Милосердие (Хоуэллс)/ДО

Милосердие
авторъ Уильям Дин Хоуэллс, пер. Софья Александровна Гулишамбарова

Оригинал: язык неизвестен, The quality of mercy, опубл.: 1892. — Источникъ: "Міръ Божій", №№ 1—8, 1900. az.lib.ru

МИЛОСЕРДІЕ.

Романъ Уилльяма Д. Гоуэллса.

Переводъ съ англійскаго С. А. Гулишамбаровой. ПЕРВАЯ ЧАСТЬ.

I.

Человѣкъ Нортвика, Элбриджъ, выѣхалъ въ легкихъ санкахъ на станцію желѣзной дороги встрѣтить своего барина. Поѣздъ немного опоздалъ, а Элбриджъ явился слишкомъ рано. Постоявъ на станціи нѣсколько минутъ, какъ того требовало приличіе, онъ началъ проваживать по улицѣ, взадъ и впередъ, лошадей своихъ съ подрѣзанными хвостами. На ходу ихъ тонкая шерсть вздрагивала и струилась волнистымъ лоскомъ. Онѣ медленно и свободно поднимали и опускали головы, причемъ колокольчики ихъ оглушительно звенѣли всѣ разомъ. Эти трескучіе звуки, вызванные ихъ твердымъ и сильнымъ алюромъ, замирали вдали, разсыпаясь мелкою музыкальною дробью. Все время Элбриджъ, не переставая, нѣжно разговаривалъ съ ними, уснащая рѣчь крѣпкими словечками съ безсознательною невоздержанностью простолюдина-янки, которому судьба опредѣлила жить въ лошадиномъ обществѣ. Во время остановокъ при каждомъ поворотѣ онъ выпускалъ цѣлый потокъ дружественныхъ ругательствъ въ отвѣтъ на пріятельскія проклятія трехъ или четырехъ другихъ кучеровъ, ожидавшихъ поѣзда.

— Послушай-ка, Элбриджъ, когда же подаришь ты мнѣ эту старую шляпенку, что у тебя на головѣ? — спросилъ одинъ изъ нихъ такимъ зычнымъ голосомъ, что Элбриджъ услыхалъ бы его за добрую полумилю, хотя разстояніе между ними было не болѣе восьми футовъ.

— Зачѣмъ тебѣ другая подержанная шляпа, распроклятый старый колпакъ? — огорошилъ его въ свою очередь Элбриджъ.

Тотъ весь скорчился отъ веселаго смѣха и хлопнулъ себя по ногѣ. Но тутъ послышался свистъ локомотива; онъ выпрямился снова и произнесъ: «Ладно! машина запыхтѣла, наконецъ!» словно цѣль его была достигнута.

Изъ поѣзда вышли только мистеръ Герришъ и Нортвикъ. Мистеръ Герришъ никакъ не могъ прійти въ себя отъ того замѣчательнаго обстоятельства, что проѣхалъ всю дорогу отъ Бостона въ одномъ поѣздѣ съ Нортвикомъ, не зная объ этомъ; но Нортвикъ отнюдь не былъ расположенъ раздѣлять его изумленіе. Онъ быстро проскользнулъ мимо мистера Герриша и усѣлся на мѣсто приготовленное ему Элбриджемъ въ санкахъ.

Было около шести часовъ, когда Нортвикъ поднялся къ южной окраинѣ улицы; было еще такъ свѣтло, что, пожалуй, можно было читать, и маленькая тонкая фигура человѣка, выросшая словно изъ подъ земли посреди дороги, выступила съ поразительной яркостью. Человѣкъ этотъ, должно быть, лежалъ въ снѣгу, потому что лошади съ внезапнымъ испугомъ рванулись назадъ, въ сторону отъ проѣзжей дороги, словно онъ ихъ отстранилъ рукою, заставивъ рысаковъ и сани окунуться въ ухабы снѣга.

Онъ остановился на мгновеніе. Но и этого мгновенія было достаточно ему, чтобы окинуть Нортвика презрительнымъ взглядомъ, а затѣмъ прошелся по дорогѣ неспѣшнымъишагомъ до глубокой выбоины въ снѣгу, шедшей отъ ближайшаго дома. Здѣсь онъ остановился и смотрѣлъ, какъ трудно было Нортвику успокоить лошадей и вывести ихъ снова на дорогу. Онъ не сказалъ ни слова, Нортвикъ тоже хранилъ молчаніе. Элбриджъ проворчалъ сквозь зубы: «Онъ опять нализался», а лошади дружно рванулись впередъ, зазвенѣвъ всѣми своими бубенчиками.

Нортвикъ не разжималъ губъ вплоть до въѣзда въ сосновую аллею, которая съ большой дороги вела къ его дому. Сосны были еще окутаны снѣгомъ, а ихъ нижнія вѣтви были зарыты въ сугробы.

— Что такое съ жеребцомъ? — спросилъ Нортвикъ.

— Должно, тотъ малый не больно понимаетъ свое дѣло; сдается мнѣ, одна подкова плохо прилажена.

— Не мѣшало бы осмотрѣть ее.

Нортвикъ передалъ возжи Элбриджу и вышелъ изъ санокъ у гранитной лѣстницы, которая вела въ нижній этажъ его деревянныхъ палатъ. Входъ открывался за широкую веранду въ видѣ портика съ рѣзными ажурными украшеніями изъ дерева. Несмотря на внѣшнее впечатлѣніе чего-то крайне непрочнаго, присущее всякой деревянной постройкѣ, домъ Нортвика внушалъ съ перваго же взгляда идею о полнѣйшемъ комфортѣ и уютности. Кругомъ веранды были окна съ двойными рамами. Изъ оконъ лился мягкій, ласкающій зрѣніе, свѣтъ электрическихъ лампъ, разгонявшій вечерній сумракъ. Когда двери дома распахнулись передъ Нортвикомъ, его обдало пріятнымъ тепломъ вмѣстѣ съ благоуханіемъ цвѣтовъ и вкуснымъ запахомъ обѣда.

— Обѣдъ сейчасъ подаютъ, сэръ, — доложилъ лакей, кладя пальто и шляпу Нортвика съ почтительной аккуратностью на столъ въ передней.

Нортвикъ остановился въ раздумьѣ. Онъ стоялъ у отдушины и разсѣянно держалъ свои руки въ пріятной теплотѣ, струившейся изъ паровыхъ трубокъ снизу.

— Барышни думали, что вы пріѣдете домой съ слѣдующимъ поѣздомъ, — объяснилъ лакей, когда изъ столовой донеслись звуки голосовъ.

— Что у нихъ гости? — спросилъ Нортвикъ.

— Точно такъ, сэръ. Пасторъ, сэръ, мистеръ Уэдъ, сэръ.

— Я прійду немного погодя, — сказалъ Нортвикъ, собираясь подняться наверхъ. — Скажите, что я поздно позавтракалъ передъ выѣздомъ изъ города.

— Слушаю, сэрѣ, — отвѣчалъ лакей.

Нортвикъ поднялся наверхъ, звуки его шаговъ заглушались толстымъ пушистымъ ковромъ, и повернулъ въ кабинетъ, примыкавшій въ его спальнѣ. Кабинетъ этотъ былъ гостиной его жены впродолженіи немногихъ лѣтъ ея жизни въ этомъ домѣ, который онъ построилъ для нея и въ которомъ супруги разсчитывали скоротать вмѣстѣ вѣкъ свой. Комната эта выходила на югъ и изъ нея открывался видъ на оранжереи и сады, тянувшіеся позади дома вплоть до дремучаго лѣса, за которымъ ютились живописныя дачи Южнаго Гатборо. Она сама поставила свою качалку въ амбразурѣ окна на солнечной сторонѣ и Нортвикъ не позволилъ касаться этой качалки со времени ея смерти. Въ одной изъ нишь онъ отвелъ мѣсто несгораемому шкапу, гдѣ хранились его бумаги. Жена его предназначала этотъ шкапъ для серебра, но боязнь ночныхъ воровъ заставила ее измѣнить свое намѣреніе и она всегда держала серебро въ буфетѣ, въ столовой.

Всю свою жизнь она была трусливымъ созданіемъ и, выйдя замужъ, чувствовала себя въ безопасности только въ присутствіи Нортвика. Портретъ ея, написанный Гуэтомъ^[1], висѣлъ надъ каминомъ и въ немъ отразилась типичная черта ея душевнаго склада, хотя художникъ постарался извлечь самые выгодные эффекты изъ бѣлокурой красоты этой хрупкой женщины среднихъ лѣтъ; онъ придалъ ея лицу въ общемъ выраженіе согласовавшееся скорѣе съ его собственнымъ независимымъ, смѣлымъ стилемъ, чѣмъ съ дѣйствительностью. Въ сущности, она была одною изъ тѣхъ женщинъ съ куринымъ умомъ и мелкою душою, представляющихъ самое заурядное явленіе въ жизни; стремленія ихъ чрезвычайно ограничены и узки, а страхи и тревоги до крайности разнообразны. Ея скопидомческій инстинктъ пережилъ дни тяжелой борьбы, когда онъ являлся подспорьемъ инстинкту наживы въ Нортвикѣ. Она жила и умерла въ сладкой увѣренности, что содѣйствовала его благосостоянію, сберегая аккуратно всевозможный ничего нестоющій и никому ненужный хламъ. Но Нортвикъ былъ съ нею счастливъ пассивно, и послѣ ея смерти онъ часто вспоминалъ о ней, хотя при жизни мало придавалъ ей значенія, вслѣдствіе ея несносныхъ треволненій и полнѣйшей безполезности въ серьезныхъ дѣлахъ.

Ему часто казалось, что онъ ни о чемъ не думаетъ, а затѣмъ онъ открывалъ, что думаетъ о ней. Въ такіе дни онъ тосковалъ и больно чувствовалъ ея потерю. Но, быть можетъ, тутъ скорѣе дѣло было въ привычкѣ, а не въ привязанности. Теперь онъ опустился на свое вертящееся кресло и повернулъ его отъ письменнаго стола, стоявшаго на коврѣ передъ каминомъ; онъ взглянулъ въ глаза портрета, ощущая ея неуловимое присутствіе въ немъ и страстно желая успокоить свою душу въ ея душѣ. Она была единственнымъ существомъ, которое онъ могъ заставить по своему желанію не видѣть его такимъ, каковъ онъ былъ на самомъ дѣлѣ. Она никогда бы не повѣрила даже его словамъ, скажи онъ ей, что онъ воръ. А такъ какъ онъ намѣревался идти все дальше и дальше по пути воровства, то ея любовь сгладила бы ему этотъ путь, слѣпо принявъ тѣ умозрѣнія и соображенія, которыя лежали въ основѣ его намѣреній и служили для нихъ прикрытіемъ подъ видомъ вынужденныхъ обстоятельствъ. Онъ думалъ, что даже родная мать не могла бы оказать ему такую поддержку; она могла бы имѣть къ нему состраданіе, но онъ не нашелъ бы у нея поблажки. Въ тайникѣ своего сердца, подъ видомъ всевозможныхъ оговорокъ, Нортвикъ отлично зналъ, что никакое состраданіе не могло ему помочь. Но онъ нуждался въ немъ. Мы всѣ нуждаемся иногда въ томъ, что для насъ отрадно и дурно. Сдѣлавшись воромъ и намѣреваясь въ душѣ имъ остаться, онъ искалъ въ изображеніи лица покойной жены убѣжища отъ взгляда всѣхъ живыхъ людей. Лицо это не могло считать его за вора.

Это слово такъ сильно занимало его мысль, что казалось вотъ-вотъ оно сорвется у него съ языка. Этимъ словомъ назвалъ его предсѣдатель совѣта директоровъ общества, когда фактъ его мошенническихъ продѣлокъ съ компанейскими книгами былъ поставленъ ему на видъ съ такою ясностью, что съ его стороны стало невозможнымъ даже безумное отрицаніе, къ которому инстинктивно прибѣгаетъ каждый преступникъ. Остальные директора сидѣли смущенные и печальные и не произнесли ни слова. Заурядная пошлость повседневной жизни не развила въ нихъ способности къ сильному выраженію своихъ эмоцій. Однако, предсѣдатель совѣта вскочилъ съ своего мѣста и подошелъ къ Нортвику съ угрожающимъ видомъ.

— Что значить вся эта канитель, милостивый государь? Я скажу вамъ сейчасъ, что она такое. Это значить, что вы — воръ, милостивый государь, все равно, какъ еслибы вы стащили у меня кошелекъ изъ кармана или украли мою лошадь, или унесли мое пальто изъ передней.

Онъ трясъ сжатымъ кулакомъ у самаго носа Нортвика и казалось вотъ-вотъ схватитъ его за горло. Впослѣдствіи онъ больше другихъ директоровъ склонялся къ милосердію. Онъ подалъ голосъ за то, чтобъ Нортвику были даны три дня отсрочки на приведеніе въ порядокъ его дѣлъ и на представленіе директорамъ доказательства, что онъ обладаетъ сполна средствами, какъ онъ утверждалъ, для пополненія дефицита.

— Мнѣ хотѣлось бы, чтобы вамъ удалось раздѣлаться съ этимъ ради вашего семейства, — сказалъ ему предсѣдатель на прощанье; — но все равно, милостивый государь, вы воръ.

Онъ величественно заложилъ руки въ карманы, когда остальные директора, прощаясь съ Нортвикомъ, обмѣнялись съ послѣднимъ безсмысленными рукопожатіями, и прошелъ мимо него торопливымъ шагомъ, не глядя на него. Затѣмъ онъ неожиданно вернулся назадъ я сказалъ ему приблизительно слѣдующее:

— Если бы дѣло касалось лишь одного васъ, я съ радостью потерялъ бы большую сумму чѣмъ та, которую вы у меня украли, лишь бы имѣть удовольствіе видѣть, какъ на ваши руки констебль надѣнетъ кандалы въ этой комнатѣ и отведетъ васъ въ тюрьму по улицѣ, на виду у всѣхъ. Вы одинъ честный человѣкъ, ни одинъ человѣкъ не сдѣлалъ бы того, что сдѣлали вы, не будь онъ мошенникомъ въ душѣ. Вы цѣлые годы плутовали съ книгами и съ такою дьявольскою ловкостью умѣли замазать всѣмъ глаза, что по сей день никто ничего не подозрѣвалъ. Вы употребили много ума на вашу мошенническую работу, милостивый государь, вы затратили на нее весь свой умъ сполна; не будь вы такъ рьяны въ вашемъ стремленіи воровать удачно, вы бы старались воспользоваться своими кражами съ большимъ умомъ. У васъ могло бы остаться кое-что изъ наворованнаго, но, повидимому, вы все промотали глупѣйшимъ образомъ, ни дать ни взять, какъ мелкотравчатый жуликъ… Да, милостивый государь, по моему, вы принадлежите именно къ этому низкосортному типу воровъ. Я не могу уважать васъ даже въ вашей собственной сферѣ дѣятельности. Но я хочу дать вамъ просимую вами возможность ради вашей дочери. Она постоянно бывала у меня въ домѣ вмѣстѣ съ моей дочерью, я привыкъ смотрѣть на нее, какъ на своихъ родныхъ дѣтей, и я готовъ сдѣлать все, чтобы избавить отца ея отъ тюрьмы. Поймите меня хорошенько! У меня нѣтъ ни малѣйшаго сочувствія къ вамъ, Нортвикъ. Мнѣ было бы пріятно увидѣть такого мошенника, какъ вы, въ арестантской курткѣ, за работою сапожныхъ щетокъ. Но вамъ будетъ дана возможность отправиться домой и поразмыслить, въ состояніи ли вы расплатиться такъ или иначе. Пока что, васъ оставятъ въ покоѣ. Въ теченіе трехъ дней вы сохраните передъ свѣтомъ свой декорумъ… Но если вамъ угодно знать мое желаніе, то для васъ было бы лучше всего — по дорогѣ домой быть раздавленнымъ встрѣчнымъ поѣздомъ.

Слова и взгляды этого человѣка были выжжены въ памяти Нортвика, которая теперь, казалось, обладала способностью воспроизводить ихъ одновременно. Нортвику живо представилось его багровое лицо съ глазами на выкатѣ и его огромный, колеблющійся животъ, которымъ онъ ударился о косякъ двери, когда, уходя, быстро повернулся во второй разъ. Остальные директора стояли тутъ же кругомъ, въ застегнутыхъ до верху пальто, — одни изъ нихъ были въ шляпахъ и имѣли такой видъ, словно ихъ пришибло обухомъ, другіе держали свои шляпы въ рукахъ, опустивъ глаза внизъ съ подобающимъ отсутствіемъ выраженія, словно на похоронахъ. Затѣмъ они удалились, оставивъ его одного въ кабинетѣ казначея.

II.

Если бы предсѣдатель воздержался отъ бурнаго выраженія своего негодованія, Нортвикъ могъ бы уйти изъ собранія послѣ огласки своихъ растратъ, безъ вреда для своего личнаго достоинства. Но при данныхъ обстоятельствахъ онъ чувствовалъ себя, что называется, сбитымъ съ позиціи; однако, благодаря преобладающему свойству его характера, онъ снова подбодрился и вернулъ свою прежнюю неунывающую самоувѣренность. Такая перемѣна настроенія совершилась въ немъ очень быстро. Онъ слишкомъ привыкъ «воображать» себя человѣкомъ, который употребляетъ ввѣренные ему вклады на различныя предпріятія рискованнаго характера, порою успѣшныя, а подчасъ прогоравшія, но во всѣхъ случаяхъ обезпеченныя его личною честностью и денежной благонадежностью. Въ самомъ дѣлѣ, онъ уже не разъ пополнялъ до чиста всѣ взятыя имъ суммы и, практикуя эти сдѣлки, понемногу сталъ такъ же вѣрить самому себѣ, какъ вѣрили ему люди, не подозрѣвавшіе о его неправильныхъ дѣйствіяхъ. Ему льстило, такъ или иначе, полное довѣріе, которое они къ нему питали, хотя онъ и считалъ, что ему оказывали только должное. Онъ всегда заслуживалъ довѣріе и пользовался имъ со стороны лицъ, вступавшихъ съ нимъ въ дѣловыя отношенія, и мало-по-малу сталъ смотрѣть на капиталъ товарищества, какъ на свой собственный въ практическомъ смыслѣ. Когда онъ вступилъ въ это общество, оно было значительно обязано своимъ процвѣтаніемъ его умному и заботливому управленію, и только въ послѣднее время, запутавшись непріятнѣйшимъ образомъ въ этихъ желѣзнодорожныхъ спекуляціяхъ, онъ увидалъ нѣчто неправильное въ своихъ тайныхъ заимствованіяхъ изъ довѣренной ему кассы. Это было несоблюденіе установленныхъ формальностей, — онъ и не думалъ отрицать этого, но лишь простое несоблюденіе — и только. А тутъ его убытки внезапно возросли, и онъ уже не былъ въ состояніи покрыть ихъ. Вотъ тогда-то онъ впервые прибѣгнулъ къ тому способу веденія торговыхъ книгъ, который, по выраженію разсвирѣпѣвшаго предсѣдателя, былъ мошенническимъ. Даже на эту крайнюю мѣру онъ смотрѣлъ, какъ на законное средство самозащиты на время, пока ему не удастся покрыть своихъ убытковъ другими боіѣе счастливыми спекуляціями. По временамъ счастіе, какъ будто, улыбалось ему; и всякій разъ, когда онъ представлялъ самому себѣ «въ лицахъ» свое объясненіе съ директорами, что онъ дѣлалъ часто, въ особенности за послѣднее время, ему легко удавалось убѣдить ихъ въ благонамѣренности своихъ побужденій и благопристойности своего поведенія, обративъ ихъ вниманіе на эти удачные «гешефты» и за вѣроятность, полнѣйшую вѣроятность, что въ извѣстный моментъ онъ будетъ въ состояніи уплатить все. Онъ называлъ такой образъ дѣйствій «займомъ», и благодаря долговременной привычкѣ отпускать себѣ самому эти ссуды и возмѣщать ахъ, понемногу освоился съ смутной мыслью, что товарищество само принимало участіе въ этихъ тайныхъ ссудахъ, что было почти рѣшенное дѣло.

Рѣзкія слова предсѣдателя явились первымъ указаніемъ, которое коснулось самого существа его дѣланной самоувѣренности; онъ ясно увидалъ, что его поступокъ ставилъ его во всѣхъ отношеніяхъ на одну линію съ тѣми безумными расхитителями общественной собственности, разоблаченіе и бѣгство которыхъ въ Канаду сдѣлалось общимъ мѣстомъ въ каждой утренней газетѣ. Въ присутствіи директоровъ онъ отказывался признаться въ этомъ самому себѣ; но когда они удалялись и онъ остался одинъ, истина предстала передъ нимъ во всей своей неприглядной наготѣ. Онъ уподобился тѣмъ дуракамъ, поступая точь въ точь какъ они и такимъ же манеромъ. И побужденіе, и основанія у него были тѣ же, что у нихъ. Всѣ они пользовались для своихъ рискованныхъ дѣлъ и дѣлишекъ чужими деньгами, въ надеждѣ возмѣстить ихъ, а затѣмъ оказывались несостоятельными и старались «улизнуть» подъ шумокъ, по выраженію газетъ.

Дополнитъ ли онъ это сходство и улизнетъ ли подобно имъ? Онъ еще не хотѣлъ признаться самому себѣ, что уже рѣшилъ этотъ вопросъ. Онъ никогда не думалъ, не гадалъ, что ему надобно будетъ прійти къ такому рѣшенію, но когда предсѣдатель пожелалъ ему по пути домой погибнуть отъ несчастнаго столкновенія встрѣчныхъ поѣздовъ, у него мгновенно блеснула мысль, что одною изъ трехъ предстоявшихъ передъ нимъ альтернативъ было «улизнуть». Онъ могъ выбрать самоубійство, что предполагалось «благороднымъ» способомъ выйти изъ затруднительнаго положенія; тогда семьи его не коснулся бы позоръ его преступленія. Вопросъ о самоубійствѣ иногда обсуждался въ его присутствіи и всѣ до единаго соглашались, что оно было единственнымъ исходомъ для джентльмена, разъ тотъ укралъ чужія деньги и не былъ въ состояніи вернуть ихъ. Существовало нѣчто другое для человѣка другого пошиба, съ менѣе покладистой совѣстью: предстать на судъ за растрату и утайку товарищескихъ вкладовъ и понести заслуженное наказаніе. Или же ему оставалось «улизнуть», если только онъ способенъ на такое низкое дѣло. Вопросъ для Нортвика заключался въ томъ, былъ ли онъ способенъ на такое низкое дѣло, и «улизнувъ» не становился ли онъ тѣмъ самымъ въ разрядъ людей, способныхъ на пакости, и тайное бѣгство, само по себѣ, не дѣлало ли его человѣкомъ низкаго сорта?

Это былъ жестокій вопросъ для его личнаго достоинства, неприкосновенность котораго онъ такъ тщательно оберегалъ. Онъ носилъ въ себѣ чувство приличія, можно сказать, отъ рожденія. Если у него было какое-либо врожденное влеченіе, то это было влеченіе къ почету, желаніе, чтобы его уважали за ту личину, которую онъ принималъ на себя.

Желаніе почета было въ немъ еще сильнѣе оттого, что отецъ его никогда имъ не пользовался. Быть можетъ, наслѣдственная черта нашла въ немъ выраженіе, перейдя черезъ одно поколѣніе; быть можетъ, какое-нибудь вліяніе, предшествовавшее его рожденію, создала эту типичную особенность его характера. Мать его постоянно старалась поддержать достоинство человѣка, за котораго вышла замужъ, въ глазахъ своихъ сосѣдей; но мужъ ея никогда не помогалъ ея усиліямъ. Онъ получилъ званіе врача, но никогда не занимался врачебною практикою. Занимаясь продажей лѣкарствъ и книжнымъ дѣломъ въ деревнѣ, онъ больше заботился о ея просвѣщеніи, чѣмъ о процвѣтаніи своей аптеки. Онъ любилъ собирать до полуночи старыхъ друзей и знакомыхъ въ своей лавкѣ вокругъ печки, гдѣ пылали дрова, и разсуждать съ ними о нравственности и религіи. Разъ вечеромъ, отрицая непреложность библейскаго вдохновенія, онъ отпустилъ лѣкарство на своему рецепту не изъ той банки, что слѣдовало, и больной умеръ, вслѣдствіе его ошибки. Позоръ и бѣдственное положеніе сокрушили сердце его жены. Но онъ дожилъ до глубокой безцвѣтной старости, пользуясь поддержкою своего сына, при полнѣйшемъ отсутствіи занятій. Старшій Нортвикъ иногда говорилъ о своемъ сынѣ и объ его успѣхахъ, говорилъ не хвастливо, а съ нѣкоторымъ сарказмомъ объ источникѣ его щедрости, какъ о дѣтищѣ, обманувшемъ его надежды. Онъ звалъ его Мильтомъ и говорилъ, что, по его мнѣнію, Мильтъ долженъ быть теперь самодовольнѣйшимъ человѣкомъ въ штатѣ Массачусетсъ; при этомъ Нортвикъ-отецъ дѣлалъ предположеніе, что есть вещи достойныя большаго вниманія, чѣмъ матеріальныя блага. Онъ не говорилъ, какія именно, да врядъ ли съ его мнѣніемъ согласилось бы большинство обитателей этой деревни; не признало бы также это большинство, что казначею Понкуассэтскихъ заводовъ можно было считать себя обиженнымъ судьбою, имѣя отца, который пустилъ его на житейское поприще съ именемъ Джона Мильтона. Добрые деревенскіе люди звали его также Мильтомъ въ разговорахъ между собою; пожалуй, нашлись бы между ними и такіе вольнодумцы, которые назвали бы его такъ и въ глаза, еслибы ему вздумалось когда-нибудь вернуться въ свою родную деревню. Но онъ не думалъ объ этомъ. Добрые люди знали, по слухамъ, что у него была великолѣпная лѣтняя резиденція въ Гатборо, гдѣ онъ проводилъ свое время, когда не жилъ въ своемъ домѣ, въ Бостонѣ; а когда имъ удавалось провѣрить черезъ дачниковъ, которые звали его или слыхали о немъ, какъ далеко онъ пошелъ въ гору, они были смутно польщены фактомъ его житейскихъ успѣховъ, точь въ точь какъ многіе изъ насъ гордятся своею принадлежностью къ націи, въ которой мы являемся фиктивно обогащенными нашимъ согражданствомъ съ массою всевозможныхъ милліонеровъ. Они не осуждали Нортвика за то, что онъ ни разу не пріѣхалъ повидаться съ отцомъ и ни разу не пригласилъ его погостить у себя; вѣдь они ежедневно видали стараго Нортвика и понимали, что онъ былъ, какъ говорится, совсѣмъ не ко двору человѣку, сіявшему такимъ ослѣпительнымъ блескомъ всеобщаго почета… Старый Нортвикъ ничего, ровнехонько-таки ничего не сдѣлалъ для Мильта; никогда даже не бывалъ съ нимъ; малый оставилъ его и самъ проложилъ себѣ дорогу; и старикъ не вправѣ жаловаться; коли, чего добраго, Мильтъ прекратитъ выдачу ему пайка, что-то тогда запоетъ старикашка…

III.

Однако, мѣстное мнѣніе едва ли справедливо обвиняло стараго Нортвика въ плохомъ исполненіи его отцовскихъ обязанностей. Его строгіе судьи не могли понять, до какой степени нѣкоторыя способности, если не наклонности, унаслѣдованныя Нортвикомъ отъ отца содѣйствовали созданію того самаго почетнаго положенія, передъ которымъ они благоговѣли. Ранніе разговоры о книгахъ, знакомство съ чисто внѣшней стороной литературы, какъ оно ни было ограничено, помогло Нортвику позднѣе прослыть за человѣка образованнаго, если не начитаннаго, у людей, которые сами было менѣе начитаны, чѣмъ образованы. Всѣ люди, съ которыми, благодаря своимъ дарованіямъ, ему пришлось сойтись въ Бостонѣ, вышли изъ стѣнъ Гарвардскаго университета и никакъ не могли вообразить себѣ знакомаго съ такими благородными, спокойными манерами, какъ у Нортвика, который бы не получилъ также университетскаго образованія. По нѣкоторымъ безошибочнымъ признакамъ, которые остаются присущими намъ въ теченіе всей жизни, они тотчасъ же узнавали въ немъ провинціала и стали думать, что онъ вышелъ изъ свѣжеиспеченнаго университета. Они говорили: «вы изъ Дартмутскаго университета, Нортвикъ, не правда ли?» или «Я думаю, вы изъ Уильямскаго университета». А когда Нортвикъ отвѣчалъ отрицательно, они забывали объ этомъ и у нихъ сложилось какъ-то само собою убѣжденіе, что онъ учился въ одномъ изъ этихъ провинціальныхъ университетовъ. Точно такимъ же образомъ думали — отчасти благодаря его имени — что онъ принадлежалъ къ одной изъ тѣхъ старинныхъ пасторскихъ фамилій, которыя встрѣчаются въ горахъ и въ которыхъ вся молодежь изучаетъ греческихъ классиковъ, а весною занимаются сахаровареніемъ, и что его родная мать подготовляла его къ университету.

И въ самомъ дѣлѣ, было что-то пасторское въ манерахъ и въ походкѣ Нортвика. Многіе даже думали, что онъ готовилъ себя къ пасторской службѣ и занялся торговыми предпріятіями, чтобы помочь своему семейству. Ложное представленіе о его литературныхъ познаніяхъ находило себѣ наглядное подтвержденіе въ библіотекѣ, занимавшей выдающееся мѣсто какъ въ его бостонскомъ домѣ, такъ и въ его резиденціи въ Гатборо. Въ Гатборо у него, дѣйствительно, была обширная библіотека, такъ прелестно и роскошно обставленная, что сразу внушала вамъ мысль о высокообразованномъ семействѣ. Члены его предпочитали проводить въ ней время и рѣдко бывали въ гостиной, которая была гораздо меньше. Эта великолѣпная комната, бѣлая съ золотомъ, на сѣверной сторонѣ дома, открывалась только для танцевъ, когда собиралось много гостей. Большинство посѣтителей совсѣмъ не видали ея и она оставалась запертой, — такая же загадочная, какъ память о женѣ Нортвика. Добрые люди думали, что жена его умерла во время, чтобы избавить его и дѣтей отъ обидныхъ послѣдствій одного изъ тѣхъ романическихъ союзовъ по любви, ради котораго честный человѣкъ пожертвовалъ собою дѣвушкѣ, стоявшей гораздо ниже его по уму. Никому изъ его кружка не было извѣстно, что въ основу его благосостоянія было положено приданое, принесенное ею, и непоколебимое постоянство ея вѣры въ него. Она была, какъ большинство женщинъ, преданной дочерью церкви, но въ дѣйствительности ея закономъ былъ Нортвикъ; а такъ какъ ничто не освящаетъ такъ сильно божества, какъ слѣпая преданность его поклонниковъ, то Нортвикъ по временамъ дѣлался достойнымъ ея вѣры въ него, именно благодаря силѣ этой вѣры.

По своему, онъ отвѣчалъ на ея любовь взаимностью; онъ былъ не такого рода человѣкъ, чтобы разбрасывать свои влеченія направо и налѣво, быть можетъ, потому, что влеченій этихъ было у него немного и ихъ легко было удержать вмѣстѣ; быть можетъ, отчасти потому, что убѣжденія не позволяли ему сворачивать съ прямой дороги долга. Онъ былъ не только вѣренъ женѣ въ пассивномъ смыслѣ, но оставался преданъ ей неизмѣнно въ болѣе положительномъ значеніи этого слова. Когда они выступили въ большой свѣтъ и его дѣловитость и дарованія сблизили его съ людьми гораздо болѣе высокаго поста, чѣмъ онъ самъ, онъ уступилъ ея боязливому нежеланію воспользоваться удобнымъ случаемъ возвышенія на общественной лѣстницѣ и держался съ нею въ сторонѣ. Долѣе, чѣмъ ему было нужно, онъ сохранилъ обликъ провинціала, что развило въ немъ скрытность извѣстнаго рода, которая заставляетъ насъ держаться на сторожѣ. Только послѣ смерти жены, когда его дочери стали появляться чаще въ тѣхъ сферахъ, куда имъ давали доступъ его богатства и дѣловыя связи, онъ началъ изрѣдка бывать въ великосвѣтскихъ салонахъ. Но дѣлалъ онъ это, главнымъ образомъ, для дѣтей, а самъ продолжалъ оставаться вполнѣ вѣрнымъ памяти своей жены и, повидимому, ему ни на минуту не приходила мысль о вторичной женитьбѣ.

Онъ всталъ со стула, на которомъ сидѣлъ, вглядываясь въ ея портретъ, и направился къ несгораемому шкапу возлѣ окна. Но онъ остановился здѣсь, нагнувшись надъ шкапомъ, чтобы открыть секретный замокъ, и бросилъ черезъ плечо быстрый взглядъ въ темное окно. Хорошо знакомая красота пейзажа неудержимо потянула его къ окну. Онъ зналъ тогда же, что глядитъ на эту красоту въ послѣдній разъ, хотя въ слѣдующее мгновеніе былъ способенъ доказывать совершенно обратное и оправдывать заранѣе обдуманный поступокъ намѣреніями поскорѣе вернуть растраченныя деньги и выйти съ честью изъ затруднительнаго положенія.

Онъ долго пробылъ въ раздумьѣ передъ каминомъ. Луна уже взошла и озарила темныя купы сосенъ съ южной стороны и группу надворныхъ строеній. Послѣднія играли, такъ сказать, роль передаточнаго механизма въ его домашней жизни, служа всѣмъ ея нуждамъ и удовольствіямъ. Подъ оранжереями съ ихъ длинными стекляными стѣнками, отражавшими лучи луннаго свѣта на подобіе гладкой поверхности воды, была установлена огромная паровая печь, которая снабжала эти оранжереи лѣтнимъ климатомъ посредствомъ тяжелыхъ трубъ, уложенныхъ подъ основаніемъ и проведеннымъ въ каждую комнату роскошнаго дома. Изъ высокой домовой трубы надъ теплицами перистыми клочьями вырывался паръ и ночнымъ вѣтеркомъ разносился, въ видѣ прозрачныхъ серебристыхъ струекъ. Позади теплицъ находились прохладные виноградники. А далѣе, налѣво, стояли конюшни. Въ чистенькомъ, уютномъ уголкѣ этой низкой громады Нортвикъ замѣтилъ свѣтящіяся окна домика, гдѣ жилъ кучеръ со своей семьей. Позади конюшенъ находились коровникъ и молочная ферма съ мызой. Дѣловые друзья Нортвика говорили въ шутку, что иногда у него можно было купить масло болѣе чѣмъ наполовину дешевле того, во что оно обходилось ему самому, и эта шутка льстила Нортвику, чувствовавшему себя въ своемъ помѣстьѣ такимъ же важнымъ, какъ какой-нибудь феодальный баронъ. Его молочная ферма была очень велика, и притомъ съ превосходными пастбищами; рогатый скотъ его значился въ родословной книгѣ образцовыхъ породъ; онъ воспитывалъ лошадей, которыхъ продавалъ иногда какому-нибудь пріятелю. Лошади его настолько отличались отъ первоначальныхъ своихъ родичей, что сами по себѣ представляли почти особую расу; они считались десятками и сотнями въ его конюшняхъ и на его лугахъ. Вся группа построекъ, занятыхъ подъ конюшни и скотный дворъ, была такъ велика, что походила на древню, устроенную на общинныхъ началахъ.

Въ затишьѣ лунной ночи Нортвикъ любовался своими владѣніями, словно то было расширеніе и дополненіе его самого, до такой степени полно воспроизводили они его личные вкусы и такъ тѣсно была съ ними связана исторія честолюбивыхъ стремленій всей его жизни. Онъ понималъ съ безпощадною ясностью, что, уходя отсюда, онъ въ буквальномъ смыслѣ отрывается отъ всего этого. И въ этомъ будетъ его истинное мученіе; вѣдь дѣти могутъ пріѣхать къ нему, а домъ его останется позади его. Но, вѣдь, онъ удаляется отсюда только на время, пока будетъ въ состояніи возстановить свое доброе имя, вернется при условіяхъ, которыя ему не трудно будетъ поставить, когда онъ снова почувствуетъ подъ ногами твердую почву. Онъ подумалъ о томъ, какое счастіе, что въ этотъ промежутокъ времени помѣстье не могло быть отчуждено; какое счастіе, что въ самомъ началѣ онъ перевелъ его законнымъ порядкомъ на имя жены въ тѣ дни, когда еще имѣлъ полное право сдѣлать это, а она завѣщала его своимъ дѣтямъ съ воспрещеніемъ отчуждать его. Лошади и рогатый скотъ могутъ быть и, по всей вѣроятности, будутъ проданы, — онъ содрогнулся при этой мысли, — но земля и домъ — сполна, кромѣ мебели и картинъ, принадлежали дѣтямъ и должны были остаться въ ихъ пользованіи неприкосновенно. Картины были его собственностью, ему приходилось лишиться ихъ вмѣстѣ съ рогатымъ скотомъ и лошадьми. Но взамѣнъ ихъ онъ возьметъ десять — двѣнадцать тысячъ долларовъ; эту сумму онъ долженъ прибавить къ своимъ потерямъ и постараться по возможности примириться съ этимъ.

Во всякомъ случаѣ, чтобы ни говорили и ни дѣлали, оставался въ проигрышѣ главнѣйшимъ образомъ онъ. Если онъ былъ воромъ, какъ сказалъ тотъ человѣкъ, то онъ могъ доказать, что обкрадывалъ себя на два доллара за каждый долларъ, украденный имъ у всякаго другого. Если онъ намѣренъ теперь усугубить свое воровство, унеся съ собою сорокъ три тысячи долларовъ изъ компанейскаго капитала, которыя были въ его распоряженіи, то, разумѣется, онъ имѣлъ въ виду не одинъ лишь свой личный интересъ. Деньги эти должны послужить ему средствомъ для возмѣщенія всѣхъ прежнихъ убытковъ; да притомъ тѣ самые люди, съ которыми онъ будетъ въ состояніи сполна расплатиться, благодаря упомянутымъ деньгамъ, считали ихъ потерянными.

Въ душѣ Нортвика вспыхнуло почти гордое чувство, когда онъ уяснилъ себѣ этотъ вопросъ. Добавочное воровство представлялось почти въ свѣтѣ долга; въ самомъ дѣлѣ, его обязанностью было удовлетворить тѣхъ, кому онъ причинилъ вредъ, если допустить, что онъ причинилъ его кому-либо, и первымъ долгомъ его было обезпечить за собою средства выполнить эту обязанность. Если эти деньги, которыя, такъ сказать, само Провидѣніе оставило въ его рукахъ, были бы имъ просто-на-просто переданы теперь обществу, то онѣ отнюдь не поправили бы сущности дѣла, а его лишили бы всякой надежды вернуть своимъ компаньонамъ всю сумму, «занятую» имъ. Снова онъ пришелъ къ этому слову, оно его подкрѣпило, и онъ снова повернулся къ шкапу, чтобы отворить секретный замокъ и заручиться этими деньгами, такъ какъ чувствовалъ теперь нездоровую потребность имѣть ихъ въ своихъ рукахъ; но внезапно ему сдѣлалось дурно, — была ли то дурнота душевная или желудочная, Богъ вѣсть, — онъ приподнялся и прошелся по комнатѣ.

Онъ увидалъ, что, несмотря на наружное спокойствіе, которому онъ дивился въ самомъ себѣ, онъ находился подъ какимъ-то сильнымъ внутреннимъ гнетомъ и долженъ освободиться отъ этого тяжелаго ощущенія, если хочетъ довести свое дѣло до конца. Онъ приподнялъ оконную раму и, придерживая ее рукою, постоялъ на холоду, вздрагивая отъ пахнувшей въ комнату сильной струи морознаго воздуха. Но холодъ подкрѣпилъ его, и, когда спустя нѣсколько минутъ онъ опустилъ окно, слабости его какъ не бывало. Однако, онъ все еще откладывалъ свое «дѣло». Времени у него было довольно. Онъ повидается съ дочерьми и скажетъ имъ, что ему необходимо уѣхать съ первымъ утреннимъ поѣздомъ.

Онъ снялъ башмаки, надѣлъ туфли и тужурку; онъ вышелъ на площадку лѣстницы и прислушался къ голосамъ, доносившимся изъ библіотеки. Онъ могъ уловить только женскіе голоса и заключилъ изъ этого, что молодой человѣкъ, обѣдавшій съ его дочерьми, уже ушелъ. Онъ прошелъ назадъ въ свою спальню и въ зеркалѣ увидалъ передъ собою лицо вора безъ маски. Однако, онъ смотрѣлъ въ зеркало вовсе не съ тою цѣлью, чтобы получить такое изображеніе самого себя: онъ только хотѣлъ узнать, не подумаютъ ли его дѣти, что онъ боленъ, при видѣ его блѣднаго лица.

IV.

Нортвикъ крѣпко любилъ обѣихъ своихъ дочерей; если онъ высказывалъ больше нѣжности къ младшей, то это происходило оттого, что она ласкалась къ своему отцу болѣе по новому, по городскому. Старшая, которая была гораздо старше по лѣтамъ, слѣдовала старомодному деревенскому обычаю сдержанности; она оставалась безмолвной и продолжала сидѣть, когда отецъ входилъ въ комнату, хотя съ удовольствіемъ и участіемъ смотрѣла на обмѣнъ нѣжностей между нимъ и ея сестрой. Ее звали Аделиной, какъ звали и ея мать, и она казалась теткой своей юной сестры. Она была худа и высока, и страдала плохимъ пищевареніемъ, вслѣдствіи чего казалась на видъ слабѣе, чѣмъ была на самомъ дѣлѣ. Она сообразовалась съ перемѣной окружающей обстановки, перемѣной, съ которою она свыклась почти также сознательно, какъ ея родители, и одѣвалась богато и по модѣ; она больше всего любила шелковыя платья коричневаго или темнаго цвѣта. Она носила множество колецъ на своихъ тонкихъ костлявыхъ пальцахъ.

Другую дочь Нортвика звали Сюзэтой, — это имя было ей дано по капризу ея матери. Но сокращеніе его въ односложное ласкательное лучше шло къ величавой красотѣ этой дѣвушки, чѣмъ полное имя, въ которомъ слышится что-то соблазнительно-заманчивое.

— Отчего ты не пришелъ къ намъ, папа? — спросила она. — У насъ былъ мистеръ Уэдъ; онъ остался къ обѣду.

Она улыбнулась и ему было больно видѣть ее въ такомъ необычайно счастливомъ настроеніи. Онъ сознавалъ, что ему было бы легче оставить ее огорченною; по крайней мѣрѣ въ этомъ случаѣ не онъ бы сдѣлалъ ее вполнѣ несчастною.

— Мнѣ надо было кое-что пересмотрѣть, — сказалъ онъ. — Я думалъ что успѣю прійти прежде, чѣмъ онъ уйдетъ.

Глубокое кожаное кресло стояло передъ каминомъ. Здѣсь сидѣлъ молодой пасторъ, а барышни помѣстились по бокамъ камина. Нортвикъ опустился въ кресло и, взглянувъ мелькомъ на слабо тикающіе часы, стоявшіе передъ нимъ на подставкѣ изъ чернаго мрамора, прибавилъ какъ бы невзначай:

— Я долженъ уѣхать завтра съ утреннимъ поѣздомъ въ Понкуассэтъ и мнѣ еще предстоитъ привести кое-какія дѣла въ порядокъ.

— Развѣ тамъ случились какіе-нибудь непріятности? — спросила молодая дѣвушка, вернувшись на свое старое мѣсто. Одною рукою она держалась за уголокъ каминной доски, а на другую руку опустила свою голову. Отецъ ея также сильно чувствовалъ ея чудную красоту, какъ всякій посторонній человѣкъ.

— Непріятности? — повторилъ онъ.

— Съ рабочими.

— О, нѣтъ. Ничего такого! Почему пришло тебѣ это въ голову? — спросилъ Нортвикъ, быстро соображая, нельзя ли извлечь какую-нибудь выгоду изъ перспективы, вызванной въ его умѣ вопросомъ его дочери. Онъ почувствовалъ минутное облегченіе, вообразивъ, что его вызвали на заводъ по случаю непріятностей съ рабочими.

— Этотъ несносный плутишка Путнэй распространяетъ всевозможные слухи.

— Пока нѣтъ никакихъ основаній думать, что стачка рабочихъ отзовется и на нашихъ людяхъ, — сказалъ Нортвикъ, — но все же мнѣ кажется лучше, если я буду на мѣстѣ.

— А мнѣ казалось, что ты могъ бы поручить это дѣло управляющему, — возразила молодая дѣвушка, — не тратя своихъ силъ и здоровья.

— Разумѣется, могъ бы, — отвѣчалъ Нортвикъ, какъ бы отказываясь отъ признанія заслуги за его поведеніемъ, — но всѣ старые рабочіе хорошо меня знаютъ, что…

Онъ остановился, словно сказанное не требовало комментаріевъ. А его старшая дочь замѣтила:

— Вотъ онъ опять закутилъ по старому. Право, по моему, слѣдовало бы сдѣлать что-нибудь для него, ради его семейства, если не почему-либо другому. Элбриджъ говорилъ Джемсу, что ты почти переѣхалъ черезъ него, возвращаясь домой.

— Да, — отвѣчалъ Нортвикъ. — Я увидалъ его только въ ту самую минуту, какъ онъ выскочилъ изъ-подъ лошадиныхъ копытъ.

— Онъ добьется того, что будетъ убитъ въ одинъ прекрасный день, — сказала Аделина съ какимъ-то ужасомъ удовольствія, живо представляя себѣ катастрофу. Такое ощущеніе удовольствія, смѣшаннаго съ ужасомъ, испытываютъ часто нѣжныя, изящныя женщины.

— Для него это было бы самое лучшее, — замѣтила ея сестра, — да и для его родныхъ тоже. Когда человѣкъ становится только обузою и позоромъ для самого себя и для всѣхъ, кто къ нему близокъ, ему надобно умереть какъ можно скорѣе.

Нортвикъ сидѣлъ, глядя на прелестное лицо своей;дочери, но вмѣсто него онъ увидѣлъ разсерженное и ненавистное лицо предсѣдателя совѣта и услыхалъ его слова: «Для васъ было бы лучше всего по дорогѣ домой быть раздавленнымъ встрѣчнымъ поѣздомъ».

Онъ тихо вздохнулъ.

— Мы не всегда знаемъ суть дѣла, — сказалъ онъ. — Я думаю, мы не должны такъ говорить.

Затѣмъ онъ прибавилъ съ тою снисходительностью въ прегрѣшеніямъ другихъ, которую мы чувствуемъ въ своей душѣ, когда сами жаждемъ пощады своимъ собственнымъ грѣхамъ:

— Путнэй очень способный человѣкъ; одинъ изъ способнѣйшихъ адвокатовъ во всемъ штатѣ и очень честный. Онъ могъ бы добиться всего, еслибы бросилъ пить. Не хочу я судить его, быть можетъ, у него есть…

Нортвикъ снова вздохнулъ и закончилъ неопредѣленно:

— Свои причины.

Сюзэта засмѣялась.

— Какой ты всегда|сдержанный, папа! И какой ты снисходительный!

— Я увѣрена, что мистеръ Путнэй отлично знаетъ, съ кѣмъ имѣетъ дѣло; онъ можетъ преспокойно бранить тебя, сколько ему угодно, — сказала Аделина. — Но я не понимаю, какъ такіе почтенные люди, какъ докторъ Моррэллъ и миссисъ Моррэлъ, могутъ переносить его. У меня нѣтъ такого терпѣнія какъ у доктора Моррэлля, и у миссисъ Моррэллъ. Разумѣется, они переносятъ также миссисъ Уилмингтонъ.

Сюзэта подошла къ отцу поцѣловать его.

— Ну, я ухожу спать, папа. Если ты желалъ посидѣть со мною дольше, то долженъ былъ придти сюда раньше. Вѣроятно, я не увижу тебя завтра утромъ. Итакъ, прощай, папа, желаю тебѣ спокойной ночи. Когда ты вернешься домой?

— Не ранѣе, какъ черезъ нѣсколько дней, быть можетъ, — отвѣчалъ несчастный.

— Какая жалость! А ты всегда такъ же сильно тоскуешь по дому, когда уѣзжаешь?

— Нѣтъ, ее всегда.

— Ну, такъ постарайся быть веселѣе на этотъ разъ. А если тебѣ придется пробыть тамъ долго, позови меня. Не правда ли, ты позовешь?

— Да, да. Позову, — отвѣчалъ Нортвикъ.

Дѣвушка крѣпко прижала къ себѣ его голову, а затѣмъ тихо удалилась изъ комнаты. Въ дверяхъ она остановилась и послала ему воздушный поцѣлуй.

— Слушай, папа! — сказала Аделина. — Имя «миссисъ Уилмингтонъ» сорвалось у меня съ языка нечаянно. Она не можетъ выносить этого имени, я знаю, оно заставило ее уйти. Но ты, пожалуйста, не безпокойся объ этомъ папа. Мнѣ кажется, теперь все идетъ, какъ слѣдуетъ.

— Что такое идетъ, какъ слѣдуетъ? — разсѣянно спросилъ Нортвикъ.

— Эта исторія съ Джэкомъ Уилмингтономъ. Я знаю, она, наконецъ, дѣйствительно, перестала думать о немъ; мы должны быть очень рады, если этого увлеченія больше нѣтъ. Я не вѣрю, что онъ такъ дуренъ, какъ объ немъ говорятъ, но онъ выказалъ себя малодушнымъ, а этого она не можетъ простить въ мужчинѣ. Вѣдь сама она такая энергичная.

Нортвикъ не думалъ о Уилмингтонѣ. Онъ думалъ о самомъ себѣ и въ глубинѣ своей преступной души, въ тѣхъ ея тайникахъ, гдѣ не было мѣста всѣмъ его отговоркамъ, гдѣ онъ ясно сознавалъ себя воромъ, онъ спрашивалъ себя, неужели энергія его родной дочери помѣшаетъ ей простить его малодушіе? Мы безусловно вѣримъ въ то, что насъ сильно страшитъ; ему не пришло въ голову спросить, неужели нетерпимость къ слабодушію является необходимымъ результатомъ сильной души? Онъ только зналъ, что самъ онъ ужасно малодушенъ.

Онъ всталъ и на одно мгновеніе остановился у камина, повернувъ къ дочери свое безстрастное красивое лицо, словно собирался говорить съ нею. Онъ былъ высокаго роста, очень худощавъ, гладко выбритъ, за исключеніемъ сѣдѣющихъ бакенбардовъ у самыхъ ушей, на одной линіи съ ними. У него былъ правильный профиль, гораздо болѣе привлекательный чѣмъ выраженіе его лица, когда онъ смотрѣлъ на васъ прямо. Онъ взялъ хрустальный шаръ, лежавшій на мраморной подставкѣ, и принялся его разглядывать, словно читая свое будущее въ его прозрачныхъ глубинахъ, а затѣмъ положилъ его опять на мѣсто съ выраженіемъ безпомощности. Когда онъ заговорилъ, слова его не имѣли никакого отношенія къ тому, о чемъ говорила его дочь.

— Мнѣ надобно пойти наверхъ и собрать кое-какія бумаги, которыя хочу взять съ собою. А затѣмъ постараюсь немного заснуть. Встать надо рано.

— А когда можно ждать твоего возвращенія? — спросила дочь, покорно принимая его молчаніе относительно любовнаго увлеченія ея младшей сестры. Она знала, что это обозначало его полное согласіе со всѣмъ, что Сю и она найдетъ лучшимъ сдѣлать.

— Навѣрно не знаю; ничего не могу сказать теперь. Спокойной ночи. Къ немалому ея удивленію онъ подошелъ въ ней и поцѣловалъ ее; обыкновенно онъ оказывалъ ласки только Сю; Аделина такъ же мало ждала отъ него выраженія его отцовскихъ чувствъ, какъ мало сама ихъ вызывала своимъ сдержаннымъ обращеніемъ съ нимъ.

— Что съ тобою, папа! — вскричала она, обрадованная этимъ непривычнымъ проявленіемъ нѣжности.

— Прикажи Джэмсу уложить мои вещи въ небольшой чемоданъ и послать ко мнѣ Элбриджа черезъ часъ, — сказалъ онъ, уходя въ переднюю.

V.

Нортвику было теперь пятьдесятъ девять лѣтъ, но уже въ сравнительно молодые годы онъ перевидалъ на свѣтѣ много такого, что заставило его усомниться въ господствѣ нравственнаго начала во вселенной. Въ дѣтствѣ ему внушили то, что внушается каждому изъ насъ. Его учили вѣрить въ существованіе высшей силы, которая накажетъ его, если онъ будетъ поступать дурно, и наградитъ его, если онъ будетъ поступать хорошо, или, по меньшей мѣрѣ, въ первомъ случаѣ будетъ довольна, а во второмъ — недовольна его поведеніемъ. Сначала правило это приняло форму увѣщанія и на первомъ планѣ его стоялъ фактъ наказанія и неудовольствія. Случалось, что не всегда хорошіе поступки сопровождались осязательной наградой или ощутительнымъ довольствомъ; но зато дурныя дѣла никогда не оставались безъ заслуженной кары. Такимъ принципамъ подчинялись намѣренія, если не всѣ поступки этого человѣка, и онъ продолжалъ сообразовываться съ ними въ теченіе многихъ лѣтъ, послѣ того, какъ жизненный опытъ, а въ особенности близкое знакомство съ дѣлами торговаго міра доказали полную несостоятельность этой доктрины. Онъ видѣлъ и зналъ массу случаевъ, гдѣ не только честный образъ дѣйствій не получалъ, повидимому, награды, но безчествые поступки оставались безнаказанными. Относительно безчестныхъ поступковъ опытъ его наблюденій показалъ ему, что поступки эти не влекли за собою ни несчастій, ни даже какого бы то ни было неудобства, разъ все было шито и крыто. Въ большинствѣ случаевъ дурныя дѣла такъ и оставались подъ спудомъ. Это, однако, не поколебало принциповъ Нортвика; ему все-таки хотѣлось держаться благонадежнаго образа мыслей и дѣйствій, даже въ отдаленномъ, непредвиденномъ случаѣ. Но это дало ему смѣлость входить въ компромисы съ своими принципами и временно поступать не по хорошему, а затѣмъ заглаживать это нехорошее, прежде чѣмъ онъ будетъ «накрытъ», или прежде чѣмъ онъ попадетъ на замѣчаніе у верховной власти.

А теперь случились такія обстоятельства, которыя заставили его подумать въ моментъ нежданно обрушившейся на него бѣды, когда открылись его неправильныя дѣйствія, что эта власть все время неусыпно слѣдила за нимъ, и что онъ напрасно льстилъ себя надеждой уйти отъ нея… Ему казалось, что его положеніе было отмѣчено какимъ-то драматизмомъ, дѣлавшимъ его сокрушеніе еще болѣе чувствительнымъ. Вообще, онъ мало читалъ; но иногда, уступая настойчивому желанію своихъ дочерей, ходилъ съ ними въ театръ и разъ видѣлъ «Макбета». Онъ слышалъ кругомъ шумные отзывы объ игрѣ актера въ роли Макбета, но сохранилъ про себя свое мнѣніе объ этой трагедіи; она показалась ему несоотвѣтствующей тому, что онъ видѣлъ въ дѣйствительной жизни: случись всѣ эти событія именно такимъ образомъ, они не стали бы смущать совѣсть и мучить душу этого преступнаго человѣка. Онъ думалъ, что въ дѣйствительности ничего подобнаго не бываетъ. Трагедія эта дала ему скорѣе плохое мнѣніе о Шекспирѣ, тѣмъ болѣе плохое, что Нортвикъ судилъ о немъ съ самоувѣренностью мало развитого человѣка.

Теперь же трагедія эта припомнилась ему и онъ съ тоскою сознался въ душѣ, что въ ней все было правда. Онъ также быстро понесъ расплату за свой грѣхъ. Притомъ сердце его терзали именно тѣ вещи, которыя было тяжелѣе всего перенести. За послѣднее время здоровье его пошатнулось и физическія силы измѣнили ему. Его душевныя тревоги изнуряли его, и никогда еще въ жизни онъ не нуждался такъ сильно въ уютномъ, покойномъ пристанищѣ у себя дома, какъ въ эту минуту, когда былъ вынужденъ покинуть его. Никогда еще не дорожилъ онъ такъ сильно всей этой обстановкой; никогда еще не казался ему домъ его такимъ прекраснымъ и великолѣпнымъ. И, однако, все это было ничтожно сравнительно съ мыслью о его дѣтяхъ, въ особенности о его младшей дочери, которую онъ любилъ безъ памяти и которую собирался покинуть на позоръ и разореніе. Слова, сказанныя ею съ гордымъ чувствомъ увѣренности въ немъ, ея легкомысленное осужденіе этого пьяницы, которому, по ея мнѣнію, было лучше умереть, чѣмъ сдѣлаться обузою и позоромъ для своего семейства, — язвили его и, не переставая, раздавались въ его ушахъ. Въ головѣ его быстро проносились безумныя мысли, сумасшедшія побужденія и желанія отказаться отъ бѣгства. Потомъ онъ начиналъ раздумывать, что оставшись онъ ничуть не поправитъ дѣла; ни къ чему не послужитъ даже его смерть; разомъ ничто не поможетъ, но его отъѣздъ будетъ въ высшей степени цѣлесообразенъ и полезенъ. Онъ долженъ уѣхать. Отъѣздъ его разобьетъ сердце его родной дочери, поставивъ ее лицомъ къ лицу съ его позоромъ, и она должна будетъ перенести это. Онъ не думалъ о своей старшей дочери; онъ только думалъ, что это неминуемое несчастіе не могло такъ гибельно повліять на нее.

— Боже мой, Боже мой! — простоналъ онъ, поднимаясь къ себѣ на верхъ.

Аделина окликнула его изъ комнаты:

— Что съ тобой папа?

Безсознательное чувство совѣстливости, такъ часто сказывающееся въ минуты великаго лицемѣрія, помѣшало ему сказать маленькую ложь; онъ поднялся на верхъ, не отвѣтивъ дочери ни слова. Онъ позволилъ себѣ нѣсколько дольше отдаться чувству жалости къ самому себѣ, — старому человѣку, насильно отторгнутому отъ своего дома; въ душѣ его была слѣпая, безъосновательная злоба противъ людей, заставлявшихъ его уйти, тогда какъ даже въ эту минуту онъ заботился объ ихъ интересахъ. Но войдя къ себѣ въ комнату, онъ стряхнулъ съ себя это гнѣвное чувство и принялся за работу. Ему надобно было сдѣлать очень многое, — разобрать и привести въ порядокъ бумаги на неопредѣленное время своего отсутствія; съ одинаковою заботливостью онъ сдѣлалъ распоряженія о нѣкоторыхъ незначительныхъ расходахъ по компанейскимъ дѣламъ и составилъ инструкцію дѣтямъ относительно ихъ образа дѣйствій, пока онъ не дастъ о себѣ вѣсти. Впослѣдствіи эта странная точность стала предметомъ пересудовъ и толковъ среди тѣхъ, кого она близко касалась; нѣкоторые видѣли въ ней новое доказательство, что человѣкъ этотъ былъ отъявленный плутъ и мошенникъ, хитрую уловку придать смягчающее объясненіе своему управленію вообще доходами компаніи, а другіе видѣли въ этомъ любопытный примѣръ невольнаго вліянія дѣловыхъ инстинктовъ, не покидавшихъ этого человѣка даже при такихъ обстоятельствахъ, когда онъ долженъ былъ дѣйствовать, руководясь исключительно сильнѣйшими эгоистичными побужденіями.

Вопросъ этотъ остался нерѣшеннымъ даже при окончательномъ обсужденіи совершившагося факта, когда выяснилось, что именно въ тотъ самый моментъ, какъ Нортвикъ высказалъ такую заботливость объ интересахъ общества въ мелочахъ, онъ совершилъ новый обманъ, удержавъ большую денежную сумму принадлежавшую обществу. Но въ этотъ моментъ Нортвикъ не считалъ, чтобы эти деньги необходимо принадлежали обществу, болѣе чѣмъ ему принадлежали домъ и ферма его дочерей. Несомнѣнно, деньги эти составляли часть той суммы, которую онъ «занялъ» или взялъ у общества и употребилъ на необычайно прибыльное дѣло, но общество не заработало этихъ денегъ и, прижавъ его, какъ говорится, въ стѣнѣ, принуждая его немедленно возмѣстить всѣ ссуды взятыя имъ у общества безъ вѣдома послѣдняго, оно тѣмъ самымъ какъ бы оправдывало его захватъ изъ этой части.

Нортвикъ былъ слишкомъ уменъ и не облекалъ свои разсужденія въ точную форму, но имъ руководила своеобразная логика безъ словъ, позволявшая ему идти дальше въ томъ же направленіи и украсть больше тамъ, гдѣ уже было украдено такъ много. Обстоятельства сложились такъ счастливо, что не только его маклеръ прислалъ ему чекъ на такую большую сумму его прибылей, но Нортвикъ противъ обыкновенія размѣнялъ чекъ на наличныя деньги и положилъ ихъ въ несгораемый шкафъ, не отправивъ въ банкъ. Теперь онъ усматривалъ во всемъ какое то указаніе свыше, хотя въ то время казалось, будто онъ бросаетъ ужасный вызовъ судьбѣ и нѣчто въ родѣ приглашенія ночнымъ ворамъ. Онъ самъ себѣ показался ночнымъ воромъ, когда затворилъ двери, спустилъ оконныя гардины и, ставъ передъ несгораемымъ шкафомъ, принялся отпирать потайной замокъ. Онъ весь дрожалъ. А когда наконецъ, механизмъ уступилъ его усилію, слабо звякнувъ замкомъ, Нортвикъ отскочилъ въ сильномъ испугѣ. Въ это самое мгновеніе послышался рѣзкій стукъ въ дверь и Нортвикъ крикнулъ сдавленнымъ голосомъ, словно его внезапно разбудили:

— Кто тамъ? Что такое?

— Это я, — отвѣчалъ Элбриджъ.

— А! Хорошо! Отлично! Подожди одну минутку! Ахъ… Приходи лучше черезъ десять-пятнадцать минутъ. Я еще не совсѣмъ готовъ.

Нортвикъ произнесъ первыя отрывочныя фразы у шкафа, гдѣ онъ стоялъ, въ какомъ-то ужасномъ бреду; рѣчь его стала спокойнѣе, когда онъ подбѣжалъ къ своему письменному столу, чтобы схватить револьверъ. Онъ и самъ не зналъ, почему казалось ему, что Элбриджъ попробуетъ ворваться въ комнату; быть можетъ, потому, что его привело бы въ ужасъ присутствіе всякаго человѣка тамъ, возлѣ двери его кабинета. Онъ скоро понялъ, что ему нечего бояться за деньги, — онъ боялся за самого себя, совершая эту кражу.

Элбриджъ кашлянулъ по другую сторону двери и отвѣчалъ съ легкою нерѣшительностью въ голосѣ: «Слушаю». Нортвикъ услыхалъ топотъ его удаляющихся шаговъ по лѣстницѣ.

Онъ снова вернулся къ шкафу и открылъ тяжелую дверцу; сопротивленіе ея помогло ему стряхнуть съ себя нервное возбужденіе. Затѣмъ онъ вынулъ деньги изъ ящика, сосчиталъ, сунулъ во внутренній карманъ своего жилета и застегнулъ его. Послѣдовательный рядъ этихъ привычныхъ дѣйствій успокоилъ его постепенно. Онъ зажегъ спичку и развелъ огонь въ каминѣ, что забылъ сдѣлать раньше. Теперь онъ былъ въ состояніи заняться снова своими приготовленіями и письменными дѣлами.

VI.

Когда Элбриджъ пришелъ снова, Нортвикъ громко крикнулъ: «Войди!» подошелъ къ двери и отперъ замокъ.

— Я позабылъ, что заперъ ее на ключъ, — небрежно сказалъ онъ. — Какъ думаешь, лошадь эта будетъ хромать?

— Да, мнѣ сильно не нравится, какъ она ходитъ. Надо бы ее расковать.

Элбриджъ остановился у письменнаго стола, распространяя сильный задахъ конюшни въ жарко натопленной комнатѣ.

Разумѣется, позаботься объ этомъ, — сказалъ Нортвикъ. — Я уѣзжаю утромъ и не знаю навѣрное, сколько времени пробуду въ отсутствіи.

Нортвикъ успокоилъ свою совѣстливость, возстававшую противъ лжи, этой условной фразой и продолжалъ давать Элбриджу инструкціи насчетъ лошадей въ его отсутствіе. Онъ досталъ изъ записной книжки деньги и передалъ ему на расходы, а затѣмъ сказалъ:

— Я хочу уѣхать съ пятичасовымъ поѣздомъ, который приходитъ въ Нонкуасэтъ въ девять. Ты можешь отвезти меня туда на вороной кобылѣ.

— Слушаю, — отвѣчалъ Элбриджъ, но въ тонѣ его голоса чувствовалось колебаніе; это не ускользнуло отъ Нортвика.

— Что такое случилось? — спросилъ онъ.

— Не знаю… Съ нашимъ мальчикомъ что-то не ладно.

— Что съ нимъ? — спросилъ Нортвикъ съ сочувствіемъ; ему стало какъ-то легче отъ того, что онъ могъ ощущать состраданіе къ бѣдѣ ближняго.

— Да вотъ докторъ Морреллъ только что былъ здѣсь и боится, что это кру!..

Послѣдняя буква застряла въ горлѣ Элбриджа; онъ проглотилъ ее.

— О, надѣюсь, что нѣтъ, — сказалъ Нортвикъ.

— Онъ опять придетъ… ему надо было побывать еще въ другомъ мѣстѣ… Но я вижу, что ни къ чему это, — проговорилъ Элбриджъ съ терпѣливымъ отчаяніемъ. Онъ снова взялъ себя въ руки и голосъ его звучалъ ясно.

Нортвикъ отступилъ въ ужасѣ передъ набѣжавшимъ на него мракомъ. Безъ сомнѣнія, то была тѣнь отброшенная небесами, но ея густой мракъ наполнялъ душу какимъ-то невольнымъ ужасомъ, окутывая землю.

— Ну, конечно, ты и не думай оставлять жену свою. Дай знать по телефону Симпсону, чтобы онъ пріѣхалъ за мной.

— Слушаю.

Съ этими словами Элбриджъ удалился.

Нортвикъ слѣдилъ за нимъ, какъ онъ шелъ по обледенѣлому двору къ кучерскому дому, въ уютномъ уголку обширныхъ конюшенъ. Окна въ немъ все еще весело свѣтились отъ горѣвшихъ лампъ, наполняя сердце Нортвика мучительнымъ чувствомъ нѣмой зависти. Должно быть, ребенокъ заболѣлъ внезапно, потому что дочери его не знали объ этомъ. Онъ подумалъ сперва, что надобно позвать Аделину и послать ее къ этимъ бѣднымъ людямъ, но затѣмъ разсудилъ, что она все равно не можетъ помочь дѣлу; поэтому везачѣмъ доставлять ей безполезнаго огорченія. Скоро бѣдняжкѣ понадобятся вся ея сила. Мысль его вернулась къ личнымъ заботамъ, отъ которыхъ его отвлекла на мгновеніе тревога за чужую бѣду. Но услыхавъ звяканіе бубенчиковъ докторскихъ санокъ, въѣзжавшихъ во дворъ, Нортвикъ рѣшился пойти туда самъ и выказать участіе, которое должно было чувствовать его семейство по поводу этого несчастнаго случая.

У Элбриджей никто не отвѣчалъ на его стукъ въ дверь, и Нортвикъ отворилъ ее самъ. Онъ прошелъ въ комнату, гдѣ Элбриджъ и жена его были съ докторомъ. Маленькій мальчикъ вскочилъ въ своей кроваткѣ и боролся со смертью, раскинувъ ручонки.

— Вотъ! вотъ опять его душитъ! — рыдала мать. — Элбриджъ Ньютонъ, неужели ты ничего не можешь сдѣлать? Охъ, пособите ему, спасите его, докторъ Моррелъ! Охъ, какъ вамъ не грѣшно заставлять его такъ мучиться!

Она бросилась къ ребенку, выхватила его изъ рукъ доктора и стала его укачивать, стараясь облегчить его. Вдругъ малютка затихъ и она закричала:

— Вотъ, я знала, что смогу его успокоить! А вы-то, здоровые, сильные мужчины, на что годитесь вы, всякій…

Она взглянуло на личико ребенка, лежавшаго у нея на рукахъ, а затѣмъ на доктора и изъ ея груди вырвался дикій вопль, вопль человѣка пораженнаго мучительной болью.

У Нортвика заныло сердце. Онъ почувствовалъ себя болѣе, чѣмъ безполезнымъ здѣсь. Онъ пошелъ въ домъ фермера и попросилъ его жену пойти къ Ньютонамъ, у которыхъ только что умеръ ребенокъ. Онъ услыхалъ, какъ она вошла туда, прежде чѣмъ дошелъ до своего дома, а когда очутился у себя въ комнатѣ, услыхалъ бубенчики докторскихъ санокъ, выѣзжавшихъ изъ аллеи.

Ему все мерещились голосъ и взглядъ этой матери, у которой смерть отняла ребенка. Она была раньше мастерицей въ шляпномъ магазинѣ и большой вертушкой; она безумно влюбилась въ Элбриджа, которымъ распоряжалась съ того момента, какъ они поженились, съ какою-то неистовою преданностью вознаграждая себя за его хладнокровіе безпрестанными порывами чрезмѣрной чувствительности, во всѣхъ случаяхъ жизни. Но почему-то она напомнила Нортвику его родную мать, и онъ позавидовалъ маленькому мальчику, который только что умеръ.

Сообразивъ, что родители захотятъ устроить своему первенцу торжественные похороны, онъ написалъ Элбриджу записку и вложилъ въ нее одинъ изъ билетовъ, взятыхъ имъ у общества. Онъ надѣялся, что Элбриджъ приметъ отъ него эти деньги на расходы, которые ему предстояли въ такое время.

Затѣмъ онъ подкатилъ свое кресло къ огню и протянулъ ноги немного отдохнуть, если возможно, передъ отъѣздомъ. Ему бы очень хотѣлось лечь въ постель, но онъ опасался проспать въ случай, если Элбриджъ позабудетъ извѣстить Симпсона по телефону. Но онъ не думалъ чтобы такая небрежность была возможна со стороны Элбриджа, и тихо ввѣрился испытанной точности своего слуги. Вдругъ онъ вскочилъ, разбуженный звономъ бубенчиковъ у подъѣзда, а затѣмъ трескучими звуками электрическаго звонка надъ его кроватью въ слѣдующей комнатѣ. Онъ подумалъ въ первую минуту, что это полицейскій чивовникъ пришелъ арестовать его, но тотчасъ же вспомнилъ, что только его домашнимъ было извѣстно существованіе этого звонка, и порядкомъ удивился, какъ могъ его отыскать Симпсонъ. Онъ надѣлъ пальто и теплые калоши, схватилъ чемоданъ, быстро спустился съ лѣстницы и вышелъ изъ дому. На крыльцѣ его ожидалъ Элбриджъ, принявшій отъ него чемоданъ.

— Какъ! А гдѣ же Симпсонъ? — спросилъ Нортвикъ. — Развѣ ты не могъ его вызвать?

— Не безпокойтесь, сударь, — сказалъ Элбриджъ, открывая дверцу крытыхъ саней и осторожно усаживая Нортвика, — я самъ могу васъ отвезти. Мнѣ думалось, вамъ будетъ спокойнѣе ѣхать въ крытыхъ саняхъ, — холодновато.

Звѣзды казались ледяными точками въ морозномъ небѣ. Шероховатый снѣгъ хрустѣлъ, словно древесный уголь, подъ ногами Элбриджа. Онъ заперъ дверцу саней, затѣмъ вернулся и тихонько пріотворилъ ее.

— Не хотѣлось мнѣ, чтобы Симпсонъ или кто другой повезъ васъ на поѣздъ, ни въ какомъ случаѣ не хотѣлось. Слезы подступили къ глазамъ Нортвика, онъ пытался сказать: «Ну, спасибо тебѣ, Элбриджъ», но дверца захлопнулась прежде, чѣмъ онъ пришелъ въ себя. Элбриджъ усѣлся на свое мѣсто и лошади тронулись. Нортвикъ былъ въ состояніи разстаться со своимъ домомъ лишь подъ однимъ условіемъ, что онъ уѣзжаетъ, по обыкновенію, не надолго. Ему приходилось держаться того же образа мыслей съ самимъ собою по дорогѣ на станцію. Выходя изъ экипажа, онъ обратился къ Элбриджу по слѣдующими словами:

— Я оставилъ для тебя записку на моемъ письменномъ столѣ. Мнѣ жаль уѣзжать изъ дому… въ такое время… когда у тебя…

— Вы пришлете депешу, когда васъ встрѣтить? — прервалъ его Элбриджъ.

— Да, — отвѣчалъ Нортвикъ.

Онъ вошелъ на станцію, гдѣ было такъ уютно и тепло отъ огромной отдушины, расположенной посреди комнаты, ярко освященной, въ ожиданіи поѣзда, который слегка запоздалъ. Захлопнувшаяся за Нортвикомъ дверь разбудила маленькую черную фигурку, наклонившуюся впередъ на скамейкѣ въ углу. Это былъ пьяный адвокатъ. Между этими двумя людьми существовали кое-какіе счегы общаго и личнаго характера; они не говорили между собою. Но теперь, при видѣ Нортвика, Путнэй выступилъ впередъ и сурово устремилъ на него свои глаза.

— Нортвикъ! Извѣстно ли вамъ, кого вы намѣревались раздавить прошлымъ вечеромъ?

Нортвикъ, въ свою очередь, посмотрѣлъ на него съ тѣмъ полунасмѣшливымъ, полупокровительственнымъ видомъ, который принимаетъ за себя человѣкъ относительно лица не столь богатаго, но съ большихъ умственнымъ вѣсомъ.

— Я не видалъ васъ. Я васъ замѣтилъ, мистеръ Путнэй, только въ ту минуту, какъ наѣхалъ на васъ… Лошади…

— Извѣстно ли вамъ, кого вы намѣревались раздавить?! загремѣлъ маленькій человѣкъ такимъ голосомъ, котораго нельзя было предположить въ его хрупкомъ тѣльцѣ. — Не пытайтесь слишкомъ часто дѣлать это! Вы не можете преступать закона, несмотря на… для этого не хватитъ вамъ всѣхъ вашихъ милліоновъ. Э? Такъ что ли? — спросилъ онъ, пробуя перейти изъ высокопарнаго въ шутливый тонъ, но въ пьяномъ видѣ не будучи въ состояніи поддержать его.

Нортвикъ не отвѣтилъ ему. Онъ прошелъ на другой конецъ станціи, предназначенный для дамъ, а Путнэй не послѣдовалъ за нимъ туда. Пришелъ поѣздъ, Нортвикъ вышелъ и сѣлъ въ вагонъ.

VII.

Предсѣдатель совѣта директоровъ компаніи, обозвавшій Нортвика воромъ и тѣмъ не менѣе давшій ему возможность оправдать себя, проснулся послѣ безсонной ночи въ тотъ самый часъ, когда неисправный должникъ скрылся. Онъ принялъ приглашеніе на обѣдъ, надѣясь, забыть про Нортвика, но при всякой перемѣнѣ блюдъ и винъ ему казалось, что онъ имѣетъ съ нимъ дѣло. Вернувшись домой въ одиннадцатомъ часу, онъ прошелъ въ свою библіотеку и сѣлъ у пылавшаго камина. Жена его ушла спать, а сынъ и дочь были на балу, и вотъ онъ сидѣлъ здѣсь одинъ, нетерпѣливо покуривая трубку.

Лакею, пришедшему узнать, не надобно ли его барину что-нибудь, онъ приказалъ идти спать; ему нечего было дожидаться молодыхъ людей. Гилари питалъ къ прислугѣ вниманіе этого рода и любилъ оказывать его на дѣлѣ. Ему пріятно было сознавать, что онъ дѣлалъ это и теперь, въ тотъ самый моментъ, когда всѣ привычки его жизни должны были стушеваться передъ громадными и разнообразными тревогами, осаждавшими его умъ.

У него былъ идеалъ, какъ онъ долженъ вести себя въ качествѣ джентльмена и гражданина, и онъ не могъ скрыть отъ самого себя, что онъ, именно онъ, способствовалъ мошеннику ускользнуть отъ карающаго правосудія, убѣдивъ совѣтъ дать Нортвику возможность выпутаться изъ бѣды. До настоящаго времени его идеалы не мѣшали его благосостоянію, полнѣйшему спокойствію его ума, точно также они не вредили его матеріальному преуспѣянію, хотя идеалы эти были значительно выше тѣхъ, которыми довольствуется обыкновенно совѣсть торговаго человѣка. Онъ считалъ себя обязаннымъ, какъ человѣкъ извѣстнаго происхожденія и общественныхъ традицій, имѣть гражданское мужество, и онъ обладалъ имъ въ высокой степени. Онъ былъ убѣжденъ, что долгъ его по отношенію къ государству обязываетъ, его не дѣлать ничего, что могло бы принизить высокіе образны личной честности и отвѣтственности. Онъ отличался пріятнымъ сознаніемъ своихъ гражданскихъ обязанностей отъ тѣхъ людей съ покладистой нравственностью, которые придерживаются всевозможныхъ шаткихъ понятій по разнымъ вопросамъ. Имя его имѣло значеніе не только, какъ имя капиталиста, — многія имена въ этомъ отношеніи были гораздо выше его, — но оно было равносильно понятіямъ — благонадежность, честность, ненарушимая вѣрность. Онъ, дѣйствительно, любилъ эти понятія, хотя несомнѣнно любилъ ихъ менѣе за ихъ сущность, чѣмъ за то, что они были душевными свойствами Ибна Гилари. Онъ не ожидалъ, чтобы всѣ другіе обладали ими, но по своей жизненной теоріи требовалъ, чтобы они считались главными добродѣтелями. Онъ былъ глубоко проникнутъ сознаніемъ ихъ высокаго значенія и не придавалъ особаго значенія другимъ менѣе важнымъ качествамъ своей души, дѣлавшимъ его не только сноснымъ, но даже милымъ человѣкомъ. Онъ не зналъ за собою никакихъ слабыхъ струнъ, и всякая погрѣшность въ поведеніи гораздо больше изумляла его, чѣмъ огорчала, нелегко было ему сознаться въ ней; но какъ только онъ замѣчалъ ее, тотчасъ же не только хотѣлъ, но страстно стремился исправить ее.

Промахъ, сдѣланный имъ въ дѣлѣ Нортвика, — если только это былъ промахъ, — представлялъ особыя, своеобразныя затрудненія, какъ это вообще бываетъ съ ошибками въ жизни. Ошибки и промахи принимаютъ безконечно сложныя формы и маскируются, какъ и все остальное. Въ иныя мгновенія Гилари очень ясно видѣлъ свою ошибку; тогда ему казалось, что если Нортвикъ улизнетъ, ему ничего другого не остается, какъ вторично уплатить изъ своего кармана деньги, украденныя Нортвикомъ, и тѣмъ удовлетворить требованія правосудія со стороны его обманутыхъ товарищей. А затѣмъ снова поступокъ его представлялся ему дѣломъ разумной пощады, какимъ онъ казался ему въ ту минуту, когда онъ убѣждалъ совѣтъ дать этому человѣку возможность возстановить свое честное имя, какъ единственное, что они могли сдѣлать съ полною увѣренностью въ благопріятномъ исходѣ при данныхъ обстоятельствахъ, согласно здравому смыслу и требованіямъ ихъ интересовъ. Но теперь для него стало ясно, какъ Божій день, что такой человѣкъ, какъ Нортвикъ, ничего не сдѣлаетъ, а просто улизнетъ, получивъ къ тому благопріятную возможность; и ему показалось, что онъ явился его сообщникомъ, когда употребилъ силу своей личной честности въ защиту Нортвика передъ своими товарищами. Онъ очутился въ глупѣйшемъ положеніи, — въ этомъ не могло быть никакого сомнѣнія, — и ему нельзя было выйти изъ него безъ мучительнаго поношенія своей гордости, своего самоуваженія.

Послѣ долгаго раздумья онъ посмотрѣлъ на часы и увидѣлъ, что было еще рано для его молодежи вернуться домой. Ему нетерпѣливо хотѣлось повидаться съ сыномъ, обсудить положеніе дѣла съ его точки зрѣнія и узвать, въ какомъ видѣ оно представляется со стороны. Онъ уже говорилъ ему объ учетахъ Нортвика и о томъ, какъ порѣшилъ, совѣтъ поступить съ виновнымъ; но то было въ пылу дѣйствія, онъ говорилъ въ торопяхъ съ Маттомъ, который пришелъ домой въ ту самую минуту, какъ онъ уходилъ на званый обѣдъ. Онъ еще не успѣлъ тогда одуматься.

Гилари былъ въ томъ возрастѣ, когда человѣку пріятно излагать свои тревоги передъ сыномъ; и во взглядѣ, который его сынъ выражалъ по поводу его тревогъ, Гилари, казалось, находилъ иную, тоже собственную точку зрѣнія, но болѣе новую и свѣжую. Вѣдь сынъ былъ не только моложе, но и сильнѣе его; у него былъ совсѣмъ другой темпераментъ, при томъ же участіи и часто при тѣхъ же принципахъ Онъ не оправдалъ ожиданій Гилари въ нѣкоторыхъ отношеніяхъ, но въ нихъ же удовлетворилъ его родительской гордости. Отецъ разсчитывалъ, что сынъ займется торговыми предпріятіями, и Маттъ охотно отдался занятіямъ на Донкуасэтскихъ заводахъ, гдѣ долженъ былъ сдѣлаться управляющимъ по естественному теченію вещей. Но въ одинъ прекрасный день онъ вернулся домой и объявилъ отцу, что у него зародились сомнѣнія насчетъ существующихъ отношеній труда и капитала, и пока онъ не уяснитъ себѣ своихъ взглядовъ по этому вопросу, онъ считаетъ за лучшее отказаться отъ участія въ дѣлахъ компаніи. Это было чувствительнымъ разочарованіемъ для Гилари; онъ не скрылъ своихъ мыслей отъ сына, но не сталъ съ нимъ ссориться. Онъ отнесся съ мужественной терпимостью къ страннымъ понятіямъ Матта не только потому, что слѣпо обожалъ своихъ дѣтей и считалъ, всѣ ихъ дѣйствія хорошими, если даже дѣйствія эти вели къ заблужденіямъ, но потому, что умѣлъ уважать принципы ближняго, если то были дѣйствительно принципы. У него были свои принципы и, если Матту было угодно имѣть свои, пусть себѣ ихъ имѣетъ. Онъ вполнѣ поддержалъ намѣреніе Матта съѣздить за границу и пожелалъ, дать ему гораздо больше денегъ, чѣмъ юноша хотѣлъ взять, чтобы произвести изслѣдованія, составлявшія предметъ его путешествій. Когда, онъ вернулся и издалъ монографію о работѣ и заработной платѣ въ въ Европѣ, Гилари уплатилъ расходы и принималъ вполнѣ безкорыстное участіе въ медленной и скудной продажѣ этой небольшой книги, словно она ничего ему не стоила.

Притомъ же въ свое время Ибнъ Гилари былъ большимъ мечтателемъ; онъ пошелъ наперекоръ самымъ достопочтеннымъ традиціямъ, торговаго міра въ Бостонѣ, явившись ярымъ аболюціонистомъ. Его личныя стремленія къ кореннымъ общественнымъ реформамъ формулировались просто: всѣ мы въ отдѣльности годимся только для извѣстной степени передоваго движенія мысли, весьма немногіе способны къ. безконечному прогрессу. И Гилари не примкнулъ къ движенію, увлекшему его сына. Но онъ понималъ, какъ его сынъ сталъ тѣмъ, чѣмъ онъ былъ, и любилъ его такъ сильно, что почти благоговѣлъ передъ нимъ именно за то, что называть его «турусами» насчетъ промышленнаго рабства. У него повеселѣло на сердцѣ, когда онъ услыхалъ, наконецъ, скрипъ дверной щеколды внизу. Тяжелой поступью торопился онъ спуститься по лѣстницѣ, отворить и впустить молодежь. Онъ подошелъ къ двери въ ту минуту, какъ они отворили ее. Подъ вліяніемъ мимолетнаго радостнаго чувства, охватившаго его душу при видѣ дѣтей, онъ весело привѣтствовалъ ихъ и обнялъ дочь, всю закутанную въ пушистые мѣха и нѣжный шелкъ.

— Охъ, не цѣлуй моего носа, — вскричала она, — онъ заморозитъ тебя до смерти, папа! Что это ты до сихъ поръ на ногахъ? Что-нибудь случилось съ мамой?

— Нѣтъ. Она уже была въ постели, когда я пришелъ домой. А мнѣ захотѣлось посидѣть и узнать, весело ли ты провела время?

— Да развѣ ты когда-нибудь видѣлъ, чтобы я скучала? Я веселилась сегодня, какъ никогда. Танцовала до упаду и мнѣ было такъ весело, такъ весело, словно я снова обратилась въ «розовый бутонъ». Но развѣ ты не знаешь, что для старичковъ очень дурно такъ поздно засиживаться?

Они поднялись на лѣстницу, и когда очутились возлѣ библіотеки, она вошла туда и сунула свои руки въ длинныхъ перчаткахъ въ каминъ, держа ихъ высоко надъ огнемъ, и взглянула на часы.

— О, еще не такъ поздно! Только пять.

— Нѣтъ, рано, — сказалъ ея отецъ въ шутливо самонадѣянномъ тонѣ, который только отцы могутъ принимать со своими взрослыми дочерьми. — Еще цѣлый часъ, прежде чѣмъ Матту пришлось бы встать, чтобы выгнать скотъ въ поле, живи онъ въ Вардлэ.

Гилари подарилъ Матту старое фамильное мѣсто въ Вардлэ и всегда шутилъ насчетъ того, какъ онъ будетъ честно зарабатывать свой насущный хлѣбъ, обрабатывая землю.

— Не говори объ этомъ сельскохозяйственномъ ангелѣ! — сказала молодая дѣвушка, отбрасывая свое пышное платье одною рукою и придерживая его локтемъ, чтобы удобнѣе грѣть другую руку у огня. Для большаго удобства она опустилась на колѣни передъ каминомъ.

— Былъ ли онъ паинькой? — спросилъ отецъ.

— Паинькой! Спроси у всѣхъ наивныхъ дѣвочекъ, съ которыми онъ танцовалъ, у всѣхъ глупыхъ дѣвченокъ, съ которыми онъ говорилъ! Стоитъ мнѣ только подумать, какъ бы славно я провела время съ нимъ въ качествѣ наивной дѣвочки, не будь я его сестрой, — я теряю всякое терпѣніе.

Она вскинула глаза на своего отца; все ея прелестное личико, съ неправильными чертами, дышало страннымъ очарованіемъ. Затѣмъ съ граціей, которая управляла каждымъ ея движеніемъ, каждымъ ея жестомъ, она такъ легко вскочила на ноги, словно цвѣтокъ, пригнутый вѣтромъ и снова вернувшійся къ своему отвѣсному положенію. Отецъ любовался ею съ такимъ нѣжнымъ восхищеніемъ, какое могъ бы чувствовать влюбленный.

Въ дѣйствительности, она была юнымъ, женственнымъ образомъ его самого, съ тѣмъ-же обыкновеннымъ лицомъ, но прелестное изящество сполна было ея собственное. Цвѣтъ ея лица не былъ, какъ у отца ея, краснымъ и рѣзкимъ, но гладкимъ и ровнымъ, бѣлымъ отъ щекъ до горла. Ея широкій плащъ упалъ на кресло позади нея, и она предстала — высокая и гибкая, со своимъ, капризнымъ личикомъ, склонившимся на шейкѣ чудной красоты.

— Да если бы мы всѣ были рогатымъ скотомъ, — сказала она, — онъ не могъ бы обращаться съ нами лучше.

— Слышишь, Маттъ, — обратился Гилари къ сыну, который вошелъ въ комнату, сложивъ свое верхнее платье внизу «съ толкомъ, съ чувствомъ, съ разстановкой». Его любовь къ аккуратности и къ порядку составляли предметъ подтруниванія надъ нимъ въ семействѣ.

— Она жалуется на меня, что я заставилъ ее идти пѣшкомъ домой? — спросилъ онъ, въ свою очередь, съ невозмутимостью, которая была другимъ предметомъ подтруниванія. — Не думалъ, что ты выдашь меня, Луиза.

— Я не выдавала тебя. Я знала, что ты самъ себя выдашь, — возразила Луиза.

— Заставилъ тебя идти пѣшкомъ домой? — сказалъ отецъ. — Вотъ отчего у тебя такія холодныя руки.

— Онѣ уже успѣли согрѣться… теперь. Да если бы моимъ рукамъ было вдвое холоднѣе, я не обратила бы вниманія на нихъ въ такомъ важномъ дѣлѣ.

— Какое дѣло?

— А преступное пренебреженіе къ ногамъ, даннымъ мнѣ Богомъ?!. Но вѣдь тутъ всего нѣсколько шаговъ, и я была въ теплыхъ калошахъ.

Она слегка подвинулась къ огню и указала на калоши, лежавшія на полу. Она ихъ сбросила изъ-подъ юбокъ.

— Уфъ! Но какъ было холодно!

Она протянула къ огню атласную туфельку.

— Да, ночь была прохладная. Но ты, повидимому, пришла домой молодцомъ и никакой бѣды тебѣ отъ этого не будетъ, если сейчасъ же ляжешь въ постель, — сказалъ ея отецъ.

— Это намекъ, чтобы я ушла? — спросила она, наслаждаясь теплотою, проникавшей сквозь носокъ ея туфельки.

— Нисколько. Намъ было бы пріятно, если бы ты просидѣла здѣсь всю ночь съ нами.

— А! Ну, теперь я знаю, на что ты намекаешь. Дѣловая бесѣда?

— Дѣловая бесѣда, да.

— Ну, а я какъ разъ въ ударѣ послушать дѣльныхъ рѣчей. Мнѣ надоѣла «пріятная» болтовня.

— Почему бы Луизѣ не остаться и не поговорить съ нами о дѣлахъ, коли ей охота? По моему, очень худо, что женщинъ отстраняютъ отъ дѣла, словно оно ихъ не касается, — сказалъ сынъ. — Въ девяти случаяхъ изъ десяти оно касается ихъ гораздо больше, чѣмъ мужчинъ.

Онъ произнесъ эту сентенцію съ свѣтлой, дружественной улыбкой мыслителя и стоялъ въ ожиданіи ухода сестры съ терпѣніемъ, котораго не раздѣлялъ его отецъ. Въ тонкихъ башмакахъ онъ былъ ростомъ шести футовъ слишкомъ, и его мощная фигура рѣзко выдѣлялась изъ бальнаго фрака, который, казалось, мало ей соотвѣтствовалъ. Все его лицо было красиво и правильно; большая пышная борода не скрывала необыкновенно свѣжаго, прекраснаго рта.

— Я раздѣляю твое мнѣніе въ отвлеченномъ смыслѣ, — отвѣчалъ отецъ. — Если бы это дѣло было моимъ или дѣломъ въ обыкновенномъ смыслѣ этого слова…

— Ну, такъ, зачѣмъ же ты сказалъ, что это относится къ «дѣлу»?

Молодая дѣвушка обняла руками шею отца и уронила головкой шарфъ, на коверъ возлѣ своего плаща и калошъ.

— Не скажи ты, что у васъ будетъ дѣловая бесѣда, я бы уже давно была въ постели.

Затѣмъ, словно чувствуя, что отецъ нетерпѣливо ждетъ ея ухода, она прибавила; «Спокойной ночи», поцѣловала его, крѣпко прижавшись къ нему, сказала: «Спокойной ночи, Маттъ» и вышла. Длинная перчатка, выскользнувшая откуда-то изъ ея платья, растянулась позади нея на полу, словно пытаясь слѣдовать за нею.

VIII.

Гилари, обернувшись къ сыну, почувствовалъ легкій уколъ въ щеку булавкою, которая перемѣстилась изъ ея боа въ воротникъ его сюртука, а Маттъ тѣмъ временемъ подбиралъ съ полу плащъ, калоши, шарфъ и перчатку. Онъ бережно положилъ плащъ на софу, обитую кожей, размѣстивъ тамъ же шарфъ и перчатку, поставилъ калоши въ надлежащемъ порядкѣ на полъ, а затѣмъ вернулся какъ-разъ кстати, чтобы избавить отца отъ булавки, которая его колола и которую онъ старался увидать, ворочая глазами.

— Что это за діавольская штука? — вскричалъ онъ съ бѣшенствомъ.

— Булавка Луизы, — отвѣчалъ Маттъ такъ невозмутимо-спокойно, словно тутъ было ея настоящее мѣсто, а назначеніе ея состояло въ томъ, чтобы колоть щеку отца. Онъ пошелъ вколоть булавку въ шарфъ, а затѣмъ сказалъ:

— Мнѣ кажется, тутъ дѣло идетъ о Нортвикѣ.

— Да, — отвѣчалъ Гилари, все еще сердясь на уколовшую его булавку, — я сильно опасаюсь, какъ бы не удралъ этотъ жалкій мошенникъ.

— Ты ожидалъ, что у него будетъ возможность сдѣлать это? — спокойно спросилъ Маттъ.

— Ожидалъ ли! — выпалилъ отецъ. — Не знаю, чего я ожидалъ. Я могъ ожидать отъ него всего, кромѣ обыкновенной честности. На собраніи я держался того мнѣнія, что наша единственная надежда — дать ему возможность оправдаться. Онъ изворотливъ, какъ угорь, и могъ вернуть убытки. Я ему не вѣрилъ, но думалъ, что, при желаніи онъ въ состояніи выплатить по частямъ убытки, а судомъ съ него ничего не возьмешь. Какъ говорится, съ голаго взятки гладки.

— Совершенно резонно, — согласился сынъ, со своей спокойною улыбкой.

— Я не пощадилъ его, но убѣдилъ другихъ пощадить его. Я сказалъ ему въ глаза, что онъ воръ.

— О! — произнесъ Маттъ.

— Да развѣ это не правда? — сердито возразилъ отецъ.

— Да, да. Я думаю, его можно назвать этимъ именемъ.

Маттъ выразилъ свое согласіе съ видомъ человѣка, имѣющаго свои оговорки, что еще болѣе усилило раздраженіе отца.

— Очень хорошо, сударь! — загремѣлъ онъ. — Ну такъ я назвалъ его этимъ именемъ. И полагаю, ему будетъ полезно узнать это.

Гилари не сталъ повторять всѣхъ рѣзкостей, высказанныхъ имъ Нортвику, хотя намѣревался сдѣлать это, очень гордясь ими; но что-то въ голосѣ его сына остановило его въ эту минуту.

— Всѣ товарищи согласились со мной и мы дали ему льготу, о которой онъ просилъ у насъ.

— Вамъ ничего другого не оставалось сдѣлать. Это вѣрно.

— Разумѣется, вѣрно! Это былъ единственно дѣльный исходъ въ данномъ случаѣ, хотя все представится въ иномъ свѣтѣ, когда обнаружится, что онъ удралъ въ Канаду. Я сказалъ ему, что для него лучше всего было бы наткнуться на встрѣчный поѣздъ по дорогѣ домой; что не будь его семейства, не будь его дочери, которая такъ дружна съ Луизой, мнѣ было бы пріятно увидѣть, какъ его повели бы, въ кандалахъ, по улицѣ два констебля.

Маттъ не сдѣлалъ никакаго замѣчанія, быть можетъ, онъ не считалъ цѣлесообразнымъ критиковать отца, быть можетъ, вниманіе его было болѣе занято вопросомъ, о которомъ упомянулъ его отецъ.

— Тяжело это будетъ для этого прелестнаго созданія.

— Тяжело будетъ для массы созданій прелестныхъ и непрелестныхъ, — возразилъ отецъ. — Никого изъ насъ это не разоритъ, но многихъ изъ насъ встряхнетъ отвратительнѣйшимъ образомъ. На время, быть можетъ, одинъ — два человѣка очутятся въ критическомъ положеніи.

— Ахъ, это совсѣмъ не то. Это — страданіе; это не позоръ. Это не имѣетъ ничего общаго съ горемъ, въ которое повергаетъ васъ грѣхъ нашего отца.

— Ну, конечно, это совсѣмъ иное! — сказалъ Гилари, нетерпѣливо уступая сыну. — Но миссъ Нортвикъ всегда казалась мнѣ молодой особой довольно непреклоннаго сорта; никогда не могъ я понять, за что наша Луиза ее полюбила.

— Онѣ вмѣстѣ учились, — пояснилъ сынъ, — она довольно рѣзкая особа, мнѣ кажется, или можетъ быть рѣзка. Но именно по этой причинѣ, мнѣ иногда казалось, что о ней легко составить несправедливое мнѣніе. Я думаю, въ ней то обаяніе, которое гордая дѣвушка представляетъ для такой дѣвушки, какъ Луиза.

Гилари спросилъ съ болѣе кажущимся, чѣмъ дѣйствительнымъ уклоненіемъ въ сторону:

— А какъ ея дѣла съ Джэкомъ Уилмингтономъ?

— Не знаю. Кажется, всѣ такія дѣла, въ которыхъ нѣтъ ничего рѣшеннаго, имѣютъ въ себѣ нѣчто таинственное. Мы ожидаемъ, что люди должны жениться и дѣлу конецъ, хотя, быть можетъ, въ дѣйствительности, дѣло не такъ просто.,

— Съ нимъ, кажется, случился какой-то скандалъ?

— Да, но я этому никогда не вѣрилъ.

— На меня онъ всегда производилъ впечатлѣніе какого-то неотесаннаго чурбана, но какъ бы то ни было, онъ, кажется, не такой негодяй, чтобы оставить дѣвушку, потому что…

— Потому что отецъ ея мошенникъ? — подсказалъ Маттъ. — Нѣтъ, совсѣмъ не думаю, чтобы онъ былъ такимъ. Но есть всегда множество другихъ обстоятельствъ, которыя приходится принимать въ разсчетъ, помимо своихъ чувствъ и даже принциповъ. Я не могу рѣшить, какъ бы поступилъ Уилмингтонъ. Какъ предполагаешь ты дѣйствовать въ ближайшемъ будущемъ относительно Нортвика?

— Я обѣщалъ ему, что его не станутъ «травить», пока онъ будетъ стараться оправдать себя. Если же мы откроемъ, что онъ удралъ, мы должны передать это дѣло въ руки сыскной полиціи. Такъ мнѣ кажется.

Отвращеніе выразилось на лицѣ Гилари, бывшемъ вѣрнымъ зеркаломъ воѣхъ его душевныхъ эмоцій.

— Аппаратъ правосудія не отличается особенной привлекательностью, — промолвилъ сынъ съ сочувственной улыбкой, — даже въ томъ случаѣ, когда человѣкъ не совершалъ преступленія. Но я не знаю ничего возмутительнѣе коммерческаго или, какъ мы его называемъ, дѣлового аппарата. Нѣкоторая доля грязи, повидимому, остается на хлѣбѣ каждаго въ то время, какъ онъ его зарабатывалъ, или на его дѣлахъ даже и въ томъ случаѣ, когда онъ наживалъ ихъ большими кушами, какъ это практикуется въ нашемъ сословіи.

Эти послѣднія слова дали отцу возможность вымѣстить на сынѣ недовольство самимъ собою.

— Я бы попросилъ тебя, Маттъ, не говорить со мною этимъ высокопарнымъ языкомъ бродячаго делегата. Я оставляю тебя въ покоѣ съ твоими бреднями и, мнѣ кажется, ты можешь легко сообразить, что я тоже не хочу, чтобы меня задѣвали.

— Извини, пожалуйста, — сказалъ молодой человѣкъ, — я не хотѣлъ сдѣлать тебѣ непріятное.

— Ну такъ я не дѣлай!

Спустя минуту Гилари прибавилъ, возвращаясь къ сознанію собственной неправоты:

— Вся эта исторія въ высшей степени мнѣ противна; но я не вижу, какъ могъ бы я поступить иначе. Знаю, я самъ навлекъ на себя отвѣтственность въ извѣстномъ смыслѣ, давъ Нортвику возможность выпутаться изъ бѣды. Но, право, ничего другого не оставалось. Если онъ обманетъ оказанное ему довѣріе, отъ этого самый фактъ ничуть не измѣнится; но я не могу скрыть отъ самого себя, что отчасти ожидалъ съ его стороны возможности обмана.

— Мнѣ кажется, — отвѣчалъ сынъ, — это естественно заставляетъ тебя предполагать, что онъ убѣжитъ.

— Да.

— Но твое предположеніе не устанавливаетъ еще самаго факта.

— Нѣтъ. Но вопросъ въ томъ, не обязываетъ ли это меня дѣйствовать такъ, какъ если бы существовалъ уже самый фактъ; не долженъ ли я, разъ у меня явилось это подозрѣніе, принять теперь же нѣкоторыя мѣры, чтобы узнать, уѣхалъ-ли Нортвикъ дѣйствительно, или нѣтъ, вмѣстѣ съ сыскной полиціей энергично слѣдить за нимъ, хотя и обѣщалъ ему, что ни малѣйшая тѣнь не коснется его, пока не пройдутъ льготные три дня.

— Это щекотливый вопросъ, — сказалъ Маттъ, — или, вѣрнѣе это скверный вопросъ. Однако, ты принимаешь свои страхи за совершившійся фактъ и всѣ вы должны были имѣть свои опасенія еще ранѣе. Я не думаю, чтобы даже виновная совѣсть обязывала кого бы то ни было къ занятію сыщика.

Матгъ снова засмѣялся съ тою нѣжной любовью, которую онъ питалъ къ отцу.

— Хотя я не вижу никакого, особеннаго позора въ положеніи полицейскаго сыщика, разъ онъ полицейскій сыщикъ. Полицейскіе сыщики составляютъ необходимую часть административнаго правосудія, какъ мы его понимаемъ и какимъ оно у насъ является на дѣлѣ. Я не вижу, почему сыщикъ, арестующій, напримѣръ, убійцу, не представляетъ такого же достопочтеннаго чиновника, какъ судья, произносящій приговоръ надъ убійцей, или палачъ, накидывающій веревку ему на шею. Различіе, дѣлаемое нами между ними, одна изъ тѣхъ скрытыхъ уловокъ, которыя примѣняются нами повсюду въ нашей системѣ общественнаго устройства. Я говорю это не изъ желанія обратить тебя въ полицейскаго сыщика. Все это до такой степени грустно и возмутительно, что я желалъ бы, чтобы ты совсѣмъ не участвовалъ въ этомъ дѣлѣ.

— Мнѣ кажется, ты думаешь, тебѣ слѣдуетъ, по крайней мѣрѣ, увѣдомить совѣтъ о твоихъ опасеніяхъ?

— Да, — сказалъ Гилари, печально свѣсивъ свой двойной подбородокъ на грудь, — сперва мнѣ казалось, что я долженъ сдѣлать это; но я далъ ему слово! И мнѣ хотѣлось переговорить съ тобою.

— Ты хорошо сдѣлалъ, оставивъ ихъ спать спокойно. Въ сущности, тутъ рѣшительно ничего нельзя сдѣлать.

Маттъ всталъ съ низкой кушетки, на которой растянулся, и широко разставилъ свои сильныя руки.

— Если этотъ человѣкъ бѣжалъ, то въ настоящую минуту за нимъ не угнаться; а если онъ не бѣжалъ, то нѣтъ основанія бить тревогу.

— Значитъ, ты бы ничего не сталъ дѣлать теперь?

— Разумѣется, нѣтъ. Что же ты можешь сдѣлать?

— Я тоже думаю, не лучше ли подождать до утра.

— Спокойной ночи, — сказалъ сынъ, намекая этими словами, что пора отдохнуть, — кажется, этотъ вопросъ исчерпанъ?

— Да, что же можно еще сказать? Иди лучше спать.

— Надѣюсь, папа, и ты пойдешь спать.

— О, я лягу… только ради порядка.

Сынъ засмѣялся.

— Мнѣ бы хотѣлось, чтобы ты также заснулъ порядка ради. Я буду спать.

— Я не могу заснуть, — съ горечью отозвался отецъ. — Когда происходятъ подобныя безобразія, кому-нибудь необходимо лежать безъ сна и думать, какъ съ ними быть.

— Навѣрное, Нортвикъ такъ и дѣлаетъ.

— Сомнѣваюсь, — сказалъ Гилари, — я подозрѣваю, что Нортвикъ наслаждается теперь подкрѣпляющимъ сномъ, въ курьерскомъ поѣздѣ, который уноситъ его въ Монреаль, гдѣ-нибудь близь Сентъ-Альбанса, въ эту минуту.

— Сомнѣваюсь, чтобы грёзы его были веселыми. Во всякомъ случаѣ онъ только выбралъ болѣе обширную тюрьму, если отправился въ изгнаніе. Быть можетъ, онъ и въ Монреальскомъ курьерскомъ поѣздѣ, только я увѣренъ, — не спитъ онъ.

— Ты правъ, — согласился отецъ. — Бѣдняга! Гораздо лучше было бы для него умереть.

IX.

— Мнѣ хотѣлось бы, — сказала Сюзэта на другой день послѣ отъѣда Нортвика, — устроить небольшой вечеръ съ танцами на будущей недѣлѣ. Луиза можетъ пріѣхать къ намъ денька на два, а вечеръ назначимъ въ четвергъ. Мы уже составили списокъ гостей ихъ очень немного. Будетъ очень весело, какъ ты думаешь?

— Очень. А какъ ты думаешь, захочетъ придти мистеръ Уэдъ? — спросила Аделина.

Сюзэта улыбнулась.

— Мнѣ кажется, онъ придетъ. Я не подумала о немъ, когда мы составляли этотъ списокъ, но и не вижу причины, почему бы ему не придти.

— Я знаю, — сказала Аделина, — папѣ будетъ пріятно видѣть у насъ мистера Уэда. Онъ его ужасно полюбилъ.

— Мистеръ Уэдъ премилый, — равнодушно отвѣчала Сюзэта. — Мнѣ было бы жаль, еслибъ онъ не пришелъ.

Онѣ вышли изъ-за стола и отправились въ библіотеку переговорить на досугѣ объ этомъ танцовальномъ вечерѣ. Сюзэта чувствовала легкую дремоту отъ утомленія послѣ своей прогулки въ Бостонъ и вечера, проведеннаго большею частью на холодномъ воздухѣ. Отъ времени до времени она зѣвала и заявила, что пойдетъ спать. Затѣмъ разговорилась.

— Пригласишь ты кого-нибудь изъ Южнаго Гатборо? — спросила ея сестра.

— Миссисъ Мунгеръ со своими чадами и домочадцами? — сказала Сюзэта съ легкой презрительной улыбкой. — Не думаю, чтобы она внесла что-нибудь интересное въ нашъ кружокъ. — Затѣмъ прибавила совсѣмъ неожиданно: — Мнѣ кажется, я пошлю приглашеніе Джэку Уилмингтону.

Аделина вздрогнула и пристально посмотрѣла на сестру. Но молодая дѣвушка продолжала съ совершенно непроницаемымъ видомъ:

— Семейство Гилари знаетъ его. Моттъ Гилари былъ съ нимъ очень друженъ одно время. Да притомъ, — прибавила она, точно теперь только замѣтивъ значеніе взгляда Аделины, — я не хочу, чтобы Луиза думала, что между нами есть хоть какое-нибудь недоразумѣніе или ссора.

Аделина вздохнула съ облегченіемъ.

— Слава Богу, что только это. Я всегда боюсь, что ты…

— Снова примусь думать о немъ? Напрасно безпокоишься. Все былое прошло и быльемъ поросло.

— Нѣтъ, — продожала она такимъ тономъ, который самъ за себя говоритъ, — каково бы ни было мое чувство къ нему и что бы оно ни сулило въ будущемъ, мистеръ Уилмингтонъ давно положилъ конецъ всему. Это былъ пустой капризъ съ моей стороны и ничѣмъ инымъ, я увѣрена, не могъ быть, если бы вопросъ былъ поставленъ категорически.

— Я рада, что тебѣ такъ кажется теперь, Сю, — сказала ея сестра, — но напрасно ты хочешь меня увѣрить, будто ты не была въ него страстно влюблена одно время. А если эта канитель опять начнется, то мнѣ бы очень хотѣлось, чтобы онъ сюда не являлся.

Сюзэта засмѣялась надъ тревогою старой дѣвы.

— Неужели ты воображаешь, что я такъ-таки упаду къ его ногамъ, прежде чѣмъ окончится вечеръ? Нѣтъ, мнѣ бы хотѣлось увидѣть его у своихъ ногъ хоть на одно мгновеніе, чтобы выслушать объясненіе его поведенія.

— Не вѣрю я, чтобы онъ былъ способенъ на гадкій поступокъ — вскричала Аделина. — Онъ просто безхарактерный человѣкъ.

— Прекрасно. Мнѣ бы хотѣлось знать, что можетъ сказать мужчина въ оправданіе своей безхарактерности; а затѣмъ я бы сказала ему, что у меня есть тоже своя маленькая слабость и что я недостаточно сильна, чтобы вывести мужа, поступки котораго требуютъ объясненія.

— Ахъ, ты еще любишь его! Ни за что на свѣтѣ не допущу я, чтобы онъ пришелъ сюда послѣ того, какъ обошелся съ тобою!

— Не будь дурочкой, Аделина. Что у тебя за романтическія сантиментальности! Если бы ты была влюблена хоть разъ въ жизни, то знала бы, что это также переживается, какъ и все остальное. Пойдемъ посмотрѣть, хороша ли будетъ наша гостиная для танцевъ?

Она вскочила со стула и нажала пуговку электрическаго звонка у камина.

— Ты думаешь, что увлеченіе кончается только со смерью, однако никто не женится на предметѣ своей первой любви, и пропасть женщинъ выходитъ замужъ второй разъ.

Лакей показался въ дверяхъ и она быстро отдала ему приказаніе:

— Освѣтите гостиную, Джэмсъ, — затѣмъ вернулась къ своему разговору съ сестрою: — Нѣтъ, Аделина! Единственное, прочное, не умирающіе чувство — презрѣніе. У его хватитъ на всю жизнь!

Аделина въ силу упрямой честности души и врожденной любви къ справедливости не могла не сказать:

— Не вѣрю, чтобы онъ сдѣлалъ это съ намѣреніемъ, Сю. Я увѣрена, онъ дѣйствовалъ только подъ вліяніемъ…

Сюзэта расхохоталась безъ малѣйшей горечи.

— О, да ты въ него влюблена! Ну, такъ, пожалуйста, возьми его себѣ, если только онъ когда-нибудь сдѣлаетъ мнѣ предложеніе. А теперь пойдемъ взглянуть на гостиную.

Она подхватила Аделину за ея костлявую талію, — рука ея нащупывала каждое ребрышко, — и увлекла ее, танцуя, изъ библіотеки черезъ корридоръ въ бѣлую залу съ позолотой.

— Да, — сказала она, окинувъ внимательнымъ взглядомъ роскошную комнату, — тутъ будетъ великолѣпно. Танцовать будемъ прелестно… Да, вечеръ удастся отлично. Уфъ! уйдемъ, уйдемъ, уйдемъ отсюда скорѣе! Тутъ можно замерзнуть отъ холода!

Она побѣжала обратно въ теплую библіотеку, а сестра медленно послѣдовала за нею.

— А ты не думаешь, — замѣтила она, точно въ словахъ Сю что-то напомнило ей объ этомъ — что это будетъ черезчуръ бкоро послѣ того, какъ маленькій мальчикъ миссисъ Ньютонъ…

— Ну, какъ это на тебя похоже, Аделина! Зачѣмъ ты объ этомъ вспомнила! Нѣтъ, конечно! вѣдь съ тѣхъ поръ пройдетъ почти цѣлая недѣля; да притомъ вѣдь онъ не родня намъ! Что за странныя мысли у тебя!

— Разумѣется, ты права, — согласилась ея сестра, сбитая съ толку презрительнымъ изумленіемъ Сю.

— Ужасно непріятно, что это случилось какъ разъ въ такое время! — сказала молодая дѣвушка, какъ бы раскаиваясь въ своей рѣзкости. — А когда его хоронятъ?

— Завтра, въ одиннадцать часовъ, — отвѣчала Аделина.

Она знала, что эгоизмъ Сю былъ скорѣе на словахъ; душой и сердцемъ она была несравненно добрѣе.

— Не безпокойся объ этомъ. Я скажу имъ, что ты нездорова, поэтому не можешь придти. Они поймутъ.

Она привыкла извиняться за Сюзету и эта материнская невинная выдумка, повидимому, ни крошки ее не смущала.

X.

На другой день утромъ, прежде чѣмъ сестра ея встала, Аделина пошла къ конюшнямъ, въ домъ кучера. У входа въ него она увидѣла мать умершаго ребенка. — Войдите! — рѣзко сказала эта женщина, широко распахнувъ двери. — Вы, вѣроятно, пришли узнать, не можете ли вы сдѣлать что-нибудь для меня; всѣ спрашиваютъ у меня объ этомъ. Ну, такъ я вамъ прямо скажу: ничего мнѣ не нужно, такъ какъ вамъ его не воскресить. Я сегодня утромъ работала какъ всегда, — прибавила она. Изъ кухни, откуда она вышла чтобы принять свою гостью, слышалось шипѣнье чего-то жаренаго. — Намъ надобно ѣсть; намъ надобно жить.

Жена фермера вышла изъ комнаты рядомъ, гдѣ лежало тѣло малютки. Она была въ шляпкѣ и шали, точно собиралась уйти домой послѣ ночи проведенной безъ сна.

— Я ей говорила, что ему лучше тамъ, куда онъ ушелъ, — сказала она, — но она, кажется, не въ состояніи понять отрадное значеніе этой увѣренности.

— Какъ можете вы знать, что тамъ ему лучше? — спросила мать, гнѣвно набросившись на нее. — Меня выводятъ изъ терпѣнія такія нелѣпости. Кто станетъ заботиться о ребенкѣ тамъ, куда онъ ушелъ, больше, чѣмъ о немъ заботилась его мать? Не говорите такихъ глупостей, миссисъ Саундерсъ! Вы ничего не понимаете въ этомъ, никто изъ васъ не понимаетъ. Я могу перевести свое горе, да, во мнѣ есть силы, чтобы твердо смотрѣть въ лицо смерти, но мнѣ не надо никакихъ утѣшеній. Вы хотите повидать Элбриджда, миссъ Нортвикъ? Онъ, кажется, въ той комнатѣ, гдѣ хранится упряжь. Ему также не надо напоминать объ этомъ, иначе онъ совсѣмъ съ ума сойдетъ. Вотъ что… утѣшеній онъ не въ состояніи вынести. Я знаю, мужчины не говорятъ другъ о другѣ такихъ вещей, потому что они ужасно глупы!

Миссисъ Саундерсъ сдѣлала миссъ Нортвикъ знакъ сожалѣнія, указавъ глазами на миссисъ Ньютонъ, и сказала, что едва ли послѣдняя отдастъ себѣ отчетъ въ своихъ рѣчахъ.

— Онъ все бранилъ меня, что я позволяла Арти бѣгать въ конюшню къ лошадямъ; но я знаю, онъ не сталъ бы безпокоиться черезчуръ по этому поводу… — сказала бѣдная мать. Вдругъ что то въ лицѣ миссъ Нортвикъ, повидимому, остановило ея безумную рѣчь… Она спросила:

— Не позвать ли мнѣ его къ вамъ?

— Нѣтъ, нѣтъ, — отвѣчала Аделина, — я сама сейчасъ пройду къ нему.

Она знала дорогу изъ дома кучера въ конюшню. Она застала Элбриджа за смазываніемъ одной изъ принадлежностей конской сбруи. Онъ съ какимъ-то мрачнымъ вниманіемъ дѣлалъ свое дѣло и неохотно оставилъ его, чтобы взглянуть на нее.

— Элбриджъ, — спросила она, — вы отвозили отца на желѣзвую дорогу вчера утромъ?

— Точно такъ, барышня.

— Сказалъ онъ вамъ когда вернется?

— Да, онъ говорилъ, что навѣрно не знаетъ когда. А я понялъ такъ — денька черезъ два.

— Не располагалъ-ли онъ побывать гдѣ-нибудь, кромѣ Понкуассэта?

— Нѣтъ, барышня, мнѣ онъ ничего объ этомъ не говорилъ.

— Тутъ ошибка; разумѣется, я такъ и знала, что это ошибка. Вѣдь на свѣтѣ не одинъ Нортвикъ.

Она засмѣялась слегка истерическими смѣломъ. Въ рукахъ у нея была газета, которая заколебалась отъ охватившей ее нервной дрожи.

— Что случилось, миссъ Нортвикъ? — спросилъ Элбриджъ; тревога, звучавшая въ ея голосѣ, нашла откликъ въ тревогѣ его собственнаго сердца. Онъ остановился, мазнувъ жирною губкой постромку, что держалъ въ рукѣ, и круто обернулся къ ней.

— О, ничего. На соединительной и главной линіяхъ желѣзной дороги случилось несчастіе… разумѣется, тутъ ошибка.

Она протянула ему газету свернутую на столбцѣ, который она хотѣла ему показать, онъ взялъ ее кончиками пальцевъ чтобы какъ можно меньше ее запачкать, и сталъ читать. Она продолжала говорить.

— Онъ не могъ быть на этомъ поѣздѣ, если былъ въ Понкассэтѣ. Мнѣ подали газету, какъ только я сошла внизъ; но я прочитала отчетъ объ этомъ только теперь. А затѣмъ я подумала, пойду и узнаю, что сказалъ вамъ отецъ о своей поѣздкѣ. Онъ говорилъ намъ, что побываетъ также на заводѣ и…

Голосъ ея становился все болѣе и болѣе задумчивымъ и вдругъ оборвался: она словно окаменѣла, замѣтивъ безконечно пораженный видъ Элбриджа, пробѣжавшаго полстоібца сенсаціонныхъ заглавій, а затѣмъ прочитавшаго ниже скудныя подробности депеши съ добавленіями въ двойной передовицѣ.

Было напечатано, что курьерскій поѣздъ Сѣверной дороги пришелъ на станцію Уэлуотеръ, гдѣ скрещиваются Союзная и Главная линіи, съ опозданіемъ на нѣсколько часовъ и, простоявъ здѣсь, по обыкновенію соединился съ Бостонскимъ поѣздомъ, отправлявшимся на Монреаль, въ Соединенные Штаты и Канаду, затѣмъ, выйдя со станціи Уэлуотеръ, поѣздъ сошелъ съ рельсовъ. «Страшно натопленная печь поработала» при крушеніи и много людей погибло отъ пожара, особенно въ вагонѣ-гостиной. Невозможно было дать полный списокъ убитыхъ и раненыхъ, но личность нѣсколькихъ тѣлъ могла быть установлена. Въ числѣ именъ пассажировъ, занимавшихъ вагонъ Пулмана, значилось имя Т. У. Нортвика изъ депеши, полученной кондукторомъ въ Уэлуотерѣ, въ которой заключалась просьба удержать мѣсто у этого пункта въ Монреаль.

— Не онъ это, я знаю, что не онъ, миссъ Нортвикъ, — сказалъ Элбриджъ. Прежде чѣмъ возвратить ей газету, онъ еще разъ пробѣжалъ ее. — Пропасть людей носятъ одну и ту же фамилію, это меня ни чуть не заботитъ, да и первыя двѣ буквы имени не его.

— Нѣтъ, — промолвила она въ раздумьи; — но мнѣ непріятно, что фамилія одна и та же.

— Ну ужъ съ этихъ ничего не подѣлаешь. А такъ какъ начальныя буквы имени не его, притонъ вы знаете, что вашъ отецъ здравъ и невредимъ на заводѣ, то и безпокоиться вамъ не слѣдуетъ.

— Нѣтъ, — отвѣтила Аделина. — Вы хорошо помните, что онъ говорилъ вамъ о поѣздкѣ на заводъ?

— Да вѣдь онъ же сказалъ вамъ объ этомъ? Мнѣ не вспомнить, что именно онъ сказалъ мнѣ. Онъ сказалъ мнѣ насчетъ той записки, что оставилъ для меня, въ которую были вложены деньги для похоронъ…

Элбриджъ остановился на минуту; потомъ продолжалъ:

— Онъ сказалъ, что пришлетъ телеграмму, съ какимъ поѣздомъ мнѣ его встрѣтить… Да что же это я, чортъ побери! Должно, я совсѣмъ съ ума спятилъ. Мы можемъ рѣшить въ какіе нибудь полчаса времени… по большей мѣрѣ въ часъ, либо въ два… и нечего вовсе безпокоиться Телеграфирую на заводъ и узнаю, тамъ онъ или нѣтъ.

Онъ бросилъ сбрую, подошелъ къ телефону и вызвалъ къ аппарату телефонистку станціи Западной Союзной линіи. По обыкновенію, послѣ повторенныхъ усилій дать ей понять, кто онъ и что ему надо отъ нея, ему наконецъ удалось передать ей депешу въ Понкуассэтъ, въ которой онъ спрашивалъ: находился ли Нортвикъ на заводѣ?

— Сдѣлано! — сказалъ онъ. — Я увѣренъ, что такимъ манеромъ мы узнаемъ, что все благополучно. И я самъ принесу вамъ отвѣтъ, миссъ Нортвикъ.

— Какъ я зла на себя, что безпокою васъ своими глупыми страхами, когда…

— Пожалуйста, не огорчайте себя, — успокоилъ ее Элбриджъ. — Кажется, если бы весь міръ сгорѣлъ, и то хуже не будетъ для меня.

Она постояла и прибавила:

— Не знаю, зачѣмъ бы ему понадобилось быть на этомъ поѣздѣ, а вы что думаете объ этомъ?

— Нѣтъ, его тамъ совсѣмъ не было. Вы узнаете это.

— Пойдутъ непріятные толки и пересуды, — сказала она. Несостоятельность серьезной тревоги вызвала безпокойныя мысли меньшей важности. — Всѣ начнутъ ломать себѣ голову, не объ отцѣ ли тутъ рѣчь, и намъ придется ихъ разувѣрять.

— Ну такъ что жъ, вѣдь куда хуже было бы сказать имъ, что это онъ, — возразилъ Элбриджъ, возвращаясь къ своей врожденной сухости обращенія.

— Правда, — согласилась Аделина. — Не говорите никому объ этомъ, пока не узнаете всего.

Онъ не отвѣтилъ ей ни слова и она знала, что это было знакомъ его повиновенія. Она спрятала газету въ карманъ, точно желая скрыть, отъ всего остального міра извѣстіе, заключавшееся въ ней.

Она не будила Сюзэты, давъ ей проспать до поздняго утра послѣ утомительно проведеннаго дня въ Бостонѣ и волненій, вызванныхъ ихъ вечернимъ разговоромъ, которыя, — она догадывалась, — помѣшали молодой дѣвушкѣ заснуть во-время. Сочувственное невѣріе Элбриджа утѣшило и ободрило — если не убѣдило — ее, и она, насколько это было для нея возможно, терпѣливо ждала отвѣта съ завода; Если отецъ ея тамъ, все обстоитъ благополучно. Не было ни малѣйшаго основанія предполагать, что онъ находился въ этомъ поѣздѣ; не могло быть у ея отца ничего общаго съ этимъ Т. У. Нортвикомъ въ сгорѣвшемъ вагонѣ. Вѣдь это не его имя и не то мѣсто, гдѣ онъ долженъ былъ находиться.

XI.

Произошла какая-то задержка въ телеграфномъ и телефонномъ сообщеніи между Гатборо и Понкуассэтомъ и Аделинѣ пришлось пойти на похороны, не получивъ отвѣта на телеграмму, отправленную Элбриджемъ. Подъ наружнымъ участіемъ къ погребальной процессіи и къ огорченнымъ родителямъ умершаго ребенка она внутренно терзалась поперемѣнно надеждой и страхомъ; ее осаждали тревожныя сомнѣнія, безпрестанно отвергаемыя ею путемъ разсудочныхъ доказательствъ; она увѣряла себя въ нелѣпости своихъ опасеній и черезъ минуту теряла эту самоувѣренность. Двойное напряженіе такъ сильно росшатало ея измученные нервы, что по окончаніи печальнаго обряда она послала пастору записку и жалобно попросила его поѣхать съ нею домой.

— Вы, кажется, нездоровы, миссъ Нортвикъ? — спросилъ онъ, взглянувъ въ ея смущенное лицо и усаживаясь возлѣ нея въ крытыя сани.

— О, да, — отвѣчала она, и, откинувшись на подушку, зарыдала.

— Горе бѣдной миссъ Ньютонъ очень тяжело видѣть, — сказалъ онъ мягко со своей обычной ясной улыбкой; затѣмъ прибавилъ, словно желая отвлечь сочувствіе миссъ Нортвикъ отъ меньшаго огорченія, которое мы испытываемъ къ горю своихъ ближнихъ, къ горю вообще:

— Это былъ для нея ужасный ударъ… такъ неожиданно потерять своего единственнаго ребенка.

— Охъ, я не объ этомъ… — откровенно призналась Аделина. — Читали ли вы… утреннюю газету?

— Ее подали мнѣ, — отвѣчалъ пасторъ, — но въ виду предстоявшей мнѣ обязанности, я отложилъ ея чтеніе. Развѣ тамъ есть что-нибудь особенное?

— Нѣтъ, ничего. Только… только…

Аделина была не въ силахъ разстаться съ ужаснымъ листкомъ и вынула его изъ бокового кармана экипажа.

— На желѣзной дорогѣ произошло несчастіе, — начала она увѣреннымъ голосомъ, но усилія сломили ее. — Я хотѣла, чтобы вы прочитали… прочитали…

Она смолкла и протянула ему газету.

Онъ взялъ ее, пробѣжалъ отчетъ объ этомъ желѣзнодорожномъ случаѣ и тотчасъ же приступилъ къ мучившему ее вопросу, что само по себѣ было въ нѣкоторомъ родѣ успокоеніемъ.

— Да развѣ у васъ есть какое-нибудь основаніе думать, что вашъ отецъ былъ въ этомъ поѣздѣ?

— Нѣтъ, — отвѣчала она, ободренная его словами, — вотъ въ этомъ-то и заключается необъяснимая сторона случившагося. Вчера утромъ онъ отправился на заводъ и никоимъ образомъ не могъ попасть на этотъ поѣздъ. Только имя…

— Это совсѣмъ не его имя, — замѣтилъ Уэдъ съ кроткимъ спокойствіемъ, какъ бы не допуская даже возможности такого смѣшенія.

— Нѣтъ, — сказала Аделина, страстно хватаясь за эти утѣшительныя слова, — я увѣрена, что онъ на заводѣ. Элбриджъ послалъ телеграмму узнать, тамъ ли онъ, но, должно быть, что-нибудь случилось съ телеграфомъ. Мы не получили отвѣта до похоронъ; по крайней мѣрѣ, онъ не принесъ мнѣ отвѣта. И мнѣ ужасно непріятно обращаться къ нему послѣ…

— Вѣроятно, онъ еще не получилъ отвѣта, — сказалъ пасторъ успокоительны въ тономъ, — а когда нѣтъ извѣстій, вы знаете, это хорошій признакъ. Но не лучше ли вамъ прямо проѣхать на станцію и узнать, не было ли отвѣтной телеграммы…

— О, нѣтъ, я не могу! — нервно вскричала Аделина. — Отвѣтъ пришлютъ по телефону Элбриджу. Пожалуйста, если у васъ нѣтъ спѣшныхъ занятій, поѣдемъ къ намъ; останьтесь у васъ пока…

— О, съ большимъ удовольствіемъ!

Дорогою молодой пасторъ заговорилъ съ нею объ этомъ несчастномъ происшествіи. Онъ не увѣрялъ, что отцу ея было невозможно находиться въ этомъ поѣздѣ, но настоятельно доказывалъ крайнюю невѣроятность такого факта. Элбриджъ быстро проѣхалъ съ женою мимо нихъ въ крытыхъ санкахъ Симпсона, которыя по приказанію Аделины были предоставлены въ ихъ распоряженіе въ день похоронъ. А когда она вошла въ домъ, Элбриджъ уже ждалъ ее здѣсь. Онъ сразу заговорилъ:

— Миссъ Нортвикъ, я думаю только, что отца вашего что-нибудь задержало въ Спрингфильдѣ. Онъ говорилъ со мною на прошлой недѣлѣ насчетъ тамошнихъ лошадей…

— Развѣ онъ не на заводѣ? — рѣзко спросила она.

Элбриджъ перевернулъ въ рукѣ шляпу, прежде чѣмъ рѣшился взглянуть на нее.

— Ну, да, его тамъ не было, только…

Аделина не произнесла ни единаго звука и упала на полъ, какъ падаетъ водяной столбъ.

Послѣдовавшій затѣмъ смѣшанный шумъ движенія и голосовъ привлекъ Сюзэту, сидѣвшую въ библіотекѣ. Она подошла къ дверямъ съ книгою въ рукѣ и съ удивленіемъ заглянула въ переднюю, гдѣ произошла вышеописанная сцена.

— Что такое случилось? — спросила она съ изумленіемъ при видѣ Элбриджа, поднимавшаго что-то съ полу.

— Не пугайтесь, миссъ Сюзэта, — сказалъ мистеръ Уздъ, — съ вашей сестрой, кажется, легкій обморокъ и…

— Здѣсь ужасная духота! — вскричала молодая дѣвушка, подбѣжавъ къ двери и распахнувъ ее настежъ. — Я задыхаюсь, когда вхожу сюда съ свѣжаго воздуха. Сейчасъ я принесу воды. — Она исчезла и въ одно мгновеніе вернулась назадъ; она наклонилась надъ Аделиной, чтобы смочить ей лобъ и виски. Струя свѣжаго воздуха понемногу оживила ее. Она открыла глаза, а Сюзэта строго сказала:

— Что это съ тобой приключилось, Аделина?

Такъ какъ Аделина не отвѣчала, Сюзета продолжала:

— Мнѣ кажется, она еще не пришла въ себя. Перенесемъ ее въ библіотеку на кушетку.

Соединенными усиліями она и молодой пасторъ подняли и перенесли Аделину на кушетку. Сюзэта приказала Элбриджу, безпомощно торчавшему тутъ же, позвать кого-нибудь изъ женской прислуги. Онъ послалъ горничную и больше не возвращайся.

Аделина не сводила глазъ съ сестры, точно страшась ее. Когда она оправилась настолько, что могла заговорить, она обратила глаза свои на пастора и сказала ему сухимъ, рѣзкимъ голосомъ:

— Скажите ей.

— Сестра ваша немного испугалась, — началъ онъ, глядя своими кроткими глазами въ глаза молодой дѣвушки; онъ продолжалъ наносить ей боль, какую должны причинять священники и врачи.

— Въ утренней газетѣ напечатанъ отчетъ о несчастьѣ, случившемся на желѣзной дорогѣ, и между пассажирами… погибшими… былъ одинъ, по имени Нортвикъ…

— Но, вѣдь, папа на заводѣ!

— Сестра ваша телеграфировала передъ похоронами для своего успокоенія… и получился отвѣтъ, что его… нѣтъ тамъ.

— Гдѣ газета? — спросила Сюзэта, съ какимъ-то надменнымъ недовѣріемъ.

Сюзэта взяла ее и отошла съ нею къ одному изъ оконъ. Она стоя читала отчетъ о происшествіи, а сестра ея наблюдала за нею, дрожа отъ страстнаго ожиданія ея поддержки

— Какая нелѣпость! Это не папино имя, да и не могъ онъ быть въ этомъ поѣздѣ. Зачѣмъ бы понадобилось ему ѣхать въ Монрэаль въ это время года, желала бы я знать? Это просто смѣшно!

Сюзэта бросила газету на полъ и вернулась къ нимъ обоимъ.

— Я считалъ это крайне невѣроятнымъ… — началъ было Уэдъ.

— Но гдѣ же могъ онъ находиться, — слабо замѣтила Аделина, — если его не было на заводѣ?

— Вездѣ, гдѣ угодно, исключая Уэлуотэрской станціи, — презрительно отвѣчала Сюзэта. — Можетъ быть, онъ остановился въ Спрингфильдѣ или…

— Да, — согласилась Аделина, — то же самое подумалъ и Элбриджъ.

— Или можетъ быть онъ проѣхалъ на станцію Уилугби.

— Правда, — сказала она позволяя себѣ немного ободриться, — вѣдь, онъ говорилъ, что хочетъ продать свою часть въ тамошнихъ каменоломняхъ и…

— Разумѣется, онъ тамъ, — рѣшительно объявила Сюзэта. — Если бы онъ поѣхалъ куда нибудь дальше, онъ извѣстилъ бы насъ объ этомъ телеграммой. Онъ всегда былъ очень внимателенъ къ намъ. Я ни крошечки не безпокоюсь, совѣтую и тебѣ, Аделина, не разстраивать себя по-пусту. Когда прочитала ты эту газету?

— Когда сошла внизъ къ утреннему завтраку, — спокойно отвѣчала Аделина.

— И я увѣрена, ты ничего не ѣла до сихъ поръ?

Молчаніе Аделины послужило признаніемъ.

— Вотъ что я думаю, намъ всѣмъ теперь надобно закуситъ, — рѣшила Сюзэта.

Она подошла къ камину и нажала пуговку звонка.

— Вы позавтракаете съ нами, мистеръ Уэдъ, не правда ли? Дайте намъ сейчасъ же закусить, Джэмсъ, — приказала она лакею, явившемуся на звонокъ. — Разумѣется, вы должны остаться, мистеръ Уэдъ, и помочь Аделинѣ прійти въ себя.

Она снова прикоснулась къ звонку, а когда показался лакей — «сани мои, Джэмсъ, немедленно», — приказала она.

— Я отвезу васъ домой, мистеръ Уэдъ, по пути на станцію. Разумѣется, я не хочу оставить ни малѣйшаго сомнѣнія насчетъ этого глупаго переполоха. Я думаю, нетрудно узнать, гдѣ папа. Гдѣ этотъ желѣзнодорожный путеводитель? Вѣроятно, папа унесъ его къ себѣ наверхъ.

Оніа убѣжала наверхъ и вернулась съ книгой въ рукѣ.

— Теперь посмотримъ. По моему, онъ не могъ застать ни одного поѣзда въ Спрингфильдѣ, гдѣ ему пришлось бы пересѣсть на другую линію, чтобы проѣхать на заводъ, и такимъ образомъ ему пришлось бы миновать станцію скрещенія дорогъ въ этотъ часъ прошлой ночью. Курьерскій поѣздъ приходитъ изъ Бостона…

Она остановилась и пробѣжала росписаніе поѣздовъ.

— Ну, онъ могъ застать тотъ поѣздъ, который соединяется съ бостонскимъ на станція скрещиванія дорогъ. Но это предположеніе вовсе не доказываетъ, что онъ это сдѣлалъ.

Она продолжала говорить, осмѣивая малѣйшій намекъ на такую мысль, и вдругъ опять позвонила лакея.

— Развѣ еще не готовъ завтракъ? — рѣзко спросила она. — Въ такомъ случаѣ подайте чай сюда. Я еще разъ телеграфирую на заводъ я пошлю телеграмму мистеру Гилари въ Бостонъ. Ему будетъ извѣстно, если папа уѣхалъ куда-нибудь далѣе. Позавчера у нихъ было собраніе совѣта, и папа отправился на заводъ неожиданно. Я пошлю также депешу на Понкуассэтскую соединительную станцію. Можешь быть спокойна, Аделина, я не вернусь домой, пока не узнаю чего-нибудь достовѣрнаго.

Принесли чай, и Сюзэта сама передавала чашки; ни разу нервы не измѣнили ей, руки ея не дрожали. Но она ужасно торопилась и при звукѣ саночныхъ бубенчиковъ поставила на столъ свою чашку, не прикоснувшись къ ней.

— Охъ, неужели ты хочешь увести мистера Уэда? — спрашивала Аделина слабымъ голосомъ. — Останьтесь, пока она вернется! — обратилась она къ нему съ мольбой.

Сюзэта съ минуту была въ нерѣшительности, затѣмъ взглянувъ на мистера Уэда рѣзко засмѣялась.

— Хорошо! — сказала она.

Она побѣжала въ переднюю и наверхъ, и черезъ минуту они снова услышали ея шаги внизу. Наружная дверь захлопнулась за нею и затѣмъ зазвенѣли бубенчики отъѣзжавшихъ саней.

За завтракомъ старшая сестра немного оправилась и ѣла, какъ человѣкъ, на время сбросившій съ себя бремя тяжелаго волненія.

— Сестра ваша очень энергичный человѣкъ, — сказалъ пасторъ, повидимому, слегка смущенный этимъ запасомъ энергіи.

— Она ни за что бы не показала, что безпокоится. Но я отлично знаю, что она встревожена, по той манерѣ, какъ она говорила и каждую минуту за что-нибудь хваталась. А теперь, если бы она не отправилась телеграфировать, она бы… Я не должна задерживать васъ здѣсь долѣе, мистеръ Уэдъ, — прервала она вдругъ самое себя, ощутивъ ту физическую силу, которую придала ей пища. — Въ самомъ дѣлѣ, я не должна этого дѣлать. Не слѣдуетъ вамъ безпокоиться обо мнѣ. Я теперь буду молодцомъ. Да, буду!

Она просила его оставить ее, но онъ ясно видѣлъ, что, въ дѣйствительности она вовсе не желала, чтобы онъ ушелъ, и только почти черезъ часъ послѣ отъѣзда Сюзеты онъ ушелъ изъ ихъ дома. Онъ не хотѣлъ, чтобы она приказала отвезти его домой, и пѣшкомъ прошелся по деревни въ этотъ тихій, солнечный, холодный, зимній день. Онъ шелъ и думалъ о тонѣ презрѣнія, съ которымъ эта молодая дѣвушка отвергла всякую мысль о томъ, что ее могло коснуться несчастіе, считая эту мысль чѣмъ-то заслуживающимъ гнѣва посмѣянія. Казалось, будто она пошла прослѣдить бѣду у ея источника «спомѣряться» съ нею тамъ; растоптать самонадѣянвую молву и уничтожить ее.

Не успѣлъ онъ дойти до вершины холмовъ, за которою лежала деревня, какъ услыхалъ звяканіе бубенчиковъ. Показались сани, запряженные парой. Лошади мчались прямо на него, слегка сдерживая свой бѣгъ тѣмъ красивымъ вскидываніемъ копытъ, которое вы можете уловить только при такой неожиданной встрѣчѣ. Онъ отступилъ на боковую тропинку и услыхалъ голосъ миссъ Сю Нортвикъ. Она крикнула на лошадей и, подобравъ возжи, остановила ихъ. Она такъ же страстно любила лошадей, какъ ея отецъ, и эта пара маленькихъ сѣрыхъ лошадокъ вмѣстѣ съ красивыми санями были его подаркомъ. Человѣкъ, отвозившій ее на станцію, сидѣлъ позади экипажа. Въ саняхъ возлѣ Сюзэты сидѣла другая молодая лэди, которая протянула мистеру Уэду руку поверхъ блестящей медвѣжьей полости съ самымъ привѣтливымъ видомъ. Она засмѣялась, замѣтивъ его удивленіе при видѣ ея. Пока они говорили, сѣрыя лошади, съ коротко подстриженными хвостами и гривою, нетерпѣливо подымали и опускали свои переднія копыта въ снѣгъ, словно ощупывая его. Онѣ вбирали свѣжій воздухъ широкораздутыми ноздрями и выпускали его клубами бѣлаго пара.

Сюзета объяснила присутствіе своей подруги въ слѣдующихъ выраженіяхъ:

— Луиза прочитала разсказъ объ этомъ приключеніи и попросила своего брата привезти ее сюда. Они думаютъ то же, что и я, — что все это пустяки. Въ одной изъ газетъ стоитъ имя «Нордикъ». Но мы оставили мистера Гилари на станціи; онъ привелъ въ дѣйствіе телеграфъ и телефонъ по всѣмъ направленіямъ и не прекратитъ своихъ разспросовъ, пока не добьется чего-нибудь положительнаго. Теперь онъ обратился въ Уэлуотэръ.

Все это она высказала очень надменнымъ тономъ, но затѣмъ прибавила:

— Одного я не могу понять, почему моего папы не было на заводѣ? Вчера кто-то справлялся тамъ о немъ.

— Вѣроятно, онъ пріѣхалъ на станцію Уилугби, какъ вы полагали.

— Разумѣется, онъ поѣхалъ туда, — сказала Луиза. — Мы еще не получили отвѣта оттуда.

— О, я ни крошечки не безпокоюсь, — увѣряла Сю, — но, конечно, это можетъ вывести изъ терпѣнія.

Она приподняла возжи.

— Я спѣшу домой, чтобы разсказать все Аделинѣ.

— Она будетъ очень рада, — отвѣчалъ Уэдъ, точно увѣренный заранѣе, что она принесетъ съ собою добрыя вѣсти. — Я, кажется, пройду къ Матту на станцію, — обратился онъ къ Луизѣ.

— Пожалуйста! — отвѣчала она. — Навѣрно, вы оба придумаете что-нибудь хорошенькое. Маттъ будетъ такъ же радъ вашему приходу, какъ моему отъѣзду. Мы пріѣхали сюда, дума успокоить Сю, но, повидимому, я здѣсь совершенно лишняя.

— Ты можешь успокоить Аделину, — возразила Сю. Затѣмъ она прибавила, обратившись къ Уэду, — я все думаю, какъ моему папѣ будетъ непріятенъ весь этотъ шумъ и гамъ по поводу его личности. По временамъ я сержусь на Аделину. Прощайте!

Отъѣхавъ немного, она подозвала его снова и остановила лошадей.

— Не зайдете ли къ намъ съ мистеромъ Гилари, когда узнаете что-нибудь достовѣрное?

Уэдъ обѣщалъ зайти и они еще разъ обмѣнялись прощальными привѣтствіями съ бодрымъ, рѣшительнымъ видомъ.

XII.

Исторія эта смѣшивалась съ воспоминаніемъ о чаѣ и завтракѣ и теперь вызывала мысль о веселомъ возвращеніи въ домъ Нортвика и о нѣсколькихъ новыхъ часахъ въ этомъ пріятномъ обществѣ милыхъ и умныхъ женщинъ, которое Уэдъ любилъ почти такъ же сильно, какъ любилъ правду Божію. Онъ зналъ, что на свѣтѣ есть такая неизбѣжная вещь, какъ смерть; онъ уже нерѣдко глядѣлъ въ ея странное, спокойное лицо; онъ даже сегодня стоялъ у свѣже разрытой могилы. Но въ эту минуту его молодость отрицала власть смерти совершенно и онъ несся по тяжелой дорогѣ, думая о гордой красотѣ Сюзеты Нортвикъ и о прелестномъ личикѣ Луизы Гилари. Какъ это было похоже на нее, прійти сейчасъ же къ своей подругѣ въ минуту этой мучительной тревоги. Онъ вѣрилъ, что она найдетъ въ себѣ силу, которая поможетъ ей перенести самое худшее, то худшее, что казалось теперь такимъ далекимъ и невѣроятнымъ.

Онъ не засталъ Матта Гилари на станціи. Но быстро пройдя вплоть до наружной платформы, Уэдъ замѣтилъ его неподалеку отъ нея, между двумя рельсами: Маттъ Гилари внимательнымъ взоромъ слѣдилъ за группою рабочихъ, которые были заняты укладкою новыхъ рельсовъ вмѣсто испортившихся.

— Маттъ! — Созвалъ его Уэдъ; Маттъ обернулся и отвѣтилъ: «А, это ты, Карилъ!» — протянулъ ему разсѣянно руку, а самъ продолжалъ улыбаясь смотрѣть на рабочихъ. Нѣсколько человѣкъ держали рельсы въ надлежащемъ положеніи, а одинъ изъ нихъ вколачивалъ гвозди для прикрѣпленія рельсъ къ шпалѣ. Онъ вбивалъ гвозди съ изящной аккуратностью широкими, смѣлыми, равномѣрными взмахами своего молотка.

— Превосходно! Не правда ли? — сказалъ Маттъ. — Всякій разъ, какъ мнѣ приходится наблюдать ручной трудъ, даже тѣ его виды, которые низведены на степень животной силы и деморализованы благодаря ихъ ассоціаціи съ машинами, я думаю, насколько еще мало у искусствъ необходимыхъ способовъ и орудій. Если бы какой-нибудь скульпторъ могъ этимъ проникнуться, какой бы великолѣпный барельефъ онъ могъ создать!,

Онъ отвернулся, чтобы снова наблюдать рабочихъ: въ разнообразіи ихъ небрежныхъ позъ, въ сосредоточенномъ вниманіи, съ которымъ они дѣлали свое дѣло, несмотря на ихъ грубую одежду, чувствовались красота и грація, облагораживавшія эту картину тяжелаго труда.

Когда Маттъ, наконецъ, повернулся къ своему другу, лицо его освѣтилось ясною улыбкою. Уэдъ, знавшій его уравновѣшенный умъ и его философскія воззрѣнія, былъ введенъ въ заблужденіе этимъ наружнымъ спокойствіемъ.

— Итакъ ты не раздѣляешь тревожныхъ сомнѣній миссъ Нортвикъ насчетъ ея отца? — началъ онъ, словно Маттъ былъ занять именно этимъ дѣломъ и уже успѣлъ высказать ему, почему оно не внушаетъ ему безпокойства. — Узналъ ты уже что-нибудь? Да нѣтъ, разумѣется ты ничего не знаешь, иначе…

Маттъ прервалъ его и заглянулъ ему въ лицо, опустивъ глаза, такъ какъ былъ гораздо выше его, съ какою-то сдержанною веселостью.

— А что извѣстно тебѣ относительно отца миссъ Нортвикъ?

— Очень мало… въ сущности ничего кромѣ того, что мнѣ дали прочитать въ утренней газетѣ она и сестра ея. Я знаю, онѣ ужасно безпокоятся о немъ; я только что встрѣтилъ миссъ Сюзету и твою сестру. Онѣ сказали мнѣ, что я застану тебя на станціи.

Маттъ снова началъ свою прогулку.

— Не можетъ быть, чтобы ты не слыхалъ какихъ-нибудь толковъ со стороны. Я ушелъ со станціи во избѣжаніе надоѣдливыхъ разспросовъ. Тутъ узнали какимъ-то манеромъ, что молодыя лэди поручили мнѣ телеграфировать. Я подумалъ, что публика оставитъ меня въ покоѣ, если я выйду пройтись.

Онъ взялъ Уэда подъ руку и провелъ его по рельсамъ въ улицу, гдѣ Эльбриджъ прохаживалъ своихъ лошадей въ тотъ вечеръ, когда пріѣхалъ за Нортвикомъ.

— Я сказалъ, чтобы за мною пришли, если получится какой-нибудь отвѣтъ; я подожду здѣсь гдѣ-нибудь на виду… Не странное ли объясненіе въ данномъ случаѣ, — продолжалъ онъ, — что относительно каждаго человѣка, занимающаго положеніе довѣреннаго лица въ коммерческомъ мірѣ, личность котораго не можетъ быть удостовѣрена черезъ двадцать четыре часа послѣ того, какъ онъ уѣхалъ изъ дому, составляется предположеніе на дѣловой подкладкѣ, что онъ бѣжалъ съ деньгами, не принадлежащими ему?

— Что хочешь ты этимъ сказать, Маттъ?

— Я хочу сказать, что въ Гатбаро, повидимому, всѣ думаютъ, что Нортвикъ отправился въ Канаду на поѣздѣ, гдѣ произошло крушеніе.

— Ужасно, ужасно! — повторилъ Уэдъ. — А изъ чего ты заключаешь, что думаютъ именно это?

— На станціи начались эти толки и пересуды въ ту минуту, какъ уѣхала миссъ Нортвикъ; еще не знали, что я остался здѣсь, вмѣсто нея. Кажется, не найти бы ни одного человѣка изъ тѣхъ, кто здѣсь былъ, который не ввѣрилъ бы всего своего состоянія Нортвику; всѣ они навѣрное разбогатѣли бы, позаботься Нортвикъ какъ должно объ ихъ интересахъ. Я слышалъ рѣчи въ этомъ родѣ прежде, чѣмъ изъ уваженія ко мнѣ люди эти прикусили свой языкъ. Однако, я ни на минуту не сомнѣваюсь, что они считаютъ его скрывшимся банкротомъ.

— Это ужасно, — печально сказалъ Уэдъ. — Боюсь, что ты правъ. Эти случаи стали такимъ зауряднымъ явленіемъ, что люди склонны подозрѣвать безъ всякаго…

Но какъ разъ на этомъ словѣ Маттъ поднялъ голову, выйдя изъ задумчивости, въ которую, повидимому, погрузился.

— Ты часто видался съ этимъ семействомъ зимою?

— Да, довольно часто, — отвѣчалъ Уэдъ. — Сестры не состоятъ членами церкви, но исправно посѣщали церковную службу, и я часто бывалъ у нихъ въ домѣ. Онѣ, кажется, очень любятъ уединеніе. У нихъ очень мало общаго съ жителями южнаго Гатборо и никакой связи со здѣшними поселянами. Я не знаю, почему онѣ всю зиму провели здѣсь. Разумѣется, отъ сплетень не убережешься. Въ южномъ Гатборо кумушки увѣряютъ, будто миссъ Сюзета хотѣла опять видѣться съ молодымъ Уилмингтономъ и что она-то и удержала своихъ здѣсь. Но я рѣшительно не вѣрю такому предположенію.

— Отъ него вѣетъ деревенскою безыскусственностью понятій, — замѣтилъ Маттъ. — Но если Джэкъ Уилмингтонъ когда-нибудь серьезно любилъ эту дѣвушку, теперь ему представляется возможность показать себя мужчиной и защитить ее отъ нареканій.

Что то въ тонѣ Матта заставило Уэда остановиться и спросить:

— Что ты хочешь сказать, Маттъ? Неужели, кромѣ…

— Да.

Маттъ снова подхватилъ своего друга подъ руку и упрямо потащилъ его впередъ, заставляя его идти, несмотря на его невольное стремленіе останавливаться на каждомъ шагу, причемъ онъ пытался привести какія-нибудь доказательства противъ правдоподобныхъ словъ Матта, но языкъ его какъ-то не подчинялся ему.

— Я хочу сказать, что люди эти правы въ своихъ подозрѣніяхъ.

— Правы?

— Мой милый Карилъ, что Нортвикъ неоплатный должникъ общества за громадную сумму — несомнѣнная истина. Это открылось на собраніи директоровъ общества въ понедѣльникъ. Онъ сознался въ этомъ, такъ какъ не могъ отрицать факта въ виду доказательствъ приведенныхъ противъ него, и ему дали нѣсколько льготныхъ дней, чтобы онъ могъ пополнить утаенныя имъ суммы. Его оставили на свободѣ, положившись за его честное слово: это было въ дѣйствительности лучшее и благоразумнѣйшее, а такъ же наиболѣе снисходительное изъ всѣхъ мѣропріятій; онъ, разумѣется, нарушилъ свое слово и при первомъ удобномъ случаѣ бѣжалъ. Отецъ разсказалъ мнѣ всю исторію его растратъ тотчасъ же послѣ собранія. Въ этомъ не можетъ быть ни малѣйшаго сомнѣнія.

— Боже милостивый! — вскричалъ Уэдъ, окончательно лишенный точки опоры, чтобы оспаривать фактъ, который все еще оставался для него загадкою. — И ты считаешь возможнымъ… неужели ты полагаешь… думаешь… что именно онъ находился въ этомъ сгорѣвшемъ вагонѣ? Какая роковая судьба!

— Я думалъ о моемъ бѣдномъ отцѣ, — отвѣчалъ Маттъ. — Онъ сказалъ нѣсколько рѣзкостей этому злополучному человѣку на собраніи совѣта… назвалъ его воромъ и, по всей вѣроятности, наговорилъ ему много другихъ обидныхъ вещей… и сказалъ ему, что несчастный желѣзнодорожный случай по дорогѣ домой былъ бы для него лучшимъ исходомъ въ его положеніи.

— А!

— Понимаешь? Когда онъ прочиталъ въ сегодняшней утренней газетѣ объ этомъ несчастіи, когда увидалъ въ числѣ жертвъ имя, такъ близко напоминающее имя Нортвика, онъ былъ, разумѣется, ужасно пораженъ. Ему показалось, будто онъ какимъ-то образомъ являлся виновникомъ его смерти… Я понимаю это, хотя разумѣется, онъ тутъ не при чемъ…

— Конечно, — сказалъ Уэдъ съ состраданіемъ.

— Но по моему, все-таки не слѣдуетъ никоимъ образомъ призывать смерть. Она, что злой духъ, легка на поминѣ… Я не суевѣренъ; не думаю, чтобы и отецъ мой, въ сущности, былъ суевѣренъ. Но онъ былъ другомъ… или жертвою… той пагубной теоріи, по которой самоубійство считается благороднымъ исходомъ въ затруднительномъ положеніи въ родѣ того, въ какое поставилъ себя Нортвикъ. Мнѣ кажется, онъ говорилъ тогда согласно съ этой теоріей или подъ ея вліяніемъ. Онъ телеграфировалъ направо и налѣво, стараясь провѣрить газетныя извѣстія, притомъ же это во всякомъ случаѣ было его прямою обязанностью. Онъ схватился за мой пріѣздъ сюда съ Луизою, какъ за удобный случай узнать, не можемъ ли мы быть чѣмъ-нибудь полезны этимъ двумъ бѣднымъ женщинамъ.

— Бѣдныя женщины! — отозвался, какъ эхо, Уэдъ. — На нихъ должно обрушиться самое худшее, какъ это, повидимому, всегда бываетъ.

— Да, гдѣ только надобно обрушиться жестокому удару, онъ всегда, кажется, поражаетъ женщину. Понимаешь ли ты весь ужасъ этого бѣдствія, когда обо станетъ имъ извѣстно? Вѣдь, имъ прійдется узнать, что отца ихъ постигла такая ужасная смерть, а постигла она его потому, что онъ сдѣлался банкротомъ и убѣжалъ. Я думаю, газеты заговорятъ объ этомъ на всѣ лады.

— Это просто чудовищно. Развѣ нельзя какъ-нибудь запретить имъ это дѣлать?

— Ну ужъ дѣло это непремѣнно получитъ огласку. Счастье можно сохранить въ тайнѣ, но горе и позоръ должны выйти на свѣтъ Божій… Почему, — я не знаю, но ужъ такъ искони ведется. А когда они выходятъ на свѣтъ Божій, намъ кажется, будто способъ ихъ огласки былъ причиною ихъ. Но, вѣдь, это же нелѣпо!

Нѣсколько минутъ друзья продолжали тихо идти въ молчаніи. Затѣмъ, задумчивость Матта снова вырвалась потокомъ словъ:

— Что-жъ, теперь остается узнать, хватитъ ли у нея силы вынести, или же сила измѣнитъ ей. Она держала свою голову, когда взяла возжи и отъѣхала отсюда съ бѣдняжкой Луизой, которая дрожала отъ нѣжнаго сочувствія къ ея горю и отъ страха за ея лошадей, — она держала свою голову, говорю я, съ царственной гордостью, другаго выраженія не подыскать. Ахъ, несчастная дѣвушка!

— Пріѣздъ твоей сестры будетъ большимъ облегченіемъ для нея, — замѣтилъ Уздъ. — Она очень хорошо сдѣлала, что пріѣхала.

— Ахъ, да развѣ могла она поступить иначе, — отвѣчалъ Маттъ, тряхнувъ головою. — У Луизы такое же золотое сердце, какъ у моего отца. Я мало посвященъ въ ея дружбу съ миссъ Нортвикъ, — сестра гораздо моложе меня и онѣ познакомились и сдружились, когда я жилъ за границей, — но мнѣ почему-то казалось, что она не пользовалась расположеніемъ своихъ сверстницъ, а Луиза была ея ярой поборницей. Когда Луиза прочитала извѣстіе объ этомъ, она рѣшила немедленно пріѣхать сюда.

— Само собою разумѣется.

— Но наше пребываніе здѣсь до извѣстной степени ставитъ отца въ неловкое положеніе. Онъ сдѣлалъ жертву, позволивъ намъ пріѣхать сюда.

— Не понимаю, что ты хочешь сказать.

— Вѣдь, это онъ убѣдилъ директоровъ дать Нортвику отсрочку; а теперь инымъ покажется, что онъ помогалъ сокрытію безчестныхъ дѣяній, придавалъ имъ благовидную окраску, а тѣмъ временемъ мошеннику удалось ускользвуть отъ правосудія. Быть можетъ, даже заподозрятъ, что ему было выгодно дать Нортвику скрыться.

— О, я не думаю, чтобы тѣнь подозрѣнія могла коснуться такого человѣка, какъ мистеръ Гилари, — сказалъ Уэдъ съ нѣкоторой досадой на такое предположеніе даже со стороны сына этого человѣка.

— Въ цивилизованномъ мірѣ, который, подобно нашему государству, основанъ на коммерческихъ интересахъ, всяческія подозрѣнія могутъ коснуться кого угодно въ такомъ дѣлѣ, какъ это, — возразилъ Маттъ.

Уэдъ снялъ свою шляпу и вытеръ платкомъ свой лобъ.

— Не могу себѣ даже представить, чтобы могло случиться то, что ты говоришь. Для меня это китайская грамота. Мнѣ кажется это какой-то жалкой комедіей, какимъ-то нелѣпымъ самообманомъ. Не могу простить себѣ, какъ мало меня трогаетъ это. Мы видимъ передъ собою нѣчто ужасное, что должно бы заставить насъ обнажить свои головы и пасть на колѣни и «возопіять ко Богу» о грѣхахъ нашихъ!

— Ахъ, въ этомъ я вполнѣ съ тобою согласенъ! — воскликнулъ Маттъ и дальше просунулъ руку свою подъ руку своего друга.

Обоимъ имъ еще не было тридцати лѣтъ и оба они горѣли тою жаждою знанія, которая охватываетъ насъ въ молодости. Во многихъ отношеніяхъ они уже были вполнѣ зрѣлыми мужчинами, которые составили себѣ извѣстные взгляды и убѣжденія или, вѣрнѣе, теоретическія воззрѣнія. А нынѣ они горѣли желаніемъ провѣрить свои размышленія путемъ эмоцій, которыя они испытывали. По многимъ вопросамъ у нихъ были одни и тѣ же взгляды, хотя исходныя точки ихъ мышленія были противоположны; и у обоихъ былъ, въ концѣ концовъ, одинъ и тотъ же идеалъ жизни. Ихъ дружба началась со школьной скамейки; въ Гарвардскомъ университетѣ они участвовали въ однихъ и тѣхъ же кружкахъ и шли по одному и тому же разряду. Отецъ Уэда былъ не изъ Бостона, но мать его была изъ роду Беллингамъ, колоніальнаго губернатора Моссачусэтса, и онъ выросъ въ традиціяхъ общественной жизни Гилари. И тотъ, и другой порвали съ этими традиціями; Уэдъ, однако, сдѣлавшись служителемъ церкви, относился къ нимъ нѣсколько снисходительнѣе, чѣмъ Гилари, навсегда отвернувшійся отъ промышленной дѣятельности.

Теперь они не безъ нѣкотораго рода гордости стояли такъ близко къ этому бѣдствію, свидѣтелями котораго имъ пришлось быть; къ ихъ сочувствію примѣшивалось любопытство, что будетъ съ одною изъ жертвъ несчастій, потому что жертва эта была молодая, прелестная дѣвушка. Въ своемъ состраданіи они не то, чтобы забывали о старшей дочери Нортвика, а какъ бы закрывали глаза на положеніе этой некрасивой, больной старой дѣвушки, мысль ихъ слѣдила съ какимъ-то жгучимъ страхомъ за судьбою младшей. Маттъ попробовалъ высказать эти мысли словами.

— Увѣряю тебя, еслибы я не старался по временамъ отдѣлаться отъ этихъ думъ, я бы не выдержалъ такого напряженія. Когда я увидалъ эту бѣдную молодую дѣвушку, мнѣ стало стыдно за себя, что у меня могли быть такія мысли. Мнѣ казалось, какъ будто я воспользовался какимъ-то подлымъ преимуществомъ передъ нею, зная эти вещи объ ея отцѣ, и я былъ такъ радъ, когда она уѣхала съ Луизой, позволивъ мнѣ одному возиться съ этими позорными справками. Только подумай! Вѣдь, это значитъ горе, это значитъ позорь, это значитъ нищета! Имъ прійдется оставить свой домъ, свое пепелище. Она должна будетъ отдать все товариществу. Она теряетъ не только друзей и свое положеніе въ свѣтѣ, — она теряетъ деньги, ей нечего будетъ ѣсть, не во что одѣваться, негдѣ преклонить свою голову!

Уэдъ отказывался признать крайне печальную картину, нарисованную его другомъ.

— Ну, разумѣется, близкіе люди не допустятъ ее до такой крайности.

— Конечно, нѣтъ. Но, вѣдь, въ сущности, всѣхъ безчисленныхъ подробностей такого ужаснаго несчастія ни предусмотрѣть, ни измѣрить невозможно. Поражая, оно, словно крѣпкимъ кольцомъ, захватываетъ всѣхъ и вся.

— Что же ты думаешь дѣлать, если подучишь дурныя извѣстія? — спросилъ Уэдъ.

— Ахъ, право, и самъ не знаю! Я долженъ буду сказать ей, такъ или иначе, если только ты не предполагаешь, что тебѣ…

Уэдъ сдѣлалъ испуганное движеніе, которое Маттъ вѣрно понялъ. Онъ разсмѣялся нервнымъ смѣхомъ.

— Нѣтъ! нѣтъ, сдѣлать это долженъ я. Я отлично понимаю это. Или же заставлю Луизу сдѣлать это. А! мнѣ кажется, тутъ что то есть для насъ.

Они вернулись снова къ станціи, и Маттъ увидалъ, какъ изъ окна конторы высунулись голова и рука, размахивавшая листочкомъ желтой бумаги. Повидимому, это движеніе относилось къ нимъ. И тотъ, и другой побѣжали было разомъ, а затѣмъ пріостановились и пошли быстрымъ шагомъ.

— Мы должны предоставить это дѣло твоей сестрѣ, — сказалъ Уэдъ, — а если она не захочетъ, помни, что я всегда готовъ поговорить съ миссъ Нортвикъ. Или же, если по твоему такъ лучше, я поговорю съ нею, не безпокоя твоей сестры.

— Охъ, Уэдъ, ты совершенно правъ. Тебѣ не слѣдуетъ безпокоиться объ этомъ. Мы увидимъ, какъ будетъ лучше. Хотѣлось бы мнѣ узнать поскорѣе, что тамъ въ телеграммѣ.

Старый начальникъ станціи вышелъ имъ навстрѣчу, спѣша передать депешу, уже надлежащимъ образомъ уложенную въ конвертъ. Передавъ ее Матту, онъ быстро ушелъ назадъ.

Маттъ разорвалъ конвертъ и прочиталъ: «Невозможно удостовѣрить личности пассажировъ вагона — салона». Телеграмма была подписана: «телеграфистка» и отправлена изъ Уэлуотэра. Въ первую минуту она ихъ ошеломила.

— Что-жъ, — молвилъ Уэдъ, глубоко вздохнувъ, — могло быть хуже.

Маттъ перечиталъ телеграмму нѣсколько разъ, затѣмъ улыбнулся,

— Охъ, нѣтъ. Дурного здѣсь я совсѣмъ не вижу. Мы собственно ничего не узнали. Но пока это скорѣе утѣшительно. Даже бездѣлица имѣетъ въ данномъ случаѣ значеніе. Ну, я думаю, мнѣ слѣдуетъ отнести эту телеграмму миссъ Нортвикъ. Подожди меня одну минуту; я долженъ имъ сказать, куда отправить слѣдующія телеграммы, если онѣ прійдутъ.

— Я пройду съ тобою до церкви Св. Михаила, — сказалъ Уэдъ, когда они выходили со станціи.

Они пошли вмѣстѣ посрединѣ улицы, гдѣ имъ было просторнѣе, идти подъ руку, чѣмъ по узкой боковой тропинкѣ, занесенной снѣгомъ.

Изъ большой лавки, мимо которой они проходили, на средину улицы выбѣжалъ маленькій, худощавый человѣчекъ, смотрѣвшій козыремъ. Онъ остановилъ молодыхъ людей.

— Извините меня, мистеръ Уэдъ! Извините меня, сэръ! — произнесъ онъ, быстро перебѣгая отъ Уэда къ Матту. — Смѣю ли спросить, не получали ли вы какихъ-нибудь дальнѣйшихъ свѣдѣній?

— Нѣтъ, — любезно отвѣчалъ Маттъ. — намъ отвѣтили только, что невозможно установить личности пассажировъ вагона — салона.

— А! большое вамъ спасибо, пребольшое вамъ спасибо, сэръ! Я такъ и зналъ, что это не могъ быть мистеръ Нортвикъ. Мм… до свиданія, сэръ.

Онъ раскланялся съ молодыми людьми и опять ушелъ въ свою лавку, а Маттъ обратился въ Уэду съ разспросами.

— Скажи, пожалуйста, что это за фигура?

— Мистеръ Гершъ… у него здѣсь большая лавка. Весьма непріятный типъ.

Маттъ улыбнулся.

— Онъ словно повѣрить не можетъ, чтобы такая жалкая участь могла постигнута столь именитую особу, какъ Нортвикъ.

— Что-то въ этомъ родѣ, — поддакнулъ Гэдъ. — Онъ обожаетъ въ Нортвикѣ золотого тельца.

Маттъ поднялъ голову и оглянулся кругомъ.

— Мнѣ кажется, все это мѣстечке переполошилось отъ любопытства

Какъ разъ у того переулка, гдѣ Уэдъ разстался съ нимъ, чтобы пройти въ свою церковь, Маттъ увидалъ Сю Нортвикъ, ѣхавшую ему навстрѣчу въ своихъ саняхъ. Она правила лошадьми и была одни; безстрастный грумъ занималъ заднее сидѣнье.

— Узнали вы что-нибудь? — рѣзко спросила она.

Маттъ повторилъ содержаніе депеши отъ уэлуотерской телеграфистки.

— Я знала, что это ошибка, — сказала она съ какимъ-то смѣлымъ презрѣніемъ. — Это до нельзя глупо и смѣшно! Съ какой стати поѣхалъ бы онъ туда? Мнѣ кажется, слѣдовало бы подвергать какому-нибудь наказанію газеты за распространеніе ложныхъ извѣстій. Я говорила съ человѣкомъ, который отвозилъ моего отца на поѣздъ вчера утрохъмъ; онъ говорилъ, что папа хотѣлъ недавно купитъ лошадей въ Спрингфильдѣ. Онъ какъ-то купилъ нѣсколько лошадей на фермѣ близь этого города. Я ѣду послать телеграмму этому фермеру; я нашла его имя въ папиныхъ счетахъ. Разумѣется, папа тамъ. Я уже приготовила депешу.

— Позвольте мнѣ, миссъ Норвикъ, отнести ее на станцію, — предложилъ Маттъ.

— Нѣтъ. Садитесь возлѣ меня и поѣдемъ вмѣстѣ, а потомъ я отвезу васъ домой. Или вотъ что! Послушайте, Денисъ! — обратилась она къ груму, отдавая ему телеграмму. — Снесите вотъ это на телеграфъ и скажите тамъ, чтобы немедленно отправили отвѣтъ черезъ Симпсона.

Ирландецъ отвѣтилъ «слушаю, сударыня» и соскочилъ съ своего сидѣнья, зажавъ бумагу въ рукѣ.

— Садитесь, мистеръ Гилари, — предложила она Матту; когда онъ сѣлъ въ сани, она ловко осадила ихъ и повернула лошадей домой.

— Если на мою депешу не будетъ отвѣта или отвѣтъ будетъ неблагопріятный, я сама уѣду съ первымъ поѣздомъ на станцію Уэлуотэръ. Я не въ состояніи долѣе ждать. Если случилось самое худшее, я хочу знать это худшее.

Маттъ не зналъ, что сказать этой мужественной дѣвушкѣ. Чтобы выиграть время, онъ спросилъ:

— Вы хотите поѣхать туда одна?

— Разумѣется! Въ такія минуты я предпочитаю быть одной.

Дома Маттъ узналъ, что Луиза ушла на минуту въ свою комнату.

Онъ прошелъ туда, чтобы переговорить съ нею.

Она лежала кушеткѣ, когда онъ къ ней постучался. Она сказала «войдите!» а затѣмъ объяснила ему:

— Я только, что ушла сюда, чтобы дать маленькій отдыхъ моимъ волненіямъ. Вѣдь, я ложилась поздно почти всю эту недѣлю. Что же ты узналъ?

— Ничего, въ сущности, Луиза. Сколько времени думаешь ты здѣсь остаться?

— Не знаю. Я объ этомъ не думала. Пока я буду здѣсь нужна… А зачѣмъ ты спрашиваешь? Ты долженъ ѣхать домой?

— Нѣтъ… не совсѣмъ такъ.

— Не совсѣмъ такъ? Говори скорѣе, въ чемъ дѣло?

— Сколько бы не телеграфировали мы, намъ ничего не узнать этимъ способомъ. Кто-нибудь долженъ отправиться туда, гдѣ случилось это несчастіе. Она понимаетъ это и намѣрена поѣхать туда. Она рѣшительно не можетъ себѣ представить, что значитъ эта поѣздка туда. Положимъ, она пріѣхала туда, одна и все такое… а что же она будетъ дѣлать послѣ? Какъ можетъ она пойти осматривать то мѣсто, гдѣ произошло несчастіе, чтобы убѣдиться дѣйствительно ли отецъ ея…

— Маттъ, — вскричала его сестра, — перестань, иначе ты сведешь меня съ ума. Она не должна ѣхать туда, — вотъ и все! И не думай объ этомъ.

Луиза привстала съ кушетки съ выраженіемъ принятаго рѣшенія по этому вопросу.

— Пусть она пошлетъ кого-нибудь… кого-нибудь изъ своихъ слугъ. Она не должна ѣхать туда! Это просто чудовищно!

— Она не поѣдетъ, — задумчиво сказалъ Маттъ. — Поѣду я.

— Ты!

— Почему нѣтъ? Я буду тамъ въ четыре или въ пять часовъ утра, разузнаю все, какъ было, и такимъ образомъ избавлю ее отъ этого страшнаго недоумѣнія, въ которомъ она находится.

— Въ которомъ онѣ обѣ находятся, — поправила его Луиза. — Вѣдь и той несчастной, больной старой дѣвушкѣ не легче.

— Ну, разумѣется, — сказалъ Маттъ. Онъ чувствовалъ себя въ высшей степени пристыженнымъ, что позабылъ о той, другой, и поспѣшилъ прибавить, — думаю, для нея даже тяжелѣе. Вѣдь она дольше прожила на свѣтѣ и въ состояніи лучше понять всю громадность этого несчастія.

— Все же Сю была его любимицей, — возразила Луиза. — Разумѣется, ты долженъ ѣхать, Маттъ. Ты не можешь поступить иначе. Это великолѣпно съ твоей стороны, Маттъ. Ты уже сказалъ ей, что хотѣлъ бы поѣхать?

— Нѣтъ еще. Мнѣ хотѣлось прежде переговорить съ тобою объ этомъ.

— О, я вполнѣ согласна съ тобою. Тутъ только одно это и остается. А я останусь здѣсь до твоего возвращенія…

— Ну, это не годится, по моему.

Онъ подошелъ къ ней ближе и понизилъ голосъ.

— Ужъ лучше тебѣ узнать всю эту непріятную исторію, Луиза. Имъ предстоитъ ужасное огорченіе; умеръ онъ или живъ, все равно. У него какіе-то недочеты съ пайщиками товарищества и если только онъ былъ въ томъ поѣздѣ, онъ бѣжалъ въ Канаду, чтобы избавиться отъ тюремнаго заключенія.

Онъ замѣтилъ, что сестра его только отчасти поняла значеніе его словъ.

— Итакъ, если онъ погибъ, всему этому дѣлу конецъ! Понимаю! Ты, вѣроятно, надѣешься, что онъ погибъ.

Маттъ безнадежно вздохнулъ.

— Если онъ погибъ, положеніе отъ этого только ухудшится. Растрата во всякомъ случаѣ должна обнаружиться.

— А когда она обнаружится?

— Уже многіе пронюхали, въ чемъ дѣло. Да и трудно удержать такія вещи въ тайнѣ. Въ утреннихъ газетахъ, навѣрное по этому поводу идутъ пересуды… Вопросъ въ томъ, останешься ли ты здѣсь, пока до нихъ дойдутъ эти слухи? Благоразумно ли, полезно ли это?

— Конечно, мнѣ тутъ нечего дѣлать! Я бы охотно укокошила всѣхъ и каждаго, кто бы попался мнѣ подъ руку въ такую минуту! Да и Сю Нортвикъ не таковская, чтобы остаться равнодушной, она убьетъ меня. Я должна сейчасъ же убраться отсюда!

Она соскользнула съ кушетки, подбѣжала къ зеркалу поправить распустившіеся волосы.

— Я подумывалъ, — сказалъ Маттъ, — разсказать тебѣ все до твоего пріѣзда сюда, но мама была увѣрена, что ты поѣдешь во всякомъ случаѣ, а мои слова только стѣснятъ тебя.

— О, она была вполнѣ права! — отвѣчала Луиза. — Теперь важно, какъ выбраться отсюда.

— Надѣюсь, ты не покажешь ей виду…

— Ладно! Я думаю, ты въ этомъ можешь на меня положиться, Маттъ, — отвѣчала Луиза.

Если ея настоящее самообладаніе могло служить залогомъ ея будущаго поведенія, то Маттъ могъ положиться на нее. Но онъ боялся, что Луиза не уразумѣла всей важности совершившагося факта; и въ этомъ онъ былъ правъ. Ни теперь, ни впослѣдствіи она не могла вполнѣ освоиться съ мыслью о преступности Нортвика. Она поняла только, что семейство его постигло большое огорченіе и надобно было скрыть это огорченіе отъ ея подруги.

Маттъ сошелъ внизъ и засталъ Сю въ библіотекѣ.

— Я убѣждена, что намъ отвѣтятъ, что папа съ Спрингфильдѣ, — сказала она. — Одна изъ его здѣшнихъ лошадей стала хромать на ногу, вотъ онъ и остановился тамъ, чтобы пріискать другую вмѣсто нея на той же фермѣ.

Логичность этого соображенія не убѣдила Матта. Но молодая дѣвушка выказала такъ много энергіи, она старалась дышать такъ спокойно и ровно и такъ явно скрывала свою мучительную тревогу, рѣшившись увѣрить себя самое въ томъ, что говорила.

Маттъ притворился, что вѣритъ тому же.

— Да, весьма вѣроятно, оно такъ и есть.

— Во всякомъ случаѣ, — замѣтила она, — если я не получу извѣстій о немъ оттуда или изъ Уэлуотэра, я тотчасъ же поѣду туда сама. Я уже рѣшила сдѣлать это.

— Мнѣ не хотѣлось бы, чтобы ты поѣхала туда одна, Сю, — сказала Аделина дрожащимъ голосомъ. Глаза ея были красны, губы ея распухли; видно было, что она плакала. И теперь слезы показались на ея глазахъ, когда ока заговорила, — не можешь ты поѣхать туда одна ни въ какомъ случаѣ. Развѣ ты не помнишь, поѣздка въ Уэлуотэръ отняла у насъ цѣлый день, когда мы въ послѣдній разъ отправились въ Квэбекъ?

Сю сурово взглянула на сестру, словно желая заставить ее подавить, по крайней мѣрѣ, наружное проявленіе ея опасеній, а Маттъ спросилъ, какъ бы невзначай:

— Развѣ это по дорогѣ въ Квэбекъ?

Сю взяла «путеводитель» со стола, куда она его положила.

— Какъ сказать? И да, и нѣтъ.

Она раскрыла книгу и развернула передъ нимъ желѣзнодорожную карту.

— Поѣздъ раздѣляется на Уэлуотэръ. Одна часть его отправляется въ Монрэаль, другая — въ Квэбекъ. На Квэбекской вѣтви пропасть всякихъ остановокъ и задержекъ, такъ что въ Квэбекъ вовсе не попасть до слѣдующаго утра; а въ Монрэаль вы пріѣзжаете черезъ пять-шесть часовъ. Но все это нелѣпѣйшій вздоръ. Понять не могу, какое вамъ дѣло до всего этого! Очевидно, папа остановился для чего-то въ Спрингфильдѣ. Только онъ всегда насъ увѣдомляетъ по телеграфу объ измѣненіи своихъ намѣреній…

Она задрожала, не будучи въ силахъ продолжать, и книга выпала у нея изъ рукъ. Маттъ поднялъ ее и принялся разсматривать росписаніе поѣздовъ, во-первыхъ, желая скрыть безпокойство, которое онъ почувствовалъ при видѣ ея унынія, а во-вторыхъ, придумывая, чѣмъ бы помочь ей.

— Изъ Бостона идетъ поѣздъ, который встрѣчается съ Спрингфильдскимъ поѣздомъ въ Уэлуотэрѣ.

— Въ самомъ дѣлѣ?

Она наклонилась, чтобы заглянуть въ книгу, которая была у него въ рукахъ, а онъ почувствовалъ то бурное волненіе, которое овладѣваетъ мужчиной, помимо его воли, вблизи молодой прелестной женщины, хотя онъ подчасъ и стыдится этого волненія.

— Въ такомъ случаѣ не лучше ли мнѣ поѣхать черезъ Бостонъ. Когда отходитъ этотъ поѣздъ? О, въ половинѣ восьмого. Я могу уѣхать съ этимъ поѣздомъ, если не будетъ никакихъ извѣстій изъ Спрингфильда. Но я увѣрена, что они будутъ.

Портьера зашевелилась, и Луиза показалась въ дверяхъ библіотеки. Сюзэта пошла ей навстрѣчу.

— Развѣ ты уѣзжаешь? — спросила она, явно не раздѣляя удивленія Матта при видѣ сестры въ шляпѣ и перчаткахъ, съ жакеткой, переброшенной черезъ руку.

— Да, я уѣзжаю, Сю. Я пріѣхала повидать тебя, — я должна была сдѣлать это… но мы знаемъ обѣ, что я здѣсь не нужна, поэтому намъ нечего притворяться.

Луиза говорила очень спокойно, почти холодно. Братъ ея почти не зналъ, какъ ему понять ее; она была блѣдна и говоря смотрѣла внизъ. Но застегнувъ свои перчатки, она подошла и положила обѣ свои руки въ руки Сюзеты.

— Мнѣ нечего говорить тебѣ, что я уѣзжаю, чтобы не мѣшать тебѣ. Теперь не время для красивыхъ дружескихъ изліяній; ты видѣла меня и знаешь, что я раздѣляю твое безпокойство относительно всего и, мнѣ кажется, лучше намъ не распростравяться объ этомъ. Но помни, Сю, когда бы я тебѣ ни понадобилась, если ты, дѣйствительно, пожелаешь меня видѣть, пришли за мною; если я не прійду, пока ты меня не позовешь, то знай, что я только жду твоего слова. Будешь ли ты это помнить… что бы ни случилось?

Маттъ въ молчаніи испустилъ глубокій вздохъ облегченія.

— Да, Луиза, я буду помнить, — отвѣчала Сгозэта.

Онѣ поцѣловались, словно хотѣли формально скрѣпить свой договоръ, имѣвшій для одной изъ нихъ несравненно больше значенія, чѣмъ для другой.

— Пойдемъ, Маттъ! — позвала Луиза брата.

Она поторопилась прибавить, во избѣжаніе возраженій противъ ея намѣренія, что они успѣютъ во время дойти пѣшкомъ на станцію и что ей хочется пройтись. А Маттъ сказалъ:

— Я посажу тебя въ поѣздъ, а затѣмъ вернусь сюда и подожду здѣсь извѣстій изъ Спрингфильда, миссъ Сюзэта.

— Вотъ это хорошая мысль, — сказала Луиза.

— Но развѣ вамъ не страшно будетъ отправиться въ Бостонъ одной? — произнесла Аделина дрожащимъ голосомъ. — Вы пріѣдете туда, какъ совсѣмъ стемнѣетъ!

— Путешествіе это не грозитъ большой опасностью, — шутливо сказала Луиза, — а когда я пріѣду, то отдамъ себя на попеченіе вѣрнаго бостонскаго извозчика и скажу ему, что особа моя представляетъ весьма высокую цѣнность и ему слѣдуетъ хорошенько поберечь меня. Такимъ образомъ я буду доставлена къ дверямъ нашего дома вполнѣ здравою и невредимою.

Всѣ слегка засмѣялись; даже Аделина невольно присоединилась къ этому смѣху.

Какъ только они вышли изъ дому, Маттъ обратился къ сестрѣ.

— Хотѣлось бы мнѣ знать, вспомнитъ ли она послѣ того, какъ наступитъ самое ужасное, твои слова и будетъ ли въ ней достаточно довѣрія къ твоей дружбѣ, чтобы позвать насъ?

— Не знаю. Вѣроятно, сперва въ ней заговоритъ ея гордость. Но я сама прійду къ ней, позоветъ она меня или нѣтъ. Если бы у нихъ были родные или связи, какъ у всякаго другого, тогда иное дѣло. Но въ данномъ случаѣ…

— Конечно, ты права, — замѣтилъ Маттъ.

— Мнѣ бы хотѣлось осязательно чувствовать, что Сю такъ же нѣжно его любитъ, какъ мы любимъ своего папу. Но я немогу. Меня всегда подиралъ морозъ по кожѣ при немъ. А ты не испытывалъ этого ощущенія?

— Онъ былъ человѣкъ сдержанный. Но насколько мнѣ приходилось имѣть съ нимъ дѣло на заводѣ, въ бытность мою тамъ, я находилъ, что онъ довольно честенъ. Онъ былъ провинціалъ.

— Мнѣ кажется, Сю заражена провинціальной гордостью, — сказала Луиза.

— Сдержанность его, — продолжалъ Маттъ, — была, вѣроятно, только своеобразною недовѣрчивостью. Богу извѣстно, я не хочу судить его. Я думаю, что это запоздалое рѣшеніе его было усиліемъ поддержать свое достоинство. Разумѣется, теперь мы судимъ о немъ съ точки зрѣнія его плутовства, бѣдняга, и поступки его большей частью представляются намъ некрасивыми.

На станціи имъ пришлось подождать немного и они стали прохаживаться взадъ и впередъ по платформѣ, разговаривая между собою. Маттъ объяснялъ Луизѣ, что отецъ его будетъ радъ его поѣздкѣ въ Уэлуотэръ, такъ какъ рѣшится вопросъ, былъ ли Нортвикъ на поѣздѣ, потерпѣвшемъ крушеніе, или нѣтъ. Для отца его будетъ большимъ облегченіемъ узнать это. Маттъ старался подчеркнуть, что онъ ѣдетъ туда изъ двухъ различныхъ мотивовъ.

— Охъ, ты совершенно напрасно трудишься доказывать мнѣ все это, Маттъ, — возразила Луиза. — Я не осуждаю тебя за то, что ты хочешь отправиться туда даже безъ добрыхъ побужденій.

— Нѣтъ, мнѣ кажется, въ такомъ поступкѣ нѣтъ ничего преступнаго, — отвѣчалъ Маттъ.

На станціи собралось очень много проѣздной публики — молодыхъ людей свободныхъ отъ занятій въ магазинахъ и лавкахъ въ этотъ день. Въ такихъ маленькихъ городкахъ, какъ Гатборо, желѣзнодорожная станція служитъ пріятнымъ мѣстомъ развлеченія; публика наслаждается здѣсь постоянно возбуждающимъ ея нервы созерцаніемъ приходящихъ и уходящихъ поѣздовъ. Молодежь обоего пола посматривала на брата и сестру Гилари, пока они прохаживались, съ чувствомъ зависти къ тому особенному изяществу, которое было въ нихъ обоихъ. Оба — и братъ, и сестра, — были высоки и стройны и отличались отъ своихъ сверстниковъ и сверстницъ тою красивою непринужденностью манеры и движеній, которыя, быть можетъ, есть слѣдствіе настолько же привычки всю жизнь хорошо одѣваться, какъ и всего остальнаго. Маттъ испытывалъ недовольство на все, что можетъ выдѣлять его среди другихъ людей, но помимо воли и желанія имѣлъ видъ вполнѣ культурнаго человѣка; что же касается Луизы, она и не думала бороться съ утонченностью своей особы. Она была всѣми признанная свѣтская молодая дѣвушка и соотвѣтственно этому на ней теперь былъ костюмъ изъ темнаго сукна. Корсажъ, въ формѣ жакета, былъ отдѣланъ спереди и вокругъ бедръ чернымъ мѣхомъ; гладкая юбка была обшита у подола такимъ же мѣхомъ. Она возбуждала въ душѣ всѣхъ этихъ бѣдныхъ молодыхъ дѣвушекъ, которыя ихъ видѣли, цѣлую бурю зависти. Они, повидимому, вызвали такое же живое вниманіе и со стороны молодого человѣка съ тонкими изящными чертами лица. Луиза замѣтила его взглядъ, устремленный на нее. Сперва она приняла его за одного изъ тѣхъ образованныхъ или полуобразованныхъ ремесленниковъ, которыми все болѣе и болѣе осложняется рабочій вопросъ. Одѣтъ онъ былъ не лучше другихъ, толпившихся здѣсь молодыхъ людей, и не было основанія, почему бы ему не состоять рабочимъ въ шляпной либо башмачной лавкѣ, и, однако, взглянувъ во второй разъ на него, она рѣшила про себя, что онъ не былъ имъ. Онъ стоялъ, уставясь на нее пристальнымъ взоромъ, нахмуривъ брови и чуть-чуть насмѣшливо улыбался своими гладко выбритыми красивыми губами. Но она знала, что онъ любуется ею, какъ бы онъ ее ни ненавидѣлъ; она сказала о немъ Матту, когда они повернули въ другую сторону, обѣщая показать брату заинтересовавшаго ее незнакомца. До когда они снова приблизились къ тому мѣсту, гдѣ онъ стоялъ, его уже тамъ не было. Пришелъ поѣздъ, Луиза сѣла въ вагонъ, а Матгь отправился на станцію и зашелъ спросить у телеграфистки, нѣтъ ли депеши на имя миссъ Нортвикъ.

— Только что получена, — отвѣчала она. — Я ждала разсыльнаго, чтобы отправить ее.

— О, если позволите, я передамъ ее. Я сейчасъ возвращаюсь въ домъ мистера Нортвика, — объявилъ Маттъ.

— Сдѣлайте одолженіе.

Маттъ взялъ телеграмму и торопливо ушелъ съ вокзала, чтобы найти извозчика и поскорѣе передать депешу миссъ Нортвикъ. У вокзала не было экипажей; онъ пошелъ по улицѣ почти бѣгомъ, къ вящему увеселенію мальчишекъ, катавшихся на салазкахъ. Одинъ изъ нихъ, бросившійся въ сторону отъ саней, запряженныхъ рысаками, которыя мчались позади него, осыпалъ его насмѣшками за неловкость, съ которою Маттъ барахтался въ глубокомъ снѣгу, сойдя съ дороги. Сани внезапно остановились и правившая ими Сю Нортвикъ закричала:

— Мистеръ Гилари! Я не могла ждать дома; я только что со станціи. Телеграмма у васъ?

— Да, у меня.

— Ахъ, давайте ее сюда!

Онъ удержалъ ее одну минуту въ своей рукѣ.

— Я не знаю, что въ ней, миссъ Нортвикъ. Но если въ ней не то, чего вы ждете, позвольте мнѣ… могу ли я…

Словно не сознавая, что дѣлаетъ, она вырвала депешу у него изъ руки и порывисто распечатала ее.

— Ну, — сказала она, — я такъ и знала. Онъ не заѣзжалъ туда. А теперь я поѣду въ Уэлуотэръ.

Она нервно скомкала въ рукѣ телеграмму и сдѣлала движеніе возжами.

Маттъ удержалъ ее за кисть руки.

— Вы не можете ѣхать туда. Вы… вы должны позволить мнѣ поѣхать туда.

— Вамъ?

— Мнѣ. Я буду въ Бостонѣ какъ разъ къ этому поѣзду, что уходитъ въ половинѣ восьмого и могу сдѣлать въ Уэлуоторѣ все то, чего вы не могли бы сдѣлать. Послушайте, будьте умница! Вы должны понять, что я предлагаю вамъ то, что лучше. Торжественно обѣщаю вамъ сдѣлать все возможное, не забыть, не опустить ничего, что могло бы успокоить васъ. Я сдѣлаю, что вы пожелаете. Отправляйтесь домой. Вы нужны сестрѣ своей, вы нужны самой себѣ. Если вамъ предстоитъ испытаніе болѣе тяжкое, чѣмъ эта неизвѣстность, которую вы перенесли съ такимъ мужествомъ, вамъ понадобятся всѣ ваши силы. Прошу васъ, довѣрьтесь мнѣ въ этомъ дѣлѣ. Я понимаю, вамъ кажется малодушіемъ позволить другому заступить ваше мѣсто по такому важному дѣлу, но, въ дѣйствительности, это не такъ. Вы должны знать, что я не сталъ бы предлагать вамъ этого, если бы не былъ увѣренъ, что могу сдѣлать все, что бы сдѣлали вы и даже больше. Прошу васъ, позвольте мнѣ поѣхать вмѣсто васъ!

Онъ горячо высказалъ ей всѣ свои соображенія, а она сидѣла безмолвная, словно не находя въ себѣ силы для отвѣта. Когда онъ замолчалъ, прошла еще минута прежде чѣмъ она отвѣтила ему просто, почти сухо: «хорошо», не выразивъ никакихъ другихъ знаковъ своего согласія.

Но она повернула ту руку, которую онъ держалъ въ своей, и крѣпко сжала его руку. Слезы, первыя, что она проливала сегодня, покатились изъ ея глазъ.

Она приподняла возжи и поѣхала назадъ, а онъ стоялъ на дорогѣ смотря ей вслѣдъ, пока сани ея скрылись за холмистою дорогою, по направленію къ югу.

XIII.

Блѣдный свѣтъ, въ которомъ исчезли сани Сю, сгустился въ раннія зимнія сумерки, прежде чѣмъ пришелъ поѣздъ и умчалъ Матта въ Бостонъ. Въ то же время электрическіе фонари засвѣтились, словно рядъ лунъ, внезапно выступившихъ изъ тьмы, и озарили серебристыми лучами все пространство кругомъ вокзала, откуда молодой человѣкъ, подписывавшійся подъ своими газетными статьями «одинъ изъ молодыхъ людей» «Бретонскаго Вѣстника», пришелъ въ ресторанъ неподалеку отъ желѣзной дороги.

Внутренняя обстановка этого ресторана носила въ себѣ отпечатокъ домовитости безъ затѣй, и молодой человѣкъ вздохнулъ съ чувствомъ довольства въ этомъ уютномъ уголкѣ, гдѣ было тепло и свѣтло. Въ ресторанѣ находилась женщина съ очень словоохотливымъ видомъ, въ ней чувствовалась несомнѣнная общительность, и молодой человѣкъ тотчасъ же это замѣтилъ, когда она взглянула на него.

Она подошла къ тому столу, гдѣ былъ молодой человѣкъ. Онъ положилъ шляпу и пальто на одинъ стулъ и собирался взять другой для себя.

— Ну, — началъ онъ, — посмотримъ, что у васъ тутъ есть. Нечего, кажется, спрашивать насчетъ кофе? — Онъ потянулъ носомъ, глубоко вдохнувъ ароматъ этого напитка, выходившій изъ открытой двери въ другую комнату.

— Есть у васъ запеченые бобы?

— Есть.

— Ладно. По мнѣ, нѣтъ ничего вкуснѣе запеченыхъ бобовъ. А вы какъ думаете объ этомъ?

— Конечно, коли они хорошо приготовлены, — согласилась женщина, — то-есть, въ настоящемъ видѣ.

— А что можетъ быть лучше куска пирога съ мясною начинкою?

— Ужъ, вправду, не знаю лучшаго кушанія. Горячаго пирога прикажете?

— Всенепремѣнно.

— Я такъ и думала, — отвѣчала женщина. — У насъ есть горячій и холодный пирогъ, но я не очень-то охоча до холоднаго пирога.

— У насъ дома постоянно пекутъ пирогъ съ мясомъ, — сообщалъ молодой человѣкъ, — но если бы я вздумалъ поѣсть холоднаго пирога, женѣ моей пришлось бы сейчасъ же послать за докторомъ.

Женщина засмѣялась, словно обрадованная этой симпатіей, установившейся между нею и молодымъ человѣкомъ въ силу ихъ пристрастія къ горячему пирогу съ мясомъ.

— Да, безъ доктора ей бы никакъ нельзя. А больше вамъ ничего не потребуется?

Она принесла кофе съ нагрѣтой тарелкой и салфеткой изъ японской бумаги. Ставя все это передъ молодымъ человѣкомъ, она сказала:

— Пирогъ вашъ разогрѣвается. Вотъ вамъ нѣсколько булочекъ, только-что вышли изъ печи. А вотъ и масло, могу сказать, лучше никогда не бывало. Вкуснѣе и слаще масла не сыскать; оно прямехонько изъ имѣнія Нортвика, по одному доллару за фунтъ.

— Ладно! Мнѣ бы слѣдовало догадаться, что у васъ подается къ столу масло Нортвика, — сказалъ молодой человѣкъ съ дружеской ироніей.

— А вы знаете масло Нортвика? — спросила женщина, восхищенная, что открыла новую связь между ними.

— Да, жена моя употребляетъ это масло для кухни, — отвѣчалъ молодой человѣкъ, — а для стола у насъ масло новомодной фермы.

Женщина расхохоталась отъ удовольствія, такъ ей понравилась его шутка.

— Господи! Голову готова прозакладать, что вы также ворчите за это! — вскричала она, стремительно пускаясь въ откровенныя изліянія, которыя онъ выслушивалъ снисходительно.

— Ну да, мнѣ довольно трудно угодить, — признался молодой человѣкъ. — Но къ женѣ моей не легко придраться, такой хозяйки днемъ съ огнемъ другой не сыскать. Только теперь мнѣ, вѣроятно, прійдется распроститься съ масломъ Нортвика.

— Почему же?

— Да если онъ погибъ во время этого несчастія…

— Охъ, я увѣрена, ничего подобнаго не случилось, — отвѣчала женщина. — Должно, это какой-то другой Нортвикъ. Кучеръ ихъ — Элбриджъ Ньютонъ — сказывалъ моему мужу, что мистеръ Нортвикъ остановился въ Спрингфильдѣ поискать тамъ лошадей. Онъ то и дѣло покупаетъ новыхъ лошадей. У него теперь, кажись, на конюшняхъ стоитъ восемьдесятъ либо девяносто лошадей. Я ни одному слову не вѣрю изъ того, что тамъ о немъ напечатано.

— Вотъ оно что! — сказалъ молодой человѣкъ. — Ну, а зачѣмъ же тотъ малый въ москательной лавкѣ говорилъ, будто онъ улизнулъ въ Канаду?

— Какой такой малый?

— Маленькій, худенькій человѣчекъ, съ большими черными усиками и голубыми глазами, которые можно назвать «голубыми, искрометными» очами.

— Охъ!.. мистеръ Путнэй! Это онъ просто пошутилъ. Онъ вѣчно прохаживается насчетъ мистера Нортвика.

— Значитъ, онъ, вѣроятно, проѣхалъ въ Понкуассэтъ по поводу тамошнихъ безпорядковъ.

— Съ рабочими?

— Должно быть, что такъ.

Женщина крикнула черезъ открытую дверь:

— Уилльямъ!

Показался мужчина въ крахмальной рубашкѣ и жилетѣ безъ сюртука.

— Ты слыхалъ насчетъ рабочихъ безпорядковъ на фабрикахъ мистера Нортвика?

— Нѣтъ, все это одни глупости. — сказалъ мужчина.

Онъ съ любопытствомъ подошелъ къ столу, у котораго жена его разговаривала съ молодымъ сотрудникомъ «Бостонскаго Вѣстника».

— Ну, что-жъ, очень жаль, — замѣтилъ молодой человѣкъ. — Значитъ, такъ или иначе, я не особенно потерялъ, не заставъ здѣсь мистера Нортвика. Я пріѣхалъ сюда изъ Бостона, чтобы поразспросить его насчетъ рабочихъ безпорядковъ для нашей газеты.

— А я-то, дура, и не догадалась! — вскричала трактирщица. — Вы издатель?

— То-есть, я репортеръ… одно и то же… — отвѣчалъ молодой человѣкъ. — Можетъ, у васъ тутъ въ вашихъ заведеніяхъ то же не все благополучно?

— Нѣтъ, — отвѣчалъ трактирщикъ, — у насъ, кажется, всѣ довольны въ Гатборо.

Его сильно подмывало пооткровенничать съ молодымъ сотрудникомъ «Бостонскаго Вѣстника», внушавшимъ ему довѣріе своимъ видомъ, но врожденная осторожность истаго янки одержала верхъ и онъ не принялъ предложеннаго ему вызова развязать языкъ.

— Да, — сказалъ молодой человѣкъ, — я замѣтилъ одного изъ вашихъ согражданъ, тамъ, въ москотельной лавкѣ, который показался мнѣ предовольнымъ своею судьбою.

— О, да; мистеръ Путнэй! Я слыхалъ, вы говорили про него съ женою.

— А кстати, кто таковъ этотъ мистеръ Путнэй? — спросилъ сотрудникъ «Бостонскаго Вѣстника».

— Мистеръ Путнэй? — повторилъ трактирщикъ, бѣгло взглянувъ на жену, словно прося ее «научить» его или поправить, коли онъ, чего добраго, скажетъ какую-нибудь глупость. — Путнэй люди стариннаго рода въ Гатборо.

— Всѣ они представляютъ изъ себя консервы въ спирту, такъ, что ли?

— Д…нѣтъ, этого я не могу сказать.

Трактирщикъ засмѣялся, повидимому, неохотно смакуя остроту своего собесѣдника. А жена его даже не улыбнулась, и молодой человѣкъ понялъ, что взялъ фальшивую ноту.

— Жаль, — сказалъ онъ, — когда видишь такого человѣка въ подобномъ состояніи. Въ теченіе пяти минутъ онъ наговорилъ столько остроумныхъ вещей, несмотря на то, что былъ на седьмомъ взводѣ, сколько мнѣ не сказать въ цѣлый мѣсяцъ, не бравши въ ротъ ни капельки хмѣльнаго.

Благодаря этой готовности самоуничиженія, доброе согласіе было возстановлено.

— Ну, конечно, не мнѣ судить, правы вы, либо нѣтъ, — сказала трактирщица, — только онъ-то умный-преумный, это вамъ всѣ скажутъ. И не всегда же онъ бываетъ во хмѣлю, какъ вы его видѣли. Теперь у него какъ разъ такая линія вышла. Съ нимъ это бываетъ разъ черезъ каждые четыре-пять мѣсяцевъ, а во все остальное время онъ не хуже другихъ. У него это словно хворь какая, мужу я тоже говорила.

— Если бы онъ могъ устоять противъ этого, ни одному бы адвокату съ нимъ не помѣриться, т.-е. въ нашемъ городѣ, конечно, — сказалъ мужъ ея.

— Пріятно, мнѣ кажется, пользоваться такой популярностью, — замѣтилъ молодой человѣкъ. — А за что онъ такъ разноситъ мистера Нортвика?

— Ну, ужъ этого я не знаю, — отвѣчалъ трактирщикъ. — Онъ всегда былъ такой. Сдается мнѣ, это онъ больше насчетъ того, какого сорта человѣкъ мистеръ Нортвикъ, а не насчетъ всего прочаго.

— Ну, а какого же сорта миссеръ Нортвикъ, какъ вы полагаете? — просилъ молодой человѣкъ, начавъ уписывать пирогъ, который трактирщица подала ему въ ту минуту. — Его, кажется, здѣсь не особенно любятъ. Отчего это?

— Да ужъ, право, не могу сказать навѣрно. Одно, кажется, что въ живалъ здѣсь только лѣтомъ до этого года, съ тѣхъ поръ какъ померла его жена, а прежде совсѣмъ мало занимался нашими краями.

— Зачѣмъ живетъ онъ здѣсь зимою? Экономіи ради, что ли?

— Нѣтъ. У него денегъ куры не кіюютъ, — отвѣчалъ трактирщикъ.

Жена его посмотрѣла значительно и сказала смѣясь:

— Ужо про то вамъ бы слѣдовало спросить миссъ Сю Нортвикъ.

— Ого, понимаю, — отвѣчалъ репортеръ небрежнымъ тономъ, спѣша перейти къ болѣе интересному предмету. — Тутъ замѣшанъ молодой человѣкъ. Представитель, не имѣющій друзей, который того и гляди потеряетъ свое значеніе?

— Ну нельзя сказать, чтобы у него не было друзей, — отвѣчала трактирщица, — насколько мнѣ извѣстно до сихъ поръ, онъ самый любимый изъ всѣхъ представителей компаніи, особенно среди рабочихъ, со времени мистера Пэка.

— Кто былъ этотъ мистеръ Пэкъ?

— Его переѣхали вагоны на станціи два или три года тому назадъ. Вотъ эта гостинница устроена по его почину. Сначала она была вродѣ, такъ сказать, коопераціи; мы держимъ ее теперь для желѣзной дороги общественнаго союза.

— Кооперація лопнула, — сказалъ репортеръ, дѣлая замѣтку въ своей записной книжкѣ. — Вѣчно одна и та же исторія; а тогда вы сняли эту гостинницу и стали наживать денежки. Общеизвѣстный финалъ кооперативнаго предпріятія.

— Мнѣ кажется, намъ до богатства еще очень далеко, — сухо замѣтила трактирщица.

— Ну, авось разбогатѣете, коли будете употреблять масло Нортвика. А почему его тутъ не любятъ, а здѣсь любятъ? Должно быть, ему порядочныхъ денегъ стоитъ содержаніе такого громаднаго имѣнія. И рабочимъ здѣсь не мало дѣла.

— Мистеръ Путнэй говоритъ, что сосѣдство такого богача портитъ народъ; что своими деньгами онъ дѣлаетъ больше зла, чѣмъ добра…

Трактирщица высказала это сужденіе словно нѣчто такое, съ чѣмъ она никогда не была въ состояніи сама согласиться и какъ бы желая увидать, какое дѣйствіе оно окажетъ на человѣка съ широкимъ репортерскимъ кругозоромъ.

Онъ считаетъ, что дѣла Гатборо шли лучше, когда здѣсь была только одна шляпная или башмачная лавка.

— А адвокатскія конторы благоденствовали при этомъ, — сказалъ засмѣявшись, молодой человѣкъ. — Словомъ, то было счастливое времячко. А каковъ мистеръ Нортвикъ самъ по себѣ?

Трактирщица обратилась съ тѣмъ же вопросомъ къ своему мужу. Тотъ на минуту былъ въ раздумьи.

— Ну изъ него слова не выжмешь. Съ здѣшнимъ народомъ въ Гатборо онъ мало водился. Но на него никогда не слыхалъ я никакихъ жалобъ. Мнѣ кажется, онъ очень хорошій человѣкъ.

— Объ этомъ нельзя будетъ слишкомъ распространяться, если онъ удралъ въ Канаду. Э? Ну, какъ бы то ни было, мнѣ жалъ, что я не могъ повидаться съ мистеромъ Нортвикомъ. Теперь повсюду стачки рабочихъ на фабрикахъ и онъ могъ бы дать нѣкоторыя цѣнныя указанія на рабочій вопросъ вообще. Кажется, самъ онъ былъ бѣднякомъ въ юности.

— Не думаю, чтобы дочки его помнили про то время, — насмѣшливо замѣтила трактирщица.

— Вотъ оно какъ! Что-жъ, мы способны позабыть про дни невзгоды, когда намъ повезло въ свѣтѣ, особенно женщины. Понкуассэтъ не на линіи прямаго сообщенія, неправда ли?

Онъ задалъ этотъ вопросъ хозяину, словно оно такъ и слѣдовало.

— Нѣтъ, въ Спрингфильдѣ поѣздъ мѣняется; надо пересѣсть на Союзную и Главную дорогу. А въ Понкуассэтъ проведена вѣтвь.

— Ну, кажется, мнѣ придется отправиться туда, чтобы повидать мистера Нортвика. Какъ вы назвали того молодого человѣка, благодаря которому семейство Нортвика оставалось тутъ зимою?

Съ этимъ вопросомъ онъ обратился неожиданно къ хозяйкѣ, открывъ свою записную книжку и бросивъ на столъ для размѣна серебряный долларъ.

— Вы знаете, вѣдь я самъ женатый человѣкъ.

— Я не поминала никакихъ именъ, — сказала женщина съ чрезвычайно веселымъ видомъ.

Мужъ ея вернулся на кухню, а она убрала долларъ въ конторку, стоявшую въ углу комнаты, и принесла сдачу.

— Съ кѣмъ бы здѣсь можно поговорить о положеніи рабочихъ? — спросилъ молодой человѣкъ, кладя деньги въ карманъ.

— Ужъ и не знаю, кого бы вамъ назвать, — раздумчиво отвѣчала трактирщица. — Полковникъ Марвинъ; у него самая большая башмачная лавка. Также хозяева шляпныхъ заведеній, они кое-что могутъ вамъ сообщить объ этомъ. Вотъ и мистеръ Уилмингтонъ, которому принадлежитъ чулочная фабрика. Онъ, а не то мистеръ Джэкъ Уилмингтонъ. Оба могутъ пригодиться. По мнѣ, мистеръ Джэкъ лучше всѣхъ. А насчетъ разговора никого не найти здѣсь рѣчистѣе миссисъ Уилмингтонъ. Съ ней потягается развѣ миссисъ Моррэлъ, жена доктора.

— Мистеръ Джэкъ ихъ сынъ?

— Что вы, Господь съ вами! Да она не старше его будетъ, совсѣмъ какъ есть молодая. Онъ ихъ племянникъ.

— О, понимаю: вторая жена. Значитъ, онъ-то и есть тотъ молодой человѣкъ, э?

Трактирщица посмотрѣла на молодого человѣка съ восхищеніемъ.

— Ловко же вы меня поддѣли! Если не онъ, не знаю, кто другой.

Репортеръ объявилъ, что охотно съѣстъ другой кусокъ ея вкуснаго пирога съ мясной начинкой и выпьетъ еще чашку кофе, если у нея найдется и то, и другое. Прежде чѣмъ онъ съ ними покончилъ, ему дано было понять, что не будь мистеръ Джэкъ племянникомъ миссисъ Уилмингтонъ, онъ уже давнымъ давно былъ бы мужемъ миссъ Нортвикъ и что объ этой любви, потраченной на двухъ женщинъ, не стоило жалѣть.

Нашъ репортеръ попалъ въ свое настоящее званіе путемъ цѣлаго ряда случайностей, изъ которыхъ многія не имѣли вовсе прямого, непосредственнаго отношенія къ его ремеслу и въ послѣднемъ онъ употреблялъ не столько хитрости, сколько врожденные инстинкты. Онъ съ удовольствіемъ заводилъ рѣчь о самомъ себѣ и о своей домашней обстановкѣ и замѣчалъ, что притягательной силѣ его добродушныхъ изліяній, противились немногіе мужчины. Женщины же всѣ шли на одну приманку. Въ настоящую минуту онъ вызвалъ одобрительное сочувствіе трактирщицы своимъ размышленіемъ по поводу всеобщей молвы, что миссисъ Уилмингтонъ удерживала своего племянника отъ женитьбы, имѣя въ виду сама выйти за него замужъ послѣ смерти своего стараго мужа. Онъ сказалъ, что этого всегда слѣдуетъ ожидать, когда старикъ женится на молодой женщинѣ. Это послужило ему предлогомъ распространиться о счастьѣ, которое можно найти только въ брачной жизни, если человѣкъ съумѣлъ найти себѣ подходящую пару, и о своей личной исключительно удачной женитьбѣ.

Онъ находился въ полномъ разгарѣ оживленныхъ признаній, какъ вдругъ отворилась дверь и блѣдный юноша, обратившій на себя вниманіе Луизы Гилари на вокзалѣ, вошелъ въ комнату.

Репортеръ прервалъ свое повѣствованіе, привѣтствуя новоприбывшаго со смѣхомъ.

— Здравствуйте, Максуэллъ! Вы также разслѣдуете это?

— Разслѣдую что? — спросилъ другой безъ малѣйшаго репортерскаго пыла.

— Да эти рабочіе безпорядки, — сказалъ репортеръ, незамѣтно подмигнувъ ему.

— Полноте, Пиннэй! У васъ страсть всегда говорить обиняками.

Максуэллъ повѣсилъ шляпу на вѣшалку, но усѣлся противъ Пиннэя, не снимая пальто; оно было порядкомъ поношено и петли его обтрепались до послѣдней возможности.

— Я попрошу чаю, — обратился онъ къ трактирщицѣ, — чаю съ закуской на англійскій манеръ, коли у васъ найдется такая; и небольшой ломоть поджареннаго хлѣба.

Онъ положилъ локти на столъ, обхватилъ голову руками и прижалъ пальцы къ вискамъ.

— Голова болитъ? — спросилъ Пиннэй съ тѣмъ комическимъ сочувствіемъ, которое люди выказываютъ къ чужимъ страданіямъ, словно послѣдніе можно прогнать шуткой. — Лучше поѣсть чего-нибудь болѣе существеннаго. Отъ головной боли первое средство яичница съ ветчиной?

Другой развернулъ свою бумажную салфетку.

— Узнали что-нибудь интересное?

— Пропасть толковъ съ мѣстной окраской, — отвѣчалъ Пиннэй. — А вы?

— Я совсѣмъ одурѣлъ отъ этой головной боли. Мнѣ кажется, мы привезли большую часть новостей съ собою, — заявилъ онъ.

— Ну, я этого не знаю, — сказалъ Пиннэй.

— А я знаю. Вы добыли ваши указанія прямо изъ главнаго источника. Мнѣ всѣ извѣстно относительно этого. Пинней, поэтому вамъ нечего тратить попусту времени, если только время для васъ имѣетъ какое-нибудь значеніе. Тутъ, кажется, никто ничего не знаетъ; но общее мнѣніе въ Гатборо таково, что онъ удралъ. Не хотите ли помѣняться свѣдѣніями? — спросилъ Максуэллъ послѣ того, какъ ему былъ поданъ чай. Нѣсколько глотковъ этого напитка привели его въ болѣе оживленное настроеніе духа.

— А у васъ имѣются какія-нибудь особенныя данныя? — освѣдомился осторожно Пиннэй. — Что-нибудь исключительно интересное?

— Эхъ, куда хватили! — сказалъ Максуэллъ. — Нѣтъ, ничего такого у меня нѣтъ. Да и у васъ нѣтъ. Къ чему вы играете въ прятки? Я обслѣдовалъ все это дѣло самымъ тщательнымъ образомъ, вы — тоже. Тутъ все ясно и просто. Никакихъ скрытыхъ цѣпей или мотивовъ.

— Я думаю, если поработать, найдутся и скрытыя цѣли, — таинственно замѣтилъ Пиннэй.

Максуэллъ насмѣшливо улыбнулся.

— Вамъ бы слѣдовало быть сыщикомъ… въ романѣ.

Онъ намазалъ масломъ хлѣбъ и слегка дотронулся до него, какъ человѣкъ съ плохимъ аппетитомъ и дурнымъ пищевареніемъ.

— Полагаю, вы интервьюировали его домашнихъ? — спросилъ Пинней.

— Нѣтъ, — мрачно отвѣтилъ Максуэллъ, — есть вещи, которыхъ не долженъ дѣлать даже репортеръ.

— Вамъ слѣдовало бы отказаться отъ жалованья, — сказалъ Пиннэй съ состраданіемъ превосходства. — Этакъ, пожалуй, рискуете опростоволоситься, коли будете церемониться со всякимъ вздоромъ.

— Какъ, напримѣръ, пойти и разспрашивать семью, думаетъ ли она, что близкій ей человѣкъ сгорѣлъ во время несчастнаго случая на желѣзной дорогѣ, а затѣмъ описать въ газетѣ чувства этой семьи? Спасибо, я предпочитаю опростоволоситься. Если въ этомъ заключается ваша цѣль, сдѣлайте милость, займитесь ею.

— Да вѣдь семья не обязана лично видѣться съ вами, — убѣждалъ Пиннэй. — Вы посылаете свою карточку и…

— Люди эти захлопываютъ дверь передъ вашимъ носомъ, если у нихъ есть нѣкоторая доля мужества.

— Ну такъ что же? Вамъ что до этого? Вѣдь тутъ все сводится къ дѣловымъ отношеніямъ. Личность тутъ не при чемъ.

— Нравственная пощечина всегда задѣваетъ личность, Пинней. Репортеру до нея нѣтъ дѣла, но отъ нея горитъ лицо человѣка.

— Отлично! Если вы намѣрены предаваться такимъ сквернымъ сомнѣніямъ, то вамъ слѣдуетъ удалиться въ поэтическій уголокъ и оставаться тамъ. Разумѣется, вы можете написать статью объ этомъ, только вы не созданы репортеромъ. Когда уѣзжаете вы въ Бостонъ?

— Въ четверть седьмаго. У меня есть свои виды.

— Что такое? — недовѣрчиво спросилъ Пиннэй.

— Приходите утромъ, я вамъ скажу.

— Можетъ, я съ вами поѣду въ Бостонъ. Мнѣ хочется выйти на вѣжій воздухъ и посмотрѣть, въ состояніи ли я закалить себя для этого интервьюированія. Ваши сомнѣнія заразительны, Максуэллъ.

XIV.

Въ самомъ дѣлѣ, Пиннэй былъ нѣсколько озадаченъ и смущенъ видомъ Максуэлла; одновременно въ немъ были затронуты наиболѣе чуткія и великодушныя стороны его внутренняго я, которыми онъ часто былъ вынужденъ поступаться ради своихъ репортерскихъ цѣлей, и у него явилось подозрѣніе, что Максуэллъ уже интервьюировалъ дочерей Нортвика. Въ такомъ случаѣ онѣ уже предупреждены и, разумѣется, откажутся принять его. Но въ качествѣ газетнаго репортера, имѣвшаго право заполнить исторіей этой растраты чужихъ капиталовъ столько столбцовъ газеты, сколько пожелаетъ, онъ считалъ своей обязанностью ради своей семьи употребить всѣ средства для составленія длинной статьи.

Онъ старался подбодрить себя мыслями о своей женѣ и о томъ, что она, вѣроятно, дѣлала въ эту минуту въ ихъ бостонскомъ домѣ; поэтому онъ преспокойно попросилъ доложить о себѣ миссъ Нортвикъ у дверей величественнаго дворца. Онъ успѣлъ занести въ свою записную книжку бѣглое описаніе его, прежде чѣмъ лакей Джемсъ отворилъ дрери и на одно мгновеніе окинулъ его внимательнымъ взглядомъ, нѣсколько сбитый съ толку его важностью. Несмотря на свою опытность, лакей не могъ угадать, былъ ли этотъ господинъ приказчикъ, переодѣтый разносчикъ, или попрошайка «благороднаго» званія.

— Не знаю, сэръ, сейчасъ схожу доложить о васъ.

Онъ вѣрнѣе впустилъ, чѣмъ пригласилъ Пиннэя войти. А въ его отсутствіе представитель «Извѣстій» сдѣлалъ замѣтку о внутреннемъ убранствѣ передней, куда его впустили, и библіотеки, гдѣ онъ очутился самъ за своею личной отвѣтственностью. Лакей нашелъ его здѣсь грѣющимъ спину у камина, когда вернулся съ карточкой въ рукѣ.

— Миссъ Нортвикъ думаетъ, что вы желаете видѣть ея отца. Его нѣтъ дома.

— Да, я это знаю. Я очень хотѣлъ повидать мистера Нортвика и просилъ повидать миссъ Нортвикъ, потому что узналъ, что его нѣтъ дома.

Лакей исчезъ, и послѣ небольшого промежутка въ библіотеку вошла Аделина. Она не могла скрыть трепета ужаса, очутившись въ присутствіи интервьюира.

— Не угодно, вамъ присѣсть? — робко обратилась она къ нему и взглянула на карточку, которую вернула ему обратно.

На карточкѣ значилось имя «Лоренцо А. Пиннэй», а слѣва въ уголкѣ стояли слова: представитель «Извѣстій».

Мистеръ Пиннэй поспѣшилъ успокоить ее весьма почтительною и дѣловою прямотою обращенія, которому онъ придалъ слабый оттѣнокъ авторитетности.

— Мнѣ очень прискорбно безпокоить васъ, миссъ Нортвикъ. Я надѣялся побесѣдовать съ вами насчетъ этого… этого слуха… несчастія.. Не будете ли столь добры сказать мнѣ, когда именно мистеръ Нортвикъ уѣхалъ изъ дому?

— Онъ отправился на заводъ вчера утромъ на разсвѣтѣ. — отвѣчала Аделина.

У нея явилась надежда, какъ у Сюзэтты, что Маттъ Гилари сумѣетъ прекратить эти ужасные слухи въ самомъ ихъ источникѣ. Ей хотѣлось бы сказать свои мысли этому репортеру, у котораго былъ такой дружественный видъ, но безъ дозволенія Сюзэтты не посмѣла сдѣлать этого. Сюзэтта разбранила ее за то, что она не показала ей тотчасъ же газеты, которую прочитала въ то утро. Обѣ онѣ въ настоящую минуту настолько освободились отъ своего страха, что даже колебались, слѣдовало ли имъ вообще принять этого репортера. Аделина держала себя съ нимъ поэтому на сторожѣ.

— Вы ожидали, что онъ вернется тотчасъ же? — почтительно освѣдомился Пиннэй.

— О, нѣтъ. Онъ сказалъ, что вернется только черезъ нѣсколько дней.

— Кажется, до Понкуассэта всего нѣсколько часовъ по желѣзной дорогѣ? — замѣтилъ Пиннэй.

— Да, три — четыре часа. Тотъ поѣздъ, который отходитъ отсюда въ половинѣ перваго, кажется, — сказала миссъ Нортвикъ, взглянувъ на часы, — приходитъ туда черезъ три часа.

— Слѣдовательно, утренній поѣздъ не идетъ туда прямо?

— Нѣтъ. Отцу моему приходилось переждать въ Спрингфильдѣ. Онъ рѣдко отправляется туда съ утреннимъ поѣздомъ. Когда мы узнали, что его нѣтъ на заводѣ, мы подумали, что онъ остановился въ Спрингфильдѣ на одинъ день купить тамъ лошадей. Но мы только что узнали, что его тамъ не было. Вѣроятно, онъ уѣхалъ въ Нью-Іоркъ; у него часто бываютъ дѣла въ Нью-Іоркѣ. Мы совсѣмъ не вѣримъ этой исторіи… — она произнесла послѣднія слова чуть слышно, — насчетъ… этого несчастнаго случая.

— Разумѣется, нѣтъ, — молвилъ съ искреннимъ сочувствіемъ Пиннэй. — Это одинъ изъ тѣхъ летучихъ, неосновательныхъ слуховъ, въ которыхъ всѣ имена спутаны провинціальными телеграфистками.

— Въ разныхъ газетахъ имя это написано двумя способами, — сказала Аделина. — Такъ рѣшительно не для чего было туда ѣхать. Да притомъ онъ бы непремѣнно, телеграфировалъ намъ.

— Кажется, заводъ этотъ находится на линіи Союзной и Главной желѣзной дороги, не правда ли? — перешелъ Пиннэй къ формальному стилю своихъ вопросныхъ пунктовъ.

— Да, именно такъ. Отецъ могъ пересѣсть въ Спрингфильдѣ на курьерскій и отъѣхать за Понкуассэтскую соединительную станцію; курьерскій поѣздъ не останавливается у водопада.

— Понимаю. Ну-съ, я не стану васъ долѣе безпокоить, миссъ Нортвикъ. Надѣюсь, вы скоро узнаете, что все это было ошибкой насчетъ…

— О, я убѣждена, что тутъ ошибка! — сказала Аделина. — Одинъ господинъ… нашъ хорошій знакомый… только что уѣхалъ въ Уэлуотэръ, собрать всѣ нужныя справки по этому дѣлу.

— Ахъ, вотъ и чудесно, — согласился Пиннэй. — Значитъ, у васъ скоро будутъ хорошія извѣстія. Полагаю, вы уже телеграфировали?

— Мы не могли ничего добиться по телеграфу. Вотъ почему онъ и поѣхалъ туда.

Пиннею показалось, что она хотѣла сказать ему, кто туда поѣхалъ; но она такъ и не сказала. Переждавъ напрасно минуту, онъ всталъ со словами:

— Ну я долженъ теперь поторопиться въ Бостонъ. Мнѣ бы слѣдовало пріѣхать сюда третьяго дня вечеромъ поговорить съ вашимъ отцомъ объ этихъ рабочихъ безпорядкахъ, послушайся я совѣта моей жены. Мнѣ всегда неудача, когда я ее не слушаюсь, — прибавилъ онъ улыбнувшись.

Неизвѣстно, отчего мужчина выигрываетъ во мнѣніи другихъ женщинъ дѣлая видъ, что онъ подчиняется своей женѣ или дорожитъ ею, но безспорно это такъ. Женщины принимаютъ это за извѣстнаго рода дань самимъ себѣ или женщинѣ въ идейномъ смыслѣ. Уваженіе ихъ къ такому мужчинѣ становится выше; онѣ начинаютъ относиться къ нему съ почтеніемъ и сердца ихъ преисполняются къ нему горячимъ сочувствіемъ. Уже во многихъ случаяхъ преданная любовь къ женѣ сослужила ему хорошую службу, внушивъ къ нему довѣріе. Онъ не могъ поговорить пяти минутъ безъ того, чтобы не упомянуть ея имени; всѣ предметы бесѣды рано или поздно сводились къ разговору о его женѣ.

— Мнѣ жаль, что отца моего нѣтъ дома, и жаль, что я не могу сообщить вамъ объ этихъ безпорядкахъ…

— О, я поѣду завтра на заводъ, — весело прервалъ онъ ея рѣчь. Ея мягкое обращеніе дало ему смѣлость прибавить:

— У васъ, здѣсь должно быть, великолѣпно лѣтомъ, миссъ Нортвикъ.

— Мнѣ нравится здѣсь во всѣ времена года, — отвѣчала она. — Намъ живется здѣсь такъ хорошо зимою.

Она испытывала странное удовольствіе говорить это. Ей казалось, что, упоминая о ихъ общей семейной жизни, она какъ бы обезпечиваетъ ея непрерывность и отстаиваетъ безопасность своего отца.

— Да, — согласился Пиннэй. — Мнѣ было извѣстно, что вы покинули вашу городскую обитель. Мнѣ кажется, жена моя вполнѣ сошлась бы въ этомъ съ вами; она страстно любитъ деревню и не будь я прикованъ къ городу условіями моей работы, я увѣренъ, она съ радостью поселилась бы здѣсь.

Миссъ Нортвикъ взяла огромный пучекъ пышныхъ ярко-розовыхъ розъ Жакмино изъ вазы, стоявшей на каминѣ, и, завернувъ ихъ въ бумагу, которая лежала тутъ же на столѣ, церемонно презентовала ихъ Пиннэю.

— Не соблаговолите ли отвезти эти розы вашей женѣ? — сказала она.

Это было не только признаніемъ «порядочности» Паннэя, нѣжнаго, любящаго мужа своей жены, но смутной попыткою умилостивить Пиннэя-репортера. Она подумала, что эти розы, быть можетъ, смягчатъ въ немъ сердце интервьюира и помѣшаютъ ему написать въ газетѣ что-нибудь о ней. Ей было страшно попросить его не дѣлать этого.

— Ахъ, благодарю васъ! — сказалъ Пиннэй. — Я, право, не думалъ… Это очень мило съ вашей стороны… увѣряю васъ.

Ему было очень чудно отнестись къ этимъ людямъ съ чисто-человѣчной точки зрѣнія и онъ поторопился закончить интервью. Онъ не сдѣлалъ ничего достойнаго порицанія, а между тѣмъ его внезапно охватило ощущеніе какой-то укоризны. При свѣтѣ семейной жизни человѣка, растратившаго чужія деньги, Нортвикъ являлся его жертвой. Пиннэй не намѣревался казнить его, онъ намѣревался только дать огласку его преступнымъ дѣяніямъ; но все равно, въ эту минуту ему показалось, что онъ гонитель Нортвика, что онъ преслѣдуетъ его по пятамъ, чтобы принизить и растоптать его. Ахъ, если бы эта несчастная старая дѣвушка не дарила ему этихъ цвѣтовъ! Ему казалось, что онъ онъ не смѣетъ передать ихъ своей женѣ, они жгли ему руки.

По дорогѣ на станцію онъ отошелъ всторону и бросилъ розы въ глубокій снѣгъ.

Жена встрѣтила его у дверей дома, сгорая отъ нетерпѣнія узнать, удались ли ему розыски. При видѣ ея, уныніе его какъ рукой сняло, онъ нарисовалъ передъ нею живую картину того, что сдѣлалъ.

Онъ сѣлъ, а она вскочила къ нему на колѣни и обняла его.

— Рэнъ, какъ ты великолѣпно сдѣлалъ это! Я увѣрена, ты совсѣмъ затмишь «Краткій Обзоръ». О, Рэнъ, Рэнъ!

Она обняла руками его шею и счастливыя слезы наполнили глаза ея.

— Послѣ этой статьи ты можешь разсчитывать на какое угодно мѣсто въ любой газетѣ! О, я самая счастливая женщина въ свѣтѣ!

Пиннэй радостно прижалъ ее къ своей груди.

— Да, дѣло мое чудесно налажено. Изъ ста вѣроятностей девяносто девять за то, что онъ удралъ въ Канаду. Оказалась громадная растрата, въ нѣсколько сотъ тысячъ, а ему дали возможность свести счеты… старая исторія! Факты расположены такъ, какъ мнѣ того хотѣлось, и какъ только Мантонъ дастъ намъ сигналъ: «Впередъ»!

— Ждать сигнала Мантона! — воскликнула миссисъ Пиннэй. — Ну, Рэнъ, ты не сдѣлаешь такой глупости. Мы не будемъ ждать ни одной минуты.

Пиннэй расхохотался и вторично заключилъ ее въ свои объятія, восхищенный ея энтузіазмомъ; смѣясь и цѣлуя ее, онъ объяснилъ ей, почему надо было подождать. Вѣдь если онъ воспользуется своимъ матеріаломъ прежде, чѣмъ получитъ разрѣшеніе отъ сыщика, то послѣдній никогда больше не дастъ ему ни малѣйшаго указанія.

— Мы ничего не потеряемъ, переждавъ немного. Я сейчасъ же примусь за составленіе статьи. Мнѣ хочется отдѣлать ее по всѣмъ правиламъ искусства. А ты пойди, приготовь мнѣ кофейку, Гатъ. Во всякомъ случаѣ, можешь быть увѣрена, я разработаю свой матеріалъ такъ, что другимъ не останется сказать ничего новаго.

Онъ снялъ съ себя верхнее платье и усѣлся за свой письменный столъ.

Жена остановила его.

— Не лучше ли тебѣ пойти въ кухню? Тамъ удобнѣе работать, потому что кухонный столъ больше этого.

— Мнѣ кажется самому, что тамъ будетъ лучше, — согласился Пиннэй.

Онъ собралъ всѣ свои рабочія принадлежности и послѣдовалъ за женою въ чистенькую маленькую кухню, гдѣ она стряпала незатѣйливые обѣды; кухня служила имъ одновременно и столовою.

— Питалась только чаемъ безъ меня?

Онъ открылъ холодильникъ, продѣланный въ стѣнѣ, и заглянулъ въ него.

— Вчерашній обѣдъ такъ и остался нетронутымъ!

— Ты знаешь, я не въ состоявіи ѣсть, когда тебя нѣтъ со мною, Рэнъ, — отвѣтила она съ трогательной гримаской.

Пиннэй поцѣловалъ ее и снова усѣлся за работу; а когда усталъ писать, онъ передалъ перо женѣ, которая стала писать подъ его диктовку. Во время этой работы у нихъ совершенно исчезло представленіе о человѣческомъ существѣ — если такое представленіе существовало когда-нибудь въ ихъ умѣ. Правда, проникнувъ въ семейную обстановку Нортвика и повидавъ лицомъ къ лицу его старшую больную дочь, Пиннэй почувствовалъ въ душѣ поползновеніе отнестись къ нему съ нѣкоторымъ снисхожденіемъ. Онъ считалъ такую умѣренность съ своей стороны достоинствомъ и къ концу статьи, во время небольшой передышки, высказалъ по поводу этого слѣдующія мысли:

— Репортеровъ обыкновенно страшно ругаютъ; но если бы публикѣ было извѣстно, о чемъ мы умалчиваемъ, быть можетъ, она бы перемѣнила свои сужденія о насъ. Разумѣется, мнѣ ужасно хотѣлось бы описать его дочь, эту бѣдную старую дѣвушку, и представятъ полный отчетъ о моемъ разговорѣ съ нею, но я нахожу это совершенно неудобнымъ. Я порѣшилъ исключить все это вплоть до того факта, что она, очевидно, не имѣетъ ни малѣйшаго понятія о его растратахъ или о томъ, зачѣмъ ему понадобилось махнуть въ Канаду. Это бы внесло немного трогательнаго элемента въ мою статью, но, мнѣ кажется, я не долженъ этого знать!

Жена его оттолкнула отъ себя рукопись и бросила перо.

— Ну, Рэнъ, если ты будешь говорить въ этомъ тонѣ, ты отнимешь у меня всякое удовольствіе, — ты знаешь это не хуже меня. Если мнѣ надобно будетъ думать о его семействѣ, я тебѣ не помощница больше.

— Пустое! — воскликнулъ Пиннэй. — Вѣдь факты должны такъ или иначе выйти наружу; я убѣжденъ, что другіе не обойдутся съ ними и въ половину такъ бережно, какъ я.

Онъ обнялъ жену и крѣпко прижалъ ее къ себѣ.

— Твое мягкосердечіе, однако, можетъ быть гибельно для меня, Гать. Не знай я, какъ ты къ этому отнесешься, я бы отправился прямо въ Уэлуотэръ и тамъ же на мѣстѣ обслѣдовалъ лично это происшествіе. Но я отлично зналъ, что ты съ ума сойдешь отъ горя, если я не вернусь въ назначенное время, а потому не поѣхалъ туда.

— Ахъ, какой вздоръ! — нѣжно сказала его молодая жена, смотря на него влюбленными глазами. — Мнѣ было бы все равно, еслибы ты никогда не вернулся!

— Въ самомъ дѣлѣ? Насколько долженъ я вѣрить этому заявленію? — спросилъ онъ и снова притянулъ ее къ себѣ въ упоеніи отъ ея прелестныхъ влюбленныхъ главъ. Самъ Пиннэй былъ красивый малый, веселый и, какъ говорится, не промахъ; онъ пользовался большимъ успѣхомъ у женщинъ, и жена его часто ему говорила, что порѣшила завладѣть имъ съ перваго же раза, какъ его увидала.

Случилось это лѣтомъ во время открытія одной роскошной загородной гостинницы, два года назадъ, когда «Бостонскія Извѣстія» поручили Пиннэю описать ее. Молодая дѣвушка поступилъ въ новую гостинницу телеграфисткой, — это было ея первое мѣсто. А онъ принесъ туда свою депешу и подалъ ей для отправки въ Бостонъ, какъ разъ въ ту минуту, когда она собиралась закрыть контору вечеромъ и пойти посмотрѣть на танцующихъ въ главной столовой, быть можетъ, разсчитывая и самой потанцовать съ молодыми клерками.

Услышавъ стукъ карандаша о выступъ крошечнаго окошка въ чугунной рѣшеткѣ ея каморки, она быстро обернулась, готовая заплакать отъ досады. Но при видѣ Пиннэя съ голубыми глазами и темными пушистыми усиками, вьющимися надъ его верхней губой, подъ его короткимъ прямымъ носомъ, и съ презабавной ямочкой на подбородкѣ, ей почему-то стало смѣшно, а досады какъ не бывало, — вотъ что она ему разсказывала въ сотый разъ. Онъ написалъ ей изъ Бостона, придумавъ какое-то «дѣло», и между ними завязалась переписка; а прежде окончанія лѣта они уже стали женихомъ и невѣстой. Имъ и по сю пору не надоѣло говорить объ этой первой ихъ встрѣчѣ, какъ не наскучило говорить о самихъ себѣ и другъ о другѣ порознь во всѣхъ смыслахъ. Какъ только они «поженились» и у нихъ миновало то особое ослѣпительное состояніе, которое молодые люди принимаютъ въ глазахъ другъ друга, они увидали, что представляютъ оба очень простыхъ, безобидныхъ людей и начали считать себя хорошими людьми. При болѣе тѣсномъ брачномъ сожительствѣ ихъ влеченіе другъ къ другу только усилилось. Они считали себя хорошими, главнымъ образомъ, потому, что такъ крѣпко любили другъ друга; она знала, что онъ былъ хорошъ, потому что онъ любить ее; а онъ былъ убѣжденъ, что въ немъ должна быть масса добродѣтелей, разъ такая дѣвушка такъ горячо его полюбила. Они считали доблестью жить только одинъ для другого, какъ они жили; ихъ взаимная безусловная преданность казалась имъ проявленіемъ безкорыстія. Они считали великимъ подвигомъ свою умѣренность и свое трудолюбіе ради взаимнаго преуспѣянія; они заботились о своемъ благосостояніи только ради собственныхъ удобствъ, но пріобрѣтеніе удобствъ путемъ бережливости и трудолюбія казалось имъ своего рода альтруизмомъ; благодаря этому сознанію, они были постоянно довольны сами собою и удовлетворены другъ другомъ. Они порядкомъ рисковали, когда повѣнчались, разсчитывая жить на маленькое жалованье Пиннэя, но ихъ мужество, повидимому, получило вознагражденіе и въ концѣ концовъ въ нихъ жило сознаніе, что, пріобрѣтая свое благосостояніе, они участвовали нѣкоторымъ образомъ въ интересахъ общественной жизни.

XV.

Головная боль Максуэлла совершенно прошла послѣ чашки чая. Но очутившись въ домѣ на Клеверной улицѣ, гдѣ онъ занималъ комнату, онъ почувствовалъ себя утомленнымъ и пожелалъ немедленно лечь спать. Онъ жилъ у своей матери, которая сдавала жильцамъ комнаты со столомъ. Онъ сказалъ ей, что не усталъ, а только недоволенъ результатами своей работы.

— Я не могъ узнать почти ничего. Ну, конечно, если бы порыться въ помойныхъ ямахъ, матеріала нашлось бы достаточно, да только больно претитъ мнѣ такая работа. Ты узнаешь все изъ отчета Пиннэя, а я пока еще не рѣшилъ, писать мнѣ или нѣтъ объ этомъ дѣлѣ. По мнѣнію Пиннэя все это цѣнный матеріалъ. Я предоставилъ ему интервьюированіе семейства Нортвика, пусть себѣ пользуется ихъ несчастіемъ для своей статьи. Я же не могъ сдѣлать этого.

— Да и мнѣ бы не хотѣлось, чтобы ты этимъ занимался, Брайсъ, — сказала мать. — Мнѣ это было бы крайне непріятно.

— Ну мы оба неправы съ одной стороны, — возразилъ юноша. — Пиннэй говоритъ, что въ нашемъ дѣлѣ нельзя безъ этого, а дѣловыя побужденія очищаютъ и облагораживаютъ всѣ поступки. Пиннэй мѣтитъ въ первоклассные репортеры; онъ сдѣлается главнымъ редакторомъ и собственникомъ газеты; не пройдетъ и десяти лѣтъ, какъ я дѣлаюсь заштатнымъ репортеромъ.

— Я надѣюсь, что ты гораздо раньше отдѣлаешься отъ такой работы, — сказала мать.

— Весьма вѣроятно, я «отдѣлаюсь» отъ всякой работы, коли буду держаться такой дорожки. У Пиннэя нѣтъ ни малѣйшаго литературнаго дарованія. По природѣ ему бы колоть дрова, либо ходить за лошадьми. Но онъ умѣетъ написать репортерскій отчетъ и навѣрно будетъ имѣть успѣхъ.

— Да вѣдь ты же не желаешь имѣть успѣхъ на его поприщѣ, — съ нѣжной ласкою замѣтила мать.

— Да. Но мнѣ слѣдуетъ Заручиться успѣхомъ на его поприщѣ, стараясь успѣть на томъ, которое отвѣчаетъ моему призванію. Мнѣ приходится работать восемь часовъ въ должности репортера за право заниматься два часа литературой. Такъ ужъ устроенъ нашъ міръ. Прежде всего, надобно зарабатывать свой насущный хлѣбъ.

— Ужъ ты ли не зарабатываешь своего хлѣба насущнаго, сынокъ… никому не достается хлѣбъ такъ тяжело, какъ тебѣ.

— Ахъ, но онъ чертовски грязенъ, этотъ заработанный мною насущный хлѣбъ!

— О, дитя мое, зачѣмъ ты такъ говоришь!

— Ну ладно. Не стану ругаться. Притомъ это глупо; глупо, какъ и все остальное.

Онъ всталъ со стула, на который опустился, и подошелъ къ двери слѣдующей комнаты.

— Мнѣ надобно пріукрасить свою особу чистымъ воротничкомъ и чистыми манжетками. Я долженъ сдѣлать визитъ и хочу оставить хорошее впечатлѣніе у человѣка, который укажетъ мнѣ на дверь, узнавъ, кто я и что мнѣ надо. Я намѣренъ интервьюировать мистера Гилари насчетъ чувствъ и мыслей компаньоновъ товарищества относительно ихъ сбѣжавшаго казначея. Что за тошнотворная обязанность! Никогда ему не узнать, что мнѣ въ десять разъ противнѣе, чѣмъ ему. Но у меня нѣтъ иного способа извлечь что-нибудь изъ этого дѣла.

— Я убѣждена, что ты будешь хорошо принятъ, Брайсъ. Онъ увидитъ, что ты джентльменъ…

— Нѣтъ, мама, я не джентльменъ, — рѣзко перебилъ ее сынъ изъ комнаты, гдѣ онъ перемѣнялъ бѣлье. — Не джентльменское мое занятіе. Но подобно многимъ другимъ, я намѣренъ стать джентльменомъ, какъ только мнѣ станетъ доступна эта роскошь. Я долженъ по обыкновенію убрать подальше свое я, когда буду интервьюировать мистера Гилари. А быть можетъ и онъ не джентльмэнъ. Въ этой мысли есть нѣчто утѣшительное. Мнѣ бы хотѣлось когда-нибудь написать статью о способахъ, которые употребляются въ коммерческихъ дѣлахъ, и о томъ, насколько способы эти совмѣстимы съ чувствомъ самоуваженія. Бѣда въ томъ, что мистеръ Риккеръ ни за какія коврижки не напечатаетъ моей статьи.

— Онъ очень хорошо относится къ тебѣ, Брайсъ.

— Да, насколько у него хватаетъ на это смѣлости. Онъ представляетъ оазисъ въ пустынѣ моей жизни. Но зачастую дуетъ конторскій самумъ и высушиваетъ этотъ оазисъ. Что же выйдетъ, если я начну свою статью съ обзора конторскихъ книгъ, какъ независимый журналистъ?

Миссисъ Максуэллъ не нашлось, что ему отвѣтить на этотъ вопросъ. Зато она очень краснорѣчиво доказывала ему необходимость окутать шею теплымъ шарфомъ, чего, какъ она увидала, онъ не дѣлалъ въ теченіе цѣлаго дня. Теперь она сама надѣла его ему на шею и взяла обѣщаніе, что онъ не забудетъ сдѣлать это самъ, выходя изъ дома Гилари.

Лакей, отворившій ему дверь, объявилъ, что мистера Гилари нѣтъ дома, но что онъ скоро вернется, и милостиво согласился впустить его подождать. Онъ пытался опредѣлить рангъ Максуэлла, чтобы согласно этому рѣшить, гдѣ ему ждать: платье и шляпа Максуэлла указывали на стулъ въ передней; а его блѣдное изящное, нѣсколько надменное лицо годилось для гостинной. Лакей пошелъ на компромисъ и провелъ незнакомаго гостя въ библіотеку.

Луиза быстро приподнялась съ кушетки, на которой расположилась для послѣобѣденнаго отдыха, въ полусвѣтѣ сумерокъ, думая о странныхъ событіяхъ этого дня. Она уставилась на него смущенными, безпомощными глазами. Для большаго удобства и покоя она сбросила съ ногъ башмаки и они упали за кушетку. Она очутилась лицомъ къ лицу передъ этимъ рабочимъ, который привлекъ ея вниманіе на станціи въ Гатборо своимъ упорнымъ взглядомъ, этими тонкими, насмѣшливыми губами и огромными мечтательными глазами, врѣзавшимися въ ея памяти.

— Охъ, барышня, я не зналъ, что вы тутъ — извинился лакей, остановись въ нерѣшительности. — Баринъ желаетъ повидать вашего папу.

— Не угодно ли вамъ присѣсть? — обратилась молодая дѣвушка къ Максуэллу. — Отецъ мой скоро вернется, я думаю.

Она начала подумывать, не удастся ли ей придвинуться какъ-нибудь незамѣтно бокомъ къ тому мѣсту, гдѣ лежали ея башмаки и потихонько всунуть въ нихъ свои ноги. Но въ ту же минуту она вспомнила, гдѣ находится; и не потому только, что башмаки ея лежали далеко въ сторонѣ, а также потому, что по своему характеру она любила видѣть вокругъ себя всѣхъ счастливыми и довольными. Она отнюдь не была кокеткой, но не могла видѣть ни одного мужчины, не стараясь ему понравиться.

— Мнѣ жаль, что его нѣтъ, — сказала она. А затѣмъ, такъ какъ ему нечего было на это отвѣтить, рѣшилась заявить. — На дворѣ очень холодно, не правда ли?

— Подъ вечеръ стало холоднѣе, — отвѣтилъ Максуэллъ.

Онъ помнилъ ея лицо, она видѣла это, и это обстоятельство вызвало въ ея душѣ какое-то наподдающееся разсужденію чувство знакомства съ нимъ.

— Такая погода кажется необычайной въ началѣ февраля, — продолжала она въ томъ же тонѣ.

— Ну, я этого не скажу, — возразилъ Максуэллъ съ гораздо большей самоувѣренностью, чѣмъ ей бы хотѣлось видѣть въ немъ за такое короткое время. — Мнѣ кажется, у насъ часто бываютъ очень сильные холода послѣ январьской оттепели.

— Правда, — согласилась Луиза, внутренно удивляясь, какъ она не подумала объ этомъ.

Его самоувѣренность не вязалось съ его поношеннымъ платьемъ, какъ не вязались его частое произношеніе и спокойный тонъ съ его обликомъ трудящагося пролетарія, который она за нимъ признала. Она рѣшила про себя, что онъ странствующій делегатъ и пришелъ, вѣроятно, по поводу какого-нибудь неудовольствія со стороны рабочихъ ея отца. Она никогда еще не видала странствующихъ делегатовъ, но часто слышала споръ своего отца и брата относительно полезности ихъ дѣятельности для общества, потому ея рѣшеніе придало Максуэллу новый интересъ въ ея глазахъ. Еще не зная, кто была Луиза, онъ вообразилъ ее себѣ гордячкой, кичащейся своими милліонами, такъ какъ встрѣтилъ ее въ домѣ Гилари и потому что возненавиделъ ее за щегольство, — насколько молодой человѣкъ можетъ возненавидѣть хорошенькую женщину, — когда она прохаживалась передъ его глазами на платформѣ въ Гатборо. Онъ разглядѣлъ библіотеку богача съ презрительнымъ отношеніемъ къ ея роскоши. Его пренебреженіе было чисто драматическаго свойства и не касалось личностей; тѣмъ не менѣе Луизу оно испугало. Ей хотѣлось уйти отсюда; но если бы даже ей удалось незамѣтно надѣть башмаки, она непремѣнно заскрипѣла бы ими по твердому деревянному паркету. Она не знала, чтобы такое сказать еще, и сердце ея загорѣлось благодарностью къ Максуэллу, когда онъ сказалъ ей, безъ всякаго отношенія къ предыдущему ихъ разговору, то, что было у него на умѣ.

— Не думаю, чтобы можно было имѣть вѣрное представленіе о зимѣ помимо деревни.

— Ваша правда, — отвѣтила она. — Мы забываемъ, какъ хорошо зимою за городомъ.

— И какъ ужасно, — прибавилъ онъ.

— О, неужели вы такъ думаете? — спросила она, а самой себѣ сказала: — теперь у насъ начнутся разсужденія, когда пріятнѣе, зимою или лѣтомъ, если будемъ продолжать нашу бесѣду въ этомъ стилѣ.

— Да, таково мое мнѣніе, — отвѣчалъ Максуэллъ.

Онъ нечаянно посмотрѣлъ на картину, висѣвшую надъ каминомъ, желая подбодрить себя, и принялся говорить о ней вкривь и вкось, разбирая ея живопись и характеръ. Молодая дѣвушка увидала, что онъ совсѣмъ не смыслитъ въ художествѣ, а картину оцѣниваетъ лишь съ литературной точки зрѣнія. Она изъ состраданія къ его невѣжеству пробовала перевести бесѣду на другую тему, когда услыхала внизу шаги своего отца.

Войдя въ библіотеку, Гилари бросилъ удивленно — вопросительный взглядъ на молодого человѣка. Максуэллъ всталъ.

— Мистеръ Гилари, я сотрудничаю въ «Ежедневномъ Обозрѣніи» и пришелъ узнать, не угодно ли вамъ будетъ поговорить со мною объ этомъ пресловутомъ казусѣ съ мистеромъ Нортвикомъ.

— Нѣтъ, милостивый государь! Нѣтъ, милостивый государь! — бурно разразился Гилари. — Я знаю объ этомъ событіи не больше вашего! Мнѣ нечего сказать вамъ. Ни единаго словечка! Ни единаго звука! Надѣюсь этого достаточно?

— Вполнѣ, — отвѣчалъ Максуэллъ и, слегка кивнувъ въ сторону Луизы, вышелъ вонъ.

— Ахъ, папа, — жалобно простонала Луиза, — какъ могъ ты такъ обойтись съ нимъ?

— Обойтись съ нимъ такъ? А почему бы мнѣ не обойтись съ нимъ такъ, позволь узнать? Этакій наглецъ, подумаешь! Какъ это его угораздило залѣзть сюда и разсѣсться у меня въ библіотекѣ? Почему не остался онъ ждать въ передней?

— Патрикъ проводилъ его сюда. Онъ призналъ въ немъ джентльмэна!

— Призналъ въ немъ джентльмена?

— Ну да, разумѣется. Онъ очень образованный человѣкъ. Онъ не… онъ совсѣмъ не похожъ на зауряднаго репортера!

Голосъ Луизы дрожалъ отъ огорченія за своего отца и огъ жалости за Максуэлла, когда она такъ рѣшительно выступила на его защиту. Ей было ужасно обидно сознавать, что отецъ ея въ данномъ случаѣ погрѣшилъ противъ правилъ джентльмэнства.

— Тебѣ… тебѣ слѣдовало быть крошечку добрѣе, папа. Вѣдь онъ совсѣмъ не навязывался къ тебѣ. Онъ только спросилъ, можешь ли ты что-нибудь сказать ему. Онъ не приставалъ къ тебѣ.

— Я вовсе не думалъ, что онъ станетъ приставать, — сказалъ Гилари.

Его вспышка быстро прошла. Ему было непріятна эта размолвка съ дочерью, которая обыкновенно была его любящей союзницей, восхищавшейся имъ. Но онъ не могъ призвать себя неправымъ сразу.

— Если тебѣ не понравилось мое обращеніе съ нимъ, зачѣмъ оставалась ты здѣсь? — спросилъ онъ. — Къ чему тебѣ понадобилось занимать его разговорами до моего прихода? Разспрашивалъ онъ тебя о семействѣ Нортвика? Что значитъ вся эта исторія?

Глаза молодой дѣвушки блеснули слезами обиды и она отвѣтила съ негодованіемъ:

— Патрикъ не зналъ, что я здѣсь, когда провелъ его сюда. Увѣряю тебя, я была бы рада уйти, когда ты раскричался на него, если бы я могла это сдѣлать. Не очень пріятно было слушать тебя. Я больше не стану приходить сюда, если ты не хочешь. Я думала, тебѣ, нравилось, когда я здѣсь. Ты самъ говорилъ это.

— Перестань болтать вздоръ! — расходился ея отецъ. — Приходи, какъ всегда приходила, никто тебѣ не запрещаетъ. Мнѣ кажется, — прибавилъ онъ послѣ минутнаго молчанія, во время котораго Луиза подняла съ полу свои башмаки и, держа ихъ въ рукѣ у себя за спиною, стояла передъ нимъ, стройная и высокая, настоящее олицетвореніе обиженной любви и оскорбленной гордости, — мнѣ кажется, мнѣ слѣдовало быть немного мягче съ этимъ малымъ, но сегодня за мною по пятамъ бѣгало до двадцати репортеровъ-- Съ ними, да съ тобою, да съ Маттомъ, да со всей этой возней я совсѣмъ потерялъ голову. Неужели Маттъ не понимаетъ, что его поѣздка въ Уэлуотэръ ради семейства Нортвика налагаетъ за меня всеобщую и большую отвѣтственность?

— А по моему, ему ничего другого не оставалось, какъ поѣхать туда. Вѣдь Сюзэтта хотѣла отправиться туда одна. Онъ не могъ не оказать ей этой маленькой услуги.

— О, хороша маленькая услуга! — произнесъ Гилари съ худо сдерживаемымъ гнѣвомъ.

Онъ отвернулся, чтобы не глядѣть на Луизу, и глаза его упали на записную книжку страннаго вида; она лежала на столѣ у того мѣста, гдѣ сидѣлъ Максуэллъ.

— Что это такое?

Онъ взялъ ее въ руки, а Луиза сказала:

— Онъ, должно быть, оставилъ ее здѣсь.

А про себя она подумала: — конечно, онъ вернется за нею.

— Хорошо. Я долженъ отослать ее ему. И я… я напишу ему записку, — проворчалъ Гилари.

Луиза улыбнулась, сгорая желаніемъ простить.

— Онъ показался мнѣ очень умнымъ въ нѣкоторыхъ отношеніяхъ, тотъ бѣдный юноша. Развѣ ты не замѣтилъ, папа, какой у него изящный выговоръ? Меня возмущаетъ, когда думаю, что ему приходится интервьюировать и натыкаться на всякаго рода грубости.

— Мнѣ кажется, ты бы лучше сдѣлала, не тративъ черезчуръ много симпатіи на него, — замѣтилъ Гилари, съ нѣкоторою досадою въ голосѣ.

— О, папа, вѣдь я говорю не о тебѣ, — кротко сказала Луиза.

Зазвенѣлъ колокольчикъ у подъѣзда и послѣ недолгихъ переговоровъ внизу, Патрикъ поднялся наверхъ объявить, что тотъ баринъ, что былъ здѣсь, кажется, оставилъ здѣсь свою записную книжку. Онъ…

Гилари не далъ ему договорить.

— О, да! Попросите его наверхъ. Она здѣсь.

Онъ самъ бросился на встрѣчу Максуэллу.

XVI.

Луиза взглянула на себя украдкой въ маленькое трехстороннее зеркало, висѣвшее на другомъ концѣ комнаты. Прическа ея была въ порядкѣ и она завершила свой туалетъ, опустивъ башмаки на полъ и прикрывъ ихъ подоломъ своей юбки.

Отецъ ея провелъ Максуэлла до дверей, а она снова поклонилась, ему улыбаясь.

— Мы… я только что нашелъ вашу книжку. Я… я очень радъ, что вы вернулись, я… былъ немного рѣзокъ съ вами минуту назадъ. Я… я… Могу ли предложить вамъ сигару?

— Спасибо. Я не курю.

— Ну такъ стаканъ… На дворѣ порядкомъ холодно!

— Благодарю васъ. Я никогда не пью.

— Ну, это хорошо! Это… садитесь, садитесь!.. Это чудесная привычка. Увѣряю васъ, я не считаю, чтобы это приносило малѣйшую пользу, хотя и курю, и пью. Сынъ мой не куритъ и не пьетъ, подаешь примѣръ воздержанія своему отцу.

Несмотря на приглашеніе Го лари, Максуэллъ продолжалъ стоять имѣя въ виду лишь выслушать его.

— Я… мнѣ жаль, что мнѣ нечего сказать вамъ объ этомъ несчастномъ происшествіи… Я цѣлый день протелеграфировалъ безо всякаго толку, не узнавъ ничего кромѣ того, что уже было напечатано въ газетахъ. А теперь мой сынъ отправился въ Уэлуотэръ, можетъ ему и посчастливится добыть какія-нибудь свѣдѣнія на самомъ мѣстѣ происшествія. Можетъ быть это нашъ, а можетъ другой Нортвикъ. Могу я спросить у васъ, что извѣстно вамъ?

— Не знаю, имѣю ли я право говорить, — отвѣчалъ Максуэллъ.

— А!

— И я не ожидалъ услышать отъ васъ что-нибудь кромѣ того, что вы захотѣли бы предать огласкѣ. Это дѣло коммерческое.

— Именно, — сказалъ Гилари. — Но мнѣ кажется, я могъ сказать вамъ это въ болѣе вѣжливой формѣ. Слухи эти доставили мнѣ много непріятностей, а я люблю дѣлиться своими непріятностями съ другими. Вѣроятно, ваши занятія нерѣдко заставляютъ васъ сталкиваться съ людьми такихъ дружественныхъ наклонностей? Э?

Гилари взялъ сигару въ зубы, приготовляясь закурить ее.

— Намъ приходится имѣть дѣло съ людьми средней руки, — возразилъ Мавсуэллъ; извиненія Гиллари не поколебали его душевнаго равновѣсія. — Скучно, когда васъ интервьюируютъ. Я это понимаю, потому что интервьюировать тоже скука.

— Я думаю, нерѣдко послѣднее несравненно непріятнѣе перваго, — сказалъ Гилари, раскуривая сигару и выпуская первые клубы дыма. — Ну, значитъ, я отъ души радуюсь, что могу васъ избавить отъ этой непріятной обязанности. Не зналъ я, что мы такъ славно поладимъ.

Эта тема, повидимому, была исчерпана, а Максуэллъ не пытался завязывать разговоръ. Гилари протянулъ ему руку. Желая сгладить шероховатость этого прощанія, онъ обратился къ молодому человѣку со слѣдующими словами:

— Если вамъ угодно будетъ зайти ко мнѣ снова, спустя нѣкоторое время, быть можетъ…

— Благодарю васъ, — сказалъ Максуэллъ и повернулся, чтобы выйти. Затѣмъ, онъ обернулся и послѣ минутнаго колебанія поклонился Луизѣ, сказавъ очень церемонно, — добрый вечеръ.

Когда онъ ушелъ, Луиза глубоко вздохнула.

— Отчего, папа, ты не удержалъ его подольше и не узналъ все, что его касается?

— Мнѣ кажется, мы знаемъ все, что необходимо, — сухо отвѣчалъ ея отецъ. — По крайней мѣрѣ, на моей совѣсти не тяготѣетъ болѣе грѣха относительно его. Надѣюсь, и ты теперь удовлетворена.

— Да… да, — нерѣшительно произнесла она. — Какъ ты думаешь у тебя не былъ черезчуръ покровительственный тонъ, когда ты извинялся, папа?

— Покровительственный?

Гилари начиналъ снова пѣтушиться.

— Ахъ, я не то хотѣла сказать! Но мнѣ хотѣлось бы, что бы ты не показывалъ ему, что ожидалъ, какъ онъ вспрыгнетъ отъ радости, когда ты начнешь разсыпаться передъ нимъ въ извиненіяхъ.

— Въ слѣдующій разъ, если мое обращеніе съ людьми тебѣ не по вкусу, прошу не оставаться, Луиза.

— Я знаю, тебѣ хотѣлось, чтобы я осталась, папа, и увидѣла, какъ прекрасно ты извинишься передъ нимъ. И ты прекрасно это сдѣлалъ. Это было великолѣпно… быть можетъ, черезчуръ великолѣпно.

Она разсмѣялась и принялась цѣловать отца, чтобы прогнать досаду съ его лица. При этомъ она продолжала держать за спиною руки, въ которыхъ у нея были башмаки.

— А развѣ я хотѣлъ, чтобы ты сидѣла здѣсь и занимала его разговорами до моего прихода? — спросилъ онъ, не желая слишкомъ скоро поддаться ея ласкамъ.

— Нѣтъ, — отвѣчала она запинаясь. — Это было дѣломъ необходимости. У него было такой больной, грустный видъ, что мнѣ стало жаль его, да притомъ… Какъ ты, думаешь, могу я довѣрить тебѣ тайну, папа?

— Что ты такое говоришь?

— Ну, понимаешь, я приняла его сначала за странствующаго делегата.

— И потому осталась?

— Нѣтъ… Это меня испугало, а затѣмъ заинтересовало. Мнѣ захотѣлось узнать, что это за люди. Только это не тайна.

— Она, вѣроятно, имѣетъ совершенно такое же значеніе, — проворчалъ Гилари.

— Ну, понимаешь, это отличный урокъ мнѣ на будущее время! Я сбросила башмаки съ ногъ, когда прилегла здѣсь, и не могла выйти отсюда. Онъ появился такъ неожиданно.

— И ты хочешь мнѣ сказать, Луиза, что ты все время болтала съ этимъ репортеромъ въ…

— Да развѣ онъ зналъ объ этомъ? Ты, папа, и самъ не зналъ. Вѣдь не могла же я надѣть башмаки послѣ того, какъ онъ уже очутился здѣсь!

Она показала ихъ ему въ доказательство своихъ словъ.

— Послушай, Луиза, это скандалъ, сущій скандалъ! Всякій разъ прійдя сюда послѣ того, какъ ты здѣсь побываешь, я нахожу разныя принадлежности твоего туалета… шпильки, перчатки, ленты, пояса, ноеъсовые платки или что-нибудь другое… а я не хочу этого. Я хочу, чтобы ты поняла, что я считаю это позорнымъ. Мнѣ стыдно за тебя!

— Не говори такъ! Тебѣ не стыдно, папа!

— Да, мнѣ стыдно, — сказалъ отецъ, но не могъ устоять передъ ея кротко умоляющимъ взглядомъ и продолжалъ, — т.-е. мнѣ слѣдовало бы стыдиться. Не понимаю, какъ могла ты подымать свою голову.

— И еще какъ высоко, папа! Если у тебя на ногахъ нѣтъ башмаковъ… въ обществѣ… это придаетъ тебѣ нѣчто въ родѣ… внутренняго величія. И я держала себя очень величаво. Но это послужило мнѣ страшнымъ урокомъ, папа!

Она заставила отца засмѣяться, затѣмъ порывисто бросилась къ нему и расцѣловала его за его любезность.

Свои ласки она закончила слѣдующими словами:

— А вѣдь его не слишкомъ тронули твои извиненія, какъ ты думаешь, папа?

— Нѣтъ, нисколько, — проворчалъ Гилари. — Онъ преупрямый.

— Да, — задумчиво сказала Луиза. — Онъ, должно быть, гордый. Какіе забавные гордые люди, папа! Я не могу ихъ взять въ толкъ. Меня всегда очаровывала этимъ Сюзетта.

Лицо Гилари смягчилось выраженіемъ печали.

— Ахъ, бѣдняжка! Теперь-то ей понадобится вся ея гордость.

— Ты думаешь объ отцѣ ея, — сказала Луиза. Она такъ же притихла. — А ты развѣ не надѣешься, что ему удалось выпутаться изъ бѣды?

— Что ты хочешь сказать, дитя? Такое желаніе было бы большою подлостью съ моей стороны.

— Но послушай, тебѣ пріятнѣе было бы знать, что онъ уѣхалъ, а не убитъ?

— Ну, разумѣется, разумѣется, — печально согласился Гилари. — Но если Маттъ узнаетъ, что онъ не погибъ… во время этого ужаснаго происшествія, то я обязанъ употребить всѣ средства для преданія его въ руки правосудія. Человѣкъ этотъ воръ.

— Ну, въ такомъ случаѣ, дай Богъ, чтобы онъ уѣхалъ подальше.

— Ты не должна говорить такія вещи, Луиза.

— О, нѣтъ, папа. Я буду только думать ихъ про себя.

XVII.

Гилари пришлось уступить настойчивымъ требованіямъ своихъ компаньоновъ и послать на мѣсто несчастія сыщиковъ для разслѣдованія судьбы Нортвика. Такое дѣйствіе было формальнымъ нарушеніемъ обѣщанія, даннаго имъ Нортвику, что его не потревожатъ въ теченіе трехъ дней. Но, быть можетъ, обстоятельства оправдаютъ Гилари съ коммерческой точки зрѣнія и, въ сущности, не будетъ имѣть никакого значенія для растратчика — умеръ онъ или живъ. И въ томъ, и въ другомъ случаѣ онъ былъ внѣ опасности. Матту также казалось ужаснымъ находиться здѣсь для того же, что и эти полицейскіе агенты его отца. Иногда ему казалось, что онъ по молчаливому съ ними соглашенію работаетъ въ одномъ направленіи и для одной и той же цѣли, что они. Но онъ не дозволялъ этому страшному призраку овладѣвать своимъ воображеніемъ и до послѣдней возможности хранилъ вѣрность Сюзеттѣ. Онъ сдѣлалъ рѣшительно все, что бы она могла попросить его сдѣлать. Онъ придумалъ даже массу совершенно безполезныхъ вещей и сдѣлалъ ихъ, чтобы впослѣдствіи совѣсть не упрекнула его въ какомъ-либо упущеніи. На пожарищѣ остались лишь обугленные слѣды крушенія. Прекратить пожаръ не было никакой возможности и вагоны, охваченные имъ, сгорѣли почти до тла. Не сгорѣло только нѣсколько вагоновъ съ навѣтренной стороны; они лежали, опрокинутые, у рельсовъ, согнутые и скорченные, лопнувшіе въ поперечномъ направленіи, напоминая своимъ причудливымъ видомъ изображенія вагоновъ, сошедшихъ съ рельсовъ, какія Маттъ видывалъ въ иллюстрированныхъ газетахъ. Локомотивъ, занесенный въ тяжелый сугробъ снѣгу, походилъ на какое-то мертвое чудовище, выдержавшее отчаянную борьбу со смертью. На мѣстѣ пожара виднѣлись огромныя черныя пятна посреди сверкающей бѣлизны снѣжнаго покрова: зола, исковерканные куски желѣзныхъ частей, обугленные кусочки дерева. Но ничто не говорило, кто здѣсь умеръ или сколько человѣкъ здѣсь погибло. Несомнѣнно носильщикъ и кондукторъ погибли вмѣстѣ съ пассажирами вагонъ-салона, сгорѣлъ также списокъ пассажировъ. У телеграфистки находился только оригиналъ телеграммы, въ которой просили объ удержаніи кресла въ Пуллманскомъ вагонѣ отъ Уэлуотэрской станціи; телеграмма была подписана фамиліей Нортвика, кромѣ начальныхъ буквъ его имени, которыя были не тѣ. Она-то и вызвала извѣстіе о его смерти.

Вотъ, что узналъ, въ концѣ концовъ, Маттъ; фактъ этотъ въ его точно-выясненной формѣ онъ могъ передать дочерямъ Нортвика, а онѣ уже знали его сущность. Но Маттъ бился надъ нимъ, словно фактъ этотъ былъ нѣчто совершенно новое, и мучился, придумывая, какъ представить его имъ. Въ душѣ онъ сильно сомнѣвался относительно гибели Нортвика, и телеграмма могла быть уловкой, хитростью, для прикрытія настоящаго слѣда своего бѣгства. Но вѣдь его попытка скрыть свой слѣдъ являлась безсмысленной, такъ какъ ему было хорошо извѣстно, что за нимъ еще никто не гнался. Если телеграмма была хитростью, то послѣдняя имѣла цѣлью скрыть фактъ пребыванія Нортвика въ странѣ, а слѣдовательно онъ и не думалъ уѣзжать въ Канаду. Но Маттъ не могъ придумать никакой причины для подобной хитрости; она являлась въ данномъ случаѣ однимъ изъ тѣхъ непослѣдовательныхъ импульсовъ, которые зачастую управляютъ поступками преступниковъ. Во всякомъ случаѣ, Маттъ не могъ сообщить свои догадки несчастнымъ женщинамъ, ожидавшимъ его возвращенія съ такой мучительной тоскою. Если человѣкъ этотъ дѣйствительно умеръ, дѣло упрощается до послѣдней возможности; Маттъ понималъ, насколько отъ этого смягчится участь семейства Нортвика, онъ понималъ, что на самоубійство привыкли смотрѣть какъ на единственный исходъ, приличный для человѣка въ стѣсненномъ положеніи Нортвика. Онъ осуждалъ самого себя за то, что за мгновеніе пришелъ къ этому сужденію. Но тѣмъ не менѣе, онъ почувствовалъ невольное облегченіе, когда Сюзэтта Нортвикъ приняла его сообщеніе за окончательное доказательство смерти своего отца.

Она сказала, что все время говорила объ этомъ съ сестрой и онѣ убѣдилися въ этомъ; онѣ были приготовлены къ этому; онѣ ожидали услышать отъ него именно это.

Маттъ старался дать ей понять, что разсказъ его не имѣлъ этого значенія. Онъ приводилъ, насколько ему было возможно, основанія, внушавшія надежду, что отецъ ея не погибъ во время этого пожара.

Она отвергла всѣ его доводы. Различіе въ начальныхъ буквахъ имени, въ сущности, ничего не доказывало. Да притомъ, будь ея отецъ живъ, онъ уже къ этому времени долженъ былъ прочитать извѣстіе о своей смерти и прислать имъ письмо или какое-нибудь увѣдомленіе, чтобы успокоить ихъ. Она была увѣрена въ этомъ, тѣмъ болѣе, что онъ всегда такъ тревожно заботился о нихъ, когда бывалъ съ ними въ разлукѣ. Онѣ, уѣзжая, постоянно извѣщали его о малѣйшихъ измѣненіяхъ въ своихъ намѣреніяхъ, а онъ всегда телеграфировалъ имъ о своихъ. Единственною тайною для нихъ была его поѣздка въ Канаду; объ этомъ онъ ни раньше, ни послѣ ихъ не увѣдомилъ. По всей вѣроятности, у него неожиданно явилось какое-нибудь безотлагательное дѣло, которое заставило его на минуту позабыть обо всемъ другомъ.

Маттъ безмолвно опустилъ голову, страшась, какъ бы она не спросила, что онъ думаетъ объ этомъ, и придумывая, что ему отвѣчать. Онъ сознавалъ, что ему не оставалось иного выбора, какъ солгать, если она спроситъ его. Но она не спросила его ни о чемъ.

Наступило лишь второе утро съ того времени, какъ онъ разстался съ нею. Но онъ увидѣлъ, что она пережила страшно много за эти сутки. «Такою она будетъ, когда состарится», подумалъ онъ. Нѣжныя очертанія ея щекъ слегка вытянулись, ихъ округлость опала; губы ея были плотно сжаты; орлиный выгибъ ея носа заострился. Глаза ея не носили слѣдовъ отъ пролитыхъ слезъ. Но Аделина плакала и безпрестанно вытирала слезы платкомъ. Она переносила свое горе кротко, а Сюзэтта переносила его гордо. Казалось, она предоставила всѣ предположенія и заключенія своей сестрѣ.

Сюзэтта находилась въ томъ возбужденномъ состояніи, которое смерть вызываетъ въ душѣ человѣка, потерявшаго любимое существо. О такомъ состояніи принято говорить, что человѣкъ не сознаетъ своей потери и только позднѣе почувствуетъ ее. Женщины преимущественно склонны къ такой истерической силѣ равнодушія… Маттъ не зналъ, оставаться ему или уходить. Ему казалось навязчивостью затягивать ихъ свиданіе и жестокостью уйти послѣ такихъ незначительныхъ словъ. Сюзэтта приняла его такъ спокойно, такъ холодно, что онъ несказанно удивился ея страстной порывистости, когда онъ всталъ, чтобы проститься съ нею.

— Никогда не забуду я, что вы для насъ сдѣлали, мистеръ Гилари; никогда! Не умаляйте вашего поступка, не старайтесь заставлять насъ думать, что вы ничего не сдѣлали! Вы сдѣлали все! Я удивляюсь, какъ вы могли это сдѣлать!

— Да! — вставила Аделина, словно онѣ уже переговорили о его добротѣ, какъ и о своей утратѣ, и были совершенно одинаковаго мнѣнія по этому вопросу.

— Вы такъ думаете? — началъ онъ. — Всякій сдѣлалъ бы то же самое…

— Не говорите этого! — вскричала Сюзэтта. — Вамъ это кажется, потому что вы сдѣлали бы это для всякаго! Но вѣдь вы сдѣлали это для насъ и я ни забуду этого во всю свою жизнь! Охъ…

Голосъ ея оборвался; она закрыла руками лицо съ выраженіемъ трогательной, дѣтской бе8оомощности. Теперь менѣе чѣмъ когда либо онъ былъ въ состояніи оставить ее. Они снова усѣлись всѣ трое послѣ того, какъ встали, чтобы проститься. Маттъ чувствовалъ настоятельную потребность ободрить бѣдныхъ дѣвушекъ, спасти Сюзэтту отъ отчаянія.

Онъ принадлежалъ къ тѣмъ мужчинамъ, у которыхъ страстная любовь развивается только вслѣдствіе безкорыстной доброты. Только такіе мужчины могутъ дать женщинамъ счастіе. Если въ его сердцѣ и поднялась теперь любовь, это произошло такъ необычайно, что онъ не узналъ, что то была любовь; онъ думалъ, что то была жалость, которую онъ чувствовалъ къ безмѣрному несчастію, постигшему молодую дѣвушку. Онъ зналъ, что ему не уберечь ее отъ всѣхъ фазисовъ этого несчастія, но онъ старался уберечь ее отъ того, который теперь предстоялъ передъ нею и причинялъ ей страданіе. Снова онъ сталъ обсуждать съ злополучными сестрами всѣ факты и вселилъ въ нихъ надежду, что отецъ ихъ живъ еще. Когда, наконецъ, онъ ушелъ отъ нихъ, сердца ихъ просіяли этой надеждой, которая въ результатѣ — будь то смерть или позоръ — должна была потонуть въ болѣе мрачномъ отчаяніи.

Сознаніе этой истины хлынуло въ его душу въ тотъ самый моментъ, когда онъ вышелъ, шатаясь, изъ этого рокового дома, отбросившаго яркій свѣтъ на снѣгъ; оно послѣдовало за нимъ во мракѣ ночи вмѣстѣ съ упорнымъ ощущеніемъ его тепла и роскоши. Но къ волненію души его примѣшивалась какая-то странная, непонятная радость. И въ теченіе всей этой безсонной ночи столкновеніе этихъ чувствъ, казалось, бросало его то въ одну, то въ другую сторону, словно самъ онъ былъ чуждъ имъ и его отклоненіе къ нимъ было чисто внѣшнее. То Нортвикъ былъ мертвъ и смерть его отвратила позоръ, грозившій его имени; то онъ былъ еще живъ и бѣгство его загладило все зло, сдѣланное имъ. Затѣмъ, бѣгство его только увеличило безчестіе, отъ котораго онъ хотѣлъ укрыться; смерть его легла несмываемымъ кровавымъ пятномъ виновности на его проступки: то былъ не капризъ судьбы, а приговоръ вѣчнаго правосудія. Противъ такого дикаго умозаключенія Маттъ возмутился и на этомъ прекратилъ свои построенія.

XVIII.

Еще двое сутокъ замалчивался фактъ растраты, но затѣмъ, въ силу вмѣшательства закона, къ которому обратились тѣ, кто не признавалъ предполагаемой смерти Нортвика, фактъ этотъ вышелъ на свѣтъ Божій и прорвалъ всѣ границы непреодолимымъ потокамъ гласности.

День за день газеты наполнялись фактами и въ продолженіе нѣсколькихъ недѣль передовыя статьи не прекращали своихъ поученій. Отъ времени до времени новыя подробности и неожиданныя разоблаченія, остроумныя догадки и безстыдныя шутки придавали новый интересъ совершившимуся факту. Въ иные дни о немъ не упоминалось ни словомъ въ газетной хроникѣ, а затѣмъ въ другіе дни онъ выступалъ въ бойкихъ статьяхъ и замѣткахъ и снова занималъ всѣ столбцы въ газетахъ. Происходило это не оттого, чтобы мошенническая продѣлка Нортвика представляла нѣчто особое по своему характеру; она ничѣмъ не отличалась отъ большинства растратъ, великихъ и малыхъ, составлявшихъ предметъ повседневныхъ газетныхъ толковъ. Но сомнѣнія относительно участи Нортвика и продолжительная тайна его мѣстопребыванія. — если только онъ былъ живъ, — придавали настоящему дѣлу своеобразную пикантность. Сверхъ ожиданія, въ результатѣ пострадало много людей, непосредственно не принимавшихъ участія въ мошенническихъ операціяхъ Нортвика; и сумма его расхищенія компанейскаго капитала возрастала по мѣрѣ разслѣдованія. Вся эта исторія оказалась, въ дѣйствительности, гораздо хуже того, что можно было вообразить, и во многихъ передовицахъ, разглагольствовавшихъ на эту тему, нравственная важность преступныхъ дѣяній Нортвика измѣрялась итогами украденныхъ или косвенно потерянныхъ суммъ. По обыкновенію, газеты удивлялись, что преступникомъ оказался человѣкъ, стоявшій выше всякихъ подозрѣній, и выражали довольно комическій ужасъ передъ такимъ упадкомъ нравственныхъ принциповъ въ самомъ сердцѣ бостонскаго торговаго міра.

Въ «Бостонскихъ Извѣстіяхъ» появился отчетъ Пиннэя; недаромъ онъ хвастался, что напишетъ его на славу: это было дѣйствительно образцовое произведеніе репортерскаго искусства, оно держало въ напряженіи каждый нервъ въ читателѣ путемъ впечатлѣній, повторявшихся на многихъ столбцахъ и продолжавшихся безпрерывно на нѣсколькихъ страницахъ подрядъ, съ періодическимъ изверженіемъ сенсаціонныхъ заглавныхъ строкъ. Въ пылу сочинительства всѣ колебанія и сомнѣнія испарились въ стремленіи угодить интересамъ «Бостонскихъ Извѣстій» и ихъ читателямъ. Съ каждымъ часомъ тяжелое впечатлѣніе, вынесенное Пиннэемъ изъ его интервью съ миссъ Нортвикъ ослабѣвало все болѣе и болѣе, а желаніе утилизировать добытый матеріалъ крѣпло. Онъ кончилъ тѣмъ, что описалъ это интервью, не щадя красокъ. Но онъ выразилъ свое сочувствіе къ бѣдной дѣвушкѣ, сгустивъ тѣни въ поведеніи человѣка, который подвергнулъ всему этому горю самыя дорогія для него существа. Онъ пространно остановился на полнѣйшемъ невѣдѣніи, въ которомъ легко и плавно протекала жизнь его семейства и домочадцевъ, между тѣмъ какъ глава ихъ бѣжалъ отъ правосудія, если не сдѣлался жертвою скораго возмездія. Онъ разработалъ фактическую сторону со всей горячностью и силою чувства, какую только могъ извлечь, и до извѣстной степей и приправилъ факты авторской «отсебятиной». Онъ далъ живописное изображеніе чертоговъ Нортвика. Подъ его перомъ передняя расширилась, лѣстница растянулась, извиваясь, ковры уплотнились, число слугъ увеличилось; библіотеку, въ которую представителя «Бостонскихъ Извѣстій» вѣжливо «пригласили войти», онъ снабдилъ «всѣми затѣями высокоразвитого вкуса». Произведенія классическихъ авторовъ въ роскошныхъ переплетахъ красовались на ея полкахъ; великолѣпныя картины и чудныя статуи украшали ея стѣны и ниши. Одежду лэди, которая благосклонно приняла репортера «Бостонскихъ Извѣстій» онъ порядкомъ пріукрасилъ; онъ сдѣлалъ значительную скидку ея лѣтамъ, а красоту ея уподобилъ красотѣ патриціанокъ. У Пиннэя самыя мелочи получили грандіозную окраску, а дому Нортвика онъ щедро придалъ характеръ барскаго великолѣпія какъ по внѣшнему виду, такъ и по внутренной обстановкѣ. Даже самое мѣстечко Гатборо получило у него романтическое значеніе: «Процвѣтающій городокъ Новой Англіи, гордый своимъ историческимъ прошлымъ, наслаждающійся своимъ современнымъ благоденствіемъ, съ пяти или шеститысячнымъ населеніемъ; изъ среды его вышли рабочіе обоего пола, осуществившіе новѣйшія теоріи самаго прогрессивнаго закала въ хорошо извѣстномъ общественномъ союзѣ Пэка, съ его столовой на кооперативныхъ началахъ и ея завсегдатаями — интеллигентными членами и хозяевами».

Люди всевозможнаго званія превратились въ передовыхъ обывателей города, благодаря оказанному ими довѣрію репортеру, а въ статьѣ подъ претенціознымъ заглавіемъ «Выдающійся пролетарій» онъ даровымъ образомъ навязалъ рабочему классу мнѣніе о характерѣ Дж. М. Нортвика. «Единство общественнаго мнѣнія» явилось предметомъ нѣсколькихъ замѣтокъ, полныхъ драматизма. Въ цѣломъ же отчетъ этотъ представилъ яркую и удобную рамку для главнѣйшихъ обстоятельствъ несомнѣнно мошенническаго поведенія и бѣгства Нортвика и для предположеній Пиннэя насчетъ его дальнѣйшей судьбы.

Однимъ словомъ, мастерской отчетъ Пиннэя былъ написанъ такъ, какъ только онъ могъ написать въ моментъ своего полнаго развитія и въ томъ видѣ, въ какомъ только могли его напечатать «Бостонскія Извѣстія» въ этомъ періодѣ ихъ газетной славы. Отчетъ билъ на дешевый эфектъ, изобиловалъ общими мѣстами и ради «краснаго словца» грѣшилъ противъ правды. Но авторъ его не былъ жестокъ, развѣ, какъ говорится, ненарокомъ, онъ не былъ безжалостенъ, развѣ по необходимости, въ силу самаго казуса, и отчетъ его былъ отъ доски до доски чисто личнаго характера, онъ повѣствовалъ, не будя мысли, ничуть не отличаясь въ этомъ отношеніи отъ какой-нибудь средневѣковой монастырской хроники.

«Бостонское Обозрѣніе» обращалось къ читателямъ совершенно много сорта и преслѣдовало совершенно иныя цѣли при разборѣ общественныхъ дѣлъ. Мы думаемъ, что газеты представляютъ въ нѣкоторомъ родѣ сложный темпераментъ, составленный изъ темпераментовъ, всѣхъ различныхъ участвующихъ въ нихъ сотрудниковъ; однако, въ сущности, каждый изъ нихъ выражаетъ мнѣніе и является отраженіемъ темперамента одного управляющаго ума, которому подчиняются всѣ другія мнѣнія и темпераменты. По большей части это такъ вѣрно, что бываетъ трудно «выкурить» вліяніе сильнаго ума изъ созданной имъ газеты даже тогда, когда онъ болѣе не состоитъ ея дѣятельнымъ представителемъ. Много лѣтъ до того, какъ обнаружились растраты Нортвика, «Бостонскія Извѣстія» редактировалъ журналистъ, когда-то пользовавшійся большой популярностью въ Бостонѣ, нѣкій Бартлэй-Гюббардъ; онъ выбился въ газетные редакторы изъ репортеровъ и обратилъ свой органъ въ репортерскіе толки въ худшемъ смыслѣ. Послѣ того, какъ онъ оставилъ эту газету, ея владѣлецъ пробовалъ поднять и преобразовать ея духъ различными способами, но потерпѣлъ полную неудачу, во-первыхъ, частью оттого, что самъ былъ человѣкомъ узкихъ идей, а главнымъ образомъ оттого, что газета не могла освободиться отъ своего направленія, не убивъ самой себя. Итакъ, «Бостонскія Извѣстія» продолжали быть тѣмъ, чѣмъ ихъ сдѣлалъ Бартлэй-Гюббардъ и чѣмъ желалъ ихъ видѣть тотъ кругъ читателей, который имѣлъ ихъ въ виду: газетою безъ всякихъ принциповъ и безъ убѣжденій, преслѣдовавшей лишь наживу. Всѣ событія повседневной жизни получали въ ней окраску, бьющую въ глаза, съ грубыми усиліями на картинность при полнѣйшемъ отсутствіи жизненной правды и глубины. Во времена Гюббарда «Бостонское Обозрѣніе» редактировалъ закадычный пріятель его Риккеръ. Въ концѣ концовъ, однако, друзья поссорились по поводу какого-то вопроса, который, по мнѣнію пріятеля, позорилъ Гюббарда. Риккеръ съ тѣхъ поръ не оставлялъ газеты и хотя многіе изъ наиболѣе передовыхъ и смѣлыхъ юношей обзывали его взбалмошнымъ упрямцемъ, онъ крѣпко держался своего идеала — установить сознательные принципы въ журналистикѣ. Онъ придалъ «Бостонскому Обозрѣнію» опредѣленное направленіе и, подобно «Бостонскимъ Извѣстіямъ», оно не могло бы измѣниться, но уничтоживъ самого органа. Сотрудниковъ у него насчитывалось немного и, быть можетъ, по этой причинѣ онъ зналъ не только ихъ имена, но и ихъ способности.

Когда Максуэллъ явился съ голымъ фактомъ растраты, переданнымъ ему сыщиками для репортерскаго отчета, и попросилъ редактора позволить ему заняться разработкою этого факта, Риккеръ согласился, но неохотно. По его мнѣнію, Максуэллъ годился на что-нибудь лучшее, чѣмъ репортерскій отчетъ. Онъ зналъ, что Максуэллъ поглощалъ книги по философіи и соціологіи и скоро узналъ его тайну — Максуэллъ былъ поэтъ. Съ того времени тайна эта стала извѣстна его товарищамъ репортерамъ и ему пришлось изъ-за нея выносить и славу, и позоръ.

— Я не думалъ, что вы захотите взять на себя эту работу, Максуэллъ, — ласково сказалъ Риккеръ. — Вѣдь это не ваша спеціальность, не правда-ли? Отдадимъ это лучше кому-нибудь изъ другихъ сотрудниковъ.

— Это касается моей спеціальности болѣе, чѣмъ вы думаете, мистеръ Риккеръ, — возразилъ молодой человѣкъ. — Этимъ предметомъ я много занимался въ послѣднее время. Я задумалъ какъ-то, — онъ застѣнчиво потупилъ глаза, — попробовать написать драму на сюжетъ о растратѣ и собралъ довольно много фактовъ, касающихся растраты чужихъ денегъ. Вы и представить себя не можете, до чего это явленіе заурядно; это одно изъ зауряднѣйшихъ явленій въ нашемъ цивилизованномъ мірѣ.

— А! Неужели? — спросилъ Риккеръ съ ироническимъ снисхожденіемъ къ дерзкому обобщителю. — Кто еще «отдѣлываетъ» этотъ вопросъ?

— Пиннэй въ «Извѣстіяхъ».

— Ну, онъ опасный соперникъ въ нѣкоторомъ отношеніи, — замѣтилъ Риккеръ. — Когда дѣло идетъ о малярной работѣ, вамъ за нимъ не угоняться. Но, можетъ быть, вы намѣрены выбрать другое оружіе.

Риккеръ опустилъ зеленый картонный козырекъ, который надѣвалъ на лобъ при газовомъ освѣщеніи и повернулъ свое кресло обратно къ письменному столу. Максуэллъ понялъ, что ему дано позволеніе исполнить эту работу.

Однако, онъ принялся за нее только на слѣдующее утро, потому что былъ слишкомъ утомленъ, прійдя изъ дома Гилари. Онъ всталъ рано, приготовилъ себѣ самъ чашку чаю на газовой лампочкѣ и написалъ значительную часть отчета, пока еще въ домѣ всѣ спали. Онъ окончилъ его къ вечеру и тотчасъ же отнесъ къ Риккеру. Редакторъ еще не обѣдалъ и отнесся къ работѣ Мексуэлла съ придирчивостью голоднаго человѣка. Работа эта состояла изъ двухъ отдѣльныхъ частей: первая часть, — тщательное и ясное изложеніе всѣхъ фактовъ, которые успѣлъ собрать Максуэллъ въ качествѣ репортера, безъ сенсаціонныхъ замашекъ на эфектъ, въ благопристойно-сдержанномъ тонѣ, котораго держалось «Обозрѣніе»; другая часть — пояснительная передовая статья. Риккеръ пробѣжалъ первую, не сказавъ ни слова; при видѣ другой, онъ приподнялъ свой зеленый козырекъ и вскричалъ:

— Что это значитъ, молодой человѣкъ? Кто просилъ васъ вступать не въ свою область?

— Никто. Я нашелъ, что не могу втиснуть свои общія познанія о хищеніяхъ въ отчетъ, такъ какъ это показалось бы, пожалуй, некстати. А такъ какъ мнѣ надобно было, тѣмъ или инымъ способомъ, сбыть свою опытность по этому вопросу, то я изложилъ ее въ формѣ передовой статьи. Я не разсчитываю, что вы ее примете. Можетъ быть, мнѣ удастся продать ее въ какую-нибудь другую газету.

Риккеръ, повидимому, не обратилъ никакого вниманія на его объясненіе. Онъ продолжалъ читать рукопись, а по окончаніи чтенія взялъ снова отчетъ и сравнилъ его длину съ длиною передовой статьи.

— Если мы напечатаемъ эти двѣ вещи, какъ они есть, это будетъ, похоже на исторію хвоста, покинувшаго собаку.

— О, я не ожидалъ… — началъ было Максуэллъ.

— О, да, вы ожидали, — сказалъ Раккэръ. — Разумѣется, вы видѣли, что этотъ отчетъ, по крайней мѣрѣ, физически несовмѣстимъ.

— Я написалъ его, насколько умѣлъ добросовѣстно. Я зналъ, что вы не любите пустозвонной, безцѣльной болтовни, да и самъ я не терплю ея.

Риккеръ продолжалъ разсматривать обѣ рукописи. Онъ передалъ, ихъ черезъ плечо Максуэллу, стоявшему тутъ же.

— Можете ли соединить эти двѣ статьи въ одну?

— Не знаю.

— Хотите попробовать?

— Въ передовую или…

— Все равно. Я рѣшу послѣ того, какъ она будетъ готова. Сдѣлайте это здѣсь же.

Онъ подвинулъ нѣсколько листовъ бумаги, лежавшей на длинномъ столѣ, къ Максуэллу и тотъ сѣлъ за работу. Она была нетруднымъ дѣломъ. Матеріалъ былъ однородный и ему пришлось только написать нѣсколько вступительныхъ фразъ къ своему отчету, въ формѣ передовой статьи, а затѣмъ сдѣлавъ небольшія измѣненія, дополнить, передовую статью.

Въ какіе-нибудь полчаса статья была готова и подана Риккеру.

— Хорошо, — сказалъ Риккеръ и принялся перечитывать, дѣлая поправки синимъ карандашомъ.

Максуэллъ мужественно приготовлялся вынести отказъ редактора принять его статью цѣликомъ, но ему было невыносимо тяжело зачеркиваніе всѣхъ его завѣтныхъ выраженій и любимыхъ мнѣній, причемъ иногда подъ редакторскимъ карандашомъ изчезали цѣлые; періоды.

Когда Риккеръ возвратилъ ему, наконецъ, статью со словами:

— Ну что вы скажете теперь объ этомъ?

Максуэллъ отважился отвѣтить редактору:

— Что-жъ, мистеръ Риккеръ, если я долженъ сказать прямо, то, по моему мнѣнію, вы лишили ее плоти и крови.

Риккеръ расхохотался.

— О, нѣтъ! Я отнялъ у нея только излишнюю язвительность, ядовитость. Выслушайте меня, молодой человѣкъ! Думали ли вы всѣ тѣ циническія вещи, которыя здѣсь высказываете?

— Не знаю…

— Я знаю. Я знаю, вы ихъ не думали. Каждое слово въ нихъ звучало фальшиво. Это говорилось ради краснаго слова и на утѣху" низкопробной публики. Но понемногу, если вы будете продолжать говорить такія вещи, вы станете думать ихъ, а человѣкъ думаетъ то, что онъ самъ есть. У васъ тугъ такія мнѣнія, которыхъ вы должны стыдиться, если бы вы въ самомъ дѣлѣ ихъ имѣли, но я знаю, вы ихъ не имѣли, а потому и позволилъ себѣ вычеркнуть ихъ всѣ огуломъ.

Максуаллъ смотрѣлъ растерянно; ему хотѣлось сказать что-нибудь въ свою защиту, но онъ не зналъ, какъ это сдѣлать. А Риккеръ продолжалъ:

— Эти прелестные маленькіе сарказмы и ѣдкіе намеки вашего остроумія погубили бы вашу статью въ глазахъ дѣйствительно интеллигентныхъ читателей. Они заподозрѣли бы въ авторѣ статьи легкомысленнаго молодого кутилу или стараго безумца съ пустой, черствой душою. А въ настоящемъ видѣ мы сдѣлали изъ нея нѣчто единственное въ своемъ родѣ и, откровенно говоря, я очень радъ имѣть ее для своей газеты. Я никогда не скрывалъ отъ васъ увѣренности, что у васъ есть литературное дарованіе.

— Вы были очень добры, — сказалъ Максуэллъ все еще нѣсколько огорченный: ножъ хирурга, врачуя, тѣмъ не менѣе, причиняетъ боль.

Придя домой, Максуэллъ увидалъ свою мать.

— Знаешь мама, — сказалъ юноша, — старый Риккеръ намѣчаетъ мой отчетъ, какъ передовую статью.

— Я говорила тебѣ, что она хорошо написана!

Максуэллъ чувствовалъ себя обязаннымъ передъ самимъ собою немного пороптать.

— Такъ-то такъ, — сказалъ онъ, — но онъ лишилъ ее огня своимъ проклятымъ синимъ карандашомъ. Она совершенно потеряла всю свою соль.

Но онъ перемѣнилъ мнѣніе, когда позднѣе прочиталъ ее въ корректурѣ, а въ особенности, когда увидалъ ее въ газетѣ. Онъ плохо спалъ, потому что его волновала масса ощущеній: употребленіе, сдѣланное Риккеромъ изъ его работы, и надежды на успѣхъ, вызванныя въ немъ этимъ. Онъ не стыдился своей статьи; онъ очень гордился ею; и его поражала ея соразмѣрность и сила, когда онъ снова и снова перечитывалъ свое произведеніе.

Онъ сталъ въ немъ на очень высокую точку философскаго мышленія и обвинилъ общественный строй. «Что-нибудь испорчено, — писалъ онъ, — въ нѣдрахъ нашей цивилизаціи, если каждое утро приноситъ намъ повѣствованіе о расхищеніяхъ, великихъ или малыхъ, происходящихъ въ той или другой части нашего государства; рѣчь идетъ не о мелкихъ кражахъ ничтожныхъ клерковъ и разсыльныхъ, противъ недобросовѣстности которыхъ ихъ хозяева могутъ обезпечить себя, а о лицахъ, занимающихъ общественныя должности, и представителяхъ корпоративныхъ учрежденій, отъ которыхъ мы гарантированы только принципами средней нравственности нашей торговой дѣятельности. О низкомъ уровнѣ этихъ принциповъ можно судить изъ того факта, что такія расхищенія, въ которыхъ обвиняется Дж. М. Нортвикъ, создали панику и уныніе въ торговыхъ и общественныхъ кружкахъ, хотя нельзя сказать, чтобы они удивили кого бы то ни было. Къ несчастію, этого можно было ожидать во всякую данную минуту, въ доказательство чего достаточно привести то, чего пришлось быть очевидцемъ репортеру „Обозрѣнія“ въ деревнѣ, гдѣ растратчикъ жилъ и гдѣ, несмотря на его незапятнанную репутацію честнаго человѣка, всѣ были убѣждены, что онъ убѣжалъ, захвативъ чужія деньги, только потому, что онъ былъ въ отсутствіи въ теченіе двадцати-четырехъ часовъ, не извѣстивъ о своемъ мѣстопребываніи».

Максуэллъ развилъ матеріалъ, собранный имъ во время своего посѣщенія Гатборо, съ этой точки зрѣнія; не называя ни именъ, но личностей, онъ сумѣлъ дать яркое впечатлѣніе о положеніи дѣла и о мѣстномъ настроеніи. Онъ стремился стать на почву исторіи и выполнилъ свою задачу, слегка подражая методу и способу изложенія Тэна. Весь его отчетъ о расхищеніи отличался тѣсною связью отдѣльныхъ частей, обнимавшихъ собою всѣ важныя подробности, начиная отъ простого случайнаго подозрѣнія, коснувшагося честности растратчика, вплоть до рѣшительныхъ мнѣній и заключеній относительно постигшей его участи.

Въ то же время были соблюдены правдивая передача и соразмѣрность главныхъ фактовъ; изложеніе поражало благородствомъ и безпристрастною выдержанностью и носило изящный отпечатокъ чего-то далекаго во времени и мѣстѣ. Но тамъ, гдѣ заканчивалось повѣствованіе и начиналась критика, ярко выступали художественныя достоинства статьи. Риккеръ открыто призналъ превосходство работы Максуэлла и сразу оцѣнилъ ея значеніе для газеты. Онъ высказалъ молодому сотруднику нѣсколько комплиментовъ съ глазу на глазъ, но были въ этой статьѣ достоинства, которыхъ онъ не замѣтилъ сразу. Разумѣется, появленіе этой статьи обусловливалось въ значительной степени случайнымъ накопленіемъ у Максуэлла богатаго матеріала о расхищеніяхъ для задуманной имъ драмы. Но Риккеръ видалъ людей, которые зачастую не умѣли справляться съ обиліемъ своего матеріала, поэтому его удивляло и восхищало, какъ легко и увѣренно Максуэллъ распорядился своимъ богатствомъ. Этотъ больной юноша вынесъ его на своихъ плечахъ съ видомъ сильнаго и зрѣлаго ума, что забавляло и удивляло Риккера. Онъ увидалъ, гдѣ юноша воспользовался — сознательно или безсознательно — стилемъ и методомъ своихъ любимыхъ авторовъ, и онъ восхищался философскому безпристрастію, которому научился у нихъ молодой авторъ. Но Максуэллъ одинъ зналъ тайну своего снисхожденія и гуманной сдержанности по отношенію къ Нортвику. То была черта, заимствованная имъ изъ драмы, которую онъ разорвалъ въ клочки. Онъ просто на просто примѣнилъ идеальное представленіе о типическомъ расхитителѣ чужаго имущества, какое онъ вывелъ изъ сотни примѣровъ, къ данному случаю и это удалось ему въ совершенствѣ. Его воображаемый расхититель вызывалъ къ себѣ въ зрителяхъ скорѣе состраданіе, чѣмъ осужденіе, и онъ представилъ читателю почти роковую неизбѣжность преступленія. Онъ остановился на томъ, что случай этотъ, далеко не единичный или исключительный, не представлялъ никакихъ особенностей, былъ совершенно нормальнымъ явленіемъ. Въ подтвержденіе своей мысли онъ привелъ кучу фактовъ и бѣглый перечень неисправныхъ казначеевъ, кассировъ, управляющихъ, президентовъ и придалъ ихъ зловредной дѣятельности однообразный характеръ, что такъ очевидно для человѣка, изучившаго этотъ вопросъ. Всѣ эти люди имѣли хорошія мѣста и стояли на пути къ преуспѣянію, если не къ богатству; всѣхъ ихъ искушало обладаніе средствами къ немедленному обогащенію; всѣ они поддавались искушенію настолько, чтобы спекулировать деньгами, которыя имъ не принадлежали; всѣмъ имъ удавалось вернуть первые займы, сдѣланные ими по собственному почину; всѣ они дѣлали новые займы, а затѣмъ не могли уже ихъ вернуть. Всѣ они попадали въ ловушку и всѣмъ имъ давался извѣстный срокъ для уплаты. Послѣ этого появлялось нѣкоторое разнообразіе: иные пускали себѣ пулю въ лобъ, другіе кончали съ собою веревкою, третьи рѣшались предстать на судъ; громадное большинство убѣгало въ Канаду.

Освѣщая такимъ образомъ это дѣло, Максуэллъ смѣло переписалъ слова одного изъ лицъ своей пьесы: обязанность этихъ циничныхъ личностей, часто встрѣчающихся въ драматическихъ произведеніяхъ, заключается въ наблюденіи за ходомъ дѣйствія и въ высказываніи веселыхъ сарказмовъ относительно поступковъ и побужденій другихъ дѣйствующихъ лицъ. Вотъ тутъ-то Риккеръ и прибѣгнулъ, въ самыхъ широкихъ размѣрахъ, къ своему синему карандашу, зачеркнувъ выраженіе сатанинскаго зубоскальства и освѣтивъ мрачныя бездны пессимизма нѣсколькими лучами надежды. Конецъ статьи былъ также заимствованъ изъ драмы, отвергнутой поставщиками грубо-комическаго вздора за ея якобы безнравственность. Въ монологѣ, который долженъ былъ исторгнуть у слушателя слезы, герой пьесы Максуэллъ, разставшись съ молодой женою и дѣтьми, прежде чѣмъ принять ядъ, высказалъ нѣсколько вѣрныхъ размышленій; онъ считалъ себя жертвой условій и въ будущемъ пророчески видѣлъ безконечный рядъ новыхъ расхитителей, которые встрѣтятся съ тѣми же искушеніями и совершатъ то же преступленія при тѣхъ же обстоятельствахъ. Максэуллъ просто на просто передѣлалъ этотъ монологъ для передовой статьи и доказывалъ, что дѣло Нортвика не только не было исключительнымъ явленіемъ, но что слѣдовало ожидать его безконечнаго повторенія. «Съ одной стороны, передъ вами люди, воспитанные на принципахъ торговой системы, дозволяющей одну форму безчестности и осуждающей другую ея форму; эта борьба за деньги, происходящая повсюду вокругъ нихъ, притупила, если не ослабила, ихъ нравственное чувство. Съ другой стороны, передъ нами благопріятный случай, приманка того, что лежитъ плохо, надежда на „авось“, сойдетъ съ рукъ. Если тѣ же причины будутъ продолжаться, вызываемыя ими дѣйствія будутъ тѣ же». Максуэллъ заявлялъ, что ни одинъ добропорядочный гражданинъ не можетъ желать, чтобы расхититель избѣгнулъ отвѣтственности за свое преступное дѣяніе противъ общества; но общество обязано разсмотрѣть, насколько оно само было отвѣтственно, что оно въ состояніи сдѣлать, не игнорируя отвѣтственности преступника. Онъ заканчивалъ очеркомъ будущаго общественнаго строя, гдѣ не будетъ подобныхъ дѣйствій. Но Риккеръ не пропустилъ этихъ строкъ, хотя Максуэллъ продалъ своимъ мыслямъ полунасмѣшливую форму. Риккеръ вычеркнулъ ихъ въ корректурѣ, давъ заключительнымъ словамъ статьи вопросительную, а не утвердительную форму.

XIX.

Члены семьи Гилари спускались внизъ къ завтраку обыкновенно, когда имъ было удобно. Если Маттъ бывалъ дома, первыми являлись мать его и онъ самъ; затѣмъ приходилъ отецъ, Луиза бывала послѣдней. Они получали «Извѣстія» подобно многимъ другимъ, потому что, при всѣхъ своихъ недостаткахъ, газета эта отличалась полнотою; но они получали и «Обозрѣніе» изъ чувства самоуваженія. Въ то утро, когда дѣло Нортвика получило огласку, Маттъ послалъ за всѣми другими газетами. Онъ просмотрѣлъ ихъ и переговорилъ обо всемъ съ матерью, прежде чѣмъ отецъ его присоединился къ нммъ въ девять часовъ.

Во многихъ газетахъ были иллюстраціи: портреты Нортвика, виды его дома въ Бостонѣ и его дома въ Гатборо; виды компанейскаго завода въ Понкуассэтѣ; видъ крушенія поѣзда въ Уэлуотарѣ. Но Гилари страшно огорчилъ блестящій отчетъ Пиннэя. Всѣ газеты были ужасны, но «Извѣстія» просто омерзительны. Однако, въ сущности, поведеніе газетъ заслуживало не больше порицанія, чѣмъ поведеніе директоровъ компаніи, которые передали это дѣло въ руки сыскной полиціи и привели въ дѣйствіе механизмъ гласности. И тѣ, и другіе не переступали въ своихъ дѣйствіяхъ за предѣлы своихъ правъ; и тѣ, и другіе исполняли оффиціальную обязанность.

Гилари, помимо желанія, былъ вынужденъ стать по отношенію къ Нортвику въ положеніе почти его защитника; онъ сильно страдалъ отъ фальшивости этого положенія, потому что никто болѣе его не презиралъ людей такого сорта, какъ Нортвикъ. Но когда вамъ приходится страдать даже изъ-за мошенника, у васъ является нѣкоторое снисхожденіе къ нему. Всѣ эти удары обрушились на его возраставшее сочувствіе къ «бѣднягѣ», какъ онъ его называлъ.

Онъ просмотрѣлъ различные отчеты въ разныхъ газетахъ съ небольшими передышками и почувствовалъ себя совершенно разбитымъ.

— По крайней мѣрѣ, гора съ плечъ долой, другъ мой, — сказала его жена, замѣтившая окончательный результатъ его страданій и видѣвшая, какъ онъ остановился ошеломленный послѣдней газетой которую уронилъ на полъ. — Вотъ въ чемъ утѣшеніе.

— Можно ли это назвать утѣшеніемъ? — сухо спросилъ онъ.

— Ну да, я считаю это утѣшеніемъ. Неопредѣленное положеніе кончилось и ты можешь теперь снова прійти въ себя.

— Кажется, тутъ есть что-то.

Онъ не спускалъ глазъ съ Матта или, вѣрнѣе, съ «Обозрѣнія», которое закрывало Матта.

— Что тамъ такое, Маттъ? — спросилъ онъ.

— Ужъ лучше прочту вслухъ, — отвѣчалъ Матгъ. — Мнѣ кажется, это необыкновенно хорошо. Какъ бы мнѣ хотѣлось узнать, кто это написалъ!

— Я думаю, ты можешь и послѣ заняться своими догадками! — нетерпѣливо отвѣчалъ отецъ, и Маттъ началъ читать.

Будь Гилари въ иномъ настроеніи, едва ли онъ согласился бы съ тезисами статьи; нѣкоторые изъ ихъ выводовъ были таковы, что онъ рѣшительно отказался бы призвать ихъ; но общій ихъ характеръ отличался такой гуманностью, такой сдержанностью, такой свѣтлостью взглядовъ, что Гилари, во время чтенія статьи воспылалъ личною благодарностью къ автору ея за то, что онъ назвалъ «простою благопристойностью».

— Это чрезвычайно интересная статья, — сказалъ онъ, раздѣляя желаніе Матта узнать, кто написалъ ее, какъ это бываетъ обыкновенно въ такихъ случаяхъ.

— Хорошо было бы, — сказала миссисъ Гилари, — припрятать всѣ остальныя газеты отъ этихъ бѣдняжекъ.

Она намекала на дочерей Нортвика и прибавила.

— Если онѣ должны узнать о случившемся, снисходительнѣе этого нельзя разсказать.

— Вотъ и я думаю то же, мама, — сказалъ Маттъ. — Но, къ несчастью, имъ невозможно будетъ остановиться только за этой передачѣ фактовъ. Горе разразится надъ ними въ безобразной формѣ, какъ вообще всѣ ваши напасти. Не знаю, такъ ли ужъ дурны всѣ остальныя газеты…

— Не дурны! — воскликнулъ его отецъ.

— Нѣтъ. Онѣ не жестоки къ нему, исключая того, что онѣ справедливы къ нему. Несомнѣнно, онѣ являются вѣрнымъ отголоскомъ мнѣній и чувствъ средняго большинства по этому вопросу. Съ такими фактами имъ приходится считаться всю жизнь и онѣ приглядѣлись къ нимъ. Но мнѣ хотѣлось бы узнать, кто написалъ эту статью въ «Обозрѣніи», я бы желалъ поблагодарить автора ея.

— Вопросъ теперь въ томъ, — сказала миссисъ Гилари, — что можемъ мы сдѣлать для нихъ? Увѣренъ ли ты, Маттъ, что далъ имъ ясно понять, что мы будемъ рады ихъ видѣть у себя, что бы ни случилось?

— Луиза и я, мы оба старались это сдѣлать, — отвѣчалъ ея сынъ, — когда мы были у нихъ вмѣстѣ. А когда я передавалъ имъ о своей поѣздкѣ въ Уэлуотэръ, я нѣсколько разъ повторилъ имъ вашу просьбу.

— Хорошо, — сказала миссисъ Гилари. — Я рада, что мы сдѣлали все, что было въ нашихъ силахъ. Сначала я сомнѣвалась, благоразумно ли было съ твоей стороны брать съ собою къ нимъ Луизу; но теперь я довольна, что все такъ хорошо обошлось. И я довольна, что отецъ твой поступилъ хорошо, давъ этому несчастному человѣку отсрочку, которую онъ употребилъ во зло.

— О, да, — сказалъ Маттъ. — Это было отлично. И я ужасно радъ, что онъ такъ легко отдѣлался. Если онъ еще живъ, я радъ, что онъ выпутался изъ бѣды.

Гилари, хранившій молчаніе, горестно отдавшись угрызеніямъ и сомнѣніямъ самаго разнообразнаго свойства, разразился теперь потокомъ словъ.

— А я считаю твою болтовню отвратительною нелѣпостью, Маттъ. Я и не думалъ давать Нортвику эту отсрочку для того, чтобы онъ улизнулъ отъ послѣдствій своихъ мошенническихъ продѣлокъ! Почему это онъ не долженъ бытъ за нихъ наказанъ?

— Потому, что это не принесетъ ни малѣйшей пользы ни ему и никому другому. Наказаніе не исправило бы его, оно не исправило бы ничего. Нортвикъ самъ по себѣ не зло; онъ только симптомъ зла. Ты можешь устранить симптомъ, но этимъ ты не уничтожишь зла. Болѣзнью пораженъ весь организмъ общественнаго строя, какъ предполагаетъ авторъ статьи въ «Обозрѣніи».

— Я въ ней не нахожу никакихъ такихъ предположеній, — сердито возразилъ его отецъ. — По твоей теоріи слѣдовало бы подыскать извиненіе негодяйству каждаго мошенника, заслуживающаго висѣлицы. Ужъ если говорить объ искорененіи зла въ обществѣ, то развѣ не слѣдуетъ начать съ каждаго человѣка въ отдѣльности? Повторяю тебѣ, для Нортвика и для плутовъ ему подобныхъ было бы весьма полезно отсидѣть свой срокъ въ острогѣ.

Споръ ожесточенно продолжался нѣкоторое время; обѣ стороны не отступали ни на Іоту отъ своей аргументаціи. Миссисъ Гилари слушала съ нетерпѣніемъ, которое женщины испытываютъ, когда совершенно отсутствуетъ личная причина несогласія, единственно существенная причина. Маттъ зашелъ, наконецъ, въ такія отвлеченности, что сказалъ отцу:

— Итакъ, ты утверждаешь, насколько я понимаю, что если А хорошенько наказать за его грѣхи, то B останется добродѣтельнымъ при тѣхъ же условіяхъ и при тѣхъ же искушеніяхъ, противъ которыхъ А не въ силахъ былъ устоять.

Тутъ мать его попробовала вмѣшаться въ ихъ споръ. Ей были мало понятны метафизическія тонкости вопроса; она чувствовала только, что Маттъ приперъ, какъ говорится, къ стѣнѣ своего отца, который любилъ его безъ памяти, и поведеніе сына показалось ей неприличнымъ. Притомъ же, когда случается что-нибудь дурное, женщина всегда желаетъ, чтобы кто-нибудь былъ наказанъ. Всѣ женщины консервативны въ этомъ отношеніи, и миссисъ Гилари рѣшилась положить конецъ разговору между ея сыномъ и мужемъ, такъ какъ чувствовала, что Маттъ неправъ вдвойнѣ.

Но при первыхъ же ея словахъ мужъ бѣшено крикнулъ на нее:

— Не перебивай, Сара! — А затѣмъ загремѣлъ на Матта: — Пойми же, что мнѣ нѣтъ дѣла до отдѣльной личности въ данномъ случаѣ! Пойми, что выгода, необходимость заставляютъ общество наказывать А за его грѣхи безъ малѣйшаго отношенія къ B, и что меня касается, я не оставлю камня на камнѣ, пока мы не сыщемъ Нортвика, живого или мертваго. Если только онъ живъ, я употреблю всѣ усилія, чтобы привлечь его къ суду; онъ будетъ уличенъ и наказанъ.

Слова эти онъ прокричалъ во все горло и такъ стукнулъ по обѣденному столу, что чайныя ложечки зазвенѣли въ чашкахъ и миссисъ Гилари съ трудомъ разслышала, что ей докладывалъ Патрикъ, остановившись въ дверяхъ.

— Повидать мистера Гилари? Какая-то барыня? Гдѣ ея карточка?

— Она не захотѣла сказать своего имени, ма’амъ; она сказала, что не хочетъ войти, ма’амъ. Она хотѣла повидать мистера Гилари на одну минуту въ пріемной.

Гилари наклонился впередъ, чтобы вторично хлопнуть кулакомъ по столу, но женѣ удалось остановить его повтореніемъ порученія Патрика.

— Я къ ней не выйду, — отрѣзалъ онъ. — Должно быть, какая-нибудь репортерша. Онѣ тоже примостились къ нашей квашнѣ. Пойми, — продолжалъ онъ, обращаясь къ Матту, — общественныя требованія къ тебѣ, какъ къ гражданину, какъ къ общественному дѣятелю, уничтожаютъ всѣ твои сантиментальныя обязательства къ B, какъ къ брату. Боже мой! да развѣ C не братъ мой то же, какъ и вся остальная азбука? Если А обокрадетъ остальныя буквы, пусть B получитъ урокъ изъ того оздоровляющаго факта, что плутни А привели его въ тюрьму.

— Ахъ, я допускаю, что было бы лучше, если бы разные А страдали за свои грѣхи; но я сомнѣваюсь, чтобы наказаніе, налагаемое на человѣка противъ его воли, было истиннымъ для него страданіемъ. Если бы человѣкъ этотъ пришелъ добровольно и согласился вынести наказаніе, которому онъ подвергалъ себя своими проступками, это было бы полезно для него и для всякаго другого; въ такомъ поступкѣ было бы много значенія. Но вѣдь онъ убѣжалъ.

— А поэтому его надобно оставить въ покоѣ! Ты судишь, какъ тотъ констэбль, Догберри, въ шекспировской пьесѣ «Много шуму изъ-за пустяковъ»! Ты уличилъ бы вора, давъ ему возможность улизнуть.

— Мнѣ кажется, что именно это сдѣлалъ ты, отецъ. И по моему ты поступилъ хорошо, какъ я уже тебѣ говорилъ.

— Что я сдѣлалъ? — загремѣлъ Гилари. — Нѣтъ, сударь, ничего подобнаго я не дѣлалъ! Я далъ ему возможность стать честнымъ человѣкомъ…

— Другъ мой, — перебила миссисъ Гилари, — пойди же, отпусти эту женщину, по крайней мѣрѣ. Или позволь мнѣ это сдѣлать.

Гилари швырнулъ свою салфетку и весь красный отъ спора обвелъ присутствующихъ пылающимъ взоромъ. Не сознавая вполнѣ, что дѣлаетъ, онъ бросился вонъ изъ комнаты.

Не успѣла жена его сказать Матту:

— Тебѣ не слѣдовало бы заводить споръ съ отцомъ, Маттъ; вѣдь ты видишь, въ какую кашу онъ попалъ…

Какъ они услыхали его голосъ:

— Господи! Мое бѣдное дитя!

Они не знали, что онъ вскрикнулъ отъ ужаса при видѣ Сюзэтты Нортвикъ, которая встрѣтила его въ пріемной вопросомъ:

— Что это они написали о моемъ отцѣ, мистеръ Гилари?

— О вашемъ отцѣ, дорогая?

Онъ взялъ ея руки, которыя она протянула ему, и старался придумать, что бы такое сказать ей, нѣжное и ободряющее. Она отняла ихъ и крѣпко сложила вмѣстѣ.

— Правда ли это?

Онъ позволилъ себѣ притвориться не понимающимъ значенія ея словъ, Онъ не могъ сдѣлать иначе.

— Ну, мы надѣемся… мы надѣемся, что это неправда! Ничего другого еще не узнали о томъ, былъ ли онъ во время этого несчастія. Развѣ Маттъ…

— Я не о томъ. Это хуже, чѣмъ то. Это другое… что говорятъ газеты… что онъ былъ растратчикъ… безчестный. Правда ли?

— О, нѣтъ, нѣтъ! Ничего подобнаго, голубушка!

Гилари долженъ былъ отвѣтить ей это. Онъ чувствовалъ, что было бы жестоко сказать что-нибудь другое; всякій другой отвѣть былъ немыслимъ.

— Эти газеты… будь онѣ прокляты!.. вѣдь вы знаете, онѣ всегда такъ… Вамъ не надо мучить себя тѣмъ, что говорился въ газетахъ.

— Но почему, же онѣ заговорили о моемъ отцѣ въ такое время, когда онъ… Что все это значитъ, мистеръ Гилари? Я не вѣрю газетамъ, поэтому я и пришла къ вамъ… какъ только могла, пораньше утромъ. Я знала, что вы мнѣ скажете правду. Вы знали моего отца съ такихъ давнихъ поръ, вы знали, какой онъ славный! Я… Вы знаете, онъ никогда не сдѣлалъ никому дурного… онъ не могъ поступить дурно!

— Разумѣется, разумѣется! — согласился Гилари. — Вы отлично сдѣлали, что пришли ко мнѣ… отлично. Какъ… какъ здоровье вашей сестры? Вы останетесь у насъ… Луиза еще не сходила внизъ… вы будете завтракать съ нею. Миссисъ Гилари за столомъ. Пойдемте къ намъ. Она можетъ васъ увѣрить… Маттъ вполнѣ убѣжденъ, что не надобно приходить въ отчаяніе относительно… Онъ…

Гилари безцѣльно суетился, произнося эти отрывочныя и неопредѣленныя фразы, а теперь старался заставить ее выйти изъ комнаты впереди себя. Но она опустилась на стулъ и онъ долженъ былъ остаться.

— Я хочу, чтобы вы мнѣ сказали, мистеръ Гилари, есть ли малѣйшее основаніе у газетъ говорить то, что въ нихъ напечатано сегодня утромъ?

— Какъ, основаніе? Дорогое дитя мое…

— Были ли какія-нибудь непріятности между моимъ отцомъ и его компаньонами?

— Ну… всегда между компаньонами возникаютъ сомнѣнія.

— Есть ли какое-нибудь сомнѣніе относительно счетовъ моего отца… его честности?

— Люди сомнѣваются во всемъ въ наше время, когда такъ много… требуется довѣрія въ дѣловыхъ отношеніяхъ. Отъ времени до времени бываютъ разслѣдованія.

— А былъ ли какой-нибудь поводъ подозрѣвать моего отца? Подозрѣваетъ ли кто-нибудь его?

Гилари обвелъ комнату блуждающимъ взглядомъ; онъ не могъ смотрѣть въ лицо молодой дѣвушки.

— Мнѣ кажется, нѣкоторые изъ насъ… нѣкоторые изъ директоровъ… усомнились…

— А вы!?

— Моя милая дѣвочка… мое бѣдное дитя! Вы не можете понять этого. Но я скажу вамъ искренно, что послѣ этого просмотра… когда вопросъ былъ отдавъ на обсужденіе совѣта, я счелъ себя въ правѣ настаивать на томъ, чтобы отцу вашему дали время уладить все это. Онъ сказалъ, что можетъ это сдѣлать. И мы условились дать ему эту возможность.

Гилари сказалъ эти слова изъ состраданія къ молодой дѣвушкѣ; онъ былъ искренно пристыженъ тѣмъ видомъ великодушія, который слова его придавали его роли въ этомъ дѣлѣ.

— Сплошь и рядомъ, — продолжалъ онъ, — люди въ положеніи довѣренныхъ лицъ пользуются деньгами, которыя у нихъ на храненіи, а затѣмъ возвращаютъ ихъ; это случается ежедневно и никакого вреда тутъ не предполагается, и ничего дурного въ этомъ нѣтъ… пока… пока рискъ не окончится неудачей. Такія дѣла мы видимъ на каждомъ шагу.

Гилари чувствовалъ, что теперь онъ выпутается изъ затруднительнаго положенія, хотя зналъ, что говоритъ весьма безнравственныя вещи; но вѣдь онъ говорилъ ихъ не для того, чтобы развратить эту несчастную дѣвочку, сидѣвшую передъ нимъ; онъ старался только утѣшить ее, облегчить ея горе.

— Все это дѣло очень хорошо передано въ «Обозрѣніи». Читали вы его? Вы должны прочитать эту газету и не обращать вниманія на то, что говорится въ. другихъ. Дайте, я васъ проведу къ миссисъ Гилари… у насъ имѣется эта газета…

Сюзэтта встала.

— Итакъ, нѣкоторые директора думаютъ, что мой отецъ взялъ деньги товарищества, какъ напечатано въ газетахъ?

— То, что они думаютъ, не имѣетъ никакого значенія относительно…

— А вы думаете?

— Какъ сказать… Я не думаю, что онъ хотѣлъ… Объ надѣялся, конечно, вернуть ихъ. Ему было дано время для этого.

Гилари запнулся, затѣмъ подумалъ, что лучше прямо сказать.

— Но несомнѣнно онъ употреблялъ капиталы товарищества на свои личныя предпріятія.

— Это все, — сказала молодая дѣвушка. Теперь она вышла изъ комнаты. Гилари слѣдовалъ за нею. Съ невыразимымъ облегченіемъ увидалъ онъ Луизу, спускавшуюся по лѣстницѣ внизъ.

— Неужели Сю! — воскликнула она, быстро сбѣгая со ступеней. Она обвила руками шею своего друга.

— О Сю, Сю! — произнесла она голосомъ, которымъ обыкновенно женщина показываетъ другой женщинѣ, что понимаетъ ее и вполнѣ сочувствуетъ ей.

Сюзэтта холодно высвободилась изъ ея объятій.

— Пусти меня, Луиза.

— Нѣтъ, нѣтъ! Ты не уйдешь! Я хочу, чтобы ты… ты должна остаться теперь у насъ. Я знаю, Маттъ совсѣмъ не вѣритъ этому ужасному отчету.

— Если даже въ немъ правда, теперь мнѣ все равно. Другой отчетъ — развѣ ты не знаешь? — напечатанъ въ газетѣ сегодня утромъ.

Луиза старалась принять недоумѣвающій видъ; Сюзэтта на мгновеніе остановилась, а затѣмъ сказала:

— И твой отецъ сказалъ, что мой отецъ воръ.

— Ахъ, папа! — зарыдала Луиза.

Это было ужасно несправедливо и неблагодарно со стороны ихъ обѣихъ и у Гилари вырвался крикъ скорби и протеста. Скюзэтта убѣжала отъ Луизы и, прежде чѣмъ онъ могъ помѣшать ея намѣренію, стрѣлою пронеслась мимо него къ выходной двери и исчезла за нею.

XX.

Горе, превратившееся въ позоръ въ глазахъ постороннихъ людей, оставалось горемъ для дѣтей Нортвика. Отецъ ихъ не возвращался, не подавалъ никакихъ признаковъ существованія и онѣ попрежнему стали думать, что онъ умеръ. Но, оплакивая его, какъ умершаго, онѣ безусловно отвергали всякую мысль о его виновности. Любовь ихъ произвела то трогательное чудо, которое возможно вызвать въ женскихъ сердцахъ, она укрѣпила ихъ вѣру въ его честность, и вѣру это не могло поколебать никакое доказательство его безчестности.

Даже если бы онѣ и повѣрили всѣмъ тѣмъ вещамъ, въ которыхъ его обличали эти газеты, и тогда онѣ не могли бы осудить его дѣйствія, какъ осуждали другіе, чужіе люди. Но вѣдь, будучи женщинами, онѣ не умѣли дѣлать тонкія различія, которыя допускаются мужчинами въ кодексѣ торговой нравственности. А будучи дочерьми Нортвика, онѣ знали, что онъ не сдѣлалъ бы того, что сдѣлалъ, если бы это было дурно. Отецъ ихъ занималъ чужія деньги, имѣя въ виду расплатиться, а затѣмъ потерялъ свои собственныя и не могъ заплатить своихъ долговъ. Вотъ и все.

Совершенно несходныя по характеру, сестры были вполнѣ согласны между собою въ этомъ отношеніи и обѣ одинаково считали чѣмъ-то въ родѣ измѣны его памяти всякое измѣненіе въ образѣ жизни, которое явилось бы, такъ сказать, поощреніемъ взводимыхъ на него обвиненій. Но онѣ почувствовали нѣкоторое облегченіе, въ особенности Сюзетта, которая вела расходы, когда измѣненія пришли сами собой и пышный штатъ ихъ прислуги распался, вслѣдствіе ея недовольства или страха за будущее. Въ концѣ концовъ у нихъ остались только Элбриджъ Ньютонъ да его жена. Ей теперь рѣшительно нечего было дѣлать, какъ только тосковать по своемъ умершемъ ребенкѣ, и она охотно приходила готовитъ кушанье и убирать комнаты. А мужъ ея смотрѣлъ за лошадьми и домашнимъ скотомъ, какъ умѣлъ, ухаживалъ за печами и наблюдалъ за оранжерейными растеніями, чтобы они не перемерзли. Онъ вставалъ рано, ложился поздно. У него не было подобострастной «холопской» вѣрности къ Нортвикамъ; но онъ, по его собственному объясненію, былъ имъ преданъ за то, что они всегда хорошо обращались съ нимъ, и онъ не любилъ дѣлать свое дѣло спустя рукава.

Дни шли за днями, недѣли проходили за недѣлями, а сестры продолжали жить въ одиночествѣ, которому ихъ предоставили сосѣди изъ состраданія, сдержанности или пренебреженія. Аделина принимала мистера Уэда всякій разъ, какъ онъ заходилъ въ сестрамъ; онъ считалъ своею обязанностью и своихъ исключительнымъ правомъ приносить утѣшеніе повсюду, гдѣ была скорбь. Но Сюзэтта не видалась съ нимъ. Она посылала ему признательныя привѣтствія, когда онъ бывалъ у нихъ, и всякій разъ поручала сестрѣ сказать ему, что въ слѣдующій разъ надѣется съ нимъ увидѣться.

Одна изъ гатборскихъ дамъ, миссисъ Мунгеръ, жившая въ здѣшнихъ мѣстахъ круглый годъ, проникла въ библіотеку, полагая по своему разумѣнію, что поступаетъ такъ, какъ обязаны были бы поступить въ отношеніи къ ней ея сосѣди; но ей не удалось повидать ни одну изъ сестеръ. Ей пришлось удовольствоваться настоятельнымъ подговариваніемъ миссисъ Мореллъ, жены доктора, присоединиться къ ней для вторичнаго покушенія нарушить ихъ покой. Но у миссисъ Мореллъ составилось мнѣніе о личности и характерѣ Сюзэтты враждебное импульсу материнскаго состраданія, которое она почувствовала бы ко всякой другой молодой дѣвушкѣ въ этомъ положеніи. Миссисъ Герришъ, жена главнаго купца въ Гатборо, который удостоился чести пріѣхать изъ Бостона въ одномъ поѣздѣ съ Нортвикомъ въ тотъ самый день, когда состоялось собраніе директоровъ, была бы пожалуй, не прочь присоединиться къ мисиссъ Мунгеръ, но мужъ рѣшительнѣйшимъ образомъ запретилъ ей это. Онъ стоялъ горой за честность и состоятельность Нортвика противъ цѣлой деревни; тогда какъ всѣ и каждый обвиняли его въ бѣгствѣ, едва стало извѣстно изъ газетъ, что онъ находился въ числѣ погибшихъ во время пожара въ желѣзнодорожномъ поѣздѣ, одинъ Герришъ упрямо отказывался повѣрить этому. Исторія растратъ свалилась на него словно ударъ грома при ясномъ небѣ; онъ чувствовалъ себя опозореннымъ передъ своими согражданами, а къ Нортвику сталъ питать злобу за то, что онъ такъ ловко обошелъ его. Герришъ съ нетерпѣніемъ ожидалъ наложенія запрещенія на имущество, оставшееся послѣ растратчика, и, очевидно, сдѣлавшееся теперь собственностью его кредиторовъ. Другіе обыватели Гатборо, тѣ самые, что такъ охотно заподозрили Нортвика, питали къ нему въ глубинѣ души преступное чувство снисхожденія. Иные думали, что онъ отправился представить свои счеты въ другіе суды; другіе — что онъ жилъ въ бѣдности и изгнаніи, что было уже для него достаточнымъ наказаніемъ. Но Герришъ требовалъ отъ закона примѣрной, потрясающей расправы съ виновнымъ. Онъ честилъ полкуассэтскихъ директоровъ, обзывая ихъ сборищемъ людишекъ, лишенныхъ всякаго патріотическаго чувства, за то, что они дали Нортвику уйти изъ своихъ рукъ, живому или мертвому.

— Почему не вышвырнутъ его семьи изъ этого дома и не передадутъ его въ руки пайщиковъ, которыхъ онъ обокралъ? — спросилъ разъ утромъ Герришъ у случайно собравшихся въ его лавкѣ мѣстныхъ зѣвакъ. — Сдается мнѣ, этотъ Гилари, въ Бостонѣ, покрывалъ его и… держалъ его руку съ самаго начала… и обѣлялъ его. А почему? не знаю. Будь я однимъ изъ понкуассэтскихъ пайщиковъ, я бы ему показалъ себя. Первымъ дѣломъ я бы освѣдомился, почему семья Нортвика продолжаетъ жить въ моемъ домѣ послѣ того, какъ онъ ограбилъ меня, захватилъ въ свои руки все, что лежало плохо.

Адвокатъ Путнэй былъ тутъ же. Онъ переложилъ табакъ, бывшій у него за щекою, за другую щеку и привелъ въ порядокъ свои маленькія, крѣпкія челюсти.

— Послушай, Билли, я скажу тебѣ, почему. Да потому, что и домъ, и ферма, и все недвижимое имущество принадлежатъ семьѣ Нортвика, а вовсе не кредиторамъ Нортвика.

Слушатели расхохотались, а Путнэй продолжалъ:

— Объ этомъ вопросѣ братъ Нортвикъ позаботился давнымъ-давно, какъ мнѣ кажется. Мнѣ кажется, онъ это сдѣлалъ еще въ тѣ времена, когда ты впервые выразилъ желаніе, чтобы его статую поставили наверху солдатскаго монумента.

— Никогда не выражалъ я такого пошлаго желанія! — сердито огрызнулся мистеръ Герришъ.

Періодъ запоя миновалъ для Путнэя и онъ находился въ полномъ упоеніи своимъ презрѣніемъ къ Герришу, которое могло превратиться въ глубокое уваженіе въ его пьяные дни. Ему самому было хорошо извѣстно это ненормальное переходное состояніе его души, вслѣдствіе котораго онъ становился отъявленнымъ консерваторомъ по всѣмъ вопросамъ и ревностнымъ другомъ стараго порядка вещей; онъ говаривалъ, что не зналъ худшаго состоянія при существующихъ условіяхъ.

Итакъ онъ продолжалъ:

— Неужели? Ну, а я думаю, что статуя эта была бы куда приличнѣе поставленной тамъ дѣвки въ клоунской одеждѣ.

Всѣ засмѣялись. Зубоскальство Путнэя насчетъ Побѣды, украшавшей солдатскій монументъ, всякій разъ, какъ онъ говорилъ о немъ, принимало различную форму.

— Это показало бы наглядно, для чего въ сущности умерли эти бѣдные молодцы: а для того, чтобы у насъ было все больше и больше Нортвиковъ, цѣлая нортвиковская система вещей. Что скажешь объ этомъ, пріятель Билли? Ты видишь, лично мнѣ нельзя быть слишкомъ суровымъ къ Нортвикамъ, такъ какъ я считаю этихъ господъ необходимой частью нашей системы управленія. Что сталось бы съ законами и судами, не будь у насъ плутовъ и мошенниковъ? Намъ необходимы Нортвики. Жаль только, что у Нортвиковъ бываютъ семьи; во я не осуждаю Нортвиковъ за то, что они принимаютъ мѣры противъ того злосчастнаго дня, когда Нортвикизму пришелъ бы конецъ. Я радъ, что этихъ женщинъ нельзя лишить крова; я уважаю отцовскую любовь и предусмотрительность Дж. Мильтона, укрѣпившаго законнымъ порядкомъ это имѣніе за ними.

— Удерживать за собою его съ ихъ стороны просто-на-просто грабежъ и разбой! — сказалъ Герришъ.

— О нѣтъ, ты глубоко ошибаешься, Били. Это законъ. Ты бы долженъ уважать законъ и права собственности. Ты, пожалуй, пожелаешь, чтобы статчики сожгли до тла здѣшнюю башмачную лавку, какъ только у насъ поднимется кавардакъ. Ты становишься возмутительно-краснымъ, Билли.

Слова Путнэя подняли Герриша на смѣхъ. Но нѣсколько человѣкъ изъ собравшихся и масса людей въ Гатборо, включая большинство женщинъ, стояли за энергическія мѣры наказанія по дѣлу Нортвика. Почтенныя гатборскія матроны считали нелѣпымъ, что этихъ дѣвушекъ оставляютъ въ покоѣ, позволяя имъ жить, словно ничего не случилось, въ домѣ, который слѣдовало бы конфисковать за преступленія ихъ отца въ пользу его жертвъ, тогда какъ многое множество честныхъ людей не знали, куда голову преклонить въ эту ночь, не знали, откуда достать себѣ кусокъ хлѣба. Въ дѣйствительности жаловались на такую несправедливость не бездомные и не голодные; даже не тѣ, кто перебивался поденной работой въ гатборскихъ лавкахъ, говорили такія вещи. У людей этихъ было слишкомъ много дѣла, а затѣмъ они слишкомъ уставали, чтобы задумываться надъ этимъ, и слухи о злыхъ дѣлахъ Нортвика заглушались въ грохотѣ машинъ.

Толки и пересуды о его позорныхъ дѣяніяхъ наполняли тѣсныя, хорошо нагрѣтыя гостиныя почтенныхъ гражданъ, позади окошекъ, откуда въ теченіе такого долгаго времени они съ завистью смотрѣли на Нортвиковъ, разъѣзжавшихъ въ каретахъ и саняхъ; досужія и добропорядочныя женщины разбирали по косточкамъ эти позорныя дѣянія и за ущербъ нанесенный Нортвикомъ его кредиторамъ, призывали небесные громы на его дочерей — вѣдь эти гордячки всегда важничали и не удостоивали своимъ разговоромъ добрыхъ людей. Такія женщины не могли понять, почему товарищество Понкуассэтскихъ заводовъ не выгнало безъ дальнѣйшихъ околичностей этихъ дѣвушекъ изъ дому, быть можетъ, имъ даже не было извѣстно, почему товарищество не имѣло права сдѣлать это. Когда же всѣ эти женщины узнали, что семейство предсѣдателя товарищества продолжало поддерживать дружескія сношенія съ дочерьми Нортвика, въ ихъ умѣ зародились сомнѣнія, обратившіяся весьма скоро въ положительную увѣренность, что эти Гилари получили свою долю въ награбленной добычѣ. Всѣ эти женщины не были жестокими и въ дѣйствительности едва ли имъ было бы пріятно увидѣть дочерей Нортвика въ нуждѣ, если бы дѣло дошло до этого. Но онѣ жаждали воэмездія, уготованнаго злымъ, и не боялись «судить» и «отмѣривать» самою полною мѣрою.

Въ болѣе свободной атмосферѣ уличной жизни, лавокъ и конторъ мужья ихъ выказывали гораздо меньше рвенія. Въ самомъ дѣлѣ, можно сказать, что одинъ только Герришъ усердствовалъ съ этой стороны. Когда миновало первое возбужденіе, а послѣдовательныя сенсаціонныя сотрясенія, сообщаемыя газетами, мало-по-малу улеглись, на гатборскихъ представителей сильнаго пола нашла полоса какой-то безропотной покорности, которую можно признать или не признать за доказательство всеобщей деморализаціи. Безцеремонное обращеніе Нортвика съ чужими капиталами встревожило ихъ, но нельзя было сказать, чтобы оно изумило кого-нибудь; этого слѣдовало ожидать отъ человѣка въ положеніи Нортвика; это случалось ежедневно гдѣ-нибудь, и наступилъ день, когда это должно было случиться здѣсь. Они не знали изреченія («великъ Аллахъ и Магометъ пророкъ Его»), но тѣмъ не менѣе они были фаталистами. Они восприняли совершившійся фактъ и, обсудивъ, что бѣдствіе это въ сущности не коснулось ихъ лично, многіе изъ нихъ стали относиться къ нему вполнѣ равнодушно, даже съ оттѣнкомъ шутливости. Имъ не было ни малѣйшаго дѣла до всего этого сонмища бостонскихъ тузовъ, капиталами которыхъ Нортвикъ воспользовался для своихъ рискованныхъ биржевыхъ операцій, вѣдь банкъ въ Гатборо не разорился отъ этого и трудовой людъ не потерялъ своихъ вкладовъ. Они могли смотрѣть на это дѣло безстрастнымъ окомъ и въ ихъ душѣ смутно жило убѣжденіе, что каждый членъ Понкуассэтскаго товарищества сдѣлалъ бы то же, что и Нортвикъ, представься удобный случай. Кромѣ того, ихъ ужасно занималъ вопросъ, дѣйствительно ли Нортвикъ погибъ во время желѣзнодорожной катастрофы, или съигралъ ловкую штуку и нынѣ мирно пребываетъ гдѣ-нибудь въ «Пріютѣ Бродягъ», какъ называлъ Путнэй Канадскую область.

XXI.

Хотя Гилари, начиная искъ противъ Нортвика, дѣйствовалъ въ данномъ случаѣ по необходимости, онъ не могъ отдѣлаться отъ ощущенія, будто онъ умышленно навлекалъ гоненіе на этихъ бѣдныхъ дѣвушекъ. Въ самомъ дѣлѣ, ужасно было предавать суду того, кто — пока не было доказано противное — уже предсталъ со своими грѣхами передъ судилище Того, Кто судитъ скорѣе желанія и помышленія, чѣмъ поступки. Но процессъ долженъ былъ пойти своимъ чередомъ, а Гилари долженъ былъ возбудить искъ. Обо всемъ этомъ переговорили въ семействѣ Гилари, гдѣ его жалѣли и прощали ему въ силу любви, которая дѣлаетъ насъ простыми и искренними, несмотря на личины, въ которыя мы рядимся передъ свѣтомъ. Его жена и его дѣти знали всю его доброту и что онъ выстрадалъ въ этомъ дѣлѣ съ самаго начала, стараясь повести его какъ можно снисходительнѣе. Если онъ заговаривалъ объ этомъ, было рѣшено съ общаго согласія, что Маттъ не станетъ раздражать его своими теоретическими воззрѣніями, а когда Гилари хранилъ молчаніе, никто не долженъ былъ упоминать объ этомъ.

Гилари сознавалъ всю особенную затруднительность своего положенія и сознавалъ это тѣмъ яснѣе, что совѣсть его не позволяла ему увильнуть отъ своего долга.. Онъ употребилъ свое вліяніе, значеніе своего добраго имени и своей коммерческой безупречности для обузданія крутыхъ мѣръ совѣта относительно Нортвика, когда мошенничество его обнаружилось, и теперь былъ вдвойнѣ обязанъ удовлетворить желаніямъ директоровъ — начать дѣло судебнымъ порядкомъ. Большинство изъ нихъ были увѣрены, что Нортвикъ и не думалъ умирать; тѣ же, кто не питалъ такой полной увѣренности, во всякомъ случаѣ считалъ общественнымъ долгомъ преданіе его суду, и всѣ единогласно рѣшили, что Гилари подастъ въ судъ требуемую жалобу.

Итакъ, у Гилари не оставалось иного выбора и ему приходилось покоряться. Другой на его мѣстѣ, быть можетъ, отказался бы отъ должности, но онъ не считалъ себя въ правѣ поступить такимъ образомъ, сознавая свою отвѣтственность въ бѣгствѣ Нортвика.

Онъ поставилъ себѣ въ не меньшую обязанность узнать, какой ущербъ можетъ произойти отъ этого для дочерей Нортвика, и пробовалъ предложить имъ денегъ взаймы. Но Сюзэтта отвѣтила ему отъ имени обѣихъ, что отецъ передъ отъѣздомъ оставилъ имъ извѣстную сумму. Гилари могъ только послать Луизу для объясненія, почему онъ долженъ былъ явиться формально въ судѣ по этому дѣлу. Онъ уполномочилъ Луизу вложить столько горячности, сколько она пожелаетъ, въ оправданіе его сожалѣній и въ совѣтъ его, чтобы онѣ переговорили съ какимъ-нибудь адвокатомъ. Такой образъ дѣйствій не вязался съ коммерческой нравственностью; если бы о немъ узнали добрые люди, его навѣрно подвергли бы самой строгой критикѣ; но, обращаясь къ суду своей собственной совѣсти, Гилари чувствовалъ въ себѣ силу всегда послать своихъ строгихъ критиковъ къ чорту въ такомъ дѣлѣ, какъ это.

Луизѣ показалось сперва, что Сюзегга не хотѣла отдѣлить ея отца отъ его оффиціальнаго положенія, не хотѣла вполнѣ оцѣнить его снисхожденія. Она говорила о дѣйствіяхъ своего отца, какъ о чемъ-то, стоящемъ выше подозрѣній и сомнѣній, къ чему онъ былъ вынужденъ своими врагами, которыхъ онъ пристыдилъ бы очень скоро, будь онъ живъ. Ей и Аделинѣ было рѣшительно все равно, что бы ни дѣлали; отецъ ихъ находился теперь внѣ людской злобы и когда-нибудь имя его очистится отъ взводимыхъ на него обвиненій. Аделина прибавила, что онѣ будутъ жить тамъ, гдѣ онъ ихъ оставилъ. Это былъ ихъ домъ и никто не можетъ отнять его у нихъ.

Луиза, движимая чувствомъ состраданія, соглашалась со всѣмъ. Ей казалось, что Сюзэттѣ слѣдовало бы выслушать съ большей сердечностью сожалѣнія ея отца. Но она вспомнила, что Сюзэтта была всегда очень сдержана въ выраженіи своихъ чувствъ, и не стала ее осуждать. Она замѣтила запущеніе, которое уже коснулось дома Нортвика; отчаяніе сестеръ выражалось во всемъ домашнемъ обиходѣ. Сестры не плакали, зато Луиза выплакала всѣ глаза надъ ихъ заброшенностью и ея слезы смягчили, наконецъ, несчастныхъ дѣвушекъ, возбудивъ въ ихъ душѣ что-то въ родѣ жалости къ самимъ себѣ. Онѣ пригласили Луизу остаться къ завтраку; ей очень не хотѣлось, но она подумала, что ей слѣдуетъ остаться. Завтракъ былъ плохо приготовленъ и очень скудно сервированъ; Луизѣ вообразилось, что онѣ начали морить себя голодомъ, и она чуть не расплакалась надъ своей чашкой чаю. Прислуживавшая имъ женщина имѣла такой зловѣщій, мрачный видъ; она двигалась взадъ и впередъ, неподвижно устремивъ глаза въ одну точку, плотно сжавъ губы и отъ нея несло слабымъ запахомъ конюшни. Это была миссисъ Ньютонъ; она впустила Луизу въ домъ; другой прислуги молодая дѣвушка не видала.

Сюзэтта ничего не сказала о ихъ планахъ на будущее время, а Луизѣ не хотѣлось разспрашивать ее объ этомъ. Луизѣ казалось, что ее приняли подъ флагомъ перемирія и что между ними откровенная бесѣда была неумѣстна. Обѣ сестры, повидимому, держали себя съ нею въ оборонительномъ положеніи. Но когда она встала, чтобы уйти, Сюзэтта надѣла шляпу и жакетку и выразила желаніе пройтись съ нею до воротъ аллеи, навстрѣчу Симпсону, который долженъ былъ пріѣхать за Луизою, чтобы отвезти ее на вокзалъ.

Былъ ясный мартовскій день; солнце стояло высоко на фонѣ голубого неба, а сойки хвастливо перекликались на вѣтвяхъ елей. Морозъ еще не покинулъ землю, но по тѣнистой дорогѣ было сухо.

Онѣ держались разговора о погодѣ; но вдругъ Сюзэтта сказала неожиданно:

— Разумѣется, Луиза, твой отецъ долженъ сдѣлать то, что отъ него требуютъ, противъ… папы. Я это понимаю.

— Охъ, Сю…

— Не надо! Передай ему, пожалуйста, что я не такъ глупа, чтобы не понять этого:

— Я увѣрена, — отважилась Луиза, — онъ сдѣлаетъ все, чтобы помочь вамъ обѣимъ!

Сюзэтта пропустила мимо ушей это выраженіе искренняго чувства.

— Мы не вѣримъ, чтобы папа сдѣлалъ что-нибудь дурное или что-нибудь такое, въ чемъ бы не могъ оправдаться, если бы онъ былъ живъ. Мы не позволимъ отнять у насъ его имущество, если только сможемъ это сдѣлать:

— Разумѣется, нѣтъ! Я увѣрена, и папа не захочетъ, чтобы вы позволили имъ это.

— Это значило бы признать, что они были правы, а мы никогда этого не признаемъ. Но я не виню твоего отца и мнѣ хочется, чтобы ты ему сказала это.

Луиза порывисто остановилась и поцѣловала Сюзэтту. Ея любящему оптимизму представилось въ эту минуту, что отнынѣ конецъ всѣмъ огорченіямъ. Она никогда хорошенько не могла взять въ толкъ, чтобы дѣло это было до такой степени непоправимо дурно. Ей оно представлялось въ родѣ недоразумѣнія, которое можно было вполнѣ разъяснить, если бы люди согласились выслушать одинъ другого.

Сю высвободилась изъ ея объятій и сказала, отвернувшись въ сторону отъ своего друга:

— Это былъ тяжелый ударъ. Онъ умеръ; а намъ даже не довелось увидѣть его лежащимъ въ гробу.

— Ахъ, быть можетъ, — прорыдала Луиза, — онъ не умиралъ! Такъ много людей думаетъ, что онъ не…

Сюзэтта отскочила отъ нея — суровая, глубоко оскорбленная.

— Неужели ты думаешь, что онъ оставилъ бы васъ безъ единаго слова… безъ малѣйшей вѣсти, если бы онъ былъ живъ?

— Нѣтъ, нѣтъ! Онъ не могъ быть такъ жестокъ! Я этого не думала! Онъ умеръ и я всегда буду говорить такъ.

Она продолжала идти молча, но у воротъ Сюзэтта, въ свою очередь, крѣпко обняла Луизу. Слезы стояли въ ея глазахъ, когда она сказала:

— Я бы хотѣла послать мой любящій привѣтъ твоей мамѣ… если ей будетъ это пріятно.

— Будетъ ли ей пріятно!

— И сказать твоему брату, что я никогда не забуду того, что онъ сдѣлалъ для насъ.

— Онъ никогда не забудетъ, что ты позволила ему сдѣлать это, — отвѣтила Луиза, горячо признательная за ея ласку. — Ему ужасно хотѣлось пріѣхать со мною, но онъ боялся показаться навязчивымъ.

— Навязчивымъ! Твой братъ!

Сю произнесла эти слова, словно Маттъ принадлежалъ къ существамъ какого-то высшаго порядка.

Страстность чувства, которою звучалъ ея голосъ, вызвалъ у Луизы новый потокъ слезъ.

— Маттъ хорошій. Я передамъ ему твои слова. Ему будетъ пріятно ихъ услышать.

Онѣ смотрѣли на дорогу, но Симпсона было еще не видать.

— Не жди, Сю, — умоляла Луиза. — Пожалуйста, уходи! Ты въ конецъ разстроишь свое здоровье.

— Нѣтъ, я хочу побыть съ тобою, пока пріѣдетъ твой экипажъ, — отвѣчала Сюзэтта. И онѣ минуту молча стояли рядомъ. Затѣмъ Луиза сказала:

— У Матта новая слабость: юноша, который пишетъ въ газетахъ…

— Въ газетахъ! — повторила Сю съ выраженіемъ отвращенія.

— О, но вѣдь онъ совсѣмъ не то, что другіе, — спѣшила объяснить Луиза. — Такой красавецъ, и такой интересный… блѣдный, больной. Онъ непремѣнно будетъ поэтомъ, но пока ему приходится быть репортеромъ. Онъ ужасно уменъ; но Маттъ говоритъ, что онъ страшно бѣденъ и ему пришлось испытать такъ много тяжелаго въ жизни. Теперь, кажется, ему больше не потребуется интервьюировать… онъ интервьюировалъ папу, въ первый разъ; а бѣдный папа обращался съ нимъ ужасно рѣзко, а потомъ ему было очень жаль. Ему дадутъ какое-то другое занятіе въ газетахъ; не знаю, какъ это называется. Матту понравилось то, что онъ написалъ о… о твоихъ… огорченіяхъ, Сю.

— Гдѣ это было? — спросила Сю. — Всѣ статьи были гнусно фальшивы я жестоки.

— Его статья не была жестокою. Она напечатана въ «Обозрѣніи».

— А, теперь помню. Но онъ сказалъ, что папа взялъ деньги, — неумолимо возразила Сю.

— Неужели? Мнѣ казалось, онъ только сказалъ: онъ взялъ ихъ. Я не вѣрю, чтобы онъ сказалъ еще что нибудь. Матту не понравилась-бы такъ сильно статья, напиши онъ это. Еслибъ ты знала, какой онъ больной. Но онъ ужасно уменъ.

Экипажъ показался на подъемѣ, дороги, и Симпсонъ бѣшено погналъ лошадей. Онъ всегда это дѣлалъ на виду у публики. Луиза снова обвила руками своего друга.

— Позволь мнѣ вернуться и остаться съ тобою, Сю! Или поѣдемъ со мной, ты и миссъ Нортвикъ. Мы всѣ будемъ такъ рады вамъ, мнѣ невыносимо больно оставлять тебя здѣсь одну. Мнѣ кажется это ужаснымъ.

— Правда твоя. Но легче переносить этотъ ужасъ здѣсь, чѣмъ въ другомъ мѣстѣ. Когда-нибудь вся эта ложь разъяснится и тогда мы будемъ довольны, что перенесли свое горе тамъ, гдѣ онъ оставилъ насъ. Мы уже рѣшили, Аделина и я, что намъ дѣлать. Мы попробуемъ сдать въ наймы домъ съ мебелью на лѣто, а сами поселимся вотъ въ этомъ домикѣ.

Луиза оглянулась на мызу у воротъ аллеи и сказала, что это будетъ великолѣпно.

— Здѣсь еще до сихъ поръ никто не жилъ, — продолжала Сговэтта. — А зимою мы снова можемъ перебраться въ нашъ домъ.

Эта мысль также показалась Луизѣ превосходной, и она разсталась со своимъ другомъ болѣе успокоенная, чѣмъ могла себѣ вообразить, когда онѣ свидѣлись. Она принесла съ собою домой это чувство душевнаго подъема и съумѣла, въ пересказѣ своихъ впечатлѣній, представить Сю почти въ цвѣтущемъ состояніи и вполнѣ готовую уступить, если не покориться всему, что товарищество заставитъ Гилари сдѣлать. Въ ея воображеніи отецъ ея, такъ неохотно принявшійся за это дѣло, являлся въ нѣкоторомъ родѣ союзникомъ Нортвиковъ и ее огорчило, что ему, повидимому, не доставило удовольствія одобреніе Сю. Впрочемъ, въ общемъ онъ остался доволенъ всѣмъ, что она передала отъ его имени сестрамъ, хотя положеніе дѣла далеко не казалось ему въ такомъ благопріятномъ свѣтѣ, какъ Матту. Луиза передала своему брату слова Сю, по поводу его нежеланія быть навязчивымъ и прибавила, что теперь онъ можетъ поѣхать повидаться съ ней.

XXII.

День или два спустя, Маттъ отправился въ Гатборо. Онъ засталъ Уэда у себя въ церкви и, не теряя времени, спросилъ у него:

— Уэдъ, что подѣлываетъ миссъ Нортвикъ? Бывалъ ли ты у нихъ за послѣднее время?

Уэдъ отвѣчалъ ему, что почти не видалъ старшей миссъ Нортвикъ, а съ Сюзэттой совсѣмъ не встрѣчался.

— Не знаю, зачѣмъ спросилъ я тебя объ этомъ, — сказалъ Маттъ, — вѣдь мнѣ все это извѣстно черезъ Луизу: она была у нихъ недавно и онѣ сказали ей. Въ дѣйствительности меня интересуетъ другое. Не знаешь ли ты, въ какомъ положеніи эта любовная исторія съ Джекомъ Уилмингтономъ? Не было ли съ его стороны попытки увидѣться съ нею послѣ того, какъ раскрылось это печальное дѣло съ ея отцомъ?

По обыкновенію, они совсѣмъ позабыли объ Аделинѣ Нортвикъ.

— Я вполнѣ увѣренъ, что не было, — сказалъ Уэдъ, — хотя за другого отвѣчать трудно.

— Значитъ, тутъ не можетъ быть никакихъ сомнѣній!

Маттъ отошелъ къ одному изъ готическихъ оконъ студіи Уэда и сталъ глядѣть на улицу. Потомъ, вернувшись къ своему другу, сказалъ:

— Если онъ когда-нибудь серьезно любилъ ее, я думаю, онъ старался бы повидаться съ ней въ такое время, не правда ли?

— Не могу себѣ представить, почему онъ этого не дѣлаетъ. Я никогда не считалъ его пошлякомъ.

— Я тоже не считалъ его такимъ.

— Онъ бы такъ и поступилъ, если только… если только эта женщина не воспользовалась какимъ-нибудь обстоятельствомъ, которое даетъ ей власть надъ нимъ.

— Онъ показалъ себя, по меньшей мѣрѣ, настоящей тряпкой. Но я не считаю его негодяемъ… А что думаютъ здѣсь въ деревнѣ?

— Одни думаютъ всевозможныя безобразія, а другіе считаютъ всю эту исторію сущими пустяками… Здѣшняя публика привыкла смотрѣть сквозь пальцы за такихъ особъ, какъ миссисъ Уилмингтонъ или мистеръ Нортвикъ.

— Я не собираюсь съ ней ссориться по этому поводу, — молвилъ Маттъ съ невозмутимою ясностью философа, которую легко можно было принять за иронію при маломъ знакомствѣ съ нимъ. — Книга, изъ которой мы заимствовали свои религіозные принципы, учитъ насъ снисходительно судить о нашихъ ближнихъ.

— Она вовсе не учитъ насъ циническому индифферентизму, — замѣтилъ Уэдъ.

— Быть можетъ, ты ошибочно объясняешь побужденія здѣшняго общества.

— Не знаю. Иногда мнѣ просто страшно думать, какъ глубока наша нравственная испорченность въ извѣстныхъ направленіяхъ.

Маттъ не послѣдовалъ за притягательной силой, которая заключалась въ теоретическомъ изслѣдованіи этихъ вопросовъ для нихъ обоихъ. Онъ сказалъ, вернувшись неожиданно на личную почву бесѣды:

— Итакъ, по твоему мнѣнію, Уилмингтона не слѣдуетъ болѣе принимать въ соображеніе по отношенію къ ней?

— По отношенію къ миссъ Сю Нортвикъ? Не знаю, вполнѣ ли я понимаю, что ты хочешь сказать.

— Я хочу сказать, долгъ каждаго изъ насъ… твой или мой… пойти къ этому человѣку и спросить у него: что онъ на самомъ дѣлѣ думаетъ, что онъ на самомъ дѣлѣ чувствуетъ? Я не хочу сказать этимъ, что надо просить его придти къ ней. Это было бы недостойно ея. Но, быть можетъ, онъ остается въ тѣни изъ ложнаго чувства деликатности, раскаянія, тогда какъ ему бы можно было объяснить, что его право, его привилегія стать для нея теперь всѣмъ, чѣмъ мужчина можетъ быть для женщины, о несравненно больше, чѣмъ какой бы то ни было мужчина можетъ надѣяться быть для счастливой женщины… Что ты скажешь объ этомъ? Вѣдь онъ могъ бы стать для нея оплотомъ, защитой, опорой, словомъ, всѣмъ?

Уэдъ сомнительно покачалъ головой.

— Это было бы безполезно. Уилмингтонъ отлично понимаетъ, что такая дѣвушка никогда не позволитъ ему быть для нея ничѣмъ теперь, когда онъ пренебрегъ ея любовью прежде. Если бы даже онъ былъ все еще влюбленъ въ нее — въ чемъ я сомнѣваюсь — и тогда онъ не могъ бы этого сдѣлать.

— Нѣтъ, мнѣ кажется, ты правъ, — сказалъ Маттъ. Послѣ небольшой паузы онъ прибавилъ:

— Ну, такъ я самъ долженъ пойти къ ней.

— Ты самъ долженъ пойти? Что ты хочешь сказать? — спросилъ Уэдъ.

— Кто-нибудь долженъ постараться объяснить имъ, каково ихъ настоящее положеніе. Не думаю, чтобы Луиза съумѣла сдѣлать это; мнѣ кажется, она и сама не знала, насколько судебное слѣдствіе затронетъ ихъ интересы. Я думаю, лучше мнѣ пойти и разъяснить имъ это дѣло начисто.

— Я думаю, въ такомъ объясненіи мало пріятнаго.

— Твоя правда, — сказалъ Маттъ, — я не жду ничего пріятнаго. Но я вывелъ изъ того, что мнѣ сказала Луиза, что она желала бы меня видѣть, и я думаю, мнѣ бы слѣдовало пойти къ ней.

Онъ высказалъ свою увѣренность въ вопросительной формѣ и Уэдъ искренно согласился съ нимъ.

— Ну, разумѣется. У тебя нѣтъ другого выбора.

Маттъ ушелъ отъ него съ лицомъ, дышавшимъ бодростью, если не надежною.

Онъ увидалъ Сюзэтту въ аллеѣ, въ костюмѣ для гулянья. Она шла ему навстрѣчу своей величавой, царственной походкой. При видѣ его она вздрогнула и затѣмъ почти побѣжала къ нему.

— Ахъ! это вы! — сказала она и отступила немного назадъ, а затѣмъ порывистымъ движеніемъ протянула ему свою руку.

Онъ взялъ эту руку въ обѣ свои и быстро заговорилъ:

— Вы идете куда-нибудь? Здоровы ли вы? Дома ли ваша сестра? Пожалуйста, не позволяйте мнѣ васъ задерживать! Можно ли мнѣ пойти съ вами?

Она печально улыбнулась.

— Я прохаживаюсь только здѣсь, въ аллеѣ. Что подѣлываетъ Луиза? Хорошо ли она доѣхала до дому? Какая она славная, что пріѣхала сюда? Не веселое здѣсь мѣсто для гулянья?

— О, миссъ Нортвикъ! Какая вы добрая, что повидались съ нею. И насъ очень обрадовало… утѣшило… что вы не сердитесь ни на кого изъ насъ за то, что должно произойти. Я надѣюсь, вы не думаете, что я злоупотребилъ вашею добротою, придя къ вамъ!

— О, нѣтъ!

— Я только что былъ у Уэда.

Маттъ чувствовалъ, что покраснѣлъ.

— Его мнѣ какъ-то неловко, что я васъ увидѣлъ въ такомъ мѣстѣ, гдѣ вамъ поневолѣ приходилось принять меня!

— Я гуляю здѣсь каждый день утромъ, — уклончиво возразила она. — Мнѣ негдѣ гулять въ другомъ мѣстѣ. Я никогда не выхожу изъ этой аллеи. Аделина ходитъ иногда на деревню. А я не могу никого видѣть.

— Знаю, — сказалъ Маттъ съ нѣжнымъ сочувствіемъ. У него закружилась голова отъ внезапнаго желанія схватить ее въ объятія и укрыть ее отъ стыда и горя, терзавшихъ ея душу. Глаза ея выражали печаль и въ немъ сердце заныло отъ жалости. Онъ увидалъ — чего ранѣе не замѣчалъ — что глаза ея удивительно напоминали глаза ея отца. — Бѣдный Уэдъ! — продолжалъ онъ, не сознавая хорошенько, что говоритъ, — онъ говорилъ мнѣ… ему было очень грустно, что онъ не могъ васъ видѣть… сдѣлать что-нибудь…

— Зачѣмъ? Никто не можетъ ничего сдѣлать для насъ. Мы должны нести наше бремя. Но намъ не для чего увеличивать его тяжесть, встрѣчаясь съ людьми, которые думаютъ, что… что мой отецъ поступилъ дурно!

Маттъ почти задыхался. Онъ понялъ, что она соглашалась нести свой крестъ только подъ условіемъ непризнанія своего позора. Быть можетъ, по своей натурѣ она не могла воспринять этого факта и ей не требовалось большихъ усилій, чтобы создать теорію невиновности своего отца; быть можетъ, всякое другое предположеніе было для нея немыслимо и очевидныя доказательства не имѣли никакого значенія для дѣйствительности, какъ она ее представляла себѣ.

— Отраднѣе всего для насъ, что никто изъ васъ не вѣритъ этому, а вѣдь вашъ отецъ зналъ моего отца лучше, чѣмъ всякій другой. Боюсь, я не съумѣла объяснить Луизѣ, какъ сильно я это чувствую и Аделина тоже. Намъ трудно было высказать ей это; казалось, будто мы благодаримъ васъ за что-то, а между тѣмъ, это только должное моему отцу. Но мы обѣ глубоко чувствуемъ это, и мнѣ бы хотѣлось, чтобы вашъ отецъ зналъ это. Я не осуждаю его за то, что намѣренъ сдѣлать. Судъ необходимъ для доказательства невиновности моего отца. Я была очень несправедлива къ вашему отцу въ тотъ первый день, когда мнѣ показалось, что онъ думаетъ такія ужасныя вещи о папѣ. Мы глубоко цѣнимъ его доброту, но мы не хотимъ брать себѣ защитника на судѣ.

Маттъ былъ поставленъ втупикъ. Что могъ онъ сказать на такое дикое смѣшеніе дѣльной правды и безъисходнаго заблужденія? Онъ не зналъ, съ чего начать, чтобы открыть ей глаза. Онъ не находилъ возможнымъ произнести хоть одно слово, не оскорбляя ея любви, ея гордости.

Она заговорила торопливо, идя быстрымъ шагомъ, словно спѣша за стремительнымъ наплывомъ своихъ волненій.

— Мы не боимся, только бы имя нашего отца, который былъ всегда такъ безупречно-честенъ и такъ добръ ко всѣмъ, было очищено, а тѣ, кто его такъ гнусно обвинялъ, были наказаны по заслугамъ.

Она составила себѣ до такой степени ложное представленіе о положеніи и о характерѣ предстоявшаго процесса, что было бы невозможно объяснить ей все. Но онъ не могъ оставить ее въ ея заблужденіи и сдѣлалъ наконецъ попытку «просвѣтить» ее немного.

— Мнѣ кажется, отецъ мой хорошо сдѣлалъ, посовѣтовавъ вамъ обратиться къ адвокату. На судѣ рѣчь будетъ не о честности вашего отца, а о его состоятельности. Процессъ будетъ противъ его недвижимаго имущества. Надо позаботиться о томъ, чтобы вамъ самимъ не пришлось пострадать.

Она остановилась.

— Что намъ въ имуществѣ, если его доброе имя не будетъ очищено?

— Боюсь… боюсь, — настаивалъ Маттъ, — что вы меня не вполнѣ понимаете.

— Если отецъ мой не имѣлъ намѣренія удержать чужія деньги, то процессъ покажетъ это, — возразила молодая дѣвушка.

— Но адвокатъ… Право, вамъ надо бы обратиться къ адвокату!.. адвокатъ могъ бы объяснить вамъ всю судебную процедуру… Искъ будетъ не противъ вашего отца, а противъ васъ.

— Противъ насъ? Что же, говорятъ, мы сдѣлали?

— Ничего! ничего! Но могутъ взять здѣсь все, что принадлежало вашему отцу… все, что у васъ здѣсь есть, для удовлетворенія его кредиторовъ. Вопроса о его неправотѣ не станутъ касаться. Не знаю, право, но вамъ бы слѣдовало взять адвоката, который защищалъ бы ваши права въ этомъ дѣлѣ.

— Если противъ насъ не заявлено никакихъ претензій, то намъ ничего не могутъ сдѣлать!

— Могутъ взять все, что только было у вашего отца, для уплаты его долговъ.

— Ну и пусть изъ возьмутъ, — сказала молодая дѣвушка. — Еслибы онъ быль живъ, онъ бы выплатилъ свои долги. Мы не можемъ допустить, чтобы онъ сдѣлалъ что-либо для насъ, чего бы должно было стыдиться; чтобы онъ умышленно обидѣлъ кого-либо.

Маттъ видѣлъ, что главный вопросъ для нея заключался въ открытомъ признаніи невиновности ея отца. Онъ не зналъ, является ли эта потребность ея души слѣдствіемъ гордой воли или выраженіемъ дѣйствительной увѣренности. Онъ зналъ только одно: онъ не желалъ оскорблять или мучить ее; пусть та святыня, которой не должна касаться человѣческая рука, остается во власти той таинственной силы, которую мы называемъ Провидѣніемъ. Вѣроятно, это тревожное состояніе выдало его мысли, потому что, взглянувъ ему въ лицо, она остановилась.

— Вы не думаете, что я права, мистеръ Гилари?

— Да, да! — началъ Маттъ. Онъ хотѣлъ сказать ей, что она права во всемъ, но подумалъ, что для него такая же святыня его правда, какъ для нея ея самообманъ. Поэтому онъ сказалъ:

— Я не имѣю права судить вашего отца. Ни въ какомъ случаѣ не желаю я дѣлать это. Конечно, я не думаю, чтобы онъ хотѣлъ нанести кому-нибудь ущербъ, если бы это зависѣло отъ его доброй воли.

— Благодарю васъ! — вскричала молодая дѣвушка. — Я вовсе не о томъ васъ спросила. Я знаю, каковы были намѣренія моего отца, и не нуждаюсь ни въ какихъ новыхъ увѣреніяхъ. Мнѣ жаль, что я обезпокоила васъ всѣми этими чуждыми для васъ вопросами. Большое вамъ спасибо за вашъ добрый совѣтъ.

— Ахъ, не принимайте моихъ словъ такимъ образомъ! — вырвалось у него просто съ мольбою. — Я такъ горячо хочу быть вамъ полезнымъ… полезнымъ, какъ только можетъ быть лучшій другъ. Но я вижу, что оскорбилъ васъ. Не принимайте моихъ словъ въ дурную сторону. Вы бы никогда не приняли такъ моего намѣренія, если бы знали его! Если бы самое худшее, что говорятъ о вашемъ отцѣ, было въ десять разъ хуже, и тогда мои намѣренія не измѣнились бы я…

— Благодарю! благодарю! — сердито отвѣчала она. — Мнѣ кажется, мы говоримъ на разныхъ языкахъ, мистеръ Гилари. Было бы безполезно продолжать нашу бесѣду. Мнѣ кажется, я должна съ вами проститься. Сестра ждетъ меня.

Она слегка кивнула ему головой, а онъ стоялъ въ сторонѣ, приподнявъ шляпу. Она стремительно прошла мимо него, а онъ продолжалъ стоять неподвижно, глядя ей въ слѣдъ послѣ того, какъ она исчезла за поворотомъ аллеи. Внезапно она появилась снова и быстро подошла къ нему.

— Я хотѣла сказать вамъ, — что бы вы ни думали и ни говорили, — я никогда не забуду того, что вы сдѣлали, и всегда буду благодарна за это.

Она бросила ему эти слова надменно, словно вызовъ, затѣмъ понеслась вихремъ прочь отъ него и скоро снова скрылась изъ виду.

XXIII.

Вечеромъ, въ концѣ скуднаго обѣда, какимъ онѣ питались въ эти дни, Аделина обратилась къ сестрѣ съ слѣдующими словами:

— Элбриджъ говоритъ, что сѣно скоро выйдетъ совсѣмъ. Надо рѣшить, что намъ дѣлать со всѣми этими лошадьми; не морить же ихъ голодомъ. Да и о коровахъ тоже надо подумать. Ихъ нечѣмъ кормить.

— Достанемъ немного денегъ и купимъ имъ корму — вяло отвѣчала Сюзэтта. Аделина замѣтила по глазамъ ея, что она плакала; Аделина не спросила о причинѣ этихъ слезъ, — каждая изъ нихъ знала, почему плакала другая.

— Мнѣ все-таки страшно, — сказала старшая сестра. — Деньги уходятъ, какъ вода, не знаю, что съ нами будетъ скоро. Мнѣ кажется, намъ бы слѣдовало продать кое-какой домашній скотъ.

— Намъ нельзя этого сдѣлать. Вѣдь мы не знаемъ, нашъ онъ или нѣтъ.

— А чей же?

— Можетъ быть, скотъ принадлежитъ кредиторамъ. Надо подождать, пока процессъ кончится.

Аделина ничего не отвѣчала. Достаточно у нихъ было споровъ изъ-за этого процесса, въ которомъ обѣ ровно ничего не смыслили. Аделина всегда была того мнѣнія, что слѣдуетъ переговорить объ этомъ съ адвокатомъ; но Сюзетта ни за что не хотѣла. Даже когда въ это утро разсыльный принесъ и передалъ имъ какую-то бумагу, которую онъ назвалъ «запрещеніемъ», онѣ не рѣшили между собою этого вопроса. Во-первыхъ, онѣ не знали, къ кому обратиться. У Нортвика имѣлся адвокатъ въ Бостонѣ; но онѣ жили въ невѣдѣніи, подобно большинству женщинъ, относительно такихъ дѣлъ и не знали его имени.

Теперь же Аделина рѣшилась дѣйствовать по своему собственному разумѣнію, по она скрыла свои намѣренія отъ Сюзэтты, думая, что Сюзэттъ они не понравятся. Сестра ея ушла послѣ обѣда къ себѣ въ комнату. Тогда Аделина одѣлась и тихонько ушла изъ дому. Она захватила съ собою бумагу, оставленную разсыльнымъ, и крѣпостной актъ на недвижимое имущество, переданный ей отцомъ вскорѣ послѣ смерти ея матери, когда Сю была еще маленькой дѣвочкой. Онъ сказалъ ей, что актъ этотъ былъ оффиціальный документъ и она должна бережно хранить его. Съ тѣхъ поръ она всегда хранила его въ сундукѣ, гдѣ лежали ея старинныя кружева и часы ея матери, ни разу не заведенные со дня ея смерти.

Аделина не боялась вечерняго мрака, идя по дорогѣ и по пустыннымъ деревенскимъ улицамъ. Но когда она позвонила у дверей адвоката Путнэя, сердце въ ней забило такую тревогу, что ей казалось, будто оно готово выскочить изъ груди ея. Она пошла къ нему, потому что всегда слыхала, что, несмотря на свои періодическія выпивки, онъ былъ самый искусный адвокатъ въ Гатборо. Она была увѣрена, что онъ лучше всякаго другого съумѣетъ защитить ихъ права. Въ то же время ей хотѣлось, чтобы ссудъ былъ правый, хотя бы имъ пришлось пострадать; пришла она къ Путнэю отчасти оттого, что ей было извѣстно его нерасположеніе къ ея отцу и она разсуждала, что такой человѣкъ будетъ менѣе способенъ посовѣтовать ей что-либо неправильное въ ея интересахъ, чѣмъ болѣе дружественная личность.

Путнэй самъ пошелъ отворить двери, что онъ дѣлалъ по вечерамъ, когда бывалъ дома. Онъ едва могъ удержаться отъ выраженія своего изумленія при видѣ миссъ Нортвикъ.

— Могу я зайти… зайти… зайти… къ вамъ на минуту, — проговорила она, заикаясь, — по… по одному… судебному дѣлу?

— Сдѣлайте одолженіе, — отвѣчалъ Путнэй съ видомъ серьезной вѣжливости. — Не угодно ли вамъ пожаловать?

Онъ провелъ ее въ гостиную, гдѣ читалъ, когда она позвонила, и подалъ ей кресло; а затѣмъ заперъ дверь въ гостиную и ждалъ, чтобы она дала ему бумаги, которыя шелестили въ ея нервно зажатой рукѣ.

— Мнѣ надо показать вамъ прежде вотъ эту, — сказала она, подавая ему приказъ о наложеніи запрещенія на ихъ имущество. — Ее оставилъ утромъ разсыльный и мы не знаемъ, что это значитъ.

— Это значитъ, — объяснилъ Путнэй, — что кредиторы вашего отца возбудили искъ противъ его имущества и наложили на него запрещеніе, такъ что вы не можете ни продать его, ни передать какимъ-нибудь инымъ путемъ въ другія руки. Если судъ признаетъ его несостоятельнымъ, то все, что ему принадлежитъ, должно пойти на уплату его долговъ.

— Что же намъ дѣлать? Мы не въ состояніи покупать кормъ для такой массы коровъ и лошадей и имъ придется голодать, — воскликнула Аделина, чуть не плача.

— Я думаю, не долго, — сказалъ Путнэй. — Судъ пришлетъ кого-нибудь для надзора за имѣніемъ, а затѣмъ всѣ эти коровы и лошади поступятъ къ вѣдѣніе кредиторовъ.

— А насъ они выгонятъ вонъ? Могутъ ли они отнять у насъ домъ? Это нашъ домъ.. мой и моей сестры… Вотъ документы, которые отецъ мой передалъ мнѣ много лѣтъ тому назадъ. Онъ сказалъ, что это оффиціальные акты.

Голосъ ея сталъ пронзительнымъ отъ душившихъ ее слезъ.

Путнэй взялъ документы и пробѣжалъ нотаріальную запись на оборотѣ ихъ, прежде чѣмъ занялся ихъ чтеніемъ. Аделинѣ казалось, что онъ читалъ ихъ ужасно медленно, ее томили мучительные страхи, пока онъ не вернулъ ихъ ей обратно.

— Земля и домъ, и всѣ постройки принадлежатъ вамъ и вашей сестрѣ, миссъ Нортвикъ, и кредиторы вашего отца не могутъ ихъ коснуться.

Слезы такъ и покатились изъ глазъ Аделины; она безсильно откинулась на спинку кресла и безмолвныя крупныя слезы текли по ея измученному лицу. Послѣ небольшой паузы Путнэй мягко сказалъ:

— Это все, что вы желали спросить у меня?

— Все, — отвѣчала Аделина и принялась машинально собирать свои бумаги. Онъ помогъ ей.

— Сколько должна я заплатить? — спросила она. Въ голосѣ ея слышалась тревога, которую она напрасно старалась скрыть.

— Ровно ничего. Я не оказалъ вамъ никакой юридической услуги. Почти всякій, кому бы вы ни показали эти бумаги, могъ дать вамъ тѣ же свѣдѣнія, что и я.

Она пыталась пролепетать слова признательности и протеста, пока онъ отворялъ ей двери.

— Какъ! вы однѣ? — удивился онъ, когда они вышли на крыльцо.

— Да. Я совсѣмъ не боюсь…

— Я провожу васъ домой.

Путнэй досталъ свою шляпу съ вѣшалки и накинулъ на себя поношенное пальто, болтавшееся подъ вѣшалкой.

Аделина пробовала отказаться, но была не въ силахъ это сдѣлать. Она вся дрожала и, казалось, вотъ-вотъ упадетъ. Она взяла его руку и, спотыкаясь на каждомъ шагу, плелась воэлѣ него въ спокойной тиши ранней весенней ночи.

— Миссъ Нортвикъ, — сказалъ онъ, спустя немного, — мнѣ бы хотѣлось дать вамъ маленькій совѣтъ.

— Ну? — кротко произнесла они дрожащимъ голосомъ.

— Никому не позволяйте вводить васъ въ издержки, чтобъ оспаривать у кредиторовъ этотъ искъ. Это было бы вполнѣ безполезно. Вашъ отецъ запутался по уши…

— Онъ былъ несчастливъ, но онъ не сдѣлалъ ничего дурного, — съ нервною торопливостью вставила Аделина.

— Рѣчь не о томъ, — возразилъ Путнэй съ улыбкою, которую онъ могъ себѣ позволить подъ покровомъ полной тьмы. — Но онъ задолжалъ огромную массу денегъ и кредиторамъ его, безъ сомнѣнія, легко будетъ доказать свои права на все его имущество, исключая недвижимаго.

— Сестра моя не хотѣла и слышать объ этомъ искѣ. Мы намѣревались оставить его идти своимъ чередомъ.

— Это самое лучшее въ вашемъ дѣлѣ, — одобрилъ Путнэй.

— Но мнѣ хотѣлось узнать, могутъ ли они отнять у насъ домъ и землю.

— Хорошо. Могу васъ увѣрить, они не имѣютъ права коснуться ни дома, ни земли. Если у васъ явится какое-нибудь сомнѣніе, приходите ко мнѣ опять… Когда вамъ будетъ угодно.

— Я непремѣнно приду, мистеръ Путнэй, — смиренно отвѣчала старая дѣвушка. Она позволила ему проводить себя домой, по аллеѣ, пока они не подошли совсѣмъ близко къ дому. Тутъ она выдернула свою руку изъ подъ его руки и поблагодарила его съ трогательнымъ тихимъ смѣшкомъ.

— Не знаю, что скажетъ Сюзэтта, если узнаетъ, что я обратилась къ вамъ за совѣтомъ, — сказала она, какъ бы прося его этими словами не выдавать ея тайны.

— Ваше дѣло сказать ей объ этомъ или нѣтъ, — степенно отвѣчалъ Путнэй. — Но для васъ самихъ было лучше дѣйствовать заодно. Вамъ понадобятся всѣ ваши соединенныя усилія въ этомъ дѣлѣ.

— Ахъ, я скажу ей, — молвила Аделина. — Я не жалѣю объ этомъ и вполнѣ раздѣляю ваше мнѣніе, мистеръ Путнэй.

— Ну, я очень радъ этому, — отвѣтилъ Путнэй, словно это было милостью съ ея стороны.

Когда онъ вернулся домой; жена его спросила:

— Куда это ты запропастился, Ральфъ?

— О, я только немножко пріударилъ за Аделиной Нортвикъ «во мракѣ ночномъ».

— Ральфъ, что за вздоръ ты болтаешь?

Онъ разсказалъ ей. Обоихъ трогала и забавляла неожиданная перемѣна ихъ отношеній къ Нортвикамъ.

— Просто уму непостижимо, какъ это ей вздумалось обратиться за совѣтомъ именно къ тебѣ въ такую тяжелую минуту!

— Н-да, — сказалъ Путнэй. Но, вѣдь, ты же знаешь, Эллэнъ, я всегда былъ большимъ пріятелемъ Нортвика.

— Ральфъ!

— Ахъ, я бы могъ провести всю свою жизнь, обличая его, какъ воплощеніе испорченности нравовъ и кару нашей общины, но я всегда любилъ его, Элленъ. Да, я очень любилъ Джона Мильтона, ожидая, что онъ окажется первокласснымъ мошенникомъ, чтобы понять, какъ сильно я его любилъ. Я не сомнѣваюсь, очутись онъ снова среди насъ, въ привлекательномъ одѣяніи обитателей здѣшней тюрьмы, я сталъ бы закадычнымъ другомъ брата Нортвика.

XXIV.

Причины, заставившія Аделину обратиться въ затрудненіи къ Путнэю, помогли ей убѣдить и Сюзетту. Въ настоящемъ крайне-стѣсненномъ положеніи, которое все болѣе и болѣе обострялось, сестры были рады послѣдовать его совѣту; обѣ онѣ были увѣрены, что, подавая его, Путнэй дѣйствовалъ сообразно съ требованіями закона и справедливости, безъ всякаго личнаго отношенія къ нимъ. Эта мысль утѣшала ихъ и онѣ смѣло полагались на его слова, какъ на слова честнаго и искренняго врага. Онѣ вспомнили, что въ послѣдній вечеръ, проведенный вмѣстѣ съ ними, отецъ ихъ говорилъ о Путнэѣ, извиняя его несчастную слабость и восхищаясь его даровитостью. Теперь онѣ не дѣлали ни одного шагу безъ его совѣта. Онѣ покинули большой домъ, прежде чѣмъ кредиторы вступили во владѣніе движимымъ имуществомъ Нортвика, и поселились въ маленькомъ домикѣ, построенномъ для привратника у воротъ въ аллею. Онѣ омеблировали свое новое жилище, перенеся сюда тѣ немногія вещи, которыя могли считать безусловно своими изъ ихъ прежней обстановки, и докупивъ остальныя на наличныя деньги, которыя остались у Сюзетты въ банкѣ на ея имя. Онѣ оставили все цѣнное въ покинутомъ ими домѣ, даже всѣ свои дорогія платья, наряды и брилліанты. Онѣ предпочли поступить такимъ образомъ и Путнэй одобрилъ ихъ поведеніе; онъ зналъ, что въ этомъ случаѣ ихъ неукротимая гордость подвергалась меньшимъ оскорбленіямъ.

Ньютоны продолжали себѣ спокойно жить въ своемъ помѣщеніи. Домашняя утварь была ихъ собственная, а постройка принадлежала «дѣвицамъ Нортвика», какъ называли ихъ Ньютоны. Миссисъ Ньютонъ ходила каждый день помогать имъ по хозяйству въ ихъ новомъ домѣ. Элбриджъ и его жена прожили здѣсь съ ними нѣсколько недѣль, пока онѣ не объявили, что не боятся остаться однѣ. Элбриджъ охранялъ ихъ права, насколько онъ могъ ихъ отстоять въ наступившемъ расхищеніи. Онъ запиралъ ворота въ аллею, не пуская тѣхъ, кто приходилъ на продажу, производившуюся агентомъ товарищества, и заставляя ихъ входить и уносить свои покупки черезъ ферму; онъ причинялъ этимъ непрошенымъ гостямъ всевозможныя помѣхи и безобразія, гдѣ только можно было это сдѣлать на законномъ основаніи.

Его уваженіе къ закону исчерпывалось всецѣло его отношеніями къ Путнэю, колкое остроуміе котораго внушало Элбриджу такое почтеніе, какого онъ не чувствовалъ къ другимъ добродѣтелямъ въ человѣкѣ. Путнэй сговорился съ нимъ взять домъ Нортвика и управлять имъ на акціяхъ въ пользу «дѣвицъ Нортвика»; онъ раздобылъ для него двухъ старыхъ лошадей, которыя были нужны Элбриджу для дѣла, и одну изъ недорогихъ коровъ.

Остальныя коровы и другой домашній скотъ были распроданы сосѣднимъ джентльменамъ-фермерамъ, имѣвшимъ страсть къ породистому скоту. Всѣ лошади, хорошія, плохія и посредственныя, были отосланы для распродажи въ Бостонъ. Изъ оранжерей было разграблено все самое цѣнное; изъ прежнихъ затѣй и сооруженій ничего не осталось, кромѣ все-какихъ земледѣльческихъ орудій, одной или двухъ повозокъ, да старой коляски, которую Путнэй оттягалъ для Элбриджа.

Затѣмъ, когда вся эта кутерьма окончилась, онъ сдѣлалъ въ газетахъ объявленіе о сдачѣ дома въ наймы на извѣстный срокъ, но не найдя постояннаго арендатора до открытія сезона, отдалъ его въ наймы какой-то отважной спекуляторшѣ, которая предложила наполнить его лѣтомъ дачниками и обязалась уплачивать наемныя деньги помѣсячно, впередъ, чтобы дать возможность дочерямъ Нортвика жить на эти деньги, не боясь нужды, въ привратницкомъ домикѣ. Въ будущемъ Путнэй придумалъ планъ продажи земельнаго участка близъ виллъ Южнаго Гатборо, небольшими клочками подходящимъ покупателямъ. Эта операція представлялась весьма выгодною, такъ какъ цѣны на землю въ Южномъ Гатборо сильно поднялись за послѣднее время.

Помогая дочерямъ Нортвика удержать за собою все, что только можно было вырвать изъ цѣпкихъ лапъ кредиторовъ ихъ отца, Путнэй утверждалъ, что защищаетъ только ихъ права; а всякая борьба противъ корпораціи есть въ своемъ родѣ священная война. Онъ открыто объявлялъ, что «совѣсть его вполнѣ спокойна», и далъ слово, что не позволитъ постороннимъ людямъ тревожить ее. Онъ извинился передъ мистеромъ Герришемъ за веденіе дѣлъ двухъ безпомощныхъ женщинъ, у которыхъ не было друзей, тогда какъ ему надлежало бы присоединиться къ Герришу и наказать ихъ за грѣхи ихъ отца, какъ это сдѣлалъ бы каждый респектабельный человѣкъ. Онъ просилъ Герриша не забывать, какого сорта жалкимъ субъектомъ онъ былъ всегда, пропивая свое собственное имущество, между тѣмъ какъ Герришъ ловко и благополучно пожиралъ дома своихъ ближнихъ. На этомъ основаніи онъ умолялъ Герриша оказать ему снисхожденіе.

Необычайныя отношенія, завязавшіяся у него съ дочерьми Нортвика, доставили ему столько волненій и удовольствія, что онъ упустилъ «чортовъ дивидендъ», какъ онъ называлъ свои періодическія попойки. Онъ «крѣпился» дольше обыкновеннаго и такого продолжительнаго періода трезвости уже много лѣтъ не знавали за нимъ его достопочтенные сограждане.

Но Путнэй былъ одинъ изъ тѣхъ людей, которые вообще не могутъ пользоваться у добрыхъ людей вѣрою въ ихъ высшія душевныя побужденія. Онъ слишкомъ часто насмѣхался надъ тѣмъ, что у добрыхъ людей принято считать высшими душевными побужденіями; онъ ставилъ добрыхъ людей втупикъ и оскорблялъ ихъ; а такъ какъ никто изъ закадычныхъ друзей его не могъ претендовать на признаніе за нимъ респектабельности въ обыкновенномъ смыслѣ этого слова, то добрые люди приписывали ему вообще корыстныя побужденія или, по меньшей мѣрѣ, циническія.

Аделина Нортвикъ воспользовалась визитомъ своимъ къ доктору Моррэллу насчетъ мучившаго ее дурного пищеваренія, чтобы вывѣдать его мнѣніе объ управленіи Путнэя ея дѣлами. Если бы докторскіе порошки не оказали ей такой существенной пользы, то, быть можетъ, она не положилась бы на его завѣренія, что Путнэй дѣйствовалъ умно и вполнѣ безкорыстно по отношенію къ ней и къ ея сестрѣ.

— Онъ иной разъ говоритъ такія невозможныя вещи, — сказала она.

Но она крѣпко держалась за Путнэя и полагалась на него во всемъ, не столько изъ слѣпого довѣрія, къ нему, сколько потому, что не знала никого другого, кому бы могла довѣриться. Пользоваться добротою мистера Гилари, разумѣется, стало немыслимо для обѣихъ сестеръ. И самъ онъ по необходимости пересталъ предлагать имъ прямо свои услуги, а Сю упорно отталкивала всѣ заискиванія и предложенія Луизы съ того послѣдняго дня, какъ онѣ видѣлись. Лунэа хотѣла опять поѣхать къ ней; но Сю отвѣчала ей уклончиво, на всѣ ея письма, а наконецъ и совсѣмъ перестала ей отвѣчать. Наружное проявленіе ихъ дружбы прекратилось. Луиза не сердилась на своего друга; она понимала, жалѣла и прощала ее; она говорила себѣ, что на мѣстѣ Сю сдѣлала бы то же, но по всей вѣроятности, оставаясь сама собою, она бы не сдѣлала того, что дѣлала Сю, даже на мѣстѣ Сю. Она вспоминала о Сю съ нѣжнымъ постоянствомъ, когда ихъ открытая близость стала невозможной. Задолго до наступленія распродажи имущества Нортвика, Луиза придумала планъ, который былъ приведенъ въ исполненіе Уэдомъ съ помощью Путнэя. Изъ принадлежавшихъ сестрамъ вещей, которыми онѣ рѣшились пожертвовать, были выкуплены и возвращены имъ такимъ образомъ, что имъ невозможно было отказаться взять обратно платья, брилліанты и особенно ими любимую мебель, которую Луиза присоединила къ этимъ вещамъ.

Каждая изъ сестеръ поступила въ этомъ случаѣ по своему; Аделина просто и искренно ликовала, получивъ свои вещи обратно, а Сю отдала свои Аделинѣ на храненіе и выразила желаніе, чтобы вещи эти никогда не попадались ей на глаза.

Конецъ части первой. ЧАСТЬ ВТОРАЯ.

I.

Нортвикъ продолжалъ въ умѣ надувательство, начатое имъ при отъѣздѣ изъ Гатборо. Вплоть до станціи Понкуассэтской соединительной линія онъ показывалъ видъ, что ему надобно оставить главную линію и пересѣсть за боковую вѣтвь, которая шла къ заводамъ. У него былъ пассажирскій билетъ на тысячу милы, а на багажномъ билетѣ его не было указано мѣсто назначенія; поэтому онъ могъ выйти гдѣ угодно и отправиться куда угодно. Сначала онъ заплатилъ кондуктору за разстояніе до Понкуассэтской станціи, а затѣмъ остался на томъ же поѣздѣ, подъ предлогомъ необходимости проѣхать до станціи Уилугби, посмотрѣть на свои каменоломни. Для большаго правдоподобія онъ завелъ разговоръ на эту тему съ кондукторомъ. Не такой человѣкъ былъ Нортвикъ, чтобы откровенничать съ кондукторами, но онъ считалъ своею обязанностью объяснить въ данномъ случаѣ перемѣну въ своихъ намѣреніяхъ. Онъ чувствовалъ себя какъ за иголкахъ, стараясь показать, что эта мысль явилась у него случайно, и мучился сомнѣніемъ, не было ли въ словахъ кондуктора особаго значенія, когда тотъ замѣтилъ ему въ отвѣтъ, что сегодня на такомъ холодищѣ не много наработаешь киркою въ каменоломнѣ. Нортвикъ улыбнулся, сказавъ: «Да таки пробираетъ холодокъ». Онъ подсматривалъ за кондукторомъ, но тотъ, какъ ни въ чемъ не бывало, продолжалъ пробивать щипчиками пассажирскіе билеты и, казалось, совсѣмъ забылъ о Нортвикѣ.

На слѣдующей станціи Нортвикъ пошелъ за нимъ на дебаркадеръ узнать, не отсылалъ ли онъ какой-нибудь телеграммы. Разъ давъ волю этой тревожной мысли, — хотя онъ отлично сознавалъ ея нелѣпость и несостоятельность, — онъ поддавался ея давленію на каждой станціи. Онъ бралъ съ собою чемоданъ всякій разъ выходя, изъ вагона, рѣшившись не возвращаться туда, если увидитъ, что кондукторъ посылаетъ телеграмму. Было очень холодно и, несмотря на раскаленную печь въ концѣ вагона, морозъ густо разрисовалъ окна. Поѣздъ скрипѣлъ, останавливаясь и приходя въ движеніе, словно наступая на слой сухого снѣга; шумъ колесъ по временамъ терялъ свою ритмичность и тогда у Нортвика занималось дыханіе отъ страха, что вотъ-вотъ одно изъ нихъ сломается.

Никогда еще не овладѣвала имъ такая боязнь несчастнаго случая; никогда еще жизнь не казалась ему такъ дорога, какъ теперь; онъ объяснялъ свои ощущенія необходимостью посвятить себя возстановленію своего прошлаго на новомъ поприщѣ, при новыхъ условіяхъ. Жизнь его, съ этой точки зрѣнія, не принадлежала ему; она являлась драгоцѣннымъ залогомъ, который онъ хранилъ, во-первыхъ, для своихъ дѣтей, а, во-вторыхъ, для тѣхъ, кого онъ долженъ былъ спасти въ концѣ концовъ отъ убытковъ вслѣдствіе его неудавшихся предпріятій. И снова онъ оправдывалъ себя въ томъ, что намѣревался сдѣлать. Его поступокъ представлялся ему самопожертвованіемъ, священнымъ долгомъ, который онъ обязанъ былъ выполнить. Все время онъ сознавалъ себя растратчикомъ, воспользовавшимся чужими деньгами, ввѣренными ему на храненіе, и поддѣлавшимъ оффиціальныя книги для сокрытія факта; сознавалъ, что нынѣ желаетъ скрыться и увозить съ собою большой кушъ денегъ, но совѣсти ему не принадлежащихъ.

На одной изъ станцій, гдѣ онъ вышелъ посмотрѣть, не телеграфируетъ ли кондукторъ, онъ замѣтилъ, что тотъ съ любопытствомъ покосился на его чемоданъ; онъ понялъ: кондукторъ подумалъ, что у него тамъ спрятаны деньги. Нортвикъ задрожалъ отъ удовольствія, что такъ ловко провелъ кондуктора; но ему хотѣлось внушить этому молодцу мысль, что деньги эти онъ везъ для разсчета съ рабочими въ своихъ каменоломняхъ.

Онъ нетерпѣливо ждалъ того момента, когда поѣздъ придетъ на станцію скрещиванія линій. Здѣсь кондукторъ мѣнялся. Нортвику рѣдко приходилось ѣздить по этой линіи далѣе станціи Уилугби и новый кондукторъ едва ли зналъ его въ лицо. Онъ намѣревался пересѣсть на Новоанглійскую центральную дорогу, которая шла въ Монрэалъ. Но онъ увидалъ, что кондукторъ прошелъ въ телеграфное отдѣленіе на станціи Уилугби, и внезапно ему показалось неудобнымъ ѣхать въ Монрэаль по такой прямой дорогѣ; у него не было ни малѣйшаго доказательства, что телеграмма кондуктора имѣла какое-нибудь отношеніе къ нему, но онъ не могъ отвязаться отъ этой мысли. Онъ попрощался съ кондукторомъ, когда тотъ прошелъ мимо, и вышелъ со станціи, со своимъ чемоданомъ, словно желая идти въ городъ. Онъ переждалъ, пока кондукторъ прошелъ въ сторону, затѣмъ вернулся и вскочилъ на поѣздъ, когда послѣдній уже двинулся со станціи. Онъ зналъ, что за нимъ никто не слѣдитъ, но сознаніе укрывательства было такъ мучительно, что ему казалось, будто за нимъ слѣдятъ и онъ долженъ сбить съ толку своихъ преслѣдователей.

Поѣздъ остановился для обѣда въ Блакбрукѣ; здѣсь никто не зналъ Нортвика и онъ съ жадностью поѣлъ. Это подкрѣпило и ободрило его. Онъ сталъ снова бороться съ обуявшимъ его страхомъ. Онъ понялъ всю его безсмысленность и нелѣпость. Кондукторъ не могъ никоимъ образомъ телеграфировать о немъ изъ Уилугби; пока еще на него не пало никакихъ подозрѣній и онъ можетъ отправиться куда ему угодно и по какой угодно дорогѣ.

Но поѣздъ Новоанглійской центральной дороги уже отошелъ, и ему оставалось только одно: проѣхать на Уэлуотэръ, гдѣ онъ разсчитывалъ присоединиться къ Бостонскому поѣзду, шедшему въ Монрэаль. Онъ вспомнилъ, что поѣздъ этотъ раздѣлялся въ Уэлуотэрѣ и нѣсколько вагоновъ шли прямо на Квэбэкъ. Онъ намѣревался отправиться изъ Монреаля въ Квэбэкъ, но теперь подумалъ, не лучше ли отправиться туда прямо изъ Уэлуотэра. Но тутъ же онъ вспомнилъ, какъ нѣсколько лѣтъ тому назадъ совершилъ путешествіе по этой дорогѣ, проведя всю долгую ночь безъ спальнаго вагона; онъ сказалъ себѣ, что при томъ разстроенномъ состояніи души, которое онъ испытывалъ, ему не слѣдуетъ подвергать себя такому тяжкому утомленію. Если онъ заболѣетъ или умретъ отъ этого, результатъ будетъ не лучше желѣзнодорожной катастрофы. Тутъ ему вспомнились слова Гилари, который обозвалъ его воромъ. Онъ покажетъ Гилари, былъ ли онъ воромъ или нѣтъ, пусть только дадутъ ему время; онъ заставитъ его отказаться отъ собственныхъ словъ. И Нортвику представилось, какъ Гилари беретъ свои слова назадъ и приноситъ ему свои извиненія въ присутствіи всего совѣта. Гилари извинился такъ хорошо, Нортвикъ прощалъ его. Въ то же время у него мелькнула мысль, что ему слѣдуетъ уменьшить опасность желѣзнодорожныхъ несчастій до послѣдней степени, сокративъ время своего путешествія. Опаснось переѣзда по океану уменьшилась благодаря сокращенію времени переѣзда, — самый скорый пароходъ является одновременно и самымъ благонадежнымъ. Если онъ можетъ проѣхать въ Монрэаль изъ Уэлуотэра въ четыре-пять часовъ, тогда какъ до Квэбэка ему пришлось бы ѣхать двѣнадцать часовъ, то, разумѣется, онъ обязанъ ѣхать въ Монрэаль. Прежде всего онъ долженъ оградить себя отъ всякихъ рискованныхъ случайностей. Онъ не долженъ даже слишкомъ утомлять себя. И вотъ онъ рѣшился телеграфировать въ Уэлуотэръ объ удержаніи для него мѣста въ спальномъ вагонѣ Пулмана по дорогѣ въ Монрэаль. Цѣлый день ему пришлось пробыть въ обыкновенномъ вагонѣ и онъ чувствовалъ себя совсѣмъ разбитымъ.

Внезапно ему пришло въ голову, что теперь онъ долженъ принять ложное имя; онъ сталъ обдумывать, что ему надо принять такое имя, которое имѣло бы сходство съ его собственнымъ, иначе ему трудно будетъ отвѣчать на него быстро и непринужденно. Онъ выбралъ себѣ имя «Уарвикъ» и старался запомнить, повторяя его про себя, между тѣмъ какъ писалъ депешу свою начальнику Уэлуотэрской станціи, прося его оставить ему кресло въ спальномъ вагонѣ Пулмана. Ему нравилось выбранное имъ имя; оно походило въ разговорѣ на его собственное имя, а писалось совершенно иначе. Но радуясь своей сообразительности и находчивости, онъ сознавалъ, что въ его мышленіи происходило нѣчто несвязное, несообразное. Мозгъ его, казалось, работалъ неправильно; онъ могъ управлять имъ, но ему казалось, будто это нѣчто, стремящееся уйти изъ подъ его контроля, словно норовистая, артачливая лошадь. Сравненіе это вызвало представленіе жеребца, захромавшаго на одну ногу. Позаботится ли Элбриджъ о немъ? И онъ сталъ думать обо всѣхъ своихъ лошадяхъ. Его охватило мучительное чувство тоски по своему дому. Любовь къ своему положенію, къ своему дому, къ своимъ дѣтямъ, казалось, обратилась противъ него, она терзала его душу, заставляла сердце его истекать кровью, словно злой духъ въ бѣсовскомъ торжествѣ среди могилъ. Онъ чувствовалъ себя такимъ несчастнымъ въ страстномъ желаніи увидѣть своихъ дѣтей, и подумалъ, что это должно отразиться на его лицѣ. Онъ сдѣлалъ видъ, будто ему надобно встань съ мѣста и поправить на себѣ платье, чтобы взглянуть на себя въ зеркало, находившееся въ концѣ вагона. На лицѣ его нельзя было ничего прочесть. Лицо это, какъ и всегда, было лицомъ благодушнаго, почтеннаго человѣка, лицомъ важнаго туза изъ финансоваго міра, лицомъ примѣрнаго гражданина. Онъ собралъ все свое мужество, всю силу, чтобы отогнать терзавшія его угрызенія. Если у него такой видъ, значить онъ такимъ и долженъ быть; онъ могъ оставить эти столь дорогія ему существа только ради какой-нибудь хорошей цѣли. Онъ снова повторилъ себѣ, что цѣль его была очистить имя, которое носили его дочери, отъ пятна, которое могло на него упасть; цѣль его была оправдать себя, спасти своихъ кредиторовъ отъ окончательнаго краха. То была хорошая цѣль, лучшей цѣли не могло быть у человѣка въ его положеніи. И онъ снова вспомнилъ, что ему надо беречь свою жизнь, свое здоровье, потому что онъ посвятилъ себя выполненію этой цѣли.

Онъ рѣшился постоянно помнить объ этой цѣли, ни на мгновеніе не покидать мысли о ней; она была его единственнымъ прибѣжищемъ. Затѣмъ имъ овладѣло новое безпокойство, — сомнѣніе, быстро обратившееся въ дѣйствительность: онъ подписалъ ту депешу именемъ Нортвика, а не Уарвика; онъ ясно увидалъ мысленно свою подпись за бланкѣ изъ желтой манильской бумаги. Теперь онъ увидалъ, какъ было глупо посылать какую бы то ни было депешу. Онъ выругался про себя и тутъ же обратился къ Богу съ смиренной мольбой объ избавленіи его отъ бѣды. Отъ страха онъ считалъ несомнѣннымъ, что его арестуютъ, какъ только онъ пріѣдетъ въ Уэлуотэръ. Это была слѣдующая станція, кондукторъ сказалъ ему, когда онъ спросилъ у него мимоходомъ. Кондукторъ сказалъ ему, что они запоздали, и Нортвикъ зналъ по бѣшеному ходу поѣзда, что машинистъ старался наверстать потерянное время. Выскочить изъ вагона, значило бы идти на вѣрную смерть; а онъ не долженъ умереть, онъ не долженъ идти на рискъ. Въ молитвѣ онъ вступалъ съ Богомъ въ сдѣлку: если Богъ поможетъ ему убѣжать, онъ отдастъ всѣ помышленія, всю жизнь на возмѣщеніе убытковъ своихъ кредиторовъ. Онъ почти обѣщался вернуть деньги, захваченныя имъ съ собою и своими собственными силами, своими личными дѣловыми способностями вернуть потерянное на новомъ полѣ дѣйствій. Онъ рѣшилъ спрятаться, какъ только поѣздъ придетъ въ Уэлуотэръ; будетъ темно и онъ надѣялся, что, благодаря его соглашенію съ Провидѣніемъ, ему удастся увернуться отъ полицейскаго чиновника при выходѣ изъ вагона. А ну, какъ ихъ два, по одному у каждаго выхода изъ вагона?

Но полицейскихъ не оказалось; Нортвикъ вышелъ со станціи вмѣстѣ съ другими пассажирами, направлявшимися ужинать въ ближайшую гостинницу. При тускломъ свѣтѣ убывающаго дня и деревенскихъ фонарей онъ увидалъ съ какимъ-то удивленіемъ глубокій снѣгъ и его охватило ощущеніе суроваго, неподвижнаго холода сѣверной зимы. Повсюду бѣлѣли огромные снѣговые сугробы. Неясная гладь замерзшаго озера разстилалась вдали отъ гостинницы, словно снѣжное море. На берегу его лежалъ небольшой пароходъ для экскурсій, на которомъ когда-то давно Нортвикъ совершилъ лѣтнюю прогулку со своей семьей вокругъ озера.

Всего нѣсколько миль отдѣляли его отъ канадской границы. Теперь онъ снова ликовалъ, отдавшись уже испытанному чувству безопасности. Онъ спокойно продолжалъ ѣсть послѣ того, какъ прокричали отходъ Монреальскаго поѣзда; когда уже вся зала почти опустѣла, буфетчикъ подошелъ къ нему со словами:

— Вашъ поѣздъ сейчасъ отойдетъ, сэръ.

— Благодарю васъ, — отвѣчалъ онъ, — я отправляюсь въ Квэбэкъ.

Ему хотѣлось засмѣяться при мысли, какъ онъ обошелъ судьбу-индѣйку. Вѣдь, если его стали бы разыскивать, то это случилось бы либо на монреальскомъ поѣздѣ, до его отхода, либо должно случиться на слѣдующей станціи, которая по этой линіи находилась въ предѣлахъ Америки. Въ поѣздѣ на Квэбэкъ, приходящемъ черезъ какіе-нибудь полчаса въ Станстэдъ, онъ будетъ въ полнѣйшей безопасности: никому даже въ голову не придетъ искать его здѣсь, благодаря его депешѣ насчетъ мѣста въ спальномъ вагонѣ Пулмана, отправляющемся въ Монреаль. Поѣздъ на Квэбэкъ медлилъ отходомъ; но онъ не обращалъ на это вниманія. Онъ расхаживалъ взадъ и впередъ по платформѣ въ терпѣливомъ выжиданіи. Онъ больше не тревожился о долгой ночи, которую ему предстояло провести въ вагонѣ. Въ Станстэдѣ онъ распростился совершенно со своими мыслями о прошломъ. Теперь оно ему болѣе не угрожало. Онъ принялся составлять планы для будущаго. Приготовляясь къ этому ночному путешествію, онъ выпилъ въ Уэлуотэрѣ чашку крѣпкаго кофе и чувствовалъ себя вполнѣ бодрымъ и свѣжимъ. Мысль его работала теперь съ быстротою и отчетливостью; умъ его не уклонялся безпорядочно въ сторону, какъ это было съ нимъ въ теченіе дня, полнаго страха, лишившаго его обычнаго равновѣсія. Мысль, ясная и живая, повиновалась его волѣ, какъ часть ея. Онъ болѣе не ощущалъ въ себѣ той двойственности, которая такъ измучила его. Спокойно и осторожно взвѣсилъ онъ ту работу, которая ему предстояла. Онъ понималъ всю важность не сдѣлать какого-нибудь ложнаго шага. Онъ долженъ ежеминутно дѣйствовать съ полнымъ сознаніемъ, что онъ являлся только агентомъ другихъ, стараясь возмѣстить свои потери.

II.

Въ Станстэдѣ въ вагонъ сѣли три джентльмена и разговоръ ихъ тотчасъ же нарушилъ мечты Нортвика, сперва возбудивъ въ немъ досаду, какъ помѣха теченію его мыслей, а затѣмъ вызвавъ усиленное вниманіе съ его стороны, какъ дѣло, представлявшее для него личный интересъ. Они были превеселый народъ и сразу расположились въ вагонѣ, какъ у себя дома. Пассажировъ было мало. Они отправлялись въ Монреаль, какъ онъ легко уловилъ изъ ихъ бесѣды, и къ нимъ должны были присоединиться нѣсколько друзей на слѣдующей станціи, чтобы отправиться вмѣстѣ съ ними. Они говорили, не стѣсняясь, о предпріятіи, которое имѣли въ виду наладить въ Монрэалѣ; они вполнѣ вѣрили въ его успѣхъ, лишь бы имъ удалось достать необходимый капиталъ. Одинъ изъ нихъ сказалъ: «Займись этимъ дѣломъ янки, оно у нихъ давно было бы въ полномъ ходу».

— Что жъ, хорошо бы намъ подцѣпить богатаго растратчика въ Монрэалѣ, — замѣтилъ другой и всѣ трое дружно расхохотались.

Смѣхъ ихъ возмутилъ Нортвика, какъ нѣчто безнравственное. Хоть онъ и могъ прослыть за растратчика, но онъ помнилъ, что у него есть священный долгъ и высокая цѣль. Однако онъ усердно прислушивался къ ихъ бесѣдѣ. Если предпріятіе ихъ покажется ему самому дѣломъ подходящимъ, то счастливый случай, доставившій ему возможность быть при ихъ переговорахъ, является указаніемъ самого Провидѣнія, — преступно было бы отказаться отъ такого случая. Провидѣніе вняло его молитвѣ, дозволивъ ему, здраво и невредимо, переѣхать американскую границу и Нортвику не слѣдовало забывать объ исполненіи своей части договора. Канадцы взяли у рабочаго при тормазѣ фонарь и принялись изучать карту, разложенную у нихъ на колѣняхъ. Одинъ изъ нихъ, казавшійся старше остальныхъ, указалъ пальцемъ на карту, говоря, что тутъ это мѣсто, какъ разъ за Чикутими. Тутъ всегда находили золото, но не въ достаточномъ количествѣ, чтобы съ выгодою заняться его добычей. Послѣдняя обходится дороже полученнаго золота. Но съ примѣненіемъ его новаго способа обработки отбросовъ, невозможно сомнѣваться въ результатѣ. Такое богатство не снилось самымъ алчнымъ искателямъ золота.

Нортвику пѣсня эта была знакома раньше. Онъ откинулся на спинку своего кресла съ улыбкой, быть можетъ, черезчуръ циничной для человѣка, готоваго вступить въ сдѣлку съ Провидѣніемъ, но вполнѣ естественной для такого опытнаго дѣльца. Онъ кое-что зналъ объ этихъ способахъ утилизаціи отбросовъ золотоносныхъ рудъ и достаточно заплатилъ за свое знаніе: если бы у него были въ рукахъ тѣ деньги, которыми онъ купилъ это знаніе, ему не надо было бы въ настоящую минуту идти въ изгнаніе и начинать жизнь подъ ложнымъ именемъ, въ чужой странѣ.

Потомъ онъ снова сталъ прислушиваться. Канадецъ сказалъ:

— Въ этой области масса строевого лѣса, который принесетъ прибыли въ два раза больше своей стоимости, если даже руда не дастъ ни гроша.

— Что жъ, можно отправиться посмотрѣть и на лѣсъ, — молвилъ тотъ изъ компаніи, который до сихъ поръ почти не сказалъ ни слова. — А затѣмъ можно также взглянуть и на мыльный камень Маркгама. Если только, — прибавилъ онъ, — намъ не понадобится рыть туннель глубиною въ сто футовъ чтобы добраться до этого камня.

— О нѣтъ, нѣтъ! — заявилъ тотъ, кого звали, повидимому, Маркгамонъ, съ радужной увѣренностью энтузіаста. — Объ этомъ нечего безпокоиться. Мы поставили нѣсколько лачугъ у отверстія углубленія, сдѣланнаго нами осенью, вы можете увидѣть углубленіе и нѣтъ нужды производить земляныя работы. По крайней мѣрѣ, вы могли бы увидѣть его въ началѣ января, когда я былъ тамъ.

— А это углубленіе все еще существуетъ?

— Оно существовало, когда мы оттуда уѣхали.

— Ну, это поднимаетъ мой духъ! Но, послушай, Маркгамъ, какимъ способомъ ты можешь добраться туда зимою?

— Да очень просто. Ничего не можетъ быть проще. Пропасть народу, торгующаго досками для бочекъ, всю зиму ѣздятъ туда. На саняхъ отъ Сайтъ-Аннъ, двадцать миль ниже Квэбэка… Отъ Квэбэка туда можно ѣхать по желѣзной дорогѣ, либо на саняхъ, по желанію. Но я предпочитаю сани. Я люблю короткіе переѣзды и отправляюсь по длиннѣйшей дорогѣ: есть и кратчайшая, но разстояніе между остановками очень велико. Ты проѣзжаешь двадцать миль отъ Сэнтъ-Аннъ до Квэбэка — одни сутки; восемнадцать до Сэнтъ-Джоакимъ — вторыя сутки; тридцать девять до бухты св. Павла — еще сутки; сорокъ до Тддуссака, а затѣмъ восемнадцать до Раки Маргариты. Такимъ манеромъ ты можешь ѣхать даже по только-что выпавшему снѣгу. А по льду изъ Сагнэ въ Гага-Бэй перегонъ въ 60 миль. Еще одиннадцать миль далѣе и ты въ Чикутими, прежде чѣмъ успѣешь оглянуться. Хорошій столъ, хорошая постель на всѣхъ станціяхъ. Ты хорошенько закутываешься и дѣло съ концомъ. Разумѣется, — замѣтилъ Маркгамъ въ заключеніе своей рѣчи, — климатъ тамъ, пожалуй, посуровѣе климата въ Станстэдѣ.

Онъ сказалъ это такъ серьезно, какъ будто климатъ въ Станстэдѣ былъ въ родѣ климата въ Сантъ-Августинѣ.

— Конечно, на словахъ это пустяки, — молвилъ самый разговорчивый изъ двухъ. — Но вѣдь ѣхать-то приходится цѣлую недѣлю.

— Что такое какая-нибудь недѣля на пути въ Голконду, если Голконда будетъ твоей, разъ ты добрался до нея? — сказалъ Маркгамъ. — Послушай, Уоткинсъ, молодыя сосны и тополи въ этой области сами по себѣ стоятъ въ два раза дороже того, что я прошу за все. За нѣсколько шиллинговъ можно установить заводъ для древесной массы на одной изъ этихъ великолѣпныхъ водяныхъ силъ и въ какое-нибудь лѣто вы всѣ сдѣлаетесь милліонерами.

— А что прикажешь дѣлать зимою, когда твоя великолѣпная водяная сила застынетъ въ ледяномъ покоѣ.

— Работать еще усиленнѣе, чѣмъ когда-либо, голубчикъ, и показать примѣръ трудолюбія всѣмъ этимъ лѣнивымъ туземцамъ. Ты можешь имѣть топливо за счетъ хвороста; знай только укладывай сосну да тополь, а на другомъ концѣ завода они будутъ превращаться въ бумажную массу.

Уоткинсъ и другой слушатель громко расхохотались горловыми звуками «гау-гау» надъ шутливымъ заявленіемъ Маркгама, а Уоткинсъ сказалъ:

— Послушай, Маркгамъ, ты, вѣроятно, родился по ту стороны дороги?

— Нѣтъ. Но отецъ мой былъ природный янки. И мнѣ хотѣлось бы, чтобы онъ оставался у себя на родинѣ. Я бы обошелъ всѣхъ капиталистовъ на Стэнной улицѣ, стараясь убѣдить ихъ вложить свои фонды въ мою копь, вмѣсто того, чтобы трепать свои штаны, стоя за колѣняхъ передъ вами, канадцами, умоляя васъ не отвергать вашихъ неистощимыхъ богатствъ.

Они снова загоготали всѣ разомъ, а въ Шербрукѣ пересѣли въ другіе вагоны.

Нортвику также надо было пересѣсть, но онъ не пытался занять мѣсто въ одномъ вагонѣ съ ними. Ему хотѣлось обдумать, обсудить въ своемъ умѣ тѣ мысли, которыя вызвала у него ихъ болтовня, для немедленныхъ и дальнѣйшихъ дѣйствій въ будущемъ. Онъ опасался запутаться въ своихъ соображеніяхъ и, можетъ быть, боялся придти въ уныніе, продолжая слушать ихъ рѣчи. Ему казалось, что онъ узналъ теперь вполнѣ достаточно, что ему надобно дѣлать, и не желалъ сворачивать въ сторону съ намѣченнаго пути.

Ему страстно хотѣлось ѣхать далѣе, но онъ не чувствовалъ нетерпѣнія. Онъ очень хорошо перенесъ двѣ долгія стоянки въ Шербрукѣ и въ Ричмондѣ. Но когда поѣздъ наконецъ вышелъ со станціи скрещиванія дорогъ на Квэбэкъ, онъ усѣлся на свое мѣсто съ чувствомъ большей благонадежности и большаго довольства, чѣмъ прежде, и далъ волю своему воображенію, создавая картины будущаго. Тормазчикъ жарко затопилъ печь на концѣ вагона и Нортвикъ не почувствовалъ холода, усилившагося за ночь на дворѣ, хотя на немъ не было ни теплой шубы, ни теплой обуви, какъ на другихъ пассажирахъ. Всѣ они были канадцы и говорили отъ времени до времени по-французски, растягивая гласныя, они спокойно входили и уходили на деревенскихъ станціяхъ. Вагонъ былъ старый и обтрепанный, и раскачивался ужасно. Но несмотря на всѣ неудобства, Нортвикъ сладко дремалъ въ теплѣ ярко пылавшей печи, а къ утру погрузился въ глубокій сонъ безъ сновидѣній.

Онъ проснулся, окрѣпшій и освѣженный, къ своему удивленію, увидавъ, что поѣздъ входитъ на станцію Пуантъ Леви. Солнце горѣло ровнымъ, мягкимъ свѣтомъ лампы сквозь окно вагона, покрытое густымъ слоемъ изморози; выйдя изъ вагона, онъ увидалъ передъ собою безоблачное небо и ослѣпительно-сверкавшую солнечнымъ блескомъ сплошную пелену снѣга. Огромный ландшафтъ, который онъ когда то лѣтомъ видѣлъ весь въ зелени, начиная отъ береговъ величественныхъ рѣкъ, вплоть до горныхъ вершинъ, тонущихъ въ далекой синевѣ, теперь, казалось, округлился и уменьшился, благодаря громаднымъ снѣжнымъ сугробамъ, заполнявшимъ его и скрывавшимъ ручьи и рѣки въ глубинахъ, подъ ледянымъ покровомъ почти равнымъ глубинамъ водяныхъ потоковъ подъ нимъ. Деревни канадскихъ фермеровъ искрились жестяными крышами и шпицами и передъ нимъ вырисовывался городъ на высокомъ утесистомъ берегу, окутанный перистымъ, серебристымъ дымомъ. Посреди замерзшихъ судовъ кипѣла дѣятельная жизнь, обратившая рѣку въ большія проѣзжія дороги, и пестрѣла широкую гладь, сіявшую бѣлизной отдѣльными фигурами и группами людей и лошадей.

Все это поражало зрѣніе яркостью и причудливостью красокъ, и Нортвика охватила какая-то ребяческая радость. Одну минуту онъ пожалѣлъ, почему ему ни разу не вздумалось пріѣхать ранѣе въ Квэбэкъ, зимою, со своими дочерьми. Онъ поманилъ соннаго извозчика съ коричневымъ лицомъ, стоявшаго вмѣстѣ съ другими по другую сторону станціи въ ожиданіи пассажировъ для перевоза черезъ рѣку, и бросилъ свой чемоданъ на дно маленькихъ санокъ. Онъ назвалъ одну изъ гостинницъ Верхняго Города; извозчикъ хлестнулъ своего выносливаго, мохнатаго пони, и они понеслись по льду, гладкому, какъ стекло, а затѣмъ по крутому спуску Нагорной части города. Улицы представляли широкій санный путь, покрытый гладкимъ, упругимъ, толстымъ слоемъ перемерзлаго снѣга. Пѣшеходы, закутавшись въ мѣха по самыя уши, чтобы защитить себя отъ утренняго холода, сновали между экипажей посреди улицы, либо пробирались вдоль стѣнъ домовъ, держась къ нимъ какъ можно ближе, во избѣжаніе легкихъ обваловъ снѣга, выпавшаго за ночь и скатывавшагося то здѣсь, то тамъ съ отвѣсныхъ жестяныхъ крышъ.

Безпричинное довольство Нортвика росло съ каждымъ впечатлѣніемъ красоты и новизны. Оно вызывало въ душѣ его образы ранней юности и зимы среди родимыхъ горъ. Ему казалось, что жизнь могла быть очень пріятною въ этихъ мѣстахъ. Онъ отказался отъ мысли, которую по временамъ лелѣялъ втайнѣ, переселиться въ Южную Америку со своимъ семействомъ въ томъ случаѣ, если ему окончательно не удастся разсчитаться со своими компаньонами, чтобы получить возможность благополучно вернуться на родное пепелище. Онъ создавалъ планы на счетъ будущей жизни въ Квэбекѣ, гдѣ онъ могъ построить новый домъ для своихъ дѣтей, среди природы, которая не будетъ имъ вполнѣ чуждой. Эти мысли не отдалили его отъ твердо принятаго рѣшенія возстановить свое доброе имя, но онѣ вдохнули въ него надежду безконечно растяжимыхъ вѣроятностей. Онъ рѣшился привести въ. исполненіе одно предпріятіе, задуманное имъ, и тотчасъ же послѣ завтрака занялся необходимыми приготовленіями.

III.

Гостинница, гдѣ онъ остановился, по воспоминаніямъ своихъ прежнихъ поѣздокъ въ Квэбэкъ, служила, повидимому, излюбленнымъ пріютомъ для небогатыхъ людей Стараго Свѣта. Онъ взялъ себѣ комнату и пробылъ въ ней довольно долго, чтобы пересчитать деньги, бывшія у него. Онѣ были всѣ налицо. Затѣмъ онъ взялъ одну изъ кредитокъ и отправился размѣнять ее у маклера.

Величина суммы, повидимому, поразила маклера; но онъ старался лишь удостовѣриться въ подлинности этого зеленаго банковаго билета, а затѣмъ, окинувъ проницательнымъ взглядомъ безукоризненно-корректную физіономію Нортвика, уплатилъ ему слишкомъ тысячу долларовъ канадскими билетами.

— Мы имѣли обыкновеніе брать съ вашихъ соотечественниковъ лишекъ, — молвилъ онъ, улыбнувшись тому, что призвалъ національность Нортвика.

— Да, теперь все это измѣнилось, — отвѣчалъ Нортвикъ. — Неужели я такъ сильно похожъ на американца? — спросилъ онъ.

— Какъ вамъ сказать, — отвѣчалъ маклеръ съ живой интонаціей англичанина. — Я думаю, сходство это зависитъ отъ того, что на васъ такая жесткая шляпа, ну и все прочее. Мы здѣсь носимъ въ это время года мѣховыя шапки.

— А! вотъ такъ славная идея! — сказалъ Нортвикъ.

Онъ говорилъ непринужденно, но въ душѣ его мучило страстное желаніе заглянуть въ газету, лежавшую раскрытой на конторкѣ. Онъ увидалъ, что это была утренняя газета. Въ ней непремѣнно было что-нибудь о немъ! При этой мысли у него болѣзненно закружилась голова. Но онъ зналъ, что если въ этой газетѣ есть что-нибудь о немъ, слухи о его преступленіи, догадки насчетъ его бѣгства, ему не снести этого. Онъ могъ пребывать глухимъ и слѣпымъ по отношенію къ тому я, которое онъ оставилъ за собою, но онъ былъ не въ силахъ перевести что-нибудь худшее. Газеты, казалось, сами лѣзли ему въ руки; мальчишки-газетчики слѣдовали на улицахъ за нимъ по пятамъ; онѣ бросались ему въ глаза во всѣхъ лавкахъ и магазинахъ, куда онъ заходилъ купить себѣ мѣховую шапку и шубу, нижнее бѣлье и нѣсколько перемѣнъ верхняго платья, поясъ для денегъ. Эта огромная сумма, которую онъ не смѣлъ положить въ банкъ, должна быть при немъ; она не должна оставлять его ни ночью, ни днемъ; она должна лежать въ замшевомъ поясѣ, который онъ будетъ носить на себѣ постоянно, не снимая его даже для сна. Поясъ былъ сдѣланъ для золота, но сорокъ два билета, въ тысячу долларовъ каждый; легко могли въ немъ покѣститься.

Онъ вернулся въ гостинницу, переложилъ свои деньги въ поясъ и надѣлъ на себя. Послѣ этого онъ вздохнулъ съ облегченіемъ и пошелъ разспросить хозяина гостинницы насчетъ дороги, по которой хотѣлъ отправиться. Онъ узналъ, — какъ и ожидалъ, — что по этой дорогѣ постоянно ѣздятъ купцы, торгующіе лѣсомъ для всякихъ подѣлокъ. Многіе изъ нихъ отправлялись изъ Квэбэка на саняхъ, но хозяинъ гостинницы посовѣтовалъ Нортвику проѣхать до Сэнтъ-Аннъ по желѣзной дорогѣ, такъ какъ оттуда предстояло не мало пути на саняхъ. Нортвикъ былъ того же мнѣнія, и отобѣдавъ въ гостинницѣ, сѣлъ на поѣздъ, отходившій въ Сэнтъ-Аннъ.

Онъ не чувствовалъ усталости. Онъ былъ удивительно бодръ и свѣжъ. Онъ разсчитывалъ уснуть дорогою, но сонъ не приходилъ и даже ночью онъ почти не спалъ. Онъ снова почувствовалъ то напряженное состояніе ума, словно нѣчто отдѣльное отъ него, не поддававшееся усиліямъ его воли. Гостинница въ небольшой туземной деревушкѣ была очень хороша. Ему дали отличный ужинъ и удобную постель. Но спалось ему плохо; онъ проснулся задолго до ранняго завтрака, который заказалъ для себя наканунѣ. Хозяинъ гостинницы старался убѣдить его, что ему не къ чему было такъ торопиться; до Сэнтъ-Джоакима, гдѣ была первая остановка, считалось всего восемнадцать миль, дорога прелестная и черезъ нѣсколько часовъ онъ будетъ тамъ. Ему бы лучше остаться, зайти въ ихъ церковь, посмотрѣть на приношенія, которыя ежегодно оставляютъ больные здѣшней святой въ благодарность за исцѣленіе отъ болѣзней. Хозяинъ гостинницы высказывалъ сожалѣніе, что Нортвикъ ни разу не побывалъ здѣсь во время стеченія богомольцевъ; его соотечественники часто сюда пріѣзжаютъ. Нортвикъ понялъ, что, несмотря на мѣховую шапку и шубу, и громадные канадскіе сапоги, его легко призналъ за американца этотъ человѣкъ, хотя онъ, Нортвикъ, не могъ рѣшить съ достовѣрностью французъ или ирландецъ хозяинъ его гостинницы, не звалъ онъ также, серьезно или въ насмѣшку тотъ совѣтовалъ ему обратиться къ святой Аннѣ за помощью въ горѣ, которое, быть можетъ, у него было на душѣ. Онъ нахмурился при этомъ намекѣ, а сердцѣ его забило тревогу отъ сумасбродной мысли повѣсить этотъ поясъ съ деньгами на алтарь святой и освободиться такимъ образомъ отъ всѣхъ своихъ терзаній. Воображенію его представилась, полная уродливаго комизма, картинъ американскихъ растратчиковъ и расхитителей чужихъ денегъ, отправляющихся въ Канаду на поклоненіе мощамъ св. Анны и приносящихъ ей эмблемы ихъ нравственныхъ недуговъ: поддѣльные векселя, счетныя книги, составленныя для обморачиванія добрыхъ людей, ложные отчеты… Въ то же время онъ спросилъ у хозяина гостинницы, не слыхалъ ли тотъ о золотыхъ розсыпяхъ по рѣкѣ Чикутими, стараясь выдать себя за золотопромышленника янки, который отправляется на развѣдки этого близко знакомаго ему дѣла за свой рискъ и страхъ.

Хозяинъ гостинницы оказался очень милымъ и обязательнымъ молодымъ человѣкомъ. Онъ отнесся къ Нортвику съ веселой почтительностью юноши къ старику и, благодаря этому, Нортвикъ забылъ на время уколы, нанесенные его респектабельности, которые такъ больно грызли его за сердце при воспоминаніи о нихъ.

Хозяинъ гостинницы отыскалъ для него извозчика съ выносливой малорослой лошадкой туземной породы, который условился доставить его въ Чикутими черезъ Пендусакъ.

Послѣ ранняго завтрака подъѣхалъ извозчикъ въ низкихъ санкахъ, на прочныхъ деревянныхъ полозьяхъ, тепло обложенныхъ внутри медвѣжьими полостями для колѣнъ и сцикы. День стоялъ тихій и солнечный, какъ и наканунѣ, а рѣзкій вѣтеръ, дувшій прямо въ лицо, во время быстраго движенія саней, искрился мелкою изморозью, которая иногда осыпала ихъ словно легкимъ мелкимъ дождемъ. Нортвикъ пріѣхавъ въ Сэнтъ-Джоакимъ въ полдень и рѣшилъ послѣ обѣда отправиться дальше, чтобы остановиться къ ночи на полупути отъ залива св. Павла. Хозяинъ гостинницы въ Сэнтъ-Джоакимъ одобрилъ его рѣшеніе.

— Этою ночью повалитъ снѣгъ, а завтра его намететъ вѣтромъ, — сказалъ онъ и далъ извозчику адресъ фермера, у котораго они могли заночевать.

Извозчикъ былъ молчаливъ и съ виду мраченъ. Нортвику подумалось, какъ легко этотъ человѣкъ могъ убить его на этой глухой дорогѣ и скрыться съ деньгами, лежавшими въ его поясѣ; вѣроятно, онъ бы сдѣлалъ это, знай, что такое богатство у него подъ рукою. Но извозчикъ не обращалъ на него никакого вниманія и только одинъ разъ повернулся въ его сторону, чтобы предостеречь его:

— Глядите за своимъ носомъ. Какъ разъ отморозите его.

Остальное время онъ разговаривалъ со своей лошадкой, которая была съ лѣнцою, и то и дѣло погонялъ ее впередъ: «Marche donc! Marche donc!», сокративъ въ концѣ концовъ свое воззваніе въ «Ch’donc, Ch' donc!», повторяя вновь и вновь эти два слова въ правильныхъ промежуткахъ, словно унылые звуки колокольчика…

Нортвикъ вздрогнулъ внезапно. Должно быть, онъ или сходитъ съ ума, или видѣлъ все это во снѣ. Можетъ быть, онъ замерзаетъ и это — начало его предсмертныхъ грезъ. Но онъ чувствовалъ, какъ тепло ему въ его шубѣ, и понялъ, что «то былъ лишь сонъ». Онъ снова вернулся и подъѣхалъ къ дому своему въ Гатборо. Онъ увидалъ электрическіе огни изъ длиннаго ряда оконъ крытой веранды и опять повторилъ Эльбриджу свое замѣчаніе насчетъ подковъ этой лошади. Затѣмъ онъ услыхалъ рѣзкій лай, напоминавшій лай лисицы, и увидалъ, что его сани остановились у хижины того фермера, у котораго они должны были заночевать. Въ открытую дверь выглядывала толпа ребятишекъ; собаки свирѣпаго вида бросались на лошадь въ бѣшеномъ припадкѣ любопытства и подозрительности.

Нортвикъ проснулся освѣженный физически, но съ уныніемъ отчаянія въ сердцѣ. Ему приснился его домъ и это отняло у него все мужество. Но его внѣшнее самосознаніе заставило его отвѣтить на привѣтствіе человѣка съ трубкою въ зубахъ и съ чѣмъ-то въ родѣ синяго чулка на головѣ. Внутренняя обстановка хижины была бѣдная, но въ ней была своеобразная уютность и пріятность; въ хижинѣ было очень тепло отъ большой продолговатой печи во внутренней стѣнѣ, раздѣлявшей двѣ комнаты. Обѣдъ, поданный ему хозяйкою фермы, былъ хорошо и вкусно приготовленъ, но кусокъ не лѣзъ ему въ горло и онъ рано легъ спать. Онъ плохо понималъ по-французски и не могъ поддерживать разговоръ съ этими людьми, но слышалъ, что они говорили о немъ, какъ о старомъ человѣкѣ, и въ словахъ ихъ звучала удивленная жалость, что ему понадобилось очутиться здѣсь. Онъ и самъ испытывалъ это удивленіе и эту жалость. Ему казалось такимъ безуміемъ, такой жестокостью видѣть себя оторваннымъ отъ своего дома и отъ свовхъ дѣтей въ его лѣта. И онъ старался выяснять себѣ, что было причиною этого.

Фермеръ уступилъ Нортвику свою лучшую постель въ самой большой комнатѣ, а самъ съ женою ушелъ въ другую, уведя съ собою двухъ или трехъ младшихъ дѣтей; остальные члены семьи устроились кое-какъ на чердакѣ. Каждый вѣжливо пожелалъ гостю спокойной ночи. Прежде чѣмъ Нортвикъ заснулъ, хозяинъ отворилъ дверь и впустилъ нѣсколькихъ индійцевъ и извозчика. Всѣ они улеглись на полу у огня.

IV.

Утромъ Нортвику не хотѣлось вставать съ постели, но онъ принудилъ себя встать. Въ этотъ день онъ проѣхалъ остальную часть дороги до залива св. Павла. Шелъ снѣгъ, но Нортвикъ ѣхалъ безъ особенныхъ помѣхъ. На слѣдующій день, однако, снѣжные сугробы занесли дорогу, и онъ могъ проѣхать двадцать миль до Мальбэ только къ позднему вечеру. Онъ переносилъ это путешествіе лучше, чѣмъ ожидалъ. Ни разу онъ не почувствовалъ себя такимъ усталымъ, какъ въ первый день, когда выѣхалъ изъ Сэнтъ-Аннъ. Онъ и спалъ мало, но общее состояніе его было удовлетворительно. Хуже всего было то, что нарушеніе связи между его волей и его мышленіемъ какъ будто становилось все полнѣе. У него было ощущеніе пробоины, которая, подобно безднѣ, разверзалась все дальше и дальше, отъ одной стороны къ другой. Сперва мысль его работала ясно, но непослушно; затѣмъ онъ сталъ замѣчать вялость въ постановкѣ цѣлей и мотивовъ. По временамъ онъ не могъ сказать, куда и зачѣмъ онъ ѣдетъ. Онъ съ трудомъ возвращался къ тому факту, что хотѣлъ какъ можно дальше уйти не только отъ преслѣдованія, но и отъ искушенія добровольно вернуться и отдать себя въ руки своихъ враговъ. Онъ зналъ, что не рискуетъ быть выданнымъ — это происходило до заключенія трактата; но онъ боялся, что подойди къ нему сыщикъ, онъ самъ себя отдастъ въ его руки и отправится назадъ, главнымъ образомъ потому, что не могъ постоянно помнить причины, мѣшавшія ему вернуться. Когда, по временамъ, причины эти ускользали изъ его головы, ему казалось, что съ нимъ не могло случиться ничего непріятнаго, если онъ вернется домой и возвратитъ товариществу увезенныя деньги. Необходимо было добровольное усиліе логики, чтобы доказать, что это частичное возмѣщеніе взятыхъ имъ суммъ не послужитъ ни къ чему… Что его арестуютъ и посадятъ на скамью подсудимыхъ. Ему не позволятъ жить по старому со своими дѣтьми, въ своемъ домѣ. Его отторгнутъ отъ нихъ и засадятъ въ тюрьму.

Онъ выѣхалъ рано утромъ въ Тадусакъ, послѣ безсонной ночи. Извозчикъ хотѣлъ сдѣлать сорокъ миль въ два перегона, но Нортвикъ не согласился. Снѣжные наносы были не такъ велики, какъ раньше, и они добрались сюда до наступленія ночи. Нортвикъ помнилъ эту мѣстность, потому что именно здѣсь пароходъ изъ Сагнэ долго останавливается, прежде чѣмъ подняться по рѣкѣ. Онъ узналъ въ неясномъ вечернемъ свѣтѣ очертанія небольшого залива, а надъ нимъ холмы съ разбросанными по нимъ деревушками. Двадцать лѣтъ тому назадъ, онъ совершилъ это путешествіе вмѣстѣ съ женой, ее смерти которой прошло почти столько же лѣтъ, но онъ вспомнилъ совершенно ясно эту мѣстность и лѣтній ея видъ. Повидимому, здѣсь было такъ же людно, какъ въ то лѣто. Лампы свѣтились изъ оконъ тамъ, гдѣ онъ ихъ тогда увидѣлъ, выйдя прогуляться послѣ ужина; въ деревенской лавкѣ собралось нѣсколько фермеровъ и метисовъ вокругъ печи, а на улицахъ было такъ же оживленно, какъ бывало въ это время года и въ этотъ часъ въ маленькой деревушкѣ Бѣлыхъ горъ, гдѣ прошла его юность. Здѣсь, повидимому, было вовсе не дурно. Если въ Чикутими не хуже, то онъ можетъ поселиться здѣсь, пока будетъ въ состояніи возстановить свое честное имя. И ему представилось, какъ онъ перевезетъ сюда свое семейство, когда его заводы пойдутъ успѣшно. Къ тому времени здѣсь, вѣроятно, поселится много посторонняго народу.

Онъ сытно поужиналъ, но спалъ опять плохо и всю ночь его мучила лихорадка. Онъ думалъ, какъ будетъ ужасно, если онъ захвораетъ здѣсь; вѣдь онъ можетъ умереть, прежде чѣмъ успѣетъ написать своимъ дѣтямъ и прежде чѣмъ они успѣютъ пріѣхать къ нему. Онъ раздумывалъ, не вернуться ли ему обратно въ Квэбэкъ; онъ отправится въ Европу, а дѣти его пріѣдутъ къ нему туда. Можно было продать Гатборское имѣніе и на вырученныя деньги да на тѣ, что имѣлись у него въ рукахъ, прекрасно устроиться гдѣ-нибудь, гдѣ жизнь не дорога и нѣтъ договора съ Соединенными Штатами о выдачѣ преступниковъ. Ему припомнилось, что онъ читалъ объ одномъ растратчикѣ, который отправился въ маленькую республику, называемую Санъ Марино, гдѣ-то въ Италіи, и тамъ зажилъ себѣ припѣваючи; онъ узналѣ, что президентъ республики выжималъ сокъ изъ своего винограда; жизнь здѣсь почти ничего не стоила, хотя скука здѣсь была смертная. Изгнанникъ сталъ такъ сильно тосковать по родной сторонѣ, что вернулся назадъ и отдалъ себя въ руки правосудія. Ему казалось страннымъ, что онъ раньше не подумалъ объ этомъ мѣстѣ. Затѣмъ онъ вспомнилъ, что раньше мая изъ Квэбэка не можетъ тронуться ни одинъ пароходъ. Его арестуютъ во всякомъ американскомъ портѣ или въ Англіи. Ему припомнилось объявленіе о пароходныхъ рейсахъ между Квэбэкомъ и Бразиліей; онъ долженъ подождать, когда вскроется р. Св. Лаврентія, и отправиться въ Бразилію, а утромъ онъ долженъ вернуться въ Квэбэкъ.

Но утромъ онъ почувствовалъ себя настолько лучше, что рѣшился продолжать путь въ Чикутими. Ему была нестерпима мысль, что онъ будетъ открытъ въ Квэбэкѣ сыщиками и репортерами, которые наводнять прессу статьями о немъ. Онъ долженъ умереть для свѣта, для своей семьи, прежде чѣмъ у него явится надежда вновь вернуться къ нимъ.

Утро сіяло солнечнымъ свѣтомъ и ослѣпительный блескъ снѣга причинялъ боль его глазамъ. Онъ зашелъ въ лавку за консервами и купилъ кстати немного опія, чтобы принять на ночь, если его снова будетъ мучить безсонница. До Гага Бэ оставалось шестьдесятъ миль, но дорога по замерзшей рѣкѣ была чудесная и онъ могъ сдѣлать большой конецъ. Отъ рѣки Маргариты ему придется ѣхать по льду Сагнэ; дорога будетъ ровная и легкая.

Весь ландшафтъ, казалось, сократился съ того далекаго лѣтняго времени, когда онъ впервые видѣлъ его. Вершины безконечныхъ снѣжныхъ пустынь, тянувшихся по обѣимъ сторонамъ рѣки, казались ниже, словно снѣгъ пригнулъ ихъ своею тяжестью къ землѣ, но несомнѣнно, въ его памяти онѣ являлись преувеличенно высокими. Онѣ утратили свой таинственный лѣтній видъ, когда онѣ застилались дождемъ или тонули въ туманѣ; всѣ ихъ очертанія вырисовывались теперь вполнѣ отчетливо, а лѣса, одѣвавшіе ихъ отъ берега вплоть до вершинъ, не представлялись нынѣ непрерывной темной полосой. Снѣгъ сверкалъ, сквозь ихъ голые стволы, а черная рѣка, протекавшая у подножія ихъ, лежала теперь недвижной бѣлой скатертью. Санки Нортвика быстро скользили по ней и его охватило странное чувство собственнаго ничтожества и отчужденія. Ему вспоминался фотографическій снимокъ вида, луны, который онъ видѣлъ когда-то въ очень увеличенныхъ размѣрахъ, и вспомнилась муха, случайно пролетѣвшая по бѣлому пространству между рядами угасшихъ вулкановъ.

Иногда береговые утесы были такъ круты, что снѣгъ не могъ на. нихъ удержаться, и они выступали шероховатые и мрачные. Иногда потоки воды, бившей изъ нихъ ключемъ въ лѣтнюю пору, замерзали длинными ледяными сосульками. Видъ этихъ громадныхъ ледяныхъ сосулекъ, покрывавшихъ лицо скалъ, возбуждалъ въ душѣ Нортвика благоговѣйный ужасъ, котораго онъ еще нигдѣ не испытывалъ, исключая того момента, когда его извозчикъ пріостановилъ свои сани передъ огромными мысами Троицы и Вѣчности, молча указавъ на нихъ хлыстомъ. Становилось поздно. Дневная пустыня погружалась въ ночной мракъ. Во время ихъ остановки изъ лѣса, окаймлявшаго заливъ между мысами, раздался крикъ рыси; его повторило эхо, которое пронеслось черезъ всю ширь этой застывшей пустыни и замерло стономъ въ томъ мѣстѣ, откуда впервые крикъ этотъ прервалъ ночное безмолвіе.

Изрѣдка они проѣзжали мимо какой нибудь лѣсопильни, гдѣ стояло нѣсколько бревенчатыхъ избъ и чувствовалось присутствіе человѣческой жизни въ дымѣ, медленно поднимавшемся изъ трубъ въ прозрачномъ, сухомъ воздухѣ, либо въ фигурахъ появлявшихся у дверей избъ, когда сани проносились мимо. У одной изъ такихъ избъ извозчикъ предложилъ Нортвику остановиться для ночлега. Нортвикъ согласился. Дорога въ конецъ его измучила, нервы его утомились словно подъ давленіемъ мертвой пустыни, черезъ которую онъ проѣхалъ, и подъ гнетомъ думъ его, подъ напряженіемъ его мечтаній. Помимо воли, мысли уносили его назадъ, къ его дѣтямъ. Въ это время, гораздо ранѣе этого времени, его дочери должны сходить съ ума отъ безпокойства за него; теперь ихъ позоръ долженъ отравить ихъ горе. Онъ ясно сознавалъ все это и также ясно дознавалъ, что не можетъ, не долженъ придти къ нимъ на помощь. Онъ не долженъ возвращаться къ нимъ, если ему когда-либо суждено жить снова для нихъ. Но наконецъ онъ спросилъ себя, зачѣмъ жить ему, почему не умереть ему. Въ этомъ пузырькѣ достаточно опія, чтобы убить его.

Выйдя изъ саней на берегу рѣки по дорогѣ къ дверямъ хижины лѣеопильщика, онъ вынулъ пробку изъ пузырька и выплеснулъ ядъ. Убійственная жидкость потянулась за нимъ на нѣсколько шаговъ по снѣгу. Собака лѣсопильщика понюхала ее и сердито отбѣжала прочь. Эту ночь онъ опять не могъ заснуть; подъ утро, когда все въ домѣ храпѣло, онъ далъ волю рыданіямъ, разрывавшимъ его сердце. Онъ слышалъ, какъ спавшіе — люди и собаки — слегка пошевелились во снѣ; затѣмъ они успокоились и самъ онъ крѣпко заснулъ.

Ему дали хорошенько выспаться. Ему приснился сонъ, быть можетъ, вызванный пробужденіемъ сознанія, что вокругъ него ходили и двигались. Люди говорили о немъ и кто-то замѣтилъ, какъ онъ старъ; а другой посмотрѣлъ на его длинную сѣдую бороду, спустившуюся поверхъ одѣяла до самаго пояса. Онъ сказалъ имъ, что онъ отростилъ ее себѣ, чтобы его не узнали, когда онъ пріѣдетъ домой. И онъ показывалъ имъ, какъ по желанію могъ снимать ее и надѣвать. Онъ внезапно проснулся и увидѣлъ около себя своего извозчика.

— Ну что, выспались?

— Который часъ? — тупо спросилъ Нортвикъ, пристально вглядываясь въ него, чтобы убѣдиться въ его тожественности и стараясь вернуться къ чувству дѣйствительности.

— Девять часовъ, — отвѣчалъ извозчикъ и отошелъ въ сторону.

Нортвикъ всталъ съ постели. Домъ опустѣлъ, люди и собаки куда-то исчезли. Какая-то женщина, съ виду походившая на метиску, подала ему на завтракъ жареную дичь и кофе; ея ребенокъ уцѣпился за ея юбку и уставился глазенками на Нортвика. Онъ вспомнилъ о малюткѣ Эльбриджа, умершемъ на его глазахъ. Оба, казалось, были одного возраста. Онъ протянулъ ребенку шиллингъ; ребенокъ испуганно спряталъ свое личико въ платье матери. Извозчикъ замѣтилъ: «Еще не понимаетъ, что такое деньги». Но мать, повидимому, понимала. Она оскалила зубы и взяла деньги вмѣсто ребенка. Нортвикъ одну минуту сидѣлъ, думая о томъ, какъ странно не знать, что такое деньги. Раньше онъ объ этомъ никогда не думалъ. И вотъ онъ задалъ самому себѣ вопросъ; Что же такое деньги? Мысль эта распалась на клочки, — какъ напечатанное слово, когда вы долго смотрите на него, — не имѣвшіе никакого значенія. Ему показалось забавнымъ и страннымъ, когда женщина взяла у него еще немного денегъ за столъ и помѣщеніе, словно то была дѣтская игра, гдѣ все дѣлается только для вида. Но ужъ на томъ свѣтъ стоитъ. За деньги можно достать все, что угодно. Это вопросъ спроса и предложенія; не больше. Онъ пробовалъ думать, при чемъ были деньги, когда онъ пошелъ взглянуть на больного сынишку Эльбриджа, когда Эльбриджъ оставилъ мертваго ребенка, чтобы отвезти его на вокзалъ. Тутъ было нѣчто другое. Но и это, и деньги одно и то же, что ни говори. Онъ доказалъ свою любовь къ дѣтямъ своимъ, наживая для нихъ деньги; не люби онъ ихъ такъ много, не сталъ бы онъ лѣзть изъ кожи, чтобы добывать такую массу денегъ и не пришлось бы ему очутиться тамъ, гдѣ онъ былъ теперь.

Мысли его пришли въ безпорядокъ, а сани между тѣмъ снова заскользили по замерзшей рѣкѣ. Было очень холодно, но полное солнце жгло его голову словно огнемъ. Вдобавокъ его ошеломлялъ яркій свѣтъ снѣжнаго покрова. Онъ ощущалъ страшную пустоту въ головѣ и однако не могъ ее поднять. Она постоянно падала ему на грудь и онъ пробуждался отъ дремы, не будучи увѣреннымъ, что спалъ.

Онъ намѣревался въ тотъ же день добраться въ Чикутими. Но онъ выѣхалъ такъ поздно, что ему казалось, имъ никогда не доѣхать въ Гага Бэ. Когда они пріѣхали туда поздно вечеромъ, у него исчезло всякое ощущеніе движенія впередъ; ему казалось, будто отъѣздъ и остановка слились въ одно или заключились въ одномъ и томъ же импульсѣ. То же самое было бы, если бы онъ проѣхалъ одиннадцать миль далѣе до Чикутими, но онъ не былъ въ состояніи чувствовать такъ въ началѣ. Желаніе его могло осуществиться только въ концѣ. Онъ сказалъ самому себѣ, что это было безразсудно.

Мысли эти промелькнули у него въ умѣ, въ присутствіи старика, суетившагося у дверей хижины, возлѣ которой остановились его сани. Хижина эта была просторнѣе большинства другихъ хижинъ въ этомъ мѣстечкѣ, которое Нортвикъ помнилъ съ удивительной ясностью. Помнилъ также онъ и этого человѣка; только въ тѣ дни его сѣдые усы, растянувшіеся до ушей, были блестящаго темнорусаго цвѣта, а его отвисшее лѣвое вѣко умѣло лукаво подмигивать. Но лицо его было такое же веселое, какъ прежде, и привѣтствіе его дышало такимъ искреннимъ радушіемъ, что Нортвикъ испугался, не узналъ ли его этотъ человѣкъ. Нортвикъ зналъ его за очень разговорчиваго канадца, который возилъ его съ женою по горамъ вокругъ залива въ то утро, когда пришла ихъ шлюпка, а затѣмъ онъ попросилъ ихъ къ себѣ въ избу и угостилъ свѣжимъ молокомъ. Женѣ Нортвика человѣкъ этотъ понравился; она говорила, что ей хотѣлось бы пожить въ такомъ домикѣ и въ такой мѣстности и ее вовсе не пугала зима, которая была ужасно сурова по его словамъ. Нортвику казалось, будто духъ его жены еще виталъ здѣсь. Но онъ рѣшилъ про себя, что человѣкъ этотъ не долженъ узнать его и онъ самъ не покажетъ вида, что видалъ его въ былое время. Это рѣшеніе стоило ему нѣкотораго усилія надъ собою, потому что онъ чувствовалъ такую душевную слабость и разбитость, что ему было бы пріятно заявить право на его доброе отношеніе къ себѣ ради стараго знакомства. Ему ужасно хотѣлось спросить, все ли онъ продолжалъ ловить дикихъ животныхъ для выставокъ и хорошо ли идетъ его торговля; постоянно ли онъ жилъ въ Гага Бэ съ тѣхъ поръ, какъ они видѣлись? Но онъ укрѣпился въ своемъ рѣшеніи не упоминать объ ихъ прежнемъ знакомствѣ, полому что человѣкъ этотъ сразу обратился къ нему на англійскомъ языкѣ, признавъ его, повидимому, за янки. Быть можетъ, тутъ уже ранѣе его побывали другіе растратчики чужихъ денегъ. Быть можетъ, золотыя розсыпи привлекли сюда янки.

— Добраго утра, сэръ! — воскликнулъ канадецъ. — Радъ васъ видѣть! Позвольте пособить вамъ выйти, сэръ. Какъ пріятно поговорить съ кѣмъ-нибудь по-англійски! Англійскаго языка не услышишь тутъ съ осени, когда замерзаетъ рѣка. А въ этомъ году раненько пожаловали къ намъ. Надѣюсь, съ вашей легкой руки къ намъ пріѣдетъ много американцевъ. Они — жизнь нашей стороны. Безъ американцевъ намъ бы не прожить. Право слово, сэръ. Ни единаго денька. Пожалуйте, пожалуйте сюда. Ваша комната совсѣмъ готова для васъ, сэръ.

Нортвикъ недовѣрчиво отшатнулся.

— Развѣ вы меня ждали? — спросилъ онъ.

— Да ни чуточки! — вскричалъ тотъ, пожимая плечами и разставивъ руки. — Но всѣ путешественники останавливаются у Бёрда; тутъ двѣ комнаты; отопляются онѣ одной печью въ простѣнкѣ, и ихъ комната всегда ждетъ ихъ. Сдѣлайте одолженіе, войдите!

Онъ распахнулъ дверь и поклономъ пригласилъ Нортвика войти въ избу.

— Батистъ! — крикнулъ онъ извозчику черезъ плечо, — отведи лошадку свою въ конюшню.

Онъ дополнилъ свою англійскую рѣчь длиннымъ рядомъ фразъ на непонятномъ французскомъ языкѣ, а извозчикъ отвѣтилъ ему: «Ладно».

— Только я одинъ въ Гага Бэ говорю по-англійски, — повторилъ онъ тѣ же самыя слова, что и двадцать лѣтъ назадъ, когда представился Нортвику и его женѣ на ихъ пароходѣ и спросилъ, не пожелаютъ ли они прокатиться послѣ завтрака. — Да вы меня навѣрно знаете? Мое имя по-французски будетъ Oiseau? Быва ли вы здѣсь прежде?

— Нѣтъ, — отвѣчалъ Нортвикъ одною ложью на всѣ вопросы. Этотъ живой, веселый старикъ былъ даже страшно близокъ ему. Нортвику показалось, что ничего не перемѣнилось въ обстановкѣ и убранствѣ комнаты. Вонъ то маленькое окошечко, онъ помнилъ, выходило въ бѣдный огородъ, гдѣ росла веретенообразная кукуруза да бобы для супа и кофе. Вонъ то кресло, на которое садилась его жена, чтобы посмотрѣть, что дѣлается въ огородѣ. Если бы стекло не было покрыто изморозью, онъ непремѣнно увидалъ бы и кукурузу, и бобы.

Онъ безсильно опустился въ кресло и сказалъ самому себѣ, что хорошо было бы умереть здѣсь. Онъ чувствовалъ себя ужасно старымъ и слабымъ. Онъ не снялъ съ себя теплой шубы, которая была на немъ дорогою. Ему хотѣлось бы, чтобы его такъ положили въ гробъ и похоронили.

V.

Бёрдъ расхаживалъ по комнатѣ взадъ и впередъ, продолжая болтать; онъ, казалось, совершенно обезумѣлъ отъ радости, что является возможность почесать языкъ, и словно боялся потерять даромъ минуту..

— Ну, сэръ, хотѣлось бы мнѣ сказать вамъ что-нибудь хорошенькое! Но я прожилъ здѣсь сорокъ лѣтъ, и такъ, и этакъ. Родомъ я изъ Квэбэка, — Нортвикъ слушалъ разсѣянно и былъ увѣренъ, что человѣкъ этотъ говорилъ ему то же самое раньше, съ тѣмъ же самымъ взглядомъ, обращеннымъ куда-то въ сторону, ради вящаго эфекта своихъ словъ, — а я пріѣхалъ сюда, когда мнѣ было двадцать лѣтъ. Теперь мнѣ шестьдесятъ. Меня знаютъ всѣ американцы. Я съ ними хаживалъ въ лѣса на медвѣдя. Когда я пріѣхалъ сюда въ первый разъ, тутъ медвѣдей было тьма-тьмущая, а теперь почти совсѣмъ повывелись. У меня была охотничья собака, какой не сыскать. Но теперь я забродилъ охоту; слишкомъ старъ сталъ. Вотъ оно что. Мнѣ шестой десятомъ стукнулъ. А въ Гага Бэ я провелъ сорокъ зимъ. Знаете, почему это мѣсто зовутъ Гага Бэ? Отъ эхо. Ну, теперь что то мало слыхать га-га кругомъ этого залива. Но лѣтомъ здѣсь рай; да, настоящій рай Здѣсь куда лучше, чѣмъ въ Чикутими, и золота въ здѣшнихъ горахъ больше.

Онъ остановилъ на Нортвикѣ взглядъ своихъ смѣлыхъ веселыхъ главъ, словно желая сказать, что ему вѣдомо, что привело сюда этого американца; и Нортвикъ пытался ухватиться за указанный ямъ вещественный мотивъ его пріѣзда въ эти мѣста. Но мысль рвалась отъ него прочь, словно запальчивая лошадь, и онъ никакъ не могъ справиться съ. нею. Его я, то, которое казалось обособленнымъ отъ его души, знало, что было бы очень хорошо заставить этого человѣка думать, что онъ забрался сюда для осмотра золотыхъ разсыпей; но было нѣчто другое, повидимому, совпадавшее съ этимъ намѣреніемъ; нѣчто въ родѣ желанія уйти отъ прошлаго въ такую даль и такъ всецѣло, чтобы никакіе отзвуки объ этомъ прошломъ не могли довестись къ нему, пока онъ не пожелаетъ этого; удалиться на долгіе годы отъ всѣхъ, кто его звалъ, чтобы, увидя его, никто изъ нихъ не могъ бы узнать его. Онъ былъ здѣсь не для того только, чтобы устроить заводъ для древесной массы, а для того, чтобы отростить себѣ бороду, что на самомъ дѣлѣ сдѣлаетъ его неузнаваемымъ. Онъ вспомнилъ, какой у него былъ видъ съ длинною бородою во снѣ; онъ провелъ рукой по своему подбородку, нащупавъ восьмидневную щетину, образовавшуюся здѣсь, и задумался надъ вопросомъ, во сколько времени можетъ отрасти у него длинная борода.

Бёрдъ продолжалъ говорить.

— Я знаю это Чикутимское товарищество. Я говорилъ съ Маркгамомъ насчетъ золота, когда онъ ходилъ здѣсь на медвѣдя. Онъ парень неглупый. Но въ этомъ дѣлѣ не знаетъ многаго. Вы думаете, это изобрѣтеніе принесетъ ему какую-нибудь выгоду? Едва ли. Здѣсь есть одно мѣстечко въ этихъ горахъ, — и Бёрдъ подошелъ къ Нортвику ближе и понизилъ свой голосъ, — гдѣ можно работать, не принимая въ разсчетъ отбросовъ. Я знаю это мѣстечко. Только что толку? И въ томъ, и въ другомъ случаѣ надобно имѣть большой капиталъ.

Онъ подошелъ къ полкѣ на стѣнѣ, надъ печью, и взялъ оттуда трубку, набилъ ее табакомъ, а затѣмъ вынулъ изъ печи нѣсколько горящихъ угольковъ, но прежде чѣмъ закурить ее, вѣжливо освѣдомился:

— Вы ничего не имѣете противъ куренія?

Нортвикъ сказалъ, что не имѣетъ ничего, а Бёрдъ продолжалъ:

— Здѣсь зимою вы можете дѣлать три вещи: курить трубку, рубить лѣсъ, ухаживать за дамами.

Нортвику вспомнилось, какъ онъ говорилъ эти слова и раньше и какъ они насмѣшили его жену.

— Я дѣлалъ всѣ эти три вещи. Теперь же курю трубку. Ну, разумѣется, когда молодъ, все хорошо, въ лѣсахъ превесело. Но я всегда тосковалъ по Квэбэку, нѣтъ-нѣтъ и затоскую. Вы знаете, что значитъ тоска по родному пепелищу.

Слова эти проникли въ сознательное Нортвика сквозь представленія бреда, заволакивавшія это я словно туманомъ, и сердце его дрогнуло мучительною жалостью къ самому себѣ.

— Ну, вотъ я тосковалъ по родинѣ сорокъ лѣтъ, и самъ не знаю, почему. Отправился я обратно въ Квэбэкъ, — тамъ все теперь по другому… Теперь, мнѣ кажется, было бы тоскливо покинуть это мѣсто. Будь у меня капиталъ — этакъ десять, пятнадцать тысячъ долларовъ, — я вскрылъ бы эту розсыпь да вынулъ изъ нея сотенку-другую тысячъ долларовъ, а затѣмъ, прощай, хаха Бэ! Заставилъ бы я здѣшнее эхо похохотать такъ, какъ еще никогда оно не хохотало! Мнѣ было бы незачѣмъ заниматься разработкою отбросовъ своей розсыпи! Тутъ золота достаточно, чтобы и самому разбогатѣть, да и другому жить дать. А фермеровъ здѣшнихъ, я могу нанять дешево, имъ вся цѣна грошъ. Они народъ досужый, имъ времени дѣвать некуда. Кончатъ рубку лѣса и сидятъ по домамъ, баклуши бьютъ. Настала пора начать здѣсь какое-нибудь дѣло, какъ вы, американцы, говорите, пора приняться за дѣло.

Бёрдъ покурилъ нѣсколько минутъ въ молчаніи и затѣмъ, повидимому, впервые замѣтилъ, что Нортвикъ не снялъ съ себя теплой шубы.

— Надѣюсь, вы переночуете здѣсь у меня? — гостепріимно освѣдомился онъ.

— Благодарю васъ, я еще не рѣшилъ, — отвѣчалъ Нортвикъ. — Далеко ли до Чикутими?

Онъ зналъ, сколько миль оставалось до Чикутими, но задалъ свой вопросъ, въ надеждѣ, что этотъ человѣкъ преувеличитъ разстояніе и тогда ему надобно будетъ остаться.

— Одиннадцать миль, но дорога плохая. Ее занесло снѣгомъ.

— Я подожду до завтрашняго дня, — отвѣчалъ онъ и принялся раскутываться и растегиваться, но руки у него дрожали отъ слабости и Бёрдъ замѣтилъ это.

— Позвольте мнѣ! — сказалъ онъ, отложивъ трубку въ сторону, и подошелъ, чтобы помочь ему. Движенія у него были мягкія и руки ловкія, какъ у женщины, но Нортвикъ почувствовалъ, какъ одна изъ нихъ прикоснулась къ сумкѣ его пояса, и отказался отъ дальнѣйшей помощи.

Онъ позволилъ Бёрду отнести свои два чемодана въ слѣдующую комнату, назначенную для него: чемоданъ, взятый имъ изъ дому, когда онъ притворялся, что уѣзжаетъ на день или на два, и чемоданъ, купленный имъ въ Квэбэкѣ для вещей, которыя онъ пріобрѣлъ тамъ же. Когда Бёрдъ поставилъ ихъ возлѣ его кровати, Нортвику сдѣлался невыносимъ видъ чемодана, взятаго изъ дому, и онъ отодвинулъ его подальше, чтобы не видѣть. Затѣмъ онъ повалился на кровать и натянулъ на себя медвѣжью полость, которая лежала на постели. Онъ скоро впалъ въ легкое забытье, мало отличавшееся отъ его грёзъ на яву. Онъ не зналъ, спалъ онъ или нѣтъ, когда Бёрдъ вернулся въ его комнату съ лампою.

— Соснули маленько? — спросилъ тотъ, весело взглянувъ на растерянное лицо Нортвика. — Ну, вотъ и чудесно! Скорехонько и ужинать теперь будемъ. Проголодались, э? Ну, черезъ полчасика все будетъ готово.

Онъ ушелъ, а Нортвику послѣ нѣкоторыхъ усилій удалось встать. Голова у него страшно болѣла, руки ныли, словно отъ жестокихъ ударовъ. Но послѣ того, какъ онъ умылъ лицо и руки теплою водою, принесенною вмѣстѣ съ лампою Бёрдомъ, ему стало немного лучше, хоть онъ все еще продолжалъ находиться въ состояніи какого-то тумана, не зная, спитъ онъ или бодрствуетъ. Онъ замѣтилъ на грубыхъ бѣлыхъ стѣнахъ нѣсколько картинъ: «Семь остановокъ Креста», раскрашенныя гравюры; литографія, изображающая индійцевъ сожигающихъ іезуита. У изголовья кровати висѣло хромолитографическое изображеніе Богородицы съ семью мечами, пронзающими Ея сердце, а возлѣ кровати было распятія изъ терракотты.

Эти вещи производили на Нортвика впечатлѣніе чего-то страшно далекаго и чуждаго. Его простая, несложная натура, неспособная къ идеальнымъ представленіямъ, никоимъ образомъ не могла обрѣсти что-нибудь близкое въ этой чуждой ему вѣрѣ, въ этомъ чуждомъ ему языкѣ. До него донеслись нѣжные голоса женщинъ въ комнатѣ рядомъ; то были первые женскіе голоса, которые онъ услышалъ съ того времени, какъ въ послѣдній разъ слушалъ голоса своихъ дочерей. Молодой дѣвическій голосъ, пѣвшій пѣсню, заглушался дверью, которая то запиралась, то отворялась, причемъ звуки пѣнія доносились на мгновеніе явственнѣе.

Но вернувшись въ слѣдующую комнату, Нортвикъ нашелъ въ ней только Бёрда.

— Ну теперь мы будемъ ужинать, какъ только придетъ отецъ Этіенвъ. Онъ у насъ здѣсь на должности священника… нашъ пасторъ… Онъ столуется у меня, хоть плохой онъ ѣдокъ. Я ему говорю, что ему бы слѣдовало имѣть мой аппетитъ, коли онъ желаетъ сохранить свою духовную силу. Тѣло есть основа души, не правда ли? Дайте этому основанію рухнуть, куда же тогда дѣнете вашу душу, э? Но отецъ Этіеннъ очень хорошо говоритъ по-англійски. Воспитывался въ Римѣ. Я единственный другой образованный человѣкъ въ Хаха Бэ. Можетъ, у васъ въ чемоданѣ найдутся газеты? французскія? англійскія? Все равно!

— Газеты? Нѣтъ! — отвѣтилъ Нортвикъ, охваченный ужасомъ и подозрѣніемъ. — Что такое въ газетахъ?

— Вотъ именно это я бы и хотѣлъ узнать, — молвилъ Бёрдъ, разставивъ руки и пожимая плечами.

Дверь съ улицы отворилась и вошелъ молодой человѣкъ въ длинной рясѣ священника. Бёрдъ представилъ его своему гостю и Нортвикъ пожалъ руку священнику, у котораго было гладкое лицо съ правильными чертами и прелестные глаза, невинные, какъ глаза молодой дѣвушки. Ему было двадцать восемь — двадцать девять лѣтъ; по у него было исхудалое лицо человѣка лѣтъ за тридцать, который ведетъ дѣятельную жизнь; черты его носили печать мысли и заботы о ближнихъ. Когда онъ улыбался, лицо его принимало дѣтское выраженіе. Его огромные кроткіе каріе глаза искрились свѣтомъ; все его лицо дышало привлекательной добротой, внушало довѣріе.

Нортвикъ почувствовалъ очарованіе этого лица съ какимъ-то страхомъ. Онъ держался въ сторонѣ отъ священника и за столомъ предоставилъ поддерживать разговоръ ему и хозяину дома. Они ужинали въ комнатѣ, выходившей на что-то въ родѣ крылечка; за нимъ находилась небольшая кухня, откуда пожилая женщина приносила кушанья и гдѣ та молодая дѣвушка, пѣніе которой Нортвикъ слышалъ, продолжала заливаться звонкими трелями, словно канарейка, подъ звуки жарившагося мяса.

Бёрдъ объявилъ, что женщина эта — его племянница, но затѣмъ не обращалъ на нее больше никакого вниманія. Онъ началъ развивать свои предположенія относительно дѣла Нортвика передъ священникомъ, словно предположенія эти были достовѣрнымъ фактомъ. Нортвику вообразилось, что въ своихъ выгодахъ ему надо оставить Бёрда его фантазіямъ. У нихъ зашла рѣчь о томъ, есть ли золото въ горахъ; молодой батюшка считалъ этотъ вопросъ старою сказкою, потерявшей всякій интересъ, а Бёрдъ отстаивалъ его съ горячностью свѣжевозбужденныхъ надеждъ. Священникъ говорилъ о ничтожности добычи изъ розсыпей въ Шодіеръ, но Бёрдъ доказывалъ, что здѣсь было совсѣмъ иное дѣло. Нортвикъ не проронилъ ни слова: онъ слушалъ и наблюдалъ, словно эти двое людей сговорились между собою обойти его. Священникъ, повидимому, сильно желалъ свести вопросъ съ личной почвы въ область отвлеченнаго обсужденія и Нортвикъ счелъ это за хитрую уловку съ его стороны, чтобы отвести ему глаза и заставить его сдѣлать какую-нибудь неосторожность. Онъ порѣшилъ про себя уѣхать отсюда какъ можно раньше утромъ; онъ былъ увѣренъ, что здѣсь небезопасно оставаться.

— Очень хорошо! — вскричалъ священникъ по поводу одного замѣчанія. — Положимъ, у васъ есть необходимый капиталъ. И положимъ, вы извлекли все золото, которое, по вашему, здѣсь имѣется. Вы стали богачемъ. Что бы вы сдѣлали?

— Что я сдѣлаю? — Бёрдъ стукнулъ по столу кулакомъ. — Уѣду изъ Хаха Бэ завтра же утромъ!

— Куда же вы поѣдете?

— Куда? Въ Квэбэкъ, въ Лондонъ, въ Парижъ, въ Римъ, къ самому чорту въ гости! Знай себѣ разъѣзжай!

Молодой батюшка расхохотался такимъ же дѣтски-яснымъ смѣхомъ, какъ его глаза, и внезапно обернулся къ Нортвику, какъ бы прося его поддержки.

— Скажите мнѣ что-нибудь о богачахъ въ вашей странѣ милліонеровъ! Какъ обрѣтаютъ они счастье своей жизни? Въ чемъ оно заключается? Какую тайну утѣхъ купили они своими деньгами?

— Я не понимаю, что вы хотите сказать, — молвилъ Нортвикъ, еще глубже уходя въ себя послѣ перваго проблеска смущенія при этомъ вопросѣ.

— Гдѣ живутъ они?

Нортвикъ медлилъ отвѣчать, а священникъ опустилъ свою руку на плечо Бёрда, словно желая сдержать потокъ указаній, готовый вырваться у него.

— Полагаю, большинство изъ нихъ живетъ въ Нью-Іоркѣ.

— Все время?

— Нѣтъ. Обыкновенно у нихъ есть домъ на берегу моря, въ Нью Портѣ или въ Баръ-Гарборѣ, для лѣтняго сезона, да домъ въ Леноксѣ или въ Туксэдо для осени. Они ѣздятъ на зиму во Флориду или въ Ниццу. Есть у нихъ также собственныя яхты.

— Земля недостаточно велика для ихъ неугомоннаго духа; они скитаются по морю. Сынъ мой, — обратился молодой священникъ къ старому охотнику, — вы можете имѣть все удовольствія богачей за счетъ фуры цыганскаго табора!

Онъ снова засмѣялся, дружески радуясь предполагаемому пораженію Бёрда, и слегка, деликатно прикоснулся къ нему.

— То же самое въ Европѣ; я видѣлъ то же и тамъ.

Бёрдъ хотѣлъ заговорить, но священникъ остановилъ его на минуту.

— А какъ вашимъ богачамъ достаются ихъ милліоны? Не такъ, какъ богачамъ въ Европѣ, по наслѣдству?

— Такихъ очень немного, — отвѣчалъ Нортвикъ, ощущая остатокъ гордости, которую онъ обыквовенно испытывалъ, констатируя этотъ, фактъ, притаившійся гдѣ-то въ его сознаніи. — Они наживаютъ ихъ.

— Какъ? Извините за мою настойчивость!

— Фабриками и заводами, желѣзнодорожными спекуляціями, копями, увеличеніемъ поземельной цѣнности.

— А почему увеличивается цѣнность земли?

— Вслѣдствіе спроса на нее. Потребности.

— Ага! Вслѣдствіе нужды другихъ людей. И когда одинъ человѣкъ наживается, масса другихъ людей разоряется. Развѣ это не такъ? Развѣ фабриканты выплачиваютъ работникамъ весь ихъ заработокъ? Развѣ трудъ рабочихъ въ рудникахъ и копяхъ оплачивается хорошо, развѣ имъ живется хорошо? Я читалъ, что они влачатъ самое жалкое существованіе. Такъ ли это?

Нортвикъ зналъ хорошо, что есть основательныя и вѣскія возраженія на всѣ эти вопросы, которые священникъ задавалъ, повидимому, скорѣе для смущенія Бёрда, чѣмъ для выраженія своихъ личныхъ мнѣній. Но въ своемъ умопомраченіи Нортвикъ не могъ сыскать отвѣта.

Бёрда прорвало наконецъ.

— Эхма! Что его слушать! Онъ не отъ міра сего… ангелъ… чистѣйшій безумецъ… въ торговомъ дѣлѣ!

Священникъ откинулся за спинку кресла и снисходительно засмѣялся, доказавъ свои прелестные зубы.

— Всѣ эти богатые люди даютъ вѣдь работу бѣднымъ. Будь у меня нѣсколько тысячъ долларовъ, чтобы вскрыть это мѣсто въ горахъ, я бы далъ работу и малому и старому въ Хаха Бэ… сотнямъ народу! Развѣ рабочіе въ рудникахъ несчастнѣе здѣшнихъ фермеровъ, э?

— Господь Богъ, повидимому, думаетъ такъ, — возразилъ серьезно священникъ. — По крайней мѣрѣ, Ему угодно было заключить золото въ эти скалы, такъ чтобы вамъ его не достать. Что дадите вы чорту, чтобы онъ пособилъ вамъ? — спросилъ онъ, улыбнувшись.

— Когда мнѣ надо договариваться съ чортомъ, я не иду къ вамъ за совѣтомъ, отецъ Этіеннъ. Я отправляюсь къ нотаріусу. Слыхали-ль вы когда-нибудь, сэръ, — обратился Бёрдъ къ Нортвику, — объ этомъ нотаріусѣ въ Монрэалѣ…

— Я, кажется, пойду лечь въ постель, — прервалъ его Нортвикъ. — Мнѣ что-то нездоровится… то-есть, я очень усталъ.

Внезапно онъ потерялъ сознаніе, гдѣ онъ и что съ нимъ. Ему казалось одновременно, что онъ здѣсь а въ Гатборо; что здѣсь въ сущности было два Нортвика, а третій Нортвикъ находился гдѣ-то въ пространствѣ; онъ-то и сознавалъ присутствіе этого двойника.

Этого третьяго Нортвика Бёрдъ и священникъ хотѣли уложить въ постель, но онъ отказался отъ ихъ услугъ. Онъ кое-какъ раздѣлся, между тѣмъ какъ до его слуха долетѣлъ разговоръ ихъ изъ другой комнаты. Они говорили по-французски, понизивъ голосъ. Споръ ихъ, повидимому, истощился. Немного погодя онъ услыхалъ, какъ захлопнулась дверь, словно за уходившимъ священникомъ. Потомъ, казалось, онъ вернулся назадъ.

VI.

Въ головѣ Нортвика всю ночь шелъ разговоръ между этими двумя французами, которые притворялись, будто не сходятся во взглядахъ, а на самомъ дѣлѣ сговорились одурачить его, чтобы онъ ухлопалъ свои деньги на эти розсыпи. Къ утру лихорадка его прошла. Но онъ былъ слабъ и не могъ управлять своей головой настолько, чтобы рѣшить, не произойдетъ ли чего дурного, если онъ переждетъ одинъ день, прежде чѣмъ отправиться въ Чикутими. Онъ пытался привести въ послѣдовательный порядокъ всѣ причины, заставившія его пріѣхать зимою въ такую глушь. Но, переходя отъ одной причины къ другой, онъ терялъ связь между ними.

Бёрдъ зашелъ къ нему, въ синемъ шерстяномъ колпакѣ на головѣ и съ трубкою въ зубахъ; онъ снялъ колпакъ съ головы и вынулъ трубку изо рта, чтобы спросить у Нортвика, не желаетъ ли онъ покушать; быть можетъ, ему угодно чаю и съ поджареннымъ хлѣбомъ.

Нортвикъ усердно схватился за это предложеніе и черезъ нѣсколько минутъ ему былъ поданъ чай молодою дѣвушкою, которую Бёрдъ называлъ Виржини. Онъ объяснялъ Нортвику, что она его двоюродная внучка. Онъ надѣется, что ея пѣніе не обезпокоило джентльмена; она распѣвала по цѣлымъ днямъ, остановить ее не было возможности; но она никому не желала дѣлать непріятнаго. Онъ остался самъ прислуживать Нортвику, а Нортвикъ старался отдѣлаться отъ подозрѣній, которыя возбуждала въ немъ доброта Бёрда. Онъ такъ сильно нуждался въ ласкѣ и добротѣ, что ему не хотѣлось сомнѣваться въ ихъ искренности. Все-таки, онъ внимательно наблюдалъ за Бёрдомъ, когда тотъ наливалъ молоко и клалъ сахаръ въ его чай, и слушалъ сдержанно, когда тотъ заговорилъ о священникѣ и принялся его расхваливать. Для образованнаго человѣка было наслажденіемъ — говорилъ Бёрдъ — обмѣниваться мыслями; отецъ Этіеннъ и онъ часто защищали противоположныя стороны какого-нибудь вопроса только ради пренія; это было похоже на игру въ карты «на счетъ Шереметева»: ради изощренія своего ума. Для Нортвика это была китайская грамота, а потому повѣрить этому онъ не могъ: всѣ его разговоры сводились на коммерческое дѣло.

Даже шутки въ томъ мірѣ, гдѣ онъ вращался, имѣли предметомъ то же дѣло.

— Значатъ, на самомъ дѣлѣ вы не находите золота въ этихъ горахъ? — спросилъ онъ не безъ лукавства.

— Честное слово, находилъ! — вскричалъ Бёрдъ. — Только, — прибавилъ онъ печально, — быть можетъ, игра-то не стоить свѣчъ. Я покажу вамъ, когда вы встанете. Не лучше ли вамъ не ѣхать сегодня въ Чикутими? Снѣгъ идетъ.

— Снѣгъ? — повторилъ Нортвикъ. — Ну, такъ я не могу ѣхать.

— Полежите-ка въ постели до обѣда. Это лучше всего, — посовѣтовалъ Бёрдъ. — Попробуйте немного заснуть. Сонъ — молодость. Просыпаясь, снова становишься старикомъ, а все-таки чуточку молодости остается у тебя въ кончикахъ пальцевъ. Не правда-ли?

Онъ весело улыбнулся и ушелъ, тихо притворивъ за собою дверь, а Нортвикъ уснулъ. Во снѣ къ нему снова пришелъ Бёрдъ съ образчиками изъ своей золотой розсыпи. Нортвикъ увидалъ, что желтый металлъ, вкрапленный въ кварцъ былъ просто-на-просто мѣдный колчеданъ, но онъ подумалъ, что лучше притвориться, будто онъ принялъ его за золото, такъ какъ Бёрдъ, стоя надъ нимъ съ лампой въ одной рукѣ, ощупывалъ другою пряжку пояса Нортвика, когда онъ сѣлъ на постель. Онъ проснулся въ испугѣ и страхъ не покидалъ его послѣ въ жару горячки, которая у него открылась. У него бывали свѣтлые промежутки, когда онъ сознавалъ, что его лѣчатъ какъ слѣдуетъ и нѣжно за нимъ ухаживаютъ, что его хозяинъ и всѣ его домочадцы были его преданными сидѣлками; въ эти промежутки онъ узнавалъ доктора и молодого священника, навѣщавшаго его. Но все это онъ сознавалъ смутно, словно между нимъ и фактомъ стояла какая-то плотная стѣна, между тѣмъ какъ призраки и бредъ были одни и тѣ же, охраняя характеръ мучительной дѣйствительности. Затѣмъ наступило утро, когда онъ проснулся, бредъ прошелъ и онъ узналъ, гдѣ онъ и почему. Истина не постепенно озарила его сознаніе, а овладѣла имъ разу. Первымъ его движеніемъ было пощупать поясъ. Онъ увидалъ, что поясъ исчезъ. Онъ глухо застоналъ.

Синій шерстяной колпакъ стараго охотника просунулся изъ открытой двери, съ трубкою подъ сѣдыми вѣтвистыми усами. Глаза обоихъ людей встрѣтились.

— Чудесно! — сказалъ Бёрдъ, — наконецъ-то вы пришли въ себя!

Нортвикъ не отвѣчалъ, но взглядъ его выражалъ вопросъ, котораго тотъ другой не могъ не понять. Онъ улыбнулся.

— Вамъ нуженъ вашъ поясъ?

Онъ исчезъ и затѣмъ снова появился и принесъ поясъ Нортвика.

— Вы думаете, что вы у какого-нибудь янки, распоряжающагося чужимъ добромъ? — спросилъ онъ. Этимъ только и выразилось чувство обиды, вызванное у него сокрушеннымъ взглядомъ Нортвика. — Сосчитайте деньги. Мнѣ кажется, вы ихъ найдете въ цѣлости.

Но больной лежалъ, какъ пластъ, не пошевельнувъ рукой, чтобы взять поясъ, который Бёрдъ положилъ ему на грудь.

— Вы хотите, — сказалъ Бёрдъ — чтобы я сосчиталъ ихъ вмѣсто васъ?

Нортвикъ слабо кивнулъ головой. Бёрдъ сталъ надъ нимъ и сосчиталъ, одинъ за другимъ, тысячедолларные билеты, а затѣмъ обратно уложилъ ихъ въ сумку пояса.

— Теперь, я думаю, вы скоро выздоровѣете. Докторъ приказалъ показать вамъ ваши деньги прежде всего. Прикажете надѣть поясъ на васъ?

Нортвикъ взглянулъ на поясъ. Ему показалось, что ему будетъ больно отъ пучка этихъ билетовъ. Онъ попросилъ слабымъ голосокъ:

— Спрячьте ихъ пока у себя.

— Хорошо, — отвѣчалъ Бёрдъ и взялъ поясъ. Онъ вышелъ съ гордымъ видомъ, словно считая за честь довѣріе Нортвика, выраженное такъ ясно, и сѣлъ въ другой комнатѣ, готовый явиться на зовъ больного.

Нортвикъ поправлялся медленно, какъ пожилые люди. А къ тому времени, когда ему можно было выходить изъ дому, не опасаясь возврата, болѣзни, въ воздухѣ и на землѣ появились признаки весны, которая въ этой сѣверной странѣ наступаетъ съ какою-то бѣшеною страстью. Голые холмы покрылись зеленою травою, какъ только снѣгъ сбѣжалъ, съ нихъ. Распустившаяся листва, казалось, озарила деревья зеленымъ блескомъ; первое дыханіе южнаго вѣтра принесло съ собою птицъ. Сойки громко чирикали въ лѣсахъ; канадскіе соловьи пѣли вечеромъ и утромъ за зарѣ, когда онъ просыпался и думалъ о своемъ домѣ въ Гатборо, гдѣ уже въ это время молодые птенцы перепеловъ почти выросли. Тамъ въ это время цвѣли яблони; въ его тоскующей дупгѣ вставало видѣніе волнующихся вершинъ его сада, усыпанныхъ бѣлорозовыми цвѣтами. Ему слышался запахъ яблокъ, когда они начинали падать въ августѣ на свѣжую солому, выстилавшую боковыя аллеи сада. Ему казалось, что если бы онъ могъ хоть на мгновеніе очутиться тамъ, онъ охотно согласился бы скоротать весь остатокъ жизни въ тюрьмѣ. А развѣ здѣсь онъ не былъ въ тюрьмѣ? Какъ ни были широки границы ея, онѣ отдѣляли его отъ дома. Ему былъ ненавистенъ просторъ половины міра, гдѣ онъ могъ двигаться спокойно, это рабство, прикрывавшееся такою полною свободою. Быть исключеннымъ извнѣ было одно и то же, что быть заключеннымъ внутри.

Въ первые дни своего выздоровленія, когда онъ былъ слишкомъ слабъ, чтобы выходить изъ комнаты, онъ строилъ массу плановъ своего возвращенія домой. Вотъ онъ возвращается туда тайкомъ, подъ прикрытіемъ бороды, которая у него отросла за время болѣзни, и онъ старался увидать, насколько борода измѣнила его наружность, но не замѣтилъ въ своемъ лицѣ ни малѣйшей разницы, оно было все то же, что въ ту ясную зимнюю ночь, когда онъ убѣжалъ изъ дому. Это ставило его втупикъ и приводило его въ уныніе, усиливая страстное желаніе его сердца дѣйствительно вернуться туда. Если бы ему хоть на мгновеніе взглянуть на горе, которое онъ принесъ своимъ дѣтямъ, ему легче бы было переносить мысль объ этомъ. Онъ въ то же время лелѣялъ надежду, что въ дѣйствительности горе это могло быть менѣе ужасно, чѣмъ оно рисовалось его соображенію. Иногда, мучимый этимъ желаніемъ, онъ говорилъ себѣ ради успокоенія, что какъ только по рѣкѣ изъ Квэбэка поднимется первый пароходъ, онъ уѣдетъ на немъ, отдастся въ руки властей и броситъ борьбу.

Но по мѣрѣ того, какъ къ нему возвращалось здоровье, онъ начиналъ чувствовать, что то было необдуманное и глупое обѣщаніе: былъ, по его мнѣнію, гораздо лучшій выходъ изъ его несчастнаго положенія. Опять оно казалось ему невзгодой судьбы, а не его личною виною. Къ этому мнѣнію его вернуло отчасти почтеніе и уваженіе, которыми онъ пользовался въ этой деревушкѣ, напоминавшее ему его значеніе среди его рабочихъ на Понкуассэтскихъ заводахъ. Когда докторъ объявилъ ему, что опасность прошла, онъ сталъ принимать визиты вѣжливаго сочувствія главъ семействъ. Люди эти курили, усѣвшись вокругъ него вечеромъ, и предсказывали ему возвращеніе молодости, благодаря горячкѣ, отъ которой онъ такъ счастливо отдѣлался. Ихъ пророчества переводились ему Бёрдомъ или отцомъ Этіенномъ, когда съ тѣмъ или другимъ онъ ходилъ отдать визитъ своимъ гостямъ. Повсюду, обитатели этихъ незатѣйливыхъ чистенькихъ домиковъ принялись заранѣе прибирать ихъ къ пріѣзду дачниковъ, а сами готовились переселиться въ на-скоро сколоченныя хижины. И вездѣ Нортвика принимали съ тѣмъ трогательнымъ почтеніемъ, которое бѣдные оказываютъ тѣмъ, кто въ состояніи улучшить ихъ положеніе. Тайну денегъ, привезенныхъ имъ съ собою, вѣрно хранили докторъ, священникъ и Бёрдъ, открывшій ее вмѣстѣ съ ними. Но Бёрдъ не могъ скрыть отъ своихъ сосѣдей тотъ фактъ, что постоялецъ его большой американскій капиталистъ, пріѣхавшій сюда съ цѣлью дать движеніе минеральнымъ, земледѣльческимъ и фабричнымъ силамъ Хаха Бэ по американскому масштабу; обогатить всю здѣшнюю область, скупая землю у тѣхъ, кто желаетъ продать ее, давая работу тѣмъ, кто ея ищетъ. Если его и разбирало нетерпѣніе увидѣть со стороны Нортвйка подтвержденіе этихъ обѣщаній, то онъ былъ слишкомъ вѣжливъ, чтобы приставать къ нему; онъ довольствовался лишь тѣмъ, что давалъ волю своему краснорѣчію передъ нимъ, какъ по поводу его. По всей вѣроятности у него было свое собственное мнѣніе о причинахъ, заставившихъ Нортвйка хранить молчаніе обо всемъ, что касается его самаго; Бёрдъ зналъ изъ ярлычка, прикрѣпленнаго къ чемодану, купленному Нортвѣкомъ въ Квэбэкѣ, что имя его было Уарвикъ, а отъ самаго Нортвика онъ слышалъ, что тотъ былъ родомъ изъ Чикаго. Если же у него, помимо этого, и были предположенія, что Нортвикъ сталъ жертвою финансовыхъ ошибокъ, то онъ хранилъ свои догадки спокойно про себя и не сталъ бы своимъ вмѣшательствомъ портить Нортвику возможность сдѣлать добро своими деньгами, допытываясь, откуда онѣ у него взялись. Въ воображеніи Бёрда американскій растратчикъ являлся какимъ-то героемъ; онъ слыхалъ очень часто объ этомъ типѣ; узнай онъ, что Нортвикъ былъ имъ въ сущности, такое открытіе нисколько не поразило бы его: онъ подыскалъ бы уважительныя причины казусу и оправдалъ бы его въ собственныхъ глазахъ, если бы въ томъ оказалась необходимость. Докторъ соблюдалъ молчаніе, подобающее его профессіи, — ему было дѣло лишь до тѣла Нортвика, а заботу о его душѣ онъ предоставилъ отцу Этіенну, который изъ чувства деликатности отступалъ передъ этой задачей, такъ какъ то была душа протестанта и чужестранца.

VII.

Молодому священнику понадобилось гораздо болѣе времени, чѣмъ его понадобилось бы человѣку одного языка и одной національности съ Нортвикомъ, чтобы открыть, что его благовоспитанность и степенная величивость обращенія прикрывали полнѣйшее незнакомство съ тѣмъ, что интересуетъ образованныхъ людей и что онъ просто-на-просто былъ торговымъ человѣкомъ, фиктивнымъ идеаломъ коммерческой цивилизаціи, обладая внѣ узкаго круга наживанія денегъ лишь самыми грубыми склонностями и честолюбивыми стремленіями.

Онъ узналъ, что Нортвикъ любилъ лошадей и домашній скотъ, а изъ вырвавшихся у Нортвика намековъ относительно его жизни у себя на родинѣ, что онъ ужасно любилъ свою ферму и свои теплицы съ рѣдкими растеніями. Но цвѣты представляли для Нортвика имѣніе, а не страсть; изъ его разговоровъ о нихъ не видно было, чтобы они доставляли ему какое-либо художественное или научное наслажденіе. Молодой священникъ узналъ также, что Нортвикъ «вложилъ» массу денегъ въ картины; но картины для него являлись, повидимому, помѣщеніемъ капитала, все равно, какъ акціи и торговыя обязательства. Онъ увидалъ, что этотъ курьезный американецъ не питалъ ни малѣйшей охоты къ чтенію англійскихъ книгъ, которыя Бёрдъ предложилъ ссудить ему изъ своей небольшой библіотеки, образовавшейся у него въ теченіе долгихъ лѣтъ, благодаря подаркамъ или случайной забывчивости прелестныхъ туристокъ либо разсѣянныхъ туристовъ. Отъ чтенія французскихъ книгъ, предложенныхъ ему отцомъ Этіенномъ, Нортвикъ отказался, сказавъ, что совсѣмъ не читаетъ на этомъ языкѣ. Къ музыкѣ онъ былъ совсѣмъ равнодушенъ; только пѣніе внучки Бёрда Виржини, чуточку нравилось ему. Священникъ подумалъ, что ему, быть можетъ хотѣлось бы узнать, что молодая дѣвушка пѣла баллады занесенныя первыми переселенцами ихъ Франціи въ эту дикую когда-то страну или возникшія изъ грустныхъ и радостныхъ впечатлѣній ихъ трудовой жизни, но Нортвикъ оставался совершенно безучастнымъ къ этому факту, и послѣдній скорѣе смущалъ его. Американецъ не могъ принимать участія ни въ одномъ изъ тѣхъ споровъ объ отвлеченныхъ вопросахъ, услаждавшихъ досугъ священника и стараго лѣсника, въ которые они иногда пытались увлечь его. Повидимому, онъ рѣшительно не понималъ предмета ихъ бесѣдъ. Только переставъ смотрѣть на Нортвика, какъ на продуктъ уродливой цивилизаціи, искушающей лучшія стороны человѣческаго духа, отецъ Этіеннъ полюбилъ его какъ брата. Не имѣя возможности сдѣлать что-либо для умственнаго развитія Нортвика, онъ задумалъ спасти его душу. Онъ также слыхалъ объ американскомъ растратчикѣ, который пользуется въ Канадѣ своеобразною славою, дѣйствуя на различныхъ людей съ различныхъ точекъ зрѣнія и возбуждая подчасъ состраданія въ такихъ чистыхъ, чуждыхъ мірской суеты сердцахъ, какое билось въ груди отца Этіенна. Молодой священникъ не вполнѣ ясно понималъ сущность и форму преступленія, которое, по его догадкамъ, совершилъ этотъ увертливый и таинственный чужестранецъ; но онъ думалъ, что эта огромная сумма денегъ, которая, какъ онъ зналъ, была у него въ рукахъ, была нѣкоторымъ образомъ награбленнымъ добромъ и ему казалось, что нерѣшительность Нортвика сдѣлать изъ этихъ денегъ то или другое употребленіе служило доказательствомъ нечистой совѣсти ея обладателя

Зачѣмъ пріѣхалъ онъ въ эту глушь среди зимы съ такими большими деньгами? Почему оставлялъ онъ ихъ у себя вмѣсто того, чтобы положить ихъ въ банкъ? Отецъ Этіеннъ обсуждалъ эти вопросы съ Бёрдомъ и докторомъ и находилъ на нихъ лишь одинъ отвѣтъ. Онъ спрашивалъ себя, не долженъ ли онъ поговорить съ Нортвикожъ и деликатно предложить ему облегчить свою душу передъ такимъ другомъ, какимъ могъ быть только священникъ для грѣшника. Но отецъ Этіеннъ не могъ придумать, какъ ему приступить къ такому щекотливому предмету. Нортвикъ не былъ католикомъ и церковь не имѣла никакой власти надъ нимъ. Притомъ же, его обращеніе отличалось извѣстною прямотой и сдержанностью, что останавливало подозрѣнія, равно какъ и задушевныя изліянія, необходимыя для той пользы, которую отецъ Этіеннъ хотѣлъ принести этому одинокому и молчаливому человѣку. Въ эти дни Нортвикъ былъ очень занятъ — онъ что-то писалъ и всякій разъ тщательно запиралъ написанное въ чемоданъ, уходя изъ своей комнаты; онъ нѣсколько разъ переписывалъ черновикъ набѣло, а ненужные листки сжигалъ въ каминѣ, который замѣнилъ теперь печь, и растиралъ въ пепелъ обугленную бумагу, такъ что нельзя было разобрать ни одного словечка.

Изъ Тадусака пришелъ по рѣкѣ пароходъ, онъ принесъ вѣсть, что вся рѣка св. Лаврентія совершенно вскрылась.

— Ужъ теперь скоро къ вамъ начнутъ съѣзжаться ваши соотечественники, — сказалъ Бёрдъ Нортвику. — Въ концѣ іюня пароходы станутъ приходить въ Хаха Бэ.

На Нортвика слова эти не произвели желаннаго впечатлѣнія. Его загадачная сдержанность все болѣе и болѣе оскорбляла Бёрда. Правда Нортвикъ не говорилъ болѣе о своей поѣздкѣ въ Чекутими и повидимому, не намѣренъ былъ затрачивать свой капиталъ на предпріятіе Маркгама, но онъ не выказывалъ никакого интереса къ открытію Бёрдомъ драгоцѣннаго метала въ Хаха Бэ.

Черезъ нѣсколько дней послѣ того отецъ Этіеннъ получилъ письмо. Оно было отъ кюрэ изъ Римуски, гдѣ жили родные отца Этіенна. Въ немъ сообщалось, что мать его, хворавшая всю зиму, чувствуя приближеніе смерти, такъ сильно желала повидать своего сына, что его корреспондентъ просилъ духовное начальство позволитъ ему замѣстить отца Этіенна въ Хаха Бэ, пока онъ будетъ гостить у матери. Позволеніе было дано и другъ отца Этіенна разсчитывалъ явиться скоро вслѣдъ за своимъ письмомъ.

— А гдѣ Римуски? — спросилъ Нортвикъ, оставшись со священникомъ наединѣ въ этотъ вечеръ.

— На рѣкѣ св. Лаврентія. Это послѣдній и первый пунктъ, куда пристаютъ пароходы, совершающіе рейсы между Квэбэкомъ и Ливерпулемъ.

Отецъ Этіеннъ плакалъ. Сердце его охватилъ приливъ нѣжности и слабости вслѣдствіе тревоги, которую онъ испытывалъ.

— Это моя родная деревня… я жилъ тамъ прежде, чѣмъ поѣхалъ учиться въ лавальскій университетъ. Я тамъ буду, какъ дома. Можетъ, мнѣ позволятъ остаться тамъ. — Онъ прибавилъ въ неудержимомъ порывѣ жалости и любви: — Я бы хотѣлъ, чтобы вы также поѣхали домой, мистеръ Уарвикъ!

— Хотѣлось бы и мнѣ! — молвилъ Нортвикъ съ тяжелымъ вздохомъ. — Но я не могу… еще.

— Здѣсь для васъ, что въ пустынѣ, — горячо продолжалъ отецъ Этіеннъ. — Я хорошо это понимаю. Я видѣлъ, какъ вы здѣсь одиноки.

— Да. Здѣсь пусто. — согласился Нортвикъ.

— Сынъ мой, — обратился молодой священникъ къ этому человѣку, который по своимъ лѣтамъ годился ему въ отцы, и положилъ свою руку на руку Нортвика, лежавшую у него на колѣняхъ. Они сидѣли одинъ возлѣ другого, у камина. — Нѣтъ ли у васъ чего на душѣ, что бы вы желали сказать мнѣ? Что-нибудь, въ чемъ я могъ помочь вамъ?

Въ это мгновеніе между ними все было ясно и они знали то, что хотѣлъ сказать каждый изъ нихъ.

— Да, — отвѣчалъ Нортвикъ. Въ немъ поднялось страстное желаніе довѣриться священнику. Но онъ тотчасъ же подавилъ его въ себѣ. Эта чистая душа была слишкомъ невинна, слишкомъ несвѣдуща въ дѣлахъ житейскихъ, чтобы понять его преступленіе и дать ему справедливую оцѣнку, — понять его такъ, какъ понималъ его самъ Нортвикъ, быть въ состояніи подыскать къ нему уважительныя причины и отпустить этотъ грѣхъ. Если вообще отецъ Этіеннъ и могъ понять это дѣло, оно возмутило бы его и онъ осудилъ бы его такъ же безжалостно, какъ родная дочь Нортвика, если любовь ея не защититъ его отъ неумолимаго приговора. Слѣдующимъ словомъ онъ положилъ конецъ этому проблеску откровенности между ними.

— У меня есть письмо… Мнѣ хотѣлось бы, чтобы вы взяли съ собой это письмо и отправили его изъ Римуски.

— Сдѣлаю это съ большимъ удовольствіемъ, — сказалъ священникъ, но въ тонѣ его голоса прозвучала печаль глубокаго разочарованія.

Нортвикъ также чувствовалъ себя обманутымъ въ своихъ ожиданіяхъ, почти оскорбленнымъ. Вѣдь, будь отецъ Этіеннъ болѣе грубымъ, болѣе зауряднымъ человѣкомъ, Нортвикъ могъ бы разсказать ему все и облегчить свою душу этой исповѣдью.

Черезъ мѣсяцъ послѣ отъѣзда священника по Сагнэ пришелъ первый пароходъ изъ Квэбэка. Къ этому времени Бёрдъ потерялъ всякое терпѣніе. Нортвикъ по прежнему жилъ у него въ домѣ со всѣми этими деньгами, которыя лежали втунѣ, безъ всякаго употребленія. Того и гляди, деньги эти могли сдѣлаться опаснымъ предметомъ искушенія, если какимъ-нибудь образомъ добрые люди провѣдаютъ о нихъ. Нищіе бродяги, которыхъ благочестія ради мѣстные жители именовали своими братьями во Христѣ, вселяли ужасъ въ сердце Бёрда своими посѣщеніями, приходя днемъ за милостыней, въ которой никто не отказываетъ имъ; онъ считалъ себя обязаннымъ неусыпно смотрѣть за этимъ старымъ янки, который былъ не то мошенникъ, не то полуумный, а можетъ, то и другое вмѣстѣ, и оберегать его отъ всяческой бѣды. Ночью онъ не могъ уснуть, слыша шаги бродягъ, рыскавшихъ кругомъ домовъ, обшаривая у наружныхъ дверей, не оставили ли для нихъ какой подачки добрые люди. Старый охотникъ забросилъ свои капканы для дикихъ звѣрей и запустилъ свои дѣла. Но онъ страдалъ не отъ потери аппетита и не отъ безсонницы. Неудовольствіе противъ Нортвика, вызванное въ жителяхъ Хаха-Бэ обманутыми надеждами, коснулось и Бёрда, и ему стало казаться, что сосѣди смотрятъ на него косо, словно они думали, что отъ него зависѣло заставить Нортвика взяться за дѣло. А Нортвикъ самъ сталъ неспособнымъ за какое бы то ни было дѣло. Онъ жилъ въ какомъ-то нравственномъ оцѣпенѣніи. Дни шли за днями, а онъ не дѣлалъ никакой попытки къ осуществленію плановъ для поправленія своихъ обстоятельству, которыя привели его въ эту область.

Звукъ пароходнаго свистка былъ радостнымъ звукомъ для Бёрда. Онъ всталъ и прошелъ въ комнату Нортвика. Нортвикъ проснулся; онъ также услыхалъ свистокъ.

— Ну, мистеръ Уарвикъ или какъ тамъ васъ зовутъ, — сказалъ Бёрдъ, дрожа отъ страшнаго гнѣва, — вотъ и пароходъ. Я хочу, чтобы вы взяли свои деньги и оставили мой домъ. Да, сэръ. Такъ-то! Соберите свои вещи. Не ждите завтрака. Вы позавтракаете на пароходѣ. Уѣзжайте!

VIII.

Письмо, которое отецъ Этіеннъ отправилъ по порученію Нортвика изъ Римуски, было адресовано къ издателю «Бостонскихъ Извѣстій» и появилось въ этой газетѣ старательно разукрашенное сенсаціонными заголовками. Молодой журналистъ въ роли свѣжеиспеченнаго издателя этой газеты изощрялся датъ вѣскія доказательства своего вліянія на преуспѣяніе «Извѣстій» и старался всѣми способами раздуть интересъ своихъ сообщеній въ глазахъ читателей. Однако надежды его не сбылись. Газета продавалась вяло и ей не принесло никакой существенной выгоды признаніе того факта, что Нортвикъ избралъ именно ее за лучшій путь для объясненія своего съ обществомъ. «Обозрѣніе», перепечатавъ съ комментаріями упомянутое письмо ловко укололо своего достопочтеннаго собрата признаніемъ его первостепенной важности какъ органа американскихъ растратчиковъ въ Канадѣ; другія газеты, подвергнувъ самый документъ нѣкоторому сомнѣнію, какъ ловкій фокусъ, дружно отнеслись къ нему, какъ къ предмету не имѣющему никакого значенія и утратившему интересъ минуты. Въ самомъ дѣлѣ, со времени исчезновенія Нортвика было еще нѣсколько исторій съ расхищеніями чужихъ денегъ. По депешамъ союзной прессы ихъ по прежнему приходилось въ среднемъ по одному на день и многія изъ нихъ превосходили казусъ Нортвика по числу потерпѣвшихъ жертвъ и по сенсаціонной яркости обстоятельствъ, сопровождавшихъ эти расхищенія. Люди вообще съ трудомъ могли припомнить высоко-трагическое значеніе его дѣла, вслѣдствіе слуха о его смерти во время желѣзнодорожной катастрофы. А тѣхъ, кто въ точности помнилъ всю эту исторію, глубоко возмущало добровольное стремленіе виновнаго такъ долго укрываться подъ сѣнью сомнѣнія насчетъ его судьбы, оставляя въ заблужденіи не только общество, но и своихъ дѣтей.

Съ тѣхъ поръ, какъ стало несомнѣннымъ фактомъ, благодаря появленію въ печати письма Нортвика, что послѣдній и не думалъ умирать, въ мысляхъ Гилари относительно него произошелъ огромный переворотъ. У него, какъ говорится, отлегло на душѣ; онъ болѣе не испытывалъ угнетающаго чувства отвѣтственности въ его смерти, которую, казалось, навлекъ на Нортвика своими словами, что лучше всего для него былъ бы желѣзнодорожный несчастный случай. Теперь, зная, что человѣкъ этотъ здравъ и невредимъ, Гилари со спокойной совѣстью могъ высказать свое мнѣніе.

— Онъ сдѣлалъ огромную ошибку тѣмъ, что не оставилъ этого свѣта, какъ думали многіе изъ насъ; сознаюсь, самъ я былъ весьма склоненъ думать то же. Но онъ долженъ былъ, по крайней мѣрѣ, изъ состраданія оставаться умершимъ для несчастныхъ женщинъ, которыхъ онъ покрылъ позоромъ, пока будетъ въ состояніи вернуть деньги обманутымъ имъ людямъ. Человѣкъ этотъ, повидимому, не прочь поломаться и въ другихъ отношеніяхъ. Изъ его письма можно подумать, что онъ въ нѣкоторомъ родѣ мученикъ принципа и вынужденъ былъ удалиться въ Канаду благодаря бездушію своихъ кредиторовъ, которымъ онъ намѣревается посвятить свою жизнь для спасенія ихъ отъ убытковъ, если не будетъ въ состояніи сдѣлать это въ теченіе нѣсколькихъ мѣсяцевъ или лѣтъ. Быть можетъ, онъ бахвалится безсознательно, но что онъ бахвалъ — не подлежитъ никакому сомнѣнію. Хоть бы эта его претензія, что онъ бы, пожалуй, вернулся назадъ и предсталъ на судъ, не будь онъ глубоко убѣжденъ, что произойдетъ больше вла, чѣмъ добра, если у него отнимутъ всякую надежду вернуть растраченныя имъ деньги!

IX.

Письмо Нортвика не составляло предмета разговора въ Гатборо за обѣдами, но въ лавкахъ, въ магазинахъ, въ гостиныхъ письмо это обсуждалось и комментировалось на всѣ лады усерднѣйшимъ образомъ; оно сдѣлалось частью принятыхъ формъ привѣтствія, оно приняло характеръ модной шутки.

Мистеръ Герришъ принялъ очень близко къ сердцу двойное надувательство, которое, по его словамъ, Нортвикъ совершилъ относительно почтенныхъ обитателей Гатборо, допустивъ распространиться слуху о своей смерти. Мистеръ Герришъ категорически объявилъ миссисъ Мунгеръ, отправившейся рано утромъ изъ Южнаго Гатборо въ деревню за собираніемъ общественныхъ толковъ по этому предмету, что Нортвикъ — человѣкъ самъ себя поставившій внѣ общественнаго довѣрія, и что онъ, Герришъ, считаетъ не стоющими выѣденнаго яйца его увѣренія въ раскаяніи относительно прошлаго и его добрыя намѣренія относительно будущаго.

— Говорятъ, — и я не сомнѣваюсь въ истинѣ этихъ словъ, — что адъ вымощенъ добрыми намѣреніями… коли вы меня извините, миссисъ Мунгеръ. Вотъ, когда мистеръ Нортвикъ принесетъ плоды, достойные покаянія… когда онъ начнетъ уплачивать кредиторамъ ихъ деньги, тогда я повѣрю, что онъ огорченъ тѣмъ, что надѣлалъ, а до тѣхъ поръ — слуга покорный!

— Что правда, то правда; — отвѣчала миссисъ Мунгеръ. — Хотѣлось бы мнѣ звать, что скажетъ на все это мистеръ Путнэй? Неужели онъ можетъ считать себя вполнѣ чистымъ въ этомъ дѣлѣ, являясь такимъ манеромъ послѣ всего, что онъ постоянно говорилъ про мистера Нортвика, адвокатомъ его семьи?

Мистеръ Герришъ выразилъ свое равнодушіе, положивъ на полку свертокъ кисеи и присовокупивъ:

— Мнѣ нѣтъ никакого дѣла до того, что думаетъ мистеръ Путнэй о чемъ бы то ни было.

Въ иныхъ домахъ миссисъ Мунгеръ слышала мнѣніе (она не счичала нужнымъ опровергать его), что «дѣвицамъ» Нортвика было досконально извѣстно, что отецъ ихъ живъ и что онѣ, по всей вѣроятности, были съ нимъ въ перепискѣ черезъ Путнэя. Такое предположеніе выставляло личность этого адвоката въ очень непривлекательномъ свѣтѣ и впечатлѣнія этого не могъ вполнѣ поколебать мистеръ Уилмингтонъ, сказавъ напрямикъ слѣдующія слова:

— Что-жъ въ этомъ удивительнаго? Вѣдь онъ ихъ адвокатъ. Онъ не обязанъ оставить это дѣло. Онъ обязанъ постоять за него.

А за спущенными сторами, которыя привлекли вниманіе миссисъ Мунгеръ, сидѣла Аделина Нортвикъ и плакала надъ газетой, подсунутой Элбриджемъ Ньютономъ подъ дверь, утромъ. Газета вся смялась отъ нервно сжимавшей ее и дрожавшей руки и была смочена слезами Аделины. Но она продолжала читать письмо своего отца, помѣщенное въ ней, и старалась отыскать въ немъ что-нибудь утѣшительное.

— Должно быть, онъ сошелъ съ ума, несомнѣнно онъ сошелъ съ ума, — простонала она, обращаясь скорѣе къ самой себѣ, чѣмъ къ Сюзэттѣ, которая сидѣла тутъ же рядомъ, окаменѣлая и безмолвная. — Не могъ онъ быть такимъ жестокимъ, будь онъ въ здравомъ разумѣ! Немыслимо это съ его стороны! Онъ былъ всегда такъ добръ къ намъ, онъ такъ заботился о насъ! Онъ долженъ былъ знать, что мы давно потеряли всякую надежду, считая его умершимъ, а онъ оставлялъ насъ тосковать по немъ все это время. Онъ словно вернулся къ жизни, чтобы, прежде всего, сказать, что все, въ чемъ его обвиняютъ, — правда, а все, что говорили и чему вѣрили мы — ложь. Какъ могъ онъ это сдѣлать, какъ только могъ сдѣлать это онъ! Мы терпѣливо выносили мысль, что онъ умеръ; да, мы выносили эту мысль и не жаловались. Но этого новаго горя намъ не снести, не хватитъ на это нашихъ силъ… Охъ, Сюзэтта, что же можемъ мы сказать теперь? Что можемъ сказать мы послѣ того, какъ онъ самъ сознался, что взялъ эти деньги и еще и теперь у него въ рукахъ часть ихъ? Но и убѣждена, что онъ не бралъ ихъ! Онъ сошелъ съ ума! Охъ, несчастный, несчастный отецъ! Развѣ по твоему онъ не сошелъ съ ума? И гдѣ же онъ? Почему не напишетъ онъ намъ, не скажетъ намъ, какъ мы должны вести себя? Неужели онъ думаетъ, что мы бы сказали кому-нибудь, гдѣ онъ? Это-то и доказываетъ, что онъ внѣ себя. Я всегда думала, что если какъ-нибудь онъ вернется къ жизни, то докажетъ, что на него взвели напраслину. А теперь!.. Охъ, тутъ ужъ дѣло касается не просто его товарищества или того, что говорили люди: тутъ нашъ родной отецъ, которому мы вѣрили такъ слѣпо, измѣнилъ своему слову относительно насъ. Вотъ, что меня убиваетъ.

День проходилъ. Онѣ отослали миссисъ Ньютонъ, когда она пришла помочь имъ готовить обѣдъ. Онѣ затворили на замокъ двери своего дома и замкнулись отъ всего свѣта, какъ тѣ, кого посѣтила смерть. Аделина продолжала свой монологъ, прерываемый лишь короткими отвѣтами, которые она съ трудомъ могла вырвать у Сюзэтты. Наконецъ, потокъ ея словъ изсякъ, словно сердце ея истомилось отъ безплодныхъ повтореній своихъ тоскливыхъ жалобъ.

Затѣмъ неожиданно заговорила Сюзэтта. Слова вырвались у нея какъ будто сами собою, безъ всякой связи къ тому, что сказала передъ тѣмъ Аделина.

— Мы должны отдать это!

— Отдать что? — пробормотала Аделина.

— Домъ… и ферму… и эту лачугу… Все! Здѣсь нѣтъ ничего нашего.

— Ничего нашего?

— Ну, да. Письмо это показываетъ, что все здѣсь принадлежитъ имъ… людямъ, чьи деньги онъ взялъ. Надо послать за мистеромъ Путнэемъ и поручить ему передать все это въ ихъ руки. Онъ знаетъ, какъ это сдѣлать.

Аделина съ ужасомъ смотрѣла на сестру.

— Но мистеръ Путнэй сказалъ, что все это наше и никто не можетъ отнять этого у васъ! — пролепетала она едва слышно.

— Такъ оно было прежде. Атеперь все это ихъ; оставить это у себя значило бы — украсть. Какъ можемъ мы знать, имѣлъ ли отецъ какое-нибудь право дарить намъ домъ, когда онъ это сдѣлалъ?

— Сюзэтта!

— Мысли эти преслѣдуютъ меня неотвязно и лучше будетъ если я ихъ выскажу. Иначе я сойду съ ума. Когда-то я бы скорѣе умерла, чѣмъ отдала домъ, потому что онъ оставилъ его намъ, а теперь мнѣ кажется, я не буду въ состояніи жить, пока не отдамъ его, потому что онъ намъ его оставилъ. Нѣтъ, я никогда ему не прощу, если только онъ мой отецъ. Я не могу никогда болѣе говорить съ нимъ или видѣть его, никогда! Онъ для меня умеръ именно теперь!

Слова эти, казалось, вызвали скрытое противорѣчіе духа, свойственное такимъ натурамъ, къ какимъ принадлежала Аделина.

— Послушай, я, право, не вижу ничего особенно дурного въ письмѣ отца, — начала она. — Оно доказываетъ именно то, что я всегда говорила: умъ его разстроился вслѣдствіе непріятностей по дѣламъ и онъ уѣхалъ, потому что не могъ съ ними справиться. А теперь онъ такъ терзался мыслями объ этомъ, что ему стало казаться, будто они правы, а онъ виноватъ во взводимыхъ на него небылицахъ. Вотъ, какъ я смотрю на всю эту исторію.

— Аделина, — приказала Сюзэтта какимъ-то пронзительнымъ окрикомъ, — замолчи! Ты знаешь хорошо, что сама не вѣришь словамъ своимъ!

Аделина колебалась между своимъ страхомъ передъ сестрой и своимъ желаніемъ упорно схватиться за теорію, которая была ей нужна для собственнаго утѣшенія.

— Я говорила это съ самаго начала и всегда буду повторять это, — отважилась она, наконецъ, — и я имѣю право это дѣлать.

— Говори, что тебѣ угодно, — я не скажу ни слова. Но имѣніе это не принадлежитъ намъ, пока отецъ не вернется и не докажетъ своихъ правъ на него.

— Вернется! — пролепетала Аделина. — А они возьмутъ да засадятъ его въ тюрьму!

— Не засадятъ, если онъ невиновенъ, а если онъ…

— Сюзэтта! Не смѣй говорить!

— Но это нисколько не относится къ настоящему дѣлу. Мы должны отдать то, что не принадлежитъ намъ. Ты пойдешь къ мистеру Путнэю, или не пойти ли мнѣ? Я не боюсь, что меня увидятъ, если тебѣ непріятно идти къ нему. Я могу высоко держать голову свою передъ цѣлымъ свѣтомъ, разъ я знаю, что мы должны сдѣлать и мы это сдѣлаемъ. Но если бы мы оставили этотъ домъ за собою послѣ этого письма, я бы не посмѣла смотрѣть даже тебѣ въ лицо.

Затѣмъ, такъ какъ Аделина молчала, Сюзэтта продолжала:

— Впрочемъ, намъ не надобно идти, ни тебѣ, ни мнѣ! Я могу послать Элбриджа.

Она сдѣлала видъ, что собирается выйти изъ комнаты.

— Постой! Я не могу позволить тебѣ… еще. Я не думала объ этомъ, — сказала Аделина.

— Не думала!

Сюзэтта вернулась назадъ и остановилась у качалки, на которой она сидѣла.

— Нѣтъ! — вскричала Аделина, трепеща отъ бѣшеннаго взгляда сестры, но въ душѣ собравъ всѣ свои силы для отпора. — Такъ какъ ты передумала объ этомъ, то ожидаешь, что я сдѣлаю въ одну минуту то, что ты сказала. Имѣніе принадлежало нашей матери, а когда она умерла, перешло ко мнѣ, я управляю имъ отъ имени насъ обѣихъ. Вотъ, что говоритъ мистеръ Путнэй. Предположивъ даже, что отецъ воспользовался ихъ деньгами, — чему я не вѣрю, — я не вижу, почему должна я отдать имъ имѣніе моей матери.

Она на мгновеніе остановилась. Затѣмъ сказала:

— И я не отдамъ его.

— Половина этого имѣнія моя что ли?

— Не знаю. Да, мнѣ кажется, твоя.

— Я совершеннолѣтняя и отдамъ свою половину. Я сейчасъ пошлю за мистеромъ Путнэемъ.

Она вышла изъ комнаты и вернулась въ шляпѣ и перчаткахъ, съ жакеткой, переброшенной черезъ руку. Никогда не была она такъ хороша и такъ страшно возбуждена,

— Выслушай меня, Аделина, сказала она. — Я ухожу, чтобы послать Элбриджа за мистеромъ Путнэемъ; а когда онъ придетъ, я не желаю имѣть передъ нимъ никакихъ передрягъ съ тобою. Ты можешь дѣлать со своей половиною, что тебѣ заблагоразсудится, я же отдамъ свою товариществу. Ну, а теперь, если ты не дашь мнѣ слова добровольно согласиться на то, что я хочу сдѣлать со своей собственностью, то я никогда больше не вернусь въ этотъ домъ, никогда больше мы съ тобою не увидимся и станемъ другъ другу чужими. Обѣщаешься или нѣтъ?

— Охъ, обѣщаюсь, обѣщаюсь, — безпомощно отвѣчала Аделина; слезы закапали изъ ея глазъ. — Можешь взять свою половину имѣнія, принадлежавшаго матери, и отдать людямъ, которые стараются запятнать доброе имя отца! Но я никогда не скажу, что это сдѣлано по моему желанію.

— Разъ ты не станешь говорить ничего противъ, мнѣ рѣшительно все равно, что бы ты не говорила.

Сюзэтта надѣла на себя жакетку и остановилась, чтобы застегнуть ее у своего нѣжнаго горла.

— Я сдѣлаю это и сдѣлаю это ради матери и ради отца. Они мнѣ такъ же дороги, какъ и тебѣ.

Вечеромъ пришелъ Путнэй. Сюзэтта попросила его указать, какимъ порядкомъ надобно было ввести кредиторовъ ея отца во владѣніе принадлежавшею ей половиною имѣнія.

— Сестра моя расходится со мною по этому вопросу, — закончила Сюзэтта свою рѣчь, — она думаетъ, что они не имѣютъ права на имѣніе и мы должны оставить его за собою. Но она согласилась, чтобы я отдала имъ свою половину.

Путнэй подошелъ къ двери и выплюнулъ изо рта табакъ, который разсѣянно жевалъ, пока она говорила.

— Вы знаете, — объяснилъ онъ, — что кредиторы не имѣютъ никакого права, по закону, на это имѣніе?

— Не знаю. Мнѣ нѣтъ дѣла до закона.

— Обстоятельства вовсе не измѣняются оттого, что отецъ вашъ живъ и права ваши не могутъ пострадать отъ признаній, сдѣланныхъ въ напечатанномъ имъ письмѣ.

— Понимаю, — отвѣчала молодая дѣвушка.

— Хорошо, — сказалъ Путнэй. — мнѣ хотѣлось только удостовѣрить, что права ваши остаются по этому дѣлу во всей своей силѣ. Разумѣется, ваше желаніе можетъ быть исполнено. Всякій воленъ отдать другому свое добро.

Онъ помолчалъ одну минуту, словно раздумывая, нѣтъ ли еще чего сказать, а Аделина спросила:

— Какъ вы думаете, если бы мы отдали имъ все имѣніе, позволятъ они отцу возвратиться сюда?

Путвэй невольно улыбнулся ея наивности,

— Кредиторамъ до всего этого нѣтъ никакого дѣла, миссъ Нортвикъ. Отца вашего привлекли къ отвѣтственности и обвинили за неявку въ судъ. Приговоръ сохраняетъ свою силу, какъ бы долго онъ не оставался въ отсутствіи. Не можетъ быть и рѣчи о пощадѣ, пока онъ не возвратится, чтобы предстать на судъ.

— Но если бы онъ возвратился, — настаивала Аделина, — а мы отдали бы свой домъ, сдѣлаетъ ли это ихъ болѣе сговорчивыми по отношенію къ нему?

— Корпораціи чуждо чувство состраданія, миссъ Нортвикъ. Я бы не положился на нее. Товарищество не можетъ предъявить никакихъ законныхъ притязаній за это имущество. Если вы не признаете за нимъ нравственнаго права, то лучше было бы для васъ оставитъ свое добро при себѣ.

— А вы признаете за нимъ нравственное право?

Путвэй глубоко вздохнулъ.

— Ну, это вопросъ щекотливый.

Онъ присѣлъ, оправляя рукою брюки на сбояхъ маленькихъ худыхъ ногахъ.

— У меня свои особые взгляды за корпораціи вообще. Я не считаю фабричное товарищество полезнымъ общественнымъ учрежденіемъ въ точномъ смыслѣ этихъ словъ. Оно не имѣетъ даже оздоровляющаго значенія. Оно учреждается не для гигіеническихъ цѣлей, а для наживы денегъ. А наживаетъ оно деньги за счетъ трудового люда, который работаетъ для него, и за счетъ покупателей его продуктовъ. Въ сущности такое учрежденіе ничѣмъ не отличается отъ всякаго другого дѣла, въ которомъ не трудъ создаетъ, а капиталъ вымогаетъ деньги… оно не лучше и не хуже, напр., ростовщичества.

Пустившись въ этомъ направленіи Путнэй сдѣлалъ надъ собою усиліе, чтобы отказаться отъ не относящейся къ дѣлу экскурсіи въ область политико-экономическихъ умозрѣній.

— Но насколько я понимаю, вопросъ не въ нравственномъ правѣ Понкуассэтскаго товарищества, а въ томъ, есть ли у васъ нравственное обязательство. И вотъ тутъ-то я не могу дать вамъ никакого совѣта. Вамъ бы слѣдовало обратиться съ этимъ вопросомъ къ пастору. Я скажу только одно: будь это имущество моимъ, я бы не выпустилъ его изъ своихъ рукъ, а товарищество послалъ бы ко всѣмъ чертямъ, потому что мнѣ было бы наплевать, чтобы съ нимъ ни случилось.

Путнэй опустилъ руку въ карманъ за табакомъ; затѣмъ опомнился и вынулъ ее.

— Вотъ, послушай, Сюзэтта! — сказала Аделина.

Сювэтта слушала, храня упорное молчаніе, пока Путнэй говорилъ съ ея сестрой. Она обратилась къ нему съ слѣдующимъ отвѣтомъ:

— Мнѣ не надобно никакихъ совѣтовъ относительно этого. Я хотѣла узнать, могу ли я отдать свою часть имущества товариществу и возьметесь ли вы сдѣлать это тотчасъ же отъ моего имени.

— Ахъ, безъ сомнѣнія, — отвѣчалъ Путнэй. — Завтра утромъ я съѣзжу въ Бостонъ и переговорю съ повѣреннымъ товарищества.

— Съ повѣреннымъ? Я думала, вы повидаетесь съ мистеромъ Гилари.

— Онъ отошлетъ меня къ ихъ стряпчему, такъ мнѣ кажется. Но, если вы желаете, я могу сперва побывать у него.

— Да, я очень хочу, чтобы вы его повидали, — сказала молодая дѣвушка. — Я мало понимаю въ дѣлахъ товарищества и меня они нисколько не интересуютъ. Я хочу предложить имущество мистеру Гилари. Ничего ему не говорите кромѣ того, что я хочу отдать свою часть и сестра моя согласилась на это. Не говорите ни слова больше, что бы онъ у васъ ни спрашивалъ. Исполните вы то, о чемъ я васъ прошу?

— Я исполню въ точности то, что вы говорите, — отвѣчалъ Путнэй. — Но я думаю, вы понимаете, что для раздѣла надобно продать все, и домъ, и землю?

Сюзэтта удивленно посмотрѣла на него. Аделина простонала:

— Продать все — и домъ, и землю?

— Ну, да. Какъ же иначе сможете вы опредѣлить точную стоимость имущества?

— Я оставлю себѣ домъ съ угодьями, а Сюзетта пусть возьметъ себѣ ферму.

Путнэй покачалъ отрицательно головою.

— Не думаю, чтобы возможно было уладить это. Быть можетъ…

— Ну въ такомъ случаѣ, — сказала Аделина, — я ни за что на свѣтѣ не позволю продать все. Я…

Она поймала устремленный на нее взглядъ Сюзетты и запнулась. Затѣмъ жалобно продолжала:

— Я не знала, что намъ придется сдѣлать, когда дала обѣщаніе. Но я сдержу свое обѣщаніе; да, я сдержу его. Намъ не надобно подписывать вечерокъ бумагъ, не правда ли, мистеръ Путнэй? Я подпишу ихъ утромъ?

— О, да, это все равно, — отвѣчалъ Путнэй. — Мнѣ еще понадобятся немного времени для составленія документовъ.

— Но вы можете послать письмо мистеру Гилари теперь же? — спросила Сюзэтта.

— О да, если вы желаете.

— Пожалуйста.

— Въ этомъ нѣтъ надобности.

— Я хочу этого.

Такъ какъ дѣло это должно было скоро стать достояніемъ всѣхъ и каждаго, Путнэй счелъ себя въ правѣ расказать о немъ своей женѣ по приходѣ домой.

— Если эта бѣдная старая дѣвушка согласилась по своей охотѣ, то скрѣпя сердце. Конечно, молодая имѣетъ право дѣйствовать по внушенію своей совѣсти, но разъ это дѣло совѣсти то, какъ ты думаешь объ этомъ, Эллэнъ? Имѣю ли я право заставлять другого слѣдовать внушеніямъ моей совѣсти?

— Трудно отвѣтить на этотъ вопросъ, Ральфъ. Не знаю, права ли она. Зачѣмъ ей отдавать свое имущество, разъ оно принадлежало ей гораздо ранѣе, чѣмъ начались мошенническія операціи ея отца? Положимъ, онъ былъ бы не роднымъ ея отцомъ и дѣло стояло бы точь въ точь, какъ стоитъ теперь?

— Ахъ, есть нѣчто весьма своеобразное въ обязанностяхъ кровнаго родства!

— Кровнаго родства? А по мнѣ дѣло совѣсти миссъ Сю Нортвикъ есть дѣло ея гордости, — возразила миссисъ Путнэй. — Я не вѣрю, чтобы она принимала близко къ сердцу вопросъ правды или неправды въ данномъ случаѣ. Ей хочется просто на-просто выставить себя въ хорошемъ свѣтѣ передъ добрыми людьми. Ради этого она готова на всякія жертвы. У нея черствая душа!

— Это именно скажутъ всѣ добрыя люди, я не сомнѣваюсь въ этомъ, — согласился Путнэй.

X.

На слѣдующее утро Аделина подошла къ постели сестры и разбудила Сюзэтту.

— Я всю ночь не спала… Не понимаю, какъ могла заснуть… и мнѣ хочется, чтобы ты приказала Путнэю не посылать пока еще этого письма къ мистеру Гилари. Я хочу хорошенько обдумать это сперва.

— Ты хочешь нарушить свое обѣщаніе? — спросила Сюзэтта. При первыхъ же словахъ сестры она совсѣмъ проснулась.

Аделина расплакалась.

— Я хочу подумать. Мнѣ кажется такимъ ужаснымъ дѣломъ эта продажа дома. Да и зачѣмъ тебѣ спѣшить отправкою письма къ мистеру Гилари объ этомъ. Развѣ не будетъ у васъ достаточно времени, когда у мистера Путнэя будутъ готовы документы? По моему, ужасна глупо посылать письмо раньше времени. Я видѣла, что и мистеръ Путнэй не счелъ это дѣльнымъ.

— Ты намѣрена нарушить свое обѣщаніе? — повторила Сюзатта.

— Нѣтъ, я не имѣю намѣренія нарушать свое обѣщаніе. Но мнѣ страшно хотѣлось бы сдѣлать то, что справедливо; и я хочу сдѣлать то, что по моему справедливо. Я совсѣмъ больна. Пусть Элбриджъ зайдетъ къ доктору по дорогѣ къ Путнэю.

Аделина судорожно разрыдалась.

— Охъ, Сюзэтта! Умоляю, дай мнѣ чуточку побольше времени! Неужели ты не сдѣлаешь этого? И какъ только я смогу взглянуть на это дѣло, какъ ты…

Онѣ услыхали, какъ кто-то отпиралъ дверь съ чернаго хода. То былъ Элбриджъ, пришедшій развести огонь въ кухонной печи; онъ всегда это дѣлалъ къ тому времени, какъ жена его приходила готовить утренній завтракъ. Сюзэтта приподнялась съ подушки и опустила лицо Аделины къ себѣ на шею, чтобы заглушить звуки ея рыданій.

— Тш! Не надо, чтобы онъ услышалъ тебя! Ни за что на свѣтѣ не хочу я, чтобы люди узнали, что мы не можемъ сговориться! Если хочешь, можешь думать объ этомъ въ теченіе цѣлаго дня. А я скажу Путнэю, чтобы онъ подождалъ съ письмомъ, пока ты придешь къ тому же рѣшенію, что и я. Только теперь успокойся, прошу тебя!

— Хорошо, хорошо! я успокоюсь, — прошептала въ отвѣть Аделина. — И я вовсе не хочу ссориться съ тобою, Сю! Я знаю, что въ концѣ концовъ мы придемъ къ одинаковому рѣшенію. Только не торопи меня! И пусть Элбриджъ сходитъ за докторомъ. Боюсь, что я слягу въ постель.

Она кое какъ дотащилась до своей постели, а немного погодя къ ней вошла Сюзетта, совсѣмъ одѣтая.

— Мнѣ кажется, теперь я усну немного, — сказала Аделина. — Только не забудь задержать письмо мистера Путнэя.

Сюзатта вышла на легкій лѣтній утренній воздухъ и стала прохаживаться взадъ и впередъ по аллеѣ между коттеджемъ и большимъ пустымъ домомъ. Она тоже не спала всю ночь. Она задремала первымъ сномъ, когда Аделина разбудила ее. Но Сюзэтта была молода и вѣяніе свѣжаго, юго-западнаго вѣтра было успокоительною ванною для ея лихорадочно возбужденныхъ нервовъ. Она почувствовала себя бодрѣе и крѣпче на воздухѣ и старалась обдумать то, что ей слѣдовало сдѣлать. Рѣшеніе принятое ею наканунѣ по прежнему казалось ей вполнѣ вѣрнымъ и справедливымъ, но исполненіе его представлялось весьма затруднительнымъ. Она стала спрашивать себя, имѣла ли она право добиваться насильно согласія Аделины? Она испытывала тревожное недоумѣніе передъ свѣтскимъ кодексомъ понятіе, въ которомъ добро и зло зачастую такъ перепутаны, что когда является необходимость отъ мысли перейти къ дѣйствію, то ваше рѣшеніе теряетъ свою ясность и ваша воля становится безсильною. До этой минуты «кривда» представлялась ей всегда безусловно обособленной отъ «правды». Впервые она почувствовала, что и великая правда можетъ заключать въ себѣ небольшое зло и она стала втупикъ пораженная этимъ сознаніемъ. Но она рѣшилась выдержать борьбу со своими сомнѣніями всецѣло сама въ себѣ прежде, чѣмъ снова говорить съ Аделиной.

Въ этотъ день Маттъ Гилари пріѣхалъ съ фермы навѣстить Уэда, котораго засталъ, какъ и прежде, въ его рабочемъ кабинетѣ, въ церкви. Уэдъ заговорилъ съ нимъ о письмѣ Нортвика.

— Это прискорбное дѣло, унизительное, отъ него всю душу воротитъ. Это стремленіе несчастнаго провести свою совѣсть представляетъ потрясающее зрѣлище. Я не въ состояніи произнести надъ нимъ очень жестокій приговоръ. Но если люди и могутъ имѣть къ нему снисхожденіе, онъ губитъ себя, стараясь найти себѣ оправданіе. Что ты скажешь объ этомъ? — спросилъ Уэдъ.

— Правда твоя, — разсѣянно согласился Маттъ. — Но мнѣ бы хотѣлось поговорить съ тобою кое о чемъ другомъ. Мнѣ кажется, письмо это дѣлаетъ тотъ вопросъ безотлагательнымъ въ настоящее время. Ты знаешь, когда я спросилъ тебя въ тотъ разъ насчетъ Джека Уилмингтона…

Уэдъ покачалъ головою.

— Съ этой стороны нѣтъ ни малѣйшей надежды. Я навѣрно знаю, что здѣсь нечего ждать. Если бы у него было хоть какое-нибудь чувство къ этой дѣвушкѣ, онъ бы уже давно выказаль его!

— Я вполнѣ съ тобою согласенъ, — сказалъ Маттъ, — я вовсе не о томъ. Но если мы думаемъ, что съ его стороны было бы честно и хорошо выступить въ такое время, почему же не сдѣлать этого какому-нибудь другому человѣку, который горячо любитъ ее?

Онъ продолжалъ стремительно дрожащимъ голосомъ:

— Уэдъ, позволь мнѣ предложить тебѣ еще одинъ вопросъ? Ты видался съ нею гораздо чаще, чѣмъ я, и я не зналъ… Возможно ли… Быть можетъ, мнѣ слѣдовало спроситъ, не… не любишь ли ее?

— Миссъ Нортвикъ? Что это тебѣ пришло въ голову? Никогда и не думалъ о ней! Зачѣмъ ты спрашиваешь меня объ этомъ?

— Потому что я люблю ее! — вскричалъ Маттъ. — Она мнѣ дороже жизни. Она мнѣ такъ дорога, что когда я думаю о моей любви къ ней, я не въ состояніи вынести мысли, что любовь эта можетъ причинить зло какой-нибудь живой душѣ или стать тѣнью между нею и тѣмъ, кому она можетъ отдать предпочтеніе. Я пріѣхалъ сюда, рѣшившись остаться въ сторонѣ, если бы по твоему мнѣнію Джэкъ Уилминтонгъ имѣлъ еще нѣкоторое право быть выслушаннымъ ею. Если бы у него были какія-нибудь надежды, если бы онъ еще любилъ ее, или она любила его, съ моей стороны было бы безуміемъ не держаться вдали. И я думалъ… я думалъ, если ты, старый другъ… Но теперь все хорошо… все отлично…

Маттъ сжалъ до боли руку, которую ему протянулъ Уэдъ, сперва ошеломленный его признаніемъ. Множество мыслей промелькнуло въ умѣ Уэда, но онъ заставилъ ихъ смолкнуть, когда онѣ были готовы вылетѣть изъ его устъ. Напрасно было бы сообщать Матту свои впечатлѣнія насчетъ холоднаго, надменнаго характера этой дѣвушки; вѣдь Маттъ не могъ замѣтить его проявленій въ эти тревожные, печальные дни, когда онъ чаще всего видался съ нею. Признаніе Матта было неожиданностью; Уэда ужасала мысль о дальнѣйшихъ осложненіяхъ, которыя оно повлечетъ за собою. Но онъ не могъ говорить съ нимъ ни о своихъ сомнѣніяхъ, ни о своихъ впечатлѣніяхъ. Не могъ онъ также сказать Матту, что страсть его поставитъ его отца въ неловкое и непріятное положеніе, какъ не могъ сказать ему, что не считаетъ Сю Нортвикъ достойною этой страсти. Уэдъ былъ поставленъ въ такое безвыходное положеніе, въ какое часто становятся люди, выслушивающіе признанія близкихъ другей. Но онъ возвратилъ Матту горячее пожатіе его руки и даже произнесъ нѣсколько безсвязныхъ фразъ, которыя обыкновенно служатъ для другого предлогомъ въ дальнѣйшимъ изліяніямъ.

— Конечно, — сказалъ Маттъ, — я смѣшонъ и я знаю это. У меня нѣтъ никакихъ основаній для надежды, кромѣ того факта, что ничто не стоитъ на моей дорогѣ къ единственному непреодолимому препятствію: къ факту ея полнаго равнодушія ко мнѣ. Но именно теперь мнѣ это кажется сущимъ пустякомъ.

Онъ засмѣялся съ нервнымъ торжествомъ и продолжалъ говорить, расхаживая взадъ и впередъ по комнатѣ Уэда.

— Не знаю, есть-ли у меня хоть тѣнь надежды, и въ настоящее время я не въ состояніи разрѣшить этотъ вопросъ. Знаешь, Уэдъ, — продолжалъ онъ съ простосердечною мягкостью, которая показалась Уэду трогательною, — знаешь, мнѣ двадцать восемь лѣтъ и не думаю, что-бы когда-нибудь прежде я любилъ. Разумѣется, у меня были маленькія увлеченія, лѣтнія ухаживанія; у кого ихъ не бывало? Но никогда ничего серьезнаго, ничего похожаго на это. И я знаю, мои родные были бы рады увидѣть меня женатымъ. Я увѣренъ, отецъ мой думаетъ, что хорошая, разумная жена вернетъ меня въ лоно торговой цивилизаціи.

Онъ засмѣялся отъ комизма эти мысли, затѣмъ серьезно прибавилъ:

— Бѣдный отецъ! Вся эта исторія была для него ужасною пыткою!

Уэда поражало, что Маттъ такъ полно отдѣлялъ мысль о Сюзэттѣ отъ мысли объ ея отцѣ, онъ вывелъ изъ этого, что Маттъ думалъ очень много о молодой дѣвушкѣ, однако спросилъ:

— Не правда ли, какъ все это нежданно-негаданно, Маттъ?

Свой вопросъ Уэдъ сопровождалъ сочувственной, но дипломатической улыбкой.

— Только не для меня! — вскричалъ Маттъ. Онъ прибавилъ не очень послѣдовательно: — Мнѣ кажется, это приключилось со мною съ той самой минуты, какъ я увидалъ ее здѣсь въ тотъ день, когда я пріѣхалъ съ Луизой насчетъ того случая на желѣзной дорогѣ. Съ той минуты я постоянно думалъ о ней. Нѣтъ, здѣсь нѣтъ ничего неожиданнаго, хотя, по моему мнѣнію, такія вещи обыкновенно совершаются ужасно быстро, — закончилъ Маттъ философскимъ разсужденіемъ.

Уэдъ оставилъ опасную почву, на которой самъ очутился.

— А твои родные, — спросилъ онъ, — знаютъ о твоей… о твоемъ чувствѣ?

— Никто изъ нихъ и не подозрѣваетъ даже! — отвѣчалъ Маттъ, сіяя отъ удовольствія. — Это будетъ для нихъ все равно, что громовой ударъ! Если только это когда-нибудь дойдетъ до ихъ свѣдѣнія, — прибавилъ онъ уныло.

У Уэда было свое собственное мнѣніе, что положеніе дѣла, которое занимало мысли его друга, вовсе не представляло основаній для унынія. Но онъ не могъ предложить Матту раздѣлить свою увѣренность. Маттъ продолжалъ смотрѣть печально и вдругъ сказалъ:

— Мнѣ кажется, отецъ подумаетъ, что это произведетъ путаницу въ его отношеніяхъ къ исторіи Нортвика. Я также думалъ объ этомъ. Это ставитъ меня въ очень трудное положеніе. Надобно принять въ "соображеніе и моего отца. Знаешь-ли, Уэдъ, я думаю, мало найдется такихъ людей, какъ мой отецъ?!

— Ни одного такого не найти, Маттъ!

— Я не считаю его совершенствомъ; я думаю даже, что онъ способенъ ошибаться во многомъ. Но поступаетъ онъ справедливо, насколько можетъ поступать справедливо человѣкъ съ такимъ вспыльчивымъ характеромъ. Я его знаю и не думаю, чтобы чья-нибудь сыновняя любовь была сильнѣе моей любви къ нему. Вотъ потому-то я я хочу принять въ разсчетъ его положеніе.

— Ахъ, я понимаю тебя, дорогой товарищъ!

— Но вопросъ въ томъ, насколько могу я принимать въ разсчетъ его положеніе? Иногда, — молвилъ Маттъ, (онъ покраснѣлъ и засмѣялся), — иногда мнѣ кажется, я совсѣмъ не въ состояніи принять въ разсчетъ его положеніе; это случается всякій разъ, какъ у меня мелькнетъ надежда, что она согласится выслушать меня, не сочтетъ меня за грубое животное, которое осмѣливается говорить съ нею о такихъ вещахъ въ такія минуты. Затѣмъ, въ другое время я начинаю думать, что обязанъ ради него совсѣмъ отказаться отъ нея. Но это случается въ такіе дни, когда я чувствую, что она никогда не дастъ мнѣ возможности отказаться отъ нея. Такая жертва легка.

— Понимаю, — сказалъ Уэдъ, улыбнувшись насмѣшливому замѣчанію Матта на свой собственный счетъ.

Маттъ продолжалъ говорить; иногда онъ подходилъ къ окну и смотрѣлъ на улицу, иногда останавливался и глядѣлъ своему другу въ глаза черезъ столъ.

— Въ нѣкоторомъ смыслѣ можно считать трусостью не сказать ей теперь же… оставить ее выстрадать въ одиночествѣ все это до конца. Но мнѣ кажется, я обязанъ поступить такимъ образомъ ради отца. Никакого существеннаго вреда не произойдетъ для нея, если я подожду со своимъ признаніемъ. Она такъ сильно нуждается въ дружеской рукѣ, что заговори я теперь, быть можетъ, она согласится, но это было бы недобросовѣстно съ моей стороны — слишкомъ неравны наши шансы. И вдругъ когда-нибудь она станетъ думать, что отдалась изъ-за безвыходности своего положенія… Нѣтъ, это никуда не годится! Отецъ мой можетъ сдѣлать для нея больше, если я не свяжу ему руки своимъ чувствомъ къ ней, а Луиза можетъ быть ея другомъ… Какъ ты думаешь, Уэдъ? Я старался разрѣшить этотъ вопросъ и вотъ къ какому заключенію я пришелъ. Не отличается-ли оно нѣкоторымъ излишкомъ хладнокровія? Я знаю, въ книжкахъ люди любятъ совсѣмъ по другому. Мнѣ кажется, я долженъ бы пойти и броситься къ ея ногамъ, махнувъ рукою на всѣ житейскія приличія, условія вѣжливости, обязательства, — но, такъ или иначе, я не могу заставить себя сдѣлать это. Обо всемъ этомъ я передумалъ добросовѣстнѣйшимъ образомъ и, мнѣ кажется, я долженъ ждать.

— Я думаю то же, Маттъ. Я считаю твое рѣшеніе достойнымъ мужчины и притомъ истинно любящаго мужчины. Оно дѣлаетъ честь и твоему сердцу, и твоему уму.

Въ эту минуту Уэдъ пожалъ его руку безъ внутренней оговорки..

— Ты дѣйствительно такъ думаешь, Кариль? Меня это ужасно радуетъ! Я боялся, что это могло показаться холодно разсчетливымъ и эгоистичнымъ…

— Ты, Маттъ, эгоистъ?!

— О, я знаю! Но не значитъ ли это черезчуръ высоко ставить мой сыновній долгъ и слишкомъ мало придавать значенія моей любви? Если я ее люблю, не имѣетъ ли она на меня правъ больше всѣхъ другихъ, больше отца, матери, брата, сестры, больше всего міра!

— Да, если ты увѣренъ, что и она тебя любить.

Маттъ засмѣялся.

— Ахъ, правда! А у меня изъ головы вонъ это маленькое условіе? Быть можетъ, это измѣняетъ все положеніе дѣла. Ну, мнѣ теперь надо уйти. Я прямо съ фермы, чтобы повидать тебя…

— Я догадался объ этомъ по твоему крестьянскому облаченію, — молвилъ Уэдъ, съ улыбкой глядя на грубою фермерскую одежду Матта. — Притомъ же, — продолжалъ Уэдъ, словно его послѣдующее замѣчаніе относилось непосредственно къ платью Матта, — и для нея, и для себя ты долженъ повременить признаніемъ, если только ты не увѣренъ въ себѣ такъ, что ничто не въ состояніи измѣнить твоихъ чувствъ.

— Я въ себѣ вполнѣ увѣренъ и никогда не измѣнюсь, — молвилъ Маттъ съ оттѣнкомъ неудовольствія при этомъ намекѣ. — Не будь здѣсь ничего другого, я бы ни минуты не ждалъ.

Онъ успокоился и снова улыбнулся, прибавивъ:

— Но я рѣшилъ теперь подождать. И я очень обязанъ тебѣ, старый товарищъ, на то, что ты переговорилъ со мною объ этомъ и помогъ мнѣ увидѣть все это въ настоящемъ свѣтѣ.

— О, мой дорогой Маттъ! — сказалъ Уэдъ тономъ мольбы.

— Да, это такъ. Ахъ, кстати! Я прихватилъ одного юношу, которому, мнѣ кажется, ты можешь быть полезенъ, Уэдъ. Ты, можетъ быть, помнишь статью о захватѣ чужихъ капиталовъ въ «Бостонскомъ Обозрѣніи»?

— Очень хорошо помню. Онъ, кажется, высказалъ на этотъ счетъ очень гуманные взгляды… черезчуръ гуманные, быть можетъ?

— Пожалуй, съ одной точки зрѣнія, онъ немного пересолилъ. Ну вотъ онъ-то и есть авторъ этой статьи — юноша, которому нѣтъ еще двадцати пяти лѣтъ, но уже прошедшій тяжелую школу жизни. Очень даровитая личность, а здоровья и средствъ нѣтъ; ему приходилось перебиваться изъ-за куска хлѣба газетною работою, вмѣсто того, чтобы заниматься литературою. Онъ былъ репортеромъ въ то время, когда написалъ ту статью. Но главный редакторъ умѣетъ отличать дарованіе. Онъ любилъ Максуэлла — такъ зовутъ этого малаго — и давалъ ему разныя общественныя темы для статей. Но онъ не съумѣлъ съ ними справиться. Дѣло въ томъ, что этотъ юноша слишкомъ ушелъ въ литературу, совсѣмъ боленъ, ему надобны отдыхъ, покой и дружеская поддержка. Хотѣлось бы мнѣ познакомить тебя съ нимъ. Я отвезъ его къ себѣ въ деревню. Онъ представляетъ для тебя интересный типъ… типъ художника, котораго тяжелыя житейскія условія сдѣлали циникомъ… условія газетнаго труда и экономическія условія.

Уэдъ сказалъ, что будетъ радъ познакомиться съ Максуэлломъ и еще болѣе радъ, если ему удастся оказать этому юношѣ какую-нибудь полезную услугу. Но умъ его былъ все еще занятъ любовными признаніями Матта. Когда друзья еще разъ обмѣнялись крѣпкимъ пожатіемъ рукъ, Уэдъ сказалъ:

— Мнѣ кажется, Маттъ, ты рѣшилъ этотъ вопросъ такъ разумно, справедливо и безкорыстно.

— Тутъ невольное безкорыстіе, если вообще есть тутъ какое ни будь безкорыстіе, — возразилъ Маттъ.

Онъ не уходилъ. Уэдъ остановился съ непокрытой головой у выходной двери своего рабочаго кабинета. Послѣ небольшой паузы Маттъ сказалъ съ нѣкоторыхъ смущеніемъ:

— Уэдъ! не думаешь ли ты, что будетъ грубо… неделикатно… если я пойду къ ней въ такое время?

— Ну, я не могу вообразить даже, чтобы ты хоть сдѣлать что-нибудь неделикатное, Маттъ.

— Не льсти мнѣ, Кариль! Ты знаешь, что я хочу сказать. Луиза послала ей кое-что со мною. Не возьмешься ли ты передать ей эту посылку или…

— Я, право, не вижу причины, почему бы тебѣ самому не передать ей посылку миссъ Гилари.

— Хорошо, я сдѣлаю это самъ, — сказалъ Маттъ. — Но тебѣ на слѣдуетъ бояться за меня.

XI.

Маттъ пошелъ по тропинкѣ, которая заворачивала отъ церкви Уэда къ дому Нортвика. Но, продолжая идти, онъ все время думалъ, что ему не слѣдуетъ пытаться увидѣть Сюзэтту. Это было бы чудовищно въ такое время; это было бы просто неприлично; это значило бы воспользоваться ея безпомощностью, захвативъ ее врасплохъ предложеніемъ помощи и участія, противъ которыхъ должны возмущаться всѣ инстинкты ея души. Только при одномъ условіи приходъ его могъ быть оправданъ, а это было невозможно. Онъ не имѣлъ права видѣть ее, пока не придетъ сказать ей, что любитъ ее, и попроситъ ее позволить ему взять на себя ея бремя, раздѣлять ея стыдъ и горе изъ любви къ ней. Въ иныя минуты ему казалось, какъ будто онъ имѣлъ право и могъ это сдѣлать и онъ почти бѣгомъ шелъ впередъ; но тотчасъ же обуздывалъ себя и останавливался въ раздумьѣ, не повернуть ли ему назадъ. Подвигаясь такимъ нерѣшительнымъ шагомъ, онъ, наконецъ, очутился въ аллеѣ Нортвикскаго помѣстья и прошелъ къ маленькому домику у главныхъ воротъ. На порогѣ коттэджа сидѣла, склонившись, фигура, видъ которой вызвалъ бурныя біенія его сердца; онъ задыхался и шелъ спотыкаясь, пока не разглядѣлъ, что эта безсильно поникшая фигура была Аделина. Онъ готовъ былъ расхохотаться надъ ироніей обратнаго приращенія впечатлѣній, но его удержало отъ смѣха лицо старой дѣвушки, обращенное къ нему при приближеніи его шаговъ, — оно освѣтилось такимъ искреннимъ удовольствіемъ, когда она узнала его.

— Охъ, мистеръ Гилари! — воскликнула она, не будучи въ состояніи выговорить ни слова больше, губы ея судорожно подергивались, подбородокъ дрожалъ.

Онъ молча взялъ ея руку и ему показалось естественнымъ сдѣлать ту благоговѣйно-нѣжную вещь, которая уже давно вышла изъ нашихъ обычаевъ: онъ наклонился и поцѣловалъ холодные, костлявые пальцы ея руки.

Она отняла свою руку, чтобы отыскать свой носовой платокъ и утереть слезы.

— Вы, вѣроятно, пришли покидать Сюзэтту, но она ушла въ деревню переговорить съ мистеромъ Путнэемъ; онъ нашъ адвокатъ.

— Я знаю, — отвѣчалъ Маттъ.

— Я думаю, мнѣ незачѣмъ говорить съ вами объ этомъ… письмѣ, кажемся… я увѣрена, Сюзэтта также, въ концѣ концовъ, прійдетъ къ тому же… умъ его не въ порядкѣ. Онъ обвиняетъ самого себя во всѣхъ этихъ вещахъ, потому что онѣ такъ сильно разстроили его. Какъ поживаютъ вашъ отецъ, ваша матушка? Ваша сестра?

Онъ видѣлъ, что она внезапно перешла къ этимъ вопросамъ, чтобы не говорить о томъ, что ей больше всего хотѣлось сказать ему.

— Они всѣ здоровы. Отецъ еще въ гостяхъ, а мама и Луиза на фермѣ у меня. Онѣ посылаютъ вамъ свой дружескій привѣтъ и сильно безпокоятся, нѣтъ ли чего…

— Спасибо. Не хотите ли присѣсть здѣсь? Въ комнатахъ ужасно душно.

Она подвинулась, чтобы дать ему мѣсто возлѣ себя. Но онъ сѣлъ ступенькою ниже.

— Надѣюсь, миссъ Сюзэтта здорова?

— Ну, не очень здорова, благодарю васъ. Собственно говоря, ничего особеннаго нѣтъ. Но ни она, ни я, мы не могли заснуть въ прошлую ночь: мы были ужасно встревожены. Не знаю, должна-ли я вамъ говорить объ этомъ, — начала она. — Я не думаю, что вамъ интересно знать объ этомъ, но мнѣ бы хотѣлось поговорить съ кѣмъ-нибудь…

— Миссъ Нортвикъ, — сказалъ Маттъ, — если я въ состояніи сдѣлать что-нибудь для васъ или даже, если вы думаете, что я могъ бы это сдѣлать, умоляю васъ, скажите мнѣ. Я буду невыразимо счастливъ служить вамъ.

— Охъ, не знаю, можно-ли что-нибудь сдѣлать въ данномъ случаѣ, — начала она послѣ новаго потока слезъ, выражавшихъ ея благодарность, — но у меня съ Сюзеттой былъ длинный разговоръ объ этомъ и намъ хотѣлось бы повидаться съ вашимъ отцомъ по этому дѣлу. Вы понимаете, по мнѣнію Сюзетты мы не имѣемъ права оставлять за собою домъ, если отецъ въ самомъ дѣлѣ сдѣлалъ то, что онъ говоритъ. Мы не вѣрили, чтобы онъ это сдѣлалъ; но если онъ это сдѣлалъ, то его отыщутъ и заставятъ отдать деньги, которыя, по его словамъ, онъ взялъ. Сюзетта думаетъ, что мы должны отдать деньги, которыя у насъ въ банкѣ, — тысячу пятьсотъ или двѣ тысячи долларовъ — и она хотѣла, чтобы я позволила ей отдать свою половину здѣшняго имѣнія. Сначала я согласилась. Но узнала отъ мистера Путнэя, что надобно сперва продать и домъ землю, чтобы произвести раздѣлъ. Мнѣ казалось, что я не могу этого допустить. Вотъ насчетъ чего мы… поспорили. Да, мы поспорили. Но теперь все уладилось, или уладится, когда товарищество согласится прекратить процессъ противъ отца, если онъ вернетъ взятыя имъ деньги, а мы отдадимъ это имѣніе. Мистеръ Путнэй, повидимому, думаетъ, что товарищество не прекратитъ дѣла. Но я не понимаю, почему такая богатая корпорація не могла бы сдѣлать все, чего только ей захочется, со своими деньгами.

Ея наивное желаніе подкупить и обойти правосудіе не возмутило Матта, но онъ безпомощно улыбнулся, зная безполезность этого желанія.

— Боюсь, что мистеръ Путнэй правъ.

Онъ помолчалъ, затѣмъ, видя отчаяніе, отразившееся на ея лицѣ, поспѣшилъ прибавить:

— Но я повидаюсь съ отцомъ, миссъ Нортвикъ; я теперь же отправлюсь къ нему. Если только можно что-нибудь сдѣлать частнымъ образомъ для спасенія вашего отца, я убѣжденъ, онъ постарается это сдѣлать ради васъ. Только не обольщайте себя надеждами, — сказалъ онъ вставая, и протянувъ ей руку.

— Нѣтъ, нѣтъ, я не буду, — отвѣчала она съ признательностью, отъ которой у него защемило сердце. — Ахъ, развѣ вы не подождете, чтобы повидаться съ Сюзеттой?

Маттъ покраснѣлъ.

— Нѣтъ; не теперь. Но, можетъ быть, я вернусь. И… и… я скоро пріѣду опять. До свиданья.

— Мистеръ Гилари! — крикнула она ему въ догонку. Онъ быстрыми шагами вернулся къ ней. — Если… если отцу вашему покажется, что ничего нельзя сдѣлать, мнѣ бы не хотѣлось, чтобы онъ говорилъ объ этомъ.

— О, разумѣется, онъ не станетъ никому говорить.

— И, мистеръ Гилари не покажетъ виду Сюзэттѣ, что я съ вами говорила. Я сама скажу ей.

— Ну, конечно.

По дорогѣ въ Бостонъ устройство этого дѣла казалось все менѣе и менѣе невозможнымъ для Матта. Но, въ сущности, онъ совсѣмъ не былъ знакомъ съ путаницей судебной процедуры. Когда онъ предложилъ эту комбинацію своему отцу, тотъ сомнительно покачалъ головой.

— Не думаю, чтобы это было удобоисполнимо. Этого человѣка отдали подъ судъ по всѣмъ правиламъ закона и пока онъ не явится самъ для судебнаго разбирательства, заочное рѣшеніе суда остается въ полной силѣ. Вотъ какъ я смотрю на это дѣло. Но я поговорю съ нашимъ адвокатомъ. Кто придумалъ этотъ планъ?

— Я, право, не знаю. Миссъ Нортвикъ сказала мнѣ объ этомъ; но мнѣ кажется, миссъ Сюзэтта…

— Такъ и есть, — сказалъ Гилари. — Ей, должно быть, стоило жизни отказаться отъ вѣры въ этого жалкаго мошенника.

— Но послѣ того, какъ она это сдѣлала, ей ничего не стоило отказаться отъ имѣнія, и, какъ я понялъ миссъ Нортвикъ, первымъ побужденіемъ ея сестры было это. Она хотѣла отдать половину свою безъ всякихъ условій, но миссъ Нортвикъ не соглашалась и вотъ онѣ сговорились отдать имѣніе на условіяхъ, которыя мнѣ передала миссъ Нортвикъ.

— Ну, — сказалъ Гилари, — по моему, миссъ Нортвикъ выказала наиболѣе здраваго смысла. Но, разумѣется, Сю благородная дѣвушка. Этому малому — Джэку Уилмингтону — слѣдовало бы теперь выступить на сцену и показать себя мужчиной. Всякій мужчина можетъ гордиться любовью такой дѣвушки… а говорятъ, что она его любила. Но онъ, повидимому, предпочелъ волочиться за женою своего дяди. Онъ не стоитъ ея и, вѣроятно, всегда это зналъ.

Маттъ воспользовался минутой задумчивости своего отца и занялся разсматриваніемъ картины, висѣвшей надъ каминомъ. Картина была не новая; но его смущало сознаніе, что онъ поступилъ не вполнѣ искренно съ отцомъ своимъ. Вотъ почему онъ отвернулся, продолжая разсматривать картину.

— Если эти несчастныя женщины отдадутъ свой домъ, что станется съ ними? Вѣдь имъ не на что будетъ существовать.

— Я думаю, — замѣтилъ Маттъ, — это соображеніе не будетъ имѣть ни малѣйшаго значенія для Сюзэтты Нортвикъ.

— Ты правъ. Если тутъ есть что-нибудь наслѣдственное, то отецъ такой дѣвушки долженъ имѣть въ себѣ кое-что хорошее. Ну разумѣется, мы не допустимъ, чтобы онѣ пострадали отъ своего великодушія.

— Ты думаешь, товарищество приметъ во вниманіе тотъ фактъ, что оно не имѣетъ никакихъ законныхъ правъ на ихъ имущество и признаетъ это относительно ихъ?

— Товарищество! — загремѣлъ Гилари. — Товарищество не имѣетъ ни нравственнаго, ни законнаго права на это имущество. Но мы поступимъ такъ, какъ будто бы у насъ было и то, и другое право. Если бы имущество это было намъ предложено безъ всякихъ условій, мы бы должны были признать, что намъ подали милостыню, а вовсе не вернули захваченное у насъ. Но каждый изъ насъ будетъ выставлять свое право, которое не существуетъ, и мы возьмемъ это имущество, какъ часть слѣдуемаго намъ вознагражденія за понесенные убытки. А я буду настолько трусливъ, чтобы не сказать совѣту директоровъ, что я думаю о нашемъ малодушіи.

— Кажется, людямъ очень трудно дѣйствовать великодушно или хотя бы просто по человѣчеству въ качествѣ корпоративнаго учрежденія, — сказалъ Маттъ. — Но, по моему, въ подобномъ поступкѣ будетъ только неясно выраженная и отрицательная справедливость. Товарищество имѣетъ право взять это имущество, если дочь Нортвика имѣетъ право предложить его, а я думаю право ея сдѣлать это не подлежатъ никакому сомнѣнію.

— Ты такъ думаешь, Маттъ? Хорошо, хорошо, — молвилъ Гилари, охотно цѣпляясь за эту поддержку; — можетъ быть, ты правъ. Ты долженъ послать Луизу и маму повидать ее.

— Хорошо, только не сейчасъ. Она горда и страшно щекотлива; быть можетъ, при настоящемъ положеніи дѣла, это посѣщеніе покажется ей назойливымъ.

— Назойливымъ? Вздоръ! Она будетъ рада повидаться съ ними? Пошли ихъ къ ней тотчасъ же!

Маттъ простился съ отцомъ и отправился къ себѣ на ферму, взявъ съ него обѣщаніе никому не передавать ихъ разговора, пока онъ не узнаетъ рѣшенія сестеръ отъ Путнэя. Затѣмъ будетъ достаточно времени открыть мѣстонахожденіе Нортвика, чего до сихъ поръ никто не зналъ, не знали даже его родныя дѣти.

Похвальный отзывъ отца его о Сюзэттѣ являлся какъ бы безсознательнымъ одобреніемъ любви Матта къ молодой дѣвушкѣ. Но въ то же время онъ создавалъ нѣчто въ родѣ положенія въ комической пьесѣ, а Маттъ былъ такъ же далекъ отъ комическаго, какъ и отъ романтическаго элемента въ своихъ чувствахъ. Когда онъ подумалъ отправиться къ ней тотчасъ же, ему стало противно сдѣлать это, — точно онъ былъ герой романа, предлагающій руку и сердце героинѣ въ самый злополучный моментъ ея судьбы! Но онъ зналъ, что въ данномъ случаѣ сходство было чисто внѣшнее, а въ душѣ онъ былъ простымъ и скромнымъ влюбленнымъ, желавшимъ, по мѣрѣ своихъ силъ и способностей, стать ея другомъ и помощникомъ. Ему хотѣлось бы сдѣлать свое предложеніе въ такой формѣ, которая оставляла бы за нею свободу воспользоваться хотя немного его пламеннымъ желаніемъ утѣшить и поддержать ее въ ея испытаніи. Но онъ видѣлъ, что въ данную минуту онъ не могъ ничего для нея сдѣлать… Онъ не вернулся въ Гатборо, какъ ему хотѣлось, и отправился къ себѣ на ферму и старался терпѣливо переносить свой искусъ.

XII.

Сюзэтта вернулась изъ конторы Путнэя съ такимъ унылымъ видомъ, что у Аделины не хватило духу разсказать ей о посѣщеніи Матта, и о порученіи, которое онъ взялъ на себя отъ ея имени. Адвокатъ сказалъ только, что, по его мнѣнію нельзя было ничего сдѣлать. Онъ былъ радъ, что онѣ порѣшили не передавать своего имущества товариществу, не попытавшись извлечь изъ этой передачи какую-нибудь выгоду для своего отца; это было ихъ правомъ и ихъ обязанностью. Онъ обѣщался сдѣлать все, что возможно, но предупредилъ Сюзэтту, что, по всей вѣроятности, попытка его останется безуспѣшной.

— А затѣмъ, что слѣдуетъ намъ сдѣлать по его мнѣнію, — спросила Аделина.

— Онъ ничего не сказалъ, — отвѣчала Сюзэтта.

— Мнѣ кажется, — продолжала Аделина послѣ небольшой паузы, — тебѣ, во всякомъ случаѣ, хотѣлось бы отдать это имѣніе. Ну что-жъ, Сюээтта, ты можешь это сдѣлать.

Такъ какъ лицо ея сестры не выразило радости, которую Аделина ожидала увидѣть, то она прибавила:

— Я обо всемъ этомъ много передумала и смотрю на это теперь такъ же, какъ ты. Только, — проговорила она дрогнувшимъ голосомъ, — сперва я хочу непремѣнно сдѣлать все, что могу, для бѣднаго отца.

— Хорошо, — согласилась Сюзэтта уныло, — мистеръ Путнэй сказалъ, что это нашъ долгъ.

— Сю, — молвила Аделина послѣ другой небольшой паузы, — не знаю, какъ ты отнесешься къ тому, что я сдѣлала… Мистеръ Гилари былъ здѣсь…

— Мистеръ Гилари!

— Да. Онъ пріѣхалъ сюда съ фермы…

— Ахъ, я думала, ты говоришь объ его отцѣ.

Краска слегка оживила щеки молодой дѣвушки.

— Луиза и миссисъ Гилари посылаютъ намъ дружескій привѣтъ и всѣ онѣ желаютъ сдѣлать, что только въ ихъ силахъ. И… и я разсказала мистеру Гилари, что мы намѣрены сдѣлать, и… онъ сказалъ, что поговоритъ объ этомъ со своимъ отцомъ, и… Охъ, Сюзэтта, боюсь, я сдѣлала больше, чѣмъ слѣдовало.

Сюзэтта помолчала, а затѣмъ сказала:

— Нѣтъ, я не вижу въ этомъ ничего дурнаго.

— Онъ сказалъ, — продолжала Аделина съ радостнымъ облегченіемъ, — что отецъ его не скажетъ другимъ ни слова объ этомъ, пока мы не будемъ готовы. И я увѣрена, онъ сдѣлаетъ для насъ все, что возможно. Не правда ли, ты то же думаешь?

— По моему, нѣтъ никакой бѣды, что онъ поговоритъ объ этомъ со своимъ отцомъ, — отвѣчала Сю. — Надѣюсь, Аделина, — прибавила она съ суровостью, которая такъ пугала Аделину, — ты не просила его объ этомъ, какъ объ особомъ одолженіи?

— Нѣтъ, нѣтъ! Право же, Сю, я не просила! Это вышло само собою. Онъ самъ предложилъ сдѣлать это.

— Хорошо, — сказала Сю.

Она вдругъ какъ-то ослабѣла и опустилась на спинку кресла, гдѣ сидѣла.

— Не знаю, — замѣтила Аделина, бросивъ встревоженный взглядъ на осунувшееся лицо молодой дѣвушки, — но мнѣ кажется, не мѣшало бы намъ обѣимъ обратиться къ доктору.

— Ахъ, что докторъ! — вскричала Сдеэтта. — Развѣ докторъ въ состояніи помочь нашему горю?

Она подняла свои руки къ лицу, опустила его на нихъ и разрыдалась. То были первыя слезы, пролитыя ею съ того времени, какъ надъ ними разразилось это новое, болѣе позорное горе.

Компанейскій адвокатъ представилъ предложенія Путнэя (какъ и ожидалъ послѣдній) на разсмотрѣніе государственнаго стряпчаго, который далъ приблизительно такой отвѣтъ. Когда друзья Нортвика снесутся съ нимъ и докажутъ его готовность отдать взятыя деньги и возвратить всевозможными способами растраченные имъ капиталы, тогда будетъ время поговорить о «прекращеніи судебнаго преслѣдованія». Но, вслѣдствіе своего укрывательства, Нортвикъ осужденъ за неявкою въ судъ. Онъ долженъ вернуться, отдаться въ руки правосудія; его дѣло будетъ пересмотрѣно и, быть можетъ, ему будетъ оказано снисхожденіе.

Другого отвѣта, по словамъ государственнаго стряпчаго, не могло быть. Вотъ все, что Путнэй можетъ передать дочерямъ растратчика.

Сюзэтта выслушала отвѣтъ этотъ въ молчаніи, словно она закалила свое терпѣніе, чтобы перенести это. Аделина переходила отъ надежды къ страху, но, повидимому, рѣшилась мужественно встрѣтить худшее, если это худшее должно придти.

— Хорошо, — сказала она, — въ такомъ случаѣ мы должны отдать этотъ домъ. Вы можете приготовить нужныя бумаги, мистеръ Путнэй.

— Я сдѣлаю все, что вы прикажете, миссъ Нортвикъ.

— Да. И я не хочу, чтобы вы думали, что я не желаю этого. Теперь я дѣйствую самостоятельно. Если бы сестра моя была противъ этого, я бы все-таки пожелала сдѣлать это.

Маттъ Гилари узналъ отъ своего отца о результатѣ переговоровъ съ государственнымъ стряпчимъ. На слѣдующій же день онъ пріѣхалъ въ Гатборо повидаться съ Путнэемъ отъ имени своего отца и выразить ему желаніе своихъ родныхъ сдѣлать все, что, по мнѣнію мистера Путнэя, возможно сдѣлать для его кліентокъ. Маттъ исполнялъ возложенное на него порученіе очень неискусно, путаясь въ разглагольствованіяхъ и повтореніяхъ, но, въ концѣ концовъ, кое-какъ дошелъ до самой сути дѣла.

Путнэй далъ ему высказаться съ саркастическимъ терпѣніемъ, перекладывая свою табачную жвачку во рту отъ одной худой щеки къ другой и пристально устремивъ свои огненные голубые глаза на доброе лицо Матта.

— Посмотримъ, сэръ, — сказалъ адвокатъ, — что же, по вашему мнѣнію, можетъ быть сдѣлано для двухъ женщинъ, воспитанныхъ какъ заправскія барышня, которыя добровольно захотѣли пустить себя по-міру?

— Неужели дѣла ихъ такъ плохи? — спросилъ Маттъ.

— Да вы можете сами судить. Мои настоящія инструкція состоятъ въ томъ, чтобы передать Понкуассэтскому товариществу все ихъ имущество…

— Но я думалъ… я думалъ, что у нихъ есть кое-какія сбереженія… какая-то…

— Въ банкѣ было немного денегъ, которыя Нортвикъ, передъ тѣмъ, какъ уѣхать, положилъ на ихъ имя; но мнѣ приказано ими уплатить эту сумму также вашему товариществу. Я полагаю, оно приметъ эти деньги?

— Это не мое товарищество, — возразилъ Маттъ. — У меня нѣтъ съ нимъ ничего общаго… да и ни съ какимъ другимъ подобнымъ учрежденіемъ. Но я не сомнѣваюсь, что компаніоны примутъ эти деньги.

— Они не могутъ поступить иначе, — сказалъ адвокатъ и глаза его сверкнули юморомъ при мысли о «безвыходности» положенія компаніоновъ въ данномъ случаѣ, — а такой исходъ дѣла оставитъ моихъ кліентокъ безъ всякихъ средствъ къ жизни, пока Нортвикъ вернется домой съ тѣмъ состояніемъ, которое разсчитываетъ нажить себѣ. А въ этотъ промежутокъ времени онѣ имѣютъ шансы умереть съ голоду, либо жить насчетъ христіанской благотворительности. И я не думаю, — прибавилъ Путнэй, засмѣявшись, — чтобы онѣ имѣли малѣйшее представленіе о той или другой перспективѣ.

Маттъ стоялъ смущенный, потрясенный до глубины души передъ картиною, которую вызвали эти грубыя слова въ его представленіи. Онъ ясно понималъ, что, во всякомъ случаѣ, никакое несчастіе не сравнится съ нищетою, и что та бѣдная дѣвушка избрала нѣчто болѣе тяжелое, чѣмъ позоръ своего отца.

— Разумѣется, — сказалъ онъ, — не слѣдуетъ допустить, чтобы онѣ терпѣли нужду. Мы разсчитываемъ на ваше содѣйствіе, чтобы ничего подобнаго не могло случиться. Придумайте какую-нибудь комбинацію, чтобы онѣ не узнали, что у нихъ ничего не остается.

— Постойте, — отвѣчалъ Путнэй, положивъ ногу на спинку кресла для большаго удобства бесѣды, — это было бы возможно, будь я адвокатомъ въ романѣ. Но, помилуйте, что могу я сдѣлать съ двумя такими женщинами, которыя слѣдятъ за каждымъ моимъ шагомъ и хотятъ знать все, что я думаю предпринять, въ малѣйшихъ подробностяхъ? Вы, я полагаю, знакомы съ миссъ Сюзэттой?

— Ну, да, — отвѣчалъ Маттъ, понявъ его намекъ.

— А какъ вы полагаете, такая дѣвушка, какъ она, рѣшившись голодать, не разгадаетъ вашихъ хитросплетеній, если бы вы вздумали увѣрять ее, что нашли гдѣ-то подъ шкафомъ кучу денегъ, принадлежащихъ ей?

— Товарищество должно что-нибудь сдѣлать! — свирѣпо вскричалъ Маттъ. — У него нѣтъ никакого права на это имущество, ни малѣйшаго права!

— Вотъ теперь вы горячитесь, — Путнэй заложилъ порядочный кусокъ табачной массы въ ротъ и дѣятельно принялся работать челюстями.

— Не смѣетъ оно взять его… не возьметъ оно его! — крикнуть Маттъ.

Путнэй презрительно расхохотался.

XIII.

Маттъ отправился къ себѣ на ферму утомительными окольными вѣтвями желѣзнаго пути, проведеннаго черезъ деревенскіе поселки. Онъ разсказалъ своей матери о новомъ направленіи, которое приняли огорченія дочерей Нортвика. Онъ спросилъ, не можетъ ли она поѣхать къ нимъ и придумать, какъ пособить горю.

Луиза хотѣла тотчасъ же отправиться къ нимъ. Она плакала, восторгаясь благородствомъ Сюзэтты. Она знала, что все это было дѣломъ Сюзэтты.

— Конечно, это благородно, — сказала миссисъ Гилари. — Но я почти желала бы, чтобы она не дѣлала этого.

— Почему, мама?

— Это ужасно запутываетъ дѣло. Онѣ могли бы отлично жить, какъ жили; а товарищество не нуждается въ этомъ. А теперь куда дѣнутся онѣ? Что съ ними станется?

Луиза не подумала объ этомъ и нашла это ужаснымъ.

— Полагаю, — сказалъ Маттъ, — что товарищество позволитъ имъ на время остаться тамъ; гдѣ онѣ живутъ; такимъ образомъ онѣ не очутятся въ дѣйствительности на улицѣ. Но онѣ намѣрены отдать и тѣ деньги, которыя отецъ ихъ оставилъ имъ для жизни, пока ему посчастливится привести въ исполненіе безумные планы для поправленія своихъ дѣлъ, какъ онъ говоритъ въ своемъ письмѣ. Тогда онѣ останутся безъ всякихъ средствъ къ существованію.

— Я знала, что Сюзэтта сдѣлаетъ это! — вскричала Луиза. — До этого письма она постоянно говорила, что отецъ ѣя никогда не дѣлалъ того, въ чемъ его обвиняли газеты. Но письмо это лишило ее всякой точки опоры, а такая дѣвушка не въ состояніи успокоиться, пока не отдастъ всего… всего!

— Что-нибудь необходимо сдѣлать, — сказала миссисъ Гилари. — Есть ли у нихъ… есть ли у Сюзэтты… какіе-нибудь планы?

— Никакихъ, кромѣ отдачи тѣхъ немногихъ денегъ, которыя у нихъ въ банкѣ, — отвѣчалъ Маттъ уныло.

— Ну онѣ повели все это дѣло безобразнѣйшимъ образомъ, — критически замѣтила миссисъ Гилари какимъ-то высокомѣрно-учительскимъ тономъ.

— Ну, мама, начать съ того, что дѣло это было вовсе не изъ особенно благопріятныхъ, — молвилъ Маттъ, а Луиза улыбнулась.

— Полагаю, твой бѣдный отецъ совершенно домучился съ этимъ дѣломъ, — продолжала миссисъ Гилари.

— Ему было непріятно, но я не замѣтилъ, чтобы отъ этого пострадалъ его аппетитъ. По моему, въ данномъ случаѣ главное вниманіе должно быть обращено вовсе не на его, хотя бы и чрезмѣрное, безпокойство.

— Нѣтъ, Маттъ, разумѣется, нѣтъ. Я просто хочу это обдумать. Не знаю, что бы мы могли предложить. Но надобно непремѣнно что-нибудь придумать. Да, намъ слѣдуетъ поѣхать повидать ихъ. У нихъ, кажется, никого нѣтъ. Ужасно странно, что у нихъ нѣтъ родныхъ, къ кому бы они могли поѣхать!

Миссисъ Гилари, говоря это, повидимому, думала о личныхъ своихъ затрудненіяхъ въ данномъ случаѣ.

— Ну что-жъ, мы должны постараться сдѣлать, что можемъ, — сказала она, смягчаясь, послѣ минутной паузы.

Они потолковали, какъ говорится, переливая изъ пустаго въ порожнее, объ этомъ вопросѣ и миссисъ Гилари объявила, наконецъ:

— Я поѣду туда завтра утромъ. А оттуда, кажется, отправлюсь въ Бостонъ и попытаюсь увезти отца вашего къ морю.

— Ахъ! — вздохнула Луиза.

— Ну, да. Мнѣ непріятно, что онъ остается такъ долго въ городѣ.

— Бѣдный папа! У него очень изнуренный видъ? А, Маттъ? Отчего ты не заставилъ его пріѣхать сюда?

— Я уже просилъ его объ этомъ, — отвѣчалъ Маттъ.

— Ну, да, я знаю, онъ терпѣть не можетъ деревни, — согласилась Луиза.

Она поднялась съ своего мѣста и подошла къ стекляной двери, которая стояла открытой въ галлерею; кустъ душистыхъ розъ наполнялъ своимъ благоуханіемъ тяжелый, горячій воздухъ.

— Всѣ мы должны что-нибудь придумать, чтобы помочь Сюзэттѣ.

Мать посмотрѣла ей въ слѣдъ, послѣ того, какъ она исчезла за дверью, и одно мгновеніе прислушивалась къ ея голосу; она говорила съ кѣмъ-то, бывшимъ по ту сторону двери. Оба голоса удалились и только смѣхъ Луизы доносился издалека.

— У нея легкомысленный характеръ, — вздохнула миссисъ Гилари.

— Правда твоя, — согласился Маттъ, думая, что ему было бы пріятнѣе въ данную минуту быть самому легкомысленнымъ. — Но я не вижу въ этомъ ничего дурного. Какая польза произошла бы, прими она это дѣло болѣе въ сердцу?

— Ахъ, я совсѣмъ не имѣю въ виду Нортвиковъ, — возразила миссисъ Гилари. — Но она такъ относится рѣшительно ко всему на свѣтѣ. Я знаю, она славная дѣвочка, но боюсь, она не можетъ глубоко чувствовать. Маттъ, не понутру мнѣ этотъ твой protégé!

— Максуэллъ? — спросилъ Маттъ, на фермѣ котораго гостилъ теперь бывшій репортеръ «Обозрѣнія». Молодые люди сильно подружились послѣ появленія статьи Максуэлла о дѣлѣ Нортвика, и Маттъ предложилъ Максуэллу провести у него лѣто на фермѣ.

— Ну, да. Онъ черезчуръ серьезенъ.

— На тебя трудно угодить, мамочка, — замѣтилъ Наттъ. — Тебѣ не нравится легкомысліе Луизы и не нравится серьезность Максуэлла. Мнѣ кажется, въ немъ это пройдетъ. Онъ боленъ, бѣдняга. Онъ не будетъ такимъ букою, когда поздоровѣетъ.

— Ахъ, очень можетъ, быть ты правъ.

Миссисъ Гилари помолчала, затѣмъ прибавила рѣзко:

— Надѣюсь, на нѣкоторое время симпатіи Луизы сосредоточатся на Сю Нортвикъ.

— Мнѣ казалось, что симпатіи ея уже принадлежали Сю, — отвѣчалъ Маттъ. — Я убѣжденъ, Луизѣ страстно хотѣлось быть ея другомъ съ самаго начала ея горестей. Я не предполагалъ, что она такъ сильно къ ней привязана… Такъ постоянна…

— Она — романтическая голова, но она свѣтская дѣвушка до мозга костей. Она любитъ свѣтъ и его утѣхи. Ни одна дѣвушка не предана до такой степени свѣтскимъ удовольствіямъ и развлеченіямъ. Я не считаю ее вѣтреной; но воображеніе ея полно фантазій. Она любитъ жить мечтая; ей нравятся несбыточныя грезы. Вотъ, напр., въ настоящую минуту всѣ ея мысли увлечены представленіемъ идилліи деревенской жизни, потому что стоитъ іюньская погода и она нянчится съ этимъ больнымъ молодымъ репортеромъ. Но она вся принадлежитъ окружающей ее средѣ и, какъ только уѣдетъ отсюда, станетъ совсѣмъ другою. Въ ней масса странныхъ противорѣчій! — вздохнула миссисъ Гилари. — Будь она только всецѣло свѣтская дѣвушка, дѣло было бы гораздо легче; но какъ только замѣшается ея влеченіе къ непосредственной простотѣ нравовъ, просто голова кружится отъ недоумѣнія, что тутъ дѣлать…

Она подождала минуту, словно предоставляя Матту спросить, что хотѣлось ей сказать этими словами. Но такъ какъ онъ молчалъ, она продолжала:

— Вотъ ужъ у нея не такая простая натура… какъ у Сю Нортвикъ, напримѣръ.

Теперь пробудился Маттъ.

— А она простая натура? — спросилъ онъ съ равнодушнымъ видомъ.

— Вполнѣ простая, — отвѣчала его мать. — Она всегда руководится въ своихъ поступкахъ гордостью. Гордость объясняетъ все, что она дѣлаетъ.

— Я знаю, она горда, — согласился Маттъ, находя нѣкоторое облегченіе въ открытомъ признаніи этой черты характера Сю, относительно которой онъ никогда себя но обманывалъ.

Затѣмъ онъ прибавилъ:

— Я могу вообразить ее высокомѣрной, даже надменной по временамъ; несомнѣнно она упряма и настойчива. Но я не понимаю, почему не допустить, что въ ея настоящемъ поступкѣ ею руководитъ чувство болѣе благородное, чѣмъ гордость.

— Она очень хорошо поступила, — сказала миссисъ Гилари. — Гораздо лучше, чѣмъ можно было ожидать отъ дочери ея отца.

Матта начинала раздражать эта узкая «правда», но онъ постарался замѣтить спокойно:

— Право, мама, долженъ же быть предѣлъ, гдѣ кончается осужденіе невиннаго! Мнѣ будетъ очень грустно, если ты отправишься къ миссъ Нортвикъ, думая, что мы этимъ оказываемъ ей такъ сказать милостивое снисхожденіе. Мнѣ кажется, что она ставитъ насъ косвеннымъ образомъ въ обязательство относительно себя, которое намъ трудно будетъ исполнить съ деликатностью.

— Что у тебя за странныя мысли, Маттъ?

— Я просто стараюсь быть справедливымъ. Товарищество не имѣетъ никакого права на имущество, которое она хочетъ отдать ему.

— Но вѣдь мы не товарищество.

— Отецъ предсѣдатель его.

— Ну, и что-жъ? Онъ далъ мистеру Нортвику возможность выпутаться изъ бѣды, а мистеръ Нортвикъ употребилъ это довѣріе во зло и удралъ. А если она не отвѣтственна за своего отца, отчего у тебя является мысль объ отвѣтственности за своего отца? Но мнѣ кажется, ты бы могъ, Маттъ, положиться на меня. Я съумѣю сдѣлать что должно и какъ должно… даже то, что требуетъ деликатности, по отношенію къ миссъ Нортвикъ.

— О, разумѣется! Я вовсе не то хотѣлъ сказать.

— Ты изволилъ сказать, мой другъ, нѣчто подобное.

— Въ такомъ случаѣ прости меня, мама. Конечно, я думалъ не объ ней только. Но она горда и я надѣюсь, ты дашь ей понять, что мы всѣ прекрасно понимаемъ, что она дѣлаетъ.

— Боюсь, — сказала миссисъ Гилари, вздохнувъ въ заключеніе, — что, если бы я могла быть съ нею вполнѣ откровенна, я бы сказала ей, что она глупая, упрямая дѣвочка и мнѣ хотѣлось бы, чтобы она не дѣлала этого.

XIV.

Утро, послѣдовавшее за тѣмъ, было предвѣстникомъ жаркаго, усыпляющаго, роскошнаго іюньскаго дня, когда кругомъ на всю природу льются волны животворнаго свѣта и тепла. Максуэллъ ощущалъ приливъ жизненныхъ силъ въ своемъ слабомъ организмѣ; онъ сидѣлъ у открытаго окна деревенскаго дома и что-то писалъ. Онъ вышелъ въ полдень на площадку передъ домомъ съ подушкой въ одной изъ своихъ худыхъ рукъ; мягкая шляпа съ полями была низко надвинута на его грустные, мечтательные глаза, въ которыхъ словно еще стояла далекая дума… Луиза лежала въ гамакѣ. Она проворно выскочила изъ него увидя Максуэлла; его разсѣянный взглядъ вызвалъ у нея улыбку.

— Вы окончили свою работу?

— Я усталъ; или вѣрнѣе, мнѣ надоѣло работать. Мнѣ захотѣлось пройти въ «лагерь».

— Надѣюсь, вы не станете лежать прямо на землѣ? — спросила она значительнымъ и властнымъ тономъ женщины, которая взяла на себя заботу о больномъ, что всегда дѣлаетъ женщина имѣя возлѣ себя больного.

— Я былъ бы не прочь лежать подъ землею въ такой день, какъ этотъ, — отвѣчалъ онъ. — Но я возьму плэдъ, если вы думаете, что это нужно. Я думалъ, онъ здѣсь?

— Я принесу вамъ его, — сказала Луиза.

Онъ позволилъ ей пройти въ гостиную и принести ему плэдъ. Она положила его узкими складками ему на плечо; онъ поблагодарилъ ее небрежно, а она смотрѣла ему вслѣдъ, какъ онъ вялой походкой двигался по зеленой муравѣ, испещренной лютиками и одуванчиками, разстилавшейся вокругъ дома, направляясь къ темной сосновой рощѣ съ сѣверной стороны. Сквозь жаркій полусвѣтъ рѣдкаго лѣса выглядывали сѣрыя очертанія парусинной палатки. Маттъ часто спалъ здѣсь въ лѣтнія ночи и это мѣсто звали «лагеремъ». Здѣсь между двумя деревьями висѣлъ гамакъ, какъ разъ позади невысокой каменной ограды и Луиза видѣла, какъ Максуэллъ улегся въ этотъ гамакъ.

Маттъ вышелъ на площадку въ синей шерстяной блузѣ, въ широкихъ синихъ шароварахъ, въ высокихъ сапогахъ и въ высокомъ колпакѣ изъ пробки.

— Ты ужасно похожъ на цивилизованнаго «коубоя», который перенялъ манеры англійскаго туриста, Маттъ, — замѣтила его сестра. — Есть что-нибудь для меня?

У Матта въ рукахъ было нѣсколько писемъ, которыя онъ только что получилъ съ почты.

— Нѣтъ, но вотъ два письма къ Максуэллу…

— Я передамъ ихъ ему, если у тебя нѣтъ времени. Онъ сейчасъ только ушелъ въ лагерь.

— Пожалуйста, — сказалъ Маттъ.

Онъ отдалъ ей письма и спросилъ:

— Какимъ онъ тебѣ показался сегодня утромъ?

— Должно быть, онъ чувствуетъ себя очень хорошо. Онъ все время писалъ послѣ завтрака.

— Лучше бы онъ этого не дѣлалъ, — сказалъ Маттъ. — Его бы слѣдовало увезти куда-нибудь подальше отъ газетной сутолоки. Я объ этомъ подумаю. Луиза, какъ по твоему такая дѣвушка, какъ Сю Нортвикъ, отнеслась бы къ немедленному предложенію помощи въ такое время?

— О какой помощи говоришь ты? Помогать людямъ ужасно трудно, — благоразумно замѣтила Луиза. — Особенно въ тѣхъ случаяхъ, когда они и сами не знаютъ, какъ пособить дѣлу. Бѣдняжка Сю! Не знаю, что съ нею будетъ. Если бы Джэкъ Уилмингтонъ… Но онъ никогда не любилъ ее въ сущности, а теперь я не думаю, чтобы и она его любила. Нѣтъ, это немыслимо.

— Нѣтъ, мысль о любви была бы для нея невыносима въ настоящее время.

Луиза взглянула на брата удивленно.

— Почему? Я не понимаю тебя, Маттъ. Если бы онъ все еще былъ ей милъ, я не могу вообразить себѣ болѣе подходящей минуты, для сознанія, что дорогъ кому нибудь.

— А ея гордость… не будетъ ли ей казаться, что они поставлены въ неравныя условія…

— Ахъ, гордость! Вздоръ! Неужели ты думаешь, что дѣвушка, которая, дѣйствительно, любитъ человѣка, станетъ разсуждать объ «условіяхъ»? Тутъ гордости нѣтъ мѣста. И гордыя дѣвушки, и кроткія дѣвушки въ этомъ случаѣ одинаковы… все равно, что кошки въ темнотѣ.

— Ты такъ думаешь — спросилъ Маттъ.

Его глаза засіяли радостнымъ блескомъ.

— Я знаю, что это такъ, — отвѣчала Луиза. — Постой, а ты думаешь, что Джэкъ Уилмингтонъ все еще…

— Нѣтъ, нѣтъ! Я именно хотѣлъ знать твое мнѣніе. Я завтра же отправлюсь въ Бостонъ и повидаюсь съ отцомъ… Или нѣтъ! Мама не вернется до завтрашняго вечера. Ну, еще успѣю поговорить съ тобою бъ этомъ за обѣдомъ.

Маттъ пошелъ косить сѣно, а Луиза въ «лагерь» съ письмомъ Максуэлла.

— Не вставайте! — приказала она ему, видя, что онъ приподнялся на одной рукѣ при шорохѣ ея платья. — Только два письма, которыя, можетъ быть, вамъ надобно прочитать тотчасъ же.

Онъ взялъ ихъ и, взглянувъ мелькомъ на одно изъ нихъ, бросилъ его на землю.

— Это отъ Риккера, — сказалъ онъ, распечатывая другое письмо. — Если позволите, — и онъ принялся читать его.

— Ну, вотъ и отлично — молвилъ онъ, пробѣжавъ письмо до конца. — Онъ можетъ обойтись безъ меня еще нѣкоторое время; но еще нѣсколько такихъ дней и конецъ моему праздношатанью! Меня тянетъ къ работѣ впервые съ тѣхъ поръ, какъ я здѣсь.

— Хорошій воздухъ начинаетъ оказывать свое дѣйствіе, — сказала Луиза, садясь на доску, которая была положена ввидѣ скамейки между двумя деревьями прямо противъ гамака. — Но если вы станете торопиться переѣздомъ въ городъ, вы испортите все. Вамъ надобно оставаться здѣсь все лѣто.

— Презабавный народъ вы, богатые люди, — сказалъ Максуэллъ, повернувшись на бокъ и глядя ей въ лицо. — Вы думаете, что бѣдняки могутъ дѣлать, что имъ хочется.

— Я думаю, они иной разъ могли бы сдѣлать и то, что хочется другимъ… — отвѣчала молодая дѣвушка. — Что мѣшаетъ вашему пребыванію здѣсь, пока вы не выздоровѣете совершенно?

— Во-первыхъ, неувѣренность, выздоровлю ли я когда-нибудь совершенно, — сказалъ Максуэллъ, слѣдя съ живымъ интересомъ за игрой свѣта и тѣней на ея лицѣ и фигурѣ.

— Я увѣрена, вы выздоровѣете, если поживете здѣсь подольше, — перебила она его.

— А во-вторыхъ, — продолжалъ онъ, — высокая и священная обязанность, которую мы, бѣдняки, чувствуемъ за собою — въ потѣ лица добывать хлѣбъ свой, пока мы живемъ. Это — кастовая гордость. Бѣдность имѣетъ свои обязанности все равно какъ благородное происхожденіе.

— Полноте! Все это — ваша гадкая гордость. Вы хуже богатыхъ людей, какъ вы насъ называете: вы гораздо спѣсивѣе насъ. Богатые люди позволили бы вамъ помочь имъ.

— То же самое сдѣлали бы и бѣдняки, не нуждайся они въ помощи. Вы можете взять подарокъ, если вы не нуждаетесь въ немъ. Вы можете принять приглашеніе на обѣдъ, если вы сыты по горло, но вы не можете дозволить, чтобы васъ накормили, если вы умираете съ голоду. Вы, богачи, въ сравненіи съ нами, бѣдняками, все равно что дѣти.

Онъ приподнялся въ гамакѣ, чтобы видѣть ея лицо хорошенько и спросилъ:

— Какъ вы думаете, сколько въ среднемъ былъ я въ состояніи заработать до сихъ поръ?

— Не знаю. Боюсь, я круглая невѣжда въ этихъ вещахъ. Но мнѣ ужасно хотѣлось бы знать.

Максуэллъ снова опустился въ гамакъ.

— Пусть это подскажетъ вамъ ваше воображеніе. Будьте увѣрены, сумма будетъ достаточно велика.

— Почему вы не хотите сказать? — спросила Луиза. — Я знаю, почему. Все это ваша гордость виновата. Точь въ точь, какъ Сю Нортвикъ, которая хочетъ отдать все свое имущество, потому что отецъ ея написалъ то письмо и призвался, что пользовался компанейскими деньгами. А Маттъ говоритъ, что имѣніе это вовсе не Нортвика и товарищество не имѣетъ ни малѣйшаго права на это имѣніе. Отдавъ его, она и сестра ея останутся безъ всякихъ средствъ къ жизни. А онѣ не хотятъ позволить чтобы имъ помогали… все равно какъ… какъ.. вы не хотите!

— Знаютъ онѣ, гдѣ ихъ отецъ?

— Нѣтъ, впрочемъ, теперь, разумѣется, онѣ должны объ этомъ знать.

Послѣ молчанія, послѣдовавшаго за этими словами, Максуэллъ сказалъ:

— Хотѣлось бы мнѣ заглянуть въ душу этого человѣка.

— Какой ужасъ! Зачѣмъ вамъ это?

— Это былъ бы великолѣпный матеріалъ. Если онъ любитъ своихъ дѣтей…

— Онъ и Сю боготворятъ другъ друга. Меня же всегда коробило при видѣ его.

— Слѣдовательно, онъ написалъ это письмо, чтобы примирить съ собою общественное мнѣніе и успокоить своихъ дѣтей насчетъ своего настоящаго и будущаго положенія. А теперь увидѣть, что только усилилъ своимъ поступкомъ ихъ позоръ и заставилъ ихъ лишить себя всего, было бы для него ужасающимъ драматическимъ положеніемъ.

— Но я бы не хотѣла видѣть его въ такое время. По моему, это хуже интервьюированія, мистеръ Максуэллъ.

Въ ея тонѣ слышалось что-то въ родѣ отвращенія и онъ, быть можетъ, почувствовалъ это. Повидимому, это возбудило скорѣе его любопытство, чѣмъ обидѣло его.

— Вы не понимаете художественной точки зрѣнія.

— Не желаю понимать ее, если только она есть. И если ваша пьеса будетъ касаться такой вещи, какъ эта…

— О нѣтъ, — отвѣчалъ Максуэллъ, — на такой темѣ я провалился. Я хочу попробовать комическій сюжетъ.

— О! — сказала Луиза тѣмъ уступчивымъ тономъ, какой мы обыкновенно принимаемъ, когда намъ кажется, что мы обидѣли кого-нибудь. Она встала, собираясь уйти и оставить его. Она наклонилась поднятъ письмо, которое онъ выронилъ изъ гамака и подала ему его.

— Развѣ вы не хотите его прочесть?

— Ахъ, спасибо. Я и забылъ про него.

XV.

Въ видѣ протеста противъ такого положенія, въ которомъ онъ нѣкоторымъ образомъ чувствовалъ себя «бараномъ», Маттъ Гилари умывался передъ обѣдомъ въ жестяномъ тазу у задняго крыльца, какъ рабочіе фермы. Когда онъ бывалъ здѣсь одинъ, рабочіе обѣдали и пили чай съ нимъ вмѣстѣ; когда же у него гостили мать и сестра, онъ отговаривался тѣмъ, что столъ былъ слишкомъ малъ для всѣхъ дла обѣда и чаепитія, хотя продолжалъ завтракать съ рабочими, потому что дамы его никогда не вставали въ это время.

Луиза застала его у валика, гдѣ висѣли полотенца послѣ его тенденціознаго омовенія.

— Ахъ, неужели обѣдъ такъ скоро? — спросила она.

— Да. А гдѣ Максуэллъ?

— Онъ тамъ, въ «лагерѣ».

Она прошла далѣе, Маттъ слѣдовалъ за нею.

— Не понимаю, — сказала Лумза, сорвавъ нѣжную зеленую вѣточку съ одного изъ сучьевъ у себя надъ головой, — отчего мистеръ Максуэллъ такой черствый?

— Развѣ онъ черствъ? — спросилъ Маттъ. — Впрочемъ, пожалуй, ты права.

— Онъ ужасно насмѣшливъ и язвителенъ, — сказала молодая дѣвушка. — Мнѣ это не нравится. Онѣ, кажется, смотритъ на всѣхъ людей, какъ за «матеріалъ», какъ онъ это называетъ; онъ, кажется, не считаетъ людей своими ближними, какъ ты, Маттъ.

— Ну, въ этомъ-то и заключается отвратительная натура художника, — сказалъ Маттъ, снисходительно улыбнувшись, — но онъ, по всей вѣроятности, отдѣлается отъ этого недостатка; вѣдь онъ ужасно молодъ; ему кажется, что онъ долженъ быть свирѣпымъ литераторомъ и только.

— Онъ старше меня! — возразила Луиза.

— Онъ не видалъ столько людей, сколько тебѣ приходилось видѣть.

— Онъ думаетъ, что видалъ ихъ гораздо больше, чѣмъ я. Недумаю, чтобы онъ вполовину былъ такъ хорошъ, какъ намъ вообразилось. Я бы назвала его опаснымъ.

— О, этого я о немъ не скажу, — отвѣчалъ Маттъ. — Но, разумѣется, у него нѣтъ нашихъ традицій. Я сейчасъ пойду туда и позову его обѣдать.

— Ахъ, не надо! Дай-ка я попробую затрубить въ рогъ.

Она подбѣжала къ крыльцу, гдѣ висѣла длинная жестяная труба, поднесла ее къ своимъ губахъ и извлекла изъ нея нѣсколько хриплыхъ, отрывистыхъ звуковъ.

На дорожкѣ показался Максуэллъ, медленно волоча ноги по травѣ, съ подушкою въ одной рукѣ и съ раскрытымъ письмомъ отъ Пиннэя въ другой. Матту, который подошелъ взять у него подушку, онъ сказалъ:

— Тутъ есть нѣчто, о чемъ мнѣ бы хотѣлось переговорить съ вами на досугѣ.

— Хорошо, послѣ обѣда.

Письмо Пиннэя было предлинное, написанное карандашомъ на одной сторонѣ длинныхъ бумажныхъ «полосъ», словно типографская корректура. Каждая изъ этихъ «полосъ» была тщательно занумерована въ верхнемъ углу, справа. Но языкъ письма былъ разговорный, будничный языкъ Пиннэя, а вовсе не витьеватая рѣчь, съ которою онъ обыкновенно обращался къ своимъ читателямъ на такихъ бумажныхъ «полосахъ».

«Кажется, такъ начиналось письмо, мнѣ досталось въ руки огромнѣйшее дѣло, Максуэллъ. „Извѣстія“ намѣрены послать меня на конгрессъ соціальныхъ наукъ, который собирается въ Квебекѣ въ этомъ году; я беру съ собою миссисъ Пиннэй и надѣюсь не потерять времени даромъ. Она теперь въ порядкѣ, а слѣдовательно можетъ двинуться въ путь молодцомъ. А перемѣна принесетъ пользу и ей, и ребенку. Буду интервьюировать соціальную науку, какъ Соломонъ Премудрый, буду, разумѣется, читать ихъ протоколы, но главный предметъ моихъ занятій — Нортвикъ. Мнѣ всегда казалось, что люди такого сорта, какъ Нортвикъ, были вашего поля ягода въ нѣкоторомъ смыслѣ; только я одинъ создалъ изъ него нѣкоторымъ образомъ живую фигуру, когда открылась эта исторія его расхищеній, и у меня явилась маленькая идея, которая, мнѣ кажется, сразу уничтожаетъ всякую конкуренцію въ этомъ направленіи. Это письмо, что онъ напечаталъ, заставило меня задуматься, какъ только я его прочиталъ, и моя жена, и я, мы оба одновременно напали на одну и ту же мысль, — вотъ, что значитъ жить душа въ душу! По нашему разумѣнію, Нортвикъ не уѣзжалъ въ Европу… ну разумѣется, онъ не уѣазжалъ!.. Но какъ разъ въ настоящее время ему желательно войти въ переговоры съ товариществомъ. Не вѣрится мнѣ, чтобы онъ спустилъ всѣ деньги; но коли онъ и вздумаетъ начать съ ними какое-нибудь дѣло въ Канадѣ, то развѣ меленькими кушами. Итакъ, мое мнѣніе слѣдующее: у него всѣ деньги, что онъ захватилъ съ собою, лежатъ цѣлехоньки, кромѣ его издержекъ на жизнь. Я думаю, что смогу отыскать Нортвика и не вернусь домой, не попытавшись основательно найти его. Я запасусь законными полномочіями отъ сыскной полиціи и льщу себя надеждой, что заполучу Нортвика какимъ-нибудь манеромъ заграницей и верну его въ объятія нетерпѣливо поджидающихъ друзей его Понкуассэтскаго товарищества. Я еще не знаю, какъ я примусь за это дѣло, но предчувствую, что онъ отъ меня не уйдетъ. Миссисъ Пиннэй будетъ моей совѣтчицей и ей же принадлежитъ рѣшающій голосъ. Но я долженъ буду оставить ее съ ребенкомъ въ Квебекѣ, а самъ пошатаюсь кругомъ Римуски и, вообще, въ глухихъ деревняхъ, и мнѣ понадобится дѣятельный помощникъ. Никому объ этомъ, кромѣ жены, я еще не говорилъ и, если вы со мною не поладите, другого товарища не возьму. Я хочу васъ въ товарищи, дружище, и готовъ заплатитъ вамъ. Если эта штука будетъ имѣть успѣхъ, я займу видное мѣсто въ „Извѣстіяхъ“ и цѣна моя тамъ подымется. Надѣюсь стать главнымъ редакторомъ до конца года; тогда-то для передовицъ заручусь самымъ талантливымъ сотрудникомъ, котораго зовутъ Брайсъ Э. Максуэллъ, — не забывайте этого».

XVI.

Максуэллъ объяснилъ Матту, какъ только что объяснилъ Луизѣ, что Пиннэй былъ репортеръ описавшій исторію, нортвиковскихъ хищеній для «Извѣстій».

— Я подумалъ, что вамъ будетъ интересно узнать объ этомъ, — сказалъ онъ, когда Маттъ окончилъ чтеніе письма. — Я не думаю, чтобы желаніе Пиннэя насчетъ моего молчанія касалось васъ. Да и, во всякомъ случаѣ, я вовсе не считаю себя въ какихъ бы то ни было обязательствахъ къ Пиннэю.

— Спасибо, — отвѣчалъ Маттъ. — Значитъ, васъ это предложеніе не соблазняетъ?

— Какъ вамъ сказать, пожалуй, что да. Только не въ томъ смыслѣ, какъ онъ это понимаетъ. Я съ удовольствіемъ занялся бы этимъ дѣломъ, потому что оно дало бы мнѣ возможность познакомиться съ жизнью и типомъ, которые представляютъ для меня извѣстный интересъ. Но меня не привлекаетъ ни репортерская работа, ни занятія, сыщика.

— Я такъ и думалъ, — сказалъ Маттъ. — А что за личность этотъ… Пиннэй?

— Ахъ, онъ вовсе не дурной человѣкъ. Онъ просто-на-просто типичный репортеръ, — отвѣтилъ Максуэллъ. — У него нѣтъ ни малѣйшихъ шансовъ выдвинуться для самостоятельной работы въ газетѣ. «Извѣстія» не отличаются широкимъ развитіемъ, но отлично знаютъ, что такое Пиннэй. Онъ страшный лгунъ и бахвалъ. Но онъ прекрасный семьянинъ и примѣрный мужъ. У нихъ, повидимому, родился ребенокъ, и я увѣренъ, что Пиннэй образцовый папаша. Онъ совѣтуетъ всѣмъ и каждому жениться. Но у него нѣтъ никакихъ прирожденныхъ устоевъ. Онъ безобидный человѣкъ по своимъ намѣреніямъ, сердце у него премягкое, но для краснаго репортерскаго словца онъ не пощадитъ и родного отца: это свыше его силъ. Я бы сказалъ о немъ, что онъ прежде всего репортеръ, а затѣмъ уже человѣкъ. Онъ ужасно вульгаренъ и литературнаго вкуса у него не имѣется на грошъ. Имѣй я тайну или просто что-нибудь такое, что желалъ бы сохранить для себя, да подумай я, что Пиннэй пронюхалъ про это, я бы съ спокойной совѣстью раздавилъ его, какъ вотъ эту змѣю.

Небольшая змѣйка, выползла изъ каменной ограды, у которой они стояли, и лежала сверкая на нихъ своими жадными глазами, выставивъ языкъ — раздвоенную ниточку ярко-алаго цвѣта. Максуэллъ наступивъ на ея голову каблукомъ вдавилъ ее въ землю.

Маттъ вздрогнулъ при видѣ предсмертныхъ мукъ извивающейся змѣйки.

— Ахъ, я бы не сталъ ее убивать!

— А я убилъ ее, — отвѣчалъ Максуэллъ.

— Значитъ, но вашему, нельзя на него положиться?

— Можно. Если онъ будетъ чувствовать себя по уговору въ нѣкоторомъ смыслѣ у васъ въ рукахъ. Разумѣется, каждаго человѣка можно заставить держать свой языкъ за зубами. Только не давайте Пиннэю воли вилять въ сторону.

Они повернули назадъ къ дому. У Матта стояла передъ глазами картина замученной змѣи. Какимъ то страннымъ образомъ представленіе о ней смѣшалась съ мыслью о Пиннэѣ и безсознательно онъ почувствовалъ жалость къ этому репортеру.

— Не будетъ ли дурно съ моей стороны, — спросилъ Маттъ послѣ минутнаго молчанія, — если я приму нѣкоторыя мѣры въ пользу семейства Нортвика, вслѣдствіе того, что мнѣ извѣстно изъ этого письма?

— Ни крошечки, — отвѣчалъ Максуэллъ. — Я предоставляю вамъ полную свободу дѣйствій, насколько это касается меня; а Пиннэя это не можетъ задѣть ни въ какомъ случаѣ.

— Не знаю, — возразилъ Маттъ, — могу ли я считать себя въ правѣ причинить ему можетъ непріятность. Я буду остороженъ относительно его. Рѣшительно не знаю, придется ли мнѣ воспользоваться его услугами, но у меня сейчасъ явилась мысль, что можетъ быть… Но право не знаю, какъ тутъ быть? надо посовѣтоваться съ ихъ повѣреннымъ… Я еще подумаю объ этомъ! И я вамъ очень благодаренъ, мистеръ Максуэллъ.

Благодаря этому разговору, Маттъ все нетерпѣливѣе ждалъ возвращенія своей матери, чтобы начать дѣйствовать. Вернувшись на ферму, она передала ему, что не утерпѣла и откровенно высказала Сюзэттѣ свое мнѣніе относительно ея упорнаго желанія отдать товариществу свое имущество. Но Маттъ понялъ, что она, журя молодую дѣвушку, въ то же время съумѣла вложить много материнской ласки въ свои слова и оставила Сюзэтту утѣшенной и ободренной. Отъ Аделины она узнала, что ихъ особенно огорчало незнаніе, гдѣ находился ихъ отецъ. Онъ думалъ, повидимому, что для ихъ спокойствія было пока довольно этого напечатаннаго письма. Быть можетъ, ему не хотѣлось, чтобы онѣ къ нему пріѣхали, или же онъ опасался, какъ бы онѣ своими просьбами не отклонили его отъ предположенныхъ цѣлей. Быть можетъ, какъ настойчиво утверждала Аделина, умъ его пошатнулся вслѣдствіе страданій — онъ долженъ былъ ужасно страдать — и онъ не былъ въ состояніи дѣлать себѣ ясное представленіе насчетъ своего положенія. Миссисъ Гилари говорила о достоинствѣ и мужествѣ, которыя выказали обѣ сестры въ своемъ испытаніи и, въ настоящихъ стѣсненныхъ обстоятельствахъ. Въ особенности она хвалила Сюзэтту; по ея словамъ, горе, казалось, смягчило и очистило ея душу; она въ самомъ дѣлѣ была благородная дѣвушка. Обѣ онѣ кланялись и брату, и сестрѣ.

— Въ особенности Аделина просила передать тебѣ, что онѣ никогда не забудутъ твоей доброты.

На слѣдующій же день Маттъ отправился въ Гатборо и пошелъ къ Путнэю, который отвѣтилъ съ насмѣшливой учтивостью на его заявленіе, что онъ надѣялся быть полезнымъ его кліенткамъ, миссъ Нортвикъ.

— Что-жъ, мы всѣ надѣемся на что-нибудь въ этомъ родѣ, мистеръ Гилари. Вы и раньше пріѣзжали сюда съ такимъ же намѣреніемъ, ко позвольте спросить, почему вы полагаете, что я повѣрю вашему желанію быть имъ полезнымъ?

— Почему?

— Ну да. Отецъ вашъ предсѣдатель товарищества, съ которымъ у мистера Нортвика не совсѣмъ пріятныя отношенія и естественно предполагать, что вы не можете питать настоящія дружескія чувства къ семейству его.

— Но мы всѣ относимся къ нимъ дружественно! Отецъ мой готовъ сдѣлать для нихъ все, что въ его власти, что согласно съ его обязанностью къ… къ… компаніонамъ.

— Ага, вотъ мы и договорились. А вы готовы сдѣлать для нихъ все, что можете, что согласно съ вашей обязанностью къ нему. Это вполнѣ правильно… вполнѣ естественно. Но вы должны же понять, что у насъ нѣтъ общихъ интересовъ. Прошлый разъ я поговорилъ съ вами о дѣлахъ миссъ Нортвикъ… не въ мѣру откровенно, мнѣ кажется. А сегодня, извините, говорить не стану. Съ удовольствіемъ побесѣдую о всякомъ другомъ предметѣ… о неисповѣдимыхъ путяхъ Привидѣнія и о другихъ тому подобныхъ интересныхъ вещахъ. Но пока у меня нѣтъ болѣе видимыхъ причинъ для откровенности относительно дѣлъ моихъ кліентокъ, я не стану говорить о нихъ съ вами.

Матта, горѣвшаго доброжелательствомъ къ Аделинѣ и тайною нѣжностью къ Сюзэттѣ, оскорбило недовѣріе адвоката. Ему было больно сознаться, что Путнэй правъ.

— Разумѣется, — сказалъ онъ, — я долженъ представить вамъ какія-нибудь доказательства, что прихожу къ вамъ съ искреннимъ намѣреніемъ. Не знаю, буду ли въ состояніи дать ихъ вамъ. Можетъ ли поручительство моего друга, мистера Уэда, пастора церкви св. Михаила…

Имя это, повидимому, развеселило Путнэя. Онъ улыбнулся и сказалъ:

— Братъ Уэдъ хорошій парень и слова его обыкновенно дѣйствуютъ убѣдительно, но это серьезный вопросъ, мистеръ Гилари.

Онъ расхохотался и въ заключеніе добавилъ важнымъ тономъ:

— Вы должны знать, что я не могу говорить съ вами изъ уваженія къ подобному авторитету. Я бы не сталъ разговаривать объ этомъ и съ самимъ мистеромъ Уэдомъ.

— Нѣтъ, разумѣется, нѣтъ, — согласился Маттъ и ушелъ унылый, стыдясь своей собственной близорукости.

Было лишь одно средство выйти изъ затрудненія и въ эту минуту онъ обвинялъ себя, что до сихъ поръ не испробовалъ этого средства. У него были основательныя причины, которыми онъ оправдывалъ свое воздержаніе отъ рѣшительнаго шага, но отнынѣ всякое оправданіе теряло свою силу и онъ радовался сознанію, что вынужденъ при данныхъ обстоятельствахъ сдѣлать этотъ шагъ. По крайней мѣрѣ теперь онъ будетъ дѣйствовать не изъ какого-нибудь эгоистическаго побужденія. Если даже и будетъ что-либо неприличное въ томъ, что онъ намѣренъ сдѣлать, у него не явится сожалѣнія по этому поводу даже въ случаѣ полнѣйшей неудачи.

XVII.

Маттъ Гилари подвигался къ дому Нортвика ужасно медленно, — такъ ему казалось вслѣдствіе охватившаго его нетерпѣнія. На высотѣ пригорка, который раздѣляетъ Гатборо отъ Южнаго Гатборо, какъ разъ у дороги въ дому доктора Морэіла, онъ увидалъ Сю Нортвикъ. Она также шла очень быстро. Она была въ траурѣ, только безъ длиннаго креповаго вуаля; ея гордое лицо въ черной рамкѣ казалось блѣднѣе обыкновеннаго; изъ-подъ шляпки слегка выбивались золотистые волосы. Она приближалась къ Матту своей величавой походкой и Маттъ испугался своихъ мыслей при видѣ ея. Повидимому, она сперва не признала его или скорѣе не могла себѣ представить, что это былъ на самомъ дѣлѣ онъ. Когда же она убѣдилась въ этомъ, на лицѣ ея промелькнула радость, которую она не пыталась скрыть. Она произнесла «мистеръ Гилари!» такъ просто и такъ радушно, словно ихъ послѣднее разставаніе не носило враждебнаго характера, котораго ничто не могло разсѣять или разъяснить.

Онъ подбѣжалъ къ ней и схватилъ ее за руку.

— Ахъ, я такъ радъ! — вымолвилъ онъ. — Я шелъ къ вамъ по… очень важному дѣлу и боялся что не застану васъ.

— Нѣтъ. Я только зайду къ доктору, а затѣмъ вернусь домой. Сестра моя совсѣмъ расхворалась и я подумала, что не мѣшаетъ ей посовѣтоваться съ докторомъ.

— Надѣюсь, нѣтъ никакой опасности?

— О, нѣтъ. Мнѣ кажется, она просто немного разстроена.

— Знаю! — сказалъ Маттъ значительно и между ними не было сказано больше ни слова о причинѣ болѣзни Аделины.

Маттъ попросилъ позволеніе пройти съ нею до докторскаго дома и вотъ они шли вмѣстѣ въ тѣни вязовъ и кленовъ. Но онъ мѣшкалъ сказать ей то, что хотѣлъ. Они увидали маленькую дѣвочку, игравшую на дорогѣ возлѣ дома.

— Дома твой папа, Идэлла? — спросила у нея Сю.

— Мама дома, — отвѣчала дѣвочка.

Она побѣжала къ дому, крича.

— Мама! мама! Тутъ дама пришла!

— Это не ихъ ребенокъ — объяснила Сю, — это дочь пастора, который былъ убитъ на желѣзной дорогѣ годъ или два тому назадъ… очень странный человѣкъ, мистеръ Пэкъ.

— Я слышалъ о немъ отъ Уэда, — отвѣчалъ Маттъ.

Красивая молодая женщина съ очень счастливымъ видомъ показалась въ дверяхъ и угомонила шумные возгласы малютки, которая повторяла хриплымъ шопотомъ: «Дама! Дама».

— Какъ ваше здоровье, миссисъ Морэллъ? — спросила Сюзэтта съ нѣсколько высокомѣрной сдержанностью, но Маттъ видѣлъ, что она держалась съ гордостью человѣка, не знающаго какъ къ нему отнесутся.

— Я хотѣла повидать доктора Морэлла относительно моей сестры. Она больна. Пожалуйста, попросите его зайти къ намъ.

— Пришлю его къ вамъ, какъ только онъ вернется домой, — отвѣчала миссисъ Морэллъ, бросивъ на Матта одобрительный взглядъ; отъ котораго не можетъ удержаться ни одна хорошая женщина, — а можетъ быть, — прибавила она, — вы зайдете и подождете его.,

— Нѣтъ, благодарю васъ, — отвѣчала Сюзэтта, — я должна идти домой къ сестрѣ. Прощайте.

— Прощайте! — сказала миссисъ Морэллъ.

Маттъ приподнялъ шляпу и молча раскланялся съ нею. Но когда они повернули назадъ, онъ сказалъ Сюзэттѣ:

— Что за счастливое лицо! Что за прелестное лицо! Что за доброе лицо!

— Она очень добрая женщина, — сказала молодая дѣвушка, — она была очень добра къ намъ. Но и всѣ были добры къ намъ. Я даже не могла бы повѣрить этому.

На самомъ дѣлѣ только доброта сосѣдей коснулась близко дочерей расхитителя; жестокость и ненависть держались въ сторонѣ отъ нихъ.

— Почему же людямъ не быть добрыми? — спросилъ Маттъ, чувствуя, что отъ волненія у него сжимается горло. — Я не могу вообразить себѣ… въ такое время… Развѣ вы не знаете, что я васъ люблю? — произнесъ онъ съ мольбою, точно оно такъ и слѣдовало изъ того, что было раньше сказано. Быть можетъ, въ выраженіи его страсти была тонкая духовная послѣдовательность, превосходящая всякій порядокъ логики.

Она взглянула на него черезъ плечо — онъ шелъ съ нею рядомъ — и сказала безъ удивленія и радости:

— Какъ можете вы говорить мнѣ такія слова?

— Потому что это правда! Потому что я не могу съ этимъ ничего подѣлать. Потому что я хочу быть для васъ всѣмъ и долженъ начать съ этихъ словъ. Но не отвѣчайте мнѣ теперь… Я хочу только одного: обращайтесь со мною такъ, какъ вы бы стали обращаться съ тѣмъ, кто любилъ бы васъ больше всего на свѣтѣ… совершенно свободно, нисколько не связывая себя, ничѣмъ не обязывая себя передо мною. Можете ли вы это сдѣлать? Я хочу сказать, можете ли вы чувствовать: «это мой лучшій другъ, самый искренній другъ, какой только можетъ быть у человѣка, и я позволю ему сдѣлать для меня все, что онъ захочетъ сдѣлать». Можете ли вы это… сказать себѣ?

— Но какъ я могу сдѣлать это? Я васъ не понимаю! — робко сказала она.

— Неужели? Я такъ радъ, что вы меня не отталкиваете отъ себя.

— Я? васъ!

— Я боялся… Но теперь мы можемъ спокойно поговорить объ этомъ; я не вижу, почему бы намъ и не говорить. Знаю, что возмутительно говорить вамъ о своей любви въ такое время; это ужасно! И, однако, я не считаю, чтобы это было дурно съ моей стороны, нѣтъ! Вѣдь для меня самая мысль объ этомъ святыня, вотъ почему не можетъ быть ничего дурного говорить даже въ присутствіи самой смерти. Я люблю васъ и хочу, чтобы вы стали когда-нибудь моей женою. Да! Но не давайте мнѣ отвѣта теперь! Если бы вы не захотѣли никогда отвѣтить мнѣ или, въ концѣ концовъ, отказали бы, все-таки я хочу, чтобы вы мнѣ позволили быть вашимъ вѣрнымъ любящимъ другомъ, пока я могу, я сдѣлать все, что могъ бы сдѣлать принятый вами любящій другъ.

— Вы знаете, что для меня это невозможно, — отвѣтила она просто.

— Неужели невозможно? — спросилъ онъ и уныло замолчалъ, словно не находя въ себѣ силы сказать что-нибудь еще.

— Всякая дѣвушка почла бы за счастіе для себя… И я… я… люблю васъ тоже…

— Сюзэтта! Сюзэтта! — вскричалъ онъ не своимъ голосомъ, словно она была страшно далеко отъ него. Ему казалось, что у него вотъ-вотъ разорвется сердце. Онъ неловко сталъ передъ нею и пытался хватить ея руку.

Она отскочила въ сторону, сказавъ:

— Не надо! Вы знаете, я никогда не могу быть вашей женою. Вы это знаете.

— Не знаю я этого. Почему же можете вы быть моей женою?

— Потому что я принесу своему мужу опозоренное имя моего отца.

— Этотъ позоръ также мало касается меня, какъ васъ!

— Онъ коснется вашего отца и вашей матери… и Луизы.

— Всѣ они восхищаются вами и уважаютъ васъ. Они считаютъ васъ чудной, великодушной дѣвушкой.

— Да, пока я держу себя независимо. И я сохраню свою независимость. Я знаю, какъ это сдѣлать и не поддамся унынію. Не думайте этого!

— Вы поступите такъ, какъ будетъ хорошо. Вотъ, что я думаю.

— Не захваливаете меня! Я не выношу этого.

— Но я люблю васъ, такъ развѣ я могу васъ не хвалить? И если вы любите меня…

— Люблю. Люблю всею душой.

Она обернулась къ нему и подарила его взглядомъ, полнымъ глубокой страсти, съ высоты своей недоступности.

— Итакъ, я не стану просить васъ быть моей женою, Сюзетта! Я понимаю ваши чувства; я не лгунъ, чтобы притворяться, будто не понимаю ихъ. И я буду чтить ваши чувства, какъ величайшую святыню. Обѣщайтесь мнѣ только позволить сдѣлать для васъ все, что я могу, изъ любви моей къ вамъ, а я обѣщаюсь никогда болѣе не говорить вамъ о нашей любви. Это будетъ наша тайна… наша помолвка. Обѣщаетесь ли вы?

— Вамъ будетъ тяжело, — сказала она, глядя на него съ состраданіемъ, отъ котораго, быть можетъ, ему стало еще больнѣе, чѣмъ отъ всего остального.

— Не будетъ, если я могу вѣрить, что вамъ отъ этого легче.

Оно прошли дальше и она сказала, отвернувъ отъ него глаза, въ которыхъ, онъ зналъ, стояли слезы:

— Обѣщаюсь.

Невольнымъ порывомъ она протянула ему лѣвую руку. Онъ удержалъ одно мгновеніе ея тонкіе пальцы въ своей правой рукѣ и затѣмъ опустилъ ихъ. Оба искренно вѣрили, будто рѣшили наилучшимъ образомъ этотъ важный личный вопросъ.

— А теперь, — сказалъ онъ, — я хочу поговорить съ вами о томъ, что еще привело меня сюда сегодня.

XVIII.

Маттъ чувствовалъ, что ему не было долѣе надобности скрывать свои мысли въ разговорѣ съ Сю объ ея отцѣ, какъ онъ это дѣлалъ съ такимъ мучительнымъ трудомъ до сихъ поръ.

Они долго говорили о предположеніи или увѣренности въ постигшемъ его душевномъ разстройствѣ, которое объясняло отчасти его непостижимые поступки.

— Сестра моя всегда это говорила, — съ жаромъ ухватилась Сю при первомъ ею намекѣ на это предложеніе. — Мнѣ кажется, и я думала всегда то же самое, иначе я бы не была въ состояніи жить.

— Да, это должно быть именно такъ, — настойчиво утверждалъ Маттъ. — Но теперь вопросъ въ томъ, какъ добраться до него и сдѣлать что-нибудь въ его интересахъ. Мнѣ кажется сестру вашу изводятъ проволочки и неизвѣстность?

— Да, это и то, что мы должны сдѣлать относительно отдачи нашего имущества. Мы… сначала поссорились насчетъ этого; мы никакъ не могли одинаково взглянуть на это, но потомъ я уступила; мы обѣ уступили другъ другу и не знаемъ, какъ вамъ быть теперь.

— Мы должны переговорить обо всемъ этомъ съ вашимъ адвокатомъ въ связи съ тѣмъ, что я узналъ недавно.

Онъ разсказалъ ей о планѣ Пиннэя и прибавилъ:

— Посмотримъ, нельзя ли будетъ имъ воспользоваться.

Они по обоюдному, согласію рѣшили не говорить съ Аделиною объ ея отцѣ, но Аделина заговорила о немъ сама. Она казалась совсѣмъ разслабленной старухой, нервно раскачиваясь на своемъ креслѣ-качалкѣ въ уголкѣ гостиной; голосъ ея звучалъ рѣзко и мучительно-тоскливо.

— Вотъ, что я думаю. Теперь мы знаемъ, что отецъ живъ, а потому не должны ничего предпринимать относительно дома, не узнавъ, гдѣ онъ. Не правда ли, мистеръ Гилари, здравый разсудокъ говоритъ, что ему лучше всякаго другого знать, что мы должны сдѣлать. Во всякомъ случаѣ, по моему мнѣнію, намъ слѣдуетъ подождать и посовѣтоваться съ нимъ, посмотрѣть, что онъ скажетъ. Во-первыхъ, домъ принадлежалъ матери и, можетъ быть, онъ не пожелаетъ, чтобы мы отъ него отказались.

— Мнѣ кажется, вамъ пока не надобно безпокоиться объ этомъ, миссъ Нортвикъ, — сказалъ Маттъ. — Пока ничего не слѣдуетъ предпринимать относительно дома.

— Но я все время думаю объ этомъ. Я хочу сдѣлать то, что Сю считаетъ справедливымъ, хочу видѣть дѣло въ томъ же свѣтѣ, какъ она. И я сказала ей, что сдѣлаю именно такъ, какъ она говорила. А теперь она ничего не говоритъ. И мнѣ кажется, намъ слѣдуетъ подождать, авось узнаемъ, гдѣ отецъ. Какъ вы думаете?

— Разумѣется. Мнѣ кажется, вы не должны ничего предпринимать, пока не получите извѣстій отъ него, — сказалъ Маттъ.

— Я такъ и думала, что вы это скажете, — отвѣчала старая дѣвушка, — и если Сю захочетъ послушаться меня, она увидитъ, что все пойдетъ на ладъ. Я знаю отца, я знаю, что онъ пожелаетъ исполнять то, что разумно и въ то же время честно. Не такой онъ человѣкъ, чтобы захотѣть поживиться хотя бы единымъ центомъ изъ чужихъ денегъ.

— Хорошо, — молвила Сюзетта, — мы сдѣлаемъ такъ, какъ говоритъ мистеръ Гилари; а теперь, пожалуйста, не мучь себя болѣе этими мыслями, — ласково прибавила она.

— Ахъ, хорошо говорить «теперь не мучь себя», когда вся моя душа извелась на этомъ, — сказала старая дѣвушка жалобнымъ тономъ. Она откинулась своимъ хилымъ станомъ на спинку кресла и принялась утирать выступившія слезы. — Если бы ты сразу согласилась со мною, ничего бы этого не случилось. А теперь я вся разбита и не знаю, оправлюсь ли когда-нибудь.

Наступила минута тяжелаго молчанія; Сю терпѣливо прилаживала подушку за спиною сестры, а Аделина безпомощно продолжала работать языкомъ:

— Ты была ужасно жестока и упряма, я думала, ты убьешь меня. Ты была словно каменная скала, я могла разбиться объ тебя въ дребезги, ничего тебя не могло тронуть.

— Я была гадкая, — кротко сказала гордая дѣвушка.

— Это правда, — прошептала Аделина. — Мнѣ ужасно непріятно дѣлать мистера Гилари, да и вообще кого бы то ни было свидѣтелемъ нашихъ семейныхъ сценъ, но я не въ силахъ съ собою справиться. Не могу я. Всѣ мои нервы въ конецъ расшатаны.

Пришелъ докторъ. Сю вышла съ Маттомъ изъ дому, оставивъ сестру съ глазу на глазъ съ нимъ. Возлѣ сторожки находилась небольшая уединенная площадка посреди сосновой аллеи, со скамейкой; къ ней Маттъ повелъ молодую дѣвушку, но она не захотѣла сѣсть. Она стояла, опустивъ руки и смотрѣла ему въ лицо упорнымъ взглядомъ.

— Она сказала обо мнѣ сущую правду. Я возстала противъ нея, словно каменная скала. Она больна черезъ меня. Если она умретъ, я буду ея убійца!

Онъ взялъ ее въ свои объятія и прижалъ къ своему сердцу.

— О, любовь моя, любовь моя, любовь моя!

Ему было и больно, и сладко въ одно и то же время.

Она не пыталась сопротивляться.

Она только сказала:

— Такъ-то мы держимъ свое слово?.. Уже!..

— Мы дали слово, чтобы нарушить его; мы должны были имѣть это въ виду. Я радъ, что мы могли нарушить его такъ скоро. Теперь я дѣйствительно могу помочь вамъ, теперь, когда вы будете моей женою.

Она не противорѣчила ему, а только спросила:

— А что вы скажете, когда узнаете… Вы должны были знать, что я любила другого, но онъ никогда не любилъ меня! Вамъ слѣдовало бы презирать меня за это, — я сама себя презирала! Но это правда. Когда то я любила его безъ памяти. Теперь скажете ли вы…

— Теперь болѣе чѣмъ когда-либо, — отвѣчалъ молодой человѣкъ, зажимая ея уста своими. Имъ казалось въ эту минуту что вся вселенная со всѣми своими горестями и страданіями точно ускользнула отъ нихъ, оставивъ ихъ среди небеснаго блаженства.

— Сюзетта! Сюзетта! — раздался изъ комнатъ голосъ Аделины. — Гдѣ же ты?

Она вырвалась изъ его объятій и побѣжала въ коттэджъ. Затѣмъ она вышла немного погодя и объявила Матту, что, по мнѣнію доктора, Аделинѣ слѣдовало полежать въ постелѣ день-другой. Ей нуженъ былъ абсолютный покой и отдыхъ отъ всѣхъ треволненій.

— Мы не должны болѣе говорить при ней, а вы не должны долѣе оставаться здѣсь.

Онъ подчинился власти, которую она инстинктивно присвоила себѣ относительно его и нашелъ свой «отпускъ» въ порядкѣ вещей.

— Хорошо, я сейчасъ уйду, — сказалъ онъ. — А какъ же насчетъ…

Она положила ему въ руку свою карточку.

— Повидайтесь съ мистеромъ Путнэемъ и что вы и онъ найдете лучшимъ, будетъ лучшимъ. Развѣ вы уже не были нашимъ добрымъ ангеломъ съ того времени… О я не стою васъ и не стоила бы даже, если бы не было пятна…

— Тшъ! — остановилъ онъ ее. Онъ схватилъ ея руку и снова привлекъ къ себѣ.

Докторъ вышелъ изъ дому и сказалъ тихо:

— Опасности нѣтъ, но ей крайне необходимъ покой. Я пришлю къ вамъ миссисъ Морэллъ послѣ чая. Она — само спокойствіе.

Сюзэтта покорно приняла это предложеніе и подала Матту руку на прощаніе.

— Не подвезете ли меня немного, докторъ, если вы ѣдете въ городъ?

— Пожалуйста, садитесь, — сказалъ докторъ.

Сю ушла въ комнаты, а мужчины уѣхали вмѣстѣ.

Маттъ взглянулъ на карточку, бывшую у него въ рукѣ, и прочиталъ:

«Мистеръ Путнэй, пожалуйста говорите съ мистеромъ Гилари какъ если бы вы говорили съ моей сестрой или со иной».

XIX.

Путнэй принялъ дозволеніе, данное Сюзэттой Матту, повидимому, не догадываясь ни о чемъ, кромѣ того, что оно непосредственно обозначало, и они сообща обсудили подробно планъ Путнэя. Въ концѣ концовъ вопросъ сводился къ тому, можно ли удержать такого неутомимаго развѣдчика въ должныхъ предѣлахъ относительно розысковъ мѣстопребыванія Нортвика; не слишкомъ ли сильны въ немъ репортерскіе инстинкты и не слишкомъ-ли трудно будетъ преодолѣть ихъ, возбудивъ въ немъ желаніе какихъ-нибудь личныхъ выгодъ, которыя можно поставить ему на видъ. Оба, и Путнэй, и Маттъ, были увѣрены, что вслѣдъ за письмомъ Нортвикъ не замедлитъ ветупить въ сношенія со своимъ семействомъ.

Но время шло, а Нортвикъ не подавалъ о себѣ никакихъ другихъ вѣстей; суетливая дѣятельность, которую его письмо вызвало среди сыщиковъ не повела ни къ чему. Розыски ихъ не отличались большимъ усердіемъ; кредиторы Нортвика были различныхъ мнѣній относительно увезенной имъ суммы денегъ. Каждый изъ нихъ зналъ, что если Нортвикъ рѣшилъ остаться въ Канадѣ, силою его оттуда нельзя было достать; и казалось весьма сомнительнымъ, чтобы можно было убѣдить его отдаться добровольно въ руки закона.

Въ своей бесѣдѣ съ Маттомъ Путнэй высказалъ всѣ эти соображенія, когда доказывать, что имъ слѣдуетъ подождать почина со стороны Нортвика. Самъ онъ готовъ былъ ждать до тѣхъ поръ, пока Нортвику будетъ угодно, хотя думалъ, что вообще имъ не прійдется ждать долго. Путнэй стоялъ за особую теорію относительно всего поведенія этого человѣка и говорилъ, что охотно взялся бы развить и доказать свои заключенія передъ судомъ присяжныхъ.

Маттъ не могъ понять, насколько въ дѣйствительности онъ былъ убѣжденъ, что защита Нортвика могла быть построена на почвѣ умопомѣшательства, и что онъ съ удовольствіемъ повелъ бы такую защиту. Развѣ не было обычнымъ дѣломъ доказывать, что убійца помѣшанъ; почему же расхититель чужихъ денегъ не могъ быть тоже помѣшанъ? Откинувшись на спинку своего кресла, положивъ одну ногу на край своего письменнаго стола, безпрестанно перемѣщая свою табачную жвачку во рту отъ одной щеки къ другой во время разговора, адвокатъ набросалъ въ общихъ чертахъ аргументацію, которая, по его словамъ, могла произвести поразительный эффектъ. Начать съ того, что Нортвикъ былъ очень богатый человѣкъ и въ началѣ своихъ спекуляцій вовсе не нуждался въ чужихъ деньгахъ. Путнэй считалъ, что это отсутствіе мотива могло имѣть важное значеніе. А тотъ легкомысленный почти открытый способъ, какимъ Нортвикъ пользовался компанейскими деньгами, когда онъ началъ производить свои «займы», самъ по себѣ являлся доказательствомъ свихнувшагося разума: очевидно у него не было ни малѣйшаго понятія о моемъ и твоемъ, въ особенности о твоемъ. Затѣмъ, полнѣйшій упадокъ умственныхъ силъ, когда его продѣлки были раскрыты; его бѣгство безъ малѣйшей попытки поправить свои дѣла, хотя благодаря своему кредиту онъ могъ бы почти навѣрняка выпутаться изъ затруднительныхъ обстоятельствъ, было другимъ доказательствомъ пошатнувшагося разсудка. Но кромѣ всего этого о томъ же свидѣтельствовало все его поведеніе послѣ того, какъ онъ уѣхалъ изъ дому. Онъ находился въ отсутствіи около пяти мѣсяцевъ и въ это время не сдѣлалъ ни единаго шагу, чтобы списаться со своей семьей, хотя долженъ былъ знать, что могъ сдѣлать это вполнѣ безопасно для себя. Какъ отецъ онъ безъ памяти любилъ своихъ дѣтей; въ дому своему былъ страстно привязанъ и, однако оставался все это время въ добровольномъ изгнаніи, а своихъ дочерей оставлялъ въ полнѣйшей неизвѣстности относительно своей судьбы, давъ имъ возможность повѣрить вѣроятности его смерти вслѣдствіе ужасной случайности. Это извращеніе естественнаго характера человѣка было однимъ изъ самыхъ поразительныхъ явленій умопомраченія и Путнэй утверждалъ, что оно могло произвести потрясающее вліяніе на рѣшеніе суда присяжныхъ.

Маттъ сказалъ ему что коснулся этого вопроса въ разговорѣ съ докторомъ Морэлломъ и не сомнѣвался, что въ каждомъ преступникѣ есть тѣнь умопомраченія; онъ былъ увѣренъ, что въ ближайшемъ будущемъ законъ приметъ въ разсчетъ этотъ фактъ.

— Не думаю, чтобы уже время вполнѣ назрѣло для этого, — молвилъ Путнэй.

Прощаясь съ нимъ, Маттъ пожалѣлъ о невозможности удалить послѣднюю преграду между ними и сказать адвокату, почему онъ такъ сильно безпокоится о судьбѣ этого несчастнаго расхитителя: его завѣтнѣйшая надежда была въ томъ, чтобы дочь этого преступника когда-нибудь стала его женою.

Но Маттъ понималъ, что объ этомъ прежде всего онъ долженъ былъ сообщить тѣмъ, кто былъ для него ближе всѣхъ. И подобно какой-нибудь тяжелой загадкѣ, всю дорогу въ Вардлэ его мучилъ вопросъ, какими словами оформить этотъ фактъ. Онъ понималъ, почему его любовь къ Сюзэттѣ Нортвикъ должна огорчить его отца и мать; сколько затрудненій, непріятностей и дѣйствительнаго несчастія она повлечетъ для нихъ за собою, и все же онъ чувствовалъ, что именно эта любовь была для него святѣе всего другого на свѣтѣ. Онъ долженъ быть вѣрнымъ этой любви какою бы то ни было цѣною, чтобы ни случилось, и долженъ, прежде всего, быть вполнѣ откровеннымъ съ тѣми, кого любовь эта можетъ огорчить. Его не особенно пугало предстоявшее объясненіе съ отцомъ: они оба могли взглянуть на нее съ мужской точки зрѣнія. Притомъ отецъ, его въ сущности мало заботился о томъ, что станутъ говорить по этому поводу. Если даже онъ не станетъ горячо поддерживать эту любовь, онъ все-таки увидитъ въ ней такъ много хорошаго, что скоро и совершенно съ нею примирится.

Но Маттъ зналъ, что мать его была другого «фасона» и перенести этотъ ударъ будетъ для нея гораздо тяжелѣе; онъ ломалъ себѣ голову, какъ ей его облегчить. Иногда ему казалось, что лучше не пытаться облегчать его, пусть онъ сразу обрушится на нее, а остальное сдѣлаютъ ея материнская любовь и здравый смыслъ. Но оставшись съ матерью вечеромъ наединѣ, онъ началъ, какъ говорится, ходить вокругъ да около, такъ что ей и въ голову не могло ничего придти. Онъ до такой степени былъ занятъ своими усиліями выпутаться изъ затруднительнаго положенія, что не замѣтилъ подобныхъ же усилій съ ея стороны, пока она вдругъ рѣзко сказала ему:

— Маттъ, мнѣ надобно поговорить съ тобою… очень серьезно.

Сердце у него сжалось отъ страха, но онъ только сказалъ:

— Ну?

А она продолжала:

— Луиза сказала мнѣ, что ты намѣренъ привезти этого молодого человѣка къ намъ, на морскія купанья.

— Максуэлла? Я думалъ, перемѣна будетъ полезна для его здоровья. Да, я его привезу, — сказалъ Маттъ, трусливо радуясь, что избѣжалъ худшаго — того, чего такъ бояся: онъ думалъ, что она хотѣла говорить съ нимъ о Сюзэттѣ.

— Я не хочу, чтобы ты привозилъ его, — сказала матъ. — Я не хочу, чтобы Луиза снова его увидѣла, когда уѣдетъ отсюда… она не должна болѣе никогда его видѣть. Она имъ очарована.

— Очарована?

— Я не могу подыскать другого слова. Я не говорю, что она въ него влюблена; но она дала необузданную волю своему любопытству и онъ плѣнилъ ея воображеніе, а любопытство и воображеніе сильнѣе всего развиты у нея… да и у большей части молодыхъ дѣвушекъ. Мнѣ хотѣлось бы положить конецъ всему этому.

— И ты совершенно права фактически, мама.

Онъ всталъ съ своего мѣста и принялся расхаживать по длинной низенькой комнатѣ деревенскаго дома, гдѣ они сидѣли. Луиза ушла распорядиться укладкою своихъ вещей для переѣзда къ морю, Маттъ видѣлъ свѣтъ въ угольной комнатѣ, гдѣ Максуэллъ, по всей вѣроятности, писалъ.

— Недостатки Максуэлла обусловливаются невыгодами его положенія… я это понимаю. Онъ зачастую язвителенъ, циниченъ, жестокъ, потому что ему приходится бороться изъ-за куска насущнаго хлѣба. Онъ другого общественнаго положенія, чѣмъ Луиза, — въ этомъ я совершенно съ тобою согласенъ, мама, — и если она желаетъ жить для свѣта, ему постоянно грозитъ опасность оскорбить ее своимъ неравенствомъ по отношенію къ другимъ людямъ ея состоянія. Мнѣ жаль Максуэлла, но онъ не возбуждаетъ въ моей душѣ особаго состраданія. Онъ несетъ кару своихъ невзгодъ; но онъ достаточно силенъ, чтобы перенести ее. Пусть отстаиваетъ себя! Но есть другіе… болѣе слабые, болѣе несчастные… Мама! ты меня еще не спросила о… Нортвикахъ.

— Нѣтъ, — отвѣчала она, — я собиралась спросить тебя о нихъ. Вѣдь я только что видѣлась съ ними и голова моя была занята этими мыслями о Луизѣ… Ну что онѣ? Эта несчастная Аделина. Боюсь, это убьетъ ее. Удалось тебѣ сдѣлать что-нибудь для нихъ?

— Ахъ, ужъ право не знаю, — вздохнулъ молодой человѣкъ. — Имъ тоже приходится много страдать.

— Такова, повидимому, воля Провидѣнія, --объявила миссисъ Гилари съ философскою покорностью посторонняго зрителя.

— Ахъ, какой вздоръ! — возмутился Маттъ. — Въ такія несправедливыя и тяжкія послѣдствія чужой вины не можетъ быть замѣшана воля Божества! Женщины эти рѣшительно ни въ чемъ не виноваты; онѣ хотѣли только поступить по совѣсти и правдѣ, онѣ старались это сдѣлать. Но это не измѣняетъ ихъ положенія — онѣ подъ опалою, словно участницы въ преступленіи ихъ отца. У нихъ нѣтъ друзей…

— Ну, Маттъ, — съ достоинствомъ отвѣтила мать, — мнѣ кажется, тебѣ не слѣдовало бы говорить такимъ образомъ. Насколько дѣло касается насъ, я увѣрена, что намъ не въ чемъ упрекать себя. По моему, мы не остановились ни передъ чѣмъ въ выраженіи своего расположенія къ нимъ. Что же еще, по твоему, должны бы мы сдѣлать? Будетъ! не нравится мнѣ, когда ты говоришь такимъ образомъ!

— Пожалуйста, прости меня. Я, разумѣется, не осуждаю ни тебя, ни отца, ни Луизу. Я осуждаю самого себя… за трусливость… за… низость, что боюсь сказать… сказать тебѣ…. Мама! — выпалилъ онъ внезапно послѣ небольшой паузы, — я просилъ Сюзэтту выйти за меня замужъ.

Маттъ старался вообразить себѣ самому, какъ онъ скажетъ объ этомъ матери и какое дѣйствіе окажетъ на нее это признаніе, съ того самаго момента, какъ ушелъ отъ Сюзэтты, присутствіе которой поглощало всѣ его думы. Мысль объ этомъ не покидала его впродолженіи всего разговора съ Путнэемъ; объ этомъ же думалъ онъ всю дорогу домой и теперь, пока мать говорила съ нимъ о Максуэллѣ и Луизѣ. Но ему постоянно казалось невозможнымъ, — все болѣе и болѣе невозможнымъ, — сдѣлать ей это признаніе; когда же его собственный голосъ произнесъ вышеприведенныя слова, ему показалось, будто онъ совершалъ нѣчто, вполнѣ невѣроятное.

XX.

Результатъ никогда не соотвѣтствуетъ нашему представленію. Миссисъ Гилари выслушала признаніе Матта, повидимому, не раздѣляя нисколько его волненія. Женщины большею частью живутъ въ области привязанностей; даже у самыхъ свѣтскихъ женщинъ есть свои склонности и антипатіи. Вопросъ же, съ которымъ Маттъ такъ внезапно обратился къ ней, для такихъ женщинъ прежде всего личный вопросъ. Она не была свѣтскою женщиной въ крайнемъ смыслѣ. Но она любила свое положеніе въ свѣтѣ и предпочитала согласіе и сходство въ людяхъ. Среда, въ которой она родилась и выросла, представляла «сливки» общества и она не понимала, какъ можетъ кто-нибудь съ нимъ расходиться безъ потери для себя. Идеи ея общества были самыми лучшими, иначе оно бы не стало держаться за нихъ; да и сама она не желала имѣть другихъ идей. Но семейство ея значило для нея больше, гораздо больше, чѣмъ значитъ свѣтъ. Она знала, что было время, когда мужъ ея держался относительно рабства совершенно иныхъ идей, чѣмъ ея общество, но она всегда какъ-то изловчалась чтить идеи того и другого. Съ тѣхъ поръ, какъ ея сынъ сталъ въ разрѣзъ съ ея свѣтомъ относительно того, что онъ называлъ промышленнымъ рабствомъ, она изощрилась, — не чувствуя непослѣдовательности, — «переносить» его и все-таки оставаться въ связи съ обществомъ. Въ своей материнской терпимости она являлась представительницей церковнаго принципа, который признаетъ совершающіеся факты, отнюдь не измѣняя своихъ доктринъ.

— Ты хочешь сказать, Маттъ, — спросила она, — что собираешься жениться на ней?

— Ну, да, — отвѣчалъ Маттъ, — это именно я и хотѣлъ сказать, — затѣмъ прибавилъ, такъ какъ что-то въ тонѣ и манерѣ его матери укололо его по отношенію къ Сю: — но мое желаніе жениться на ней вовсе не было необходимымъ слѣдствіемъ сдѣланнаго мною ей предложенія. Я ожидалъ услышать отказъ съ ея стороны.

— Мужчины всегда такъ думаютъ; не знаю только, почему, — сказала миссисъ Гилари. — Но въ данномъ случаѣ, по моему, это немыслимо.

— По твоему немыслимо? А по моему вполнѣ естественно! — рѣзко возразилъ Маттъ.

Но мать его, казалось, не замѣтила его раздраженія.

— Значитъ, если это вполнѣ рѣшенный вопросъ, ты не желаешь, чтобы я что-либо сказала тебѣ.

— Я желаю, чтобы ты сказала все, что имѣешь сказать, мама все, что ты чувствуешь и думаешь… о ней и обо всемъ этомъ дѣлѣ. Но я не хочу, чтобы ты думала… Я не могу, чтобы ты думала… будто она хоть однимъ взглядомъ или словомъ позволяла мнѣ предположить, что предложеніе мое будетъ ей желательно.

— О, я вовсе не думала этого, — сказала миссисъ Гилари. — Она черезчуръ горда для этого. Но я не сомнѣваюсь, что оно было ей мило. — Маттъ сердился молча, но позволилъ матери продолжать. — Она ужасно гордая дѣвушка и я не сомнѣваюсь, что испытанія, черезъ которыя она прошла, только усилили ея высокомѣріе.

— Я не считаю ее совершенствомъ, — сказалъ Маттъ. — Вѣдь мнѣ и самому далеко до совершенства. Но я не скрываю отъ себя ея недостатковъ, какъ не скрываю отъ себя своихъ собственныхъ. Знаю, что она горда. Я не поклонникъ гордости. Но мнѣ кажется, она въ томъ не виновата.

— Я вовсе не упрекаю ее въ этомъ, — возразила миссисъ Гилари. — Гордость не есть непремѣнная спутница черствости сердца; иногда гордость имѣетъ въ себѣ много хорошаго. Ея высокомѣріе чрезвычайно внушительно. Я видѣла, какъ оно помогало ей одерживать побѣду надъ людьми, которые по многимъ причинамъ готовы были смотрѣть на нее сверху внизъ.

— Въ этомъ смыслѣ для меня ея гордость не имѣла бы никакой цѣны, — перебилъ Маттъ.

— Нѣтъ. Но гордость служитъ ей вмѣсто недостающихъ ей родственныхъ связей, которыя имѣются у всякаго другого…

— Да у нея будутъ всѣ наши, надѣюсь, мама! — прервалъ ее Маттъ съ улыбкой; но мать его не хотѣла оставить этого вопроса.;

— И всегда казалось ужасно страннымъ, что у нея ихъ нѣтъ. Ну, право, когда она входитъ въ комнату, можно подумать, что пол-Бостона, а не то всѣ принцы крови ей родня. Несомнѣнно, она великолѣпное созданіе.

Маттъ рѣшительно расходился съ матерью въ самомъ основаніи всѣхъ ея свѣтскихъ резоновъ восхищаться Сюзэттой, но похвалы ея переполнили его сердце. Слезы стояли въ его глазахъ и голосъ его дрожалъ, когда онъ произнесъ:

— Она… она… ангельски прелестна!

— Ну, не совсѣмъ въ этомъ стилѣ, быть можетъ, — молвила миссисъ Гилари. — Но она славная дѣвушка. Ее поневолѣ всякій станетъ уважать. А по моему она даже заслуживаетъ еще больше уваженія за то, что уступила своей несчастной сестрѣ относительно ихъ дома, чѣмъ за то, что хотѣла его отдать.

— Правда, — прошепталъ Маттъ признательно.

— Но вотъ… вотъ тутъ-то и настоящая бѣда, Маттъ! Сюзэтта можетъ быть украшеніемъ самаго высокаго положенія. Но ея отецъ! Что скажутъ въ свѣтѣ?

— А какое намъ до этого дѣло, мама?

— Быть можетъ, это бы не имѣло слишкомъ большого значенія, оставайся все въ прежнемъ видѣ… если бы о немъ не было никакихъ вѣстей. Но это письмо его! А что еще можетъ онъ выкинуть? Вдругъ онъ возьметъ да явится, чтобы его судили!

— Я бы сталъ уважать его за это! — пылко вскричалъ Маттъ.

— Маттъ!..

— Я не стану его уговаривать сдѣлать это. Быть можетъ, для этого у него не хватитъ душевнаго мужества. Но имѣй онъ его, это было бы лучшее изъ того, что онъ можетъ сдѣлать, и я съ радостью поддержу его!

— И потащишь насъ всѣхъ черезъ эту лужу грязи? Право, сынъ мой, если ты легко относишься къ матери своей и сестрѣ, то во всякомъ случаѣ, тебѣ слѣдуетъ подумать объ отцѣ и не доставлять ему еще болѣе огорченій благодаря этому негодяю.

— Нѣтъ. Богу извѣстно, какъ глубоко меня тревожитъ мысль, какъ отзовется моя помолвка на отцѣ. Боюсь, она поставитъ его въ затруднительное положеніе… скомпрометируетъ даже…

— Объ этомъ я ничего не могу сказать, — отвѣчала миссисъ Гилари. — Тебѣ и ему лучше знать. Одно вѣрно — ни съ его, ни съ моей стороны, не будетъ такихъ возраженій, которыя ты самъ не счелъ бы основательными…

— О, я въ этомъ убѣжденъ, мама… И я не въ состояніи выразить словами, какъ я глубоко чувствую…

— Отецъ твой такого же высокаго мнѣнія о Сюзэттѣ, какъ и я; но не думаю, чтобы онъ сталъ сносить долѣе твои сумасбродства, Маттъ, и если ты намѣренъ передъ своей женитьбой доставить своего тестя въ тюрьму, можешь быть увѣренъ, отецъ твой не одобритъ твоей женитьбы.

Маттъ расхохотался забавности этого предположенія, которая ускользала отъ его матери.

— Такого именно намѣренія я не имѣю.

— И я убѣждена, онъ не найдетъ себѣ покоя, пока вся эта исторія не будетъ затушена или не затихнетъ сама собою.

— Но вѣдь отецъ не можетъ оставить этого дѣла! — вскричалъ Маттъ. — Долгъ обязываетъ его продолжать его при всякомъ удобномъ случаѣ. Я не хочу оставлять тебя въ заблужденіи относительно этого вопроса. Я хочу, чтобы ты уяснила себѣ именно то, что должно быть. Я старался взглянуть на это дѣло прямо и честно и знаю, какимъ оно представляется. Я постараюсь, чтобы и Сюзэтта посмотрѣла на него, какъ я, и убѣжденъ, что она согласится со мною. Я не считаю отца ея виновнѣе многаго множества другихъ людей, которые не были открыты. Но онъ былъ открытъ и долженъ, ради принципа общественности, добровольно понести наказаніе, налагаемое закономъ. Въ этомъ его единственная надежда, его спасеніе, его долгъ. А отецъ обязанъ заставить его понести наказаніе, все равно, по доброй ли волѣ или по неволѣ. Вотъ эта обязанность гораздо противнѣе…

— Не понимаю, Маттъ, какъ ты можешь говорить, что роль твоего отца противнѣе роли сознавшагося мошенника!

— Да нѣтъ же, я не говорю…

— Ну такъ я думаю, тебѣ лучше всего отправиться къ твоему отцу и, если можешь, согласить свой долгъ съ его долгомъ. Я умываю руки въ этомъ дѣлѣ. Но мнѣ все-таки кажется, что ты потерялъ голову. Могу тебя увѣрить, свѣтъ посмотритъ совершенно иначе на женщину, отецъ которой умеръ въ Канадѣ, Богъ знаетъ когда и отчего, чѣмъ на ту, отецъ которой былъ посаженъ въ тюрьму за то, что взялъ чужія деньги.

Маттъ развелъ руками.

— Охъ, ужъ этотъ свѣтъ! Я не допущу, чтобы свѣтъ совалъ свой носъ! Я не допущу, чтобы Сюзэтты коснулись его низкіе и жестокіе предразсудки. Она пріѣдетъ со мною сюда, на ферму, и мы будемъ жить вдали отъ воспоминаній того, что она выстрадала безъ вины, а свѣтъ пусть себѣ идетъ своимъ обычнымъ порядкомъ.

— О неужели ты воображаешь, что людская молва не послѣдуетъ сюда за тобою! Неужели ты думаешь, что нѣтъ здѣсь добрыхъ людей, готовыхъ привѣтствовать тебя, какъ желаннаго гостя въ своемъ домѣ со всѣми предразсудками, отъ которыхъ ты надѣешься здѣсь укрыться? Всякая старая кумушка по сосѣдству будетъ указывать пальцами на Сюзэтту, какъ на дочь человѣка, который отбылъ свой срокъ въ тюрьмѣ за мошенничество. Большой свѣтъ забываетъ, но всѣ эти маленькіе людишки, окружающіе тебя здѣсь, будутъ помнить объ этомъ, пока вы оба будете живы. Когда ты женишься на Сюзэттѣ Нортвикъ, ты долженъ либо послѣдовать въ изгнаніе за ея отцомъ, либо раздѣлить его позоръ съ нею здѣсь, у себя дома.

— Я рѣшился раздѣлить этотъ позоръ, оставаясь дома. У меня языкъ не повернется просить ее бѣжать отъ него.

— Ну такъ изъ состраданія оставь въ покоѣ этого несчастнаго человѣка, гдѣ бы онъ ни былъ. А если можешь до него добраться, попроси его оставаться вдали и не подавать своего голоса до самой смерти. Спокойной ночи!

Миссисъ Гилари встала съ своего кресла, наклонилась надъ Маттомъ, опустившимся въ свое, и поцѣловала его въ лобъ. Онъ думалъ, что рѣшилъ одну часть задачи; но ея слова показали ему, что онъ не разглядѣлъ ее настоящимъ образомъ при свѣтѣ любви, который скрылъ печальную дѣйствительность въ ослѣпительно обольстительныхъ мечтахъ.

Ему не удалось выяснить затруднительности положенія, когда онъ обратился къ отпу; ему показалось, что оно стало еще запутаннѣе и онъ положительно не зналъ, какъ ему сказать объ этомъ. Мать его наотрѣзъ отказалась говорить объ этомъ дѣлѣ съ его отцомъ и Маттъ сразу понялъ, что для отца извѣстіе о его женитьбѣ будетъ гораздо большей неожиданностью, чѣмъ для матери.

Однако, Гилари, несмотря на свое изумленіе, выслушалъ это извѣстіе съ терпѣніемъ и нѣжностью къ сыну, что глубоко тронуло Матта. Онъ спросилъ, не предпринялъ-ли чего-нибудь Маттъ или не думаетъ ли предпринять что-либо; а когда Маттъ сказалъ ему, что кое-что предпринялъ, отецъ его помолчалъ одну минуту. Затѣмъ онъ сказалъ: — Мнѣ тоже надобно будетъ предпринять какое-нибудь дѣйствіе относительно этого.

— Какъ, дѣйствіе?

— Ну да. Вѣдь ты понимаешь, кой милый мальчикъ, что какъ только объ этомъ узнаютъ… а ты, разумѣется, желаешь, чтобы объ этомъ узнали…

— Еще бы!

— Для меня станетъ немыслимо оставаться въ настоящемъ положеніи относительно Нортвика.

— Относительно Нортвика?

— Какъ предсѣдатель совѣта я ex ofiicio его врагъ и гонитель. Неудобно, неприлично для меня продолжать эту роль послѣ того, какъ станетъ извѣстно, что ты собираешься жениться на его дочери. Такое положеніе просто немыслимо. Я долженъ сложить съ себя эту обязанность, долженъ совсѣмъ выйти изъ совѣта. Я не обладаю достаточнымъ мужествомъ къ выполненію моей служебной обязанности такою цѣною, а потому для меня лучше отказаться отъ моей службы и развязаться съ своей обязанностью.

— Это будетъ большою жертвой съ твоей стороны, отецъ, — сказалъ Маттъ.

— Это не сдѣлаетъ меня нищимъ, если ты имѣешь въ виду денежную сторону дѣла.

— Вовсе нѣтъ. Но я знаю, какъ тебѣ было пріятно твое положеніе.

Гилари принужденно засмѣялся.

— Ну, оно не было усыпано розами съ тѣхъ поръ, какъ мы открыли криводушіе Нортвика, извини меня!

Маттъ вспыхнулъ.

— О я знаю, онъ покривилъ душою, какъ говорится о такихъ вещахъ.

— На самомъ дѣлѣ, — продолжалъ отецъ, — я радъ избавиться отъ этого дѣла и не думаю, чтобы моему выходу стали особенно противиться. Въ совѣтѣ противъ меня порядкомъ возбуждены. Я пробовалъ, какъ говорится, вынести это дѣло на своихъ плечахъ. Я старался по чести и совѣсти; но старанія мои не привели къ хорошему результату. Не могъ я отнестись къ этому дѣлу вполнѣ хладнокровно; съ самаго начала мнѣ стало жаль дѣтей этого несчастнаго, вотъ я и поддержалъ его и далъ ему возможность выпутаться изъ бѣды.

— Это былъ вполнѣ справедливый поступокъ. Это было единственно дѣловое…

— Не было ничего дѣлового надѣяться, что даже если правосудіе потеряетъ отъ этого, авось, онъ — тѣмъ или инымъ путемъ — ускользнетъ отъ послѣдствій своего преступленія; а я боюсь, надѣялся на это, на зло самому себѣ, — признался Гилари.

Это было до такой степени близко къ истинѣ, что Маттъ не рѣшился противорѣчить своему отцу. Онъ сказалъ только:

— Не думаю, чтобы эта надежда въ какое бы то ни было время помѣшала строгому исполненію твоего долга.

— Нѣтъ, но все же я питалъ такую надежду, а другіе догадывались объ этомъ. Я сознавалъ это и радъ, что могу покончить съ этимъ дѣломъ. Я не стыжусь твоего выбора, Маттъ; я горжусь имъ. Сперва меня взбудоражило это, потому что передо мною всталъ вопросъ, что я долженъ сдѣлать въ данномъ случаѣ. Но она во всѣхъ отношеніяхъ чудная дѣвушка. Совѣтъ знаетъ, что она хотѣла сдѣлать и почему не сдѣлала. Нѣтъ человѣка, который бы не относился къ ней съ высокимъ уваженіемъ. И я не думаю, чтобы люди стали думать о комъ-нибудь изъ насъ худо за то, что ты хочешь на ней жениться. А если и подумаютъ худо, пускай ихъ, чортъ съ ними!

У Гилари послѣ этихъ заключительныхъ словъ точно гора свалилась съ плечъ. Но онъ снова вернулся къ предмету бесѣды, обмѣнявшись долгимъ рукопожатіемъ съ сыномъ.

— Теперь намъ надобно серьезно подумать о томъ, какъ поступать… Мы должны какъ-нибудь добраться до него. Разумѣется, имъ не больше вашего извѣстно о томъ, гдѣ онъ обрѣтается.

— Онѣ въ рѣшительномъ невѣдѣніи относительно этого, — отвѣчалъ Маттъ. — По моему, именно эта неизвѣстность-то и изводитъ миссъ Нортвикъ.

— Этотъ малый ведетъ себя, какъ истый сумасшедщій.

Слово это напомнило Матту Путнэя и онъ отвѣчалъ:

— То же самое думаетъ и ихъ адвокатъ…

— Ого! Ты съ нимъ видѣлся? Большой руки оригиналъ.

— Да, я видѣлся съ нимъ, когда ѣздилъ туда, послѣ… послѣ… по просьбѣ Сюзэтты. Я хотѣлъ переговорить съ нимъ о планѣ, переданномъ Максуэллу однимъ знакомымъ ему репортеромъ.

И Маттъ подробно разсказалъ отцу планъ Пиннэя и показалъ письмо послѣдняго.

Прочитавъ письмо, Гилари посмотрѣлъ на сына.

— Да неужели же это тотъ самый негодяй, который написалъ тотъ отчетъ о расхищеніи въ «Извѣстіяхъ»?

— Ну да, онъ самый. Только слово негодяй…

— Ладно, Маттъ; но я, право, не знаю, можемъ ли мы воспользоваться его услугами. Мнѣ кажется, это было бы чѣмъ-то въ родѣ оскорбленія бѣднымъ дѣвушкамъ.

— И объ этомъ я подумалъ. Я чувствовалъ это. Но во всякомъ случаѣ едва-ли онъ сознавалъ, что поступалъ какъ негодяй. Максуэллъ говоритъ, онъ не вѣдаетъ объ этомъ. Да притомъ, намъ ничего тутъ не подѣлать. Если онъ поѣдетъ туда не для насъ, то поѣдетъ за свой счетъ. Мы должны воспользоваться имъ. Мы можемъ купить его вѣрность въ служеніи намъ, а сантиментальныя возраженія сдать въ архивъ. Я уже обо всемъ этомъ передумалъ и пришелъ къ этому единственному заключенію.

Гилари сердился и кипятился. Но онъ понялъ, что имъ ничего другого не оставалось дѣлать.

— А что думаетъ объ этомъ ихъ адвокатъ? — спросилъ онъ.

— По его мнѣнію, лучше было бы все это оставить пока; подождать, авось мистеръ Нортвикъ самъ постарается снестись со своими дѣтьми.

— Я что-то не вѣрю въ это, — возразилъ Гилари. — Если тотъ малый на самомъ дѣлѣ таковъ, какъ ты о немъ говоришь, почему бы намъ не воспользоваться его услугами теперь же.

— Воспользоваться его услугами чтобы вернуть мистера Нортвика? — спросилъ Маттъ. — По моему для него было бы хорошо вернуться, но только по доброй волѣ…

— Вернуться? — сказалъ Гилари, гражданская нравственность котораго не возносилась такъ высоко. — Пустое! Я намѣренъ употребить этого молодца на то, чтобы отыскать его и дать намъ возможность узнать достовѣрно, сколько именно денегъ онъ оставилъ у себя и сколько намъ ихъ придется внести для приведенія въ порядокъ его счетовъ.

Теперь только Маттъ понялъ и оцѣнилъ намѣреніе своего отца.

— Папа, какой ты хорошій!

— Глупости! Я попался, какъ куръ во щи. Да развѣ мы можемъ поступить иначе? А что касается до денегъ, не будь здѣсь…

Гилари задохнулся отъ волненія, охватившаго его при видѣ лица своего сына.

Каждому отцу пріятно, чтобы взрослый сынъ былъ о немъ хорошаго мнѣнія; дороже этого ничего не можетъ быть для него въ жизни, гораздо дороже, чѣмъ довѣріе къ нему дочери, потому что сынъ, хорошій человѣкъ его отецъ, или нѣтъ. Въ глубинѣ души своей Гилари дорожилъ мнѣніемъ своего сына гораздо болѣе массы отцовъ; Маттъ былъ неисправимый мечтатель-идеалистъ и Гилари цѣнилъ его мнѣніе, какъ нѣчто идеальное.

— А мы можемъ откопать этого малаго? — спросилъ онъ немного погодя.

— О, навѣрно, когда угодно.

— Что вообще говорилъ о немъ Максуэллъ?

— Въ общемъ онъ вовсе не такъ уже плохъ. У него репортерская жилка и нюхъ сыщика. Онъ уже работалъ въ этомъ послѣднемъ направленіи, какъ любитель-доброволецъ, что дѣлаютъ многіе репортеры… по словамъ Максуэлла. Оба эти занятія какъ-то вяжутся между собою, а онъ въ этомъ отношеніи обладаетъ большою сметкою и недюжинными способностями. Онъ желаетъ взяться за это дѣло изъ разсчета и, разумѣется, хочетъ, чтобы эта афера дала ему лишній грошъ. Максуэллъ говоритъ, что его надежда на повышеніе въ смыслѣ газетнаго сотрудника чистѣйшая ерунда: его слишкомъ хорошо знаютъ, чтобы дать ему какое-нибудь отвѣтственное положеніе. Онъ представляетъ подобно всякому другому, смѣсь добра и зла. Онъ обожаетъ свою жену и хочетъ дать ей и ребенку подышать свѣжимъ воздухомъ…

— Мое мнѣніе, — перебилъ Гилари, — послать этого.

— Пиннэя.

— Пиннэя теперь же. Хочешь съ нимъ повидаться?

— Если ты окончательно рѣшилъ это дѣло.

— Я рѣшилъ окончательно. Но веди съ нимъ переговоры осторожно и ради Бога обяжи его всѣмъ, что для него есть наиболѣе святого — если только у него есть что-либо святое! — держать языкъ за зубами, Пусть назначитъ самъ свою цѣну, а ты предложи напослѣдокъ и пожизненную пенсію его вдовѣ.

XXI.

Миссисъ Гилари назначила свой отъѣздъ съ фермы къ морю на другой же день послѣ разговора своего съ Маттомъ. Луиза должна была уѣхать съ нею. Миссисъ Гилари разсудила за лучшее сказать ей причину, когда молодая дѣвушка пришла пожелать ей спокойной ночи и объявить, что всѣ ея сборы окончены.

— Но зачѣмъ, скажи пожалуста, мы спѣшимъ словно угорѣлыя, мама? Словно кто насъ въ спину гонитъ?

— А спѣшимъ мы потому… неужели ты въ самомъ дѣлѣ ничего не понимаешь, Луиза?.. потому что въ нездоровой атмосферѣ этого дома теряешь всякое чувство… мѣры… различій. Дикія понятія Матта заразятъ, хоть кого угодно! Я не осуждаю тебя въ частности; простая жизнь, которую онъ заставляетъ вести здѣсь… ведя ее самъ болѣе всякаго другого… заставляетъ тебя воображать, что ты можешь прожить такъ же просто, если захочешь, весь свой вѣкъ вездѣ.

— Здѣсь такъ пріятно… такъ спокойно, — вздохнула дѣвушка. — Просто становится тошно при воспоминаніи объ обѣдахъ и совѣстно при мысли о балахъ и вечерахъ.

— Но ты должна же къ нимъ вернуться; ты должна вернуться въ свѣтъ, къ которому принадлежишь. Поэтому лучше не уносить съ собою никакихъ этихъ странныхъ и смѣшныхъ привычекъ.

— Какая ты загадочная, мама, словно египетскій сфинксъ! Такія привычки, какъ, напримѣръ, что?

— Какъ мистеръ Максуэллъ.

Молодая дѣвушка измѣнилась въ лицѣ. Мать затронула ее за живое.

Миссисъ Гилари продолжала, пристально глядя на дочь:

— Ты знаешь, ему не мѣсто въ свѣтѣ…

— Правда, ему тамъ не мѣсто, — быстро отвѣчала Луиза; но въ голосѣ ея звучала такая печаль, что сердце ея матери сжалось отъ жалости.

— Я замѣтила, что ты стала имъ увлекаться; твое воображеніе возбуждено; онъ подстрекаетъ твое любопытство. Меня ничуть не удивляетъ это! онъ очень интересенъ. Онъ заставляетъ чувствовать свою силу болѣе всѣхъ другихъ молодыхъ людей, которыхъ я видала. Онъ плѣняетъ твое воображеніе даже тогда, когда оскорбляетъ твой вкусъ.

— Да, все это совершенно такъ, — безпомощно сказала Луиза.

— Но вѣдь онъ оскорбляетъ твой вкусъ!

— Иногда… не всегда.

— Однако, все-таки оскорбляетъ… Луиза, мнѣ было бы очень грустно, если бы ты… полюбила этого молодого человѣка!

Слова эти казались вопросомъ. Луиза опустила голову и отвѣтила другимъ вопросомъ.

— Почемъ я знаю? Онъ не спрашивалъ меня объ этомъ.

Этотъ уклончивый отвѣтъ разсердилъ ея мать.

— Не говори глупостей, не ребячься, моя милая. Для этого вовсе не надо, чтобы тебя спросили, хотя я ужасно рада, что онъ не спрашивалъ тебя объ этомъ, потому что теперь ты можешь бросить эту канитель съ спокойною совѣстью.

— Я еще не знаю, хочу ли я бросить ее, — задумчиво сказала молодая дѣвушка.

— Да, да, ты это сдѣлаешь, моя милая! — рѣзко возразила ея мать. — Ты знаешь, что это не поведетъ ни къ чему. Вопросъ не въ его бѣдности: у твоего отца денегъ достаточно. Вопросъ въ его общественномъ положеніи и въ той безднѣ ничтожныхъ мелочей, изъ которыхъ составляется вся сумма счастія въ замужествѣ. Онъ и по рожденію и по воспитанію человѣкъ совсѣмъ другой среды и до такой степени различной отъ твоего міра, какъ-будто бы то была среда другой планеты… Хотѣлось бы мнѣ, чтобы ты подумала обо всѣхъ знакомыхъ тебѣ дѣвушкахъ… много ли изъ нихъ вышло замужъ внѣ своей среды, внѣ своего круга… мы можемъ почти сказать внѣ своей семьи. Да ни одна!

— Я не говорила, что хочу выйти за него замужъ, мама.

— Не говорила. Ну, а мнѣ хотѣлось, чтобы ты ясно поняла, что бы это такое было.

— Это было бы нѣчто очень благородное, если мечты его осуществятся, — замѣтила Луиза.

— Пожалуй, ты права, — согласилась миссисъ Гилари. Ей хотѣлось быть очень, очень разсудительной, очень, очень справедливой. Только такимъ манеромъ можно было уломать такую дѣвушку, какъ Луизу, да быть можетъ, всякую дѣвушку. — Это было бы благородно съ одной стороны. Но это не было бы хорошо въ свѣтскомъ смыслѣ, а ты открыто дорожила всегда мнѣніемъ свѣта. Я знаю, что мы, бостонцы, всегда были преданы интересамъ умственной дѣятельности; ньюйоркцы и другіе люди думаютъ, — по крайней мѣрѣ говорятъ, что думаютъ, — что у насъ масса литераторовъ. Мы охотно приглашаемъ ихъ въ дома, но я провожу цѣлые сезоны, не встрѣчаясь съ ними, и едва ли ты можешь сказать, что они принадлежатъ къ обществу, даже и тогда, когда бываютъ въ немъ приняты. Если у такого человѣка есть общественныя связи, онъ принятъ въ обществѣ; но онъ принятъ тамъ благодаря своимъ связямъ, а вовсе не благодаря своимъ личнымъ совершенствамъ. Этотъ молодой человѣкъ можетъ стать знаменитымъ, но онъ всегда будетъ непризнаннымъ выскочкой, а дѣвушка изъ общества изъ-за него будетъ поставлена въ разладъ съ обществомъ. Его даровитость дастъ ему популярность, но не свѣтскій почетъ.

— Маттъ не считаетъ мнѣніе свѣта стоющимъ того, чтобы имъ дорожить, — замѣтила Луиза, какъ бы невзначай.

— Но ты думаешь объ этомъ иначе, — возразила ея мать. — И Маттъ говоритъ, что традиціи этого молодого человѣка могутъ оскорбить тебя передъ свѣтомъ.

— Неужели Маттъ сказалъ это? — сердито спросила Луиза. — Я поговорю объ этомъ съ Маттомъ! Хотѣлось бы маѣ знать, что онъ хотѣлъ этимъ сказать. Хотѣлось бы мнѣ знать, что-то онъ мнѣ отвѣтитъ.

— Очень вѣроятно онъ отвѣтитъ, что свѣтъ не стоитъ вниманія. Тебѣ извѣстны его глупости. Если ты согласна съ Маттомъ, я не скажу болѣе ничего, Луиза, ни одного слова. Можешь выйти замужъ хоть за фабричнаго рабочаго или за поденщика-землепашца въ такомъ случаѣ, не теряя самоуваженія. Я говорила съ тобою только по отношенію къ тому образу жизни, который ты желала вести, какъ, я всегда тебя понимала. Не моя вина, если тебѣ не удастся это. Ты должна понять, однако, и понять вполнѣ ясно, что ты не можешь устроить свою жизнь по двумъ шаблонамъ. Либо ты должна оставаться въ свѣтѣ и принадлежать ему всецѣло; либо ты должна порвать съ его свычаями и обычаями и создать свой собственный міръ, оставаясь, такъ сказать, въ преддверіи богемы, на его окраинахъ, тогда ты должна совсѣмъ отказаться отъ свѣта и его преимуществъ.

Миссисъ Гилари поднялась съ кушетки, гдѣ она сидѣла.

— Ну, а теперь я пойду спать, — сказала она. — И я бы хотѣла, чтобы ты хорошенько обдумала все это, Луиза. Я не осуждаю тебя за это; я желаю только тебѣ добра и счастья… Тебѣ и Матту. Но я должна сказать, что на такихъ дѣтей, какъ вы не легко было угодить. А знаешь ли ты, что Маттъ изводилъ сдѣлать?

Миссисъ Гилари не располагала говорить объ этомъ, но подъ конецъ у нея явилась неодолимая потребность высказаться.

— Что-нибудь новое относительно Сюзэтты и Аделины?

— Ну да… по крайней мѣрѣ относительно одной изъ нихъ. Онъ сдѣлалъ предложеніе Сюзэттѣ.

— Какъ это чудно! Какъ великолѣпно съ его стороны! Значить, она можетъ теперь же отдать свое имущество, а Маттъ можетъ позаботиться и о ней, и объ Аделинѣ.

— То-есть — отецъ твой можетъ это сдѣлать вмѣсто него. На совѣсти Матта не тяготѣетъ преступленія, что онъ капиталистъ. Онъ намѣревается, кажется, уговорить Сюзэтту жить здѣсь съ нимъ на фермѣ.

— Не думаю, чтобы эта жизнь пришлась ей по вкусу, — сказала Луиза. — Но будетъ ли она въ состояніи смотрѣть людямъ въ лицо? Не будетъ ли ее постоянно мучить мысль, что думаютъ о ней люди?

— Я считала нужнымъ намекнуть Матту объ этомъ, хотя, въ сущности, съ практической точки зрѣнія люди будутъ равнодушны къ вопросу, кто былъ ея отецъ… т.-е., я имѣю ввиду людей свѣтскаго общества. У нея воспитаніе и традиціи лэди и она будетъ носить имя Матта. Дѣло въ томъ, — продолжала миссисъ Гилари, давая дочери удовольствіе выслушать нѣчто въ родѣ монолога, — что мы, кажется, должны быть рады, что Маттъ такъ легко съ нами раздѣлался. Я побаивалась, что онъ въ концѣ концовъ возьметъ да и женится на дочери какого-нибудь фермера и введетъ въ нашу семью особу, которая будетъ говорить гнусавымъ голосомъ, уснащая свою рѣчь мужицкими словечками. Сюзэтта не въ примѣръ лучше, какъ ни плохъ ея отецъ, но все-таки должна признаться, для меня было ударомъ, когда Маттъ объявилъ мнѣ, что они помолвлены.

— Почему же тебя это такъ удивило, мама? — вскричала Луиза. — Я такъ давно уже думала, что кончится этимъ. Во-первыхъ, я знала, что сочувствіе Матта къ ней будетъ сильно возбуждено, а вѣдь ты знаешь, это въ немъ самая чувствительная струнка. А затѣмъ вѣдь Сюзэтта прелестная дѣвушка. Она царица красоты, притомъ совершенная противоположность Матту во всѣхъ отношеніяхъ. Само собою разумѣется, она должна была очаровать его. Меня это нисколько не удивляетъ.

— Могло случиться гораздо худшее, — вздохнула миссисъ Гилари. — Какъ только онъ переговоритъ съ отцомъ, мы должны будемъ объявить объ этомъ во всеуслышаніе и лицемѣрно отстаивать этотъ союзъ передъ добрыми людьми. Къ счастью, теперь лѣто; масса знакомыхъ уѣхали за границу.

Луиза разсмѣялась.

— Даже мистеръ Нортвикъ за границей.

— Надѣюсь, онъ тамъ и останется, — значительно сказала миссисъ Гилари.

— Будетъ совершенно во вкусѣ Матта, — не правда ли? — постараться привести его въ кандалахъ, настолько длинныхъ, чтобы онѣ все-таки не мѣшали ему передать молодую ея мужу.

— Луиза! — укоризненно воскликнула мать.

Луиза расплакалась.

— А по твоему пустяки, — сказала она запальчиво, — что Маттъ женится на дѣвушкѣ, у которой отецъ удралъ съ чужими деньгами! А человѣкъ, который честнымъ трудомъ пробилъ себѣ дорогу, считается не принадлежащихъ къ нашему обществу, будь онъ хоть семи пядей во лбу, и только потому что у него не имѣется традицій свѣтскаго человѣка…

— Я не намѣрена отвѣчать на твои несправедливыя и нелѣпыя разсужденія, моя милая, — сказала миссисъ Гилари. — Я только спрошу у тебя, желаешь ли ты выйти замужъ за мистера Максуэлла…

— Я сама позабочусь о себѣ! — воскликнула молодая дѣвушка, открыто, если не окончательно возмущенная. Она бросилась вонъ и побѣжала наверхъ въ свою комнату, которая находилась противъ той, гдѣ горѣлъ огонь у Максуэлла. Она опустилась на колѣни возлѣ окна и поклонилась этому огню, который закружился золотымъ туманомъ въ ея слезахъ; она обращалась къ этому огню съ состраданіемъ и нѣжною мольбою и оставалась въ этой позѣ, пока лампа не потухла внезапно и мѣсяцъ всецѣло окуталъ ночную мглу своимъ пышнымъ сіяніемъ.

Послѣ завтрака, къ которому она сошла поздно на слѣдующее утро, она увидала Максуэлла, поджидавшаго ее въ галлереѣ.

— Вы пойдете въ «лагерь»? — спросила она.

— Пойду, когда попрощаюсь съ вами, — отвѣчалъ онъ.

— О, мы еще останемся здѣсь нѣсколько часовъ. Мама рѣшила, что мы уѣдемъ съ тѣмъ поѣздомъ, что отходитъ въ полдень.

Она взяла подушку, набитую еловыми побѣгами, которая лежала на крылечкѣ, и прибавила:

— Я пройдусь туда съ вами.

До сихъ поръ они оба подыскивали разные предлоги, чтобы бывать въ лагерѣ вмѣстѣ; но въ это утро ни онъ ни она не считали нужнымъ прибѣгать къ этому притворству. Луиза остановилась, увидя, что онъ едва поспѣвалъ за ней; она обернулась къ нему и подождала, пока онъ не догналъ ее.

— Я хотѣла поговорить съ вами, мистеръ Макеуэллъ, и надѣюсь, вы будете терпѣливы и мягки.

Она выговорила это очень властнымъ тономъ; затѣмъ спросила:

— Обѣщаетесь?

— Это зависитъ отъ того, о чемъ будетъ рѣчь. Я всегда бываю и терпѣливъ и мягокъ когда мнѣ что-нибудь по душѣ.

— Ну такъ вамъ должно быть это по душѣ.

— А! Это совсѣмъ особое счастье!

Они прошли дальше, а затѣмъ остановились у низкой каменной ограды между пастбищемъ и сосновою рощей.

— Прежде чѣмъ я скажу это, вы должны дать обѣщаніе принять это въ хорошую сторону, — сказала она.

Онъ спросилъ поддразнивающимъ тономъ:

— А почему вы думаете, что я не приму этого въ хорошую сторону?

— Потому что… потону что мнѣ такъ сильно хочется, чтобы вы меня поняли какъ слѣдуетъ!

— Да неужели же я такой противорѣчивый человѣкъ, что вы не можете положиться на мое поведеніе при обычной формѣ бесѣды?

— Вамъ она можетъ показаться необычной.

— Ладно, посмотримъ, что это такое.

Онъ перелѣзъ за ограду, предоставивъ ей вскарабкаться туда же за собою.

Она спросила себя, поступилъ ли бы онъ такимъ образомъ, имѣй онъ традиціи свѣтскаго человѣка? Но когда она взглянула на его задумчивое лицо, дышавшее глубиною мысли, что придавало ему особую красоту, ее какъ-то перестало заботить его презрѣніе къ мелочнымъ выраженіямъ вниманія. Она сказала себѣ, что женщина, которая могла бы сдѣлаться подругой его души, была бы счастлива; она не входила въ подробный разборъ общей духовной жизни съ Максуэлломъ, она не спрашивала себя, будетъ ли это легко и возможно. Она положила подушку въ гамакъ, но онъ предпочелъ сѣсть рядомъ съ нею на скамейкѣ между стволами сосенъ, а легкій вѣтерокъ раскачивалъ пустой гамакъ и вызывалъ нѣжный шелестъ въ вѣтвяхъ, распростертыхъ надъ ними.

— Не знаю, право, какъ именно начать, — призналась она послѣ небольшого молчанія.

— Если вы мнѣ скажете, что вы желаете сказать, — сказалъ онъ, — я начну за васъ.

— Нѣтъ, спасибо, я начну сама. Помните прошлый разъ, когда мы были здѣсь, мы говорили о различіи гордости у людей?

— Гордость богатаго и гордость бѣдняка? Да, я помню.

— Мнѣ не понравилось, то, что вы сказали тогда; или скорѣе, не понравилось, какимъ вы вообще были.

— Это и есть ваше начало? Почему же вамъ не понравилось?

— Потому что… потому что вы казались ужасно привязаннымъ къ мнѣніямъ свѣта.

— А вы имѣете что-нибудь противъ свѣта? Не я это создалъ, — отвѣчалъ Максуэллъ съ своей презрительной улыбкой. — Но я не берусь критиковать дѣло Творца. Я беру свѣтъ, каковъ онъ есть, и какъ только немного окрѣпну, вернусь въ него. Но мнѣ казалось, что вы сами очень преданы свѣту, миссъ Гилари.

— Я, право, не знаю. Не думаю, чтобы очень. Развѣ вамъ не кажется лучше тотъ образъ жизни, который старается вести Маттъ?

— Вашъ братъ самый лучшій изъ всѣхъ людей, какихъ я только зналъ.

— Ахъ, не правда ли? Онъ чудный человѣкъ!

— Но жизнь — дѣло. И жизнь литератора, какъ я ее понимаю, значитъ тоже дѣло.

— А развѣ вы не можете вообразить себѣ… не можете пожелать себѣ… что-нибудь получше жизни, которая только дѣло? — спросила она почти съ мольбою. — Зачѣмъ хотите вы непремѣнно вернуться въ свѣтъ? Если бы вы могли жить въ деревнѣ, вдали отъ свѣта, отъ всей его суеты и его треволненій, почему бы вамъ не вести жизнь литератора, которая не будетъ имѣть значенія профессіи?

— Но какимъ образомъ? Вы, кажется, предлагаете жизнь насчетъ общественной подписки или какой-нибудь благодѣтельной сказочной феи? — спросилъ Максуэллъ.

— Не то. Просто-на-просто золотой вѣкъ. Я предлагаю именно такой случай, — молвила Луиза. — Вы родились въ Аркадіи, понимаете, — прибавила она съ заманчивой улыбкой.

— Аркадія прекрасное мѣсто, откуда слѣдуетъ бѣжать безъ оглядки, — отвѣчалъ Максуэллъ съ улыбкой, въ которой не было ничего заманчиваго. — Все равно, что Вермонтъ, гдѣ я родился. И если бы мнѣ принадлежала вся Аркадія, я бы не взглянулъ на нее, пока не узналъ бы, что можетъ мнѣ дать свѣтъ. Затѣмъ я могъ бы съ удовольствіемъ проводить въ ней нѣсколько мѣсяцевъ лѣтомъ.

— Да, — вздохнула она слегка, вдругъ поднялась съ своего мѣста и сказала:

— Я должна идти, посмотрѣть, все ли въ порядкѣ. Прощайте, мистеръ Максуэллъ, — она машинально подала ему руку. — Надѣюсь, вы скоро поправитесь и вернетесь въ свѣтъ.

— Благодарю васъ, — сказалъ онъ съ удивленіемъ. — А что же это большое испытаніе, которое вы хотѣли сдѣлать моему терпѣнію, моему послушанію…

Она отняла у него свою руку.

— О, не стоитъ говорить объ этомъ. Я раздумала. Прощайте! Не провожайте меня домой ради пустой формальности. Я передамъ вашъ прощальный привѣтъ мамѣ. — Она положила подушку въ гамакъ. — Оставайтесь-ка лучше здѣсь и постарайтесь заснуть, да набирайтесь силы для борьбы за существованіе, какъ можно скорѣе.

Она говорила такъ весело и беззаботно, что Максуэллъ при всей своей чуткости не замѣтилъ ея грусти. Не замѣтилъ онъ даже и впослѣдствіи, что она не сказала ни слова, увидятся ли они снова. Онъ легъ въ гамакъ и вскорѣ задремалъ, отдавшись сладкому, поэтическому ощущенію ея причудливаго очарованія, когда она быстро неслась къ деревенскому дому, по скошенному лугу. Грёзы рисовали ему будущее, въ которомъ слава давала ему силу сказать ей, что онъ любилъ ее.

Миссисъ Гилари догадалась по лицу дочери, что случилось нѣчто; но она поняла также, что это было не то, чего она опасалась.

ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ.

I.

Маттъ Гилари повидался съ Пиннэемъ и безъ труда проникъ въ его надежды и разсчеты относительно Нортвика. Онъ узналъ, что этотъ репортеръ, въ сущности, предполагалъ, открывъ убѣжище Нортвика, произвести газетную сенсацію. Онъ намѣревался сдѣлать это въ интересахъ семейства Нортвика, если только онъ будетъ въ состояніи окупить потраченное на этотъ трудъ время. Онъ заявилъ, что всегда сочувствовалъ семейству преступника и миссисъ Пиннэй также сочувствовала и что онъ былъ бы радъ оказать дочерямъ его услугу. Онъ былъ такъ далекъ отъ мысли, чтобы отчетъ его въ «Извѣстіяхъ» могъ имъ не понравиться, что даже сослался на это образцовое произведеніе репортерской беззастѣнчивости въ доказательство своего участія къ нимъ. Онъ быстро сошелся и сговорился съ Маттомъ насчетъ условій своей поѣздки въ Канаду и ея предмета.

Въ самомъ дѣлѣ, практичнѣе этого нельзя было ничего придумать, потому что съ тѣхъ поръ, какъ онъ писалъ Максуэллу, планы и цѣли его измѣнились. Пиннэй потерпѣлъ неудачу въ редакціи «Извѣстій»; тамъ отнеслись къ предполагаемой имъ экскурсіи вовсе не такъ, какъ ему хотѣлось. Интересъ къ дѣлу Нортвика значительно поубавился и редакція «Извѣстій» не хотѣла тратить на предпріятіе Пиннэя свои деньги, отказавшись даже заплатить за его путевыя издержки. Это отбило у Пиннэя охоту и онъ ревностно обратилъ свои мысли въ другую сторону. Ему уже приходилось исполнять небольшую работу по сыскной части, какъ любителю, и онъ мастерски умѣлъ съ нею справиться. Одинъ сыщикъ предлагалъ даже Пиннэю вступить съ нимъ въ товарищество, цѣня его ловкость въ этомъ щекотливомъ ремеслѣ. Жена его не питала особаго сочувствія къ его желанію предпринять эту работу, хотя не могла отказать ему въ явныхъ способностяхъ къ ней. То довѣріе, которое онъ безсознательно внушалъ къ себѣ и которое зачастую сослуживало ему хорошую службу въ его репортерскихъ занятіяхъ, само по себѣ составляло драгоцѣннѣйшее дарованіе въ сыщикѣ. Она сказала это ему и ничего не имѣла противъ самой профессіи кромѣ боязни опасностей, которыя, по ея мнѣнію, были съ нею сопряжены. Ей не хотѣлось, чтобы Пиннэй подвергалъ себя этимъ опасностямъ, онъ не могъ побѣдить ея страховъ, подсмѣиваясь надъ нею и разсказавъ ей, что въ нѣкоторыхъ случаяхъ работа сыщика вполовину не представляла столько опасностей, сколько работа репортера. Она только объявила ему, что ей было бы гораздо пріятнѣе, чтобы онъ держался за свою газетную должность. Но предложеніе отыскать Нортвика для его семейства было иное дѣло. Оно давало имъ удобный случай побывать въ Канадѣ и оплачивалось лучше всякаго газетнаго предпріятія. Въ этомъ супруги Пиннэй согласились, вполнѣ, равно и въ томъ, какую пользу эта поѣздка принесетъ ихъ младенцу, и уже строили планы, какъ миссисъ Пиннэй спокойно поселится въ Квебекѣ, пока Пиннэй, — еслибы это понадобилось — будетъ разъѣзжать по Канадѣ, отыскивая Нортвика.

— А потомъ, — сказалъ онъ, — если я его найду и все пойдетъ на ладъ, и мнѣ удастся уломать его вернуться со мною въ Бостонъ, — я разомъ сдѣлаю два выгодныхъ дѣльца. За него назначена награда, и мнѣ кажется, что я запасусь званіемъ сыщика, прежде чѣмъ намъ двинуться въ путь. Надо быть готовымъ ко всякаго рода случайностямъ.

— Лоренцо Пиннэй! — вскричала его жена. — Не смѣй и думать о такой гадости! Это безчестно!

— Почему же это гадость? Почему безчестно? — удивлялся онъ.

— Мнѣ стыдно, что я должна разъяснять тебѣ это, и я не стану этого дѣлать. Но если ты отправляешься, какъ сыщикъ, — отправляйся, какъ сыщикъ, а если ты отправляешься, какъ ихъ другъ, чтобы помочь имъ и оказать услугу, въ такомъ случаѣ держись этого пути. Только не пробуй угодить и нашимъ, и вашимъ! А если ты станешь это дѣлать, я тебѣ не товарищъ, такъ и знай!

— А! — сказалъ Пиннэй. — Понимаю. Сначала мнѣ было не вдомекъ. Ну, тебѣ не къ чему пугаться. Я воспользуюсь этимъ старикомъ только для того, чтобы навостриться. Очень возможно, что онъ укажетъ мнѣ что-нибудь новенькое въ профессіи расхитителей чужихъ капиталовъ. Вѣдь ты ничего не имѣешь противъ этого?

— Ну, противъ этого я ничего не имѣю.

Они живо закончили свои несложные хозяйственные сборы молодой парочки и черезъ нѣсколько дней, послѣ того какъ Пинней повидался съ Маттомъ и сказалъ ему, что потолкуетъ обо всемъ съ женою, они отбыли на поле дѣйствій репортера. Въ Квебекѣ онъ устроилъ свою семью въ той самой гостинницѣ, гдѣ проживалъ Нортвикъ, но въ ней не сохранилось слѣдовъ, по которымъ его можно было бы признать въ записной книгѣ путешественниковъ, куда онъ записался подъ именемъ Уарвика. Пиннэй прожилъ здѣсь недолго.

Онъ и не разсчитывалъ найти Нортвика здѣсь, а началъ свои розыски съ этого пункта потому, что онъ долженъ былъ остановиться здѣсь по дорогѣ въ Римуски, откуда было отправлено письмо Нортвика въ «Извѣстія». Почтовый штемпель этого письма былъ единственной руководящей нитью къ розыскамъ. Но Пиннэй не оставилъ безъ тщательнаго осмотра ни единаго уголка въ Квебекѣ, боясь какъ бы не «проморгать» Нортвика. Къ тому времени, какъ его хлопоты были окончены, миссисъ Пиннэй и ея бэби такъ тѣсно подружились съ содержательницей гостинницы, что Диннэй могъ разстаться съ ними совершенно спокойно.

II.

Очутившись на пароходѣ, Пиннэй вышелъ изъ своей каюты и отправился въ комнату для курящихъ, гдѣ нашелъ массу знакомыхъ путешественниковъ, наслаждавшихся своими сигарами вкупѣ съ картами, которыя они отъ скуки уже пустили въ ходъ. Нѣсколько человѣкъ не принимали участія въ игрѣ; они только курили и болтали между собою, а передъ ними стояли стаканы съ прозрачною жидкостью соломеннаго цвѣта. Главный ораторъ этой группы былъ, повидимому, американецъ; двое другихъ собесѣдниковъ были канадцы; они смѣялись и весело похваливали то, что въ его рѣчахъ было національнаго и оригинальнаго.

— Ну и не видалъ же я во всю свою жизнь человѣка взбѣшеннаго до такой степени, какъ старый Oiseau, когда онъ мнѣ разсказывалъ объ этомъ господинѣ, какъ онъ старался расшевелить. его каждый день, и какъ этотъ господинъ отлынивалъ день за днемъ, недѣля за недѣлей, пока, наконецъ, терпѣніе Oiseau лопнуло и онъ выпроводилъ его съ первыми весенними пароходами. Пробовалъ онъ уломать его, говоря, что для здоровья его полезно отправиться съ нимъ на развѣдки, оставляя въ сторонѣ вопросъ о его обогащеніи; ничто не помогло! И все время Oiseau боялся, какъ бы онъ не попалъ въ мои руки и не вложилъ своихъ капиталовъ въ мое дѣло. «Дарю вамъ его мистеръ Маркгамъ», сказалъ онъ. «А мнѣ онъ больше не надобенъ».

— Не думаю, чтобы у него были за самомъ дѣлѣ капиталы.

— Вотъ, въ томъ-то и штука, что были. На немъ былъ поясъ биткомъ набитый тысячедолларными ассигнаціями. Его нашли на немъ когда онъ захворалъ. Старый Oiseau ужасно боялся, какъ бы съ нимъ не стряслось какой бѣды и на него не пало подозрѣнія. Онъ возился съ нимъ, какъ съ малымъ ребенкомъ, а какъ только онъ совсѣмъ оправился, вытурилъ изъ дому.

— Мнѣ думается, — отвѣчалъ американецъ, — онъ былъ виновенъ въ незаконномъ присвоеніи общественныхъ денегъ и эти тысячные билеты — Oiseau говоритъ, ихъ было у него сорокъ или пятьдесятъ штукъ — составляли часть увезеннаго имъ съ собою капитала. Затѣмъ, очень можетъ быть, онъ довѣрялъ Oiseau… А можетъ, послѣ горячки онъ слегка тронулся умомъ и самъ хорошенько не зналъ, за что ему приняться. Затѣмъ, наконецъ, коли мое предположеніе насчетъ личности этого человѣка вѣрно, мнѣ кажется, у людей этого сорта руки опускаются именно изъ-за того, что они надѣлали. Масса изъ нихъ привозитъ съ собою деньги, дѣла здѣсь непочатой край. Но никогда вы не услышите, чтобы кто-нибудь изъ нихъ началъ здѣсь какое-нибудь предпріятіе.

— Странно, — замѣтилъ канадецъ.

— То-есть было бы странно, не будь это зауряднымъ фактомъ. Здѣсь это правило и я не знаю ни единаго исключенія. Человѣкъ, захватившій чужіе капиталы, никогда ничего съ ними не предпринимаетъ, а только проживаетъ ихъ. Американскій растратчикъ общественныхъ денегъ убѣжавши въ Канаду, не дѣлаетъ ни малѣйшей попытки познакомиться съ пріютившей его страною и составить себѣ въ ней положеніе. Онъ просто на просто почіетъ на лаврахъ, либо употребляетъ свои сбереженія, чтобы выторговать себѣ возможность благополучнаго возвращенія на родину. Нѣтъ, сэръ. Въ растратѣ чужихъ денегъ есть что-то такое, что подрываетъ дѣловую энергію человѣка; не думаю, чтобы этотъ старикъ былъ способенъ взяться за разработку золотой розсыпи Oiseau, если бы таковая раскрылась у него подъ ногамы и онъ увидалъ своими глазами вычеканенные изъ этого золота соверены. На это, именно, у него не хватило духу.

Пиннэй отъ сильнаго волненія не замѣтилъ, какъ потухла его сигара. Онъ попросилъ огня у Маркгама, хотя тутъ же лежало нѣсколько коробокъ со спичками; Маркгамъ принялъ это обращеніе за предложеніе познакомиться.

— Братъ янки? — спросилъ онъ.

— Бостонъ.

— Куда ѣдете?

— Только въ Римуски. Не знаете ли вы случайно имени этого растратчика?

— Нѣтъ, не знаю, — отвѣчалъ Маркгамъ.

— Мнѣ кажется, я знаю, кто онъ, — сказалъ Пиннэй.

— За кѣмъ-нибудь ѣдете въ Римуски? — и Маркгамъ посмотрѣлъ на него проницательнымъ взглядомъ.

— Ну не совсѣмъ въ этомъ смыслѣ, если вы думаете, что я сыщикъ. Но я сотрудничаю въ газетахъ, а теперь праздную свои каникулы. Я подготовляю небольшую статью о нашихъ денежныхъ тузахъ въ изгнаніи. Меня зовутъ Пиннэй.

— Маркгамъ можетъ насъ начинить самоновѣйшими фактами, — сказать канадецъ уходя. — У него тоже золотая розсыпь, которая будетъ почище пустопорожней ямы Oiseau. Только не слишкомъ-то полагайтесь на его слова. Я его знаю: онъ принимаетъ участіе въ золотыхъ розсыпяхъ.

— Эти слова даютъ вамъ нѣкоторое понятіе обо мнѣ, — сказалъ Маркгамъ снисходительно.

Оставшись съ Пиннэемъ наединѣ, онъ пересталъ балагурить и сообщилъ толково все, что зналъ о проживавшемъ въ домѣ Oiseau капиталистѣ, котораго онъ просто на просто считалъ растратчикомъ чужихъ денегъ. Маркгамъ сказалъ, что человѣкъ этотъ называлъ себя Уарвикомъ и, по его словамъ, былъ родомъ изъ Чикаго. Тутъ Пиннэй вспомнилъ, что это самое имя стояло въ записной книгѣ квебекской гостинницы и число соотвѣтствовало приблизительно бѣгству Нортвика.

— Но мнѣ бы никогда не пришло въ голову, что онъ удержалъ за собою половину своего имени, — замѣтилъ Пиннэй и сказалъ Маркгаму настоящее имя, а также счелъ за лучшее откровенно разсказать ему, въ чемъ именно состояла его миссія относительно Нортвика.

— Есть ли здѣсь такая нора, куда человѣкъ можетъ запрятаться? — спросилъ репортеръ.

— Какъ и во всякомъ другомъ мѣстѣ, — отвѣчалъ Маркгамъ, отряхивая пепелъ съ своей сигары.

Но привлекательная довѣрчивость Пиннэя и его простодушное призваніе въ недостаткѣ сообразительности оказали свое дѣйствіе. У Маркгама явилась потребность помочь ему и онъ сказалъ репортеру, что въ Римуски живетъ священникъ знавшій постояльца Oiseau.

— Вамъ бы слѣдовало повидаться съ нимъ.

— Повидаться! — воскликнулъ Пиннэй въ бѣшеномъ восторгѣ. — Я поселюсь съ нимъ, какъ только высажусь въ Римуски.

Онъ безъ труда отыскалъ отца Этіенна, но надежды на молодого священника были напрасны: онъ оказался очень сдержаннымъ относительно мистера Уарвика, съ которымъ познакомился въ Хаха-Бэ. Очевидно, отецъ Этіеннъ принялъ Пиннэя за сыщика; и какъ ему ни хотѣлось спасти душу человѣка, котораго онъ видѣлъ такимъ несчастнымъ, онъ напрямикъ отказался помогать травить бѣглеца для заключенія въ тюрьму.

Даже и тогда, когда Пиннэй объявилъ ему объ истинномъ характерѣ возложеннаго на него порученія, осторожность священника потребовала всевозможныхъ доказательствъ, какія только репортеръ могъ дать, и Пиннэю пришлось представить свое полномочіе нотаріусу, говорившему по-англійски, знакомому священника. Затѣмъ онъ признался, что видалъ мистера Уарвика послѣ того, какъ они разставались въ Хаха-Бэ. Мистеръ Уарвикъ послѣдовалъ за нимъ въ Римуски спустя нѣсколько недѣль и отецъ Этіеннъ зналъ, гдѣ онъ здѣсь квартировалъ. Но онъ такъ ревниво оберегалъ тайну человѣка, оказавшаго ему довѣріе, что потребовалась вся логика и вся ученость нотаріуса, чтобы убѣдить его, что будь мистеръ Уарвикъ самый преступный изъ всѣхъ когда-либо бѣжавшихъ растратчиковъ чужихъ денегъ, и тогда ему не угрожала выдача со стороны Пиннэя. Послѣ многаго множества наставленій съ своей стороны и многаго множества обѣщаній со стороны Пинизя, священникъ сказалъ наконецъ, гдѣ проживалъ мистеръ Уарвикъ, и далъ репортеру письмо къ нему, которое было въ одно и то же время ручательствомъ и предостереженіемъ для изгнанника.

Пиннэй сѣлъ на первый поѣздъ, отходившій въ Квебекъ. Онъ вошелъ въ Сантъ-Андрэ и безъ труда отыскалъ небольшую гостиницу, въ которой проживалъ мистеръ Уарвикъ. Но душа Пиннэя, хоть и не отличавшаяся большою тонкостью, разнѣжилась вслѣдствіе совѣстливости выказанной, отцомъ Этіенномъ. У него забилось сердце, когда онъ подошелъ къ мистеру Уарвику, сидѣвшему у дверей гостинницы и грѣвшемуся въ лучахъ утренняго солнышка.

— Мистеръ Нортвикъ, если не ошибаюсь, — смѣло обратился къ нему Пиннэй.

Въ первый разъ послѣ того пасмурнаго февральскаго утра, когда онъ бѣжалъ изъ дому и Путнэй обратился къ нему съ угрозою на станціи, Нортвикъ услыхалъ свое настоящее имя. То имя, которое онъ носилъ въ теченіе послѣднихъ пяти мѣсяцевъ, какъ-то сразу перестало быть частью его личности, хотя до этой минуты оно казалось было также тѣсно съ нимъ связано, какъ и его сѣдая борода, которую онъ отрастилъ, чтобы скрыть свое лицо.

— Я не жду, чтобы вы отвѣтили мнѣ, — сказалъ Пиннэй, чувствуя потребность говорить и дать ему время оправиться, — прежде чѣмъ вы взглянете на это письмо, и нѣтъ надобности вамъ торопиться. Если я обознался и вы не мистеръ Нортвикъ, вы не станете распечатывать этого письма.

Онъ протянулъ Нортвику не письмо отца Этіенна, а то письмо, которое Сюзэтта написала своему отцу. Пиннэй увидалъ, что старикъ узналъ руку, надписавшую конвертъ. Онъ увидалъ, какъ задрожала рука старика державшая письмо, и услыхавъ, какъ хрустнула бумага, когда несчастный зажалъ письмо въ кулакѣ, боясь какъ бы не выронить его на землю. Пиннэю сталъ невыносимъ видъ тоски и страха, отразившихся за лицѣ его.

— Не торопитесь, не торопитесь, — ласково сказалъ онъ и отошелъ въ сторону.

III.

Когда Пиннэй вернулся послѣ небольшой прогулки, онъ засталъ Нортвика все еще съ нераспечатаннымъ письмомъ въ рукѣ. Онъ смотрѣлъ на него въ какомъ-то оцѣпенѣнія, былъ блѣденъ и, казалось, близокъ къ обмороку.

— Ну, мистеръ Нортвикъ, — сказалъ Пиннэй, — что же вы не читаете письма? Если бы оно было не къ вамъ, вѣдь вы бы возвратили его тотчасъ же, не такъ ли?

— Не то, — отвѣчалъ бѣдняга, который былъ совсѣмъ старымъ старикомъ, чего Пиннэй вовсе не ожидалъ. — Но… здоровы ли онѣ? Тутъ… не дурныя вѣсти?

— О, нѣтъ! — радостно воскликнулъ Пиннэй. — Онѣ вполнѣ здоровы. Вамъ нечего бояться прочитать это письмо.

Радостное настроеніе Пиннэя происходило отчасти отъ увѣренности, что это былъ дѣйствительно Нортвикъ, отчасти отъ удовольствія, что онъ можетъ его успокоить: онъ симпатизировалъ ему какъ отцу. Удовольствіе его не омрачалось тѣмъ, что ему не было ничего извѣстно о положеніи семьи Нортвика, и свое увѣреніе онъ основывалъ на предположеніи, что въ письмѣ не будетъ ничего такого, чтобы могло испугать или огорчить его.

— Угодно вамъ стаканчикъ воды? — предложилъ онъ, видя, что Нортвикъ продолжаетъ сидѣть неподвижно и безпомощно на ступенькахъ крыльца, не имѣя, повидимому, силы распечатать письмо. — Или водочки?

Пиннэй протянулъ ему фляжку въ щеголеватомъ кожанномъ футлярѣ, за покупку которой жена пожурила его, когда они уѣзжали изъ дому; она говорила, что ему не слѣдовало тратиться на такую покупку. Но въ эту минуту онъ былъ радъ, что фляжка эта имѣлась у него подъ рукою.

Онъ отвинтилъ пробку, съ пріятнымъ сознаніемъ собственнаго достоинства подавая фляжку мистеру Нортвику.

— У васъ больной видъ.

— Я былъ не совсѣмъ здоровъ, — согласился мистеръ Нортвикъ и прикоснулся губами къ бутылкѣ. Водка оживила его и Пиннэй увидалъ, что если онъ отойдетъ отъ него теперь, то онъ распечатаетъ письмо. Въ немъ ничего не было, кромѣ нѣжныхъ увѣреній Сюзэтты въ ихъ любви, она и Аделина тосковали, не зная гдѣ онъ и что съ нимъ. Она просила его не безпокоиться о нихъ; имъ было хорошо, онѣ страдали только за него; но пусть онъ не думаетъ, что онѣ осуждаютъ его или когда-нибудь осуждали. Какъ только онѣ узнаютъ его вѣрный адресъ, писала Сю, онѣ напишутъ ему опять. Аделина приписала нѣсколько строкъ со своимъ именемъ, чтобы сказать ему, что въ теченіи нѣсколькихъ дней была больна, но теперь ей гораздо лучше и у нея одно лишь желаніе — получить отъ него вѣсточку.

Когда Пиннэй вернулся во второй разъ, то засталъ Нортвика съ распечатаннымъ письмомъ въ рукѣ.

— У васъ здѣсь красивая мѣстность, — заговорилъ онъ слегка фамильярно.

Нортвикъ молчалъ; онъ, повидимому, оставался равнодушенъ къ красотамъ мѣстной природы.

Пиннэй рискнулъ прибавить:

— Здѣсь покойное мѣстечко, сэръ.

Нортвикъ и на это заключеніе не обратилъ вниманія. Но просидѣвъ въ безмолвіи такъ долго, что Пиннэй началъ сомнѣваться, заговоритъ ли онъ когда-нибудь вообще, старикъ принялся задавать ему осторожные и сдержанные вопросы, какъ удалось Пиннэю отыскать его. Пиннэй охотно разсказалъ ему и отдалъ ему теперь письмо отца Этіенна, разсыпавшись въ похвалахъ священнику, который такъ заботливо охранялъ интересы и безопасность Нортвика. Пиннэй разсказалъ, какъ болтовня Маркгама привлекла его вниманіе. Но когда Пиннэй объяснилъ, что мысль отправиться въ Римуски явилась у него благодаря штемпелю письма Нортвика въ «Извѣстія», отъ него не укрылось любопытство старика узнать, какое дѣйствіе произвело это письмо на читателей. Сперва Пиннэй подумалъ, что онъ спроситъ его объ этомъ; но скоро замѣтилъ, что Нортвикъ не былъ въ состояніи сдѣлать это; тогда Пиннэй рѣшился сказать:

— Письмо это произвело большую сенсацію, мистеръ Нортвикъ.

Удовольствіе блеснувшее въ глазахъ Нортвика побудило Пиннэя присовокупить:

— Мнѣ кажется, это письмо заставило многихъ людей подумать иначе о васъ. Оно показало, что слѣдовало бы выслушать обѣ стороны и, я увѣренъ, расположило многихъ въ вашу пользу, сэръ. Право, сэръ.

Пиннэй до этой минуты ничего подобнаго не думалъ, но послѣ сказанныхъ имъ словъ ему показалась эта мысль до того вѣроятною, что онъ готовъ былъ побожиться, что это такъ.

— Мнѣ кажется, мистеръ Нортвикъ, — продолжалъ онъ, — что эти непріятности можно было бы какъ-нибудь уладить; вамъ можно бьно бы вернуться, пожелай вы этого, и дать имъ время обдумать это дѣло.

Едва были произнесены эти слова, какъ ядъ этой послѣдующей цѣли, добиваться которой запретила ему жена, началъ мутить душу Пиннэя. Онъ не могъ отвязаться отъ заманчивой мысли, какъ будетъ великолѣпно, если ему удается привезти съ собою Нортвика и передать его — добровольнаго узника въ силу нравственнаго убѣжденія — въ руки отечественнаго правосудія. Каковъ бы ни былъ окончательный результатъ, — осужденіе или оправданіе Нортвика, — благодаря этому процессу Пиннэй вышелъ бы въ люди. Благодаря ему онъ возвысился бы въ уваженіи тѣхъ, кто его звалъ, и могъ выбрать для себя любую карьеру — какъ репортеръ или сыщикъ, причемъ передъ нимъ открывалась блестящая перспектива и въ томъ, и въ другомъ случаѣ. Пиннэй всячески старался противиться искушенію этихъ мыслей, вспоминая обѣщанія, данныя имъ женѣ; но ея съ нимъ не было и помнить ему эти обѣщанія было ужасно трудно. По всей вѣроятности, онъ не зашелъ черезчуръ далеко въ эту область скорѣе благодаря настроенно Нортвика, чѣмъ своей собственной добродѣтели.

— Мнѣ кажется, я понимаю, что бы изъ этого вышло, — холодно замѣтилъ преступникъ. Затѣмъ онъ принялся очень осторожно выспрашивать Пиннэя о томъ, какое именно дѣйствіе произвело письмо его въ печати и какіе толки вызвало. По своему характеру Пиннэй представилъ ему все въ розовомъ и обманчивомъ свѣтѣ, но репортеръ понялъ, что Нортвика не такъ-то легко провести и онъ сразу узналъ, насколько было лжи въ его словахъ. Это увеличило уваженіе Пиннэя къ нему и, повидимому, на чувства Нортвика къ Пиннэю нисколько не повліяло, что онъ такъ быстро разгадалъ характеръ репортера. Нортвикъ отнесся къ нему довольно дружелюбно, какъ ему показалось, и по мѣрѣ того, какъ шла ихъ бесѣда, Пиннэю вообразилось, что довѣріе старика росло. Нортвикъ сохранялъ про себя свои выводы и умозаключенія. Его прирожденная сдержанность усилилась вслѣдствіе одиночества его изгнаннической жизни; эта сдержанность мѣшала ему выражать свои мнѣнія по поводу отвѣтовъ Пиннэя, и Пиннэю приходилось догадываться о нихъ по его вопросамъ. Нортвикъ ясно понималъ положеніе своего дѣла на родинѣ. Впечатлѣніе, произведенное его преступленіемъ и бѣгствомъ, сгладилось, — онъ могъ спокойно вернуться, не боясь возбужденія общественнаго возмездія. Но ему было извѣстно, что механизмъ закона долженъ прійти въ движеніе самъ собою, какъ только онъ очутится въ его власти; а Пиннэй не могъ ему сказать, было ли что-нибудь сдѣлано, чтобы задержать его колеса. Письмо отъ его дочерей не проливало свѣта на этотъ вопросъ: оно призывало его откликнуться и являлось выраженіемъ ихъ любви — и только. Ни онѣ, ни ихъ друзья, съ которыми онѣ совѣтовались, не нашли сказать ему ничего лучшаго, кромѣ того, что онѣ были здоровы и горѣли желаніемъ получить отъ него вѣсточку; да и Пиннэй ничего другого, въ сущности, не зналъ о нихъ. Онѣ не пригласили его въ Гатборо повидаться съ ними, прежде чѣмъ онъ уѣхалъ въ Канаду, и при всемъ желаніи придумать что-нибудь утѣшительное и пріятное для старика, онъ не могъ этого сдѣлать за отсутствіемъ матеріала. Самое большое, что онъ предполагалъ, было то, что семейство мистера Гилари не порвало дружескихъ отношеній съ его дочерями. Пиннэй слышалъ, что люди ругали за это стараго Гилари и передалъ это Нортвику.

— Мнѣ кажется, онъ стоялъ за васъ горой, мистеръ Нортвикъ, насколько это было въ его силахъ, — сказалъ Пиннэй; Нортвикъ имѣлъ мужество отвѣтить, что ожидалъ этого. — Письмо это мнѣ принесъ молодой Гилари и онъ же обо всемъ переговорилъ со мною, — прибавилъ Пиннэй.

Нортвикъ, повидимому, не ожидалъ этого; но онъ не сказалъ на это ни слова. А затѣмъ спросилъ:

— И вы ничего не знаете, какъ онѣ живутъ?

— Нѣтъ, не знаю, — призвался Пиннэй вполнѣ чистосердечно. — Но я полагаю, онѣ живутъ такъ же, гдѣ жили всегда. Мистеръ Гилари сказалъ мнѣ только, въ какомъ онѣ положеніи. Мнѣ кажется, вамъ незачѣмъ безпокоиться на этотъ счетъ. Мое мнѣніе таково, мистеръ Нортвикъ: онѣ хотятъ, чтобы вы не тревожили себя мыслями о нихъ; онѣ хотятъ прежде всего узнать, гдѣ вы находитесь. Вѣдь вы знаете, прежде чѣмъ появилось въ печати ваше письмо, многіе считали васъ погибшимъ во время несчастнаго случая въ Уэлуотэрѣ, въ тотъ день, какъ вы уѣхали изъ дому.

Нортвикъ несказанно изумился.

— Какого несчастнаго случая? Что хотите вы сказать? спросилъ онъ.

— Да неужели вы объ этомъ не знаете? Развѣ вы не просматривали газетныхъ отчетовъ? Между погибшими стояло ваше имя, а тѣ, кто думалъ, что васъ тамъ не было, говорили, что съ вашей стороны это была только ловкая продѣлка. Была получена депеша на счетъ мѣста въ Пулманскомъ спальномъ вагонѣ, подписанная «Т. У. Нортвикъ».

— Ахъ! я такъ и зналъ! — вскричалъ Нортвикъ. — Я былъ увѣренъ, что подписался своимъ настоящимъ именемъ!

— Ну разумѣется, — кротко согласился Пиннэй; — всегда возможно такъ промахнуться вначалѣ, когда берешь чужое имя. Это естественно.

— Я ничего не слыхалъ объ этомъ несчастіи. Вотъ уже нѣсколько мѣсяцевъ, какъ я не бралъ въ руки газетъ. Я не могъ ихъ читать. — А затѣмъ я захворалъ… Онѣ должны была повѣрить, что я умеръ!

— Ну, что жъ, теперь все это миновало, мистеръ Нортвикъ, — сказалъ Пиннэй. — Вопросъ теперь въ томъ, какъ вамъ вернуться къ нимъ.

— Вернуться? Вы вѣдь знаете, что этого я не могу сдѣлать, — сказалъ Нортвикъ съ горькимъ отчаяніемъ и откровенностью, которой до сихъ поръ не выказывалъ.

Пиннэй почувствовалъ, что этотъ несчастный человѣкъ начинаетъ «цѣпляться» за него. Онъ весело отвѣтилъ:

— Ну, я этого не скажу. Вотъ что, мистеръ Нортвикъ; вѣдь вы вѣрите, что я вамъ другъ, не правда ли? Что я хочу поступать съ вами по совѣсти?

Нортвикъ колебался, что ему отвѣтить, а Пиннэй продолжалъ:

— Письмо вашей дочери должно бы для васъ быть ручательствомъ въ этомъ!

— Да, — согласился Нортвикъ послѣ другой минуты колебанія.

— Ну такъ я могу сказать вамъ кое что полезное для васъ и надѣюсь, вы повѣрите мнѣ. Я думаю, вы можете вернуться, если правильно обдѣлаете дѣло. Разумѣется, вамъ это обойдется довольно дорого, все, что вы привезли съ собою…

Пиннэй пристально посмотрѣлъ на безстрастное лицо Нортвика, чтобы уловить въ немъ перемѣну, — затѣмъ продолжалъ:

— …и болѣе. Придется отдать. Вы должны сказать, сколько денегъ привезено вами съ собою, гдѣ эти деньги и какъ ихъ можно получить. Мнѣ почему-то кажется, — продолжалъ Пиннэй, стараясь заглянуть ему въ душу и словно мысль эта только теперь у него явилась, — что вамъ бы хотѣлось побывать у себя дома.

Нортвикъ испустилъ вздохъ, полный тоски по дому, которую разбудили въ немъ эти слова репортера. Какъ молнія пронеслось передъ нимъ яркое мучительное видѣніе всего, что онъ созерцалъ въ ту ночь, когда покидалъ свой домъ, въ бѣлоснѣжномъ уборѣ, подъ покровомъ яснаго зимняго неба.

— Вы не знаете, о чемъ говорите, — произнесъ онъ нѣсколько строго.

— Вы правы, — согласился Пиннэй. — Но я былъ тамъ какъ разъ послѣ того какъ вы улизнули… И я долженъ сказать, я бы рискнулъ всѣмъ, чтобы вернуться туда. Да вы себѣ и представить не можете — сказалъ онъ съ непринужденной, ласковой задушевностью, — до чего забылось всѣми это дѣло. Ну, право, сэръ, я готовъ держать пари на что угодно, что вы могли бы вернуться въ Гатборо теперь и пробыть тамъ цѣлыя сутки прежде, чѣмъ кто-нибудь узналъ бы объ этомъ. Только помните, я не говорю, что вы должны это сдѣлать. Мы не въ состояніи будемъ хлопотать о васъ, если вы будете тамъ. Въ настоящую минуту мы хотимъ, чтобы вы оставались вдали, а ваши друзья постараются обдѣлать ваше дѣло. Все равно, какъ соискателя въ президенты, — прибавилъ Пиннэй, улыбаясь. — Эй! кто это?

Маленькая служанка-француженка, босая, черноокая, въ кудряхъ, застѣнчиво подошла въ Нортвику и сказала: «Diner, Monsieur».

— Это значитъ «обѣдать», — съ важностью перевелъ Нортвикъ. — Прошу васъ откушать со мною.

— О, премного благодаренъ, — отвѣчалъ Пиннэй, вставая съ своего мѣста вмѣстѣ съ нимъ. Они сидѣли на ступенькахъ зданія, которое, какъ теперь замѣтилъ Пиннэй, странно выдѣлялось посреди крытыхъ древесной корою хижинъ этой небольшой деревушки.

— Что это за штука?

— Мастерская американца-художника, который прежде наѣзжалъ сюда. Вотъ уже нѣсколько лѣтъ, какъ онъ здѣсь не бывалъ.

— Полагаю, вы разсчитываете очистить ее, если онъ пріѣдетъ, — замѣтилъ Пиннэй тономъ дружеской фамильярности, отнынѣ установившейся между ними.

— Онъ не могъ бы сдѣлать мнѣ ничего дурного даже при желаніи, — отвѣчалъ Нортвикъ съ достоинствомъ, но безъ обидчивости.

— Разумѣется, нѣтъ, — поспѣшилъ согласиться Пиннэй; — и я думаю, вамъ было бы пріятно услышать англійскую рѣчь послѣ всей этой французской болтовни, которая прожужжала вамъ уши.

— Хозяинъ говоритъ немного по-англійски; священникъ тоже. Онъ другъ отца Этіенна.

— А! понимаю, — сказалъ Пиннэй.

Онъ замѣтилъ, что Нортвикъ едва передвигалъ ноги отъ слабости. Онъ попробовалъ положить свою руку ему подъ локоть и Нортвикъ не оттолкнулъ помощи, предложенной ему.

— Я былъ очень тяжко боленъ въ послѣдней половинѣ зимы, — объяснилъ онъ, — и силы мои совсѣмъ ослабѣли.

— Въ Римуски, должно быть? — спросилъ Пиннэй.

— Нѣтъ, — коротко отвѣчалъ Нортвикъ.

IV.

За незатѣйливымъ обѣдомъ, который Пиннэй превозносилъ, такъ вкусна показалась ему мѣстная баранина, и до котораго едва притронулся Нортвикъ, послѣдній разговорился и разсказалъ Пиннэю подробно и откровенно о своемъ бѣгствѣ и зимнемъ путешествіи къ сѣверной окраинѣ цивилизованнаго міра. Живописныя детали его разсказа и возможность распредѣлить ихъ подъ заманчивыми заголовками взбаламутили репортерскіе инстинкты Пиннэя, и ему страстно захотѣлось тутъ же, на мѣстѣ, обработать матеріалъ, доставленный ему Нортвикомъ. Но онъ взялъ себя въ руки и только пообѣщалъ ему, что если когда-либо можно будетъ во всеуслышаніе оповѣстить его разсказъ, это принесетъ ему, Пиннэю, и деньги, и славу.

Они довольно долго просидѣли за обѣдомъ. Наконецъ, Пиннэй вынулъ своя часы.

— Когда, уходитъ отсюда въ Квебекъ пароходъ?

Нортвикъ не говорилъ ему этого, разумѣется, но теперь сказалъ. Онъ зналъ этотъ часъ по пароксизму тоски по дому, который наступалъ въ его душѣ всякій день въ это время.

— Ну, — сказалъ Пиннэй, — постараемся сговориться относительно вотъ чего: долженъ ли я сообщить вашимъ дѣтямъ, гдѣ вы? Или какъ намъ быть? Послушайте, что я вамъ скажу! — неожиданно вырвалось у него, — отчего бы вамъ не поѣхать со мною въ Квебекъ? Вы будете тамъ въ такой же безопасности, какъ здѣсь; вы сами это знаете. А теперь, разъ ваши друзья должны быть увѣдомлены относительно вашего мѣстопребыванія, не лучше ли вамъ поселиться тамъ, куда она могутъ въ крайней надобности послать вамъ телеграмму? Ну, что вы скажете на это?

Нортвикъ отвѣтилъ просто:

— Хорошо, я поѣду съ вами.

— Ну, вотъ и чудесно! — сказалъ Пиннэй. — Не помочь ли вамъ собрать ваши вещи?

Нортвикъ принималъ его услуги съ безпомощностью человѣка, потерявшаго близкихъ и возложившаго свое упованіе на унылую любезность гробовщика. Будь Нортвикъ роднымъ отцомъ Пиннэя, послѣдній не могъ бы заботиться о немъ съ большею нѣжностью, — онъ собралъ всѣ его вещи, отвезъ ихъ на пароходъ и удержалъ для него самую лучшую каюту. Онъ безъ зазрѣнія совѣсти выдалъ его клерку за американскаго капиталиста, проживающаго въ Канадѣ ради здоровья и на этомъ основаніи потребовалъ для него «особую» каюту. Клеркъ отдалъ въ его распоряженіе капитанскую каюту, такъ какъ всѣ остальныя были взяты, и Пиннэй занялъ ее для Нортвика. Каюта эта была просторнѣе и уютнѣе остальныхъ и, уложивъ Нортвика на койку, Пиннэй усѣлся возлѣ него и принялся болтать. Нортвикъ объявилъ Пиннэю, что страдаетъ безсонницей и ему пріятно поболтать съ нимъ; Пиннэй замѣтилъ, что Нортвику было не по себѣ, когда онъ уходилъ, и въ душѣ репортеръ рѣшилъ, что Нортвикъ былъ очень больнымъ человѣкомъ. Онъ лежалъ точно мертвый, не шевелясь, на нижней койкѣ, — гдѣ Пиннэй устроилъ его какъ можно удобнѣе, — со сложенными на груди руками и закрытыми глазами. Иногда Пиннэя брало сомнѣніе, не умеръ ли его собесѣдникъ; тогда онъ придумывалъ вопросы, чтобы заставить Нортвика сказать «да» или «нѣтъ» и убѣдиться, что онъ еще живъ: онъ дышалъ такъ тихо, что Пиннэй не могъ уловить его дыханія.

Пиннэй, увлекшись бесѣдой, совершенно позабылъ о положеніи Нортвика и теперь вернулся къ нему съ новымъ приливомъ состраданія. Хотя къ послѣднему примѣшивался личный интересъ Пиннэя, «дѣловая» сторона вопроса, тѣмъ не менѣе оно было искреннимъ и Пиннэй не лгалъ, говоря, что ему хотѣлось бы, если возможно, заключить условія относительно возвращенія Нортвика домой, — въ эти годы для него это было необходимо.

— И не вѣрится мнѣ, чтобы нельзя было заключить такое условіе, — сказалъ онъ. — Я не знаю хорошенько обстоятельствъ этого дѣла, но, по моему разумѣнію, съ тѣми друзьями, которые у васъ имѣются, вамъ нечего бояться особыхъ хлопотъ. Полагаю, вамъ понадобилось бы выполнить кое-какія неизбѣжныя законныя формальности; но всю эту канитель всегда можно тянуть и затягивать, откладывая самую процедуру въ долгій ящикъ, пока наконецъ отъ дѣла ничего не останется. Разумѣется, захвати они васъ, все пошло бы по иному. Но теперь, — объявилъ Пиннэй, позабывъ о томъ, что высказалъ ранѣе объ этомъ предметѣ, — все это дѣло затушено, такъ что письмо ваше изъ Римуски не произвело въ Бостонѣ почти никакого впечатлѣнія. Про Гатборо ничего не могу сказать. Право, сэръ я не думаю, если вы вернетесь теперь и друзья ваши постоятъ за васъ, какъ должно, я не думаю, чтобы приговоръ надъ вами былъ чѣмъ-нибудь больше простой формальности, если только состоится какой-нибудь приговоръ. Я бы разсказалъ вамъ о своихъ планахъ, если вы еще не хотите спать.

— Я порядкомъ усталъ, — молвилъ Нортвикъ съ трогательнымъ терпѣніемъ.

— О, въ такомъ случаѣ, полагаю, лучше вамъ отложить это до завтра. Разговоръ отъ насъ не уйдетъ.

Пиннэй быстро раздѣлся, и прежде чѣмъ взобраться на верхнюю койку, затворилъ дверь на замокъ, а ключъ положилъ себѣ подъ подушку. Нортвикъ, казалось, не обратилъ на это вниманія, но у Пиннэя заскребло на совѣсти и онъ вложилъ ключъ обратно въ дверь.

— Кажется, лучше его оставить тамъ, — сказалъ онъ, — не то нельзя будетъ отворить дверь снаружи. Ну, сэръ, спокойной ночи, — обратился онъ къ Нортвику и съ легкимъ сердцемъ вскарабкался на койку. Подъ утро его разбудили стовы Нортвика, которому было очень дурно. Пиннэй хотѣлъ позвать кого-нибудь на помощь, но Нортвикъ сказалъ, что его боль пройдетъ и такъ, и попросилъ Пиннэя достать какое-то лѣкарство изъ его ручного саквояжа. Послѣ того, какъ онъ принялъ это лѣкарство, ему стало лучше. Но онъ крѣпко ухватился за руку Пиннэя во время одной изъ спазмъ и выпустилъ ее только тогда, когда, заснулъ. Затѣмъ Пиннэй улегся снова въ свою койку и впалъ въ глубокій сонъ.

Проснулся Паннэй очень поздно. Пароходъ уже вошелъ въ Квебекскую гавань. Онъ слышалъ, какъ суетились пассажиры, торопясь высадиться на берегъ. Когда онъ понемногу собрался съ мыслями и припомнилъ всѣ событія прошлаго вечера, онъ почти боялся взглянуть внизъ на Нортвика: его брало сомнѣніе, не умеръ ли онъ за ночь. Когда же онъ рѣшился посмотрѣть внизъ, онъ увидалъ, что койка пуста.

Онъ спрыгнулъ на полъ и принялся живо одѣваться.. На минуту онъ успокоился, увидавъ чемоданъ Нортвика въ углу рядомъ съ его собственнымъ. Но ручной саквояжъ исчезъ. Онъ бросился вонъ изъ каюты, какъ только могъ это сдѣлать, не нарушая приличій, и обыскалъ всѣ углы и закоулки парохода, гдѣ только могъ быть Нортвикъ; но послѣдній исчезъ, словно въ воду канулъ.

Пиннэй спросилъ у буфетчика, давно ли причалилъ пароходъ. Тотъ отвѣчалъ, что съ шести часовъ, а теперь было восемь.

Нортвикъ не ждалъ Пиннэя на пристани и репортеръ уныло поплелся въ свою гостинницу, въ Верхнемъ Городѣ. Онъ подумалъ, въ видѣ послѣдней возможности, не ждалъ ли его Нортвикъ здѣсь, желая сдѣлать ему пріятный сюрпризъ. Оказалось, что Нортвика и тутъ не было.

Жена его сразу поняла, что случилось. Она прямо коснулась самаго сокровеннаго пункта.

— Говорилъ ли ты что-нибудь насчетъ его возвращенія въ Бостонъ?

— То-есть… вообще, — признался Пиннэй плачевно.

— Неудивительно, что онъ испугался тебя. Ты измѣнилъ своему слову, Рэнъ, и по дѣломъ тебѣ.

Жена его прохаживалась взадъ и впередъ съ бэби на рукахъ; она сказала, что онъ былъ боленъ и она всю ночь не спала. Она совѣтовала Пиннэю, сходить лучше за докторомъ.

Возвращеніе Пиннэя совсѣмъ не было похоже на то, что онъ воображалъ себѣ.

— Я убѣжденъ, что этотъ старый дуракъ изъ ума выжилъ, — сказалъ онъ, считая, что такое объясненіе съ его стороны поведенія Нортвика было наиболѣе снисходительнымъ предположеніемъ.

— Во всякомъ случаѣ, онъ, повидимому, зналъ, что дѣлаетъ, — холодно отвѣчала миссисъ Пиннэй. — Ахъ, сходи же, прошу тебя, за докторомъ!

V.

Еще не занялась заря, когда Нортвикъ дотащился, еле волоча ноги, по пустынной аллеѣ темныхъ сосенъ до своего опустѣвшаго дома и принялся, крадучись, пробираться къ этому родному жилищу, которое такъ долго тревожило его грезы во снѣ и на яву. Онъ испытывалъ какой-то странный восторгъ отъ сознанія опасности, которой подвергалъ себя; то было безумное наслажденіе, смѣшанное съ ужасомъ, при мысли чѣмъ онъ былъ и гдѣ онъ находился. Ему хотѣлось смѣяться, когда онъ думалъ, какъ легко и благополучно произошло его возвращеніе. Но въ то же время его пронизывало тревожное безпокойство и заставляло принимать предосторожности ночного нора.

Ночной воръ: эти два слова сами собою повторялись въ его умѣ, пока онъ не высказалъ ихъ шепотомъ, снимая свои башмаки; затѣмъ, онъ прокрался по ступенямъ на галлерею и заглянулъ въ мракъ длиннаго ряда оконъ. Онъ не сразу замѣтилъ, что ставни были открыты, — изъ безпечности или равнодушія, — и это отдалось мучительною тоскою въ его сердцѣ, когда онъ, наконецъ, сообразилъ это. Ему показалась дурнымъ предзнаменованіемъ такая небрежность: онъ первый нарушилъ заботливую охрану своего дома, покинувъ его на расхищеніе и опустошеніе. Онъ попробовалъ отворять окна: онъ долженъ войти туда какимъ-нибудь образомъ, а позвонить или позвать кого-нибудь онъ не рѣшался. Онъ долженъ войти въ свой домъ какъ воръ, точно такъ же, какъ ушелъ изъ него.

Одно изъ оконъ подалось: длинная оконная дверь распахнулась внутрь и онъ ступилъ на полъ библіотеки, съ котораго былъ снятъ коверъ. Тогда самъ собою передъ нимъ предсталъ фактъ перемѣны, которая должна была произойти во всемъ домѣ, и онъ ощутилъ странное желаніе взглянуть на эту перемѣну и освоиться со всѣми ея деталями. Онъ зажегъ одну изъ восковыхъ спичекъ, которыя были у него, и, прикрывъ ее ладонями рукъ, при помощи ея мерцающаго свѣта, увидалъ запустѣніе обнаженныхъ и заброшенныхъ комнатъ. Онъ прошелъ черезъ рядъ широко зіяющихъ дверей, черезъ библіотеку, гостиную, столовую и прихожую, затѣмъ зажегъ другую спичку, когда первая догорѣла, и поднялся наверхъ. Онъ тотчасъ же увидалъ, не входя въ комнаты дочерей, что комнаты эти пусты: дочерей его здѣсь не было. Но у него явилась странная надежда, что въ своей комнатѣ онъ найдетъ самого себя. Однако и тутъ не осталось ничего. Казалось, будто онъ былъ духъ, вернувшійся за своимъ тѣломъ, которое оставилъ позади себя; казалось, всякій, при видѣ его испугался бы больше его самого; но все-таки онъ не терялъ сознанія опасности своего положенія.

Въ немъ жила надежда, вслѣдствіе долгой привычки, — надежда, не покидавшая его, несмотря на то, что вездѣ были только голыя стѣны, — что онъ увидитъ нарисованное лицо своей жены, которое смотрѣло на него съ такимъ состраданіемъ съ портрета, висѣвшаго надъ каминомъ. Онъ слабо вздохнулъ, увидя, что портретъ исчезъ, какъ исчезло ея кресло у того окна, откуда онъ обозрѣвалъ свои владѣнія въ ту послѣднюю ночь, когда собрался ихъ покинуть. Онъ бросилъ потухающую спичку въ каминъ, а самъ протащился къ окну и снова выглянулъ изъ него. Въ сѣрой мглѣ безлунной и беззвѣздной ночи, оранжереи, молчаливые погреба и сараи казались простой громадой; въ томъ мѣстѣ, гдѣ было помѣщеніе для кучера, на мгновеніе появилась маленькая точка свѣта и затѣмъ исчезла.

Нортвикъ повялъ, что тутъ жили люди. А можетъ быть, туда забрался какой-нибудь бездомный бродяга, какъ онъ самъ; и ему смутно подумалось, что онъ долженъ сказать объ этомъ Ньютону и предостеречь его отъ бродягъ, ночующимъ въ сараяхъ: вѣдь этакъ они могутъ произвести пожаръ. Мысль его вернулась обратно къ настоящимъ условіямъ его положенія и онъ сталъ думать, долго ли можетъ онъ ходить и расхаживать здѣсь, словно бродяга, не будучи открытымъ. Не возбуди онъ прошлымъ лѣтомъ крутыхъ мѣръ противъ бродягъ, онъ могъ бы шататься здѣсь сколько угодно. Но его нельзя было осуждать: миссисъ Морэлль своей безразсудной добротой поощряла бродягъ и необходимо было поставить этому какую-нибудь преграду. А теперь эта преграда связывала его собственныя дѣйствія. Это было жестоко: ему вспомнилось, что онъ читалъ объ одномъ человѣкѣ, который покинулъ вдругъ свою семью, взялъ комнату черезъ дорогу и жилъ напротивъ своего прежняго дома, невѣдомый для своихъ близкихъ, до самой смерти… Онъ зажегъ еще спичку и посмотрѣлъ на себя въ зеркало, вставленное въ простѣнкѣ, въ видѣ окна; онъ думалъ, что сталъ неузнаваемъ даже для своихъ родныхъ дѣтей съ этой длинной сѣдой бородой и шевелюрой, которыя онъ отростилъ себѣ.

Горько ему было. Но внезапно умъ его перескочилъ отъ этой мысли; онъ вспомнилъ, что не знаетъ, гдѣ живутъ его дѣти. Такъ или иначе, онъ долженъ ихъ отыскать, вѣдь онъ пріѣхалъ, чтобы повидаться съ ними и не можетъ уѣхать отсюда безъ этого. Онъ долженъ поторопиться и уйти отсюда до разсвѣта. Онъ протащился къ лѣстницѣ, чиркнулъ спичку, чтобы посвѣтить себѣ, спускаясь внизъ, и поднесъ ее къ окну, которое оставилъ открытымъ, войдя въ библіотеку. Едва онъ ступилъ на галлерею, какъ очутился въ крѣпкихъ объятіяхъ какого-то человѣка.

— Попался, голубчикъ! Что ты здѣсь дѣлаешь, хотѣлось бы мнѣ знать? Кто ты, воръ ты этакій? Ну-ка, Лэктра, подержи-ка фонарь поближе къ его лицу.

Нортвикъ не пытался сопротивляться; онъ съ перваго слова угналъ голосъ Элбриджа Ньютона. Онъ увидѣлъ рядомъ съ нимъ женскую фигуру, склонившуюся надъ фонаремъ, и догадался, что то была миссисъ Ньютонъ. Но ни къ нему, ни къ ней онъ не обратился ни единымъ звукомъ иди движеніемъ. Привычку всей его жизни составляло молчаніе, особенно въ непредвидѣнныхъ обстоятельствахъ, а одиночество, въ которомъ онъ провелъ послѣдніе полгода, только усилили и увеличили эту привычку. Если бы къ его горлу приставили ножъ, то и тогда не произнесъ бы ни слова о пощадѣ; но молчаніе его до такой степени не зависѣло отъ его воли, что ему показалось, будто онъ пересталъ дышать, когда миссисъ Ньютонъ навела на него фонарь, чтобы хорошенько освѣтить его лицо.

Когда свѣтъ упалъ на его лицо, Нортвикъ понялъ, что эти люди узнали сразу, кто онъ, не смотря на его длинную сѣдую бороду. Рука Элбриджа, крѣпко державшая его, упала и Нортвикъ очутился на свободѣ.

— Ну, чортъ бы меня побралъ, — произнесъ Элбриджъ.

Жена его продолжала держать фонарь у лица Нортвика.

— Что намѣренъ ты съ нимъ дѣлать? — спросила она, наконецъ, словно Нортвика тутъ и не было, до такой степени онъ былъ нѣмъ и безучастенъ.

— Почемъ я знаю, — отвѣчалъ Ньютонъ, совершенно ошеломленный необычайными осложненіями этого казуса. На одно мгновеніе онъ освободился отъ подавлявшихъ его чувствъ и высказалъ такое пред положеніе:

— Должно быть, онъ искалъ своихъ дочерей. Развѣ вы не понимаете, — обратился онъ къ Нортвику въ видѣ оправдательнаго упрека, — что, зажигая такимъ манеромъ спички въ домѣ, вы можете произвести пожаръ и во всякомъ случаѣ навѣрно заставите добрыхъ людей подумать, что тутъ кто-нибудь да есть!

Нортвикъ ничего ему не отвѣтилъ и Ньютонъ тщательно осмотрѣлъ его при свѣтѣ фонаря.

— Ей-Богу, онъ въ однихъ чулкахъ. Пойди-ка, Лэктра, поищи его башмаки. Возьми свѣчку.

Ньютонъ настаивалъ на этомъ, повидимому, потому, что этакъ онъ сваливалъ съ себя бремя дальнѣйшаго дѣйствія въ столь затруднительномъ дѣлѣ.

Жена его нашла башмаки на ступеняхъ веранды; но Нортвикъ, повидимому, былъ также мало способенъ двигаться, какъ говорить, и Элбриджъ, нагнувшись, надѣлъ ему на ноги башмаки. Поднявшись, онъ снова уставился на Нортвика, словно желая вполнѣ убѣдиться, что это онъ, а затѣмъ произнесъ смущенію вздохнувъ:

— Ступай-ка впередъ по-маленьку, Лэктра, съ фонаремъ. Мнѣ думается, намъ надобно отвести его къ нимъ, — и жена его, обыкновенно вертлявая и своевольная, молча повиновалась.

— Желаете дочекъ своихъ повидать? — обратился онъ къ Нортвику, а такъ какъ послѣдній продолжалъ молчать, Ньютонъ прибавилъ:

— Ну что-жъ, я, право, не могу его осуждать, что онъ не хочетъ довѣриться. Да вы не бойтесь, — прибавилъ онъ въ сторону Нортвика, — вѣдь васъ никто не задержитъ противъ воли.

— Ужъ я-то знаю, что никто этого не посмѣетъ, — подтвердила миссисъ Ньютонъ, у которой, наконецъ, развязался языкъ. — Пусть даютъ хоть вдвое, втрое больше противъ обѣщанной награды, я ихъ прежде такъ хвачу по мордѣ, что и не опомнятся у меня. Веди его, Элбриджъ.

Нортвикъ попрежнему не говорилъ и не двигался. Тогда Ньютонъ взялъ его подъ руку и повелъ со ступеней веранды, а затѣмъ по темной аллеѣ, которая прорѣзывалась въ видѣ туннеля при свѣтѣ фонаря, по мѣрѣ того, какъ они волокли своего безпомощнаго арестанта къ сторожкѣ у главныхъ воротъ.

Нортвикъ слышалъ и понялъ ихъ. Онъ не зналъ, какія намѣренія таились у нихъ въ душѣ, когда они сказали, что поведутъ его къ его дѣтямъ, но онъ былъ не въ силахъ сопротивляться, и когда они дошли до коттэджа, онъ безпрекословно опустился на ступени. Его трясла сильнѣйшая лихорадка. А въ это время Элбриджъ стучалъ въ дверь, пока не открылось окно въ верхнемъ этажѣ и испуганный голосъ Аделины пролепеталъ:

— Кто тамъ? Что случилось?

Миссисъ Ньютонъ заговорила вмѣсто своего мужа:

— Это мы, миссъ Нортвикъ. Если вы вы не спите…

— Нѣтъ, я давно не сплю.

— Ну такъ слушайте! — тутъ миссисъ Ньютонъ понизила свой голосъ. — И не пугайтесь. Не кричите… не говорите громко… Идите и дайте ему войти въ домъ.

Нортвикъ всталъ. Онъ услыхалъ, что кто-то торопливо тревожными шагами сбѣгалъ по лѣстницѣ внутри дома. Дверь отворилась и Аделина схватила его въ свои объятья, задыхаясь отъ радостныхъ рыданій.

— Охъ, папа! Охъ, папа! Охъ, я знала, я знала, что это ты! Охъ, охъ, охъ! Гдѣ былъ онъ? Гдѣ нашла вы его?

Она не слыхала, что они ей отвѣтили. Она не поняла даже, что преградила имъ доступъ къ себѣ, затворившись въ домѣ съ отцомъ.

VI.

Нортвикъ пристально озирался кругомъ при свѣтѣ рожка. Онъ крѣпко уцѣпился за ея руку.

— Что онъ намѣренъ дѣлать? Онъ пошелъ за полицейскимъ? Онъ меня выдастъ?

— Кто? Элбриджъ Ньютонъ? Ну, я увѣрена, его жена не забыла, какъ много ты для нихъ сдѣлалъ, когда умеръ ихъ мальчикъ, а если бы онъ даже и забылъ то, и тогда, онъ не пошелъ бы за полицейскимъ! Гдѣ ты съ нимъ встрѣтился?

— Въ домѣ. Я былъ тамъ.

— Но какъ же онъ-то провѣдалъ объ этомъ?

— Мнѣ надо было зажечь огонь.

— Охъ, Боже мой! Ужъ и не знаю, чтобы я дѣлала, если бы тебя захватилъ кто другой! Не понимаю, какъ можешь ты такъ рисковать собою!

— Я думалъ объ этомъ. Мнѣ надо было вернуться сюда. Я не могъ долѣе оставаться тамъ, когда этотъ человѣкъ привезъ мнѣ ваше письмо.

— Ахъ, онъ отыскалъ тебя, — радостно вскричала она. — Я знала, что онъ найдетъ тебя, я говорила это… Садись, папа; прошу тебя.

Она нѣжно втолкнула его въ качалку, обложенную подушками.

— Это мамино кресло; помнишь, оно всегда стояло въ простѣнкѣ у окна, въ твоей комнатѣ, тамъ, куда она его поставила? Луиза Гилари купила его на аукціонѣ… Я знаю, что она его купила… и подарила мнѣ его. Я не хотѣла позволить Сюзэттѣ отдать компаньонамъ домъ, потому что онъ принадлежалъ мамѣ.

Онъ, повидимому, не понималъ того, что она говорила. Онъ жалобно уставился на нее и съ усиліемъ произнесъ:

— Аделина, я ничего не зналъ объ этомъ несчастномъ случаѣ. Я не зналъ, что вы считали меня умершимъ, не то я…

— Нѣтъ! разумѣется, ты не зналъ! Я всегда говорила Сюзэттѣ, что ты не зналъ. Неужели ты не знаешь, что я всегда вѣрила въ тебя, папа? Мы обѣ вѣрили въ тебя, не смотря ни на что. А когда въ газетѣ было напечатано то письмо твое, я догадалась, что ты совсѣмъ измучился.

Нортвикъ всталъ и боязливо осмотрѣлся кругомъ, а затѣмъ подошелъ къ ней совсѣмъ близко, заложивъ руку за пазуху. Онъ вынулъ оттуда свертокъ банковыхъ билетовъ.

— Вотъ деньги, которыя я взялъ съ собою. Я хранилъ ихъ постоянно въ кожаномъ поясѣ; но меня это страшно утомляло. Я хотѣлъ бы, чтобы ты поберегла ихъ у себя и мы заключимъ при помощи этихъ денегъ условіе, чтобы мнѣ позволили остаться здѣсь.

— Охъ, тебѣ не позволятъ остаться здѣсь. Ужъ чего мы только не дѣлали! И судъ не позволитъ. Говорятъ, тебя будутъ судить и посадятъ въ тюрьму.

Нортвикъ машинальнымъ движеніемъ положилъ деньги обратно за пазуху:

— Ну и пусть ихъ, — уныло сказалъ несчастный. — Не могу я болѣе бороться съ ними. Я порѣшилъ остаться здѣсь.

Онъ опустился въ кресло, а Аделина расплакалась.

— Охъ, я не допущу до этого! Ты долженъ отправиться назадъ! Подумай о своемъ добромъ имени, на которомъ никогда не было и тѣни безчестья!

— Что… что это такое? — пролепеталъ дрожащимъ шопотомъ Нортвикъ, услышавъ звуки шаговъ наверху.

— Да вѣдь это же Сюзэтта! А я и не позвала ее, — сказала Аделина, переставъ сразу плакать. Она побѣжала къ лѣстницѣ и стала звать сестру взволнованнымъ голосомъ.

— Сюзэтта! Сюзэтта! Иди внизъ сію минуту! Иди внизъ! Иди, иди внизъ!

Она снова засуетилась около отца.

— Ты, вѣрно, голоденъ, не правда ли, папа? Я приготовлю тебѣ чашку чая на лампѣ. Вода мигомъ вскипитъ! И тебя подкрѣпитъ чай. Не бойся ничего. Здѣсь нѣтъ ни души, кромѣ Сюзэтты. Миссисъ Ньютовъ приходитъ убирать комнаты по утрамъ. Они жили съ нами, но намъ тутъ и однѣмъ хорошо. Мнѣ хотѣлось перейти на ферму, когда мы оставили свой домъ, но Сюзэттѣ было невыносимо постоянно видѣть передъ собою нашъ домъ; она говорила, это хуже всякаго страха, только мы не боялись. А Ньютонъ то и дѣло заходятъ къ намъ узнать, не нужно ли вамъ чего-нибудь. А теперь, такъ какъ ты вернулся…

Она остановилась и посмотрѣла на него въ какомъ-то умопомраченіи, а затѣмъ снова вернулась къ своей ламаѣ, словно не будучи въ силахъ освоиться съ положеніемъ дѣла.

— Въ послѣднее время я все хворала, но теперь мнѣ лучше. И если бы только вамъ удалось уломать судъ, чтобы ты вернулся къ намъ, я совсѣмъ выздоровлю. Я увѣрена, что мистеръ Гилари теперь добьется этого. Папа! — она понизила голосъ и оглянулась кругомъ, — Сюзэтта невѣста молодого Гилари… охъ, онъ самый лучшій изъ всѣхъ молодыхъ людей!.. И мнѣ кажется, они поженятся, какъ только мы устроимъ твое дѣло. Я думала сказать тебѣ объ этомъ прежде, чѣмъ она сойдетъ внизъ.

Нортвикъ, повидимому, не понялъ этого факта, а можетъ быть не былъ въ состояніи хорошо уяснить себѣ его значеніе.

— Какъ ты думаешь, — прошепталъ онъ въ отвѣтъ, — будетъ она со мною говорить?

— Говорить съ тобою!

— Не знаю. Она была всегда такая гордая. Но теперь вѣдь я привезъ эти деньги, сполна, кромѣ самой малости, которая пошла…

На лѣстницѣ послышался шорохъ юбокъ. Сюзэтта остановилась на мгновеніе въ дверяхъ, она глядѣла на отца, какъ бы не вѣря своимъ глазамъ… Затѣмъ порывисто бросилась къ нему, скрыла лицо въ его сѣдой бородѣ и цѣловала его съ страстною силою горя и любви. Она опустилась ему на колѣни съ глубокимъ вздохомъ и голова ея упала на его плечо. Въ эти минуты они были только отецъ и дочь, все другое перестало существовать для нихъ.

Аделина глядѣла на нихъ въ восхищеніи и продолжала кипятить воду для чая. И всѣ трое въ безпокойномъ порывѣ схватились за порванныя нити своей совмѣстной жизни, стараясь объединить ее снова.

Аделина говорила за всѣхъ. Она разсказывала отцу, хвалила себя за то, что у нея явилась мысль обратиться къ Путнэю, хвалила Путнэя, его благоразуміе и распорядительность, хвалила Гилари, всѣхъ членовъ этой семьи за ихъ неизмѣнную преданность ея отцу; она была увѣрена, что будь у мистера Гилари полная возможность дѣйствовать по своему, никогда не вышло бы никакихъ непріятностей съ этими отчетами, и ей хотѣлось дать понять отцу, какъ къ нему относились лучшіе люди. Онъ слушалъ все это разсѣянно. Въ сосѣдней комнатѣ часы пробили четыре и Нортвикъ вскочилъ на ноги.

— Я долженъ уходить.

— Уходить? — повторила Аделина какъ эхо.

— Почему долженъ ты уходить? — спросила Сюзэтта, крѣпко прильнувъ къ нему.

Всѣ трое смолкли въ виду тяжкой необходимости, глядѣвшей имъ въ глаза.

Тутъ Аделина стряхнула съ себя обманчивыя грёзы благополучія, которыми убаюкивала себя до этой минуты.

— Ему необходимо уходить! — простонала она. — Охъ, Сюзэтта, пусти его! Его ожидаетъ тюрьма, если онъ останется здѣсь!

— Тюрьма тамъ, — сказалъ Нортвикъ. — Дайте мнѣ остаться!

— Нѣтъ, нѣтъ! Я не допущу тебя остаться! О, какъ я жестока, заставляя тебя уходить. Отчего ты не скажешь ни слова, Сюзэтта? Вѣдь именно ради тебя, а не ради чего другого, я поступаю такимъ образомъ!

— Ну, такъ не дѣлай этого! Если отецъ хочетъ остаться, если онъ считаетъ, что такъ лучше или ему легче, пусть остается; а обо мнѣ нечего думать. Я не позволяю тебѣ думать обо мнѣ!

— А что скажутъ они… что скажетъ мистеръ Гилари… если отца посадятъ въ тюрьму?

Глава Сюзэтты загорѣлись огнемъ.

— Пускай себѣ говорятъ, что хотятъ. Я знаю, что ему могу довѣриться, но если онъ оставить меня за это, пусть его! Если отецъ желаетъ остаться, онъ останется, и что бы они не сдѣлали съ нимъ, онъ будетъ для насъ тѣмъ, чѣмъ былъ. Если онъ скажетъ намъ, что не имѣлъ намѣренія поступить дурно, его слова будетъ довольно для насъ. А люди могутъ говорить, что имъ угодно, и думать, какъ имъ угодно.

Нортвикъ слушалъ съ смущеннымъ видомъ. Онъ смотрѣлъ то на одну, то на другую, не зная, какъ ему быть между ними. Онъ сильно вздрогнулъ, когда Аделина почти закричала:

— Охъ, ты не знаешь, о чемъ говоришь! Отецъ, скажи ей, что не желаешь оставаться здѣсь.

— Я долженъ уйти, Сюзэтта; будетъ лучше, если я уйду…

— Вотъ, выпей этотъ чай, онъ подкрѣпитъ тебя немного.

Аделина торопливо сунула ему въ руки чашку чаю, который приготовила для него, несмотря на все свое безпокойство, и заставила его выпить ее.

— А теперь, поскорѣе, поскорѣе, уходи, папа! Простись съ нами! Тебѣ необходимо уйти теперь… да, необходимо!.. но ты уходишь не надолго! Ты видѣлъ насъ, мы слава Богу живы и здоровы, а теперь ты можешь писать намъ… Непремѣнно пиши, папа, когда пріѣдешь туда. А не то, еще лучше, телеграфируй… мы можемъ устроить… я знаю, мы можемъ… чтобы ты вернулся домой и остался дома.

— Дома! дома! — прошепталъ Нортвикъ.

— Ему какъ будто хочется доканать меня! — зарыдала Аделина закрывшись руками. Она отняла ихъ прочь.

— Ну что же! оставайся! — сказала она.

— Нѣтъ, нѣтъ! я ухожу, — отвѣчалъ Нортвикъ. — Ты права, Аделина. Хорошо… все къ лучшему, я ухожу…

— И напиши намъ, гдѣ ты живешь, когда вернешься туда, папа! — просила Аделина.

— Хорошо, напишу.

— А мы пріѣдемъ туда къ тебѣ, — вставила Сюзэтта. — Мы можемъ жить въ Канадѣ такъ же хорошо, какъ здѣсь.

Нортвикъ покачалъ головою.

— Это не одно и то же. Я не привыкъ къ тамошней жизни. Тамъ люди работаютъ совсѣмъ иначе. Я бы не могъ вложить свой капиталъ ни въ одно изъ ихъ предпріятій. Я пересмотрѣлъ всѣ ихъ рессурсы. И… и я хочу вернуться въ нашъ старый домъ.

Онъ высказалъ все это разсѣянно, почти сухо, но съ видомъ окончательной рѣшимости, словно послѣ продолжительнаго, серьезнаго размышленія. Онъ сѣлъ, но Аделина не оставляла его.

— Ну, уходи! Скоро разсвѣтаетъ и я ужасно боюсь, какъ бы кто не увидалъ тебя и не арестовалъ! Но, Гссподи, что это я говорю? Какъ же ты пойдешь? вѣдь ты едва стоишь на ногахъ! А если ты вздумаешь отправиться съ нашей станціи, тебя, навѣрно, узнаютъ, — кто-нибудь… и арестуютъ. Что намъ дѣлать?

— Я пріѣхалъ вечеромъ съ восточной станціи Готборо, — отвѣчалъ Нортвикъ. — Я пойду туда и сяду на утренній поѣздъ.

— Но вѣдь это добрыхъ три мили! — вскричала Аделина. — Никогда тебѣ не поспѣть къ этому поѣзду! Охъ, зачѣмъ не я просила Элбриджа пріѣхать за тобою! Я должна пойти и сказать ему, чтобы онъ поскорѣе собрался.

— Нѣтъ, я пойду! — сказала Сюзэтта. — Аделина!

Аделина распахнула дверь и съ крикомъ отступила назадъ. У дверей дома стояла повозка, напоминавшая фургоны, въ которыхъ перевозятъ мебель; повозка эта при блѣдномъ полусвѣтѣ дня казалась погребальными дрогами.

— Это я, — отозвался голосъ Элбриджа съ козелъ, и голова Эльбряджа неясно выступила. — Мнѣ подумалось, можетъ вамъ понадобится повозка, ну вотъ я и подъѣхалъ наугадъ.

— Охъ, правда, намъ какъ разъ ее-то и надобно! — вскричала Аделина съ нервымъ болѣзненнымъ смѣхомъ. — Ну, папа, скорѣе садись! Не теряй ни минуты. Поцѣлуй Сюзетту. Прощай! Непренѣнно доставьте его, Элбриджъ, на восточную станцію Гатборо къ поѣзду, что уходитъ въ четыре часа сорокъ минуть!

Она помогла отцу усѣсться въ крытую повозку. Онъ весь трясся и спотыкался.

— А если кто попробуетъ васъ задержать…

— Посмотрѣлъ бы я, какъ кто вздумалъ бы меня задержать, — молвилъ Элбриджъ, хлестнувъ свою лошадь. Затѣмъ онъ наклонился къ Нортвику и прибавилъ:

— У меня и старая кобыла пойдетъ не хуже того чернаго жеребца.

— А какая это кобыла? — спросилъ Нортвикъ.

Аделина не находила себѣ мѣста отъ волненія и безпрестанно говорила о своихъ предчувствіяхъ вплоть до возвращенія Элбриджа. Она спрашивала у Сюаэтты, думала ли она, что отцу ихъ удастся уѣхать; она говорила, что Элбриджу ни за что поспѣть къ поѣзду на этой неповоротливой старой лошади, — отца ихъ арестуютъ. Несмотря на свою слабость, она встала съ постели совсѣмъ больная, чтобы принять отца. Аделина тщательно одѣлась, готовясь къ самому худшему: она пойдетъ съ нимъ въ тюрьму, если его привезутъ назадъ, она твердо рѣшилась на это. По временамъ она выходила изъ дому и смотрѣла на дорогу, не возвращается ли Элбриджъ одинъ, не везутъ ли ея отца; она надѣялась, что его прежде привезутъ къ нимъ въ домъ, — почему она такъ думала, она сама не звала. Сюзэтта пробовала не пускать ее изъ дому, пробовала уложить ее въ постель. Но Аделина возстала, осыпая сестру безумными укоризнами. Она объявила, что сестра ея никогда ни капельки не любила отца; она хотѣла отдать домъ ихъ матери въ въ угоду семьи Гилари. Теперь, когда она собралась выйти замужъ за Гилари, ей рѣшительно нѣтъ дѣла ни до чего другаго. Она ужасалась перемѣнѣ Сюзэтты.

Вернувшись, Элбриджъ прежде всего отвелъ лошадь въ конюшню, затѣмъ явился въ сторожку съ отчетомъ.

— Онъ въ безопасности? Уѣхалъ онъ? Гдѣ онъ? — кричала Аделина, не давая ему вымолвить словечка.

— Онъ въ лучшемъ видѣ, миссъ Нортвикъ, — ласково отвѣчалъ Элбриджъ. — Онъ уже опять ѣдетъ въ Канаду.

— Значитъ, я его выгнала! — жалобно всхлипывала Аделина. — Я выгнала его изъ его дома и никогда больше не увижу его. Пошлите за нимъ! Пошлите за нимъ! Верните его, говорю вамъ! Сейчасъ же поѣзжайте за нимъ, скажите ему, что я прошу его вернуться! Да что же вы стоите, словно столбъ?

Ей сдѣлалось дурно. Элбриджъ помогъ Сюзэттѣ отнести ее наверхъ и уложить въ постель, а затѣмъ побѣжалъ за своей женой, приказавъ ей идти къ нимъ. Самъ онъ пошелъ за докторомъ.

---

Маттъ Гилари провелъ ночь у своего друга Уэда и, прежде чѣмъ уѣхать домой, пошелъ еще разъ проститься съ Сюзэттой. Онъ встрѣтилъ доктора, который возвращался отъ сестеръ.

— Миссъ Нортвикъ, кажется, не совсѣмъ здорова, сказалъ докторъ. — Я радъ, что вы здѣсь. Я зайду еще къ нимъ попозже.

Маттъ старался отдѣлаться отъ впечатлѣнія какой-то таинственности, которая проглядывала въ тонѣ доктора. Онъ постучался въ дверь и Сюзэтта отворила ему раньше, чѣмъ онъ коснулся двери.

— Войдите, — сказала она тихимъ голосомъ; было что-то въ ея тонѣ, во взглядѣ, что помѣшало ему подойти къ ней. Возбужденный лепетъ больной женщины въ перемежку съ гнусливыми звуками голоса миссъ Ньютонъ, пытавшейся успокоить ее, доносился сверху, покрывая ихъ слова.

— Мистеръ Гилари, — сказала Сюзэтта церемонно, — желаете ли вы, чтобы отецъ мой вернулся сюда, что бы ни случилось?

— Да, если онъ хочетъ вернуться. Вѣдь вы знаете, что я всегда это говорилъ.

— И вамъ будетъ все равно, если его засадятъ въ тюрьму?

— Мнѣ будетъ далеко не все равно.

— Вы будете стыдиться меня!

— Никогда! Какое отношеніе можетъ это имѣть къ вамъ?

— Такъ знайте же, — продолжала она, — что онъ вернулся. Онъ былъ здѣсь.

Въ живыхъ, торопливыхъ словахъ она набросала передъ нимъ картину всего случившагося, а онъ слушалъ съ тою ясностью безмолвнаго вниманія, которая успокоила ее лучше всякихъ словъ. Прежде чѣмъ она кончила, руки его обвились вокругъ нея и она почувствовала, что его преданная любовь неизмѣнна.

— А теперь Аделина безумствуетъ, требуя, чтобы его вернули. Ей все кажется, что она заставила его уѣхать; она умретъ, если нельзя будетъ что-нибудь сдѣлать. Она говоритъ, что не позволяла ему остаться, потому что… потому что вы стали бы стыдиться насъ. Она говоритъ, я стала бы стыдиться…

— Сюзэта! Сю! — позвала сверху Аделина, — пусть мистеръ Гилари не уходитъ, пока я не сойду къ вамъ! Я хочу поговорить съ нимъ.

Они переглянулись въ недоумѣніи, услыхавъ, какъ она говорила миссисъ Ньютонъ, что «встанетъ непремѣнно, теперь она совершенно успокоилась и сойдетъ внизъ. Ей лучше знать, какъ она себя чувствуетъ и нѣтъ ей дѣла до того, что сказалъ докторъ».

— А если вы только попробуете меня удерживать…

Она сошла внизъ, продолжая спорить и кричать, въ незастегнутыхъ ботинкахъ. Едва у дверей показалось ея взволнованное лицо, она заговорила:

— Я придумала, что мнѣ дѣлать, мистеръ Гилари, и хочу, чтобы вы сходили къ мистеру Путнэю, и поговорили съ нимъ объ этомъ. Спросите у него, можно ли это сдѣлать. Отца могутъ отпустить на поруки, когда онъ вернется сюда, а я пусть буду его порукою, судъ можетъ взять меня вмѣсто него. Суду все равно, кого взять, разъ у него есть въ рукахъ кто-нибудь. Идите же, спросите мистера Путнэя. Я знаю, онъ согласится со мною, онъ думаетъ то же, что я, насчетъ дѣла отца. Идете вы?

— Пойдешь ли ты и ляжешь ли опять, если мистеръ Гилари исполнитъ твое желаніе? — спросила Сюзэтта у сестры, словно уговаривала капризнаго ребенка.

— Чего это вамъ всѣмъ вздумалось укладывать меня въ постель? — набросилась Аделина на Сю. — Я совсѣмъ здорова. И неужели ты думаешь, что я могу лежать спокойно съ такими мыслями на сердцѣ? Если желаешь успокоить меня, отпусти его. Пусть онъ сходитъ къ мистеру Путнэю и узнаетъ, что тотъ скажетъ. По моему, всѣмъ намъ слѣдуетъ поѣхать въ Канаду и привезти сюда отца. Не привыкъ онъ путешествовать одинъ, да еще съ чужими. Надо, чтобы при немъ былъ кто-нибудь, кто знаетъ его привычки. Я поѣду къ нему тотчасъ же какъ только мистеръ Путнэй узнаетъ и одобритъ мой планъ. Я увѣрена, что онъ его одобритъ. Но я не хочу, чтобы мистеръ Гилари терялъ время понапрасну. Я хочу поспѣть въ Квебекъ вслѣдъ за отцомъ. Идете вы?

— Иду, миссъ Нортвикъ, — отвѣчалъ Маттъ, взявъ ея трепещу вдую руку. — Я пойду къ Путнэю, повидаюсь съ отцомъ и сдѣлаю все, что только можетъ быть сдѣлано, чтобы избавить отъ дальнѣйшихъ страданій вашего отца, или васъ самихъ…

— Мнѣ себя не жалко, — сказала Аделина, вырвавъ свою руку. — Я молода и сильна, я могу вынести. Но я мучаюсь за отца.

Она расплакалась, а Маттъ, подчиняясь взгляду, брошенному на него Сюзэттой, ушелъ. На пути въ деревню онъ все болѣе и болѣе проникался трагическимъ значеніемъ этого дѣла и несостоятельностью всякихъ компромиссовъ и паліативовъ. Единственное средство помочь горю заключалось въ томъ, чтобы Нортвикъ покорился своей участи, всѣ они вмѣстѣ приготовились вынести послѣдствія его проступка. Маттъ понималъ, какъ велика была тоска этого несчастнаго по дому и семьѣ, если онъ рискнулъ пробраться украдкой, чтобы взглянуть на мѣста и лица, столь дорогія его сердцу. Пусть люди зовутъ его трусомъ и эгоистомъ, — въ концѣ-концовъ несомнѣнно, что любовь его къ дѣтямъ была самымъ глубокимъ и самымъ сильнымъ чувствомъ въ душѣ этого слабохарактернаго и недалекаго человѣка. Если любовь эта заставитъ его пойти на все, пренебречь всѣмъ ради счастія быть близь тѣхъ, кого онъ любилъ, пользуясь печальной привилегіей осужденнаго видѣться съ ними изрѣдка, кто осмѣлится отвернуться отъ него?

Не найдя адвоката въ конторѣ, Маттъ отправился къ нему на домъ. Путнэй только что позавтракалъ. Они столкнулись у воротъ и адвокатъ вернулся домой со своимъ гостемъ. Маттъ передалъ ему, въ чемъ дѣла.

— А теперь, что можемъ мы сдѣлать? — спросилъ онъ Путнэя. — Увѣрены ли вы, что нѣтъ никакого выхода? Нѣтъ ли какой возможности…

Путнэй отрицательно покачалъ головою и, прежде чѣмъ пуститься въ объясненія, заложилъ въ ротъ порядочную жвачку табаку.

— Все утро продумалъ я объ этомъ дѣлѣ и рѣшительно не вижу ни малѣйшей возможности для него отбояриться отъ суда, если онъ сдастся по доброй волѣ. Вѣдь вы объ этомъ, я думаю?

— Именно такъ, — отвѣчалъ Маттъ съ нѣкоторой печалью.

Какъ онъ ни готовился къ худшему, слова адвоката поразили его.

— По временамъ я почти жалѣю, что ему удалось улизнуть, — сказалъ Путнэй. — Если бы мы могли его удержать здѣсь и убѣдили его покориться закону, мнѣ кажется, можно было бы избавить его отъ тюремнаго заключенія на почвѣ душевнаго разстройства.

Маттъ сдѣлалъ нетерпѣливый жестъ.

— О, я не говорю, что онъ былъ не въ своемъ умѣ, когда пользовался капиталами товарищества и поддѣлывалъ книги, хотя у меня и за этотъ счетъ свое особое мнѣніе. Но я убѣжденъ, что теперь онъ не въ своемъ умѣ, и я думаю, мы могли бы доказать это на судѣ какъ дважды-два-четыре, такъ что судъ призвалъ бы невозможнымъ постановить обвинительный приговоръ. Мы могли бы отослать его въ домъ умалишенныхъ въ глазахъ общества такой исходъ этого дѣла явился бы приличнымъ; это послужило бы къ оправданію его заднимъ числомъ во взводимыхъ на него обвиненіяхъ.

Путнэй не могъ отказать себѣ въ нѣкоторомъ злорадствѣ при видѣ нескрываемаго огорченія Матта. Глаза адвоката вспыхнули огнемъ, но онъ прибавилъ серьезнымъ тономъ:

— Сказалъ онъ имъ, гдѣ его можно найти въ Канадѣ?

— Онъ обѣщался извѣстить ихъ объ этомъ.

— Сомнѣваюсь, чтобы онъ это сдѣлалъ, — отвѣчалъ Путнэй. — Онъ думаетъ, авось ему посчастливится опять вернуться сюда.

Маттъ вернулся къ Сюзэттѣ и вмѣстѣ съ нею старался успокоить ея сестру. Аделина не хотѣла ничего слушать: ей надобно было удостовѣреніе Путнэя, что отца ея оправдаютъ по суду, если онъ вернется и отдастъ себя въ руки правосудія. У нея явилась эта новая идея въ отсутствіи Матта. Маттъ былъ въ состояніи дать ей требуежое удостовѣреніе; но онъ позволилъ себѣ оставить невысказаннымъ условіе, поставленное Путнэенъ. Наконецъ, она согласилась лечь въ постель и посовѣтоваться съ докторомъ, прежде чѣмъ приняться за сборы, чтобы ѣхать въ Канаду къ отцу.

VIII.

На четвертое утро, когда Пиннэй, послѣ тяжелой ночи, проведенной съ больнымъ ребенкомъ и его измученной матерью, сошелъ въ контору квэбекской гостинницы, онъ увидалъ здѣсь Нортвика, сидѣвшаго на стулѣ. Пиннэю старикъ показался частью его тревожнаго сна, отъ котораго онъ только что пробудился.

— Ну, гдѣ это вы были, куда исчезали? — спросилъ онъ въ надеждѣ, авось этотъ призракъ — живой человѣкъ.

Унылое лицо Нортвика озарилось выраженіемъ довольнаго лукавства.

— Я былъ дома… въ Гатборо.

— Вотъ такъ штука! — вскричалъ Пиннэй.

Онъ былъ такъ пораженъ, что потерялъ послѣдній остатокъ почтенія къ Нортвику. Минуту репортеръ смотрѣлъ недовѣрчиво на своего собесѣдника.

— Пойдемъ-ка въ столовую, за завтракомъ вы разскажете мнѣ все по порядку. Если бы я только могъ этимъ воспользоваться…

Нортвикъ ѣлъ съ волчьимъ аппетитомъ. По мѣрѣ того какъ пища подкрѣпляла и освѣжала его, онъ медленно, по «кусочкамъ» выложилъ свою исторію. Пиннэй слушалъ его въ нѣмомъ восторгѣ.

— Ну, сэръ, — сказалъ онъ, — никогда еще не слыхивалъ я такого удивительнаго приключенія.

Но лицо его омрачилось.

— Вамъ извѣстно, надѣюсь, что я тутъ не причемъ. Я пріѣхалъ сюда, — объяснилъ онъ, — въ качествѣ довѣреннаго лица вашихъ друзей, чтобы отыскать васъ, и я отыскалъ васъ. Но разъ вы уѣхали туда и все разсказали, я не могу требовать ни цента за свою услугу.

Нортвикъ казался заинтересованнымъ даже тронутымъ непріятностью, которую причинилъ Пиннэю.

— Да они вѣдь не знаютъ, гдѣ я, оправдывался онъ.

— Хотите вы, чтобы съ этого дня этимъ дѣломъ занялся я? — спросилъ Пиннэй.

— Хорошо. Только… не оставляйте меня, — отвѣчалъ Нортвикъ съ трепетомъ надежды.

— Можете быть увѣрены, что я болѣе не спущу съ васъ глазъ, — обѣщался Пиннэй.

Онъ вынулъ изъ кармана жилетки телеграфный бланкъ и написалъ на немъ Матту Гилари:

«Нашъ другъ здѣсь, здравъ и невредимъ, со мною въ гостинницѣ Мурдока».

Онъ сосчиталъ слова, чтобы ихъ не было болѣе десяти; затѣмъ позвалъ полового и приказалъ ему отнести депешу въ контору.

— Пусть тамъ за нее заплатятъ и подадутъ мнѣ счетъ. Да пустъ отправятъ ее поскорѣе.

О Нортвикѣ Пиннэй заботился почти столько же, сколько о своей женѣ и ребенкѣ. Онъ все время проводилъ гуляя и болтая съ нимъ, а такъ какъ бэби сталъ выздоравливать, то Пиннэй все болѣе и болѣе отдавался короткости установившейся между ними, да и самъ Нортвикъ, повидимому, все болѣе и болѣе довѣрялъ себя сыновнимъ попеченіямъ Пиннэя. Миссисъ Пиннэй раздѣляла съ мужемъ эти заботы, насколько дозволялъ ей это бэби, и сумѣла стать съ молчаливымъ бѣглецомъ въ короткія, дружескія отношенія. У нея было предубѣжденіе противъ его дочерей, которыя не пріѣзжали навѣстить его теперь, когда имъ стало извѣстно, гдѣ онъ; но она скрывала свои мысли отъ Нортвика и помогала ему отвѣчать на письма Сюзэтты, когда онъ говорилъ, что не чувствуетъ себя достаточно здоровымъ, чтобы писать самому. Аделина не писала ему; Сюзэтта постоянно писала, что она не совсѣмъ здорова, но что ей становится лучше. Затѣмъ, въ одномъ изъ писемъ Сювэтты пришло запоздалое признаніе, что Аделина слегла въ постель. Ее терзала мысль, что она заставила его уѣхать и просила Сюзэтту написать ему, что она желаетъ, чтобы онъ вернулся или позволилъ имъ пріѣхать къ нему. Сюзэтта просила его выразить какое-нибудь желаніе на этотъ счетъ, чтобы ей можно было показать его отвѣтъ Аделинѣ. Сюзэтта писала, что мистеръ Гилари пріѣхалъ къ нимъ изъ деревни и поселился въ домѣ Элбриджа Ньютона, чтобы быть постоянно возлѣ нихъ. И дѣйствительно Маттъ былъ съ ними, когда Аделина внезапно скончалась. Они не считали ее опасно больною до самаго дня ея смерти, когда силы ея быстро стали падать.

Въ письмѣ, принесшемъ эту вѣсть, Сюзэтта говорила, что будь хоть малѣйшее предчувствіе этого несчастія, онѣ бы попросили отца вернуться, несмотря ни на какой рискъ, и она горько сѣтовала, что всѣ они были такъ недальновидны. Ньютоны останутся до ея отъѣзда въ Квэбекъ къ нему. А если онъ пожелаетъ вернуться, то она и Маттъ одинаково будутъ рады его пріѣзду и готовы ко всему, что бы ни случилось. Но Маттъ считаетъ необходимымъ, чтобы отецъ ея зналъ, что нѣтъ никакой надежды избѣгнуть суда, а потому онъ совершенно свободенъ принять то или другое рѣшеніе. Аделину похоронятъ рядомъ съ ея матерью.

Старикъ разразился слабымъ воплемъ, когда миссисъ Пиннэй прочитала ему эти послѣднія слова. Пиннэй, тихо ходившій взадъ и впередъ съ бэби на рукахъ, захныкалъ ему въ унисонъ.

— Мнѣ кажется, ему можно было какъ-нибудь выпутаться, если бы онъ захотѣлъ вернуться туда, — сказалъ онъ женѣ въ порывѣ сочувствія, когда Нортвикъ удалился съ письмомъ Сюзэтты въ свою комнату.

Мнѣніе это, великодушное само по себѣ, стало примѣшиваться въ душѣ Пиннэя къ его личному интересу. Онъ добросовѣстно избѣгалъ уговаривать Нортвика, возвратиться, но помимо воли его воображенію рисовалась заманчивая возможность такого поворота дѣла. Прежде чѣмъ они разстались по случаю возвращенія Пиннэя въ Бостонъ, Пиннэй, насколько умѣлъ, деликатно намекнулъ Нортвику, что если когда-нибудь послѣдній рѣшится вернуться, то найдетъ въ немъ, Пиннэѣ, самаго заботливаго и внимательнаго дорожнаго спутника. Нортвикъ, повидимому, взглянулъ на это дѣло съ настоящей точки зрѣнія, съ дѣловой точки, и Пиннэй думалъ, что ему удалось уладить этотъ щекотливый вопросъ съ большимъ тактомъ; но онъ, скромности ради скрылъ отъ своей жены свой успѣхъ. Оба, и мужъ и жена, простились съ изгнанникомъ очень дружественно. Миссисъ Пиннэй обняла его шею своими руками и поцѣловала его, а онъ далъ ей слово беречь свое здоровье въ ея отсутствіи. Въ послѣднюю минуту Пиннэй всунулъ ему въ руку свой оффиціальный адресъ.

Частичка нравственныхъ силъ Нортвика какъ будто бы вернулась къ нему вслѣдъ за отъѣздомъ этихъ людей, съ которыми онъ сдружился такимъ страннымъ образомъ. Снова онъ сталъ мечтать объ утилизаціи этихъ денегъ, что были съ нимъ, для наживы и уплаты Понкуассэтскому товариществу своихъ самовольныхъ займовъ. Онъ положительно запретилъ Сюзэттѣ пріѣзжать къ нему, какъ она ему предлагала, — схоронивъ Аделину. Онъ послалъ ей телеграмму для предупрежденія ея отъѣзда и написалъ что желаетъ нѣкоторое время остаться одинъ и рѣшить самому роковой вопросъ. Онъ одобрялъ желаніе Матта отпраздновать свадьбу, не откладывая въ долгій ящикъ, и отвѣтилъ Матту письмомъ, въ которомъ были упомянуты особыя обстоятельства, вслѣдствіе которыхъ, быть можетъ, его отцу и матери былъ нежелателенъ этотъ союзъ, выражая при этомъ надежду, что Маттъ дѣйствуетъ съ ихъ полнаго согласія.

Изъ друзей стараго Гилари иные сомнѣвались, чтобы онъ одобрялъ бракъ Матта. Многіе думали, что благословеніе данное сыну было вынужденнымъ. Старый Брумфильдъ Корэй выразилъ со старческой откровенностью общественное мнѣніе по атому вопросу:

— Гилари, — сказалъ онъ ему, — вы поставили въ совершеннѣйшій тупикъ восторженныхъ поклонниковъ вашей непоколебимой душевной твердости. Они думаютъ, что въ дѣлѣ Матта вамъ слѣдовало бы заявить себя болѣе твердымъ отцомъ.

— Вотъ я скоро имъ сдѣлаюсь, — шутливо отвѣчалъ Гилари. — Миссисъ Гилари и Луиза намѣрены увезти меня на зиму въ Римъ.

IX.

Послѣ отъѣзда Пиннэя Нортвикъ зажилъ совсѣмъ отшельникомъ и одиночество его нарушалось лишь ежедневными письмами отъ Сюзэтты. Онъ сторонился отъ предложеній дружескаго доброжелательства со стороны обитателей гостинницы, которые сожалѣли о его заброшенности, и началъ снова жить мечтою о своемъ домѣ. Онъ бросилъ мысль попытать счастья въ новомъ коммерческомъ предпріятія, которая за мгновеніе оживила его духъ. Тѣ самыя причины, которыя въ самомъ началѣ парализовали его дѣятельность, и теперь разрушили всѣ его усилія. Онъ чувствовалъ себя слишкомъ старымъ, чтобы начать жизнь сызнова; его энергія была утрачена навсегда.

Дни проходили за днями, а онъ жилъ въ бездѣйствіи и полнѣйшей неподвижности, между тѣмъ какъ грезы и желанія, полныя страстной тоски, безпрестанно возстановляли въ его душѣ родное жилище, запустѣніе котораго онъ видѣлъ собственными глазами. Не лучше ли было для него вернуться и подвергнуться приговору закона, а затѣмъ снова поселиться въ томъ мѣстѣ, которое, на зло своимъ собственнымъ впечатлѣніямъ онъ не могъ вообразить себѣ иначе какъ въ убранствѣ комфорта и роскоши, которыхъ оно лишилось? Разсказы Элбриджа, по дорогѣ на станцію желѣзной дороги, о распродажѣ лошадей и рогатаго скота, о разграбленіи оранжереи, также мало значили какъ и свидѣтельство его собственныхъ глазъ. Онъ не понималъ за исключеніемъ рѣдкихъ минутъ, что смерть и несчастіе поразили его домъ. Аделина, большей частью, представлялась ему все еще живою: она присутствовала въ его любящихъ мечтахъ и составляла часть его дома по прежнему.

Онъ началъ льститъ себя надеждою, что по возвращеніи ему удастся устроить тотъ компромиссъ съ судомъ, котораго не могли добиться близкіе ему люди; онъ убѣдилъ самого себя, что съумѣетъ представить такія доказательства, которыя поведутъ къ его оправданію. Ну, а если онъ долженъ подвергнуться какому нибудь наказанію за то, что далъ себя поймать въ такихъ коммерческихъ сдѣлкахъ, которыя постоянно сходятъ съ рукъ безнаказанно, то онъ старался увѣрить себя, что можно будетъ съ помощью денегъ сдѣлать это наказаніе легкимъ…

Только по временамъ, онъ чувствовалъ себя дѣйствительно виновнымъ. Но это сознаніе виновности являлось у него минутами, которыя быстро проходили, и только подъ конецъ онѣ стали являться чаще. Достовѣрно, повидимому, одно — подъ конецъ къ его тоскѣ по дому стало примѣшиваться желаніе — слабое и неоформленное — искупленія. Его стала посѣщать дума, — словно навѣянная ему откуда-то, какимъ-то образомъ, — что если онъ въ самомъ дѣлѣ поступилъ дурно, то онъ достигнетъ успокоенія, рѣшившись принять за свою вину кару, какъ бы ни была она велика и ужасна. Онъ попробовалъ развить эту идею передъ Пиннэемъ, котораго вызвалъ въ Квэбекъ, въ первый же день его пріѣзда; этимъ Нортвикъ объяснялъ свое обращеніе къ репортеру.

Рѣшившись вернуться, что бы его ни ожидало и рискуя всѣмъ, онъ вспомнилъ предложеніе Пиннэя сопровождать его. Вызвать Пинная его побудилъ не великодушный порывъ или желаніе самопожертвованія ради доставленія Пиннэю возможности отличиться въ своемъ новомъ званіи сыщика; онъ просто на просто боялся пуститься одинъ въ такое далекое путешествіе, и ему хотѣлось найти поддержку въ обществѣ репортера. Пиннэй полюбился ему и онъ скучалъ по простодушной веселости его беззаботнаго нрава. Онъ чувствовалъ, что въ трудную минуту жизни, которую ему предстояло испытать, эта веселость принесетъ ему успокоеніе; онъ искалъ инстинктивно любезной, обманчивой симпатіи со стороны человѣка, душевный складъ котораго имѣлъ такъ много сродства съ его собственной душой. Онъ телеграфировалъ Пиннэю пріѣхать за нимъ и не могъ успокоиться, пока тотъ не пріѣхалъ.

Пиннэй выѣхалъ тотчасъ по полученіи телеграммы Нортвика и при свиданіи выразилъ ему свои поздравленія въ восторженныхъ словахъ.

— Вотъ это, мистеръ Нортвикъ, знатное дѣло. Это самое настоящее дѣло, это мудрое дѣло. Это произведетъ поразительнѣйшую сенсацію. Надѣюсь, — прибавилъ онъ слегка дрожащимъ голосомъ — вы хорошенько обдумали все это?

— Да, я готовъ къ самому худшему, — сказалъ Нортвикъ.

— О, тутъ не можетъ быть ничего «худшаго», — весело возразилъ Пиннэй. — Дѣло будутъ откладывать по разнымъ законнымъ проволочкамъ; вашъ адвокатъ сумѣетъ это оборудовать, а если не сумѣетъ, и вамъ все-таки придется увидѣть всю эту музыку, мы можемъ представить васъ въ судъ безъ малѣйшей гласности, никто ничего не узнаетъ обо всѣхъ судебныхъ формальностяхъ. Я постараюсь, чтобы васъ не интервьюировали и чтобы во время судебнаго разбирательства не было репортеровъ. Ну, конечно, будетъ краткое извѣщеніе въ числѣ другихъ судебныхъ дѣлъ, но въ этомъ нѣтъ ничего непріятнаго. Вамъ нечего пугаться. Но меня болѣе всего заботитъ вопросъ о томъ, чтобы я не имѣлъ на васъ никакого вліянія. Я обѣщался своей женѣ не уговаривать васъ и я не стану этого дѣлать; я знаю, я немного оптимистъ, и если дѣло не представляется вамъ вполнѣ въ розовомъ свѣтѣ, не поступайте по моимъ словамъ.

Пиннэю очевидно стоило великаго усилія произнести эти слова.

— Я посмотрѣлъ на это дѣло со всѣхъ сторонъ, — сказалъ Нортвикъ.

— А друзьямъ вашимъ извѣстно, что вы желаете вернуться?

— Они ждутъ меня во всякое время. Вы можете послать имъ извѣщеніе.

Пиннэй испустилъ глубокій вздохъ, полный тоскливаго нетерпѣнія.

— Въ такомъ случаѣ, — сказалъ онъ съ какимъ то страннымъ уныніемъ, — не понимаю, почему бы намъ не уѣхать сейчасъ же.

— А бумаги ваши въ порядкѣ? — спросилъ Нортвикъ.

— Совершенно, — отвѣчалъ Пиннэй покраснѣвъ. — Но вы знаете, — почтительно прибавилъ онъ, — я не имѣю права положить на васъ руку до самой границы, мистеръ Нортвикъ.

— Понимаю. Покажите-ка мнѣ ваше предписаніе объ арестѣ.

Пиннэй неохотно передалъ ему бумагу, которою ему предоставлялось арестовать Нортвика, и Нортвикъ прочиталъ ее внимательно отъ доски до доски. Онъ сложилъ ее съ глубокимъ вздохомъ и вынулъ изъ своего бокового карма длинный, твердый пакетъ, который протянулъ Пяннэю вмѣстѣ съ предписаніемъ объ арестѣ.

— Вотъ деньги, которыя я увезъ съ собою,

— Мистеръ Нортвикъ! Да въ этомъ еще нѣтъ надобности! Право, нѣтъ. Я вполнѣ вѣрю вашей чести, какъ джентльмена.

Глаза Пиннэя засверкали радостнымъ блескомъ и пальцы его судорожно сжали пакетъ. — Но если вы имѣете въ виду дѣловую сторону…

— Я имѣю въ виду дѣловую сторону, — сказалъ Нортвикъ. — Сосчитайте деньги.

Пиннэй вынулъ деньги и пересчиталъ ихъ. — Сорокъ одна тысяча шестьсотъ сорокъ.

— Совершенно вѣрно, — сказалъ Нортвикъ. — А теперь другая статья: есть ли у васъ наручники?

— Что вы, мистеръ Нортвикъ! Да за кого-жъ вы меня принимаете? — возмутился Пиннэй. — Это все равно, какъ еслибъ я надѣлъ ихъ на родного отца.

— Я хочу, чтобы вы ихъ надѣли на меня, — сказалъ Нортвикъ. — Я намѣренъ вервуться вашимъ арестантомъ. Если я долженъ что-либо искупить, — въ послѣднее время онъ, повидимому, много думалъ объ этомъ, — я хочу, чтобы искупленіе это началось какъ можно скорѣе. Если вы не захватили съ собою эти штучки, не лучше ли вамъ пройти въ полицейскій участокъ и запастись ими, а я тѣмъ временемъ возьму билеты.

— О, мнѣ не надо ходить за ними, — отвѣчалъ Пиннэй, а лицо его сгорѣло отъ стыда.

Онъ весь трепеталъ отъ волненія при отъѣздѣ и дорогою казался спущеннымъ и встревоженнымъ, тогда какъ Нортвикъ послѣ перваго возбужденія впалъ, казалось, въ глубокое спокойствіе; душа его погрузилась въ затишье, граничившее съ оцѣпенѣніемъ.

— Ей-ей! — сказалъ Пиннэй, когда они двинулись въ путь, — всякій увидя насъ, подумаетъ, что вы везете меня.

Онъ нѣжно заботился объ удобствахъ Нортвика; онъ давалъ ему полную свободу выходить и прохаживаться во время остановокъ на станціяхъ; въ буфетахъ онъ покупалъ для него самыя вкусныя вещи, но Нортвикъ говорилъ, что ему не хочется ѣсть.

Они провели утомительно длинную ночь, потому что въ ихъ поѣздѣ не оказалось спальнаго вагона. Утромъ, едва разсвѣло, Нортвикъ спросилъ Пиннэя, какъ называется слѣдующая станція.

Пиннэй отвѣчалъ, что не знаетъ. Онъ смотрѣлъ на Нортвика такимъ унылымъ взглядомъ, словно арестъ его не доставлялъ ему удовольствія, и спросилъ, какъ ему спалось.

— Я не спалъ, — отвѣчалъ Нортвикъ. — Мнѣ кажется, я очень взволнованъ. У меня, повидимому, нервы шалятъ.

— Ну, оно понятно, — успокоительно замѣтилъ Пиннэй.

Они помолчали минуту, затѣмъ Нортвикъ спросилъ:

— Какая это будетъ станція?

— Я спрошу у кондуктора.

На платформѣ стоялъ кондукторъ. Пиннэй пошелъ къ нему и вернулся.

— Онъ говоритъ, это Уэлуотэръ. Мы будемъ тамъ завтракать.

— Ну такъ значитъ мы уже проѣхали границу.

— Ну такъ что же, — неохотно согласился Пиннэй. Онъ прибавилъ болѣе оживленнымъ тономъ: — Тамъ насъ ждетъ сытный завтракъ; я бы съ радостью сдѣлалъ ему честь на полпути туда.

Онъ обернулся и строго посмотрѣлъ на Нортвика:

— А что если бы я здѣсь остался? Вы бы не измѣнили своего намѣренія? Твердо ли вы рѣшились на это? Я задаю вамъ эти вопросы, потому что всяко бываетъ…

Пиннэй остановился и пристально посмотрѣлъ на своего арестанта.

— А можетъ быть, вы не чувствуете себя Совершенно способнымъ ѣхать далѣе…

— Покажите-ка мнѣ еще разъ вашъ приказъ, — молвилъ Нортвикъ.

Пиннэй опустилъ глаза, пожимая плечами, и подалъ бумагу. Нортвикъ еще разъ ее перечиталъ.

— Я вашъ арестантъ, — сказалъ онъ, возвращая бумагу. — Вы можете теперь надѣть на меня наручники.

— Нѣтъ, нѣтъ, мистеръ Нортвикъ! — упрашивалъ Пиннэй. — Я не хочу дѣлать это. Я не боюсь, что вы станете пытаться уйти. Увѣряю васъ, въ этомъ нѣтъ надобности между джентльменами.

Нортвикъ протянулъ кисти рукъ.

— Надѣньте ихъ, пожалуйста.

— О, хорошо, если я долженъ это сдѣлать! — сказалъ Пиннэй. — Только клянусь, я ни за что не замкну ихъ.

Онъ осмотрѣлся кругомъ, чтобы узнать, не наблюдаетъ ли кто изъ другихъ пассажировъ за ними.

— Вы можете сбросить ихъ всякій разъ, какъ вамъ станетъ тяжело отъ нихъ.

Онъ опустилъ на кандалы манжеты Нортвика со стыдливо-встревоженнымъ выраженіемъ лица.

— Бога ради, не надо, чтобы кто-нибудь увидалъ эти проклятыя штуки!

— Вотъ этакъ хорошо! — прошепталъ Нортвикъ, словно ощущеніе желѣза доставляло ему наслажденіе.

Пиннэй почувствовалъ себя очень скверно вслѣдствіе этого инцидента. Онъ вышелъ на платформу вагона подышать свѣжимъ воздухомъ и отвести душу въ бесѣдѣ съ кондукторомъ. Когда онъ вернулся, Нортвикъ продолжалъ сидѣть на томъ же мѣстѣ, гдѣ онъ его оставилъ. Голова его упала на грудь.

"Бѣдный старикъ! Онъ заснулъ, " подумалъ Пиннэй. Онъ тихо положилъ свою руку на плечо Нортвика. — Я долженъ здѣсь разбудить васъ, — сказалъ онъ. — Мы сейчасъ будемъ на станціи.

Нортвикъ покачнулся впередъ при его прикосновеніи. Пиннэй обхватилъ его за шею и приподнялъ его лицо.

— Боже мой! Онъ умеръ!

Разомкнутые наручники свалились на полъ.

X.

Повѣнчавшись Сюзэтта и Маттъ поселились у него на фермѣ, и тогда же она привела въ исполненіе свое намѣреніе, котораго въ сущности никогда не оставляла. Она отдала домъ и землю въ Гатборо товариществу, которое обманулъ ея отецъ. Она не питала къ этому дому и мѣсту тѣхъ чувствъ, которыя дѣлали такой поступокъ невозможнымъ для Аделины и мѣшали Сюзэттѣ отдать свою часть при жизни ея старшей сестры. Но всѣ страданія и горести земныя были отнынѣ кончены для Аделины, — она умерла, и Сюзэтта не считала оскорбительнымъ для ея памяти отдать собственными руками имущество, которое запрещало ей оставить за собою нѣчто высшее. Насколько дѣло это касалось ея отца, она приняла его послѣдній поступокъ за знакъ его желанія искупить сдѣланное имъ зло; и она была убѣждена, что отдавая это имущество его кредиторамъ, она поступаетъ согласно его собственнымъ желаніямъ. Она рѣшилась вынести его осужденіе и наказаніе, если бы онъ вернулся; а съ той минуты какъ онъ умеръ, эта отдача имѣнія, на которомъ, по ея мнѣнію, лежало пятно позора, съ которымъ жилъ этотъ несчастный человѣкъ, была не потерею, а радостнымъ облегченіемъ.

Однако, то была настоящая жертва и ей было суждено почувствовать это при болѣе стѣсненныхъ условіяхъ ея жизни. Но она уже пріучила себя къ стѣсненнымъ условіямъ; она узнала, какъ мало люди наслаждаются жизнью, когда у нихъ нѣтъ цѣли въ жизни. А теперь, въ Маттѣ она имѣла все, чѣмъ красна жизнь; поэтому, отдавъ все, что у нея было, она оставалась безмѣрно богатой.

Маттъ радовался съ нею ея рѣшенію, хотя онъ ни однимъ словомъ не повліялъ за него. И онъ, какъ она, былъ бѣденъ. Насколько было возможно для него, онъ отказался отъ своей доли наслѣдства, которая какъ бы пошла въ уплату долговъ Нортвика товариществу. Безъ сомнѣнія, эта комбинація не могла имѣть окончательнаго значенія, потому что, въ концѣ концовъ, деньги, которыя оставитъ его отецъ, достанутся поровну ему и Луизѣ. Но въ то же время эта расплата за грѣхи Нортвика поставила старика Гилари въ гораздо болѣе затруднительное положеніе, чѣмъ онъ признался сыну. Поэтому онъ нашелъ, что недурно позволить Матту серьезно поработать и на дѣлѣ испытать свои теоріи сельскаго хозяйства, стараясь прожить на положеніи простого фермера. Слѣдуетъ сказать, что перспектива эта не устрашила ни Матта, ни Сюзэтту; жизнь дала ей нѣчто, сдѣлавшее ее способной обойтись безъ свѣта, его удовольствій и успѣховъ. А Маттъ давнымъ давно пересталъ ими дорожить.

Директора Понкуассэтскаго товарищества приняли безъ малѣйшихъ колебаній отданное имъ дочерью Нортвика имущество. Какъ корпоративное цѣлое, они мало заботились о тонкостяхъ вопроса права. Они видѣли передъ собою простой фактъ, что ихъ порядкомъ обобралъ мошенническимъ образомъ прежній владѣлецъ этого имущества, весьма, вѣроятно передавшій его въ другія руки, имѣя въ виду какія нибудь комбинаціи, которыя, въ концѣ концовъ, онъ и достигнулъ. Они признали, что его дочь правильно поступила, передавъ въ ихъ руки это имущество, и ни одинъ изъ членовъ правленія не былъ настолько сумасброденъ, чтобы намекнуть, что товарищество имѣли такъ же мало права, на это имущество, какъ на всякую другую часть недвижимой собственности въ государствѣ.

— Они считали, — сказалъ Путнэй, выполнившій это дѣло за Сюзэтту и разговаривавшій объ этомъ предметѣ впослѣдствіи со своимъ закадычнымъ другомъ докторомъ Мореллемъ съ нѣкоторою горечью пораженія, — они считали, что ихъ первая обязанность состояла въ соблюденіи интересовъ ихъ акціонеровъ, которые, казалось, вмѣщали въ себѣ всѣхъ, вдовъ и сиротъ, насколько я могъ уразумѣть. — Ну что жъ, — продолжалъ онъ, — есть въ этомъ удовлетворительная сторона. Наконецъ, хоть кому-нибудь удалось сдѣлать то, что ему хотѣлось. Въ данномъ случаѣ не ему, а ей удалось это. Одна только миссъ Сюзэтта поступила во всемъ этомъ дѣлѣ по своему желанію. Всѣ остальные, начиная съ меня, ровнехонько ничего не добились. Было время, когда я желалъ крови покойнаго Дж. Мильтона Нортвика; цѣлыми годами я поджидалъ, что онъ, наконецъ, совершитъ то, что онъ и сдѣлалъ, и я надѣялся съ Божіей помощью разорить его совершенно, или, какъ мы говоримъ, отдать его въ руки правосудія. И вотъ я сдѣлался адвокатомъ его дочерей и посвятилъ себя всецѣло интересамъ этихъ двухъ осиротѣвшихъ дѣвушекъ. Мнѣ хотѣлось лишь одного: вести дѣло Дж. Мильтона на судѣ, не для того, чтобы отправить его въ тюрьму со скандаломъ, но чтобы добиться его оправданія. Но даже это немногое не удалось мнѣ. Да и всѣ намѣренія и планы относительно Нортвика рухнули, кромѣ одного. Директора не достигли своей цѣли по случаю его смерти; а старому Гилари пришлось выйти изъ правленія и уплатить долги расхитителя. Пиннэй, какъ мнѣ кажется, считаетъ себя погибшимъ человѣкомъ; онъ навсегда распростился съ ролью сыщика и вернулся къ роля интервьюера. Бѣдняжка Аделина питала благочестивую надежду успокоить старость Нортвика въ ихъ прекрасномъ домѣ, но она умерла и домъ этотъ поступаетъ въ собственность кредиторовъ. Никому не удалось ничего подѣлать съ Нортвикомъ! Да и самъ онъ не могъ помочь самому себѣ. Посмотри, какъ глупо онъ тратилъ свое время въ Канадѣ, увезя съ собою такую уйму денегъ, что другой на его мѣстѣ составилъ бы съ ними цѣлое состояніе. Онъ не былъ въ состояніи пальцемъ пошевельнуть. Единственное, что онъ попытался сдѣлать, окончилось для него позорнымъ фіаско. Аделина не позволила ему остаться, когда онъ вернулся, и это убило ее. Затѣмъ, когда онъ отправился, чтобы принять кару, онъ взялъ да и померъ! Само правосудіе ничего не могло подѣлать съ Нортвикомъ. Но мнѣ не жаль, что онъ ускользнулъ отъ него. Нортвикъ не можетъ служить предостерегающимъ примѣромъ. Онъ представляетъ собою самый заурядный случай и, подобно всѣмъ намъ грѣшнымъ, простая жертва окружающихъ обстоятельствъ! Сфера, въ которой онъ вращался, сдѣлала его богатымъ, она же сдѣлала его мошенникомъ. Но что скажешь ты, другъ мой, о свѣтѣ, въ которомъ мы кипятимся и суетимся съ нашими крошечными цѣлями и желаніями, а въ это время громадный шаръ жизни, повидимому, спокойно уносится впереди безъ малѣйшаго отношенія къ тому, что мы дѣлаемъ или чего мы не дѣлаемъ? Мнѣ кажется, дурно быть фаталистомъ, но я все же держусь того мнѣнія, что это дѣло судьбы.

— Почему бы не назвать это закономъ? — замѣтилъ докторъ.

— Ну, это было бы черезчуръ смѣло. Но если посмотримъ на все происходящее съ широкой точки зрѣнія, то увидимъ, что въ большинствѣ случаевъ все кончается хорошо. Поэтому, я разрѣшу нашъ споръ и назову это милосердіемъ.

Конецъ.

---

1. Извѣстный американскій художникъ. Прим. переводч.