Мрачная исторія.
править— Ты лжешь! — закричалъ баронъ, поблѣднѣвъ какъ смерть, весь дрожа, бросая молніеносные взгляды на стараго слугу, который стоялъ передъ нимъ блѣдный, какъ и онъ, съ опущенной головой и лицомъ, но которому текли слезы:
— Ваше сіятельство!..
Старикъ сложилъ руки, какъ бы для молитвы.
— Сознайся что ты лгалъ! Сознайся!
Онъ задыхался отъ бѣшенства.
Старикъ закрылъ лицо руками, не отступая, не защищаясь.
— Я сказалъ святую правду. У меня такая же душа какъ и у васъ, и я не хочу угодить въ адъ.
У барона опустились руки. Ошеломленный, онъ оглянулся, не вѣря своимъ ушамъ.
Комната наполнилась свѣтомъ. Въ раскрытыя окна врывалось изъ сада виллы благоуханіе весны. Чириканье воробьевъ надъ крышей и между деревьями, крикъ курицъ и индюковъ на дворѣ, веселый лай собакъ, звучали въ эту минуту какъ праздничный хоръ.
Баронъ провелъ рукою по лбу, покрытому холоднымъ потомъ. Ему казалось, что онъ сходитъ съ ума; сердце его разрывалось.
— И ты самъ видѣлъ, своими глазами?
— Да, ваше сіятельство, вотъ этими глазами. Клянусь Богомъ!
И, положа руку на сердце, Іосифъ поднялъ вверхъ глаза.
— Это ужасно!
Баронъ не зналъ, что съ нимъ дѣлается. Онъ не въ состояніи былъ больше говорить и только глазами настойчиво спрашивалъ дрожащаго слугу.
— Такъ, такъ; каждый разъ когда баронъ уѣзжалъ въ Палермо или когда оставался ночевать на виллѣ во время уборки винограда и маслины. Я не рѣшался говорить, боясь, что мнѣ не повѣрятъ… Ахъ, я говорилъ вамъ, что баронесса была слишкомъ молода для вашего сіятельства!
Баронъ плакалъ какъ ребенокъ, опершись локтями о столъ.
— Это ужасно! Какъ это было глупо! Нужно было все предвидѣть! Вина вся моя… О, я глупецъ!.. Самъ дьяволъ вѣрно внушилъ мнѣ жениться во второй разъ!;
Кровь волною бросилась ему въ голову и перемѣшала всѣ его мысли. Ужасные проекты мщенія въ безпорядкѣ, одинъ за другимъ, рисовались въ его воображеніи. Онъ совсѣмъ забылъ о старикѣ Іосифѣ, который рыдалъ въ углу.
— Благодарю! — сказалъ баронъ, дѣлая усиліе, чтобы прійти въ себя и вытирая глаза.
— Ваше сіятельство должны простить меня. Совѣсть меня грызла за то, что я молчалъ. Но теперь… что вы сдѣлаете, ваше сіятельство? Не должно отчаиваться! Пошлите его куда-нибудь подальше…
— Сынъ мой!.. Сынъ мой!.. бормоталъ баронъ, хватаясь за волосы.
Барону Руссо-Скаро было 49 лѣтъ, когда онъ женился на 20-лѣтней Антуанеттѣ Пьетранера.
— Ты дѣлаешь большую глупость, — говорилъ ему его дядя, аббатъ монастыря Св. Бенедиктина.
— Антуанетта — воплощеніе доброты; — отвѣтилъ баронъ.
— Она останется всегда мачихой…
— Георгію 15 лѣтъ. Теперь онъ въ коллегіи, затѣмъ онъ поступитъ въ университетъ, потомъ мы его женимъ…
— Но ты вѣдь не молодъ…
— Я хорошо сохранился.
Во время свадебнаго путешествія ихъ принимали за отца и дочь. Впечатлѣніе это, однако, скоро изгладилось изъ памяти барона и первый годъ ихъ супружеской жизни прошелъ спокойно.
Баронесса любила уединеніе. Она была серьезна, почти грустна; мужъ не зналъ, чѣмъ ее развлечь. Влюбленный баронъ старался чѣмъ-нибудь вознаградить разницу въ лѣтахъ и онъ осыпалъ ее подарками.
— Еще? — восклицала Антуанетта при каждомъ новомъ сюрпризѣ.
— Никогда не будетъ достаточно! говорилъ онъ, цѣлуя ее въ лобъ. Одно только желаніе мучило его:
— Если-бы я имѣлъ сына отъ нея! Тогда она казалась бы мнѣ моей… Но сынъ не рождался, однако.
— Тѣмъ лучше! — восклицала она, когда баронъ съ грустью затрогивалъ этотъ вопросъ, — Развѣ у насъ нѣтъ Георгія?
— Да, да, но это совершенно другое, — отвѣчалъ онъ вздыхая.
И дѣйствительно, въ ихъ домѣ, не было веселья: солнце не проникало къ нимъ своими лучами.
Она проводила дни, пожирая романы и описанія различныхъ путешествій. Мужа она не любила, но все-таки она не питала къ нему отвращенія. Родители такъ хотѣли и она имъ подчинилась, хотя это ей дорого стоило. Иной разъ сердце ея волновалось чѣмъ-то неопредѣленнымъ. Ее тревожили какія-то надежды, какое-то желаніе. Она смѣшивала болѣзнь своей души съ недугомъ тѣла и обращалась за совѣтомъ къ доктору. А докторъ напрасно сыпалъ латинскими рецептами:
— Нервы!
Но рецепты эти ни къ чему не приводили.
— Знаешь, Георгій скоро вернется домой, — сообщилъ однажды вечеромъ баронъ женѣ.
Антуанетта не обнаружила ни радости, ни неудовольствія, а только слегка удивилась.
— А!
Баронъ полагалъ, что пріѣздъ Георгія не будетъ ей пріятенъ и, какъ бы извиняясь, поспѣшилъ прибавить:
— Ему нездоровится. Врачи посовѣтовали ему пробыть нѣсколько мѣсяцевъ на родинѣ.
— Хорошо сдѣлаетъ.
Она продолжала разсѣянно читать.
Баронъ стоялъ какъ на угольяхъ. Онъ истолковалъ это равнодушіе въ дурную сторону.
— Когда? — спросила баронесса послѣ нѣсколькихъ минутъ молчанія.
— Скоро.
— Нужно будетъ приготовить комнату…
— Мы выѣдемъ на дачу. Апрѣль и май проведемъ тамъ. Тебѣ это не нравится?
— Напротивъ.
Баронъ почувствовалъ, что большая тяжесть свалилась у него съ души.
Вилла Чельзо-Неро была живописно расположена зданіемъ въ два этажа среди апельсиннаго сада. За изгородью росъ японскій кизилъ; яблони, груши, лимоны и апельсины показывали свои сверкающія на солнцѣ вершины, бронзово-зеленаго цвѣта. Воздухъ былъ весь пропитанъ ароматомъ.
Вначалѣ между баронессой и ея пасынкомъ установились нѣсколько натянутыя отношенія. Георгію не ловко было называть мамой такую молодую мачиху; ей какъ-то не удавалось называть его просто Георгіемъ; она называла его «маленькимъ барономъ». Они совершали вмѣстѣ съ барономъ длинныя прогулки пѣшкомъ или верхомъ на лошадяхъ. Иногда они отправлялись одни, если баронъ оставался, чтобы посмотрѣть за работой калабрійскихъ крестьянъ, которые выкапывали бассейнъ. Менѣе чѣмъ въ двѣ недѣли натянутость между мачихой и пасынкомъ пропала; они уже говорили другъ другу ты. Барону это было очень пріятно.
Георгій, хилый, блѣдный, съ свѣтлорусыми волосами и чрезвычайной нѣжностью во взглядѣ, казался положительно ребенкомъ. Его мелодичный, женственный голосъ смущалъ баронессу. Когда онъ говорилъ, она пристально вглядывалась въ него. Такая нѣжная свѣжесть пробуждала въ ней, въ нѣкоторомъ безпорядкѣ, первыя ощущенія дѣвушки. Пріятная дрожь пробѣгала по всему тѣлу; сердце ея билось тревожно.
Цѣлое утро они проводили вмѣстѣ на лугу, усыпанномъ цвѣтами и залитомъ свѣтомъ солнца: онъ лежалъ ничкомъ въ травѣ, подъ тѣнью апельсиннаго дерева, она сидѣла на подушкѣ, принесенной Георгіемъ. Пока онъ читалъ вслухъ, постоянно напрягая голосъ, Антуанетта слушала его, работая крючкомъ. Отъ времени до времени его прекрасные черные глаза сверкали въ тѣни вѣтвей; иногда взоръ ихъ застывалъ на какой-нибудь отдаленной точкѣ.
— Ты знаешь, что въ коллегіи я тебя ненавидѣлъ? — сказалъ ей однажды Георгій, очищая апельсинъ.
— Почему?
— Мнѣ представлялось, что ты некрасива. Но…
— Развѣ я не такъ гадка, какъ ты думалъ?
— Ты прекрасна!
Онъ произнесъ эти слова свободно, съ дѣтскимъ восхищеніемъ, продолжая при этомъ очищать апельсинъ.
Баронесса встала и, развернувъ книгу, положила ее на вѣтку. Затѣмъ она медленно пошла впередъ по дорожкѣ. Георгій пошелъ за ней, чтобъ предложить ей апельсинъ.
— Не хочу. Благодарю.
— Ну, половину…
— Не хочу, не хочется.
— Ну, четверть!
— Не хочу.
Она улыбнулась посмотрѣвъ ему въ глаза. Лицо ея приняло нѣжное выраженіе.
Георгій поднесъ ей кусокъ ко рту.
— Возьми половину.
Она уступила, чтобъ ему угодить. Георгій съѣлъ другую половину.
— Какъ сладко!
— Дай мнѣ читать, — сказала баронесса блѣднѣя.
Георгій былъ мальчикъ и ничего не замѣчалъ. Онъ нашелъ дома не чужую, вторгнувшуюся женщину, а сестру, въ нѣкоторыхъ случаяхъ даже больше — друга, и былъ счастливъ.
— Блаженная молодость! — восклицала въ глубинѣ души Антуанетта.
Она однако не всегда обращалась съ нимъ ровно. То она была съ нимъ нѣжна и мягка, то вдругъ впадала въ рѣзкій тонъ.
— У нея разстроены нервы, — говорилъ Георгій.
— Тебѣ можетъ быть нездоровится? — спрашивалъ ее баронъ?
— Нѣтъ; почему я должна себя чувствовать нездоровой?
— Мнѣ говорилъ Георгій: у Антуанетты разстроены нервы.
Баронесса опустила голову и нахмурила брови. Баронъ истолковалъ это по-своему: онъ увидѣлъ здѣсь ту-же печаль, которая терзала и его, то-же страстное желаніе, которое такъ долго не осуществлялось…
— Присутствіе Георгія — постоянный поводъ для возбужденія этой мысли, невольная обида законнымъ стремленіямъ сердца! Я понимаю это, къ сожалѣнію! Но кто виноватъ?.. Георгій уже возстановилъ свое здоровье; онъ долженъ возвратиться въ коллегію. Тѣмъ лучше…
Но когда онъ объявилъ это рѣшеніе, баронесса возразила:
— Мальчикъ еще не поправился. Почему съ такой поспѣшностью отсылать его? Ты хочешь возбудить подозрѣніе, что я, мачиха, хочу держать его вдали отъ тебя? Вакаціонное время приближается. Въ октябрѣ Георгій будетъ совершенно здоровъ.
— Я думалъ этимъ сдѣлать тебѣ удовольствіе! Мнѣ пріятно, что я ошибся!
Въ городѣ жизнь Антуанетты и Георгія проходила еще однообразнѣе. Чтеніе и рояль развлекали ихъ по временамъ. Дни казались вѣчностью. Вечеромъ, во время обычной прогулки по аллеѣ, Георгій, подъ руку съ мачихой, говорилъ съ ней о всякихъ пустякахъ и былъ съ ней фамильяренъ, какъ съ товарищемъ. Однажды онъ разсказалъ ей о своей любовной связи въ 10 лѣтъ. Это было ребячество.
— А потомъ?
— Потомъ?.. Ничего.
Она оперлась крѣпче на его руку, медленно продолжая идти впередъ, устремивъ глаза на звѣздное небо. Вдругъ, высвободивъ свою руку, чтобы согрѣть ее, она, по какому-то капризу, ускорила шаги. Остановившись немного спустя, она сказала:
— Я хочу вернуться домой. Вечеръ слишкомъ прохладенъ…
— Напротивъ, теперь тепло!..
Придя домой, она поспѣшно переодѣлась, потомъ усѣлась на маленькой терассѣ, прислонивъ голову къ желѣзнымъ периламъ. Она покачивалась въ креслѣ, закрывъ глаза.
— Баю-бай, баю-бай! — пѣлъ въ полголоса Георгій, улыбаясь и облегчая рукой качаніе. — Баю-бай!
Волосы и рука Антуанетты, прислоненные къ желѣзной палкѣ перилъ, были озарены свѣтомъ луны, падавшимъ съ боку. Остальная часть ея фигуры скрывалась въ тѣни, и въ этой тѣни сверкала бѣлизна ея зубовъ между полуоткрытыми губами, сложенными въ улыбку.
— Баю-бай!
— Георгій, смирно! смирно!
И, чувствуя отливъ силъ, она старалась удержать его руку.
Георгій, однако, какъ упрямый мальчикъ, не переставалъ качать ее. Вдругъ онъ обдалъ ее свѣжимъ воздухомъ и убѣжалъ.
Антуанетта вскочила, какъ будто это дуновеніе хлестнуло ее по лицу. Она кусала губы, проводила рукою по волосамъ, задыхаясь отъ волненія. Георгій смѣялся въ углу комнаты, впотьмахъ.
Баронъ уѣхалъ въ Палермо; они продолжали забавляться въ комнатахъ, бѣгали, прятались за дверьми какъ дѣти, когда они уставали отъ чтенія или когда имъ надоѣдала игра на рояли.
Два раза они ѣздили въ каретѣ въ Чельзо-Неро на нѣсколько часовъ, чтобы погулять по саду съ лимонами и апельсинами, или побродить подъ арками на лугу, засаженномъ масличными деревьями, или подъ навѣсомъ, пересѣкавшимъ виноградный садъ.
Поздно вечеромъ, когда они возвращались домой, Антуанетта прижималась въ уголъ кареты, молча смотрѣла на Георгія, который не могъ ее видѣть; отъ времени до времени плечи ея судорожно вздрагивали. Тогда она закрывала глаза и опускала голову. Георгій, прижавшись въ противоположный уголъ кареты, ничего не замѣчалъ. Если онъ оборачивался къ своей мачихѣ и встрѣчалъ ея острый взглядъ, по лицу его пробѣгала соверпіенно дѣтская, невинная улыбка. Тогда и она грустно улыбалась и протягивала руку, чтобы приласкать съ материнскою нѣжностью свѣтлорусые волосы, которые падали ему на лобъ. Пульсъ бился у нея сильнѣе и маленькая, бѣлая рука ея дрожала.
Въ одно изъ этихъ возвращеній, Георгій, принявъ серьезный видъ, сказалъ ей:
— Въ воскресенье мнѣ исполнится 17 лѣтъ. Я дѣлаюсь взрослымъ.
Антуанетта посмотрѣла на него такъ, какъ если бы эти слова означали что-то особенное:
— 17 лѣтъ!
Черезъ недѣлю они поѣхали снова въ Чельзо-Неро, на этотъ разъ верхомъ на лошадяхъ.
Былъ лѣтній день. По небу блуждали разорванныя облака. Въ воздухѣ была разлита истома. Къ вечеру, между тѣмъ, когда они собирались уѣзжать, пошелъ мелкій дождикъ, который казался завѣсой, опустившейся противъ заходящаго солнца.
— Лѣтній дождь! сказалъ Георгій, наблюдая погоду изъ окна.
Баронесса, нахмуривъ лобъ, сжавъ губы, смотрѣла молча на небо и на поля, прислушиваясь къ шуму дождя и листьевъ, шелестѣвшихъ отъ вѣтра. Въ отдаленіи раздавались раскаты грома; гроза приближалась, предвѣщаемая молніей.
Лошади, уже осѣдланныя, ржали и топали подъ навѣсомъ конюшни. Дождь все усиливался и усиливался. Солнце скрывалось за огромными, чернѣющими, грозовыми тучами.
— Куда вы хотите ѣхать, ваше сіятельство? спросилъ хозяинъ баронессу. — Дождь будетъ лить всю ночь.
Георгій, не скрывая радости, воскликнулъ:
— Какой пріятный сюрпризъ!
Хозяйка появилась въ бѣломъ передникѣ изъ грубаго холста въ дверяхъ комнаты и спросила:
— Не прикажете-ли зажечь свѣчу? Приготовить постели? Сварить ужинъ съ омарами? Есть свѣжія яйца; пастухъ попозже принесетъ сливочнаго сыра…
— Превосходно! Браво!
Георгій шумѣлъ какъ ребенокъ, между тѣмъ, какъ баронесса, прислонившись къ окну, слегка кусала кончикъ указательнаго пальца, устремивъ глаза въ темное поле.
Канавы шумѣли подъ каменной мостовой передъ домомъ. Огни, зажженные крестьянами для сушки мокраго платья, бросали чрезъ открытую дверь нижняго этажа длинные полосы красноватаго свѣта, по которому отъ времени до времени пробѣгали странныя длинныя тѣни. Георгій на минуту спустился внизъ къ крестьянамъ и оттуда голосъ его доносился вверхъ частыми раскатами серебристаго смѣха.
Затѣмъ онъ вернулся, продолжая смѣяться.
— Какой забавный пастухъ! Всѣ смѣются надъ нимъ! Онъ боится вѣдьмъ, которыя выпускаютъ его коровъ, чтобы бѣсить его. Однажды ночью, говоритъ онъ, вѣдьмы вымазали волосы коровъ, такъ-что, если-бъ онъ ихъ сталъ рѣзать, онъ навѣрное умеръ-бы при первомъ къ нимъ прикосновеніи.
— А гдѣ-же постельное бѣлье? Здѣсь слѣдуетъ спать, не раздѣвшись, въ одеждѣ.
Затѣмъ, поискавъ въ шкафу, они нашли двѣ пары оставшихся на случай простынь. Съ шумомъ стали они приготовлять постель. Георгій вырвалъ одну свернутую простыню; Антуанетта прикинулась разсерженной.
— Какъ ты неловокъ!
И они продолжали разворачивать простыни, неудержимо смѣясь, бросаясь на кровать одинъ съ одной стороны, другая съ другой, совершенно изнемогая отъ смѣха. То-же самое они продѣлали въ другой комнатѣ, у постели Георгія.
Ужинъ показался роскошнымъ.
— Какъ хороши эти омары!
— Какъ вкусенъ этотъ крестьянскій хлѣбъ!
Сидя другъ противъ друга, опершись локтями о столъ, ведя безсвязный, отрывочный разговоръ, они не спѣшили разойтись по своимъ комнатамъ. Георгій, немного сонный, она съ томными, сверкающими глазами, влажными, воспаленными сильнѣе обыкновеннаго губами, — они бесѣдовали тихимъ голосомъ, съ постоянными перерывами.
Георгій поднялся первый, развязалъ галстукъ, разстегнулъ воротничокъ рубахи, изъ-за которой выглянула бѣлая, какъ пѣна и какъ-бы выточенная шея. Антуанетта пошла вмѣстѣ съ нимъ, машинально сѣла въ ногахъ его постели, а потомъ вдругъ встала, взявшись за ручку двери.
— Спокойной ночи!
— Спокойной ночи!
Дождь шелъ еще сильнѣе, но равномѣрно; вдали раздавались глухіе раскаты грома. Вся деревня спала.
Баронесса начала раздѣваться, распустила волосы на полуобнаженныя плечи. Она провела холодными, влажными, какъ у больной, руками по лбу. Вдругъ, она, въ чемъ была, шатаясь какъ пьяная, сдѣлала нѣсколько шаговъ по направленію къ комнатѣ Георгія.
Это была она!
Бѣдному мальчику никогда и въ голову не приходило, что это могло случиться.
Увы, все подготовлялось постепенно!
Ничто не мѣшало имъ. Они не думали о настоящемъ, не заботились о будущемъ. Ничто не смущало ихъ. Все было подавлено бредомъ страсти, разразившейся вдругъ, точно молнія на ясномъ небѣ, въ ихъ спокойной жизни. Онъ задыхался въ ея страстныхъ объятіяхъ и вызывалъ въ ней нервный трепетъ своимъ почти дѣтскимъ тѣломъ, бѣлымъ, свѣжимъ, мягкимъ, какъ бархатъ, своимъ нѣжнымъ смѣхомъ, своими глубокими глазами. Никто не мѣшалъ имъ. Имъ помогало все: свободное уединеніе, слѣпое довѣріе того, кто ничего рѣшительно не подозрѣвалъ, и небо, и земля, которыя въ сициліанскую осень преисполнены всѣхъ соблазновъ весны.
Преторъ, полицейскій бригадиръ и два друга барона на цыпочкахъ вошли впотьмахъ.
Баронъ зажегъ спичку; рука, въ которой онъ держалъ ее высоко, чтобы освѣтить брачное ложе за пологомъ, судорожно дрожала.
— Будьте снисходительны, господинъ баронъ! — умолялъ его преторъ тихимъ голосомъ, крѣпко сжимая его руки. — Будьте великодушны! Еще есть время!
— Я дѣлаю слишкомъ много, если взываю только къ закону, — отвѣтилъ баронъ.
И преступники были разбужены бригадиромъ. Остолбенѣвъ отъ ужаса, они не произнесли ни слова.
Послѣ того утра, ставни замка Руссо Скаро никогда больше не открывались. Вилла Чельзо Неро опустѣла…
Всякій разъ, какъ старый аббатъ монастыря Св. Бенедиктина проходитъ случайно мимо этого замка, онъ вспоминаетъ катастрофу съ послѣднимъ отпрыскомъ его фамиліи, и сердце его сжимается отъ боли.
— Если вы увидите страшное разрушеніе, любилъ повторять съ горечью этотъ монахъ, — говорите, не боясь ошибиться: здѣсь была женщина!