Мусульманская религия в отношении к образованности (Березин)/Версия 2/ДО

Мусульманская религия в отношении к образованности
авторъ Илья Николаевич Березин

Опубл.: 1855. Источникъ: az.lib.ru • Статья вторая.

МУСУЛЬМАНСКАЯ РЕЛИГІЯ ВЪ-ОТНОШЕНІЙ КЪ ОБРАЗОВАННОСТИ.

Статья вторая и послѣдняя.

Раскиданныя по всему Алкурану, безъ малѣйшей стати и послѣдовательности, общественныя узаконенія послужили основаніемъ мусульманскому своду законовъ. Тамъ, гдѣ не доставало ни изреченія Алкурана, ни преданія въ словѣ, дѣйствіи или признаніи, имамы и мудитехиды составляли, въ общемъ духѣ ислама и развитія мусульманской самостоятельности, новые приговоры или поясненія; иные изъ числа послѣднихъ, вслѣдствіе разныхъ обстоятельствъ, были ужь не дополненія, а чистыя измѣненія первобытнаго смысла Алкурана, такъ-что въ послѣднее время, если собрать всѣ прибавленія, прежніе мусульмане не узнали бы своего ученія, а между-тѣмъ, несмотря на страшное потрясеніе коренныхъ уставовъ ислама, еще очень-далеко до настоящей реформы, долженствующей отринуть едва-ли не всѣ основанія мусульманскаго ученія. Не предупреждая событій, посмотримъ, изъ чего слагаются общественные уставы ислама? Займемся прежде всего отдѣломъ законовъ благочинія.

Здѣсь, на первомъ планѣ выдаются постановленія о пищѣ и питьѣ, вслѣдствіе важности послѣднихъ для жизни въ жаркомъ климатѣ. Если постановленія лжеучителя объ употребленіи пищи, раздѣленіе ея, заимствованное изъ іудейской религіи, на чистую и нечистую^[1], изъ которыхъ послѣдняя запрещается исламомъ^[2], отличаются стремленіемъ къ ограниченію чувственности и сообразпостью со страною, въ которой родился исламъ; если этимъ уставомъ отчасти обязаны мусульмане простымъ и воздержнымъ образомъ жизни, хотя и не совсѣмъ опрятнымъ, то рядомъ съ этими правилами проглядываетъ по-временамъ фанатическое гоненіе на нѣкоторыхъ животныхъ. Въ преданіяхъ собака представлена особенно-нечистымъ животнымъ^[3] и исключеніе допускается только для охотничьихъ собакъ. Постановленія объ охотѣ очень ограничены^[4], потому-что всякая дичь должна быть зарѣзана съ произношеніемъ имени Божьяго «тесміэ»^[5]. — Между запрещенными предметами стоятъ и всѣ опьяняющіе напитки («всякое опьяняющее питье запрещено». Предан.), противъ которыхъ Мухаммедъ возставалъ жарко и постоянно^[6], потому-что самъ былъ воздерженъ; но строгое veto, наложенное на вино, замѣняется, въ силу разрѣшенія многихъ законниковъ, употребленіемъ опіума, допускаемымъ въ мусульманскихъ государствахъ, такъ-что, избѣгая одного зла, исламъ впалъ въ другое. Впрочемъ, несмотря на точные и суровые уставы, запрещающіе употребленіе вина, которое мусульмане называютъ матерью грѣховъ, исторія ихъ представляетъ множество примѣровъ публичнаго нарушенія этого закона высокими особами, подававшими поводъ къ чрезвычайному соблазну (припомните халифа Езида), а тайное употребленіе вина довольно-обще всѣмъ сословіямъ, особливо въ послѣднее время.

Мы уже имѣли случай указать на воинственный характеръ мусульманской религіи: это направленіе выразилось и въ запрещеніи игры. Устремляя все вниманіе на образованіе въ своей общинѣ ратниковъ для сокрушительной проповѣди, Мугаммедъ лучшее употребленіе празднаго времени находилъ въ воинскихъ упражненіяхъ и изгналъ всѣ другаго рода игры. Вотъ преданія отъ него: «Не присутствуютъ небесные духи его ни при какой изъ игръ, кромѣ скачки и стрѣлянья изъ лука». — «Ему, мусульманину, запрещены (игры), кромѣ трехъ: забава съ лошадью своей, бросаніе стрѣлъ изъ рукъ и забава съ семействомъ своимъ». — «Кто играетъ въ шахматы и въ шашки — омочитъ руку въ крови свиньи». Здѣсь исламъ впадаетъ въ односторонность и изгоняетъ изъ общества человѣческаго невинныя удовольствія, замѣняя ихъ приготовленіями на брань, какъ-будто мусульманинъ долженъ вѣчно имѣть передъ глазами одинъ джихадъ. Практическое направленіе здѣсь выступаетъ ужь изъ предѣловъ умѣренности, и постановленіе, въ-сущности нелишенное достоинствъ, поощряетъ развитіе дикой страсти.

Тѣмъ же самымъ ударомъ, которымъ Мухаммедъ ниспровергъ идоловъ Каабы, поражены и изящныя искусства. Изъ опасенія, чтобъ аравитяне не обратились къ идолопоклонству, лжеучитель запретилъ и живопись и скульптуру^[7]; только изображенія цвѣтовъ и рѣзьба, преимущественно выражающаяся въ затѣйливыхъ украшеніяхъ, которыя получили названіе арабесковъ, допускаются у мусульманъ. Исламъ смотритъ на изображеніе живаго существа въ живописи, или скульптурѣ, какъ на профанацію сотворенія, и утверждаетъ, что въ судный день картины и статуи потребуютъ у своихъ мастеровъ души, которой художники не могли имъ дать въ этой жизни. Впрочемъ, нѣкоторые мусульманскіе законники допускаютъ изображенія даже людей и животныхъ, извѣстной величины^[8]. Понятно, что, при такомъ гоненіи, живопись не сдѣлала успѣховъ въ мусульманскихъ государствахъ и ограничивается дѣтскими опытами, безобразными, безвкусными, въ которыхъ поразительна яркость красокъ. Что же касается до скульптуры, то мусульмане строго и единодушно исполняютъ заповѣдь лжеучителя, который выразился еще неодобрительно и о музыкѣ^[9]. Запрещеніе этого искусства, гдѣ бы и въ какомъ бы то ни было видѣ, доходитъ до запрещенія пѣсенъ, даже духовныхъ, исключая напѣва, употребляемаго при мусульманскомъ богослуженіи. Здѣсь мы видимъ ужь чистый матеріализмъ, что исламъ гонитъ высшія благородныя наслажденія, допуская только одни чувственныя удовольствія. Реальное направленіе доходитъ здѣсь до нелѣпаго, не умѣя раздѣлить огромной пользы отъ незначительнаго вреда. Вслѣдствіе этого запрещенія изящныхъ искусствъ, мы находимъ въ мусульманскомъ обществѣ вмѣсто живописцевъ — каллиграфовъ, вмѣсто скульпторовъ — рѣщиковъ, вмѣсто музыкантовъ — гудочниковъ. Къ-счастію, чувство изящнаго такъ присуще человѣческой душѣ, что никакіе запреты Алкурана не могутъ заглушить его, и поэтому мусульмане такіе же охотники до музыки, хотя и плохой, какъ и другіе народы. Должно еще замѣтить, что восточная музыка, съ своей оригинальной, раздирательной гаммой, не есть созданіе мусульманъ. Театральныя представленія у послѣдователей ислама состоятъ или въ грубыхъ мистеріяхъ, или въ непристойныхъ кукольныхъ комедіяхъ^[10]; оба направленія даны или религіознымъ Фанатизмомъ, или плотскимъ духомъ ислама, и слѣдовательно все, что ни дѣлается дурнаго въ мусульманскомъ обществѣ во имя изящныхъ искусствъ, принадлежитъ преимущественно исламу.

Всѣ способности, всѣ чувства изящнаго, которыя возможны въ мусульманинѣ при его презрѣніи къ живописи, скульптурѣ и музыкѣ, обращаются на архитектуру, получившую блестящее развитіе у аравитянъ, особливо испанскихъ. Замѣтимъ, что вообще шіиты, какъ народъ мануфактурный, менѣе подчиняются запретительнымъ правиламъ относительно изящныхъ искусствъ, нежели сунитты.

Кажется, что послѣ такого безразсуднаго гоненія на изящныя художества, послѣ подавленія прекраснѣйшихъ душевныхъ силъ, вдохновеніе должно у мусульманъ преимущественно обнаруживаться въ поэзіи; но лжеучитель въ разрушительной проповѣди своей коснулся и этой части умственныхъ наслажденій. Видя въ поэтическихъ состязаніяхъ аравитянъ, на которыхъ явились лучшія созданія арабскаго генія, только языческій обрядъ, Мухаммедъ изрекъ: «окончивъ свои церемоніи паломническія, вспоминайте Бога, какъ вы вспоминали своихъ предковъ, но съ большимъ усердіемъ»^[11]. Этимъ запретомъ онъ положилъ конецъ поэтическимъ собраніямъ аравитянъ на ярмаркахъ Оказа, на которыхъ каждый бардъ, наперерывъ передъ другими, выхвалялъ своихъ героевъ, и въ которыхъ съ восторгомъ говоритъ Эль-Аззаки. Разумѣется, что эти слова относились собственно къ аравитянамъ и поэзія начала замѣтно упадать со времени Мухаммеда только въ Аравіи. Относительно поэзіи вообще выраженія Мухаммеда въ Алкуранѣ неочень-лестны!^[12] Въ преданіяхъ они противорѣчивы^[13]; однако общее сознаніе ислама не отвергаетъ поэзіи, потому-что самъ лжеучитель лучшими мѣстами «Несомнѣнной Книги» обязанъ вдохновенію и поэзіи, и притомъ языкъ и бурныя картины Алкурана Мухаммедъ ставилъ доказательствомъ ниспосланнаго будто бы ему откровенія^[14].

Однажды рѣшившись преслѣдовать все, что имѣло малѣйшій видъ идолопоклонства, Мухаммедъ сталъ рубить направо и налѣво, и нѣкоторые изъ этихъ ударовъ пали на полезныя знанія. Такъ, напримѣръ, анатомія исключена изъ списка мусульманскихъ наукъ ради того, что умершій долженъ немедленно подвергнуться допросу Мупкира и Накира. Вслѣдствіе такого постановленія, изученіе медицины въ мусульманскихъ земляхъ ограничивается познаніемъ лекарствъ и дѣйствія ихъ, но не доходитъ до познанія самого человѣка; естественно, что мусульманская медицина находится въ дѣтствѣ. Замѣчательно, что нѣкоторыя медицинскія опредѣленія временъ Мухаммеда попали и въ преданія лжеучителя, и потому должны навсегда служить руководствомъ для мусульманъ. Вотъ эти опредѣленія: «цѣлебная сила заключается въ трехъ предметахъ: въ медовомъ питьѣ, въ кровопусканіи и въ жженіи огнемъ. Послѣднее запрещается моему народу». — «Семенъ меланту — вѣрное лекарство противъ всѣхъ болѣзней, исключая лихорадки Самъ». — «Что это за лихорадка?» спросили. — «Смерть». — «Индійское алоэ дано вамъ для лекарства: въ немъ семь исцѣляющихъ силъ». — «Сокъ темнокрасной макны — исцѣленіе для глазъ».

Тотъ же принципъ исключительности выразился и въ языкѣ, на которомъ мусульмане должны молиться. Мухаммедъ, по необходимости учившій на арабскомъ языкѣ (онъ не зналъ другаго), восхваляющій этотъ языкъ также понеобходимости (онъ долженъ былъ льстить народному самолюбію), установилъ своимъ примѣромъ отправлять богослуженіе мусульманское на арабскомъ языкѣ курейшитскаго діалекта. Это введеніе арабскаго языка въ богослуженіе у мусульманскихъ народовъ имѣло неблагопріятные результаты для отечественныхъ нарѣчіи. Это началось еще во время халифата. Аравитяне, исполняя завѣщаніе лжеучителя, распространили вмѣстѣ съ завоеваніями исламъ, а вмѣстѣ съ религіей и языкъ свой: употребленіе арабскаго языка въ имперіи было всеобщее и подавляло всѣ другія письменности. Въ это время Персіяне, составляющіе нынѣ одну изъ главныхъ мусульманскихъ націй, проводили жизнь незамѣтно: подъ правленіемъ халифовъ, не привлекала ничьего вниманія народность персидская, напротивъ, интересъ сосредоточивался только на всемъ арабскомъ, и персидскій языкъ, уступившій даже на родинѣ своей первенство арабскому, значительно подвергся вліянію его. Безчисленное множество арабскихъ словъ перешло въ персидскій: изъ всѣхъ частей рѣчи были заимствованія, даже конструкція персидская въ нѣкоторыхъ случаяхъ передѣлалась по образцу арабской, но, къ-счастію, наружное вліяніе арабскаго языка не пошло дальше словъ и нѣкоторыхъ оборотовъ: персидскій языкъ бросилъ множество своихъ выраженій, но сохранилъ природный характеръ. Съ теченіемъ времени, несмотря на усилія патріотическихъ геніевъ, какъ, напримѣръ, Фирдауси, господство арабскаго языка усиливалось, и въ новѣйшее время все еще апогеемъ краснорѣчія у персіянъ считается безпрерывное употребленіе арабскихъ словъ — смѣсь странная и ни съ чѣмъ несообразная, потому-что характеры обоихъ языковъ совершенно-различны. Та же самая исторія повторилась и на турецкомъ языкѣ, когда турки начали свои выселенія въ халифатъ, а особливо съ основаніемъ османской династіи. Такимъ-образомъ лучшія природныя нарѣчія мусульманъ утратили часть жизненной силы отъ неумѣреннаго вліянія арабскаго языка, при пособіи религіи, и введеніе арабскихъ словъ дошло до того, что новѣйшіе османскіе краснобаи сочинили слѣдующій рецептъ для отличнаго османскаго періода: возьми семьдесять словъ арабскихъ, двадцать персидскихъ и десять османскихъ, перемѣшай достаточно — и прослывешь лучшимъ османскимъ стилистомъ. Эти послѣдствія всѣмъ явпы; но есть еще послѣдствія скрытыя; на этотъ разъ они также немногочисленны, потому-что духъ арабской націи, выраженный въ мухаммедовой проповѣди, не могъ вполнѣ привиться къ противоположнымъ элементамъ новообращенныхъ національностей, и слѣдовательно персъ и турокъ, ставши мусульманами, сохранили еще многія черты своей народности.

Мухаммедъ хотя и запретилъ обряды, помощью которыхъ человѣкъ желаетъ проникнуть будущее^[15]; по нѣкоторыя изъ суевѣрныхъ обычаевъ сохранили силу, именно гаданіе по Алкурану, вѣра въ сновидѣнія, основанная на преданіи: «Богъ оправдываетъ сонъ посланника Своего». Но извѣстію мусульманскихъ писателей, Мухаммедъ выдумалъ формы заклинанія; послѣднія и нѣкоторыя другія главы Алкурана^[16] считаются амулетами попреимуществу^[17]. Слѣдуя безразсуднымъ внушеніямъ лжеучителя, мусульмане предались суевѣріямъ, вошедшимъ ужь до того въ религіозную систему, что отверженіе ихъ считается невѣріемъ: почти всѣмъ камнямъ приписываются таинственныя силы, болѣе или менѣе важныя^[18]. Для талисмановъ есть особенная наука «Керрэ» или «Харзъ»^[19]; Али составилъ гадательную книгу «джефръ»^[20]. Подъ вліяніемъ предразсудковъ, получили у аравитянъ, во вредъ другимъ знаніямъ, преимущественное развитіе алхимія и астрологія, во всѣ времена вмѣстѣ съ магіей занимавшія умы мусульманъ.

Ограниченныя потребности арабскаго общества были причиною, что гражданскія установленія въ Алкуранѣ очень-бѣдны и немногосложны: дальнѣйшее развитіе ихъ принадлежитъ послѣдующимъ вѣкамъ; но, несмотря на эту бѣдность, въ гражданскихъ постановленіяхъ Алкурана хранятся сѣмена общественнаго разложенія, и можно утвердительно сказать, что это самая грубая, самая безнравственная и, слѣдовательно, самая вредная для образованности часть мусульманской религіи.

Вѣнецъ противообщественности составляетъ разрѣшеніе многоженства, примѣромъ самого лжеучителя^[21], доведенное до широкихъ размѣровъ сластолюбія. Потворствуя и своимъ страстямъ и страстямъ своего племени, Мухаммедъ сказалъ: «женитесь на тѣхъ изъ женщинъ, которыя вамъ нравятся, на двухъ, на трехъ, на четырехъ»^[22]; «женитесь и множитесь, ибо я прославлю себя во множествѣ своихъ народовъ въ день судный»^[23]; «бракъ есть одно изъ исполненныхъ мною дѣйствій; и тотъ, кто не слѣдуетъ моему примѣру, не изъ моихъ»^[24]; «почитайте бракъ, какъ состояніе, имѣющее цѣлью распространеніе рода человѣческаго»^[25]. Хотя полигамія не составляетъ въ исламѣ непремѣннаго требованія (еще бы!), и даже ограничена условіемъ нѣкоторой достаточности, потому-что нельзя жениться, не обезпечивъ будущей жены взносомъ приданаго; однако всѣ эти матеріальные уставы представляютъ огромныя нравственныя неудобства. Если многоженство не обязательно для мусульманина, то примѣръ лжеучителя, изреченія Алкурана и собственныя наклонности человѣка влекутъ его воспользоваться безнравственнымъ разрѣшеніемъ ислама; поставивъ же условіемъ брака извѣстный избытокъ, Мухаммедъ придалъ этому важному въ жизни гражданина событію совершенно-матеріальное значеніе: мужчина, никогда невидавшій своей суженой, просто покупаетъ себѣ плотскую забаву, и вотъ что составляетъ, если не прямо, то косвенно, цѣль мусульманскаго труда. Зажиточный мусульманинъ имѣетъ полное право завести себѣ многочисленный харемъ, на сколько лишь достанетъ его состоянія и физическихъ силъ^[26], содержать приличнымъ образомъ всѣхъ женъ и невольницъ, и тогда ужь избытокъ отдавать на пользу ближняго. Если это и не выражено въ исламѣ прямыми текстами, то по-крайней-мѣрѣ вытекаетъ изъ общихъ изреченій Алкурана. Обезпеченіе приданымъ, съ перваго шага жены въ домъ мужа, производитъ раздѣлъ интересовъ, доходящій до невѣроятнаго безобразія тамъ, гдѣ харемъ переполненъ женами и наложницами.

Въ ученіи Мухаммеда о женщинѣ должно различать два взгляда: отношенія супружескія и отношенія общественныя; въ обоихъ случаяхъ, кромѣ угоды собственнымъ страстямъ, лжеучитель слѣдовалъ еще бедуинскимъ понятіямъ, и потому впалъ въ наружное противорѣчіе. Если, съ одной стороны, пеламъ представляетъ женщину, только по слабости ея, существомъ неприкосновеннымъ, съ которымъ воспрещается варварское обхожденіе^[27], то, съ другой стороны, женщина составляетъ что-то въ родѣ застрахованной домашней посуды. Въ доказательство послѣдняго, мы можемъ привести очень-много выраженій и Алкурана и преданій; напримѣръ, «жены ваши — пашня вамъ: воздѣлывайте вашу пашню какъ угодно, сдѣлавъ сначала для душъ вашихъ что-нибудь»^[28]; «женитесь на женщинахъ, ради ихъ красоты, ради ихъ имущества, ради ихъ исповѣданія и ради ихъ свойствъ»^[29]. Нравственное униженіе женщины выражено очень-ясно во всемъ ученіи Мухаммеда. Вотъ тексты мусульманскіе: «мужчины стоятъ надъ женщинами, потому-что Богъ даровалъ преимущество первымъ надъ вторыми и потому-что первые содержатъ послѣднихъ изъ своихъ имуществъ… Тѣхъ (женщинъ), которыхъ вы опасаетесь, что онѣ разсердятъ васъ, журите, отсылайте съ ложа и бейте»^[30]. «Женщины — существа съ ограниченнымъ смысломъ»^[31]. «Женщины суть веревки сатаны»^[32]. «Я видѣлъ огонь и адъ, и большая часть обитателей его были женщины»^[33]. «Самое величайшее наказаніе мужьямъ я далъ въ женахъ ихъ»^[34]. На основаніи этихъ положеній, мусульмане считаютъ женщину существомъ, недостигшимъ надлежащаго развитія. Слѣдуя своей системѣ, Мухаммедъ поставилъ немусульманку ниже невольницы^[35], а также позаботился о женщинахъ въ будущей жизни: по одному опредѣленію Алкурана^[36], женщина получаетъ заслуженную мзду въ будущей жизни, по преданію же только молодыя женщины будутъ въ Эдемѣ^[37], но и тамъ, какъ въ этомъ бренномъ мірѣ, жена лишь служитъ для потѣхи мужа, и то еще въ случаѣ, если онъ пожелаетъ ея. Для удаленія соблазна отъ мусульманина, запрещено женщинамъ участвовать въ молитвѣ мужчинъ.

Изъ этого двойственнаго воззрѣнія слѣдуетъ, однакожъ, очень-ясно, что женщина составляетъ что-то среднее между человѣкомъ и животнымъ и что она для общества, ради своей слабости, а болѣе ради принадлежанія кому-нибудь, есть вещь неприкосновенная; но, какъ жена, она вполнѣ принадлежитъ мужу, который воленъ въ ея жизни и смерти^[38]. По предписаніямъ самого лжеучителя^[39] и по его примѣру, женщина исключена изъ мусульманскаго общества: она не членъ его, но лишь раба его, или, много ужь, нѣсколько-лучше рабы. Алкуранъ подробно исчисляетъ, передъ кѣмъ можетъ являться женщина безъ покрывала^[40]. Заступники Мухаммеда, восторгающіеся тѣмъ, что имламъ не даетъ никакихъ преимуществъ ни знатности, ни богатству, какъ-будто это исключительная особенность его, должны согласиться, что въ исламѣ есть зло, неизвѣстное другимъ исповѣданіямъ, это — вѣчная во всемъ исключительность. Раздѣливъ человѣчество на двѣ половины и одаривъ правами только одну — мусульманъ, Мухаммедъ и въ этой половинѣ образовалъ новую исключительность — мужчинъ, и только изъ нихъ составилъ общество. Знаемъ, что исламъ, въ числѣ обязанностей мужчины и женщины, предписываетъ стыдливость^[41]; но эта выгода слишкомъ-слаба длятого, чтобъ противодѣйствовать вреду, проистекающему отъ многоженства. Заключенныя въ харемъ, всегда подъ покрываломъ для всѣхъ мужчинъ, исключая прислуги и ближайшихъ родственниковъ, содержимыя въ самомъ строгомъ надзорѣ, даже въ увеселеніяхъ прикованныя лишь одна къ другой, устраненныя отъ всѣхъ публичныхъ занятій, раздѣляющія сердце своего супруга съ другими женами и невольницами; неприкосновенныя ни для какой власти, кромѣ мужей въ своемъ харемѣ, страдающія подъ неограниченнымъ деспотизмомъ супруга и отъ интригъ своихъ соперницъ, чуждыя высшаго чувства супружеской любви, употребляющія всѣ силы душевныя только на соблазнъ мужа и на. униженіе своихъ соперницъ — таковы мусульманскія женщины! Всѣмъ извѣстно ограниченное воспитаніе женщины на Востокѣ, направленное лишь къ тому, чтобъ прельщать чувственность мужчины — понятно, что, при такомъ жалкомъ стремленіи, восточная женщина не можетъ быть гражданкою; она лишь безотвѣтная мать своихъ дѣтей. Въ мусульманскихъ языкахъ даже не существуетъ слова для означенія хозяйки дома, потому-что женщина здѣсь только очень-зависимая хозяйка уголка. Мусульмане означаютъ домашній очагъ не иначе, какъ мѣстомъ запрещеннымъ «харемъ»; говоря о женѣ, они употребляютъ большею-частью нелестныя три фразы («кашикъ-душмани» — врагъ ложекъ, и проч.) Алкуранъ и преданіе ограничиваютъ обязанности жены любовью къ дѣтямъ и попеченіемъ о мужѣ^[42]; дальнѣйшее развитіе женщинѣ воспрещается. Только врожденному такту Мусульмане обязаны соблюденіемъ нѣкоторыхъ приличіи въ сношеніяхъ съ женщиною; но какое счастіе можетъ быть въ томъ семействѣ, въ которомъ мужъ и жена не знаютъ другъ друга до-тѣхъ-поръ, вока не соединятся на цѣлую жизнь пли, по-крайней-мѣрѣ, на время до развода? Какое спокойствіе можетъ обитать тамъ, гдѣ нѣсколько женъ, законныхъ и незаконныхъ, должны раздѣлять поровну ласки мужа, гдѣ интригуютъ за любовь супруга, отъ взгляда котораго зависитъ судьба женъ? Какія добродѣтели могутъ обитать въ томъ семействѣ, гдѣ мать состоитъ во враждѣ съ соперницами, а дѣти лишь смотрятъ на семейный раздоръ? Харемное воспитаніе дѣтей, составляющее одну изъ обязанностей мусульманской женщины, для общества очень-вредно, особливо если возьмемъ высшихъ членовъ его, которые почерпаютъ здѣсь изнѣженную женоподобность, развитіе чувственности, нерѣдко сохраняемое ими на всю жизнь, проводимую больше съ женщинами. Какое образованіе можетъ дать своимъ дѣтямъ мать, сама неимѣющая его? Какую практическую мудрость можетъ передать своимъ дѣтямъ женщина, удаленная отъ всѣхъ общественныхъ сношеній? Если дитя съ раннихъ поръ привыкаетъ видѣть въ матери ничтожное существо, только средство къ произведенію его на свѣтъ; если юноша долженъ видѣть въ спутницѣ своей жизни только средство къ наслажденіямъ, то какихъ возвышенныхъ подвиговъ и чувствованій ожидать отъ сердца, затвореннаго для любви семейной? Прекрасныя стремленія души человѣческой гаснутъ, умерщвленныя губительнымъ словомъ лжеучителя, и человѣкъ остается лишь съ пародіями ихъ. Исторія мусульманскихъ народовъ полна примѣрами самаго звѣрскаго нарушенія семейныхъ связей. Что жь касается до рыцарскаго духа аравитянъ во время крестовыхъ походовъ, то оінь принадлежитъ пустынному бедуину, у котораго очень-рѣдко встрѣчаются двѣ жены, а не горожанамъ съ развращенными нравами. У бедуиновъ законнымъ женамъ принадлежитъ дань самыхъ благородныхъ чувствованій человѣка: власть повелѣвать страстями мужчины силою своей любви и наконецъ первенство надъ соперницами; но все это созданіе не ислама, а народнаго характера, внесенное мало-по-малу въ мусульманское общество, для семейнаго быта котораго лжеучитель изрекъ, между-прочимъ, замѣчательное правило: «не отставляй твоей палки отъ дома твоего, чтобъ сохранить чистоту нравовъ»^[43].

Такимъ-образомъ, уничтоживъ идею національности, Мухаммедъ попралъ и идею семейства: послѣдствія уничиженія женщины отразились на всемъ мусульманскомъ бытѣ. Обезславивъ супружескую любовь, отнявъ у женщинъ право гражданства, Алкуранъ не могъ, однакожь, побѣдить навсегда человѣческой природы и открылъ путь многочисленнымъ харемнымъ интригамъ, въ которыхъ иной разъ одна жена является повелительницей мужа, чѣмъ-то въ родѣ супруги, хотя это первенство стоитъ ей потери всей нравственности.

Алкуранъ подробно занимается бракомъ, какъ установленіемъ моральнымъ и гражданскимъ^[44] и опредѣляетъ степень крови для бракосочетанія^[45], допуская непозволительное смѣшеніе: иногда можно жениться на сестрѣ жены. Оставляя гражданскую сторону мусульманскаго брака, мы не можемъ не указать на его почти-постоянную случайность: мужчина и женщина знаютъ другъ друга лишь по чужимъ разсказамъ; важный вопросъ жизни рѣшается наемницами. Такому обычаю, проистекающему изъ уставовъ самой религіи и отчуждающему моральную привязанность мужа и жены, обязанъ Востокъ, въ числѣ другихъ причинъ, безчисленной путаницей въ семейныхъ отношеніяхъ.

Какъ естественное послѣдствіе многоженства, является въ исламѣ разводъ^[46]. Нѣтъ ничего легче мусульманину, какъ разорвать супружскія цѣпи; стоитъ мужу сказать: «я отвергаю тебя». И здѣсь женщина унижена: только мужъ можетъ отказываться отъ жены своей или давать ей позволеніе на разводъ; и на это должно имѣть важныя причины: жена можетъ лишь съ выкупомъ и съ согласія мужа разводиться съ нимъ и потомъ выходитъ по своей волѣ за другаго^[47]. Мухаммедъ сказалъ; «проклятіе Божіе на всякомъ, изъ сладострастія разводящемся»^[48], и мусульмане, сообразуясь съ этимъ возгласомъ, рѣдко пользуются разводомъ и стараются мирить чувственность съ закономъ: большею-частью они даже не знаютъ всѣхъ условій, при которыхъ возможенъ разводъ, а между-тѣмъ мы не утаимъ, что здѣсь чувственность доведена до высокой утонченности — есть разводъ «несовершенный и совершенный», есть «благочестивый обманъ»,^[49] и проч.

Охраняя непорочность женъ своихъ, Мухаммедъ преслѣдовалъ прелюбодѣяніе: въ Алкуранѣ назначается согрѣшившимъ мужчинѣ и женщинѣ сто ударовъ кнутомъ въ собраніи мусульманъ^[50], а въ преданіяхъ лжеучитель выразился еще суровѣе: «дитя прелюбодѣянія принадлежитъ ложу, а прелюбодѣй — побіенію камнями». Такое рѣзкорѣчіе въ уставахъ происходитъ оттого, что въ первый разъ дѣло шло о женѣ самого Мухаммеда, подвергшейся подозрѣнію въ измѣнѣ, а мусульманскіе законники опредѣляли, что первое наказаніе падаетъ на небрачныхъ, а второе — на брачныхъ лицъ. Какъ бы то ни было, а пеламъ во всякомъ случаѣ и здѣсь выдерживаетъ свой характеръ жестокости; и между-тѣмъ, преслѣдуя такъ немилосердо преступленіе, которому и стыдно бы показываться въ мусульманскомъ полигамномъ обществѣ, почти чуждомъ нравственныхъ увлеченій, Алкуранъ выражается весьма-легкомыслено о порокѣ противу природы^[51], называя его только заблужденіемъ… Наконецъ упомянемъ мимоходомъ, что Мухаммедъ изреченіемъ въ своей «книгѣ» допустилъ существованіе евнуховъ въ мусульманскомъ обществѣ^[52], и слѣдовательно неправы тѣ^[53], которые отрицаютъ законность этого варварскаго учрежденія въ исламѣ.

Мы не будемъ говорить о правилахъ наслѣдства, изложенныхъ въ Алкуранѣ^[54], отчасти проникнутыхъ духомъ исключительности, по обратимъ вниманіе на уставъ о невольничествѣ.Примѣръ невольничества существуетъ въ исламѣ въ самомъ обширномъ размѣрѣ: по опредѣленію ислама, господинъ вполнѣ располагаетъ своимъ рабомъ, его собственностью, его судьбою, его дѣтьми; даетъ ему самъ жену, употребляетъ въ какую угодно работу, продаетъ, даритъ, не даетъ никому отчета даже въ насильственной смерти своего раба^[55]. И здѣсь исламъ гнететъ преимущественно немусульманъ: свободный мусульманинъ не можетъ быть невольникомъ или невольникъ муслимъ не можетъ быть рабомъ у немусульманина; родство уничтожаетъ рабство. Хотя Мухаммедъ сказалъ: «освобождайте своихъ собратій изъ оковъ рабства»^[56]. «Мусульманинъ, освобождающій собрата, освобождается самъ отъ страданій человѣческихъ и вѣчнаго огня»^[57]. Хотя исламъ предписываетъ милосердіе къ рабамъ^[58], однако мусульмане слабо помнятъ эти благодѣтельныя сентенціи: рѣдко покупаютъ себѣ блаженство неба съ ущербомъ благъ земныхъ, даже мало употребляютъ неполное условное освобожденіе, допускаемое религіею, и стараются увеличивать число невольниковъ и угнетеніе ихъ, пользуясь правомъ сильнаго и богатаго. Жестокость, безнравственность и запутанность ислама въ этомъ дѣлѣ простирается до того, что онъ позволяетъ господину раздѣлять ложе со всѣми невольницами и двумъ господамъ имѣть одного раба. Мусульмане очень любятъ имѣть невольниковъ, и покупаютъ ихъ при первой возможности, такъ-что значительную часть городскаго общества составляютъ рабы. Что же касается до филантропическихъ защитниковъ мусульманскаго рабства, утверждающихъ, что невольникъ составляетъ у мусульманина часть семейства и нерѣдко выводится въ люди, то защитники опираются въ этомъ случаѣ на исключенія, а не на общее правило^[59].

Уголовные законы ислама большею-частью жестоки: напримѣръ, воръ, мужчина или женщина, долженъ наказываться отсѣченіемъ руки^[60]. Хотятъ извинить эту жестокость желаніемъ Мухаммеда прекратить разбои бедуиновъ; по какое дѣло образованному обществу до бедуинскихъ привычекъ и пороковъ? Кромѣ этого аравійскаго оттѣнка, въ уголовныхъ законахъ ислама есть еще другой важный уставъ изъ бедуинскихъ нравовъ: кровомщеніе. Хотя Мухаммедъ и говоритъ, что терпѣніе лучше мстительности^[61]; хотя, но уложенію Алкурана, воинственный «крикъ бедуиновъ»: пожаръ за пожаръ, но никогда стыдъ! мщеніе за мщеніе — но никогда позоръ! смягчается внесеніемъ денежной пени «діэтъ» за кровь убитаго и освобожденіемъ невольника^[62]; однако въ то же время Алкуранъ возглашаетъ: «а вы, вѣрующіе вамъ написано кровомщеніе за убійство; свободный человѣкъ за свободнаго, невольникъ за невольника, женщина за женщину»^[63], и даже опредѣляетъ степень мщенія: «если вы мстите за обиду, мстите наравнѣ съ обидою, которая нанесена вамъ»^[64]. Практическая мудрость ислама, на пути смягченія бедуинской жестокости, далеко не достигла благоразумной мѣры, и въ этомъ отдѣлѣ ислама господствуетъ варварство, свойственное лишь неразвитымъ пламенамъ. Замѣтимъ, однакожь, съ особеннымъ удовольствіемъ, что законъ «кисаса» jus talionis ne нравился вполнѣ тѣмъ націямъ, гдѣ его не было въ обычаѣ.

Остается разсмотрѣть государственные законы ислама. Уже заранѣе мы должны ожидать здѣсь огромныхъ пропусковъ и потому, что Мухаммедъ выдавалъ себя лишь за религіознаго реформатора, и потому, что бывшее у него примѣромъ арабское общество не представляло, въ своей олигархіи, достаточныхъ данныхъ для составленія идеи о государствѣ, даже въ самомъ ограниченномъ смыслѣ: дѣло подтверждаетъ наши ожиданія.

Первый и главный пропускъ состоитъ въ томъ, что въ первобытномъ исламѣ нѣтъ ни государя, ни государства. Это странное съ перваго взгляда явленіе произошло очень-просто: Мухаммедъ не изъявлялъ притязанія на корону; онъ заботился лишь о душевномъ и отчасти тѣлесномъ спасеніи своей общины, и, какъ руководитель ея, ввелъ въ Алкуранъ многіе гражданскіе уставы, но тѣмъ дѣло и закончилось. Ни государя, ни государства Алкуранъ не далъ мусульманамъ. Мы и не можемъ требовать этого отъ Мухаммеда: съ его ограниченными понятіями объ общественномъ устройствѣ, онъ не въ силахъ былъ отличить религіи отъ политики, божескій уставъ отъ гражданскаго, и, смѣшавъ оба направленія, политическаго порядка и власти не далъ. Въ фокусѣ его воззрѣнія постоянно вращался не человѣкъ съ его потребностями, но мусульманинъ съ нетерпящимъ фанатизмомъ и исключительнымъ складомъ. Находятъ, что Мухаммедъ не создалъ даже первосвященства; но это несовсѣмъ-справедливо: онъ не титуловалъ себя такъ, но на дѣлѣ онъ былъ первосвященникомъ своей общины. Очевидно чуждый идеи о томъ огромномъ развитіи, которое современемъ должна была получить его община, Мухаммедъ и при смерти своей не заботился о преемникѣ: въ слѣпомъ убѣжденіи, что -омъ обладатель откровенія, лжеучитель считалъ свой подвигъ конченнымъ, потому-что образовалъ паству, и не думалъ о государствѣ. Эти важные пропуски взялись пополнить сподвижники Мухаммеда, на основаніи нѣкоторыхъ преданій. Но — увы! темная и близорукая идея, руководившая лжеучителемъ, явилась здѣсь во всей своей слабости. Съ трудомъ отъискались слѣдующія изреченія: «повинуйтесь Богу, повинуйтесь посланнику и имѣющему власть изъ васъ»^[65]; «правленіе побѣдителю»^[66]: «тотъ, кто умираетъ, не зная имама своего времени, умираетъ смертью непросвѣщеннаго»^[67]; «имамы изъ курейшитовъ»^[68]. Этимъ ограничился Мухаммедъ въ опредѣленіяхъ своихъ относительно начала, изъ котораго истекаетъ верховная власть. Очень-естественно, что неясное преданіе «правленіе побѣдителю» открывало, вопреки другимъ указаніямъ, широкій путь хищничеству и низверженію утвержденной династіи, чѣмъ и не замедлили воспользоваться люди предпріимчивые. Это «правленіе» безъ опредѣленнаго принципа осталось и остается навсегда единственнымъ въ мусульманской державѣ. Если такъ неопредѣленно исходное положеніе, то вредныя послѣдствія его для общественнаго устройства и государственнаго благоденствія не могутъ не быть обширны.

Такъ-какъ Мухаммедъ въ лицѣ своемъ соединялъ первосвященника и правителя, то мусульманскіе законники, глядя на примѣръ наставника, положили, что мусульмане должны быть управляемы однимъ имамомъ, который соединяетъ съ себѣ власть духовную и свѣтскую, который имѣетъ право и силу наблюдать за исполненіемъ предписаній закона, справедливо наказывать, защищать границы, собирать войска, содержать порядокъ въ государствѣ, отправлять правосудіе, дѣлить законно добычу, совершать публично молитву по пятницамъ и въ праздники, однимъ словомъ, держать всякій урядъ въ государствѣ. Власть имама обнимаетъ все: всѣ должны повиноваться ему и всякая власть, проистекающая не отъ него, считается незаконною даже и тогда, когда она дѣйствуетъ на состояніе страны благотворно. Эти постановленія принадлежатъ послѣдующимъ временамъ и Мухаммеду не должны-быть приписываемы, хотя они большею-частью основаны на его образцѣ. Впрочемъ, молчаніе Алкурана о правахъ государя, произвело разногласіе въ мнѣніяхъ мусульманскихъ законниковъ: одни, признавая единство халифата и нераздѣльность верховной власти, утверждаютъ, что мусульманскія державы должны составлять одно "тѣло и что незаконные похитители должны признавать духовную власть имама; другіе же налагаютъ на хищниковъ и обязательство признанія свѣтской власти имама, то-есть, налагаютъ на нихъ обязанности сузереновъ. Такимъ-образомъ исламъ, отрицая законность хищничества власти, въ то же время предлагаетъ условія, которымъ должна подвергаться незаконная власть, чтобъ получить силу.

Исламъ не требуетъ отъ имама совершенства во всѣхъ отношеніяхъ, но предписываетъ для имамата пять необходимыхъ качествъ: мусульманизмъ, свободное состояніе, мужескій полъ, здравый разсудокъ и совершеннолѣтіе; кромѣ-того, имамъ долженъ быть видимъ. Это послѣднее условіе принимается суннитами по причинѣ многихъ смутъ въ мусульманскихъ земляхъ, такъ-какъ шіиты признаютъ повѣрье о невидимомъ имамѣ «Мехди», которымъ нѣсколько разъ пользовались, въ ущербъ общественнаго спокойствія, искусные обманщики, достигавшіе иногда трона. Дальнѣйшія предписанія ислама относительно государя состоятъ въ томъ, что исламъ не допускаетъ ни дробленія власти въ лицѣ двухъ или болѣе правителей, ни республиканскаго правленія^[69], ни регентства. Пороки не препятствуютъ имаму отправлять свои обязанности, лишь бы онъ не впадалъ въ невѣріе, и мусульмане обязаны ему повиновеніемъ, каковы бы ни были права его на тронъ и какъ бы дурно онъ ни управлялъ. По этому опредѣленію, верховная власть имама и его управленіе неприкосновенны; но недостатки мусульманскаго правителя, по опредѣленію законниковъ, должны быть терпимы только до-тѣхъ-поръ, пока злоупотребленія обращаются въ кругу администраціи; какъ скоро имамъ посягнетъ на измѣненіе уставовъ ислама, признанныхъ законниками, онъ отрѣшается отъ власти. Такимъ-образомъ справедливо мнѣніе, что верховная власть въ мусульманскихъ державахъ ограничена религіей, иначе, духовнымъ сословіемъ; но такое ограниченіе можетъ повести лишь ко вреду для общественнаго развитія, что мы дѣйствительно и находимъ въ мусульманскихъ владѣніяхъ. Мѣсто общественнаго сужденія здѣсь заступаютъ фанатическіе приговоры изувѣровъ, и притомъ, ограничивая верховную власть сохраненіемъ коренныхъ уставовъ неподвижнаго и условнаго порядка, исламъ даетъ султану полное и безотчетное право въ частности на жизнь и смерть каждаго подданнаго^[70]: въ этомъ-то а состоитъ собственно-деспотическая сторона мусульманскаго монархизма. Утверждаютъ, что ни Мухаммедъ, ни Алкуранъ не виноваты въ злоупотребленіяхъ восточнаго деспотизма, которыми омрачена исторія мусульманскихъ государствъ. Положимъ, что первоначальный идеалъ мусульманскаго повелителя состоялъ въ надзорѣ за точнымъ исполненіемъ даннаго закона, въ предводительствованіи военною силою и въ употребленіи ея на упроченіе и расширеніе вѣры; положимъ, что дальнѣйшія опредѣленія ислама о султанской власти возникли на основаніи готовыхъ азіатскихъ преданій и примѣровъ; но развѣ выпустимъ мы изъ виду тотъ соблазнительный образъ централизаціи власти, который представленъ самимъ Мухаммедомъ?

Наконецъ, значительный пропускъ встрѣчается и въ опредѣленія престолонаслѣдія. Лжеучитель только сказалъ: «Не привѣтствуйте народа, надъ которымъ (царствуетъ) женщина»^[71], и, какъ-бы удовольствовавшись и здѣсь уничиженіемъ женщины, остальное предалъ на волю рока. Исламъ дѣлаетъ законною власть государя или по праву наслѣдства, или по праву оружія — постановленіе, принадлежащее первымъ временамъ халифата, когда законники хотѣли оправдать владычество Умайядовъ и, основываясь на изреченіи «правленіе побѣдителю», опредѣлили, что всѣ событія міра въ волѣ Божіей и что, поэтому, завоеватель трона покровительствуется небомъ. Позднѣйшіе законовѣдцы подтвердили это рѣшеніе^[72] и запретили даже курейшитскому племени притязанія на престолъ, если ужь царствуетъ государь, хотя и незаконный. Святотатственно соединяя религію съ политикой, исламъ открылъ обширное поле собственному разрушенію: всякая религіозная секта ужь легко превращается, при такомъ началѣ, въ политическую. Право избранія и право наслѣдства, религія и политика встрѣтились враждебно у смертнаго одра лжеучителя… но это предметъ посторонній для настоящей статьи.

Заступники ислама особенно гордятся тѣмъ, что эта практическая религія отрѣшаетъ аскетизмъ («нѣтъ отшельничества», сказалъ Мухаммедъ)^[73], и предписываетъ соединеніе въ гражданское общество^[74]. Мы знаемъ изъ исторіи, что первый уставъ не исполняется, что въ мусульманствѣ довольно аскетическихъ орденовъ, да этого нарушенія и должно было ожидать, зная разнообразіе человѣческой природы. Другое предписаніе требуетъ въ общественныхъ отношеніяхъ уваженія старшихъ, на основаніи изреченія: «развѣ равняются тѣ, которые свѣдущи несвѣдущимъ»^[75]? Здѣсь дѣло, по обыкновенію, идетъ только о просвѣщенныхъ въ вѣрѣ; но уваженіе вообще старшихъ составляетъ въ исламѣ религіозное правило; только оно состоитъ — кому ужь и неизвѣстно это! — не въ душевномъ уваженіи, а въ наружномъ раболѣпствѣ, съ многочисленными «теменна» и «серфру», переходящими, при первомъ удобномъ случаѣ, въ дикую потѣху надъ прежнимъ идоломъ. Историческихъ и другихъ доказательствъ на это довольно. По предписанію религіи, униженіе существуетъ въ отношеніяхъ учениковъ къ учителямъ, дѣтей къ родителямъ^[76], рабовъ къ господамъ, но въ этомъ униженіи, только наружномъ, большею-частью исчезаетъ теплота чувства. Матеріальное пониманіе любви до того преобладаетъ въ мусульманскомъ обществѣ, что ласки между родственниками здѣсь большая рѣдкость.

Мухаммедъ, думавшій болѣе о религіозной реформѣ, предоставилъ своимъ преемникамъ составленіе государственныхъ законовъ и учрежденіе мѣстъ и должностей. Видя, необходимость создать организованное общество, ученики Мухаммеда занялись гражданскими уставами и постановленное сохранилось съ небольшими измѣненіями донынѣ. Во всѣхъ правилахъ они руководствовались Алкураномъ и преданіями, и чего не доставало, то дополняли въ духѣ проповѣди лжеучителя. Алкуранъ представляетъ положенія касательно раздѣла и употребленія добычи — цѣлая восьмая глава носитъ названіе «Добыча» — имѣя въ виду не развитіе внутренняго государственнаго благосостоянія, но угнетеніе немусульманъ, благотворительность на счетъ хищенія — правило, котораго постоянно держатся и донынѣ въ мусульманскихъ владѣніяхъ. Науку государственнаго управленія мусульмане называютъ «ріасетъ» — кораблевожденіе, и съ этимъ понятіемъ непремѣнно соединяютъ употребленіе строгости, что они означаютъ словомъ «сіасетъ» — лошадеуправленіе. Было бы неумѣстно и долго разбирать всѣ гражданскія учрежденія въ мусульманскихъ державахъ; довольно сказать, что они, какъ основанныя на проповѣди лжеучителя, не могутъ быть справедливы и согласны съ истинною образованностью. Управленіе во всѣхъ мусульманскихъ государствахъ представляетъ тотъ капитальный педантизмъ, что нѣтъ должнаго надзора и повѣрки за лицами, могущими произвольно предаваться злоупотребленіямъ; основу правосудія составляетъ Алкуранъ, объясняемый каждымъ судьею по-своему, такъ-что отправленіе правосудія находится въ рукахъ безсовѣстныхъ казуистовъ, и притомъ въ мусульманской державѣ чиновниками могутъ быть только мусульмане. Несмотря на то, что Мухаммедъ проклялъ монополистовъ, помѣстивъ ихъ въ Судный День въ число убійцъ пророковъ, монополіи въ мусульманскихъ земляхъ весьма-обыкновенны.

Наконецъ пора взглянуть на послѣднее положеніе ислама — на отношенія къ немусульманамъ, полныя высшей несправедливости и самой зловредной исключительности. Прежде всего Алкуранъ требуетъ конечнаго и повсемѣстнаго истребленія немусульманъ, почти въ каждой главѣ проповѣдуя «джихадъ», войну за вѣру, который не иначе знаменуется, какъ «путемъ Божіимъ». Изъ легіона такихъ возгласовъ приведемъ немногіе, въ которыхъ выразился съ особенною силою духъ нетерпимости, разлитый по всѣму ученію Мухаммеда: «ратуйте противъ нихъ (невѣрующихъ) до-тѣхъ-поръ, пока не останется невѣрія, и пока не будетъ вѣра только въ Бога»^[77]; ратуйте противъ невѣрующихъ въ Бога и въ послѣдній день, и несчитающихъ запрещеннымъ того, что запретилъ Богъ и Его посланникъ, и невѣрующихъ въ истинную вѣру имѣющихъ книги, пока они не дадутъ дани и не будутъ покорены^[78]. По ученію ислама, джихадъ — нормальное и постоянное положеніе мусульманъ; и хотя нѣкоторые законники, на основаніи немногихъ изреченій Алкурана^[79], утверждаютъ, будто мусульмане не должны нападать первые, однако большинство (хонефитскій толкъ), и притомъ на основаніи многочисленныхъ изреченій, опредѣлило, что мусульмане должны начинать войну съ невѣрующими. Только слѣпой, хромой и разслабленный освобождаются отъ джихада^[80]. Но, кромѣ физическаго джихада, есть еще моральный, по опредѣленію Алкурана, потому-что часть мусульманъ должна идти на войну, а другая заниматься изученіемъ и проповѣдываніемъ вѣры^[81], и наконецъ мусульманинъ можетъ жертвовать на джихадъ имущество^[82], такъ-что сюда входятъ даже женщины съ своими заработками. Только два исхода прекращаютъ джихадъ: или истребленіе немусульманъ, или дарованіе имъ помилованія, съ обязательствомъ подданства, унизительнаго поголовнаго окупа съ потерею гражданства^[83]. Перемиріе, допускаемое Алкураномъ, только временная мѣра, и притомъ длятого, чтобъ потомъ поразить вѣрнѣе немусульманъ. Пеламъ въ воинскихъ уставахъ довольно жестокъ^[84]: онъ разрѣшаетъ предавать смерти враговъ вѣры, хотя щадить даже тѣхъ, которые не могутъ вредить (женщинъ, дѣтей, стариковъ, немощныхъ); запрещаетъ уродовать плѣнниковъ, но позволяетъ обращать ихъ въ рабство и продавать; отдаетъ плѣнныхъ въ волю побѣдителя, во не позволяетъ мѣнять ихъ или отпускать на выкупъ. Миръ съ врагами дозволяется только въ крайности, и то, какъ мы сказали, временной^[85]. До какой степени возвышена Мухаммедомъ важность и заслуга джихада, это мы видѣли не разъ, а до какой степени самый джихадъ пагубенъ для образованности, это видно изъ исторіи мусульманскихъ державъ. Военный деспотизмъ начало свое отчасти беретъ также въ джихадѣ.

Въ тѣсной связи съ джихадомъ стоитъ безпримѣрное униженіе немусульманъ, проповѣдуемое Алкураномъ: "питайтесь достояніемъ, отнятымъ у невѣрующихъ^[86]; по истеченіи священныхъ мѣсяцевъ, ратуйте противъ невѣрующихъ, несоблюдающихъ договоровъ, берите ихъ^[87] и пр. Такимъ-образомъ Алкуранъ ставитъ внѣ закона всѣхъ немусульманъ, такъ-что нѣтъ ни одного народа мусульманскаго и въ этомъ народѣ ни одного мусульманина, который, по ученію ислама, не имѣлъ бы права убить каждаго немусульманина, или завладѣть животомъ и животами его, какимъ бы ни было способомъ. Вся "страна вражды и (дар-уль-Харбъ) есть собственность перваго захватывающаго ее мусульманина: только трактаты, договоры и другія обязательства могутъ остановить дѣйствіе этого права, умѣрить его и даже въ большой части отмѣнить (напримѣръ, при поступленіи немусульманъ въ число «райя» немусульманскихъ подданныхъ мусульманской державы). Обязательствомъ считается «аманъ» обезопасеніе^[88], данное одному или нѣсколькимъ немусульманамъ какимъ бы то ни было свободнымъ мусульманиномъ, и этотъ аманъ имѣетъ силу не только передъ тѣмъ, кто далъ его, но и для всего мусульманскаго общества, въ томъ числѣ и для султана («кровь невѣрующаго получаетъ значеніе только черезъ аманъ»), такъчто за убитаго обезопасеннаго «муста’минъ» полагается на убійцу «діэтъ» цѣна крови, и «кефарегъ» искупленіе. Относительно пріобрѣтеній живота и животовъ у немусульманъ исламъ очень-нецеремоненъ: онъ допускаетъ два способа: открытую войну и хищничество; послѣднее можетъ даже переходить просто въ воровство, потому-что духовный законъ осуждаетъ, но не наказываетъ воровства въ «странѣ вражды», такъ-какъ исламу нѣтъ до нея никакого дѣла. Удивительно нравственнныя и благородныя правила, на основаніи которыхъ немусульманинъ есть существо безъ правъ и состоянія въ этомъ мірѣ, законная добыча перваго мусульманина — цѣль для всякаго угнетенія и хищничества, однимъ словомъ, уничтоженіе, возведенное въ идеалъ! Не только граждански, но и духовно уничтожаетъ немусульманъ проповѣдь Мухаммеда: «не падайте духомъ, не просите мира: вы ихъ (невѣрующихъ) выше и съ вами Господь»^[89]; вмѣстѣ-съ-тѣмъ, Алкуранъ совершенно отчуждаетъ мусульманъ отъ немусульманъ («а вы вѣрующіе! водите дружбу лишь между собою»^[90], разрывая даже родственныя узы^[91]. Отсюда вытекаетъ та неутомимая ненависть къ немусульманамъ, то презрѣніе, гнушающееся всѣмъ немусульманскимъ, какъ бы оно полезно ни было; то омерзѣніе, недопускающее даже прикосновенія къ немусульманнну, какъ къ нечистому, та постоянная неодолимая преграда, которая раздѣляетъ привилегированныхъ отъ паріевъ, «дар-уль-исламъ» отъ «дар-уль-харбъ». Всякому извѣстно, что мусульманинъ считаетъ грѣхомъ даже пребываніе въ «странѣ вражды». Напрасно думаютъ, будто преобразованія, въ духѣ смягченія, возможны при такихъ положительныхъ и ясныхъ опредѣленіяхъ Алкурана и ислама: вы, новые реформаторы, можете поставить иной принципъ, совершенно-чуждый исламу, но это будетъ прямое отрицаніе самыхъ коренныхъ уставовъ мухаммедова ученія, въ которомъ такъ тѣсно связана ненависть къ немусульманамъ съ «иманомъ» догматической и даже моральной частью вѣры «динъ». Ниспровергайте исламъ, но не говорите, что вы развиваете недосказанныя положенія въ его же духѣ; издавайте гюльханейскія грамоты, но не утверждайте, что ваша реформа въ видахъ ислама законна: скажите намъ сначала стихи Алкурана или преданій, на которыхъ вы основываетесь, или, въ крайнемъ случаѣ, покажите примѣръ изъ первыхъ временъ мусульманства; мы же съ своей стороны знаемъ знаменитое изреченіе лжеучителя: "всякое нововведеніе есть противуобычіе, а всякое противуобычіе — заблужденіе, а всякое заблужденіе (ведетъ) въ огнь адскій^[92]. Дѣйствуя такимъ образомъ въ отношеніи къ исламу, по-крайней-мѣрѣ сознайтесь, что вы дѣйствуете противъ смысла ислама. Но мы знаемъ, что откровенныя сознанія не въ вашемъ духѣ, что вы боитесь новыхъ веххабитовъ… Ложь носитъ наказаніе въ себѣ самой.

Обзоръ нашъ конченъ. Всякій безпристрастный читатель можетъ теперь видѣть, какъ ложно думаютъ объ исламѣ тѣ, которые считаютъ возможнымъ сліяніе истинной образованности съ ученіемъ Мухаммеда. Съ своей стороны, мы считаемъ долгомъ предъявить, что признаемъ такое соединеніе рѣшительно-противоестественнымъ и недостаточнымъ: одно изъ двухъ: или исламъ не будетъ исламомъ, или образованность не будетъ образованностью; средины здѣсь нѣтъ. Нѣкоторыя уступки съ обѣихъ сторонъ ни къ чему не поведутъ: съ одной стороны ослабляется энергія, съ другой не достигается истина. Не съ преднамѣренною цѣлью прійдти къ заранѣе-составленному результату начали мы эту статью и не избирали мы умышленно только тѣ мѣста Алкурана и преданій, которыя годились для оправданія нашей идеи: напротивъ, мы даже постоянно слѣдовали тѣмъ исходнымъ пунктамъ, которые принимаются мусульманскими законоучителями; и если только не всегда соглашались съ послѣдними въ результатахъ, то единственною причиною было отсутствіе слѣпой вѣры и разумный разборъ предлагаемой исторіи. Дѣлая уступку и европейскимъ хвалителямъ ислама, мы почти постоянно разсматривали это ученіе именно съ той стороны, которою хотятъ его возвысить — съ практической, по и это повело лишь къ отрицательнымъ выводамъ. Прежде придавали на Западѣ исламу абстрактную тенденцію; съ нѣкотораго времени, за долго, впрочемъ, до нынѣшнихъ событій, вошло въ моду восхищаться практичностью, реальностью мухаммедова ученія: ни то, ни другое, при ближайшемъ разсмотрѣніи всѣхъ уставовъ ислама, не оказывается состоятельнымъ. Если въ однѣхъ частяхъ вѣроученія исламъ является, благодаря отчасти позднѣйшему вліянію греческой философіи, чисто-умозрительнымъ и притомъ осмысленнымъ — Божество чуждо всякаго образа, а Мухаммедъ одаренъ человѣческими слабостями — то многія части того же вѣроученія не только положительны, но даже матеріальны. Гегель считаетъ идеалъ мусульманина отвлеченностью, въ которой фанатизмъ относится отрицательно къ конкретному, приписывая въ то же время мусульманскому фанатизму способность къ подвигамъ великодушія^[93]; но въ этомъ историческомъ воззрѣніи знаменитый философъ не сконцентрировалъ всего мусульманскаго ученія и не отдѣлилъ внушеніи ислама отъ характера арабской націи. Разумѣется, если мы будемъ имѣть въ виду только нѣкоторыя изреченія Мухаммеда, то дѣйствительно впадемъ въ абстрактность. Эти нѣкоторыя изреченія въ преданіяхъ поясняются такъ: «лучшій изъ людей есть тотъ, который учитъ или учится Алкурану» — «кто не слѣдуетъ моему образу жизни, тотъ не изъ моихъ», и наконецъ требованіе вѣчнаго джихада. Но пеламъ, какъ мы видѣли, не ограничивается такою отвлеченностью, и хотя, по отношенію къ немусульманамъ, муслимъ обязывается постояннымъ и вѣчнымъ джихадомъ, по, но отношенію къ самому себѣ, ему не только дозволяется, но даже предписывается эгоистическое наслажденіе, и слѣдовательно воловина абстракціи здѣсь ужь уничтожена. Точно такъ же несправедливо утвержденіе безусловной практичности ислама: въ догматѣ свободы воли человѣческой, между-прочимъ, исламъ стремится къ нераціональной отвлеченности, а во многихъ другихъ случаяхъ, какъ мы показали, практичность переходить въ грубую и одностороннюю матеріальность аномаліи въ характерѣ ислама. И къ чему же привели мусульманскія націи практичность ислама? Къ умственному усыпленію, къ позорной лѣни.

Еслибъ мы захотѣли распространить снисходительность въ сужденіи объ исламѣ до того, что, вопреки заповѣди Мухаммеда, отдѣлили бы религію отъ политики, то и это снисхожденіе не привело бы къ утѣшительному результату. Несмотря на то, что первая часть наполнена заимствованіями изъ другихъ исповѣданій, излишняя отвлеченность произвела недостатокъ раціональности, а между-тѣмъ до настоящаго идеализированія ни одно опредѣленіе не возвышается, а обрядовая часть лишена символизма. Божество является неумолимымъ къ одной половинѣ человѣчества и слишкомъ-снисходительнымъ къ другой, съ обширнымъ предопредѣленіемъ также для одной части человѣческаго рода; принципъ фатализма мы не находимъ нужнымъ разсматривать съ строгою философскою послѣдовательностью, потому-что не видимъ въ немъ критеріума и даже разорвана въ немъ связь духа съ тѣломъ. Идея, конечно, также не установлена ни сама по себѣ, ни въ-отношеніи къ Безконечному, хотя ничто дѣйствительное не есть постоянно и все переходитъ. Въ представленіи будущей жизни болѣе важна угроза наказанія, нежели воздаяніе въ раю: послѣднее составляетъ только земное же наслажденіе, но въ широкихъ размѣрахъ, такъ-что интеллектуальное назначеніе ужь неумѣстно и духъ не имѣетъ цѣли для своего стремленія. Мусульманинъ и въ будущей жизни является совершенно-тѣлеснымъ и матеріалистомъ. По опредѣленію Даумера, исламъ возводитъ въ высокое «положительное, опредѣленное, жизнь бытіе», но въ этомъ нераціональномъ возведеніи преобладаетъ грубая матерія для конечнаго. Экзотерическій Алкуранъ не имѣетъ даже достаточныхъ основаній для религіи; въ историческую же часть вѣроученія введены недостойнымъ образомъ азіатскіе миѳы.

Возьмемъ ли мораль ислама: здѣсь поражаетъ насъ та же матеріальность и узкость взгляда^[94]. Правда, изъ обозрѣнія нравственныхъ уставовъ этого ученія мы видѣли нѣсколько правилъ, и полезныхъ, и удобоисполнимыхъ, и даже въ мусульманскомъ кругу равнственныхъ, но они имѣютъ значеніе только относительное; безъ нѣкоторыхъ условій они цѣнны лишь вполовину, а этихъ-то условій и недостаетъ исламу. Нравственный принципъ его составляетъ прежде всего Фанатизмъ; но это начало отрицательное, такъ-что исламъ самъ въ себѣ носитъ сѣмя разрушенія. Идеаломъ для человѣка въ его естественномъ стремленіи Мухаммедъ взялъ аравитянина; идеаломъ же для человѣка въ его отношеніяхъ къ Богу и людямъ Мухаммедъ принялъ самого себя: отсюда проистекаютъ слабыя стороны мусульманской морали^[95]. Ограничивъ кругъ ея узкою чертою милосердія къ мусульманину и любви къ самому себѣ, исламъ обязываетъ человѣка къ извѣстной степени свирѣпости и развиваетъ чувственность^[96], хотя въ то же время мы не находимъ въ ученіи Мухаммеда пластическихъ представленій. Для руководства человѣка исламъ недостаточенъ уже и потому, что одностороненъ; понятія о правѣ и грудѣ несправедливы; изящныя искусства запрещены; въ-отношеніи между мужчиною и женщиною исламъ — стыдно сказать! не допускаетъ другой связи, кромѣ плотской. Грустное опредѣленіе! Подвиги самоотверженія для спасенія погибающаго собрата весьма-рѣдки между мусульманами и потому, что нѣтъ истинной любви, и потому, что Фатализмъ признается основою событій. Вездѣ исламъ позволяетъ увольнять себя отъ исполненія моральныхъ обязанностей, если представляется достаточная причина. Съ другой стороны, матеріальность лишила мусульманина цѣли въ жизни и дала ограниченный выводъ мусульманскому стремленію — жить длятого, чтобъ жить.

Въ немногихъ словахъ выражается смыслъ ислама: преданіе себя на волю Промысла, изступленное отреченіе отъ всего немусульманскаго и сенсуальное воззрѣніе на жизнь настоящую и будущую. Первое правило довело, въ числѣ другихъ причинъ, мусульманскій Востокъ до квіетизма. Въ абстрактности джихада исламъ знаетъ только двѣ національности: мусульманскую и немусульманскую; а всякую другую народность онъ подавляетъ^[97], и притомъ немусульманская народность внѣ закона. Исламъ не разумѣетъ даже и того, что какое-нибудь убѣжденіе лучше отсутствія всякаго убѣжденія: онъ не дѣлаетъ различія между безвѣріемъ и вѣрованіемъ немусульманскимъ; у него есть тупое выраженіе: «немусульмане одна нація»^[98]. Въ исламѣ нѣтъ отечества, есть только мусульманинъ: всякій посторонній элементъ отвергается какъ оскверненіе. Пускай бы еще исламъ, въ-отношеніи немусульманъ, ограничивался индеферентизмомъ; но, отрицая все невѣрное, онъ невольно впадаетъ въ обскурантизмъ; предлагая религіозную централизацію, исламъ не допускаетъ введенія мусульманской земли въ систему другихъ народовъ, какъ по ясному правилу религіи, такъ и по общему направленію мусульманскаго общества. Конечно, исламъ, вмѣсто племеннаго быта и разъединенія, предлагаетъ одну имперію; по, не дозволяя вносить въ нее ничего чужаго, въ то же время навязываетъ всѣмъ климатическія условія и повѣрья Аравіи, правила, пригодныя лишь для своего околотка; онъ уничтожаетъ до-мухаммедову исторію, называя ее временами невѣжества, и заставляетъ каждый народъ развиваться наперекоръ своей натурѣ. Пожалуй, мы извинимъ Мухаммеду его уступки обстоятельствамъ, по исламу, какъ религіи, извинить не можемъ. Странны тѣ, которые не хотятъ признать въ мусульманинѣ человѣконенавидца.

Одно изъ важнѣйшихъ несчастій мусульманской религіи состоитъ въ томъ, что она не заботится о культурѣ. Духовное совершенствованіе непонятно мусульманину, общая польза ему чужда, и это также составляетъ одну изъ причинъ мусульманскаго квіетизма. Въ основаніи человѣческой натуры лежитъ потребность усовершенствованія; но для этого необходимо человѣку побужденіе, необходимъ возвышенный идеалъ, котораго бы не достигалъ самый лучшій человѣкъ и, слѣдовательно, всегда бы имѣлось впереди что-нибудь для усовершенствованія: идеалъ мусульманина очень ограниченъ. Исламъ не допускаетъ прогресса ужь и потому, что всякое нововведеніе, по заклятію его, ведетъ въ огнь адскій. Не разрѣшая тайны жизни, обойдя глубокіе вопросы, исламъ допускаетъ только крайне-одностороннее развитіе человѣка; а извѣстно, какъ это въ общественномъ значеніи пагубно.

Позволимъ себѣ еще нѣсколько словъ о мнимой исторической заслугѣ ислама, для разсмотрѣнія которой потребна особенная статья: защитники Мухаммеда восхваляютъ, какъ неслыханное благодѣяніе, уничтоженіе кровавыхъ жертвъ въ Аравіи. Но развѣ введеніе благодѣтельнаго устава въ одной земелькѣ можетъ искупить опустошенія и страшныя человѣческія бойни въ цѣлой части свѣта, обезлюдненіе и войной, и многоженствомъ цвѣтущихъ и благодатныхъ странъ, поверженіе въ квіетическій обскурантизмъ многихъ мильйоновъ людей? И развѣ Аравія не осталась при прежнемъ кочевомъ и родовомъ бытѣ, въ глубокомъ невѣжествѣ? И кто же можетъ поручиться, что этого благодѣянія, за которое благодарятъ Мухаммеда, не оказало бы Аравіи христіанство, еслибъ лжеучитель не вздумалъ пресѣчь ему пути? Ассирія и Персія были образованнѣе нынѣшнихъ мусульманскихъ державъ; вопреки историческому совершенствованію, исламъ, всегдашній анахронизмъ, отодвигаетъ человѣчество назадъ. Едва-ли не самая видная услуга ислама состоитъ въ томъ, что онъ разнесъ по свѣту оспу, дотолѣ неизвѣстную, и долго бывшую, какъ и самый исламъ, страшилищемъ для человѣчества. Предѣлъ пройденъ, грядущее созрѣло…

И. БЕРЕЗИНЪ.

"Отечественныя Записки", № 2, 1855

---

1. Алкур. 11, 168; V, 4, 6; VI, 146; XVI, 117. Абу-Ханифа между рыбами допускаетъ въ пищу только рыбъ собственно.
2. Наши татары, слѣдуя обычаю предковъ своихъ, кочевниковъ, употребляютъ въ пищу конское мясо; но, по опредѣленію мусульманскихъ законниковъ, это принадлежитъ къ числу поступковъ, достойныхъ порицанія.
3. «Если собака напьется изъ твоей посуды, вымой послѣднюю семь разъ». Предан. — «Кто держитъ собаку, того заслуга ежедневно уменьшается на каратъ». Предан.
4. Алкур. V, 97.
5. Алкуран. XVI, 117.
6. «Спросятъ тебя (Мухаммеда) о винѣ и о метаньи жеребья, вѣщай: въ обоихъ большое зло и польза для людей; но зло ихъ обоихъ больше пользы.» Алкур. II, 216. — «Пьющій вино подобенъ обожающему идоловъ». Предан. «Вино — мать мерзостей». Предан. — «Когда человѣкъ беретъ въ руки чашу съ виномъ, надъ нимъ проклятіе ангеловъ небесныхъ и земныхъ». Предан. — «Продажа вина запрещается». Предан. «Посланникъ запретилъ съ каѳедры всѣ сорты винъ, которыхъ онъ считаетъ пять: изъ винограда, финиковъ, меда, ячменя и хлѣбное». Предан.
7. О вы, вѣрующіе! вино, метанье жеребья, статуи и гаданье — дѣла сатанинскія: удаляйтесь отъ нихъ для собственнаго блага". Алкур. V, 92). — «Небесные духи не входятъ въ домъ, въ которомъ находятся собаки и картины». Предан.
8. Въ нѣкоторыхъ мусульманскихъ государствахъ мы находимъ и собственную монету съ изображеніями.
9. Слушать музыку — грѣхъ противъ закона; заниматься ею — развратъ; находить въ ной удовольствіе — невѣріе". Предан.
10. Мухаммедъ присутствовалъ при играхъ и танцахъ своихъ женъ, но самъ участія въ нихъ не принималъ. Мусульманскій законъ запрещаетъ и танцы.
11. Алкур. II, 196.
12. «Поэты послѣдуются ихъ заблудшимися». Алкур. XXVI, 224.
13. Эти преданія были приведены выше. Прибавимъ еще одно преданіе: «Самое справедливое слово, сказанное поэтомъ — стихъ Лебйда: все тлѣнно, кромѣ Бога».
14. Алкур. II, 21. Извѣстенъ разсказъ объ обращеніи знаменитаго арабскаго поэта Лебида вслѣдствіе возбужденнаго въ немъ восторга второю главою Алкурана.
15. Алкур. V, 4; CXIII, 4.
16. Двѣ послѣднія главы Алкурана изданы Мухаммедомъ противъ чаръ Іудоянина Лебида, направленныхъ на лжеучителя.
17. Monum. arab. pcrs et turcs, par Reinaud, I, 61. Мухаммедъ вѣрилъ снамъ и считалъ себя однажды околдованнымъ, какъ видно изъ предъидущаго примѣчанія.
18. Monum. par Reinaud, I, 10 и слѣд.
19. Тамъ же, 63.
20. Тамъ же, 347.
21. Кромѣ Хадиджи, Мухаммедъ имѣлъ десять женъ и много наложницъ. Съ отвратительнымъ богохульствомъ лжеучитель ввелъ въ Алкуранъ разсказы о похожденіяхъ съ своими женами, призывая всякій разъ имя Божіе (Алкур. LXVII—6; XXIV, II и слѣд. XXXII, 34 и слѣд.)
22. Алкур. IV, 3.
23. Предан.
24. Предан.
25. Предан. См. еще Алкур. II, 220, 223; IV, 49 и слѣд. V и проч.
26. Алкур. IV, 128.
27. «Обходитесь съ женщинами снисходительно, потому-что женщина отворена изъ кривой рѣпы, и лучшія изъ нихъ носятъ слѣды кривой рѣпы». Предан. — «Никто изъ васъ да не бьетъ женщины, какъ онъ бьетъ своего верблюда и невольника». Предан.
28. Алкур. II, 223.
29. Предан.
30. Алкур. IV, 38; еще II, 228. Замѣтьте, что въ преданіи запрещено бить женъ, какъ верблюдовъ или невольниковъ; слѣдовательно, ихъ должно быть иначе?..
31. Предан.
32. Предан.
33. Предан.
34. Предан.
35. Алкур. II, 220.
36. Алкур. XXXIII, 33.
37. Мухаммедъ, не желая огорчить одной старухи, прибавилъ, что старыя женщины будутъ превращены въ молодыхъ (Алкур. LVI, 34—37).
38. Алкур. II, 228; IV, 38 и проч.
39. Алкур. XXIV, 31; XXXII, 31, 53, 57.
40. Алкур. XXIV, 31.
41. Алкур. XXXIII, 31.
42. Алкур. II, 233.
43. Предан.
44. Алкур. IV, 3, 26 и слѣд.
45. Тамъ же.
46. Разводъ и его условія изложены въ глав. II (ст. 226 и слѣд), LXV (1 и слѣд.), XXXVIII, LVIII и друг. Алкурана. — Разводъ заимствованъ изъ іудейства.
47. Алкур. II, 229 и др.
48. Предан.
49. Алкур. II, 230.
50. Алкур. XXIV, 2. О свидѣтеляхъ прелюбодѣянія. См. Алкур. IV, 39, гдѣ предписано уличенныхъ въ этомъ грѣхѣ женъ запирать въ домы до смерти или до освобожденія ихъ Богомъ.
51. Алкур. XXVII, 56.
52. Алкур. XXIV, 31.
53. D’Ohsson, «Tableau général de l’Empire Othoman, IV, 475; Garcin de Tassy, Exposition de la foi Musulmane», 87.
54. Алкур. II, 276—178; IV, 6, 12 и друг. О духовномъ завѣщаніи, какъ общественной обязанности, см. Алкур. II, 176, 242; о взаимныхъ договорахъ тамъ же; объ условіяхъ займа и платежа, II, 282—283. Уставъ о наслѣдствѣ отчасти заимствованъ изъ іудейства.
55. «Рабъ и все, чѣмъ онъ владѣетъ, принадлежитъ его господину». Предан.
56. Предан.
57. Пред.
58. Отношенія господина къ невольнику въ мусульманскихъ земляхъ большею-частью проистекаютъ изъ старинныхъ преданій.
59. Алкур. V, 42.
60. Алкур. XVI, 128; XLII, 38.
61. Алкур. II, 173—174, IV, 94; V, 49 и друг. Мусульманскіе законники замѣняютъ бѣдному человѣку освобожденіе невольника дву мѣсячнымъ постомъ,
62. Алкур. II, 173. Еще XVII, 33 и XXV, 68.
63. Алкур. XVI, 128; еще XLII, 38.
64. Алкур. IV, 62. По объясненію мусульманскихъ законниковъ (Бейзави), здѣсь разумѣются верховныя и низшія власти, насколько ихъ повелѣнія, законны (съ мусульманской точки зрѣнія).
65. Предан.
66. Предан.
67. Предан.
68. Персіяне и турки республику означаютъ словомъ «джумхуръ» — община.
69. По народному убѣжденію, турецкій султанъ ежедневно можетъ казнить семерыхъ, великій везиръ — шестерыхъ и т. д. для каждаго везира «куббе» по чину; простые везиры имѣютъ право на одну голову.
70. Предан.
71. На основаніи этого принципа являются въ мусульманствѣ «Эхлимена» — люди запрета, имѣющіе достаточную силу для исполненія чего-нибудь.
72. Предан.
73. «Когда встрѣчаются два вѣрующіе и здороваются руками, падаютъ грѣхи ихъ подобно тому, какъ падаютъ сухіе листья съ дерева». Пред.
74. Алкур. XXXIX, 12.
75. Алкур. XLVI, 14—15. Дѣтоубійство (дѣвочекъ), бывшее въ обычаѣ у древнихъ аравитянъ, воспрещено. Алкур. XVII, 33.
76. Предан.
77. Алкур. V, 40.
78. Алкур. IX, 29. См. еще Алкур. II, 187—189; 212, 245; IV, 76 — 79, 86;_ VIII, 40 — 57, 63; IX, 5, 36, 38 — 39, 41 и слѣд. 124; XXII, 77; XLVII, 16. Въ преданіяхъ поставлено слѣдующее рѣдкое выраженіе: «знайте: рай находится подъ тѣнью мечей».
79. Алкур. II, 187; IV, 257.
80. Алкур. XLVIII, 17.
81. Алкур. IX, 123.
82. Алкур. IX, 41.
83. Алкур. II, 189; VIII, 63; IX, 11.
84. Въ Алкуранѣ есть даже правила стратегіи (IV, 73). — Воинскіе уставы Алкурана сходны съ іудейскими.
85. «И нуженъ миръ отъ нихъ (невѣрующихъ), если отъ него будетъ намъ польза». Предан. — «И даваніе имущества ради мира ненужно, исключая избѣжанія гибели». Предан. — См. еще Алкур. XLVII, 37.
86. Алкур. IV, 70.
87. Алкур. IX, 5. Объ отношеніяхъ мусульманъ къ немусульманамъ говорится еще въ слѣдующихъ мѣстахъ Алкурана: II, 99, 103, 114; III, 27, 114; IV, 47, 54, 1 15, 116, 137, 138, 143; V, 56, 62, 63, 83, 84, 85; IX, 8, 9, 10, 23, 28; LVIII, 15, 22; LX, 1, 2, 3, 4, 13.
88. Подъ аманомъ заключается идея не только безопасности вообще, или частной безопасности, на которую имѣетъ право всякій обитающій въ своей землѣ, по и понятіе безопасности гарантированнаго иностранца и даже врача.
89. Алкур. XLVII, 37.
90. Алкур. III, 114; еще Алкур. III, 27.
91. Алкур. IX, 114; LX, 3.
92. Предан.
93. Hegel’s «Vorlesungen über die Philosophie der Geschichte», 363—364.
94. Въ преданіяхъ, какъ мы видѣли не разъ, встрѣчаются даже нелѣпыя толкованія; напримѣръ, происхожденіе зимы и лѣта Мухаммедъ объясняетъ двоякимъ свойствомъ адскаго огня — холодить и жечь.
95. О практической морали мусульманской. См. «Practical philosophy of the Muhammadan people, by Thompson» (перев. съ персидскаго).
96. Мухаммедъ въ преданіяхъ часто говоритъ, что Богъ создалъ два предмета для блаженства людей: цвѣты и женщинъ.
97. Въ одномъ преданіи, между прочимъ, говорится: «кто хочетъ племя свое подвести подъ народъ, къ которому оно не принадлежитъ, тотъ получитъ мѣсто въ аду».
98. Изречен.