Воронежская Бесѣда на 1861-й годъ.
Санктпетербургъ, 1861.
Михаилъ Матвѣевичъ Петровъ, ветеранъ 1812 года.
правитьГерои достославной отечественной войны съ каждымъ годомъ вымираютъ. Все рѣже и рѣже встрѣчается типъ ветерана того времени, все рѣже и рѣже попадается на глаза медаль 12-го года, которую съ особенною гордостію носилъ на груди своей каждый, причисляющій себя къ густымъ рядамъ воителей той знаменитой эпохи. Вымирающая жизнь первой четверти нашего вѣка достойна того, чтобы собрать всѣ мелкія черты, составляющія ея характеристику, чтобы уловить и спасти отъ забытія все то, чѣмъ жилъ и волновался русскій человѣкъ того времени, опредѣлить его умственный кругозоръ, идеалы, которые онъ преслѣдовалъ, надежды, которыми онъ питался; — вотъ задача исторіи литературы. Но наша исторія литературы, по крайней мѣрѣ при современномъ ея состояніи и разработкѣ, не въ силахъ отвѣчать на многіе запросы пытливаго ума; это особенно можно примѣнить къ исторіи литературы XIX-го столѣтія: ограниченная сферою преимущественно эстетическою, бѣдная мемуарами, она далеко не вполнѣ отражаетъ въ себѣ всѣ стороны нашей духовной дѣятельности; полное и всецѣлое воспроизведеніе ея не только въ эпоху Наполеоновскихъ войнъ, но даже въ двадцатыхъ и тридцатыхъ годахъ, еще ждетъ своего историка. Пока весьма важны подготовительныя работы для его труда: изъ произведеній нашихъ писателей до сороковыхъ годовъ немного добудешь чисто историческихъ матерьяловъ: слѣдовательно, для полученія ихъ надобно обратиться къ чему — нибудь другому. Изданіе мемуаровъ и знакомство съ личностями, принадлежащими къ числу дѣятелей нашего прошлаго, вотъ единственное средство, которыми добываются подобные матерьялы. Говоря строго, у насъ нельзя пожаловаться на бѣдность мемуаровъ, по крайней мѣрѣ, на бѣдность безотносительную: кажется, можно надѣяться на то, что число ихъ со временемъ будетъ увеличиваться. Русскій человѣкъ прежняго времени вообще, а Екатерининскаго и, тѣмъ болѣе, ветеранъ 12-го года въ особенности, вѣрилъ въ свои силы и придавалъ высокое значеніе своей дѣятельности; отсюда раждалось самодовольство и увѣренность, что такое же наслажденіе получатъ и другіе, познакомившись съ его личностію, — отсюда и желаніе взяться за перо и поговорить о самомъ себѣ. Какъ бы то ни было, но мы благодарны нашимъ отдамъ и дѣдамъ за ихъ дѣтскую наивность, за ихъ ребяческое самохвальство. Разсчитывая на безсмертіе въ потомствѣ, авторы мемуаровъ, конечно, не предполагали, что потомство поблагодаритъ ихъ за все то, что они называли мелочами, о чемъ едва упоминали, что безсмертіе не такъ-то легко дается, что скупое потомство но всегда назоветъ подвигомъ то, что казалось такимъ добродушному писателю. — Съ однимъ изъ такихъ составителей мемуаровъ мы намѣрены познакомить читателей. Воронежскаго Сборника, При этомъ приносимъ нашу искреннюю благодарность В. И. Веретенникову, обязательно предложившему въ полное наше распоряженіе записки Петрова. Считаемъ долгомъ сказать, что покойнаго М. М. Петрова мы не только не знали лично, но даже никогда не видали. — Имя его стало извѣстнымъ всему Воронежу только въ 1858 году, по поводу значительнаго пожертвованія (2,060 руб. серебр.), сдѣланнаго имъ на сооруженіе памятника Петру 1-му; въ слѣдующемъ году онъ уже скончался. — О покойномъ ветеранѣ мы можемъ, слѣдовательно, сказать только то, что представляютъ его записки, т. е., что онъ самъ говоритъ о себѣ.
Записки полковника Петрова составляютъ тетрадь въ 67 листовъ, разгонистаго письма, раздѣленную на двѣ неравныя части. Первая носить названіе разсказовъ, числомъ 39, вторая — Воспоминаній на досугѣ уединенной моей жизни въ деревнѣ Петровской 1839 года. Эта послѣдняя часть, состоящая изъ 9 листовъ, иначе называется авторомъ — о благоустройствѣ Германіи. Записки М. М. Петрова писаны въ 1840 году для друзей его, Воронежскихъ потомственныхъ почетныхъ гражданъ И. Д и К. Д. Веретенниковыхъ, отца и дяди теперешняго владѣльца записокъ, И, И. Веретенникова. Слѣдовательно, онѣ не предназначались авторомъ для печати. Покойный Петровъ питалъ самую нѣжную привязанность къ семейству г.г. Веретенниковыхъ. "Я любилъ и люблю, " говоритъ онъ въ посвященіи друзьямъ своимъ; «быть въ семейномъ обществѣ вашемъ, какъ прямо душный, нелицемѣрный солдатъ. Радостно раздѣляю бесѣды наши и вашу радушную хлѣбъ — соль, какъ священное предложеніе дружбы и пріязни.» Всего лучше объ этой пріязни свидѣтельствуетъ коротенькое предисловіе автора, предшествующее посвященію. Вотъ оно:
«Послѣ 26 лѣтней полевой военной службы Государю и отечеству, возвратясь на родину, я написанные мною отдѣльными статьями разсказы о всемъ испытанномъ мной и видѣнномъ передаю ихъ семейству любезныхъ мнѣ Веретенниковыхъ, по особенно благопріятному чувству къ памяти сосѣдства моихъ предковъ съ потомками Спиридона Игнатьевича Веретенникова, служившихъ споспѣшниками кораблестроительной верфи Воронежской, Успенскаго берега рѣки Воронежа, право сохранить о мнѣ намять, о мнѣ, инвалидѣ, любящемъ весь родъ — племенъ Веретенниковыхъ, отъ первыхъ лѣтъ моей юности, до теперешней старости и крайняго престарѣнія и померцанія силъ жизни, одолѣвавшихъ нѣкогда всѣ свирѣпыя невзгоды и враговъ, противустоявшихъ на боевомъ полѣ.» —
Посвящая друзьямъ свои разсказы, начертанные, по выраженію автора, солдатскою рукою, дружною болѣе со шпагою, нежели съ перомъ, покойный Михаилъ Матвѣевичъ проектъ г.г. Веретенниковыхъ положить и сохранить ихъ для долгихъ временъ. «Ваши дѣти, ваши правнуки въ послѣдующія времена, можетъ быть, взглянувъ на труды мои, воззовутъ существо мое изъ глубокой вѣчности. Я предстану имъ тѣмъ-же живымъ военнымъ духомъ моимъ; я расторгну завѣсу времени прошедшаго и представлю имъ, какъ представляю вамъ нынѣ, славу любезнаго нашего отечества, носившую насъ отъ каменистыхъ дебрей Финскихъ до угрюмыхъ таинственныхъ хребтовъ Балканскихъ и Алпійскихъ и водрузившую, наконецъ, рукою нашею побѣдоносную, священную хоругвь свою на вершинѣ, попраннаго стопами нашими, Монмартра. Они услышатъ меня и благословятъ намять души моей, наслѣднымъ отъ васъ, свѣтлымъ привѣтомъ ихъ, и Господь пошлетъ на нихъ благодать свою за доброе чувство ихъ къ памяти усерднаго воина, искони ближняго предковъ ихъ сосѣда.» — Военный духъ стараго инвалида можетъ теперь предстать изъ вѣчности раньше, чѣмъ надѣялся. —
Дворянскій родъ Петровыхъ происходитъ отъ осаднаго головы Воронежскаго стрѣлецкаго стана, начальника окоповъ и маяковъ, Ѳедора Петрова и сына его, Стрѣлецкаго разряда капитана, Андрея Ѳедоровича. Два родныхъ брата отца нашего героя служили въ военной службѣ; Матвѣй же Ивановичъ, родитель его, по причинѣ увѣчья, «принужденъ былъ вступить въ статскую службу, удовлетворяя ревности противу родныхъ братьевъ его надеждою — предать военному полевому служенію всѣхъ насъ четырехъ сыновъ своихъ,.» Домъ Петровыхъ находился въ городѣ Воронежѣ, близь адмиралтейскаго Успѣшнаго Собора, недалеко отъ домика Петра 1-го, этого божественнаго святилища, по выраженію автора записокъ, находящагося на одномъ изъ острововъ рѣки Воронежа, въ 200 саженяхъ отъ, помянутой церкви, на томъ самомъ мѣстѣ, гдѣ теперь находится шерстомойка г.г. Капканщиковыхъ. — Михайло Матвѣевичъ Петровъ родился въ 1780 году. Покойный ветеранъ, щедрый на разсказы, касавшіеся до боевой его физики, очень скупъ на подробности о своемъ дѣтствѣ. По свидѣтельству его, Матвѣй Ивановичъ Петровъ, знавшій въ раннія лѣта своей молодости многихъ современниковъ Петра Великаго, часто приводилъ дѣтей своихъ на упраздненную верфь и къ уединенному домику покойнаго Императора, разсказывая ямъ, что гдѣ и какъ, тамъ все было, и говоря слѣдующее наставленіе. «Дѣти! вы родились на священныхъ слѣдахъ Великаго Петра, трудившагося тутъ и приносившаго въ этомъ храмѣ молитвы царю царей, повергая въ нихъ подъ благословленіе Его свои думы государственныя и горести сердца, терзаннаго изчадіями крамолъ и застарѣлыхъ суевѣрій и изувѣрствъ. Ежели и простой случай далъ намъ названіе Петровыхъ; то вы и тогда примите его святынею по имени Великаго Петра. Идите путемъ военной чести отечества своего; любите просвѣщеніе (?), будьте прямодушны, не бойтесь говорить правду по присягѣ, ибо правдѣ невидимо помогаетъ Богъ!» Если вѣрить искренности этого разсказа, то нельзя не сознаться, что это наставленіе, это раннее посвященіе въ рыцари не осталось безплоднымъ и, въ числѣ другихъ причинъ, имѣло огромное вліяніе на юныя души слушателей и на послѣдующее ихъ развитіе. Слишкомъ рано началось приготовленіе молодыхъ Петровыхъ къ будущему пути военной чести: мальчиковъ стали пріучать къ утомительнымъ трудамъ ружейною стрѣльбою и рыбною ловлею по рѣкамъ Воронежу, Уемони и Тамлыву «между многочисленныхъ, заглохшихъ давно, полевыхъ окоповъ Русскихъ и дремотствующихъ многіе вѣка могилъ Татарскихъ, подъ бурями и дождями, безъ сна, не рѣдко въ холодѣ и голодѣ.» — Прибытіе въ домовой отпускъ родныхъ дядей и возвращеніе на родину, въ отставку, двоюроднаго, Поручика Алтухова, рѣшило судьбу молодыхъ Петровыхъ. Поручикъ Алтуховъ, израненный герой семилѣтней войны, безъ праваго глава, съ проткнутыми скулами и оторваннымъ ухомъ, мастерски разсказывалъ о разныхъ сраженіяхъ, въ которыхъ принималъ участіе, какъ во время Прусской, такъ и во время Турецкой войны, подъ начальствомъ графовъ Миниха и Румянцова. Это боевое краснорѣчіе, но свидѣтельству автобіографа, производило чарующее впечатлѣніе на юныхъ Петровыхъ, изъ которыхъ младшему было только 7 лѣтъ. Румянцевскій инвалидъ, проживая въ деревнѣ своей Никоновой, въ 35 верстахъ отъ Воронежа, часто пріѣзжалъ въ городъ лечиться и надолго оставался гостить въ семействѣ Петровыхъ. Но увлекательные разсказы его далеко не одушевляли всѣхъ: въ домѣ Петровыхъ находилось существо, котораго они возмущали. Существо это было — мать Михайлы Матвѣевича: "Но мать наша, « говоритъ онъ: „внимая тому и смотря на исковерканное чело кума своего и почтеннаго брата, часто вздыхала и уходила прочь утирать слезы.“ Бѣдная женщина, принадлежащая по рожденію своему къ купеческому сословію, не могла понять этого рыцарскаго настроенія, которымъ проникнуты были въ ту эпоху Петровы и люди ихъ закала. Ех-купчихѣ казались странными подобные аргументы.
— Ежели судьба, — говаривалъ сшей супругѣ Матвѣй Ивановичъ, видя ее горько плачущею, при мысли о будущей участи ея дѣтей: — сдѣлала тебя, купеческую дочь, женою дворянина, которыхъ сословіе не платитъ за себя никакихъ податей государственныхъ деньгами; то та должна понимать, что въ замѣнъ того, и въ заплату за почесть, но не оспоримой справедливости и даже но одной доброй совѣсти, дѣти наши обязаны, на ряду съ другими, заплатить за свое почетное названіе дворянское, т. е. рыцарское, потоками крови на полѣ чести и, можетъ быть, утратою котораго-нибудь изъ нихъ жизни; иначе же они были бы чистые тунеядцы, могущіе размноженіемъ себѣ подобныхъ, задушить свое отечество, а не защитить, что отъ нихъ ожидается. Въ цѣломъ свѣтѣ дворянскія поколѣнія пользуются правомъ высшаго уваженія отъ всѣхъ иныхъ сословіи, но за то они, истаивая въ военныхъ трудахъ и огняхъ боевыхъ, защищаютъ и прославляютъ свои государства и себя въ роды родовъ.»
Бѣдная мать не только должна была покориться неизбѣжной участи, но даже была принуждена, съ затаенною грустію въ сердцѣ, войти въ чуждые ей интересы я, по поламъ съ слезами, имъ симпатизировать. Въ Мартѣ 1188 года въ домѣ Петровыхъ совершилось радостное событіе: Матвѣй Ивановичъ принесъ изъ Воронежскаго депутатскаго собранія грамоту о дворянствѣ, кажется, долго оспариваемомъ. Старикъ не приминулъ сказать женѣ и дѣтямъ слѣдующее поученіе:
— Посмотрите, вотъ данная намъ на дворянство грамота. Ея пергаментъ обложенъ кругомъ рисовкою, но большой части полковыми знаменами, штандартами и боевымъ военнымъ оружіемъ; и вотъ атласъ, ее прикрывающій, прикрѣпленный золотымъ снуркомъ висячей большой царской печати, означаетъ, огненно-кровавымъ цвѣтомъ своимъ, уплату за эту честь огнемъ и кровію войнъ, подъ знаменами и штандартами полковъ и флагами кораблей, съ боевымъ оружіемъ въ рукахъ, во славу отечества и всемилостивѣйшей Государыни Императрицы нашей."
Мать нашего героя перекрестилась и поцѣловала вензель Императрицы, "а упадшіе на пергаментъ слезы ея, " говоритъ автобіографъ — сынъ: «скрѣпили священный обѣтъ отца нашего, сдѣланный по чистой совѣсти дворянина.» — Дорого стоили, надобно думать, эти слезы бѣдной женщинѣ: выпроводивъ на службу двухъ меньшихъ дѣтей своихъ, изъ которыхъ Михаилу Матвѣевичу было только 16 лѣтъ, она скончалась въ томъ же 1797 году. Плачущій образъ ея, представлявшійся во всю жизнь воображенію меньшаго ея сына, имѣлъ, мы увѣрены, самое благотворное вліяніе на его душу: все, что было нѣжнаго въ этой аскетической натурѣ, конечно, обязано своимъ существованіемъ теплому материнскому вліянію. Глубокимъ чувствомъ дышатъ слѣдующія строки, посвященныя нашимъ авторомъ воспоминанію о матери, спустя 43 года послѣ ея смерти. «Боже милосердый! и нотѣ, въ послѣдніе дни угасающей жизни моей, еще молю тебя: не лиши души ея водворѣнія въ свѣтлой обители неба, уготованной праведнымъ за исполненіе закона Твоего во многомъ. Она, бывъ матерью, научила насъ прежде всего выговаривать Святое имя Твое и потомъ познавать безмѣрное Твое величество и милосердіе. И, какъ преданнѣйшая и покорнѣйшая дочь отечества, не пощадила сердца своего, вопіявшаго душѣ ея, благословила всѣхъ насъ служитъ ему на полѣ боевомъ, въ пламени военномъ, по долгу своему отринувъ сожалѣніе о самой себѣ, до конечной утраты всей жизни.» Не меньшимъ чувствомъ проникнуты слѣдующія слова, служащія продолженіемъ того же воспоминанія, которыя менѣе трогаютъ потому только, что въ нихъ слишкомъ ярко рисуется крупная личность самаго автора. «Благодарю, благодарю тебя, мать священная! Вотъ и я, меньшой твой, возвратился на родину мою и къ милому мнѣ праху твоему, украшенный свѣтлыми, чистыми знаками отличій, дарами отъ щедротъ царскихъ, и двумя ранами, принятыми въ бояхъ, по благословенію твоему, за славу отечества. Покланяйся тебѣ и молюся о тебѣ здѣсь, на могилѣ твоей и во храмѣ Успѣнія Присно-Дѣвы, на слѣдахъ Петра Великаго, единственнаго Святителя Русскаго царства.» —
Два старшіе брата Михайлы Матвѣевича, Алексѣй и Николай, отправлены были въ военную службу въ началѣ 1789 года, первый 19-ти, второй 16-ти лѣтъ; черезъ 8 лѣтъ, въ Февралѣ 1797 года, были опредѣлены въ Смоленскій Мушкетерскій полкъ, расположившійся, но окончаніи Турецкой войны, на постоянныя квартиры въ г. Смоленскѣ, Иванъ и Михаилъ Матвѣевичи Петровы, Итакъ 16-ти лѣтній юноша, покинувъ родительскій домъ, вступилъ въ дѣйствительную жизнь уже съ зародышами тѣхъ элементовъ, изъ которыхъ сложилась впослѣдствіи оригинальная его личность, которые возникли на почвѣ боеваго краснорѣчія изувѣченнаго инвалида, упражненій съ отроческихъ лѣтъ въ ружейной стрѣльбѣ, подъ руководствомъ отставныхъ солдатъ, и въ утомительной охотѣ, на почвѣ, презирающей женскую слезу и нѣжное проявленіе чувства. —
Само собою разумѣется, что вступленіе въ дѣйствительную службу (младшіе Петровы давно уже были записаны сержантами въ Смоленскій полкъ) должно было произвести громадное вліяніе на впечатлительную душу Михайлы Матвѣевича: "тамъ впервые, " говоритъ онъ: «засверкало и зазвучало на раменахъ моихъ желанное отъ души, прелестное украшеніе дворянина — боевое военное оружіе, врученное мнѣ священнымъ отечествомъ на охраненіе его. Голову мою покрыла Гренадерская каска, съ высокимъ, бѣлымъ волосянымъ плюмажемъ, осѣнявшимъ большой, сіяющій арматурный гербъ царскій. У лѣваго бедра сдружилась со мною говорливая подруга — острая сабля гренадерская, на кольцахъ, крюкахъ и гайкахъ, при бѣленыхъ ремняхъ, размахивавшаяся вслухъ. Тамъ, подъ знаменемъ полковымъ, произнесъ я впервые клятву въ обязанностяхъ воина, долженствующаго приносить всеподданнически въ жертву спокойствіе, кровь и жизнь свою во охраненіе царскаго трона, отечества и святой вѣры Христовой.» «Полученіе» самаго блистательнаго для юношества прапорщичьяго чина "случившееся ровно черезъ годъ но вступленіи въ дѣйствительную службу (въ Февралѣ 1798), " привело его въ неописанный восторгъ. Тогда же младшіе Петровы переведены были въ Псковскій Гарнизонный полкъ. При имени Пскова авторъ вдается въ историческія воспоминанія, при чемъ останавливаетъ свое вниманіе на мощахъ Князя Довмонта — Гавріила, или лучше сказать, на подшей: «чеши моей никому не отдамъ,» совѣтуя благословлять родителямъ и законоучителямъ юношество дворянскаго сословія образками святыхъ, подобныхъ Довмонту и Александру Невскому «съ упованіемъ, что родные ихъ и духовные чада будутъ искать случая нападать на злыхъ враговъ отечества, по долгу рыцарскаго ихъ званія.»
Въ Ноябрѣ того же года Мих. Матв. сдѣланъ былъ полковымъ адъютантомъ. Авторъ записокъ очень хвалитъ какого то Псковскаго гражданина Томша и шефа своего полка, полковника Липинскаго, обратившихъ на юнаго прапорщика особенное вниманіе. Послѣдній желалъ, что бы онъ въ свободное отъ службы время вознаградилъ недостатки домашняго своего воспитанія; съ этою цѣлію прапорщикъ Петровъ сталъ братъ уроки у городовыхъ учителей (!) танцованія и "другихъ познаній, нужныхъ офицеру, " — какихъ, онъ не говоритъ. Но къ несчастію, судьба, въ образѣ шефши, помѣшала этимъ занятіямъ. Въ Псковскомъ полку находился 12-ти лѣтній избалованный мальчикъ, нѣмецъ Форетъ, родной братъ М-me Липинской. Этотъ Форетъ наушничалъ зятю на всѣхъ офицеровъ, исключая Мих. Матв., котораго онъ очень любилъ и угощалъ конфетами и фруктами. Разъ этотъ Форетъ наговорилъ грубостей Поручику Звягину, пріятелю Мих. Матв., стоявшему на караулѣ. Звягинъ выдралъ уши шаловливому мальчишкѣ. Форетъ расплакался и побѣжалъ къ сестрѣ. На другой день Липинскій, придравшись къ ка- кой-то караульной неисправности Звягина, арестовалъ его. Петровъ вступился за пріятеля слишкомъ горячо: по собственному сознанію, ему слѣдовало бы посредствомъ того же Форета умилостивить шефа и шефшу; но онъ, «по безразсудству моему, того же дня, не утая моего прискорбія, вытолкалъ въ зашей любящаго меня Форета изъ канцелярій. Форетъ, завизжавъ, побѣжавъ вверхъ къ сестрѣ своей и зятю, и меня, безразсуднаго друга, того же лѣта пропустилъ шефъ въ аттестаціи на ваканцію въ поручики.» Впрочемъ, какъ видно, Мих. Матв., успѣлъ скоро заслужить расположеніе своего начальника, выхлопоталъ у него Звягину и брату своему Ивану Матв., откомандировку въ Италію въ армію Графа Суворова; откомандировку, которою тотъ, вѣроятно, очень дорожилъ. Мих. Матв., провожалъ любимаго брата съ горькими слезами. Но эта печаль разлуки нѣсколько вознаградилась совершенно неожиданнымъ свиданіемъ, хотя только трехъ часовымъ свиданіемъ, послѣ десятилѣтней разлуки, (осенью того же года) съ другимъ братомъ, Алексѣемъ Матв., которыя ѣхалъ въ Россію курьеромъ изъ арміи Суворова. Братья Петровы питали другъ къ другу самую нѣжную, родственную пріязнь; по этому понятенъ тотъ восторгъ, который обнаружили при этомъ свиданіи самый старшій и самый юнѣйшій изъ братьевъ; къ первому изъ нихъ судьба была теперь особенно благосклонна: на пути въ Россію, за Ольмюцемъ, онъ встрѣтилъ колонну, въ которой находился Иванъ Матвѣевичъ. Братья не узнали другъ друга и едва было не разъѣхались, если бы не узналъ старшаго изъ нихъ одинъ изъ офицеровъ, находившійся въ задней части колонны. Петровы бросились въ объятія другъ къ другу и плавали на взрыдъ отъ радости. — «Два Австрійскихъ офицера, бывшихъ при этомъ чувствительномъ случаѣ, крайне были тронуты, даже смѣшали свои слезы съ русскими слезами, пролитыми на землѣ нѣмецкой, а по прибытіи въ Мюнхенъ, припечатали этотъ анекдотъ, описанный искуснымъ перомъ, отъ добраго германскаго сердца.» — Черезъ 10 мѣсяцевъ Иванъ Матвѣевичъ возвратился въ полкъ. Частая смѣна шефовъ, въ особенности же слабость послѣдняго Подполковника Бестужева, "имѣвшаго привычку заливать тупой умъ свой излишнимъ куликаньемъ, " заставила нашего героя перейти во фронтъ. Въ то время онъ былъ уже поручикомъ. — По вступленіи на престолъ Императора Александра I, въ 1801 году, младшіе Петровы были переведены въ Елецкій мушкетерскій полкъ, расположенный квартирами въ Нарвѣ и Ямбургѣ. Такъ прошло 4 года службы, четыре лучшіе года жизни, оставивъ въ воспоминаніи нашего ветерана такіе, едва замѣтные слѣды. Впрочемъ, не надобно забывать, что полковникъ Петровъ писалъ свои записки въ 1840 году, 60-ти лѣтнимъ ветераномъ, смотрящимъ на прошлую свою жизнь съ своеобразной точки зрѣнія. Къ чести его мы не хотимъ думать, чтобы и въ то время аскетизмъ ветеранства уже пустилъ въ немъ такіе глубокіе корни. Мы увѣрены, что онъ прощался съ горькими слезами не съ однимъ Томинымъ и прочими "любезными пріятелями, « но и съ тѣмъ любящимъ женскимъ существомъ, о которомъ онъ позволяетъ себѣ, 40 лѣтъ спустя, выражаться такимъ образомъ.» «Душа моя, наполненная геройскими замыслами, оспорила и повела пылающее мое сердце изъ плѣна обожаемой мною семнадцатилѣтней дѣвицы Александры Матвѣевны Копьевой, дочери Заслуженнаго маіора и кавалера, Псковскаго жителя. Тщетно сердце мое твердило мнѣ о ея красотѣ и разумѣ; напрасно пріятели мои и ея внушали мігѣ о выгодахъ богатства, удѣленнаго ей роднымъ братомъ ея отъ огромнаго выигрыша. Я возражалъ на каждое обольщеніе себѣ и искреннимъ моимъ: мнѣ 22 года отъ роду и пятый годъ въ службѣ; я дворянинъ, не испытавшій военной славы на полѣ брани и не принесшій должной жертвы этому обожаемому въ свѣтѣ звучному Кумиру. Любовь моя свѣтла…. на-лѣво кругомъ! Маршъ!
Lustig leben die Soldaten,
Meine Alten — die Kauiraden;
Ander Städtchen,
Ander Mädchen.
Елецкій полкъ, куда вступилъ Михаилъ Матвѣевичъ находился подъ командою полковника Варника; шефомъ полка былъ Генералъ-Маіоръ Яфимовичъ; командиромъ батальона, въ которомъ числились Петровы, Левъ Аятиповичъ Тургеневъ, старый, изстрѣлянный служака. Михаилъ Матвѣевичъ очень хвалитъ прежнее образцовое состояніе полка, которымъ онъ былъ обязанъ французскому энциклопедисту Де-Ламберту и Гатчинскому гвардейцу Витовтову. Яфимовичъ, обремененный, по словамъ автора записокъ, молодою женою, кучею малыхъ дѣтей и неугомонною страстію къ азартной игрѣ, поглощавшей у него время службы и почти всѣ средства къ существованію полка, не могъ поддержать прежней его славы, хотя, черезъ протекцію Князя Волконскаго, ему многое сходило съ рукъ. Имѣя счастіе получать неоднократные подарки отъ самаго Государя, не разъ бывшаго у него кумомъ, Яфимовичъ получаемое» тогда же продавалъ и все шло туда же, а полковая аммуниція и тягости исправлялись кое-какъ и кое-кѣмъ, съ грѣхомъ пополамъ."
Посѣщая каждую осень сѣверную столицу, гдѣ обратила на себя особенное его вниманіе академія художествъ, М. М. Петровъ теперь уже самъ почувствовалъ всю недостаточность своего домашняго воспитанія и пожелалъ, по собственному выраженію, «сорвать съ себя грубую оболочку покрывавшую меня отъ младенчества моей жизни въ Украинской глуши тогдашняго времени, при недостаткахъ состоянія родителей.» Конечно, только недостаточность состоянія попрепятствовала молодому человѣку осуществить свое желаніе, а «не строгая служба близь лица Государя, гдѣ требовалась крайняя дѣятельность къ выполненію всего, возложеннаго на офицеровъ, часто своими очами самаго Императора повѣряемаго.»
Въ 1802 году умеръ старикъ — Петровъ. Въ 1808 году шефомъ Елецкаго полка былъ сдѣланъ Генералъ-Маіоръ Сукинъ 2-й — обстоятельство, имѣвшее очень важное вліяніе на судьбу нашего героя и его товарищей. Сукинъ былъ переведенъ изъ батальонныхъ командировъ Лейбъ-Гвардіи Измайловскаго полка. По словамъ Мих. Матв., это былъ человѣкъ придворный, очень богатый и образованный. Онъ состоялъ прежде при нашихъ посольствахъ при Германскихъ дворахъ, во Франціи и Турціи, въ совершенствѣ зналъ Нѣмецкій и Французскій языки, математику и исторію. Будучи формалистомъ на службѣ, требующій знанія всѣхъ мелочей фронтоваго ученья, Генералъ Сукинъ, внѣ ея отличался самымъ деликатнымъ обращеніемъ съ своими подчиненными, которые очень его любили. Въ подтвержденіе своего мнѣнія о Сукинѣ, Петровъ приводитъ нѣсколько фактовъ, дѣйствительно характеризующихъ и эту личность и его современниковъ. Во первыхъ, поступокъ его съ Яфимовичемъ.
По самымъ умѣреннымъ разметамъ, Сукину слѣдовало получить съ Яфимовича, при сдачѣ полка, 9300 рублей. Яфимовичъ, не имѣй денегъ, далъ Сукину росннску, обѣщаясь уплатить по ней тотчасъ, по полученіи оброка изъ какой-то своей вотчины. У Сукина каждый день обѣдали почти всѣ офицеры полка. Разъ возвратившись къ себѣ передъ обѣдомъ отъ Яфимовича и заставъ обычныхъ своихъ посѣтителей, Генералъ съ непритворною радостію сказалъ имъ:
— Ну, слава Богу! я съ Матвѣемъ Николаевичемъ (имя Яфимовича) разсчитался во всемъ начисто, и получивъ отъ него все, что слѣдовало мнѣ, выдалъ ему квитанцію.
«И деньги, Ваше Превосходительство, всѣ сполна получили спросилъ бывшій тутъ-же батальонный командиръ Тургеневъ.»
— Не всѣ хоть наличными, да онъ мнѣ далъ — вѣдь это все равно! — росписку въ 9300 рублей и честное слово въ скорости заплатить по ней, какъ получитъ оброкъ изъ вотчины.
«Да по этой распискѣ, ваше в--ство, возразилъ Тургеневъ; — вы можете только получить на томъ свѣтѣ угольями сполна, а на этомъ ни копѣйки.»
— Эй что вы говорите, Левъ Антиповичь! воскликнулъ Сукинъ.
«Повѣрьте, ваше в--ство, что я говорю вамъ истинную правду; ибо, ежели не болѣе, то ужъ не менѣе двухъ сотъ бумагъ получено въ полку отъ разныхъ присутственныхъ мѣстъ, требующихъ съ него заплати по векселямъ и актовымъ роспискамъ.»
— Ну, спасибо же, что вы мнѣ это сказали, отвѣчалъ Сукинъ; — онъ вотъ сейчасъ придетъ ко мнѣ обѣдать, и я это дѣло переиначу.
Яфимовичъ пришелъ. Сукинъ встрѣтилъ его очень ласково словами:
«Матвѣй Николаевичъ! мнѣ, право, совѣстно что я взялъ съ васъ расписку въ деньгахъ: какъ будто недостаточно одного вашего слова. Вѣдь вы мнѣ эти деньги и безъ письменнаго обязательства скоро уплатите.»
— Повѣрьте, Александръ Яковлевичъ, честію божусь вамъ, что тотчасъ по полученіи…
«Ну, довольно, Матвѣй Николаевичъ, одного вашего увѣрительнаго слова, при бывшихъ вашихъ подчиненныхъ. И такъ, вотъ ваша росписка, — При этихъ словахъ Сукинъ разодралъ росписку и, отдавая се Яфимовичу, прибавилъ: — ну, кончено! Милости просимъ хлѣба-соли кушать; сядемте за столъ.» —
Послѣ этого Сукинъ никогда и никому не говорилъ ни о Яфимовичѣ, ни о его долгѣ.
Сукинъ обращалъ особенное вниманіе на молодыхъ офицеровъ и, если, говоритъ авторъ записокъ, замѣчалъ ихъ въ обращеніи съ ненадежными Гражданами (?), то такихъ всегда ловилъ къ себѣ на свой роскошный обѣдъ, возилъ съ собою по гостямъ, на вечера и тѣмъ возвращалъ ихъ на путь благонравія, « Въ доказательство особеннаго расположенія Сукина къ его подчиненнымъ, намъ авторъ приводитъ слѣдующій разсказъ:
Сукинъ былъ сорокалѣтній холостякъ, не имѣвшій при себѣ никого, чтобы могло привести въ соблазнъ его подчиненныхъ, а жившій по словамъ его, на подножномъ продовольствіи красотъ мірскихъ. Добродушный Генералъ часто разсказывалъ въ дружеской бесѣдѣ, какъ и гдѣ отбивали у него молодые Прапорщики любовницъ, а особенно въ Одессѣ гречанокъ: — бываю, говорилъ онъ: — только что подумаешь ну вотъ, теперь я буду безъ заботъ, на надежномъ кредитѣ. Захлопочешься по дѣламъ службы…. Фить! глядишь, она ужъ очутится за тридевять земель, въ уѣздѣ у какого нибудь прапорщика. — Въ Нарвѣ Сукинъ свелъ лакомую интригу съ одною молоденькою и знатною вдовушкою.
Разъ, на какомъ-то городовомъ балѣ, случилось слѣдующее событіе: Вдовушку ангажировалъ на танецъ Штабсъ-Капитанъ Шеншинъ; она дала слово. Но пріѣзжій изъ Петербурга, молодой Генералъ Геррартъ, явился соперникомъ Шеншину; вдова обѣщала и съ нимъ танцовать, а Шеншину подошла сказать, что она съ нимъ будетъ танцовать слѣдующій танецъ. Шеншина это самовольство взорвало до того, что онъ наговорилъ ей тысячу поносительныхъ грубостей и насмѣшекъ, которыми не переставалъ осыпать её во все время бала, ею рано покинутаго. Шефъ нашъ былъ тутъ, но сохранилъ строгій, даже молчаливый нейтралитетъ.» — Михайло Матвѣевичъ очень хвалитъ Сукина за то, что въ бывшемъ на другой день ученьи, онъ остался доволенъ ротою Шеншина, за что и отдалъ ему въ полковомъ приказѣ благодарность. Даже и въ послѣдствіи времени Шеншинъ пользовался особеннымъ расположеніемъ своего начальника.
Часто по вечерамъ, за чайнымъ «толомъ, въ квартирѣ Сукина происходила дружеская, оживленная бесѣда. Веселыми разсказами и остротами отличались: отставной Екатерининскій бригадиръ Польманъ, котораго Полковникъ Петровъ называлъ ученымъ Ювеналомъ, Маіоры: Тургеневъ, Англичанинъ Вельдовъ и Штабсъ-Капитанъ Шеншинъ. Однажды разговоръ коснулся гнѣва Государя на карточныхъ разбойниковъ, по случая) какихъ-то весьма безнравственныхъ происшествій, случившихся въ Петербургѣ, Маіоръ Вельденъ сказалъ иронически:
— Если бы Государь зналъ ненависть къ картежникамъ нашего Льва Антоновича, то, сдѣлавъ его патрульнымъ полиціймейстеромъ всей Имперіи, могъ бы скоро истребить этихъ дневныхъ разбойниковъ.
Сукинъ пожелалъ знать причину ненависти къ картамъ своего батальоннаго командира, Тургеневъ началъ такъ:
— Это случилось въ 1774 году. Я служилъ Прапорщикомъ въ Брянскомъ пѣхотномъ полку, гдѣ, былъ полковымъ Коммиссаромъ, имѣлъ у себя трехъ повозочныхъ лошадей я одну верховую. И какъ полкъ квартировалъ въ Крыму, около Карасу-Базара, то я, по давней моей родовой страсти, держалъ двѣ своры борзыхъ собакъ, одну лягавую и нѣсколько хорошихъ охотничьихъ ружей. Тутъ произвели меня въ Подпоручики въ Елецкій волкъ. Полковые картежники, видя, что я уѣзжаю отъ нихъ богачемъ, поддѣлались ко мнѣ вздохами объ утратѣ моего милаго имъ, сотоварищества и, заманивъ меня въ маленькую игру банка, проиграли мнѣ рублей до пяти сотъ. Вотъ я взвился помыслами моими и, казалось, осязалъ уже звонкій и блестящій рокъ мой, думая, что пріѣду въ новый полкъ мой знатнымъ герцогомъ. Куй желѣзо цока горячо! Подумалъ я, и засѣлъ съ ними въ генеральную схватку, въ которой они облупили меня, какъ бѣлочку, выигравъ у меня: повозку, всѣхъ лошадей, собакъ, ружья и все, даже мундиръ съ плечъ, такъ что я остался въ одномъ камзолѣ, въ которомъ, отъ стыда, выступилъ ночью въ осмисотверсгный походъ до Кременчуга съ моимъ отцовскимъ старымъ слугою, который на всемъ пути этомъ грызъ неумолкаемо талъ мой лихою бранью отъ всей, умирающей голодною смертію, утробы его. И подлинно, мы были въ близкомъ подданствѣ голодной смерти, отъ которой спасло насъ милосердіе чумаковъ, возчиковъ соли, которые кашею и помѣшкою еле удержать успѣли нашу душу въ тѣлѣ. Послѣ этого, карты мнѣ такъ опротивѣли, что я, смотря и на гранъ-пасьянсъ, чувствую морозъ по спинѣ моей, и въ ушахъ моихъ отдается брань усерднаго слуги моего. О, повѣрьте, ваше в--ство, заключилъ Тургеневъ: — я скорѣе пощадилъ бы какого нибудь головорѣза, нежели картежниковъ.»
Въ 1805 году Елецкій мушкетерскій полкъ отправился въ походъ въ Силезію. Поручикъ Петровъ исправлялъ во время этого похода то должность квартирмейстера, то Генеральнаго адъютанта. При первомъ вступленіи на. германскую почву, молодой Поручикъ былъ пораженъ дотолѣ невиданнымъ имъ зрѣлищемъ, о которомъ онъ разсказываетъ слѣдующее: — Между прочими окрестными видами вдругъ предстало глазамъ моимъ въ правой сторонѣ какое-то, отдѣльное отъ всѣхъ загородныхъ форверковъ, особенное строеньице, стоящее на бугоркѣ, шагахъ во ста отъ дороги, съ пятью столбами изъ кирпича, стоящими на высокомъ кругломъ цоколѣ и съ перекладинами на нихъ. Я спросилъ проводника колонны: что это такое?
— Это висѣлица отвѣчалъ онъ.
«Отъ затылка моего до пятъ дрожь пробѣжала по всему тѣлу, и тоскливое изумленіе, какъ черный воронъ, простерлось и объяло душу мою уныніемъ. — Какъ! Думалъ я: — я шелъ съ благоговѣніемъ въ божественную для меня Германію, къ народу, казавшемуся мнѣ благоизбранныхъ нравовъ, и на первомъ шагу моемъ къ нимъ, встрѣчается висѣлица!»
Волненіе молодаго человѣка замѣтилъ Генералъ Сукинъ и вотъ какими философемами старался его успокоить:
— Перемѣни только точку зрѣнія твоего на этотъ предметъ, сказалъ онъ Петрову: — и ты уразумѣешь, что оттого они и благонравны. Видишь ли ты, молодой поручикъ: висѣлица эта пуста; но она стоитъ на бугоркѣ, между дорогъ, сходящихся къ судебному и торговому мѣсту. Она далеко видна и страшна; вотъ ее многіе и боятся. Возьми эту точку зрѣнія, и ты уразумѣешь сильныя средства здѣшняго правительства.
Въ послѣдствіи времени Михаилъ Матвѣевичъ дѣйствительно проникнулся этимъ художественно-дидактическимъ значеніемъ висѣлицы въ Германіи и говоритъ что: «вредный артистъ уничтожается весь, не оставляя потомству ремесла своего; а у насъ уклончивый злодѣй переживаетъ сотни честныхъ людей, ихъ разорявшихъ, размножая изчадія ремесла своего и соблазняя избытками своими, а иногда и почестями, иныхъ поду злодѣевъ сдѣлаться полными злодѣями не возбранно, но еще съ рукоплесканіями имъ.»
Пребываніе Елецкаго полка въ Силезіи продолжалось только до Февраля 1806 года. Авторъ разсказовъ очень скупъ на событія, относящіяся до этой эпохи его жизни. Онъ только говоритъ, и то очень коротко, о богатомъ бенедиктинскомъ монастырѣ Лейбусѣ, находящемся на правомъ берегу Одера, о его духовной академіи, съ двумя стами учащихся; о тучныхъ и развратныхъ монахахъ и о безнравственности женщинъ ближайшаго къ монастырю селенія Лейбусъ. — По возвращеніи въ Россію, Елецкій полкъ расположился на новыхъ квартирахъ въ Перновѣ и его окрестностяхъ. Жизнь въ Перновѣ шла тѣмъ же путемъ: внѣ службы офицеры полка сходились у Сукина на его роскошныхъ обѣдахъ, пуншевыхъ угощеніяхъ и танцевальныхъ вечерахъ, въ которыхъ мѣста дамъ занимали офицеры. Въ Перновѣ до этого квартировалъ Пермскій полкъ. Думая видѣть въ Сукинѣ Генерала Тучкова, шефа этого полка, державшагося особилкомъ отъ своихъ подчиненныхъ, аристократы Перновскіе просили шефа Елецкаго полка не лишить ихъ своей пріязни, подобно его предмѣстнику. На это Сукинъ отвѣчалъ имъ длинною рѣчью, которая оканчивалась словами:
— Простите мою откровенность и извините меня, ради Бога, въ томъ, что я не могу и не долженъ разлучить себя съ офицерами, для васъ, любезнѣйшихъ и почтеннѣйшихъ гражданъ; ибо считаю это тяжкимъ грѣхомъ, могущимъ омрачить душу мою скорбію.
«Граждане Перновскіе, замѣчаетъ нашъ автобіографъ: уразумѣли его военную душу и пребыли съ высокимъ почтеніемъ къ нему во веб время пребыванія нашего въ Перновѣ.»
Въ Половинѣ Августа 1806 года Елецкій полкъ выстудилъ изъ своихъ квартиръ въ Ригу и поступилъ въ дивизію Генералъ-Лейтенанта Графа Остермана — Толстаго, а изъ Риги отправился онъ за границу, въ армію фельдмаршала Каменскаго. Михаилъ Матвѣевичъ Петровъ, будучи въ это время Штабсъ-Капитаномъ, командовалъ первою мушкетерскою ротою. Мы имѣемъ право заключить, — по слѣдующему факту, что герой нашъ пользовался любовію своихъ подчиненныхъ. Во время похода велѣно было довольствовать людей ротнымъ командирамъ. Содержаніе, по общей сложности всѣхъ полковъ, каждаго солдата опредѣлялось въ 95 коп. серебромъ въ сутки; но Петровъ въ продолженіи Ноября издержалъ только по 12 коп. на человѣка. Шефъ полка, по его показанію, выдалъ во всѣ роты по ровну, по 20 коп. серебромъ на солдата. Артельщики принесли своему ротному командиру оставшіяся деньги, которыя онъ приказалъ раздать людямъ по разсчету. Тронутая такою честностію, рота прислала къ Штабсъ Капитану Петрову отдѣленныхъ унтеръ-офицеровъ съ предложеніемъ: не угодно ли ему будетъ взять хотя часть этихъ денегъ? Поблагодаривъ роту и показавъ посланнымъ кошелекъ съ деньгами, Михайло Матвѣевичъ прибавилъ:
— У меня есть достаточно денегъ. Если я буду убитъ, то пусть и эти, заслуженныя у Государя деньги, раздѣлятъ по себѣ и помнятъ, что я никогда не желалъ себѣ ничего, мнѣ не слѣдующаго.
Мы не имѣемъ никакого права сомнѣваться въ этой рыцарской честности.
Декабря 12-го герой нашъ въ первый разъ былъ въ дѣлѣ — въ сраженіи при Насельскѣ. «Тутъ душа моя говорилъ онъ, приняла первое испытаніе своей сущности. Тутъ-то я разсматривалъ самъ себя и благодарилъ Провидѣніе, что оно даровало маѣ право достойно называться дворяниномъ, служащимъ въ бою, подъ военною хоругвію моего отечества. Пять часовъ битыхъ, ядра, гранаты и картечь рвали и разрывали ряды обѣихъ сторонъ. Свинцовый градъ визжалъ и щелкалъ то въ насъ, то въ оружіе наше; но мы отступили къ Пултуску.» — Авторъ записокъ съ особенною подробностію описываетъ сраженіе при Прейсишъ-Эйлау, особенно схватку съ корпусомъ маршала Ожеро, потерпѣвшаго пораженіе. «Въ этомъ пораженіи, говорить Михаилъ Матвѣевичъ: и я, съ военными чадами моей роты совершалъ мщеніе ожесточеннаго сердца моего необычною до того войною на сугробахъ (дѣло происходило 27-го Января, при страшномъ снѣгѣ, лѣпившемъ глаза и заставившемъ Ожеро зайти въ уголъ нашей позиціи); но военный гнѣвъ мой скоро померкъ, когда разъяренные солдаты наши стали разрывать штыками костры пораженныхъ, ища подъ ними скрывшихся живыхъ. Я это видѣлъ, о Боже!» — Въ этомъ сраженіи Петровъ былъ раненъ пулею въ правую щеку. Изъ 118 человѣкъ его роты уцѣлѣло только 47 рядовыхъ. — Послѣ битвы при Фридландѣ, Елецкій полкъ поступилъ подъ команду Петрова, который, по заключеніи Тильзитскаго мара, и привелъ его въ Россію. Сукинъ, лишившійся лѣвой ноги при Фридландѣ и выдержавшій тяжелую операцію, оставилъ службу. Тургеневъ, взятый въ плѣнъ въ той же битвѣ, но заключеніи Тильзитскаго мира, получилъ свободу и, возвратившись въ Россію, принялъ отъ Петрова командованіе Елецкимъ полкомъ, въ чинѣ подполковника.. Изъявивъ глубокое сожалѣніе о любезномъ, деликатномъ и внимательномъ шефѣ, герой нашъ неблагосклонно отзывается о новомъ своемъ начальникѣ Тургеневѣ, занимавшемся кое-чѣмъ казеннымъ очень прытко, но не перенявшій ничего болѣе (?) у Сукина.
По возвращеніи въ Перновъ зимою 1808 года, съ Михаиломъ Матвѣевичемъ случилась маленькая непріятность: за участіе въ дуэли Штабсъ КапитанЭі Шеншина, у котораго онъ былъ секундантомъ, съ подпоручикомъ Рѣдкинымъ, его обошли чиномъ. Петровъ такъ былъ опечаленъ этимъ обстоятельствомъ, что сказался больнымъ и рѣшился въ Сентябрѣ мѣсяцѣ выдти въ отставку. Это намѣреніе онъ, быть можетъ, и исполнилъ бы, еслибы не отсовѣтовалъ ему Генералъ Лавровъ, дистанціонный начальникъ при Балтійскомъ портѣ, куда отправился Петровъ въ Августѣ того же года съ своимъ батальономъ для обороны русской эскадры противъ Англо-Шведскаго флота.
— По всему видно, что ты офицеръ съ прямою военною честію, уговаривалъ нашего героя Лавровъ: стало быть, встрѣтившееся съ тобою побочное неудовольствіе не должно удалять тебя отъ военной службы, гдѣ со всякимъ наилучшимъ офицеромъ можетъ случиться нерѣдко подобная проруха, но она далеко не пойдетъ; ибо о ней посудятъ военные твои начальники но своему военному сердцу — и только. Но въ отставкѣ ужели ты думаешь найти пріятности и общее уваженіе! Нѣтъ, не обманывай себя, капитанъ. Ты посмотри, что тамъ дѣлается! Ты тамъ, съ знаками отличія твоего, будешь какъ бѣльмо на глазу. Я, сдавъ Кяхтинскую линію, возвратясь въ Петербургъ, былъ, но просьбѣ моей, уволенъ Государемъ на годъ въ отпускъ, для устройства моихъ домашнихъ дѣлъ въ Орловской губерніи; да я тамъ жизнь свою проклялъ было! —
За участіе въ экспедиціи противъ Ангіо-Шведовъ М. М. Петровъ получилъ чинъ капитана. Въ исходѣ 1808 года онъ былъ переведенъ въ Гренадерскій Графа Аракчеева полкъ, куда еще прежде перешелъ братъ его Иванъ Матвѣевичъ. Полкъ Аракчеева стоялъ въ Петербургѣ.
Годъ жизни въ сѣверной столицѣ, которую герой нашъ называетъ на своемъ оригинальномъ языкѣ театромъ всего блистательнаго, прошелъ для него ничѣмъ незамѣченнымъ: только съ начала 1810 года, продолжаетъ Михайло Матвѣевичъ свой разсказъ. "Я и братъ мой Иванъ Матвѣевичъ говѣли на первой недѣли великаго поста, говоритъ онъ: въ субботу у обѣдни, въ полковой церкви, не задолго предъ причащеніемъ Св. таинъ, слышу я за собою, нашъ молодой офицеръ подпоручикъ Елгозинъ, пришедшій только что въ церковь, шепчетъ другому офицеру:
— Меня сей-часъ призывалъ генералъ Сказинъ и уговаривалъ ѣхать съ нимъ въ дунайскую армію адъютантомъ.
«Что же ты! согласился?»
— Да, какъ же! онъ отъ рожденія не нюхалъ пороху-то, а я и подавно; тутъ велика выгода въ адъютантствѣ!
«И то правда.»
Послѣ причащенія Михаилъ Матвѣевичъ имѣлъ слѣдующее объясненіе съ Елгозинымъ.
— Не стыдно ли вамъ, сказалъ капитанъ Петровъ: желавшему быть военнымъ, но не идти на войну!
"Да, велика находка, возразилъ Елгозинъ: небывалому идти на войну съ небывалымъ! Я думаю и вы, бывалый, по моему попятились бы назадъ.
— Напротивъ; на войну я пойду со всякимъ для опыта, или какъ случится — на удачу.
«Позвольте мнѣ увѣдомить Сказина о томъ?» спросилъ Елгозинъ.
— Согласенъ, отвѣчалъ Петровъ: и прошу васъ прибавить къ тому по справедливости, что я буду ему адъютантомъ лучше васъ, потому что былъ уже въ тринадцати огняхъ военныхъ, не безъ отличія въ нѣкоторыхъ.
Вечеромъ того же дня герой нашъ былъ уже у Сказина.
Дѣло очень легко устроилось. Впрочемъ, главная помѣха заключалась въ бѣдномъ состояніи Петрова, затруднявшемъ отправленіе новой его должности. Это затрудненіе было устроено Сказинымъ такъ:
— Если вы соглашаетесь, сказалъ онъ: раздѣлить со мною военные труды и опасности; то значитъ ли что нибудь съ моей стороны подѣлиться съ нами состояніемъ моимъ, на надобности ваши въ войнѣ.
Петровъ поклонялся Генералу, возблагодаря его за обѣщанную помощь, и черезъ пять дней покинулъ Петербургъ, направивъ свой путь къ Слободзеи, гдѣ тогда, находилась наша армія, подъ начальствомъ Графа Каменскаго 2-го. Въ первые дна мѣсяца, по прибытій на мѣсто военныхъ дѣйствій, М. М. Петровъ не имѣлъ ни какихъ занятій; свободное время онъ употреблялъ на осмотръ Балканскихъ высотъ, о формаціи которыхъ онъ особенно распространяется. Во время блокады Рущука Генералъ Сказинъ былъ боленъ; оставшись безъ всякаго дѣла, Капитанъ Петровъ вызвался участвовать въ экспедиціи Генералъ-Маіора Кульнева, наряженной противъ трехбунчуждаго паши Кушанцъ-Али, стоявшаго предъ Тарновымъ, на. окраинѣ малыхъ Калкановъ. Михаилъ Матвѣевичъ вступилъ въ должность разъѣзднаго адъютанта къ Кульневу. Здѣсь онъ очутился лицемъ къ лицу съ волонтеромъ, изъ адъютантовъ Князя Багратіона, истиннымъ пѣвцомъ той эпохи и еще болѣе того завала людей, къ которому принадлежалъ Петровъ, съ Денисомъ Васильевичемъ Давыдовымъ. Но пусть лучше сямъ Петровъ разскажетъ намъ объ этомъ знакомствѣ:
"Между восннихъ подвиговъ славнаго Кульнева были иногда часы, когда мы, мчась съ приказаніями но линіи отъ пѣхоты къ гусарамъ и отъ гусаръ къ казакамъ, соединялись у нашего начальника, любезнаго всѣмъ Якова Петровичи Кульнева, поѣсть кашицы и шашлыковъ, или попить съ нимъ чайку и душнику. Тутъ Денисъ Васильевичъ острою своею бесѣдою, въ живыхъ шуткахъ изливалъ пріятную прохладу утомленнымъ войною душамъ нашимъ. Онъ пилъ, какъ гусаръ въ войнѣ, но не темную, а любилъ для шутки выставить себя горькимъ. Выпивъ первую чарку, онъ всегда бывало кряхнетъ и поведетъ рукою но груди къ животу. И какъ однажды Генералъ спросилъ его: — что, Денисъ, пошло по животу? — Онъ отвѣчалъ: «Нѣтъ. Пошло какъ слѣдуетъ, — ни уголькамъ.»
"Въ отечественную войну я видѣлъ его нѣсколько разъ, когда онъ наконецъ, бывъ примѣрнымъ начинщикомъ партизанской войны, крутился съ своею партіею между становищъ непріятельскихъ, въ виду, иногда и въ сношеніи, часто, съ нашимъ авангардомъ. Въ Декабрѣ 1812 года нашъ 1-й егерскій полкъ, отъ корпуса Милорадовича приспѣлъ къ его партіи въ городъ Гродно, занятый нить подъ этотъ день.
«Послѣ Люценскаго сраженія, на третій день, отступая къ Дрездену, за Фраубургомъ, арріергардъ нашъ остановился но утру рано, 23 Апрѣля, на позиціи, ожидая приступа непріятеля. Я поѣхалъ осмотрѣть лѣвую сторону нашего мѣста, чтобы знать его ситуацію на случай военнаго дѣйствія, а генералъ Карисшшвъ, командиръ нашего полка, остался яри колоннѣ, чтобы сторожить непріятеля. Отправляя меня, онъ сказалъ: — Пріѣзжайте скорѣе; я потороплю здѣсь всѣхъ своихъ, чтобы намъ не опоздать поѣсть что-нибудь до наступи непріятельскаго.
Я поѣхалъ, осмотрѣлъ низину мѣста къ рѣкѣ Мюльдѣ и потомъ поднялся на нагорный половой подлѣсокъ, замѣчая мѣста. Вдругъ вижу я, предо мною, подъ кустомъ дубняка, лежащаго размѣтавшагося въ крѣпкомъ снѣ, русскаго человѣка, въ красной александринской рубашкѣ съ косымъ ворогомъ, безъ верхняго наряда, съ бородою черною, но небольшею, не окладистою. Недалеко отъ него, на межѣ пашни, четыре казака, сидя у огня, что-то варили, а еще подалѣе, у кустовъ стояли биваками гусары и козаки, числомъ до двухъ сотъ, тоже стряпавшіе обѣдъ. Я остановился надъ спящимъ и, всматриваясь въ него, узналъ въ немъ удалаго нашего партизана-поэта. — Денисъ Васильевичъ! Денисъ Васильевичъ! закричалъ я, спрыгнувъ съ лошади. — Онъ проснулся и протянулъ мнѣ руку. — Что вы это тутъ разлеглись? Развѣ вы не чуете душею своею, что близь насъ находятся любящіе васъ давніе товарищи? — Онъ, сидя на землѣ, сказалъ мнѣ, что весь вчерашній день и всю прошлую ночь бродилъ съ партіею его для открытія непріятельскихъ преднамѣреній и только что предъ свѣтомъ этого утра прибилъ къ своимъ, на это мѣсто отдохнуть. Тутъ я сказалъ ему: — Видите ли вы вонъ тамъ тѣ два высокія дерева на краю этого поля и при нихъ дымокъ? — Вижу, сказалъ онъ, сидя еще на землѣ. — Тамъ варится котелъ славной каши, и Карпенковъ ждетъ насъ съ готовою чарою вина и ложками. — Денисъ Васильевичъ, услыша это, вскочилъ съ земли я, какъ былъ безъ верхняго платья, съ подтяжками на плечахъ, благимъ матомъ вспрыгнулъ на коня, и мы поскакали, въ Карпенкову ѣсть кашу и смачивать угольки и пепелища въ геройскихъ грудяхъ нашихъ. Между ѣдою и питьемъ мой Задунайскій и Карпенкова Финляндскій товарищъ, говорилъ много умнаго о войнѣ, настоящей кампаніи и читалъ намъ новые свои стихи: Наказъ зефирамъ летѣть къ отчизнѣ дорогой и Приглашеніе Бурцева собутыльника на темную опять.»
Во время сраженія при селѣ Батинѣ, 26-го Августа 1810 года, Михаилъ Матвѣевичъ Петровъ чувствовалъ себя очень нездоровымъ: это былъ промежуточный день лихорадки, которою страдалъ онъ. По окончаніи сраженія, утомленный тревогами дня и хлопотливымъ отправленіемъ своей должности, онъ прилегъ отдохнутъ на травѣ. Въ нѣсколькихъ шагахъ отъ него находился большой Турецкій обозъ, но близости котораго стояло около 800 вьючныхъ верблюдовъ. Лежа на бугоркѣ, герой нашъ любовался оживленною картиною, которую представляло расхищеніе этой военной добычи нашими солдатами. "Сквозь самое страданіе мое, " говоритъ онъ: «весело было смотрѣть мнѣ на эти благополучныя суеты солдатъ побѣдителей и иныхъ сопутниковъ нашего торжества.» Но вскорѣ сниманіе Михаила Матвѣевича обратили на себя Турецкія фуры, покрытыя буйволовыми кожами. Какое-то непонятное чувство заставило его приподняться съ земли и опрометью броситься къ фурамъ; герой нашъ увидѣлъ, что онѣ были наполнены боченками и мѣшками пороха. Можно представить себѣ весь ужасъ Петрова: подлѣ фуръ солдаты ужъ успѣли разложить огонь и готовились варить кашу. Благодаря дѣятельности и распорядительности Михаила Матвѣевича, огонь былъ потушенъ и пороховой паркъ, такъ нужный для арміи, спасенъ.
Но окончаніи кампаніи 1810 года, Петровъ, вслѣдъ за своимъ генераломъ, отправился въ Петербургъ. Путь его лежалъ черезъ Псковъ, дорогое для него мѣсто но воспоминаніямъ юности. Прибывъ въ этотъ городъ и желая встрѣтиться съ кѣмъ нибудь изъ знакомыхъ, Михайло Матвѣевичъ отправился прямо въ Итальянскій клубъ. Войдя въ залу клуба, герой нашъ хотѣлъ сохранить строгое инкогнито, которое, впрочемъ не удалось.
Первая узнала его старушка Рагозинская, родная сестра бывшаго Екатерининскаго вельможи Ланскаго.
— Что ты отъ насъ прячешься, сказала она: — ты думаешь мы тебя забыли, не узнаемъ? Нѣтъ, ступай-ка сюда, мы всѣ тебя помнимъ.
Старушка усадила нашего героя на диванъ. Вокругъ него составился кружокъ лицъ знакомыхъ и незнакомыхъ. Пошли распросы. Всѣ съ любопытствомъ смотрѣли на человѣка, только что возвратившагося съ театра военныхъ дѣйствій. Михайло Матвѣевичъ былъ героемъ вечера. Онъ увлекся "во весь размахъ военной души моей, " по собственному выраженію, и увлекалъ слушателей, которые ахали и вздрагивали отъ изъясненій не фасонистыхъ кровопролитныхъ сценъ.
— Охъ, пожалуй-ста, вскричала старушка Рагозинская: говори ты посмирнѣе, а то ты такъ разсказываешь, что ально наши головушки черезъ мочь на плечахъ держатся; пощади ихъ: вѣдь онѣ не басурманскія!
Въ числѣ слушателей Михаила Матвѣевича находился исправляющій въ то время должность Псковскаго губернатора Фишеръ, сынъ котораго служилъ также въ Дунайской Армія.!"то обстоятельство заставило Фигнера познакомиться съ нашимъ героемъ. Молодой Фигнеръ, по словамъ Михаила Матвѣевича, былъ украшеніемъ русской арміи. Повѣствуя о его подвигахъ М-me Фигнеръ, также находившейся въ клубѣ, герой нашъ тронулъ ея материнское сердце: «слезы катились по дородному и еще прекрасному» лицу ея. Чтобы осушить эти слезы, онъ сказалъ ей:
— Послушайте, сударыня! или я сказалъ валъ что-нибудь горестное!
"Нѣтъ, отвѣчала она: — это слезы радостнаго сердце матери, изливающіяся въ благодарность Богу.
По возвращеніи въ Петербургъ, капитанъ Петровъ изъ Аракчеева полка перешелъ въ 1 егерскій полкъ, по, обольщенію славными дѣлами въ Финляндской войнѣ командира его, полковника Карпенкова. Полкъ этотъ стоялъ на Прусской границѣ было съ нашимъ героемъ въ теченіе 1811 года, — мы не знаемъ: дальнѣйшіе разсказы его начинаются съ 12 года. Въ Февралѣ 1811 года онъ, по экзамену, получилъ маіорскій чинъ. Отъѣзжая къ арміи на Прусскую границу, маіоръ Петровъ зашелъ проститься съ бывшимъ своимъ начальникомъ генералъ-лейтенантомъ Сукинымъ. Это было въ воскресенье. Генералъ жилъ съ своею родною сестрой, пожилой и глухой дѣвушкой. Сукинъ съ восторгомъ встрѣтилъ стараго сослуживца: сестра его была въ это время у обѣдни. Генералъ упросилъ Петрова остаться съ нимъ обѣдать, а пока пригласилъ его съ собою кататься. Когда они возвратились домой, Генеральская сестра уже пріѣхала отъ обѣдни. — Гдѣ ты была сестра такъ долго? спросилъ се генералъ.
«Въ Невскомъ монастырѣ у обѣдни, отвѣчала она: служилъ митрополитъ и самъ проповѣдь говорилъ.
По поводу этого, Сукинъ пустился въ плоскія шутки. По видимому, Михаилу Матвѣевичу не нравились эти шутки: онъ тихонько сказалъ генералу.
— На что вы это, ваше в--ство, нападаете на божественную кротость вашей сестрицы?
„Не думаешь ли ты, возразилъ генералъ: — что слова мои дѣлаютъ ей что-нибудь непріятное? Нѣтъ; она мой единственный другъ, воспитанная вмѣстѣ со мною, а потому и не ханжа. Вѣдь она ѣздитъ въ эти мѣста отъ нечего дѣлать, глядя на другихъ, какъ дѣвка старая и отъ малолѣтства глухая, а молится она усердно дома.“
Прощаніе старыхъ друзей было самое трогательное. Обнимая и крестя Петрова, Сукинъ сказалъ ему: — Прости, мой любезный товарищъ! Будь на тебѣ Божіе и мое грѣшное благословеніе! Я проливаю и буду проливать слезы отъ скорби, завидуя судьбѣ вашей: вы идете, какъ герои, еще сражаться за славу и благоденствіе нашего отечества. И ежели суждено умереть кому изъ васъ, то вы умрете завидною для меня, почтенною, геройскою смертію, — на нолѣ чести, подъ священными знаменами отечества своего, а я околѣю[1] здѣсь, какъ горемычная баба, на постели, въ душныхъ стѣнахъ этихъ.»
«За такое, говоритъ Михаилъ Матвѣевичъ убѣдительное нравоученіе, я насильно поцѣловалъ руку моего стараго шефа и дивизіоннаго начальника и удалился, не видѣвъ его болѣе до конца его жизни.» — Сукинъ умеръ I іюня 1837 года въ Петербургѣ, въ чинѣ поддато генерала, въ званіи Коменданта Петропавловской крѣпости.
Въ половинѣ мая 1812 года Государь прибылъ въ Гродно для осмотра войскъ, стоящихъ по Нѣману. Маіоръ Петровъ былъ дежурнымъ почетнаго караула. По своей обязанности, онъ безпрестанно повѣрялъ пасты, наружные и внутренніе, до самой спальни Императора. 18-го числа Государь приказалъ разбудить себя въ 5 часовъ утра. Еще до восхода солнца М. М. Петровъ пошелъ въ комнату, находящуюся породъ спальней Императора, чтобы посмотрѣть часовыхъ унтеръ-офицеровъ, Гофъ-камердинеръ готовилъ платье Его Величеству. Вниманіе Михаила Матвѣевича обратили на себя онучки, сдѣланныя имъ толстаго полотна, какое употребляется ни солдатскія рубашки. Любопытство, которое возбудилъ этотъ предметъ въ Петровѣ, было удовлетворено камердинеровъ, объяснявшемъ, что Императоръ, для спасенія отъ мозолей, уже три года носитъ онучки, что Его Величество сначала не умѣлъ въ нихъ обуваться, но что потомъ одинъ гвардейскій солдатъ научилъ его, такъ употреблять ихъ въ дѣло." Я взялъ себѣ, говоритъ М. М. Петровъ въ заключеніи 14-го разсказа, носящаго названіе: обувь мои въ онучки вмѣсто чулокъ, это обуваніе во всегдашнее средство успокоенія заслуженныхъ солдатскихъ ногъ моихъ, "
При открытіи кампаніи 1812 года, 1-й Егерскій полкъ находился въ авангардѣ Дорохова. Быстрымъ движеніемъ Наполеона, отъ Ковно къ Вильнѣ, онъ, вмѣстѣ съ другими полками, былъ отрѣзанъ отъ 1-й арміи; корпусъ маршала Даву не допускалъ его до соединенія со 2-ю; только съ неимовѣрными усиліями удалось спастись отъ неизбѣжной погибели. Присоединившись къ арміи Кн. Багратіона, полкъ, въ которомъ служилъ нашъ герой, поступилъ подъ начальство атамана Платова, командовавшаго арріергардомъ отступающихъ нашихъ армій. Въ знаменитый день Бородинскаго сраженія, 26 августа 1812 года, 1-й Егерскій полкъ защищалъ переправу черезъ рѣку Калочь, впадающую въ Москву. Маіоръ Петровъ командовалъ въ это время первымъ батальономъ своего полка. Непріятель уже перешелъ на правый берегъ Калочи, вслѣдъ за лейбъ-егерскимъ полкомъ, защищавшимъ этотъ постъ съ ранней зари и почти истребленнымъ. Полковникъ Карпенковъ съ 1-мъ батальономъ полка, занявъ мѣсто лейбъ-егерцевъ, бросился въ штыки и истребилъ непріятельскую колонну. Въ тоже время 8-й батальонъ 1-го Егерскаго полка, также участвующій въ дѣлѣ, бросился на пловучій мостъ, очистилъ предмѣстіе и, соединившись съ батальономъ Петрова, прогналъ непріятеля въ улицы села Бородина, По окончаніи этого дѣла, прискакавшій къ мостамъ, Начальникъ Главнаго Штаба, генералъ-маіоръ Ермоловъ приказалъ оставить занятіе Бородина и заняться совершеннымъ истребленіемъ мостовъ на Калочи. Полковникъ Карпенковъ поручилъ это дѣло маіору Петрову, который, подъ сильнымъ непріятельскимъ огнемъ, успѣшно исполнилъ это приказаніе, разломавъ пловучій и сжегши надводный мосты. Въ остальное время этого знаменитаго дня маіоръ Петровъ защищалъ батарею Раевскаго, на лѣвомъ берегу ручья Стонца. За бородинскіе подвиги М. М. Петровъ получилъ орденъ Св. Георгія 4-й степени.
При отступленіи къ Москвѣ, 1-й Егерскій полкъ замыкалъ арріергардную колонну Графа Остермана Толстаго. Вотъ какъ описываетъ это отступленіе Михайло Матвѣевичъ:
"Смятеніе народа было ужасно и трогательно, даже твердымъ душамъ воиновъ. Сердца наши обливались кровію, при видѣ злополучія народа нашего. Одинъ Вогь, тайно предвѣщавшій намъ за бѣдами нашими благодать свою, былъ утѣшеніемъ и подкрѣпленіемъ нашей бодрости, сохранившей полки наши отъ разрушенія ихъ; ибо отступательное движеніе арріергарда въ этотъ (2 Сентября) и слѣдующій день, сопровождено было представленіями, отъ которыхъ сердца наши пришли въ тяжкое смятеніе. Тутъ старцы, согбенные тяжестію лѣтъ и болѣзней, едва живые, брели спотыкаясь; тамъ родители, обремененные ношами своего порожденія и самаго нужнаго имъ имущества, подавленные изнеможеніемъ съ воплемъ падая шагъ за шагомъ, ускоряли уходъ свой отъ страшнаго врага своего. Стороны дороги покрыты были толпами воющихъ скитальцевъ, сидящихъ при огняхъ въ отчаяніи и неимѣющихъ ничего къ отрадѣ своей въ душахъ, кромѣ собственнаго вопля своего предъ Господомъ.
"Да, други мои! Я видѣлъ какъ Москва пылала! Видѣлъ счастливыхъ чрезъ два вѣка обитателей, съ воплемъ бродящихъ по стогнамъ ея и бѣгущихъ куда зря, въ отчужденіи себя отъ мирныхъ жилищъ своихъ. Тяжко мнѣ и теперь еще досказать вамъ: я видѣлъ несчастныхъ младенцевъ, въ бѣдахъ родителями утраченныхъ, на пути давимыхъ скачущими на уходъ колесницами!
"Когда 4 Сентября къ ночи арріергардъ нашъ пробрался тайно съ Рязанской на Калужскую дорогу, стадъ на ночлегъ, безъ бивачнаго огня, на нравомъ, высокомъ берегу Москвы рѣки, около селенія Никитскаго, то съ горнаго этаго мѣста видны были огромныя гряды живыхъ пламенныхъ взмаховъ огня, пожиравшаго Москву, гдѣ триста церквей и четырнадцати тысячъ домовъ содѣлались жертвою хищниковъ, потерявшихъ свою религію и истинное понятіе о геройской славѣ, которой въ недавнее время предки ихъ изучали отъ великихъ героевъ отечества ихъ — Конде и Тюреня. "
Во время пребыванія нашей арміи при селѣ Тарутинѣ, М. М. Петровъ ѣздилъ въ Калугу къ сестрѣ своей Марьѣ Матвѣевнѣ, бывшей за мужемъ за Гаврилой Михайловичемъ Шуваевымъ. Но сестры своей онъ не засталъ дома: «они, по его выраженію, по женской тактикѣ спряталась отъ непріятеля въ воронежскіе родные ухожи!» Зять Михаила Матвѣевича принялъ новаго своего родственника, прежде никогда имъ невиданнаго, съ необыкновеннымъ радушіемъ.
О преслѣдованіи непріятеля до Вязьмы, Михаилъ Матвѣевичъ говоритъ очень кратко. въ этомъ городѣ онъ въ первый разъ былъ пораженъ картиною французскаго вандализма. «Тамъ, говоритъ онъ: гдѣ съ благоговѣніемъ покланялся народъ Создателю свѣта и въ олтаряхъ священныя эвхаристіи, обращенныхъ въ конскія стойлища, — святыя иконы повержены въ срамныя нечистоты, а стѣны исчерчены гнусными изображеніями. Тутъ лежали падалища и трупы самихъ разрушителей всего божественнаго людямъ, а тамъ — о, ужасъ! образъ святыя Присно — Дѣвы лишенный очей, и ты, небесный Искупитель нашъ, изъязвленъ въ лицѣ твоемъ, поругательно, оружіемъ давно осатанѣлыхъ героевъ!»
Во время преслѣдованія непріятеля отъ Дорогобужа, 1-й Егерскій волкъ поступила, въ авангардъ, подъ команду генералъ-маіора Юрковскаго. До 25 октября погода стояла теплая и ясная. Въ полдень этого дня подулъ сѣверный вѣтеръ, набѣжали тучи, повалилъ снѣгъ. 26-го числа было уже 5° мороза; къ утру 27-го небо прояснилось, но реомюръ показывалъ 10°. — Картина бѣгущаго и мерзнущаго непріятеля была ужасна! «Какія страшныя представленія, говорить намъ автобіографъ, являлись намъ на пути этомъ, о Боже! Тамъ у изнемогшихъ, у огня лежавшихъ, отгорали руки, или ноги. Въ иныхъ мѣстахъ упадшіе оканчивали жизнь, дѣлая страшныя кривлянія, и, вмѣсто стоновъ, испущали изъ устъ клокотаніе замерзающей пѣны. Какъ ни велики были злодѣянія Французовъ, содѣланныя въ нѣдрахъ нашего отечества, но мѣра страданія ихъ превзошла и превозмогла справедливую къ нимъ ненависть и священное мщеніе за отечество нашихъ воиновъ, которые, смотря на ихъ тартарное мученіе съ сердечною скорбію, желали уже простертъ не пагубу оружія своего, а руку помощи отъ христіанской души своей; но никто не находилъ и не придумалъ средствъ къ спасенію ихъ: ибо селенія, на большое разстояніе по сторонамъ дороги, истреблены были до основанія, а хлѣба, просимаго ими, мы почти и сами не имѣли, по причинѣ поспѣшнаго марша, отдалившаго насъ отъ идущихъ за нами провіантскихъ фуръ. Однако, нельзя не вспомнить съ благоговѣніемъ святое незлобивое умиленіе нашихъ воиновъ, отдававшихъ послѣдній свой хлѣбъ страдающимъ отъ голода врагамъ своимъ. О, эти крупинки благотворенія изъ послѣдняго!… Всевышній отецъ благословитъ на будущія времена въ изобиліи ихъ жизни!»
Стараніемъ М. М. Петрова, была исправлена Соловьевская переправа черезъ Днѣпръ. Перешедъ черезъ эту рѣку, 1-й Егерскій полкъ присоединился къ отряду казачьяго генерала Грекова 1-го. По поводу этой переправы, Михаилъ Матвѣевичъ очень хвалитъ офицеровъ своего полка за то, что они не тронули сокровищъ, брошенныхъ непріятелемъ на лѣвомъ берегу Днѣпра, у Соловьевской переправы, предоставивъ ихъ нижнимъ чинамъ и отовсюду стекающимся поселянамъ.
Слѣдуя къ Оршѣ, въ отрядѣ Платова, по правому берегу Днѣпра 1-й Егерскій полкъ собиралъ шайки разбредшихся Французовъ, иныя числомъ болѣе тысячи. Узнавъ, что въ тылу его показалась четырехтысячная французская колонна, предводимая маршаломъ Неемъ, разбитымъ 6 ноября при Красномъ, атаманъ Платовъ отправилъ значительную часть своего корпуса подъ начальствомъ полковника Кайсарова, адъютанта Кутузова, навстрѣчу Французамъ. Въ этой экспедиціи, кончившейся неудачно, участвовалъ и 1-й Егерскій полкъ. М. М. Петровъ не одобряетъ ни самонадѣянности Донскаго атамана, мечтавшаго такъ легко справиться съ знаменитѣйшимъ изъ Наполеоновскихъ маршаловъ, ни заносчивости полковника Кайсарова. 10-го Ноября 1-й Егерскій полкъ оставленъ былъ въ Оршѣ для очищенія этого города отъ мертвыхъ тѣлъ, для приведенія въ извѣстность отбитыхъ у непріятеля пушекъ, ружей, понтоновъ, холста и разнаго рода* фуръ и, наконецъ, для отправленія во внутрь Имперіи плѣнныхъ, которыхъ набралось при полку болѣе трехъ тысячъ. 1-й Егерскій полкъ пробыть въ Оршѣ, до 16-го Ноября. Въ промежутокъ этого времени Михаилъ Матвѣевичъ удостоился видѣть Великаго Князя Константина Павловича; вотъ какъ онъ разсказываетъ объ этомъ происшествіи:
"За три часа до спѣта, 14-го Ноября, вдругъ, нечаянно и неожиданно, Его Высочество Цесаревичъ Константинъ Павловичъ, слѣдуя изъ Петербурга въ главную квартиру арміи, по необходимости на протяжныхъ лошадяхъ, набранныхъ кое-гдѣ, прибылъ прямо въ домъ, занимаемый полковникомъ Карпенковынъ. Вошедъ въ комнату, гдѣ снялъ полковникъ, по общему военному обыкновенію того времени и уже по привычкѣ аванпостной, въ мундирѣ, имѣя огонь при часовомъ въ боковой каморкѣ, Великій Князь началъ кликать:
— Карпенковъ, Карпенковъ! Великій Князь къ тебѣ пріѣхалъ.
"Такія слова, неожиданно въ темнотѣ услышанныя, изумили бы и не спавшаго предъ тѣмъ; почему полковой командиръ спросилъ съпросонья: — какъ это? Почему это извѣстно? — тогда Великій Князь повторилъ: — вставай, Моисей Ивановичъ, Великій Князь съ тобою говоритъ.
"Полковой командиръ, удивленный такимъ неожиданнымъ случаемъ и снисхожденіемъ, всталъ поспѣшно, прося Высочайшаго прощенія въ безпорядочномъ принятіи Высочайшей его особы; но Великій Князь отвѣчалъ ему на это:
— Ничего, ничего! Нѣтъ твоей вины, полковникъ: ибо всякому трудившемуся, какъ ты, въ войнѣ этой, впереди арміи, можно и должно успокоиться. — На что полковникъ отвѣчалъ:
— Но не тогда, когда Высочайшая особа Ваша въ безпокойствіи находится. — Служители полковника, услыша разговоръ, прибѣжали съ огнемъ. Великій Князь отказался отъ почетнаго караула и ординарцевъ, а равно ничего не пожелалъ кушать, кромѣ чаю и то своего, говоря: — Я тебя попотчую моимъ чаемъ; у тебя нѣтъ такого.
"Кушая чай, Великій Князь раскрашивалъ полковаго командира о послѣднихъ дѣлахъ войны, бывшихъ послѣ Малоярославецкаго. При этомъ случаѣ полковникъ не умолчалъ сказать о достоинствѣ офицеровъ арміи нашей вообще, представляя многіе, еще недавніе, примѣры ихъ честолюбія и ревности, при чемъ, Великій Князь, выслушавъ его рѣчи, сказалъ:
— «Знаю, знаю. Они ужъ слишкомъ стремительны къ отличіямъ: ибо несоразмѣрная, противу нижнихъ чиновъ, утрата ихъ, ясно это показываетъ.»
Послѣ этого Великій Князь спросилъ полковника нашего:
— «Что это я видѣлъ у тебя за дворами, въ лѣвой сторонѣ къ Днѣпру, — горитъ такъ жарко?»
И когда полковой командиръ доносъ Цесаревичу, что это горятъ тѣла Французовъ, числомъ, 1700, съ присоединеніемъ трехъ сотъ лошадиныхъ падалицъ, укладеннихъ на костры, по затрудненію убрать ихъ иначе, Великій Князь, обрадованный этимъ извѣстіемъ, сказалъ:
— Славно, славно! Знаешь ли, полковникъ, ты эту мысль выхватилъ изъ души моей. Я донесу объ этомъ Государи; и скажу свѣтлѣйшему Главнокомандующему, и ты увидишь, — вездѣ начнутся подобныя твоему всесожженія.
«Тутъ полковой командиръ представилъ Цесаревичу меня, возвратившагося съ объѣзда загородныхъ постовъ. Великій Князь обратилъ ко мнѣ многіе вопросы о войнѣ и службѣ моей и, бывъ доволенъ моими отвѣтами, удостоилъ меня лестныхъ привѣтствій своихъ.»
«Къ утренней зарѣ лошади Великаго Князя были выкормлены и запряжены, ибо онъ ѣхалъ, какъ выше было сказало, отъ нѣкотораго мѣста пути своего, за долгихъ, въ одной коляскѣ, безъ свиты, съ двумя служителями. На разсвѣтѣ Его Высочество изволилъ выѣхать изъ Орши въ главную квартиру Копысъ. Полковникъ Карпенковъ и я, на верховыхъ лошадяхъ, проводили чрезъ городъ и за городъ своего нечаяннаго, незабвеннаго гостя.»
Выйдя изъ Орши, 1-й Егерскій полкъ долженъ былъ наблюдать за движеніемъ польской дивизіи Домбровскаго. 18-го ноября полкъ имѣлъ ночлегъ въ деревнѣ Киселяхъ. Предъ выступленіемъ его въ походъ «случилось нечаянное приключеніе;» но пусть объ этомъ приключеніи разскажетъ самъ Михайло Матвѣевичъ:
«Поутру, по пробитіи генеральнаго марша, полковникъ Карпенковъ призвалъ къ себѣ провіантскаго чиновника, чтобы согласить его отпустить изъ заготовленнаго количества трехсуточную пропорцію сухарей на полкъ нашъ. Провіантскій чиновникъ на это не соглашался, представляя свои резоны, нѣкоторымъ образомъ и справедливые. Въ этой же комнатѣ, въ противуположномъ входу концѣ, сидѣлъ я у стола, занимаясь повѣркою вѣдомости вещей своего батальона, требованной къ скорой подачи.» "Споръ вилковаго командира съ провіантскимъ чиновникомъ прерванъ былъ слѣдующимъ: отворилась корчма и вошелъ въ нее извѣстный въ полку своею храбростію, наилучшимъ поведеніемъ и искусною стрѣльбою, охранительный въ сраженіяхъ особы полновато командира, гренадеръ-егерь Алексѣевъ. Подступя къ полковому командиру, Алексѣевъ донесъ: Ваше высокоблагородіе! я сыскалъ двухъ рекрутиковъ нашего полку, запаснаго батальона. Они два брата, наемщики этого села, были спрятаны у ихъ матери въ гумнѣ, въ соломѣ.
«Гдѣ эти бездѣльники! подавай ихъ сюда.»
— Они здѣсь въ сѣняхъ, ваше в--діе, и съ матерью.
" Сказавъ это, Алексѣевъ растворилъ дверь и ввелъ бѣглецовъ въ корчму, при которыхъ была и мать; они одѣты были въ мужицкихъ балахонахъ.
«Полковой командиръ, желая ихъ усовѣстить и постращать ихъ мать началъ говорить имъ: — такъ-то вы, охочіе наемщички, отслужили Государю, которому присягали, цѣлуя крестъ Господень и евангеліе! Взяли съ нанявшихъ вагъ денежки, да и бѣжали съ ними къ родной матушкѣ въ гумно, на службу въ полкъ мышей да крысъ! А ты, старая скотина, такъ-то благословляла дѣтокъ своихъ въ наемщики на службу Царскую, по присягѣ предъ животворящимъ крестомъ! Тотчасъ приняла бѣглецовъ клятвопреступниковъ въ домъ свой и спрятала, чѣмъ бы, напомни имъ присягу и Божій гнѣвъ за нарушеніе, клятвы, послать ихъ явиться въ полкъ! Вотъ они бы, за справедливость твою и молитвы о нихъ, по Божьей милости, отслужа Царю вѣрою и правдою, возвратились къ тебѣ на радость твоей старости, съ крестами и медалями на груди, — вотъ съ такими, какъ у него (показывая на Алексѣева); а теперь, знаешь ли, до чего ты дожила? Ихъ за то, что они взяли наемныя деньги служить по присягѣ Государю и бѣжали съ ними къ тебѣ, родной матушкѣ, вотъ, при твоихъ же глазахъ, поставятъ спина съ спиною, вотъ такъ….»
Сказавъ это, онъ столкнулъ бѣглецовъ спинами одного къ другому. — И чтобы не тратить лишней пули, однимъ выстрѣломъ положатъ ихъ въ могилу; вотъ ты и плачься вѣкъ сама на себя!
"Сказавъ это, полковникъ отвернулся отъ бѣглецовъ, и какъ тогда былъ протину глазъ его провіантскій чиновникъ, то онъ зачалъ опять уговаривать его на выдачу полку сухарей. Этимъ временемъ Алексѣевъ съ бѣглецами и матерью ихъ вышелъ изъ корчмы. Провіантскій чиновникъ, оспоря полновато командира нашего, пошелъ къ себѣ. Послѣдній, кропочась на несговорчивость его, ходилъ по корчмѣ взадъ и впередъ. Вдругъ на улицѣ, передъ корчмою раздался ружейный выстрѣлъ. Полковникъ изумился говоря:
— Чтобы это такое было? — Я отвѣчалъ ему: — Это значитъ, что Алексѣевъ исполнилъ свято ваши командирскія слова.
«Неужели онъ, дьявольскій сынъ, это сдѣлалъ? Изба ни его Богъ? Я, чортъ знаетъ, что съ нимъ сдѣлаю!»
"Тогда я, вставши съ мѣста моего, сказалъ ему: Господинъ полковникъ! Избави васъ Богъ, если вы хотя видъ гнѣва вашего покажете атому храброму гренадеру, имѣющему святую довѣренность ко всякому вашему командирскому слову.
— Да я вѣдь только стращалъ этихъ бѣглецовъ и мать ихъ.
"А онъ будто зналъ, что у васъ на умѣ! Какъ бы то ни было но я умоляю васъ, господинъ полковникъ, быть и въ этомъ случаѣ великодушнымъ, какъ и въ бояхъ съ непріятелями, оставляя во всякомъ случаѣ за собою добрую славу надежныхъ словъ вашихъ для подчиненныхъ, не опасался никакихъ худыхъ послѣдствій отъ этого неумышленнаго… При этихъ словахъ моихъ вошелъ въ корчму гренадеръ Алексѣевъ и сказалъ:
— Исполнилъ, ваше в--діе.
«Полковникъ спросилъ его робко: — обоихъ?»
— Точно такъ, какъ изволили ваше в--діе показывать: одною пулею.
«Тутъ полковникъ сквозь прохлынувшія слезы спросилъ: — а мать ихъ?»
— Она войтъ надъ ними.
«Ступай въ свое мѣсто, — сказалъ ему полковой командиръ.»
"Алексѣевъ певернулся лихо и вышелъ изъ корчмы бодро, какъ ни въ чемъ не бывало.
"Тутъ полковой командиръ, погруженный въ глубокую горесть, всплеснувъ руками, сказалъ:
— Всевышній отецъ! прости мнѣ нечаянное осужденіе и казнь неожиданную малодушныхъ преступниковъ клятвы и страданіе безразсудной матери ихъ, страданіе вѣчное!
«Но дѣлать было нечего. Полковой командиръ немедля написалъ письмо къ корпусному командиру своему, графу Остерману-Тодстому, извѣстя его подробно о происшедшемъ въ полку, прося себѣ и гренадеру Алексѣеву прощенія отъ вышняго начальства, которое письмо тогда же и отправилъ къ нему съ адъютантомъ Фроловымъ, а самъ тотчасъ выступилъ въ походъ и удалился съ полкомъ отъ того- мѣста, на которомъ, могущественный рокъ, какимъ-то уродливымъ извѣтомъ своимъ, повергъ нечаянно двухъ малодушныхъ преступниковъ клятвы, воздымивши виновную кровь ихъ на мѣстѣ рожденія, при взорахъ преступной ихъ матери, въ урокъ многимъ!»
"Черезъ четыре дня полковой командиръ получилъ отъ графа Остермана слѣдующее предписаніе: «храброму, усердному гренадеру Алексѣеву вручитъ отъ меня приложенные здѣсь пять червонныхъ, и если нѣтъ никакихъ особыхъ препятствій, то произвести его въ унтеръ-офицеры.» Что было тогда же исполнено.
При дальнѣйшемъ преслѣдованіи непріятеля, 1-й Егерскій полкъ сначала шелъ одинъ вверхъ но правому берегу Днѣпра, а потомъ составлялъ передовой отрядъ корпуса Милорадовича, шедшаго но слѣдамъ партизана Д. В. Давыдова. 15 Декабря онъ прибылъ въ Гродно. Здѣсь 17 числа Карпенконъ, получившій чинъ генералъ-маіора за Бородино, сдѣлалъ полковой парадъ въ честь бывшаго шефа полка, полковника Давыдовскаго, умершаго отъ ранъ въ Гродно. Послѣ обычныхъ церемоній, на могилу умершаго былъ положенъ лавровый вѣнокъ, и полковой командиръ со всѣми присутствующими поклонился до земли праху Давыдовскаго. По окончаніи парада, въ квартирѣ генерла Карпенкова, былъ обѣденный столъ, «при чемъ, говоритъ Михаилъ Матвѣевичъ полные бокалы бушевавшаго вина были выпиты въ славную память падшаго героя.»
Въ корпусѣ Милорадовича 1-й Егерскій полкъ отправился за границу, находясь постоянно въ авангардѣ. Въ отрядѣ генерала Карпенкова находилось тогда три полка. Первымъ Егерскимъ командовалъ Михайло Матвѣевичъ Петровъ. Въ сраженіи при Бауденѣ герой нашъ дрался на лѣвомъ флангѣ арміи, удерживая одну изъ высотъ Кюневальдскихъ горъ. Въ этой битвѣ онъ получилъ рану пулею въ лѣвый бокъ, близь спинной кости. Михайло Матвѣевичъ очень хвалитъ геройство Карпенкова и превозноситъ подвиги своего корпуснаго командира, графа Остермана-Толстаго. Послѣ этого дѣла, М. М. Петровъ, вмѣстѣ съ другими ранеными офицерами своего полка, отправился въ Силезію. Прибывъ въ маленькій городокъ Бригъ на Одерѣ, наши раненые остановились на городской площади и потребовали какого-нибудь лекаря, или фельдшера, для неувязки ранъ. Тугъ къ ихъ фургонамъ подошли три дамы, хорошо одѣтыя, и спросили по русски, какого они корпуса. Можно судить объ изумленіи и радости нашихъ раненыхъ соотечественниковъ! Полуживъ отвѣтъ, что они 4-го корпуса, дамы назвались маркитантскими женами и обѣщались сходить за лекаремъ. Но герой шинъ не повѣрилъ инкогнито "любезныхъ Божіихъ ангеловъ Русской земли, « по его выраженію. Онъ тугъ же началъ упрашивать ихъ „продать, уступить страдающимъ отъ язвъ благополучіе побесѣдовать съ милыми Россіянками;“ Двѣ дамы били молоденькія. — Косовъ! гдѣ ты? обратился Михайло Матвѣевичъ къ одному изъ своихъ товарищей: — куда важное дѣло, что нѣтъ руки у тебя! Вѣдь ты у насъ авангардный волокита, чичизбей; подступи-ка къ нимъ: вѣдь тутъ рука бездѣльная вещь. — Дамы засмѣялись и поспѣшили скрыться. Въ это время прибѣжалъ на площадь адъютантъ графа Остермана, Лаптевъ и объявилъ, что корпусный командиръ, считавшій нашего героя умершимъ, очень обрадовался, узнавъ отъ графини, что М. М. Петровъ живъ. — Отъ какой графини? спросилъ послѣдній. Оказалось, что три маркитантки были ни кто иныя, какъ графиня Осторманъ и ея племянницы, княжны Туркестановы. Михаилъ Матвѣевичъ струхнулъ порядкомъ.
— Не безпокойтесь, поспѣшилъ успокоить его Лаптевъ: — графиня сказывала съ удивленіемъ о всѣхъ вашихъ рѣчахъ и графъ радостно отвѣчалъ ей: — Да вотъ видишь, графиня, и раненые-то каковы они у меня. А вы чаяли, не бось, что они отъ ранъ должны разохаться, какъ бабы; пожалуйста и не думай впередъ этого. Вотъ кабы вы не ушли отъ нихъ, то не диво и то, что они бы васъ, маркитантокъ, прибрали къ геройскимъ рукамъ. Ну вотъ теперь знайте и помните, что воинъ и на краю могилы его — все герой.»
Получивъ нужное облегченіе отъ графскаго доктора, тотчасъ явившагося послѣ этого разговора, наши спутники разстались: товарищи Михаилы Матвѣевича, но приказанію графа, подарившаго имъ но десяти червонцевъ, отправились въ Ченстохово, а самъ онъ присоединился къ своему корпусному командиру, который поѣхалъ лечитъся въ крѣпость Нейсъ, Три недѣли пробылъ Петровъ въ Нейсѣ, въ обществѣ графа и его семейства. По прошествіи итого времени, онъ возвратился къ своему полку, стоящему на кантониръ-квартирахъ близъ Ландсгута. въ городкѣ Волкенгеймѣ. Но раны еще не закрылись, а потому Михаилъ Матвѣевичъ, вмѣстѣ со своимъ генераломъ и другими офицерами, пользовался минеральными подами до Ноябри 1813 года въ мѣстечкѣ Вармбрунѣ, близь Силезскаго города Гирсберга, у подошвы Богемскихъ горъ. — Живя въ Вармбрунѣ, наши раненые проводили время очень весело — въ замкѣ владѣтельнаго графа Шавкочъ. Графиня Шавкочъ, придворная дама, но старая, опытная кокетка, сначала оскорбила вашихъ соотечественниковъ гордымъ и даже надмѣннымъ своимъ обращеніемъ. Михаилъ Матвѣевичъ рѣшился проучить дерзкую. Разъ, сидя за картами, графиня, подъ вліяніемъ отличной игры, сдѣлалась разговорчивѣе. Она похвасталась, что ей не въ первый разъ обыгрывать Русскихъ и что она никогда не забудетъ игры на балѣ у министра Гаугвица въ Бреславлѣ, въ 1805 году. Михаилъ Матвѣевичъ остановилъ графиню; онъ сказалъ, что былъ на этомъ балѣ, вмѣстѣ съ своимъ генераломъ Сукинымъ. М--me Шавкочъ изъявила сожалѣніе, что не замѣтила его, но что генерала помнитъ. Тутъ маіоръ Петровъ началъ описывать "Генералъ-Лейтенанта Сукина, со многими орденами, при двухъ звѣздахъ на груди, вовсе не такимъ, какимъ онъ былъ на самомъ дѣлѣ. Простодушная графиня только поддакивала; но сардоническая улыбка нашего героя вскорѣ объяснила все дѣло. Графиня смирилась; герой нашъ торжествовалъ; противники сдѣлались друзьями.
Излечившись отъ ранъ, наши больные отправились въ армію. Проѣзжая Эйзенахъ, гдѣ на каждомъ обывательскомъ домѣ былъ приклѣенъ листъ бумаги съ надписью по русски: "земля Марьи Павловны, " они осмотрѣли замокъ Вартбургъ. Михайло Матвѣевичъ очень подробно описываетъ убѣжище Лютера, котораго онъ называлъ «счастливымъ поединщикомъ, подобнымъ отроку Давиду, ставшему противъ исполина Голіаѳа.» Изъ множества надписей, покрывавшихъ стѣны замка, вниманіе его остановили имена: Гёте, Шиллера, Лафатера и Стерна. Рано утромъ 14-го Ноября наши путники съ восторгомъ увидѣли величественный Рейнъ. На берегу его они присоединились къ главной арміи. 1-й Егерскій полкъ состоялъ въ это время при осьмомъ корпусѣ, подъ командою графа Сенъ-Пріе, и былъ расположенъ на нравомъ берегу Рейна, противъ Кобленца. — Штабъ 1-го Егерскаго полка квартировалъ въ маленькомъ городкѣ Талѣ. Михаилъ Матвѣевичъ жилъ въ домѣ лѣсничаго, барона Тротта. Семейство Тротта состояло изъ двухъ дочерей, изъ которыхъ меньшая, m--lle Аннета, ех-фрейлина герцогини Нассауской, кажется, покорила себѣ сердце нашего ветерана: но прошествіи 26-ти лѣтъ, онъ еще съ любовію вспоминаетъ о ней, называетъ ее умнымъ своимъ другомъ и говоритъ, что письма ея до сихъ поръ остаются для него безцѣнными памятниками ея дружбы, — честь рѣдкая, которой Михаилъ Матвѣевичъ удостоиваетъ, въ своихъ запискахъ, весьма не многихъ! Но пребываніе въ Талѣ осталось памятнымъ Михаилу Матвѣевичу не но одному воспоминанію объ Аплетѣ: для него была особенно знаменательна ночь новаго 1814 года. Мы забыли сказать, что въ это время герой нашъ уже былъ подполковникомъ. Новый годъ Михаилъ Матвѣевичъ встрѣтилъ въ кругу добродушныхъ нѣмцевъ, въ семействѣ Тротта. Веселье было самое непритворное. Русскіе были, очевидно, героями вечера. Но когда одинъ изъ товарищей Петрова потребовалъ шампанскаго, хозяинъ вышелъ изъ себя: — "какъ! сказалъ онъ: — чтобы я, старинный дворянинъ Германскій, сталъ угощать дорогихъ гостей своихъ этикъ холопскимъ пойломъ Франціи, этимъ винишкомъ паршивой Шампаньи! Ни за что! — При этомъ онъ запѣлъ патріотическую пѣсню съ слѣдующимъ припѣвомъ:
Am Rhein, am Rhein!
Da wachset unser Reben,
Da blüht unser Glück.
Willkommen, willkommen,
Unser Rettern Russan,
Für uns Gäste süss an!
Впрочемъ, Михаилъ Матвѣевичъ не могъ встрѣтить новаго года въ этой веселой компаніи, оживленной присутствіемъ фрейленъ — Аннеты: въ самую полночь онъ долженъ былъ участвовать въ переправѣ осьмаго корпуса черезъ Рейнъ и въ занятіи Кобленца. Все это должно было совершиться въ глубокой тайнѣ, подъ прикрытіемъ ночной темноты. За нѣсколько минутъ до начатія дѣла, Михаилъ Матвѣевичъ покинулъ добродушную компанію, сказавъ, что отправляется къ полковому командиру. Пробилъ урочный часъ. Батальонъ Петрова былъ въ авангардѣ. Чудную картину представляло это ночное, таинственное плаваніе на гребныхъ судахъ, управляемыхъ искусными кормщиками! Чудную картину представлялъ сіяющій праздничными огнями въ ночной темнотѣ Кобленцъ!
Мы лишены возможности узнать, что думалъ герой нашъ въ эту торжественную, поэтическую минуту!
Непріятель отступилъ отъ города, и колонна Карпенкова, имѣя во главѣ батальонъ Петрова, съ музыкою вошла въ Кобленцъ. Жители высыпали изъ домовъ съ зажженными свѣчами въ рукахъ и восторженно привѣтствовали освободителей. На главной площади города, ярко облитой освѣщеніемъ, размѣстились полки, участвовавшіе въ экспедиціи; заиграла музыка и танцы продолжались до свѣту.
По 11-е Февраля 1814 года подполковникъ Петровъ участвовалъ въ блокадѣ Майнца, а 27-го числа того же мѣсяца онъ былъ начальникомъ штурмовой колонны при взятіи города Реймса, Большая часть гарнизона этого города, ушла въ Оуасеонъ, а остальная, частію была истреблена, частію взята въ плѣнъ. По взятіи города, полки расположились но квартирамъ. М. М. Петровъ, вмѣстѣ съ любимцемъ своимъ, поручикомъ Роговцовымъ, занялъ домъ одного купца, близь самаго собора. Мы съ особеннымъ удовольствіемъ останавливаемъ вниманіе читателей на благородномъ поступкѣ нашего героя. Хозяинъ и хозяйка, прекрасная брюнетка, не очень были рады прибытію нежданныхъ гостей. На предложеніе послѣднихъ, чтобы дали имъ что-нибудь позавтракать, хозяева подали на столъ какую-то дрянь, извиняясь военнымъ временемъ. Раздосадованный подобнымъ пріемомъ, Михаилъ Матвѣевичъ отправился бродить по городу. Вступивъ вмѣстѣ съ Роговцовымъ въ какой-то глухой переулокъ, Михаилъ Матвѣевичъ увидѣлъ предъ собою страшную картину убійства, грабежа и опустошенія, производимыхъ прусскими ландверами надъ беззащитными жителями Реймса, и такъ уже жестоко пострадавшими отъ войны. Опрометью бросились Петровъ и Готовцовъ на помощь несчастнымъ, пославъ одного стрѣлка, бывшаго при нихъ, за своими егерями. Прибывшіе егеря помогли благородному дѣлу. Но въ одномъ изъ домовъ, въ который бросился М. М. Петровъ съ своимъ товарищемъ, послѣдній едва не сдѣлался жертвою своего участія къ судьбѣ несчастныхъ. Ворвавшись вмѣстѣ съ поручиковъ Роговцовымъ въ одинъ бѣдный домишко, откуда раздавать крики о помощи, Михаилъ Матвѣевичъ увидѣлъ прусскаго ландвера, бьющаго старика хозяина и загнавшаго его семейство въ уголъ. Негодяй требовалъ денегъ и грозилъ переколота всѣхъ штыкомъ. Михаилъ Матвѣевичъ вырвавъ у него ружье, ударилъ грабителя прикладомъ: «но курокъ, говоритъ онъ: сорвался со взвода и ружье бацнуло. Нуля царапнула, по воротнику шинели моего Готовцева. Я обернулся и, въ пороховомъ дыму усмотрѣвъ его, едва повѣрилъ глазамъ своимъ, что онъ живъ и что вѣчное сожалѣніе о немъ не оковало души моей раскаяніемъ въ добромъ стремленіи ея въ помощь несчастнымъ.» — За такой подвигъ Михаилъ Матвѣевичъ былъ вознагражденъ благодарностію жителей и ласковою встрѣчею своихъ негостепріимныхъ хозяевъ и превкуснымъ обѣдомъ, который авторъ разсказовъ называетъ Наивкуснѣйшимъ обѣдомъ въ моей жизни.
Проходя чрезъ Шалонъ-на-Марнѣ, Михаилъ Матвѣевичъ узналъ отъ бывшаго своего задунайскаго товарища, флигель-адъютанта кн. Меньшикова 1-го, о намѣреніи союзныхъ армій овладѣть Парижемъ. Въ это время генералъ Карпенковъ былъ боленъ. Михаилъ Матвѣевичъ послалъ къ къ нему письмо съ извѣстіемъ объ этомъ событіи и съ мольбою возвратиться къ своей бригадѣ. "Помыслите, генералъ, " между прочимъ писалъ онъ: «сколько будетъ прискорбно вашимъ подчиненнымъ, которыхъ мы сопровождали на отличія въ битвахъ предъ Москвою и вездѣ, не имѣть васъ своимъ командиромъ въ смѣлой борьбѣ у стѣнъ Парижа, въ битвѣ рѣшительной, достославной, а можетъ быть и послѣдней въ этой шинѣ и даже въ жизни нашей.» Но Карпенковъ не внялъ призыву своего подчиненнаго: онъ остался въ Реймсѣ, послушавшись совѣта лечившагося въ этомъ городѣ генералъ-маіора Бистрома 2-го, увѣрившаго его въ несбыточности извѣстія, сообщаемаго Петровымъ. А между тѣмъ, этотъ Бистромъ, въ ту же ночь, тайно отъ Карпенкова, ускакалъ въ армію и принялъ подъ свою команду его бригаду. Только черезъ сутки узналъ Карпенковъ о продѣлкѣ Бистрома, онъ поскакалъ въ Парижъ, но… ужъ столица Франціи была въ рукахъ союзниковъ!
М. М. Петровъ былъ свидѣтелемъ вступленія союзныхъ Государей въ столицу Франціи. Онъ вмѣшался въ ихъ свиту, а потому могъ разсмотрѣть всѣ подробности картины. Онъ не скупился на эти подробности; но картина эта уже не разъ описывалась перомъ искуснѣйшимъ, чѣмъ то, которымъ владѣлъ нашъ воронежскій ветеранъ. Картина эта, какъ и слѣдуетъ, должна была сильно поразитъ его воображеніе. "Когда придетъ, " говоритъ онъ: «послѣдній часъ мой, настанетъ остатняя минута моей жизни, душа моя, прощался со свѣтомъ міра, еще и тогда съ восторгомъ помянетъ это торжество хоругви отечества моего на берегахъ Сены, давшее міръ и благоденствіе народамъ, купленное и моею кровію въ битвахъ.» — Эта картины, но сознанію автора, представляются какимъ-то роскошнымъ, очаровательнымъ сномъ. Онъ съ особенною подробностію говоритъ о восторгѣ Французовъ, съ какимъ они привѣтствовали Императора Александра I-го: они окружали его «тѣсною толпою, какъ нѣкогда своего благословеннаго Генриха IV, падшаго отъ руки изверга Равальяка, кричали: виватъ! ура! цѣловали ноги его и даже прекраснаго бѣлоснѣжнаго коня Марса. Наконецъ, чтобы доказать свою приверженность къ нашему Государю, вошедшему въ свою квартиру, они Французы, ринулись съ воплемъ отъ Тайлеранова дома на Вандомскую площадь и тамъ, стоящую на монументальной колоннѣ, статую Наполеона, опутавъ кругомъ шеи канатными арканами, принялись тащитъ долой на землю, ревя яростно всякія поношенія ему.» Но статуя была спасена, благодаря вмѣшательству Императора Александра I-го.
На другой день по взятіи Парижа, 1-й Егерскій полкъ, находясь въ отрядѣ генерала Эммануэля, прибылъ въ Сенъ-Клу, гдѣ остановился на привалѣ. Генералъ Эммануэль, со многими штабъ и оберъ-офицерами, отправился осматривать Сенклудскій дворецъ, оставленный за два дня предъ тѣмъ Императрицею Маріей-Луизою и Королемъ Римскимъ. Описывая богатство дворца, Михаилъ Матвѣевичъ съ особенною подробностію останавливался на картинѣ, изображающей семейный бытъ Наполеона, держащаго на колѣнахъ своего сына. Лице младенца, но его словамъ, ни нѣжно, ни выразительно, а даже тупо. На кругломъ столикѣ, подлѣ изображенія Маріи-Луизы, разбросаны дѣтскія игрушки — «солдатики, пушечки, домикъ. На полу стоитъ большой на колесахъ конекъ, осѣдланный параднымъ строевымъ сѣдломъ со звѣздами на чепракѣ.» — Пройдя Сенъ-Клу, 1-й Егерскій полкъ остановился въ Ариижонѣ. Отсюда Михаилъ Матвѣевичъ отправился въ Парижъ, "чтобы, " какъ говоритъ онъ, «воспользоваться случаемъ видѣть его достопамятности.» Онъ прямо поѣхалъ въ квартиру Карпенкова въ улицѣ Тампль. Этотъ генералъ встрѣтилъ своего подчиненнаго почти со слезами отъ сожалѣнія, что не повѣрилъ его извѣстію, такъ дружески имъ сообщенному. Михаилъ Матвѣевичъ во все время пребыванія своего въ Парижѣ жилъ въ домѣ Карпенкова, куда каждый день пріѣзжалъ Иванъ Матвѣевичъ Петровъ, стоявшій за Парижской заставой, по Фонтенеблосской дорогѣ. Все замѣчательное не только въ Парижѣ, по и въ окрестностяхъ его: въ Версалѣ, Сенъ-Жерменѣ, Мальмезонѣ, Сенъ-Винцентѣ и въ аббатствѣ Св. Діонисія было осмотрѣно, даже но нѣскольку разъ, нашими егерями. Герой нашъ раздѣляетъ жизнь парижанъ на семь круговъ, или небесъ, такимъ образомъ: объяденіе, опивство, любострастіе, корыстолюбіе, любомудріе, хищность и крамола. По его словамъ, «наша военная братія большею частію досягала до третьяго парижскаго небеси. Правда, какъ послѣдствія показали, были и такіе, которые завлечены были на седьмое парижское небо, но они сокрушились на первыхъ ступеняхъ его.» — Мы не имѣемъ возможности судить о томъ, въ чемъ состояло, изобиліе всего роскошнаго и пріятнаго для душъ и сердецъ, " которое нашелъ Михаилъ Матвѣевичъ въ Парижѣ: общественная ли его жизнь, о которой онъ почта ни слова не говоритъ, и которая, вѣроятно, ему, какъ не знающему французскаго языка, била недоступна, или же тѣ духовныя и эстетическія наслажденія, которыя испыталъ онъ, обозрѣвая достопамятности Парижа? Думаемъ, что послѣднее; ибо Михаилъ Матвѣевичъ объ этихъ достопамятностяхъ говоритъ съ такою подробностію, которую мы у него рѣдко гдѣ встрѣчаемъ. Онъ два раза былъ въ Бюффоновомъ кабинетѣ Натуральной исторіи съ находящимся при немъ Ботаническимъ садомъ и десять разъ въ музеумѣ живописи и скульптуры; кромѣ того, онъ посѣтилъ Тюльерійскій и Дуврскій дворцы, Императорскую библіотеку, магазинъ механическихъ моделей и машинъ, домъ инвалидовъ, большую оперу, французскій театръ и т. п. — Для образчика вотъ оригинальное, но тѣмъ не менѣе справедливое сужденіе нашего героя о группѣ Даокоона: «Въ этой группѣ, первѣйшей въ свѣтѣ по сочиненію, выраженію и отдѣлкѣ, выраженіе лицъ и спазмы всѣхъ тѣлъ мучающихся, отца и дѣтей его, такъ вылегли на мраморѣ, что, стоя передъ нею въ десяткѣ шаговъ, кажется, будто слышишь шипѣніе змѣй, стоны погибающихъ и даже, хрустѣніе костей ихъ, стиснутыхъ чудовищами; а взоры сыновъ къ лицу отца, отцовы — къ кебу и конвульсивное положеніе нагихъ тѣлъ ихъ можно назвать набатомъ природы человѣческой. Зрителю, имѣющему чувствительное сердце, надобно скорѣе удаляться отъ этой группы, а но то тяжко стѣснится грудь его.» — Судя но тому сочувствію, съ какимъ описываетъ нашъ ветеранъ всѣ видѣнные имъ предметы, въ особенности относящіеся до изящныхъ искусствъ, мы никакъ не можемъ вѣрить искренности того сожалѣнія, которое онъ высказываетъ въ заключеніи своихъ Парижскихъ очерковъ: оно, безъ сомнѣнія, принадлежитъ позднѣйшему времени, эпохѣ окончательнаго развитія ветеранства, Михаилъ Матвѣевичъ сѣтуетъ, что великому Суворову помѣшали добраться до Парижа съ русскими штыками его чудо — богатырей. «О, тогда изчезло бы съ лица земли это гнѣздилище распутствъ и горнило крамолъ!» восклицаетъ нашъ воронежскій ветеранъ. Говоря о великодушіи Императора Александра 1-го въ отношеній Французовъ, прославившихся своимъ варварствомъ въ Россіи, Михаилъ Матвѣевичъ замѣчаетъ, что тогда же, т. е. во время пребыванія нашихъ войскъ въ Парижѣ, «въ семидесяти парижскихъ масонскихъ, т. е. якобинскихъ, ложахъ, съ помощію трехъ сотъ отборнѣйшихъ прелестницъ высшаго круга, брошенныхъ на шеи безумныхъ нашихъ сластолюбцевъ, замаслено пагубное воздаяніе Благословенному и всей Россіи.» Это воздаяніе, по словамъ автора, приводилось и теперь приводится въ исполненіе сильною французскою арміею гувернеровъ и гувернантокъ, модныхъ торговокъ и т. п. Парижскія воспоминанія нашего героя окончивается словами принца Де-Линя: «А Суворова другаго не будетъ: ибо судьба разбила ту форму, въ которую вылитъ былъ вдохновенный Геній, усердный благодѣтель человѣчества, Александръ Діогеновичъ Суворовъ.» —
Обратный путъ въ отечество оставилъ въ душѣ нашего героя слѣдующія воспоминанія: 22-го апрѣля 1814 года онъ, вмѣстѣ съ полкомъ своимъ и генераломъ Карпенковымъ, прибылъ въ Мангеймъ. Городъ готовился къ торжественной встрѣчѣ Императрицы Елизаветы Алексѣевны; начальникомъ почетнаго караула былъ назначенъ подполковникъ Петровъ. По прибытіи Ея Величества въ городъ, Императрица милостиво разговаривала съ генераломъ Карпенковымъ и М. М. Петровымъ, представленными графомъ Витгенштейномъ, сопутствующимъ Ея Величеству. Государыня была очень довольна какъ торжественнымъ пріемомъ жителей, такъ и почетнымъ карауломъ. Участвующія въ ономъ лица получили богатые подарки отъ Ея Величества; подполковникъ Петровъ получилъ золотую табакерку съ богатою эмалью, цѣною въ 500 рублей. — Пребываніе въ Мангеймѣ корпуса графа Ланжерона, въ которомъ находился 1-й Егерскій полкъ, продолжалось по 18 Іюня. Лучшее время года, чудныя картины природы и превосходный театръ дѣлали жизнь въ Мангеймѣ необыкновенно пріятною: Михаилъ Матвѣевичъ, весьма пристрастный къ нѣмцамъ, не нахвалится радушіемъ и благонравіемъ мангеймцевъ.
Выступивъ изъ Мангейма, 1-й Егерскій полкъ, въ отрядѣ генералъ-лейтенанта Паскевича, отправился но дорогѣ въ Вюрцбургъ, составляя какъ бы арріергардъ гвардіи и гренадерскаго корпуса. — Приближаясь къ Іенѣ, Михаилъ Матвѣевичъ, за отсутствіемъ Карпенкова, отправившагося впередъ въ этотъ городъ, принялъ начальство надъ полковой колонной. Городъ былъ въ виду. Ѣхавши передъ первымъ дивизіономъ полка, Михаилъ Матвѣевичъ услышалъ позади себя звукъ почтоваго рожка. Онъ оглянулся назадъ и "что-же, « говоритъ онъ: „увидѣлъ я! кого же узналъ въ почтовой коляскѣ! — своихъ Великихъ Князей Николая Павловича и Михаила Павловича, единокровныхъ братьевъ Государя, предводителя нашего за предѣлы побѣдъ орловъ древняго Рима!“ — Ихъ Высочества, сопровождаемые генераломъ Ламсдорфомъ, были одѣты во фракахъ и въ круглыхъ шляпахъ. — Въ ряды! въ ряды! закричалъ подполковникъ Петровъ, и велѣлъ бить въ барабаны скорый маршъ. Коляска Великихъ Князей остановилась съ лѣвой стороны дороги, у загородныхъ сельскихъ домиковъ; Великіе Князья вышли изъ экипажа. „Я“ говоритъ Михаилъ Матвѣевичъ, пошелъ мимо Ихъ Высочествъ съ музыкою, параднымъ скорымъ маршемъ, скомандовавъ глаза налѣво.» — Вслѣдъ за этимъ, онъ поспѣшилъ дать знать Паскевичу о проѣздѣ Великихъ Князей. Паскевичъ встрѣтилъ Ихъ Высочества на почтовомъ дворѣ. — За внимательность и порядокъ во время марша полка Михаилъ Матвѣевичъ получилъ лично благодарность отъ генераловъ Паскевича и Карпенкова; "но чувства мои, " говоритъ онъ: "были тогда преданы высшей радости о томъ, что я видѣлъ своихъ Великихъ Князей, путешествующихъ по благоустроенной Германіи для того, чтобы вездѣ добро сбирать. "
Проходя 11-го Іюля черезъ Галле, герой нашъ посѣтилъ «знаменитаго писателя, каноника Августа Лафонтена.» Онъ жилъ, по словамъ Михаила Матвѣевича, какъ философъ и каноникъ; впрочемъ никакихъ подробностей объ образѣ жизни Каноника — Лафонтена авторъ записокъ но сообщаетъ. — 19-го Іюля отрядъ Паскевича былъ уже въ Потсдамѣ. Не смотря на кратковременное пребываніе въ этомъ городѣ, наши герои успѣли осмотрѣть гробъ Фридриха II и Сансуси. И тотъ и другой предметы (великолѣпные предметы для военныхъ сердецъ, по выраженію Петрова) привели въ рѣшительный восторгъ нашего ветерана. — «Да, но истинѣ,» говоритъ онъ о Сансуси: «это мѣсто священно не токмо для соотечественника, но и для чужеземца: ибо тутъ жилъ и пребывалъ духомъ великій военачальникъ, проницательный судья, неутомимый домоводъ и — всего этого знаменитѣе — деспотъ надъ самимъ собою! Ходя во многія войны по Пруссіи, мы видѣли тогда многихъ старцевъ, помнящихъ его лично и неумѣющихъ безъ слезъ священныхъ говорить о немъ.» 20-го Іюля отрядъ Паскевича прибылъ въ Берлинъ, гдѣ оставался двое сутокъ; въ Берлинѣ же 1-й Егерскій полкъ возвратился въ прежнюю свою дивизію генерала Чеблокова, бывъ во все время войны въ откомандировкѣ есть нея. — Въ Тильзитѣ всѣ полки гренадерскаго корпуса стали биваками но обоимъ берегамъ рѣки Нѣмана. Здѣсь корпусный командиръ, графъ Милорадовичъ, далъ великолѣпный балъ на Царскій счетъ, на которомъ присутствовали всѣ офицеры корпуса и все городское общество. Изъ Тильзита 1-й Егерскій волкъ отправился чрезъ мѣстечко Таурогенъ на постоянныя свои квартиры въ Ревель. На границѣ Россіи совершено было благодарственное молебствіе съ колѣнопреклоненіемъ. Вотъ какъ въ немногихъ словахъ высказываетъ герой нашъ чувства, волновавшія его душу при взглядѣ на родимую сторону, послѣ долгаго изъ нея отсутствія: «Хотя замолкли громы войны и затихли стоны пораженныхъ въ бояхъ, но сердца наши не затихли и не замолкли въ желаніи прославить и отлицевать тебя, наше милое отечество!» 11-го Октября 1814 года 1-й Егерскій полкъ прибылъ въ Ревель- Боевая жизнь нашего героя кончилась. —
Послѣдняя глава разсказовъ М. М. Петрова носитъ названіе: Прощаніе съ храбрымъ товарищемъ. Дѣло идетъ о поручикѣ Роговцовѣ, котораго очень любилъ Михаилъ Матвѣевичъ, и о храбрости и «о его высокомъ, военномъ честолюбіи» онъ отзывается съ большою похвалою. Не смотря на три тяжелыя раны, Роговцовъ вездѣ сопутствовалъ нашему герою въ его военныхъ подвигахъ, и Михаилъ Матвѣевичъ недаромъ называлъ его своимъ Телеманомъ. Готовцова всѣ офицеры полка очень любили. Генералъ Карнейковъ, также расположенный къ храброму офицеру, не разъ представлялъ его къ наградамъ, но всегда безуспѣшно. Возвратившись въ отечество, Готовцевъ подалъ въ отставку за увѣчьемъ. Товарищи его, кромѣ установленнаго свидѣтельства, дали ему еще другое, въ которомъ просили каждаго, во всякомъ мѣстѣ его пребыванія, почтить въ немъ, въ поручикѣ Готовцовѣ, храбрѣйшаго офицера арміи, не имѣющаго знаковъ отличія на груди своей единственно потому, что представленія его къ наградамъ, по причинѣ военною времени, терялись во множествѣ бумагъ.-- М. М. Петровъ послалъ это представленіе отъ себя въ Варшаву, къ Фельдмаршалу Барклай-де-Толли при письмѣ, въ которомъ, между прочимъ, говоритъ слѣдующее:
«Ему (Готовцеву), удаляющемуся нынѣ отъ службы, штабъ и оберъ-офицеры полка нашего дали особенное свидѣтельство, такое, которое должно защищать военную честь его въ родномъ кругу и обществѣ дворянъ; но какъ онъ служилъ и изувѣченъ въ военныхъ дѣлахъ арміи вашего сіятельства, то я, отобравъ отъ него эту аттестаціонную бумагу, представляю ее, судьбу Готовцева и мое дерзновеніе великодушной военной воли вашего сіятельства.» — Ходатайство Михаила Матвѣевича возъимѣло надлежащее дѣйствіе: Готовцевъ получилъ чинъ штабсъ-капитана и два ордена, Анны 8-й и Георгія 4-й степени. Гадость его, по словамъ нашего героя, походила на изступленіе. Въ послѣдствіи времени Теленокъ Петрова получилъ отъ комитета раненныхъ двойной пенсіонъ и мѣсто полиціймейстера въ Уфѣ. При разлукѣ съ храбрымъ товарищемъ, Михаилъ Матвѣевичъ написалъ въ альбомъ его слѣдующіе прощальные стихи, которыми оканчиваются разсказы нашего героя:
На полѣ брани я съ тобою
Безстрашно лавры пожиналъ,
А въ тихи дни моей рукою
Отъ стрѣлъ амура сохранялъ
Тебя, герой мой незабвенный!
И тамъ, на родинѣ твоей,
Какъ другъ судьбы благословенной,
Ты вѣченъ для души моей.
Опять, коль честь суду предстанетъ,
Въ привычномъ пламени войны
Раскатами громовъ бой грянетъ
И поколеблетъ всѣ страны, —
Цвѣтя, мужаясь подъ громами, —
Тебя мы станомъ вспоминать,
И ангелъ быстрыми крылами
Влетитъ въ мечтѣ тебя воззвать….
Твое ретивое забьется,
И, будто быстрою стрѣлой,
Ко мнѣ во битвы принесется
Побѣды раздѣлять со мной. —
И такъ вотъ все, что можно было выбрать и предложить вниманію читателей изъ записокъ полковника Петрова. Эти записки никакъ не могли быть напечатаны вполнѣ: все, отброшенное нами, составляетъ особеннаго рода лиризмъ, котораго только блѣдные образчики приводятся выше; особенную, чудовищную риторику, которую всего приличнѣе назвать барабанной, заимствуя этотъ эпитетъ у самаго автора, называвшаго имъ не въ одномъ мѣстѣ разсказовъ, свою душу и сердце. Но и выбранныя нами мѣста, можетъ быть, немного говорятъ въ пользу своего интереса, по рапсодическому изложенію, сухости и односторонности ихъ содержанія. Человѣкъ партіи, касты, Петровъ отличается узкостію взгляда и рѣшительною неспособностію пониманія того, что нѣсколько выходило изъ того заколдованнаго кружка, въ которомъ онъ вращался, внѣ котораго ему было и душно и тѣсно. Великая эпоха двѣнадцатаго года блѣдно рисуется въ его запискахъ; изъ-подъ пера его не встаютъ, какъ живые, ея вожди и передовые люди; въ совершенномъ безразличіи остается самый фонъ картины — русскій народъ, такъ громко заявившій о своемъ существованіи въ отечественную войну. Правда, нельзя отказать запискамъ Петрова въ нѣкоторомъ относительномъ интересѣ, состоящемъ въ разбросанныхъ, тамъ и здѣсь, чертахъ, характеризующихъ тѣхъ людей, которые были и зрителями и дѣйствователями великой народной борьбы; но этихъ чертъ слишкомъ не много для того, чтобы дать запискамъ незаслуженную честь печатной извѣстности. Впрочемъ, какъ намъ кажется, эпоха, предшествующая отечественной войнѣ, выступаетъ въ запискахъ Петрова нѣсколько ярче и выпуклѣе. Но, несмотря на бѣдность историческаго интереса, записки Петрова намъ кажутся замѣчательными но той художественной дѣльности, съ которою возникаетъ, но прочтеніи ихъ, крупный образъ самаго автора: вотъ причина, по которой мы рѣшились предложить ихъ благосклонному вниманію читателей.
Нѣтъ надобности собирать тѣ черты, которыми рисуется этотъ образъ: черты эти до такой степени рѣзки, что достаточно немногихъ, чтобы судить о немъ. Личность Петрова принадлежитъ къ числу вымирающихъ личностей. Назовемъ ли мы его ветераномъ, инвалидомъ ли 12-го года, какъ онъ самъ себя величаетъ, или какъ-нибудь иначе, дѣло въ томъ, что современная жизнь ужо не имѣетъ тѣхъ элементовъ, изъ которыхъ могло бы сложиться что нибудь похожее на, эту личность. Петровское ветеранство, какъ и всякое ненормальное нравственное явленіе, требуетъ особенной почвы, нуждается въ особенной атмосферѣ. Авторъ записокъ представляетъ намъ и эту почву и эту атмосферу. Читатель видѣлъ, до какой степени та и другая были исключительны. Узкость интересовъ, замкнутость кружка, въ которомъ вращалась жизнь, добровольное отчужденіе отъ остальнаго міра, на который смотрѣлось сквозь чудовищное, все извращающее стекло, презрительный взглядъ на все не наше, — могла ли подобная жизнь произвести что-нибудь нравственно здоровое, годное для дальнѣйшаго существованія! Продукты подобной жизни, правда, не рѣдко отличаются внѣшнимъ здоровьемъ и почти постоянною матеріальною силою: если духъ ничѣмъ не возмущается, ничто не препятствуетъ грубому матерьялизму лезть въ ширь и поражать міръ своимъ процвѣтаніемъ. Но во всякомъ ненормальномъ духовномъ развитіи уже таится источникъ мукъ, благодѣтельная сила нравственнаго возмездія, — если только эта ненормальность будетъ удѣломъ немногихъ, если цѣлое общество идетъ прямымъ путемъ прогресса. Горе тому, кто, или но слабости духовныхъ силъ, или но недостаточности воспитанія, но властенъ вырваться изъ оковъ заколдованнаго кружка, не можетъ порвать цѣпей его! Петровъ былъ ветеранъ всецѣлый, первобытный и, само собою, разумѣется наивный до высшей степени. Ни воспитаніе, ни окружающая его жизнь, ни долгое пребываніе за границей (что, впрочемъ, еще болѣе способствовало къ окрѣпленію въ немъ ветеранства) не пошатнули въ немъ еще съ дѣтства сложившихся убѣжденій, но разорвали пелены, закрывавшей глаза его. Грустное явленіе представлялъ этотъ человѣкъ, человѣкъ, во всякомъ случаѣ, очень не глупый, еще въ порѣ зрѣлаго мужества запершійся въ своей деревушкѣ, осудившій себя на одиночество, на суровую, чуждавшуюся всего въ мірѣ, жизнь! Тридцать пять лѣтъ прожилъ онъ въ этой пустынѣ, и остался все тѣмъ-же русскимъ человѣкомъ больше XVIII, чѣмъ даже начала XIX вѣка. По-крайней мѣрѣ, изъ записокъ, писанныхъ въ 1840 году, не видно ни малѣйшаго на него вліянія идей выработавшихся въ нашемъ обществѣ въ два предшествующія десятилѣтія. Тѣмъ болѣе не могъ онъ измѣниться въ послѣдніе старческіе годы своей жизни. Мы читали послѣднее его письмо къ В. И. Веретенникову отъ 28-го Февраля 1858, писанное уже дрожащею, старческою рукою — тотъ же взглядъ на вещи, тотъ же не угаснувшій паѳосъ. По словамъ В. И. Веретенникова, Петровъ отличался рыцарскою честностію и благородствомъ характера. Онъ высоко цѣнилъ дружескую пріязнь и военную славу. Уваженіе его къ Петру I-му и Суворову доходило до обожанія, до фанатизма. Въ послѣднемъ письмѣ своемъ къ г. Веретенникову онъ называетъ Петра лучезарнымъ божествомъ Воронежа и всею русскаго Царства, великимъ полубогомъ Россіи, взглядъ его на Суворова читатель видѣлъ выше. Каждый годъ, не смотря ни на какую погоду, въ полной парадной формѣ, отправлялся старый полковникъ на могильный склепъ Веретенниковыхъ, отца и дѣда теперешняго владѣльца записокъ, въ день ихъ кончины, служилъ по душѣ ихъ панихиду, но окончаніи которой заѣзжалъ провѣдать внуковъ и правнуковъ своихъ друзей. Разсказы и воспоминанія о прошломъ, естественно, были всегдашнимъ и единственнымъ утѣшеніемъ старика, а видѣть въ Воронежѣ памятникъ великому преобразователю и умереть посреди всѣхъ военныхъ доспѣховъ, которые имѣлъ онъ на себѣ въ знаменитый день 26-го Августа 1812 года было — самымъ пламеннымъ его желаніемъ. Къ осуществленію первой мысли, приведенной въ исполненіе бывшимъ Воронежскимъ губернаторомъ г. Синельниковымъ, покойный Петровъ, какъ сказано, способствовалъ значительнымъ пожертвованіемъ; но послѣднее желаніе его, къ несчастію, не исполнилось. Нельзя не сочувствовать положенію одинокаго старика: каковы бы ни были его осуществленные и неосуществленные идеалы, они ему дороги потому, что угасающая жизнь уже ничего не сулитъ впереди и лишаетъ послѣднихъ надеждъ. Но Петровъ былъ такимъ старикомъ и въ ранней молодости, въ эпоху служебной своей дѣятельности, и на 43 году, когда онъ вышелъ въ отставку, и въ 60 лѣтъ, когда писалъ свои записки, т. е. когда, надо думать, сохранялъ, еще полную свѣжесть силъ! А между тѣмъ это былъ человѣкъ далеко не дюжинный, хотя и не получившій научнаго образованія, но человѣкъ бывалый, нахватавшій, такъ сказать, на лету много такихъ свѣденій, которыя, по крайней мѣрѣ въ его время, не всѣми выносились и изъ школы. Здѣсь мы считаемъ умѣстнымъ познакомитъ читателя съ содержаніемъ небольшой статьи его О благоустройствѣ Германіи, которая въ цѣломъ и гама по себѣ, уже но одной своей давности и но рѣшительному отсутствію критики, не представляетъ никакого интереса, но но отношенію ко взглядамъ автора весьма замѣчательна.
Въ статьѣ О благоустройствѣ Германіи авторъ говоритъ о слѣдующихъ предметахъ: о грамотности, о судахъ, чиновникахъ, о государственныхъ доходахъ и расходахъ, о сельскомъ хозяйствѣ, о городахъ, торговлѣ, фабрикахъ, о сословіяхъ, о просвѣщеніи, религіи, законодательствѣ, благоустройствѣ и благочиніи, о нравахъ, о дикихъ звѣряхъ и о собираніи винограда. Ко всему этому авторъ относится съ безусловною похвалою. Но въ числѣ другихъ предметовъ, о которыхъ онъ отзывается съ особеннымъ сочувствіемъ, особенно замѣчательны слѣдующіе: 1) Апелляціонные Суды, о которыхъ авторъ говоритъ, между прочимъ, слѣдующее: "Аплелляціонные Суды германскихъ земель расположены но удобству между десятью и болѣе округами. Они разсматриваютъ и оканчиваютъ дѣла, неутучняя ихъ приложеніями своими, а только кладутъ окончательные, приговоры или рѣшенія но законамъ, которые у нихъ вмѣщаетъ въ себѣ книга не болѣе русскаго часослова. 2) Крестьяне: "Ихъ нравы просты, но не грубы; понятія изощрены чтеніемъ Слова Божія, краткой исторіи древнихъ временъ, земледѣльческихъ и художественныхъ трактатовъ, а всего болѣе газета. У нихъ есть сельскія библіотеки, наполненныя порядочными сочиненіями при энциклопедическихъ лексиконахъ, существующихъ въ Германіи уже болѣе осмидесяти лѣтъ. 3) Духовенство: «Проповѣдуя слово Божіе но Евангелію и завѣдывая сельскими школами, оно печется вести народъ путемъ свѣтлыхъ истинъ, разгоняя мглу, слѣпящую вѣжды, извлекая свое благополучіе изъ добродѣтелей трудолюбивыхъ прихожанъ, а не изъ пороковъ, смущающихъ совѣсть и распутствъ, ищущихъ омовеній душамъ не рѣдко въ грозныхъ и смрадныхъ источникахъ Пасторши въ Германіи на счету образцовыхъ женщинъ по ихъ благонравію; ибо тамъ нерѣдко услышишь въ разговорахъ, что когда хвалятъ нравы какой женщины, то иныя отвѣчаютъ: — Еще бы ей не быть такою! вѣдь она пасторская дочь!» Въ разсказѣ религіозныхъ обрядовъ по поводу похоронъ, авторъ высказываетъ слѣдующее замѣчаніе: «тамъ нѣтъ ни десятинъ, ни сорочинъ, ни полу-и-полныхъ годовщинъ, стѣсняющихъ не то что скудныхъ, но и посредственнаго состоянія людей какъ въ издержкахъ, такъ и отвлеченіяхъ отъ житейскихъ занятій для мнимаго спасенія душъ, отлетѣвшихъ въ глубокую, не досягаемую вѣчность.» — Ограничиваемся этими выписками, хотя мы могли бы привести еще нѣсколько замѣтокъ, свидѣтельствующихъ о наблюдательности автора, о его симпатіяхъ къ отраднымъ явленіямъ германскаго быта о его, быть можетъ, идеалѣ общественной жизни. Онъ въ восторгѣ отъ всего германскаго; онъ называетъ благосостояніе нѣмцевъ восхитительнымъ для себя и послѣднія строки его записокъ выражаютъ сожалѣніе о томъ, что, но недостатку образованія, онъ не можетъ публично пожелать Германскаго благоустройства любезному для сердца моего отечеству.
Эти и подобные взгляды ясно свидѣтельствуютъ, что человѣкъ, высказавшій ихъ, но натурѣ своей, не былъ способенъ къ застою, что безъ вліянія суроваго идеала онъ если бы и не пошелъ далѣе по пути развитія, то не очерствилъ бы души своей холоднымъ безучастіемъ къ явленіямъ окружающей его жизни, для которой онъ былъ мертвецомъ, въ теченіи почти цѣлаго человѣческаго вѣка. А интересы сельско- хозяйственные, а положеніе Петрова, какъ помѣщика, чего, кашъ и многихъ другихъ привлекательныхъ сторонъ его характера не видно въ его запискахъ, и о чемъ, слѣдовательно, вы и не можете, и не имѣете права судить! возразятъ намъ друзья покойнаго ветерана. — Дѣйствительно, мы не можемъ судить о характерѣ Петрова, какъ человѣка, но не имѣнію нужныхъ для итого данныхъ. Мы смотримъ на него, какъ на одинъ изъ типовъ нашего добраго прошлаго времени, какъ на такой типъ, который отличается болѣе другихъ изумительною долговѣчностію. Мы сами глубоко сожалѣемъ о томъ, что лишены возможности взглянуть на него, какъ на общественнаго дѣятеля въ томъ краѣ, который онъ такъ нѣжно любилъ. Выла, пора, въ которой онъ, горячій патріотъ, могъ бы заявить о своей дѣятельности во время засѣданій комитета по крестьянскому дѣлу въ нашемъ — городѣ; но о Петровѣ тогда ничего не было слышно. — Повторяемъ, грустно становится за человѣка, когда ему ничего не остается дѣлать, какъ питаться воспоминаніями прошлаго, тѣшиться лиризмомъ, потерявшимъ отъ времени своей букетъ, не понимать смысла мимо несущейся жизни бѣжать отъ ея криковъ и, чтобы не слышать ихъ, закалить себя до несокрушимой силы, готовой какъ бы на великій подвигъ, какъ бы на борьбу съ цѣлимъ міромъ! Къ подобнаго закала людямъ принадлежалъ Петровъ. Но…. судьба, дѣйствительно, разбила ту форму, въ которую выливались подобные люди. Жалѣть-ли, читатель, объ этомъ и сѣтовать- ли о измельчаніи теперешнихъ поколѣній, не способныхъ на благородные подвиги?
- ↑ Курсивъ принадлежитъ подлиннику.