ПАВЕЛЪ АНДРЕЕВИЧЪ ФЕДОТОВЪ 1).
(1815—1852 гг.).
править
1) П. А. Ѳедотовъ и его произведенія. Фототипическое и автотипическое изданіе Ѳ. И. Булгакова. Спб. 1893.
Не много найдется въ исторіи русскаго искусства личностей съ столь трагическою судьбою, какъ Павелъ Андреевичъ Ѳедотовъ, родоначальникъ нашего жанра. Одаренный превосходными силами, талантливый на всѣ руки, онъ очень поздно, когда ему было уже подъ тридцать лѣтъ, принимается серьезно заниматься искусствомъ; послѣ нѣсколькихъ лѣтъ упорнаго труда овладѣваетъ техникою его, обращаетъ на себя общее вниманіе и къ тридцати семи годамъ умираетъ, оставляя безъ исполненія намѣченные планы и неразработанныя мысли, умираетъ къ тому же сумасшедшимъ. Всю жизнь передъ нимъ горѣлъ исключительно только свѣточъ искусства, заслоняя возможность личнаго счастья, выгодъ и удобствъ; въ немъ самомъ всегда и неугасимо горѣло стремленіе только къ добру, пламенное желаніе дѣятельности и совершенствованія; и это пламя сожгло его, не давши ему пройти и половины пути, на который позволялъ разсчитывать его крупный талантъ. Это горькая, трагическая доля, а условія его жизни еще усугубляютъ трагизмъ положенія.
Есть художники, находящіеся въ счастливыхъ условіяхъ для развитія своихъ дарованій, но рядомъ съ ними сколько тѣхъ, кого судьба поставила въ самыя неблагопріятныя обстоятельства, кому всякій шагъ дается съ боя, тяжелымъ, упорнымъ трудомъ и кто падаетъ, сраженный раньше чѣмъ слѣдуетъ. Хорошо если подобнымъ борцамъ еще удастся заявить истинный размѣръ своихъ дарованій, обратить на себя вниманіе, выказавши хотя часть своихъ силъ, встрѣтить сочувствіе къ себѣ. Тогда въ ихъ горькой долѣ есть хотя извѣстное утѣшеніе. Но порою не бываетъ и этого: судьба отнимаетъ отъ нихъ все, и близорукіе судьи не замѣчаютъ и не хотятъ даже замѣтить неоспоримаго таланта.
П. А. Ѳедотовъ принадлежитъ къ числу художниковъ, которыхъ судьба не баловала отъ первыхъ дней существованія и во всю его короткую жизнь, за исключеніемъ развѣ сравнительно небольшаго періода ея, когда онъ достигъ извѣстности и по-своему могъ считать себя довольнымъ. Онъ родился въ Москвѣ, въ очень бѣдной семьѣ, — отецъ его былъ отставной офицеръ, — въ которой, какъ съ трогающею простотою замѣчаетъ самъ въ своей автобіографической запискѣ, ему приходилось «необходимо подвергаться всевозможнымъ лишеніямъ». Почему — необходимо? Сколько другихъ товарищей Ѳедотова избѣгло необходимости гнетущей бѣдности! Зная, какъ плохи были его матеріальныя обстоятельства даже въ періодъ его петербургской извѣстности, о чемъ любопытныя подробности сообщаетъ А. В. Дружининъ въ воспоминаніяхъ о немъ, можно представить, какъ жутко проходила жизнь мальчика Ѳедотова, если этотъ терпѣливый, скромный человѣкъ самъ отмѣчаетъ ея тяжесть. Да и не въ одной бѣдности дѣло. Когда семьѣ съ трудомъ приходится удовлетворять первымъ насущнымъ потребностямъ жизни, то, конечно, не можетъ быть рѣчи о культурности ея, о существованіи въ ней интеллектуальныхъ интересовъ. Писатели, художники, артисты, выходившіе изъ достаточныхъ семействъ, уже съ самаго дѣтства входили въ общеніе съ культурными интересами высшаго порядка. Живописецъ же Ѳедотовъ въ дѣтствѣ даже и не подозрѣвалъ о существованіи на свѣтѣ картинъ, не подозрѣвалъ, что есть особая умственная область — искусство. Дальше приходскаго или уѣзднаго училища онъ не долженъ былъ идти при обыкновенныхъ условіяхъ своей жизни и, конечно, не эти училища могли бы расширить его умственный горизонтъ.
По счастью, отецъ его могъ такъ или иначе помѣстить сына въ корпусъ. При всей извѣстной педагогической несостоятельности прежнихъ корпусовъ, все-таки, въ образовательномъ смыслѣ они стояли неизмѣримо выше тѣхъ школъ, куда Ѳедотовъ долженъ былъ бы попасть, если бы отецъ его не былъ военнымъ. Въ корпусѣ мальчикъ учился отлично, такъ что кончилъ курсъ первымъ, что и дало ему возможность быть выпущеннымъ въ Петербургѣ въ гвардію. Ѳедотовъ не разсказываетъ, какимъ образомъ у него явилась въ корпусѣ страсть къ рисованію, что именно дало толчокъ его скрытымъ способностямъ и притомъ въ. такой области, которую, казалось бы, исключала и самая система корпуснаго воспитанія. Какъ онъ самъ разсказываетъ, въ юности еще больше живописи онъ любилъ музыку; точно также появленіе и этой страсти остается для насъ непонятнымъ. Для развитія же склонности къ живописи у него явился чисто внѣшній поводъ. Онъ поправлялъ рисунки товарищей, «получая за это булки»; его, безъ сомнѣнія, хвалили за эти рисунки, тщеславіе его удовлетворялось, и толчокъ былъ данъ для развитія способнаго мальчика въ новомъ и исключительномъ для него направленіи, для сосредоточенія его мыслей на извѣстномъ только предметѣ. Фантазія его вообще была велика; какъ онъ самъ разсказываетъ, для него, напримѣръ, исторія "была рядомъ драматическихъ сценъ въ костюмахъ и съ приличною обстановкою, географія переносила его подъ чужое небо: онъ ясно видѣлъ чужую природу, звѣрей, птицъ и людей; военныя науки заставляли его какъ бы лично присутствовать при битвахъ, осадахъ крѣпостей, приступахъ и т. д.
Когда 18-ти лѣтъ отъ роду онъ очутился въ Петербургѣ, въ душѣ его уже бродило смутное влеченіе къ искусству, которое ждало или болѣе сильнаго толчка, чтобы вспыхнуть сильнѣе и разгорѣться яркимъ огнемъ, или совсѣмъ потухнуть подъ вліяніемъ неблагопріятныхъ обстоятельствъ. Какъ бываетъ почти всегда, на помощь ему пришелъ случай, подѣйствовавшій въ первомъ направленіи. Ѳедотовъ сдѣлалъ нѣсколько удачныхъ портретовъ карандашомъ съ своихъ товарищей; тотчасъ же въ полку онъ получилъ реноме хорошаго рисовальщика. «Самолюбіе было затронуто», — замѣчаетъ его автобіографическая записка, изъ свободные отъ службы часы онъ начинаетъ усердно посѣщать академію.
Но онъ еще долго не отдаетъ себѣ яснаго отчета, что ему слѣдуетъ дѣлать. Мысль оставить службу является у него уже много позднѣе и чуть ли не была ^подсказана ему самимъ императоромъ Николаемъ Павловичемъ. Дѣло было такъ: у великаго князя Михаила Павловича, которому живописные его труды, — рисунки акварелью, — были уже извѣстны, Ѳедотовъ просилъ о пособіи «на рисовальныя удобства», ибо скромнаго офицерскаго жалованья на нихъ ему, не хватало. Великій князь сообщилъ объ этой просьбѣ государю, и Николай Павловичъ, «удостоивъ вниманія способности рисующаго офицера, — разсказываетъ автобіографическая записка, — предоставилъ ему добровольное право оставить службу (на что онъ, вѣроятно, не имѣлъ права, получивъ казенное воспитаніе въ корпусѣ) и посвятить себя живописи, съ содержаніемъ по 100 рублей ассигнаціями въ мѣсяцъ». Ѳедотовъ сразу не рѣшился воспользоваться этою милостью; онъ просилъ для основательнаго испытанія своихъ художественныхъ силъ полтора года времени и, только увидѣвъ, что и дальнѣйшіе его труды идутъ хорошо, вышелъ въ отставку (въ 1844 г.). Объ его колебаніяхъ разсказываетъ его близкій пріятель, писатель А. B. Дружининъ, служившій вмѣстѣ съ нимъ въ Финляндскомъ полку. По словамъ Дружинина, Ѳедотова въ то время даже смущала мысль оставить полкъ, къ которому онъ былъ привязанъ и обычною жизнью котораго удовлетворялись въ извѣстной степени его художественныя потребности. Затѣмъ вліялъ на нерѣшительность будущаго художника и знаменитый К. П. Брюлловъ, къ которому онъ обратился за совѣтомъ, — «Вамъ 25 лѣтъ, — отвѣчалъ Брюлловъ, — теперь поздно пріобрѣтать механизмъ, технику искусства, а безъ нея что же вы сдѣлаете, будь у васъ бездна воображенія и таланта. Двухъ только художниковъ мы знаемъ въ исторіи живописи, которые принялись за краски въ тридцать лѣтъ и достигли цѣли. Попытайтесь, пожалуй; чего не можетъ твердая воля, постоянство, трудъ».
Брюлловъ былъ совершенно правъ въ своемъ скептицизмѣ, понимая все значеніе внѣшнихъ условій въ данномъ случаѣ. Сколько лишнихъ силъ долженъ тратить человѣкъ 25-ти лѣтъ, принужденный взяться за азбуку и нагонять товарищей, уже давно и далеко ушедшихъ впередъ! Какъ тяжко долженъ чувствовать себя художникъ, фантазія котораго и умственныя силы находятся въ полномъ расцвѣтѣ молодости, а крылья, ноги подрѣзаны на каждомъ шагу несовершенствомъ его техники и знаній! Сколько безполезныхъ мукъ, сколько подтачивающаго сомнѣнія въ самомъ себѣ долженъ онъ вынести, ища въ 25—30 лѣтъ того, что другіе обязательно знаютъ въ 15—20 лѣтъ отъ роду! Сколько даромъ ушедшаго времени! Какая масса здоровья уходитъ на спѣшную нагонку того, что другимъ доставалось естественнымъ, ровнымъ путемъ! Все это не могло не отразиться на здоровьѣ Ѳедотова и отразилось много гибельнѣе, чѣмъ можно было ожидать. Онъ понималъ рискъ, на который идетъ, но, въ концѣ концовъ, природное влеченіе взяло верхъ, и Ѳедотовъ оставилъ службу, ободренный многими знатоками, но имѣя на плечахъ уже 28 слишкомъ лѣтъ. Преодолѣть трудныя условія для развитія своего таланта онъ успѣлъ, но цѣною своего здоровья и гибели организма,
Ему приходится работать страшно много. «Онъ работалъ, — разсказываетъ Дружининъ, — утромъ, вечеромъ и ночью, при лампахъ или при солнечномъ свѣтѣ, въ академіи или дома, — работалъ такъ, что даже смотрѣть страшно, не давая себѣ ни пощады, ни снисхожденія, ни отдыха и при этомъ еще живя въ холодѣ и впроголодь». Наконецъ, черезъ четыре года подобнаго существованія онъ достигъ предположенной цѣли: на выставкѣ 1847 года появились двѣ картины его «Послѣдствія пирушки» и «Горбатый женихъ». Картины имѣли значительный успѣхъ, но истинная его популярность началась съ слѣдующаго года, когда онъ выставилъ «Сватовство маіора». Тутъ успѣхъ былъ уже прямо колоссальный; академія дала ему званіе академика, публика тѣснилась толпою около его картины, успѣху которой содѣйствовали отчасти и стихи, написанные къ ней Ѳедотовымъ.
Кто изъ лицъ, помнящихъ себя уже въ пятидесятыхъ годахъ нашего вѣка, десятками разъ не слыхалъ тогда этихъ стиховъ вездѣ. въ разныхъ домахъ и городахъ, при самыхъ разнородныхъ случаяхъ! Эти стихи, своего рода небольшая поэма, пользовались необыкновенной популярностью даже среди людей, совершенно равнодушныхъ къ живописи и, по всей вѣроятности, никогда не видѣвшихъ ни картины Ѳедотова, ни снимковъ съ нея и даже, быть можетъ, не подозрѣвавшихъ, кто былъ ихъ авторъ. Это указываетъ, между прочимъ, на то, что обличительное направленіе и въ то время, какъ всегда, было по сердцу русскому обществу. Ѳедотова можно признать не жанристомъ только, но прямо обличительнымъ живописцемъ. Совершенно справедливо г. Ѳ. Булгаковъ, прекрасное изданіе котораго послужило предметомъ нашей статьи, сравниваетъ его съ Гоголемъ. Ѳедотова сравнивали и съ Гогартомъ, что въ пятидесятыхъ годахъ, въ эпоху нашего особенно сильнаго преклоненія передъ иностраннымъ искусствомъ, было довольно естественно; но въ сущности особой чести тутъ для нашего художника нѣтъ. Гогартъ больше всего каррикатуристъ и въ исторіи англійской живописи, какъ основательно замѣчаетъ г. Булгаковъ, даже не имѣетъ опредѣленнаго мѣста. Ѳедотовъ, наоборотъ, сильно повліялъ на направленіе многихъ изъ нашихъ живописцевъ: онъ создалъ рядъ послѣдователей, новый родъ искусства (жанръ), котораго у насъ не было, или который былъ въ примитивныхъ зачаткахъ. При нѣкоторыхъ общихъ чертахъ съ Гогартомъ, Ѳедотовъ во всѣхъ отношеніяхъ глядѣлъ шире на свои задачи, да и дарованіе его было гораздо сильнѣе чѣмъ у англійскаго художника. Надо согласиться съ замѣчаніями, высказываемыми г. Булгаковымъ относительно обычныхъ сравненій Ѳедотова съ Гогартомъ, но еще болѣе надо признать справедливость его опредѣленія значенія Ѳедотова, какъ «Гоголя русской живописи».
Я беру только нѣсколько шире эту характеристику чѣмъ г. Булгаковъ. Гоголь то же былъ не только жанристъ-юмористъ, но нерѣдко и каррикатуристъ, любившій «копаться въ отбросахъ жизни», какъ мѣтко выразился о немъ недавно одинъ изъ новѣйшихъ критиковъ (г. Меньшиковъ), копаться въ жизненномъ хламѣ, на который въ сущности не стоило обращать вниманія и тратить силы. То же надо сказать и о Ѳедотовѣ. Не малое число его рисунковъ является не жанромъ, а прямо каррикатурою. Къ числу такихъ рисунковъ, помѣщенныхъ въ изданіи г. Булгакова, надо отнести «Первое утро обманутаго молодаго», «Пѣвицу», «Любознательнаго племянника» и разные рисунки карандашемъ изъ коллекціи гг. Беггрова и Сомова. Но не слѣдуетъ забывать, что эти рисунки въ дѣйствительности только подготовка Ѳедотова къ большимъ работамъ, что они имѣютъ значеніе матеріаловъ для будущей дѣятельности художника и представляютъ ретроспективно-историческій интересъ для его біографа и для теперешняго поколѣнія. Но за то какъ Гоголь широко понималъ задачи писателя, такъ широко понималъ цѣли искусства и Ѳедотовъ. Читалъ ли онъ "Переписку съ друзьями — я не знаю, но онъ думалъ объ искусствѣ приблизительно такъ какъ Гоголь о значеніи и обязанностяхъ писателя. Онъ тоже считалъ задачею художественнаго произведенія непосредственное «исправленіе нравовъ». Вообще въ послѣдніе годы жизни, по его же словамъ, онъ началъ «сознавать всею душою, что всякій художникъ новаго періода не можетъ жить безъ книги»… Чтеніе ему нужно было для того, чтобы натолкнуться на такой сюжетъ, выборъ котораго «уже есть половина успѣха». Какъ ни былъ онъ наблюдателенъ, какъ часто ни попадались ему на улицахъ Петербурга его сюжеты, онъ понималъ, что художнику такихъ наблюденій не достаточно, и съ нѣкоторою завистью отзывался о французскихъ художникахъ, «поднимавшихъ для своихъ картинъ» Данте, Гете, Байрона, Боккачіо и другихъ великихъ писателей. «Вѣрьте мнѣ, — говорилъ онъ Дружинину, — что тотъ изъ новыхъ нашихъ художниковъ, который введетъ на практикѣ то, что мы говоримъ между собою, сдѣлаетъ бездну пользы для нашего отечества». Ему надобна была идея въ картинѣ, по возможности широкая, тогда какъ уличныя сцены могли дать ему развѣ только техническій или бытовой матеріалъ.
Что сдѣлалъ бы онъ на дальнѣйшемъ своемъ пути, во что выросла-бы его художественная фигура, что выполнилъ бы онъ изъ мелькавшихъ въ его головѣ плановъ, трудно сказать. Только шесть лѣтъ прошло послѣ того, какъ онъ сдѣлался настоящимъ мастеромъ, и неумолимая судьба уже ставила предѣлъ его дѣятельности.. Да и въ эти шесть лѣтъ, въ которыхъ, по словамъ Дружинина, онъ былъ-будто бы-истинно счастливымъ человѣкомъ, онъ въ сущности страдалъ, горѣлъ, но не жилъ и не могъ быть довольнымъ. Его постоянная, пламенная работа жгла его физическія силы, истощала его организмъ. За все время послѣ своего выхода изъ полка онъ только дважды позволилъ себѣ небольшія вакаціи. Да и при какихъ обстоятельствахъ долженъ былъ онъ трудиться! Хотя на бѣдность свою — правильнѣе, на свою нищету — онъ не обращалъ вниманія, но когда приходится сидѣть въ нетопленной комнатѣ и питаться обѣдомъ въ 15 копеекъ, то подобной обстановки при лихорадочной дѣятельности не выдержатъ даже и стальныя силы. Его картины покупались, это правда, — но, во-первыхъ, въ то время и цѣны на картины стояли у насъ не такія какъ теперь, а, во-вторыхъ, Ѳедотовъ всегда помогалъ своимъ родственникамъ. Онъ, конечно, могъ бы устроиться иначе, обезпечить себя, позаботиться по основатѣльнѣе о себѣ, какъ дѣлаетъ большинство. Но, преслѣдуемый мыслью художественнаго совершенства, желаніемъ передать въ образахъ все, что у него сидѣло въ мозгу, онъ не обращалъ вниманія на постороннія искусству вещи и за то долженъ былъ поплатиться. Трогательны разсказы, касающіеся чувства достоинства, съ которымъ онъ не переносилъ, а просто не замѣчалъ своей бѣдности, и однако можно пожалѣть, зачѣмъ это было именно такъ, а не иначе!
Бѣдность, какъ замѣчено выше, всегда преслѣдовала его. Сохранился, напримѣръ, такой разсказъ о времени, когда онъ былъ еще офицеромъ, но уже занимался живописью, тратя на нее послѣдніе свои гроши: Ѳедотовъ имѣлъ пріятный голосъ и любилъ пѣть, аккомпанируя себѣ на гитарѣ. Жилъ онъ въ это время въ Парголовѣ, гдѣ стояла его рота. Гуляющіе, обратившіе вниманіе на его голосъ, часто просили его денщика пускать ихъ въ садикъ дачи, чтобы послушать вблизи его пѣніе. Денщикъ, ему преданный, задумалъ было ради улучшенія финансовъ своего барина взимать плату съ слушателей, — разумѣется, грошовую, не говоря барину ни слова. По нѣкоторымъ признакамъ улучшенія своего бѣднаго хозяйства Ѳедотовъ замѣтилъ, что дѣло не ладно, узналъ, тайну слуги я, конечно, прекратилъ свои концерты. Каково заниматься искусствомъ при подобныхъ жалкихъ условіяхъ! Каково мечтать о картинахъ, когда тяжелая дѣйствительность на каждомъ шагу обрываетъ и мѣшаетъ вашимъ стремленіямъ! Нѣтъ, Ѳедотовъ не могъ никогда чувствовать себя счастливымъ, не былъ счастливъ и въ послѣдніе годы своей жизни, когда роковая болѣзнь незамѣтно для другихъ, но замѣтно для него самого уже подкрадывалась къ нему. Оглядываясь на свое прошлое горькое существованіе, зная, какъ всѣ условія этого существованія только мѣшали ему, какъ ^ .художнику, онъ не могъ быть и спокойнымъ: о счастіи же и рѣчи не стоитъ заводить! Сами его ближайшіе друзья признаются, что они не знали какъ слѣдуетъ его душевной, внутренней жизни; они говорятъ, что онъ былъ откровененъ только до извѣстной границы, дальше которой не впускалъ никого; сокровенные тайники его души оставались всѣмъ неизвѣстными. Поэтому и эти друзья не имѣютъ права говорить о душевномъ спокойствіи и само удовлетвореніи его послѣднихъ лѣтъ. Его роковую болѣзнь вызвала именно его усиленная дѣятельность, а послѣдняя обусловливалась желаніемъ догнать упущенное время. Онъ поэтому долженъ былъ только страдать, — не физически, конечно, а нравственно.
Гораздо вѣрнѣе этихъ легкомысленныхъ пріятелей смотритъ г. Булгаковъ, указывая въ его басняхъ объясненіе къ его жизненнымъ обстоятельствамъ. «Въ баснѣ „Пчела и цвѣтокъ“, говоритъ г. Булгаковъ, подъ видомъ цвѣтка нужно разумѣть художника, лишеннаго средствъ къ полнѣйшему расцвѣту его таланта и потому вынужденнаго прозябать въ тѣни на положеніи посредственности. Басню „Лучъ я солнце“, можно понимать такъ: тѣнь — это обстоятельства, парализующія развитіе таланта; въ такихъ высокихъ сферахъ, откуда свѣтитъ благодатное свѣтило, какъ бы не существуетъ понятія о тѣни, которая лишается солнечныхъ лучей, озаряющихъ и согрѣвающахъ всѣхъ одинаково, и потому талантъ въ этихъ сферахъ отъ самого солнца не встрѣчаетъ себѣ ни сочувствія, ни помощи противъ гнетущихъ его обстоятельствъ. Ярче трудно выразить взглядъ самого художника на безвыходно роковое положеніе его таланта».
Совершенно вѣрно! Съ этимъ замѣчаніемъ нельзя не согласиться. Но за то нельзя и говорить, что при подобныхъ обстоятельствахъ люди чувствуютъ себя счастливыми. Какое счастье можетъ испытывать художникъ, видя, напримѣръ, себя осужденнымъ изъ-за денегъ дѣлать то, что не хочетъ, какъ это было съ Ѳедотовымъ. Бѣдный художникъ!.. И тѣмъ болѣе чести ему, что при неблагопріятныхъ обстоятельствахъ онъ, все-таки, выказалъ свое богатое дарованіе, оставилъ такой прочный слѣдъ въ искусствѣ. Энергія, способности и бодрость духа великоруссовъ ярко проявились въ немъ, какъ въ и грустная судьба этихъ великоруссовъ, обыкновенно работающихъ только для другихъ. Великоруссы могутъ гордиться этимъ талантливымъ представителемъ ихъ племени.
Къ счастью для Ѳедотова, его сумасшествіе продолжалось сравнительно не долго; его умственное разстройство обнаружилось въ началѣ лѣта 1852 года, а въ половинѣ ноября этого же года его уже не было на свѣтѣ. Погибли быстро, но не безплодно, богатая натура и свѣтлый умъ. Ѳедотовъ обнаружилъ недюжинное стихотворное дарованіе, выразившееся какъ въ безчисленныхъ подписяхъ къ его произведеніямъ, такъ и въ юмористическихъ поэмахъ и басняхъ. Меньшее значеніе имѣютъ его музыкальныя произведенія, изъ которыхъ одно — романсъ «Душенька», приведено въ изданіи г. Булгакова; здѣсь видны только общія мѣста стиля романсовъ сороковыхъ годовъ, не болѣе. Но трудно и ожидать отъ одного человѣка приблизительно одинаковыхъ успѣховъ въ разныхъ областяхъ дѣятельности; самая же разнородность дѣятельности уже свидѣтельствуетъ о богатствѣ дарованія вообще, объ истинно талантливой натурѣ.
Картинъ масляными красками, въ томъ числѣ и нѣсколько портретовъ, Ѳедотовъ оставилъ не много, но рисунковъ сепіею, акварелью и карандашемъ — цѣлую массу. Въ изящномъ изданіи г. Булгакова воспроизведены слѣдующія картины: «Утро послѣ пирушки», «Сватовство маіора», «Вдовушка», портретъ графини Е. П. Ростопчиной, мужской портретъ и «Прерванный завтракъ аристократа»; остальное — въ количествѣ 74 номеровъ — составляютъ снимки съ акварелей и рисунковъ художника. Все изданіе позволяетъ намъ сдѣлать полное и наглядные знакомство съ Ѳедотовымъ. Снимки прекрасно передаютъ Ѳедотовскіе оригиналы.
Текстъ занимаетъ видное мѣсто въ изданіи г. Булгакова и состоитъ, во-первыхъ, изъ вступительной статьи издателя о значеніи Ѳедотова въ нашей живописи, причемъ высказано нѣсколько цѣнныхъ и вѣрныхъ замѣчаній, какъ общаго характера, такъ и относящихся къ художнику, а, во-вторыхъ, изъ воспоминаній разныхъ лицъ о Ѳедотовѣ, включая сюда и автобіографическую записку послѣдняго, напечатанную Погодинымъ въ «Москвитянинѣ» 1853 года. Затѣмъ помѣщены всѣ стихотворенія, басни, а также пѣсни и романсы Ѳедотова.
Новое изданіе г. Булгакова является прекраснымъ продолженіемъ намѣченной имъ себѣ задачи — сдѣлать доступными публикѣ произведенія выдающихся нашихъ художниковъ. Этими изданіями, популяризирующими искусство, г. Булгаковъ оказываетъ истинную услугу какъ искусству, такъ и публикѣ. Мы надѣемся, что онъ еще долго не остановится на этомъ благотворномъ пути, и вслѣдъ за изданіями, вышедшими ранѣе, мы увидимъ цѣлый рядъ другихъ.
