МОГИКАНЫ РЕАЛИЗМА
правитьВъ настоящее время не остается, конечно, ни малѣйшаго сомнѣнія что отрицательное направленіе нашей литературы уже пережило цвѣтущій періодъ своей дѣятельности. Нѣтъ въ немъ ни вождей особенно храбрыхъ, ни единства сколько-нибудь внушительнаго, ни поклонниковъ многочисленныхъ; даже имя, которымъ ихъ окрестилъ И. С. Тургеневъ, и то износилось: нигилисты называютъ себя теперь уже не нигилистами, а реалистами. То было слово слишкомъ ядовитое, слишкомъ напоминающее о ничтожномъ количествѣ идей вращающихся въ ихъ средѣ. Нигилистамъ было объяснено что отрицаніемъ да порицаніемъ вѣчно отдѣлываться нельзя, что обществу нужна какая-нибудь положительная, осязаемая, а не отрицаемая только дѣятельность. Вотъ съ того-то времени нигилисты и стали выдавать себя служителями естествознанія и обращаться въ реалистовъ. Вѣкъ реалистовъ, значитъ, весьма еще недолгій, и какъ они уже устарѣли, до какихъ несообразностей договорились! «Насъ совсѣмъ не поняли», твердятъ теперь болѣе догадливые изъ нихъ, вглядываясь въ свое собственное изображеніе поднесенное имъ искусною рукой г. Тургенева. Кто выдумалъ что мы ничего не дѣлаемъ и ни на что не опираемся? А лягушка, а скальпель, а микроскопъ, на которые мы указали какъ на могущественныя орудія общественнаго развитія! Всего этого, положимъ, мы не держали въ рукахъ, но это однакоже не помѣшало намъ дойти до самыхъ реальныхъ, почти анатомическихъ взглядовъ. Не мы развѣ доказали идеалистамъ что міръ «прокисъ», что поэты и эстетики не нужны, историки и экономисты безполезны, что женщинъ слѣдуетъ обмущинить, а семьи обратить въ артельныя мастерскія? Не нами развѣ предложенъ былъ проектъ уничтоженія историко-филологическаго факультета и. подробно развита идея компаніи реалистовъ, которые бы на собранныя тысячи организовали систему гимназій, гдѣ преподавалось бы все, за исключеніемъ грамматики, языковъ, словесности и исторіи? А реальная критика, реальная поэзія, реальный способъ рѣшенія разныхъ вопросовъ — развѣ всего этого недостаточно чтобы дѣятельность наша была вполнѣ осязаема? Увы, жалкія права на извѣстность! ухватившись ради отрицанія за реализмъ, вы на самомъ дѣлѣ оказались крайними идеалистами; потому что то съ чѣмъ вы были знакомы, чему дѣйствительно учились, то вы поставили ни во что, а то что вычитали изъ случайно попавшихся естественно-историческихъ книжекъ, вы по новизнѣ предмета приняли за непреложныя истины. Вы не знаете, а вѣрите! какая иронія!
Естественныя науки, при ихъ настоящемъ состояніи, имѣютъ совсѣмъ не то значеніе какое эти господа стараются имъ приписать. Техника и механика — вотъ гдѣ ихъ страшная сила, а не область принциповъ и убѣжденій, обыкновенно вырабатываемыхъ не точными науками. Естественныя науки даютъ полную возможность оріентироваться въ природѣ, но не въ обществѣ. Естествознаніе есть дополненіе къ человѣкознанію, а не начало знаній. Естественными науками ограничиваться нельзя, а тѣмъ болѣе нельзя съ нихъ начинать. Слишкомъ живая фантазія всякаго начинающаго жить требуетъ еще образовъ, вымысла и оттого не въ состояніи выдержать черезчуръ осязаемыхъ фактовъ зоологіи, ботаники, анатоміи. Точность, — эта неотъемлемая принадлежность естественныхъ наукъ, — недостижима для начинающаго. Знакомство съ природой будетъ въ немъ не дѣйствительное, а призрачное. Даже въ возрастѣ юношескомъ и позднѣйшемъ, и то не всегда усвоивается, вслѣдствіе пылкой фантазіи и неосновательнаго воспитанія, эта точность, эта незыблемость положительныхъ наукъ, чему и служатъ примѣромъ паши реалисты. Слишкомъ большая отличающая ихъ смѣлость въ обращеніи съ вопросами неразрѣшимыми и слишкомъ большая погоня за цѣлями недостижимыми только и можетъ быть объяснена ихъ поверхностнымъ соприкосновеніемъ съ наукой природы. Пораженные на первыхъ же порахъ недугомъ любопытства и раздразнивающимъ вліяніемъ энциклопедизма, они естественно стали бросаться то въ одну, то въ другую сторону, и потому ни на чемъ серіозно не остановились. Простое удовлетвореніе любознательности, какою бы тратой способностей оно ни сопровождалось, есть еще только развлеченіе, а не трудъ въ настоящемъ смыслѣ. Поверхностное ознакомленіе съ природой дразнитъ, конечно, любознательность, но оно въ то же время возбуждаетъ и слишкомъ большую смѣлость и склонность къ произвольнымъ выводамъ. Хватаніе вершковъ науки служитъ только орудіемъ къ безцѣльному и непроизводительному бѣганію по книжкамъ. Знаніе, конечно, есть сила, но только въ рукахъ человѣка умѣющаго прилагать его. Литературное и научное безчинство, совершаемое у насъ во имя мнимореальнаго или мнимо-естественно-историческаго направленія, лучше всего доказываетъ это. Ни одной еще дѣльной статьи по естественнымъ наукамъ мы не встрѣтили въ журналахъ проповѣдующихъ реализмъ, тогда какъ въ журналахъ съ направленіемъ противоположнымъ онѣ иногда попадаются. Даже Бокль, Люисъ и Дарвинъ, этотъ тріумвиратъ реалистической мудрости, были предложены русской публикѣ не реалистами. Между тѣмъ реалисты, прибавивъ къ нимъ Бюхнера и Молешотта, только этими хорошими книжками и ограничились, и исполнилось такимъ образомъ слово о пятикнижіи, завѣщанное авторомъ романа Что дѣлать. Иниціативы въ распространеніи трезваго пониманія природы въ нашихъ реалистахъ, значитъ, никогда не было. Занимаясь постоянно игрой въ естественно-историческіе факты, они наконецъ дописались теперь до какой-то смѣси критики съ зоологіей, беллетристики съ физіологіей, которая только отталкиваетъ отъ себя всякаго человѣка сколько-нибудь прикосновеннаго наукѣ, и называютъ еще этотъ литературный винегретъ популяризированіемъ знанія!
Чтобы не быть, однако, голословными въ нашихъ замѣчаніяхъ о такъ-называемомъ реализмѣ въ литературѣ, попробуемъ взять на выдержку нѣкоторыя статьи, очевидно, написанныя въ этомъ направленіи. Намъ подвертывается подъ руку недавно напечатанная въ Дѣлѣ статья г. Португалова Источники болѣзней, остановимся на ней. Написана она, какъ видно по заключенію, врачомъ: несомнѣнно что авторъ знакомъ съ естественными науками; но несомнѣнно также что знаніе въ такой мѣрѣ переплелось съ извѣстными тенденціями, что вышло нѣчто очень куріозное. Доказывая, сообразно направленію Дѣла, что нищета и голодъ составляютъ главные, почти единственные источники болѣзней, авторъ, чтобы быть болѣе убѣдительнымъ, пытается въ то же время отвергнуть всѣ другія причины болѣзней, напримѣръ климатическія, заимствуя для этого свои аргументы изъ наблюденій надъ лошадью…. «Лошади, говоритъ онъ, улучшаются въ породѣ, по наблюденіямъ Дарвина, отъ хорошаго ухода и естественнаго подбора, а климатъ нисколько не обнаруживаетъ на нихъ вліянія.» Не правда ли, удачная цитата? Она намъ очень напоминаетъ ту параллель, которую когда-то проводилъ профессоръ Флоринскій въ томъ же журналѣ между удачнымъ подборомъ супруговъ и улучшеніемъ породъ рогатаго скота, между красивыми Охтянками и холмогорскими коровами. Оставляя въ сторонѣ все что въ подобномъ взглядѣ есть возмущающаго человѣческое достоинство и все что есть смѣшнаго въ томъ внутреннемъ наслажденіи съ какимъ наши реалисты спѣшатъ, но имя будто бы науки, засвидѣтельствовать всѣмъ и каждому объ исключительной принадлежности человѣка къ животному царству, мы должны сказать имъ, что ихъ коннозаводческій взглядъ (выраженіе покойнаго С. С. Дудышкина) непримѣнимъ къ человѣку и съ точки зрѣнія науки. Человѣкъ есть самое развитое, но вмѣстѣ и самое безсильное и болѣзненное изъ всѣхъ существъ. Самое даже изреченіе: здоровый умъ въ здоровомъ тѣлѣ, не всегда къ нему примѣнимо, потому что условія для проявленія умственныхъ силъ заключаются не въ развитіи костей, мышцъ и жира, а въ совершенствѣ нервной системы: нервы, въ случаѣ крайности, какъ бы высасываютъ весь сокъ жизни изъ тѣла, подорваннаго страданіями и недугами, и поддерживаютъ въ немъ дѣятельность. А что нервная система у человѣка совершеннѣе чѣмъ у лошади, это, кажется, должно бы быть извѣстно г. Португалову. Къ чему же тутъ и всѣ эти сравненія, и смѣлые выводы насчетъ того что климатическое лѣченіе не приноситъ будто бы человѣку пользы. Кто же не наблюдалъ, даже изъ не-врачей, что, напримѣръ, холодные климаты располагаютъ къ ревматизмамъ и простуднымъ болѣзнямъ, измѣнчивые убиваютъ чахоточныхъ; что есть мѣста гдѣ чахотка бываетъ только въ видѣ исключенія, а лихорадка, напротивъ, очень частая гостья; что существуютъ, наконецъ, мѣста отрицающія золотуху или, наоборотъ, ее обусловливающія и т. д. Скажемъ къ слову, что климатическое лѣченіе имѣетъ у насъ въ Россіи даже блестящую будущность, потому что съ развитіемъ желѣзныхъ дорогъ, оно, при разнообразіи климатовъ Россіи, можетъ сдѣлаться доступнымъ для массы больныхъ солдатъ и для простолюдиновъ. Докторъ Милліотъ, спеціально занимающійся этимъ вопросомъ, сдѣлалъ даже (да проститъ онъ намъ эту нескромность) довольно значительное пожертвованіе съ цѣлію опредѣлить санитарныя станціи по направленію нашихъ желѣзныхъ дорогъ.
Развивая мысль о зависимости болѣзней отъ нищеты и голода и о значеніи дурныхъ условій жизни для здоровья человѣка, ученый сотрудникъ Дѣла приводитъ въ примѣръ, полагая, повидимому, что это очень идетъ къ дѣлу, — кого бы вы думали? — свиней, «у которыхъ, по наблюденіямъ нѣкоторыхъ ученыхъ и происходитъ укорачиваніе головы, если онѣ отъ недостатка пищи много роютъ мордой землю», и кроликовъ, «которые, по замѣчанію Дарвина, живя въ неволѣ, слабѣе развиваются въ своихъ инстинктахъ». Дарвинъ насчетъ послѣдняго факта дѣлаетъ еще только предположеніе, а г. Португаловъ уже примѣриваетъ подневольную жизнь кроликовъ къ человѣку и распространяется при семъ удобномъ случаѣ о народахъ живущихъ въ рабствѣ…. Точно также, стараясь объяснить силу вліянія культуры на здоровье человѣка, авторъ, " ни съ того, ни съ сего, заговариваетъ вдругъ о культурѣ розъ, астраханскихъ арбузовъ, нѣжинскихъ огурцовъ и сладкаго ярославскаго горошка. Усиливаясь, такимъ образомъ, доказать совершенно не требующее доказательства, онъ упускаетъ изъ виду что качества мѣстныхъ произведеній природы зависятъ все-таки не отъ одной культуры или воздѣлки, но и отъ химическаго состава почвы и климатическихъ условій.
Но съ какой же стати, спросятъ насъ, приплетаетъ авторъ Дарвина, говоря объ условіяхъ жизни человѣка? Дарвинъ ботаникъ и зоологъ, а не антропологъ и не этнографъ; онъ разсуждаетъ въ своемъ замѣчательномъ трактатѣ о бобахъ и цвѣтахъ, баранахъ и ослахъ? Это ничего не значитъ: «Дарвинъ Англичанинъ, а у Англичанъ уже такая манера, что они сразу не сопоставятъ человѣка съ животнымъ.» Такоюто фразой отдѣлывается г. Португаловъ, смутно догадываясь что Дарвинъ писалъ свое знаменитое сочиненіе не ради баловства и злоупотребленій наукой, какъ наши доморощенные реалисты. Манера Дарвина есть манера не однихъ Англичанъ, но и всѣхъ истинныхъ ученыхъ, которые не сдѣлаютъ ни одного шага впередъ до тѣхъ поръ пока не чувствуютъ что нога ихъ стоитъ твердо. Эта великая манера и есть именно то что Клодъ Бернаръ называетъ детерминизмомъ, на основаніи котораго всякіе скачки и прыжки въ наукѣ и погоня за первыми причинами считаются празднымъ дѣломъ, напоминающимъ усилія ребенка ухватить башню стоящую на огромномъ разстояніи.
Но г. Португаловъ, впрочемъ, и самъ себя побиваетъ въ своемъ тенденціозномъ стремленіи вывести всѣ источники болѣзней изъ нищеты и голода. Такъ, припоминая что лихорадочные міазмы, по новѣйшимъ изслѣдованіямъ, происходятъ отъ особой породы водорослей или споръ ихъ, что корь имѣетъ, повидимому, источникомъ происхожденія грибки, являющіеся на испорченной соломѣ растеній, что отравленіе проросшею рожью тоже зависитъ отъ микроскопическихъ грибковъ, называемыхъ спорыньею, и что, наконецъ, холера, по мнѣнію многихъ, зараждается отъ того что на рисѣ тоже являются особаго рода растительные паразиты, — авторъ тѣмъ самымъ невольно указываетъ, что источники болѣзней далеко не изсякнутъ даже и въ случаѣ всѣми желаемаго уничтоженія нищеты и голода, что нужно сначала избавить отъ болѣзней весь растительный міръ и устранить всѣ неправильности и уклоненія климатовъ, чтобы потомъ уже сказать что климатъ для человѣка вздоръ, а культура все. Слѣдуя Рейху, авторъ говоритъ, что «для уничтоженія холеры необходимо улучшить воздѣлываніе риса или лучше замѣнить воздѣлываніе его другимъ питательнымъ веществомъ». Новый куріозъ! Еще не рѣшено въ наукѣ что въ Дурномъ питаніи риса заключается причина происхожденія холеры, а ученые мужи Дѣла уже проектируютъ планъ уничтоженія воздѣлыванія риса: предположеніе чрезвычайно характерное для той партіи которая, на основаніи теорій и гипотезъ, мечтала когда-то перестраивать общество.
Но всесокрушающая тенденція доводитъ почтеннаго доктора до отрицанія своей собственной науки. «Лѣчить людей какими-нибудь средствами или вовсе не лѣчить, — смертность и въ томъ и въ другомъ случаѣ одинакова», говоритъ съ увѣренностію нашъ авторъ, вертя и орудуя цифрами, такъ что даже становится страшно за статистику. "Н. И. Пироговъ, " цитируетъ онъ дальше, «убѣжденъ, что всѣ наши врачебныя средства едва колеблютъ общую цифру смертности.» Но въ этомъ едва, на которое не обратилъ вниманія г. Португаловъ, и заключается та великая задача которую назначено выполнять практической медицинѣ. Задача ея не въ томъ чтобы давать людямъ безсмертіе. Медицина, сказалъ одинъ французскій врачъ, въ большей части случаевъ утѣшаетъ, въ нѣкоторыхъ — помогаетъ, въ немногихъ же — излѣчиваетъ. Но и это уже много значитъ въ виду той безпомощности въ которой чувствуетъ себя заболѣвшій человѣкъ. Извѣстный англійскій ученый Беннетъ старается подвести нравственное вліяніе присутствія врача на ходъ болѣзни подъ систему. Какъ же послѣ того можно не придавать значенія медицинскому пособію и сваливать все на правильное распредѣленіе богатствъ и будущее устраненіе нищеты и голода между людьми? Есть вѣдь болѣзни происходящія и отъ обжорства и роскоши. А положительныя завоеванія медицины, ужели они недостаточно убѣждаютъ почтеннаго доктора что рѣшеніемъ соціальныхъ задачъ нельзя ограничивать медицинскую практику? Развѣ оспа не ослабѣла, благодаря усиліямъ медицины, развѣ лихорадка не вылѣчивается, малокровные и цинготные не выздоравливаютъ отъ лѣченія, развѣ жизнь страдающихъ хроническими, неизлѣчимыми недугами не удлинняется отъ хорошаго медицинскаго досмотра, а сила острыхъ болѣзней не ослабѣваетъ въ значительной степени черезъ устраненіе осложненій? А чудеса хирургіи и акушерства, заставляющія слѣпыхъ прозрѣвать, хромыхъ ходить, и пр.? Отрицать все это, по меньшей мѣрѣ, странно для врача.
Но кромѣ серіозныхъ и, повидимому, ученыхъ статей, печатаемыхъ въ интересахъ реализма, въ журналѣ Дѣло существуетъ и особая, приспособленная къ цѣли изданія, беллетристика, построенная яко бы на данныхъ изъ геологіи, палеонтологіи и вообще наукахъ естественныхъ. Одинъ изъ новопоставленныхъ реалистовъ, г. М. Михайловъ, уносясь мыслію за предѣлы исторіи, и именно не ближе какъ «за милліоны лѣтъ», старается показать подпищикамъ Дѣла какимъ былъ человѣкъ въ то время, когда онъ, на основаніи ученыхъ изысканій редакціи, ничѣмъ не отличался отъ обезьянъ. Рисуется самая фантастическая картина допотопнаго міра и посреди ея человѣкъ, ревущій, къ величайшей радости реалистовъ, какъ дикій звѣрь. Мущина-самецъ, разказываетъ нашъ авторъ, кричалъ а-а! а женщина-самка, скаля зубы и хохоча, отвѣчала ему у-у! Вотъ онъ, настоящій зоологическій языкъ, открытый нашими реалистами!… Но будемте читать далѣе. Вотъ, напримѣръ, сцена встрѣчи первобытнаго мущины съ первобытною женщиной:
«Пріятель нашъ (такъ называетъ почему-то авторъ голаго человѣка-самца) весь вздрогнулъ при появленіи молоденькой женщины, и они оба разомъ окинули другъ друга очень привѣтливо. Онъ перебрался къ ней на дерево; она ударила его по плечу и увернулась изъ его рукъ. Онъ за ней: она соскочила на землю, потомъ побѣжала по лѣсу. Молодецъ нашъ пустился ее догонять, и какъ она ни увертывалась, онъ все-таки ее настигъ…. Она выбивалась, слабо вскрикивала, все вмѣстѣ. Онъ визжалъ умоляющимъ голосомъ. Она повернула къ нему свое горячее, обрызганное потомъ лицо; зрачки ее горѣли, бѣлки были влажны. Она всѣ трепетала страстію и нѣгой…. Она опять побѣжала; но въ то же время оглядывалась, бѣжитъ ли онъ за ней; онъ, конечно, бѣжалъ. Вотъ лѣсъ разступился. Какая мягкая высокая трава! Ни у какого царя не было такого пышнаго ложа.» Тутъ нашъ юный реалистъ проводитъ еще нѣсколько чертъ, но мы воспроизводить ихъ не станемъ, такъ какъ онѣ имѣютъ назначеніемъ вліять не столько на головной, сколько на спинной мозгъ.
Дальнѣйшее чтеніе статьи г. Михайлова убѣждаетъ насъ, что вліяніе на этотъ именно мозгъ онъ и желаетъ производить. Являясь постоянно защитникомъ прекраснаго пола, г. Михайловъ не упустилъ случая и тутъ жесточайшимъ образомъ возстать противъ угнетателей-мущинъ, жившихъ за милліоны лѣтъ до нашего лѣтосчисленія. Ему даже чудится, что ключа женскаго вопроса должно искать въ томъ отдаленномъ и дикомъ времени, когда люди, еще не стѣсняясь, ходили безъ одежды: тогда уже, по остроумному соображенію автора, началось угнетеніе женщинъ мущинами. Женщины въ то время жили, какъ оказывается, въ особыхъ шалашахъ, ими же самими построенныхъ, и подвергались нападенію со стороны мущинъ, все равно какъ теперь мы подвергаемся нападенію со стороны дикихъ звѣрей. Понятно, что все это изображается у автора въ самыхъ реальныхъ образахъ. «Вотъ, вотъ, — замѣчаетъ онъ какъ бы съ радостію, описывая такое нападеніе, — хлопочетъ около одного изъ шалашей еще совсѣмъ молоденькая женщина. Судя по плечамъ, бедрамъ и. росту, она еще не достигла полнаго развитія. Первые обманчивые признаки зрѣлости не остаются не замѣченными. Толпа мущинъ тотчасъ начинаетъ слѣдить за предметомъ страсти, и безсильная для борьбы дѣвочка достается сильнѣйшему изъ претендентовъ.» Далѣе авторъ съ большимъ одушевленіемъ разказываетъ какъ изобрѣтенъ былъ поясъ стыдливости, и какъ мущина-самецъ, закабаливъ женщину-самку, началъ ею помыкать. Да позволено будетъ намъ представить во всей красѣ ту до невѣроятности дикую идиллію, которая по этому случаю рисуется въ испорченномъ воображеніи автора.
Самецъ-человѣкъ убиваетъ для утоленія своего аппетита козу; но самъ почему-то не приноситъ ее изъ лѣсу, а посылаетъ за нею жену. Бѣдная жена отправляется за добычей, а онъ, какъ истый баринъ, идетъ къ себѣ въ шалашъ. «Надо выбрать мѣсто помягче, думаетъ про себя самецъ-человѣкъ. Жена положила на такое мѣсто спящаго ребенка; но онъ можетъ лежать гдѣ и пожестче. Отецъ безцеремонно сталкиваетъ своего ребенка съ удобнаго мѣста и вытягивается во всю длину. Ребенокъ со сна реветъ.» Между тѣмъ бѣдная мать приволакиваетъ козу, и исполняя должность мужа, начинаетъ сдирать съ нея кожу. «Самецъ-мущина не выдерживаетъ и со сверкающими отъ удовольствія глазами подсаживается къ женѣ. Съ торопливостію выдергиваетъ изъ кровавыхъ внутренностей сердце, печень и почки, и съ такой же жадностію начинаетъ Жевать и глотать.»
Что это такое? Можетъ ли далѣе этого идти нелѣпость? Насмѣшка ли это надъ здравымъ человѣческимъ смысломъ, или стремленіе пощеголять какимъ-то плотояднымъ цинизмомъ? Проявленіе ли выдохшагося, износившагося таланта, или желаніе подслужиться своему направленію? И кого думаютъ эти господа просвѣтить своими дикими фантазіями? Человѣка вполнѣ развившагося уже не прельститъ это поклоненіе животной сторонѣ нашей натуры; а склонять недоучившагося юношу къ тому чтобъ онъ скорѣе причислилъ себя къ царству животныхъ и жилъ сообразно этому — честь не велика. Но именно юношей-то преимущественно Дѣло и имѣетъ въ виду. «Молодой писатель изъ молодаго поколѣнія, говоритъ одинъ изъ его сотрудниковъ, должетъ помнить что у него читатели молодые. Онъ долженъ отмежевывать себѣ извѣстный кругъ, въ которомъ вращается молодая жизнь, и для нея только и работать.» Вотъ куда устремляются разчеты почтенной редакціи при распространеніи реалистическихъ дикостей!… Не съ цѣлію ли поучать юношество написана и статья о проституціи, напечатанная въ послѣднихъ книжкахъ Дѣла. Почему, впрочемъ, и не писать о проституціи? Но дѣло, въ томъ какъ писать. Казалось бы, что журнальная статья о такомъ предметѣ не должна зарываться въ свой предметъ глубже мрачныхъ страницъ судебно-медицинскихъ книгъ; для серіозной любознательности этого слишкомъ довольно. Но нѣтъ; ни передъ чѣмъ не краснѣющій реализмъ и тутъ перешелъ всѣ границы. Въ противоположность знаменитому Тардьё, когда-то посовѣстившемуся въ спеціальномъ журналѣ говорить на общепонятномъ отечественномъ языкѣ объ этихъ уродствахъ и потому прибѣгшему къ языку древнихъ Римлянъ, авторъ статьи Дѣла доходитъ до самой невѣроятной безцеремонности въ перечисленіи разныхъ видовъ растлѣнія (стр. 109, Nо 5). Не довольствуясь тѣми гадостями которыя представляетъ въ этомъ отношеніи современная жизнь, онъ зарывается въ глубь древности; повторяетъ извѣстные разказы изъ жизни греческихъ и римскихъ гетеръ, перечисляя при этомъ всѣ мельчайшіе виды разврата. И хотя бы еще сдѣлано было это со строго научными пріемами, всегда болѣе или менѣе скрадывающими неприглядность такихъ фактовъ, — нѣтъ: вся статья представляется какимъ-то балластомъ фактовъ, выдернутыхъ изъ разныхъ книжекъ; и если ее связываетъ какая-нибудь идея, то эту идею нельзя иначе понять, какъ за выраженіе самаго непроходимаго пессимизма и желанія сдѣлать совершенно не нужную выставку скотскихъ страстей, о которыхъ даже въ судахъ говорятъ при закрытыхъ дверяхъ.