МИРЪ
правитьМногіе утверждаютъ теперь категорически: «Война неизбѣжна».
Я съ своей стороны убѣжденъ, что не только можно избѣжать войны, но что даже она представляется неправдоподобною по крайней мѣрѣ въ ближайшемъ будущемъ.
Знаю, какъ трудно предсказывать что бы то ни было, особенно-же въ вопросахъ войны и мира.
Мнѣ какъ-то разъ пришлось возвращаться съ Эмилемъ Жирарденомъ по выполненіи довольно сложнаго и труднаго порученія, въ которомъ дѣло шло о дуэли. Жирарденъ везъ меня домой въ своемъ экипажѣ. Въ то время война была неизбѣжной, и я ему это высказалъ. «Помилуйте, войны ни за что не будетъ, — возразилъ онъ съ увѣренностью, которая, признаться, совершенно меня очаровала. — Въ Европѣ не отыщется теперь человѣка, достаточно безразсуднаго для того, чтобъ сдѣлать первый выстрѣлъ, хотя-бы изъ пистолета». На другой-же день послѣдовало объявленіе войны и началась Крымская кампанія. Въ качествѣ философа, я долженъ былъ бы замѣтить Жирардену, что человѣческій разумъ имѣетъ предѣлы, но у человѣческаго безумія ихъ нѣтъ.
Именно по причинѣ этого-то безумія война сама по себѣ возможна всегда и во всякое время. Естественно, однако, задать себѣ вопросъ, возростаетъ или-же, напротивъ того, убываетъ ея вѣроятность?
Въ Европѣ существуютъ многія побудительныя причины къ войнѣ, главнѣйшею изъ которыхъ является Эльзасъ-Лотарингія. Эта причина, совмѣстно съ менѣе крупными причинами, производящая впечатлѣніе рубина или изумруда, оправленнаго мелкими брилліантами, сверкаетъ теперь вовсе не сильнѣе, чѣмъ вообще за послѣдніе годы. Особыми поводами къ опасеніямъ могли-бы теперь служить развѣ лишь крайне неудовлетворительное состояніе итальянскихъ финансовъ и комментаріи по поводу колоссальнаго франко-русскаго праздника, длившагося цѣлыхъ двадцать дней.
Разъ, что рѣчь зашла о побудительныхъ причинахъ къ войнѣ, можно заняться ихъ классификаціей и распредѣленіемъ ихъ по категоріямъ. Въ первой категоріи принадлежатъ географическія причины, остающіяся по существу неизмѣнными, т. е. продолжающія дѣйствовать до тѣхъ поръ, пока не измѣнится сама географія; во второй — политическія причины, которыя зависятъ отъ переживаемыхъ государствами крупныхъ кризисовъ, и къ третьей, случайныя причины, т. е. причины, являющіяся на самомъ дѣлѣ не причинами, а только поводами, — несуществующія для здраваго смысла, но служащія для сумасбродства самыми частыми и наиболѣе страшными предлогами къ войнѣ.
Князь Бисмаркъ, мечемъ которому служилъ Мольтке, наградилъ насъ эльзасъ-лотарингскимъ вопросомъ, который самъ по себѣ является по отношенію въ войнѣ побудительной причиной первой категоріи. Тотъ-же князь Бисмаркъ, придумавъ для обезпеченія мира тройственный союзъ, наградилъ насъ гнетомъ чрезмѣрныхъ вооруженій и доведенной до изнеможенія Италіей, что составляетъ въ общей сложности солидную причину второй категоріи. Что касается до случайныхъ причинъ, возникающихъ, такъ сказать, изъ ничего, то за ними, вообще говоря, никогда дѣло не станетъ. При желаніи можно было бы, разумѣется, воспользоваться въ качествѣ благовиднаго предлога празднествами, на которыхъ два народа и двѣ арміи братались впродолженіе двадцати дней, выставляли братски соединенныя знамена, производили смотры и парады, провозглашали тосты и пѣли патріотическіе гимны.
Первая изъ упомянутыхъ побудительныхъ причинъ въ войнѣ, постоянная причина — Эльзасъ-Лотарингія — остается неизмѣнной, такъ какъ германской имперіи все еще не удалось достигнуть «нравственнаго завоеванія» покоренной области.
Независимо отъ германской имперской политики, желающей обладать двумя неприступными крѣпостями на французской границѣ, императоръ Вильгельмъ II имѣетъ два побудительныхъ и до извѣстной степени личныхъ повода въ удержанію на вѣчныя времена областей, завоеванныхъ у Франціи. Первымъ изъ этихъ доводовъ является имя его отца, бывшаго главнымъ виновникомъ завоеванія, а вторымъ — то обстоятельство, что въ результатѣ завоеванія получилась особая имперская область, подчиненная императору болѣе непосредственнымъ образомъ, чѣмъ прочія германскія государства, какъ упраздненныя, такъ и пользующіяся еще номинальной независимостью.
Въ Германіи обыкновенно говорятъ, что миръ зависитъ отъ самихъ французовъ и что если Франція откажется отъ помышленія о реваншѣ, то это повлечетъ за собою общее разоруженіе, за которымъ начнется эра грандіознаго благоденствія. «Вы сами вѣдь признаете, — говорятъ нѣмцы французамъ, — что реваншъ для васъ въ настоящую минуту неосуществимъ и долго еще останется неосуществимымъ! Время между тѣмъ работаетъ въ пользу Германіи, обусловливая сліяніе Эльзасъ-лотарингцевъ съ германскими нѣмцами. Вмѣстѣ съ тѣмъ оно съ каждымъ днемъ придаетъ новыя силы германской арміи и увеличиваетъ ея сплоченность. Упрямство ваше вызывается лишь гордостью, безпомощной и безсильной гордостью. Германія разсудительнѣе васъ и болѣе проникнута чувствомъ патріотизма, но она на вашемъ мѣстѣ подписала бы реверсъ и пріобрѣла бы себѣ славу умиротворенія Европы».
Чтобы отвѣтить на эти соображенія, я не стану ссылаться на чувства чести и справедливости, не дозволяющія намъ добровольно подтвердить отреченіе, которое было насильственно вырвано у насъ въ 1871 году. Отвѣчу языкомъ болѣе понятнымъ для нашихъ противниковъ, что мы не можемъ играть подобной комедіи, такъ какъ намъ не дозволятъ этого ни Лотарингія, ни Эльзасъ, ни Франція.
Императору Вильгельму говорили какъ-то о желательности преобразовать Эльзасъ-Лотарингію въ нейтральное государство, создать изъ нея между Франціей и Германіей нѣчто вродѣ буфера, устраняющаго поводы къ столкновеніямъ. Онѣ возразилъ: «Не пройдетъ и пятидесяти лѣтъ, какъ это нейтральное государство сольется съ Франціей». Заявленіе это имѣетъ характеръ невольнаго сознанія въ учиненной несправедливости и выставляетъ въ истинномъ свѣтѣ настроеніе умовъ населенія нынѣшней имперской области. Ввиду такого положенія дѣлъ Франція не можетъ хлопотать сама о томъ, чтобъ отторженіе отъ нея Эльзаса-Лотарингіи стало окончательно безповоротнымъ. Ей остается до поры до времени сохранять за собой свободу дѣйствій и ждать.
Сравнивая 1893 годъ съ годами, непосредственно слѣдовавшими за отторженіемъ Эльзаса-Лотарингіи, усматриваемъ двоякую разницу, рѣзко бросающуюся въ глаза: негодованіе населенія насильственно присоединенной въ Германіи области и раздраженіе французовъ отчасти утратили прежнюю ожесточенность, но, съ другой стороны, Франція привела себя въ состояніе боевой готовности. Она была бы теперь въ состояніи помѣриться силами съ Германіей на поляхъ сраженій. Удачная война могла бы возвратить французамъ утраченныя области и прежнее преобладаніе въ Европѣ. Окажется ли, однако, война удачной? Было бы нелѣпо отвѣчать на этотъ вопросъ сантиментальными громкими фразами, тѣмъ болѣе, что нынѣшнее преобразованіе войны въ шахматную партію подрываетъ само собою почву подъ ногами у патріотическаго бахвальства. Каковы бы ни были союзы, на которые могутъ опереться Германія и Франція, исходъ войны между обѣими этими державами останется все таки сомнительнымъ.
Зато не подлежитъ ни малѣйшему сомнѣнію, что такая война была-бы сама по себѣ страшнымъ бѣдствіемъ. Точно также несомнѣнны и ужасающія послѣдствія, которыя имѣла бы для Франціи неудачная война.
До сихъ поръ еще толкуютъ о войнѣ такимъ-же тономъ, какъ во времена первой имперіи, когда арміи въ сто тысячъ человѣкъ считались уже многочисленными. Теперь, въ 1893 году, сто тысячъ человѣкъ представляются безконечно малою величиною. Бонапартъ шелъ во главѣ стотысячной или двухсоттысячной арміи, а Европа, чтобы противодѣйствовать ему, поставила подъ ружье четыреста тысячъ человѣкъ. Друзья мира приходили въ ужасъ и кричали: «На что это похоже? Какая страшная затрата людей и имущества. Какое жестокое раззореніе для народа!»
Все это было только, какъ говорится, цвѣточками. Прошли уже времена рекрутскихъ наборовъ! Все населеніе идетъ теперь на войну. Каждый, въ возрастѣ отъ двадцати до пятидесяти лѣтъ, долженъ быть солдатомъ. Кто смѣетъ теперь говорить объ освобожденіи отъ воинской повинности? Отъ нея будутъ освобождены лишь слѣпые, да калѣки, потому что они служили-бы только помѣхой въ арміи. Развѣ можетъ быть рѣчь объ освобожденіи единственныхъ сыновей у вдовъ, когда извѣстно, что черезъ какихъ-нибудь два мѣсяца матери сплошь и рядомъ останутся безъ сыновей, а жены безъ мужей? Пришлось-бы въ такомъ случаѣ давать льготу рѣшительно всѣмъ и каждому. Вамъ-бы хотѣлось оставить какого-нибудь молодца за плугомъ? Другой нуженъ вамъ, чтобъ мѣсить хлѣбы и сажать ихъ въ печь? Кажется неловкимъ оставить больныхъ безъ врача и хирурга? Успокойтесь! Врачъ и хирургъ понадобятся въ арміи, гдѣ имъ не дадутъ сидѣть сложа руки. Печь-же хлѣбы, мѣсить тѣсто, или собирать зерно въ житницы болѣе не придется. Нивы гибнутъ подъ ногами сотенъ тысячъ лошадей и милліоновъ пѣхотинцевъ! Земля становится безплодной! Родъ человѣческій исчезаетъ и не возрождается болѣе! Пламя пожаровъ, зажженыхъ по всѣмъ правиламъ науки генералами и инженерами, пожираетъ человѣческое знаніе, искусство и промышленность. Когда, наконецъ, война прекратится, она не оставитъ за собою ни фабрикъ, ни мастерскихъ, ни плуговъ, ни книгъ. Вездѣ будутъ однѣ только кладбища! Вотъ какова нынѣшняя война, передъ которой войны временъ имперіи оказываются только дѣтскими играми. Не знаю, будетъ-ли побѣдителямъ легче чѣмъ побѣжденнымъ. Правда, что къ концу военныхъ дѣйствій у побѣдителей останется нѣсколькими батальонами больше, но этими инвалидами нельзя будетъ замѣстить страшный недочетъ въ рабочихъ на поляхъ и мастерскихъ. Въ магазинахъ и складахъ не окажется товаровъ, на судахъ не будетъ матросовъ, а въ школахъ — учениковъ. У побѣдителя не останется ни дѣтей въ домахъ, ни бодрости въ сердцахъ, ни денегъ въ сундукахъ. Контрибуція, которою они обложатъ побѣжденныхъ, окажется фиктивной по той простой причинѣ, что тамъ, гдѣ нѣтъ ничего, нечего и взять. На нѣтъ, какъ говорится, и суда нѣтъ. — Вы знали до сихъ поръ только войну армій противъ армій. Неугодно-ли будетъ теперь познакомиться съ войной всѣхъ противъ всѣхъ, — войной вооруженныхъ народовъ, съ массовымъ избіеніемъ и окончательнымъ общимъ раззореніемъ!
Понятно, что никто не хочетъ такой войны за исключеніемъ тѣхъ, кто, какъ говорится, совсѣмъ уже притиснутъ къ стѣнѣ. Въ такомъ положеніи оказывается теперь во всякомъ случаѣ не Франція.
Намъ иногда приходитъ охота рисовать свое положеніе въ самомъ, что называется, мрачномъ свѣтѣ. Мы увѣряемъ себя тогда, будто у насъ нѣтъ личной свободы и безопасности, будто мы сидимъ безъ работы, — сѣтуемъ, что торговля наша пришла въ застой, — что у насъ нѣтъ ни денегъ, ни нравственности.
Нѣтъ ничего легче, какъ ругать другихъ и самого себя. Въ дѣйствительности у насъ, французовъ, личная свобода достигла весьма широкой степени развитія. Мы пользуемся свободой гласнаго и печатнаго слова и свободой ассоціацій. Если съ чисто правовой точки зрѣнія свобода ассоціацій нѣсколько стѣснена, то фактически ея ограниченія являются только призрачными. Тѣ, кто жалуются такъ громко на отсутствіе всяческой свободы, сами же первые требуютъ строжайшей цензуры или даже запрещенія газетъ, сходокъ и ассоціацій. Подобные казусы у насъ не рѣдкость, такъ какъ мы отличаемся изумительной способностью переходить отъ одной крайности въ другой. Говорятъ, будто теперь не для всѣхъ хватаетъ работы, и торговля находится въ застоѣ. Въ этомъ никоимъ образомъ нельзя уже обвинить недостаточность покровительства національному труду и коммерціи. Мнѣ лично кажется, что самымъ надежнымъ средствомъ влить въ нихъ новую жизнь было бы — открыть всѣ пограничныя заставы. — Вы предпочитаете вмѣсто того удвоить число этихъ заставъ и запереть ихъ двойными замками? Ну, что-жь, ваша воля! Только ни на кого уже и не пеняйте за послѣдствія. Тѣмъ не менѣе, слѣдуетъ признать, что главнѣйшею причиной нашего обѣднѣнія, являющагося, впрочемъ, всеобщимъ, а не исключительно только французскимъ раззореніемъ, служитъ нынѣшній вооруженный миръ. — Откуда, спрашивается, онъ взялся? Что именно высасываетъ жизненные соки изъ нашихъ мастерскихъ и торговыхъ конторъ? Что заставляетъ наши корабли гнить въ портахъ? Что опустошаетъ наши сундуки и подрываетъ нашъ кредитъ? Что побуждаетъ насъ ежегодно вотировать прежніе налоги и ломать себѣ головы надъ придумываніемъ новыхъ источниковъ государственнаго дохода? — Это война — война собственной своей персоной! Не довольствуясь тѣмъ, что раззорила уже насъ всѣхъ въ первый разъ, она помышляетъ теперь только о томъ, какъ бы продлить и усугубить наше раззореніе!
Вооруженный миръ все равно, что изобрѣтенная Максенціемъ пытка:
Mortua quinetiam jungebat corpora vivis,
Infandum!
Трупъ, т. e. война, убиваетъ жизнь, т. е. миръ. Болѣзнь, о которой вы толкуете, существуетъ, но она обусловлена только этой причиной. Устраните эту причину и въ нынѣшнемъ нашемъ положеніи останется на повѣрку только одно хорошее. Нѣтъ ни малѣйшаго основанія поэтому упражняться въ пессимистическихъ громкихъ фразахъ. Надо только выбрать себѣ девизомъ: «война войнѣ!» Это давно уже нашъ девизъ. Франція давно уже требуетъ: «Разоружьтесь, разоружьтесь!»
Повсемѣстно въ Европѣ отвѣчаютъ на это требованіе маневрами крупныхъ военныхъ массъ. Французы устроили у себя подобные же маневры. Естественно, что они не могли одни разоружиться. Пусть германскіе нѣмцы начинаютъ первые.
Большіе маневры происходили въ Англіи, Германіи, Италіи, Австріи и Россіи. Не то что какой-нибудь милліонъ солдатъ, а цѣлыхъ четыре готовы по первому сигналу приняться за взаимное избіеніе и лечь, какъ говорится, костьми. Стоитъ только свиснуть и шаспо станутъ стрѣлятъ сами! Невольно припоминается при этомъ извѣстный докладъ: «Не угодно-ли полюбоваться ваше….ство дальнобойностью этихъ орудій? Вотъ, напр., маленькій стволикъ, который самъ по себѣ одинъ можетъ легко уложить тысячу человѣкъ. Надо только какъ слѣдуетъ его наводить, заряжать и позаботиться о томъ, чтобъ у него не оказалось недостатка въ патронахъ».
Грѣхъ было-бы упрекать насъ въ томъ, будто мы пороху не выдумаемъ. Напротивъ того, у насъ каждый день изобрѣтаютъ и придумываютъ новый порохъ, новыя пушки и ружья! Попавъ на эту благодарную стезю, наше творческое воображеніе не останавливается и не истощается. Въ свою очередь германскій императоръ не можетъ удовлетвориться смотрами однѣхъ только собственныхъ своихъ войскъ. Онъ разъѣзжаетъ на смотры вмѣстѣ съ императоромъ Францемъ-Іосифомъ и съ королемъ Гумбертомъ. Онъ съ удовольствіемъ-бы, вѣроятно, прокатился въ Шалонъ вмѣстѣ съ президентомъ Варно. Жаль, что это оказывается неудобоосуществимымъ! Театромъ большихъ маневровъ для своей арміи онъ выбираетъ именно Лотарингію и Эльзасъ, гдѣ будетъ безпрерывно сновать изъ Меца въ Страсбургъ и изъ Страсбурга въ Мецъ. Планъ этихъ маневровъ давно уже выработанъ: предполагается вторженіе во Францію. Германскій монархъ возитъ съ собою неаполитанскаго принца, наслѣдника итальянскаго престола, въ доказательство того, что тройственный союзъ признаетъ отнятіе двухъ французскихъ провинцій дѣломъ совершенно законнымъ, берется покровительствовать совершившемуся факту и, такъ сказать, гарантируетъ его. Спрашивается, отчего только императоръ Вильгельмъ не прихватилъ съ собою кстати и наслѣднаго эрцгерцога? Этого только и не хватало для полноты эффекта!
Послѣ того, какъ на всѣхъ большихъ европейскихъ сценахъ сыграна была пьеса осеннихъ маневровъ, во Франціи поднялся занавѣсъ надъ спектаклемъ совершенно иного рода. Спектакль этотъ былъ давно уже объявленъ и подготовленъ. Всѣ мѣста оказались распроданными заранѣе. Одинъ только парижскій муниципальный совѣтъ ассигновалъ 300.000 франковъ. Полагаютъ, впрочемъ, что ему пришлось затратить вдвое большую сумму вслѣдствіе надбавокъ по статьямъ обыкновеннаго бюджета. Тулонъ и Марсель тоже не ударили въ грязь лицомъ. Всѣ французскіе города и граждане не поскупились ни на деньги, ни на сердечныя чувства. Праздникъ оказался поэтому чудно хорошимъ! Это былъ лучшій праздникъ въ мірѣ со времени праздника федераціи въ 1790 году, потому что на этотъ разъ, какъ и сто лѣтъ тому назадъ, французская семья обнаружила полное единодушіе!
Здѣсь не было ничего подобнаго большимъ маневрамъ, — не было арміи, фиктивно-раздѣленной на два враждебныхъ войска, вродѣ того, какъ это дѣлается на балахъ въ пансіонахъ благородныхъ дѣвицъ, гдѣ половинѣ барышень приходится повязывать себѣ руки платками и разыгрывать роль кавалеровъ. Нѣтъ, тутъ дѣло шло о русской и французской арміяхъ, которымъ передъ тѣмъ доводилось стоять другъ противъ друга, лицомъ въ лицу. Подъ Севастополемъ было не до шутовъ! Война велась тамъ въ античномъ вкусѣ! Обѣ стороны старались превзойти другъ друга мужествомъ и каждый отдавалъ должную справедливость доблестямъ своего противника. Французскіе солдаты и офицеры больше чѣмъ кто-либо восхищались геройствомъ русскихъ, но вмѣстѣ съ тѣмъ сражались съ ними такъ, что наврядъ-ли кто нибудь могъ мужественнѣе сражаться. Впослѣдствіи обѣ арміи объединились узами солидарности великаго жизненнаго для ихъ націй интереса. Если имъ будетъ суждено сражаться вновь, то онѣ окажутся уже на одной сторонѣ, — въ союзѣ другъ съ другомъ. Русскіе и французы не разыгрывали примѣрныхъ сраженій ни въ Кронштадтѣ, ни въ Тулонѣ! Теперь у нихъ праздникъ братства и единенія, гдѣ слышатся одни только заздравные клики, но не раздается никакихъ оскорбительныхъ возгласовъ. Никто даже и не упоминаетъ объ отсутствующихъ. Всѣ переполнены радостью счастливаго свиданія. Какова-же, спрашивается, подкладка этихъ празднествъ? Ихъ, очевидно, нельзя признать оффиціальными, показными и притворными! Выдающаяся роль въ нихъ безспорно принадлежитъ сердцу. Какъ-же это могло случиться?
Когда король Гумбертъ пригласилъ въ Римъ всю Европу на праздникъ двадцатипятилѣтней годовщины столь счастливаго брачнаго своего союза, тамъ много говорили о Франціи и празднествахъ, подготовлявшихся ею въ отвѣтъ на кронштадтскія торжества. Много рѣчи о нихъ было и въ Мецѣ, куда позволилъ себя привезти неаполитанскій принцъ. Задавали вопросъ о значеніи этихъ празднествъ и отвѣчали на него сами: "это война. Франціи и Россіи празднуютъ «канунъ боя».
Какъ, неужели эти балы, банкеты, иллюминаціи и поцѣлуи — предвѣстники войны! Съ другой стороны, неужели сотни тысячъ солдатъ, мобилизаціи, примѣрное повтореніе катастрофъ 1871-го года, воинственныя рѣчи и съѣзды государей тройственнаго союза должны считаться предвѣстниками мира?
Я не имѣю въ виду истолковывать ихъ непремѣнно въ смыслѣ войны. Мнѣ извѣстно, что императоръ Вильгельмъ хочетъ мира. У него было два средства дли обезпеченіи мира: усиленное вооруженіе, или-же разоруженіе.
Ахъ! Насколько вѣрнѣе было бы второе изъ этихъ средствъ и — смѣю сказать на основаніи нѣкоторыхъ личныхъ наблюденій — болѣе достойно императора! Въ качествѣ искуснаго воина онъ любитъ войну, но, какъ отецъ своихъ подданныхъ, — любитъ миръ и желаетъ мира. Онъ создалъ тройственный союзъ съ единственною цѣлью устранить возможность войны. Франціи могла-бы, пожалуй, вызвать Германію на поединокъ и выйти изъ него побѣдительницей, но, безъ сомнѣній, она не рискнетъ одновременно завязать борьбу съ Германіей, Италіей и Австро-Венгріей. Миръ оказывался поэтому обезпеченнымъ, или по крайней мѣрѣ сохраненіе его зависѣло исключительно отъ самого императора.
Могла-ли Франціи полагаться на его миролюбіе? Былъ-ли, кромѣ того, и самъ императоръ Вильгельмъ II облеченъ безусловно неограниченной властью? Не угрожала-ли ему, наконецъ, опасность смерти? Съ другой стороны, развѣ можно признать положеніе державы, вынужденной въ миру, приличествующимъ великой націи? На самомъ дѣлѣ положеніе это не удовлетворяетъ ни чувству національнаго достоинства, ни требованіямъ государственной безопасности. Необходимо замѣтить, что и дли Россіи тройственный союзъ создавалъ какъ-разъ такое-же положеніе.
Не представлялось возможнымъ надѣлить Россію, или Францію всемогуществомъ, какое приписала себѣ Германія договорами тройственнаго союза. Тѣмъ не менѣе обѣ великія націи, соединившись вмѣстѣ, могли отнять у этого союза и его вождя упомянутое чрезмѣрное могущество, которое они оказывались не въ силахъ присвоить себѣ. Тройственный союзъ уравновѣшивается франко-русскимъ союзомъ, не утрачивая, однако, возможности вооруженнаго сопротивленія. Онъ имѣетъ задачей насиліе, тогда какъ франко-русскій союзъ представляется лишь возстановленіемъ попранныхъ правъ. То, что было отнято у Франціи тройственнымъ союзомъ, возвращается ей русскою дружбой. Подъ эгидою тройственнаго союза сохраненіе мира обезпечивалось лишь волей императора Вильгельма, тогда какъ теперь, благодаря франко-русской дружбѣ, миръ ограждается равенствомъ вооруженныхъ силъ и общимъ для всѣхъ интересомъ — избѣгать войны.
Дѣйствительно, всѣ народы заинтересованы въ сохраненіи мира. Для самой Германіи война могла-бы понадобиться лишь въ томъ случаѣ, еслибъ Франція замышляла теперь же вернуть себѣ утраченныя ею области. Ничего подобнаго теперь нѣтъ! Фактъ этотъ заслуживаетъ, однако, болѣе обстоятельнаго разъясненія.
Необходимо прежде всего напомнить, что война при нынѣшнихъ ея условіяхъ оказывается до такой степени ожесточенной и бѣдственной, что рѣшительно ничто въ мірѣ, не исключая и самой побѣды, не въ состояніи вознаградить за тяжкія катастрофы, цѣною которыхъ побѣды эти будутъ куплены. Предпославъ это и говоря затѣмъ исключительно только уже о Франціи, я утверждаю, что она воодушевлена величайшимъ миролюбіемъ.
Инцидентъ въ Aigues Mortes имѣлъ характеръ чисто мѣстнаго столкновенія. Французское правительство отказалось отъ всякой солидарности съ этимъ инцидентомъ, и правительство короля Гумберта признало искренность этого отказа. Тутъ не было, слѣдовательно, ни малѣйшаго повода къ международному конфликту. Тѣмъ не менѣе самый инцидентъ разъяснилъ до извѣстной степени настроеніе умовъ какъ въ Италіи, такъ и во Франціи. Въ Италіи обнаружилось состояніе чрезмѣрнаго возбужденія, способное, безъ всякихъ серьезныхъ причинъ, вызвать вдругъ совершенно неожиданную сильную вспышку. Во Франціи, напротивъ того, проявилось величайшее желаніе покончить какъ можно скорѣе всю исторію путемъ миролюбиваго соглашенія.
Французское правительство не можетъ помѣшать ссорамъ на фабрикахъ и мастерскихъ близъ итальянской и бельгійской границы республики. Этихъ ссоръ, вѣроятно, не могли бы устранить никакія человѣческія силы и никакія дипломатическія соглашенія. Итальянцы берутся работать по болѣе дешевымъ цѣнамъ, чѣмъ французскіе рабочіе. Эти послѣдніе протестуютъ. Вся суть здѣсь въ заработной платѣ и конкурренціи. Французская нація сожалѣетъ о такихъ прискорбныхъ столкновеніяхъ. Нельзя не признать также, что она принимаетъ энергическія мѣры къ огражденію свободы труда. Французы всегда любили Италію и старались жить съ нею въ братскихъ отношеніяхъ! Я не одобряю политики, постоянно попрекающей итальянцевъ французскими побѣдами подъ Сольферино и Маджентой и говорю теперь объ этихъ побѣдахъ не для того, чтобъ выставлять насъ освободителями, а единственно лишь, чтобы напомнить о братствѣ по оружію. Что касается до общности итальянскихъ и французскихъ интересовъ, то она не подлежитъ сомнѣнію. Сама Италія должна была убѣдиться въ этомъ цѣною горькаго опыта! Какъ бы ни было, но каждый разъ, когда Италія обнаруживаетъ намѣреніе сблизиться съ нами, вся Франція искренно радуется. Это расположеніе въ Италіи сохранилось, не смотря на тройственный союзъ и кампанію, начатую послѣ эгмортскаго инцидента, — кампанію, пріостановленную, но все таки не вполнѣ пресѣченную благоразуміемъ итальянскаго правительства. Примкнувъ къ Франціи, Италія стала бы съ нами равноправной, тогда какъ въ союзѣ съ Германіей она останется всегда въ подчиненномъ положеніи.
Кромѣ всего этого у Франціи имѣется серьезная и весьма могущественная причина не желать войны съ Италіей. Война эта неизбѣжно повлекла бы за собой войну съ Германіей. Наученные горькимъ опытомъ мы не хотимъ больше воевать безъ необходимости и безъ соблюденія надлежащихъ мѣръ благоразумной предосторожности! Мы можемъ заявить съ сознаніемъ собственнаго достоинства, что не уклонились бы отъ войны съ тройственнымъ союзомъ, еслибъ она намъ была навязана, но съ тѣмъ же чувствомъ собственнаго достоинства присовокупляемъ, что признаемъ дерзновеннымъ и даже преступнымъ накликать на себя столь грозную опасность. Прежняя рыцарская война замѣнена теперь научной войною, для которой необходимо столько же мужества, но мужества иного рода. Первымъ правиломъ научной войны — сообразоваться съ собственными силами и не выходить на бой, не принявъ предварительно всѣхъ мѣръ предосторожности, какія только можетъ подсказать благоразуміе. Надо сравнить выгоды, ожидаемыя вслучаѣ успѣха съ бѣдствіями, какія можетъ повлечь за собой пораженіе, — опредѣлить, во что обошлась бы побѣда, и какова вѣроятность ее одержать. Мы убѣждены въ необходимости придерживаться этихъ азбучныхъ правилъ и впродолженіе двадцати лѣтъ сообразуемъ съ ними свое поведеніе. Наше спокойствіе и благоразуміе убѣдили наконецъ всѣ иностранныя правительства въ миролюбіи Франціи! Тѣмъ не менѣе народныя массы за границей, увлекаемыя страстями и менѣе знакомыя съ истиннымъ положеніемъ дѣлъ, все еще склонны судить о насъ на основаніи прошлаго и не хотятъ видѣть, что прежняя наша вѣчная молодость наконецъ таки миновала.
Между тѣмъ мы только что представили два очень серьезныхъ доказательства недавно пріобрѣтенной нами мудрости. Мы совершенно хладнокровно отнеслись къ вызовамъ изъ Меца по нашему адресу. Наврядъ-ли отыщется въ исторіи любого народа большое число образчиковъ такого самообладанія. Мы ощутили оскорбленіе, но не отвѣтили на него. Обидчикъ, не желавшій, какъ и мы сами, вызывать войну, зашелъ достаточно далеко для того, чтобъ сдѣлать для насъ до чрезвычайности труднымъ такое самообладаніе, но все-же недостаточно для того, чтобъ прямо выказать себя зачинщикомъ. На дипломатическомъ поприщѣ намъ приходится имѣть дѣло съ противникомъ столь-же грознымъ, какъ и на театрѣ военныхъ дѣйствій.
Другимъ доказательствомъ нашего самообладанія является поведеніе нашего правительства и народа впродолженіе франко-русскихъ празднествъ. За это время на парижскихъ улицахъ постоянно толпилось по меньшей мѣрѣ двѣсти тысячъ человѣкъ сверхъ обыкновеннаго комплекта и, несмотря на это, не раздалось ни одного воинственнаго возгласа. Въ уличныхъ рѣчахъ восхваляли миръ, Россію и Русскаго Императора. Никто не упоминалъ ни про Германію, ни про Италію. Мы какъ-будто вознеслись настолько высоко въ предвидѣніи свѣтлаго будущаго, что не могли уже снизойти до гнѣва и мщенія.
Я былъ заранѣе увѣренъ въ благоразуміи Франціи и въ мудрости рѣшеній, на которыхъ она остановится, но, признаться, все-таки побаивался разногласія между партіями и проявленій безразсудства со стороны отдѣльныхъ личностей. Богъ уберегъ насъ и отъ этого. Счастье обыкновенно отличается непостоянствомъ, но на этотъ разъ, впродолженіе всего посѣщенія нашихъ русскихъ друзей, оно служило намъ, какъ говорится, вѣрой и правдой…