Мои ночи (Аверченко)
| Мои ночи |
| Опубл.: 1918. Источник: Аверченко А. Т. Собрание сочинений: В 13 т. Т. 11. Салат из булавок. — М.: Изд-во "Дмитрий Сечин", 2015. — az.lib.ru • Впервые: Приазовский край, 1918, 9 (22) декабря, № 216. |
Уже несколько дней подряд меня все душит один кошмар.
Москва… Холодное, серое небо; скупой, редкий, сухой снег — всего по нескольку снежинок на каждый квадратный аршин — скупо падает с угрюмого неба через пятое на десятое…
Усталый, обмерзший человек сидит на холодной скамейке сквера и, держа в руках игрушечную корову, машинально отламывает от нее кусочки и отправляет себе в рот.
А сквер, в котором сидит обмерзший человек, тоже особенный: он весь выкрашен в синюю краску — голые деревья, фонари, ограды, кусты, даже редкая трава в газонах — все закрашено в синюю краску.
Сидит себе насквозь промерзший человек в синем сквере и жует игрушечную корову. И так ярко я это все переживаю, что даже чувствую омерзительный вкус папье-маше во рту — сухие бумажные корки, моментально впитывающие в себя слюну и высушивающие слизистую оболочку рта…
Вижу я — съел этот человек корову, стряхнул с колен крошки и, вздохнув, отправился в театр — развлечься.
Идет новая модная пьеса… Посмотрел насквозь промерзший москвич первый акт, второй… Но в конце второго акта в зрительный зал вваливается группа опоздавших к началу вооруженных людей и, направив на актеров маузеры, требует, чтобы они начинали пьесу сначала.
Поглядели актеры на публику тоскливыми мученическими глазами, махнули рукой театральным плотникам — и снова декорация первого акта, и снова идет первый акт…
Уже дотянули до третьего акта, новая группа шумных, полупьяных, до зубов вооруженных людей, снова маузеры и снова актеры, „по требованию почтеннейшей публики“, начинают с первого акта…
И так три раза, пять раз, десять…
Вот ночной кошмар, который меня душит, но когда я прихожу в себя и начинаю размышлять — ничего в этом кошмаре нет бредового, надуманного… Просто отдельные реальные обрывки сложились в одну стройную законченную картину.
Приехал из Москвы знакомый виолончелист, и когда я спросил его: „что там?“ — он описал мне кратко и наглядно:
— Москва вымерла. Топлива нет. Холодно. Все магазины по Тверской, Петровке и Кузнецкому Мосту закрыты, опечатаны, реквизированы, попросту забиты досками. Торгуют только игрушечные лавки и магазины электрических принадлежностей. Нет ни мяса, ни сыру, ни колбасы, ни сорочек, ни сукна на пальто — а можно только купить электрическую арматуру или игрушечную корову… Осветил себя изящной электрической люстрой и жуй корову на здоровье…
И синий сквер тоже не сонное видение: вероятно, все прочли в газетах известие из Москвы, что там во время октябрьских торжеств футуристы, которым было поручено украшение города, выкрасили один из скверов — с деревьями, травой, скамейками и оградой — в синий цвет.
И вооруженная банда в театре, вломившаяся ко второму акту и требующая играть спектакль сначала — тоже не сказка. Об это сообщали в киевских газетах.
И вот болезненно обостренное воображение собрало все эти обрывки воедино и создало картину высокого художественного полета: мерзлый москвич сидит в синем сквере, ест игрушечную корову, а потом сидит до пяти часов утра в театре и смотрит первый акт, потом опять первый и второй, потом первый, второй и третий и так далее — по числу вооруженных шаек…
А с Петроградом у меня тоже неладно. Другой кошмар: будто я хожу по столикам ростовского ресторана, собираю со всех тарелок куски белого, пышного хлеба, который пресытившиеся ростовцы не могли доесть, нагромождаю эти пышные остатки с поджаренными хрустящими корками — в груды, в целые горы и эти груды, эти горы каким-то неведомым чудесным образом переправляю на Невский проспект, угол Владимирского, где уже с весны этого года сгрудилась страшная уродливая толпа полумертвецов. Стоят у бывшего Палкина под балконом бывшие чиновники, бывшие кадеты, бывшие студенты и торгуют с рук: кто продает сиротливо лежащие в коробке от гильз два кусочка пожелтевшего сахара (весь его магазин!), кто — загадочные серые лепешки, кто — крохотные котлетки из конины. Мне всегда казалось, что со стороны никто у них ничего не покупает, а просто сахароторговец продает свои два обшарпанных кусочка грязного сахара лепешкопродавцу, а лепешкопродавец скупает и тут же съедает весь товар котлетовладельца…
Съев же все — они, вероятно, заходят куда-нибудь за угол и там, тихо вытянувшись, умирают.
И вот этим людям я в своем ночном кошмаре собираю со всех столов пышные куски свежего белого хлеба, сваливаю в блюдо оставшиеся на тарелках половинки котлет из курицы, груды недоеденного жареного картофеля, и все это посылаю им, им, им, им, им!..
А сегодня ночью я стоял у окна, выходящего на север, и кричал во тьму:
— Держитесь, друзья! Потерпите еще немного! Уже слышен под Кронштадтом гул орудий тех, которые идут вам на выручку! Еще одно гигантское усилие — стяните ваши тощие пустые животы ременными поясами потуже — скоро вас накормят, приласкают и обогреют.
Вглядываюсь в холодную мглу и вижу — бегут по петроградским улицам в смертельной тоске и ужасе все, кто изуверски мучил вас — все мошенники, подлецы, предатели и инквизиторы — не скрыться вам, мучители, убийцы — расплата, расплата, расплата — полным рублем!!
Истинный исход истинно демократичен, но заплатит он вам по-королевски!
Бьет 12 часов…