І.
правитьАвторъ «Опытовъ» родился, какъ это самъ онъ намъ сообщаетъ, между одиннадцатью и двѣнадцатью часами утра, въ послѣдній день февраля мѣсяца 1533 года, въ замкѣ св. Михаила де-Монтэнь[1]. Его отецъ Петръ Ейкемъ былъ послѣдовательно первымъ синдикомъ города Борцо въ 1530 г., товарищемъ мэра въ 1536 г., синдикомъ во второй разъ въ 1540 г., прокуроромъ города въ 1546 г. и, наконецъ, мэромъ съ 1553 по 1556 годъ. Это былъ человѣкъ строгой честности, который тщательно заботился о «порядочности и приличіи личности и своей одежды, отличался чрезмѣрной вѣрой въ свои слова, и совѣстью и религіей, которая скорѣе склонялась къ суевѣрію, чѣмъ къ противоположной крайности»[2]. Чтобы «сблизить съ народомъ своего сына Михаила и привязать къ тѣмъ, которые нуждаются въ помощи», онъ далъ ему въ, воспріемники «личностей самаго низкаго сословія» и потомъ отправилъ съ колыбели «на воспитаніе къ одному изъ своихъ бѣдныхъ крестьянъи пріучилъ его, позднѣе, къ самому простому образу жизни», въ то же время заботясь о томъ, «чтобы воспитывать его душу съ кротостью и на свободѣ, безъ суровости и стѣсненія». Монтанъ, который даетъ намъ точныя свѣдѣнія относительно своихъ первыхъ лѣтъ жизни, разсказываетъ намъ, какъ имѣли обыкновеніе будить его при звукѣ пріятной музыки, и какъ онъ выучился по латыни «безъ розогъ и слезъ», прежде даже нежели французскому, благодаря нѣмецкому учителю, котораго его отецъ приставилъ къ нему и который говорилъ съ нимъ только на языкѣ Вергилія и Цицерона. Изученіе греческаго шло одновременно, «въ формѣ забавы и упражненія». Шести лѣтъ молодого Монтэня помѣстили въ гимназію де-Гюеннъ въ Бордо, гдѣ у него въ качествѣ учителей были самые выдающіеся ученые шестнадцатаго вѣка Николай Груиль, Гэранть, Мюрэ и Бухананъ. Въ тринадцать лѣтъ онъ кончилъ ее, и такъ какъ его семья предназначалл. его къ магистратурѣ, онъ принялся за изученіе права. Ему было тогда около четырнадцати лѣтъ; но эти первые годы молодости совершенно скрыты отъ любопытства исторіи. Все, что знаютъ въ продолженіи долгаго времени, это то, что въ 1554 г. ему дали мѣсто совѣтника при парламентѣ въ Бордо, что въ 1559 г. онъ находился въ Баръ-ле-Дюкъ со дворомъ Франца И, и что въ слѣдующемъ онъ присутствовалъ въ Суанѣ при объявленіи несовершеннолѣтія Карла IX. Какая была его роль при этихъ различныхъ обстоятельствахъ? На это невозможно отвѣта за недостаткомъ точныхъ документовъ.
Между 556 и 1563 гг., находимъ эпизодъ очень важный въ жизни Монтэня; мы говоримъ о его связи съ Этьенномъ ла-Боэти, котораго онъ встрѣтилъ, какъ это онъ самъ говоритъ, «случайно на большомъ праздникѣ и въ большомъ обществѣ въ городѣ»[3]. Съ первой-же встрѣчи авторъ Опытовъ и авторъ Добровольнаго рабства такъ «понравились, сошлись и полюбились другу другу», что никто не былъ имъ съ тѣхъ поръ такъ «близокъ, какъ они другъ другу», и въ продолженіи шести лѣтъ, эта дружба наполняетъ сердце Монтэня, какъ потомъ воспоминаніе о ней наполняло его память, послѣ того какъ смерть разрушила союзъ друзей[4].
Хотя въ своей книгѣ онъ строго порицаетъ тѣхъ, которые, противно мнѣнію Аристотеля, женятся прежде тридцати пяти лѣтъ, самъ онъ не подождалъ срока, назначеннаго Стасирскимъ философомъ, и въ 1566 г., т. е. тридцати трехъ лѣтъ, женился на Францискѣ де-ла-Шассеннъ, дочери совѣтника парламента въ Бордо {Очень мало знаютъ вообще про этотъ бракъ, который, впрочемъ, былъ счастливъ. Монтэнь, разсказывая, въ главѣ 36, кн. II, про семейную ссору, говорить, что она послужила ему поводомъ написать главу; про упрямство и крикъ. Но онъ прибавляетъ, что это единственный разъ жена дала ему тему для подобнаго предмета; что это лучшій человѣкъ изъ всѣхъ людей, и что онъ къ ней очень привязанъ. Кажется эта привязанность была искренна, такъ какъ мы узнаемъ, что онъ хранитъ супружескую вѣрность несравненно строже, чѣмъ онъ самъ ожидалъ.
Дѣти отъ этого брака умерли въ дѣтствѣ, кромѣ Элеоноры, которая пережила отцаи во второмъ бракѣ сдѣлалась виконтессой де-Гамашъ.}. Все, что относится до его жизни въ первое время послѣ брака, неизвѣстно, какъ и занятія въ молодости. Его біографы не согласны между собой; и насколько подробно знакомитъ онъ насъ съ самыми сокровенными своими мыслями и тайнами души, настолько же онъ сдержанъ относительно всего, что касается его обязанностей, политическаго поведенія и общественныхъ связей. Званіе «gentilhome ordinaire du roi», которое онъ себѣ даетъ въ одномъ предисловіи и которое, въ свою очередь, ему даетъ Генрихъ III. въ одномъ письмѣ, которое найдутъ ниже; то, что онъ, говоритъ объ треволненіяхъ при дворахъ, гдѣ онъ провелъ часть жизни, наставленія, которыя онъ писалъ подъ диктовку Катерины Медичи для короля Карла IX, его благородна переписка съ Генрихомъ IV, — не оставляютъ, впрочемъ, ни малѣйшаго сомнѣнія относительно того участія, которое онъ принималъ въ дѣлахъ своего времени, и неопровержимое доказательство благосклонности царственныхъ особъ <испорчено>имъ въ слѣдующемъ письмѣ, которое ему написалъ Ка<испорчено> при пожалованіи ордена св. <испорчено> который былъ высшимъ знакомъ отличія французскаго дворянства", какъ это онъ самъ говорить:
Monsieur de Montaigne, pour voа vertus et mérites, je vous ai choisi et élu an nombre des chevaliers de mon ordre, afin d'être associé avec eux, pour laquelle election vous notifier et vous bailler le collier du dit ordre, j’ai écrit présentement а mon cousin le marquis de Trans, auprès duqnel vous vous rendrez, afin de recevoir de lui le collier du dit ordre, qui] vous baillera de mapart, et ce, pour augmenter de plus en plus l’affection et bonne volonté que je vous porte, et vous donner occasion de persévérer en la dévotion que vous avez de me faire service[5].
de Montaigne etc.
Ecrit à Blois le 18 octobre 1571 {Господинъ де-Монтэнь, за наши добродѣтели и заслуги я васъ выбралъ и назначилъ въ число кавалеровъ моего ордена, для того чтобы пріобщить васъ къ намъ, благодаря коему избранію для объявленія этого и врученія цѣпи упомянутаго ордена, я написалъ моему кузену, маркизу де-Трансъ, къ которому вы явитесь, чтобы получить отъ него цѣпь упомянутаго ордена, которую онъ вамъ вручитъ отъ моего имени, и это для того, чтобы усилить любовь и доброе расположеніе, которое я къ мамъ питаю, и дать вамъ случай продолжать выказывать желаніе мнѣ служить.
Молю Бога, господинъ де-Монтэнь и т. д. Написано въ Блоа 18-го октября 1571 г.
Пайенъ. Неизданные документы. 1850 г., ст. 47—48.}.
Но Лакруа дю Мэнъ, Монтэнь, по смерти своего старшаго брата, отказался отъ должности совѣтника парламента, чтобы вступить въ военную службу; между тѣмъ, если вѣрить президенту Пузье, онъ никогда не занималъ военной должности. Однако нѣкоторыя мѣста Опытовъ какъ будто показываютъ, что не только онъ вступилъ въ военную службу, но что даже принялъ участіе въ нѣсколькихъ походахъ въ рядахъ католическаго войска[6]. Прибавимъ, что на своей могилѣ онъ изображенъ одѣтымъ въ кольчугу съ шлемомъ и наручникомъ на правой сторонѣ и со львомъ у его ногъ, что въ похоронныхъ эмблемахъ означаетъ, что покойникъ принималъ участіе въ какомъ-нибудь значительномъ военномъ дѣлѣ.
Вѣрны или невѣрны эти предположенія, но дѣло въ томъ, что нашъ авторъ, достигнувъ тридцати восьми лѣтъ, рѣшился посвятить наукѣ и уединенію тѣ года, которые ему осталось прожить на этомъ свѣтѣ, и въ день своего рожденія, въ послѣдній день февраля мѣсяца 1571 г., онъ велѣлъ сдѣлать въ своемъ замкѣ эту философскую надпись, которая и до сихъ поръ видна[7]:
Anno Christi… АЕ XXXVIII pridiecalend. mart, die suo natali Mich… Mont… servi tii aulici et munerum publicorum jamdudum pertaesus se intaeg… in doctarum virginum sinu recessit, ubi quiettus et omnium securus quantilium id tandem superabit decursi multa jam plus parte spatii, si modo jam fata ducant, exiguas istas sedes et dulces latebras avitasque libertati suae tranquillitatique et otio consecravit[8].
II.
правитьВъ эпоху, до которой мы дошли, Монтэнь былъ только извѣстенъ въ литературѣ, какъ переводчикъ и издатель. Въ 1559 г. онъ напечаталъ переводъ Естественной Теологіи Раймунда Себондскаго, предпринятый единственно по желанію отца. Въ 1571 г. онъ издалъ нѣсколько маленькихъ сочиненій ла-Боэти, и эти оба изданія, внушенныя ему сыновней любовью и дружбой, доказываютъ, что сердце развито было у него сильнѣе, нежели литературное самолюбіе. Почти съ увѣренностью можно предположить, что онъ принялся за Опыты въ первый же годъ своего удаленія отъ свѣта. «Какъ по его же признанію, говоритъ президентъ Бугье, онъ не любилъ ни охоту, ни постройки, ни садоводство, ни сельское хозяйство, и такъ какъ онъ исключительно занимался чтеніемъ и собственными размышленіями, то онъ предался удовольствію записывать свои мысли безъ всякаго порядка, и по мѣрѣ того, какъ онѣ появлялись у него въ умѣ». Эти мысли стали книгой и первая ея часть, которая должна была доставить ея автору безсмертіе, появилась въ Бордо въ 1580 году. Монтэню было тогда сорокъ семь лѣтъ; онъ страдалъ уже давно каменной болѣзнью и болѣзнью почекъ. Желаніе разсѣяться отъ страданій и надежда получить облегченіе, принимая воды, заставили его предпринять большое путешествіе въ этомъ же году. Такъ какъ описаніе этого путешествія заключаетъ въ себѣ очень интересныя подробности относительно его интимной жизни, то мы считаемъ своимъ долгомъ дать здѣсь нѣсколько выдержекъ и краткій обзоръ его.
«Путешествіе, за ходомъ котораго мы будемъ слѣдить или просто отмѣчать его, говоритъ издатель маршрута Монтэня[9], не представляетъ ничего особенно интереснаго, на чемъ мы могли бы остановиться, отъ Бомонъ-на-Оазѣ до Пломбьеръ въ Лотарингіи… Нужно даже дойти до Базеля, описаніе котораго знакомитъ насъ съ его естественнымъ и политическимъ положеніемъ, также какъ и съ его минеральными водами. Переѣздъ Монтэня по Швейцаріи не безъинтересенъ; изъ него видно, насколько этотъ путешественникъ-философъ всюду принаравливается къ нравамъ и обычаямъ страны. Гостинницы, печи, даже швейцарская кухня, все ему нравится; кажется, что онъ даже часто предпочитаетъ французскимъ нравамъ и обычаямъ нравы и обычаи тѣхъ мѣстъ, по которымъ онъ проѣзжаетъ и простота и чистосердечіе которыхъ болѣе соотвѣтствовали его собственнымъ. Въ городахъ, гдѣ Монтэнь останавливался, онъ старался знакомиться съ протестантскими теологами, чтобы изучить основанія ихъ догматовъ. Онъ вступалъ даже съ ними въ споры. По выѣздѣ изъ Швейцаріи, его видишь въ Йенѣ, имперскомъ городѣ, потомъ въ Аугсбургѣ и въ Мюнхенѣ». — Онъ направился затѣмъ въ Тироль, и имъ тѣмъ болѣе остался доволенъ, что его предупреждали о неудобствахъ, которыя онъ долженъ будетъ вынести на этомъ пути, что дало ему поводъ сказать, "что онъ всю, жизнь не довѣрялъ мнѣніямъ другихъ въ разсужденіяхъ объ "удобствахъ въ чужихъ странахъ; всякій умѣетъ только наслаждаться, согласно обычаю своей деревни, и очень мало "обратилъ вниманія на предостереженія, которыя ему давали «путешественники».
Пріѣхавъ въ Бользбнъ, Монтэнь пишетъ Францу Готманну, «что ему доставило такое удовольствіе посѣщеніе Германіи, что покидалъ онъ ее съ большимъ сожалѣніемъ, хотя и ѣхалъ въ Италію». Онъ посѣщаетъ потомъ Брюнсбль, Трентъ, гдѣ останавливается въ гостинницѣ Розы, затѣмъ Ровэръ, и тамъ жалуется, что раки начинаютъ исчезать, но что онъ вознаграждаетъ себя трюфелями на маслѣ и уксусѣ, апельсинами, лимонами и маслинами и все это по его вкусу[10]. «Проведя безпокойную ночь, говоритъ секретарь, который писалъ подъ его диктовку, или скорѣе говоритъ онъ самъ третьему лицу, утромъ при мысли, что ему предстояло видѣть новый городъ или страну, онъ вставалъ бодрый и веселый. Я никогда не видалъ его менѣе утомленнымъ, не слыхалъ менѣе жалобъ на свои страданія; его умъ былъ такъ занятъ тѣмъ, что онъ видѣлъ на пути и дома, онъ такъ выискивалъ всѣ случаи поговорить съ иностранцами, что, я думаю, это отвлекало его боль. Когда жаловались ему на то, что онъ велъ своихъ спутниковъ по разнымъ дорогамъ и странамъ, часто возвращаясь почти туда-же, откуда выѣхалъ (что онъ дѣлалъ, получивъ совѣтъ осмотрѣть что-нибудь замѣчательное, или перемѣнивъ намѣреніе, сообразно случаю), онъ, отвѣчалъ, что онъ шелъ только туда, гдѣ находился, и что не могъ ошибиться дорогами, не имѣя другой цѣли какъ посѣщать неизвѣстныя мѣста; и что онъ не измѣнялъ своему намѣренію, лишь-бы его не видѣли опять на той-же дорогѣ, и два раза на томъ же мѣстѣ. А что карается Рима, куда стремились другіе, онъ желалъ его видѣть менѣе, нежели другія мѣста, потому что онъ былъ каждому извѣстенъ, и что у него не было слуги, который-бы не могъ дать ему свѣдѣній о Флоренціи и Феррара. Онъ также говорилъ, что ему казалось, онъ походилъ на тѣхъ, которые, читая очень веселый разсказъ или хорошую книгу, боятся скоро дойти до конца; такъ было и съ нимъ: и онъ находилъ такое большое удовольствіе въ путешествіи, что ненавидѣлъ близость того мѣста, гдѣ долженъ былъ отдохнуть».
Изъ этихъ выдержекъ видно, что Монтэнь путешествовалъ, какъ писалъ, съ полной свободой и съ полнымъ удобствомъ, безъ опредѣленнаго плана и слѣдуя всегда «разными извилистыми путями». Хорошія гостинницы, мягкія постели, красивые виды всюду привлекаютъ его вниманіе; и въ своихъ замѣчаніяхъ насчетъ людей и вещей, онъ главнымъ образомъ останавливается на практической сторонѣ. Его постоянно занимаетъ забота объ его здоровьѣ: такимъ образомъ въ Венеціи, «которую онъ находить такой, какъ онъ себѣ представлялъ, и немного менѣе прекрасной», онъ подробно разсказываетъ читателю, что у него были колики, и что послѣ ужина вышло два большихъ камня. Выѣхавъ изъ Венеціи, онъ послѣдовательно посѣщаетъ Феррару, Ровиго, Падую, Болонь («гдѣ наслаждается коликами»), Флоренцію и т. д., и вездѣ, гдѣ онъ останавливается, непремѣнно, прежде чѣмъ сойти съ лошади, посылаетъ нѣсколькихъ слугъ «осмотрѣть всѣ гостиницы, припасы и вина, и познакомиться съ условіями, чтобы выбрать лучшія». Онъ находитъ флорентійскихъ женщинъ самыми красивыми женщинами въ мірѣ, но несравнимо менѣе доволенъ говядиной, "которой на половину менѣе, "чѣмъ въ Германіи, и которая далеко не такъ хорошо «приготовлена. Подаютъ безъ шпека и тамъ и тутъ, но въ „Германіи она лучше приправлена, и соусы и супы разнообразнѣе“. Онъ замѣчаетъ, между прочимъ, что стаканы необыкновенно малы, и что вина имѣютъ „небольшую сладость“. Пообѣдавъ у великаго герцога, Монтэнь снова пускается въ путь, продолжая бродить по странѣ „некрасивой, холмистой, полной расщелинъ, на которой невозможно пройти войску“, и достигаетъ Рима въ послѣдній день ноября мѣсяца, въѣхавъ черезъ ворота del Popolo. Онъ помѣстился сначала въ гостинницѣ Медвѣдя, но потомъ за двадцать экю въ мѣсяцъ нанялъ у испанца три прекрасно меблированныхъ комнаты, который за эту цѣну предоставилъ въ его распоряженіе и огонь своей кухни. То, что его всего болѣе сердило въ вѣчномъ городѣ, это встрѣчать на каждомъ шагу французовъ, которые здоровались съ нимъ на родномъ нарѣчіи; но за исключеніемъ этого неудобства, ему здѣсь все очень нравилось, и во время этого перваго посѣщенія, онъ пробылъ цѣлые пять мѣсяцевъ. Умъ его, весь пропитанный классическими воспоминаніями, не могъ не испытывать глубокаго впечатлѣнія при видѣ римскихъ развалинъ, и это выразилось въ слѣдующихъ великолѣпныхъ строкахъ, написанныхъ въ его „Дневникѣ Путешествія“:
„Онъ говорилъ, что отъ всего Рима осталось только небо, подъ которымъ онъ находился и гдѣ было его жилище, что всѣ его знанія объ немъ были отвлеченныя и созерцательныя, въ которыхъ не было ничего, что подлежало-бы области чувствъ; что тѣ, которые говорили, что видны были по крайней мѣрѣ развалины Рима, говорили слишкомъ много, такъ какъ развалины такой страшной махины заставили-бы болѣе чтить и уважать ея память — то была только ея могила. Міръ, врагъ его долгаго владычества, разрушилъ и раздробилъ, во первыхъ, всѣ части этого чуднаго тѣла, и такъ какъ Римъ, хотя окончательно мертвый, обезображенный и обезсиленный, внушалъ ему все-же ужасъ, міръ засыпалъ даже его развалины. Судьба сохранила эти маленькіе признаки его развалинъ, которыя виднѣются надъ его гробомъ, для свидѣтельства о его безконечномъ величіи, которое вполнѣ уничтожить не могли столько вѣковъ, не могъ уничтожить заговоръ цѣлаго міра, не разъ повторенный на его погибель. По вполнѣ правдоподобно, что эти обезображенные члены были менѣе всего замѣчательны, и что ярость враговъ безсмертной славы побудила преждѣ всего разрушить все самое красивое и самое замѣчательное; что зданія этого незаконнорожденнаго Рима, который связывали съ этими лачугами, хотя настоящимъ вѣкамъ было отчего прійти въ восторгъ“, должны были ему собственно напомнить тѣ гнѣзда, которыя воробьи и ласточки прилѣпляютъ во Франціи къ сводамъ и стѣнамъ церквей и которыя Гугеноты разрушали. Боялся онъ еще и того, при видѣ пространства, которое занимаетъ эта могила, чтобы ея не узнали вполнѣ, и чтобы мѣсто погребенія не было-бы еще большею частью засыпано. Что отъ одного этого вида, какъ эти жалкіе отбросы, напр. куски черепицы и разбитые горшки образовали груду такой необычайной величины, что она равняется по высотѣ и ширинѣ нѣсколькимъ естественнымъ горамъ[11] (такъ какъ онъ сравнивалъ ее съ mote de Gurson,[12] и считалъ ее двойной ширины), „можно было заключить, что то было нарочитое повелѣніе судьбы, чтобы дать понять міру иго заговоръ противъ славы и первенства этого города — новымъ и необычайнымъ свидѣтельствомъ“ его величія. Онъ говорилъ, что не могъ допустить, принявъ во вниманіе такое малое пространство и мѣсто, которое занимаютъ каждый изъ семи холмовъ, и именно самые знаменитые — Палатинскій и Капитолійскій, чтобы Римъ заключалъ такое большое количество зданій. Посмотрите только, что остается отъ храма Мира, вдоль по Forum Romanum, до сихъ поръ видишь постепенное разрушеніе, подобно большой горѣ, разбитой на нѣсколько страшныхъ скалъ; кажется, два такихъ зданія могли-бы занять все пространство Капитолійскаго холма, гдѣ находились еще двадцать пять или тридцать храмовъ, кромѣ нѣсколькихъ частныхъ домовъ. Но, на самомъ дѣлѣ, предположенія, которыя дѣлаютъ по поводу описанія этого города, представляются неправдоподобными, ибо его планъ необычайно измѣнился въ формѣ, такъ какъ нѣкоторыя изъ этихъ небольшихъ долинъ засыпаны, именно въ самыхъ низменныхъ мѣстахъ: напримѣръ мѣсто, гдѣ находится Velabrum, который, благодаря своему низкому положенію, принималъ стоки города и имѣлъ озера, такъ возвысилось среди холмовъ, сравнительно съ другими естественными, которые стоятъ кругомъ, и все это сдѣлалось отъ кучи и груды развалинъ большихъ зданій, да и Monte Savello ни что иное, какъ развалина одной изъ частей театра Marcellus. Онъ полагалъ, что древній Римлянинъ не узналъ-бы расположенія своего города, если-бы увидалъ его. Часто случалось, что, разрывая глубоко землю, наталкивались на верхнюю часть очень высокой колонны, которая „еще стояла во весь ростъ внизу. Для домовъ не ищутъ другого фундамента, какъ старыя лачуги или своды, которые видны подъ всѣми погребами. Но даже на обломкахъ старыхъ зданій въ томъ видѣ, какъ ихъ раскинула судьба, когда они разсыпались, они поставили свои новые дворцы, точно на большихъ обломкахъ твердыхъ и крѣпкихъ скалъ. Легко видѣть, что многія улицы болѣе чѣмъ на тридцать футовъ ниже настоящихъ“.
Какой-бы онъ ни былъ порою скептикъ въ своихъ книгахъ, Монтэнь, во время пребыванія въ Римѣ, показывалъ большое уваженіе къ церкви; онъ просилъ чести быть допущеннымъ поцѣловать ногу у св. отца, Григорія XIII, и первосвятитель увѣщевалъ его продолжать и показывать преданность, которую онъ всегда имѣлъ къ церкви и въ своемъ служеніи французскому королю».
Послѣ того, говоритъ издатель путешествія, Монтэнь проводилъ все свое время въ Римѣ въ прогулкахъ пѣшкомъ и верхомъ, въ посѣщеніяхъ всякаго рода[13]. Церкви, ложи даже процессіи, проповѣди, потомъ дворцы, виноградники, сады, общественныя увеселенія, масляничныя и т. д. — онъ ничего не оставилъ безъ вниманія: онъ видѣлъ обрѣзаніе еврейскаго ребенка, и описываетъ всю церемонію во всѣхъ подробностяхъ Въ ложахъ св. Сикста онъ встрѣчаетъ Московскаго посла второго, котораго видѣлъ Римъ со времени Павла III; этоті посланникъ имѣлъ грамоты отъ своего двора къ Венеціи, адресованныя великому губернатору его милости Московскій дворъ имѣлъ тогда такъ мало сношеній съ другими государствами Европы, и тамъ были такъ мало свѣдущи что думали, что Венеція принадлежала къ папскимъ владѣніямъ.
Изъ всѣхъ подробностей его пребыванія въ Римѣ, своеобразнѣе другихъ та, которая касается цензуры его Опытовъ.
Правитель Священнаго дворца передалъ ему его Опыты, исправленные, согласно мнѣнію ученыхъ монаховъ. «Онъ самъ могъ судить объ нихъ, сказалъ онъ ему только при посредствѣ одного французскаго монаха, ибо не понималъ совсѣмъ нашего языка, — говорить Монтэнь, и онъ такъ удовлетворился моими оправданіями, которыя я ему давалъ относительно каждой статьи, которую онъ порицалъ по внушенію этого француза, что отдалъ на мою совѣсть передѣлать то, что я найду въ нихъ дурного. Я, напротивъ, умолялъ его согласиться съ мнѣніемъ того, который имъ осужденъ, сознаваясь въ нѣкоторыхъ вещахъ, какъ напр. въ потребленіи слова судьба, въ упоминаніи еретическихъ поэтовъ, въ оправданіи Юліана и въ порицаніи того, что тотъ, кто молился, не былъ избавленъ отъ дурныхъ наклонностей на это время; Item, въ томъ, что считаю жестокостью все то, что не влекло за собой просто смерть; Item, что нужно было учить ребенка все дѣлать, и въ другихъ подобныхъ вещахъ; что это было мое мнѣніе и что я написалъ эти вещи, не считая ихъ заблужденіями. Другимъ я отрицалъ, что исправитель понялъ мою мысль. Выше названный маэстро, который ловилъ человѣка, очень меня извинялъ, и хотѣлъ мнѣ дать почувствовать, что онъ не былъ совсѣмъ согласенъ съ этимъ исправленіемъ, очень остроумно защищалъ меня, въ моемъ присутствіи, противъ другого, который тоже итальянецъ, нападалъ на меня».
Вотъ что произошло во время объясненія, которое Монтэнь имѣлъ у правителя священнаго дворца по поводу цензоровъ его книги; но когда передъ своимъ отъѣздомъ изъ Рима, Онъ прощался съ этимъ прелатомъ и его товарищемъ, съ нимъ иначе заговорили. «Они начали меня просить, говоритъ онъ, не обращать никакого вниманія на цензуру моей книги, относительно которой другіе французы предупредили ихъ, что тамъ находилось нѣсколько нелѣпостей, прибавивъ, что они уважали мое намѣреніе, и любовь къ церкви, и мое знаніе, и такъ много ожидали отъ моей откровенности и совѣсти, что возлагали на меня самого вычеркнуть изъ моей книги, когда я захочу ее печатать, то, что я въ ней найду слишкомъ вольнаго, и между прочимъ, слово судьба. (Мнѣ казалось, я ихъ оставилъ очень довольными мной). Чтобы извиниться въ томъ, что они такъ тщательно просмотрѣли мою книгу и осудили въ ней кое-что, сослались на нѣсколько книгъ нашего времени, написанныхъ кардиналами и духовными лицами, пользующимися очень хорошей славой, запрещенныхъ за нѣсколько такихъ недостатковъ, которые отнюдь не затрогивали добраго имени ихъ автора, ни сочиненія въ цѣломъ: просили меня помочь церкви своимъ краснорѣчіемъ (это ихъ собственныя учтивыя слова) и остаться съ ними въ этомъ спокойномъ и мирномъ городѣ вдали отъ волненій».
Передъ отъѣздомъ изъ Рима, Монтэнь получилъ званіе римскаго гражданина, что очень польстило ему и, посѣтивъ Тиволи, онъ направился въ Лорэтъ, и, останавливаясь поочередно въ Алконѣ, Фапо, Урбино, пріѣхалъ въ началѣ мая 1581 г. въ Bagno della villa, гдѣ расположился, чтобы пить воды. «Тамъ, говоритъ издатель путешествія, онъ рѣшился остановиться и принимать воды (самымъ аккуратнымъ образомъ) только по личному усмотрѣнію. Онъ говоритъ только о своемъ режимѣ, о постепенномъ дѣйствіи водъ на него, какъ онъ ихъ пьетъ каждый день: однимъ словомъ, онъ не пропускаетъ ни малѣйшей подробности, относящейся до ежедневнаго дѣйствія водъ и душъ на него. Не дневникъ путешественника читаешь далѣе; но записки больного, внимательнаго ко всѣмъ дѣйствіямъ лѣкарства, которое онъ принимаетъ, въ малыхъ незначительныхъ проявленіяхъ его вліянія на него, и на его настоящее положеніе: однимъ словомъ, это очень подробный отчетъ, который онъ, какъ будто, отдаетъ своему врачу, чтобъ извѣстить его и получить его мнѣніе насчетъ послѣдствій его помощи. Правда, что Монтэнь, предаваясь этимъ скуднымъ подробностямъ, предупреждаетъ, что: такъ какъ онъ прежде раскаивался въ томъ, что не писалъ болѣе подробно о другихъ водахъ, что могло бы ему служить руководствомъ и примѣромъ для всѣхъ тѣхъ, которыхъ онъ увидалъ-бы впослѣдствіи, то, на этотъ разъ, онъ хочетъ распространиться объ этомъ предметѣ и писать обстоятельно»; но для насъ лучшимъ объясненіемъ служитъ то, что онъ писалъ только для себя. Однако и здѣсь можно встрѣтить черты, которыя рисуютъ нравы странъ. Большая часть этого мѣста, которое длинно, т. е. все его пребываніе на этихъ водахъ, и остатокъ его дневника до перваго города, гдѣ, возвращаясь во Францію, онъ находитъ, что говорятъ по-французски, онъ написалъ по итальянски, потому что хотѣлъ упражняться въ этомъ языкѣ.
Такое мелочное и постоянное вниманіе Монтэня къ своему здоровью, къ себѣ самому, могло-бы возбудить подозрѣніе въ страхѣ смерти, который переходитъ въ малодушіе. Мы скорѣе думаемъ, что это была боязнь камнесѣченія, операціи, которой тогда всѣ боялись, и которая справедливо была ужасна въ то время, или быть можетъ, думалъ онъ, какъ этотъ греескій поэтъ, изреченіе котораго приводится Цицерономъ: «Я не хочу умирать, но мнѣ было-бы безразлично быть мертвымъ». Впрочемъ, предоставимъ ему самому объясниться на этотъ счетъ: "Было-бы слишкомъ много малодушія и слабости съ моей стороны, еслибъ увѣренный въ томъ, что я снова буду «находиться въ опасности погибнуть, такимъ образомъ[14], и смерть грозитъ мнѣ ежеминутно, я бы не сдѣлалъ ни малѣйшаго усилія, прежде нежели это случится, перенесть ее безъ жалобъ, когда наступитъ время, потому что разумъ предписываетъ намъ весело принимать то хорошее, которое Господу „угодно намъ ниспослать. А единственное средство, единственное правило и единственная возможность избавиться отъ тѣхъ бѣдствій, которыя осаждаютъ со всѣхъ сторонъ человѣка, какія бы онѣ не были, это рѣшиться терпѣть ихъ по человѣчески, или мужественно и быстро прекратить ихъ“.
Онъ былъ тогда на водахъ della Villa, когда 7 сентября 1581 г. узналъ по письму изъ Бордо, что его избрали 1 августа мэромъ этого городка. Это извѣстіе ускорило его отъѣздъ, изъ Луккъ онъ поѣхалъ въ Римъ. Онъ еще разъ остановился здѣсь, и тутъ то получилъ письмо синдиковъ Бордо, которые извѣщали его объ избраніи въ мэры этого города и приглашали вернуться какъ можно скорѣй. Онъ выѣхалъ отсюда, сопровождаемый молодымъ д’Эстиссакомъ и нѣсколькими другими, которые проводили его довольно далеко, но изъ которыхъ ни одинъ не послѣдовалъ за нимъ, даже его спутникъ». Монтэнь, возвращаясь во Францію, проѣхалъ черезъ Падую, Миланъ, Монъ-Сени и Шамбери; оттуда отправился въ Ліонъ, и не замедлилъ вернуться въ свой замокъ, послѣ семнадцати мѣсяцевъ и восьми дней отсутствія.
III.
правитьМы только что видѣли, что во время его пребыванія въ Италіи, авторъ Опытовъ былъ назначенъ мэромъ Бордо. "Граждане Бордо, говоритъ онъ, избрали меня мэромъ своего города въ то время, какъ я находился вдали отъ Франціи, и еще дальше отъ подобной мысли; я отказывался, но мнѣ объявили, что я поступалъ дурно, повелѣніе короля тоже было противъ этого. Вотъ письмо, которое Генрихъ III написалъ ему по этому случаю:
Monsieur de Montaigne, pour ce que j’ay en estime grande vostre fidielté et zélée dévotion à mon service, ce m’а esté plaisir d’entendre que vous ayer esté esleu maior de ma ville de Bourdeaulx, ayant eu très agréable et confirmé ladicte eslection et i’an’ant plus yollonticz qu' i а esté faite sans brigue et en vostre lointaine absense: à l’occasion de quoy mon intention est, et vous ordonne et enjoincts bien expressément que sans delay ni excuse reveniez au pins tost que la présente vous sera rendue, faire le deu et le service de la charge ou vous avez esté si légitimement appelé. Et vous ferez chose qui me sera très agréubl, et le contraire me déplairoit grandement, priant Dieu, monsieur de Montaigne, qu’il vous ayt en за saincte garde. — Escript de Paris le XXV-e jour de novembre mil cinq cent quatre vingt ung.
Внизу:
А Monsieur de Montaigne, chevalier de mon ordre, gentilhomme ordinaire de ma chambre, estant de présent à Rome {Господинъ де-Монтэнь, глубоко цѣня вашу вѣрность и вашу ревностную преданность на моей службѣ, для меня было удовольствіемъ узнать, что вы были выбраны мэромъ моего города Бондоньѣ большою радостью утверждаю я вышеназванное избраніе, и тѣмъ охотнѣе, что оно было безъ происковъ и въ вашемъ далекомъ отсутствіи, вслѣдствіе чего это и мое желаніе, и я приказываю и повелѣваю, чтобы безъ замедіеній ни отговорокъ вы бы возвращались какъ можно скорѣе, послѣ того какъ это вамъ будетъ передано, дабы исполнить долгъ и обязанность службы, куда вы такъ законно призваны. И вы сдѣлаете мнѣ очень пріятное, и противное меня сильно огорчило-бы. Молю Бога, господинъ де-Монтэнь, чтобы Онъ васъ сохранилъ подъ Своимъ Святымъ Покровомъ.
Писано въ Парижѣ въ XXV день ноября мѣсяца тысяча пятьсотъ восемьдесятъ перваго года.
Внизу: Господину кавалеру моего ордена и т. д.
Это письмо, найденное М. Бюшонъ въ архивахъ въ Бордо, было на печатано впервые въ 1831 г. См. Пайека. Неизданные документы, и пр., стр. 27—28. 1847 г.}.
Монтэнь въ этой новой должности, самой важной во всей провинціи, остался вѣрнымъ этому правилу: «что не нужно жалѣть при исполненіи обязанности, которую вы на себя берете, ни вниманія, ни труда, ни словъ, и пота и крови, въ случаѣ необходимости». Поставленный между двумя крайними партіями, всегда готовыми броситься другъ на друга, онъ показалъ себя на практикѣ тѣмъ, что былъ въ своей книгѣ «другомъ благоразумныхъ и умѣренныхъ людей». Терпимый по природѣ и по убѣжденію, онъ принадлежалъ, какъ и всѣ великіе умы шестнадцатаго вѣка, къ той партіи политиковъ, которые желали улучшать, а не разрушать, и про него можно было сказать, то же, что онъ самъ сказалъ про Ла-Боэти: «Что у него въ душѣ глубоко запечатлѣлись правила повиновенія и святого соблюденія закона, среди которыхъ онъ родился… Желавшій мира своей странѣ, врагъ волненій и новшествъ своего времени, онъ скорѣе употребилъ-бы свое знаніе на ихъ искорененіе, чѣмъ помогъ имъ чѣмъ-нибудь, что могло-бы имъ дать новую силу». Такова была его программа управленія; онъ главнымъ образомъ старался поддержать миръ между различными религіозными партіями, которыя раздѣляли тогда городъ Бордо, и послѣ двухлѣтнихъ трудовъ, его благодарные соотечественники снова избрали его на эту же должность въ 1683 г. на другое двухлѣтіе. По истеченіи этого срока, онъ справедливо могъ сказать, «что онъ не оставлялъ за собой ни злобы, ни ненависти»[15].
Среди заботъ о своемъ управленіи, Монтэнь не переставалъ «перелистывать книги», и его Опыты, первая часть которыхъ появилась въ 1580 г., увеличивались постоянно новыми главами. Два новыхъ изданія вышло въ 1582 и въ 1587 г., и въ это-же время авторъ исправлялъ свою первую работу, и написалъ часть третьей книги. Чтобы самому представить на судъ общества свое произведеніе, такимъ образомъ пополненное, онъ отправился въ Парижъ, и новое изданіе появилось въ 1588 г. Его пребываніе въ столицѣ было на этотъ разъ довольно продолжительнымъ и къ этому времени относится его знакомство съ мадемуазель де-Гурнэ. Обладая дѣятельнымъ и любознательнымъ умомъ, и въ особенности тѣмъ, что рѣдко встрѣчается у ученыхъ женщинъ, умомъ положительнымъ и здравымъ, мадемуазель де-Гурнэ еще ребенкомъ была увлечена этимъ великимъ теченіемъ шестнадцатаго вѣка, который всѣхъ направлялъ къ преніямъ, учености и наукѣ. Она выучилась по латыни безъ учителя, и когда восемнадцати лѣтъ ей нечаянно попались въ руки Опыты, «она пришла въ восторгъ». Узнавъ, что авторъ въ Парижѣ, она покинула замокъ де-Гурнэ, чтобы увидать его. Мы ничего лучшаго не можемъ сдѣлать по поводу этого симпатичнаго путешествія, какъ повторить здѣсь подлинныя слова Паскье: «Эта дѣвушка, которая принадлежитъ къ нѣсколькимъ знатнѣйшимъ дворянскимъ родамъ Парижа, рѣшила никогда не имѣть другого мужа, кромѣ своей чести, обогащенной чтеніемъ хорошихъ книгъ и въ особенности Опытовъ де-Монтэня, котораго, когда онъ пріѣхалъ на долго въ 1588 г. въ городъ Парижъ, она нарочно посѣтила, чтобы познакомиться съ нимъ лично. Мадемуазель де-Гурнэ вмѣстѣ съ матерью повезла его даже въ свой замокъ де-Гурнэ, гдѣ онъ оставался во время двухъ или трехъ посѣщеній, три мѣсяца, и былъ принятъ насколько можно было желать лучше».
Начиная съ этого времени, она назвала себя духовною дочерью Монтэня, имя простое и трогательное, которое доставитъ ей возможность. Жить въ памяти людей въ теченіи многихъ вѣковъ скорѣе, чѣмъ ея стихи и сочиненія.
Монтэнь, покидая Парижъ, остановился на нѣсколько дней въ Влоа, во время засѣданія тамъ государственныхъ чиновъ. Какую роль игралъ онъ въ этомъ знаменитомъ собраніи? Мы не вѣдаемъ; знаемъ только, что ему поручено было королемъ баварскимъ войти въ переговоры съ герцогомъ Гизомъ. Все, что соприкасается съ его политической жизнью, почти неизвѣстно, и можно только заключить изъ одного мѣста записокъ де-Ту, что онъ пользовался довѣріемъ высочайшихъ особъ своего времени. Де-Ту, который зоветъ его «открытымъ человѣкомъ, врагомъ всякаго стѣсненія», передаетъ, что гуляя однажды съ нимъ и Паскье по двору замка де-Блоа, онъ слышалъ, какъ тотъ высказалъ нѣсколько замѣчательныхъ сужденій относительно современныхъ событій, и прибавляетъ, что онъ съ самаго начала предвидѣлъ, что волненія во Франціи могутъ окончиться только со смертью герцога де-Гиза, или короля Наварскаго. Онъ такъ хорошо понялъ намѣреніе этихъ принцевъ, (явь говорилъ де-Ту, что король Наварскій былъ-бы готовъ принять католицизмъ, если-бы не боялся быть оставленнымъ своей партіей, и что, съ своей стороны, герцогъ де-Гизъ не чувствовалъ большого отвращенія отъ Аугсбургскаго исповѣданія, наклонность къ которому внушилъ ему его дядя, кардиналъ Лотарингіи, если-бы не существовала для него опасность покинуть римскую Церковь. Моптэню было-бы легко играть важную роль въ дѣлахъ своей страны и создать себѣ видное политическое положеніе, но онъ остался вѣренъ своему правилу: Otio et libertati, и спокойно вернулся къ себѣ писать главу о неудобствѣ величія..
Автору Опытовъ было тогда пятьдесятъ пять лѣтъ; болѣзнь, которая его мучила уже нѣсколько лѣтъ, только обострялась, а между тѣмъ, онъ читалъ, размышлялъ и продолжалъ писать. Онъ употребилъ 1589, 1590, 1591 года, чтобы сдѣлать новыя добавленія къ своей книгѣ, и въ этомъ приближеніи старости, могъ еще надѣяться на счастливые дни, когда совершенно неожиданно заболѣлъ язвой языка. Паскье, который оставилъ намъ нѣкоторыя подробности объ его послѣднихъ минутахъ, разсказываетъ, «что онъ прожилъ три дня въ полномъ сознаніи, не имѣя возможности произнести ни слова; вслѣдствіе чего онъ былъ принужденъ прибѣгать къ перу, чтобы выразить свои желанія. И чувствуя приближеніе смерти, онъ попросилъ свою жену посредствомъ записочки позвать нѣсколькихъ дворянъ, своихъ сосѣдей, чтобы проститься съ ними. Когда они пришли, онъ велѣлъ отслужить у себя въ комнатѣ обѣдню; и въ то время, какъ священникъ дошелъ до возношенія Corpus Domini, этотъ несчастный страдалецъ вдругъ приподнялся на постели, сложивъ руки, и съ этимъ вмѣстѣ отдалъ Богу духъ, который служилъ чуднымъ зеркаломъ его внутренней души[16].
Спустя нѣсколько мѣсяцевъ послѣ смерти Монтэня, его останки были перенесены въ церковь коммандорства св. Антонія въ Бордо, гдѣ вдова его воздвигла ему памятникъ. Церковь коммандорства принадлежитъ теперь гимназіи, а въ часовнѣ налѣво, до сихъ поръ, видѣнъ его надгробный памятникъ съ его статуей въ военномъ мундирѣ. Этотъ памятникъ былъ возобновленъ въ 1803 году заботами одного изъ потомковъ маркиза де-Монтэнь.
При извѣстіи о смерти автора Опытовъ, мадемуазель де-Гурнэ поспѣшила выѣхать въ Гюеннъ съ матерью, чтобы принести утѣшеніе вдовѣ и дочери духовнаго отца. Госпожа де-Монтэнь передала ей во время этого путешествія дополненный и исправленный экземпляръ Опытовъ, и на основаніи его-то, Марія де-Гурнэ выпустила въ свѣтъ въ первый разъ въ 1595 году полное изданіе этой безсмертной книги.
IV.
правитьИзложивъ, насколько мы могли точнѣе, различныя событія изъ жизни автора Опытовъ, мы могли-бы, что уже не разъ было сдѣлано, попытаться дать очеркъ его характера и оцѣнку его генія. Но мы думаемъ, что наше личное мнѣніе мало интересовало-бы общество, и что такъ какъ Монтэнь позаботился самъ себя описать, то мы были-бы нескромны, ставъ между читателемъ и имъ. Оттого мы не выйдемъ, какъ и до сихъ поръ это дѣлали, изъ нашей роли пересказчика, потому что мы прежде всего желаемъ давать факты, а не фразы, и ограничимся какъ для критики, такъ и для похвалы, приведеніемъ въ краткихъ чертахъ различныхъ сужденій, которыя, начиная съ шестнадцатаго вѣка и кончая нашими днями, были произнесены объ авторѣ Опытовъ. Эти сужденія настолько многочисленны, что нужно было-бы нѣсколько томовъ, чтобы привести ихъ всѣ; мы-же будемъ принуждены сдѣлать быстрый обзоръ.
Кажется, что первыя изданія Опытовъ были приняты довольно холодно, такъ какъ, какъ-бы ни была велика смѣлость ума шестнадцатаго вѣка, эта книга заключала въ себѣ столько вольныхъ вещей, и такъ сказать неслыханныхъ, такую глубокую оригинальность и такую подвижность мыслей, что общество было совершенно ошеломлено. Впрочемъ, Монтэнь не принадлежалъ къ крайнимъ партіямъ, а это всегда составляло большое препятствіе къ быстрому успѣху; кромѣ того, онъ говорилъ отъ имени здраваго смысла, отъ имени терпимости и умѣренности, и какъ всѣ тѣ, которые говорили подобныя вещи, ему сначала стоило нѣкотораго труда заставить согласиться съ собой; потому что, чтобы толпа васъ слушала, нужно льстить ея предразсудкамъ и страстямъ. Сначала только нѣсколько избранныхъ умовъ поняли все, что было глубокаго въ этомъ безпримѣрномъ до сихъ поръ произведеніи, и ІостъЛипсъ съ перваго раза поставилъ автора выше семи мудрецовъ Греціи. Этотъ знаменитый полиграфъ былъ тогда верховнымъ властителемъ европейской критики, и приговоръ, который онъ произнесъ, рѣшилъ успѣхъ. Опыты очень скоро пріобрѣли популярность; и такъ какъ кардиналъ дю-Пэрронъ назвала ихъ катехизисомъ всѣхъ честныхъ людей, то всякій счелъ своимъ долгомъ прочесть ихъ[17]; и внѣ всякаго сомнѣнія, что они имѣли полезное вліяніе на политическія и религіозныя убѣжденія конца шестнадцатаго вѣка и способствовали возвратить умы къ практическимъ идеямъ общественныхъ улучшеній и къ умѣренности. „Слишкомъ большой любитель покоя, чтобы находить удовольствіе въ шумныхъ новизнахъ, сказалъ Дрозъ, слишкомъ человѣчный, чтобы любить насиліе и несправедливость, Монтэнь удаляется отъ реформаторовъ, благодаря своимъ вкусамъ, отъ ихъ гонителей — по своимъ принципамъ“. Это сужденіе полно правды; и можно сказать, что глава о Свободѣ совѣсти — настоящее предисловіе къ Нантскому эдикту.
Въ семнадцатомъ вѣкѣ поклонниками Монтэня, можно было-бы сказать — его друзьями, были всѣ люди, которые въ эту великую эпоху являются представителями истинной традиціи французскаго ума, въ томъ, что есть въ немъ самаго опредѣленнаго я практическаго: Лабрюйеръ, Мольеръ, Лафонтэнъ, госпожа де-Севинье. „О! какой милый человѣкъ, говорила владѣлица замка де-Рошэ, какого онъ хорошаго общества: это мой старый другъ, но чѣмъ онъ становится для меня ста рѣе, тѣмъ постоянно дѣлается новѣе… Господи! какъ его книга полна смысла!“ Бальзакъ говоритъ, въ свою очередь, „что у него человѣческій разумъ достигал!“ высшаго предѣла развитія, какъ въ политикѣ, такъ и въ морали»[18].
Между тѣмъ, семнадцатый вѣкъ далеко не единогласно восторгался имъ. Малебраншъ и писатели Портъ-Ройаля отнеслись къ автору Опытовъ съ крайнею суровостью[19].
"Удовольствіе, которое испытываешь, читая его, говорить "Малебраншъ, рождается такимъ образомъ отъ похоти… Онъ "скорѣе сдѣлалъ изъ себя педанта, и страннаго пошиба, нежели "разумнаго, здравомыслящаго и честнаго человѣка… Только "одни демоны и тѣ, которые имѣютъ часть демонской гордости, "любятъ, чтобъ ихъ обожали; это — желать, но не наружнаго "и кажущагося обожанія, а внутренняго и настоящаго, же"лать, чтобы другіе люди занимались вами; желать, чтобы "васъ обожали какъ онъ хочетъ, чтобы его обожали, т. е. «духомъ и истиной».
Арно еще болѣе жестокъ; по его мнѣнію, "Монтэнь такъ "переполненъ многочисленными постоянными низостями, и "эпикурейскими и нечестивыми правилами, что странно, что «его такъ долго терпѣли въ рукахъ всѣ». Николь хотя менѣе предубѣжденъ, на самомъ дѣлѣ смотритъ на него, какъ на настоящаго матеріалиста.
"Монтэнь, говоритъ онъ, представляется мнѣ человѣкомъ, который, познакомившись со всѣми вещами въ мірѣ, чтобы узнать, что въ нихъ хорошаго и дурного, имѣлъ довольно знанія, чтобы убѣдиться въ ихъ глупости и суетности.
«Онъ очень часто замѣчаетъ тщету величія и безполезность наукъ; но такъ какъ онъ не зналъ иной жизни, кромѣ этой, то заключалъ, что не оставалось ничего иного дѣлать, какъ стараться проводить насколько можно пріятнѣе тотъ небольшой промежутокъ времени, который намъ данъ».
Паскаль, который постоянно вдохновлялся Монтэнемъ въ своихъ Мысляхъ, всякій разъ, какъ дѣло шло о томъ, чтобы смирить человѣка, показать странныя противорѣчія его природы, безконечность его ничтожества, Паскаль, соглашаясь съ тѣмъ, что авторъ Опытовъ боролся съ еретиками съ непобѣдимой твердостью и громилъ ихъ нечестіе, однако не избавилъ его отъ упрековъ:
"Рожденный въ христіанскомъ государствѣ, онъ исповѣдуетъ католическую вѣру, и въ этомъ нѣтъ ничего удивительнаго. Но такъ какъ онъ желаетъ найти мораль, основанную на разумѣ, безъ свѣта вѣры, то и основалъ свои правила на этомъ предположеніи, и такимъ образомъ, считая человѣка лишеннымъ всякаго откровенія, онъ и разсуждаетъ въ этомъ направленіи. Во всемъ онъ сомнѣвается, и это сомнѣніе на столько всеобщее, что оно увлекаетъ самаго человѣка, и онъ, сомнѣваясь даже, сомнѣвается ли онъ, въ своей неувѣренности вращается безостановочно и непрерывно кругомъ самого себя, одинаково не соглашаясь съ тѣми, которые говорятъ, что нѣтъ ничего достовѣрнаго, и съ тѣми, которые говорятъ обратное, потому что онъ ничего не хо"четъ утверждать. Въ этомъ то сомнѣніи, которое сомнѣвается въ самомъ себѣ, и въ этомъ невѣдѣніи, которое не знаетъ самого себя, заключается сущность его мнѣнія, которое онъ не могъ выразить никакимъ положительнымъ терминомъ, потому что если онъ говоритъ, что сомнѣвается, онъ выдаетъ себя, утверждая по крайней мѣрѣ, что онъ сомнѣвается, а такъ какъ это вполнѣ противъ его намѣренія, то онъ могъ объясниться только съ помощью вопроса: такимъ образомъ не желая сказать: я не знаю, онъ говорить, что я знаю? Что онъ и дѣлаетъ своимъ девизомъ, кладя его на чашки вѣсовъ, которыя, взвѣшивая противныя величины, находятся въ полномъ равновѣсіи, т. е. онъ настоящій пирронистъ. На этомъ принципѣ вращаются всѣ его разсужденія, и всѣ его опыты вращаются на этомъ принципѣ, и это онъ полагаетъ вполнѣ доказаннымъ, хотя и не всегда можно замѣстить его намѣреніе. Онъ такъ разрушаетъ все то, что считается достовѣрнымъ между людьми, не для того, чтобы доказать противное съ достовѣрностью, которой одной онъ врагъ, но чтобы только показать, что такъ какъ внѣ ни "признаки и одной, и другой одинаковы, то неизвѣстно, на чемъ основывать свою вѣру.
"Онъ подробно разсматриваетъ всѣ науки; геометрію, и достовѣрность которой онъ старается доказать въ ея аксіомахъ и терминахъ, которыхъ даже опредѣляетъ, какъ пространство, движеніе и т. д.; физику, медицину, которыя онъ старается унизить безчисленными способами, исторію, политику, мораль, законовѣдѣніе и другія. Такимъ образомъ, безъ откровенія мы могли бы повѣрить, по его мнѣнію, что жизнь — сонъ, отъ котораго мы просыпаемся только со смертью и во время котораго мы также мало знакомы съ принципами истиннаго, какъ во время естественнаго сна. Такъ сильно и жестоко бранитъ онъ разумъ, лишенный вѣры, что, заставляя сомнѣваться его въ своемъ разумѣ, а также въ томъ одарены ли имъ животныя болѣе или менѣе человѣка, онъ отвергаетъ его превосходство, которое самъ себѣ присвоилъ, и ставитъ его изъ милости на одну параллель съ животными, не позволяя ему выйти изъ этого положенія, пока Творецъ не покажетъ ему мѣста, которое ему неизвѣстно, угрожая ему, если онъ ропщетъ, поставить его ниже всѣхъ, что ему кажется не столь даже легкимъ, какъ обратное; и между тѣмъ, предоставляя ему власть дѣйствовать только для того, чтобы убѣдиться въ его слабости съ истиннымъ смиреніемъ, вмѣсто того чтобы вознестись изъ глупаго тщеславія…
«Я сознаюсь, что не могу безъ удовольствія видѣть, какъ въ этомъ писателѣ гордый разумъ такъ жестоко побивается его же оружіемъ, и это столь кровавое возмущеніе человѣка противъ человѣка, который изъ общества бога, куда онъ поднимался, благодаря правиламъ своего слабаго разума, низвергается въ разрядъ животныхъ; я возлюбилъ бы всѣмъ сердцемъ оружіе столь великаго мщенія, если бы, бывъ смиреннымъ послѣдователемъ Церкви по вѣрѣ, онъ задалъ-бы себѣ правила нравственности этихъ людей, которыхъ онъ съ такой пользой смирилъ, не раздражая полными .преступленіями Того, который Одинъ можетъ что ихъ вывести изъ среды тѣхъ, которыхъ онъ убѣдилъ, что они даже знать Его не могутъ.
„Но онъ, наоборотъ, поступаетъ, какъ язычники. Изъ принципа, что внѣ вѣры все недостовѣрно, говоритъ онъ, и принимая во вниманіе, какъ часто ищутъ истины и добра безъ всякаго успѣха въ достиженіи безмятежности, онъ заключаеть, что заботу эту нужно предоставить другимъ; но между тѣмъ оставаться въ покоѣ, слегка касаясь этихъ предметовъ, изъ боязни углубиться, налегая на нихъ; при первой возможности усвоивать истинное и прекрасное, не стараясь сдерживать ихъ, потому что онѣ такъ маломѣрны, что хотя бы немного сжать руку, онѣ выскальзываютъ между пальцами, и оставляютъ руку пустой. Потому то повинуется онъ внушенію чувствъ, и общихъ понятій, такъ какъ, чтобы опровергнуть ихъ, онъ долженъ былъ бы сдѣлать надъ собой усиліе, онъ-же не знаетъ, выигралъ ли бы онъ отъ этого, не вѣдая, гдѣ истина. Такъ удаляется онъ отъ страданій и смерти, потому что инстинктъ побуждаетъ его къ этому, и онъ не хочетъ противиться ему по той же причинѣ, но не заключая отсюда, чтобы это были настоящія бѣдствія, не довѣряя очень этимъ естественныхъ движеніямъ страха“.
Паскаль, оканчивая свою критику, объявляетъ Монтэня вреднымъ для тѣхъ, которые имѣютъ малѣйшую наклонность къ невѣрію и порокамъ.
Упреки, съ которыми обращались къ автору Опытовъ аскетизмъ и христіанская философія, послужатъ для него новой рекомендаціей восемнадцатаго вѣка. Руссо дѣлаетъ у него многочисленныя заимствованія. Дидро, Монтескьё, Вовенаргъ, объявляютъ, какъ раньше кардиналъ дю-Пэрронъ, что его книга катехизисъ всѣхъ честныхъ людей, а Вольтеръ осыпалъ его похвалами, чему свидѣтельствуетъ слѣдующее мѣсто изъ письма къ графу де-Трессанъ, отъ 21 августа 1745 г.:
„Какая вопіющая несправедливость сказать, что Монтэнь только комментировалъ древнихъ! Онъ кстати приводитъ ихъ, а этого комментаторы не дѣлаютъ. Онъ думаетъ, а эти господа не думаютъ. Онъ подтверждаетъ свои мысли мыслями великихъ людей древности; онъ разбираетъ ихъ, вступаетъ съ ними въ споръ, бесѣдуетъ съ ними, съ своимъ читателемъ, съ самимъ собой; всегда оригинальный въ манерѣ изображать предметъ, всегда полный воображенія, всегда живописецъ, и, что я люблю, всегда умѣло сомнѣвающійся. Я очень желалъ бы знать, взялъ ли онъ у древнихъ все, что говоритъ относительно нашихъ модъ, обычаевъ, новаго свѣта, открытаго почти въ его время, относительно гражданскихъ войнъ, свидѣтелемъ которыхъ онъ былъ, относительно фанатизма обѣихъ сектъ, которыя раззоряли тогда Францію“.
Въ посланіи къ президенту Гэно, Вольтеръ еще разъ возвращается къ восхваленію его:
Montaigne, cet nuteurs charmant,
Tour à tour profond et frivole,
Dans son chateau paisiblement
Loin de tout frondeur malévole,
Doutait de tout impunément,
Et se moquait très librement
Des docteurs fourrée de l'écùle.
Въ осьмнадцатомъ вѣкѣ литература объ авторѣ Опытовъ стала чрезвычайно многочисленной; похвальное слово объ немъ было поставлено на конкурсъ академіями, и появились въ свѣтъ самыя разнорѣчивыя мнѣнія. Ученый бенедиктинецъ Донъ-Девіенъ напечаталъ въ 1773 г. разсужденіе о религіи Монтэня, въ которомъ онъ силится доказать, что Опыты дышатъ глубокимъ уваженіемъ къ религіи. „Если бы невѣріе Монтэня было доказано, оно было бы самой удивительной вещью въ мірѣ; этотъ философъ имѣлъ здравый разсудокъ, замѣчательную проницательность, и онъ говорилъ, какъ думалъ. Невѣріе же, соединенное съ умомъ, здравымъ смысломъ и чистосердечіемъ, — чудо, котораго до сихъ поръ не было“. Чтобы ни говорилъ благочестивый бенедиктинецъ, многіе упорствовали смотрѣть на Монтэня, какъ на невѣрующаго. Сильвэнъ Марѳшаль и Лалаидъ помѣстили его въ словарѣ атеистовъ, и въ предисловіи къ изданію 1802 г., Нэжонъ попытался представить его предшественникомъ Гольбаха и Гельвеція. Нѣсколько лѣтъ спустя, ученый аббатъ де-Лабудери снова принимаясь за тезисъ донъ-Девіена, въ книгѣ, озаглавленной: Христіанство Монтэня, напечаталъ переводъ Раймонда Зебонда и различныя выписки изъ Опытовъ, чтобы показать, что не только не должно было смотрѣть на него какъ на безбожника, но наоборотъ, считать его однимъ изъ выдающихся защитниковъ религіи {Самыя противоположныя мнѣнія, которыя, съ одной стороны, сдѣлали изъ Монтэня безбожника, съ другой христіанскаго апологетика, слились въ наши дни въ одно среднее, которое очень вѣрно заключаетъ въ себѣ эти два сужденія:
Философія Монтэня была кротка, привѣтлива, снисходительна, приноровленная къ нашей слабости. Она замѣчательно научаетъ насъ тому, что нужно брать отъ свѣта и жизни, и даетъ очень поучительныя наставленія на счетъ человѣческаго счастья, но кромѣ этого, не спрашивайте у нея ничего. Это совсѣмъ земная мудрость, которая учитъ жить и умирать, но которая останавливается у края могилы и остается тутъ нѣмой. Вы найдете здѣсь сильный отпечатокъ самыхъ благородныхъ ученій древности; католическое же едва замѣтно. Вы подумали бы, что находитесь въ Академіи или въ Портикѣ, слышите Сократа и Платону, Сенеку и Плутарха. Вы ждете христіанина. Можно подумать, что въ мірѣ ничего не случилось, и что наука о Богѣ не сдѣлала ни малѣйшаго успѣха». Графъ де-Пейроннэ.
«Съ умомъ богато образованнымъ, благодаря изученію классической древности и исторіи, благодаря долгому опыту и знанію людей, онъ взиралъ на картину человѣческой жизни, какъ она представляется со стороны ея разнообразія, не замѣчая единства, которое не могла дать философія, такъ мало согласная сама съ собой. Отсюда взглядъ аналогичный скептическому, слѣдуя которому онъ даетъ, какъ послѣдній результатъ всякаго наблюденія и мысли, слабость разума и недостовѣрность человѣческаго знанія, даже относительно практическаго порядка, котораго истину онъ, впрочемъ, не оспариваетъ, полагаясь во всемъ на вѣру въ откровеніе. Монтэнь выражаетъ свои мысли въ Опытахъ съ полной искренностью, лишенной притязанія, и съ почтенной откровенностью, въ книгѣ, которая увлекаетъ васъ прелестью слога, вполнѣ оригинальнаго и изящнаго, и которая изъ нея сдѣлала любимое чтеніе людей со вкусомъ. Эта книга имѣла большое вліяніе на общество и подверглась самымъ разнообразнымъ сужденіямъ. Какъ ни былъ далекъ отъ безнравственности и безбожія личный характеръ писателя, его произведеніе не разъ благопріятствовало противоположному настроенію въ умѣ ея читателей и даже порождало его. Кузенъ.}.
Изъ того, что мы только что сказали, видно, что критика, касаясь Монтэня, слѣдовала очень противоположнымъ теченіямъ уже три столѣтія, и ея сужденія были настолько же „перемѣнчивы и разнообразный“, какъ и самого великаго человѣка. Превосходя, по мнѣнію Юста Лупса, мудрецовъ Греціи, котораго привѣтствовалъ папа и сильно осуждалъ Малебраштъ, которому Паскаль подражалъ, и вмѣстѣ съ тѣмъ, то превозносилъ, то бранилъ, {Монтэня можно изучать у Паскаля. Онъ былъ для него по временамъ лисицей спартанскаго ребенка, лисицы, спрятанной подъ платьемъ. Онъ часто овладѣвалъ Паскалемъ, кусалъ и мучилъ его. Напрасно старается онъ отбросить его: хитрецъ постоянно возвращается.
Онъ безпокоится этимъ, приводитъ его, иногда вставляетъ въ заглавіе собственныхъ мыслей, и въ изданіи, сдѣланномъ его друзьями, нерѣдко ошибались въ этомъ: есть фразы Монтэня, которыя оставили, какъ принадлежащія Паскалю. Сентъ-Бёвъ.} съ другой стороны, почти оскорбляемый Портъ-Ройалемъ, между тѣмъ кардиналъ Пэрронъ предлагалъ его уже въ наставники честныхъ людей XVIII в., считалъ предвѣстникомъ всѣхъ великихъ реформъ; прославляемымъ академіями, и причисленнымъ Сильвэнъ Марешаль и Лаландъ къ безбожникамъ, а донъ-Девіеннъ и аббатъ де-Лабудери къ защитникамъ религіи; онъ какъ будто постоянно ускользаетъ отъ окончательнаго приговора, которое потомство рано или поздно произноситъ надъ людьми, которые оставили блестящій слѣдъ отъ своего жизненнаго пути. Мы не имѣемъ никакого притязанія на этотъ окончательный приговоръ, особенно послѣ столькихъ другихъ, и на который не преминули бы подать на апелляцію, въ какомъ бы смыслѣ его ни сдѣлали.
Другъ-читатель, Монтэнь протягиваетъ тебѣ свою книгу: читай ее; и вѣрующій или скептикъ, если ты не будешь всегда согласенъ съ нимъ, то будешь согласенъ съ госпожой де-Севиньи, и ты скажешь, какъ она: „Господи, какъ эта книга полна смысла!“ потому что, и въ самомъ дѣлѣ, по вѣрному замѣчанію мадемуазель де-Гурнэ, эта книга отучаетъ отъ глупости», а авторъ ея, подобно Мольеру, безпощадно осуждалъ всѣ пороки сердца и всѣ заблужденія ума. Живя при самомъ наступленіи новыхъ временъ, онъ протестовалъ всей душей и со всѣмъ своимъ краснорѣчіемъ противъ варварства нравовъ своего времени. Онъ заклеймилъ пытку и жестокость при казняхъ. Онъ просилъ у людей жалости къ животнымъ, у военныхъ жалости къ себѣ подобнымъ. Онъ думалъ, какъ Паскаль, что человѣчество состоитъ изъ поколѣній идей, которые постоянно учатся, и показывая
Недовѣріе къ наукѣ, онъ вмѣстѣ съ тѣмъ вѣрилъ въ ея успѣхи, въ предѣлахъ человѣческой слабости. Онъ проповѣдывалъ политическую и религіозную терпимость партіямъ, готовымъ перерѣзать другъ друга; онъ первый написалъ систему нравственнаго разумнаго воспитанія; наконецъ онъ, предчувствовалъ, отгадывалъ и призывалъ съ мольбой всѣ завоеванія современной цивилизаціи, и по правдѣ можно сказать, что то чувство, которое постоянно возвращаетъ къ нему читателя, не только чувство удивленія, но и благодарности, И въ самомъ дѣлѣ, никакой человѣческій разумъ не поднимался на такую высоту, въ своихъ соотношеніяхъ съ спеціальной и практической жизнью, и никогда мысль не проявлялась въ болѣе оригинальной и привлекательной формѣ.
- ↑ Уѣздъ де-Бержеракъ, кантона д-Велинь Дордонъ.
- ↑ «Опыты», кн. II, гл. 2.
- ↑ «Опыты», кн. I, гл. 27.
- ↑ Ла-Боэти умеръ 18 августа 1563 г., тридцати двухъ лѣтъ девяти мѣсяцевъ и семнадцати дней.
- ↑ Пайенъ. Неизданные документы. 1850 г., ст. 47—48.
- ↑ Съ нѣкотораго времени, говоритъ онъ, между прочимъ, послѣ трудовъ войны, послѣ пяти или шести часовъ, желудокъ начинаетъ у меня возмущаться… Солдатъ гасконскій, говоритъ онъ еще про себя… И въ другомъ мѣстѣ: Въ числѣ трудностей войны немаловажную роль играетъ густая пыль, которая насъ окутываетъ, какъ горячими покровомъ въ продолженіи цѣлаго дня.
- ↑ Найенъ. Новые документы. 1850. ст. 31.
- ↑ Въ годъ отъ Рожд. I. Хр… на тридцать восьмомъ году, наканунѣ Мартовскихъ календъ, въ день рожденія, М. де-Монтэнь, уже давно утомленный отъ рабства двора и общественныхъ обязанностей, бросился въ объятія мудрыхъ сестеръ; онъ хочетъ окончить путь на половину пройденной жизни въ спокойствіи у беззаботности, и онъ посвятилъ покою и свободѣ это привѣтливое и мирное жилище, наслѣдство предковъ. — Moнтэнь сдѣлался обладателемъ ея но смерти отца, въ 1559 году.
- ↑ Было извѣстно изъ различныхъ мѣстъ въ Опытахъ, что Монтэнь дѣлалъ довольно длинныя путешествія и былъ въ Римѣ, но не знали подробности этихъ странствій. Въ 1770 г. аббатъ Прюни, желая написать исторію Перигора, объѣзжалъ его, и, остановившись въ замкѣ Монтэнь, который принадлежалъ тогда графу Сэгюръ де-ла-Рокеттъ, потомку въ шестомъ колѣнѣ дочери нашего писателя, роясь въ сундукѣ, наполненномъ старинными бумагами. нашелъ маленькую книжку in-folio въ 178 стр., которая была ничто иное, какъ рукописный журналъ путешествія Монтэня, записанный по крайней мѣрѣ на половину исполнявшимъ обязанность секретаря и по итальянски; тамъ дѣло шло объ Италіи. Эта рукопись, разсмотрѣнная ученымъ Каппэронкье, была напечатана въ 1774 г Р. Кэрпонъ.
- ↑ Путешествія. I. стр. 182.
- ↑ Она составляетъ нынѣ такъ называемую гору Тестасэ, monte Testaceo.
- ↑ Въ Перигорѣ.
- ↑ Путешествія, предварительное разсужденіе, ст. 84 и слѣд.
- ↑ Отъ камня или песка.
- ↑ Убивали тогда другъ друга за догматическія убѣжденія, вынесенныя изъ школы, и которыя никогда не должны были-бы переступать ея порога, когда Монтэнь послалъ предложить современникамъ убѣжище, гдѣ онъ нашелъ миръ. — Философское сомнѣніе. Не нападая прямо на споры, причину долгихъ бѣдствій, онъ старался отнять у нихъ смертельную жестокость, ведя противъ нашихъ достовѣрностей симпатичную и игривую войну. Чѣмъ больше Монтэнь слышалъ, какъ повторяли: «Вѣрь или умирай», тѣмъ болѣе онъ находилъ мудрое сомнѣніе. Одни неистовства, современниковъ — причина крайности его скептицизма… Когда всюду собирали войска, онъ старался хоть нѣсколькихъ сдѣлать мудрыми. Онъ исполнялъ обязанность мэра Бордо въ продолженіи четырехъ бурныхъ лѣтъ, и его заботы дали ему возможность наслаждаться самымъ дорогимъ, что тогда было — нейтральностью… Ла-Кретелль.
- ↑ 13 сент. 1592 г. — См. о его смерти Избранныя сочиненія Этьенна Паскье, изд. Л. Фюжеръ Парижъ, 1849, in-18, т. 11, стр. 396 и слѣд. „Я люблю, уважаю и почитаю его память, говоритъ онъ, въ одномъ изъ своихъ писемъ сожалѣю-же и болѣе, чѣмъ кто-либо другой, а что касается его Опытовъ (которые я зову образцовымъ произведеніемъ), нѣтъ книги, которую я такъ часто имѣлъ-бы въ рукахъ. Я всегда нахожу въ ней что-нибудь, что меня удовлетворяетъ. Это второй Сенека на нашемъ языкѣ. Біографы Монтэня не согласны насчетъ дня его смерти; одни полагаютъ, что это было 13 сентября, другіе 15-го. Слѣдуя вѣрному замѣчанію Пайена, нужно повѣрить числу, выставленному на памятникѣ, гдѣ читается: Obiit anno salutie cio. 10. VIII idib sept. Сентябрь мѣсяцъ былъ по римскому календарю однимъ изъ тѣхъ, гдѣ nones совпадали съ 5-мъ, и слѣдовательно иды съ 13; поэтому безспорно Монтэнь умеръ 13 сентября, и принимая во вниманіе десять дней урѣзанныхъ въ 1582 г. папой Григоріемъ XIII, находимъ, что онъ жить 59 лѣтъ 6 мѣсяцевъ и 3 дня. См. Пайенъ, Неизданные документы 1847, стр. 29 и 30 примѣч.
- ↑ Монтэнь остается одинокимъ явленіемъ, душой единственной въ своемъ родѣ, катехизисомъ честныхъ лѣнивцевъ и прилежныхъ невѣждъ, говоритъ Гюэ, которые хотятъ хватать вершки. какихъ-нибудь знаній и наукъ. Съ трудомъ встрѣтите вы какого-нибудь помѣщика, который желаетъ казаться образованнымъ, безъ Монтэня на каминѣ. онъ былъ гораздо болѣе, — онъ былъ любимой книгой и какъ-бы частнымъ арсеналомъ для каждаго великаго, серьезнаго и новаго писателя. Лабрюйеръ, Монтескье, Жанъ-Жакъ (слогъ и мысль), снова ввели въ великое теченіе языка многое изъ Монтэня, всякій на свой ладъ“. Сентъ-Бёвъ.
- ↑ Бальзакъ упрекалъ Монтэня въ нѣкоторомъ тщеславіи, онъ насмѣхается надъ его пашемъ, надъ тѣмъ, какъ онъ хлопочетъ, чтобы знали, что онъ былъ дворянинъ, надъ его должностью мэра Бордо, надъ его молчаніемъ относительно его должности совѣтника парламента этого города, но онъ его очень хорошо цѣнитъ, какъ писателя, и никто лучше не судитъ объ его слогѣ. Гоффманъ.
- ↑ По странной случайности, характеръ и складъ Монтэня сразу теряютъ въ глазахъ писателей Портъ-Ройаля… Такъ и кажется, что онъ олицетворяетъ собой все то, чѣмъ будетъ однажды философія XVIII в.; а для нихъ — грозное и преждевременное пророчество.