Муся (Лухманова)/ДО
По солнечной сторонѣ Невскаго, ловко и быстро лавируя среди толпы гуляющихъ, шла молодая дѣвушка. На видъ ей можно было дать не болѣе шестнадцати лѣтъ. Маленькая, съ тоненькой таліей, но прекрасно развитой грудью, очень бѣлокурая, съ большими голубыми глазами, съ маленькимъ ротикомъ, круглымъ и пухлымъ, какъ вишня, она похожа была на прелестную куклу. Ни одинъ встрѣчный мужчина не прошелъ мимо не оглянувшись, пожилые даже останавливались и провожали ее глазами, молодежь громко передавала другъ другу свое впечатлѣніе.
— Видѣли? Вотъ хорошенькая, прелесть!..
А дѣвушка шла, не обращая ни на кого вниманія и такъ спѣшила, что даже, запыхавшись, открыла ротикъ, что придало еще болѣе наивное и дѣтское выраженіе ея личику. При поворотѣ на Большую Морскую она чуть не столкнулась съ молодымъ офицеромъ, который, увидѣвъ ее еще издали, пошелъ ей прямо на встрѣчу.
— Марія Александровна!
Дѣвушка пугливо подняла голову и, узнавъ говорившаго, вдругъ засмѣялась, на щечкахъ ея образовались ямочки, глаза заискрились, она ласково продѣла свою руку подъ руку встрѣчнаго.
— Вотъ хорошо… я такъ устала, вы меня доведете до дому?
— Къ несчастью, доводить придется мало, уже теперь такъ близко.
— Да, недалеко… За то я теперь пойду тихонько. Вы откуда?
— Прямо изъ академіи… а вы откуда… и однѣ?
Дѣвушка опять засмѣялась, опять личико ея засвѣтилось, молодой человѣкъ глядѣлъ на нее съ нескрываемымъ восторгомъ.
— Откуда я?.. Ну, вамъ пожалуй скажу, вѣдь вы не выдадите?.. Вѣрю! Я, собственно, изъ музыкальной школы, съ урока пѣнія, но возвращаясь дорогой школьниковъ, я прошла по Невскому въ Пассажъ, оттуда по всему Гостинному Двору и теперь бѣгу домой, скажу, что учительница пѣнія сегодня опоздала.
— Солжете?
— А то какъ же?
— Мусинька, грѣшно!.. — комично вздохнулъ офицеръ.
— Это правда, но я не могу иначе, я лучше вечеромъ сдѣлаю лишнихъ шесть поклоновъ.
Офицеръ засмѣялся.
— Лишнихъ?.. Значитъ, есть извѣстное число по положенію?
— Ну конечно…
— Такъ, а все-таки скажите, зачѣмъ вы туда бѣгали? Вѣдь не за покупками, такъ какъ вы ничего не несете?
— Какъ же я буду покупать, когда мнѣ никогда не даютъ на руки деньги, а между тѣмъ, я думаю, что это страшно весело покупать!.. Нѣтъ, я просто смотрѣть ходила выставки въ магазинахъ… Это такъ весело!..
— И игрушечные магазины небось, смотрѣли?
— Конечно! — она помолчала и потомъ добавила тише, — туда я даже заходила…
— За куклой?
— Нѣтъ мнѣ очень хочется для Боби сбруйку, я хотѣла знать только цѣну.
Она была такъ мила, сообщая этотъ секретъ, что спутникъ ея невольно прижалъ къ себѣ ея тоненькую ручку. Молодые люди дошли по Большой Морской до угла Гороховой. При поворотѣ въ улицу, зоркій глазъ Муси сразу замѣтилъ прекрасный экипажъ съ черными рысаками, стоявшій у воротъ перваго дома.
— Вотъ и пришли… — сказала она на самомъ углу, раньше чѣмъ они дошли до кучера, неподвижно сидѣвшаго на козлахъ, спиною къ нимъ.
Она остановилась и вынула свою руку, какъ бы желая проститься съ нимъ здѣсь.
— Марія Александровна, мнѣ нельзя зайти къ вамъ?
Руки дѣвушки, запрятанныя въ муфточку, нервно сжались, но на лицѣ не выразилось ничего.
— Пожалуйста, зайдите, мы сейчасъ сядемъ обѣдать, вотъ мама-то удивится! Я опоздала, и вернусь съ вами!.. — она наивно разсмѣялась.
— Ахъ, Муся, какой вы ребенокъ! Да вѣдь это совсѣмъ неловко, а я и не подумалъ!.. Идите скорѣй, я провожу васъ только до лѣстницы.
Они вошли во дворъ, повернули въ подъѣздъ направо, на первой площадкѣ офицеръ остановился и взялъ молодую дѣвушку за руку.
— Муся, когда я могу прійти къ вашей мамѣ, просить эту ручку?
Дѣвушка вся вспыхнула и такъ низко наклонила головку, что спрашивавшій видѣлъ только ея пушистые, мягкіе, какъ шелкъ завитки волосъ.
— Муся, что же вы такъ конфузитесь, дитя? Вѣдь вы знаете, что я васъ люблю, вѣдь я давно умоляю васъ позволить мнѣ просить вашу руку, Муся!
Молодой человѣкъ глядѣлъ на прелестную, маленькую дѣвушку, стоявшую передъ нимъ, и видъ ея робкаго дѣвическаго смущенья переполнилъ его сердце любовью и нѣжностью. Вся кровь, казалось, отхлынула у него къ сердцу, слова его прерывались, губы побѣлѣли.
— Муся, когда я могу прійти къ вашей мамѣ?
— Подождите еще недѣлю, — прошептала она, — мама все время не въ духѣ!.. Я боюсь…
— Вы боитесь отказа… да?.. радость моя!..
Онъ хотѣлъ обнять дѣвушку, но та ловко, какъ змѣйка, выскользнула изъ его рукъ и побѣжала вверхъ.
— Приходите, Аркадій Павловичъ, на дняхъ вечеромъ играть въ четыре руки! — сказала она, нѣжно засмѣялась, перевѣсившись черезъ перила, и дернула свой звонокъ.
Едва Муся дотронулась до звонка, какъ дверь передъ нею открылась. Очевидно, ее ждали. Горничная шепнула ей:
— Ужъ какъ васъ ждутъ, барышня!
Муся махнула на нее рукой, сорвала съ себя шляпу такъ, что густая волна бѣлокурыхъ кудрей побѣжала по ея спинѣ; бросивъ пальто, она быстро пробѣжала въ корридоръ, влетѣла въ залъ съ крикомъ:
— Мамуня!
Со стула поднялся высокій, худой брюнетъ съ большимъ носомъ и чахоточнымъ румянцемъ на впалыхъ щекахъ. Его сухіе, лихорадочные глаза такъ и приковались къ дѣвушкѣ.
— Муся!.. — остановила ее съ нѣжнымъ укоромъ мать.
Дѣвушка вспыхнула, смутилась, низко опустила головку, совершенно по-дѣтски присѣла передъ гостемъ и робко подала ему свою крошечную ручку, которую онъ нервно пожалъ холодною потною рукой.
— Ну вотъ, вы видите этого ребенка, развѣ съ нею можно говорить о серьезномъ дѣлѣ? — сказала мать съ дѣланной шутливостью. — Поди сюда, дитя, отчего ты такъ опоздала?
— Учительница пѣнія, мама, опоздала на цѣлый часъ, весь классъ ждалъ ее. Потомъ, погода хорошая, я шла домой потихоньку, потому что не ожидала…
Она запнулась и, поднявъ голову, обдала некрасиваго и немолодого гостя такимъ лучистымъ, нѣжнымъ взглядомъ, что у него все лицо пошло красными пятнами.
— Ну, Иванъ Ѳедоровичъ, я уйду, поговорите вы сами съ нею. Мое такое убѣжденіе, что какъ ни молода она, но въ такомъ дѣлѣ должна быть единственнымъ судьею.
Мать вышла, бросивъ искоса любопытный взглядъ на дѣвушку, снова смущенно и робко стоявшую у стола.
Иванъ Ѳедоровичъ Вахрамѣевъ, богатый биржевикъ, самонадѣянный и авторитетный въ свѣтѣ, гордый своимъ богатствомъ, стоялъ передъ маленькою, бѣлокурой дѣвочкой, какъ влюбленный школьникъ. Во рту его было сухо и руки его дрожали, всѣ слова и комплименты, которые онъ привыкъ такъ обильно расточать передъ дѣвицами и дамами своего круга, замерли на его губахъ и, собравшись съ духомъ, онъ глухимъ и хриплымъ голосомъ сказалъ:
— Марія Александровна, я прошу вашей руки.
— Ахъ!..
Дѣвушка снова обдала его радостнымъ свѣтлымъ взглядомъ и вдругъ закрыла лицо руками.
Взглядъ ея синихъ глазъ ожегъ и ободрилъ Вахрамѣева, онъ подошелъ ближе и снова взялъ своими противными, холодными руками трепетныя ручки дѣвушки и отвелъ ихъ отъ ея лица.
— Марья Александровна, Муся… умоляю васъ, скажите мнѣ, согласны ли вы быть моею женой, любите ли вы меня хоть немножко?
Муся молчала, опустивъ свои пушистыя, золотистыя рѣсницы.
Вахрамѣевъ снова оробѣлъ.
— Я знаю, что вы слишкомъ молоды и прекрасны для меня, но вы будете моимъ божествомъ, я богатъ, очень богатъ, всѣ ваши капризы будутъ исполняться. Наряды, брилліанты, экипажи, лошади, все, все будетъ такъ, какъ вы захотите!
Съ каждымъ его словомъ головка Муси приподнималась, и улыбка, какъ лучъ солнца, начинала скользить по ея губамъ.
— Вы не очень строгій? — спросила она тихо.
— Дитя, дитя!.. — Вахрамѣевъ ласково схватилъ ее за руки. — Я буду вашимъ рабомъ!..
— Я буду сама покупать все, что мнѣ нравится?
Вахрамѣевъ залился счастливымъ смѣхомъ.
— Вы будете покупать все, что вздумаете.
— А… — она лукаво взглянула на него и потупилась, — а… балы у насъ будутъ?
— У насъ?..
Вахрамѣевъ не выдержалъ и схватилъ въ объятія дѣвушку. Муся прижалась головкой къ его плечу, носикъ ея уперся прямо въ брилліантовую задвижку массивной золотой цѣпи, и ей былъ пріятенъ холодъ драгоцѣнныхъ камней.
Въ комнату вошла Анна Петровна.
— Я вижу, что вы наладили? Господь да благословитъ васъ! — сказала она, утирая сухіе глаза, и хотѣла обнять дочь, но та, тихонько высвободившись изъ объятій жениха, снова закрыла лицо руками и выбѣжала вонъ.
— Вы видите, — счастливая мать только развела руками, — какъ есть дитя! — Я удивляюсь только, какъ вы съ умѣли ее приручить, она страшно застѣнчива, ее и подруги зовутъ дикаркой.
Вахрамѣевъ принялся цѣловать руки своей будущей тещи.
— Постойте, постойте, — Анна Петровна отстранила его, — что вы побѣдили сердце моей дѣвочки, это я видѣла давно, но помимо этого есть дѣло. Вы знаете, Иванъ Ѳедоровичъ, что я вдова и что у мена ничего нѣтъ за Лялей.
— Перестаньте, ради Бога, Анна Петровна, Марія Александровна богата, потому что она моя невѣста.
— Но у меня есть самолюбіе. Иванъ Ѳедоровичъ, я не могу отпустить изъ дому дочь безъ ничего, я не могу не сдѣлать нѣсколько пріемовъ своимъ роднымъ и знакомымъ, и потому я прошу васъ пока никому не говорить о вашей помолвкѣ, мало того, отложить вообще свадьбу на неопредѣленное время, пока я спишусь съ своимъ братомъ, который живетъ въ Сибири и имѣетъ тамъ золотые пріиски, онъ не откажетъ намъ въ помощи.
Вахрамѣевъ поблѣднѣлъ. Онъ еще не зналъ, что во всѣхъ экстренныхъ случаяхъ, какъ «дядя изъ Америки», выдвигался этотъ фантастическій «братъ изъ Сибири».
— Анна Петровна! Ради Бога, оставьте въ покоѣ всѣхъ родныхъ! Марья Александровна моя невѣста, и она ни отъ кого не можетъ принять помощь, ея приданое, всѣ нужные пріемы вы будете дѣлать изъ ея суммы и вотъ вамъ на первые расходы…
Онъ заторопился, вынулъ чековую книжку, написалъ въ ней: «три тысячи» и передалъ Аннѣ Петровнѣ. Со вздохомъ, съ неподдѣльной слезой радости, она приняла чекъ и затѣмъ мало-по-малу согласилась на всѣ желанія Вахрамѣева: свадьба была назначена черезъ три недѣли.
Когда, наконецъ, ушелъ счастливый женихъ, мать, держа чекъ въ рукѣ, отправилась къ дочери. Какъ ни хорошо онѣ знали другъ друга, а все-таки ей любопытно было взглянуть въ лицо этому «ребенку», который, какъ ловкій кормчій, ввелъ таки въ желанную бухту корабль, такъ долго лавировавшій у ихъ береговъ.
Муся, съ видомъ лѣнивой кошечки, сидѣла, вся сжавшись въ клубочекъ, въ глубокомъ креслѣ.
— Поздравляю, Муся, молодецъ!..
— Не съ чѣмъ мама, — случилось вѣдь только то, что мы давно съ вами знали…
— Такъ-то такъ, да все-таки… И тебѣ… не противно?.. — спросила вдругъ мать, скрывая подъ видомъ грубой откровенности, острое желаніе заглянуть въ сердце дѣвушки.
— Не такъ мы воспитаны, мама, чтобы позволять себѣ такія нѣжности!.. — отпарировала дочь, — вотъ нужда наша, долги, да извороты разные… противны до-нельзя!..
— Правда, — согласилась мать. — Ты умная дѣвушка!.. Смотри!..
Она положила ей на колѣни чекъ.
— Что это?.. Три тысячи!.. — личико Муси вспыхнуло, ямочки заиграли на щекахъ. — Вотъ это хорошо!.. — она вскочила на ноги и запрыгала съ чекомъ въ рукахъ. — Вы, мама, возьмите двѣ тысячи на свои обороты и все необходимое, а одну тысячу я буду тратить сама, лично на себя… Вотъ это весело!..
— Послушай, Мусинька, — начала мать вполголоса, — ты вѣдь знаешь, что онъ думаетъ тебѣ не больше семнадцати, а какъ узнаетъ, что всѣ двадцать?..
— А зачѣмъ же ему узнавать это, мама?.. Развѣ вы не съумѣете дать причетнику, ну, кому тамъ нужно… рублей сто, чтобы они вписали въ церковной книгѣ шестнадцать… Вы узнайте, я увѣрена, что можно: съ деньгами все можно сдѣлать!..
— Я думаю, что ты права… Ну, а какъ ты развяжешься со своимъ запаснымъ женихомъ, Аркадіемъ Павловичемъ?
— Ужъ тутъ, мама, придется вамъ пострадать, потому что, понятно, я буду жертва «обстоятельствъ» и вашего деспотизма!
— Такъ-то такъ, а только я тебѣ совѣтую, убери ты его пораньше съ дороги Вахрамѣева, чтобы онъ не надѣлалъ бѣды.
— Не надѣлаетъ!..
— А онъ тебѣ нравился?.. — мать пытливо заглянула въ глаза дочери, но эти прелестные глаза были глубоки, сини и пусты, какъ небо, она не прочла въ нихъ ничего.
— Вотъ что, мама! Вы это оставьте и лучше послушайте меня… Вы будете жить съ нами и никогда, ни въ чемъ не будете нуждаться, но вотъ мои условія.
Лицо Марьи Александровны вдругъ стало такъ холодно и серьезно, что мать притихла, понявъ сразу, что тутъ идетъ не шуточное условіе.
— Во-первыхъ, вы будете «прекрасной» тещей для Вахрамѣева, заботиться будете о немъ во всемъ до мелочей, — его я прямо сдаю вамъ на руки, мнѣ будетъ не до того: второе, вы будете вести все наше хозяйство и не дадите насъ очень обкрадывать… Третье, вы всегда будете мнѣ другомъ и помощникомъ во всемъ, — согласны?
Мать и дочь хлопнули по рукамъ и поцѣловались.
— Вотъ, если бы всѣ женщины, мама, понимали такъ другъ друга, какъ мы съ вами, онѣ завоевали бы міръ… — сказала Муся и разсмѣялась.
Черезъ три дня, въ полутемной залѣ, освѣщенной одною лампой, прикрытой громаднымъ желтымъ абажуромъ, у рояля сидѣлъ Аркадій Павловичъ и въ полтона бралъ какіе-то аккорды, грустные, какъ малороссійская пѣсня. Часъ тому назадъ, здѣсь же былъ Вахрамѣевъ, но узнавъ, что у невѣсты мигрень, онъ оставилъ ей ворохъ цвѣтовъ, конфектъ и уѣхалъ, умоляя никого не принимать до завтрашняго дня.
Аркадій Павловичъ не слыхалъ, но сердцемъ почувствовалъ за собою какой-то шелестъ и обернулся: онъ замеръ.
Посреди зала стояла Муся въ бѣломъ капотикѣ съ распущенными по плечамъ длинными, густыми кудрями, вся блѣдная, тоненькая какъ русалка. Молодой человѣкъ бросился ей на встрѣчу, дѣвушка робко оглянулась кругомъ и, не видя никого, протянула ему обѣ руки и съ короткимъ рыданьемъ на минуту прильнула къ его груди.
— Муся, Муся, жизнь моя… что съ вами? — онъ почти на рукахъ донесъ ее до кресла и усадилъ, а самъ опустился на колѣни передъ нею. — Что съ вами?
— Аркадій Павловичъ! Мама думаетъ, что я лежу въ кровати, потому что я сказала, что у меня очень-очень болитъ голова… Мама вчера получила письмо отъ дяди изъ Сибири, онъ… — Муся заплакала, — онъ умеръ… у него осталась семья… Мама говоритъ, теперь мы нищіе… Она еще говоритъ, у нея долги. Вы знаете, теперь я не буду учиться и теперь ничего, ничего нельзя… даже кушать мы не будемъ такъ, и платьевъ мнѣ шить не будемъ… Аркадій Павловичъ! — глазки ея вдругъ заискрились и ямочки показались на щекахъ. — Я только ждала васъ… вѣдь вы богаты, да?
Аркадій Павловичъ поблѣднѣлъ.
— Вы сейчасъ скажете мамѣ, что хотите жениться на мнѣ… что вы возьмете къ себѣ мою маму и жену дяди, когда она пріѣдетъ, и что мы никто никогда не будемъ нуждаться… а напротивъ, будемъ жить весело и хорошо… Да?
Молодой офицеръ молчалъ, ему казалось, что онъ тонетъ, и вода уже шумитъ у него въ ушахъ.
— Вы знаете, — продолжала Муся, — я все обдумала: мы будетъ выѣзжать, веселиться… я буду много-много покупать, а мама… и тетя будутъ завѣдывать нашимъ хозяйствомъ… да?.. А вотъ и мама… — и Муся на цыпочкахъ выбѣжала изъ зала.
Въ комнату вошла Анна Петровна.
— Аркадій Павловичъ, здравствуйте!.. Простите, что такъ долго заставила васъ ждать. Муся больна, а я совсѣмъ разстроена. Мой братъ въ Сибири умеръ, — она подняла платокъ къ глазамъ. — Да, Аркадій Павловичъ, тяжелое испытаніе, у насъ, откровенно говоря вамъ, все, все держалось только помощью брата, теперь мы нищія… Муся, вы знаете, это ребенокъ! Нѣжна, избалована, понятія не имѣетъ о жизни и привыкла къ роскоши… Я всю свою пенсію, всѣ достатки, все клала на нее, я кругомъ въ долгу.
— Анна Петровна, — Аркадій Павловичъ едва могъ говорить отъ волненія, — у меня ничего нѣтъ кромѣ службы и небольшой поддержки отъ отца… Я хотѣлъ просить у васъ руки Марьи Александровны…
— Дорогой мой!.. — Анна Петровна взяла двумя руками голову офицера и поцѣловала его въ лобъ. — Видитъ Богъ, я не желала бы лучшаго мужа для своей дочери, но подумали ли вы, что вы на себя берете? Я виновата… я воспитала дочь свою не но средствамъ, но такъ хотѣлъ мой братъ изъ Сибири, онъ много помогалъ намъ… вѣдь Муся отъ рожденія не знаетъ другихъ чулокъ, какъ шелковые… это мелочь, но она даетъ тонъ всему… Муся никакого отказа не перенесетъ… Можете ли вы доставить ей все?.. Да и я куда дѣнусь?.. Безъ меня она жить не будетъ!..
— Какъ же теперь вы будете жить?
— За Мусю вчера посватался Вахрамѣевъ…
— Вахрамѣевъ?.. Да вѣдь онъ… И Муся, т. е. Марья Александровна?
— Она слышать не хочетъ и говоритъ, что вы тоже дадите ей и лошадей, и брилліанты, и поѣдете съ нею за границу… — мать засмѣялась.
— Анна Петровна, ваша дочь любитъ меня…
— Муся? Да вѣдь это дитя, развѣ она умѣетъ любить? Она любитъ Боби, куколъ, она будетъ обожать Вахрамѣева, который будетъ ее баловать и поклоняться ей.
— Анна Петровна! да вѣдь это безнравственно!
— Да, безнравственно взять изъ семьи дѣвушку-ребенка, отнять отъ нея всѣ радости, разлучить съ матерью и обречь на нужду! Это я считаю безнравственнымъ… Муся зачахнетъ и умретъ въ нуждѣ.
Аркадій Павловичъ схватилъ свою шапку и, какъ безумный, выбѣжалъ вонъ.
— Покончили, мама? — спросила Муся, входя въ залъ.
— Покончила, — махнула рукой Анна Петровна. — Понятно, если бы ты прозѣвала Вахрамѣева, пришлось бы тебѣ идти за него, потому что еще годъ — медлить уже и нельзя… Не всегда ты будешь выглядѣть такимъ ребенкомъ… и теперь уже сколько возни съ этимъ… Ты не обижайся, — она поцѣловала дочь. — Ты умная дѣвушка и понимаешь, что всякій долженъ имѣть при себѣ оружіе. Благодари Бога, Муся, что я правильно воспитала тебя, я съ дѣтства держала глаза твои открытыми, вотъ почему ты и понимаешь жизнь и сама можешь выбирать то, что тебѣ надо. Я убѣждена, что ты проживешь хорошо, безъ драмъ, безъ переворотовъ, и мужъ твой будетъ счастливъ, потому что ты умна и выше всего поставишь уваженіе и роскошь, эти два первыхъ блага въ жизни.
— Да, мама, что правда, то правда, а я въ жизни не запутаюсь, не увлекусь никѣмъ и кукушку свою, Ивана Ѳедоровича, ни на какого ястреба не промѣняю… — она засмѣялась.
Черезъ три недѣли въ одной изъ аристократическихъ домовыхъ церквей вѣнчали Мусю и Ивана Ѳедоровича Вахрамѣева. Когда невѣста вошла въ церковь, общій шопотъ восторга пробѣжалъ въ толпѣ: «Ребенокъ, совсѣмъ ребенокъ, и какая прелесть!»
— Вотъ такъ бутонъ! — шамкали два сенатора, потирая руки.
«Мадонна чистая», — думалъ женихъ, глядя на большіе, прозрачно-дѣтскіе глаза своей невѣсты, на ея пышные, бѣлокурые волосы и крошечный пунсовый ротикъ, чуть-чуть открытый.
Она тихо, но ясно сказала «да», колечко ея было такъ мало, что женихъ даже не могъ попробовать надѣть, и онъ былъ счастливъ, счастливъ какъ никогда въ жизни…
Когда Муся, окруженная восторгомъ похвалъ, сѣла въ свою карету и мужъ запахнулъ на ней ротонду изъ темныхъ соболей, она тоже была счастлива.
Только Аркадій Павловичъ, лежа въ тотъ же вечеръ ничкомъ на своей кровати, рыдалъ, рыдалъ какъ безумный, и не ногъ понять, что онъ тоже счастливъ, — что миновала его та чаша, къ которой онъ такъ жадно тянулся губами.