Мужья (Дорошевич)/ДО
| Мужья : Комедія для семейной сцены |
| Источникъ: Дорошевичъ В. М. Собраніе сочиненій. Томъ VI. Юмористическіе разсказы. — М.: Товарищество И. Д. Сытина, 1907. — С. 177. |
Онъ (входитъ во фракѣ. Стараясь не смотрѣть на горничную). Барыня встала?
Горничная. Да онѣ и не ложились. Такъ, какъ были, и заснули въ креслѣ. Пока еще и не звонили.
Онъ Ступай! (Горничная уходитъ.) Даже не ложилась! (Глубокій вздохъ. Смотритъ на часы.) Половина одиннадцатаго! Возвращаться домой утромъ, во фракѣ. Стыдъ, срамъ, позоръ! (Подходитъ къ зеркалу.) Не дуренъ, нечего сказать! Рубашка измята. Галстукъ измятъ. Фракъ измятый. Лицо измятое… И половина одиннадцатаго утра! Господи! (Хватается за голову и падаетъ въ кресло.) Имѣть такую жену, красавицу, умницу, изящную, элегантную женщину и увлечься какой-то намазанной француженкой, искательницей приключеній, которая пріѣхала въ Одессу, остановилась въ Грандъ-Отелѣ и выдаетъ себя за артистку… Знаемъ мы этихъ артистокъ! Тфу! Вспомнить даже противно! (Вскакиваетъ и начинаетъ быстро ходить по комнатѣ.) А все эти ужины! Выдумали устраивать каждый мѣсяцъ какіе-то «товарищескіе ужины»! Въ цѣляхъ единенія! Пьянства, а не единенія! «Выпьемъ, холодненькаго?» — «Выпьемъ!» — «За ваше здоровье, коллега!» — «За ваше!» — Вотъ вамъ все единеніе. «Долбанемъ еще по единой!» Обмѣнъ рюмки, а не мнѣній! И на кой чортъ, спрашивается, мнѣ знать ихъ мнѣнія? Если бы ихъ не было, — у меня практики было бы больше. Если бы меня не было, — у нихъ было бы больше практики. Вотъ и всѣ наши мнѣнія другъ о другѣ! И потомъ эти дурацкія штуки, плоскія остроты, глупыя рѣчи! Встанетъ иной дуракъ, три четверти часа говоритъ! Поневолѣ напьешься. Тосты! Ни капли искренности, все поддѣльно, фальшиво, какъ зубы и волосы этихъ стариковъ, предлагающихъ тосты за единеніе, за традиціи корпораціи, за молодое поколѣніе, за alma mater[1], — за все, за что угодно, только бы было за что выпить! Тфу! И послѣ всѣхъ этихъ стремленій «впередъ» — стремленіе въ «Грандъ-Отель», въ кабинетъ, къ токайскому. Господинъ, провозглашавшій тостъ «за русскую женщину», знакомъ съ пріѣзжей француженкой. Пилъ за уваженіе къ женщинѣ, а разсказываетъ про нее такія вещи, что уши вянутъ!.. То-есть что у трезваго, если онъ послушаетъ, уши вянутъ. А спьяна — ничего, слушаешь. Фантазія разыгрывается. Знакомишься! Съ дрянью! Съ размалеванной, намалеванной тварью… И я ее цѣловалъ! Да еще какъ цѣловалъ! Чортъ знаетъ, что, только переводъ денегъ! (Вынимаетъ бумажникъ.) Сто, двѣсти, двѣсти двадцать пять, двѣсти двадцать восемь… Трехсотъ семидесяти двухъ какъ не бывало! Это называется ужиномъ по пятнадцати рублей съ персоны! А, Господи! Еще триста, пятьсотъ, тысячу бы далъ, только бы этого не было! Тошно, мерзко, гадко вспомнить! Ну, какъ, съ какими глазами я покажусь теперь женѣ? Гдѣ былъ? Увлекся какой-то наназанной дрянью! А все кабацкое воспитаніе! По трактирамъ да по кафешантанамъ! Вотъ и не сидится дома, въ тихой, милой, мирной обстановкѣ, за чайнымъ столомъ, съ хорошенькой, изящной, скромной женой, съ интересной книгой, которую читаешь вслухъ, — хорошо такъ! (Снова схватываясь за голову.) О Господи! Сколько бы я отдалъ, чтобъ только быть вчерашній вечеръ дома!.. Такъ нѣтъ же! Видите ли, захотѣлось «стариной тряхнуть», «воздуху взять», «встряхнуться». Это съ намазанной-то француженкой встряхнуться! Да, ее если встряхнуть, такъ съ нея, я думаю, штукатурка кусками посыплется. Ноги отдавитъ! И промѣнять на нее Зину, мою Зину, Зинушу!!! (Смотритъ на карточку жены и хочетъ поцѣловать. Изъ комнаты жены слышенъ звонокъ. Онъ вздрагиваетъ.) Проснулась, моя голубка!.. Теперь навѣрное, спрашиваетъ: «Баринъ вернулся?» — «Вернулся». — «Давно?» — «Полчаса тому назадъ, во фракѣ». (Утирая слезу.) Каково это ей, моей бѣдняжкѣ? Пойти хоть пока фракъ снять. Все-таки не такъ стыдно. Утро — и во фракѣ. (Хочетъ итти. Ручка двери повертывается. Онъ застываетъ на мѣстѣ и съеживается. Входитъ горничная.)
Онъ. Чего тебѣ?
Горничная. Барыня приказали тутъ ихъ портретъ взять. Онѣ вещи укладываютъ. (Беретъ портретъ и хочетъ уйти.)
Онъ. Стой! Поставь здѣсь! Иди! (Горничная ставитъ портретъ на прежнее мѣсто и уходитъ.) Однако! Даже вещи укладываетъ! Это становится серьезнымъ… Ну, уѣхать-то она, положимъ, не уѣдетъ. Но объясненіе предстоитъ… О Господи! Пронеси только эту исторію. Пойти фракъ перемѣнить. (Снова хочетъ итти, но ручка двери снова вертится. Онъ снова застываетъ на мѣстѣ и окончательно съеживается. Входитъ жена.)
Она (молча идетъ къ столику, гдѣ стоитъ карточка).
Онъ (бросается туда же и успѣваетъ взять карточку раньше). Зина!
Она. Отдайте мнѣ мою карточку.
Онъ. Зина! Зиночка!! Зинуша!!!
Она. Такъ вы не хотите мнѣ отдать мою карточку? Нѣтъ?
Онъ. Зиночекъ!!!
Она. Нѣтъ? (Хочетъ уйти.)
Онъ (преграждая ей дорогу). Зиночка, Зинуша, дай мнѣ хоть сказать тебѣ! Ну, ты уѣдешь, но только выслушай меня… Вѣдь самому тяжкому преступнику, фальшивомонетчикамъ, клеветникамъ, которые за то и подъ судъ попали, что врутъ, и тѣмъ даютъ говорить. Выслушай!
Она. Мнѣ нечего слушать. Я знаю, гдѣ вы были.
Онъ. Тѣмъ лучше, если ты знаешь! Вѣдь не станешь же ты уѣзжать только потому, что твой мужъ засидѣлся у Петра Ивановича!
Она. До утра, во фракѣ у Петра Ивановича!
Онъ. Во фракѣ — потому что мы поѣхали къ нему послѣ обѣда. До утра, потому что всѣ сидѣли… Зинуша! (Хочетъ подойти къ ней.)
Она. У Петра Ивановича? А скажите, откуда жъ это у васъ на фракѣ рыжій волосъ? Тоже отъ Петра Ивановича?
Онъ. Волосъ? Какой волосъ? Никакого волоса пѣтъ.,. Ахъ, да, дѣйствительно, волосъ. Чортъ его знаетъ, откуда взялся этотъ волосъ?! Можетъ-быть, твой, или Акуля… когда чистили.
Она. Рыжій волосъ? Когда я брюнетка, а Акуля шатенка. Пустите меня! Вы низкій, вы гадкій, вы подлый человѣкъ! (Хочетъ уйти.)
Онъ (въ сторону). Вотъ когда все виситъ на волоскѣ! (Снова заграждая ей дорогу.) Но вѣдь Петръ Ивановичъ, ты знаешь, человѣкъ холостой. Мало ли какія у него тамъ могутъ быть рыжія, черныя, всякія. Сидятъ на диванахъ… Ну, сядешь на то же мѣсто, — и пристанетъ! Вѣдь не станешь же ты дѣлать меня несчастнымъ изъ-за того, что у Петра Ивановича знакомыя какія-то рыжія женщины! (Становится передъ ней на колѣни.)
Она. Пустите. Вы низкій человѣкъ. Вы мнѣ измѣняете!
Онъ. Господи, да съ кѣмъ? Съ кѣмъ? Что это за предразсудокъ, наконецъ, что измѣнять можно только ночью! Какъ будто не существуетъ для этого дня. Нѣтъ, непремѣнно ночью, исчезая изъ дома, скандализируя, выдавая себя! Да съ кѣмъ, наконецъ? Съ кѣмъ, я тебя спрашиваю? Пересчитай всѣхъ нашихъ знакомыхъ дамъ, за которыми я, по твоему мнѣнію, могу ухаживать? Какая изъ нихъ можетъ исчезнуть изъ дома въ эти часы! Вѣдь, я надѣюсь, не станешь же ты меня подозрѣвать въ измѣнѣ съ какой-нибудь авантюристкой. Я надѣюсь, ты не считаешь меня на это способнымъ…
Она. Кто васъ знаетъ!
Онъ (укоризненно и вставая съ колѣнъ). Зина!.. Ты можешь мнѣ говорить, что тебѣ угодно, но только не это… Ты можешь оскорблять меня, какъ хочешь, но только не такъ… Этого, Зина, я отъ тебя не ожидалъ. (Ходитъ по комнатѣ.) Не ожидалъ… не ожидалъ…
Она (въ сторону). Кажется, я, дѣйствительно, немножко хватила лишнее. (Къ нему.) Гдѣ же вы были? Вы хотѣли объяснить.
Онъ (обиженнымъ тономъ). Говорю же тебѣ, у Петра Ивановича. Сначала на обѣдѣ, потомъ рѣшили всѣ къ нему итти… А то, понимаешь, неловко въ ресторанѣ долго сидѣть. Въ газетахъ еще опять напишутъ: «дружеская бесѣда затянулась далеко за полночь». Читатели скажутъ: «Знаемъ мы эти дружескія бесѣды!» Честь корпораціи… Вотъ и пошли къ Петру Ивановичу. Болтали, играли въ карты. Ну, понимаешь, неловко было уйти. Товарищеская компанія. Скажутъ: «Гордецъ». Ну, и ложное самолюбіе тоже. Подумаютъ: «У жены подъ башмакомъ». Еще про тебя судачить станутъ: «мегера», «мужъ ее боится»… Не хотѣлъ, чтобы про тебя же говорили. Вотъ и сидѣлъ. Не хотѣлъ, а сидѣлъ!… Да ты сама у Петра Ивановича спроси!
Она. И Петръ Ивановичъ твой скажетъ неправду. Вы всѣ заодно! Онъ холостой! Вотъ если бы онъ былъ женатый, тогда другое дѣло, — я бы отъ жены всю правду узнала. Мы, женщины, тоже всѣ заодно. А теперь почему я знаю, правду скажетъ Петръ Ивановичъ или нѣтъ?
Онъ. Ну, это же становится, наконецъ, невыносимо! Ну гдѣ же я могъ до утра, кромѣ Петра Ивановича? Назови, гдѣ? (Смягчаясь и беря ее за руку.) На кого я промѣняю тебя, мое золото, моя крошка, мое сокровище, моя цыпочка…
Она (не отнимая руки). Пожалуйста, безъ нѣжностей
Онъ. Моя милая дѣтка, моя красавица, моя маленькая, моя крошечная женка, моя Зиночка, Зиночекъ, Зинуша, Зизизюнчикъ. (Обнимаетъ ее и цѣлуетъ въ голову.)
Она (слабо защищаясь). Вотъ всегда такъ! Провинишься, а потомъ нѣжничаешь! Въ другое время, небось, не нѣжничаешь!
Онъ (окончательно привлекая ее къ себѣ). Вотъ, значитъ, и нужно, чтобы я былъ иногда немножко виноватъ! Моя кошечка, мой цыпленочекъ, моя жизнь, божество, сокровище!.. Вѣдь ты меня любишь? Любишь? Ну, говори!
Она. Перестань пожалуйста! Довольно!.. Перестань, говорятъ тебѣ.
Онъ (закрывая ей ротъ поцѣлуемъ). Любишь, любишь, любишь! Мнѣ и въ карты не везло, потому что ты меня любишь! Видишь, какъ нехорошо любить своего мужа, моя маленькая кошечка! Ужасно не везло въ карты.
Она. И много ты проигралъ?
Онъ (припоминая). Триста… триста… триста восемьдесять два рубля.
Она. Ой-ой-ой!
Онъ. Но вѣдь ты же виновата, моя крошка. Счастливъ въ любви — несчастливъ въ картахъ!
Она. Это вамъ будетъ хорошимъ урокомъ въ другой разъ. Не играйте въ карты по цѣлымъ ночамъ, если имѣете жену, которая васъ такъ любитъ! Да-съ! Но вы еще мало наказаны, милостивый государь. Вы заставили вашу бѣдную, маленькую жену спать въ креслѣ, не раздѣваясь, и должны за это сдѣлать новое платье.
Онъ. Гражданскій искъ въ уголовномъ процессѣ! Мужъ, обвиняемый въ нарушеніи супружескихъ обязанностей, и жена вчиняетъ къ нему гражданскій искъ. Сумма иска?
Она. Рублей полтораста… Пожалуйста, не морщитесь! И, кромѣ того, вы обязаны купить вашей женѣ новую шляпку. Я видѣла модели изъ Парижа. Только что привезли. Чудныя вещицы! Это тоже будетъ стоить рублей пятьдесятъ…
Онъ (вставая). Но, матушка, я не могу тратить такихъ денегъ!
Она. Теперь ужъ я «матушка»! Какъ о деньгахъ заговорила, такъ изъ «милочки» сразу превратилась въ «матушку»! А по триста восемьдесятъ два рубля проигрывать у васъ есть деньги?
Онъ. Ну, да! Но поэтому-то и надо теперь сократить расходы, экономничать. А не транжирить! Не бросать деньги чортъ знаетъ куда! Чортъ знаетъ на что! Я буду проигрывать, ты будешь тратить на тряпки, на шляпки, на юбки. Хороши мы въ концѣ-концовъ будемъ!
Она. Но вѣдь ты же первый началъ!
Онъ. Тѣмъ болѣе основаній тебѣ сдерживаться! Вѣдь нельзя же смотрѣть на мужа какъ на рабочую лошадь, какъ на вола! Да и съ вола двухъ шкуръ не дерутъ.
Она. Но вѣдь мнѣ нужно платье! Свое бѣлое я надѣваю сегодня на «Гугеноты». Это ужъ шестой разъ, какъ я надѣваю въ оперу одно и то же платье. А на «Аиду» нужно же платье.
Онъ. Можешь надѣть и въ шестой разъ на «Аиду». А на «Гугеноты» мы сегодня не идемъ. Я не могу я усталъ.
Она. Вотъ хорошо! Онъ будетъ исчезать по цѣлымъ ночамъ, а я должна себѣ отказать въ удовольствіи побывать на первомъ представленіи оперы!
Онъ. Да я вамъ русскимъ языкомъ, сударыня, говорю! Я усталъ, я усталъ, я ус-та-лъ! Это, наконецъ, чортъ знаетъ что такое! Тутъ поневолѣ сбѣжишь изъ дома! Я работаю какъ волъ, какъ лошадь, устаю, какъ собака! Изъ меня сдѣлали не человѣка, а какой-то скотный дворъ, звѣринецъ какой-то! Я терпѣливъ какъ оселъ, но всякому терпѣнію, сударыня, бываетъ конецъ! Я вовсе не для того работаю, чтобы мои деньги швыряли на тряпки! Я требую человѣческаго отношенія ко мнѣ. Я измученъ, усталъ, разбитъ, а меня заставляютъ ѣхать въ какую-то глупую оперу, потому что ей угодно показывать свои тряпки, сшитыя на кровныя, трудовыя деньги мужа. Мужа, который работаетъ съ утра до ночи…
Она. И съ ночи до утра, какъ, напримѣръ, сегодня!
Онъ (окончательно выходя изъ себя). Что вы колете мнѣ глаза сегодняшнимъ днемъ? Сегодня! Въ кои-то вѣка человѣкъ захотѣлъ немножко отдохнуть, посидѣть въ кругу товарищей — и ему дѣлаютъ изъ-за этого сцены! Съ него тянутъ деньги!
Она. Николай!
Онъ. Я давно Николай! Я тридцать два года все Николай! Довольно-съ! Довольно я терпѣлъ! Скажите, пожалуйста, поужиналъ человѣкъ съ товарищами! Великое преступленье! И его за это пилятъ, ему отравляютъ жизнь, его оскорбляютъ, ему кидаютъ въ глаза самыя гнусныя обвиненія. Онъ терпѣливо сноситъ все, молчитъ, и съ него же, пользуясь этимъ случаемъ, хотятъ сорвать на юбки, на тряпки…
Она. Кто? Я? «Пользуюсь» тѣмъ, что вы не были дома, чтобъ «сорвать на тряпки»? Опомнитесь, что вы говорите!
Онъ. Правду-съ. Тутъ трудишься, работаешь, не знаешь устали — и вотъ какъ тебя цѣнятъ. Деньги, деньги, деньги…
Горничная (входя). Барыня, денегъ надо на керосинъ.
Она. Обратитесь не ко мнѣ, а къ барину, у меня нѣтъ денегъ на расходъ.
Онъ (выкидывая два рубля). Опять деньги! Со всѣхъ сторонъ теребятъ, тащатъ, рвутъ…
Она. Ну, я не желаю больше слушать вашей ругани. (Уходитъ.)
Онъ. Ругани! Это я-то ругаюсь! Доведутъ человѣка до бѣлаго каленія, начнешь говорить имъ правду, — они сейчасъ «ругань». Работа, трудъ — все не въ счетъ. «Ругань», нечего сказать, хорошо цѣнятъ Хороша семейная жизнь! Вотъ тутъ и будь порядочнымъ мужемъ…
Горничная (входя). Барыня плачутъ, а столъ накрытъ.
Онъ. Пошла ты прочь со своимъ завтракомъ! Я не буду завтракать дома… Я ѣду завтракать въ Сѣверную! (Надѣваетъ шляпу и быстро уходитъ.)
И они всѣ таковы, mesdames[2]!