МОЗОЛЬ.
правитьСуббота. Вечеръ. Сторожка пятнадцати-копѣечныхъ или такъ называемыхъ полтинныхъ бань биткомъ набита одѣвающимся и раздѣвающимся народомъ. То и дѣло входятъ новые посѣтители, со звономъ бросаютъ на стойку жестяной билетъ и начинаютъ разоблачаться. Изъ мыльной поминутно отворяется дверь и визжитъ дверной блокъ. Парильщики пропускаютъ въ сторожку «готовыхъ гостей» и кричатъ: «вѣничекъ»! Между гостями особенно замѣтны купцы въ ситцевыхъ рубахахъ и пояскахъ съ молитвой. Они болѣе или менѣе знакомы между собой и ведутъ пространные разговоры о томъ, почемъ нынѣ судачина мороженая, въ какой цѣнѣ мочала, пухъ и т. п. предметы. Къ разговору ихъ прислушивается попъ, выпивающій чуть-ли не четвертую бутылку квасу, да въ углу, завернувшись въ простыню, стонетъ отъ баннаго удовольствія распростертый на диванѣ и красный какъ вареный ракъ гладкобритый чиновникъ.
— Нѣтъ, ты тамъ что хошь говори, а супротивъ Евсѣя Прохорова волоса ничто не выстоитъ! — воскличаетъ купецъ съ подстриженной бородой. — Его волосъ хотя на пять рублей будетъ и дороже, но за то мягокъ и на всякое дѣло сподрученъ. Его и въ руку-то взять пріятно. Ты его хоть ѣшь.
— Все это такъ, но зато цѣна, милый человѣкъ! — откликается купецъ съ бородой клиномъ. — Вонъ у Петра Даниловича волосъ — бархатъ, а цѣна не подходящая. Мы вѣдь его больше съ мочалой мѣшаемъ, потому у насъ тюфякъ, диванъ дешевый и покупателя знакомаго нѣтъ, а все больше съ воли.
Въ разговоръ вмѣшивается попъ.
— Ну, а въ какой цѣнѣ, господа, теперь шкура? — спрашиваетъ онъ. — Вотъ когда я жилъ въ провинціи…
— Шкура? Шкура, ваше преподобіе, всякая есть. Городская шкура отъ мѣщанъ намъ совсѣмъ не годится, а вотъ ежели по деревнямъ у крестьянъ скупать, — хлопотъ не стоитъ. Настоящая шкура теперь въ цѣнѣ.
— Такъ… — удовлетворяется попъ, вздыхаетъ и требуетъ еще бутылку квасу.
Купцы начинаютъ спорить, въ которомъ году было наводненіе. Красный чиновникъ перестаетъ кряхтѣть, садится и смотритъ себѣ на ногу, разглядывая мезинецъ.
— Эй, сторожъ! — кричитъ онъ. — Послушай, ты мозоли рѣжешь?
— Рѣжу-съ, потому намъ безъ этого невозможно. Господа гости кажиный день требуютъ, — откликается изъ-за стойки бойкій мужикъ въ красной рубахѣ.
— Ну, такъ вотъ срѣжь мнѣ на мизинцѣ. Маленькая, будь она проклята, а страсть какъ безпокоитъ! Только пожалуйста поосторожнѣе, не обрѣжь, смотри.
— Что вы, сударь! Будьте покойны! И не услышите какъ срѣжу.
Сторожъ вооружается свѣчкой и перочиннымъ ножикомъ и подходитъ къ чиновнику. Тотъ протягиваетъ ногу.
— Пожалуйста не обрѣжь, — снова говоритъ онъ.
— Помилуйте, сударь, зачѣмъ намъ рѣзать? На томъ, стоимъ.. Мозоль, коли ежели ее зарѣзать, такъ отъ нея и смерть можетъ быть: прикинется антоновъ огонь и шабашъ! — разсуждаетъ сторожъ и приступаетъ къ операціи.
— Ой-ой! Легче, легче!
— Будьте спокойны, сударь! Господи! Намъ не въ первой! Изъ нашаго брата на этотъ счетъ такіе мастера есть, что и супротивъ мозольнаго доктора выстоятъ. Вотъ доложу вамъ, сторожъ въ Обуховскихъ баняхъ… Панкратомъ звать, такъ тотъ…
— Послушай! Легче, говорятъ тебѣ! Я человѣкъ горячій, обрѣжешь, такъ и за себя не отвѣчаю…
— Не сумливайтесь, сударь… Ужъ который годъ этимъ дѣломъ занимаемся… Къ намъ по четвергамъ генералъ сюда одинъ ходитъ, такъ. завсегда ему наши парильщики рѣжутъ.
— Смотри, смотри! Тише! Я тебя впередъ предупреждаю, я человѣкъ горячій!..
— Ахъ, Господи! И какіе-то есть вы робкіе! Сидите смирно и ни о чемъ не думайте. Ужъ вы предоставьте… Мы пять годовъ на этомъ дѣлѣ…
— Постой, постой, ты, кажется, вкось забралъ…
— Никакъ нѣтъ-съ, это вамъ только такъ кажется, потому вы, значитъ, сырой комплекціи выходите. А вы — самое лучшее дѣло — зажмурьтесь и тогда у насъ живымъ манеромъ… Ужъ ежели мозоли не срѣзать, такъ что-же я послѣ этого за банщикъ!
— Осторожнѣе, осторожнѣе, я тебѣ говорю!
— Да ужъ сидите, сударь, безъ сумлѣнія! Неужто мы насчетъ осторожности этой самой не понимаемъ? Вѣдь тутъ не то, что лапоть ковырать. Человѣкъ — живое тѣло. Теперича вотъ только этотъ самый стержень и конецъ!
— Тише, тише!
— Будьте покойны, ваше благородіе. Вотъ мы даже по командѣ. Разъ, два!..
Но тутъ ножикъ у сторожа срывается и врѣзывается въ тѣло чиновника. Тотъ вскрикиваетъ, вскакиваетъ и со всего размаха ударяетъ сторожа по рожѣ.
Картина. Купцы хохочутъ. Чиновникъ стонетъ и унимаетъ кровь. Ошалѣлый сторожъ стоитъ въ отдаленіи, чешетъ затылокъ и говоритъ:
— Вотъ поди-жъ ты какая оказія! Никакъ не могу научиться эти самыя мозоли рѣзать. Третій грѣхъ сегодня: купца обрѣзалъ, офицера, а вотъ теперь чиновникъ попался.