Мудрыя птицы.
править«Ужъ сколько разъ твердили міру, что лесть гнусна, вредна» — и однако и до сихъ поръ, и теперь болѣе, чѣмъ когда либо прежде, либеральныя вороны не могутъ не выронить своего крошечнаго кусочка либеральнаго сыра, лишь только лисицы реакціи начнутъ хоть чуть-чуть похваливать ихъ носикъ, перышки и, въ особенности, голосокъ. Правда, вороны бываютъ разной степени добродѣтели. Иныя оказываются не въ силахъ устоять при первомъ же взметѣ игривыхъ лисьихъ глазокъ, другія — дѣлаютъ отчаянныя усилія въ борьбѣ со своимъ податливымъ сердцемъ. Но какъ бы то ни было, сердце не камень, и нѣтъ такой вороны, которая устояла бы до конца противъ всѣхъ нѣжныхъ приступовъ лисы и рано или поздно не каркнула бы «во все воронье горло».
Эта истина настолько старая и настолько очевидная для всякаго, хоть сколько-нибудь знакомаго съ исторіей развитія либеральнаго вороньяго рода со времени героической эпохи его — великой французской революціи, — что не надо было обладать даромъ пророчества, чтобы предсказать, что и нашъ русскій либерализмъ не преминетъ «каркнуть» именно въ ту минуту, когда его гражданскія доблести будутъ призваны совершить, наконецъ, свои великіе подвиги во славу народнаго «освобожденія».
И если въ ту достопамятную эпоху, когда отчаянные удары борцовъ Народной Воли поколебали старый режимъ и подали надежду на возможность превращенія конституціонныхъ «мечтаній» въ конституціонное дѣло, политическая добродѣтель либераловъ не устояла передъ ухаживаніями «диктатуры сердца» и позволила имъ совершенно явственно «каркнуть» о своей полной готовности искоренять крамолу и крамольниковъ въ дружественномъ сотрудничествѣ съ «ненавистнымъ» режимомъ, то нѣтъ, конечно, никакой причины изумляться, что теперь, когда война, обостривъ переживаемый страною внутренній политическій кризисъ, потребовала отъ всѣхъ участниковъ политической жизни рѣшительнаго отвѣта на выдвинутые ею вопросы, отвѣта не только словомъ, но и дѣломъ, — нѣтъ причины изумляться, что и теперь либеральная ворона не обнаружила той непреклонности сердца, которая не дарована ей историческими судьбами и что, разинувъ свое «гордо», она не могла запѣть иначе, какъ… по-вороньи. Если что и изумительно, то только та чрезмѣрная, можно сказать, податливость, которую обнаружила въ данномъ случаѣ почтенная птица. Можно быть увѣреннымъ, что даже крыловская ворона нашла бы такую степень сердечной слабости нѣсколько шокирующею.
Нѣтъ сомнѣнія, что, если когда либо либеральные «отцы» имѣли случай показать непочтительнымъ революціоннымъ «дѣтямъ» образецъ мужественной «мирной» борьбы за свободу, то именно теперь. Задыхающееся въ тискахъ его же политикой вызванныхъ несчастій, правительство безпомощно размахиваетъ руками во всѣ стороны, ища хоть какой нибудь опоры. Вчера еще казацкими нагайками разгонявшее народныя «скопища», оно сегодня само зоветъ манифестантовъ на улицу, пытаясь опереться на ту самую «толпу», которая до сихъ поръ не упоминалась правительственными устами иначе, какъ съ прибавленіемъ эпитета «безчинствующая» и съ перечисленіемъ убитыхъ, раненыхъ, арестованныхъ. Устами своихъ продажныхъ газетъ оно начинаетъ восхвалять ту самую «европейскую культуру», которая до сихъ поръ только едва терпѣлась на задворкахъ россійской самобытности и состояла подъ усиленнымъ надзоромъ: оно пытается рядиться въ плащъ борца за «цивилизацію» «гнилого» Запада противъ «азіатскаго варварства». А давно]ли съ цинизмомъ, почти граціознымъ, лейбъ-газетчикъ, князь Ухтомскій, провозглашалъ, что «мы — азіаты»? Нынѣ же, даже спеціальный органъ политическаго сыска, «Московскія Вѣдомости» торжественно возвѣщаютъ всему міру, что «можно имѣть разныя политическія программы и идеалы… Можно… принадлежать въ разнымъ политическимъ партіямъ, потому что формы правленія въ мірѣ разнообразны». Эти истины, неслыханныя въ устахъ ищейки, даже къ безобиднымъ «Русскимъ Вѣдомостямъ» пристававшей съ упорнымъ вопросомъ: «како вѣруешь?» свидѣтельствуютъ о совершенно исключительномъ нервномъ разстройствѣ правящей клики. Еще большимъ свидѣтельствомъ служатъ игривыя мелодіи «Новаго Времени» и другихъ рептилій на тему о грядущемъ внутреннемъ «обновленіи», о благодѣтельномъ вліяніи войны на ходъ «реформъ». Цѣлыя передовицы посвящены даже доказательствамъ того, что не нужно вовсе превращенія Портъ-Артура въ новый Севастополь для водворенія въ Россіи конституціонной «весны», что «весна» и такъ будетъ, непремѣнно будетъ. Все это должно было и самымъ недогадливымъ внушить мысль, что недаромъ бюрократическая лиса, сдерживая свои плотоядные инстинкты, занимается замысловатыми комплиментами.
Словомъ, «либералы» понадобились", а г-ну Струве пылкая фантазія рисовала даже, что они уже «призваны» и — съ разрѣшенія начальства, конечно — «говорятъ монарху смѣлое и честное слово». Увы! Фантазіи не суждено было воплотиться въ дѣйствительность. Если «улица», хоть и подобранная спеціалистами по части сыска и вѣрноподданности, оказалась слишкомъ близкой, физически близкой къ той заправской, трудящейся «улицѣ», которая по части благонамѣренности состоитъ въ великомъ подозрѣніи, слишкомъ близкой, чтобы опасность заигрываній съ нею сейчасъ же не дала себя знать самымъ чувствительнымъ образомъ, то ворона оказалась только вороной и ничѣмъ больше. По обыкновенію, въ тотъ самый моментъ, когда могучая волна историческихъ событій сразу вознесла русскую политическую жизнь на необычайную высоту, обострила и выдвинула въ самой рѣзкой формѣ коренной русскій вопросъ о борьбѣ съ абсолютизмомъ, въ тотъ самый моментъ, когда можно и нужно было оказать, наконецъ, свое «смѣлое и честное олово» и сказать не въ потайныхъ аппартаментахъ дворца, а всенародно, въ этотъ самый моментъ либералы даже самой высокой марки не нашли ничего лучшаго, какъ шмыгнуть въ подворотню. Мало того. Они не нашли въ себѣ даже настолько гражданскаго «мужества», чтобы молчать. Они заговорили. И языкъ ихъ былъ языкъ рабовъ. Предательство, измѣна дѣлу свободы, той самой свободы, на алтарѣ которой вицмундирные герои либерализма приносили торжественныя аннибаловы клятвы, началось по всей линіи и достигло такихъ размѣровъ, передъ которыми не устоялъ даже штудтгартскій рыцарь безъ страха и упрека. «Да здравствуетъ армія!», — каркнула мужественная ворона и на крайній случай оставила себѣ про запасъ «простое и выразительное — долой фонъ-Плеве!» Это каркнуто дѣйствительно «въ мѣру» вороньяго мужества и доблести, и «попадаетъ» въ завѣтную «цѣль» — «совѣщаній» съ этимъ самымъ «фонъ-Плеве» «о государственныхъ дѣлахъ» и «смѣлыхъ словъ» въ Зимнемъ дворцѣ. И поистинѣ не вполнѣ понятна та «скорбь и обида», которую г. Струве сначала хотѣлъ «молча перестрадать», а затѣмъ излить публично, и все по той только причинѣ, что его «учителя», г. г. Стасюлевичъ и Арсеньевъ — перевели его нерѣшительное карканье — «да здравствуетъ армія» на «простое и выразительное» и къ тому же «вполнѣ вразумительное» — «да здравствуетъ самодержавіе». Либеральный кусочекъ сыра одинаково вываливается изо рта и въ томъ и въ другомъ случаѣ, и если для г.г. Стасюлевича и Арсеньева подношеніе рабьяго адреса и составляло конечную «мѣру» ихъ гражданскаго мужества, то вѣдь вопросъ о «мѣрѣ» есть вопросъ частный, второстепенный, о которомъ можно спорить. Къ тому же «учителя» г. Струве — вороны старыя и умудренныя опытомъ, не безъ основанія могутъ полагать, что, выступивъ на путь податливости, и ихъ непреклонный «ученикъ» современемъ начнетъ, говорить «вполнѣ вразумительно» и нѣсколько измѣнитъ свою «мѣру» вещей. Тѣмъ съ большимъ основаніемъ могутъ они это полагать, что уже и теперь, при всей глубинѣ своей «скорби», г. Струве опѣшитъ заявить, что ихъ поступокъ «конечно, не измѣна убѣжденіямъ». въ этомъ драгоцѣнномъ признаніи заключается дѣйствительная «мѣра» вороньихъ «убѣжденій», ни къ чему, кромѣ «словъ», не обязывающихъ; оловъ, хотя бы ужъ не «честныхъ и смѣлыхъ», ибо, конечно, поднесенный г.г. Стасюлевичемъ и Арсеньевымъ адресъ петербургскаго земства врядъ-ли кто-нибудь въ мірѣ сможетъ признать «смѣлымъ», а тѣмъ паче «честнымъ». Г-ну Струве — «нельзя молчать». Нѣтъ, ему необходимо заговорить и указать «патріотическому чувству» г.г. Стасюлевичей и Арсеньевыхъ ту подворотню, въ которой оно можетъ какъ нибудь прикрыть свой позоръ отъ «простого» народа и не вызывать слишкомъ ужъ скандальныхъ для столповъ либерализма похвалъ «Московскихъ Вѣдомостей». Онъ рекомендуетъ имъ «кормить и грѣть зябнущихъ, лечить больныхъ и раненыхъ». Указывая эту лазейку, участвуя въ «сокрытіи слѣдовъ преступленія» либеральныхъ воронъ передъ народомъ, не является ли г. Струве косвеннымъ участникомъ самого преступленія, и далеко ли отъ этого укрывательства до прямого пособничества? А тогда не окажется ли правъ г. Арсеньевъ, «на внутреннихъ обозрѣніяхъ» котораго г. Струве «получалъ свое политическое образованіе!»
Еще большія надежды въ этомъ отношеніи подаетъ г. «Земскій гласный Т.», тотъ самый «непреклонный» воитель либерализма, который и сапогъ не успѣлъ еще износить съ тѣхъ поръ, какъ кричалъ, что «не останавливаясь передъ жертвами, мы должны энергичнымъ протестомъ показать… мы должны засвидѣтельствовать свою солидарность съ политическими цѣлями революціонеровъ» и пр. и пр. Г-въ Т. тоже впалъ было въ «отчаяніе», увидѣвши, что въ «кораблѣ его надеждъ» обнаружилась такая огромная «брешь» измѣны и предательства. Но воронье сердце манило его отмокать въ этой «бреши» — «пшеницу естественнаго и здороваго національнаго чувства», и онъ нашелъ ея столько, что «плевелъ», въ сущности, почти не оказалось. Все дѣло въ томъ, что мужественные рыцари либерализма въ теченіе своей продолжительной героической борьбы все еще не удосужились «найти новыя формы» для своего «энергичнаго протеста». Только это несчастное обстоятельство и заставило ихъ «засвидѣтельствовать свою солидарность» съ революціонерами въ «шаблонной, вѣками установленной формѣ»… И съ радостью спѣшитъ г. Т. «засвидѣтельствовать» свое твердое «убѣжденіе», что «многіе изъ колѣнопреклоненныхъ подданныхъ были и останутся непримиримыми врагами самодержавія». Мигъ одинъ, и соблазнительная картина колѣнопреклоненной «непримиримости» безповоротно увлекаетъ земскаго Баяна на путь того самаго карканья, которое только что приводило его въ «отчаяніе». Онъ уже рѣшаетъ «отложить до болѣе благопріятнаго момента все, хоть сколько-нибудь спорное», въ томъ числѣ и вопросъ «о причинахъ войны» и «тему — нужна-ли Россіи Манчжурія»; онъ отказывается «оспаривать цѣлесообразность денежныхъ ассигновокъ» на войну. Онъ требуетъ лишь, чтобы либеральныя вороны «приняли на себя обязательство энергически добиваться его (народа) освобожденія послѣ окончанія войны». Спрашивается, если въ листвѣ г. Струве разрѣшается всѣмъ «непримиримымъ» земскимъ воронамъ пребывать «колѣнопреклоненными» до самаго окончанія войны, т. е. вплоть до того момента, когда имъ не нужно будетъ самимъ становиться на колѣни по той простой причинѣ, что къ тому времени лисица перестанетъ говорить комплименты и сможетъ поставить ихъ на колѣни, если онѣ сами того «добровольно» не пожелаютъ, — то чѣмъ же провинились г.г. Арсеньевъ и Стасюлевичъ? Неужели только тѣмъ, что избрали для своего предательства «шаблонную форму?» «Послѣ», о, послѣ они, разумѣется, ополчатся на брань за свободу, и притомъ непремѣнно самымъ «энергичнымъ» образомъ! Только не теперь, когда они, вмѣстѣ съ г. Струве, проникнуты сознаніемъ «огромной важности обдуманнаго поведенія», вмѣстѣ съ нимъ считаютъ «воинствующіе лозунги — неумѣстными», и вмѣстѣ съ нимъ же желаютъ встать «твердой ногой» на ту «общую почву», которая создалась у нихъ, благодаря «національной бѣдѣ», съ «массой равнодушныхъ людей».
Шаблонная форма! Да; за нее не только не вправѣ сердиться г. Струве, но, пожалуй, и лучше, чтобы вороны каркали въ «формахъ», издревле для того установленныхъ. Это дѣлаетъ, по крайней мѣрѣ, всякое недоразумѣніе немыслимымъ и избавляетъ добрыхъ людей отъ заблужденія. Увидя «колѣнопреклоненную» ворону, конечно, только земскій гласный Т. приметъ ее за «непримиримаго врага» и возложитъ на нее свободолюбивыя надежды. Но не всегда вороны бываютъ такъ просты; вороватость — не послѣднее изъ прекрасныхъ свойствъ, присущихъ мудрой птицѣ, и нѣтъ числа тѣмъ «новымъ формамъ», въ которыя она облекаетъ свое предательское карканье. Гг. Струве и земскій гласный Т., мечущіе громы негодованія въ своихъ «учителей», показали уже намъ «какъ это дѣлается». А вотъ, если вѣрить «Гражданину», гг. либеральные земцы добиваются отсрочки губернскихъ совѣщаній по крестьянскому дѣлу, ибо «никто не рѣшится въ такое время выступать въ активной роли оппозиціи» и «представители оппозиціи предпочтутъ не являться на совѣщаніе». Если это такъ — а естественная исторія вороньяго рода заставляетъ думать, что это именно такъ, — тутъ оказывается на лицо не только предварительное учитываніе своего собственнаго вѣроломства и признаніе полнѣйшей невозможности для вороны удержаться отъ карканья, лишь только ее начнетъ раззадоривать лиса, но и одна изъ столь желанныхъ «новыхъ формъ» того же стараго предательства. Сказаться «въ нѣтяхъ», когда жизнь требуетъ къ отвѣту, значитъ предать то дѣло, которому якобы служишь. И не нужно думать, что «формы» эти вообще столь прооты и однообразны. Мы присутствуемъ только при началѣ повальнаго «карканья». Идутъ другіе, болѣе бурные, болѣе боевые дни, дни революціи, которые потребуютъ рѣшительныхъ дѣйствій и подлинныхъ, а не игрушечныхъ, жертвъ. Эти дни однимъ ударомъ сметутъ всѣ водовороты, разрушатъ всѣ лазейки, сорвутъ всѣ покровы, которыми можетъ маскироваться предательство въ наше время, лишь предвѣщающее грозный часъ подведенія политическихъ итоговъ стараго хозяйства. Тогда всѣ участники политической жизни должны будутъ, хотятъ они того или нѣтъ, сказать открыто и пряно свое слово. И тогда многія, многія изъ тѣхъ воронъ, которыя теперь еще крѣпятся въ борьбѣ со своимъ блудливымъ сердцемъ, которыя подчасъ даже и сами начинаютъ искренно любоваться своею твердостью, многія и многія изъ нихъ не выдержатъ рѣшительнаго испытанія и каркнутъ свое «да», когда народъ скажетъ «нѣтъ».
Рабочій классъ долженъ предвидѣть это и заранѣе усчитать истинную мѣру тѣхъ надеждъ и упованій, какія онъ можетъ возложитъ на неустрашимыхъ борцовъ либерализма и демократіи всѣхъ оттѣнковъ. Онъ долженъ знать, что вороны каркать будутъ во всякомъ случаѣ, и только отъ силы пролетаріата будетъ зависѣть не дать этому карканью погубить дѣло свободы. Война, съ вызваннымъ ею обостреніемъ постановки всѣхъ политическихъ вопросовъ, должна послужить политическому воспитанію рабочаго класса. Зорко и внимательно долженъ онъ слѣдить за всѣми изгибами политической жизни, долженъ пріучить слухъ свой различать воронье карканье и въ заглушающемъ его стройномъ аккордѣ самыхъ нѣжныхъ звуковъ. И главное, онъ долженъ съ неослабной энергіей вести свою собственную политическую кампанію, не смущаясь ни злобнымъ завываніемъ реакціонныхъ шакаловъ, ни нѣжными мелодіями либерально-демократическихъ сиренъ.
Гг. Стасюлевичъ и Арсеньевъ и всѣ, иже съ ними, своимъ «патріотическимъ» пыломъ заслужили полное одобреніе и правительства, и цѣпныхъ псовъ московскаго Страстного бульвара. Г. Струве не такъ посчастливилось, ибо онъ жеманится и каркаетъ пока лишь вполголоса, между тѣмъ какъ спросъ предъявленъ на чувства «безпредѣльныя». «Московскія Вѣдомости» жестоко обругали его, и можно себѣ представить, что г. Струве чувствуетъ себя теперь мученикомъ и великимъ воителемъ свободы. Но, пожалуй, въ душѣ его зародился ужъ и червь сомнѣнія, не слишкомъ-ли мало пшеницы «здороваго національнаго чувства» предъявилъ онъ, точно-ли «въ мѣру» каркнулъ[1].
Но рабочій классъ, во всякомъ случаѣ, не убоится тѣхъ «острыхъ и воинственныхъ лозунговъ», которыхъ побоялись рыцари либерализма и демократіи. Пролетаріатъ не испугается лицемѣрныхъ упрековъ Угрюмъ-Бурчеевыхъ, упрековъ въ «измѣнѣ отечеству и народу русскому». Не испугается потому, что слишкомъ хорошо умѣетъ отличать отечество отъ терзающей его шайки хищниковъ, и слишкомъ хорошо знаетъ, что служеніе правительственной кликѣ есть худшій видъ измѣны отечеству и народу. И потому-то, во имя существованія отечества и народа, «до послѣдняго человѣка» долженъ пролетаріатъ пойти на штурмъ твердыни деспотизма, пошатнувшейся подъ ударами той войны, которую правительство хочетъ сдѣлать новымъ орудіемъ порабощенія россійскаго отечества и народа. Съ своими собственными лозунгами, подъ своимъ собственнымъ знаменемъ, знаменемъ соціалдемократіи, долженъ пойти рабочій классъ въ бой. Сквозь всѣ бури революціи долженъ онъ пронести это знамя, и въ самый день наступленія политической свободы оказаться сплоченнымъ вокругъ него. Онъ долженъ — потому что иначе политическій итогъ той революціи, которую своею кровью оплатить пролетаріатъ, опредѣлится… карканьемъ воронъ.
- ↑ Судя по № 43 «Освобожденія», появившемуся, когда наша статья уже печаталась, предположеніе это вполнѣ оправдалось, и г. Струве имѣетъ всѣ надежды, съ дальнѣйшимъ ростомъ своихъ "національныхъ* чувствъ, заслужить, если не похвалу, то хоть снисходительное прощеніе «патріотовъ».