Московские впечатления
правитьПраво, господа, вы можете не краснеть, когда с вами говорят о нашем литературном клубе. Как-никак, — мы все же совести не потеряли, и в наших запинающихся речах, в наших неуклюжих провинциальных «измах», в нашем неумении удержаться в границах данной темы — во всем этом есть какая-то струйка чего-то бесконечно-наивного, целомудренного, детски-торжественного и — как бы это сказать? — священнодейственного, что ли…
Кто-то сказал мне, что если бы в клубе зашел вопрос «о лошадных и безлошадных Псковской губернии» — мы и тогда сумели бы найти повод, чтобы поговорить о драгоценных сердцу нашему «измах».
— И разве это плохо? — спросил я. Разве плохо — сводить каждый вопрос жизни к одному, господствующему в вашей душе принципу, к одному вопросу? Правда, выкладывать свою душу по всякому самомалейшему случаю — это непрактично, неосмотрительно, невыгодно, — но согласитесь, что в этой неосмотрительности и неумелости есть что-то дорогое, что-то близкое, трогательное и чистое.
Так трогает нас в близком существе непрактичность и незнание правил бонтона, неумение «держать себя» на рынке житейской суеты. Константин Аксаков, подаривший берлинской цветочнице произведения Шиллера и с ужасом узнавший, что она предпочла бы всему Шиллеру несколько пфенингов, — какое умиление, какое чувство близости — порождает он в нас!
Наш клуб непрактичен, нерасчетлив, ораторы его так простодушны, что по поводу всякого пустяка пускаются в исповедание своего символа веры — Боже мой, да ведь это такая прелесть, которую… которую станешь уважать только тогда, когда побываешь в московском литературном клубе.
Представьте себе вот такой вечер. Тема лекции: «Леонид Андреев, как художник» или что-то в этом роде.
Лектор, педагог по профессии, отчетливо и ясно пересказывает «своими словами» содержание всех рассказов г. Леонида Андреева. Так и мелькают фразы: «Горе от ума», эта бессмертная комедия Грибоедова, «Сентиментализм, сменивший ложно-классицизм и сменившийся романтизмом», «произведения Леонида Андреева, разбитые на три группы», «реально-бытовая сторона творчества Л. Андреева» и т. д., и т. д., и т. д.
Потревожены тени чуть ли не Хемницера, Фонвизина и Державина, — высказано все, что только может дать любой ученик истории русской словесности, в совокупности с пресным здравомыслием и педагогическим опытом.
Боже мой! Если бы вы только знали, какой пошлый, жалкий, нравоучительный характер принимали все произведения Л. Андреева в тщательном пересказе этого господина? «Лишение невинности Зинаиды тремя неизвестными людьми» — вот вам фраза, способная характеризовать весь дух «педагогического» реферата.
Реферат был в общем благожелательный г. Андрееву. Но «полной» пятерки учитель все же не смог выставить автору «Стены» и «Молчания»…
Справедливость заставила его присовокупить к пятерке — минус, ибо, где же это видано, чтобы учителя русской словесности одобряли мистицизм и символизм в «разбираемых» ими сочинениях? Посему в конце речи лектор, при всей почтительности к «Леониду Николаевичу», — осмелился выразить ему некоторый робкий совет — потверже держаться на «реально-бытовой» почве.
Доклад благополучно окончился. После урока — рекреация. Осматриваюсь. То же изобилие девиц. Та же поразительная способность говорить после реферата обо всем, о чем угодно, только не о самом реферате… то же тяготение к буфетным подкреплениям.
Одна только особенность: среди публики фланирует толпа молодых людей в необыкновенно высоких воротничках, в излишне-европейских костюмах, с какими-то странными чертами хмурых лиц, каких у нас в Одессе не встретишь.
Держатся они особняком — публика их сторонится. Говорят громко. Размахивают[???] руками. Ботинки у большинства[???] желтые или зеленые. Ежели бы мне показали их фотографические карточки, я сказал бы, что это карикатуры и что таких людей «на самом деле нет».
Кончился перерыв, — они стали около колонны друг подле дружки, сплотившись.
И начали выходить оттуда поодиночке. Выйдет один, поговорит и назад — на прежнее место. Потом другой. Потом третий. Без конца.
Если бы не разные цвета ботинок, я думал бы, что все это говорит один и тот же. До того все они — со всеми их речами, интонациями и жестами — похожи друг на дружку.
Чего-чего тут только не было!
«Безгрешные лилии, порочные туберозы… Мы привыкли (оратору самое большее — 18 лет) приходить к красоте через преступление… „Бездна“ — это в высокой степени религиозное произведение, нуменальное, сверхчувственное, пророческое».
И так дальше…
Нет, господа, не краснейте. Наши скромные, робкие, застенчивые «измы» — как непорочны, как чисты они в сравнении с этим сверхчувственным, забубенным бесстыжим словоблудием!..
Вначале, когда я слушал, я думал, что это пародия, тонкое и стильное издевательство над уличным, проституирующим декадентством. Мне никак не верилось, чтобы все это можно было говорить на самом деле, взаправду.
«Пожар наших чувств», «солнце нашей души», «алые розы невинности», «сверкающие вершины одиночества» — как все это дешево, банально, претенциозно и, главное, пусто, пусто, как сама пустота, ни одной нитью не связано ни с умом, ни с темпераментом, ни с душой говорящего, болтается где-то вне его — и, право, если бы мне предоставили выбор, — я, не без некоторого понятного колебания, предпочел бы приличное и благомыслящее журчание елейного педагога этому разврату слов, мыслей, понятий и убеждений.
Тут не в том дело, декадент ты или нет, а в том — какой ты декадент.
Нет ничего легче механической фабрикации декадентства.
Сочетай в какой угодно последовательности какие угодно слова — что может быть проще этого рецепта?
Это уже декаданс декаданса, упадок упадка и нельзя не возблагодарить за него Создателя…
Когда последний из «декадентов» ушел — стал демосфенствовать некоторый волосатый мужчина из типа шестидесятников восьмидесятых годов.
Здесь тоже механика. Тоже шаблон. Тоже крайняя простота рецепта.
Упомяни про «незабвенную эпоху». Вздохни. Процитируй Некрасова. Побольше общих мест. Не забудь о «забытых словах».
И жди аплодисментов. За это я ручаюсь. Ибо есть много лиц, — почтенных негоциантов и просвещенных рентьеров, которые почему-то считают своим непременным долгом полагать, будто все эти слова с какой-нибудь стороны касаются и задевают их.
Так что ваши надежды на рукоплескания имеют самую реальную почву. Но шестидесятнику восьмидесятых годов этого показалось мало и он, услышав из уст декадентов андреевскую цитату о динамите и нитроглицерине — и, по невежеству не зная, кому она принадлежит, произнес такую бессмертную фразу:
— «Декаденты отвергают науку, а никто из них не знает, что нитроглицерин и динамит это совершенно одно и то же».
Бешеные овации. Все равно, как Шаляпину.
Изумился. Во-первых, декаденты не говорили, каково их мнение на счет тождества нитроглицерина и динамита. Во-вторых, вся эта фраза принадлежит не им, а Л. Андрееву. В-третьих, — нитроглицерин и динамит это далеко не одно и то же.
Нет, господа одесситы, вы смело можете не краснеть.
Председатель Влад. Ив. Немирович-Данченко звонит, водворяется тишина. Встает педагог, и — то-то было смеху! — возражает.
Тому юноше, который «привык достигать красоту преступлениями», он кратко ответил:
— Я очень рад улучшениям, которые произошли в вашем слоге. Как ваш преподаватель, я могу только порадоваться таким успехам.
Тому юноше, который в действиях Немовецкого усмотрел «искание Бога» и укорял референта в оскорбительной для Андреева недальновидности, — учитель ответил, что с Андреевым он знаком лично и уже потому не мог бы оскорбить автора «Молчания», что тот подарил ему свою фотографическую карточку с надписью:
— От искренне уважающего Л. Андреева.
Ей-Богу.
Очевидно референт позабыл, что современная культура выработала некоторую штуку, называемую этикетом. Штука эта не раз заставляет нас излагать свои мысли в таком, приблизительно, виде:
Милостивый государь! Вы глупы.
Ваш покорный слуга.
Впервые: Одесские новости / 2 апреля 1903 г.