МИНУСИНСКАЯ ШВЕЙЦАРІЯ И БОГИ ПУСТЫНИ.
правитьТатаринъ былъ очень доволенъ моей покладливостью и, чтобы убѣдить меня, какъ опасно шутить съ каменными чудищами, разсказалъ, какъ молодой татаринъ позволилъ себѣ посмѣяться надъ Аскызской каменной бабушкой[1] и та за продерзость закружила его въ тайгѣ такъ, что несчастный сбился съ дороги, поѣлъ всѣ запасы и погибъ бы съ голоду, если-бъ не выручили его случайно наткнувшіеся на него золотоискатели.
Пора однако представить читателю моего спутника. Это былъ не закоснѣлый язычникъ, не какой нибудь невѣдомый обитатель захолустнаго стойбища — это былъ чиновникъ въ отставкѣ, когда то онъ служилъ родоначальникомъ и не безъ гордости вспоминалъ теперь, что онъ два раза пилъ чай съ исправникомъ и имѣетъ какую то благодарственную бумагу отъ начальства за содѣйствіе къ обращенію въ христіанство 600 язычниковъ.
Достопамятное событіе это совершилось, кажется, въ 1876 году въ селѣ Аскызскомъ. Рѣка Аскызъ, какъ древле Днѣпръ, служитъ купѣлью новокрещаемыхъ. 600 человѣкъ по поясъ въ водѣ, на берегу громадная толпа зрителей сдержанно ждетъ въ сосредоточенномъ молчаніи конца церемоніи. Церковное пѣніе сливается съ тихимъ рокотаніемъ струй прозрачной рѣки, изъ-за зелени прибрежныхъ тополей, изъ-за невысокихъ окрестныхъ холмовъ смотрятъ на эту сцену синѣющія въ дали вѣковѣчныя вершины Поклоннаго хребта. Ихъ отчетливо видно сквозь волнующуюся дымку прозрачнаго воздуха. Все это освѣщено кроткими лучами солнца, восходящаго на далекомъ языческомъ востокѣ. Картина величественная, невольно переносящая насъ въ первые вѣка христіанства. Лѣтописецъ говоритъ, что въ Кіевѣ славяне шли креститься, разсуждая, что если-бъ новая вѣра не была лучшая, не приняли бы ея князь и бояре. Какъ разсуждали татары сагайскіе по поводу крещенія, мнѣ неизвѣстно. Если вѣрить Караганову, вышло нѣсколько недоразумѣній, — нѣкоторые новокрещенные приходили и спрашивали, которымъ именемъ имъ называться, такъ какъ, по ошибкѣ, конечно, нѣкоторыхъ крестили раза по два и каждый разъ давали новыя имена.
У каждаго татарина два имени, одно крестовое, его даетъ священникъ при крещеніи въ честь какого нибудь святаго, а другое дается при рожденіи отцомъ ребенка, повивальной бабушкой, а у нѣкоторыхъ инородцевъ, какъ, напримѣръ, у Бельтыръ, первымъ постороннимъ попавшимъ въ юрту. Послѣднее гораздо популярнѣе крестнаго имени и зачастую совершенно безсмысленно. За человѣкомъ усвоивается первое подвернувшееся на языкѣ русское или татарское слово. У меня есть, напримѣръ, двое знакомыхъ — одного зовутъ мука, а другаго масло. Мнѣ передали нѣсколько русскихъ названій, фигурирующихъ въ качествѣ женскихъ именъ у татаръ, но я ихъ приводить здѣсь не буду, такъ какъ онѣ не совсѣмъ удобны для печати.
Въ своей статьѣ о кызыльскихъ татарахъ князь Костровъ говоритъ, что дѣло обращенія въ христіанство языческихъ племенъ у насъ обошлось совершенно тихо. Даже слишкомъ тихо. Попадая въ территорію, гдѣ дѣйствуютъ западные миссіонеры, вы на каждомъ шагу встрѣчаетесь съ переносными церквами, подвижными школами и на каждомъ шагу осаждаютъ васъ продавцы евангелій, библій, молитвенниковъ, букварей на мѣстномъ нарѣчіи. Попавъ въ Минусинскъ, я тщетно розъискивалъ евангеліе или «начатки христіанскаго ученія» на ракомъ нибудь изъ мѣстныхъ языковъ.
Описывать дорогу отъ Иней-тасъ до пріиска я не буду. Большую часть дороги мы проѣхали ночью, подъ проливнымъ дождемъ. И днемъ дорога по тайгѣ утомительна, а ночью, подъ дождемъ, въ потемкахь можно пуститься въ путь, только имѣя такого спутника, каковъ былъ мой товарищъ — татаринъ, знавшій чуть ли не наперечетъ каждое дерево, каждую рытвину и камень. Мы сначала лѣзли на какую то гору, потомъ кружили по лѣсу, заставляя лошадей въ потемкахъ переходить черезъ колоды, спустились по крутой тропинкѣ, по кучамъ ползучихъ камней, потомъ, кромѣ дождевой ванны, приняли еще грязную въ какомъ то болотѣ и, наконецъ, рано утромъ, измокшіе и голодные, но довольные окончаніемъ нашихъ мытарствъ, мы сидѣли уже за горячимъ самоваромъ у гостепріимнаго хозяина пріиска.
Мнѣ пришлось подождать два дня, пока мой спутникъ управился со своими дѣлами и отправился восвояси. Встрѣчаться съ нимъ по дорогѣ къ Иней-тасъ было бы неудобно. Нужно было сдѣлать эту поѣздку такъ, чтобы она по возбудила никакихъ подозрѣній въ сосѣдяхъ-инородцахъ. Хозяинъ, опасаясь скандала, ни за что не хотѣлъ отпустить меня въ экскурсію одного и даль мнѣ въ провожатые конюха изъ поселенцевъ, Съ одной стороны выборъ былъ хорошъ: товарищъ мой не зналъ ни слова по татарски, не имѣлъ никакого понятія о цѣли поѣздки, но за то плохо зналъ мѣстность. Благодаря этому обстоятельству, мы не успѣли отъѣхать и десятка верстъ отъ пріиска, какъ сбились съ пути. Возвращаться назадъ не хотѣлось и начались неизбѣжныя въ этихъ случаяхъ блужданія на пробу, на авось. Припасовъ съѣстныхъ взято было только на одинъ день, надобно было узнать дорогу навѣрное, а для этого необходимо было попасть куда нибудь въ жилое мѣсто. Съ большимъ трудомъ, пробираясь сквозь лѣсную чащу, карабкаясь но утесамъ, вылѣзли мы на сопку и стали высматривать, не видать ли гдѣ татарскаго улуса. Сопка оказалась не такой высокой, за какую мы ее сочли, глядя изъ долины. Вокругъ нея стоялъ цѣлый рядъ лѣсистыхъ вершинъ, громоздясь одна на другую, но ни одной примѣтной высокой точки не было видно. Только къ югозападу понижались горы и за ними виднѣлась полоса степи. На краю степи и тайги гдѣ нибудь долженъ находиться улусъ, это непремѣнно равнина около Аскыза, рѣшили мы и направились по выбранному пути. Догадка, хотя и была основана на шаткихъ данныхъ, однако оправдалась: спустя полчаса мы напали на торную экипажную дорогу, а въ этихъ мѣстахъ, какъ мы знали, только и есть такая одна дорога — въ село Аскызское. Скоро блеснула передъ нами полоска небольшой рѣчки, выбѣгающей изъ тайги на степь, а около нея раскинулся небольшой улусъ изъ пяти или шести юртъ. Съ чѣмъ бы сравнить внѣшній видъ сагайской юрты? У записныхъ курильщиковъ часто встрѣтите вы на столѣ многоугольную коробку, гдѣ они держатъ табакъ. Прикройте такую коробку сверху чайнымъ блюдечкомъ или деревянной чашкой, изъ которой крестьяне хлебаютъ щи или пьютъ квасъ, и у васъ получится довольно близкое подобіе юрты. Обыкновенно выводятъ многоугольный бревенчатый срубъ, иногда на 8, а чаще на 12 и болѣе угловъ, аршина на два съ половиной въ вышину. Внутри сруба ставятъ жерди — опору для будущей крыши. Крыша обыкновенно дѣлается изъ бересты или изъ лиственничной коры. Она укрѣпляется на срубѣ и поперечныхъ жердяхъ, идущихъ отъ среднихъ стоекъ внутри юртъ къ верхнимъ бревнамъ сруба; чтобы плохо прикрѣпленныя полосы древесной коры не сползали, на нихъ часто наваливаютъ каменья. Такова юрта зажиточнаго и средняго хозяина. Нужно прибавить только, что въ срединѣ крыши оставляется отверстіе для выхода дыма, сквозь это же отверстіе хлещетъ и дождикъ, и снѣгъ, отъ которыхъ скрыться въ юртѣ не всегда бываетъ возможно. Богачи, у которыхъ крыша надъ юртой не берестяная, а тесовая, дѣлаютъ иногда надъ отверстіемъ небольшой навѣсъ на столбикахъ и гарантируютъ этимъ себя отъ вліяній непогоды. Бѣднота устроиваетъ себѣ жилье гораздо проще: составить нѣсколько жердей вершинами вмѣстѣ, укрѣпятъ концы ихъ въ землѣ, покроютъ ихъ съ наружи древесной корой, оставляя на верху отверстіе для дыма, и хата готова. Однако же въ такихъ коническихъ шалашахъ и татары даже находятъ неудобнымъ зимовать и строятъ себѣ низенькія четырехугольныя избушки на курьихъ пояскахъ, но часто безъ полу и оконъ. Богачи зимой живутъ въ настоящихъ избахъ съ поломъ, потолкомъ, двускатной крышей, окнами и печкой. Не такъ давно у сагайцевъ были въ ходу берестяныя юрты, сохранившіяся нынѣ только въ степныхъ, бѣдныхъ лѣсомъ мѣстностяхъ. На мѣстѣ, удобномъ для жилья и пастьбы скота, ставили деревянныя рамы многоугольникомъ, связывали ихъ ремнями, укрѣпляли въ землѣ кольями, къ рамамъ прикрѣпляли жерди, замѣнявшія стропила, связывали ихъ на верху ремнями и обкладывали скелетъ юрты полосами вареной бересты, начиняя съ низу, и охватывали волосяными арканами. Такую юрту можно было собрать или разобрать часа въ два и увезти на одной лошади на возу. Съ такой юртой хозяинъ и. кочевалъ съ мѣста на мѣсто, по мѣрѣ того, какъ скотина выѣдала въ окрестностяхъ подножный кормъ. Теперь передвиженія эти совершаются въ очень ограниченныхъ предѣлахъ. Юртъ съ мѣста на мѣсто не перевозятъ, а у каждаго хозяина есть двѣ юрты въ разныхъ мѣстахъ: въ одной онъ живетъ весну и лѣто, въ другой осень и зиму. Около зимника обыкновенно находятся и сѣнокосныя луга. Татары запасаютъ сѣно на зиму и кое гдѣ занимаются земледѣліемъ, хотя хлѣба часто не видать за ихъ столомъ, а скотъ пробавляется цѣлую зиму подножнымъ кормомъ и не рѣдко погибаетъ отъ безкормицы.
Цѣлая стая собакъ накинулась съ лаемъ на насъ, когда мы подъѣзжали къ улусу, и вызвала тѣмъ обитателей изъ юртъ. Послѣ непродолжительныхъ разспросовъ мы узнали, что намъ по крайней мѣрѣ надобно сдѣлать еще тридцать верстъ, чтобы добраться до мѣста. Одинъ изъ татаръ постарше весьма резонно замѣтилъ, что ѣхать намъ ночью некуда, и предложилъ переночевать у него. Какъ ни досадно было потерять день, дѣлать было нечего. Мы слѣзли съ коней, привязали ихъ къ столбу, имѣющемуся для этой цѣли около каждой юрты, и отправились къ хозяину.
Дверь, ведущая въ юрту, всегда находится на южной сторонѣ; отворивъ ее и отдавъ общій поклонъ, мы постарались поскорѣе усѣсться на полъ на разостланные войлоки, такъ какъ поверху гулялъ густой дымъ, невольно вызывавшій слезы на глазахъ. Среди юрты прямо противъ двери трещалъ костеръ, а на немъ варилось что то, двѣ женщины въ почернѣвшихъ отъ дыма рубахахъ, повязанныя платками, сидѣли направо отъ огня, то есть на женской половинѣ, и мяли въ рукахъ бараньи кожи, около нихъ вертѣлось нѣсколько ребятишекъ, лохматыхъ и грязныхъ, еле прикрытыхъ остатками рубашенокъ; ребятишки пристально поглядывали на насъ своими смышлеными узенькими глазками. Едва успѣли мы сѣсть, какъ сзади васъ раздалась безцеремонная татарская брань за то. что мы загородили человѣку огонь. — Оглянулся я и увидалъ, что куча стараго тряпья, подъ которой я не подозрѣвалъ найдти какое либо живое существо, прикрывала тѣло дряхлаго старика, лежавшаго въ растяжку на полу.
— Старикъ старый: больше ста лѣтъ ему, ослѣпъ ужъ, ничего не видитъ, отрекомендовалъ мнѣ хозяинъ, какъ бы извиняясь за невѣжливое отношеніе татарскаго Маѳусаила къ гостямъ.
— Что же это — отецъ тебѣ будетъ?
— Нѣтъ, чужой. Родные у него были, да всѣ примерли до единаго лѣтъ тридцать тому назадъ. Пока сила была ходить, промышлялъ звѣря, а теперь вотъ, ужъ третіи годъ у меня живетъ. Куда же ему дѣваться!
— Нездоровъ, должно быть?
Мултыхъ, мултыхъ, биръ мы мултыхъ (ружье, ружье, дай мнѣ ружье)! бормоталъ старикъ, размахивая изсохшими руками
Теперь ему тяжело, — прежде онъ былъ первый звѣровщикъ промежъ насъ, почти что и жилъ въ тайгѣ. Вотъ какъ подходить время идти на промыселъ, ему и захочется въ тайгу, замечется, затоскуетъ, все ружье проситъ себѣ. И ночью, когда задремлетъ — все бредить, говоритъ самъ съ собой будто на охотѣ, заслышитъ гдѣ шорохъ, шепчетъ сейчасъ: «тише — звѣря спугнешь!» Чудной народъ эти промышленники! У меня отецъ такой же былъ, товарищъ этому, только постарше. Разъ мы какъ то не доглядѣли за нимъ, такъ онъ захватилъ винтовку и уползъ съ ней въ лѣсъ, версты двѣ отсюда, да такъ тамъ и померъ, — все это сообщилъ мнѣ хозяинъ, бойко говорившій по-русски.
Я глядѣлъ на безпомощное существо, лежавшее около меня, и мнѣ сталъ понятенъ непреоборимый инстинктъ мигрирующихъ животныхъ, пересиливающій даже могучій инстинктъ материнской привязанности, заставляющій птицъ покидать гнѣзда съ яйцами и даже птенцами, не оперившимися до эпохи перелета.
Я усѣлся снова и принялся разсматривать юрту, на одной линіи съ дверью и очагомъ, но на противоположномъ концѣ юрты стояла кровать хозяина съ занавѣсками и подушками, отъ двери до кровати хозяина идетъ демаркаціонная линія, отдѣляющая мужскую половину отъ женской. Направо отъ двери стояло нѣсколько кадокъ, ступка деревянная, два толстыхъ кружка, замѣняющихъ жернова, дальше вдоль стѣнъ вплоть до кровати шелъ рядъ полокъ, уставленныхъ сплошь фарфоровой, фаянсовой и мѣдной посудой. Цѣлый ассортиментъ свѣтло вычищенныхъ мѣдныхъ тазиковъ и чайниковъ нарядно блестѣлъ на нижней полкѣ. Лѣвая сторона сплошь была заставлена тяжелыми кованными сундуками. Около изголовья кровати хозяина на сундукѣ была пристроена полочка, на которой стоялъ рядъ ярко росписанныхъ иконъ, немножко поменьше двери юрты величиной. Цѣлый ворохъ сѣделъ, уздъ и потниковъ валялся налѣво отъ входа въ юрту. Надо всѣмъ этимъ подымалась низкая закопченная полусферическая крыша юрты, среди которой сквозь отверстіе виднѣлись клубы дыма и кусочекъ свѣтлаго неба. Юрта обнаруживала достаточнаго домовитаго хозяина, живущаго сыто, во безъ затѣй и новшествъ, вредѣ столовъ, стульевъ и шкафчиковъ, чѣмъ любятъ загромождать свои клѣтушки татары, имѣющіе претензію на цивилизацію. Въ темномъ уголкѣ подъ крышей заткнута была березовая развилка, увѣшанная тряпочками, изъ чего я заключилъ, что хозяинъ твердо держится старины, но объ этомъ еще будетъ рѣчь впереди.
Не успѣлъ я бѣгло осмотрѣть юрту, какъ ко мнѣ протянулась деревянная чашка съ арьяномъ, — первое и неизмѣнное угощеніе у богатаго и бѣднаго входящему гостю. Арьянъ не кумысъ и не кефиръ. Это какое то очень острое и кислое молочное питье, по вкусу напоминающее сыворотку, и въ немъ плаваютъ сгустки и комочки творожистой массы. Ни одинъ татаринъ еще не съумѣлъ мнѣ объяснить; какъ дѣлается арьянъ? Ведется онъ у нихъ съ незапамятныхъ временъ. Зажиточный хозяинъ оставляетъ запасъ арьяна на зиму, и весной, когда начнутъ доиться коровы, заквашиваетъ старымъ напиткомъ молоко. Бѣднота по веснѣ нерѣдко верстъ за 60 ѣздитъ къ богатому татарину попросить арьяна на закваску. Завести же его съизнова изъ прѣснаго молока не умѣютъ. Изъ арьяна же гонятъ молочное вино — араку. Два слова объ этихъ напиткахъ. У русскихъ вообще принято относиться съ какой то гадливостью къ инородческимъ снѣдямъ и напиткамъ. Я не понимаю этого гордаго пренебреженія, по-моему, арьянъ очень не дурной освѣжающій напитокъ, а арака не въ примѣръ лучше простой неочищенной водки уже потому, что въ ней не попадается ужасныхъ примѣсей, въ родѣ сивушнаго масла и другихъ вредныхъ алкоголей. Кромѣ того, молочная водка не крѣпче нѣмецкаго пива, если не слабѣе, а потому употребленіе ея гораздо менѣе опасно, чѣмъ исторической сивухи.
Послѣ арьяна женщины поставили на огонь чайники и усѣлись снова мять свои овчины, а мы принялись болтать съ хозяиномъ. Онъ повѣдалъ мнѣ, что всѣ хорошіе люди проѣздомъ въ Аскызъ и даже самъ попъ всегда останавливаются у него.
— Все уговариваетъ меня батюшка, чтобы я вонъ ту штуку изъ юрты выбросилъ, — указалъ рукой хозяинъ на развилку, горчавшую подъ крышей. — А что она ему мѣшаетъ? Чудной онъ — развѣ не знаетъ, что намъ безъ этого нельзя.
— Что это такое, покажи, пожалуйста?
— Изволь.
Штука оказалась домашнимъ идоломъ — потатарски т ю съ. У каждаго племени и даже у каждаго рода есть свои любимые идолы. Божества эти невзрачны и непрезентабельны на видъ: березовая рогулька и на ней навѣшано нѣсколько разныхъ тряпочекъ, кусковъ мѣха, иногда звѣриныя жилы или конскій волосъ. Каждый идолъ есть представитель извѣстнаго божества, невата, а отчасти и само божество. Строгаго различія въ сознаніи инородцевъ между самимъ духомъ и его внѣшнимъ знакомь нѣтъ. Завести такую игрушку стоить немалыхъ издержекъ. Надобно заплатить шаману за ея освященіе, и дѣло рѣдко обходится меньше, чѣмъ бараномъ и четвертью водки. Кромѣ того, каждому почти идолу надобно посвятить опредѣленное домашнее животное — и з и х а. Одному нуженъ изыхъ вороной, другому рыжій, третьему соловой и т. д. Это цѣлая, система! Иногда татаринъ ѣздитъ по всей ордѣ и дорогой цѣной, съ большими хлопотами находитъ подходящее животное. Это опять таки не все, — каждый годъ, а то и два раза въ годъ идола надобно кормить, то есть приносить ему жертву. Эти высшія существа очень приве редливы и разборчивы на пищу: одному давай половину бараньяго курдюка и непремѣнно правую, другому " переднюю лопатку жеребенка, чашу ячменной каши и вина. Вино, впрочемъ, всѣ очень любятъ. Изыхъ — привиллегированное, священное животное въ стадѣ, чаще всего конь. Его, возводя въ званіе, окуриваютъ богородской травой, въ хвостъ и въ гриву шаманъ вплетаетъ ему ленты. Работать на немъ нельзя, и ѣздить на немъ можетъ только хозяинъ. Женщина не только не можетъ прикасаться къ нему, но не должна даже брать въ руки сбруи, которая когда нибудь была на божественной скотинѣ. Прежде изыхъ гулялъ и пользовался своими привиллегіями вплоть до смерти, теперь ихъ ставятъ на срокъ отъ 3 до 7 лѣтъ, послѣ чего хозяинъ можетъ и продать его, и нерѣдко отставной служитель чуднаго могучаго духа долженъ на старости лѣтъ возить воду или гонять почту въ русской деревнѣ подъ кощунственнымъ кнутомъ новаго владѣтеля. Sic transit и т. д.
- ↑ Этотъ болванъ представляетъ грубое изображеніе женщины и называется Куртьяхъ-ташъ. Онъ помѣщенъ въ спискѣ каменныхъ бабъ Кострова, рисунки его можно найдти въ «Сибирскомъ Вѣстникѣ» и въ атласѣ Аспелина — Antiquités du Nord Finno-ongrieno. Объ этой бабушкѣ существуетъ цѣлая легенда. Мнѣ она извѣстна изъ рукописной статьи г. Каратанова изъ Аскыза. Такъ какъ статья эта будетъ напечатана въ запискахъ «Географическаго Общества» и я не имѣю разрѣшенія отъ автора дѣлать извлеченія изъ рукописнаго труда, то и не привожу здѣсь этой легенды.