Мой знакомый (Жемчужников)/ДО

Мой знакомый
авторъ Алексей Михайлович Жемчужников
Опубл.: 1855. Источникъ: az.lib.ru

МОЙ ЗНАКОМЫЙ.

править
Поэма.

ГЛАВА ПЕРВАЯ.

править

ВСТУПЛЕНІЕ.

править
Общая характеристика моего знакомаго; его рожденье и младенчество. — Великорусская природа. — Пятистопный ямбъ и прочее.

Читалъ я гдѣ-то мудрое сужденье,

Что жизнь простыхъ, обыкновенныхъ лицъ,

Разсказанная намъ безъ украшенья,

Безъ хитрыхъ вымысловъ и пебылицъ,

Глубокаго достойна изученья.

Вѣдь всякій, кто бы ни былъ онъ, любилъ,

Страдалъ, надѣялся…

Смѣялся, унывалъ и лицемѣрилъ

Передъ собой и свѣтомъ — словомъ, жилъ;

И жизнь его — достойна ли упрёковъ

Она, или похвалъ — для насъ полна уроковъ.

Вотъ почему съ пріятелемъ моимъ

Хочу я познакомить васъ, читатель.

«Я зналъ его; мй странствовали съ нимъ…»

Валунинъ, съ дѣтства лучшій мой пріятель,

Считался человѣкомъ не пустымъ,

Но человѣкъ онъ былъ обыкновенный,

Какъ я и вы, быть-можетъ. Тридцать лѣтъ

Онъ прожилъ на землѣ. Его ужь нѣтъ;

Но ни конецъ, ни жизнь его — вселенной

Не сдѣлали ни пользы, ни вреда;

Онъ жилъ, какъ-будто-бы и не жилъ никогда.

Но онъ надежды подавалъ большія!

И долго мнѣ казалось самому,

Что генія въ немъ обрѣтетъ Россія

И будто пѣть назначено ему

Земнымъ глаголомъ пѣсни неземныя,

И я все ждалъ, чтобъ звуки полились…

Я сторожилъ желанное мгновенье

Дремавшихъ силъ и мыслей пробужденья…

Напрасно! Онъ молчалъ. Года неслись…

Онъ умеръ. Жертва горькаго обмана,

Онъ слишкомъ-долго жилъ, иль умеръ слишкомъ-рано.

Мнѣ жаль его. Къ-чему онъ жилъ? Уже-ль

Затѣмъ, чтобъ жизнь пройдти путемъ безтруднымъ,

Единую въ грядущемъ видя цѣль:

Смѣнить сонъ временной сномъ непробуднымъ,

Могилою — спокойную постель?

Нѣтъ, нѣтъ! Онъ умеръ кстати. Жизнью краткой

Онъ озадачилъ всѣхъ: себя и насъ.

Проживъ обычный вѣкъ, въ предсмертный часъ

Ни для кого онъ не былъ бы загадкой.

Къ-несчастью, выгода людей иныхъ

Вся заключается въ загадочности ихъ.

Мнѣ тяжело тревожить память друга

Сомнѣньемъ для него обиднымъ. Онъ

Въ страданіяхъ послѣдняго недуга

Не покидалъ мечты, что былъ рожденъ

Для подвига великаго. Бывало,

Я говорилъ ему: Летятъ года!

Взгляни — ты прожилъ много, сдѣлалъ мало.

Онъ возражалъ мнѣ: «Время не настало!

Я жду, готовлюсь». И въ примѣръ тогда

Мнѣ приводилъ Руссо или Мольера.

Въ свое безсмертіе была сильна въ немъ вѣра!

И я ужь опоздалъ спасти его.

Надъ нимъ свершилось Божье наказанье!

Всю жизнь онъ былъ такъ жалокъ оттого,

Что, не принявъ намъ сроднаго призванья

Быть: что-нибудь, онъ не былъ ничего.

А между-тѣмъ, имѣлъ онъ всё, что нужно

Для счастья сына бреннаго земли.

Хозяинъ, гражданинъ, глава семьи —

Всѣ важныя заботы міра — дружно

Нести онъ могъ бы съ пользой для людей

И пріобрѣлъ бы честь, какъ выводъ пользы сей.

Что геній?.. Я въ умѣ люблю границы.

По мнѣ десятокъ дюжинныхъ головъ

Полезнѣй геніальной единицы,

Какъ намъ дѣйствительность полезнѣй сновъ

И быль дѣльнѣе всякой небылицы.

Мнѣ родъ людской виднѣй въ умахъ простыхъ.

Они творятъ безъ блеска и безъ шуму

И думаютъ доступную намъ думу.

Повсюду сумма личностей такихъ,

Когда вы среднія возьмете числа,

Мѣрило вѣрное общественнаго смысла.

О, другъ мой! я жалѣю не о томъ,

Что ты не такъ, какъ создается геній,

Былъ сотворенъ, но что съ твоимъ умомъ

Игрушкою ты былъ пустыхъ стремленій

И жалкаго тщеславія рабомъ.

Но полно! Бросимъ то, что невозможно

Намъ измѣнить. Теперь не все ль равно?

Онъ былъ обыкновенный смертный, но,

Замученъ жизнью мелочной, тревожной,

Безплодной, скучной, онъ къ землѣ зарытъ

И спитъ такимъ же сномъ, какимъ и геній спитъ.

Я началъ мой разсказъ и замѣчаю,

Что, грустію невольной увлеченъ,

Я вовсе не съ начала начинаю:

Со смерти. Но поэмы мрачный тонъ

На врядъ ли измѣнился бъ. Я не знаю

Свѣтлѣй была какая изъ эпохъ

У моего героя. Смерть, рожденье

И жизнь равно достойны сожалѣнья.

Итакъ, простите мнѣ плачевный слогъ,

Печальному предмету строфъ покорный.

Съ начала до конца мнѣ нуженъ тонъ минорный

Тому, какъ я сказалъ вамъ, тридцать лѣтъ

Подъ небомъ Малороссіи лѣнивой

Пріятель мой рожденъ на этотъ свѣтъ.

Старинный домъ, громадой горделивой

Вознесшійся надъ зеленью садовъ,

Младенца принялъ въ торжествѣ великомъ

Подъ свой просторный и радушный кровъ.

Больной ребенокъ на веселый зовъ

Отвѣтствовалъ страданья первымъ крикомъ.

Едва начавъ дышать, онъ умиралъ,

Какъ-будто ужь тогда онъ цѣну жизни зналъ.

И въ тотъ же день къ нему врачей призвали.

Одинъ изъ нихъ, качая головой,

Таинственно сказалъ, что опоздали

Прибѣгнуть къ медицинѣ; а другой

Рѣшилъ, что мальчикъ будетъ живъ едва-л и.

«Помочь дитяти, кажется, легко!»

Воскликнулъ третій. (Этотъ былъ умнѣе).

«Юпитера вскормила Амальтея,

И онъ сосетъ пусть козье молоко.

А вовторыхъ, его держать должно бы

На чистомъ воздухѣ. Послушайтесь — для пробы!»

И потъ ребенокъ въ садъ перенесёнъ.

Тамъ пологомъ узорчатымъ сплетались

Надъ нимъ могучій дубъ и нѣжный клёнъ,

И листья гармонически шептались,

На вѣжды тихій навѣвая сонъ;

Невидимо, у самой колыбели,

Легко порхали птички межь вѣтвей,

И, возлюбя его, то соловей,

То иволга поочередно пѣли,

И отъ цвѣтовъ нарядныхъ ароматъ

Струями свѣжими поилъ роскошный садъ.

Чрезъ мѣсяцъ мальчикъ началъ улыбаться,

Глядѣли веселѣй его глаза

И съ жизнію раздумалъ онъ разстаться.

Его спасла природа — и коза.

Вѣрнѣе, что послѣдняя, признаться.

Валунинъ былъ кормилицей своей

Миѳологической весьма-доволенъ.

Онъ повторялъ: «Я при смерти былъ боленъ

И оживленъ козой. Безъ шутокъ ей

Я жизнью одолженъ на этомъ свѣтѣ!»

И чучело козы держалъ онъ въ кабинетѣ.

Итакъ онъ ожилъ, все-равно но той

Или другой причинѣ; но ребенокъ

Видъ сохранилъ и слабый и больной,

Освободясь отъ тѣсныхъ узъ пеленокъ.

Никто не говорилъ: «какой живой!»

Напротивъ, всѣ твердили: "Не по лѣтамъ

Онъ такъ задумчивъ. Видно по всему,

Что на роду написано ему

Иль дипломатомъ быть, или поэтомъ.

Увидимъ мы изъ слѣдующихъ главъ

Во сколько отзывъ ихъ ошибоченъ и правъ.

Нѣтъ у меня желанья и терпѣнья

Описывать младенчество. Зачѣмъ?

Во всѣхъ одно встрѣчается явленье:

Сперва ребенокъ слѣпъ и глухъ и нѣмъ,

Живетъ убогой жизнію растенья;

Потомъ играетъ словомъ, и тогда

Въ немъ, вызванная силою чудесной,

Мерцаетъ мысль, какъ въ вышинѣ небесной

Далекая за облакомъ звѣзда…

И въ дѣтствѣ, каждый — съ разницею малой

Равно со всѣми глупъ, или уменъ, пожалуй.

Мы къ возрасту такому перейдемъ,

Когда растутъ наклонности и страсти,

Кипятъ борьбою въ сердцѣ молодомъ

Добра и зла враждующія власти,

И юноша неопытнымъ умомъ

Пытаетъ жизни темныя задачи.

То за туманомъ безутѣшныхъ слёзъ,

То въ праздничномъ сіяньи пышныхъ грёзъ

Онъ видитъ міръ, и съ каждымъ днемъ иначе

Все видится ему — и жизнь и свѣтъ,

И чувству ни границъ, ни повторенья нѣтъ.

Покинемъ же страну его рожденья

И мысленно себя перенесемъ

Во слѣдъ за нимъ въ орловское имѣнье

Его отца. Мы тамъ росли вдвоемъ,

Дѣлили смѣхъ и слезы огорченья

И въ запуски учились наизусть.

Насъ подружили возрастъ и сосѣдство.

Валупина съ воспоминаньемъ дѣтства

Порой томила сладостная грусть…

И садъ, и лѣсъ, и домъ, теперь ужь древній

И Чертовидстй верхъ — названіе деревни.

Ему все нравилось, и тѣ года,

Хоть дѣтскіе, но полные значенья,

Надъ нимъ не пролетѣли безъ слѣда.

Минувшихъ дней живыя впечатлѣнья

Въ немъ не могли исчезнуть никогда.

Любилъ великорусскую природу

Онъ такъ же послѣ, какъ и встарину —

За скромность и просторъ и тишину;

За то, что, созерцанью давъ свободу,

Всегда въ ладу бываетъ съ нею духъ,

Когда блуждаетъ взоръ, или внимаетъ слухъ.

Великолѣпны мрачныя картины

Страны гористой, но невольный страхъ

Рождаютъ эти бездны и вершины,

Любящія скрываться въ облакахъ…

Плѣнительны пустынныя равнины

Красой благоухающей своей,

Высокихъ травъ безбрежнымъ колыханьемъ

И сладостнымъ, задумчивымъ молчаньемъ;

Но эта нѣга дѣвственныхъ степей

Наводитъ грусть, ласкаетъ и тревожитъ

И духъ бороться съ ней не хочетъ и не можетъ…

Когда, бѣжавъ отъ свѣтской суеты,

Возвышенныхъ ты жаждешь наслажденій:

Когда къ тебѣ съ незримой высоты,

Предвѣстники грядущихъ пѣснопѣній,

Слетаются и звуки и мечты;

Когда душа, съ страстями въ вѣчномъ спорѣ,

Изнемогла среди упорныхъ битвъ

И проситъ обновленья и молитвъ —

Смотри на море! вслушивайся въ море!

Но рой игривыхъ, легкокрылыхъ думъ

Отгонитъ грозныхъ волнъ величественный шумъ.

Тебя любовью тихой и спокойной

Нельзя не полюбить, мой край родной!

Подъ липою кудрявою и стройной

Сидишь и все глядишь передъ собой,

Любуясь свѣжей тѣнью въ полдень знойный,

На днѣ оврага шепчущимъ ручьемъ,

Віющейся по нивамъ золотистымъ

Дорогой черною, ковромъ цвѣтистымъ

Лужаекъ и холмовъ, а тамъ селомъ

Раскинутымъ, и далью темно-синей,

И строгой простотой волнующихся линій.

Забудешься и слушаешь порой

Жужжанье мухъ и трели птичьихъ пѣсенъ

И скрипъ колесъ тележныхъ подъ горой.

Кругъ впечатлѣній свѣтелъ и нетѣсенъ…

Сидишь и все глядишь передъ собой!

Съ природой духъ настроенъ дружно, ладно.

Такъ дѣйствуетъ на сердце и на умъ

Разумнымъ сочетаньемъ чувствъ и думъ

Не громкой, но торжественной и складной

Поэмы тихошественная рѣчь

И увлекаетъ васъ, не думая увлечь.

Вотъ — лишнее быть можетъ — изложенье

Двухъ-трехъ понятій, впрочемъ, не моихъ.

Подраздѣленія и разсужденья —

Тутъ все Валунина. Мои только стихъ.

Хотя разсказу эти отступленья

Даютъ упрямый и небрежный ходъ;

Но я себѣ предоставляю право

Бродить вездѣ, налѣво и направо,

Стоять, идти назадъ, бѣжать впередъ.

Системѣ той я слѣдую въ поэмѣ,

Чтобъ вовсе никакой не слѣдовать системѣ.

Затѣмъ, нескромной этой похвальбой

Мнѣ завершить свое вступленье должно.

Ужь вамъ знакомъ на столько мой герой,

Что, кажется, не безъ участья можно

Слѣдить вамъ будетъ за его судьбой.

Онъ былъ идеалистъ (я прибавляю),

Идеалистъ всегда, вездѣ, во всемъ.

И качества и недостатки въ немъ

Я этимъ настроеньемъ объясняю.

Теперь и кончить можно бъ. Я готовъ;

Но въ заключеніе прибавлю пару строфъ.

Есть въ пятистопномъ ямбѣ, есть въ немъ тайна

Особой прелести! Я свой разсказъ

Пишу размѣромъ этимъ не случайно.

Какъ хорошо для слуха и для глазъ,

Когда по нумерованнымъ куплетамъ

Бѣгутъ стихи звучащею толпой!

И, право, надо быть антипоэтомъ,

Чтобы со мной не согласиться въ этомъ.

Покорный подъ искусною рукой,

Ямбъ пятистопный величавъ и нѣженъ,

А безъ цезуры такъ причудливо-небреженъ.

Мы въ вѣкѣ прозаическомъ живёмъ.

Тѣмъ драгоцѣннѣй пламень вдохновенья

Тому, кто съ вдохновеніемъ знакомъ,

Кто чувствовалъ порою наслажденье

Мысль украшать рифмованнымъ стихомъ,

Кто правильнымъ теченьемъ рѣчи звучной,

Которому такъ сроденъ нашъ языкъ,

И поражать и нѣжить слухъ привыкъ!

Подъ-часъ и мнѣ отъ нашей прозы скучно…

Тогда я музу древнюю зову,

Чтобъ снамъ поэзіи предаться на-яву.

Пишу затѣмъ, что я родное слово

Люблю, какъ друга любитъ вѣрный другъ,

И русская душа моя готова

Звучать въ отвѣтъ на задушевный звукъ.

Пишу стихи, хоть врядъ-ли въ наше время

Плѣняются гармоніей стиховъ,

И Пушкинымъ воспитанное племя

Втоптало въ грязь имъ брошенное сѣмя,

И наша рѣчь — добыча русаковъ,

Карающихъ въ насъ элементъ французскій,

Но русскимъ языкомъ непишущихъ порусски.

Объ этомъ говорить мнѣ тяжело

И пользы нѣтъ. Къ-тому же заключенье

Положенный предѣлъ ужь перешло

И лучшее утратило значенье.

Хотѣлось мнѣ спокойно, безъ затѣй,

О пятистопномъ помечтать размѣрѣ,

Ступая вслѣдъ за Сказкой для дѣтей

И Домикомъ въ Коломнѣ. Поскорѣй,

Хоть до второй главы по-крайней-мѣрѣ,

Сдержу я своеволіе пера

И первую главу окончить мнѣ пора.

Читатель, до свиданья! Ставлю: punctum.

Всю жизнь Валунина, всѣ тридцать лѣтъ

Вамъ разсказать въ порядкѣ и по пунктамъ

Я далъ себѣ торжественный обѣтъ.

Въ главѣ второй я вамъ представлю дѣтство.

Но скоро ли? — Богъ знаетъ! Признаюсь,

Со мною споритъ чуть не съ малолѣтства

Порокъ, съ которымъ спорить нѣту средства.

Владычествомъ его я тягощусь,

Но, кажется, на-врядъ себя исправлю.

О лѣнь, оставь меня! Тебя я не оставлю!..

А. ЖЕМЧУЖНИКОВЪ.

"Отечественныя Записки", № 1, 1855