«Вѣстникъ Европы», 1874, № 7
I.
Востокъ за 600 лѣтъ назадъ и теперь. — Отправленіе въ путь. — Въ дорогѣ: ненужныя промедленія и непріятныя, приключенія. — Верблюдъ и монголъ. — Новый годъ. — Однообразіе мѣстности.Въ 1295 г. въ гавань Венеціи вошелъ корабль, на которомъ три человѣка обратили на себя всеобщее вниманіе своимъ необыкновеннымъ видомъ: долгополый костюмъ, странная манера, лица загорѣлыя чуть не до черноты, — все это изобличало, что они не должны быть европейцы; но они говорили итальянскимъ языкомъ, съ оттѣнкомъ венеціанскаго нарѣчія, хоть и съ особеннымъ характеромъ въ выговорѣ. Младшій изъ нихъ былъ Марко Поло, а остальные — отецъ его и дядя. Они возвратились съ отдаленнаго Востока, гдѣ провели 26 лѣтъ. Въ такой долгій періодъ, конечно, привелось этимъ людямъ много видѣть и испытать; ихъ разговоры были такъ же интересны, какъ впослѣдствіи разсказы Христофора Колумба и его спутниковъ, и подтверждались массою предметовъ, оттуда вывезенныхъ: тутъ были различныя ткани, фарфоръ, чудныхъ формъ каменныя издѣлія, рѣзьба изъ дерева и изъ кости, рѣдкія растенія съ ихъ сѣменами, и между прочимъ компасъ, порохъ, ассигнаціи, печатныя книги и самыя доски, посредствомъ которыхъ печатали и т. д. Любопытству не было мѣры; домъ Марко Поло сдѣлался складомъ рѣдкостей и несмѣтныхъ богатствъ, за то его прозвали corte dei millioni.
Это были первыя точныя свѣдѣнія объ Индіи, Тибетѣ, Монголіи, Китаѣ; о многомъ, что говорилъ Марко, мы не имѣемъ такихъ свѣдѣній до настоящаго времени, и многое, вѣроятно, скоро услышимъ отъ нашего соотечественника Пржевальскаго. Путешествіе Марко Поло безъ сомнѣнія составляетъ эпоху въ области науки, и если не прямо, то косвенно имѣло вліяніе и на такія великія открытія, какъ книгопечатаніе и употребленіе знаковъ, замѣняющихъ металлическую монету.
Но съ тѣхъ поръ прошло чуть не полтысячелѣтія, и, конечно, многое и многое измѣнилось. Изъ 26 лѣтъ, проведенныхъ Маркомъ Поло внѣ своего отечества, 9 лѣтъ приходится на одни переѣзды. Отправившись Средиземнымъ моремъ и черезъ Палестину, онъ только въ 3½ года могъ достигнуть до столицы Кублай-хана, и при этомъ, конечно, долженъ былъ на все то время отрѣшиться отъ всѣхъ привычекъ европейца. Теперь вы на пароходѣ достигаете любого изъ китайскихъ городовъ не болѣе, какъ въ три мѣсяца, находясь въ обществѣ своихъ людей, окруженные даже комфортомъ европейской жизни. Сухопутно черезъ всю Сибирь и Монголію вы достигнете Пекина въ 2 мѣсяца, и, чтобъ особенно не изнурить себя, можете по одному дню въ недѣлѣ употребить на отдыхъ. Вамъ не нужна тутъ ни особенная протекція великаго богдыхана, ни конвой для охраны вашей личности и вашего имущества, запасаетесь только паспортомъ да деньгами. Этотъ послѣдній путь, конечно, сопряженъ со многими неудобствами, которыя неизбѣжны вообще при сухопутныхъ сообщеніяхъ тамъ, гдѣ еще не положены рельсы; но тѣмъ не менѣе вплоть до Кяхты вы довольно точно можете разсчитать время, не можете страдать отъ голода и холода; а тамъ, запасшись нѣкоторой провизіей, вы также можете устроиться не плохо.
Вамъ даютъ двухколесную врытую телѣжку; вы намащиваете какъ можно мягче ваше ложе, и васъ везутъ такъ же, какъ по Россіи на почтовыхъ лошадяхъ, которыя смѣняются по станціямъ, и весь этотъ путь до Пекина, почти въ 1½ тысячи верстъ, совершаете въ 15 дней. Слѣдовательно, если вамъ и приведется испытывать дорогой нѣкоторыя лишенія и неудобства, то утѣшаетесь тѣмъ, что это недолго, и на пути, въ Ургѣ и въ Калганѣ, вы можете отдохнуть у европейцевъ. Съ Китаемъ у насъ теперь правильныя почтовыя сообщенія; мы можемъ торговать во всѣхъ большихъ городахъ его, и во всѣхъ портахъ есть европейскіе кварталы; европейцы проникли даже въ глубь страны, вверхъ по Голубой рѣкѣ, и имѣютъ тамъ свои чайныя плантаціи или фабрики. Однимъ словомъ, этотъ самый отдаленный Востокъ пересталъ быть для насъ темнымъ и грознымъ, сблизился съ нами или, вѣрнѣе, мы втиснулись въ него со своими порядками и со своею торговлей.
Въ этомъ отношеніи измѣненіе порядка вещей громадное. Европеецъ съ тѣхъ поръ двинулся впередъ такъ далеко, что онъ вездѣ можетъ быть какъ дома. Мы втиснулись въ Китай, насильно и крѣпко связали съ нимъ свои торговые интересы, но связь эта покуда только внѣшняя; до сихъ поръ Востокъ остается Востокомъ, не вступая въ органическую связь съ остальнымъ человѣчествомъ черезъ объединеніе культурное, которое проявилось бы въ самой жизни. Вѣковая неподвижность и неизмѣняемость и по сю пору остаются главнымъ наружнымъ признакомъ и основнымъ принципомъ этой жизни.
Въ Монголіи тѣ же пустыни, по которымъ бродитъ кочевникъ со своимъ подвижнымъ жилищемъ, со стадами скота, истощая природу и ничего не создавая, точно во времена Чингисъ-хана; тотъ же верблюдъ и неуклюжая одноколка — составляютъ единственныя перевозныя средства. Такъ же неподвижно стоитъ и Китай: тѣ же способы обработки земли, тѣ же мануфактуры, прежніе способы торговли и перевозки товаровъ, тѣ же принципы въ жизни семейной, общественной и политической, какіе были много столѣтій назадъ тому. Въ Китаѣ васъ не поражаютъ памятники древности, потому что рядомъ съ ними вы встрѣчаете того же самаго характера памятники новые. Вы скорѣе можете замѣтить, что во многомъ сдѣланъ шагъ назадъ, какъ, напр., самые лучшіе фарфоры — самые древніе, тоже и шелковыя ткани; въ литературѣ и наукѣ также упадокъ; смотря на огромные пустыри въ Пекинѣ, разрушенныя и неисправляемыя мостовыя по дорогамъ между главными городами, вы приходите въ заключенію, что вообще благосостояніе сильно подвинулось назадъ. Въ Монголіи, гдѣ человѣкъ живетъ только тѣмъ, что даетъ ему природа, вы найдете также упадокъ: много озеръ и рѣкъ исчезло, больше и больше исчезаютъ тучныя пастбища, а съ тѣмъ вмѣстѣ уменьшаются и стада домашняго скота; скудныя проявленія органической жизни убиваются тамъ усиливающимися засухами и все шире и дальше раскидывающимися песками.
Вы видите и тамъ жизнь, но жизнь чисто стихійную, которая проявляется только во внѣшнемъ движеніи, сопровождаемомъ сильными потрясеніями и постояннымъ разрушеніемъ.
Рядомъ съ постояннымъ истощеніемъ силъ природы, вы намѣчаете тамъ такое же постоянное усыпленіе человѣка; а тамъ, гдѣ проявляется жизнь, она выражаетъ себя вьюгами и ураганами, которые все сдвигаютъ съ мѣста, все перепутываютъ, и оставляютъ послѣ себя хаосъ и разрушеніе. Въ Монголіи, откуда-то съ вершинъ Хоанъ-хэ, разрушенные граниты и другія кристаллическія породы мелкимъ пескомъ несутся къ востоку, погребаютъ мѣстную флору, и тутъ же разносятъ сѣмена древесной растительности, которая не имѣетъ ничего родного съ окружающими мѣстностями, составлявшими дно когда-то бывшаго здѣсь моря. Благодатная низменность собственно Китая нерѣдко вся затопляется водою, и тогда разрушаются дѣла рукъ человѣка, который послѣ того гибнетъ на мѣстѣ или, скитаясь по міру безъ крова и пріюта, умираетъ съ голоду и холоду подъ заборами, среди всеобщей суеты и движенія многолюдныхъ городовъ своего отечества. Не то же ли самое здѣсь и въ исторіи человѣка? Культурное племя, создавшее когда-то весьма высокую цивилизацію, какъ пескомъ и наводненіями, покрывается наплывами новыхъ некультурныхъ народовъ, и жизнь эта глохнетъ: едва она отродится, какъ новые перевороты, новые наплывы снова душатъ ее, и наконецъ все цѣпенѣетъ и останавливается на одной точкѣ, не развиваясь, не измѣняясь, какъ неорганическое тѣло. Во всемъ здѣсь вы видите переворотъ и движеніе, которое однако не даетъ никакого толчка органической жизни. Китайцы расползаются до гранитныхъ хребтовъ Саяна и Алтая, баргуты и солоны съ береговъ Амура придвинулись въ стѣнѣ Китая, монголы поселены на берегахъ р. Сунгари, а въ самомъ Китаѣ вы найдете монгола, маньчжура, татарина и албазинскаго русскаго; все это сливается подъ однимъ наружнымъ типомъ, но полнаго, органическаго сліянія нѣтъ: это какой-то конгломератъ, который механическою силой былъ слѣпленъ, ею же можетъ и разрушиться.
Однимъ словомъ, со времени Марка Поло измѣнились только мы и измѣнили наши отношенія въ Востоку. Мы открыли себѣ новые пути и средства для эксплуатаціи его, какими не обладалъ первый его эксплуататоръ, но въ жизнь его не внесли почти ничего: Востокъ по сю пору остался Востокомъ. Не уступаетъ онъ западно-европейцамъ, являющимся тамъ во всеоружіи цивилизаціи съ ея богатствами матеріальными и нравственными, съ проповѣдью, съ торговлею и со всевозможными изобрѣтеніями, подъ прикрытіемъ пушекъ, противъ которыхъ ему нечего выставить; еще меньше успѣха имѣемъ мы, русскіе, сильные только экстензивно: для насъ отчасти неблагопріятно такое сосѣдство, потому что мы сами еще довольно слабы и не въ состояніи охранить себя отъ обратнаго воздѣйствія.
Одного только мы достигли — это свободы и нѣкоторыхъ удобствъ путешествія по этимъ, когда-то недоступнымъ, странамъ. Въ этомъ отношеніи мы прогрессируемъ чуть не съ каждымъ годомъ. Съ каждымъ годомъ путешествіе туда становится все легче; такъ-что, бывши въ Кяхтѣ, какъ будто неловко не съѣздить до Урги, которая оттуда всего въ 300 верстахъ. Въ концѣ января 1871 г. я былъ въ Кяхтѣ и въ-то самое время отправлялся караванъ въ Калганъ, въ которому примкнули и меня. Мнѣ наняли верхового верблюда за 18 кирпичей чая или за 12 рублей. Мой путь былъ очень недалекій; но другіе отправлялись весьма далеко: одинъ ѣхалъ въ Ханькоу, или Шанхай, чтобъ тамъ купить чаю и отправиться съ нимъ моремъ на Амуръ; а трое молодыхъ людей ѣхали на свои чайныя фабрики, верстъ на 700 выше Ханькоу. Несмотря на такую даль путешествія и опасность положенія, въ которомъ находятся наши молодые плантаторы середи страшно густого населенія, вовсе не дружелюбно настроеннаго противъ европейцевъ, ни сборы, ни проводы не показывали этого, — какъ будто отправлялись до какого-нибудь своего города.
Телѣги были уже во дворѣ, откуда отправлялись; мой верблюдъ, привязанный у крыльца, нетерпѣливо топтался на мѣстѣ, потому что онъ чуялъ, какъ въ это самое время караванъ уже тронулся въ ходъ. Въ самомъ веселомъ настроеніи духа находилась вся публика, какъ отправляющаяся, такъ и остающаяся; всплакнули немного только двѣ дѣвушки, которыя также отправлялись въ Тянь-цзинъ въ услуженіе въ проживающимъ тамъ русскимъ агентамъ. Насилу я могъ заставить верблюда лечь, такъ ему хотѣлось скорѣе въ путь; но едва успѣлъ сѣсть, какъ онъ помчался въ догонку за караваномъ, но лишь только догналъ и сравнялся, потерялъ всякую горячность: его увлекало одно табунное свойство, онъ не любитъ ни отставать, ни удаляться отъ остальныхъ, ни впередъ, ни въ сторону.
Первый переходъ нашъ былъ не больше 15-ти верстъ, и то уже мы прихватили часа 1½ ночи. Тотчасъ поставленъ былъ майханъ: это — шатеръ изъ синей дабы. Берутся два шеста съ желѣзными наконечниками и съ желѣзными же не вертящимися кольцами вверху, и ставятся одинъ отъ другого приблизительно на одну саженъ; въ кольца продѣвается длинная жердь, потомъ этотъ остовъ покрывается пологомъ, концы котораго оттягиваются, и петельками изъ веревочекъ нанизываются на желѣзные клинья, которые вбиваются въ землю. Спереди двѣ лопасти оттягиваются какъ можно дальше: это дѣлаетъ въ передней части такой просторъ, что огонь можно разводить въ самомъ майханѣ. Послѣ хорошаго и поздняго обѣда на проводахъ, намъ, конечно, было не до ужина, и мы всѣ, напившись только чаю, отправились спать въ телѣги. Къ моему благополучію и для меня оказалась телѣга, такъ какъ одинъ изъ нашихъ спутниковъ остался въ Кяхтѣ праздновать аннинъ день (3-го февр.), чтобы потомъ догнать насъ на лошадяхъ; этою телѣгою я и пользовался почти всю дорогу. Монголы, 10 человѣкъ, имѣли отдѣльный майханъ. Итакъ, всѣ предались сну; а верблюды были положены между тюками товара.
Не знаю, сколько я спалъ, но, проснувшись, я почувствовалъ, что мы ѣдемъ: ночь царила еще во всей силѣ; въ запушенныя морозомъ окна нельзя было ничего видѣть; только перебрасывало меня туда и сюда; колеса страшно гремѣли, снѣгъ хрустѣлъ и рѣзво скрыпѣлъ подъ желѣзными шинами. Отворяю дверку и выхожу. Свѣтло; ясное небо усыпано звѣздами; вожакъ, держа запряженнаго верблюда въ поводу, ѣхалъ подлѣ, и, обнявши передній горбъ своего верблюда, склонился и спалъ, и въ козлякѣ, т.-е. въ верхней шубѣ изъ козлиныхъ шкуръ, шерстью вверхъ, изображалъ изъ себя скорѣе вьюкъ мягкой рухляди, чѣмъ человѣческую фигуру. Сзади шло до 20-ти завьюченныхъ верблюдовъ, изъ которыхъ передній привязанъ въ моей телѣгѣ, а остальные вереницей другъ за друга. Кругомъ тишина; только раздавался громъ телѣги, да слышалось мѣрное шлепанье широкихъ мягкихъ лапъ верблюдовъ; идущій за телѣгой верблюдъ пыхтѣлъ, отдуваясь, потому что ноздри его сильно обмерзли инеемъ; нѣкоторые скрипѣли зубами, и этотъ скрипъ какой-то металлическій, будто скрипъ качели отъ тренья кольца о кольцо. Гдѣ же остальные?
Бужу вожака и, обладая самымъ скромнымъ запасомъ монгольскихъ словъ, съ трудомъ выражаю ему свой вопросъ. — «Ойрха», отвѣтилъ онъ мнѣ, показывая плетью впередъ, т.-е. близко. Но это близко было таково, что не было видно ничего, хотя было свѣтло, и впереди на далекое пространство шла пологая, гладкая покать. Мы остановились на минуту; монголъ прозябь и слѣзъ съ верблюда, чтобы согрѣться на ходу, и тутъ только можно было разслышать отдаленный громъ телѣгъ; значитъ, мы пріотстали немного.
Какъ ни просто дѣло, но оставаться одному было непріятно, а дѣлать ничего не оставалось, какъ лѣзть опять въ свою гробницу и спать до разсвѣта. Непріятное впечатлѣніе производитъ эта телѣга; въ ней даже будто холоднѣе, чѣмъ на дворѣ. Но вотъ, видно, взошло солнышко; замерзшее стекло залито краснымъ заревомъ, вы не видите, однако, солнца, а только блестящій лучъ его свѣтлой полосой пробивается сквозь густой иней и освѣтилъ ваше темное жилище; даже будто теплѣе стало. Налюбовавшись свѣтомъ, вы снова предаетесь сну или, скорѣе, какой-то дремотѣ, въ которой передъ вами проходятъ воспоминанія изъ прошлаго, и въ то же время рисуются какія-то фантастическія сцены и образы, и вы не можете отдѣлить сна отъ дѣйствительности. Но вотъ телѣга не гремитъ и не скрипитъ ужъ больше; вамъ такъ пріятно и сонъ совершенно васъ такъ и давитъ; сознаніе, однако, борется, и черезъ нѣсколько минутъ у васъ возникаетъ вопросъ: что-жъ это? — мы стоимъ? Выхожу: дѣйствительно стоимъ. Вожака нѣтъ, нѣтъ также и половины заднихъ верблюдовъ и у моего верблюда поводъ брошенъ на землю. Вздремнулъ, значитъ, и вожакъ, пригрѣтый солнышкомъ, и не замѣтилъ, какъ отцѣпились задніе верблюды и отстали на версту. Такія остановки отнимаютъ времени по получасу, и въ продолженіе дня случаются много разъ, что значительно замедляетъ ходъ, безъ надобности лишнее время, часа на два удерживая верблюдовъ подъ тяжестью вьюковъ и не оставляя почти времени для пастьбы, потому что ихъ засвѣтло ужъ кладутъ по мѣстамъ. Для ѣдущихъ это тяжело страшною скукой: весь караванъ оттого разбивается, и вы цѣлый день не видите никого, кромѣ своего монгола. Не зная этого обстоятельства впередъ, я не взялъ въ свою телѣгу никакой провизіи, и это было крайне непріятно: имѣя привычку, вставши утромъ, непремѣнно напиться чаю, нелегко цѣлый день быть безъ всякой пищи. Впослѣдствіи, конечно, я бралъ съ собою какую-нибудь сухую ѣду и бутылочку чаю; но все это нужно было держать за пазухой, чтобы не замерзало. Есть въ этихъ остановкахъ и другая дурная сторона. Однажды мы спали въ телѣгѣ двое и слышимъ, что она мчится; очнувшись, мы тотчасъ сообразили, что это верблюдъ понесъ, не сдержавши, подъ гору; предпринять было ничего невозможно, какъ только пріотворить немного дверку и приготовиться въ паденью телѣги или, въ крайнемъ случаѣ, выскочить. Дѣло, однако, кончилось очень благополучно: верблюдъ, своротивъ съ дороги, попалъ въ овражекъ, набитый снѣгомъ, и завязъ; тогда мы выпили, выручили его и телѣгу, и выправились на дорогу; но верблюдъ такъ напугался, что его едва можно было удерживать, и онъ все боченился. Мы еще не успѣли совершенно спуститься, какъ съ вершины, горы тѣмъ же способомъ скачетъ къ намъ другая телѣжка: дверка расхлопнулась, оборвалась съ петлей и изнутри слышался крикъ дѣвушекъ; намъ удалось забѣжать напередъ, схватить за бурундукъ (поводъ) и остановить верблюда.
Подобные случаи, конечно, не неизбѣжные, нужно только наблюдать за вожакомъ. Потомъ я наблюдалъ и за тѣмъ, чтобъ остановки были рѣже и короче, поэтому приходилось безпрестанно выглядывать, не отвязались ли задніе верблюды, что дѣлается очень легко, такъ какъ поводъ не привязывается, а только затыкается за что-нибудь и при малѣйшей остановкѣ верблюда вытягивается, а въ противномъ случаѣ онъ разрывалъ бы ноздри. Самъ же монголъ крайне невнимателенъ: онъ или спитъ, сидя, или просто идетъ, не оглядываясь назадъ, а если сзади его никого нѣтъ, то некому и указать, что отвязались верблюды. Особенно этимъ качествомъ отличался мой вожакъ, и потому мы съ нимъ вѣчно были задніе, и приходили на станъ по крайней мѣрѣ получасомъ позже. Бывало такъ досадно станетъ, выскочишь, укажешь и тутъ же обругаешь, какъ только сможешь по-монгольски; а онъ такой добродушный, что тотчасъ же обращается съ разговоромъ, или начнетъ по-русски считать «одинъ, дива, тэри» и т. д., такимъ образомъ отъ скуки у насъ шло взаимное обученіе. Нельзя не относиться снисходительно къ тому, что вожаки всю дорогу дремлютъ; вѣдь имъ приходится почти не спать ночью. Мы становимся довольно поздно; равзьючивши и отпустивши верблюдовъ пастись, монголы принимаются желѣзными лопатами соскребать снѣгъ тамъ, гдѣ должны ночью лежать верблюды; расчистить родъ дорожекъ между лежащими по обѣ стороны вьюками. Потомъ идетъ варенье чая и мяса, а къ тому же кое-что пооборвется во вьюкахъ и у телѣгъ, такъ что мы бывало насидимся въ майханѣ вдоволь и идемъ ложиться спать, а они все еще не спятъ, поднимаются же раньше полуночи. Это, впрочемъ, обстоятельство только смягчаетъ приговоръ, а не оправдываетъ вполнѣ. Мы были въ ходу постоянно часовъ 14 и до 17, а уходили всего отъ 40 и до 50 верстъ, тогда какъ на проходъ того самаго разстоянія нужно не болѣе 12 часовъ, въ чемъ я убѣдился на опытѣ, когда ходилъ съ русскимъ караваномъ; тогда больше времени было бы у нихъ для отдыха, а у верблюдовъ для пастьбы.
Здѣсь позвольте сказать нѣсколько словъ о верблюдѣ, этомъ несчастномъ животномъ, истинномъ благодѣтелѣ сына пустыни, испытывающемъ, однако, отъ него много страданій и неправдъ; да и натуралисты-зоологи, какъ, напр., Брэмъ, относятся къ нему крайне несправедливо, называя его глупымъ, а нравъ его злымъ и упрямымъ. Это неправда. Умъ животныхъ проявляется въ ихъ инстинктѣ, а этотъ инстинктъ въ верблюдѣ нерѣдко спасаетъ какъ его, такъ и человѣка: онъ имѣетъ необыкновенную способность отыскивать воду и хорошій нормъ, иногда за цѣлый переходъ, верстъ въ 20 по крайней мѣрѣ; онъ предчувствуетъ вьюгу, и если утромъ онъ не поднимается, то ожидайте ея, а какъ скоро ударила вьюга, они всѣ будутъ лежать, сбившись въ кучу, хотя бы вьюга длилась нѣсколько сутокъ, сознавая, что идти въ это время — значитъ выбиться изъ силъ понапрасну и въ концѣ-концовъ замерзнуть, тогда какъ другія животныя въ это время бѣгутъ и, конечно, погибаютъ. Онъ пугливъ при какой-нибудь неожиданности, но очень скоро, всмотрѣвшись внимательно, преодолѣваетъ этотъ страхъ; взглядъ у него чрезвычайно умный, онъ будто хочетъ проникнуть въ самую глубь. Какъ примѣръ глупости, приводятъ то, что, увидѣвши волка, который катается передъ нимъ, онъ протягиваетъ въ нему шею и обнюхиваетъ, а тотъ въ это время хватаетъ его за горло и душитъ. На это замѣтимъ, что вообще у плотоядныхъ слишкомъ много хитрости и коварства, чѣмъ травоядныя не обладаютъ, и волкъ всегда умѣетъ обмануть и лошадь, и быка, и дикихъ оленя, изюбря и др. Золъ онъ бываетъ только одно время, когда бываютъ также злы и неистовы и другія животныя; но тогда и видно, что съ нимъ происходитъ что-то необыкновенное: онъ не ѣстъ почти ничего цѣлый мѣсяцъ, съ затылка у него выходитъ какое-то смолистое вещество, у рта пузырями и клубами вздувается пѣна; тогда онъ кидается на человѣка и на другое крупное животное, чтобъ не подошли въ его самкамъ; но точно также злы въ это время дивій козелъ, олень, изюбрь, которые въ ярости иногда убиваютъ своихъ самокъ. Есть однако въ большей или меньшей степени злые и коварные и между верблюдами, и это такъ и выражается въ его физіономіи. Если онъ во время хода отвѣшиваетъ нижнюю губу и прямо поворачиваетъ въ вамъ голову, когда проходите мимо, не бойтесь: этотъ никогда ничего не сдѣлаетъ вамъ, хоть и будетъ ревѣть, какъ только вы приблизитесь въ нему. Другой, напротивъ, подбираетъ нижнюю губу и плотно сжимаетъ ее съ верхнею, за вами слѣдитъ только глазами, не измѣняя положенія головы: его берегитесь, когда проходите, онъ какъ разъ шлепнетъ васъ заднею лапою наотмашь, хотя бы вы были нѣсколько въ сторонѣ, а передними собьетъ и будетъ топтать, или хватитъ зубами; Это, однако, случается очень рѣдко, потому что и злой на такую штуку не рѣшается, если видитъ въ человѣкѣ смѣлость и умѣнье подойти. Невыносимъ онъ тѣмъ, что всякій разъ, какъ только подходите къ нему, чтобъ ваять, или какъ только заставляете лечь, чтобъ сѣсть, онъ невыносимо кричитъ и показываетъ намѣреніе обдать васъ жвачкой; но если вы идете смѣло, онъ не оплюётъ васъ и останется при одномъ намѣреніи, а кричитъ онъ вслѣдствіе той боли, которую ему приходится испытывать отъ дерганья поводомъ, продѣтымъ сквозь переносье. Эта рана почти никогда не заживаетъ, потому что развережается постояннымъ дерганьемъ: часто у бѣднаго животнаго отъ этого дерганья струится кровь изъ носа, иногда гніетъ носъ, и тогда вы издали слышите вонь; каково же терпѣть. Какъ ни больно это, однако иногда онъ такъ выбивается изъ силъ, что ложится на ходу, хотя бы привелось разорвать носъ; онъ только взвизгнетъ. А до какого изнуренья его доводятъ! Можно положительно сказать, что верблюдъ у монгола цѣлую зиму ничего не ѣстъ. Возьмемъ нашъ караванъ, въ которомъ было болѣе 200 верблюдовъ: штукъ полтораста завьюченные, а остальные заводные, для смѣны. Верблюды эти пришли изъ Калгана и въ Кяхтѣ простояли дня 4 безъ корма; мы, отъѣхавши 15 в., остановились ночью и пастись не пускали ихъ вовсе; затѣмъ трогались въ путь всегда съ полночи; шли часовъ до 4 пополудни, иногда больше; на пастьбу имъ давалось не больше 2 часовъ, а иногда меньше; кормъ по караванному тракту страшно сбитъ, тамъ-сямъ мотается кое-какая былочка, и притомъ было довольно снѣжно. Ночь они непремѣнно должны лежать и пережовывать жвачку: этотъ отдыхъ, говорятъ, для нихъ нужнѣе пастьбы. Въ 7 дней хода до Урги мы случайно имѣли одну дневку. И такъ верблюдъ проводитъ всю зиму, вслѣдствіе чего видъ его претерпѣваетъ такого рода измѣненія: горбы, которые у сытаго верблюда, стоятъ, какъ кочки, и такъ тверды, что вы ощупываете въ нихъ что-то твердое — въ родѣ кости или, по крайней мѣрѣ, хряща, сначала дѣлаются мягче и сваливаются, будто сломленные, потомъ свѣшиваются, какъ порожніе мѣшки, а наконецъ, и вовсе исчезаютъ, и спина тогда представляетъ выгнутый хребетъ, и на мѣстѣ горбовъ только два махорка длинной шерсти, а иногда вся она избита въ ранахъ и раны на самомъ верху сквозныя: страшно смотрѣть на него! Въ такомъ состояніи я видѣлъ верблюдовъ въ Калганѣ, въ продолженіи нѣсколькихъ дней привязанныхъ на одномъ и томъ же мѣстѣ, безъ корма и будто забытыхъ хозяиномъ. Наши верблюды были такъ истощены, что когда приходили на станъ и развьючивали ихъ, то они не торопились на пастьбу, а стояли, будто отуманенные, и шли пастись тогда только, когда ихъ отгоняли. А тутъ на бѣду налетаютъ стаей черные вороны, садятся на нихъ и расклевываютъ горбы; верблюдъ отъ боли жмется и уходитъ, но не смѣетъ согнать его мордой, боясь, что тотъ сейчасъ клюнетъ его въ глазъ своимъ, какъ желѣзо, твердымъ клювомъ. Дорогой нѣкоторые верблюды ложились подъ вьюками, и ужъ никакими усиліями не могли ихъ поднять, потому что это происходило отъ окончательнаго истощенія; тогда ихъ замѣняли другими, запасными; иногда монголы перемѣняютъ верблюдовъ на серединѣ пути: это бываетъ только въ веснѣ. Кромѣ истощенія, верблюдъ легко можетъ охромать, порѣзавши свою мягкую лапу объ ледъ или острый камень, а иногда просто по твердой дорогѣ стираетъ подошву до крови, — тогда его, конечно, перемѣняютъ. Съ однимъ верблюдомъ у насъ случилось что-то другое: у него сдѣлалась опухоль на передней лопаткѣ. Когда увидѣли, что онъ не въ состояніи идти подъ вьюкомъ, его развьючили, а прибывши на станъ, принялись лечить, и леченье это было оригинальное и варварское. Его повалили и вырѣзали опухоль, сдѣлавши рану въ ½ квадратной четверти, оказался какой-то жиръ и гной; они дорѣзались до самаго мяса съ кровью, потомъ взяли соотвѣтственной величины лоскутъ войлока, намазали чѣмъ-то и пришили иглой. Верблюдъ этотъ сдѣлалъ еще одинъ переходъ порожній; но тамъ уже не пошелъ пастись и все лежалъ на стану, вытянувши шею, какъ обыкновенно вытягиваютъ, когда спятъ, и стоналъ. Его покрыли козляками, для того ли, чтобъ согрѣть, или чтобъ не видѣть его предсмертныхъ мукъ. Такъ онъ и кончился.
По такому обращенію съ животнымъ, можно подумать, что монголъ вообще жестовъ нравомъ. Наоборотъ: онъ боится кровопролитія; въ Монголіи почти не слышны убійства и даже другого рода насилія очень рѣдки. Отчасти причина этого заключается въ ихъ трусости; но вообще монголы не сварливы и не скоры на драку, какъ китайцы; у нихъ рѣдко встрѣтите жестокое обращеніе родителей съ дѣтьми или мужа съ женою; животное онъ любитъ и жалѣетъ, но при случаѣ безжалостно заставляетъ терпѣть, потому что и самъ терпитъ; варварскій способъ леченья одинаково примѣняется и въ человѣку. Ихъ ламское леченье состоитъ въ лекарствахъ очень сильныхъ и въ операціяхъ; послѣднія особенно ужасны. Мало того, что вырѣзываютъ различные прыщи и нарывы, прижигаютъ раны, они, раскаливши добѣла желѣзный прутъ, прокалываютъ имъ мышцы рукъ и шеи, и дѣлаютъ заволоки; при этомъ, конечно, иногда больной умираетъ не отъ болѣзни, а отъ леченія, какъ и тотъ несчастный верблюдъ.
Какъ бы то ни было, а леченіе и смерть верблюда произвели на всѣхъ тяжелое впечатлѣніе; намъ непріятно было видѣть даже лекаря, который такъ варварски рѣзалъ бѣдное животное, и навѣрное былъ причиною его смерти. Но тотчасъ же мнѣ привелось лечить того самого ламу-лекаря. Отъ небольшой ранки у него облѣзла вся передняя часть горла и гноилась: былъ ли то мокрый лишай или другое что, я не знаю, но у меня въ то время на бѣду не было никакихъ лекарствъ, кромѣ туалетнаго уксуса. Полагаясь на его дезинфектирующее свойство, я прибѣгнулъ въ нему, и предупредилъ своего паціента, что отъ него будетъ очень больно; онъ рѣшился, и дѣйствительно боль была жестокая, но, стиснувъ зубы, онъ терпѣлъ, и всякій разъ, какъ становились, приходилъ за леченіемъ, и требовалъ, чтобы я дѣлалъ его непремѣнно самъ, никакъ не довѣряя никому другому, ни себѣ: у нихъ есть вѣра, что лекарство дѣйствуетъ только прямо изъ рукъ врача. Дѣйствительно, болѣзнь прошла, и послѣ онъ, найдя меня въ Кяхтѣ, подарилъ мнѣ табаку, трубку и китайскихъ пряниковъ, и выпросилъ еще того же лекарства.
Вообще путешествіе при большихъ переѣздахъ очень непріятно; оно особенно непріятно въ Монголіи, да еще зимой. Съ остальными товарищами вы разлучены, наблюдать по дорогѣ нечего, и остается — лежать въ телѣгѣ, испытывая тряску и скуку, въ какомъ-то полуснѣ; тѣмъ пріятнѣе добраться до стана. Тутъ мы обыкновенно проводили время вмѣстѣ до самаго отправленія. Однажды мы не тронулись съ мѣста ночью и остались до утра. Утромъ, когда мы уже пили чай, въ намъ въ майханъ торопливо вошли всѣ наши монголы и поочередно, пожимая намъ руки, твердили: «сай, сай, сай!»[1]. Сначала мы не поняли ничего, а потомъ объяснилось, что въ этотъ день насталъ новый годъ (кажется 6 февраля). Мы угостили ихъ водочкой и чаемъ, а потомъ были приглашены къ нимъ, гдѣ насъ также угостили пельменями, мясомъ, чаемъ и китайскими пряниками. По этому случаю была днёвка, цѣлый день шло угощеніе, монголы были веселы и пѣли пѣсни, а намъ, признаться сказать, было далеко не такъ весело, и только въ вечеру оживило насъ прибытіе спутника, остававшагося въ Кяхтѣ.
Путешествіе по караванному пути скучно еще тѣмъ, что онъ совершенно безлюденъ и гораздо однообразнѣе, такъ-называемаго, почтоваго тракта. Здѣсь живутъ только бѣдняки, у которыхъ нѣтъ почти скота, потому что здѣсь кормъ весь выбитъ караванами; живутъ они только тѣмъ, что даютъ имъ проѣзжающіе за какія-нибудь услуги или просто въ видѣ милостыни. Сплошь и рядомъ подползаетъ какой-нибудь безногій или подвозятъ на салазкахъ больного ребенка и просятъ пищи, одежды и лекарствъ; сахаръ и сухари въ этомъ случаѣ играютъ роль лекарства.
Кое-гдѣ попадаются перевалы черезъ горы, пологіе, впрочемъ, и не крутыя; но вообще здѣсь долины очень широкія, хребты отстоятъ далеко; рѣки, покрытыя льдомъ и снѣгомъ, также не придаютъ разнообразія; только за половину дороги приходится переваливать хребетъ Манхатай, который вполнѣ носитъ характеръ горной мѣстности: дорога идетъ по камню, по бокамъ торчатъ скалы, кругомъ лѣсъ; верблюды не могли тащить телѣги, и потому перевалъ этотъ дѣлается на быкахъ, для чего здѣсь постоянно живутъ нѣсколько юртъ и берутъ за провозъ рубля по два съ телѣги.
На восьмой день мы вступили въ долину р. Толы, гдѣ я долженъ былъ разстаться со своими спутниками.
Урга лежитъ почти подъ 48° с. ш., въ 300 верстахъ въ югу отъ Кяхты и составляетъ главный городъ сѣверной Монголіи, иначе называемой Халха и состоящей изъ четырехъ ханствъ, или княжествъ. Они находятся въ вассальной зависимости отъ пекинскаго двора, т.-е. не платятъ ему никакой дани и управляются своими собственными князьями и другими родовыми начальниками на основаніи особеннаго уложенія, и только эти родовые начальники ихъ, или князья различныхъ степеней, получаютъ отъ китайскаго правительства извѣстное жалованье, за полученіемъ котораго каждогодно ѣздятъ въ Пекинъ, причемъ представляютъ императору различные подарки въ знакъ своего вѣрноподданничества. Поѣздки такого рода со всѣми сопряженными съ ними расходами не легко ложатся на все монгольское населеніе. Однажды нашему каравану понадобилось купить нѣсколько верблюдовъ въ Керэлюнѣ (гор. въ восточной части Халхи), и этого невозможно было сдѣлать, потому что лучшій скотъ былъ отобранъ для подарковъ ихъ княземъ, бэйсомъ, незадолго передъ нами отправившимся въ Пекинъ для поздравленія богдыхана съ новымъ годомъ и за полученіемъ жалованья. Монголы, конечно, не имѣютъ права, помимо китайскаго правительства, входить ни въ какія международныя отношенія, но во внутреннія дѣла оно прямо не вмѣшивается и только наблюдаетъ за исполненіемъ законовъ черезъ монгольскихъ же чиновниковъ; а въ главныхъ городахъ имѣетъ своихъ высшихъ чиновниковъ, амбаней, изъ маньчжуръ, обязанность которыхъ слѣдить на политическими дѣлами и главнымъ образомъ за монгольскими ханами и ихъ отношеніями къ Россіи.
Совсѣмъ въ иномъ положеніи, въ полной прямой зависимости отъ пекинскаго двора и его чиновниковъ изъ маньчжуръ — находятся живущіе на югѣ монголы-чахары, также какъ солоны, баргу, дахуры и другіе народцы, живущіе въ сѣверо-восточномъ углу Монголіи, между Маньчжуріею и Сибирью.
Четыре халхасскія княжества расположены по надъ сибирской границей въ слѣдующемъ порядкѣ отъ запада къ востоку: сначала противъ енисейской границы идутъ владѣнія Саинъ-ноина, затѣмъ противъ Иркутской губерніи — Тушету-хана, и съ Забайкальемъ граничатъ земли Цеценъ-хана, а четвертое Дзасакту-ханаг не прикасаясь въ сибирской границѣ, идетъ къ югу отъ упомянутыхъ трехъ.
Мы не скажемъ ничего ни о пространствѣ этихъ ханствъ, ни о числѣ жителей, потому что для этого нѣтъ никакихъ точныхъ данныхъ; замѣтимъ только, что если считаютъ пространство всей Монголіи болѣе 60,000 кв. миль съ 3,000,000 жителей, то эта часть есть самая обширная по пространству, но наименѣе населенная, и тутъ населеніе больше всего собирается по окраинамъ, самая же середина пустынна, вслѣдствіе непріютности страны и отдаленности отъ другихъ болѣе промышленныхъ народовъ.
Урга находится собственно во владѣніяхъ Тушету-хана; по отношенію къ остальнымъ ханствамъ она довольно центральна, но особенное значеніе придаетъ ей географическое положеніе. Отъ нея въ востоку и къ западу берутъ начало рѣки, принадлежащія двумъ обширнѣйшимъ бассейнамъ — Енисея и Амура. Если главный склонъ этой мѣстности тотъ же, что въ Сибири, т.-е. сѣверный, то обиліе рѣкъ и долинъ среди горъ со всевозможными направленіями придаетъ ей разнообразный характеръ и даетъ возможность выбора мѣста. Горы, наполняющія это пространство, большею частію пологія и невысокія, раздѣлены широкими долинами, представляющими иногда видъ обширныхъ равнинъ; сѣверные склоны ихъ покрыты лѣсомъ, на югъ стелятся травяныя степи; посрединѣ протекаютъ большія рѣки: Тола, Орхонъ, Иро, Баинъ-голъ и др., текущія въ Селенгу, обильныя рыбой, и разливами утучняющія отлогія береговыя пространства. При этомъ множество маленькихъ долинъ съ рѣчушками и ключами, защищенныхъ отъ суровыхъ вѣтровъ, даетъ пріютъ на зиму. Здѣсь, въ уютныхъ уголкахъ, въ полугорьяхъ размѣщаются кочевники кучками отъ 10 до 12 юртъ со стадами крупнаго и мелкаго домашняго скота, который цѣлую зиму бродитъ здѣсь по густымъ, высокимъ ветошамъ[2], не нуждаясь ни въ сѣнѣ, ни въ пригонѣ. Выдаются такія мѣстечки, что цѣлую зиму почти не бываетъ снѣга, и такъ тепло, что въ февралѣ можно ходить по двору безъ шубы, и совершенно забываешь близость Сибири. Кое-гдѣ встрѣчаются здѣсь полосы вспаханной земли, и не можетъ быть сомнѣнія, что здѣсь никакъ не меньше задатковъ для развитія земледѣлія, чѣмъ у насъ въ Забайкальѣ или въ южной части Иркутской губерніи.
Совсѣмъ другое представляетъ мѣстность въ югу отъ Урги. Тутъ вы уже разстаетесь съ горами и рѣками, и вступаете въ степь ровную, однообразную, съ тощею растительностію и скуднымъ орошеніемъ. Соленыя озера и жалкіе ключи — вотъ и все, да и тѣ постоянно высыхаютъ или изсякаютъ, уходя въ землю. Этотъ недостатокъ воды на поверхности вознаграждается тѣмъ, что вездѣ почти на незначительной глубинѣ можно вырыть колодезь. Далѣе въ востоку мѣстность нѣсколько живѣе: она разнообразится увалами и холмами, между которыми пробиваются наверхъ даже небольшія рѣчки, текущія иногда верстъ на 50 и больше и, въ концѣ-концовъ, все-таки уходящія въ землю; и тамъ тоже собирается населеніе въ кучку, но такихъ мѣстъ очень немного, и за то тамъ же есть цѣлыя огромныя полосы, гдѣ все пространство усѣяно скалами гранита и лавы, которыя издали кажутся городками или собраніями юртъ, а вблизи вы увидите вездѣ одинъ камень въ глыбахъ и валунахъ, и между ними трава идетъ не сплошнымъ ковромъ, а пробивается пучками: мрачный, унылый видъ придаетъ этотъ вездѣ сѣрѣющій камень и безъ того невеселой однообразіемъ своимъ мѣстности.
Добавьте въ этому значительную высоту этой обширной плоскости, ея беззащитность отъ вѣтра, откуда бы онъ ни подулъ, что дѣлаетъ ее открытымъ полемъ для бушеванья вьюгъ и мятелей, и наконецъ по всему ея протяженію съ запада на востокъ пересыпь изъ переноснаго песка, шириною во сто верстъ, и вамъ во всей наготѣ представится непріятность и неприглядность такой мѣстности.
Понятно послѣ этого, что вся жизнь Монголіи сосредоточивается на ея окраинахъ, съ одной стороны ближе къ Китаю, съ другой — къ Россіи. Кромѣ Урги, почти на той же параллели помѣстились Улясутай на з. и Керэлюнъ на в., но Урга остается самымъ важнымъ пунктомъ. Когда мы шли съ караваномъ (Бутина и Першина, въ 1872 г.) изъ Калгана прямо на нерчинскую границу, намъ привелось дней 10 идти безъ дороги, и въ то же время намъ привелось пересѣчь нѣсколько поперечныхъ дорогъ, которыя всѣ вели въ Ургу или Богдокурэ, какъ ее называютъ монголы въ самыхъ отдаленныхъ мѣстахъ. Нѣкоторыя изъ этихъ дорогъ идутъ отъ границъ Маньчжуріи и отъ различныхъ проходовъ въ китайской стѣнѣ, тогда какъ къ Кэрелюну, лежащему въ восточной части, по которой мы и шли, попалась настоящая дорога только на два дня.
Такое значеніе, однако, Урга пріобрѣла не въ слишкомъ давнее время; когда именно — мы не можемъ сказать, но, кажется, съ того времени, какъ русскіе заняли Сибирь; то же можно сказать и о Кэрелюнѣ, который въ концѣ XVIІ столѣтія, какъ городъ, вовсе еще не существовалъ.
Кромѣ географическаго положенія, ей помогли, конечно, и ея отношенія къ Россіи. До занятія Сибири русскими, сношенія монголовъ съ ея туземцами другой расы ограничивались обмѣномъ мѣховъ на китайскія произведенія, которыхъ не было еще въ изобиліи и въ Монголіи; поэтому торговли, можно сказать, не было никакой. Русскіе же явились съ своими мануфактурными товарами, съ свинцомъ и порохомъ, кораллами, бусами и различными бездѣлушками, служащими для украшенія въ мужскомъ и женскомъ костюмѣ, съ металлическими издѣліями и т. д. Это больше привлекло сюда и китайцевъ, которымъ открылась возможность пріобрѣтать пушнину гуртомъ, а не собирать по улусамъ и юртамъ, сбывать свои произведенія, между которыми впослѣдствіи занялъ такую важную роль чай, и, кромѣ пушнины, пріобрѣтать отъ русскихъ нѣкоторые изъ мануфактурныхъ товаровъ, а потомъ благородные металлы и главнымъ образомъ серебро.
Торговое значеніе Урги обратило на нее вниманіе ламъ: она дѣлается религіознымъ центромъ, мѣстопребываніемъ одного изъ кутухтъ, послѣ тибетскаго далай-ламы высшихъ представителей Будды на землѣ; а затѣмъ она дѣлается и центромъ правительственнымъ.
Назвавши Ургу городомъ, я долженъ, однако, сдѣлать въ этому оговорку. Городовъ въ смыслѣ европейскомъ и даже въ смыслѣ китайскомъ у монголовъ нѣтъ. Ихъ города не что иное, какъ скопленіе народа, преимущественно ламъ, вокругъ дацановъ, или монастырей, и носятъ названіе курэ. Во всей Монголіи вы не найдете ни одного города, въ которомъ не было бы большого дацана и не преобладало бы ламское населеніе. Къ дацану съ его ламскимъ населеніемъ приселяются простые монголы, предлагая ему свои услуги и получая на то какое-нибудь вознагражденіе, иногда состоящее въ одномъ скудномъ пропитаніи. Тутъ же непремѣнно пристроятся китайскіе торговцы. Они живутъ или временно, наѣздомъ, — тогда разбиваютъ всякій разъ майханъ или палатку; или постоянно, съ отлучками въ Китай за товаромъ, — тогда устроиваютъ домы, гдѣ есть лѣсъ, деревянные, а гдѣ лѣса нѣтъ, изъ камня и изъ глины, мазанки; иногда живутъ въ войлочныхъ юртахъ, а для склада товаровъ устроиваютъ амбарчики. При особенно выгодномъ торговомъ положеніи мѣста, китайцы селятся цѣлыми торговыми слободами или городками, которые и называются майма-ченъ. Если мѣстность имѣетъ важность политическую, то тутъ же тогда сосредоточивается и правительство, и тогда оно называется урго; слово это, впрочемъ, весьма рѣдко услышите, потому что въ каждомъ городѣ на первомъ планѣ его религіозное значеніе. Самые важные пункты въ торговомъ и политическомъ отношеніяхъ стараются имѣть своего кутухту, и тогда уже окончательно опредѣляется роль города. Тогда въ нему собираются по временамъ массы народа съ дарами и вкладами, въ немъ скопляются огромныя богатства, онъ пріобрѣтаетъ нѣчто въ родѣ крѣпостныхъ, которые платятъ ему дань, стерегутъ его стада и исполняютъ различныя повинности.
Таковъ характеръ ламскаго буддизма, что всякій, исповѣдующій его и желающій сдѣлаться буддистомъ вполнѣ, долженъ быть ламой; это высшій идеалъ, въ которому долженъ стремиться каждый монголъ; поэтому и монгольскіе князья добивались чести попасть на высшій религіозный постъ; но тогда они являлись слишкомъ сильными соперниками власти китайскаго правительства, вслѣдствіе чего правительство постаралось преградить имъ этотъ путь.
Здѣсь мы должны коснуться исторіи ургинскаго кутухты, съ которымъ тѣсно связана роль Урги.
Намъ нѣтъ надобности разбирать, когда и какъ распространился буддизмъ въ Монголіи; достаточно того факта, что въ половинѣ XVII столѣтія буддизмъ имѣлъ такую силу, что всѣ монгольскіе князья непремѣнно хотѣли имѣть кутухту у себя, изъ своего рода. Въ 1657 г., по смерти Алтанъ-хана, старшій сынъ его Лобзанъ Тушету-ханъ наслѣдовалъ его свѣтскую власть, а младшій его братъ Джибзанъ-дамба сдѣлался кутухтой. Въ другомъ ханствѣ былъ другой кутухта Галданъ, сынъ Дзасанту-хана. Началась распря за первенство. Дзасанту-ханъ отправилъ посла въ Тушету-хану съ требованіемъ, чтобы братъ его добровольно отказался отъ соперничества, угрожая въ противномъ случаѣ прибѣгнуть въ силѣ. Тушету-ханъ отрубаетъ голову посланнику, привязываетъ ее въ хвосту лошади и велитъ такимъ образомъ отвести ее въ Дзасанту-хану съ отвѣтомъ, что лучшаго извѣстія онъ не могъ ему дать. Тогда Галданъ отправился въ Тибетъ и просилъ далай-ламу снять съ него санъ кутухты и вообще духовное званіе, которое не дозволяло ему взяться за оружіе. Далай-лама отвѣтилъ ему, что онъ самъ знаетъ, какъ долженъ поступить. Послѣ такого отвѣта Галданъ самъ сложилъ съ себя духовный санъ и сдѣлался ханомъ, принявъ титулъ бошохту, присвоиваемый только потомкамъ Чингисъ-хана. Затѣмъ начинается война. Объ этой войнѣ разсказываютъ ужасы. Галданъ вездѣ побѣждалъ, и Тушету-хану ничего не оставалось, какъ признать подданство императору Канси, въ то время прославившему себя завоеваніями, чтобъ получить его помощь. Дѣйствительно, съ помощью китайскаго войска, состоявшаго изъ дахуръ и монголовъ южныхъ аймаковъ (областей), подъ предводительствомъ лучшихъ полководцевъ императора-завоевателя, Тушету-ханъ сталъ одерживать верхъ, и Галданъ былъ оттѣсненъ на западъ въ Зюнгарію. Появленіе самого Канси докончило пораженіе Галдана. Въ 1696 г., въ іюнѣ мѣсяцѣ, китайскій полководецъ Фянгу разбилъ его при горѣ Терелцзи: жены и дѣти Галдана со множествомъ военачальниковъ были взяты въ плѣнъ; Галданъ, какъ разсказываютъ, умеръ съ горя или отравился; а халхасы съ тѣхъ поръ должны были признать надъ собою высшую власть китайскаго императора[3].
Съ тѣхъ поръ китайцы управляютъ и сѣверной Монголіей, какъ давно уже управляли ея южною окраиной. Монголы слишкомъ пассивны для того, чтобъ что-нибудь предпринять противъ этого господства, да имъ нѣтъ въ томъ и надобности; князья же ихъ каждый порознь слабы, а для дружнаго дѣйствія всѣхъ вмѣстѣ нужно, чтобы что-нибудь ихъ соединяло. Единственное всесильное лицо въ Монголіи — кутухта, который можетъ соединить князей и за которымъ пойдетъ весь народъ. Поэтому китайское правительство обращаетъ особенное вниманіе на него, и — главное, постаралось регулировать его выборъ въ смыслѣ выгодномъ для себя.
Когда кутухта умираетъ, то душа его тотчасъ же переселяется въ другого человѣка, именно въ младенца, родившагося въ тотъ самый моментъ, когда кутухта испустилъ послѣдній вздохъ. Опредѣлить моментъ послѣдняго вздоха и сообразно съ тѣмъ отыскать новорожденнаго — все это зависитъ отъ ламъ, которые и пользуются этимъ для своихъ выгодъ. Но правительствомъ опредѣлено, что кутухта не можетъ родиться въ семействѣ, находящемся въ родствѣ съ далай-ламой и со старшимъ ламой банъ-ченъ-эрдэни, а также у родственниковъ монгольскихъ хановъ и князей различныхъ степеней, тайдзіевъ (знатныхъ родоначальниковъ) и главноначальствующихъ надъ дивизіей (гусайда). Лица, на которыхъ лежитъ обязанность доносить правительству о смерти стараго кутухты и находить новаго, въ случаѣ несоблюденія этого условія, подвергаются жесточайшему наказанію. Такимъ образомъ, предварительно выбираютъ нѣсколько мальчиковъ кандидатовъ, изъ которыхъ одинъ дѣлается кутухтою по жребію. Выборъ этотъ производится въ Тибетѣ далай-ламой при главномъ представителѣ китайскаго императора, а въ Пекинѣ — старшимъ членомъ палаты внѣшнихъ сношеній съ главнымъ пекинскимъ кутухтой[4]. При этомъ продѣлываются различные фокусы, напр., ребенку подаютъ нѣсколько колокольчиковъ или другихъ вещей, изъ которыхъ одна была любимою у стараго кутухты, и новый кутухта какъ разъ потянется къ этой вещи, и т. п. Ургинскій кутухта назначается непремѣнно въ Тибетѣ; тамъ онъ получаетъ первоначальное воспитаніе, а послѣ его привозятъ въ Ургу, гдѣ довершаютъ его ламы. За нимъ обыкновенно отправляется изъ Урги многочисленное посольство; въ послѣднее время, вотъ уже четыре года, посольство не можетъ достигнуть Тибета вслѣдствіе того, что на границахъ его бродятъ мятежники, и Урга остается безъ кутухты. Ко всему этому добавляютъ, будто по внушенію китайскаго правительства составили нѣчто въ родѣ догмата, что кутухта долженъ быть вѣчно юный, и потому, какъ скоро достигнетъ 20-ти лѣтъ или немного больше, долженъ непремѣнно умереть, и будто въ этомъ случаѣ прибѣгаютъ въ насилію. Это, конечно, молва, и сложилась она, кажется, недавно, потому что послѣдній кутухта умеръ очень молодымъ, и почему-то между монголами прошла молва, будто его отравили. Извѣстно, однако, что были кутухты, которые доживали до старости. Да и врядъ ли онъ лично можетъ быть опасенъ: все воспитаніе его должно быть такое, что онъ не можетъ выступить самостоятельнымъ политическимъ дѣятелемъ, и онъ очень стѣсненъ окружающими его ламами; онъ скорѣе можетъ быть орудіемъ ламъ, какъ автоматъ, для чего все равно, будетъ онъ молодой или старый. А главные ламы, все равно, какъ и князья получаютъ отъ китайскаго двора жалованье и пользуются особенными знаками его вниманія: имъ хорошо жить и при китайскомъ правительствѣ.
Какъ бы то ни было, а кутухта стоитъ выше всѣхъ властей. Простые монголы смотрятъ на него, не какъ на высшее духовное лицо, а какъ на настоящаго Бога и возсылаютъ въ нему молитвы, называя богомъ «гыгэномъ»; Ургинскимъ кутухтамъ за особенныя услуги, оказанныя однимъ изъ нихъ китайскому правительству, полагаются особенныя почести при пекинскомъ дворѣ[5], какихъ не оказываютъ другимъ кутухтамъ. Кромѣ складовъ серебра и разныхъ драгоцѣнностей, огромныхъ табуновъ скота и множества другихъ доходовъ, постоянныхъ и единовременныхъ, кутухта имѣетъ своихъ собственныхъ подданныхъ, которые называются шаби и не подвѣдомственны свѣтскимъ властямъ. Обычно кутухта не показывается народу; есть, однако, доступъ въ нему въ различныхъ степеняхъ за различныя приношенія. Можно получить разрѣшеніе войти въ первый дворъ, потомъ во второй, затѣмъ въ его жилые покои и т. д. Можно, наконецъ, съ извѣстными церемоніями предстать предъ нимъ лично: чтобъ удостоиться этой послѣдней степени нужно, говорили мнѣ, сдѣлать приношеніе въ нѣсколько тысячъ рублей. Есть богачи, которые не щадятъ на это денегъ, тѣмъ болѣе, что они ихъ соберутъ съ бѣдняковъ. Круглый годъ пріѣзжаютъ и приходятъ въ Ургу поклонники со всѣхъ сторонъ; а два раза въ годъ на праздникъ цаганъ-чара (бѣлый мѣсяцъ) — въ февралѣ и майдари (высшее божество) — въ іюлѣ собиралось народа тысячъ до 100, и всякій дѣлаетъ посильное приношеніе въ дацаны. Можно судить, какіе должны быть огромные сборы, и какой недочетъ въ доходахъ долженъ быть теперь, когда кутухты нѣтъ. Богатства эти идутъ частью въ казну кутухты, частію на украшеніе храмовъ и содержаніе какъ ихъ, такъ и ламъ, а значительная часть, конечно, остается въ рукахъ у главныхъ ламъ, черезъ которыхъ они передаются по назначенію. Поэтому ламы вообще, а ургинскіе въ особенности, владѣютъ значительными богатствами; они исключительно изъ монголовъ, ведутъ торговлю и занимаются перевозкой товаровъ. Такимъ образомъ ламы, владѣя матеріальными богатствами и нѣкоторыми свѣдѣніями, соединенными съ ихъ профессіей, почерпаемыми изъ тибетскихъ книгъ и изъ устной ламской науки, являются полными господами въ Монголіи. Какъ учители вѣры и какъ врачи, они имѣютъ большое вліяніе на хановъ, князей и на весь чиновный людъ, а о массахъ и говорить нечего.
Итакъ, Урга — преимущественно городъ ламства, котораго въ настоящее время считаютъ тамъ до 10,000; своимъ современнымъ значеніемъ оно обязано главнымъ образомъ пребыванію въ ней кутухты. Но, въ 1714 г., когда китайскій посланникъ Тулишенъ проѣзжалъ здѣсь въ Россію въ калмыцкому хану Аюкѣ, съ цѣлью сманить его опять вступить въ подданство китайскаго императора, кутухта Джибзунъ-дамба съ Тушету-ханомъ имѣли свою резиденцію не на р. Толѣ, гдѣ теперь Урга, а ближе въ сибирской границѣ на р. Орхонѣ; тогда какъ на мѣстѣ Урги уже въ то время производилась торговля между русскими, монголами и китайцами. Въ этомъ случаѣ не ламы съ кутухтой создали значеніе Урги, а они только оцѣнили его и ухватились за эту мѣстность, какъ піявки; значеніе же такое она получила отъ сосѣдства русскихъ.
Посмотримъ теперь, что выиграли отъ того сами русскіе.
Чисто русское населеніе по границѣ въ то время было незначительное: больше всего было бурятъ, и тутъ же были такъ-называемые караулы, т.-е. казармы, окруженныя тыномъ, въ родѣ острога или маленькой крѣпости, въ которыхъ жили казаки также для наблюденія за границей. Запрета переѣзжать границу еще не было, и наши отправлялись въ Монголію цѣлыми толпами, человѣкъ до 200, минуя всѣ сторожевые посты. Отправлялись они, конечно, для торга, но по пути нерѣдко ими же производились кражи и грабежи. Въ самой Ургѣ наши держали себя также крайне предосудительно: напивались допьяна и въ такомъ состояніи бродили по ночамъ, затѣвали ссоры и драки между собой и съ монголами, производили разнаго рода безчинства и насилія. Все это, конечно, не могло нравиться китайскому начальству, которое прежде всего любитъ порядокъ и благопристойность и которому въ то время предстояло завести порядокъ между своими новыми подданными, монголами. Переходъ 750 кибитокъ монголовъ въ наше подданство переполнилъ мѣру неудовольствій. Въ 1722 г. всѣ русскіе выгнаны изъ Урги и даже казенному каравану не позволено отправляться въ Пекинъ, какъ было прежде.
Въ грамотѣ, присланной изъ пекинскаго сената, отказъ этотъ однако мотивируется еще и тѣмъ, что русскіе товары стали не нужны китайцамъ, такъ какъ мѣха, составлявшіе главный предметъ торговли, въ достаточномъ количествѣ получаются отъ своихъ звѣролововъ, да и требуется ихъ немного только для сѣверной части китайской имперіи; другіе же товары стали приходить отъ европейцевъ моремъ. «Нынѣ — говорилось въ грамотѣ — товаровъ вашихъ получать никто не будетъ, и ежели они будутъ привезены въ столицу, то привезшіе понесутъ большой убытокъ: того ради, между тѣмъ, вашихъ пускать не будемъ; а ежели изъ вашихъ купцовъ будутъ такіе, которые пожелаютъ купечество имѣть, оставались бы въ Селенгинскѣ и тамо бы торговались»[6].
Такимъ образомъ, при самомъ началѣ оборвалась наша торговля въ Монголіи, потому что мы не умѣли держать себя, какъ слѣдуетъ. Потомъ кое-какъ удалось намъ выхлопотать дозволеніе отправлять въ Пекинъ одинъ караванъ черезъ каждые три года. При этомъ сдѣлано ограниченіе, чтобы въ немъ было не болѣе 200 чел. А прежде, замѣтимъ, ихъ бывало до 1000 и все это кормилось насчетъ китайскаго правительства или, вѣрнѣе, насчетъ бѣдныхъ монголовъ. Зная тогдашніе нравы, можно судить, что продѣлывала эта орава во время дороги, какъ тяжело это было для всей страны, по которой проходилъ караванъ; и потому мы скорѣе готовы удивляться вторичному разрѣшенію, чѣмъ первоначальному запрещенію.
Какъ бы то ни было, городъ, обязанный своимъ возникновеніемъ нашему сосѣдству, сдѣлался сначала для насъ совершенно недоступнымъ, а потомъ, когда торговыя сношенія возобновились, то намъ привелось имѣть дѣло не прямо съ народомъ, монголами или китайцами, а съ одною торговою корпораціею, которая дѣйствовала, какъ увидимъ ниже, подъ руководствомъ чиновника.
Въ это же время возникли у насъ споры о границѣ, и потому явилась необходимость точнѣе изслѣдовать и опредѣлить ее. Съ нашей стороны по этому поводу отправленъ былъ Сава Владиславлевичъ графъ Рагузинскій, который въ 1726 г. и заключилъ трактатъ, опредѣлившій здѣсь нашу границу въ томъ видѣ, какою она остается донынѣ.
Для наблюденія за границей съ нашей стороны построенъ былъ укрѣпленный городовъ Троицкосавскъ, а для торговыхъ людей основана слобода Кяхта, рядомъ съ которою сталъ китайскій майма-ченъ.
Это еще больше ограничило наши прямыя сношенія съ сосѣднимъ краемъ, обязавъ имѣть дѣло исключительно съ одной слободой, сидѣвшей чуть не на нашей территоріи.
Небезъинтересно, конечно, знать, на какихъ принципахъ велась эта торговля, тѣмъ болѣе, что тѣ же самые принципы у китайцевъ остались и донынѣ, насколько то возможно при болѣе близкомъ съ нашей стороны знакомствѣ съ истиннымъ положеніемъ дѣлъ въ Китаѣ.
Правила эти изложены въ инструкціи, данной высшимъ китайскимъ правительствомъ кяхтинскому заргучею (чиновнику, завѣдывающему китайцами майма-чена). Вотъ они[7]:
1. Между купечествомъ должна быть твердая корпоративная связь: всякій долженъ разузнавать, на какіе товары у русскихъ больше спросъ, какія цѣны существуютъ внутри русскихъ владѣній, и все это чистосердечно сообщать другъ другу. Каждый день по вечерамъ они должны собираться на совѣщаніе, передавать всѣ свѣдѣнія заргучею, а тотъ на утро выдаетъ купечеству билетъ, въ которомъ указывалось бы, отъ вымѣна какихъ товаровъ русскихъ должно воздерживаться и какой свой товаръ придержать.
2. Пропорцію всѣхъ своихъ товаровъ имѣть всегда неполную.
3. Русскихъ же побуждать, чтобъ они привозили съ излишкомъ, для этого не только, какъ бы по секрету, разсказывать имъ, что вамъ товары ихъ нужны, но и оказывать жаръ въ покупкѣ, другъ передъ другомъ набавляя цѣны, а потомъ убытки эти раздѣлять между всѣми. Когда же русскіе привезутъ извѣстнаго товара въ большемъ количествѣ, тогда вдругъ перестать вымѣнивать и сказывать, что эти товары вышли изъ употребленія, или что они привозятся другими иностранцами. Обходиться съ русскимъ купечествомъ учтиво, а не такъ какъ прежде было, не запрещать имъ ходить къ вамъ и звать ихъ въ себѣ на пирушки, а между тѣмъ стараться узнавать и о дѣлахъ ихъ государства, за что назначаются награды такія же, какія даются отличившимся дѣйствіями по торговлѣ". Относительно же своихъ, какъ торговыхъ, такъ и государственныхъ дѣлъ, полнѣйшая тайна. «А чтобъ удовлетворить любопытству русскихъ купцовъ, разсказывать имъ, будто по дружбѣ предостерегая, о неурожаѣ шелка, чая, хлопчатой бумаги, либо о привозѣ къ намъ пушныхъ товаровъ другими европейцами въ Кантонъ или что-нибудь подобное, смотря по обстоятельствамъ торговли, разумно выдуманное». Жадности въ покупкѣ русскихъ товаровъ не имѣть, хотя бы кому и настояла крайняя нужда въ нихъ.
За несоблюденіе этихъ правилъ опредѣлены были различныя наказанія, денежные штрафы и аресты: за открытіе правилъ или секрета заргучеевскаго билета 50 бамбуковъ и изгнаніе изъ Кяхты, а дѣла поручаются другому; за открытіе же государственнаго дѣла — отсѣченіе головы.
Здѣсь вы видите чисто практическій смыслъ, допускающій для практической пользы и обманъ, и коварство, а за пренебреженіе ею наказаніе и даже смертную казнь. Не додать при размѣнѣ денегъ, не довѣсить и обмѣрить, ввернуть вмѣстѣ съ хорошимъ испорченный товаръ, не устоять въ словѣ — тамъ дѣло обычное, вошедшее въ правило, если не въ законъ. Вы сладились получить за серебряный рубль 800 джосовъ (мелкая мѣдная монета), вамъ даютъ только 600; вы уличаете: тотъ и самъ не отпирается: «да, это правда, — говоритъ онъ, — но у насъ такъ принято». Вы покупаете 100 гиновъ водки, вамъ отпускаютъ только 75; вы получаете связки джосовъ, въ каждой по 500; при уплатѣ же, хотя бы въ той самой лавкѣ, гдѣ вы ихъ тотчасъ размѣняли и не развязывали, у васъ ихъ не примутъ за то самое количество, такъ какъ всѣмъ извѣстно, что эти связки никогда не дѣлаются полныя и т. д. Это дѣлается отчасти въ видахъ массы тѣхъ косвенныхъ налоговъ, которые неопредѣлены строго закономъ, а зависятъ отъ произвола чиновниковъ; отчасти простое мошенничество. Въ Китаѣ это извѣстно всѣмъ и каждому, и это непремѣнно должно имѣть въ виду при торговлѣ съ китайцами. Наши русскіе торговые агенты въ Китаѣ, кромѣ китайскаго языка, конечно, должны были постигнуть и эту премудрость, чтобъ вести дѣла безъ риска проторговаться; но и тѣ не въ состояніи обойтись безъ факторовъ изъ китайцевъ, которыхъ тамъ называютъ компрадоръ или майбань.
Отбросивши въ сторону отношенія Китая въ иностранцамъ, вы видите, что эта система всосалась въ плоть и кровь китайцевъ, получила, такъ сказать, санкцію неписаннаго закона, и каждый знаетъ впередъ, что его обманутъ и обдерутъ; противъ этого нельзя упастись ничѣмъ: ему остается только поступать точно также съ другими, и онъ поступаетъ съ совершенно покойною совѣстью.
Не то же ли самое когда-то было и у насъ? Нѣтъ сомнѣнія, что нѣчто подобное продѣлывается еще кое-гдѣ и теперь. Развѣ у насъ не существуютъ различные косвенные, и темные налоги и поборы, которые, можетъ быть, при извѣстномъ порядкѣ и неизбѣжны, но тѣмъ не менѣе считаются неправильными, преслѣдуются закономъ и осуждаются общественнымъ мнѣніемъ? Отчего же не признать бы ихъ законными, какъ въ Китаѣ? Тогда дѣло было бы яснѣе; тогда мы не стали бы сваливать вину на нѣсколькихъ взяточниковъ-чиновниковъ или купцовъ-мошенниковъ; а поискали бы причинъ въ самой системѣ. Мы при этомъ имѣемъ въ виду массу злоупотребленій въ восточной Сибири, на которыя указано было въ извѣстныхъ всѣмъ циркулярахъ ген.-губ. Синельникова, и устраненіе которыхъ, по мнѣнію Москов. Вѣд. (№ 21), не возможно безъ пересмотра и измѣненія самой системы управленія Сибирью.
Присматриваясь къ порядкамъ въ Китаѣ, можно видѣть много такого, что у насъ недавно только прекратилось, а иное продолжается и теперь, только подъ другой формой, прикрытое и затушеванное. Интересно и не безполезно, я думаю, присматриваться къ этимъ своимъ, роднымъ порядкамъ, вчужѣ выставляющимся во всей наготѣ. Впрочемъ, объ этомъ мы еще будемъ говорить послѣ, а теперь возвратимся въ прерванному разсказу о нашихъ торговыхъ отношеніяхъ съ Китаемъ и Монголіею, и просимъ у читателей извиненія за отступленіе, которое дѣлается невольно по той простой причинѣ, что, изучая чужую жизнь, невозможно удержаться отъ сравненія со своею.
Первоначально наша торговля съ Китаемъ была только казенная: ежегодно отъ насъ отправлялся караванъ въ Пекинъ съ русскими товарами, а оттуда возвращался съ китайскими. Съ основанія Кяхты явилась возможность и частнымъ лицамъ торговать съ китайцами, которые сами доставляли къ намъ свои товары и тутъ же брали наши. Отправленіе казеннаго каравана, соединенное съ большими издержками и неудобствами, дававшее поводъ къ злоупотребленіямъ, съ этого времени потеряло всякій смыслъ. Правительство это почувствовало, но не могло сразу отказаться отъ того, что практиковалось такъ давно и съ такими прибылями; къ тому же тутъ были заинтересованы многія лица, которыя извлекали изъ казеннаго каравана свои личныя выгоды. Поэтому мы встрѣчаемъ рядъ мѣръ, клонящихся въ стѣсненію частной торговли. Въ 1726 г. графъ Рагузинскій доносилъ императрицѣ Екатеринѣ I, что купцы ежегодно привозятъ китайцамъ мѣховъ гораздо больше, чѣмъ два казенные каравана; продаютъ ихъ на 20 % дешевле и не платятъ пошлины, что составляетъ для казны потерю въ 20,000 руб.; поэтому онъ находитъ необходимымъ запретить купцамъ торговать мѣхами до тѣхъ поръ, пока не пройдутъ казенные караваны въ Пекинъ и обратно. Эта мѣра приводилась въ исполненіе, но не помогала нисколько. Были и другія мѣры, между которыми интересна слѣдующая, изложенная въ указѣ 1736 г.:
«Какъ соболиная казна изъ Сибири выйдетъ, то гостямъ съ товарищи цѣнить и на сорокахъ (по 40 штукъ связанныя шкурки) и парахъ, и мѣхахъ, и пупкахъ, и лисицахъ подписывать только число, который сорокъ или пара, а не цѣну) а цѣны съ числами подписывать на росписи, чтобы во время торга купецъ (русскій) цѣны не вѣдалъ… цѣновыя росписи держать въ секретѣ… Когда же купцы станутъ приходить, то имъ объявлять цѣну тою накладкою, кто сверхъ того поддастъ, а того, что на тѣ товары накладки учинено, тѣмъ купцамъ отнюдь не объявлять.» О продажѣ китайскихъ товаровъ тамъ же сказано: «При продажѣ тѣхъ товаровъ смотрѣть накрѣпко, ежели въ которыхъ камкахъ и китайкахъ которые косяки и тюки будутъ съ пробоинами и подмоклые, оные раскладывать по нѣскольку съ добрыми и обще продавать, дабы оные залежаться не могли и отъ того казнѣ убытка не было»[8].
Принимались и еще мѣры, но о нихъ не стоитъ говорить, потому что онѣ были также несостоятельны, какъ и всѣ прежнія, и, несмотря на это, казенные караваны продолжали ходить до 1755 г. Только Екатерина II поняла, наконецъ, всю несообразность такого положенія, въ которомъ казна является торговымъ конкуррентомъ и вынуждена прибѣгать къ разнаго рода хитростямъ и продѣлкамъ, къ какимъ прибѣгаютъ частные торговцы, и которыхъ по настоящему законъ никакъ не долженъ поощрять и рекомендовать, какъ оно выходило въ дѣйствительности. Она отказалась отъ торговли, оставшись при доходѣ отъ таможенныхъ сборовъ, отъ чего выиграли одинаково — и казна, и частныя лица.
Мы не намѣрены были излагать исторію нашей торговли съ Китаемъ, которая основательно изложена въ книгѣ Корсака; а намъ нужно было взять изъ нея нѣсколько чертъ, характеризующихъ насъ и китайцевъ и, вообще, наши международныя отношенія. Для этого скажемъ еще нѣсколько словъ о нашей торговлѣ съ Китаемъ въ болѣе близкое въ намъ время.
Не знаю, самостоятельно ли, т.-е., по своимъ исконнымъ обычаямъ и нравамъ, или по соображенію съ китайскими торговыми условіями и пріемами, у насъ для торговли съ китайцами тоже образована была особая купеческая корпорація, также связанная правилами, обязательными для всѣхъ ея членовъ, и за нарушеніе этихъ правилъ положены были также наказанія. Правила эти и наказанія утверждены были мнѣніемъ государственнаго совѣта въ 1851 г. Вотъ нѣкоторыя изъ нихъ: 1) за отпускъ товаровъ китайцамъ въ кредитъ и также въ кредитъ за пріемъ отъ нихъ — въ первый разъ взыскивалось 15 % съ цѣнности товара, а во второй — слѣдовала высылка изъ Кяхты; 2) тому же наказанію подвергался промѣнявшій свой товаръ ниже, а китайскій выше назначеннаго старшинами, на обязанности которыхъ лежало строго слѣдить за соблюденіемъ всѣхъ торговыхъ правилъ.
Что же принесъ въ результатѣ этотъ двухсотлѣтній періодъ сосѣдства и непрерывныхъ большею частью мирныхъ сношеній Россіи съ китайскою имперіею, какъ для той, такъ и для другой страны?
Начнемъ съ себя. Для насъ это выразилось тѣмъ, что мы въ настоящее время получаемъ изъ Китая чай и незначительную долю другихъ товаровъ, за которые расплачиваемся большею частію звонкою монетой, почти исключительно серебромъ.
Если сравнимъ нашу торговлю съ торговлею другихъ государствъ, то наша роль окажется весьма скромною.
Она окажется еще скромнѣе, если сравнимъ то, чего мы добились сами и чего при помощи другихъ европейцевъ.
Въ Ургѣ предстояло намъ занять ту самую роль, какую въ настоящее время играютъ китайцы (я разумѣю здѣсь не политическую, а только торговую); мы ея не заняли; но этотъ городъ обязанъ намъ возникновеніемъ и всѣмъ своимъ развитіемъ; мы помогли также китайцамъ. Калгану мы также сообщили толчокъ и воспользовались имъ немного больше, чѣмъ Ургой. Мы даже не умѣли удержать за собою нашъ старый путь въ Китай отъ Цурухайтуя на нерчинской границѣ, и теперь приходится хлопотать о немъ, какъ о новомъ. Зато мы пользуемся теперь Тянь-цзиномъ, Шанхаемъ, Ханькоу и другими портами Китая, имѣемъ свои чайныя плантаціи или, вѣрнѣе, фабрики; но все это дали намъ трактаты Китая съ западными европейцами.
На Амурѣ мы никакъ не можемъ добиться права торговать по Сунгари и ея притоку Нони, куда уже три раза ходили наши пароходы и всякій разъ привозили свѣдѣнія, что плаваніе по этимъ рѣкамъ удобно, населеніе достаточно густо и настолько богато, что можетъ вступить съ нами въ обмѣнъ произведеній, что и народъ желаетъ этихъ сношеній вопреки запрещенію правительства; а между тѣмъ китайцы и маньчжуры торгуютъ у насъ свободно, одинъ даже пріобрѣлъ себѣ пароходъ. Мало того: гольды и гиляки, живущіе на нашей территоріи, до сихъ поръ ѣздятъ въ Сань-синъ для внесенія албана (дани) китайскому правительству[9]. Мы не совсѣмъ свободно путешествуемъ даже у себя дома, между гор. Благовѣщенскомъ и станицею Константиновской, гдѣ по сію пору остаются маньчжуры въ китайскомъ подданствѣ.
Вообще, мы не умѣемъ заставить сосѣдей уважать себя, не покоривши ихъ оружіемъ; мы слишкомъ мало обращаемъ вниманія на расширеніе нашего права торговли въ сосѣдней странѣ, и скорѣе поступаемся старыми правами, чѣмъ пріобрѣтаемъ новыя. Когда (въ 1871 г.) гг. Бутины отправляли караванъ въ Китай съ нерчинской границы, то изъ Иркутска, вмѣсто поддержки, отъ генералъ-губернатора былъ присланъ запросъ или даже протестъ, на какомъ основаніи отправляется этотъ караванъ, не получивши особаго разрѣшенія изъ Пекина; тогда какъ особаго разрѣшенія было не нужно. Благо, что караванъ въ то время уже отправился заграницу, а то могли бы его остановить. Въ прошломъ году, когда я отправлялся въ Монголію изъ Иркутской губерніи, чтобъ оттуда выдти въ минусинскій округъ, мнѣ не выдали билета, какъ путешественнику, и заставили меня отправиться подъ видомъ купца.
Однимъ словомъ, мы не расширяемъ свои права, а добровольно урѣзываемъ ихъ, поступаемся ими вопреки прямому смыслу трактатовъ. Неужели это характеризуетъ миролюбіе нашей политики по отношенію къ Востоку, дающее намъ свободу дѣлать пріобрѣтенія гдѣ-нибудь въ другомъ краѣ, хотя бы, напримѣръ, въ Туркестанѣ? Но одно другому не мѣшаетъ.
Пріобрѣтая постоянно новыя земли, гдѣ войной, а гдѣ мирнымъ путемъ, мы упускаемъ изъ виду то, что пріобрѣтено было прежде. Тутъ виновата, конечно, мѣстная администрація, которая теряется въ массѣ лежащихъ на ней обязанностей и чувствуя свою несостоятельность исполнить всѣ возложенныя на нее функціи, отдается чему-нибудь одному или дѣйствуетъ слишкомъ по своему личному усмотрѣнію, и никогда не имѣетъ обычая соображаться съ тѣми указаніями, которыя такъ ясно выражаются въ стремленіяхъ населенія.
Амурское населеніе, напримѣръ, крайне нуждается въ томъ, чтобъ ему былъ свободный доступъ въ Маньчжурію: инородцы каждое лѣто цѣлыми караванами на своихъ дырявыхъ лодкахъ отправляются вверхъ по Сунгари въ Сань-синъ, чтобъ купить тамъ новыхъ лодокъ, хлѣба, соли, ханшина (водки) и др. китайскихъ произведеній, и подвергаются, тамъ изъ-за этого большимъ прижимкамъ и униженію со стороны тамошняго чиновничества; амурскіе казаки изъ станицъ, около Благовѣщенска и ниже его, каждый годъ ѣздятъ домой въ Забайкалье, чтобъ тамъ купить лошадей и другого скота, тоже черезъ Маньчжурію, и на пути встрѣчаютъ также задержки и притѣсненія. Маньчжурія можетъ снабжать Амуръ хлѣбомъ, скотомъ и солью, а отъ насъ получать мануфактурные товары, какъ наши русскіе, такъ и западноевропейскіе и даже китайскіе, привозимые моремъ и потомъ по Сунгари на пароходахъ, и продавать ихъ дешевле, чѣмъ они имъ обходятся тамъ теперь при сухопутной перевозкѣ изъ нючуанскаго порта или прямо изъ внутренняго Китая по весьма плохимъ сухопутнымъ дорогамъ. Сношенія между населеніемъ нашимъ и маньчжурскимъ уже есть, но ихъ нужно узаконить и обставить такъ, чтобъ не было повода къ столкновеніямъ и къ придиркамъ со стороны чиновниковъ.
Затѣмъ вдоль всей нашей границы съ Монголіей заведены сношенія, которыя также неопредѣленны: насъ до времени терпятъ, а при случаѣ дѣлаютъ обиды, за которыми всегда слѣдуетъ возмездіе. Неопредѣленность этихъ отношеній даетъ поводъ въ столкновеніямъ иногда весьма кроваваго характера. Такъ-называемое манзовское возстаніе, бывшее въ 1868 г. въ южно-усурійскомъ краѣ, кончившееся разореніемъ нашихъ первыхъ поселеній на Суйфунѣ и варварскимъ истребленьемъ манзъ, произошло именно отъ невниманія къ нашимъ отношеніямъ. Подобное же можетъ случиться и около Благовѣщенска, гдѣ въ такихъ же неопредѣленныхъ отношеніяхъ живутъ болѣе 5,000 маньчжуръ; подстрекаемые чиновниками, они враждебно относятся къ намъ, и то и дѣло имѣютъ столкновенія съ казаками и другими проѣзжающими. Мѣстное начальство почему-то вовсе не обращаетъ вниманія на эти отношенія; конечно, для насъ они не опасны; но зачѣмъ же допускать дѣло до того, что приходится употреблять оружіе? Но гораздо серьезнѣе и для амурскаго края весьма тяжелое столкновеніе угрожаетъ намъ со стороны Маньчжуріи, если мы по прежнему будемъ уклончивы.
Въ послѣднее время у насъ многіе того мнѣнія, что содержаніе консульства въ Ургѣ совершенно не нужно; говорятъ даже, что рѣшено перевести его въ Кяхту, тогда, конечно, должна упраздниться должность пограничнаго коммиссара; такого мнѣнія многіе, если не всѣ, кяхтинскіе купцы: они говорятъ, что для ихъ торговли консулъ въ Ургѣ вовсе безполезенъ.
Припомнимъ только, какъ переполошилось кяхтинское купечество въ 1871 г., когда пронесся слухъ, что инсургенты двинулись къ Ургѣ и заняли караванный путь. По первому тревожному слуху кяхтинскіе купеческіе старшины обратились къ правительству съ просьбою военной защиты. Дѣйствительно, въ Ургу были посланы сначала одна сотня казаковъ, а послѣ цѣлый баталіонъ, и все это стоило намъ чуть-ли не 700,000 р. Слухъ на тотъ разъ оказался ложнымъ; но послѣ инсургенты дѣйствительно покушались сдѣлать нападеніе на Ургу, и если не сдѣлали, то единственно опасаясь русскихъ. Въ этомъ случаѣ съ нашей стороны придали слишкомъ большое значеніе силѣ инсургентовъ; для нихъ слишкомъ достаточно было бы и одной сотни. Что же касается защиты караваннаго пути, то тѣхъ издержекъ, которыя потребовались бы для этого, не окупила бы вся кяхтинская торговля: временная задержка чаевъ, особенно теперь, при усиливающейся перевозкѣ ихъ моремъ, не могла быть причиною даже тѣхъ затратъ, которыя были въ 1871—1872 гг. Но тамъ можетъ произойти движеніе болѣе общее. Китайское правительство настолько коварно, что на его дружбу положиться нельзя, и настолько самоувѣренно, что по сію пору смотритъ на насъ, какъ на отбившихся своихъ данниковъ, которыхъ со временемъ нужно покорить. Оно такъ слѣпо къ своимъ собственнымъ дѣламъ, что въ постоянныхъ революціяхъ не видитъ начала разложенія имперіи, и все еще готовится отовсюду прогнать «заморскихъ и не заморскихъ чертей», какъ величаютъ въ Китаѣ всѣхъ европейцевъ. Отчего не допустить, что противъ насъ можетъ повести интригу и кто-нибудь изъ европейцевъ?
Не имѣя консула въ Ургѣ, мы можемъ не знать, какъ подготовится движеніе въ Монголіи, потому что у насъ на границѣ живутъ большею частію инородцы, которые и сами могутъ увлечься этимъ движеніемъ, и все произойдетъ очень тайно.
Конечно, особенно важныхъ результатовъ отъ этого движенія произойти не можетъ: насъ всѣхъ не вырѣжутъ и не выгонятъ изъ Сибири, и даже ни на волосъ не оттѣснятъ; но можетъ произойти громадная трата силъ и такая тревога, которая, какъ голодъ или моровое повѣтріе, можетъ задерживающимъ образомъ отразиться на восточной Сибири, а она, бѣдная, и безъ того все будто на военномъ положеніи. Если не имѣть консульства въ Ургѣ, откуда можно наблюдать за всѣмъ, что дѣлается въ цѣлой Монголіи, то приведется возобновить и вооружить вдоль всей границы караулы, какъ было прежде; а это будетъ стоить дороже консульства.
Однимъ словомъ, мы не только не можемъ согласиться съ безполезностью нашего политическаго агента въ Ургѣ, но считаемъ еще болѣе необходимымъ имѣть такого же агента въ Маньчжуріи, съ которой у насъ связь еще тѣснѣе и откуда китайское правительство можетъ принять угрожающее положеніе больше, чѣмъ изъ Монголіи, какъ потому, что тутъ населеніе гуще, активнѣе, и къ намъ относится враждебнѣе, такъ и потому, что на Амурѣ наше положеніе слабѣе.
Лучше заблаговременно употребить мѣры, чтобы все можно было предусмотрѣть и предупредить, чѣмъ быть застигнутыми врасплохъ и потомъ пороть горячку, какъ во время манзовскаго дѣла.
Правда, такого рода столкновенія, разражающіяся катастрофой, бываютъ для нѣкоторыхъ полезны и желанны: они даютъ поводъ къ завоеваніямъ, къ отличіямъ и славѣ; но на мирной гражданской жизни они отражаются вдвойнѣ тяжело: вызываютъ большія затраты, производятъ разстройство внутреннихъ дѣлъ, развиваютъ воинственный задоръ и надолго портятъ добрыя, сосѣдскія международныя отношенія.
Итакъ, живя въ сосѣдствѣ съ огромнымъ китайско-монгольскимъ міромъ болѣе 200 лѣтъ, мы по сю пору еще не воспользовались своимъ положеніемъ; сношенія наши до сихъ поръ неопредѣленны и непрочны; наши мирныя завоеванія въ торговлѣ идутъ за успѣхами западно-европейцевъ; а тамъ, гдѣ приходится дѣйствовать однимъ, мы являемся крайне слабыми и уступчивыми: одно уже утратили, другимъ не пользуемся, вслѣдствіе нашей пассивности.
Что же мы принесли своимъ сосѣдствомъ монголо-китайскому міру?
Помимо нашей воли, мы помогли оживленію края. Мы указали на это по отношенію къ Ургѣ; то же вліяніе замѣтно и въ другихъ мѣстахъ: замѣтно увеличивается населеніе въ Кэрэлюнѣ, а также около Косогола, въ земляхъ дархатъ и урянховъ; замѣтно съ каждымъ годомъ тамъ развивается торговля съ русскими: черезъ одну Тунку (на югѣ Иркутской губ.) годъ тому назадъ торговый оборотъ былъ на 200,000; а еще больше идетъ изъ Бійска и Минусинска. Еще рѣзче это видно на Амурѣ, гдѣ не только растутъ Айхунъ и Сахалинъ, лежащіе противъ Благовѣщенска, но отражается это вліяніе на Саньсинѣ, Цицигарѣ и Нингутѣ.
Но каково было наше вліяніе культурное?
Вмѣсто отвѣта на этотъ вопросъ относительно Урги, мы предлагаемъ описаніе ея въ настоящее время: тогда вопросъ разрѣшится самъ собою изъ сравненія съ прошлымъ. Итакъ, ѣдемъ въ Ургу.
Отдѣлившись отъ каравана, мы пошли прямо на востокъ вдоль широкой долины рѣки Толы.
День былъ морозный, но тихій и ясный; солнце стояло на полднѣ и слегка пригрѣвало. Слѣва, близко въ намъ, потянулся невысокій хребетъ, плоскій, однообразный, съ сѣрыми выдающимися скалами, мѣстами прорѣзанный сухими оврагами, на днѣ которыхъ бѣлѣетъ немного снѣга; кругомъ все сѣро и голо: ни кустика, ни былочки, только камень у подошвы горы залегъ крупными валунами или въ видѣ крупной гальки разсыпался по равнинѣ, и острымъ щебнемъ умостилъ широкую дорогу. Осторожно и неохотно ступаютъ наши верблюды, оглядываясь назадъ за караваномъ, который ужъ далеко отошелъ, направляясь въ напротивъ стоящему темному хребту: — и верблюды, и телѣги съ приближеніемъ въ нему становятся какими-то мелкими фигурками. Растянулся караванъ версты на двѣ и больше, извился кривою линіею, загибаетъ за мысъ и скрывается, не видно куда, какъ гуськи на ленточкѣ въ дѣтской игрушкѣ; вотъ виденъ только хвостъ его, потомъ осталась одна точка, и та исчезла. Кругомъ ничего и никого, ни звука, ни голоса; только одинъ изъ нашихъ верблюдовъ бурчитъ, недовольный тѣмъ, что ушли отъ каравана.
До города остается верстъ 10, впереди въ туманѣ выступаютъ ужъ какіе-то неопредѣленные образы; а кругомъ все еще безлюдье. Наконецъ попалась юрта: одинокая, она сиротливо пріютилась подъ сѣрымъ обрывомъ, закоптѣлая, ободранная; никого не видать, не слыхать; хоть бы дымъ показался надъ нею, хоть бы собака залаяла, и того нѣтъ. Монголу нашему, однако, не терпится, чтобъ пройти мимо: соскакиваетъ съ верблюда, не принуждая его лечь, и прямо въ юрту; но видно, въ ней непріютно: не просидѣлъ онъ тамъ и двухъ минутъ, какъ выскочилъ, не закуривши и трубки. За нимъ вышла женщина старая, сѣдая, изъ-подъ сморщенныхъ вѣкъ — глазъ почти не видать, въ одной рукѣ держитъ ребенка, другою крестится, давая знать, что она христіанка; сзади выглядываетъ ребенокъ побольше, голенькій, покрытый только густымъ слоемъ грязи. Здѣсь, подлѣ дороги, селятся одни бѣдняки, которые живутъ подаяніемъ отъ проѣзжихъ; передъ русскими они всегда крестятся и иногда произносятъ слово «Христосъ», хотя бы и не были христіанами. Мы дали ей хлѣба и кусокъ кирпичнаго чая и пошли дальше. Намъ попалось нѣсколько такихъ бѣдныхъ юртъ, въ которыхъ были только старыя женщины, да малыя дѣти, а остальные пошли въ городъ побродить, позѣвать, а можетъ быть, выпросить чего-нибудь.
Навстрѣчу попались порожніе верблюды и при нихъ два монгола; нѣсколько всадниковъ обогнали насъ, и каждый подъѣхалъ въ намъ, поговорилъ съ нашимъ вожакомъ, поглазѣлъ на насъ, и, приподнявшись на стремена, помчался впередъ. А монголъ нашъ такъ любитъ говорить со всѣми, будто у него съ каждымъ есть какое-нибудь дѣло. Попалась юрта попригляднѣе: надъ нею вьется дымовъ, подлѣ стоитъ лошадь съ туго притянутыми на луку поводьями. Тутъ пройти никакъ нельзя: монголу нашему давно хочется напиться чаю. Останавливаемся и лѣземъ въ юрту. Тоже одни женщины и дѣти, да заѣзжій гость. Старшая дѣвочка вышла постоять у нашихъ верблюдовъ, чтобъ кто не увелъ ихъ; а мы принялись чаевать. Отсюда отправляемся втроемъ; проѣзжій монголъ присталъ къ намъ по пути, но скоро насъ бросилъ у слѣдующей юрты, куда, повидимому, они впередъ договорились заѣхать съ нашимъ вожакомъ. Большого труда стоило намъ заставить своего монгола не останавливаться и ѣхать дальше, чтобъ такимъ образомъ не дотянуть вплоть до самаго вечера, хотя было еще рано.
Теперь ужъ ясно обозначились впереди, влѣво, группа кумиренъ въ нѣсколько этажей съ выгнутыми крышами, съ раззолоченными шпицами; онѣ окружены стѣнами и приземистыми лачугами; тамъ-сямъ попарно стоятъ высокіе столбы съ золоченными же маковками; вправо, далеко у рѣки, тоже кучка зданій, похожихъ на кумирни, съ парою столбовъ, и надъ ними раскинули вѣтви какія-то высокія деревья; это лѣтнее жилище кутухты; далѣе впередъ такія же дачи амбаней; а прямо противъ насъ на дальнемъ планѣ, на высотѣ, какое-то двухэтажное зданіе въ европейскомъ вкусѣ, окруженное стѣной, русское консульство, которое монголы называютъ «зеленый дворецъ» (ногонъ-сумэ), по зеленой крышѣ. По хребту надъ городомъ наставлены обо — тоже что наши божнички или каплички: это кучи камня, съ шестами посрединѣ ихъ, увѣшанными разноцвѣтными лоскутками. Ближе къ намъ, поперекъ всей долины, идетъ рядъ четвероугольныхъ башенъ, въ разстояніи саженъ 100 каждая, съ крышками на столбикахъ и съ развѣвающимися флагами. Подъѣхавши мы увидѣли, что на всемъ пространствѣ между этими башнями идетъ городьба въ двѣ жерди, аккуратно вдѣланныя въ столбики вышиною въ поясъ; передъ городьбой натыканы рядомъ одинаковой высоты вѣтви боярышника. Это недавно воздвигнутое укрѣпленіе Урги противъ нападенія дунганъ. Башни эти — деревянные срубы вышиною сажени по двѣ; онѣ разукрашены драконами, и на каждой подъ крышкой стоитъ по пушкѣ. Для восхожденія на башню устроенъ помостъ до земли. Пушки четыре или пять, чугунныя и мѣдныя, полученныя въ подарокъ отъ русскихъ, а остальныя деревянныя, обтянутыя желѣзомъ или свернутыя изъ нѣсколькихъ желѣзныхъ листовъ, сволоченныхъ вмѣстѣ: всѣ онѣ раскрашены и подстроены такъ, что по виду смотрятъ настоящими пушками. Противъ дороги ворота, незатворенныя, по обѣ стороны двѣ юрты, подлѣ каждой башни тоже по юртѣ; но людей не видать никого; только какой-то китаецъ неподалеку стоялъ на пригоркѣ и видимо любовался удивительнымъ сооруженіемъ своего премудраго правительства.
Пройдя ворота, мы должны были идти прямо, минуя городъ, къ консульству, но вожаку нашему хотѣлось прежде зайти въ городъ. Мы спохватились, однако, тогда только, когда вступили уже въ улицу города. Это собственно ламскій городъ, гдѣ, кромѣ умиренъ и ламскихъ мазанокъ и юртъ, нѣтъ никакого другого жилья; тутъ же были небольшія пирамидки изъ кирпича и выбѣленныя, въ родѣ нашихъ памятниковъ на кладбищахъ, и здѣсь они поставлены въ память умершихъ, болѣе знатныхъ ламъ. Черепичныя крыши мазанокъ и заборы усажены были птицами, черными въ родѣ галки, только съ ярко красными ногами и такими же тонкими и длинными носами. Онѣ такъ смѣлы, что не только не слетали съ заборовъ, когда мы проѣзжали подлѣ на разстояній плети, но еще подлетали къ намъ, какъ-бы сообщая намъ что-то или привѣтствуя своимъ скрипучимъ крикомъ. По-монгольски птица эта называется хойлыкъ и считается священною; ихъ много при каждомъ дацанѣ, но водятся также въ утесахъ, въ горахъ Монголіи и въ Сибири по Онону. Бурятско-монгольское преданіе гласитъ, что это — люди, обращенные въ птицъ; имъ приписываютъ чудодѣйственную силу исцѣлять отъ водобоязни. Для этого везутъ больного въ дацанъ, и если на встрѣчу вылетитъ хойлыкъ съ крикомъ, то болѣзнь уже проходитъ. Эта — чисто ламская — часть города называется Ганданъ. Около него прежде было много юртъ простыхъ монголовъ, въ которыхъ ланы имѣли своихъ женъ. Отъ нихъ образовалось значительное населеніе; но правительство нашло неприличнымъ такое близкое и явное сожительство монаховъ и женщинъ, и послѣднихъ заставило удалиться. Эти ламскія семьи составляютъ теперь отдѣльное поселеніе въ нѣсколькихъ верстахъ отъ Урги, занимаются торговлей и разнаго рода издѣліями: шьютъ шапки, обувь, дѣлаютъ круги на юрты, ханы (рѣшетки для юртъ), войлоки и т. п., плодятъ скотъ; и ламы, конечно, посѣщаютъ ихъ и помогаютъ деньгами. Въ Ганданѣ вожакъ зашелъ къ одному ламѣ, который звалъ къ себѣ и насъ, но мы отбились. Отсюда мы опять пошли не пряно, а должны были обойти кругомъ всего города: этимъ вожакъ исполнилъ свой религіозный обѣтъ и все время шелъ пѣшкомъ, ведя за собою верблюда.
Насилу-то мы выбрались на дорогу, спустившись съ возвышенія, гдѣ стоитъ Ганданъ. Мы пошли по низкому мѣсту; слѣва отъ хребта шелъ оврагъ, видимо по временамъ наполняющійся водою, на что указывали замерзшія лужи и грязныя кочки. Тутъ же навалены были кучи мусора, въ немъ виднѣлись обрывки войлока, овчинъ, обуви, куски разбитой фарфоровой посуды, кости разныхъ животныхъ и осколокъ человѣческаго черепа. На одной кучѣ лежала собака такая тощая, что, казалось, будто она расплющена; лежала она противъ солнышка, не подавая ни малѣйшаго признака жизни; только когда мы проѣзжали у самаго ея носа, она приподняла голову, взглянула на насъ и снова повалилась. Около также бродятъ собаки разныхъ мастей: сѣрыя, какъ волкъ, рыже-бурыя, въ роды лисы, но больше всего черныя съ рыжими бровями и подпалинами, косматыя, тощія, понуро опустивши головы и повѣсивши хвосты, отъ которыхъ волочатся колтуны свалявшейся шерсти.
Мы шли мимо города. Подлѣ дороги попадались каменные низенькіе столбики съ высѣченными на нихъ тибетскими письменами, которыя, подобно нашимъ, имѣютъ четвероугольную форму въ горизонтальныхъ строкахъ и тѣмъ рѣзво отличаются отъ монгольско-манчжурскихъ крючковатыхъ и идущихъ сверху внизъ. Тутъ же стояла будочка, а въ ней на вертикальной оси вертится длинный цилиндръ или барабанъ, внутри котораго положены священныя книги; это называется кхорло. Они разставлены кругомъ всего города, и каждый благочестивый, проходя мимо, повернетъ это кхорло нѣсколько разъ; иные вертятъ много разъ и обходятъ ихъ всѣ. Нашъ монголъ, должно быть, уважая наше нетерпѣніе, не слѣзъ повертѣть его, а все-таки подтолкнулъ его концомъ плети съ верблюда. По дорогѣ то-и-дѣло встрѣчали всадниковъ и пѣшеходовъ, снующихъ туда и сюда. На базарной площади, мимо которой мы шли, толпились кучи народа, и изъ народа торчали длинныя шеи верблюдовъ; мы слышали крикъ, гамъ, а издали изъ какой-то кумирни доносился ревъ гигантской трубы и громъ бубна.
Переѣзжаемъ рѣчку Сельби; она течетъ въ Толу, здѣсь разбилась на множество мелкихъ притоковъ, черезъ которые во многихъ мѣстахъ положены доски и жерди для пѣшеходовъ лѣтомъ. Переѣхавши ее подъ угоромъ, мы увидѣли отдѣльный дворъ съ довольно большой китайской фанзой и службами при ней, обнесенный высокимъ частоколомъ: прежде здѣсь всегда останавливались наши миссіи и посольства, отправляясь въ Пекинъ, а въ-то время тутъ жилъ амбань изъ Улясутая, когда этотъ городъ взяли и разграбили дунгане. Этотъ храбрый полководецъ боялся возвратиться, и потому оттягивалъ свою поѣздку туда подъ предлогомъ болѣзни.
Поднявшись на угоръ, мы увидѣли консульство, до котораго оставалось версты 2½; а, наконецъ, доѣхали и до него.
Это большой двухъ-этажный домъ съ флигелями по угламъ обширнаго двора, обведеннаго стѣною. Наружи у стѣны на всѣхъ четырехъ углахъ знакомыя полосатыя будочки для караула. Внутри двора позади дома равныя службы: погреба, кладовыя, конюшня, сушильня, баня, кузницы и тутъ же забрела юрта, какъ гостья; передъ домомъ насажены деревца и кустарникъ, между ними расчищены дорожки и разбиты клумбы цвѣтовъ, и въ этихъ замерзшихъ остовахъ вы узнаете старыхъ знакомыхъ — левкои, астры, бальзамины, георгины и т. д. Всюду знакомыя лица и сцены: какая-то женщина понесла развѣшивать бѣлье; нѣсколько казаковъ въ сѣрыхъ шинеляхъ, въ черныхъ высокихъ папахахъ съ красной верхушкой, чистятъ лошадей; кучка ихъ собралась поглазѣть на насъ, пріѣзжихъ, только-что превративъ игру въ мушку. Черезъ нѣсколько минутъ вы здѣсь уже какъ старый знакомый, поселяетесь въ просторной, теплой, чистой комнатѣ, и живете, какъ дома, пользуясь истинно русскимъ хлѣбосольствомъ хозяевъ.
Вы пользуетесь умною, образованною бесѣдою хозяина и прелестной, очень любезной хозяйки, которая вдобавокъ угоститъ васъ великолѣпною музыкой на роялѣ; тутъ же видите нѣжныя, дѣтскія личики съ живыми глазками, любопытно уставленными на васъ, — сразу попадаете въ русское общество. Послѣ дымной, грязной юрты и мрачной, холодной, въ родѣ гроба, одноколки, вы попадаете въ большую комнату, изящно убранную; въ ней много свѣта, потому что большія окна и высокіе потолки; полъ такъ и лоснится; чистый воздухъ; иногда только струею пробѣгаетъ запахъ цвѣтовъ, въ изобиліи разставленныхъ у оконъ и по угламъ; а гдѣ вы сидите на мягкомъ диванчикѣ, надъ вами зеленѣетъ шатеръ изъ плюща, передъ вами на столѣ пыхтитъ самоваръ и около него идетъ живая бесѣда обо всемъ, что кого интересуетъ. Все это получаетъ особенную цѣнность тогда, когда вы нѣсколько времени передъ тѣмъ испытали лишеніе общества и обстановки, въ которыхъ привыкли жить. Въ мое время въ консульствѣ, кромѣ консула съ семействомъ, были еще семейный же казачій офицеръ, завѣдывавшій нашей почтой и сотнею казаковъ, секретарь, трое молодыхъ людей, изучавшихъ маньчжурскій языкъ; а въ самомъ городѣ жило два купеческихъ семейства. Благодаря такому русскому обществу, при его радушіи и гостепріимствѣ, всякому проѣзжающему здѣсь такъ хорошо, что онъ невольно впадаетъ въ оптимизмъ относительно всего русскаго, и всѣ иностранцы подъ такимъ впечатлѣніемъ придаютъ слишкомъ много значенія тамъ нашему вліянію, а иные доходятъ въ своемъ увлеченіи до того, что даютъ вамъ совершенно превратный взглядъ даже на природу тамошнюю. Такъ, г-нъ и г-жа Бурбулонъ изобразили Ургу тонущею въ зелени и украсили виноградною лозой съ созрѣвшими гроздами, тогда какъ тамъ съ трудомъ выращиваются даже тѣ овощи, которыя съ успѣхомъ разводятся въ южныхъ частяхъ Сибири. Объ этомъ мы поговоримъ еще, а теперь по порядку разскажемъ о нашей жизни.
Я прожилъ въ Ургѣ весь февраль. Въ продолженіи зимы тамъ это самое лучшее время. Солнце начинаетъ больше грѣть, дни прибавляются, вѣтровъ еще нѣтъ; они начинаются съ марта и бываютъ несносны. Консульство своимъ фасадомъ обращено прямо на югъ въ р. Толѣ и горѣ Ханъ-ула. Бывало, около полудня солнце смотритъ въ вамъ въ окна такъ ярко, такъ привѣтливо, такъ и манитъ на воздухъ. Вы надѣваете легкое пальто и выходите; также легко одѣтые выходятъ дѣти и дамы. Какая теплынь! Снѣга не видать нигдѣ, только тамъ внизу далеко блеститъ, какъ зеркало, ледъ на р. Толѣ; а за нею высится Ханъ-ула, отъ подошвы до вершины густо убранная въ темную зелень хвойнаго лѣса подъ легкою дымкой тумана. Передъ вами по дорогѣ тянутся безконечные караваны, то вьючные на верблюдахъ, то на быкахъ въ одноколкахъ; быстро мчится купецъ-китаецъ на маленькомъ сѣренькомъ иноходцѣ: сидитъ онъ, какъ на скамейкѣ, не отряхнется, потому что иноходецъ бѣжитъ такъ плавно, только покачивается; онъ у него такъ выѣзженъ, что ни понесетъ, ни вскинетъ задомъ, дѣлай съ нимъ, что хочешь, и потому китаецъ за такую лошадь платитъ вдвое дороже противъ другой, болѣе доброѣзжей, но не обладающей этими необходимыми для него качествами; другой лошади китаецъ боится, а тутъ сидитъ такъ ловко и смѣло. За то онъ и изукрасилъ своего коня: чолку и гриву ему обрѣзалъ, чтобы онъ казался моложе, стригункомъ; въ хвостъ ему вплелъ разноцвѣтные шнурки, перевилъ узду разноцвѣтнымъ шелкомъ и унизалъ ее мелкими пуговками и погремушками. Самъ онъ одѣтъ въ длинный, синій халатъ, конечно, теплый, на ватѣ; сверху курма, до пояса, — широкая, спереди застегнутая металлическими висячими пуговками, она похожа на женскую кофту съ широкими рукавами; на головѣ у него шапка въ родѣ женскаго капора; онъ толстъ и неуклюжъ, безъ усовъ и безъ бороды, имѣетъ совершенно бабій видъ. Тутъ же медленно тянутся двухколесныя телѣги съ дровами или съ сѣномъ: у нихъ неуклюжія, угластыя колеса, вертящіяся вмѣстѣ съ осью; вмѣсто спицъ въ нихъ двѣ крестообразныя поперечины; тянутъ ихъ по одному быку или по одной коровѣ, которыя занузданы такъ: веревка продѣта сквозь переносье между ноздрей, крестообразно завязана на мордѣ ниже глазъ и потомъ протянута въ рогамъ, съ которыхъ ее можно снять и дѣйствовать, какъ поводомъ; тащатся эти телѣги по жесткой, колоткой дорогѣ съ громомъ и трескомъ, такъ вотъ и ждешь, что колеса разсыплются. Иногда проѣдетъ изящная одноколка съ синимъ балдахиномъ, закрытая со всѣхъ сторонъ, имѣющая только маленькія окошечки или большею частію спереди открытая: колеса и вся остальная деревянная подѣлка тонкой столярной работы, выкрашены и покрыты лакомъ, спицы тонкія, но крѣпкія; тонкіе ободья обтянуты толстыми желѣзными шинами, составными, на винтахъ и всегда почти зубчатыми. Экипажу соотвѣтствуетъ и лошадь или мулъ, и вся упряжь. Если телѣжка открыта спереди, то увидите, что что-то сидитъ цвѣтное: это монголка, временная жена купца-китайца, одна или съ ребенкомъ; на передкѣ сидитъ сбоку, свѣсивши ноги, кучеръ или самъ хозяинъ. Иногда ползетъ открытая телѣжка въ родѣ большого ящика, нагруженная людьми, больше все женщинами съ дѣтьми: это какое-нибудь семейство монгольское или китайское съ домашнею челядью и съ родственниками ѣдетъ въ гости или изъ гостей, запряжено бываетъ по нѣскольку различныхъ животныхъ: въ серединѣ, въ дышлѣ, лошадь, съ боку мулъ, а впередъ пущенъ осликъ съ длинными ушами; при этомъ напутано множество постромокъ и возжей; возница сидитъ и немилосердно хлещетъ животныхъ, визгливо выкрикивая: «и! -и!» или: «тыръ-тыръ!»
Но больше всего вамъ приходится смотрѣть на таинственную священную Ханъ-улу. Глядя на нее, такъ и тянетъ проникнуть въ ея таинственную глубь, куда изъ простыхъ людей никто не смѣетъ ходить, подъ страхомъ наказанія, гдѣ никто не смѣетъ убить ни одного звѣря, а звѣрья всякаго тамъ гибель. По зарямъ оттуда выходятъ парами и цѣлыми стадами козы, олени, изюбри, кабарги; подходятъ они въ рѣкѣ и пьютъ ея чистую струю, въ то время, какъ съ этой стороны туда же приходитъ для водопоя всякій домашній скотъ. На верху этой горы; среди густого лѣса, скрыто отъ всѣхъ глазъ, есть дворецъ и кумирня, куда въ извѣстные дни ѣздятъ только кутухта со свитой, главные ламы и важные чиновники, да иностранцамъ позволяется по особенному разрѣшенію.
Ханъ-ула — святыня, поэтому въ виду ея не можетъ быть совершена ни одна казнь; для этого удаляются на противоположную гору и казнятъ въ какой-нибудь закрытой долинѣ. Ханъ-ула и кутухта — вотъ два священные предмета въ Ургѣ, передъ которыми безгранично благоговѣетъ каждый монголъ. Тому и другому онъ поклоняется, какъ божеству, одинаково боготворитъ ихъ, и въ поэтическомъ представленіи соединяетъ ихъ вмѣстѣ.
Монголы вообще оказываютъ трепетное почтеніе каждой горѣ, особенно если она необыкновенно высока, или выдается своею фигурой; по дорогамъ на вершинѣ каждой горы, на каждомъ перевалѣ непремѣнно есть обо — этотъ жертвенникъ горному духу: по обонамъ, какъ по маякамъ, вы можете видѣть, куда идетъ дорога. Давно, съ незапамятныхъ временъ монголы почитаютъ Ханъ-улу; но святость еще больше возвысилась съ тѣхъ поръ, какъ въ виду ея поставилъ свое жилище съ многочисленными храмами кутухта. Объ этомъ важномъ для нихъ событіи вотъ какъ передается въ одной пѣснѣ:
"Подобно свѣту новой луны, въѣзжалъ святой юноша на гнѣдомъ красивомъ конѣ.
Въ воздухѣ было тихо и не шевелились повѣшенные передъ бурханами хадаки 1).
О, дѣти благочестивыхъ отцовъ! какъ высоко должны вы чтить славную Ханъ-улу!
Тамъ, далеко, стоитъ чудесный дворецъ, и въ этотъ дворецъ вступаетъ ясный, какъ солнце, нашъ всеобщій святой.
А на ближней горѣ устроенъ другой четвероугольный, златовидный дворецъ.
Ханы и князья четырехъ аймаковъ 2) съ жертвоприношеніями пришли поклониться ясному солнцу гыгэну 3).
Въ прохладное осеннее время сюда созваны были ученики изъ восьми хошуновъ 4), и палатки семи сѣверныхъ хошуновъ оглашались звуками золотыхъ и серебряныхъ трубъ.
Настало время благодатнаго мира. Середи травы шаральджи разцвѣлъ цвѣтокъ линхова; середи учениковъ явился перерожденный святой Джибзунъ-дамба.
У истока большой рѣки курились ароматныя свѣчи, и ароматъ ихъ разнесся по цѣлому свѣту. И всѣ мы до единаго въ счастьи будемъ наслаждаться разнесшимся всюду ароматомъ.
1) Хадакъ — кусокъ бѣлой шелковой матеріи различной величины и достоинства; они бываютъ 2 аршинъ длины и ½ аршина ширины и короче; они всегда приносятся въ храмы, развѣшиваются передъ бурханами и на нихъ; ими же и дарятъ другъ друга.
2) Аймаки — ханства или княжества.
3) Гыгэнъ и бурханъ — эпитеты высшаго существа.
4) Хошунъ — округъ, которымъ управляетъ родовой начальникъ княжеской степени; а иногда вообще отдѣльная какая-нибудь мѣстность. О какихъ хошунахъ говорится здѣсь, точно не знаю, а ученики — хувараки — приготовляющіеся въ ламы; и здѣсь, вѣроятно, разумѣются всѣ послѣдователи будды, ламы.
Пѣсню эту пѣлъ мнѣ на монгольской пирушкѣ старикъ, и, когда онъ кончилъ ее, — всѣ нѣкоторое время оставались въ благоговѣйномъ молчаніи, а пѣвецъ поворотился въ ту сторону, гдѣ была Ханъ-ула, и тихимъ басомъ произносилъ какую-то молитву, какъ будто созерцая всеобщаго святого, юношу Гыгэна.
Хорошо позавтракавши, и прогуливаясь около дома въ полдень подъ яркими лучами солнца въ концѣ февраля, чувствуешь такую теплоту, что забываешь, гдѣ находишься. Но выйдите только изъ-подъ защиты дома на сѣверную его сторону и вы получите совершенно другое впечатлѣніе: передъ вами сѣрая голая гора, изрѣзанная долинами и оврагами, а изъ нихъ такъ и ползетъ холодный воздухъ, сибирскій хіузокъ, который такъ и рѣжетъ, и щиплетъ лицо; посмотрите на термометръ на той сторонѣ, и вы увидите въ полдень около — 15° Р., а утромъ и вечеромъ до — 20°; въ декабрѣ же и январѣ морозы доходятъ до — 35° и больше. Объ этомъ можно справиться въ метеорологическихъ наблюденіяхъ, которыя ведутся тамъ однимъ изъ учениковъ, г. Мосинымъ, и печатаются въ извѣстіяхъ нашей Академіи Наукъ.
Суровость климата Урги и всей Монголіи обусловливается ея высокимъ положеніемъ и замкнутостью отъ притока теплаго воздуха съ юга, вслѣдствіе наибольшаго поднятія монгольскаго плато на югѣ; она ощущается всякимъ путешественникомъ. Вотъ что говоритъ о климатѣ Урги Тимковскій, одинъ изъ самыхъ добросовѣстныхъ путешественниковъ по правдивости и обстоятельности описанія всего имъ видѣннаго и испытаннаго, во время путешествія въ Пекинъ, въ 1820—21 году. «Здѣсь такъ холодно, что даже огородная зелень, которую маймаченскіе жители (въ Кяхтѣ) разводятъ въ своихъ огородахъ, не всегда избавляется отъ губительнаго инея и утреннихъ морозовъ. Живущіе въ Ургѣ китайцы прибѣгаютъ къ пособію кяхтинскихъ своихъ огородовъ[10]». Другой нашъ знаменитый путешественникъ и правдивый повѣствователь, Е. Ковалевскій[11], въ 1849 г. пишетъ, что съ 19-го іюля, когда онъ выѣхалъ изъ Кяхты, термометръ по ночамъ опускался чуть не до 0°; когда подъѣзжалъ въ Ургѣ 1-то августа, то уже былъ утренній морозъ; а 17-го сентября даже южнѣе замерзли озера.
Нашъ консулъ, Я. П. Шишмаревъ, старается развести тамъ хоть какой-нибудь садикъ, не щадя средствъ и труда, и до сихъ поръ не можетъ добиться хорошихъ результатовъ: понемногу укореняются деревца и кусты мѣстныхъ породъ, но то и дѣло приходится ихъ подсаживать, потому что почва тамъ, состоящая изъ голаго камня, одинаково сильно накаливается лѣтомъ отъ жара, зимой отъ морозовъ. Около дворцовъ кутухты и амбаней подлѣ рѣки тоже есть деревья; въ остальныхъ же частяхъ, какъ въ монгольскомъ городѣ, такъ и въ китайскомъ маймаченѣ, вы не встрѣтите ни прутика, кромѣ наставленныхъ по дворамъ елокъ, вырубленныхъ изъ лѣса. Деревья мѣстныхъ породъ, конечно, можно и тамъ развести; но разсказывать, что тамъ ростутъ и созрѣваютъ нѣжные плоды, это такъ же нелѣпо, какъ и вѣрить этому разсказу. А между тѣмъ, вотъ что одинъ изъ французскихъ путешественниковъ пишетъ, а русскіе издатели переводятъ въ своихъ книгахъ, назначеніе которыхъ сообщать публикѣ правдивыя описанія различныхъ странъ и народовъ: «(Мы видѣли въ Ургѣ) груши, персики и яблони, а также виноградныя лозы, украшенныя плодами, уже созрѣвшими (это было, кажется, въ началѣ іюня), несмотря на суровость ранней весны. Березы, тополи, плакучія ивы осѣняютъ всѣ жилища и придаютъ этой части города живописный и пріятный видъ[12]». При этомъ приложена картина, на которой изображена Урга вся въ деревьяхъ.
Такъ ошибаться невозможно, даже не бывши тамъ лично, справившись только съ учебникомъ; а гт. Бурбулонъ дѣйствительно были въ Ургѣ въ 1861 г., проѣзжая изъ Пекина, гдѣ г. Бурбулонъ былъ посланникомъ, и гостилъ у нашего консула. Какъ же могли они такъ налгать? А лгутъ они смѣло; вотъ еще примѣръ: «Нѣкоторые калкасы — говорятъ они — начинаютъ подражать русскимъ и строятъ себѣ прочные бараки». Смѣю увѣрить, ссылаясь на всѣхъ русскихъ, которыхъ въ послѣднее время такъ много перебывало въ Ургѣ, что, кромѣ консульства, тамъ нѣтъ ни одного дома, построеннаго въ подражаніе русскимъ, и русскіе купцы (въ мое время трое) съ семействомъ живутъ въ китайскихъ домахъ, нѣсколько измѣненныхъ по своему вкусу и потребностямъ.
Г. Сулье, путешествовавшій съ циркомъ по-Сибири и потомъ бывшій въ Ургѣ и Пекинѣ, и въ концѣ-концовъ заморившіи всю свою труппу голодомъ и холодомъ, выбрался оттуда только при содѣйствіи русскихъ, и тотчасъ же написалъ въ одной французской газетѣ, выходящей въ Китаѣ, о своемъ путешествіи и не преминулъ сообщить, что небольшой русскій отрядъ разбилъ нѣсколько тысячъ инсургентовъ.
Неужели все это благодарность на русское гостепріимство, какъ оно представляется повидимому? Такъ кажется сначала, но присмотрѣвшись, увидишь, что это дѣлается просто по легкомысленному отношенію къ предмету вообще, и по природной склонности нѣкоторыхъ разсказывать много интересныхъ вещей, не давая себѣ труда наблюдать и записывать, а полагаясь только на память и богатую фантазію. Благо есть простодушные читатели, которымъ нѣтъ дѣла до истины, было бы только занимательно. Нельзя не пожалѣть, что литература, въ особенности наша, видя въ публикѣ сильный интересъ къ чтенію путешествій, принимаетъ все, что ни попадется, не считая нужнымъ подвергать спеціальной критикѣ, примѣняемой ко всѣмъ произведеніямъ другого рода. У насъ чуть выйдетъ какое-нибудь иностранное путешествіе съ заманчивымъ заглавіемъ, въ родѣ: «Черезъ Сибирь въ Австралію и Индію», написанное бойкимъ перомъ, разукрашенное массою приключеній и снабженное порядочными картинками, его сейчасъ переводятъ и дѣлаютъ еще упрекъ своимъ соотечественникамъ, что отъ нихъ ничего нѣтъ. Иногда этотъ упрекъ бываетъ совершенно несправедливъ. А что же переводится у насъ?
Вспомнимъ, какъ у насъ приняты были путешествія Бамбери; а въ его описаніи оказались такія неточности, что заставили сомнѣваться въ томъ, видѣлъ-ли онъ то, что описываетъ, даже былъ ли во всѣхъ тѣхъ мѣстахъ, о которыхъ говоритъ. То, что Schyler и Aston W. Dilke говорятъ о Бамбери, можно еще рѣзче сказать о путешествіи Гюка и Габэ, переведенномъ на русскій языкъ. Не рѣшаемся сказать, что эти миссіонеры вовсе не были въ тѣхъ мѣстахъ, которыя описываютъ, но крайняя неопредѣленность нѣкоторыхъ описаній, безъ точныхъ данныхъ географическихъ и физическихъ, ясно указываютъ, что все это писалось по памяти безъ всякихъ дорожныхъ записокъ, многое заносилось по слухамъ; отчасти видно, что они не знали мѣстнаго языка, и потому многое не такъ понимали, а наконецъ, у нихъ видна крайняя безцеремонность въ пополненіи недостатка положительныхъ свѣдѣній фантазіей и ложью, причемъ, не обладая близкимъ знакомствомъ ни съ народнымъ битомъ, ни съ исторіею его, ни съ общимъ характеромъ страны, они лгутъ такъ, что не умѣютъ даже придать мѣстнаго колорита, не умѣютъ придать даже тѣни правдоподобія. Довѣріе въ нимъ изобличаетъ крайнее отсутствіе критицизма.
Въ путешествіи Гюка (мы имѣемъ въ виду ту часть его, гдѣ онъ говоритъ о Монголіи, видѣнной нами самими) столько лжи самой несообразной, что оно является просто сочиненіемъ, написаннымъ на заданную тему, какъ теперь пишутся сочиненія Майнъ-Рида и Верна, съ тою разницею, что у послѣднихъ ложна только комбинація фактовъ, а самые факты вѣрны истинѣ и природѣ. При такомъ изобиліи мы затрудняемся въ выборѣ; но достаточно и немногихъ указаній, чтобъ выставить и охарактеризировать эту ложь и несообразность[13].
Такъ, въ трехдневномъ переходѣ отъ Шебартэ-хото (близъ Калгана) находитъ онъ громадный, совершенно опустѣлый городъ съ сохранившимися валами, со стѣнами, съ зубцами и съ башнями, которыя, однако, на ¾ высоты опустились уже въ землю, значитъ это было давно, что такъ высоко наросла земля (стр. 49). Удивительно, какъ при этомъ сохранился валъ; а насчетъ стѣнъ съ зубцами замѣтимъ, что онѣ стали строиться только со времени болѣе близкаго знакомства съ европейцами, приблизительно не раньше половины XVII-го ст., а земля въ такихъ размѣрахъ не наростаетъ даже и въ болѣе продолжительный періодъ; да и стѣны китайскія, кромѣ древнѣйшей, идущей кругомъ Китая и сдѣланной изъ дикаго камня, строятся такъ непрочно, что непремѣнно разваливаются, и потомъ также непремѣнно камень изъ нихъ весь растащатъ на кумирни и другого рода постройки; всѣ эти стѣны только снаружи обложены жженымъ кирпичемъ въ одинъ рядъ, а внутри нежженый кирпичъ, который, какъ скоро наружная оболочка падетъ, расползается и оставляетъ только кучи глины. Далѣе онъ разсказываетъ, будто при погребеніи монгольскихъ князей много людей лишается жизни, а также выбираютъ нѣсколько самыхъ красивыхъ дѣтей обоего пола и заставляютъ ихъ глотать ртуть до тѣхъ поръ, пока не умрутъ: это для того, чтобъ положить вмѣстѣ съ умершимъ княземъ и чтобъ тѣла ихъ, пропитанныя ртутью, не разлагались (57—58). Нѣчто подобное было когда-то лѣтъ за 500; но во время путешествія Гюка положительно не могло быть, и жившіе тамъ подолгу и до него миссіонеры, какъ наша, такъ и иностранные, ничего подобнаго не говорятъ. Вожакъ его монголъ однажды, услышавъ, что идутъ разбойники, «наточивъ на подошвѣ своихъ большихъ сапогъ русскую саблю, купленную въ Толонъ-норѣ», воинственно кричитъ: «гдѣ разбойники», а встрѣтивши трехъ волковъ, путешественники струсили и избавляются только тѣмъ. что, крутя верблюду губу, заставляютъ его ревѣть, волки же пугаются этого рева и убѣгаютъ (60). Верблюда у него разнуздывають и зануздываютъ всякій разъ, какъ становятся на станъ и опять отправляются, а взнуздыванье это состоитъ въ томъ, что ему продѣваютъ въ носъ палочку (5). Какъ будто это такая же легкая операція, какъ вложить въ ротъ удила. На дѣлѣ же верблюда отпускаютъ пастись не вынимая палочки, а обмотнувши только поводъ кругомъ шеи, потому что вдѣванье палочки очень мучительно, и когда случайно она вырвется, то верблюда путаютъ и валятъ для того, чтобы вдѣть.
Въ чемъ же значеніе этого сочиненія? То, что онъ говоритъ о Монголіи, ничего не прибавляетъ къ извѣстному уже изъ прежнихъ путешествій, кромѣ самыхъ нелѣпыхъ и безхарактерныхъ частностей изъ его личныхъ приключеній и наблюденій; судя поэтому, не могу допустить, чтобы онъ могъ что-нибудь дѣльное сообщить и о Тибетѣ. Научнаго достоинства у него нѣтъ никакого, это уже было замѣчено; но оно нравилось своею занимательностью, а вся занимательность его заключается въ вымыслахъ; онъ разсказываетъ такъ легко и просто о вещахъ весьма необыкновенныхъ. «По неволѣ къ полю, коли лѣсу нѣтъ», — говоритъ пословица; по неволѣ русская публика читаетъ подобныя описанія, когда другихъ нѣтъ. Мы привели уже путешествіе Бурбулона изъ «Всемірнаго Путешественника», а вотъ и изъ другого подобнаго же изданія, изъ «Живописнаго Обозрѣнія странъ свѣта», описаніе китайскаго обѣда, на которомъ былъ мистеръ Дентъ, бывши англійскимъ резидентомъ въ Кантонѣ. Обѣдъ состоялъ изъ 50-ти блюдъ и, между прочимъ, вотъ что подавалось послѣ птичьихъ гнѣздъ: «супъ изъ лягушекъ съ утиными печенками и рубленые слоновые хвосты съ соусомъ изъ яицъ ящерицы; потомъ подали голубиныя яйца, свареныя цѣликомъ въ соку ягнятины; далѣе явились котлеты изъ собачьяго мяса. Хотя у китайцевъ считается неучтивостью отказываться отъ предлагаемаго кушанья, но европейцы не могли принудить себя дотронуться до этого блюда. Далѣе подали перья акулы, которыхъ вкусъ походитъ на вкусъ раковъ; за акулою слѣдовалъ душеный дикобразъ, приготовленный въ зеленомъ черепашьемъ жирѣ и рыбьи внутренности съ приправою изъ морскихъ травъ; потомъ подавались трепанги или голотуріи — морскіе слизни, свареные цѣликомъ для того, чтобъ не испортить ихъ наружности; бекасы съ павлиньими гребешками, жареный ледъ. Европейскія вина пили китайцы изъ одной вѣжливости, но съ такимъ видомъ, какъ будто имъ былъ наливаемъ ядъ»[14]. Относительно послѣдняго скажу только, что китайцы съ удовольствіемъ пьютъ шампанское, а за неимѣніемъ его и, такъ-называемое, cherry cordial, нѣчто въ родѣ вишневой наливки; а остальное, какъ въ общемъ, такъ и въ частностяхъ, нарочно сочиненная чепуха. Очевидно, что г. Дентъ поставилъ себѣ задачею выставить, какъ можно рѣзче, разницу между нашими, обѣдами и китайскимъ, которая не подлежитъ никакому сомнѣнію, но самыя кушанья онъ изобрѣлъ, потому что когда обѣдаешь у китайцевъ, то и не разберешь, чѣмъ тебя кормятъ; но во всякомъ случаѣ слоны тамъ такая рѣдкость, что не будутъ изъ хвостовъ ихъ готовить кушанья, и зачѣмъ къ супу изъ лягушекъ присоединены утиныя печенки, когда утокъ тамъ почти не водятъ, а голубиныя яйца варятъ въ супѣ изъ ягнятины? Конечно, все это пустая болтовня; но въ Англіи и вообще въ западной Европѣ эти курьёзы не имѣютъ такого образовательнаго значенія, какъ у насъ, и читаются для препровожденія времени; у насъ же по нимъ учатся, и такія изданія, какъ «Всемірный Путеш.» и «Живописное Обозрѣніе» выписываются спеціально для учащейся молодежи и недоучившимися взрослыми; поэтому у насъ нужно быть разборчивѣе.
Отсутствіе критицизма къ подобнаго рода сочиненіямъ у насъ доходитъ до того, что мы съ полною вѣрою и безъ смущенія читаемъ самую очевидную ложь о самихъ себѣ, не замѣчая ея, и даже такія вещи, которыя противны самымъ общеизвѣстнымъ законамъ физики. Руссель-Килуга, проѣхавшій съ Атлантическаго океана черезъ всю Сибирь въ Австралію, по поводу проектированной будто бы желѣзной дороги до г. Нерчинска предается слѣдующимъ глубокомысленнымъ соображеніямъ: «Если-бы — говоритъ онъ — проектъ этой желѣзной дороги осуществился, то едва ли окупилось бы ея содержаніе; притомъ самое добываніе пара при такомъ чрезмѣрномъ холодѣ становится сомнительно»[15]. Послѣ этого остается усомниться, возможно ли въ Нерчинскѣ что-нибудь сварить или изжарить. Какія нелѣпости говоритъ онъ о Сибири, указано г. Буссе въ «Извѣстіяхъ Сибирскаго Отдѣла Географ. Общества». Не читавши подлинника, мы не имѣемъ права приписать такую нелѣпость оригиналу; но какъ же отнесся въ этому переводчикъ, и что же смотритъ «Общественная Польза», которая, кажется, поставила цѣлью издавать не всякій хламъ, а хорошія или по крайней мѣрѣ не глупыя книжки?
Дѣлаемъ мы эти замѣчанія съ цѣлью обратить вниманіе нашихъ переводчиковъ и издателей на то, какъ нужно осмотрительно относиться въ иностраннымъ путешественникамъ. Есть у нихъ, конечно, Ливингстонъ, Беккеръ, Бартъ, Фогель и т. д., есть у нихъ цѣлый рядъ экспедицій; но есть также множество путешественниковъ-туристовъ, авантюристовъ, попавшихъ случайно въ какой-нибудь край. Тамъ каждый пишетъ записки, благодаря тому, что техника писанья упрощена до крайности, распространена гораздо больше, чѣмъ у насъ грамотность, а типографіямъ нужна работа, за читателями же, конечно, не станетъ дѣло. Сплошь и рядомъ у нихъ путешествуютъ: богатый человѣкъ, у котораго есть средства и нужно развлеченье; миссіонеръ, у котораго на первомъ планѣ его религіозная миссія, а иногда просто человѣкъ, которому все равно, куда ни дѣваться; эксцентрикъ, задавшійся какою-нибудь тенденціей что-нибудь отыскать, что-нибудь доказать, или чиновникъ, солдатъ, купецъ, вольтижеръ и т. п.
Вотъ почему нужно крайне осторожно переводить иностранныя путешествія.
Мнѣ хотѣлось бы изобразить жизнь монгольскаго города со всѣми частностями и подробностями ея обстановки, нарисовать физіономію монгола со всѣми характеристическими чертами и особенностями въ различныхъ типахъ; но все это такъ трудно дается: съ одной стороны рискуешь дать сухой перечень отдѣльныхъ чертъ безъ внутренней ихъ связи, съ другой — сознаешь, что многаго не уловишь, а потому и не припомнишь. Какъ, напримѣръ, описать внутренность буддійскаго храма, гдѣ вы видите массу идоловъ крупныхъ и мелкихъ и такое же множество ихъ аттрибутовъ и принадлежностей богослуженія? Безъ предварительной подготовки можно затеряться въ кучѣ мелочей и не схватить главнаго, существеннаго. Еще труднѣе уловить особенности физіономіи. При однообразіи одежды у всѣхъ монголовъ, вы постоянно смѣшиваете ихъ: на кого ни взглянешь, все вамъ кажется, будто вы его гдѣ-то видѣли, а въ сущности вы сошлись съ нимъ въ первый разъ. Все это дается только при изученіи и при болѣе продолжительномъ наблюденіи; а прожившіи нѣсколько недѣль, вы выносите только смутное понятіе о всемъ видѣнномъ и только намѣчаете впередъ, на что нужно обратить вниманіе.
Поэтому я предлагаю не полное и точное описаніе, но тѣ впечатлѣнія, которыя привелось вынести изъ наблюденія жизни, совершавшейся, такъ сказать, передъ глазами, безъ системы и порядка; я буду только разсказывать о томъ, что привелось видѣть или слышать, и что было доступно путешественнику, временному, неприготовленному наблюдателю совершавшейся передъ нимъ жизни.
А жизнь эта, замѣтимъ, чрезвычайно доступна всякому, какъ на улицѣ, такъ и въ жилищѣ; проникнуть въ нее нѣтъ запрета никому. Пріѣхавши въ Кяхту, съ перваго раза вы скандализируетесь тѣмъ, что вдругъ къ вамъ въ комнату приходитъ незнакомый вамъ человѣкъ, китаецъ или монголъ, въ то время, какъ переднее крыльцо было заперто; онъ нашелъ задній ходъ и вошелъ, не спросясь ни у кого. Еще больше поразитъ васъ безцеремонность обращенія: онъ приходитъ, садится съ вами безъ приглашенія и ведетъ рѣчь о томъ, что ему нужно, а это выражается тѣмъ, что онъ будто снимаетъ съ васъ допросъ: кто вы, откуда, зачѣмъ пріѣхали? и т. п. Эта безцеремонность имѣетъ иногда весьма непріятныя послѣдствія для посѣтителя, если хозяинъ — человѣкъ горячаго и крутого нрава: онъ смотритъ на непрошеннаго гостя, какъ на дерзкаго нарушителя его спокойствія, вдобавокъ подозрѣвая въ немъ намѣреніе обокрасть, и потому выталкиваетъ его нечестью, пинками и тычками; а тотъ, въ простотѣ сердца, не понимаетъ, что онъ тутъ сдѣлалъ дурного, потому что у нихъ таковъ обычай.
У монголовъ всякій подъѣзжаетъ къ юртѣ, вяжетъ лошадь къ столбу, непремѣнно тутъ поставленному, и идетъ въ юрту; войдя, садится на корточки или скрестивши ноги, и послѣ обычнаго привѣтствія, состоящаго въ распросѣ хозяина о здоровьи скота, а потомъ и его самого, накладываетъ трубку и беретъ огонь изъ очага. Затѣмъ идетъ взаимное угощеніе табакомъ, потомъ гостю даютъ чаю и еще что есть. Послѣднее можетъ и не быть; но изъ юрты прогнать никого нельзя, хотя бы она была биткомъ набита, и посѣтители стѣснили хозяевъ. Таковъ обычай всѣхъ номадовъ, который возводится и въ законъ. Въ монгольскомъ уложеніи есть слѣдующій § 188-й: «Кто не пуститъ проѣзжаго человѣка на ночлегъ и особенно въ зимнее холодное время, и тотъ человѣкъ замерзнетъ, взыскать съ виновнаго за душу, имъ погубленную, 1 десятокъ скотинъ; если же онъ не замерзнетъ, то двухгодовалаго бычка. Если у пущеннаго на ночлегъ будетъ украдено что-либо изъ вещей или изъ скота, то все то доправить съ хозяина дома».
А между тѣмъ у насъ, на Руси, во многихъ деревняхъ васъ съ трудомъ пустятъ въ избу ночевать, а иногда такъ и останетесь на улицѣ, хотя бы тутъ была самая страшная вьюга, была какая угодно непогода. Въ саратовской колоніи Сарептѣ проѣзжающихъ не впускали послѣ 9-ти часовъ вечера даже въ гостинницу, покуда однажды генералъ Слѣпцовъ, извѣстный кавказскій герой, не прибилъ плетью тамошняго содержателя гостинницы. Это ужъ западноевропейскій порядокъ. Меня однажды въ нѣмецкомъ городкѣ Лунденбургѣ (въ Моравіи) не впустили въ гостинницу, потому что я пришелъ позже 10-ти часовъ вечера, и я долженъ былъ ночевать на площади.
Конечно, при существующихъ отношеніяхъ людей въ такъ-называемыхъ цивилизованныхъ странахъ, особенно въ городахъ, если вы растворите двери вашего дома для всѣхъ и каждаго, то можетъ не только не остаться ничего въ домѣ, да и жизнь ваша будетъ не безопасна. Это происходитъ отъ усложненія нашей жизни и внесенія въ нее чего-то ненормальнаго, нарушающаго естественныя отношенія людей; номадъ-монголъ покуда простъ и натураленъ, не боится этого, и потому крайне доступенъ. Это одна изъ привлекательныхъ сторонъ монгола, заставляющая васъ мириться со многими неудобствами, какія случается испытывать въ его сообществѣ, и съ удовольствіемъ вспоминаемая въ то время, когда вы разстались съ нимъ и находитесь среди цивилизованнаго міра. Въ немъ много природнаго гуманнаго начала, котораго не встрѣтите у его своеобразно цивилизованнаго и господствующаго надъ нимъ сосѣда, китайца. Нѣтъ ничего легче, какъ войти въ его простую незамкнутую жизнь: вамъ всегда открыта его юрта, его общественныя увеселенія, его храмы; только жилище гыгэна-кутухты и священныя рощи окружены таинственною неприступностью; но это одинаково какъ для иностранца, такъ и для монгола: тутъ нужно особенное разрѣшеніе за пожертвованіе или по протекціи, и иностранцу добиться его еще легче. Кутухту простые монголы видятъ только во время празднествъ, когда его выносятъ для благословенія народа; а русскій приставъ нашей миссіи, Игумновъ, въ 1794 г., представлялся ему лично въ его собственныхъ покояхъ.
Буддизмъ какъ нельзя больше пришелся по нраву монголамъ. Излагая исторію развитія буддизма, проф. Васильевъ характеризуетъ его слѣдующимъ образомъ: «Руководящею идеею первоначальнаго буддизма было: „все, что согласно съ здравымъ смысломъ или, говоря вообще, съ обстоятельствами, то, какъ согласное съ истиной, и должно быть принято за руководство, то только и могъ преподавать учитель-будда“, — поэтому онъ измѣнялся не въ идеѣ и догматахъ, а въ учрежденіяхъ, сообразно съ климатомъ и вообще съ природой и людьми. Въ этомъ изреченіи обширное поприще для будущаго развитія»[16]" Поэтому буддизмъ нисколько не нарушилъ простоты и естественности нравовъ принявшаго его народа, а напротивъ, освятилъ ихъ и упрочилъ; во многихъ случаяхъ онъ смягчилъ нравы, внушая, напримѣръ, чувство любви и милости въ бѣдняку. Типомъ монгола-буддиста въ отдаленной древности является Кублай-ханъ, какимъ изображаетъ его Марко Поло. "Одержавъ большую побѣду (надъ дядею Наяномъ), — говоритъ знаменитый путешественникъ, — великій ханъ вступилъ съ великою пышностію и торжествомъ въ столицу Камбалу (Пекинъ). Это было въ ноябрѣ: онъ жилъ тамъ еще въ февралѣ и мартѣ; въ послѣднемъ мѣсяцѣ приходился нашъ праздникъ Пасхи. Зная, что это одинъ изъ главныхъ нашихъ праздниковъ, онъ велѣлъ всѣмъ христіанамъ явиться въ нему, и принести съ собою то священное писаніе, въ которомъ заключается четвероевангеліе. Окуривъ торжественно ладономъ эту книгу, онъ благоговѣйно поцѣловалъ ее; то же должны были сдѣлать, по его приказанію, и всѣ тутъ бывшіе вельможи. Это у него постоянный обычай при всякомъ большомъ праздникѣ у христіанъ о Рождествѣ и о Пасхѣ; то же соблюдалъ онъ и въ праздники сарацинъ, жидовъ и язычниковъ. Когда спросили его, зачѣмъ онъ дѣлаетъ это, онъ отвѣчалъ: «Есть четыре пророка, почитаемые и обожаемые четырьмя разными племенами міра: христіане почитаютъ Іисуса Христа, сарацины — Магомета, жиды — Моисея, а у язычниковъ самый вышній богъ — Согономбаръ-Канъ (Шекіамуни). А я почитаю всѣхъ четырехъ и молю о помощи себѣ того, кто въ самомъ дѣлѣ выше всѣхъ изъ нихъ»[17].
Одна язва, поразившая монголовъ съ принятіемъ буддизма, это — аскетизмъ и ламство, явленія, вытекшія изъ самаго ученія и достигшія громаднаго развитія вслѣдствіе особенныхъ обстоятельствъ. Объ этомъ мы еще поговоримъ послѣ, а покуда прослѣдимъ жизнь въ Ургѣ, держась избраннаго сначала пункта отправленія — нашего консульства.
Находясь между монгольскимъ городомъ и китайскою торговою слободою, въ разстояніи отъ перваго въ четырехъ, отъ второй въ трехъ верстахъ, русское консульство ближе всего стоитъ въ царству мертвыхъ. Почти прямо передъ нимъ на краю угора стоитъ высокій деревянный крестъ на могилѣ жены перваго ургинскаго консула и строителя этого дома Боборыкина, и рядомъ маленькая могилка ребенка одного изъ служащихъ при консульствѣ. Въ нѣкоторомъ отдаленіи по обѣ стороны, къ Ургѣ и къ маймачену, находятся два монгольскія кладбища.
Съ названіемъ монгольскаго кладбища однако не соединяйте того представленія, какое существуетъ вообще о кладбищахъ. Здѣсь вы не встрѣтите не только никакихъ памятниковъ и знаковъ на поверхности, но и никакихъ признаковъ могилъ, потому что ихъ здѣсь и нѣтъ. Это совершенно открытое и голое поле, и, придя на него, вы увидите только всюду валяющіяся человѣческія кости. Эти кладбища отъ консульства по обѣ стороны въ одноверстномъ разстояніи, и одно изъ нихъ, ургинское, отлично видно изъ самаго консульства. Каждый почти день вашимъ глазамъ представляется такая картина: на равнинѣ появилось какое-то большое черное пятно; оно движется, волнуясь, становится то меньше и гуще, то шире и рѣже, и вы ясно видите, что это стая собакъ, которая то сбивается въ кучу, то разсыпается. Это онѣ хлопочатъ надъ только-что положеннымъ человѣческимъ тѣломъ. Окончивши свое дѣло, собаки разбредутся, и только тогда вы можете отправиться туда, гдѣ найдете еще цѣлёхонькую человѣческую голову, тамъ-сямъ другія кости, клочки шубы, въ которую былъ одѣтъ покойникъ, и дырявый войлочекъ, на которомъ онъ былъ положенъ.
Покуда собаки не разошлись, отправляться туда не безопасно. Одинъ разъ, ѣхавшій въ Ургу вдвоемъ съ казакомъ, я своротилъ туда, когда тамъ еще были собаки: голова, руки и ноги были уже оторваны отъ тѣла, волочились также и внутренности, а нѣсколько собакъ заняты были самымъ туловищемъ, уткнувшись мордами межъ реберъ, еще необломанныхъ; всѣ собаки были заняты, но только мы подъѣхали, онѣ кинулись въ намъ: хватали лошадей за хвостъ или наровили поймать за морду, одна кидалась прямо на крестецъ лошади. Мы, съ трудомъ сдерживая лошадей, не давались на утёкъ, а твердо держались одного направленія будто мимо, и этимъ маневромъ избавились. Бывали случаи, что собаки кидались на пѣшеходовъ и растерзывали ихъ; между прочимъ, растерзали одну крещеную монголку, шедшую въ консульство за полученіемъ милостыни.
Такимъ образомъ, собаки здѣсь исполняютъ роль могильщиковъ, и, благодаря имъ, тѣло здѣсь не залежится и полдня. Когда мнѣ нужно было собрать монгольскихъ череповъ (для этнографической коллекціи), то я наблюдалъ, какъ соберутся собаки, и черезъ часъ послѣ того я находилъ голову готовую, а остальныя части были уже растащены. Череповъ дѣтскихъ и молодыхъ субъектовъ я не могъ найти цѣльныхъ, потому что собаки легко ихъ раскусываютъ, да и отъ взрослыхъ, чтобы получить съ нижнею челюстью, нужно торопиться. Поэтому я полагаю, что Гюкъ только для эффекта разсказываетъ, будто въ Долонъ-норѣ и Хуху-хотонѣ онъ видѣлъ вездѣ валяющіеся человѣческіе трупы, заражающіе воздухъ своимъ гніеніемъ. Тамъ такъ много собакъ, что на нихъ недостаетъ пищи. Въ Ургѣ ихъ навѣрное не одна тысяча, и всѣ онѣ безхозяйныя: на свободѣ плодятся, никто не кормить ихъ и не заботится о нихъ; зато никто не смѣетъ и убить ни одной собаки.
Въ городѣ собаки, однако, чувствуютъ себя въ чужой области, и потому не кидаются и не лаютъ на людей, развѣ только какая-нибудь ощенившаяся подъ заборомъ оберегаетъ своихъ щенятъ, или привыкшая около какой-нибудь юрты, и потому считающая себя ея стражемъ. Собаки составляютъ непремѣнную и характерную принадлежность всѣхъ монгольскихъ городовъ.
Кромѣ кладбищъ около консульства нѣтъ ничего, что могло бы привлечь ваше вниманіе. Поэтому берите лошадь и отправляйтесь въ городъ.
Между высокимъ частоколомъ идутъ узенькія улицы, но домовъ въ улицѣ нѣтъ; изъ-за частокола иногда виднѣются еще выше его наложенныя полѣнницы дровъ, мелкихъ, коротенькихъ, тщательно уложенныхъ; ворота украшены лоскутками красной бумаги съ надписями, выражающими различныя нравственныя сентенціи, и всегда почти заперты на замокъ. Передъ воротами чисто выметено, а у противоположнаго забора и среди улицы бугромъ намерзли всевозможныя нечистоты, такъ что лошадь ваша скользитъ, и вы бережетесь, чтобъ она не шлепнулась на бокъ. Людей тутъ мало, они не любятъ ни проходить, ни проѣзжать по этимъ улицамъ, и пробираются въ храмы или на базаръ околицей; только собаки уныло бродятъ или грѣются противъ солнышка подъ заборомъ; одна расположилась тутъ съ маленькими щенятами, которые, визжа и тиская лапами, теребятъ тонкія груди своей голодной кормилицы. Черезъ отворенныя ворота вы увидите внутри двора войлочныя юрты и китайскія мазанки. Улицъ здѣсь немного, и всѣ онѣ воротки; выходомъ всѣмъ имъ служить большая базарная площадь, или площади, на которыхъ стоятъ кумирни, дворецъ кутухты и другія зданія, относящіяся въ нимъ.
Прерываясь площадью, городъ продолжается по другую ея сторону, которая называется Барднъ-курэ (западный городъ), гдѣ находятся лавки и китайскіе домы; тамъ же живутъ и трое русскихъ купцовъ.
Дворецъ кутухты занимаетъ довольно обширное пространство; онъ имѣетъ общій видъ кумиренъ: черепичныя крыши съ загнутыми кверху краями въ нѣсколько этажей украшены позолоченною рѣзьбою изъ жести, идущею по краямъ и по коньку; тутъ вы видите уродливыя изображенія львовъ, драконовъ и другихъ животныхъ; кругомъ деревянные столбики и перильца, раскрашенныя въ различные цвѣта; надъ крышей поднимаются позолоченные шпицы, на нихъ и по краямъ крыши навѣшаны такіе же колокольчики, которые вѣчно шевелятся и позваниваютъ. Кругомъ сѣрая каменная стѣна, надъ воротами башенка, и такія же башенки идутъ по стѣнѣ кругомъ. Передъ нимъ большая четырехугольная площадь, отгороженная жердями, посреди ея высокій помостъ, въ родѣ трибуны, а передъ самыми воротами два высокихъ столба, вышиною саженъ по 5 или по 7, покрашенные красною краской и съ золоченными верхушками. Такіе столбы, различные по величинѣ, ставятся обыкновенно передъ кумирнею, ямунемъ (присутственное мѣсто) и домомъ знатнаго чиновника. Между дворцомъ и находящеюся передъ нимъ площадью можно проходить только пѣшкомъ, а проѣзжать на лошади запрещено, и за исполненіемъ этого условія слѣдятъ сидящіе у воротъ ламы.
Изъ всѣхъ храмовъ наружнымъ видомъ своимъ особенно выдается храмъ Майдари, божества, которое должно явиться для обновленія человѣчества, когда оно дойдетъ до послѣдней степени измельчанія. Храмъ Майдари — тибетской архитектуры, которая очень близко подходитъ въ нашей европейской. Это высокое квадратное зданіе, въ родѣ нашей церкви, съ плоскою крышей, края стѣнъ съ зубцами, какъ на рыцарскомъ замкѣ; кругомъ нарисованы четырехугольныя окна. Внутри его, по срединѣ, на высокой эстрадѣ огромная статуя Майдари. Онъ изображенъ сидящимъ на креслѣ, и въ этомъ положеніи высота его — саженъ 5; ступня ноги болѣе 1½ аршина. Вся статуя отлита изъ мѣди по частямъ и покрыта густою позолотой. Кромѣ громадности, вся фигура представляетъ правильныя формы человѣка: онъ долженъ возвратить человѣчеству красоту, силу и огромный ростъ, утраченные имъ вслѣдствіе грѣховной жизни.
Передъ нимъ, какъ обыкновенно, длинный столъ, уставленный курильницами, золотыми и серебряными сосудами, въ которыхъ находятся хлѣбныя зерна, коровье масло, вино и т. п.; тутъ же разложены различные подарки: куски матерій, каменныя издѣлія, огромныя морскія улитки, колокольчики, весь онъ обвѣшанъ хадаками. Кругомъ по стѣнамъ зданія разставлено множество другихъ бурхановъ; тутъ же священныя картины на бумагѣ и на матеріяхъ. Справа, у входа, лѣсенка, по которой можно подняться и обойти кругомъ по галлерейкѣ: это, конечно, сдѣлано для того, чтобъ можно было сметать и стирать съ бурхановъ пыль и копоть, и нужно правду сказать: ламы очень старательно блюдутъ чистоту въ храмахъ. Такъ какъ средина храма занята Майдари, то помѣщеніе въ немъ довольно тѣсное, и я не думаю, чтобъ онъ могъ вмѣстить больше 200 человѣкъ; поэтому, придя туда во время богослуженія, мнѣ привелось постоять только у дверей. Впрочемъ, кумиренъ такъ много, что всегда есть возможность насмотрѣться на монгольское богослуженіе. Въ Ганданѣ есть большая кумирня, въ которой въ небольшомъ саркофагѣ, кажется, серебряномъ, хранится пепелъ отъ сожигаемыхъ кутухтъ. Бывши въ этомъ храмѣ, я, по обычаю, принесъ въ даръ бурханамъ хадакъ, а ламѣ, который водилъ меня, на прощанье подарилъ серебряный рубль. Когда я пояснилъ ламѣ, что рубль этотъ назначается ему лично, онъ отказался, и принялъ съ тѣмъ, что положитъ его въ церковную казну, и тутъ же спросилъ мое имя, чтобъ записать. Оказалось, что это ему нужно было для поминовенія во время моленья. Я замѣтилъ ему, что я другой вѣры; замѣчаніе это вызвано было еще тѣмъ, что въ нѣкоторыхъ кумирняхъ, видя, какъ я приношу хадаки ихъ бурханамъ, считали меня за русскаго буддиста, въ родѣ бурята. На это мнѣ лама отвѣтилъ: «У насъ этого не разбираютъ; мы молимся за всѣхъ, кто молится нашимъ бурханамъ, а молитва простыхъ людей выражается подарками имъ; вѣръ много, а богъ одинъ у васъ и у насъ, мы только на разныхъ языкахъ и разными способами молимся». Тутъ же онъ предлагалъ мнѣ принять ихъ вѣру, убѣжденный самъ вполнѣ, что между русскими много буддистовъ; конечно, это относилось къ инородцамъ, но онъ не дѣлалъ различія между ними и чистыми русскими. Убѣждая меня принять буддизмъ, лама не обнаруживалъ нисколько того прозелитизма, который пробивается у всѣхъ миссіонеровъ; онъ говорилъ, что буддизмъ они считаютъ выше другихъ вѣръ, но, можетъ быть, найдется и еще лучше, и эта лучшая вѣра будетъ христіанская, они, однако, не должны измѣнять своей вѣрѣ изъ того почтенія, которое должно оказывать предкамъ. У буддиста нѣтъ этого, чтобъ онъ всякаго, исповѣдующаго другую вѣру, считалъ нечистымъ или, какъ у насъ говорятъ, поганымъ; онъ не допускаетъ только возможности, чтобъ небуддисты могли стать на одинаковой степени съ буддистами впослѣдствіи, въ будущей жизни, въ безконечномъ ряду метемпсихозъ; онъ убѣжденъ, что души небуддистовъ въ будущей жизни вселятся въ низшія существа, а въ этой жизни онъ уважаетъ въ васъ вашъ человѣческій образъ. Въ кумирнѣ ихъ вы можете все разсматривать, до всего дотрогиваться, только бы они были увѣрены, что вы ничего не испортите и не утащите, въ чемъ иногда сомнѣваются, не видя во многихъ изъ насъ должной осторожности и деликатности. Отсутствіе прозелитизма въ буддистахъ и въ православныхъ русскихъ ведетъ къ тому, что въ Сибири между русскими и бурятами не только нѣтъ ни малѣйшаго національнаго и религіознаго антагонизма, но, живя въ сосѣдствѣ, они многое перенимаютъ другъ у друга, а кто находится въ меньшинствѣ, тотъ невольно поддается вліянію окружающаго большинства. Русскіе, живущіе въ глухихъ мѣстахъ между бурятами, съ почтеніемъ относятся въ ихъ ламамъ, вѣруя въ ихъ высшія познанія, въ ихъ умѣнье лечить и нѣкоторую святость; проѣзжая въ опасныхъ мѣстахъ мимо поставленныхъ тамъ обоновъ, они всегда встаютъ съ лошадей въ знавъ почтенія; вѣрятъ въ бурятскія заклинанія и прибѣгаютъ въ нимъ, чтобъ имѣть удачу на охотѣ или оградить себя и свой скотъ отъ звѣря и лихого человѣка и т. п. Фактъ, конечно, весьма грустный, самъ по себѣ, такъ какъ доказываетъ низкую степень умственнаго развитія тамошняго населенія; но нужно замѣтить, что это суевѣріе и соединенные съ ними обряды не такъ дики, какъ многія суевѣрія наши, коренныя русскія, какъ, напр., купаніе вѣдьмы въ рѣкѣ, чтобъ она дождь пустила, заколачиваніе осиноваго вола въ умершаго колдуна и т. п. Фактъ заимствованія другъ у друга, какъ выраженіе добрыхъ отношеній двухъ народностей и двухъ вѣръ, по-моему, весьма утѣшительный. Буряты взаимно оказываютъ еще большее уваженіе въ нашимъ вѣрованіямъ: тамъ же въ пустынныхъ мѣстахъ, гдѣ есть часовня, буряты-буддисты заходятъ въ нихъ, молятся по-своему и дѣлаютъ приношенія, посылаютъ свѣчи или деньги на свѣчи въ наши церкви, въ особенности Николаю Чудотворцу. На картинѣ, изображающей какого-то героя на бѣломъ конѣ, поражающаго чудовище, они видимо все болѣе и болѣе подражаютъ изображенію нашего Георгія Побѣдоносца; а на одномъ праздникѣ, при которомъ замаскированными ламами совершается религіозная пляска боговъ, одинъ изъ боговъ — цаганъ-убугунъ (бѣлый старикъ) изображается въ видѣ Николая Чудотворца. Еще болѣе утѣшительно то, что многіе буряты, даже не крещеные, мало-по-малу переходятъ къ осѣдлой жизни, учась отъ русскаго народа обработывать землю, устроивать лучше свои жилища, печь хлѣбъ и т. д. Только преслѣдованія, воздвигаемыя по временамъ противъ нихъ фанатиками изъ мѣстныхъ начальниковъ и миссіонеровъ, выражающіяся такими мѣрами, какъ уничтоженіе обоновъ и школъ при дацанахъ, и усиленное понужденіе къ крещенію, портятъ эти отношенія, возбуждая въ преслѣдуемыхъ фанатизмъ. Монголы и ихъ ламы вообще относятся въ намъ очень дружелюбно, любятъ разспрашивать о нашемъ «бѣломъ царѣ» (цаганъ-ханъ) и при этомъ выражаютъ свою готовность служить ему, причемъ страшно ругаютъ китайскихъ чиновниковъ; но всегда выражаютъ сожалѣніе о насильственномъ будто бы крещеніи бурятъ, о чемъ у нихъ идетъ общая молва.
Кромѣ кумиренъ, построенныхъ изъ камня, въ Ургѣ есть еще 27 кумиренъ, принадлежащихъ 27 хошунамъ (округамъ), имѣющихъ видъ огромныхъ юртъ. Это настоящая войлочная юрта, только основу ея составляютъ не ханы — тонкая рѣшетка, сжимающаяся и растягивающаяся, а столбы и перекладины, въ которымъ примкнуты крупныя рѣшетины, внутри очень прочныя связи изъ брусьевъ и толстыхъ жердей, такъ что постройка выходитъ весьма солидная, благодаря тому, что въ окрестностяхъ Урги достаточно хорошаго строевого лѣса. Въ другихъ же мѣстахъ подобныя временныя кумирни гораздо меньше по объему и легче по постройкѣ. Это такъ-называемые дугуны, которые находятся въ мѣстахъ удаленныхъ отъ дацановъ, куда стекается народъ на богомолье только въ извѣстные праздники: при нихъ обыкновенно постоянно находятся двѣ-три, а иногда до 20-ти юртъ; иныя же изъ нихъ разбираются и перевозятся съ одного мѣста на другое.
Входимъ въ одну изъ такихъ кумиренъ во время службы.
Высокій круглый сводъ съ обычнымъ отверстіемъ вверху поддерживается столбами, расположенными четырехугольникомъ; между ними помѣщены лавки по направленію отъ двери впередъ, а въ самомъ переду алтарь, т.-е. столъ, уставленный различными богослужебными предметами, на немъ же и за нимъ стоятъ бурханы. Ламъ всѣхъ болѣе 200. Они рѣзко различаются между собою: одни имѣютъ на головахъ высокія желтыя шапки съ коническими верхушками, и, какъ въ римскія тоги, драпируются въ широкіе плащи желтой и красной шелковой матеріи; другіе съ голыми бритыми головами и въ грязныхъ оборванныхъ покрывалахъ красно-бураго цвѣта. Цвѣтомъ одежды опредѣляются различныя степени ламскаго достоинства, и на несоблюденіе этого предписанія подвергаются — высшіе ламы штрафамъ, составляющимъ 1 десятокъ скотинъ, а низшіе — ста ударамъ. Съ этимъ, конечно, связана и разница въ богатствѣ, слѣдовательно въ средствахъ жизни; но, несмотря на эту разницу, они всѣ почти отличаются здоровьемъ и довольствомъ. Высшіе ламы находятся впереди: одинъ главный стоитъ у самаго престола, кричитъ что-то, схватываетъ колокольчики и неистово звонитъ ими; другіе сидятъ, поджавши подъ себя ноги, и, держа передъ собою тетради, читаютъ; но чтеніе это особенное: они читаютъ не шевеля губами, и отъ этихъ, неподвижно сидящихъ, жирныхъ, съ лоснящимися лицами человѣческихъ фигуръ выходитъ какой-то гулъ. По временамъ главный лама, обратившись во всѣмъ, провозглашаетъ какую-то фразу, и все собраніе подхватываетъ ее и твердитъ нѣсколько разъ нараспѣвъ. Въ это время нѣкоторые ударяютъ, что есть силы, въ висящіе передъ ними бубны, а другіе бьютъ металлическими тарелками одну объ другую: тутъ вы слышите и самый высокій, дерущій ухо, дискантъ или теноръ, и ревущій басъ; громъ бубна смѣшивается съ дребезжащимъ звономъ тарелокъ, а передній лама кричитъ, ломается и звонитъ въ колокола. Потомъ все стихло, протянулъ немного визгливый теноръ, а густой басъ какимъ-то бороздящимъ звукомъ тянетъ долго, точно какъ надутый мѣхъ въ органѣ, не можетъ остановиться, покуда не выпуститъ всего воздуха. Служба эта продолжалась нѣсколько часовъ: ламы преспокойно выходятъ и опять возвращаются; въ заключеніе принесли просо и стали раздавать всѣмъ: каждый бралъ — кто въ особый мѣшочекъ или кисетъ, или въ платокъ. Опять крикъ и громъ, и все на одинъ ладъ. Поютъ они, видимо, безъ всякаго пониманія: иной въ это время зѣваетъ по сторонамъ, другой закрылъ глаза и деретъ себѣ, какъ будто онъ тутъ одинъ. Но вотъ, послѣ нѣкоторой паузы, передніе ламы поднялись съ мѣстъ и взяли различные музыкальные инструменты. Прежде всего послышался какой-то отрывисто-скрипучій звукъ — тыръ-тыре-тыръ, — точно ворота отворяютъ; онъ выходитъ изъ двухъ, сложенныхъ вмѣстѣ, большихъ раковинъ, въ щель между которыми сильно дулъ одинъ изъ музыкантовъ, съ раскраснѣвшимся лицомъ и съ глазами, хотѣвшими выскочить; потомъ присоединилась дудка и совершенно не въ тонъ потянула одну рѣзкую ноту, затѣмъ еще и еще — дудки, трубы, тарелки, бубны. Все это сначала трещитъ, пищитъ, гудитъ, а потомъ сливается въ одинъ звукъ, который ростетъ, идетъ фугой и достигаетъ такой силы, что вы чувствуете внутри себя дрожаніе. Другіе ламы въ это время подъ балдахиномъ несутъ на головахъ какого-то бурхана, а подлѣ несутъ знамена или значки, и вся толпа съ ревомъ выходитъ вонъ. Есть тутъ что-то потрясающее и торжественное.
Процессія двинулась вонъ изъ города, по пути толпа росла, и съ нею усиливался ревъ. Дошли до мѣста, гдѣ была сложена изъ полѣньевъ пирамида, и въ серединѣ ея виднѣлась человѣческая фигура, слѣпленная изъ тѣста. Это было молебствіе для предотвращенія дунганскаго нападенія. Дойдя до пирамиды, ламы, несшіе бурхана, поставили его со столомъ, на которомъ несли, на землю, и вмѣстѣ съ другими высшими ламами сѣли въ два ряда другъ противъ друга, а остальные ламы и свѣтскіе стали на одно колѣно. Снова было чтеніе и пѣніе, и въ заключеніе всѣ подходили въ бурхану, падали передъ нимъ на землю и прикасались въ нему головой, или рукой касались сначала своей головы, а потомъ его. Потомъ снова его подняли; а одинъ изъ главныхъ ламъ въ это время зажегъ пирамиду. Сухія дрова, можетъ быть, облитыя чѣмъ-нибудь горючимъ, быстро вспыхнули, и пламя съ трескомъ охватило пирамиду доверху. Одинъ моментъ это былъ столбъ пламени. Минуты черезъ три пирамида рухнула, дрова разсыпались. Нужно было посмотрѣть, что тутъ сдѣлалось: толпа нищихъ кинулась подбирать недогорѣвшія полѣнья, туша ихъ объ землю; въ той же толпѣ тискались собаки, тоже, видно, предполагая какую-нибудь добычу. Сдѣлалась общая свалка: собака сбивала съ ногъ человѣка, человѣкъ давилъ собаку, та визжала, но не кусалась и продолжала тискаться впередъ. И тѣ, и другіе были здѣсь на нейтральной территоріи; никто не былъ здѣсь хозяиномъ, и каждый старался воспользоваться только своею долей.
Такимъ образомъ, сожженная кукла изображала дунгана, и постоянно совершаемыя молебствія въ кумирняхъ и торжественныя процессіи вокругъ города, по мнѣнію благочестивыхъ буддистовъ, совершенно обезпечивали Ургу отъ нападеній непріятеля; но тѣмъ не менѣе, когда кто-то, вбѣжавши въ Ганданъ, крикнулъ: «хойхой ирне!» — всѣ ламы кинулись оттуда поголовно на утекъ въ Курень, и единственную надежду полагали на защиту русскихъ казаковъ. Это была фальшивая тревога, произведенная, кажется, мошенниками съ цѣлью грабежа, что послѣ и оказалось, когда ламы не досчитались многаго въ своихъ покинутыхъ юртахъ.
Не знаю, вѣрятъ ли простые монголы въ дѣйствительность ламскихъ молитвъ и процессій, или дѣлаютъ свои приношенія по обычаю предковъ и собираются на нихъ изъ любви въ зрѣлищамъ; ламы, конечно, не вѣрятъ, но находятъ все это выгоднымъ для себя, и потому продолжаютъ усердствовать.
Мы уже имѣли случай показать, какое значеніе для Урги имѣлъ кутухта со всѣмъ ламствомъ. Это чувствуется вездѣ, куда бы ни ступили въ Монголіи. Тамъ, гдѣ по естественному положенію мѣстности нѣтъ возможности собрать большое населеніе, чтобъ на его счетъ содержать цѣлый монастырь со множествомъ кумиренъ, тамъ они строятъ дугуны; кромѣ того, есть еще шутоны — маленькія деревянныя будочки, въ которыхъ хранятся книги ганджуръ-данджуръ — это тибетская библія, ковчегъ тибетской премудрости; или ставятся маленькія часовенки съ вылѣпленными изъ глины бурханами и обоны, изъ которыхъ многіе представляютъ довольно большія сооруженія. И на всѣхъ этихъ пунктахъ, крупныхъ и мелкихъ собираются массы народу, и каждый сюда приноситъ посильную, а иногда и очень усиленную жертву, и все это достается въ руки ламъ. А какая ихъ бездна! Если не третій, то навѣрное каждый четвертый монголъ — лама. Въ каждой юртѣ есть непремѣнно хоть одинъ свой лама; сплошь и рядомъ 7-ми-лѣтнему мальчишкѣ брѣютъ голову и дѣлаютъ его ламой. Правительство, конечно, старается ограничить число ихъ настолько, насколько это отражается на его финансахъ, такъ какъ лама избавляется отъ податей и повинностей; но оно опредѣляетъ штатъ только относительно дацановъ, а до тѣхъ ламъ, которые живутъ въ частныхъ юртахъ, ему дѣла нѣтъ, потому что подати и повинности отбываются за него тѣмъ семействомъ, которому онъ принадлежитъ; семейству же выгодно платить за него, такъ какъ онъ своимъ званіемъ приноситъ ему гораздо больше, чѣмъ сколько приходится платить. Лама, хотя бы жилъ дома, всегда имѣетъ доходъ: онъ исполняетъ религіозныя требы, служитъ писаремъ и вообще, какъ грамотникъ, пользуется вліяніемъ; къ нему обращаются за совѣтомъ въ каждомъ дѣлѣ, не говоря уже о леченіи какъ людей, такъ и скота, которое всецѣло находится въ ихъ рукахъ, и за все получаетъ не деньгами, а натурой, скотомъ: барана, быка, лошадь, а въ болѣе важныхъ случаяхъ и цѣлый табунокъ. Въ пріобрѣтеніи они имѣютъ особенную ловкость. Большинство изъ нихъ живетъ въ довольствѣ. Есть, конечно, и ламы бѣдные, но они во всякомъ случаѣ богаче простыхъ или черныхъ (хара), какъ ихъ называютъ въ отличіе отъ ламъ. Многіе же владѣютъ значительными табунами, занимаются торговлей и почти исключительно въ ихъ рукахъ находятся подряды по перевозкѣ товаровъ и по снаряженію каравановъ. Если вамъ говорятъ, что вамъ даютъ ламскаго коня, это значитъ — конь добрый, такой, что только урвать, да умчать. Лама щеголяетъ сѣдломъ и всею сбруей; онъ не куритъ табаку, зато нюхаетъ, и ни у кого нѣтъ такой дорогой табакерки, какъ у ламы: самая обыкновенная табакерка бѣлаго нефрита, въ серебряной оправѣ, съ коралловой пробкой стоитъ рублей 10. Вотъ почему каждый монголъ желаетъ если не самъ быть ламой, то посвятить въ ламы одного изъ своихъ дѣтей, а если ихъ много, то и въ ламы назначаются нѣсколько.
Ламы — это настоящіе господа въ Монголіи, паразиты, живущіе насчетъ богатыхъ и знатныхъ, равно какъ и простыхъ бѣдняковъ. Народъ, однако, повидимому, не тяготится этимъ: по крайней мѣрѣ, мнѣ не приходилось слышать жалобъ на нихъ, какія слышатся, напримѣръ, у нашего народа противъ своего духовенства. Причина этого заключается отчасти въ томъ, что монголъ вообще не скупъ и не цѣнитъ своихъ богатствъ, для пріобрѣтенія которыхъ онъ не трудился: все ему Богъ даетъ, поэтому онъ и старается угодить его представителямъ; отчасти же, какъ мы видѣли, это уравновѣшивается тѣмъ, что каждое семейство имѣетъ своего ламу; бѣдняки же, которые не могутъ добиться чести имѣть своего ламу, такъ принижены и свыклись съ своимъ положеніемъ, что смотрятъ на все равнодушно, какъ будто такъ и должно быть. Ихъ давятъ богатые свѣтскіе люди, чиновники и правители, отнимая послѣднее, заставляя пасти чужія стада и загоняя на посылкахъ послѣднюю лошаденку и его самого, отнимая у него красивую жену или дочь. Ламы для бѣдняковъ являются будто благодѣтелями: пріобрѣтая все даромъ, они щедрѣе простыхъ. Множество бѣдняковъ кормятся около дацановъ. Нужно, впрочемъ, отдать справедливость ламамъ въ томъ отношеніи, что они отчасти и оказываютъ услуги народу — леченіемъ, развитіемъ ремесла и торговли, посредничествомъ между имъ и купцами, и наконецъ, знакомясь съ тибетскою наукой и скитаясь по свѣту, даютъ какой-нибудь импульсъ умственной дѣятельности монгола, хотя, конечно, весьма слабый; но и этого нельзя сказать о распространяемой ими грамотности, которая въ томъ зачаточномъ, грубомъ видѣ, въ какомъ сообщается большинству, скорѣе сковываетъ мысль, чѣмъ развиваетъ. Обѣтъ безбрачія, строго предписываемый имъ закономъ, въ дѣйствительности не соблюдается. Такъ, закономъ строго запрещено пускать женщинъ въ дацаны, а лама не смѣетъ ночевать въ одной юртѣ съ женщинами, особенно если онѣ одни. Но о соблюденіи этого условія никто и не думаетъ. Есть у монголовъ монахини — это шабаганца, женщина, давшая обѣтъ безбрачія: она стрижетъ голову и носитъ широкую длинную ленту краснаго цвѣта, которая перекидывается черезъ лѣвое плечо и подъ правымъ у таліи завязывается такъ, чтобы концы съ боку висѣли почти до полу; входя въ юрту, она развязываетъ ленту и, взявши ее въ обѣ руки, подноситъ ко лбу и кланяется въ землю передъ бурханами. Шабаганцы живутъ въ юртахъ, но имѣютъ законный доступъ въ дацаны и вхожи въ жилища ламъ, которымъ и замѣняютъ иногда женъ. По это, безъ сомнѣнія, бываетъ рѣдко, потому что отношенія эти могутъ имѣть невыгодныя для обѣихъ сторонъ послѣдствія, да и женщины эти большею частію очень старыя или больныя, дѣйствительно преданныя своему обѣту. Ламы устраиваютъ свои дѣла проще. Около дацановъ всегда садятся своими юртами и простые монголы; въ этихъ же юртахъ помѣщаются и ламскія жены. Въ Ургѣ подобнаго рода отношенія дошли, наконецъ, до такой простоты, что правительство нашлось вынужденнымъ отселить женщинъ подальше. Теперь тамъ образовался цѣлый улусъ или селеніе изъ ламскихъ семействъ. Связи ихъ не прекратились. Въ этомъ улусѣ ламы ведутъ торговлю черезъ свои семейства; тамъ же работаютъ сѣдла, узды, шапки, различную одежду, ханы для юртъ, круги для ихъ верха, валяютъ войлоки и т. п., и все это привозится на продажу въ Ургу.
Это еще ничего: здѣсь каждый имѣетъ свою семью и объ ней заботится; но лама, имѣющій какое-нибудь значеніе, куда бы ни пріѣхалъ, непремѣнно получаетъ жену: понятно, что такой обычай вноситъ значительную долю разврата въ общую семейную жизнь.
Для поддержанія ламскаго контингента въ Ургѣ есть школа, въ которой учатъ религіи. Вотъ что представляетъ эта школа.
Зданіе, въ которомъ оно помѣщается, находится близъ храма Майдари: снаружи оно представляетъ длинный каменный домъ съ черепичною крышей въ китайскомъ вкусѣ, а внутри помѣщеніе во весь домъ, раздѣленное 16-ю рядами столбовъ, поддерживающихъ крышу, а въ каждомъ промежуткѣ между этими столбами по два ряда лавокъ, на которыхъ сидятъ ученики съ поджатыми подъ себя ногами. Сосчитавши, сколько сидѣло на одной лавкѣ и сколько лавокъ, я пришелъ къ заключенію, что тамъ помѣщалось до 700 учениковъ. Дверей трое: одна въ серединѣ двустворчатая, а съ боковъ тутъ же еще двѣ поменьше. По обѣ стороны дверей сидѣли на возвышеніяхъ два ламы; у каждаго въ рукѣ была палка, въ родѣ булавы; это надзиратели или блюстители порядка. Въ самомъ переду были бурханы и тамъ стояли ламы-учители. Какъ и въ храмѣ, они выкрикивали какую-нибудь фразу, а остальные за ними твердили ее нѣсколько разъ нараспѣвъ. Когда я вошелъ (это было часу во 2-мъ пополудни), ученіе шло въ полномъ разгарѣ, т.-е. крикъ былъ ужасный. Но ученики продолжали входить въ боковыя двери. Войдя, каждый становился на колѣни передъ надзирателемъ, и подставлялъ ему спину, а тотъ отпускалъ три удара палкой. Одинъ изъ нихъ совершалъ это чрезвычайно спокойно, видимо — исполнялъ одну форму: онъ билъ по вздувшейся на спинѣ шубѣ, и наказанный уходилъ отъ него смѣясь, чему вторили его товарищи; другой же билъ не такъ громко, но наровилъ ударить по кости, по плечу или ближе къ шеѣ. Поэтому, его стороны всѣ избѣгали, и если попались двое, то, конечно, по ошибкѣ или второпяхъ. Иногда кто-нибудь проскальзывалъ въ дверь незамѣтно и занималъ свое мѣсто на скамейкѣ; тогда его вытаскивали оттуда товарищи, такъ что это было нѣчто въ родѣ наказанія за опаздыванія, и въ то же время потѣха для публики. Возрастъ учениковъ, называемыхъ хуваракъ, крайне различный: тутъ были дѣти отъ 8-ми лѣтъ и совсѣмъ пожилые люди, за 40. Вообще, здѣсь совершалось то же самое, что и въ кумирнѣ: стоящіе впереди что-то выкрикивали и запѣвали, а остальные за ними повторяли также безсмысленно, зѣвая по сторонамъ, занимаясь исканіемъ чего-то въ своей одеждѣ и продѣлывая руками разнаго рода проказы. При мнѣ длилось такое ученіе съ часъ; затѣмъ началось кормленье. Стали приносить въ ушатахъ жидкую кашу изъ простого пшена: каждый вытаскивалъ изъ-за пазухи деревянную чашку, подставлялъ раздававшему, получалъ свою порцію, и принимался за ѣду, а потомъ аккуратно вылизывалъ свою чашку и клалъ опять за пазуху. Затѣмъ продолжается по прежнему ученіе. Оставаться больше не для чего; идемъ туда, гдѣ варится каша.
Подлѣ школы рядомъ находится обширный дворъ; въ глубинѣ его виднѣется мазанка и юрта, подлѣ забора навалены дрова, а посерединѣ въ землю вдѣлано нѣсколько котловъ, такъ чтобы подъ нихъ можно было снизу подкладывать дрова. Въ нихъ-то и варилась каша. Не совсѣмъ пріятно войти на этотъ дворъ: около кипящихъ котловъ намерзли цѣлые бугры, отъ разливаемой воды и каши вмѣстѣ съ различными нечистотами, такъ что трудно ходить, чтобы не поскользнуться; тутъ толпятся люди: одни изъ любопытства, другіе, чтобы получить какой-нибудь половникъ каши, и непремѣнные сочлены — собаки вылизываютъ то, что выплеснулось; разносчики ваши то съ полными, то съ порожними ушатами снуютъ туда и сюда; кто разрубаетъ бревно, кто подкладываетъ дрова; все это суетится въ дыму и въ пару, клубами поднимающихся надъ кипящими котлами.
Школа эта, какъ видно, обучаетъ только молиться, не выучивая даже грамотѣ: поэтому можно встрѣтить много называющихся ламами, которые читаютъ наизусть тибетскія молитвы, не зная никакой грамоты. Обученіе чтенію идетъ частнымъ образомъ: ламы принимаютъ къ себѣ мальчиковъ въ видѣ послушниковъ и обучаютъ ихъ чтенію; это дѣлаютъ они большею частію за деньги, и изъ этихъ-то послушниковъ со временемъ выходятъ главные ламы. Ихъ ламы холятъ, потому что пользуются отъ нихъ различными услугами; и нѣкоторые изъ нихъ необыкновенно ловкіе и умненькіе, а иные — настоящіе плуты, которые умѣютъ обирать простодушныхъ посѣтителей.
Кромѣ того, ламы обучаются медицинѣ и астрономіи. Это совершается также частнымъ образомъ, и конечно, обучаются очень немногіе. Когда мы отправлялись въ Ургу, то по случаю праздника обученіе этимъ предметамъ было превращено. Мы отправились было къ извѣстному тамъ лекарю ламѣ, родомъ тангуту изъ Тибета, но намъ сказали, что онъ ни самъ никуда не выѣзжаетъ, ни къ себѣ не принимаетъ гостей, потому что, пользуясь праздниками, вычитываетъ знаменитую книгу ганджурь-данджуръ.
Мы слишкомъ много занялись религіозною стороною монгольской жизни; но она поглощаетъ большую ея часть. Когда-то у буддистовъ не было ни храмовъ, ни бурхановъ, были только учители-проповѣдники и ихъ послѣдователи, которые собирались подъ открытымъ небомъ для проповѣди или для диспутовъ, употребляли только скамейки и подстилки; въ древнѣйшихъ сочиненіяхъ есть статья только о сѣдалищахъ[18]; а теперь храмовъ, бурхановъ, ламъ — безчисленное множество; масса праздниковъ и обрядовъ, сопровождающихъ благочестиваго буддиста отъ рожденія до смерти, не даетъ ему времени ничѣмъ почти заняться: то онъ ѣдетъ куда-нибудь на поклоненіе, то участвуетъ на праздникѣ, то вычитываетъ по обѣту какую-нибудь книгу. Мы видѣли, что происходитъ въ храмахъ; посмотримъ теперь, что дѣлается кругомъ ихъ, тоже по случаю праздника.
Вереницею тянутся другъ на другомъ поклонники, обходя кругомъ всего города: одни останавливаются и вертятъ чуть не до одуренья кхорло; другіе на каждомъ шагу растягиваются на землѣ, отмѣчаютъ черту, до которой доставали руками, и отъ той черты протягиваются дальше; такъ они обмѣрятъ верстъ 5 или 6 кругомъ города; иные просто ходятъ и перебираютъ четки. Все это молится и исполняетъ обѣты и собралось для того издалека, можетъ быть за сотни верстъ, иные пришли пѣшкомъ; есть, которые всю дорогу ползутъ.
Безпрестанно снуютъ всадники, вѣчно вскачь и приподнявшись на стременахъ, только коса сзади треплется, да сбоку брянчать различныя принадлежности къ трубкѣ и туалету — огниво, протыкалка, щипчики и другія бездѣлушки, привѣшанныя на цѣпочкахъ. Передъ вами мелькаютъ самыхъ яркихъ цвѣтовъ халаты. Особенно рѣзво кидаются въ глаза ламы: на ламѣ всегда шуба, врытая красной или желтой шелковой матеріей, соболемъ опушенная остроконечная шапка, сдвинутая на затылокъ и держащаяся только подбородникомъ; до половины открытая бритая голова его сливается въ одинъ массивный шаръ съ мясистымъ лбомъ и съ жирнымъ широкимъ лицомъ, на которомъ едва замѣтны узкіе глаза и плоскій носъ, и выдѣляется только широкій ротъ, съ толстыми губами и рядомъ бѣлыхъ зубовъ, да большія, отставшія отъ головы уши; сзади съ шапки спустилась въ два конца красная лента и развѣвается по вѣтру. Лицо его красно, какъ его халатъ, лоснится, какъ шелкъ; видно, что онъ сытно поѣлъ и изрядно выпилъ майгуло или тарасуна[19].
Пѣшіе бродятъ кучками, взявшись за руки, слегка пошатываясь и ведя горячую бесѣду. Кучка молодыхъ женщинъ присѣла на луговинкѣ: онѣ поютъ, каждая врозь, но такъ усердно, что лица раскраснѣлись; можетъ быть, онѣ тоже слегка подогрѣлись тарасуномъ.
Одинъ ѣдетъ верхомъ и слегка бьетъ плетью проходящаго близъ него пѣшехода. Этотъ хватаетъ лошадь за поводъ, а тотъ его за косу, и, ударивъ по лошади, мчится впередъ такъ, что пѣшій только ногами болтаетъ, повисши на поводѣ и на собственной косѣ. Пѣшеходъ, однако, успѣваетъ остановить лошадь, сталкиваетъ всадника съ сѣдла, валить его на землю; порожняя лошадь помчалась, мальчишки припугнули ее; другіе всадники ударились въ догонку на ней, а милая шутка кончена. До серьёзной драки не дошло. Совсѣмъ другое было бы у китайцевъ, страшно задорныхъ и охочихъ до драки.
Любопытно потолкаться и по базарной площади. Подлѣ нея съ одной стороны китайскія фанзы и лавки, а на серединѣ выставлены различныя монгольскія произведенія: колеса, щепы сѣдельныя, ханы, шапки и т. п. Тутъ же возы съ дровами и съ сѣномъ, сѣно связано въ снопики; нѣсколько десятковъ верблюдовъ, недавно пришедшихъ изъ Кяхты или изъ Калгана, стоятъ, дожидаясь отправки; гуртокъ овецъ пригнанъ на закланье; на возахъ и около возовъ приставлены готовыя туши. Тутъ же варятъ чай, жарятъ на рожнѣ мясо, продаютъ бобо — различныя печенья изъ муки, на постномъ маслѣ или на жиру.
Кучка людей сидитъ въ кружкѣ: одинъ что-то разсказываетъ, протягивая нараспѣвъ, а другіе слушаютъ его и по временамъ вскрикиваютъ, будто выражая удивленіе и похвалу, и повторяютъ его послѣднія слова. Это сказочникъ. Есть тутъ также и фокусники, около которыхъ также собираются зѣваки. Немного поодаль упражняются стрѣльбою изъ лука: ставится рядъ деревянныхъ чурбачковъ, обдѣланныхъ въ родѣ шахматныхъ пѣшекъ; стрѣла съ тупымъ концомъ пускается изъ лука саженъ за 30 или на 40, и навѣснымъ ударомъ должна вышибить одинъ изъ чурбачковъ. Кругомъ сидятъ зрители и, при всякомъ удачномъ или неудачномъ выстрѣлѣ, выкрикиваютъ нараспѣвъ похвалу или сожалѣніе.
По одному краю площади стоятъ нѣсколько кумиренокъ или капличекъ съ освященными изображеніями на бумагѣ; а передъ ними наложены кучи какого-то тряпья и обрывковъ, разнаго рода хламу и сору. Всмотрѣвшись ближе, вы увидите, что въ нихъ шевелятся какія-то живыя существа: это люди, бѣдняки, немогущіе бродить отъ болѣзни или отъ дряхлости, которыхъ родные ихъ, будучи не въ состояніи содержать дома, выносятъ сюда, кладутъ, обернувши въ кое-какія лохмотья и прикрывши хламомъ изъ этихъ же кучъ; и въ такомъ положеніи они остаются до тѣхъ поръ, пока не помрутъ. Кто подастъ имъ чашку чаю, кто — не на чистообглоданный мосолъ, иной пожертвуетъ какой-нибудь лоскутъ матеріи, за который его могутъ покормить; этимъ они только и живутъ, но, конечно, не долго. Исходъ здѣсь одинъ — смерть. Если онъ умретъ днемъ, то его успѣютъ еще оттащить на кладбище; а если въ ночь, то еще до утра съ нимъ здѣсь же расправятся собаки. Хорошо должно быть тому, возлѣ котораго происходитъ эта расправа съ мертвымъ трупомъ, и который ждетъ со дня на-день, съ часу-на-часъ, что и его постигнетъ та же участь!
Нужно замѣтить, что въ мое время тамъ было много нищихъ сверхъ обыкновеннаго, вслѣдствіе нѣсколько лѣтъ продолжавшагося падежа на скотъ и разореній, произведенныхъ дунганами и заставившихъ многихъ побросать все свое имущество и скучиться ближе въ Ургѣ, гдѣ и безъ того народу много, кормъ выбить, и потому скота мало. Обычно у монголовъ бѣдняки прокармливаются около богатыхъ, ухаживая за ихъ стадами и исполняя различныя послуги, многіе прикочевываютъ въ дацанамъ и кормятся около нихъ тоже за услуги; а другіе, какъ мы говорили прежде, садятся на караванномъ пути и живутъ отъ каравановъ. Нищихъ, которые ходятъ и прямо просятъ подаянія, у нихъ немного. Такой нищій подходитъ къ воротамъ и затягиваетъ пѣсню, состоящую въ вымаливаніи куска. Его оставляютъ у воротъ пѣть по крайней мѣрѣ четверть часа, и тогда только подадутъ. Это несообразно съ характеромъ монгола, который не скупъ и не жестокъ въ ближнему; но, по его убѣжденію, обѣднѣніе человѣка происходитъ отъ Бога, который караетъ его за грѣхи. Такой взглядъ составляетъ наслѣдіе монгола отъ самаго древняго времени; онъ смягчился нѣсколько, но не искоренился совсѣмъ, только подъ вліяніемъ буддизма. На это указыкаетъ Марко Поло, сообщая слѣдующее въ 24 главѣ II-й книги, о великой и удивительной благотворительности царя Кублай-хана: «Надобно знать, — говоритъ онъ, — что въ то время, когда татары (монголы) держались своихъ первобытныхъ обычаевъ и еще не принимали вѣры идолопоклонниковъ (буддистовъ), они ничего не знали о милостынѣ бѣднымъ; когда какой-нибудь бѣднякъ обращался къ нимъ съ просьбою, они прогоняли его съ бранью и говорили: „Убирайся со своими жалкими пѣснями про невзгодье, посланное на тебя Богомъ; если-бы онъ любилъ тебя, какъ, кажется, любитъ меня, ты былъ бы такъ же счастливъ, какъ и я“. Но съ тѣхъ поръ, какъ люди изъ идолопоклонниковъ и особенно бакши[20], представили его величеству, что благотвореніе и милосердіе къ нуждающимся дѣло доброе и очень милостиво принимаемое ихъ божествами — ханъ и сталъ дѣлать пособія бѣднымъ».
Совсѣмъ иначе относятся въ нищему китайцы. Они положительно ненавидятъ нищихъ, хотя бы то были китайцы же. Я видѣлъ, какъ нѣсколько лавочниковъ расправлялись съ нищимъ-китайцемъ, когда онъ имъ надоѣлъ своею пѣснею: они пинками сбили его съ ногъ и волокли по землѣ; онъ только стоналъ и визжалъ, тоже ожесточившись, такъ что на посинѣлыхъ губахъ пѣнилась слюна, и, какъ подстрѣленная сова, онъ дрягался ногами и царапался когтистыми, костлявыми руками. Передъ моимъ отъѣздомъ лавочникъ убилъ такимъ же образомъ нищаго-монгола, ударивъ его полѣномъ въ високъ. Я не дождался рѣшенія суда, но извѣстно, что за неумышленное убійство простого человѣка взыскивается только денежная пеня.
Много столѣтій китайцы и монголы живутъ вмѣстѣ одною историческою жизнію, управляясь однимъ правительствомъ и однимъ закономъ; волей-неводей идетъ взаимный обмѣнъ понятій и обычаевъ, и подъ вліяніемъ этихъ заимствованій измѣняется образъ жизни того и другого народа. Монголы кое-гдѣ принимаются за пашню, переходятъ изъ юртъ въ китайскія фанзы, привыкаютъ въ употребленію хлѣба въ пищу и, вообще, перенимаютъ китайскую кухню, подражаютъ китайцамъ и въ одеждѣ. Китайцы, конечно, поддаются монгольскому вліянію туже: но и здѣсь многое, въ обычаяхъ и одѣяніи, внесено было въ Китай монгольскою династіей. До монголовъ они, напримѣръ, не выбривали головы спереди и не носили косы, а просто запускали волосы, не брѣя и не заплетая, и отпускали также бороды; такъ и теперь носятъ волосы хунъ-хуцзы (рыжебородые) — разбойники-революціонеры на сѣверо-востокѣ Китайской имперіи, и нѣкоторые хэшены (монахи), также частію настроенные въ революціонномъ духѣ противъ современнаго правительства. Многое у нихъ перемѣшалось такъ давно, что не разберешь, кто у кого перенялъ. Теперь они вмѣстѣ празднуютъ «бѣлый мѣсяцъ»; но неизвѣстно, чей это собственно праздникъ: монгольскій или китайскій.
То, что смѣшалось въ давнее время, дѣлается общимъ достояніемъ обоихъ народовъ, но по прежнему одинъ остается представителемъ культуры осѣдлой съ земледѣліемъ, промышленностью и торговлею; другой застылъ на степени скотовода, съ самыми скудными зачатками ремесла и при первобытныхъ способахъ торговли, состоящей въ простомъ обмѣнѣ естественныхъ произведеній. Но между монголомъ и китайцемъ, кромѣ разницы культурной и политическаго антагонизма, существуетъ рѣзкая разница въ природномъ характерѣ, — такъ сказать, въ самой крови того и другого народа. Мы видѣли, какъ различно относятся китаецъ и монголъ къ нищему. Проводя сравненіе это дальше и въ другихъ отношеніяхъ, вы найдете такую-же разницу во всемъ. Она существуетъ въ самомъ организмѣ ихъ. Монголъ плечистъ, физически крѣпокъ, здоровъ, ловокъ въ движеніяхъ; нрава довольно спокойнаго, хотя не флегма; довольно неподвиженъ, лѣнивъ, не жестокъ въ гнѣвѣ и не злопамятенъ; довольно грубъ и не развитъ, но доступенъ всякому мягкому чувству и способенъ предаться идеѣ. Совсѣмъ другое китаецъ: тонкія кости, жидкія мышцы, узкія плечи и грудь — не позволяютъ предполагать въ немъ физической крѣпости и силы; лицо его или женственно-пухлое, съ ярко играющимъ румянцемъ на щекахъ, или мертвенно-блѣдное, темное, почти какъ подошва; въ говорѣ и во всѣхъ движеніяхъ торопливость и рѣзкость, манеры безъ всякой граціи; онъ нервозенъ, легко возбуждается, но до нѣкоторой степени сдерживаетъ себя, а прорвавшись, не знаетъ мѣры и границъ: тогда у него глава наливаются кровью и онъ сначала разражается потокомъ брани, потомъ кидается въ драку, причемъ старается выцарапать ногтями глава своему противнику или изодрать ему лицо въ кровь; онъ можетъ пріостановиться на минуту, одуматься немного и снова отдаться бѣшенству. Сдержавши гнѣвъ, онъ не проститъ обиды, и при случаѣ выместитъ. Постоянныя обиды и раздраженія могутъ довести китайца до сумасшествія; онъ способенъ перетерпѣть нѣкоторое время, а потомъ придетъ и зарѣжетъ. Между китайцами не рѣдкость и самоубійство. Все это, конечно, обнаруживаеть болѣзненность организма, и такое совмѣщеніе горячности и способности совершить убійство послѣ, когда весь пылъ гнѣва и раздраженія долженъ пройти, указываетъ на какого-то нравственнаго и физическаго урода.
Приводимъ одинъ эпизодъ изъ жизни въ Ургѣ за послѣднее время, представляющій, при всей его циничности, довольно ярко разницу между этими двумя характерами.
Въ 1870 г. дунганское движеніе развилось такъ широко, что юго-западная часть Монголіи была вся въ рукахъ мятежниковъ, два города Кобдо и Улясутай также были взяты ими, и они стали грозить Ургѣ. Жители тѣхъ мѣстъ, въ которыхъ они появлялись, бѣжали отъ нихъ, или по неволѣ приставали въ нимъ. Грабежи, произведенные ими, и повсемѣстный скотскій падежъ довели многихъ до совершеннаго разоренія, и, вслѣдствіе того, кое-гдѣ и внѣ района дунганскихъ дѣйствій начались грабежи и въ широкихъ размѣрахъ воровство. Монгольскія власти, конечно, переполошились и держались очень далеко отъ всякаго столкновенія съ дунганами; но успѣли нахватать разнаго рода воровъ и грабителей, которые будто бы имѣли связь съ мятежниками и были, такъ сказать, ихъ эмиссарами. Въ устрашеніе прочимъ, 24 человѣка, такимъ образомъ схваченные, приговорены въ смертной казни, хотя общее мнѣніе монголовъ было то, что многіе изъ нихъ были почти невинны. Монголы вообще не любятъ казней, и тѣмъ больше въ Ургѣ, священномъ городѣ, смертная казнь — дѣло необыкновенное. Вспоминаютъ про одинъ случай казни, когда сынъ убилъ родную мать. Преступленіе было по общему мнѣнію ужасное, и все-таки съ трудомъ могли найти палача между монголами, заплативши ему 120 лановъ (около 350 руб.). Каково же было найти палачей для 24 человѣкъ, и притомъ такихъ, въ виновности которыхъ никто почти не убѣжденъ? Понятно, что на это не согласился ни одинъ монголъ; тогда обратились въ китайцамъ, и между ними нашли 12 человѣкъ бѣдняковъ, которые лѣтомъ занимаются огородами, а зимой кое-какими ремеслами, большинство же помѣщается у купцовъ въ качествѣ поваровъ, караульщиковъ и различной прислуги; они же исполняютъ и роль актеровъ. Плата палачу за голову идетъ съ того хошуна, откуда происхожденіемъ преступникъ, и установляется по обоюдному договору палача съ его представителями, которые должны на то время пріѣхать въ Ургу, и потому была различна; но кругомъ каждая голова обошлась въ 50 ланъ, или каждый палачъ за двѣ головы получилъ 100 ланъ (260 руб.). Такая сумма для бѣдняка, конечно, довольно сильная приманка, чтобъ подавить въ себѣ человѣческое чувство состраданія.
Преступниковъ тамъ содержатъ такъ: послѣ равнаго рода истязаній при выпытываніи, ихъ сажаютъ въ колодки и цѣпи, едва кормятъ, и почти не одѣваютъ, а только передъ казнью даютъ имъ вдоволь ѣсть и даже поятъ водкой. Трудно, чтобы въ виду смерти можно было ѣсть и пить, но они исполняютъ это съ жадностью: значитъ, голодъ такъ силенъ, что подавляетъ всѣ другія чувства и даже страхъ смерти. То же самое испытали и эти 24 человѣка. Затѣмъ подвезли одноколки, запряженныя верблюдами; на каждую положили по два человѣка рядомъ вдоль телѣги, въ которой ихъ, конечно, крѣпко привязали веревками, и въ сопровожденіи конвоя солдатъ, подъ командою двоихъ чиновниковъ, маньчжура и монгола, повезли ихъ въ хребетъ, — въ такое мѣсто, откуда нельзя бы было видѣть ни храмовъ Урги, ни Ханъ-улы.
На мѣстѣ казни заблаговременно поставлено было двѣ юрты для чиновниковъ, которые, какъ пріѣхали, забрались въ одну изъ нихъ, занавѣсили даже отверстіе вверху и принялись угощаться виномъ, чтобы ничего не слыхать и не видать, и меньше сознавать, что должно было произойти подлѣ нихъ.
Телѣги поставлены въ рядъ, и каждый палачъ принялся расправляться со своею парой жертвъ. Отвязывали руки и поворачивали корпусомъ такъ, чтобы шея приходилась какъ разъ на ободѣ колеса, въ которому и привязывали сначала собственной его косой, а потомъ веревкой; затѣмъ рубили топоромъ съ широкимъ, четверти въ 2½, лезвеемъ, на длинномъ древкѣ. Сразу не была отрублена голова ни одному; иному досталось 6 ударовъ, благодаря плохому качеству китайскаго желѣза. Иные, по всѣмъ вѣроятіямъ, ошеломлены были сразу и остальные удары получали безъ чувствъ; другіе же, будучи не въ состояніи кричать, потому что туго были притянуты въ колесу, стонали и бились. Солдаты не могли смотрѣть; стояли отвернувшись и только взывали: «о, гыгэнъ!» А палачи, въ особенности одинъ изъ нихъ, актеръ, дѣлали свое дѣло съ удивительнымъ равнодушіемъ: они поскакивали, покрикивали и ободряли другъ друга шуточками. Трудно сказать, дѣлалось ли это спокойно или для ободренія себя, отъ сознанія внутренней тревоги, — только сцена вышла крайне циническая. Двадцать четвертому обыкновенно давалось всегда прощеніе и тутъ оставленъ былъ очень молодой парень, почти мальчишка, и уже отвязанъ. На этотъ разъ, однако, не было сдѣлано и этого помилованія: его опять положили на окровавленную уже телѣжку, и, не внимая мольбамъ и воплямъ, привязали и казнили.
Я пріѣхалъ въ Ургу вскорѣ послѣ этой казни, и тогда всѣ говорили о ней съ ужасомъ и отвращеніемъ. Монголовъ удивляло то, что при казни присутствовали и русскіе изъ консульства, и мирились только на томъ, что консулъ обязанъ о всемъ знать и доносить своему правительству. Въ новый годъ обыкновенно актеры ходятъ въ купцамъ и чиновникамъ для полученія подарковъ и денегъ, изъ-за которыхъ они играютъ въ театрѣ; монгольскіе чиновники не приняли ни одного актера за то, что они были палачами. Сравнивая характеръ цивилизованнаго китайца и простого сына природы — монгола, вы отдаете сочувствіе скорѣе послѣднему. Что это за цивилизація, которая съуживаегъ взглядъ человѣка до того, что онъ не можетъ устремиться ни къ чему отвлеченному, выходящему изъ круга его самыхъ узкихъ матеріальныхъ потребностей, подавляетъ въ немъ естественныя чувства ради матеріальной выгоды, выражающейся въ серебряныхъ ланахъ! Что толку въ трудолюбіи, въ томъ, что до значительной степени развито земледѣліе и промышленность, когда это не обезпечиваетъ цѣлыя массы отъ голодной смерти, когда, ради нужды, прибѣгаютъ къ убійству собственныхъ дѣтей женскаго пола, и въ то же время очень значительная доля мужского населенія проводитъ жизнь безъ женщинъ… когда нужда или просто корысть превращаетъ человѣка въ палача!
А между тѣмъ такое уродство, соединеніе весьма разумныхъ и гуманныхъ законовъ и философскихъ ученій съ самыми нелѣпыми и дикими проявленіями воли на практикѣ, составляетъ характерную черту во всей исторіи китайскаго народа.
До сихъ поръ мы говорили, такъ сказать, о вседневной жизни монголовъ въ Ургѣ, и не указали ничего, характеризующаго спеціально празднованіе бѣлаго мѣсяца. Да оно у монгола почти ничѣмъ и не выражается, какъ только еще большимъ противъ обыкновеннаго ничего-недѣланіемъ, разъѣздами въ гости по сосѣдямъ, сборищами около святыхъ мѣстъ, гдѣ одни исполняютъ свои религіозные обѣты, другіе отдаются разгулу.
Совмѣстная жизнь монголовъ и китайцевъ въ продолженіе многихъ вѣковъ, какъ мы замѣтили, привела оба народа къ обмѣну и заимствованіямъ нравовъ и обычаевъ другъ друга до такой степени, что теперь, я думаю, трудно разобрать, что у кого изъ нихъ оригинально и что заимствовано. Такъ и относительно бѣлаго мѣсяца. Теперь они празднуютъ его одинаково: одинъ годъ, въ Ургѣ, пришлось мнѣ встрѣтить его въ началѣ февраля, а другой годъ, въ Калганѣ — въ концѣ января. Между этими числами онъ происходитъ и, всегда вмѣстѣ, у монголовъ и китайцевъ. Но что бѣлый мѣсяцъ составляетъ праздникъ монголовъ въ очень древнее время, опять мы находимъ свидѣтельство у Марка Поло. Вотъ что разсказываетъ онъ во II-й книгѣ, въ 12-й главѣ о бѣломъ празднествѣ, бывающемъ въ 1-й день февраля мѣсяца, съ котораго начинается годъ у татаръ (монголовъ):
«При этомъ случаѣ соблюдается тотъ обычай, что великій ханъ и всѣ подвластные ему въ различныхъ странахъ надѣваютъ бѣлыя платья, которыя, по ихъ мнѣнію, знаменуютъ счастіе; они надѣваютъ ихъ при началѣ года, полагая, что цѣлый годъ для нихъ во всемъ будетъ счастье и благополучіе. Въ этотъ день люди всѣхъ областей и государствъ, зависимые отъ великаго хана по владѣнію землями и судебной власти, посылаютъ ему дорогіе подарки въ золотѣ и серебрѣ и драгоцѣнныхъ камняхъ, со множествомъ кусковъ бѣлаго сукна, которое прилагаютъ, чтобы его величество весь годъ наслаждался счастіемъ и имѣлъ казну, равную его расходамъ. По той же причинѣ вельможи, князья и всѣ сановники государства въ своихъ домахъ дарятъ другъ друга вещами бѣлаго цвѣта, и притомъ обнимаются съ радостію и изъявленіями торжества, и говорятъ, какъ принято и у насъ: „желаю тебѣ на весь годъ счастія и полнаго успѣха во всѣхъ твоихъ предпріятіяхъ!“ При этомъ случаѣ дарятъ его величеству множество бѣлыхъ лошадей, хоть и не совсѣмъ бѣлыхъ, но преимущественно этого волоса. Бѣлыя лошади обыкновенное явленіе въ этой странѣ».
У простыхъ монголовъ въ настоящее время, кромѣ поздравленій и угощенія другъ друга, кажется, ничего не осталось; но обычай, чтобъ князья и вельможи ѣздили поздравлять и дарить китайскаго императора, какъ прежде великаго хана, остался во всей силѣ, и по всѣмъ вѣроятіямъ, бѣлый мѣсяцъ и въ то древнее время праздновался особеннымъ образомъ только при царскомъ дворѣ и у князей. Предпочтеніе бѣлой и вообще свѣтлыхъ мастей въ лошадяхъ осталось во всей силѣ у монголовъ до сихъ поръ.
У монголовъ на время этого праздника прекращаются всѣ дѣла: къ тому времени заканчивается все, исполняются всѣ рѣшенія суда, совершаются казни и другого рода наказанія; государственная печать запирается амбанями въ ящикъ, и ямунь (присутственное, судебно-адмииистративное мѣсто) затворяется. Въ новый годъ чиновники получаютъ чины и награды, и разъѣзжаютъ другъ къ другу съ поздравленіями. Наше консульство также принимало визиты и подарки и отплачивало ихъ, и оба амбаня не одинъ разъ посѣщали нашего консула, не говоря уже о другихъ чиновникахъ.
У китайцевъ этотъ праздникъ болѣе характеренъ. Присутственное мѣсто, во главѣ котораго стоитъ ихъ заргучей, конечно, прекращаетъ всякую дѣятельность; но торговля идетъ, и закрываются только тѣ лавки, хозяева которыхъ почему-либо заблагоразсудятъ, отправляясь сами въ гости или принимая гостей у себя, ну конечно, на какой-нибудь одинъ день или даже на нѣсколько часовъ; впрочемъ, у китайцевь торговля идетъ не только въ лавкѣ, но и въ томъ отдѣленіи дома, гдѣ онъ спитъ и ѣстъ. Когда же настанетъ, такъ-называемый, счастливый день, указанный въ ихъ календарѣ, тогда они заканчиваютъ всѣ свои разсчеты, производятъ уплаты долговъ, что ведетъ иногда къ сценамъ весьма скандалезнаго свойства: кредиторъ является къ должнику, а тотъ не въ состояніи уплатить; кредиторъ ругаетъ должника, иногда бьетъ, а виноватый только упрашиваетъ и валяется въ ногахъ. Процедура эта бываетъ весьма долгая: одному хочется въ счастливый день непремѣнно получить, чтобъ имѣть полученіе цѣлый годъ, другому по той же причинѣ не хочется отдать. Иногда кредиторъ, получивши деньги, на другой же денъ возвращаетъ ихъ; ему важно было только полученіе непремѣнно въ счастливый день. Въ этотъ же день они стараются продать что-нибудь, какъ можно выгоднѣе, пожалуй, ловчѣе обмануть. Поэтому, вы сдѣлаете купцу величайшее удовольствіе, если въ этотъ день купите у него хоть какую-нибудь бездѣлушку и дадите себя принадуть: послѣ онъ вамъ это одолженіе наквитаетъ. Во дворахъ ставятся ёлки и сосенки, украшенныя разноцвѣтными лоскутками бумаги; въ жилой комнатѣ передъ бурханчикомъ или передъ картиной религіознаго содержанія, на столѣ лежитъ испеченный барашекъ, съ подогнутыми ножками, съ раззолоченными рогами и украшенный также разноцвѣтными бумажками; тутъ же разставлены разныя лакомства, разложенныя на тарелкахъ: бобо, фрукты, орѣхи и цѣлая пирамида, сдѣланная изъ прутиковъ тѣста, замѣшаннаго на постномъ маслѣ и облитаго леденцомъ; непремѣнное также украшеніе — букеты искусственныхъ цвѣтовъ. Въ кумирнѣ, которая китайцами никогда не посѣщается, въ это время раздается музыка и пѣніе; это производится двоими китайцами изъ приказчиковъ: они тутъ кривляются, поютъ и что-то разсказываютъ; проходящіе останавливаются не надолго, позѣваютъ и уходятъ; большой толпы тутъ не бываетъ. То же самое продѣлываютъ и у себя дома. Какъ только смерклось, часовъ въ 8, всѣ дворы запираются, въ маймаченѣ (въ Ургѣ) запираются и городскія ворота, и тамъ идетъ музыка, пѣніе, пускаются ракеты, зажигаются различные фейерверки; при этомъ кругомъ слышится лопаніе ракетъ и трескъ петардъ. Все это оканчивается театромъ въ продолженіи трехъ дней и фонарнымъ праздникомъ.
По монгольскому городу я ѣздилъ съ казакомъ или съ кѣмъ-нибудь изъ консульства; а отправляясь въ китайцамъ, я взялъ съ собою въ чичероне Чечена, китайца, жившаго долго въ Кяхтѣ, и потому говорящаго по-русски. Но что это на русскій языкъ! Съ непривычки вы ничего не понимаете, какъ будто вамъ говорятъ по-китайски. Главнымъ образомъ васъ затрудняетъ выговоръ, а потомъ нужно узнать особенные обороты рѣчи и, наконецъ, особенныя слова, которыя Богъ знаетъ откуда взялись. Трудно сразу догадаться, что въ словахъ: оложестава, попич_и_, хычи заключаются русскія слова: рождество, писать, хочешь; фраза: твоя кушая хычи не хычи, означаетъ: хочешь-ли ты ѣсть. По-китайски вопросительная фраза образуется посредствомъ повтореннаго глагола со вставкою отрицательной частицы — бу: но бу но — хочешь не хочешь, т.-е. не хочешь ли; такимъ образомъ, твоя попичи буду не буду — значитъ: будешь ли писать. Есть русскія слова, которыя, при очевидномъ ихъ русскомъ происхожденіи, употребляются въ особенной формѣ или съ особеннымъ значеніемъ. Такъ: ярова — скорѣй, живѣй; к_о_рпи — овчинка, курпей; узоръ — образчикъ товара какого бы то ни было; поговори тониньки слово, файзиръ слово — дружелюбно, деликатно; покопай — похлопочи: тиби за мени покопай буду не буду? несапёда — нельзя (что-нибудь дѣлать), не вывозитъ. Выражаясь о комъ-нибудь, что онъ такъ запутался въ дѣлахъ, что хоть въ петлю лѣзь, китаецъ говоритъ: яму буду соли повѣси,
Трудно добраться, откуда они взяли многія слова, которыя никакъ не могли быть сдѣланы русскими путемъ коверканія своего языка и приноровленія ихъ въ китайскому выговору. Кяхтинсвіе китайцы такъ упорно говорятъ этимъ языкомъ, что русскіе, имѣющіе съ ними дѣло, принуждены выучиться ему. Дѣло въ томъ, что китайцы выучиваются этому языку по книжкамъ. Вновь прибывшій изъ Китая является въ Кяхту уже подучившись или тутъ учится по книжкѣ. Въ Долонъ-норѣ въ одной лавкѣ китаецъ обратился, къ намъ съ нѣсколькими русскими фразами, и по разспросамъ оказалось, что онъ никогда не былъ между русскими, а научился по книгѣ, собираясь ѣхать въ Кяхту. Только такого рода искаженіемъ путемъ переписки и можно объяснить сочиненіе такого оригинальнаго языка. Китайцы или маньчжуры на Амурѣ говорятъ совершенно иначе: они искажаютъ русскія слова въ духѣ своего собственнаго языка, но не сочиняютъ совершенно новыхъ словъ и оборотовъ, а наконецъ, выучиваются и совсѣмъ чисто говорить по-русски, то же самое можно сказать и про маньцзъ въ Усурійскомъ краѣ.
Кяхтинскій же китайско-русскій языкъ есть произведеніе книжное, возникшее въ Китаѣ. Обученіе китайцевъ русскому языку началось ужъ давно. Съ тѣхъ поръ, какъ палъ Албазинъ (въ 1689 г.) и часть албазинскихъ русскихъ отведена въ Пекинъ, тамъ основалась русская церковь и русская школа. Албазинцы, съ теченіемъ времени, конечно, окитаились, но тогда начались у насъ болѣе постоянныя сношенія съ Китаемъ, а наконецъ, стала постоянно проживать въ Китаѣ наша духовная миссія и при ней основана русская школа, которая содержалась насчетъ китайскаго правительства. Въ ней «обучались россійской словесности дѣти, принадлежащія 8 пекинскимъ монгольскимъ корпусамъ», какъ видно изъ «Уложенія китайской палаты внѣшнихъ сношенія» въ переводѣ С. Липовцева (1828 г., стр. XXX, § 54). Что за школа была до основанія въ Пекинѣ нашей миссіи, мы не знаемъ; знаемъ только, что она была. Извѣстно также, что много нашихъ старообрядцевъ въ ХѴІІІ-мь и началѣ ХІХ-го столѣтія уходили на Амуръ, изъ-за чего у насъ возникало нѣсколько дѣлъ. Хватая нѣкоторыхъ изъ нихъ, маньчжурское правительство заставляло ихъ брить бороды и поступать въ китайское подданство, и поручало имъ также обучать русскому языку. Однимъ изъ такихъ былъ Гурій Васильевъ, который три раза бѣгалъ въ Маньчжурію: первые два раза его выдавали обратно въ Россію, такъ какъ онъ не хотѣлъ принять китайскаго подданства, а въ третій разъ «онъ оставленъ былъ въ Айгунѣ подъ присмотромъ полиціи, и ему вмѣнили въ обязанность обучать взрослыхъ дѣтей русскому языку, за что отпускали ему пищу, одежду и содержали вообще въ большомъ довольствѣ». Потомъ его отправили внизъ по Амуру на рыбную ловлю, гдѣ съ нимъ обращались дурно, и онъ ушелъ, и весной въ 1828 году явился въ Удской острогъ.
Такъ давно китайцы начали обучаться русскому языку, и, при ихъ склонности передавать все книгѣ, безъ сомнѣнія давно уже стали составлять учебники русскаго языка.
Какъ ни давни наши сношенія съ Ургой, я не встрѣтилъ тамъ ни одного монгола, знающаго по-русски, а изъ китайцевъ такихъ было трое: Чеченъ, Лоска и Далайка, которые исполняли при консульствѣ роль факторовъ и чичероне.
Чеченъ отличался отъ тѣхъ двоихъ тѣмъ, что одѣвался щеголевато и держалъ себя съ большимъ достоинствомъ. Когда-то онъ былъ богатъ, но послѣ вслѣдствіе какихъ-то обстоятельствъ разорился, и теперь перебивается кое-какъ переторговывая, и живетъ весьма бѣдно; по одеждѣ однако этого нельзя замѣтить. Онъ ходитъ всегда въ шелковомъ синемъ халатѣ на ватѣ, подпоясанъ чернымъ креповымъ кушакомъ; сверху черная курма; на головѣ черная поярквая шляпа съ загнутыми вверху полями, подбитыми черною шелковою матеріей, на верхушкѣ ея свитъ изъ краснаго шелковаго шнурка шарикъ въ родѣ того, какъ у чиновниковъ; въ рукахъ всегда четки, съ мелкою рѣзьбой изъ краснаго дерева, а иногда вынимаетъ изъ кармана пару грецкихъ орѣховъ, покрытыхъ лакомъ, которые на досугѣ перебираетъ въ рукѣ, чтобы развивались подвижность и ловкость въ пальцахъ; сбоку неизбѣжный кисетъ съ табакомъ и съ обыкновенной мѣдной гамзой, у которой чубукъ украшался мундштукомъ изъ бѣлаго нефрита чуть не въ четверть длины; не нюхалъ онъ табаку ради опрятности, какъ онъ самъ заявилъ мнѣ. По опрятности онъ былъ лучшій изъ китайцевъ; одна была бѣда: какъ бы рано ни пришелъ, всегда успѣвалъ наѣдаться чесноку такъ, что издали ужъ несло отъ него. Китайцы, видимо, относились въ нему съ почтеніемъ, во-первыхъ потому, что когда-то онъ былъ богатъ и многіе одолжались и угощались у него, и, обѣднѣвши, онъ все-таки не роняетъ своего достоинства; во-вторыхъ потому, что онъ приходитъ къ нимъ не одинъ, а съ русскими, которые всегда что-нибудь да купятъ.
Итакъ, мы съ Чеченомъ отправляемся въ маймаченъ.
Ургинскій маймаченъ ничѣмъ не отличается отъ кяхтинскаго. Также имѣетъ онъ четвероугольную форму, окруженъ высокимъ палисадомъ, на четыре стороны ворота, внутри еще нѣсколько воротъ; на однихъ воротахъ, которыя находятся на улицѣ, идущей на полдень и ведущей къ жилищу заргучея, вверху, подъ крышей устроено нѣчто въ родѣ клѣтокъ: тамъ выставляются головы казненныхъ преступниковъ, а на этотъ разъ виднѣлись только обыкновенные китайскіе сапоги. Эти сапоги принадлежали бывшему здѣсь когда-то заргучею, который стяжалъ себѣ славу мудраго и справедливаго правителя, и сапоги теперь должны напоминать потомству доблестнаго чиновника. Весь городъ пересѣченъ прямыми узкими улицами и каждый домъ здѣсь лавка. Одни изъ нихъ прямо выходятъ на улицу, такъ что съ улицы вы подходите къ прилавку и видите различные товары: гамзы (мѣдныя трубки), чубуки, мундштуки каменные, фарфоровые и стеклянные; такія же табакерки въ видѣ пузатыхъ флакончиковъ съ узенькими горлышками и съ каменными или стеклянными различныхъ цвѣтовъ пробками, къ которымъ внизу придѣлана костяная или металлическая ложечка въ родѣ уховертки, чтобы доставать табакъ; огниво съ кожанымъ мѣшечкомъ для храненія кремня и трута; кисеты и кошельки; ножи въ ножнахъ съ различными принадлежностями: двумя костяными палочками, служащими вмѣсто вилки, напилочкомъ, зубочисткой, уховерткой и т. д.; поясы, тесемки, шелкъ въ моткахъ и плетенкахъ, бляхи, пуговицы, куски дабы, плитки кирпичнаго чая, леденецъ, глиняные и плетеные изъ тальнику сосуды съ масломъ или съ водкой; шапки, башмаки, конская сбруя; на палкахъ разставлены коробочки и свертки съ различными мелочными товарами, фарфоровая посуда, тутъ же и русскіе стаканы; болѣе же цѣнные товары, какъ шелковыя матеріи, сукна, шертинги, мѣха, мелкія вещи изъ болѣе цѣннаго матеріала, — все это находится въ задней комнатѣ въ сундукахъ, и выносится только по требованію покупателя. Другія лавки можно назвать магазинами: въ нихъ на улицу выходитъ стѣна съ окнами, въ которыхъ, вмѣсто стеколъ, бумага и такая же прозрачная дверь. Есть, наконецъ, лавки, которыя находятся внутри двора. Черезъ ворота вы входите во дворъ, вымощенный камнемъ; онъ чисто выметенъ; по серединѣ нѣчто въ родѣ жертвенника, столбикъ съ каменной или съ чугунной чашей, въ которой наложены курительныя свѣчи, нѣсколько ёлокъ или сосенокъ; на васъ высыпаютъ собаченки маленькія, косматыя, такъ что у иной не видать ни глазъ, ни морды, всѣ онѣ въ красныхъ ошейникахъ, унизанныхъ мелкими погремушками; кругомъ расположены — кладовыя, конюшня, лавка, жилыя комнаты. Лавка всегда прямо со входа, и рядомъ съ нею, а иногда въ ней самой, жилье. Дверь закрыта занавѣскою изъ стеганной на ватѣ бумажной матеріи, по серединѣ, поперекъ, перехваченная планочками, чтобы она сама падала внизъ. Въ лавкѣ вы встрѣтите полки съ товарами и сундуки, кое-что разставлено на полу; у окна конторка, и тамъ постоянно сидитъ конторщикъ и пишетъ все счеты кистью и тушью, перебрасывая по временамъ кости на счетахъ. Рядомъ, направо, жилая комната; тутъ у задней стѣны канъ — широкія нары, которыя снизу нагрѣваются посредствомъ топки; они закрыты сначала циновкой изъ гаоляна (родъ крупнаго проса, растущаго высоко, какъ камышъ), а потомъ узкими ковриками; по сторонамъ свернуты тонкіе тюфяки; у самой стѣнки длинненькія, въ родѣ валиковъ подушки; на канѣ-же, съ боковъ стоятъ сундуки темно-краснаго цвѣта, покрытые лакомъ, и на немъ же, въ серединѣ, скамеечка, замѣняющая столъ. Стѣны украшены картинами на бумагѣ; надъ дверью надпись, родъ девиза, взятаго изъ какого-нибудь знаменитаго сочинителя; передъ каномъ — печка съ жаровней и на ней постоянно кипятится вода для чая. Васъ сажаютъ на канъ и въ вамъ придвигаютъ столикъ, и начинается угощеніе чаемъ, перепрѣлымъ, невкуснымъ; въ него кладется леденецъ, который не скоро таетъ и не размѣшивается, такъ что вы сначала сверху спиваете чай вовсе несладкій, а послѣ остается почти одинъ леденецъ, но вамъ опять доливаютъ и т. д.; чашки фарфоровыя, въ родѣ нашихъ полоскательныхъ, только маленькія, немного больше нашей обыкновенной чайной чашки. Около собирается непремѣнно толпа приказчиковъ, молодыхъ парней, съ красными, пухлыми щеками; разговоръ ведетъ старшій, а прислуживаютъ мальчишки. Трудно у нихъ разобрать, кто хозяинъ, кто приказчикъ; это все больше фирмы купеческія, товарищества, въ которыхъ, какъ хозяева, участвуютъ и очень молодые люди; старики же, какъ болѣе опытные, руководятъ дѣломъ, но безъ общаго совѣта ничего не рѣшаютъ. Кромѣ чая угостятъ васъ печеньемъ, фруктами и непремѣнно табакомъ — покурить или понюхать.
Мы были въ нѣсколькихъ лавкахъ, вездѣ купили что-нибудь и вездѣ угощались чаемъ и лакомствомъ. Въ одной лавкѣ мы били приглашены обѣдать, когда окончимъ ходить по городу. Приглашеніе это, видимо, было Чеченомъ предусмотрѣно и, кажется, предустроено. Мы обѣдали только втроемъ съ хозяиномъ, а остальная публика все время толпилась тутъ, но ни въ чему не прикасалась. Кушаній было множество, такъ что всѣхъ не припомнишь. Прежде всего поставили тарелочки въ родѣ тѣхъ, что у насъ употребляются для варенья, и положили по парѣ деревянныхъ палочекъ, вмѣсто вилокъ: затѣмъ подали до 10 блюдечекъ различныхъ соленій изъ рѣдьки, моркови, бобовъ, капусты китайской (въ родѣ сафоя), капусты морской, кореньевъ петрушки или пустарнака, огурцовъ, какихъ-то червячковъ въ родѣ раковыхъ шеекъ, очень тонкихъ и мелкихъ, трепанги, чеснокъ, въ чашечкахъ уксусъ и при нихъ фарфоровыя ложечки. Всего этого мы попробовали, какъ будто для возбужденія аппетита; затѣмъ пошли настоящія кушанья: мясо различныхъ сортовъ — говяжье, баранье и свиное — вареное, жареное или съ какимъ-нибудь соусомъ, смѣшанное съ капустой и съ лукомъ, и все изрѣзанное на мелкіе кусочки, соусъ съ трепангами, уаньцзы — родъ колобковъ мясныхъ, супъ густой съ катышками изъ какой-то неопредѣленной массы, затѣмъ рисъ, густо сваренный въ водѣ, и бульонъ; тутъ же подали и кругленькіе прѣсные хлѣбцы, не печеные, а вареные. Послѣднія три блюда были самыя невкусныя; а всѣ остальныя очень вкусны. Въ промежуткахъ между перемѣною блюдъ мы пили подогрѣтую майгуло маленькими, какъ большой наперстокъ, чашечками. Кушаній было такъ много, что я едва могъ каждаго съѣсть, чтобъ только попробовать; хозяинъ ѣлъ очень мало; зато Чеченъ выручалъ: онъ съѣдалъ все, что подавалось, и то и дѣло запивалъ; лицо у него раскраснѣлось, лобъ вспотѣлъ; онъ только отдувался, уставлялъ на меня свои мутные, на выкатѣ, глаза, и невнятными словами и миной приглашалъ слѣдовать его примѣру. И этотъ самый Чеченъ иной день питается однимъ чаемъ. Вообще я замѣтилъ, что китаецъ предается умѣренности только по нуждѣ или изъ разсчета, но гдѣ ему это ничего не стоитъ, онъ ѣстъ и пьетъ безъ мѣры. Не удивительно, что по отчетамъ англійскаго госпиталя въ Пекинѣ самый большой процентъ болѣзней приходится на болѣзни желудка: большая часть изъ нихъ страдаетъ диспепсіей, и они постоянно принимаютъ лекарство, чтобъ желудокъ лучше варилъ.
Можетъ быть, отъ изобилія пищи у насъ не было времени для разговоровъ, такъ какъ мой переводчикъ былъ все время до того занятъ, что некогда было переброситься хоть нѣсколькими словами; отъ хозяина исходило только постоянное напоминаніе, чтобъ мы ѣли и пили. Но, сколько мнѣ привелось потомъ познакомиться съ китайцами поближе, я не замѣтилъ у нихъ большой любознательности; ихъ интересъ не идетъ дальше того, почемъ у насъ продается тогъ или другой предметъ, получается ли онъ откуда или производится дома, есть ли у насъ такія лавки, такіе домы, какъ у нихъ, есть ли такія хорошенькія женщины, и при этомъ, что имъ ни говорите о громадныхъ, блестящихъ магазинахъ, о многоэтажныхъ домахъ, они вамъ не вѣрятъ, и, не возражая, отвѣчаютъ вамъ расхваливаніемъ своего. Неудивительно слышать это отъ тѣхъ китайцевъ, которые никогда не были въ Россіи, но даже изъ кяхтинскихъ много есть такихъ, которые будутъ увѣрять васъ, что у ихъ китайскаго царя есть такая пушка, изъ которой, если выстрѣлить въ Пекинѣ, ядро долетитъ въ Москву.
Итакъ, пообѣдавши безъ дальнихъ бесѣдъ, мы отправляемся, заплативши повару, который, отпустивши всѣ кушанья, не замедлилъ предстать въ грязномъ передникѣ и съ грязною тряпкою въ рукахъ.
Въ улицахъ бродятъ праздныя толпы и вамъ приходится то и дѣло останавливаться. Какъ ни часто бываютъ тамъ русскіе, васъ не пропустятъ, не осмотрѣвши въ подробностяхъ и не ощупавши. Ощупываютъ мой черный дубленый полушубокъ, поднимая полы, и изслѣдуя, довольно ли онъ пушистъ, безцеремонно заглядываютъ вамъ въ лицо и дѣлаютъ свои замѣчанія; потрогаютъ вашу бороду, тянутъ съ носа pincenez и стараются надѣть себѣ; но у большинства толстые носы съ плоскимъ переносьемъ не допускаютъ этого. Одинъ продирается сквозь толпу и протягиваетъ во мнѣ руку со словами: «Здаласатуй!» — «Здравствуй, здравствуй, пріятель!» — отвѣчаю на его привѣтъ, и начинаю разговоръ, но онъ кромѣ этой фразы, ничего не знаетъ, только трясетъ мою руку, кланяется, и что-то мычитъ, глупо улыбаясь. Похваливъ его, какъ онъ хорошо говоритъ по-русски, и, потрепавъ по плечу, я иду дальше: толпа бросила меня и окружила знатока русскаго языка, дивясь, конечно, его познанію и стараясь узнать, что я за человѣкъ.
Одна толпа отстала, въ другую снова попали. Въ кумирнѣ раздается музыка и пѣніе; въ одной лавкѣ слышится дудка и въ акомпаниментъ ей колоченіе палочекъ въ доску, заглянувъ, мы увидѣли нѣсколько китайцевъ, играющихъ въ карты, и при нихъ два музыканта. Карты въ родѣ нашихъ, только вершка 1½ длины и въ ½ в. ширины; числомъ ихъ будетъ до сотни, если не больше; играютъ они, какъ-то пряча въ рукахъ и выкрикивая нараспѣвъ, на что отвѣчаютъ тѣмъ же другіе; на лицахъ у всѣхъ страшный азартъ: они косо, будто злобно, смотрятъ на постороннихъ, приходящихъ къ нимъ; даже любопытство ихъ не разбираетъ; судя по наружности, это играли бѣдняки. Да, они не пьяницы, но въ карты проигрываютъ все свое имѣніе, даже женъ и дѣтей, и тогда идутъ куда-нибудь на-сторону, въ новыя земли: такимъ образомъ населяется Маньчжурія, гдѣ они называются пауторръ (р выговаривается картаво: въ переводѣ — бѣглая головушка), строятъ мазанку, живутъ одни мужчины человѣкъ по 10 и до 30, сначала занимаются ловлею рыбы, собираніемъ грибовъ, копаніемъ кореньевъ, или идутъ на поиски золота, а со временемъ переходятъ и къ земледѣлію. Сколько намъ приводилось встрѣчать такихъ «бѣглыхъ головушекъ», всѣ они почти исключительно изъ шаньдунской провинціи; тогда какъ купцы всегда шаньсійцы; какъ будто эта разница обусловливается различіемъ племеннымъ.
Было еще рано, когда мы вышли изъ воротъ города, солнце стояло надъ Ханъ-улой, и сквозь тонкую, покрывающую ее, мглу бросало косвенные лучи свои сбоку на дорогу, по которой двигалось человѣчество; ярко обрисовывался на горѣ нашъ «зеленый дворецъ», а тамъ далеко блестѣли свѣтлыми точками кумирни съ золочеными шпицами. Навстрѣчу намъ ползетъ возъ, запряженный сытымъ красивымъ муломъ, высоко нагруженный сырыми воловьими и конскими шкурами, а на самомъ верху сидитъ китаецъ и управляетъ не возжами, а крикомъ: «и-и-и!» «вохо-вохо-вохо!» (налѣво или направо), и животное его слушаетъ. На немъ надѣтъ сѣрый чесучевый халатъ; на головѣ обыкновенная черная поярковая шляпа; лицо рябое, коричневаго цвѣта, какъ подошва; ноздри вздернуты вверху, точно рваныя; толстыя, посинѣлыя губы не закрываютъ десенъ и почернѣлыхъ, длинныхъ, косыхъ зубовъ; нѣсколько сѣдыхъ волосъ, щетиной торчащихъ на верхней губѣ, замѣняютъ усы, а сзади на тонкой, въ родѣ крысинаго хвоста, сѣдой косѣ навязана цѣлая плетенка изъ чернаго шелка и спускается ниже пояса. А за возомъ, какъ тюльпанъ среди сѣрой степи, мелькнуло что-то красное: эта была дѣвочка въ красной шубкѣ — лѣтъ 14 или 15. Высокая не по лѣтамъ, она имѣла совершенно дѣтскій складъ и видъ. Шубка, крытая шелковою матеріею, перехваченная на таліи простымъ чернымъ поясомъ съ серебряною пряжкой, украшенной крупнымъ коралломъ, обрисовывала ея тонкій, гибкій станъ, и, спускаясь только до половины голени, выказывала маленькую, стройную ногу, которой не могли обезобразить даже неуклюжіе китайскіе сапоги, съ толстою въ два пальца подошвой и съ обрубленнымъ носкомъ; она казалась оттого еще выше, точно стояла на пьедесталѣ, какъ будто сразу поднялась и выросла изъ своей шубки. Изъ-подъ шапочки, съ остроконечною голубою верхушкой и съ загнутыми вверху полями, подбитыми соболемъ, выбивались густые волосы, черные, съ естественнымъ лоскомъ, и спускались сзади густою косой вдоль спины ниже пояса, вмѣстѣ съ двумя красными лентами, падающими съ шапки. Прелестью дышалося дѣтское личико, не имѣвшее рѣзкихъ чертъ монгольскаго типа — широкихъ скулъ и узкихъ косыхъ глазъ, не нарумяненное, не набѣленное, свѣжее, дѣтски-нѣжное, не успѣвшее ни загорѣть, ни полинять отъ времени. Не было на ней никакихъ украшеній: ни серегъ, ни ожерелій; голая шея и открытая грудь, окаймленная собольей опушкой ворота шубки; не боится она ни вѣтра, ни мороза, ни любопытнаго взгляда. Поровнявшись съ нами, она остановилась, и хотѣла стать на колѣни передъ Чеченомъ, но тотъ, какъ истинный кавалеръ, не допустилъ ее до этого: быстро поднялъ ее, взявши за руки, и, положивъ свои руки ей на плечи, занялся разговоромъ. Она внимательно слушала его, быстро отвѣчала и наивно смѣялась; большіе черные глаза, въ которыхъ ничего нельзя было видѣть, кромѣ глубины и непроницаемости, смотрѣли такъ прямо и весело, а между розовыхъ, прелестнаго склада, губъ, выступалъ рядъ необыкновенной бѣлизны зубовъ, крупныхъ, но ровныхъ и частыхъ. Старикъ Чеченъ говорилъ ей что-то такое, отъ чего она улыбалась и по временамъ потупляла глаза, пряча ихъ подъ длинными бархатными рѣсницами, а смуглыя щечки ея загорались румянцемъ.
Эта дѣвочка — собственность того самаго китайца, который проѣхалъ на возу съ сырыми шкурами. Онъ купилъ её маленькою у бѣднаго монгольскаго семейства, вспоилъ, вскормилъ, держалъ въ холѣ и нѣгѣ, и теперь, хоть она еще не дозрѣла, но стройна и прелестна, онъ дѣлаетъ её своею женою: это должно совершиться въ тотъ именно день, который въ календарѣ обозначенъ счастливымъ для брака. Теперь она ходила со своимъ обладателемъ въ послѣдній разъ передъ замужествомъ повидаться съ родными.
Китайцы, проживающіе въ Монголіи, большею частію имѣютъ семейство въ Китаѣ, куда они ѣздятъ за товарами; но большинство ѣздитъ очень рѣдко, лѣтъ черезъ 6, черезъ 10, а иной и совершенно отстаетъ отъ своей семьи. Живя здѣсь, они обзаводятся женами изъ монголокъ; для этого берутъ дѣвочекъ маленькими и воспитываютъ, а чаще покупаютъ прямо уже взрослыхъ, иногда берутъ вдовъ и даже замужнихъ. Браки эти, однако, не считаются законными и потому супружеская связь не обязательная. Жена, конечно, не можетъ бросить мужа, потому что за неё заплачены деньги, но мужъ совершенно вправѣ отпустить ее, когда захочетъ: покуда она молода и красива, конечно ни одинъ китаецъ не отпуститъ; а какъ скоро постарѣла, онъ беретъ себѣ другую, молодую, а эту или прогоняетъ, или она остается въ роли стряпки и служанки. Въ маймаченѣ я много видѣлъ молодыхъ монголокъ — китайскихъ женъ, прогуливающихся по улицамъ и покупающихъ что-нибудь въ лавкахъ, но въ самыхъ домахъ видѣлъ ихъ очень рѣдко; кажется, они ихъ держатъ за маймаченомъ, въ расположенномъ какъ разъ у его стѣнъ монгольскомъ предмѣстьѣ, гдѣ возникло цѣлое особое поселеніе изъ смѣси китайцевъ съ монголками. Дѣти ихъ остаются монголами и называются эрлицзы, — что значитъ: двуутробный, происходящій отъ двухъ различныхъ породъ. Въ нихъ выработался особенный типъ: у эрлицзы лицо не такъ широко, глаза не такъ узки, острѣе носъ, нѣжнѣе цвѣтъ кожи, вся физіономія выразительнѣе; они красивѣе, особенно женщины, способнѣе, подвижнѣе и развитѣе чистыхъ монголовъ. Изъ нихъ скорѣе выходятъ въ учители, писаря и чиновники; оставаясь монголами, они окитаиваются въ нравахъ и образѣ жизни.
Населеніе это должно бы быть гораздо больше; этому мѣшаетъ то обстоятельство, что женами и семействами обзаводятся только такіе, которые успѣли составить себѣ хорошее состояніе, а это достигается съ лѣтами, когда человѣкъ уже старѣетъ; молодежь же вся почти живетъ безъ женъ; да и изъ людей, давно возмужалыхъ, большинство по скупости предпочитаетъ пользоваться этимъ изрѣдка, — если можно, почти даромъ, — отъ тѣхъ монголовъ, которыхъ они ссужаютъ товарами, или довольствуются тѣмъ, что окружаютъ себя мальчиками и молодыми людьми, которые своимъ женоподобнымъ видомъ напоминаютъ имъ женщинъ.
Подходя къ консульству мы увидѣли цѣлый кортежъ всадниковъ, а впереди ихъ виднѣлась изящная китайская телѣжка: это уѣзжалъ одинъ изъ амбаней, сдѣлавши визитъ нашему консулу. Во все время, покуда я былъ въ Ургѣ, амбани нѣсколько разъ посѣщали нашего консула, но такъ какъ эти визиты были чисто дружественные, дѣлались безъ предувѣдомленія, то и нельзя было узнать впередъ, когда они будутъ; поэтому мнѣ ни разу не удалось ихъ видѣть; но мнѣ пришлось два раза обѣдать у учителей маньчжурскаго языка, занимающихся съ нашими учениками при консульствѣ, и видѣть ближе домашній бытъ монгольскихъ чиновниковъ.
Обѣда собственно у монголовъ нѣтъ. Вставши утромъ, они пьютъ кирпичный чай; иногда тутъ же варятъ мясо; потомъ не ѣдятъ цѣлый день, только пьютъ чай, молоко, заѣдаютъ сухими яствами изъ молока, какъ арюлъ, бисалыкъ и др. Если явится гость, то, угощая его, и сами угостятся; если этого гостя особенно почитаютъ, то заколятъ сейчасъ барана, и тогда идетъ пиръ. Прочуявъ объ угощеніи, соберутся и посторонніе. Такимъ образомъ, монголы ѣдятъ, когда оголодаютъ, не опредѣляя времени, или когда представится случай; бѣдный, конечно, соображается съ тѣмъ, есть ли чего поѣсть. Поэтому, принявши отъ учителей приглашеніе къ обѣду, мы должны были сами назначить время и, соображаясь съ удобствами, назначили 6 часовъ вечера.
Оба учителя, кажется, эрлицзы: по крайней мѣрѣ, они живутъ въ маймаченскомъ предмѣстьѣ. Эти личности весьма интересны сами по себѣ; они овладѣли тою ученостью, которая заключается въ ихъ книгахъ; нѣсколько разъ, по порученію начальства, ѣздили въ самые отдаленные края Монголіи, и, какъ люди очень разумные и наблюдательные, составили себѣ очень вѣрное понятіе о своемъ народѣ и странѣ, и понятіе весьма неутѣшительное. Знакомство съ русскими дало имъ понятіе о томъ, что есть другіе, лучшіе порядки, и пришли къ сознанію необходимости коренныхъ реформъ. Какъ горячіе патріоты, они ненавидятъ китайское правительство. Любознательность въ нихъ развита до высшей степени: давши урокъ своимъ русскимъ ученикамъ, они остаются еще долго послѣ урока, стараясь научиться чему-нибудь отъ нихъ. Они были изъ числа тѣхъ, которые сильно негодовали противъ казни инсургентовъ.
По жизни со всею обстановкою они рѣзво отличаются отъ всѣхъ монголовъ — не только простыхъ, но даже знатныхъ и богатыхъ. Они живутъ достаточно, но не богато. Во дворѣ чистота и порядокъ: хорошо устроены навѣсы для лошадей, деревянная кладовая; для приготовленія кушанья сдѣлана китайская фанза; достаточный запасъ дровъ и сѣна. А въ юртѣ, довольно необширной, такъ чисто, свѣтло и тепло, что предпочтешь всякой китайской фанзѣ. Она поставлена не прямо на землю, а на маленькомъ фундаментѣ, чтобъ снаружи не могло нисколько затекать и чтобъ не гноились нижніе ея края; войлокъ двойной снаружи и изнутри; кромѣ очага, подлѣ него же маленькая печка, съ трубою, выходящею вонъ; подъ низенькія нары посредствомъ трубъ, идущихъ въ землѣ, проведено тепло отъ очага и отъ печки. Какъ они сами, такъ ихъ жены и дѣти чисто вымыты, всѣ въ чистыхъ рубашкахъ. Оба они молодые, молодыя у нихъ и жены, немного за 20 лѣтъ; видно, что онѣ были красивы, но въ 5—6 лѣтъ замужства онѣ значительно постарѣли, сморщились и вообще подурнѣли. Не красивъ и костюмъ замужнихъ: широкія шубы, какъ мѣшки, безъ разрѣза и безъ пояса; только посредствомъ шнурвокъ обозначенъ лифъ съ таліею ниже пояса; двѣ косы, зашитыя въ мѣшечки, а на вискахъ часть волосъ приподнята и ущемлена между широкими серебряными пряжками, въ родѣ гребешковъ; волосы чѣмъ-то сильно намазаны, будто склеены и оттопыриваются. Серьги, ожерелья, на рукахъ кольца — все это не въ состояніи скрасить рано увядшей, безвозвратно поблекшей молодой женщины. Кромѣ того, что вообще какъ у монголовъ, такъ и у китайцевъ женщина скоро старится именно отъ замужства, тутъ участвуетъ и то обстоятельство, что на ея долю выпадаетъ слишкомъ много труда и заботы. Я видѣлъ двухъ княгинь, одну въ Ургѣ, другую въ Кэрэлюнѣ: онѣ не моложе этихъ женщинъ, но видно, что живутъ безъ заботы: полныя, свѣжія, и остаются довольно красивыми, несмотря на замужство.
Сами учители, Цуванъ Дорчжэ и Наинтэ, по-своему очень образованные, представляютъ два совершенно различные типа, какъ по наружности, такъ и по характеру. Одинъ съ длиннымъ лицомъ, тонкимъ носомъ, малымъ ртомъ, тонкими губами, станомъ тоже высокъ и тонокъ; у другого, наоборотъ, широкое лицо, большой ротъ съ толстыми отдувшимися впередъ губами, ростомъ ниже, костью широкъ, но крѣпости и здоровья въ первомъ больше, послѣдній все жалуется на грудь. Дорчжэ присутствовалъ при казни и вынесъ оттуда озлобленіе и чувство мести; Наинтэ, какъ заговорятъ только о казни, затыкаетъ уши, но находитъ оправданіе бѣднякамъ-палачамъ, и винитъ во всемъ жестокій законъ; не признаетъ вообще смертной казни, тогда какъ первый допускаетъ казнь, но возмущается несправедливостію.
Такъ эта безразличная, повидимому, толпа заключаетъ въ себѣ множество крайне разнообразныхъ типовъ и характеровъ, стоитъ только присмотрѣться ближе. Впрочемъ, нельзя не признать, что въ нихъ все-таки больше однообразія, чѣмъ въ насъ и другихъ народахъ Европы. Когда мы были въ Кэрэлюнѣ и ходили по городу, то нѣкоторые вслухъ заявляли: «какіе они страшные, всѣ разные!» Дѣйствительно, изъ шести человѣкъ, ходившихъ тогда въ городѣ, у насъ и двоихъ не было одинаковыхъ.
Оба обѣда были одинаковы, съ тою только разницею, что на первомъ обѣдѣ у Наинтэ намъ прислуживалъ хозяинъ съ хозяйкой и одинъ изъ его учениковъ, монголовъ, и подъ конецъ только явились пѣвицы и музыкантши, а у Дорчжэ — музыкантши и пѣвицы были съ начала до конца пира, и поочередно подносили намъ питье, а хозяева угощали только ѣдой. На второмъ обѣдѣ труднѣе было отказаться отъ питья, поэтому и бесѣда шла живѣе. Оба раза мы засиживались отъ 6 часовъ за 12.
Не стану говорить объ обѣдѣ, потому что онъ былъ совершенно въ китайскомъ вкусѣ, поэтому уже извѣстенъ изъ прежняго; разнился только тѣмъ, что вначалѣ мы пили кирпичный чай съ затураномъ, т.-е. заправленный мукой, поджаренной въ маслѣ,. и съ молокомъ, потомъ чай байховый съ русскимъ сахаромъ, и въ числѣ мясныхъ блюдъ поданы были цѣликомъ баранья грудинка и ребрушки, испеченныя на рожнѣ. Музыкантшъ было четыре: одна играла на скрипкѣ, помнится — о трехъ струнахъ, и притомъ волосы, натянутые на смычкѣ, продѣты были между струнъ, а самый лучокъ былъ снизу, и скрипка держалась на полу, какъ контрабасъ; другая играла на балалайкѣ, третья — на инструментѣ въ родѣ арфы, а четвертая явилась позже съ цимбаломъ.
Хозяинъ, встрѣтивши насъ у воротъ, повелъ во дворъ; тамъ приняли у насъ лошадей (насъ было пятеро: кромѣ меня, два ученика, секретарь и урядникъ), и у самой юрты жена съ двумя дѣтьми-мальчуганами. Въ юртѣ насъ усадили на приготовленныя мѣста, по правую руку отъ хозяина. Прежде всего шло угощеніе чаемъ, что съ морозу было очень кстати. Разговоръ шелъ сначала объ интересахъ дня, а этотъ интересъ заключался въ производствахъ въ чины и наградахъ въ чиновномъ мірѣ. Разсуждали о томъ, кто награжденъ по заслугѣ, кто — нѣтъ; о причинахъ особенной пріязни правительства къ одному, и непріязни къ другому; особенно занимало то обстоятельство, что старшій адъютантъ Цеценъ-хана получилъ такой чинъ, въ которомъ ханъ не можетъ ему ничего сдѣлать, тогда какъ его адъютантъ долженъ быть только исполнителемъ его воли. Разговоръ о чинахъ и разнаго рода назначеніяхъ занялъ насъ болѣе часа. Тутъ мнѣ припомнилось, что и у насъ теперь въ чиновномъ мірѣ интересъ сосредоточивается на томъ же и идутъ такіе же разговоры о производствахъ въ Новый годъ. А между тѣмъ поставленъ столикъ и покрылся множествомъ тарелочекъ. Не по-монгольскому, а ужъ по-русскому обычаю намъ поднесли вина передъ обѣдомъ, и не въ маленькой чашечкѣ съ наперстокъ, а съ добрую рюмку. Музыкантши помѣстились противъ насъ, заиграли и запѣли; а съ каждой перемѣной кушанья одна изъ нихъ подходила къ намъ, и, ставъ на одно колѣно, подносила вино. При питьѣ шли поздравленія и пожеланія: хозяинъ говорилъ цѣлые спичи, мы старались ему вторить, не забывали и музыкантшъ. Блюдо смѣнялось блюдомъ, чарка погоняла чарку, становилось теплѣй и веселѣй, музыка дѣлалась живѣе; но, къ удивленію нашему, прекрасныя монголки пѣли только китайскія пѣсни и, по-видимому, одинаковаго содержанія и однообразныя по мелодіи. Всѣ пѣсни были эротическаго содержанія и веселаго характера: особенно часто слышались звуки: мяу, тяу, въ родѣ кошачьяго мяуканья; произношеніе въ носъ, и вообще мелодичнаго мало. Напрасно мы просили спѣть намъ монгольскую пѣсню; оказалось, что монголки не знаютъ своихъ родныхъ пѣсенъ, да и не любятъ. Наконецъ-то онѣ припомнили одну, которая по духу близко подходитъ къ китайской. Вотъ ея дословный переводъ[21].
Ты зачѣмъ ко мнѣ не ходишь? — Бамъ-бурмими, бамъ-бурмими.
Иль дороги въ намъ не знаешь?
Научить тебя должна я?
Приходи къ ламѣ Дымчику,
Отъ него спустись на рѣчку.
Черезъ рѣчку перешедши,
Заходи къ ламѣ Голчику.
Рядомъ съ нимъ и наша юрта
За высокимъ частоколомъ.
Тихо лѣстницу приставивъ,
Перелѣзь; но берегися!
Песъ нашъ чуткій и залаетъ.
Ты окликни: «хойликъ! хойлыкъ!»
Если-жъ кинется кусаться,
Брось ему кусочекъ сыру;
Пока съѣстъ, ты будешь въ юртѣ.
Но и здѣсь не безопасно!
Чутко спять мои родные;
Берегись, чтобъ не проснулись.
Обойди за бурдюками,
И къ моей постели тихо
Подойдешь, и приподнимешь
Одѣяло изъ мерлушки,
А другое изъ козлины…
Тамъ ужъ нечего бояться…
Оставайся до разсвѣта;
А какъ будемъ разставаться,
Подарю тебѣ на память
Хадаки-самба цвѣтные,
И еще платокъ цвѣтной
Подарю я на прощанье.
Больше мы не могли добиться отъ нихъ ничего. Но онѣ такъ усердно занимались дѣломъ угощенія, такъ ласково и нѣжно упрашивали, что мы, конечно, простили имъ охотно это незнаніе.
Видя наше сильное желаніе услышать монгольскія пѣсни, хозяинъ призвалъ своего родственника — старика, который далъ намъ понять и почувствовать монгольскую поэзію и монгольскую мелодію.
Одна пѣсня — Дагнъ-хар_а_, (вороной годовалый жеребенокъ) особенно хороша какъ по содержанію, такъ и по мелодіи. Мнѣ тогда показалось, что она переведена у Тимковскаго, и потому я не попросилъ мнѣ ее перевести; только послѣ я увидѣлъ, что ошибся и что у Тимковскаго ея нѣтъ; поэтому я не могу теперь представить ея переводъ, хотя не теряю надежды получить его со временемъ. Между тѣмъ она замѣчательна тѣмъ, что нѣтъ ни одного края въ Монголіи, гдѣ бы ея не знали: я слышалъ ее отъ забайкальскихъ бурятъ, отъ Чахара (въ южной части Монголіи), на Косоголѣ, и помнится, что она поется также и у калмыковъ. Мелодія ея необыкновенно характерна и нѣжна. Начинаясь тихо съ низкой ноты, она восходитъ по цѣлой скалѣ выше и выше, сильнѣй и сильнѣй, и потомъ вдругъ, безъ всякаго перехода, возвращается къ той самой тихой, низкой нотѣ, съ которой началась; затѣмъ, почти не прерывая голоса, съ легкимъ переходомъ, пѣвецъ опять поднимаетъ постепенно кверху, и, поднявши еще выше прежняго, протягиваетъ эту послѣднюю высокую ноту, такъ постепенно ослабляя, что не замѣтишь когда звукъ этотъ замеръ. Пѣвецъ молчитъ, а вамъ все будто слышится эта послѣдняя нота гдѣ-то вдалекѣ или внутри васъ.
Кромѣ этой пѣсни и приведенной выше о «Гыгэнѣ», старикъ пѣлъ намъ еще одну пѣсню: Шубу-убугунъ — старикъ-птица. Она также очень оригинальна; смыслъ ея мѣстами тёменъ: можетъ быть, тутъ есть пропуски или невѣрности, а можетъ быть, это просто слѣдствіе нѣкоторой неясности въ самой мысли монгола, которую онъ хотѣлъ выразить въ пѣснѣ. Вотъ она;
«Зачѣмъ вы, крылатыя птицы, въ благодатное время теплаго лѣта съ крикомъ: „га-га-га!“ летите сюда съ безграничнаго океана?»
— По древневременному предопредѣленію три лѣтніе мѣсяца сопровождаются ясными днями и тихой погодой: намъ пріятно тогда наслаждаться на берегу у синяго моря.
«А зачѣмъ въ осеннее время вы снова летите обратно?»
— Когда съ неба падаетъ клочьями снѣгъ и покрываетъ теплую землю, мы предпочитаемъ летѣть тогда въ теплыя страны, гдѣ нѣтъ ни зимы, ни морозовъ.
«А весной вы опять сюда прилетите?»
— Напрасно, старикъ, ты спрашиваешь насъ, однообразно пернатыхъ: не намъ разсуждать о тонъ, что не нами поставлено разъ навсегда. А чтобы значило, что человѣкъ, живущій да своей волѣ и въ полномъ довольствѣ, подъ старость слабѣетъ разсудкомъ? Всему есть предѣлъ и указанъ порядокъ всему міру.
Не личную грусть, а какую-то неопредѣленную, широкую тоску и раздумье нагоняетъ на васъ монгольская пѣсня. Старикъ замолкъ, и всѣ въ молчаніи, будто задумались о чемъ-то: хозяинъ молча потягиваетъ свою гамзу, уставивъ глаза на жаръ, подернувшійся пепломъ, потому что за пѣніемъ забыли подкладывать дровъ; не шевелятся дѣти, прижавшись къ отцу, и никому не хочется прервать эту тишину и раздумье.
Первый очнулся хозяинъ; снова пошла круговая чарка; заиграла музыка и замяукали прелестныя пѣвицы свои безсмысленныя, веселыя пѣсенки; пошла живая бесѣда; все будто проснулось.
Близко полночь; а разгулявшійся хозяинъ не пускаетъ насъ: «Останемся до утра — уговариваетъ онъ насъ — и музыкантши останутся съ нами; еще такъ ужъ не будемъ веселиться».
«Ваше благородіе!» — жалобно обращается ко мнѣ урядникъ: «Что это такое? пьемъ-пьемъ, все брюхо распучило, а толку никакого нѣтъ!»
Дѣйствительно, мы пили тарасунъ, не переставая, часовъ шесть, а опьяненія большого ни въ комъ не было замѣтно; всѣ были только необыкновенно веселы; а русскому человѣку этого мало: ему хочется пить для того, чтобъ напиться, чтобъ одичать или себя не помнить.
Да, такого рода пьянство чисто наша оригинальная черта. У монголовъ пьянство поголовное лѣтомъ. Тогда они каждый день гонятъ водку изъ молока, и часовъ съ 10-ти утра, какъ только выходитъ котелъ, начинается попойка. Пьютъ до тѣхъ поръ, пока выпьютъ все; каждый куритъ вино для себя, а кто придетъ — пьетъ вмѣстѣ; но какъ скоро выпили свое, купить негдѣ, да и не водится покупать его; поэтому поневолѣ дѣлается перерывъ и организмъ отдыхаетъ. Къ тому же опьяненіе отъ него не такъ сильно и скоро проходитъ. Лѣтомъ съ монголами нельзя почти никакого дѣла имѣть, потому что они каждый день пьянствуютъ; но какъ только наступила осень, перестали доиться кобылы и коровы, пьянство кончено. Такимъ образомъ, монголъ не можетъ предаваться пьянству круглый годъ; упивается не такъ сильно, какъ съ нашей водки, и не пропивается, потому что пьетъ свое вино.
Перешло за-полночь, тогда только мы могли отдѣлаться отъ гостепріимнаго хозяина. Ему была тоже приготовлена лошадь, онъ проводилъ насъ изъ предмѣстья, а дальше далъ намъ проводника, который поѣхалъ впереди съ фонаремъ. «Бѣлый мѣсяцъ» не оправдывалъ своего названія: онъ не свѣтилъ, и, при безснѣжьи, кругомъ было такъ черно, что дѣйствительно легко было если не сбиться съ дороги, то попасть куда-нибудь въ оврагъ. Мы, впрочемъ, домчались быстро; у воротъ окликнулъ насъ часовой и пропустилъ, послѣ того какъ урядникъ отвѣтилъ ему лозунгъ.
Долго потомъ вспоминался намъ этотъ маленькій пиръ: добродушіе хозяевъ, безконечное угощеніе, навѣвающія раздумье пѣсни старика, веселая, вполнѣ застольная, музыка монголокъ, ихъ красивыя лица и ласковое угощеніе.
Воротимся опять къ китайцамъ. Послѣдніе три дня идетъ театръ. Съ полдня труппа актеровъ даетъ уличныя представленія, обходя кругомъ весь городъ; часа въ 2 они собираются уже въ зданіи театра. На небольшой четвероугольный дворъ, рядомъ съ помѣщеніемъ заргучея и между другими каменными постройками, выходитъ зданіе въ родѣ павильона: съ той стороны, съ которой онъ выходитъ на дворъ, стѣны нѣтъ, и аршина на два отъ земли помѣщается сцена, т.-е. помостъ изъ досокъ, и подъ крышей, ни декорацій никакихъ, ни занавѣса нѣтъ. Тутъ же у одной стѣнки помѣщаются музыканты: одинъ скрипачъ, другой флейтистъ, а третій бьетъ палочками по деревянной доскѣ; а по другую сторону сидитъ посторонній зритель. Актеры входятъ сзади черезъ боковую дверь; выступленіе ихъ возвѣщается музыкой и особенно сильнымъ удареніемъ въ доску. Публика помѣщается, стоя на дворѣ; у одной стѣны сбоку только лавки, на которыхъ сидятъ женщины, въ красныхъ и голубыхъ шубахъ, набѣленныя и нарумяненныя, и издали довольно красивыя. Въ одномъ углу двора нѣчто въ родѣ бесѣдки съ помостомъ на высотѣ сажени: это помѣщеніе для заргучея, чиновниковъ и другихъ болѣе почетныхъ липъ; тутъ же помѣщаемся и мы, русскіе. Купцы приходятъ сюда не надолго, и предпочитаютъ, кажется, оставаться внизу въ толпѣ, которая очень одушевленно относится къ сценѣ, предаваясь неудержимому смѣху, по случаю курьёзныхъ сценъ, остротъ и выходокъ актеровъ.
Театръ продолжается съ двухъ часовъ и до семи вечера безъ перерыва: сцена идетъ за сценой, пьеса за пьесой. Не зная языка, конечно, нѣтъ возможности слѣдить за представленіемъ, особенно на китайской сценѣ. Такъ, напр., какой-то старичокъ выходитъ съ метелкой въ рукѣ, бѣгаетъ по сценѣ, машетъ метелкой по воздуху и по стѣнамъ: это изображаются кумирня, и старичокъ, хэшенъ — монахъ или вообще служитель храма, обметаетъ пыль съ кумировъ, предполагаемыхъ здѣсь. Затѣмъ входитъ какой-то пожилой ужъ толстякъ и оретъ, какъ будто ругается; онъ видимо пьянъ, поднимаетъ ноги кверху, машетъ руками, скачетъ, какъ козелъ; другіе два молодые человѣка держатъ его подъ руки, уговариваютъ и, какъ будто, хотятъ увести; сцена эта длится съ 1/4 часа; потомъ онъ садится тутъ-же въ сторонкѣ, — это значитъ, что его ужъ нѣтъ на сценѣ, на которой происходитъ нѣчто новое: ставятъ столъ, на него стулъ; приходитъ какой-то уродъ съ черной рожей, съ красной бородой, съ рогами, съ разинутой пастью, съ рядомъ длинныхъ торчащихъ зубовъ. Отдыхавшій актеръ опять начинаетъ изображать пьянаго; опять ломается, кричитъ, шатается; но вдругъ взглядываетъ на чудовище, пугается, дрожитъ, падаетъ на брюхо и кричитъ благимъ матомъ: это оскорбленное божество выступило во всемъ грозномъ видѣ и навело на него трепетъ. Безчинника хотятъ казнить; но онъ и всѣ родные вымаливаютъ прощеніе, и пьяница обѣщается, конечно, никогда не пить и не буйствовать.
Сидѣвшій возлѣ меня заргучей старался мнѣ растолковать смыслъ всего происходившаго на сценѣ; но онъ, природный пекинецъ, не совсѣмъ понималъ шаньсійскій жаргонъ актеровъ, и потому многое оставалось и для него не совсѣмъ понятнымъ, особенно многія остроты и выходки, на которыя такъ усердно отзывалась нижняя публика.
Самая сцена вовсе не помогаетъ вамъ понимать происходящее. Выходитъ, напримѣръ, женщина (конечно, наряженный мужчина), за нею еще двѣ женщины и мужчина; всѣ они идутъ другъ за другомъ, поднимая высоко ноги и хлопая себя по заду хлыстами; ходятъ они такимъ образомъ кругомъ сцены, потомъ садятся на полъ: это значитъ, они пріѣхали верхами и потомъ слѣзли съ лошадей. Или: усиленный пискъ и трескъ музыки предваряетъ васъ, что имѣетъ произойти что-то необычайное, и дѣйствительно выходитъ какой-то воинъ въ черной маскѣ съ мечомъ, съ пикой, съ топоромъ на длинномъ древкѣ: кричитъ и машетъ оружіемъ во всѣ стороны; затѣмъ музыка гремитъ еще шибче, и изъ двери выскакиваетъ огромная лягушка вся въ пятнахъ: желтыхъ, коричневыхъ и зеленыхъ, ротъ красный, переднія лапы короткія, заднія длинныя, она скачетъ на заднихъ ногахъ; но зачѣмъ у нея длинный-длинный хвостъ? Это оказывается тигръ. Начинается сраженіе съ тигромъ: нѣсколько разъ они убѣгаютъ со сцены и опять возвращаются, наконецъ, тигръ убитъ. Сцена эта такъ нравится публикѣ, что заставляютъ ее повторить три раза.
Три дня я ходилъ въ этотъ театръ, высиживая часа по 4; впрочемъ, мы выходили, хоть сцена и продолжалась, занимались своей бесѣдой; заргучей то и дѣло угощалъ насъ то чаемъ, то лакомствами, мы угощали его. Не понимая вполнѣ содержанія пьесы, я могъ вынести понятіе только о сюжетахъ, занимающихъ китайцевъ.
Главные сюжеты ихъ любовныя сцены, сопровождаемыя самыми скандалёзными и смѣшными приключеніями; жены и мужья непремѣнно имѣютъ любовниковъ и любовницъ и обманываютъ другъ друга; всѣ мужчины непремѣнно ловеласы, и ни одна женщина не устаиваетъ противъ ихъ ухаживаній. Но въ каждой почти пьесѣ непремѣнно является судъ, кого-нибудь засуживаетъ, и непремѣнно кого-нибудь казнятъ, и иногда нѣсколько человѣкъ; бываютъ, что является спасительница кого-нибудь изъ нихъ и уводитъ его или подмѣняетъ другимъ. Казнь совершается такъ: кладется бревно, изображающее плаху, подлежащій казни подходитъ, ложится, и кладетъ шею на плаху; палачъ махаетъ надъ нимъ картонной сѣкирой, при этомъ припрыгиваетъ и кричитъ что-то, а казненный вскакиваетъ и бѣжитъ за сцену. Любятъ они также воевать; иногда фехтуютъ палками, при этомъ кувыркаются и кривляются.
Смотря, съ какимъ удовольствіемъ изображаются и совершаются казни на сценѣ, я думаю, не здѣсь ли отчасти развивается въ китайскихъ актерахъ способность и, можетъ быть, даже страсть въ казнямъ? Между сценой и жизнію у китайцевъ существуетъ тѣсная связь; всѣ пьесы, если не вполнѣ, то въ отдѣльныхъ сценахъ, въ характерѣ дѣйствующихъ лицъ и ихъ отношеніяхъ, воспроизводятъ просто обыденную жизнь китайца.
Наконепъ, пришелъ и фонарный праздникъ. Мы получили приглашеніе отъ заргучея быть на этотъ праздникъ у него, такъ какъ вечеромъ должно было произойти одно представленіе прежде всего у него на дворѣ. Представленіе это особенно интересно, потому что съ нимъ непосредственно связанъ фонарный праздникъ.
Мы усаживаемся на галлереѣ заргучеевой квартиры; передъ нами дворъ освѣщенъ разноцвѣтными узорными фонарями. Въ ворота входятъ 6 лодокъ: онѣ изображаютъ изъ себя фантастическихъ рыбъ и украшены не менѣе фантастическими травами и цвѣтами; сверху балдахинъ, съ боковъ фонари, также въ видѣ какихъ-то животныхъ. Въ каждой лодкѣ сидитъ человѣкъ: онъ собственно стоитъ пролѣзши черезъ дыру въ днѣ лодки и таскаетъ ее на себѣ, но ногъ не видать, потому что лодка до низу занавѣшана. Впереди идетъ какой-то старикъ въ изодранномъ кафтанишкѣ и въ шляпѣ, въ родѣ нашей крестьянской, съ длинной бородой; онъ бѣгаетъ по двору, сѣменя ногами и держа весло, такъ какъ будто править имъ въ лодкѣ; лодки плывутъ за нимъ, виляя такъ, что выходитъ фигура цифры 8; онѣ дѣлаютъ это нѣсколько разъ, такъ что кажется, будто много лодокъ, и потомъ становятся въ рядъ. Затѣмъ выходятъ два человѣка, разсуждаютъ о чемъ-то съ жаромъ, сопровождая каждое слово обыкновенною ихъ неуклюжею, смѣшною жестикуляціей, потомъ начинаютъ суетиться, бѣгаютъ и будто ищутъ кого-то. Лодки опять начинаютъ по-прежнему маневрировать, и наконецъ, уходятъ. Тоже самое продѣлываютъ онѣ по цѣлому маймачену: среди темной ночи, цѣлое почти населеніе разсыпалось съ фонарями, дома освѣщены, горятъ огни, фонтанки разсыпаютъ струей искры, ракеты взлетаютъ и хлопаютъ, вездѣ крикъ, шумъ — все это, въ своемъ родѣ, оригинально и красиво.
Китайцы, къ которымъ я обращался за разъясненіемъ всего происходившаго на сценѣ и о поводѣ установленія этого праздника, не могли сказать мнѣ ничего опредѣленнаго; но послѣ я нашелъ объясненіе въ запискахъ французскихъ миссіонеровъ при пекинскомъ дворѣ, и объясненіе это, по смыслу всего, что происходить на праздникѣ, должно быть вѣрно. Мы беремъ это свѣдѣніе изъ русскаго перевода, сдѣланнаго въ 1787 г.[22].
У китайцевъ былъ знаменитый философъ Кіу-Пингъ или Шу-Юэнъ, который удивлялъ всѣхъ глубиною мысли и необыкновеннымъ природнымъ краснорѣчіемъ; онъ былъ въ то же время и поэтъ; поэзія его была преисполнена самаго нѣжнаго чувства, и вообще слогъ его сочиненій былъ легкій и изящный. Эти качества обратили на него вниманіе императора, который призвалъ его во двору и поручилъ ему сообщать царскія повелѣнія областнымъ начальникамъ и другимъ провинціальнымъ чиновникамъ, для чего требовалась необыкновенная ясность и благоразуміе. По наговорамъ, однако, онъ былъ удаленъ отъ двора. Это такъ огорчило философа, что онъ удалился вовсе изъ предѣловъ китайскаго царства и поселился у самой границы, гдѣ и предался исключительно литературнымъ занятіямъ. Тамъ онъ написалъ знаменитую элегію Ли-сао, «извлекающую слезы у читателей». Клевета не дала ему покою и здѣсь: его оклеветали въ затѣваемыхъ будто бы имъ оттуда козняхъ противъ царя, за что онъ подвергся ссылкѣ внутрь болота, недалеко отъ береговъ р. Кіанга. Въ этомъ заточеніи онъ написалъ еще девять элегій; но въ то же время отдается крайне мрачному настроенію, и въ такомъ настроеніи однажды навязываетъ себѣ на шею камень и бросается въ рѣку. Народъ, узнавши о такомъ печальномъ концѣ любимаго всѣми изгнанника, стекается отовсюду; собираютъ всѣ лодки ищутъ его днемъ и ночью въ продолженіи нѣсколькихъ сутокъ; но поиски оказываются напрасными. Въ память этого несчастнаго событія въ 5-й день 5-й луны установилось «торжество на лодкахъ».
Черезъ два дня послѣ этого я ѣхалъ уже въ Кяхту.
- ↑ Полная фраза: «мэнду сай» — добраго здоровья!
- ↑ Оставшаяся отъ лѣта, нескормленная скотомъ трава.
- ↑ Свѣдѣнія эти взяты изъ «Путешествія въ Китай чрезъ Монголію въ 1820 и 1821 годахъ», Тимковскаго.
- ↑ О выборѣ кутухты см. «Уложеніе китайской палаты внѣшнихъ сношеній», перев. съ маньчжурск. С. Липовцева. 1828. Т. II, ч. IV, §§ 34—37.
- ↑ Уложеніе § 88.
- ↑ А. Корсака, Историко-статистич. обозрѣніе торговыхъ сношеній Россіи съ Китаемъ, 1857.
- ↑ Они помѣщены въ приведенной выше книгѣ Корсака.
- ↑ Корсака, Истор.-стат. обозр. торговли Россіи съ Китаемъ.
- ↑ Весьма интересныя и обстоятельныя свѣдѣнія о Маньчжуріи и ея отношеніи и значеніи для нашихъ амурскихъ владѣній заключаются въ запискѣ полковника Барабаша о торгово-ученой экспедиціи въ Маньчжуріи, лѣтомъ 1873 года, совершенной на средства Амурскаго Товарищества пароходства. Совершенно новое представляетъ поѣздка по р. Нони на пароходѣ до Цицигара и сухопутное путешествіе по р. Мудань-цзяну отъ Сань-Сяна до Нингуты и оттуда въ южно-уссурійскій край. Оно печатается въ «Военномъ Сборникѣ» за нынѣшній годъ.
- ↑ Путеш. Т. I, стр. 142.
- ↑ Путешествіе въ Китай, 1853 г.
- ↑ „Путешествіе въ Китай г. де-Бурбулонъ, составленное г. Пуссельгомъ по замѣткамъ, какъ г. де-Бурбулонъ, такъ и жены его“. „Всемірный Путеш.“ за 1869 г., стр. 602 и 603.
- ↑ Далѣе мы цитируемъ его по русск. переводу: Гюкъ и Габе. «Путешествіе черезъ Монголію въ Тибетъ и къ столицѣ Тале-Ламы». Перев. съ фр. М. 1866.
- ↑ «Живописн. Обозр.» 1878, № III, стр. 45—46.
- ↑ Руссель-Килуга. «Черезъ Сибирь въ Австралю и Индію». 1871. Изданіе «Общественной Пользы». Путешествіе это совершено было въ 1858 г.
- ↑ Буддизмъ — его догматы, исторія и литература. Ч. I, стр. 18 и д.
- ↑ Путешествіе Марко Поло. 2 кн., 2 глава. Перев. Шемякина. Чтен. въ Общ. Ист. и Древ. М. 1862. Кн. II.
- ↑ Васильева, Буддизмъ, ч. I, стр. 88.
- ↑ Майгуло — китайская водка, которая гонится изъ риса, и потомъ перегоняется черезъ листья розы и немного подслащается; она крѣпкая, но довольно пріятная; тарасунъ — водка изъ молока, гораздо легче, но тоже довольно пріятная; въ Ургѣ этотъ тарасунъ дѣлается, кажется, не всегда изъ молока, а изъ чего-то другого, и чуть ли не привозится изъ Китая, и потому дороже Монгольскаго, который гонится только съ весны до осени.
- ↑ Бакши вѣроятно — бихшу, нищій; такъ какъ Будда-Шакьямуни, по словамъ Васильева, былъ „не что иное, какъ основатель братства нищенства“ (стр. 14—15).
- ↑ Эта пѣсня, равно какъ и приведенная выше о «Гыгэнѣ», и еще одна, которая будетъ помѣщена ниже, переведена мнѣ учениками при консульствѣ, Мосинымъ и Зодбоевымъ; а записанными я ихъ нашелъ у Я. П. Шишмарева. Припѣвъ бамъ-бурмими — не имѣетъ никакого значенія и повторяется послѣ каждаго стиха. Для пониманія, предлагаю толкованіе нѣкоторыхъ словъ: бурдюки — кожаные мѣшки или большія фляги, въ которыхъ держатъ молоко; хойлыкъ — птица и кличка собаки; хадаки — куски шелковой матеріи. Путь, который здѣсь указывается, идетъ по дворамъ, потому что тамъ въ улицахъ переулковъ нѣтъ, а сплошь идетъ частоколъ очень далеко.
- ↑ «Записки, надлежащія до исторіи, наукъ, художествъ, нравовъ, обычаевъ и проч. китайцевъ, сочин. проповѣдниками вѣры христіанской въ Пекинѣ. На россійс. яз. перелож. въ 1737 г., губерніи московской, клинскаго округа, въ сельцѣ Михалевѣ.» М. въ университетской типограф., у Н. Новикова. 1788 г. Т. V, стр. 69—60.