Наказ, так назыв. Большой, составлен Екатериною II для руководства комиссии, созванной в видах выработки проекта нового уложения (XXII, 331). В своей переписке Екатерина откровенно рассказала историю сочинения Н.: Королю Фридриху она писала, что «поступила как ворона басни, сшившая себе платье из павлиньих перьев. Во всем сочинении мне принадлежит лишь распределение материала и там и сям строчка или слово. Все мне принадлежащее не превысит 2—3 листков. Большая часть взята из «De l’Esprit des lois» президента Монтескье и из «Traité des délits et des peines» маркиза Беккарии». Haсчитывают до 294 ст., взятых из Монтескье, до 108 — из Беккарии, до 38 — у бар. Бильфельда («Institutions politiques»), несколько — у Юсти и Кенэ; всего заимствованных не менее 466 статей. Способ заимствования различный: одни статьи переведены буквально, другие — с отступлениями, доходящими иногда до существенного изменения смысла. Менее всего возбуждают сомнений заимствования у Беккарии, так как Екатерина II, повидимому, искренно желала усвоить и применить в России основные его взгляды в области уголовного законодательства и процесса. Н. впервые установляет у нас новые взгляды на преступление и наказание. Преступными являются лишь деяния, причиняющие вред «или каждому особенному или всему обществу; все действия ничего такого в себе не заключающие нимало не подлежат законам» (41—42). «Законы суть способы, коими люди соединяются и сохраняются в обществе»; для предохранения этих залогов безопасности и установлены для нарушителей наказания (145—146). Только законодатель может установлять наказания; ни судья, ни правитель не может наложить наказания, точно в законе не предусмотренного (148). Самые наказания отнюдь не должны быть жестокими: «страны и времена, в которых были казни самые лютейшие в употреблении, суть те, в которых содевалися беззакония самые бесчеловечные» (206). Вместо жестокости должна проводиться неизбежность наказания: «самое надежнейшее обуздание от преступлений есть не строгость наказания, но когда люди подлинно знают, что преступающий законы непременно будет наказан» (222). «Известность и о малом, но неизбежном наказании сильнее впечатлеется в сердце, нежели страх жестокой казни, совокупленный с надеждою избыть от оныя» (223). В связи с неизбежностью должна стоять и незамедлительность наказания, чтобы каждый почитал его «действом преступления» (221). Наконец, должно быть установлено соответствие между преступлениями и наказаниями и построена лестница наказаний и классификация преступлений по их важности (225—228). Н. на этом не останавливается и вслед за Беккарией установляет правило, что «гораздо лучше предупреждать преступления, нежели наказывать» (240). Эта цель объемлет всю обширную область законодательной политики, так как «предупреждать преступления есть намерение и конец хорошего законоположничества, которое не что иное есть, как искусство приводить людей к самому совершенному благу» (241). В числе таких средств самым надежным признается «приведение в совершенство воспитания» (248). О постановке судебной деятельности и о задачах пpaвocудия Н. заимствует у Беккарии ряд основных положений. Судебная власть должна быть отделена от законодательной и имеет своей задачей строгое исполнение законов, как в свою очередь законодатель (самодержец), один издающий общие законы, «должен воздержаться, чтоб самому не судить» (98, 149). За судьей не признается право толковать законы, принадлежащее исключительно государю, дабы избежать «обманчивого непостоянства произвольных толкований» (151, 153). В ограждение интересов подсудимого проводятся следующие правила: 1) суд должен быть судом равным (127, 180); 2) он должен быть гласным, чтобы «приговоры судей были народу ведомы, как и доказательства преступлений» (183); 3) следствие должно быть отделено от суда. Особенно важны мнения Беккарии о пытке, повторенные Н. (192—197). Таковы заимствования у Беккарии. У Монтескье взято еще больше мыслей, но с существенными переделками и даже извращением главнейших из них. Из своего молитвенника, как называла Екатерина II книгу Монтескье, она берет основное положение, что законы, сходственные с естеством, должны соответствовать расположению народа (5). Отсюда сделан вывод, что в виду обширности Российского государства власть государя должна быть самодержавной (8—11). Все доводы взяты у Монтескье, но там они отнесены к деспотии, характерные признаки которой в Н. отброшены, так как Екатерина желала считать Россию не деспотией, а монархией. По Монтескье, природу монархии, где правит один по твердо установленным законам, составляют власти подчиненные, промежуточные и зависимые. Самой обыкновенной из таких промежуточных властей является дворянство, образующее существенную основу монархии: «point de monarque, point de noblesse; point de noblesse, point de monarque; mais on a un despote». И H. говорит, что «власти средние, подчиненные и зависимые составляют существо правления»; что «законы основание державы составляющие предполагают малые протоки, сиречь правительства» (18—20). Все это взято у Монтескье, но с существенным изменением: в Н. вместо дворянства стоят правления, т.-е. бюрократические учреждения, которые в самодержавном государстве не могут ограничивать власть государя. Далее Монтескье указывает, что в монархии должно быть хранилище законов в руках политических корпораций; он имел в виду французские парламенты, которым принадлежало право регистрации указов и право представлений королю касательно указов, несогласных с законами, вредных, неясных. Все это повторено в Н., но объяснено, что в России таковым хранилищем является сенат, который, однако, не обладал правом пpeдcтaвлeния и не мог исполнять роль парламентов. Каждому правительству у Монтескье соответствует определенный животворящий принцип. В монархии это — честь; поэтому законы в монархии должны поддерживать чувство чести. Монтескье подробно рассматривает, как извращаются принципы правительства, в частности — в монархии. И Екатерина говорит о принципах правительств, называя их «начальными основаниями правлений». Она повторяет, что повреждение всякого правления начинается с начальных его оснований, но не говорит прямо о том, каковы начальные основания монархии, и как она извращается. О чести идет речь в главе о дворянстве: «добродетель и честь должны быть для дворянства правилами, предписывающими любовь к отечеству, ревность к службе, послушание и верность к государю, и беспрестанно внушающими не делать никогда бесчестного дела» (864). И у Монтескье законы монархии, религия и честь предписывают повиноваться воле государя; но у него «эта же честь нам указует, что государь никогда не должен требовать от нас поступков, нас бесчестящих, так как они делают нас негодными на службе государю». Центром сочинения Монтескье является его учение о политической свободе, в связи с теорией разделения властей. Мнения императрицы о государственной вольности целиком заимствованы из «Духа законов» (36—39), но из теории разделения властей она почти ничего не взяла; то, что можно найти в Н. об отделении законодательной деятельности от судебной и следствия от суда, имеет там целью отнюдь не обеспечение политической свободы, а исключительно интересы правосудий и подсудимого. Такие отступления Н. от оригинала объясняются тем, что Екатерина не все в своем «молитвеннике» хорошо понимала, а иное, как представительница просвещенного абсолютизма, намеренно изменяла и пропускала. Но и то, что она позаимствовала у Монтескье, содержит много весьма важных наставлений и указаний. В общем надо признать, что Н. первый ознакомил русское общество со многими выводами просветительной философии XVIII в. Ознакомление было особенно энергичным, так как было принудительным: Екатерина требовала «сей Н. почаще твердить» и предписала прочитывать его в начале каждого месяца в большой и частных комиссиях; экземпляры Н. были разосланы в разные присутственные места, по всем губернским канцеляриям, и во всех таких учреждениях по предписанию сената Н. должен был читаться не менее трех раз в год. Совершенно иначе должно быть оценено значение Н. как руководства для законодательной комиссии. Отвлеченные, общие и отрывочные мысли Н. ни в чем не могли помочь неопытным в деле кодификации депутатам комиссий. А между тем он должен был служить для них правилом: «При сочинении хотя многое из старых законов почерпаемо быть может, но они правилом не служат. Ныне все по премудрым и никогда неопровергаемым правилам большого Н. расположено быть должно. Почему и нет другого зерцала, как во-первых Н., а потом здравый рассудок» (мнение Дирекционной комиссии). По ходу дел в комиссии Екатерина сама могла убедиться в ложном направлении работ комиссии и преподала ей то правило, с которого надо было начинать дело: «комиссия к своему делу не может приступить, не узнав совершенно того, что в государстве нашем теперь делается». Но запоздалое указание не могло исправить дела. — См. А. Городисский, «Влияние Беккарии на русское уголовное право» («Жур. Мин. Юст.», 1864, № 9); А. Кистяковский, «Изложение начал уголовного права по Н.» («Унив. Изв.», 1864, № 10); С. Зарудный, «Беккария о преступлениях и наказаниях в сравнении с главой X Н.» (1879); В. Сергеевич, «Откуда неудачи Екатерининской Комиссии» («Вестн. Евр.», 1878, № 1); Н. Чечулин, «Об источниках Н.» («Жур. Мин. Нар. Пр.», 1902, № 4); Ф. Тарановский, «Политическая доктрина в Н.» (Сборн., посвященный Вламирскому-Буданову, 1904); М. Дьяконов, «Выдающийся русский публицист XVIII в.» («Вест. Права», 1904, № 9). Лучшее издание Н. принадлежит Академии Наук, под ред. Н. Чечулина (1907). Дальнейшая библиография — у А. Флоровского, «Из истории Екатерининской законодательной Комиссии 1767 г.» (Одесса, 1910).
М. Д.