Монгольская лѣтопись «Эрдэніинъ-Эрихэ». Подлинный текстъ съ переводомъ и поясненіями, заключающими въ себѣ матеріалы для исторіи Халхи съ 1636 по 1736 г. А. Позднѣева.
На дняхъ мы сообщили, что сочиненіе, поставленное въ заглавіи, было представлено нашимъ молодымъ ученымъ, А. Позднѣевымъ, С.-Петербургскому университету, какъ диссертація на степень доктора и что послѣ публичной защиты этого сочиненія г. Позднѣевъ былъ удостоенъ искомой имъ степени. Диспутъ г. Позднѣева былъ открытъ собственно его рѣчью, въ которой г. Позднѣевъ сообщилъ чрезвычайно интересную характеристику монгольскихъ лѣтописей и литературы, объясняя связь ихъ съ нынѣшнимъ положеніемъ монгольскаго народа. Надобно знать, что предшествовавшимъ трудомъ г. Позднѣева было сочиненіе, озаглавливаемое «Образцы народной литературы монгольскихъ племенъ». Изслѣдуя народное пѣснотворчиство у халхасовъ, г. Позднѣевъ тогда еще замѣтилъ, что пѣсенъ эпическаго характера у халхасовъ въ настоящее время почти не встрѣчаете, я; что современная халхаская пѣсня вообще далека отъ народной жизни и что въ большинствѣ случаевъ она заимствуетъ изъ монгольскихъ религіозныхъ вѣрованій и буддійскихъ сочиненій не только свое содержаніе, но и самыя формы изложенія. Такой приговоръ о народной пѣснѣ, т. е. о томъ именно видѣ народнаго творчества, который всегда и по преимуществу бываетъ близокъ душѣ народнаго человѣка, — который, по всей справедливости, называемъ мы зеркаломъ, отражающимъ намъ истинныя черты народнаго характера, — такой приговоръ, естественно, устанавливалъ и соотвѣтственный ему взглядъ на самый характеръ халхаскихъ поколѣній. Дѣйствительно, г. Позднѣевъ, какъ въ помянутомъ сочиненіи, такъ и вообще во всѣхъ своихъ трудахъ, постоянно утверждалъ, что со времени подданства халхасовъ Китаю и развитія въ странѣ ихъ буддизма, національная жизнь съ каждымъ новымъ поколѣніемъ все болѣе и болѣе угасаетъ въ халхаскомъ народѣ; что уму и сердцу халхасовъ нынѣ почти уже чужды интересы ихъ политической и гражданской дѣятельности; что духовная жизнь итого народа поглощена теперь буддизмомъ; что его идеалы вращаются только у религіи и что духовно-культурное вліяніе послѣдней совершенно отвлекаетъ въ настоящее время вниманіе халхасовъ отъ ихъ бытовыхъ, національныхъ преданій. Во выражая въ такой рѣзкой формѣ этотъ, совершенно новый взглядъ на характеристику халхаскихъ поколѣній, естественно должно было ожидать и дѣйствительно послышались ему вопросы: какимъ-же образомъ и въ силу какихъ обстоятельствъ сдѣлались монголы такими апатичными къ жизни гражданской; дѣйствительно — буддизмъ овладѣлъ ими съ такою силою и когда, наконецъ, развился онъ у нихъ до той высокой степени, которую, повидимому, утверждалъ г. Позднѣевъ въ своихъ сочиненіяхъ? Отвѣтить на всѣ эти вопросы съ полнымъ основаніемъ могла только исторія, и вотъ причина, по которой онъ предпринялъ обнародованіе матеріаловъ для неизвѣстной у насъ новѣйшей исторіи Халхи.
"Я не считаю нужнымъ доказывать вамъ, говорилъ г. Позднѣевъ на своемъ диспутѣ, что въ ряду литературныхъ памятниковъ каждаго народа отдѣлъ его лѣтописей долженъ служить для насъ наиболѣе полнымъ и вѣрнымъ выраженіемъ его образованности и быта. Такое значеніе лѣтописей обусловливается не только ихъ содержаніемъ, предметъ котораго обыкновенно составляютъ описанія событій изъ жизни народной, но и самымъ характеромъ лѣтописей. Уже одно появленіе лѣтописей должно говорить намъ о многомъ. Въ самомъ дѣлѣ, если народъ живетъ и дорожитъ своею жизнію, если онъ цѣнитъ воспоминанія о своемъ быломъ, дѣятеленъ въ настоящемъ и радѣетъ о своемъ будущемъ, онъ невольно побуждается запечатлѣвать воспоминанія о пережитыхъ имъ событіяхъ въ письменности. Отсюда количественное большинство лѣтописей и не прерываемая послѣдовательность въ дѣлѣ лѣтописномъ, мнѣ кажется, являются однимъ изъ первыхъ ручательствъ за жизненность и энергію народа. Содержаніе лѣтописей всего яснѣе изображаетъ намъ народный характеръ: выборъ событій, которыя заносятся въ лѣтопись; стороны, которыя въ ней но преимуществу описываются; взглядъ, которымъ смотритъ лѣтописецъ на событія; лица и дѣянія, которымъ онъ особенно симпатизируетъ, — все это представляетъ собою самыя ясныя черты къ познанію характера народа и переживаемой имъ эпохи. Но посмотрите на всѣ извѣстныя намъ лѣтописи монголовъ и даже на всѣ вообще главнѣйшіе памятники монгольской исторической литературы со включеніемъ и тѣхъ, которые открыты за самое послѣднее время? Въ предисловіи къ настоящей книгѣ я старался дать понятіе о содержаніи и характеръ нѣкоторыхъ изъ нихъ, равно какъ и указать время ихъ происхожденія. Теперь скажу, что въ общемъ итогѣ почти всѣ они, по времени своего составленія, не переходятъ за вторую половину XVIII вѣка, а разсказы ихъ касательно внутренней исторіи монголовъ прерываются еще ранѣе, по преимуществу около 1650 г., т. е. до начала еще того періода, когда монголы поддались Китаю и когда въ Халхѣ открылось полнѣйшее торжество буддизма. Со времени наступленія этой послѣдней эпохи мы имѣемъ только одну, издаваемую мною теперь, лѣтопись «Эрдэліинъ Эрихэ». Фактъ этотъ конечно весьма знаменательный и что же другое можетъ свидѣтельствовать онъ, какъ не то, что охота изучать отечественную исторію, познавать свой народъ и свою страну нынѣ уже совершенно чужда монголамъ? Будь это иначе, мы находили-бы обратное явленіе, какъ и теперь видимъ его въ XVII и въ началѣ XVIII вѣковъ, когда монголы жили еще своею самостоятельною и независимою жизнію, когда дорожили они своими преданіями и когда появлялись у нихъ цѣлые десятки лѣтописей, очевидно шедшихъ рука объ руку съ жизнью народа и потому различавшихся между собою въ своихъ разсказахъ. Но то была совсѣмъ иная пора жизни монголовъ: въ то время монголы еще не были такъ увлечены буддизмомъ, они еще дышали своими преданіями и національная жизнь била у нихъ ключомъ. Европейскіе историки ставили когда то въ упрекъ лѣтописи Саванъ Сэцэна то, что она мало сообщаетъ положительныхъ и серьезныхъ свѣдѣній и почти отъ первой и до послѣдней страницы наполнена сказками. А между тѣмъ, эти сказки были вѣдь наилучшимъ свидѣтельствомъ о жизни народа: это былъ забытый уже теперь народный эпосъ, сказаніями котораго освящался каждый народный обычай и возвеличивались народные богатыри, служившіе идеаломъ для дѣятельности своимъ потомкамъ. Теперь этотъ народный эпосъ уже погибъ, старыя эпическія сказанія забыты, эпическая пѣсня не существуетъ, — ибо все это потеряло уже свой смыслъ для народа. И въ самомъ дѣлѣ, къ чему теперь все эти монголамъ, если ихъ мысль занята прежде всего вопросами о религіи и нравственности, а національная жизнь отодвинулась въ ней уже на второй планъ? Къ чему будутъ хранить они свои преданія, если кодексъ нравственности и практической жизни, заключается у нихъ не въ народныхъ обычаяхъ, а въ священныхъ книгахъ, въ проповѣдяхъ и указаніяхъ ламъ, или, наконецъ, въ китайскихъ постановленіяхъ? Къ чему имъ сказанія о богатырскихъ подвигахъ ихъ предковъ, если свои идеалы видятъ они не въ доблестныхъ родоправителяхъ своихъ поколѣній и не въ національныхъ герояхъ, а въ буддійскихъ хубилганахъ, не имѣющихъ никакой родины? Духовная культура, повторю снова, такъ глубоко вошла теперь въ плоть и кровь халхасовъ, что дѣйствительная жизнь почти не возбуждаетъ въ нихъ никакого интереса; отсюда постепенное забвеніе своей старины, — утрата своихъ національныхъ особенностей. Вникните внимательно въ содержаніе этой позднѣйшей лѣтописи монголовъ, и вы увидите, что въ ней развѣ только то и національно, что нѣтъ ничего національнаго, вы не найдете здѣсь почти ни одной бытовой черты изъ жизни монголовъ, не встрѣтите ни одного названія монгольскаго поколѣнія, — родовой бытъ въ ней совершенію изглаженъ, такъ жеточнокакъ не существуетъ онъ у монголовъ въ настоящее время и въ живой дѣйствительности. Полнѣйшее равнодушіе халхасовъ къ жизни бытовой и гражданской выразилось для насъ въ настоящемъ сочиненіи прежде всего въ томъ, что лѣтописецъ ихъ не могъ описать намъ ни одного событія съ надлежащею полнотою и опредѣленностью. Все содержаніе лѣтописи представляетъ собою сборникъ самыхъ отрывочныхъ извѣстій, не имѣющихъ между собою почти ничего общаго: это безконечный рядъ сухихъ фактовъ съ весьма незначительнымъ числомъ самыхъ безжизненныхъ и безцвѣтныхъ описаній. Причина такого состава лѣтописи понятна: она коренится въ томъ, что авторъ ея не получилъ въ наслѣдіе отъ своихъ предковъ ни старинныхъ записей, ни преданій, ни даже пѣсенъ, по которымъ онъ могъ бы составить хотя какія нибудь описанія событій. Что монголы любили всѣ указанные роды источниковъ для своихъ хроникъ и по своему умѣли обходиться съ ними, за это могутъ поручиться намъ ихъ старыя лѣтописи, и так. обр., если мы не находимъ той полноты изложенія въ описаніи событій, которую видимъ въ лѣтописяхъ древнихъ, то причина для, сего могла быть одна — это недостатокъ національныхъ источниковъ. И въ самомъ дѣлѣ, все, что записано авторомъ «Эрдэніинъ Эрихэ» касательно гражданской исторіи Халхи, извѣстія о походахъ и войнахъ, замѣтки о соціальномъ положеніи халхасовъ и о совершившихся перемѣнахъ въ этомъ положеніи, — все это составляетъ дословныя выписки изъ «Илэтхэль піастры», издаваемой маньчжуро-китайскимъ правительствомъ. Самостоятельную часть въ лѣтописи Галданъ-дорчжи составляютъ только свѣдѣнія о постройкахъ монастырей, объ украшеніи храмовъ, введеніи въ кругъ богослуженій того или другого обряда, появленіи въ Халхѣ того или другого хубилгана или хутухты и проч. Но о чемъ же опять свидѣтельствуетъ все это, какъ не о томъ, что всѣ интересы халхасовъ сосредоточиваются теперь на развитіи религіи, что вся духовная жизнь и природа этого народа всецѣло поглощены теперь буддизмомъ. Лѣтописецъ ихъ не нашелъ у себя въ запасѣ ни одного событія изъ жизни гражданской, но народное преданіе сохранило ему всѣ главнѣйшіе факты изъ жизни религіозной. Мало того, мы видимъ, что вѣрный духу своего времени, Галданъ-дорчжи и самъ всею душою сочувствуетъ именно этимъ преданіямъ. Служа истиннымъ отголоскомъ своего народа, онъ молчитъ о доблестныхъ дѣяніяхъ своихъ предковъ, но не опускаетъ удобнаго случая разсказывать намъ самыя нелѣпѣйшія буддійскія сказки.
"Вообще трудно представить себѣ ту апатію, съ которою относятся теперь монголы къ своей дѣйствительной жизни, и ту небрежность, которую проявляютъ они въ дѣлѣ храненія о ней преданій. Я не говорю уже о томъ, что лѣтописецъ ихъ не могъ найти въ памяти народа ни одного событія изъ жизни гражданской, и не только описаніе, а діСже простой перечень этихъ событій долженъ былъ заимствовать у китайцевъ.
«Я не имѣю достаточно времени, чтобы входитъ въ подробное разсмотрѣніе характера халхасовъ на основаніи самыхъ лѣтописныхъ разсказовъ, но полагаю, что для всякаго, прочитавшаго этотъ представленный мною очеркъ столѣтней жизни Халхи, будетъ очевидно, что нѣтъ здѣсь со стороны халхасовъ ни проявленій мужества, ни любви къ отечеству, ни дѣятельнаго стремленія сколько бы то ни было посодѣйствовать къ созиданію народнаго блага; — нѣтъ, на каждомъ шагу этой исторіи увидитъ онъ полнѣйшую неподвижность, всегдашнее желаніе только избѣжать трудностей, а не побороть ихъ, вѣчную робость, вѣчное желаніе хитрить, какую-то мелочную разсчетливость, погоню за самыми ничтожными интересами, совершенное отсутствіе гордости народной. Еще болѣе должно поразить читателя это невообразимо быстрое развитіе въ Халхѣ буддизма и особливо то, что всѣ плоды религіозной ревности халхасовъ сводятся опять-таки къ ихъ угодѣ, праздности, невѣжеству и шарлатанству».
Такой приговоръ по отношенію къ монгольской народности могъ бы показаться черезъ чуръ сильнымъ и безпощаднымъ, если не принять къ свѣдѣнію, что когда-то монгольская народность обнаружила признаки жизни и творчества, и что она умерла только подъ гнетомъ китайскаго деспотизма….