H. B. УСПЕНСКІЙ
правитьМ. Ю. Лермонтовъ *).
править- ) Замѣтки о М. Ю. Лермонтовѣ, были сообщены графиней Растопчиной, путешествовавшему въ то время (1858 г.) по Россіи, извѣстному романисту А. Дюма, напечатавшему ихъ въ своихъ «Путевыхъ впечатлѣніяхъ по Кавказу.» Съ французскаго языка «замѣтки» были переведены В. К. Шульцомъ, и напечатаны въ «Р. C.» 1882 г., откуда мы и заимствовали ихъ.
Лермонтовъ родился въ 1814 или въ 1815 году и происходилъ отъ богатаго и почтеннаго семейства; потерявъ еще въ малолѣтствѣ отца и мать, онъ былъ воспитанъ бабушкой, со стороны матери; г-жа Арсеньева, женщина умная и достойная, питала къ своему внуку самую безграничную любовь, словомъ сказать — любовь бабушки; она ничего не жалѣла для его образованія. Въ четырнадцать-пятнадцать лѣтъ онъ уже сталъ писать стихи, которые далеко еще не предвѣщали будущаго блестящаго и могучаго таланта. Созрѣвъ рано, какъ и все современное ему поколѣніе, онъ уже мечталъ о жизни, не зная о ней ничего, и такимъ образомъ теорія повредила практикѣ. Ему не достались въ удѣлъ ни прелести, ни радости юношества; одно обстоятельство, уже съ той поры, повліяло на его характеръ и продолжало имѣть печальное и значительное вліяніе на всю его будущность. Онъ былъ дуренъ собой, и эта некрасивость, уступившая впослѣдствіи силѣ выраженія, почти исчезнувшая, когда геніальность преобразила простыя черты его лица, была поразительна въ его самые юношескіе годы. — Она-то и порѣшила образъ мыслей, вкусы и направленіе молодаго человѣка, съ пылкимъ умомъ и неограниченнымъ честолюбіемъ. Не признавая возможнымъ нравиться, онъ рѣшилъ соблазнять или пугать и драпировался въ байронизмъ, который былъ тогда въ модѣ. Донъ-Жуанъ сдѣлался его героемъ, мало того — его образцомъ; онъ сталъ бить на таинственность, на мрачное и на колкости. Эта дѣтская игра оставила неизгладимые слѣды въ подвижномъ и впечатлительномъ воображеніи; вслѣдствіе того, что онъ представлялъ изъ себя Лара и Манфреда, онъ привыкъ быть такимъ. Въ то время, я его два раза видѣла, на дѣтскихъ балахъ, на которыхъ я прыгала и скакала, какъ настоящая дѣвочка, которою я и была, между тѣмъ какъ онъ, однѣхъ со мною лѣтъ, даже нѣсколько моложе, занимался тѣмъ, что старался свернуть голову одной моей кузинѣ[1], очень кокетливой: съ ней, какъ говорится, шла у него двойная игра; я до сей поры помню странное впечатлѣніе, произведенное на меня этимъ бѣднымъ ребенкомъ, загримированнымъ въ старика и опередившимъ года страстей трудолюбивымъ подражаніемъ. Кузина повѣряла мнѣ свои тайны; она показывала мнѣ стихи, которые Лермонтовъ писалъ ей въ альбомъ; я находила ихъ дурными, особенно потому, что они не были правдивы. Въ то время я была въ полномъ восторгѣ отъ Шиллера, Жуковскаго, Байрона, Пушкина; я сама пробовала заняться поэзіей и написала оду на Шарлотту Корде, и была настолько разумна, что впослѣдствіи ее сожгла. Наконецъ я даже не имѣла желанія познакомиться съ Лермонтовымъ, — такъ онъ мнѣ казался мало симпатичнымъ.
Онъ тогда былъ въ благородномъ пансіонѣ, служившемъ приготовительнымъ пансіономъ при Московскомъ университетѣ.
Впослѣдствіи онъ перешелъ въ школу гвардейскихъ подпрапорщиковъ; насмѣшливый, ѣдкій, ловкій — проказы, шалости, шутки всякаго рода, сдѣлались его любимымъ занятіемъ; вмѣстѣ съ тѣмъ полный ума, самаго блестящаго, богатый, независимый, онъ сдѣлался душею общества молодыхъ людей высшаго круга; онъ былъ запѣвалой въ бесѣдахъ, въ удовольствіяхъ, въ кутежахъ, словомъ всего того, что составляетъ" жизнь въ эти годы.
По выходѣ изъ школы, онъ поступилъ въ гвардейскій егерскій (?) полкъ, одинъ изъ самыхъ блестящихъ полковъ, и отлично составленный; тамъ опять живость, умъ и жажда удовольствій поставили Лермонтова во главѣ его товарищей; онъ импровизировалъ для нихъ цѣлые поэмы, на предметы самые обыденные изъ ихъ, казарменной или лагерной жизни. Эти пьесы, которыя я не читала, такъ какъ онѣ написаны не для женщинъ, говорятъ, отличаются жаромъ и блестящей пылкостью автора. Онъ давалъ всѣмъ различныя прозвища въ насмѣшку; справедливость требовала, чтобы и онъ получилъ свое; къ намъ дошелъ изъ Парижа, откуда къ намъ приходитъ все, особый типъ, съ которымъ онъ имѣлъ много сходства, — горбатаго Майе (Мауеих), и Лермонтову дали это прозвище, вслѣдствіе его малаго роста и большой головы, которые придавали ему нѣкоторымъ образомъ фамильное сходство съ этимъ уродцемъ. Веселая холостая жизнь, непрепятствовала ему посѣщать и общество, гдѣ онъ забавлялся тѣмъ, что сводилъ съ ума женщинъ, съ цѣлью потоми" ихъ покидать и оставлять въ тщетномъ ожиданіи; другая его забава была разстройство партій, находящихся въ зачаткѣ, и для этого онъ представлялъ изъ себя влюбленнаго въ продолженіи нѣсколькихъ дней; всѣмъ этимъ, какъ казалось, онъ старался доказать самому себѣ, что женщины могутъ его любить, не смотря на его малый ростъ и некрасивую наружность. Мнѣ случалось слышать признанія нѣсколькихъ изъ его жертвъ, и я не могла удерживаться отъ смѣха, даже прямо въ лице, при видѣ слезъ моихъ подругъ, не могла не смѣяться надъ оригинальными и комическими развязками, которыя онъ давалъ своимъ злодѣйскимъ, донжуанскимъ подвигамъ. Помню одинъ разъ онъ, забавы ради, рѣшился замѣстить богатаго жениха, и когда всѣ считали уже Лермонтова готовымъ занять его мѣсто, родители невѣсты вдругъ получили анонимное письмо, въ которомъ ихъ уговаривали изгнать Лермонтова изъ своего дома, и въ которомъ описывались всякіе о немъ ужасы. Это письмо написалъ онъ самъ, и затѣмъ уже болѣе въ этотъ домъ не являлся.
Около того же времени умеръ Пушкинъ, Лермонтовъ вознегодовалъ, какъ и все молодое въ Россіи, противъ той не доброй (mauvaise) партіи нашего общества, которая возстановляла, другъ противъ друга двухъ противниковъ. Лермонтовъ написалъ посредственное (?) стихотвореніе, но жгу нее, въ которомъ онъ обращался прямо къ императору, требуя мщенія. При всеобщемъ возбужденіи умовъ, этотъ поступокъ, столь натуральный въ молодомъ человѣкѣ, былъ перетолкованъ. Новый поэтъ, выступившій въ защиту умершаго поэта, былъ посаженъ подъ арестъ на гауптвахту, а засимъ переведенъ въ полкъ на Кавказъ. Эта катастрофа, столь оплакиваемая друзьями Лермонтова, обратилась, въ значительной степени, въ его пользу; оторванный отъ пустоты петербургской жизни, поставленный въ присутствіе строгихъ обязанностей и постоянной опасности, перенесенный на театръ вѣчной войны, въ незнакомую страну, прекрасную до великолѣпія, вынужденный наконецъ сосредоточиться въ самомъ себѣ, поэтъ мгновенно выросъ, и талантъ его мощно развернулся. До того времени, всѣ его опыты, хотя и многочисленные, были какъ будто только ощупыванія, но тутъ онъ сталъ работать, по вдохновенію и изъ самолюбія, чтобы показать свѣту что нибудь свое; о немъ знали лишь по ссылкѣ, а произведеній его еще не читали. Здѣсь будетъ у мѣста провести параллель между Пушкинымъ и Лермонтовымъ, собственно въ смыслѣ поэта и писателя.
Пушкинъ весь порывъ, у него все прямо выливается; мысль исходитъ, или скорѣе извергается изъ его души, изъ его мозга, во всеоружіи, съ головы до ногъ; затѣмъ онъ все передѣлываетъ, исправляетъ, подчищаетъ, но мысль остается та же, цѣльная и точно опредѣленная.
Лермонтовъ ищетъ, сочиняетъ, улаживаетъ; разумъ, вкусъ, искусство указываютъ ему на средство округлить фразу, усовершенствовать стихъ; но первоначальная мысль постоянно не имѣетъ полноты, неопредѣленна и колеблется; даже и теперь въ полномъ собраніи его сочиненій, попадается тотъ же стихъ, та же строфа, та же идея, вставленная въ совершенно разныхъ пьесахъ.
Пушкинъ давалъ себѣ тотчасъ отчетъ, въ ходѣ и совокупности даже и самой маленькой изъ его отдѣльныхъ пьесъ.
Лермонтовъ набрасывалъ на бумагу стихъ или два, пришедшіе ему въ голову, не зная самъ, что онъ съ ними сдѣлаетъ, а потомъ включалъ ихъ въ то или другое стихотвореніе, къ которому, какъ ему казалось, они подходили. Главная его прелесть заключалась преимущественно въ описаніи мѣстностей; онъ, самъ хорошій пейзажистъ, дополнялъ поэта — живописцемъ; очень долго обиліе матеріаловъ, бродящихъ въ его мысляхъ, — не позволяло ему привести ихъ въ порядокъ, и только со времени его вынужденнаго бездѣйствія на Кавказѣ начинается полное обладаніе имъ самимъ собою, знакомство со своими силами и, такъ сказать правильная эксплоатація его различныхъ способностей; по мѣрѣ того, какъ онъ оканчивалъ, пересмотрѣвъ и исправивъ, тетрадку своихъ стихотвореній, онъ отсылалъ ее къ своимъ друзьямъ въ Петербургъ; эти отправки причина того, что мы должны оплакивать утрату нѣсколькихъ изъ лучшихъ его произведеній. Курьеры, отправляемые изъ Тифлиса, бываютъ часто атакуемы чеченцами или кабардинцами, подвергаются опасности попасть въ горные потоки или пропасти, черезъ которыя они переправляются на доскахъ или же переходятъ въ бродъ, гдѣ иногда, чтобы спасти самихъ себя, они бросаютъ довѣренные имъ пакеты, и такимъ образомъ пропали двѣ-три тетради Лермонтова; это случилось съ послѣдней тетрадью, отправленной Лермонтовымъ къ своему издателю, такъ что отъ нее у насъ остались только первоначальные наброски стихотвореній вполнѣ законченныхъ, которыя въ ней заключались.
На Кавказѣ, юношеская веселость уступила мѣсто у Лермонтова припадкамъ черной меланхоліи, которая глубоко проникла въ его мысли, и наложила особый отпечатокъ на его поэтическія произведенія. Въ 1838 году (у Дюма 1833, ясно опечатка или не разобрано въ рукописи) ему разрѣшено было вернуться въ Петербургъ, а такъ какъ талантъ, а равно и ссылка, уже воздвигли ему пьедесталъ, то свѣтъ поспѣшилъ его хорошо принять. Нѣсколько успѣховъ у женщинъ, нѣсколько салонныхъ волокитствъ (flirtations) вызвали противъ него вражду мущинъ; споръ о смерти Пушкина былъ причиной столкновенія между нимъ и г. де Бара и тѣ, сыномъ французскаго посланника; послѣдствіемъ спора была дуэль, и въ очень короткое время вторая между русскимъ и французомъ; нѣкоторыя женщины выболтали и о поединкѣ узнали до его совершенія; чтобы покончить эту международную вражду, Лермонтовъ былъ вторично сосланъ на Кавказъ.
Со втораго пребыванія въ этой странѣ войны и величественной природы, исходятъ лучшія и самыя зрѣлыя произведенія нашего поэта. Поразительнымъ скачкомъ, онъ вдругъ себя превосходить, и его дивные стихи, его великія и глубокія мысли 1840 года какъ будто не принадлежатъ молодому человѣку, пробовавшему свои силы въ предшествовавшемъ году; тутъ уже находишь болѣе правды, и добросовѣстности въ отношеніи къ самому себѣ; онъ съ собою болѣе ознакомился и себя лучше понимаетъ; маленькое тщеславіе исчезаетъ, и если онъ сожалѣетъ о свѣтѣ, то только въ смыслѣ воспоминаній объ оставленныхъ тамъ привязанностяхъ.
Въ началѣ 1811 года, его бабушка, госпожа Арсеньева, выхлопотала ему разрѣшеніе пріѣхать въ Петербургъ, для свиданія съ ней и полученія послѣдняго благословенія, года и слабость понуждали ее спѣшить возложить руки на главу любимаго дѣтища. Лермонтовъ прибылъ въ Петербургъ 7 или 8 февраля, и горькою насмѣшкою судьбы, его родственница, госпожа Арсеньева, проживавшая въ отдаленной губерніи, не могла съ нимъ съѣхаться, по причинѣ дурнаго состоянія дорогъ, происшедшаго отъ преждевременной распутицы.
Именно въ это-то время, я познакомилась лично съ Лермонтовымъ, и двухъ дней было довольно, чтобы связать насъ дружбой; однимъ днемъ болѣе, чѣмъ я съ вами, любезный Дюма, а потому не ревнуйте. Принадлежа къ одному и тому же кругу, мы постоянно встрѣчались и утромъ и вечеромъ; что насъ окончательно сблизило, это мой разсказъ объ извѣстныхъ мнѣ его юношескихъ проказахъ; мы вмѣстѣ вдоволь надъ ними посмѣялись, и такимъ образомъ вдругъ сошлись какъ будто были знакомы съ самаго того времени. Три мѣсяца, проведенные тогда Лермонтовымъ въ столицѣ, были, какъ я полагаю, самые счастливые и самые блестящіе въ его жизни. Отлично принятый въ свѣтѣ, любимый и балованный въ кругу близкихъ, онъ утромъ сочинялъ какіе нибудь прелестные стихи и приходилъ къ намъ читать ихъ вечеромъ. Веселое расположеніе духа проснулось въ немъ опять, въ этой дружественной обстановкѣ, онъ придумывалъ какую нибудь шутку или шалость, и мы проводили цѣлые часы въ веселомъ смѣхѣ, благодаря его неисчерпаемой веселости.
Однажды онъ объявилъ, что прочитаетъ намъ новый романъ, подъ заглавіемъ: «Штосъ.» при чемъ онъ разчиталъ, что ему понадобится, по крайней мѣрѣ, четыре часа для его прочтенія. Онъ потребовалъ, чтобы собрались вечеромъ рано, и чтобы двери были заперты для постороннихъ. Всѣ его желанія были исполнены, и Избранники сошлись числомъ около тридцати; наконецъ Лермонтовъ входитъ съ огромной тетрадью подъ мышкой, принесли лампу, двери заперли, и затѣмъ начинается чтеніе; спустя четверть часа оно было окончено. Неисправимый шутникъ занималъ насъ первой главой какой-то ужасной исторіи, начатой имъ только наканунѣ; написано было около двадцати страницъ, а остальное въ тетради — была бѣлая бумага. Романъ на этомъ остановился, и никогда не былъ оконченъ.
Отпускъ его приходилъ къ концу, а бабушка не ѣхала. Стали просить объ отсрочкахъ, въ которыхъ было сначала отказано, а потомъ они взяты штурмомъ высокимъ покровительственнымъ вліяніемъ. Лермонтову очень не хотѣлось ѣхать, у него были всякаго рода дурныя предчувствія. Наконецъ, около конца апрѣля или начала мая, мы собрались на прощальный ужинъ, чтобы пожелать ему добраго пути. Я изъ послѣднихъ пожала ему руку. — Мы ужинали втроемъ, за маленькимъ столомъ, онъ и еще другой другъ, который тоже погибъ насильственной смертью въ послѣднюю войну. Во время всего ужина и на прощаньи, Лермонтовъ только и говорилъ объ ожидавшей его скорой смерти. Я заставляла его молчать и стала смѣяться надъ его казавшимися пустыми предчувствіями, но онѣ по неволѣ на меня вліяли и сжимали сердце. Черезъ два мѣсяца онѣ осуществились, и пистолетный выстрѣлъ, во второй разъ, похитилъ у Россіи драгоцѣнную жизнь, составлявшую національную гордость. Но что было всего ужаснѣе, въ этотъ разъ, ударъ послѣдовалъ отъ дружеской руки.
Прибывъ на Кавказъ, въ ожиданіи экспедиціи, Лермонтовъ поѣхалъ на воды въ Пятигорскъ. Тамъ онъ встрѣтился съ однимъ изъ своихъ пріятелей, который часто былъ жертвой его шутокъ. Онъ снова началъ свои продѣлки съ нимъ, и въ теченіи нѣсколькихъ недѣль Мартыновъ былъ мишенью всѣхъ безумныхъ выдумокъ поэта. Однажды, увидѣвъ на Мартыновѣ кинжалъ, а можетъ и два, по черкесской модѣ, что вовсе не шло къ кавалергардскому мундиру, Лермонтовъ, въ присутствіи дамъ, къ нему подошелъ и, смѣясь, закричалъ:
— Ахъ! какъ ты хорошъ, Мартыновъ! ты похожъ на двухъ горцевъ!
Послѣдствіе этой шутки было то, что уже безъ того полная чаша перелилась черезъ край; послѣдовалъ вызовъ и на другое утро два пріятеля дрались на дуэли. Напрасно секунданты употребляли возможныя усилія къ примиренію, даже самъ Лермонтовъ вѣрить не хотѣлъ, что онъ будетъ драться съ Мартыновымъ. Но судьба свое взяла!
— Возможно-ли, сказалъ онъ секундантамъ, когда они передавали ему заряженный пистолетъ, чтобы я въ него цѣлилъ?
Цѣлилъ-ли онъ? или не цѣлилъ? Но только то извѣстно, что раздалось два выстрѣла, и что пуля противника смертельно поразила Лермонтова.
Такимъ образомъ, окончилъ жизнь въ 28 лѣтъ, и тою же смертью, поэтъ, который одинъ могъ облегчить утрату, понесенную нами смертью Пушкина.
Странная вещь! Дантесъ и Мартыновъ оба служили въ кавалергардскомъ полку.
- ↑ Екатеринѣ Александровнѣ Сушковой, въ замужествѣ Хвостовой.