МИНУТЫ МОЕЙ ГОРЕСТИ (*).
править(*) Статья сія и слѣдующая сообщена намъ отъ Сочинителя выше помѣщеннаго Разговора о строеніи глаза, котораго мы усерднѣйше благодаримъ.
Есть такія печали, которыя отнимаютъ у насъ и самую надежду — единственную утѣшительницу горестныхъ! — такъ читалъ я нѣкогда въ одной книжкѣ, и моя печаль, казалось мнѣ, принадлежала къ тому же отдѣленію. Что я начну дѣлать?… сказалъ я чрезъ нѣсколько горестныхъ дней сиротства моего, обливаясь горькими слезами. Я теперь одинъ — одинъ съ моими печалями — одинъ во всей вселенной. Тамъ струится ручеекъ и — сливался съ другимъ, журчитъ по испещреннымъ цвѣтами долинамъ; — тамъ пресмыкается насѣкомое и встрѣчаетъ себѣ подобное; одинъ только я одинъ — одинъ какъ капля, не могущая слиться съ другою — я одна тварь, лишенная счастія встрѣтить себѣ подобную — могущую дѣлить со мною и радости и печали. И вы, священные обѣты дружества, единственное мое утѣшеніе! и вы нарушены коварными и вѣроломными друзьями! Откровенность! чистосердечіе! и вы симпатическія чувствованія! гдѣ вы? — въ какомъ находитесь состоянія? — Ахъ! вы отвергнуты, презрѣны и забыты!
Люди! люди! что послѣ сего значитъ ваше мягкое обращеніе? что значатъ ваши ласки — ваше дружелюбное пожатіе руки — и слова восторгами преисполненные? — Можно ласкать человѣка — безспорно, можно разкрывать предъ нимъ всю свою душу — можно увѣрять въ вѣчномъ и непрерывномъ дружествѣ; — но за что же обманывать легковѣрнаго и неопытнаго? для чего бросать ядовитыя стрѣлы въ его раскрытое сердце? Друзья мои! я часто слышу ваши извиненія, слышу гласъ, по видимому, сильнаго раскаянія; но желалъ бы я узнать, что онъ означаетъ въ настоящемъ, и что предвѣщаетъ въ будущемъ? Новыя горести?… новыя мученія?… Оставьте ихъ, друзья мои! для подобныхъ мнѣ неискусившихся; — но лучше, въ тысячу кратъ лучше, естьли вы не заразите ими невинныхъ сердецъ, живущихъ надеждою вкусить въ семъ мірѣ хотя нѣсколько радостей. — Не извиняйтесь, души гордыя и ядовитыя! я увѣренъ, что ваше льстивое извиненіе есть ни что иное, какъ новый ковъ, служащій несчастіемъ для обманутаго вами. Безчеловѣчные! —
Ядовитая змѣя зіяя, обнаруживаетъ багровое жало свое — младенецъ любуется имъ; счастливъ онъ, естьли рука опытнаго старца отведетъ его отъ непредвидѣнной имъ смерти! — Слабый часто спотыкается, и сильный его поддерживаетъ. Виноградная лоза имѣетъ также свою подпору. Одинъ только я безъ подкрѣпленія: нѣтъ путника, который бы подалъ мнѣ свою руку; — нѣтъ такого человѣка, который бы исторгнулъ меня изъ бездны горестей. Ахъ! для него я не повергся вмѣстѣ съ моимъ родителемъ въ мрачную дверь гроба — въ ту безпредѣльную вѣчность, гдѣ волны бѣдствій человѣческихъ разбиваются о граниты успокоенія; гдѣ всегдашняя радость услаждаетъ души земныхъ несчастливцевъ; гдѣ при блескѣ вѣчныя Истины всѣ трудники міра сего начинаютъ наслаждаться блаженнѣйшею жизнію — тамъ бы я конечно забылъ всѣ свои горести — успокоился бы. — — — Но увы! я еще существую въ томъ мірѣ, въ томъ необозримомъ Океанѣ, въ коемъ суета и непостоянство крутятся вихрями заблужденій; — въ той плачевной юдоли, гдѣ весьма часто невинность стеная проливаетъ слезы, будучи подавляема игомъ гордыни и рабства; — я еще въ той ужасной харибдѣ, въ коей, къ Сожалѣнію человѣчества" весьма часто погибаютъ неопытные плаватели! —
Всемогущій! для чего я столь малая пещинка, сей едва примѣтный атомъ — не нахожу приставища въ необозримой Твоей области? — Ничтожности далъ Ты бытіе, ничтожности далъ Ты сердце, и научилъ его чувствовать; — далъ разумъ, и научилъ его стремиться къ изящному — къ сей всеобщей цѣли Твоего предопредѣленія. Ахъ! гдѣ я найду сію важную цѣль, Тобою предназначенную? — Гдѣ тотъ путь, по коему бы я могъ идти не преткновенно? — Міръ здѣлался первобытнымъ хаосомъ, большая часть людей уклонилась отъ Твоего предназначенія. — Эгоисты все переобразовали по своему плану — и исказивъ самихъ себя, произвели гнусную самоправость — сіе адское чудовище, наводящее ужасъ на всю вселенную!
Милосердый! низпошли прощеніе Твое атому, крутимому неистовствующими бурями! прости пылинкѣ, не могущей устоять противу нравственныхъ Аквилоновъ! прости пещинкѣ, безсильной вкатиться на вершину священнаго Олимпа! — Пискъ комара никогда еще не заглушалъ реву львовъ и леопардовъ; колибри никогда не побѣждала орла, подъ. солнцемъ парящаго; — такъ я — милосердый Боже! могу ли простирать полетъ свой тамъ, гдѣ ужасные громы ревутъ во всемъ неистовствѣ, и грозятъ огненными стрѣлами, готовыми спуститься надъ головою моею? — Молю Тебя, слышащій гласъ эфемеровъ, въ пыли пресмыкающихся! услышь мой гласъ, раболѣпно къ Тебѣ вопіющій! услышь! подкрѣпи и научи меня жить такъ, какъ долженъ жить человѣкъ, — такъ — какъ Ты, Творецъ мой, предписалъ перстомъ Своимъ въ книгъ непостижимыхъ судебъ Твоихъ!!!