаго общества всего болѣе думали, въ ту минуту, какъ-бы съузить свои рамки и программу, чтобъ соблюсти практичность; въ-чётвертыхъ-же, эти члены должны были не разъ подумывать о томъ, какъ посмотрятъ на уставъ и какъ подумаютъ о немъ тѣ, кто будетъ его разсматривать и разрѣшать: они, дескать, по нашимъ временамъ, не очень-то дружелюбно будутъ относиться къ еще новому проявленію печати — ужь лучше будетъ поменьше колоть глаза кому не надо! И это четвертое предположеніе вполнѣ подтверждается, какъ мы тотчасъ увидимъ, совершеннымъ неутвержденіемъ устава, сколько онъ ни былъ остороженъ и умѣренъ, и удивительными дѣяніями цензуры съ первыхъ-же шаговъ нашихъ переводчицъ на ихъ даже узенькой дорожкѣ печати.

Всего-же лучше и сильнѣе отсутствіе исключительнаго аппетита и настроенія только къ «дѣтскимъ книжкамъ» у тогдашняго женскаго общества доказывается заглавіями первыхъ-же книгъ, изданныхъ имъ: «Сказки Андерсена», «Разсказы о временахъ Меровинговъ», «Натуралистъ на Амазонской рѣкѣ». Во всемъ этомъ не было ровно ничего дѣтскаго. Мы о нихъ будемъ еще говорить ниже.

Почему дѣятельность новаго общества началась въ формѣ «артели»? Потому, что всѣ вообще начинанія русскихъ людей тогдашняго времени стремились къ этой формѣ. Она всѣмъ казалась самою справедливою, самою настоящею, самою естественною и простою. «Давайте работать не въ одиночку, а вмѣстѣ, говорили всѣ. Такъ лучше, прочнѣе и выгоднѣе. Чего одинъ не можетъ, то могутъ многіе. Одинъ другому будетъ помогать, будетъ побуждать, торопить. А потомъ, что добудемъ, τό будемъ дѣлить по-ровну». Оттого, у насъ тогда возникло вдругъ повсюду безконечное множество «артелей» всякаго рода, ремесленныхъ, техническихъ, художественныхъ, и всѣ люди были счастливы и рады, и на всѣхъ пунктахъ заводились поминутно все новыя и новыя артели. «Товарищество» и «равноправіе» были на устахъ у каждаго. «Артель издательницъ» была лишь одною изъ безчисленныхъ русскихъ артелей начала 60-хъ годовъ.

"Въ это время къ намъ стали приходить, пишетъ моя сестра въ своихъ «Запискахъ», отовсюду знакомства, всѣ просили работы. Надо было думать о томъ, какъ-бы доставать работу, какъ-бы укрѣпить дѣло. Хотѣлось выработать дѣло такъ, чтобы сами личности, нуждающіяся во всякаго рода трудѣ, обсуждали и рѣшали свои дѣла. Вотъ и возникла мысль артельнаго начала. И стали мы объ этомъ хлопотать и разработывать эту мысль. Продолжалось это довольно долго. Наконецъ, написали уставъ и собрали собраніе. Явилось довольно много людей, все однѣ женщины изъ всѣхъ слоевъ общества. Нѣкоторыя изъ дамъ и дѣвицъ пришли, повязанныя платочками^[13]. И рѣшили: начать артель «издательскимъ дѣломъ, что уже было прежде начато частно. Выбрали правленіе для завѣдыванія дѣломъ, пошла баллотировка, и такъ-какъ всего больше знали насъ, Μ. В. Трубникову и меня, то и выбрали насъ двухъ распорядительницами, секретаремъ — Вѣру Черкесову (по предложенію Н. А. Бѣлозерской), какъ дѣвушку свободную и могущую отдавать безвозмездно свое время»…

Издательскую дѣятельность предложили даое изъ членовъ: Μ. В. Трубникова и А. Н. Энгельгардтъ. Обѣ уже и прежде занимались литературнымъ трудомъ. Первая изъ нихъ, какъ я уже говорилъ о томъ выше, была къ тому приготовлена всѣми обстоятельствами своего отрочества и юношества, а выйдя замужъ, 19-ти лѣтъ, за K. В. Трубникова, бывшаго впродолженіе многихъ лѣтъ издателемъ то одной, то другой газеты («журналъ для акціонеровъ», «Коммерческая Газета», «Биржевыя Вѣдомости»), всегда помогала мужу въ его издательскомъ дѣлѣ и участвовала въ редакціи литературныхъ отдѣловъ, въ библіографіи и въ переводахъ его газеты. Вторая, А. Н. Энгельгардтъ, дочь лексикографа и знаменитаго гитариста Макарова, воспитывавшаяся въ московскомъ Елисаветинскомъ институтѣ, съ молоду образовала себя сама серьезными чтеніями (всего болѣе имѣли на нее вліяніе сочиненія Эскироса, Герцена, Добролюбова, Чернышевскаго, Достоевскаго, Тургенева). Подобно Μ. В. Трубниковой, она вышла 20-ти лѣтъ замужъ. Мужъ ея былъ тогда еще простой артиллерійскій офицеръ, литейщикъ при арсеналѣ, впослѣдствіи пользовавшійся великою извѣстностью профессоръ химіи, А. Н. Энгельгардтъ. Всѣ знакомства, весь образъ жизни молодой четы имѣли серьезное, научное направленіе. Жена переводила и печатала статьи научнаго содержанія въ «Подснѣжникѣ» (о хищныхъ птицахъ, по Одюбону, 1860), въ «Учителѣ» Паульсона (о пчелахъ, по Штейну, 1860—6і), помѣщала фельетоны въ «Биржевыхъ Вѣдомостяхъ» Трубникова въ началѣ 60-хъ годовъ. И вотъ такія-то серьезно трудящіяся и уважаемыя всѣми товарками женщины предложили новому обществу: заняться переводами и изданіями. Конечно, ихъ тотчасъ послушались. «А. Н. Энгельгардтъ, говоритъ моя сестра, стала во главѣ маленькаго кружка женщинъ-издательницъ».

Теперь обратимся къ разсказу Пол. Ст. Стасовой о томъ, какъ складывалось новое общество. Ея «Записка» самая пространная, самая обстоятельная и самая удовлетворительная изъ всѣхъ по этому дѣлу.

«Обѣ пріятельницы, Μ. В. Трубникова и H. В. Стасова, обладали необычайной способностью привлекать къ себѣ людей и сплачивать ихъ между собой. Въ короткое время онѣ сгруппировали вокругъ себя кружокъ изъ 36 женщинъ, составили съ ними проектъ устава, но, еще до утвержденія его оффиціально, чтобы не тратить времени на выжиданіе, приступили къ дѣлу. Это было вначалѣ 1863 года. Членами кружка были: Н. А. Бѣлозерская, А. Н. Энгельгардтъ, А. П. Философова, Μ. Г. Ермолова, Е. Г. Бекетова, Μ. С. Ольхина, графиня В. Н. Ростовцева, А. Г. Маркелова, В. И. Печаткина, П. С. Стасова, Μ. А. Менжинская, В. В. Ивашева, А. Ѳ. Шакѣева, Иванова (урожд. Анненкова), г-жа Тибленъ, О. Н. Бутакова, Е. А. Штакеншнейдеръ, А. Н. Шульговская и другія. Онѣ выбрали М; В. Трубникову и. H. В. Стасову распорядительницами, избрали комитетъ для выбора книгъ (въ него вошли: Н. А. Бѣлозерская, А. Н. Энгельгардтъ, М. А. Менжинская), кассиромъ пригласили B. В. Ивашеву (Черкесову), сестру Μ. В., и работа закипѣла».

Сохранившійся, случайно, черновой первоначальный проектъ устава ярко покажетъ цѣль общества, особенно нѣкоторые параграфы.

"§ I. Издательская артель ограничится числомъ 100 женщинъ.

"§ II. Она составляется. по взаимному соглашенію, изберетъ себѣ двухъ распорядительницъ, писаря и кассира, которые и будутъ завѣдывать ея дѣлами.

"§ III. Дѣла, ея будутъ состоять преимущественно въ изданіи учебныхъ и дѣтскихъ книгъ, переводныхъ и оригинальныхъ.

"§ IV. Для образованія артельнаго капитала требуется съ каждаго члена денежный взносъ.

«§ VI. Членскій взносъ можетъ вноситься не только деньгами, но и произведеніями труда, какъ-то статьями переводными и оригинальными…»

Еще нѣсколько подробностей о веденіи дѣла мы узнаемъ изъ «Записки» С. Ѳ. Горянской. Тамъ мы находимъ слѣдующія свѣдѣнія, сообщенныя этой послѣдней моею сестрою: «Въ Артель вносили по 15 рублей въ годъ. Кромѣ того, составился фондъ до 3000 р. Изъ него уплачивались нѣкоторые расходы неотложные — на бумагу и типографію. Послѣ продажи книгъ производилась расплата съ переводчицами. Платилось такъ: съ англійскаго — 25 р. за листъ, съ нѣмецкаго и французскаго — 20 р., за послѣднюю корректуру, которую вели тоже сами — 25 р. за листъ. Редакцію брала на себя (всего чаще) Μ. В. Трубникова, которая отдавала приходящуюся на ея долю плату въ фондъ {Ниже мы увидимъ, что кромѣ Μ. В. Трубниковой и другія личности изъ артели тоже выполняли работу редактированія. В. С.}. Мы старались вербовать членовъ-соревнователей. Современемъ членскій взносъ для неимущихъ былъ пониженъ до 5 р. и взимался въ разсрочку. Были и безплатные члены. И тутъ стала примыкать къ намъ. масса трудящихся неимущихъ членовъ. Являлись лица и мало знающія. При небольшомъ количествѣ постоянной работы, пришлось прибѣгнуть къ конкурсу. Для рѣшенія этого вопроса было созвано обширное общее собраніе, на которомъ произведены были выборы предсѣдательницы. Нужно было имѣть во главѣ человѣка со связями, и потому предложили графиню В. Н. Ростовцову. Ее выбрали по большинству голосовъ. На счетъ конкурса рѣшено было такъ: отдавать преимущество лучшей работѣ, а изъ равносильныхъ — предпочитать работу бѣднѣйшей. Комитетъ цѣнителей былъ выбранъ изъ четырехъ лицъ: Μ. В. Трубникова, А. Н. Энгельгардтъ, Н. А. Бѣлозерская и я. Часть бѣдныхъ соучастницъ относилась сначала нѣсколько враждебно къ членамъ состоятельнымъ, но впослѣдствіи всѣ сошлись, и даже близко. Но между очень бѣдными была княжна Макулова^[14], очень сердечная женщина, въ высокой степени терпимая и очень много помогавшая общему дѣлу, хотя сама была безъ средствъ».

Про типографскую собственно сторону дѣла моя сестра разсказываетъ: «Но надо было идти дальше, надо было искать типографію, кредита на бумагу, на брошюровку. Тутъ намъ много помогалъ мужъ Μ. В. — K. В. Трубниковъ, какъ издатель газеты. Пошло знакомство съ типографіями — Траншелемъ, Котоминымъ, товариществомъ „Общественная польза“, съ типографіею Главнаго штаба. Завѣдывала типографскимъ нашимъ дѣломъ и разъѣзжала по типографіямъ — я. Тутъ возникла мысль привлечь и въ типографское дѣло женщинъ-труженицъ. Стали поступать многія… Первыми наборщицами явились г-жи Вистеліусъ и Гленъ. Обѣ были очень образованныя, но безъ всякихъ средствъ. Г-жа Вистеліусъ съ 17-лѣтняго своего возраста должна была содержать бабушку свою и себя: сначала она давала уроки, но ей не хватало ихъ на свое содержаніе, и она поступила въ типографію наборщицей. Намъ въ этомъ много помогъ Μ. С. Воронинъ: онъ ее опредѣлилъ въ типографію при Главномъ штабѣ. Другая, г-жа Гленъ, одинокая труженица, вначалѣ жила въ Москвѣ, зарабатывала въ типографіи всего 15 рублей въ мѣсяцъ, жила, нанимая уголъ и ходила на работу очень далеко, въ Кремль. Потомъ работала въ Петербургѣ. Имъ обѣимъ пришлось перенести очень много оскорбленій среди рабочихъ, наборщиковъ. Мужчины страшно боялись женской конкурренціи, завидовали и ревновали, обращались съ женщинами грубо, нахально, шутили съ ними злыя шутки, напримѣръ, спутывали имъ шрифтъ во время ихъ отсутствія, и т. д., и только добросовѣстность въ работѣ удержала ихъ на мѣстѣ. Впослѣдствіи обѣ онѣ перешли на службу въ телеграфное вѣдомство, приготовились, выдержали экзаменъ и работали тамъ впродолженіе 15-ти лѣтъ»… Одинъ изъ хорошихъ, добрыхъ, честномысляшихъ начальниковъ выхлопоталъ женщинамъ право служить на телеграфахъ, но все-таки повсюду начиналась борьба, и многіе, даже члены самой администраціи? производили въ отношеніи къ нимъ величайшія несправедливости: не давали имъ усиленной платы за ночныя дежурства, какъ мужчинамъ, не давали имъ наградныхъ денегъ на большіе праздники, какъ мужчинамъ, и т. д., несмотря на то, что именно на долю женщинъ часто доставалась труднѣйшая часть работы. Лишь гораздо позже обѣимъ терпи-горямъ удалось, наконецъ, благодаря ихъ знанію языковъ, получить мѣста главныхъ завѣдующихъ на маленькихъ станціяхъ, съ жалованьемъ въ 50—65 рублей. Но новыя женщины все вытериливали, все переносили. Повсюду являлось все большее и большее число работницъ. Число наборщицъ и телеграфистовъ сильно разрослось.

Всѣ изданія свои артель давала переплетать, по своему рѣшенію, также все только женщинамъ. Молодая и красивая особа, Вари. Ал. Иностранцева (сестра профессора А. А. Иностранцева), проникнутая идеею «женскаго труда, самопомощи и артели», еще ранѣе издательской артели устроила переплетную артель и стояла довольно долго въ ея главѣ, бодро, умѣло, энергично, пока тяжкая болѣзнь не свела ее въ могилу. Вотъ въ эту то артель и были отдаваемы всѣ переплетныя работы общества «издательницъ».

Наконецъ, картинки для иллюстрированныхъ изданій также исполнялись все только женщинами (исключенія были, но чрезвычайно рѣдко). Объ этихъ иллюстраторшахъ у меня будетъ говорено ниже, при раз_ныхъ отдѣльныхъ изданіяхъ.

«Такимъ образомъ, говоритъ моя сестра, это движеніе, это стремленіе женщины къ самостоятельному труду основывалось на дѣйствительныхъ потребностяхъ, въ силу условій самой жизни, но руководилось идеей поднять положеніе женщины, въ глазахъ общества (и въ двоихъ собственныхъ), на надлежащую высоту»…

Но что именно издавало новое женское общество, общество издательское?

Первая его книга была «Сказки Андерсена».

Мнѣ любопытно было узнать: кто первый; между нашими женщинами вздумалъ про эту книгу, кто на нее указалъ, кто ее предложилъ. Я разспрашивалъ главнѣйшихъ, еще живыхъ и по сію пору, участницъ тогдашняго дѣла, и узналъ, что въ то время, когда шолъ вопросъ о выборѣ книги, первый указалъ на сказки Андерсена Вас. Ал. Слѣпцовъ, очень любимый и уважаемый тогда литераторъ. Онъ принадлежалъ къ одной изъ «коммунъ», существовавшихъ тогда и въ Петербургѣ, и во всей почти Россіи, во множествѣ. Про одну изъ нихъ я разсказывалъ въ своей біографіи Мусоргскаго^[15]: онъ тоже принадлежалъ въ 63 году, съ нѣсколькими друзьями и товарищами, къ одной изъ петербургскихъ коммунъ. Про другую, извѣстную подъ названіемъ «Артель художниковъ» и образовавшуюся въ 1863 году (послѣ выхода изъ академіи художествъ 13-ти протестовавшихъ юношей-художниковъ), мы знаемъ изъ писемъ Крамского^[16] и изъ «Воспоминаній о Крамскомъ» И. Е. Рѣпина^[17]. Въ этихъ сообществахъ, часто бравшихъ себѣ за образецъ разсказы романа «Что дѣлать» Чернышевскаго, всѣ утромъ и днемъ работали, каждый по своей части, въ своей отдѣльной комнатѣ; вечеромъ всѣ сходились вмѣстѣ, въ общую комнату, и тутъ шли бесѣды обо всемъ любопытномъ и важномъ, интересовавшемъ. тогдашнихъ молодыхъ людей. Однажды, въ женскомъ обществѣ дебатировался и вопросъ о предстоящемъ первомъ изданіи женщинъ. Въ числѣ разныхъ предложеній явилось предложеніе Слѣпцова. Оно сильно всѣмъ понравилось, потому-что Слѣпцовъ былъ талантливъ, и потому не только отлично чувствовалъ и схватывалъ все поэтическое, даровитое, живописное, важное, но умѣлъ еще давать это чувствовать и другимъ. Одна изъ его слушательницъ (сама одна изъ будущихъ переводчицъ), А. Г. Маркелова, тоже одушевилась идеей Слѣпцова и передала ее А. Н. Энгельгардтъ, а та уже, какъ одна изъ самыхъ главныхъ дѣятельницъ новаго общества, передала предложеніе Слѣпцова своимъ товаркамъ. Всѣ члены-оцѣнщицы тотчасъ согласились, одна съ другой, прочесть «Сказки», а потомъ каждая должна была черезъ недѣлю подать свое мнѣніе. Прочитали — и всѣ были восхищены новостью, своеобразностью и талантомъ неизвѣстнаго имъ до тѣхъ поръ автора. Тотчасъ рѣшили: переводить Андерсена, и роздали томъ его сказокъ въ разныя руки. Переводили съ 6-го нѣмецкаго изданія 1860 года (вотъ какъ давно Андерсенъ былъ извѣстенъ и любимъ въ Европѣ!). Переводчицами были на первый разъ: Н. А. Бѣлозерская, А. Г. Маркелова, А. Н. Энгельгардтъ, А. Н. Шульговская. Печатали книгу въ. типографіи Кулиша, съ обозначеніемъ: «Изданіе переводчицъ». Бумагу пожертвовала одна изъ членшъ общества, В. И. Печаткина, мужъ которой былъ извѣстный бумажный фабрикантъ.

Книга вышла въ концѣ 1863 года, незадолго передъ Рождествомъ. Удача была полная. Книга имѣла большой успѣхъ въ публикѣ и быстро раскупалась. Отзывы литературной критики были вообще очень благопріятные. Изъ числа многихъ, я приведу два, которые дадутъ понятіе о разныхъ оттѣнкахъ даже въ ряду сочувствующихъ. Лучшимъ и характернѣйшимъ былъ отзывъ «Русскаго Слова», самаго живого и прогрессивнаго, самаго. «мыслящаго» въ то время русскаго журнала. Въ послѣдней его книжкѣ 1863 года было сказано про новую книгу: «Сказки Андерсена, изданныя переводчицами, пріобрѣли себѣ уже давно лестную репутацію въ этомъ родѣ литературы. Дѣйствительно, наивный юморъ Андерсена неподражаемъ и сказки его равно богаты какъ содержаніемъ, такъ и остроуміемъ. Кромѣ того, фантазія его чрезвычайно богата, и когда онъ заставляетъ разговаривать между собою птицъ и звѣрей, куклы и елки, иголки и воротнички, то разговоры эти выходятъ удивительно хороши, и кажется, что еслибы всѣ эти вещи дѣйствительно могли заговорить, то сказалибы именно то, что заставляетъ ихъ говорить Андерсенъ… Но какъ ни прекрасны сказки Андерсена, тѣмъ не менѣе онѣ могутъ служить хорошимъ чтеніемъ взрослымъ, а не дѣтямъ, потому-что только взрослые поймутъ содержаніе ихъ, для дѣтей-же будетъ доступна лишь блестящая фантазіей форма. Впрочемъ, если кто непремѣнно желаетъ давать дѣтямъ сказки, тому нельзя требовать лучшаго, какъ сказки Гриммовъ и Андерсена…»

Отзывъ «Современника» былъ также очень благопріятенъ. Критикъ говорилъ, что сказки Андерсена были уже отчасти извѣстны у насъ въ отдѣльныхъ примѣрахъ, но мало распространены, потому-что были плохи переводы ихъ. Нынѣшній-же переводъ переводчицъ очень удовлетворителенъ. Но все-таки журналъ стоялъ на той точкѣ зрѣнія, что это — сказки для дѣтей. «…Когда читатель мало-по-малу привыкнетъ къ этимъ фантастическимъ, полнымъ, поэзіи образамъ, къ дѣтски наивному тону разсказа, тогда только уяснится для него неподражаемая прелесть манеры и вся оригинальность и удобство формы, избранной писателемъ. Сказки Андерсена имѣютъ ту особенность, что, будучи дѣтскими, онѣ занимательны и для взрослаго человѣка… Фантазія автора сильна своею сдержанностью, и его разсказъ, полный простыхъ и живыхъ образовъ, — касающійся непремѣнно дѣйствительности, всегда безъискусственно наивный, и въ то-же время остроумный, сильно привлекаетъ и поддерживаётъ вниманіе читателя. Къ тому-же, сказки Андерсена тѣмъ въ особенности замѣчательны, что въ эту простодушную форму почти всегда заключена серьезная мысль…»

Главныхъ столповъ и опоръ «Современника», Чернышевскаго и Добролюбова, тогда уже не было въ журналѣ, а ихъ наслѣдники и продолжатели не были, повидимому, способны оцѣнить всего значенія Андерсена; они чувствовали только его поэтичность и художественность, и успѣли замѣтить, что только «почти всегда» серьезная мысль царитъ, у него въ этихъ его сказкахъ. Они не знали, что, напротивъ, «мысль» всегда и во всемъ стояла здѣсь у Андерсена на самомъ первомъ мѣстѣ. Они еще не знали біографіи этого великаго писателя нашего вѣка, и еще не читали тамъ, что онъ сердился и изъ себя выходилъ, когда въ печати или въ разговорѣ слышалъ, что его сказки называютъ «дѣтскими»: это онъ считалъ чуть не обидой для себя. Насколько былъ выше приговоръ «Русскаго Слова!» Въ противоположность ему, «Современникъ», не взирая на всѣ похвалы, шолъ въ своемъ неудовлетворительномъ пониманіи Андерсена такъ далеко, что прибавлялъ даже: «…При всей ихъ человѣчности и правдѣ, въ сказкахъ Андерсена видна какая-то неопредѣленность, распущенность, какое-то нежеланье или неумѣнье касаться предметовъ, наиболѣе затрогивающихъ насущныя потребности большинства, для котораго недоступны или мало интересны разныя тонкости и исключительныя положенія, и радости и скорби котораго имѣютъ очень опредѣленный цвѣтъ и характеръ. Иногда, читая какую-нибудь сказку Андерсена, становится даже досадно, что такая изящная, удобная форма, дающая такой широкій просторъ автору, заключаетъ мысль или давно брошенную, за негодностью, или касающуюся слишкомъ издалека, слишкомъ тонко и обще, живыхъ требованій современнаго человѣка…»

Положимъ, критикъ «Современника» былъ-бы правъ, еслибы имѣлъ тутъ въ виду только лютерански-ханжескую пасторскую сторону иныхъ сказокъ Андерсена (эти стороны, впрочемъ, очень рѣдко проявляются у него), и каждый читатель легко отличаетъ эти. печальныя плевела (напримѣръ, въ сказкѣ «Красные башмачки», «Райскій садъ», и пр.) отъ здоровой, свѣжей, доброй мысли и чувства, царствующихъ въ остальной книгѣ Андерсена. Но «досадовать» вообще на Андерсена, но быть въ негодованіи на него за «неопредѣленность», за «распущенность», за «неумѣнье» или нежеланье касаться предметовъ наиболѣе затрогивающихъ насущныя потребности большинства — какая изумительная близорукость!

Поразительно становится непониманіе критика, когда вспомнишь такія «сказки», какъ «Елка», «Свинопасъ», «Безобразный утенокъ», «Спутникъ», «Царское новое платье», «Калоши счастья», «Дѣвочка со спичками», «Старый домъ», «Бузинная старушка», «Соловей», «Сонъ стараго дуба», «Муза новаго вѣка», и. многія другія. Это-ли еще не поэтическія созданія, соотвѣтствующія живымъ требованіямъ современнаго человѣка! Это-ли еще не художественные образы, затрогиваюшіе самую глубину мысли и чувства, и произносящіе «судъ надъ жизнью», какъ того требовалъ Чернышевскій отъ настоящаго художественнаго произведенія!

Впрочемъ, критикъ. «Современника» все-таки, въ общемъ, сочувствовалъ и Андерсену, и переводчицамъ, и, повтори еще разъ свои слова о «талантѣ» Андерсена и «необыкновенной способности его говорить неподражаемо наивно и простодушно», тутъ-же высказывалъ, что «это изданіе имѣетъ для русской публики еще особый спеціальный интересъ. Вся работа есть дѣло товарищества переводчицъ, и книжка есть плодъ женскаго труда. Поэтому ея появленіе заслуживаетъ особаго вниманія. Выборъ книги удаченъ. Русская публика впервые настояще познакомится съ произведеніями замѣчательнаго и, можно сказать, единственнаго въ своемъ родѣ сказочника (!), познакомится съ этой оригинальной литературной формой, еще невиданной въ русской литературѣ, да и самыя сказки доставятъ читателямъ, незнакомымъ съ Андерсеномъ, большое удовольствіе — онѣ очень свѣжи и поэтичны… Переводъ въ большей части сказокъ удовлетворительный».

Въ то-же время «Книжный Вѣстникъ» писалъ, что «переводъ прекрасенъ и рисунки очень отчетливы, а все-бы лучше, еслибы они были раскрашены (!)». Къ сожалѣнію, и этотъ журналъ смотрѣлъ на сказки Андерсена только какъ на книжку для дѣтей, «которая, однакоже, можетъ быть прочтена съ удовольствіемъ и взрослыми…»

Но здѣсь я долженъ коснуться одной любопытной подробности изданія «Сказокъ» Андерсена, которую, кажется, не зналъ никто, или почти никто, изъ тогдашней публики и критиковъ. Издательницамъ пришлось отвѣдать одной горькой чаши: нѣкоторыхъ особенныхъ странностей тогдашней цензуры. Я уже не говорю о томъ, что были запрещены нѣкоторыя сказки, какъ напримѣръ, «Райскій садъ» и «Ангелъ» — это еще куда-бы ни шло. Но вѣдь дѣло состояло въ томъ, что цензоръ вдругъ призналъ невозможными, въ картинкахъ, всѣ крылья за спиной у «геніевъ» всѣ «короны» на головѣ у королей. Онъ велѣлъ вездѣ ихъ срѣзать. Напрасно ему представляли «переводчицы» (конечно всего болѣе моя сестра), что весь Петербургъ, да и другіе города на свѣтѣ наполнены изображеніемъ геніевъ съ крыльями за спиной, и никто не смѣшиваетъ ихъ съ «ангелами», и это нетолько въ книгахъ, на ихъ гравированныхъ страничкахъ, но и вездѣ на площадяхъ, у статуй изъ мрамора и бронзы; напрасно его просили взглянуть хоть на большую площадь передъ Главнымъ Штабомъ, гдѣ надъ аркой, вверху колесницы, торжественно изображающей апо ееозу побѣдныхъ русскихъ войскъ, является геній съ крыльями, а тутъ-же, въ нѣсколькихъ саженяхъ впереди, надъ Александровской колонной, воздвигается ангелъ, съ крыльями, опирающійся на крестъ; напрасно представляли г. цензору множество другихъ подобныхъ-же примѣровъ — онъ оставался глухъ и твердъ, и крылья у всѣхъ «геніевъ» были срѣзаны въ книгѣ, въ честь «ангеловъ». Точно также, напрасно указывали ему на всяческія пародіи, которыми были наполнены «оперетки» Оффенбаха, имѣвшія предметомъ и боговъ Олимпа, и царей Греціи, при чемъ всяческіе аттрибуты костюма и обстановки были окаррикатурены и представлены въ забавномъ видѣ, передъ глазами десятковъ и сотенъ тысячъ русскихъ и не русскихъ зрителей, и однакоже никому отъ того не было ни изъяна, ни скандала, начиная хоть съ самого Наполеона III (а ужь онъ-ли не былъ самымъ ревнивымъ цѣнителемъ и блюстителемъ всего, до него лично близко касавшагося!) — нѣтъ, никакое разсужденіе не дѣйствовало на г. цензора, и всѣ короны были срѣзаны съ головъ Андерсеновскихъ комичныхъ королей, и они остались только въ халатахъ, туфляхъ и ночныхъ колпакахъ, съ державой подъ мышкой! И что-же было мудренаго въ такихъ дѣяніяхъ цензора, когда другіе его товарищи строго запрещали, въ тѣ-же самые годы, дамамъ носить на пальто и бурнусахъ своихъ модныя матеріи, французской и нѣмецкой работы, гдѣ были орнаменты, издалека, очень издалека, съ большою натяжкою, похожіе на кресты!

Эти цензурныя бѣды причинили «переводчицамъ» много хлопотъ и тревогъ, а моей сестрѣ, принужденной возиться съ цензурой, перепортили много фунтовъ крови.

Впрочемъ, всѣ эти удивительные зигзаги происходили при нашей старинной еще предварительной цензурѣ, и наконецъ, не вѣчно-же продолжались. Ныньче у насъ, довольно уже давно, есть Андерсенъ въ русскомъ переводѣ, совершенно полный, безъ всяческихъ урѣзокъ текста и картинокъ. И что-жь! Отъ этого съ тѣхъ поръ никому хуже не стало, ни малѣйшаго вреда, ни для кого и ни для чего, не произошло.

Но какъ бы тамъ ни было, а изданіе наконецъ было доведено до вожделѣнной послѣдней страницы, и вы) пущено въ свѣтъ съ замѣчательной быстротой. Успѣхъ былъ со стороны публики значительный, рѣшительный, и менѣе чѣмъ черезъ 4 года, понадобилось отпечатать новое изданіе той-же книги, а потомъ явились переводы и «Новыхъ сказокъ» того-же автора. Но вмѣстѣ. съ тѣмъ сейчасъ-же явилось и множество подражателей, которые не только сами переводили Андерсена, но иногда пользовались, для своихъ изданій, чужимъ трудомъ. Въ 1872 году, когда моя сестра была заграницей, а Μ. В. Трубникова — довольно сильно больна, я, по ихъ просьбѣ и порученію, созывалъ въ частной квартирѣ (у Е. Н. Ахматовой) большое собраніе литераторовъ, ученыхъ и юристовъ (около 6о человѣкъ) и. предлагалъ на ихъ обсужденіе два изданія сказокъ Андерсена: одно, выпущенное въ свѣтъ моими двумя довѣрительницами, въ 1868 году, и другое, выпущенное въ свѣтъ извѣстной писательницей, Маркомъ Вовчкомъ, въ 1872 году. Меня и многихъ другихъ сильно поражало какое-то необычайное сходство, какое-то. изумительное тожество двухъ этихъ изданій. Послѣ разсмотрѣнія этого дѣла особою комиссіею, выдѣленною общимъ собраніемъ, это послѣднее выразило свое рѣшеніе 12-го ноября 1872 г., въ такихъ словахъ: «Изданіе 1872 года есть ничто иное, какъ передѣлка перевода тѣхъ-же сказокъ, изданнаго г-жами Трубниковой и Стасовой въ 1868 году». Это рѣшеніе подписали: К. Арсеньевъ, Е. Ахматова, В. Буренинъ, С. Буренина, Н. Вагнеръ, В. Гаевскій, В. Герардъ, И. Закревскій, Е. Лихачева, Л. Потѣхинъ, Μ. Стасюлевичъ, Н. Таганцевъ, Μ. Цебрикова, сверхъ того (нѣсколькими днями позже): Д. Григоровичъ, В. Кортъ, А. Потѣхинъ, А. Суворинъ, и оно было опубликовано въ «С.П.Б. Вѣдомостяхъ» 1872 года, № 322. Этотъ странный плагіатъ былъ тѣмъ болѣе удивителенъ, что Марко-Вовчекъ была сама очень даровитая писательница и въ состояніи была выполнить безъ всякой чужой помощи превосходный переводъ.

Но возвратимся къ первому изданію Андерсена въ русскомъ переводѣ, 1863 года. Успѣхъ этого изданія сильно ободрилъ членовъ артели, и онѣ стали продолжать печатаніе новыхъ своихъ книгъ.

Въ 1864 и 1865 тг. были изданы ими, въ переводахъ: «Разсказы о временахъ Меровинговъ», соч. Огюстена Тьерри, «Изъ природы», сочин. Германа Вагнера, «Разсказы о старинныхъ людяхъ», соч. Худякова. Изъ этихъ книгъ самая замѣчательная была — первая. «Книжный Вѣстникъ» писалъ про нее: «Кому изъ читателейне извѣстно, что французскій историкъ Ог. Тьерри написалъ, уже нѣсколько лѣтъ тому назадъ, превосходное сочиненіе о временахъ первыхъ французскихъ королей изъ дома Меровинговъ (561—586 гг.), соединившее въ себѣ глубокую ученую разработку источниковъ съ живостью и необыкновенной драматичностьюизложенія? Заслуга изданія настоящаго сочиненія заключается главнымъ образомъ въ томъ, что русскій. переводъ вполнѣ удовлетворителенъ: его можно читать какъ беллетристическое сочиненіе, то-есть, какъ печатается въ подлинникѣ. Для незнакомыхъ-же съ этимъ сочиненіемъ мы скажемъ, что періодъ, выбранный авторомъ, не смотря на свою кажущуюся кратковременность, заключаетъ въ себѣ самыя мрачныя, трагическія сцены изъ исторіи Франціи, самыя ужасныя личности, какъ напр., столь извѣстной своей звѣрской жестокостью королевы Брунегильды. Къ ученымъ примѣчаніямъ автора переводчикъ присоединилъ нѣсколько своихъ. Такъ онъ дополнилъ въ одномъ мѣстѣ разсказъ Тьерри извлеченіемъ изъ „Исторіи Франціи“ А. Гюго о смерти Гильпериха…»

Въ 1866 году издано артелью еще болѣе важное и интересное сочиненіе «Натуралистъ на Амазонской рѣкѣ», Бэтса. Книга эта, не только по талантливости автора, но и по своему содержанію и направленію, сильно интересовала русскую публику. Дарвинъ волновалъ тогда своими геніальными открытіями весь интеллигентный міръ, въ томъ числѣ и русскій. По глубоко справедливому слову Μ. Энгельгардта, книга его происхожденіи видовъ" знаменуетъ новую эру не въ біологіи только, но и вообще въ исторіи человѣческой мысли… Изъ ученыхъ ХІХ-го вѣка врядъ-ли кто имѣлъ такое глубокое и универсальное значеніе, какъ Дарвинъ…" Несмотря на то, что многіе консерваторы и ретрограды подняли у насъ тотчасъ-же жалобный, отчаянный вопль, пробовали даже какъ-нибудь противодѣйствовать распространенію книги, но все, что только было у насъ свѣтлаго, глядящаго впередъ, радовалось и съ энтузіазмомъ било въ ладоши. Переводъ Рачинскимъ книги Дарвина: «О происхожденіи видовъ путемъ естественнаго подбора» (1865) читался вездѣ по всей Россіи съ жадностью. Понятно, какъ должна была, въ такомъ случаѣ, интересовать русскую публику такая книга, которую этотъ самый Дарвинъ порекомендовалъ ея автору напечатать. Въ предисловіи своемъ Бэтсъ говорилъ: «Осенью 1847 года, Уэллесъ (вначалѣ пріятель и товарищъ Дарвина) предложилъ мнѣ присоединиться къ экспедиціи на Амазонскую рѣку. Планъ нашъ состоялъ въ томъ, чтобъ собрать коллекцію для насъ самихъ, послать дублеты въ Лондонъ, для покрытія издержекъ, и собрать факты для рѣшенія вопроса о происхожденіи видовъ. Въ апрѣлѣ 1848 г. мы отправились въ путешествіе. Уэллесъ остался въ Южной Америкѣ 4 года, я — 7 лѣтъ, и воротился въ Лондонъ въ 1859 году Дарвинъ уговаривалъ меня тогда-же писать книгу о моемъ путешествіи…»

Книга появилась въ свѣтъ въ 1863 г., второе англійское изданіе ея вышло въ слѣдующемъ 1864 году, и, конечно, лучшіе наши ученые тотчасъ узнали ее, высоко цѣнили ее, и желали ей такого-же распространенія у насъ, какъ въ Европѣ. Знаменитый профессоръ нашъ П. Г. Рѣдкинъ сильно рекомендовалъ моей сестрѣ, дать перевести и издать ее поскорѣе. Это произошло такъ: «Въ то время, когда у насъ только начиналась работа по изданію книгъ, разсказываетъ моя сестра, и уже былъ изданъ переводъ Андерсена, баронесса Э. Ѳ. Раденъ, старшая фрейлина великой княгини Елены Павловны, пріѣзжала ко мнѣ отъ имени великой княгини и сказала, что в. к. поручила ей намъ сказать, что она очень сочувствуетъ нашему дѣлу и готова помочь намъ въ изданіяхъ. Черезъ нѣсколько дней я получила и письмо отъ баронессы, гдѣ она пишетъ, что в. к. проситъ передать намъ, что „tous les rayons de sa bibliothèque sont а notre disposition“ (всѣ полки ея библіотеки къ нашимъ услугамъ). Тутъ-же пріѣхалъ и профессоръ Рѣдкинъ, тоже по порученію в. к., и предлагалъ свои услуги для редакціи, но я съ глубокою благодарностью отвѣчала, что цѣль наша, худо-ли, хорошо-ли, но чтобы по всѣмъ изданіямъ нашимъ — были, во-первыхъ, все только женщины, а во вторыхъ, чтобы дѣлали все сами, такъ переводчицы, редакторши, брошюровщицы, наборщицы и т. д., и это все было намъ доступно. Я благодарила искренно и великую княгиню, и профессора Рѣдкина, но прибавила, что мы, впрочемъ, будемъ ему очень благодарны за всякій его совѣтъ и указаніе на наши ошибки, и просимъ его позволенія обращаться къ нему за указаніями по выбору книгъ. Вотъ тутъ-то онъ и предложилъ намъ перевести книгу Бэтса…» Артель съ удовольствіемъ и почтеніемъ послушалась, и около середины 1866 года книга Бэтса въ переводѣ уже появилась въ свѣтъ. Переводили съ англійскаго: А. Н. Шульговская, г-жи Шульцъ, Муншъ и Бабкина. Редактировала Пол. Ст. Стасова. Напечатана была книга въ типографіи Головачева. Рисунки для иллюстрацій были гравированы въ Петербургѣ, съ англійскихъ оригиналовъ, отличнымъ нашимъ граверомъ Гогенфельденомъ, и вышли отлично.

Къ книгѣ Бэтса, такъ хорошо устроенной у насъ, русскіе журналы и газеты отнеслись очень сочувственноКонечно, «Современникъ» былъ нѣсколько черезчуръ сдержанъ, какъ и по поводу «Сказокъ» Андерсена, однако все-таки хвалилъ. «Переводчицы сдѣлали, говорилъ онъ, довольно удачный выборъ предмета для своей дѣятельности. Книга эта вѣроятно будетъ очень занимательна для любителей естествознанія, которыхъ теперь довольно много въ нашей читающей публикѣ… Читатель, даже не спеціалистъ по естественнымъ наукамъ, найдетъ въ ней любопытное чтеніе, тѣмъ болѣе, что описываемая страна принадлежитъ къ наименѣе извѣстнымъ, и Бэтсъ умѣетъ иногда очень наглядно. рисовать дѣвственную природу тропической Америки… Вчитываясь въ книгу, читатель мало-по-малу создаетъ себѣ картину этой страны, въ которой до настоящей минуты столько первобытнаго въ природѣ и въ самомъ человѣкѣ, и которая еще ожидаетъ себѣ цивилизаціи… Переводъ сдѣланъ недурно…»

«Русское Слово» было въ своихъ приговорахъ гораздо горячѣе и симпатичнѣе. Тамъ было сказано: «Читатели „Русскаго Слова“ отчасти знакомы съ книгой Бэтса по компиляціи ея, помѣщенной въ нашемъ журналѣ въ прошломъ году, насколько компиляція можетъ познакомить съ книгой, гдѣ каждая страница представляетъ необыкновенный интересъ и гдѣ собрана такая масса любопытнѣйшихъ наблюденій. Бэтсъ описываетъ страну, которую уже посѣщали многіе путешественники (Гумбольдтъ, Азара, проф. Видъ и др.), но до сихъ поръ не было еще такого хорошаго и интереснаго для большинства публики описанія ея… Бэтсъ отзывается объ обитателяхъ Южной Америки гораздо благосклоннѣе, чѣмъ Дарвинъ, и это происходитъ отъ личнаго взгляда путешественниковъ. Бэтсъ такъ очарованъ роскошью страны, что невзыскателенъ къ жителямъ, добродушіе и гостепріимство которыхъ испыталъ. Притомъ-же онъ обращалъ несравненно болѣе вниманія на нравы животныхъ, чѣмъ людей. Хотя читатель не найдетъ въ его книгѣ тѣхъ геніальныхъ соображеній и взглядовъ, которые сопровождаютъ разсказъ Дарвина, но тѣмъ не менѣе прочтетъ ее съ истиннымъ наслажденіемъ. Замѣчу кстати, что его книга издана едва-ли не лучше всѣхъ переводныхъ сочиненій, выходившихъ у насъ, какъ относительно перевода, такъ и типографскаго выполненія; къ ней приложено нѣсколько весьма тщательно сдѣланныхъ гравюръ, представляющихъ точную копію съ рисунковъ англійскаго изданія…»

Тоже и «Голосъ», тогдашній законодатель нашей массы и толпы, съ сочувствіемъ напечаталъ (впрочемъ позже другихъ) отчетъ о книгѣ Бэтса, наравнѣ съ отчетами о наиважнѣйшихъ сочиненіяхъ, появлявшихся тогда на русскомъ горизонтѣ. Въ № 193 1866 г. было сказано: «Сочиненіе Бэтса пользуется почетною извѣстностью въ литературѣ, какъ такая книга, гдѣ масса научныхъ фактовъ по предмету естествовѣдѣнія передается въ связи съ живымъ и занимательнымъ разсказомъ о путешествіи по малоизвѣстнымъ пространствамъ Южной Америки… Ученое значеніе трудовъ Бэтса признано многими натуралистами (Гюнтеромъ, Греемъ, Склатеромъ, Дарвиномъ, Бауэрбенкомъ), которые занимались разборомъ и описаніемъ его коллекцій. Съ особенною подробностью онъ изучалъ насѣкомыхъ Бразиліи — бабочекъ, муравьевъ, осъ, пчелъ. Трактатъ его о разныхъ породахъ американскихъ муравьевъ, ихъ нравахъ и жизни, отличается обширностью, — полнотою и вноситъ много новыхъ фактовъ въ область естествовѣдѣнія. Но едва-ли не болѣе интереса представляетъ это сочиненіе, какъ прекрасно написанный литературный разсказъ путешественника, которому удалось посѣтить одинъ изъ самыхъ любопытныхъ краевъ Новаго Свѣта… Кто-бы повѣрилъ, что въ наше время ученый путешественникъ открываетъ тамъ на каждомъ шагу новыя породы извѣстныхъ насѣкомыхъ, растеній, даже птицъ, что туристъ встрѣчаетъ безпрестанно новые предметы, обычаи, о которыхъ въ Европѣ никто и не слыхивалъ. На самомъ дѣлѣ это такъ…. Мы обращаемъ вниманіе читателей на сочиненіе Бэтса, которое представляетъ неоспоримый интересъ для всѣхъ, кто желаетъ ознакомиться съ природой, произведеніями и современнымъ состояніемъ цивилизаціи въ самомъ замѣчательномъ краѣ Южной Америки».

Все это было очень далеко отъ «дѣтскихъ» книгъ.. Даже сами переводчицы-издательницы говорили въ «Предисловіи» къ і-му своему изданію: «Сочиненія Андерсена, въ особенности его „Сказки“, даютъ ему неоспоримое блестящее мѣсто въ ряду великихъ поэтическихъ личностей XIX вѣка. Можно смѣло сказать, что ни въ одной литературѣ нѣтъ лучшаго въ этомъ родѣ по чрезвычайной силѣ воображенія, свѣжести образовъ, прелести разсказа…» И вотъ, благодаря этимъ нашимъ женщинамъ, ихъ изданія шли на пользу, на глубокое наслажденіе, на возмужаніе мысли именно все только самыхъ взрослыхъ, самыхъ развитыхъ и развивающихся нашихъ людей. Заслуга артели была тутъ велика и серьезна.

Впрочемъ, у артели шли тогда также и изданія для міра дѣтей, всегда столько важнаго и привлекательнаго для всѣхъ, особенно для женщинъ.

"Въ русской юной читающей публикѣ, говоритъ въ своей «Запискѣ» П. С. Стасова, которая впродолженіе многихъ годовъ ревностно исполняла въ Артели должность казначея и до сихъ поръ сохранила всѣ. ея главные документы того времени, приходо-расходныя книги, росписки и т. д., — громко (какъ никогда прежде, прибавлю я отъ себя. В. С.), громко сказывалась, въ началѣ 6о-хъ годовъ, потребность въ естественно-историческихъ знаніяхъ. H. В. откликнулась, и на это. Она выписываетъ изъ-за границы (1864) только-что появившуюся тамъ книгу извѣстнаго ученагоГермана Вагнера «Blicke in die Natur», комитетъ прочитываетъ и одобряетъ ее. Приступаютъ къ переводу (переводили на этотъ разъ: А. Н. Шульговская, г-жи: Кудиновичъ, Вистеліусъ, _хДзичковская, Энвальдъ, редактировали: Μ. В. Трубникова и Е. Г. Бекетова), и книга появляется въ свѣтъ подъ заглавіемъ: «Изъ природы». Но опять нужны иллюстраціи, и у Н. В. является новая мысль: иллюстрировать книгу рисунками русской женщины. Узнаетъ она, что есть хорошая художница Константинова, рисовальщица. Она розыскиваетъ ее и приглашаетъ къ себѣ. Но надо достать, подходящіе оригиналы, которыми можно было-бы руководствоваться. Тогда Н. В. обращается къ профессорамъ университета, А. Н. Бекетову и Ф. В. Овсянникову, по ихъ указанію достаетъ изъ императорской; публичной библіотеки великолѣпныя изданія по ботаникѣ и зоологіи, и г-жа Константинова превосходно исполняетъ нужные рисунки, и даже раскрашиваетъ ихъ для изданія. Оно скоро становится любимой, почти настольной книгой учащагося юношества.

"Въ 1865 году въ Артели участниковъ еще прибавилось. Всѣхъ налицо уже 54, а уставъ все еще не разрѣшонъ. Одна, изъ главнѣйшихъ, А. П. Философова, беретъ не себя ходатайствовать въ министерствѣ внутреннихъ дѣлъ объ этомъ разрѣшеніи. Ей обѣщано, но втеченіе года — никакого признака жизни оттуда. А между тѣмъ, существованіе общества какъ-бы признано оффиціально: по ходатайству Н. В., «Сказки» Андерсена, «Разсказы о Меровингахъ» и «Изъ природы», внесены, какъ «весьма полезныя сочиненія», въ. нормальный каталогъ женскихъ учебныхъ заведеній. 30-го ноября 1865 года. Но уставъ такъ никогда и не получилъ разрѣшенія, и Общество переводчицъ должно было существовать безъ него, а это значительно стѣсняло его, не давая возможности расшириться. Но оно все-таки дѣлало свое дѣло, издавало книгу за книгой. 1865—1866 годъ ознаменовался вторымъ изданіемъ «Сказокъ Андерсена» (причемъ предисловіе самого Андерсена переведено новой въ Обществѣ, отличной переводчицей Μ. И. Малышевой, издавшей впослѣдствіи, самостоятельно, нѣсколько переведенныхъ или составленныхъ ею отличныхъ книгъ, почти всегда съ иллюстраціями). За Бэтсомъ слѣдовали «Разсказы о старинныхъ людяхъ», на этотъ разъ не переводъ, а оригинальный историческій трудъ Худякова. Въ 1867 году задуманъ и выполненъ переводъ съ нѣмецкаго книги Дилица: «Сборникъ разсказовъ изъ путешествій и быта народовъ», съ фотографическими къ нему картинками, сдѣланными также съ участіемъ женщинъ — А. Г. Маркеловой-Каррикъ, одной изъ главнѣйшихъ, лучшихъ и дѣятельнѣйшихъ членшъ Артели. Книга эта, переведенная тоже А. Г. Маркеловой, появилась въ свѣтъ въ 1868 году.

«Въ этомъ-же году, убѣдившись окончательно, что устава не разрѣшатъ, Μ. В. Трубникова и H. В. Стасова предложили обществу переводчицъ: имъ двумъ взять на себя отвѣтственность передъ правительствомъ (въ случаѣ надобности) и дать издательскому кружку свою фирму: „Трубниковой и Стасовой“. Конечно, переводчицы съ глубокой благодарностью приняли это предложеніе. Затѣмъ, всѣ слѣдующія изданія уже и появлялись подъ этой фирмой. Первою подъ ихъ эгидой вышла книга „Новыя сказки“. Андерсена, только-что изданныя въ Германіи. Когда рѣшили ее перевести, H. В. сдѣлала очень интересное предложеніе: обратиться съ письмомъ къ самому автору и просить его портрета, для приложенія къ новому изданію на I русскомъ языкѣ. Сказано — сдѣлано. Андерсену написали письмо на нѣмецкомъ языкѣ, отъ русскихъ переводчицъ, и знаменитый авторъ отвѣчалъ тоже письмомъ и прислалъ свой портретъ, фотографію, превосходна снятую въ Копенгагенѣ. Этотъ портретъ H. В. сейчасъ-же передаетъ нашему извѣстному художнику, граверу Сѣрякову, и тотъ отлично вырѣзываетъ его на деревѣ. Въ это-же время H. В. заказываетъ для этихъ „Новыхъ сказокъ“ (въ числѣ которыхъ впервые появились такія высоко-художественныя и поэтическія созданія, какъ наприм. „Сонъ стараго дуба“ и „Муза новаго вѣка“) — 50 рисунковъ академику барону Μ. П. Клодту (прославившемуся въ 60-хъ годахъ своей глубоко-трогательной картиной „Послѣдняя весна“), а съ этихъ рисунковъ художницы Кочетова и Гаврилова (въ замужествѣ Сѣрякова) вырѣзывали гравюры на деревѣ, и къ этому новому литературному труду женщинъ-переводчицъ вкладываютъ художественный трудъ русскихъ женщинъ-артистокъ». «Новыя сказки» были переведены: А. Г. Маркеловой, Е. И. Цѣниной, Μ. Г. Ермоловой, Μ. И. Малышевой, А. Н. Шульговской. Редактировала А. Н. Шульговская.

Про всѣ эти работы моя сестра говоритъ: «Для перваго раза все было исполнено довольно удовлетворительно, но далеко не то, чего-бы можно желать». Она рѣдко удовлетворялась достигаемымъ, рѣдко восхищалась полученными результатами, и всегда стремилась къ дальнѣйшему, къ лучшему.

Моя сестра всегда особенно любила и уважала все, касающееся естественной исторіи, и находила себѣ постоянно откликъ и сочувствіе въ окружающихъ ее товаркахъ по дѣлу: всѣ вообще тогда-у насъ — и мужчины и женщины, и старъ и младъ, жадно устремлялись ко всему естественно-историческому; это было въ тѣ годы общее любимое чтеніе, всѣ считали, что такія книги всего болѣе развиваютъ читателя, способнаго быть интеллектуальнымъ, расширяютъ его горизонты и понятія, и оттого-то, въ числѣ книгъ, переводимыхъ тогда артелью, встрѣчается такое преобладаніе книгъ именно съ естественно-историческимъ содержаніемъ. Таковы были, кромѣ книгъ Герм. Вагнера и Дилица: — «женскій трудъ», пер. съ нѣмецкаго, подъ редакціей П. Н. Ткачева (1867) {Переводили: Μ. И. Малышева, Н. А. Бѣлозерская, А. И Шульговская, г-жа Пушкарева.} и «Почему и потому», Отто Улэ, переводъ подъ редакціей А. Н. Шульговской (1868), съ 87 рисунками {Переводили: А. К. Европеусъ, А. Н. Шульговская. А. И. Энгельгардтъ, Μ. И. Малышева.}. Вслѣдствіе ходатайства Μ. В. Трубниковой, министерство народнаго просвѣщенія, распоряженіемъ отъ 24-го іюня 1869 г., признало эту послѣднюю книгу «полезнымъ пособіемъ по физикѣ».

"Въ 1870 г. предпринято второе изданіе «Изъ природы» Германа Вагнера, подъ редакціей О. И. Кларкъ. H. В. находитъ нужнымъ добавить въ книгу нѣсколько новыхъ рисунковъ и поручаетъ эту работу снова женщинамъ художницамъ. Она даетъ гравировать рисунки на деревѣ г-жамъ Лаврентьевой и Струговщиковой, и онѣ исполняютъ свое дѣло очень изящно.

«Прошло всего 8 лѣтъ со времени образованія кружка переводчицъ, и въ такой небольшой промежутокъ времени, съ 1865-го по 1870-й годъ, издано 10 книгъ и очень солиднаго содержанія. Работало тутъ 27 женщинъ. Капитала въ оборотѣ было 18,263 рубля, на долю переводчицъ и участницъ пришлось 3,114 р., т. е. ⅕ съ небольшимъ. Не всѣ книги одинаково расходились, не всѣ приносили одинаково хорошіе результаты переводчицамъ, но все-же общество могло-бы существовать и дольше. И H. В. мечтала о его будущихъ успѣхахъ? но случайности жизни являются и тормозятъ этотъ успѣхъ. Сначала серьезная болѣзнь Μ. В. Трубниковой заставляетъ ее уѣхать, въ 1869-мъ году, на 2 года за границу; потомъ, въ началѣ 1872-го года, тоже и H. В. принуждена была, по семейнымъ обстоятельствамъ, уѣхать за границу, и тамъ пробыть болѣе 5 лѣтъ; наконецъ, и главнымъ образомъ, крахъ одной книгопродавческой фирмы, гдѣ. находились главные склады книгъ общества переводчицъ, роковымъ образомъ отразился на дѣлахъ его. Еще до отъѣзда H. В., издана была книжечка доктора Бока: „О здоровьѣ дѣтей, въ школѣ и дома“^[18]; послѣ ея отъѣзда, но съ ея вѣдома и согласія, изданы „Сказки Кота Мурлыки“, профессора Η. П. Вагнера. Это изданіе было послѣднимъ громкимъ аккордомъ этого общества. Затѣмъ оно нѣсколько лѣтъ медленно и тихо угасало, издало втеченіе 4-хъ лѣтъ (1872—76) двѣ маленькія, переведенныя съ англійскаго повѣсти американской писательницы Луизы Олькотъ {Первая изъ нихъ: „Старосвѣтская дѣвушка“, переведена Е. Г. Бекетовой, вторую, „Маленькія женщины“, переводили: Ό. И. Кларкъ, А. Г. Маркелова, Μ. И. Трубникова. Редактировала Μ. В. Трубникова.}, и въ 1879 году, вопреки желанію H. В. и двухъ-трехъ лицъ, по большинству голосовъ — ликвидировалось. Но участницы получали постепенно, изъ суммъ продажи книгъ, всѣ свои паи и дивидендъ за много лѣтъ».

Въ своихъ «Запискахъ» моя сестра также разсказываетъ про печальное окончаніе этого общества. «Всѣ наши артельщицы-переводчицы, говоритъ она, получали паи. Они были такъ ничтожны, что не могли удовлетворять и четверти тѣхъ артельщицъ, которыя тутъ участвовали. На эти паи нельзя было существовать, не имѣя другого посторонняго заработка. Но все-таки впродолженіе 10 лѣтъ, пока Μ. В. Трубникова и я принимали живое участіе въ этомъ дѣлѣ, оно шло, хотя и не совсѣмъ удовлетворительно, но все-же шло. Къ намъ имѣли полное довѣріе всѣ силы артели. Всѣ эти женщины-труженицы съ нами хорошо ознакомились, видѣли, что мы лично хлопочемъ и пріискиваемъ трудъ и переводный, и переплетный, и наборный, и трудъ уроковъ, да, наконецъ, и шитья. Но обѣимъ намъ пришлось сложить съ себя это дѣло по. домашнимъ обстоятельствамъ. Я должна была уѣхать(въ 1872 г.) заграницу съ больными близкими родными, Μ. В. сама была больная и тоже уѣхала (еще въ. 1869 г.) заграницу. Послѣ того единство не сохранилось между членами артели, и мало-по-малу дѣло распалось. Характеръ общій измѣнился, настоящія работницы отпали, и почти всѣ стали брать свои паи обратно* (впрочемъ, нѣкоторыя изъ нихъ, первая А. П. Философова, рѣшительно отказались отъ своихъ паевъ въ пользу общества) — и все замерло»… Моей сестрѣ было. чрезвычайно жаль и тогда, и послѣ. "Но, прибавляетъ она (въ одномъ мѣстѣ своихъ «Записокъ», въ 1891-мъ. году, вспоминая старое), постараюсь въ этотъ годъ какъ-нибудь что-либо затѣять. Надо денегъ, а откуда, ихъ взять? Ну, да надо предпринимать журналъ, какъ это было у насъ назначено еще въ самомъ началѣ…Напишу Бѣлозерской… Вотъ какъ ее постоянно наполняла мысль о женскомъ «коллективномъ трудѣ», вотъ какъ она не покидала ее, не взирая почти на сотню дѣлъ и заботъ, вновь возникшихъ съ 1879 года и по 1891 годъ, вотъ какъ она никогда не забывала, своего дорогого «артельнаго начала», и все продолжала стремиться къ нему даже тогда, когда множество. прежнихъ товарокъ отдалились отъ него среди вихря и сутолоки жизни, отвлеклись и забыли! Можно сказать навѣрное (и никто лучше меня этого не знаетъ, помня разговоры послѣднихъ лѣтъ ея жизни), что. проживи она еще нѣсколько лѣтъ, участвуй она въ новомъ «женскомъ обществѣ», она непремѣно внеслабы туда и зажгла-бы во многихъ эту самую идею о. женской совмѣстной общей работѣ и о журналѣ.

X.

Здѣсь мнѣ нужно вернуться нѣсколько назадъ и разсказать ходъ дѣла въ «Обществѣ дешевыхъ квартиръ», въ концѣ 60-хъ годовъ, впродолженіе 70-хъ и въ началѣ 80-хъ.

Какъ я уже говорилъ выше, первою предсѣдательницею этого общества была, конечно, по всѣмъ правамъ, Μ. В. Трубникова, отъ которой пошелъ первый починъ всего дѣла, и которая всѣхъ больше сдѣлала для -его лучшихъ и важнѣйшихъ успѣховъ.

Второю предсѣдательницею была А. П. Философова, съ 1861 по 1863 годъ, по причинѣ болѣзни и отъѣзда Μ. В. Трубниковой заграницу въ началѣ 1869 года. Новая предсѣдательница была до глубины души предана своему дѣлу, не щадила ни трудовъ, ни усилій, дѣятельность ея была постоянно самая энергическая, бодрая, она никогда не отставала отъ самыхъ главныхъ, самыхъ дѣятельныхъ своихъ сотрудницъ, полныхъ иниціативы и всяческихъ полезныхъ начинаній, и придавала имъ много силы и успѣха при осуществленіи на практикѣ. Впродолженіе двухъ лѣтъ ея предсѣдательства, общество имѣло возможность употребить на нужды общежитія до 10 тысячъ рублей.

Послѣ нея, впродолженіе 4-хъ лѣтъ, предсѣдательницей была графиня В. Н. Ростовцева, всѣми уважаемая и достойно выполнявшая свою прекрасную задачу, часто при помощи своихъ обширныхъ связей, знакомствъ и вліянія въ высшихъ слояхъ. А. П. Философова состояла въ это время ея помощницей. Въ этотъ періодъ времени осуществлено, въ числѣ многихъ другихъ важныхъ дѣлъ, давно задуманное въ Обществѣ дѣло: открытіе мастерской для взрослыхъ работницъ, и школы и рукодѣльни для находившихся при нихъ дѣтей, какъ у меня уже выше сказано. Въ этомъ дѣлѣ особенно выдающуюся роль играла моя сестра.

Въ 1867 году снова была избрана въ предсѣдательницы А. П. Философова, которая потомъ занимала это мѣсто 12 лѣтъ. При ней исполнилось одно изъ самыхъ главныхъ желаній Общества, устройство своихъ общественныхъ домовъ, для водворенія тамъ неимущихъ, преимущественно женщинъ, уже совершенно на основаніи предположеніи и соображеній Общества, безъ всякой помѣхи со стороны постороннихъ хозяевъ. Началось, дѣло съ того, что былъ купленъ (какъ выше уже говорено), домъ Реймерса, въ Измайловскомъ полку, прежде нанимаемый Обществомъ. Когда-же его купили въ полную собственность Общества, общее его собраніе постановило, для того, чтобы выразить признательность предсѣдательницѣ, за ея великолѣпную дѣятельность по этой части, ассигновать і ооо руб. ежегодно на наемъ помѣщенія для нуждающихся, подъ названіемъ: «Дешевыя квартиры А. П. Философовой».. Первая квартира была нанята въ 1873 году, на Выборгской сторонѣ, и помѣщеніе предоставлено слушательницамъ медико-хирургической академіи. Оно существовало до іюня 1878 года. Въ бывшемъ домѣ Реймерса еще съ 1868 года были устроены общественныя кухни для поселенныхъ въ тѣхъ домахъ семей, и тогда-же была, вновь открыта школа, а потомъ устроенъ, по иниціативѣ одной изъ членшъ, В. П. Тарновской — дѣтскій садъ; затѣмъ магазинъ женскихъ рукодѣлій въ одномъ изъ домовъ Общества. Теперь все это продолжалось, и въ собственномъ домѣ Общества.

"На все это, пишетъ моя сестра, нужны были деньги, и большія деньги. Вотъ и было нами испрошено въ 1867 году разрѣшеніе на лотерею въ 50.000 рублей.. Она дала возможность предпринять постройку большого нашего Образцоваго дома. Построили домъ въ четыре этажа. Надо сознаться, онъ былъ выстроенъ (архитекторомъ Мижуевымъ) со всѣми новѣйшими приспособленіями: внизу, на одной половинѣ — огромная кухня съ паровыми котлами и т. д., для стряпни хоть на 500 человѣкъ, на другой половинѣ — прачешная и сушилка, тоже въ большихъ размѣрахъ, такъ-что можно было брать заказы на стирку, и лишь слѣдующіе этажи отведены были для жилья. Тутъ были расположены комнаты, все по одной, каждая выходила въ корридоръ. Тутъ-же помѣщались отдѣленіе школьное и мастерская, сначала въ большихъ размѣрахъ.. Но, откровенно говоря, все это были устроено не вполнѣ, удачно. Такъ, наприм., домъ долго отапливался паровымъ способомъ, который не хорошъ, слишкомъ сухъ…. Скоро общество увидало, что надо стараться добывать заказы или подряды, и мы стали получать ихъ (выше, уже было говорено о помощи, въ этомъ отношеніи, Ал. Венед. Шакѣева). Дѣло пошло прекрасно, все расширяясь, и до такой степени, что наконецъ, — въ. 1871 году былъ взятъ огромный подрядъ на 100.000 штукъ всяческой военной аммуниціи.

"Это было устроено черезъ посредство одной изъ членшъ комитета, знаменитой и самоотверженной предсѣдательницы общества сестеръ Краснаго Креста, Юліи Ѳедоровнѣ Гамбургеръ, которая хорошо была знакома, съ нѣкоторыми изъ высшихъ членовъ комиссаріатскаго управленія. И вотъ мы втроемъ, Юлія Ѳедор. Гамбургеръ, А. П. Философова и я, поѣхали на торги въ военное министерство, и взяли, или, точнѣе сказать, отняли съ боя у евреевъ, огромный подрядъ. Надо было внести залогъ, и Юлія Ѳедор. Гамбургеръ внесла свои собственныя акціи. Съ тѣхъ поръ работа не прекращалась по настоящую минуту (1892). Надо было дѣлать 100.000 мундировъ, столько-же панталонъ, шинелей, башлыковъ, сверхъ того, такое-же количество бѣлья въ лазареты на всю Россію, послѣ войны. — Все было исполнено въ три года. Но для этой работы пришлось передѣлывать цѣлый этажъ въ домѣ, и изъ жилыхъ комнатъ устроить мастерскую, гдѣ могли-бы помѣщаться 300 и даже 500 человѣкъ работающихъ. Проломали стѣны, сдѣлали арки, и работа закипѣла. Надо было видѣть, какъ работницы стали приплывать со всѣхъ сторонъ, узнавъ, что работа взята нами. Работницы массами толпились у дверей. Комитетъ нашъ долженъ былъ впередъ удовлетворить живущихъ въ домѣ. Но тутъ произошло удивительное явленіе: большинство живущихъ по-маленьку стали отказываться отъ этой работы, говоря, что слишкомъ тяжелы швейныя машины. Это правда: 11 машинъ были намъ даны изъ министерства огромныхъ, для шитья мундировъ и шинелей, но вѣдь бѣлье шьется на обыкновенныхъ машинахъ, однако, фактъ тотъ, что работали большею частью приходящія. И насмотрѣлись мы при этомъ дѣлѣ много, много чего. Первыя мы имѣли возможность, по разсчету, увеличить заработную плату въ четыре раза противъ той, какая была установлена еврейскими подрядчиками, и все-же намъ оплачивалось помѣщеніе, вычисленное въ 3.000 р. самое малое. Тоже и остатокъ ежегодный большой бывалъ. Затѣмъ сколько неправильностей при полученіи матерьяла съ фабрикъ… Какія браковки происходили… Конечно, и надзирательницы, и сама Юлія Ѳедор. Гамбургеръ слѣдили всегда сами, чтобы работа исполнялась хорошо, и тотчасъ давали перешивать, когда что было худо. Но удивительное дѣло! Живущія у насъ въ домѣ женщины и теперь (1892) избѣгаютъ этой работы, а берутъ изъ рынка и со стороны, предпочитаютъ отыскивать работу, часто даже безъ нея остаются, а этой работы не берутъ — говорятъ, что невыгодно.

«Но, вообще говоря, что это за хлопотливое дѣло! Надо каждую работницу записать, взять ея паспортъ, а то, пожалуй, и работа пропадетъ; надо каждой дать часть работы, матерьялъ, сукно, нитки, шелкъ, пристроить къ извѣстному мѣсту, все это записать въ общую книгу работницы, которая ей выдается и по которой дѣлается каждую субботу разсчетъ: затѣмъ, принять изъ казны весь матерьялъ, разсчитать, сколько изъ него должно выйти вещей, сколько надо на каждую штуку нитокъ и всего; и все это опять еженедѣльно сдать въ казну. А главное еще, дать работницѣ столько нитокъ, чтобы хватило и не было затрачено лишняго, а также, чтобы не обидѣть работницу въ этой выдачѣ. Я, напримѣръ, слышала, что у одной завѣдующей, которая была прежде работницей и стала потомъ несправедлива, работницы зачастую бывали принуждены прикупать свои нитки, потому-что получали иной разъ вмѣсто катушекъ — только 2. Разъ какъ-то, когда работницы заявили объ этомъ, надзирательница отказала нѣсколькимъ изъ нихъ, такъ-что съ тѣхъ поръ всѣ замолчали, а она стала получать… Начальникъ ничего не прекратилъ послѣ жалобъ… Вотъ какъ бываютъ иногда запутаны самыя благонамѣренныя дѣла, и это все на счетъ бѣднаго люда! Какъ быть, какъ дѣйствовать?.. Надо было-бы приступить къ этому дѣлу, хорошо обдумавши… Вотъ, такимъ образомъ, наше дѣло выросло до огромныхъ размѣровъ, но много, много чего еще надо тутъ желать и улучшать. Прошло много лѣтъ отъ начала Общества дешовыхъ квартиръ. Комитетъ сколько разъ какъ калейдоскопъ перемѣнялся!…»

ГЛАВА ПЯТАЯ.
Высшіе женскіе курсы. — Начало ихъ.

XI.

«Издательская дѣятельность, такъ начинаетъ моя сестра свой разсказъ о возникновеніи высшихъ женскихъ курсовъ, столкнула насъ со многими выдающимися труженицами, но тутъ-же выяснилось, какъ мало знанія у большинства, и что это большинство — недоучки-женщины, страшно не развитыя, хотя по природѣ стремящіяся сбросить съ себя рабство невѣжества и готовыя на всякій трудъ, лишь-бы стать на ноги. Послѣ освобожденія крестьянъ, мы столкнулись съ такимъ помѣщичьимъ пролетаріатомъ, о которомъ никогда прежде не могли имѣть и понятія. А мы, съ нашей стороны, желая придти имъ на помощь, ища имъ работы, увидали, что, прежде чѣмъ ихъ устраивать, надо ихъ учить. Для школы въ Обществѣ дешевыхъ квартиръ намъ нужны были учительницы, такъ-какъ намъ не было возможности самимъ продолжать по-очереди ѣздить аккуратно и учить дѣтей. Всѣ почти были обременены домашними дѣлами, а кто и уѣхалъ изъ Петербурга. Поэтому школа и стала подвергаться манкировкамъ. Такъ вотъ, ища учительницъ, мы долго, долго не могли найти для нашей школы образованной дѣвушки. И тутъ-то, на своихъ собраніяхъ, мы всѣ глубоко сознали, что русская женщина совсѣмъ не образована;, что все, что ей предписывается по артикулу всѣхъ существующихъ женскихъ заведеній, все образованіе — равны нулю; что учатъ ее по какимъ-то учебникамъ нелѣпымъ, составленнымъ для „благородныхъ дѣвицъ“? и никуда негоднымъ для примѣненія въ жизни. Только. немногимъ счастливицамъ выпадала на долю возможность дѣйствительно чему-нибудь научиться. Но какимъ, трудомъ приходилось завоевывать эту возможность!. Всюду двери были заперты. Это сознаніе у каждой мало-мальски мыслящей женщины давно созрѣвало въ глубинѣ души, а тутъ потокомъ и вылилось…»

Кончивъ свои разсказы объ Обществѣ дешевыхъ квартиръ, воскресныхъ школахъ, издательской дѣятельности, моя сестра восклицаетъ въ своихъ «Запискахъ»: «Но все это были только преддверія къ высшимъ женскимъ курсамъ».

И дѣйствительно, въ началѣ второй половины 60-хъ годовъ нынѣшняго столѣтія, для лучшихъ и интеллигентнѣйшихъ русскихъ женщинъ, а вмѣстѣ съ ними и для моей сестры, пришла пора самой крупной, самой. плодотворной для нашего отечества дѣятельности, пора самой могучей иниціативы ихъ по части освобожденія женщины отъ тысячелѣтнихъ цѣпей и приниженія.. По всему мужскому нашему міру шли тогда перемѣны и перевороты, которымъ ничего подобнаго не было во. всей прежней нашей исторіи; въ эти-же самыя минуты выросшія вдругъ и разцвѣтшія духомъ и волей существа женскаго нашего міра, вся вторая половина русскаго народа, тоже почувствовали свою прежнюю горькую болѣзнь, взяли окрѣпшею рукою одръ свой, встали и пошли.

Коротки были у нихъ у всѣхъ годы оздоровленія и пришествія въ память, но могуча была юность духа и накопившаяся подъ тяжелымъ гнетомъ приваленнаго. камня — молодая сила.

Разсмаривая съ удивленіемъ и любовью этотъ новый періодъ русской женской жизни и дѣятельности, мы видимъ опять то-же самое, что видѣли втеченіе предъидущаго періода (конца 50 хъ и начала 60-хъ годовъ): не то теперь начиналось и совершалось, что было надумано и придумано дома, въ тиши кабинетовъ, гостиныхъ и рабочихъ комнатъ въ томъ-то или томъ-то углу того-то или того-то нашего города, а то, что начало повсюду, капля за каплей, зерно за зерномъ, становиться громадной лавиной и волновать всѣ души. Это не капризы были праздныхъ барынь, это не мода у нихъ тутъ была, а горячая, свѣжая, искренняя потребность, вызванная обстоятельствами, а они — лучшій указчикъ, направитель и метрономъ. И вотъ, лучшія силы, лучшіе умы только ей покорялись и выносили ее къ свѣту, на солнце, къ просыпанію, къ работѣ, и выносили ее на молодыхъ рвущихся впередъ плечахъ.

Такія уже бываютъ, къ счастью рода людскаго, иныя минуты въ исторіи. Конечно, горячо просверкавъ и прогорѣвъ пламенемъ, онѣ потомъ затихаютъ и погружаются въ сонъ и летаргію (какъ, напримѣръ теперь, у насъ), но это ничего! Пугаться и тосковать нечего! Время и молодыя силы опять придутъ и свое возьмутъ.

"Еще въ концѣ 50-хъ годовъ, пишетъ моя сестра, Вышнеградскій (Николай) задумалъ свою великую мысль: дать возможность всѣмъ русскимъ женскимъ сословіямъ учиться, и для того основать открытыя заведенія. И вотъ возникаетъ первая женская гимназія. Къ этому дѣлу отнеслась глубоко сердечно императрица Марія Александровна и дала разрѣшеніе на открытіе училищъ, куда могли идти учиться всѣ безъ исключенія наши дѣвушки. Тамъ не спрашивали даже и метрики, для того, чтобы дать возможность незаконнымъ дѣтямъ тоже туда поступать, и чтобы не было розни между дѣтьми, чтобы они не могли подозрѣвать, кто у нихъ товарка — генеральша, или кучерова дочь, или незаконнорожденная: ничто.не спрашивалось. Въ запискѣ Н. А. Вышнеградскаго этотъ глубоко-нравственный педагогическій пунктъ былъ хорошо и человѣчно выясненъ, и на подлинникѣ императрица сама., своею рукою написала: «Совершенно согласна, и глубоко сочувствую вашей мысли. Дай Богъ вамъ облегчить участь невинныхъ дѣтей, которымъ тяжко живется ЕЕ всѣхъ слояхъ общества. Готова вамъ помогать». И вотъ, просили императрицу позволить назвать эту первую женскую гимназію — Маріинской. На это было получено согласіе.

Тутъ-то я вскорѣ потомъ и познакомилась съ Вышнеградскими. Да, я помню, какъ, придя къ Н. А. Вышнеградскому, завѣдующему женскими гимназіями (ихъ было уже двѣ)? я была удивлена необыкновенно скромною обстановкой этого столь выдающагося русскаго человѣка. Но еще скромнѣе онъ жилъ (съ братомъ Иваномъ Алексѣевичемъ) года за два передъ началомъ гимназій и когда были еще въ самомъ началѣ воскресныя школы. Они жили вдвоемъ, близь Технологическаго института, въ одной комнатѣ съ перегородкой. Мебель состояла изъ. дивана, стола, нѣсколькихъ стульевъ и двухъ кроватей; даже не было ни шкапа, ни комода, а стоялъ какой-то сундукъ, и платье висѣло на гвоздикѣ. Н. А. Вышнеградскій былъ мнѣ очень симпатиченъ, несмотря на иныя свои слабости, — уменъ и добродушенъ до безконечности. Безконечное ему спасибо за женскія гимназіи! Онѣ тотчасъ дали огромный толчокъ женскому образованію и міру семьи. Были сброшены оковы замкнутости, а главное, что тоже было ужасно важно, стали сходиться вмѣстѣ всѣ сословія. Очень много родителей были недовольны тѣмъ, что всѣ сословія допускались въ гимназіи, но нельзя уже было этого запретить, молодежь стремилась, и ничѣмъ ея уже удержать нельзя было. Началась борьба, принесшая прекрасные результаты.. Конечно, оказалось тутъ много и нехорошихъ сторонъ, но это только мелочи, которыя можно прощать изъ-за той пользы, что принесло это установленіе открытыхъ заведеній.

«Программы гимназій были прекрасно составлены, вначалѣ, и написаны умно, но все-же онѣ были какъ-бы подготовительными только средствами для. высшихъ знаній, ими давался только ключъ къ знанію и любовь къ наукѣ. Сами учащіяся чувствовали недостаточность своихъ знаній, надо было идти дальше, а какъ, куда? Вотъ, тутъ-то и выступили мы всѣ: — и молодежь, обращавшаяся къ намъ и искавшая и знанія, и занятій, общественный строй перемѣнился. Послѣ освобожденія крестьянъ дворянскія семьи обѣднѣли, надо было искать труда, родители не были въ состояніи ни воспитывать дома дѣтей, ни выписывать изъ-за границы гувернантокъ, полуобразованныхъ или совершенныхъ невѣждъ, платя имъ тысячи. Надо было поневолѣ отдавать дѣвочекъ въ общественныя гимназіи. Но дѣти чувствовали, по выходѣ оттуда, свое малое знаніе, а вмѣстѣ росло сильное желаніе самостоятельности и желаніе заработывать, да къ тому толкала тоже и сама необходимость»…

«Основная задача лицъ, занятыхъ женскимъ вопросомъ, а именно поднятіе общаго уровня женскаго образованія, говоритъ Н. А. Бѣлозерская въ своей „Запискѣ“, представлялась неразрѣшенной, несмотря на видимое стремленіе женщинъ къ пріобрѣтенію научныхъ знаній. Наиболѣе энергичныя между ними, при содѣйствіи профессора Грубера, проникли для практическихъ занятій въ Медико-хирургическую академію. Изъ нихъ Суслова впослѣдствіи окончила свое медицинское образованіе заграницей и была первой женщиной-медикомъ; Волкова изучала химію подъ руководствомъ профессора Лѣсного института А. Н. Энгельгардта; нѣсколько женщинъ, и въ томъ числѣ двѣ сестры Корсини и Богданова, были допущены (въ 1860 г.) въ университетъ, въ качествѣ вольнослушательницъ, и встрѣтили тамъ самое дружелюбное товарищеское отношеніе со стороны петербургскихъ студентовъ. Но профессорскія лекціи не могли принести особенныхъ результатовъ, потому-что были слишкомъ кратковременны, вслѣдствіе закрытія университета въ 186і году, послѣ студенческихъ волненій (дѣло о принятіи „матрикулъ“ и пр). Всѣ съ напряженнымъ вниманіемъ слѣдили за газетной полемикой объ основаніи „вольнаго университета“, поднятой Костомаровымъ и поведшей къ открытію въ Думѣ публичныхъ лекцій, гдѣ, при значительномъ наплывѣ слушателей, женщины составляли преобладающій элементъ. Но эти лекціи просуществовали всего только около двухъ мѣсяцевъ и были закрыты, какъ извѣстно, 9-го марта 1862 года».

Про эти-же самыя обстоятельства моя сестра разсказываетъ въ своихъ «Запискахъ»: "Когда наступили счастливыя времена 60-хъ годовъ, стало возможно женщинамъ, хотя съ трудомъ, попадать на нѣкоторыя лекціи въ университетъ. Вотъ и на мою долю выпало это счастіе. Я стала бывать на лекціяхъ Костомарова. Читалъ онъ тогда про Великій Новгородъ; лекціи читались съ большимъ интересомъ, и мы съ мадмуазель Блюмеръ ихъ аккуратно посѣщали. Была я нѣсколько разъ на лекціяхъ другого профессора по философіи исторіи, но онѣ были намъ менѣе по вкусу. Но все это недолго продолжалось, пошли волненія въ университетѣ, онъ на годъ закрылся. Тутъ закрыли и воскресныя школы, вскорѣ потомъ сократили программу естественныхъ наукъ въ женскихъ гимназіяхъ, затѣмъ были двѣ публичныя лекціи Чернышевскаго, потомъ его ссылка, затѣмъ профессора: Костомаровъ, Утинъ, Стасюлевичъ, Кавелинъ и Пыпинъ вышли изъ университета, и пошло, пошло. Но все-же еще можно было дышать, думать и даже дѣйствовать.

«И вотъ тутъ-то общими силами мы додумываемся до мысли создать женскій университетъ. Вотъ тутъ-то явилась у всѣхъ невообразимая энергія, весь нашъ кружокъ давно уже замыслилъ добиваться высшаго образованія, а тутъ явилась на подмогу такая масса стремящихся къ образованію, что намъ стало легче этого добиваться: было уже много рукъ, много помощниковъ, много знакомствъ»…

«Былъ моментъ, говоритъ Μ. Л. Песковскій^[19], когда двери высшихъ учебныхъ заведеній широко распахнулись передъ русскими женщинами, ищущими свѣта знанія. Но не долго. Въ 1864 году вопросъ о высшемъ женскомъ образованіи окончательно замеръ даже въ печати и не возбуждался до конца 60-хъ готовъ. Это не значить, однако, что замерла сама идея о необходимости высшаго женскаго образованія. Подъ вліяніемъ этой великой идеи, не находившей практическаго примѣненія и нормальнаго исхода въ Россіи, начало развиваться бѣгство русскихъ женщинъ заграницу. Во второй половинѣ 60-хъ годовъ, именно тогда, когда замолкла даже въ печати рѣчь о высшемъ женскомъ образованіи, сотни русскихъ женщинъ ежегодно направлялись заграницу въ поискахъ высшаго образованія. Туда отправлялись лица со средствами и безъ средствъ, получившія полное среднее образованіе и недоучившіяся, семейныя и безсемейныя, съ согласія мужей и родныхъ, и тайкомъ, какъ бѣглянки. Это бѣгство за границу вывело кое-кого изъ бѣжавшихъ — на торную дорогу; дало имъ высшее образованіе и обезпечило за ними право на самостоятельное, безбѣдное существованіе интеллигентнымъ трудомъ. Но масса устремившихся заграницу женщинъ, безспорно выдающихся по уму, характеру и силѣ воли, не попали на торную дорогу высшаго образованія, запутались въ дебряхъ житейскихъ дрязгъ и суеты, и погибли подъ бременемъ обстоятельствъ»…

Это писано въ 1882 году, и потому здѣсь чувствуется нѣкоторый унылый и пессимистическій оттѣнокъ. Но въ концѣ 60 хъ годовъ общее расположеніе, общее настроеніе было свѣтлое, радостное, оно дышало бодрой надеждой, могучимъ упованіемъ, свѣтлыми ожиданіями. Среди добрыхъ намѣреній, но, покуда, малаго исполненія, вдругъ выступила на первый планъ женщина, неожиданно проявившая самый энергичный починъ, положившій основу всему дальнѣйшему движенію. Это была Евгенія Ивановна Конради.

До конца 60-хъ годовъ она была личностью очень мало, даже почти вовсе неизвѣстною. Е. И. Конради была урожденная Бочечкарова, родители ея были богатые тульскіе помѣщики, отецъ въ модости служилъ въ военной службѣ. Ихъ дочь, Евгенія Ивановна, воспитывалась дома, получила домашнее, т. е. довольно малое образованіе, но все-таки хорошо знала три европейскихъ языка: французскій, нѣмецкій и англійскій, и много всего того, что въ началѣ царствованія Александра II занимало лучшіе тогдашніе умы. Въ юности она бывала въ обществѣ московскихъ дворянъ, ничѣмъ не отличавшихся, кромѣ нѣкоторой родовитостью, но въ одномъ салонѣ встрѣчалась часто съ кружкомъ славянофиловъ. На 20-мъ или 21-мъ году жизни (родилась въ 1838 г.) поступила она классной дамой въ московскій Петровскій институтъ, но пробыла тамъ только годъ съ небольшимъ. Въ началѣ 60-хъ годовъ она вышла замужъ за "доктора Конради (вначалѣ онъ состоялъ при Пулковской обсерваторіи, а потомъ при Маріинской больницѣ), и стала заниматься переводами, въ томъ числѣ для «Заграничнаго Вѣстника» П. Л. Лаврова. Первый ея большой переводъ былъ — «Адамъ Видъ», сильно всѣхъ интересовавшій тогда романъ Джорджа Элліота. Тогда-же она напечатала въ «Русскомъ Словѣ» статью «Рабство въ Америкѣ» и другія; въ «женскомъ Вѣстникѣ» 1866 года — критическія статьи о книгахъ: «Новая атмосфера», американки Гамильтонъ, «Совѣты молодымъ дѣвушкамъ» американскаго пастора Уэвера, и «Мысли женщины о женщинахъ», неизвѣстной англійской писательницы; потомъ — статью подъ заглавіемъ «Заграничная жизнь», гдѣ она разсматривала положеніе женскаго вопроса въ Германіи, говорила о новомъ органѣ общегерманскаго женскаго общества «Новые пути», о дѣятельности нѣмецкихъ женщинъ во время тогдашней войны, о митингѣ американскаго общества «Права женщинъ», о женскомъ университетѣ въ Лондонѣ, о венеціанской танцовщицѣ-патріоткѣ, объ итальянской дѣвушкѣ-гарибальдійкѣ, и т. д.; наконецъ въ томъ-же 1866 году писала большой и основательный разборъ новаго романа Жоржъ-Санда «Послѣдняя любовь». Вездѣ тутъ она являлась смѣлымъ и могучимъ женскимъ умомъ, перешагнувшимъ черезъ обычные предразсудки и узкость мысли оранжерейнаго воспитанія. Она и рѣшилась идти съ критическимъ ножомъ даже и во внутрь иныхъ новѣйшихъ поклоненій и фетишизмовъ, недостойныхъ тѣхъ великихъ дѣлъ и идей, къ которымъ они иной разъ приклеиваются. Такъ, напримѣръ, въ одной изъ своихъ статей она говорила: "Какая мысль высказывается, какъ въ романѣ Тэйлора, такъ и въ разбираемой нами книгѣ м-ссъ Гамильтонъ? Мысль эта вотъ какая: «желательно, чтобы женщина получала болѣе серьезное образованіе, чѣмъ то, которое она получаетъ въ настоящее время; чтобы ей была дана возможность болѣе широкой дѣятельности; чтобы мужчина относился къ ней почтительнѣе и деликатнѣе, и пр.; но самая нравственная природа женщины ставитъ извѣстный предѣлъ ея развитію по этому пути; женщинѣ присуща потребность преклоняться передъ тѣмъ мужчиною, котораго она любитъ, благоговѣть передъ нимъ; она ничего лучшаго не желала бы, какъ взирать на него, снизу вверхъ, какъ сложить данью у ногъ его все свое богатство. Но что изъ этого выходитъ? Полная умственная самостоятельность противополагается тѣмъ качествамъ, которыя составляютъ необходимое условіе счастья въ семейномъ быту; женщина, которая не ощущаетъ потребности преклоняться даже передъ любимымъ человѣкомъ и настолько дорожитъ результатами, до которыхъ она добралась, что не считаетъ себя въ правѣ превращать ихъ въ гекатомбу на алтарѣ Гименея, оказывается существомъ для семейной жизни негоднымъ и обрекается на сѣрое, вѣчное одиночество. Охотницъ до такого одиночества найдется не много, потому-что въ немъ, что-бы тамъ ни говорили, атрофируется цѣлая сторона личности; жизненна только та теорія, которая принимаетъ въ соображеніе развитіе личности и стремится ему содѣйствовать. А между тѣмъ, отнюдь еще не доказано, чтобы женщины, желающія и умѣющія мыслить и дѣйствовать самостоятельно, были исключеніями, какими-то выродками изъ своего пола; напротивъ, намъ кажется, что всѣ преобразованія въ воспитаніи и общественномъ положеніи женщины должны имѣть конечнымъ своимъ результатомъ именно ту полную умственную самостоятельность, при которой обоюдное вліяніе мужчины и женщины не распадается на двѣ, совершенно различныя функціи такъ, что одна сторона вліяетъ лишь обаяніемъ своего пола, пожалуй, своими качествами и талантами, какъ придатками, между тѣмъ, какъ другая подчиняетъ слабѣйшую сторону авторитету своей мысли. Для насъ непонятно, какой толкъ можетъ быть въ расширеніи программы женскаго образованія, въ допущеніи женщины къ новымъ отраслямъ дѣятельности, если всѣ эти благія мѣры не будутъ имѣть другой цѣли, какъ наполнить пустоту и праздность существованія дѣвушки, да внести разладъ и горечь сожалѣнія въ жизнь замужней женщины, которой, съ горя, ничего болѣе не остается, какъ пробавляться утѣшеніемъ, что она приноситъ жертву любимому существу, и что все богатство развитія, накопленное ею въ дѣвичествѣ, и уже болѣе непригодное для нея самой — непригодное потому, что оно не находитъ для себя практическаго примѣненія, — все-же еще можетъ пригодиться для того, чтобы украсить и возвысить внутренній міръ этого любимаго существа»…

Но, работая усердно и успѣшно, Е. И. Конради была окружена цѣлой группой очень образованныхъ и развитыхъ литераторовъ и ученыхъ. Тутъ были сотрудники «Отечественныхъ Записокъ» и «Русскаго Слова», также разные профессора, критики, рецензенты (Демертъ, H. С. Курочкинъ, Глѣбъ Успенскій П. Л. Лавровъ, С. А. Усовъ, В. Ѳ. Лугининъ, и многіе другіе). Послѣдніе двое, видя ея многоспособность и дарованіе, посовѣтовали ей взять на себя из.даніе журнала и дали ей на то денегъ. Такъ первоначально основалась «Недѣля». Она сама завѣдывала всѣмъ, была дѣйствительнымъ редакторомъ (хотя оффиціальнымъ редакторомъ числился Н. Мундтъ), и много. писала. Особенно значительными сотрудниками и знакомыми были у ней тутъ: Ю. А. Россель, Н. И. Бакстъ, и отчасти П. Гайдебуровъ. «Недѣля» шла не бойко, но была одною изъ газетъ, вліявшихъ тогда на умы.. Подписчиковъ у нея бывало иногда до 3000. По направленію, она имѣла много общаго съ знаменитымъ тогда «Голосомъ». Во вступительной статьѣ 1-го No (6 марта 1866 года) можно было читать такія заявленія: «…Пройдетъ еще нѣкоторое время, пока наше общество пріобрѣтетъ привычку серьезнаго размышленія, пока она научится придавать болѣе цѣны хладнокровному обсужденію его существенныхъ интересовъ, чѣмъ заманчивымъ увлеченіямъ фантазіи и обличительному паѳосу, лишенному практической цѣли, пока исчезнутъ слѣды отрицательнаго направленія нашей литературы, и оне уступитъ мѣсто строгому анализу и творческому синтезу мысли. Только тогда, когда совершится такая перемѣна, общественное мнѣніе и литература пріобрѣтутъ у насъ дѣйствительное освобожденіе, т.-е. выйдутъ изъ-подъ тираническаго вліянія напускныхъ идей и моднаго направленія, пріобрѣтутъ самостоятельную жизнь и внутреннюю независимость… Мы намѣрены сдѣлать нашу газету прямымъ отголоскомъ самого общества и его непосредственныхъ дѣятелей… Мы не намѣрены, для приданія искусственнаго интереса нашему изданію, приправлять его громкою, но безсодержательною фразеологіей, ни поставленными на ходули тенденціозными выходками. Мы не будемъ забѣгать впередъ и предрѣшать тѣхъ вопросовъ, развязка которыхъ не въ рукамъ настоящаго поколѣнія; но мы не упустимъ высказывать и уяснять потребности живой дѣйствительности и содѣйствовать ихъ признанію и осуществленію въ сферѣ государственной. Избѣгая излишнихъ увлеченій, „Недѣля“ не желаетъ принадлежать ни къ какой крайней партіи, тѣмъ болѣе, что, говоря вообще, партій, въ строгомъ смыслѣ слова, въ русской жизни еще не существуетъ, а есть только литературные и бюрократическіе кружки, смотрящіе на событія сквозь узкую щель своего исключительнаго и предвзятаго направленія, или-же преслѣдующіе свои личные интересы…»

Читатель видитъ здѣсь, что въ новомъ журналѣ являлось полнѣйшее совпаденіе съ умѣренно-либеральной, крайне-осторожной и отчасти слабоватой и безцвѣтной программой «Голоса». Конечно, впрочемъ, никакой другой и быть не могло, среди столькихъ смутныхъ обстоятельствъ 1866 г., да еще для газеты вновь выступающей.

Но въ дѣлѣ женскаго вопроса, Е. И. Конради явилась уже иною женщиной, несравненно высшею противъ той, какою была въ роли литературнаго критика, и переводчицы, и обозрѣвательницы. Она, молодая женщина 27 лѣтъ, не взирая на то, что была обременена семействомъ и тяжкими обстоятельствами, выступила одна, ни съ кѣмъ не совѣтовавшись, и про-; явила, вдругъ, такую рѣшительность, такую силу характера, такую ширину мысли, такое глубокое пониманіе того, что нужно было тогдашней русской женщинѣ, какихъ въ ней самой до тѣхъ поръ никто не подозрѣвалъ. По словамъ моей сестры, «Е. И. Конради постоянно говорила, что единственная возможность женщинамъ выпутаться изъ ихъ страшнаго положенія — это учиться и учиться; что мы всѣ невѣжды, и это я первая-же сознавала, несмотря на то, что была: въ счастливыхъ условіяхъ»…

Полная такого убѣжденія, Е. И. Конради въ декабрѣ 1867 года подала въ «Съѣздъ естествоиспытателей» (тогда еще первый у насъ) «Записку», горячую, и энергичную, въ которой, основываясь на стремленіи русскихъ женщинъ къ высшему образованію, просила о разрѣшеніи для нихъ посѣщать университетъ.

Въ этой «петиціи»^[20] было сказано: «Комитетъ съѣзда русскихъ естествоиспытателей, приглашая принять участіе, въ предстоящихъ своихъ занятіяхъ разрозненныхъ дѣятелей науки, называетъ съѣздъ дѣломъ общимъ всѣмъ, кому дорого распространеніе естествознанія въ Россіи. Слова эти позволяютъ надѣяться, что почтенное собраніе не откажетъ принять къ свѣдѣнію голосъ изъ той среды русскаго общества, которая хотя до сихъ поръ и не имѣла возможности заявить себя активно на поприщѣ естествознанія, но тѣмъ не менѣе имѣетъ самыя уважительныя причины дорожить распространеніемъ этой важной отрасли образованія, какъ во имя собственнаго умственнаго преуспѣнія, такъ и во имя другихъ еще болѣе священныхъ интересовъ. Среда эта — русскія женщины, матери и воспитательницы подростающаго поколѣнія. Съѣзду, въ программу занятій котораго входитъ споспѣшествованіе не только ученой, но и учебной дѣятельности на поприщѣ естественныхъ наукъ, безъ сомнѣнія извѣстно, какое значеніе имѣетъ естествознаніе въ дѣлѣ воспитанія. Тѣ изъ членовъ съѣзда, которые посвятили себя преимущественно педагогической дѣятельности, знаютъ, что вниманіе и пытливость ребенка сами собою направляются прежде всего на окружающіе его предметы, на внѣшнюю природу. Это вниманіе и эта пытливость проявляются задолго до поступленія въ школу, задолго даже до того времени, когда ребенку дадутъ въ руки первую книгу. Обязанность отвѣчать на безконечные вопросы ребенка и руководить этою любознательностью, которая составляетъ первый признакъ пробуждающагося сознанія, первый залогъ будущаго развитія, падаетъ естественнымъ образомъ на мать. Отъ той доли компетентности, которую она вноситъ въ исполненіе этой обязанности, въ большинствѣ случаевъ зависитъ весь успѣхъ послѣдующаго образованія; ея незнаніе отбиваетъ у ребенка охоту упражнять свои способности, и порождаетъ ту умственную вялость, на которую впослѣдствіи такъ часто жалуются наставники; ея полузнаніе засоряетъ голову ребенка кучею невѣрныхъ, сбивчивыхъ понятій, отъ которыхъ впослѣдствіи добросовѣстному учителю приходится очищать эту несчастную голову, что усложняетъ задачу самою неблагодарною и малопроизводительною работой. Членамъ съѣзда безъ сомнѣнія не безъизвѣстно, что для толковой передачи самыхъ элементарныхъ научныхъ свѣдѣній необходимъ точно такой-же, если не большій, запасъ строго систематическато знанія, какъ и для преподаванія болѣе взрослой аудиторіи. Но какъ-же подготовлены женщины къ великой обязанности, возлагаемой на нихъ самою природою и самымъ складомъ общественнаго быта? Едва-ли нужно доказывать, что громадное большинство женщинъ не только не обладаетъ систематическимъ, строго научнымъ запасомъ знанія, но даже чужды тѣхъ элементарныхъ свѣдѣній, безъ которыхъ всякое дальнѣйшее занятіе науками становится безотраднымъ блужданіемъ въ потемкахъ. Къ печальному сознанію своей безпомощности большая часть ихъ приходитъ тогда уже, когда расцвѣтающая въ глазахъ ихъ другая, молодая жизнь, со всею неумолимою повелительностью жизненной логики, предъявляетъ спросъ на весь тотъ запасъ стройно, органически сложившагося знанія, безъ котораго педагогъ, въ истинномъ значеніи слова, немыслимъ. Съ каждымъ новымъ шагомъ все болѣе чувствуютъ онѣ, чего имъ недостаетъ, все яснѣе сознаютъ, какъ мало одной доброй воли, однихъ общихъ, налету схваченныхъ понятій. Въ виду такой неотвратимой необходимости, выходъ одинъ: учиться на скорую руку, самоучкой, насколько хватитъ единичныхъ силъ и единичнаго пониманія. И точно, во многихъ отрасляхъ науки нельзя сказать, чтобы способъ этотъ не приносилъ извѣстную, относительную долю пользы; правда, дѣло не обходится безъ ошибокъ; много времени и силъ тратится даромъ, которыя, при хорошемъ руководствѣ, могли-бы быть сбережены и съ большею пользою направлены на что-нибудь другое, но въ концѣ концовъ нельзя сказать, чтобы этотъ родъ самообразованія вовсе не давалъ хорошихъ результатовъ: многое можно узнать изъ книгъ, многое могутъ разъяснить случайные разговоры съ образованными людьми. Совсѣмъ иное дѣло естественныя науки. Тутъ безъ правильнаго руководства, безъ помощи живой изустной передачи ничего нельзя сдѣлать. Тутъ необходимы физическіе кабинеты, зоологическіе музеи и т. п.; необходимы опыты и наглядное преподаваніе, безъ которыхъ лучшій научный учебникъ остается мертвою буквою. Чуть не каждый день появляются на иностранныхъ языкахъ и въ русскихъ переводахъ такъ-называемыя популярныя руководства по различнымъ отраслямъ естествознанія; между этими руководствами много такихъ, которыя, при надлежащей предварительной подготовкѣ, могутъ принести несомнѣнную пользу. Но спросите любую женщину, принимавшуюся за чтеніе ихъ безъ такой подготовки: что она вынесла изъ этого чтенія? Оставаясь добросовѣстною, она должна будетъ отвѣтить: ничего, кромѣ „сознанія, что, для пониманія и толковаго усвоенія наукъ, необходимо знакомство съ азами науки“. Какъ-же намъ ознакомиться съ этими азами? Гдѣ намъ учиться, чтобы быть въ состояніи воспитывать нашихъ дѣтей? Вопросъ этотъ возникаетъ самъ собою, и возникаетъ не въ однихъ провинціальныхъ захолустьяхъ, но и въ университетскихъ центрахъ, и въ столицахъ, гдѣ нѣтъ недостатка въ спеціальныхъ и общеобразовательныхъ учебныхъ заведеніяхъ, снабженныхъ всѣми необходимыми пособіями для изученія естественныхъ наукъ, гдѣ, по всѣмъ вѣроятіямъ, въ сословіи преподавателей нашлось-бы достаточное количество людей, готовыхъ подѣлиться своими знаніями съ постороннею публикой, не принадлежащею къ корпораціи ихъ настоящихъ слушателей. Настоящее заявленіе не имѣетъ цѣлью предрѣшать во всѣхъ его частностяхъ постановленный имъ вопросъ. Въ средѣ самого съѣзда, безъ сомнѣнія, найдутся для этого болѣе компетентные судьи. Состоя подъ покровительствомъ г. министра народнаго просвѣщенія, съѣздъ имѣетъ и возможность ходатайствовать передъ правительствомъ о проведеніи въ жизнь той или другой мѣры, которую онъ сочтетъ на и лучшею для того, чтобы сдѣлать русскихъ матерей не номинальными, но дѣйствительными руководительницами первоначальнаго образованія ихъ дѣтей, насколько образованіе это соприкасается съ спеціальною отраслью знанія, составляющею цѣль самого съѣзда. Всякая подобная мѣра будетъ встрѣчена съ сочувствіемъ и благодарностью со стороны тѣхъ, которымъ она поможетъ стать вровень съ лежащею на нихъ великою отвѣтственностью. Безчисленными своими благотворными послѣдствіями она дастъ русскимъ естествоиспытателямъ новую возможность исполнить прекрасное начертаніе программы, для исполненія которой они созваны, и поработать на пользу Россіи, на пользу ея подростающихъ поколѣній».

Кто это все говорилъ? Конечно, русская женщина вообще, жаждущая просвѣщенія и стремящаяся къ нему всѣмъ сердцемъ, всѣмъ умомъ и всѣми способностями своими. Но, сверхъ того, это въ особенности говорила молодая русская мать, почувствовавшая впервые, быть можетъ ранѣе многихъ, всю великость наступившаго для нея дѣла образованія своихъ дѣтей и всю свою неприготовленность къ этому. Она отказывалась отъ прежняго, вѣковѣчнаго безмѣрно-легкаго отношенія къ этому дѣлу, и какъ-бы съ презрѣніемъ смотрѣла на то, какъ оно прежде у насъ шло. Почти вся «петиція» наполнена рѣчью и соображеніями о ребенкѣ и матери. Е. И. Конради просила прямо для себя и для множества другихъ, находящихся въ одномъ съ нею положеніи, и оттого-то ея рѣчь была страстная, убѣдительная, шла изъ глубины возбужденной души и настоятельной, неотложной потребности. Она навѣки будетъ играть капитальную роль въ исторіи русской женщины. Она говорила: «Если, понявши, мы промолчимъ, камни закричатъ!» Она являлась, въ 1867-мъ. году, тѣмъ-же, приблизительно, чѣмъ за семь лѣтъ раньше явился профессоръ Плат. Вас. Павловъ, поднявшій въ Кіевѣ, при помощи Пирогова, знамя воскресныхъ школъ. Въ одномъ изъ своихъ писемъ къ друзьямъ онъ писалъ въ 1862 году, изъ Ветлуги:: «Пускай поминаютъ меня добрымъ словомъ люди новаго поколѣнія: я былъ однимъ изъ мостовъ, по которому молодежь вышла въ болѣе счастливую среду».. Она имѣла тоже все право назвать себѣ «однимъ изъ мостовъ» для молодежи новаго поколѣнія и ждать себѣ помина добрымъ словомъ. Ни Павловъ, ни Конради не подумали, первые, о воскресныхъ школахъ и о женскомъ университетѣ. Были, раньше нихъ, и другіе, кто то-же самое думалъ; были, позже нихъ, и другіе, которые съ блескомъ, силою и страстью несравненною привели эти мысли въ исполненіе, но эти двое раньше, всѣхъ рѣшились и начали.

Собраніе съѣзда естествоиспытателей происходило въ большой актовой залѣ университета, въ день общаго собранія съѣзда. Зала была полна. «Е. И. Конради, сама написавшая прошеніе, разсказываетъ моя сестра, подала его секретарю общества, профессору ботаники, А. Н. Бекетову. Предсѣдателемъ съѣзда былъ ректоръ университета, профессоръ К. Ѳ. Кесслеръ. Прошеніе было громко прочитано профессоромъ Андр. Серг. Фаминцынымъ, и за прочтеніемъ послѣдовали громкія несмолкаемыя рукоплесканія всей залы, можно, сказать единодушныя». Съѣздъ очень сочувственно отнесся къ мысли о высшемъ женскомъ образованіи, изъявилъ готовность помогать ея осуществленію, но отклонилъ отъ себя починъ въ этомъ дѣлѣ, конечно, совершенно чуждомъ спеціальнымъ цѣлямъ съѣзда. Казалось-бы, чудный починъ Е. И. Конради остался безъ результатовъ, не повелъ ни къ чему. Но это могло только казаться, на самомъ-же дѣлѣ было что-то иное. Смѣлая, оригинальная выходка Е. И. Конради указала, путь, выходъ, направленіе, дала окончательный толчокъ, сплотила и сосредоточила всѣхъ лучшихъ женщинъ, всѣ лучшія женскія помышленія, дала имъ тронуться съ мѣста. Такъ бываетъ во всѣхъ веснахъ міра. Стоитъ ледъ, слабѣетъ и покряхтываетъ, живыя струи сквозь него пробираются со всѣхъ сторонъ потихоньку. И такъ дѣло долго продолжается. Но наконецъ пронижетъ его насквозь послѣдній, могучій, рѣшительный лучъ солнца. Ледъ вздохнетъ и треснетъ — и рѣка пошла, понеслась. Весна наступила. Скоро лѣто будетъ, и ужь его никто не удержитъ.

Тотчасъ послѣ чуднаго почина Е. И. Конради, въ средѣ нашихъ женщинъ (разумѣется всего болѣе петербургскихъ, но также и женщинъ изъ другихъ городовъ) возникла и стала рости мысль о приданіи дѣлу необходимой внѣшней формы. Рѣшено было составить и представить надлежащему начальству прошеніе отъ наибольшаго, по возможности, количества русскихъ женщинъ. «Приступлено было, говоритъ моя сестра, къ собиранію подписей подъ составленнымъ нами прошеніемъ, и что-же? — въ одну недѣлю было ихъ собрано 400. Двери у Μ. В. Трубниковой, у А. П. Философовой и мои не закрывались».

Коллективное прошеніе это было подано ректору университета 11-го мая 1868 года, и здѣсь говорилось: «Въ послѣднее время по городу распространились слухи, что нѣкоторые изъ гг. профессоровъ здѣшняго университета предполагаютъ устроить рядъ лекцій или курсовъ для женщинъ, и тѣмъ удовлетворить все болѣе и болѣе возростающей въ обществѣ потребности серьезнаго женскаго образованія… Не зная всѣхъ тѣхъ членовъ вашей уважаемой корпораціи, которые приняли участіе въ этомъ добромъ дѣлѣ, мы обращаемся къ вамъ, какъ къ ректору университета, съ покорнѣйшею просьбою передать имъ нашу горячую благодарность и увѣреніе въ томъ, что предполагаемыя лекціи встрѣтятъ въ насъ болѣе, чѣмъ праздное сочувствіе, вызванное минутнымъ увлеченіемъ. Мы надѣемся, что изъ массы русскихъ женщинъ, давно убѣдившихся въ недостаточности своего образованія, найдется не мало личностей, готовыхъ къ сознательному труду, и потому открытіе для нихъ вашихъ аудиторій будетъ истиннымъ благомъ…»

Въ дополненіе къ этому, тѣ-же женщины писали ректору Кесслеру, спустя два дня, 13-го мая того-же 1868 года: «Мы просимъ гг. профессоровъ ходатайствовать объ открытіи правильныхъ курсовъ для женщинъ по предметамъ историко-филологическихъ и естественныхъ наукъ. Просимъ о разрѣшеніи этихъ лекцій въ стѣнахъ университета, въ часы, свободные отъ занятій студентовъ, или въ другомъ зданіи, вмѣщающемъ тѣже учебныя пособія, какъ-то химическую лабораторію, физическій кабинетъ и проч… Плату и всѣ расходы, могущіе встрѣтиться при открытіи, лекцій, слушательницы принимаютъ на себя…»

И такъ, русскія женщины просили себѣ входа въ университетъ. Но это было уже не для однѣхъ только матерей (какъ въ петиціи Е. И. Конради), но и для самихъ себя, не различая возраста и замужняго или незамужняго состоянія. Дѣло уже шло не объ одной; педагогіи для другихъ, для маленькихъ, будущихъ, своихъ дѣтей, въ своемъ семействѣ, но еще и о педагогіи для многихъ, для всѣхъ, а главное прямо. для себя: прямо для своей непосредственной личности. Онѣ говорили (какъ мы выше видѣли): цѣль наша — поднять уровень женщинъ вообще, и, въ то-же время, дать возможность нѣкоторымъ способнымъ личностямъ, достичь знанія, нужнаго для занятія мѣстъ преподавательницъ въ высшихъ женскихъ учебныхъ заведеніяхъ. И такъ, у нихъ у всѣхъ была, конечно, также забота и о мѣстахъ «преподавательницъ въ высшихъ женскихъ учебныхъ заведеніяхъ», — но это только для «нѣкоторыхъ», спеціально способныхъ для этого превосходнаго и почтеннаго дѣла личностей; главная же забота ихъ все-таки была: о поднятіи женскаго уровня образованія вообще, помимо всякой пользы и помощи для другихъ. О самихъ себѣ — вотъ о комъ онѣ теперь хлопотали.

Болѣе 400 сочувственныхъ подписей находилось на этомъ прошеніи въ петербургскій университетъ, въ маѣ 1868-го года; въ добавокъ, въ концѣ іюля, 63 женщины прислали ректору того-же университета, изъ Смоленска, — письмо, гдѣ говорили, что "спѣшатъ присоединить и свое заявленіе къ тѣмъ, которыя уже поданы ректору отъ петербургскихъ женщинъ, и выразить живѣйшую признательность гг. профессорамъ за то, что они человѣчно отнеслись къ женскому вопросу. «Мы радуемся, говорили онѣ въ заключеніе, не за себя, потому-что немногія изъ насъ настолько подготовлены, чтобы слушать университетскій курсъ, но радуемся за наше молодое поколѣніе, за женскія гимназіи и другія учебныя заведенія, которымъ данъ будетъ жизненный толчокъ, вслѣдствіе чего постепенное улучшеніе воспитанія женщинъ совершится быстро и легко». Вотъ и въ Смоленскѣ, значитъ, такъ-же, какъ въ Петербургѣ, дѣло шло всего болѣе о женскомъ воспитаніи вообще, для самихъ себя-же, для самихъ воспитывающихся личностей.

«Вотъ этимъ были наполнены всѣ наши бесѣды, всѣ наши соображенія, пишетъ моя сестра въ своихъ „Запискахъ“. Скажу, что все это можно прямо сравнивать съ собраніями въ 30-хъ годахъ въ Москвѣ — Бѣлинскаго, Станкевича, Грановскаго, Кавелина и проч. Скажутъ, что я слишкомъ далеко махнула, а я на это отвѣчу, что „нѣтъ“. (Тѣхъ высокихъ, историческихъ русскихъ людей, нечего, конечно, сравнивать съ начинающими русскими женщинами, но обстоятельства, потребности и стремленія были у тѣхъ и другихъ одинакія, прибавляю я отъ себя. В. С.). При томъ-же, тѣмъ не надо было пробиваться: имъ былъ университетъ открытъ, имъ говорили — „учитесь, вотъ вамъ все готово — и чины потомъ, и мѣста!“ А намъ? Все было закрыто. Возьмешь газету — ты синій чулокъ, хочешь учиться не по „дамскимъ“ учебникамъ — куда тебѣ! Ничего не сообщалось, ничего нельзя было достичь. Все стремленіе состояло въ томъ, чтобъ найти жениха, и ступай опять въ каналу съ закрытыми глазами. Въ такое-то время взять на себя храбрость, маленькому кружку женщинъ, пробить дорогу и смѣть идти съ просьбою къ министру объ открытіи „университета для женщинъ“, или допустить ихъ въ мужской университетъ! Это не шутка».

"Ректоръ отвѣчалъ намъ, говоритъ моя сестра, что они всѣ, профессора, принимаютъ наше прошеніе и образуютъ между собою комиссію для обсужденія этого вопроса, а потомъ дадутъ намъ отвѣтъ. Ждемъ, ждемъ — ничего! Проходитъ мѣсяцъ, идетъ другой, насъ дѣло волнуетъ, мы начинаемъ узнавать, что такое! Можно сказать, тутъ заинтересованъ былъ весь Петербургъ; конечно, большую часть составляли трудящіеся, но также и высшее общество, не говоря уже о нашемъ кружкѣ. Такъ, напримѣръ, жена и дочь военнаго министра Милютина, и самъ министръ, черезъ дочь, были заинтересованы дѣломъ. Къ намъ стало все больше и больше примыкать народа, стали получаться заявленія изъ провинціи, многіе профессора съ нами (или, скорѣе, мы съ ними) познакомились, А. Н. Бекетовъ выступаетъ тутъ первый, онъ-же и былъ выбранъ предсѣдателемъ комиссіи, которая составилась для вырабатыванія этого вопроса.

"Мы стали всюду хлопотать. Тутъ познакомился съ нами молодой Андр. Павл. Нарановичъ, бывшій лицеистъ и близкій съ нашимъ кружкомъ по обществу «Дешевыхъ квартиръ». Отецъ его въ то время былъ предсѣдателемъ Медицинской академіи; онъ намъ очень помогалъ, узнавалъ — какъ дѣло стоитъ. Наконецъ, былъ полученъ отвѣтъ изъ университета, что профессора и ректоръ готовы намъ содѣйствовать, но что они ничего не могутъ рѣшить сами, безъ разрѣшенія министра, и что мы съ нашей просьбой должны обратиться къ министру. Мы сильно этимъ отвѣтомъ огорчились, видя въ этомъ какъ-бы учтивый отказъ: отчего-же совѣтъ университетскій самъ не представилъ нашего прошенія министру. Но мы не унывали. Стали толковать: какъ быть? Денегъ нѣтъ, помѣщенія нѣтъ; въ виду только есть заявленія подписавшихся и желающихъ подписаться; но это шатко, а главное, намъ надо самимъ выработать весь планъ, какъ устроить, на что разсчитывать, что просить? Первый вопросъ былъ: на какія деньги строить женскій университетъ? Да вѣдь это милліоны! Мы къ ректору Кесслеру: можно-ли надѣяться на помѣщеніе? Отвѣтъ (послѣ трехъ недѣль): «Нѣтъ!» — Что-же дѣлать? Думаемъ: надо собрать намъ совѣтъ профессоровъ, чтобы они научили, и составили намъ планъ учебной части, вѣдь надо подавать обстоятельное прошеніе министру. Судили, рядили и, по совѣту Нарановича-сына, поѣхали къ его отцу.

"Онъ принялъ Μ. В. Трубникову и меня въ высшей степени любезно, выслушалъ насъ обстоятельно. Конечно, онъ былъ подготовленъ сыномъ, который принималъ живѣйшее участіе въ этомъ дѣлѣ. Мы съ нимъ толковали цѣлое утро, и онъ посовѣтовалъ намъ пригласить всѣхъ главныхъ профессоровъ университета, т.-е. составляющихъ совѣтъ, пріѣхать на совѣщаніе, а также и тѣхъ профессоровъ Медицинской академіи, которыхъ мы-бы хотѣли имѣть для чтенія лекцій. Онъ сказалъ, что онъ самъ предлагаетъ намъ свои услуги, готовъ пріѣхать на совѣщаніе, что, конечно, намъ будетъ, можетъ быть, трудно это устроить, но онъ полагаетъ, что хоть нѣкоторые да согласятся. Вотъ и закипѣло опять дѣло, мы уѣхали совершенно ободренныя. Сынъ Нарановича тоже предложилъ намъ свои услуги, какъ онъ сказалъ — «быть нашимъ курьеромъ». Милый человѣкъ, такъ рано умершій! И какъ долго онъ страдалъ! У него открылись впослѣдствіи раны на ногахъ, и я его встрѣтила въ Висбаденѣ, въ 1873 году ходящимъ сначала на костыляхъ, а затѣмъ и совершенно безъ движенія ногъ; его катали въ колясочкѣ. Грустная была исторія вообще всей его жизни.

"Вотъ, наконецъ, намъ и удалось устроить собраніе профессоровъ. Въ этомъ намъ чрезвычайно много помогъ проф. А. Н. Бекетовъ, къ которому мы обратились за содѣйствіемъ въ приглашеніи совѣта профессоровъ. Мы съ нимъ стали уже знакомы черезъ его жену, Елизавету Григорьевну, которая была членомъ нашего кружка переводчицъ и была одной изъ лучшихъ нашихъ сотрудницъ. Надо отдать справедливость А. Н. Бекетову, что во все время устройства курсовъ и потомъ, впродолженіе всего времени ихъ существованія подъ нашимъ управленіемъ (съ 1867 по 1889 годъ), онъ всегда былъ ихъ самымъ сильнымъ соревнователемъ, сотрудникомъ и помощникомъ нашимъ во всѣхъ дѣлахъ, несмотря на массу дѣлъ по университету во время его ректорства, и заботъ объ огромной его семьѣ, которая содержалась единственно его трудомъ. Правда, что жена была ему всегда большой помощницею; помню я ихъ еще съ 1864 года, когда они жили на маленькой квартирѣ на Васильевскомъ Острову, и было у нихъ уже трое дѣтей. Бекетовъ былъ только еще ординарнымъ профессоромъ. Застала я только его жену (онъ ушолъ тогда на лекціи), сидящую на диванѣ съ ребенкомъ у груди; подъ столомъ копошились двѣ старшія дочери, Катя и Соня, обѣ 3—2 лѣтъ, не больше, а она кормитъ ребенка и въ тоже время держитъ корректуру мужниной книги, тогда выходившей («Систематика ботаники», кажется), а на диванѣ подлѣ нея стоитъ цѣлая корзина чулокъ и разнаго бѣлья, которое надо чинить, такъ-какъ прислуга была единственная: кухарка, простая деревенская женщина, и ее тоже надо было учить. И на рынокъ-то она сама ходила, а что за возня была съ тремя крошками…

"Такъ вотъ, собрался совѣтъ профессоровъ, изъ 43-хъ человѣкъ, на квартирѣ у Μ. В. Трубниковой (на Б. Конюшенной, въ домѣ Утина), и на него были приглашены многія женщины (около 30) изъ подписавшихся на просьбѣ объ открытіи женскихъ курсовъ. Вотъ главныя имена: А. Н. Бекетовъ, Ф. В. Овсянниковъ, Д. И. Менделѣевъ, Ѳ. Ѳ. Петрушевскій, К. Ѳ. Кесслеръ, А. С. Фаминцынъ, Сергѣевскій, О. Ѳ. Миллеръ (тогда еще доцентъ), К. Н. Бестужевъ, А. Д. Градовскій, Ю. Э. Янсонъ, И. Т. Глѣбовъ, И. Μ. Сѣченовъ (тогда профессоръ Военно-Медицинской академіи), П. А. Нарановичъ (предсѣдатель Академіи), И. П. Бородинъ (кажется), К. А. Поссе, Н. А. Меншуткинъ, H. С. Таганцевъ, Струве и много другихъ, которыхъ теперь не упомню, А. Н. Страннолюбскій, А. Н. Острогорскій.

"Да, это было замѣчательное собраніе! Какъ подумаешь теперь, — кружокъ женщинъ поднялъ на ноги цѣлый совѣтъ университета и двухъ академій: наукъ и медицинской. Совѣтъ и дебаты долго продолжались. сначала надо было тутъ-же выбрать предсѣдателя и секретаря для веденія засѣданія. Мы, конечно, вначалѣ конфузились — какъ это сдѣлать, но сами профессора намъ помогли. Кажется, Д. И. Менделѣевъ или А. Н. Бекетовъ сказалъ: «Надо приступить къ дѣлу, изберемъ предсѣдателя», и всѣ единогласно, какъ старшаго тутъ, выбрали Нарановича, почтеннаго человѣка, покрытаго сѣдинами, а въ секретари Сѣченова. Сейчасъ-же всѣ усѣлись, профессора съ одной стороны, мы, женщины, напротивъ; съ нашей стороны были выбраны: Μ. В. Трубникова, Е. И. Конради и я тоже, какъ уже больше знакомая съ дѣломъ. Вопросы задавалъ всего больше И. Μ. Сѣченовъ.

"Послѣ открытія засѣданія, маленькую рѣчь, очень задушевную, сказалъ Нарановичъ, съ пожеланіемъ намъ успѣха, «въ чемъ не можетъ быть сомнѣнія, сказалъ онъ, такъ-какъ сегодняшнее собраніе можетъ послужить намъ вѣрнымъ доказательствомъ сочувствія и готовности служить нашему великому предпріятію (какъ онъ выразился) — со стороны всей ихъ корпораціи». Надо сказать, что въ числѣ женщинъ были тутъ: и дочь военнаго министра Милютина, и Висте.ліусъ, тогда работавшая въ типографіи, дочь профессора рисованія, а также и Анненская, и сестра ея, и много труженицъ всѣхъ слоевъ. Первый вопросъ И. Μ. Сѣченова былъ: «Чего вы желаете и что устроить?» Тогда Μ. В. Трубникова заявила, что наше желаніе состоитъ въ томъ, чтобы поднять женское образованіе и довести его до такого уровня, какъ оно доведено и для мужчинъ; чтобы по всѣмъ отраслямъ науки по возможности не было-бы у женщинъ пробѣловъ; что мы хорошо знаемъ, что женскія среднія учебныя заведенія плохи, но желали бы по возможности ихъ дополнить и идти дальше и дальше, — и что, какъ неопытныя въ дѣлѣ составленія плана всѣхъ программъ, мы и обращаемся за ихъ помощью.

"Вотъ тутъ выступилъ Д. И. Менделѣевъ и сказалъ: «Я становлюсь съ самаго начала на практическую почву, т. е. подымаю вопросъ о деньгахъ. По сейчасъ выслушанному вашему желанію, дѣло идетъ просто объ учрежденіи самаго широкаго женскаго университета) это — мысль великолѣпная, къ которой давно слѣдовало-бы приступить, и вы всѣ, здѣсь присутствующія, задавшись цѣлью осуществить эту мысль, достойны глубокаго уваженія. Я думаю, что мы всѣ, которымъ вы сдѣлали честь пригласить на обсужденіе этого вопроса, должны васъ благодарить, что вы пожелали имѣть насъ сотрудниками, и я первый васъ благодарю». И онъ всталъ и поклонился: конечно, всѣ послѣдовали его примѣру. — «Но затѣмъ, продолжалъ онъ, приступая къ обсужденію приведенія въ исполненіе этого дѣла, — первое, что представляется. А гдѣ деньги? Вотъ первое: квартира, такъ-какъ въ университетѣ это немыслимо; 2-ое — вся обстановка: а) мебель, б) кабинеты; 3-е — содержаніе прислуги; 4-ый и главный расходъ — плата профессорамъ». Мы отвѣчали, что у насъ ничего нѣтъ, но что единственный нами предвидимый источникъ дохода — это плата за слушаніе лекцій, что мы предполагаемъ брать въ годъ по 50 р., и что вотъ уже подписалось 400 слишкомъ человѣкъ. Д. И. Менделѣевъ, да и всѣ прочіе, улыбнулись, а онъ отвѣтилъ: «Какъ! вы затѣваете милліонное дѣло, а у васъ предвидится всего 6 тысячъ въ годъ?» Тутъ стали оченьвсѣ профессора возражать, что можно начать съ малаго понемногу. А у насъ при словахъ Д. И. Менделѣева просто опустились руки. Но мы скоро ободрились и спросили (кажется я): «А сколько надо, будетъ платить каждому профессору?» — Тутъ произошло замѣшательство и каждый конфузился сказать. Тогда И. Μ. Сѣченовъ предложилъ этотъ вопросъ рѣшить закрытой баллотировкою, и это было принято. И что-же вышло? Всѣ написали: «Первый годъ даромъ». Это насъ ужасно переконфузило. Мы всѣ стали говорить, что на это намъ нельзя согласиться, что надо иначе устроить, хотя чувствовали сами, что трудно, такъ, какъ денегъ въ виду наличныхъ нѣтъ.. Но по долгомъ разсужденіи, рѣшили такъ: слушательницъ, конечно, будетъ много, такъ-какъ мы стали получать заявленія уже изъ разныхъ провинціальныхъ городовъ о желаніи присоединиться къ намъ, и этихъ заявленій набралось въ то время уже слишкомъ за. іоо. Опираясь на это, мы предложили вотъ что: все, что останется сверхъ устройства и найма помѣщенія, мы отдаемъ сполна профессорамъ, и они дѣлятъ уже. сами между собою. Потомъ опять стали разсуждать — какъ и что устроить, какая должна быть учебная программа, и разошлись послѣ того, что рѣшили: все выработанное сообщить проф. Кесслеру (онъ былъ боленъ, и на засѣданіи не былъ). Вмѣстѣ съ тѣмъ, все дальнѣйшее также выработать, а его просить дать намъ отвѣтъ.

"Отвѣтъ долго не получался отъ ректора. Наконецъ, 5-го іюня 1868 г., онъ пришелъ, и былъ такого содержанія, что прежде чѣмъ дѣло предпринимать и писать программы, мы должны обратиться за разрѣшеніемъ къ министру графу Толстому. Здѣсь было сказано: «Совѣтъ с.-петербургскаго университета, по выслушаніи! доклада, особой коммиссіи, назначенной для обсужденія ходатайства лицъ женскаго пола о допущеніи ихъ къ слушанію лекцій по предметамъ историко-филологическихъ и естественныхъ наукъ, положилъ: 1) что совѣтъ университета выражаетъ свое полное сочувствіе стремленію организовать правильные, дѣльные, но отнюдь не популярные курсы по предметамъ историко-филологическихъ и естественныхъ наукъ; 2) что открытіе университетскихъ аудиторій для предполагаемыхъ курсовъ совѣтъ находитъ неудобнымъ, и вообще предоставляетъ матеріальную часть организаціи лекцій самимъ просительницамъ; 3) что, по полученіи просительницами отъ министерства народнаго просвѣщенія разрѣшенія на открытіе сихъ кусокъ, а по представленіи въ совѣтъ университета подписавшимися полнаго плана матеріальной стороны дѣла, совѣтъ университета займется не только пересмотромъ этого плана, но и приметъ на себя съ удовольствіемъ устройство учебной части, такъ-какъ многіе члены ученаго университетскаго сословія выразили уже свое согласіе участвовать въ предполагаемыхъ курсахъ».

"Опять затрудненіе, опять собираемъ членовъ, чтобы рѣшить — какъ и кого уполномочивать на это. И вотъ выборъ падаетъ на А. П. Философову, Е. Н. Воронину и меня, а университетъ уполномочиваетъ съ своей стороны проф. А. Н. Бекетова.

«Опять составляется прошеніе, показывается университетской комиссіи и, наконецъ, министръ назначаетъ намъ аудіенцію. Это было уже черезъ годъ почти послѣ нашей первой просьбы въ университетъ въ декабрѣ 1867, и затѣмъ другой въ маѣ 1868 года».

Въ запискѣ, написанной теперь, въ концѣ 1868-го года, для министра, повторялись тѣ-же мотивы, которые были высказаны въ запискѣ, поданной въ маѣ ректору университета, но съ тою разницею, что петербургскія женщины не просили уже болѣе о «слушаніи курсовъ въ университетѣ», а о слушаніи ихъ совершенно отдѣльно, самостоятельно. Это былъ сильный и рѣшительный, еще новый шагъ впередъ. При ихъ прошеніи были приложены: листы съ 400 подписей, и, сверхъ того, особая записка, назначенная объяснить предполагаемое «устройство матеріальной части дѣла». Касательно продолжительности и объема курсовъ, тутъ не было включено никакихъ подробностей, на томъ основаніи, что совѣтъ университета предложилъ составить программы и представить ихъ на разсмотрѣніе и утвержденіе министра народнаго просвѣщенія только по полученіи его разрѣшенія на устройство лекцій. Въ запискѣ исключительно излагались соображенія «хозяйственныя». Главнымъ источникомъ для покрытія издержекъ принималась плата со слушательницъ. Разсчитывая на 200 слушательницъ и принимая за норму платы 30 рублей (въ женскихъ гимназіяхъ плата была 25 р., да за языки: францускій, нѣмецкій и англійскій по 5 р., всего = 40 рублей), получалась-бы сумма 6.000 рублей. Въ подспорье къ этому доходу, просительницы имѣли въ виду частныя пожертвованія, для сбора которыхъ ходатайствовали разрѣшить открытіе подписки въ газетахъ.

"Аудіенція у министра народнаго просвѣщенія, графа Дм. Андр. Толстого, была намъ назначена, разсказываетъ моя сестра, на 26-ое ноября 1868 года, въ Георгіевъ день, въ 10-мъ часу утра. За мною заѣхала А. П. Философова, съ докладной запиской. Въ пріемной у министра, мы уже нашли А. Н. Бекетова и Е. И. Воронину. Мы послали свои карточки, и минутъ черезъ десять вышелъ къ намъ министръ въ полной парадной формѣ — онъ ѣхалъ во дворецъ; онъ попросилъ насъ въ кабинетъ, пригласилъ сѣсть и первыя его слова были: «Наконецъ-то вы пріѣхали; я все слышу со всѣхъ сторонъ, что открывается женское заведеніе, даже Государь меня спросилъ какъ-то: „У тебя открывается женскій университетъ?“ А я ничего не знаю. Что вамъ угодно?»

"Такъ-какъ я была самая старшая, то онъ обратился съ вопросомъ ко мнѣ, да и между нами было рѣшено, и этого же требовали всѣ на засѣданіи, что. я представлю записку и буду ее излагать. Ну, такъ и было.

"Разговоръ былъ довольно странный. Первое, что министръ отвѣтилъ на нашу просьбу, было: «А деньги? Вы затѣваете милліонное дѣло, а говорите, что денегъ нѣтъ, и хотите содержать университетъ только сборами со слушательницъ. Да вѣдь это немыслимо; вѣдь каждый профессоръ получаетъ 3 тысячи въ годъ, а по вашей программѣ, т. е. какъ написано: словесное, историческое, юридическое, математическое и естественное отдѣленія — для всего этого надо самое малое 20 профессоровъ. Это составить 6о тысячъ. А все прочее? Но министерство субсидіи не можетъ дать… никакъ». Тутъ А. Н. Бекетовъ заявилъ, что о профессорахъ нечего заботиться, что это будетъ улажено, но не сказалъ, что они будутъ читать даромъ, а только, что университетъ его уполномочилъ ходатайствовать о его, министра, разрѣшеніи и содѣйствіи нашей просьбѣ. Министръ, со своей стороны, много, много препирался, и говорилъ, что это затѣя нашего кружка, что этого. совсѣмъ не надо для женщины, что она выйдетъ замужъ и всѣ науки въ сторону, и что этого только. малое число желаетъ. Когда-же мы указывали на массу подписей заявившихъ желаніе женщинъ, онъ отвѣтилъ: «Да это все бараны! Вы запѣвалы, а имъ все равно, на что и куда идти — новость, вотъ и все». — Я едва держалась отъ досады. Потомъ я узнала, что и всѣ мои товарищи испытывали то-же негодованіе, особенно А. И. Бекетовъ.

"Въ концѣ концовъ графъ Толстой сказалъ: «Я долженъ вамъ сказать, что навѣрное Императоръ не разрѣшитъ университета. Все, что можно будетъ устроить, я думаю, это публичныя лекціи». Это насъ опѣшило. Я стала къ нему приставать, и прямо сказала: «Мы всѣ хорошо знаемъ, что рѣшеніе этого вопроса всецѣло зависитъ отъ васъ: какъ вы доложите, какой колоритъ придадите, такъ и будетъ рѣшено». А онъ на это: «Видно, что дамы просятъ и не стѣсняются. Конечно, вы всѣ не сомнѣваетесь въ моемъ сочувствіи этому дѣлу. Я буду хлопотать, но почти увѣренъ, что не дозволятъ. Можно только разсчитывать на публичныя лекціи. Я пришлю вамъ отвѣтъ, а васъ, Андрей Николаевичъ, попрошу пріѣхать ко мнѣ завтра, чтобы вмѣстѣ прочесть вашу записку».

"Мы уѣхали. Начались ожиданія. Продолжались онѣ болѣе года. Мы со своей стороны старались узнать всюду въ министерствѣ — какъ стоитъ дѣло? А. Н. Бекетовъ нѣсколько разъ ѣздилъ тоже узнавать, а иногда послѣ урока (онъ давалъ дѣтямъ гр. Толстого уроки ботаники, также и при дворѣ), если ему удавалось повидать за завтракомъ министра, то спрашивалъ его: «Что-же, можно-ли скоро ожидать отвѣта?» На это бывалъ довольно уклончивый отвѣтъ, что «да, скоро, скоро».

«Во время нашего томительнаго ожиданія, надо оказать, А. П. Философова и ея мужъ, Владиміръ Дмитріевичъ (тогда бывшій генералъ-аудиторъ военнаго министерства) — много помогали ускоренію отвѣта. При встрѣчахъ, въ свѣтѣ, съ министромъ, они всегда напоминали ему о нашемъ дѣлѣ, и даже, разъ на балу во дворцѣ, Анна Павловна, любезно и мило (какъ это всегда у ней было въ характерѣ), просто, можно оказать, пристала къ министру со словами: „Когда-же; отвѣтъ?“ Наконецъ, 2і-го декабря 1868 года, вотъ и пришелъ отвѣтъ, на ея имя».

Графъ Д. А. Толстой говорилъ здѣсь: "По содержанію прошенія вашего превосходительства и госпожъ Ворониной и Стасовой, я нашелъ нужнымъ потребовать заключеніе попечителя с.-петербургскаго учебнаго округа^[21]. Полученное нынѣ мнѣніе попечителя заключается въ слѣдующемъ. (Сначала были изложены просьба 400 женщинъ въ университетъ и отвѣтъ профессоровъ, а потомъ было написано:) «Отвѣчая такимъ образомъ, члены университета, очевидно, имѣли въ виду только второе изъ приведенныхъ въ запискѣ соображеній, такъ-какъ указываемая въ запискѣ важнѣйшая и естественная обязанность женщинъ — „воспитаніе и первоначальное образованіе дѣтей“ не нуждается собственно въ университетскихъ курсахъ. Не входя въ разсмотрѣніе, въ какой мѣрѣ полезно допустить. Женщинъ къ преподаванію въ высшихъ классахъ женскихъ учебныхъ заведеній, совѣтъ университета изъявилъ согласіе устроить требуемые курсы, съ условіемъ, чтобы „курсы эти не имѣли популярнаго характера“. Но для того, чтобы слушать съ пользою университетскіе курсы, излагаемые научнымъ образомъ, нужно быть достаточно къ тому подготовленнымъ. Единственнымъ-же ручательствомъ въ надлежащей подготовкѣ, служитъ установленный для поступленія въ университетъ экзаменъ. А такъ-какъ программы женскихъ учебныхъ заведеній не соотвѣтствуютъ сей цѣли, то въ настоящее время можетъ быть рѣчь объ устройствѣ для женщинъ не университетскихъ курсовъ, а такого учебнаго заведенія, по окончаніи курсовъ въ которомъ воспитывающіяся моглибы быть достаточно приготовлены къ слушанію университетскихъ лекцій. Снисхожденіе для женщинъ въ этомъ отношеніи равносильно низведенію университетскихъ курсовъ до популярныхъ чтеній, что прямо противорѣчитъ заявленію совѣта с.-петербургскаго университета. Что касается до устройства матеріальной части предположенныхъ курсовъ, то предположенія въ семъ отношеніи едва-ли достигнутъ цѣли. Источниками для покрытія всѣхъ предстоящихъ издержекъ служатъ сборъ за слушаніе лекцій, опредѣляемый въ 6,000 рублей, и добровольныя пожертвованія. На такія неопредѣленныя средства нельзя рѣшиться открыть не только университетскіе, но даже гимназическіе курсы. Въ прошеніи сказано, что 6,000 р. въ годъ достаточно для платы профессорамъ и для покрытія расходовъ на учебныя пособія. Опредѣляя вознагражденіе профессора, за чтеніе лекцій впродолженіе года, въ половину противъ получаемаго имъ университетскаго жалованья, т. е. въ 1,500 руб., оказывается, что изъ вышеприведенной суммы можно вознаградить за чтеніе лекцій только по двумъ предметамъ каждаго факультета; на вознагражденіе-же за чтеніе остальныхъ 9-ти предметовъ историко-филологическаго и 10-ти предметовъ физико-математическаго факультетовъ, а также на покрытіе расходовъ на наемъ помѣщенія, на отопленіе и освѣщеніе его, на прислугу, учебныя пособія и другіе необходимые расходы, не предвидится источника. Если подписавшія прошеніе, быть можетъ, полагали, что испрашиваемые ими курсы могутъ быть устроены въ зданіи университета^[22], то подобное предположеніе не можетъ быть исполнено, такъ-такъ въ университетскомъ зданіи не оказалось даже свободнаго помѣщенія для испытательнаго комитета на званіе домашнихъ учителей и учительницъ. Вообще, разсчитывать на матеріальное пособіе со стороны министерства народнаго просвѣщенія, просительницы не могутъ, такъ-какъ и тѣ немногія среднія учебныя заведенія для женщинъ, которыя состоятъ, въ вѣдѣніи министерства, находятся въ крайне затруднительномъ и неудовлетворительномъ состояніи, единственно вслѣдствіе матеріальнаго ихъ необезпеченія. Посему, главною заботою въ настоящее время должно быть не открытіе для женщинъ университетскихъ курсовъ, а устройство и поддержаніе такихъ учебныхъ заведеній, въ которыхъ-бы онѣ могли получать образованіе, преимущественно для женщины необходимое, пожелаетъ-ли она быть истинною матерью? или только полезнымъ членомъ своего или чужого семейства». Въ заключеніе своего мнѣнія, попечитель высказалъ, что «осуществленія въ извѣстной степени своего желенія петербургскія женщины могутъ ожидать съ большимъ вѣроятіемъ отъ того вѣдомства, въ которомъ главнѣйшимъ образомъ сосредоточено женское образованіе, и гдѣ имѣются для сего матеріальныя средства. Присоединить къ одному изъ учебныхъ заведеній упомянутаго вѣдомства высшіе курсы наукъ тѣмъ удобнѣе, что для сего вѣроятно нашлось-бы готовое помѣщеніе, необходимый за. воспитанницами этихъ курсовъ надзоръ изъ извѣстныхъ своею опытностью лицъ, и потребовались-бы не столь значительные расходы на прочія потребности». Къ этому отзыву попечителя министръ народнаго просвѣщенія присовокупилъ, что «сочувствуя стремленію женщинъ получить высшее образованіе, онъ полагалъ-бы въ настоящее время наиболѣе удобнымъ: устроить для сего общія публичныя лекціи, т. е. совокупно для мужчинъ и женщинъ, на основаніи существующихъ нынѣ о публичныхъ лекціяхъ постановленій, буде гг. профессора университета изъявятъ на это согласіе».

«Мы были совершенно убиты! — восклицаетъ моя сестра въ „Запискахъ“. — Что дѣлать? Однако-же, мы, т. е. Μ. В. Трубникова, А. П. Философова и я, переговорили между собою. Надо замѣтить, что Евг. Ив. Конради, послѣ подачи прошенія на общемъ собраніи съѣзда естествоиспытателей, совершенно почти отстранилась отъ нашего дѣла и, по тяжкимъ семейнымъ обстоятельствамъ, должна была въ то время всецѣло посвятить себя труду и работать дни и ночи въ газетахъ и журналахъ. Но все-таки, во все. это время она хлопотала для нашего общаго дѣла — у ней было много знакомыхъ между профессорами, особенно медико-хирургической академіи. Она вѣдь была такая умная женщина, такъ отлично говорила {Изъ помѣщаемыхъ ниже извлеченій изъ писемъ Μ. В, Трубниковой къ моей сестрѣ видно, что даже и въ 1869 г., къ Е. И. Конради русскія женщины-дѣятельницы обращались по важнѣйшимъ вопросамъ. В. С.}. Итакъ, мы рѣшили собрать опять всѣхъ подписавшихся и уговаривать ихъ принять что даютъ. Но, прежде чѣмъ собратъ ихъ, мы рѣшили повидаться съ П. А. Нарановичемъ и К. Ѳ. Кесслеромъ, и спросить ихъ совѣта, такъ-какъ во все время это, пока мы не получали отвѣта, мы безпрестанно обращались къ нимъ за совѣтами и помощью, — что не могутъ-ли они какъ-нибудь толкнуть это дѣло впередъ? И вотъ, съ этихъ поръ начинается уже постоянная моя усиленная дѣятельность, ѣзда и хлопоты всюду и ко всѣмъ, къ министрамъ и профессорамъ».

Остановимся на минуту на этомъ фазисѣ дѣла.

Итакъ, русскія женщины не уныли. Не взирая на всѣ самыя тяжкія, удручающія обстоятельства, среди которыхъ не оставалось уже, казалось-бы, ни единой свѣтлой полоски голубого неба съ солнцемъ, и не было уже ни единаго самаго маленькаго луча свѣта, надежды для ихъ дорогого дѣла, онѣ все-таки не утратили вѣру въ него, и съ непобѣдимымъ фанатизмомъ продолжали идти на проломъ. Какъ онѣ похожи были на «барановъ»! Но откуда бралась у нихъ эта сила, это убѣжденіе, эта непреклонность, эта непоколебимая увѣренность въ побѣдѣ, когда-то, впослѣдствіи? Вѣдь въ самомъ дѣлѣ, тѣ, которые имъ тогда противились, развѣ они не были тысячу разъ правы во многомъ, въ самомъ существенномъ? Развѣ ихъ предпріятіе могло двинуться съ мѣста со всего 6,000 р. въ карманѣ, да еще и тѣ 6,000 словно еще журавль въ небѣ? Развѣ сопротивлявшіеся ихъ дѣлу не истинную правду говорили, что все у нихъ, тутъ, петербургскихъ женщинъ, шатко, вилами на водѣ писано, не содержитъ ни малѣйшей прочности, что такъ дѣло нельзя вести, и солидному человѣку, или управленію, нельзя пускаться на такія химеры? Они были правы.

Но кромѣ правоты математической, той, которая сію секунду существуетъ, есть еще другая правота, та, которую не видать, но которая все-таки есть, которую иные глаза еще не нащупываютъ, но чувствуютъ впереди, и на которую всѣ лучшіе люди уповаютъ какъ на гранитныя и порфировыя стѣны. И эта правота несокрушима. Такъ было и на нынѣшній разъ, въ дѣлѣ русскихъ женщинъ.

Онѣ чувствовали свою силу, во-первыхъ, въ томъ, что, кромѣ своего собственнаго, внутренняго голоса, онѣ слышали за собою всю новую, только пробудившуюся Россію, глядящую на нихъ съ упованіемъ, увѣренностью и жаднымъ нетерпѣніемъ; во-вторыхъ, видѣли громадное сочувствіе лучшихъ русскихъ людей, тѣхъ, что полны ума, знанія, науки и высокаго сердца, наконецъ, онѣ слышали, словно далекій призывный благовѣстъ и изъ Европы.

ГЛАВА ШЕСТАЯ.
Сношенія съ заграницей.

Сношенія русскихъ женщинъ съ западно-европейскими писателями и писательницами, посвятившими"себя дѣлу эмансипаціи, равноправія и возвышенія женщины, начались со второй половины настоящаго сто-лѣтія, съ 50-хъ годовъ его, когда всяческое вообще движеніе въ пользу угнетенныхъ личностей и цѣлыхъ классовъ народа стало проявляться съ особенною силой.

Первая начала у насъ такія сношенія — Μ. В. Трубникова. И именно, она вступила въ сношеніе съ французской писательницей Женни д’Эрикуръ {Подробности о сношеніяхъ Μ. В. Трубниковой съ Женни д’Эрикуръ должны были бы, по настоящему, найти мѣсто въ настоящемъ изданіи выше, и именно въ § 5, гдѣ впервые выступаетъ на сцену Μ. В. Трубникова. Но главнѣйшія свѣдѣнія о ея сношеніяхъ съ Женни д’Эрикуръ сдѣлались мнѣ извѣстны лишь тогда, когда § 5 былъ уже отпечатанъ, Потому я нахожусь вынужденнымъ помѣстить эти свѣдѣнія лишь въ настоящемъ §, вмѣстѣ со свѣдѣніями о другихъ сношеніяхъ русскихъ женщинъ за границей. — В. С.}.

Въ настоящую минуту, когда переворотъ давно совершился, эта женщина почти совсѣмъ забыта, и глубоко несправедливо. Немногіе знаютъ, не только у ъасъ, но и во Франціи, что-нибудь объ этой замѣчательной личности. Даже въ «Энциклопическомъ словарѣ» Ларусса, всегда столько полномъ и обстоятельномъ, особливо по части выдающихся французскихъ общественныхъ дѣятелей, мы встрѣчаемъ про эту особу всего только слѣдующія строки: «Г-жа Женни д’Эрикуръ сдѣлалась извѣстна своими политико-экономическими писаніями. Она завязала, въ 1856 году, въ „Revue philosophique“, по части женскаго вопроса, довольно живую полемику съ Прудономъ, который третировалъ ее очень сурово.»

Но 50 лѣтъ тому назадъ, въ срединѣ и концѣ 50-хъ годовъ, она играла роль очень значительную. Въ своихъ «Воспоминаніяхъ изъ прошлаго и настоящаго» Шелгуновъ разсказываетъ: «Пріѣхавъ въ Парижъ въ 1856 году, я встрѣтилъ небольшой очажокъ недовольныхъ императорскимъ правительствомъ (Наполеона III), въ rue Michaudière, въ Hôtel Molière, гдѣ я остановился (по рекомендаціи, изъ Гейдельбера, русскаго извѣстнаго доктора Ловцова). Отель содержала m-me Maxime, вмѣстѣ съ Fauvety, редакторомъ маленькаго журнала „Revue philsophique“. У нихъ былъ свой кружокъ, въ которомъ принимала участіе также и извѣстная проповѣдница женской эмансипаціи, Женни д’Эрикуръ, и еще болѣе извѣстный Массоль, сенсимонистъ, товарищъ и ученикъ Анфантена».

Какъ я слышу теперь отъ Людм. Петр. Шелгуновой бывшей тогда со своимъ мужемъ, H. В. Шелгуновымъ, въ Парижѣ, Женни д’Эрикуръ была въ то время женщина лѣтъ около 50-и, некрасивая собой, но чрезвычайно умная и образованная, и, въ добавокъ, необыкновенно живая. Она была, по занятіямъ своимъ, докторша, и именцо гомеопатка. Весь кружокъ Hôtel Моlièie’а высоко цѣнилъ и уважалъ ее. Она начала литературную карьеру статьями объ эмансипаціи женщинъ — въ итальянскомъ извѣстномъ журналѣ «Raggione», а потомъ писала въ парижскомъ журналѣ «Revue philosophique». Своихъ сотрудниковъ она такъ описывала, впослѣдствіи, въ предисловіи къ главному своему сочиненію (о которомъ будетъ говорено ниже): «Раньше всѣхъ благодарю васъ, Авзоніо Франки, представитель критической философіи въ Италіи, человѣкъ, столько же глубокій по идеаламъ, какъ и безпристрастный и возвышенный по характеру — вы великодушно и долгое время принимали мои писанья на столбцы вашего журнала „Raggione“. Благодарю затѣмъ васъ, дорогіе мои сотрудники въ парижской „Revue philosophique“, Шарль Лемоньо, Массоль, Гепенъ, Бротьо и другіе. Вы не усомнились снова поставить на очереди вопросъ объ эмансипаціи моего пола; вы стали принимать на столбцы ваши писанія женщинъ, съ полнѣйшимъ безпристрастіемъ и всегда выказывали интересъ и симпатію ко мнѣ. Но еще болѣе благодарю васъ, Шарль Фовети, старѣйшій другъ мой, неутомимый искатель истины, чье изящное, остроумное и ясное перо всегда посвящено службѣ идей прогресса и великодушныхъ стремленій; богатая ваша библіотека, и ваши добрые совѣты, всегда къ услугамъ тѣхъ, кто хочетъ просвѣщать человѣчество. Благодарю также и васъ, Шарль Ренувьэ, ученѣйшій представитель критической философіи во Франціи…. Въ вашихъ поощреніяхъ, въ вашемъ одобреніи, дорогіе друзья мои и сотрудники, почерпнула я силу, необходимую для той книги, которую теперь предпринимаю…» Въ этомъ-же предисловіи Женни д’Эрикуръ, благодарила всѣ тѣ «журналы итальянскіе, англійскіе, голландскіе, американскіе, нѣмецкіе, которые въ разное, время переводили статьи ея», а равно благодарила и всѣхъ тѣхъ «мужчинъ и женщинъ разныхъ странъ, а также французовъ, которые любезно выражали ей сочувствіе и поощряли ее среди борьбы, поднятой ею противъ враговъ женскаго права…»

Но именно въ 1856 году Женни д’Эрикуръ съ особенною силою выступила противъ Прудона, вслѣдствіе того, что познакомилась наконецъ вполнѣ со всѣми его безобразными и нелѣпыми нападками на женскую эмансипацію, разсѣянными по множеству разныхъ его сочиненіи, начиная еще съ 1841 года (первый «Мемуаръ о собственности»). Она глубоко уважала его глубокій умъ, его геніальный починъ по многимъ вопросамъ, его великій, поразительный художественный талантъ, но не могла равнодушно переносить его совершенно невозможный взглядъ на натуру и судьбу женщины. Вотъ она и напечатала, въ декабрѣ 1856 года, въ своей «Revue philosophique» статью подъ заглавіемъ: «Г. Прудонъ и женскій вопросъ». Аттака была горячая, умная и остроумная, мастерски написанная. Прудонъ тотчасъ-же отвѣчалъ. Началась ожесточенная журнальная перепалка, остановившая на себѣ вниманіе всего интеллигентнаго міра, особливо французскаго. Прудонъ нападалъ на Женни д’Эрикуръ со всею силою своего ума, таланта, со всѣмъ своимъ блескомъ ироніи, насмѣшки, и, однако же, печатно высказывалъ, что «ея умъ, характеръ и познанія ставятъ ее, конечно, внѣ сравненія съ безчисленнымъ множествомъ мужчинъ…»

Въ мартѣ 1857 года Прудонъ отказался продолжать эту полемику, и, конечно, остался при своемъ прежнемъ образѣ мыслей. Тогда, вскорѣ потомъ, Женни д’Эрикуръ напечатала цѣлое большое сочиненіе, въ двухъ томахъ, подъ заглавіемъ: «La femme affranchie» (освобожденная женщина). Эта книга содержала подробное разсмотрѣніе мнѣній о правахъ, назначеніи и натурѣ женщины, высказанныхъ въ сочиненіяхъ Мишлэ, Прудона, Эмиля Жирардена, Огюста Конта и другихъ новѣйшихъ новаторовъ. Прудонъ, еще во время своей полемики съ Женни д’Эрикуръ, высказывалъ въ печати, что съ нетерпѣніемъ «ожидаетъ ея книги».

И дѣйствительно, книга того стоила {Вотъ главное ея содержаніе: Томъ I. Новѣйшіе коммунисты. Сен-Симонисты. Фузіонисты. Фаланстеріанцы. Эрнестъ Легувэ. Эмиль Жирарденъ. Г. Мишлэ. Огюстъ Контъ. Прудонъ. Резюмэ. Томъ II. Разумное воспитаніе (письма къ воспитательницѣ). Призывъ къ женщинамъ, проповѣдь, символъ вѣры. Резюмэ и заключеніе.

Мнѣ не случилось видѣть 1-го изданія этого сочиненія. Мнѣ извѣстно только 2-е, отпечатанное въ Брюсселѣ, въ въ 1860 году. В. С.}. Я не могу теперь сказать, знала ли Женни д’Эрикуръ, когда писала свои статьи и книгу, про Джона Стюарта Милля, и про знаменитую его статью, напечатанную, въ 1857 году, въ «Westminster Review», про которую я говорилъ выше, въ § IV, но она твердо знала про американское громадное движеніе, въ пользу правъ женщины на конгрессахъ, митингахъ и съѣздахъ; твердо знала все про движеніе 30-хъ и 40-хъ годовъ французскихъ сен-симонистовъ и фурьеристовъ, про ихъ противника и жестокаго врага, знаменитаго Огюста Конта, творца «позитивной философіи», котораго клеймила въ своей книгѣ прозвищемъ «отступника и поругателя» своего бывшаго учителя, Сен-Симона" (въ 50-хъ годахъ только что впервые вполнѣ изданнаго); очень твердо знала новую, тогда-же, книгу Мишлэ «О любви», которую называла второй половиной статей Прудона о женщинѣ; наконецъ, еще тверже знала то, что противъ женщины писалъ Прудонъ. И вотъ, какъ смѣлая, знающая, грозная, не желающая долѣе терпѣть позора и несправедливости женщина, она начала новый, второй періодъ эмансипаціи: выступила со своею книгою, и получила великое значеніе для всѣхъ тогдашнихъ сторонниковъ правъ женщины.

Въ своемъ предисловіи, Женни д’Эрикуръ говорила: «Моя цѣль — доказать, что женщина имѣетъ тѣ-же права, что и мужчина, и поэтому, требовать ея эмансипаціи, а наконецъ указать женщинамъ, раздѣляющимъ мой образъ мыслей, главнѣйшія средства для достиженія ими справедливости… Въ бракѣ — женщина раба, передъ лицомъ народнаго просвѣщенія — она жертва, передъ лицомъ труда — она удержана на низкой степени, въ гражданскомъ отношеніи, — она малолѣтокъ, въ политическомъ — она вовсе не существуетъ. Она равна мужчинѣ только въ томъ, гдѣ рѣчь идетъ о наказаніи или уплатѣ налоговъ. Я требую для женщины правъ, потому что пора стыдить нашъ ХІХ-й вѣкъ за его преступное отказываніе справедливости цѣлой половинѣ рода человѣческаго; потому что низменное состояніе, въ которомъ насъ держатъ, развращаетъ нравы, разлагаетъ общество, обезображиваетъ и разслабляетъ нашу расу; потому что успѣхъ просвѣщенія, въ которомъ участвуетъ женщина, превратилъ ее въ соціальную силу, и эта новая сила производитъ зло, вмѣсто добра, котораго ей не даютъ дѣлать; потому что прошло время, когда надо давать реформы, такъ какъ женщины протестуютъ противъ угнетающаго ихъ порядка вещей, и однѣ изъ нихъ презираютъ предразсудки, другія захватываютъ спорныя позиціи и организуются въ общества для полученія человѣческаго права, какъ это дѣлается въ Америкѣ; наконецъ, потому, что мнѣ кажется необходимымъ строго отвѣчать тѣмъ мужчинамъ, которые, испугавшись эмансипаціоннаго движенія, призываютъ себѣ на помощь какую-то фальшивую науку для того, чтобы доказать, что женщина — внѣ права, и простираютъ неприличіе и… и то что противуположно храбрости, даже до самаго возмутительнаго поруганія и брани…» Своимъ противникамъ она отвѣчала, на ихъ укоры, что если она въ своихъ писаніяхъ «рѣзка» и не щадитъ ихъ, то потому только, что они враги разсудка и справедливости, и, имѣя силу и всяческое оружіе на своей сторонѣ, сурово и безпощадно нападаютъ на женскій полъ, который, только благодаря ихъ-же стараніямъ, робокъ и безоруженъ; наконецъ, потому что она считаетъ очень приличнымъ защищать слабость противъ тиранніи, дерзко и нагло выдающей себя за нѣчто законное.

Первое извѣстіе о книгѣ Женни д’Эрикуръ привезли къ намъ, воротясь изъ Парижа въ Петербургъ, въ 1856 году, Ник. Вас. и Люды, Петр. Шелгуновы. Книга произвела у насъ сильное вліяніе на многихъ.

Уже первый томъ, какъ содержащій изложеніе теорій новѣйшихъ французскихъ соціалистическихъ писателей, а также критику и полемику противъ нихъ, способенъ былъ глубоко интересовать интеллигентнѣйшихъ изъ числа русскихъ женщинъ. Но второй томъ заключалъ въ себѣ такіе элементы, которые должны были, во времена начинавшагося у насъ, въ 50-хъ годахъ, могучаго подъема духа и развитія всѣхъ сторонъ самостоятельности, умственной и общественной дѣятельности, возбуждать въ высшей степени все новое поколѣніе русскихъ женщинъ, выступавшее тогда на сцену. Какъ будто прямо къ нимъ обращались слова Женни д’Эрикуръ въ этомъ ІІ-мъ томѣ: «Прогрессивныя женщины, къ вамъ я обращаюсь. Обратите вниманіе на мои слова, во имя общаго блага, во имя вашихъ дочерей и сыновей. Вы говорите, что нравы худы, что законы, касающіеся женщины, требуютъ измѣненія. Это правда: но неужели вы думаете, что для того, чтобы излѣчить болѣзнь, довольно указать на нее? Не плакаться надо, а дѣйствовать. Васъ оскорбляютъ, васъ позорятъ, васъ отрицаютъ, или о васъ жалѣютъ, для того, чтобы порабощать васъ, а вы — вы еле-еле приходите въ негодованіе. Когда-же станетъ вамъ стыдно роли, на которую вы осуждены? Когда-же отвѣтите вы на призывъ, обращаемый къ вамъ интеллигентными и великодушными мужчинами? — Что дѣлать? — спрашиваете вы. — Что дѣлать, милостивыя государыни? Да то-же самое, что дѣлаютъ спеціально предавшіяся благочестію женщины. Посмотрите на. тѣхъ, которыя посвятили всю свою душу которому-либо догмату. Онѣ организуются, учатъ, пишутъ, дѣйствуютъ на свою среду и на юныя поколѣнія, для того, чтобы доставить торжество своему вѣрованію. Зачѣмъ вы не поступаете точно такъ-же?… Вы должны основать журналъ, для поддержанія своихъ требованій. Вы должны устроить энциклопедическій комитетъ, который издалъ-бы цѣлый рядъ трактатовъ о главнѣйшихъ отрасляхъ человѣческаго знанія, для просвѣщенія женщинъ и народа. Вы должны основать политехническій женскій институтъ. Вы должны помогать вашимъ сестрамъ, работницамъ, по части устройства мастерскихъ, на основаніи экономическихъ принциповъ, болѣе справедливыхъ, чѣмъ нынѣшніе. Вы должны помогать падшимъ женщинамъ, которыя станутъ просить у васъ помощи и совѣта, — на счетъ того, какъ-бы имъ воротиться къ добру. Вы должны всѣми силами своими хлопотать объ измѣненіи метода воспитанія. И вотъ, въ виду столь сложныхъ обязанностей, вы спрашиваете: что надо дѣлать? Ахъ, если у васъ сердце и храбрость, вставайте, взрослыя женщины! Вставайте! Вставайте! И помните, что единеніе родитъ силу!..»

Нѣсколько сотъ страницъ было посвящено подробному разсмотрѣнію всѣхъ этихъ вопросовъ и положеній, и Женни д’Эрикуръ кончала свою книгу словами: «Пока кровь наша не будетъ заморожена смертью, мы будемъ требовать справедливости для цѣлой половины рода человѣческаго»…

Пламенная проповѣдь Женни д’Эрикуръ произвела глубокое впечатлѣніе на массы женщинъ всей Европы, но въ томъ числѣ и на русскихъ женщинъ. Этотъ призывъ являлся для нихъ подтвержденіемъ и подкрѣпленіемъ того самаго призыва, который съ громадною мощью и вліяніемъ несся тогда изъ устъ одного русскаго геніальнаго человѣка, Пирогова. Интеллектуальная мощь русской женщины просыпалась и росла во всей своей красотѣ и силѣ. Μ. В. Трубникова была одна изъ нашихъ женщинъ, всего глубже почувствовавшихъ на себѣ вліяніе чудесной пропаганды.

Она была тогда молодой женщиной, всего 21 года, она только недавно была замужемъ, у нея было молодое семейство на рукахъ, мужъ и малолѣтнія дѣти, которымъ она отдавала всѣ сердечныя свои заботы, но ей было мало одной своей личной жизни и интересовъ, она глубоко чувствовала въ сердцѣ своемъ раздававшійся вокругъ нея призывъ, и — отвѣтила на. него. Въ началѣ лѣта 1857 года она написала, отъ имени своего маленькаго общества, письмо къ Женни д’Эрикуръ, въ Парижъ, и тутъ разсказывала ей о впечатлѣніи, на нихъ всѣхъ, книги этой послѣдней, и о своемъ намѣреніи перевести эту книгу на русскій языкъ.

Письмо Μ. В. Трубниковой не сохранилось, но вотъ что отвѣчала ей Женни д’Эрикуръ въ письмѣ, на французскомъ языкѣ, отъ 16 іюля 1857 года: "Милостивая государыня, тысячу разъ благодарю васъ за ваше симпатичное письмо. Я тѣмъ болѣе сожалѣю, вмѣстѣ съ вами, что вы покинули Францію, не повидавшись со мной {Здѣсь встрѣчается какое-то недоразумѣніе: въ 1857 и 1858 г. Μ. В. Трубникова вовсе не ѣздила за границу. В. С.}, что г. Бушэ-Думенкъ разсказывалъ мнѣ много про васъ съ величайшими похвалами, а одна изъ вашихъ соотечественницъ, г-жа Шелгунова говорила мнѣ о вашемъ умѣ (votre intelligence) въ самыхъ лестныхъ для васъ выраженіяхъ.

"Одинъ изъ людей, поддерживающихъ то святое дѣло, котораго знамя я несу теперь во Франціи, г. Михайловъ, уѣзжаетъ завтра обратно въ Россію, и, по моей просьбѣ, вручитъ вамъ это письмо. Я буду очень рада, если моя книга будетъ переведена такою замѣчательною женщиною, какъ вы, и отъ всего сердца желаю, чтобы эта книга доставила вѣскіе доводы тѣмъ женщинамъ, которыя приняли близко къ сердцу эмансипацію лучшей половины рода человѣческаго, и заставила-бы размышлять тѣхъ женщинъ, которыя оставались до сихъ поръ индифферентными.

"Г-жа Шелгунова полагаетъ, что если-бы я поѣхала въ Петербургъ прочитать рядъ лекцій объ эмансипаціи женщинъ, я принесла-бы нашему дѣлу великую пользу. Я ничего не имѣла-бы возразить противъ такого предпріятія, потому что всѣ женщины — сестры, не взирая на то, къ какой расѣ онѣ принадлежатъ, а ваша страна, по моему мнѣнію, предназначена на то, чтобъ цивилизовать Азію, офранцузить ее (à la franciser) — простите мнѣ это горделивое выраженіе — подобно тому, какъ Франція предназначена преобразить старый Западъ и молодую Америку; но я не знаю, моя рѣчь, сколько она ни была-бы осторожна по формѣ, не будетъ-ли она слишкомъ смѣла при нынѣшнемъ положеніи вещей? И эта боязнь дѣлаетъ меня нерѣшительною. Но если я не поѣду въ Россію въ 1862 году, я можетъ быть никогда туда не попаду, потому-что, по всей вѣроятности, черезъ и/2 года (dans 18 mois) я поѣду въ Америку, гдѣ переводится моя книга, и куда меня зовутъ многія женщины, посвятившія себя эмансипаціи (où plusieurs émancipatrices m’appellent).

"Но, что-бы ни было впереди, буду-ли я далеко или близко отъ васъ, я сохраню о васъ, милостивая государыня, хорошее воспоминаніе, и если мои желанія могли-бы имѣть какое-нибудь вліяніе на вашу рѣшимость, я-бы вамъ сказала: организуйте эмансипаторское движеніе; окружите себя женщинами; образуйте комитеты; устройте большое образцовое учрежденіе (une grande institution modèle); заведите журналъ, но не мѣшайтесь въ общую политику; пускай исключительный мужской режимъ исчезнетъ самъ собой. Если вы станете нападать на него, онъ настолько силенъ въ Россіи, что раздавитъ васъ. У насъ, на Западѣ, онъ уже не настолько силенъ, чтобы насъ уничтожить.

«Вашею цѣлью должно быть, милостивая государыня, основывать повсюду женскіе центры, сливать ихъ всѣ вмѣстѣ въ одинъ организмъ, водворять тамъ одно и тоже теченіе мысли и жизни, и тѣмъ основывать братство народовъ, основывать миръ, потушатъ всѣ расовыя ненависти, всѣ предразсудки, разъединяющіе членовъ человѣческой семьи, и, посредствомъ воспитанія, готовить торжество справедливости и нравственности. Старайтесь внушать всѣмъ окружающимъ васъ женщинамъ ихъ обязанности: станемте заботиться о томъ, чтобъ сближать людей и народы; станемте противиться тому, чтобъ насъ тащилъ за собою на буксирѣ мужской духъ, столько полный жестокости и ненависти (né nous laissons plus traîner à la remorque de l’esprit masculin, si plein de raideur et de haines), столько ослѣпленный узкимъ честолюбіемъ. Женщины Востока, женщины Запада, станемте любить другъ друга, станемте помогать другъ дружкѣ, протянемте другъ другу руки со всѣхъ концовъ міра. Будемте помнить, что передъ лицомъ справедливости есть только созданія свободныя и самодѣятельныя, народы свободные и самодѣятельные, и что все, что стоитъ внѣ этого — живетъ во злѣ».

Изъ числа намѣченныхъ въ этомъ письмѣ плановъ, два изъ самыхъ главныхъ — не осуществились. Женни д’Эрикуръ никогда не пріѣхала въ Россію и не читала въ Петербургѣ лекцій о женскомъ вопросѣ; Μ. В. Трубникова никогда не издала въ русскомъ переводѣ книги Женни д’Эрикуръ: она, какъ я знаю отъ В. В. Черкесовой и Л. П. Шелгуновой, начала-было переводить эту книгу, и даже перевела оттуда нѣсколько главъ, но разныя личныя обстоятельства, дѣла и занятія, а также и слабое здоровье помѣшали ей довести это дѣло до конца. Но тѣмъ не менѣе какъ вліяніе сношеній съ Женни д’Эрикуръ, такъ и вліяніе книги ея, начиная съ 1857 года, были для Μ. В. Трубниковой, а черезъ нея и для очень большой массы русскихъ женщинъ — въ высшей степени значительны. Уже и само по себѣ женское движеніе закипало у насъ, но участіе и сочувствіе къ нему съ Запада придало ему много бодрости и силы.

Первый шагъ въ этомъ движеніи былъ сдѣланъ, какъ мы видѣли выше, въ 1858 году, основаніемъ «Общества дешевыхъ квартиръ». Русскія женщины, съ Μ. В. Трубниковой во главѣ, начинали тутъ съ того, что въ то время только и было возможно, доступно, по тогдашнему общему положенію, по тогдашнимъ нашимъ отношеніямъ — съ дѣятельности почти исключительно филантропической. Но всего важнѣе при этомъ было то, что наши женщины, какъ-бы по завѣту Женни д’Эрикуръ, но также и по тогдашней? въ тѣ годы повсемѣстной въ Россіи потребности и стремленію соединяться въ общества, общины, кружки, соединялись въ одну большую единомышленную группу, и устремляли всѣ свои силы, всю свою дѣятельность — на осуществленіе общихъ высокихъ и чудесныхъ цѣлей. Спустя немного времени, женскія мастерскія и школы въ «Обществѣ дешевыхъ квартиръ», воскресныя школы (поскольку онѣ касались собственно женщинъ), женская издательская артель, дѣятельность многихъ нашихъ женщинъ въ Калинкинской больницѣ и въ пріютѣ кающихся «Магдалинъ» графини Ламбертъ — все это являлось выполненіемъ, конечно, прежде всего, собственныхъ потребностей русскаго просыпавшагося и ростущаго общества, но также, отчасти, и выполненіемъ призывовъ издали и мощныхъ совѣтовъ Женни д’Эрикуръ.

Наконецъ, начавшееся съ 1867 года движеніе въ пользу высшаго женскаго образованія (будущихъ высшихъ женскихъ курсовъ, или женскаго университета) исходило также изъ собственныхъ внутреннихъ потребностей русскаго общества и мысли лучшихъ русскихъ людей, но также являлось, отчасти, осуществленіемъ призывовъ и указаній Женни д’Эрикуръ.

Не знаю, сношенія съ этою послѣднею, продолжались-ли послѣ 1857 года, — по крайней мѣрѣ, въ бумагахъ Μ. В. Трубниковой и моей сестры не осталось никакихъ слѣдовъ такой корреспонденціи со стороны русскаго женскаго общества, и лишь 12 лѣтъ позже, когда рѣчь пошла о международныхъ сношеніяхъ женщинъ (о чемъ будетъ еще говорено ниже) и объ участіи иностранныхъ писательницъ въ русскомъ журналѣ «Недѣля», Μ. В. Трубникова писала моей сестрѣ изъ-заграницы, ²/₁₄ октября 1869 г., что завязала новыя сношенія съ разными иностранками, и, въ томъ числѣ, «писала къ Женни д’Эрикуръ, приглашая ее въ корреспондентки нашего журнала».

Но въ какой степени иностранные дѣятели и дѣятельницы по части женскаго вопроса считали русское движеніе ничуть не копіей, не подражаніемъ, не продолженіемъ чужого дѣла, а чѣмъ-то оригинальнымъ, совершенно своеобразнымъ и самостоятельнымъ, вытекающимъ изъ коренныхъ потребностей русскаго оригинальнаго міра и общества, — мы узнаёмъ изъ писемъ разныхъ этихъ иностранныхъ дѣятелей.

Когда новыя начинанія русскихъ женщинъ двинулись уже впередъ, и однако-же на ихъ просьбы объ устройствѣ женскаго университета не послѣдовало согласія министра народнаго просвѣщенія, и онѣ всѣ «были убиты» (по словамъ моей сестры). И тутъ, вдругъ онѣ совершенно неожиданно получили письмо отъ знаменитаго Дж. Ст. Милля, великаго представителя и двигателя женскаго освобожденія въ Европѣ. Милль говорилъ имъ въ своемъ письмѣ, на французскомъ языкѣ, изъ Авиньона, отъ 18 декабря 1868 года:

Дамамъ организаторшамъ высшаго образованія въ С-Петербургѣ.

"Милостивыя государыни. Я узналъ съ чувствомъ удовольствія, смѣшаннаго съ удивленіемъ и почтеніемъ, что въ Россіи нашлись просвѣщенныя и мужественныя женщины, рѣшившіяся ходатайствовать, для своего пола, объ участіи его въ разнообразныхъ отрасляхъ высшаго образованія, историческаго, филологическаго и научнаго, считая въ томъ числѣ и занятіе практическою медициной, — для того, чтобы пріобрѣсти въ пользу этого дѣла нужныя опоры со стороны научнаго міра. Это именно то, чего требуютъ, съ постоянно возрастающею настойчивостью, но до сихъ поръ все еще не достигаютъ, всѣ просвѣщеннѣйшіе люди другихъ странъ Европы. Благодаря вамъ, милостивыя государыни, Россія можетъ быть скоро опередитъ ихъ; это доказало-бы, что націи сравнительно новѣйшей цивилизаціи воспринимаютъ иногда ранѣе прежнихъ великія идеи усовершенствованія.

«Равная доступность для обоихъ половъ интеллектуальной культуры, важна, не только для женщинъ, что является, конечно, уже и такъ достаточнымъ основаніемъ — но также и для всемірной цивилизаціи. Я глубоко убѣжденъ, что нравственному и интеллектуальному прогрессу мужского пола сильно грозитъ опасность остановки, а пожалуй и отступленія назадъ, до тѣхъ поръ, пока прогрессъ женщинъ будетъ сильно отставать, и это не потому только, что ничто не можетъ замѣнить матерей въ воспитаніи ихъ дѣтей, но также и потому, что вліяніе, и на самого мужчину, характера и идей подруги его жизни не можетъ быть незначительно. Необходимо, чтобъ женщина либо двигала его впередъ, либо задерживала его назади. И такъ, я отъ всего сердца апплодирую вашимъ усиліямъ, а также усиліямъ тѣхъ просвѣщенныхъ мужчинъ, которые поддерживаютъ ихъ, и надѣюсь, что доказанная уже вами настойчивость служитъ ручательствомъ того, что вы не потеряете мужества и постоите, всѣми возможными способами, за справедливость вашего дѣла, а дѣло это, въ нашъ просвѣтленный вѣкъ, обѣщаетъ въ недалекомъ будущемъ вѣрный успѣхъ.

Примите, милостивыя государыни, искреннее выраженіе высокаго моего уваженія и живой моей симпатіи» {Aux dames organisatrices de T enseignement supérieur à S.-Pétersbourg.

"Mesdames. J’ai appris avec un plaisir mêlé d’admiration qu’il s’est trouvé en Russie des femmes éclairées et courageuses pour demander en faveur de leur sexe une participation dans les diverses branches du haut enseignement historique, philologique, et scientifique, у compris l’art pratique de la médecine, et pour gagner à cette cause des appuis importants dans le monde scientifique. C’est ce que demandent avec une instance toujour croissante, mais sans l’avoir encore atteint, les gens les plus éclairés dans les autres pays de l’Europe. Grâce à vous, Mesdames, la Russie va peut-être les gagner de vitesse; ce serait une preuve, que les civilisations relativement récentes recueillent quelquefois avant les anciennes les grandes idées d’amélioration. L'égal accès des deux sexes à la culture intellectuelle importe non seulement aux femmes, ce qui est assurément une recommandation suffisante, mais encore à la civilisation univejselle. Je suis profondément convaincu, que le progrès moral et intellectuel du sexe masculin risque heancoup de s’arrêter, sinon de reculer, tant que celui des femmes reste beancoup en arrière; et cela non seulement parce que rien ne peut remplacer les mères pour l'éducation de leurs enfants, mais aussi parceque l’influence, sur l’homme lui-même, du caractère et des idées de la compagne de sa vie ne peut pas être insignifiante; il laut que la femme le pousse en avant ou qu’elle le retienne en arrière. J’applaudis donc de tout mon coeur à vos efforts, et à ceux des hommes éclairés qui les appuient, et je compte sur la persévérance dont vous avez déjà fait preuve comme garantie que vous ne vous découragerez pas et que vous ferez valoir par tous moyens la justice de votre cause, qui dans un siècle de lumières promet sous peu de temps un succès assuré.

«Veuill agréer, Mesdames, l’expression sincère de ma haute estime et de ma vive sympathie».}.

И такъ, починъ русскихъ женщинъ вызвавъ не только горячее и симпатичное одобреніе Стюарта Милля, но еще признаніе его, что онѣ успѣли въ счастливыхъ результатахъ опередить другихъ женщинъ Европы, ищущихъ освобожденія, и достигнуть того, чего тѣ, въ другихъ странахъ, только еще желаютъ.

Скоро послѣ письма Стюарта Милля, русскія женщины получили еще письмо, съ выраженіемъ подобныхъ-же симпатій, отъ одной изъ знаменитѣйшихъ въ ту эпоху французскихъ писательницъ, представительницъ идеи женскаго прогресса. Это была Андрэ Лео, въ 60-хъ годахъ прославившаяся своими романами: «Le mariage scandaleux» (1863) и «Le divorce» (1865). Иные сравнивали ёе даже, тогда, съ Жоржъ Сандомъ: это было совершенно невѣрно, и неправильно, и вотъ уже подлинно «не въ коня кормъ» У Андрэ Лео не было ни громаднаго таланта, ни силы, ни глубины, ни огня и блеска Ж.-Санда. Но все-таки она была сильно даровита и энергично выступала въ своихъ писаніяхъ за возвышеніе и освобожденіе женщины. Ея вліяніе на современное французское общество. было чрезвычайно значительно. И вотъ, она прислала русскимъ женщинамъ слѣдующее письмо въ апрѣлѣ 1869 года:

"Иниціаторшамъ (Aux initiatrices) высшей женской школы въ С.-Петербургѣ.

«Милостивыя государыни. Вы задумали превосходнѣйшее на свѣтѣ дѣло. Есть много способовъ бороться со зломъ, являющимся въ мірѣ подъ столькими видами. Но самый прямой и самый справедливый изъ всѣхъ, самый вѣрный — это распространеніе свѣта въ умахъ, особливо тамъ, гдѣ мракъ всего гуще, и гдѣ онъ такъ давно уже зарождаетъ столько слабости и печали. Противъ бѣдности, противъ порока, противъ страданій физическихъ и нравственныхъ, противъ предразсудковъ, противъ варварства — есть только одно средство: просвѣщеніе. Поднимите женщину, просвѣтите мать. Она распространитъ ваши благодѣянія. Хотя-бы вы начали съ самымъ ограниченнымъ числомъ воспитанницъ, вы знаете, какою силою размноженія обладаетъ мысль. Созданный вами очагъ свѣта будетъ распространять вокругъ себя все болѣе и болѣе широкіе и яркіе лучи, точно также, какъ заря гонитъ прочь мракъ, до общаго наступленія дневного свѣта. За вами останется та слава, что вы основали въ Россіи то, о чемъ мы здѣсь только мечтаемъ. Отъ всего сердца желаю вамъ успѣха и счастья».

По порученію своихъ товарокъ, Μ. В. Трубникова, находившаяся въ то время, по болѣзни, заграницей, отвѣчала Андрэ Лео слѣдующимъ письмомъ изъ Ниццы, отъ ¹⁶/₂₈ апрѣля 1869 г.:

"Выраженное вами русскимъ женщинамъ сочувствіе драгоцѣнно для насъ въ двухъ отношеніяхъ, вопервыхъ потому, что оно исходитъ отъ писательницы, которой талантъ посвященъ популяризаціи идеи о нравственности болѣе чистой и болѣе справедливой, чѣмъ та, которая до сихъ поръ управляла дѣломъ любви и брака, а во-вторыхъ, потому, что идетъ отъ женщины, которой блестящій талантъ увеличиваетъ списокъ женскихъ знаменитостей, и представляетъ новое подкрѣпленіе женщинамъ, ищущимъ права на свое интеллектуальное развитіе… Ваше письмо пришло къ намъ въ такую минуту, гдѣ мы всего болѣе нуждались въ нравственной поддержкѣ: наше прошеніе, худо принятое министромъ народнаго просвѣщенія заставляло насъ ожидать полной неудачи, но послѣ очень многихъ сомнѣній и трудностей, горизонтъ, наконецъ, просвѣтлѣлъ, и мы получили то, о чемъ просили, хотя подъ другимъ именемъ. Съ будущаго семестра, т.-е. съ осени, намъ разрѣшено открыть публичные курсы, куда входятъ естественныя и историческія науки и филологія, по программамъ профессоровъ петербургскаго университета, благосклонно принявшихъ на себя трудъ преподаванія. Устроены также приготовительные курсы; они открылись і-го апрѣля.

"И такъ, сударыня, пророчествуемая вами заря начинаетъ уже заниматься, но мы не скрываемъ отъ себя того, что пройдетъ еще много времени прежде, чѣмъ появится день во всемъ своемъ великолѣпіи. Чтобы ускорить его нарожденіе, мы считаемъ своею обязанностью узнать, какъ дѣло идетъ въ другихъ земляхъ. Для этого мы желали-бы вступить въ непосредственныя сношенія съ личностями, занимающимися въ разныхъ странахъ вопросами женскаго образованія и труда. Мы знаемъ, милостивая государыня, что во Франціи вы стоите въ главѣ освободительнаго движенія, и поэтому никто лучше васъ не знаетъ положенія вопроса. Вы оказали-бы большую услугу дѣлу русскихъ женщинъ, т.-е. великому дѣлу всѣхъ вообще женщинъ, которому вы уже такъ много послужили, еслибъ любезно согласились доставить намъ свѣдѣнія о курсахъ въ Сорбоннѣ, объ экзаменахъ, на которые женщины могутъ разсчитывать въ вашихъ учрежденіяхъ для высшаго образованія, и о правахъ, даруемыхъ этими послѣдними. Для насъ было-бы также очень нужно узнать все касающееся положенія женскаго профессіональнаго образованія во Франціи, формы и чнела женскихъ рабочихъ ассоціацій, если онѣ существуютъ. Въ случаѣ вашего согласія, я просила-бы позволенія на напечатаніе сообщенныхъ вами свѣдѣній въ журналѣ, издаваемомъ одною изъ моихъ товарокъ^[23] и занимающемся интереснымъ для насъ вопросомъ.

«Я была-бы, милостивая государыня, очень счастливая, еслибъ вы нашли нужнымъ предложить мнѣ также, со своей стороны, вопросы — я отвѣчала-бы на нихъ съ большимъ удовольствіемъ. Я боюсь, что въ Парижѣ далеко не вполнѣ вѣрны свѣдѣнія объ эмансипаціонномъ движеніи женщинъ въ Россіи: я такъ думаю, судя по письму одного изъ моихъ соотечественниковъ, г. Вырубова, къ г-жѣ Бутлеръ, которая мнѣ его сообщила. Г. Вырубовъ давно уже покинулъ Россію, и потому, конечно, я не могу ставить ему въ упрекъ невѣрность сообщаемыхъ имъ фактовъ, но очень жаль, что, будучи дурно освѣдомленъ, онъ такъ худо служитъ дѣлу, которому, конечно, вовсе не желалъ-бы вредить. У нашего дѣла есть столько невѣжественныхъ враговъ, что по крайней мѣрѣ просвѣщенные люди, находящіеся въ меньшинствѣ, люди прогресса, должны были-бы всѣ быть на нашей сторонѣ. Прося васъ, милостивая государыня, какъ отъ моего имени, такъ и отъ имени моихъ товарокъ, принять выраженіе нашего глубокаго почтенія, мы надѣемся, что вы протянете намъ еще разъ руку сестры».

Сверхъ указанныхъ выше, еще одни сношенія, гораздо болѣе обширныя и продолжительныя, завязались У русскихъ дѣятельницъ съ заграницей въ началѣ 1869 г. Англичанка Жозефина Бутлеръ, жена директора, одной частной, мужской школы въ Лондонѣ и предсѣдательница сѣверо-англійскаго совѣта для женскаго воспитанія, давно занятая женскимъ вопросомъ, рѣшила издавать международный женскій журналъ.. Для полученія свѣдѣній о русскомъ женскомъ движеніи, она обратилась въ Парижъ, къ давно проживавшему тамъ извѣстному русскому ученому и писателю, Вырубову.

Нельзя было адресоваться хуже и болѣе не впопадъ. Григ. Ник. Вырубовъ былъ несомнѣнно выдающаяся личность, человѣкъ, пользовавшійся нетолько въ русскомъ, но и европейскомъ ученомъ мірѣ значительною репутаціей, съ тѣхъ поръ какъ въ 1864 году навсегда поселился въ Парижѣ. Онъ былъ пламеннымъ сторонникомъ Огюста Конта и проповѣдникомъ его «Положительной философіи»; съ 1868 года онъ принималъ живѣйшее участіе въ изданіи журнала Литтрэ «Philosophie positive». Но, по системѣ Огюста Конта, сами женщины никогда не требовали себѣ эмансипаціи, а тѣ мужчины, которые требовали эмансипаціи для женщинъ — ничто иное, какъ «испорченные утописты и ретрограды»; еслибъ женщины даже получили когда-нибудь равноправность съ мужчинами, отъ этого «потерпѣли-бы соціальныя гарантіи, да и самая нравственность женщинъ»; «женщина, достигающая благосостоянія собственнымъ трудомъ, а не мужнинымъ, нравственно падаетъ (souffre une dégradation morale)». Легко понять, что и русскій сторонникъ Огюста Конта могъ относиться лишь съ очень малымъ сочувствіемъ къ освободительному движенію женщины въ своемъ отечествѣ, Россіи.

Въ отвѣтѣ своемъ, письмѣ отъ ю-го мая (на французскомъ языкѣ), Вырубовъ вкратцѣ сообщилъ Жозефинѣ Бутлеръ о всемъ, предпринятомъ русскими женщинами (которыхъ онъ назвалъ, однакоже, совершенно ошибочно, «кружкомъ аристократокъ»): разсказалъ ихъ усилія устроить женскій университетъ, (или, какъ онъ называлъ — «свободную школу»); разсказалъ также о полученномъ имъ отъ министра народнаго просвѣщенія отказѣ, и дозволеніи имъ устроить напередъ «средніе школы» (écoles secondaires). Это предложеніе министра Вырубовъ находилъ вполнѣ резоннымъ. "Многое хорошее можетъ быть сдѣлано предполагаемою школою, — говорилъ Вырубовъ, если она будетъ преслѣдовать, въ своихъ программахъ, не химерическую идею «уравненія» женщины съ мужчиной, но развитіе женской интеллигенціи посредствомъ научной раціональной культуры. Конечно, невозможно въ короткомъ письмѣ объяснить въ точности смыслъ словъ «раціональная культура», и потому я позволю себѣ только послать вамъ одну изъ моихъ статей, написанную по поводу рѣчи Ст. Милля о новѣйшемъ воспитаніи. Къ несчастію, я очень опасаюсь, что новая школа, которой предстоитъ устроиться въ Петербургѣ, станетъ на ложную дорогу. Я не знаю, какія идеи проповѣдуются прогрессивными англійскими женщинами, но я довольно хорошо знаю, что онѣ вовсе не практичны. Чего желаютъ русскія женщины? Воспитанія спеціальнаго, которое давало-бы имъ доступъ къ профессіямъ либеральнымъ, особенно къ медицинѣ. Но, по моему мнѣнію, въ этомъ желаніи заключается великое заблужденіе, опасное для будущности народнаго образованія.

"Сосредоточивать всѣ свои усилія на образованіи спеціальномъ — значитъ работать на пользу тому, что второстепенно, во вредъ необходимому. Конечно, нѣсколько женщинъ, сдѣлавшихся докторшами, машинистками, аптекаршами, выиграютъ отъ такого образованія, но что значитъ ихъ количество въ сравненіи съ массой женщинъ, не желающихъ достичь никакой опредѣленной карьеры, но жаждущихъ сдѣлаться образованными женщинами, хорошими женами, интеллигентными матерями семействъ? Онѣ не найдутъ въ этихъ школахъ достаточныхъ элементовъ для удовлетворенія своего законнаго желанія. И такъ, вы видите, какой интеллектуальный элементъ можетъ внести Россія въ «Международное Обозрѣніе» (Revue Internationale), которое вы желаете основать, и которое я считаю дѣломъ дѣйствительно полезнымъ для общества. Русскія женщины, по крайней мѣрѣ тѣ, которыя стоятъ во главѣ движенія, прежде всего добиваются права на занятіе такими профессіями, которыми до сихъ поръ исключительно занимались мужчины. Онѣ ищутъ вовсе не того, чего надо искать, т.-е. повышенія общаго уровня образованія: онѣ хотятъ сдѣлать изъ образованія — оружіе противъ того, что женщины называютъ мужскою несправедливостью.

"Вы просите меня доставить вамъ нѣсколько данныхъ на счетъ экономическаго положенія женщины въ Россіи., Я отвѣчу вамъ, что это положеніе, конечно, неудовлетворительно, но навѣрное лучше, чѣмъ въ западной Европѣ. Пролетаріатъ вовсе, такъ сказать, не существуетъ въ Россіи, потому-что мануфактурное производство почти равняется нулю, и нѣтъ тѣхъ громадныхъ центровъ населенія, которые такъ могущественно привлекаютъ деревенскихъ жителей. Среднее сословіе составляетъ, вездѣ въ Россіи, ничтожнѣйшее меньшинство. Въ Россіи есть всего два дѣйствительно могущественныхъ сословія: дворянство, вообще не богатое, и народъ — вовсе неимущій, но котораго матеріальныя потребности такъ ограничены, что ему всегда есть чѣмъ жить.

«Если вы пожелаете имѣть подробности о предположеніяхъ петербургскихъ дамъ, я позволю себѣ порекомендовать вамъ адресоваться къ той изъ нихъ, которая стоить во главѣ движенія, къ г-жѣ Трубниковой. Она теперь въ Ниццѣ (rue. St.-Etienne, 6). Со своей стороны, я совершенно предоставляю себя въ ваше полное распоряженіе относительно какихъ вы пожелаете свѣдѣній».

Конечно, г-жа Бутлеръ, при ея широкомъ направленіи, не могла согласиться съ ходячими вглядами и, какъ мы сейчасъ увидимъ, приняла во вниманіе лишь одну, наименѣе важную сторону его соображеній, — то, что относилось до женщинъ достаточныхъ, обезпеченныхъ. Но она послѣдовала совѣту Вырубова и адресовалась прямо къ Μ. В. Трубниковой, въ Ниццу. Въ письмѣ отъ I апрѣля 1864 г. (на англійскомъ языкѣ) она ей говорила: "Я надѣюсь, что вы меня извините въ томъ, что я обращаюсь къ вамъ письменно, не будучи извѣстна вамъ. Въ эти два послѣдніе года женскому воспитанію въ Англіи данъ былъ большой толчокъ. Точно такое-же движеніе было придано этому вопросу и въ другихъ странахъ. Я была въ перепискѣ съ наслѣдною принцессой прусской, урожденной принцессой англійской, о возможности устроить международную ассоціацію, съ цѣлью двинуть впередъ женское образованіе. Ея королевское высочество передала это предложеніе на обсужденіе нѣкоторыхъ изъ числа самыхъ мыслящихъ людей въ Пруссіи. Г. Стюартъ Милль и другіе англійскіе ученые заявили также сочувствіе этому предмету. Мы всѣ согласны въ томъ, что теперь, пока, лучше не останавливаться ни на какой опредѣленный схемѣ, въ настоящую минуту трудно исполнимой, и что намъ надо ограничиться письменными сношеніями съ людьми, интересующимися образованіемъ въ Германіи, Голландіи, Швейцаріи, Италіи, Россіи и_ Франціи, постараться узнать, по возможности, какъ можно лучше, настоящее положеніе женскаго образованія въ различныхъ странахъ, и собрать мнѣнія мыслящихъ людей на счетъ лучшихъ средствъ усовершенствованія его. Въ то-же время мы будемъ очень рады всякому указанію, откуда-бы оно ни шло, на счетъ какой-бы то ни было практической основы дѣйствія. Наша цѣль — взаимная помощь и сочувствіе, а также общая выгода посредствомъ сравненія различныхъ плановъ, касающихся образованія, или улучшенія положенія женщинъ. Ея королевское высочество наслѣдная принцесса прусская одобряетъ мысль основать небольшой «Международный журналъ» (International Review) по вопросу о женскомъ образованіи.

"Это было бы ежемѣсячное періодическое обозрѣніе, издаваемое въ Лондонѣ. Оно должно заключать въ себѣ свѣдѣнія о женскихъ нуждахъ и трудѣ въ различныхъ странахъ, и печатать приглашенія къ помощи, или совѣты, или отвѣты на эти приглашенія. И потому я пишу къ вамъ теперь для того, чтобы попросить васъ сообщить мнѣ хотя что-нибудь изъ того, что вамъ извѣстно по собственному наблюденію. Вы видите изъ приложеній при настоящемъ письмѣ, какимъ образомъ меня обратили къ вамъ за свѣдѣніями и я особенно желала-бы знать: въ какомъ положеніи находится трудящееся женское сословіе въ Россіи? Такъ-ли, какъ въ Англіи, многія изъ нихъ должны сами себя пропитывать, и, не имѣя нужнаго на то образованія, совершенно справедливо ищутъ техническаго образованія и настаиваютъ на немъ; или-же, напротивъ, число женщинъ, принужденныхъ жить собственнымъ трудомъ, такъ незначительно, что выборъ какого-нибудь ремесла или профессіи есть дѣло прихоти.

«Въ послѣднемъ случаѣ, если женщины, ищущія образованія, независимы, общее образованіе должнобы быть первою и главною ихъ цѣлью, какъ то указываетъ авторъ прилагаемаго письма. Надѣюсь, что вы дадите мнѣ объясненія на счетъ этого предмета, а я со своей стороны буду очень рада отвѣчать вамъ на всякій вопросъ вашъ».

Это письмо было напечатано, въ русскомъ переводѣ Μ. В. Трубниковой въ «С.-Петербургскихъ Вѣдомостяхъ» 1869, № 94.

Μ. В. Трубникова отвѣчала г-жѣ Бутлеръ слѣдующимъ высоко-замѣчательнымъ письмомъ изъ Ниццы, отъ I (13) апрѣля 1869 года (на французскомъ языкѣ): "Начну, милостивая государыня, съ извиненія въ томъ, что отвѣчаю вамъ по-французски, но, къ сожалѣнію, я не достаточно знаю по-англійски для того, чтобы свободно писать на этомъ языкѣ; поэтому я и принуждена прибѣгнуть къ языку вамъ чуждому для того, чтобы высказать всю радость, доставленную мнѣ вашимъ письмомъ. Вы можете повѣрить мнѣ, милостивая государыня, что я оцѣняю, по всему достоинству, сообщаемый мнѣ вами проектъ вашъ основать международный журналъ, который далъ-бы женщинамъ разныхъ странъ возможность имѣть понятіе о состояніи въ ихъ отечествѣ женскаго образованія и воспитанія, какъ научнаго, такъ и профессіональнаго, обмѣниваться мыслями, подавать другъ другу совѣты и помощь, къ чему всегда обязаны люди, стремящіеся къ одинаковой цѣли — подъему соціальнаго уровня женщины, столько-же относительно интеллигенціи, какъ и оплаты; такой журналъ, конечно, уровняетъ много практическихъ затрудненій, такъ-какъ представитъ свободное поле для развитія и сравненія разнообразныхъ мнѣній и плановъ дѣйствія.

"Конечно, милостивая государыня, вы разрѣшите мнѣ сообщить ваше письмо моимъ достопочтеннымъ товаркамъ по части организаціи высшаго женскаго образованія въ Петербургѣ: я состою членомъ этой организаціи, но я не имѣю никакого патронатства надъ нею, какъ вамъ невѣрно сообщили. Вы, можетъ быть, дозволите намъ напечатать ваше письмо: оно послужитъ намъ нравственной опорой въ нашемъ дѣлѣ и явится рядомъ съ письмами, которыми насъ почтили г. Джонъ Стюартъ Милль и г-жа Андрэ Лео: мы все еще принуждены убѣждать невѣрующихъ и доказывать имъ, примѣромъ другихъ странъ и авторитетомъ великихъ именъ, что насъ, русскихъ женщинъ, одолѣла не какая-нибудь эксцентричность, но потребность справедливости и прогресса, которая существуетъ и у нашихъ сестеръ въ Европѣ и Америкѣ, и что именно вотъ этотъ самый мотивъ только и заставляетъ всѣхъ насъ работать, каждую на свой ладъ, для достиженія нашихъ правъ на науку и трудъ.

"Мы были-бы очень счастливы, когда узнали-бы, что уже сдѣлано въ Англіи по этому вопросу, какія учрежденія и школы уже дѣйствуетъ, какія научныя программы служатъ руководствомъ, и въ какомъ положеніи находится проектъ основанія высшей женской школы въ Лондонѣ, о которой недавно писали наши газеты. Вообще, милостивая государыня, намъ было-бы очень важно узнать теоретическую точку зрѣнія англійскихъ прогрессивныхъ женщинъ, а равно организацію вашихъ ассоціацій… Послѣ того, я считаю долгомъ отвѣчать на ваши вопросы о положеніи женщины въ Россіи вообще, о нашихъ планахъ въ частности и о томъ, что у насъ уже сдѣлано.

"Письмо моего соотечественника (Вырубова), сообщенное мнѣ вами, высказываетъ вамъ, что у насъ въ Россіи есть, собственно говоря, всего только два класса общества: дворянство и народъ, что среднее сословіе составляетъ меньшинство, а пролетаріатъ, такъ сказать, вовсе не существуетъ. Все это такъ только по имени, а не на самомъ дѣлѣ, и это я попробую изложить вамъ: къ сожалѣнію, я не могу подтвердить свои слова цифрами, потому что у меня нѣтъ (за границей) статистическимъ данныхъ подъ рукою. И потому я скажу, что большинство русскаго народа, т.-е. ¾ его (общая цифра народонаселенія — 67.000.000) состоитъ изъ крестьянъ земледѣльцевъ, среди которыхъ женщины работаютъ наравнѣ съ мущинами, имѣютъ экономическое положеніе одинакое съ ихъ мужьями — и изъ землевладѣльцевъ, жены и дочери которыхъ обезпечены отъ всяческой нужды; но четвертая четверть, городское народонаселеніе, состоитъ изъ мелкихъ купцовъ, мелкихъ чиновниковъ, духовенства и мелкаго дворянства, которое было достаточно пока можно было даромъ эксплуатировать свои земли, но въ настоящее время, не имѣя капиталовъ, принуждено продавать свои земли. Вся эта масса народонаселенія, заключающая въ себѣ болѣе 11 милліоновъ человѣкъ, образуетъ, тѣмъ не менѣе, третье сословіе, гдѣ мущины находятъ себѣ работу и независимость посредствомъ труда интеллектуальнаго и ручнаго, но гдѣ ежегодно все болѣе и болѣе выростаетъ контингентъ замужнихъ и незамужнихъ женщинъ, равномѣрно нуждающихся въ работѣ, если не желаютъ умереть съ голода или проституироваться.

"Здѣсь, милостивая государыня, я позволю себѣ вопросъ: необходимо-ли, чтобъ количество личностей, вынужденныхъ находиться въ такихъ условіяхъ, составляло половину, треть, или четверть цѣлой націи, для того, чтобы имъ было дозволено требовать себѣ правъ на трудъ и на орудія труда, т.-е. на науку и профессіи всякого рода? Очевидно, количество и пропорція не играютъ здѣсь никакой роли. Коль скоро есть голодные рты, необходимо, чтобъ они нашли себѣ, чѣмъ питаться — а необходимо также, чтобы это могло совершаться честно. И такъ, заявивъ, что въ Россіи есть многочисленный классъ женщинъ, которыхъ существованіе зависитъ отъ работы, я продолжаю.

"Какія карьеры открыты этимъ женщинамъ? — Для невѣжды иголка и домашнія заботы: рукодѣльный промыселъ очень не далеко простирается и потому занимаетъ очень не многихъ женщинъ. Для образованной женщины — ремесло преподавательницы и повивальной бабки. Безъ сомнѣнія, въ концѣ концовъ, коль скоро рынокъ переполненъ, съ одной стороны, портнихами, съ другой — гувернанками и повивальными бабками, плата за ихъ трудъ понижается до такой степени, что становится недостаточною, и наконецъ приходитъ такая минута, когда и тѣ и другія не находятъ себѣ болѣе работы. Прибавьте къ этому, что коль скоро потребность въ образованіи постоянно все болѣе и болѣе, то общество предпочитаетъ обращаться за образованіемъ, къ учителямъ, прошедшимъ курсъ наукъ въ высшихъ школахъ, какъ-то университетахъ, академіяхъ, а не къ наставницамъ, учившимся въ школахъ втораго разряда, которые, скажемъ мимоходомъ, стоятъ гораздо ниже второразрядныхъ мужскихъ школъ. Что касается семействъ, которыя не въ состояніи дозволить себѣ роскошь учителей по часамъ, они посылаютъ своихъ дѣтей именно въ тѣ-же второразрядныя школы, которыя не даютъ имъ ни прочнаго общаго образованія, ни какой-либо спеціальности. Единственная положительная выгода, доставляемая ученицамъ этими школами, состоитъ въ томъ, что открываетъ имъ возможность быть преподавательницами въ четыремъ низшихъ классахъ этихъ-же самыхъ учрежденій. Но такъ какъ въ Петербургѣ существуетъ всего только шесть второразрядныхъ школъ, гдѣ въ каждой есть четыре класса, куда допускаются женщины-преподавательницы, — то изъ этого становится ясно, что это — поле дѣйствія очень ограниченное, дающее занятія лишь небольшому числу женщинъ, и притомъ такъ, что ихъ вознагражденіе гораздо ниже вознагражденія преподавателей, которыхъ онѣ призваны замѣнять.

"Конечно, было сдѣлано нѣсколько попытокъ расширить кругъ женскихъ занятій: однѣ изъ женщинъ пошли въ типографщицы, стенографистки, другія принялись работать въ редакціяхъ въ качествѣ переводчицъ, но все это не доставляетъ еще занятія огромному количеству рукъ, требующихъ работы. При этомъ, вознагражденіе женщины до такой степени ниже вознагражденія мущины, что плата за переводъ упала почти до одинакой цифры съ вознагражденіемъ за работу иглой. Нашлось нѣсколько женщинъ болѣе энергичныхъ, лучше приготовленныхъ, которыя попробовали получить доступъ въ университетъ и медицинскую академію: правительство не давало оффиціальнаго разрѣшенія, и въ періодъ времени отъ 186і до 1864 г. лишь допускало это, но когда произошли впослѣдствіи нѣкоторыя политическія смуты, не имѣвшія впрочемъ никакого отношенія къ женскому ученью, то двери этихъ двухъ высшихъ учебныхъ заведеній совершенно закрылись для женщинъ. Одна изъ нашихъ дамъ, обладая болѣе другихъ средствами для существованія, г-жа Суслова, поѣхала добывать себѣ докторскій дипломъ въ Цюрихѣ: она прошла тамъ курсъ наукъ, закончила его, и въ нынѣшнемъ году воротилась къ намъ домой Въ настоящемъ году она занята практикой въ Петербургѣ. Другая дама, г-жа Кашеварова, втеченіе пяти лѣтъ прошла курсъ наукъ въ с.-петербургской медицинской академіи, благодаря исключенію, сдѣланному въ пользу одного маленькаго, башкирскаго племени, къ которому она принадлежала, котораго религіозныя вѣрованья не допускаютъ возможности лѣченія больныхъ женщинъ лицами мужскаго пола. Такимъ образомъ, мы имѣемъ, въ настоящее время, двухъ женщинъ-врачей. Но, за исключеніемъ этихъ двухъ примѣровъ, вопросъ о воспитаніи и расширеніи сферы женской дѣятельности, остался въ неподвижномъ положеніи начиная еще съ 1864 года и продолжая до начала прошлой зимы, какъ я разскажу вамъ это ниже. Но число женщинъ, имѣющихъ право на трудъ и стремящихся получить его, все только увеличивалось, и вмѣстѣ съ тѣмъ все болѣзненнѣе чувствовался недостатокъ средствъ, ощущаемый женщиною, лишенною прочнаго образованія, профессіи и спеціальности. Чтобъ дать вамъ понятіе о количествѣ личностей, ищущихъ себѣ какой-нибудь работы, я приведу вамъ одинъ частный фактъ. Правительство допустило женщинъ въ телеграфное вѣдомство, и менѣе чѣмъ въ 2 года, на службѣ по телеграфной части оказалось болѣе 300 женщинъ, да сверхъ того кандидатокъ — безконечное количество.

"Итакъ, милостивая государыня, у насъ въ Россіи, съ одной стороны значительное множество женщинъ, ищущихъ труда, съ другой стороны, полный недостатокъ (на который раздаются вѣчные жалобы) въ школьныхъ учителяхъ, врачахъ, деревенскихъ аптекаряхъ, арендаторахъ, просвѣщенныхъ земледѣлахъ, всякаго рода спеціалистахъ. Всѣ эти факты доказываютъ, что спеціальное образованіе не есть фантазія, а истинная настоятельная потребность. Мы прекрасно понимаемъ, что кромѣ спеціалистокъ по призванію, или по необходимости, есть масса женщинъ, жаждущихъ общаго образованія, которыя на немъ остановятся, и которыхъ вліяніе въ обществѣ и семействѣ будетъ столько же благодѣтельно и столько же благородно, какъ вліяніе женщинъ, посвятившихъ себя спеціальностямъ. Но мы желали бы, чтобы всякій человѣкъ имѣлъ право выбирать себѣ дорогу, безъ всякой помѣхи, ни загородки.

"Таковы, милостивая государыня, наши пожеланія и экономическое положеніе женщины въ Россіи. Если пролетаріатъ не существуетъ у насъ въ такомъ-же размѣрѣ, какъ въ Европѣ, то онъ уже формируется, мы видимъ его приближеніе, и мы хотимъ бороться противъ него, не только ради привилегированныхъ классовъ, т. е. тѣхъ классовъ, которымъ доступна культура, но также ради и рабочихъ классовъ. Спеціально для этихъ послѣднихъ устроилось нѣсколько ассоціацій прачекъ, портнихъ, переплетчицъ, башмашницъ и проч. Но эти пробы всѣ большею частью полопались, благодаря затрудненіямъ, отчасти со стороны правительства, а также благодаря невѣжеству предпринимательницъ и участницъ. Для того, чтобъ такія вещи удавались, надо болѣе знанія и развитія, чѣмъ ихъ есть у насъ. Мы думаемъ, что вопросъ объ увеличеніи вознагражденія за трудъ слишкомъ тѣсно связанъ съ соціальнымъ вопросомъ вообще, и частныя усилія не могутъ ему принести пользы. А потому, мы считаемъ себя вынужденными, ограничиться исканіемъ, ранѣе всего, уравненія женскаго воспитанія съ мужскимъ и допущенія женщины ко всѣмъ отраслямъ промышленности. Съ этою цѣлью, милостивая государыня, мы предполагаемъ устроить систематическіе курсы, которые будутъ заключать въ себѣ: естественныя науки, алгебру и геометрію, экспериментальную физику, общій курсъ химіи, анатомію, зоологію, ботанику. Что касается наукъ историко-филологическихъ, то сюда войдутъ: русская литература, русская исторія, всемірная исторія, статистика, политическая экономія, логика, языки: славянскій, греческій и латинскій, и исторія сравнительныхъ литературъ. Каждая студентка будетъ имѣть полную свободу идти по такой наукѣ, или по такой группѣ, которыя она сама выберетъ. Вы видите, все это только еще общее образованіе, но мы надѣемся и не скрываемъ отъ себя, что тѣ женщины, у которыхъ будетъ особое къ чему-нибудь призваніе, будутъ имѣть возможность, при помощи этихъ курсовъ, достаточно приготовиться ко вступительнымъ экзаменамъ, либо въ университетъ, либо въ медицинскую академію. Мы не можемъ измѣнить ходъ дѣла въ существующихъ второразрядныхъ школахъ, мы можемъ только дополнить ихъ чѣмъ-то, но только ихъ повысятъ до уровня второразрядныхъ мужскихъ гимназій, дополнительные курсы можно будетъ уничтожить. Съ недавняго времени есть частная второразрядная школа, основанная въ Петербургѣ, съ программою образованія, во всѣхъ пунктахъ соотвѣтствующею программѣ мужскихъ гимназій, но въ этой школѣ до сихъ поръ существуетъ всего только 4 маленькихъ класса, и она принимаетъ только дѣвочекъ отъ 9 до 12 лѣтъ. Для дѣвицъ были-бы крайне необходимы вышеуказанные курсы. Мы основываемъ надежду на допущеніе въ университеты и другія высшія школы женщинъ, способныхъ выдержать экзаменъ — на томъ фактѣ, что единственное возраженіе, которое могло бы быть выставлено — а именно, неудобство совмѣстнаго воспитанія дѣвушекъ и юношей — не существуетъ болѣе съ той минуты, когда министръ народнаго просвѣщенія сообщилъ дамамъ организаторшамъ, что предполагаемые ими курсы для образованія однѣхъ женщинъ не будутъ дозволены иначе, какъ на условіи допущенія мужчинъ въ аудиторіи. Такимъ образомъ, вопросъ рѣшенъ въ принципѣ.

"Мотивы, заставляющіе насъ предпочитать допущеніе женщинъ въ учрежденія для высшаго мужскаго образованія — основанію спеціальнаго университета, слѣдующіе: 1) вопросъ денежный: основаніе и содержаніе отдѣльнаго университета потребовало бы по крайней мѣрѣ милліона. 2) Преподаваніе, спеціально назначенное для женщинъ, могло-бы подвергаться измѣненіямъ, лучшіе профессора были-бы, навѣрное, постоянно отнимаемы у женскаго университета для присоединенія ихъ къ короннымъ университетамъ, къ мужскимъ заведеніямъ, а мы не желали бы имѣть въ перспективѣ рискъ обезображеннаго низшаго образованія (nous ne voudrions pas. courir le risque d’avoir un enseignement mutilé, inférieur). Мы желаемъ равенства, и это справедливо (et c’est de droit). Наконецъ, милостивая государыня, таковъ нашъ планъ дѣйствія, но будемъ ли мы имѣть счастіе довести его до благополучнаго окончанія — это другой вопросъ. Но мы твердо убѣждены въ томъ, что начатое дѣло не можетъ погибнуть, и если не мы, то наши дочери докончатъ его.

"Раньше, чѣмъ кончить это письмо, я считаю своею обязанностью отмѣтить нѣсколько заблужденій, высказанныхъ г. Вырубовымъ въ его письмѣ. Конечно, онъ былъ дурно освѣдомленъ, когда говорилъ, что иниціатива настоящаго движенія принадлежитъ одной дамѣ-аристократкѣ. Вотъ точная истина.

"Въ прошломъ году, въ январѣ 1868^[24], состоялся въ Петербургѣ съѣздъ русскихъ естествоиспытателей. Одной молодой женщинѣ пришла въ голову счастливая мысль, и, надо сказать, она имѣла на то довольно храбрости, — она представила ученому обществу петицію, прося ихъ сдѣлать нѣсколько шаговъ для того, чтобъ организовать курсы естественно-историческихъ наукъ, недостаточность которыхъ въ женскомъ воспитаніи дѣлаетъ матерей и преподавательницъ столь мало способными давать дѣтямъ раціональныя понятія о мірѣ и окружающей ихъ природѣ, и лишаетъ ихъ самихъ познанія одной изъ прекраснѣйшихъ отраслей науки, которою гордится человѣчество. Сверхъ того, она говорила, какъ давно и какъ горячо женщины желаютъ увидѣть повышеніе уровня ихъ познаній, и вмѣстѣ доказывала, столько выиграло-бы отъ того общество и семейство.

«Эта женщина, г-жа Конради, вовсе не принадлежитъ къ аристократіи. Она жена врача и живетъ своимъ литературнымъ трудомъ. Въ началѣ, ея выходка имѣла только тотъ результатъ, что возбудила всеобщую симпатію; съѣздъ не могъ заниматься спеціальными вопросами, но многіе изъ числа профессоровъ, тамъ присутствовавшихъ, обѣщали ей и нѣсколькимъ другимъ женщинамъ, присоединившимся къ ея просьбамъ, организовать курсы. Распространился объ этомъ слухъ по городу, и въ маѣ (1868) составлена была новая петиція, подписанная на этотъ разъ 400 женщинами. Ее послали въ университетъ съ просьбой, адресованной къ членамъ совѣта, организовать въ его стѣнахъ систематическіе курсы, состоящіе изъ естественныхъ, историческихъ и филологическихъ наукъ. Въ числѣ подписавшихся, принадлежавшихъ ко всѣмъ классамъ общества, была группа подписей также и аристократическихъ. Изъ провинцій пришли дополнительныя петиціи, печать пустилась говорить и разсуждать объ основаніи женскаго университета. Но совѣтъ университета не согласился взять на себя иниціативу, и петиціонеркамъ было отвѣчено, что онѣ должны напередъ адресоваться къ министру народнаго просвѣщенія. Вотъ тутъ-то и было затрудненіе; необходимо было организоваться, избрать комитетъ, а мы въ Россіи не имѣемъ права собраній. Но было рѣшено, что каждая группа изъ 25 женщинъ выдѣлить депутатку или присоединится къ депутаткѣ другой группы: подписавшіяся изъ аристократокъ отказались участвовать въ предпріятіи, которое выходило по крайней мѣрѣ сомнительнымъ^[25] и только одна дама изъ административной аристократіи, А. П. Философова, оказалась съ такимъ высокимъ сердцемъ, что не попятилась назадъ и не побоялась скомпрометироваться, присоединивъ свою фамилію къ мало титулованнымъ фамиліямъ прочихъ 12-ти депутатокъ. Я прилагаю здѣсь точный переводъ съ петиціи, выработанной совѣтомъ 13-ти и представленной тремя депутатками министру народнаго просвѣщенія. Я посылаю ее вамъ для того, чтобъ вы видѣли, что намъ отказывали въ томъ,.о чемъ мы вовсе не просили. Намъ не разрѣшили открывать систематическихъ спеціальныхъ курсовъ для женщинъ, но намъ позволили организовать публичныя систематическія лекціи. Одно и тоже, только подъ другимъ именемъ — пускай, имя ничего не значитъ, когда мы получаемъ самую вещь. Въ настоящую минуту профессора намъ уже сообщили программу, и лекціи начнутся въ слѣдующемъ семестрѣ, т. е. осенью. Сверхъ того, г. министръ народнаго просвѣщенія далъ намъ надежду на даровое помѣщеніе и нѣкоторое вспомоществованіе со стороны правительства.

„Если вы пожелаете, милостивая государыня, употребить въ дѣло сообщаемые мною факты, вы вполнѣ можете это, но поставивъ вмѣсто фамилій только иниціалы и сохранивъ мнѣ мое инкогнито…“

Это письмо — самое значительное изъ всѣхъ, когда либо написанныхъ Μ. В. Трубниковой. Оно заключаетъ не только вѣрное изображеніе тогдашняго положенія женскаго вопроса въ Россіи, не только точное изложеніе стремленій, надеждъ и ожиданій интеллигентнѣйшихъ и энергичнѣйшихъ дѣятельницъ нашего отечества 60-хъ годовъ, но и мысли самой Μ. В. Трубниковой, еще молодой 34-лѣтней женщины, но превосходившей, по глубинѣ соображенія и обширности мысли, даже большинство прочихъ доблестныхъ своихъ товарокъ и друзей. Ей самой, лично, и совершенно исключительно, принадлежали мысли о необходимости для нашего отечества женскаго высшаго образованія, совмѣстнаго съ мужскимъ высшимъ образованіемъ (въ университетахъ и высшихъ училищахъ разнаго рода), и главный доводъ ея, въ этомъ случаѣ, основывался (какъ мы читали сейчасъ въ ея письмѣ) на томъ, что, преподаваніе, спеціально назначенное для женщинъ, могло-бы подвергаться измѣненіямъ, лучшіе профессора были-бы, навѣрное, постоянно отнимаемы у женскаго университета, для присоединенія ихъ къ короннымъ университетамъ, къ мужскимъ заведеніямъ, а онѣ не желали-бы имѣть въ перспективѣ рискъ обезображеннаго низшаго образованія». Послѣдствія показали, позже, что мысль ея была справедлива, и опасенія не напрасны.

Жозефина Бутлеръ отвѣчала ей, изъ Ливерпуля, 15-го (27-го) мая (на англійскомъ языкѣ):

«… Еслибъ я попробовала подробно и точно разсмотрѣть всѣ части вашего письма, я бы, навѣрное, втянулась написать цѣлый томъ, а для этого у меня нѣтъ въ настоящую минуту времени. Я только вкратцѣ отвѣту на ваши вопросы… Посылаю вамъ брошюру, написанную мною нѣсколько времени тому назадъ, и гдѣ вы, можетъ быть, найдете что-нибудь для себя интересное. Вы увидите тамъ, что мы не такъ-то вполнѣ счастливы въ Англіи, какъ иной разъ думаютъ. У насъ надо побѣдить много предразсудковъ. Кругомъ насъ тѣснятся цѣлыя тысячи женщинъ, нуждающихся въ занятіяхъ, — худо образованныхъ и худо оплачиваемыхъ. Однако-же, у насъ есть въ Англіи, какъ вы справедливо говорите, право „свободнаго слова“. Прилагаю при семъ записку о предполагаемомъ здѣсь нами международномъ женскомъ журналѣ. Если его можно будетъ продавать во Франціи или которыхъ-нибудь городахъ въ Европѣ, гдѣ книгопродавцы приняли-бы его для продажи, это подвинетъ наше дѣло впередъ. Я сама напишу статью для № 1, и тамъ-же буду имѣть удовольствіе включить и ваше столь интересное письмо, но безъ вашего имени, по вашему желанію. Вы не должны ожидать, на первыхъ порахъ, большого литературнаго интереса въ нашемъ маленькомъ изданіи, но мы надѣемся, что усовершенствуемъ его и представимъ хорошихъ писательницъ. Если вы сами, или кто-нибудь изъ вашихъ знакомыхъ будетъ отъ времени до времени присылать извѣстія о событіяхъ или движеніи впередъ въ Россіи, или изложеніе вашихъ собственныхъ мыслей и намѣреній, это будетъ для насъ очень пріятно и полезно…»

Въ приложенной къ этому письму «программѣ» было сказано: «1-го іюля 1869 года начнетъ выходить въ свѣтъ ежемѣсячный журналъ „Now-а-days“ (Наше время), который соединитъ въ себѣ два до сихъ поръ отдѣльно существовавшіе журнала: — „Woman’s world“ (женскій міръ) и „Kettledrum“ (Барабанъ), съ прибавленіемъ „Хроники“, касающейся всѣхъ предметовъ женскихъ интересовъ и воспитанія, какъ въ Англіи, такъ и на континентѣ. Сотрудники журнала: миссъ Менелла Бьютъ Смедлей; мистриссъ Жозефина Бутлеръ; миссъ Джесси Букеретъ; миссъ Флоренсъ Билль; миссъ Уольстенгольмъ; Френсисъ Фрилингъ Бродерипъ; авторъ журнала „Дѣтскій міръ“; священникъ В. К. Р. Бедфордъ; священникъ Эбсуортъ; В. Фенъ и другіе. Подписная цѣна: 12 шиллинговъ въ годъ», Въ этомъ журналѣ появилось письмо Μ. В. Трубниковой.

Скоро потомъ, Жозефина Бутлеръ написала Μ. В. Трубниковой, изъ Ливерпуля, 18-го (30-го) іюня письмо (на англійскомъ языкѣ), и здѣсь сообщала разныя интересныя текущія новости по части женскаго вопроса. Такъ напримѣръ, она говорила. «У насъ въ Англіи, въ послѣднее время, произошло много интереснаго. Вопросъ о воспитаніи дѣвочекъ (а также и мальчиковъ), наконецъ-то, поступилъ на разсмотрѣніе парламента. Но все-таки намъ надо побѣдить еще много предразсудковъ…» Тутъ-же она сообщала о появленіи въ свѣтъ книги Джона Стюарта Милля «The subjection of women» (Подчиненность женщинъ), которая, по ея словамъ, «наэлектризовала публику своею смѣлостью», а также замѣчательнаго сборника статей: «Woman’s culture and woman’s work» (женское образованіе и женскій трудъ); но сверхъ того, она прибавляла еще: «Нѣсколько дней тому назадъ, я произнесла рѣчь на митингѣ по части воспитанія, въ ливерпульской высшей школѣ, и тутъ привела, между прочимъ, многое изъ того, что вы мнѣ сообщили, въ своемъ письмѣ. Когда я говорила о печальномъ и ужасномъ положеніи цѣлой массы женщинъ въ Россіи, благодаря органическимъ измѣненіямъ, нынѣ совершающимся въ странѣ, а также объ отсутствіи свободнаго промышленнаго труда, мои слушатели, и мужчины, и женщины, были очень тронуты…»

Въ іюнѣ того же года, было послано къ Жозефинѣ Бутлеръ письмо изъ Петербурга, отъ имени русскихъ женщинъ-организаторшъ. Текстъ былъ сочиненъ порусски, а на англійскій языкъ переведенъ Е. И. Конради. Оно очень порадовало Μ. В. Трубникову, и она писала моей сестрѣ изъ Интерлакена 7-го (19-го) іюня: «Я послала къ Бутлеръ ваше письмо, по моему мнѣнію — превосходное». Въ этомъ письмѣ, русскія женщины-организаторши выражали Жозефинѣ Бутлеръ свое убѣжденіе въ необходимости полной солидарности всѣхъ женщинъ для достиженія потребныхъ имъ правъ, и прибавляли: «Мы нисколько не сомнѣваемся, что организація женской международной ассоціаціи, о проектѣ которой вы говорите въ вашемъ письмѣ къ Μ. В. Трубниковой, была-бы въ высшей степени значительна для удаленія преградъ, воздвигнутыхъ между націями разницею языка, нравовъ и историческаго развитія, но теперь уже вполнѣ неумѣстныхъ тамъ, гдѣ рѣчь идетъ объ интересахъ прогресса и цивилизаціи…»

Жозефина Бутлеръ отвѣчала, изъ Ливерпуля, слѣдущимъ письмомъ отъ 20-го іюня (1-го іюля) (на англійскомъ языкѣ):

"Милостивыя государыни. Я получила ваше любезное письмо черезъ посредство г-жи Трубниковой, и считаю долгомъ сказать, что я и мои сотрудницы глубоко желаемъ, чтобъ тотъ духъ, которымъ дышетъ ваше письмо, могъ распространиться во всѣхъ образованныхъ странахъ, потому-что мы убѣждены въ томъ, что это и есть тотъ самый духъ, которымъ должно быть одушевлено будущее время, для осуществленія той пользы и той благодати, которыхъ желаютъ и изъ за которыхъ работаютъ просвѣщенные люди всѣхъ странъ. Прошло уже то время, когда намъ можно было дѣйствовать въ духѣ исключительной народности, не вредя себѣ и другимъ. Англія, во многихъ отношеніяхъ, была самою исключительною, гордою и консерваторскою страною, и потому-то меньшинство англійскаго народа, желающее для цѣлаго міра водворенія болѣе космополитическаго и христіанскаго элемента, должно одно изъ первыхъ выказывать это желаніе. Можетъ быть, эти слова покажутся чѣмъ-то черезъ-чуръ амбиціознымъ въ приложеніи къ нашимъ, покуда дѣтскимъ, усиліямъ относительно женщинъ. Тѣмъ не менѣе жизненная опытность и собственные инстинкты научатъ женщинъ не презирать «день маленькихъ вещей». Пускай еще мало то, чего мы достигли, за то принципъ, лежащій въ основаніи нашего дѣла, великъ и широкъ. Я думаю, что наши усилія въ пользу свободы труда, и интеллектуальнаго и общественнаго повышенія нашего пола, а также всѣ международныя комбинаціи, которыя мы можемъ предпринять для этой цѣли, способны достигнуть результатовъ далеко выходящихъ за предѣлы нынѣшней нашей цѣли. Мы — цѣлая половина рода человѣческаго, и, возвысившись надъ всѣми народными ревностями и ограниченіями, мы покажемъ себя стоящими немного болѣе впереди передъ другою половиною человѣческаго племени. И, конечно, нашъ примѣръ будетъ имѣть вліяніе.

"Много-ли женщины могутъ сдѣлать для того, чтобъ отвратить войну и распространить свободу торговли во всемъ мірѣ — это будетъ доказано тогда, когда будутъ уже дарованы тѣ права и преимущества, которыхъ мы теперь требуемъ, если только когда-нибудь предстоитъ такой день.

"Самая борьба за пришествіе этого дня придаетъ силы и должна имѣть своимъ результатомъ утвержденіе той вѣчной истины, что Господь Богъ назначилъ міру и благоволенію царствовать на землѣ, и что Іисусъ Христосъ провозгласилъ равенство людей основою общественной философіи.

«Я не стану окладывать отсылку этого письма до полученія подписей прочихъ члоновъ нашего Совѣта^[26], такъ-какъ онѣ теперь (лѣтній сезонъ) разсѣяны по всей Англіи, но я прошу васъ вѣрить общей ихъ симпатіи…»

Когда-же моя сестра, въ одномъ письмѣ этого времени къ Μ. В. Трубниковой, выразила свои опасенія на счетъ вреднаго, быть можетъ, вліянія англійскаго духовенства на журналъ г-жи Бутлеръ, Μ. В. Трубникои отвѣчала ей, въ письмѣ изъ Цюриха отъ 26-гоіюня (у-го іюля): «Чѣмъ-то будетъ этотъ_и журналъ, мудрено судить. Англійское духовенство не то-же самое, что наши попы, и дало изъ среды своей столько поборниковъ свободы и прогресса, что и свѣтскимъ, сословіямъ другихъ странъ есть чему у нихъ поучиться. У англичанъ Библія и Евангеліе иначе толкуются, иначе примѣняются, и если они умѣютъ находить тамъ опору для рабовладѣльчества, то тамъ-же почерпаютъ и самые свѣтлые доводы въ защиту лучшихъ требованій человѣческаго разума и стремленій.. Скажемте, какъ апостолъ Павелъ: „Ядый не идущаго да не упрекаетъ, а не ядый идущаго да не укоряетъ. Всѣ мы братіи — аще вѣруемъ“. Вотъ, скажу вамъ, истинный мудрецъ былъ — практическій мудрецъ, умѣвшій доставить торжество своей цѣли! — Не забудьте, однакоже, что онъ дѣлалъ возможныя уступки, — только возможныя… онъ умеръ за вѣру свою».

Въ слѣдующемъ своемъ письмѣ, изъ Сен-Морица, отъ 5-го (17-го) іюля, Μ. В. Трубникова писала моей сестрѣ: «Вѣроятно около 20-го или 25-го августа мы свидимся съ г-жею Бутлеръ въ Женевѣ, или въ Роллѣ около Женевы. Я непремѣнно скрѣплю нашъ союзъ, съ англійскими женщинами всевозможными узами: я вижу въ этомъ сильную опору для будущаго… Женское движеніе имѣетъ за себя лучшіе умы Европы.. Фовети, Легувэ, Ришеръ, Гюго, Арно, Рошфоръ — во Франціи, пишутъ въ „Droit des femmes“ наряду съ-Женни д’Эрикуръ, Marie Goegg (въ Женевѣ), Маріей Дерэмъ, Андрэ Лео, Анжеликой Арну, Амеліей Боскэ — словомъ въ Европѣ этотъ вопросъ уже не вопросъ, а дѣло, и кипучее, живое. Если у насъ будутъ препятствія и задержки, то все это — временное и проходящее. Успѣхъ Европы — лучшій залогъ нашего успѣха, и скоро, скоро, на нашемъ вѣку, женщинамъ откроются всѣ пути науки, образованія и правъ. Ввиду этого неизбѣжнаго торжества, не будемъ огорчаться неудачами, сила солому ломитъ — а сила духъ, сознаніе человѣческихъ правъ должно переломать всѣ беззубыя, дрянныя преграды, какимъ-бы именемъ онѣ ни величались. Это вѣрно, какъ Божій день…»

Въ письмѣ изъ Мюррена (Швейцарія), отъ 28-го іюля (ю-го августа) 1869 г. Жозефина Бутлеръ писала Μ. В. Трубниковой (по-англійски):

«…Будьте храбры! Мы навѣрное что-нибудь да выиграемъ нашими, хотя-бы даже и маленькими усиліями создать международную женскую помощь. Я думаю, что мужчины иныхъ странъ, можетъ быть устыдятся, или будутъ подстегнуты (might be shamed or stimulated) тѣмъ, что уже начато мужчинами другихъ странъ въ пользу женщинъ. Я получаю письма изъ Берлина, гдѣ мнѣ разсказываютъ о точно такой-же нелѣпой оппозиціи, какую вы испытываете въ Петербургѣ. Но есть большое значеніе въ одновременномъ и широко распространенномъ характерѣ этого движенія. Есть-ли для насъ возможность къ тому, чтобы лучшія статьи по этому вопросу были переведены на другіе языки, и чтобы онѣ пошли въ ходъ? Потому что это такое дѣло, гдѣ мы должны помогать другъ другу нашимъ дѣломъ и кошелькомъ…»

Спустя еще нѣсколько недѣль, Μ. В. Трубникова писала моей сестрѣ, 2-го (14-го) октября 1869 года: "Бываетъ по нѣскольку сутокъ, что я не могу держать пера въ рукахъ {Μ. В. Трубникова страдала тогда нервными болѣзнями и сердцебіеніемъ, отъ чего и лечилась въ Швейцаріи. В. С.}. Поэтому я и хочу воспользоваться хорошей минутой, чтобы сообщить вамъ, что успѣла сдѣлать, и просить васъ передать по принадлежности нашимь dames organisatrices, распорядительницамъ-издательницамъ и Евг. Ив. Конради то, что въ этомъ письмѣ будетъ относиться къ спеціальности каждой изъ нихъ. Извиняюсь передъ Евг. Ив., что не пишу ей отдѣльно: писаніе писемъ страшно утомляетъ меня, а многое пришлось-бы повторять. Я познакомилась съ г-жею Бутлеръ {Г-жа Бутлеръ принуждена была, около середины лѣта 1869 года, ѣхать въ Швейцарію лечиться. Она встрѣтилась и познакомилась съ Μ. В. Трубниковой въ Женевѣ. В. С.} и съ членами «Интернаціональнаго женскаго общества», основаннаго Madame Marie Goegg въ Женевѣ. Общество это хотя и находится въ дружескихъ отношеніяхъ съ секціей женщинъ «Интернаціональнаго общества рабочихъ», но стоитъ отъ него особнякомъ. Оно упрекаетъ послѣднее въ односторонности, въ презрѣніи къ политическимъ правамъ женщины, а само несетъ упрекъ, и по моему заслуживаетъ его, въ чрезмѣрной заботѣ, о провозглашеніи различныхъ правъ, и въ холодности къ рабочему вопросу. Дѣйствительно, у себя дома, швейцарская группа передовыхъ женщинъ не отличается практичностью. Она, напримѣръ, затѣеваетъ устройство высшаго женскаго образовательнаго заведенія, программу котораго прилагаю^[27], и занимается сборомъ на этотъ предметъ денегъ, тогда какъ всѣ мужскія среднія и высшія заведенія къ услугамъ всѣхъ желающихъ, и швейцарки только изъ трусливости передъ грознымъ Qu’en dira-t-on не пользуются ими. Но это ихъ домашнія дѣла, а для иностранныхъ друзей, ихъ общество — кладъ. Къ нимъ присоединились англичанки; онѣ въ сношеніяхъ съ итальянками и имѣютъ нѣсколько друзей во Франціи и Германіи. Но та и другая страна предпочитаютъ, пока, дѣйствовать особнякомъ, и не считаютъ выгоднымъ для себя вступать въ интернаціональный союзъ. Не зная положенія дѣлъ въ настоящую минуту и боясь надѣлать хлопотъ, я не рѣшилась оффиціально заявить вступленіе всѣхъ dames organisatrices въ интернальную ассоціацію. Я ограничилась тѣмъ, что записала себя и васъ, Nadine, въ члены. Это членство даетъ вамъ и мнѣ право обращаться къ швейцаркамъ черезъ Madame Marie Goegg (rue.du Mont-Blanc, 21, Genève) и къ англичанкамъ (Liverpool, 280, South Hill Park-Road: Madame I. Butler), съ разными просьбами и требованіями услугъ и одолженій, какія были-бы сочтены полезными для женскаго вопроса; конечно, это возлагаетъ и на насъ обязанность платить тѣмъ-же: обязанность эта принята, впрочемъ, обоюдно, съ оговоркою, что мы будемъ оказывать содѣйствіе лишь въ тѣхъ случаяхъ, когда это не связано съ ущербомъ или рискомъ для нашихъ домашнихъ, національныхъ дѣлъ. Въ настоящее время трудно было опредѣлить всѣ формы обоюдныхъ одолженій, но предвидѣны были слѣдующія: 1) обмѣнъ брошюръ, уставовъ, статей, книгъ, свѣдѣній, и т. п., относящихся до женскаго вопроса, женскаго труда и образованія; 2) коллегіальная подача петицій правительствамъ, оффиціальнымъ лицамъ и учебнымъ учрежденіямъ о допущеніи женщинъ въ существующія высшія учебныя заведенія, или о расширеніи ихъ правъ въ другихъ сферахъ общественной жизни. Нагляднымъ примѣромъ того, чего мы можемъ ожидать впослѣдствіи и для себя отъ такой солидарности — настоящая петиція, которую итальянки просятъ подать въ Палату депутатовъ черезъ итальянскаго министра народнаго просвѣщенія. Посылаю вамъ обѣ бумаги, т.-е. письмо къ министру и петицію въ палату, въ качествѣ обращика, и съ запросомъ: нельзя-ли было-бы и русскимъ присоединить свои подписи къ этой просьбѣ. Рѣшено, что каждая національность выставитъ двѣ подписи: подпишутъ предсѣдательницы и секретари секцій. У насъ, за неимѣніемъ тѣхъ и другихъ, пришлось-бы титуловать русскихъ уполномоченныхъ «депутатками» или «делегатками» отъ комитета «des dames organisatrices». Но анонимно, инкогнито, подъ общей кличкой «dames organisatrices» выступить нельзя — лучше совсѣмъ отказаться.

"Хотя интернаціоналки и понимаютъ, что каждая страна имѣетъ свои условія, противъ которыхъ трудно идти, но тѣмъ не менѣе участіе въ итальянской петиціи пріобрѣло-бы намъ и упрочило-бы за нами право требовать помощи другихъ, буде она потребуется. А вѣдь еще неизвѣстно, добьемся-ли мы, безъ посторонней помощи, нашихъ лекцій. Онѣ всѣ еще entre ciel et terre, а въ русскомъ переводѣ, находимся въ зависимости отъ болѣе или менѣе правильнаго пищеваренія и прочихъ житейскихъ вдохновеній одного графа и одного профессора.

"И такъ, если сочтено будетъ удобнымъ дать двѣ русскія подписи, сообщите madame Goegg, кого вы избрали въ представительницы. Я отъ чести избранія не отказываюсь, но на нее и не напрашиваюсь.

"Для «Недѣли»^[28] тоже условлено съ Goegg и Butler, что будетъ высылаться все, что Евг. Ив. Конради отъ нихъ потребуетъ. Съ Madame Butler даже договорились мы очень опредѣленно, что въ концѣ каждаго года можно будетъ сводить счеты и покрывать передержки той стороны, которая потребовала въ этотъ промежутокъ наиболѣе матеріала. Она очень просила, чтобы ей доставляли, въ переводѣ на англійскій или французскій языкъ, все интересное въ русской литературѣ по женскому вопросу. Она просила, кромѣ того, уставы покойнаго «Общества женскаго труда», несостоявшейся издательской Артели и всѣхъ предпріятій женскаго труда, хотя-бы филантропическаго характера.

«Кромѣ того, я предложила ей переводы, на англійскій языкъ, лучшихъ современныхъ русскихъ писателей; она взялась переговорить объ этомъ съ издателемъ Макъ-Милланомъ. Въ Англіи извѣстны только Карамзинъ, Пушкинъ, и въ объявленіяхъ новыхъ книгъ нынѣшняго года я нашла, что недавно поступилъ въ продажу переводъ „Лизы“ Жуковскаго (!). Ясное-же представленіе могутъ имѣть англичане объ умственномъ движеніи и стремленіяхъ современной Россіи, судя о ней по литературѣ 30-хъ годовъ. Въ Германіи и Франціи Тургеневъ, Чернышевскій и проч. кое-кому извѣстны, многое уже переведено на нѣмецкій и французскій языки, Тургеневъ даже популяренъ не менѣе Шпильгагена; что-же касается Англіи, то тамъ русская современная литература совершенно terra incognita. Не выищутся-ли между нашими барынями знатоки англійскаго языка, вѣдь это нетронутая руда и хорошій заработокъ. Я имѣла въ виду при этой комбинаціи обѣихъ дамъ Европеусъ, Е. И. Конради, и вообще хотѣла поискать желающихъ; сестру-же Вѣру хотѣла эксплуатировать въ качествѣ редактора: она очень недурно знаетъ языкъ. Если-же мысль окажется практичной, не теряйте времени, спишитесь съ Бутлеръ. Поле для выбора широкое, но мнѣ особенно улыбалась мысль, ознакомить англичанъ съ Тургеневымъ, Достоевскимъ, Толстымъ, Гончаровымъ и нѣкоторыми очерками Щедрина. Въ Америкѣ я тоже надѣюсь найти друзей, можетъ быть корреспондентокъ. Я писала къ Женни д’Эрикуръ, отвѣтъ получится, вѣроятно, въ Петербургѣ: я просила сестру Вѣру передать вамъ его. А вамъ, т.-е. вамъ и Е. И. Конради, даю carte blanche продолжать корреспонденцію, объяснивъ ей, что я нездорова и поэтому не пишу сама…» Въ концѣ письма Μ. В. Трубникова говорила, что посылаетъ, черезъ одну знакомую, брошюрку Андрэ Лео «Lettre à Duruy» (тогдашнему французскому министру народнаго просвѣщенія) и ея-же книгу: «La femme et les moeurs», и сверхъ того, собранную ею самою, въ Швейцаріи, небольшую коллекцію минералловъ — для будущихъ женскихъ лекцій.

Всю зиму съ 1869 на 1870 годъ Μ. В. Трубникова прохворала въ Италіи, и потому, понятное дѣло, всѣ ея заграничныя корреспонденціи прекратились. Нѣсколько оправившись и возвратясь въ 1870 году на родину, она пробовала возобновить прежнія связи съ иностранными своими пріятельницами. Такъ, наприм., мы находимъ, въ ея бумагахъ, черновое письмо къ г-жѣ Маріи Геггъ, въ Женеву, изъ Петербурга, отъ 14—26 іюня 1870 г., гдѣ она говоритъ о своихъ недавнихъ невзгодахъ и сообщаетъ объ успѣхахъ курсовъ высшаго женскаго образованія въ Россіи (Аларчинскіе курсы). Точно также мы находимъ еще черновое ея письмо, изъ Петербурга въ Ливерпуль, къ г-жѣ Бутлеръ, отъ іюня 1870 г., подобнаго-же содержанія. Но отвѣтныхъ писемъ отъ г-жи Геггъ мы болѣе не встрѣчаемъ, а про г-жу Бутлеръ мы узнаемъ, изъ письма ея секретарши, г-жи Розы Брукеръ, отъ 3-го іюля 1870 г., что г-жа Бутлеръ нездорова, отдыхаетъ и собираетъ новыя силы послѣ ея громадныхъ усилій и дѣятельности, восходившей даже до горячаго предстательства въ самомъ англійскомъ парламентѣ, по вопросу объ уничтоженія «женской проституціи».

Наконецъ, нѣсколько оправившись отъ личныхъ нервныхъ своихъ потрясеній, Жозефина Бутлеръ написала къ Μ. В. Трубниковой, изъ Ливерпуля, въ апрѣлѣ 1871 года, письмо, на французскомъ языкѣ, гдѣ говорила: «Моя корреспонденція съ друзьями была совершенно перервана продолжительною и страшною войною, которая, втеченіе полугода, завладѣла всѣмъ нашимъ вниманіемъ. Я горячо желаю снова завязать переписку со всѣми тѣми кто вѣровалъ вмѣстѣ со мною, что посредствомъ международнаго взаимодѣйствія мы послужимъ дѣлу свободы и справедливости. Не можете-ли вы намъ посовѣтовать, намъ, англійскимъ женщинамъ, какъ-бы намъ теперь соединить наши усилія вмѣстѣ съ вашими? Что можемъ мы сдѣлать, чтобъ распространить наши мысли по всѣмъ странамъ, начиная съ водворенія моральнаго кодекса, основаннаго на достоинствѣ и эмансипаціи женщины?..» Далѣе г-жа Бутлеръ съ радостью сообщала объ уничтоженіи, Парижскою Коммуною, извѣстнаго «бюро нравовъ», и продолжала: «Нашъ первый министръ, Гладстонъ, и много другихъ членовъ парламента убѣждены теперь въ жестокости и безнравственности системы, отмѣны которой мы надѣемся достигнуть даже ранѣе іюля мѣсяца….Бой былъ страшный. Но всѣ, кто дѣйствительно религіозенъ, всѣ друзья свободы стали на нашу сторону. Что касается высшихъ классовъ, они — напги враги, и особенно лондонскіе фэшенебли, почерпающіе свои принципы въ нѣкоторыхъ гнусныхъ журналахъ и публикаціяхъ. Меня потребовали въ комитетъ палаты лордовъ парламента, для высказанія моихъ заявленій. Болѣе четырехъ часовъ я была подвергнута строгому разбору королевской коммиссіи. Я просто сказала, что въ Англіи произойдетъ революція, если высшіе классы осмѣлятся снова подвергнуть страну нашу несправедливымъ и тиранскимъ законамъ, угнетающимъ женщину и предоставляющимъ всѣ выгоды развратнымъ мужчинамъ. Послѣ того, мои судьи спросили меня: что можемъ мы, женщины, предложить парламенту для искоренія этихъ общественныхъ ранъ? Это — признаніе, наконецъ, доказывающее, что мужчины нуждаются въ мнѣніи женщинъ во всѣхъ вопросахъ домашней экономіи и законодательства, касающагося частной жизни каждаго отдѣльнаго человѣка. Наша побѣда почти обезпечена, мы желаемъ продолжать борьбу противъ всѣхъ этихъ бѣдствій какъ у себя, такъ и въ чужихъ краяхъ, и съ этою цѣлью я пишу вамъ, для того, чтобъ снова завязать сношенія, которыя могутъ оказать большую помощь въ такомъ важномъ и значительномъ вопросѣ».

И такъ, Жозефина Бутлеръ перенесла свою энергическую и горячую дѣятельность въ другую сферу, безъ сомнѣнія, въ высокой степени полезную, великодушную и благодатную — но иную. О женскомъ воспитаніи и равноправномъ съ мужчинами образованіи не было въ письмѣ уже ни слова. Отвѣчала-ли ей Μ. В. Трубникова — неизвѣстно: не сохранилось въ ея бумагахъ никакихъ слѣдовъ дальнѣйшей переписки съ г-жей Бутлеръ. Можно, однако же, полагать съ немалою вѣроятностью, что переписка не продолжалась. И усиленіе болѣзней Μ. В. Трубниковой, и неблагопріятныя личныя обстоятельства, а наконецъ, и большія заботы о важномъ, насущномъ для русской женщины дѣлѣ — заботы о новыхъ завоеваніяхъ у насъ по части женскихъ правъ и образованія, наполняли все ея время и занимали всѣ ея усилія.

Оканчивая эту главу, замѣчу, что приведенныя въ ней письма Женни д’Эрикуръ, Андрэ Лео, Жозефины Бутлеръ и Μ. В. Трубниковой (послѣднія въ черновыхъ наброскахъ) находятся на храненіи въ Императорской Публичной Библіотекѣ, въ подлинникахъ. Подлинное-же письмо Джона Стюарта Милля, долгое время хранившееся то у моей сестры, то у Е. И. Конради, было отобрано, вмѣстѣ съ другими бумагами, у этой послѣдней, лѣтомъ 1872 года, во время обыска, произведеннаго въ ея квартирѣ, по ошибкѣ (отыскивался нѣкій г. Ободовскій, котораго Е. И. Конради никогда не знала и не видѣла), и съ тѣхъ поръ о подлинномъ письмѣ Д. С. Милля ничего не извѣстно. Въ 1882 году русскій переводъ съ него (довольно неточный) былъ напечатанъ въ «Наблюдателѣ» (Апрѣль, статья Лесковскаго: «Очеркъ исторіи высшаго женскаго образованія въ Россіи»).

ГЛАВА СЕДЬМАЯ.
Публичные мужскіе и женскіе курсы. Аларчинскіе курсы.

XIII.

Въ концѣ параграфа XI мы остановились на томъ, что 2і декабря 1868 года министромъ народнаго просвѣщенія графомъ Д. А. Толстымъ было разрѣшено русскимъ женщинамъ, вмѣсто просимаго ими доступа въ университетъ, «устраивать общія публичныя лекціи, т. е. лекціи совокупно для мужчинъ и женщинъ, на основаніи существующихъ о публичныхъ лекціяхъ постановленій».

"Прежде чѣмъ собрать всѣхъ подписавшихся на прошеніи женщинъ, пишетъ моя сестра, мы рѣшили повидаться съ П. А. Нарановичемъ и К. Ѳ. Кесслеромъ. Мы съ Μ. В. Трубниковой и поѣхали къ Нарановичу, прочли ему полученный нами отвѣтъ. Онъ пожалъ плечами и спросилъ, что и какъ мы думаемъ дѣйствовать? Мы отвѣтили, что наше желаніе — взять, что дозволяютъ, надѣясь, что современемъ можетъ и добьемся того, чего желаемъ. Онъ одобрилъ, и когда мы стали говорить о томъ, что не знаемъ, какъ быть съ наймомъ квартиры, то онъ сказалъ: «Я скажу министру Милютину; можетъ быть, какъ-нибудь васъ и устроимъ, а вы тоже, съ вашей стороны, поѣзжайте къ нему: вѣдь и жена его и дочь сдѣлались вашими членами, вотъ вы съ ними и потолкуйте объ этомъ. Онѣ премилыя барыни. Но только ничего — про меня». Мы и отправились къ нимъ прямо отъ него. Надо сказать, что во время всего этого разговора присутствовалъ и его сынъ.

"Итакъ, поѣхали мы къ Милютинымъ. Тоже и онѣ были опечалены отвѣтомъ. Мы попросили ихъ ходатайства насчетъ квартиры; онѣ приняли это съ удовольствіемъ и сказали, что дадутъ отвѣтъ. И въ самомъ дѣлѣ, черезъ два дня обѣ пріѣзжали и къ Μ. В. Трубниковой, и ко мнѣ — сказать, что отецъ согласенъ.

"Обрадованныя, мы поѣхали въ университетъ къ профессору К. Ѳ. Кесслеру, спросить: что и какъ онъ думаетъ? Прелестный это былъ человѣкъ! Застали мы у него проф. Ф. В. Овсянникова, познакомились поближе съ послѣднимъ, и они оба одобрили насъ насчетъ того, что мы хотимъ принять данное намъ разрѣшеніе, и сказали, что пріѣдутъ на засѣданіе уговаривать прочихъ, если будетъ оппозиція. Были мы у всѣхъ профессоровъ, составлявшихъ коммиссію по этому дѣлу, т. е. у Бекетова, Менделѣева, Петрушевскаго, Овсянникова, Миллера, Бестужева: они всѣ согласились пріѣхать. И вотъ, написали мы ко всѣмъ приглашенія. Собралось множество женщинъ, да и профессоровъ; почти всѣ тѣ, что были и на первомъ засѣданіи.

"Началось дѣло чтеніемъ отчета. По окончаніи чтенія шумъ былъ страшный, оппозиція ужасная. Большинство хотѣло, чтобы мы отказались. Тогда Д. И. Менделѣевъ заставилъ меня говорить, сказавъ: «Над. Вас. была у меня съ грустными разсказами объ отвѣтѣ, но очень логично и убѣдительно сказала, что надо принять то что даютъ. Пусть она повторитъ то, что мнѣ говорила, а вы всѣ поуспокойтесь въ это время, и обсудите, какъ дѣйствовать. Отказаться всегда можно и будетъ на это время, а разрѣшенія второго не скоро добьетесь!» Всѣ разомъ умолкли, чего, конечно, намъ никакъ-бы не достичь безъ Менделѣева, такъ-какъ гвалтъ былъ ужасный: вѣдь было слишкомъ 60 женщинъ — и какихъ ярыхъ: напр., г-жи Ткачева, А. В. Веберъ, О. И. Иванова, Μ. А. Тургенева, кн. Е: А. Макулова, Лесевичъ, Е. И. Цѣнина, Игнатьева, Борисова, да всѣхъ не перечтешь, и, конечно, мои доводы ни къ чему-бы не привели, да Д. И. Менделѣевъ изложилъ все въ двухъ словахъ, и я только подробно высказала всю эту мысль.

"Итакъ, согласились принять предложеніе, и все собраніе поручило тутъ-же Μ. В. Трубниковой и мнѣ, главное хлопотать объ устройствѣ курсовъ и пріискать для нихъ квартиру. Пало это дѣло всецѣло на меня, такъ-какъ Μ. В. Трубникова была больна, должна была скоро отправляться за-границу, лѣчиться, и ѣздить по Петербургу болѣе не могла. Но у меня былъ неоцѣненный помощникъ, А. Н. Бекетовъ. Надо было обдумать, какъ дѣйствовать? Денегъ не было налицо, а расходъ предстоялъ огромный.

"Нарановичъ тутъ намъ больше всѣхъ помогъ. Онъ выпросилъ у министра Милютина помѣщеніе въ Медицинской Академіи, и мы были отъ этого въ восторгѣ. Но тутъ нашлось опять препятствіе: профессора университета должны были испросить разрѣшеніе у своего министра, министра народнаго просвѣщенія, читать въ зданіи другого министерства. Ну, мы, конечно, тотчасъ къ А. Н. Бекетову. А пока шла эта проволочка, цѣлые мѣсяцы, профессора въ своей коммиссіи вырабатывали программы лекцій и рѣшили: такъ-какъ денегъ у насъ немного, то начинать не полный курсъ всѣхъ университетскихъ предметовъ, а нѣсколько, и именно вотъ какъ: русскую исторію будетъ читать — K. Н. Бестужевъ, русскую литературу — О. Ѳ. Миллеръ, анатомію человѣка — Ф. В. Овсянниковъ, ботанику (систематику) — А. Н. Бекетовъ, физіологію растеній — А. С. Фаминцынъ, химію — Д. И. Менделѣевъ, физику — Ѳ. Ѳ. Петрушевскій.

"Но во всѣ тѣ два года, пока шли наши хлопоты о разрѣшеніи лекцій, время не терялось даромъ, устроены были въ разныхъ домахъ лекціи. Напримѣръ: у меня два раза въ недѣлю, въ четвергъ вечеромъ и въ воскресенье утромъ, А. Н. Страннолюбскій преподавалъ геометрію и алгебру: въ нашей залѣ, въ Моховой, собиралось человѣкъ 50 и всѣ усердно занимались. Между прочимъ тутъ бывали В. П. Тарновская, З. А. Генъ (сестра Н. А. Бѣлозерской), Ткачева, Е. Д. Милютина, Анненская, А. В. Веберъ, С. А. Усова (жена физика) и пр. У меня-же бывали практическія занятія три раза въ недѣлю по ботаникѣ, занимался съ желающими Крутицкій, консерваторъ университета и удивительный спеціалистъ для приготовленія разрѣзовъ: проф. А. С. Фаминцынъ и А. Н. Бекетовъ просто не могли существовать безъ него. Онъ былъ самый добросовѣстный труженикъ, прекрасный человѣкъ; умеръ въ 90-мъ году отъ ревматизма, бросившагося на сердце. Ботанику читалъ А. Я. Гердъ, минералогію — А. Я. Гердъ (у О. Н. Бутаковой), зоологію — тоже онъ. Бакстъ еще читалъ, также И. Т. Глѣбовъ; ну, словомъ, всѣ работали усердно — и учащіе, и учащіеся. Были занятія и съ микроскопомъ, у меня, два раза въ недѣлю, подъ руководствомъ Крутицкаго. Читали также и Ковалевскій и И. Мечниковъ — совершенно еще молодой человѣкъ.

"Сверхъ всего этого, лекціи по физикѣ читалъ у насъ, въ частныхъ домахъ, А. Ст. Усовъ, отличный во всѣхъ отношеніяхъ человѣкъ. Онъ принималъ большое участіе въ дѣлѣ нашихъ курсовъ и былъ большой пріятель Лугинина, а этотъ послѣдній былъ химикъ и жилъ потомъ постоянно, много лѣтъ, въ Парижѣ: у него тамъ была своя лабораторія. Онъ давалъ намъ, впродолженіе многихъ лѣтъ, на курсы, ежегодно по 500 р., а при переѣздѣ въ Парижъ пожертвовалъ намъ большую часть своей петербургской лабораторіи. Жена А. Cт. Усова также принимала живѣйшее участіе въ курсахъ; она даже поступила на курсы вольнослушательницей и слушала ботанику и физіологію, русскую словесность и философію. Еще были лекціи и практическія занятія у профессора химіи Η. П. Федорова, тоже пріятеля Усова, полковника артиллеріи при артиллерійской академіи: эти лекціи происходили сначала на квартирѣ у Андр. Андр. и Ея. Андр. Штакеншнейдеровъ (хорошо знакомыхъ съ Федоровымъ), но потомъ профессоръ нашолъ слишкомъ затруднительнымъ возить каждую среду, съ Выборгской на Знаменскую, на лекцію, всѣ приспособленія и инструменты, реторты и проч. (ихъ перевозили въ нѣсколькихъ бѣльевыхъ корзинахъ); поэтому онъ и предложилъ слушательницамъ приходить къ нему, для лекцій, въ его лабораторію. Федоровъ былъ тоже удивительно-интересная личность, жилъ онъ весь для науки, проводилъ съ ученицами, можно сказать, цѣлые дни, и сердился, если онѣ рано уходили. Главное дѣло шло у него по воскресеньямъ и праздникамъ (такъ-какъ днемъ занимались у него юнкера), а то въ будни по вечерамъ.

"Какой былъ тогда спросъ на книги! продолжала моя сестра. — Всѣ свои копѣйки многія изъ женщинъ тратили на книги, издавалось и переводилось тогда почти гибель книгъ, почти всѣ работавшія женщины обращались за совѣтами къ профессорамъ. Сколько разъ профессоръ П. Г. Рѣдкинъ тоже пріѣзжалъ къ намъ, указывалъ, что и какъ читать молодымъ особамъ, ходившимъ совершенно въ потемкахъ: вѣдь тутъ были всевозможные слои общества — женщинъ и петербургскія свѣтскія, и изъ самыхъ захолустій россійскихъ провинцій, отовсюду — и изъ дальней Сибири, и съ юга.

"Между тѣмъ, въ то время и для будущихъ курсовъ и для уже существующихъ изданій нашего общества переводчицъ всюду, проявлялось огромное сочувствіё. Напр., великая княгиня Елена Павловна шлетъ вдругъ свою фрейлену, баронесу Раденъ, ко мнѣ (какъ выше было уже упомянуто), чтобы сказать, что: «tous les rayons de sa bibliothèque sont à notre disposition», дѣйствительно даетъ ихъ и указываетъ — какія книги, думаетъ она, будутъ полезны для переводовъ. Гр. Литке, президентъ академіи наукъ, выхлопатываетъ, особенно вслѣдствіе просьбъ А. П. Философовой, что наши изданія рекомендуются во всѣ заведенія, какъ наградныя книги. Типографія Общества Общественной пользы (вслѣдствіе стараній Мих. Степ. Воронина) при каждомъ изданіи дѣлаетъ огромную скидку. Всѣ пѣвцы итальянскіе и актеры французскіе (черезъ графа Николая и Михаила Яковлевичей Ростовцевыхъ) предлагаютъ намъ свои услуги. Однажды давался нашъ концертъ, и Пав. Степ. Федоровъ (начальникъ репертуарной части въ Императорскихъ театрахъ) нарочно назначилъ репетецію въ тотъ часъ, когда назначенъ нашъ концертъ. Актеры прислали намъ это сказать, публика уже сидитъ въ залѣ кн. Голицына, на Владимірской; тогда гр. Михайлъ Ростовцевъ, Николай тоже, братья Ольхины — забираютъ всѣ наши кареты и ѣдутъ во всѣ три театра и, можно сказать, отнимаютъ у Федорова съ бою театральныхъ актеровъ, и привозятъ ихъ въ залу. Но что мы перечувствовали между тѣмъ — ужасъ! Это было въ 1868 году.

«Итакъ, всюду шла подготовка къ слушанію лекцій, и даже такіе подготовительные курсы открылись въ гимназіи у Аларчина моста. Ихъ потомъ часто смѣшивали съ нашими, но напрасно: это были только „подготовительные уроки“ въ объемѣ мужскихъ гимназій. Они были чрезвычайно тогда необходимы, такъ-какъ женскія гимназіи, по программѣ своей, многому еще не удовлетворяли».

О возникновеніи «Аларчинскихъ курсовъ» Е. А. Штакеншнейдеръ разсказываетъ въ своей «Запискѣ» слѣдующее: "Послѣ отвѣта совѣта петербургскаго университета 5-го іюня 1868 года, на прошеніе женщинъ, съ 400 подписей, отъ n-го и 13-го мая того года, собраніе, происходившее въ домѣ у Μ. В. Трубниковой, не остановилось ни на чемъ рѣшите льномъ и окончательномъ, такъ-какъ участницы явились, конечно, далеко не всѣ. Наступило уже лѣто и Петербургъ пустѣлъ. Рѣшили только, отложивъ главнѣйшее до осени, образовать кружки, которые высылали-бы въ будущія собранія депутатокъ, такъ-какъ всѣ 400 подписавшихся женщинъ никакъ не могли-бы являться. Районъ, въ которомъ циркулировали подписные листы, былъ очень обширенъ, такъ-что въ числѣ депутатокъ, кромѣ знакомыхъ другъ другу лицъ, явилось нѣсколько и новыхъ. H. В. Стасова, конечно, также депутатка, взяла на себя впродолженіе лѣта заняться составленіемъ предварительной программы курсовъ, на случай, еслибы общее собраніе приняло предложеніе университетскаго совѣта, а также заняться изготовленіемъ прошенія министу. Наступила осень. Общее собраніе рѣшило принять предложеніе совѣта и уполномочило H. В., А. П. Философову, Е. Н. Воронину, въ сопровожденіи проф. А. Н. Бекетова, лично подать бумагу министру.

"Собранія происходили въ это время на дому у H. В. Стасовой каждую пятницу послѣ 1-го числа мѣсяца, но не всегда происходили мирно и гладко. Тысячи мелкихъ столкновеній, тщеславій и самолюбій тормозили дѣло. Опять повторилась исторія «Общества женскаго труда» 1864—1865 года. Опять стояли лицомъ къ лицу, съ одной стороны, нѣкоторыя личности, которыхъ, въ извѣстной части русской публики, прозывали тогда «нигилистками», съ другой стороны, другія личности, которыхъ тѣ въ насмѣшку называли «аристократками». Μ. В. Трубникова ходила, иной разъ, какъ въ воду опущенная, но H. В. Стасова, душа всего дѣла и всѣмъ сердцемъ ему отдавшаяся, не унывала, а между тѣмъ ей-то и готовился ударъ. Она работала больше всѣхъ и все сосредоточивалось на ней. Къ ней всѣ обращались, къ ней все стекалось, и, все сглаживая, никого не оскорбляя, она шла неуклонно къ цѣли, вѣруя глубоко, что цѣль будетъ достигнута. Не разъ говорила она: «Какъ вспомню, что все это дѣлается на нашихъ глазахъ, что совершается такой важный шагъ, и что, можетъ быть, тысячи будутъ потомъ пользоваться тѣмъ, надъ чѣмъ мы теперь трудимся — тогда мнѣ никакихъ трудовъ не жаль! А я, прибавляла она болѣе тихимъ голосомъ, знаю, что положила въ это дѣло не мало своего труда. И такъ мнѣ пріятно объ этомъ думать!» Безпокойный элементъ нашихъ собраній, въ самомъ дѣлѣ, важнаго значенія не имѣлъ, но была одна депутатка, Солодовникова^[29], инцидентъ съ которою имѣлъ серьезныя и непріятныя (на первый взглядъ) послѣдствія. Будучи очень горячаго нрава, она однажды въ собраніи нашемъ вспылила по личному дѣлу. Она была арестована по подозрѣнію, которое потомъ оказалось совершенно неосновательнымъ. Нѣкоторыя депутатки стали говорить, что послѣ ареста Солодовниковой не годится оставаться депутаткой. Услыхавъ это, она сочла себя обиженной и тотчасъ-же сложила съ себя званіе депутатки, и оказалась, такимъ образомъ, внѣ движенія. (Далѣе слѣдуетъ описаніе аудіенціи и министра)… Послѣ отвѣта гр. Толстого, всѣ у насъ пріутихли, но духомъ не пали, благодаря, главнымъ образомъ, энергіи H. В. Рѣшили, такъ или иначе, но начатаго дѣла изъ рукъ не выпускать. Публичныя, такъ публичныя лекціи, а тамъ дальше — видно будетъ. Пригласили опять профессоровъ составитъ новую программу, лекцій публичныхъ. Внутреннія смуты шли, между тѣмъ, тоже своимъ чередомъ, и тѣ двѣ партіи, которыхъ столкновеніе погубило «Общество женскаго труда», стояли опять другъ противъ друга и крысились другъ на друга. "Нигилистки намъ все испортятъ, говорили аристократки. — «Не нужно намъ филантропокъ и покровительницъ», кричали нигилистки.

"Μ. В. Трубникова заболѣла и въ началѣ 1869 года уѣхала заграницу. Собранія у H. В. Стасовой на дому продолжались, и Солодовникова присутствовала на нихъ, но не въ качествѣ депутатки. Программа была готова, даже профессора были готовы, оставалось только нанять помѣщеніе и открыть курсы, но не было главнаго — не было средствъ. Безъ денегъ нельзя было начинать, да деньги были нужны и для залога, такъ требовалъ министръ. Депутатка А. П. Философова предложила для этого дѣла свой домъ. «Не нужно намъ филантропокъ!» было отвѣтомъ на ея сердечное предложеніе. Но она этого отвѣта не слыхала; она продолжала ѣздить на собранія, блистая своими нарядами, звеня своимъ милымъ, молодымъ голоскомъ.

"Наступилъ великій постъ. Со всѣхъ сторонъ Россіи, и даже изъ-за границы, отъ Джона Стюарта Милля, француженки Андрэ Лео и англичанки Бутлеръ, получались сочувственныя письма, а дѣло ни жило, ни умирало, и денегъ все не было.

"Вдругъ, какъ громъ средь яснаго дня, поразила насъ вѣсть: Солодовникова устроила высшіе курсы, и для этого напередъ устроила концертъ въ ихъ пользу, съ участіемъ Лавровской. Зала дворянскаго собранія была полна, сборъ былъ великолѣпный, курсы полны, желающихъ попасть на нихъ такъ много, что приходится многимъ отказывать, мѣстъ нѣтъ. H. В. и всѣ мы — были поражены. H. В., не жалѣя своихъ силъ, боролась съ океаномъ препятствій, а другая — прошла по расчищенной дорожкѣ и раньше пришла къ цѣли! Колумбъ открылъ новую часть свѣта, но она она будетъ называться Америкой, а не Колумбіей! Всѣмъ намъ это было невыносимо.

«Не надо намъ филантропокъ и покровительницъ!» повторяла партія Солодовниковой и шла только на свои курсы. Они были открыты, съ Высочайшаго разрѣшенія, въ зданіи 5-й гимназіи у Аларчина моста. "Вотъ и вышло то, чего мы боялись, вотъ «нигилистки и испортили все дѣло», говорили у насъ — «Чѣмъ-же испортили! утѣшали насъ другія. Вы добивались курсовъ, ну вотъ они и готовы. Не все-ли равно, кто ихъ устроилъ!» Но въ томъ-то и дѣло, что не все равно. Эти курсы — другой программы, низшей, какіе-то вродѣ приготовительныхъ, съ учителями вмѣсто профессоровъ. И мы остались съ нашей программой и профессорами, но безъ слушательницъ, потому-что всѣ побѣжали туда, — и безъ денегъ, потому-что на успѣхъ второго концерта, вскорѣ вслѣдъ за первымъ, разсчитывать было нельзя. Удивительно ловко, подъ шумокъ и втихомолку, дѣйствовала Солодовникова, присутствуя на нашихъ собраніяхъ, и никогда, ни единымъ словомъ не обмолвясь о своемъ предпріятіи.

"Какъ-то разъ, на Святой, я встрѣтилась съ нею на вечерѣ у Соковниныхъ, и прямо, безъ всякихъ предисловій, спросила ее, зачѣмъ она такъ поступила, зачѣмъ, присутствуя на нашихъ собраніяхъ, дѣйствовала особнякомъ, и, когда надо объединять и сплачивать всѣхъ, она разъединяла и устроила расколъ. Хотя я и зла на Солодовникову (1873), но она мнѣ нравится, такое у ней оживленное, умное лицо. Отъ моихъ словъ она вся вспыхнула, особенно слово «расколъ» задѣло ее за живое.,

«Я не желаю раскола», отвѣчала она. "Напротивъ, я ищу сближенія и соединенія, и готова сойтись со Стасовой и ея партіей. Соковнина предлагаетъ вамъ свою залу для переговоровъ, но, прибавляла она, говорятъ, что ваша партія не хочетъ. Онѣ находятъ, что подобное сборище въ настоящее время можетъ только повредить дѣлу. (Студенты волновались тогда, изъ нихъ нѣкоторые, подстрекаемые Нечаевымъ, и производилось много арестовъ). «Я, со своей стороны, продолжала Солодовникова, не вижу, какая опасность можетъ быть въ томъ, что напримѣръ Соковнинъ, нашъ знакомый, пригласитъ къ себѣ человѣкъ 30. Что касается нашихъ курсовъ, то они вѣдь приготовительные, ваша программа гораздо выше и обширнѣе, мы другъ другу мѣшать не можемъ. Желающихъ-же учиться такая масса, что хватитъ и на наши, и на ваши. Открывайте ваши, и они будутъ полны. Ά только Трубникова и Стасова филантропки!»

"Я передала этотъ разговоръ H. В., и что было потомъ, состоялось-ли соединеніе тотчасъ, въ ту-же еще весну, не помню, знаю только, что въ концѣ концовъ оно состоялось. Наши курсы, первоначально открывшіеся въ 1870 году, въ домѣ министерства внутреннихъ дѣлъ, помѣщались потомъ, временно, въ домѣ Историко-филологическаго иститута, и наконецъ, перешли въ помѣщеніе Владимірскаго уѣзднаго училища, гдѣ помѣщаются и теперь (1873), и называются «Владимірскими высшими курсами, а тѣ называются „Аларчинскими“. Вражды между тѣми и другими нѣтъ никакой, и нѣкоторыя изъ слушательницъ посѣщаютъ и тѣ, и другіе. А въ настоящее время (1873) разрабатывается проектъ окончательнаго ихъ соединенія, такимъ образомъ, чтобы Аларчинскіе были какъ-бы подготовительными для Владимірскихъ, составлялибы начало, а Владимірскіе — продолженіе и конецъ» {Аларчинскіе курсы открылись 1-го апрѣля 1869 года. Директоромъ Аларчинской мужской гимназіи былъ Π. П. Бѣляевъ. Отвѣтственнымъ распорядителемъ Аларчинокихъ женскихъ курсовъ сдѣлался I. И. Паульсонъ — извѣстный педагогъ; скоро потомъ его замѣстилъ извѣстный педагогъ П. П. Фанъ-деръ-Флиттъ, физику преподавалъ профессоръ Фанъ-деръ-Флиттъ; Рашевскій — русскій языкъ, А. Н. Страннолюбскій — математику; Краевичъ — физику; А. Я. Гердъ — химію и естествознаніе; Розенбергъ — физику; Фанъ-деръ-Флиттъ — геометрію, Стрекаловъ — ариѳметику. Всѣ они преподавали безплатно. Слушательницъ было отъ 200 до 300. Курсы существовали съ 1869 по 1875 годъ, когда они уже исполнили свое назначеніе и становились болѣе не нужными. В. С.}.

Покуда шла въ Петербургѣ суматоха съ устройствомъ совмѣстныхъ публичныхъ лекцій для мужчинъ и женщинъ, Μ. В. Трубникова, полу-больная, сильно заботилась объ этихъ послѣднихъ, и, за невозможностью имѣть въ ту минуту что-нибудь лучшее и полнѣйшее, старалась разъяснить публикѣ вообще, и учащейся женской молодежи въ особенности, настоящее значеніе этихъ лекцій, и надежды, которыя все-таки можно на нихъ возлагать. Она прислала мнѣ статью свою, прося помѣстить ее, какъ «передовую статью», въ «С.-Петербургскихъ Вѣдомостяхъ», гдѣ я тогда постоянно писалъ, и былъ близокъ съ редакторомъ, Валент. Ѳедор. Коршемъ. Я это исполнилъ, и статья появилась въ № 94 «С.-Петербургскихъ Вѣдомостей» 1869 года, безъ подписи, какъ она сама того желала. Вотъ главныя мѣста этой очень замѣчательной, по энергіи и иниціативѣ, статьи.

"Мы вполнѣ убѣждены, что вопросъ высшаго образованія для женщинъ достигъ въ Россіи той степени зрѣлости и пустилъ достаточно глубокіе корни въ сознаніи общества, чтобъ не бояться безслѣднаго исчезновенія. Но рядомъ съ этимъ мы не можемъ забыть судьбу многихъ хорошихъ начинаній во всѣхъ цивилизованныхъ государствахъ Европы, не можемъ забыть, что они переходятъ не всегда быстро и правильно изъ сознанія въ жизнь, и что, наоборотъ, они по большей части встрѣчали и встрѣчаютъ разныя препятствія и задержки, которыя не только тормозятъ, но и пресѣкаютъ развитіе ихъ на болѣе или менѣе долгіе промежутки времени — хотя впослѣдствіи, конечно, они возникаютъ съ новою силой. Но эти колебанія въ примѣненіи къ важнѣйшихъ вопросамъ человѣческаго прогресса — фактъ, въ виду котораго не слѣдуетъ предаваться слишкомъ оптимистическимъ воззрѣніямъ на дѣло, занимающее насъ въ настоящую минуту, и къ предотвращенію этого факта необходимо приготовиться…

"Предположимъ даже, что въ данную минуту было-бы допущено въ университетъ и медицинскую, академію нѣсколько женщинъ; но на это слѣдуетъ смотрѣть не болѣе, какъ на счастливую случайность, произошедшую съ одной стороны отъ исключительно благопріятныхъ условій, позволившихъ этимъ женщинамъ пріобрѣсти нужную подготовку, съ другой — отъ личнаго воззрѣнія лицъ, отъ которыхъ зависитъ допущеніе или недопущеніе женщинъ въ высшія учебныя заведенія. Пока право на допущеніе въ высшія учебныя заведенія не будетъ закрѣплено за женщинами уставами этихъ заведеній, до тѣхъ поръ дѣло шатко. И потому мы находимъ, что пока двери университета и медицинской академіи не откроются для всѣхъ, необходимо имѣть для массы женщинъ подспорье высшихъ учебныхъ заведеній, какими на нашъ взглядъ и представляются курсы, о которыхъ идетъ рѣчь.

«По нашему мнѣнію, женщинамъ прежде всего слѣдуетъ уяснить себѣ, что курсы эти, хотя и временное учрежденіе въ смыслѣ историческомъ, — въ смыслѣ практическомъ призваны просуществовать не одно 3-хъ или 4-хъ-лѣтіе, а, быть можетъ, послужить орудіемъ просвѣщенія для двухъ или трехъ поколѣній, пока, наконецъ, программы и преподаваніе въ женскихъ средне-учебныхъ заведеніяхъ не будутъ вполнѣ соотвѣтствовать мужскимъ учебнымъ заведеніямъ того же разряда, и воспитанницамъ не будетъ присвоено право поступать въ высшія учебныя заведенія»…

Теперь я хочу показать здѣсь, какъ отнеслась Μ. В. Трубникова съ Солодовниковскимъ курсамъ, когда услыхала про нихъ у себя за границей, и какъ обсуждала отказъ въ разрѣшеніи устроить высшіе женскіе курсы.

Въ концѣ весны 1869 года, моя сестра была постигнута горькимъ семейнымъ несчастіемъ: скончалась отъ дифтерита, проболѣвъ всего нѣсколько дней, нѣжно любимая ею младшая ея племянница. Это была дочь старшаго брата нашего Николая, жившая съ нею отъ перваго дня своего рожденія, вмѣстѣ со всѣмъ остальнымъ своимъ семействомъ. Μ. В. Трубникова, бывшая но болѣзни (какъ я уже выше говорилъ) въ Швейцаріи, писала моей сестрѣ изъ Цюриха, 26 іюня: «Понимаю, голубушка, какъ тяжело, какъ больно изживать горе! Да, вы правы, въ жизни не разъ испытываешь, что живешь, потому что иначе нельзя. Вамъ еще помогаетъ то, что вы, выше личныхъ, выше семейныхъ отношеній, ставите общее дѣло, на которое отдаете себя всего, но бѣдная мать, что-то ей поможетъ встать? Я просто вспомнить не могу объ ней безъ слезъ!»…

Но, обращаясь затѣмъ къ общему ихъ дѣлу, къ высшимъ женскимъ курсамъ, Μ. В. Трубникова говорила моей сестрѣ: «Очень грустно было мнѣ узнать, что все идетъ такъ плохо въ нашей дѣловой сферѣ. Но съ лекціями надо еще обождать отчаяваться. Я думаю дѣло еще перебродится. А если совсѣмъ откажутъ тутъ, какъ вы думаете, не приклеить ли намъ профессорскія лекціи къ приготовительнымъ солодовниковскимъ курсамъ, въ видѣ старшаго класса, что-ли? Конечно, это pis-aller. Но вѣдь не мытьемъ, такъ катаньемъ надо добиться. Только надо выждать окончательнаго фіаско, чтобы пойти на такое самопожертвованіе. Изъ всего, что вы писали мнѣ раньше, я вижу, что эти барыни не совсѣмъ-то чисто вели себя, и становиться ихъ сотоварищами можно только ради необходимости, окончательно жертвуя личнымъ самолюбіемъ, отчасти и достоинствомъ. Но что намъ за дѣло до насмѣшекъ, до торжества мелкаго тщеславія: оно, конечно, возликуетъ отъ этого, но пускай, лишь-бы дѣло пошло, укоренилось и пустило крѣпкіе корни. Люди — проходятъ, учрежденія — живутъ вѣчно, и только видоизмѣняются. Они не уничтожаются безслѣдно»…

Теперь станемъ продолжать нашъ разсказъ о ходѣ дѣла въ Петербургѣ.

"Разрѣшеніе на совмѣстныя женскія и мужскія лекціи, — продолжаетъ въ своихъ «Запискахъ» моя сестра — было получено отъ министра графа Толстого въ декабрѣ 1869 года.

"Надо начинать дѣло, надо квартиру; министръ Милютинъ, какъ намъ сообщилъ П. А. Нарановичъ, ее даетъ намъ въ военной медико-хирургической академіи, но профессора университета сказали, что не могутъ начать читать лекціи въ помѣщеніи другого министерства, безъ разрѣшенія на то министра народнаго просвѣщенія. Отправляютъ къ нему депутатомъ А. Н. Бекетова. Графъ Толстой далъ сначала разрѣшеніе. Но заявленіе Бекетова о предложеніи Д. А. Милютина должно быть его конфузило, потому-что онъ тутъ-же сказалъ, что, кажется, ему можно будетъ дать намъ помѣщеніе, которое теперь свободно: это въ собственной министерской его квартирѣ, у Александринскаго театра, въ домѣ министерства внутреннихъ дѣлъ: что онъ только спишется съ этимъ министерствомъ и пришлетъ на-дняхъ отвѣтъ. И точно, на другой-же день. А. Н. Бекетовъ получилъ заявленіе отъ министра, что намъ уступаютъ квартиру въ нижнемъ этажѣ; что мы можемъ начать ее устраивать какъ намъ надо, а профессорамъ министръ даетъ разрѣшенія пользоваться, если надо, всѣми кабинетами изъ университета для нашихъ лекцій.

"Закипѣла работа. Тотчасъ былъ сдѣланъ проектъ и смѣта всего хозяйства. По дѣлу квартиры намъ очень помогалъ Собольщиковъ^[30]. Надо было устраивать освѣщеніе — въ верхнемъ этажѣ былъ газъ, внизу его не было, а онъ былъ необходимъ для занятій, да и для освѣщенія аудиторій. Денегъ на все это министерство, конечно, намъ не давало; стоило-же это намъ 250 р., а въ карманѣ пока не было ничего. Потомъ надобна была мебель: все заказывается, и тутъ намъ много помогалъ мой братъ Николай: онъ рекомендовалъ намъ дешеваго столяра^[31]. Дѣлаемъ объявленія во всѣхъ газетахъ, печатаемъ билеты, и въ одну недѣлю они всѣ расхватаны. Поступаетъ 767 женщинъ, и это намъ даетъ разомъ изрядную сумму. Мы оживаемъ. Въ три недѣли все готово.

"Надо замѣтить, что вслѣдствіе поступленія такой суммы за слушаніе лекцій, сдѣлалось возможнымъ не прибѣгать къ великодушному предложенію профессоровъ — читать лекціи безплатно. Онѣ съ самого-же открытія курсовъ стали оплачиваться.

"20 января 1870 года, вечеромъ, въ 8 ч., служится молебствіе, на которое пріѣзжаетъ неожиданно и гр. Толстой, и чрезвычайно просто разговариваетъ съ нами, заправилами, а меня какъ-то въ особенности поздравляетъ и говоритъ: "Ну, ваше сердце радуется, вы торжествуете. Я говорилъ себѣ: Ce que femme veut — Dieu le veut.

«Все, что было на душѣ, передать нельзя. Я чувствовала, что я не только красная, но пунцовая, а сердце такъ и пляшетъ. А. Н. Бекетовъ началъ прекрасною рѣчью; жаль, что она не сохранилась, какъ и рѣчи всѣхъ профессоровъ».

Самый фактъ открытія курсовъ, 20-го января 1870-го года, Н. А. Бѣлозерская описываетъ въ своей «Запискѣ» слѣдующимъ образомъ: "Устройство публичныхъ лекцій (для мужчинъ и женщинъ вмѣстѣ) было поручено нами десяти женщинамъ, выбраннымъ изъ разныхъ кружковъ. Это были: H. В. Стасова, Μ. В. Трубникова, А. П. Философова, Е. И. Конради, В. П. Тарновская, Е. Н. Воронина, Μ. Г. Ермолова, Μ. А. Менжинская, А. В. Веберъ, Н. А. Бѣлозерская. Изъ нихъ, В. П. Тарновская, мало того, что наравнѣ съ другими принимала самое горячее участіе въ дѣлѣ, но еще, въ теченіе 25-ти лѣтъ, исключительно завѣдывала его денежными средствами и до настоящаго 1895) состоитъ казначеемъ Общества для доставленія средствъ высшимъ женскимъ курсамъ.

«Собранія тѣснаго женскаго кружка, взявшаго на себя устройство публичныхъ профессорскихъ лекцій, сначала происходили въ квартирѣ А. П. Философовой, а затѣмъ у H. В. Стасовой, и были слишкомъ интимны, чтобы ихъ называть „засѣданіями“: дѣло настолько занимало всѣхъ, что не казалось особенно труднымъ. Между тѣмъ, предстояло не мало всякихъ хлопотъ, особенно со стороны пріисканія средствъ для вознагражденія профессорамъ, устройства лекцій и найма помѣщенія. Но здѣсь успѣхъ превзошелъ всѣ ожиданія, благодаря неутомимой энергіи и беззавѣтной преданности дѣлу H. В. Стасовой, Μ. В. Трубниковой и А. П. Философовой. Средства были собраны и получено даровое помѣщеніе въ зданіи министерства внутреннихъ дѣлъ… Ко времени открытія лекцій распредѣлены были наши дежурства на лекціяхъ (по числу учредительницъ), для продажи билетовъ, провѣрки ихъ при входѣ въ аудиторію, размѣщенія публики и пр. Лекція О. Ѳ. Миллера была назначена первою въ этотъ вечеръ (20-го января 1870). При открытіи лекцій, мнѣ пришлось быть дежурной, вмѣстѣ съ H. В. — Никогда я не видала ее въ такомъ безпокойствѣ. Она безпрестанно мѣнялась въ лицѣ и выражала опасеніе, что публики не будетъ, и тогда все затѣянное дѣло, а съ нимъ и вопросъ о высшемъ женскомъ образованіи, будетъ проигранъ, и надолго. Но это опасеніе оказалось напраснымъ: къ назначенному часу хлынула толпа, и аудиторія была переполнена, къ великой радости H. В., лицо которой сіяло отъ удовольствія. Такъ-же успѣшно прошли и другія лекціи. Публика охотно посѣщала ихъ, хотя и бывали недоразумѣнія, вслѣдствіе крайне смѣшаннаго состава слушателей».

Про это-же время Μ. А. Менжинская разсказываетъ въ своей «Запискѣ»: "Дѣлать было нечего, приходилось довольствоваться, покамѣстъ, помѣщеніемъ въ домѣ министерства внутреннихъ дѣлъ. Комитетъ сообщилъ объ этомъ разрѣшеніи профессорамъ, которые, несмотря на совершенную перемѣну существа дѣла, все-таки изъявили свое согласіе читать хотя-бы и совмѣстныя лекціи. Профессоръ-же Бекетовъ предложилъ принять участіе даже въ самомъ нашемъ комитетѣ, и этимъ оказалъ великую пользу, во-первыхъ, выясняя многіе научные вопросы, потомъ, служа какъ-бы звеномъ, связующимъ нашъ комитетъ и университетъ.

"Были устроены по воскреснымъ днямъ демонстраціи по ботаникѣ, на которыя пріѣхало также еще нѣсколько профессоровъ, напр. Μ. С. Воронинъ, съ прекрасными собственными микроскопами. Профессоръ Овсянниковъ устроилъ также свои демонстраціи: онъ показывалъ препараты при газовомъ освѣщеніи Онъ же доставлялъ для лекцій скелеты, черепа, кости и многіе препараты изъ кабинетовъ Академіи Наукъ (онъ былъ академикомъ этой Академіи). Конечно, только при такомъ содѣйствіи профессоровъ и при полной ихъ готовности служить чѣмъ только можно, лекціи наши имѣли успѣхъ. Безъ сомнѣнія, многіе явились сначала только для того, чтобы посмотрѣть, что будетъ изъ этого дѣла, затѣмъ стали постоянными посѣтителями лекцій, заинтересовались предметомъ.

«Лекціи читались 4 раза въ недѣлю. Плата за полугодіе на каждый предметъ — 2 р. 50 к., за разовые — 25 коп. Мѣстъ было свыше 300, но вскорѣ пришлось раздавать болѣе билетовъ — такой былъ наплывъ слушателей».

Въ концѣ марта 1870 года, три депутатки, отъ лица комитета {А. П. Философова, Μ. В. Трубникова и H. В. Стасова.}, представляли министру внутреннихъ дѣлъ, А. Е. Тимашеву, что «такъ-такъ пріобрѣтеніе учебныхъ пособій и устройство учебныхъ кабинетовъ для разрѣшенныхъ министромъ народнаго просвѣщенія публичныхъ лекцій для женщинъ требуютъ значительныхъ расходовъ, то, по порученію всѣхъ женщинъ, принимающихъ участіе въ устройствѣ этихъ лекцій (общее число ихъ простирается до 400), онѣ считаютъ своею обязанностью обратиться къ г. министру съ просьбою дозволить имъ, тремъ депутаткамъ, публиковать въ газетахъ, что въ редакціи одной изъ петербургскихъ газетъ принимаются пожертвованія въ пользу лекцій, а также подписка на слушаніе оныхъ». На это, 5-го апрѣля, послѣдовалъ отвѣтъ министра внутреннихъ дѣлъ, что учредительницамъ курсовъ "воспрещается публиковать въ газетахъ о пріемѣ пожертвованій для предполагаемаго общаго курса для мужчинъ и женщинъ, а также и о подпискѣ на слушаніе курсовъ {Въ своемъ «Очеркѣ исторіи высшаго женскаго образованія въ Россіи» («Наблюдатель», 1882, IV, стр. 82), Μ. Л. Лесковскій говоритъ: «Въ Москвѣ, почти одновременно съ Петербургомъ, образовался кружокъ женщинъ, рѣшившихся добиться высшаго образованія. Московскій кружокъ, на первыхъ же порахъ, потерпѣлъ двѣ крупныя неудачи: 1) московская полиція, провѣдавъ о сходкахъ женщинъ, строжайше воспретила эти „сборища“, чѣмъ, разумѣется, обратила ихъ въ тайныя; 2) совѣтъ московскаго университета, прослышавъ стороною о намѣреніи обратиться къ нему съ просьбою содѣйствовать высшему женскому образованію, рѣшилъ: отвѣтить отказомъ, или — еще грубѣе — вовсе не отвѣчать».}".

"Для покрытія расходовъ по устройству лекцій, продолжаетъ Μ. А. Менжинская, нужны были тотчасъ деньги, а сборъ за слушаніе лекцій былъ все еще недостаточенъ, поэтому рѣшено было устроить въ пользу лекцій концертъ, литературное чтеніе и лоттерею. Въ концертѣ участвовали: скрипачъ Ауэръ, піанистъ Лешетицкій, пѣвица А. А. Хвостова и др. Кромѣ того, В. В. Мичурина прочла, со свойственнымъ ей талантомъ, сцену изъ «Псковитянки» Мея. Успѣхъ вечера былъ полный. Всѣ билеты разошлись (большинство по знакомымъ). Этотъ сборъ помогъ намъ для первыхъ уплатъ.

«Вотъ какъ и при какихъ обстоятельствахъ начались высшіе женскіе курсы. Теперь (1895), входя въ великолѣпное зданіе ихъ, проходя по широкимъ корридорамъ въ прекрасныя аудиторіи, не вѣрится, что дѣло было такъ начато, небольшой кучкой женщинъ безъ всякихъ средствъ, встрѣчавшихъ въ самомъ обществѣ или недовѣріе, или осужденіе, или насмѣшки. Конечно, какъ я уже говорила раньше, безъ содѣйствія и участія профессоровъ, дѣло это провалилось бы, но тѣмъ не менѣе и на долю комитета выпало много хлопотъ, трудовъ и заботъ. Но скажу безъ преувеличенія, и всякій участникъ согласится съ этимъ, болѣе всѣхъ трудилась, работала Η. В. Всюду она ѣздила, вездѣ являлась, вездѣ помогала, и хотя иногда въ самый комитетъ являлись лица, не принимавшія участія въ дѣлѣ, такъ сказать наскокомъ, и боясь всякой регламентаціи, во всемъ видя желаніе наблюдать, боясь какого-то фиктивнаго начальства, относились съ недовѣріемъ ко всѣмъ постояннымъ членамъ; видя же общее уваженіе къ Η. В. и узнавъ, что она предсѣдательница комитета, особенно враждебно относились къ ней и мѣрамъ, ею предлагаемымъ, и это еще болѣе усложняло дѣло. Но мало-по-малу все это сложилось, сгладилось, и лекціи продолжались».

"Конечно, наше помѣщеніе было не изъ удобныхъ, говоритъ моя сестра въ своихъ «Запискахъ», но довольно просторное: двѣ залы и два кабинета, но никакихъ приспособленій; также и неумѣлая была тутъ прислуга — сторожа министерства внутреннихъ дѣлъ. И потому мы всѣ, дамы, дежурили поочередно при профессорахъ, я-же исполняла тройную, или лучше сказать, всѣ должности, такъ-какъ по вечерамъ, во время лекцій, дежурила, а цѣлый день устраивала и съ аудиторіями, и съ поступающими. Конечно, потомъ черезъ мѣсяцъ все пришло въ обычную колею, но до тѣхъ поръ страшно я работала.

"Повторяю: торжественный день насталъ! Курсы, хотя и въ изуродованномъ видѣ, но начались. Bei; работали добросовѣстно, хотя, конечно, большинство не умѣло сначала работать, такъ какъ тутъ приходилось работать самостоятельно: вѣдь въ гимназіяхъ все помогаетъ учитель, а тутъ надо было все дѣлать самому, и выбирать предметы по своему собственному желанію. Но одушевленіе было такъ сильно, такая была единодушная аудиторія, такъ женщины сплотились въ одну семью, такъ помогали другъ другу, что, несмотря на пришлый элементъ мужчинъ, въ большинствѣ явившихся — кто изъ любопытства, кто соглядатаемъ, а кто и за гнуснымъ поискомъ интриги, — онъ былъ моментально отчужденъ всею массою пришедшихъ, искренно ищущихъ просвѣщенія. Вся эта жалкая среда хорошо почувствовала свое униженіе въ глазахъ тѣхъ, можно сказать, святыхъ молодыхъ женщинъ, пришедшихъ со всею чистотою нравственною преклониться въ храмъ науки. Профессора точно такъ же отнеслись къ этому дѣлу. Они игнорировали навязанныхъ имъ слушателей мужчинъ, они всецѣло относились только къ женской аудиторіи, а тѣхъ терпѣли, какъ необходимое зло, и на демонстративныхъ лекціяхъ только обращались къ женщинамъ. Но надо сказать, что на нѣкоторыя лекціи приходили и занимающіеся дѣйствительно мужчины, только ихъ было мало, и ихъ хорошо можно было отличить отъ той грязной толпы.

"Я забыла сказать, что съ первой же лекціи проф. Овсянникова, на нихъ присутствовалъ самъ министръ гр. Толстой. Онъ приходилъ, садился на заднюю скамейку, и всегда приглашалъ меня садиться съ нимъ рядомъ. Но онъ бывалъ тутъ всегда частнымъ человѣкомъ, и сказалъ какъ-то мнѣ: «У меня въ моемъ образованіи большой пробѣлъ: я совсѣмъ не знаю анатоміи и физіологіи».

"И такъ шли занятія въ этомъ помѣщеніи 1½ года, какъ вдругъ присылаетъ гр. Толстой за А. Н. Бекетовымъ и объявляетъ ему, что министерству внутреннихъ дѣлъ надобно это помѣщеніе, что тутъ предполагается помѣстить комитетъ для разбора польскихъ дѣлъ, и что мы должны его очистить ко второму полугодію. Но что онъ, графъ Толстой, намъ даетъ carte-blanche выбрать себѣ помѣщеніе въ одной изъ гимназій мужскихъ (женскихъ гимназій у министерства въ Петербургѣ не было).

"Конечно, мы были всѣ сильно огорчены, но дѣлать нечего. Потомъ, мы еще больше огорчились, когда узнали, что подкладка всего дѣла — недовольство нѣкоторыхъ распорядительныхъ лицъ министерства внутреннихъ дѣлъ… И вотъ начались наши странствія, какъ Вѣчнаго жида!

"И тутъ мы стали ѣздить съ Бекетовымъ по всѣмъ мужскимъ гимназіямъ, пріискивая помѣщеніе. Встрѣчали мы разные пріемы отъ директоровъ гимназій: одинъ изъ нихъ встрѣтилъ насъ весьма недружелюбно, но когда мы сказали, что министръ насъ уполномочилъ къ нему и къ другимъ обратиться, такъ измѣнился сильно, хотя думаю, что если-бы и я была на его мѣстѣ, мнѣ совсѣмъ-бы не улыбалось, можетъ быть, имѣть у себя совершенно чужое хозяйство.

"И вотъ, наконецъ, избѣгавши много гимназій, мы переѣхали со всѣмъ нашимъ скарбомъ скелетовъ и кое-какихъ инструментовъ, физическаго и химическаго кабинетовъ, на Васильевскій островъ, въ историко-филологическую гимназію. Въ то время былъ тамъ управляющимъ домомъ Ѳ. К. Штейнеке, нашъ хорошій знакомый, и онъ намъ устроилъ дѣло помѣщенія нашего у нихъ въ аудиторіяхъ; и устроилъ это по возможности сносно. Но все-же намъ было тутъ въ высшей степени и тѣсно, и неудобно. Всѣ скамейки пришлось поставить въ сарай, гдѣ онѣ и оставались все время. Мы такъ просуществовали съ января по май 1871 года.

«Въ тотъ годъ начали читать у насъ лекціи H. С. Таганцевъ (уголовнаго права) и А. Г. Градовскій (государственнаго права), оба курса существовали только до 1873 года. Градовскій сдѣлался мнѣ близкимъ человѣкомъ сейчасъ же, какъ только я съ нимъ познакомилась, и мы оставались съ нимъ всегда близки до его кончины. Это былъ чудесный человѣкъ, горячо любившій Россію и науку. Онъ, можно сказать, обѣимъ молился, и хотя многіе его упрекали въ двуличности, но я этого никогда не находила. Всѣ его мысли въ частныхъ разговорахъ, всѣ его лекціи были пропитаны истиною и обрушивались безпощадно на всякую ложь и притѣсненіе. Какъ онъ душою страдалъ за всѣ мерзости, которыя происходили передъ его глазами»!

ГЛАВА ВОСЬМАЯ.
Владимірскіе курсы.
XVI.

Публичные профессорскіе курсы, совмѣстные для мужчинъ и женщинъ просуществовали въ помѣщеніи Филологической гимназіи (при Филологическомъ институтѣ), на Васильевскомъ Острову, близь Университета, всего одну зиму. Затѣмъ они были переведены, съ разрѣшенія министра народнаго просвѣщенія, въ домъ нынѣшняго Владимірскаго уѣзднаго училища, на углу Загороднаго проспекта, на площади Владимірской церкви. При этомъ на ремонтныя работы, въ 1872-мъ году, было отпущено, изъ суммъ министерства, 1400 рублей, а въ слѣдующемъ 1873-мъ году еще 1000 р.. Тутъ они просуществовали наиболѣе продолжительное время — два года — и тотчасъ-же получили названіе «Владимірскихъ курсовъ». Въ этотъ періодъ они узнали новый разцвѣтъ.

«Въ это время, замѣчаетъ въ своей „Запискѣ“ В. П. Тарновская, они значительно развились. Количество слушателей, а главнымъ образомъ слушательницъ, сильно возросло, число предметовъ преподаванія увеличилось, занятія систематизировались».

"Со второго учебнаго года, говоритъ со своей стороны Н. А. Бѣлозерская, число профессоровъ, читавшихъ лекціи, значительно увеличилось, и устроены практическія занятія для слушателей и слушательницъ лекцій по естественнымъ наукамъ. Вслѣдствіе того, пришлось увеличить и число завѣдующихъ лекціями: оно было удвоено. Кромѣ того, выбрали нѣсколько кандидатокъ для замѣны отсутствующихъ и съ правомъ присутствовать на собраніяхъ. На ряду съ этимъ, расширеніе дѣла неизбѣжно требовало усиленныхъ расходовъ, а также пріисканія, новыхъ средствъ для покрытія ихъ. Тогда, въ числѣ другихъ мѣръ предложено было прибавить 1 рубль взноса къ каждому 5-ти-рублевому годовому билету на слушаніе лекцій. Это вызвало горячій протестъ со стороны нѣкоторыхъ завѣдующихъ лекціями. Онѣ считали такую прибавку слишкомъ обременительною для неимущихъ. H. В. Стасова, Μ. В. Трубникова, А. П. Философова, В. П. Тарновская и нѣкоторыя другія возразили противъ этого, что, если временно уменьшится число слушательницъ, то это не имѣетъ особеннаго значенія; что можно думать о будущемъ и напередъ устроить дѣло, а тѣ, кому трудно платить лишній 1 рубль въ годъ, не станутъ брать 5-ти рублевыхъ билетовъ. Вопросъ долженъ былъ рѣшиться большинствомъ голосовъ. Рѣшили: плату за слушаніе увеличить на I рубль. Обѣ стороны были правы со своей точки зрѣнія, но, при молодости большинства, споръ привелъ къ обоюдному раздраженію. Тогда-же, осенью 1871 года, Е. И. Конради и еще нѣсколько другихъ дамъ покинули собраніе, заявивъ, что «отказываются отъ дальнѣйшаго участія въ завѣдываніи лекціями, при томъ оборотѣ, какой принимаетъ дѣло».

"Это разногласіе, во всякомъ случаѣ, носило принципіальный характеръ. Насколько помню, оно было единственнымъ за все время существованія публичныхъ профессорскихъ лекцій, болѣе извѣстныхъ публикѣ подъ произвольнымъ названіемъ "Владимірскихъ курсовъ.

«На мѣсто выбывшихъ, въ общество завѣдующихъ лекціями поступили новые члены. Участіе нѣкоторыхъ изъ нихъ ограничилось посѣщеніемъ двухъ или трехъ собраній. Другія-же оставляли Общество по семейнымъ или другимъ, вполнѣ уважительнымъ причинамъ. Такъ, напримѣръ, г-жи Штоффъ и Гассе уѣхали изъ Петербурга для поступленія въ одинъ изъ заграничныхъ университетовъ, гдѣ былъ открытъ доступъ для женщинъ. Но многія оставались при дѣлѣ, служили ему, нетолько въ это время, но и позже, послѣ устройства высшихъ женскихъ курсовъ, и принесли ему не мало пользы; таковы были Анненская, О. А. Мордвинова, Μ. К. Цебрикова и др. Собранія Общества, все болѣе и болѣе многочисленныя, носили характеръ правильныхъ засѣданій. Для рѣшенія сложныхъ вопросовъ, касавшихся учебной части, приглашались попрежнему профессора с.-петербургскаго университета, а изъ преподавателей А. Я. Гердъ и А. Н. Страннолюбскій. На одномъ изъ этихъ собраній присутствовала С. В. Ковалевская, временно пріѣхавшая тогда въ Петербургъ изъ-за-границы».

Въ своемъ, приведеннымъ уже выше «Очеркѣ исторіи высшаго женскаго образованія въ Россіи» Μ. Л. Песковскій говоритъ: Большой интересъ представляютъ Владимірскіе курсы, какъ первый опытъ систематическихъ публичныхъ лекцій по предметамъ университетскаго курса. Въ самомъ составѣ предметовъ было нѣкоторое колебаніе, но за все время существованія курсовъ (до преобразованія ихъ въ высшіе женскіе курсы) довольно правильно, т.-е. съ незначительными, случайными перерывами, читались лекціи по слѣдующимъ предметамъ: русской словесности, всеобщей исторіи, русской исторіи, ботаникѣ (морфологіи и физіологіи растеній), анатоміи и физіологіи человѣка, зоологіи, химіи неорганической и органической, физики и геологіи. Два года (съ 1871 по 1875 учебный годъ) читались лекціи по государственному и уголовному праву; но затѣмъ чтеніе по этимъ предметамъ прекратилось и болѣе не возобновлялось. Въ практикѣ Владимірскихъ курсовъ немаловажную особенность представляетъ санкціонированіе профессорскихъ программъ ІІІ-мъ отдѣленіямъ, куда онѣ обязательно представлялись для просмотра. Третье-отдѣленскій контроль нерѣдко задерживалъ начало чтенія по нѣкоторымъ предметамъ на нѣсколько мѣсяцевъ. Это едва-ли не единственный опытъ педагогической практики приснопамятнаго ІІІ-го отдѣленія.

"Публичныя Владимірскія лекціи имѣли опредѣленный систематическій характеръ университетскаго преподаванія; чтеніе каждаго предмета разсчитано было на два года.

"… Несмотря на нѣкоторые серьезные недостатки Владимірскихъ и Аларчинскихъ курсовъ, (о которыхъ говорено будетъ ниже), они принесли весьма существенную пользу высшему женскому образованію. Они послужили къ окончательному примиренію правительства и общества съ мыслью о высшемъ женскомъ образованіи; дали весьма многимъ изъ поступившихъ на высшіе врачебные женскіе курсы (открывшіеся въ Петербургѣ въ 1872 году) солидную общеобразовательную подготовку; наконецъ, содѣйствовали сокращенію срока ученія тѣмъ женщинамъ, которыя отправлялись за границу.

"Не имѣя возможности собрать свѣдѣнія о количествѣ всѣхъ русскихъ женщинъ, получившихъ полное высшее образованіе въ заграничныхъ университетахъ, назовемъ слѣдующихъ женщинъ, окончившихъ тамъ курсъ со степенью доктора: г-жи Суслова, Яковлева, Евреинова, Ковалевская, Гончарова, Свѣтловская, Скворцова, Цишкевичъ, Лермонтова, Литвинова. Здѣсь есть доктора правъ, математики, медицины, химіи и другихъ высшихъ наукъ. Г-жи Штоффъ, Гассе и Идельсонъ, прослушавъ сначала двухгодичный курсъ Владимірскихъ лекцій, и затѣмъ курсы заграничныхъ университетовъ, съ успѣхомъ выдержали экзаменъ въ петербургскихъ врачебныхъ женскихъ курсахъ на степень врача…

«Въ заключеніе необходимо отмѣтить одну весьма серьезную черту — женское самоуправленіе на курсахъ. Владимірскіе курсы управлялись кружкомъ выборныхъ изъ среды учредительницъ курсовъ; Аларчинскіе — выборными изъ среды слушательницъ депутатками… Большую административную способность проявили женщины въ управленіи курсами. Несмотря на новизну и сложность дѣла, управленіе курсами и хозяйственная ихъ часть велись очень стройно, серьезно, разумно. Были и промахи, неизбѣжные въ важномъ дѣлѣ; но они такъ малозначущи, просто ничтожны въ общемъ ходѣ курсовъ, что на нихъ даже неумѣстно было-бы останавливаться».

ГЛАВА ДЕВЯТАЯ.
Моя сестра за границей. Владимірскіе курсы (продолженіе).

XVII.

Дѣло шло въ новомъ помѣщеніи отлично, все только разростаясь, когда вдругъ моей сестрѣ, совершенно неожиданно, пришлось отъ него отойти въ сторону — и надолго. Въ нашемъ семействѣ сильно заболѣли двѣ молодыя племянницы, со всѣми нами вмѣстѣ жившія. Для нихъ сдѣлалось необходимо ѣхать за-границу, и къ этому маленькому каравану, бросивши всѣ свои самыя дорогія дѣла, присоединилась и моя сестра. Вдали отъ Россіи она прожила цѣлыхъ 5 лѣтъ.

Это было третье ея путешествіе въ чужіе края. Первое было въ 1857 году, когда она поѣхала, съ братомъ Александромъ и опасно больной старшей сестрой Софьей, чтобы стараться спасти ее южнымъ климатомъ, если это еще будетъ возможно. Но возможнымъ это не оказалось, и она только могла не покидать ее, ходить за нею какъ безгранично преданная и самоотреченная сестра милосердія, до послѣдней минуты ея жизни. Послѣ кончины сестры нашей Софьи, въ Венеціи, въ февралѣ 1858 года, оставшіеся въ живыхъ двое ея спутниковъ, братъ Александръ и сестра Надежда, остались еще нѣсколько мѣсяцевъ за-границей, стараясь какъ-нибудь успокоиться путешествіемъ отъ пережитыхъ ужасныхъ впечатлѣній. Въ сентябрѣ 1858-го года они воротились въ Петербургъ, проѣхавъ множество городовъ въ Италіи, Франціи и Германіи (Верона, Миланъ, Генуя, Ливорно, Флоренція, Сіенна, Римъ, Неаполь, Палермо; потомъ, съ юга назадъ на сѣверъ — Lago Maggiore, Сенъ-Готардъ, Страсбургъ, Парижъ, Ахенъ, Кельнъ, Дрезденъ, Бреславль — Варшава). Нигдѣ они подолгу не останавливались, но вездѣ пробовали любоваться красотами природы, въ чудесныхъ знаменитыхъ мѣстностяхъ, и такими же красотами искусства, въ безчисленныхъ музеяхъ, коллекціяхъ, церквахъ, палаццахъ. Все это они видѣли еще въ первый разъ въ жизни, и путешествіе оказало и на нихъ свое обычное вліяніе: оно помогало хоть нѣсколько забывать перенесенное и отдыхать отъ тяжкихъ ударовъ судьбы.

Въ Петербургъ они пріѣхали 8-го сентября 1858 г., и, какъ моя сестра разсказываетъ въ «Запискахъ» своихъ, «ея братъ Владиміръ, прямо изъ экипажа, схватилъ ее на руки и понесъ вверхъ по лѣстницѣ, до дверей квартиры». Въ этомъ у него невольно выразилась не одна радость свиданія, но и радость благодарности за все, сдѣланное съ такимъ самоотверженіемъ для бѣдной покойной сестры ихъ. "Всю первую недѣлю, продолжаетъ она, я ходила какъ въ чаду, но наконецъ, когда я перевидала снова всѣхъ родныхъ и знакомыхъ, когда все вошло въ обычную норму, тогда только я сознала во всей силѣ свою ужасную потерю и — свое одиночество. Но, говоритъ Левъ Толстой (въ «Войнѣ и мирѣ»), «мы думаемъ, что какъ насъ выкинетъ изъ привычной дорожки, все пропало; а тутъ только и начинается новое, хорошее. Пока есть жизнь, есть и счастье. Впереди много, много». Это буква въ букву осуществилось на моей сестрѣ. Она именно въ тѣ минуты думала, что все пропало, все кончилось; а тутъ только и началось новое, хорошее, и была жизнь, значить, готовилось счастье. «Впереди было много, много». Ее ожидала новая, небывалая, неожиданная въ ея жизни дѣятельность — и тутъ только, послѣ злыхъ ударовъ судьбы, она начиналась.

Второе путешествіе моей сестры произошло десять лѣтъ спустя, лѣтомъ 1867 года.

Этотъ годъ былъ для нея однимъ изъ самыхъ дорогихъ и памятныхъ. Успѣхи, удачи, наслажденіе и восторгъ отъ достигаемаго всею Россіею, шли тогда у ней одни за другими непрерывной чередой. При однихъ изъ этихъ дѣлъ она была только восхищенною свидѣтельницею и радовалась на то, что другіе совершали на ея глазахъ важнаго и дорогаго; въ другихъ дѣлахъ, она сама была одушевленною, энергическою участницею и горячею дѣятельницею. Молодая русская художественная школа начинала въ это время праздновать свои лучшія торжества, все новые и новые таланты съ каждымъ днемъ выдвигались на арену; молодая русская музыкальная школа тоже съ каждымъ новымъ днемъ завоевывала себѣ почву, все глубже и дальше, и, послѣ блестящаго торжества «жизни за царя» и «Руслана и Людмилы» въ предыдущемъ, 1866 году, въ Прагѣ, съ Балакиревымъ во главѣ музыкальныхъ силъ, давала въ Петербургѣ общеславянскіе концерты, изъ русскихъ сочиненій, для представителей всего славянскаго міра, съѣхавшихся въ Россію по поводу всеславянской этнографической выставки въ Москвѣ. Всѣ женскія силы въ Россіи тоже были въ благодатномъ, мужественномъ и вдохновенномъ напряженіи. Безчисленныя женскія работы и предпріятія были въ полномъ ходу: дѣло издательства, дѣло пріюта въ дешевыхъ квартирахъ, дѣло созданія новаго женскаго образованія — всѣ они шли громадными шагами впередъ и разростались въ такихъ громадныхъ размѣрахъ совѣщаній, бесѣдъ, взаимныхъ вліяній, что должны были, къ концу этого-же года, выразиться въ составляющей у насъ эпоху «петиціи» Е. И. Конради. Моя сестра была отъ всего этого въ самомъ высокомъ состояніи счастія и наполняющей всю душу удовлетворенности.

И вотъ, въ эти-то блаженныя для нея минуты она стала получать мои письма изъ Парижа, гдѣ я, тоже глубоко счастливый отъ всего чудеснаго, что у насъ тогда происходило, съ удвоеннымъ счастіемъ и восторгомъ писалъ къ себѣ домой про чудную, небывалую всемірную выставку, которая тогда совершалась въ великой французской столицѣ. Парижъ являлся тогда въ самомъ дѣлѣ тѣмъ, что про него писалъ въ тѣ дни Викторъ Гюго: онъ былъ заправду истинной столицей всего міра, единственнымъ, несравненнымъ центромъ, словно сіяющее солнце, льющее на вселенную потокъ свѣта, таланта, красоты и творчества. Подобной выставки, какъ тогдашняя парижская, навѣрное никогда не было нигдѣ въ мірѣ, ни до нея, ни послѣ нея. Мои восхищенныя рѣчи сильно дѣйствовали на мою сестру, переворачивали у ней весь внутренній ея міръ, какъ она потомъ разсказывала, и вотъ, рѣшившись, она въ одинъ прекрасный день прискакала изъ Петербурга прямо въ Парижъ, къ намъ, своимъ двумъ братьямъ, Дмитрію и Владиміру, безмѣрно восторгавшимся Парижемъ и его выставкой, и плававшимъ въ какомъ-то необозримомъ океанѣ блаженства и наслажденія.

Гадка и отвратительна была тогдашняя эпоха Наполеона III, вся состоявшая изъ безконечнаго насилія, утѣсненія народа и его мысли, лишенія его всякаго права, злостнаго толканія его только на всяческое легкомысліе, ничтожество, распутство и гнилую испорченность. Но этому тупому деспоту новаго сорта все-таки не удалось окончательно и до самыхъ корней забить въ грязь управляемый имъ французскій народъ. Этотъ народъ продолжалъ, вопреки гнету, жить своею собственною жизнью, своимъ собственнымъ давно накопившимся капиталомъ генія, предпріимчивости, творичества, и выставка 1867 года просіяла какъ одно изъ самыхъ высокихъ и блестящихъ проявленій французскаго. народнаго духа. Она была ослѣпительна. И мы ею втроемъ любовались до упоенія, до восторга.

Потомъ поѣхали мы вмѣстѣ въ Лондонъ, гдѣ насъ ожидали новые восторги и радости отъ колоссальнаго творчества, необычайно оригинальнаго почина великаго во всемъ англійскаго народа. Во всѣхъ областяхъ жизни, во всѣхъ сферахъ искусства у него шло тогда великое плодотворное движеніе, двигавшее впередъ народныя массы всей Европы.

Эта поѣздка 1867 года была и для моей сестры, какъ и для насъ, остальныхъ, безпрерывнымъ рядомъ наслажденій и любованій.

Но третье путешествіе моей сестры имѣло уже совершенно другой характеръ. Главною цѣлью его была, опять-таки, какъ въ первое путешествіе, помощь больнымъ, облегченіе страданій — и эту благотворную роль моя сестра исполняла, вмѣстѣ съ другими своими спутницами изъ нашего семейства, съ такою-же любовью и самоотверженіемъ, какъ въ первое путешествіе. «Все это время, пишетъ моя сестра въ одномъ мѣстѣ „Записокъ“, въ мартѣ 1876 года, когда младшей больной племянницѣ приходилось уже очень плохо — я была въ такомъ страхѣ, что ни день, ни ночь покоя не знала, а мать бѣдной Оли — и говорить нечего…» И, подобно тому первому путешествію, и нынѣшнѣе, третье, тоже должно было окончиться смертью: изъ двухъ больныхъ нашихъ племянницъ, младшая, Ольга, скончалась лѣтомъ 1876 года во Фрейенвальде, отъ болѣзни сердца. Опять, какъ тогда, поѣхалъ изъ чужихъ краевъ въ Петербургъ гробъ съ тѣломъ еще одного молодого созданія, погибшаго раньше времени и наполнившаго глубокимъ горемъ душу близкихъ оставшихся.

Но, даже тогда, когда это несчастіе еще не совершилось, заботы семейныя, сколько ни были они важны и дороги для моей сестры, все-таки не въ состояніи были отнять у нея все время и наполнить всю ея мысль. Она была наполовину въ Петербургѣ, и жаднымъ взоромъ продолжала слѣдить за всѣмъ тѣмъ, что тамъ происходило по части любезнаго ей женскаго дѣла. Но также она много читала иностранныхъ книгъ, газетъ и журналовъ и сильно интересовалась тѣмъ, что въ чужихъ земляхъ, гдѣ она была, дѣлалось, думалось и писалось по части народной участи, народной жизни и народнаго, особливо женскаго, образованія.

Еще за годъ до этого своего путешествія, моя сестра писала своей крестницѣ, а впослѣдствіи пріятельницѣ, А. Н. Шульговской, одной изъ лучшихъ сотрудницъ издательской Артели, и въ то время путешествовавшей въ чужихъ краяхъ, — настоящую программу надо всего того, что ей стараться увидѣть, узнать, на что обратить вниманіе. «Намъ показалось изъ твоего послѣдняго письма, Саша, говорила она въ своемъ письмѣ въ Вѣну, отъ 9-го іюня 1871 года, что ты сильно скучаешь. Правда ли это? Я не вѣрю, и никакъ не могу допустить мысли, чтобы это было возможно. Ты слишкомъ воспріимчива ко всему хорошему и новому, а въ путешествіи чего-чего не перечувствуешь! Только смотри, ничего не прозѣвай, а то тебѣ достанется потомъ отъ меня! Изволь увидѣть всѣ музеи, и общественные и частные; — что скажешь про „Бельведеръ“? Просмотри всѣ церкви, всѣ окрестности городовъ, всѣ рынки. Тутъ отлично можно знакомиться съ народомъ, особенно по утрамъ. Смотри всѣ зоологическіе и простые сады; смотри театры — народные, въ особенности, тоже. Побывай, если можешь, въ „пештскомъ собраніи“, послушай, какъ они тамъ ругаютъ нѣмцевъ; ходи въ жидовскіе кварталы; въ синагоги старайся попадать. Во многихъ городахъ бываютъ интересные рыбные, цвѣточные и зеленные рынки. Теперь въ Вѣнѣ должна быть выставка картинъ, да еще должна быть и „постоянная“, какъ у насъ, у Полицейскаго моста^[32]. Не забудь школы всякія, и народныя, и высшія, и дѣтскіе сады; нѣтъ-ли какого женскаго базара, какъ въ Берлинѣ; потомъ — общества рабочихъ; узнавай, какими работами занимаются женщины — можетъ, намъ это пригодится. Нѣтъ ли какихъ особыхъ пріютовъ? Старайся знакомиться съ колоновожатыми барынями, по школамъ, пріютамъ, изданіямъ, и смотри, какъ и что дѣло высшаго женскаго образованія тамъ, и какъ на него смотрятъ… Ну, прощай. Буду читать Лассаля. Что за человѣкъ!..» Въ другомъ письмѣ, того-же лѣта, моя сестра ей писала: «Если у тебя не хватитъ денегъ ѣхать до Рима — поѣзжай ну хоть до Флоренціи, и тутъ объѣзжай всѣ окрестности: Фіезоле, Санъ-Миніато, Прато, Валломброза (правда, далеко!), а во Флоренціи — Giardino Boboli, Кашины, да мало ли что! Все тутъ — очарованіе; только смотри, ничего не откладывай, все хватай, не жалѣй ногъ! А въ Венеціи тоже — что церковь, то прелесть. А дворцы!..» Далѣе въ письмахъ всегда слѣдовала масса порученій насчетъ осмотра и покупки новыхъ хорошихъ книгъ, годныхъ для перевода у насъ, а также насчетъ покупки хорошихъ, интересныхъ и художественныхъ фотографій. Таковы были тогда интересы моей сестры относительно путешествія. Эта программа заграничнаго путешествія скоро потомъ, менѣе чѣмъ черезъ годъ, съ самаго же почти начала 1872 года, начала осуществляться у нея самой.

Но первыя впечатлѣнія путешествія 1872 года были почти все исключительно мрачныя. "Какъ меня поразили, пишетъ она въ своихъ «Запискахъ», въ тотъ годъ, что мы пріѣхали въ Берлинъ (1872) — бараки для простого народа. Я пріѣхала въ полной увѣренности, что страшная бѣдность существуетъ только у насъ и въ Лондонѣ, и была совершенно поражена тѣмъ, что увидала въ самомъ Берлинѣ. На берегу Шире, противъ Александровскаго пріюта, на пустомъ полѣ, расположился, можно сказать, таборомъ, несчастный людъ ремесленниковъ, выгнанный изъ квартиръ хозяевами, і-го апрѣля, за то, что они не могли и не хотѣли платить повышенной до безобразія цѣны за квартиры, тогда какъ заработокъ не подымался, а всѣ необходимые жизненные предметы возвысились въ цѣнѣ. Вотъ и принуждены были 150 семействъ со всѣмъ своимъ скарбомъ переселиться въ поле; тамъ они сколотили себѣ изъ гнилыхъ досокъ бараки, у которыхъ были дырявыя кровли, а у другихъ и этого не было, и на нихъ набрасывались противъ дожди какія-нибудь лохмотья, если такія еще существовали, и хватало ихъ довольно, чтобы покрыть дрожащихъ отъ холода дѣтей, пріютившихся на землѣ. А на полъ положены были доски вмѣсто кровати въ томъ мѣстѣ, гдѣ устраивалось мѣсто для спанья. Все прочее мѣсто оставалось ничѣмъ не покрыто, просто земля, и въ это раннее время года совершенно сырая. И вотъ, вслѣдствіе этой сырости, холода, вони отъ скученности, отъ дурной пищи, произошла эпидемія, и дѣти стали умирать страшно. Въ тотъ день, что я тамъ была, было 20 покойниковъ, и можно было ожидать, что вымрутъ они всѣ, потому что время года становилось все теплѣе, а скученность усиливалась и зараза распространялась.

«Ужасно было смотрѣть на маленькихъ мертвецовъ, которые были скорѣе похожи на скелеты, а большая часть изъ нихъ начала уже разлагаться и смрадъ былъ ужасный. Лежали они въ простыхъ корзинахъ, за неимѣніемъ гробовъ, и покрыты были они чистою бумагою, за неимѣніемъ одежды. Вокругъ нихъ тѣснились и прыгали маленькія дѣти, которыя безсознательно смотрѣли на нихъ, дотрогиваясь до своихъ товарищей безъ всякаго страха, и многія пробовали раскрывать глаза, а матери и отцы не отгоняли ихъ, не боялись ихъ, не понимая заразы. Я многимъ изъ нихъ объ этомъ говорила, но со страхомъ, потому что, должна признаться, не очень-то была увѣрена въ нихъ, они всѣ были ожесточены. Однако, побывъ съ ними нѣсколько времени, я стала совершенно покойна. Они мнѣ разсказывали свои исторіи, свою нужду, и эта нужда была такъ велика, что у нихъ не было даже возможности своихъ дѣтей хоронить на кладбищѣ, и они начинали готовить тутъ на полѣ ямы, чтобы зарывать своихъ дѣтей, а полиція, которая тутъ-же ходила, смотрѣла на все это совершенно равнодушно. Однако, впослѣдствіи, говорятъ, дѣтей похоронили на кладбищѣ; но зараза была уже передана, и ужасно много народа перемерло. Эти-то несчастные люди жили на полѣ до конца ноября. Депутація отъ нихъ ходила еще въ августѣ, въ Потсдамъ, и самому императору подала прошеніе объ ихъ положеніи, но, какъ и всегда, покровитель своего народа, блестящій побѣдитель французовъ, не удостоилъ удѣлить изъ полученныхъ милліардовъ кроху этимъ бѣднякамъ — они были назначены на постройку крѣпостей. И только въ ноябрѣ прибрали остальныхъ въ дома. Все это совершилось въ 1872 году, послѣ знаменитыхъ побѣдъ. — Ужасно! Но что-же самъ-то народъ?.. А женщины здѣсь — что за рабыни своихъ повелителей! Самое ужасное — то, что онѣ всѣ довольны своимъ положеніемъ»…

Такими нерадостными картинами встрѣтила мою сестру заграница. По счастью, скоро передъ ея глазами стали проходить сцены болѣе отрадныя и счастливыя. Въ Дрезденѣ она восхищалась тѣмъ, что увидала по части распространенія женскаго образованія въ народныхъ массахъ. Подобно тому, какъ всего за нѣсколько мѣсяцевъ до ея отъѣзда, поступлено было съ Аларчинскими и Владимірскими курсами, поступила и одна мужская гимназія въ Дрезденѣ: она пріютила у себя цѣлое общество учительницъ, которыя на свои собственныя средства устроили дешевые курсы (по 2 талера въ годъ); но это было уже для дѣвушекъ, кончившихъ курсъ въ городскихъ школахъ и служащихъ, въ магазинахъ, гостинницахъ, — словомъ, вообще для всѣхъ трудящихся и желающихъ продолжать ученье. Тамъ, преподавали языки: англійскій, французскій, нѣмецкій, рисованіе, ариѳметику, счетоводство, какъ предметы, необходимые продавщицамъ въ магазинахъ, также какъ и англійскій и французскій языки…

Сверхъ всего этого, моя сестра сближалась, гдѣ могла, съ образованными и интеллигентными людьми, мужчинами и женщинами, и посѣщала публичныя лекціи, иныя изъ которыхъ иногда заканчивались правильными и серьезными дебатами между слушателями.

Въ одномъ мѣстѣ «Записокъ», разсказывая про свое пребываніе въ Дрезденѣ, она говоритъ: «Хочу сегодня (13-го февраля 1876 г.) записать вчерашній вечеръ, который доставилъ мнѣ столько удовольствія. Давно я собиралась сходить въ собраніе „Vorschrittsverein“, на журналъ котораго я абонировалась вотъ уже другой мѣсяцъ, и въ которомъ я нахожу много интереснаго, важнаго, новаго и смѣлаго. Вотъ и пошла я туда съ нашей Эрни (компаньонка). Назначено было на этотъ разъ чтеніе о лунѣ, или, скорѣе нужно сказать, разсказывалось фантастическое, но основанное на научныхъ фактахъ, путешествіе на луну. Рѣчь сама была не важная, но когда начались потомъ дебаты, по поводу прочитаннаго, вотъ тутъ сдѣлалось вдругъ необыкновенно интересно. Начали излагать свои мнѣнія, кто о дѣйствіи луны на растительность и человѣка, кто объяснялъ въ спорѣ составъ луны; одинъ изъ присутствующихъ, профессоръ астрономіи, слѣпой, сказалъ (что, впрочемъ, ныньче довольно общеизвѣстно), что земля отдѣлилась отъ солнца, а потомъ, луна отъ земли. Изложеніе его было отличное; но сейчасъ-же другой слушатель, юристъ по профессіи, заговорилъ: „какъ-же это, да вѣдь Библія насъ учитъ, что прежде была сотворена земля, а потомъ свѣтъ“, и астрономъ отвѣчалъ ему, что онъ вполнѣ уважаетъ Библію, какъ высшую религіозную, моральную и поэтическую книгу, но изслѣдованія натуралистовъ умѣютъ свою спеціальную цѣль и знанія, которыхъ нельзя смѣшивать съ Библіей. И затѣмъ пошли большія пренія, которыя коснулись и исторіи, и политики, и христіанства, и управленія народовъ, и все это высказывалось такъ просто, такъ свободно, такъ увлекательно и такъ человѣчно, что я совсѣмъ забыла, что сижу среди страшнаго табачнаго дыма, котораго я вовсе не выношу, даже и въ малыхъ дозахъ. Молодой ученый Клемихъ, предсѣдатель этого общества и редакторъ ихъ газеты, а вмѣстѣ директоръ коммерческаго училища въ Дрезденѣ, и его молодая жена, во всемъ его товарищъ и помощница, были истинно-великолѣпные люди по сердцу и по образованію»…

Въ одномъ письмѣ изъ этого самаго времени (1876), моя сестра писала мнѣ, что за одну свою горячую рѣчь, гдѣ онъ выступалъ за на родъ и его права, Клемихъ былъ схваченъ и посаженъ въ крѣпость, въ Кюстринѣ, и черезъ 24 часа опять выпущенъ на волю, но съ обязательствомъ, что онъ больше публичныхъ рѣчей произносить не будетъ. Все это понятно станетъ, когда читаешь въ тѣхъ-же «Запискахъ» моей сестры, что въ одномъ изъ засѣданій того-же «Vorschrittsverein», гдѣ она присутствовала, Клемихъ говорилъ, по поводу новой брошюры Арнима, что онъ къ ней, какъ и ко всѣмъ подобнымъ, совершенно равнодушенъ, и что онъ «ненавидитъ все, что есть дипломатія, потому-что тутъ все только люди и дѣла фальши и гнета, и всѣхъ бѣдствій народныхъ». Потомъ, говоря о недавнихъ дебатахъ въ рейхстагѣ, по поводу того, слѣдуетъ или не слѣдуетъ утвердить новый законъ о томъ, что крещеніе дѣтей не обязательно, Клемихъ указывалъ на то, что знаменитый графъ Мольтке еще недавно сказалъ германскому императору: «Нельзя проводить такого закона: тогда черезъ 20 лѣтъ нельзя будетъ набрать и 100 рекрутовъ»… И это потому, что нельзя будетъ солдатамъ давать присягу: коль скоро они не крещены, значитъ не христіане — значитъ, клятва выполнять что имъ ни прикажутъ, для нихъ не обязательна. И, со своей точки зрѣнія совершенной независимости и прогрессивности, Клемихъ говорилъ, что обо всемъ этомъ надо трубить во всѣ трубы. Онъ это и дѣлалъ"…

Про жену Клемиха моя сестра пишетъ: «Какая это замѣчательная женщина! Еще такая молодая, а сколько успѣла уже произвести наблюденій и по части естественной исторіи, и медицины, и гигіены, и психическихъ болѣзней! Какъ она вообще слѣдитъ за здоровьемъ, сколько пользы своими совѣтами она принесла и нашему семейству! Ея взглядъ на прививку оспы, кажется, самый справедливый. Сколько должно быть, внесено заразы въ человѣческій родъ этою прививкою. Мнѣ надо будетъ непремѣнно поговорить объ этомъ съ хорошимъ докторомъ у насъ…»

Для объясненія этого, надо замѣтить, что въ 60-хъ и 70-хъ годахъ въ Германіи, Англіи, Италіи и Франціи шла сильная агитація противъ привитія оспы. Многіе ученые и врачи стали доказывать, что, прививая оспу, часто прививаютъ дѣтямъ и разныя зловреднѣйшія болѣзни, особенно золотуху и сифилисъ. Возникла цѣлая литература по этому предмету и даже издавался особый журналъ "Impfgegner (противникъ оспопрививанія). Противъ оспопрививанія сильно возставали не только врачи и ученые естественно-историки, но также пасторы, піетисты, соціалъ-демократы и другія разнообразнѣйшія личности. Но новѣйшія изслѣдованія снова доказывали, съ полною убѣдительностью, необходимость и пользу оспопрививанія, и что при тщательной осторожности легко можно избѣгать нечаянной прививки золотухи, сифилиса и другихъ зловредныхъ болѣзней.

Читала въ это время очень усердно моя сестра также еще и другой независимый органъ, французскій, «Rappel». Газета эта издавалась подъ непосредственнымъ вліяніемъ, можно сказать, подъ наитіемъ Виктора Гюго. Главнымъ редакторомъ былъ Локруа, одинъ изъ талантливѣйшихъ писателей и мыслителей Франціи, впослѣдствіи сенаторъ, человѣкъ, воспитанный въ школѣ Виктора Гюго и. обладавшій честицею его огня, силы и непобѣдимой убѣдительности. За нѣсколько лѣтъ передъ тѣмъ «Rappel» былъ однимъ изъ тѣхъ могучихъ органовъ, которые всего болѣе способствовали паденію Наполеона III и приготовили паденіе ненавистнаго режима хищничества и всеобщаго развращенія Франціи. Въ 70-хъ годахъ нечего было бороться съ Наполеономъ III — онъ уже былъ сброшенъ прочь, но оставалось еще много, за что надо было бороться, что ниспровергать и что воздвигать на пользу народу, и «Rappel» выполнять это съ блескомъ и увлекательной талантливостью. Такой журналъ стоило читать среди собственныхъ несчастій и домашняго щемящаго горя. Эти горячіе листки давали новую вѣру въ будущее, укрѣпляли и бодрили умъ и питали его могучей здоровой пищей.

Вдобавокъ ко всей работѣ умомъ, моя сестра много работала и руками: прекрасно рисовала на фарфорѣ, дѣлала прекрасные искусственные цвѣты, много и прекрасно шила и вышивала, — на это она тоже была всегда великая мастерица. Вообще-же она никогда не была праздная. «Мнѣ противны бѣлоручки, барышни», пишетъ она въ разныхъ письмахъ, а также въ «Дневникѣ». «Я читаю много, пишетъ она изъ Висбадена А. Н. Шульговской 13-го февраля 1874 года: начинаю въ 5½ часовъ утра, въ постели, и до 7½ потому-что потомъ въ цѣлый день до вечера не удастся. Вечеромъ читаютъ мнѣ Оля и Эрнестина громко что-нибудь, а мы съ Маргаритой (невѣсткой) работаемъ: она мнѣ помогаетъ вышивать черную кофту, совершенно обносилась. Утромъ часа два я рисую…»

Въ своей «Запискѣ» Н. А. Бѣлозерская пишетъ: «Лѣтомъ 1875 года, во время моего пребыванія заграницей, я, послѣ долгихъ поисковъ вслѣдствіе неточнаго адреса, наконецъ нашла Надежду Васильевну въ „Riesengebirge“, на границѣ Силезіи и Богеміи (близь городка Warmbrunn въ живописной деревушкѣ Hermsdorf unter Kynast), гдѣ она жида съ, семьей своего брата, Николая Васильевича. Тогда ей не было извѣстно, когда она вернется въ Россію, и сознаніе своего полнаго безсилія въ горячо занимавшемъ ее русскомъ женскомъ дѣлѣ было страшно тяжело для нея. Отсутствіе привычной общественной дѣятельности видимо томило ее; но, по обыкновенію, я не слышала отъ нея ни одной жалобы или ропота на судьбу. Втеченіе двухъ дней, которые я провела, съ нею, она осыпала меня вопросами, заставила разсказать подробно обо всемъ, что касалось недавно закрытыхъ публичныхъ лекцій, вновь основанныхъ медицинскихъ курсовъ и другихъ общественныхъ нашихъ дѣлъ. Въ это время все остальное отошло для нея на второй планъ. Она какъ-будто забыла, что существуютъ личные интересы и дѣла».

И дѣйствительно, произошло у насъ, дома, много такого, что должно было глубоко волновать на чужбинѣ: одно сильно огорчать, другое сильно радовать ее. Извѣстія, доходившія до нея изъ Россіи, были постоянно довольно скудныя. Въ одномъ письмѣ изъ Фрейенвальде, отъ 12-го сентября 1872 года, въ Петербургъ, у къ А. Н. Шульговской, моя сестра писала: «Я ничего почти не знаю, что у васъ тамъ въ Петербургѣ дѣлается, развѣ что по газетамъ: всѣ барыни, кромѣ А. П. Философовой и милой Μ. В. Трубниковой, мнѣ измѣнили. Эти двѣ точно меня любятъ. Да еще О. А. Бутакова и Μ. К. Цебрикова». Въ другомъ письмѣ, къ ней-же, отъ 3-го декабря 1872 года, изъ Дрездена, моя сестра писала: «Прошу тебя, Саша, пиши. мнѣ все, все; вѣдь это ужасно, уѣхали люди, оторвались отъ всего дорогого, всего близкаго и интересующаго, и только изрѣдка получай извѣстіе, которое хоть сколько-нибудь удовлетворитъ, — а большею частью ничего, не знаешь, что дѣлается въ Петербургѣ, не-газетнаго. Я удивляюсь, какъ я до сихъ поръ совсѣмъ не изпустяковилась, а у меня силы есть. Одно еще» что меня поддерживаетъ, это то, что я чувствую, что нужна… Я всякій день все придумываю, какъ-бы и что-бы, и чѣмъ себя поддержать, чтобы. совсѣмъ не упасть духомъ, чѣмъ-бы заинтересовать всѣхъ нашихъ. Вотъ и ходимъ вездѣ, все смотримъ…" Въ одномъ мѣстѣ «Дневника», въ маѣ 1876 года, написано: «Здѣсь (въ Дрезденѣ) я все чѣмъ-то недовольна, чего-то другого хочу; это хорошо было, такое положеніе, въ молодости, а ныньче, въ мои лѣта, пожалуй, это и глупо. Неужели обстоятельства меня совершенно исказили? Или это отъ праздности, отъ того, что я такъ сильно томлюсь своимъ бездѣйствіемъ и пустотой того, что меня окружаетъ?..»

XVIII.

Но что-же такое важное и сильно затрогивающее произошло въ періодъ съ 1872 года и впродолженіе всего начала 5-ти лѣтняго пребыванія ея заграницей?

Во-первыхъ, въ 1872 году открыты были въ Петербургѣ, при Медико-хирургической академіи, «курсы для образованія ученыхъ акушерокъ». Собственно говоря, тутъ дѣло шло о дозволеніи женщинамъ быть медиками. Но тогда боялись всякой частной иниціативы, особенно со стороны женщинъ, и потому, для осторожности, имъ вначалѣ дозволено было быть только акушерками. Однако-же, вскорѣ рѣшились дозволить и большее, и «акушерскіе курсы» были переименованы въ «женскіе врачебные курсы». Военное министерство, т. е. министръ — Д. А. Милютинъ, дали имъ даровое помѣщеніе при Николаевскомъ военномъ госпиталѣ и право пользоваться тамъ всѣмъ клиническимъ матерьяломъ; сверхъ-того, назначили имъ ежегодную субсидію въ 15.000 руб. Ну и что-же? Скоро женщины-врачи отблагодарили не только военное министерство, но всю Россію такими подвигами самопожертвованія, несравненной помощи и чуднаго участія въ турецкой войнѣ 1877 года, которыя будутъ, навѣки стоять несокрушимыми алмазными буквами въ исторіи русской женщины XIX вѣка. Съ самаго-же начала возникновенія женскихъ медицинскихъ курсовъ, моя сестра слѣдила за ними съ горячей симпатіей, радовалась, что на эти курсы пошло множество Владимірскихъ курсистокъ, что одна изъ прежнихъ этихъ курсистокъ, Лидія Алексѣевна Родственная, пожертвовала 50.000 рублей на созданіе медицинскихъ курсовъ, и что распорядительницей ихъ поступила одна изъ прежнихъ сотрудницъ и товарокъ ихъ всѣхъ, Μ. Г. Ермолова.

Во-вторыхъ, Владимірскіе публичные курсы не удержались на своемъ новомъ помѣщеніи, на площади Владимірской церкви. Пробывъ тутъ два года, съ 1872 по 1874 годъ, они должны были еще новый разъ переночевывать — да еще въ какую даль! Опять на Васильевскій островъ. «Въ 1874 году, говоритъ Н. А. Бѣлозерская, публичныя профессорскія лекціи были перенесены изъ Владимірскаго училища въ женскую Василеостровскую гимназію и открыты для однѣхъ женщинъ. Это новое переселеніе лекцій привело къ полному упадку дѣла, какъ со стороны ограниченнаго числа слушательницъ, такъ и матерьяльнаго убытка»…

В. П. Тарновская разсказываетъ это-же событіе нѣсколько подробнѣе, въ своей «Запискѣ»: «По истеченіи двухъ лѣтъ съ открытія Владимірскихъ курсовъ, пришлось разстаться и съ этимъ помѣщеніемъ. Къ счастью, начальникъ женскихъ гимназій, И. Т. Осининъ, изъявилъ согласіе предоставить курсамъ зданіе Василеостровской женской гимназіи, въ вечерніе часы, поставивъ при этомъ условіемъ, чтобы лекціи посѣщались исключительно однѣми женщинами. Это вполнѣ отвѣчало первоначальному плану учредительницъ, и на этотъ разъ согласіе министра народнаго просвѣщенія послѣдовало въ самомъ скоромъ времени. Такимъ образомъ, такъ называемые „Владимірскіе курсы“, контингентъ слушателей которыхъ и былъ всегда по преимуществу женскій, утратили окончательно свой смѣшанный характеръ»…

Въ замѣчательной рѣчи, произнесенной 22-го сентября 1885 года, профессоромъ А. Н. Бекетовымъ, завѣдывавшимъ тогда высшими женскими курсами, — на торжествѣ открытія и освященія дома для помѣщенія курсовъ, онъ говорилъ: «Публичныя Владимірскія лекціи ясно показали, что существуетъ и потребность, и возможность правильно устроить высшіе научные курсы для женщинъ. Публичныя лекціи 1870—1873 гг., по справедливости, должно разсматривать какъ ядро, изъ котораго развились не только теперь существующіе высшіе курсы, но и врачебные курсы для женщинъ, успѣвшіе въ короткое время дать столько доблестныхъ женщинъ-врачей, ознаменовавшихъ себя какъ на полѣ битвъ, среди походныхъ лазаретовъ, такъ и въ нашихъ селахъ и деревняхъ, гдѣ изъ нашихъ слушательницъ многія съ успѣхомъ занимаютъ мѣста земскихъ врачей»…

Казалось-бы, чего-же лучше? Цѣль была достигнута, женскій элементъ оставался, наконецъ, одинъ налицо, помѣщеніе являлось чѣмъ-то вполнѣ упроченнымъ, профессора университета оставались попрежнему полны самого душевнаго расположенія къ женскимъ курсамъ и продолжали читать свои лекціи съ тѣмъ-же рвеніемъ и любовью, какъ читали-бы ихъ передъ мужскою молодежью въ университетѣ; слушательницы были полны прежней, жажды къ серьезной наукѣ и не жалѣли никакихъ трудовъ, никакихъ усилій, чтобы быть достойными той высокой чести и внимательности, съ которыми обращалось къ нимъ высшее ученое наше сословіе. Чего-же еще недоставало? Что мѣшало курсамъ идти попрежнему, бодро, прекрасно, одушевленно? Что повело ихъ такъ неожиданно, такъ внезапно, такъ не. вообразимо «къ полному упадку?»

Въ находящихся у меня передъ глазами писанныхъ и печатныхъ источникахъ, я встрѣчаю попытки объяснить это тѣмъ или другимъ способомъ, но эти попытки не кажутся мнѣ удовлетворительными.

Въ интересной, уже нѣсколько разъ приведенной мною статьѣ: «Очеркъ исторіи высшаго женскаго образованія въ Россіи», Μ. Л. Песковскій говоритъ про профессорскіе курсы: «Преподаваніе не могло быть успѣшно, потому что аудиторія была слишкомъ подвижна по составу и крайне разнообразна по уровню развитія и подготовкѣ слушающихъ; преподаватели не имѣли возможности познакомиться съ подготовкою слушательницъ, примѣниться къ ней; между преподавателями и аудиторіей не было и не могло быть живыхъ сношеній, органической связи, а слѣдовательно — не было и живой производительной работы. Дѣятельность Владимірскихъ курсовъ, какъ публичныхъ лекцій, заключалась въ простомъ чтеніи лекцій — и только. Такая постановка не только не удовлетворяла, но прямо тяготила и преподающихъ, и слушающихъ»…

Въ «Отчетѣ общества для доставленія средствъ высшимъ женскимъ курсамъ», за 1885—1886 гг., было сказано: «Владимірскіе курсы прекратились потому, что опытъ, какъ и слѣдовало ожидать, показалъ, что самая организація ихъ не отвѣчала цѣли, которая имѣлась въ виду. Курсы были публичные, ихъ могли посѣщать и мужчины, и женщины, аудиторіи составлялись въ значительной мѣрѣ совершенно случайно, изъ слушателей не только разныхъ половъ и возрастовъ, но и съ весьма разнообразною подготовкою. Это послѣднее обстоятельство лишало профессоровъ всякой возможности внести въ свои курсы строгую систему, научность и полноту, надо было такъ или иначе приспособляться къ разнородной и притомъ перемѣнной по составу, въ высшей степени подвижной, аудиторіи. Владимірскіе курсы не имѣли ни постояннаго учебнаго плана, ни постояннаго состава профессоровъ, не предъявляли къ своимъ слушателямъ никакихъ опредѣленныхъ требованій относительно предварительной научной подготовки; наконецъ, не назначали никакого срока для слушанія лекцій»…

Въ своей прекрасной «Запискѣ», В. П. Тарновская выражала, приблизительно, эти-же сображенія и замѣчала, въ концѣ: «Съ другой стороны, курсамъ приходилось терпѣть и матеріальную нужду, вслѣдствіе отсутствія правильной организаціи для сбора пожертвованій»…

Конечно, во всѣхъ этихъ замѣткахъ заключается своя доля правды и резонности. Но не всѣ выставленныя здѣсь причины имѣли и могли имѣть такую рѣшающую силу, какая имъ здѣсь приписывается.

Что на Владимірскихъ курсахъ «будутъ присутствовать лица разныхъ половъ и возрастовъ», что «аудиторія будетъ заключать составъ въ значительной мѣрѣ совершенно случайный», что эти лица будутъ имѣть «весьма разнообразную подготовку», — это была не какая-нибудь новость, неожиданно вдругъ оказавшаяся: все это очень хорошо уже и впередъ знали и предвидѣли наши профессора, составлявшіе программу дѣйствій и занятій этихъ курсовъ, — и однако-же они не находили въ этомъ ничего слишкомъ мѣшающаго, зловреднаго, непреоборимаго. Напротивъ, они всѣ въ одинъ голосъ и какъ одинъ человѣкъ совѣтовали учредительницамъ: принять эту систему и вести курсы по программѣ, нарочно для того ими составленной. Ошибки въ ихъ соображеніи нельзя было ожидать — это были все люди давно опытные и знающіе въ педагогическомъ дѣлѣ, и притомъ сами факты скоро доказали, самымъ неопровержимымъ образомъ, вѣрность ихъ соображеній. Не говоритъ-ли одинъ изъ профессоровъ, одинъ изъ самыхъ достойнѣйшихъ и заслуженнѣйшихъ передъ лицомъ науки и всей Россіи людей, А. Н. Бекетовъ, что «публичныя лекціи 1870—1873 гг. по справедливости должно разсматривать какъ ядро, изъ котораго развились нетолько теперь существующіе высшіе курсы, но и врачебные курсы для женщинъ?» Если такъ было за первые четыре года существованія публичныхъ Владимірскихъ курсовъ, то отчего-бы точно тому-же самому не быть и впродолженіе многихъ другихъ послѣдующихъ годовъ? Можно было-бы только сказать: «Что-же, дай Богъ этимъ Владимірскимъ, или какимъ инымъ такимъ-же курсамъ — добраго здоровья, счастья и успѣха и впередъ тоже! Чего еще желать лучшаго! Они сдѣлались ядромъ великаго и широкаго дѣла, они были виновниками появленія на свѣтъ множества высоко-замѣчательныхъ, высокодаровитыхъ, высоко-полезныхъ женщинъ (въ томъ числѣ цѣлаго легіона самоотверженныхъ, благородныхъ и глубоко-полезныхъ нашему отечеству женщинъ-врачей) — чего-же еще болѣе, чего съ курсовъ требовать еще лучшаго?»

Намъ говорятъ: «Владимірскіе курсы не предъявляли къ своимъ слушателямъ никакихъ опредѣленныхъ требованій относительно предварительной научной подготовки, не назначили никакого срока для слушанія лекцій». Пусть это было такъ (хотя нельзя быть вполнѣ въ томъ увѣреннымъ: наврядъ цѣлый конклавъ лучшихъ профессоровъ, составлявшихъ программы и уставы, способенъ былъ допустить въ нихъ такіе недочеты). Но пусть это было такъ; ничуть не трудно было это исправить: сдѣлать и требованія строже и опредѣленнѣе, да и точные сроки курсамъ назначить. Главное-же возраженіе то, что выставленные тутъ неблагопріятные мотивы все-таки не помѣшали множеству женщинъ сдѣлаться женщинами замѣчательными въ научномъ отношеніи и принести громадную пользу своему отечеству. Но вдобавокъ ко всему остальному, нельзя не спросить — вопросъ самъ собою такъ и напрашивается: "Какимъ-же образомъ всѣ эти неблагопріятныя условія и обстоятельства не мѣшали нисколько нашимъ молодымъ женщинамъ отлично идти въ разныхъ иностранныхъ университетахъ, куда онѣ въ это самое почти время поступали массами? Какимъ-же образомъ, эта самая «равносоставность и случайность аудиторіи», эта самая «недостаточная подготовка» не мѣшали, не препятствовали имъ отлично тамъ учиться и глубоконаучно образовываться, а иностраннымъ профессорамъ «вносить въ свои курсы строгую систему, научность и полноту»? Наши истинно достойные, замѣчательнѣйшіе профессора навѣрное ничѣмъ не ниже были тогда — профессоровъ иностранныхъ! Тутъ въ соображеніяхъ и доводахъ оказывается что-нибудь да не такъ.

Наконецъ, намъ еще говорятъ, въ числѣ разныхъ другихъ причинъ, что «преподаваніе на Владимірскихъ курсахъ не могло быть успѣшно также и потому, что между преподавателями и аудиторіей не было и не могло быть живыхъ сношеній, органической связи, а слѣдовательно не было и живой производительной работы». Мнѣ кажется, здѣсь говорится о чемъ-то совершенно фиктивномъ, что очень аппетитно на словахъ, но почти всегда совершенно отсутствуетъ на дѣлѣ. «Живыя сношенія!» «Органическая связь!„ Хорошо о нихъ говорить, но когда-же они бываютъ на самомъ дѣлѣ на свѣтѣ? Развѣ это не рѣдкій, не рѣдчайшій случай въ жизни! Случай, на который надо молиться какъ на райскую какую-то птицу, залетную изъ другого міра! Такая связь есть, она бываетъ, но родится и устанавливается она только тогда, когда профессоръ, на придачу къ своему истинному и глубокому знанью, талантливъ и горячъ“ когда на придачу къ интересу великаго, истиннаго содержанія, онъ колоритенъ и художественъ, полонъ огня и увлекательности, и способенъ уносить съ собою своего слушателя. Тогда вмѣстѣ съ нимъ сожжены его огнемъ и всѣ присутствующіе, и тутъ-то между ними и имъ устанавливается чудная, непонятная связь, которая уже потомъ на всю жизнь тверда и непотрясаема, и которую весь вѣкъ свой вспоминаютъ, говоря: „Мы тогда въ самомъ дѣлѣ — жили!“ Но когда-же это бываетъ, когда гдѣ! Не рѣдчайшее-ли это событіе въ жизни школъ и университетовъ? Какъ чего-нибудь подобнаго ожидать всегда и вездѣ, въ каждомъ курсѣ? Конечно, это только праздная идеальность, напрасная фантазія!

И за что станемъ мы обвинять одни только бѣдные Владимірскіе или Василеостровскіе курсы въ отсутствіи того, чего нигдѣ нѣтъ? За что станемъ мы воображать, что это нашъ спеціально: недочетъ, когда точь-въ-точь то самое постоянно существуетъ въ каждой школѣ, въ каждомъ университетѣ? Никакой связи, никакихъ дѣйствительно живыхъ сношеній! Но неужели-же эта самая не дающаяся въ руки связь, эти самыя отсутствующія у насъ живыя сношенія съ профессорами какъ разъ существовали во всей силѣ и красѣ только въ тѣхъ чужестранныхъ университетахъ, куда наша женская молодежь устремлялась тогда толпой, гдѣ находила себѣ полное удовлетвореніе и гдѣ курсы и всяческая наука шли какъ по маслу?

Нѣтъ, все это доводы, и выводы, и доказательства, и рѣшенія вопроса — отъ ногъ до головы невѣрные, все это только слова и призраки. Сущность дѣйствительности не сходится съ корнями и причинами дѣла.

Настоящее рѣшеніе мы получимъ тогда, когда оставимъ въ сторонѣ идеи и предположенія, и обратимся къ фактамъ. Они говорятъ совсѣмъ другое. И. это факты неопровѣржимые.

Мы ихъ находимъ въ оффиціальномъ источникѣ, въ „Сборникѣ постановленій по министерству народнаго просвѣщенія“ за 70-е годы.

Въ представленіи своемъ въ государственный совѣтъ, министръ народнаго просвѣщенія говорилъ: „Въ 1872-мъ году, по Высочайшему повелѣнію, было возложено на особую комиссію изъ министровъ внутреннихъ дѣлъ и народнаго просвѣщенія, и главнаго начальника ІІІ-го отдѣленія собственной Его“ Императорскаго Величества канцеляріи, обсужденіе вопроса о мѣрахъ, вызываемыхъ постоянно возроставшимъ тогда приливомъ русскихъ женщинъ въ цюрихскій университетъ и тамошній политехническій институтъ, и прискорбными явленіями, совершавшимися въ ихъ средѣ. Эта комиссія признала чрезвычайно важнымъ и существенно необходимымъ учрежденіе въ нашемъ-отечествѣ высшихъ женскихъ учебныхъ заведеній, со строго опредѣленнымъ и законченнымъ курсомъ, основаннымъ на изученіи историко-филологическихъ предметовъ. Затѣмъ, Высочайшимъ повелѣніемъ отъ 28-го сентября 1873-го года, образована была, для составленія проекта устава высшихъ женскихъ учебныхъ заведѣній, новая комиссія, а 9-го апрѣля 1876-го года Высочайше утверждены, по всеподданнѣйшему докладу моему, предположенія мои о замѣнѣ, до нѣкоторой.; степени, не состоявшихся у насъ высшихъ женскихъ учебныхъ заведеній, проектированныхъ названною комиссіею, высшими женскими курсами въ университетскихъ городахъ»…

Въ промежуткѣ-же между 1872-мъ и 1876-мъ годами, правительство, въ обращеній къ учащимся заграницею русскимъ женщинамъ, заявляло обѣщаніе: устроить для нихъ, въ предѣлахъ отечества, учебныя заведенія для высшаго образованія.

Въ Правительственномъ Вѣстникѣ 2і-го мая 1873 года было напечатано слѣдующее оффиціальное извѣщеніе касательно русскихъ студентокъ въ Цюрихѣ: "Въ началѣ 60-хъ годовъ нѣсколько русскихъ дѣвушекъ отправились за-границу, для слушанія лекцій въ цюрихскомъ университетѣ. Первоначально число ихъ оставалось крайне ограниченнымъ, но въ послѣдніе два года начало быстро возростать, и въ настоящее время въ цюрихскомъ университетѣ и тамошней политехнической школѣ считается болѣе ста русскихъ женщинъ. Между тѣмъ, до правительства начали доходить все болѣе и болѣе неблагопріятныя о нихъ свѣдѣнія. Одновременно съ возростаніемъ число русскихъ студентокъ, коноводы русской эмиграціи избрали этотъ городъ центромъ революціонной пропаганды и обратили всѣ усилія на привлеченіе въ свои ряды учащейся молодежи. Подъ ихъ вліяніемъ, научныя занятія бросались для безплодной политической агитаціи. Въ средѣ русской молодежи обоего пола образовались различныя политическія партіи самыхъ крайнихъ оттѣнковъ. Славянское соціально-демократическое общество, центральный революціонной славянскій комитетъ, славянская и русская секція интернаціональнаго общества открылись въ Цюрихѣ и считаютъ въ числѣ своихъ членовъ не мало русскихъ молодыхъ людей и женщинъ. Въ русской библіотекѣ, въ которую нѣкоторые наши издатели доставляютъ безплатно свои журналы и газеты, читаются лекціи, имѣющія исключительно революціонный характеръ: «Пугачевскій бунтъ», «Французская революція 1870 года» — вотъ обычныя темы лекторовъ. Посѣщеніе сходокъ рабочихъ сдѣлалось обычнымъ занятіемъ дѣвушекъ, даже такихъ, которыя не понимаютъ понѣмецки и довольствуются изустными переводами своихъ подругъ. Политическая агитація увлекаетъ молодыя неопытныя головы и даетъ имъ фальшивое направленіе. Сходки, борьба партій довершаютъ дѣло и сбиваютъ съ толку дѣвушекъ, которыя искусственное, безплодное волненіе принимаютъ за дѣйствительную жизнь. Вовлеченныя въ политику, дѣвушки подпадаютъ подъ вліяніе вожаковъ эмиграціи и становятся въ ихъ рукахъ послушными орудіями. Иныя по два, по три раза въ годъ ѣздятъ изъ Цюриха въ Россію и обратно, перевозятъ письма, порученія, прокламаціи, и принимаютъ живое участіе въ преступной пропагандѣ. Другія увлекаются коммунистическими теоріями свободной любви, и подъ покровомъ фиктивнаго брака доводятъ забвеніе основныхъ началъ нравственности и женскаго цѣломудрія до крайнихъ предѣловъ. Недостойное поведеніе русскихъ женщинъ возбудило противъ нихъ негодованіе мѣстныхъ жителей, и даже квартирныя хозяйки неохотно принимаютъ ихъ къ себѣ. Нѣкоторыя изъ этихъ дѣвушекъ пали до того, что спеціально изучаютъ ту отрасль акушерскаго искусства, которая во всѣхъ странахъ подвергается и карѣ уголовныхъ законовъ, и презрѣнію честныхъ людей.

"Правительство сознаетъ свою обязанность бороться съ возникающимъ зломъ, и рѣшилось употребить всѣ зависящія отъ него мѣры, впрочемъ, преимущественно предварительныя… (Далѣе говорилось о существованіи уже у насъ «педагогическихъ женскихъ курсовъ при учебныхъ заведеніяхъ», подвѣдомственныхъ IV отдѣленію Собственной Е. В. Канцеляріи, профессорскихъ курсовъ въ Петербургѣ и Москвѣ, въ объемѣ университетскаго образованія, о предполагаемыхъ акушерскихъ курсахъ при всѣхъ университетахъ, имѣющихъ медицинскій факультетъ, и затѣмъ говорилось): "Независимо отъ сего, въ настоящее время Высочайше повелѣно представить проектъ учрежденія высшихъ женскихъ учебныхъ заведеній со строго опредѣленнымъ и законченнымъ курсомъ.

"Такимъ образомъ, создавая и поддерживая учрежденія, удовлетворяющія существующей среди женщинъ потребности въ высшемъ образованіи, правительство даетъ желающимъ полную возможность пріобрѣсти научныя знанія въ предѣлахъ отечества. Но нѣтъ сомнѣнія, что не одна жажда знанія привлекаетъ русскихъ женщинъ въ Цюрихъ. Если западноевропейскія государства, значительно опередившія насъ въ образованіи, между тѣмъ точно также’не допускающія женщинъ въ высшія учебныя заведенія, доставляютъ цюрихскому университету самый ничтожный контингентъ слушательницъ, составляющій въ совокупности менѣе 20-ти процентовъ числа однѣхъ русстудентокъ (число студентокъ изъ Россіи доходитъ до ю8-ми, изъ прочихъ-же государствъ Европы не составляетъ и 2О-ты), то трудно не придти къ заключенію, что большинство нашихъ юныхъ соотечественницъ поступаетъ въ цюрихскій университетъ подъ вліяніемъ, не имѣющимъ ничего общаго со стремленіемъ къ образованію. Легкомысленная пропаганда нѣкоторой части нашей журналистики, ложное пониманіе назначенія женщины въ обществѣ, увлеченіе модными идеями — всѣ эти причины болѣе или менѣе вліяютъ на громадный, сравнительно, наплывъ русскихъ женщинъ въ Цюрихъ. Коноводы нашей эмиграціи ловко пользуются всѣми обстоятельствами и, увлекая молодыхъ, неопытныхъ дѣвушекъ въ вихрь политической агитаціи, губятъ ихъ безвозвратно. Правительство не можетъ допустить мысли, чтобы 2—3 докторскіе диплома могли искупить зло, происходящее отъ нравственнаго растлѣнія молодого поколѣнія, и потому признаетъ необходимымъ положить конецъ этому ненормальному движенію.

«Вслѣдствіе сего, правительство предупреждаетъ всѣхъ русскихъ женщинъ, посѣщающихъ цюрихскіе университетъ и Политехникумъ, что тѣ изъ нихъ, которыя послѣ і-го января 1874 года будутъ продолжать слушаніе лекцій въ этихъ заведеніяхъ, по возвращеніи въ Россію не будутъ допускаемы ни къ какимъ занятіямъ, разрѣшеніе или дозволеніе которыхъ зависитъ отъ правительства, а также къ какимъ-бы то ни было экзаменамъ, или въ какое-либо русское учебное заведеніе»…

Вотъ данныя, уже вполнѣ несомнѣнныя и достаточно объясняющія тотъ фактъ, на которомъ мы остановились теперь. Оставляя въ сторонѣ движеніе политическое, не входящее въ рамки нашей задачи, нельзя не констатировать, что отливъ русскихъ женщинъ заграницу былъ въ первой половинѣ 70-хъ годовъ — огроменъ. Самъ «Правительственный Вѣстникъ» называетъ его «громаднымъ», и поэтому Владимірскіе курсы (а вмѣстѣ съ тѣмъ, конечно, и Аларчинскіе — петербургскіе, и Лубянскіе — московскіе) не могли про должать своего существованія. Но это — не по причинѣ разношерстности и неподготовленности учащихся, не по недостатку гармоніи и единенія между преподавателями и тѣми, кому они преподавали, а именно только потому, что слишкомъ громадныя массы молодыхъ русскихъ женщинъ покидали, однѣ за другими, толпами, свое отечество, и ѣхали учиться на Западъ, въ Европу. Выгоды переѣзда заграницу были тогда слишкомъ ощутительны для каждаго, самый переѣздъ сдѣлался даже чѣмъ-то вродѣ «моды» и повѣтрія — вотъ всѣ наши молодыя женщины и ѣхали въ Швейцарію, Германію, Францію — болѣе всего въ Швейцарію. Въ «Отчетѣ общества для доставленія средствъ с.-петербургскимъ высшимъ женскимъ курсамъ» за 1885—1886 г. говорится: «Въ концѣ 60-хъ и началѣ 70-хъ годовъ русскія женщины были вынуждены уѣзжать изъ Россіи заграницу, гдѣ женщины пользуются значительною свободою въ пріобрѣтеніи какъ общаго, такъ и спеціальнаго высшаго научнаго образованія {Вспомнимъ еще разъ указанное выше, въ статьѣ Μ. Л. Песковскаго, существовавшее одно время у насъ, въ 70-хъ годахъ, цензурованіе профессорскихъ программъ для Владимірскихъ курсовъ вѣдомствомъ ІІІ-го отдѣленія — фактъ, совершенно невѣдомый въ западной Европѣ.}. Въ послѣдніе годы, дѣло высшаго женскаго образованія въ западной Европѣ, не говоря уже объ Америкѣ, получило широкое развитіе. Женщинамъ тамъ нетолько открытъ доступъ во многіе университеты и высшія учебныя заведенія, но и спеціально для нихъ еще недавно учрежденъ въ Англіи женскій университетъ. Въ Швейцаріи, которую можно считать разсадникомъ высшаго женскаго образованія въ Европѣ, число женщинъ, посѣщающихъ университетскіе курсы, составляетъ ¹/₁₀ всѣхъ вообще лицъ, получающихъ университетское образованіе!..»

Устремленіе нашихъ женщинъ заграницу цѣлыми массами для полученія тамъ прочнаго образованія — это былъ фактъ нетолько самъ по себѣ совершенно нормальный, но еще и глубоко коренящійся въ нашей исторіи. Нетолько Петръ I, но даже его предшественники начали посылать русское юношество заграницу, учиться, когда у себя дома нельзя еще этого было дѣлать, когда собственныхъ средствъ на то не хватало. При Петрѣ множество молодыхъ людей, вмѣстѣ со своими родителями, горько жаловались на деспотическую посылку, плакали и ревѣли, а все-таки ѣхали и учились заграницей по цѣлымъ годамъ — и, конечно, не всегда, а часто, это выходило къ лучшему. Въ первой половинѣ прошлаго вѣка, при императрицахъ, эта ѣзда въ иностранные университеты на ученье превратилась даже въ привычку, въ моду, и нетолько люди низшаго и средняго сословія (Ломоносовъ, Третьяковскій и множество другихъ) жадно искали заграничной науки, но и субъекты высшаго сословія тоже, наконецъ, проснулись и сдвинулись съ мѣста, и поѣхали одинъ за другимъ по заграницамъ. Ко времени послѣдней императрицы XVIII вѣка, Екатерины II, уже почти весь ея блестящій антуражъ состоялъ изъ баричей, учившихся кто въ Лейденѣ, кто въ Страсбургѣ, кто въ Геттингенѣ, кто гдѣ, Голицыны, Шуваловы, Воронцовы, Дашковы, Олсуфьевы, Трубецкіе и множество другихъ князей, графовъ и всяческихъ иныхъ титулованныхъ и родовитыхъ личностей проводили свои юношескіе годы въ чужихъ краяхъ и вывозили изъ тамошнихъ университетовъ не только моды, умѣнье держать себя по-барски, les belles manières и la belle conversation, но иногда также и настоящую образованность и знанія. Въ періодъ отъ Екатерины II до половины царствованія Николая I, вѣра въ иностранные университеты и высокое клеймо, прикладываемое ими къ низкопробному русскому воспитанію, — продолжала царствовать во всей силѣ, и наши научные университеты, художественныя академіи такъ часто и такъ много посылали русской молодежи заграницу, что въ концѣ-концовъ вездѣ твердо вбито было въ голову, какъ гвоздь въ стѣну, несокрушимое мнѣніе, что если хорошенько учиться — то значитъ заграницей, и нигдѣ больше.

Когда-же вдругъ по всей Европѣ пронесся слухъ, что въ швейцарскихъ университетахъ хорошо, что тамъ учиться привольно, что тамъ наука въ почетѣ, и никакимъ кастраціямъ и преслѣдованіямъ не подвергается, что и американки, и самыя нѣмки ѣдутъ теперь учиться въ Швейцарію (хотя далеко не особенно громадными массами), — а вмѣстѣ съ тѣмъ чувствовался у себя дома, великій гнетъ на науку и учащихся, особливо изъ молодыхъ женщинъ, и что особенно въ загонѣ тутъ и презрѣніи у многихъ начальствъ — естественныя науки, къ которымъ всего болѣе въ ту пору именно тянуло нашъ вѣкъ и новыя поколѣнія, — тогда, естественнымъ образомъ, пришлось искать себѣ новыхъ дорогъ. Лежитъ на дорогѣ камень, котораго ни за что не сдвинешь — что тогда дѣлаютъ живыя воды, свѣжія струи и потоки, идущіе съ горъ? Назадъ, наверхъ скалъ и стремнинъ, имъ воротиться уже нельзя, впередъ — загорожена дорога. И тогда ручейки и потоки раздѣляются вдругъ направо и налѣво, весело бѣгутъ мимо неподвижныхъ препятствій, и несутъ свою жизнь, свои сверкающія волны по новымъ бороздкамъ, по новымъ русламъ. Швейцарскіе университеты были такими руслами и бороздками.

Не разъ обвиняли въ тѣ времена русскихъ женщинъ за кажущееся «бѣгство» изъ отечества, за кажущуюся «измѣну» ему. Иные говорили, что это худое и постыдное дѣло, другіе — что это дѣло просто безплодное, не принесшее въ результатѣ никакихъ плодовъ. Въ статьѣ своей Μ. Л. Песковскій говорилъ, какъ мы выше видѣли, что «во второй половинѣ 60-хъ годовъ, когда замолкла даже въ печати рѣчь о высшемъ женскомъ образованіи, сотни русскихъ женщинъ ежегодно направлялись заграницу въ поискахъ женскаго образованія… Но масса устремившихся заграницу женщинъ, безспорно, выдающихся по уму, характеру и силѣ воли, не попала на торную дорогу высшаго образованія, запутались въ дебряхъ житейскихъ дрязгъ и суеты, и погибла подъ бременемъ обстоятельствъ»…

Съ своей стороны, министръ народнаго просвѣщенія, въ своемъ представленіи 1876 года, говорилъ государственному совѣту, что «отбытіе русскихъ женщинъ заграницу есть явленіе прискорбное», и что при немъ «онѣ не могутъ возвращаться обратно иначе, какъ съ идеями и направленіемъ, несоотвѣтствующими строго нашей жизни», а потому надо заботиться о предотвращеніи такихъ отбытій.

Отчетъ общества для доставленія средствъ с.-петербургскимъ высшимъ женскимъ курсамъ за 1885—1886 года также говорилъ, что «русскія женщины, по невозможности получить образованіе (какъ медицинское, такъ и вообще высшее), вынуждены были, для полученія такого образованія, покидать свою родину. Это было явленіе, глубоко обидное для нашего національнаго чувства и наносящее прямой ущербъ нашимъ семейнымъ, общественнымъ и государственнымъ интересамъ»…

И эти разнообразныя обвиненія были частью справедливы. Что русскія женщины не понапрасну устремлялись заграницу, а тамъ серьезно и много учились, и принесли вмѣстѣ съ собою, назадъ въ наше отечество, плоды глубокой, богатой и великой жатвы — въ томъ не можетъ быть сомнѣнія. Это доказывается несомнѣннымъ поднятіемъ женскаго уровня вообще, и тѣми крупными научными репутаціями, которыя были завоеваны заграницей нашими женщинами, по различнымъ отраслямъ знанія. Главнѣйшіе примѣры указаны были уже здѣсь выше. Но все-таки остается справедливымъ, что бывали и злоупотребленія, даже крупныя злоупотребленія (гдѣ-же ихъ нѣтъ и не было, въ какой отрасли человѣческой дѣятельности и жизни)? Въ самомъ дѣлѣ, надо признаться, что встрѣчались такіе факты, которые бывали и печальны, и напрасны, и вредны. Но коль скоро они существовали, справедливость требовала смотрѣть на нихъ не какъ на общее правило, а лишь какъ на исключеніе, условленное нашей исторіей и нашими особенными національными обстоятельствами. И тутъ всего лучше было плакаться не на траурные результаты, а на тѣ корни, которые были причиной и исходной точкой траурныхъ результатовъ. Надо было лѣчить самые корни, давать новую дорогу жизненнымъ силамъ. И эту высокую, благодѣтельную роль раздѣлили между собою — министръ и новое русское женское поколѣніе. Это послѣднее оставило пустыми многія мѣста въ русскихъ школахъ и курсахъ, и пошло учиться заграницу, — но учиться строго, дѣльно, серьезно, настойчиво и безпримѣрно-усердно. Министръ-же замѣтилъ, увидалъ и разсмотрѣлъ это зоркимъ, внимательнымъ взглядомъ и сказалъ: «Ну, хорошо, въ такомъ случаѣ, пускай наши женщины учатся и дома, точно такъ-же какъ заграницей». Его уступчивость была съ одной стороны великодушна, съ другой — дальнозорка. Этою уступчивостью онъ помогалъ самымъ глубокимъ народнымъ и государственнымъ интересамъ нашимъ.

И потому, теперь, когда недоразумѣнія и рознь кончились, когда дѣло получило свои настоящія права, когда все пошло по естественному, законному, благодатному руслу, мы можемъ уже безъ всякой вражды и гнѣва смотрѣть на выселеніе, цѣлыхъ массъ русскихъ женщинъ изъ Россіи заграницу, въ иностранные университеты. Это было явленіе лишь временное. Оно было печально, но необходимо и неизбѣжно. Оно было въ высокой степени благодѣтельно и благопріятно для сущности дѣла. Не будь громаднаго, поразительнаго отлива русской женской молодежи заграницу, никогда-бы — или, по крайней мѣрѣ, очень-очень долго не было-бы въ Россіи «высшихъ женскихъ курсовъ» и «высшаго женскаго образованія».

Какъ сказано въ Библіи — «изъ горькаго изыде сладкое».

Всего этого не знала и, конечно, никогда-бы не могла отгадать моя сестра. Доходившія до нея, заграницу, свѣдѣнія О томъ, что и какъ у насъ идетъ, были малы и рѣдки, въ высшей степени недостаточны. И вдругъ, въ 1875 году она узнаетъ, что «кружокъ лицъ, стоявшихъ близко къ дѣлу Владимірскихъ курсовъ, пришелъ къ сознанію, что они не удовлетворяютъ требованіямъ, и потому прогрессировать не могутъ; убѣдившись въ то-же время, на опытѣ, что существуетъ и потребность, и возможность правильно организовать высшіе научные женскіе курсы, этимъ кружкомъ рѣшено было временно пріостановить чтеніе лекцій, впредь до болѣе благопріятнаго времени и выработки плана новой постановки дѣла». Какой это былъ ужасный ударъ для нея! Любимое ея дѣтище — пало, всѣ прежнія, общія усилія — пошли прахомъ! Одна какая-то смутная надежда на неопредѣленное, далекое будущее, всего одна маленькая крошечная свѣтлая звѣздочка на горизонтѣ — въ утѣшеніе за утрату, кажется невозвратную, невознаградимую! Каково было ей это видѣть, сознавать, переносить. Само собою разумѣется, она должна была думать, что причины были не внѣшнія, принудительныя, а зависѣли отъ недостаточно прочной организаціи, отъ недостаточно энергической дѣятельности дѣйствующаго персонала. Но это было совершенно невѣрно — это скоро потомъ доказали обстоятельства. Кто глубоко потрясенъ печальнымъ исходомъ сильно любимаго дѣла, да еще дѣла, связаннаго со всѣми корнями жизни, всегда наклоненъ быть слишкомъ быстръ и скороспѣлъ въ приговорѣ своемъ, иногда бываетъ даже неправъ. Такъ было на этотъ разъ и съ моей сестрой. Она горько тосковала о прекращеніи Владимірскихъ курсовъ, а тосковать — не надо было. Она думала, что все пропало, а на дѣлѣ — ничего не пропало.

Еще новый разъ оправдывались слова Льва Толстого: «Мы думаемъ, что какъ насъ выкинетъ изъ привычной дорожки, все пропало; а тутъ только начинается новое, хорошее. Пока есть жизнь, есть и счастье. Впереди много, много».

Еслибъ только она знала эти великія слова вовремя, въ минуты своихъ бѣдъ и отчаяній!

ГЛАВА ДЕВЯТАЯ.
Разрѣшеніе высшихъ женскихъ курсовъ. — Устройство ихъ.

XIX.

Высочайшее повелѣніе 9-го апрѣля 1876 года, которымъ предоставлялось министру народнаго просвѣщенія открывать высшіе женскіе курсы въ университетскихъ городахъ, при содѣйствіи профессоровъ университетовъ, — было самымъ рѣшительнымъ шагомъ въ дѣлѣ русскаго женскаго образованія. Почти все совершавшееся до того времени въ этой области, имѣло характеръ опыта, пробы, являлось приготовительною ступенью, носило характеръ чего-то несовершеннаго и недоконченнаго. Даже такое важное явленіе въ исторіи нашего женскаго образованія, какъ учрежденіе, съ 1-го ноября 1872 года, Высшихъ женскихъ курсовъ профессора Герье, въ Москвѣ, носило на себѣ отчасти этотъ-же характеръ. Эти курсы, по времени первые изъ всѣхъ, были, по первоначальной просьбѣ самого-же учредителя, профессора Герье, учреждены въ видѣ опыта, всего только на четыре года, имѣли отчасти большой и заслуженный успѣхъ, потому-что существовали при московскомъ университетѣ, состояли подъ ближайшимъ руководствомъ такого опытнаго педагога и многозаслуженнаго профессора, какъ профессоръ Герье, и пользовались дѣятельнымъ участіемъ многихъ знаменитѣйшихъ московскихъ профессоровъ, — и, тѣмъ не менѣе, эти курсы далеко не имѣли такого значенія, распространенія и вліянія, какое имѣли впослѣдствіи петербургскіе Высшіе женскіе курсы.

Въ «Замѣткѣ о Высшихъ женскихъ курсахъ въ Москвѣ» (см. Журналъ «женское Образованіе», 1878, мартъ, стр. 270), мы читаемъ: «За преподаваніе на курсахъ взялись профессора московскаго университета; лекціи свои они до извѣстной степени сообразовали съ уровнемъ развитія дѣвушек

[1]

[2]

[3]

[4]

[5]

[6]

[7]

[8]

[9]

[10]

[11]

[12]

[13]

[14]

[15]

[16]

[17]

[18]

[19]

[20]

[21]

[22]

[23]

[24]

[25]

[26]

[27]

[28]

[29]

[30]

[31]

[32]

Надежда Васильевна Стасова (Стасов)/ДО

Предисловіе.

ГЛАВА I. Дѣтство и юность.

I.

II.

III.

IV.

V.

VI.

VII.

ГЛАВА ТРЕТЬЯ. Воскресныя школы.

VIII.

ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ. Русскія женщины-издательницы.

IX.

X.

ГЛАВА ПЯТАЯ. Высшіе женскіе курсы. — Начало ихъ.

XI.

ГЛАВА ШЕСТАЯ. Сношенія съ заграницей.

ГЛАВА СЕДЬМАЯ. Публичные мужскіе и женскіе курсы. Аларчинскіе курсы.