Сей Кіевскій Златоустъ, котораго имя и рѣчи извѣстны всѣмъ почитателямъ великихъ дарованій въ ихъ Отечествѣ, а особливо автору сего примѣчанія, имѣвшему счастіе пользоваться личнымъ знакомствомъ почтеннаго Леванды[1], сей Проповѣдникъ произнесъ въ Кіевѣ 19 Марта нынѣшняго года, въ день погребенія Гражданскаго Губернатора, П. П. Панкратьева, надгробное слово, о которомъ хотимъ здѣсь предложить свои замѣчанія. Можетъ быть тайное сердечное расположеніе, съ которымъ мы читали его, принесло ему особенную цѣну въ глазахъ нашихъ; но достоинство рѣчи будетъ конечно чувствительно для всякаго человѣка, не совсѣмъ чуждаго языку вдохновеннаго таланта. Есть мѣста, есть движенія, которымъ нѣтъ, кажется, ничего подобнаго въ рѣчахъ другихъ духовныхъ ораторовъ; и не льзя особливо не отдать справедливости тому простому и высокому краснорѣчію, которому всего болѣе удивляемся въ первомъ и знаменитѣйшемъ проповѣдникѣ слова Божія. Вы, которые такъ живо, такъ справедливо чувствуете достоинство Боссюета, прочтите Леванду; разсмотрите ходъ, мысли, выраженія сего надгробнаго слова; опредѣлите его цѣну, если угодно, по сравненію съ другими превосходными примѣрами въ семъ родъ, и вы скажете конечно: мы имѣемъ нѣчто достойное сравненія съ великими образцами Христіянского краснорѣчія! Но оставляя всякое сравненіе, для котораго не чувствуемъ себя на сей разъ расположенными, замѣтимъ только, какимъ образомъ чувствовалъ, мыслилъ и говорилъ сердцу земныхъ страдальцевъ истолкователь Вѣры небесной.
Сей Христіанскій Учитель, тронутый плачемъ сиротъ, стоящихъ предъ гробомъ, вспомнилъ тотъ великій случай, извѣстный намъ по Священному Писанію, когда самъ Спаситель, движимый небеснымъ Состраданіемъ, заплакалъ предъ гробомъ Лазаря. Конечно Проповѣдникъ, представя себѣ чудесное воскресеніе, мыслилъ втайнѣ своего сердца: для чего не имѣю великаго дара говорить мертвымъ — возстаньте изъ гроба! огорченнымъ — утѣшьтесь! и по сему первому движенію онъ взялъ за текстъ слово Іоанна Евангелиста; Прослезися Іисусъ. И такъ занимая мѣсто Христова преемника, и чувствуя, какъ смертный, что чувствовалъ еще Христосъ, какъ Богъ и Спаситель, Проповѣдникъ такъ начинаетъ:
"Не долго было доводить до сокрушенія сіе небесное сердце, сердце исполненное любви и жалости къ человѣкамъ. Довольно было ему увидѣть несчастнаго, увидѣть плачущихъ, и вдругъ чувствовать во всей силѣ всю бѣдность смертныхъ, сострадать и плакать о судьбѣ человѣковъ. Кому же болѣе и приличествовало все сіе, какъ не Ходатаю Бога и человѣковъ, видѣвшему съ небесъ всѣхъ насъ, осужденныхъ на смерть, отъ жалости преклонившему небеса и пришедшему взыскати и спасти погибшихъ? Гдѣжъ случилосъ сіе, что плакалъ Избавитель нашъ, доказывая слезами сердце свое, сѣтующее о бѣдности нашей и вмѣстѣ негодующее на врага жизни, на смерть нашу? Недалеко пещеры, близь мѣста, гдѣ лежалъ новопреставленный четверодневный Лазарь. Сюда провожали Іисуса плачущія двѣ сестры умершаго, то взирая на Господа и надѣясь отрады, то въ горести выговаривая: для чегожъ, милосердый Спаситель, не былъ Ты тутъ, когда умиралъ братъ нашъ? съ нимъ бы вѣрно не случилось сего. «Ты, любя его и насъ, не далъ бы умереть ему, а теперь все поздно, уже духъ гнилости и разрушенія отъ тѣла его несносенъ. О смертные! коль ни слабы, воздержитесь; не все говорите, что сердцу терзаемому говорить хочется.»
Нужно ли останавливать вниманіе читателей на красотахъ сего величественнаго вступленія? Какое сильное выраженіе: отъ малости преклонившему небеса! Не изъ сердца ли плачущихъ сиротъ вырвалось трогательное восклицаніе: для чего, милосердый Спаситель, не былъ Ты тутъ, когда умиралъ братъ нашъ? Но послѣ слышаннаго ропота человѣческой слабости, мы внимаемъ голосу Неба, голосу Христіанскаго смиренія, голосу, изрекающему непремѣнный судъ Бога въ сихъ словахъ кроткаго увѣщанія: Смертные! сколь вы слабы, воздержитесь; не всѣ говорите, что сердцу терзаемому говорить хочется. Кто, кромѣ великаго сердцевѣдца, можетъ такъ говорить къ смертнымъ, читать въ сокровенности души ихъ и отвѣчать на тайной ропотъ сердца съ такою отеческою любовію!
Далѣе Проповѣдникъ показываетъ намъ ничтожность самыхъ человѣческихъ желаній. Волею Всемогущаго исполняется воля слабаго человѣка — Лазарь воскресаетъ — но обратимся на слѣдствія, представленныя въ картинѣ столь разительной и со всею силою Христіянской мудрости:
"Се жизнь, у двери гроба, се воскресеніе готово, се возглашаетъ уже запретивъ духу, запретивъ слезамъ, запретивъ смерти, Жизнодавецъ: Лазаре, гряди! Се исходитъ мертвый! пріимите его на руки ваши — утѣшитесь!
"Но законъ смерти непремѣненъ. Вы и онъ умрете; одна жизнь на небеси, гдѣ вы, для безсмертія соединясь, умирать болѣе не будете. Все исполнилось такъ. Нѣтъ ни брата, ни сестеръ давно на земли.
«Велики были достоинства во умершемъ братѣ: онъ былъ все для сиротствующихъ сестеръ. Велико утѣшеніе за возвращеніемъ его и паки въ жизнь. Но за смертію вторичною то же слѣдовало огорченіе, пока не собрались всѣ они для радости въ вѣчность.»
И такъ, если бы и могли совершиться: тайныя моленія смертныхъ; если бы угодно было всевидящему Промыслу повторять для нихъ чудо Лазарева воскресенія: то не избѣжали бы они и тогда послѣдняго предѣла своего, которой есть необходимое условіе жизни человѣческой. Счастливъ — не тотъ, кто носится еще бурями по неизвѣстному океану жизни, но, — кто, ступая на берегъ вѣчности, пристаетъ къ свѣтлой обители мира и радости подъ кровомъ Божественнаго Защитника. Мы оплакиваемъ его на землѣ, когда онъ радуется на небесахъ Такая высокая мысль должна, до наставленію Христіянскаго учителя, усмирить кипѣніе сердца, хотя и не можетъ въ одно мгновеніе побѣдить силу отчаянія. Самъ Проповѣдникъ уступаетъ въ послѣдній разъ движенію общей горести, и говоритъ съ уныніемъ:
«Теперь, при поразительномъ зрѣлище семъ, гдѣ льются слезы искреннихъ сердецъ; гдѣ погребаются достоинства, дарованія, добродѣтели, вѣра и вѣрность; гдѣ оплакивается отецъ, супругъ, градоначальникъ, покровитель, сынъ Отечества, исповѣдникъ имени Христова, украшавшійся милостями Бога и Царя — нѣтъ Христа, который бы сказалъ: Лазарь другъ нашъ успе, Лазарь умре; иду, да возбужду его!
Кто изъ тѣхъ, которые видѣли уничтоженіе существа, для нихъ милаго, чувствовали горесть невозвратной потери, и напрасно призывали къ жизни друга, отнятаго у нихъ смертію — кто изъ тѣхъ не найдетъ выраженія своего собственнаго чувства въ семъ глубокомъ изліяніи безутѣшной печали: Нѣтъ Христа, который бы сказалъ; Лазарь другъ нашъ успе, Лазарь умре; иду, да возбужду его!
Но принеся сію послѣднюю дань человѣчеству, Проповѣдникъ выше возносится мыслію, и какъ бы вдохновенный отъ Неба, зоветъ огорченныхъ къ наслажденію Вѣры:
,,Нѣтъ Христа, который бы сказалъ; Лазарь другъ нашъ успе, Лазарь умре; иду, да возбужду его. Но есть Христосъ, который никогда не отдѣлялся отъ вѣры его, былъ съ умирающимъ до послѣднихъ минутъ, воспріялъ въ руки Свои духъ кающійся, вѣрующій, предающійся Ему, украсилъ его кровію и правдами своими, въ семъ видѣ представилъ его милующему Отцу, соединилъ съ Собою, прощая все, и забывая все, что отторгало отъ Христа, назначая не теперь воскреснуть, но при послѣдней трубѣ, хотящей проникнуть прахи мертвыхъ, оживить и возставить для соединенія съ душами для прославлеіня вѣчнаго, безконечнаго. О Спаситель нашъ, единое прибѣжище и утѣшеніе вѣрующихъ! Ты изрекъ: Пріидите ко Мнѣ вси труждающіися и обремененніи, и Азъ упокою васъ. Се грядетъ въ Тебе крестившійся, въ Тебе облекшійся, новый предъ лице Твое міровъ пришлецъ, слезами покаянія и кровію Твоею вновь омытый! Ты Истина вѣчная — Ты не отвержешися Себе во вѣки! Ты упокоилъ его во славѣ Твоей — вѣруемъ Господи. Аминь.» —
Предметъ Христіянскаго Оратора есть не только пальма краснорѣчія, но особливо успокоеніе духа, смятеннаго горестію; и счастливый Ораторъ приводитъ насъ къ сей великой цѣли. Главная прелесть его таланта есть, кажется, та сладость, которая течетъ изъ источника сердца, и въ сердце проливается. Можно бы сказать, что Леванда постигъ тайну святой любви и вѣчной горести; ибо никто не умѣетъ такъ плакать съ человѣкомъ и такъ утѣшать съ Богомъ. Мы знаемъ отца, который лишился любезнаго ему отрока, который еще тоскуетъ о сей потерѣ, какъ можетъ только отецъ тосковать о сынѣ, и который, читая сію рѣчь Леванды, вкусилъ райское утѣшеніе и благословилъ великой даръ новаго Златоуста. Блаженъ, говоритъ сей отецъ оживленный упованіемъ Вѣры, блаженъ, кто съ якоремъ Религіи протекалъ неизмѣримую глубину таинственной жизни, и во всѣхъ искушеніяхъ рока опирался на сіе подножіе вѣчной истины! Такъ конечно! Христіянинъ, сердечно убѣжденный въ таинствахъ Откровенія, отдаетъ друга, или сына, не смерти, не землѣ, но Богу, который возвратитъ ему жизнь и радость; есть мѣсто, есть убѣжище, гдѣ отчаянная мысль его, изумленная разрушеніемъ, можетъ сладкимъ образомъ успокоиться. И какая разница между Христіянскимъ ученіемъ и человѣческою мудростію! Одинъ философъ, оплакивая достойную женщину въ письмѣ къ ея другу, вѣрующему въ Бога, произноситъ сіе убійственное слово: Почитатель Бога!…. нѣтъ ее на свѣтѣ[2]. Напротивъ того мудрецъ-Христіянинъ, зная лучше сердце человѣческое, снизходитъ къ его слабости и говоритъ съ чувствительностію: Нѣтъ Христа, который бы воскресилъ Лазаря; но есть Христосъ, который вручаетъ его милующему Отцу и Богу. Вотъ — преимущество Божьяго Слова и торжество Христіанской Религіи! Ни что невѣрно въ жизни, кромѣ сей послѣдней опоры слабаго и страждущаго человѣка.
- ↑ Изъявляя наше уваженіе къ таланту сего мужа, мы позволимъ себѣ повторить слѣдующія строки изъ письма одного Кіевскаго жителя къ его пріятелю, который выписалъ для него сочиненія Леванды. «Сей старецъ, увѣнчанный сѣдинами и добродѣтелями, лежалъ на одрѣ болѣзненномъ, когда я объявилъ ему желаніе В. В. Измайлова имѣть нѣкоторыя его рѣчи. Онъ назвалъ его лучшимъ изъ друзей своихъ. Сердечное удовольствіе изобразилось на лицѣ старца, и онъ подалъ мнѣ дрожащею рукою посылаемыя при семъ рукописи.» Намъ пріятно гордиться любовію сего достойнаго Пастыря. В. И.
- ↑ Кому не извѣстно сіе письмо Женевскаго Философа и Писателя? В. И.