Мисс Мери (Сю)/ДО

Мисс Мери
авторъ Эжен Сю, переводчикъ неизвѣстенъ

Оригинал: фр. Miss Mary ou l’Institutrice, опубл.: 1851. — Источникъ: az.lib.ru • Текст издания: журнал «Сынъ Отечества», №№ 1-2, 1852.

МИССЪ МЕРИ.

РОМАНЪ.

Соч. Евгенія Сю.

ПРОЛОГЪ.

Осенью 1840 года, нѣсколько путешественниковъ дожидались въ конторѣ дилижансовъ, въ Кале, отправленія кареты въ Парижъ.

Въ углу залы сидѣла хорошенькая дѣвушка, лѣтъ восемнадцати или двадцати, робкая и задумчивая. На колѣняхъ у ней лежалъ дорожный мѣшокъ, въ ногахъ маленькій кожаный чемоданъ. На ней была надѣта широкая клѣтчатая шаль и соломенная шляпка съ розовою подкладкой, изъ-подъ которой падали длинные свѣтлорусые волосы.

Двое очень молодыхъ людей, пріятной наружности, изящно одѣтые, въ фуражкахъ и съ дорожными несессерами въ рукахъ, перешептывались, стоя поодаль отъ путешественницы, и повременамъ поглядывали на нее съ удивленіемъ, до того явнымъ, что оно переставало быть почтительнымъ. Два вѣтренника, вѣроятно, подшучивали насчетъ дѣвушки, потому-что часто они довольно громко смѣялись, смотря на нее украдкою. Возлѣ молодыхъ людей стоялъ человѣкъ, лѣтъ пятидесяти, гладко выбритый, съ маленькими рыжими бакенбартами, въ которыхъ начинала пробиваться сѣдина, въ бѣломъ галстухѣ, повязанномъ на-крестъ подъ длиннымъ свѣтло-желтымъ жилетомъ, чорномъ однобортномъ сюртукѣ, панталонахъ и штиблетахъ орѣховаго цвѣта, и съ хлыстикомъ въ рукѣ. Судя по безукоризненной опрятности одежды, это былъ кучеръ изъ хорошаго англійскаго дома, скинувшій съ себя ливрею. Онъ зналъ по-французски, и при одной шуткѣ, которая сорвалась съ языка молодыхъ людей, шуткѣ, вѣроятно, не совсѣмъ умѣстной, покраснѣлъ и взглянулъ на путешественницу. Но въ это время, молодые люди вышли изъ конторы, и одинъ, смѣясь, сказалъ другому:

— Твое предположеніе отзывается самонадѣянностью.

— Ба! Конечно, маленькая миссъ очень недурна, но очень похожа на горничную, которая ѣдетъ во Францію, искать счастія.

— Держу пари.

— Браслетъ въ двадцать пять луидоровъ.

— Если ты проиграешь, браслетъ украситъ хорошенькую ручку Жюльетты.

— Если выиграю, то подарю его этому прелестному созданью.

— Идетъ!

И молодые люду удалились.

Дѣвушка, печальная и задумчивая, не обратила никакого вниманія на двухъ шалуновъ, и вышла изъ раздумья только при восклицаніи человѣка въ чорномъ сюртукѣ и орѣховаго цвѣта штиблетахъ, который подбѣжалъ къ ней, какъ будто не вѣря своимъ глазамъ, и закричалъ по-англійски:

— Боже мой! Миссъ Мери!

И онъ снялъ щляпу съ выраженіемъ глубочайшаго уваженія.

— Вилльямъ! Вы здѣсь, добрый Вилльямъ? сказала дѣвушка съ такимъ же удивленіемъ. — Я думала, что вы въ Парижѣ.

— Только-что оттуда, миссъ Мери. Вы переѣхали съ своимъ семействомъ во Францію?

— Нѣтъ, Вилльямъ; батюшка, маменька и сестры остались въ Дублинѣ. Я одна ѣду въ Парижъ.

— Вы ѣдете въ Парижъ, однѣ…. вы, миссъ Мери?

И Вилльямъ смотрѣлъ на дѣвушку съ возрастающимъ безпокойствомъ.

На губахъ ея навернулась печальная улыбка.

— Я могу, добрый Вилльямъ, говорить съ вами откровенно, продолжала дѣвушка. — Вы были старѣйшимъ и самымъ вѣрнымъ слугою въ нашемъ домѣ, вы знали меня ребенкомъ…

— Какъ же, миссъ Мери! Когда вы были пяти лѣтъ, я вожу, бывало, подъ уздцы крошечную старую лошадку, Шетлендъ, а сэръ Лаусонъ, вашъ батюшка, поддерживаетъ васъ на сѣдлѣ…

— И вотъ, Вилльямъ, мой батюшка совершенно разорился отъ банкрутства одного друга, за котораго онъ поручился; Мыза-Лаусонъ и всѣ земли проданы. Теперь мой батюшка занимаетъ скромную должность актуаріуса въ Дублинѣ, и эта должность, посланная нечаянною милостью, едва даетъ ему средство содержать себя, маменьку и сестеръ. Я ѣду во Францію, поступить домашней учительницей. Мнѣ доставилъ это мѣсто французской консулъ, съ которымъ батюшка былъ коротко знакомъ въ Дублинѣ.

— Сэръ Лаусонъ разорился! Мыза продана… все продано! сказалъ Видльдмъ, цсчально сложивъ руки. — Какъ, миссъ Мери! Сэръ Лаусовъ даже не оставилъ себѣ любимую охотничью лошадь, Гленъ-Эртли? Онъ продалъ красивую, чистокровную вороную кобылу Блекъ-Флу, которую я самъ дрессировалъ для васъ? А упряжныя лошади что? Тоже проданы!… А чудесныя рабочія лошади, а деревенскія коровы, а стада, а свора?… Все продано, все! Боже мой, что вы говорите, миссъ Мери? Нѣтъ, это невозможно! Чтобы сэръ Лаусонъ разорился, онъ, богатѣйшій дворянинъ въ цѣломъ графствѣ! Нѣтъ, этого не можетъ быть!

— Да, Вилльямъ, такая перемѣна счастія и мнѣ сперва казалась невѣроятною; но потомъ, терпѣніе и мужество пришли мнѣ на помощь.

— И вы ѣдете однѣ, миссъ Мери? Возможно ли это? Совершенно однѣ, даже безъ служанки!

— Маменька моя и сестры сами прислуживаютъ себѣ; я буду дѣлать, какъ онѣ. Я думала, Вилльямъ, что вы обзавелись въ Парижѣ.

— Увы, миссъ Мери! Судьба наказала меня за то, что я не послушалъ добрыхъ совѣтовъ сэра Лаусона, и отошелъ отъ него, когда маленькое наслѣдство упало на меня съ облаковъ. Проклинаю свое глупое товарищество съ двоюроднымъ братомъ, Тоби, который потащилъ меня съ собою въ Парижъ, торговать ирландскими лошадьми! Счастье не повезло намъ; я лишился всего. А знаете, миссъ Мери, куда я теперь сбирался? Не зная бѣдствія, постигшаго ваше семейство, я ѣхалъ на Мызу-Лаусонъ, въ полной увѣренности на доброе сердце вашего батюшки, который сказалъ мнѣ: «Вилльямъ, не съ твоею честностью быть барышникомъ. Вспомни хорошенько: тебя обманутъ, ты проѣшь свое наслѣдство; но такъ какъ ты служилъ мнѣ двадцать лѣтъ, и ты славный человѣкъ, то тебѣ всегда найдется мѣсто на Мызѣ-Лаусонъ, если, по несчастію, ты лишишься того, что имѣешь».

— Бѣдный Вилльямъ! Но съ вашей честностью и расторопностью, вы легко можете опредѣлиться въ хорошій домъ.

— Ахъ, не объ этомъ я думаю, миссъ Мери! Я думаю о томъ, какъ вы, никогда непокидавшая своихъ родителей, поѣдете однѣ, и такъ далеко, въ публичной каретѣ.

— Я вамъ сказала, Вилльямъ, что разореніе наше придало мнѣ мужество.

— О, миссъ Мери, еслибъ мнѣ было чѣмъ заплатить за поѣздку въ Парижъ, я попросилъ бы у васъ позволенія проводить васъ до мѣста, хотя бы потомъ я долженъ былъ поступить въ грумы или конюха, чтобы заработать деньги для возвращенія въ Ирландію.

— Вы добрый и достойный человѣкъ, Вилльямъ; я растрогана вашею преданностью, и благодарю васъ отъ всего сердца.

— Боже мой! Боже мой! и какъ подумаешь, всѣ несчастія обрушились разомъ! сказалъ старый слуга съ горестнымъ участіемъ. — А что подѣлываетъ, миссъ Мери, вашъ двоюродный братецъ, капитанъ Дугласъ?

Дѣвушка покраснѣла; на прелестномъ и кроткомъ лицѣ ея выразилась тяжелая грусть, и она отвѣчала измѣнившимся голосомъ:

— Братецъ воротится изъ Индіи черезъ два года; мы недавно получили отъ него письмо.

— Да, а чрезъ годъ слѣдовало сыграть вашу свадьбу, потому-что капитанъ помолвленъ за васъ, миссъ Мери; сговоръ вашъ былъ радостью для всего дома, и вашъ батюшка задалъ праздникъ всей прислугѣ, домашней и съ фермы. И вотъ теперь сватьба, которой такъ желали ваши родные, можетъ не состояться, миссъ Мери! И однакожъ…. но нѣтъ, отчего же ей не быть?

— Едва ли возможенъ этотъ союзъ, Вилльямъ: братецъ мой, Дугласъ, очень богатъ, а мы обѣднѣли и слишкомъ горды.

Разговоръ этотъ, кажется, былъ тягостенъ для дѣвушки: слезы выступили у ней на глазахъ, она отвернулась, и послѣ минутнаго молчанія, сказала болѣе-спокойнымъ голосомъ:

— Я очень рада, что встрѣтила васъ, Вилльямъ; если вы пріѣдете въ Дублинъ, то скажете моимъ роднымъ, что я была здорова передъ отъѣздомъ изъ Кале.

— Ахъ, миссъ Мери, и вы ѣдете однѣ! Это ужасно!…

— Отчего же? Въ этомъ путешествіи нѣтъ ничего ужаснаго Правда, я одна, но я осталась очень довольна пассажирами которые ѣхали со мною сюда изъ Дублина.

— Въ Англіи — другое дѣло: тамъ не удивляются, если дѣвушка путешествуетъ одна.

— Конечно, однакожъ я слышала, что во Франціи уважаютъ беззащитную женщину.

— Ахъ, миссъ Мери! вскричалъ Вилльямъ, вздохнувъ при мысли о шуткахъ двухъ молодыхъ людей: еслибъ вы знали!… Я плохо знаю по-французски, однакожъ понимаю кое-что.

— Что хотите вы сказать, Вилльямъ?

Пока миссъ Мери и старый слуга разговаривали на концѣ залы, дверь шумно распахнулась, и вошелъ еще одинъ пассажиръ, задыхаясь отъ усталости и понукая носильщика, который сгибался подъ тяжестью чемодана, двухъ дорожныхъ мѣшковъ, и множества корзинъ, узловъ и ящиковъ. Путешественникъ этотъ былъ толстякъ, лѣтъ шестидесяти, угрюмый, сварливый и смѣшной наружности; за нимъ вошли четверо молодыхъ людей, одѣтыхъ не такъ красиво, какъ два шалуна, которыхъ шутки заставили честнаго Вилльяма покраснѣть. Эти четверо только-что плотно позавтракали. Румяный цвѣтъ лица, громкій разговоръ, частые припадки веселости, и тѣлодвиженія, не очень соблюдавшія законъ равновѣсія, свидѣтельствовали, что они были не совсѣмъ трезвы.

— Какая, право, досада, сказалъ одинъ изъ нихъ: что мы будемъ разлучены отсюда до Парижа, — двое внутри дилижанса и двое на имперіалѣ!

— Господа! предлагаю сдѣлать подписку, и пробить имперіалъ, чтобы намъ можно было разговаривать во всю дорогу.

— Кончено! сдѣлаемъ форточку въ имперіалѣ! закричали въ голосъ всѣ товарищи.

Старикъ подошелъ къ кассиру и завелъ съ нимъ громкимъ голосомъ, слѣдующій разговоръ, который гуляки слушали повидимому, съ величайшимъ любопытствомъ.

— Назадъ тому часъ, я присылалъ сюда взять мѣсто, сказалъ толстякъ.

— Далеко ли, Сударь?

— Разумѣется" въ Ла-Ботардьеръ.

— А гдѣ находится Ла-Ботардьеръ?

— Какъ! закричалъ старикъ, разгнѣванный такимъ незнаніемъ: вотъ забавный вопросъ! Ла-Ботардьеръ — въ Ла-Ботардьерѣ, какъ Парижъ въ Парижѣ. Повторяю вамъ, что часъ тому, сюда приходилъ человѣкъ, взять для меня мѣсто внутри дилижанса; я ѣду въ Парижъ, оттуда въ Туръ, и потомъ въ Ла-Ботардьеръ.

— Эй! господа! сказалъ одинъ изъ веселыхъ пассажировъ, указывая на толстяка: полюбуйтесь на него! Экой шутъ! Посмотрите, какой на немъ колпакъ съ козырькомъ! А плащъ-то каковъ, а сапоги на мѣху!

— Если онъ сидитъ внутри кареты, будетъ надъ чѣмъ потѣшиться мнѣ и Турнекену!

— Какая уморительная фигура!

— Открываю подписку надоѣдать ему изо всей силы на всѣхъ обѣдахъ, во всю дорогу. Онъ, кажется, задорный малый.

— Задорный! Какое наслажденіе!… Приди въ наши объятія, если ты задоренъ… и мы дадимъ тебѣ случай побѣситься. При словѣ Ла-Ботардьеръ, весельчаки разразились хохотомъ, и когда толстякъ обернулся и нахмурилъ брови, всѣ четверо вдругъ приложили руку подъ козырекъ, и поклонились ему съ пріятною улыбкой. Старикъ заворчалъ и опять повернулся къ кассиру.

— Точно такъ, сказалъ кассиръ, взглянувъ на списокъ пассажировъ: мы уже получили задатокъ; отдано шестое мѣсто. Только оно и оставалось внутри дилижанса.

— Какъ! значитъ, я не сижу въ углу, не справа? Объявляю вамъ, что я беру мѣсто въ углу.

— Невозможно, сударь; повторяю вамъ, что осталось только шестое мѣсто.

— Въ серединѣ, впереди! Да вы шутите надо мною?

— Въ такомъ случаѣ, сударь, не ѣздите, и вы потеряете только задатокъ.

— Но это грабежъ! Такъ поступать съ пассажирами!… Постойте. Есть ли женщины въ каретѣ?

— Одна дама.

— Отъ часу не легче…. только этого недоставало! За общимъ столомъ, лучшій кусокъ — дамѣ; жарко ей — опускайте окна, холодно — поднимайте…. Это невыносимо!… «Не ѣздите, и вы только потеряете задатокъ!» Удивительная любезность! Прекрасное путешествіе!… Хорошо начинается!… Усладительная перспектива! Сидѣть, неизвѣстно съ кѣмъ, прибавилъ сварливый старикъ, искоса посмотрѣвъ на четырехъ весельчаковъ, которые не спускали съ него глазъ.

— Берете вы мѣсто, или нѣтъ?

— Беру: мнѣ нельзя не ѣхать въ Ла-Ботардьеръ…. Беру это мѣсто, потому-что меня вынуждаютъ, приступаютъ съ ножемъ къ горлу, и грозятъ удержать задатокъ; но я надѣюсь, что между пассажирами найдутся порядочные люди, которые не захотятъ, чтобы человѣкъ моихъ лѣтъ сидѣлъ на шестомъ мѣстѣ, на корточкахъ.

— Ужъ это ваше дѣло, сударь; уговаривайтесь съ пассажирами. Позвольте записать ваше имя.

— Одоаръ-Жозефенъ Ла-Ботардьеръ; жительство имѣю въ замкѣ Ла-Ботардьеръ, въ общинѣ Ла-Ботардьеръ.

Едва сварливый старикъ произнесъ свое имя и фамилію, какъ четыре молодые весельчака, непропустившіе ни одного слова изъ этого разговора, — потому-что разгнѣванный пассажиръ кричалъ во все горло, — залились гомерическимъ смѣхомъ. Ла-Ботардьерской помѣщикъ взглянулъ на нихъ съ угрожающимъ видомъ, и вышелъ изъ конторы, заплативъ за свое мѣсто.

— Великолѣпный Жозефенъ! сказалъ одинъ изъ молодыхъ товарищей: обязуюсь не спускать глазъ съ Жозефена во всю дорогу.

— Предлагаю, господа, привязать бумажный хвостъ Одоару.

— Согласенъ, съ условіемъ, чтобы этотъ хвостъ былъ завитъ à ла Ботардьеръ!

И всѣ четверо вышли за толстякомъ, скользя на носкахъ, покачиваясь изъ стороны въ сторону, и распѣвая хоромъ:

Bon, bon,

La Botaidiére!

Bon, bon

La Botardon!

Когда они удалились, въ контору вошли молодые люди, державшіе пари.

Пока разыгрывались эти сцены, миссъ Мери, видя съ какими спутниками ей приходится ѣхать до Парижа, долго разговаривала въ полголоса съ Вилльямомъ; безпокойство ея увеличивалось; наконецъ она рѣшилась на что-то съ величайшимъ усиліемъ, и подошла къ одному изъ молодыхъ шалуновъ, на котораго указалъ ей Вилльямъ.

Этотъ молодой человѣкъ, при всей своей вѣтренности, доказанной шутками насчетъ незнакомки, принадлежалъ, какъ и его товарищъ, къ хорошему обществу, былъ хорошъ собою и съ благородными пріемами. Миссъ Мери обратилась къ нему съ замѣшательствомъ, нѣжностью и достоинствомъ, которыя придавали еще болѣе выразительности ея хорошенькому личику, и сказала ему по-французски:

— Милостивый государь, позвольте попросить васъ на два. слова.

Молодой человѣкъ, чрезвычайно удивленный и восхищенный такою неожиданностью, бросилъ на своего друга взглядъ, говорившій: «я выигралъ пари», поклонился дѣвушкѣ, и пошелъ за нею къ окну, возлѣ котораго стоялъ Вилльямъ.

Присутствіе посторонняго при разговорѣ съ хорошенькою незнакомкою, и особенно посторонняго въ кучерскихъ штиблетахъ, сначала не понравилось молодому человѣку; но предполагая, что молодая Англичанка была горничная, отыскивающая мѣста, онъ пересталъ удивляться, что она состоитъ подъ покровительствомъ человѣка въ штиблетахъ. Однакожъ, молодой человѣкъ снова поклонился миссъ Мери, и сказалъ:

— Сударыня, я съ удовольствіемъ готовъ къ вашимъ услугамъ.

— Милостивый государь, я не имѣю чести быть вашею знакомой, но, полагаясь на французское великодушіе, хочу просить у васъ услуги, большой услуги.

— Располагайте мною, какъ вамъ угодно, отвѣчалъ молодой человѣкъ, начинавшій замѣчать, что молодая миссъ владѣетъ французскимъ языкомъ съ совершенствомъ, недоступнымъ для служанки и говоритъ съ тонкимъ знаніемъ приличій.

— Я изъ Ирландіи, милостивый государь, продолжала миссъ Мери: превратности судьбы, постигшія мое семейство, котораго этотъ честный слуга, — и она указала на Вилльяма, — не покидалъ въ продолженіе двадцати лѣтъ, заставили меня занять мѣсто учительницы во Франціи, и я отправляюсь въ Парижъ, одна въ публичной каретѣ. Это дальнее путешествіе нисколько не безпокоило бы меня, еслибы всѣ пассажиры, съ которыми придется мнѣ ѣхать, были такъ же прекрасно воспитаны, какъ вы, милостивый государь; но къ сожалѣнію, иногда встрѣчаются люди, непонимающіе, какъ тягостно, и слѣдовательно, какъ достойно уваженія положеніе дѣвушки, которая въ первый разъ покидаетъ родительскій домъ и должна ѣхать одна на чужую сторону.

— Я не думаю, сударыня, отвѣчалъ вѣтренникъ, смущаясь болѣе и болѣе: я не думаю, чтобы нашелся негодяй, который осмѣлился бы забыть къ вамъ уваженіе.

— Я знаю, что женщина, съ которою обходятся невѣжливо, всегда можетъ заставить уважать себя, но эта крайность такъ унизительна, такъ ужасна, что мнѣ тягостно бы іо бы прибѣгать къ ней. Потому, милостивый государь, я рѣшилась обратиться къ вамъ и просить услуги, которая покажется вамъ странною, но которой я смѣю ожидать отъ вашего добраго и благороднаго сердца.

— Говорите; сударыня, сдѣлайте милость, говорите, отвѣчалъ молодой человѣкъ, тронутый достоинствомъ этихъ словъ: я сочту себя счастливымъ, если буду въ состояній оказать вамъ услугу, какая бы она ни была.

— Насъ шестеро въ каретѣ; изъ женщинъ только я одна; позвольте мнѣ ѣхать до Парижа подъ именемъ вашей сестры; я говорю по-французски на столько, чтобы сдѣлать поддѣльной родство правдоподобнымъ. Согласитесь, милостивый государь, будьте великодушны, и обѣщаю вамъ съ древнимъ ирландскимъ чистосердечіемъ, — я всегда буду вамъ благодарна. Этотъ вѣрный слуга, передъ которымъ я обращаюсь къ намъ съ просьбою, по-крайней-мѣрѣ скажетъ моимъ родителямъ, что путешествіе мое началось благополучно.

Въ молодой путешественницѣ, въ пріятномъ, нѣсколько иностранномъ ея выговорѣ, было столько простосердечія, прямодушія, что молодой человѣкъ; растроганный, взволнованный этимъ обращеніемъ къ его сердцу, упрекая себя въ душѣ за первыя, несовсѣмъ благородныя шутки, отвѣчалъ миссъ Мери почтительнымъ тономъ:

— Мнѣ чрезвычайно лестно, сударыня, довѣріе, которымъ угодно вамъ почтить меня, и я постараюсь выполнить, какъ можно лучше, роль вашего брата — до Парижа.

Судя по лицу молодаго человѣка, миссъ Мери не могла сомнѣваться въ его искренности, и сказала съ выраженіемъ трогательной благодарности:

— Если, милостивый государь, у васъ есть матушка и сестра, скажите имъ, по возвращеніи, что вы сдѣлали сегодня для незнакомки, — и онѣ полюбятъ васъ еще болѣе.

И миссъ Мери, съ чистосердечною непринужденностью, отличительной чертою ирландскаго характера, подала молодому человѣку маленькую ручку, стянутую перчаткой, и сказала:

— Благодарю васъ; миссъ Лаусонъ вѣритъ вашему слову.

— И миссъ Лаусонъ, отвѣчалъ молодой человѣкъ, коснувшись руки незнакомки: можетъ быть увѣрена, что Теодоръ Фавроль никогда не измѣнялъ своему обѣщанію.

— О, благодарю васъ, джентльменъ! благодарю: вскричалъ добрый Вилльямъ, свидѣтель этой сцены.

— Господа, готовьтесь садиться, сказалъ кондукторъ.

— Добрый Вилльямъ, сказала миссъ Мери старому слугѣ, послѣ того какъ Фавроль, изъ скромности, отошелъ отъ нихъ: вѣроятно, вы воротитесь въ Дублинъ?

— Точно такъ, миссъ Мери, отвѣчалъ слуга, и въ глазахъ его навернулись слезы: у меня есть нѣсколько знакомыхъ; можетъ быть, я пріищу мѣсто.

— Какъ только вы пріѣдете, Вилльямъ, ради Бога, повидайтесь съ моимъ батюшкой. Онъ очень безпокоился, онъ былъ въ отчаяніи, когда отпускалъ меня одну, и непремѣнно проводилъ бы меня, еслибъ издержки на эту поѣздку не отняли у моей матушки и сестеръ хлѣба на цѣлый мѣсяцъ.

— Боже! что я слышу, миссъ Мери?… Вы говлрите о кускѣ хлѣба!

И слуга утеръ глаза.

— Что дѣлать, Вилльямъ; надо покориться судьбѣ. Вы разскажете батюшкѣ, какъ я поступила съ однимъ изъ моихъ спутниковъ; кажется, что поступить такъ было всего лучше, если вѣрить вашимъ словамъ, добрый Вилльямъ, хотя при вашемъ знаніи французскаго языка, вы могли нѣсколько обмануться въ словахъ этого молодаго человѣка.

— О, я не ошибся, миссъ Мери; но, вѣроятно, джентльменъ раскаялся, узнавъ изъ вашихъ словъ, что мы леди… Дай Богъ, чтобъ онъ сдержалъ свое обѣщаніе… и защищалъ васъ! Потому-что другіе, которые только что вышли, распѣвая и коверкаясь, за толстякомъ, заставляютъ меня опасаться за васъ, миссъ Мери. Для чего не отложили вы поѣздки?

— Я было думала объ этомъ, видя, что въ каретѣ нѣтъ ни одной женщины; но всѣ мѣста заняты на завтра и на послѣзавтра; мнѣ пришлось бы потерять трое сутокъ, — а жизнь въ гостинницѣ дорога для моего бѣднаго кошелька, сказала миссъ Мери, мило улыбнувшись: у меня осталось ровно столько, чтобы доѣхать до мѣста, съ величайшею разсчетливостью. Но успокойтесь, Вильямъ: молодые люди, которые пѣли и танцовали, скорѣе сумасшедшіе, нежели злые; во всякомъ случаѣ покровительство Фавроля заставитъ ихъ уняться… Въ просьбѣ моей, быть-можетъ, много смѣлости, но батюшка и матушка обсудятъ ее. Скажите имъ, Вилльямъ, что когда вы встрѣтились со мною въ Кале, я была совершенно здорова… Скажите имъ, что я пошлю письмо изъ перваго города, въ которомъ мы остановимся; еще скажите Розѣ, Эвелинѣ, Нанси, что сестра Мери нѣжно вспоминаетъ объ нихъ, а маленькой Арабеллѣ скажите, прибавила дѣвушка, улыбнувшись сквозь слезы, что если она будетъ умницей, то старшая сестра, Мери, пришлетъ ей изъ Франціи хорошенькую куклу къ елкѣ, дѣтскому празднику на любимой нашей родинѣ…

— О, миссъ Мери, я какъ теперь вижу въ гостиной мызы Лаусонъ зеленыя ёлки, въ свѣчахъ, обвѣшанныя цвѣтами и подарками! Какое веселье, какой праздникъ во всемъ домѣ!

— Это прекрасное время прошло, Вилльямъ… Скажите же всѣмъ, которыхъ я люблю, что Мери съ ними, несмотря на разлуку….

— Страшно подумать, миссъ Мери! Вы ѣдете учить у чужихъ людей! вскричалъ слуга, будучи не въ силахъ удержать свои слезы. Нѣтъ, нѣтъ, я не хочу, я не могу даже подумать объ этомъ… Въ послѣдній разъ, когда я видѣлъ васъ на мызѣ, вы ѣхали на верховой лошади, между сэромъ Лаусономъ и капитаномъ Дугласомъ; вы были веселы, счастливы, а ваша матушка и сестрицы ѣхали въ красивой зеленой коляскѣ, запряженной парою чудесныхъ сѣрыхъ лошадей, и маленькой Джони сидѣлъ на козлахъ! Это было по утру; вы собирались на загородную прогулку….

— Я не буду жалѣть о счастливомъ прошломъ, если только возвратясь къ родителямъ найду ихъ, не въ такомъ бѣдственномъ положеніи, въ какомъ они теперь… Знаете, добрый Вилльямъ, что меня всего болѣе тревожитъ послѣ разлуки съ родными? Разлука съ нашей Ирландіей! Только теперь я вполнѣ почувствовала, какъ люблю свою родину.

— Господа, по мѣстамъ! сказалъ кондукторъ: скорѣе, по мѣстамъ.

И увидѣвъ у ногъ миссъ Мери кожаный мѣшокъ, прибавилъ отрывисто:

— Помилуйте, сударыня, ваши вещи давно должны лежать на имперіалѣ. О чемъ вы думали?

— Извините, сказалъ миссъ Мери, въ смущеніи: я не знала.

При грубомъ замѣчаніи кондуктора, Вильямъ покраснѣлъ какъ ракъ, и бросилъ на него сердитый взглядъ; но присутствіе Мери укротило ярость слуги; онъ схватилъ чемоданъ сильною рукою и бросилъ себѣ на плечо.

Въ эту минуту Фавроль приблизился къ дѣвушкѣ чрезвычайно любезно и почтительно" и сказалъ:

— Я не позволилъ бы себѣ, сударыня, употреблять во зло выгоды моей роли, но я считаю нелишнимъ просить васъ подать мнѣ руку, для большаго правдоподобія.

— Съ удовольствіемъ, милостивый государь, отвѣчала, улыбнувшись, миссъ Мери.

Потомъ, молодой человѣкъ указалъ на своего товарища, и сказалъ:

— Я долженъ былъ, сударыня, посвятить моего товарища въ нашу тайну. Позвольте имѣть честь представить его: Жоржъ Монфоръ.

Товарищъ молодаго человѣка почтительно поклонился миссъ Мери, она отвѣтила ему наклоненіемъ головы, и всѣ трое, вмѣстѣ съ Вилльямомъ, пошли во дворъ, гдѣ стоялъ дилижансъ.

Фавроль подалъ руку миссъ Мери, и помогъ ей войти въ карету. Тогда Вилльямъ, у котораго щеки смокли отъ слезъ, сказалъ молодому человѣку на дурномъ французскомъ языкѣ и прерывающимся голосомъ:

— Умоляю васъ, джентльменъ, берегите миссъ Мери. Ея батюшка, сэръ Лаусонъ, кавалеръ, былъ однимъ изъ богатѣйшихъ помѣщиковъ джентльменовъ въ цѣломъ графствѣ; у него стояло восемь превосходныхъ лошадей, и всѣ чистокровныя ирландскіе, джентльменъ; у него была, джентльменъ, свора изъ двадцати-пяти собакъ для охоты на лисицъ. Вы видите, что миссъ Мери — леди, и заслуживаетъ, что бы въ ней приняли участіе…

Квкъ ни бьдла наивна рекомендація Вилльяма, выражавшаго сожалѣніе и участіе съ своей кучерской точку зрѣнія, однако она могла имѣть благопріятное вліяніе. Многіе люди тѣмъ болѣе сочувствуютъ бѣдности, что ей предшествовало пышное довольство.

Фавроль отвѣчалъ Вилльяму:

— Будьте спокойны, честный человѣкъ; я исполню относительно миссъ Мери всѣ обязанности брата, и брата самаго преданнаго и почтительнаго.

Молодой человѣкъ не думалъ, что ему скоро придется быть защитникомъ своей сестры. Миссъ Мери опять показалась у дверей дилижанса и, улыбаясь, сказала кондуктору:

— Кажется, вы сказали, что мое мѣсто въ серединѣ, съ правой стороны?

— Точно такъ.

— Но это мѣсто занято пассажиромъ, который уже заснулъ крѣпкимъ сномъ. Мнѣ совершенно все-равно, гдѣ не сидѣть, но я боюсь, въ свою очередь, занять чужое мѣсто.

И она вышла изъ кареты, въ которую взошелъ кондукторъ, и пассажиры услышали слѣдующій разговоръ:

— Господинъ пассажиръ, сказалъ кондукторъ: это не ваше мѣсто, здѣсь сидитъ дама. Что?.. Отвѣчайте же!

— Берегитесь, кондукторъ: Жозефенъ Ла-Ботардьеръ изволитъ почивать.

— Предлагаю, господа, поцаловать его въ лобъ, пока онъ спитъ.

— Да, кажется, онъ глухъ, продолжалъ кондукторъ. — Проснитесь, милостивый государь, сдѣлайте одолженіе. Пора ѣхать.

— Кондукторъ, вы позволяете намъ разбудить Одоара, для общественной пользы?

— Сдѣлайте милость, господа: надо кончить.

И четыре сумасброда начали кричать во все горло.

— Пожаръ! Ла-Ботардьеръ горитъ!

— Жозефенъ, внемли мой крикъ!

— Одоаръ, отвѣть на мои стоны!

— Жозефенъ, открой милые глазки!

— Одоаръ, дай насладиться твоимъ взоромъ!

Фавроль начиналъ хмурить брови въ неудовольствіи на эти прелюдіи, предвѣщавшія, повидимому, бурное путешествіе.

— Повторяю вамъ, милостивый государь, сказала миссъ Мери мнимому брату: мнѣ совершенно все-равно, гдѣ не сидѣть. Я не хочу быть причиною спора.

Но Фавроль бросился въ карету, въ которой ботардьерскій помѣщикъ укрѣпился за грудою плащей, мѣшковъ и узловъ, такъ, что можно было видѣть только маковку его головы, въ чорномъ толковомъ колпакѣ, натянутымъ на глаза подъ фуражкой. Несмотря на ужасную кутерьму, толстякъ продолжалъ храпѣть. Фавроль, желая кончить непріятную сцену, сначала пошевелилъ Ла-Ботардьера слегка, но потомъ толкнулъ его такъ нетерпѣливо, что соня уже не могъ притворяться спящимъ, и раскричался, какъ человѣкъ, котораго будятъ въ расплохъ.

— Кто смѣетъ будить меня такъ? Кто позволивъ себѣ нарушать мой сонъ?

И обратясь къ Фавролю, толстякъ спросивъ:

— А вы кто такой? Я не знаю васъ.

Ла-Ботардьеръ еще дальше натянулъ фуражку на глаза, и проворчалъ сквозь зубы:

— Это, рѣшительно невыносимо!

— Милостивый государь, отвѣчалъ Фавроль, начавъ съ величайшимъ хладнокровіемъ перекладывать пожитки сварливаго старика на переднюю скамейку: имѣю честь замѣтить вамъ, что вы заняли мѣсто моей сестры, и не сомнѣваюсь, что вы поспѣшите уступить его.

Появленіе Фавроля въ каретѣ и учтивая твердость, съ какою онъ говорилъ о сестрѣ, нѣсколько успокоили веселую непринужденность хохотуновъ, и Ла-Ботардьеръ, увидѣвъ переселеніе своихъ пожитковъ, закричалъ защитнику миссъ Мери:

— По какому праву, милостивый государь, налагаете вы руку на мою собственность? Я первый занялъ это мѣсто; тѣмъ хуже для опоздавшихъ. Мои лѣта позволяютъ мнѣ остаться въ этомъ углу.

— Никто, милостивый государь, такъ не уважаетъ сѣдины, какъ я, отвѣчалъ Фавроль: но имѣю честь еще разъ повторить вамъ, что это мѣсто принадлежитъ моей сестрѣ; итакъ, надѣюсь, что вы поспѣшите удалиться; въ противномъ случаѣ, милостивый государь, я вынужденъ буду заставить васъ.

— Ужасное путешествіе! закричалъ сварливый старикъ. Когда наконецъ я доѣду въ Ла-Ботардьеръ?

— Душевно желаю вамъ доѣхать какъ можно скорѣе, сказалъ Фавроль.

И потомъ прибавилъ, обратясь къ четыремъ весельчакамъ:

— Господа, я ѣду съ сестрою, позвольте надѣяться, что вы умѣрите свои возгласы во-время поѣздки. За это я буду вамъ искренно благодаренъ.

— Съ удовольствіемъ, милостивый государь, отвѣчалъ одинъ изъ весельчаковъ: вы имѣете на это полное право. Должно уважать даму.

— И мы попросили бы того же самаго, еслибъ съ нами была сестра, замѣтилъ другой. Будьте покойны, милостивый государь, мы любимъ хохотать, но умѣемъ уважать молодую особу.

— Благодарю, господа, благодарю, отвѣчалъ Фавроль: въ этомъ я былъ увѣренъ.

Онъ вышелъ изъ кареты и посадилъ миссъ Мери, которая, сожалѣя о маленькой непріятности, сѣла съ правой стороны, внутри кареты. Возлѣ нея помѣстился ея мнимый братъ, а впереди его товарищъ. Въ то мгновенье, какъ дѣвушка въ послѣдній разъ сдѣлала прощальный знакъ Вилльяму, утиравшему слезы, дилижансъ тронулся, и одинъ изъ гулякъ, высунувъ голову изъ дверецъ, закричалъ фальцетомъ съ имперіала:

— Скорѣе, почтальонъ; ради Бога, скорѣе: этакъ мы никогда не пріѣдемъ въ Ла-Ботардьеръ!

I.

Г. и г-жа Морвиль жили въ своемъ прекрасномъ помѣстьѣ, въ Турренѣ. Морвиль, отставной кавалерійскій офицеръ, былъ лѣтъ сорока-пяти, и не совсѣмъ крѣпкаго здоровья, что легко можно было замѣтить по его блѣдному лицу. Отъ времени до времени, у него открывалась старинная рана, имѣвшая тяжелыя послѣдствія, которыя онъ скрывалъ сколько могъ, отъ своей жены. Г-жа Морвиль была нѣсколько моложе мужа, не отличалась особенною красотою, но живость и выразительная пріятность физіономіи замѣняли этотъ недостатокъ красоты.

Разъ утромъ, — черезъ недѣлю послѣ отъѣзда миссъ Мери изъ Кале, — Морвиль вошелъ въ комнату жены, и показалъ ей незапечатанное письмо.

— Вчера вечеромъ, любезная Луиза, сказалъ онъ: я написалъ письмо къ моему брату. Вотъ оно. Прочтемъ вмѣстѣ, и я пошлю его на почту, если ты не перемѣнила своего мнѣнія.

— Нѣтъ, мой другъ, нисколько; съ той минуты, какъ я рѣшилась на это, у меня тяжелый камень упалъ съ сердца.

— Вотъ что я пишу брату….

— Дай Богъ только чтобы письмо не опоздало въ Дублинъ.

— Надѣюсь, по-крайней-мѣрѣ, что оно придетъ во-время. Я отправлю его съ первымъ курьеромъ министерства иностранныхъ дѣлъ. Послѣ завтра онъ будетъ въ Парижѣ, а на пятые сутки въ Дублинѣ, если только переѣздъ изъ Англіи въ Ирландію не замедлитъ дурная погода, что очень возможно. Вотъ что я пишу брату.

И Морвиль прочелъ слѣдующее письмо:

"Любезный Огюстъ,

"Письмо это очень удивитъ тебя; оно совершенно противорѣчитъ тому, которое ты получилъ отъ 19-го числа; но послѣ долгаго и серьезнаго размышленія, Луиза и я рѣшились окончательно насчетъ миссъ Мери. Всякому другому, кромѣ тебя, мой другъ, я счелъ бы обязанностью объяснить, что такую скорую перемѣну мыслей.не должно приписывать ни вѣтрености, ни жалкому непостоянству взгляда на вещи самыя важныя въ жизни. Ты знаешь меня, тебѣ извѣстна твердость характера Луизы, ты знаешь ея нѣжную и просвѣщенную привязанность къ нашей Альфонсинѣ, и потому поймешь, что только серьозныя причины заставили насъ отказаться сегодня отъ того, что за недѣлю, мы приняли съ благодарностью. Словомъ, мы формально отказываемся взять въ учительницы дѣвицу Мери Лаусонъ, отказываемся съ сожалѣніемъ, съ большимъ сожалѣніемъ. То, что ты писалъ намъ объ этой особѣ, заранѣе расположило насъ въ ея пользу, потому-что жена и я привыкли безусловно и слѣпо вѣрить въ твое здравое сужденіе и твой свѣтлый взглядъ. Ты писалъ, что миссъ Мери учительница, какія встрѣчаются рѣдко, и намъ въ-особенности нравилось то, что дѣвица Лаусонъ, до-сихъ-поръ обучавшая только своихъ сестеръ, чужда всякаго педантизма.

"Мы приняли услуги миссъ Мери, потому-что она правилась намъ во всѣхъ отношеніяхъ: привыкла къ тихой деревенской жизни; выросла на глазахъ благороднѣйшаго отца и высоко-образованной матери; сердца прекраснаго, отличная музыкантша, рисуетъ превосходно, получила основательное и разнообразное воспитаніе; говоритъ по-французски и по-итальянски такъ же правильно, какъ no-англійски…. Повторяю, мой другъ, ты открылъ сокровище, и мы приняли его съ восхищеніемъ. Я опираюсь на рѣдкія качества дѣвицы Лаусонъ, чтобы убѣдить тебя, что мы оцѣняемъ ихъ вполнѣ, и если отказываемся отъ этого сокровища, то единственно потому, что жена и я, здраво обсудивъ дѣло, рѣшились не брать учительницы для Альфоисины.

"Объясненіе побудительной причины завлекло бы меня слишкомъ далеко. Мы полагаемъ, что ты можешь, если найдешь умѣстнымъ, показать начало письма семейству миссъ Мери; мы высказываемъ здѣсь, со всею откровенностью, живѣйшее сожалѣніе и уваженіе къ этой молодой особѣ. Скажи г-ну и г-жѣ Лаусонъ, что насъ тронуло довѣріе, которое доказали они, поручая намъ миссъ Мери, и что она жила бы у насъ какъ у родныхъ. Въ послѣднемъ письмѣ ты говорилъ, что дѣвица Лаусонъ ѣдетъ черезъ двѣ недѣли въ Дублинъ. Нынѣшнее письмо наше, вѣроятно, дойдетъ къ тебѣ такъ, что ты во-время успѣешь сообщить родителямъ миссъ Мери о перемѣнѣ нашего намѣренія. Я написалъ бы тебѣ ранѣе, но, повторяю тебѣ, Луиза и я сошлись въ мысляхъ объ этомъ предметѣ только вчера вечеромъ.

"Жена и дочь цалуютъ тебя. Жераръ перешелъ въ классъ реторики. Къ концу учебнаго года, онъ возвратится къ намъ, но я пошлю его въ Парижъ не прежде, какъ черезъ два года для изученія естественныхъ наукъ. Ему еще не исполнилось восьмнадцати лѣтъ, и мнѣ хотѣлось бы, чтобы онъ созрѣлъ передъ моими глазами, прежде нежели попадетъ въ вихрь Латинскаго Квартала.

"Дядя мой, Ла-Ботардьеръ, уѣхалъ въ Дюнкирхенъ по какому-то дѣлу; несмотря на убѣдительныя просьбы, онъ захотѣлъ, для сокращенія расходовъ путешествовать одинъ, въ дилижансѣ. Скоро онъ воротится въ свое помѣстье и будетъ нашимъ сосѣдомъ, по обыкновенію. Я вижу, что ты хмуришь брови, тебѣ не нравится такое сосѣдство, но ты ошибаешься: увѣряю тебя, дядюшка нашъ, при всей сварливости характера, въ душѣ добрый человѣкъ.

"Прощай, любезный Огюстъ. Наше убѣжище дѣлается намъ милѣе съ каждымъ днемъ, и мы радуемся при мысли, что, года черезъ два, скопимъ для Альфонсины хорошее приданое. Приближается время, когда надо будетъ подумать о томъ, какъ бы пристроить наше милое дитя…. Кстати, помнишь ли ты одного изъ моихъ друзей и товарища по полку, Фавроля? Недавно я встрѣтился съ нимъ въ Парижѣ, и мы говорили о семейной жизни, потому-что у него есть сынъ, лѣтъ двадцати, двухъ или двадцати-трехъ, воспитывавшійся въ одномъ училищѣ съ Жераромъ. Жераръ былъ въ младшемъ классѣ, когда сынъ Фавроля уже оканчивалъ курсъ. «Твоей дочери шестнадцать лѣтъ, сказалъ мнѣ Фавроль: отчего бы не выдать ее замужъ за моего сына?» Слова на вѣтеръ, скажешь ты, брать; но у Фавроля большое имѣніе, онъ чрезвычайно любезный человѣкъ, и если сынъ похожъ на него…. Но здѣсь я останавливаюсь, не хочу представлять изъ себя басню о молочницѣ и кружкѣ молока… Прежде всего надо припасти Альфонсонѣ хорошее приданое; мы занимаемся этимъ дѣломъ, безъ всякихъ пожертвованіи; мы живемъ здѣсь господами, истрачивая вчетверо менѣе, чѣмъ въ Парижѣ; мы такъ привыкли къ уединенію, что, приготовивъ приданое для Альфонсины, тотчасъ же подумаемъ о приданомъ для Жерара.

"Ты почти обнадежилъ насъ, что, весной, пріѣдешь къ намъ съ женою и дѣтьми; ожидаемъ васъ всѣ, считая въ томъ числѣ и мадамъ Пиволе, которая попрежнему услаждаетъ, а подъчасъ и надоѣдаетъ намъ небылицами и сказками, заставившими тебя хохотать до слезъ.

"Прощай еще разъ, другъ мой. Твердо надѣемся, что ты оправдаешь насъ въ глазахъ миссъ Мери и ея родителей. Сканіи имъ, что еслибъ мы не рѣшились не брать учительницы для Альфонсины, то съ величайшею признательностью приняли бы услуги миссъ Мери.

"Поцалуй за насъ жену и дѣтей, и напиши намъ съ первою почтой.

«Весь твой,

"А. Морвиль".

II.

— Г-жа Морвиль, молча, выслушала письмо, и потомъ сказала мужу.

— Прекрасно написано, мой другъ; если даже предположить, что миссъ Лаусонъ и ея родители — люди очень щекотливые, все-таки твои доводы таковы, что нисколько не оскорбляютъ ихъ самолюбія.,

— И такъ, любезная Луиза, ты рѣшилась? Подумай хорошенько; отказавшись одинъ разъ, намъ уже невозможно будетъ снова приглашать миссъ Лаусонъ.

— Что сказать тебѣ, мой другъ? У меня ужасный недостатокъ: я ревнивая мать! Еслибъ ты зналъ, сколько я страдала, молча, въ послѣдніе три года, безпрестанно видя посредницу между мною и дочерью!…

— Луиза, Луиза, сказалъ Морвиль съ нѣжнымъ упрекомъ, я часто бранилъ тебя за это. Хотя эта ревность происходитъ изъ прекраснаго чувства — страстной любви къ дочери, однакожъ безразсудна. Подобно многимъ другимъ женщинамъ, ты не получила такого воспитанія, чтобы могла сама учить свою дочь музыкѣ, рисованью и иностраннымъ языкамъ: надо покориться этому маленькому несчастію.

— Нѣтъ… это большое несчастіе, мой другъ. О, сколько разъ я плакала о недостаткѣ своего образованія! Мать должна бы давать умственную пищу своей дочери, какъ даетъ ей тѣлесную жизнь.

— Да, это было бы лучше; лучше было бы, еслибъ я могъ самъ учить Жерара: онъ жилъ бы тогда съ нами; но противъ невозможности есть одно средство — терпѣнье; мы живемъ въ пятнадцати миляхъ отъ Тура, и не можемъ выписывать сюда учителей для Альфонсины. Намъ должно было взять учительницу домой; иначе наша дочь отстала бы, по воспитанію, отъ другихъ дѣтей, а это важный недостатокъ для будущаго. Въ наше время, многіе мужчины требуютъ отъ женщины, и не безъ причины, многосторонняго образованія.

— Но Альфонсина уже довольно знаетъ…

— Почти.

— И можетъ усовершенствоваться одна.

— Конечно; но только ея воспитаніе еще далеко не докончено.

— Другія женщины знаютъ еще меньше.

— Правда; и ты доказала мнѣ милая Луиза, что возвышенный характеръ и доброе сердце замѣняютъ воспитаніе.

— И такъ — что же?

И потомъ г-жа Морвиль прибавила, улыбнувшись:

— Конечно, мое рѣшеніе нѣсколько самонадѣянно; однакожъ мнѣ въ тысячу разъ пріятнѣе, чтобы дочь моя была не слишкомъ учоною, нежели страдать отъ безразсудной, но тяжелой ревности. Сказать тебѣ правду? Эта свѣтская жизнь, отъ которой тебѣ слѣдовало бы удерживать меня, и которую ты одобряешь….

— Зачѣмъ же мнѣ удерживать тебя, Луиза? Очень понятно, что ты ищешь развлеченія въ обществѣ нашихъ сосѣдей. Безъ этого, тебѣ наскучила бы такая одинокая жизнь.

— Однакожъ, вѣдь она не наскучила тебѣ?

— Не только не наскучила, но даже нравится; у меня не очень крѣпкое здоровье, я люблю уединеніе, занятія, и я не такой варваръ, чтобы сталъ лишать тебя удовольствій потому только, что они не въ моемъ вкусѣ.

— Повѣрь, мой другъ, что, при всей любви къ свѣтскимъ удовольствіямъ, я менѣе искала бы ихъ, еслибъ дочь была ближе ко мнѣ; да, я часто остаюсь по нѣскольку дней у сосѣдей, потому-что, говорю себѣ: „дочь не нуждается во мнѣ, у ней есть компаньонка“, — и тогда сердце мое ноетъ отъ ревности.

— Луиза, посмотримъ на дѣло серьозно: развѣ ты могла завидовать нашей послѣдней учительницѣ, мамзель Лагранжъ? Ты видѣла, какъ Альфонсина любила ее, и какъ тебя любила?

— Но дочь моя оставалась съ нею чаще, нежели со мною…. Мамзель Лагранжъ почти играла въ куклы съ Альфонсиной, чего я уже не могла….

— И что же?

— Мнѣ это было такъ тяжело, что я рѣшилась не брать учительницы. Тебѣ покажется смѣшно, однакожъ подумай, легко ли было мнѣ видѣть, что посторонняя женщина учитъ мою дочь тому, чему я не въ состояніи учить ее сама? Скажу тебѣ еще одно. Я терпѣла присутствіе мамзель Лагранжъ, потому-что она была до крайности дурна собою; еслибъ она была хорошенькая, или лучше Альфонсины, я бы не вытерпѣла.

— Да, Луиза, теперь я вижу, за что мы отказываемся отъ миссъ Мери.

— Миссъ Мери? Признаюсь, мой другъ, что ужъ лучше я согласилась бы оставить у себя мамзель Лагранжъ.

Г-жа Морвиль замолчала, и потомъ продолжала съ чистосердечіемъ, которое придало трогательную прелесть ея выразительному лицу:

— Впрочемъ, другъ мой, я не злая женщина. Къ-счастію я во-время замѣтила, что, въ письмѣ къ брату, ты забылъ очень важную вещь.

— Что же?

— Post-scriptum.

— По какому случаю?

— Братъ твой пишетъ, что мѣсто, которое мы предлагали миссъ Лаусонъ, не только обезпечивало на два или на три года существованіе этой дѣвушки, но что почти все свое жалованье она хотѣла посылать въ Дублинъ, чтобы помогать своей матери и четыремъ сестрамъ…. Бѣдняжки! Еслибъ ты зналъ, какъ мнѣ ихъ жаль!

— Такъ какъ, Луиза, твое доброе сердце предупредило мой вопросъ, то признаюсь, что только это обстоятельство и заставило меня призадуматься о перемѣнѣ нашего плана. Я придумывалъ средство….

— Недоговаривай, мой другъ; сердце мое обливается кровью… — Выслушай: мы назначили миссъ Мери въ годъ двѣ тысячи четыреста франковъ, и отказываемся отъ нея не изъ экономическихъ разсчетовъ….

— Конечно нѣтъ.

— Нельзя ли сдѣлать, чтобы семейство миссъ Мери получало эти двѣ тысячи четыреста франковъ въ продолженіе двухъ или трехъ лѣтъ, не въ видѣ вознагражденія, но какъ-нибудь иначе?

— Невозможно! Ты читалъ, что пишетъ тебѣ братъ; г. Лаусонъ не только не принялъ бы милостыни, но счелъ бы твое предложеніе за величайшую обиду.

— Жаль, моя милая, что въ настоящую минуту, ты не такъ изобрѣтательна, какъ мадамъ Пиволе! сказалъ, улыбнувшись, г. Морвиль: надо послать за нею.

— Объясни, пожалуйста.

— Неужели я такъ безразсуденъ, чтобы сталъ предлагать ежегодную милостыню г. Лаусону или его дочери? Развѣ нельзя иначе предложить эту услугу?… Вотъ что: Альфонсина начинаетъ говорить по-англійски. Попросимъ брата прислать хорошихъ англійскихъ книгъ, которыя еще не переведены. Понимаешь?

— Чудесная мысль! Онъ предложитъ миссъ Мери сдѣлать подстрочный переводъ для Альфонсины…

— А мы оцѣнимъ трудъ, какъ намъ заблагоразсудится. Я думаю, что это не оскорбитъ самаго тонкаго самолюбія…. Сейчасъ припишу post-scriptum и запечатаю письмо.

Въ ту минуту, какъ г. Морвиль выходилъ изъ комнаты, ему встрѣтилась Альфонсина.

— Я пишу къ твоему дядюшкѣ, сказалъ онъ дочери: не будетъ ли отъ тебя какихъ порученій?

— О, нѣтъ, папенька: я уже столько разъ употребляла во зло снисходительность дядюшки. Напишите только, что я кланяюсь ему, тетушкѣ и кузинамъ.

— Это уже написано. Значитъ, мнѣ остается запечатать письмо, разумѣется, приписавъ post-scriptum, прибавилъ онъ, обращаясь къ г-жѣ Морвиль.

III.

Альфонсинѣ было шестнадцать лѣтъ; она очень походила на мать, не была хорошенькою, но лицо ея было пріятное, выразительное, и въ немъ отражалась чистота души и откровенность характера.

Когда г. Морвиль ушелъ изъ залы, Альфонсина сказала матери:

— Скажите, маменька: въ этомъ письмѣ къ дядюшкѣ говорится о миссъ Лаусонъ?

— Да, моя милая.

— Значитъ, рѣшено: она пріѣдетъ?

— Какъ тяжело ты вздохнула! сказала г-жа Морвиль: развѣ ты боишься новой учительницы?

— Бояться — не боюсь; но еслибъ мнѣ предоставили выбрать….

— Такъ что же?

— Я лучше осталась бы безъ учительницы.

— Кажется, мамзель Лагранжъ не мучила тебя.

— О, нисколько! У нея былъ прекрасный характеръ, она очень любила меня… словомъ, какъ сестру.

— Да, вы не могли жить одна безъ другой, милая Альфонсина, и ты гораздо чаще была съ нею, нежели со мной.

— Это очень понятію: уроки….

— И послѣ уроковъ….

— Иначе и быть не могло. Развѣ, мамаша, ты стала бы бѣгать со мною, или играть въ куклы? Ты знаешь, что, назадъ тому два года, я еще играла въ куклы.

— И мамзель Лагранжъ играла съ тобою. Надо отдать справедливость: она очень любила тебя.

— Да, когда была довольна моими уроками, а безъ того была такая строгая, престрогая! Впрочемъ она никогда не сердилась напрасно, была довольна всѣмъ, и никогда не роптала.

— Словомъ, тебѣ жаль ее?

— Конечно. Не скоро найдете такую учительницу…. Ужъ, вѣрно, не замѣнитъ ее миссъ Лаусонъ!

— Ты думаешь?

— Мамзель Лагранжъ была такая кроткая, и притомъ такая учоная: играла на фортепіано, умѣла рисовать, объясняла все такъ понятно…. Я такъ привыкла къ ней въ три года….

— Но возвратимся къ миссъ Мери.

— Умоляю тебя, мамаша, не говори объ ней; мы еще успѣемъ подумать, когда она пріѣдетъ.

— Отчего же она тебѣ не нравится?

— О, я вижу ее, какъ теперь, эту миссъ Мери: длинная Англичанка, холодная, молчаливая, безъ улыбки, съ огромными…. вотъ этакими… зубами.

— Не совсѣмъ лестный портретъ.

— Притомъ, будь она фениксъ, она никогда не замѣнитъ для меня бѣдную мамзель Лагранжъ….

— Успокойся, Альфонсина. Хочешь, я обрадую тебя?

— Чѣмъ?

— Папенька пишетъ въ Дублинъ, къ твоему дядѣ, чтобы миссъ Мери не пріѣзжала.

— Можетъ ли быть? весело вскричала дѣвушка.

И потомъ, спохватясь, сказала:

— Но я не знаю, право, радоваться ли такой перемѣнѣ…. Значитъ, у васъ есть кто-нибудь въ виду, вмѣсто миссъ Мери?

— Никого.

— Никого?

— Папенька и я рѣшили, что у тебя не будетъ учительницы. Довольна ты?

— Очень.

Альфонсина задумалась.

— Но, кто же мамаша, спросила она: докончитъ мое воспитаніе?

— Ты сама, другъ мой. Теперь ты такъ хорошо играешь на фортепіано, такъ хорошо рисуешь, и такъ хорошо знаешь по-англійски и по-итальянски, что можешь усовершенствоваться одна, безъ учительницы. Впрочемъ, что я говорюодна, нѣжно прибавила г-жа Морвиль: я не буду отходить отъ тебя. Хотя, къ несчастно, я не могу замѣнить для тебя учительницу, хоть я не музыкантша, однакожъ у меня слухъ довольно вѣренъ для того, чтобы различить, такъ ли ты играешь или поешь; я не умѣю рисовать, однакожъ увижу, вѣрно ли ты копируешь. Что же касается исторіи и географіи, то на это есть у тебя книги. И притомъ, прибавила г-жа Морвиль, разстроганная до слезъ: ты не будешь взыскательна, неправда ли?… Словомъ, я постараюсь, чтобы ты не жалѣла о своей учительницѣ.

Альфонсина обняла мать:

— О, ты замѣнишь ее, вскричала дѣвушка: я буду любить ее въ тебѣ, какъ прежде въ ней тебя любила!

— И я не только буду раздѣлять съ тобой занятія, сказала г-жа Морвиль, въ восхищеніи отъ поцалуя дочери: я буду раздѣлять съ тобою удовольствія, буду твоею веселою и доброю подругой; всѣ мои мгновенья будутъ посвящены тебѣ; словомъ, я постараюсь воротить потерянное время.

Въ сосѣдней комнатѣ вдругъ послышались шумные шаги и крикъ, и въ дверяхъ показалась женщина, низенькая, толстая, съ связкою ключей за поясомъ и въ колпакѣ, подъ которымъ волоса, чорные какъ смоль, были подобраны въ видѣ башни. Это была мадамъ Пиволе, когда-то кормилица Альфонсины, а теперь ключница. Она вернѣе вкатилась, нежели вбѣжала, подняла руки вверхъ и закричала:

— Ахъ, сударыня, какое несчастіе! Г. Ла-Ботардьеръ!… Какое ужасное происшествіе!…

Пиволе упала въ кресло и опрокинула голову, какъ въ обморокѣ. Г-жа Морвиль и Альфонсина уже не разъ были обмануты преувеличенными разказами своей ключницы, однакожъ подошли къ ней съ безпокойствомъ.

— Радй Бога, мадамъ Пиволе, скажите, что случилось? спросила г-жа Морвиль. — Что сдѣлалось съ г. Ла-Ботардьеромъ?

— Развѣ дядюшка мой воротился изъ путешествія? въ свою очередь спросила дѣвушка: да отвѣчай же!

— Ахъ, сударыня! ахъ, барышня! отвѣчала кормилица, горестно качая головою: все кончено!

— Да что кончено?

— Это ужасно! Несчастный г. Ла-Ботардьеръ…. Правда, у него былъ дурной характеръ, но все-таки жаль!… Какая участь….

— Развѣ дядюшка здѣсь? спросила дѣвушка.

— Договаривайте, пожалуста! съ нетерпѣніемъ сказала г-жа Морвиль: вы держите насъ на иголкахъ. Что случилось?

— Извините, сударыня, я такъ перепугалась… Сію минуту я была на главномъ дворѣ, продолжала ключница прерывающимся голосомъ и вытирая лобъ: вдругъ, вижу, ѣдетъ по аллеѣ камышевый шарабанъ….

— Экипажъ дядюшки?

— Запряженный бѣлою лошадью, которую, бѣдняжка, онъ называетъ, которую онъ звалъ Ронсво.

— Какъ? которую онъ звалъ! вскричала г-жа Морвиль, съ отчаяніемъ сложивъ руки. — Да ты не думаешь о томъ, что говоришь?

— Выслушайте, сударыня, выслушайте!… Я вижу издалека, ѣдетъ камышевый шарабанъ; онъ ѣхалъ очень скоро, сверхъ обыкновенія…

— Какое наказаніе! Да кончай скорѣе!

— Шарабанъ уже подъѣхалъ шаговъ на пятдесятъ къ рѣшеткѣ замка, и вдругъ…. вдругъ…. Ахъ, сударыня!

— Дальше!…

— Выстрѣлъ. Рансво закусилъ узду и полетѣлъ какъ бѣшеный, а потомъ…. ужасное несчастіе!

— Ты помѣшалась! вскричала г-жа Морвиль…. Дядюшка здѣсь, я слышу его голосъ.

Въ-самомъ-дѣлѣ Ла-Ботардьеръ кричалъ грубымъ голосомъ въ другой комнатѣ:

— Все это очень возможно! Но я требую, чтобъ этого негодяя выгнали отсюда сію же минуту.

И г. Ла-Ботардьеръ явился во всемъ величіи дородности. Только шляпа его была сплющена и измята безъ милосердія, и отъ этого наряда озлобленное лицо толстяка сдѣлалось еще смѣшнѣе.

— Ахъ, дядюшка! вскричала дѣвушка, бросившись обнимать ла-Ботардьера. — Какъ маменька и я перепугались за васъ! Къ счастію, не случилось ничего дурнаго.

— Какъ, ничего? закричалъ старикъ: пугать мою лошадь выстрѣлами! Это ничего по вашему?

— Дядюшка, сказала г-жа Морвиль: это, вѣрно, сторожъ хотѣлъ разрядить ружье, вовсе не предвидя….

— Все-равно! Ронсво испугался, понесся во всю прыть, задѣлъ за тумбу; шарабанъ чуть не опрокинулся, и моя шляпа — полюбуйтесь на нее — упала подъ колесо!… Не остановись Ронсво у рѣшетки, я не знаю, что-бы случилось; меня измяло бы колесами…. Это ничего по вашему?

— Конечно, это ужасно, дядюшка, замѣтила г-жа Морвиль: но Альфонсина хотѣла сказать, что это ничего въ сравненіи съ несчастіемъ, которое могло бы произойти отъ этого случая.

Пока г-жа Морвиль разговаривала съ сварливымъ старикомъ, Альфонсина подошла къ Пиволе и сказала ей съ нѣжнымъ упрекомъ:

— Видишь ли, что дядюшка совершенно здоровъ.

— Я пойду приготовить комнату для г. Ла-Ботардьера, сказала ключница и ушла преспокойно.

IV.

Когда Пиволе вышла, ла-Ботардьеръ бросился въ кресло, и вытирая лобъ, закричалъ:

— Объявляю вамъ, племянникъ, что я сейчасъ же ворочусь въ Ла-Ботардьеръ, если вы не прогоните негодяя, который испугалъ мою лошадь, злоумышленно разрядивъ ружье при моемъ приближеніи.

— Позвольте, дядюшка. Роберъ стоялъ за стѣною павильона, и не могъ видѣть васъ.

— Прекрасно, сударь! вы заступаетесь за своихъ лакеевъ, идете противъ меня!

И толстякъ пошелъ къ дверямъ.

— Сію же минуту заложить Ронсво!

— Перестаньте, дядюшка, сказала г-жа Морвиль, взявъ его за руку и сажая на мѣсто: вы угрожаете для шутки.

— Повторяю вамъ, племянница, или я удалюсь отсюда сію минуту, или онъ!

— Очень хорошо, дядюшка, сказалъ г. Морвиль: Роберъ удалится. Но только позвольте вамъ замѣтить, что онъ отецъ семейства; у него трое дѣтей и старушка мать.

— Это не причина пугать Ронсво. Племянничекъ, вы слишкомъ милостивы къ людямъ, которые посягаютъ на жизнь вашего дяди!

— Ваше желаніе, дядюшка, будетъ исполнено, сказалъ г. Морвиль, переглянувшись съ женою: Роберъ удалится отсюда.

— Удалится! Этого мало; я хочу, чтобы его выгнали немедленно, въ моемъ присутствіи.

— Очень хорошо, дядюшка; онъ уйдетъ сегодня же; я сейчасъ прикажу моему управляющему. Теперь позвольте, дядюшка, узнать о вашей поѣздкѣ…. Вы, должно-быть, недавно воротились въ Ла-Ботардьеръ?

— Ужъ двое сутокъ, слава Богу! Я думалъ, что никогда не доѣду домой: такъ надоѣло мнѣ это проклятое путешествіе!

— Значитъ, вы недовольны поѣздкой?

— Недоволенъ!… Да, я никогда позабуду этого путешествія! Оно было такъ же пріятно, какъ пріемъ, который ожидалъ меня у васъ.

— Развѣ, дядюшка, васъ опрокинули изъ экипажа? спросила г-жа Морвиль….

— Только этого недоставало!

— Вѣроятно, дядюшка, у васъ была непріятная встрѣча, какимъ часто бываетъ подверженъ путешественникъ въ публичныхъ каретахъ?

— Часто? Нѣтъ, сударыня! вскричалъ старикъ: не думаю, чтобы часто встрѣчались такія безстыдныя путешественницы въ сопровожденіи такихъ дерзкихъ негодяевъ!

Г-жа Морвиль, опасаясь, чтобы разговоръ не принялъ оборота, оскорбительнаго для скромности дочери, шепнула ей:

— Посмотри, Альфойфрна, приготовила ли мадамъ Пиволе комнату для дядюшки?

Дѣвушка вышла.

— Кого же, дядюшка, спросилъ г. Морвиль, улыбнувшись: вы встрѣтили въ дилижансѣ?

— Дѣвчонку съ двумя подлипалами, изъ которыхъ одинъ, ея возлюбленный, безъ всякаго уваженія къ моимъ лѣтамъ, всю дорогу осыпалъ меня дерзостями, къ величайшему удовольствію своей спутницы. Да, надо мной трунили, и какъ еще трунили! Такъ какъ я неоднократно высказывалъ свое желаніе пріѣхать поскорѣе въ Ла-Ботардьеръ, — желаніе очень естественное, когда ѣдешь въ такой дерзкой компаніи, — то эти наглые дурачье безпрестанно спрашивали у кондуктора: „Гдѣ же ла-Ботардьеръ? Мы еще не пріѣхали въ Ла-Ботардьеръ? Да скоро ли мы будемъ въ Ла-Ботардьерѣ?“ Срамники! Но я тоже не хожу въ карманъ за словомъ, и платилъ съ процентами…. Вотъ какова нынѣшняя молодежь!

— Къ счастію, дядюшка, есть исключенія.

— Нѣтъ!

— Вы исключите, дядюшка, моего сына, Жерара, сказалъ г. Морвиль.

— Его! Дайте ему связаться съ такою дѣвчонкой: будетъ не лучше другихъ.

— По-крайней-мѣрѣ, продолжалъ г. Морвиль: мы постараемся, чтобы онъ не посѣщалъ дурныхъ обществъ.

— Такъ и слѣдуетъ…. Представьте себѣ, что эта дѣвчонка, безъ всякаго почтенія къ моей сѣдинѣ, начала съ того, что послала своего возлюбленнаго гнать меня съ мѣста, которое я занялъ въ углу экипажа, и принудила меня сѣсть шестымъ, на корточкахъ, чего я терпѣть не могу! За общимъ столомъ ей подносили первой, потомъ ея двумъ почитателямъ и прочимъ пассажирамъ, — и ко мнѣ доходили объѣдки. Этимъ еще не кончилось: одинъ изъ негодяевъ повторялъ за каждымъ обѣдомъ: „Мальчикъ, подай цыпленка à ла-Ботардьеръ! Рост6ифъ à ла-Ботардьеръ! Угря à Ла-Ботардьеръ!“ А дурачье такъ и заливаются смѣхомъ! Подумаешь какъ остроумно! Мы слова садились въ карету, и вмѣсто дессерта, меня угощали шептаньемъ, улыбочками, которыми не переставала обмѣниваться эта дѣвчонка съ своими любезными. Но за-то, выходя изъ кареты и входя въ карету, я всякой разъ старался наступать ей на ноги, — и негодница не смѣла пикнуть… Въ противномъ случаѣ, я бы раздѣлался съ нею посвоему!

— Въ-самомъ-дѣлѣ, дядюшка, сказала г-жа Морвиль: ужасно подумать, что честная дѣвушка можетъ встрѣтиться въ публичной каретѣ съ такими созданьями.

— И забавнѣе всего то, что эта искательница приключеній выдавала своего любезника за братца!

— Это непростительная ложь! замѣтила г-жа Морвиль.

— Для такихъ созданій не существуетъ приличій; но какъ мнѣ хотѣлось удостовѣриться въ обманѣ, то я спросилъ у кондуктора имя братца. Кондукторъ посмотрѣлъ въ списокъ, и сказалъ: Г. Теодоръ Фавроль.

— Какъ вы сказали, дядюшка?

— Теодоръ Фавроль… А вы развѣ знаете этого негодяя, который съ своею пріятельницей, преслѣдовалъ меня, какъ ужасный кошмаръ, до самаго Парижа?

— Я не знаю этого молодаго человѣка, дядюшка, но если онъ сынъ г-на Фавроля, служившаго полковникомъ въ одномъ со мной полку, то отецъ этого молодаго человѣка — мой старинный другъ. Еще сегодня утромъ, я писалъ своему брату, что, будучи въ послѣдній разъ въ Парижѣ, я встрѣтилъ г-на Фавроля отца, и что онъ сказалъ мнѣ, смѣясь: „Отчего бы намъ не женить нашихъ дѣтей, когда они будутъ въ совершенныхъ лѣтахъ?“

— Поздравляю! Чудесная партія для вашей дочери!… Сверхъ того, послѣ непріятностей между этимъ нахаломъ и мною, такой союзъ былъ бы низостью.

— Ради Бога, выслушайте, дядюшка….

— Какъ! я избѣжалъ этого кошмара, чтобы встрѣтиться съ нимъ здѣсь? Вы никогда не увидите меня!

— Умоляю васъ, дядюшка, успокойтесь, сказала г-жа Морвиль: мужъ мой говоритъ вамъ о шуткѣ, которая проскользнула въ разговорѣ… Притомъ Альфонсина еще не въ тѣхъ лѣтахъ, чтобы выдавать ее замужъ.

— А когда она достигнетъ тѣхъ лѣтъ?

— Дядюшка правъ, Луиза, поспѣшно сказалъ г-нъ Морвиль: хоть я и не очень строгъ, и знаю, что въ молодости многія вещи извинительны, однакожъ признаюсь, дядюшка, послѣ сказаннаго вами о молодомъ Фавролѣ, я получилъ о немъ невыгодное мнѣніе….

— И если вы увидитесь съ отцомъ этого баловня, продолжалъ злопамятный старикъ: поздравьте его отъ моего имени съ сынкомъ и съ его возлюбленною искательницею приключеній… Представьте себѣ: покамѣстъ кондукторъ читалъ имя этого Фавроля, я заглянулъ въ списокъ… и такъ какъ въ каретѣ была только одна женщина, то я узналъ, что она приняла англійскую фамилію. Замѣтьте, что она француженка, и говоритъ по-французски не хуже васъ и меня. Но это обстоятельство не помѣшало ей принять ложную фамилію Лаусонъ… Что съ вами? спросилъ г. Ла-Ботардьеръ, замѣтивъ удивленіе племянника и племянницы: — что съ вами? Что нашли вы удивительнаго въ моихъ словахъ? Развѣ не случалось, чтобы французская авантюристка принимала англійскую фамилію? Да отвѣчайте-же! Вы сидите какъ двѣ тумбы.

— Дѣйствительно, дядюшка, мы смѣшались, отвѣчалъ г. Морвиль.

И потомъ обратился къ женѣ:

— Понимаешь ты что-нибудь?

— Этого не можетъ-быть, мой другъ; тутъ, вѣрно, ошибка, недоразумѣніе, отвѣчала г-жа де-Морвиль: и притомъ фамилія Лаусонъ очень часто встрѣчается въ Англіи.

— Какая ошибка? какое недоразумѣніе? спросилъ Ла-Ботардьеръ. — О чемъ вы толкуете?

— Извините, дядюшка, отвѣчалъ г. де-Морвиль: вы увѣрены, что въ спискѣ стояло точно имя дѣвицы Лаусонъ?

— Вы думаете, что я слѣпъ? Развѣ я не умѣю сложить Л, а, у, с, о, н, ъ? У меня есть довольно важныя причины помнить это противное имя.

— И вы увѣрены, что эта особа француженка?

— Повторяю вамъ, она говоритъ по-французски, какъ мы съ вами!

— Не знаете, дядюшка, откуда она ѣхала? Не изъ Англіи ли? съ безпокойствомъ спросила г-жа Морвиль.

— Вы ѣхали съ нею изъ Дюнкирхена, дядюшка, или встрѣтились съ нею только въ Кале?

— Вы надоѣдаете мнѣ! закричалъ сварливый старикъ: я сказалъ вамъ, что эта искательница приключеній отравила все мое путешествіе, а вы еще спрашиваете объ ней! Это нестерпимо!

Въ эту минуту, мадамъ Пиволе съ таинственнымъ видомъ вошла въ комнату, и сказала шопотомъ, какъ будто боясь, чтобъ ее не услышали:

— Баринъ… барыня…

— Еще что? спросилъ г. Морвиль: что вамъ нужно?

— Необыкновенное, сударь, неслыханное происшествіе….

— Говорите, пожалуйста, безъ всякихъ предосторожностей и безъ пантомимъ, да только поскорѣе.

Но мадамъ Пиволе продолжала по прежнему шопотомъ, и очень догадливо обратилась къ дядѣ своихъ господъ, надѣясь найти въ немъ усерднаго слушателя.

— О, еслибъ вы знали, г. Ла-Ботардьеръ, какое удивительное происшестіе!

— Что тамъ? спросилъ старикъ: да у васъ, мадамъ Пиволе, глаза закатились подъ лобъ?.. Что случилось?

— Представьте себѣ сударь, назадъ тому два часа, г. Морвиль послалъ въ городъ письмо…

— Ну.

— Съ Жозефомъ.

— Да говорите же! Васъ надо тянуть за языкъ.

— Вотъ Жозефъ и повезъ письмо; по вмѣсто того, чтобы ѣхать верхомъ, отправился въ телѣжкѣ, потому-что женѣ управляющаго надо было побывать въ городѣ.

— Тутъ пока еще нѣтъ ничего удивительнаго.

— Позвольте… Жозефъ пріѣзжаетъ въ городъ, останавливается въ трактирѣ; но въ это время пріѣзжаетъ дилижансъ изъ Парижа.

— Чортъ побери всѣ дилижансы, когда меня нѣтъ въ нихъ!

— Позвольте. Когда дилижансъ остановился, изъ него вышла украдкой, женщина въ салопѣ, закрытая вуалью. Съ нею было двое мужчинъ, страшныхъ, бородатыхъ, и одинъ держалъ подъ и плащемъ огромный кинжалъ.

— Кинжалъ? спросилъ г. Ла-Ботардьеръ, пойманный на удочку червячкомъ мадамъ Пиволе: а что же эта женщина подъ вуалью?

— Женщина подъ вуалью вошла въ трактиръ, спросила, гдѣ находится замокъ Морвиль, и предлагала огромную сумму тому, кто отвезетъ ее туда.

Г. и г-жа де-Морвиль начали слушать внимательнѣе разсказъ ключницы, зная, что всѣ ея баснословныя преувеличенія всегда основывались на дѣйствительномъ происшествіи, и хотя она дѣлала изъ мухи слона, однакожъ все-таки муха существовала на дѣлѣ.

— А! такъ эта дама подъ вуалью спрашивала, гдѣ замокъ Морвиль? сказалъ Ла-Ботардьеръ съ возрастающимъ любопытствомъ.

— Точно такъ, сударь… однакожъ не поднимала вуали… На ту пору, въ трактирѣ случился Жозефъ. Онъ сказалъ незнакомкѣ, что служитъ кучеромъ у г. Морвиля, и что если таинственной дамѣ надо сообщить что-нибудь владѣтелямъ замка, то онъ исполнитъ порученіе….

— Что же сдѣлалъ Жозефъ? съ нетерпѣніемъ спросилъ г. Морвиль.

— Въ эту самую минуту воротилась мадамъ Дюбрёль, жена управляющяго, и узнавъ отъ Жозефа о просьбѣ незнакомки, вызвалась привезти ее въ замокъ.

— Какъ, вскричалъ г. Морвиль: эта дама пріѣхала сюда съ мадамъ Дюбрёль?

— А вы никого не ждете къ себѣ? перебилъ Ла-Ботардьеръ.

— Нѣтъ, дядюшка, отвѣчалъ г. Морвиль. — Ну, что же эта дама? продолжалъ онъ, обращаясь къ Пиволе: — кончайте скорѣе!

— Пріѣхала сюда съ мадамъ Дюбрёль.

— Зачѣмъ не сказать этого съ самаго начала! Гдѣ же она? Да отвѣчайте же!.. У мадамъ Дюбрёль или здѣсь?

Мадамъ Пиволе поглядѣла по сторонамъ, торопливо начала шарить въ карманѣ, вытащила визитную карточку, и сказала тихимъ голосомъ:

— Незнакомка внизу, въ лѣтней гостиной; она просила передать эту карточку барынѣ.

Г. Морвиль, топнувъ ногою, вырвалъ карточку изъ рукъ мадамъ Пиволе и прочиталъ громко и машинально:

Мисъ Мери Лаусонъ.

V.

При имени Лаусонъ, г-жа Морвиль и Ла-Ботардьеръ вскрикнули почти въ одно время, но на разные тоны.

— Значитъ, она раньше уѣхала изъ Ирландіи! вскричала г-жа Морвиль.

— Не можетъ быть, что это та самая особа, которую дядюшка встрѣтилъ въ дилижансѣ, сказалъ г. Морвиль.

— Это черезъ-чуръ! съ негодованіемъ закричалъ Ла-Ботардьеръ! Какъ! Этотъ кошмаръ преслѣдуетъ меня и здѣсь? Какая дерзость!

— Дядюшка, одно изъ двухъ, сказалъ г. Морвиль: или дѣвица, которая ждетъ въ залѣ, миссъ Мери Лаусонъ, учительница, приглашенная нами по рекомендаціи моего брата, Огюста, и въ такомъ случаѣ не можетъ быть, чтобъ вы путешествовали съ нею….

— Отчего же не можетъ быть?

— Оттого, что Огюстъ, котораго вы знаете, дядюшка, какъ меня, могъ предложить въ учительницы моей дочери только порядочную особу.

— Вашъ братецъ, Огюстъ — взбалмошный, сорви голова! сказалъ старикъ… Хорошо ручательство! Его одурачила эта искательница приключеній — вотъ и все.

— Извините, дядюшка, сказала г-жа Морвиль нѣжнымъ, но твердымъ голосомъ: мы убѣждены, что въ такомъ важномъ обстоятельствѣ, братъ мой долженъ былъ дѣйствовать съ величайшею осмотрительностью, и не ошибся въ выборѣ.

— А! вскричалъ взбѣшенный Ла-Ботардьеръ: такъ по вашему я слѣпъ… я дуракъ… неумѣю отличать порядочныхъ и честныхъ людей отъ негодяевъ!

— Мы не сомнѣваемся въ томъ, что вы разсказали, дядюшка, отвѣчалъ г. Морвиль: но только оказывается, что есть двѣ дѣвицы Лаусонъ: одна пріѣхала къ намъ съ рекомендательнымъ письмомъ отъ моего брата, а другая ѣхала съ вами въ дилижансѣ…

— Фамилія Лаусонъ, вѣроятно, часто встрѣчается въ Англіи, прибавила г-жа Морвиль.

— Чортъ побери всѣхъ Лаусоновъ! вскричалъ старикъ: если они всѣ похожи одни на другихъ, то самыхъ лучшихъ стоитъ потопить.

Дверь отворилась, и въ гостиную вбѣжала Альфонсина.

— Папенька! маменька!… Вы не знаете? Пріѣхала миссъ Мери! Она внизу, въ залѣ; я сейчасъ съ нею разговаривала.

— Какъ! ужъ ты ее видѣла? спросила г-жа Морвиль.

— Я вошла въ залу сказать, чтобы приготовили комнату для дядюшки, и застаю тамъ молодую особу… Какая хорошенькая! я остолбенѣла, тѣмъ болѣе, что не ожидала ни кого встрѣтить. Она встала, подошла ко мнѣ и сказала по-французски, съ нѣжнымъ и робкимъ видомъ:

— Можетъ-быть, я имѣю честь говорить съ мадмуазель Морвиль?

— Точно такъ.

Тогда она вынула изъ маленькаго сафьяннаго бумажника письмо, подала мнѣ и сказала:

— Сдѣлайте милость, передайте это письмо г-жѣ Морвиль, которой я уже послала свою карточку. Это письмо отъ г. Огюста де-Морвиля, дублинскаго консула.

При этихъ словахъ я вспомнила объ учительницѣ, которую обѣщалъ намъ прислать братъ моего батюшки, и отвѣчала:

— Вѣроятно, вы миссъ Мери Лаусонъ?

— Да, я выѣхала изъ Дублина нѣсколько ранѣе, нежели располагала прежде, и назадъ тому семь дней, сѣла въ дилижансъ въ Калё.

— Ну, такъ и есть! закричалъ Ла-Батардьеръ: это та самая….

— Дядюшка! съ живостью сказалъ г. Морвиль: подумайте, что здѣсь моя дочь! Отвѣчаю вамъ честью, что вы совершенно ошибаетесь, и прошу васъ помнить, что, съ этой минуты, миссъ Мери — учительница Альфонсины.

— А! такъ я ошибаюсь! сказалъ старикъ.

И, приблизившись къ племянницѣ, которая не понимала разговора своего отца съ Ла-Ботардьеромъ и съ удивленіемъ смотрѣла на обоихъ, прибавилъ:

— Ты говоришь, племянница, что эта дѣвица уѣхала, семь дней тому, изъ Кале?

— Да, дядюшка, она сказала.

— Какова она лицомъ?

— Премиленькая! И такая добрая, кроткая!… Представь себѣ, мамаша, мамзель Лагранжъ, но только красавицу.

— Объ этомъ я не спорю, отрывисто сказалъ старикъ… А какіе у ней волосы?

— Свѣтлорусые.

— Она и есть. Голубые глаза?

— Да.

— Въ соломенной шляпкѣ съ розовою подкладкой?

— Да, дядюшка. Такъ вы видѣли ее?

— Кажется имѣлъ это счастіе. На ней шерстяная шаль съ бѣлыми и зелеными клѣтками, и такія же ботинки?

— Да, дядюшка, отвѣчала дѣвушка, удивляясь болѣе и болѣе, между-тѣмъ какъ Ла-Ботардьеръ злобно улыбаясь, обратился къ г. и г-жѣ Морвиль и сказалъ съ торжествующимъ видомъ:

— Ну что же? Я былъ слѣпъ, я ошибался! Вы отвѣчали своею честью, любезный племянничекъ!

— Мамаша, прибавила дѣвушка, замѣтивъ негодованіе дяди, и цодавая г-жѣ Морвиль письмо, которое отдала ой миссъ Мери: вотъ рекомендація моего дядюшки, изъ Дублина. Не сойдете ли вы, или папаша, къ миссъ Мери? Она ужъ такъ давно ждетъ одна, бѣдняжка!

— Побудь, моя милая, съ миссъ Мери, сказалъ г. Морвидь, видя, что дядюшка готовъ поднять тревогу за ласковый пріемъ дѣвицы Лаусонъ: мы сейчасъ придемъ.

Дѣвушка ушла прежде, нежели изумленный Ла-Ботардьеръ пріискалъ слова; впрочемъ, онъ вскорѣ разразился взрывомъ яростнаго негодованія.

— Какъ! и послѣ того, что я сказалъ, вы осмѣлитесь оскорблять меня? Примете это созданье? Думалъ ли я!

— Мадамъ Пиволе, строго сказалъ г. Морвиль, замѣтивъ присутствіи ключницы, которая теперь тихонько пробиралась къ дверямъ, чтобы разсказать людямъ о таинственномъ приключеніи: уйдите въ эту комнату.

И онъ отворилъ дверь маленькаго будуара, смежнаго съ гостиной.

— Въ эту комнату, сударь? закричала мадамъ Пиволе, пятясь назадъ: а зачѣмъ я туда пойду?

— Побудьте тамъ, пока я васъ позову… Скорѣе! прибавилъ г. Морвиль, отворивъ дверь и толкнувъ ключницу локтемъ. Идите же!

— Какъ! меня сажаютъ въ тюрьму! закричала мадамъ Пиволе жалобнымъ голосомъ, повинуясь однакожъ приказанію господина… Да я еще не завтракала! Вы хотите уморить меня голодомъ, вы…

Послѣднія слова мадамъ Пиволе пропали для слушателей, потому-что г. Морвиль втолкнулъ ее въ комнату и заперъ на ключъ. Потомъ, приблизившись къ Ла-Ботардьеру, онъ сказала» Почтительно, но съ твердостью.

— Дядюшка, я обращаюсь къ вашей справедливости, къ вашему расположенію къ намъ, если хотите, умоляю васъ именемъ моей матери, сестры нашей, помочь намъ въ трудномъ и необъяснимомъ обстоятельствѣ….

— Необъяснимомъ… Послѣ того, что я сказалъ вамъ? Да вы смѣетесь надо мною? Вы еще сомнѣваетесь, что эта искательница приключеній — мой кошмаръ?

— Теперь я увѣренъ, дядюшка, что вы путешествовали съ дѣвицей Лаусонъ, которую мы ждали, и которая теперь сидитъ у насъ въ залѣ.

— Прогоните ее — и концы въ воду!

— Потрудитесь распечатать и прочесть это письмо моего брата, Огюста.

— Зачѣмъ?

— Умоляю васъ, дядюшка.

Старикъ пожалъ плечами съ бѣшенымъ нетерпѣньемъ, и прочиталъ письмо.

— Ну, чтоже доказываетъ это письмо? спросилъ Ла-Ботардьеръ: оно доказываетъ только то, что братъ вашъ одураченъ интриганткой.

— Вотъ въ этомъ то, милостивый государь, сказала г-жа Морвиль, и различны наши мнѣнія: миссъ Лаусонъ не можетъ быть интриганткой!

Ла-Ботардьерѣ невѣрилъ своимъ ушамъ.

— Повторите, что вы сказали?

— Позвольте вамъ замѣтить, продолжала г-жа Морвиль: что мы убѣждены, что мой зять не ошибся въ выборѣ учительницы.

— А, га! замѣтилъ старикъ сардоническимъ тономъ: значитъ, я обманщикъ, выдумщикъ, ни дать ни взять, ваша мадамъ Пиволе!

— Ради Бога, не сердитесь, добрый дядюшка, сказалъ г. Морвиль: мы поставлены между двумя крайностями; или намъ должно удалить отсюда, какъ недостойную, дѣвушку, которую рекомендовалъ мнѣ брать, или же думать, что, можетъ-быть ваши воспоминанія не совсѣмъ вѣрны, и что вы перемѣшали многія обстоятельства своего путешествія съ миссъ Лаусонъ.

— А! по-нашему, я завираюсь? выжилъ изъ ума?

— Очень часто случается, дядюшка, что воспоминанія представляются намъ съ большею или меньшею живостью, и отъ этого происходятъ невольныя заблужденія…

— Очень можетъ быть также, прибавила г-жа Морвиль: что непріятности путешествія раздражили васъ, что вы были въ расположеніи духа, неблагопріятномъ для миссъ Лаусонъ и что невольно обманувшись въ поведеніи…

— Когда этотъ наглой Фавроль оскорблялъ меня грубостями въ продолженіе всей поѣздки, по наущенію этой безстыдницы!…

— Правда, это родство, между Фавролемъ и миссъ Мери не совсѣмъ понятно для меня, дядюшка; однакожъ, извините, что настаиваю на этомъ предметѣ, — увѣрены ли вы, что память ваша не ошибается въ томъ, что касается обращенія между миссъ Мери и Фавролемъ?

— Вы хотите вести меня къ допросу! Какая дерзость!…

— Но, дядюшка, съ живостью сказала г-жа Морвиль: тутъ дѣло идетъ о томъ, чтобы безчестно удалить молодую особу, которую мы имѣемъ право считать самою благородною. Я — мать, милостивый государь, и понимаю въ эту минуту, что почувствовала бы я, еслибъ оклеветали мою дочь.

— А, сударыня! Такъ я клеветникъ…. Вотъ за кого считаютъ меня!

Ла-Ботардьеръ всталъ, посмотрѣлъ на часы, и сказалъ:

— Теперь два часа. Если къ тремъ часамъ вы не прогоните отсюда эту искательницу приключеній, — я ворочусь въ Ла-Ботардьеръ — и вы никогда не увидите меня. Мнѣ слѣдовало бы тотчасъ же уѣхать, но изъ уваженія къ памяти моей сестры, которую вы призвали, я даю вамъ время одуматься. Берегитесь! Рѣшившись разъ, я буду глухъ къ вашимъ просьбамъ и мольбамъ. Это будетъ вѣчный разрывъ. Прощайте, сударь: я подожду вашего рѣшенія.

— Еще одно слово, милостивый государь, сказалъ г. Морвиль съ достоинствомъ: какъ ни тяжело было бы мнѣ отказаться отъ вашей дружбы, но у меня достанетъ мужества, чтобы скорѣе принести эту ужасную жертву, нежели осудить кого бы то ни было на безславіе, и не дать ему средствъ оправдаться.

— Какъ вамъ угодно! сказалъ Ла-Ботардьеръ: черезъ часъ, я доставлю вамъ случай доказать этотъ прекрасный героизмъ, господинъ Дон-Кихотъ искательницъ приключеній!

И несговорчивый старикъ въ бѣшенствѣ вышелъ изъ гостиной.

Когда г. и г-жа Морвиль остались одни, онъ сказалъ:

— Въ-самомъ-дѣлѣ, только глубокое уваженіе къ брату моей матери заставило меня удержаться; его жестокость, упрямство и надменность выходятъ изъ границъ…. Невыносимый характеръ!

— Конечно, мой другъ, неожиданный пріѣздъ миссъ Мери огорчилъ меня до крайности. Еще сегодня утромъ я говорила съ тобою со всею откровенностью; потомъ я разговаривала съ Альфонснной — и вынесла изъ этой бесѣды самыя пріятныя надежды; теперь всѣ наши планы разстроились, сердце мое разрывается; но при всемъ томъ безчестно было бы уступить слѣпо всѣмъ требованіямъ твоего дяди.

— Поняла ли ты что-нибудь изъ этихъ требованій?

— Его требованіе удалить бѣднаго Робера за невольную ошибку служить новымъ доказательствомъ нестерпимаго характера, который съ каждымъ днемъ дѣлается хуже; еслибы миссъ Мери не выдавала себѣ за брата Фавроля, — обстоятельство непонятное для меня, — то я легко объяснила бы себѣ, почему твой дядюшка возненавидѣлъ эту дѣвушку…. Она была невольною причиной множества непріятностей, насмѣшекъ, конечно непростительныхъ, но при своемъ самолюбіи, упрямствѣ, онъ смотрѣлъ на всѣ эти непріятности въ увеличительное стекло.

— Разумѣется. Это опять та же исторія, которую сегодня утромъ я напомнилъ Огюсту…. Когда дядя поѣхалъ со мною въ театръ, онъ рѣшительно надоѣлъ сосѣдямъ, и при малѣйшемъ возраженіи, ссылался на свои почтенныя лѣта и выставлялъ меня щитомъ.

— И такъ какъ ты не поддерживалъ его въ этомъ послѣднемъ несчастномъ путешествіи, то онъ навлекъ на себя тысячу непріятностей. Это очень понятно, но какъ объяснить это мнимое родство миссъ Лаусонъ и Фавроля? Дядя, вѣроятно, не лжетъ; онъ не зналъ этого молодаго человѣка, а сказалъ намъ его фамилію. А эти вольности въ обращеніи шалуна и миссъ Мери? Положимъ, что дядя твой преувеличиваетъ, однакожъ….

— Однакожъ, что думать объ Огюстѣ, который такъ невѣроятно ошибся въ миссъ Лаусонъ?

— Можетъ-быть, желая помочь бѣдному семейству, бнъ на многія вещи смотрѣлъ сквозь пальцы.

— Луиза, подумай, что ты говоришь? У брата моего столько здраваго смысла и души, что онъ не выбралъ бы въ учительницы для нашей дочери…. Но, полно: малѣйшее подозрѣніе было бы оскорбленіемъ!

— Хорошо. Но что скажешь ты о мнимомъ родствѣ съ двадцатилѣтнимъ шалуномъ?

— Луиза, невозможно, однакожъ заставлять Миссъ Лаусонъ такъ долго дожидаться…. Это обидно для нея; она въ двухъстахъ миль отъ своей родины, одна одинехонька; она пріѣхала въ домъ, въ которомъ имѣетъ право ожидать благосклоннаго пріема, — а вотъ ужъ больше часа, какъ мы заставляемъ ее ждать!… Это обидное нарушеніе приличій. Надо сейчасъ же рѣшить дѣло.

— Какъ? Спросить ее о томъ, что разсказалъ твой дядя?

— Это было бы оскорбленіемъ для миссъ Лаусонъ.

— Однакожъ, мой другъ, нельзя же пренебрегать словами твоего дяди. Что касается меня, то я не ввѣрю своей дочери учительницѣ, на которую падаетъ хотя малѣйшее подозрѣніе.

— И я тоже. Но подумай, что она ждетъ насъ, и что, съ каждою минутой ея положеніе и наше дѣлаются затруднительнѣе и тягостнѣе.

— Пусть подождетъ! нетерпѣливо сказала г-жа Морвиль: — зачѣмъ она такъ торопилась ѣхать?

— Луиза, это жестоко, это несправедливо! миссъ Лаусонъ собственно изъ усердія поспѣшила пріѣхать къ намъ.

— Ты правъ. Я раскаяваюсь въ своихъ словахъ. Бѣдное созданье! Она боялась потерять мѣсто, которое неожиданно представилось ей… Иногда я сама не помню, что говорю…. Вѣрно эта дѣвушка родилась подъ несчастною планетой, что пріѣхала сюда!

Разговоръ г. и г-жи Морвиль былъ прерванъ приходомъ дочери.

— Какъ, дитя мое, съ упрекомъ сказалъ ей г. Морвиль: ты оставила миссъ Лаусонъ одну, вмѣсто того, чтобы пробыть съ нею до-тѣхъ-поръ, пока мы придемъ?

— Извини, папенька, робко отвѣчала дѣвушка: еслибъ ты зналъ, въ какомъ замѣшательствѣ эта бѣдная дѣвушка!… Вѣроятно, ее очень безпокоитъ, что она не видитъ ни тебя, ни мамаши…. Мнѣ жалко стало, не потому, чтобъ она показала свое удивленіе…. Напротивъ, она отзывалась съ благодарностью о моемъ дядюшкѣ, который живетъ въ Дублинѣ, и объ его семействѣ; но я хорошо замѣтила, что, дожидаясь васъ, миссъ Мери дѣлалась все задумчивѣе и задумчивѣе; мнѣ даже показалось, что изъ глазъ ея выкатилась слеза, Тогда я сказала ей: «Не удивляйтесь, миссъ, что папенька и маменька еще не пришли къ вамъ; къ нимъ только-что пріѣхалъ мой дядюшка, котораго они очень долго не видали».

— Хорошо, моя милая! нѣжно сказалъ г. Морвиль: сердце удивительно подсказало тебѣ.

— Я думаю, папаша; потому-что, при этихъ словахъ, миссъ Лаусонъ какъ-будто сдѣлалось легче, лицо ея прояснилось, и когда я встала со стула, она сказала мнѣ: «Умоляю васъ, мадмуазель, не безпокойте для меня г. и г-жу Морвилль; очень понятно, что они остаются съ своимъ родственникомъ, пріѣхавшимъ изъ путешествія!» Однакожъ, я побѣжала за вами, и могу сказать вамъ только то, что я вовсе не боюсь миссъ Мери, и почти рада, что письмо, которое послали вы къ дядюшкѣ въ Дублинъ, опоздало. Мнѣ кажется, что миссъ Мери вполнѣ вознаградитъ меня за потерю мадмуазель Лагранжъ.

— Милая Луиза, сказалъ г. Морвиль женѣ: намъ должно встрѣтить миссъ Мери.

— Но обдумалъ ли ты, мой другъ? спросила г-жа Морвиль съ безпокойствомъ.

— Будь спокойна, я все обдумалъ. Сойдемъ въ залу.

Въ ту минуту, какъ г. и г-жа Морвиль хотѣли выйти изъ гостиной, въ сосѣдней комнатѣ раздался стонъ.

— Боже мой! Слышалъ, папаша: кто это плачетъ?

— А, это мадамъ Пиволе, отвѣчалъ г. Морвиль: знаю…. Подожди насъ, Альфонсина, въ своей учебной комнатѣ.

— Вы придете ко мнѣ туда съ миссъ Мери, не правда ли? Я покажу ей свои рисунки, тетради….

— Хорошо, мой другъ, только подожди насъ, сказалъ г. Морвиль дочери. Она вышла.

— Но что же скажешь ты миссъ Лаусонъ? спросила г-жа Морвиль.

— Ужъ я знаю, отвѣчалъ г. Морвиль: мы объяснимъ дѣло, нисколько не оскорбляя миссъ Мери.

Сказавъ это, онъ освободилъ мадамъ Пиволе изъ заключенія, и сказалъ ей строгимъ голосомъ:

— Послушайте, Пиволе: вы сію минуту слышали, что говорилъ мой дядюшка о дѣвицѣ, съ которою онъ ѣхалъ въ дилижансѣ. Онъ, по ошибкѣ, смѣшалъ ее съ мадмуазель Лаусонъ, пріѣхавшею къ намъ. Объявляю вамъ, что если вы осмѣлитесь повторить хоть одно слово изъ того, что говорилъ мой дядюшка въ минуту заблужденья, вы не пробудете здѣсь двадцати четырехъ часовъ… Не перебивайте…. Я помню, что вы были кормилицею моей дочери, что вы мнѣ служили вѣрно; я обезпечу ваше существованіе; но повторяю, ваша ложь и глупость начинаютъ надоѣдать мнѣ. При первой вашей выдумкѣ въ этомъ родѣ, вы оставите нашъ домъ — и навсегда. Вспомните Дюпона, который тридцать лѣтъ служилъ моей матушкѣ; онъ также употреблялъ во зло нашу снисходительность. Я назначилъ ему пенсію и выслалъ его изъ дому…. Понимаете?…

Послѣ этихъ словъ, сказанныхъ съ твердостью, не позволявшею сомнѣваться въ исполненіи угрозы, г. Морвиль поспѣшно пошелъ съ женою къ миссъ Мери.

Едва только господа удалились, Пиволе закричала:

— И онъ способенъ на это! У него достанетъ духу выгнать меня съ пенсіономъ, какъ выгналъ несчастнаго Дюпона!… Вотъ и благодарность! Хорошо же, ты заплатишь мнѣ за все, прекрасная Англичанка!

VI.

Когда г. и г-жа Морвиль вошли въ залу, миссъ Мери встала и подошла къ нимъ скромно и съ граціозною непринужденностью.

— Извините, мадмуазель, сказалъ г. Морвиль: что мы не встрѣтили васъ раньше.

— Я узнала отъ мадмуазель Морвиль, отвѣчала миссъ Мери: что къ вамъ пріѣхалъ вашъ родственникъ.

— Точно такъ, сказалъ г. Морвиль, бросивъ на жену значительный взглядъ, котораго впрочемъ не замѣтила Мери, потому-что она стояла робко, потупивъ глаза: мнѣ кажется даже, что дядюшка мой, г. Ла-Ботардьеръ, имѣлъ честь ѣхать съ вами изъ Кале.

При имени сердитаго старика, миссъ Лаусонъ удивилась, но въ лицѣ ея не выразилось ни малѣйшаго замѣшательства. Она подняла глаза на г. Морвиля, и сказала простодушно:

— Я очень сожалѣю, что, можетъ-быть, невольно сдѣлала это путешествіе непріятнымъ для вашего дядюшки.

— Какимъ образомъ? спросила г-жа Морвиль.

— Я не думаю, сударыня, чтобы эти подробности, касающіяся лично до меня, заслуживали вашего вниманія.

— Напротивъ, отвѣчалъ г. Морвиль: мы не можемъ быть равнодушны къ тому, что касается до васъ.

— Пріѣхавъ въ Кале, сказала миссъ Мери: я была въ затруднительномъ положеніи, потому-что старый нашъ слуга, съ которымъ я случайно встрѣтилась въ конторѣ дилижансовъ, заставилъ меня опасаться очень вѣроятныхъ непріятностей путешествія.

— Какихъ же непріятностей? спросила г-жа Морвиль.

— Этотъ старый слуга слышалъ, что двое молодыхъ людей, которые должны были ѣхать вмѣстѣ со мною, отзывались обо мнѣ…. не очень обдуманно, покраснѣвъ, прибавила миссъ Мери. — Они видѣли, что я одна, не знали меня, и одинъ изъ нихъ, по вѣтрености своей, сказалъ нѣсколько словъ…. не дѣлающихъ ему чести, и не лестныхъ для меня…

— Какъ это низко! съ живостью сказалъ г. Морвиль…. Такъ отзываться о беззащитной женщинѣ!

— Впрочемъ я должна сказать, продолжала миссъ Мери: что молодой человѣкъ, который сначала такъ ошибся во мнѣ, потомъ благородно и великодушно загладилъ дурную мысль въ-продолженіе всего путешествія, и не заставилъ меня сожалѣть о поступкѣ, который, безъ сомнѣнія, покажется вамъ страннымъ.

— Какой же это поступокъ?

— Путешествуя въ первый разъ, зная, что въ каретѣ только я одна изъ женщинъ, опасаясь шумной веселости многихъ моихъ спутниковъ, можетъ-быть, преувеличивая послѣдствія вѣтрености двухъ молодыхъ людей, о которыхъ я сказала вамъ, сударыня, и особенно опасаясь, чтобы мнѣ не пришлось прибѣгнуть къ крайности, унизительной и тягостной для женщины, именно напоминать объ уваженіи, на которое имѣетъ право женщина, — я попросила одного изъ молодыхъ людей, судившаго обо мнѣ слишкомъ легко, принять меня подъ свою защиту во-время поѣздки, и чтобы эта защита казалась болѣе пристойною, я предложила г. Фавролю…. его фамилія…. назваться его сестрою. Онъ согласился, и я никогда не забуду предупредительности и благородства, съ какими г. Фавроль исполнилъ роль брата…. Вы видите, сударыня, это былъ, съ моей стороны, очень смѣлый поступокъ, но….

— Но я понимаю его вполнѣ! поспѣшно сказала г-жа Морвиль, тронутая чистосердечіемъ миссъ Мери и затруднительностью положенія, въ которое она была поставлена. — Признаюсь, что, несмотря на свои лѣта, я боялась бы путешествовать одна въ публичной каретѣ, и поступила бы, какъ вы, еслибъ мнѣ пришла въ голову такая счастливая мысль…. Съ тою только разницей, прибавила г-жа Морвиль, улыбнувшись: что я попросила бы г. Фавроля назваться моимъ сыномъ.

— Намъ весьма жаль, мадмуазель, сказалъ г. Морвиль: что мы были причиною путешествія, которое оставило въ васъ такія тяжелыя воспоминанія.

— Дѣйствительно, теперь, когда я знаю, что г. Ла-Ботардьеръ вашъ родственникъ, мнѣ тяжело подумать, что, при покровительствѣ г. Фавроля, мое присутствіе въ каретѣ, гдѣ я встрѣтилась съ вашимъ дядюшкой, можетъ-быть, увеличило для него непріятности этой поѣздки. Къ сожалѣнію, прочіе пассажиры забыли, что приличіе требуетъ сносить, молча, нѣкоторыя неудовольствія, вмѣсто того, чтобы мстить за нихъ насмѣшками, тѣмъ болѣе достойными сожалѣнія, что онѣ направлены на человѣка почтенныхъ лѣтъ.

— Между-нами сказать, замѣтилъ г. Морвиль: дядюшка мой не совсѣмъ сговорчиваго характера, что, можетъ-быть, вы и сами замѣтили…. Мы глубоко уважаемъ брата моей матушки, однакожъ знаемъ по опыту, что онъ склоненъ къ рѣшительнымъ выходкамъ….

— Извинительнымъ въ его лѣта, кротко сказала миссъ Мери: и оттого я чрезвычайно рада, что ни на минуту не теряла уваженія къ сѣдинамъ вашего дядюшки, такимъ же, какъ сѣдины моего отца; и мнѣ очень жаль, что въ двухъ или трехъ случаяхъ, г. Фавроль…. не говорю, выведенный изъ терпѣнія, но терпѣливый, не столько какъ бы слѣдовало…. не могъ, несмотря на мои настоятельныя просьбы, воздержаться отъ нѣсколькихъ словъ, впрочемъ, смѣю васъ увѣрить, невыходившихъ изъ границъ, за которыя не долженъ переходить благовоспитанный человѣкъ.

— И неудивительно, сказалъ г. Морвиль: отецъ г. Фавроля — мой старинный другъ, человѣкъ въ высшей степени благородный, и я удивился бы, еслибъ его сынъ — оставимъ въ сторонѣ шалость, впрочемъ благородно заглаженную — велъ себя не какъ порядочный человѣкъ.

— Ахъ, милостивый государь, если вы знакомы съ отцомъ г. Фавроля, простодушно сказала миссъ Мери: скажите мнѣ, гдѣ онъ живетъ, и я пошлю адресъ моей матушкѣ, которой я описала всѣ обстоятельства моего путешествія. Она будетъ очень рада поблагодарить г. Фавроля за великодушный поступокъ его сына.

— Желаніе ваше такъ похвально, что я поспѣшу тотчасъ же исполнить его, отвѣчалъ г. Морвиль.

— Еще одна просьба, сказала, улыбнувшись, миссъ Мери: сдѣлайте одолженіе, представьте меня вашему дядюшкѣ; я очень желала бы доказать ему, что совершенно забыла его вспыльчивость, впрочемъ простительную для пожилаго человѣка, раздраженнаго непріятностями долгаго и неудобнаго путешествія.

— Я увѣренъ, сказалъ г. Морвиль: что дядюшка мой будетъ сожалѣть о своей несправедливости къ вамъ.

— Я совсѣмъ не желаю этого; я все забыла…. Я желаю только заслужить расположеніе вашего дядюшки, какъ желала бы заслужить расположеніе всего вашего семейства, которому я и мои родные столько обязаны….

— Помилуйте….

— Я хочу доказать вамъ, что мое положеніе при мадмуазель Морвиль — нечаянная помощь для моего семейства и для меня, въ превратностяхъ счастія; чѣмъ болѣе вы убѣдитесь, какъ много мы обязаны вамъ, тѣмъ болѣе, надѣюсь, повѣрите, что я постараюсь исполнять какъ можно лучше свой долгъ при вашей дочери, долгъ, впрочемъ чрезвычайно пріятный, если судить по нѣсколькимъ минутамъ, которыя провела я съ нею.

— Я узналъ отъ брата, какъ драгоцѣнна будетъ ваша помощь для окончательнаго образованія Альфонсины.

— Такъ-какъ мы говорили о вашемъ братѣ, милостивый государь, продолжала миссъ Мери: то позвольте вручить г-жѣ Морвиль посылку, которую онъ просилъ передать.

И миссъ Мери подала матери Альфонсины красивый сафьянный футляръ.

Едва г-жа Морвиль взгяпула на то, что заключалось въ этомъ футлярѣ, какъ вскрикнула въ восхищеніи и обратилась къ мужу.

— Да взгляни, мой другъ! Моя невѣстка съ дѣтьми!… Какое сходство!

— Въ-самомъ-дѣлѣ, живетъ и дышетъ! сказалъ г. Морвиль.

— А эти двѣ крошки, продолжала г-жа Морвиль: посмотри, какъ чудесно они сгруппированы на колѣняхъ у матери!… Какая очаровательная картина!

— Я никогда не видѣлъ такого прелестнаго портрета, продолжалъ г. Морвиль, разсматривая, вмѣстѣ съ женою, акварель, столько же замѣчательную граціей позы, чистотой рису и ка и нѣжностью колорита, какъ поразительнымъ сходствомъ лица.

— Твой братъ, Огюстъ, рѣшительно балуетъ меня…. Трудно было прислать подарокъ, который бы доставилъ мнѣ болѣе удовольствія, сказала г-жа Морвиль, не сводя глазъ съ акварели.

Потомъ она обратилась къ миссъ Мери.

— Душевно благодарю васъ, что вы взялись доставить мнѣ этотъ портретъ. Знаете, у васъ, въ Ирландіи, есть первоклассные художники!

— Почему вы заключаете? наивно спросила миссъ Лаусонъ, приведенная въ замѣшательство похвалами этой акварели.

— Конечно! замѣтилъ г. Морвиль, снова разсматривая портретъ: въ этой акварели — рѣдкія достоинства.

— Въ-самомъ-дѣлѣ, вы приводите меня въ замѣшательство, покраснѣвъ сказала миссъ Мери: эта акварель — моей работы.

— Право? сказала г-жа Морвиль. — Да у васъ удивительный талантъ къ живописи!

— Вы слишкомъ снисходительны; единственное достоинство этого портрета заключается, можетъ-быть, въ сходствѣ. Невѣстка ваша пожертвовала мнѣ нѣсколько сеансовъ передъ моимъ отъѣздомъ изъ Дублина, и я не могла найти благопріятнѣйшаго случая, чтобы оправдать въ вашихъ глазахъ то что братецъ г. Морвиля, вѣроятно, писалъ о моихъ способностяхъ къ рисованью.

— Признаюсь, мадмуазель, сказала г-жа Морвиль: такой талантъ превосходитъ всѣ наши надежды.

Въ сосѣдней комнатѣ, тамъ, гдѣ училась Альфонсина, послышалась прелюдія на фортепіано, и потомъ тема изъ Моцарта, которую дѣвушка начала играть, дожидаясь своей новой учительницы.

— Вѣрно, это играетъ мадмуазель Морвиль? тихо спросила миссъ Мери, внимательно прислушиваясь.

— Она, отвѣчала г-жа Морвиль.

Миссъ Лаусонъ слушала довольно долго, съ замѣтнымъ удовольствіемъ, и невольно била такта" кончикомъ хорошенькой ножки, говоря въ полголоса:

— Хорошо…. очень хорошо…. вотъ это немножко скоро…. надо потише…. хорошо…. чудесно!… О!… Опять слишкомъ скоро; ноты не отдѣляются, какъ слѣдуетъ… Вотъ такъ; это лучше…. гораздо лучше…. Браво! Этотъ пассажъ исполненъ прекрасно.

— Итакъ, мадмуазель, сказала г-жа Морвиль, восхищенная откровенною похналою миссъ Мери, между-тѣмъ какъ Альфонсина продолжала играть: вы довольны?

— Очень довольна. Многія фразы переданы очаровательно, съ превосходнымъ музыкальнымъ чувствомъ; въ другихъ, которыя потруднѣе, еще недостаетъ чистоты и изученія.

Миссъ Мери встала и указавъ глазами на дверь классной комнаты, сказала улыбнувшись, г-жѣ Морвиль:

— Позволите мнѣ вступитъ въ отправленіе своей должности?

— Съ радостью, но только мы боимся употреблять во зло вашу обязательность, отвѣчалъ г. Морвиль: можетъ-быть, вамъ надо отдохнуть?

— Нисколько. Я очень счастлива, что нашла въ вашей дочери талантъ, столь близкій къ совершенству, и хочу высказать ей это, какъ можно скорѣе.

Г. и г-жа Морвиль вошли съ миссъ Мери въ классную комнату; увидѣвъ миссъ Лаусонъ, Альфонсина покраснѣла и встала изъ-за фортепіано.

— Я слышала, какъ вы играли піесу Моцарта, сказала миссъ Мери: и пришла поздравить васъ, и сдѣлать вамъ нѣсколько замѣчаній. Вы видите, что я спѣшу казаться строгою или, вѣрнѣе, не я, а вы спѣшите, потому-что совершенство многихъ пассажей рѣзко отдѣляется отъ тѣхъ, которые вы еще не такъ хорошо изучали. Не угодно ли вамъ еще разъ сыграть эту піесу?

— Съ удовольствіемъ, отвѣчала, садясь за фортепіано, Альфонснна, восхищенная благосклонностью миссъ Мбри.

По мѣрѣ того, какъ дѣвушка играла, учительница дѣлала ей замѣчанія, исполненныя вѣрности и вкуса, и обнаруживавшія глубокія познанія въ музыкѣ; потомъ, чтобы соединить практику съ теоріей, попросила Альфонсину уступить ей стулъ, и съиграла ту же піесу въ совершенствѣ, указывая мѣста, переданныя ею не такъ, показывая разницу въ исполненіи, и такъ искусно, скромно, съ такою добротой, что г. и г-жа Морвиль, очарованные вполнѣ, каждую минуту обмѣнивались удивленнымъ взглядомъ.

Слуга вошелъ въ классную комнату, и сказавъ г. Морвилю, что его проситъ къ себѣ г. ла-Ботардьеръ.

Г. Морвиль вспомнилъ и взглянулъ на стѣнные часы: они показывали три, а злопамятный старикъ далъ племяннику срокъ до трехъ часовъ, Чтобы рѣшиться изгнать или нѣтъ Робера, лѣсничаго, и миссъ Мери, учительницу.

Услышавъ фамилію Ла-Ботардьеръ, миссъ Лаусонъ сказала, улыбнувшись, г. Морвилю:

— Сдѣлайте милость, вспомните мою просьбу и ваше обѣщаніе насчетъ вашего дядюшки.

— Непремѣнно, отвѣчалъ г. Морвиль, съ маленькимъ замѣшательствомъ.

И оставивъ жену и дочь съ миссъ Мери, онъ пошелъ къ дядѣ.

Г. Ла-Ботардьеръ ходилъ въ бѣшенствѣ по комнатѣ. Увидѣвъ племянника, старикѣ сказалъ отрывисто:

— Уѣхала?

— Позвольте, дядюшка….

— Безъ объясненій! Уѣхала или нѣтъ?

— Но позвольте, дядюшка, я….

— Еще разъ спрашиваю, выгнали ее, или нѣтъ?

— Нѣтъ, дядюшка, и я пришелъ….

— Больше ни слова!

Ля-Ботардьеръ подбѣжалъ къ камину и дернулъ снурокъ колокольчика.

— Позвольте, дядюшка, замѣтить вамъ, что надо, по-крайней-мѣрѣ, выслушать человѣка, прежде нежелй рѣшишься на послѣднюю мѣру. Удѣлите мнѣ нѣсколько минутъ, и вы узнаете сами, какъ несправедливо было ваше негодованіе на миссъ Мери.

Слуга явился на звукъ колокольчика.

— Заложить Ронсво сію же минуту, сказалъ ему Ла-Ботардьеръ: и подвезти экипажъ къ крыльцу.

Слуга вышелъ.

— Дядюшка, сказалъ г. Морвиль: вы не захотите разойтись со мною навсегда за то только, что я поступаю, какъ честный человѣкъ.

— Прекрасно! Вы называете это честностью! Хотите, чтобы я сошелся лицомъ къ лицу съ безстыдницей, которая выдастъ волокиту за брата….

— Миссъ Лаусонъ очень понятно объяснила намъ, почему она должна была просить защиты у г. Фавроля, и выдавать себя за его сестру.

Ла-Ботардьеръ разразился сардоническимъ смѣхомъ и вскричалъ:

— Однакожъ, племянничекъ, вы большой простофиля! въ ваши годы позволять такъ себя дурачить!

— Умоляю васъ, дядюшка, удѣлите нѣсколько минутъ разговора миссъ Мери, и вы убѣдитесь, какъ вы ошиблись въ ней.

— Г. Морвиль! закричалъ взбѣшенный старикъ: это предложеніе похоже на дерзость!

— Извините, милостивый государь, отвѣчалъ г. Морвиль, едва удерживаясь: это — предложеніе человѣка, который не можетъ и не хочетъ поступить безстыднымъ образомъ, хотябы долженъ былъ лишиться дружбы своего дяди.

— Перестаньте! Какая тутъ дружба? Кто дорожитъ дружбой дурака Ла-Ботардьера! насмѣшливо закричалъ старикъ: вы боитесь лишиться наслѣдства дяди, и однакожъ, и вамъ и вашимъ дѣтямъ должно сегодня же отказаться отъ этого наслѣдства! Слышите, господинъ Дон-Кихотъ искательницъ приключеній?

Г. Морвиль онѣмѣлъ отъ негодованія при этихъ оскорбительныхъ словахъ.

Въ это время вошла г-жа Морвиль, и сказала Ла-Ботардьеру:

— Дядюшка, я видѣла, что подали вашъ экипажъ. Не можетъ-быть, чтобъ вы такъ скоро оставили насъ.

— Э, ге! замѣтилъ старикъ съ злою улыбкой: вотъ какъ боятся, чтобъ Ронсво не увезъ наслѣдства! А, что, не прибѣжитъ ли еще Альфонсина держать дядю за полу, чтобы онъ не улетѣлъ съ своимъ наслѣдствомъ?

Г-жа Морвиль, ошеломленная словами старика, смотрѣла на мужа, какъ-будто желая узнать причину такого пріема. Г. Морвиль сказалъ ей твердымъ голосомъ:

— Луиза, если ты уважаешь себя и меня — ни слова!… Это было бы теперь низостью!

— Низостью! повторила г-жа Морвиль: что это значитъ, мой другъ?

— Я объясню вамъ, сказалъ Ла-Ботардьеръ: вообразите, моя милая, что супругъ вашъ… отъявленный рыцарь безкорыстія! Поздравляю васъ…. Я предложилъ ему выбрать одно изъ двухъ — или меня, или эту авантюристку, которая дурачитъ всѣхъ васъ, то-есть, говоря прямо, выбрать или ее, или шестдесятъ тысячъ франковъ годоваго дохода, которые приноситъ ла-ботардьерское помѣстье, не считая того, что я сберегъ, и что могло бы достаться вамъ по наслѣдству….

— Не говорите! вскричала съ негодованіемъ г-жа Морвиль.

И потомъ прибавила, обратясь къ мужу:

— Ты правъ, мой другъ: одно лишнее слово было бы низостью.

Слуга отворилъ дверь, и сказалъ старику:

— Экипажъ поданъ.

Ла-Ботардьеръ взялъ дорожный мѣшокъ, пошелъ къ дверямъ, но, не переступая черезъ порогъ, еще разъ обратился къ г. Морвилю.

— Мнѣ очень жаль васъ; предлагаю вамъ въ послѣдній разъ, или отказаться отъ наслѣдства, или выгнать интригантку, которая морочитъ васъ, и испортитъ вашу дочь.

— Извините, милостивый государь, что я не имѣю чести проводить васъ до крыльца, съ достоинствомъ отвѣчала г-жа Морвиль старику.

— Прекрасно! вскричалъ г. Морвиль, сжавъ руку жены: прекрасно, Луиза!

Ла-Ботардьеръ выбѣжалъ, въ бѣшенствѣ хлопнувъ дверью, и вскорѣ послышался стукъ шарабана, быстро удалявшагося изъ замка.

VII.

Послѣ отъѣзда Ла-Ботардьера, г. и г-жа Морвиль нѣсколько минутъ не говорили ни слова.

— Конечно, мой другъ, надо сожалѣть объ этомъ разрывѣ, наконецъ сказала г-жа Морвиль: намъ уже невозможно сойтись съ твоимъ дядею, но мы исполнили свой долгъ.

— Благодарю, отвѣчалъ г. Морвиль, сжимая руку жены: благодарю, что такъ благородно ты отвергла даже мысль объ уступкѣ своенравію ослѣпленнаго старика.

— Могла ли я дѣйствовать иначе, мой другъ, послѣ тор какъ миссъ Лаусонъ такъ естественно, такъ откровенно объяснила намъ обстоятельства своего путешествія, сначала казавшіяся намъ неизъяснимыми? И притомъ, сколько могли мы судить до-сихъ-поръ, похвалы, которыми твой братъ осыпалъ миссъ Мери, скорѣе были ниже истины.

— Прекрасно, Луиза, прекрасно!

— Что это значитъ, мой другъ?

— Признаюсь, послѣ преждевременнаго пріѣзда миссъ Лаусонъ, которой мы не ожидали болѣе; послѣ сегодняшняго разговора, въ которомъ ты высказала довольно грустныя вещи, — я опасался, что ты не встрѣтишь миссъ Лаусонъ такъ, какъ встрѣтила ее. Я боялся, что, не раздѣляя нелѣпой злобы моего дяди на эту молодую особу….

— Послушай, мой другъ, сказала г-жа Морвиль: ты знаешь, что я дѣйствую по первому увлеченію. Не скрываю отъ тебя, пріѣздъ миссъ Лаусонъ безпокоилъ меня, не скажу огорчалъ, по многимъ причинамъ. Я пошла съ тобою въ залу, въ расположеніи мыслей, неблагопріятномъ для этой дѣвушки; но я не могла устоять противъ ея красоты, чистосердечія и скромности…. И сказать ли?… Я невольно восхищалась ея рѣдкою красотою, передъ которою Альфонсина кажется почти безобразною….

— Перестань, Луиза, улыбнувшись сказалъ г. Морвиль: я — отецъ, слѣпѣе или, пожалуй, проницательнѣе тебя; увѣряю тебя, что выразительное и милое личико Альфонсины ничего не теряетъ передъ правильною красотою миссъ Мери.

— Ты говоришь мнѣ о преувеличеніяхъ, а самъ-то какъ преувеличиваешь! Миссъ Лаусонъ — красавица, какой никогда я не встрѣчала, и несправедливо было бы сравнивать ее съ Альфонсиной.

— И сохрани меня Бэгъ отъ такого сравненія! Зачѣмъ оно? У Альфонсины своя красота, у миссъ Мери своя…. Одинъ богатъ и счастливъ при десяти тысячахъ ливровъ дохода, другому надо сто тысячъ.

— По-крайней-мѣрѣ, теперь и Альфонсина, и братъ ея не должны разсчитывать на это счастіе.

— Я не понимаю тебя.

— Я знаю твоего дядю; онъ не измѣнитъ своему слову; слѣдовательно, каждый изъ нашихъ дѣтей лишается сегодня, по-крайней-мѣрѣ, двадцати-пяти тысячъ франковъ дохода.

— Конечно, это несчастіе…. Да что же дѣлать?

— Разумѣется, нечего; что сдѣлано, то сдѣлано…. Однакожъ согласись, что миссъ Лаусонъ не принесла намъ особеннаго счастія?

— Лаура, и ты говоришь это, ты, которая такъ благородно отвѣчала на оскорбительныя слова моего дяди?

— И не раскаиваюсь въ своихъ словахъ, и еще разъ поступила бы точно такъ же…. Но ты не запретишь мнѣ думать, что если безкорыстіе и справедливость прекрасныя чувства, то иногда они стоятъ довольно дорого.

— Напротивъ, я хочу запретить тебѣ думать, любезная Луиза, нѣжно сказалъ г. Морвиль. — Ты сама сказала сейчасъ, и справедливо, что первыя увлеченія твои прекрасны. Почему? Потому, что ты слѣдуешь порыву благороднаго сердца; но иногда размышленія портятъ все, и я не хотѣлъ бы, Луиза, чтобъ ты размышляла…. Да, я запрещаю тебѣ сожалѣть о первыхъ увлеченіяхъ сердца, всегда справедливыхъ и великодушныхъ.

— Ты правъ; подобно тебѣ, я была возмущена оскорбительными подозрѣніями твоего дяди на самихъ насъ и его несправедливостью къ мисси Мери. Однакожъ сію минуту, я почти готова была упрекнуть бѣдную дѣвушку въ потерѣ этого наслѣдства. Странная вещь человѣческое сердце!

— Но эти противорѣчія, эти быстрыя перемѣны мыслей во взглядѣ на вещи не имѣютъ ничего опаснаго, когда онѣ происходятъ между нами двоими. Мы знаомъ другъ-друга, знаемъ, что дѣлается въ душѣ насъ обоихъ. Предположи, что ты высказала бы этотъ несправедливый упрекъ въ присутствіи миссъ Мери, и посуди сама, Луиза, какой тягостный былъ бы ударъ для этой чувствительной и образованной души?

— Это былъ бы низкій поступокъ!

— Да, потому-что миссъ Мери предстоитъ одно изъ двухъ: или сносить и терпѣть все, молча, или отказаться отъ мѣста, которымъ она должна поддерживать свое семейство.

— Бѣдная дѣвушка!

— Раскаяваясь въ дурной мгновенной мысли, ты говоришь мнѣ: «странная вещь человѣческое сердце» — и я понимаю тебя, потому-что знаю тебя двадцать лѣтъ, и умѣю тебя цѣнить; но, говоря откровенно, любезная Луиёа, могла ли бы ты этою фразой: «странная вещь человѣческое сердце», заставить миссъ Мери забыть жестокое оскорбленіе.

— Нѣтъ, нѣтъ, она была бы въ правѣ оскорбиться…. Ахъ, мой другъ, какъ жаль, что наше письмо послано такъ поздно!

— Нѣтъ, Луиза, надо, напротивъ, радоваться этому, потому-что теперь воспитаніе Альфонсины будетъ полное. Я нехотя уступилъ твоему желанію не брать учительницы, но я увѣренъ въ твою материнскую любовь, и надѣюсь, что ты каждый день будешь радоваться пріѣзду миссъ Мери.

— Я понимаю, мой другъ, справедливость твоихъ замѣчаній. Притомъ, изъ уваженія къ твоему брату, къ моей дочери, къ себѣ-самой, и особенно къ этой дѣвицѣ, вполнѣ достойной участія я должна, сколько возможно облегчить ея положеніе…. Но, прибавила г-жа Морвиль, я рѣшилась удержать одно завоеваніе.

— Какое?

— Послѣ отъѣзда мадмуазель Лагранжъ, дочь моя спитъ въ нашихъ комнатахъ, а не во второмъ этажѣ, гдѣ прежде она спала возлѣ своей гувернантки. Я рѣшилась не отпускать отъ себя Альфонсину; отъ этого я буду видѣть ее лишній часъ утромъ и вечеромъ. Какая ненасытная мать!

— Чудесно, Луиза! Это очень естественно. Миссъ Мери, увидѣвъ съ самаго начала, что у насъ заведенъ такой обычай, не будетъ удивляться, что Альфонсина спитъ, не рядомъ съ ея комнатой.

— Скоро обѣдъ, мой другъ; а я не знаю, приготовила ли Пиволе комнату для миссъ Мери.

— Я позову Пиволе, отвѣчалъ г. Морвиль, дернувъ колокольчикъ: и напомню ей, чтобъ она удерживала свой языкъ и не выдумывала насчетъ миссъ Лаусонъ; потому-что, объясняя по своему несправедливыя обвиненія, которыми дядюшка мой осыпалъ миссъ Мери, нестерпимая Пиволе наплететъ самыхъ непріятныхъ исторій.

— Къ-счастію, мой другъ, эти нелѣпые слухи изъ нижняго этажа никогда не дойдутъ до ушей мадмуазель Лаусонъ. Но ты очень хорошо сдѣлаешь, если поговоришь построже съ мадамъ Пиволе.

Ключница вошла въ залу съ видомъ обиженной жертвы.

— Мадамъ Пиволе, сказала г-жа Морвиль: приготовили вы спальню и маленькую гостиную для мадмуазель Лаусонъ?

— Для мамзель Лаусонъ? спросила ключница, будто непонимая: комнату для мамзель Лаусонъ?

— Да, для учительницы моей дочери, съ нетерпѣніемъ отвѣчала г-жа Морвиль: да вы какъ-будто воротились съ того свѣта.

— Чуть было не попала на тотъ свѣтъ отъ голода, отвѣчала Пиволе, боязливо поглядывая на комнату, куда ее заперли: и мнѣ позволительно не знать, что у мадмуазель Альфонсины есть новая учительница, мамзель Лаусонъ. Я не имѣю привычки справляться о томъ, что не касается до меня.

— Желаю, чтобъ вы держались этого правила, строго сказалъ г. Морвиль; потому-что, повторяю, мадамъ Пиволе, если вы осмѣлитесь вплетать имя миссъ Лаусонъ въ ваши глупыя исторіи (предупреждаю васъ, ничто не ускользнетъ отъ моихъ ушей), то вы не пробудете здѣсь двадцати четырехъ часовъ. Мнѣ очень грусти о повторять такія непріятныя вещи, зная вашу привязанность къ намъ и честность, и я надѣюсь, что вы не поставите меня въ необходимость прибѣгать къ такимъ мѣрамъ.

— Будьте увѣрены, сударь, что я стану держаться вашихъ приказаній, покорно отвѣчала ключница: сознаюсь въ своей винѣ, и только прошу у васъ и у барыни дать мнѣ время и случай исправиться.

— Давно бы такъ, мадамъ Пиволе, отвѣчала г-жа Морвиль. — Скажите Жюльеннѣ, что она назначена для прислуги миссъ Мери.

— Слушаю.

— Приготовьте сейчасъ же комнату для мамзель Лаусонъ, и велите хорошенько истопить, потому-что въ этихъ комнатахъ давно никто не жилъ, а сегодня ужасно сырая и холодная погода.

— Слушаю. Не прикажете ли сдѣлать, во второй комнатѣ, постель для мамзель Альфонсины, какъ было при мамзель Лагранжъ?

— Нѣтъ, Альфонсина будетъ спать возлѣ меня.

— Очень хорошо.

— Да не забудьте отнести въ комнату миссъ Мери чайницу и чайникъ; она Англичанка, и вѣроятно, привыкла часто пить чай.

— Все будетъ исполнено, отвѣчала Пиволе, и ушла, оставивъ въ господахъ убѣжденіе, что она исправилась и расположена къ миссъ Мери.

VIII.

Оставивъ господъ, Пиволе начала создавать въ плодовитомъ воображеніи самыя хитрыя козни противъ прекрасной Англичанки. Сначала она пошла въ комнату, гдѣ хранилось бѣлье, отворила шкафы, выбрали пару тонкихъ простынь, потомъ еще пару самыхъ толстыхъ, назначенныхъ для прислуги, взяла узелъ подъ мышку и пошла въ комнату учительницы, приговаривая:

— Эти простыни еще слишкомъ тонки для тебя, прекрасная Англичанка! Если ты пожалуешься, — а ты очень горда и не станешь жаловаться, — я скажу, что Жюльенна ошиблась. Еще не такія простыни давала я плаксѣ Лагранжъ! А, мои любезныя! Вы хотите занимать въ домѣ первое мѣсто послѣ господъ, а меня посадить на второе… Вы обѣдаете съ господами, тогда какъ я, почище васъ, я, которая служила пятнадцать лѣтъ, обѣдаю въ кухнѣ… А! вы хотите завладѣть Альфонсиной, которую я вскормила своимъ молокомъ, и думаете, что мадамъ Пиволе — дура, станетъ все терпѣть! Нѣтъ, мои голубушки., нѣтъ! Если я съумѣла выгнать шпильками первую учительницу, о которой нельзя было ничего сказать, она была слишкомъ гадка для этого… то неужели не съумѣю выпроводить вторую, эту прекрасную искательницу приключеній, какъ справедливо сказалъ г. Ла-Ботардьеръ, котораго она успѣла поссорить съ моими господами!.. Онъ уѣхалъ взбѣшенный, и въ прихожей сказалъ Батисту: «Никогда не будетъ моей ноги въ этомъ домѣ».

Онъ сѣлъ въ шарабанъ, и такъ отхлесталъ несчастнаго Росево, что лошадь понеслась въ галопъ. Если г. Ла-Ботардьеръ никогда не ступитъ сюда ногою, то онъ непремѣнно лишитъ наслѣдства и барина, и барыню, и Альфонсину. Хорошо, прекрасная Англичанка! Ты думаешь, что это сойдетъ тебѣ съ рукъ? Нѣтъ, голубушка! Нынче же вечеромъ приступлю къ дѣлу!

Сказавъ это, ключница пошла въ комнату, которую сперва занимала мадмуазель Морвиль, возлѣ комнаты учительницы. Обѣ эти комнаты, раздѣлявшіяся маленькою гостиной, были хорошо меблированы, но такъ какъ въ нихъ давно не жили, а въ этотъ осецній день погода была дождливая и холодная, то въ комнатахъ стояла страшная стужа. Чтобы остудить ихъ еще болѣе, Пиволе отворила два большія окна въ спальнѣ, принадлежавшей прежде Альфонсннѣ, бросила на постель двѣ грубыя простыни: камина не затопила, не оставила на столикѣ ни чайника, ни чайницы, и съ самодовольствіемъ осматривая мрачную и холодную комнату, въ которую врывался осенній вѣтеръ, сказала:

— Безъ риску нѣтъ и выигрыша! Если мнѣ удастся сегодня вечеромъ уложить прекрасную Англичанку въ этой комнатѣ, не забудетъ она первой ночи въ замкѣ Морвиль…. Однакожъ нельзя такъ обнаруживать свои планы; Альфонсина, или сама барыня, навѣрно, придутъ посмотрѣть, исполнила ли я приказанія.

Мадамъ Пиволе пошла въ комнату, дѣйствительно назначенную для учительницы, постлала на постель двѣ тонкія простыни; затопила каминъ, заперла окна, опустила занавѣсы, поставила на видъ чайникъ и чайницу, словомъ, исполнила всѣ приказанія.

Вскорѣ г-жа Морвидь пришла посмотрѣть, хорошо ли приготовлена комната для миссъ Мери.

— Я сама приготовила все, что надо, сударыня, сказала ключница: я хотѣла, чтобы все было въ исправности.

— Мнѣ это очень пріятно, мадамъ Пиволе, сказала г-жа Морвиль, выходя изъ комнаты.

Пиволе заперла натопленную комнату, спрятала ключъ въ карманъ, прошла по маленькой гостиной, раздѣлявшей эти двѣ спальни, и такъ какъ планъ ея былъ обдуманъ со всѣхъ сторонъ, то въ комнатѣ, которая выходила въ длинный корридоръ, освѣщенный множествомъ оконъ, она отворила два окна, надѣясь, что вѣтеръ выбьетъ нѣсколько стеколъ. Окончивъ эти приготовленія, Пиволе пошла обѣдать, и съ нетерпѣніемъ ждала минуты, когда мадмуазель Лаусонъ придетъ въ свою комнату. За чаемъ, Пиволе, зная, что господа скоро лягутъ, взяла свѣчу и спряталась въ билліардной, черезъ которую миссъ Лаусонъ должна была войти въ корридоръ, и оттуда подняться въ свою комнату. Пиволе торжествовала при мысли, что учительница пойдетъ одна въ свою спальню, — что, впрочемъ, было несовсѣмъ вѣроятно, потому-что г-жа Морвиль, или, по-крайней-мѣрѣ, ея дочь, особенно въ первый разъ, непремѣнно проводили бы миссъ Мери до дверей, изъ вѣжливости, и для того, чтобы показать, гдѣ она будетъ жить.

Мадамъ Пиволе была въ величайшемъ волненіи; въ одной рукѣ она держала салопъ Альфонсины, въ другой свѣчку. Вскорѣ дверь гостиной отворилась, и ключница услышала голосъ г-жи Морвиль, которая говорила миссъ Мери:

— Если вы рѣшительно не позволяете, чтобы я проводила васъ, то меня замѣнитъ Альфонсина.

Въ-самомъ-дѣлѣ, дѣвушка вышла съ миссъ Лаусонъ.

— Сдѣлайте милость, не безпокойтесь, сказала миссъ Мери.

— Но я должна же сперва показать вамъ, гдѣ ваши комнаты, и потомъ узнать, все ли для васъ приготовлено, хотя мамаша и входила въ вашу комнату передъ обѣдомъ.

— Значитъ, вамъ не зачѣмъ безпокоиться, потому-что маменькѣ вашей угодно было позаботиться обо мнѣ.

— Барышня, надѣньте, пожалуйста, салопъ, сказала Пиволе Альфонсинѣ.

— Зачѣмъ? Чтобы подняться на верхъ? Что съ тобою?

— Незнаю, барышня, кто-то забылъ запереть окна въ корридорѣ; вѣтромъ выбило стекла, такъ и хлещетъ дождь…. Вы можете простудиться.

— Теперь, мадмуазель Альфонсина, сказала миссъ Мери: я рѣшительно вступаю въ роль учительницы, и требую, чтобъ вы не ходили далѣе.

— Мадмуазель Мери, вы знаете, что моя кормилица любитъ преувеличивать!

— Увѣряю васъ, барышня, что тутъ нѣтъ никакихъ преувеличеній, отвѣчала ключница, — я проходила по корридору, и меня до-сихъ-поръ пробираетъ дрожь. А вы такая слабенькая, у васъ болитъ грудь!

— У меня! Давно ли?

И обратясь къ миссъ Мери, Пиволе сказала ей очень почтительно:

— Смѣю ли, сударыня, попросить васъ не позволять мамзель Альфонсинѣ провожать васъ?… въ гостиной жарко, а въ корридорѣ сквозной вѣтеръ….

— Милая Альфонсина, сказала миссъ Мери неотразимо очаровательнымъ голосомъ: я не требую…. нѣтъ, я умоляю васъ не провожать меня.

Альфонсина, боясь показаться упрямою, уступила, хотя съ сожалѣніемъ, желанію миссъ Мери, и сказала:

— По-крайней-мѣрѣ, надѣньте этотъ салопъ; кормилица говоритъ, что въ корридорѣ ужасный холодъ.

— Хорошо, я возьму салопъ, улыбнувшись отвѣчала миссъ Мери.

ЧАСТЬ ВТОРАЯ.

I.

Г-жа Морвиль, возвратясь изъ замка Нуарфёль, не нашла никакой перемѣны въ быту домашнихъ.

Такъ проходили дни и мѣсяцы…

Учительница жила постоянно возраставшею любовью къ ученицѣ и воспоминаніями о родныхъ и Генрихѣ Дугласѣ, жила въ этомъ маленькомъ мірѣ такъ счастливо, какъ могла быть счастлива вдали отъ милыхъ существъ, оставленныхъ въ Дублинѣ, и твердо переносила послѣдствія злыхъ выдумокъ Пиволе. Миссъ Мери была слишкомъ горда и великодушна, чтобы жаловаться на нихъ. Прелесть ея слишкомъ подѣйствовала на г-жу Морвиль, которая такимъ-образомъ мало-по-малу вылечилась отъ материнской ревности. Притомъ же лестные отзывы сосѣдей объ успѣхахъ Альфонсины, и искусство и скромность, съ какими миссъ Мери всегда становилась на второй планъ, чтобы выставлять достоинства своей ученицы, угодили гордости г-жи Морвиль, и она перестала смотрѣть на молодую Ирландку какъ на соперницу своей дочери.

Миссъ Мери отказывалась всякій разъ, какъ ее приглашали на прогулки по окрестностямъ или на деревенскіе праздники, и уходила въ свою комнату. Она умѣла избѣгать всѣхъ терній своего положенія, и нашла трудную средину между привлекательною кротостью и достоинствомъ, заставляющимъ себя уважать.

Въ началѣ іюня, г-жа Морвиль должна была ѣхать въ Парижъ и привести сына на каникулы. Наканунѣ, отъѣзда, пока Альфонсина помогала ей сбирать вещи въ дорогу, г-жа Морвиль весело сказала:

— Способна ли ты не выдать тайну?

— О мамаша, неужели ты сомнѣвается?

— Ты должна скрыть эту тайну даже отъ миссъ Мери.

— Вотъ это трудно; но отвѣчаю тебѣ, мамаша, что мы двѣ, она и я, не проговоримся.

— По-крайней-мѣрѣ, ни слова папенькѣ. Мы приготовимъ ему сюрпризъ.

— О, въ такомъ случаѣ, будь спокойна!

— Въ прошлую зиму, ты знаешь, насъ приглашали родные и знакомые, мнѣ хочется дать балъ въ тотъ самый день, какъ я ворочусь изъ Парижа съ Жераромъ…. Я уже уговорилась съ Пиволе и садовникомъ… Чудо, что у насъ будетъ! Папенька не долженъ ничего знать объ этомъ… до пріѣзда гостей.

— Ахъ, какъ это прекрасно!

— Мы введемъ Жерара въ его комнату. Во-время бала, и только тогда онъ увидитъ твой портретъ, который написала миссъ Мери…

— Да это прелесть!

— Но я хочу, чтобъ ты также играла хорошенькую роль на праздникѣ….Я хочу, чтобъ тобою восхищались, милая Альфонсина.

— Восхищались? Не думай объ этомъ, мамаша.

— Напротивъ, я очень думаю, и горжусь заранѣе впечатлѣніемъ, которое ты произведешь… Послушай: на большомъ вечерѣ у мадамъ Нуарфёль, дочь ея, Флавія, которая играетъ на фортепіано совсѣмъ не такъ хорошо какъ ты, потому-что ее учила по миссъ Мери, — Флавія играла на фортепіано піесу, имѣвшую огромный успѣхъ… Если бы ты видѣла, какъ радовалась мадамъ Нуарфёль, когда ее поздравляли съ талантомъ дочери, какъ она была счастлива! Я тоже хочу насладиться такимъ торжествомъ…. При помощи миссъ Мери, ты сдѣлала необыкновенные успѣхи въ музыкѣ, ты маленькая виртуозка….

— Но, мамаша, вѣдь я никогда не играла на фортепіано при чужихъ.

— Тѣмъ лучше! тѣмъ лучше! Эффектъ будетъ неожиданный. Тебѣ станутъ апплодировать!… Боюсь только, чтобъ я не заплакала, какъ безумная.

— Милая мамаша, какъ ты меня любишь!

— Я тебя люблю: это очень просто. Каждая мать любитъ своихъ дѣтей, но не всѣ матери имѣютъ право гордиться своими дочерьми.

— Я боюсь, очень боюсь, мамаша, чтобъ твои ожиданія не обманулись.

— Почему?

— Ты хочешь, чтобъ я играла въ публикѣ?

— Я только объ этомъ и мечтаю.

— Къ-несчастію, я играю піесы, которыя не произведутъ ни малѣйшаго эффекта: не многимъ нравятся сонаты Моцарта и Бетховена.

— Я неочейь много понимаю въ музыкѣ, но я увѣрена, что миссъ Мери учила тебя не однимъ скучнымъ этюдамъ.

— Она учитъ меня, мамаша, и не думаетъ заставить меня блистать передъ публикой.

— Въ такомъ случаѣ, зачѣмъ и учиться?

— Чтобы знать.

— Знать! Это прекрасно, однакожъ надо, чтобы всѣ знали, что ты знаешь.

— Боже мой! да я желаю только, чтобы ты и папаша были довольны; больше ничего не надо, ни мнѣ, ни миссъ Мери.

— Очень можетъ быть; но я взыскательнѣе.

— Однакожъ, мамаша…

— Альфонсина, я хочу… прошу тебя!

— Въ такомъ случаѣ, я попрошу миссъ Мери, чтобъ она выбрала мнѣ піесу.

— Кажется, ты можешь попросить совѣта у меня.

— О музыкѣ?

— Разумѣется, о музыкѣ. Развѣ я не могу имѣть свой вкусъ, какъ другіе?

— Конечно.

— Я говорила тебѣ о Флавіи. Она играла новую, очень эффектную піесу Тальберга.

— Тальберга! сказала Альфонсина, съ ужасомъ сжавъ руки: Тальберга? Да ты не знаешь, мамаша, что онъ пишетъ претрудныя піесы, которыя требуютъ огромнаго искусства! Мои руки слишкомъ малы для его піесъ: въ этомъ я невиновата. Миссъ Мери, ты знаешь, не любитъ льстить; еще недавно она сказала, что co-временемъ я сдѣлаюсь хорошей музыкантшей, но никогда не буду артисткой.

— Я не спрашиваю о томъ, что думаетъ миссъ Мери,

— Извини, мамаша; я не хотѣла сердить тебя.

— Давно бы такъ! Не понимаю только, отчего ты упрямишься… Флавія, которой учительница далеко отстала отъ миссъ Мери, произвела большой эффсктъ піесой Тальберга. Ты можешь, если захочешь, имѣть такой же успѣхъ, и все-таки противоречишь мнѣ… Это невыносимо! Я думаю, что миссъ Мери прежде всего должна была научить тебя повиноваться матери.

При этомъ упрекѣ, Альфонсина не могла удержаться отъ слезъ. Г-жа Морвиль, сожалѣя о своихъ жесткихъ словахъ, обняла дочь и посадила къ себѣ на колѣни, какъ ребенка. Дѣвушка забыла минутную печаль и отвѣчала на ласки матери. Когда облако прошло, Альфонсина, улыбаясь сквозь слезы, еще катившіяся изъ глазъ, сказала матери:

— Какъ только, мамаша, ты пріѣдешь въ Парижъ, пришли мнѣ твою любимую піесу, и я выучу ее къ торжественному дню.

Г-жа Морвиль уѣхала, и черезъ нѣсколько дней прислала ноты. Это были варіаціи Тальберга на Moïse Россини. Мери была огорчена такимъ выборомъ, пересматривая наводненіе нотъ, требующихъ удивительнаго механизма; но когда Альфонсина пересказала ей свой разговоръ съ матерью, учительница не возражала болѣе и велѣла ученицѣ разучивать Moïse.

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Поѣздка г-жи Морвиль продолжалась нѣсколько дней, и она вскорѣ воротилась съ Жераромъ.

II.

Жераръ пріѣхалъ изъ Парижа съ матерью утромъ, въ шесть часовъ, и тотчасъ же пошелъ въ комнату къ отцу, гдѣ тогда была и Альфонсина. Послѣ объятій и поцѣлуевъ, дѣвушка начала съ любопытствомъ разсматривать брата, котораго не видѣла уже съ годъ.

— Да взгляни, папаша, какъ выросъ Жераръ! говорила она выпрямившись и прижимаясь лѣвымъ плечомъ къ правому плечу молодаго человѣка. — А, братишка, ты отпускаешь усы? Какіе хорошенькіе, тоненькіе! Подойди-ка къ свѣту, поближе къ окну. Мамаша, ты и не замѣтила, что у него теперь глаза темноголубые? Это прелестно — темноголубые глаза и чорные волосы.

Жераръ охотно давалъ себя осматривать сестрѣ. Это былъ красивый молодой человѣкъ, лѣтъ восемнадцати, стройный, съ матовымъ лицомъ, на которомъ, при малѣйшемъ душевномъ ощущеніи, вспыхивалъ живой румянецъ.

Г-жа Морвиль и сынъ ея пошли отдохнуть, до завтрака. Только въ эту пору Жераръ долженъ былъ увидѣть миссъ Мери, которой имени не произнесъ онъ ни разу послѣ своего пріѣзда; но за-то Альфонсина часто повторяла ему съ торжествующимъ видомъ.

— Погоди, вотъ ты узнаешь мою миссъ Мери! Увидишь, увидишь.

Вѣроятно для того, чтобы лучше видѣть, Жераръ переодѣлся, и когда вошелъ въ залу, не смѣя искать глазами, тутъ ли миссъ Мери, Альфонсина сказала ему со-смѣхомъ:

— Какой ты красавецъ, Жераръ! Совершенно молодой человѣкъ. Какой галстухъ! Бѣлый жилетъ съ перламутровыми пуговицами, лакированные сапоги. Вотъ какъ! лакированные сапоги… Денди! Къ тебѣ этотъ нарядъ идетъ гораздо лучше, нежели круглая шляпа, толстые башмаки съ пряжками и голубые бумажные чулки.

При этихъ воспоминаніяхъ, Жераръ покраснѣлъ еще болѣе, потому-что въ двухъ шагахъ отъ себя увидѣлъ миссъ Мери. Онъ почтительно поклонился.

— Г. Жераръ, сказала учительница: сестрица ваша мнѣ такъ часто говорила о васъ, что мы — уже старые знакомые.

За завтракомъ, Жераръ украдкою посматривалъ на миссъ Мери. Когда встали изъ-за стола, г-жа Морвиль однимъ словомъ оледенила веселость своей дочери.

— Альфонсина, сказала г-жа Морвиль: а что же Moïse¹!

— Ахъ, мамаша, вздохнувъ отвѣчала дѣвушка: я разучиваю эту піесу каждый день, и еще сегодня буду играть съ миссъ Мери. Она скажетъ тебѣ, что я стараюсь, сколько могу.

— Я отдаю полную справедливость старанію Альфонсины, сказала учительница: но только эта піеса….

— Знаю, съ живостью перебила г-жа Морвиль: эта піеса, должна произвести большой эффсктъ; я непремѣнно хочу, чтобы дочь моя играла ее — и будетъ играть.

Послѣ завтрака, Альфонсина взяла брата за руку и отвела въ сторону.

— Ну что?

— Что? отвѣчалъ Жераръ простодушно: о чемъ ты спрашиваешь, Альфонсина?

— А миссъ Мери?

— Миссъ Мери…

— Да, какъ она тебѣ кажется?

— Очень недурна….

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Г. Морвиль, возвратясь съ прогулки, только за обѣдомъ узналъ, что вечеромъ будетъ въ замкѣ праздникъ, и похвалилъ жену за счастливую мысль, хотя въ душѣ предпочиталъ уединеніе свѣтскому шуму.

Жераръ тихонько пробрался въ комнату г-жи Морвиль, унесъ палочку помады, которою хотѣлось ему подчернить усы, потомъ воротился въ свою комнату, измялъ пять или шесть галстуховъ, завязывая узелъ, и разорвалъ двѣ пары палевыхъ перчатокъ, вспоминая страшное предсказаніе перчаточника: «Не берите такихъ тѣсныхъ, непремѣнно лопнутъ». Наконецъ, исходивъ комнату вдоль и поперегъ, чтобы разносить новые башмаки, бросилъ послѣдній взглядъ въ зеркало, и сошелъ въ гостиную, боясь, чтобы ему не пришлось остаться глазъ на глазъ съ миссъ Мери. Молодой человѣкъ вздохнулъ свободнѣе, когда увидѣлъ въ гостиной г. и г-жу Морвиль.

Черезъ нѣсколько минутъ явилась туда и Альфонсина, въ красивомъ туалетѣ, который мать привезла ей изъ Парижа.

На миссъ Мери было надѣто простенькое бѣлое кисейное платье, съ короткими рукавцми, до половицы закрывавшее плечи; ни ленты, ни цвѣтка не было въ ея волосахъ, падавцшхъ вокругъ лица длинными шелковистыми кольцами. Однакожъ, г-жа Морвиль ревниво удивилась красотѣ молодой Ирландки и, окинувъ ее взоромъ съ ногъ до головы, не могла не сказать съ какою-то желчью, намекая на покрой платья, которое не скрывало ни прелестныхъ рукъ, ни прелестныхъ плечъ дѣвушки:

— Я думаю, миссъ Лаусонъ, что приличнѣе было бы надѣть платье съ высокимъ лифомъ и длинными рукавами.

— Конечно, кротко отвѣчала дѣвушка: но у меня нѣтъ другаго бальнаго платья.

Г-жа Морвиль не знала что сказать на этотъ отвѣтъ, напоминавшій бѣдность миссъ Мери, и въ душѣ проклинала балъ, на которомъ молодая учительница могла произвести тѣмъ большее впечатлѣніе, что до-сихъ-поръ она всегда старалась держаться въ сторонѣ.

Бѣдная Альфонсина, осужденная играть тему изъ Moïse, подошла къ фортепіано и положила ноты; она не слышала замѣчанія матери о туалетѣ миссъ Мори, и сказала почти умоляющимъ голосомъ:

— Мамаша, такъ это рѣшено; я играю Moïse?

Она не могла скрыть глубокій вздохъ, и съ отчаяніемъ взглянула на учительницу, какъ будто говоря:

— Вступитесь за меня въ послѣдній разъ, избавьте меня отъ піесы Тальберга!

Учительница поняла опасенія своей ученицы, и сказала въполголоса г-жѣ Морвиль:

— Долгъ учительницы и любовь моя къ Альфонсинѣ позволяютъ мнѣ говорить откровенно.

— Что-же вы хотите сказать?

— Я опасаюсь, что Альфонсина не сыграетъ Moïse въ совершенствѣ.

— Въ такомъ случаѣ, сухо замѣтила г-жа Морвиль: это значитъ, что не заставляли ее разучить піесу, какъ слѣдуетъ.

— Успѣхъ Альфонсины, еслибъ только можно было на него надѣяться, доставилъ бы мнѣ большое счастіе, и я всѣми силами старалась содѣйствовать ему, отвѣчала учительница, удивленная рѣзкими словами г-жи Морвиль, которая до-тѣхъ-поръ была къ ней очень благосклонна. — Повѣрьте, что въ этомъ случаѣ, нельзя упрекнуть Альфонсину.

— И такъ, я должна думать, что, вѣрно, есть какое-нибудь упущеніе съ вашей стороны…. Вамъ не нравилось, что я выбрала піесу.

— Позвольте….

— Я никогда не позволю, чтобы вооружали противъ меня дочь.

— Помилуйте, но….

— И такъ какъ вы говорили о своихъ обязанностяхъ, то знайте, что первая обязанность учительницы — угождать лицамъ, которыя почтили ее своимъ довѣріемъ.

И г-жа Морвиль пошла на-встрѣчу гостямъ, которыхъ уже встрѣтили ея мужъ и Жераръ. Миссъ Мери была скорѣе изумлена, нежели оскорблена жесткими словами г-жи Морвиль. Къ счастію, эти слова не дошли до ушей Альфонсины.

Комнаты замка наполнялись гостями. Всѣ эти сосѣди, жившіе въ шести или семи миляхъ въ окрестности, были знакомы между собою, принимали одни другихъ, или въ Парижѣ или въ деревнѣ, и оттого общество въ замкѣ походило на семейство. Этимъ и можно извинить настойчивость, съ какою г-жа Морвиль хотѣла выставить на показъ музыкальныя способности своей дочери.

Жерару на каждомъ шагу встрѣчались молодые люди, которые, замѣтивъ пушокъ на его подбородкѣ, допускали его въ свою бесѣду, и не скрывали отъ него своихъ замѣчаній о дамахъ и дѣвицахъ, пріѣхавшихъ на вечеръ. Въ ту минуту, какъ Жераръ входилъ въ залу съ своими новыми друзьями, его остановилъ у дверей г. Бланкуръ, молодой франтъ, который слылъ за свѣтскаго человѣка не въ одномъ Турѣ. Ловкій, развязный, онъ пользовался репутаціей счастливца въ любовныхъ похожденіяхъ, и Жераръ былъ очень доволенъ, когда Бланкуръ дружески взялъ его подъ руку.

— Скажите, любезный Жераръ, спросилъ онъ: кто эта молодая особа…. вотъ эта? На ней бѣлое кисейное платье и наколка изъ волосъ. Не видите?… Теперь говоритъ съ нею ваша сестрица.

Жераръ, привставъ на цыпочки, посмотрѣлъ по направленію, которое указалъ ему Бланкуръ, и потомъ, опустившись на каблуки, отвѣчалъ съ небрежностью:

— Эта дѣвица?… Это учительница моей сестры.

Жераръ хотѣлъ-было уйти, по Бланкуръ еще разъ остановилъ его.

— Какое прелестное лицо, какъ стройна! Какой розовый и чистый цвѣтъ лица! Вѣрно, Англичанка? Настоящая гравюра изъ кипсека…. Нѣтъ, никогда въ жизни я не видѣлъ ничего благороднѣе и очаровательнѣе!

Потомъ, пристально посмотрѣвъ на Жерара, который покраснѣлъ, самъ не зная отчего, Бланкуръ сказалъ ему въ-полголоса:

— А! такъ вотъ у кого вы берете уроки!

И Бланкуръ, оставивъ Жерара въ величайшемъ смущеніи, подошелъ къ хорошенькой дамѣ, которая только-что вошла въ залу.

Въ большой залѣ раздались два-три аккорда фортепіано: наступилъ часъ испытаній Альфонсины. Инструментъ окружили маменьки и дѣвицы; потомъ, подруги Альфонсины открыто сговорились дѣйствовать въ ея пользу, и говорили ей:

— Смѣлѣе! Не бойся! Все пойдетъ хорошо!

Возлѣ артистки стояла миссъ Мери; она не могла въ эту ужасную и торжественную минуту разлучиться съ своею ученицей, и раздѣляла съ нею безпокойство. Наконецъ, все утихло; г-жа Морвиль подала знакъ. Альфонсина съ отчаяніемъ взглянула на учительницу, которая пожала ей руку, — и началось исполненіе Moise.

Нельзя не пожалѣть бѣдныхъ дѣтей, которымъ даютъ играть на фортепіано такую пальцеломную музыку, какъ Moïse Тальберга. Это не музыка, а урокъ гимнастики, и читатель не удивится, если мы скажемъ ему, что черты Альфонсины приняли страдальческое выраженіе, и что слушатели не могли различить мелодію сквозь путаницу украшеній.

Жераръ, нѣжно любившій сестру, мучился, можетъ-быть, еще болѣе Альфонсины; осуждалъ выборъ піесы, и сказалъ съ досадой:

— Всѣ учительницы на одинъ покрой; чтобы выставить свой талантъ, онѣ выбираютъ для ученицъ піесы, которыя имъ не по силамъ — и моя бѣдная сестра сдѣлалась жертвою такого тщеславія.

Г-жа Морвиль была огорчена вдвойнѣ, и какъ хозяйка дома, и какъ мать; ревнивая досада ея на миссъ Мери возрастала вмѣстѣ съ неуспѣхомъ Альфонсины и шопотомъ, который возбуждала рѣдкая красота учительницы.

Однакожъ, когда муки Альфонсины кончились, раздалось нѣсколько рукоплесканій, но — увы! — ее ободряли только сострадательныя подруги.

— Вы апплодируете тому, что наконецъ я освободилась, не правда ли? спросила Альфонсина, вставъ изъ-за фортепіано. Вы правы. Слава Богу, конецъ!

Дѣвушка не чувствовала отъ своей неудачи печали, которая мучитъ обманутое тщеславіе или разбитую самоувѣренность: она должна была повиноваться, употребила всѣ усилія, чтобы угодить — и не имѣла успѣха. Вотъ и все. Притомъ же, миссъ Мери утѣшила ее нѣсколькими словами, въ искренности которыхъ невозможно было сомнѣваться:

— Бѣдняжка! вы сыграли даже лучше, нежели я смѣла надѣяться!

Кромѣ группы молодыхъ страдалицъ, всѣ прочіе были холодны, и Жераръ, разстроенный, вышелъ изъ залы.

Г-жа Морвиль была въ затруднительномъ положеніи и отъ неуспѣха дочери, оскорбительнаго для материнской гордости, и отъ мысли, что гости, можетъ-быть, станутъ судить о миссъ Мери по ученицѣ, и знаменитая миссъ Лаусонъ, жемчужина домашнихъ учительницъ, безцѣнное сокровище, о которомъ столько наговорено сосѣдямъ, будетъ оцѣнена по успѣхамъ Альфонсины. Г-жа Морвиль подошла къ миссъ Мери, и сказала ей въ-полголоса.

— Надѣюсь, что вы сядете за фортепіано, и докажете, что я не ошиблась въ выборѣ учительницы для моей дочери; я не хочу, чтобы судили объ учительницѣ по ученицѣ.

— Избавьте меня, если можно, отъ этой обязанности, отвѣчала миссъ Мери умоляющимъ голосомъ.

— Мадмуазель Лаусонъ, сказала г-жа Морвиль громко и повелительнымъ тономъ: сядьте за фортепіано; мы слушаемъ васъ.

— Да, да, мы слушаемъ! закричали въ одинъ голосъ молодыя ученицы, въ надеждѣ, что она избавитъ ихъ отъ игры.

Альфонсина наклонилась къ учительницѣ, которая еще колебалась, играть или нѣтъ, и шепнула:

— Умоляю васъ, миссъ Мери, заставьте забыть мою игру!

Молодая Ирландка повиновалась, твердо рѣшившись избѣгать всякаго, сколько-нибудь замѣтнаго соперничества съ ученицей, и вмѣсто того, чтобы играть піесу, наполненную эффектами, выбрала простое адажіо Гайдна.

Г. Морвиль, нисколько не виноватый въ выборѣ Moise и неприсутствовавшій при исполненіи этой піесы, въ это время вошелъ въ залу, и изъ приличія, никто не говорилъ ему о неуспѣхѣ дочери. Поэтому г. Морвиль могъ вполнѣ предаться удовольствію, которое почувствовалъ онъ при первыхъ аккордахъ адажіо. Вскорѣ, всѣ слушатели раздѣлили съ нимъ это удовольствіе. Любители остановились въ дверяхъ, вытянувъ шеи; даже Жераръ, бывшій въ сосѣдней комнатѣ, покорился впечатлѣнію, произведенному на всѣхъ, и при безмолвіи, которое вдругъ возстановилось, жадно слушалъ жемчужныя ноты.

Прелесть этой музыки, исполненной смысла, понятной для каждаго, проникла въ сердце каждаго; плохіе знатоки музыки, которые до-сихъ-поръ били тактъ совершенно некстати, теперь изумлялись своему ритмическому инстинкту, и мѣрно покачивали головою. Всѣ удивились, найдя столько удовольствія въ такой простой вещи, и удивились еще болѣе, когда композиторъ остановился ровно тамъ, гдѣ кончалась его мысль, и не прибавилъ къ ней ни одной лишней ноты. Однакожъ слушатели еще не апплодировали, потому-что многіе ни за что не рѣшатся высказать свое одобреніе, пока не узнаютъ имени артиста. Впрочемъ, одобрительный шопотъ со всѣхъ сторонъ не позволялъ сомнѣваться объ успѣхѣ миссъ Мери.

Альфонсина, едва удерживая свою радость, обернулась къ подругамъ, и свѣтлое лицо ея какъ-будто говорило:

— Это еще не все; сейчасъ услышите!

Въ этотъ день г-жа Морвиль переходила отъ сожалѣнія къ сожалѣнію. Миссъ Мери торжествовала не только красотою: рѣдкій талантъ ея возбудилъ общій восторгъ — и этотъ восторгъ вызвала сама г-жа Морвиль, съ безразсудною гордостью приказавъ ей играть на фортепіано. Двойной успѣхъ жестоко поразилъ гордость матери Альфонсины, но ей должно было, молча, перенести досаду. Могла ли г-жа Морвиль упрекнуть свою учительницу въ томъ, что она исполнила ея приказаніе?

Благосклонность слушателей не пробудила честолюбія въ миссъ Мери, и она сыграла три вальса Бетховена, каждый не болѣе четырехъ строчекъ.

— Прелестно! вскричалъ Жераръ, по окончаніи перваго вальса, и подойдя къ двери, сказалъ г. Морвилю:

— Кто это, папенька, играетъ на фортепіано?

— Миссъ Мери, отвѣчалъ г. Морвиль, почти не оборачиваясь, потому-что миссъ Мери начала играть второй вальсъ.

Всѣ были очарованы непреодолимою прелестью звуковъ, и когда, взявъ послѣдній аккордъ, миссъ Мери встала изъ-за фортепіано, раздался залпъ апплодисментовъ, и многіе пошли поздравлять учительницу. Миссъ Мери смѣшалась; она была почти огорчена похвалами, понимая, что онѣ возбудятъ досаду въ г-жѣ Морвиль, на лицѣ которой выражалось видимое неудовольствіе, когда знакомыя говорили ей, одна перебивая другую:

— Правда ваша, мадамъ Морвиль: ваша учительница — жемчужина!

— Сокровище!

— Какъ вы счастливы, что можете располагать такою виртуозкой!

— А сколько она получаетъ жалованья?

Миссъ Мери хотѣла-было воспользоваться маленькимъ шумомъ и уйти изъ залы; но Альфонсина, радуясь успѣху учительницы болѣе, нежели радовалась бы своему собственному, подбѣжала къ миссъ Мери, поцѣловала, граціозно обняла руками ея талію и уронила голову къ ней на плечо: добрая дѣвушка совершенно забыла свою неудачу, и думала только о торжествѣ миссъ Мери. Между лицами, поздравлявшими учительницу, Бланкуръ особенно отличался разнообразіемъ и нѣжностью комплиментовъ.

Жераръ, покраснѣвъ, приблизился къ миссъ Мери, заранѣе придумывая, что бы ей сказать, какъ вдругъ замѣтилъ Бланкура, который разговаривалъ съ нею. Сердце Жерара сжалось; онъ мысленно назвалъ развязнаго франта фатомъ, и остановился печально, спрашивая у себя, сказать ли робкое привѣтствіе послѣ похвалъ, вѣроятно остроумныхъ, Бланкура, или показаться въ глазахъ миссъ Мери неучемъ, храпя принужденное молчаніе. Жераръ не зналъ, что дѣлать; къ-счастію, въ это время подошелъ къ нему слуга и сказалъ, что Альфонсина проситъ его принести вещь, которую она забыла на каминѣ, передъ часами.

Жераръ обрадовался случаю, и тотчасъ же ушелъ.

Изъ слушателей миссъ Мери, никто не былъ въ такомъ восхищеніи какъ г. Морвиль, потому-что онъ ни разу не слышалъ образцовыхъ произведеній, которыя она играла. Альфонсина замѣтила отца, стоявшаго поодоль, и протянула къ нему руку. Онъ подошелъ къ дочери, отдалъ съ своей стороны дань таланту учительницы, и уже хотѣлъ уйти, но Альфонсина остановила его, и сказала:

— Папаша, останься, ради Бога, на минутку.

Г. Морвиль ждалъ недолго.

— Папенька! вскричалъ Жераръ, держа въ рукѣ маленькую рамку и пробиваясь сквозь толпу: сестрица! какой прелестный сюрпризъ!

— Что такое? спросилъ г. Морвиль.

— Будто ты не знаешь? сказалъ Жераръ, подавая отцу картину.

— Портретѣ Альфонсины! вскричалъ г. Морйиль.

— Да, ея портретъ, и какъ прекрасно сдѣланъ! Альфонсина, живая Альфонсина!

— Въ-самомъ-дѣлѣ, сказалъ г. Морвиль, разсматривая портретъ, и потомъ прибавилъ:

— Я знаю только одного художника, который такъ удивительно пишетъ портреты.

— Кто же это? спросилъ Жераръ, пока портретѣ переходилъ изъ рукъ въ руки по группѣ, которая составилась вокругъ учительницы. — Ради Бога, папенька, скажи, кто написалъ этотъ Портретъ?

Альфонсина взяла учительницу за руку, сдѣлала Жерару маленькій реверансъ, и сказала, улыбнувшись:

— Вотъ кто!

— Миссъ Мери! вскричалъ Жераръ.

— Да, милостивый государь, отвѣчала Альфонсина.

И потомъ шепнула ему, но такъ, что молодая Ирландка могла слышать:

— Надѣюсь, что теперь вы не будете спрашивать у меня: «А развѣ умѣетъ рисовать твоя миссъ Мери»?

Учительница улыбнулась. Жераръ смѣшался, проговорилъ нѣсколько словъ въ свое оправданіе, поблагодарилъ миссъ Мери и нетерпѣливо взялъ портретъ изъ рукъ Бланкура, который обернулся къ нему спиною, и сказалъ учительницѣ:

— Если, мадмуазель, вы играете, какъ Малибранъ, то, по-крайней-мѣрѣ, не рисуйте какъ мадамъ Мирбель!… Клянусь, вы завладѣли всѣми совершенствами, и затмѣваете женщинъ, у которыхъ только одно достоинство — изумительная красота.

— Экой счастливецъ, этотъ Бланкуръ! подумалъ Жераръ, слушая пошлости неотразимаго франта: сейчасъ найдется, что сказать! А я-то какъ глупъ въ глазахъ миссъ Мери: не могъ придумать ничего въ похвалу ея таланту, даже не съумѣлъ поблагодарить за портретъ….

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

За концертомъ слѣдовалъ балъ. Г-жа Морвиль выписала оркестръ изъ Тура; множество танцоровъ спѣшили ангажировать миссъ Мери, и чрезвычайно удивились, не видя ея въ залахъ.

— Мадамъ Морвиль, сказала учительница, отведя ее въ дальній будуаръ: позвольте мнѣ удалиться. Я устала, не такъ здорова, а балъ продолжится до утра.

— Такъ вы не хотите остаться на балу? поспѣшно отвѣчала г-жа Морвиль, не стараясь скрыть пріятное удивленіе.

И прибавила ласковымъ голосомъ, который рѣзко противорѣчилъ прежнимъ жесткимъ словамъ:

— Какъ вамъ угодно, миссъ Мери. Но если вы спрашиваете моего согласія, то позвольте мнѣ дать его съ условіемъ.

— Съ какимъ же? скажите….

— Съ условіемъ, что вы забудете и простите мнѣ минутную вспыльчивость, которой я не могла преодолѣть, и которая, безъ сомнѣнія, васъ огорчила. Неуспѣхъ Альфонсины, можетъ-быть, извинитъ меня въ вашихъ глазахъ.

— Помилуйте…

— Я причиною этого неуспѣха, любезная миссъ Мери, и сознаюсь въ своей винѣ. Я поступила, какъ совершенная невѣжда, когда выбрала эту несчастную піесу и упрямо требовала, чтобы ее сыграла моя дочь. Предсказанія ваши сбылись. Несмотря на всѣ ваши старанія, на всѣ уроки, Альфонина доказала, что Moïse свыше ея силъ. У меня не достало даже здраваго смысла сознаться въ своемъ странномъ выборѣ; я забылась до того, что наговорила вамъ грубостей. Простите мнѣ, миссъ Мери…

— Ради Бога, не извиняйтесь. Я помню, какъ вы страдали отъ того, что Альфонсина, при всемъ желаніи угодить вамъ, не могла оправдать ваши ожиданія.

— Миссъ Мери! миссъ Мери! сказала Альфонсина, весело вбѣгая въ комнату: что это вы прячетесь? Васъ всѣ ищутъ; васъ хотятъ ангажировать, Богъ знаетъ, на сколько кадрилей…. и на первый вальсъ. Если балъ продолжится двое сутокъ, вы и то не успѣете исполнить желанія всѣхъ танцоровъ.

— Я большая эгоистка, моя милая, улыбаясь отвѣчала миссъ Мери: вы будете жертвою этой страсти къ танцамъ; я не охотница до баловъ, и маменька ваша позволяетъ мнѣ удалиться.

— Какъ, миссъ Мери! Вы не танцуете даже двухъ кадрилей?

— Ни одного.

— Ни одного? Нѣтъ, милая миссъ Мери, вы навѣрно не откажетесь отъ одного: Жераръ не смѣетъ ангажировать васъ; онъ признался, что боится васъ, и поручилъ мнѣ просить васъ.

— Хорошо, я согласна танцевать съ Жераромъ сколько угодно кадрилей.

— О, благодарю васъ, тысячу разъ благодарю, милая миссъ Мери! закричала дѣвушка, между-тѣмъ какъ г-жа Морвиль съ какимъ-то безпокойствомъ смотрѣла на учительницу. — Сейчасъ побѣгу сказать брату…. Какъ онъ обрадуется, бѣдняжка Жераръ!

— Одно слово, Альфонсина, сказала учительница, удержавъ ее за руку: обѣщаю кадриль, но только мы будемъ танцевать завтра, когда хотите. Прощайте, моя милая; веселитесь побольше.

И миссъ Мери скрылась, несмотря на убѣдительныя просьбы ученицы.

Молодая Ирландка угадала досаду г-жи Морвиль, которая боялась, чтобы на балу учительница еще разъ не затмила ея дочери. Оттого, когда миссъ Мери изъявила желаніе удалиться, г-жа Морвиль, женщина отъ природы добрая, чистосердечно извинилась въ своей минутной горячности.

Балъ продолжался до утра. Альфонсина веселилась, какъ дитя. Жераръ не танцовалъ и прогуливался, ночью, въ паркѣ. При восходѣ солнца, когда послѣдніе экипажи разъѣхались, Жераръ вздохнулъ свободнѣе.

— Слава Богу, разъѣхались! Только бы убрался подальше этотъ противный Бланкуръ! Самъ не знаю, почему я сталъ ненавидѣть этого человѣка.

III.

Балъ, данный въ замкѣ Морвиль, имѣлъ, по разнымъ личнымъ причинамъ, непріятныя послѣдствія для нѣкоторыхъ его обитателей, такъ-что они съ радостью опять вступили въ колею тихой семейной жизни.

Разъ утромъ, черезъ нѣсколько дней послѣ бала, г. Морвиль, находясь въ комнатѣ съ женою, сыномъ, дочерью и миссъ Мери, сказалъ г-жѣ Морвиль:

— Я взялъ Жерара домой на два года, для того, чтобы, до поступленія въ юридическій факультетъ, онъ докончилъ свое воспитаніе; одному ему работа наскучитъ; поэтому мы будемъ заниматься вмѣстѣ; то, что я успѣлъ забыть, я вспомню вмѣстѣ съ нимъ; успѣхи его будутъ для меня вдвое драгоцѣннѣе, какъ плодъ моихъ трудовъ. Жераръ совершенно согласенъ съ моими намѣреніями, и занятія будутъ для насъ гораздо пріятнѣе.

Г-жа Морвиль и Альфонсина обрадовались этому плану, надѣясь долѣе не разлучаться — одна съ сыномъ, другая съ братомъ. Г. Морвиль продолжалъ:

— Но я одинъ не въ состояніи исполнить эту обязанность. Конечно я могу руководить Жерара въ чтеніи классиковъ, могу даже вспомнить математику, которую проходилъ въ сенсирской школѣ, но я никогда не учился черченью. Жераръ тоже не имѣетъ большой склонности къ нему, и признался, что ему болѣе нравится живопись. Поэтому, миссъ Мери, сказалъ г. Морвиль, обращаясь прямо къ учительницѣ: намъ необходима ваша помощь. Позвольте Жерару присутствовать при урокахъ, которые вы будете давать его сестрѣ, и пользоваться вашими совѣтами.

Миссъ Мери изъявила согласіе наклоненіемъ головы. Альфонсина была въ восхищеніи, что нашла въ братѣ соперника и товарища по занятіямъ, и сказала:

— Тутъ недостаетъ еще одного условія.

— Какого?

— Чтобы Жераръ присутствовалъ также при урокахъ пѣнія, и своимъ баритономъ помогалъ намъ въ дуэтахъ и тріо.

Напрасно и говорить, что миссъ Мери съ обычною обязательностью уступила желанію Альфонсины.

Планъ ученія исполнялся съ строжайшею точностью; семейство жило въ совершенномъ согласіи; г-жа Морвиль, кажется, навсегда отказалась отъ припадковъ ревности, и даже просила учительницу давать совѣты Жерару, который иногда былъ скучень, впадалъ въ задумчивость, обнаруживалъ какой-то неровный характеръ.

Жераръ былъ очень послушенъ въ сношеніяхъ съ миссъ Мери, и дѣлалъ быстрые успѣхи въ музыкѣ и рисованьѣ; вообще, искусства правились ему болѣе, нежели классическія и литературныя занятія съ отцомъ.

Между счастливыми перемѣнами въ характерѣ Жерара, родители не могли не замѣтить, что изъ вспыльчиваго и шалуна онъ сдѣлался тихимъ и мечтательнымъ.

Это мечтательное настроеніе духа дошло до того, что онъ началъ писать стихи, и повѣрялъ свои опыты миссъ Мери. Онъ выбралъ Виргиліевскую форму, разговорную элегію, но не такую пастушескую, какъ классическіе образцы. Миссъ Мери не желала быть судьею, и совѣтовала автору показывать свои первые опыты отцу. Жераръ не противоречилъ учительницѣ, но только пересталъ писать элегіи. Однакожъ поэтъ попробовалъ рифмы надъ романсомъ и положилъ его на музыку. Миссъ Мери спѣла, по просьбѣ сочинителя, мелодію, не произнося словъ, и старательно исправила ошибки противъ гармоніи. Еще съ меньшею удачею написалъ Жераръ первую картину съ натуры. Разъ учительница замѣтила, что за урокомъ рисованья онъ частенько поднималъ на нее глаза, и что карандашъ его бѣгалъ по лоскутку бумаги, положенному на верхній край картона. Мери, отдавая Жерару поправленный рисунокъ, нечаянно уронила картонъ; вмѣстѣ съ картономъ полетѣли на полъ и всѣ лежавшія въ немъ бумаги. Альфонсина поспѣшила поднять ихъ прежде, нежели Жераръ успѣлъ встать съ мѣста, схватила одинъ лоскутокъ и весело закричала:

— Миссъ Мери, вашъ портретъ!

— Отдай, Альфонсина! сказалъ Жераръ, покраснѣвъ до ушей: отдай мнѣ эту бумажку. Ахъ, какая ты несносная!

Но портретъ уже лежалъ передъ глазами учительницы.

— Видно, что художникъ не хотѣлъ польстить, сказала Альфонсина, наклонившись черезъ плечо учительницы, въ то время какъ Жераръ, растерявшись, воротился на мѣсто.

— Портретъ хорошъ въ цѣломъ, отвѣчала миссъ Мери: но детали не очень тверды.

Учительница взяла карандашъ. При первой чертѣ, Альфонсина вскрикнула; миссъ Мери обернулась.

— Развѣ, милая Альфонсина, сказала она: вы не позволяете мнѣ сдѣлать въ эскизѣ мосьё Жерара исправленія, на которыя я имѣю право вдвойнѣ — какъ модель и, главное, какъ учительница рисованья?

Головной уборъ портрета и самый портретъ быстро измѣнились подъ легкимъ карандашомъ миссъ Мери. Альфонсина приложила руку къ губамъ, чтобы удержаться отъ смѣха; братъ ея не смѣлъ поднять глазъ.

Превращеніе кончилось.

— Удивительное сходство! вскричала Альфонсина. — Какъ двѣ капли воды!

И схвативъ бумажку, показала брату, крича ему подъ ухо:

— Пиволе! Настоящая Пиволе! Живая Пиволе! Посмотри, какъ величественно она выдумываетъ какую-то нелѣпость.

Жераръ отвернулся отъ портрета; дѣвушка схватила лоскутокъ и побѣжала изъ комнаты.

Послѣ урока, миссъ Мери уложила картоны, отнесла ихъ въ кабинетъ, и воротилась. Бѣдный Жераръ не трогался съ мѣста; крупныя слезы текли по его щекамъ; онъ былъ въ такомъ отчаяніи, чувствовалъ себя такъ униженнымъ, что миссъ Мери стало досадно на невинную шутку, и она сказала брату своей ученицы, дружески протянувъ ему руку:

— Помиримтесь, мосьё Жераръ. Чтобы загладить свою шутку, я завтра же начну снимать портретъ съ вашей маменьки, и подарю его вамъ въ pendant къ портрету Альфонсины. Можетъ-быть, за это вы простите мнѣ портретъ Пиволе.

— Ахъ, миссъ Мери, сказалъ Жераръ, взявъ руку учительницы: ахъ, миссъ Мери, какія вы добрыя!… еслибъ вы знали…. я нарисовалъ вашъ портретъ…. невольно….

— Какъ, мосьё Жераръ, смѣясь сказала дѣвушка: вы снимали съ меня портретъ невольно?…. Это, признаюсь, нѣсколько извиняетъ васъ.

И миссъ Мери ушла изъ залы, оставивъ въ ней одного Жерара.

Альфонсина унесла эскизъ, обратившійся въ Пиволе, чтобы показать его ключницѣ.

— Вотъ тебѣ! Смотри и восхищайся, сказала она кормилицѣ: довольна ли?

— Это вы рисовали, мамзель Альфонсина? сппосила Пиволе, съ удовольствіемъ разсматривая свое изображеніе. — Трудно судить о себѣ; но кажется, что портретъ очень похожъ.

— У меня еще нѣтъ такого таланта.

— Такъ это рисовалъ мосьё Жераръ?

— Онъ сдѣлалъ эскизъ, а сходство и жизнь придала этому портрету опытная рука миссъ Мери.

— Въ-самомъ-дѣлѣ? Такъ она удостоила снять и мой портретъ! отвѣчала Пиволе съ притворнымъ добродушіемъ…. Экая добренькая! Но доброе дѣло не остается безъ награды…. Подождите: поживемъ — увидимъ.

— Что это значить? У тебя эти два слова вѣчно вертятся на губахъ.

— Больше я ничего не могу сказать. Помните, какъ отдѣлалъ меня вашъ папенька, когда я сказала что лекарь не вылечитъ старухи Шено?

— Пиволе, я рѣшительно не узнаю тебя; съ нѣкотораго времени ты сдѣлалась такая скрытная, все молчишь.

— Погодите, барышня; поживемъ — увидимъ. Я сберегу портретъ, который сняла съ меня миссъ Мери; это заставитъ меня помнить объ ней. Я приколю его четырьмя булавками въ своей комнатѣ.

— Какъ! отвѣчала Альфонсина, помирая со смѣху: ты хочешь приколоть мою миссъ Мери четырьмя булавками?

— Совершенно такъ, барышня; тутъ мало четырехъ булавокъ: надо сто, тысячу, да вбить ихъ покрѣпче, по головку!

— Вотъ такъ! теперь ты настоящая Пиволе.

— Поживемъ — увидимъ, пробормотала ключница, покачивая головою.

Въ это время пришла миссъ Мери, позвать Альфонсину, и прервала разговоръ ея съ Пиволе. Когда онѣ удалились, ключница начала ворчать сквозь зубы:

— Да, да, прекрасная Англичанка! я колю булавками не одинъ портретъ, а тебя самое! Ты слишкомъ горда, не подаешь виду, что булавки мои колятъ тебя, ты жалуешься — а это мнѣ съ руки. Прежде всего, я заставила тебя самое прислуживать себѣ, постаралась, чтобы услуги Терезы сдѣлались тебѣ несносными…. Булавка! Ты любишь пить утромъ чай: я забываю положить сахару въ твою сахарницу…. Булавка! Жаку велѣно чистить твои полусапожки; я надрѣзаю ихъ кремнемъ у подошвы, ты не хочешь носить чиненые сапоги и покупаешь новые. Я разоряю тебя на обувь, прекрасная Англичанка!… Въ прошлый мѣсяцъ, ты сносила три пары полусапожекъ…. Булавка, опять булавка! Я уговорилась съ Маріанной, чтобъ она сушила твое бѣлье на шиповникѣ. Отъ этого, оно сквозитъ какъ рѣшето, и на прошлой недѣлѣ ты должна была купить полотна на дюжину рубашекъ. По скупости, ты сама ихъ скроила и шила ночью. Я узнала это по огаркамъ, и два дня сряду велѣла Жаку не ставить свѣчь въ твои подсвѣчники…. Хороши булавочки! За обѣдомъ, тебѣ подаютъ самый послѣдній кусокъ, и всякій разъ забываютъ подать тебѣ любимое блюдо…. Ты ни разу не попробовала пломъ-пудинга, отвратительнаго англійскаго рагу, которое господа мои велятъ готовить изъ угожденія тебѣ; а если барыня или баринъ замѣтятъ, что тебѣ не подано и спросятъ: «Какъ, миссъ Мери, вы не кушаете пуддинга?», ты не хочешь подать виду, что тебя обнесли, и отвѣчаешь съ гордостью: «Покорно благодарю, я сыта». А на самомъ дѣлѣ, у тебя текутъ слюнки, смотря какъ ѣдятъ другіе…. Вотъ каковы мои булавочки! Но это еще не все…. Поживемъ — увидимъ.

Пиволе нисколько не преувеличивала, перечисляя свои подвиги.

Послѣ пріѣзда въ замокъ Морвиль, миссъ Мери была жертвою тысячи мелочныхъ непріятностей, но переносила ихъ молча, изъ уваженія къ себѣ и изъ состраданія къ прислугѣ, которую выгнали бы изъ дому при первомъ словѣ. Миссъ Мери огорчало только то, что она должна была, для замѣна испорченныхъ вещей, входить въ расходы и безпрестанно тратить жалованье, которое она откладывала для своего семейства. Впрочемъ, она не писала ни слова объ этихъ низкихъ козняхъ ни роднымъ, ни Дугласу, боясь опечалить ихъ. Часто, по ночамъ, она глотала горькія слезы, но въ присутствіи г. и г-жи Морвиль или ихъ дочери всегда казалась спокойною и довольною.

Опасенія Генриха Дугласа сбылось отчасти. Онъ зналъ напередъ, какія тяжелыя испытанія ожидали молодую учительницу.

IV.

Въ началѣ сентября, мѣсяца черезъ три послѣ бала, даннаго въ замкѣ Морвиль, у г-жи Нуарфёль было назначено большое открытіе охоты, за которою слѣдовалъ балъ. Г-жа Морвиль была приглашена со всѣмъ семействомъ и съ миссъ Мери, перломъ домашнихъ учительницъ. По миссъ Мери не приняла приглашенія по двумъ причинамъ: во-первыхъ, чтобы не возбудить зависти въ г-жѣ Морвиль, оскорбленной успѣхомъ учительницы послѣ концерта, въ которомъ она играла поневолѣ, и во-вторыхъ потому, что ея здоровье было разстроено. Какъ ни пренебрегала дѣвушка мелкими непріятностями, булавочками, по выраженію Пиволе, однакожъ эти булавки нанесли ей тяжелую рану. Къ этому присоединилась тоска по родинѣ. Миссъ Мери казалось, что атмосфера вокругъ нея сгущается болѣе и болѣе съ каждымъ днемъ; она понимала, что положеніе ея дѣлалось двусмысленнымъ, и еслибъ миссъ Мери не видѣла необходимости держаться своего мѣста, для пособія семейству, она оставила бы замокъ Морвиль. Всѣ эти обстоятельства разстроили здоровье миссъ Мери, но она мужественно скрывала причину своихъ страданій, и отказалась отъ приглашенія г-жи Нуарфёль, сказавшись больною.

Г. Морвиль также отказался, ссылаясь на то, что ему необходимо спокойствіе и что онъ уже давно не охотится. Жераръ, какъ Нимвродъ еще неопытный, сказалъ, что ему гораздо пріятнѣе ходить на охоту въ имѣніи Морвиль, съ своими лѣсничими, и возвращаться домой съ дичью, нежели теряться въ толпѣ искусныхъ стрѣлковъ, возбуждать ихъ насмѣшки и лишать себя удовольствія. По-крайней-мѣрѣ этимъ отговорился Жераръ, чтобы не ѣхать къ г-жѣ Нуарфёль.

Условились, что г-жа Морвиль поѣдетъ одна, съ дочерью. При этомъ случаѣ, Альфонсина дѣлала первый выходъ въ свѣтъ; она спрашивала совѣтовъ у матери и миссъ Мери, и, за двѣ недѣли впередъ мечтала объ ожидавшихъ ее удовольствіяхъ.

Одно обстоятельство огорчало Альфонсину: миссъ Мери была нездорова; ея блѣдность и слабость безпокоили семейство Морвиль; но учительница увѣряла, что эта легкая болѣзнь скоро пройдетъ, и что семь дней отдыха, во-время отсутствія Альфонсины, непремѣнно поправятъ ея здоровье.

Альфонсина нѣжно поцѣловала учительницу и уѣхала съ матерью. Съ этой минуты, миссъ Мери не выходила изъ своей комнаты. Каждое утро, и по нѣскольку разъ въ день, г. Морвиль посылалъ узнавать объ ея здоровьѣ, и хотя она сначала отказывалась лечиться, однакожъ потомъ согласилась.

— Миссъ Мери, сказалъ докторъ Морвилю: больна неопасно, однакожъ у ней сильная лихорадка. Лихорадка эта возбуждаетъ безпокойство, особенно какъ симптомъ, потому-что ею начинаются многія болѣзни. Если же лихорадка пройдетъ, то болѣзнь не будетъ имѣть никакихъ послѣдствій.

Жераръ, получая извѣстіе о здоровьѣ миссъ Мери только отъ отца, выходилъ изъ дому утромъ, будто затѣмъ, чтобы охотиться, и возвращался вечеромъ съ пустою сумою. Отецъ и сынъ обѣдали вдвоемъ, оба скучные, задумчивые, не разговаривая, и только извѣстія доктора о положеніи больной нарушали это молчаніе. Послѣ обѣда, Жераръ жаловался на усталость, а г. Морвиль уходилъ въ свою комнату.

Дни проходили за днями. Здоровье миссъ Мери начинало возбуждать безпокойство въ докторѣ; онъ говорилъ, что болѣзнь можетъ перейти въ тифозную горячку. Дѣвушка написала въ постели записку г. Морвилю, умоляя его не извѣщать жену и дочь о ея положеніи и не отравлять удовольствій Альфонсины. Г. Морвиль исполнилъ желаніе миссъ Мери. Отъ времени до времени, Альфонсина писала къ брату, съ наивнымъ восторгомъ разсказывала ему объ увеселеніяхъ, и набрасывала ему портреты многихъ гостей, пріѣхавшихъ въ замокъ Нуарфёль. Вотъ что писала она въ одномъ изъ послѣднихъ писемъ:

"Между гостями мадамъ Нуарфёль, мамонькѣ особенно понравилась одна особа, уже знакомая тебѣ по репутаціи. Особа эта — господинъ. Онъ учился вмѣстѣ съ тобою; только онъ былъ въ старшемъ классѣ, а ты въ младшемъ. Не жди, чтобы я сказала, какъ его зовутъ: я играю въ мистификаціи даже съ незнакомцемъ, котораго, впрочемъ, ты скоро узнаешь, потому-что маменька пригласила его пріѣхать къ намъ погостить, чтобы вы возобновили знакомство. Намъ сказывали, что незнакомецъ уже съ годъ былъ погруженъ въ мрачное уныніе; я замѣтила въ немъ только задумчивость, которая рѣзко отдѣляется отъ шумной веселости другихъ гостей. Мнѣ нравится такая задумчивость! Господинъ этотъ предупредителенъ и любезенъ какъ нельзя болѣе, и я очень довольна, что маменька пригласила его погостить у насъ. Папаша узнаетъ объ этомъ приглашеніи изъ другаго письма, въ одно время съ тобою; но, умоляю тебя, не спрашивай папеньку объ имени, которое я отъ тебя скрываю. Папенькѣ приказано не говорить тебѣ ничего, и скрыть отъ тебя еще два очень важные секрета.

«Прощай; мнѣ хочется помучить твое любопытство. Еще два слова: въ письмѣ къ миссъ Мери, я забыла сказать, что мнѣ поручено наговорить ей тысячу комплиментовъ. Горжусь ими и посылаю ихъ, вмѣстѣ съ своею мыслью, доброй и прекрасной подругѣ, которая сдѣлала для меня занятія пріятными и доставила мнѣ годы счастія. Словомъ, скажи миссъ Мери, что я люблю ее, какъ всегда, отъ глубины сердца».

Съ тою же почтой, г. Морвиль получилъ слѣдующее письмо отъ жены:

"Надѣюсь мой другъ, что все исполнится, какъ мы желали. Я уже говорила тебѣ, въ послѣднемъ письмѣ, что мы поступили прекрасно, и если ничего не сбудется, то, по-крайней-мѣрѣ, мы не оскорбили самолюбія твоего стараго друга и его сына, отъ котораго я въ восхищеніи. Теодоръ Фавроль былъ со мною очень откровененъ, и мы поговорили обстоятельно, Вотъ что онъ сказалъ мнѣ:

" — Не скрываю, мадамъ Морвиль: цѣлый годъ я былъ одержимъ глубокою страстью, страстью столько же безумною, какъ несчастною и безполезною, потому-что особа, которая вселила въ меня эту страсть, не знала о ней. Въ то время, батюшка не разъ говорилъ мнѣ о женитьбѣ, но я постоянно отказывался, во-первыхъ, потому-что я былъ влюбленъ, а во-вторыхъ, мнѣ казалось, что честный человѣкъ не долженъ жениться, если у него сердце несвободно. Время и размышленіе показали мнѣ, что такая любовь — безумна; мало-по-малу она угасла, и отъ нея осталась только чрезвычайная усталость холостой жизни и пламенное желаніе насладиться тихими радостями семейства. Батюшка мой, замѣтивъ во мнѣ такое расположеніе, снова заговорилъ о своемъ намѣреніи женить меня на мадмуазель Морвиль. Я съ радостью ухватился за эту надежду, еслибы только могъ понравиться вашей дочери, въ достоинствахъ которой я нисколько не сомнѣвался. Дѣйствительность превзошла мои надежды, и я сочту счастливѣйшимъ тотъ день, когда буду имѣть честь вступить въ ваше семейство. Батюшка мой, согласно съ вами и г. Морвилемъ, полагалъ, что прежде нежели мадмуазель Альфонсина узнаетъ наше намѣреніе, надо чтобъ она увидѣла и узнала меня, не какъ искателя ея руки, но какъ человѣка посторонняго. Я понялъ такую утонченную осторожность и душевно благодаренъ вамъ, Меня пригласили къ нашей общей знакомой, г-жѣ Нуарфёль, собственно для этой встрѣчи. Дай Богъ, чтобъ она была мнѣ благопріятна!

"Я отвѣчала Фавролю, что онъ понравился Альфонсинѣ. Въ-самомъ-дѣлѣ, дѣвушка, до-сихъ-поръ недумавшая о платьѣ и прическѣ, теперь занимается туалетомъ; хочетъ знать, что думаетъ или говоритъ о ней Фавроль, и въ залѣ ищетъ его глазами. Словомъ, другъ мой, они — пара. Еще сегодня утромъ, Фавроль умолялъ меня сообщить наши виды Альфонсинѣ; увѣрялъ, что испытаніе было и такъ продолжительно, и что, какъ открытый искатель руки Альфонсины, онъ легче можетъ сблизиться съ нею, говорить ей прямо. Все это было высказано въ такихъ прекрасныхъ выраженіяхъ, такимъ убѣдительнымъ голосомъ, что, несмотря на обѣщаніе не давать слова безъ твоего согласія, я чуть не сказала Фавролю: да.

"Итакъ я жду съ слѣдующею почтой твоего позволенія, чтобы сказать это да, жду тѣмъ съ большимъ нетерпѣніемъ, что какая-то мадамъ Демазюръ, у которой есть взрослая дочка, закидываетъ сѣти на Фавроля, преслѣдуетъ его на всякомъ шагу, и такъ какъ дочь ея хорошенькая и вовсе неробка, то, я думаю, лучше высказать наши намѣренія открыто: это, по-крайней-мѣрѣ, будетъ уздечкой для мадамъ Демазюръ.

"Вотъ еще другое доказательство, что Фавроль нравится Альфонсинѣ. Ты знаешь, что она ни о комъ не скажетъ дурнаго, и однакожъ она говоритъ съ желчью о мадамъ Демазюръ и особенно объ ея дочери, которая очень любезничаетъ съ Фавролемъ, до того, что сегодня утромъ я застала Альфойсину въ слезахъ. Я спросила у ней, о чемъ она плачетъ; бѣдняжка отвѣчала, что у ней болитъ голова. Но это выдумка; я вспомнила, что вчера, когда хотѣли танцовать подъ фортепіано, дерзкая мамзель Демазюръ подошла къ Фавролю, который разговаривалъ съ нами, и сказала:

" — Вы забыли, мосьё Фавроль, обѣщаніе танцовать со мною первый кадриль?

Бѣдный Фавроль вынужденъ былъ сдаться на такую безстыдную аттаку, но шепнулъ мнѣ:

" — Повѣрьте, что еслибъ мнѣ хотѣлось танцовать, я ангажировалъ бы мадмуазель Альфонсину.

Бѣдняжка была весь вечеръ скучна до крайности. (Между нами сказать, она, кажется, будетъ очень ревнива). Повторяю, сегодня утромъ она плакала.

"Видишь, мой другъ, намъ надо рѣшиться поскорѣе. Нуарфёли умоляютъ меня погостить у нихъ еще нѣсколько дней. Съ своей стороны, я не вижу тутъ ничего неприличнаго, и мнѣ хотѣлось бы пробыть здѣсь по долѣе, чтобы мадамъ Демазюръ искусала себѣ ногти отъ зависти. И ей не стыдно посылать дочь ангажировать молодаго человѣка, который вовсе и не думалъ танцовать съ нею! Если же Фавроль будетъ объявленъ женихомъ, то всѣ возможныя Демазюръ взбѣсятся отъ зависти. Такъ имъ и слѣдуетъ, а я позабавлюсь ихъ бѣшенствомъ!

"Прощай, мой другъ; поцѣлуй Жерара, и отвѣчай съ слѣдующей почтой.

"Л. де-М".

«Я забыла спросить, поправляется-ли миссъ Мери, и сообщить тебѣ странную выдумку Альфонсины. Ты знаешь, что Фавроль былъ покровителемъ миссъ Мери во-время путешествія изъ Кале въ Парижъ, и она часто отзывалась о немъ съ уваженіемъ и благодарностью въ присутствіи Альфонсины. Знаешь, что вздумала наша милая дочка? Скрыть отъ Фавроля, что миссъ Мери у насъ учительницей, чтобы позабавиться ихъ неожиданной встрѣчей. Это — ребячество, на которое я нисколько не возражала, и даже дала за тебя слово Альфонсинѣ, что ты за-одно съ нами…. Ахъ, я забыла еще тайну! Я пригласила Фавроля провести у насъ нѣсколько дней. Альфонсина желаетъ, чтобы ты не говорилъ объ этомъ приглашеніи Жерару, и готовитъ ему сюрпризъ. Пожалуйста, скрой и эту тайну, и, главное, отвѣчай поскорѣе. Демазюры нестерпимы своими претензіями».

Г. Морвиль согласился на просьбу жены; она осталась у Нуарфёлей, и Фавроль былъ объявленъ женихомъ Альфонсины.

Миссъ Мери поправилась послѣ трудной болѣзни, когда г-жа Морвиль воротилась съ дочерью и Фавролемъ отъ Нуарфёлей.

Два сюрприза совершились разомъ.

Жераръ очень обрадовался, узнавъ въ женихѣ сестры школьнаго товарища, Фавроля, а этотъ остолбенѣлъ отъ удивленія, когда узналъ въ учительницѣ своей невѣсты ту самую дѣвицу, въ которую онъ такъ долго былъ влюбленъ безъ памяти.

V.

Широкая рѣчка, служившая сѣверною границей замка Морвиль, глубоко заслонялась берегами и омывала подошву довольно высокаго утеса, похожаго на натуральную стѣну, на вершинѣ которой былъ построенъ павильонъ, изъ нѣсколькихъ комнатъ. Семейство Морвиль иногда переселялось сюда на лѣтнее время, чтобы наслаждаться обширною и красивой панорамой.

Въ первыхъ числахъ февраля, видъ изъ павильона былъ унылый и однообразный: голыя деревья сливались черными купами на горизонтѣ, затянутомъ зимнимъ туманомъ; въ эту пору года павильонъ протапливали, и въ немъ частенько бывали посѣтители; но они отправлялись сюда не обществомъ, какъ люди, для которыхъ удовольствіе имѣетъ двойную цѣну, когда его раздѣляешь съ другими, но отдѣльно, и почти избѣгали другъ друга, приходя въ это убѣжище, въ которое вели двѣ лѣстницы, одна внутренняя, другая наружная; послѣдняя соединялась съ бельведеромъ.

Теодоръ Фавроль уже съ четверть часа сидѣлъ въ библіотекѣ, расположенной въ первомъ этажѣ. Послѣ долгой нерѣшимости, онъ написалъ записку, всталъ и отдалъ ее слугѣ, который ждалъ въ прихожей.

— Отнеси это письмо, сказалъ Фавроль, указывая на адресъ: я жду здѣсь отвѣта.

Лакей ушелъ. Фавроль повернулся, чтобы идти въ библіотеку, и встрѣтилъ брата Альфонсины.

На блѣдномъ и похудавшемъ лицѣ Жерара были видны слѣды неподдѣльной печали: это былъ уже молодой человѣкъ, начинавшій жизнь страданьями.

— Теодоръ, я ждалъ тебя, сказалъ онъ Фавролю.

— Ты ждалъ меня? Значитъ, сію минуту я слышалъ твои шаги на лѣстницѣ, которая ведетъ въ бельведеръ?

— Нѣтъ.

— Однакожъ я готовъ держать пари, что ты скрывалъ свое восхожденіе и шелъ на носкахъ охотничьихъ сапоговъ.

Жераръ протянулъ ногу, обутую въ простой сапогъ, и сказалъ:

— Вѣрно, кто-нибудь изъ прислуги шелъ въ бельведеръ.

— Все-равно, отвѣчалъ Фавроль: но если ты ждалъ меня съ четверть часа, отчего же ты не вошелъ сюда?

— Я слышалъ, что ты велѣлъ лакею ждать письма; я хотѣлъ говорить съ тобою наединѣ.

— Чортъ возьми! сказалъ Фавроль съ принужденною улыбкой: значитъ, дѣло важное?

— Очень важное.

И молодые люди пошли въ библіотеку, о трехъ окнахъ, обращенныхъ на поле. Въ углу висѣла длинная койка, на которой пріятно засыпаешь, покачиваясь, въ жаркіе лѣтніе дни; широкія и глубокія кресла, разставленныя тамъ и сямъ, манили къ чтенію или размышленіямъ. Въ этой комнатѣ, семейство Морвиль часто собиралось, въ счастливые дни, читать вмѣстѣ любимую книгу, или предаваться, послѣ прогулки, наслажденіямъ бесѣды.

Фавроль сѣлъ, у стола, на которомъ лежала раскрытая книга; Жераръ помѣстился неподалеку отъ жениха своей сестры, облокотился на столъ, положилъ голову на ладонь и молчалъ.

— Жераръ, я слушаю, сказалъ Фавроль.

— Въ концѣ осени, ты встрѣтилъ мою матушку и сестру у Нуарфёлей. Давнишнее желаніе моего отца и твоего осуществилось отчасти; ты просилъ руки моей сестры — и получилъ согласіи. Вскорѣ прошелъ слухъ, что Теодоръ Фавроль женится на дѣвицѣ Морвиль…. Все это, повторяю, случилось въ концѣ осени.

— Кчему эти воспоминанія?

— Выслушай. Матушка моя пригласила тебя, какъ жениха моей сестры, погостить у насъ въ замкѣ. Во-время оно, ты встрѣтился въ дорогѣ съ учительницей Альфонсины. Сестра, по шалости, хотѣла позабавиться удивленіемъ, которое произведетъ на тебя неожиданная встрѣча съ этой особой. Все наше семейство участвовало въ этомъ заговорѣ, и разъ утромъ, Альфонсина, смѣясь отъ души, представила васъ другъ другу за завтракомъ. Лицо твое измѣнилось, когда ты увидѣлъ учительницу….

— Значитъ, ты очень внимательно наблюдалъ меня? съ желчью перебилъ Фавроль.

Жераръ смѣшался отъ этого вопроса, однакожъ отвѣчалъ не поднимая глазъ:

— Сестра такъ часто говорила, что эта неожиданная встрѣча удивитъ тебя, что каждому любопытно было видѣть, какой эффектъ произведетъ двойное удивленіе.

— Въ такомъ случаѣ, ты не могъ не замѣтить, съ какимъ ледянымъ равнодушіемъ встрѣтила меня миссъ Мери?

— Я говорю не о миссъ Мери, возразилъ Жераръ, затрепетавъ при этомъ имени: я говорю о тебѣ, Теодоръ, и я видѣлъ какъ ты смѣшался въ присутствіи учительницы моей сестры.

— Жераръ! Это похоже на допросъ, допросъ тѣмъ болѣе странный, что я уже кончалъ курсъ, когда ты только-что начиналъ учиться латинскимъ склоненіямъ….

— Въ другое время, такія слова раздражили бы меня, задумчиво отвѣчалъ Жераръ: но теперь, признаюсь, сердце мое исполнено новыхъ, высокихъ чувствованій, которыя погасили во мнѣ ребяческое самолюбіе…. да, теперь меня не оскорбитъ твоя презрительная улыбка.

— Хорошо! сказалъ Фавроль, удивленный голосомъ Жерара: поговоримъ серьозпо.

— Я такъ и началъ съ первыхъ словъ. До твоего пріѣзда къ намъ, въ семействѣ пашемъ царствовали миръ и счастіе, а теперь… какая перемѣна! Батюшка мой ходитъ мрачный, убитый; Альфонсина не въ состояніи разсѣять его; онъ избѣгаетъ даже моего присутствія, и когда мы остаемся вдвоемъ, его упорное молчаніе обдаетъ меня холодомъ; матушку гложетъ тайная печаль; сестру невозможно узнать: съ каждымъ днемъ, она дѣлается блѣднѣе, слабѣе, молчаливѣе. Напрасно докторъ увѣряетъ, что въ болѣзненномъ состояніи Альфонсины нѣтъ ничего опаснаго: это состояніе безпокоитъ, ужасаетъ меня….

Фавроль прервалъ рѣчь и пошелъ отворить наружную дверь павильона, потому-что на лѣстницѣ послышались шаги. Дѣйствительно, въ комнату вошелъ слуга, тотъ самый, котораго онъ послалъ съ письмомъ. Фавроль вышелъ съ нимъ изъ библіотеки и заперъ за собою дверь.

— Ну, что моя записка? шепнулъ онъ, смотря на дверь: что моя записка?

— Я отдалъ ее, сударь.

— Какой отвѣтъ?

— Миссъ Мери будетъ здѣсь въ двѣнадцать часовъ.

— Здѣсь? въ павильонѣ?

— Точно такъ, сударь; она сказала: въ павильонѣ Утеса.

— Хорошо, ступай, и никому ни слова.

Фавроль воротился въ библіотеку.

Слуга выходя изъ павильона, сказалъ себѣ подъ носъ:

— Вотъ удивится-то мадамъ Пиволе, когда я разскажу ей дѣло!

Фавроль засталъ Жерара въ прежнемъ положеніи; только лицо молодаго человѣка сдѣлалось еще печальнѣе, нежели при началѣ разговора.

— Теодоръ, сказалъ ему Жераръ, не поднимая глазъ: если я спрошу у тебя, какое письмо ты такъ усердно скрываешь отъ меня, если спрошу во имя нашего общаго счастія — ты будешь отвѣчать?

— Нѣтъ! сухо возразилъ Фавроль.

Оба замолчали. Черезъ минуту, Жераръ сказалъ спокойнымъ голосомъ:

— Сейчасъ я говорилъ тебѣ о несчастій, которое тяготѣетъ надъ нашимъ семействомъ; говорилъ о печали, которая убиваетъ мою сестру.

— Откровенно говоря, Жераръ, отвѣчалъ Фавроль послѣ минутнаго размышленія: ты неудачно выбралъ день для своихъ увѣщаній, не хочу сказать — упрековъ: въ нихъ нѣтъ смысла.

— Я не выбиралъ этого дня, важно сказалъ Жераръ: нѣтъ, я не выбиралъ; я ждалъ, пока несчастіе моихъ родныхъ, вмѣстѣ съ моими собственными страданіями, переполнитъ мѣру, и тогда я сказалъ себѣ: «Пора»! Я просилъ тебя поговорить со мною и говорю тебѣ: ты причиною страданія тѣхъ, которые такъ дороги моему сердцу.

— Я?

— Ты?

— Тебѣ сказали это или отецъ, или мать….

— Ничего не сказали; я люблю ихъ и угадываю ихъ мысли.

— Ты ошибаешься.

— Не ошибаюсь. Отецъ мой, связанный тѣсною дружбой, съ твоимъ семействомъ, не смѣетъ, какъ и матушка, торопить тебя, назначить день такъ давно условленнаго союза. Еще менѣе рѣшатся они сказать: «все разрушено»! потому-что бѣдная сестра моя любитъ тебя…. любитъ тебя, къ-несчастію, страстно. Теперь отвѣчай: благородно ли откладывать твою женитьбу на неопредѣленный срокъ? Если ты рѣшился не жениться на Альфонсинѣ, то въ-правѣ ли ты оставаться здѣсь долѣе?

— Прекрати эти вопросы! вскричалъ Фавроль: не принуждай меня отвѣчать.

— Я не хочу ссориться, это только удалило бы меня отъ цѣли. Еще разъ, да или нѣтъ? Думаешь ты отказаться отъ брака, который наши родители считаютъ дѣломъ уже оконченнымъ?

— Я не перемѣнилъ своего желанія….

— Жениться на моей сестрѣ?

— Да.

— Когда же?

— Впослѣдствіи.

— Назначь время.

— Развѣ можно назначить день свадьбы, когда сестра твоя больна?

— Радость оживитъ ее.

— Дитя!

— Это не отвѣтъ; твоя нерѣшимость убиваетъ сестру; дай рѣшительный отвѣтъ, заставь Альфонсину вѣрить въ твои обѣщанія, и она поправится, будетъ счастлива.

— Хорошо; я уговорюсь съ твоимъ батюшкой, и мы назначимъ день.

— Хорошо; пойдемъ къ батюшкѣ.

— Только не сегодня.

— Почему?

— Потому-что не хочу.

— Отступаешь!

— Положимъ, отступаю! вскричалъ Фавроль, выведенный изъ терпѣнія настойчивостью Жерара. — Я былъ слишкомъ добръ, что слушалъ тебя! Ты думаешь меня дурачить? Развѣ я не вижу твоей настоящей мысли? Развѣ ты сталъ бы такъ жарко вступаться за сестру, еслибъ я сказалъ тебѣ: «не смотри на меня, какъ на соперника; я не думаю мѣшать твоей любви»? А, теперь ты молчишь, краснѣешь!

— Мнѣ не зачѣмъ молчать и краснѣть: будущность моя свободна.

— А развѣ я до такой степени связалъ свою независимость, что не могу воротить ее?

— Наконецъ ты сознаешься, что готовъ отказаться отъ моей сестры?

— А ты сознаешься, что вступился такъ изъ зависти?

— Это черезь-чуръ! вскричалъ Жераръ, покачнувшись на стулѣ.

Потомъ, ставъ прямо предъ Фавролемъ, который тоже всталъ, сказалъ ему:

— Долой маску! Теодоръ, ты любишь миссъ Мери!

— Да!

— Я также люблю ее!

— Тѣмъ хуже для тебя.

Дверь библіотеки вдругъ отворилась, и вошла миссъ Мери.

VI.

Молодые люди остолбенѣли, увидѣвъ миссъ Мери; но она подошла къ нимъ очень спокойно, отворила окно и сказала:

— Извините, господа: мадмуазель Альфонсина желала провести здѣсь нѣсколько минутъ, чтобы полюбоваться прекраснымъ днемъ.

Фавроль и Жераръ обмѣнялись выразительнымъ взглядомъ, боясь, не услышала ли учительница ихъ разговора, когда входила въ библіотеку; но въ словахъ и голосѣ дѣвушки не было замѣтно ни малѣйшаго безпокойства.

— Мосьё Фавроль, сказала она самымъ естественнымъ тономъ: сдѣлайте одолженіе, помогите мнѣ придвинуть диванъ къ окну; мадмуазель Морвиль хочетъ отдохнуть въ этомъ павильонѣ.

Пока Фавроль помогалъ миссъ Мери, она продолжала, обратясь къ Жерару:

— Сестрица ваша прогуливается по парку въ коляскѣ: бѣдняжка очень слаба, очень устала; постарайтесь ее разсѣять.

Жераръ, смотря на Фавроля, который молча укладывалъ на диванѣ подушки, не рѣшался оставить его даже на минуту наединѣ съ миссъ Мери. Учительница, замѣтивъ замѣшательство Жерара, сказала ему нѣжнымъ голосомъ:

— Такъ вамъ неугодно побыть съ Альфонсиной?

Жераръ побѣжалъ, но не заперъ дверей.

Едва только онъ скрылся изъ комнаты, Фавроль быстро приблизился къ миссъ Мери, и сказалъ ей шопотомъ, съ таинственнымъ видомъ:

— Я получилъ вашъ отвѣтъ, мадмуазель. И такъ, вы придете?

— Я даю только такія обѣщанія, которыя хочу сдержать, простодушно отвѣчала учительница.

— Вы придете въ полдень?

— Въ двѣнадцать часовъ, громко сказала миссъ Мери, и устремила на Фавроля твердый и свѣтлый взглядъ, заставившій его опустить глаза: а пока потрудитесь оставить меня здѣсь одну; скоро будетъ сюда мадмуазель Морвиль.

Фавроль, удивленный холоднымъ пріемомъ миссъ Мери, который, по его мнѣнію, не соотвѣтствовалъ условленному свиданію, поклонился, повторивъ въ-полголоса:

— Въ двѣнадцать часовъ

Въ эту минуту, вошла Пиволе, и сначала не замѣтивъ ни Фавроля, ни миссъ Мери, стоявшихъ у окна, быстро пошла къ дверямъ лѣстницы бельведера. Когда Фавроль выходилъ изъ комнаты, ключница обернулась и остановилась, какъ-будто удивленная, что застала постороннихъ въ библіотекѣ. Молодой человѣкъ уже спустился съ лѣстницы, по служанка все еще стояла на порогѣ, осматривая учительницу съ злобнымъ любопытствомъ.

— Мадмуазель Морвиль еще прогуливается? спросила миссъ Мери.

— Альфонсина? отвѣчала Пиволе отрывисто: Альфонсина плачетъ!

— Плачетъ! повторила миссъ Мери. — Что съ нею случилось?

— Случилось то… что она недолго будетъ плакать по вашей милости. Понимаете?

— Что это значитъ, мадамъ Пиволе?

— А вотъ мы потолкуемъ! вскричала ключница, не отвѣчая учительницѣ, и подошла къ ней такъ грозно, что миссъ Мери невольно отступила. Служанка воспользовалась этимъ, и сдѣлала еще шагъ впередъ.

Миссѣ Мери, сожалѣя, что уступила невольному страху, увидѣла на столѣ корзинку, которую она принесла, чтобы заняться вышиваньемъ, пока Альфонсина будетъ отдыхать на диванѣ; сѣла къ столу, взяла свертокъ кисеи, вышитой до половины, и, вдѣвая нитку, сказала ключницѣ, изумленной такимъ хладнокровіемъ:

— Въ чемъ дѣло, мадамъ Пиволе?

Кормилица Альфонсины, видя, что учительница, однимъ простымъ движеніемъ, обратила великую сцену въ обыкновенный разговоръ, совершенно сбилась съ толку; но спертый гнѣвъ разразился взрывомъ.

— Такъ вы думаете сказала она: что можно, ни съ того ни съ сего, пріѣхать изъ-за границы, съ какого-нибудь острова… не забудьте, возлюбленная, что вы островитянка, вбейте себѣ хорошенько въ голову!.. вы думаете, что можно въѣхать въ домъ, въ которомъ и не слыхали объ васъ; сидѣть возлѣ господъ, за столомъ, въ гостиной, вездѣ! Вы думаете, что можете отнять у меня ребенка, котораго я вскормила своимъ молокомъ, да, я! и что люди, которые служатъ двадцать лѣтъ, перенесутъ это равнодушно! Нѣтъ, прекрасная островитянка….

— Потрудитесь, мадамъ Пиволе, немного отодвинуться, сказала миссъ Мери съ невозмутимымъ спокойствіемъ: вы стойте у окна и загораживаете свѣтъ.

— Если я загораживаю свѣтъ, вскричала ключница, однакожъ повинуясь, по привычкѣ, миссъ Мери и становясь къ сторонѣ: если я загораживаю свѣтъ, то есть островитянки, которыя загораживаютъ свое поведеніе, прикидываются невинностью, а сами заводятъ возлюбленныхъ въ Индіи! Э, ге! Правда, оно и удобнѣе, и не стѣсняетъ тѣхъ, которымъ вздумается занять мѣсто этихъ возлюбленныхъ… уѣхавшихъ въ Индію!

Миссъ Мери не отвѣчала на эту грубость, но сердце ея сжалось, когда она услышала, что такъ позорятъ чистое, благородное чувство, единственное ея утѣшеніе во дни испытаній. Слезы покатились у ней изъ глазъ, и она хотѣла-было уступить Пиволе и пойти къ Альфонсинѣ; но остановленная собственнымъ достоинстомъ, учительница осталась въ павильонѣ, и продолжала вышивать, хотя иголка дрожала въ ея рукѣ.

Ключница, раздраженная презрительнымъ спокойствіемъ миссъ Мери, которую она надѣялась оскорбить, продолжала еще съ большею желчью:

— Но такъ-какъ индѣйскій возлюбленный далеко, то островитянки ищутъ возлюбленныхъ поближе, подъ рукою…

Миссъ Мери пошатнулась, но едва встала она со стула, ноги ея подкосились, и безумная женщина, радуясь успѣху пустой клеветы, сказала съ злою улыбкой:

— Ну, что съ вами дѣлается, прекрасная островитянка? Кажется, вамъ дурно?

— Посмотрите, пожалуйста, не уронила ли я катушку бумаги, отвѣчала дѣвушка кроткимъ голосомъ, превозмогая душевное волненіе.

Пиволе, повинуясь по привычкѣ, наклонилась искать катушку подъ столомъ, но тотчасъ же встала.

— Да что я за дура! вскричала она: развѣ я ваша служанка? Нѣтъ, нѣтъ, а вотъ ты будешь моей служанкой, потому-что я знаю всѣ твои секреты…. Хороши секреты! Начнемъ считать, островитянка: во-первыхъ, возлюбленный изъ Индіи, во-вторыхъ, г. Морвиль; въ-третьихъ, бѣдняжка Жераръ, вѣчетвертыхъ… да, у тебя есть и четвертый!… его зовутъ Фавроль, котораго ты отнимаешь у моей бѣдняжки, Альфонсины…. Нѣтъ, Пиволе не вытерпитъ!…

— И ты осмѣлилась сказать это, презрѣнная! закричалъ голосъ, дрожавшій отъ гнѣва.

Ключница обернулась и увидѣла Жерара, который, входя, услышалъ послѣднія грубости Пиволе. Молодой человѣкъ хотѣлъ разразиться выговорами, но учительница укротила гнѣвъ Жерара благороднымъ движеніемъ руки, и потомъ сказала ему:

— Вы оставили сестрицу, Жераръ?

— Да, миссъ Мери; кажется, прогулка утомила ее; притомъ Альфонсина такъ молчалива и печальна, что я не хотѣлъ оставаться съ нею одинъ; въ настоящую минуту, я не чувствую въ себѣ способности развлекать. Я пришелъ просить васъ пойти со мною къ сеетрѣ.

Миссъ Мери обрадовалась этому приглашенію. Такимъ-образомъ, она спасла свое достоинство, не подавая виду, что бѣжитъ отъ нелѣпыхъ обвиненій, и, взявъ Жерара подъ руку, скорыми шагами вышла изъ павильона.

— Ступай, ступай себѣ прекрасная островитянка, сказала кормилица, провожая миссъ Мери глазами: долго будетъ идти кровь отъ булавочекъ, которыя воткнула я тебѣ прямо въ сердце! А, ты хочешь отнять у меня Альфонсину! Подожди еще не кончено: это только начало.

И подойдя къ дверямъ павильона, она прибавила:

— Дурень Шено, вѣрно, пришелъ сюда. Хорошо, что островитянка и Жераръ убрались во-время.

Пиволе осторожно отперла дверь и кликнула:

— Шено! любезный Шено!

При этомъ имени раздался на лѣстницѣ стукъ деревянныхъ сапоговъ, и показался старикъ, одѣтый пастухомъ, съ длинною палкою. На лицѣ его отражалось совершенное отсутствіе смысла. Старикъ вытаращилъ глаза на Пиволе съ видомъ глубочайшаго уваженія.

— Теперь настало время, почтеннѣйшій Шено, торжественно сказала ключница: не должно отступать.

— Не должно, мадамъ Пиволе.

— Я велѣла тебѣ придти сюда, чтобы хорошенько уговориться…. Время дорого; я не знала, что придутъ въ павильонъ. Ты очень хорошо сдѣлалъ, что поднялся на бельведеръ, когда услышалъ что идутъ.

— Точно такъ, мадамъ Пиволе, я побѣжалъ наверхъ, когда увидѣлъ, что идутъ сюда.

Мадамъ Пиволе услышала стукъ экипажа, и живо сказала пастуху, указывая на дверь, въ которую онъ вошелъ:

— Скорѣе, Шено, скорѣе бѣги съ этой маленькой лѣстницы. Я пришлю къ тебѣ Робена.

— Слушаю!

Черезъ нѣсколько секундъ въ библіотеку вошла Альфонсина.

VII.

Альфонсина вошла въ библіотеку, поддерживаемая съ одной стороны учительницей, съ другой Жераромъ. Бѣдную дѣвушку невозможно было узнать: чорные глаза ея, сверкавшіе лихорадочнымъ блескомъ, казались еще больше на блѣдномъ матовомъ лицѣ, исхудавшемъ отъ болѣзни, Альфонсина сѣла къ окну на диванъ, потомъ протянулась на немъ, положила голову на подушки, и закрыла глаза, даже не взглянувъ на пейзажъ, который разстился по ту сторону рѣки.

— Хорошо ли вамъ такъ, Альфонсина? прибавила миссъ Мери.

— Не надо ли тебѣ чего-нибудь, сестрица? спросилъ Жераръ.

Альфонсина молчала.

— Если хочешь, мы воротимся въ паркъ? продолжалъ братъ.

— Нѣтъ, я лучше останусь здѣсь, наконецъ произнесла Альфонсина слабымъ голосомъ.

— Не отослать ли, сестрица, коляску? Она воротится за тобою черезъ два часа.

— Нѣтъ, отвѣчала дѣвушка, обернувшись лицомъ къ спинкѣ дивана.

И потомъ сказала въ какой-то нетерпѣливой лихорадочной нерѣшимости:

— Отошли экипажъ, я пойду пѣшкомъ.

Жераръ пошелъ къ дверямъ, но сестра воротила его:

— Нѣтъ, нѣтъ, пусть лучше останется коляска… я слишкомъ слаба, не могу ходить.

Три свидѣтеля этихъ болѣзненныхъ капризовъ не говорили ни слова. Спустя секунду, Альфонсина сказала:

— Я хочу остаться одна.

Жераръ печально удалился; Пиволе пошла вслѣдъ за нимъ, нѣжно взглянувъ на Альфонсину и бросивъ на миссъ Мери взглядъ торжествующей злобы. Учительница осталась одна съ больною. Альфонсина какъ-будто успокоилась; вѣки ея смежились, дыханье сдѣлалось правильнѣе; она, казалось, уступала сну, навѣянному прогулкой. Миссъ Мери стояла, опершись рукою на диванъ, и наклонилась, чтобы поцѣловать Альфонсину; но дѣвушка быстро отвернулась и сказала отрывисто:

— Я не сплю!

Потомъ, она снова закрыла глаза.

— Вы не спите, Альфонсина? спросила удивленная миссъ Мери: вы чувствовали, что я хотѣла васъ поцѣловать и отвернулись.

— Да, сухо отвѣчала дѣвушка, не раскрывая глазъ и не перемѣняя положенія: да я захотѣла отвернуться отъ васъ.

— За что же вы отвергаете мои ласки?

— Я не люблю васъ.

— Что вы говорите? вскричала миссъ Мери, не вѣря своимъ ушамъ: вы не любите меня?

— Нѣтъ.

— За что же? съ какого времени? Еще сегодня утромъ вы такъ искренно благодарили меня за мои попеченія.

— Утромъ я не знала того, что знаю теперь.

— Что же вы узнали, дитя мое?

— Не называйте меня такъ… мнѣ дурно отъ этихъ словъ.

— Альфонсина! Ради Бога скажите, что за причина такой перемѣны?

— И вы еще спрашиваете?

— Спрашиваю, скрестя руки! Ради Бога, не отвѣчайте мнѣ съ закрытыми глазами; можно подумать, что вамъ страшно меня видѣть.

— Потому-то я и закрываю глаза, что боюсь видѣть васъ.

— Боитесь, Альфонсина? Подумайте, что вы говорите, отвѣчала миссъ Мери съ изумленіемъ.

И потомъ прибавила почти шопотомъ:

— Бѣдняжка! лихорадка помутила въ ней разсудокъ.

— О, я въ полномъ разсудкѣ, сказала Альфонсина, слыша слова учительницы: да, къ-несчастію, я въ полномъ разсудкѣ.

— Въ такомъ случаѣ, Альфонсинэ, ради самаго Неба говорите прямо! Вы терзаете меня! Что съ вами?

— Что?… Я ревную!

И сказавъ это слово, вырвавшееся изъ груди какъ раздирающій вздохъ, дѣвушка быстро приподнялась на диванѣ, и устремила глаза на учительницу.

Миссъ Мери, испуганная этимъ неожиданнымъ движеніемъ, отступила назадъ и вскрикнула горестно:

— Вы, Альфонсина, ревнуете ко мнѣ!

— Да, ревную! Фавроль любитъ васъ. Сегодня утромъ, онъ писалъ вамъ и вы назначили свиданіе… здѣсь. Мнѣ сказала Пиволе. Она видѣла, какъ слуга принесъ вамъ письмо отъ Фавроля. Докажете, что это ложь.

— Я никогда не лгу, Альфонсина, кротко отвѣчала миссъ Мери: Фавроль писалъ мнѣ сегодня утромъ и я назначила ему свиданіе въ этомъ павильонѣ.

— Вотъ видите! проговорила дѣвушка, заливаясь слезами: онъ любитъ васъ и вы его любите!

— Бѣдное дитя! Теперь я понимаю все, сказала про себя миссъ Мери. — Господи, прости мнѣ, что свои горести помѣшали мнѣ узнать причину страданій этого любимаго и невиннаго существа.

И, ставъ на колѣни передъ Альфонсиной, которая все еще не отнимала рукъ отъ лица, смоченнаго слезами, сказала:

— Дитя мое, выслушайте меня!

— Нѣтъ, оставьте меня; я сказала, что боюсь васъ… Я не хочу видѣть васъ, проговорила Альфонсина, будучи не въ силахъ удержать рыданій. — И вы такъ обманули меня… надѣлали столько зла мнѣ, которая васъ такъ любила!.. Ахъ, зачѣмъ вы пріѣхали во Францію?… Не даромъ маменька не хотѣла, чтобъ вы пріѣхали къ намъ!… Проклинаю тотъ день, когда бы вступили въ нашъ домъ.

— Не говорите этого Альфонсина; вы лишите меня мужества, которое мнѣ теперь необходимо, потому-что долгъ, который слѣдуетъ мнѣ исполнить, труднѣе нежели я думала. Горесть, которую вы до-сихъ-поръ таили въ себѣ, наконецъ обнаружилась; въ первомъ порывѣ, она была несправедлива и ужасна. Ахъ, бѣдное дитя, вы очень огорчили меня!

И слезы вырвались изъ глазъ миссъ Мери.

— А я-то, развѣ я не мучусь? отвѣчала Альфонсинэ, заливаясь слезами.

— Да, вы страдаете болѣзнью, странною въ ваши лѣта, и оттого вы такъ несправедливо обвинили меня. Но, моя милая, вы вскорѣ узнаете несправедливость своихъ подозрѣній, и уничтожить ихъ — будетъ моимъ послѣднимъ долгомъ….

Неожиданный приходъ Жерара прервалъ слова миссъ Мери.

Онъ вошелъ медленно и въ нерѣшимости остановился на порогѣ; потомъ превозмогъ себя, и приблизился къ двумъ дѣвушкамъ.

Учительница, пораженная выраженіемъ лица молодаго человѣка, спрашивала его взоромъ. Съ минуту Жераръ молчалъ; щеки его, поблѣднѣвшія отъ печали, вдругъ вспыхнули, и онъ сказалъ сестрѣ взволнованнымъ голосомъ, не смѣя поднять глаза на учительницу:

— Альфонсина, ты хотѣла остаться одна съ миссъ Мери; я не рѣшался придти къ тебѣ; но сознаюсь, я теряю мужество, на мнѣ тяготѣетъ тайна — источникъ несчастія моей жизни. Я могъ бы открыть эту тайну миссъ Мери, когда мы бывали вдвоемъ, но я разсудилъ, что лучше высказать ее прямо…. при тебѣ…. Можетъ-быть, миссъ Мери оцѣнитъ ее; притомъ она любитъ тебя, и надѣюсь, по этой любви, выслушаетъ, не сердясь, меня, твоего брата.

Когда Жераръ заговорилъ о любви миссъ Мери, Альфонсина задрожала, горько улыбнулась, и поворотилась на другую сторону, чтобы скрыть свои слезы; между-тѣмъ какъ учительница смотрѣла съ возрастающимъ удивленіемъ на молодаго человѣка.

— Объяснитесь, Жераръ, сказала она: какую хотите вы повѣрить мнѣ тайну?

Братъ Альфонсины снова покраснѣлъ; въ лицѣ его выразилась глубокая тоска; онъ хотѣлъ говорить, но волненіе чувствъ заглушало слова; глаза его наполнились слезами; онъ упалъ на колѣни у дивана, на которомъ отдыхала Альфонсина, поцѣловалъ ее, прижался лицомъ къ ея груди, и проговорилъ голосомъ, прерываемымъ слезами:

— Сестра, добрая моя сестра…. умоляю тебя…. скажи миссъ Мери…. что я ее люблю!

— Ты! вскричала дѣвушка съ горестнымъ изумленіемъ.

И обвивъ брата руками, она произнесла сквозь рыданья:

— Бѣдный братъ!… Мы оба несчастны!…

Братъ и сестра, упавъ лицомъ одинъ на грудь другаго, судорожно обнялись и молча заплакали; Жераръ былъ въ испугѣ, какъ-будто онъ совершилъ преступленіе; Альфонсина видѣла въ любви брата источникъ новыхъ несчастій.

Миссъ Мери, глубоко растроганная нѣжностью и благородствомъ Жерара, полагавшаго свою робкую и чистую любовь подъ защиту невинности Альфонсины, съ участіемъ смотрѣла на брата и сестру, думая только о томъ, какъ бы вылечить одного — отъ безумной любви, другую — отъ безумной ревности.

Жераръ, чувствуя, что по щекамъ его текутъ жгучія слезы Альфонсины, поднялъ голову и сказалъ:

— Ты плачешь? Тебѣ жаль меня?

— Да, бѣдный братъ! отвѣчала дѣвушка: да, потому-что ты не знаешь той, которую любишь…. Она здѣсь на горе всѣмъ намъ!

— Всѣмъ! повторилъ Жераръ, схвативъ сестру за руку: Альфонсина, что ты говоришь? Она, миссъ Мери, геній доброты?

— Миссъ Мери, рыдая отвѣчала дѣвушка: да, миссъ Мери…. геній доброты! Ты не знаешь, что….

Учительница слегка приложила руку къ губамъ Альфонсины, и сказала почти умоляющимъ голосомъ:

— Умоляю васъ, дитя мое, ни слова болѣе; послѣ вы раскаетесь въ своихъ подозрѣніяхъ. Ради Бога, выслушайте меня, и вы также, Жераръ. Мы все трое находимся въ какомъ-то двусмысленномъ положеніи; взглянемъ прямо на истину, и тогда мы снова будемъ уважать другъ друга, и будемъ снова чувствовать взаимную привязанность, которой ничто не нарушитъ, если мы объяснимся откровенно….

Миссъ Мери взяла за руки Жерара и сестру его, не смотря на ея сопротивленіе, и продолжала:

— И такъ, поговоримъ откровенно. Я — почти старая дѣвушка, прибавила она, грустно улыбнувшись: вы, Жераръ, уже молодой человѣкъ, и Альфонсина вскорѣ сдѣлается женщиной, потому-что она выйдетъ за-мужъ.

При этомъ намекѣ на разрушенныя надежды, сестра Жерара, не поднимая глазъ на миссъ Мери, содрогнулась.

— Объяснимся безъ оговорокъ, продолжала учительница: выскажемъ даже то, что могло бы огорчить насъ; по-крайней-мѣрѣ, мы узнаемъ, чего держаться. Хотите, Альфонсина?

— Зачѣмъ? отвѣчала дѣвушка.

— Я, съ своей стороны, обѣщаю не произносить ни слова, которое обнаружило бы или скрыло мою мысль, сказалъ Жераръ, утирая слезы, и съ боязнью ждалъ вопроса миссъ Мери.

— Скажите, Жераръ, спросила учительница: старалась ли я привлечь васъ къ себѣ, когда вы пріѣхали сюда изъ Парижа?

— Я не говорилъ этого, миссъ Мери, отвѣчалъ удивленный Жераръ.

— Я не обвиняю васъ, я только спрашиваю: завлекала я васъ?

— Никогда!

— Старалась ли я пріобрѣсти ваше расположеніе, лаская ваше самолюбіе?

— Напротивъ, миссъ Мери, я видѣлъ, что, согласно съ желаніемъ батюшки, вы всегда дѣлали мнѣ выговоръ, когда я поступалъ дурно, и хвалили меня за хорошее. Иногда, вы были даже очень строги ко мнѣ.

— Еще вопросъ. Послѣ расположенія своего къ вамъ, развѣ я перемѣнила вдругъ свое обращеніе, и возбудила въ васъ печаль или досаду?

— Конечно, нѣтъ, миссъ Мери; часто, я отдалялся отъ васъ, потому-что вы были окружены лицами, которыхъ присутствіе огорчало меня. Но когда я возвращался къ вамъ, вы встрѣчали меня всегда одинаково; вы, кажется, и не подозрѣвали причинъ, которыя удаляли меня отъ васъ или приближали къ вамъ. Признаюсь, эта самая ровность и возбуждала во мнѣ живѣйшую печаль.

— И такъ, Жераръ, вы не обвиняете меня въ кокетствѣ? Вы сознаетесь, что я не старалась возбуждать въ васъ любовь, въ которой вы признались вашей сестрѣ? Не правда ли, вы согласитесь, что я невиновата въ любви, которая заставила васъ страдать?

— Увы, миссъ Мери! Вы невиноваты въ томъ, что я васъ люблю.

— Любезная Альфонсина, продолжала миссъ Мери, обратясь къ дѣвушкѣ, которая неподвижно присутствовала при этомъ допросѣ, еще не догадываясь, до чего хотѣла учительница довести Жерара: какъ вы думаете, по правдѣ ли отвѣчалъ вашъ братъ? Раздѣляете ли вы его мысли обо мнѣ?

— Кажется… да, нерѣшительно отвѣчала Альфонсина.

— Теперь, мосьё Жераръ, поговоримъ со всею откровенностью, сказала миссъ Мери. — Не будемъ закрывать глазъ передъ истиной, какъ бы ни была она тяжела…. Вы любите меня!… На что же вы надѣялись?

— Вы слышали, миссъ Мери, сію минуту, какъ я умолялъ сестру сказать вамъ, что люблю васъ…. Можете ли вы подозрѣвать во мнѣ дурныя мысли?

— Я вѣрю вамъ. Жераръ. Въ такомъ случаѣ, на что же вы надѣялись?

— На что? повторилъ Жераръ, остолбенѣвъ отъ этого вопроса.

И обратясь къ сестрѣ, сказалъ:

— Ты слышала, Альфонсина? миссъ Мери спрашиваетъ, на что я надѣялся?

Жераръ замолчалъ, и потомъ отвѣчалъ дрожащимъ голосомъ:

— Я надѣялся, миссъ Мери, жениться на васъ, провести жизнь съ вами и сестрою….

— Желаніе это дѣлаетъ мнѣ честь, мосьё Жераръ, потому-что оно родилось изъ чистаго и благороднаго чувства. Но подумали ль вы, что мнѣ уже двадцать шесть лѣтъ, да, ровно двадцать шесть!… Я почти старая дѣвушка, прибавила миссъ Мери съ прелестною улыбкой. — И притомъ, вспомните, Жераръ, что будучи приглашена сюда въ домъ, чтобы подѣлиться своими знаніями съ вашею сестрицей, я обманула бы довѣріе вашихъ родителей, еслибъ согласилась на ваше предложеніе. Я покинула свою родину, оставила всѣхъ, кого люблю, чтобы помогать имъ своимъ трудомъ, и ворочусь домой съ состояніемъ, которымъ я обязана единственно безумной страсти!… Подумайте, Жераръ….

— Значитъ, вы не любите меня, миссъ Мери, вы никогда не полюбите меня! вскричалъ Жераръ. Что же сдѣлается со мною?

— Я хочу, чтобъ вы сдѣлались…. или, вѣрнѣе, остались моимъ другомъ, и надѣюсь, что вы помянете меня добрымъ словомъ, потому-что я оставляю здѣшній домъ. Я ѣду….

— Вы…. миссъ Мери…. вы ѣдете! вскричали разомъ Жераръ и Альфонсина, одинъ съ отчаяніемъ, другая съ удивленіемъ и невольною радостью, потому-что она видѣла въ отъѣздѣ миссъ Мери отъѣздъ своей соперницы.

— Бѣдное дитя! сказала учительница, взявъ ее за руку: какъ жестоко вы страдали! Одна вѣсть о моемъ отъѣздѣ уже успокоиваетъ васъ….

Затѣмъ, обратясь къ Жерару, миссъ Мери сказала съ невыразимою прелестью:

— Вы любите меня, мой другъ? Не правда ли? Спросите же у своего добраго и нѣжнаго сердца, и скажите, станете ли вы сожалѣть о томъ, что я найду счастіе въ кругу своего семейства?

Слова «мой другъ» нѣсколько утѣшили Жерара; но Альфонсина еще не вѣрила учительницѣ, и устремивъ на нее проницательные глаза, машинально повторила:

— Такъ вы въ-самомъ-дѣлѣ уѣзжаете?

— Должность моя оканчивается очень естественно вашимъ замужствомъ, отвѣчала миссъ Мери.

Жераръ сомнительно покачалъ головою.

— Но вы знаете, что этотъ бракъ невозможенъ, прошептала Альфонсина.

— Я думаю совершенно иначе, дитя мое; но что бы ни случилось, я ѣду непремѣнно.

Эти слова разсѣяли послѣднее сомнѣніе Альфонсины; потомъ, подъ вліяніемъ новой, страшной мысли, она оттолкнула руку учительницы и закричала, заливаясь слезами:

— Если вы уѣдете, Фавроль тоже поѣдетъ за вами; это вамъ хорошо извѣстно…. И мой братъ, бѣдняжка братъ мой, умретъ съ тоски!

— Нѣтъ, Фавроль не поѣдетъ за мною, отвѣчала учительница нѣжнымъ и трогательнымъ голосомъ: нѣтъ, братъ вашъ не умретъ съ тоски. Мнѣ извѣстно его благородное сердце и здравый умъ, и я увѣрена, что онъ откажется отъ невозможнаго; да, потому-что кромѣ причинъ, о которыхъ я сейчасъ сказала вашему брату, у меня есть еще одна, самая рѣшительная.

— Что это значитъ? вскричали въ одинъ голосъ Жераръ и Альфонсина: объяснитесь, миссъ Мери.

— Разница въ лѣтахъ и важность моихъ обязанностей, любезная Альфонсина, до-сихъ-поръ заставляли меня говорить съ осторожностью, хотя многое мнѣ пріятно было бы повѣрить вашему сердцу. Теперь, мое дитя, вы возмужали отъ горестей; власть моя надъ вами кончается; вы перестаете быть моею ученицей…. Хотите ли вы быть моею подругой?

— Я! вскричала Альфонсина, еще недовѣрчиво, но уже начиная уступать прелести любимаго голоса. — Хочу ли я быть вашею подругой?

— Да, любезныя дѣти, продолжала миссъ Мери, смотря то на Жерара, то на Альфонсину: теперь я могу повѣрить вамъ тайну, о которой до-сихъ-поръ должна была молчать.

— Какая же это тайна? спросила Альфонсина, и глаза ея сверкнули нетерпѣньемъ.

Миссъ Мери наклонилась къ брату и сестрѣ, опустила глаза, покраснѣла и сказала почти шопотомъ:

— И я то же…. люблю.

Жераръ закрылъ лицо руками, чтобы скрыть душевное волненіе, потому-что однимъ этимъ словомъ миссъ Мери разрушила всѣ его надежды; но Альфонсина задрожала и вскрикнула, сжавъ руки миссъ Мери:

— Вы любите Фавроля?

— Нѣтъ! отвѣчала учительница, смотря въ глаза Альфонсинѣ: нѣтъ, я люблю не Фавроля!

Сомнѣнія Альфонсины разсѣялись; она обняла миссъ Мери и осыпала ея слезами и поцѣлуями.

Жераръ, приподнявъ голову и стараясь подавить глубокую горесть, сказалъ робко, глухимъ голосомъ:

— Миссъ Мери, умоляю васъ…. только одно слово!… Вы любите….

Слезы прервали его слова.

— А давно…. вы любите?

— До отъѣзда изъ Ирландіи, отвѣчала миссъ Мери: я была обручена съ тѣмъ, кого люблю; родители мои благословили насъ обоихъ.

— Бѣдный братъ! сказала Альфонсина, обнимая Жерара: не унывай; миссъ Мери любила прежде, нежели узнала тебя.

— Правда твоя, сестра: у меня достанетъ твердости, отвѣчалъ молодой человѣкъ, обративъ къ ней лицо, смоченное слезами.

— Повѣрьте, миссъ Мери, продолжалъ онъ: я буду достоинъ вашей дружбы, достоинъ вашего довѣрія.

— Надѣюсь, мой другъ, сказала миссъ Мери, сжавъ руку Жерара. — Высказать ли вамъ мои надежды?… Путешествіе очень полезно въ ваши лѣта. Быть-можетъ, современемъ вы пріѣдите въ Ирландію, и тогда… вы узнаете человѣка, котораго прошу васъ любить, какъ брата; повѣрьте мнѣ, онъ заслуживаетъ этой любви.

— О, миссъ Мери, я всегда буду уважать человѣка, избраннаго вашимъ сердцемъ, отвѣчалъ Жераръ почтительно приложивъ къ губамъ руку учительницы.

— Миссъ Мери, кто-то идетъ сюда, съ живостью сказала Альфонсина.

— Это, вѣрно, Фавроль. Вы знаете, что я назначила ему здѣсь свиданіе.

При этомъ имени, пробудившемъ ревность Альфонсины и Жерара, оба они вздрогнули; молодой человѣкъ утеръ слезы, чтобы ихъ не замѣтилъ соперникъ. Учительница, угадывая замѣшательство, сказала Альфонсинѣ:

— Уйдите, мой другъ, съ братомъ по лѣстницѣ бельведера; надѣюсь, что разговоръ мои съ Фавролемъ послужитъ вамъ въ пользу…. Вотъ онъ… Уйдите, уйдите поскорѣй.

— Увы, добрая миссъ Мери, отвѣчала, дѣвушка, опираясь на руку брата: признаюсь, я счастлива и утѣшена только въ-половину.

— Будьте тверды, моя милая, сердце мое говоритъ, что сегодня вы будете счастливы и утѣшены вполнѣ.

Въ то время, какъ братъ и сестра поднимались по лѣстницѣ бельведера, Фавроль показался въ дверяхъ библіотеки.

VIII.

Фавроль вошелъ смѣло, рѣшительно, и сказалъ миссъ Мери:

— Благодарю васъ, мадмуазель, что вы удѣлили мнѣ нѣсколько минутъ разговора.

— Кажется, очень важнаго.

— Вы догадываетесь объ его содержаніи?

— Можетъ-быть.

— Въ такомъ случаѣ, приступаю, безъ предисловій, прямо къ дѣлу…. Я люблю васъ: это нелѣпо, безумно — не спорю; но я полюбилъ васъ назадъ тому два года; я насилу вылечился отъ этой любви, потому-что считалъ васъ потерянною для меня; я увидѣлъ васъ снова — и полюбилъ еще съ большею страстью, еще безумнѣе, нежели въ первый разъ. Говорите, что угодно, думайте, что хотите, я люблю васъ! Въ этотъ разъ, вы должны выслушать меня: я люблю васъ, у меня есть причины любить васъ, и я хочу любить васъ всегда.

— Мосьё Фавроль, отвѣчала миссъ Мери съ благородною и трогательною простотою: назадъ тому около двухъ лѣтъ, — какъ сами вы сію минуту напомнили, — я обратилась къ вашему покровительству, опасаясь нашихъ товарищей по дилижансу, людей, повидимому, не такъ хорошо воспитанныхъ, и вы оказали мнѣ защиту, о которой я всегда вспоминаю съ благодарностью; я думаю, что вы не забыли о ней, какъ бы ни было странно ваше признаніе….

— Мнѣ кажется, миссъ Мери, въ этомъ признаніи нѣтъ ничего обиднаго для васъ; можетъ ли женщина, какъ бы высоко ни была она поставлена въ свѣтѣ, обижаться за то, что ее любятъ, что говорятъ ей о любви?

— Настойчивое признаніе дѣлается оскорбительнымъ, если женщина вынуждена сказать мужчинѣ: «какъ ни лестна ваша любовь, милостивый государь, но я не могу отвѣчать на нее».

— Это относится ко мнѣ?

— Да.

— Слѣдовательно, вы не любите меня?

— Нѣтъ, и умоляю васъ перемѣнить разговоръ.

— Конечно, миссъ Мери, вы болѣе чувствовали бы состраданія къ влюбленному, который томится и плачетъ; я прошелъ эти ступеньки: я тоже томился и плакалъ, когда разстался съ вами въ Парижѣ; я былъ въ отчаяніи, потому-что нѣтъ ничего печальнѣе невозможности; но теперь, я вижу васъ, говорю съ вами…. Скажу прямо: вмѣсто того, чтобы тратить силу на безплодное отчаяніе, мнѣ гораздо лучше употребить эту силу на уничтоженіе разлучающихъ насъ препятствій…. Поступить иначе, значило бы, по моему мнѣнію, быть слабымъ или безумнымъ; но я ни слабъ, ни безумецъ, хотя и влюбленъ въ васъ до безумія; я хочу, чтобъ вы любили меня, и вы будете меня любить.

— Очень сожалѣю, мосьё Фавроль, что разговоръ, на который я смотрю очень серьозно, обращается въ шутку, потому-что я скоро уѣзжаю отсюда.

— А, такъ вы принимаете этотъ разговоръ за шутку!

— Иначе я не могу назвать эту комедію восторженной любви.

— Мнѣ нравится это опредѣленіе: комедія! Но знаете миссъ Мери: эта комедія слишкомъ близко подходитъ къ истинѣ, потому-что комедія часто кончается похищеніемъ.

— Похищеніемъ! повторила миссъ Мери. Подумайте въ чьемъ домѣ вы говорите это?

— Оттого-то я и спѣшу выйти изъ этого дома. Я знаю наизусть, миссъ Мери, всѣ ваши возраженія. Все что бы ни сказали вы про мадмуазель Морвиль, я уже говорилъ себѣ тысячу разъ, и громко, и про себя, и днемъ и ночью; она очень нравилась мнѣ — и понятно: въ ней отражался нашъ отблескъ. Клянусь честью, еслибъ я не увидѣлъ васъ опять, я бы съ удовольствіемъ женился на ней и, надѣюсь, она была бы очень счастлива со мною, потому-что я все-таки порядочный человѣкъ; но, какъ порядочный человѣкъ, признаюсь откровенно, не хочу жениться не любя на мадмуазель Морвиль. Родные не захотятъ сдѣлать ее несчастною… И притомъ, развѣ еще возможенъ этотъ бракъ послѣ такого рѣшительнаго поступка?

— О какомъ это поступкѣ вы говорите?

— О томъ, что я намѣренъ увезти васъ.

— Вы еще не выкинули этой мысли изъ головы?

— Я уже составилъ планъ; все готово. Впрочемъ вы сказали одно слово, которое нѣсколько поколебало мои планы.

— Я обратилась къ вашей чести… это поколебало васъ? сказала миссъ Мери, испуганная рѣшительнымъ тономъ Фавроля.

— Нѣтъ, вы сказали, что скоро уѣзжаете отсюда.

— Очень скоро.

— И потому я долженъ измѣнить свой планъ.

Фавроль побѣжалъ къ дверямъ лѣстницы бельведера, заперъ ихъ, и спряталъ ключъ въ карманъ.

— Но объясните, что вы дѣлаете? вскричала учительница.

— Очень просто, мадмуазель: вы не выйдете отсюда до вечера…. Къ семи часамъ будутъ готовы лошади; я явлюсь за вами, и мы оставимъ замокъ.

Фавроль расказалъ свой планъ съ такою увѣренностью, что миссъ Мери сперва презрительно улыбнулась, но потомъ начала трепетать. Въ этомъ пустомъ павильонѣ, ей нельзя было надѣяться ни на какую помощь….

Все измѣнило ей. Еще поутру, въ надеждѣ вскорѣ воротиться къ роднымъ, и въ увѣренности встрѣтить Генриха Дугласа, который долженъ былъ пріѣхать въ Дублинъ, миссъ Мери радовалась, что она примиритъ всѣ страсти, такъ неожиданно пробужденныя, успокоитъ заблудшіе умы, и оставитъ въ замкѣ Морвиль пріятное воспоминаніе. Но миссъ Мери слишкомъ много разсчитывала на свою твердость, на свое хладнокровіе, на прямоту своихъ намѣреній….

Миссъ Мери употребила послѣднее усиліе.

— Не можетъ быть, чтобъ вы настаивали на такомъ низкомъ намѣреніи! вскричала она, простирая къ Фавролю умоляющія руки.

— Извините, миссъ Мери, отвѣчалъ Фавроль: начинаетъ смеркаться, время дорого. Я долженъ оставить васъ здѣсь одну.

Фавроль явился однимъ прыжкомъ у порога библіотеки, но едва отворилъ дверь, какъ очутился лицомъ къ лицу съ здоровымъ мужчиною, въ сюртукѣ песочнаго цвѣта, и сапогахъ со шпорами и отворотами, забрызганныхъ грязью. Фавроль отступилъ въ изумленіи, и въ то же мгновеніе услышалъ голосъ Мери:

— Вилльямъ! добрый Вилльямъ! Само Небо посылаетъ васъ!

Фавроль узналъ кучера, который, за два года передъ тѣмъ, такъ убѣдительно просилъ его защитить молодую путешественницу, уѣзжавшую изъ Кале. Миссъ Мери, взволнованная появленіемъ Вилльяма, который, вѣроятно, привезъ ей извѣстія изъ Ирландіи, была не въ силахъ даже подойти къ вѣрному слугѣ, и оперлась на спинку креселъ. Фавроль скрылъ свое бѣшенство, почтительно поклонился, и сказалъ:

— Это требуетъ новыхъ перемѣнъ въ планѣ, и я усердно займусь дѣломъ. Счастіе такъ близко улыбается мнѣ, что нельзя отчаиваться.

Фавроль снова поклонился, и вышелъ.

IX.

Миссъ Мери наконецъ преодолѣла душевное волненіе, произведенное неожиданнымъ пріѣздомъ Вилльяма, и сказала честному слугѣ, смотрѣвшему на нее съ восхищеніемъ:

— Вы пріѣхали изъ Дублина, добрый Вилльямъ? Ну, что подѣлываютъ мой батюшка, маменька, сестры?

— Всѣ, слава Богу, здоровы, всѣ здоровы, отвѣчалъ Вилльямъ, отирая слезы ладонью

— А вы недавно видѣли ихъ, Вилльямъ? Вы привезли мнѣ свѣжія извѣстія?

— Точно такъ, миссъ Мери; я видѣлся съ вашими родными всякій день. Но милости мистера Лаусона, которому угодно было поручиться за меня, я купилъ въ долгъ карету и пустился въ извозъ. Дѣлишки, благодаря Бога, идутъ помаленьку. Я сто. въ предмѣстьи, близехонько отъ квартиры вашего батюшки, и такъ-какъ мнѣ всякій день случается объѣздить почти весь городъ, то я и захожу къ мистриссъ Лаусонъ, узнать, нѣтъ ли какихъ порученій, и избавляю вашихъ сестрицъ отъ ходьбы.

— Добрый Вилльямъ! Бѣдныя сестры! Что, они мало зарабатываютъ?

— О, теперь онѣ сдѣлались искусными мастерицами; рисуютъ на вѣерахъ маленькія гирлянды, деревца, ручейки. Купцы, которымъ иногда я отвожу работу, не могутъ нахвалиться; я просилъ ихъ платить подороже за работу, и два раза мнѣ удавалось получать прибавку.

Вилльямъ выразилъ свое удовольствіе громкимъ смѣхомъ, и потомъ продолжалъ;

— О, теперь въ вашемъ домѣ дѣла поправляются; не то, что было передъ вашимъ отъѣздомъ, миссъ Мери. На деньги, которыя вы посылаете роднымъ, завели мебель…. Впрочемъ, нечего вамъ и говорить, что мистриссъ Лаусонъ умѣетъ вести хозяйство, и вы обрадуетесь, когда мы привеземъ васъ подъ родительскую кровлю.

Это мы поразило миссъ Мери. Слуга не имѣлъ привычки говорить о себѣ въ первомъ лицѣ множественнаго числа. Сердце дѣвушки затрепетало надеждой, и она устремила безпокойный взоръ на Вилльяма, который, не зная сокровенныхъ мыслей учительницы, продолжалъ:

— Я не даромъ говорю мы. Вотъ въ чемъ дѣло, миссъ Мери. Разъ вечеромъ, пораньше воротившись съ извозу, я пошелъ къ мистриссъ Лаусонъ, отдать отчетъ о покупкахъ. Мистеръ Лаусонъ читалъ газету; сестрицы ваши рисовали; матушка чинила бѣлье, а маленькая Арабелла уже давно улеглась. Вдругъ, кто-то стучится въ дверь съ улицы. Посѣщеніе это удивило всѣхъ, потому-что ваши родные никого не принимаютъ. Старшая сестрица ваша взяла свѣчку и побѣжала отворить дверь.

" — Дай-то Богъ, чтобы это была не печальная вѣсть! сказала батюшкѣ мистриссъ Лаусонъ.

А батюшка отвѣчалъ:

" — Не бойся, моя милая. Господь уже смиловался надъ нами.

Однакожъ, я таки боялся, потому-что сестрица ваша, отворивъ дверь, быстро побѣжала вверхъ по лѣстницѣ, не говоря ни слова, и на поворотѣ лѣстницы стукнуло объ стѣну желѣзо. Наконецъ, сестрица показалась въ дверяхъ, остановилась, не могла выговорить ни слова — такъ сильно она была взволнована! — и за нею вошелъ высокій молодой мужчина въ артиллерійскомъ мундирѣ….

— Генрихъ! вскричала миссъ Мери, на которую вѣсть эта произвела глубокое впечатлѣніе, несмотря на ораторскія предосторожности Вилльяма.

И послѣ минутнаго молчанія, дѣвушка сказала, нѣсколько успокоившись:

— А, такъ Генрихъ Дугласъ воротился! Ну что, Вилльямъ, его приняли такъ же ласково, какъ прежде?

— О, непремѣнно! Сестрицы ваши вскрикнули отъ радости и побѣжали къ нему на-встрѣчу; матушка хотѣла-было встать, и опустилась въ кресло, отъ сильнаго волненія; мистеръ Лаусонъ тоже былъ взволнованъ, и протянулъ руку Генриху, который крѣпко сжалъ ее въ своихъ рукахъ и сказалъ вашему батюшкѣ: «Извините, дядюшка, что я пришелъ къ вамъ такъ поздно; я сошелъ съ корабля только сегодня, и прежде всего поѣхалъ къ батюшкѣ, за городъ; потомъ, я пріѣхалъ сюда, исполнить долгъ, не менѣе священный моему сердцу.» Вотъ его собственныя слова, миссъ Мери, прибавилъ Вилльямъ: я слушалъ въ оба и не проронилъ ни слова.

— Продолжайте, добрый Вилльямъ, отвѣчала дѣвушка, слушая съ невыразимымъ счастіемъ простодушный разсказъ и стараясь присутствовать, мыслію, при этой трогательной сценѣ: продолжайте, не забудьте ни одной подробности. О, еслибъ вы знали, съ какимъ блаженствомъ я слушаю васъ!

— Ничего не забуду, миссъ Мери! Я вижу и слышу, какъ-будто все это происходитъ передъ моими глазами.

" — Надѣюсь, любезный Генрихъ, продолжалъ мистеръ Лаусонъ: что зять мой въ добромъ здоровьѣ?

" — Я пробылъ у батюшки не болѣе часу, отвѣчалъ мистеръ Генрихъ: онъ сказалъ мнѣ: «поѣзжай повидаться съ моею сестрой и ея мужемъ. Если они узнаютъ, что ты въ Дублинѣ и не поспѣшилъ побывать у нихъ, то усомнятся въ нашемъ поведеніи, а это сомнѣніе было бы стыдомъ для насъ.»

Батюшка вашъ съ удивленіемъ смотрѣлъ на мистеръ Генриха, какъ будто дожидаясь, миссъ Мери, чтобы онъ объяснилъ эти слова; но вашъ двоюродный братецъ не заставилъ долго ждать, и сказалъ, обратясь къ вашимъ родителямъ:

" — Съ дозволенія моего батюшки, сэра Джона Дугласа, я пришелъ просить, мистеръ и мистриссъ Лаусонъ, руки вашей любезной дочери, миссъ Мери, и позволенія ѣхать за нею во Францію.

Учительница не могла удержаться отъ слезъ, и сдѣлала Вилльяму знакъ, чтобы онъ продолжалъ разсказъ:

— Тогда, миссъ Мери, батюшка вашъ отвѣчалъ:

« — Любезный Генрихъ, отдаю вамъ руку нашей благочестивой дочери, и въ душѣ благословляю васъ обоихъ.» Матушка ваша не отвѣчала, миссъ Мери: она подозвала мистеръ Генриха и поцѣловала его въ лобъ. Потомъ дошла очередь до вашихъ сестрицъ, онѣ тоже расцѣловали его, а я радовался при мысли, что вы вскорѣ воротитесь домой…. Но я не зналъ еще, какая радость готовилась мнѣ на этотъ вечеръ. Когда всѣ успокоились, мистеръ Генрихъ сказалъ вашему батюшкѣ: «Если позволите, дядюшка, я завтра же ѣду во Францію, въ замокъ Морвиль.» — Позволяю съ удовольствіемъ, любезный Генрихъ, отвѣчалъ вашъ батюшка: и дамъ вамъ письмо, въ которомъ буду благодарить г. и г-жу Морвиль за любовь ихъ къ нашему милому ребенку.

— Какъ! Онъ ѣдетъ сюда? вскричала миссъ Мери, отнявъ отъ глазъ своихъ платокъ, чтобы скорѣе прочесть отвѣтъ въ глазахъ Вилльяма.

— Позвольте еще минутку, миссъ Мери! Вамъ угодно узнать всѣ подробности, такъ потрудитесь же выслушать. Получивъ позволеніе ѣхать за вами, мистеръ Генрихъ сказалъ: «Вы согласитесь, дядюшка, что мнѣ неловко явиться въ-расплохъ къ миссъ Мери, которая не ждетъ меня, и къ г. и г-жѣ Морвиль, которые не знаютъ меня. Поэтому, пусть лучше кто-нибудь приготовитъ миссъ Мери къ моему скорому пріѣзду, и мнѣ могъ бы пособить въ этомъ случаѣ Вилльямъ». Нечего и говорить, миссъ Мери, что я обрадовался приглашенію. На другой же день, я поручилъ свою карету товарищу, и поѣхалъ съ мистеръ Генрихомъ, въ полной увѣренности, что, какъ курьеръ, я увижу васъ нѣсколькими часами ранѣе.

— Но гдѣ же онъ? Гдѣ вы оставили его? Сейчасъ пріѣдетъ онъ? спросила миссъ Мери съ безпокойствомъ при мысли о затруднительномъ и тягостномъ положеніи, въ которые она была поставлена между Морвилемъ и Фавролемъ.

— Я разстался съ г. Дугласомъ въ Турѣ: онъ отправится оттуда въ три часа, а такъ-какъ почтовыя лошади здѣсь плохи, то, вѣроятно, прибудетъ въ замокъ вечеромъ.

— Это будетъ поздно, сказала про себя миссъ Мери, и потомъ продолжала. — Вилльямъ, какъ бы ни показалось вамъ страннымъ мое намѣреніе, однакожъ должно, чтобы Генрихъ не пріѣзжалъ сюда; мы сами поѣдемъ къ нему на-встрѣчу.

— Прикажите, что угодно, миссъ Мери, и я буду повиноваться, зажмуря глаза.

— Г. Генрихъ Дугласъ не давалъ вамъ никакихъ порученій?

— Извините, миссъ; отъ радости я совсѣмъ сбился съ толку. Вотъ, во-первыхъ, письмо къ вамъ, а вотъ письмо вашего батюшки къ г. и г-жѣ Морвиль.

— Видѣли васъ въ замкѣ? спросила миссъ Мери, распечатывая записку, въ которой Генрихъ Дугласъ увѣдомлялъ ее, что, получивъ чинъ, онъ нашелъ возможность ускорить свое возвращеніе въ Европу, и пріѣхать ранѣе срока, назначеннаго въ послѣднихъ письмахъ. Записка эта предупредила его пріѣздъ нѣсколькими часами.

Увидѣвъ, что миссъ Мери принимается въ третій разъ перечитывать письмо Генриха Дугласа, Вилльямъ отвѣтилъ на ея вопросъ.

— Пріѣхавъ въ замокъ, сказалъ онъ: я обратился съ вопросомъ къ слугѣ. Онъ осмотрѣлъ меня съ ногъ до головы, и началъ говорить съ толстою женщиной, которая стояла на дворѣ. Она тоже осмотрѣла меня, показала въ эту сторону, и слуга повелъ меня въ павильонъ.

— Вы пріѣхали верхомъ?

— Верхомъ, миссъ Мери, настоящимъ курьеромъ. Г. Дугласъ пріѣдетъ сюда въ каретѣ, которую нанялъ въ Кале.

— Замѣтили вы, не было ли какого экипажа на послѣдней станціи, въ Сентъ-Илерѣ?

— Была дорожная коляска.

Разговоръ Вилльяма съ миссъ Мери былъ прерванъ приходомъ г. Морвиля. Онъ былъ печаленъ, озабоченъ, кажется, удивился присутствію Вилльяма и сказалъ учительницѣ.

— Альфонсина воротилась съ братомъ…. Скоро смеркнется…. Я зналъ, что вы въ павильонѣ; отсутствіе ваше начало меня безпокоить.

— Благодарю васъ за участіе, отвѣчала миссъ Мери. — Мосьё Морвиль, у меня есть до васъ просьба.

— Къ вашимъ услугамъ.

Миссъ Мери показала на бумагу и перья, лежавшія на столѣ, и сказала:

— Не угодно ли вамъ приказать своему кучеру дать въ распоряженіе нашему старому слугѣ — она указала на Вилльяма — экипажъ и лошадь?

Г. Морвиль, изумленный просьбою миссъ Мери, хотѣлъ что-то спросить у нея, но подумавъ, что учительница, можетъ-быть, не желаетъ объясняться при постороннемъ, сѣлъ къ столу, не говоря, ни слова, написалъ, и отдалъ бумагу миссъ Мери. Дѣвушка подошла къ Вилльяму, стоявшему у дверей, отдала записку, и сказала по-англійски:

— Идите, Вилльямъ, сію-минуту въ замокъ; отдайте это приказаніе кучеру, и какъ только экипажъ будетъ заложенъ, подъѣзжайте къ концу аллеи, сюда, направо отъ павильона. Если прислуга станетъ разспрашивать васъ, отвѣчайте, что вы исполняете приказаніе г. Морвиля. Подождите, Вилльямъ! прибавила учительница, написавъ на лоскуткѣ нѣсколько строчекъ: вы позовете горничную мадмуазель Альфонсины, и попросите ее отнести въ карету всѣ вещи, которыя записаны на этой бумажкѣ.

Вилльямъ пошелъ исполнить приказанія миссъ Мери.

Въ нѣсколькихъ шагахъ отъ павильона, ему встрѣтилась Пиволе. Крайне удивленная пріѣздомъ Вилльяма въ замокъ и тѣмъ, что учительница такъ долго остается въ павильонѣ, ключница пошла разузнать дѣло; но замѣтивъ, что туда идетъ г. Морвиль, она спряталась въ кусты, дала ему пройти впередъ, и потомъ пошла по его слѣдамъ.

— Тутъ нечего и сомнѣваться, говорила она про себя: свиданіе! Я сейчасъ же увѣдомила бы мадамъ Морвиль, еслибъ не хотѣла напередъ узнать, все ли еще разговариваетъ съ островитянкой этотъ мужчина въ бѣломъ сюртукѣ и сапогахъ съ отворотами.

Пиволе вскорѣ узнала, что ей было нужно. Увидѣвъ Вилльяма, выходившаго изъ павильона, она подошла къ нему, и съ совершенною готовностью предложила свои услуги, которыя старый слуга принялъ тѣмъ охотнѣе, что затруднялся исполнить приказанія миссъ Мери.

— Чудесно! думала Пиволе: прежде всего увѣдомимъ барыню, что супругъ ея сидитъ вдвоемъ съ островитянкой, а потомъ отправимъ поскорѣе Робена къ старику Шено. Нѣтъ, въ этотъ разъ ты не увернешься отъ меня, прекрасная Англичанка!

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Ночь подвигалась.

Г. Морвиль и миссъ Мери были вдвоемъ въ павильонѣ Утеса.

Едва только Вилльямъ ушелъ, г Морвиль сказалъ учительницѣ:

— Миссъ Мери, самое простое приличіе запрещало мнѣ спросить у васъ при постороннемъ, зачѣмъ вы приказали заложить экипажъ. Могу ли я теперь предложить вамъ этотъ вопросъ?

— Я исполнила бы ваше желаніе, еслибъ даже вы не сдѣлалали мнѣ вопроса… Я поѣду въ этомъ экипажѣ въ Туръ, а оттуда отправлюсь въ Англію.

Г. Морвиль не вѣрилъ своимъ ушамъ, и вскричалъ:

— Какъ, миссъ Мери! Вы сказали….

— Я сказала, что ѣду въ Англію, куда зовутъ меня родители….

— Уѣзжаете!… Такъ неожиданно!

— Но смотрите на этотъ неожиданный отъѣздъ, какъ на неуваженіе къ вамъ. Нѣтъ, я уже рѣшилась ѣхать прежде, нежели Вилльямъ увѣдомилъ меня о намѣреніяхъ моихъ родителей, и повѣрьте, что только важныя, очень важныя причины заставили меня на это рѣшиться.

— Вы ѣдете! повторилъ г. Морвиль.

— Еслибы даже не призывали меня родители, продолжала миссъ Мери: все-таки я должна ѣхать… Оставляя вашъ домъ, я убѣгаю горестныхъ послѣдствій. Вы — человѣкъ опытный мосьё Морвиль; неужели не могли вы предвидѣть, что сынъ вашъ невольно увлечется чувствомъ? Благоразумно ли было безпрестанно сближать его со мною во-время занятій Альфонсины? Нѣтъ, нѣтъ; изъ одного вниманія къ моему положенію, вы должны были бы удерживать своего сына отъ опасности, о которой я не говорила вамъ единственно изъ уваженія къ себѣ.

— Что вы говорите? вскричалъ г. Морвиль: Жераръ любитъ васъ?

— И кого обвинять въ этомъ, васъ или меня?

Г. Морвиль закрылъ лицо руками и прошепталъ:

— Это слишкомъ! Это слишкомъ!

Миссъ Мери продолжала:

— А дочь ваша развѣ менѣе заслуживаетъ сожалѣнія? Развѣ томительная болѣзнь бѣднаго ребенка не возбудила въ васъ подозрѣнія? Неужели не угадали вы настоящей причины этой болѣзни?

Г. Морвиль посмотрѣлъ на миссъ Мери съ удивленіемъ и и безпокойствомъ, и потомъ сказалъ:

— Вы знаете, что докторъ приписываетъ болѣзнь Альфонсины нервнымъ припадкамъ.

— Ваша родительская любовь могла бы угадать ошибку доктора.

— Что это значитъ?

— И вы ничего не подозрѣвали, когда г. Фавроль безпрестанно откладывалъ свою женитьбу на вашей, дочери?

— Отсрочка эта очень легко объясняется положеніемъ здоровья Альфонсины.

— Но истинная причина страданіи вашей дочери — ревность.

— Ревность? Альфонсина ревнуетъ?

— Да, она ревнуетъ меня, по благодаря Бога, я успѣла ее разувѣрить.

— Альфонсина ревнуетъ васъ, миссъ Мери?… Къ кому же?

— Къ Фавролю.

— Онъ любитъ васъ?

— Ему кажется, что любитъ, но ничуть не бывало. Этотъ минутный капризъ вкуса, раздраженный моимъ равнодушіемъ, вскорѣ погаснетъ; Фавроль скоро покорится истинному влеченію своего сердца, и бракъ заставитъ Альфонсину забыть печали. Теперь, подумайте, какая отвѣтственность тяготѣла бы на васъ, еслибъ вы разрушили счастіе своихъ дѣтей!

Слова учительницы спасительно подѣйствовали на Морвиля. Онъ приподнялъ голову, и подавая руку миссъ Мери, сказалъ твердымъ и трогательнымъ голосомъ:

— Миссъ Мери, не отталкивайте моей руки! Это рука человѣка, который при вашемъ голосѣ пробуждается отъ тягостнаго сна. Вы открыли мнѣ глаза… Урокъ ужасный, но онъ не будетъ безплоднымъ. Клянусь вамъ, прибавилъ г. Морвиль, сжимая руку учительницы: клянусь вамъ, миссъ Мери!

— И я вѣрю вамъ, отвѣчала учительница: да, я вѣрю въ эту священную клятву!

— Гнусная клятва! гнусная, какъ уста, которыя произнесли ее! раздался гнѣвный голосъ г-жи Морвиль, которая, узнавъ отъ Пиволе, что миссъ Мери назначала ея мужу свиданіе въ павильонѣ, вошла въ библіотеку въ то самое мгновенье, какъ Морвиль взялъ учительницу за руку, и миссъ Мери говорила ему взволнованнымъ голосомъ:

« — Я вѣрю въ эту священную клятву.»

Г-жа Морвиль объяснила эти слова по-своему: ошибка извинительная, если принять въ соображеніе болтовню Пиволе и то, что г. Морвиль разговаривалъ съ миссъ Мери въ уединенномъ павильонѣ, и притомъ вечеромъ.

X.

Хотя въ павильонѣ уже было темно, однакожъ г. Морвиль замѣтилъ блѣдность жены и горестное выраженіе ея лица.

Миссъ Мери, болѣе удивленная, нежели обиженная оскорбительными словами г-жи Морвиль, не потеряла спокойнаго достоинства.

— А, такъ-то вы обманывали меня! запальчиво кричала мать Альфонсины, смотря то на мужа, то на учительницу: назначате по вечерамъ свиданіе въ павильонѣ!

— Луиза! вскричалъ г. Морвиль: умоляю тебя, образумься. Ты вѣришь доносу низкой женщины….

— Я вѣрю собственнымъ глазамъ!

— Я очень хорошо знаю, мадамъ Морвиль, сказалъ мужъ: какую можно извлечь пользу изъ вашего слѣпаго гнѣва, но я не стерплю, чтобъ вы при мнѣ клеветали на миссъ Лаусонъ.

— Если вы уважаете меня, милостивый государь, съ живостью возразила миссъ Мери: то заклинаю вабъ, не вступаться за меня; я не хочу быть причиною ссоры между вами и вашей супругой. — Мадамъ Морвиль, продолжала миссъ Мери, обращаясь къ ней: бываютъ подозрѣнія, до того жалкія, безумныя, что они не въ состояніи оскорбить честнаго человѣка; въ настоящую минуту вы не владѣете собою, и я не стану отвѣчать на слова, въ которыхъ вы скоро раскаетесь сами. Проживъ здѣсь два года, я изучила васъ, мадамъ Морвиль, и если иногда безропотно терпѣла вашу вспыльчивость, то терпѣла потому, что часто видѣла ваше доброе сердце.

— Довольно, мадмузель, довольно! Не думайте убаюкать меня лицемѣріемъ и низкою лестью.

— Я только желаю, чтобъ вы сознались въ своемъ заблужденіи. Говорите, я слушаю, и обѣщаю не прерывать васъ.

Это обѣщаніе и хладнокровіе миссъ Мери сначала озадачили г-жу Морвиль. Какъ всегда бываетъ съ людьми вспыльчиваго характера, она почерпала новую пищу своему гнѣву въ упорствѣ и возраженіхъ, но часто также смирялась передъ молчаніемъ и спокойствіемъ. Однакожъ ревность снова подстрекнула г-жу Морвиль.

— Извольте, мадмузель, я доставлю вамъ удовольствіе, вскричала она: выскажу все, что лежитъ у меня на сердцѣ. Всѣ вы, мои милыя, на одинъ покрой…. Кому непріятно жить въ довольствѣ? Но къ-несчастію, мадмузель, случается, что жена, которая уже не можетъ бороться съ прелестью, увлекательностью и талантами наемной учительницы, наконецъ теряетъ терпѣнье, и употребляетъ весьма простое средство: въ одно прекрасное утро, или въ прекрасный вечеръ, она говоритъ учительницѣ:

« — Мадмуазель Лаусонъ, я здѣсь хозяйка!

И въ припадкѣ гнѣва, г-жа Морвиль указала на дверь.

„ — Мадмузель Лаусонъ, я здѣсь хозяйка и не угодно ли вамъ….“

— Остановитесь, мадамъ Морвиль! вскричала дѣвушка такъ гордо, что г-жа Морвиль не договорила начатой фразы: ни слова болѣе, для вашей и для моей пользы! Есть оскорбленія, недоступныя для меня.

— Для моей пользы? повторила г-жа Морвиль: что это значитъ? Угроза?

— Просьба, мадамъ Морвиль; я хочу, чтобъ, разставаясь со мной, вы сохранили ко мнѣ уваженіе. Вотъ почему я прошу васъ не увлекаться порывомъ, о которомъ вы будете сожалѣть; вотъ почему прошу васъ выслушать меня. Вотъ мой отвѣтъ на ваши подозрѣнія: черезъ четверть часа подадутъ къ павильону карету, въ которой г. Морвиль позволилъ мнѣ доѣхать до Тура; оттуда я отправляюсь въ Англію….

— Вы ѣдете! съ изумленіемъ вскричала г-жа Морвиль. — Нѣтъ, нѣтъ, это ложь или новыя сѣти!…

— Луиза, сказалъ г. Морвиль: съ часъ тому, я велѣлъ, по просьбѣ миссъ Мери, заложить карету; сію минуту она будетъ у воротъ парка.

Г-жа Морвиль совершенно растерялась при извѣстіи объ отъѣздѣ миссъ Мери.

— Теперь сознаюсь, мадамъ Морвиль, сказала учительница: мое присутствіе въ вашемъ домѣ было причиною несчастій, о которыхъ я глубоко сожалѣю, потому-что нисколько невиновата въ нихъ.

— Виноваты или нѣтъ, вскричала г-жа Морвиль: но только вы внесли къ намъ въ домъ несчастіе, какъ назадъ тому два года, еще до вашего пріѣзда сюда, я говорила г. Морвилю, который заранѣе принималъ вашу сторону.

— Г. Морвиль поступалъ по врожденному чувству справедливости. Скажите, развѣ справедливо было бы обвинять меня въ несчастіяхъ, которыхъ я была невольною причиной?

— Такъ кто-же виноватъ?

— Я не вызывала этого вопроса, и мой долгъ — отвѣчать на него со всею откровенностью. Прежде всего, мадамъ Морвиль, позвольте мнѣ не вѣрить, чтобы человѣкъ вносилъ съ собою въ домъ несчастіе.

— Но, къ-сожалѣнію, доказательства у насъ на-лицо!

— Точно такъ, они есть; но я думаю, что присутствіе мое въ другомъ семействѣ не произвело бы этихъ несчастій. Позвольте мнѣ досказать, прибавила миссъ Мери, замѣтивъ нетерпѣливое движеніе г-жи Морвиль. — Еслибы я была въ другомъ семействѣ, гдѣ строже соблюдаются обязанности, гдѣ различіе характеровъ, вмѣсто того, чтобы развиваться съ каждымъ днемъ, сглаживается, побѣждается строгостью мыслей и примѣровъ, то, надѣюсь, въ такомъ семействѣ не случилось бы несчастій, которыя ставятъ мнѣ въ упрекъ….

— А! такъ вы упрекаете меня и мужа въ неисполненіи долга?

— Я удаляюсь безплодныхъ упрековъ; мнѣ только хотѣлось убѣдить васъ что съ вашимъ добрымъ сердцемъ и здравымъ смысломъ, вы не можете вѣрить въ такой фатализмъ моего присутствія у васъ.

— Я знаю только одно, возразила г-жа Морвиль: до вашего пріѣзда, мы были счастливы и спокойны, а теперь вы уѣзжаете, оставляя насъ въ горести.

— О, мадамъ Морвиль, для меня будетъ самымъ несчастнымъ днемъ въ жизни тотъ, когда я уѣду изъ вашего дома съ убѣжденіемъ, что вы станете проклинать мое имя!

— Слова, миссъ Мери, слова! Если вы точно уѣзжаете и приготовились къ отъѣзду заранѣе, то я вѣрю, что васъ оклеветали; однакожъ, все-таки дядя лишилъ моихъ дѣтей наслѣдства, дочь моя хвораетъ, сына невозможно узнать.

— Еще одно слово, мадамъ. Вы пригласили меня докончить воспитаніе вашей дочери. Скажите, по совѣсти ли я исполнила свою обязанность?

— О, я говорю прямо и хорошее и дурное. Да, вы докончили воспитаніе Альфонсины сверхъ нашихъ надеждъ; но не въ этомъ дѣло.

— Однакожъ, я пріѣхала къ вамъ только затѣмъ, чтобы докончить воспитаніе вашей дочери, и если я исполнила свой долгъ, то меня не въ чемъ упрекнуть. Но этого мало; нѣтъ, я не хочу оставить здѣсь несчастія, печали; я не забуду, какъ обласкали меня въ вашемъ домѣ.

— Но еще разъ, мадмуазель, это слова, но и самыя пріятныя слова не возвратятъ моимъ дѣтямъ наслѣдства, отъ котораго отказалъ имъ дядя!

— Г. Ла-Ботардьеръ возметъ назадъ свой приговоръ; я почти смѣю обѣщать вамъ это.

— Вы?

— Да.

Г-жа Морвиль злобно улыбнулась, пожала плечами, и потомъ сказала:

— И, вѣроятно, возвратите здоровье моей дочери?

— Надѣюсь, потому-что она уже начала поправляться. Вотъ почему я сейчасъ умоляла васъ воздержаться отъ обидныхъ для меня словъ; я говорила вамъ, что не хочу вынести изъ вашего дома ничего, кромѣ уваженія и привязанности; я говорила правду, и я увѣрена, что вы будете уважать и любить меня съ той минуты, какъ миръ и счастіе снова поселятся въ вашемъ семействѣ.

— О, непремѣнно! отвѣчала г-жа Морвиль съ выраженіемъ желчи и недовѣрчивости: но до-тѣхъ-поръ вы не запретите мнѣ проклинать случай, который привелъ васъ сюда.

Неожиданное появленіе Пиволе, за которою въ нѣсколькихъ шагахъ шелъ Вилльямъ, прервало разговоръ.

— Все готово, мадмуазель, сказала ключница: карета стоитъ на концѣ аллеи; я уложила всѣ вещи, которыя передала мнѣ Тереза — чемоданъ, шляпку, шаль, салопъ, потому-что теперь холодно, очень холодно; надо, мадмуазель, потеплѣе закутаться.

— Вы хотите ѣхать, миссъ Мери, сказалъ г. Морвиль: ваше желаніе священно для насъ; но позвольте, по-крайней-мѣрѣ, надѣяться, что мы увидимся когда-нибудь.

— Не знаю, однакожъ надѣюсь, до отъѣзда изъ Франціи, исполнить обѣщаніе, которое сію-минуту я имѣла честь дать г-жѣ Морвиль.

Сказавъ это, учительница поклонилась хозяйкѣ дома. Г-жа Морвиль, уступая врожденной добротѣ, готова была просить миссъ Мери отложить поѣздку, но гордость и досада удержали ее. Мать Альфонсины отвѣтила сухо, едва кивнувъ головою, на поклонъ учительницы, и миссъ Мери вышла, спокойно, благородно; за ней слѣдовали ключница и Вилльямъ.

Пока миссъ Мери шла по аллеѣ, ведущей къ воротамъ парка, у которыхъ уже стояла карета съ двумя фонарями, Пиволе говорила про себя съ торжествующимъ видомъ:

— Наконецъ, прекрасная Англичанка, тебя выпроводили; но ты еще не знаешь, что ждетъ тебя у пруда. Шено съ компаніей уже приготовлены; фонари предупредятъ ихъ о приближеніи кареты, а твой землякъ, англійскій островитянинъ, не справится съ шестерыми.

Садясь въ карету, миссъ Мери сказала кучеру:

— Жозефъ, далеко ли отсюда до городка Сентъ-Илеръ?

— Два часа ѣзды.

— А отъ Сент-Илера до замка Ла-Ботардьеръ?

— Съ милю.

— Могу ли я, завтра утромъ, найти въ сент-илерской гостинницѣ карету, чтобы ѣхать въ Ла-Ботардьеръ?

— Найдете.

— Въ такомъ случаѣ, Жозефъ, вези меня не въ Туръ, а въ Сент-Илеръ.

— Слушаю, отвѣчалъ кучеръ, возлѣ котораго усѣлся Вильямъ.

— Какъ! Она ѣдетъ по сент-илерской дорогѣ! въ отчаяніи вскричала Пиволе: значитъ, они не поѣдутъ по дорогѣ, на которой Шено ждетъ прекрасную Англичанку! О, злодѣйка, я расквитаюсь съ тобою!

XI.

Замокъ Ла-Ботардьеръ, съ почернѣвшими стѣнами, сѣрыми шторами, рвами наполненными стоячею водою, безмолвнымъ дворомъ и ржавою желѣзною рѣшеткой, которая почти никогда не отворялась, былъ съ виду также негостепріименъ, какъ и его владѣтель.

На другой день утромъ послѣ отъѣзда миссъ Мери изъ замка Морвиль, Ла-Ботардьеръ читалъ у камина газету. Ширмы, развернутыя полукружіемъ посреди просторной залы, съ печальными и голыми стѣнами, защищали сварливаго старика отъ сквознаго вѣтра, который врывался въ щели четырехъ оконъ съ мелкими стеклами, украшенныхъ желтыми бумажными занавѣсками. Ла-Ботардьеръ, въ замшевомъ жилетѣ и такихъ же панталонахъ, съ небрежно повязаннымъ на головѣ фуляромъ, изъ-подъ котораго падали клочья сѣрыхъ волосъ, грѣлся у камина, тѣмъ охотнѣе, что ноги его защищались отъ сильнаго огня картонными ширмами, похожими на переднюю часть ботфортъ. Погрузившись такимъ образомъ въ широкое кресло и положивъ ноги на скамейку, Ла-Ботардьеръ вкушалъ угрюмыя прелести одиночества.

— Конечно, разсуждалъ онъ самъ съ собою: конечно, нельзя сказать, что я очень веселюсь. Дни мои тянутся, вечерамъ нѣтъ конца; но за то какъ пріятно подумать, что ты одинъ; что тебя никто не сердитъ; что тебѣ не надоѣдаютъ посѣтители, словомъ, что ты живешь какъ хочешь, приходишь и уходишь когда тебѣ вздумается, не стѣсняя себя ни для кого! Правда, когда пріѣзжалъ ко мнѣ племянникъ съ семействомъ, или когда я самъ ѣздилъ въ замокъ Морвиль, жилось иначе, бывали и пріятные дни…. Я говорилъ на-распашку, рѣзалъ правду каждому, никто не осмѣливался мнѣ возражать: выгода, какую находишь только у родныхъ, умѣющихъ почитать сѣдины. А попробуй-ка другимъ сказать въ глаза правду: о, какъ взбѣсятся! Между-тѣмъ въ замкѣ Морвиль я могъ ворчать, браниться безпрекословно. Да что я за дуракъ, что жалѣю объ этихъ людяхъ: это неблагодарные, корыстолюбцы!… Съ какимъ наслажденіемъ я говорю самъ себѣ: „Они злятся, сходятъ съ ума, что я лишилъ ихъ наслѣдства! Не проходитъ дня безъ того, чтобы они не сожалѣли о моемъ имѣніи.“ И притомъ, когда я бывалъ у нихъ, они то же ѣздили ко мнѣ, и всегда нечаянно, какъ они говорили, для сюрприза, а для меня нѣтъ ничего нестерпимѣе нежданныхъ гостей. Но, благодаря Бога, теперь я избавился отъ этой скуки, отравлявшей мою жизнь,

Въ отвѣтъ на это презрѣніе къ свѣту, раздался пронзительный свистокъ привратника: такъ, по старинному обычаю, извѣщали въ замкѣ Ла-Ботардьеръ о рѣдкихъ гостяхъ.

При этомъ звукѣ, Ла-Ботардьеръ покачнулся въ креслахъ, нахмурилъ брови и грозно закричалъ:

— Кто осмѣливается безпокоить меня, когда я никого не жду?

Амбруазъ, старый слуга, такой же сварливый какъ господинъ, и глухой до крайности, вошелъ въ залу, шаркая ногами, и, вытянувъ шею черезъ ширмы, сказалъ господину;

— Гости, сударь.

— Я никого не прцнимаю, проворчалъ Ла-Ботардьеръ, усаживаясь въ креслѣ.

— Дѣвица, сударь, продолжалъ Амбруазъ, не разслышавъ ни слова изъ отвѣта господина: дѣвица, Англичанка.

— Англичанка!

— Изъ замка Морвиль.

— Англичанка…. изъ замка Морвиль! повторилъ Ла-Ботардьеръ. — Не можетъ быть…. какая дерзость!..

— И эту дѣвицу Англичанку зовутъ миссъ Мери.

— Негодная искательница приключеній! вскричалъ Ла-Ботардьеръ, вставая съ креселъ: какъ! она осмѣлилась преслѣдовать меня даже здѣсь!

— Точно такъ, сударь, я попрошу ее войти сюда, отвѣчалъ Амбруазъ, полагая, что понялъ желаніе господина.

Слуга пошелъ къ дверямъ.

— Амбруазъ! закричалъ старикъ: проклятый глухарь! Слушай же, я не хочу, чтобъ….

— Слушаю, сударь, отвѣчалъ слуга, отворяя дверь.

Амбруазъ отперъ дверь и сказалъ грубымъ голосомъ:

— Пожалуйте, пожалуйте, сударыня.

Слуга отодвинулъ полоску ширмъ, и Ла-Ботардьеръ очутился лицомъ къ лицу съ миссъ Мери, которая, войдя въ полукружіе, сказала старику:

— Смѣю надѣяться, милостивый государь, что вы извините мое посѣщеніе, узнавъ какая причина привела меня сюда.

— Сударыня, нѣтъ никакой причины посѣщенія, которое я долженъ назвать страннымъ, необычайнымъ, дерзкимъ, вызывающимъ….

— Именно такъ, прервала миссъ Мери съ кроткою и милою улыбкой: вызывающимъ ваше сердце на великодушіе, и я увѣрена, что вы отвѣтите на мой вызовъ.

— Ошибаетесь, сударыня, сухо возразилъ старикъ: я вовсе невеликодушенъ…. И гдѣ видѣли вы доказательства моего великодушія?

— Это все-равно, еслибъ мнѣ сказали, что васъ нѣтъ на свѣтѣ, потому-что вы живете въ уединеніи и не видитесь съ тѣми, которые васъ любятъ. Я хочу вѣрить, я вѣрю въ доброту вашего сердца. Развѣ это преступленіе?

Миссъ Мери сдѣлала удареніе на этомъ словѣ. Она была такъ прекрасна, такъ обворожительна, что Ла-Ботардьеръ не могъ не замѣтить, въ присутствіи этого юнаго и прелестнаго существа, свѣта, озарившаго его мрачное и скучное одиночество. Однакожъ, еще невполнѣ покорившись этой мысли, онъ отвѣчалъ съ недовольнымъ видомъ:

— Я не охотникъ, сударыня, до разговоровъ. Вы пріѣхали ко мнѣ, что вамъ угодно?

— О, Боже мой! я желаю самой простой вещи: я желаю, чтобъ вы снова полюбили своихъ родныхъ.

— Право! вскричалъ Ла-Ботардьеръ, не вѣря своимъ ушамъ.

И потомъ продолжалъ съ возрастающимъ гнѣвомъ:

— Давно бы такъ! Это, по-крайней-мѣрѣ, чисто, на-отрѣзъ; другіе пошли бы къ этой нелѣпости ораторскими закоулками; по вы….

— О, я адвокатъ-новичекъ, улыбнувшись отвѣчала миссъ Мери: я иду прямо къ дѣлу, разсчитывая на правоту дѣла и на правосудіе судьи, и зная, что твердые умы не любятъ пустыхъ словъ.

— Чѣмъ дальше, тѣмъ лучше! Значитъ, сударыня, вы прямо просите меня помириться съ племянникомъ и его семействомъ?

— Да.

— И разумѣется — вы къ тому ведете — сдѣлать племянника своимъ наслѣдникомъ?

— Очень естественно!

— Естественно! А, такъ вы думаете, сударыня, что это естественно?

Старикъ залился сардоническимъ смѣхомъ, и сказалъ:

— Славно! Я тоже люблю иногда странности, а, право, очень странно, когда такое гнусное дѣло защищаетъ адвокатъ….

— Котораго не любишь? Не такъ ли? прервала миссъ Мери съ нѣжною улыбкою. — Но справедливость требуетъ, чтобы адвоката, по-крайней-мѣрѣ, выслушали.

— О, говорите, говорите. Вы не ошиблись: я изъ числа тѣхъ твердыхъ умовъ, на которые не дѣйствуютъ пустыми словами.

Но несмотря на такой торжественный аргументъ, старику было пріятно слышать свѣжій и нѣжный голосъ дѣвушки послѣ грубаго голоса А мору аза и другихъ слугъ.

— Я слушаю васъ, сударыня, сказалъ Ла-Ботардьеръ. — Любопытно узнать, съ чего вы начнете. Вѣроятію, вы прежде всего захотите расположить меня въ свою пользу, и станете говорить объ отвратительной поѣздкѣ изъ Кале?

— Если я буду говорить о ней, то собственно за тѣмъ, чтобы выразить свое сожалѣніе, именно пожалѣть, для чего не пришло мнѣ въ голову просить вашего покровительства на время этой поѣздки.

— Удивительная пришла бы вамъ мысль!

— Еслибъ я, беззащитная иностранка, обратилась къ вамъ, вы отказали бы мнѣ?

— Ужъ этого я, право, не знаю.

— Вы не говорите нѣтъ, и вы правы, потому-что, при всей вспыльчивости, иногда несправедливой, у васъ доброе сердце.

— Та-та-та, вы хотите польстить мнѣ.

— Потому-что говорю о вашемъ добромъ сердцѣ?

— Конечно.

— Развѣ не любили вы, развѣ не любили вы нѣжно свою сестру?

— А, ее…. да, отвѣчалъ старикъ съ невольною нѣжностью. — О, любилъ, очень любилъ!

— Вѣрю; это видно по вашему волненью.

— Ошибаетесь, сударыня, поспѣшно отвѣчалъ Ла-Ботардьеръ, боясь, чтобы миссъ Мери не взяла верхъ надъ нимъ: я вовсе невзволнованъ.

— Кчему отпираться?

— Я предвижу ваши слова; вы скажете, что если я любилъ сестру, то долженъ любить племянника, его жену и ихъ дѣтей: это другое дѣло! Это неблагодарные, корыстолюбцы, которые мечтаютъ только о наслѣдствѣ!

— Вы произнесли слова злыя, несправедливыя, безразсудныя!

— Сударыня! вскричалъ Ла-Ботардьеръ: въ первый разъ мнѣ осмѣливаются сказать въ лицо….

— Правду, не такъ ли? Это моя привычка, я не могу перемѣнить ее. Но прошу васъ отвѣтить на мои вопросъ: что было причиною вашего разрыва съ Морвилями? Мой пріѣздъ.

— Конечно.

— Еслибы они согласились не брать меня въ учительницы, вы не разошлись бы съ г. и г-жою Мбрвиль?

— Нѣтъ.

— Словомъ, вы не пріѣзжали въ замокъ потому только, что я была тамъ?

— Да, сударыня, да!

— Въ такомъ случаѣ, милостивый государь, теперь ничто не мѣшаетъ вамъ видѣться съ родными: я оставила замокъ Морвиль — и навсегда.

— Какъ! вы больше не учите моего племянника?

— Нѣтъ. Но позвольте еще одно слово. Вы упрекаете г. Морвиля въ корысти, которая, говорите вы, заставляетъ его желать вашего наслѣдства? Еслибъ было такъ, еслибъ г. Морвиль и его супруга были такихъ продажныхъ чувствъ, то неужели поколебались бы они пожертвовать мною, когда вы сказали имъ: „Я лишу васъ наслѣдства, если вы оставите у себя дѣвицу Лаусонъ?“

— Что жъ изъ этого слѣдуетъ? Это доказываетъ только, что имъ лучше хотѣлось забрать дурь въ голову, нежели получить наслѣдство!

— Мы скоро сойдемся въ мысляхъ: вашъ племянникъ и жена его — люди не алчные, не корыстолюбивые, но упрямые; словомъ, они не хотѣли изгнать бѣдную иностранку, не давъ ей оправдаться, иностранку, которая взялась учить ихъ дитя, чтобы доставить кусокъ хлѣба своему отцу, матери и тремъ сестрамъ, оставленнымъ въ бѣдственномъ положеніи. Скажите же, скажите, милостивый государь, прибавила миссъ Мери взволнованнымъ голосомъ, отъ котораго невольно забилось сердце Ла-Ботардьера: неужели г. и г-жа Морвиль заслужили ваше негодованіе за то, что были справедливы ко мнѣ?

— Если это такъ, то признаюсь….

Старикѣ опомнился, и продолжая бороться съ обаятельнымъ вліяніемъ миссъ Мери, сказалъ:

— Но отчего же ни племянникъ, ни жена его не писали мнѣ о томъ, что вы говорите?

— Они послали къ вамъ своихъ дѣтей, — вы не хотѣли принять ихъ. Послѣ такого отказа, что же оставалось дѣлать г. Морвилю и его супругѣ? Вы подозрѣвали ихъ въ алчности, собственное достоинство не позволило имъ искать другихъ средствъ къ сближенію съ вами: вы могли бы подозрѣвать въ немъ какую-нибудь низкую мысль.

— Не отпираюсь, но….

— Еще одно слово. Вы согласны, что родственники ваши, не исполняя вашего желанія, дѣйствовали по благородному чувству. Къ-несчастію, мое присутствіе, было вамъ ненавистно.

— Ненавистно! Ненавистно! О, сударыня, это уже слишкомъ.

— Противно, если угодно?

— Противно! Нисколько….

— Ну, такъ не нравилось?

— Нѣтъ, нѣтъ, сударыня, вовсе нѣтъ.

— Я оставила замокъ Морвиль. Зачѣмъ вамъ долѣе бороться съ благороднымъ чувствомъ, которое влечетъ васъ къ семейству, привыкшему любить и уважать васъ?

— Какъ! Вы думаете, я такъ слабъ, что соглашусь принять этихъ неблагодарныхъ?

— Я увѣрена, что не проходитъ дня безъ того, чтобъ въ! не сказали себѣ: „Хорошо было то время, когда я ѣздилъ въ замокъ Морвиль! Правда, иногда я ворчалъ, бранился, но это не мѣшало мнѣ быть порядочнымъ человѣкомъ, не удаляло отъ меня никого; меня встрѣчали всегда ласково и съ уваженіемъ“. Такъ и слѣдовало: вы были для г. Морвиля братомъ любимой матери….

— Позвольте, сударыня….

— Нѣтъ, нѣтъ! вы не можете предпочитать тягостное одиночество наслажденіямъ семейной жизни! О, не запирайтесь: вы сожалѣете о прежнихъ отношеніяхъ къ семейству г. Морвиля! Наконецъ, будьте чистосердечны. Какую жизнь ведете вы здѣсь? Жизнь холодную, безцвѣтную, однообразную; ничто не привлекаетъ вашей души, ничто не восхищаетъ вашего ума; вы не довольны ни собой, ни другими, и лучшіе дни ваши тѣ, когда ничто не развлекаетъ вашей пасмурной скуки. Предоставьте одинокую скуку тѣмъ, которыхъ печальная судьба лишила радостей семейства; наслаждайтесь же ими, и не гнѣвите Бога.

Старикъ слушалъ миссъ Мери съ возрастающимъ волненіемъ; прелесть, прямодушіе, разсудительность, трогательная красота дѣвушки произвели на него глубокое и неожиданное впечатлѣніе.

— Мадмуазель, вскричалъ онъ послѣ минутнаго размышленія: угодно ли вамъ отвѣчать откровенно на мои вопросы?

— Я и не умѣю отвѣчать иначе.

— Я вовсе не дуракъ, я знаю своего племянника, и что бы ни чувствовалъ я противъ него, сознаюсь, что онъ человѣкъ очень благоразумный. Я смотрѣлъ на васъ съ предубѣжденіемъ; если племянникъ мой держалъ васъ два года учительницей, значитъ — предубѣжденія мои ложны; сверхъ-того, я узналъ отъ постороннихъ, что вы образовали мою племянницу въ совершенствѣ.

— Надѣюсь, что вскорѣ вы сами оцѣните Альфонсину.

— Не въ томъ дѣло. Для чего оставили вы замокъ? Миссъ Мери, вы чистосердечны, и я умоляю васъ говорить безъ обиняковъ.

— Я оставила замокъ Морвиль по двумъ причинамъ: во-первыхъ, воспитаніе Альфонсины почти окончено; во-вторыхъ….

— Вы не рѣшаетесь сказать… Во-вторыхъ, племянникъ мой обходился съ вами не такъ, какъ вы заслуживали!

— Позвольте….

— Онъ сдѣлалъ васъ несчастною; этого я не ожидалъ.

— Выслушайте меня.

— Извольте вы сами выслушать меня!.закричалъ старикъ. — А! они сдѣлали васъ несчастною? Это неудивительно, но будьте спокойны; если хотите, я отмщу за васъ и за себя.

— Я не понимаю васъ.

— Миссъ Мери, вы честная и благородная особа….

— Смѣю сказать это утвердительно.

— У васъ нѣтъ состоянія?

— Нѣтъ.

— Вы любите свое семейство?

— Всѣми силами души!

— Вы были бы въ восхищеніи, еслибъ могли составить счастіе батюшкѣ, матушкѣ и сестрамъ?

— Это — мое пламенное желаніе.

— Итакъ, миссъ Мери, у васъ есть средство составить счастіе вашего семейства, ваше собственное, и сверхъ-того отмстить моему негодному племяннику, потерявшему должное уваженіе….

— Право, милостивый государь, я….

— Миссъ Мери, вскричалъ Ла-Ботардьеръ, въ смущеніи взглянувъ на свой замшевый костюмъ: я не могу объясниться въ такомъ облаченіи; дайте мнѣ время выбриться, благопристойно одѣться, и тогда….

Старикъ отворилъ дверь и закричалъ:

— Амбруазъ! Амбруазъ! Жди меня въ спальнѣ.

Потомъ, обратясь къ учительницѣ, Ла-Ботардьеръ прибавилъ:

— Извините, миссъ Мери, что оставляю васъ одну; черезъ полчаса я ворочусь, и тогда, прибавилъ старикъ съ торжествующимъ лицомъ: и тогда я объяснюсь категорически.

Старикъ сдѣлалъ удареніе на этомъ нарѣчіи, по его мнѣнію, исполненномъ глубокаго значенія, и вышелъ изъ залы, крича во все горло:

— Амбруазъ! Амбруазъ! Не слышитъ, проклятый глухарь!

Эта неожиданная выходка изумила миссъ Мери.

— Я ровно ничего не понимаю изъ его словъ, говорила себѣ дѣвушка. — Куда онъ пошелъ? Зачѣмъ оставилъ меня одну? Какъ жаль, что я не успѣла предупредить его, что сюда пріѣдетъ Генрихъ! Я опасаюсь новой глупости Фавроля, но, кажется, я поступила не совсѣмъ безразсудно, назначивъ своему истинному защитнику свиданіе у г. Ла-Ботардьера.

Въ эту самую минуту миссъ Мери услышала на дворѣ лошадиный топотъ.

— Это онъ! это Генрихъ! вскричала дѣвушка: онъ обогналъ карету, чтобы поскорѣе увидѣть меня.

Сердце ея забилось; она была такъ взволнована, что не могла тронуться съ мѣста, хотя въ сосѣдней комнатѣ слышала шаги Генриха Дугласа.

По вмѣсто жениха, котораго съ такимъ нетерпѣніемъ три года ждала миссъ Мери, въ залу вошелъ Фавроль, блѣдный, забрызганный грязью.

XII.

Миссъ Мери, такъ жестоко обманутая въ ожиданіяхъ и испуганная нечаяннымъ появленіемъ Фавроля, поблѣднѣла какъ смерть, и не могла не вскрикнуть.

— Наконецъ, мадмуазель, я догналъ васъ, проведя цѣлую ночь въ поискахъ, сказалъ Фавроль. — Откровенно говоря, я очень радъ, что нашелъ сегодня утромъ потерянное вчера ввечеру. Но успокойтесь: несмотря на раздражительность, которой причину вы знаете, я не выйду изъ границъ уваженія. Однакожъ, сколько я буду почтителенъ къ вамъ, столько же твердъ въ своемъ намѣреніи, и ни что не заставитъ меня теперь отказаться отъ своихъ плановъ.

Миссъ Мери, уничтоженная этими словами, опустилась на стулъ, оробѣла и проговорила сквозь слезы:

— О, еслибъ вы знали, какъ я страдаю, вы пожалѣли бы меня!

— Не знаю, миссъ Мери, какая щекотливость не позволяла вамъ вчера выслушать меня въ домѣ, далеко отСгоДа; йо Здѣсь вы свободны; я пришелъ узнать свою участь, и не оставлю васъ, пока вы не рѣшитесь окончательно, послѣ зрѣлаго размышленія….

Миссъ Мери задрожала; она услышала на дворѣ стукъ почтовой кареты. Въ этотъ разъ уже нечего было сомнѣваться: это былъ Генрихъ Дугласъ. Голова дѣвушки закружилась при мысли объ угрожавшихъ ей несчастіяхъ, и когда она опомнилась, въ дверяхъ залы стояла мужественная и спокойная фигура Генриха Дугласа, котораго ввелъ не Амбруазъ, но другой слуга, чрезвычайно удивленный такимъ необыкновеннымъ стеченіемъ гостей въ замкѣ Ла-Ботардьеръ.

Увидѣвъ жениха, миссъ Мери испустила глухой крикъ, и влажные глаза ея въ испугѣ и нѣжно остановились на серьозномъ и прекрасномъ лицѣ двоюроднаго брата, котораго она такъ долго не видала. Капитанъ Генрихъ Дугласъ прошелъ все разстояніе, отдѣлявшее его отъ дѣвушки, — потому-что она не могла сдѣлать ни шагу, — и подалъ ей руки. Миссъ Мери опустила на нихъ свои руки, не говоря ни слова, и слезы покатились по ея лицу.

Фавроль былъ пораженъ этою неожиданною сценой, и отошелъ въ-сторону. Генрихъ Дугласъ обернулся, замѣтилъ его, и, сожалѣя, что обнаружилъ свое волненіе при постороннемъ, отступилъ назадъ и поклонился Фавролю съ вѣжливостью, которая почти извиняла невольное несоблюденіе, приличій; потомъ, указавъ на миссъ Мери, сказалъ Фавролю:

— Милостивый государь, я уже три года не видалъ своей любезной кузины, миссъ Лаусонъ. Надѣюсь, вы извините, прибавилъ онъ, поклонившись: что я прежде не замѣтилъ вашего присутствія.

Фавроль былъ почти увѣренъ, что стоитъ лицомъ къ лицу съ соперникомъ, однакожъ, уступая свѣтскимъ приличіямъ, отъ которыхъ нельзя отказаться безъ грубости, отвѣтилъ капитану поклономъ и проговорилъ нѣсколько незначительныхъ словъ, которыхъ не договариваешь, если хочешь казаться порядочнымъ человѣкомъ, не зная, что сказать.

Миссъ Мери съ боязнью слѣдила за взглядами двухъ молодыхъ людей; потомъ рѣшительно подошла къ Фавролю и сказала, указывая глазами на Генриха:

— Имѣю честь представить вамъ моего двоюроднаго брата, капитана Дугласа. Мы были обручены въ дни болѣе счастливые; однакожъ онъ не переставалъ меня любить, даже въ то время, когда несчастія постигли мое семейство. Г. Дугласъ пріѣхалъ за мною во Францію, и мы отправимся въ Англію, просить моего батюшку благословить нашъ союзъ.

— Съ кѣмъ я имѣлъ честь кланяться? спросилъ глазами Дугласъ, обращаясь къ учительницѣ.

— Это г. Фавроль, отвѣчала миссъ Мери: женихъ дочери г. Морвиля, моей любезной и достойной ученицы.

— Мадмуазель, отвѣчалъ Фавроль, поблѣднѣвъ отъ злости: если вы такъ ясно опредѣлили свои отношенія къ нимъ, — Фавроль указалъ на Дугласа, — то я считаю долгомъ опредѣлить свое положеніе съ такою же ясностью.

Потомъ онъ сказалъ, обратясь къ Генриху:

— Правда, нѣсколько времени считали меня за искателя руки дѣвицы Морвиль; но въ ея семействѣ я встрѣтилъ миссъ Мери, съ которою, назадъ тому два года, я имѣлъ честь путешествовать изъ Кале въ Парижъ, и….

— Какъ, милостивый государь! Такъ это вы, прервалъ Генрихъ Дугласъ съ выраженіемъ чистосердечной благодарности: такъ это вы берегли миссъ Лаусонъ съ братскою заботливостью, во-время долгаго путешествія? О, какъ я счастливъ, что могу выразить признательность семейства миссъ Мери за вашъ благородный поступокъ! Позвольте же, милостивый государь, пожать вамъ руку….

Сказавъ это, капитанъ Дугласъ подалъ руку Фавролю. Въ это время глухой и отдаленный шумъ, похожій на стукъ человѣка, который ломится въ дверь, чтобы ее отворили, привлекъ вниманіе трехъ лицъ, и они невольно обернулись въ ту сторону, гдѣ былъ корридоръ. Но это обстоятельство не могло надолго разстроить чувства, которыми они были заняты. Миссъ Мери замѣтила, что въ ту минуту, какъ ея женихъ такъ чистосердечно подалъ руку Фавролю, этотъ, вмѣсто отвѣта на дружеское привѣтствіе, презрительно окинулъ его взоромъ съ ногъ до головы. Впрочемъ, Дугласъ не замѣтилъ надменности своего соперника, потому-что и самъ былъ занятъ отдаленнымъ шумомъ. Миссъ Мери, поддерживаемая послѣднею надеждой, сказала жениху, когда Фавроль и Дугласъ вышли изъ минутной разсѣянности:

— Да, г. Фавроль берегъ меня какъ братъ, въ-продолженіе поѣздки изъ Кале въ Парижъ, и первымъ дѣломъ моимъ было написать матушкѣ о любезности г. Фавроля.

— Позвольте же, милостивый государь, пожать вамъ руку, прямодушно сказалъ капитанъ, снова подавая руку Фавролю: и выразить вамъ благодарность семейства миссъ Мери и мою.

— Прежде, нежели я подамъ вамъ руку, гордо отвѣчалъ Фавроль, отступивъ на шагъ, вмѣсто того, чтобы отвѣтить на дружескія слова жениха Мери: я долженъ сообщить вамъ нѣкоторыя обстоятельства, послѣдствія встрѣчи моей съ мадмуазель Лаусонъ. Выслушавъ меня, вы согласитесь, что ваша благодарность была, по-крайней-мѣрѣ, преждевременною.

Миссъ Мери насилу держалась на ногахъ, видя возрастающую опасность. Дугласъ, удивленный до крайности отвѣтомъ Фавроля и еще не принимая отвѣта за обиду, спрашивалъ миссъ Мери глазами о причинѣ такой странной выходки Фавроля, и потомъ сказалъ ему съ достоинствомъ:

— Мнѣ очень тяжело было бы подумать, что я ошибся, отблагодаривъ васъ за благородный поступокъ съ мадмуазель Лаусонъ.

— Милостивый государь, отвѣчалъ Фавроль: мадмуазель Лаусовъ сказала правду; да, я думалъ жениться на дочери г. Морвиля; но мадмуазель Лаусонъ не сказала вамъ, что послѣ нашей встрѣчи въ замкѣ Морвиль, пламенная и почтительная любовь моя къ ней, начавшаяся во-время поѣздки изъ Кале въ Парижъ, проснулась еще съ большею страстью. По этому, я рѣшился на все…. понимаете, милостивый государь?… я рѣшился на все, чтобы жениться на мадмуазель Лаусонъ.

Капитанъ Дугласъ внимательно выслушалъ своего соперника, и сказалъ съ невозмутимымъ спокойствіемъ:

— Я вижу въ вашихъ словахъ чувство, дѣлающее честь и вамъ и миссъ Мери. Вы любите ее? Это неудивительно: я знаю, чего она стоитъ. Вы желаете жениться на ней? Это удивляетъ меня тѣмъ менѣе, что у меня тоже самое желаніе. Остается только узнать, предпочитаетъ ли васъ моя кузина.

— Милостивый государь! вскричалъ Фавроль, еще болѣе взбѣшенный хладнокровіемъ своего соперника: я люблю миссъ Мери такъ же благородно, какъ вы, мое имя стоитъ вашего, я занимаю въ свѣтѣ такое же положеніе, какъ и вы, и я не вижу, почему вы заслуживаете предпочтенія.

— О, противъ этого я ни слова! возразилъ Дугласъ съ британскою флегмой. — Ваша любезность къ миссъ Лаусонъ во-время поѣздки доказываетъ, что вы образованный человѣкъ и можете только благородно любить особу, достойную такого уваженія, какъ миссъ Мери. Что касается вашего имени и положенія въ свѣтѣ, то я нисколько не сомнѣваюсь въ нихъ: иначе г. и г-жа Морвиль не согласилась бы отдать вамъ руку своей дочери. Наши права на любовь миссъ Мери совершенно равны; но, располагая выборомъ, она отдаетъ мнѣ преимущество. Въ этомъ предпочтеніи нѣтъ ничего оскорбительнаго для васъ, и я, право, не знаю, почему вы отказались пожать руку, которую, увѣряю васъ, я подалъ вамъ отъ души.

— Милостивый государь, вскричалъ Фавроль, выведенный изъ терпѣнья спокойнымъ благоразуміемъ Генриха Дугласа: во Франціи жмутъ руку сопернику, скрестивъ напередъ съ нимъ шпагу.

— О, что я вамъ сдѣлала? сказала миссъ Мери Фавролю, громко зарыдавъ.

Дугласъ постарался успокоить ее жестомъ и взоромъ, и съ холоднымъ достоинствомъ отвѣчала» Фавролю:

— Во Франціи, какъ въ Англіи, милостивый государь, люди благовоспитанные, какъ мы, не произносятъ важныхъ словъ необдуманно, особенно когда эти слова могутъ огорчить особу, достойную глубокаго уваженія.

И взоръ Дугласа какъ.-будто сказалъ Фавролю: «Если угодно, я готовъ къ вашимъ услугамъ, но только не пугайте миссъ Мери».

Потомъ, убѣдившись, что соперникъ понялъ его, Дугласъ продолжалъ:

— Впрочемъ, милостивый государь, я увѣренъ, вы согласитесь со мною, — если, подобно мнѣ, желаете разсѣять безпокойство миссъ Лаусонъ, обманувшейся въ смыслѣ вашихъ словъ, — что положеніе насъ обоихъ не требуетъ такой рѣшительной развязки.

— Я говорю то же, потому-что, какъ вы, желаю разсѣять безпокойство миссъ Лаусонъ, отвѣчалъ Фавроль, сдѣлавъ удареніе на этой двусмысленной фразѣ, такъ, чтобы соперникъ ясно угадалъ его мысль.

Миссъ Мери, выведенная изъ ужаснаго сомнѣнія, отерла слезы, и, въ порывѣ радости, сказала Фавролю дрожащимъ голосомъ:

— Извините, что я на минуту усомнилась въ вашемъ сердцѣ.

Фавроль поклонился, едва скрывая гнѣвъ принужденною улыбкой, какъ вдругъ шумъ, который они уже слышали, раздался снова.

— Вѣрно, кто-нибудь запертъ въ сосѣднихъ комнатахъ, сказалъ Фавроль.

Онъ не успѣлъ выговорить и шумъ еще не затихъ, какъ Альфонсина и Жераръ вбѣжали въ комнату, и дѣвушка бросилась на руки учительницы.

— Вотъ она! вотъ она, любезная и добрая миссъ! По-крайней-мѣрѣ, мы можемъ съ нею проститься!

XIII.

Фавроль, поставленный въ чрезвычайно непріятное положеніе между миссъ Мери и Дугласомъ, растерялся еще болѣе при появленіи мадмуазель Морвиль. Ему было такъ тяжело, неловко, что онъ невольно спрятался за ширмы, и такимъ-образомъ ускользнулъ на минуту отъ глазъ Альфонсины и Жерара.

Дѣвушка, не замѣтивъ Дугласа, бросилась обнимать учительницу.

— О, злая миссъ! говорила Альфонсина: уѣзжаете, даже не простившись! Отнимаете у насъ даже это утѣшеніе!…

— Только сегодня утромъ, прибавилъ Жераръ: я узналъ отъ нашего кучера, что вы провели ночь въ сент-илерской гостинницѣ. Я тотчасъ поѣхалъ туда съ Альфонсиной, и намъ сказали, что вы отправились въ Ла-Ботардьеръ….

— И мы поѣхали искать васъ, не боясь гнѣва дядюшки, продолжала Альфонсина. — Но гдѣ же этотъ ужасный и милый дядюшка? Я рѣшилась на все, чтобы….

Дѣвушка обернулась и увидѣла Дугласа. Молча, смотрѣла она на него нѣсколько секундъ, и потомъ, пристально взглянувъ на миссъ Мери, сказала ей съ улыбкой:

— Это онъ…. Кажется, я не ошиблась?

Альфонсина подошла къ жениху своей учительницы, и сказала ему съ развязностью, которою почти всегда отличается простота:

— Вы не знаете меня, милостивый государь, но я знаю васъ и люблю…. со вчерашняго утра, прибавила она взглянувъ на учительницу: да, вчера утромъ я узнала, что миссъ Мери будетъ обязана вамъ счастіемъ, котораго она заслуживаетъ.

Альфонсина граціозно подала руку Дугласу.

— И я зналъ васъ, мадмуазель, отвѣчалъ онъ съ спокойною нѣжностью: я зналъ, что вами гордилась моя кузина; все семейство ея знаетъ и любить васъ, и назадъ тому пять дней, престарѣлый батюшка миссъ Мери, ея матушка и сестры повторяли мнѣ, когда я уѣзжалъ во Францію: «Скажите любезной ученицѣ Мери, что мы обнимаемъ ее какъ дочь, какъ сестру, и никогда не забудемъ, какъ облегчила она своею прелестью и кротостью трудное положеніе чужестранки, удаленной отъ родины».

Генрихъ Дугласъ поклонился и почтительно поцѣловалъ руку дѣвушки. Альфонсина покраснѣла, двѣ слезы блеснули въ ея глазахъ, и она сказала миссъ Мери:

— Такъ вы говорили обо мнѣ въ своихъ письмахъ?

— Какъ же не подѣлиться своимъ счастіемъ съ тѣми, которыхъ любишь? нѣжно отвѣчала учительница Альфонсины,

Фавроль все еще стоялъ за ширмами, и ему очень польстила благодарность, которую такъ выразительно высказалъ Дугласъ его невѣстѣ.

Миссъ Мери взяла Жерара за руку и представила капитану:

— Г. Жераръ Морвиль, братъ моей любезной Альфонсины.

— Мы тоже старые знакомые, хотя ни разу не встрѣчались, отвѣчалъ Генрихъ: мадмуазель Лаусонъ часто высказывала мнѣ прекрасное мнѣніе о братѣ своей ученицы, и я сочту себя счастливымъ, мосьё Жераръ, если вы предложите мнѣ свою дружбу съ такимъ же удовольствіемъ, какъ я предлагаю вамъ свою.

Жераръ, растроганный признательностью миссъ Мери, которая, въ своихъ письмахъ, такъ много хвалила его, что даже человѣкъ такихъ лѣтъ, какъ Дугласъ, просилъ его дружбы, нашелъ въ этомъ нѣжномъ доказательствѣ уваженія сладостное утѣшеніе за печаль, возбужденную въ немъ безумною любовью къ миссъ Мери. Жераръ бросилъ на учительницу и на Альфонсину взглядъ, понятный для обѣихъ, и отвѣчалъ Дугласу:

— Милостивый государь, миссъ Мери часто говорила намъ, что благородные люди всегда вознаградятъ насъ своимъ уваженіемъ за добрыя чувства и за мужественное самоотверженіе въ трудныя минуты жизни…. Я не думалъ, что такъ скоро осуществятся прекрасныя слова миссъ Мери.

— Я тоже не думала, мосьё Генрихъ, и вы возвращаете счастіе брату и сестрѣ, большое счастіе, прибавила Альфонсина почти весело, что очень удивило миссъ Мери, думавшую въ эту минуту о любви дѣвушки къ Фавролю.

Удивленіе учительницы не скрылось отъ Альфонсины.

— Я знаю, миссъ Мери, чему вы удивляетесь, сказала она: но видите ли, со вчерашняго дня многое перемѣнилось!

— Что это значитъ, мой другъ?

— Вчера вечеромъ, думая, что я васъ больше не увижу, я много плакала, и наплакавшись, начала размышлять; я думала, что жизнь моя перемѣнится, потому-что до-сихъ-поръ, миссъ Мери, вы были моимъ любимымъ руководителемъ… И знаете, въ чемъ провела я первую ночь послѣ нашей разлуки? Я отыскивала въ своемъ сердцѣ ваши уроки, ваши совѣты; вы давали мнѣ ихъ такъ нѣжно, что въ то время они казались мнѣ пріятною бесѣдой. Посудите же о моемъ счастіи, удивленіи, когда я почувствовала, что прекрасныя сѣмена, брошенныя вами за два года, развились во мнѣ, дали ростки и принесли плодъ. Тогда, можетъ-быть, въ первый разъ, любезная миссъ Мери, я поняла и благословила воспитаніе, которое вы мнѣ дали. И хотите ли, мосьё Генрихъ, видѣть самое свѣжее доказательство благотворнаго вліянія примѣра миссъ Мери?… Представьте: насталъ ужасный день, въ который — да вы не повѣрите! — я начала ревновать ее, да, ревновать!…

При этихъ словахъ, учительница безпокойно взглянула на ширмы, за которыми спрятался Фавроль.

— Я сознаюсь въ этой ревности, мосьё Генрихъ, продолжалала Альфонсина съ трогательною наивностью: чтобы наказать себя за увлеченіе дурнымъ чувствомъ и отдать должную дань честности миссъ Мери, и твердости, которую почерпнула я изъ ея уроковъ! О, безъ нихъ еще долго страдала бы я ужасной болѣзнью, ревностью! Но миссъ Мери сказала мнѣ только одно слово — и я повѣрила. И какъ было не повѣрить? Это еще не все; вы узнаете, мосье Генрихъ, какую извлекла я пользу изъ вліянія миссъ Мери….

— Кчему, дитя мое, вспоминать прошлое? сказала учительница съ возрастающимъ безпокойствомъ, вспомнивъ о Фавролѣ и видя, какой оборотъ принимаетъ разговоръ.

— Кчему, любезная миссъ Мери? возразила Альфонсина. — Чтобы высказать передъ тѣмъ, который любитъ васъ, все, чѣмъ я обязана вамъ, и заставить его дорожить вами еще болѣе. И такъ, мосьё Генрихъ, я сначала страдала, считала себя униженною, увидѣвъ, что мнѣ предпочли миссъ Мери; по вскорѣ, разсудокъ, сердце, мужество побѣдили это огорченіе, и я спросила у себя: какъ могла я даже удивиться, что отдаютъ предпочтеніе миссъ Мери, которая стоитъ выше меня рѣшительно всѣмъ — умомъ, талантами, образованностью, красотою? Я поняла, что если выбирать одно изъ двухъ — свѣтъ или его отблескъ, — то г. Фавроль долженъ предпочесть миссъ Мери.

Дугласъ машинально искалъ своего соперника глазами; но Фавроль, увлеченный прелестью дѣвушки, которою онъ пренебрегъ на минуту, слушалъ ее съ возрастающимъ участіемъ.

Альфонсина не поняла движенія Дугласа.

— Я разсѣю ваше удивленіе двумя словами, сказала она съ наивностью: батюшка думалъ выдать меня за-мужъ за сына своего стараго друга. Я радовалась, какъ я радовалась этому браку! Но г. Фавроль, увидѣвъ возлѣ меня миссъ Мери, забылъ меня для нее! Это очень просто, и вы не удивитесь этому, мосьё Генрихъ.

— Милая Альфонсина, какое благородное у васъ сердце! сказала учительница, тронутая этими словами.

— Не вы ли, миссъ Мери, научили меня быть скромною? Не вы ли говорили мнѣ, что въ жизни часто приходится сносить горе терпѣливо? Что же тогда я сдѣлала? Узнавъ, что г. Фавроль совершенно невинно могъ полюбить васъ больше, нежели меня, я сочла долгомъ возвратить ему слово, которое онъ далъ моимъ родителямъ.

— Какъ! вскричалъ Жераръ: ты хочешь…

— Какъ! повторила Альфбисина, съ выраженіемъ дружескаго упрека: тебѣ удивительно, что я первая разрываю обязательство, заключенное въ другое время, при другихъ обстоятельствахъ? Но чего ты хочешь, бѣдный братъ? Все перемѣнилось; планъ, нѣкогда обѣщавшій мнѣ счастіе, стѣсняетъ г. Фавроля, ставитъ его въ непріятное положеніе….

— Фавроль самъ виноватъ, что измѣнилъ своему слову, горестно отвѣчалъ Жераръ.

— Бѣдный братъ! нѣжно сказала Альфонсина, намекая на его любовь къ миссъ Мери: я не могу не сожалѣть искренно о тѣхъ, которые любятъ или любили безнадежно…. Отъѣздъ миссъ Мери будетъ жестокимъ ударомъ для Фавроля; но по-крайней-мѣрѣ, я постараюсь вывести его изъ щекотливаго отношенія къ нашимъ родителямъ. Дай Богъ ему найти подругу, которая любила бы его такъ, какъ я его люблю! Для чего не сознаться, что я люблю его? произнесла Алфонсина дрожащимъ голосомъ въ отвѣтъ на движеніе учительницы, которая думала о Фавролѣ, невидимомъ свидѣтелѣ этой сцены.

Фавроль, растроганный до слезъ этою простодушной, страждущей любовью, начиналъ раскаиваться въ безразсудной прихоти, которой пожертвовалъ онъ, быть-можетъ, счастіемъ своей жизни, и слушая дѣвушку, находилъ въ ней всѣ рѣдкія качества ума и сердца, которыя почиталъ въ миссъ Мери.

Альфонсина продолжала, обратясь къ учительницѣ и Жерару:

— И отчего же не признаться, что я люблю Фавроля? Назадъ тому четыре мѣсяца, папенька, маменька и ты, Жераръ, развѣ не говорили мнѣ, чтобъ я его любила? Неужели онъ потерялъ всѣ качества, за которыя хвалили его? Неужели онъ менѣе заслуживаетъ уваженія и любви, потому только, что любитъ миссъ Мери? Нѣтъ, нѣтъ, такое предпочтеніе только возвышаетъ его въ моихъ глазахъ, и если я желаю освободить Фавроля отъ даннаго обѣщанія….

— То онъ умоляетъ васъ позволить ему не отказываться отъ слова, даннаго вашему семейству! вскричалъ Фавроль, вышедъ изъ-за ширмъ и приблизившись къ Альфонсинѣ.

Дѣвушка вскрикнула, покраснѣла, и прижалась лицомъ къ груди миссъ Мери.

— Ты здѣсь? вскричалъ Жераръ: ты здѣсь, Теодоръ! Такъ ты былъ здѣсь!…

— Да…. да…. я слышалъ все, прибавилъ Фавроль, утирая слезы: да, я все слышалъ, братъ мой. Благородная и твердая дѣвушка! И я еще могъ отказываться отъ нея?… Жераръ, проститъ ли она меня? О, я посвящу всю свою жизнь на то, чтобы заставить ее позабыть горести, которыхъ я былъ причиною!

— Я попрошу за тебя, любезный Теодоръ — и надѣюсь, сказалъ Жераръ, подходя къ сестрѣ, которая обнявъ миссъ Мери, положила голову ей на плечо.

Тогда Фавроль пошелъ къ Дугласу, и сказалъ:

— Порядочные люди, милостивый государь, не стыдятся сознаваться въ своихъ ошибкахъ: я сознаюсь въ своихъ и прошу ихъ забыть.

— Онѣ уже забыты; я помню только услугу, которую вы оказали мадмуазель Лаусонъ, послѣ ея пріѣзда во Францію. Но чувству благодарности, я подалъ вамъ руку; позвольте же подать ее еще разъ.

Фавроль крѣпко пожалъ руку Дугласу.

Альфонсина, еще не смѣя поднять голову отъ плеча учительницы, прошептала ей, но такъ, что Фавроль могъ слышать:

— Любезная Мери, развѣ я похожа на васъ, что онъ можетъ меня любить? Скажите мнѣ — и я вамъ повѣрю.

Учительница хотѣла отвѣчать, но въ эту самую минуту вошли въ залу г. и г-жа Морвиль. Фавроль побѣжалъ къ нимъ и закричалъ:

— Умоляю васъ, во имя счастія моей жизни, — я не смѣю теперь сказать, счастія вашей дочери, — забудьте минутное заблужденіе, и согласитесь на мой бракъ съ Альфонсиной!

Крикъ Ла-Ботардьера прервалъ этотъ трогательный разговоръ.

XIV.

Г. и г-жа Морвиль, ихъ дѣти, миссъ Мери, Дугласъ и Фавриль съ безпокойствомъ ожидали появленія Ла-Ботардьера, который, кажется, былъ очень взбѣшенъ, если судить по слѣдующему разговору его съ старымъ слугою въ сосѣдней комнатѣ:

— Проклятый Амбруазъ! кричалъ Ла-Ботардьеръ: глухарь! Цѣлый часъ оставляетъ меня въ заперти!

— Развѣ я виноватъ, сударь, отвѣчалъ Амбруазъ: что вѣтромъ захлопнуло дверь въ прихожей, и вы не могли выйти?

— Я стучался, чуть не сломалъ кулаки, проклятый глухарь!

— Быть не можетъ, сударь, чтобъ вы такъ крѣпко стучали; я ровно ничего не слышалъ, то-есть мнѣ показалось, будто хлопаетъ штора. Еслибъ вы стучали покрѣпче, я непремѣнно бы отперъ.

— Еще онъ же выговариваетъ мнѣ! Отвѣчай: Англичанка еще въ залѣ?

— Чего изволите?

— Я спрашиваю: въ залѣ миссъ Мери? заревѣлъ Ла-Ботардьеръ. — Ну, слышалъ въ этотъ разъ?

— Вы кричите такъ, что можно слышать за милю…. Въ залѣ, сударь, и другіе тоже въ залѣ.

— И другіе? повторилъ Ла-Ботардьеръ. — Какіе тамъ другіе?

— Чего изволите, сударь?

Но старикъ, не отвѣчая Амбруазу, быстрыми шагами вошелъ въ залу, въ которой думалъ поговорить наединѣ съ миссъ Мери, потому-что, воспользовавшись разговоромъ Амбруаза съ господиномъ, она попросила прочихъ стать за ширмы.

— Что бредитъ этотъ Амбруазъ о другихъ? ворчалъ сквозь зубы Ла-Ботардьеръ.

Но вскорѣ на губахъ его навернулась улыбка, и онъ сказалъ, какъ можно нѣжнѣе:

— Любезная миссъ Мери, теперь я могу объясниться…. Я не оставилъ бы васъ такъ долго одну, еслибы проклятый глухарь, Амбруазъ, не держалъ меня цѣлый часъ взаперти….

Учительница замѣтила, что Ла-Ботардьеръ скинулъ утренній костюмъ, и предсталъ въ чорномъ фракѣ, ослѣпительно бѣломъ галстухѣ и такомъ же ослѣпительно бѣломъ жилетѣ. Миссъ Мери догадалась о цѣли такой перемѣны, и торжествовала, что исполнитъ обѣщаніе, данное родителямъ Альфонсины. Надежда на успѣхъ удвоила смѣлость миссъ Мери, и она сказала старику, который, съ улыбкою на губахъ, сбирался объяснять причину превращенія замшеваго камзола въ чорный фракъ:

— Я думаю, милостивый государь, для васъ все-равно продолжать нашъ разговоръ въ другой комнатѣ?

— Конечно, сударыня, но…

— Въ такомъ случаѣ, пойдемте со мною, отвѣчала миссъ Мери, и пошла въ сосѣднюю комнату, боясь, чтобы разговоръ ея съ Ла-Ботардьеромъ, при скрытыхъ свидѣтеляхъ, не оскорбилъ его самолюбія.

— Любезная миссъ Мери, сказалъ Ла-Ботардьеръ, оставшись съ нею вдвоемъ въ другой комнатѣ: учтивый мужчина долженъ повиноваться, не только волѣ, даже капризамъ прекраснаго пола. Вамъ угодно было продолжать начатый разговоръ не въ залѣ, а здѣсь…. Повинуюсь! Впрочемъ, вотъ въ двухъ словахъ то, что хотѣлъ я вамъ сказать: мнѣ шестдесятъ лѣтъ, и у меня столько же тысячь франковъ годоваго дохода…. Одиночество будетъ для меня теперь вдвое нестерпимѣе, если вы не станете раздѣлять его со мною…. Я приму ваше семейство съ должною честью, если ему угодно будетъ поселиться у насъ…. Словомъ, милая миссъ Мери, хотите ли вы сдѣлаться баронессой де-Ла-Ботардьеръ?

— Прежде нежели я отвѣчу на это предложеніе, дѣлающее мнѣ большую честь….

— Нѣтъ, сударыня, вы дѣлаете мнѣ честь….

— Мнѣ хотѣлось бы узнать, такъ ли точно тяготитъ васъ это одиночество, какъ вы говорите.

— Любезная миссъ Мери, клянусь вамъ, я умру со скуки…. Съ первыхъ словъ нашего разговора, вы прочли въ моемъ сердцѣ печальную истину, въ которой не позволяло мнѣ сознаться ложное самолюбіе.

— Ради Бога, обдумайте свои слова; говорите чистосердечно.

— Жизнь невыносима для меня; это вѣрно, какъ то, что меня зовутъ Жозефеномъ! Еслибъ вы знали, что за скука зависѣть отъ такихъ болвановъ, какъ глухарь Амбруазъ, который сію минуту заперъ меня, не думая, что я задохнусь отъ злости!

— Это простой случай, и я еще не увѣрена, что вы зрѣло обдумали свое намѣреніе.

— Милая миссъ Мери, клянусь вамъ….

— Дозвольте; вы сказали, что желаете пригласить мое семейство и что вы найдете съ нимъ счастіе?

— Это моя мечта, мое единственное желаніе!

— Однакожъ, у васъ есть родные, и вы два года не видѣлись съ ними?… Какъ же вы хотите, чтобъ я повѣрила…?

— Любезная миссъ Мери, прервалъ Ла-Ботардьеръ: я докажу однимъ словомъ, что сердце мое не зачерствѣло….

— Докажите!

— Вы знаете, что у меня есть справедливыя причины не ладить съ родными?

— Я вовсе не допускаю справедливости этихъ причинъ,

— Все-равно! Несмотря на эти причины, справедливыя или нѣтъ, я тысячу разъ готовъ былъ простить моему племяннику, да! и сказать ему: «будемъ друзьями по-прежнему», но меня удерживалъ ложный стыдъ.

— Вѣрю вамъ, вѣрю за вашъ искренній голосъ. И такъ, вамъ только хотѣлось бы жить посреди родныхъ, которые васъ душевно любятъ?

— Да, съ молодою и прекрасною особой, какъ вы, миссъ Мери, у которой столько прелести, ума и талантовъ.

— Допустивъ, что портретъ несовсѣмъ невѣренъ, я думаю, что желаніе ваше очень можетъ осуществиться.

— О, любезная миссъ!

— Однакожъ, еще одно слоро; вы знаете мою откровенность.

— Знаю, удивляюсь ей, восхищаюсь, любезная миссъ!

— Вы сказали мнѣ свои лѣта?

— Шестдесятъ.

— Мнѣ двадцать четвертый годъ.

— Большая разница!

— Очень большая; и я безстыдно обманула бы васъ, да и вы сами не повѣрили бы мнѣ, еслибъ я сказала, что женщина моихъ лѣтъ можетъ любить….

— Старика! Неужели, миссъ Мери, я такъ глупъ, что искалъ бы такъ много? Нѣтъ, нѣтъ, я любилъ бы васъ какъ отецъ, и попросилъ бы только, чтобъ вы были привязаны ко мнѣ, какъ дочь.

— Чудесно, мосьё Ла-Ботардьеръ! Сколько я могла понять ваши слова, у васъ одно желаніе — наслаждаться семейными радостями возлѣ молодой, хорошенькой особы, умной и воспитанной, которая заботилась бы о васъ, какъ дочь объ отцѣ?

— Да, да, любезная миссъ Мери! Вотъ мое единственное желаніе, вотъ моя единственная мечта! съ восхищеніемъ вскричалъ Ла-Ботардьеръ, готовясь броситься на колѣни передъ учительницей.

Но миссъ Мери во-время предупредила драматическое колѣнопреклоненіе, взяла Ла-Ботардьера за руку и повела въ залу. Старикъ машинально пошелъ за нею, ожидая развязки.

— Никто не узнаетъ, сказала миссъ Мери: зато я никогда не забуду вашего благороднаго предложенія. Къ-сожалѣнію, я не могу принять его: я уже три года обручена съ человѣкомъ, котораго нѣжно люблю. Вы увидите у себя родныхъ, которые почтутъ за счастіе угождать вамъ, и дѣвицу милую, умную, образованную, которая будетъ любить васъ, какъ отца.

Съ этими словами, отъ которыхъ остолбенѣлъ Ла-Ботардьеръ, миссъ Мери подвела его къ дверямъ залы и сказала:

— Альфонсина! Жераръ! Обнимите вашего любезнаго дядюшку!

И братъ съ сестрою кинулись на шею старику. Вслѣдъ за ними вышли г. и г-жа Морвиль.

Неожиданное свиданіе съ родными окончательно поразило Ла-Ботардьера. Онъ былъ глубоко разстроганъ отказомъ миссъ Мери, и еще не опомнившись отъ печали, уже десять разъ успѣлъ обнять Альфонсину, ея брата и Морвиля.

Неугомонный и сварливый старикъ былъ тѣмъ болѣе разстроганъ ласками, что отказъ миссъ Мери расположилъ его къ нѣжности. Ла-Ботардьеръ былъ опечаленъ, и въ эту тяжелую минуту любовь родныхъ явилась ему утѣшеніемъ. Глаза старика наполнились слезами, и сжимая въ своихъ объятіяхъ Альфонсину и Жерара, онъ сказалъ учительницѣ съ грустнымъ упрекомъ:

— Ахъ, миссъ Мери…. миссъ Мери!

— Развѣ я не сдержала своего обѣщанія? отвѣчала она, мило улыбнувшись. — Вы въ кругу родныхъ, которые любятъ васъ; прижимаете къ сердцу дѣвушку, которая любитъ васъ, какъ отца….

— Полно, сказалъ старикъ, подавая руку племяннику: все забыто. Я вы будете меня любить, несмотря на мое ворчанье?

— Будемъ, любезный дядюшка, отвѣчала г-жа Морвиль: только браните насъ побольше.

— Въ такомъ случаѣ, будьте спокойны: я сохраню вашу привязанность, отвѣчалъ старикъ.

Потомъ, увидѣвъ Фавроля, котораго хотѣлъ-было представить ему г. Морвиль, старикъ закричалъ:

— Кошемаръ, преслѣдовавшій меня изъ Кале!

— Теодоръ Фавроль, женихъ моей дочери, дядюшка, сказалъ г. Морвиль.

— Теперь, милостивый государь, я членъ вашего семейства, отвѣчалъ будущій супругъ Альфонсины, поклонившись Ла-Ботардьеру: я также имѣю право на вашу брань; я желаю только одного — загладить несчастное путешествіе изъ Кале, въ-продолженіе котораго я невольно имѣлъ несчастіе не понравиться вамъ.

— Ладно, ладно, господинъ зубоскалъ! отвѣчалъ старикъ: я прощаю вамъ, но съ условіемъ, чтобы на свадьбѣ моей племянницы подавали цыплятъ à ла-Ботардьеръ, какъ говорили ваши товарищи, такіе же зубоскалы! А, помните, миссъ Мери, этихъ дерзкихъ негодяевъ? прибавилъ старикъ, обернувшись въ ту сторону, гдѣ стояла учительница.

Миссъ Мери подвела къ нему Дугласа.

— Еще одинъ! вскричалъ Ла-Ботардьеръ. — Да что это! У меня всѣ назначили свиданіе?

— Да, мосьё Ла-Ботардьеръ, и цѣль этого свиданія общее счастіе, отвѣчала миссъ Мери. — Позвольте представить вамъ г. Генриха Дугласа, моего жениха, который по приказанію моего батюшки, пріѣхалъ за мною во Францію.

Дугласъ поклонился старику, лицо котораго снова сдѣлалось печальнымъ, и онъ сказалъ, вздохнувъ, жениху миссъ Мери:

— Вы счастливы, милостивый государь, вы женитесь на достойной особѣ!

Альфонсина взяла старика за руки, и сказала:

— Добрый дядюшка! мы часто будемъ говорить о миссъ Мери.

— Надѣюсь, отвѣчалъ старикъ, обнимая племянницу: потому-что миссъ Мери была отчасти нашею общею учительницей

— Правда, правда любезный дядюшка! сказала г-жа Морвиль взволнованнымъ голосомъ, обративъ на миссъ Мери взглядъ, выражавшій извиненіе и благодарность. — Воспоминаніе о миссъ Мери будетъ драгоцѣнно для всѣхъ насъ!

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Черезъ нѣсколько минутъ послѣ этого трогательнаго разставанья, г. и г-жа Морвиль, ихъ дѣти, Фавроль и Ла-Ботардьеръ собрались на крыльцѣ замка, и печальнымъ взоромъ слѣдили за почтовою каретой, на козлахъ которой сидѣлъ Вилльямъ. На поворотѣ аллеи, которая тянулась противъ главныхъ воротъ, миссъ Мери выглянула въ окно кареты, и въ послѣдній разъ махнула платкомъ, въ знакъ прощанія.

Нежданные гости Ла-Ботардьера воротились въ замокъ.

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Черезъ мѣсяцъ, въ Дублинѣ, въ ту минуту какъ цо совершеніи вѣнчанья, родные и друзья Генриха Дугласа и миссъ Мери Лаусонъ, тѣснились, чтобы подписать свидѣтельство о бракосочетаніи явились двѣ дамы.

Пожилая дама написала на свидѣтельствѣ:

Луиза Морвиль.

Молодая.

Альфонсина Фавроль.

Капитанъ Дугласъ показалъ эти два имени своей молодой женѣ, заглушенной поздравленіями. Миссъ Мери испустила радостный крикъ, обняла свою прелестную ученицу, и увидѣла возлѣ нея г-жу Морвиль.

— Развѣ вы не ждали насъ? шепнула ей Альфонсина: развѣ я не люблю васъ больше, нежели всѣ, которые дасъ любятъ? Вы научили меня быть счастливою, и подражать вамъ? — для меня первое наслажденіе.

Конецъ.

"Сынъ Отечества", №№ 1—2, 1852