Мирон (Франко)/ДО

Мирон
авторъ Иван Яковлевич Франко, пер. Перевод О. Рувимовой и Р. Ольгина.

Оригинал: язык неизвѣстенъ, опубл.: 1879. — Источникъ: az.lib.ru

Ив. Франко.

ВЪ ПОТѢ ЛИЦА.

ОЧЕРКИ ИЗЪ ЖИЗНИ РАБОЧАГО ЛЮДА. ПЕРЕВОДЪ О. Рувимовой и Р. Ольгина. С.-ПЕТЕРБУРГЪ. Изданіе М. Д. Орѣховъ.

Миронъ.

I.

Малый Миронъ — удивительный ребенокъ. Отецъ не нарадуется на него и говоритъ, что онъ замѣчательно умное дитя; но отецъ, извѣстное дѣло, пристрастный судья. Къ тому же отецъ Мирона — мужчина уже въ лѣтахъ — еле дождался ребенка, и, значитъ, каковъ бы ни былъ этотъ ребенокъ, онъ у отца будетъ и славнымъ, и умнымъ, и красивымъ. Сосѣди тихо шептались между собою, что Миронъ "какой-то не такой, какъ всѣ дѣти: идетъ — руками размахиваетъ, говоритъ о чемъ-то самъ съ собою, возьметъ прутикъ, хлещетъ по воздуху или сбиваетъ головки у репейника и ласточкиной травы. Среди другихъ дѣтей онъ робокъ и неповоротливъ, а если иногда и заговоритъ о чемъ нибудь, то такое скажетъ, что старшіе, услышавъ — только плечами пожимаютъ.

— Васылю! — говоритъ малый Миронъ малому Василю — ты до сколькихъ считать умѣешь?

— Я?.. а до сколькихъ нужно?.. Пять, семь, парканадцать.

— Парканадцать!.. ха, ха, ха!.. А сколько это парканадцать?..

— Ну, а сколько же? Я не знаю!..

— Да это нисколько. Вотъ садись лучше, посчитаемъ!

Васыль садится, а Миронъ начинаетъ считать, ударяя каждый разъ палкой о земь: одинъ, два, три, четыре…

Васыль слушалъ, слушалъ, а потомъ всталъ и убѣжалъ. Миронъ и не замѣтилъ: сидитъ, стучитъ и считаетъ дальше и дальше. Подошелъ старый Рябина, кашляя, крехтя. охая, — Миронъ не слышитъ, — все свое. Старикъ останавливается около него, слушаетъ, слушаетъ… Миронъ досчиталъ уже до четырехсотъ.

— А, ты, безпутный, э! — сказалъ старикъ по обыкновенію немного въ носъ, — что дѣлаешь?

Малый Миронъ вздрогнулъ и повернулъ испуганные глазенки къ старому Рябинѣ.

— Вѣдь ты землицу святую бьешь, э? Ты не знаешь, что земля наша мама? Дай сюда эту палку!…

Миронъ даетъ, не понимая даже, чего хочетъ отъ него старикъ. Рябина швырнулъ палку въ крапиву. Миронъ чуть не заплакалъ, — не столько о палкѣ, сколько о томъ, что старикъ помѣшалъ ему считать.

— Иди домой да «Отче нашъ» читай, э-э-э, чѣмъ такія глупости дѣлать! — сказалъ старикъ съ суровымъ видомъ и поплелся далѣе. Миронъ долго смотрѣлъ вслѣдъ за нимъ, все еще не понимая, за что это старикъ разсердился и чего онъ отъ него хотѣлъ.

II.

Малый Миронъ больше всего любитъ одинъ бѣгать по зеленымъ, цвѣтистымъ лугамъ, посреди широколистаго лопуха и прекраснаго полевого ромена; любитъ упиваться сладкимъ запахомъ росистой конюшины, да разукрашиваться прилипчивыми шариками лопуха, которыми убираетъ себя съ ногъ до головы. А еще рѣчка, черезъ которую приходится переходить изъ огорода на пастбище, небольшая, спокойная, съ глубокими, отвѣсными берегами, съ глинистымъ дномъ, съ журчащими бродами, дно которыхъ покрыто мелкими камешками, обросшими мягкими зелеными водорослями, длинными, словно зеленыя шелковыя ленты, — эта рѣчка доставляетъ ему громадное наслажденіе и непреодолимо тянетъ его къ себѣ. Цѣлыми часами любитъ онъ сидѣть тамъ, запрятавшись въ высокій зеленый коситныкъ или въ густые широколицые листья мать-мачехи. Сидитъ и всматривается въ плещущую воду, въ дрожащую подъ напоромъ волны траву, въ рыбокъ, которыя время отъ времени выплываютъ изъ глубины, и — то шныряютъ по дну, ища водяныхъ червячковъ, то снова выставляютъ свои тупыя, усатыя мордочки изъ воды, потянутъ воздухъ и удираютъ скорѣе въ свои гнѣзда, словно вкусили не вѣсть какого лакомства. А въ тоже время, солнце печетъ съ безоблачнаго темно-синяго неба. Но широкія листья защищаютъ Мирона отъ его жгучихъ лучей, которые только согрѣваютъ ему плечи и тѣло. Хорошо Мирону. Рѣзво бѣгаютъ его небольшіе сѣрые глазенки, дѣтскій лобикъ морщится — мысль начинаетъ работать.

— Вотъ солнышко, — почему оно такое маленькое, а татуня (отецъ) говорилъ, что оно большое? Это вѣрно, въ небѣ только прорѣзана такая небольшая дырка, что его только всего и видно!

Но сейчасъ-же въ головѣ Мирона зашевелилась и другая мысль.

— Ва, да какъ же это? Всходитъ — тамъ маленькая дырка; заходитъ, и тамъ тоже дырка. Неужели дырка вмѣстѣ съ солнцемъ ходитъ?

Это не можетъ вмѣститься въ его головѣ и онъ даетъ себѣ обѣщаніе, что какъ только придетъ домой, то спроситъ у отца, какая это въ небѣ дырка прорѣзана?

— Миронъ!.. Миронъ!.. — слышится издали крикъ. Это мать зоветъ. Миронъ услышалъ и спохватился; онъ сбѣжалъ съ бережка къ броду, чтобы перейти рѣчку, и вдругъ остановился. Много разъ онъ переходилъ рѣчку, и ничего, а теперь вдругъ новое явленіе бросилось ему въ глаза. Онъ стоялъ какъ разъ противъ солнца, и глядя въ воду, вмѣсто мелкаго дна и мягкихъ зеленыхъ волоконъ водоросли — увидалъ одну бездонную глубокую синеву. Онъ не зналъ еще, что это небо улыбается ему изъ воды, и остановился. Какъ же тутъ идти въ такую глубину? И откуда она вдругъ взялась? Онъ остановился и началъ внимательно разглядывать глубину, — все по прежнему. Миронъ присѣлъ, — все то же, — только около берега видны знакомые камешки и слышно знакомое пріятное журчаніе воды у брода. Онъ повернулся лицомъ въ другую сторону отъ солнца: глубина исчезла, — бродъ мелкій, какъ и былъ. Это открытіе и обрадовала его и удивило. Онъ началъ поворачиваться на всѣ стороны, испытывая и радуясь удивительному явленію. А про зовъ матери и совсѣмъ забылъ.

И долго стоялъ такъ малый Миронъ, то наклоняясь, то поворачиваясь надъ бродомъ, но полѣзть въ воду все какъ-то не смѣлъ. Ему все казалось, что вотъ-вотъ среди мелкаго каменистаго брода земля раздастся и подъ рѣчкой, среди высокихъ береговъ, зазіяетъ бездонная, синяя глубина, и полетитъ онъ въ эту глубину далеко-далеко, исчезнетъ въ ней словно щепочка, брошенная въ глубокій, темный колодезь. И кто знаетъ, какъ долго стоялъ бы Миронъ надъ бродомъ, если бы не подошелъ сосѣдъ Мартынъ, который съ вилами и граблями спѣшилъ къ сѣну.

— А ты чего тутъ стоишь? Вонъ тебя мать зоветъ! чегодомой не идешь?

— Да хочу итти, но боюсь.

— Чего?

— Да вотъ, взгляните! — и онъ показалъ на бездонную синеву въ водѣ. Мартынъ не понялъ.

— Ну, чего тутъ бояться? Вѣдь, мелко.

— Мелко? — недовѣрчиво спросилъ Миронъ. — А вотъ… какая глубина!

— Глубина? Гляди, не глубоко, — сказалъ Мартынъ — и какъ былъ въ сапогахъ, такъ и перешелъ черезъ бродъ, почти не замочивъ ихъ. Переходъ Мартына придалъ Мирону смѣлости, — онъ перешелъ воду и побѣжалъ вверхъ по огороду домой.

— Какой глупый мальчикъ! Ему ужъ пять лѣтъ, а еще броду боится, — проворчалъ сосѣдъ и пошелъ къ сѣну.

III.

Лѣтомъ, когда старшіе отправляются въ поле, Миронъ остается одинъ, но только не въ хатѣ: въ хатѣ онъ боится. Боится «домовыхъ въ углахъ», т. е. тѣней; боится широкой печи, черной внутри отъ сажи; боится толстаго деревяннаго крюка, вбитаго въ окошко, сдѣланное для пропуска дыма отъ лучинокъ, которыми зимою освѣщаютъ хату. Миронъ остается на дворѣ. Тамъ онъ можетъ гулять, срывать травку и рвать ее на кусочки, строить домики изъ щепокъ и хворостинъ, что лежатъ возлѣ дровъ, а то и такъ лежать на заваленкѣ да грѣться на солнцѣ, слушать чириканье воробьевъ на яблоняхъ и смотрѣть на синее небо. — Хорошо ему — и на дѣтскій лобикъ снова набѣгаетъ облачко, — это новая зарождается мысль.

— А чѣмъ это человѣкъ все видитъ? и небо, и траву, и папу съ мамою? — приходитъ вдругъ Мирону въ голову. —

Или чѣмъ слышитъ? Вонъ каня^[1] кевкаетъ, куры кудкудачатъ… Отчего все слышу? Ему кажется, что все это человѣкъ дѣлаетъ ртомъ: и видитъ и слышитъ. Раскроетъ ротъ; такъ и есть; все видно, все слышно…

— А, можетъ, нѣтъ? Можетъ, глазами?..

Зажмуритъ глаза. Ва, ничего не видно. Разниметъ: видно и слышно.

Зажмуриваетъ снова — не видно, но слышно.

— Эге, такъ вотъ оно что! Глазами видно, а чѣмъ же слышно?

Снова раскрываетъ и закрываетъ ротъ — слышно! Потомъ глаза — слышно. Наконецъ, ему пришла мысль заткнуть пальцами ухо. Шумъ — шумъ — шумъ. А это что такое? Слышенъ шумъ, но не слышно ни кудахтанья куръ, ни кевканья кани. Отнимаетъ пальцы — слышно кудахтанье, а шума нѣтъ. Въ другой разъ — то же самое.

— Что это такое? думаетъ про себя Миронъ. — Эге, знаю! Ушами я слышу кудахтанье, а пальцами шумъ! Конечно, конечно.

Пробуетъ разъ, другой — такъ, совсѣмъ такъ!

А когда жнецы пришли обѣдать, онъ, подпрыгивая, бѣжитъ къ отцу

— Татуню, татуню! Я что-то знаю!.

— Да что такое, мой мальчикъ?

— Я знаю, что человѣкъ видитъ глазами.

По лицу отца пробѣгаетъ улыбка.

— А ушами слышитъ кудахтанье, а пальцами шумъ.

— Какъ, какъ?

— Да такъ. Если не заткнуть ушей пальцами, то слышно, какъ курка кудахтаетъ, а если заткнуть, то слышенъ только шумъ.

Отецъ расхохотался, а мать, взглянувъ на Мирона, сказала, замахиваясь ложкой:

— Иди, иди! Такой парубокъ большой, скоро женить пора, а такія глупости говоритъ! Отчего ты никогда не подумаешь, прежде чѣмъ сказать, а всегда что-нибудь такое ляпнешь, словно на лопатѣ вывезъ?.. Человѣкъ все слышитъ ушами: и шумъ и кудахтанье.

— А почему не слышитъ и того и другого сразу? Если не заткнуть ушей, то слышитъ кудахтанье, и если заткнуть, то слышитъ шумъ? — спросилъ мальчикъ. — Вотъ попробуйте сами!

И, чтобы убѣдить, онъ на самомъ дѣлѣ заткнулъ свои уши пальцами.

Мать еще что-то проворчала, но отвѣта на вопросъ дать не сумѣла.

IV.

Для Мирона самой большей бѣдой было — «думаніе»! Не умѣлъ думать да и баста. Что только, бывало, ни скажетъ, все почему-то не такъ, какъ нужно; всегда мать или кто другой скажетъ ему:

— Да чего ты, дурню, не подумаешь раньше, чѣмъ сказать, а болтаешь зря.

И какъ бѣдный Миронъ ни мучился, чтобы придумать и потомъ сказать что-нибудь умное — нѣтъ, не въ состояніи да и только. Бѣдный Миронъ пришелъ къ тому убѣжденію, что онъ не умѣетъ думать!

Какъ-то разъ сидитъ вся семья за обѣдомъ вокругъ большого стола посреди комнаты. Мать подаетъ капусту. Капуста хорошая, съ саломъ, еще и крупою засыпана. Всѣ ѣдятъ ее молча. Малый Миронъ раза два куснулъ, и вдругъ удивился, отчего въ хатѣ стало такъ тихо, — никто и слова не скажетъ. Почему-то кажется ему, что именно теперь нужно что-то сказать. Но что-бы такое? Нужно раньше подумать, а то всѣ будутъ смѣяться, еще и мама побранитъ. Что-бы такое сказать? И малый Миронъ начинаетъ думать. Ложка, какъ несъ ее отъ рта къ мискѣ, такъ и застыла въ воздухѣ вмѣстѣ съ рукой. Глаза неподвижно уставились въ пустое пространство, а далѣе помимо воли остановились на иконѣ Матери Божіей, висѣвшей на стѣнѣ; только губы движутся, словно что-то шепчутъ.

Работники замѣтили это, переглянулись между собою, толкнули одинъ другого локтемъ, а дѣвушка батрачка шепнула даже старому Ивану:

— А ну, онъ сейчасъ выпалитъ какую-нибудь глупость.

— Ба, неизвѣстно — началъ медленно Миронъ, — отчего это — «Святая Матінка», смотритъ, смотритъ, а капусты не ѣстъ?..

Какъ ни мучился бѣдный Миронъ, не могъ ничего лучшаго придумать, быть можетъ, потому, что его насильно заставляли думать, «такъ, какъ всѣ».

Смѣхъ, хохотъ, нагоняй матери, вмѣстѣ съ «дуракомъ непроходимымъ», — и бѣдный Миронъ заплакалъ.

— Да что же дѣлать, если я не умѣю думать такъ, какъ всѣ! — сказалъ онъ, вытирая слезы.

V.

Что изъ Мирона выйдетъ? Какой цвѣтокъ разовьется изъ этой почки? Предсказать не трудно. У насъ по деревнямъ довольно часто встрѣчаются такія удивительныя натуры. Все у нихъ сызмальства не такъ, какъ у другихъ: и походка, и лицо, и волоса, и слова, и поступки. И если такому ребенку придется весь вѣкъ прожить подъ тѣсною сельскою крышею, безъ широкаго опыта, безъ твердыхъ познаній, если сызмала невѣжественные родители начнутъ втискивать въ него все по такому шаблону, «какъ обыкновенно у всѣхъ людей», то имъ и удастся придавить природныя наклонности до своихъ собственныхъ; всѣ неокрѣпшія и заглушенныя способности ребенка замрутъ и зачахнутъ въ зародышѣ, и изъ малаго Мирона выйдетъ плохой хозяинъ, а то и еще хуже, — не совсѣмъ задавленная¹ живость и быстрота характера толкнетъ его на зло, — станетъ онъ забіякой, обманщикомъ и съ искреннимъ сердцемъ будетъ морочить людей.

Но если такой ребенокъ попадетъ въ руки любящаго и, главнымъ образомъ, не очень бѣднаго отца, который захочетъ и сможетъ, хоть на послѣднія деньги, открыть своему ребенку глаза, то тогда… что же тогда? Вы думаете, что доля ребенка будетъ лучше въ томъ смыслѣ, какъ обыкновенно люди понимаютъ лучшую долю? Какъ бы не такъ! Въ школѣ ребенокъ набросится на науку, станетъ упиваться ею, какъ больной свѣжимъ воздухомъ, и кончитъ тѣмъ, что, преисполнившись истинами науки, пожелаетъ перенести ихъ въ жизнь. И станетъ малый Миронъ горячимъ проповѣдникомъ этихъ истинъ, понесетъ ихъ къ темнымъ и погибающимъ, подъ родныя деревенскія крыши… Ну, и незавидная ждетъ его доля! Познакомится онъ и со стѣнами тюрьмы и всякими норами мукъ и насилія людей надъ людьми, и кончитъ тѣмъ, что либо погибнетъ гдѣ-нибудь въ бѣднотѣ, одиночествѣ, на какомъ-нибудь чердакѣ, либо изъ тюремныхъ стѣнъ вынесетъ зародыши смертельнаго недуга, который преждевременно загонитъ его въ могилу, либо, утративъ вѣру въ святую, высокую правду, начнетъ заливать горе водкою до полнаго забвенія. Бѣдный малый Миронъ!..

1879.

---

1. Родъ ястреба.