Я служу клеркомъ въ банкирской конторѣ, живу въ Лондонѣ, въ Сити, а мое жалованье въ настоящее время полтораста фунтовъ въ годъ.
Я родился и выросъ въ захолустномъ городишкѣ и, за исключеніемъ небольшой поѣздки въ Лондонъ на десятомъ году жизни, никогда не бывалъ далѣе пятидесяти миль отъ нашего дома до двадцати трехълѣтняго возраста. Мой отецъ, которому не повезло въ жизни, умеръ, когда мнѣ исполнилось восемнадцать лѣтъ, а годъ спустя и мать послѣдовала за нимъ, въ могилу.
Воспитывали меня въ строгости, безъ сомнѣнія также какъ воспитывался мой отецъ сорокъ лѣтъ тому назадъ. Онъ былъ не охотникъ до чтенія, да и во мнѣ не поощрялъ этой привычки и безъ сомнѣнія я испыталъ бы на себѣ «тяжесть его руки», если бы ему случилось застать меня за чтеніемъ какого нибудь поэтическаго произведенія или романа. Поэтому, раздобыть романъ или повѣсть и зачитываться ими въ своей спальнѣ или гдѣ нибудь въ укромномъ мѣстечкѣ на берегу рѣки въ долгіе лѣтніе вечера, — имѣло въ моихъ глазахъ двойную прелесть. Какіе волшебные міры открывались передо мною благодаря этому запретному чтенію! Такого очарованія уже не придется мнѣ испытать никогда въ жизни.
Съ теченіемъ времени я влюбился въ хорошенькую Долли Мэвисонъ. Она была также бѣдна, какъ и я; и свадьбу пришлось отложить на много лѣтъ, но мы были молоды и рѣшились ждать. Какъ и я, Долли была воспитана въ строгости, а знакомство мы свели въ воскресной школѣ, гдѣ она сидѣла съ дѣвочками, я съ мальчиками.
Нѣсколько лѣтъ я служилъ конторщикомъ на пивоварнѣ, но на двадцать третьемъ году мнѣ удалось получить мѣсто въ Лондонѣ, въ банкирской конторѣ, о которой упоминалось выше. Рѣшено было, что я отправлюсь впередъ и устроюсь, а въ слѣдующемъ году мы обвѣнчаемся съ Долли.
Въ одномъ домѣ со мной квартировали трое молодыхъ людей, и я близко сошелся съ однимъ изъ нихъ, Франкомъ Вимбушемъ. Онъ оказался очень милымъ парнемъ, и наша дружба, разъ завязавшись, тянется уже много лѣтъ. Онъ сотрудничалъ въ двухъ-трехъ газетахъ и потому рѣдко бывалъ дома. Комната его была завалена книгами, которыя онъ любезно предоставилъ въ мое распоряженіе. Чего тутъ только не было! Маркъ Твэнъ бокъ-о-бокъ съ сэромъ Томасомъ Броуномъ, Альфонсъ Додэ рядышкомъ съ мудрымъ Бэкономъ. Тутъ мнѣ открылся новый міръ и цѣлую зиму я читалъ, какъ никогда еще не читывалъ. Мнѣ казалось, что я наконецъ начинаю жить. Лѣтомъ состоялась наша свадьба, а въ сентябрѣ Долли и я поселились въ Лавендеръ-Коттеджѣ, въ Певингтонѣ, въ небольшой квартирѣ, гдѣ все было ново, за исключеніемъ нашей любви.
Почти каждое воскресенье Вимбушъ заходилъ въ намъ вечеромъ. Онъ очень понравился Долли и всегда могъ разсчитывать на радушный пріемъ, съ ея и съ моей стороны.
Уже мѣсяцъ прожили мы въ своемъ коттеджѣ, какъ однажды вечеромъ, когда я собирался уйти по дѣлу, почталіонъ принесъ намъ письмо отъ Вимбуша, судя по почерку на конвертѣ. Въ немъ оказался «ордеръ» на два мѣста въ верхней галлереѣ театра Момусъ. Долли и я уставились другъ на друга, не зная, радоваться или обижаться. Ни я, ни она ни разу еще не были въ театрѣ и не разсчитывали когда либо заглянуть въ него. Намъ всегда говорили, что подобныя мѣста — этапы на пути къ погибели, хотя, правду сказать, я никогда не могъ понять толкомъ, почему это такъ.
Но тутъ находился также клочокъ бумаги съ магическими словами: «Возьмите оба!» — и надо было рѣшить, что дѣлать. Мы смотрѣли на билетъ жадными глазами; говоря метафорически — у насъ потекли слюньки.
— Какъ ты думаешь, милый, — это будетъ очень, очень дурно, если мы сходимъ… разочекъ… посмотрѣть, что это такое? — спросила Долли самымъ вкрадчивымъ тономъ, прижавшись щекой къ моему плечу.
— О, Ева, вѣчная искусительница, — подумалъ я. А въ слухъ отвѣчалъ: — Посмотримъ въ газетѣ, что сегодня даютъ.
— Миссъ Памела Вильямсъ въ роли леди Тиззль, — прочла Долли черезъ мое плечо, — а какъ называется пьеса? «Школа злословія!» Какое странное названіе. Какъ ты думаешь, милый, это очень неприличная пьеса, намъ нельзя смотрѣть ее?
Я познакомился съ Шериданомъ въ прошлую зиму, благодаря Вимбушу, но Долли не знала объ этомъ.
— Ее считаютъ одной изъ лучшихъ пьесъ англійскаго театра, — отвѣчалъ я дипломатически, — и прилична ли она, нѣтъ ли, — мы пойдемъ. Мы достаточно велики, чтобы самимъ рѣшить, что хорошо, что дурно.
Итакъ, мы пошли, и, скажу коротко, веселились до упаду. Врата волшебнаго замка отворились передъ нами, — замка, о которомъ мы до сихъ поръ и не подозрѣвали, хотя онъ находился въ двухъ шагахъ отъ насъ. Нужно ли говорить, что это первое посѣщеніе повело за собой много другихъ. Иногда Вимбушъ посылалъ намъ билеты, которые доставалъ благодаря своей профессіи, иногда мы брали ихъ на свой счетъ, и радовались, когда удавалось попасть во второй или третій рядъ партера.
Мы освѣдомлялись другъ у друга о нашихъ взаимныхъ впечатлѣніяхъ, но ни разу не могли замѣтить, чтобы эти маленькія délassements оказали на насъ дурное дѣйствіе; напротивъ мы все болѣе и болѣе убѣждались, что эта форма развлеченія, столь же невинная, сколько раціональная. Такъ прошли два года.
Еще двадцати лѣтъ отъ роду, живя въ провинціи, я написалъ разсказецъ для мѣстной газеты, который былъ принятъ и напечатанъ. Получивъ такое поощреніе, я продолжалъ свои литературные опыты и нѣкоторые изъ моихъ разсказовъ были напечатаны въ лондонскихъ журналахъ. Объ одномъ изъ нихъ я прочелъ слѣдующій отзывъ: «Романъ Бурго», по нашему мнѣнію, можетъ быть передѣланъ въ хорошую комедію и мы совѣтуемъ автору заняться этимъ; иначе кто-нибудь навѣрное предупредитъ его".
Кажется довольно, чтобы разжечь молодого писателя. Я рѣшился отложить на время все остальное и попытаться создать пьесу для театра. Долли была въ восторгѣ отъ этого плана. Если я сомнѣвался въ своихъ силахъ, то она, милая! вѣрила въ нихъ безусловно и послѣ того, какъ я сообщилъ ей о своей затѣѣ, не давала мнѣ покоя, пока я не принялся за работу. У меня хватило смысла сообразить, что каковы бы ни были мои таланты, но свѣдѣнія о томъ, что называется «механикой» пьесы, были у меня самыя скудныя. Итакъ, прежде чѣмъ взяться за перо, я купилъ съ дюжину наиболѣе популярныхъ современныхъ пьесъ. Я читалъ и перечитывалъ ихъ, пока не изучилъ досконально всѣ характеры и «ситуаціи». Онѣ научили меня многому. Я уразумѣлъ что такое «сценичность»; познакомился съ различными «выходами» и «винтами»; убѣдился, что главному герою и героинѣ нужно влагать въ уста какъ можно болѣе «хорошихъ словечекъ», если таковыя найдутся. При этомъ я убѣдился, что написать пьесу, даже плохую, вовсе не такъ просто, какъ мнѣ казалось. Тѣмъ не менѣе, я принялся за дѣло, подстрекаемый Долли.
Я рѣшился написать комедію въ трехъ дѣйствіяхъ, подъ загланіемъ, какъ и моя повѣсть, «Романъ Бурго». Четыре мѣсяца корпѣлъ я надъ ея составленіемъ, исправленіемъ и отдѣлкой. При этомъ я имѣлъ въ виду, на роли героя и героини, одного весьма популярнаго актера и столь же популярную актрису, которые играли въ теченіе двухъ или трехъ лѣтъ въ одной и той же труппѣ. Я изучилъ ихъ манеру и особенности, и постарался приноровить къ нимъ мои роли, такъ что — по словамъ Долли, которая за это время сдѣлалась критикомъ хоть куда — онѣ «приходились какъ перчатка». Я постарался скомандовать мою пьесу по образцу тѣхъ, которыя въ это время игрались на театрѣ Мельпомены. Наконецъ рукопись, переписанная мною наилучшимъ почеркомъ, была отправлена, куда слѣдуетъ, и я почувствовалъ, что гора свалилась съ моихъ плечъ.
Я рѣшилъ написать для слѣдующаго опыта фарсъ, планъ котораго уже родился въ моемъ мозгу, и не терял времени принялся за работу. Я зналъ, что по всей вѣроятности пройдетъ нѣсколько недѣль, прежде чѣмъ я узнаю участь моей комедіи. Но прошло три мѣсяца; о пьесѣ не было ни слуха, ни духа, и я не могъ выдержать долѣе. Прости меня Богъ, письмо, которое я написалъ, съ просьбою сообщить мнѣ, прочитана-ли моя пьеса, было не только вѣжливо, но и льстиво.
Черезъ нѣсколько дней я получилъ коротенькую записку, безъ подписи и даты, съ извѣщеніемъ, что я могу получить обратно мою рукопись. Ударъ былъ силенъ и въ первую минуту ошеломилъ меня; но молодость сильна и я сосредоточилъ всѣ свои надежды на фарсѣ, который уже былъ готовъ въ отсылкѣ.
Пошелъ я въ театральную контору — въ завѣтнымъ дверямъ, за которыя безумно мечталъ переступить когда-нибудь въ качествѣ извѣстнаго драматурга — и получилъ мою злополучную рукопись, одну изъ многихъ, возвращенныхъ авторамъ. Идя домой, я находилъ своего рода горькое утѣшеніе въ сознаніи, что вотъ молъ и кромѣ меня нашлись горемычные писатели, потерпѣвшіе такое же фіаско. Такова ужь человѣческая натура.
Окончилъ я и фарсъ и отослалъ его, а затѣмъ, спустя не больше недѣли, была готова и другая маленькая комедія. Объ участи этого фарса я и до сихъ поръ ничего не знаю. Отправилъ я его въ пространство при помощи почтоваго ящика, и такъ въ пространствѣ онъ съ тѣхъ поръ и разгуливаетъ. Во всякомъ случаѣ, особа, которой я адресовалъ его, отказалась даже принять эту рукопись и я долженъ былъ удовлетвориться этимъ отказомъ.
Не стану надоѣдать читателю разсказомъ о своихъ неудачныхъ попыткахъ въ теченіе двухъ послѣдовавшихъ лѣтъ. Я писалъ — писалъ, и все безъ толку. Не могу ручаться, что мои рукописи читались тѣми, кому я адресовалъ ихъ, и даже имѣю основаніе предполагать, что въ пяти случаяхъ изъ шести онѣ оставались не прочитанными. Много претерпѣлъ я щелчковъ и горькихъ разочарованій. Но это только признаніе, а не жалоба. Можетъ быть, почемъ я знаю, мои произведеніи и не заслуживали лучшей участи.
За все это время я и словечкомъ не проговорился Вимбушу о томъ, что занимало меня на яву и во снѣ. Но однажды, когда мнѣ какъ-то особенно взгрустнулось, я излилъ передъ нимъ свою душу, когда мы сидѣли съ трубками въ бесѣдкѣ, въ саду. Онъ слушалъ меня сочувственно, но когда, окончивъ свою исповѣдь, я просилъ его взять у меня двѣ три пьесы, прочесть ихъ на досугѣ и высказать свое мнѣніе, онъ какъ будто испугался.
— Милый мой Джимми, — сказалъ онъ, — мое мнѣніе въ данномъ случаѣ ничего не стоитъ. Я, какъ ты самъ знаешь, не занимаюсь театромъ; т. е., бываю въ немъ иногда, но и только; разбирать же пьесу, да еще не игранную, значило бы съ моей стороны только выказывать свое невѣжество. Но почему бы тебѣ не обратиться къ знатоку, въ одному изъ тѣхъ людей, которые спеціально занимаются тѣмъ, что читаютъ пьесы — разумѣется за извѣстное вознагражденіе — и указываютъ начинающимъ авторамъ ихъ достоинства и недостатки. Такой человѣкъ конечно можетъ тебѣ сказать, есть въ твоихъ пьесахъ «толкъ» или нѣтъ.
— Я и не зналъ, что есть такіе люди.
— О, они есть. Завтра я обращусь къ кому-нибудь изъ нихъ и напишу тебѣ о его условіяхъ.
Вимбушъ исполнилъ свое обѣщаніе. На другой день я получилъ отъ него увѣдомленіе, что мистеръ Евсевій Джоттль, бывшій артистъ такихъ-то и такихъ-то столичныхъ театровъ, читаетъ пьесы и даетъ совѣты авторамъ съ платой по полъ-гинеи за актъ. Слова надежда затеплилась въ моемъ сердцѣ.
Потолковавъ съ Долли я рѣшился послать мру Джоттлю мою трехъ-актную комедію «Любовныя грёзы». Вмѣстѣ съ рукописью я отправилъ билетъ въ полторы гинеи. Мистеръ Джоттль былъ повидимому сама быстрота. Черезъ три дня я получилъ рукопись обратно, съ его отзывомъ.
Мистеръ Джоттль писалъ мнѣ, что прочелъ мою комедію съ величайшимъ вниманіемъ, что она свидѣтельствуетъ о моихъ литературныхъ способностяхъ, но обличаетъ полнѣйшую неопытность. По его мнѣнію, пьеса стоила того, чтобы ее исправить, и имѣя это въ виду онъ рекомендовалъ автору цѣлый рядъ помарокъ и сокращеній. Во-первыхъ, — писалъ онъ, — нужно выброситъ капитана Фитцгопля. Онъ тутъ ни къ селу, ни къ городу, и его пошлости (простите рѣзкость выраженія) только мѣшаютъ развитію дѣйствія". — Это жестоко огорчило меня, потому что Фицгопль былъ однимъ изъ моихъ любимыхъ лицъ, и я вложилъ ему въ уста самыя лучшія словечки. Далѣе, двѣ второстепенныя роли слѣдовало сократить на половину, дѣйствіе третьяго акта «подогнать», а шестнадцать заключительныхъ словъ героини сократить до четырехъ. «Если авторъ съумѣетъ воспользоваться этими совѣтами, то пусть попытается поставить свою комедію на утреннемъ представленіи».
Долли и я смотрѣли другъ на друга словно ошпаренные. Постарался таки м-ръ Джоттль за полторы гинеи!
Являлся вопросъ, что же мнѣ дѣлать? Положимъ, я послѣдую совѣту мистера Джоттля и исправлю пьесу, а дальше что? Но Долли разрубила Гордіевъ узелъ съ чисто женской рѣшимостью: Ты долженъ сдѣлать измѣненія, голубчикъ Джимми, а затѣмъ послѣдовать совѣту м-ра Джоттля и поставить пьесу на matinée.
— Поговори объ этомъ съ м-ромъ Вимбушемъ, — прибавила она. — Онъ кажется знаетъ обо всемъ на свѣтѣ.
Вимбушъ не былъ у насъ около мѣсяца, и я успѣлъ выправить пьесу къ его приходу. Я далъ ему прочесть письмо, но не рѣшился просить его прочесть комедію.
— Утреннее представленіе въ Вестъ-Эндскомъ театрѣ обойдется тебѣ не дешево, старина, — сказалъ онъ, когда я сообщилъ ему о желаніи Долли.
— Сколько же примѣрно?
— Фунтовъ сорокъ, пятьдесятъ… Впрочемъ, навѣрно не знаю,
Я совершенно упалъ духомъ.
— Но разъ ты зашелъ такъ далеко, — продолжалъ онъ, — такъ не стоитъ останавливаться. Пожалуй, что лучше будетъ сдѣлать еще шагъ. Если хочешь, я дамъ тебѣ рекомендательное письмо къ Табору, режиссеру театра Момусъ. Онъ считается однимъ изъ самыхъ опытныхъ людей по театральной части, и навѣрно сообщитъ тебѣ все, что ты захочешь знать о matinées и о чемъ угодно.
Врядъ-ли нужно прибавлять, что предложеніе моего друга было принято съ благодарностью.
II.
правитьНа той же недѣлѣ я послалъ м-ру Табору записку Вимбуша вмѣстѣ съ моимъ письмомъ и исправленнымъ экземпляромъ «Любовныхъ грёзъ» и дней черезъ пять получилъ отъ этого джентльмена весьма учтивый отвѣтъ съ приглашеніемъ пожаловать къ нему на квартиру въ Слонъ-Стритъ, въ одиннадцать часовъ утра на слѣдующій день.
Прежде всего я написалъ въ банкъ, что завтра не буду на службѣ.
М-ръ Таборъ принялъ меня очень любезно. Его столъ, на которомъ еще стояли тарелки съ остатками завтрака, былъ загроможденъ рукописями, пакетами, письмами, газетами. Моя драгоцѣнная комедія лежала передъ нимъ. Вѣроятно м-ръ Таборъ просматривалъ ее за завтракомъ.
Режиссеръ театра Момусъ былъ маленькій, чисто выбритый, толстенькій человѣчекъ. Голова его украшалась копной черныхъ волосъ такого чудеснаго цвѣта, что они могли бы пристыдить природу. У него были орлиныя черты лица, густыя брови, острые, свѣтлые глаза, съ холоднымъ, сухимъ блескомъ.
— Ну-съ, дорогой сэръ, — сказалъ онъ, когда я поздоровался съ нимъ и усѣлся на стулѣ напротивъ него, — я прочелъ вашу пьесу съ истиннымъ удовольствіемъ. Мнѣ приходилось одолѣвать сотни гораздо худшихъ пьесъ, но я бы безсовѣстно польстилъ вамъ — что было бы дурно съ моей стороны, еслибъ сказалъ, что мнѣ никогда не случалось читать пьесы лучше. Но во всякомъ случаѣ она не безъ достоинствъ, мой дорогой сэръ, далеко не безъ достоинствъ — и если, какъ я повидимому могу заключить изъ вашего письма, вы думаете поставить ее на утреннемъ представленіи, то весьма и весьма возможно, что при хорошей труппѣ и опытномъ режиссерѣ, она понравится публикѣ и будетъ имѣть успѣхъ.
Какъ запрыгало мое сердце при этихъ словахъ! Я чувствовалъ, что щеки мои разгорѣлись и глаза заблестѣли. Я готовъ былъ расцѣловать маленькаго человѣчва.
— Но — но, — пробормоталъ я, — вѣдь поставить комедію на matinée обойдется мнѣ недешево.
Онъ улыбнулся широкой, масляной улибкой. — Это зависитъ отъ того, мой дорогой сэръ, что вы называете «недешево»" Вѣдь тутъ, какъ бы сказать, вы стараетесь поймать кита на пискаря, — конечно, вашъ пискарь долженъ быть золотой.
Онъ откинулся на спинку стула, поигрывая своей тяжелой цѣпочкой и глядя на меня холодными, острыми глазами.
— Можетъ быть вы потрудитесь сообщить мнѣ, какъ велики издержки, — сказалъ я.
— Охотно.
Минути двѣ спустя онъ подалъ мнѣ листокъ бумаги, на которомъ была написана смѣта. Мой взглядъ инстинктивно остановился на итогѣ. Итогъ былъ въ сто пятнадцать фунтовъ!
М-ръ Таборъ, безъ сомнѣнія замѣтивъ, что я «огорошенъ», ванялся какими-то бумагами.
Счетъ этотъ сохранился у меня до сихъ поръ и я могу привести его здѣсь дословно:
Плата за наемъ театра, включая газъ, плотниковъ, хоры, прислугу, канельдинеровъ etc. — 25 ф.
Объявленія — 15 "
Плата артистамъ — 50 "
Режиссеру, суфлеру, костюмы и парики, случайные расходы — 25 "
Итого — 115 ф.
— Разумѣется это только приблизительная смѣта, — замѣтилъ м-ръ Таборъ, — Можетъ быть окажется фунтовъ на десять дороже или дешевле.
— Во всякомъ случаѣ, я опасаюсь, что расходы эти мнѣ не по средствамъ, — отвѣчалъ я нерѣшительно.
Мистеръ Таборъ пожалъ плечами. — Это ваше дѣло, дорогой сэръ.
Мнѣ казалось, что тайный смыслъ его словъ: — съ какой стати этотъ молодчикъ привязался ко мнѣ и отнимаетъ у меня время, если у него нѣтъ денегъ?
— Съ вашего позволенія, м-ръ Таборъ, я сначала обдумаю это дѣло, — сказалъ я, вставая.
— Пожалуйста. Я самъ никогда не рѣшаю дѣла не подумавъ.
— Я увѣдомлю васъ самое позднее въ четвергъ. — Затѣмъ я раскланялся и ушелъ. Остатокъ дня я провелъ въ очень грустномъ настроеніи.
На другой день я получилъ отъ мистера Табора письмо, въ которомъ онъ сообщилъ, что по тщательномъ соображеніи расходовъ, находитъ возможнымъ поставить «Любовныя грёзы» на matinée за сто фунтовъ.
— Онъ могъ бы съ такимъ же успѣхомъ потребовать отъ меня тысячу, — сказалъ я съ горечью. — Та и другая суммы одинаково недоступны для меня.
— Какія глупости, милый, — воскликнула Долли. — Ты получаешь сто сорокъ девять фунтовъ въ годъ. Кромѣ того въ твоимъ услугамъ деньги, завѣщанныя теткой Деборой.
— Не думаешь ли ты… — началъ я.
— Нѣтъ, именно думаю. Можно ли придумать лучшее употребленіе для этихъ денегъ? Мы пока не нуждаемся въ нихъ и вѣроятно не будемъ нуждаться. Если даже онѣ пропадутъ, мы не раззоримся. Но безъ риску не получишь и прибыли. Подумай, Джимми, что если комедія будетъ имѣть успѣхъ! Мы вернемъ наши сто фунтовъ съ громаднымъ барышомъ, да сверхъ того мой милый дурачекъ сдѣлается знаменитымъ человѣкомъ.
Можно ли было противустоять этому увѣщанію, въ соединеніи съ пухлыми губками и ласковыми карими глазами.
Въ тотъ же вечеръ я написалъ м-ру Табору, что принимаю его предложеніе.
Слѣдующій мѣсяцъ навсегда остался для меня памятнымъ. Порывы дикихъ лихорадочныхъ надеждъ чередовались съ припадвами самаго малодушнаго отчаянія. Я работалъ въ конторѣ какъ автоматъ, дома же не могъ ни читать, ни писать, ни сидѣть смирно. Вскорѣ я получилъ записку отъ мра Табора, въ которой онъ сообщалъ, что ему удалось, послѣ многихъ хлопотъ, пригласить на главныя роли въ моей комедіи миссъ де-Бовуаръ и м-ра Сеймура Логона. Первую я видѣлъ нѣсколько разъ, второго только однажды. Оба пользовались успѣхомъ, но ни ту, ни другого я бы не выбралъ для моихъ ролей, еслибъ могъ распоряжаться по своему усмотрѣнію. Миссъ де-Бовуаръ, въ особенности, создала себѣ имя въ роляхъ, не имѣвшихъ ничего общаго съ ролью «Линды Максвеллъ» въ моей комедіи. Я написалъ объ этомъ мистеру Табору. На это онъ отвѣчалъ, что хотя миссъ де-Бовуаръ прославилась главнымъ образомъ въ партіяхъ «субретокъ», но она давно желаетъ попытать свои силы въ сантиментальной комедіи. Она прочла роль Линды Максвеллъ и осталась очень довольна ею, и если эта партія ей удастся, въ чемъ онъ, м-ръ Таборъ, почти не сомнѣвается, то на мою долю выпадетъ честь доставить извѣстной актрисѣ случай отличиться въ роли, въ которой она еще никогда не выступала. Я прочелъ и, признаюсь, не вполнѣ убѣдился, но настаивать далѣе было бы безполезно и неделикатно. Мистеръ Таборъ былъ главнымъ заправилой.
Наконецъ наступило роковое утро. Долли и я почти ничего не ѣли за завтракомъ. Мистеръ Таборъ прислалъ мнѣ билетъ на ложу, а Долли пригласила свою подругу, миссъ Деромъ. Къ несчастью Вимбушъ уѣхалъ изъ Лондона. Мистеръ Таборъ прислалъ также пачку билетовъ для раздачи друзьямъ и знакомымъ. Онъ разсуждалъ объ этомъ очень просто. Надо позаботиться о сочувственной публикѣ. Это всегда дѣлается. Ничто такъ не поощряетъ артиста, какъ сочувственный пріемъ и вызовы.
Но что дѣлать съ билетами человѣку, у котораго почти нѣтъ друзей и знакомыхъ? Хотя я прожилъ въ Лондонѣ около четырехъ лѣтъ, но не завязалъ и десятка близкихъ знакомствъ. Кромѣ того, совѣтъ Табора задѣвалъ мою amour propre. Что за радость пользоваться покупными апплодисментами. Ну ихъ совсѣмъ! Если моя комедія плоха, такъ и пусть себѣ провалится. Я отдалъ билеты Долли, которая и спрятала ихъ до поры до времени. Кажется она и миссъ Деромъ пустили ихъ въ дѣло, но какимъ образомъ, — я никогда не спрашивалъ.
Мы взяли кэбъ и отправились въ театръ, всѣ трое. Представленіе начиналось въ два часа; мы явились за четверть часа до начала. Въ корридорѣ оказалось столько народу, что мы насилу протискались до нашей ложи. Судя по этому можно было ожидать, что театръ будетъ полонъ, да такъ оно и оказалось; но я узналъ впослѣдствіи, что въ толпѣ, сквозь которую мы проталкивались, было очень немного лицъ, заплатившихъ за входъ. Большинство были «собратья по ремеслу» артистовъ и ихъ друзья, которые, зная, что имъ стоитъ только показать карточки чтобы быть пропущенными, явились сюда не столько ради пьесы, сколько для того, чтобы повидаться и поболтать другъ съ другомъ. Притомъ же миссъ де-Бовуаръ выступала въ новой для нея роли, и этого одного было достаточно, чтобы привлечь въ театръ множество ея коллегъ.
Я невольно улыбнулся, — хотя былъ вовсе не въ такомъ настроеніи, чтобъ улыбаться, — видя, съ какимъ апломбомъ Долли и миссъ Деромъ заняли мѣста въ ложѣ, точно онѣ никогда и не сиживали въ другихъ мѣстахъ, и не имѣли понятія о томъ, что такое галлерея. Онѣ усѣлись у самаго барьера и съ особеннымъ интересомъ слѣдили за появленіемъ представительницъ своего пола. Ихъ эта сцена ванимала главнымъ образомъ съ точки зрѣнія туалетовъ, хотя Долли, надо ей отдать справедливость, были почти также взволнована какъ я. Что касается до меня, то я охотно бы спрятался куда нибудь, не потому что боялся встрѣтить знакомаго, но потому, что въ эту минуту мнѣ вообще не хотѣлось никого видѣть, ни быть видимымъ.
Мистеръ Таборъ заглянулъ къ намъ передъ самымъ началомъ представленія. Онъ улыбался и имѣлъ очень бодрый и веселый видъ. Жена освѣдомтлась у него, есть ли въ театрѣ кто нибудь изъ критиковъ и, если есть, просила увазать ихъ.
— Пока я вижу только двоихъ, — отвѣчалъ мистеръ Таборъ, — но безъ сомнѣній явятся и еще двое-трое. Вотъ тотъ сѣдой господинъ въ третьемъ ряду креселъ — главный театральный критикъ «Ежедневнаго Вѣстника», а тотъ молодой, въ пятомъ ряду, что крутитъ себѣ усы съ такимъ фатовскимъ видомъ, пишетъ въ «Утренней Почтѣ». Впрочемъ оба, какъ водится, сотрудничаютъ и въ другихъ газетахъ.
Эти слова произвели на мою жену сильное впечатлѣніе.
— Мнѣ нравится лицо этого стараго джентльмена, — сказала она, — у него такое кроткое ласковое выраженіе, но тотъ, другой, вовсе не нравится. Онъ кажется ужасно сердитымъ и я не удивлюсь, если онъ разбранитъ пьесу.
Мистеръ Таборъ загадочно улыбнулся и исчезъ.
Черезъ нѣсколько мгновеній взвилась занавѣсь и началось первое дѣйствіе «Любовныхъ грёзъ». Въ первыя минуты я ничего не видѣлъ, и не слышалъ; потомъ началъ сознавать, что я сижу точно въ гипнозѣ и слушаю какія-то рѣчи, какъ будто мои собственныя и въ тоже время вовсе не мои. Впрочемъ это странное состояніе скоро прошло и я заинтересовался тѣмъ, что происходило на сценѣ.
Здѣсь не мѣсто вдаваться въ критику, еслибъ даже я желалъ этого. О мистерѣ Логанѣ скажу только, что игрѣ его не доставало той verve, того одушевленія, которое почти всегда завоевывало ему сочувствіе публики.
Что касается миссъ де-Бовуаръ, то я не хотѣлъ бы сказать о ней ничего дурного, но кажется она напрасно взялась за роль героини въ сентиментальной комедіи. Должно быть она и сама пришла къ такому же заключенію, потому что ни разу не выступала въ подобной роли со времени этого достопамятнаго представленія. Монологи, отъ которыхъ должна бы была «размякнуть» публика, вызывали смѣхъ, сдержанный, правда, но явственный, тогда какъ «пикантность», которой славится миссъ де-Бовуаръ, проявлялась самымъ неожиданнымъ и неумѣстнымъ образомъ. Словомъ, сначала и до конца она была въ ложномъ положеніи.
Остальные актеры дѣлали, что могли, въ этомъ я увѣренъ, но могли то они немного. По окончаніи перваго и второго акта, миссъ де-Бовуаръ и мистеръ Логанъ были вызваны и привѣтствуемы бѣшеными апплодисментами, но я чувствовалъ, что это дѣлается по дружбѣ и по знакомству, а не потому, чтобы ихъ игра или пьеса произвели благопріятное впечатлѣніе. По окончаніи третьяго акта ихъ вызвали два раза. Затѣмъ послѣдовалъ концертъ, котораго я въ жизнь не забуду. Раздались оглушительные крики: «автора», въ которымъ примѣшивались свистки, лай, вой, мяуканье, топотъ ногъ и стукъ палокъ и зонтиковъ объ полъ. Долли съ ужасомъ отшатнулась и уцѣпилась за мою руку. Ревъ не превращался; внезапно отворилась дверь ложи и появился мистеръ Таборъ.
— Вамъ слѣдуетъ выйти, — сказалъ онъ, — очевидно они не разойдутся безъ этого.
Онъ повелъ меня, а я послѣдовалъ за нимъ точно во снѣ, и точно во снѣ видѣлъ и слышалъ все, что затѣмъ произошло. Минуту спустя я стоялъ на сценѣ; плотникъ отдернулъ занавѣсь, и Таборъ вывелъ меня за руку. Я видѣлъ передъ собой только бушевавшее море лицъ. Я чувствовалъ себя фокусомъ тысячъ глазъ. Гвалтъ удвоился. Апплодисменты и стукъ палокъ почти заглушались шиканьемъ, свистками и уханьемъ. Я раскланивался какъ автоматъ, такъ же мало сознавая, гдѣ я, и что я, какъ фигурки китайцевъ въ чайныхъ магазинахъ. Вдругъ кто-то заревѣлъ съ галлереи: — Уведите его, Таборъ, да ради Бога не позволяйте этой фигурѣ еще разъ выставлять себя на показъ! — взрывъ смѣха покрылъ эти слова и Таборъ утащилъ меня со сцены.
III.
правитьМоя любимая газета былъ «Ежедневный Вѣстникъ» и каждое утро въ восемь часовъ разсыльный приносилъ мнѣ номеръ. Долли дожидалась его, спозаранку, на другой день послѣ представленія и набросилась на него какъ кошка на мышь. Вслѣдъ за тѣмъ она углубилась въ отдѣлъ театральной критики. Я видѣлъ какъ лицо ея мало-по-малу омрачалось; наконецъ она залилась слезами и обвила руками мою шею.
— О, Джимми, какъ это грубо, жестоко, безжалостно, — восклицала она, — а съ виду онъ казался такимъ ласковымъ, добрымъ старичномъ. Теперь никогда не повѣрю ничьей наружности.
«Какъ низко упала драматическая литература, — такъ начиналась статья, — видно изъ того, что такая жадкая стряпня, какъ „Любовныя грёзы“, могла быть поставлена вчера на утреннемъ представленіи въ театрѣ Мельпомены. Это не комедія, а винигретъ, бирюльки, olla pot rida — какая-то смѣсь избитыхъ, затасканныхъ и заѣзженныхъ якобы комическихъ положеній съ сантиментальными эпизодами, слащавыми до тошноты. Самый способный артистъ ничего не сдѣлаетъ изъ подобнаго матеріала и можно только удивляться, что леди и джентльмены, злоупотреблявшіе вчера терпѣніемъ публики, рѣшились выступить въ такой невозможной пьесѣ. Не стоитъ передавать содержанія пьесы, которую, надо надѣяться, немедленно снимутъ съ репертуара. Любовныя сцены, которыми авторъ видимо старается щегольнуть, напыщенная дребедень, и мы нисколько не удивляемся, что м-ръ Логанъ, при всей своей опытности, не могъ создать изъ нихъ что нибудь путное, ни тому, что талантливая миссъ де-Бовуаръ повидимому не знала, какъ ей отнестись къ своей роли. Во всякомъ случаѣ, ея манера казалось говорила: — если вы позволите мнѣ осмѣять эту сантиментальную чепуху, то я заставлю васъ покатываться со смѣху».
Въ такомъ же духѣ было написано еще полстолбца, но довольно и этой цитаты. Съ этого дня я прекратилъ подписку на «Ежедневный Вѣстникъ» и до сихъ поръ отворачиваюсь съ омерзеніемъ и негодованіемъ, когда вижу эту газету.
Между тѣмъ Долли надѣла шляпку и пальто.
— Куда ты? — спросилъ я.
— Купить «Громовержца», «Утреннюю почту» и другія газеты. Не одинъ же «Вѣстникъ» далъ отзывъ. Посмотримъ, что говорятъ другія.
«Громовержецъ» не удостоилъ моей пьесы отэывомъ. Въ другихъ газетахъ оказались болѣе или менѣе неодобрительныя рецензіи, хотя ни въ одной не продернули меня такъ жестоко какъ въ «Вѣстникѣ». Самый снисходительный отзывъ дала «Утренняя Почта».
— Авторъ «Любовныхъ грёзъ» не лишенъ дарованія, — писалъ критикъ, — но это дарованіе требуется еще развить и воздѣлать. Въ настоящее же время онъ еще не опредѣлилъ ни своихъ силъ, ни своего жанра и безъ сомнѣнія потерпѣлъ фіаско, хотя со временемъ вѣроятно создастъ что нибудь хорошее. Въ всякомъ случаѣ ему не слѣдовало предлагать главную роль въ своей пьесѣ миссъ де-Бовуаръ, стиль которой совершенно не подходитъ къ подобнымъ ролямъ. Ея репутація ничего не выиграеть отъ этого представленія и мы дружески совѣтуемъ ей оставаться на будущее время при тѣхъ партіяхъ, которыя завоевали ей справедливую симпатію публики. Что касается м-ра Логана, то мы еще никогда не видѣли его такимъ сухимъ и безжизненнымъ. Объ остальныхъ актерахъ (за исключеніемъ пикантной миссъ Котсвольдъ, которая превосходно сыграла свою маленькую роль) чѣмъ меньше говорить, тѣмъ лучше. Иногда милосердіе заставляетъ набросить покровъ забвенія; такъ мы и поступимъ въ настоящемъ случаѣ".
Три дня спустя на меня обрушился новый ударъ.
Мистеръ Сансомъ, директоръ нашего банка, пригласилъ меня къ себѣ въ кабинетъ. Когда я вошелъ, то увидѣлъ передъ нимъ на столѣ номеръ газеты съ отчетомъ о «Любовныхъ грёзахъ». Сердце мое екнуло, предчувствуя, что изъ этого выйдетъ. Не стоитъ передавать послѣдовавшаго за тѣмъ діалога. М-ръ Сансомъ былъ вѣжливъ, какъ всегда, но и несокрушимъ, по обыкновенію. Я долженъ былъ выбирать между театромъ или банкомъ. Совмѣстить два эти ремесла невозможно. Онъ не хотѣлъ ничего слышать, онъ былъ неумолимъ. Я долженъ обязаться честнымъ словомъ не выступать въ качествѣ автора пьесы, пока остаюсь въ банкѣ или оставить службу. Нужно ли прибавлять, что я покорился.
Долли заплакала слезами негодованія, когда я разсказалъ ей объ этой сценѣ, и называла директора самыми нелестными именами, но я часто спрашиваю себя, не оказалъ ли мнѣ м-ръ Сансомъ услугу, за которую я долженъ быть ему отъ души благодаренъ.