Галлерея Шлиссельбургскихъ узниковъ
Подъ редакціею: Н. Ѳ. Анненскаго, В. Я. Богучарскаго, В. И. Семевскаго и П. Ф. Якубовича
Часть I. Съ 29 портретами.
Весь чистый доходъ предназначается въ пользу бывшихъ шлиссельбургскихъ узниковъ.
С.-Петербургъ. Типографія М. М. Стасюлевича, Вac. остр., 5 лин., 28. 1907.
Михаилъ Федоровичъ Лаговскій.
правитьРодился М. Ф. Лаговскій въ г. Нерехтѣ Костромской губ. въ іюлѣ 1856 г. въ семьѣ небогатаго чиновника, переселившагося вскорѣ въ Оренбургъ. Здѣсь Михаилъ Федоровичъ отданъ былъ въ военную гимназію (бывшій Неплюевскій кадетскій корпусъ); но въ тѣ времена въ военныхъ гимназіяхъ давалось общее образованіе по программѣ реальныхъ училищъ, и военнымъ духомъ пахло въ нихъ очень мало. По окончаніи курса въ этой гимназіи, М. Ф. учился въ 3-мъ военномъ Александровскомъ училищѣ въ Москвѣ, откуда въ 1875 году былъ выпушенъ прапорщикомъ.
Полученное на казенный счетъ образованіе потребовало затѣмъ обязательной службы по назначенію начальства. Послѣднее давно уже неблагосклонно относилось къ Лаговскому, считая его «неблагонадежнымъ» (еще въ Оренбургѣ онъ обвинялся въ участіи въ какихъ-то тайныхъ сходкахъ), и молодой офицеръ назначенъ былъ во 2-й Восточно-Сибирскій батальонъ, стоявшій въ Забайкальи. Жизнь въ Троицкосавскѣ, на границѣ Китая, оказалась очень тяжелой и въ матеріальномъ, и еще болѣе въ духовномъ отношеніи, — и въ 1877 году, послѣ ряда безуспѣшныхъ хлопотъ о переводѣ въ Россію, Лаговскій настоялъ на отставкѣ.
Проживъ послѣ того 1½ года въ небольшомъ имѣніи матери подъ Костромою, гдѣ наравнѣ съ крестьянами исполнялъ всѣ сельскія работы, Михаилъ Федоровичъ опять поступаетъ въ 1880 году въ военную службу, но въ концѣ лѣта 1881 г. уже подвергается въ Ярославлѣ аресту за храненіе нелегальныхъ изданій. Съ этого момента и начинается для него — тянувшаяся съ короткими перерывами до конца жизни — мрачная полоса тюрьмы и изгнанія…
Приговоренный административно къ ссылкѣ въ западную Сибирь, осенью 1882 г. М. Ф. былъ отправленъ туда изъ Москвы этапнымъ порядкомъ, но съ дороги его почему-то вернули обратно и всю зиму опять протомили въ острогѣ. Высылка состоялась лишь весной 1883 г. Однако, недолго пришлось ему пробыть въ Сибири (въ г. Маріинскѣ Томской губ.), при обычной встрѣчѣ мѣстными ссыльными товарищей-революціонеровъ, провозимыхъ этапомъ дальше, произошла ссора съ конвоемъ, которую мѣстныя власти раздули въ «нападеніе на караулъ», и Лаговскому, какъ бывшему офицеру, грозили серьезныя кары. Онъ предпочелъ бѣжать и, ставъ нелегальнымъ, вступить въ ряды партіи «Народной Воли».
Начало 1884 года, когда Лаговскій, послѣ труднаго и тяжелаго путешествія черезъ Киргизскую степь, безъ денегъ и даже безъ паспорта, пробрался въ Петербургъ, было критическимъ моментомъ въ жизни русской соціально-революціонной партіи. Только что раздѣлалась она съ Судейкинымъ и Дегаевымъ, такъ долго державшими революціонныя силы въ искусственной спячкѣ, и послѣднія, какъ весенній потокъ, неожиданно сорвавшій съ себя ледяныя путы, бѣшено-радостно метались изъ стороны въ сторону, не зная, куда направиться и что дѣлать. Шли словопренія… Начинались кое-гдѣ раздоры, естественно ослаблявшіе организаціонную дисциплину и бдительность… А растерявшаяся было послѣ убійства Судейкина полиція уже успѣла оправиться и спокойно, методически выбирала намѣченныя жертвы… Съ марта
1884 года онѣ начали падать одна за другою. Въ числѣ первыхъ арестованныхъ былъ М. Ф. Лаговскій. Онъ взять былъ на улицѣ (квартиру его открыли не скоро), и при немъ оказался тотъ же рецептъ столь напугавшаго правительство Дм. Толстого новаго взрывчатаго вещества необычайной силы, что и у арестованнаго вскорѣ Н. П. Стародворскаго. Никакихъ другихъ серьезныхъ провинностей за Лаговскимъ не числилось, но и этого было достаточно д;ія безотвѣтственнаго правительства, чтобы расправиться съ бывшимъ офицеромъ «примѣрно», т.-е. безпримѣрно-несправедливо и жестоко. Безъ тѣни чего-либо похожаго даже на тотъ «шемякинъ судъ», какимъ судили въ тѣ времена крупныхъ политическихъ преступниковъ, простымъ административнымъ приказомъ — 10 октября 1885 г. Михаилъ Лаговскій былъ отвезенъ въ Шлиссельбургскую крѣпость и заключенъ въ ней на 5 лѣтъ. Это было время, когда шлиссельбургскіе узники подвергались самымъ суровымъ репрессаліямъ и мучительнымъ униженіямъ; и тому же режиму подвергнутъ былъ никакимъ судомъ не осужденный и не лишенный по закону правъ штабсъ-капитанъ Лаговскій. Характерно, что когда уже въ 1899 году, находясь на свободѣ, М. Ф. вытребовалъ свой указъ объ отставкѣ, тамъ значилось, что онъ «не былъ ни подъ судомъ, ни слѣдствіемъ», и что «въ службѣ сего оберъ-офицера не было обстоятельствъ, лишающихъ его права на знакъ отличія за безпорочную службу…» Зачѣмъ понадобилось Толстому и Дурново такое явное и ни съ чѣмъ несообразное нарушеніе формы и «законности» — остается до сихъ поръ загадкой"
Въ октябрѣ 1890 года кончался назначенный 5-лѣтній срокъ заключенія, и М. Ф. съ волненіемъ готовился къ выходу на свободу. И каковъ же былъ для него ударъ, когда ему объявили бумагу о продленіи шлиссельбургскаго заточенія еще на 5 лѣтъ. Это было равносильно смертному приговору, такъ какъ ничто больше не гарантировало, что по прошествіи новыхъ пяти лѣтъ самовластные министры еще и еще разъ не насмѣются надъ своей беззащитной жертвой!
Съ этого именно времени нервная система несчастнаго Лаговскаго серьезно пошатнулась. Между прочимъ, переведенный за какую-то провинность, вмѣсто карцера, въ зданіе «старой тюрьмы», онъ сидѣлъ въ камерѣ, смежной съ тою, гдѣ такъ трагически погибъ М. Ф. Грачевскій; онъ слышалъ бѣготню стражи за ключами, грубое волоченіе тѣла изъ камеры въ корридоръ, стоны умирающаго и острый запахъ его горѣлаго тѣла… Лаговскій пришелъ въ изступленіе и яростно билъ кулаками въ дубовую, окованную желѣзомъ, дверь; палачамъ было, однако, не до него…
Наконецъ, въ 1895 году онъ выпущенъ былъ изъ Шлиссельбурга и высланъ на три года подъ надзоръ полиціи въ г. Караколь (Пржевальскъ). Но и тутъ судьба не сразу дала отдыхъ его измученной душѣ, пославъ ему новую пытку: за долгій періодъ могильной жизни Михаила Федоровича связи его съ родными совершенно утерялись, и долгое время онъ никакъ не могъ ихъ возобновить. Въ эти дни онъ былъ на порогѣ подлиннаго сумасшествія… По счастью, удалось все же отыскать мать, брата и другихъ родственниковъ, и подъ благотворнымъ вліяніемъ свиданія съ ними, живыхъ впечатлѣній любви и дружбы опасность безумія устранилась; нервная система Михаила Федоровича мало-по-малу начала приходить въ порядокъ.
Жизнь въ Караколѣ была, тѣмъ не менѣе, не изъ легкихъ. Вмѣсто каменныхъ стѣнъ кругомъ была дикая, чужая пустыня… Свиданіе съ родственниками было кратковременно, а переписка подвергалась цензурѣ полиціи; занятій никакихъ не разрѣшалось.
Наконецъ, въ 1898 году М. Ф. получилъ возможность вернуться въ Россію, хотя и съ многочисленными ограниченіями права выбора мѣстожительства, занятій и пр. Попытка служить въ земствѣ не удалась, объ учительствѣ нечего было и думать, М. Ф-чу, однако, посчастливилось поступить на желѣзную дорогу завѣдующимъ хлѣбнымъ элеваторомъ — сначала въ г. Сердобскѣ (Сарат. губ.), а затѣмъ въ г. Балашовѣ; одновременно началось сотрудничество въ газетѣ «Саратовскій Дневникъ». Зародились даже мечты переселиться въ Саратовъ и совсѣмъ отдаться литературной работѣ… Но судьба судила иначе: 29 мая 1903 г. Михаилъ Федоровичъ, купаясь въ р. Хопрѣ, утонулъ.
Въ одномъ изъ своихъ шлиссельбургскихъ стихотвореній покойный говорилъ:
Загорѣлась зорька ясная,
Разукрашенъ бѣлый свѣтъ,
Но ко мнѣ моя прекрасная
Не приходитъ, — нѣги какъ нѣтъ!
Все сижу, да жду погодушки.
Да ужъ будетъ ли она?
Ахъ, безъ милой, безъ свободушки,
Словно полночь, жизнь темна!
Годы идутъ другъ за дружкою…
Что-то будетъ впереди?
Иль сведетъ судьба съ подружкою,
Какъ заснетъ ужъ все въ груди?
Горькій вопросъ этотъ оказался пророческимъ: свобода пришла къ своему вѣрному рыцарю, когда его сторожилъ уже вѣчный сонъ — сонъ смерти…
Это была прямолинейная, открытая душа, бурно преданная интересамъ общественнаго блага, готовая на безграничное самоотверженіе. Это былъ подвижникъ эпохи 70 годовъ, вынужденный жестокой россійской дѣйствительностью отдаться суровой работѣ разрушенія, когда всѣ струны его нѣжно-поэтической души звучали тоской по идеалу всеобщей любви. Будь же легка тебѣ родная земля, скромный и честный работникъ зари русскаго освобожденія!
