Мудреные приключения квартального надзирателя (Булгарин)/ДО

Мудреные приключения квартального надзирателя
авторъ Фаддей Венедиктович Булгарин

Опубл.: 1834. Источникъ: az.lib.ru

Новоселье. Ч. 2.

Санктпетербургъ. Въ типографіи А. Плюшаpa. 1834.

МУДРЕНЫЯ ПРИКЛЮЧЕНІЯ КВАРТАЛЬНАГО НАДЗИРАТЕЛЯ.

Глава I.
Арестъ.

Нѣсколько человѣкъ оборванныхъ, немытыхъ и нечесаныхъ, заснувъ подъ открытымъ небомъ въ объятіяхъ Бахуса, и проснувшись за желѣзною рѣшеткою на лонѣ благочинія, сметали грязь съ мостовой, которой они наканунѣ били челомъ, въ буквальномъ смыслѣ. На тротуарѣ стоялъ городовой унтеръ-офицеръ въ шинели на опашь, въ фуражкѣ на бекрень, и чертилъ тросшью но песку. Полицейскій солдатъ расхаживалъ вокругъ работниковъ и понукалъ ихъ. Почти по срединѣ улицы стоялъ Квартальный Надзиратель, и съ особеннымъ вниманіемъ, хотя украдкою, поглядывалъ на окна втораго яруса. Квартальный Надзиратель былъ статный молодой человѣкъ, прекрасной наружности. Онъ имѣлъ черные волосы, орлиный носъ, большіе темноголубые глаза съ густыми бровями и длинными рѣсницами, и нѣжныя, полныя, розовыя уста. Ему было не болѣе двадцати пяти лѣтъ отъ роду. Мундиръ былъ на немъ новый съ красивымъ широкимъ шитьемъ. Высокая шляпа надѣта была молодецки и придавала ему воинственный видъ. Если бъ онъ былъ въ гусарскомъ мундирѣ, то, безъ сомнѣнія, въ окнахъ противолежащихъ домовъ мелькнулъ бы не одинъ чепчикъ но теперь, ни одно женское личико не показывалось въ окнахъ, на которыя устремлены были взоры Квартальнаго Надзирателя, и только по временамъ высовывалась изъ форточекъ кубическая голова лакея, сметавшаго пыль съ мебелей, который зѣвая вдыхалъ туманные пары, облегающіе Петербургъ въ осеннее утро.

Поклонники Бахуса, выметавшіе улицу, находились въ самомъ отчаянномъ положеніи. Въ домѣ, на который такъ пристально смотрѣлъ Квартальный Надзиратель, былъ винной погребъ, а напротивъ, нѣсколько наискось, питейный домъ. Спиртныя испаренія, медленно поднимаясь осенью въ верхніе слои атмосферы, дѣйствовали сильно на нервы любителей спиртовыхъ жидкостей, раздражая ихъ вкусъ и обоняніе, и они, удвоивъ усилія, скоро вымели одну часть улицы, чтобъ примкнуть къ питейному дому. Квартальный Надзиратель, погруженный въ думу, безпрестанно поглядывая на окна, не замѣчалъ, что работники очутились у него за спиною Вдругъ раздался стукъ но мостовой. Подъѣхали дрожки, запряженныя парою Вятскихъ бѣгуновъ, и остановились. На дрожкахъ сидѣлъ Частный Приставъ, человѣкъ лѣтъ за сорокъ, съ широкимъ лицемъ, толстый, здоровый, румяный. Онъ поправилъ шинель, распахнулся, и нѣсколько крестиковъ мелькнуло на груди его. Городовой унтеръ-офицеръ подбѣжалъ къ нему и, приложивъ руку къ козырьку своей фуражки, произнесъ громко: «Здравія желаю, Ваше Высокоблагородіе!»

Но Квартальный Надзиратель не слыхалъ ни стуку колесъ, ни конскаго шопота, ни восклицанія унтеръ-офицера. Онъ стоялъ на мѣстѣ, какъ вкопаный, вздыхалъ, и поглядывалъ на окна.

Частный Приставъ былъ человѣкъ добрый, но строгій, взыскательный по службѣ и, на бѣду, не обучался вѣжливости у французскихъ гувернеровъ. Онъ былъ изъ духовнаго званія, прослужилъ отлично въ военной службѣ двадцать пять лѣтъ, былъ десять лѣтъ вахмистромъ, привыкъ къ субординаціи, и не заботился о нѣжности выраженій. Будучи произведенъ въ офицеры, онъ дослужился до Капитанскаго чина и за ранами вышелъ въ отставку. Въ штатъ С. Петербургской Полиціи опредѣлился онъ для того, чтобъ имѣть случай въ столицѣ воспитывать дѣтей и жить близъ родни жены своей, которой отецъ, бывъ Цейгъ-Вахтеромъ во время замужства дочери, теперь, въ чинѣ Титулярнаго Совѣтника, находился въ Провіантскомъ штатѣ и завѣдывалъ нѣсколькими магазинами въ столицѣ. Въ домашнемъ быту Частный Приставъ былъ столь же порядоченъ, какъ исправенъ по службѣ. Онъ не давалъ воли женѣ, строго наблюдалъ за поведеніемъ дѣтей, и жилъ расчетливо, сообразно съ доходомъ. Онъ имѣлъ полное право требовать отъ другихъ точнаго исполненія обязанностей. Его можно было упрекнуть въ одномъ порокъ, въ излишней вспыльчивости, которая была тѣмъ несноснѣе, "что (какъ мы уже сказали) онъ не заботился объ отдѣлкѣ слога въ своихъ рѣчахъ и о нѣжности выраженій, и часто употреблялъ коренныя Русскія многозначительныя поговорки, сдѣлавшіяся побочною принадлежностью нашего языка, безъ которыхъ, какъ слышно, даже корабль не поворотится. Но почтенный Частный Приставъ не всѣхъ бранилъ и не со всѣми бранился одинаково. Брань его, подобно Поэзіи, раздѣлялась на высокую и на простонародную. Сперва онъ былъ классикомъ въ семъ дѣлѣ, но въ послѣдствіи Нѣмцы увлекли его въ Романтизмъ. Пролежавъ нѣсколько недѣль въ гошпиталѣ, въ Ольмицѣ, послѣ Австерлицкаго сраженія, вмѣстѣ съ Австрійскими солдатами, онъ перенялъ у одного фельдфебеля любимую брань его соперментъ, и почитая, по общему нашему заблужденію, все иностранное нѣжнѣе Русскаго, употреблялъ это словцо тогда только, когда гнѣвался на благородныхъ и на высшихъ себя.

Не слѣзая съ дрожекъ и не сказавъ ни слова городовому, Частный Приставъ смотрѣлъ, выпуча глаза, на Квартальнаго Надзирателя, покачалъ значительно головою и вдругъ покраснѣлъ, привсталъ на дрожкахъ, опять присѣлъ, стукнулъ обѣими ногами по крыльямъ дрожекъ и громко воскликнулъ: «саперментъ!»

Городовой унтеръ-офицеръ вытянулся въ струнку и смотрѣлъ въ глаза начальнику, чтобъ догадаться, чѣмъ онъ недоволенъ.

— «Господинъ офицеръ!» закричалъ грозно Частный Приставъ.

Не тутъ-то было! Господинъ офицеръ не оглядывался. Онъ ничего не слышалъ и не видѣлъ. Тѣло его стояло, стоймя, на улицѣ, какъ палисадина, а душа, какъ канарейка, летала вокругъ оконъ противолежащаго дома.

— «Кликни…….» сказалъ городовому Частный Приставъ, указывая пальцемъ на Квартальнаго Надзирателя, и примолвилъ про себя подъ носъ: «этого болвана, прости Господи!» Городовой дернулъ мечтателя за полу и сказалъ: — «Ваше Благородіе! пожалуйте къ Его Высокоблагородію!» —

Квартальный Надзиратель оглянулся и, увидѣвъ Частнаго Пристава, встрепенулся. Душа его, летавшая въ мірѣ фантазіи, быстро спустилась на землю и какъ будто попала въ прорубь, попавъ подъ крѣпко застегнутый мундиръ. Бѣдной душечкѣ было и тѣсно и душно, да нечего дѣлать!

Квартальный Надзиратель скорыми шагами подошелъ къ дрожкамъ и, приложивъ руку къ шляпѣ, сказалъ: — "Что прикажете? "

— «Мнѣ нечего вамъ приказывать, когда вы не слушаетесь своего долга!» сказалъ гнѣвно Частный Приставъ: "что вы здѣсь дѣлаете, сударь? «

— „Вы изволите видѣть наблюдаю… за порядкомъ“ —

Частный Приставъ прервалъ сбивчивую рѣчь своего подчиненнаго. — „Славно наблюдаете!“ воскликнулъ онъ насмѣшливо-грознымъ голосомъ: ((спиною обернулись къ рабочимъ, а глаза уставили на винный погребокъ Видно еще не ударилъ адмиральскій часъ! или погребщикъ не проснулся!» —

Квартальный офицеръ покраснѣлъ до самыхъ зрачковъ. Кровь въ немъ взволновалась. Онъ хотѣлъ, какъ говорится, осадишь Частнаго Пристава, и уже негодованіе выбросило рѣзкій отвѣтъ изъ сердца на языкъ, какъ вдругъ субординація представилась уму его въ видѣ Медузиной головы. Сердце его простыло мгновенно, какъ горячій камень, брошенный въ холодную воду, и рѣзкій отвѣтъ замерзъ на концѣ языка. Онъ молчалъ, сжалъ кулаки и закусилъ губы.

— «Что жъ вы, сударь, не отвѣчаете?…» закричалъ Частный Приставъ.

— «Помилуйте, Сидоръ Аввакумовичъ, за что вы меня обижаете!» сказалъ Квартальный Надзиратель жалостно, почти сквозь слезы: «я кажется моимъ поведеніемъ не подалъ причины презирать меня!»

— «Вашимъ поведеніемъ!…. Саперментъ!» воскликнулъ Частный Приставъ. «Мнѣ до вашего домашняго поведенія нѣтъ нужды, были бы вы исправны по службѣ. А вы не служите, господинъ дворянчикъ, а болтаетесь въ службѣ! На дежурствѣ книжка въ рукахъ, а на улицѣ спиной къ дѣлу, а носомъ въ поле — При рапортѣ одна пѣсня: новаго ничего тынъ; а только и прыти, когда придется по наряду дежурить въ театрѣ или концертѣ…. да и тутъ не ищите господина дворянчика у подъѣзда, нѣтъ, онъ изволитъ тѣшиться въ публикѣ Саперментъ!» Частный Приставъ запыхался отъ гнѣва и не могъ продолжать упрековъ.

Квартальный Надзиратель хотѣлъ было сказать, что если начальникъ его недоволенъ имъ, то онъ будетъ проситься въ другую часть; но не смѣлъ сказать этого и проглотилъ обиду: не отъ трусости или уничиженія молчалъ онъ, но отъ другой причины. Сердце его, какъ городской фонарь, привязано было къ сей части города, и всѣ пожарныя трубы въ мірѣ не могли бы потушить пламени, которымъ объята была его душа. Онъ не только хотѣлъ бы быть будочникомъ, Чтобъ стоять безсмѣнно на часахъ противъ дома, на который смотрѣлъ до пріѣзда Частнаго Пристава, но радъ бы превратишься въ будку, чтобъ только быть вѣчно противъ сихъ оконъ. Перейдя на службу въ другую часть, онъ лишится случая ежедневно проходить мимо этого дома и стоять противу него по нѣскольку часовъ. И потому-то Квартальный Надзиратель молчалъ, какъ мы уже выше сказали, но наконецъ вздумалъ пробормотать невнятно:

— «Мнѣ крайне прискорбно я всегда старался заслужить вашу благосклонность… Я думалъ»

— «Вотъ то и бѣда, что вы много думаете!» сказалъ Частный Приставъ, требуя отъ Квартальнаго Надзирателя, чтобъ онъ отвѣчалъ, и не давая ему отвѣчать. «Лучше меньше думать, а больше дѣлать! Саперменшъ! Да скажите мнѣ, что это значитъ, что вотъ уже болѣе трехъ недѣль, какъ я застаю васъ все на одномъ мѣстѣ, и что вы только и велите мести улицу передъ этимъ однимъ домомъ!….»

Квартальный Надзиратель испугался этого замѣчанія, и не зналъ, что отвѣчать. Онъ ворчалъ только, потупя глаза: — «Помилуйте-съ, никакъ нѣтъ-съ… я бываю вездѣ-съ…. это такъ-съ, случай-съ!….»

Частный Приставъ замѣтилъ смущеніе Надзирателя, покачалъ головою и сказалъ про себя: «Саперментъ!» потомъ, обратясь къ Надзирателю, примолвилъ: «Тутъ есть какія нибудь шашни, которыя я открою…. Извольте, сударь, итти подъ арестъ, въ дежурство, а ты, Ивановъ, приведи ко мнѣ немедленно дворника изъ этого дома.»

— «Слушаю-съ!» закричалъ городовой унтеръ -офицеръ.

— «Пошелъ домой!» сказалъ Частный Приставъ своему кучеру. Дрожки понеслись, а Квартальный Надзиратель, взглянувъ въ послѣдній разъ на окна дома, вздохнулъ и побрелъ тихо на съѣзжій дворъ.

Глава II
Однополчане.

Иванъ Петровичъ Еремѣевъ, изъ родовыхъ Русскихъ дворянъ N. N. Губерніи, служилъ Капитаномъ въ N. N. пѣхотномъ полку. Наслѣдственное его имѣнье состояло изъ пятидесяти двухъ душъ и управляемо было его матерью, занимавшеюся воспитаніемъ трехъ малолѣтныхъ дочерей. Мать Еремѣева была хорошая хозяйка, и въ домѣ не было недостатка ни въ чемъ нужномъ. По смерти ея, имѣнье отдано въ управленіе опекунамъ и, въ нѣсколько лѣтъ, не только что хозяйство пришло въ разстройство, но появились долги. Иванъ Петровичъ, живя однимъ жалованьемъ, опасался, чтобъ при такомъ управленіи его имѣньемъ, сестры не пошли но міру. Взявъ отпускъ, онъ отправился въ свою вотчину, и узнавъ на мѣстѣ о безчинствѣ главнаго опекуна, дальняго родственника, потребовалъ его къ судебной раздѣлкѣ. Процессъ, хозяйство и надзоръ за сестрами требовали его присутствія дома. Онъ принужденъ былъ вытти въ отставку и поселиться въ деревнѣ. Тяжба его была справедлива, и онъ выигралъ ее въ Губерніи, при покровительствѣ Военнаго Губернатора, который, промѣнявъ бранный мечъ на мечъ правосудія, притупилъ имъ крючки ябеды. Но сильный противникъ Ивана Петровича подалъ аппеляцію въ Сенатъ, и бѣдный офицеръ, собравъ послѣднія крохи, долженъ былъ отправиться въ Петербургъ, въ надеждѣ на Бога и на Царя. Прибывъ въ столицу на долгихъ, онъ остановился въ Ямской, и на другой же день, отправился пѣшкомъ въ Сенатъ, узнать, въ какомъ положеніи находится его дѣло. На тротуарѣ Невскаго Проспекта онъ встрѣтилъ стараго сослуживца, того самаго Квартальнаго Надзирателя, о которомъ говорено было выше сего.-Квартальный Надзиратель, выслушавъ разсказъ однополчанина о причинѣ пріѣзда его въ столицу, и предполагая, что казна его въ плохомъ состояніи, предложилъ ему остановиться у него на квартирѣ и раздѣлить побратски хлѣбъ-соль. Пожертвованіе было принято съ такимъ же добродушіемъ, какъ и предложено.

Въ ротѣ, которою командовалъ Иванъ Еремѣевъ, служилъ Прапорщикъ Князь Каверзовъ, выписанный изъ Гвардіи тѣмъ же чиномъ. Полковой Командиръ былъ человѣкъ строгій и безпристрастный. Онъ не обращалъ ни малѣйшаго вниманія ни на богатство, ни на родъ, ни на связи своихъ подчиненныхъ, отличалъ однихъ исправныхъ офицеровъ, и не спускалъ лѣнивцамъ и шалунамъ. Полковой Командиръ даже не распечаталъ рекомендательныхъ писемъ, привезенныхъ въ полкъ Княземъ Каверзевымъ, и заглянувъ въ его формуляръ, сталъ наблюдать за нимъ, какъ говорится, въ оба глаза. Формуляръ Князя былъ не очень бѣлъ. На этотъ разъ аттестація была начертана рукою безпристрастнаго судьи, а не личностью. Князь любилъ спать тогда, когда надлежало исполнять обязанности службы, а когда усталые служаки спали, онъ бодрствовалъ за картами, съ акомпаниментомъ бутылки, или въ обществѣ Но что тутъ распространяться! Довольно того, что Князь велъ себя дурно, и за это весьма часто сидѣлъ подъ арестомъ, дежурилъ не въ очередь и получалъ жестокіе выговоры. Иванъ Петровичъ Еремѣевъ спасалъ его, какъ могъ, отъ гнѣва Полковаго Командира, увѣщевалъ дружески, просилъ исправиться, снисходилъ къ его слабостямъ, и извинялъ его предъ Полковникомъ, приписывая все зло дурному воспитанію, не взирая на то, что Князь воспитывался въ самомъ дорогомъ Французскомъ пенсіонъ, а онъ, Еремѣевъ, примѣрный офицеръ, воспитывался въ Полковой канцеляріи, ибо вступилъ въ службу, изъ родительскаго дома, на шестнадцатомъ году отъ рожденія. Наконецъ Князю вздумалось, однажды, послѣ пирушки, нагрубить Полковому Командиру. Нашла гроза не на шутку. Полковой Командиръ велѣлъ изготовить рапортъ и вознамѣрился отдать непослушнаго подъ военный судъ. Но просьбы Еремѣева смягчили Полковника, и дѣло кончилось тѣмъ, что Князь долженъ былъ подать въ отставку, тогда, какъ онъ надѣялся поступить въ адъютанты къ двоюродному брату своего зятя, и быть переведеннымъ снова въ Гвардію, за отличіе. Князь, хотя былъ повѣса и негодяй, но имѣлъ не злое сердцѣ. Онъ былъ человѣкъ, какихъ мы видимъ множество, то есть: нравственный нуль, Онъ не дѣлалъ зла изъ страха и отъ лѣни, и потому, что не находилъ наслажденія въ злѣ. Обмануть кредитора онъ не почиталъ зломъ, а потому не упускалъ случаевъ воспользоваться ихъ легковѣріемъ, но избѣгалъ того, что могло вредить другому, не принося ему удовольствія. И за это еще спасибо! Есть люди, которые находятъ душевное наслажденіе въ клеветѣ, лжи, обманѣ, лишеніи чести и собственности. Въ сравненіи съ ними Князь былъ добрый человѣкъ. Добра онѣ? не дѣлалъ потому, что не постигалъ, какъ можно дѣлать его, и ограничивался тѣмъ, что, выигрывая въ карты бросалъ деньги нищимъ, и подчивалъ пріятелей. Онъ понималъ, что одинъ человѣкъ можетъ быть пріятнѣе другаго, и что одна женщина нравится болѣе, а другая менѣе; но никакъ не могъ постигнуть, чтобъ можно бьтло любить кого нибудь, кромѣ себя, и лишить себя чего бы ни было въ пользу другаго. На этотъ счетъ онъ не слыхалъ ничего въ пенсіонѣ отъ своихъ учителей, и въ семъ отношеніи былъ настоящимъ Караибомъ. Онъ готовъ былъ изжарить и съѣсть лучшаго своего пріятеля или любовницу, если бъ былъ увѣренъ, что имъ это будетъ не больно. При всемъ томъ онъ чувствовалъ услугу, оказанную ему въ полку Иваномъ Петровичемъ Еремѣевымъ, а потому, встрѣтясь съ нимъ на улицѣ, въ Петербургѣ, пожалъ ему дружески руку, разцѣловалъ и потащилъ обѣдать во французскую ресторацію. Князь не постигалъ, чтобъ можно было инымъ образомъ оказать дружбу, какъ уподчивавъ пріятеля по самое нельзя. О нѣжности чувствъ не говорили ничего въ классахъ того пенсіона, гдѣ Князь воспитывался.

Вотъ они за столомъ, уставленнымъ бутылками и блюдами. Еремѣевъ ѣстъ, а Князь пьетъ за четверыхъ. Но Князь неумѣлъ ни объ чемъ говорить, какъ только объ актрисахъ, о домашнихъ сплетняхъ своихъ знакомыхъ и родныхъ, а Еремѣеву всѣ эти предметы были чужды, и такъ они играли въ молчанку. Наугадъ, чтобъ только сказать что нибудь, Князь пустилъ вопросъ: -«А гдѣ вы живете, Иванъ Петровичъ?» —

Благородная душа Еремѣева только и ждала случая, чтобъ излиться. "Помните ли вы, Князь, Подпоручика нашей роты, Алексѣя Петровича Спиридонова, этого красавца, добраго малаго, служаку, который столько разъ дежурилъ за васъ? "

— «Помню!» отвѣчалъ Князь разсѣянно, посматривая на сторону и прислушиваясь къ разговору о театрѣ двухъ молодыхъ людей, сидѣвшихъ за другимъ столомъ.

— «Этотъ благородный юноша долженъ былъ выйти въ отставку, чтобъ прокормить мать свою, разбитую параличемъ. Не имѣя ни родни, ни покровителей, онъ чушь не умеръ съ голоду и съ отчаянья въ этой холодной столицѣ избытка и роскоши, если бъ самъ Богъ не пособилъ ему. Прогуливаясь, однажды, по берегу Невы, онъ спасъ отъ потопленія ребенка. Отецъ этого дитяти, купецъ, далъ ему квартиру въ своемъ домѣ, и, по связямъ своимъ, доставилъ мѣсто въ штатѣ здѣшней Полиціи…. Онъ теперь Квартальнымъ Надзирателемъ»

— «Fi donc!» сказалъ Князь разсѣянно.

— "Нѣтъ, не фидонъ, а Алексѣй Петровичъ Спиридоновъ, человѣкъ честный, правдивый, и притомъ умный и воспитанный. Онъ"предложилъ мнѣ мѣстечко въ своемъ уголкѣ, и раздѣлилъ побратски скудную свою трапезу, которая дороже и вкуснѣе мнѣ всѣхъ этихъ соусовъ, отъ которыхъ жжетъ въ глоткѣ, какъ отъ раскаленаго штыка, въ которыхъ утопаетъ благосостояніе бѣднаго Русскаго мужика…."

Князь давно не слушалъ Еремѣева, зѣвалъ, оглядывался, перекачивался на стулѣ; но Еремѣевъ, насытивъ желудокъ, пресыщалъ сердце свое изъявленіемъ благодарности старому своему сослуживцу, и промочивъ горло шампанскимъ, продолжалъ:

«Такіе люди, какъ Спиридоновъ, нынѣ рѣдки! Онъ пожертвовалъ всѣми блистательными надеждами, чтобъ покоить больную мать, чтобъ доставить ей облегченіе въ недугъ! Вотъ я уже два мѣсяца живу съ ними, и не видалъ у него никого, кромѣ несчастныхъ, которымъ онъ помогаетъ, побуждая къ благотворенію богатыхъ жителей квартала… Вы, Князь, имѣете знатную родню, друзей, связи. Ну, чтобъ вамъ вспомнить старинныя услуги и выхлопотать для Спиридонова мѣстечко или повышеніе, обративъ вниманіе начальства на его примѣрное поведеніе, на его усердіе къ службѣ, на его безкорыстіе, самоотверженіе….. Если бъ вы видѣли его на пожарѣ! Ну точнехонько Суворовскій гренадеръ на штурмѣ….»

Князь Каверзевъ не могъ терпѣть, когда при немъ хвалили чье либо поведеніе, и какъ нѣкоторыя слова изъ длинной рѣчи Еремѣева невольно поражали слухъ его, то онъ наконецъ вздумалъ заставить его молчать, и посмотрѣвъ на него насмѣшливо, сказалъ: — «Извините, Иванъ Петровичъ, но я нахожусь въ такомъ кругу, что меня бы осмѣяли, если бъ я вздумалъ распространяться, подобно вамъ, въ похвалахъ полицейскому офицеру, и назвалъ его старымъ пріятелемъ и товарищемъ»

Еремѣевъ, согрѣтый виномъ и дружбою вспыхнулъ.-«Полицейскому офицеру!» проворчалъ онъ съ досадою. «А чѣмъ же онъ хуже другаго? Развѣ охранять спокойствіе, достояніе и честь гражданъ не столь же важная обязанность, какъ охранять пушку? Предразсудки, Князь, предразсудки!» воскликнулъ онъ, разгорячаясь болѣе и болѣе. «Конечно, нѣтъ почтеннѣе военнаго званія; но развѣ мы не видимъ изъ сентенцій военныхъ судовъ, что и въ военное званіе втираются люди, недостойные шпаги и эполетовъ? Все зависитъ отъ характера и поведенія человѣка, а не отъ званія или отъ мѣста, и мнѣ кажется, что честный полицейскій офицеръ гораздо почтеннѣе инаго….» —

Князь быстро вскочилъ съ мѣста, шаркнулъ стуломъ и, сказавъ трактирному служителю: — «Записать на мой счетъ!» пожалъ руку своему собесѣднику, примолвивъ: "Извините, мнѣ нѣкогда, я долженъ проводить сестру въ театръ, « вышелъ изъ комнаты.

Когда Князь надѣвалъ шинель, подошелъ къ нему блѣдный, сухощавый отрокъ въ очкахъ, который только что всталъ изъ за стола, уставленнаго бутылками, и сказалъ: — „Что за оригинала привелъ ты съ собою, Князь? — Фракъ его сшитъ по модѣ семидесятыхъ годовъ, а голова острижена, какъ у рекрута…. Это долженъ быть какой нибудь подьячій Не завелъ ли ты процессовъ съ твоими дядюшками и тетушками о долголѣтіи!“

— „Это, братецъ, армейщина, одинъ изъ членовъ de la mauvaise compagnie, въ которой я осужденъ былъ влачить жизнь, по милости моего бывшаго шефа, que Je diable l’emporte! Этотъ еще изъ лучшихъ! Садись въ мою карету, если хочешь…“.. Моя Маша сего дня въ фигуранткахъ, въ этомъ длинномъ балетъ Я подвезу тебя въ театра»."

— «Пожалуй!» отвѣчалъ истощенный отрокъ: «а послѣ поѣдемъ на игру!»

— «C’est convenu: рѣшено!» сказалъ Князь, и они вышли изъ рестораціи.

Было около шести часовъ. Еремѣевъ выпилъ три стакана холодной воды, посмотрѣлъ кругомъ и побрелъ домой, ворча про себя: -«Нѣтъ, изъ этого Князя не будетъ ничего путнаго. Въ другой раза» онъ не заманитъ меня въ эту французскую харчевню. Лучше кусокъ чернаго хлѣба съ квасомъ, въ бесѣдѣ человѣка съ душою, чѣмъ всѣ заморскія сласти съ этими модниками, которые сами не что иное, какъ паштеты, начиненные глупостью, чванствомъ, малодушіемъ и развратомъ. Жалкія французскія обезьяны! Постой! Дай мнѣ только кончить эту проклятую тяжбу, пристроить сиротъ, и вступить снова въ службу! Отплачу я вамъ! Ужъ попадется мнѣ въ лапы какой нибудь изъ этихъ фертиковъ! Я сдѣлаю его шелковымъ! Жаль, любезный Князекъ, что я не зналъ въ полку, что у тебя вмѣсто сердца трюфель!…. Я бы не сталъ просить за тебя….." —

Сердясь и браня такимъ образомъ Князя за его холодность къ судьбѣ его друга, Еремѣевъ взошелъ на лѣстницу, ведущую въ четвертый этажъ, гдѣ находилась квартира Квартальнаго Надзирателя. Старая служанка, умѣвшая сохранить въ пріемахъ и обращеніи слѣды минувшаго добраго быту ея господъ, отворила двери. Лицо ея было угрюмо и печально. — "Что, каково здоровье Марѳы Матвѣевны?"спросилъ Еремѣевъ, предугадывая что-то непріятное.

— "Барыня все по прежнему, " отвѣчала служанка. «Но съ молодымъ бариномъ случилось несчастіе….»

— «Что такое, говори скорѣе: гдѣ онъ? что съ нимъ?» спросилъ поспѣшно, почти скороговоркою, добрый Еремѣевъ.

— «Онъ подъ арестомъ.».

— «Вѣрно въ первый разъ въ жизни! У насъ, мать моя, въ полку бывало держи ухо востро…. то и знай, что провалишься на гаубвахту; спуску никому не было, однакожъ Алексѣй Петровичъ ни разу не былъ подъ арестомъ Ужъ вѣрно за чужую вину!»

— «Не знаемъ, батюшка, за что.»

— «Вотъ я провѣдаю!» съ симъ словомъ Еремѣевъ уже былъ на лѣстницѣ.

— «Подождите, Иванъ Петровичъ!» закричала кухарка въ слѣдъ. «Барыня просила, чтобъ вы повидались съ нею, когда придете. Алексѣй Петровичъ прислалъ вамъ записку.» —

Еремѣевъ воротился и началъ шагать чрезъ двѣ и три ступени. Сбросивъ съ себя шинель въ кухнѣ, которая служила вмѣстѣ и передней — онъ очутился у постели больной.

ГЛАВА III.
Семейныя дѣла.

Мать Квартальнаго Надзирателя, Марѳа Матвѣевна Спиридонова, имѣла около 45 лѣтъ отъ роду. Бѣдствія и недуги не могли изгнать съ лица ея слѣдовъ прежней красоты. Образованный умъ ея, кротость, твердость въ несчастіяхъ и терпѣнье въ тѣлесныхъ страданіяхъ удивляли и привлекали къ ней добраго Еремѣева, который любилъ ее и уважалъ, какъ родную мать.

— "Сядьте ко мнѣ, Иванъ Петровичъ, да потолкуемъ-ка, " сказала она Еремѣеву, который отъ нетерпѣнія топалъ ногами, сжималъ кулаки, ерошилъ волосы и все поглядывалъ на двери.

— «Мнѣ бы хотѣлось повидаться съ Алексѣемъ Петровичемъ…. Узнать, что такое….»

— «Присядьте, теперь не пора итти къ нему. Ему будетъ пріятно, когда вы навѣстите его тогда, какъ онъ останется одинъ. Теперь время рапорта…..»

— «Мнѣ бы хотѣлось узнать поскорѣе, что такое случилось!» сказалъ Еремѣевъ, который прежде не рѣшался обременять больную распросами, предполагая, что воспоминаніе о несчастій сына можетъ огорчить мать. Еремѣевъ, не учился приличіямъ и не зналъ, что такое delicatesse de sentimens (нѣжность чувствованій), но дѣйствовалъ по внушенію сердца, въ которомъ природа положила огромный запасъ нѣжности. Марѳа Матвѣевна поняла простодушнаго воина, и успокоила его улыбкою.

— «Не бойтесь!» сказала она: «бѣды ни какой нѣтъ. Это просто капризъ нашего Пристава. Сынъ мой ни въ чемъ не провинился.»

— «Но какъ Приставъ смѣетъ?» воскликнулъ Еремѣевъ, вскочивъ со стула.

— «Вы старый служивый и должны знать лучше меня, что такое субординація. Со старшими не надобно спорить. Гнѣвъ его пройдетъ, и онъ самъ почувствуетъ свою несправедливость.» Тутъ она разсказала все, что случилось, какъ слышала отъ городоваго, и заключила замѣчаніемъ: «Правда, что мой Алеша, съ нѣкотораго времени, разсѣянъ, чаще груститъ…. Но какъ я подумаю о нашемъ положеніи, то и не имѣю духу утѣшать его или мучить распросами….» Больная отерла непримѣтно слезы концемъ рукава.

Еремѣевъ молчалъ, но онъ былъ такъ сердишь, что если бъ въ эту пору наткнулся на Частнаго Пристава, то вышла бы плохая шутка. Отъ этого-то именно мать Надзирателя и старалась удержать его дома.

— «Вы любите моего Алешу, какъ брата, а я люблю васъ, какъ роднаго сына, но вы до сихъ поръ не знаете исторіи нашей жизни и всей доброты моего Алексѣя. Благо теперь мы одни….. Я вамъ разскажу! — Вы должны знать насъ покороче.»

Еремѣевъ съ чувствомъ поцѣловалъ руку почтенной женщины и сказалъ, сквозь слезы: — «О, если бъ я былъ въ состояніи помочь вамъ!»

— "При всей нашей бѣдности, мы выше цѣнимъ истинное участіе въ судьбѣ нашей, нежели презрительную помощь, " возразила Марѳа Матвѣевна. «Было время, что и мы могли помогать несчастнымъ!» примолвила она печально: "Богу угодно было послать намъ тяжкое испытаніе Слушайте:

"Я осталась сиротою послѣ родителей и была воспитана богатою теткою въ Москвѣ. Мнѣ было не болѣе 16 лѣтъ отъ роду, когда къ теткѣ моей сталъ ѣздить сосѣдъ ея по деревнѣ, Петръ Алексѣевичъ Спиридоновъ. Онъ тогда былъ Капитаномъ въ отставкѣ. У него было пять сотъ душъ, безъ долговъ, и потому не мудрено, что теткѣ моей хотѣлось выдать за него старшую дочь свою, которая, по несчастію, была не молода, не пригожа и не умна. Петръ Алексѣевичъ могъ бы найти въ Москвѣ невѣсту, украшенную всѣми достоинствами; но судьба опредѣлила, чтобъ сердце его выбрало меня, бѣдную сироту. Онъ былъ уменъ, добръ, скроменъ, и я полюбила его прежде, нежели знала, какое чувство къ нему питаю. Если хотите имѣть понятіе объ его наружности, взгляните на моего сына. Это живой портретъ отца… Но это дѣло постороннее.

"Тетка не могла противиться нашему браку, и волею, неволею благословила меня. Обвѣнчавшись, мы уѣхали въ деревню. Чрезъ годъ я родила Алешу, и мы жили въ деревнѣ до десятилѣтняго его возраста, а потомъ отправились на житье въ Москву. Расходы наши въ деревнѣ были не велики, хозяйство хорошее, и мы скопили столько денегъ въ двѣнадцать лѣтъ, что могли воспитывать сына дома, не отдавая его ни въ какое заведеніе. Онъ былъ у насъ одинъ; мы не имѣли твердости разстаться съ нимъ!

«Старанія наши не были напрасны. Алеша превзошелъ наши надежды и ожиданія учителей. Онъ дѣлалъ быстрые успѣхи въ наукахъ и удивлялъ всѣхъ своею понятливостью. Онъ прослылъ маленькимъ ученымъ» *

— «А мы этого вовсе не замѣтили въ N. N. пѣхотномъ полку!» воскликнулъ Еремѣевъ.

Марѳа Матвѣевна невольно улыбнулась и продолжала: «Мы жили весьма тихо и скромно. Тетушка гнѣвалась на меня; у мужа моего вовсе не было родни въ Москвѣ, и насъ навѣщали только нѣсколько старыхъ сослуживцевъ Петра Алексѣевича. Между ними одинъ болѣе прочихъ былъ дорогъ моему мужу, а именно отставный Маіоръ Ѳедоръ Ивановичъ Ландышевъ, человѣкъ умный, любезный, краснорѣчивый, пламенный, дѣятельный. Покойный Петра» Алексѣевичъ спасъ ему жизнь въ сраженіи и выручилъ нѣсколько разъ изъ бѣдъ, которыя онъ навлекалъ на себя своею пылкостью. Нравъ моего мужа составлялъ противоположность съ характеромъ Ландышева, но они были дружны, какъ братья. Ландышевъ былъ, какъ говорится, прожектеръ. Онъ безпрестанно хлопоталъ: то вступалъ въ подрядѣ!, то покупалъ имѣнья, чтобъ продавать съ барышемъ, то торговалъ хлѣбомъ, скотомъ, виномъ, то пускался въ изобрѣтенія машинъ, устроивалъ заводы и фабрики, однимъ словомъ, безпрерывно дѣйствовалъ, оборачивалъ своими и чужими капиталами, иногда терялъ, чаще получалъ большія выгоды, и пользовался большимъ кредитомъ, ибо велъ дѣла честно. Мужу моему не нравилась эта вѣчная игра, и онъ часто спорилъ съ Ландышевымъ, убѣждая его ограничиться чѣмъ нибудь однимъ и не слишкомъ ввѣряться счастью. Но любовь къ сыну и желанье доставить ему блистательное состояніе ослѣпили наконецъ моего мужа, а примѣръ Ландышева и краснорѣчіе его увлекли Петра Алексѣевича попробовать счастья въ оборотахъ. Безъ моего вѣдома, онъ далъ Ландышеву полную и неограниченную довѣренность на распоряженіе своимъ имѣніемъ, при отъѣздѣ его въ Петербургъ, гдѣ онъ взялъ на себя огромные подряды. Три года Ландышевъ дѣлился съ мужемъ моимъ барышами, которые были весьма значительны; но въ началѣ четвертаго года вдругъ полученъ указъ описать все наше имѣнье и продашь съ публичнаго торга, за неустойку въ подрядахъ и неуплату долговъ Ландышева. Противу довѣренности спорить было нельзя, и мы вдругъ лишились пяти сотъ душъ. Ландышевъ пропалъ безъ вѣсти, и тогда же разнеслись слухи, что онъ лишилъ себя жизни.

"У насъ было еще около ста тысячъ наличныхъ денегъ. Мужъ мой, желая вознаградить потерянное, пустился снова въ обороты и ввѣрилъ капиталъ свой купцамъ. Но несчастіе преслѣдовало насъ. Два банкрутства лишили насъ послѣдняго имущества и всей надежды.

"Мужъ мой вступилъ въ гражданскую службу и отправился на границу, для наблюденія за карантинами. Я осталась съ сыномъ въ Москвѣ. Чрезъ полгода я получила извѣстіе, что мужъ мой умеръ отъ чумы.

"Возвратившійся въ Москву чиновникъ, служившій подъ начальствомъ моего мужа, расказалъ мнѣ ужасныя подробности объ его смерти. Въ чумномъ гошпиталѣ, мужъ мои нашелъ Ландышева, возвращавшагося изъ за границы. Свиданіе двухъ друзей было горестное. Ландышевъ былъ при послѣднемъ издыханіи, и уже борясь со смертью, просилъ прощенія у моего мужа; сказалъ ему, что онъ возвратился въ Россію съ богатствомъ, съ тѣмъ, чтобъ вознаградишь вполнѣ нашу потерю. Несчастный успѣлъ сдѣлать духовное завѣщаніе. Мужъ мой умеръ прежде друга своего нѣсколькими часами. Чиновникъ въ этотъ же день долженъ былъ оставишь карантинъ, и не зналъ, что сталось съ его бумагами; онъ слыхалъ, что для пресѣченія сильно распространявшейся чумы приказано было жечь всѣ вещи, удерживающія въ себѣ ядъ, и предполагалъ, что вѣроятно и бумаги по неосторожности сожжены съ какимъ нибудь старымъ платьемъ. Наличныхъ денегъ послѣ Ландышева осталось весьма мало, а въ чемъ состояло его богатство, гдѣ оно хранится, все это покрыто тайною. Всѣ мои розыски на этотъ счетъ остались безуспѣшными.

«Между тѣмъ нищета угнетала меня. Тетка и кузины не хотѣли даже слышать обо мнѣ, и мы съ сыномъ жили нашими трудами. Ему уже было 16 лѣтъ отъ роду. Я шила, вышивала, вязала чулки; онъ переписывалъ ноты, бумаги, обучалъ грамотѣ бѣдныхъ дѣтей, и мы кое-какъ питались. Но я чувствовала, что сынъ мой не можетъ оставаться въ такомъ положеніи, и сама стала совѣтовать ему вступить въ службу. Онъ давно желалъ этого, но не смѣлъ сказать мнѣ, опасаясь оставить меня безъ помощи. Я разрѣшила всѣ его сомнѣнія. Дворянская кровь въ немъ закипѣла, и онъ предпочелъ военную службу и опредѣлился въ вашъ полкъ. Вы знаете, какъ онъ велъ себя….»

— «Даю честное слово, что онъ былъ примѣрный офицеръ по службѣ и по поведенію. Никто лучше его не зналъ солдатской выправки, и самъ Полковой Командиръ, который былъ мастеръ своего дѣла, сознавался, что никто лучше Алексѣя Петровича не умѣлъ пригнать ранцевъ и обучить рекрута. Мы хотѣли отправить его въ Учебный полкъ, откуда онъ могъ попасть въ Гвардію если бъ онъ не вышелъ въ отставку!…»

— «Онъ пожертвовалъ всѣмъ для меня, для бѣдной и увѣчной своей матери!» сказала Марѳа Матвѣевна сквозь слезы. «Лишь только онъ былъ произведенъ въ офицеры, то сталъ дѣлиться со мной своимъ жалованьемъ, отказывая себѣ въ первыхъ потребностяхъ жизни. Напрасно просила я его употреблять жалованье на собственные расходы. Онъ только въ этомъ не слушалъ меня. Онъ жилъ однимъ пайкомъ, получаемымъ на деньщика, и не выходилъ никуда съ квартиры, кромѣ по службѣ, чтобъ сберечь мундиръ. Все это узнала я отъ бывшаго при немъ въ полку прежняго дядьки его, Мирона, брата моей вѣрной Анны…. Мой Алеша, выросшій въ довольствѣ и даже въ роскоши, нѣсколько лѣтъ питался однимъ чернымъ хлѣбомъ и солдатской кашицей, чтобъ доставить пропитаніе матери, и никто не слышалъ, чтобы онъ когда нибудь ропталъ! — Скажите, много ли такихъ дѣтей!….»

— «Богъ наградитъ его!» примолвилъ Еремѣевъ: «Удивительно однакожъ, что мы въ полку не замѣтили его крайней нужды. Онъ всегда былъ чисто одѣтъ, не оставался ни кому должнымъ, и отказывался отъ званыхъ обѣдовъ»

— "Отказывался для того, чтобъ не пріучать себя къ лучшей пищѣ, и чтобъ не чувствовать сильнѣе своей бѣдности. Такъ онъ говорилъ своему дядькѣ, который совѣтовалъ ему полакомиться чужимъ обѣдомъ. Я никогда не могла заставить сына моего сознаться въ этомъ. Когда я пытаюсь заговорить объ его полковой жизни, онъ только цѣлуетъ мои руки и говоритъ: «не вспоминайте, маменька; мнѣ было очень хорошо, только грустно безъ васъ!»

— «Господи, услыши молитву мою!» сказалъ Еремѣевъ, крестясь и бормоча что-то про себя.

— «Наконецъ, когда Алеша узналъ, что я, переѣхавъ въ Петербургъ, гдѣ надѣялась найти родныхъ, лишилась употребленія ногъ отъ паралича, онъ вышелъ въ отставку, чтобъ самому ухаживать за мной…. Вы видите, какъ онъ обходится со мной, какъ старается угождать мнѣ, какъ заботится о моемъ здоровьѣ, о моихъ нуждахъ…..»

Марѳа Матвѣевна залилась слезами.

— "Писано есть: чти отца твоего и матерь твою, да благо ти будетъ и долголѣтенъ будеши на земли, " примолвилъ Еремѣевъ: «сынъ вашъ еще молодъ и будущая судьба его въ десницѣ Божіей.»

— «И вотъ какъ поступаютъ съ нимъ!» сказала мать, закрывъ платкомъ глаза.

Нѣсколько времени продолжалось молчаніе.

— «Ступайте къ нему, Иванъ Петровичъ! Утѣшьте его, но, ради Бога, не навлекайте на nerQ гнѣва начальника. Дайте мнѣ слово, что если вы встрѣтитесь съ Частнымъ Приставомъ, то не станете упрекать его, не станете съ нимъ ссориться….»

--«Нечего дѣлать, даю вамъ слово…. а признаюсь, мнѣ бы хотѣлось высказать ему правду-матку…. Но когда вы не велите, буду молчать — какъ ружье въ сошкѣ!» —

Еремѣевъ поцѣловалъ руку Мароы Машвѣевны и вышелъ шъ комнаты.

Глава IV.
Иной какъ звѣрь, а добръ!

Одна изъ важнѣйшихъ выгодъ гражданской службы въ столицѣ (разумѣется, исключая такъ называемыхъ теплыхъ мѣстечекъ) есть казенная квартира. Есть квартиры на Съѣзжихъ дворахъ, меблированныя не только великолѣпно, а даже съ отличнымъ вкусомъ; но квартира Сидора Аввакумовича была убрана весьма просто, и содержалась, по возможности, въ чистотѣ. Было около семи часовъ вечера. Самоваръ кипѣлъ на столѣ, вокругъ котораго помѣщалось семейство Частнаго Пристава: почтенная его супруга, женщина лѣтъ пятидесяти, сухощавая и блѣдная; три дюжія, здоровыя, полныя и румяныя дочери, изъ коихъ старшей было двадцать пять, а младшей шестнадцать лѣтъ; потомъ три сына, старшій четырнадцати, средній двѣнадцати, а младшій восьми лѣтъ. Старшая дочь наливала чай, а прочія дѣти кушали сухари съ величайшимъ апетитомъ, и молчали, оглядываясь на отца, который сидѣлъ возлѣ столица подъ зеркаломъ, курилъ трубку, прихлебывалъ чай изъ стакана, и въ промежутки между куреньемъ и литьемъ чая, насвистывалъ переправу, которую перенялъ у пріятеля своего, полковаго штабъ-трубача. — Это была одна только иностранная музыка, которую Сидоръ Аввакумовичъ цѣнилъ почти столько же, какъ и любимую свою пѣсню: Ивушка. Дѣти и взрослые члены семейства отпили чай и удалились въ другія комнаты, а въ залѣ остались только отецъ семейства и почтенная его половина.

— "Я не мѣшаюсь въ твои дѣла, Сидоръ Аввакумовичъ, " сказала тонкимъ дребежжащимъ голоскомъ его супруга: «однако жъ позволь сказать тебѣ, что ты, право, напрасно обижаешь бѣднаго Спиридонова!»

Частный Приставъ не любилъ объясняться съ женою по дѣламъ, и не могъ терпѣть ёя совѣтовъ. Чтобъ отдѣлаться отъ привязчиваго ея участія, во всемъ до него касающемся, а до нея не касающемся, Сидоръ Аввакумовичъ обыкновенно припоминалъ ей должную субординацію пословицами или изрѣченіями изъ Суворовской тактики, единственнаго сочиненія, которое онъ читалъ съ удовольствіемъ разъ тысячу, и почти зналъ наизусть. Но почтенная Аграфена Семеновна, зная добрую душу своего мужа и вспыльчивый его нравъ, умѣла пользоваться его добрыми качествами, выдерживала первую грозу, и всегда ставила на своемъ, когда успѣвала повести дѣло такимъ образомъ, что Сидоръ Аввакумовичъ, соглашаясь съ нею, думалъ, что поступаетъ по собственному убѣжденію, ибо ему важно было только то, чтобъ не казаться состоящимъ подъ командою жены. Когда Аграфена Семеновна напомнила ему объ арестѣ Квартальнаго Надзирателя, Частный Приставъ не отвѣчалъ ни слова, а только сильнѣе просвистѣлъ переправу у и радъ былъ бы встать съ мѣста, но долженъ былъ остаться, потому, что пятый стаканъ чаю былъ еще не конченъ.

— "Право совѣстно обижать добраго и смирнаго человѣка, " примолвила Аграфена Семеновна, понюхавъ табачку, и смотря въ землю.

— «Пуля дура, штыкъ молодецъ!» сказалъ въ отвѣтъ Частный Приставъ.

— «У тебя все одно и то же!» возразила жена. «А если бъ ты обходился повѣжливѣе съ молодыми офицерами, то наша Куля не сидѣла бы до сихъ поръ въ дѣвкахъ. Чѣмъ не женихъ былъ въ полку Прапорщикъ Перепеченко? Дворянинъ, помѣщикъ, малой добрый, здоровякъ»

— "Лѣнивый хохолъ, прожора, которому нравились твои пироги, а не наша Кулька, " возразилъ Частный Приставъ.

— «Говори теперь, что хочешь, а если бъ ты не сажалъ его подъ арестъ и не гонялъ на конюшню, то наша Куля была бы теперь Прапорщица Перепеченкова, дворника, помѣщица, и жила бы да поживала на хуторѣ, въ хлѣбородной Украйнѣ…. Ужъ мнѣ твоя служба!….»

— «Дѣло мастера боится, а у крестьянина, не умѣющаго владѣть сохою, и хлѣбъ не родится!» отвѣчалъ хладнокровно Частный Приставъ.

— «Не великъ урожай и у тебя, господинъ мастеръ! Дѣтьми Господь благословилъ, а какъ подумаешь, съ чѣмъ ихъ пустить по свѣту, такъ умъ за разумъ заходитъ!»

— «За Богомъ молитва, а за Царемъ служба не пропадетъ!» сказалъ Частный Приставъ. «Дочки пойдутъ замужъ, сыновья вступятъ въ службу, а мы съ тобой будемъ, на старости, ѣсть казенный паекъ, да молиться Богу за Православнаго Царя, пока смерть не протрубитъ ретираду.»

— «Легко сказать: дочки пойдутъ замужъ!»

— «Суженаго конемъ не объѣдешь!» возразилъ Частный Приставъ.

— «Твоя буйная головушка разгоняетъ суженыхъ, какъ волкъ овецъ»

— «Голова хвоста не ждетъ!» сказалъ Частный Приставъ, не думая, кстати или не кстати приводитъ онъ изреченія изъ Суворовской тактики и пословицы,

— «Съ тобою не сговоришь!…..»

— «Такъ лучше замолчатъ.»

— «Но если бъ мы приласкали Спиридонова, то онъ былъ бы прекрасный женихъ для нашей Кульки. Хотя не богатъ, но дворянинъ, воспитанъ, скроменъ, и тихъ….»

— «То есть, нюня, мямля, хрипунъ,^[1] франтъ!» сказалъ Частный Приставъ. «Что мнѣ это за Квартальный офицеръ, который не имѣетъ духу наказать дворника, не умѣетъ прикрикнуть порядкомъ на кучера, и котораго не боится ни одинъ лавочникъ, ни одинъ цѣловальникъ въ цѣломъ кварталѣ? Что мнѣ это за воспитаніе! Служишь, такъ держи ухо востро, и гляди козыремъ, чтобъ какъ мигнулъ глазомъ, такъ у виноватаго мурашки пробѣжали бы по кожѣ! -Охота отыскивать хворыхъ и колѣкъ по захолустьямъ, такъ ступай въ фельдшера, а коли любится собирать милостыню на убогихъ, маршъ въ монастырь! Твой Спиридоновъ сущая баба! — Да ужъ я добьюсь, кой чортъ заставляетъ его караулить подъ окнами одного дома, три недѣли сряду! Какъ ни поѣду по части — онъ все на одномъ и томъ же мѣстѣ. Нѣтъ ли тутъ какихъ шашней, сапермептъ! Вѣдь за все я отвѣтчикъ!….»

— «Перестань, Сидоръ Аввакумовичъ, перестань! Какъ можно за то сердиться на офицера, что ты застаешь его часто на одномъ и томъ же мѣстѣ? Случайность — и только!»

Сидоръ Аввакумовичъ задумался, а жена его продолжала:

— «Дѣло въ томъ, что ты сегодня былъ не въ духѣ, получивъ выговоръ за этого Князя, который жаловался, что ты нагрубилъ ему….. а кончилось тѣмъ, что ты выместилъ на Спиридоновѣ, который былъ такъ несчастенъ, что попался тебѣ въ минуту твоего гнѣва.»

Аграфена Семеновна попала въ цѣль. Добрый Сидоръ Аввакумовичъ почувствовалъ, что "жена его говоритъ правду, и чтобъ отвести душу, принялся бранить Князя, за котораго получилъ выговоръ.

— «Пусть онъ сто разъ жалуется и пусть меня сто разъ арестуютъ, выгонятъ изъ службы, но я не спущу этому Князю ни на волосъ, саперментъ, и какъ только люди его опять станутъ играть въ карты и буянить въ трактирахъ, то опять велю всѣхъ тащить на съѣзжую и перепороть порядкомъ. Я знаю законъ — и только, саперментъ!»

— «А Спиридоновъ чѣмъ же виноватъ? Твоя воля и твой разумъ. Мое дѣло женское, и ты знаешь лучше меня, что должно дѣлить.»

Этими словами Аграфена Семеновна, какъ говорится, доконала своего мужа. Не видя ни упрямства, ни настойчивости со стороны жены, онъ рѣшился исправить тотчасъ свою ошибку.

— «Вина Спиридонова конечно не велика, но все таки не надобно ему Глазѣть на улицахъ и не должно стоять спиною къ рабочимъ…. не надобно….» Сидоръ Аввакумовичъ не кончилъ рѣчи, всталъ со стула, и курнувъ раза три сильнѣе обыкновеннаго, сказалъ: «Поди-ка, Груня, да приготовь стаканчикъ чаю, вѣрно горячая вода есть еще на кухнѣ!» Жена вышла, а Частный Приставъ, отворивъ дверь въ Канцелярію, закричалъ: «Алексѣй Петровичъ Спиридоновъ! Пожалуй-ка сюда!»

Квартальный Надзиратель подошелъ къ дверямъ.

— «Войди, братецъ, да сядь!» сказалъ Частный Приставъ, ввелъ за руку Надзирателя въ свои комнаты, посадилъ его на стулѣ, а самъ сѣлъ на софѣ, возлѣ столика.

— «Дружба дружбой, а служба службой, братецъ, Алексѣй Петровичъ; арестъ твой кончился. Кто старое вспомянетъ, тому глазъ вонъ!» Частный Приставъ употреблялъ мѣстоименіе ты съ подчиненными въ такомъ только случаѣ, когда благоволилъ къ нимъ. Браня ихъ самымъ жестокимъ образомъ, и даже забываясь, онъ говорилъ всегда: вы и сударь. Квартальный Надзиратель, замѣтивъ его благорасположеніе къ себѣ, зная притомъ доброе его сердце, и видя, что онъ чувствуетъ свою несправедливость, не хотѣлъ огорчать его объясненіями. Онъ склонилъ только голову и отвѣчалъ:

— «У меня только на добро хорошая память, и я никогда не забуду, что вы доставили матушкѣ моей искуснаго и добраго врача, и выхлопотали безденежный отпускъ лекарства изъ аптеки….»

— «И, полно объ этомъ! Терпѣть не могу, когда мнѣ припоминаютъ пустяки…. Это долгъ нашъ!»

— "А мой долгъ быть благодарнымъ, " примолвилъ Квартальный Надзиратель.

Частный Приставъ смягчился. — «Послушай, любезный Алексѣй Петровичъ!» сказалъ онъ такъ нѣжно, какъ только могъ: «Я люблю тебя и уважаю. Ты малой честный, трезвый, и, нельзя сказать, чтобъ былъ неисправный Но въ нашей службѣ нельзя

быть бѣлоручкой, нѣженкой…. надобно быть твердымъ, иногда даже непреклоннымъ, какъ писанный законъ, потому, что мы не судимъ, а только исполняемъ предписанное, и всего чаще имѣемъ дѣло съ людьми, которые хотятъ проскользнуть между закономъ и состраданіемъ. Ты понимаешь меня, Алексѣй Петровичъ! Не надобно нѣжиться, надобно быть построже….»

— «Твердости во мнѣ довольно, Сидоръ Аввакумовичъ! Я пріобрѣлъ ее въ борьбѣ съ несчастіемъ. Но, сознаюсь откровенно, что не люблю быть при наказаніяхъ, при допросахъ, при дракахъ, не люблю бить кучеровъ, дворниковъ…… Это мнѣ противно….»

Частный Приставъ пожалъ плечами, покачалъ головою и сказалъ: — «Развѣ ты думаешь, что мнѣ пріятно смотрѣть всегда медвѣдемъ, кричать, бранить, ссориться?…. Но что же дѣлать! Взялся за гужъ, не говори, что не дюжъ. Ты безпрестанно смотришь въ книгу, а вѣрно не знаешь, что такое чернь. Это звѣрь, братецъ, которому не клади пальца въ зубы! Я прошелъ отъ Торнео до Парижа. Все одно и то же! Эти кургузые мусьи еще хуже нашихъ фабричныхъ и дворни. Только попусти возжи, такъ забрыкали, да и понесли! Вотъ Бонапартъ, дай Богъ за то ему здоровье, былъ славный Полиціймейстеръ и умѣлъ держать своихъ мусъевъ въ ежовыхъ рукавицахъ. Главное дѣло въ томъ, чтобъ быть справедливымъ и не прижимистымъ, а съ нѣжностью не должно выказываться, сохрани Богъ! Тотчасъ прослывешь дуракомъ, да и не-хотя попадешь въ дураки. Я тебѣ скажу по совѣсти, что ты не созданъ для Полиціи, и я хочу подумать, какъ бы тебѣ доставить другое мѣстечко. Моему тестю такой человѣкъ, какъ ты, будетъ кладъ! Тамъ ты будешь мѣрить муку, да воевать съ магазейными крысами…. Если хочешь, я постараюсь….»

— «Я буду вамъ очень благодаренъ; мнѣ только бы имѣть уголъ и кусокъ хлѣба для моей больной матери, а я не боюсь ни какой работы.»

Въ это время Аграфена Семеновна внесла чай. Квартальный Надзиратель выпилъ чашку чаю, поцѣловалъ руку Аграфены Семеновны, и вышелъ. Еремѣевъ ждалъ его въ передней.

— «Я свободенъ!» сказалъ Надзиратель.

Еремѣевъ бросился обнимать его и воскликнулъ: «Пойдемъ, обрадуемъ твою матушку.»

Они пошли на квартиру. Било девять часовъ.

Глава V.
Сердечная тайна.

Обрадовавъ мать своимъ освобожденіемъ изъ подъ ареста, Квартальный Надзиратель пошелъ во французскій театръ, чтобъ быть при разъѣздѣ. Еремѣевъ взялся проводить его, и вмшедъ за ворота, сказалъ: — "Вѣдь сегодня не твоя очередь, братецъ, быть въ театрѣ. Піесу смотрѣть поздно; такъ, по моему, лучше было бы, если бъ ты остался при матушкѣ. При ней я не хотѣлъ говоришь тебѣ объ этомъ, но, по долгу дружбы, долженъ замѣтить, что матушка твоя чрезвычайно безпокоится, примѣчая, что ты съ каждымъ днемъ становишься грустнѣе, задумчивѣе, и какъ будто избѣгаешь ея присутствія. Бѣдная думаетъ, что она тебѣ въ тягость…

— «Можетъ ли она думать это!» воскликнулъ жалобно Надзиратель. "Тысячу разъ готовъ я жертвовать жизнью для ея спокойствія…. Но, правда, " примолвилъ онъ, понизивъ голосъ: «она имѣетъ причину на меня жаловаться…. Чувствую, что я самъ не свой…. — Другъ мой! я долженъ открыться передъ тобою….. Я влюбленъ, и влюбленъ безъ надежды!» —

Еремѣевъ не отвѣчалъ ни слова, но такъ наморщился, что вѣрно удержалъ бы откровенность своего друга, еслибъ онъ могъ это замѣтить. По счастью было довольно темно на улицѣ.

— «Пойдемъ, я тебѣ разскажу дорогою исторію моей несчастной любви.»

Они взялись подъ руки, и Надзиратель началъ свой разсказъ. — «Прошлой зимой я былъ командированъ къ подъѣзду дома, въ которомъ былъ балъ. Душа моя томилась въ атмосферѣ передней, какъ птичка подъ колоколомъ, въ безвоздушномъ пространствѣ. Горестныя мысли сжимали, кололи мой мозгъ. Благородная гордость и чувство собственнаго достоинства уязвляли мое сердце. Я видѣлъ большую часть гостей, какъ они выходили изъ экипажей и проходили чрезъ переднюю. Многихъ зналъ я лично, большую часть по наслышкѣ. Я чувствовалъ свое превосходство предъ многими изъ этихъ истощенныхъ пороками или раздутыхъ развратомъ молодыхъ людей, этихъ бездушныхъ тѣлъ, мумій, драгоцѣнныхъ въ свѣтѣ только своею древностью и папирусомъ, въ который они обернуты. Я чувствовалъ-и страдалъ! Страдалъ жестоко, потому, что долженъ былъ молчать. Наконецъ и тѣло мое изнемогло, какъ душа. Я едва держался на ногахъ. Дворецкій, проходя чрезъ переднюю, замѣтилъ мою блѣдность и изнеможеніе. Онъ предложилъ мнѣ подкрѣпиться чѣмъ нибудь, и провелъ въ буфетъ. Выпивъ стаканъ вина, я освѣжился нѣсколько и подошелъ къ стеклянымъ дверямъ, ведущимъ въ залу. Блистательная картина бала постепенно развивалась передо мною, и услаждала во мнѣ чувство изящнаго. Убранство комнатъ, наряды женщинъ, блескъ и пестрота, легкое, размѣренное (cadencee) движеніе группъ, производили во мнѣ самое пріятное впечатлѣніе. Я искалъ, выбиралъ себѣ глазами мѣсто въ этомъ очаровательномъ кругу, разсматривалъ всѣхъ женщинъ и не находилъ той, которой бы я подалъ руку Вдругъ мелькнула передо мной пара и остановилась близъ стекляныхъ дверей. Танцовали попурри. Кавалеръ подалъ дамѣ стулъ. Она сѣла и оборотилась лицемъ къ дверямъ. Мнѣ показалось, что передо мною разверзлись небеса!…. Я смотрѣлъ, смотрѣлъ, не могъ насмотрѣться, и когда кавалеръ увлекъ даму въ быстрый вальсъ, душа моя полетѣла за нею, и уже не возвращалась ко мнѣ…. — Она осталась тамъ, во взорахъ красавицы, на устахъ ея, она стала увиваться возлѣ сердца ея и я былъ мертвъ безъ мыслей и безъ чувствованій, потому, что всѣ мои помыслы, всѣ ощущенія прикованы были къ ней одной….»

Надзиратель замолчалъ, и, пройдя шаговъ пятьдесятъ въ безмолвіи, продолжалъ разсказъ.

— «Я узналъ, гдѣ она живетъ, кто она. Судьба не дала ей въ удѣлъ богатства. Она сирота, но воспитана въ знатномъ домѣ, окружена блескомъ, и я не могу надѣяться, чтобъ когда нибудь могъ приблизиться къ ней, обратишь на себя взоръ ея, услышать ея слово. — Одна отрада — видѣть ее! Я могу видѣть ее только въ окно, у подъѣзда, на прогулкахъ и въ театрѣ. Подъ видомъ надзора за чистотою тротуаровъ и выметаніемъ улицы, я могу нѣсколько часовъ быть передъ ея окнами, и почти ежедневно ее вижу. Мнѣ извѣстны всѣ домы, всѣ магазины, которые она посѣщаетъ, часы, въ которые она прогуливается; и я не пропускаю ни одного случая видѣть ее… Вотъ чистосердечное признаніе моего нерадѣнія къ службѣ и частыхъ отлучекъ изъ дому! Но могу ли я сказать объ этомъ моей матушкѣ, не подвергаясь справедливымъ упрекамъ въ безразсудности? Я чувствую вполнѣ всю вину мою, все заблужденіе мое, всю несообразность моего поведенія…, и не могу преодолѣть себя…. Любовь сильнѣе меня!»

Надзиратель замолчалъ, и Еремѣевъ собирался съ духомъ, чтобъ сказать что-то, какъ вдругъ изъ-за перекрестка показались пожарныя трубы, скачущія во весь опоръ. Надзиратель взглянулъ на сосѣднюю каланчу. Сигналы были выставлены. «Пожаръ въ нашей части!» воскликнулъ онъ, и побѣжалъ стремглавъ назадъ. Еремѣевъ остался одинъ на улицѣ.

ГЛАВА VI.
Сиротская участь. Пожаръ.

Князь Максимъ Никитичъ Каверзевъ, дядя того повѣсы, о которомъ мы уже говорили, слылъ, напротивъ того, въ свѣтѣ человѣкомъ порядочнымъ и почтеннымъ, потому, что не только не промоталъ своего наслѣдства, но умножилъ свое богатство службою и различными спекуляціями. Въ свѣтѣ не справляются о средствахъ, а судятъ по послѣдствіямъ, и такъ Князь Максимъ Никитичъ былъ уважаемъ, ибо былъ богатъ, въ чинахъ и слылъ дѣловымъ человѣкомъ. Онъ былъ опекуномъ тридцати вдовъ и сорока семи сиротъ, участвовалъ во всѣхъ почти Коммиссіяхъ о частныхъ долгахъ и во множествѣ конкурсовъ, и имѣлъ сильный голосъ въ дѣлахъ промышленыхъ и мануфактурныхъ. До тридцати-лѣтняго своего возраста онъ велъ жизнь не слиткомъ примѣрную, и какъ другіе гоняются за именами Тюрей я или Мальборуга, такъ онъ гонялся за славою Фобласа и Ловеласа. Но женившись на богатой, устарѣвъ, и не имѣя времени на любовныя проказы, онъ довольствовался только двумя безсмѣнными любовницами, а потому и думалъ, что обратился на путь истиннаго смиренія. Княгиня, жена его, была женщина, какихъ мы встрѣчаемъ каждый день тысячами на улицахъ и въ гостиныхъ. Она жила приличіями и для приличіи, свято исполняла всѣ законы общежитія, одѣвалась но модѣ и по лѣтамъ, дѣлала исправно визиты, была пріятною хозяйкою въ домѣ, а о прочемъ не заботилась. Мужъ занимался дѣлами, дворецкій домомъ, гувернеръ и мадамъ дѣтьми, и все шло своимъ порядкомъ, какъ сегодня, такъ и завтра, и такъ далѣе…

У Князя былъ повѣренный, Филиппъ Андреевичъ Загвоздкинъ, который служилъ при немъ уже болѣе двадцати лѣтъ. Это былъ, какъ говорится, приказная строка, плутъ, въ полномъ смыслѣ слова. Природа заклеймила его всѣми знаками отверженія. Онъ былъ и рыжъ, и косъ, и заниа, и колченогъ, и горбатъ, и кривобокъ. Загвоздкинъ покланялся златому тельцу, какъ Израильтяне въ пустынѣ, и приносилъ сему божеству въ жертву умъ свой, совѣсть, честь ближняго и общее мнѣніе. Онъ былъ усерденъ въ служеніи Князю, потому, что находилъ въ томъ свои выгоды. Хотя Князь Максимъ Никитичъ былъ человѣкъ не глупый и имѣлъ навыкъ въ дѣлахъ, но по множеству ихъ онъ не могъ самъ заниматься письмомъ, да притомъ же плохо зналъ Русскую грамоту, а потому, съ общаго совѣта, писалъ бумаги повѣренный, и онъ же велъ дѣла и счеты, подъ руководствомъ Князя, который хотя зналъ, что Загвоздкинъ обманываетъ его при всякомъ случаѣ, но не могъ разстаться съ нимъ, ибо онъ былъ ему необходимъ.

Однажды Князь велѣлъ швейцару сказывать всѣмъ, что его нѣтъ дома, и занялся, въ кабинетѣ, повѣркою счетовъ по конкурсу своего пріятеля, намѣреваясь обсчитать его заимодавцевъ. Было около осями часовъ вечера. Князь кушалъ чай и повертывалъ листы въ толстой тетради, съ карандашемъ въ рукѣ. Камердинеръ доложилъ, что Загвоздкинъ хочетъ поговорить о весьма важномъ дѣлѣ. Князь велѣлъ впустить, и Филиппъ Андреевичъ вползъ, какъ змѣя, согнувшись, въ Княжескій кабинетъ.

— «Что скажешь, Филиппъ Андреевичъ?»

— «Есть кое-о чемъ переговорить, Ваше Сіятельство.»

— "Говори! "

— «Присемъ прошу послѣдней милости у Вашего Сіятельства, а именно, чтобъ вы соблаговолили выслушать меня терпѣливо, отъ начала до конца….»

— «Это что-то новое!» сказалъ Князь, повернувшись въ креслахъ, и смотря съ удивленіемъ на своего повѣреннаго.

— "Все старое, " отвѣчалъ Загвоздкинъ, не то, чтобъ съ улыбкою, не то, чтобъ съ гримасою, а съ какою-то ужимкою, выражавшею рѣшительность. — Князь еще болѣе удивился.

— "Говори же скорѣе, " сказалъ онъ съ нетерпѣніемъ.

— "Но если Ваше Сіятельство станете гнѣваться и перебивать рѣчь мою, то изъ этого ничего не будетъ, " примолвилъ повѣренный, поглаживая свой подбородокъ и уставивъ глаза на Князя.

— «Буду слушать; говори!…»

— «Вашему Сіятельству, безъ сомнѣнія, памятно, что когда мы лѣтъ за шестнадцать предъ симъ объѣзжали карантины на Турецкой границѣ, въ одномъ изъ нихъ умерло, почти въ одно время, два человѣка, Русскіе дворяне: одинъ карантинный чиновникъ, а другой отставной военный, возвращавшійся изъ за-границы въ Россію. Они были сперва друзьями, потомъ въ размолвкѣ, и наконецъ сошлись для мировой, на порогѣ могилы. Карантинный чиновникъ, умершій прежде, оставилъ порученіе пещись о бѣдной его семьѣ, котораго, разумѣется, мы не исполнили, а отставной военный передалъ намъ въ банковыхъ билетахъ шесть сотъ пятьдесятъ тысячъ рублей на ассигнаціи, и малолѣтную дочь, а при этомъ и духовное завѣщаніе, въ которомъ опредѣлено отдать пять сотъ тысячъ рублей его дочери, по совершеннолѣтіи, а полтораста тысячъ семейству его друга, карантиннаго чиновника. Сиротку Ваше Сіятельство изволили призрѣть по-Христіански, воспитали наравнѣ съ дѣтьми, и обходились съ ней, какъ съ родною дочерью. Объ этомъ ни слова! Но о пяти стахъ тысячахъ рублей, сколько мнѣ извѣстно, не соизволили извѣстить ее, да и мнѣ приказали молчать, подаривъ за сіе двадцать пять тысячъ рублей. Теперь сирота выросла, разцвѣла, и сдѣлалась красавицей, и я смертельно влюбленъ въ нее. Прошу Вашего Сіятельства, соблаговолите выдать за меня вашу воспитанницу, Елисавету Ѳедоровну, съ родительскими пятью стами тысячъ рублей. Проценты же отъ капитала, за шестнадцать лѣтъ, и полтораста тысячъ, также съ процентами, принадлежащіе семьѣ карантиннаго Надзирателя, останутся на вѣчныя времена при Вашемъ Сіятельствѣ. Если вы, Сіятельный Князь, предполагаете, что всему этому дѣлу слѣдъ простылъ, то изволите ошибаться: у меня хранится подлинное завѣщаніе отца Елисаветы Ѳедоровны, подписанное свидѣтелями, въ которомъ означены даже нумера банковыхъ билетовъ и время, въ которое внесены деньги. И такъ всякой споръ былъ бы безполезенъ. Предъявивъ завѣщаніе, при явочномъ прошеніи, и объяснивъ дѣло, я увѣренъ въ успѣхѣ, а засимъ прошу у Вашего Сіятельства благосклоннаго разрѣшенія и продолженія высокихъ милостей къ вѣрному слугѣ.» Сказавъ сіе, Загвоздкинъ низко поклонился, откашлялся и, смотря изъ подлобья на Князя, улыбался подъ рукою, гладя свой подбородокъ.

Князь во время этой рѣчи то блѣднѣлъ, то краснѣлъ, морщился, потиралъ лобъ, оглядывался, не подслушиваетъ ли кто, вертѣлся на стулѣ, и когда Загвоздкинъ кончилъ рѣчь, вскочилъ съ мѣста и закричалъ: -«Ахъ, ты мошенникъ, злодѣй, разбойникъ, плутъ, воръ!….»

— «Все это такъ!» возразилъ хладнокровно Загвоздкинъ; «но я имѣю отъ Вашего Сіятельства, ежегодные аттестаты, свидѣтельствующіе въ моей вѣрной, усердной и безпорочной службѣ, имѣю притомъ подлинное завѣщаніе покойнаго отца Елисаветы Ѳедоровны, а вы не имѣете ни строки къ своему оправданію и къ уличенію меня въ безчестныхъ поступкахъ….» Присемъ Загвоздкинъ снова поклонился Князю.

Князь былъ внѣ себя отъ бѣшенства, но старался заглушить безсильную свою злобу. Онъ выпилъ стаканъ холодной воды и сталъ быстро расхаживать по комнатѣ, сложа руки на груди и опустя глаза. Наконецъ онъ остановился передъ Загвоздкинммъ, и сказалъ: — «Но какимъ же образомъ ты сохранилъ это духовное завѣщаніе? Вѣдь я изорвалъ его своими руками!»

— «Въ часъ времени я переписалъ его подъ почеркъ покойника, когда вы обѣдали у Генерала. Вы едва успѣли взглянуть на подлинникъ и даже не читали его, когда положили въ свой портфель, отъ котораго у меня были поддѣльные ключи, и потому не различили съ копіей, въ торопяхъ…. Извините, Ваше Сіятельство, дѣло прошлое!….»

— «Скажи, Филиппъ Андреевичъ, честно ли это?» сказалъ Князь, смягчивъ голосъ.

— «Оно такъ-съ! Но, изволите видѣть, Ваше Сіятельство, какъ бы это сказать…. то есть…. съ позволенія вашего, осмѣливаюсь доложить, что и чужое завѣщаніе изорвать въ куски, нельзя назвать богоугоднымъ дѣломъ….»

Князь едва могъ удержать гнѣвъ свой и злобу. Онъ сжималъ кулаки, крѣпко стиснулъ зубы, дрожалъ и страшно смотрѣлъ на Загвоздкина.

— «Злодѣй, гнусный предатель, Іуда, неблагодарный!…..» проговорилъ Князь медленно, задыхаясь отъ гнѣва.

Загвоздкинъ стоялъ неподвижно, и хладнокровно смотрѣлъ въ глаза Князю. — "Оно такъ-съ! Но все нейдетъ къ дѣлу, " отвѣчалъ Загвоздкинъ, съ коварною улыбкой.

— "Ты знаешь, безсовѣстный, что мой племянникъ, сынъ брата моего, влюбленъ смертельно въ Лизаньку, и проситъ меня, чтобъ я выдалъ ее за него. Ты знаешь, что я былъ опекуномъ племянника, и управлялъ его имѣньемъ; что счеты еще не кончены и квитанція не получена. Тебѣ извѣстно, что какіе-то злодѣи подучили племянника требовать отъ меня отчетовъ за управленіе имѣньемъ, " (Загвоздкинъ снова погладилъ подбородокъ и лукаво улыбнулся подъ рукою): «и что племянникъ обѣщалъ подписать квитанцію не читая, когда я принужу Лизаньку выйти за него за мужъ. Ты же самъ поживился порядкомъ въ этой опеки, и знаешь, чему я подвергнусь, если племянникъ сдѣлаетъ дѣло гласнымъ?… Опомнись, Филиппъ Андреевичъ! Нельзя ли намъ кончить иначе?»

— "Племянникъ Вашего Сіятельства мотъ и негодяй, и не можетъ быть мужемъ Елисаветы Ѳедоровны, " возразилъ Загвоздкинъ. «Дѣло объ опекѣ берусь я уладить, миролюбно, въ пользу Вашею Сіятельства, ибо молодой Князь имѣетъ ко мнѣ довѣренность и совѣтуется со мною…….»

— «Такъ и это твои же козни! Ахъ, окаянный!» сказалъ Князь, покачавъ головою. Мужество оставило его. Онъ чувствовалъ, что находится во власти Загвоздкина, какъ грѣшная душа въ когтяхъ у дьявола. «Но какъ мни уговорить Лизаньку выйти за тебя замужъ?» сказалъ Князь, стараясь улыбнуться. «Вѣдь ты, братецъ, гадокъ, какъ смертный грѣхъ, и если Лизанька узнаетъ, что она имѣетъ полмилліона, то плюнетъ на тебя и выйдетъ за любова молодца!….»

— "Она не должна знать, какъ и прежде, что имѣетъ полмилліона, " отвѣчалъ Загвоздкинъ: «соблаговолите сказать ей, что я имѣю около осьми сотъ тысячъ рублей и хочу на ней жениться, и что если она не согласится выйти за меня, то вы лишите ея своихъ милостей и сгоните со двора, какъ неблагодарную….»

— «Злодѣй!» сказалъ Князь, и сталъ снова, въ молчаніи, прохаживаться по комнатѣ.

Спустя нѣсколько времени, онъ позвонилъ въ колокольчикъ. Явился камердинеръ. «Позови Лизаньку!» сказалъ Князь и сѣлъ, по прежнему, въ кресла.

Вскорѣ вошла въ кабинетъ сирота, дѣвица лѣтъ осьмнадцати, прелестная, какъ небожительница кисти Рафаэлевой, и со всею откровенностію чистой души, со всею нѣжностію непорочнаго сердца, поцѣловала въ руку того, котораго почитала своимъ благодѣтелемъ, и спросила: «Что прикажете, папа?…..»

Князь былъ важенъ и серьёзенъ, онъ велѣлъ ей сѣсть возлѣ себя и сказалъ: — «Въ первый разъ, въ теченіе шестнадцати лѣтъ, долженъ я напомнить тебѣ объ нашихъ отношеніяхъ. Я спасъ тебя отъ заразы и отъ смерти въ чумномъ госпиталѣ, подвергая жизнь свою опасности; воспиталъ тебя, какъ родное дитя, и любилъ всегда наравнѣ съ собственными дѣтьми. — Теперь пришло время устроить будущую судьбу твою. Ты дѣвица умная и съ характеромъ, а потому почувствуешь истину, когда я скажу тебѣ, что ты не должна искать жениха между молодыми вертопрахами или между устарѣлыми развратниками, которыми ты окружена ежедневно. Если хочешь быть счастлива, возьми мужа пожилаго, но умнаго, дѣловаго человѣка. Главное дѣло въ свѣтѣ, милая Лизанька, — деньги! — на нихъ можно купить всѣ блага, а все, чего нельзя достать за деньги, есть мечты, сонъ, мыльные пузыри! Я для тебя нашелъ жениха, моего стараго пріятеля, который имѣетъ восемь сотъ тысячъ наличными деньгами! Восемь сотъ тысячъ!!! Подумай, Лизанька! считая пять процентовъ, ты будешь имѣть сорокъ тысячъ рублей ежегоднаго дохода, а твой женихъ можетъ достать на биржѣ и десять процентовъ, и ты будешь проживать восемьдесятъ тысячъ рублей! Сколько на эти деньги можно имѣть шалей, шляпокъ, блондовъ!…. Мужъ твой ни въ чемъ не откажетъ тебѣ. Онъ смертельно влюбленъ въ тебя, и если не вѣришь, — спроси — онъ скажетъ тебѣ это!» — Князь, кончивъ рѣчь, указалъ на Загвоздкина.

Сирота смотрѣла съ удивленіемъ на Князя, пока онъ говорилъ; но когда онъ указалъ ей на Загвоздкина, она взглянула на него презрительно и громко захохотала.

— «Не смѣйся, Лизанька! Это дѣло весьма важное…..» сказалъ Князь.

— "Вы шутите, папа, « возразила Лизанька: „да я лучше выйду замужъ за обезьяну Княгини, чѣмъ за этого урода….“

— „Не изволь, сударыня, шутить, когда я говорю дѣло!“ — сказалъ Князь грозно. Въ первый разъ въ жизни сирота испытала строгость Князя. Хотя ее не слишкомъ нѣжили въ домѣ, но и не обижали, а обходились съ нею вѣжливо и ласково. Она была поражена тономъ Князя, поблѣднѣла какъ полотно, встала со стула и сказала также важно: — „И такъ вы не шутите, Князь?….“

— „И не думаю шутить! Напротивъ того, прошу и приказываю согласиться выйти замужъ за Загвоздкина, подъ опасеніемъ лишенія моихъ милостей!…..“

— „При всей благодарности моей за ваше родительское попеченіе о моей юности, я никогда не выйду замужъ, за кого бы то ни было, когда мое сердце и мой разумъ не согласятся въ выборѣ жениха. Какъ мнѣ ни прискорбно лишиться вашихъ милостей, но я не могу и не должна купить ихъ цѣною моей чести….“

Французская пословица твердитъ: „Въ домѣ повѣшеннаго не должно говоришь о веревкѣ.“ При словѣ чести Князь взбѣсился. „Что ты осмѣливаешься говорить!“ воскликнулъ онъ въ гнѣвѣ: „Развѣ я предлагаю тебѣ что нибудь безчестное! Ты должна цѣловать мои ноги и руки за то, что я выбралъ для тебя богатаго жениха, а ты еще осмѣливаешься вздорить! Негодница, неблагодарная! Или сей часъ согласись выйти замужъ за Загвоздкина, или вонъ изъ моего дома!….“

Несчастная сирота, не привыкшая къ такому обхожденію, вскрикнула и упала на полъ безъ чувствъ…

— „Ну, видишь ли, что я все сдѣлалъ, чего ты отъ меня требовалъ?“ сказалъ Князь, обращаясь къ Загвоздкину: „Теперь не пеняй на меня! Ты видишь, что не я виноватъ въ отвращеніи ея къ тебѣ… Гей, кто тамъ! Пошлите за дѣвками, помогите!“ Князь сталъ звонить изо всей силы.

Загвоздкинъ, который въ это время стоялъ безмолвно какъ истуканъ, и только изъ подлобья поглядывалъ на Лизаньку, отвѣчалъ хладнокровно: — „Ничего, Ваше Сіятельство, это пройдетъ! Была бы ваша воля, а дѣвку мы уломаемъ!“ Сказавъ это, онъ поклонился Князю и вышелъ. Прибѣжали служанки и вынесли безчувственную Лизу. Вдругъ въ домѣ раздались крики; „Пожаръ, пожаръ!“

Глава VII.
Ай да молодецъ!

Надъ сѣнными сараями, въ домѣ Князя Каверзева, была большая комната, гдѣ горѣлъ неугасимый огонь на очагѣ, стрегомый дѣвами, не Весталками, а просто прачками. Здѣсь съ утра до ночи, и обратно, раскаливались утюги, для глаженія драгоцѣннаго бѣлья, пеленавшаго и красоту и безобразіе. Огонь, чрезъ треснувшую печь, проникъ къ перекладинамъ и зажегъ сѣно. Вдругъ весь дворъ покрылся дымомъ и пламенемъ. Отъ многочисленной дворни Князя было болѣе помѣхи, нежели пользы. Всѣ суетились, и никто ничего не дѣлалъ. Прискакали пожарныя трубы, выстроились, и брызнули фонтанами воды, которая, однако жъ, не могла залить распространившагося пожара. Пожарная команда вломилась въ комнаты, необъятыя пламенемъ, и стала спасать мебели и имущество, выкидывая чрезъ окна шкафы и зеркала. Между тѣмъ другіе срывали крышу, расторгали связь между перекладинами. Трескъ пламени, стукъ и звукъ падающихъ мебелей, крики и вопли, все смѣшивалось въ ревѣ сильнаго вѣтра, который дулъ себѣ на просторѣ, какъ будто его-то здѣсь и надобно было. Вдругъ въ окнѣ третьяго этажа, надъ тою комнатою, гдѣ начался пожаръ, сквозь пламя, вьющееся изъ оконъ втораго этажа и уже досягающее третьяго, показалась женщина, выглянула, вскрикнула и скрылась. Всѣ чувствовали, что несчастная находится на краю гибели, но какъ снасти ее! Надобно устремиться сквозь пламя, но лѣстницѣ, которая вспыхнетъ въ одну минуту. Вдругъ изъ толпы выбѣгаетъ полицейскій офицеръ. „Ставь лѣстницу!“ закричалъ онъ пожарнымъ солдатамъ: „Братцы! дайте мнѣ два кителя и обмочите ихъ сперва въ водѣ,“ примолвилъ онъ. Два солдата сняли съ себя кители, окунули въ чанъ съ водою, и подали офицеру. Онъ сбросилъ съ себя шляпу и шпагу, перекрестился, обвернулъ голову мокрымъ кителемъ, бросился вверхъ по лѣстницѣ, сквозь пламя и дымъ, и вскочилъ въ окно. Между тѣмъ лѣстницу обхватило огнемъ, и она запылала. „Пропалъ, погибъ!“ закричали въ толпъ любопытныхъ. „Нѣтъ не пропалъ!“ воскликнулъ Брантмейстеръ: „казенное ни въ огнѣ не горитъ, ни въ водѣ не тонетъ! Подавай парусину!“ — Подъ окномъ растянули парусину. Полицейскій офицеръ выглянулъ изъ окна, посмотрѣлъ на лѣстницу, вымѣрилъ глазами высоту, взглянулъ на парусину и снова скрылся. Вдругъ онъ сталъ на окнѣ, съ нотою въ рукахъ, и закричалъ: „Держи крѣпче!“ и бросился сквозь огонь, съ третьяго яруса, на растянутую парусину, которую крѣпко держали человѣкъ десять солдатъ. „лихо!“ воскликнулъ Брантмейстеръ. „Ай да молодецъ!“ раздалось въ толпѣ.

Полицейскій офицеръ, соскочившій съ третьяго этажа, былъ силенъ, какъ Геркулесъ. Онъ держалъ надъ головою спасенную имъ женщину, закутанную имъ въ мокрые кителя. Она не почувствовала сильнаго сотрясенія, и все была въ обморокѣ. Офицеръ схватилъ ее на руки, какъ труднаго младенца, и быстро побѣжалъ за ворота, пробиваясь сквозь толпу народа, который кричалъ ему въ слѣдъ: „ай да молодецъ!“

Этотъ храбрый офицеръ былъ Квартальный Надзиратель, герой этой справедливой повѣсти, Алексѣй Петровичъ Спиридоновъ, а спасенная имъ женщина, Елисавета Ѳедоровна, та самая, которую онъ любилъ столь пламенно и безнадежно. Вообразите себѣ его радость! Квартира его была во сигѣ шагахъ. Прямо съ пожара онъ бросился домой, положилъ драгоцѣнную ношу на свою кровать, велѣлъ вѣрной Марьѣ раздѣть больную, и побѣжалъ за Докторомъ. По счастью, Докторъ былъ дома, и такъ, взявъ съ собою спирты и шнеперъ, онъ поспѣшилъ на помощь больной. Все это случилось въ четверть часа времени, а въ другія четверть часа Елисавета Ѳедоровна уже открыла глаза, пришла въ чувство и была совершенно здорова. Надзиратель стоялъ за дверьми ни живой, ни мертвый, пока приводили въ чувство ангела души его. Сердце въ немъ сильно билось, сперва отъ страха, послѣ отъ радости. Наконецъ она заговорила. Надзиратель приставилъ ухо.

— „Гдѣ я!“ спросила Елисавета Ѳедоровна у Доктора.

— „Въ квартирѣ Квартальнаго Надзирателя, человѣка честнаго, благороднаго, благовоспитаннаго, который живетъ съ своею больною матерью“ отвѣчалъ Доктора».

— "Я знаю его, " возразила Елисавета Ѳедоровна.

Сердечко у Надзирателя такъ сильно ёкнуло, что чуть не распалось на части. «Она знаетъ меня!» прошепталъ онъ.

— «А гдѣ онъ?» спросила она.

— "Здѣсь, " отвѣчалъ Докторъ.

— "И такъ, позвольте мнѣ одѣться; я хочу переговорить съ нимъ, " сказала она.

Докторъ вышелъ изъ комнаты; а Марья пособила ей надѣть платье, которое въ это время высохло на печи. Красавица, подбирая и связывая волосы передъ разбитымъ, восьмигривеннымъ, зеркальцомъ, висѣвшимъ надъ столикомъ, не могла не улыбнуться. Одѣвшись, она вышла изъ комнаты, и пошла къ больной матери своего избавителя, гдѣ находились Докторъ, самъ Надзиратель и другъ его, Еремѣевъ. Мать плакала отъ страха и отъ радости, слушая разсказъ Еремѣева о великодушномъ подвигѣ ея сына.

Красавица подошла къ кровати, поцѣловала руку больной и, обратясь къ Квартальному Надзирателю, который стоялъ у изголовья, потупя взоръ, не смѣя взглянуть на ту, которую хотѣлъ бы поглотить взорами, она сказала: "Я не могу изъявить вамъ моей благодарности, Алексѣй Петровичъ, потому, что не нахожу словъ, чтобъ выразить все то, что чувствую, но мы давно знакомы, " примолвила она съ нѣжною, легкою улыбкой. «Я знаю, что вы меня любите!»

— «Вы знаете это!» воскликнулъ Надзиратель.

— «Вы не скрывались въ этомъ, ища меня повсюду, проводя часть дня подъ моими окнами, не спуская глазъ съ меня въ театрѣ, являясь предо мною на гульбищахъ, у всѣхъ подъѣздовъ. Вѣрьте, Алексѣй Петровичъ, что мы, женщины, не ошибаемся въ этомъ! Вы любите меня, и я знаю васъ давно, знаю чрезъ людей — и люблю васъ взаимно….»

При сихъ словахъ Надзиратель чуть не упалъ безъ чувствъ на землю. Онъ держался одною рукою за кровать, и дрожалъ всѣмъ тѣломъ.

— "Я люблю васъ, " продолжала красавица: "потому, что вы человѣкъ благородный и нѣжный сынъ, а добрый сынъ не можетъ быть дурнымъ человѣкомъ. Я бѣдна, такъ же какъ вы, и вы имѣете передо мною большое преимущество: у васъ есть мать, — а я сирота! Но если матушка ваша благословитъ насъ и захочетъ имѣть меня своею дочерью, то я не боюсь съ вами бѣдности. Я знаю женскія рукодѣлья, могу преподавать уроки въ рисованіи, въ музыкѣ, въ языкахъ, и не буду вамъ въ тягость, а напротивъ, попеченіями моими буду стараться облегчить горестное положеніе нашей маменьки, усладить ея уединеніе Теперь я ни отъ кого не завишу. — Князь, сегодня вечеромъ, передъ пожаромъ, выгналъ меня изъ своего дома, за то, что я не согласилась выйти замужъ за гнуснаго его повѣреннаго Маменька, рѣшите участь нашу!…

Мать Надзирателя рыдала. Она поднялась на постелѣ, простерла объятія и, заключивъ въ нихъ добрую, благородную Лизу, обливала ее слезами, лепеча сквозь всхлипываніе: — «Благослови васъ, Боже! Ангелъ мой, милое дитя!…..»

Наконецъ Надзиратель пришелъ въ себя и бросился къ ногамъ Елисаветы Ѳедоровны, воскликнувъ: — «Повтори мнѣ, что ты меня любишь…. Дай услышать еще разъ эти небесные звуки!…..»

Елисавета Ѳедоровна подняла его и бросилась къ нему, со слезами, на шею. Зная, что скромность и несчастное положеніе ея возлюбленнаго никогда не доведутъ его до объясненія, она сдѣлала чрезвычайное усиліе надъ собою, чтобъ побѣдить свою застѣнчивость и самой развязать этотъ узелъ. — Но это усиліе мужества и эта побѣда надъ дѣвичьей скромностью истощили ее. Она залилась слезами и почти безъ чувствъ повисла на шеѣ своего возлюбленнаго. Всѣ были счастливы и всѣ плакали. — Еремѣевъ прижалъ къ сердцу своего друга и поцѣловалъ руку его невѣсты. Даже Докторъ нашелъ запоздалую слезу въ своемъ добромъ сердцѣ, изсушенномъ безпрерывнымъ зрѣлищемъ бѣдствій человѣчества. Онъ вышелъ, Пожавъ руку Надзирателя.

Когда первый восторгъ прошелъ, и души отдохнули отъ сильныхъ ощущеній, Елисавета Ѳедоровна сказала: — «Маменька, я останусь съ вами! У меня нѣтъ пріюта….»

Надзиратель указалъ на свое сердце.

Елисавета Ѳедоровна улыбнулась нѣжно, и подала ему руку, которую онъ прижалъ къ устамъ.

Съ перваго слова между любовниками водворилась искренность, понятная и доступная только возвышеннымъ душамъ. — Послѣ перваго объясненія, они уже говорили ты другъ другу.

Глава VIII.
Шкатулка.

Городовой унтеръ-офицеръ поставилъ на столъ шкатулку и сказалъ: — «Какіе-то бездѣльники украли, изъ погорѣлаго дома, шкатулку и разбили за угломъ. Но въ это время я наткнулся на нихъ и ухватилъ одного за воротъ. Онъ вывернулся, и мошенники хотѣли было сбить меня съ ногъ — да я, вспомнивъ старину, выхватилъ тесакъ, и давай крошить. — Они бѣжали, а шкатулка осталась мнѣ въ добычу. Извольте посмотрѣть, что тутъ есть.»

Крышка уже была разбита. Надзиратель заглянулъ въ нее, и увидѣлъ, что она набита бумагами. — "Надобно сдѣлать, тотчасъ, опись бумагамъ, при городовомъ, " сказалъ Алексѣй Петровичъ: «и представить при рапортѣ. Дѣло не терпитъ отлагательства. Еремѣевъ! пособи братецъ!»

— «Я также буду пособлять тебѣ, Алеша!…» сказала Елисавета Ѳедоровна. "Съ этой поры я должна раздѣлять всѣ труды твои "

— "Очень радъ! работа будетъ игрушкой съ тобою, мой ангелъ, " возразилъ Надзиратель, взглянувъ нѣжно на Лизу.

Городовой смотрѣлъ съ удивленіемъ, и не понималъ, откуда появилась такая красавица въ квартирѣ Надзирателя, да еще и хозяйничаетъ при матери. Онъ надулъ усы и покачалъ головою. Принесли столъ, поставили его возлѣ постели больной-и сѣли за работу. Лиза взяла перо и приготовилась писать подъ диктовку, а Надзиратель и Еремѣевъ стали разбирать бумаги.

— «Ба! да это Дѣловыя бумаги Князя Каверзева и повѣреннаго его, твоего милаго женишка, Загвоздкина!» сказалъ, улыбаясь Надзиратель: «шкатулка принадлежитъ ему, потому, что его собственныя бумаги не попали бы къ Князю. Векселей порядочное число!….»

— «А это что за бумага!» сказалъ Еремѣевъ. «Господи воля твоя, хорошо ли я вижу…. Да здѣсь упомянуты ваши имена, твое Алексѣй и ваше Елисавета Ѳедоровна!….»

— «Что такое, покажите!» воскликнула Елисавета Ѳедоровна, и выхватила бумагу. "Боже мой! да это рука покойнаго отца моего! вотъ его подпись! У меня сохранились письма сто къ покойной маменькѣ…. Что это значитъ!

— «Духовное завѣщаніе!» сказалъ Еремѣевъ.

— «А я до сихъ поръ не слыхала, что послѣ него осталось духовное завѣщаніе….. Читайте вслухъ, ради Бога!»

— «Маменька!» сказалъ Надзиратель: «вообразите себѣ, что моя Лиза, дочь Ѳедора Ивановича Ландышева, друга папенькина!»

— «Неужели! Да онъ былъ холостъ, когда пропалъ безъ вѣсти!»

— «Папенька женился въ Константинополѣ, на Гречанкѣ,» сказала Лиза. «Мать моя умерла послѣ родовъ, и на другой годъ отецъ мой вознамѣрился возвратиться въ отечество…. Смерть постигла его въ карантинѣ — Этому минуло шестнадцать лѣтъ!»

— "Въ эту самую пору умеръ въ карантинѣ же и мужъ мой, " сказала мать Надзирателя, утирая слезы.

— "Они встрѣтились въ карантинѣ, примирились, и вотъ доказательство честности отца моей Лизы, " примолвилъ Надзиратель, смотря въ бумагу. «Духовнымъ завѣщаніемъ онъ отдаетъ намъ взятыя у насъ деньги, съ процентами, всего полтораста тысяча», а дочери своей, моей Лизѣ, оставляетъ пять сотъ тысячъ и проситъ, чтобъ она любила меня какъ брата, если не можетъ любить какъ мужа "

— «Боже мой, да это чудеса!» сказалъ Еремѣевъ, крестясь.

— «Мудреное дѣло, Ваше Благородіе!» примолвилъ городовой, который изъ всего этого понялъ только сотни тысячъ.

— «Но гдѣ жъ деньги?» спросилъ Еремѣевъ.

— "Вотъ здѣсь написаны нумера билетовъ — а гдѣ они --это знаетъ Князь и его повѣренный, " возразилъ Надзиратель: «и должны сказать передъ судомъ.»

— «Разумѣется, а между тѣмъ поздравляю!» примолвилъ Еремѣевъ.

Опять наступила радость, но радость тихая, безслезная, радость, которая бы свела съ ума человѣка съ душою обыкновенною, если бъ онъ изъ нищаго сдѣлался внезапно богатымъ. Радость эта не тронула глубоко душъ высокихъ, а родилась и улеглась въ умѣ, не задѣвъ сердца.

Между тѣмъ надобно было кончить дѣло. Бумаги описали, завѣщаніе поставили въ описи, но удержали у себя, а прочія бумаги отослали чрезъ городоваго, при рапортѣ, къ Частному Приставу. Внесли кровать для Лизы въ комнату матери, и всѣ улеглись спать. Но сонь не смыкалъ глазъ счастливцевъ. Всѣ крайности сходятся, и счастье во многомъ походитъ на несчастіе.

Глава IX.
Бѣда.

На другой день Еремѣевъ одѣлся въ мундиръ, и пошелъ къ Князю Каверзеву съ письмомъ отъ Лизы и Надзирателя, въ которомъ они извѣщали его, что завѣщаніе находится въ ихъ рукахъ, просили кончить дѣло миролюбію и объявляли: что они уже помолвлены, въ исполненіе воли покойнаго родителя Лизы. — Князь не принялъ Еремѣева; но велѣлъ взять у него письмо, и приказавъ сказать ему, что чрезъ недѣлю пославшіе его получатъ отвѣтъ.

Общимъ совѣтомъ положено было подождать.

Пять дней Надзиратель блаженствовалъ въ упоеніи любви, въ надеждахъ; на шестой день вечеромъ его позвали къ Частному Приставу, который встрѣтилъ его съ печальнымъ лицемъ.

— «Сапермешпъ, сто тысячъ разъ саперментъ!» сказалъ Частный Приставъ: «тебя, братъ, Алексѣй Петровичъ, обвиняютъ въ ужасныхъ преступленіяхъ. Съ перваго слова объявляю тебѣ, что я ничему не вѣрю, зная твою честность, за которую ручался передъ начальствомъ. Но меня не послушали! Нечего дѣлать — поѣдемъ въ тюрьму….»

— «Я…. въ тюрьму!» воскликнулъ удивленный Надзиратель.

— «Да, братецъ, тебя велѣно посадить въ тюрьму, и притомъ подъ строжайшимъ надзоромъ….. Поѣдемъ, братецъ: я долженъ рапортовать объ исполненіи указа, при вечернемъ рапортѣ.»

— «Помилуйте, но въ чемъ же меня обвиняютъ!»

— «Это, братецъ, тайна. Но я люблю тебя искренно и сожалѣю о тебѣ душевно, и если ты дашь мнѣ слово, что будешь молчать, я открою, въ чемъ тебя обвиняютъ, чтобъ ты могъ сообразиться….»

— «Даю честное слово и клянусь Богомъ, что не скажу никому того, что услышу отъ васъ»

— «И такъ тебя обвиняютъ, будто ты укралъ на пожарѣ шкатулку, похитилъ изъ нея сто пятьдесятъ тысячъ рублей наличными деньгами, и, соблазнивъ воспитанницу Князя Каверзева, составилъ фальшивое духовное завѣщаніе въ ея и въ свою пользу, когда всѣмъ извѣстно, что отецъ ея былъ баи крутъ и бѣжалъ отъ тюрьмы за границу….»

— «Но городовой можетъ засвидѣтельствовать…..»

— «Городовой человѣкъ безграмотный; онъ не знаетъ, было ли то написано, что вы читали да притомъ же онъ вчера получилъ отставку и скрылся, не извѣстно куда…. Повторяю, что я не вѣрю ничему въ этой сказкѣ, и сильно подозрѣваю Князя…. Но, братецъ, плетью обуха не перешибешь а съ сильнымъ не борись…. съ богатымъ не тянись…. Саперментъ!…. бѣда!»

— "Сущая бѣда, " сказалъ Надзиратель. «Но есть Богъ на небеси, а Царь на земли — не боюсь ничего съ чистою совѣстью! — Поѣдемъ! — Прошу объ одномъ — успокойте моихъ домашнихъ»

— «Пріятеля твоего Еремѣева велѣно выслать за городъ, по подозрѣнію въ соучастіи и не велѣно принимать отъ него ни какихъ показаній!»

— «Ужасно!» прошепталъ Надзиратель.

Они отправились въ тюрьму. Надзирателя посадили въ особую комнату и дверь, замкнули снаружи.

— «О чемъ ты плачешь?» спросилъ Сократъ юнаго ученика своего, будучи заключенъ въ темницѣ. — "О томъ, что ты осужденъ безвинно, " отвѣчалъ Критіасъ. «Неужели ты хочешь, чтобъ я былъ виновенъ!» возразилъ Сократъ.

Прекрасно сказано! Не кара, не заключеніе, не осужденіе, но порокъ и преступленіе унижаютъ человѣка. Это правда. Но всѣ ли могутъ разсуждать такъ хладнокровно, въ подобномъ положеніи, какъ разсуждалъ Сократъ, которому было тогда за семьдесятъ лѣтъ отъ роду, и у котораго жена была — Ксантипа, по несчастію не послѣдняя въ родѣ! — Бѣдный Надзиратель жестоко страдалъ душою, раздумывая о своей несчастной матери, о своей возлюбленной и о другѣ своемъ, добромъ Еремѣевѣ. Онъ провелъ ночь безъ сна, то расхаживая, въ нотьмахъ, по своей тюрьмѣ, то сидя на скамьѣ, въ глубокой думѣ. Наконецъ насталъ день, столь нетерпѣливо ожидаемый несчастнымъ, который надѣялся предстать передъ судей, и уличить злобу и клевету. Дверь отворилась: тюремщикъ ввелъ человѣка незнакомаго Надзирателю — и удалился.

— «Имѣю честь рекомендоваться, Алексѣй Петровичъ! Я Филиппъ Андреевъ сынъ Загвоздкинъ, отставной Титулярный Совѣтникъ и повѣренный….»

Надзиратель сперва принялъ незнакомца за какого нибудь Секретаря, пришедшаго сдѣлать ему допросъ; но когда услышалъ ненавистное имя, то посмотрѣлъ на Загвоздкина съ презрѣніемъ и отворотился.

— "Вы находитесь въ непріятномъ положеніи, " примолвилъ Загвоздкинъ: «и дѣльце ваше припахиваетъ Сибирью. Всѣ мѣры приняты, чтобъ пресѣчь вамъ средства къ оправданію, и только отъ васъ самихъ зависитъ избавиться отъ бѣдствія и быть счастливымъ.»

Надзиратель не говорилъ ни слова, но только взглянулъ на Загвоздкина. Онъ продолжалъ: — «Откажитесь отъ руки Елисаветы Ѳедоровны, уговорите ее, чтобъ она вышла за меня замужъ — и вы свободны, а сверхъ того получите сто тысячъ рублей!»

Надзиратель захохоталъ, но такимъ смѣхомъ, который раздался, какъ грохотъ грома въ ушахъ Загвоздкина. Лице Надзирателя приняло грозное выраженіе; онъ приступилъ на шагъ къ Загвоздкину, который отъ страха пятился къ дверямъ.

— «Подлецъ!» сказалъ Надзиратель, и хотѣлъ плюнуть въ лице своему гнусному сопернику, но удержался, думая, что этимъ сдѣлаетъ ему честь.

— "Оно такъ-съ! Но не извольте горячиться — а пораздумайте, « сказалъ Загвоздкинъ. — „Я совѣтую вамъ, какъ другъ“

— „Вонъ отсюда, злодѣй!“ закричалъ Надзиратель и, схвативъ приказнаго за воротъ, перевернулъ его въ воздухѣ, толкнулъ ногой, и Загвоздкинъ отперъ дверь лбомъ, и повалился въ корридоръ, восклицая: „въ Сибирь, на каторгу!“

Надзиратель призвалъ тюремщика и сказалъ ему, что если онъ еще разъ осмѣлится впустить къ нему этого урода, то онъ будетъ жаловаться вышнему начальству. Тюремщикъ пособилъ Загвоздкину встать, заперъ двери темницы, и Надзиратель выпилъ за одинъ разъ суточную порцію воды, чтобъ прохладить возмущенную кровь.

Прошла недѣля; никто не являлся къ Надзирателю, и онъ не имѣлъ ни какого извѣстія отъ матери и Лизы. Онъ близокъ былъ къ отчаянью.

Глава X.
Правосудіе.

Любовь и ненависть суть сильнѣйшія чувствованія, которыя покоряютъ и умъ и душу, и управляютъ волею, какъ руль кораблемъ. Любовь породила мужество въ душѣ Елисаветы Ѳедоровны и заставила ее рѣшиться, во что бы ни стало, освободить своего друга и очистить его отъ клеветы. Живя у Князя Каверзева, она принята была весьма хорошо во многихъ знатныхъ домахъ. Пожилые люди любовались ею, молодые волочились за ней, женщины любили ее за скромность и за пріятныя дарованія, которыми она угождала имъ. Лиза поѣхала по всѣмъ домамъ, прося защиты и покровительства. Между Русскими знатными людьми столь же много добрыхъ, сострадательныхъ и справедливыхъ людей, какъ мало бережливыхъ и любителей отечественнаго слова. Каверзевы рѣдки, слава Богу! Всѣ знатные люди приняли сторону угнетенныхъ сиротъ, и нѣсколько изъ нихъ вознамѣрились уговоришь Князя Каверзева кончить дѣло миролюбиво, угрожая, в!» противномъ случаѣ, правосудіемъ, которое есть спасительное орудіе "въ рукахъ сильнаго, если онъ хочетъ быть добрымъ, орудіе, истребляющее и излечающее заразительныя язвы человѣчества. Князь Каверзевъ думалъ проглотишь Надзирателя, какъ устрицу, но когда увидѣлъ, что онъ имѣетъ сильныхъ покровителей, то испугался. Впрочемъ ему было все равно, отдать ли деньги Загвоздкину или Лизѣ и Надзирателю. Разница состояла въ процентахъ, за шестнадцать лѣтъ и въ полутораста тысячахъ рублей, принадлежащихъ Надзирателю, которые уступалъ ему Загвоздкинъ. Объ этомъ Князь вошелъ въ переговоры съ Лизой и Надзирателемъ, чрезъ одного Стряпчаго, избраннаго самимъ Надзирателемъ. Стряпчій расчищалъ на счетахъ, что если тяжба продолжится десять лѣтъ, (среднее число по теоріи вѣроятностей) то издержки будутъ стоить едва ли не болѣе процентовъ, а полагая, что все это время надобно будетъ жить въ долгъ, на счетъ будущихъ благъ, имѣть въ виду тюрьму и платить проценты ростовщикамъ, то выйдетъ другія столько. "Я слыхалъ отъ здѣшнихъ Польскихъ ходатаевъ по дѣламъ Латинскую юридическую пословицу: beatus, qui tenet, то есть, блаженъ, кто имѣетъ въ рукахъ спорное, " сказалъ Стряпчій Надзирателю: «апотому совѣтую вамъ помириться.» Всѣ стряпчіе, приказные’и ходатаи никакъ не хотѣли вѣрить, чтобъ нашелся между ими такой сумасшедшій, который бы совѣтовалъ мировую въ дѣлѣ миліонномъ, но Лиза и Надзиратель повѣрили ему и помирились. Князь Каверзевъ выплатилъ Лизѣ наличными пять сотъ тысячъ рублей, а Надзирателю полтораста тысячъ — безъ процентовъ, взялъ съ нихъ квитанцію въ томъ, что выплатилъ съ процентами, и на другой день послѣ мировой, бросилъ визитную карточку въ квартирѣ Надзирателя. Слѣдственное дѣло уничтожено, по просьбѣ Князя, объявившаго, что все сіе произошло онъ недоразумѣнія и происками его повѣреннаго Загвоздкина, котораго онъ, для виду и изъ благопристойности, согналъ со двора, но не удалилъ отъ себя, потому, что онъ былъ ему нуженъ.

Надзирателя немедленно выпустили изъ тюрьмы. Описывать радость его при свиданіи съ матерью и Лизой, есть то же, что переливать изъ пустаго въ порожнее. Каждый догадается, что тутъ были и слезы и поцѣлуи и обниманія и все, что бываетъ въ счастіи и въ несчастіи. Надзиратель подалъ въ отставку, и переѣхалъ на другую квартиру, не богатую, но пристойную.

Для чести фамиліи разгласили въ свѣтѣ, что Князь Каверзевъ скрывалъ предъ своею воспитанницею ея богатство для того только, чтобъ не возродить въ ней гордости и своенравія. Многіе похвалили благоразуміе Князя. О заключеніи Надзирателя въ темницу и о взведенной на него клеветѣ вовсе не говорили, а только намекали о плутѣ-повѣренномъ, который причинилъ Князю непріятности и хлопоты своими кознями.

Загвоздки въ явился-было къ Надзирателю съ предложеніемъ своихъ услугъ, утверждая, что можно уничтожить мировую и взыскать съ Князя проценты, потому, что въ квитанціи, писанной имъ самимъ, нарочно сдѣланы двѣ ошибки, превращающія смыслъ рѣчи; — но Надзиратель вмѣсто отвѣта вытолкнулъ за двери плута, — который отъ безнадежной любви и отъ злости напился пьянь и съ тѣхъ поръ не просыпался, сдѣлавшись горькимъ пьяницею. Онъ умеръ скоропостижно, на съѣзжемъ дворѣ, чрезъ два мѣсяца послѣ этого происшествія.

Глава XI.
Заключеніе, или Каждому свое.

Только ждали пріѣзда Еремѣева, чтобъ праздновать свадьбу. Наконецъ онъ пріѣхалъ, и день свадьбы назначенъ. Князь Каверзевъ предложилъ себя въ посаженые отцы, но Надзиратель отказался отъ сей чести и съ своей стороны взялъ въ посаженые отцы добраго Частнаго Пристава, а со стороны Лизы Еремѣева. Жена Частнаго Пристава была посаженою матерью у Лизы. Въ день свадьбы Надзиратель получилъ благосклонное разрѣшеніе на просьбу, объ увольненіи изъ Штата Полиціи. Племянникъ Князя Каверзсва, бывшій сослуживецъ Алексѣя Петровича Спиридонова и Еремѣева, написалъ къ Лизѣ самое отчаянное письмо, въ которомъ обѣщалъ застрѣлиться, если любовь его будетъ презрѣна, а въ припискѣ просилъ въ займы денегъ, на самое короткое время. Любовь его презрѣли — и онъ не застрѣлился, а денегъ хотѣли ему дашь, изъ сожалѣнія, но Еремѣевъ не засталъ его дома, потому что онъ, того же вечера, высланъ былъ за городъ, за дурное поведеніе.

Бывшій Надзиратель принудилъ Еремѣева взять значительную сумму денегъ въ займы, на двадцать пять лѣтъ, безъ процентовъ, для поправленія домашнихъ его дѣлъ. Въ слѣдствіе полученія Еремѣевымъ этихъ денегъ, и тяжба его съ опекунами кончилась въ его пользу.

Свадьба была тихая, безъ постороннихъ свидѣтелей. Ужинали при постель больной матери, и къ концу ужина Еремѣевъ и Частный Приставъ, отъ радости, подгуляли порядочно.

— «Ну, братъ Алексѣй Петровичъ, извини!» сказалъ Частный Приставъ, протягивая руку къ новобрачному. «Еслибъ я зналъ прежде, для чего ты безпрестанно скоблилъ мостовую и тротуары передъ домомъ Князя Каверзева, то не пенялъ бы тебѣ за это… Ты, братъ, счастливѣе Езопова пѣтуха! Ты нашелъ не жемчужину, а настоящій алмазъ! А все таки я стою на своемъ, что ты не способенъ къ полицейской службѣ…. Извини, братъ! По моему: хлѣбъ соль ѣшь, а правду рѣжь!»

— "Да я и не спорю съ вами, Сидоръ Аввакумовичъ, о моихъ способностяхъ но этой части, " возразилъ Алексѣй, улыбаясь.

— «А эта способность не помѣшала бы тебѣ теперь, Алексѣй Петровичъ!» примолвилъ Частный Приставъ. «Порядокъ, благочиніе, чистота вездѣ нужны и въ семьѣ и городѣ, и если бъ каждый обыватель, каждый отецъ семейства управлялъ семьей и подвластными ему людьми и имѣніемъ по точному смыслу Гороховаго Положенія, и Полицейскаго Устава, то у насъ не было бы столько банкрутовъ, плутовъ и развратной дворни, заражающей примѣромъ своимъ баричей, которые послѣ попадаютъ сами въ негодяи.»

— "И въ этомъ я согласенъ съ вами, Сидоръ Аввакумовичъ, " примолвилъ бывшій Надзиратель.

— «Справедливо!» сказалъ Еремѣевъ, допивая стаканъ: «Дисциплина — душа порядка, а ученье, то есть занятіе, лучшее средство для удержанія людей отъ разврата. Если бы наша молодежь получше знала Рекрутскую школу, то между ними было бы менѣе такихъ молодцевъ, какъ нашъ Каверзевъ!….»

Дамы улыбались. — «А какими же законами прикажете управлять нашимъ поломъ?» спросила, въ шутку, Елисавета Ѳедоровна.

— «Для старухъ — Городовое Положеніе,» отвѣчалъ Частный Приставъ.

— «А для молодыхъ — Рекрутская школа,» примолвилъ Еремѣевъ.

— "Составленная любовью, " прибавилъ молодой супругъ.

— «Кѣмъ угодно!» сказалъ Еремѣевъ: «Лишь бы не забыли субординаціи, ученья и выправки, безъ которыхъ мужчина медвѣдь, а женщина — коза!»

— «Прошу тебя объ одномъ, Алексѣй Петровичъ!» сказалъ Частный Приставъ. «Ты теперь богатъ и вѣрно накупишь деревень. Пожалуйста, братецъ, не забудь о чистотѣ улицъ и о пожарномъ инструментѣ! Порядочному человѣку должно быть стыдно, когда проѣзжій вязнетъ въ грязи въ его деревнѣ, и когда при несчастій тушатъ пожаръ подойниками!»

— «Исполню вашъ совѣтъ!» сказалъ бывшій Надзиратель.

— "Да не забудь, по силѣ Гороховаго Положенія, завести запасные хлѣбные магазины въ своихъ деревняхъ, " примолвилъ Частный Пристань. «Вѣдь не только стыдно намъ, Русскимъ, но даже грѣшно, когда, при каждомъ неурожаѣ, у насъ бываетъ недостатокъ въ хлѣбѣ, котораго у насъ столько родится, слава Богу, что въ одинъ урожайный годъ можно бы запастись на пять лѣтъ, безъ всякаго ущерба въ доходахъ»

— "И это исполню, " сказалъ бывшій Надзиратель.

— «Только, пожалуйста, для надзора за магазинами умѣй выбрать такихъ людей, которые бы не сваливали напраслины на крысъ…..» возразилъ Еремѣевъ: «О, я знаю этихъ магазинныхъ Смотрителей! Я былъ три года полковымъ Квартермистромъ!»

— «А скоро ли ты намѣренъ поселиться въ деревнѣ?» спросилъ Частный Приставъ. «Я тебѣ зарекомендую мастера для пожарнаго инструмента и прикащика, изъ отставныхъ моихъ сослуживцевъ…. Малый славный, не большой грамотѣй, но человѣкъ трезвый и исправный У него держи ухо востро!…»

— "Съ этимъ вы можете подождать, Сидоръ Аввакумовичъ! Во-первыхъ, у меня еще нѣтъ деревень, а во вторыхъ — я хочу еще послужить, " отвѣчалъ Спиридоновъ.

— «Какъ, служишь-съ деньгами!» воскликнулъ Частный Приставъ.

— "Съ деньгами-то и служить, " примолвилъ бывшій Надзиратель. «Я хочу жить не службою, а для службы, то есть, служить во славу Царя и на пользу Отечества, исполняя свято, по совѣсти и по крайнему разумѣнію волю Царскую и законы, для блага моихъ согражданъ. Если богатому человѣку не быть честнымъ и полезнымъ, такъ чѣмъ же и быть ему!….»

Елисавета Ѳедоровна поцѣловала мужа.

— «Справедливо!» сказали въ одинъ голосъ Частный Приставъ и Еремѣевъ.

Между тѣмъ жена Частнаго Пристава задремала на стулѣ. Мать также опустила голову на грудь.

— «Баста!» сказалъ Еремѣевъ. «Мы заболтались и убаюкали дамъ. Пора спать!»

— "Не всѣмъ, " подхватилъ Частный Приставъ, ударивъ дружески по плечу бывшаго Надзирателя, и лукаво улыбнувшись.

Елисавета Ѳедоровна покраснѣла.

-«Доброй ночи!» сказалъ Частный Приставъ, вложивъ шпагу въ портупею, и взявъ шляпу. «Слава Богу, все кончилось благополучно и пенять тебѣ не льзя на людей, Алексѣй Петровичъ! Еще можно жить на Руси! Вотъ какія мудреныя приключенія случились съ тобою, и на трехъ злыхъ ты нашелъ полсотни добрыхъ людей! Право, между людьми болѣе дураковъ, нежели злодѣевъ.-Это я замѣтилъ, служа въ Полиціи.»

Ѳаддей Булгаринъ.

---

1. Было время, что въ Арміи называли хрипунами тѣхъ изъ молодыхъ офицеровъ, которые говорили между собою по-французски, любили общество и щегольство. Это почти то же, что фанфаронъ. Coч.