Моя мать и я (Крейк)/РВ 1874 (ДО)

Моя мать и я
авторъ Дина Мария Крейк, переводчикъ неизвѣстенъ

Оригинал: англ. My Mother and I: A Girl’s Love-Story, опубл.: 1874. — Источникъ: az.lib.ru • Текст издания: журнал «Русскій Вѣстникъ», № 6-9, 1874.

МОЯ МАТЬ И Я

АВТОРА «ДЖОНА ГАЛИФАКСА». ПЕРЕВОДЪ СЪ АНГЛІЙСКАГО.

ГЛАВА I.

«Семьдесятъ лѣтъ назадъ, моя милая, семьдесятъ лѣтъ назадъ», говоритъ бабушка у Теннисона своей маленькой Анни разказывая ей безъ грусти грустную исторію своей давно минувшей молодости.

У меня нѣтъ маленькой Анни и не прошло еще семидесяти лѣтъ съ тѣхъ поръ какъ я была молодою дѣвушкой, однако я понимаю какъ старушка разказывала о своей молодости и разказывая чувствовала даже нѣкотораго рода наслажденіе.

Посѣтивъ недавно, послѣ долгаго промежутка времени, мѣсто гдѣ я когда-то провела шесть мѣсяцевъ бывшихъ поворотною эпохой для всей моей жизни, я увидала себя въ прошломъ такъ живо, съ такимъ любопытствомъ и интересомъ, даже съ состраданіемъ, какъ не себя, а кого-нибудь другаго, что чувствую себя теперь въ силахъ разказать всю исторію. Исторія эта такъ проста, такъ легко можетъ случиться въ той или другой формѣ со многими дѣвушками, такъ давно окончилась что разказъ о ней не причинитъ никому вреда, а нѣкоторымъ принесетъ можетъ-быть пользу.

Бѣдная Эльма Пикардія! Когда я смотрю на нее теперь, она кажется мнѣ вовсе не мною самою, а скорѣе «дѣвушкой въ книгѣ». Еслибъ я помѣстила ее въ книгу, помогла ли бы она хоть немного другимъ дѣвушкамъ? Можетъ-быть, такъ какъ я увѣрена что многія дѣвушки подвергались такимъ же испытаніямъ, что судьба многихъ была рѣшена навсегда, прежде чѣмъ онѣ вышли изъ первой юности, что многія пережили такую же тяжелую борьбу и пережили ее въ одиночествѣ, не имѣя никого къ кому можно было бы обратиться за совѣтомъ или утѣшеніемъ, окруженныя толпой людей смотрѣвшихъ на нихъ и судившихъ ихъ холоднымъ, благоразумнымъ, я хочу сказать свѣтски-благоразумнымъ тономъ какимъ пожилые люди говорятъ о молодыхъ, какъ будто сами никогда не были молоды, или забыли свою молодость. Я свою не забыла. Я была нѣкогда молода, молода и легкомысленна, я это знаю, но не стыжусь и мнѣ можетъ-быть удастся помочь какой-нибудь бѣдной дѣвушкѣ у которой нѣтъ матери, или которая не желаетъ совѣтоваться со своею матерью, или желаетъ, но не можетъ, ибо, увы, все это бываетъ. Для такихъ я разкажу мою исторію.

Мое имя, оставшееся при мнѣ до сихъ поръ, было Эльма Пикарди, и мнѣ тогда едва минуло семнадцать. У меня не было ни братьевъ, ни сестеръ, и жизнь моя была бы совершенно одинока еслибы не мать моя.

Моя мать и я. Никогда не было такихъ друзей какъ моя мать и я. Мы были задушевными друзьями въ добавокъ къ тому что были матерью и дочерью. Наша дружба началась съ моей колыбели. Отецъ мой умеръ мѣсяцъ спустя послѣ моего рожденія. У меня никогда не было няньки; средства моей матери не позволяли ей держать няньку, еслибъ она и желала, но она кажется и не желала. Я была все что она имѣла и она предпочитала не дѣлиться мною ни съ кѣмъ. Къ тому же въ то время матери занимались своими дѣтьми больше чѣмъ онѣ считаютъ это нужнымъ теперь. Тогда не думали что обязанности къ обществу даютъ право женщинѣ передать толпѣ чужихъ женщинъ другую ея великую обязанность воспитать для Бога и для человѣчества драгоцѣнныя маленькія Души ввѣренныя ей Создателемъ. Свѣтъ еще держался тогда старомоднаго мнѣнія что быть матерью въ обширнѣйшемъ смыслѣ слова есть самое почетное и самое полезное положеніе о какомъ только можетъ мечтать женщина.

Итакъ моя матъ по доброй водѣ и по необходимости была моею единственною воспитательницей, моимъ единственнымъ товарищемъ. Съ утра до ночи и съ ночи до утра мы бывали постоянно вмѣстѣ. Это было конечно исключительнымъ положеніемъ и я не думаю никогда иначе какъ съ благодарностью о томъ что во время моего младенчества и дѣтства я не узнала ничего кромѣ того что узнала отъ матери. Въ послѣдствіи я училась у другихъ, такъ какъ мать моя, хотя женщина начитанная, не обладала серіознымъ образованіемъ, но это ученіе было такъ-сказать только внѣшнимъ. Мое нравственное воспитаніе, образованіе моей души и сердца, совершалось исключительно подъ руководствомъ моей матери. Съ теченіемъ лѣтъ она перестала быть моей воспитательницей, но никогда не переставала быть, какъ говоритъ Библія, «моимъ спутникомъ, моимъ руководителемъ, моимъ самымъ близкимъ другомъ».

Да, моимъ самымъ близкимъ другомъ, хотя она была на тридцать лѣтъ старше меня. Разница лѣтъ повидимому не разъединяла насъ. Или она незамѣтно спускалась до моего уровня, или я поднималась до нея, не знаю, но разница лѣтъ исчезала безъ сознательнаго усилія съ ея стороны и съ моей. И наше довѣріе другъ къ другу было такъ же велико какъ наша любовь. Мнѣ случалось слышать отъ современныхъ дѣвушекъ: «не говорите мама, она не пойметъ». Почему же моя мать понимала все и я сообщала ей все? Съ тѣхъ поръ какъ я научилась говорить, «погляди, мама, погляди», было моимъ первымъ возгласомъ при всякой радости; что же касается горя, съ тѣхъ поръ какъ я разбила мою первую куклу и до времени когда я разбила…. нѣчто другое, что однако было разбито не совсѣмъ, моимъ первымъ крикомъ было: «мама, мнѣ нужно маму!» Днемъ и ночью моимъ единственнымъ убѣжищемъ была грудь моей матери. Я помню, и все еще чувствую, хотя я уже почти старуха, какое невыразимое облегченіе доставляли мнѣ ея поцѣлуи во всѣхъ несчастіяхъ, большихъ и маленькихъ.

Моя мать, овдовѣвъ, какъ я уже сказала, тотчасъ послѣ моего рожденія, осталась совершенно одинокою въ мірѣ. Отецъ мой былъ офицеромъ индійской службы. Судя по его миніатюрному портрету онъ былъ гораздо красивѣе, и я знаю что онъ былъ годомъ или двумя моложе матери. Точныхъ подробностей ихъ брака я не могла узнать. Мнѣ кажется что онъ былъ слѣдствіемъ того что называется силою обстоятельствъ, такъ какъ мать моя и отецъ не были сходны другъ съ другомъ ни въ какомъ отношеніи. Но судьба сблизила ихъ. Въ теченіи долгой и опасной болѣзни онъ нанималъ квартиру въ домѣ ея родственниковъ и былъ въ ссорѣ съ своими. «Онъ не могъ обходиться безъ меня и женился на мнѣ», сказала она мнѣ однажды, и это было все что она открыла даже мнѣ, своей дочери, о своемъ замужествѣ.

Годъ спустя смерть разорвала ихъ союзъ, и мать моя осталась опять одинокою, даже болѣе одинокою чѣмъ прежде, потому что родители ея также умерли и умерли обанкротившись. Двѣ небольшія пенсіи вдовѣ и дочери офицера, ея и моя, было все что у нея осталось, и кромѣ меня она не имѣла во всемъ мірѣ ни одного существа связаннаго съ ней узами родства.

Это было все что я знала въ дѣтствѣ и въ ранней юности о ней и о себѣ. Она никогда не говорила о прошломъ, а я, какъ ребенокъ, конечно вполнѣ довольствовалась настоящимъ. Вслѣдствіе этого и она привыкла довольствоваться настоящимъ, и это-то и было, какъ я поняла позже, великимъ счастіемъ которое я безсознательно принесла ей. Во всѣхъ своихъ заботахъ и огорченіяхъ она обращалась ко мнѣ, и я съ моимъ дѣтскимъ невѣдѣніемъ, съ моею безсознательною довѣрчивостью, съ моимъ забвеніемъ вчерашняго и беззаботностью о завтрашнемъ, сдѣлалась для нея дѣйствительно существомъ изъ горняго міра. Я утѣшала ее какъ не могъ бы утѣшить ее никто другой, говорила она мнѣ въ послѣдствіи.

Итакъ мы были совершенно счастливы вмѣстѣ, моя мать а я, Мы жили въ своемъ собственномъ мірѣ, въ чудномъ мірѣ полномъ любви, довольства и радости. То что мы были бѣдны не смущало насъ ни мало; бѣдность никогда не смущаетъ ребенка если только онъ не испорченъ свѣтскими понятіями взрослыхъ. Мнѣ часто случалось слышать отъ взрослыхъ какъ они нѣкогда страдали вслѣдствіе того что ходили въ школу одѣтые хуже чѣмъ ихъ товарищи, но я не помню чтобы меня когда-нибудь смущало что-нибудь подобное. Меня такъ же мало огорчало то что у меня не было такихъ поясовъ какіе я видала на другихъ дѣвочкахъ, какъ мою мать то что она принуждена была носить ситцевыя и кисейныя платья, между тѣмъ какъ ея друзья носили шелковыя и атласныя. Я видѣла что она одѣвалась сама и одѣвала меня всегда часто, удобно и настолько красиво и по модѣ какъ позволяли ваши средства, и этого было достаточно. Чего мы не могли имѣть, къ тому мы и не стремились, о томъ мы и не горевали.

Когда я выросла, у насъ сдѣлалось спорнымъ вопросомъ кому изъ васъ слѣдовало одѣваться лучше, мнѣ или матери. Я хотѣла уступить это преимущество ей, она мнѣ, и много споровъ было у насъ каждый разъ какъ приходилось покупать что-нибудь новое. Мнѣ тяжело было видѣть что она остается со старою изношенною шляпкой, а мнѣ покупаетъ новую, что она переворачиваетъ и перешиваетъ свои платья до послѣдней возможности, между тѣмъ какъ я такъ быстро выростаю изъ моихъ что почти лишаю ее возможности одѣвать меня хорошо, то-есть прилично, о чемъ она очень заботилась.

Ибо я была ея единственная дочь и кромѣ того чрезвычайно хорошенькая дѣвушка, фактъ съ которымъ я такъ освоилась что перестала думать о немъ и забыла когда впервые открыла его. Я не была нисколько похожа на нее, но очень походила на отца, и по мѣрѣ того какъ росла дѣлалась красивѣе, въ пятнадцать лѣтъ я была положительною красавицей и увѣрена что обо мнѣ не могло быть двухъ различныхъ мнѣній.

Смотря теперь въ зеркало, я вспоминаю съ какимъ-то страннымъ удовольствіемъ мою прежнюю красоту и гордость и восхищеніе моей матери которыя она иногда старалась скрыть, хотя никогда не пыталась скрыть отъ меня мою красоту. Вопервыхъ, потому что это было бы тщетною попыткой, вовторыхъ, потому она считала это глупымъ и ошибочнымъ. Она смотрѣла на красоту какъ на даръ Вожій и думала что даръ Божій не слѣдуетъ ни игнорировать, ни презирать, а принимать съ благодарностью, въ простотѣ и смиреніи.

— Мама, милая, помню, сказала я ей однажды, — не правда ли что я очень красивая дѣвочка? Всѣ это говорятъ.

— Да, моя милая, ты очень красивая дѣвочка и мама этому очень рада, но еще болѣе рада тому что ты хорошая дѣвочка. Красивыя дѣвочки должны быть очень хорошими дѣвочками.

И это убѣжденіе она вкоренила во мнѣ такъ глубоко что я начала смотрѣть на красоту какъ на дѣло второстепенное и много комическихъ разказовъ сохранилось о моихъ отвѣ_Тахъ моимъ льстецамъ которыхъ у дѣтей слишкомъ много. «Да, я конечно хорошенькая дѣвочка», говорила я, «но я такіе хорошая дѣвочка», «мама говоритъ что хорошенькихъ дѣвочекъ много, а хорошихъ мало, и я хочу быть хорошею дѣвочкой», и т. д. Простыя, глупыя рѣчи, но онѣ показываютъ что честолюбіе мое не было направлено въ ложную сторону. Я такъ привыкла слышать похвалы и видѣть въ зеркалѣ лицо которое не могло мнѣ самой не доставлять такого же удовольствія какъ моимъ друзьямъ, что относилась къ моей красотѣ также спокойно какъ люди относятся ко многому съ чѣмъ они родились, къ титулу, къ помѣстью или къ какому-нибудь другому случайному преимуществу. Я восхищалась ей, до безъ смѣшной гордости.

Моя мать восхищалась также, восхищалась моими глазами, которыя, какъ говорили, были похожи на глаза газели, моими волосами, черными какъ смоль и очень длинными, которые она причесывала всегда сама пока я не сдѣлалась взрослою, моею тонкою стройною фигурой — я была высокая, въ отца, я въ тринадцать лѣтъ уже переросла ее, — и въ особенности моими благовоспитанными манерами, которыми я обладала съ дѣтства, потому что помню что обо мнѣ говорили: «эта дѣвочка настоящая леди». Послѣднее качество можетъ-быть было наслѣдственнымъ, но я приписываю его тому что никогда не жила въ другомъ обществѣ кромѣ общества моей матери.

Я не понимала тогда, какъ понимаю теперь, почему она была такъ строго разборчива въ выборѣ моихъ подругъ. Сколькихъ дѣвочекъ съ которыми мнѣ хотѣлось играть она деликатно удаляла отъ меня изъ опасенія чтобъ я не переняла тона дурнаго общества, отъ котораго вдовѣ съ незначительнымъ доходомъ такъ трудно отстраниться. Только сдѣлавшись взрослою женщиной поняла я какъ трудно ей было воспитать меня какъ леди, уберечь меня отъ грубаго вліянія бѣдности, не всегда приличной бѣдности, окружавшей насъ со всѣхъ сторонъ. Ей не удалось бы это несмотря на то что мы жили такъ уединенно какъ только было возможно, сначала на квартирѣ въ Лондонѣ, гдѣ умеръ мой отецъ, потомъ въ школѣ, гдѣ въ вознагражденіе за мое ученіе она завѣдывала всею бѣлошвейною работой заведенія, ей не удалось бы это, говорю я, сслибъ она не держала меня постоянно при себѣ, отстраняя оть меня всякое вліяніе кромѣ своего.

А она была леди. Да, настоящая леди, несмотря на то что родилась дочерью ремесленника. Но фактъ что мой дѣлъ былъ человѣкъ обязанный всѣмъ самому себѣ и лишь настолько образованный чтобы желать дать образованіе своей дочери не тревожилъ меня ни мало. Какъ родственники моей матери Дедманы, такъ и родственники моего отца, Пикарди, были для меня одинаково миѳическими лицами. Я не звала о нихъ ничего и не старалась узнать.

Мать рѣдко говорила о своей прежней жизни. Казалось она была выброшена въ міръ какъ Данай былъ выброшенъ въ море, съ ребенкомъ на рукахъ и въ полномъ невѣдѣніи къ какому берегу принесутъ ее волны и принесутъ ли онѣ ее когда-нибудь къ берегу. Но, какъ Данай и Персей, мы были выброшены на дружескій берегъ. Я помню что куда бы мы ни отправились, вездѣ люди были добры съ нами. Можетъ-быть причиной этого былъ благородный человѣческій инстинктъ заставляющій людей относиться съ участіемъ ко вдовѣ и сиротѣ, но мнѣ кажется что причиной былъ скорѣе симпатичный характеръ моей матери, полный кротости и самообладанія, и что всѣ были расположены помогать ей потому что видѣли какъ она сама всѣми силами старается помочь себѣ.

Мнѣ кажется что она могла бы выйти замужъ вторично, но ей эта мысль даже никогда не приходила въ голову. И мы были «моя мать и я», чета до такой степени нераздѣльная и такъ довольная другъ другомъ что не нуждались ни въ комъ другомъ. Мы не знали ни одного родственника и не имѣли друзей, то-есть близкихъ друзей которые могли бы замѣнить ей меня или мнѣ замѣнить ее. Никогда не случалось чтобъ общество какой-нибудь подруги отвлекало меня отъ матери, и мать часто говорила маѣ что съ самаго моего младенчества мое общество было ей пріятнѣе общества всѣхъ ея взрослыхъ друзей.

Такъ мы скитались въ мірѣ вмѣстѣ, измѣняя нашъ образъ жизни и мѣстопребываніе когда это оказывалось нужнымъ для моего здоровья, которое было не изъ крѣпкихъ, и для моего образованія. Во всемъ на первомъ планѣ была я, все дѣлалось для меня; о себѣ и о своемъ удовольствіи она кажется никогда не думала. Поэтому ея непріятности, каковы бы онѣ ни были, не оставляли по себѣ горечи. Она терпѣла ихъ пока онѣ не кончались и выходила изъ нихъ обновленною. Она сохранила до конца жизни самый счастливый характеръ и самую бодрую наружность.

Описывать ея наружность я не буду, не хочу. Кто можетъ описать лицо матери? Оно кажется, или должно казаться нисколько не похожимъ ни на какое другое лицо въ обширномъ мірѣ. Мы видимъ его съ самаго рожденія, мы такъ-сказать всасываемъ его вмѣстѣ съ ея молокомъ, мы смотримъ на него какъ смотримъ на небо, не понимая еще что скрывается за нимъ, но чувствуя его красоту и успокоительное вліяніе. Лицо моей матери для меня было небомъ, начиная съ того времени когда я лежала на ея колѣняхъ и упорно смотря на нее сосала кулакъ и слушала ея сказки и до послѣдняго дня когда я стояла надъ нимъ и смотрѣла на его милыя сомкнутыя уста и глаза удивляясь какъ оно вдругъ помолодѣло.

Но, слава Богу, этотъ день былъ спустя много, много лѣтъ проведенныхъ въ спокойствіи, довольствѣ и даже счастливо, послѣ смутной эпохи, послѣ роковыхъ шести мѣсяцевъ воспоминаніе о которыхъ даже теперь заставляетъ сердце мое биться сильнѣе отъ чувства котораго время не заглушило и не заглушитъ пока я жива. Теперь въ этомъ чувствѣ нѣтъ страданія, ни малѣйшей доли страданія, ни сожалѣнія, ни раскаянія, но оно сохранилось какъ неизгладимое впечатлѣніе. Однако съ тѣхъ поръ прошло двадцать, тридцать, нѣтъ, я ужь лучше не скажу сколько лѣтъ. Но тогда мнѣ только-что минуло семнадцать, а моей матери было сорокъ семь.

ГЛАВА II.

Я «окончила мое образованіе», по крайней мѣрѣ полагалось что оно окончено, хотя мать моя часто смѣялась и говорила что никакое образованіе никогда не можетъ считаться оконченнымъ. Но я кончила курсъ наукъ у всѣхъ учителей какихъ мать могла доставить мнѣ и дальнѣйшее образованіе должна была пріобрѣтать одна. Мы покинули школу въ предмѣстьи Лондона, въ которой жили такъ долго, и переселились въ провинцію чтобы жить наединѣ съ собою, какъ мы говорили, потому что обѣ мы были какъ одно существо.

Мы поселились въ одной деревнѣ въ Сомерсетширѣ, куда попали совершенно случайно. Какъ предъ Адамомъ и Еввой, весь свѣтъ былъ открытъ предъ нами и всякое мѣсто казалось намъ привлекательнымъ послѣ нашего лондонскаго мѣстопребыванія, которое не было ни городомъ, ни селеніемъ, и лишенное преимуществъ того и другаго, обладало неудобствами обоихъ. Такъ по крайней мѣрѣ мнѣ казалось въ моей безразсудной, вспыльчивой юности, быстро подмѣчавшей темныя стороны всякой картины. Но моя мать всегда возражала мнѣ кротко что есть много мѣстъ хуже Килборна, и мы дѣйствительно прожили тамъ пять лѣтъ очень спокойно. Она видѣла во всемъ только свѣтлую сторону. Она удовлетворялась несравненно легче чѣмъ я.

Однако новыя и смѣлыя мысли, какъ въ этомъ случаѣ, такъ и всегда, подавались мною. Когда мы выбирали наше будущее мѣстопребываніе, я достала карту и смѣясь предложила бросить полпенни и выбрать мѣсто на которое онъ упадетъ. Онъ упалъ прямо на городъ Батъ.

— Батъ! Какъ странно! Вѣдь вы родились въ Батѣ, мама. Мы поселимся въ Батѣ.

— О, нѣтъ, нѣтъ, воскликнула она внезапно, но черезъ минуту овладѣла собой. — Хорошо, дитя мое, если ты этого очень желаешь, я не вижу причины не поселиться въ Батѣ. У меня тамъ нѣтъ никого. Родныхъ у меня и прежде было не много, а теперь и тѣ которые были умерли. Но Батъ прекрасенъ, о, какъ прекрасенъ! Ты никогда не видала, Эльма, подобнаго мѣста.

И глаза ея заблистали отъ пріятнаго воспоминанія.

— Я буду очень рада увидать Батъ, городъ гдѣ вы жили ребенкомъ и дѣвочкой и потомъ взрослою дѣвушкой. И съ моимъ отцомъ вы кажется встрѣтились и обвѣнчались въ Батѣ?

— Да.

— И папа любилъ его также какъ вы?

— Не совсѣмъ, онъ былъ боленъ тамъ много мѣсяцевъ и мы рѣдко любимъ мѣсто связанное для насъ съ воспоминаніемъ о болѣзни.

— Но онъ тамъ полюбилъ васъ, и это должно было заставить его любить Батъ.

Я только-что получила понятіе что есть такое чувство какъ влюбленность и что оно безъ сомнѣнія высшее счастіе въ жизни.

Мать моя осталась безмолвна, такъ безмолвна что я ласково взяла ея руку.

— Я люблю поговорить иногда объ отцѣ. Не правда ли что онъ былъ очень красивъ? И чрезвычайно похожъ на меня?

— О, тщеславная обезьянка! улыбнулась она.

Я сама засмѣялась надъ комплиментомъ который сдѣлала себѣ безсознательно. Легкая тѣнь омрачившая лицо моей матери исчезла и мы продолжали наше совѣщаніе, — мы ничего не дѣлали не посовѣтовавшись другъ съ другомъ, — но не говорили болѣе о прошломъ. Я видѣла что это ей непріятно.

Однако случилось такъ что изъ Лондона мы отправились прежде всего въ Батъ, чтобъ удовлетворить мое любопытство. Три дня бродили мы по городу, по прекрасному городу, вполнѣ заслуживавшему похвалы моей матери, но онъ былъ слишкомъ прекрасенъ и слишкомъ дорогъ для вашихъ скромныхъ средствъ. Немного скученъ также, несмотря на свою красоту. Мы не знали никого, ни души, а праздно гуляющей публики было такъ много что мы чувствовали себя болѣе одинокими чѣмъ въ Лондонѣ гдѣ всякій занятъ своимъ дѣломъ.

Надо также сказать, хотя это признаніе можетъ показаться глупымъ тщеславіемъ, что эти люди смотрѣли на насъ такъ какъ будто у нихъ не было другаго дѣла какъ только смотрѣть, и это ужасно раздражало меня. Мать отвѣчала на мое негодованіе съ кротостью и спокойствіемъ.

— Праздные люди всегда смотрятъ, дитя мое. Къ тому же ты выше и по наружности замѣчательнѣе, пожалуй, даже красивѣе многихъ дѣвушекъ; и ходишь ты въ сопровожденіи такой маленькой, незначительной матери.

— Не правда! сказала я. Мнѣ ея милое лицо и граціозная фигура казались прекраснѣйшими въ мірѣ.

— Полно, дитя мое, не будемъ сердиться; покоримся судьбѣ и вообразимъ себя герцогиней Кентскою и принцессой Викторіей, которымъ приходится, какъ и всѣмъ прочимъ членамъ королевской фамиліи, терпѣть то же самое.

— Но я не принадлежу къ королевской фамиліи.

— Конечно нѣтъ, дитя мое, возразила мать полусмѣясь, полугрустно, — но Господь далъ тебѣ другую, почти такую же тяжелую привилегію. Куда бы ты ни ушла, моя бѣдная Эльма, вездѣ люди будутъ смотрѣть на тебя. Но мы постараемся избѣгать этого. Что ты на это скажешь? Вмѣсто того чтобы жить въ Батѣ, который къ тому же слишкомъ дорогъ Для насъ, не поселиться ли намъ въ какой-нибудь красивой, спокойной деревнѣ въ окрестности Бата, — я помню нѣсколько такихъ деревень — гдѣ на тебя некому будетъ смотрѣть кромѣ коровъ и овецъ, да твоей матери? Можешь ли ты удовольствоваться своею матерью?

— О, да, вполнѣ!

И я говорила правду. Какъ ни странно это можетъ казаться, мать моя поступила благоразумно не скрывая истину. Ея любящее, скромное восхищеніе мною замѣняло для меня всякое другое; ея откровенное признаніе моей красоты какъ простаго факта, не болѣе, положительно воздерживало меня отъ тщеславія. Такъ дѣти воспитанныя безъ тайнъ не имѣютъ тайнъ, дѣти никогда не слышавшія лжи не находятъ нужнымъ лгать.

Кромѣ этой смѣшной причины бѣжать изъ Бата, мать моя имѣла другую которую тогда не сообщила мнѣ. Она хотѣла жить въ деревнѣ, въ самомъ здоровомъ мѣстѣ какое могла найти. Я училась много, здоровье мое было не изъ крѣпкихъ, а болѣзнь отъ которой умеръ мой отецъ, послѣдній изъ пяти братьевъ, была чахотка. Мать постоянно слѣдила за мной, какъ я замѣчала ей иногда, «какъ кошка за мышью», но причину этого я узнала только нѣсколько лѣтъ спустя.

Однако не было никакихъ признаковъ что отецъ оставилъ мнѣ, вмѣстѣ съ сильнымъ сходствомъ, и это роковое наслѣдіе. Мать передала мнѣ не только свои нравственныя, но и свои физическія свойства, здравый умъ въ здравомъ тѣлѣ. Здоровая кровь Дедмановъ, народная кровь, парализовала все что было дурнаго въ крови моего отца. Благодаря этому и заботливости моей матери, я хотя и не была сильна, во постоянно пользовалась хорошимъ здоровьемъ. Никакія испытанія не могли убить меня. Я пережила ихъ всѣ, принуждена была пережить. Бывали времена когда я почти сожалѣла объ этомъ, когда я предпочла бы избавиться отъ жизни и отъ всѣхъ ея обязанностей, когда я съ надеждой вспоминала языческую поговорку что «тѣ кого боги любятъ, умираютъ рано». Боги, но не христіанскій Богъ. Для Него лучшая жертва не смерть, а долгая, полезная, дѣятельная жизнь, основанная на словахъ Христа что достойнѣе давать чѣмъ получать, служить чѣмъ принимать услуги.

Наше дальнѣйшее мѣстопребываніе мы нашли въ первой же день поисковъ. Это была деревня на разстояніи нѣсколькихъ миль отъ Бата и въ ней небольшой старомодный домъ въ старомодной улицѣ, круто спускавшейся къ его двери. Мѣстность вообще была холмистая, что мнѣ очень нравилось послѣ однообразно ровныхъ, длинныхъ улицъ и загородныхъ дорогъ Лондона.

Такъ же оригинальна и привлекательна была хозяйка дома, настоящая уроженка Сомерсетшира, грубая на словахъ, добрая въ поступкахъ. Она заставила насъ принять отъ нея завтракъ, хлѣбъ съ сыромъ, но отказывалась отдать намъ квартиру. Лѣтомъ къ ней обыкновенно переѣзжаетъ одно семейство изъ Бата, говорила она, — прекрасное семейство, а пока они не пріѣдутъ, то-есть до іюня, она желаетъ быть одна.

Но былъ еще январь, и я влюбилась въ тихій старый домъ съ его скромною мебелью, преимущественно дубовою и служившею не менѣе ста лѣтъ. Къ счастію хозяйка, мистрисъ Голдингъ, съ своей стороны, влюбилась въ мою мать.

Но не въ меня. О, далеко нѣтъ! Она очень усердно старалась дать мнѣ понять что я для нея ровно ничего не значу, что она смотритъ на меня какъ на самую пустую, предосудительно красивую дѣвчонку.

— Я не желаю имѣть у себя въ домѣ красивыхъ барышень. Съ ними только одно безпокойство. Вотъ еслибы вы были однѣ, сударыня. И она съ восхищеніемъ смотрѣла на кроткое лицо моей матери и на ея мягкіе сѣдые волосы — я не помню ихъ иначе какъ сѣдыми. — Вы, я вижу, вдова, прибавила она замѣтивъ вдовій чепчикъ который мать носила постоянно.

— Да, я вдова съ тѣхъ поръ какъ родилась эта дѣвушка, моя дочь.

— И кажется не слишкомъ богаты, сударыня?

— Да, мы не богаты, отвѣчала мать просто: она никогда не стыдилась нашей бѣдности.

— Если такъ, то я пожалуй возьму васъ. Съ вами не будетъ большихъ хлопотъ. Васъ только двѣ?

— Только двѣ, отвѣчала мать взявъ меня подъ руку. Эта сцена забавляла ее, но ей тоже очень хотѣлось пріютиться въ этомъ тихомъ домѣ и имѣть хозяйкой женщину которая вопреки своей грубости казалась хорошею и доброю. — Мнѣ кажется что вы хорошо бы сдѣлали еслибы приняли насъ. Вамъ должно быть скучно одной.

— Конечно, сударыня, конечно. Но я не могу взять съ васъ мою обыкновенную цѣну. Это было бы не честно, такъ какъ теперь не лѣто. Сколько вы можете дать?

Мать смѣясь отказалась назначить плату, и хозяйка назначила сама такую которая послѣ лондонскихъ цѣнъ казалась просто смѣшною и была большимъ облегченіемъ для нашего кошелька. Но она увѣряла что это обыкновенная зимняя плата. Мы согласились, обѣщавъ уѣхать когда пріѣдутъ лѣтніе жильцы.

— Но это будетъ еще черезъ пять мѣсяцевъ. Многое можетъ случиться въ пять мѣсяцевъ, сказала мать съ полусдержаннымъ вздохомъ.

— Конечно, сударыня. Барышня можетъ выйти замужъ, хотя, надо сказать правду, тутъ нѣтъ жениховъ для нея. У насъ все старыя дѣвушки. Ей не найти здѣсь ни одного молодаго джентльмена, это я ей предсказываю.

Я вспыхнула и приняла эти слова за такое оскорбленіе что тотчасъ же вышла бы изъ дома еслибы мать не сказала кротко, со спокойнымъ достоинствомъ останавливающимъ всякую навязчивую фамильярность.

— Мы еще не начали думать объ этомъ, мистрисъ Голдингъ. Моей дочери только семнадцать лѣтъ.

— Такъ что же? Мнѣ тоже было только семнадцать съ половиной когда я, на бѣду свою, вышла замужъ. Мое лицо было моимъ счастіемъ, какъ говорили, и за лицо-то и взялъ меня бѣдный Голдингъ. Но красоты хватило не на долго, такъ по крайней мѣрѣ надо полагать, а у Голдинга былъ ужасный характеръ, и этого хватило на долго, такъ что у меня остались только кости да кожа, какъ видите. Но его уже нѣтъ и мы не будемъ говорить о немъ. Не вѣрьте мущинамъ, барышня. Не выходите замужъ опрометчиво чтобы потомъ не раскаяваться. Вотъ все что я могу сказать.

Эта печальная рѣчь, не опровергнутая покойнымъ Голдингомъ, смотрѣвшимъ со стѣны съ краснымъ лицомъ, въ голубомъ сюртукѣ и желтомъ жилетѣ, такъ заняла меня что мое негодованіе утихло и я не возражала противъ окончательнаго соглашенія съ хозяйкой и рѣшенія переѣхать на слѣдующій день.

— Только надо будетъ держать хозяйку въ отдаленіи, сказала я матери на обратномъ пути. — Она ужасно дерзкая женщина.

— Потому что говорила о твоемъ замужествѣ, дитя мое? Такъ что же? Я полагаю что ты современемъ выйдешь замужъ. — Она откинула мои волосы и поглядѣла пристально въ мое лицо. — желала бы ты выйти замужъ, Эльма? Да, конечно. Это естественное назначеніе женщины. Но время еще терпитъ, время еще терпитъ.

— Конечно, отвѣчала я.

— А когда ты начнешь думать объ этомъ, дитя мое, надѣюсь что ты скажешь твоей матери.

— Скажу, конечно.

И мы прекратили этотъ разговоръ, охотно съ обѣихъ сторонъ, какъ я подозрѣваю. Это былъ предметъ совершенно новый, по крайней мѣрѣ мать заговорила объ этомъ серіозно въ первый разъ. Что касается меня, я въ дѣтствѣ увѣряла, какъ многія дѣвочки, что выйду замужъ за мама; потомъ что не выйду ни за кого чтобъ не разлучиться съ ней. Но позже эти увѣренія прекратились потому что стали казаться мнѣ глупыми и смѣшными; кромѣ того у меня явилась какая-то стыдливость относительно любви и брака. Не то чтобъ я объ этомъ не думала, я думала, и даже много, но никогда не говорила. Еслибъ я могла разспросить мать объ ея любви и бракѣ, это можетъ-быть вызвало бы и меня на откровенность, но ея бракъ былъ почти единственнымъ предметомъ о которомъ она никогда не говорила, если же я начинала разспрашивать ее, она уклонялась отъ отвѣтовъ.

Такъ поступила она и теперь. Когда я предложила ей какой-то вопросъ на этотъ счетъ по поводу того что она указала мнѣ, проходя мимо, на небольшой домикъ въ скромной улицѣ Бата, какъ на домъ въ которомъ провела когда-то нѣсколько времени, она отвѣчала уклончиво, и мнѣ показалось что она рада была покинуть городъ, прелестный городъ который я уже успѣла полюбить.

Въ недѣлю мы вполнѣ освоились съ нашимъ новымъ жилищемъ. Это былъ самый пріятный домъ какой мы когда-либо имѣли. И деревня была такъ оригинальна съ своими старинными домами и садами обнесенными высокими стѣнами, съ своимъ общимъ старомоднымъ видомъ. Казалось что она заснула столѣтіе тому назадъ и теперь проснулась только вполовину.

Нашимъ любимымъ мѣстомъ для прогулки былъ Тайпингъ. Значенія этого страннаго названія я не могла узнать, но это была очень пріятная, высокая дорога, нѣчто въ родѣ естественной насыпи отъ одного холма къ другому. По одну сторону виднѣлись далекія горы, по другую разстилалась равнина съ извивавшеюся по ней рѣчкой и старою водяною мельницей, единственнымъ промышленнымъ сооруженіемъ деревни.

Однажды мы шли по Тайпингу направляясь въ старое разрушенное аббатство, которое, по словамъ мистрисъ Голдингъ, было однимъ изъ достопримѣчательныхъ мѣстъ въ окрестности. Былъ ясный февральскій день. Я откинула назадъ голову и съ наслажденіемъ вдыхала прекрасный свѣжій воздухъ. Но мать моя находила день холоднымъ. Я пошла рядомъ съ ней чтобы защитить ее отъ вѣтра и взяла ее подъ руку, что всегда дѣлала во время прогулокъ съ тѣхъ поръ какъ замѣтила съ тринадцатилѣтнею гордостью что переросла ее на полвершка. Она оперлась на меня, какъ мнѣ показалось, сильнѣе чѣмъ обыкновенно и мы начали обсуждать наши лѣтніе планы.

— Мы будемъ отдыхать до марта, но потомъ начнемъ заниматься регулярно. Ты не должна пренебрегать своимъ образованіемъ. Оно еще можетъ понадобиться тебѣ.

Она говорила не рѣшительно, зная что я не могу не предвидѣть возможности на которую она намекаетъ, то-есть того что она можетъ умереть преждевременно. Въ такомъ случаѣ прекратилась бы ея пенсія, а моя была слишкомъ мала чтобы жить на нее, и мнѣ пришлось бы зарабатывать свой хлѣбъ. Но первое несчастіе, когда я думала о немъ, вполнѣ заслоняло второе.

— Если вы желаете чтобъ я извлекла пользу изъ моего образованія, я готова, отвѣчала я, умышленно придавъ другой смыслъ ея словамъ. — Я сдѣлаюсь гувернанткой хоть завтра, если вы этого желаете, хотя я буду ненавидѣть свою должность, да, ненавидѣть! И вы сами всегда говорили что я всего менѣе способна быть гувернанткой.

— Это правда, бѣдное дитя мое.

Я разслышала ея тихій вздохъ. Я замѣтила ея долгій, тревожный взглядъ. Но только уже на склонѣ жизни поняла я вполнѣ этотъ безмолвный взглядъ моей матери, поняла ея постоянное тревожное опасеніе за мое будущее которое могло продолжаться много лѣтъ послѣ того какъ ея будущее прекратится, если оно уже не прекратилось много лѣтъ тому назадъ, такъ какъ ея индивидуальность вполнѣ перешла въ мою. Быть матерью значитъ забыть себя, забыть всѣ свои личные интересы, печали и радости, и всецѣло отдаться новому поколѣнію съ его дивнымъ настоящимъ и таинственнымъ будущимъ которое повидимому вполнѣ во власти матери. Но можетъ-бытъ только повидимому, а ей приходится дѣйствовать какъ будто это несомнѣнно, какъ будто на ней лежитъ вполнѣ отвѣтственность за жизнь ея дѣтей. О, еслибы всѣ матери думали такъ! и еслибы дѣти тѣхъ которыя думаютъ такъ могли заглянуть въ сердца своихъ матерей!

Я не могла видѣть что происходило въ сердцѣ моей матери, видѣть ясно, при всей моей любви къ ней. Время отъ времени я замѣчала что у нея было что-то на душѣ и что она сначала старалась скрыть это, потомъ забыть, и что ей дѣйствительно удавалось успокоиться.

— Нѣтъ, дорогая моя, я не желаю чтобы ты сдѣлалась гувернанткой или заняла какую-нибудь другую должность въ настоящее время. Я хочу только чтобы ты сдѣлалась образованною женщиной, годною для всякаго положенія какое… но теперь твое назначеніе быть единственною, милою дочерью твоей матери, — прибавила она внезапно прервавъ свою фразу, — доброю, умною… ну, хоть и не очень умною…

Увы, это было справедливо. Я не была умна. Я не обладала также никакими талантами, и моя благоразумная мать, замѣтивъ что у меня нѣтъ ни голоса, ни слуха, рано прекратила мои уроки музыки; въ рисованіи я ушла также не далеко. По ея мнѣнію тратить время на то что требуетъ таланта, когда его положительно нѣтъ, было бы просто смѣшно.

— Да, ты конечно не геній, ты никогда не зажжешь Темзу, однако ты такая дѣвушка что я довольна тобой.

— Благодарю васъ, отвѣчала я смиренно и вмѣстѣ гордо.

Мать никогда не позволяла мнѣ раздумывать о моихъ достоинствахъ и недостаткахъ. Она говорила что надо дѣлать свое дѣло, о себѣ стараться думать какъ можно меньше. Ея довольство мною, не часто высказываемое такъ прямо, тронуло и обрадовало меня и я продолжала путь съ облегченнымъ сердцемъ. Я хорошо знала что не могла назваться ни въ какомъ смыслѣ блестящею дѣвушкой. «Лицо мое было моимъ счастіемъ», но не умъ мой, и были времена когда я отдала бы половину моей красоты за то что называется талантливостью. Такъ мы всегда мечтаемъ о томъ чего не имѣемъ.

Но въ то время о которомъ я говорю я не нуждалась ни въ комъ и ни въ чемъ кромѣ моей матери. Мы шли вдвоемъ наслаждаясь весеннимъ воздухомъ, закатомъ солнца и любовными нотами чернаго дрозда, перваго въ году, такъ какъ это было еще предъ Валентиновымъ днемъ. Какъ-то случилось что мы сбились съ дороги и пришли не къ разрушенному аббатству, а къ тому мѣсту съ котораго отправились. Пуститься въ путь снова было уже поздно.

— Не бѣда, сказала я. — Мы сходимъ туда какъ-нибудь въ другой день (и мы сходили, и этого дня я никогда не забуду). Вѣдь вся весна предъ нами. Какое счастіе чувствовать что мы совершенно свободны! Ни школъ, ни уроковъ, ни посѣтителей. Мы не знаемъ здѣсь буквально ни души. Ура! какое блаженство не имѣть друзей!

— Но мы должны пріобрѣсти ихъ и, надѣюсь, пріобрѣтемъ.

— Я не желала бы этого. Они будутъ влюбляться въ васъ и отнимать васъ у меня, а я хочу владѣть вами нераздѣльно, мамочка. (Какъ ни была я велика, но я часто звала ее мамочкой, мумочкой, мимочкой и множествомъ другихъ ласковыхъ названій которыя изобрѣла для нея въ дѣтствѣ. Во «мать» было моимъ любимымъ именемъ для нея. Многія дѣвушки имѣли «мама», не многія имѣли «мать» и ни одна, какъ я была увѣрена, не имѣла такой матери какою была моя.)

Она засмѣялась и сказала что мало вѣроятности чтобы кто-нибудь сталъ оспаривать ее у меня. — Тѣмъ болѣе что я становлюсь такъ стара. Знаешь ли, несмотря на то что вечеръ такъ хорошъ, я ужасно устала и озябла.

Я горько упрекнула себя что уговорила ее надѣть ея лѣтній бурнусъ; ея зимній казался слишкомъ жалкимъ при солнечномъ свѣтѣ.

— Я не потерплю, мама, чтобы вы остались еще день безъ той теплой шали о которой мы столько говорили и которая будетъ и легка и тепла. Мы завтра же сходимъ за ней въ Батъ.

— О, нѣтъ, нѣтъ! Опять ее непонятное отвращеніе къ этому прекрасному городу, тогда какъ я охотно побывала бы въ немъ опять.

— Хорошо, мама, милая, я не буду тревожить васъ, но шаль должна быть пріобрѣтена такъ или иначе и пріобрѣсти ее негдѣ кромѣ Бата. Позвольте мнѣ сходить за ней одной.

Но сдѣлавъ это предложеніе, я сама испугалась. Я никогда еще не выходила на улицу одна; что же касается того чтобъ одной дѣлать покупки, эта мысль была просто ужасна. Но каждое содроганіе моей матеря, когда мы поспѣшно шли домой, усиливало угрызенія моей совѣсти и укрѣпляло мою рѣшимость.

— Я должна же привыкать быть полезною и дѣлать что-нибудь безъ помощи другихъ, доказывала я. — Довѣрьте это мнѣ. Я постараюсь не истратить лишнихъ денегъ, а тратить ихъ на вздоръ, вы знаете, я не буду. Въ лавкѣ я постараюсь быть спокойною и не сердиться если на меня будутъ смотрѣть. Почему мнѣ не пойти одной? Бояться рѣшительно нечего.

— Нѣтъ, дорогая моя. Еслибъ это было необходимо, еслибъ у тебя не было меня и никакого другаго покровителя, ты должна была бы это сдѣлать, смѣлая какъ левъ, невинная какъ агнецъ. Но это не необходимо. Подожди немного, и мы выберемъ шаль вмѣстѣ.

Но я не могла ждать, ждать долѣе нѣсколькихъ дней въ теченіе которыхъ мать моя лежала въ постели отъ сильной простуды, слѣдствія этой несчастной прогулки. Какъ я не подумала есть ли у нея что-нибудь теплое прежде чѣмъ позволила ей купить мнѣ мою цыганскую шляпку съ розовыми лентами (какъ долго помнишь свои дѣвичьи наряды, въ особенности если они были не многочисленны!) и коричневый шелковый салопъ, стоившіе столько денегъ? Я возненавидѣла ихъ, возненавидѣла себя. Я рѣшила не покупать себѣ ничего новаго все лѣто лишь бы только удалось уговорить мать раззориться на теплую шаль. Сходить въ Батъ я должна, но какъ это устроить?

Смѣлая мысль пришла мнѣ въ голову.

— Мама, мистрисъ Голдингъ отправляется завтра въ Батъ. Могу я пойти съ ней и купить вамъ теплую шаль? Она знаетъ лавку, она позаботится обо мнѣ.

Но когда я вспомнила какую фигуру представляла собой наша старая хозяйка въ своей громадной шляпкѣ, въ платкѣ самой почтенной древности, съ большою корзиной въ рукахъ, въ которой она носила въ городъ яйца и приносила домой разные хозяйственные запасы, мое мужество поколебалось. Для того чтобы пройти рядомъ съ мистрисъ Голдингъ по Мильсомъ-Стриту, требовалась нѣкоторая доля нравственнаго мужества.

Мать должно-быть поняла меня; она улыбнулась.

— Подумала ли ты….

— Я все обдумала. Что за бѣда? Я не хочу больше быть глупой.

— Но дѣйствовать по принципу человѣка который выходя въ старомъ сюртукѣ говорилъ: «если всѣ меня знаютъ, такъ и безпокоиться не о чемъ; если никто меня не знаетъ, то безпокоиться также не о чемъ», — это хорошо, дитя мое.

— Такъ я могу сходить въ Батъ?

Она была въ нерѣшительности, но я начала упрашивать и наконецъ настояла на своемъ, что мнѣ иногда удавалось когда спорный вопросъ былъ только вопросомъ чувства и когда мое намѣреніе не могло заключать въ себѣ ничего ошибочнаго. Мать говорила что я уже въ такихъ годахъ что она во многомъ предоставляетъ мнѣ судить самой за себя.

— Вотъ чего я никакъ не ожидала! воскликнула мистрисъ Голдингъ когда я сообщила ей о своемъ намѣреніи. — Такая прекрасная молодая барышня какъ вы отправится въ Батъ съ такою старухой какъ я! Къ тому же я не пойду пѣшкомъ, мои старыя ноги не вынесутъ такой грязной дороги. Я хочу доѣхать въ наемной телѣгѣ.

Это было новою непріятностью. Но дѣлать было нечего. Шаль была необходима, и поѣздка съ мистрисъ Голдингъ была единственнымъ средствомъ пріобрѣсти ее, пріобрѣсти ее немедленно, чтобы мать могла надѣть ее лишь только будетъ въ состояніи выйти.

Я улыбаюсь теперь вспоминая съ какою страстною, роковою настойчивостію я не отставала отъ своего намѣренія и привела его въ исполненіе. Но я сдѣлала это не думая о себѣ, я сдѣлала это единственно для нея, для моей милой матери, центра моего міра.

— Такъ мы отправимся вмѣстѣ, барышня, если вы можете встать вовремя, извощикъ проѣзжаетъ въ шесть часовъ утра, сказала мистрисъ Голдингъ нѣсколько насмѣшливо. — Вы подождете меня на рынкѣ, потомъ я провожу васъ въ Полтни-Стритъ или въ Рояль-Кресчентъ и мы полюбуемся на публику. Конечно если только вамъ не совѣстно пройтись по улицѣ съ безобразною старухой которая однако нѣкогда была такъ же хороша и молода какъ вы.

Доисторическая красота мистрисъ Голдингъ была ея слабою струной, и мнѣ не хотѣлось обижать ее. Мнѣ оставалось только согласиться, а матери отпустить меня.

Она одѣла меня въ самый скромный нарядъ.

— Было ясно, сказала я ей, — что мистрисъ Голдингъ желаетъ чтобы меня приняли за ея внучку.

— Ну это было бы трудно, отвѣчала она.

Я взглянула въ зеркало на ея лицо, между тѣмъ какъ она наклонилась надо мной застегивая мой воротничокъ, и увидала ея любящую, гордую улыбку, чисто материнскую улыбку. Вы, дѣвушки, поймете ее когда сдѣлаетесь матерями, вы согласитесь что никакая личная гордость не можетъ быть въ половину такъ отрадна какъ гордость матери.

— Теперь повернись, дитя мое, дай мнѣ завязать хорошенько ленты твоей шляпки. Какъ ты неряшлива! (Увы, это было справедливо, это обычный недостатокъ въ семнадцать лѣтъ.) Ты могла бы подражать съ пользой аккуратности твоей предполагаемой бабушки.

— Подражать мистрисъ Голдингъ? Это ужасно! Но скажите мнѣ какова была моя бабушка, ваша мать?

— Не помню. Ты забыла что я была воспитана мачихой.

— А другая бабушка, мать моего отца?

— Не знаю, я никогда не видала ее, отвѣчала она нехотя. — Не забудь, дитя мое, купи себѣ лентъ для волосъ.

Волосы мои были заплетены въ длинныя косы и положены какъ корона вокругъ головы, что было очень красиво, теперь я могу это сказать.

Ей очевидно былъ непріятенъ начатый мною разговоръ и я прекратила свои разспросы. Странно, но до тѣхъ поръ я никогда не спрашивала и вовсе не думала о своихъ предкахъ. Мы жили только настоящимъ и жизнь наша, несмотря на свое тихое, монотонное теченіе, была такъ полна что я не интересовалась прошлымъ. Я не обладала сильнымъ воображеніемъ, къ тому же будущее было для меня всѣмъ, какъ это обыкновенно бываетъ въ юности.

Въ эту минуту подъѣхалъ извощикъ. Мать поцѣловала мена нѣжно, можетъ-быть нѣжнѣе обыкновеннаго — мы такъ рѣдко разставались на цѣлый день — я весело сѣла въ телѣ^ГУ и мы отправились.

Еслибъ она видѣла, еслибъ я видѣла что не забавный старикъ въ большой шапкѣ былъ нашимъ возницей, а сама судьба, сидѣвшая рядомъ и державшая возжи? Но, нѣтъ, еслибъ я и знала, было бы то же самое, по моей доброй силѣ было бы то же самое.

ГЛАВА III.

Я думала въ юности, да и теперь думаю что Батъ одинъ изъ прекраснѣйшихъ городовъ въ мірѣ. Флоренція, говорятъ, нѣсколько похожа на него, но Флоренцію я не видала, а къ Бату чувствую ту глубокую, полугрустную привязанность какую внушаютъ намъ нѣкоторыя мѣста отмѣченныя для насъ чѣмъ-нибудь особеннымъ и кажущіяся намъ всю нашу жизнь не имѣющими ничего подобнаго себѣ въ мірѣ.

Во время нашего краткаго пребыванія тамъ, я не могла оцѣвить всей его красоты, потому что матери не хотѣлось ходить болѣе чѣмъ было необходимо, да и время было зимнее. Но теперь, когда мы медленно подвигались впередъ по высокой Клавертонской дорогѣ, глядя внизъ на долину, по которой, сверкая на утреннемъ солнцѣ, извивались рѣка и каналъ, и когда предъ нами внезапно предсталъ бѣлый городъ, со своими террасами, площадями, улицами поднимавшимися одна надъ другою почти до самой вершины Лансдоунскаго холма, я не могла не воскликнуть: — какъ красиво!

Мистрисъ Голдингъ, уроженка Сомерсетшира, была очевидно польщена моимъ восхищеніемъ. Она заставила извощика остановить на минуту его тряскую телѣгу чтобы дать мнѣ полюбоваться видомъ.

— Да, Батъ хорошее мѣсто и люди тамъ есть хорошіе во множествѣ дурныхъ.

— Какіе же это дурные люди? спросила я.

— Картежники, посѣтители баловъ и вообще порочные люди, отвѣчала мистрисъ Голдингъ. — Но ни вамъ, ни мнѣ нѣтъ до нихъ дѣла, тѣмъ болѣе что на свѣтѣ есть и хорошіе люди, хотя они очень рѣдки.

Я промолчала. Мы съ матерью уже знали что мистрисъ Голдингъ принадлежала къ сектѣ возникшей на западѣ Англіи въ недавнее время и называвшейся Плимутскими Братьями. Мать не раздѣляла ихъ возрѣній, но говорила мнѣ что между ними есть очень хорошіе люди, и что я не должна смѣяться надъ мистрисъ Голдингъ и надъ ея странными рѣчами показывавшими что она считаетъ только себя и своихъ «братьевъ» дѣтьми Всемогущаго Отца, вмѣстилищами вѣчной истины и воепрнаимателяма того что они называла благодатью.

И я простила ей ея чрезмѣрно строгія разсужденія о порочности міра сего, міра казавшагося мнѣ вовсе не порочнымъ, но прекраснымъ и полнымъ радостей; простила ей и то что она держала меня вдали отъ лучшихъ улицъ: Мидьсомской улицы, Веселой улицы, Тихой улицы, такія привлекательныя названія! Терпѣливо слѣдовала я за ней по узкимъ и грязнымъ закоулкамъ гдѣ она дѣлала свое дѣло, продавала и покупала и ухитрялась въ то же время не спускать ни на минуту одного глаза съ своей корзины, другаго съ меня.

Послѣднее однако было лишнимъ. Никто не смотрѣлъ на меня въ этой суетливой части города гдѣ всякій поглощенъ своимъ дѣломъ. Я подозрѣвала что меня дѣйствительно принимаютъ за внучку мистрисъ Голдингъ, и это забавляло меня, но и смущало. Впрочемъ что за бѣда, говорила я себѣ. Мнѣ нѣтъ дѣла ни до кого и никому нѣтъ дѣла до меня, кромѣ моей матери, одной моей матери.

Скучно было ходить безъ нея, мы разлучались такъ рѣдко, и лишь только мистрисъ Голдингъ кончила свое дѣло, я заговорила о своемъ, о покупкѣ шали, и настояла чтобъ она пошла со мной въ лучшую лавку Бата.

Сознаться ли мнѣ что даже въ пожилыхъ лѣтахъ я люблю дѣлать покупки? Видъ красивыхъ вещей, даже если онѣ мнѣ не нужны, доставляетъ мнѣ и теперь такое же удовольствіе какъ въ то время когда я не могла купить ихъ, когда дорогіе шелка и нарядныя кисеи были соблазнительными невозможностями, когда мы съ матерью смотрѣли на нихъ качая головой съ рѣшительною улыбкой, во все же съ улыбкой. О чемъ было печалиться? Намъ никогда не приходилось ходить въ лохмотьяхъ или босыми, какъ это приходится многимъ. Когда же мы входили въ лавку съ деньгами въ рукахъ чтобы купить себѣ что-нибудь новое, какъ бывали мы счастливы! гораздо счастливѣе тѣхъ кому не приходится разчитыватъ, которые могутъ купить все что вздумается не стѣсняясь цѣной. Притомъ наши покупки всегда сопровождались обстоятельствомъ которое мы считали необходимымъ, но которое не всѣ считаютъ необходимымъ, какъ я узнала въ послѣдствіи, — мы всегда платили.

Мнѣ хотѣлось чтобы продавецъ въ магазинѣ видѣлъ мой полный кошелекъ, и пересчитывая деньги съ большимъ тщеславіемъ и неменьшею неловкостью, уронила полусоверенъ который укатился прямо къ ногамъ стараго джентльмена только-что вошедшаго въ дверь.

Джентльменъ наклонился и поднялъ мою монету, онъ казался слабымъ и больнымъ, но учтивость вѣроятно обратилась у него въ привычку, и оглянувъ магазинъ подалъ ее мнѣ съ улыбкой и поклономъ.

Я тоже поклонилась и сказала: «благодарю васъ», съ искреннимъ чувствомъ, потому что такая услуга со стороны старика тронула меня. Но несмотря на свою старость, джентльменъ держался прямо и имѣлъ видъ военнаго, что побудило меня взглянуть на него опять: мой отецъ былъ военный.

Джентльменъ тоже смотрѣлъ на меня, не такъ какъ смотрятъ иногда молодые люди, не съ грубымъ вниманіемъ, однако очень пристально, какъ будто видѣлъ во мнѣ что-то знакомое, и хотѣлъ заговорить. Но я была вполнѣ увѣрена что никогда не видала его, и потому спокойно отвернулась и сосредоточила все вниманіе на покупкѣ шали.

Она хранится у меня до сихъ поръ, эта милая шаль, теперь старая, изношенная, но все еще красивая. Часто смотрю я на нее съ какимъ-то страннымъ чувствомъ и вспоминаю день когда купила ее. Сколько борьбы стоила мнѣ эта покупка, сначала съ мистрисъ Голдингъ, навязывавшей мнѣ шаль съ ярко-красною серединой, между тѣмъ какъ я выбрала бѣлую съ сѣрою каймой, потомъ съ самой собою, потому что мать дала мнѣ только три фунта, а нравившаяся мнѣ шаль стоила три гинеи, и мнѣ приходилось занять у мистрисъ Голдингъ.

— Но она такъ хороша, такъ покойна и изящна что навѣрное понравилась бы матери. Я увѣрена что мать осталась бы довольна, только сказала бы что я заплатила слишкомъ дорого.

— Вовсе не дорого, хорошія вещи всегда дешевы, увѣряла меня мистрисъ Голдингъ, шумно навязывая мнѣ три шиллинга.

Чтобъ избавиться отъ нея, такъ какъ я видѣла что старый джентльменъ слѣдитъ за нами и за нашимъ споромъ, отъ нечего дѣлать должно-быть, я взяла деньги и мнѣ показалось что джентльменъ при этомъ улыбнулся.

Неужели онъ слышалъ все что мы говорили? Что же за бѣда если и слышалъ? Онъ не узналъ ничего кромѣ того что мать моя бѣдна и бережлива, но съ развитымъ вкусомъ и что я стараюсь угодить ей по мѣрѣ возможности. Тѣмъ не менѣе его наблюдательный взглядъ раздражалъ меня, я повернулась къ нему спиной и стояла такъ пока мы не вышла изъ лавки.

Очень утѣшительно было думать о прекрасной шали. Какъ будетъ она идти къ матери и какъ она тепла.

— И такая что никогда не выйдетъ изъ моды, сказала мнѣ мистрисъ Голдингъ одобрительно, но тотчасъ же прибавила опустивъ углы губъ что мода «это только ловушка».

Можетъ-быть и ловушка, однако мнѣ было бы очень пріятно одѣться такъ какъ были одѣты молодыя особы гулявшія по Мильсомской улицѣ. Какъ ни пріятно было любоваться на великолѣпные магазины въ пассажѣ, но еще пріятнѣе было бы войти въ нихъ и купить что вздумается. Какъ много тамъ было хорошихъ вещей которыя я охотно унесла бы домой для себя и для матери. Но я могла только любоваться на нихъ сквозь оконныя стекла. Это было нѣсколько обидно.

Еще обиднѣе было нѣчто другое. Не взирая на присутствіе мистрисъ Голдингъ, имѣвшей видъ самой свирѣпой дуеньи, прохожіе пристально глядѣли на меня. Эти праздные люди считали кажется большимъ развлеченіемъ разсматривать новое лицо не имѣвшее другой защиты кромѣ простой сельской шляпки и пожилой женщины. Еслибы со мною былъ мущина, отецъ или братъ, или еслибъ я ѣхала въ экипажѣ, было бы совсѣмъ другое. Тогда эти молодые люди относились бы ко мнѣ также какъ къ другимъ дѣвушкамъ съ которыми они кланялись и разговаривали учтиво и почтительно, между тѣмъ какъ меня….

Не знаю что было причиной ихъ грубаго вниманія, мое ли скромное положеніе или только моя красота, но я готова была возненавидѣть мою красоту если она была причиной такого униженія. Съ разгорѣвшимися щеками, съ сердцемъ полнымъ негодованія, я шла по многолюднымъ улицамъ такъ скоро что мистрисъ Голдингъ едва поспѣвала за мной.

— Куда вы бѣжите? сказала она наконецъ сердито. — Что такое съ вами, скажите пожалуста?

Безполезно было бы объяснять, и я сама едва понимала себя. Я отвѣчала только что устала и что мнѣ хотѣлось бы отдохнуть гдѣ-нибудь въ спокойномъ мѣстѣ.

— Такъ мы посидимъ на Марлбороскомъ полѣ, если вы не боитесь коровъ. Говорятъ что тамъ скоро разведутъ большой паркъ для гулянья. Вы вѣроятно сходите туда посмотрѣть на публику. Молодые люди такъ любятъ суету міра сего.

Можетъ-быть и старые люди любятъ ее, потому что какъ я ни протестовала, но мистрисъ Голдингъ, покачавъ только недовѣрчиво головой, повела меня по модному тогда гулянью. На высокой и широкой дорогѣ противъ домовъ Кресченда была толпа разодѣтыхъ леди и джентльменовъ ходившихъ взадъ и впередъ и разговаривавшихъ между собой, такъ какъ каждый былъ повидимому знакомъ со всѣми. Экипажей не было, но за то было много креселъ на колесахъ въ которыхъ кататись старые и больные. Нѣкоторые изъ нихъ были очень жалки. Какъ напрасна была повидимому ихъ борьба съ безпощаднымъ временемъ, съ болѣзнью и съ разрушеніемъ, какъ сильна была ихъ привязанность къ своей незавидной, слабой жизни которая уже не могла быть для нихъ пріятною.

И мнѣ стало грустно, мнѣ, кому жизнь казалась еще безконечною. Мнѣ и въ голову не приходило что и меня можетъ постигнуть со временемъ такая же участь, но мнѣ было тяжело смотрѣть на этихъ несчастныхъ, и я была рада когда мы вышли изъ толпы свернувъ на тропинку которая вывела насъ на Уэстонскую дорогу. Тамъ, въ уютномъ мѣстечкѣ подъ тѣнистымъ деревомъ, какой-то добрый человѣкъ поставилъ покойную скамью. Мы сѣли на нее и мистрисъ Голдингъ достала большой свертокъ провизіи. Весьма невзрачное угощеніе, одинъ видъ его лишилъ меня аппетита, какъ ни была я голодна, но возраженія были бы безполезны, къ тому же можно было разчитывать что насъ никто не увидитъ, такъ какъ обитатели Бата ограничивали свою прогулку Кресчендомъ, гдѣ они могли и людей посмотрѣть и себя показать.

Мы сидѣли спокойно и одни, и ничто не нарушало нашего уединенія кромѣ одной коляски прокатившейся въ сторону Уэстона.

— Боже ты мой, воскликнула мистрисъ Голдингъ, — какъ тщеславенъ становится свѣтъ! Въ мое время въ Батѣ было только четыре коляски, и тѣ принадлежали очень богатымъ людямъ.

— Можетъ-быть и эта принадлежитъ очень богатому человѣку, сказала я равнодушнымъ тономъ, но провожая ее глазами я думала какъ хорошо было бы доѣхать домой въ такомъ покойномъ экипажѣ вмѣсто того чтобы ждать еще часъ, и потомъ трястись въ ужасной извощичьей телѣгѣ. Я была очень утомлена.

Мистрисъ Голдингъ съѣла и выпила весь свой запасъ и прислонившись къ дереву впала въ сладкую дремоту. Нѣсколько минутъ спустя та же коляска проѣхала назадъ и невдалекѣ отъ насъ остановилась. Слуга высадилъ изъ нея пожилаго джентльмена. Походивъ нѣсколько времени слабыми ногами взадъ и впередъ по дорогѣ, джентльменъ подошелъ къ нашей скамьѣ сильно утомленный, но очевидно стараясь преодолѣть свою слабость и держаться прямо. Тутъ только замѣтила я что это тотъ самый старикъ который поднялъ мнѣ мой полусоверенъ въ магазинѣ.

Радуясь случаю отплатить учтивостью за учтивость, я освободила ему мѣсто на скамьѣ подвинувшись къ мистрисъ Голдингъ. Онъ поблагодарилъ не взглянувъ на меня, сѣлъ и закрылъ глаза въ полнѣйшемъ изнеможеніи.

Какая разница была между сонною полу-жизнью двухъ стариковъ сидѣвшихъ со мною и моею бодрою молодою жизнью съ ея неистощимою способностью къ наслажденію и страданію. Неужели я когда-нибудь дойду до такого же состоянія? Это казалось невозможнымъ.

Мистрисъ Голдингъ продолжала сидѣть съ закрытыми глазами, но джентльменъ открылъ свои и увидавъ меня встрепенулся.

— Извините меня, но мнѣ кажется что я уже видѣлъ васъ… да, да, теперь вспомнилъ. Извините пожалуста.

И онъ снялъ шляпу, совсѣмъ снялъ шляпу съ своей почтенной сѣдой головы.

— Старику можно простить такое обращеніе къ незнакомой дамѣ, хотя мнѣ право кажется что я имѣлъ удовольствіе встрѣчаться съ вами гдѣ-то.

Я улыбаясь покачала головой.

— Такъ извините пожалуста. Вы сами, молодая особа, можетъ-быть будете впадать въ ошибки когда доживете до семьдесятъ четвертаго года.

Я сказала что и теперь впадаю въ ошибки, хотя мнѣ только семнадцать.

— Только семнадцать! На видъ вамъ больше. Но можетъ-бытъ вы старшая въ многочисленномъ семействѣ.

— О, нѣтъ, насъ только двое, моя мать и я.

— Счастливая чета, сказалъ онъ кланяясь и послѣ этого не задавалъ уже болѣе личныхъ вопросовъ.

Мы продолжали говорить, и съ полчаса проговорили самыхъ непринужденнымъ образомъ о разныхъ постороннихъ предметахъ и онъ не сдѣлалъ никакой попытка узнать что-нибудь обо мнѣ и о моихъ дѣлахъ; такъ же сдержанъ былъ онъ и относительно самого себя. Онъ строго держался на нейтральной почвѣ общихъ интересовъ — характеристическая особенность благовоспитанныхъ людей, составляющая прелесть ихъ общества, такъ же какъ прелесть истинной учтивости заключается въ одномъ, въ отсутствіи себялюбія или въ предпочтеніи другихъ самимъ себѣ.

При краткости и замкнутости моей жизни, я знала мало людей, еще менѣе джентльменовъ, и ни одного такого который могъ бы сравняться съ книжными героями, съ сэръ-Чарлзомъ Грандиссономъ, съ дѣйствующими лицами Веверлея, даже съ героями массъ Аустинъ, которыхъ я цѣнила менѣе, потому что они были такъ похожи на обыкновенныхъ людей, а мнѣ нужно было необыкновенныхъ. Старый джентльменъ говорившій теперь со мною, отличался это всѣхъ кого я знала и я восхищалась имъ чрезвычайно.

И вспоминая его теперь я не удивляюсь моему восхищенію, какъ ни было оно внезапно. Красивая старая голова съ орлиными чертами лица, прямой, воинственный станъ, обращеніе полное достоинства и кротости, одинаково учтивое какъ съ герцогиней, такъ и съ бѣдною дѣвушкой, мягкій голосъ и свободное теченіе рѣчи пріобрѣтенное въ то время когда умѣніе говорить считалось изящнымъ искусствомъ, когда пошлости и грубости были нетерпимы — да, я не знала никого кто могъ бы сравниться съ этимъ старикомъ. Но всего болѣе поразилъ меня его удивительный тактъ, его умѣнье заставить собесѣдника чувствовать себя свободно въ его обществѣ, качество дѣлающее стариковъ которые обладаютъ имъ самыми пріятными собесѣдниками для молодыхъ.

Я была очарована. Я забыла что время проходитъ, и что мать моя ждетъ меня дома, между тѣмъ какъ я провожу время пріятно безъ нея, въ обществѣ джентльмена котораго вижу въ первый разъ, имя и жизнь котораго для меня такая же тайна какъ мое имя и моя жизнь для него.

Тѣни удлинились, мягкія розоватыя сумерки начали темнѣть и долгая вечерняя нота дрозда уже раза два донеслась до насъ съ высокаго дерева.

— Опять наступаетъ весна, сказалъ старый джентльменъ съ тихимъ вздохомъ. — Дна стали длиннѣе, теперь ужь пять часовъ.

И онъ взглянулъ на свои часы, великолѣпные старинные часы съ большою брилліантовою буквою П на задней доскѣ.

— Сейчасъ должна пріѣхать моя коляска. Я обѣдаю всегда въ шесть и очень пунктуаленъ на этотъ счетъ, хотя у меня нѣтъ женщинъ которыя привлекали бы меня домой, нѣтъ прекрасныхъ лицъ которыя озаряли бы мой столъ, нѣтъ ни дочерей, ни внучекъ.

Но жена у него есть, подумала я, потому что на мизинцѣ его лѣвой руки было надѣто тонкое обручальное кольцо вполнѣ соотвѣтствовавшее этой рукѣ, замѣчателено нѣжной и маленькой для такого высокаго человѣка. Я всегда обращала вниманіе на руки другихъ, потому что мать моя говорила мнѣ что у меня руки не совсѣмъ обыкновенныя и точь въ точь похожія на руки моего отца, съ тонкими, длинными пальцами и продолговатыми ногтями. Руки стараго джентльмена были похожи на мои, по крайней мѣрѣ принадлежали къ одному типу.

— У васъ нѣтъ внучекъ! Какъ это жаль. А вамъ хотѣлось бы имѣть внучку?

Я покраснѣла лишь только этотъ неделикатный вопросъ сорвался съ моего языка и сконфузилась еще болѣе когда замѣтила что и старый джентльменъ смутился до того что на его старомъ лицѣ появился слабый румянецъ.

— Извините меня, но я не хотѣлъ сказать что…. что…. но къ чему распространяться о своихъ собственныхъ дѣлахъ? Посмотрите какъ сладко спитъ ваша почтенная нянюшка. (Хорошо что хоть онъ не принялъ ее за мою бабушку).

— Да, она должно-быть устала. Однако намъ пора домой. Моя бѣдная мать скучаетъ. Я еще никогда не разлучалась съ ней на цѣлый день.

— Похожа на васъ ваша мать? Или, лучше сказать, похожи вы на свою мать?

Это было съ его стороны единственнымъ вопросомъ который могъ быть принятъ за чисто личный. Онъ предложилъ его чрезвычайно учтиво, во разсматривая мое лицо съ пристальнымъ вниманіемъ.

— Похожа ли я на мать? О, нѣтъ, я вся въ отца. Я никогда не видала его, онъ умеръ вскорѣ послѣ моего рожденія. Но моя матъ! Какъ желала бы я походить на нее. Такая добрая, такая кроткая, такое совершенство! Никогда не было на свѣтѣ никого кто могъ бы сравниться съ моею матерью.

Старый джентльменъ улыбнулся.

— Я увѣренъ что она думаетъ то же самое о своей дочери. Это въ характерѣ женщинъ. Не подумайте, другъ мой, что я смѣюсь надъ вашимъ счастливымъ энтузіазмомъ; онъ скоро остынетъ.

— Я надѣюсь что никогда не перестану восхищаться моею матерью, возразила я съ негодованіемъ.

— Нѣтъ, конечно. Матери въ этомъ отношеніи пользуются удивительною привилегіей которая достается не всѣмъ отцамъ. Но ваша нянюшка просыпается. Добрый день, сударыня. (Онъ былъ человѣкомъ старой школы не считавшимъ учтивость излишнею въ обращеніи съ женщиной каково бы ни было ея общественное положеніе.) Мы съ вашею молодою барышней провели время въ очень пріятномъ разговорѣ.

— Вотъ какъ! и моя дуенья мгновенно ощетинилась, но увидавъ что мой собесѣдникъ человѣкъ старый, и притомъ истинный джентльменъ, она тотчасъ же смягчалась. — Однако намъ пора домой. Отдохнули вы, миссъ Пикарди?

Старикъ вздрогнулъ.

— Что вы сказали? Какъ ея имя?

Его горячность, его волненіе заставили мистрисъ Голдингъ принять немедленно оборонительное положеніе.

— Не знаю, сэръ, что вамъ за дѣло до имени совершенно незнакомой вамъ молодой особы. Вы до сихъ поръ никогда не видали ее и впередъ, конечно, никогда не увидите, и я не нахожу надобности отвѣчать на ваши вопросы. Пойдемте, другъ мой.

Но старикъ не спускалъ съ меня пристальнаго взгляда и весь дрожалъ отъ волненія.

— Извините меня, обратился онъ къ мистрисъ Голдингъ съ очевиднымъ усиліемъ. — Вы правы, вы совершенно правы, но еслибы въ этомъ единственномъ случаѣ вы сдѣлали исключеніе и сказали мнѣ ея имя….

— Нѣтъ, не скажу и удивляюсь какъ вамъ не стыдно спрашивать, воскликнула моя сердитая покровительница, схвативъ меня подъ руку и увлекая за собой; сопротивленіе съ моей стороны было бы смѣшно.

Я рѣшилась было возразить, во была строго остановлена.

— Вы не знаете батскихъ обыкновеній, другъ мой. Подойдите пока не вернетесь домой и тогда поговорите съ вашей матерью.

— Само собою разумѣется что я разкажу все матери, но какъ не стыдно было отвѣтить такъ грубо такому доброму старому джентльмену, самому обворожительному джентльмену какого я когда-либо видѣла.

— Прекрасно, прекрасно. Обворожительный онъ, или нѣтъ, а я исполнила свою обязанность.

И она тащила меня впередъ пока не остановилась наконецъ перевести духъ на углу Рояль-Кресченда. Здѣсь насъ нагналъ какой-то пожилой человѣкъ, повидимому заслуженный слуга. Почтительно приподнявъ шляпу, онъ обратился ко мнѣ.

— Прошу прощенія, но не вы ли молодая леди сидѣвшая съ моимъ бариномъ на Марлбороскомъ полѣ? Онъ послалъ меня догнать васъ и передать вамъ эту карточку.

Мистрисъ Голдингъ протянула руку.

— Нѣтъ, нѣтъ, мнѣ приказано отдать, ее самой молодой ледъ Вотъ такъ. Добрый день, сударыня.

Онъ тоже взглянулъ на меня пристально и вздрогнулъ, какъ и господинъ его.

— Господи помилуй! Съ нами крестная сила, пробормоталъ онъ.

Но это былъ старый солдатъ привыкшій повиноваться не разспрашивая и поклонившись опять онъ поспѣшно пошелъ назадъ.

Я взяла карточку, самую обыкновенную карточку съ именемъ и адресомъ. Подъ напечатаннымъ адресомъ былъ поспѣшно написанъ карандашомъ новый: «Батъ, Рояль-Кресчендъ». Но прочитавъ имя я была поражена невыразимымъ изумленіемъ. Имя было: «Генералъ-лейтенантъ Пикарди».

ГЛАВА IV.

Естественно что въ продолженіе всего долгаго обратнаго пути въ тряской телѣгѣ я не думала ни о чемъ кромѣ карточки лежавшей въ моемъ карманѣ. Я спрятала ее не показавъ мистрисъ Голдингъ, которая видѣла что я не сержусь на нее и можетъ-быть сознавала что я имѣю на то причину. Но я ни въ какомъ случаѣ не стала бы говорить съ ней о своемъ приключеніи. Я была горда въ то время и не позволяла себѣ откровенности съ низшими.

Притомъ оно могло касаться насъ, нашихъ семейныхъ дѣдъ. Наше имя было рѣдкимъ именемъ и старый джентльменъ могъ оказаться нашимъ родственникомъ. Но какимъ родственникомъ? Какъ ни мало было мнѣ извѣстно объ отцѣ, но я знала что всѣ его братья умерли раньше его, и что джентльменъ не могъ оказаться его старшимъ братомъ. Не дядя ли? Или…. нѣтъ, глупо было бы ожидать что этотъ джентльменъ окажется моимъ дѣдомъ. Это было бы слишкомъ похоже на эпизодъ изъ книги и изъ самой романической книги.

Однако я предалась этой мечтѣ и сотнѣ другихъ и къ тому времени когда мы пріѣхали домой довела себя до сильнѣйшаго возбужденія.

Было уже темно, но я разглядѣла фигуру матери за ставнемъ какъ она протянула руку чтобъ открыть его лишь только услышала стукъ колесъ нашей телѣги. Минуту спустя я выпрыгнула и увидала предъ собой ея маленькую фигуру, ея спокойный взглядъ, услышала ея веселый голосъ съ тѣмъ особенно нѣжнымъ тономъ который слышу до сихъ поръ когда чувствую себя одинокою и несчастною.

— Ну что, дитя мое?

Внезапная дрожь потрясла меня. Въ первый разъ въ жизни я знала нѣчто чего мать не знала, въ первый разъ въ жизни у меня были интересы которыхъ она могла не раздѣлить, потому что хотя она и носила имя Пикарди, но кровь Пикарди текла только во мнѣ.

— Ну что, дитя мое, пріятно ли провела ты день?

Я не могла отвѣтить не подумавъ и она поняла мгновенно что я не совсѣмъ спокойна и приписавъ это можетъ-быть какой-нибудь непріятности съ мистрисъ Голдингъ запретила мнѣ говорить пока я не сниму шляпки и не напьюсь чаю.

— Къ тому времени ты отдохнешь и передашь мнѣ всѣ свои приключенія.

Дѣйствительно приключенія! Она и не подозрѣвала. Но какое-то необъяснимое чувство заставляло меня откладывать минута за минутой мой странный разказъ.

— Но ты дѣйствительно провела день пріятно? тревожно спросила она меня складывая мой бурнусъ. Подъ вліяніемъ своего волненія я сдѣлалась небрежнѣе обыкновеннаго.

— О, да, очень пріятно и я купала вамъ новую шаль, такую чудную шаль? Не посмотрѣть ли намъ ее теперь?

— Нѣтъ, нѣтъ, послѣ, когда ты напьешься чаю, дитя мое. Какой у тебя утомленный видъ. Увѣрена ли ты что совсѣмъ здорова?

— О, да, я здорова, но еслибы вы звали что со мною случалось. Вотъ взгляните, какой-то старый джентльменъ далъ мнѣ эту карточку, и какой милый старый джентльменъ! Онъ сидѣлъ со мной рядомъ на скамьѣ и мы разговаривали. Надѣюсь что въ этомъ не было ничего дурнаго? Не правда ли?

— Конечно, конечно, поспѣшно отвѣтила мать тщетно стараясь разобрать карточку при тускломъ свѣтѣ свѣчи.

— И когда мы прощались, онъ просилъ сказать ему мое имя, а мистрисъ Голдингъ не сказала, и была ужасно груба съ нимъ, и онъ послалъ вслѣдъ за нами своего слугу съ этою карточкой. Не правда ли какъ это странно? Вѣдь это наше имя, наше собственное имя. Генералъ-лейтенантъ Пикарди.

Мать упала на стулъ мертвенно блѣдная.

— О, я знала что это когда-нибудь случится. Дитя мое, мое единственное дитя!

Она обхватила меня руками и заплакала такъ горько какъ еще никогда не плакала при мнѣ.

Когда она нѣсколько успокоилась, я спрятала карточку, но она спросила ее и разсмотрѣла внимательно.

— Да, это по всей вѣроятности никто иной какъ генералъ Пикарди. Я не знала что онъ живетъ въ Батѣ, я даже полагала что его уже нѣтъ на свѣтѣ. Сколько лѣтъ не слыхала я о немъ ничего.

— Но кто же этотъ генералъ Пикарди?

— Твой дѣдъ.

Я въ свою очередь упала на стулъ дрожа отъ волненія. Это открытіе было такимъ поразительнымъ сюрпризомъ и такимъ горькимъ сюрпризомъ, потому что показывало что мать моя имѣла тайны которыя скрывала отъ меня въ теченіе многихъ лѣтъ.

— И вы молчали объ этомъ до сихъ поръ! Мнѣ кажется то я уже въ такихъ лѣтахъ что могу знать хоть что-нибудь о моемъ дѣдѣ. Я считала его умершимъ.

— Я никогда не говорила тебѣ что онъ умеръ, хотя считала это вѣроятнымъ, и если онъ живъ, то онъ сохранилъ ненависть ко мнѣ въ теченіе цѣлыхъ семнадцати лѣтъ.

— Ненависть къ вамъ, къ моей милой, несравненной матери! Если такъ, то я брошу его карточку въ огонь и не буду больше думать о немъ.

Она держала мою руку.

— Нѣтъ, онъ твой дѣдъ, отецъ твоего отца и твой ближайшій родственникъ послѣ меня. Мы поговоримъ объ этомъ, когда будемъ спокойны, а теперь, Эльма, дитя мое, пойдемъ пить чай. Ты знаешь (съ слабою попыткой на улыбку), ты сама всегда говоришь что еслибы насталъ конецъ свѣту, матери и тогда надо было бы напиться чаю.

Я засмѣялась, и мой минутный гнѣвъ, сначала противъ нея, потомъ противъ дѣда, прошелъ совершенно. Я была тогда склонна къ такимъ вспышкамъ, хотя онѣ никогда не были продолжительны. Теперь же мнѣ иногда даже хочется вспылить попрежнему, но я не способна на это, и нѣтъ со мной матери которая такъ умѣла успокоивать меня.

— А послѣ чаю, мамочка, вы разкажите мнѣ все.

— Хорошо. Я давно разказала бы тебѣ все еслибъ это не было такою печальною исторіей и еслибъ я не думала что мое молчаніе не можетъ имѣть никакого вліянія на твое будущее и на твое счастіе. Можетъ-быть я была не права.

— О, нѣтъ, вы были правы, воскликнула я порывисто, и когда она разказала мнѣ исторію, мой разсудокъ показалъ мнѣ что она была дѣйствительно права.

Но сначала мать заставила меня разказать ей мое приключеніе и я разказала ей все, не утаивъ даже моего страстнаго восхищенія старымъ джентльменомъ оказавшимся моимъ дѣдомъ, первымъ истиннымъ джентльменомъ котораго я встрѣтила въ жизни.

— Да, я увѣрена что онъ джентльменъ, какъ и отецъ твой былъ джентльменъ, какъ и вся ихъ фамилія. Это очень древняя и почтенная фамилія.

— Какъ я рада!

Да, я была и рада и гордилась. Я взглянула на свои руки, красивыя руки, потомъ въ старое треснувшее зеркало за свое лицо, которое было смягченнымъ подобіемъ лица моего дѣда, строгаго стараго лица съ орлинымъ носомъ, съ твердо сжатыми губами, съ блестящими глазами. Да, не могло быть сомнѣнія что я тоже Пикарди.

Мать, если и поняла мои чувства, не сказала ничего, но пригласила меня сѣсть на коверъ у ея ногъ, — наша любимая поза когда мы разговаривали — и начала свой разказъ.

Печальную исторію разказала она мнѣ, и какъ ни старалась она смягчить ее, можно было понять и безъ особой проницательности какъ много должна она была выстрадать.

Вопервыхъ, женитьба моего отца на ней была принята его отцомъ какъ mésalliance, какъ бракъ обезчестившій фамилію. Онъ отказался принимать сына и лишилъ бы его наслѣдства еслибъ имѣніе не было родовымъ. Однако оно было строго закрѣплено за мужскою линіей, а я родилась дочерью. Мое рожденіе, котораго отецъ ждалъ какъ средства къ примиренію, огорчило его такъ сильно что онъ тоже отказался видѣть меня. Спустя мѣсяцъ онъ умеръ.

Былъ ли мой отецъ добръ или недобръ съ моею матерью въ продолженіи ихъ кратковременной брачной жизни, не навлекъ ли онъ на себя послѣдствія своего брака своимъ собственнымъ обманомъ (онъ увѣрилъ мать что отецъ его не имѣетъ ничего противъ ихъ союза), не осуждалъ ли онъ ее за то что она полюбила его, полюбила человѣка больнаго и безъ всякаго состоянія, я не знаю. Мать не сказала мнѣ. Она не хвалила отца, но и не осуждала его, а когда я начала осуждать его, она зажала мнѣ ротъ рукой какъ бы говоря что каковъ бы онъ ни былъ, но онъ мой отецъ.

Но дѣда я была въ правѣ судить, и я не пощадила его. Онъ, бѣдный офицеръ, смѣлъ сказать что моя мать «поймала» его сына между тѣмъ какъ этотъ бракъ не могъ доставить ей никакихъ матеріальныхъ выгодъ, потому что помѣстье досталось дѣду уже послѣ ихъ свадьбы и они жили на средства ея отца, ремесленника, который при всей своей необразованности былъ человѣкъ честный и независимый и далъ своей дочери образованіе сдѣлавшее ее леди въ такой же степени какъ мужъ ея былъ джентльменомъ.

Таково было мое мнѣніе и я высказала его сколько смѣла, но мать просила меня молчать и ограничилась передачей фактовъ.

Овдовѣвъ и зная что дѣдъ живетъ въ своемъ новополученномъ помѣстьѣ бездѣтный и одинокій, она возымѣла надежду что онъ можетъ смягчиться хоть относительно меня, во ей пришлось разочароваться. Долгое время на письмо ея къ нему не было никакого отвѣта, потомъ пришло письмо отъ фамильнаго адвоката увѣдомлявшее что если миссъ Пикарди, то-есть я, будетъ отправлена къ генералу немедленно, онъ приметъ ее, но съ условіемъ что матъ ея откажется разъ навсегда отъ своихъ правъ на нее и не будетъ видаться съ нею.

— Что же вы отвѣтили? воскликнула я въ сильнѣйшемъ негодованіи.

— Я отвѣтила что я мать моей дочери, что я не откажусь отъ нея и постараюсь чтобъ она не отказалась отъ меня пока я жива. Но что послѣ моей смерти — я думала тогда что не проживу долго — генералъ сдѣлается ея законнымъ покровителемъ и что я оставлю распоряженіе чтобъ она была отправлена къ нему немедленно.

— Это было бы нехорошо съ вашей стороны.

— Нѣтъ, это было бы хорошо, отвѣчала она медленно и кротко. — Мои родители умерли, близкихъ родныхъ у меня не было, а еслибъ и были, генералъ былъ бы также близокъ, или еще ближе. Кромѣ того, какъ бы ни былъ онъ суровъ со мною, я знала что онъ человѣкъ справедливый, почтенный и прямодушный, что ему можно довѣрить тебя. Могла ли я поступить иначе? Я была совершенно одинока и мнѣ часто казалось что мой конецъ близокъ.

— Моя бѣдная мать!

— Да, тяжело было вынести все это, сказала она съ дрожью въ губахъ. — Чувствовать себя такою больною какъ я была тогда и знать что моя непрочная жизнь единственная защита моего младенца, моего бѣднаго, безпомощнаго младенца, моей безпомощной дѣвочки, которая росла своевольною и упрямицей, но такъ горячо любящей! Не естественно ли что я ухватилась за единственное средство доставить тебѣ безопасный пріютъ когда меня не станетъ? Я написала генералу что прошу его лишь о томъ чтобъ онъ далъ тебѣ образованіе которое доставило бы тебѣ возможность жить своими трудами, что онъ можетъ не признавать тебя своею внучкой если не желаетъ — наслѣдницей его ты не могла быть, я знала что имѣніе перейдетъ къ дальнему родственнику, но что я умоляю его позаботиться о твоемъ воспитаніи, сдѣлать тебя хорошею и образованною женщиной, и потомъ предоставить тебѣ жить и бороться какъ сумѣешь, мое бѣдное дитя.

— Но мнѣ не пришлось бороться. Моя мать боролась за меня.

— Да, до сихъ поръ. Довольна ли ты?

— О, могу ли я не быть довольна! Но теперь, мать, я буду бороться за васъ.

Она улыбнулась и сказала что въ этомъ «нѣтъ надобности». Затѣмъ она прибавила что имѣя постоянно въ виду что дѣдъ мой можетъ сдѣлаться моимъ покровителемъ и воспитателемъ, она не говорила мнѣ объ его поступкахъ съ ней и сочла за лучшее не говорить мнѣ о немъ ничего, потому что еслибъ я начала разспрашивать, было бы трудно отвѣчать лолуистинами, а объяснить ребенку все было неудобно.

— Но теперь ты не ребенокъ, Эльма. Ты можешь разсудить что хорошо и что дурно. Ты знаешь что есть большая разница между дурнымъ человѣкомъ и человѣкомъ хорошимъ, но къ несчастію, получившимъ о насъ ложное мнѣніе при такихъ обстоятельствахъ когда оно не могло быть исправлено. Пойми что если я удалялась отъ твоего дѣда, я никогда не ненавидѣла его. И я не запрещаю тебѣ любить его.

— О, мать, мать!

Я прижалась къ ея груди. Какъ ни просто разказала она свою исторію, считая повидимому свое поведеніе самымъ обыкновеннымъ, была бы слѣпа и глупа еслибы не поняла что оно было далеко не обыкновеннымъ, что немногія женщины способны поступатъ такъ благоразумно, такъ самоотверженно, такъ великодушно.

— Такъ ты не осуждаешь меня, дитя мое, за то что я оставила тебя при себѣ? Я не обрекла тебя на бѣдность, у васъ было достаточно чтобы жить безбѣдно, и соблюдая экономію я могла дать тебѣ воспитаніе которое сдѣлало тебя способною занять всякое положеніе какое можетъ представиться тебѣ. Генералъ Пикарди никогда не будетъ имѣть повода стыдиться своей внучки. Что же касается остальнаго, могло ли что-нибудь замѣнить моей дѣвочкѣ родную мать?

— Ничто, ничто! О, сколько вы вынесли, и все для меня!

— Тѣмъ легче было это вынести что это было для тебя. Ты поймешь это когда будешь сама матерью.

— Но генералъ Пикарди, — я не могла назвать его дѣдушкой, — отвѣчалъ онъ на ваше письмо?

— Нѣтъ. Тѣмъ не менѣе я заботилась чтобъ онъ имѣлъ всегда возможность найти насъ. Переѣзжая съ мѣста на мѣсто, я всегда посылала свой адресъ его адвокату. Но такъ какъ это не вело ни къ чему, я въ послѣдніе годы пришла къ заключенію что дѣдъ твой или впалъ въ дѣтство — онъ уже очень старъ теперь — или умеръ. Но я твердо исполняла данное себѣ обѣщаніе. Я не говорила тебѣ о немъ и воспитывала тебя такъ чтобы ты могла занять съ честью и положеніе миссъ Пикарди изъ Бродланда и положеніе домашней учительницы. Мало-по-малу я пришла къ убѣжденію что тебя ожидаетъ послѣднее. Но теперь….

Мать глядѣла пытливо на меня, я на нее. Не скрою что картина совершенно новой жизни, жизни беззаботной и полной удовольствій, съ возможностью пріобрѣтать и отдавать все что вздумается, плѣнила меня на минуту. Миссъ Пакарди, домашняя учительница и миссъ Пикарди изъ Бродланда — какая разница! Сердце мое билось, щеки горѣли.

— Что если онъ пригласитъ тебя къ себѣ? Ты говоришь что онъ былъ очень взволновавъ когда услышалъ твое имя. И онъ позаботился сообщить тебѣ свое имя и свой адресъ. Онъ навѣрно ожидаетъ что ты напишешь ему.

— Но я не напишу ему. Онъ негодяй!

— Тш! Онъ твой дѣдъ.

— Не пытайтесь оправдать его, воскликнула я съ яростью, тѣмъ съ большею яростью что чувствовала себя виноватою въ минутномъ стремленіи къ богатству. — Я не прощу ему до конца моей жизни.

— А я никогда не говорила этого ни о немъ и ни о какомъ другомъ смертномъ.

— Потому что вы, мать, великодушнѣйшая женщина въ мірѣ, а также и потому что обида нанесена вамъ. Гораздо легче, какъ вы сами часто говорите, простить за себя чѣмъ за другаго. О себѣ я не думаю, но я не могу простить ему его поступковъ съ вами.

— Ты должна простить, возразила она съ жаромъ. — Слушай, Эльма. Нѣтъ спора что онъ былъ недобръ ко мнѣ, что его поступки со мной безжалостны, но и съ нимъ было поступлено безжалостно. Я не имѣла возможности оправдаться предъ нимъ. Я должна была покориться этому, но это смягчило моя чувства къ нему, даже заставило меня жалѣть его. Не думай обо мнѣ, дитя мое. Противъ тебя твой дѣдъ не можетъ имѣть рѣшительно ничего и ничто не мѣшаетъ ему привязаться къ тебѣ всѣмъ сердцемъ.

При этихъ словахъ она содрогнулась и я почувствовала что она сильнѣе сжала мою руку.

— Дорогая моя, сказала я веселымъ тономъ, — не будемъ больше думать объ этомъ. Я видѣла дѣда, онъ видѣлъ меня, будемъ надѣяться что удовольствіе было взаимное, но вѣдь этимъ и кончится.

— Нѣтъ, этимъ не кончится, сказала мать въ раздумьи.

Она взглянула на меня. Я стояла предъ нею гордо и прямо; я въ ту минуту была преисполнена гордостью, и это должно было выразиться въ моей наружности. Я жаждала повстрѣчаться опять съ дѣдомъ и показать ему что я также тверда какъ и онъ, что если онъ не хочетъ признать меня, то и я равнодушна къ нему и не желаю имѣть съ нимъ ничего общаго кромѣ имени котораго онъ не можетъ отнять у меня потому что я тоже Пикарди. Мать глядѣла на меня съ любопытствомъ какъ будто я была не ея дочь.

— Нѣтъ, нѣтъ, это такъ не кончится, повторила она.

Но когда прошло два, три, четыре дня и не случилось ничего — дѣду не легко было отыскать насъ, но я не хотѣла думать объ этомъ простомъ фактѣ — мысль что и впередъ не случится ничего начала мучить меня. Однако я упорно отказывалась отъ предложенія написать генералу Пикарди.

— Не нужно; адвокату извѣстенъ нашъ лондонскій адресъ; онъ можетъ написать туда если хочетъ и мы получимъ письмо въ свое время. Пусть потревожится немного если желаетъ отыскать насъ. Онъ имѣлъ на это семнадцать лѣтъ.

— Но адресъ могъ затеряться, возразила мать. — Можетъ также случиться что не получая отвѣта на свою карточку, онъ подумаетъ что тутъ была какая-нибудь ошибка и что онъ принялъ чужую дѣвушку за свою внучку. Впрочемъ стоитъ только взглянуть на тебя….

Но если я была лицомъ въ отца, характеромъ я была похожа на мать, такъ же самостоятельна, такъ же смѣла, только и въ половину не такъ кротка какъ она. Я возмущалась противъ дѣда, я не могла простить ему его долголѣтнее равнодушіе къ намъ когда онъ не могъ быть даже увѣренъ что мы не впали въ безвыходную нищету или не умерли съ голоду.

— Онъ зналъ что мы не умремъ съ голоду, сказала мать когда я высказала ей свои мысли. — Я писала ему что у насъ осталась пенсія и онъ вѣроятно призналъ ее достаточною для насъ. Ты забываешь что я въ его глазахъ стою очень низко на общественной лѣстницѣ.

— Вы, съ вашимъ образованіемъ!

— Онъ не знаетъ что я получила образованіе. Никто ничего не говорилъ ему обо мнѣ, прибавила она грустно. — Ему извѣстно только что я дочь ремесленника, а это для такихъ людей какъ генералъ Пикарди обстоятельство непростительное. Сынъ поразилъ его своей женитьбой не менѣе чѣмъ еслибы женился на служанкѣ; онъ не видитъ разницы, сказалъ онъ.

— О, мать!

— Да, и ты убѣдишься что многіе думаютъ такъ. Свѣтъ дѣлаетъ строгое различіе между классами общества. Мы до сихъ поръ жили внѣ свѣта, но это продолжится не долго, прибавила она со вздохомъ. — Что же касается благородства, образованная женщина всегда и вездѣ леди. Но ты леди и по происхожденію.

И она разказала мнѣ о длинномъ рядѣ моихъ предковъ и объяснила какимъ ударомъ былъ ея бракъ для этой гордой фамиліи съ ея аристократическими предразсудками. Какъ отецъ мой рѣшился на такой шагъ, я не могу объяснить себѣ иначе какъ только предположивъ что онъ былъ молодымъ человѣкомъ привыкшимъ дѣлать все что вздумается, не заботясь о послѣдствіяхъ своего поступка.

Но моя мать, моя благородная долготерпѣливая мать, искупительная жертва на которую пали всѣ его грѣхи! «Развѣ жемчужина не драгоцѣнна несмотря на ея происхожденіе. Развѣ фіалка не ароматна, хоть и цвѣтетъ близь земли?» Я повторила ей эти слова смѣясь и плача и поклялась что никакія земныя силы не заставятъ меня имѣть что-нибудь общее съ генераломъ Пикарди пока онъ не признаетъ мою мать вполнѣ и со всѣмъ должнымъ почтеніемъ.

Но казалось мало было вѣроятности что это геройское рѣшеніе подвергнется когда-нибудь испытанію. День шелъ за днемъ, рядъ пунцовыхъ и желтыхъ крокусовъ подъ окномъ нашей гостиной опустилъ свои чашечки и приникъ къ землѣ чтобъ уступить мѣсто краснымъ и лиловымъ примрозамъ. Скоро мы начали собирать во время нашихъ ежедневныхъ прогулокъ и настоящія дикія примрозы. Я приносила ихъ домой цѣлыми букетами и радовалась какъ дитя. До тѣхъ поръ я никогда не жила въ деревнѣ какою она описывалась у миссъ Митфордъ и въ другихъ книгахъ, и каждый день приносилъ мнѣ новые интересы и радости, мелочные, если хотите, но такіе отрадные.

Однако, среди всего этого, мы обѣ, какъ я подозрѣваю, сознавали въ себѣ какое-то безпокойное чувство ожиданія, даже разочарованія. Надѣялись ли мы, или боялись — я немоту опредѣлить свое чувство, что генерглъ отыщетъ насъ, но онъ не отыскивалъ насъ. Неизвѣстность развила во мнѣ какую-то тревожность и мать вѣроятно замѣтила это потому что предложила мнѣ возобновить мои занятія.

— Лучше работать чѣмъ жить праздно, лучше пѣть чѣмъ горевать, сказала она мнѣ улыбаясь.

— Но я вовсе не горюю. О чемъ мнѣ горевать? У меня есть все чтобы быть счастливою, было моимъ полусердитымъ отвѣтомъ.

Тѣмъ не менѣе, почему бы то ни было, но я не была вполнѣ счастлива. Я все раздумывала о прошломъ моихъ родителей и припоминала каждое слово и каждый взглядъ моего дѣда. Я только тогда поняла какъ сильно онъ очаровалъ меня когда начала терять надежду увидаться съ нимъ опять. Каковы бы ни были его проступки, или проступки другихъ вызвавшіе его обращеніе съ матерью, какъ она намекнула мнѣ, онъ тѣмъ не менѣе казался мнѣ человѣкомъ въ высшей степени привлекательнымъ.

Притомъ мысли о немъ сопровождались разными глупыми мечтами въ которыхъ мнѣ стыдно было бы сознаться и которыя я приписала Пикардійской крови, хотя ихъ никогда не было пока я не узнала что Пикардійская кровь не изъ обыкновенныхъ, — мечты о величіи и богатствѣ, о великолѣпномъ домѣ, о прекрасныхъ платьяхъ, о разныхъ роскошахъ для себя и для раздачи другимъ. Я могу отдать себѣ въ этомъ справедливость; мнѣ никогда не хотѣлось наслаждаться одной.

Когда мы проходили мимо красивыхъ старыхъ домовъ, какихъ не мало въ Девонширскихъ селеніяхъ, или встрѣчались съ ихъ обитателями, которые смотрѣли на насъ свысока, такъ какъ они были мѣстною джентри, а мы только бѣдными людьми нанимавшими квартиру, я говорила себя: «пусть думаютъ что хотятъ; я такого же хорошаго рода какъ они, можетъ-быть даже лучшаго, хотя они и не знаютъ этого». И я поднимала голову еще выше при мысли что платье мое бѣдно и поношено, такъ какъ я въ это время рѣшила не дѣлать себѣ ничего новаго чтобы матери не пришлось раскаяться въ покупкѣ шали.

Эта милая шаль! Она была моимъ единственнымъ утѣшеніемъ въ тѣ дни. Какъ она шла къ матери, какъ ея мягкіе цвѣта, бѣлый и сѣрый, гармонировали съ чернымъ платьемъ. Мать не носила другихъ платьевъ кромѣ черныхъ, хотя и не выдавала ихъ за трауръ. Вполнѣ красивою женщиной ее нельзя было назвать, но она была такъ моложава что казалась красивою, и такъ какъ она была мала, тонка и стройна, идя позади ея, легко было принять ее за молодую дѣвушку, между тѣмъ какъ ей было далеко за сорокъ. И она была леди, съ ногъ до головы леди. Въ какомъ заблужденіи былъ мой дѣдъ! Я смѣялась въ душѣ вспоминая какъ я расхвалила ее ему. Если онъ ожидаетъ что я буду стыдиться моей матери, онъ жестоко ошибется.

Что она чувствовала? Былъ ли ея умъ занятъ такъ же сильно какъ мой страннымъ приключеніемъ обѣщавшимъ такъ много и оставшимся повидимому безъ всякихъ послѣдствій? Не знаю, она ничего не говорила объ этомъ пока я не рѣшилась, не будучи въ состояніи выносить дольше неизвѣстность! спросить ее прямо считаетъ ли она вѣроятнымъ что мы еще получимъ какое-нибудь извѣстіе отъ дѣда и будетъ ли она рада или нѣтъ если это случится?

— Право не знаю, дитя мое. Очень можетъ-быть, какъ я уже говорила тебѣ, что адвокатъ потерялъ нашъ адресъ, или что генералъ ждетъ чтобы ты написала ему первая. Можетъ-быть тебѣ пріятно было бы написать ему?

— Нѣтъ. Но вы не отвѣтили на мой второй вопросъ. Если мы не получимъ отъ него никакого извѣстія, будете вы сожалѣть, или радоваться?

Она поколебалась.

— Я сознаюсь тебѣ откровенно что въ первую минуту меня странно поразило извѣстіе что онъ такъ близко и что онъ видѣлъ тебя, потому что я всегда думала что если онъ только увидитъ тебя, то пожелаетъ имѣть тебя при себѣ.

— И вы уступили бы ему меня?

Она слабо улыбнулась.

— Я думаю что я постаралась бы поступить какъ сочла бы за лучшее, сдѣлать то что было бы полезнѣе для тебя, голубчикъ мой. Но повидимому намъ не представится случая сдѣлать выборъ. Я боюсь что, тебѣ придется удовольствоваться только матерью.

Только матерью! Неужели она подозрѣвала что я недовольна? И имѣло ли ея подозрѣніе какое-нибудь основаніе?

Мнѣ кажется что нѣтъ. Чѣмъ болѣе я припоминаю прежнюю Эльму Пикарди со всѣми ея недостатками, тѣмъ сильнѣе убѣждаюсь что такое подозрѣніе было бы несправедливо. У меня было романическое стремленіе увидаться опять съ дѣдомъ, можетъ-быть даже желаніе подняться до общественнаго уровня на который я имѣла право по рожденію, но страсть къ богатству, къ почету, желаніе чтобы мною восхищались, не были въ числѣ моихъ грѣховъ. Ничто изъ того что могъ дать мнѣ дѣдъ не казалось мнѣ ни на минуту достойнымъ выдержать сравненіе со значеніемъ для меня моей матери.

Такъ проходили недѣля за недѣлей и ничего не случалось. Былъ уже конецъ апрѣля Когда наконецъ случилось нѣчто.

ГЛАВА V.

Мы совершили длинную прогулку по Тайпингу и внизъ по полямъ до глубокой долины по которой текла рѣчка, восхитительная рѣчка приводившая въ движеніе въ началѣ своего теченія колесо старой ткацкой фабрики, потомъ разширявшаяся и убѣгавшая въ даль живописно извиваясь по открытой мѣстности. Я взяла съ собой корзину и пока мы бродили по высокимъ берегамъ, изобиловавшимъ цвѣтами какъ большая часть Сомерсетширскихъ луговъ, я наполнила ее бѣлыми и лиловыми фіалками вырытыми съ корнями. До сихъ поръ запахъ бѣлыхъ фіалокъ напоминаетъ мнѣ этотъ день.

Когда мы вернулись въ вашу маленькую гостиную, обѣ нѣсколько усталыя, я поставила корзину на столъ и при этомъ едва не столкнула лежавшаго на немъ конверта. На конвертѣ не было почтовыхъ марокъ, онъ былъ очевидно доставленъ посланнымъ.

— Что это такое? спросила мать.

Оно сохранилось у меня до сихъ поръ.

Это было длинное письмо, написанное твердо и четко, хотя нѣсколько мелко, безъ малѣйшаго пятнышка, безъ всякихъ признаковъ юношеской небрежности или старческой немощи, можетъ-быть нѣсколько формальное и методичное — впослѣдствіи я полюбила формальность и методичность, по крайней мѣрѣ научилась цѣнить ихъ выгоды. Вотъ содержаніе письма:

"Милостивая государыня, — Я пишу по порученію моего родственника генерала Пикарди. Генералъ пролежалъ нѣсколько послѣднихъ недѣль въ постели отъ внезапной и тяжкой болѣзни, какой-то скрытой подагры, отъ которой онъ теперь начинаетъ оправляться. Крайне безпомощное состояніе въ которомъ онъ находился пока наконецъ не выписалъ меня объясняетъ замедленіе этого сообщенія.

"Въ день перваго приступа своей болѣзни онъ случайно встрѣтился и разговаривалъ съ молодою дѣвушкой которую позже, на основаніи нѣкоторыхъ данныхъ, принялъ за вашу дочь и свою внучку. Онъ тщетно просилъ ее сказать ему ея имя и адресъ и далъ свой на случай если она дѣйствительно окажется той особой за которую онъ ее принялъ. Не получая отвѣта онъ заключилъ что ошибся. Но не желая посвящать прислугу въ свои семейныя дѣла, онъ ждалъ меня чтобы поручить мнѣ дѣйствовать въ качествѣ его повѣреннаго и достать съ помощью его юриста адресъ который вы обѣщали сообщать ему всегда. Мы достали его съ большимъ трудомъ.

"Что дѣвушка которую встрѣтилъ генералъ и которую онъ принялъ за свою внучку дѣйствительно его внучка, конечно еще только предположеніе, но онъ желаетъ провѣрить это предположеніе. Податель этого письма тотъ самый старый дворецкій который отдалъ дѣвушкѣ его карточку. Онъ увѣряетъ что эта молодая особа какъ нельзя болѣе похожа на его покойнаго барина котораго онъ хорошо помнитъ.

"Позвольте, сударыня, попросить васъ объ одномъ одолженіи. Каковы бы ни были ваши чувства къ вашему родственнику, вспомните что онъ теперь старикъ и что всякое волненіе можетъ быть для него опаснымъ, даже гибельнымъ. Отвѣтьте хоть одной строчкой дѣйствительно ли дѣвушка которую онъ встрѣтилъ его внучка, и вы немедленно получите отъ него новое увѣдомленіе. Въ искренней надеждѣ что вы не откажете исполнить мою просьбу я остаюсь

"вашимъ покорнѣйшимъ слугой Конрадомъ
Пикарди."

— Конрадъ Пикарди, повторила моя мать вслухъ. — Я, читавшая письмо черезъ ея плечо, была гораздо болѣе взволнована чѣмъ она. Недѣли ожиданія повидимому успокоили ее и приготовили ко всему что бы ни случилось. Голосъ ея былъ твердъ и рука не дрожала когда она передала письмо мнѣ. — Конрадъ Пикарди. Да, онъ родственникъ и наслѣдникъ твоего дѣда. Какъ великодушно съ его стороны стараться отыскать наслѣдницу.

— Я думала что имѣнія его заказныя.

— Да, земельныя владѣнія, но онъ не могъ проживать всего своего громаднаго дохода. Онъ безъ сомнѣнія очень богатъ и можетъ оставить свои деньги кому вздумаетъ.

— Не мнѣ ли? спросила я презрительно надувъ губы. — Благодарю васъ, мать, за этотъ намекъ.

— Это было бы естественно и справедливо, возразила мать, — только я не считаю этого вѣроятнымъ. Конрадъ безъ сомнѣнія замѣнилъ ему роднаго сына. Я припоминаю теперь все что слышала о немъ. Въ школѣ онъ былъ сиротой и славнымъ мальчикомъ.

— Терпѣть не могу славныхъ мальчиковъ.

Я отвернулась и отошла къ окну въ надеждѣ что она не замѣтить моего волненія, которое однако не помѣшало мнѣ внимательно слушать ея разговоръ съ мистрисъ Голдингъ.

— Нѣтъ, сударыня, посланный не сталъ ждать, хотя сказалъ было сначала что подождетъ. Онъ привязалъ свою лошадь къ изгороди и я пригласила его въ вашу гостиную, онъ казался такимъ почтеннымъ человѣкомъ. Но едва я затворила за нимъ дверь, какъ отъ отворилъ ее опять и спросилъ чей это портретъ у васъ надъ каминомъ. И когда я сказала ему что это портретъ вашего покойнаго супруга, онъ объявилъ что ему не нужно ничего болѣе, что за отвѣтомъ онъ придетъ завтра утромъ, а сегодня предпочитаетъ возвратиться въ Батъ немедля. И я не удерживала его (таинственнымъ шепотомъ), я, призваться, была рада выпроводить его, потому что сильно подозрѣвала что онъ присланъ тѣмъ дерзкимъ старикашкой который….

— Мистрисъ Голдингъ, прошу васъ говоритъ почтительнѣе! воскликнула я. — Этотъ старикашка, какъ вы его называете, оказался моимъ дѣдомъ.

Нѣтъ словъ чтобы передать изумленіе мистрисъ Голдингъ. Она была всегда добра съ нами, но нѣсколько покровительственно, какъ загкиточные простолюдины любятъ обращаться съ бѣдными дворянами; по крайней мѣрѣ мнѣ такъ казалось и я часто возмущалась этимъ, хотя не могла упрекнуть ее въ недостаткѣ уваженія подобающаго «настоящимъ» леди. Но что мы дѣйствительно важныя особы, или въ родствѣ съ важными особами, она никакъ не ожидала. Она устремила на меня такой странный, такой испуганный и удивленный взглядъ что я расхохоталась.

Добрая женщина, сильно оскорбленная, повернулась чтобъ уйти, но мать моя выступила впередъ и обратилась къ ней съ своею обычною кротостью, смѣлостью и откровенностью. Она часто говорила что самый прямой образъ дѣйствій есть не только самый легкій, но и самый выгодный, потому что избавляетъ отъ множества непріятностей.

— Дочь моя сказала правду, мистрисъ Голдингъ. Генералъ Пикарди дѣйствительно ея дѣдъ и мой свекоръ; но между нами, какъ это часто случается въ семействахъ, было долгое охлажденіе, такъ что встрѣтясь они не узнали другъ друга пока вы не назвали ее по имени. Счастливый случай, и вы вѣроятно не пожалѣете о своемъ участіи въ немъ. (Моя мать, добрѣйшая душа, всегда умѣла представить все въ самомъ пріятномъ свѣтѣ!)

Мистрисъ Голдингъ сдалась немедленно.

— Конечно, сударыня, я очень рада. И онъ конечно пригласитъ васъ теперь къ себѣ. Желаю вамъ всякаго благополучія. Что за великолѣпная коляска и какъ хороша будетъ въ ней ваша барышня. И самъ онъ такой прекрасный джентльменъ, настоящій джентльменъ, какъ и она настоящая леди, что всякій могъ видѣть. Еще бы, сударыня! Въ тотъ день когда мы были съ ней въ Батѣ, ни одна душа не прошла не оглянувшись въ нашу сторону, и ужь конечно не на меня. Вы надѣлаете много шуму въ свѣтѣ, барышня, но не обращайте на это внимамія, не обращайте никакого вниманія; что ни говори, а это жалкій свѣтъ, миссъ Пикарди.

Забавно было видѣть какъ радость и гордость доброй женщины по поводу этого романическаго событія, въ которомъ и она играла не послѣднюю роль, боролись съ ея напускнымъ презрѣніемъ къ свѣту, который она втайнѣ все еще любила. Но намъ нѣкогда было думать о ней и о ея чувствахъ, мы были преисполнены своими.

— Какъ же намъ поступить? спросила мать когда мы усѣлись опять рядомъ. — Посланный сказалъ что придетъ за отвѣтомъ завтра утромъ. Что мы отвѣтимъ?

— Все что вамъ угодно, моя милая мать.

Она поглядѣла на меня пытливо.

— А у тебя самой развѣ нѣтъ желанія поступить такъ или иначе? Ты въ такихъ лѣтахъ что можешь имѣть собственное желаніе и собственную волю.

— Не противорѣчащія вашимъ. Рѣшайте вы.

Я чувствовала что еслибы рѣшеніе было предоставлено мнѣ, я была бы въ такомъ затрудненіи что не рѣшила бы ничего.

Мать прочла письмо вторично.

— Хорошее письмо, учтивое и доброе. Дай припомнить. Конрадъ былъ школьникомъ лѣтъ пятнадцати когда ты родилась. Теперь ему можетъ быть между тридцатью и сорока. Онъ вѣроятно женатъ, долженъ заботиться о семействѣ, и помогать генералу отыскивать внучку не согласно съ его интересами.

Я засмѣялась насмѣшливо, — въ то время я была иногда очень насмѣшлива.

— Онъ будетъ поступать какъ ему заблагоразсудится, а я буду поступать камъ мнѣ заблагоразсудится. Такъ же будетъ поступать безъ сомнѣнія и дѣдушка, и въ его рукахъ мы оставимъ это дѣло.

— Нѣтъ, мы оставимъ его въ рукахъ того Кто выше насъ, сказала мать набожно. — Ничто не дѣлается случайно. Не случай привелъ насъ сюда и не случай свелъ тебя въ Батѣ съ твоимъ дѣдомъ два раза въ одинъ день. Это не даромъ, и я увѣрена что изъ этого что-нибудь да выйдетъ. (Я тоже въ глубинѣ души была увѣрена что изъ этого что-нибудь да выйдетъ). Но что бы ни случилось, — продолжала мать, — ты всегда будешь моею дочерью, моею безцѣнною овечкой.

Она протянула ко мнѣ руки какъ будто страшилась чего-то. Ласкаясь къ ней, я назвала ее трусливою старою матерью боящеюся Богъ знаетъ чего.

— Нѣтъ, я не боюсь. Ни одна истинная мать не должна этого бояться. Ея птенецъ монетъ улетѣть на время, но онъ возвратится въ свое теплое гнѣздышко. И ты возвратишься.

— Но я и не улечу, по крайней мѣрѣ безъ васъ не улечу. Я никогда не разстанусь съ вами.

— Никогда слишкомъ долгое слово, голубчикъ мой. Ограничимся пока тѣмъ что рѣшимъ наши нынѣшнія дѣла и завтрашнія.

— Завтра мы пошлемъ генералу Пикарди самый краткій отвѣтъ, можетъ-быть только вашу карточку, съ вашимъ уваженіемъ и благодарностью мистеру Пикарди и «славному мальчику» Конраду, и покончивъ съ этимъ совершимъ длинную прогулку и наберемъ новыхъ фіалокъ.

Увы, это было не совсѣмъ искренно. Мысли мои были заняты вовсе не фіалками.

Я почти совсѣмъ не спала эту ночь, мать также, какъ мнѣ казалось, такъ какъ голова моя лежала на ея плечѣ, спала мало. Но мы не тревожили другъ друга разговорами, мы обѣ инстинктивно сознавали что намъ было бы трудно разговаривать, трудно потому что мы въ первый разъ въ жизни смотрѣли на одинъ вопросъ съ различныхъ точекъ зрѣнія и потому что у каждой были мысли которыхъ она не могла высказать охотно другой. Это должно было случиться рано или поздно, это бываетъ въ жизни каждаго человѣка; каждый изъ насъ чувствуетъ себя въ нѣкоторыхъ случаяхъ одинокимъ, совершенно одинокимъ. Тѣмъ не менѣе это было грустно и странно.

На слѣдующее утро послѣ завтрака когда мать моя только что сказала: «теперь, дитя мое, мы должны рѣшить что мы сдѣлаемъ и сдѣлать это немедленно», къ нашему дому подъѣхала великолѣпная коляска съ двумя слугами изъ которыхъ одинъ былъ тотъ самый старикъ который слѣдовалъ за мной съ карточкой своего барина. Онъ подалъ мнѣ ее опять.

— Генералъ Пикарди приказалъ кланяться и прислалъ коляску въ надеждѣ что миссъ Пикарди пріѣдетъ къ нему въ Батъ. Вечеромъ онъ доставитъ ее домой въ томъ же экипажѣ.

Краткое посланіе переданное съ военною точностью. Одно что меня поразило въ немъ было то что приглашеніе относилось исключительно къ миссъ Пикарди. О мистрисъ Пикарди даже не упоминалось. Мнѣ хотѣлось знать замѣтила ли это мать.

Повидимому нѣтъ.

— Желаешь ты ѣхать, моя милая? спросила она, и видя мое волненіе, предложила мнѣ пойти съ ней наверхъ. — Мы сейчасъ отвѣтимъ на приглашеніе генерала, сказала она величавому слугѣ указывая ему стулъ въ нашей маленькой гостиной.

— Благодарю васъ, сударыня, отвѣчалъ онъ, придоживъ повоенному пальцы ко лбу. Старый солдатъ тотчасъ призналъ въ ней леди.

И мы усѣлись опять вмѣстѣ, моя мать и я, затворивъ за собой дверь нашей маленькой спальни, но слыша тѣмъ не менѣе топотъ лошадей дожидавшихся у крыльца и зная что мы имѣемъ только нѣсколько минутъ для принятія рѣшенія которое должно было имѣть вліяніе на всю вашу жизнь, — на мою жизнь навѣрное, а развѣ моя не была частью ея жизни? До сихъ поръ была; могло ли это измѣниться теперь?

— Желаешь ты ѣхать, Эльма? Будешь ты довольна если поѣдешь?

— Если поѣду безъ васъ?

Тутъ только поняла она вполнѣ смыслъ приглашенія.

— А, такъ онъ не зоветъ меня. Онъ желаетъ видѣть только тебя.

— Желаетъ онъ этого или нѣтъ, но я не поѣду. Я не сдѣлаю къ нему шагу безъ моей матери, и никто не принудитъ меня къ этому.

— Подожди минутку, моя свирѣпая дѣвочка. Никто не думаетъ принуждать тебя. Не въ этомъ дѣло. Вопросъ въ томъ хорошо ли ты поступишь отказавшись принять протянутую тебѣ руку, руку стараго человѣка.

— Но если эта рука поразила мою мать?

Она улыбнулась.

— Ударъ не причинилъ мнѣ вреда и я уже не чувствую его.. Онъ не понималъ, онъ не имѣлъ злаго умысла. Къ тому же я ему чужая, а ты его плоть и кровь. Онъ твой родной дѣдъ.

— Но онъ не любитъ меня и я не люблю его, а любовь только и стоитъ цѣнить.

— Любовь можетъ придти со временемъ.

Я помню взглядъ моей матери какъ сидѣла она со мной уговаривая меня и удивляюсь теперь какъ хватило у нея духу уговаривать меня. Мнѣ кажется что только одна любовь, материнская любовь, и то не всѣхъ матерей, способна на такое самоотверженіе.

Долго спорили мы, наконецъ я попросила ее рѣшить за меня какъ еслибъ я была еще ребенкомъ, но она возразила что я не ребенокъ и въ такомъ важномъ дѣлѣ должна рѣшить сама за себя. Пока мы говорили, лошади топотали на дворѣ и каждый ударъ ихъ копытъ отзывался въ моемъ сердцѣ. Если какое-нибудь бѣдное существо чувствовало себя когда-нибудь разрываемымъ на двое, то это я въ то утро.

Потому что мнѣ хотѣлось ѣхать, мнѣ сильно хотѣлось ѣхать. Не только по ребяческому влеченію прокатиться въ красивомъ экипажѣ въ прекрасный домъ, но и по тому что дѣдъ мой сдѣлался для меня романическимъ идеаломъ и мнѣ хотѣлось увидать его опять и убѣдиться дѣйствительно ли онъ такой какимъ я его воображала. Если онъ дѣйствительно такой, какъ буду я любить его, какъ буду я гордиться имъ, бѣдная Эльма Пикарди никогда не видавшая ни одного мущины, настоящаго героическаго мущины, а только двуногихъ мужескаго пола въ смѣшныхъ костюмахъ, съ жалкими лицами и съ соотвѣтствующими манерами. Ни одного изъ нихъ не слѣдовало называть однимъ именемъ съ моимъ дѣдомъ.

Да, я жаждала съѣздить къ нему, но ни за что не хотѣла сознаться въ этомъ матери. Наконецъ предо мной внезапно мелькнулъ лучъ надежды.

— Не ошибся ли слуга? Пошлемъ мистрисъ Голдингъ попросить его повторить приглашеніе.

Нѣтъ, онъ не ошибся. Онъ былъ вполнѣ увѣренъ что его господинъ ожидаетъ только миссъ Пикарди.

Послѣ этого я рѣшилась. Я тоже могла быть твердой и рѣшительной когда это было мнѣ нужно, и ничто такъ не возмущало меня какъ несправедливость относительно другихъ. Въ этомъ же случаѣ обижевнымъ лицомъ была моя несравненная мать. Могла ли я не рѣшиться?

— Хорошо же. Я отвѣчу сама. Вы, мама, дорогая моя, не должны мѣшаться въ это дѣло.

Съ этими словами я усадила ее въ кресло, замѣтивъ что она очень блѣдна, и наклонившись къ ней горячо поцѣловала ее. Въ эту минуту у меня впервые мелькнула мысль что придетъ время, что оно можетъ-быть наступаетъ, когда не мать моя будетъ заботиться обо мнѣ, а я о ней. Пусть будетъ такъ, я готова.

— Порученія на словахъ иногда передаются невѣрно, лучше напиши, сказала она глядя на меня съ нѣкоторымъ удивленіемъ, но безъ неудовольствія, даже одобрительно, какъ мнѣ казалось.

Я взяла листокъ почтовой бумаги и написала такъ твердо и четко какъ только могла:

«Эльма Пикарди благодаритъ своего дѣдушку за его доброту, но какъ онъ уже слышалъ отъ нея, она еще не провела ни одного дня вдали отъ своей матери. Она не можетъ сдѣлать этого теперь и должна отказаться отъ приглашенія.»

Кончивъ я сошла внизъ и отдала письмо слугѣ, старому слугѣ звавшему моего отца. Онъ вѣроятно увидалъ его опять въ моемъ лицѣ, онъ смотрѣлъ на меня влажными глазами, большими блестящими ирландскими глазами. Не помню говорила ли я что Пикарди были ирландскою или скорѣе французскою фамиліей давно гибервизованною.

— Вы говорите въ письмѣ что пріѣдете, миссъ, не правда ли? Вы родная дочка покойнаго барина и какъ двѣ капли воды похожи на него. Старый баринъ съ ума сходитъ по васъ. Вы конечно пріѣдете.

Это было для меня первымъ привѣтствіемъ со стороны людей близкихъ моему отцу и отвергнуть его казалось жестокимъ. Но я только покачала головой и сказала:

— Нѣтъ, я не поѣду.

— А почему же вы не поѣдете, миссъ Пикарди? спросилъ старикъ съ фамильярностью долголѣтней преданности. Я послѣ узнала что онъ носилъ на рукахъ моего отца и моихъ четырехъ умершихъ дядей, а теперь ухаживалъ съ братскою нѣжностью за своимъ старымъ господиномъ. — Вы такая близкая родня. Развѣ вамъ не хотѣлось бы навѣстить стараго генерала?

— Очень бы хотѣлось, но я не могу ѣхать безъ матери.

Ирландцы имѣютъ много пороковъ, но ихъ нельзя упрекнуть въ недостаткѣ такта.

— Вы правы, барышня, вы совершенно правы, и я такъ и скажу генералу если онъ спроситъ меня. Все это мало по малу уладится, попомните мое слово, миссъ Пикарди, все это уладится.

Это было уже слишкомъ. Я не привыкла къ фамильярности слугъ. Я выпрямилась и проводила глазами уѣзжавшую коляску неподвижная какъ статуя, гордая какъ Люциферъ. Но когда она скрылась изъ виду и я поняла что лишилась шанса, можетъ-быть единственнаго въ моей жизни, подняться до уровня на который имѣла право по рожденію, гордость моя утихла и статуя залилась, стыдно вымолвить, настоящими слезами.

Но мать моя не должна была видѣть ихъ, въ этомъ отношеніи я была тверда. Я убѣжала, въ пустую кухню мистрисъ Голдингъ и вытерла слезы… такъ какъ платокъ мой остался наверху, мнѣ пришлось вытереть ихъ кухоннымъ полотенцемъ. Такое прозаическое завершеніе дѣла разомъ выбило дурь изъ моей головы и я вернулась къ матери съ веселымъ лицомъ и спокойнымъ сердцемъ.

Она не сказала ни слова ни за, ни противъ моего намѣренія послѣ того какъ предоставила мнѣ рѣшить самой, но теперь, когда я уже рѣшила, она взглянула на меня радостнымъ взглядомъ и склонивъ голову на мое плечо вздохнула съ облегченіемъ. И я опять почувствовала какъ буду гордиться когда мы помѣняемся мѣстами и я сдѣлаюсь покровительницей и утѣшительницей моей матери, какъ она была моей. Время отъ времени у меня появлялось опять сожалѣніе и я спрашивала себя какъ приметъ дѣдушка мой отвѣтъ, во я старалась отогнать такія мысли и день прошелъ довольно пріятно.

На слѣдующій день…. о, что это былъ за день! Я помню его такъ живо какъ вчерашній. Солнце свѣтило съ перемѣнчивой ясностью апрѣля и съ отрадною теплотой іюня. Воздухъ благоухалъ ароматомъ распускавшихся деревьевъ. Рощи были полны желтыми примрозами и бѣлыми фіалками; гіацинты еще не цвѣли. Что касается звуковъ, весь міръ, казалось, былъ полонъ голосами жаворонковъ въ поднебесьи, коноплянокъ и корольковъ въ изгородяхъ и черныхъ дроздовъ на каждомъ высокомъ деревѣ. Въ такой день старые молодѣютъ, а молодые… я чувствовала въ себѣ такой избытокъ жизни, такое наслажденіе настоящимъ и увѣренность въ безконечно большихъ наслажденіяхъ въ будущемъ. Можно ли описать это, можно ли выразить словами восхитительное чувство свойственное юности, предвкушеніе «свѣта какого никогда не было ни на морѣ, ни на сушѣ». Мы видимъ только его зарю, но можетъ-быть когда-нибудь, за предѣлами этой жизни, увидимъ и полный свѣтъ.

Мы возвращались домой послѣ долгой прогулки. Мать несла большой букетъ примрозъ для нашей гостиной, а я корзину фіалокъ вырытыхъ съ корнями для сада мистрисъ Голдингъ. Я рѣшила окончить ея куртину фіалокъ не думая о дѣдушкѣ. Я всѣми силами старалась забыть о немъ и увѣрить себя что все случившееся наканунѣ было сновидѣніемъ.

Нѣтъ, это не было сновидѣніемь, такъ какъ въ эту минуту мы увидали коляску своротившую съ пустынной Батской дороги къ нашей деревнѣ. То была коляска моего дѣда и онъ самъ сидѣлъ въ ней.

Что это былъ онъ, я увидала сразу, а мать моя вѣроятно отгадала, потому что схватила меня за руку. Онъ сидѣлъ откинувшись назадъ и лицо его показалось мнѣ нѣсколько блѣднѣе и угрюмѣе чѣмъ я его помнила. Но это было далеко не дурное лицо и не пошлое лицо; напротивъ, въ немъ было что-то чрезвычайно благородное, и никто, даже его злѣйшій врагъ, не могъ бы не согласиться съ этимъ. Мнѣ стало жаль его когда я замѣтила что онъ сидитъ съ закрытыми глазами, ни мало повидимому не наслаждаясь прекраснымъ міромъ.

Не пройти ли намъ мимо? Это было моимъ первымъ побужденіемъ. Мы могли бы легко уйти въ сторону и пробыть внѣ дома пока онъ не уѣхалъ бы отъ васъ, если только онъ ѣхалъ къ намъ. Гордость побуждала меня поступить такъ, во вмѣстѣ съ тѣмъ…

Какъ бы то ни было, но было уже поздно. Старый дворецкій увидалъ насъ и приподнявъ шляпу сказалъ что-то джентльмену сидѣвшему противъ моего дѣда. Коляска остановилась и джентльменъ вышелъ.

— Прошу извинить меня. Не вы ли мистрисъ Пикарди?

Онъ обращался исключительно къ моей матери, а на меня даже не взглянулъ. Она поклонилась, я не шевельнулась. Все мое вниманіе было обращено на дѣда, который, казалось, съ трудомъ пришелъ въ себя настолько чтобы понять что случилось. Другой джентльменъ сказалъ ему:

— Генералъ, это мистрисъ Пикарди. Сударыня, мы ѣхали къ вамъ. Генералъ слишкомъ слабъ чтобы выйти изъ коляски. Не прокатитесь ли вы съ нимъ немного? Онъ очень желаетъ познакомиться съ вами.

Не знаю какъ онъ это устроилъ, этотъ незнакомецъ въ которомъ я конечно призвала моего родственника Конрада Пикарди, но прежде чѣмъ мы успѣли придти въ себя, знакомство было сдѣлано и прошло безъ всякихъ трагическихъ волненій, какъ самое обыкновенное представленіе всякаго джентльмена всякой леди. Мать моя была спокойна, дѣдъ учтивъ. Все шло необыкновенно просто. Разговоръ вращался на прекрасной погодѣ и на долгой дорогѣ изъ Бата пока мать моя не выразила сожалѣнія что видитъ генерала въ такомъ болѣзненномъ состояніи.

— Да, я сильно страдаю. Бѣдная старина, сказалъ старикъ гладя свою больную ногу уложенную на подушкѣ. Ей теперь даже хуже чѣмъ въ то время когда она была ранена въ битвѣ. Я не могу сдѣлать шагу. Я всѣмъ въ тягость кромѣ моего добраго родственника. Кстати, я долженъ представить его вамъ. Майоръ Пикарди, мистрисъ Пикарди, а это, Конрадъ, моя внучка Эльма.

Онъ произнесъ мое имя съ нѣжностью въ голосѣ. Это было фамильное имя, какъ говорила мнѣ мать; въ каждомъ поколѣніи была непремѣнно хоть одна Эльма Пикарди.

Майоръ Пикарди поклонился и когда мать моя протянула ему руку, пожалъ руки намъ обѣимъ. Его пожатіе было какое-то особенное, не похожее ни на чье другое, пожатіе вмѣстѣ мягкое и твердое, мужески сильное и женски нѣжное. Я чувствую его до сихъ поръ, какъ до сихъ поръ вижу улыбку моей матери. Его лицо, казавшееся мнѣ почему-то знакомымъ, принадлежало къ такому же типу какъ лицо моего дѣда, но было не такъ сурово. На видъ ему можно было дать лѣть тридцать пять или немного болѣе.

— Майоръ Пикарди гоститъ у меня въ настоящее время, сказалъ дѣдушка. — Онъ такъ добръ что не тяготится моимъ скучнымъ домомъ, гдѣ мнѣ, сударыня, если вы удостоите меня посѣщеніемъ, нечего будетъ предложить вамъ кромѣ общества двухъ одинокихъ солдатъ.

Моя мать учтиво поклонилась въ отвѣть на приглашеніе, но не выразила положительнаго согласія посѣтить дѣда.

— Такъ майоръ не женатъ, сказала она обратившись къ нему. — А я думала, мнѣ почему-то казалось….

— Нѣтъ, я не женатъ, отвѣчалъ онъ, и тѣнь пробѣжавшая по его лицу заставила мою мать заговорить немедленно о чемъ-то другомъ, а во мнѣ возбудила вереницу романическихъ предположеній почему онъ все еще не женатъ, мой пожилой кузенъ; въ семнадцать лѣтъ тридцатипятилѣтній возрастъ считается почти старостью. Но онъ интересовалъ меня, потому что былъ повидимому такого же рода человѣкъ какъ мой дѣдъ, только моложе.

Генералъ Пикарди былъ вполнѣ человѣкомъ старой школы. Онъ называлъ мою мать не иначе какъ сударыней и обращался къ ней съ утонченною учтивостью сэръ-Чарлза Грандиссона. Ни малѣйшимъ намекомъ не обнаружилъ онъ что между ними были непріятности, и что онъ не всегда относился къ ней такъ какъ теперь.

Должна ли я была забыть его обиды? Должна ли я была простить ему? Увы, я, кажется, даже ни разу не подумала о его проступкахъ. Я только радовалась этой встрѣчѣ и восхищалась моимъ дѣдомъ.

Когда мы остановились у двери нашего дома, покатавшись съ полчаса по деревнѣ, дѣдушка возобновилъ свое приглашеніе.

— Я пришлю за вами экипажъ, сударыня, и если вы останетесь ночевать, если вы проведете у меня нѣсколько дней, вы и ваша дочь, а моя внучка, — онъ нѣжно прикоснулся къ моей рукѣ, — можете быть увѣрены что я буду очень радъ. Назначьте день когда вы можете доставить намъ честь принять васъ, одинъ изъ ближайшихъ дней.

— О, мать, поѣдемте завтра, воскликнула я съ жаромъ.

Дѣдушка очевидно былъ обрадованъ.

— Вотъ что значитъ имѣть молодую особу рѣшающую за старшихъ. Сударыня, вы должны согласиться. Конрадъ, вы приготовите все что нужко насколько это въ силахъ двухъ безпомощныхъ солдатъ. Дитя мое, я опасаюсь что лишь только вы войдете въ вашъ домъ, какъ тотчасъ же сдѣлаетесь тамъ главнокомандующимъ и будете управлять нами всѣми.

Эта рѣчь, обѣщавшая такое свѣтлое будущее что я едва смѣла вѣрить ей, рѣшила дѣло. Моя мать, каковы бы ни были ея чувства, не обнаружила ничего, но весело приняла приглашеніе и мы разстались условившись что проведемъ подъ кровомъ моего дѣда слѣдующій день и слѣдующую ночь, «и столько дней и ночей сколько вы найдете для себя удобнымъ и пріятнымъ, сударыня».

ГЛАВА VI.

Я ночевала подъ кровомъ моего дѣда, но не раньше какъ спустя недѣлю послѣ послѣдней встрѣчи, и безъ матери.

Въ тотъ вечеръ она оступилась на лѣстницѣ и ушибла ногу. Ушибъ былъ не опасный, во настолько серіозный что она предпочла не разставаться съ диваномъ и съ нашими двумя маленькими комнатками.

— Не хорошо ѣхать больной къ знатнымъ людямъ, сказала она. — Всѣ мущины, не исключая, конечно, и твоего дѣда, терпѣть не могутъ больныхъ. Дѣдъ твой человѣкъ старый и тебѣ вѣроятно придется помириться съ нѣкоторыми странностями; я думаю что это будетъ легче тебѣ и ты сойдешься съ нимъ скорѣе если поѣдешь одна.

— Неужели вы хотите чтобъ я ѣхала безъ васъ?

— Да, дитя мое, отвѣчала она рѣшительно.

И я узнала что она уже отвѣтила согласіемъ на его письмо или, лучше сказать, на письмо майора Пикарди, увѣдомлявшаго что генералъ проситъ меня пріѣхать и что онъ пригласилъ къ себѣ нѣкую мистрисъ Риксъ, пожилую родственницу, которая будетъ моей компаньйонкой до прибытія матери.

Сначала я горячо возражала. Или мы поѣдемъ обѣ, или я не поѣду, по крайней мѣрѣ нр поѣду на слѣдующій день, какъ она назначила.

— Но онъ горячо желаетъ видѣть тебя, и ты забываешь, дитя мое, что у человѣка которому за семьдесятъ лѣтъ немного дней впереди.

— О, такъ вы желаете чтобъ я уѣхала? Вамъ хочется отдѣлаться отъ меня? ,

Мать улыбнулась такъ грустно что я бросилась ей на шею.

— Я сдѣлаю все что вамъ угодно, мамочка милая, все что вы считаете хорошимъ и полезнымъ.

— Благодарю тебя, душа моя. Съ этимъ мы ляжемъ спать и подождемъ что принесетъ съ собой завтра.

Оно принесло новое письмо отъ моего дѣда, то-есть отъ его повѣреннаго, къ которымъ убѣдительно звали насъ обѣихъ, несмотря на болѣзненное состояніе моей матери. Но мнѣ не удалось уговорить ее ѣхать. Мнѣ кажется что думая только обо мнѣ и никогда о себѣ, она была рада предлогу остаться дома потому что дѣйствительно полагала что я скорѣе сойдусь съ дѣдомъ если поѣду одна.

— Давай же укладываться, дитя мое, потому что коляска (майоръ Пикарди писалъ что пришлетъ ее на всякій случай) должна пріѣхать скоро.

— Отпустите со мной какъ можно меньше вещей, мама, я непремѣнно вернусь черезъ два дня, сказала я нѣсколько обиженная тѣмъ что она повидимому думала что легко обойдется безъ меня.

— У тебя и всѣхъ-то вещей очень немного, моя бѣдная Эльма; не такъ слѣдовало бы одѣваться внучкѣ генерала Пикарди, возразила мать со смущеннымъ взглядомъ.

— Пустяки, воскликнула я съ негодованіемъ. — Пусть принимаетъ меня какова я есть, съ моими платьями и со всѣмъ. Не ему обязана я что не ходила въ лохмотьяхъ семнадцать лѣтъ.

— Полно, дитя мое, забудемъ прошлое. Онъ желаетъ забыть его, я увѣрена. Еслибы ты видѣла какъ онъ смотрѣлъ на тебя когда мы катались съ нимъ. Ты все что у него осталось отъ его семьи, онъ навѣрное будетъ любить тебя.

— Вы думаете?

Я не сказала ничего болѣе, но въ глубинѣ сердца чувствовала что я тоже полюблю его если онъ позволитъ. Я ощущала въ себѣ тогда такой избытокъ любви, такую способность поклоняться и обожать. Я жаждала найти людей достойныхъ поклоненія и обожанія и посвятить имъ всю свою жизнь. Тщетное самообольщеніе не рѣдкое въ молодыхъ дѣвушкахъ и причиняющее имъ не мало страданій, во все же болѣе благородное и менѣе опасное чѣмъ увѣренность что всѣ должны поклоняться имъ самимъ. Какъ бы то ни было, но я знала смертныхъ хуже бѣдной Эльмы Пикарди какою она была въ семнадцать лѣтъ.

Когда мы только-что окончили наши сборы и я убѣдилась по состоянію моего гардероба что мать тайно занималась имъ всю послѣднюю недѣлю, послышался стукъ подъѣзжавшаго экипажа. Мое сердце затрепетало — мнѣ такъ хотѣлось и вмѣстѣ такъ не хотѣлось ѣхать. Я сама себя не понимала.

Майоръ Пикарди намекалъ что пріѣдетъ за мною самъ, но въ коляскѣ не оказалось никого. Это было облегченіемъ, потому что я уже со страхомъ спрашивала себя о чемъ буду говорить съ незнакомымъ человѣкомъ въ продолженіе всей долгой дороги въ Батъ. Облегченіемъ было и то что намъ съ матерью пришлось проститься наскоро. Я даже не успѣла опредѣлить рада я или нѣтъ.

Мать обняла и поцѣловала меня горячо, во безъ слезъ.

— Плакать не о чемъ, дитя мое. Поѣзжай и будь счастлива. Одинъ только совѣтъ дамъ я тебѣ — это девизъ твоей фамиліи, прекрасно выраженный по-латыни: «поступай какъ должно и не бойся никого.» Даже дѣда.

Такъ отпустила она меня съ шуткой и улыбкой въ новый, прекрасный, невѣдомый міръ. Свѣтлый весенній день, яркое солнце, пѣніе птицъ, мягкій юго-западный вѣтеръ — какая дѣвушка въ семнадцать лѣтъ не была бы счастлива на моемъ мѣстѣ, или по крайней мѣрѣ не очень несчастна, хотя бы только-что разсталась на нѣсколько дней съ матерью и была совершенно одна? Я осушила глаза, подняла голову и поглядѣла вокругъ себя. Да, это дѣйствительно былъ прекрасный міръ.

Онъ все такъ же прекрасенъ и теперь, хотя глаза мои уже утратили свой прежній блескъ и даже способность плакать, хотя сердце мое бьется ровнѣе и спокойнѣе и я не смотрю уже впередъ, развѣ только когда думаю о жизни безконечной. Да, благодаря Бога, міръ прекрасенъ для меня попрежнему.

Живописныя поля смѣнились улицами Бата. Тутъ я увидала обожаемыхъ дѣвицъ и обожающихъ джентльменовъ ходившихъ взадъ и впередъ и смотрѣвшихъ другъ на друга и случайно на меня. Я тоже смотрѣла на нихъ, теперь уже смѣло. Обстоятельства измѣнились, мечты мои осуществились, гордость была удовлетворена. Сидя въ коляскѣ своего дѣда я встрѣчалась со свѣтомъ на условіяхъ равенства и это было мнѣ очень пріятно.

Осудитъ ли меня кто-нибудь — я почти не осуждаю себя теперь — за то что я была довольна своимъ положеніемъ несмотря на то что покинула мать? Развѣ она не желала чтобъ я была счастлива, развѣ она не была бы рада увидавъ меня счастливою? А я была несомнѣнно счастлива когда выходила изъ коляски у подъѣзда дома моего дѣда въ Рояль-Кресчендѣ.

Домъ этотъ существуетъ до сихъ поръ. Я недавно прошла мимо него; на лѣстницѣ стояла группа дѣтей, у дверей дожидалась новомодная коляска, вовсе не похожая на коляску моего дѣда. Домъ имѣлъ новыхъ обитателей, для которыхъ, какъ и для всего свѣта, онъ былъ такимъ же домомъ какъ другіе дома. Но я никогда не буду въ состояніи смотрѣть на него такъ, никогда не пройду мимо него не оглянувшись нѣсколько разъ и не вспоминая прошлаго.

Я вошла въ него не безъ привѣтствія. Дѣдъ былъ еще въ своей спальнѣ, но майоръ Пикарди стоялъ у двери съ мистрисъ Риксъ, пожилою особой, которую я вѣрно описала въ тотъ вечеръ въ письмѣ къ моей матери, какъ женщину не представлявшую ничего особеннаго.

Майора Пикарди я еще не описывала и не знаю могу ли описать его. Другихъ людей я вижу довольно ясно, но онъ никогда не казался мнѣ похожимъ на другихъ. Можетъ-быть еслибъ я встрѣтила его теперь… но нѣтъ! я увѣрена было бы то же самое.

«Славный мальчикъ» сдѣлался славнымъ человѣкомъ, это было ясно для всякаго по его лицу, вѣроятно красивому, такъ какъ оно было похоже на лицо моего дѣда, но мнѣ никогда не приходило въ голову спросить себя красиво оно или нѣтъ. Это было его лицо, и я не хотѣла знать ничего болѣе. Онъ былъ не высокъ, едва ли выше меня, но держался съ большимъ достоинствомъ и нѣсколько формально, что шло къ нему не менѣе чѣмъ къ дѣду. Оба, какъ я уже сказала, были военные, оба хорошаго рода, оба хорошо воспитаны и хорошо образованы.

— Добро пожаловать, сказалъ онъ протягивая мнѣ ласковую, теплую руку, — добро пожаловать, кузина, въ домъ въ которомъ изо всѣхъ другихъ вы имѣете право ожидать радушной встрѣчи. Мистрисъ Риксъ, вы потрудитесь проводить миссъ Пикарди въ ея комнату.

Мистрисъ Риксъ, немедленно увѣдомившая меня что она также «урожденная Пикарди» и повидимому питавшая безграничное почтеніе, соединенное со страхомъ, ко всей фамиліи Пикарди, проводила меня въ комнату для гостей, очевидно лучшую въ домѣ, приготовленную для моей матери и для меня. Это была дѣйствительно прелестная комната съ ея тремя овальными окнами выходившими на гористую сторону, гдѣ по зеленымъ холмамъ домъ за домомъ и терраса за террасой спускались до самой окраины глубокой круглой котловины въ которой стоитъ Батъ.

— Вы найдете ее очень покойною, такъ какъ она на задней сторонѣ дома. Любите вы покой, другъ мой?

Я не знала любила ли я покой. Мнѣ казалось что я люблю все и я сказала это дѣду когда увидалась съ нимъ предъ завтракомъ. Онъ шелъ въ столовую слабо переступая съ ноги на ногу и опираясь на руку майора Пикарди. При моемъ замѣчаніи онъ засмѣялся, майоръ улыбнулся.

— Отойдите, Конрадъ. Пусть Эльма попробуетъ полюбится ли ей служить палкой для старика. Она не ниже васъ. Подойдите сюда, дитя мое.

Я подошла и онъ оперся на меня. Не расположены ли мы любитъ тѣхъ кому служимъ опорой? Съ этой минуты я полюбила моего дѣда.

Былъ ли онъ любящимъ человѣкомъ? Ожидать отъ него чувствительности въ его годы было бы странно. Я едва выдержала эту первую трапезу за его столомъ, потому что была такъ взволнована, такъ преисполнена чувствами противорѣчившими одно другому что едва удерживала слезы. Онъ же ѣлъ съ аппетитомъ, спокойно разговаривая съ другими о батскихъ новостяхъ и едва обращая вниманіе на меня. Но послѣ завтрака онъ подозвалъ меня и взялъ мое лицо своими нѣжными, худыми руками.

— Да, ты похожа на своего отца, но еще болѣе похожа на свою бабушку. Она была необыкновенно красивою дѣвушкой. Помните вы ее, мистрисъ Риксъ? а вы Конрадъ? Да, я и забылъ что моя жена, леди Шарлота Пикарди, умерла сорокъ лѣтъ тому назадъ.

Онъ упомянулъ объ этомъ фактѣ совершенно спокойно, не пропустивъ даже титула жены. Мнѣ показалось страннымъ что человѣкъ можетъ говорить такъ объ умершей женѣ. Однако онъ не женился вторично и прожилъ сорокъ лѣтъ одинокимъ.

— Вы вскружите ей голову, генералъ, сравнивая ее съ ея красавицей бабушкой, сказала мистрисъ Риксъ. — Однако это справедливо, прошептала она глядя на меня.

Я чувствовала что и кузенъ мой смотрѣлъ на меня. Онъ всталъ.

— Куда же поѣдемъ мы сегодня послѣ завтрака? спросилъ онъ. — Что вы видѣли, миссъ Пикарди?

— Ничего.

И какъ будто я сказала что-нибудь смѣшное, они всѣ трое улыбнулись. Эти пожилые люди повидимому смотрѣли на меня какъ на семейную любимицу. Въ этомъ я была увѣрена, ихъ обращеніе со мной было такъ ласково, но далѣе этого я не старалась заглянуть. Я такъ много думала о нихъ что не заботилась о томъ что они думали обо мнѣ.

Вскорѣ мы были на открытомъ воздухѣ подъ свѣтлымъ солнцемъ, — о, какъ oнo свѣтло въ Батѣ и какъ сіяютъ подъ нимъ бѣлый городъ и зеленыя окрестности въ теплый весенній день! Наша коляска медленно поднималась въ гору. Мистрисъ Риксъ сидѣла рядомъ съ генераломъ, я и майоръ противъ нижь.

— Будьте осторожнѣе съ его рукой, сказала хлопотливая мистрисъ Риксъ при внезапномъ толчкѣ экипажа. И я узнала что майоръ былъ равенъ въ плечо въ какой-то индійской битвѣ.

— Но пожалуста не придавайте этому такого важнаго значенія, засмѣялся онъ. — Эта рана сдѣлала меня только нѣсколько неповоротливымъ. Я почти не страдаю отъ нея теперь, хотя пуля все еще въ плечѣ. Увѣряю васъ что я какъ нельзя болѣе наслаждаюсь моимъ отпускомъ, миссъ Пикарди.

— Называйте ее Эльмой, она еще совсѣмъ ребенокъ, сказалъ дѣдушка такъ ласково что даже семнадцатилѣтняя гордость не могла принять этого за обиду. Да и въ самомъ дѣлѣ развѣ я не была еще ребенокъ и развѣ не пріятно было что эти добрые люди обращались со мной какъ съ ребенкомъ?

Они казались мнѣ ни мало не похожими на другихъ людей, въ особенности мущины. Оба были джентльмены въ полнѣйшемъ смыслѣ слова. Тогда я только инстинктивно чувствовала это, теперь мой разсудокъ убѣждаетъ меня что я не ошиблась. Оба военные, они видѣли многое, видѣли просвѣщенными глазами, и разговоръ ихъ былъ всегда интересенъ, часто очень замѣчателенъ, и къ моему удовольствію не настолько ученъ чтобъ я не могла понимать его. Быть въ состояніи выказывать свой собственный умъ иногда вредно, но быть въ состояніи цѣнить умъ другихъ всегда полезно.

Я слушала такъ внимательно что почти не смотрѣла по сторонамъ пока на насъ не повѣяло свѣжимъ вѣтромъ. Дѣдушка вздрогнулъ. Майоръ привсталъ и наклонился къ нему чтобы застегнуть его плащъ, застежка котораго, какъ я помню, представляла двѣ львиныя головы. Напряженное положеніе вѣроятно раздражило его больную руку, онъ слегка поблѣднѣлъ.

— Оставьте, Конрадъ, вы слишкомъ мало думаете о себѣ. Берегите свою руку. Могу я потревожить васъ, мистрисъ Риксъ?

— Почему вы не «потревожите» меня?

Я сказала это застѣнчиво, но была вознаграждена взглядомъ моего дѣда, просіявшимъ отъ удовольствія, и не его только взглядомъ. Любопытно было видѣть какъ другой мой родственникъ старался заставить меня чувствовать себя свободно съ ними, въ особенности съ генераломъ.

Когда я застегнула плащъ слегка дрожавшими пальцами, старый воинъ поцѣловалъ мою руку съ тѣмъ видомъ grand seigneur который такъ шелъ къ нему, и удержалъ ее въ своей.

— Поглядите, Конрадъ, настоящая пикардійская рука.

Кузенъ Конрадъ — я мало по малу привыкла называть его такъ — улыбнулся.

— Генералъ увѣренъ, кузина Эльма, что нѣтъ большаго благополучія въ этомъ мірѣ какъ родиться членомъ фамиліи Пикарди.

На лицѣ мистрисъ Риксъ выразился испугъ, что показалось мнѣ очень забавнымъ. Я была достаточно проницательна чтобы понять что причиной несомнѣннаго вліянія кузена Конрада на старика было то что Конрадъ не боялся его какъ боялись другіе. Это говорило въ пользу обоихъ. Только тираны могутъ любить рабовъ, а глядя на дѣда я видѣла что онъ не тиранъ. Подъ вліяніемъ какого заблужденія былъ онъ такъ долго предубѣжденъ противъ моей матери, осталось для меня до сихъ поръ непроницаемою тайной, похороненною, безъ сомнѣнія, въ давно забытой могилѣ. Въ теченіе всего разговора ни слова не было упомянуто о его сынѣ, моемъ отцѣ.

Мы съѣхали съ крутаго склона Комбъ-Доуна, потомъ поднялись опять въ гору и выѣхали на прекрасную Клавертонскую дорогу. У Клавертонской церкви я воскликнула:

— Это мѣсто я знаю.

— А я думалъ что вы ничего не знаете и не видали. Когда же, другъ мой, были вы здѣсь?

— Въ тотъ день когда увидала васъ въ первый разъ, сэръ. (Я замѣтила что кузенъ Конрадъ обыкновенно называлъ его сэръ, и мнѣ еще не было предложено называть его дѣдушкой). Я проѣзжала здѣсь съ мистрисъ Голдингъ въ извощичьей телѣгѣ.

— Въ телѣгѣ! Молодая леди въ извощичьей телѣгѣ! воскликнула мистрисъ Риксъ почти съ ужасомъ.

— Но какъ мужественно со стороны молодой леди что она не стыдится сознаться въ этомъ, возразилъ кузенъ Конрадъ, и лицо моего дѣда, на минуту омрачившееся, прояснилось опять.

— Правда, правда! Увѣряю васъ, мистрисъ Риксъ, что Пикарди могутъ позволять себѣ что угодно. Однако я надѣюсь, моя милая Эльма, что вы перестанете покровительствовать вашему другу извощику и впередъ не будете позволять себѣ такихъ эксцентричныхъ прогулокъ.

— Да, молодая леди не должна дѣлать ничего эксцентричнаго, сказала мистрисъ Риксъ глядя на меня съ нѣкоторымъ удивленіемъ, но очевидно не подозрѣвая что я бѣдная родственница и не имѣя понятія о «недоразумѣніяхъ» между моею матерью и дѣдомъ. Она жила долгое время въ Индіи и была очень дальнею родственницей, и я была рада что она не посвящена въ семейную исторію. Но кузенъ Конрадъ зналъ все, и я черпала мужество въ его ободрительной улыбкѣ.

— Такъ вы видѣли этотъ видъ сидя въ извощичьей телѣгѣ? Пріятенъ этотъ способъ ѣзды?

— Не совсѣмъ, слишкомъ тряско. Но я увѣрена что никогда не пожалѣю что предприняла эту поѣздку.

— Да, я тоже увѣренъ что вамъ никогда не придется пожалѣть объ этомъ, сказалъ кузенъ Конрадъ, внезапно перемѣнивъ шутливый тонъ на серіозный.

Это было сказано когда мы стояли у надгробнаго памятника, только онъ и я, такъ какъ онъ предложилъ мнѣ осмотрѣть маленькую церковь и кладбище, гдѣ мы пробыли около десяти минутъ, читая надписи и переходя отъ одной зеленой могилы къ другой. Мнѣ эти зеленыя могилы не внушали ничего кромѣ поэтической грусти, придававшей новую прелесть жизни, моей молодой, полной надежды жизни. Но кузенъ Конрадъ былъ старше.

— Я привыкъ къ могиламъ, сказалъ онъ обходя вокругъ нихъ, но не перепрыгивая чрезъ нихъ какъ я. Мои ближайшіе родственники и всѣ мои лучшіе друзья умерли. Я остался совершенно одинокимъ.

— Одинокимъ! Какъ это ужасно!

— Я не нахожу чтобъ это было ужасно. Докторъ сказалъ что я не могу надѣяться прожить долго, и я рѣшилъ тогда же что моя жизнь будетъ такъ полна какъ только возможно.

— Чѣмъ же вы наполнили ее?

— Затруднительный вопросъ, въ особенности теперь когда, какъ вы видите, я живу совершенно праздно, не имѣя другаго дѣла какъ только быть сколько-нибудь полезнымъ вашему дѣду.

— Это ваша прямая обязанность. Развѣ вы не наслѣдникъ оего дѣда?

— Другой затруднительный вопросъ. Какъ вы любите разспрашивать. Не намѣрены ли вы вести себя такъ со всѣми когда будете жить въ свѣтѣ?

— Не знаю, отвѣчала я смѣясь. — Я не имѣю никакого понятія о свѣтѣ. Мы никогда не жили въ немъ, моя мать и я.

— А желали бы вы жить въ немъ?

— Не знаю, можетъ-быть. Мои желанія зависятъ отъ желаній моей матери. Она всегда рѣшаетъ за меня.

— Разкажите мнѣ побольше о вашей матери.

И я описала ее ему въ немногихъ горячихъ словахъ, радуясь что онъ по крайней мѣрѣ узнаетъ какова она сама по себѣ и чѣмъ она была для меня. Не знаю что побудило меня объяснить или желать объяснить это такъ мало знакомому мнѣ человѣку. Впрочемъ онъ никогда не казался мнѣ чужимъ и дѣйствительно былъ моимъ родственникомъ и носилъ одно со мною имя.

Къ тому же говоря о матери я какъ будто отчасти искупала то что была счастлива, несомнѣнно счастлива, въ разлукѣ съ ней, что по своей необычайности казалось почти преступнымъ.

— Но я останусь здѣсь не долго безъ нея. Если она не будетъ въ состояніи пріѣхать, я возвращусь къ ней послѣзавтра, прибавила я рѣшительно.

— Развѣ вамъ не пріятно было бы провести нѣсколько времени съ генераломъ? Вы кажется полюбили его.

— Да, отвѣчала я нерѣшительно, потому только не рѣшительно что не знала насколько можно довѣриться этому человѣку. Но взглянувъ ему въ лицо, я почувствовала что ему можно довѣриться вполнѣ.

— Да, я могла бы полюбить дѣдушку очень сильно, еслибы только была увѣрена что онъ будетъ добръ съ моею матерью.

Майоръ Пикарди взглянулъ на меня съ участіемъ.

— Вы можете успокоиться на этотъ счетъ разъ навсегда.

— Вы увѣрены?

— Вполнѣ увѣренъ. Онъ сказалъ мнѣ это самъ. И узнавъ его лучше вы убѣдитесь, каковы бы ни были другіе его недостатки, что онъ человѣкъ твердый въ своихъ рѣшеніяхъ и вполнѣ искренній и миролюбивый. Теперь пойдемте назадъ. Будьте такъ добры какъ только можете съ вашимъ дѣдомъ. Онъ полюбилъ васъ и помните что онъ нуждается въ васъ.

— Онъ любитъ меня! Онъ нуждается во мнѣ! О, какъ я рада!

Я возвратилась къ коляскѣ такая же счастливая какъ жаворонокъ распѣвавшій надъ кладбищемъ. Мое сердце тоже пѣло пѣснь счастія исключительно для самого себя во весь обратный путь. Я нашла нѣчто новое въ своей жизни, въ жизни которая и безъ того была уже такъ полна что казалось не могла включить ничего новаго, пока не появились новые интересы, и не только нашли въ ней мѣсто, но еще придали ей новую прелесть. Надо разказать все это матери, думала я и уже писала мысленно свое вечернее письмо. Но никакія слова не казались достаточными для выраженія привлекательности дѣда и доброты кузена Конрада.

Обѣдъ въ домѣ дѣда подавался въ шесть. Мистрисъ Риксъ сказала мнѣ что идетъ переодѣться, и я тоже нарядилась въ мое единственное шелковое платье мягкаго темно-сѣраго цвѣта и мой лучшій валансьенскій воротничокъ и рукава. Мой нарядъ казался мнѣ великолѣпнымъ пока я не увидала мистрисъ Риксъ въ атласномъ платьѣ вишневаго цвѣта съ обнаженными руками и шеей, прикрытыми только черною кружевною косынкой. Рядомъ съ ней я чувствовала себя настоящею «бѣдною родственницей», пока не встрѣтила доброй улыбки кузена Конрада, который, казалось, понималъ меня и забавлялся моимъ смущеніемъ. Оно показалось смѣшнымъ и мнѣ и я тоже улыбнулась.

Что касается дѣда, онъ, повидимому, не обратилъ никакого вниманія на мой нарядъ, во былъ очень занятъ мною самой. Въ продолженіи обѣда онъ много разговаривалъ со мною, а послѣ обѣда, когда, по батскому обыкновенію, какъ объяснила мнѣ мистрисъ Риксъ, начали сходиться гости, онъ представлялъ меня каждому какъ свою внучку, миссъ Пикарди.

Гости смотрѣли на меня съ удивленіемъ, нѣкоторые высказывали шепотомъ предположенія насчетъ меня и моего появленія, но я не обращала на нихъ вниманія. Если дѣдушка доволенъ, какое мнѣ дѣло до нихъ?

Они были вовсе не интересны, и я не могла понять какъ взрослые люди могутъ предаваться съ такимъ увлеченіемъ игрѣ въ карты, которая еще въ школѣ, когда у насъ иногда составлялась партія, казалась мнѣ нестерпимо скучною, даже скучнѣе постройки карточныхъ домикахъ. Но я провела нѣсколько времени разговаривая съ кузеномъ Конрадомъ, который самъ подошелъ ко мнѣ замѣтивъ что я скучаю. Мало по малу вечеръ прошелъ, этотъ первый вечеръ котораго я никогда не забуду.

Когда гости ушли и мы прощались другъ съ другомъ, дѣдушка положилъ руку на мое плечо и подозвалъ мистрисъ Риксъ.

— Я не знатокъ въ женскихъ нарядахъ, сказалъ онъ, — но это платье кажется мнѣ слишкомъ печально-цвѣтнымъ, какъ выражается Шекспиръ, для такой молодой особы. Что вы на это скажете, другъ мой? Не желаете ли быть… быть болѣе похожею на другихъ молодыхъ особъ?

Я поморщилась.

— Вы правы, генералъ, это необходимо, сказала мистрисъ Риксъ. — Я весь вечеръ думала, но не рѣшалась высказать, что еслибы миссъ Пикарди была одѣта какъ слѣдуетъ быть одѣтой миссъ Пикарди, то-есть еслибы вы позволили мнѣ свозить ее къ хорошей модисткѣ…

Моя гордость возстала. — Благодарю васъ, я предпочитаю дождаться моей матери. Она выбираетъ всегда мои платья сама.

— Какъ угодно, сказалъ дѣдушка сухо. — Доброй ночи. И взявъ свою свѣчку онъ вышелъ изъ комнаты.

Кузенъ Конрадъ бросилъ на меня многозначительный взглядъ, очень добрый взглядъ, но очевидно призывавшій меня къ порядку, какъ нѣкоторые изъ взглядовъ моей матери. Права или нѣтъ была моя гордость? Какъ должна я поступить?

— Идите за нимъ, шепнулъ мнѣ майоръ Пикарди, и я повиновалась. Надѣюсь что въ этомъ признаніи нѣтъ ничего особеннаго — я встрѣчала въ жизни мало лицъ которымъ расположена была и могла повиноваться.

Я догнала старика, медленно поднимавшагося на лѣстницу, и прикоснулась къ нему.

— Простите меня, я….

— Пожалуста не извиняйтесь. Я только просилъ доставить мнѣ удовольствіе видѣть васъ одѣтою какъ прилично вашему положенію, моему положенію, хотѣлъ я сказать, и вы отказали. Не стоитъ говорить объ этомъ.

— Нѣтъ, стоитъ, если я огорчила васъ. Я не могла поступить иначе. Развѣ вы не знаете, сэръ, что у меня нѣтъ денегъ? Какъ же пойду я покупать себѣ новыя платья?

Онъ взглянулъ на меня съ удивленіемъ, но менѣе сурово.

— Неужели же вы не поняли, дитя мое…. впрочемъ не все ли равно доволенъ я, или недоволенъ?

— Нѣтъ, не все равно.

— Для меня, можетъ-быть. Но я не льщу себя надеждой что это можетъ имѣть значеніе для васъ или для вашей матери.

Не были ли эти слова ироніей? Не заключали ли они недоброжелательнаго чувства къ моей матери? Если такъ, я должна высказаться. Я должна дать ему понять на какихъ условіяхъ мы сошлись.

— Сэръ, сказала я глядя ему смѣло въ лицо. — Мнѣ семнадцать лѣтъ и я въ первый разъ услышала о васъ, въ первый разъ увидала васъ только нѣсколько недѣль тому назадъ. Всѣмъ моимъ воспитаніемъ я обязана исключительно моей матери. Я такова какой она сдѣлала меня, я ея созданіе и не могу быть иной. Вы стыдитесь меня?

Онъ взглянулъ на меня, не прямо на меня, потому что стоялъ повернувшись ко мнѣ спиной, но на мое отраженіе въ зеркалѣ, поразившее даже меня, такъ высока и горда была моя фигура.

— Стыжусь ли я васъ? Нѣтъ.

— Еще одно слово. Не желаете ли вы чтобъ я стыдилась моей матери?

При этихъ словахъ я почувствовала что рука моя сжата предостерегающимъ пожатіемъ и увидала кузена Конрада, который сталъ между мною и дѣдомъ съ своею обворожительною улыбкой.

— Не слишкомъ ли поздно теперь для ненужныхъ разговоровъ? Все недоразумѣніе такъ ничтожно что помѣстится въ орѣховой скорлупѣ, кузина Эльма. Молодая особа пріѣзжаетъ изъ деревни погостить къ своему дѣду. Она конечно нѣсколько отстала отъ моды, а такъ какъ дѣдъ ея намѣренъ предложить ей занимать мѣсто хозяйки за его столомъ (это было для меня новостью), то онъ конечно желаетъ чтобъ она была одѣта какъ одѣваются другія молодыя особы ея круга общества. Онъ въ правѣ предложить, а она въ правѣ принять какъ это одолженіе, такъ и всякія другія. Я увѣренъ что мистрисъ Пикарди согласилась бы со мной. Каждая благоразумная мать знаетъ что дѣвушкѣ не слѣдуетъ казаться въ обществѣ оригинальной.

— А развѣ я кажусь оригинальной?

— Чрезвычайно. Ни мало не похожей на дѣвушекъ которыхъ я видалъ до сихъ поръ.

— Что это комплиментъ, или наоборотъ, Конрадъ? опросилъ дѣдушка смѣясь. Не было возможности устоять противъ кузена Конрада, такъ умѣлъ онъ мирить людей полушутя, полусеріозно.

— Такъ завтра, Эльма, мы сдѣлаемъ васъ похожею на другихъ, если это намъ удастся. Теперь же доброй ночи.

Это было приказаніемъ уйти, ласковымъ, но рѣшительнымъ. Дѣдушка очевидно не любилъ объясненій и «сценъ». Онъ предпочиталъ комическую сторону жизни трагической и какъ многіе мущины не выносилъ докучливости. Онъ готовъ былъ претерпѣть большое зло во избѣжаніе мелкой непріятности. Я узнала это въ тотъ день отъ кузена Конрада и въ послѣдствіи убѣдилась въ этомъ сама.

Я отправилась на верхъ съ упавшимъ духомъ и встрѣтила мистрисъ Риксъ, ожидавшую меня чтобы проводить въ мою комнату, гдѣ она просидѣла нестерпимо долго разговаривая со мной и поучая меня какъ должна я вести себя въ предстоящей мнѣ жизни. Она повидимому была увѣрена что я пріѣхала въ Батъ на долго и старалась объяснить мнѣ необходимость поступать какъ поступаютъ другіе, одѣваться какъ одѣваются другіе и главное стараться угождать дѣду.

— Потому что онъ странный человѣкъ, очень странный человѣкъ, душа моя. Какъ ни мало видала я его въ послѣдніе годы, но я успѣла убѣдиться въ этомъ. Представьте, онъ даже не говорилъ мнѣ что сынъ его былъ женатъ, пока не пригласилъ меня сюда, такъ что встрѣча съ вами была для меня пріятнымъ сюрпризомъ, миссъ Пикарди. Вы должны представить меня мистрисъ Пикарди. Какъ скоро она овдовѣла! откуда она? Какъ было ея имя до замужества?

— Моя мать урожденная Дедманъ, родилась она въ Батѣ, вотъ все что я могла отвѣтить на разспросы мистрисъ Риксъ.

— Надѣюсь что она пріѣдетъ сюда раньше чѣмъ я уѣду. Вы обѣ вѣроятно останетесь у генерала на нѣкоторое время. Это было бы благоразумно. У него пропасть денегъ и онъ можетъ завѣщать ихъ кому вздумаетъ, если не завѣщалъ уже майору Пикарди, которому достанется помѣстье. Старикъ очень любитъ Конрада, но можетъ случиться что васъ онъ полюбитъ еще болѣе, и если онъ измѣнитъ свое завѣщаніе въ вашу пользу….

— Я буду презирать его!

Я топнула ногой, слезы брызнули изъ глазъ моихъ. Я не могла одержать себя, я была такъ измучена всѣми волненіями этого дня. И въ такомъ состояніи услышать спокойно выраженное мнѣніе что я должна была остаться для того чтобы втереться въ милость къ старику и отбить наслѣдство у кузена Конрада! Какая презрѣнная мысль! Какое унизительное положеніе! Я готова была убѣжать изъ дома дѣда немедленно, несмотря на полночь, и возвратиться къ моей матери.

Я никогда не испытала ничего подобнаго. Мистрисъ Риксъ, почти не говорившая при дѣдѣ и при кузенѣ Конрадѣ, наединѣ со мной высказалась вполнѣ и обнаружила натуру до того мелкую и суетно-разчетливую что мое довольство окружающимъ исчезло и мнѣ показалось что я попала въ атмосферу въ которой не могу дышать свободно. Когда мистрисъ Риксъ ушла — безъ сожалѣнія, я увѣрена, потому что хотя я немедленно сдержала слезы, она была сильно напугана ими — я бросилась на постель и начала плакать какъ ребенокъ о моей матери.

ГЛАВА VII.

Вопреки моему увѣренію что если мать не пріѣдетъ въ Батъ то я возвращусь къ ней немедленно, прошло двѣ или три недѣли, а я все гостила у дѣда. Мать не пріѣзжала, а я не ѣхала къ ней. Она откладывала свой пріѣздъ со дня на день, увѣряя меня что пока она еще не въ состояніи ходить твердо ей удобнѣе въ маленькихъ комнатахъ чѣмъ въ большихъ, и что мистрисъ Голдингъ ухаживаетъ за нею очень усердно, чему я вполнѣ вѣрила. Всякій готовъ былъ служить моей матери.

«И если дѣдушка твой желаетъ чтобы ты осталась, останься», писала она. «Ты должна считать своею обязанностью и своимъ удовольствіемъ угождать ему по мѣрѣ силъ.»

И я убѣдилась что она вполнѣ раздѣляла мнѣнія кузена Конрада о моемъ гордомъ отказѣ отъ милостей дѣда. Она сказала что я должна носить мои новыя платья весело и съ благодарностью и поручила благодарить мистрисъ Риксъ за ея хлопоты о моемъ туалетѣ. Моя милая мать! Ни однимъ словомъ не обнаружила она горя или ревности, ни однимъ намекомъ не напомнила маѣ что между тѣмъ какъ я веселюсь, она проводитъ долгіе, скучные дни одна, не имѣя почти никакого дѣла и никакихъ развлеченій кромѣ чтенія моихъ писемъ и писанія отвѣтовъ.

Я сохранила всѣ ея письма, писавшіяся ежедневно, роскошь за которую я была обязана кузену Канраду, передававшему эти письма. Это почти единственныя письма отъ нея ко мнѣ, и я до сихъ поръ перечитываю ихъ время отъ времени съ глубокимъ чувствомъ. Они можетъ-быть нѣсколько формальны, — многіе въ то время писали формально, — но тѣмъ не менѣе прелестны, потому что выражаютъ ея сердце, материнское сердце. Она сообщала мнѣ все что дѣлала, какъ и я ей, и тяжесть нашей разлуки отчасти выкупалась новымъ страннымъ наслажденіемъ заключавшимся въ чтеніи и въ писаніи видимыхъ словъ любви. Притомъ пересказывать вечеромъ событія дня было все равно что переживать ихъ снова.

И что это была за жизнь, даже со внѣшней стороны! Полная безчисленныхъ удовольствій, со всѣмъ обаяніемъ роскоши и комфорта. Я свыклась съ нею такъ скоро и легко какъ будто она была давно знакома мнѣ. «Пикардійская кровь», думала я, пока кузенъ Конрадъ не посмѣялся надо мною, когда я приписала этому то что чувствовала себя такъ же свободно и пріятно какъ въ маленькомъ домѣ, такъ и въ большомъ, какъ въ бѣдности, такъ и въ богатствѣ.

— Нѣтъ, сказалъ онъ серіозно и ласково, какъ бы опасаясь что обидѣлъ меня, — дѣло въ томъ что богатство и бѣдность только внѣшнія условія жизни. Ваше внутреннее Я остается неизмѣннымъ, богатство и бѣдность не имѣютъ на него вліянія.

Такъ что же имѣло вліяніе на меня? Отчего небо и земля приняли для меня новый видъ и люди стали казаться ангелами? Впрочемъ нѣкоторые изъ нихъ были дѣйствительно добры какъ ангелы. Что касается меня, я никогда не спрашивала себя хороша я, или нѣтъ, вообще я думала о себѣ очень мало. Я была счастлива, во еслибы меня спросили о причинѣ моего счастія, я не сумѣла бы отвѣтить. Всего страннѣе было то что я могла быть счастлива въ разлукѣ съ матерью. Но вѣдь она тоже счастлива, думала я, она увѣряетъ меня въ этомъ, и ей извѣстно все что случалось со мною каждый день.

Странная была наша жизнь, регулярная даже въ развлеченіяхъ. Мы жили только втроемъ въ большомъ домѣ дѣдушки, онъ, мистрисъ Риксъ и я. Кузенъ Конрадъ нанималъ квартиру рядомъ, въ Марльборо, и сходился съ нами ежедневно въ курзалѣ, потомъ во время нашей послѣ-лолуденной прогулки по Сиднейскимъ садамъ или по вашему Кресченду, любимому гулянью всего Бата. Обѣдалъ онъ всегда съ нами, во только онъ одинъ, такъ какъ въ то время не было принято въ Батѣ обѣдать въ гостяхъ. Но вечера всѣ проводили въ обществѣ. Кромѣ небольшихъ частныхъ вечеровъ, публичное собраніе было открыто и полно каждый вечеръ. Обыкновенные балы начинались тамъ въ семь часовъ и кончались въ одиннадцать, парадные кончались часомъ позднѣе; въ двѣнадцать часовъ распорядитель показывалъ оркестру свои часы, и музыка мгновенно замолкала и танцоры расходились такъ поспѣшно какъ будто имъ угрожала судьба Сендрильйоны.

Такъ по крайней мѣрѣ разказывала мнѣ мистрисъ Риксъ; сама я не бывала на этихъ балахъ, дѣдушка находилъ что я слишкомъ молода для нихъ. Но я посѣщала танцовальные классы куда въ опредѣленные дни собирались молодые джентльмены и дѣвицы съ нѣсколькихъ миль вокругъ чтобъ обучиться кадрилямъ и новымъ легкимъ танцамъ которые теперь въ такой модѣ, но которыхъ мистрисъ Риксъ и я не одобряли. Они очень живы и веселы, но имѣть вокругъ таліи руку посторонняго человѣка было мнѣ очень непріятно и не могло быть пріятно, думала я, если только не танцуешь съ человѣкомъ очень близкимъ и дорогимъ.

Но я предпочитала тихіе домашніе вечера у себя или въ гостяхъ, когда дѣдушка и мистрисъ Риксъ играли въ карты, а я бродила по комнатамъ, иногда одна, иногда съ кузеномъ Конрадомъ, который, какъ и генералъ, былъ знакомъ со всѣми. Не особенно разговорчивый, не любившій ни картъ, ни танцевъ, онъ былъ однако очень популяренъ и всѣ такъ искали его общества что я считала себя всегда польщенною, и была благодарна ему когда онъ проводилъ время со мной.

Эти вечера всегда кончались въ десять, и мы возвращались домой въ сырую погоду въ носилкахъ, въ ясную пѣшкомъ, но я укутанная и подъ вуалью, какъ это было тогда принято. Одна старая леди увѣряла что она часто отправляется изъ Норфолькъ-Кресченда въ собраніе во всѣхъ своихъ бриліантахъ пѣшкомъ и въ сопровожденіи одной только горничной.

Мистрисъ Риксъ не была достаточно мужественна для этого. Она и генералъ возвращались обыкновенно въ носилкахъ, я и кузенъ Конрадъ слѣдовали за ними пѣшкомъ. Какъ прекрасенъ былъ ночной воздухъ, какъ красивы даже самыя обыкновенныя улицы со своими рядами фонарей, какъ торжественно небо надъ нами, «густо усѣянное блестками яркаго золота». Онъ часто говорилъ мнѣ этотъ стихъ и многіе другіе, потому что очень любилъ Шекспира и нѣкоторыхъ другихъ старыхъ поэтовъ съ которыми я тогда была почти совсѣмъ не знакома. Теперь же память часто измѣняетъ мнѣ относительно новыхъ поэтовъ, а изъ старыхъ я до сихъ поръ помню многое.

Мы занимались также немного астрономіей, къ которой онъ чувствовалъ сильное влеченіе, развившееся во время долгихъ ночныхъ переходовъ и на бивуакахъ. Была одна звѣзда поднимавшаяся, какъ я помню, изъ-за Буковаго утеса. Я однажды назвала ее своею звѣздой. Майоръ Пикарди улыбнулся и сказалъ что это Юпитеръ, звѣзда предвѣщающая счастіе, по мнѣнію астрологовъ, и что моя жизнь будетъ долгая и счастливая. Я засмѣялась и повѣрила.

Мнѣ пришлось убѣдиться очень скоро что въ сравненіи съ нимъ я почти невѣжда. Это не было виной моей матери, это было моею собственною виной. Кромѣ опредѣленныхъ уроковъ я ничему не училась, ничего не читала. Теперь же я сознала свое невѣжество съ горестью и стыдомъ. У дѣдушки была хорошая библіотека, и заставъ меня однажды тамъ, кузенъ Конрадъ выбралъ для меня нѣсколько книгъ и послѣ этого часто разговаривалъ со мною о томъ что я читала. Случалось иногда что между тѣмъ какъ Батскіе джентльмены говорили мнѣ разный вздоръ — что они дѣлали довольно часто — я не слушая ихъ думала о томъ что прочла утромъ и что скажетъ мнѣ объ этомъ кузенъ Конрадъ когда мы пойдемъ домой при свѣтѣ звѣздъ.

О, эти чудныя звѣзды! Этотъ сладостный лунный свѣтъ! Эти темныя прохладныя и ароматныя ночи которыя можетъ-быть даже лучше свѣтлыхъ! Я была тогда почти ребенкомъ, мнѣ было только семнадцать лѣтъ. Теперь мнѣ… сколько бы мнѣ теперь ни было, но когда мнѣ случается возвращаться изъ гостей въ майскую ночь пѣшкомъ, прошлое живо возстаетъ предо мною и я опять чувствую что жизнь торжественна и прекрасна,: отя можетъ-быть полна страданія. Только тогда страданіе казалось отраднымъ и героическимъ, въ особенности если выносилось за другихъ. Мечты о самопожертвованіи для любимыхъ людей преслѣдовали меня постоянно; добровольное мученичество казалось высшимъ наслажденіемъ въ жизни. Я помню, напримѣръ, что въ одинъ ненастный вечеръ я молча стала такъ чтобы послужить преградой между холоднымъ сѣвернымъ вѣтромъ и особой которой опасно было простудиться. Сама я конечно простудилась, и не знаю спасла ли я ту особу. Но все равно. Нѣкоторые посмѣются надъ этимъ, мнѣ же это никогда не казалось смѣшнымъ.

Я разказываю объ этомъ времени и объ этихъ чувствахъ потому что многимъ дѣвушкамъ они могутъ напомнить то что имъ знакомо по собственному опыту. Такихъ чувствъ стыдиться не слѣдуетъ, хотя они и не всегда приносятъ счастіе. Но я кажется уже сказала что въ жизни есть многое что даже лучше счастія.

Если я въ то время была счастлива, то совсѣмъ не такъ какъ съ матерью. Мелочныя обстоятельства доставляли мнѣ сильную радость, другія, также до смѣтнаго мелочныя, самое жгучее страданіе. Такъ напримѣръ, однажды я была сильно огорчена когда мистрисъ Риксъ сказала что я становлюсь царицей Бата, и дѣдушка засмѣялся, а кузенъ Конрадъ не сказалъ ничего. Неужели онъ воображаетъ что это мнѣ нравится? Что я дорожу лестью, поклоненіемъ, вздоромъ который мнѣ говорятъ и вообще чѣмъ-нибудь кромѣ любви? Иногда, мнѣ казалось что они всѣ полюбили меня. Даже дѣдушка кромѣ рыцарской учтивости съ какою онъ обращался со всѣми женщинами выказывалъ мнѣ нѣжное расположеніе и безпрестанно повторялъ что я «съ ногъ до головы Пикарди». Эта похвала была въ числѣ немногаго чего я не передавала матери.

Моя безцѣнная мать! Все это время я не видала ее ни разу. Кузенъ Конрадъ видѣлъ. Онъ ѣздилъ къ ней раза два или три и привозилъ мнѣ кучу новостей, но хотя дѣдушка сказалъ что я могу взять коляску если мнѣ вздумается съѣздить домой на нѣсколько часовъ, я ни разу не воспользовалась ею потому что боялась спросить. Генералъ любилъ дѣлать одолженія, но не любилъ чтобъ его просили о нихъ.

Такъ проходилъ день за днемъ. Въ Батѣ стало очень жарко и томительно, какъ обыкновенно бываетъ весной, и отъ этого ли, или отъ постоянно возбужденнаго состоянія силы измѣнили мнѣ и я сдѣлалась чрезвычайно впечатлительною.

— Здорова ли она? спросилъ однажды вполголоса кузенъ Конрадъ у мистрисъ Риксъ, на что я рѣзко отвѣчала сама что я совершенно здорова, только нѣсколько утомлена.

— Чѣмъ? Развлеченіями или всѣми нами? Дитя мое, — онъ часто называлъ меня такъ — желали бы вы вернуться къ матери?

Сердце мое внезапно сжалось, отъ радости или отъ горя — не знаю. Помолчавъ съ минуту я отвѣчала «да», и безъ всякой причины заплакала.

— Она дѣйствительно слаба и слишкомъ частыя развлеченія ей вредны, сказала мистрисъ Риксъ сильно встревоженная. — Какъ же мнѣ быть теперь? Генералъ только сегодня просилъ меня похлопотать объ ея выѣздѣ на первый публичный балъ.

— Ея первый балъ!

— Мой первый балъ!

Кузенъ Конрадъ и я были одинаково изумлены, но не знаю одинаково ли довольны.

— Очень естественно что вашъ дѣдушка передумалъ, сказалъ онъ. — Я не удивляюсь что ему захотѣлось видѣть какъ послѣдняя дѣвица его фамиліи начнетъ «выѣзжать» — такъ кажется это называется — и быть свидѣтелемъ торжества новой прекрасной миссъ Пикарди.

Я взглянула на него съ упрекомъ.

— Кузенъ Конрадъ! И вы начинаете говорить вздоръ.

— Вовсе не вздоръ. Я заявилъ только фактъ, отвѣчалъ онъ улыбаясь. — Но если я оскорбилъ васъ, простите меня.

Странно какъ часто мы пренебрегаемъ тѣми преимуществами которыя даровало намъ Провидѣніе и мечтаемъ о тѣхъ въ которыхъ оно отказало вамъ. Часто окруженная толпой несносныхъ молодыхъ людей я думала что было бы гораздо лучше еслибы вмѣсто того чтобъ быть только хорошенькою, я была умна и образована, могла читать книги которыя читаетъ кузенъ Конрадъ и говорить съ нимъ какъ равная ему по уму и образованію. Я боялась что онъ презираетъ меня, и послѣднія его слова подтвердили мое подозрѣніе. Сердце мое сжалось отъ стыда и я опять подумала какъ охотно отдала бы я свою красоту, пожалуй и молодость — которая и такъ слишкомъ коротка — чтобы сдѣлаться умною и образованною. Только такихъ женщинъ и стоитъ цѣнить, и ихъ цѣнятъ.

Мы ходили въ это время по террасѣ предъ домомъ въ который мой дѣдушка вошелъ къ своимъ знакомымъ, оставивъ насъ развлекаться на свѣжемъ воздухѣ, такъ какъ мѣсто было очень красивое и древнее. Кто въ Батѣ не знаетъ двора Св. Екатерины? Я не видала его съ тѣхъ поръ, но все еще помаю каждую дорожку его прекраснаго сада, фонтанъ журчавшій на утесистомъ холмѣ, коровъ пасшихся внизу въ зеленой долинѣ, маленькую сѣрую церковь въ сторонѣ.

— Мнѣ хотѣлось бы показать вамъ церковь. Она построена задолго до реформаціи и очень интересна. Пойдете вы съ нами, мистрисъ Риксъ? Или вы предпочитаете отдохнуть здѣсь?

Онъ могъ предвидѣть что она предпочтетъ послѣднее, о чемъ я ни мало не пожалѣла. Мистрисъ Риксъ была добрая женщина, но она совсѣмъ не понимала нашихъ разговоровъ и часто оставляла насъ однихъ. Скучно было бы ей слушать наши предположенія о старой рѣзной каѳедрѣ и о томъ кто проповѣдывалъ на ней и о старыхъ тисовыхъ деревьяхъ на кладбищѣ, изъ которыхъ можетъ-быть дѣлали луки герои сражавшіеся на Босвортскомъ полѣ. Я же слушала съ напряженнымъ вниманіемъ все что говорилъ кузенъ Конрадъ. Онъ умѣлъ передавать свѣдѣнія такъ что я принимала ихъ почти не сознавая что училась. Я уже забыла что считала себя оскорбленною, забыла свое опасеніе что онъ смотритъ на меня какъ на жалкую дѣвушку не имѣющую другой рекомендаціи кромѣ своей красоты, когда онъ внезапно повернулся ко мнѣ и спросилъ за что я разсердилась на него, когда мы говорили о балѣ. Развѣ мнѣ не хочется ѣхать?

— Напротивъ, очень хочется.

— Такъ чѣмъ же вы оскорбились? Не тѣмъ ли что я назвалъ васъ «прекрасною миссъ Пикарди».

Онъ опять отгадалъ мои мысли, какъ это часто случалось. Я опустила голову.

— Мнѣ показалось что вы смѣетесь надо мной, что вы презираете меня. Дѣвушка которая только хорошенькая такъ жалка. Я желала бы сдѣлаться уродомъ хоть на недѣлю.

Онъ улыбнулся.

— Однако только на недѣлю. Вы очень скоро пожелали бы вернуть себѣ свою прежнюю наружность, и не вы одни. Повѣрьте мнѣ что красота всегда прекрасный даръ и не всегда вредный. Самая красивая женщина изо всѣхъ какихъ я звалъ была и лучшею.

Кто это? Его мать, или…. нѣтъ, я никогда не слыхала чтобъ у него была сестра. Мнѣ почему-то не хотѣлось спросить.

— Я не могу говорить о ней со всѣми, сказалъ онъ нерѣшительнымъ тономъ и внезапно опустившись на скамью. Онъ часто внезапно блѣднѣлъ и садился, признакъ болѣзненности, хотя никогда не хотѣлъ признать себя болѣзненнымъ. — Но мнѣ хотѣлось бы поговорить о ней съ вами. Вы напоминаете мнѣ ее своимъ ростомъ и цвѣтомъ волосъ, хотя мнѣ кажется, да, я увѣренъ что она была красивѣе васъ. Но ваша красота въ томъ же родѣ, и я люблю смотрѣть на васъ.

Онъ замолчалъ и я сидѣла тихо, ожидая что будетъ дальше, такъ тихо что воробей влетѣлъ въ дверь церкви, попрыгалъ по полу и увидавъ насъ улетѣлъ.

— Вы вѣроятно не поймете этого, вы еще такой ребенокъ, но я нѣкогда былъ помолвленъ.

Я слегка вздрогнула. Послѣ моихъ первыхъ романическихъ предположеній на его счетъ, когда я вообразила его героемъ какой-то грустной исторіи, я никогда не спрашивала себя почему онъ не женатъ и женится ли онъ когда-нибудь. Онъ былъ для меня кузеномъ Конрадомъ, человѣкомъ среднихъ лѣтъ, всегда добрымъ и учтивымъ со мною и со всѣми женщинами, но не выказывавшимъ никому особаго расположенія. Но онъ былъ нѣкогда помолвленъ, слѣдовательно влюбленъ. (Я тогда не имѣла понятія что эти два слова не всегда синонимы.) Я почувствовала что-то странное, но постаралась не обнаружить ничего.

— Это было до моего отъѣзда въ Индію, продолжалъ онъ. — Мнѣ было тогда только двадцать три года, ей двадцать одинъ. Она обладала всѣмъ что можетъ дать судьба, я тоже, за исключеніемъ богатства. Но у нея было и богатство, такъ что мы были спокойны на этотъ счетъ. Честный человѣкъ искренно любящій женщину и отдающій ей все что можетъ отдать не долженъ тревожиться тѣмъ что она богата, а онъ бѣденъ. Согласны вы со мной?

— Да.

— Одно только безпокоило насъ: она была слабаго сложенія. Я зналъ что долженъ буду постоянно заботиться объ ея здоровья и заботился уже потому что у нея не было матери. Она была сирота и находилась подъ правительственною опекой. Съ ней жила сестра мистрисъ Риксъ.

— Мистрисъ Риксъ! Она не говорила мнѣ ни слова!

— Не удивляйтесь, сказалъ онъ съ грустною улыбкой. — Это было такъ давно что забыто всѣми кромѣ меня. Я кажется изъ тѣхъ людей которые не способны забывать. Однако я пріѣхалъ опять въ Батъ, я гуляю опять по тѣмъ мѣстамъ по которымъ гулялъ съ нею, я даже былъ на вечерѣ въ томъ самомъ домѣ въ которомъ она жила и изъ котораго вышла бы замужъ.

— Вышла бы? спросила я затаивъ дыханіе.

— Оставалось только двѣ недѣли до нашей свадьбы. Мы были молоды и счастливы, мы очень любили танцы, и намъ захотѣлось потанцовать вмѣстѣ въ здѣшнемъ собраніи. Мы доставили себѣ это удовольствіе, и по окончаніи бала она отправилась домой пѣшкомъ. Былъ май, но вы знаете какъ рѣзокъ здѣсь вѣтеръ на перекресткахъ улицъ. Она простудилась, и спустя недѣлю умерла.

Умерла! Такая молодая, такая счастливая, такъ горячо любимая! Бѣдная дѣвушка! счастливая дѣвушка!

Я не могла плакать о ней. Что-то лежало тяжелымъ бременемъ на моемъ сердцѣ и поглощало мои слезы. Но я сидѣла молча, храня почтительное молчаніе о горѣ котораго, по его мнѣнію, я не могла понять.

Онъ разказалъ свою исторію такъ спокойно, роняя отрывочныя слова одно за другимъ такимъ однообразно машинальнымъ тономъ что не зная его можно бы было подумать что онъ ничего не чувствовалъ. Но какъ это было бы несправедливо.

Мы просидѣли нѣсколько минутъ не сказавъ ни слова, потомъ, съ внезапнымъ порывомъ участія, я прикоснулась къ его рукѣ. Онъ горячо пожалъ мою.

— Благодарю васъ. Мнѣ казалось, кузина Эльма, что послѣ этого признанія мы будемъ еще лучшими друзьями чѣмъ прежде. Вы поймете что моя жизнь не вполнѣ свѣтлая, жизнь не такая свѣтлая какъ ваша, напримѣръ, и я уже почти прожилъ свою, тогда какъ ваша только-что начинается. Доктора предсказываютъ что я не проживу долго, и я стараюсь сдѣлать свое существованіе какъ можно полнѣе. Наполнить его дѣломъ, хочу я сказать, что же касается счастія….

Онъ замолчалъ. Я до сихъ поръ вижу его какъ онъ сидѣлъ скрестивъ руки и устремивъ взглядъ прямо впередъ, серіозный, твердый, безбоязненный взглядъ, съ оттѣнкомъ грусти, но безъ малѣйшей горечи или злобы. Горечь и злоба были невозможны въ такомъ человѣкѣ какъ онъ.

— Счастіе можетъ прійти. Я не ищу его, но и не отгоняю. И до сихъ поръ я не былъ вполнѣ несчастнымъ человѣкомъ. Я всегда находилъ много дѣла кромѣ служебныхъ занятій.

Я это знала. Я часто досадовала слыша отъ мистрисъ Риксъ о безчисленныхъ претензіяхъ на него, на его здоровье, на его время, на его деньги, такъ какъ люди рѣдко оставляютъ въ покоѣ человѣка одинокаго и извѣстнаго своимъ безкорыстіемъ и готовностью помогать всѣмъ и каждому. Когда я взглянула на него думая о его добротѣ и о постигшемъ его горѣ, такомъ горѣ которое отняло бы навсегда энергію у всякаго другаго, я почувствовала…. Но къ чему говорить что я почувствовала?

Есть свойство называемая поклоненіемъ героямъ. Оно дается не всѣмъ, и нѣкоторые говорятъ что оно и не желательно, что оно доставляетъ мало радостей и много страданій. Но тотъ кто обладаетъ имъ, знаетъ что оно доставляетъ иногда такое счастіе за которое можно вынести много страданій.

Хотя на минуту весь міръ помутился въ моихъ глазахъ, спокойный голосъ кузена Конрада рѣзалъ меня каждымъ словомъ какъ ножомъ, но мало-по-малу я оправилась. Я увидала опять въ дверь церкви голубое небо и услышала голосъ жаворонка раздававшійся высоко, высоко, такъ высоко что я готова была принять его за голосъ какого-нибудь невидимаго существа, за голосъ той дѣвушки что была такъ счастлива въ этомъ мірѣ. Да, это было такое счастіе о которомъ я не имѣла даже понятія до этого дня.

Я поняла какъ-то сразу что значитъ «влюбиться», какъ выражаются глупые люди, или любить какъ любятъ люди хорошіе, моя мать, напримѣръ, поняла вопреки ожиданію моего кузена. И вмѣстѣ съ этимъ я поняла еще нѣчто, что въ первую минуту привело меня въ ужасъ.

Однако я сумѣла затаить это нѣчто въ глубинѣ сердца, и когда минуты двѣ спустя онъ предложилъ мнѣ возвратиться къ мистрисъ Риксъ, я была въ состояніи отвѣтить ему моимъ обычнымъ «да». Онъ часто смѣялся надъ моими «да» и «нѣтъ», говоря что онъ и дѣдушка не слышатъ отъ меня почти ничего другаго. Но выходя изъ церкви, я рѣшилась спросить:

— Не скажете ли вы мнѣ ея имя?

— Агнеса.

Мы возвратились къ коляскѣ и отправились домой, и мнѣ кажется что никто не могъ замѣтить, по моей наружности, что со мною случилось нѣчто особенное.

Ничтожныя событія производятъ иногда значительныя перемѣны. Когда мы пошли въ церковь, мистрисъ Риксъ смѣялась, смотря какъ я сбѣгала припрыгивая съ холмистой террасы и назвала меня совершеннымъ ребенкомъ. Не мудрено что дѣдушка считалъ меня слишкомъ молодою для выѣздовъ въ собраніе. Когда же мы вышли изъ церкви, я чувствовала себя вполнѣ взрослою дѣвушкой, настолько взрослою что меня можно было взять хоть на двадцать баловъ.

ГЛАВА VIII.

Мною овладѣло страстное желаніе повидаться съ матерью. Не то чтобы мнѣ хотѣлось сказать ей что-нибудь особенное, что могла я ей сказать? Сообщая ей о прогулкѣ по двору Св. Екатерины, я описала только домъ, садъ и старую церковь. О томъ же что произошло въ церкви, я считала себя не въ правѣ и была не въ силахъ говорить съ кѣмъ бы то ни было, даже съ моею матерью; тѣмъ болѣе что дня черезъ два, вслѣдствіе полнѣйшаго молчанія на этотъ счетъ, вся эта исторія начала казаться мнѣ сновидѣніемъ.

Но сновидѣніемъ котораго я не могла забыть. Дѣвушка рѣдко забываетъ первую романическую исторію которую встрѣчаетъ не въ книгѣ, а въ дѣйствительной жизни, первый случай когда она узнаетъ съ сочувствіемъ что все о чемъ она только мечтала дѣйствительно пережито человѣкомъ котораго она знаетъ.

Каждый разъ какъ кузенъ Конрадъ устремлялъ на меня нѣжный и пытливый взглядъ, какъ бы видя въ моемъ лицѣ отраженіе лица давно скрытаго подъ гробовою доской, я начинала раздумывать обо всемъ что онъ вынесъ, и удивлялась какъ онъ это лережилъ. Но онъ это пережилъ и дожилъ до тридцати пяти лѣтъ не переставая быть человѣкомъ дѣятельнымъ и полезнымъ, и хотя ожидалъ, судя по его намекамъ, что жизнь его продлится не долго, — вѣроятно вслѣдствіе несчастнаго въ нашей хваленой пикардійской крови расположенія къ чахоткѣ, — но повидимому не имѣлъ причины бояться или желать ея окончанія. Бодръ онъ былъ всегда, бодръ, спокоенъ и дѣятеленъ, но былъ ли онъ также счастливъ? Возможно ли быть счастливымъ послѣ того что онъ вынесъ? Я много думала о немъ и о ней и объ ихъ кратковременномъ счастіи, и когда эти мысли нагоняли на меня какую-то безотчетную тоску, я начинала думать о матери.

Еслибъ я могла повидаться съ ней, положить голову на ея грудь и почувствовать какъ горячо любитъ она меня, одну меня во всемъ свѣтѣ! Притомъ мнѣ казалось что я была нѣсколько холодна къ ней въ послѣднее время, слишкомъ занята другими. Не замѣтила ли она это? Не подумала ли она что я стала любить ее меньше? Если такъ, то я скоро докажу ей что она ошибается. Лишь только дѣдушка отпуститъ меня, я вернусь въ наши двѣ милыя комнатки въ тихомъ селеніи и буду такъ весела и счастлива какъ будто никогда не уѣзжала, никогда не испытала ничего, кромѣ прежней тихой жизни съ матерью когда мы были всѣмъ другъ для друга. Мы и теперь любимъ другъ друга попрежнему, но….

Въ этомъ «но» было что-то такое что заставило меня задуматься и заглянуть глубже въ свое сердце. Бываетъ время въ жизни даже самыхъ любящихъ сыновей и дочерей когда они начинаютъ чувствовать что родители и родной домъ не удовлетворяютъ ихъ вполнѣ. Они уже не въ состояніи лежать попрежнему цѣлый день на груди матери и не видѣть другаго неба кромѣ ея лица. Начинаютъ нравиться другія лица, рождаются новые интересы. Кажется трудно довольствоваться тихимъ теченіемъ семейной жизни съ ея мелкими вседневными радостями и огорченіями. Хочется чего-нибудь шире, грандіознѣе. Постоянно ожидаешь какого-то невѣдомаго наслажденія и готовишься къ какому-то геройскому страданію.

Такое состояніе духа естественно и почти неизбѣжно, и если родители и дѣти сознаютъ это, оно не приноситъ вреда и проходитъ съ теченіемъ времени.

Еслибъ я могла побывать у матери! Въ послѣдствіи препятствія мѣшавшія мнѣ исполнить мое желаніе показались ничтожными, новъ то время они казались непреодолимыми. Сначала удерживали меня хлопоты мистрисъ Риксъ о моемъ туалетѣ для предстоявшаго бала, потомъ то что дѣдушка терпѣть не могъ чтобы кто-нибудь кромѣ кузена Конрада тревожилъ его какимъ-нибудь домашнимъ дѣломъ, хотя бы такимъ ничтожнымъ какъ просьба воспользоваться его экипажемъ, а Конрадъ, къ кому всѣ домашніе обращались со всѣми затрудненіями, кто все устраивалъ и обо всемъ заботился, былъ въ отсутствіи. Онъ уѣхалъ въ Лондонъ по какому-то хлопотливому судебному дѣлу, чужому дѣлу, конечно.

— Не знаю почему, сказалъ онъ улыбаясь, — можетъ-быть только вслѣдствіе того что я такъ одинокъ, но мнѣ повидимому суждено быть общимъ опекуномъ, общимъ повѣреннымъ. Берегитесь! Если дѣдушка поручитъ васъ мнѣ, я буду однимъ изъ тѣхъ жестокихъ опекуновъ какіе описываются въ романахъ. Увидите какъ строго буду я держать васъ, въ особенности если вы задумаете выйти замужъ. Нѣтъ, нѣтъ, дитя мое, я шучу, я позволю вамъ выйти замужъ за кого вамъ вздумается.

— Благодарю васъ, сказала я смѣясь. Онъ не зналъ что огорчилъ меня.

Мы всѣ живо чувствовала его отсутствіе, хотя оно продолжалось только нѣсколько дней. Еслибъ онъ былъ дома, я повидалась бы съ матерью безъ всякихъ затрудненій. Безъ него же для этого нужно было рѣшиться пройти семь миль пѣшкомъ и одной, а я опасалась что моя мать и кузенъ Конрадъ не одобрятъ такого поступка, что онъ можетъ показаться оскорбительнымъ для дѣдушки.

Такимъ образомъ пятая недѣля присоединилась къ четыремъ въ продолженіи которыхъ я не видалась съ матерью.

Какъ мнѣ было жаль что она не могла видѣть меня когда я одѣлась къ балу; я знала что это доставило бы ей большое удовольствіе, которое утѣшило бы и меня въ томъ что я не была такъ счастлива какъ бы слѣдовало предъ первымъ баломъ. Какъ понравилось бы ей мое бѣлое шелковое платье, украшенное бѣлыми розами, въ которомъ я стояла какъ статуя пока мистрисъ Риксъ и ея горничная оканчивали мой туалетъ. Я опасаюсь что была далеко не такъ благодарна имъ какъ бы слѣдовало за ихъ заботливость обо мнѣ. Я все время думала о другомъ, думала объ Агнесѣ которая когда-то одѣвалась можетъ-быть въ одномъ изъ сосѣднихъ домовъ для такого же бала. Такая молодая, такая счастливая! Да, она была счастлива. И я вздохнула, и мое бѣлое платье показалось мнѣ мрачнымъ, розы поблекшими, и я готова была поддаться безотчетной тоскѣ, къ которой такъ склонны молодыя дѣвушки, когда мистрисъ Риксъ, добрѣйшая душа, воскликнула:

— Какъ желала бы я чтобы ваша мама увидала васъ теперь!

Напоминаніе о матери едва не заставило меня расплакаться. Расплакаться въ бальномъ нарядѣ и предъ первымъ баломъ! Это было бы очень странно.

— Теперь пойдемте къ дѣдушкѣ, душа моя. Пусть онъ посмотритъ на васъ.

Дѣдушка былъ пораженъ когда я вошла къ нему. Онъ внимательно осмотрѣлъ меня, потомъ заставилъ походить взадъ и впередъ по комнатѣ, и я исполнила это такъ важно и спокойно что онъ остался вполнѣ доволенъ. Я не чувствовала ни малѣйшей застѣнчивости, мнѣ было все равно: смотрятъ на меня, или нѣтъ.

— Хорошо, Эльма, хорошо, я очень доволенъ вами. Всѣ дѣвицы нашего дома славились красотой, и я вижу что новое поколѣніе не будетъ исключеніемъ. Желалъ бы я быть въ силахъ присутствовать при дебютѣ новой прекрасной миссъ Пикарди.

Я улыбнулась. Величественная похвала дѣдушки была не лестью, а только заявленіемъ факта. Я не сказала ничего. Какую пользу принесла мнѣ моя красота? Развѣ только ту что я нравилась ему и моей матери.

— Да, генералъ, вы правы, и я увѣрена что майоръ Пикарди былъ бы согласенъ съ вами. Но мнѣ кажется что ничто не убѣдило бы его сопровождать насъ.

— Конечно, мистрисъ Риксъ, конечно. Вы знаете что онъ не былъ ни на одномъ балу послѣ смерти миссъ Фриръ.

— Да, бѣдная миссъ Фриръ! Какъ они любили другъ друга. Моя сестра разказала мнѣ всю эту исторію. Печальная исторія, массъ Пикарди, я разкажу ее вамъ за чаемъ если вы напомните мнѣ.

Но я не напомнила.

— Эльма, сказалъ дѣдушка глядя на меня благосклоннѣе чѣмъ когда-либо, — вамъ можетъ-быть пріятно будетъ прочесть это предъ баломъ.

То было письмо отъ моей матери изъ котораго я узнала что онъ приглашалъ ее пріѣхать чтобы присутствовать при моемъ первомъ появленіи въ свѣтѣ. Она учтиво отказывалась отъ этого приглашенія, но обѣщала пріѣхать «на дняхъ» если только будетъ чувствовать себя хорошо.

Итакъ мать моя пріѣдетъ ко мнѣ и мнѣ не нужно уѣзжать! Я мгновенно развеселилась и столь новое для меня чувство унынія прошло. Завертываясь въ свою красивую бѣлую шаль предъ зеркаломъ на лѣстницѣ, я убѣдилась что моя наружность можетъ нравиться и мнѣ пріятно было нравиться даже тремъ служанкамъ вышедшимъ въ швейцарскую чтобы посмотрѣть на меня.

Минуту спустя къ нимъ присоединился новый зритель. Онъ казался утомленнымъ, во на губахъ его была обычная улыбка. Добрый кузенъ Конрадъ! Какъ всѣ были рады ему.

— Я вижу что еще не опоздалъ, сказалъ онъ. — Весь свѣтъ кажется въ сборѣ чтобы любоваться вашимъ великолѣпіемъ, кузина Эльма. Можно и мнѣ?

Онъ откинулъ мою шаль. Сердце мое сильно билось отъ радости что онъ вернулся, но я стояла молча и неподвижно чтобъ онъ могъ посмотрѣть на мой туалетъ и на меня.

— Благодарю васъ, сказалъ онъ съ едва примѣтнымъ вздохомъ. — Вы очень интересны. Теперь позвольте мнѣ усадить васъ въ экипажъ. — Прощаясь со мной, онъ сказалъ ласково: — Будьте счастливы, дитя мое. Поѣзжайте и веселитесь.

И я исполнила это до нѣкоторой степени. Могло ли быть иначе? Мнѣ было семнадцать лѣтъ, я страстно любила танцы, меня приглашали безпрерывно и нѣкоторые изъ кавалеровъ танцовали отлично. Хорошіе и плохіе танцоры было единственнымъ различіемъ какое я дѣлала между ними, какъ будто они были автоматами кружившимися на двухъ ногахъ. На лица ихъ я не смотрѣла. Единственное лицо которое я видѣла было далеко.

Какимъ утомленнымъ казался кузенъ Конрадъ! И какимъ грустнымъ! Не напомнила ли я въ моемъ бальномъ нарядѣ его возлюбленную Агнесу? Среди свѣта, музыки и танцевъ я думала только объ этихъ двухъ и воображала какъ они танцевали на своемъ послѣднемъ балу. Но я должна сознаться что къ моему сожалѣнію о ней примѣшивалась зависть.

Тѣмъ не менѣе я танцовала, танцовала со всѣми кто приглашалъ меня. Ноги мои были легки, но на сердцѣ было не совсѣмъ легко, и я уже начала удивляться почему это другія дѣвушки считаютъ бальную залу какимъ-то раемъ, какъ вдругъ, проходя сквозь толпу незнакомыхъ людей, я увидѣла въ ней человѣка котораго знала. Слегка сгорбленная фигура, голова съ короткими курчавыми волосами, серіозные спокойные глаза и необыкновенно пріятная улыбка — какъ его появленіе преобразило вдругъ всю комнату!

Какъ великодушно было со стороны кузена Конрада придти на балъ. Благодарность за его безконечную доброту была моимъ первымъ чувствомъ, вторымъ было счастливое довольство какое я испытывала въ присутствіи матери. Я не могла подойти къ нему, я танцовала, но я видѣла какъ онъ подошелъ къ мистрисъ Риксъ, видѣла что они слѣдили за мной, пока не разговорились. Но я продолжала слѣдить за ними.

Какое странное чувство испытываешь когда стараешься всглянуть на человѣка близкаго какъ на посторонняго. Въ залѣ было много джентльменовъ выше, красивѣе, моложе кузена Конрада, ro онъ былъ самимъ собою, кузеномъ Кондрадомъ, и не походилъ ни на кого изъ нихъ.

О чемъ онъ разговариваетъ съ мистрисъ Риксъ? О самыхъ обыкновенныхъ вещахъ, вѣроятно; она конечно не такъ безтактна чтобы выразить удивленіе что онъ пришелъ или чтобы напомнить ему послѣдній вечеръ когда онъ былъ здѣсь, когда онъ танцовалъ здѣсь съ миссъ Фридъ, какъ сэръ-Томасъ Апилтонъ (я имѣла въ послѣдствіи причину запомнить имя этого человѣка) танцуетъ теперь со мной. О, нѣтъ, не совсѣмъ такъ. Мнѣ нѣтъ никакого дѣла до сэръ-Томаса Апилтона. Еслибъ я танцовала съ кѣмъ-нибудь кого бы любила какъ Агнеса любила кузена Конрада, было бы совсѣмъ другое! А онъ сказалъ что я не могу понять!

И онъ былъ правъ. Я не понимала, по крайней мѣрѣ не вполнѣ. Я стремилась къ своей участи также безсознательно какъ челнокъ безъ руководителя стремится по свѣтлому озеру къ великому Океану. Во мнѣ произошла какая-то непонятная перемѣна, въ жизни моей возникли новые интересы, мой міръ преобразился. Странно это было, очень странно, но бальная зала приняла внезапно совсѣмъ другой видъ когда я увидала въ ней кузена Конрада.

Имлакъ въ Расселасѣ говоритъ (простое и избитое, во весьма вѣрное замѣчаніе): «многіе воображаютъ себя влюбленными когда на самомъ дѣлѣ они только праздны». Слѣдовательно молодые люди должны всего болѣе избѣгать праздности, потому что нѣтъ ничего хуже и опаснѣе какъ преждевременно вообразить себя влюбленнымъ. Но нѣкоторые люди никогда не «влюбляются»; они поддаются любви мало-по-малу, безсознательно, пока внезапно не узнаютъ что весь жизненный интересъ сосредоточился для нихъ въ одномъ существѣ которое кажется имъ, справедливо или нѣтъ, лучшимъ существомъ въ мірѣ, не любить которое такъ же невозможно какъ невозможно не любить солнце, за то что оно свѣтитъ намъ, воздухъ, за то что онъ поддерживаетъ нашу жизнь. Не это называется быть "влюбленнымъ, " «безумно влюбленнымъ». Это любовь простая и чистая, самое высокое, хотя иногда и самое печальное изъ всѣхъ чувствъ доступныхъ женскому сердцу.

Еслибъ я была ангеломъ и смотрѣла съ высотъ рая на другую Эльму Пикарди, я можетъ-быть вдохнула бы и сказала «бѣдное дитя», но не думаю чтобъ я пожелала измѣнить положеніе дѣлъ.

Когда кадриль кончилась, сэръ-Томасъ Апилтонъ отвелъ меня къ мистрисъ Риксъ и остался поговорить съ кузеномъ Конрадомъ, съ которымъ былъ знакомъ. Мистрисъ Риксъ сказала мнѣ шепотомъ:

— Онъ говорилъ что его прислалъ сюда генералъ. Они рѣшили что вамъ не слѣдуетъ быть здѣсь безъ мущины, и онъ пришелъ.

— Онъ очень добръ, сказала я нѣсколько разочарованная. Въ то время одно только не совсѣмъ нравилось мнѣ въ кузенѣ Конрадѣ, то что онъ поступалъ всегда сначала такъ какъ слѣдовало, потомъ такъ какъ ему хотѣлось. Но съ теченіемъ времени я убѣдилась что тотъ кто дѣлаетъ сначала то что ему хочется, а потомъ то что слѣдуетъ, принадлежитъ къ числу людей если не самыхъ порочныхъ, то наименѣе достойнымъ уваженія.

Кузенъ Конрадъ пришелъ на балъ можетъ-быть только по обязанности, но мнѣ казалось что онъ не сожалѣлъ объ этомъ. Онъ былъ такъ добръ что могъ забыть свое собственное горе для счастія другихъ. Онъ взялъ подъ руку мистрисъ Риксъ, меня поручилъ сэръ-Томасу и повелъ насъ въ чайную комнату гдѣ мы усѣлись вокругъ одного изъ маленькихъ столовъ. Его пріятный разговоръ въ продолженіе чая оживилъ васъ всѣхъ. Затѣмъ онъ предложилъ провести меня по всѣмъ комнатамъ и показать мнѣ все и всѣхъ.

— Она еще такъ молода, сказалъ онъ сэръ-Томасу Апилтону. — Ей все ново въ этомъ мірѣ. А это такой чудный міръ!

Онъ былъ правъ. Прохаживаясь подъ руку съ нимъ и смотря на все что онъ мнѣ показывалъ, я думала что еще никогда не было такого чуднаго бала. Даже балъ Сендрильйоны былъ ничто въ сравненіи съ моимъ первымъ баломъ. И когда пробило двѣнадцать часовъ, мое шелковое платье не превратилось въ лохмотья, башмаки не свалились съ моихъ ногъ.

— Вотъ и конецъ, сказала я съ тихимъ вздохомъ.

— Да, конецъ, повторилъ сэръ-Томасъ, вздохнувъ гораздо громче. Я опять танцовала съ нимъ по его настойчивой просьбѣ и по желанію кузена Конрада чтобъ онъ могъ передать дѣдушкѣ какъ хорошо я танцую. И я танцовала какъ только могла лучше. Я знала что онъ смотритъ на меня и доволенъ мною. Вслѣдствіе этого я и сама была довольна собою и даже не сердилась слыша позади себя шопотъ: «какъ хороша миссъ Пикарди». Вѣдь онъ сказалъ что самая красивая изъ всѣхъ женщинъ какихъ онъ зналъ была также и лучшею.

Не о ней ли думаетъ онъ теперь? Выраженіе его лица, когда онъ смотрѣлъ за кадриль, подтверждало мое предположеніе. Да, онъ былъ изъ тѣхъ людей которые не забываютъ.

Я тоже не забыла этого вечера. На многихъ балахъ была я въ теченіе своей жизни, но ни одна подробность моего перваго бала не изгладилась изъ моей памяти.

Когда онъ кончился, я попала въ выходившую толпу съ кузеномъ Конрадомъ по одну сторону и мистрисъ Риксъ по другую. Сэръ-Томасъ Апилтонъ шелъ за нами.

— Посмотрите какъ хороша ночь, сказалъ онъ. — Многіе пошли домой пѣшкомъ. Не хотите ли и вы, миссъ Пикарди?

— Нѣтъ, она не пойдетъ пѣшкомъ, отвѣчалъ кузенъ Коврадъ рѣшительно.

Онъ тщательно укуталъ меня, посадилъ въ носилки, сдѣлалъ то же для мистрисъ Риксъ и пошелъ домой въ сопровожденіи какого-то мущины, кажется сэръ-Томаса Апилтона. Но я обратила мало вниманія на этого молодаго человѣка, сомнѣваюсь даже простилась ли я съ нимъ, и черезъ пять минутъ по окончаніи бала совершенно забыла о его существованіи. Когда мистрисъ Риксъ зашла въ тотъ же вечеръ въ мою комнату чтобы поговорить о балѣ и спросила меня что я думала о сэръ-Томасѣ, я отвѣчала что не могу сказать о немъ ничего, потому что совсѣмъ не думала о немъ.

— Совсѣмъ не думали о немъ! Такой богатый, красивый, такой благовоспитанный молодой человѣкъ и владѣлецъ прекраснѣйшаго помѣстья въ Сомерсетширѣ! Какая же вы странная дѣвушка.

Я? Почему? Что хочетъ она сказать? Можетъ-быть я не была достаточно учтива съ этимъ респектабельнымъ молодымъ человѣкомъ? Но нѣтъ; онъ другъ кузена Конрада, а кузенъ Конрадъ не выразилъ мнѣ ни малѣйшаго неудовольствія; напротивъ, встрѣтилъ меня у двери и простился со мною очень ласково. Онъ не осуждаетъ меня, а мистрисъ Риксъ можетъ думать что ей угодно.

ГЛАВА IX.

Прошла недѣля послѣ бала, счастливая недѣля, потому что какъ справедливо замѣтила мистрисъ Риксъ, весь домъ повеселѣлъ когда вернулся кузенъ Конрадъ.

Мы сильно чувствовали его отсутствіе. Дѣдушка принадлежалъ къ числу тѣхъ людей которые бываютъ всегда самодержавными владыками въ своемъ домѣ, но кузенъ Конрадъ былъ его первымъ министромъ. Къ нему, какъ къ наслѣднику дѣда, всѣ обращались съ своими просьбами и затрудненіями. Всѣ безпомощные предъявляли притязаніе на его помощь, всѣ праздные на его свободное время. На его деньги также. Какъ ни скроменъ былъ его доходъ, но у него всегда находились деньги для тѣхъ кто нуждался въ нихъ. Но онъ давалъ осторожно и всегда тайно. Такъ тайно что были люди считавшіе майора Пикарди скупымъ. Какъ мало они знали его!

Мы нуждались въ немъ потому что онъ былъ руководителемъ въ домѣ. Онъ никогда не пытался управлять, но всякое слово его было закономъ, такъ какъ всѣ знали что если онъ говорилъ «сдѣлайте такъ», это значило «сдѣлайте такъ не потому что я такъ хочу, а потому что такъ слѣдуетъ». Долгъ исполняемый непоколебимо, неизмѣнно, безъ эгоизма и безъ страха, былъ основаніемъ его жизни. Поэтому его вліяніе, самая благородная форма авторитета, было положительно безгранично.

Кромѣ того, какъ часто говорила мнѣ мистрисъ Риксъ — словно я сама не понимала этого! — онъ былъ человѣкъ необыкновенно пріятный въ общежитіи. Онъ никогда не проявлялъ безпричинной раздражительности къ которой такъ склонны мущины, того состоянія духа которое въ дѣтяхъ называется капризами и навлекаетъ на виновныхъ наказаніе, но которое въ ихъ папашахъ, дядюшкахъ и дѣдушкахъ считается за нѣчто неизбѣжное, пожалуй даже интересное, хотя отъ этого и страдаетъ весь домъ. Кузенъ Конрадъ не мучилъ никого. Онъ былъ всегда кротокъ, бодръ, спокоенъ и разсудителенъ. Его единственное великое горе сдѣлало его неспособнымъ огорчаться мелочами. Можетъ-быть это было также слѣдствіемъ того что онъ, болѣе всѣхъ другихъ мудренъ какихъ я знала, жилъ въ самомъ себѣ и вмѣстѣ съ тѣмъ внѣ себя и потому смотрѣлъ на вещи болѣе широкимъ и яснымъ взглядомъ. Сознавалъ ли онъ это, или нѣтъ, былъ ли онъ гордъ или смиренъ, какъ обыкновенно понимается смиреніе, я не знаю и едва ли кто зналъ, потому что онъ никогда не говорилъ о себѣ.

Какъ ни была я молода, но у меня хватило ума чтобы понять все это въ немъ, въ первомъ мущинѣ съ которымъ судьба поставила меня въ дружескія сношенія, а понявъ это… Что бываетъ съ нами когда мы встрѣчаемъ существо вполнѣ достойное любви и восхищенія? Мы восхищаемся, мы любимъ? Нѣтъ, эти слова не выражаютъ моихъ чувствъ. Я обожала.

И это не поражало меня какъ нѣчто особенное, потому что всѣ въ большей или меньшей степени обожала его. Никогда не было человѣка столь любимаго какъ кузенъ Конрадъ. Но онъ ни мало не добивался популярности; рѣдко старался онъ быть пріятнымъ кому-нибудь въ частности; онъ былъ добръ со всѣми.

Добръ въ особенности со мной, недостойною! О, какъ добръ!

Единственная особа чьего мнѣнія о немъ я не знала была моя мать, хотя онъ ѣздилъ къ ней съ порученіями отъ меня почти каждую недѣлю. Она писала о немъ мало, а мнѣ не хотѣлось разспрашивать. Одной изъ самыхъ отрадныхъ надеждъ которыя я возлагала на ея пріѣздъ къ дѣдушкѣ было то что она узнаетъ кузена Конрада такъ же хорошо какъ я его знала. Мистрисъ Риксъ намѣревалась уѣхать въ Челтенгамъ лишь только моя мать пріѣдетъ ко мнѣ. Какъ счастливы мы будемъ втроемъ, гуляя вмѣстѣ, разговаривая!

Въ первый разъ въ жизни я думала безъ зависти о томъ что мать моя будетъ проводить время пріятно не въ моемъ обществѣ. Мечтая о будущихъ дняхъ я была можетъ-быть счастливѣйшею дѣвушкой въ Батѣ.

О, этотъ милый городъ Батъ! Какъ я любила его когда была молода, какъ я люблю его до сихъ поръ. Хотя я хожу теперь по его улицамъ, старая и утомленная, и думаю о тѣхъ кого уже нѣтъ въ немъ, кто теперь въ далекомъ Градѣ котораго я еще не вижу, во все еще сердцу моему дорогъ и глазамъ моимъ милъ каждый закоулокъ этого города гдѣ я была такъ счастлива въ молодости.

Счастлива даже въ такихъ пустякахъ какъ мои новые наряды. Мы выѣзжали такъ много что я была бы одѣта очень плохо еслибы дѣдушка не снабжалъ меня постоянно новыми нарядами. Когда я совѣстилась принимать ихъ, кузенъ Конрадъ говорилъ: «Берите; вы имѣете на это полное право, а ему это доставляетъ удовольствіе». И я не только брала ихъ, но и наслаждалась ими. Пріятно знать что люди мнѣніемъ которыхъ мы дорожимъ обращаютъ вниманіе на нашу одежду. Я съ удовольствіемъ думала что мать моя не назвала бы меня теперь неряхой.

Я была также счастлива увѣренностью что дѣдушка не стыдится меня. Когда мистрисъ Риксъ разказывала ему какъ у меня всегда много кавалеровъ для танцевъ, онъ благосклонно улыбался и говорилъ: «Еще бы! Вѣдь она миссъ Пикарди; истинная миссъ Пикарди. Не правда ли, Конрадъ?» Кузенъ Конрадъ отвѣчалъ улыбкой.

Онъ всегда сопровождалъ насъ на танцовальные вечера, и хотя самъ не танцовалъ, но былъ всегда возлѣ насъ и такъ заботился о насъ что мы чувствовали себя почти какъ дома.

Но прежніе вечера дома были все же лучше. Я надѣялась что они возобновятся когда пріѣдетъ моя мать и представляла себѣ какъ пріятно мы будемъ проводить ихъ. Дѣдушка будетъ дремать въ своемъ креслѣ, моя мать и кузенъ Конрадъ будутъ сидѣть на большомъ диванѣ, она на одномъ концѣ, онъ на другомъ, а я на маленькомъ стулѣ противъ нихъ. Онъ часто смѣялся что я, такая большая дѣвушка, любила сидѣть на самомъ маленькомъ стулѣ. Они будутъ разговаривать, а я буду сидѣть молча, слушать ихъ и смотрѣть на ихъ лица. О, какъ я буду счастлива!

Однажды я такъ замечталась объ этомъ что вздрогнула когда кто-то постучалъ въ мою дверь.

То была только мистрисъ Риксъ, пришедшая сказать мнѣ что дѣдушка зоветъ меня къ себѣ. Но я была удивлена ея таинственнымъ тономъ, а также и тѣмъ что дѣдушка звалъ меня въ такой ранній часъ и въ свой кабинетъ, куда рѣдко входилъ кто-нибудь кромѣ кузена Конрада.

— Для чего я понадобилась ему? Не случилось ли какой-нибудь непріятности?

— О нѣтъ, душа моя, никакой непріятности, напротивъ, но я была права сказавъ генералу что вы еще такъ невинны что не имѣете никакого понятія… Однако, что это я говорю? Я обѣщала не говорить ничего кромѣ того что дѣдушка зоветъ васъ къ себѣ.

— Я иду.

Она была дѣйствительно права. Я также не способна была предугадать то что ожидало меня какъ еслибы была пятилѣтнею дѣвочкой. Я спокойно сложила платье и ленты которыя готовила къ вечеру, между тѣмъ какъ мистрисъ Риксъ смотрѣла на меня съ какою-то почтительною таинственностію которою она часто раздражала меня въ послѣднее время.

— Да, другъ мой, вы должны очень заботиться о своемъ туалетѣ, это необходимо въ вашемъ положеніи. Однако я опять проговариваюсь, а майоръ Пикарди очень предостерегалъ меня противъ этого.

— Майоръ Пикарди у дѣдушки? спросила я со внезапнымъ подозрѣніемъ что дѣло для котораго меня зовутъ касается кузена Конрада, можетъ-быть его отъѣзда въ Индію.

— О, нѣтъ, онъ ушелъ съ сэръ-Томасомъ, который просидѣлъ у генерала два часа.

— Два часа! и я хотѣла прибавить: «вообразите какъ онъ надоѣлъ дѣдушкѣ!» но удержалась вспомнивъ что мистрисъ Риксъ была очень расположена къ молодому человѣку; по крайней мѣрѣ она всегда старалась дать ему возможность быть съ нами и заставляла меня танцовать съ нимъ. Послѣднему я покорялась охотно потому что онъ танцовалъ хорошо, первое же надоѣдало мнѣ. Но такъ какъ кузенъ Конрадъ считалъ его своимъ другомъ и говорилъ что онъ хорошій человѣкъ, я была внимательна къ нему, по крайней мѣрѣ внимательнѣе чѣмъ была бы безъ этого.

Я сбѣжала внизъ смѣло и весело, потому что подумавъ рѣшила что мнѣ опасаться нечего, что еслибы что-нибудь случилось, еслибы кузенъ Конрадъ собрался опять уѣхать въ Индію, онъ сказалъ бы мнѣ это самъ и не позже чѣмъ мистрисъ Риксъ. Онъ былъ откровененъ со мной какъ старшій братъ желавшій осчастливить младшую сестру не только своею любовью, но и своимъ довѣріемъ. Я узнала это и была счастлива, съ каждымъ днемъ все болѣе и болѣе счастлива. Душа моя раскрывалась какъ цвѣтокъ подъ солнцемъ и стремилась возвыситься до пониманія того кто казался мнѣ совершеннѣйшимъ человѣкомъ о какомъ я когда-либо слыхала или читала. Онъ былъ добръ со мною, съ бѣдною невѣждой, и я была увѣрена что еслибъ онъ собрался уѣхать въ Индію, я узнала бы это отъ него не позже чѣмъ мистрисъ Риксъ. Я успокоилась и постучалась къ дѣдушкѣ беззаботная какъ ребенокъ.

Въ послѣдній разъ. Это свиданіе лишило меня навсегда дѣтской беззаботности.

— Войдите, душа моя. Извините что я въ халатѣ. Еслибъ я не пригласилъ васъ къ себѣ такъ рано, мнѣ можетъ-быть не удалось бы поймать васъ. Говорятъ что вы завалены приглашеніями, что вы становитесь киносурой {Κυνόσουρα — созвѣздіе Малой Медвѣдицы, въ хвостѣ которой находится Полярная звѣзда, путеводная звѣзда мореплавателей.} для всѣхъ глазъ въ Батѣ.

— Я, сэръ, спросила я пораженная словомъ киносура, такъ какъ, къ сожалѣнію, я не обладала какъ дѣдушка и кузенъ Конрадъ классическимъ образованіемъ. Однако, судя по улыбкѣ дѣдушки это слово означало что-то хорошее, и я тоже улыбнулась.

— Я слышалъ что весь свѣтъ въ восхищеніи отъ васъ, продолжалъ онъ ласково потрепавъ мою руку своими мягкими старыми пальцами. — И это конечно весьма естественно. Одинъ изъ вашихъ друзей — онъ взглянулъ на меня пытливо — одинъ изъ вашихъ преданнѣйшихъ друзей выхвалялъ мнѣ васъ въ продолженіи двухъ послѣднихъ часовъ.

— У васъ былъ сэръ-Томасъ Апилтонъ. Но онъ скорѣе другъ мистрисъ Риксъ чѣмъ мой. Она очень любитъ его.

Я сказала это съ самою искреннею простотой и серіозностью. Дѣдушка взглянулъ на меня какимъ-то смущенно-вопросительнымъ взглядомъ, потомъ улыбнулся своею вельможною улыбкой.

— Прекрасно. Этого и слѣдуетъ желать со стороны такой молодой особы. Я совершенно доволенъ вами, моя милая Эльма. Сколько вамъ лѣтъ?

— Семнадцать съ половиной.

— Моя мать, а ваша бабушка, нѣтъ, вамъ она приходится прабабушкой, вышла замужъ, какъ мнѣ помнится, семнадцати лѣтъ.

— Семнадцати лѣтъ? Какъ рано! Слишкомъ рано, по мнѣнію моей матери. Она вышла замужъ тридцати лѣтъ.

Я сказала это съ нѣкоторымъ смущеніемъ. Я всегда конфузилась когда со мной заговаривали о такихъ вещахъ.

Дѣдушка выпрямился съ гордымъ видомъ.

— Мнѣніе и опытность мистрисъ Пикарди имѣютъ конечно большое значеніе, но вы извините меня если я не соглашусь съ ней въ этомъ случаѣ. Въ нашей фамиліи ранніе браки считались всегда за правило и весьма основательно. Молодая жена легче свыкается съ обычаями мужа, а это, въ особенности въ такомъ случаѣ когда предварительное воспитаніе было, гм!… нѣсколько особенное, весьма желательно. Словомъ, мнѣ кажется что если въ такомъ случаѣ представляется приличная партія, друзья молодой особы не должны отказывать.

Какой молодой особы? Не обо мнѣ ли онъ говоритъ? Но развѣ кто-нибудь хочетъ жениться на мнѣ? Я задрожала при этой мысли.

— Сядьте, душа моя. Не волнуйтесь, хотя нѣкоторое волненіе, конечно, весьма естественно въ вашемъ положеніи. Но развѣ я не сказалъ что вполнѣ доволенъ вами? И джентльменомъ также, въ этомъ вы можете быть увѣрены.

— Такъ я угадала! Кто-то намѣревается жениться на мнѣ!

Я сознаюсь что въ послѣднее время я думала очень много о любви. Но не о бракѣ. Бракъ конечно слѣдуетъ за любовью какъ дневной свѣтъ за разсвѣтомъ, но чудный разсвѣтъ озаряющій внезапно весь спящій міръ сосредоточивалъ на себѣ всѣ мои мечты. Когда глядишь съ вершины холма на восходящее солнце, тогда не заботишься о томъ что будетъ въ полдень. Любить всѣми силами души, принести всю свою жизнь въ жертву любимому существу, быть любимой взаимно, если заслуживаешь, вотъ о чемъ я мечтала. Но обыкновенное понятіе о бракѣ, какъ разсуждали о немъ другія дѣвушки, тоесть сначала ухаживанія джентльмена, потомъ предложеніе, потомъ свадьба съ нарядами и свадебными подругами, и въ концѣ концовъ элегантный домъ и все прочее въ такомъ же родѣ — къ такому понятію я относилась если не равнодушно, то съ высокомѣрнымъ презрѣніемъ. Чтобъ я когда-нибудь вышла замужъ такимъ образомъ! Меня бросало въ жаръ при одной мысли объ этомъ.

— Да, душа моя, я могу васъ увѣрить что сэръ-Томасъ Апилтонъ….

Тутъ мнѣ стало ясно все: его постоянное слѣдованіе за нами, любезность мистрисъ Риксъ, ея безпрерывныя похвалы ему. А я, хоть онъ и казался мнѣ скучнымъ, я ради кузена Конрада была также учтива и ласкова съ нимъ! О, я несчастная!

— Сэръ-Томасъ Апилтонъ, Эльма, просилъ у меня позволенія предложить вамъ свою руку. Онъ молодой человѣкъ съ независимымъ состояніемъ, хорошей фамиліи и съ безупречною репутаціей. Если онъ не особенно…. я конечно знавалъ людей умнѣе его, за то онъ истинный джентльменъ. Я увѣренъ что вы полюбите его. Итакъ позвольте мнѣ поздравить васъ (онъ напечатлѣлъ на моемъ лбу легкій поцѣлуй, первый который я получила отъ него). Я хотѣлъ поручить мистрисъ Риксъ сообщить вамъ эту новость, но Конрадъ посовѣтовалъ мнѣ взять это на себя.

Какъ ни поразительна была его новость, но извѣстіе что кузенъ Конрадъ уже знаетъ ее поразило меня еще болѣе.

Сердце мое замерло на минуту, потомъ забилось съ такою силой что я перестала слышать и видѣть. Я инстинктивно отвернулась отъ дѣдушки чтобы скрыть свое волненіе, но онъ и не глядѣлъ на меня. Съ своею обычною деликатностью онъ началъ перебирать бумаги чтобы дать мнѣ успокоиться.

Потому что я должна была успокоиться, я сознавала это, хотя не понимала что волнуетъ меня; я была только увѣрена что не чувство которое онъ приписывалъ мнѣ. Но я должна овладѣть собою. Кузенъ Конрадъ узнаетъ все.

Когда дѣдушка повернулся опять ко мнѣ, мое лицо было вѣроятно совершенно спокойно потому что онъ одобрительно потрепалъ мою руку.

— Вотъ и прекрасно. Будьте счастливы, вы должны быть счастливы. Я повторяю что я совершенно доволенъ. Сэръ-Томасъ показалъ себя въ этомъ дѣлѣ истиннымъ джетльменомъ, въ особенности тѣмъ что обратился сначала ко мнѣ, что онъ сдѣлалъ впрочемъ по совѣту Конрада, который находитъ что вы еще очень молоды. Но я надѣюсь что вы не настолько молоды чтобы не оцѣнить всѣхъ выгодъ этого брака. Что касается меня, я не могъ бы даже пожелать лучшей партіи для моей внучки, хотя я долженъ замѣтить что избирая васъ сэръ-Томасъ дѣлаетъ одинаковую честь какъ моей фамиліи, такъ и своей.

Дѣдушкѣ повидимому и въ голову не приходило что я могу отказать сэръ-Томасу Апилтону!

Что оставалось мнѣ дѣлать, мнѣ бѣдной, одинокой дѣвушкѣ? Что скажу я когда у меня потребуютъ отвѣта? «Нѣтъ», конечно, но если меня спросятъ о причинѣ моего «нѣтъ»?

Легко было сказать какую-нибудь ложь, первую какая пришла бы въ голову. Но сказать правду, какъ я привыкла это дѣлать не размышляя и не колеблясь, я теперь не могла. Правда осѣнила меня внезапно, прекрасная и ослѣпительная какъ солнце.

Почему не могла я выйти замужъ за сэръ-Томаса Апилтона и ни за какого другаго человѣка? Потому что выйдя замужъ я была бы обязана перестать думать, какъ привыкла думать въ послѣднее время во всемъ что чувствовала, дѣлала и замышляла, объ одномъ другѣ который значитъ для меня болѣе чѣмъ какой бы то ни было женихъ, о человѣкѣ котораго я считала лучшимъ изъ людей.

Но могла ли я сказать это дѣдушкѣ или какому-нибудь другому смертному? Если нѣтъ, то почему? Что это было за странное чувство которое овладѣло всѣмъ моимъ существомъ? Дружба? Или нѣчто другое о чемъ мы иногда говорили съ матерью какъ о чувствѣ которое придетъ когда-нибудь. Пришло ли оно? Если пришло, какъ мнѣ быть?

Ужась овладѣлъ мною. Я похолодѣла какъ камень. Подъ страхомъ смерти я не могла бы въ эту минуту произвести ни слова.

И не было повидимому необходимости говорить. Дѣдушка очевидно считалъ дѣло поконченнымъ. Онъ сообщилъ мнѣ учтиво дѣловымъ тономъ что сэръ-Томасъ и сестра его, «премилая особа очень желающая породниться со мной», будутъ обѣдать у насъ завтра. — Не сегодня, потому что Конрадъ сказалъ что вы предпочтете провести этотъ день съ вашею матерью.

Послѣднія слова превратили меня изъ камня въ плоть и кровь, въ живое существо способное чувствовать и страдать.

— О, отпустите меня къ матери, воскликнула я громкимъ голосомъ.

— Я уже послалъ за ней. Она должна быть здѣсь черезъ часъ, сказалъ дѣдушка довольно сухо, и чтобъ дать мнѣ успокоиться, углубился опять въ свои бумаги. И я старалась, всѣми силами старалась удержать свои рыданія и успокоиться.

Еслибъ я могла убѣжать и спрятаться куда-нибудь чтобы скрыться отъ всѣхъ, чтобы не отвѣчать ни на какіе вопросы, не давать никакихъ объясненій. Это было моимъ первымъ побужденіемъ. Затѣмъ я почувствовала что не имѣю права уйти отъ дѣдушки не сказавъ ему что онъ въ заблужденіи.

И я раза два или три открывала ротъ чтобы заговорить, чтобы сказать одно только слово, одно краткое, безпомощное, почти умоляющее «нѣтъ» для передачи бѣдному молодому человѣку который былъ въ такомъ заблужденіи что думалъ обо мнѣ, но слово не выговаривалось. И я сидѣла какъ безумная внезапно утратившая всякое сознаніе кромѣ смутнаго воспоминанія что ея спасеніе въ полнѣйшемъ молчаніи.

Внезапный стукъ въ наружную дверь, которая была не далеко отъ кабинета, з- ставилъ меня придти въ себя.

— Это Конрадъ, сказалъ дѣдушка очевидно обрадованный надеждой избавиться отъ меня и отъ моихъ сердечныхъ дѣлъ. — Конрадъ сказалъ что вернется скоро. А вы уходите душа моя? (Я вскочила какъ заяцъ спугнутый охотникомъ. Я чувствовала что должна была скрыться во что бы то ни стало отъ кузена Конрада.) Идите, идите, я не задерживаю васъ. Да благословитъ васъ Богъ, моя милая.

Я покорилась этому благословенію, оно было скорѣе учтивостью чѣмъ молитвой, и лишь только дѣдушка выпустилъ мою руку, я убѣжала, убѣжала какъ несчастное безсловесное животное преслѣдуемое гончими, и заперлась въ овосй комнатѣ.

Я теперь стара. Я плачу очень рѣдко, мнѣ теперь кажется что нѣтъ ничего такого о чемъ бы стоило плакать. Однако я сейчасъ замѣтила что двѣ слезы скатились на мою бумагу когда я вспомнила бѣдную Эльму Пикарди въ первыя минуты ея ужаса и отчаянія.

Сначала я была дѣйствительно въ отчаяніи. Не отъ безнадежной любви; если то была любовь, то я съ самаго начала знала что она безнадежна. Я никогда не надѣялась на взаимность, бракъ съ единственнымъ человѣкомъ за котораго я могла бы выйти замужъ никогда не входилъ въ мои разчеты. Причиной моего отчаянія было то что мнѣ предстояло увидаться черезъ часъ съ моею матерью, и что ей нужно было сказать все. Еслибъ я скрыла отъ нея мою тайну, она знала меня такъ хорошо что угадала бы ее. Какъ мнѣ быть? Въ первый разъ въ жизни я боялась взглянуть въ лицо моей матери.

Она могла быть уже близко. Я вынула свои часы. Кузенъ Конрадъ далъ мнѣ ихъ за недѣлю предъ тѣмъ сказавъ что они ему пока не нужны, что это дамскіе часы — его матери, вѣроятно, — что они будутъ полезны мнѣ и что я могу носить ихъ пока они ему не понадобятся. Я взяла ихъ. Они до сихъ поръ поютъ свою невинную ежедневную пѣсню надъ моимъ сердцемъ, теперь уже старые часы, но я надѣюсь что они прослужатъ мнѣ до конца моей жизни. Положивъ лобъ на ихъ спокойный бѣлый ликъ — но не губы, мнѣ очень хотѣлось поцѣловать ихъ, но я не смѣла — я облегчила сердце горькими слезами.

Затѣмъ я встала, умылась и пригладила волосы чтобы по наружности по крайней мѣрѣ казаться тою же самою дѣвушкой которую мать моя отпустила отъ себя лишь нѣсколько недѣль тому назадъ. О, какая пропасть отдѣляла настоящее отъ прошлаго! Зачѣмъ она отпустила меня? Зачѣмъ я пріѣхала сюда? Однако….

Да, я сказала себѣ тогда и говорю теперь что еслибы можно было вернуть прошлое, я пожелала бы чтобы все случившееся повторилось снова.

Я сѣла къ окну и стала смотрѣть на тотъ же свѣтлый видъ которымъ любовалась утромъ, но теперь онъ показался мнѣ сумрачнымъ и унылымъ. Увы! видъ не измѣнился, измѣнилась я сама.

Цѣлый часъ, можетъ-бытъ даже болѣе, просидѣла я такъ стараясь не думать ни о чемъ, и прислушиваясь съ напряженнымъ вниманіемъ къ стуку колесъ въ ожиданіи прибытія матери. Но она не ѣхала, и я уже начинала безпокоиться, недоумѣвая что могло задержать ее, когда услышала что меня зовутъ внизу.

— Миссъ Пикарди у себя? Мнѣ нужно видѣть миссъ Пикарди.

То былъ знакомый голосъ, добрый и ясный, но въ эту минуту онъ пронзилъ меня какъ мечъ. Я вскочила стараясь овладѣть собою и превозмочь свое горе. То было только горе; угрызеній совѣсти я не чувствовала. Развѣ грѣшно оцѣнить и полюбить человѣка добраго, справедливаго, благороднаго? Я любила его и знала это, но любовь моя была такъ невинна, такъ безкорыстна какъ будто онъ былъ ангеломъ съ небесъ.

Теперь когда я знаю мущинъ, знаю что даже лучшіе изъ нихъ далеко не ангелы, мнѣ смѣшно такое сравненіе; но когда я вспоминаю своего ангела, который можетъ-быть не былъ такимъ совершенствомъ какимъ я считала его, но все же былъ близокъ къ совершенству, я не презираю себя. Онъ былъ для меня истиннымъ ангеломъ, Божьимъ вѣстникомъ всего прекраснаго и высокаго. За это я полюбила его и люблю до сихъ поръ.

— Гдѣ же миссъ Пикарди? Не можетъ ли кто-нибудь сказать мнѣ гдѣ миссъ Пикарди?

Это второе воззваніе прозвучало музыкой въ моихъ ушахъ. Я вышла изъ своей комнаты и отвѣчала сверху наклонившись надъ перилами.

— Я здѣсь, кузенъ Конрадъ. Пріѣхала моя мать?

— Нѣтъ.

Моимъ первымъ чувствомъ, я должна сказать правду, было невыразимое облегченіе. Ужасно! Ожидала ли я что когда-нибудь буду рада избавиться отъ свиданія съ моею матерью? Затѣмъ я испугалась. Что помѣшало ей пріѣхать? Не маловажная причина, конечно, если только она знаетъ для чего за ней посылали и какъ я нуждаюсь въ ней. Но можетъ-быть она еще не знаетъ ничего.

Кузенъ Конрадъ вѣроятно понялъ мою тревогу. Я сбѣжала внизъ и встрѣтила все то же доброе лицо и протянутыя ко мнѣ руки.

— Я пришелъ успокоить васъ. Мнѣ кажется что нѣтъ никакой причины тревожиться. Вашъ дѣдушка послалъ только словесное приглашеніе и получилъ словесный отвѣтъ что ваша матушка не можетъ пріѣхать сегодня, но завтра увѣдомитъ о себѣ. Но если вамъ угодно, я съѣзду къ ней немедленно.

— О, нѣтъ.

— Такъ завтра. Впрочемъ я забылъ что завтра мнѣ нужно будетъ уѣхать въ Лондонъ на недѣлю. Вамъ можетъ-быть хочется узнать о ней. Я могу съѣздить къ ней вечеромъ верхомъ.

— Вы очень добры. Нѣтъ, не нужно.

Мой языкъ, мой бѣдный, невинный болтливый языкъ, не повиновался мнѣ. Глаза не поднимались съ полу. Къ счастію, я не краснѣла. Я была холодна и блѣдна и стояла предъ нимъ какъ дура. Нѣтъ, я не была дурой. Дура не чувствовала бы моихъ страданій, а вышла бы преспокойно замужъ за сэръ-Томаса Апилтона.

Неужели онъ думаетъ что и я способна поступить такъ? Я чувствовала что онъ смотрѣлъ на меня пытливо, но онъ не предложилъ мнѣ никакого вопроса и сказалъ только ласково:

— Не тревожьтесь, кузина Эльма. Я надѣюсь что вы увидитесь завтра съ вашею матушкой.

— Конечно.

— Такъ прощайте. Прощайте до обѣда, когда я прощусь съ вами на нѣсколько дней.

— Прощайте.

Не думаетъ ли онъ что мнѣ нѣтъ никакого дѣла ни до его отъѣзда, ни до моей матери, ни до кого кромѣ сэръ-Томаса Апилтона?

Не сказавъ болѣе ни слова онъ повернулся и ушелъ отъ меня медленными шагами. У него была медленная, твердая походка, утратившая уже юношескую эластичность. Я стояла прислушиваясь къ его шагамъ пока онъ не вышелъ изъ дома, потомъ вернулась въ свою комнату и дала волю слезамъ. Боже, какъ я плакала!

ГЛАВА X.

Обѣдъ прошелъ у насъ въ этотъ день необыкновенно тихо. Насъ было только четверо, дѣдушка, кузенъ Конрадъ, мистрисъ Риксъ и я, и какъ всегда когда мы бывали одни, дѣдушка чинно повелъ къ столу мистрисъ Риксъ, кузенъ Конрадъ меня. Я помню что когда мы проходили по залѣ, онъ взглянулъ на мою руку лежавшую на его рукѣ, но не потрепалъ ее какъ дѣлалъ иногда. И вообще, какъ мнѣ показалось, онъ началъ обращаться со мной не такъ фамильярно какъ прежде.

А я? Что могу я сказать о себѣ? Съ тѣхъ поръ прошло такъ много лѣтъ, а я и въ то время была какъ въ чаду отъ страха и горя и гордаго счастія.

Я думала тогда и до сихъ поръ думаю что быть любимой не такъ хорошо какъ любить самой, какъ знать существо достойное любви и любить его. Безкорыстная любовь не боится и не испытываетъ перемѣнъ. Если она сопряжена со страданіемъ, это страданіе выше и потому сноснѣе неудачъ мелкой, эгоистической привязанности. Миранда говоритъ Фердинанду:

Вы можете не взять меня въ подруги,

Но быть рабой вы мнѣ не запретите.

И не несчастною рабой, хотя и безмолвною, потому что обыкновенная женщина въ такомъ случаѣ должна молчать. Я была счастлива, очень счастлива когда мнѣ удалось устроить такъ что его мѣсто за столомъ было ближайшимъ къ огню — онъ любилъ огонь и зимой и лѣтомъ — и когда я поставила кресло которое онъ находилъ удобнѣе другихъ для своего больнаго плеча въ его любимый уголъ гдѣ свѣтъ лампъ не безпокоилъ его глазъ. Мысль что онъ можетъ любить меня или какую-нибудь другую женщину и жениться показалась бы мнѣ святотатствомъ послѣ того что онъ сказалъ мнѣ. Но моя невинная любовь не могла повредить ему, а мнѣ она доставляла счастіе, большое счастіе сидѣть подлѣ него въ этотъ тихій обѣденный часъ, слушать его разговоръ съ дѣдушкой, поддерживаемый съ его стороны съ великодушною настойчивостью чтобы никто не безпокоилъ меня, смотрѣть на его лицо, быть только въ одной комнатѣ съ нимъ — какъ мало могу я разказать объ этомъ, какъ много я помню. И я повторяю что даже для женщины лучше любить чѣмъ быть любимой.

Слѣдовательно дѣвушки не должны ни стыдиться, ни бояться, если судьба поставитъ ихъ въ такое же грустное положеніе какимъ было мое.

Когда мистрисъ Риксъ заснула, что случалось всегда когда мы оставались одни, я усѣлась на коврѣ предъ каминомъ, съ ея любимою испанскою собачкой на колѣняхъ и думала, думала, думала до отупѣнія.

Никто за обѣдомъ не сказалъ ни слова о сэръ-Томасѣ Апилтонѣ, никто даже не намекнулъ на то что случилось утромъ и что должно было случиться завтра. Только обращеніе мистрисъ Риксъ со мною стало нѣсколько почтительнѣе, а дѣдушкино нѣжнѣе, какъ будто я вдругъ возвысилась въ ихъ глазахъ. Но кузенъ Конрадъ былъ все тотъ же. Ему повидимому не было никакого дѣла до меня.

По временамъ все случившееся казалось мнѣ сномъ, затѣмъ возвращалось печальное сознаніе что это не сонъ, а дѣйствительность, и что необходимо сказать или сдѣлать что-нибудь что вывело бы меня изъ ложнаго положенія. Иначе я могла связать себя невольно, безсознательно на всю жизнь, между тѣмъ какъ я хотѣла быть свободной чтобы думать безъ грѣха о единственномъ мущинѣ къ которому я не была равнодушна, чтобы заботиться о немъ и помогать ему если онъ будетъ когда-нибудь нуждаться въ моей помощи, чтобы почитать и любить его до конца моей жизни.

Это все что мнѣ нужно, думала я. Только бы мнѣ удалось отдѣлаться отъ ненавистнаго сэръ-Томаса, и я вернулась бы опять къ своей прежней жизни и никто не узналъ бы моей тайны, не узнала бы даже мать. Я въ послѣднее время убѣдилась что и она не понимала меня вполнѣ, что въ моемъ характерѣ было много свойствъ наслѣдованныхъ отъ Пикарди, а не отъ Дедмановъ. Часто глядя въ лицо моему дѣду, я чувствовала что въ нашихъ характерахъ много общаго.

Никто не могъ бы ни принудить меня, ни уговорить выйти замужъ противъ моей воли. Въ этомъ я была увѣрена. Сидя предъ огнемъ и разсѣянно крутя длинныя уши маленькой Флосси, я старалась приготовиться ко всему что бы ни случилось.

Увы, я приготовилась, но не ко всему. Когда вошли дѣдушка, кузенъ Конрадъ, и за ними третій джентльменъ, сэръ-Томасъ, я растерялась. Я покраснѣла и задрожала такъ что можно было подумать что я дѣйствительно влюблена въ него.

Влюблена! Я возненавидѣла его, возненавидѣла его красивое лицо, его робкое, тревожное обращеніе.

— Я долженъ повиниться. Геаералъ привелъ меня сюда лишь на нѣсколько минутъ чтобъ я могъ сказать какъ мнѣ жаль что мнѣ не удалось засвидѣтельствовать свое почтеніе мистрисъ Пикарди. Но завтра, можетъ-быть завтра….

— Мы всѣ будемъ очень рады видѣть васъ завтра, сказалъ дѣдушка съ величайшимъ достоинствомъ. Затѣмъ онъ обратился къ мистрисъ Риксъ, а сэръ-Томасъ сѣлъ рядомъ со мной.

Я полагаю что мнѣ слѣдовало быть благодарной за его любовь ко мнѣ. Но я не была благодарна, я почти презирала его.

Да проститъ меня милый, добрый и очень полный баронетъ съ которымъ мы встрѣчаемся ежегодно когда онъ пріѣзжаетъ въ Лондонъ съ своей все еще красивою леди Апилтонъ и тремя прелестными миссъ Апилтонъ. Все устроилось къ лучшему для него и для меня.

Какъ жалка была наша встрѣча! Сэръ-Томасъ говорилъ притворно одушевленнымъ тономъ съ дѣдушкой, съ кузеномъ Конрадомъ, со всѣми кромѣ меня, я же сидѣла какъ окаменѣлая, думая какъ хорошо было бы убѣжать, но не смѣя привести свое желаніе въ исполненіе. Генералъ бросалъ на меня недовольные взгляды, сколько было это возможно со стороны такого учтиваго джентльмена, а мистрисъ Риксъ подошла ко мнѣ и шепотомъ посовѣтовала мнѣ не бояться. Бояться! Кого? Не этого ли человѣка къ которому я болѣе чѣмъ равнодушна, который мнѣ противенъ, положительно противенъ съ макушки его курчавой темной головы до подошвы блестящихъ сапоговъ? Онъ долженъ былъ это замѣтить, я старалась чтобъ онъ это замѣтилъ, но онъ все сидѣлъ какъ будто рѣшился не уходить.

Но когда онъ наконецъ ушелъ, и я осталась наединѣ съ теми съ кѣмъ была такъ счастлива нѣсколько недѣль, то была ужасная минута.

— Не лучше ли вамъ разойтись, сказалъ дѣдушка угрюмымъ тономъ. — Конрадъ, зайдите ко мнѣ на нѣсколько словъ. А вы, мистрисъ Риксъ, кому такъ хорошо знакомы обычаи свѣта, вы можетъ-быть возьмете на себя трудъ объяснить моей внучкѣ что…. что ..

— Понимаю, генералъ. Положитесь на меня, отвѣчала она таинственно.

И сухо пожелавъ мнѣ доброй ночи, дѣдушка вышелъ изъ комнаты.

Получивъ позволеніе говорить, мистрисъ Риксъ дала волю своему языку. Боже, какъ она говорила! Она доказывала мнѣ какъ благоразумно выйти замужъ въ молодыхъ годахъ и за человѣка богатаго и съ хорошимъ положеніемъ въ обществѣ, она перечислила мнѣ всѣ выгоды представлявшейся маѣ партіи: домъ въ деревнѣ, домъ въ городѣ, лошади, кареты, коляски, брилліанты, Апилтонскіе брилліанты извѣстные во всей странѣ. Она нарисовала мнѣ картину моего будущаго самыми розовыми красками, во это была ландшафтная живопись, безъ лицъ, между тѣмъ какъ по моему мнѣнію такое важное лицо какъ мужъ должно было бы стоять на первомъ планѣ.

Что отвѣчала я? Ничего. Что могла бы я сказать? Я понимала что еслибъ я начала возражать ей, это было бы все равно какъ еслибъ я заговорила на незнакомомъ ей языкѣ. Къ тому же я слишкомъ презирала ея аргументы и ее самое также, бѣдную, добродушную мистрисъ Риксъ, заботившуюся только о моемъ счастіи. Она не была виновата что ея понятіе о счастіи не согласовалось съ моимъ и, какъ я узнала въ послѣдствіи, она испытала такую тяжелую жизнь что съ ея стороны весьма естественно было думать что имѣть обезпеченныя средства къ существованію на всю жизнь весьма недурно.

Но я? О, я готова была питаться всю жизнь хлѣбомъ и водой, служить на колѣняхъ, вынести какое угодно страданіе — конечно чтобы страдала только я одна — для того чтобы не разлучаться съ однимъ человѣкомъ, — не съ сэръ-Томасомъ.

Мистрисъ Риксъ говорила пока не выбилась изъ силъ, и убѣжденная вѣроятно что мое молчаніе было знакомъ согласія и гордясь своимъ краснорѣчіемъ, она ласково простилась со мной и ушла на верхъ.

Оставшись одна я усѣлась опять на коврѣ предъ каминомъ, въ этотъ разъ даже безъ собаки, и почувствовала себя самымъ одинокимъ существомъ въ мірѣ. Я не плакала, періодъ слезъ уже прошелъ, я старалась пріучиться терпѣть. Любимый девизъ моей матери: vincit qui patitur, до сихъ поръ не имѣлъ еще смысла для меня. Моя жизнь съ ней была такая покойная и счастливая что мнѣ почти не приходилось терпѣть. Теперь я должна была начать терпѣть, я должна была взять мой крестъ и нести его, каковъ бы онъ ни былъ, не надѣясь ни на чью помощь. Я уже не могла броситься съ моимъ горемъ на грудь матери и искать облегченія въ ея поцѣлуяхъ. По крайней мѣрѣ мнѣ такъ казалось.

Я старалась закрыть глаза на далекое будущее и думать только о завтрашнемъ днѣ. Завтра, думала я, надо будетъ поговорить съ дѣдушкой и попросить его передать сэръ-Томасу рѣшительный отказъ; если же отъ меня потребуютъ дальнѣйшихъ объясненій, я скажу только что не могу выйти за него потому что не люблю его, и этимъ ограничусь. Никто не добьется отъ меня ничего болѣе, на всѣ убѣжденія я буду отвѣчать упорнымъ молчаніемъ. Но это было бы возможно только съ людьми къ которымъ я была равнодушна, съ мистрисъ Риксъ напримѣръ, но не съ матерью. Какъ быть съ матерью? Моимъ главнымъ желаніемъ теперь было покончить съ этимъ дѣломъ до ея пріѣзда. Я вернулась бы съ ней въ наше тихое селеніе, и мы зажили бы попрежнему. Нѣтъ, не совсѣмъ попрежнему, далеко не попрежнему.

Но перемѣна не была вполнѣ къ худшему, я отрицаю это. Какъ ни была я смущена и уныла, по временамъ я чувствовала довольство, счастіе, даже гордость. Я открыла великую тайну жизни и была уже не ребенокъ, а женщина съ женскимъ сердцемъ. Когда я сознала это, я закрыла свое пылающее лицо, хотя была одна, но закрыла не отъ стыда. Стыдиться того что я встрѣтилась съ лучшимъ, благороднѣйшимъ существомъ въ мірѣ и полюбила его! Мистрисъ Риксъ сказала по поводу моей «застѣнчивости» что «конечно ни одна дѣвушка не должна любить мущину пока онъ не сдѣлаетъ ей предложенія». Мнѣ кажется что ангелы видѣвшіе тогда мое сердце были другаго мнѣнія.

Итакъ я не стыдилась. Даже когда дверь внезапно отворилась и въ комнату вошелъ самъ кузенъ Конрадъ, я не почувствовала стыда. Я вскочила и сдѣлала видъ что только грѣлась у огня.

— Извините, Эльма. Дѣдушка прислалъ меня повидаться съ вами прежде чѣмъ вы уйдете въ свою комнату.

— Я только-что хотѣла идти. Развѣ дѣдушка зоветъ меня?

— Нѣтъ.

Конрадъ былъ такъ спокоенъ что я тоже постаралась успокоиться. Онъ сѣлъ рядомъ со мной на диванѣ.

— Можете вы удѣлить мнѣ нѣсколько минутъ? Генералъ поручилъ мнѣ поговорить съ вами, и вы вѣроятно догадываетесь о чемъ. Сказать ли мнѣ мои немногія слова теперь, или отложить до завтра?

— Говорите теперь.

Что бы ни случилось, но я рѣшилась не откладывать это объясненіе.

Нашъ разговоръ былъ непродолжителенъ и я до сихъ поръ помню его почти слово въ слово. Кузенъ Конрадъ былъ неизмѣнно спокоенъ и добръ и не подозрѣвалъ какъ жестоко онъ уязвлялъ мое сердце своею нѣжною рукой.

— Вы вѣроятно знаете о чемъ я хочу говорить съ вами.

— Кажется знаю.

— И надѣюсь вы понимаете что я не позволилъ бы себѣ такого вмѣшательства несмотря на мои братскія чувства къ вамъ еслибы генералъ не требовалъ этого и я не боялся довести его противорѣчіемъ до возврата его болѣзни. Вы конечно пожалѣли бы еслибъ это случилось.

— Да. Да и нѣтъ было все что я могла отвѣчать.

— Вашъ дѣдушка, какъ вы сами видите, очень гордится вами и любитъ васъ. Онъ хочетъ чтобы вы непремѣнно составили хорошую партію, какъ онъ выражается. Что же касается сэръ-Томаса Апилтона….

Я повернулась и взглянула ему прямо въ лицо. Мнѣ хотѣлось знать насколько искренни его слова и согласуются ли они вполнѣ съ его обязанностью и съ желаніемъ дѣдушки.

— Сэръ-Томасъ Апилтонъ не обладаетъ блестящимъ умомъ и въ нѣкоторыхъ другихъ отношеніяхъ не вполнѣ такой человѣкъ какого я желалъ бы для васъ, но онъ можетъ нравиться всякой дѣвушкѣ, онъ въ высшей степени добръ, прямодушенъ и благороденъ. Что же касается свѣтскихъ преимуществъ, онъ дѣйствительно, какъ выражаются дѣдушка и мистрисъ Риксъ (онъ слегка улыбнулся), завидный женихъ. И я увѣренъ что мать ваша не имѣла бы ничего противъ него и что вы можете быть спокойны на этотъ счетъ. Она знаетъ что вы рано или поздно выйдете замужъ, а этотъ бракъ обезпечилъ бы ей спокойный пріютъ на всю ея жизнь въ домѣ зятя который былъ бы для нея такимъ же добрымъ сыномъ какимъ былъ для своей родной матери. Слушаете вы меня, Эльма?

Я конечно слушала и съ каждымъ словомъ все болѣе и болѣе убѣждалась что мое согласіе доставило бы удовольствіе всѣмъ, даже кузену Конраду.

— Такъ вы желаете, вы всѣ желаютъ чтобъ я вышла замужъ за сэръ-Томаса Апилтона, люблю ли я его, или нѣтъ?

Онъ замѣтилъ чрезвычайную горечь моего тона.

— Нѣтъ, вы ошибаетесь. Да и самъ я, кажется, въ большомъ заблужденіи. Изъ того что мнѣ сказали я заключилъ что онъ нравится вамъ, что вы по крайней, мѣрѣ не прочь принять его любовь.

— Его любовь, воскликнула я съ негодованіемъ. — Онъ танцовалъ со мной нѣсколько разъ на балу, говорилъ со мной на двухъ или трехъ вечерахъ, и успѣлъ полюбить меня! Можетъ ли онъ любить меня? Что онъ знаетъ обо мнѣ? Столько же сколько я о немъ, то-есть ровно ничего! Какъ смѣетъ онъ говорить что любитъ меня?

Сердце мое стучало, глаза сверкали. Мнѣ хотѣлось сдѣлать что-нибудь, оскорбить кого-нибудь, сама я была такъ оскорблена. Но я заплакала, не громко, только крупныя слезы потекли по моимъ щекамъ, и мнѣ стало ужаево стыдно. Когда я подняла опять глаза — онъ сказалъ однажды что они похожи на глаза серны — я увѣрена что они дѣйствительно напоминали глаза серны когда охотникъ стоитъ надъ ней съ ножомъ у ея горла.

— Кузенъ Конрадъ, для чего вы убѣждаете меня выйти за вашего друга когда я не люблю его, когда я не имѣю никакого желанія выйти за него или за кого-нибудь другаго, когда я только хочу вернуться къ моей матери? О, почему вы не оставите насъ въ покоѣ? Мы были такъ счастливы одни, моя мать и я.

Я зарыдала. Моимъ единственнымъ желаніемъ въ ту минуту было скрыться отъ него и это всего свѣта въ объятіяхъ моей матери.

Кузенъ Конрадъ былъ повидимому сильно встревоженъ.

— Какое ужасное недоразумѣніе, сказалъ онъ. — Генералъ въ полнѣйшемъ заблужденіи. Я радъ что онъ поручилъ мнѣ поговорить съ вами, а не взялся за это самъ, потому что онъ былъ бы очень разочарованъ узнавъ истину. Что же касается бѣднаго сэръ-Томаса, неужели съ его стороны такъ неестественно и такъ преступно любить васъ?

И онъ разказалъ мнѣ съ трогательною добротой о прекрасныхъ душевныхъ качествахъ человѣка намѣревавшагося жениться на мнѣ, — на мнѣ, бѣдной Эльмѣ Пикарди, дѣвушкѣ безъ состоянія и безъ всякихъ преимуществъ, кромѣ можетъ-быть моей жалкой красоты. Великодушное намѣреніе, конечно, и я видѣла что кузенъ Конрадъ это думаетъ.

Тяжело было вывести это, я скажу даже теперь что это оыло очень тяжело. Съ минуту я готова была поступить какъ поступаютъ въ такихъ случаяхъ многія дѣвушки, я готова была броситься такою какою была въ убѣжище любви добраго человѣка, гдк я избавилась бы отъ своего страданія, отъ осужденій и скрыла бы свою тайну. Но я взглянула на доброе, благородное лицо которое съ перваго взгляда показалось мнѣ привлекательнѣе всѣхъ лицъ кромѣ лица моей матери и почувствовала что я не могу сдѣлать этого. Не могу пока онъ живетъ одинокимъ, не связаннымъ никакими узами которыя запрещали бы мнѣ думать о немъ. Я должна думать о немъ. Я должна любить его. Хотя бы это убило меня, я должна думать о немъ и никогда не помышлять о замужествѣ съ другимъ.

И я сказала спокойно что буду очень обязана ему если онъ объяснитъ дѣдушкѣ настоящее положеніе дѣла, такъ какъ я опасаюсь что я оставила его утромъ въ заблужденіи, можетъ-быть потому что боялась его.

— Бѣдное дитя! Но меня вы не боитесь. Вы знаете что я никогда не стану уговаривать васъ сдѣлать то что можетъ навлечь на васъ несчастіе. Да, вы должны вернуться къ матери, моя милая Эльма. Повѣрьте мнѣ что немногіе изъ васъ, мущинъ, стоятъ того чтобы для нихъ отказаться отъ матери.

Онъ потрепалъ мою руку. Почему я не отдернула ея? Какою я была лицемѣркой!

— Теперь подумаемъ какъ намъ поступить, потому что положеніе дѣйствительно затруднительное. Мнѣ необходимо уѣхать завтра рано утромъ на цѣлую недѣлю. Съ другой стороны, никакъ нельзя допустить чтобы вы и генералъ переговорили объ этомъ дѣлѣ одни. Онъ разсердился бы на васъ.

— Отпустите меня къ матери.

— Она поручила сказать чтобы вы ни въ какомъ случаѣ не пріѣзжали къ ней, но ждали бы пока она пріѣдетъ или пришлетъ за вами.

Это было странно, но я обратила на это мало вниманія. Я была слишкомъ взволнована.

— Я не вижу другаго исхода какъ только сказать генералу что вслѣдствіе разныхъ непредвидѣнныхъ затрудненій я долженъ попросить сэръ-Томаса отложить его сватовство до пріѣзда мистрисъ Пикарди. Генералъ удовольствуется пока такимъ объясненіемъ. Вы знаете, Эльма, что дѣдушка вашъ имѣетъ одну весьма опредѣленную особенность: онъ терпѣть не можетъ чтобъ ему надоѣдали.

И кузенъ Конрадъ улыбнулся для того только чтобы вызвать мою улыбку и напомнить мнѣ что жизнь вовсе не такая ужасная трагедія какой, судя по выраженію моего лица, она должна была казаться мнѣ.

— Это ваше первое горе, дитя мое, оно скоро пройдетъ. Желалъ бы я сказать то же самое о бѣдномъ Апилтонѣ.

Я опустила голову. — Развѣ я виновата? Развѣ я сдѣлала что-нибудь чего не слѣдовало дѣлать? Нѣтъ, я въ этомъ увѣрена. Когда не чувствуешь любви, нельзя и показать ее.

— Нѣкоторыя дѣвушки могутъ, но вы не можете. Вы конечно ни въ чемъ не виноваты, это только несчастный случай. Я пойду и скажу ему правду. Надѣюсь что онъ перенесетъ это.

— Надѣюсь;

И съ сердца моего какъ будто спала тяжесть когда я освободилась отъ непрошеной любви (въ которую я впрочемъ мало вѣрила), отъ домовъ, экипажей, лошадей, слугъ и брилліантовъ. Я была опять Эльмой Пикарди съ свободнымъ сердцемъ, съ сердцемъ которое не нужно было никому, по крайней мѣрѣ не нужно было кому я могла бы отдать его, и съ будущностью тихою и ясною. Нѣсколько грустною, можетъ-быть по временамъ унылою, но все же ясною.

Покончивъ съ этимъ непріятнымъ дѣломъ, мы посидѣли еще нѣсколько времени предъ каминомъ.

— Не странно ли, сказалъ онъ, — что мнѣ такъ часто приходится принимать участіе въ сердечныхъ дѣлахъ другихъ, мнѣ, кто давно отказался отъ всего подобнаго для себя? Мои ближніе удостоиваютъ меня такого довѣрія какъ будто я не мущина, а женщина.

Я подумала что въ его характерѣ есть дѣйствительно какая-то странная примѣсь женственности, какъ во всѣхъ хорошихъ мущинахъ, даже самыхъ мужественныхъ, но я сказала только что люди довѣряются ему такъ охотно потому что онъ такъ добръ.

— Трудно было бы не быть добрымъ, когда видишь какъ тяжело жить на свѣтѣ и какъ много страданій выпадаетъ на долю каждаго. И ваша жизнь, Эльма, не будетъ, конечно, непрерывнымъ наслажденіемъ. Но надѣюсь что она будетъ разумно счастливою жизнью, и не такою одинокою какъ моя.

Онъ помолчалъ, пристально глядя въ огонь и скрестивъ руки по своей привычкѣ.

— Я не ропщу; все что случилось, случилось къ лучшему. И я, конечно, могъ бы измѣнить свою жизнь, еслибы захотѣлъ, потому что могу сказать безъ тщеславія, женщины такъ добры что я навѣрное могу найти добрую душу которая согласится имѣть меня мужемъ. Но я этого не хочу. Мое здоровье такъ непрочно что я не имѣю права предложить свою руку молодой женщинѣ, а старую я кажется не могу любить. Поэтому я буду продолжать жить какъ жилъ до сихъ поръ и умру по всей вѣроятности на рукахъ сестры милосердія.

Онъ не глядѣлъ на меня и не думалъ обо мнѣ; онъ вѣроятно думалъ о той которая умерла на его рукахъ, съ которою онъ когда-нибудь соединится опять. Но онъ внезапно повернулся ко мнѣ и схватилъ мои руки съ какою-то странною перемѣной во всей наружности. Его спокойное пожилое лицо казалось почти молодымъ, на худыхъ щекахъ вспыхнулъ румянецъ, губы дрожали.

— Надѣюсь что вы будете счастливы. Надѣюсь что вы встрѣтите человѣка котораго полюбите, который будетъ любить и беречь васъ, «носить васъ въ своей груди», какъ говоритъ пѣсня, «чтобы сберечь свое сокровище». Потому что подъ внѣшнею красотой которую вы такъ презираете, Эльма, таится драгоцѣнное сокровище, ваше сердце. И я увѣренъ что мать ваша знаетъ это. Передайте ей это отъ меня если увидитесь съ ней до моего возвращенія. Прощайте, дорогое дитя мое.

Онъ сжалъ мои руки и вышелъ изъ комнаты.

Что я была за жалкое созданіе! Пока онъ не напомнилъ мнѣ о ней, я ни разу не подумала о матери.

ГЛАВА XI.

Я намѣревалась разказать свою исторію говоря какъ можно менѣе о себѣ и о своихъ чувствахъ, но это оказывается почти невозможнымъ, такъ живо помню я все пережитое въ то время.

Еслибы меня спросили въ какой періодъ своей жизни женщина способна къ самой сильной любви и къ самому сильному страданію, я отвѣчала бы что въ ранней юности, когда

ода считается слишкомъ молодою чтобы даже понимать то и другое, и въ лреклонаыхъ лѣтахъ, когда, по мнѣнію людей, она угне неспособна къ тому и другому. Я основываю свое мнѣніе преимущественно на томъ что въ юности мы почти неспособны обнять мыслью будущее, въ старости же мы его не имѣемъ. Поэтому я сочувствую болѣе влюбленнымъ женщинамъ среднихъ лѣтъ чѣмъ молодымъ, которыя въ самой любви почерпаютъ силу и удовлетвореніе.

Когда я заснула въ эту ночь, или лучше сказать на слѣдующее утро, потому что уже разсвѣло когда я утратила сознаніе всего что случилось въ послѣдніе тридцать шесть часовъ, я была измѣнившимся существомъ. Не несчастнымъ, не съ разбитымъ сердцемъ, только измѣнившимся.

Я знала уже что должна была отказаться навсегда отъ надежды на естественную участь женщины. Я знала что никогда не выйду замужъ, что у матери моей никогда не будетъ внучатъ, о которыхъ она говорила иногда смѣясь, ни зятя который могъ бы быть поддержкой ея старости. Для меня и для нея чрезъ меня эти блага были недоступны. Но я не грустила. Я чувствовала какое-то торжественное довольство и спокойную покорность судьбѣ. Моя участь, если и не была счастливою въ обыкновенномъ смыслѣ, была все же не изъ худшихъ, потому что я могла не опасаться что когда-нибудь лишусь его, что онъ женится, что онъ будетъ имѣть друга ближе меня. А я могу въ моей скромной роли сойтись съ нимъ очень близко, думала я. Жизнь такъ разнообразна что можетъ дать преданному сердцу, всегда готовому помочь любимому существу, множество случаевъ для этого. Если же я останусь совершенно пассивною и никогда не буду въ состояніи оказать ему какую-нибудь помощь, я буду слѣдить за нимъ издали, гордиться его совершенствомъ, симпатизировать его интересамъ и чувствовать до конца жизни что я связана съ нимъ узами неизвѣстными никому.

Его грустныя слова о концѣ его жизни не произвели на меня большаго впечатлѣнія. Въ такіе годы смерть, если мы не видимъ ее близко, кажется намъ какимъ-то смутнымъ призракомъ, скорѣе прекраснымъ чѣмъ грустнымъ, тѣнью которая можетъ пасть на другихъ, но никакъ не на насъ самихъ. Мнѣ, поглощенной моею новорожденною любовью, смерть казалась чѣмъ-то неестественнымъ, почти невозможнымъ. Я не помню чтобъ я когда-нибудь думала о ней въ связи съ нимъ. Для меня онъ былъ безсмертнымъ.

Итакъ, я была счастлива послѣ нашего вечерняго разговора, счастливѣе чѣмъ когда-либо прежде. Мое положеніе было нѣсколько похоже на положеніе дѣвушки помолвленной съ человѣкомъ который находится гдѣ-нибудь далеко или за котораго она не надѣется выйти замужъ, но тѣмъ не менѣе считающей свою участь рѣшенною и спокойною какъ никогда не бываютъ спокойны дѣвушки сердца которыхъ свободны и участь не рѣшена. Я тоже была увѣрена что участь моя рѣшена, что мнѣ нечего думать о моемъ будущемъ.

И что за бѣда что я еще такъ молода, что мнѣ еще нѣтъ восемнадцати лѣтъ, думала я. Моя бабушка была уже замужемъ въ восемнадцать лѣтъ. Въ нѣкоторомъ смыслѣ и я замужемъ. Я взяла одно изъ колецъ моей матери (она отдала мнѣ ихъ всѣ предъ моимъ отъѣздомъ) и надѣла его на третій палецъ. Пусть теперь никто не думаетъ о женитьбѣ на мнѣ.

Прошло три дня, три совершенно спокойные дня. Дѣдушка былъ не совсѣмъ здоровъ и не выходилъ изъ своихъ комнатъ. Мистрисъ Риксъ не сказала ни слова о сэръ-Томасѣ Апилтонѣ. Она была нѣсколько холодна со мной, какъ будто я сдѣлала глупость которою уронила себя въ ея мнѣніи, но это была единственная перемѣна которую я замѣтила въ ней. Я звала что была обязана этимъ кузену Конраду, хотя не понимала какъ онъ уладилъ дѣло находясь въ отсутствіи.

Мать моя не написала ни слова и сама не пріѣхала. Я удивляюсь теперь вспоминая какъ спокойно я приняла это и какъ легко я увѣрила себя что такъ какъ ей неизвѣстно для чего ее приглашали, она ждетъ чтобы за ней прислали опять. И хотя я ждала каждый день прихода почты съ волненіемъ которое едва могла скрыть, причиной этого не было исключительно ожиданіе письма отъ матери.

Кузенъ Конрадъ уѣзжая сказалъ что можетъ-быть напишетъ мнѣ нѣсколько словъ изъ Лондона. Письмо отъ него, нѣсколько словъ написанныхъ его рукою для меня! Не мудрено что я ждала этого письма и что получивъ его я такъ обрадовалась что отблескъ этой радости сохранился до сихъ поръ.

Письмо состояло изъ немногихъ простѣйшихъ словъ:

"Милая кузина Эльма, — Передайте вашей матушкѣ что я досталъ книги которыя она желаетъ имѣть и что я надѣюсь привезти ихъ къ ней на слѣдующей недѣлѣ если сверхъ моего ожиданія она еще не съ вами. Не пишу болѣе потому что очень занятъ, но остаюсь навсегда

"вашъ любящій другъ
"Конрадъ Пикарди."

Мой «любящій другъ»! Это было достаточно чтобы сдѣлать мою жизнь счастливою до конца. Такъ я думала тогда, и такъ можетъ-быть думаю до сихъ поръ. Счастіе жизни заключается въ любви и въ достоинствахъ любимой особы.

Я написала матери, передала ей порученіе кузена Конрада и весело побранила ее за то что она не пишетъ и не ѣдетъ. Если она не пріѣдетъ ко мнѣ завтра, писала я, то по всей вѣроятности я пріѣду къ ней сама чтобы повидаться съ ней. Однако я не сказала что это будетъ мнѣ пріятно. Я думала что было бы гораздо лучше еслибъ она пріѣхала ко мнѣ.

Всѣ мои счастливые планы насчетъ его и ея, всѣ мои мечты о томъ какъ они полюбятъ другъ друга, возобновились. Что касается меня, думала я, я должна сдѣлаться достойною того чтобъ они дорожили моимъ обществомъ, я должна развивать свой умъ и даже стараться воспользоваться моею внѣшнею красотой, которую, по его словамъ, я презирала. Онъ не презиралъ ее, онъ любилъ красивыхъ людей и сознавался въ этомъ. Вѣдь Агнеса была тоже красива и нѣсколько похожа на меня, какъ онъ сказалъ.

Раза два я искусно наводила мистрисъ Риксъ на разказъ о ней, потому что я любила ее какъ будто она была живая, любила ихъ обоихъ вмѣстѣ. Они оба въ нѣкоторомъ смыслѣ были одинаково далеки отъ меня, далеки и вмѣстѣ такъ близки. Мысль о немъ не покидала меня теперь ни на минуту, не подавляя, но сопровождая другія мысли. Я слышала отъ кормящихъ грудью матерей что засыпая съ своимъ младенцемъ на рукахъ онѣ никогда не боятся повредить ему, потому что какъ на яву, такъ и во снѣ постоянно чувствуютъ его. Такъ и я постоянно чувствовала его. Моя послѣдняя молитва вечеромъ была за него, моимъ первымъ чувствомъ когда я просыпалась было сознаніе какъ прекрасна стала жизнь съ тѣхъ поръ какъ я узнала его. Міръ безъ него, день когда я проснулась бы безъ мысли о немъ казались теперь невѣроятными, невозможными.

Я знаю что найдутся люди которые скажутъ что такая любовь тоже невѣроятна и невозможна. Я не буду спорить. Моя жизнь доказываетъ что она возможна.

На третій день послѣ достопамятнаго дня, столь полнаго потрясающимъ горемъ, но окончившагося торжественнымъ довольствомъ, я сидѣла и спокойно шила въ своей комнатѣ, куда я охотно удалялась подъ разными предлогами. Быть одной было теперь моимъ величайшимъ наслажденіемъ. Чиканье моихъ часовъ, лежавшихъ на столѣ предо мной, было единственнымъ звукомъ нарушавшимъ тишину. Я глядѣла нѣжно на ихъ красивый бѣлый ликъ и думала о матери кузена Конрада, думала какою она была счастливою женщиной и какъ я любила бы ее еслибы знала.

Затѣмъ, вспомнивъ что скоро должна была придти почта, я начала прислушиваться, но не тревожно. Я не надѣялась что онъ напишетъ еще разъ, такъ какъ до его возвращенія осталось только три дня. Онъ обѣщалъ вернуться въ среду, и я не сомнѣвалась что онъ одержитъ обѣщаніе. Строгая пунктуальность и вѣрность своему слову были въ числѣ его характеристическихъ особенностей. Если онъ обѣщалъ сдѣлать извѣстное дѣло въ извѣстное время, можно было быть увѣреннымъ что ничто кромѣ крайней необходимости не помѣшаетъ ему сдержать слово. Даже въ мелочахъ онъ былъ самымъ аккуратнымъ человѣкомъ изъ всѣхъ кого я знала. Когда я однажды сказала ему это, онъ отвѣчалъ смѣясь что жизнь такъ переполнена дѣломъ что при недостаткѣ аккуратности весь ея механизмъ пошелъ бы скоро вкривь и вкось.

Я уклоняюсь отъ моего разказа увлекаясь подробностями этой безупречной жизни. Нѣкоторымъ женщинамъ выпадаетъ на долю любить свысока, жалѣя и прощая, мнѣ, благодаря Бога, пришлось любить оставаясь внизу.

Я сидѣла думая какъ уладилъ онъ хлопотливое дѣло, чужое дѣло, о которомъ онъ мнѣ говорилъ и для котораго онъ поѣхалъ въ Лондонъ, сидѣла счастливая и ни мало не предчувствуя приближавшагося ко мнѣ горя, какъ мы его никогда не предчувствуемъ, къ счастію для насъ, пока оно не постучится въ вашу дверь. Въ мою дверь оно постучалось опять рукою мистрисъ Риксъ.

— Идите немедленно къ генералу. Онъ получилъ письмо.

— Отъ моей матери?

Но хотя я сказала «отъ моей матери», я подумала не о ней одной и похолодѣла отъ страха не исключительно за нее.

— Нѣтъ, мой бѣдный другъ, не прямо отъ нея. Докторъ…

Такъ она больна? Моя мать больна! И толкнувъ въ сторону мистрисъ Риксъ, я слетѣла внизъ какъ стрѣла и остановилась только въ комнатѣ дѣдушки.

Онъ далъ мнѣ письмо немедленно.

Моя бѣдная мать! Ея недѣльное молчаніе, ея отказъ отъ послѣдняго приглашенія, ея распоряженіе чтобы меня не пускали къ ней, объяснились теперь вполнѣ. Въ селеніи была оспа и мать моя заразилась. Опасности не было, какъ увѣрялъ докторъ, но все же она была очень больна и не могла написать сама. Онъ писалъ по ея порученію, увѣдомляя обо всемъ этомъ дѣдушку и передавая ея просьбу чтобы меня не пускали къ ней. Она пользуется надлежащимъ уходомъ, докторъ, мистрисъ Голдингъ и сидѣлки ихъ больницы дѣлаютъ для нея все нужное, и дочь ея не должна подвергаться ни малѣйшему риску. Она строго запрещала мнѣ пріѣзжать къ ней.

— Жестоко! жестоко! рыдала я пока не встрѣтила удивленнаго взгляда дѣдушки. — Нѣтъ, не жестоко, а похоже на нее, она всегда говорила мнѣ что поступитъ такъ въ подобномъ случаѣ. Она говорила что жизнь ея была бы совершенно одинока еслибы не я и что она предпочтетъ умереть одинокой, не взглянувъ на меня предъ смертью, чѣмъ повредить мнѣ. О, мать, мать!

Мнѣ показалось что дѣдушка былъ тронутъ. Если онъ сердился на меня за сэръ-Томаса, то въ эту минуту онъ простилъ мнѣ. Его тонъ и обращеніе были чрезвычайно ласковы.

— Успокойтесь, моя милая, вы видите что до сихъ поръ все идетъ хорошо. Мистрисъ Пикарди очевидно внѣ опасности и безъ сомнѣнія скоро выздоровѣетъ. Она поступила чрезвычайно благоразумно и я уважаю ее за это. Я напишу это доктору и попрошу его быть какъ можно внимательнѣе къ ней и извѣщать насъ о ней ежедневно.

— Извѣщать насъ о ней! воскликнула я съ удивленіемъ, потому что вопреки всѣмъ предостереженіямъ матери я думала только о томъ какъ бы поскорѣе собраться и уѣхать къ ней.

— Да, ежедневно или черезъ день, такъ какъ онъ говоритъ что случай не опасный, продолжалъ дѣдушка, очевидно утомленный моими слезами. — И если мистрисъ Риксъ придумаетъ послать ей что-нибудь, вина или желе, я буду очень радъ, если только мы не рискуемъ заразиться, потому что я ужасно боюсь оспы. Во время моей молодости она была истиннымъ бичомъ. Двухъ изъ знакомыхъ мнѣ женщинъ она лишила навсегда ихъ блестящихъ надеждъ на будущее. Но ваша почтенная матушка не молода и не….

— Нѣтъ, она прекрасна, прекрасна для меня! воскликнула я съ негодованіемъ. — Она лучше всѣхъ на свѣтѣ. О, еслибъ она написала мнѣ съ самаго начала что она больна, я была бы уже давно съ ней!

— Не намѣреваетесь ли вы отправиться къ ней теперь?

Намѣревалась ли я отправиться къ ней? Не знаю. Я промолчала.

— Такой шагъ, продолжалъ дѣдушка, — былъ бы въ высшей степени неблагоразуменъ. Она сама запрещаетъ его, и я уважаю ее за это. Вы не принесли бы ей никакой пользы и могли бы испортить свою будущность.

Испортить свою будущность! Вѣроятно потому что мое лицо было моимъ счастіемъ, а оспа могла изуродовать его и лишить меня возможности выйти за другаго сэръ-Томаса Апилтона. Эта мысль заставила меня рѣшиться.

Я сказала со спокойствіемъ которое изумило меня самое потому что сердце мое разрывалось отъ горя и негодованія: Что если мать запрещаетъ мнѣ ѣхать къ ней только изъ опасенія за меня, то я намѣрена ослушаться ее.

Тутъ я увидала въ первый разъ къ чему былъ способенъ дѣдушка когда ему противорѣчили. Міръ праху его! Я не буду вспоминать ни того что онъ наговорилъ, ни выраженія появившагося на его благородномъ старомъ лицѣ. Онъ возложилъ большія надежды на меня, бѣдную Эльму Пикарди, послѣднюю представительницу его рода по прямой линіи, и ему тяжело было отказаться отъ нихъ.

— Знайте, сказалъ онъ въ заключеніе, — что если вы уѣдете теперь изъ этого дома, вы не вернетесь сюда никогда. Все что я хотѣлъ датъ вамъ перейдетъ къ вашему кузену Конраду. Слышите?

— О, да!

И я была довольна, довольна что ему достанется все, а мнѣ ничего, что моя потеря будетъ для него пріобрѣтеніемъ. Но въ слѣдующую минуту я узнала еще нѣчто.

— Я не задерживаю васъ болѣе, Эльма. Если у васъ есть свое горе, у меня тоже есть свое. Сегодня утромъ я получилъ письмо отъ Конрада которымъ онъ увѣдомляетъ меня что намѣренъ вернуться немедленно въ Индію.

Я слышала отъ людей испытавшихъ внезапныя пораженія, такія напримѣръ какъ рана отъ огнестрѣльнаго орудія, что въ первыя мгновенія они не чувствовали никакой боли. Раненый можетъ простоять съ минуту не колеблясь, даже съ улыбкой на губахъ.

Еслибы дѣдушка смотрѣлъ на меня, онъ не замѣтилъ бы во мнѣ никакой перемѣны; но онъ закрылъ лицо рукой и продолжалъ грустно:

— Такъ рѣшите же какъ вы поступите, если только женщина способна рѣшать. Если вы останетесь, я буду посылать ежедневно узнавать о вашей матери; если вы рѣшитесь уѣхать, то хотя это будетъ безумнымъ поступкомъ, моя коляска къ вашимъ услугамъ. Но помните что вы не вернетесь ко мнѣ. Прощайте. Черезъ часъ вы скажете мнѣ свое рѣшеніе.

Онъ всталъ и поклонился мнѣ съ холодною учтивостью, мнѣ, бѣдной дѣвушкѣ у которой мать была при смерти.

Но я не вѣрила этому. Я слѣпо приняла свидѣтельство доктора что болѣзнь ея легкая и что худшее уже миновало и старалась успокоить свою совѣсть мыслію что я обязана повиноваться матери и дѣдушкѣ. Тѣмъ не менѣе вспоминая это время я жалѣю себя. Тяжело было вынести это испытаніе, въ особенности то о чемъ не зналъ никто.

Но я знала. Въ глубинѣ души я вполнѣ сознавала что моя борьба и трудность выбора происходили не отъ страха разсердить дѣдушку и не отъ желанія спасти себя, свою молодую жизнь, свою красоту которая въ послѣднее время стала почему-то очень дорога мнѣ.

Еслибъ я вернулась къ матери, а кузенъ Конрадъ уѣхалъ черезъ мѣсяцъ въ Индію, я можетъ-быть не увидала бы его болѣе въ этомъ мірѣ. Дѣдушка не позволилъ бы ему съѣздить ко мнѣ чтобы проститься со мною. И я сама по всей вѣроятности не согласилась бы на это. Я обязана была бы поступить какъ моя мать поступила со мной, то-есть запретить ему входъ въ нашъ домъ. Да, еслибъ я уѣхала въ этотъ день, я никогда не увидала бы опять его лицо, никогда не услышала бы опять его голосъ.

О, Боже мой! Боже мой!

Я инстинктивно воскликнула это сознавъ въ первый разъ въ жизни что въ его власти лишить насъ разомъ всего что привязываетъ насъ къ жизни. Моя мать, кузенъ Конрадъ, я могла лишиться ихъ обоихъ. А предавшись ей одной, я неминуемо лишилась бы его. Что мнѣ было дѣлать?

Я поступила такъ какъ мы всѣ склонны поступать, я отсрочила рѣшеніе. Я сказала себѣ что я еще такъ молода что не должна поступать вопреки приказаніямъ матери и дѣда и что если я послушаюсь ихъ безпрекословно, никто изъ нихъ не будетъ въ правѣ осуждать меня, что бы ни случилось. Я во всякомъ случаѣ покорюсь имъ до среды, то-есть до пріѣзда кузена Конрада, который съ своимъ здравымъ сужденіемъ рѣшитъ безошибочно какъ должна я поступить.

О, жалкая софистика! Я старалась лживыми аргументами оправдать то что мнѣ хотѣлось сдѣлать, я поддалась влеченію чувства до того всепоглощающаго что я не понимала ни его, ни себя. Не переставая думать о матери, тоскуя о ней и о возможности ухаживать за ней самой, я въ то же время чувствовала что должна была во что бы то ни стало остаться чтобы взглянуть еще разъ на его лицо, на единственное лицо которое когда-либо стояло между ею и мною.

Спустя часъ я постучалась къ дѣдушкѣ и сказала ему что я во всякомъ случаѣ останусь еще на день — я не смѣла сказать на два дня изъ опасенія что онъ догадается. Но онъ повидимому даже забылъ для чего я пришла пока я не напомнила ему.

— Конечно, конечно. Мы пошлемъ немедленно узнать объ ея здоровьи и надѣюсь что она скоро поправится. Она навѣрное согласится со мной что вы поступили благоразумно. Что касается меня, я очень радъ что вы остаетесь. Когда Конрадъ уѣдетъ, вы будете единственнымъ утѣшеніемъ моей старости.

Онъ погладилъ мою руку почти нѣжно. О, какой лицемѣркой почувствовала я себя!

Большую часть этихъ двухъ дней я провела въ его кабинетѣ. Ему повидимому пріятно было имѣть меня при себѣ, а мнѣ пріятно было быть у него. Ухаживать за нимъ было легче чѣмъ сидѣть сложа руки и слушать ужасные потоки рѣчей мистрисъ Риксъ. Бѣдная женщина была мучительно добра со мною. Она помогла мнѣ уложить корзинку лакомствъ для моей матери, но отдала строгое приказаніе чтобы посланный не входилъ въ домъ. Она не отходила отъ меня пока я писала письмо, симпатизировала моимъ потокамъ слезъ, но въ то же время разказывала мнѣ безчисленныя исторіи о знакомыхъ ей семействахъ вымершихъ отъ оспы или обезображенныхъ ею на всю жизнь.

— Еслибъ у вашей матери была какая-нибудь другая болѣзнь, я сказала бы: поѣзжайте къ ней немедленно. Мать есть мать, какъ вы сами знаете. Когда моя мать умирала, я просиживала у ея постели ночь за ночью въ продолженіи трехъ недѣль. Двое послѣднихъ сутокъ я не отходила отъ нея ни на минуту пока она не испустила послѣдняго вздоха. Я сама закрыла ей глаза и возблагодарила Господа, душа моя, потому что она ужасно страдала.

— О, замолчите, замолчите! простонала я.

Бѣдная женщина поцѣловала меня обливаясь слезами и помолчала около трехъ минутъ.

Затѣмъ она перемѣнила предметъ разговора и заговорила о «бѣдномъ майорѣ Пикарди» и объ его внезапномъ отъѣздѣ въ Индію, удивляясь для чего онъ уѣзжаетъ когда могъ бы легко выйти въ отставку. По естественному ходу вещей ему не долго пришлось бы ждать Пикардійскаго наслѣдства.

— Родовое имѣніе должно перейти къ нему, но все благопріобрѣтенное, какъ я уже говорила вамъ, генералъ можетъ оставить кому пожелаетъ и можетъ-быть оставитъ вамъ, такъ какъ онъ очень недоволенъ отъѣздомъ майора. Къ тому же Индія опасна для здоровья майора, а если онъ умретъ, что будетъ съ родовымъ имѣніемъ? Не то чтобъ я думала что онъ проживетъ до старости, однако при осторожномъ образѣ жизни онъ могъ бы, бѣдный, протянуть еще нѣсколько времени, можетъ-быть даже нѣсколько лѣтъ. Но онъ вѣроятно думаетъ что о нѣсколькихъ годахъ жизни не стоитъ хлопотать, такъ какъ у него нѣтъ ни жены, ни дѣтей. Онъ сказалъ мнѣ это самъ нѣсколько дней тому назадъ.

Послѣднему я не повѣрила зная его твердый характеръ, но повѣрила многому другому. И я слушала эти разсужденія какъ святой Севастіанъ долженъ былъ слушать свистъ каждой стрѣлы пущенной въ него, слушала пока мои страданія не уподобились отчасти страданіямъ этого бѣднаго молодаго мученика, изображеніе котораго я видѣла въ Національной Галлереѣ, куда ходила иногда съ матерью. Она любила картины въ былое время.

О, это время! Три мѣсяца тому назадъ остаться вдали отъ больной матери, еслибъ даже она сама приказала это, показалось бы мнѣ такимъ же дикимъ поступкомъ какъ не подать ей помощи изъ опасенія замочить руку, еслибъ она тонула. По временамъ, какъ ни обольщала я себя увѣреніемъ что я обязана повиноваться, я живо сознавала какимъ я была малодушнымъ, эгоистическимъ созданіемъ, хотя меня удерживалъ не глупый страхъ за мое красивое лицо и за мою молодую жизнь, вся прелесть коей зависѣла отъ непрочной жизни другихъ.

Во вторникъ вечеромъ, когда я гуляла съ мистрисъ Риксъ, отказавшеюся для этого отъ картъ, когда птицы пѣли свою послѣднюю вечернюю пѣснь, небо было чисто и земля прекрасна, я представила себѣ больную мать въ постели, одинокую, можетъ-быть тщетно просящую помощи, во всякомъ случаѣ не имѣющую при себѣ меня, своей родной дочери, которая, зная всѣ ея привычки, могла бы ухаживать за ней лучше всѣхъ, я такъ живо представила себѣ все это что мною овладѣлъ ужасъ. Еслибы не была ночь, я кажется ушла бы къ ней немедленно, хотя бы пришлось пройти всю дорогу пѣшкомъ.

Мистрисъ Риксъ съ трудомъ уговорила меня вернуться домой и лечь въ постель. Я наконецъ уступила, сказавъ себѣ: осталось ждать только двѣнадцать часовъ.

Ждать чего? Послѣдняго взгляда на его лицо, послѣдняго псжатія его руки, чтобы затѣмъ скрыть навсегда въ своемъ сердцѣ любовь до которой ему не было дѣла, горе котораго онъ не могъ видѣть. Я только прощусь съ нимъ самымъ обыкновеннымъ образомъ и возвращусь къ моей матери чтобы начать снова прежнюю жизнь, прежнюю, но съ нѣкоторою перемѣной касавшеюся только меня. Никто другой не будетъ страдать отъ нея. Если я буду осторожна, даже мать не замѣтитъ ея.

Такъ съ какою-то тупою покорностью всему что бы ни случилось, безъ дальнѣйшихъ попытокъ къ сопротивленію, я заснула во вторникъ вечеромъ, а въ среду утромъ, въ свѣтлое солнечное утро, проснулась съ чувствомъ человѣка который знаетъ что ему предстоитъ часа чрезъ два выйти изъ стѣнъ тюрьмы и вздохнуть опять свѣжимъ воздухомъ и увидать опять ясное небо и затѣмъ, въ полномъ цвѣтѣ силъ, со всѣми задатками для того чтобъ быть счастливымъ, «aimer et d'étre aimé» (какъ написалъ молодой Французъ, Руссель, погибшій такимъ образомъ въ послѣднюю ужасную революцію, до которой и мнѣ довелось дожить), быть поставленнымъ съ завязанными глазами къ столбу и разстрѣляннымъ.

ГЛАВА XII.

Я провела большую часть утра среды въ кабинетѣ дѣдушки. Я читала ему вслухъ газеты, писала письма и исполняла другія мелкія порученія которыя обыкновенно возлагались на кузена Конрада.

— Пріучайтесь помогать мнѣ, сказалъ старикъ грустнымъ тономъ. — У меня не останется никого кромѣ васъ, когда Конрадъ уѣдетъ.

Въ послѣдніе дни и въ особенности въ это утро во мнѣ впервые начала проявляться способность которую мать моя считала противовѣсомъ для всѣхъ другихъ способностей и которой она, къ своему сожалѣнію, не находила во мнѣ, — способность называемая самообладаніемъ. Дѣдушка ласково хвалилъ меня за мое спокойствіе.

— Можно подумать что вамъ двадцать два или двадцать три года, а не восемнадцатый.

Только восемнадцатый! Какой долгій и скучный жизненный путь лежалъ предо мной, если я родилась въ него и въ его фамилію (всѣ Пикарди, кромѣ послѣдняго поколѣнія, были долговѣчны) и если мнѣ суждено дожить до семидесяти лѣтъ. Однако онъ былъ все еще счастливъ.

Но я! Я содрогалась при мысли о будущемъ и недоумѣвала какъ проживу я столько лѣтъ.

Теперь этого недоумѣнія уже нѣтъ. Я почти увѣрена что проживу какъ и онъ до глубокой старости, какъ послѣдній листъ на деревѣ, одинокая, но не несчастная, потому что я покорилась судьбѣ и не жалуюсь. Жизнь не можетъ быть вполнѣ безотрадною когда мы ищемъ утѣшенія въ милосердіи Господа.

Кузенъ Конрадъ не сказалъ въ какое время дня онъ вернется, и при каждомъ звонкѣ я думала что это онъ. Но онъ вернулся безъ всякаго предувѣдомленія и вошелъ къ намъ какъ будто простился съ нами только вчера: все шло по-старому.

— Генералъ! Кузина Эльма! Какъ уютно въ этой комнатѣ когда вы сидите такъ вмѣстѣ. И онъ пожалъ руки намъ обоимъ.

Затѣмъ онъ сѣлъ и дѣдушка тотчасъ же заговорилъ съ нимъ объ его отъѣздѣ въ Индію.

Мнѣ можетъ-быть слѣдовало уйти, но они не сказали мнѣ ничего и не обращали на меня повидимому никакого вниманія какъ будто я была стуломъ или столомъ. Я взяла книгу и осталась. Нѣсколько лишнихъ минутъ въ его присутствіи что-нибудь да значили, и я не рѣшилась уйти. О моихъ дѣлахъ не было сказано ни слова и я сама на минуту совсѣмъ забыла о нихъ. Я сидѣла въ моемъ углу и только смотрѣла и смотрѣла.

Онъ казался не совсѣмъ здоровымъ и нѣсколько грустнымъ, но кроткое выраженіе его губъ не измѣнилось, также какъ и его взглядъ, спокойный, далекій, божественный, такой взглядъ какого я не видѣла ни у кого другаго.

И я опять подумала что еслибы моя смерть могла сдѣлать его счастливымъ на всю жизнь, хотя бы съ другою женщиной, какъ охотно умерла бы я хоть въ слѣдующую минуту.

Онъ и дѣдушка говорили съ жаромъ. На всѣ аргументы генерала онъ отвѣчалъ не много.

— Нѣтъ, я не имѣю никакой особой причины для отъѣзда, по крайней мѣрѣ такой которая имѣла бы значеніе для кого-нибудь кромѣ меня. Я дѣйствительно утомился праздностью, какъ вы говорите. Я послужу пока еще въ силахъ служить и черезъ нѣсколько лѣтъ пріѣду опять.

— Чтобы найти меня въ могилѣ.

— О, нѣтъ, вы не умрете такъ скоро. Я найду васъ бодрымъ восьмидесятилѣтнимъ старцемъ, а эту молодую особу — повернулся онъ ко мнѣ — цвѣтущею матерью семейства. Кстати, кузина Эльма, передали вы мое порученіе вашей матушкѣ? Надѣюсь что она здорова.

Я не могла выдержать долѣе, я заплакала. Онъ тотчасъ же подошелъ ко мнѣ.

— Что съ вами? Что случилось? Надѣюсь что я не оскорбилъ васъ моею шуткой, прибавилъ онъ шепотомъ.

Онъ очевидно не зналъ ничего, но дѣдушка тотчасъ же сказалъ ему о моемъ горѣ.

— Какъ? Ея мать больна, а Эльма все еще здѣсь!

Это было сказано не тономъ упрека или осужденія, но съ какимъ-то грустнымъ удивленіемъ. Я мгновенно поняла какъ слѣдовало мнѣ поступить и какъ дурно я поступила и что онъ могъ подумать обо мнѣ.

— Она здѣсь потому что я не пустилъ ея, сказалъ дѣдушка поспѣшно и полуизвиняясь, какъ будто онъ тоже понялъ что думалъ кузенъ Конрадъ. — Мистрисъ Пикарди сама такъ благоразумна что просила не пускать ея. Подумайте какой опасности подверглась бы она еслибы поѣхала. Вы, какъ свѣтскій человѣкъ, Конрадъ, должны знать что съ ея красотой….

— Да, я знаю все, но тѣмъ не менѣе я думаю что она должна была вернуться къ матери.

Онъ сказалъ это такъ мягко и просто что даже дѣдушка не могъ обидѣться. Что касается меня, я начала упрашивать его помочь мнѣ и убѣдить дѣдушку отпустить меня.

— Я ничего не боюсь за себя, сказала я.

— Я знаю это, бѣдное дитя. Я постараюсь уладить это дѣло.

Онъ посадилъ меня въ кресло и сталъ возлѣ меня, держа мою руку и какъ бы готовясь защищать меня если это понадобится. Но это не понадобилось. Или дѣдушка сознавалъ свою ошибку, или онъ не хотѣлъ настаивать на своемъ чтобы не навлечь на себя «надоѣданія», или же, если объяснить его поступокъ высшею и благороднѣйшею причиной, какъ мы должны были бы поступать со всѣми, онъ убѣдился послѣ немногихъ словъ что кузенъ Конрадъ былъ правъ.

— Эльма доказала свое благоразуміе и свое послушаніе тѣмъ что осталась когда я требовалъ этого, сказалъ онъ съ достоинствомъ. — Но если вы полагаете что она должна вернуться къ матери, и такъ какъ опасность вѣроятно уже миновала….

— Нѣтъ, опасность еще не миновала. Не будемъ обманывать себя. (Показалось ли мнѣ, или его рука дѣйствительно сжала мою?) Тѣмъ не менѣе Эльма должна ѣхать.

Въ эту минуту вошла мистрисъ Риксъ сильно встревоженная. Она получила извѣстіе что мистрисъ Пикарди въ этотъ день чувствовала себя нѣсколько хуже.

— Прикажите заложить коляску, сказалъ дѣдушка рѣшительно.

Послѣ этого началась суета, упаковка моихъ вещей и разговоры, разговоры — добрая мистрисъ Риксъ не дѣлала ничего безъ разговоровъ, — но вопреки всей поспѣшности, часъ спустя я все еще стояла въ моей комнатѣ, неподвижно глядя на все что дѣлалось для меня. Всѣ окружавшіе меня были такъ добры со мною, такъ ужасно добры какъ обыкновенно бываютъ люди съ тѣми съ кѣмъ по ихъ мнѣнію должно случиться что-нибудь особенное. Они давали мнѣ безконечныя наставленія какъ должна я ухаживать за матерью и беречь себя, — мнѣ, не имѣвшей понятія ни объ оспѣ, ни о какой-либо другой болѣзни, такъ какъ я сама никогда не была больна и никогда не ухаживала за больными. И они всѣ жалѣли меня, я помню что даже маленькая помощница кухарки пришла ко мнѣ и сунула мнѣ въ руку мѣшечекъ съ камфорой.

— Берегите себя, миссъ, берегите свою красоту, сказала она.

Изо всѣхъ домашнихъ только кузенъ Конрадъ не входилъ ко мнѣ. Я уже рѣшила что мнѣ придется уѣхать не простившись съ нимъ когда увидала его у двери гостиной.

— Мистрисъ Риксъ, мнѣ нужно поговорить съ вами.

И онъ объявилъ что привезъ доктора держащагося новой теоріи что вторичное оспопрививаніе служитъ вѣрнымъ предохранительнымъ средствомъ противъ зараженія оспой, и что все уже готово если я согласна подвергнуться операціи.

— Вы не откажетесь? Вы думаете только о своей матери, но я…. но мы должны думать и о васъ.

— Благодарю васъ, сказала я. — Какъ вы добры!

Онъ былъ добръ со всѣми кто былъ въ горѣ.

Не сказавъ болѣе ни слова я обнажила руку. Но когда докторъ открылъ свой футляръ съ инструментами, я содрогнулась.

— Очень это больно? Не то чтобъ я боялась боли…

Я дѣйствительно не испугалась бы даже смерти когда кузенъ Конрадъ стоялъ возлѣ меня и смотрѣлъ на меня полнымъ участія взглядомъ.

— Не бойтесь. Это не больнѣе укола булавкой, сказалъ онъ ободрительно. — Но это оставляетъ не совсѣмъ красивый слѣдъ. Подождите, докторъ, мистрисъ Риксъ, отверните рукавъ не много выше. Не будемъ портить ея красивую руку.

Докторъ попросилъ чтобы кто-нибудь подержалъ ее.

— Я подержу, сказалъ кузенъ Конрадъ видя что мистрисъ Риксъ боится. Она объявила что не выноситъ зрѣлища никакой операціи, даже самой ничтожной.

— Но вѣдь это не операція. Еслибъ это было операціей, добавилъ онъ со взглядомъ котораго я никогда не забуду, — мнѣ кажется что я предпочелъ бы сдѣлать ее самъ чѣмъ позволить кому-нибудь другому причинить вамъ боль.

Прошла минута молчанія. Докторъ медлилъ.

— Я забылъ спросить, сказалъ онъ наконецъ, — не рискуетъ ли эта молодая особа заразиться оспой въ настоящее время. Въ такомъ случаѣ оспопрививаніе только усилило бы опасность. Дней десять или двѣнадцать она не должна подвергаться ни малѣйшему риску.

— Это невозможно, сказала я съ какимъ-то страннымъ спокойствіемъ. — Я должна ѣхать. Моя мать можетъ умереть въ продолженіе десяти или двѣнадцати дней.

Кузенъ Конрадъ остановилъ руку доктора.

— Если такъ, то что же мы дѣлаемъ? Я совсѣмъ растерялся. Дайте мнѣ подумать.

Я видѣла что онъ приложилъ руку ко лбу. Потомъ онъ и докторъ отошли на другую сторону комнаты и заговорили вполголоса. Я подождала минуты двѣ и подошла къ нимъ.

— Я не могу ждать. Я должна ѣхать.

— Вы поѣдете, бѣдное дитя мое, сказалъ кузенъ Конрадъ. Онъ былъ очень блѣденъ, во говорилъ со мной спокойно, успокоительно, какъ съ ребенкомъ. — Выслушайте меня. Если вы теперь привьете себѣ оспу и отправитесь немедленно къ матери, вы заразитесь непремѣнно, если же вы поѣдете не прививъ себѣ оспы, есть надежда что первое оспопрививаніе избавитъ васъ отъ зараженія. Докторъ не ручается что вы не заболѣете, но это возможно. Какъ вы рѣшите? Если вы поѣдете, то надо ѣхать немедленно. Поѣдете вы, или нѣтъ?

— Конечно поѣду.

Онъ вздохнулъ глубокимъ вздохомъ облегченія.

— Видите, докторъ. Я такъ и думалъ.

— Она подвергается большой опасности, сказалъ старикъ-докторъ, глядя на меня съ сожалѣніемъ.

— Я знаю это, знаю можетъ-быть лучше всѣхъ. Тѣмъ не менѣе она должна ѣхать. Пойдемте, Эльма, проститесь съ дѣдушкой.

Онъ взялъ меня подъ руку и мы сошли внизъ, сопровождаемые мистрисъ Риксъ. Она плакала, добрая женщина. Но я не могла плакать.

Дѣдушка былъ тоже очень ласковъ.

— Грустное разставаніе, Эльма, сказалъ онъ. — Мы всѣ будемъ очень чувствовать ваше отсутствіе. Не правда ли, Конрадъ? Ея молодая жизнь была такою отрадой для насъ стариковъ.

— Да, отвѣчалъ кузенъ Конрадъ.

— Прощайте, душа моя, и да благословитъ васъ Богъ. Поцѣлуйте меня.

Я поцѣловала его такъ нѣжно какъ не цѣловала никого кромѣ матери. Сердце мое разрывалось. Я не желала теперь ничего какъ только уѣхать поскорѣе. Мое положеніе становилось тяжеле съ минуты на минуту.

— Ѣдетъ кто-нибудь проводить ее? спросилъ дѣдушка.

Я отвѣчала съ жаромъ что мнѣ не нужно никого, что я предпочитаю быть одною, что я не желаю чтобы кто-нибудь подвергъ себя опасности заразиться въ вашемъ домѣ. И они похвалили меня, дѣдушка и мистрисъ Риксъ, за мое благоразуміе, только кузенъ Конрадъ не сказалъ ничего.

До послѣдней минуты, когда я сидѣла уже въ коляскѣ, а онъ стоялъ возлѣ съ обнаженною головой подъ яркимъ солнцемъ и казался такимъ старымъ, такимъ изнуреннымъ. А день былъ такой свѣтлый! Какъ счастливъ былъ, повидимому, весь міръ кромѣ меня.

— Если я не ѣду съ вами, то не потому чтобъ я боялся заразиться. Надѣюсь что вы этого не думаете.

— Нѣтъ.

— Такъ прощайте и да благословитъ васъ Богъ, дорогое дитя мое.

Онъ сказалъ это, эти самыя слова. Какъ ни была я взволнована, но я запомнила ихъ навсегда.

Минуту спустя я уѣхала, уѣхала отъ него, отъ звуковъ его голоса, отъ его лица, уѣхала во мракъ, тревогу, страданіе. Всей тяжести этого страданія я не могла еще представить себѣ въ ту минуту. Потому что къ нему примѣшалось раскаяніе, раскаяніе которое при моей юношеской горячности сдѣлалось для меня «червемъ не умирающимъ, пламенемъ не угасающимъ». Лишь только я увидала опять знакомыя мѣста, даже раньше чѣмъ мы въѣхали въ наше селеніе, начались муки угрызенія совѣсти. Горькое привѣтствіе мистрисъ Голдингъ: «Такъ вы пріѣхали наконецъ, миссъ Пикарди; давно пора», и ея саркастическій отвѣтъ на мой вопросъ какъ чувствуетъ себя мать: «очень хорошо и пользуется отличнымъ уходомъ» были лишнею жестокостью. Мои страданія были и безъ этого достаточно сильны.

— Извините, миссъ, но такъ какъ мы не ожидали васъ, то гостиная не убрана. А на верхъ вы конечно не пойдете.

Я не отвѣчала ничего и начала медленно подниматься по узкой лѣстницѣ. Какъ узка и темна показалась она мнѣ послѣ Рояль-Кресенда, и какъ малъ и тѣсенъ былъ весь домъ. И мать моя жила здѣсь одна, въ постели, при смерти, между тѣмъ какъ я… О, горе мнѣ, горе мнѣ! Проститъ ли мнѣ это когда-нибудь Богъ? Она проститъ, я знаю это, но проститъ ли Онъ, и прощу ли я себѣ сама?

Мнѣ кажется что угрызенія совѣсти тяжеле когда о нихъ никто не подозрѣваетъ. Никто не бранилъ меня. Даже мистрисъ Голдингъ послѣ своего перваго нелюбезнаго привѣтствія оставила меня въ покоѣ, слишкомъ занятая чтобы думать обо мнѣ и о моихъ проступкахъ. Она и всѣ домашніе были повидимому заняты исключительно моею матерью. Ясно было какъ всѣ они любили ее, съ какою заботливостью они всѣ ухаживали за ней.

А меня? На меня они обращали такъ же мало вниманія какъ еслибъ я была палкой или камнемъ.

— Вы не должны входить, сказала мистрисъ Голдингъ схвативъ меня за руку, когда я подошла къ знакомой двери. — Къ ней не входитъ никто кромѣ меня и сидѣлки. И она не нуждается въ васъ. Она просила и молила насъ чтобы мы не говорили вамъ объ ея болѣзни и чтобы мы не пускали васъ къ ней если вы пріѣдете. О послѣднемъ она, бѣдная, безпокоилась напрасно.

Я простонала отъ нестерпимой сердечной муки.

— Молчите, не то она услышитъ. Она не видитъ, но слухъ ея еще очень тонокъ. И вопреки всему что она говорила о темъ чтобы васъ не пускать въ этотъ домъ, она все прислушивается какъ будто ждетъ васъ.

— Я должна войти и войду.

— Нѣтъ, вы не войдете, миссъ Пикарди.

И безъ дальнѣйшихъ разсужденій мистрисъ Голдингъ втолкнула меня въ маленькую комнатку рядомъ со спальней матери, затворила дверь и прислонилась къ ней спиной.

— Вотъ ваше мѣсто и здѣсь вы останетесь потому что вы не нужны въ этомъ домѣ. Мнѣ очень жаль что эта комната такъ мала въ сравненіи съ тѣми гдѣ вы жили въ Рояль-Кресендѣ и скучна для молодой особы привыкшей выѣзжать каждый день, но въ настоящее время мы не можемъ предложить вамъ ничего лучше. Со временемъ, когда мать ваша начнетъ выздоравливать, если только ей суждено выздоровѣть…

Но при этихъ словахъ даже грубая старуха смягчилась, тронутая моимъ отчаяніемъ.

Знаетъ ли кто-нибудь что такое отчаяніе дочери забывшей о матери и о такой матери какъ моя?

Она никогда не забывала обо мнѣ, никогда не переставала ставить меня во всемъ на первый планъ какъ главный источникъ своего счастія. А я? Я забыла о ней въ такое время когда она наиболѣе нуждалась во мнѣ, я отодвинула ее на второй планъ, я предалась другимъ интересамъ и радостямъ, я хваталась за всѣ представлявшіеся мнѣ предлоги для того чтобъ остаться вдали отъ нея; и чужіе заботливо ухаживали за ней, между тѣмъ какъ я, ея родная дочь, довольствовалась поверхностными извѣстіями о ней и жила вдали отъ нея.

Вотъ какъ я смотрѣла на свое поведеніе, и чѣмъ бы ни извиняли его другіе, даже смягчившаяся мистрисъ Голдингъ, я не могла обманывать себя. Я знала что если мать моя умретъ, какъ намекала мистрисъ Голдингъ, то я никогда не буду опять счастлива, никогда въ этомъ мірѣ.

Я сидѣла какъ связанная по рукамъ и ногамъ, въ нѣсколькихъ шагахъ отъ нея, но не смѣя войти къ ней, боясь даже пошевелиться или сказать слово чтобъ она не узнала о моемъ присутствіи, что въ ея критическомъ положеніи могло имѣть очень опасныя послѣдствія, какъ объявили мнѣ докторъ и сидѣлка. Я видѣлась съ ними и они сказали мнѣ нѣсколько ободрительныхъ словъ, какія обыкновенно говорятся въ этихъ случаяхъ, и оставили меня просиживать въ одиночествѣ часъ за часомъ, близь торжественно тихой комнаты больной.

Весь день и половину ночи я просидѣла совершенно пассивно, не противясь ничему кромѣ старанія мистрисъ Голдингъ уложить меня спать. Къ чему мнѣ сидѣть, говорила она, когда я не нужна никому.

Это-то и было хуже всего что я не была нужна никому. Къ моему глубокому отчаянію примѣшалась зависть ко всѣмъ кто могъ быть полезенъ моей матери, кто могъ ухаживать за ней, между тѣмъ какъ я принуждена была сидѣть неподвижно.

Но я заслужила это, заслужила вполнѣ. Это было справедливымъ наказаніемъ за…. за что?

Я даже не спрашивала себя за что, я не пыталась опредѣлить странное чувство которое было причиной моего поведенія. Съ тѣхъ поръ какъ я переступила порогъ своего дома, я чувствовала что моя жизнь въ Батѣ окончилась навсегда какъ сновидѣніе.

ГЛАВА XIII.

Уснуть съ горя. Нѣкоторые знаютъ что это за сонъ, въ особенности въ молодости, и какъ ужасно пробужденіе.

Около полуночи я бросилась въ постель не раздѣвшись и проснулась предъ разсвѣтомъ, дрожа отъ холода и недоумѣвая гдѣ я и почему я заснула одѣтая. Но въ слѣдующую минуту я мгновенно вспомнила все.

Я собралась съ духомъ, встала и начала прислушиваться. Въ сосѣдней комнатѣ была тишина, могильная тишина. Даже слабый трескъ дровъ въ каминѣ, доносившійся до меня когда я засыпала, прекратился. Кто тамъ? Что тамъ дѣлается?

Я тихо отворила свою дверь. Сосѣдняя дверь была отворена настежь, такъ что я могла заглянуть въ комнату. Тамъ была полутьма; въ каминѣ догорали красные угли, предъ каминомъ, сидя на стулѣ, спала сидѣлка. Кровати я не могла видѣть, но въ той сторонѣ гдѣ она стояла слышалось слабое дыханіе и по временамъ тихіе вздохи.

О, моя мать, моя мать!

Она молилась, одна, среди ночи, больная, можетъ-быть умирающая, умирающая не видавшись со мной. Она повторяла слова которыя были ея утѣшеніемъ всю жизнь, какъ сказала она мнѣ однажды: «Отче нашъ» и «да будетъ воля Твоя».

Мое сердце разрывалось, но самообладаніе, которое она тщетно старалась внушить мнѣ и которое Господь внушилъ мнѣ другимъ образомъ, не измѣнило мнѣ. Прячась за дверью я не выдала себя ни малѣйшимъ звукомъ.

Нѣсколько минутъ спустя она тихо попросила воды, но не получивъ отвѣта повернулась съ покорнымъ вздохомъ.

Какъ должна я была поступить? Разбудить сидѣлку, или подойти къ матери самой. Но что если мое появленіе причинитъ ей вредъ, какъ мнѣ предсказывали, думала я. Что если увидавъ меня она испугается, встревожится? Но я вспомнила почти съ радостью что она не могла видѣть меня. Оспа, какъ его часто случается, сдѣлала ее на время совершенно слѣпой.

Она позвала опять и опять напрасно, — бѣдная сидѣлка, какъ я узнала послѣ, не спала восемь ночей. Послѣ этого я не могла остаться въ бездѣйствіи. Я вошла тихо въ комнату, подошла къ постели и взглянула на мою милую мать. О, какое зрѣлище!

Я слышала какъ одна бѣдная женщина съ порокомъ сердца оказала однажды: «слава Богу что мнѣ суждено умереть отъ чистой болѣзни». Да, многія болѣзни съ которыми намъ приходится бороться ужасны именно потому что о нихъ нельзя сказать этого, потому что онѣ такъ отвратительны для самого больнаго и для окружающихъ его. Оспа принадлежитъ къ числу ихъ.

У матери она была сравнительно въ легкой степени, сыпь не распространилась далѣе головы и лица, однако ея видъ, видъ моей матери, нѣкогда такой нѣжной и чистой что цѣловать ее, какъ я говорила иногда, было все равно что цѣловать букетъ фіалокъ, производилъ ужасное, отталкивающее впечатлѣніе.

Она съ трудомъ поворачивала голову, очевидно не находя для нея удобнаго положенія и говорила сама съ собой: — О, какъ длинна ночь! О, поскорѣй бы утро. Сидѣлка! Сидѣлка! Неужели некому дать мнѣ напиться?

Я рѣшилась рискнуть. Какъ не была я неопытна и подавлена горемъ, но я сумѣла приподнять ее, подержала стаканъ у ея тубъ твердою рукой, поправила ея подушки и уложила ее, какъ она сказала, «такъ покойно». Я повторила это нѣсколько разъ, но она не догадалась что это я. Она говорила «благодарю васъ, моя милая», и повидимому удивлялась немного не получая отвѣта, нo и только. Ея страданіе было такъ сильно что ничто другое не могло остановить на себѣ ея вниманіе. Притомъ я дѣлала для нея только необходимое и дѣлала это какъ чужая. Бѣдная! Она улеглась опять, сложивъ руки съ кроткою покорностью и не ожидая отъ меня повидимому ничего болѣе, ни одного ласковаго слова, ни одного ласковаго прикосновенія.

— Ложитесь спать, сидѣлка. Я тоже постараюсь заснуть.

Я молчала; я должна была молчать для ея пользы и я молчала, но это было однимъ изъ самыхъ тяжелыхъ испытаній моей жизни. Я просидѣла у ея постели до утра. Она не подозрѣвала о моемъ присутствіи, а я не думала ни о чемъ и ни о комъ кромѣ нея.

Да, это правда. Видъ ея жалкаго лица изгладилъ изъ моей памяти всѣ другія лица, даже его лицо. Я вернулась къ дѣйствительности, мечтательная жизнь осталась позади. Сидя возлѣ нея, теперь уже спокойно, даже не плача, какъ сначала, я повторила слова которыя другая молодая женщина сказала не родной своей матери, а только свекрови: «пусть Господь сдѣлаетъ для меня то же и еще больше сего если что-нибудь кромѣ смерти разлучитъ меня съ тобою.»

Мнѣ кажется что я сумѣла бы вести себя такъ что мать не догадалась бы еще нѣсколько часовъ о моемъ присутствіи еслибы меня не выдала мистрисъ Голдингъ. Она вошла въ комнату съ потокомъ дневнаго свѣта, разбудила сидѣлку и повернувшись въ мою сторону, увидала меня.

— Боже мой! воскликнула она. — Вы здѣсь! Уходите скорѣе.

Я отвѣчала шепотомъ, но рѣшительно:

— Я не уйду. Я провела здѣсь половину ночи и съ этихъ поръ никто не будетъ ухаживать за моею матерью кромѣ меня.

Больные часто принимаютъ вещи спокойнѣе чѣмъ мы ожидаемъ. Они становятся равнодушными и не удивляются ничему. Моя мать спросила:

— Кого это вы хотите выслать отсюда, мистрисъ Голдингъ? Кто провелъ здѣсь половину ночи? Не дочь ли моя?

— Да, мама, моя милая, и вы позволите мнѣ остаться. Увидите какой я буду хорошею сидѣлкой. Я никогда не буду спать.

Она засмѣялась тихимъ, довольнымъ смѣхомъ, и протянула мнѣ руку, но тотчасъ же опомнилась и взяла ее назадъ.

— Зачѣмъ ты пришла? Я не велѣла тебѣ приходить.

— Теперь уже поздно говорить объ этомъ, потому что какъ вы слышали, я провела здѣсь половину ночи. И развѣ я не сумѣла уложить васъ покойно?

— О, да, такъ покойно. И какъ я рада что мое дитя опять со мной.

Вотъ все что было сказано съ ея и съ моей стороны. При такихъ обстоятельствахъ не говорятъ много. Даже мистрисъ Голдингъ не рѣшилась бранить меня. Она стояла съ чашкой чая въ рукахъ пока въ него не упала крупная слеза, потомъ отдала чашку мнѣ и ушла.

Сидѣлка послѣдовала за нею, можетъ-быть раздосадованная, но мало-по-малу онѣ обѣ успокоились и не оспаривали болѣе моего мѣста у постели моей матери. И хотя я была дѣйствительно, какъ онѣ говорили, «молодымъ, неопытнымъ созданіемъ», но онѣ видѣли что я старалась дѣлать все что могла и знала что я имѣла на это право.

И я продолжала ухаживать за матерью, дѣлая конечно разные промахи по неопытности, но по небрежности никогда. Всѣ мои чувства перешли въ одно, въ заботливость о матери. О словахъ преисполнившихъ меня такою радостью когда были сказаны: «берегите себя», я не подумала ни разу, также какъ и о сказавшемъ ихъ. Въ первый разъ въ жизни я испытала всепоглощающее вліяніе комнаты больнаго. Весь міръ повидимому сосредоточился въ ея тѣсныхъ четырехъ стѣнахъ, а внѣ ихъ все казалось туманнымъ и далекимъ. Въ это время ничто не заставило бы меня забыть о матери.

Ухаживаніе было очень тяжелое, самое тяжелое какое я когда-либо испытала, а я испытала ихъ въ жизни не мало. Одна физическая дѣятельность поглощала все вниманіе, не оставляя времени для надеждъ и опасеній. Твердо исполнять свое дѣло день за днемъ, часъ за часомъ, вотъ все для чего я жила. Что же касается опасенія заразиться или страха за свою жизнь, я не помню чтобъ эти чувства смутили меня хоть на минуту. Мы были опять, моя мать и я, заперты вмѣстѣ въ одной комнатѣ, подъ окомъ всевидящаго Создателя, но не знающія какова будетъ Его воля, возьметъ ли Онъ ее и оставитъ меня, или оставитъ ее и поразитъ меня, что я вполнѣ заслужила. О, какъ горячо я иногда чувствовала что я вполнѣ заслужила это!

Но Онъ не разлучилъ насъ. Мать моя мало-по-малу выздоровѣла, а я, подвергаясь постоянно опасности заразиться, по какой-то невѣдомой причинѣ не заразилась, какъ это иногда случается при оспѣ. Всѣ окружавшіе меня смотрѣли на меня съ сожалѣніемъ и съ безпокойствомъ котораго я не чувствовала за себя, но день проходилъ за днемъ, а я оставалась совершенно здоровой и была всегда въ силахъ дѣлать все что отъ меня требовалось. Я ни разу не поколебалась ни тѣломъ, ни духомъ. Мать часто смотрѣла на меня съ нѣжнымъ довольствомъ во взглядѣ.

— Я иногда спрашивала себя какого рода женщиной будетъ моя дочь. Теперь я знаю, сказала она однажды.

Мы перемѣнились ролями, моя мать и я. Она была слаба, я сильна, болѣзнь сдѣлала ее безпокойною и раздражительною, я была всегда спокойна. Словомъ, какъ я сказала ей однажды смѣясь, она была ребенкомъ, я старухой. Это было величайшею перемѣной во мнѣ, я начала чувствовать себя старою.

Но стоило ли думать объ этомъ? Господь сохранилъ и мою мать и меня, хотя я рисковала своею жизнью, я была оставлена въ этомъ мірѣ чтобы бороться и трудиться много лѣтъ и быть когда-нибудь положенной въ гробъ съ лицомъ которое люди любящіе меня до сихъ поръ называютъ прекраснымъ.

Но лицо моей матери измѣнилось. Она поправилась быстрѣе чѣмъ можно было ожидать, но слѣды болѣзни остались на ея нѣжныхъ щекахъ и шеѣ, которую я уже взрослою дѣвушкой любила обвивать рукою когда засыпала. Выраженіе ея милаго лица не могло измѣниться, но его цвѣтъ, нѣкогда нѣжный и чистый какъ у ребенка, увялъ совершенно.

Но и объ этомъ не стоило горевать. Мы любимъ своихъ матерей не такъ какъ рыцари любятъ своихъ дамъ и мужья своихъ женъ, не за молодость и красоту. Я впрочемъ знала примѣръ рыцарской преданности женщинѣ некрасивой и нѣжной любви къ женѣ слабой и старой. Когда я опять свела мать внизъ въ первый разъ послѣ ея болѣзни, держа ее въ объятіяхъ живую и здоровую, я плакала такими страстными и радостными слезами какими можетъ-быть не плакалъ ни одинъ влюбленный. Ея жалкое увядшее лицо не значило ничего при мысли что она жива и здорова, что я боролась за нее со смертью и одержала побѣду, то-есть что Господь даровалъ мнѣ побѣду. Я была еще такъ молода, такъ полна жизни что не могла встрѣтить смерть такъ покорно, какъ научилась встрѣчать ее въ послѣдствіи. Въ день когда мать моя сошла опять внизъ, я распѣвала мою побѣдную пѣснь и плача, и бѣгая по всему дому какъ дитя.

Но это продолжалось только одинъ день. Затѣмъ наступило скучное время выздоровленія, когда матери дѣлалось то лучше, то хуже и когда въ домѣ происходила реакція противъ возбужденія сопровождающаго трудную болѣзнь, реакція всегда тяжелая и дѣлающая людей ворчливыми. Притомъ необходимо было приступить немедленно къ очищенію дома, а мы не могли выѣхать изъ него. Бѣдная мистрисъ Голдингъ! Она была очень добра съ нами и мы оцѣнили это вполнѣ когда вспомнили что она лишилась изъ-за насъ своихъ лѣтнихъ жильцовъ. Былъ уже іюнь, а переѣздъ въ ея домъ былъ для нихъ такъ же невозможенъ какъ для насъ выѣздъ.

— Мы должны вознаградить ее какимъ-нибудь образомъ, сказала однажды мать. Она начинала уже принимать участіе въ нашихъ домашнихъ дѣлахъ и финансовыхъ затрудненіяхъ, но я не хотѣла допустить этого. Я грозила ей что если она намѣрена продолжать смотрѣть на меня какъ на ребенка, то я возьму власть въ свои руки и буду обращаться съ нею какъ съ плѣнницей связанной хотя и шелковыми узами, ro крѣпко. Она смѣялась и говорила что я становлюсь не только умною, но и деспотичной. Однако когда мистрисъ Голдингъ увѣряла ее что я дѣйствительно распоряжаюсь также благоразумно какъ она, мать слушала ее съ удовольствіемъ и гордостью.

О многомъ другомъ она повидимому совсѣмъ забыла. Она кажется ни разу не спросила ни о дѣдушкѣ и ни о комъ изъ Батскихъ. Можетъ-быть это было хорошо, потому что она вѣроятно огорчилась бы узнавъ, какъ я узнала случайно, что никто изъ нихъ не прислалъ ни разу узнать о ней; никто отъ нихъ не подходилъ даже къ калиткѣ нашего сада. Это было можетъ-быть къ лучшему во всѣхъ отношеніяхъ, но меня это тѣмъ не менѣе удивляло.

Мало-по-малу мы перешли отъ неестественной полужизни въ комнатѣ больной къ свѣтлому вседневному существованію и при этомъ замѣтили какъ мы обѣ измѣнились во многомъ, хотя и остались такими же друзьями какими были всегда.

Однажды мы сидѣли вмѣстѣ въ гостиной, то-есть я сидѣла и работала, а она лежала праздно, какъ это было у насъ теперь въ обыкновеніи. Я очень полюбила шить, занятіе ненавистное дѣвушкамъ, утѣшающее женщинъ. Докторъ только что ушелъ сказавъ что наша больная поправилась значительно и что она можетъ видѣться съ кѣмъ угодно. Только люди все еще боялись насъ, да намъ и некого было ждать. Но докторъ сказалъ что половина деревни освѣдомлялась о насъ, а одной особѣ онъ долженъ былъ доставлять бюллетень ежедневно.

Уже послѣ того какъ онъ ушелъ я внезапно догадалась кто была эта особа. Отказаться отъ друзей тяжело, но знать что друзья бросили насъ безсердечнымъ образомъ и что мы уже не можемъ думать о нихъ такъ хорошо какъ думали прежде, несравненно тяжелѣе. Молясь въ этотъ день вечеромъ я прибавила съ жаромъ: «благодарю Тебя, Господи». Онъ зналъ за что.

Но ни въ этотъ день, ни на слѣдующій я не позволила себѣ думать ни о комъ кромѣ моей милой матери, возвращенной мнѣ чуть не изъ могилы. О, чѣмъ можетъ быть дочь для матери, взрослая дочь начинающая пріобрѣтать благоразуміе женщины! И чѣмъ можетъ быть также мать для дочери, когда дочь способна оцѣнить ея достоинства и любитъ ее со страстью влюбленной и какъ требуетъ дочерній долгъ. Въ особенности когда долгъ не требуется. Моя мать никогда даже не произносила этого слова, а я любила ее, видитъ Богъ какъ я любила ее.

Окончивъ шитье, я принялась за наши недѣльные счеты, стоившіе мнѣ такого труда какъ будто я была канцлеромъ казначейства, а отдѣлавшись отъ нихъ, заговорила съ матерью о хорошей мысли которую подала мнѣ мистрисъ Голдингъ. Не отправиться ли намъ недѣли на двѣ на берегъ моря? Хозяйка во время нашего отсутствія могла бы вычистить домъ и оклеить его новыми обоями, затѣмъ мы возвратились бы опять къ ней и провели бы у нея все лѣто.

— Она не желаетъ разставаться съ вами. Она такъ привязалась къ вамъ.

— Но она набавитъ цѣну, а развѣ мы можемъ платить больше?

— Я могу, отвѣчала я съ гордостью. — Я не говорила съ вами объ этомъ до сихъ поръ боясь потревожить васъ. Докторъ предлагаетъ мнѣ учить его дѣтей лишь только мы выйдемъ изъ карантина. Онъ говоритъ что такая хорошая сидѣлка должна быть и хорошею учительницей, что конечно не слѣдуетъ одно изъ другаго, но я попробую, если вы согласны.

Она вздохнула. У нея тоже, можетъ-быть, были другія надежды, но она принуждена была отказаться отъ нихъ какъ и я отъ своихъ. Она помирилась съ тѣмъ что мнѣ придется быть учительницей.

Мы поцѣловались и чтобы развлечь ее я начала невинную ласковую болтовню, къ которой привыкаешь съ больными когда ихъ умъ слишкомъ слабъ, а умъ сидѣлки слишкомъ занятъ чтобы говорить о чемъ-нибудь кромѣ мелочныхъ вседневныхъ интересовъ. Мы проводили время очень прозаично, но вмѣстѣ съ тѣмъ были счастливы, какъ вдругъ я услышала въ саду шаги, знакомые шаги.

Моего перваго чувства я не могу опредѣлить, но я тотчасъ же вспомнила что приближеніе къ намъ было все еще опасно.

— Остановите его, воскликнула я вскочивъ и подбѣжавъ къ двери. — Кто-нибудь долженъ остановить его. Мистрисъ Голдингъ, скажите джентльмену чтобъ онъ не входилъ.

— Почему не входить?

И я увидала опять его доброе, улыбающееся лицо.

— Почему мнѣ не входить, кузина Эльма?

— Потому что это опасно. Мы все еще въ карантинѣ, какъ вамъ извѣстно.

— Конечно извѣстно, какъ извѣстно и все прочее, но я принялъ всевозможныя предосторожности. Мы съ вашимъ докторомъ большіе друзья и онъ самъ послалъ меня сюда. Мистрисъ Пикарди, можно мнѣ войти?

— Конечно, отвѣчала она очевидно очень довольная, и онъ вошелъ.

Онъ не сказалъ ничего, но я видѣла что онъ замѣтилъ перемѣну въ ней и былъ очень огорченъ, какъ за нее, такъ и за меня. Онъ сѣлъ возлѣ нея и началъ разговаривать съ ней, изрѣдка только взглядывая на меня и улыбаясь мнѣ. Но этого было достаточно. Я чувствовала какъ будто послѣ долгаго заточенія въ темной комнатѣ увидала опять дневной свѣтъ.

— Генералъ Пикарди свидѣтельствуетъ вамъ свое почтеніе и желаетъ всего лучшаго. Онъ покинулъ Батъ почти немедленно вслѣдъ за отъѣздомъ вашей дочери, говоря что безъ нея домъ его сталъ нестерпимо скученъ. Но я увѣдомлялъ его о васъ обѣихъ почти ежедневно.

— Такъ мы не были забыты вами, сказала матъ моя кротко, и я поняла что она принимала это ближе къ сердцу чѣмъ я полагала.

Кузенъ Конрадъ весело покачалъ головою.

— Эльма, скажите вашей матушкѣ что она еще мало знаетъ насъ, что вы знаете насъ лучше.

Она быстро подняла глаза, моя безцѣнная мать, сначала на него, потомъ на меня, нo мнѣ кажется что она не замѣтила ничего особеннаго. Въ немъ и не могло быть ничего особеннаго, что же касается меня, я привыкла принимать его доброту не перетолковывая ее въ ложную сторону. Я была увѣрена что за его откровенною дружбой не скрывалось ничего другаго и я отвѣчала ему какъ отвѣтила бы всякому другому другу къ которому чувствовала бы такое же уваженіе и довѣріе какъ къ нему.

Я принялась опять за свое шитье, предоставивъ ему разговаривать съ матерью, что очевидно доставляло ей большое удовольствіе. Пока я гостила въ Батѣ, онъ бывалъ у нея такъ часто что они сблизились болѣе чѣмъ я ожидала. Я только удивлялась что во все это время она ни разу не похвалила его, даже не сказала о немъ ни одного слова.

Онъ напился съ нами чаю и мы были очень счастливы въ его обществѣ, такъ счастливы что я почти перестала бояться за него. Подъ конецъ свиданія я съ большою радостью услышала что у него въ дѣтствѣ была сильная оспа и что онъ послѣ того много разъ подвергался опасности заразиться и всегда безнаказанно.

— Впрочемъ я остороженъ. Нельзя думать только о себѣ, и прежде чѣмъ вернуться домой я переодѣнусь и прибѣгну къ помощи окуриванія, такъ что вы можете быть спокойны на этотъ счетъ, мистрисъ Пикарди. Могу я навѣстить васъ опять?

— Мы будемъ очень рады видѣть васъ.

Въ тонѣ моей матери была какая-то сухость, но взглядъ ея выражалъ что она расположена къ нему. Я хорошо знала ея лицо.

— Мои посѣщенія будутъ продолжаться не долго, потому что я не оставилъ моего намѣренія уѣхать въ Индію, хотя отложилъ отъѣздъ на нѣкоторое время. Хотите знать какъ это устроилось?

И онъ разказалъ намъ безъ всякихъ извиненій и такъ естественно какъ будто мы были для него самыми близкими друзьями что мѣстность гдѣ стоитъ полкъ къ которому онъ причисленъ такъ здорова что по мнѣнію его доктора ему будетъ тамъ также хорошо какъ въ Англіи, если не лучше, и что два или три года проведенные тамъ могутъ совершенно возстановить его здоровье.

— И я очень желалъ бы чтобъ это случилось, хотя я вовсе не дорожилъ жизнью когда пріѣхалъ въ Англію. Я еще въ двадцать пять лѣтъ думалъ что моя жизнь отжита.

— Мнѣ сорокъ семь лѣтъ, а я еще не думаю что моя жизнь отжита.

— Но у васъ есть дочь?

— Да, у меня есть дочь.

Мать взглянула на меня взглядомъ полнымъ любви. Когда я опустилась на колѣни предъ ея диваномъ смѣясь, но вмѣстѣ съ тѣмъ едва удерживаясь отъ слезъ, кузенъ Конрадъ наклонился надъ нами и пожалъ мою руку. Кровь бросилась мнѣ въ лицо и мать замѣтила это.

Онъ провелъ послѣ этого не болѣе двухъ минутъ. Я проводила его до калитки, и когда топотъ его лошади по деревянной мостовой затихъ въ отдаленіи, я вернулась опять въ нашу гостиную.

Мать лежала неподвижно, устремивъ взглядъ прямо впередъ. Въ глазахъ ея было какое-то странное выраженіе, не совсѣмъ грустное, но задумчивое, какъ будто мысли ея были далеко. Письмо которое при прощаніи далъ ей кузенъ Конрадъ, сказавъ что оно отъ генерала и выразивъ надежду что она прочтетъ его съ такимъ же добрымъ чувствомъ съ какомъ оно послано, лежало нераспечатанное на ея колѣняхъ.

— Можно прочесть? спросила я пользуясь случаемъ сказать или сдѣлать что-нибудь.

Письмо было дѣйствительно очень доброе. Внизу была нетвердая подпись дѣдушки, но текстъ былъ написанъ рукою знакомой намъ обѣимъ. Дѣдушка посылалъ намъ стофунтовый билетъ, прося принять эту «бездѣлицу» для покрытія расходовъ по случаю болѣзни, пока онъ будетъ въ состояніи назначить постоянное содержаніе своей невѣсткѣ и ея дочери.

— Вамъ и вашей дочери, мать, видите? Онъ говоритъ о насъ обѣихъ вмѣстѣ. Онъ уже не хочетъ отнять меня у васъ, да еслибъ онъ и хотѣлъ, я не поѣхала бы къ нему. Я впередъ никогда не покину васъ, моя милая.

Она улыбнулась, но не отвѣтила ничего, ни одного слова.

Я ожидала что она скажетъ что-нибудь о нашемъ гостѣ и объ его посѣщеніи, но она не проронила о немъ ни слова пока мы не встали чтобъ идти въ постель. Тогда она спросила у меня письмо дѣдушки чтобы прочесть его опять и сказала:

— Все это очень великодушно съ его стороны, но я подозрѣваю что это сдѣлано по иниціативѣ майора Пикарди, на котораго онъ повидимому смотритъ какъ на сына.

— Я сама это думаю.

— Майоръ Пикарди очень добръ. Я никогда не встрѣчала человѣка благороднѣе, великодушнѣе и правдивѣе его. Зная его, нельзя не любить его.

Она устремила на меня проницательный, твердый, полусмѣющійся, полузадумчивый взглядъ. Въ эту минуту я поняла что мать угадала все.

ГЛАВА XIV.

Всю жизнь я была хранительницей безчисленныхъ сердечныхъ тайнъ, повѣренной въ любовныхъ исторіяхъ молодыхъ мущинъ и молодыхъ дѣвушекъ и всегда убѣждалась въ справедливости мудрой поговорки «чѣмъ меньше сказано, тѣмъ легче поправить». Многія глупыя фантазіи развились въ неумѣстную любовь подъ вліяніемъ разговоровъ съ неосторожно сочувствующимъ повѣреннымъ; что же касается повѣряющихъ, я всегда убѣждалась что тотъ кто чувствуетъ сильно, говоритъ мало. Счастіе еще иногда болтливо, но въ горѣ, — а къ любви всегда примѣшивается много горя, — ничто не приноситъ такого облегченія какъ молчаніе.

Мы съ матерью хранили строгое молчаніе, хотя читали въ сердцахъ другъ друга такъ ясно какъ въ книгѣ. О чемъ намъ было говорить? Онъ никогда не сказалъ мнѣ ни одного слова котораго нельзя было бы повторить во всеуслышаніе…. Что же касается меня, я не хотѣла думать о себѣ и о своемъ будущемъ. Мнѣ казалось что мое будущее кончается днемъ 18го сентября, то-есть днемъ отплытія парохода изъ Соутамптона.

По временамъ мы жили довольно полною жизнью, хотя по внѣшности она осталась бы такою же тихою и одинокой какъ до моей поѣздки въ Батъ, еслибы не посѣщенія одного друга которому наши интересы были также дороги какъ его интересы намъ. Онъ приходилъ только по воскресеньямъ, потому что въ теченіе недѣли былъ слишкомъ занятъ, и называлъ эти посѣщенія своимъ воскреснымъ отдыхомъ, прибавляя что за границей постарается замѣнить ихъ «воскресными посланіями».

Онъ говорилъ очень бодро о своемъ отъѣздѣ и съ увѣренностію о возвращеніи, предполагая вернуться не позже какъ черезъ четыре года.

— Эльмѣ будетъ тогда двадцать одинъ годъ, вамъ, мистрисъ Пикарди, только-что минетъ пятьдесятъ, а генералу только семьдесятъ пять и, какъ я сказалъ ему недавно когда онъ заговорилъ со мною о моемъ вступленіи во владѣніе Бродландомъ, пройдетъ еще много времени прежде чѣмъ это случится.

Но рано или поздно это должно было случиться и мы иногда всѣ трое говорили съ большимъ интересомъ о будущемъ, о томъ что онъ намѣревался сдѣлать со своимъ богатствомъ и вліяніемъ. Всѣ его планы были для другихъ, ни одного для себя. Ни одной мысли о себѣ. Всѣ помышленія только о томъ какъ бы сдѣлать какъ можно болѣе добра съ помощью благъ ожидавшихъ его впереди.

Какъ я гордилась имъ, какъ я горжусь имъ до сихъ поръ!

Моя мать, какъ я видѣла ясно, наслаждалась его обществомъ. Она сказала мнѣ однажды что въ немъ была какая-то особая привлекательность которой она не встрѣчала ни въ комъ кромѣ еще одного человѣка. Но во всемъ остальномъ онъ нисколько не похожъ на твоего отца.

Она прибавила это со вздохомъ, во не съ печальнымъ. Я увѣрена что она не была несчастна въ это время, скорѣе напротивъ, но задумчива и серіозна когда мы бывали одни. Когда же приходилъ кузенъ Конрадъ, она встрѣчала его всегда радушно и всѣми силами старалась чтобъ ему было пріятно у васъ, между тѣмъ какъ я иногда не могла сказать слова.

Какіе долгіе и тихіе воскресные дни проводили мы втроемъ въ нашей маленькой гостиной! Какія прогулки дѣлали мы по Тайпингу и по окрестнымъ полямъ! Онъ велъ всегда подъ руку мою мать, а я слѣдовала за ними, смотря на нихъ и наблюдая какъ нѣжно онъ обращался съ ней. Но я не ревновала ее къ нему, нисколько!

Сначала я замѣчала что его присутствіе дѣлало ее тревожною, склонною къ раздражительности, что она зорко подмѣчала нѣкоторыя его небольшія странности. Она никогда не говорила о немъ, она только изучала его, но мало-по-малу успокоилась, очевидно вполнѣ довольная имъ.

У меня было много времени для размышленій о нихъ обоихъ, потому что я не смѣла думать о себѣ, о томъ что будетъ со мною когда прекратятся его посѣщенія, когда насъ раздѣлитъ Океанъ, когда его милое присутствіе будетъ только воспоминаніемъ и мечтою. Но иногда въ безсонныя ночи эти мысли одолѣвали меня съ такою силой что я способна была бы ломать руки и стонать или вскочить съ постели и метаться по комнатѣ какъ дикій звѣрь по клѣткѣ, еслибы не боялась потревожить мать. Она протягивала иногда руку ощупывая меня, спрашивая: «ты все еще не спишь, дитя мое?» и обнимала меня.

Ея нѣжность со мною въ эти послѣднія недѣли, въ послѣдніе дни, не описать никакими словами. Она старалась чтобъ я была постоянно занята и я сама жаждала дѣятельности, хотя часто оставляла начатое дѣло недодѣланнымъ. Но что я ни дѣлала или оставляла недодѣланнымъ, она никогда не упрекала меня. Она обращалась со мною какъ съ больнымъ ребенкомъ, хотя никогда не говорила мнѣ что я больна. А я была дѣйствительно больна, больна душою отъ горя, отъ чувства горькаго униженія, смѣнявшихся по временамъ невыразимымъ счастіемъ. Но ни о счастіи, ни о страданіи мы никогда не говорили.

Только однажды, помню я, разказала она маѣ какъ бы случайно исторію одной своей подруги, дѣвушки не старше меня, которая, войдя однажды въ одну комнату увидала тамъ въ первый разъ человѣка котораго послѣ этой встрѣчи любила такъ или иначе всю жизнь.

— И онъ заслуживалъ ея любовь. Онъ былъ хорошій, благородный человѣкъ, прибавила мать.

— Вышла она за него?

— Нѣтъ.

Мы помолчали немного, потомъ она продолжала усердно работая иголкою:

— Свѣтъ можетъ-быть назвалъ бы это печальною исторіей, но я этого не думаю. Я никогда не осуждала ее, я даже почти не жалѣла ее. Любовь приходитъ къ намъ, какъ и все прочее, по волѣ Бога, но приноситъ ли она намъ пользу, или вредъ, это зависитъ отъ нашей собственной воли. Бываютъ разбитыя сердца и испорченныя жизни, но это обыкновенно слабыя сердца и эгоистическія жизни. Истинно благороденъ тотъ кто умѣетъ и любить и терпѣть.

Я не сказала ничего, но запомнила навсегда эти отрадныя слова и часто когда я готова была презирать себя, я утѣшалась мыслію что мать моя, читавшая въ моемъ сердцѣ, не презирала меня и я старалась научиться «терпѣть», какъ она выразилась.

Что она вытерпѣла за меня и чрезъ меня и часто, увы, отъ меня, потому что я бывала иногда очень раздражительна, не передать никакими словами. Матери только, мнѣ кажется, знаютъ что страдать за другихъ часто тяжелѣе чѣмъ страдать за себя. Въ то время я жалѣла себя, теперь, вспоминая это время, я жалѣю мать. Но я не помню чтобъ ей когда-нибудь въ обращеніи со мною измѣнило тихое материнское спокойствіе которое одно могло смягчать мое горе.

О томъ что чувствовала она убѣждаясь что счастіе ея дочери не зависѣло болѣе отъ нея одной, видя что власть ускользаетъ изъ ея рукъ и подозрѣвая можетъ-быть съ горечью и страхомъ что и любовь пропадаетъ, объ этомъ я тогда ни разу не подумала, но много думала въ послѣдствіи.

Какъ бы то ни было, но время шло и дошло до послѣдней недѣли и до послѣдняго дня, который кузенъ Конрадъ просилъ позволенія провести съ нами, какъ потому что мы были его «лучшими друзьями» такъ и потому что онъ имѣлъ сообщить намъ одно довольно важное предложеніе дѣдушки у котораго онъ гостилъ въ Бродландѣ.

«Это прелестное мѣсто», писалъ онъ «и прекрасно устроенное имѣніе, хотя оно и въ Ирландіи». Онъ любилъ шутить налъ антипатіей моей матери ко всему ирландскому и говорилъ что онъ не можетъ заслужить ея довѣрія потому что въ немъ есть небольшая примѣсь ирландской крова. Она отвѣчала смѣясь что онъ дѣйствительно обладаетъ всѣми ирландскими добродѣтелями, великодушнымъ сердцемъ, веселымъ нравомъ, способностью горячо сочувствовать, любезностью всегда предпочитающею сказать пріятное вмѣсто непріятнаго, но что касается его ирландскихъ недостатковъ, она еще не рѣшается судить о нихъ; время покажетъ.

— О, да, отвѣчалъ онъ иногда грустно, — еслибы только небо даровало мнѣ время.

Но на эти минутные припадки грусти я обращала мало вниманія; одно его присутствіе дѣлало меня счастливою, и когда онъ пришелъ опять, моя радость при свиданіи съ нимъ послѣ недѣльной разлуки, хотя я знала что это свиданіе послѣднее, была такъ сильна словно я не видалась съ нимъ годъ. Мы всѣ трое какъ будто забыли что намъ предстоитъ разстаться опять.

Онъ тотчасъ же заговорилъ съ матерью о предложеніи которое дѣдушка поручилъ ему передать намъ. Предложеніе состояло въ томъ чтобы мы переселились немедленно въ Бродландъ, и не въ качествѣ миссъ Пикарди и матери миссъ Пикарди, какъ я опасалась, а съ тѣмъ чтобъ она была хозяйкой въ домѣ какъ вдова его сына до конца его жизни.

— Онъ проживетъ можетъ-быть долго, можетъ-быть не долго, и послѣ смерти онъ не обѣщаетъ ничего, но мнѣ кажется что вы можете быть спокойны на этотъ счетъ, прибавилъ кузенъ Конрадъ съ улыбкою.

Затѣмъ онъ сообщилъ что дѣдушка намѣревался проводить половину года въ Бродландѣ, другую же половину въ Доблинѣ или въ Лондонѣ, какъ это принято, и главнымъ образомъ для меня и для окончанія моего образованія, чтобы сдѣлать меня способною занять всякое положеніе какое можетъ маѣ представиться.

— Не то чтобъ она была дурно воспитана или недостаточно образована. Мы съ вами знаемъ какова она, мистрисъ Пикарди, не правда ли? Но дѣдушка хочетъ сдѣлать ее совершенствомъ, имѣя вѣроятно въ виду…. впрочемъ я не имѣю права говорить болѣе, потому что не знаю намѣреній генерала. Объ одномъ только прошу я васъ: примите его предложеніе. Вы убѣдитесь что это осчастливитъ и его и васъ. Эльма богатая будетъ женщиною гораздо болѣе полезною чѣмъ Эльма бѣдная, выйдетъ ли она замужъ или нѣтъ, а я надѣюсь что и это когда-нибудь случится.

Мать быстро подняла на него глаза съ выраженіемъ безпокойства, почти негодованія, но встрѣтивъ его взглядъ грустный, спокойный, рѣшительный, она тотчасъ же смягчилась. Она не сказала ничего, только вздохнула.

— Простите меня что я заговорилъ объ этомъ, мистрисъ Пикарди, — но генералъ принимаетъ это близко къ сердцу и просилъ меня успокоитъ на этотъ счетъ васъ и вашу дочъ. Случай съ сэръ-Томасомъ Аплтономъ…. Эльма вѣроятно говорила вамъ объ этомъ джентльменѣ.

Нѣтъ. Эльма не говорила ничего. Я чувствовала что отъ меня ожидаютъ объясненія и сказала спокойно что не считала нужнымъ безпокоить мать моею непріятностью съ сэръ-Томасомъ.

— Непріятность странное слово со стороны молодой дѣвушки когда она обозначаетъ имъ то что въ нее влюбился молодой человѣкъ, сказалъ кузенъ Конрадъ съ улыбкою. — Но она дѣйствительно была очень огорчена этимъ. Нѣсколько дней она казалась олицетвореніемъ отчаянія. Однако, какъ говоритъ Меркутіо, «люди умирали и были съѣдаемы червями, но не отъ любви». Сэръ-Томасъ не умеръ и кажется можно не опасаться за его жизнь, но дѣдушка просилъ меня увѣритъ васъ, Эльма, что если впередъ явится хоть десятокъ сэръ-Томасовъ, онъ никогда не будетъ уговаривать васъ выйти замужъ за кого-нибудь изъ нихъ, если только вы сами не пожелаете.

— Это хорошо съ его стороны, сказала мать, — и Эльма поступила хорошо. Она не должна выходить замужъ за человѣка котораго не любитъ, хотя бы этого желали всѣ ея друзья. Она не будетъ несчастна если совсѣмъ не выйдетъ замужъ. Милый мой ребенокъ!

— Да, вы правы, сказалъ кузенъ Конрадъ послѣ долгой паузы, — и правы также называя ее ребенкомъ. Она дѣйствительно ребенокъ, и потому, какъ я сказалъ генералу, прежде чѣмъ выйти замужъ, даже прежде чѣмъ быть помолвленною, она должна имѣть возможность узнать всякаго рода людей, хорошихъ людей, и выбрать сознательно чтобы потомъ не раскаяться. Нѣкоторыя дѣвушки въ двадцать лѣтъ чувствуютъ иначе чѣмъ въ юности и сама эта перемѣна происходитъ въ нихъ когда онѣ уже связаны на всю жизнь…. избави Богъ чтобъ это когда-нибудь случилось съ вашею дочерью.

— Мнѣ кажется что съ нею это не можетъ случиться, сказала мать.

— И. не должно, прибавилъ онъ съ жаромъ. — Мы отстранимъ отъ нея все что могло бы повести къ этому. Она останется свободною, будетъ жить постоянно съ матерью, получитъ возможность узнать людей, и если наконецъ выберетъ одного изъ многихъ которые будутъ любить ее, то сдѣлаетъ это сознательно. Вы понимаете меня, не правда ли? Вы, по крайней мѣрѣ? прибавилъ онъ съ жаромъ.

— Кажется понимаю.

— И вы прощаете меня? Вспомните что я уѣзжаю.

— Я помню. Я этого никогда не забуду, отвѣчала мать очевидно тронутая и протягивая ему руку. Онъ горячо пожалъ ее и отвернулся не сказавъ болѣе ни слова.

Что касается меня, я сидѣла въ сторонѣ, обращая мало вниманія на то что дѣлалось и говорилось возлѣ меня, хотя въ послѣдствіи все это припомнила, и думая только о томъ что онъ уѣзжаетъ, что я не увижу его много, много дней, недѣль, мѣсяцевъ, лѣтъ.

Я сидѣла въ сторонѣ, не принимая участія въ разговорѣ, но украдкой смотря на него, на того для кого я была ничѣмъ и кто для меня долженъ былъ остаться ничѣмъ, только моимъ кузеномъ Конрадомъ, хотя я охотно умерла бы за него. Я старалась запечатлѣть въ памяти каждую особенность въ его манерахъ, каждую черту его лица чтобъ этимъ запасомъ воспоминаній жить всѣ долгіе годы лишеній ожидавшіе меня впереди.

— Итакъ, это дѣло рѣшено, сказалъ онъ со вздохомъ облегченія. — Вы отправитесь въ Бродландъ какъ только успѣете собраться, можетъ-быть даже на будущей недѣлѣ. И онъ далъ намъ самыя подробныя инструкціи на счетъ путешествія, говоря что ему пріятно будетъ знать что мы освобождены по возможности отъ затрудненій и представлять насъ въ безопасности въ прекрасномъ домѣ дѣдушки, между тѣмъ какъ онъ самъ будетъ качаться на волнахъ Бискайскаго залива. Онъ могъ получить извѣстіе о насъ не раньте какъ спустя нѣсколько мѣсяцевъ. Тогда не было сухопутнаго сообщенія съ Индіей.

— Но я могу ждать. Я привыкъ ждать, хотя это иногда тяжело въ тридцать шесть лѣтъ. Но это необходимо, это мой долгъ, прибавилъ онъ какъ бы про себя. Какимъ утѣшеніемъ были для меня эти слова въ послѣдствіи!

Онъ всталъ и предложилъ не разговаривать болѣе сидя въ комнатахъ, а пойти всѣмъ вмѣстѣ гулять и наслаждаться.

«Наслаждаться» казалось страннымъ словомъ при такихъ обстоятельствахъ, однако оно было вполнѣ умѣстно. Когда друзья довольны другъ другомъ и вполнѣ довѣряютъ другъ другу, то даже въ горѣ разлуки нѣтъ горечи. И благодаря его пріятному характеру и вліянію на окружающихъ, этотъ фактъ былъ особенно замѣтенъ. У меня не осталось отъ этого дня ни одного воспоминанія которое не было бы пріятно и дорого.

Часть дня мы провели въ мѣстѣ куда давно сбирались съ матерью, въ томъ аббатствѣ которое было цѣлью нашей прогулки когда холодный вѣтеръ заставилъ меня рѣшиться купить матери новую шаль. Она разказала кузену Конраду всю эту исторію пока мы шли по Тайпингу.

— Какъ это похоже на нее, какъ это похоже на Эльму, замѣтилъ онъ обернувшись ко мнѣ и лотомъ съ своей стороны разказалъ какъ генералъ пригласилъ его къ себѣ и поручилъ ему написать письмо по поводу его встрѣча съ дѣвушкой которую онъ принялъ за свою внучку.

— Странно отъ какихъ мелочныхъ случайностей зависятъ повидимому событія имѣющія вліяніе на всю нашу жизнь. Мы живемъ день за днемъ, годъ за годомъ и ничего не случается, и мы думаемъ что и не случится ничего, какъ вдругъ, повернувъ за уголъ, наталкиваемся на свою судьбу. Не такъ ли, мистрисъ Пикарди?

Не помню что отвѣтила мать и отвѣтила ли она что-нибудь. Она была очень добра съ нимъ, даже нѣжна, но и очень серіозна.

Разговаривая такъ мы дошли до стараго аббатства, самой простой развалины, не внушавшей повидимому никакого уваженія владѣльцамъ земли на которой она стояла. Трапеза была обращена въ складъ для дровъ, часовня въ конюшню. Полуразвалившаяся лѣстница вела въ верхній этажъ гдѣ находились двѣ довольно хорошо сохранившіяся комнаты одна изъ которыхъ служила нѣкогда библіотекой, другая голубятней.

— Говорятъ что тамъ все еще цѣлы ниши въ стѣнѣ для голубиныхъ гнѣздъ, сказала мать. — Сходите посмотрѣть, если хотите, а я отдохну здѣсь.

Она сѣла на кучку сѣна и когда мы пошли вдвоемъ крикнула намъ во слѣдъ что лѣстница опасна и чтобъ онъ позаботился обо мнѣ.

— О, конечно, отвѣчалъ онъ съ такою улыбкой что я забыла о своемъ горѣ и мы начали разсматривать все встрѣчавшееся и разговаривать какъ въ былыя времена. Затѣмъ мы отдохнули немного стоя предъ узкими окнами выходившими на очень красивую мѣстность.

— Какую комфортабельную жизнь устроили себѣ здѣсь эти старые монахи, сказалъ онъ. — Но воображаю какъ странно было когда они сидѣли въ этой самой комнатѣ надъ своими манускриптами, слышать рядомъ воркотню голубей въ гнѣздахъ. Желалъ бы я знать приходило ли имъ иногда въ голову что птицы въ одномъ отношеніи были гораздо счастливѣе ихъ,

— Въ какомъ отношеніи? спросила я, но тотчасъ же инстинктивно угадала о чемъ онъ говорилъ и раскаялась что спросила.

— Однако они были люди не глупые и знали что значить комфортъ. Посмотрите, Эльма, вотъ это должно-быть остатокъ ихъ фруктоваго сада; эта старая яблоня все еще пытается приносить плоды. А вонъ тамъ были ихъ садки для рыбы. Вы вѣроятно замѣчали что монастыри никогда не обходятся безъ рыбныхъ садковъ. А какая чудная каштановая аллея. Да, они очевидно пользовались всѣми благами міра сего, кромѣ одного и лучшаго изъ всѣхъ, кромѣ дома, семейнаго дома.

Какимъ тономъ онъ сказалъ это, онъ, никогда не имѣвшій своего дома! Сожалѣлъ ли онъ объ этомъ? Думалъ ли онъ, какъ мнѣ всегда казалось когда онъ бывалъ грустенъ, думалъ ли онъ объ Агнесѣ, объ одной только Агнесѣ?

Я была не умна и очень молода, но мнѣ кажется что даже тогда я сумѣла бы устроить домъ, настоящій домъ для любимаго человѣка. Не роскошный домъ, можетъ-быть, и не свободный отъ заботъ и лишеній, но я стала бы бороться съ ними. Я не побоялась бы ничего. Я стала бы бороться, и съ Божьею помощью, поправила бы все что было бы поправимо, а то чего нельзя было бы поправить, я вытерпѣла бы не жалуясь. У меня хватило бы силъ нести мое бремя, можетъ-быть бремя двоихъ, что сдѣлало бы меня даже счастливѣе. Я никогда не мечтала о жизни спокойной, но о жизни полной любви и довѣрія. О, какъ я могла бы быть счастлива, какъ бы ни тяжела была моя участь, еслибъ я имѣла кого-нибудь кто былъ бы постоянно со мной, на кого я могла бы смотрѣть какъ на высшаго, и вмѣстѣ съ тѣмъ какъ на существо нуждающееся въ моихъ попеченіяхъ, кого я могла бы и любить и обожать. Какъ прожили бы мы жизнь вмѣстѣ, какъ боролись бы мы съ бѣдностью и весело дожили бы до благосостоянія, всегда вмѣстѣ, раздѣлили бы вашу молодость и нашу старость. И вмѣсто того….

Нѣтъ. Молчи, мое сердце. Что я такое чтобы роптать на Бога? Такова Его воля. Съ Нимъ не должно быть такихъ словъ какъ «могло бы быть».

Одно помню я ясно: когда мы все еще стояли глядя въ окно, кузенъ Конрадъ тихо положилъ руку на мое плечо.

— Останьтесь такъ на минуту, сказалъ онъ. — Иногда, когда вы стоите повернувшись ко мнѣ профилемъ, вы такъ похожи на нее, на Агнесу, что я готовъ вообразить что это дѣйствительно она, что она вернулась все такая же молодая, между тѣмъ какъ я успѣлъ уже состарѣться. Да, въ сравненіи съ вами я старикъ, Эльма.

Я промолчала. Еслибъ я сказала ему, еслибъ я могла сказать что тѣ кого мы любимъ никогда не кажутся намъ старыми, что онъ съ своими сѣдыми волосами былъ для меня и остался бы до самой глубокой старости дороже всѣхъ молодыхъ людей въ мірѣ! Но могла ли я сказать это? И еслибы могла, это было бы безполезно. Въ послѣдствіи я припомнила его взглядъ, кроткій, но твердый. Онъ никогда не колебался въ томъ что считалъ своимъ долгомъ. Что бы я ни сказала, ничто не произвело бы никакой перемѣны.

Мы пробыли на верху еще нѣсколько минутъ, потомъ онъ помогъ мнѣ сойти со сломанной лѣстницы. Мать встрепенулась увидавъ васъ и устремила на насъ обоихъ тревожный, вопросительный взглядъ, но когда кузенъ Конрадъ сказалъ ей своимъ обыкновеннымъ тономъ что намъ пора было идти домой, она опустила глаза и вздохнула.

Мы вернулись домой почти безмолвно и напились чаю наскоро, такъ какъ кузену Конраду надо было возвратиться въ Батъ къ извѣстному часу, и кромѣ того поднимался туманъ и мать совѣтовала ему поспѣшить во избѣжаніе простуды.

— Мы должны проститься наконецъ, и чѣмъ скорѣе, тѣмъ лучше, сказала она ему вполголоса, но такъ что я разслышала. Голосъ ея дрожалъ, на глазахъ стояли слезы. Я же не могла плакать, я сидѣла какъ окаменѣлая.

— Вы правы, отвѣчалъ онъ вставая. — Прощайте и да благословитъ васъ Богъ. Это все что нужно сказать.

Онъ поцѣловалъ ея руку, потомъ, повернувшись ко мнѣ, спросилъ ее, только ее:

— Можно?

Она наклонила голову въ знакъ согласія. Онъ перешелъ комнату, подошелъ ко мнѣ и поцѣловалъ меня, сначала въ лобъ, потомъ въ губы, гдѣ я сохраню его, этотъ второй поцѣлуй, пока не отдамъ ему на небѣ.

Потому что въ этой жизни я не видала болѣе моего кузена Конрада.

Три слѣдующіе года мы были очень счастливы, моя мать и я, можетъ-быть счастливѣе чѣмъ когда-либо. Послѣ отъѣзда кузена Конрада мы, такъ-сказать, замкнулись опять въ дружескихъ объятіяхъ другъ друга, вполнѣ понимая одна другую, но не говоря о немъ никогда ничего такого чего нельзя было бы сказать во всеуслышаніе.

Наша внѣшняя жизнь была вполнѣ свободна отъ заботъ. Дѣдушка сдержалъ слово и оправдалъ все что говорилъ о немъ кузенъ Конрадъ. Онъ принялъ мою мать дружески и съ начала до конца былъ съ нею неизмѣнно внимателенъ и почтителенъ. Она пользовалась всевозможными удобствами, а она нуждалась въ нихъ, потому что ея прежняя сила и бодрость не возвратились къ ней послѣ болѣзни. Но она была до конца самою милою, самою нѣжною матерью въ мірѣ.

Для свѣта мистрисъ и миссъ Пикарди изъ Бродланда были двумя очень важными особами, но сами мы часто смѣялись надъ этимъ, чувствуя что мы остались все такими же какими были въ бѣдности.

Письма кузена Конрада были нашимъ величайшимъ наслажденіемъ. Онъ не пропускалъ ни одной почты и писалъ обыкновенно къ матери, прилагая небольшія записки ко мнѣ. Онъ разспрашивалъ меня о моихъ занятіяхъ и развлеченіяхъ и разказывалъ мнѣ о своихъ, о себѣ же лично не говорилъ никогда. Былъ ли онъ боленъ или здоровъ, счастливъ и несчастливъ, мы могли узнавать только косвеннымъ образомъ изъ тона его писемъ. Но одно было ясно, его страстное желаніе вернуться домой.

«Ни дня не промедлю я», писалъ онъ въ одномъ письмѣ къ дѣдушкѣ, «ни одного дня сверхъ срока отсутствія который я предписалъ себѣ.» И дѣдушка замѣтилъ, таинственно покашливая, что «у Конрада были всегда странности, но что это можетъ-быть послѣдняя изъ нихъ и что ждать осталось не долго».

Ждала ли я? Были ли у меня какія-нибудь мечты насчетъ будущаго? Не знаю. Моя жизнь была такъ полна и дѣятельна — мать повидимому твердо рѣшала не оставлять меня ни на минуту праздной — что у меня было мало времени для мечтаній.

Она вывозила меня въ общество и радовалась какъ и дѣдушка тому что общество принимало меня хорошо. Я обращала на себя общее вниманіе въ Доблинѣ и въ Лондонѣ, я была даже представлена ко двору, и молодая королева сказала обо мнѣ нѣсколько лестныхъ словъ съ отличающею ея величество добротой. Все это было и миновало, но въ то время это радовало меня. Мнѣ нравилось быть чѣмъ-нибудь, быть годной хотя бы на то чтобы мною любовались, но если оказывалось что кто-нибудь болѣе чѣмъ любовался мною, я иногда очень огорчалась. Но дѣдушка держалъ слово: онъ не навязывалъ мнѣ ни одного жениха, а моя мать, моя нѣжная мать никогда не спрашивала меня о причинѣ моихъ отказовъ, хотя, одному за другимъ, я отказала всѣмъ сватавшимся за меня.

— Будемъ надѣяться, другъ мой, что она рѣшитъ когда сдѣлается совершеннолѣтней. Тогда она будетъ въ состояніи выбрать сознательно. Конрадъ такъ думаетъ, а Конрадъ всегда правъ.

Такъ говорилъ дѣдушка моей матери и они улыбались другъ другу. Они были теперь лучшими друзьями и остались друзьями до конца.

Конецъ наступилъ скорѣе чѣмъ кто-либо изъ насъ ожидалъ, и предсказанія кузена Конрада на этотъ счетъ не оправдались. Спустя три года послѣ того какъ мы получили возможность заботиться о немъ — и я знаю что онъ былъ счастливъ съ нами — мой милый дѣдушка умеръ, умеръ внезапно, безъ страданій, не успѣвъ даже проститься съ нами. Это было большимъ ударомъ для насъ и мы горевали о немъ какъ будто знали и любили его всю жизнь. Къ великому удивленію нашихъ друзей, которыхъ у насъ было теперь много, онъ оставилъ намъ только небольшую ежегодную пенсію, все же остальное завѣщалъ, какъ всегда намѣревался, кузену Конраду. Я была очень рада.

Кузенъ Конрадъ долженъ былъ теперь вернуться домой. Узнавъ печальную новость, онъ написалъ намъ только нѣсколько строкъ, прося мою мать остаться хозяйкой въ Бродландѣ до его возвращенія и прибавляя что если это не слишкомъ затруднитъ насъ, то онъ будетъ очень благодаренъ намъ если мы пріѣдемъ встрѣтить его въ Соутамптонъ, такъ какъ онъ не совсѣмъ здоровъ.

Мы отправились. Лишнее было бы описывать эту поѣздку. Въ послѣднюю минуту мать предложила мнѣ остаться въ экипажѣ у воротъ дома, а сама отправилась одна къ пристани, гдѣ, какъ я могла видѣть, уже высаживались пассажиры корабля.

Они высадились. Я видѣла какъ они разбрелись группами, окруженные счастливыми друзьями, смѣясь и плача, и цѣлуя другъ друга. Они всѣ вернулись на родину здоровые и невредимые, всѣ, кромѣ одного, кромѣ моего милаго. Глубоко на днѣ Краснаго Моря, гдѣ надъ нимъ пробѣгаютъ хлопотливые корабли, гдѣ его укачиваютъ теплыя волны, оставили они его, все что было въ немъ смертнаго, моего кузена Конрада.

Онъ умеръ отъ роковой фамильной болѣзни, которая была въ немъ наслѣдственная, какъ онъ самъ зналъ, хотя теплый климатъ Востока и здоровый горный воздухъ долгое время задерживали ея развитіе. Случайно простудившись онъ получилъ воспаленіе легкихъ и послѣ этого началъ быстро ослабѣвать. Доктора предсказывали ему что онъ не доѣдетъ до Англіи, но онъ рѣшился попробовать. Удивительно было видѣть, говорили мнѣ, какъ долго его мужественный духъ поддерживалъ слабое тѣло. Онъ страдалъ мало. День за днемъ проводилъ онъ лежа на палубѣ, одинъ, совершенно одинъ, то-есть не имѣя при себѣ ни одного близкаго друга; что же касается его спутниковъ, они всѣ ухаживали за нимъ какъ будто знали и любили его много лѣтъ. И среди нихъ, среди этихъ добрыхъ, но чужихъ лицъ, однажды, когда никто этого не ожидалъ, онъ «внезапно заснулъ». Потому что онъ дѣйствительно, говорили они, былъ похожъ на спящаго когда лежалъ освѣщенный солнцемъ, со скрещенными руками, съ дѣтскимъ спокойствіемъ въ лицѣ.

Все что принадлежало ему перешло ко мнѣ. Въ краткомъ завѣщаніи сдѣланномъ наскоро въ тотъ самый день какъ онъ получилъ извѣстіе о смерти дѣдушки онъ сдѣлалъ меня единственною наслѣдницей всего своего состоянія, очень большаго состоянія. Онъ оставилъ его мнѣ какъ «потому что я имѣла на это право», такъ и «потому что онъ всегда любилъ меня».

Онъ всегда любилъ меня. Такъ о чемъ же горевать?

Съ теченіемъ времени я дѣйствительно почти перестала горевать. Если я еще прежде, только потому что любила его, чувствовала себя какъ бы замужней, то тѣмъ болѣе основанія имѣла я для этого послѣ его смерти, когда не могло случиться ничего что измѣнило бы это чувство, что сдѣлало бы мою любовь къ нему преступной.

Я не говорю что не было промежуточнаго, ужаснаго времени мрака и отчаянія, когда я «шла по долинѣ омраченной тѣнью смерти», одна, совершенно одна. Но мало-по-малу я вышла опять на тихій дневной свѣтъ, мы вышли, слѣдовало бы мнѣ сказать, потому что она, моя безцѣнная мать, была постоянно возлѣ меня.

Она помогла мнѣ дать такое направленіе моей жизни какое было бы наиболѣе по душѣ ему и поэтому жизнь моя была далеко не несчастной. Владѣя его состояніемъ, я старалась привести въ исполненіе всѣ его великодушные планы. Я отыскала его друзей и сдѣлала ихъ своими друзьями и была также вѣрна имъ какъ былъ бы онъ. Я старалась исполнить все что онъ принужденъ былъ оставить неисполненнымъ и быть этимъ довольной.

«Довольныя», вотъ мнѣ кажется слово которое всего чаще употребляли люди говоря о насъ въ теченіе многихъ спокойныхъ лѣтъ которыя мы прожили вмѣстѣ, моя мать и я. Теперь осталась только я, но все же я довольная старуха. Мои милые все еще мои и тѣмъ болѣе мои чѣмъ ближе время соединенія.

Само собою разумѣется что я осталась навсегда Эльмой Пикарди.

"Русскій Вѣстникъ", № 6—9, 1874