Мессия-турок (Зангвиль)/ДО

Мессия-турок
авторъ Израэль Зангвиль, пер. А.Н. Рождественская

Оригинал: ивритъ, опубл.: 1899. — Источникъ: "Русское Богатство", №№ 3—4, 1899. az.lib.ru • Переводъ съ англійскаго А. Н. Рождественской.
Текст издания: «Русское Богатство», №№ 3-4, 1899.

МЕССІЯ-ТУРОКЪ. Разсказъ Н. Зангвилля. Переводъ съ англійскаго А. Н. Рождественской.

Свитокъ первый.

I.

Въ 5408 году отъ сотворенія міра, 1648 году по P. X. и на двадцать третьемъ году своей собственной жизни на землѣ Саббатай Зеви — Мессія, котораго такъ страстно и такъ давно уже ждали евреи — открылся своимъ ученикамъ въ Смирнѣ.

Зимой, въ полночь, нѣсколько человѣкъ въ длинныхъ одеждахъ, съ тюрбанами на головахъ, сошлись вмѣстѣ. Вверху, надъ ними, сверкали яркія, безчисленныя звѣзды, у ногъ печально плескалось море, а на покрытомъ снѣгомъ откосѣ горы дремалъ восточный городъ, таинственный и мрачный со своими куполами, минаретами, акрополемъ и кипарисами.

Саббатай Зеви погрузился въ ледяныя морскія волны, а глубоко взволнованные ученики его стояли на берегу. Наконецъ, онъ вышелъ изъ воды и всталъ передъ ними во всемъ величіи своей наготы. Его стройная, мужественная фигура дышала благородствомъ, тѣло было покрыто рубцами отъ бичеваній, съ черныхъ волосъ и бороды струилась вода. Съ горячей надеждой смотрѣли на него ученики и, вдыхая исходящій отъ него ароматъ божественности, пораженные царственностью его осанки, страстной и вмѣстѣ съ тѣмъ духовной красотой его смуглаго, задумчиваго лица, ждали, чтобы онъ открылся имъ. Они инстинктивно чувствовали, что онъ заговоритъ именно теперь, въ эту ночь.

Въ Зогарѣ — вдохновенной, объясняющей самыя сокровенныя тайны книгѣ, написанной въ XIII столѣтіи — уже указывалось на этотъ годъ, какъ на начало эпохи возрожденія. И еще прежде, чѣмъ пронзительный звукъ бараньяго рога возвѣстилъ о рожденіи Саббатая Зеви, люди, ставшіе потомъ его учениками, напряженно ждали торжественной минуты. Да, онъ, навѣрное, позвалъ ихъ сюда, чтобы открыться имъ, счастливымъ соучастникамъ въ величайшемъ моментѣ божеской и человѣческой исторіи.

Что же онъ скажетъ?

Строгій, задумчивый, окруженный ореоломъ святости, онъ нѣсколько времени стоялъ неподвижно, осуществляя, какъ чувствовали его ученики — ученіе каббалы о Мессіи, проникаясь божескимъ естествомъ, не смотря на первородный грѣхъ Адама, чистый, безгрѣшный, въ единеніи со всей природой. Наконецъ, онъ поднялъ свои блестящіе глаза къ небу и спокойно, ясно проговорилъ только одно слово:

— Ягве!

Онъ произнесъ страшное, запрещенное имя Бога. Пораженные ужасомъ, ученики смутились и съ минуту стояли, какъ вкопанные. Но когда они увидали, что звѣзды по прежнему сіяютъ надъ ними, что море тихо плещется около берега, а земля не колеблется у нихъ подъ ногами, ихъ охватила глубокая радость, и къ небу понеслись ихъ восторженные крики: «Мессія! Мессія! Мессія!».

Царство Божіе наступало.

Начиналась эпоха Мессіи.

II.

«Доколѣ еще ждать намъ, Господи? Доколѣ?»

Никто уже не услышитъ теперь этого вопля отчаянія, раздававшагося въ теченіе столькихъ вѣковъ.

Пока евреи были разсѣяны по всѣмъ странамъ и грѣхъ царилъ между людьми, міръ небесный и міръ земной отдѣлились другъ отъ друга, четыре буквы божьяго имени были тоже разъединены и не могли произноситься вмѣстѣ.

Но Мессія произнесъ это запрещенное имя, и Богъ, и вся вселенныя снова слились воедино. О, чудный, таинственный союзъ! О, святой восторгъ! Радостные крики учениковъ смолкли и смѣнились благоговѣйнымъ молчаніемъ. Все было тихо кругомъ. Вдругъ съ ближайшей мечети раздался голосъ муэдзина, и торжественный возгласъ пронесся въ ночномъ воздухѣ:

— Богъ великъ! Нѣтъ Бога, кромѣ Бога, и Магометъ Его пророкъ!

Саббатай вздрогнулъ. Отъ холода или отъ какого-то неяснаго предчувствія?..

III.

Въ это время всѣ надѣялись на скорое пришествіе Мессіи — всѣ ждали его.

Въ прошломъ, XVI столѣтіи было много мучениковъ, пророковъ и духовидцевъ. Съ дальняго Востока прибылъ черезъ Нубію въ Италію Давидъ Рейбени, мечтавшій вырвать Палестину изъ рукъ турокъ. Это былъ смуглый карликъ, изнурявшій себя постомъ и обратившійся въ скелетъ. На своей бѣлой лошади онъ подъѣхалъ къ Ватикану, и папа Климентъ очень любезно принялъ его. Въ Португаліи, куда Давидъ Рейбени въѣхалъ съ шелковымъ знаменемъ, на которомъ были вышиты десять заповѣдей, его встрѣтилъ король и блестящія процессіи съ знаменами. Одной еврейской дѣвушкѣ являлись въ видѣніи Моисей и ангелы. Она задумала вывести свой несчастный народъ въ Святую землю, но была сожжена инквизиціей. Діего Ниресъ — красивый, блестящій юноша, христіанинъ по рожденію — вернулся къ вѣрѣ своихъ предковъ, принялъ имя Соломона Мольчо и всю жизнь, до своей преждевременной, ранней кончины, искалъ восторговъ пророческаго вдохновенія и мученическаго вѣнца. Онъ пытался обратить въ еврейство даже самого папу, предсказалъ наводненіе въ Римѣ, которое и, произошло вмѣстѣ съ страшнымъ землетрясеніемъ въ Лиссабонѣ, пользовался большимъ почетомъ въ Ватиканѣ и радостно принялъ мученическую смерть въ Мантуѣ, гдѣ, по приказанію императора, его сожгли на кострѣ. И въ это-то тревожное, ужасное для евреевъ время ихъ мечты и надежды разгорались сильнѣе, благодаря такимъ предзнаменованіямъ. Вдохновенная книга Зогаръ была тогда напечатана въ первый разъ, и свѣтъ ея, разливаясь все дальше, проникалъ въ каждое гетто.

Въ ней разоблачались тайны, относящіяся до времени пришествія Мессіи и его жизни на землѣ. Илія, всѣ небесныя силы, ангелы, духи вдохновляли писавшихъ ее, показали имъ двойственность мірового принципа, открыли истинный смыслъ Торы (законъ), до того времени скрытый въ ея значкахъ, буквахъ, удареніяхъ, показали, какое значеніе имѣютъ нѣкоторыя слова при перестановкѣ въ нихъ буквъ. Жившій въ Египтѣ великій каббалистъ Лоріа и итальянскій алхимикъ Виталь отыскали могилу Симона-баръ-Іокаи, — предполагаемаго автора Зогара, и нѣсколько времени жили около нея. Самого Лоріа, который предпочиталъ безмолвіе и пустынность Нильской страны шуму талмудистской школы, одѣвался во все бѣлое въ шабашъ, носилъ сложенную вчетверо одежду для обозначенія четырехъ буквъ запрещеннаго имени Бога и, переставляя эти буквы, могъ вызывать духовъ, — многіе считали его Мессіей изъ племени Іосифа, предтечей истиннаго Мессіи изъ племени Давидова.

Великая минута приближалась, «Царство Божіе близко!» говорили въ одинъ голосъ всѣ каббалисты. Страданія евреевъ были такъ ужасны, продолжались такъ долго!.. Ихъ убивали за то, что они не умираютъ отъ чумы, ихъ грабили и рѣзали крестоносцы, безжалостно выгоняли изъ Испаніи и Португаліи, жгли цѣлыми тысячами на кострахъ инквизиціи — ихъ всюду преслѣдовали и угнетали. Чаша ихъ страданій переполнилась, и они чувствовали, что время освобожденія наступаетъ, что Богъ спасетъ Израиля, дастъ ему побѣду надъ язычниками и поставитъ его выше всѣхъ народовъ. «Я вѣрю, что придетъ Мессія и, хоть пришествіе его можетъ замедлиться, буду ждать его каждый день».

И они каждый день ждали его.

Было время, когда евреи благоденствовали въ Турціи, считались соперниками венеціанцевъ въ морской торговлѣ и затмѣвали роскошь, великихъ визирей красотою и богатствомъ своихъ домовъ, садовъ и кіосковъ — когда Іосифъ былъ Наксосскимъ герцогомъ, а Соломонъ Ашкенази — чрезвычайнымъ посломъ въ Венеціи. Въ тѣ дни надежда на пришествіе Мессіи ослабѣла и казалась неясной и туманной. Но она вспыхнула съ новой силой, когда процвѣтаніе евреевъ кончилось вмѣстѣ съ паденіемъ турецкой имперіи. Власть перешла къ янычарамъ, гарему и спагамъ, а ничѣмъ не сдерживаемые паши стали прежде всего, притѣснять евреевъ и заставили ихъ носить черные тюрбаны въ отличіе отъ мусульманъ.

И не одни только евреи ждали Мессію. Слухъ о его скоромъ пришествіи распространился между другими народами и они снова устремили глаза на таинственный Востокъ, эту колыбель божества. Въ далекой Англіи суровые пуритане ожидали милленіума и пятой монархіи Апокалипсиса, такъ какъ «четыре звѣря» — Вавилонъ, Персія, Греція и Римъ — уже пали. А когда Манассія-бенъ-Израель изъ Амстердама обратился къ Кромвелю и просилъ его позволить евреямъ вернуться въ Англію, главнымъ основаніемъ его петиціи было то, что они, согласно библейскимъ пророчествамъ, должны быть разсѣяны между всѣми народами, такъ какъ наступило время пришествія Мессіи.

Да, всѣ были готовы, всѣ ждали его.

IV.

Сынъ смирнскаго коммиссіонера, Саббатай Зеви, съ самаго дѣтства любилъ уединеніе и избѣгалъ товарищей. Это былъ очень странный ребенокъ. Онъ бродилъ по крутымъ, какъ бы высѣченнымъ въ скалѣ, городскимъ улицамъ и по шумнымъ базарамъ съ деревянными навѣсами, обращая, казалось, такъ же мало вниманія на окружавшую его живописную, фантастически окрашенную картину, какъ на грязные отбросы, валявшіеся у него подъ ногами, или на рады верблюдовъ. Онъ только совершенно машинально прижимался къ стѣнѣ, заслышавъ звонъ ихъ колокольчиковъ. А между тѣмъ, онъ, должно быть, замѣчалъ все, потому что, когда ему попадались на пути больной ребенокъ, калѣка, прокаженный, исхудалая отъ голода робака или какое нибудь другое страдающее существо — глаза его наполнялись слезами. Иногда онъ подолгу стоялъ около залива и напряженно, какъ бы страстно ожидая чего-то, смотрѣлъ на югъ; иногда цѣлыми часами лежалъ на пустынной равнинѣ, разстилавшейся за шумной гаванью.

Въ еврейской школѣ, гдѣ учились сотни дѣтей, онъ стоялъ особнякомъ; онъ былъ такъ же одинокъ и въ юности, когда считался лучшимъ ученикомъ въ классѣ знаменитаго талмудиста Іосифа Эскафы. Чаще всѣхъ своихъ товарищей одерживалъ онъ верхъ въ казуистическихъ спорахъ, которые нерѣдко допускалъ учитель, но эти споры не занимали его и онъ относился къ нимъ съ презрительнымъ равнодушіемъ. Въ его классныхъ отвѣтахъ часто прорывалось возмущеніе и, наконецъ, онъ бросилъ всѣ эти безплодныя тонкости талмуда и погрузился въ изученіе каббалистической литературы съ ея мистицизмомъ, поэтическимъ жаромъ и проповѣдью умерщвленія плоти. Переселеніе душъ, таинственные союзы, вызываніе духовъ, концентрація божества въ самомъ себѣ, чтобы создать многое преходящее изъ одного вѣчнаго — вотъ что занимало мысли задумчиваго пятнадцатилѣтняго мальчика.

— Я буду учиться всю жизнь, — сказалъ онъ отцу.

— Всю жизнь? — воскликнулъ Мардохей Зеви. — А на что же ты будешь жить? Оба твои брата работаютъ и добываютъ деньги.

— Тѣмъ болѣе необходимо, чтобы кто нибудь изъ нашей семьи посвятилъ себя Богу. Тогда Онъ благословитъ работу остальныхъ.

Мардохей Зеви покачалъ головою. Въ прежніе годы, когда онъ еще жилъ въ Мореѣ, ему приходилось выносить страшную нужду и онъ на опытѣ узналъ всю горечь бѣдности. Но теперь, съ тѣхъ, поръ какъ султанъ Ибрагимъ началъ войну съ венеціанцами, Мардохей сталъ богатѣть, какъ и многіе изъ его соотечественниковъ. Торговля съ Левантомъ представляла большую опасность по случаю войны, а потому англійскіе и голландскіе купцы перевезли свои счетныя книги изъ Константинополя въ Смирну. Дѣла англійскаго торговаго дома, въ которомъ Мардохей былъ коммиссіонеромъ, шли очень успѣшно, а вмѣстѣ съ тѣмъ поправились и его дѣла. Ученый сынъ — роскошь, но онъ можетъ позволить ее себѣ. Такимъ образомъ желаніе Саббатая исполнилось. Съ девятью товарищами, которые приходили въ домъ отца его, онъ съ утренней до вечерней зари занимался изученіемъ Зогара и Каббалы. И чѣмъ богаче становился Мардохей, тѣмъ съ большимъ уваженіемъ относился онъ къ сыну: его достоинствамъ, а не своему усердію и честности приписывалъ онъ свой успѣхъ.

— Если грѣхи отцовъ падаютъ на дѣтей, — часто думалъ онъ, — то очень возможно, что награда за добрыя дѣла дѣтей переходитъ на родителей.

Замѣтивъ, съ какимъ благоговѣніемъ смотритъ Мардохей на своего сына, всѣ стали относиться къ Саббатаю съ особымъ уваженіемъ, и у многихъ, знавшихъ его или слышавшихъ о немъ, зарождались безумныя догадки и надежды.

И самъ Саббатай какъ будто поддавался имъ. Такъ, по крайней мѣрѣ, показалось разъ его отцу. Мардохей ѣздилъ къ своимъ принципаламъ и, вернувшись домой послѣ своего продолжительнаго путешествія, разсказалъ сыну о людяхъ, ждущихъ пятой монархіи и предсказывающихъ пришествіе Мессіи и освобожденіе евреевъ въ 1666 году.

— Вѣдь Мессія родится девятаго Аба, отецъ? — спросилъ Саббатай.

— Да, конечно, — отвѣчалъ Мардохей, и сердце его забилось сильнѣе. — Въ это роковое число были разрушены оба наши храма; оно же будетъ и днемъ рожденія Мессіи, котораго Господь пошлетъ, чтобы вознаградить насъ за наши страданія. Въ писаніи говорится: «Я уничтожу рабство Іуды и рабство Израиля и возстановлю народъ мой». Сынъ не отвѣчалъ; но и онъ, и отецъ думали объ одномъ и томъ же: Саббатай родился девятаго Аба, въ день великаго чернаго поста.

Мардохей, согласно тогдашнимъ обычаямъ, самъ выбралъ ему невѣсту. Саббатай безпрекословно подчинился его волѣ и женился на прекрасной Ханнѣ, но черезъ нѣсколько времени, ко всеобщему изумленію, развелся съ нею. Юный аскетъ не поддался чувственной страсти, которая созрѣваетъ такъ рано подъ горячимъ солнцемъ Востока, и еврейское судилище освободило молодую дѣвушку отъ ея фиктивнаго мужа.

Горячая молитва, бичеваніе и умерщвленіе плоти — вотъ въ чемъ состояла жизнь Саббатая, вотъ что давало ему счастье. Онъ не обращалъ никакого вниманія на прелестныхъ смирнскихъ евреекъ, не смотря на то, что лица ихъ не были закрыты покрывалами, какъ у турчанокъ, и что онѣ казались еще красивѣе отъ своего живописнаго костюма, состоящаго изъ шароваръ и платья съ полуоткрытымъ воротомъ. Тщетно молодыя дѣвушки втыкали себѣ въ волосы жимолость или розу надъ самымъ ухомъ, чтобы показать, что онѣ не имѣютъ ничего противъ замужества — онъ не смотрѣлъ на нихъ. Однако Мардохей, нежелавшій, чтобы сынъ его преступилъ законъ по которому холостая жизнь считается грѣхомъ, нашелъ ему другую невѣсту, еще прекраснѣе Ханны. Этотъ второй бракъ закончился совершенно такъ же, какъ первый, и Саббатая снова развели съ женой.

— Теперь только одна Тора будетъ моей невѣстой, — сказалъ онъ.

Нечувствительный къ женской красотѣ, молодой, красивый и теперь богатый Саббатай продолжалъ вести свою одинокую жизнь, отказывая себѣ во всемъ. Онъ мало говорилъ, много размышлялъ и общество учениковъ, относившихся къ нему съ глубокимъ уваженіемъ, не мѣшало ему. Когда онъ погружался въ море утромъ и вечеромъ, лѣтомъ и зимою, они почтительно отходили въ сторону. Днемъ онъ часто молился ни еврейскомъ кладбищѣ, около ручья, который христіане называли Санкта Венеранда, а по ночамъ лежалъ, распростершись на могилахъ праведниковъ, страстно взывая къ небу въ то время, какъ шакалы выли въ пустынномъ мракѣ и вѣтеръ завывалъ въ ущельяхъ горъ.

Но иногда онъ говорилъ ученикамъ о тайнахъ божества и о суровомъ аскетизмѣ, который одинъ только ведетъ въ спасенію, посредствомъ котораго достигается обновленіе людей и царство Божіе. Иногда онъ пѣлъ имъ своимъ нѣжнымъ, дрожащимъ голосомъ испанскія пѣсни, сочиненныя имъ или Лоріа, съ странными, загадочными словами, положенными на грустные, полные мистической страсти напѣвы. Женская красота и прелесть, которыя онъ отвергалъ, воспѣвались въ этихъ молящихъ звукахъ, въ этихъ пылкихъ словахъ, напоминавшихъ «Пѣснь пѣсней» Соломона. Ученикамъ его казалась, что и въ нихъ скрытъ такой же глубокій смыслъ.

"Дочь императора погрузилась въ сверкающую воду — Мелиссельда!..

"И трепещущая волна покоилась на ея груди — Мелиссельда!..

"Изъ воды она вышла бѣлая и чистая, какъ снѣга горъ — Мелиссельда!..

"Только губы ея были красны да порозовѣли нѣжные кончики пальцевъ — Мелиссельда!..

"Прекрасное, гордое лицо ея засіяло, какъ мечъ — Мелиссельда!..

«Вѣки ея походили на стальные луки, но ротъ ея былъ точно роза — Мелиссельда»!..

И въ глазахъ восторженно слушавшихъ его учениковъ показывались слезы. Они готовы были поклоняться Мелиссельдѣ, какъ мистической невѣстѣ Мессіи.

V.

Послѣ того, какъ Саббатай произнесъ одно только слово на морскомъ берегу, онъ ничего не говорилъ о своемъ великомъ призваніи. Но ученики его, сначала тайно, а потомъ открыто разглашали всюду о пришествіи Мессіи, и слухъ объ этомъ разошелся по всей Смирнѣ.

Не одни только молодые люди стали первыми послѣдователями Саббатая. Самымъ горячимъ приверженцемъ его былъ серьезный, уже пожилой ученый Моисей Пингера. Но число увѣровавшихъ въ Мессію было все-таки очень незначительно; большинство отвергало его и смѣялось надъ нимъ, какъ надъ безумнымъ. Въ еврейскомъ кварталѣ начались смуты и раздоры, въ которыхъ самъ Саббатай не принималъ никакого участія. Онъ вступалъ въ сношенія съ своими братьями только во время исполненія какихъ нибудь религіозныхъ обрядовъ и отправлялся въ такихъ случаяхъ въ самые бѣдные дома, скученные въ грязныхъ переулкахъ. Въ одномъ изъ такихъ-то домовъ проявилось еще разъ его тайное, недоступное человѣку могущество.

Много гостей собралось, чтоы присутствовать при обрядѣ обрѣзанія перваго сына, родившагося у хозяевъ. Вся квартирка состояла изъ одной комнаты, раздѣленной на двѣ части. Въ одной была кухня; другая, съ узенькимъ коврикомъ на полу, служила спальной и пріемной. Докторъ хотѣлъ уже приступить къ обрѣзанію, но Саббатай попросилъ его подождать. Прошло съ полчаса.

— Чего же мы ждемъ? — рѣшились, наконецъ, спросить гости у Саббатая.

— Пророкъ Илія еще не занялъ своего мѣста, — отвѣчалъ онъ.

Черезъ нѣсколько минутъ онъ взглянулъ на доктора и сдѣлалъ знакъ, что можно приступать къ операціи, а всѣ присутствующіе съ изумленіемъ и благоговѣйнымъ ужасомъ устремили глаза на пустой стулъ, на которомъ сидѣлъ древній пророкъ, видимый для одного Саббатая.

А между тѣмъ старая талмудистская школа хмурилась на новаго пророка; въ особенности возмутилъ ее распущенный его учениками слухъ о томъ, что произошло ночью на морскомъ берегу. Раввины собрались на совѣщаніе и послали за Саббатаемъ.

— Ты произнесъ неизреченное имя! — воскликнулъ Іосифъ Эскафа, его бывшій учитель. — Ты своими нечистыми устами осквернилъ священныя буквы, которыя, даже въ дни славы Израиля только первосвященникъ имѣлъ право произноситъ шопотомъ въ Святая Святыхъ въ день Очищенія. Какъ осмѣлился ты преступить законъ?

— Это божественная тайна, извѣстная только мнѣ одному, — отвѣчалъ Саббатай.

Раввины покачали головами и подвергли его отлученію. Лицо Саббатая освѣтилось глубокой радостію. Онъ пошелъ къ ручью и сталъ молиться.

— Благодарю Тебя, Отче! — говорилъ онъ. — Ты открылъ мнѣ меня самого. Теперь я знаю, что не напрасно каялся я и умерщвлялъ свою плоть.

Но отлученіе Саббатая не успокоило волненія въ еврейскомъ кварталѣ Смирны — волненія, которое еще увеличивалось благодаря слухамъ, доходившимъ съ запада. Тамъ ожидали милленіума, а секта ветхозавѣтныхъ христіанъ въ Англіи добивалась, чтобы предписанія. и постановленія Моисея были приняты, какъ государственный законъ.

Изъ одной христіанской страны въ другую переносили вѣрующіе слухъ о скоромъ пришествіи Мессіи евреевъ. Увѣряли, что онъ явится къ турецкому султану въ іюнѣ 1666 г., завладѣетъ его короной, не силой, а при помощи музыки, и надѣнетъ на него цѣпи, какъ на плѣнника. Потомъ Мессія исчезнетъ, и никто не увидитъ его въ теченіе девяти мѣсяцевъ, а евреи въ это время будутъ подвергаться страшнымъ мученіямъ. Но онъ снова вернется, возсѣдая на небесномъ львѣ, держа въ рукахъ поводья, сдѣланные изъ семиголовыхъ змѣй, и проведетъ черезъ рѣку Самбатіонъ десять исчезнувшихъ колѣнъ израильскихъ. Тогда всѣ признаютъ его за Соломона, властелина вселенной, и святой храмъ спустится съ небесъ, уже совсѣмъ готовый, чтобы евреи могли приносить въ немъ жертвы съ того дня и до скончанія вѣковъ.

Но всѣ эти мечты и надежды не находили отголоска въ зачерствѣлыхъ сердцахъ старѣйшинъ смирнскаго гетто. Они были слишкомъ погружены въ свои дѣла и съ утра до ночи работали или слѣдили за нагрузкой судовъ виноградомъ и винными ягодами. Что же касается до бѣдняковъ и нищихъ, живущихъ чужимъ трудомъ, то они оказались еще упорнѣе. Волненіе въ еврейскомъ кварталѣ не утихало; ссоры и раздоры продолжались. Наконецъ, старѣйшины рѣшились покончить съ этимъ и изгнать Саббатая изъ Смирны.

— Развѣ Израиль и безъ того не въ изгнаніи? — сказалъ онъ, узнавъ о приговорѣ.

Простившись съ братьями, онъ пошелъ къ отцу, теперь уже дряхлому, больному старику.

— Я разбогатѣлъ благодаря тебѣ, — сказалъ, горько рыдая, Мардохей. — Но я съ радостью отдалъ бы все, что у меня есть, лишь бы ты остался со мной. Я стою уже на краю могилы, а мой святой сынъ не закроетъ мнѣ глазъ, когда я умру — не будетъ даже знать, когда прочитать молитвы за мою покинувшую тѣло душу!

— Не плачь, отецъ, — отвѣчалъ Саббатай. — Души уходятъ, но онѣ снова возвращаются.

VI.

Саббатай отправился путешествовать по Востоку, всюду пріобрѣтая послѣдователей, всюду находя и невѣрующихъ. Онъ побывалъ въ Константинополѣ, Аѳинахъ, Ѳессалоникѣ и Каирѣ.

Въ тѣ дни путешествіе не представляло трудностей для еврея. Въ каждой странѣ находилъ онъ своихъ соотечественниковъ и встрѣчалъ радушный пріемъ. А если путешественникъ былъ къ тому же и ученый, то онъ считался самымъ почетнымъ гостемъ, и хозяинъ смотрѣлъ на его посѣщеніе, какъ на особую честь.

Саббатая роскошно угощали, предлагали ему подарки при отъѣздѣ, подыскивали караваны, съ которыми ему было удобно отправиться въ путь, вносили за него плату и даже выкупъ на случай, если бы онъ попалъ въ плѣнъ къ разбойникамъ.

Въ большомъ еврейскомъ кварталѣ Константинополя изгнанникъ, какъ и вездѣ, нашелъ много горячихъ приверженцевъ и много противниковъ. Авраамъ Тачини, знаменитый проповѣдникъ, одинъ изъ первыхъ послѣдователей Саббатая, обратился къ раввинамъ съ просьбою позволить ему разрыть одну изъ могилъ на старинномъ еврейскомъ кладбищѣ. Онъ говорилъ, что мысль эта внушена ему небомъ. Земля была тверда, какъ камень, и едва подавалась подъ заступомъ. Наконецъ, послѣ долгихъ усилій, вырыли глубокую яму и нашли глиняный горшокъ, а въ немъ свитокъ пергамента, на которомъ было написано слѣдующее: "Я, Авраамъ, былъ заключенъ въ пещеру и пробылъ въ ней сорокъ лѣтъ.. Я спрашивалъ себя, когда же настанетъ время чудесъ. И голосъ отвѣчалъ мнѣ: «Въ лѣто 6408 отъ сотворенія міра родится человѣкъ по имени Саббатай. Онъ поразитъ дракона, будетъ истиннымъ Мессіей и одержитъ побѣду, не прибѣгая къ оружію».

И, дѣйствительно, Саббатай одерживалъ побѣды, не пользуясь не только оружіемъ, но даже и словами! Старинный пергаментъ убѣдилъ многихъ невѣрующихъ, но самъ Саббатай не называлъ себя Мессіей, не открывался никому. Въ сумеркахъ часто видали его высокую, величественную фигуру въ то время, какъ онъ горячо молился на могилахъ праведниковъ; на зарѣ онъ подолгу стоялъ неподвижно на балконѣ, выходившемъ на Золотой Рогъ. Онъ бичевалъ себя каждый день, много постился, изнуряя свое тѣло, а когда ѣлъ, то только самую простую пищу. Дѣти часто подбѣгали къ нему и окружали его, а онъ, улыбаясь, смотрѣлъ на нихъ съ глубокою любовью и одѣлялъ ихъ сластями. Когда онъ тихо, задумавшись, проходилъ по грязнымъ, прорѣзаннымъ глубокими колеями улицамъ, среди шумной толпы носильщиковъ, дервишей, шейховъ, продавцовъ плодовъ, крикливыхъ женщинъ и нищихъ — казалось, не одна только темная одежда отличаетъ его отъ всѣхъ этихъ людей. Турецкія красавицы съ любопытствомъ смотрѣли на него изъ за своихъ покрывалъ, а ремесленники поднимали головы, когда онъ проходилъ подъ боковыми сводами Большого базара.

Разъ онъ попалъ на рынокъ, гдѣ продавали рабынь для кіосковъ Босфора, прелестныхъ черкешенокъ и грузинокъ, и страстное негодованіе охватило его, когда онъ подумалъ объ испорченности огромной столицы съ ея блестящими пашами, нищими калѣками, безчисленными мечетями и домами терпимости, съ ея жестокими кади и безумно-пляшущими дервишами. А когда какой-то мусульманинъ, безжалостно хлеставшій своего осла, назвалъ его «евреемъ», гнѣвъ загорѣлся въ сердцѣ Саббатая. Да, одинъ только Израиль стоитъ на истинномъ пути — одинъ маленькій народъ, которому предстоитъ спасти міръ и низвести на землю царство Божіе. Но увы! И самъ Израиль ожесточенъ, недовѣрчивъ и полонъ грѣха.

— Горе! Горе вамъ! — сказалъ онъ своимъ братьямъ, вернувшись въ еврейскій кварталъ. — Грѣхи ваши падутъ на ваши головы! Богъ создалъ міръ не по необходимости, а изъ чистой любви, желая, чтобы люди признавали его своимъ Создателемъ и Владыкой. Но вы не платили Ему любовью за Его любовь. Скоро страшный пожаръ будетъ въ Константинополѣ, и ваши дома, ваше имущество — все сгоритъ!

Онъ горько зарыдалъ. Въ эту ночь его ученики слышали, какъ онъ плакалъ и горячо молился, а потомъ долго ходилъ по комнатѣ и пѣлъ псалмы Давида.

VII.

Въ то время, какъ Саббатай былъ въ Константинополѣ, гонецъ привезъ ему письмо отъ одного изъ первыхъ учениковъ его, Натана изъ Газы, который недавно женился на очень красивой, но кривой дочери богатаго португальскаго еврея, переселившагося изъ Дамаска въ Гаву. Горячій приверженецъ Саббатая, теперь вполнѣ обезпеченный въ средствахъ къ жизни, Натанъ рѣшилъ посвятить все свое время проповѣди о Мессіи, жить и умереть его апостоломъ и пророкомъ, быть его предтечей, какъ Илія. Въ доказательство своей миссіи онъ совершилъ многія чудеса, Такъ, ему достаточно было прочитать имя человѣка, чтобы разсказать всю его жизнь, узнать всѣ его грѣхи и наложить на него должное наказаніе. Дурные люди сторонились отъ него и старались не попадаться ему на глаза. Въ него вѣрили даже больше, чѣмъ въ Саббатая, хотъ онъ самъ ставилъ себя всегда на второе мѣсто. «А будь онъ обманщикомъ, — говорили его послѣдователи, — онъ, навѣрное, сталъ бы добиваться перваго».

Письмо Натана было написано цвѣтистымъ языкомъ, со множествомъ тропъ и метафоръ. Вотъ его содержаніе:

"22 Сивана настоящаго года".

«Царю нашихъ царей, владыкѣ вашихъ владыкъ, который соберетъ разсѣянный Израиль и спасетъ его отъ рабства, человѣку, вознесенному превыше всѣхъ, Мессіи Бога Іакова, истинному Мессіи, небесному льву, Саббатаю Зеви, слава о которомъ пройдетъ по всей землѣ, царство котораго скоро настанетъ и пребудетъ до скончанія вѣка. Аминь. Цѣлую твои руки и отираю пыль съ ногъ твоихъ, о, Царь Царей! Посылаю это письмо въ городъ, украшенный блескомъ твоей святости, и извѣщаю тебя, что Слово Царя и Его Законъ просвѣтили наши сердца. Этотъ день былъ торжественнымъ днемъ для Израиля, днемъ свѣта для нашихъ правителей, и мы немедленно же приготовились исполнять твои повелѣнія, какъ и требуетъ того нашъ долгъ. И хоть мы слышали много странныхъ вещей, онѣ не смутили насъ: сердца наши мужественны, какъ сердце льва. Мы не должны разспрашивать тебя о причинѣ твоихъ дѣяній, потому что дивны дѣла твои и мы не можемъ понять ихъ. Наша вѣра въ тебя безгранична, мы будемъ безпрекословно повиноваться тебѣ и отдаемъ свои души подъ покровъ твоего святаго имени. Теперь мы уже прибыли въ Дамаскъ и въ скоромъ времени, согласно твоему повелѣнію, будемъ продолжать нашъ путь въ Скандеранъ, чтобы удостоиться счастья увидать озаренное славой лицо Бога — такой же славой, какъ и та, которая сіяетъ на челѣ Творца вселенной. И мы, слуги слугъ твоихъ, припадемъ къ ногамъ твоимъ, отремъ съ нихъ пыль и будемъ умолять тебя снизойти до насъ, помочь намъ силою десницы твоей и укоротить лежащій передъ нами путь. Съ горячей молитвой обращаемъ мы глаза наши къ Богу и просимъ Его сжалиться надъ нами и поскорѣе избавить насъ отъ страданій, которыя мы выносимъ отъ сыновъ беззаконія. Къ Нему стремятся наши сердца, Онъ дастъ намъ желѣзные когти, сдѣлаетъ насъ достойными стоять въ тѣни осла твоего. Это слова слуги слугъ твоихъ, который падаетъ ницъ перепъ тобою, чтобы ты попиралъ его ногами свозки. Натанъ Веніаминъ».

VIII.

Больше всего послѣдователей пріобрѣлъ Саббатай въ Ѳессалоникѣ, теперешней Салоникѣ. Этотъ окруженный губчатыми стѣнами городъ, сбѣгавшій по склону горы къ заливу, былъ главнымъ оплотомъ каббализма. Не смотря на то, что имъ владѣли турки, обнесшіе его укрѣпленіями и выставившіе двѣнадцать маленькихъ пушекъ противъ корсаровъ, большая часть населенія состояла изъ евреевъ. Они платили ежегодную подать, но получали несравненно больше за поставку аммуниціи для янычаръ; у нихъ было тридцать синагогъ, тогда какъ число мечетей и греческихъ храмовъ было очень незначительно. И еврейское населеніе все увеличивалось, благодаря наплыву учащихся. Въ Ѳессалоникѣ были въ то время двѣ высшихъ школы, въ которыхъ училось болѣе десяти тысячъ человѣкъ.

Эта атмосфера горячей вѣры и набожности вознаградила Саббатая за апатію Константинополя. Здѣсь уже не одни только мужчины становились въ ряды его послѣдователей: женщины, откинувъ покрывала, садились у его ногъ; дѣвушки смотрѣли на него полными обожанія глазами. А самъ Саббатай жилъ все тою же сосредоточенною внутреннею жизнью, все такъ же стремился къ небу. Разъ онъ устроилъ пиршество и пригласилъ друзей въ главную синагогу на свою свадьбу. Они пришли съ пылающими факелами, съ музыкой и плясками, нетерпѣливо поджидая невѣсту, а изъ за рѣшетокъ женской галлереи пристально смотрѣли внизъ сотни горѣвшихъ любопытствомъ глазъ.

Когда все было готово для бракосочетанія, Саббатай, въ праздничной одеждѣ, занялъ свое мѣсто подъ балдахиномъ. Но никакой видимой невѣсты не было около него. Моисей Пингеро благоговѣйно вынулъ изъ ковчега свитокъ закона, завернутый въ вышитую золотомъ пурпурную ткань, съ золотыми цѣпочками и нѣжно звучавшими колокольчиками и поднесъ его жениху.

— Обручаюсь съ тобой по закону Моисея и Израиля, — торжественно проговорилъ Саббатай, кладя на свитокъ золотое кольцо.

По синагогѣ пронесся шопотъ изумленія и громкій ропотъ возмущенныхъ старѣйшинъ. Но каббалисты, обладавшіе болѣе поэтичной натурой, поняли, въ чемъ дѣло. Они объяснили этотъ бракъ, какъ союзъ Торы, дочери неба, съ Мессіей, сыномъ неба, который не можетъ жениться на смертной.

Такое толкованіе не удовлетворило раввина. Онъ возвысилъ голосъ и обвинилъ Саббатая въ богохульствѣ.

— Нѣтъ, ты самъ богохульствуешь, — спокойно возразилъ тотъ. — Развѣ не говорятъ наши пророки, что истина будетъ супругой того, кто любитъ Истину?

Однако, большинство было на сторонѣ недовольныхъ, и Саббатая изгнали изъ города.

Онъ отправился въ Морею, къ родственникамъ своего отца, потомъ побывалъ во многихъ другихъ странахъ. А годы проходили. Истощенный постами и подвигами покаянія, живя мечтами о высшей справедливости и возрожденіи, Саббатай достигъ среднихъ лѣтъ, но на задумчивомъ лицѣ его осталось все то же выраженіе терпѣливаго ожиданія. Нѣкоторые изъ учениковъ его умерли; другіе, видя, что надежды ихъ не сбываются, оставили его; но на смѣну имъ явились новые, еще болѣе многочисленные послѣдователи. Самуилъ Примо изъ Іерусалима сдѣлался его горячимъ приверженцемъ: Авраамъ Рубіо, нищій изъ Мореи, тоже всюду слѣдовалъ за нимъ. Это былъ довольно забавный, но наглый, безсовѣстный человѣкъ, беззавѣтно вѣрившій въ Мессію и въ то же время съ замѣчательнымъ аппетитомъ уничтожавшій всѣ вкусныя кушанья, которыя присылали почитатели Саббатая и до которыхъ не дотрогивался онъ самъ.

— А будешь ты поститься, когда убьешь Левіаѳана? — спросилъ какъ-то Рубіо.

— Нѣтъ, тогда уже пройдетъ время воздержанія, — отвѣчалъ Саббатай. — Въ писаніи говорится: «И дни постовъ твоихъ обратятся въ дни празднествъ».

— А со мной будетъ наоборотъ: я стану поститься въ праздники.

Саббатай улыбнулся. Одинъ только Рубіо могъ вызвать у него улыбку. Впрочемъ, разъ, когда до него дошло извѣстіе о томъ, что предсказаніе его исполнилось, что въ Константинополѣ былъ, дѣйствительно, страшный пожаръ, причемъ выгорѣлъ еврейскій кварталъ, онъ также улыбнулся, но то была печальная, горькая улыбка.

IX.

Пророкъ Натанъ постарался распространить слухъ о чудесномъ, предсказаніи своего Учителя и вѣсть объ этомъ пронеслась по всѣмъ странамъ изгнанія.

Она дошла и до дворца управляющаго монетнымъ дворомъ въ Каирѣ, еврея Сарафъ-Баши, праведника, истощавшаго себя постомъ и подвигами покаянія, носившаго власяницу подъ богатой пурпурной одеждой, которую онъ надѣвалъ, выѣзжая въ своемъ роскошномъ экипажѣ. Пятьдесятъ ученыхъ каббалистовъ приходили къ нему каждый день въ полдень и обѣдали за его столомъ.

Когда Саббатай отправился въ Каиръ, Натанъ предупредить объ этомъ щедраго, благочестиваго Сарафа-Баши или иначе Рафаила Іосифа Челеби. «Тотъ, кого Богь посылаетъ къ тебѣ, — писалъ онъ, — стоитъ превыше всѣхъ людей. Больше я пока ничего не могу сказать тебѣ. Прими его съ должнымъ уваженіемъ, и ты будешь вознагражденъ, смотря на невѣроятныя чудеса, которыя совершаетъ онъ. Это дивная, божественная тайна. Когда наступитъ часъ, я пожертвую всѣмъ, брошу все, чтобы служить ему. О, если бы и теперь я могъ слѣдовать за нимъ!»

Челеби тотчасъ же занялся приготовленіями для пріема высокаго гостя. Онъ встрѣтилъ судно, на, которомъ пріѣхалъ Саббатай, и повелъ его въ свой роскошный домъ. Но тотъ не согласился жить у него.

— Мой часъ еще не пришелъ, — сказалъ онъ и поселился у бѣднаго еврея, продававшаго священныя книги въ жалкой лавченкѣ, стоявшей среди палатокъ мѣнялъ, недалеко отъ главной синагоги. А послѣдователи Саббатая пошли по узкимъ переулкамъ, застроеннымъ высокими домами, надъ которыми виднѣлась полоска ослѣпительно сверкающаго, голубого неба Египта, миновали шумную толпу покупателей, продавцовъ и ословъ и размѣстились въ ромахъ еврейскаго квартала. Только въ полдень сошлись они всѣ за обѣдомъ у Сарафа Баши.

— Благополучно было ваше плаваніе по морю? — спросилъ хозяинъ. — Говорятъ, что варварійскіе пираты опять стали нападать на суда.

Саббатай молчалъ. За него отвѣтилъ Самуилъ Примо.

— Учитель не станетъ говорить объ этомъ, — сказалъ онъ, — но капитанъ могъ бы разсказать тебѣ кое-что. Мы уже думали, что намъ не удастся пройти мимо Родоса.

— Да, — подтвердилъ Авраамъ Рубіо. — Пираты преслѣдовали насъ всю ночь. Два ихъ судна, одно справа, другое слѣва отъ нашего, гнались за нами, какъ нищіе.

— А капитанъ, — сказалъ Исаакъ Сильвера, — видя, что ему не уйти отъ нихъ, хотѣлъ уже посадить въ лодки свой экипажъ и бросить пассажировъ на произволъ судьбы.

— Неужели онъ сдѣлалъ это? — воскликнулъ одинъ изъ каббалистовъ.

— Увы, нѣтъ! — отвѣчалъ Рубіо, скорчивъ смѣшную гримасу. — А славно было бы, если бы онъ поступилъ именно такъ, какъ хотѣлъ. Тогда намъ досталось бы отличное судно, а учитель все равно спасъ бы насъ.

— Учитель читалъ, — сказалъ Самуилъ Примо, — когда капитанъ подошелъ къ нему и крикнулъ: «Пираты преслѣдуютъ насъ!» — «Гдѣ они?» — спросилъ Учитель! — «Вотъ — и справа и слѣва!» — отвѣчалъ капитанъ. Тогда Учитель протянулъ къ нимъ руки и поднялъ глаза къ небу. Въ ту же минуту суда повернули и ушли въ морскую даль.

Саббатай опять таки не сказалъ ни слова и продолжалъ молча ѣсть простую, поставленную около него пищу.

Когда слухъ объ этомъ новомъ чудѣ разнесся по городу, больные и калѣки стали стекаться къ нему со всѣхъ сторонъ. Онъ говорилъ, что ничѣмъ не можетъ помочь имъ, но когда онъ возлагалъ на нихъ руки, многіе изъ нихъ выздоравливали. И все-таки Саббатай не открывался никому, не заявлялъ никакихъ требованій, и тихо, смиренно шелъ по пути милосердія и любви. Однако ему нельзя было долго оставаться въ Египтѣ. Приближался милленіумъ — мистическій 1666 годъ.

Саббатай Зеви собрался въ дорогу и, не смотря на слухи о разбойничьихъ шайкахъ арабовъ, надѣлъ на лобъ филактерію, какъ бы желая показать, что онъ еврей, то есть богачъ, и присоединился къ каравану, направлявшемуся въ Іерусалимъ черезъ Дамаскъ.

X.

О, съ какимъ восторгомъ преклонилъ Саббатай колѣни и въ первый разъ поцѣловалъ землю святого города! Глубокая радость и вмѣстѣ съ тѣмъ страстное горе о прошлой, исчезнувшей славѣ Сіона охватили его, и изъ глазъ его хлынули слезы. Іерусалимъ преданъ въ руки мусульманъ, турецкіе часовые стоятъ около его воротъ, а грязные переулки такъ не подходятъ къ чудной красотѣ его куполовъ, башенъ и бастіоновъ, залитыхъ солнечнымъ свѣтомъ!

Пророкъ Натанъ предупредилъ евреевъ о прибытіи царя, и вѣрующіе почтительно и съ благоговѣніемъ встрѣтили его. Они даже рѣшились въ шабашъ, молясь за государя, замѣнить имя султана Магомета именемъ Саббатая Зеви, а въ вопляхъ и рыданіяхъ сыновъ закона уже не слышалась прежняго отчаянія, потому что великая надежда загорѣлась въ сердцахъ ихъ.

Въ то время положеніе іерусалимскихъ евреевъ было очень печально. Они терпѣли страшную нужду, ихъ разоряли турецкія власти, а на денежную помощь набожныхъ польскихъ евреевъ уже нечего было разсчитывать теперь, послѣ казацкаго разгрома и рѣзни. Надежда на пришествіе Мессіи, котораго евреи ждали такъ долго, оживилась въ нихъ за послѣднее время. Пріѣхавшій изъ Персіи Борухъ Гадъ разсказывалъ всѣмъ о ходившихъ тамъ слухахъ. Говорили, что сыны Моисея, живущіе за рѣкой Самбатіономъ — теченіе ея останавливается во время Шабаша — ждутъ только слова Мессіи, чтобы вернуться въ Іерусалимъ. Исчезнувшія десять колѣнъ снова соединятся и, при звукахъ небеснаго рога, разсѣянный Израиль сойдется со всѣхъ четырехъ концовъ свѣта.

Но самъ Саббатай уклонялся отъ воздаваемыхъ ему почестей и ни слова не говорилъ объ освобожденіи.

И на самомъ дѣлѣ, его пріѣздъ въ Іерусалимъ, казалось, сулилъ скорѣе новыя бѣдствія, чѣмъ подавалъ надежду на спасеніе. Корыстолюбивый паша узналъ объ оскорбленіи, которое евреи нанесли султану во время службы въ синагогѣ, и наложилъ на нихъ огромный штрафъ.

Несчастная, и безъ того разоренная община пришла въ отчаяніе. Гдѣ же добыть имъ столько денегъ, когда они и такъ чуть не умираютъ съ голоду? Но, когда первая минута страшнаго возбужденія и горя прошла, всѣ невольно обратили глаза на задумчиваго человѣка, ходившаго взадъ и впередъ среди нихъ.

— Денегъ? — сказалъ онъ. — Откуда же я возьму ихъ?

— Но вѣдь ты Мессія?

— Я — Мессія? — онъ пристально взглянулъ на нихъ.

— Прости насъ! Мы знаемъ, что твой часъ еще не пришелъ и ты не можешь открыться намъ. Но развѣ не захочешь ты помочь намъ, какъ человѣкъ?

— Какимъ же образомъ?

— Съѣзди вмѣсто насъ въ Каиръ, къ Сарафу-Баши. Онъ богатъ и добръ. Только онъ одинъ можетъ спасти насъ.

— Все, что въ силахъ сдѣлать человѣкъ, я сдѣлаю, — отвѣчалъ Саббатай.

— Да поможетъ тебѣ Богъ отцовъ нашихъ и увеличитъ твою силу!

Со всѣхъ сторонъ раздались радостныя восклицанія, и сѣдые старики склонились передъ нимъ и цѣловали края его одежды.

Саббатай присоединился къ каравану, шедшему въ Каиръ, и отправился мѣстѣ съ нимъ назадъ, черезъ пустыню. Пронесся слухъ, что во время пути передъ нимъ шелъ столбъ огненный и тысячи вооруженныхъ людей сопровождали его по ночамъ и исчезали утромъ. А когда онъ приходилъ въ какой нибудь городъ или селеніе, евреи собирались толпами, чтобы взглянуть на него. Въ Хевронѣ они стояли цѣлую ночь около дома, въ которомъ онъ остановился.

Сидя у окна, Саббатай смотрѣлъ то вверхъ, на тихія звѣзды, то внизъ, на волнующееся море головъ.

— А что если Челеби откажется внести деньги и чудо не совершится? — думалъ онъ. — Но они вѣрятъ въ меня. Можетъ быть, я, дѣйствительно, Мессія и Іерусалимъ будетъ спасенъ.

Когда онъ пріѣхалъ въ Каиръ, Сарафъ-Баши восторженно встрѣтилъ его и, даже не давъ ему договорить, согласился на его просьбу.

Ночью Саббатай отправился одинъ къ освѣщенному луною Нилу и потомъ пошелъ все дальше и дальше, къ пирамидамъ. Онъ не обращалъ вниманія ни на что окружающее и глубоко задумался.

— Да, я Мессія! — воскликнулъ онъ, наконецъ. — Я Б…

Саббатай не договорилъ. Онъ дошелъ до крутого спуска, не замѣтивъ его, споткнулся и поднялъ голову. Прямо передъ нимъ поднимался гигантскій сфинксъ и лицо его, залитое луннымъ свѣтомъ, казалось еще загадочнѣе, еще величественнѣе, чѣмъ днемъ. Саббатай остановился и долго смотрѣлъ въ его большіе каменные глаза.

— Говори! — прошепталъ онъ. — Отвѣть мнѣ, Abon-el-Hol, Отецъ Ужаса, размышлявшій среди безмолвія еще раньше, чѣмъ Моисей-бенъ-Амрамъ вывелъ народъ мой изъ этой страны рабства! Скажи, соединю ли я во едино разсѣянныхъ братьевъ моихъ въ тотъ день, какъ Богъ будетъ одинъ и имя Его одно?

Сфинксъ не отвѣчалъ. Безбрежное песчаное море съ тихими, неподвижными волнами разстилалось кругомъ. Длинныя, мрачныя тѣни пирамидъ лежали на безплодной пустынѣ.

— Да, черезъ меня спасется и возродится Израиль! — страстно воскликнулъ Саббатай. — Развѣ отецъ мой не открылъ мнѣ меня самого? Развѣ мало у меня доказательствъ? Все, все указываетъ на это: день моего рожденія, древній пергаментный свитокъ, признаніе Натана, вѣра въ меня моихъ братьевъ, слухъ обо мнѣ, разнесшійся по всѣмъ странамъ, мои страданія, мученичество, которому я подвергалъ себя, долгіе, тяжелые годы скитанія по землѣ и мое одиночество — о, Боже, мое одиночество…

Сфинксъ, по прежнему погруженный въ свою таинственную думу, молча лежалъ освѣщенный далекими, таинственными звѣздами.

— Да, я спасу Израиль, я спасу весь міръ и обращу его въ храмъ! Грѣхъ, зло, страданіе — все исчезнетъ. Каждый будетъ мирно отдыхать подъ своей смоковницей, сабли превратятся въ садовые ножи, радость и братство воцарятся на всей землѣ, какъ говорилъ Израилю Огецъ мой устами пророка Осіи: «Посему вотъ и я увлеку ее. и приведу ее въ пустыню, и буду говорить къ сердцу ея. И дамъ ей оттуда виноградники ея и долину Ахоръ въ преддверіе надежды; и она будетъ пѣть тамъ, какъ въ дни юности своей и какъ въ день выхода своего изъ земли египетской. И скажу Моему народу; ты — Мой народъ, а онъ скажетъ: Ты — Мой Богъ!»

Сфинксъ молчалъ. И въ этомъ молчаніи слышался голосъ умершихъ, безчисленныхъ, какъ пески пустыни, поколѣній, которыя когда-то жили, суетились, мечтали, а потомъ исчезли съ лица земли.

Саббатай тоже замолчалъ и на лицѣ его появилось какое-то загадочное выраженіе въ то время, какъ онъ смотрѣлъ въ загадочные глаза сфинкса.

— Мы оба сильны и оба одиноки — ты и я; — прошепталъ онъ, наконецъ.

А сфинксъ все молчалъ.

(Этимъ заканчивается первый свитокъ).

Второй свитокъ.

XI.

Разъ лѣтомъ двѣ еврейки, жившія въ маленькомъ польскомъ городкѣ, шли рано утромъ мимо кладбища. Вдругъ онѣ увидали какой-то легкій, бѣлый призракъ, скользившій между могилами.

Женщины испугались и вскрикнули, а призракъ обернулся къ нимъ и оказался прелестной, блѣдной, но несомнѣнно живой дѣвочкой въ бѣлой, ночной одеждѣ.

— Вы дочери Израиля? — воскликнула она. — О, помогите, помогите мнѣ! Я убѣжала изъ монастыря.

— Кто ты? — спросили еврейки и пошли къ ней.

— Невѣста Мессіи, — отвѣчала дѣвочка, и лицо ея освѣтилась глубокой радостью. Женщины вздрогнули и остановились. Въ этомъ было что то сверхъестественное.

— Нѣтъ, нѣтъ, подойдите ко мнѣ поближе! — закричала дѣвочка. — Взгляните! — И она показала имъ на свои обнаженныя руки; на которыхъ видны были слѣды когтей. — Нынѣшней ночью ко мнѣ приходилъ умершій отецъ мой и увелъ меня изъ монастыря.

Услыхавъ это, еврейки перепугались еще больше и не убѣжали только потому, что каждая изъ нихъ старалась ободрить другую.

— Бѣдная дѣвочка! — шептали онѣ другъ другу. — Она сумасшедшая.

И онѣ накинули на нее плащъ.

— Вы спрячете меня, неправда ли2—жалобно спросила дѣвочка.

Въ ней было что-то дикое, но привлекательное. Женщины не устояли противъ ея просьбы и повели глухими переулками къ себѣ домой.

— Гдѣ же твои родные, твои друзья? — спросили онѣ.

— Умерли, разсѣяны — почему я знаю? О, эти кровавые дни! — воскликнула она, содрогаясь отъ ужаса. — Крещеніе или смерть! Но они не соглашались креститься — они твердо стоили за свою вѣру. Я видѣла, какъ казакъ тащилъ мою мать за веревку, обвязанную кругомъ ея шеи. «Вотъ тебѣ красненькая ленточка, моя милая!» — закричалъ онъ и захохоталъ. Они выдали насъ казакамъ — эти греческіе христіане, жившіе здѣсь. Запорожцы переодѣлись поляками — мы отворяли ворота, — а потомъ, потомъ кровь текла по канавамъ! О, какъ ихъ мучили, какъ они страдали! Отецъ, отецъ!

Еврейки старались успокоить ее, просили не кричать и не плакать. Да, онѣ помнили эти ужасные дни, эту рѣзню Хмельницкаго, когда по всѣмъ европейскимъ большимъ дорогамъ бѣжали толпы польскихъ евреевъ, спасаясь отъ мести гайдамаковъ, и четверть милліона еврейскихъ труповъ осталось на поляхъ Польши.

— Они ненавидѣли моего отца, — продолжала прелестная, странная дѣвочка, когда нѣсколько успокоилась. — Онъ былъ сборщикомъ податей у поляковъ. А для того, чтобы онъ могъ получать деньги за крестины и свадьбы казаковъ, ему отдали ключи отъ греческой церкви, и священникъ долженъ былъ спрашивать ихъ у него, когда ему нужно было вѣнчать кого-нибудь или креститъ ребенка. Казаки требовали, чтобы онъ не бралъ съ нихъ за это никакой платы, но онъ не соглашался. Тогда они привязали его къ столбу, стали бичевать его — о Боже! Добрыя сестры взяли меня къ себѣ въ монастырь — я была тогда еще совсѣмъ маленькой дѣвочкой — были очень добры ко мнѣ и говорили мнѣ о Христѣ. Но я не хотѣла вѣрить — нѣтъ, я не могла вѣрить въ него! У меня на губахъ были наши псалмы — я вспоминала нашу службу и чтеніе священнаго писанія въ синагогѣ. Часто бывали у меня видѣнія. По ночамъ мнѣ являлся отецъ, истекающій кровью, но окруженный сіяніемъ. «Не отступай отъ еврейства», — говорилъ онъ мнѣ. — «Держись вѣры своихъ предковъ. Великая будущность предстоитъ тебѣ. Наши долгія страданія приходятъ къ концу и приближаются дни Мессіи. Ты будешь его невѣстой». Великая надежда освѣтила мою жизнь и мнѣ страстно захотѣлась уйти изъ моей тюрьмы въ залитый солнцемъ міръ. Я? Чтобы я стала невѣстой монастыря? — съ негодованіемъ воскликнула она, и румянецъ вспыхнулъ на ея блѣдныхъ щекахъ. — Нѣтъ, я невѣста Мессіи, который вернетъ радость въ міръ и вытретъ всѣ слезы. Въ эту ночь отецъ снова пришелъ ко мнѣ и сказалъ: «Не отступай отъ еврейства». — «Если ты, дѣйствительно, мой отецъ, — отвѣчала я, — ты долженъ знать, что и безъ твоихъ увѣщаній я скорѣе умру, чѣмъ измѣню своей вѣрѣ. Тебѣ бы слѣдовало вырвать меня изъ этихъ ненавистныхъ стѣнъ и отдать моему жениху!» — «Протяни руку!» — сказалъ онъ. И, когда я протянула ее, невидимая рука схватила меня, а, проснувшись, я очутилась здѣсь, на его могилѣ. О, умоляю васъ, отведите меня поскорѣе въ купальню, чтобы я могла смыть съ себя оскверненіе, которому подвергалась столько лѣтъ!

Онѣ отвели ее въ купальню и молча смотрѣли на нее, восхищаясь ея чудной красотой.

— Гдѣ Мессія? — спросила она.

— Онъ еще не пришелъ, — отвѣчали онѣ.

До нихъ не дошелъ слухъ о Саббатаѣ: въ то время у него было только нѣсколько учениковъ.

— Такъ я пойду искать его, — отвѣчала дѣвочка.

Она отправилась въ Амстердамъ, столицу еврейства, потомъ во Франкфуртъ на Майнѣ и, наконецъ, на югъ, въ Ливорно. Въ это время она была уже не дѣвочкой, а прелестной молодой дѣвушкой.

И здѣсь, подъ горячимъ солнцемъ Италіи, сказалась ея страстная натура, не усмиренная строгой жизнью въ мрачныхъ стѣнахъ монастыря. Многіе любили ее, и она отдавалась имъ, но ни за кого не хотѣла она выходитъ замужъ.

— Я невѣста Мессіи, — говорила она и смотрѣла вдаль, какъ бы ожидая чего-то.

XII.

Прошло нѣсколько лѣтъ и слухъ о ней и ея видѣніяхъ дошелъ до Саббатая. Это было на другой день послѣ того, какъ онъ, среди, безмолвія ночи и пустыри, открылъ свою душу сфинксу.

Сердце его забилось сильнѣе, когда онъ услыхалъ о предназначенной ему невѣстѣ. До сихъ поръ онъ былъ равнодушенъ къ женской красотѣ: она можетъ возбуждать только чувственность. Но образъ этой неизвѣстной дѣвушки, окруженной какой-то тайной, чѣмъ-то мистическимъ, привлекалъ его, и онъ испытывалъ странное волненіе, думая о ней.

— Привезите ее сюда, — сказалъ онъ.

Его посланные уѣхали и до самаго ихъ возвращенія, въ теченіе нѣсколькихъ недѣль, Саббатай какъ замѣтили его ученики, былъ чѣмъ-то озабоченъ и далеко не такъ спокоенъ, какъ всегда.

— Какъ ты думаешь, пріѣдетъ она? — спросилъ онъ разъ у Авраама Рубіо.

— Какая же женщина не поѣдетъ къ тебѣ, — отвѣчалъ тотъ. — Развѣ не предлагаютъ тебѣ всего самаго лучшаго, не приносятъ самыхъ вкусныхъ кушапьевъ? Вѣрнѣе, что ты откажешься отъ нея, и она также достанется мнѣ.

Саббатай слабо улыбнулся.

— Что мнѣ до женщинъ? — сказалъ онъ. — Но меня очень интересуютъ ея видѣнія и все, что было открыто ей.

Наконецъ, посланные вернулись и объявили, что привезли ее. Она отдыхаетъ послѣ путешествія и придетъ къ Саббатаю завтра утромъ. Онъ назначилъ мѣстомъ свиданія дворецъ Сарафъ-Баши и, глубоко взволнованный, вышелъ изъ дому и поднялся на гору, на который стояла крѣпость. Долго оставался онъ тамъ, смотря на золотистый отблескъ, горѣвшій на мечетяхъ Каира, на пустыню и пирамиды, освѣщенныя послѣдними лучами заходящаго солнца. Оно опускалось все ниже, ниже и вдругъ погасло сразу, какъ свѣча.

XIII.

Утромъ Саббатай вышелъ изъ своего бѣднаго жилища въ еврейскомъ кварталѣ и отправился во дворецъ Сарафъ-Баши. Свиданіе произошло въ одной изъ самыхъ роскошныхъ комнатъ его. Стѣны были украшены рѣзными изображеніями цвѣтовъ и птицъ, потолокъ --причудливыми арабесками изъ узенькихъ раскрашенныхъ деревянныхъ полосокъ, а полъ былъ мраморный. Воздухъ освѣжался фонтаномъ съ бассейномъ изъ чернаго и бѣлаго мрамора и красной черепицы. Окна выходили на внутренній дворъ, и въ нѣкоторыя изъ нихъ были вставлены цвѣтныя стекла съ фантастическими узорами и рисунками.

— Миръ тебѣ, о Мессія, — сказала, входя въ комнату, молодая дѣвушка.

Въ ея голосѣ было больше радости, чѣмъ благоговѣнія; изъ за смѣющихся губъ сверкали бѣлые зубы.

Саббатай вздрогнулъ, и сердце его забилось, когда онъ взглянулъ на ту, о которой мечталъ. Она казалась прекрасной статуей въ своей бѣлой шелковой одеждѣ, плотно облегавшей ея тѣло. Браслеты блестѣли у нея на рукахъ, драгоцѣнные камни сверкали на пальцахъ, а волосы были прикрыты только сѣткой изъ жемчуга. Глубокіе глаза ея горѣли страстью, благоуханіе неслось отъ ея кожи, матовой, какъ слоновая кость. Какъ не похожа была она на скромныхъ, невинныхъ, цѣломудренныхъ невѣстъ-евреекъ, жрицъ домашняго очага и священныхъ обрядовъ!

— Миръ тебѣ, о Мелиссельда! — невольно сказалъ онъ.

— Почему же Мелиссельда? — воскликнула она, поднимаясь на возвышеніе, на которомъ онъ стоялъ.

— А почему Мессія? — спросилъ онъ.

— Потому что ты являлся мнѣ въ видѣніяхъ съ этимъ самымъ лицомъ, фигурой и твоей вдохновенной красотой пророка. А почему Мелиссельда?

Онъ засмѣялся, смотря въ ея глаза, и тихонько запѣлъ:

«Изъ воды она вышла бѣлая и чистая, какъ снѣга горъ — Мелиссельда».

— Да, такою я была въ тотъ день, какъ смыла съ себя въ купальнѣ оскверненіе монастыря. Но меня зовутъ не Мелиссельдой, а Сарой.

— Нѣтъ, ты не Сара, а Сараи — моя царица!

Голосъ его прерывался и дрожалъ. Странное, новое чувство, зародившееся въ его сердцѣ съ тѣхъ поръ, какъ онъ услыхалъ, что она ищетъ его, теперь вспыхнуло, какъ пламя, и охватило его. Она жила нецѣломудренно, вела грѣшную жизнь, на это придавало ей какое-то тайное очарованіе. Законъ міра необязателенъ для нея, какъ и для него.

Она подошла ближе, и глаза ея заблестѣли.

— О, мой царь! — воскликнула она.

— Нѣтъ, я не долженъ знать женщинъ, — сказалъ онъ, отступая назадъ, къ дивану.

— Но вѣдь не твою же собственную жену? — возразила она. — Ты оставался цѣломудреннымъ для меня, а во мнѣ горѣла страсть для тебя. Ты передашь мнѣ свою чистоту — я тебѣ свою страстность.

Онъ пристально посмотрѣлъ на нее и съ минуту не говорилъ ни слова. Только фонтанъ нѣжно журчалъ въ тишинѣ.

— Я сдѣлаю тебя чистой? — наконецъ, прошепталъ онъ.

— Да, — и она запѣла:

«Бѣлой и чистой, какъ снѣга горъ — Мелиссельда!..»

— Мелиссельда! — повторилъ онъ.

— О, Мессія! — воскликнула она. — Я научу тебя радости жизни, и мы вмѣстѣ будемъ управлять міромъ. Развѣ не должны исчезнуть горе и страданія теперь, когда ты пришелъ къ намъ? Развѣ не воцарится на землѣ счастье — не будутъ прославлять тебя хоры утреннихъ звѣздъ? О, мой царь, мой Саббатай!

Лицо ея было лицомъ царицы, глаза сверкали, какъ звѣзды, а губы — губы женщины — казалось, ждали поцѣлуя.

— Твое долгое мученичество кончилось, — продолжала она. — Теперь наступаетъ моя очередь — я должна дать тебѣ радость и счастье. Это было открыто мнѣ.

— Неужели тебѣ, на самомъ дѣлѣ, было открыто это? — спросилъ онъ глухимъ голосомъ.

— Да, въ ночныхъ видѣніяхъ. Много, много разъ видѣла я одно и то же и знаю, что мнѣ предназначено быть невѣстой Мессіи. Поцѣлуй же свою невѣсту!

— Значитъ, я, дѣйствительно, Мессія, — подумалъ онъ и, наклонившись къ ней, почувствовалъ въ первый разъ прикосновеніе женскихъ губъ.

XIV.

Сарафъ-Баши былъ въ восторгѣ, такъ какъ Мессія согласился устроить брачный пиръ подъ его собственной золоченой кровлей. Нѣкоторые сомнительно покачивали головами, вспоминая о прошломъ невѣсты, но Саббатай успокоилъ ихъ. Онъ говорилъ, что пророчества должны исполниться и что въ видѣніяхъ ему повелѣвалось, какъ пророку Осіи, жениться на грѣшницѣ. Ученики его считали этотъ бракъ великой тайной, на которую указалъ Господь, сказавшій устами пророка Іереміи: «Я снова устрою тебя и ты будешь устроена, дѣва Израилева, снова будешь украшаться тимпанами твоими и выходить въ хороводѣ веселящихся.»

А потому всѣ радовались, и во время празднествъ дворецъ Сарафъ-Баши наполнился смѣхомъ и весельемъ. Число послѣдователей Саббатая значительно увеличилось, благодаря Мелиссельдѣ. Никто не могъ устоять противъ очарованія ея чудной красоты, ея любезности и веселости. Что-то новое ворвалось въ міръ суровыхъ приверженцевъ обрядности. Мужья съ неудовольствіемъ смотрѣли на своихъ женъ, а тѣ, стараясь, подражать Мелиссельдѣ, стали держать себя непринужденнѣе и казались болѣе страстными.

Когда празднества кончились, Сарафъ-Баши предложилъ Саббатаю богатые подарки, далъ ему золоту, и тотъ съ Мелиссельдой и толпой своихъ послѣдователей отправился въ Іерусалимъ.

Пророческое посланіе Иліи Ѳесвитянина, извѣстнаго на землѣ подъ именемъ Натана изъ Газы, пронеслось по всѣмъ странамъ, какъ на крыльяхъ вѣтра.

«Миръ вамъ, сыны Израиля! — писалъ онъ. — Я скоро увижу лицо нашего Господа во всемъ величіи Его славы — увижу Царя Царей, который будетъ владыкой всего міра. Да не смущаются сердца ваши, не смотря на странные слухи, которые дошли до васъ. Старайтесь еще болѣе укрѣпиться въ вѣрѣ, потому что дивны и неисповѣдимы дѣла нашего Господа. Развѣ можетъ человѣческій умъ проникнуть въ глубину ихъ? Теперь уже скоро тайна разоблачится, и вы узнаете все отъ самого царя нашего. Блаженъ тотъ, кто вѣрить и надѣется на истиннаго Мессію, царство котораго пребудетъ отнынѣ и во вѣкъ. Натанъ».

Іерусалимскіе евреи съ глубокимъ волненіемъ и радостью ждали прибытія Саббатая, но старые раввины колебались. А что, если съ нихъ каждый годъ будутъ взыскивать штрафъ, который только что заплатилъ Сарафъ-Баши? Вѣдь на это не хватитъ и его богатства…

Въ другихъ мѣстахъ еврейское населеніе раздѣлилось на партіи, которыя вели ожесточенные споры, стараясь побить другъ друга текстами изъ священнаго писанія.

— Вотъ стихъ изъ Библіи, ясно доказывающій, что Мессія пришелъ, — говорили одни.

— Нѣтъ, еще не всѣ знаменія исполнились, — возражали ихъ противники, приводя въ доказательство другой текстъ. — И самъ мудрый царь Соломонъ говоритъ, что «глупый вѣритъ, всему, благоразумный же внимателенъ къ путямъ своимъ».

Появилась комета, которую вѣрующіе считали небеснымъ знаменіемъ. Разсказывали о необычайномъ, чудесномъ явленіи: видѣли Саббатая Зеви на небѣ, съ тремя коронами на головѣ. Одна принадлежала ему, какъ Мессіи, другая — какъ царю, третья — какъ побѣдителю народовъ. Но все это не убѣждало іерусалимскихъ раввиновъ. Тогда Натанъ въ пророческомъ вдохновеніи объявилъ, что Іерусалимъ уже не святой городъ, что его мѣсто заняла Газа.

Но Саббатаю хотѣлось прежде всего отправиться на свою родину, въ Смирну. Ученики пошли впереди него и, останавливаясь во всѣхъ встрѣчавшихся на пути городахъ и селеніяхъ. предупреждали евреевъ о прибытіи Саббатая. Pафaилъ, нищій изъ Греціи, пѣлъ и прославлялъ его, каббалистъ Блохъ изъ Германіи, скромный, добрый человѣкъ, вдохновенно пророчествовалъ, а неутомимой Самуилъ Дримо всюду разсылалъ свои посланія. Но самъ Саббатай не открывался никому и пробилъ не называть себя Мессіей, такъ какъ часъ его еще не пришелъ. И, не смотря на это, ему вездѣ устраивали торжественныя встрѣчи. Въ Алеппо евреи вышли къ нему съ пѣніемъ и плясками. «Двери радости открылись», писали они въ Константинополь. Въ самой Смирнѣ огромныя толпы народа привѣтствовали изгнанника восторженными криками: «Мессія! Мессія!» Саббатай оставался холоденъ, но за то Мелиссельда очаровательно улыбалась, какъ бы благодаря народъ.

Престарѣлый Мардохей упалъ въ объятія своего сына.

— Души уходятъ, — сказалъ Саббатай, увидя его, — но онѣ снова возвращаются.

Кади позвалъ къ себѣ Саббатая и потребовалъ, чтобы онъ сдѣлалъ какое нибудь чудо.

— Ты требуешь чуда, — презрительно сказалъ тотъ. — Хочешь увидать столбъ огненный?

Саббатаніане приведшіе вмѣстѣ съ своимъ учителемъ, вскрикнули и закрыли лица руками.

— О, мы видимъ, мы видимъ его! — закричали они.

Услыхавъ объ этомъ, стоявшая снаружи толпа, заколебалась.

Мужчины бросились домой, чтобы разсказать обо всемъ происшедшемъ своимъ женамъ и дѣтямъ, и когда Саббатай вышелъ отъ кади, народъ привѣтствовалъ его восторженными восклицаніями.

А въ то время, какъ Смирна ликовала и евреи горячо молились, готовясь къ великому дню, загорѣлый, смуглый, какъ, мавръ, гонецъ прибылъ въ городъ съ письмомъ изъ Іерусалима. Прошло нѣсколько времени прежде, чѣмъ онъ могъ передать его Саббатаю, потому что тотъ соблюдалъ строгій послѣдній постъ вмѣстѣ съ самыми любимыми изъ своихъ учениковъ. Народъ, сгорая отъ любопытства, окружилъ гонца и слушалъ ею разсказъ о томъ, какъ онъ день за днемъ, недѣлю за недѣлей, шелъ по страшной жарѣ, чтобы увидать лица Мессіи и поцѣловать его ноги. Его послали іерусалимскіе евреи, слишкомъ бѣдные, чтобы заплатить за проѣздъ, и онъ принужденъ былъ пройти всю дорогу пѣшкомъ.

Наконецъ, Саббатай принялъ посланнаго и прочиталъ письмо.

Лицо ею просіяло, но онъ не сказалъ ни слова. Ученики стали просить ею, чтобы онъ позволилъ обнародовать содержаніе письма, и Саббатай, видимо взволнованный, согласился прочитать ею въ синагогѣ. А когда евреи узнали, что іерусалимскіе раввины раскаялись, что они повѣрили въ Мессію и готовы служить ему, глубокая радость — радость, доходившая до слезъ — охватила ихъ. Саббатай далъ посланному двадцать серебряныхъ монетъ, присутствующіе послѣдовали его примѣру, и счастливый гонецъ, шатаясь подъ тяжестью денегъ, которыя ему надавали, съ трудомъ передвигая ноги, вышелъ изъ синагоги.

Но и послѣ этого Саббатай не открылся никому.

Наконецъ, его долгому молчанію наступилъ конецъ. Приближался великій 1666 годъ; осталось только нѣсколько лунныхъ мѣсяцевъ до новаго года христіанъ. Подъ руководствомъ Мелиссельды евреи шили бѣлыя шелковыя одежды для Мессіи, и, когда все было готово, Саббатай Зеви, весь въ бѣломъ, пошелъ въ синагогу, а за нимъ двинулась огромная толпа.

XV.

Въ мрачной, большой синагогѣ раздался пронзительный, ликующій звукъ бараньяго рога. Евреи съ благоговѣніемъ смотрѣли на Саббатая, и имъ казалось, что небеса разверзаются передъ ними. Посреди глубокой, торжественной тишины онъ подошелъ къ ковчегу со свитками закона и провозгласилъ себя обѣщаннымъ Мессіей, освободителемъ Израиля.

Синагога загремѣла восторженными криками; послышались истерическія рыданія.

— Нашъ царь! Мессія! Нашъ Мессія!

Нѣкоторые бросались на полъ, цѣловали его, плакали и кричали отъ радости; другіе не въ силахъ были произнести ни слова, не видѣли ничего изъ за слезъ, лившихся у нихъ изъ глазъ.

— Мессія! Мессія!

— Царство Божіе наступило!

— Благословенъ нашъ Мессія!

Изъ верхней галлереи неслись крики и стоны. Многія изъ женщинъ упали безъ чувствъ; нѣкоторыя стали пророчествовать и, судорожно выгибаясь, произносили странная, отрывочныя восклицанія. Даже маленькія дѣти махали руками и восторженно кричали:

— Мессія! Мессія!

Долгое изгнаніе Израиля, наконецъ, кончилось — страшные вѣка униженія, позора, разоренія и убійства! Теперь — о, Боже! — имъ уже не придется раболѣпствовать и выказывать притворное смиреніе, служить посмѣшищемъ для каждаго уличнаго мальчишки! Ихъ уже не будутъ загонять въ гетто, отличать отъ остальныхъ людей желтыми кругами на груди и шапками, они перестанутъ быть предметомъ шутокъ и издѣвательства всего человѣчества! Да, Богъ сжалился надъ ними, предсказанія пророковъ исполнились, и теперь всѣ народы покорятся имъ и они будутъ властелинами вселенной!

— Мессія! Мессія!

Толпа со смѣхомъ и плясками разлилась по узкимъ улицамъ. Евреи шутили, весело болтали, плакали и просили другъ у друга прощенія. Они падали ницъ къ ногамъ Саббатая, женщины разстилали передъ нимъ дорогіе ковры, которые онъ скромно обходилъ, не ступая на нихъ, а всѣ окна и балконы были украшены роскошными тканями и подушками. Многіе сознавая себя грѣшниками, недостойными Царствія Божія, налагали на себя покаяніе. Нѣкоторые погружались въ холодную, ледяную воду, другіе капали себѣ растопленный воскъ на обнаженное тѣло или рыли ямы во влажной почвѣ, опускались въ нихъ и, засыпанные землей до самой шеи, подолгу оставались въ такихъ могилахъ, погребенные заживо. Чаще же всего кающіеся втыкали себѣ въ бока и спину иглы терновника и потомъ бичевали себя, дѣлая тридцать девять ударовъ. Многіе постились по нѣскольку дней, а по ночамъ не спали и молились.

И вмѣстѣ съ тѣмъ, рядомъ съ этими подвигами покаянія, устраивались роскошныя торжества и безумный восторгъ охватывалъ толпу каждый разъ, какъ Саббатай Зеви, съ опахаломъ въ рукѣ, появлялся на улицахъ и шелъ, въ сопровожденіи своихъ учениковъ, въ синагогу для каббалистическихъ толкованій священнаго писанія. Купцы на еврейскомъ базарѣ запирали лавки и, присоединившись къ процессіи, толкались и дрались, стараясь дотронуться до опахала Мессіи и сдѣлаться участниками въ царствѣ божіемъ. А надъ этой огромной, шумной, толпой, опьяненною вѣрой, царила Мелиссельда, весело плясавшая съ сладострастной улыбкой на губахъ. И женщины, мужчины, юноши, дѣвушки, приходя въ изступленный восторгъ, обнимали и цѣловали другъ друга. Строгія постановленія закона, прежняя чистота нравовъ — все было забыто.

Въ каббалистическихъ общинахъ Ѳессалоники набожные люди тотчасъ же наложили на себя тяжелое покаяніе, и многіе умерли преждѣ семидневнаго поста или оттого, что ложились голые въ снѣгъ. Родители, имѣвшія маленькихъ дѣтей, спѣшили женить ихъ и отдавать замужъ. Это дѣлалось для того, чтобы еще не нашедшія тѣлъ души грѣшниковъ, которыя рядомъ воплощеній должны были очиститься и исправиться, могли войти въ міръ и закончить схему творенія. Такимъ образомъ было обвѣнчано семьсотъ дѣтей.

Всѣ дѣла, всѣ работы пріостановились. Верблюды не опускались на колѣни въ еврейскомъ кварталѣ Смирны, и Караванный мостъ не звучалъ подъ ихъ шагами; лавки открывались на самое короткое время, только для того, чтобы сбыть товаръ за какую бы то ни было цѣну; частныя лица тоже продавали все лишнее, но не евреямъ. Выгодные обороты, жажда наживы доказывали недостатокъ вѣры и строго запрещались. Съ виновныхъ взыскивали штрафъ и подвергали ихъ бичеванію и отлученію. Всѣ готовились къ предстоящему путешествію въ Палестину, гдѣ язычникамъ придется прислуживать за столомъ праведныхъ, на которомъ будетъ лежать Левіаѳанъ. А пока богатые заботились о бѣдныхъ и содержали ихъ. Въ одной только Ѳессалоникѣ четыре тысячи бѣдняковъ жили, ни въ чемъ не нуждаясь, благодаря помощи своихъ братьевъ. Наступило настоящее мессіанское время для нищихъ, вродѣ Авраама Рубіо.

Въ Смирнѣ кади не вмѣшивался ни во что, такъ какъ евреи подкупали его взятками, а когда турки начинали жаловаться, золото лилось въ сераль съ обѣихъ сторонъ. Раввинъ Ааронъ-де-ла-Папа, бывшій въ числѣ лицъ, настоявшихъ на изгнаніи Саббатая изъ родного города, не вѣрилъ въ пришествіе Мессіи. Саббатай уволилъ его отъ должности и сдѣлалъ вмѣсто него раввиномъ Хаима Бенвенисти. А Хаима Пеніа, единственнаго невѣрующаго изъ всѣхъ наиболѣе вліятельныхъ членовъ смирнской общины, разсвирипѣвшая толпа чуть было не разорвала въ клочки въ синагогѣ. Но, когда его собственнымъ дочерямъ явилось видѣніе славы Сіона и онѣ начали пророчествовать, онъ перешелъ на сторону Саббатая. Тотчасъ же послѣ этого чудеснаго обращенія пронесся новый слухъ: увѣряли, что всѣ враги Мессіи впадаютъ въ безуміе и, когда онъ исцѣляетъ ихъ, становятся самыми горячими его приверженцами и учениками. Со многими начались какіе-то странные припадки. Мужчины и женщины — число ихъ доходило до четырехсотъ — приходили въ изступленіе, пѣна показывалась у нихъ на губахъ, и они разсказывали, что видѣли льва Іудеи, а маленькія дѣти, еще не умѣвшіе говорить, повторяли имя Саббатая-Мессіи. Иностранные посланники въ Смирнѣ, агенты англійскихъ и голландскихъ торговыхъ домовъ и священнослужители христіанъ разнесли вѣсти объ этомъ по всѣмъ странамъ, и весь цивилизованный міръ былъ глубоко пораженъ ими.

А когда разсѣянные по всей землѣ евреи узнали, что надежда, горѣвшая въ сердцахъ ихъ народа въ продолженіе столькихъ столѣтій, наконецъ, осуществилась, что обѣщанный Мессія явился, они не помнили себя отъ радости и тотчасъ же стали собираться въ дальній путь. Богатые и бѣдные, ученые и невѣжды слились въ одномъ и томъ же чувствѣ, въ одной и той же вѣрѣ. Всѣ постились, бичевали себя, раздавали милостыню, а многіе вдохновенно пророчествовали. И въ то же время страшно развивался развратъ, прелюбодѣяніе и кровосмѣшеніе: только дойдя до высшей степени грѣховности, міръ могъ стать безгрѣшнымъ.

XVI.

Двѣ самыя богатыя общины были въ Гамбургѣ и Амстердамѣ. Тамошніе евреи часто получали пророческія посланія Натана изъ Газы и ревностно готовились къ наступающему царству Мессіи.

Въ синагогахъ голландской столицы гремѣла музыка и слышался топотъ пляшущихъ ногъ; еврейскіе же дома смотрѣли мрачно и угрюмо: тамъ совершались тяжелые подвиги покаянія. На улицахъ то и дѣло встрѣчались вдохновенно пророчествовавшіе мужчины и женщины, а типографіи работали день и ночь, печатая новые молитвенники. И въ этихъ молитвенникахъ, украшенныхъ таинственными эмблемами владычества Мессіи, портретъ Саббатая помѣщался рядомъ съ изображеніемъ царя Давида.

Гамбургскихъ евреевъ тоже захватила волна всеобщаго энтузіазма. Оыи подсмѣивались надъ своими христіанскими мучителями и отказывались присутствовать на богослуженіи въ христіанскихъ храмахъ, къ чему ихъ до тѣхъ поръ принуждали. А въ ихъ собственныхъ синагогахъ происходило что-то вродѣ религіозныхъ празднествъ. Серьезные португальскіе и гордые испанскіе евреи, напоминавшіе кастальскихъ гидальго, такіе благородные синьоры, какъ Мануэль Тексейра, другъ шведской королевы, такіе ученые, какъ врачъ Бендито де Кастро, глава общины, сбросили съ себя оболочку запада и вмѣстѣ со всѣми остальными прыгали, точно олени, въ синагогѣ и кружились въ дикой, безумной пляскѣ, прижимая къ груди свитокъ закона.

— Hi diddi hulda hi ti li… — весело распѣвали они какую-то безмыслицу.

— Эти люди впали въ дѣтство, — сказалъ Іаковъ Саспортасъ, главный раввинъ англійскихъ евреевъ, сидѣвшій, какъ почетный гость, рядомъ съ Бендито де Кастро. — Умъ твоей паствы ослабѣлъ.

— Смотри, какъ бы мои овцы не превратились въ псовъ, — отвѣчалъ, мрачно нахмуривъ брови, де Кастро. — Если они услышатъ тебя, то съ твоей стороны будетъ самое благоразумное уѣзжать какъ можно скорѣе назадъ, въ твой Лондонъ.

Саспортасъ насмѣшливо прищурилъ глаза и кивнулъ головою.

— Съ удовольствіемъ, если Саббатай поѣдетъ вмѣстѣ со мною. Ты говоришь, что онъ Мессія? Отлично. Значитъ ему нечего бояться чумы. Онъ можетъ отправляться въ Лондонъ и проповѣдывать тамъ. Посмотримъ, какъ онъ будетъ исцѣлять больныхъ и воскрешать мертвыхъ.

— Всѣ видѣли, какъ онъ творилъ чудеса! — возразилъ де Кастро. — Больные выздоравливали отъ одного прикосновенія то рукъ. Но ему нечего дѣлать на западныхъ островахъ. Его миссія состоитъ въ томъ, чтобы возстановить тронъ въ Сіонѣ.

— Хорошо еще, что не въ Гамбургѣ! А то твои доходы уменьшились бы очень значительно, о, мудрый врачъ! Если Саббатай поѣдетъ въ Лондонъ теперь, когда чума уже совсѣмъ почти прекратилась, это будетъ очень удобно для него: слава его, какъ исцѣлителя, еще увеличится.

— Ты эпикуреецъ, хоть и считаешься раввиномъ, — взволнованно проговорилъ де Кастро. — Презирающему законъ и глумящемуся надъ нимъ не слѣдовало бы занимать такое мѣсто!

— Да вѣдь ты же самъ предложилъ мнѣ сѣсть здѣсь? — пробормоталъ, усмѣхнувшись, Саспортасъ.

— Чума служитъ знаменіемъ мессіанской эпохи, а пожаръ, истребившій твой домъ, посланъ въ наказаніе за твое невѣріе.

— А знаешь, что есть люди, считающіе Мессіей нашего короля Карла? — сказалъ, снова прищуривъ глаза, Саспортасъ. — Вѣдь и у него свои Мелиссельды.

— Молчи, богохульникъ! — воскликнулъ де Кастро, злобно взглянувъ на него и окинувъ глазами воющую толпу. — Придетъ время, и ты откажешься отъ своихъ словъ и проглотишь ихъ!

— Пусть будетъ такъ! — отвѣчалъ, пожимая плечами, Саспортасъ. — Я не ѣмъ ничего нечистаго.

Но безуміе, охватившее народъ, было слишкомъ сильно, чтобы его могли остановить колкости или доводы раввина маленькаго западнаго островка. Въ то время въ Англіи христіане-энтузіасты ждали наступленія милленіума, паденія папы и антихриста, такъ что евреи и христіане взаимно воспламеняли другъ друга.

Съ дальняго сѣвера Шотландіи дошла вѣсть о какомъ-то таинственномъ кораблѣ съ шелковыми парусами. Управлявшіе имъ матросы говорили на священномъ языкѣ, а на флагѣ была надпись: «Двѣнадцать колѣнъ Израилевыхъ». Потомъ пронесся новый странный слухъ о громадныхъ толпахъ народа, идущихъ неизвѣстно откуда въ отдаленныя аравійскія пустыни. Послѣдователи Саббатая, число которыхъ увеличивалось съ каждымъ днемъ, были вполнѣ увѣрены, что не пройдетъ и двухъ лѣтъ, какъ онъ воцарится въ Іерусалимѣ.

На самомъ дѣлѣ онъ и теперь уже былъ царемъ евреевъ. Изъ всѣхъ странъ изгнанія приходили благочестивые люди, чтобы взглянуть на него и поклониться ему. Тутъ были турецкіе евреи въ красныхъ фескахъ или темножелтыхъ тюрбанахъ; іерусалимскіе — въ мягкихъ войлочныхъ шляпахъ и одеждѣ изъ полосатой бумажной матеріи; польскіе — въ длинныхъ кафтанахъ и лисьихъ шапкахъ; русскіе, — отличавшіеся своимъ высокимъ ростомъ; болѣзненные нѣмецкіе и величавые испанскіе евреи. Съ ними нерѣдко приходили ихъ жены и дочери: іерусалимскія еврейки въ синей одеждѣ и покрывалахъ; египетскія — въ длинныхъ платьяхъ, съ черными платками на головахъ: польскія — въ блестящихъ парикахъ; сирійскія — съ черными, какъ будто наведенными углемъ рѣсницами; тунисскія — въ затканныхъ золотомъ и серебромъ коротенькихъ панталонахъ и еврейки изъ Газы — въ головныхъ уборахъ съ бахромою изъ золотыхъ монетъ.

Каждый день принималъ Саббатай гонцовъ и депутаціи. Юноши и дѣвушки говорили, что готовы пожертвовать для него всѣмъ, и предлагали, ему свою жизнь, богачи клали свое богатство къ его ногамъ и считали себя счастливыми, если попадали въ число его тѣлохранителей.

Отвлеченная идея приняла образъ. И страстное, подавленное въ теченіе столькихъ вѣковъ желаніе найти видимый предметъ обожанія, до сихъ поръ искавшее выхода въ преклоненіи передъ каждымъ словомъ, каждой буквой Пятикнижія и Талмуда, наконецъ, осуществилось. Явился избавитель сыновъ Израиля и они могли упасть къ его ногамъ и поклоняться ему. Все зло и горе разсѣются, какъ, туманъ, отъ взгляда его полныхъ любви глазъ, и потоки милосердія снова изольются на избранный народъ божій.

— Я, Господь Богъ вашъ, Саббатай Зеви.

Такъ подписывалъ Самуилъ Примо всѣ повелѣнія и предписанія Мессіи.

XVII.

Приближался мѣсяцъ Абъ и день рожденія Мессіи, совпадавшій съ днемъ Чернаго поста, установленнаго въ память разрушенія обоихъ храмовъ. Но на этотъ разъ строгій постъ и покаяніе были отмѣнены по настоянію Мелиссельды.

«Сынъ Божій, Саббатай Зеви, — писалъ Самуилъ Примо, — Мессія и Избавитель народа еврейскаго обращается ко всѣмъ сынамъ Израиля. Миръ вамъ! Такъ какъ вы удостоились счастія дожить до великаго дня и видѣли исполненіе словъ божіихъ, которыя Онъ говорилъ устами своихъ пророковъ, то вы должны не плакать, а радоваться, не поститься, а устраивать пиршества. Вамъ не о чемъ горевать теперь, когда я пришелъ на землю. Пусть всюду царствуетъ веселье, всюду гремитъ мувыка и каждый день считается днемъ новолунія. Не бойтесь ничего, потому что я сдѣлаю васъ властителями не только надъ всѣми народами, но и надъ тварями, живущими въ глубинахъ моря».

Вѣсть эта пронеслась по всѣмъ гетто и возбудила много толковъ. Большинство встрѣтило ее съ шумной радостью. Да, Мессія, дѣйствительно, пришелъ! Эти ужасныя двадцать четыре часа строгаго поста и страстной молитвы будутъ теперь часами веселья и пиршествъ. Наступаетъ царство Мессіи — царство сыновъ Израиля. Съ какой же стати оплакивать его паденіе?

Но наиболѣе ревностные и набожные люди, а вмѣстѣ съ тѣмъ и самые горячіе приверженцы Мессіи, были поражены. Какъ? Отмѣнять дни покаянія и молитвъ, которые были обязательны для евреевъ въ теченіе долгихъ вѣковъ? Нарушать Тору? Самъ Богъ воплотился и сошелъ на землю — они ни мало не сомнѣваются въ этомъ. Но зачѣмъ же онъ требуетъ нарушенія закона и постановленій, написанныхъ столькими поколѣніями благочестивыхъ раввиновъ? Какъ можетъ онъ отмѣнять предписанія Шулханъ-Аруха, составленнаго Веніаминомъ Каро (да будетъ благословенна его память!), и всѣ обычаи и обряды, за которые многіе изъ предковъ ихъ положили свою жизнь? Какъ можетъ онъ богохульствовать?

И они упорно и страстно стояли за предписанія закона, которымъ угрожала опасность. Такимъ образомъ въ каждомъ гетто образовались, въ защиту юдаизма, маленькія партіи недовольныхъ.

То, о чемъ такъ горячо молились они въ теченіе долгихъ столѣтій, наконецъ осуществилось. Предсказанія книги Зогара, надежды на то, что горе обратится въ радость и законъ станетъ ненужнымъ — все, все исполнилось!.. Мессія, дѣйствительно, пришелъ — скоро наступитъ царство Израиля. А между тѣмъ, въ глубинѣ души они испытывали какую-то смутную тревогу: ихъ пугало настоящее, такое радостное и блестящее — имъ жаль было разстаться съ тяжелымъ, мрачнымъ прошлымъ.

Вечеромъ, въ день отмѣненнаго поста, Мессія шелъ по улицѣ смирнскаго гетто, въ сопровожденіи огромной толпы. Музыканты играли на флейтахъ и арфахъ, ударяли въ тамбурины и били въ барабаны, а народъ плясалъ и пѣлъ хвалебныя пѣсни. Вдругъ толпа заволновалась и глухо зашумѣла: пронесся слухъ, что не всѣ евреи исполнили предписаніе Мессіи — что нѣсколько отступниковъ наложили на себя постъ и молятся въ синагогѣ. Народъ бросился туда. Двери оказались запертыми, но изъ за нихъ слышались стоны и плачъ.

— Ломайте двери! — крикнулъ Исаакъ Сильвера. — Какъ осмѣливаются они нарушать праздничное веселье?

Толпа выбила дверь и, схвативъ каменья, хлынула въ синагогу.

На полу лежали распростертыя фигуры молящихся.

Ааронъ де-ла-Папа, теперь уже отставленный отъ должности раввина, но все еще внушавшій невольное уваженіе, приподнялся съ пола. Онъ былъ блѣденъ, какъ смерть, отъ долгаго поста и казался призракомъ въ своемъ бѣломъ саванѣ.

— Назадъ! — воскликнулъ онъ. — Не оскверняйте дома божьяго!

— Богохульники! — закричалъ Сильвера. — Какъ смѣете вы молить Бога о томъ, что Онъ, въ своемъ неизреченномъ милосердіи, уже даровалъ вамъ? Смѣетесь вы, что ли, надъ Нимъ?

— Мы не можемъ нарушать постъ, — возразилъ сѣдой, какъ лунь, Соломонъ Альгази. — Всѣ наши предки постились въ этотъ день.

Въ отвѣтъ на это кто-то бросилъ большой камень, пролетѣвшій около самой головы старика.

— Уходи отсюда, а не то мы побьемъ тебя каменьями! — крикнулъ Илія Зеви, одинъ изъ братьевъ Сцобатая, — Господь сжалился надъ нами — насъ уже не будутъ тать и притѣснять, наше долгое мученичество пришло къ концу! Перестань молиться, или кровь твоя падетъ на твою же голову.

Соломона Альгази и Аарона де-ла-Папа выгнали изъ города, а остальныхъ отступниковъ приговорили къ отлученію. Громкіе голоса вѣрующихъ заглушили шопотъ колебанія и сомнѣнія.

И по еврейскимъ кварталамъ всего свѣта, отъ Марокко до Сардиніи, отъ Лондона до Литвы, отъ Бразиліи до Индіи пронесся одинъ и тотъ же крикъ на одномъ и томъ же языкѣ: «I eshanah Haba Berushalayim-- Leshanah Haba Beni Chorin! „ — Въ будущемъ году въ Іерусалимъ — въ будущемъ году, сыны свободы!“

XVIII.

Оставалось всего только нѣсколько дней до великаго 1666 года. Евреи спѣшили ликвидировать свои дѣла, и лихорадочное волненіе охватило всѣ гетто. Биржа, векселя, денежный курсъ — все было забыто, а вмѣсто коммерческой корреспонденціи то и дѣло посылались письма, извѣщавшія о разныхъ чудесахъ.

Пророкъ Илія, въ своей прежней милоти, являлся одновременно въ разныхъ мѣстахъ. Онъ пилъ приготовленныя для него чаши съ виномъ и иногда наливалъ въ нихъ масло. Въ Смирнѣ его видѣли разъ во время пиршества; въ Константинополѣ онъ явился на улицѣ одному еврею и упрекалъ его за то, что онъ брѣетъ голову и не носитъ обшитой бахромой одежды. Тотчасъ же послѣ этого всѣ турецкіе евреи одѣлись въ прежнія, давно вышедшія изъ употребленія платья, перестали стричь волосы и даже начали отпускать пейсы. Отсутствіе ихъ считалось признакомъ отступничества.

Саббатай Зеви, счастливый любовью Мелиссельды, упоенный небесной радостью, собираяся отплыть въ Константинополь, вполнѣ увѣренный, что чудо совершится, и ему удастся, при звукахъ музыки, снять корону съ головы султана.

Онъ устроилъ въ послѣдній разъ торжественный пріемъ въ Смирнѣ и, сидя на тронѣ, рядомъ съ сіяющей отъ радости Мелиссельдой, окруженный вѣрными послѣдователями, сталъ дѣлить міръ между двадцатью шестью самыми любимыми своими учениками.

Всѣхъ ихъ Саббатай сдѣлалъ королями, а своихъ братьевъ поставилъ во главѣ ихъ. Илію Зеви онъ назвалъ царемъ царей, а Іосифа Зеви — царемъ іудейскихъ царей.

— Въ тебя перешла душа Давида, Исаакъ Сильвера, — сказалъ онъ, — а потому къ тебѣ перейдетъ и его имя. Ты будешь владѣть Персіей. Тебѣ, Хаимъ Инегра, царь Іеровоамъ, будетъ принадлежать Аравія. Ты получишь Италію, Даніилъ Пинто съ душой Хеякіи. Тебѣ, Матассія Ашенези, царь Аса, достанутся Варварійскія владѣнія, а ты, Мокія Татаръ, царь Седекія, получишь Лондонъ.

Такъ продолжался дѣлежъ, причемъ Илія Аваръ былъ назначенъ вице-королемъ или визиремъ Иліи Зеви, а Іосифъ Инернухъ — визиремъ Іосифа Зеви.

— А что же получу я? — нетерпѣливо перебилъ Мессію Авраамъ Рубіо, нищій изъ Морей.

— Не бойся, я помню о тебѣ, — отвѣчалъ Саббатай. — Развѣ ты не Іосія?

— Да, да, я и забылъ объ этомъ, — пробормоталъ Рубіо.

— Я отдаю тебѣ Турцію и твоей столицей будетъ Смирна.

— Да будетъ благословенно имя твое во вѣки вѣковъ! — воскликнулъ обрадованный царь Іосія.

Португалія досталась врачу — маррану, спасшемуся отъ преслѣдованія инквизиціи, и даже своего бывшаго врага, Хаима Пеніа, Саббатай великодушно наградилъ королевствомъ.

— Въ тебя, мой возлюбленный Іосифъ Челеби изъ Каира, перешла душа Іоаса, — сказалъ онъ въ заключеніе — и въ твоемъ дворцѣ Мелиссельда стала моей царицей. Ты получишь во владѣніе Египетъ.

Владыка вселенной всталъ, и всѣ цари упали къ его ногамъ.

— Готовьтесь! — сказалъ онъ. — Утромъ въ новый годъ мы отправимся въ путь.

Когда Саббатай вышелъ изъ комнаты, начался страшный шумъ и гвалтъ. Тѣ изъ богачей, которымъ не досталось никакого королевства, очень желали купить что нибудь у новыхъ монарховъ. Въ особенности великъ былъ спросъ на Турецкую имперію.

— Прочь! Не чваньтесь своими деньгами! — воскликнулъ Авраамъ Рубіо. — Развѣ вы забыли, что Смирна наша столица и что мы и безъ того имѣемъ право конфисковать ваше имущество и передать его нашему государственному казначею? Ну, живо, убирайтесь отсюда, а не то вамъ придется отвѣдать палочныхъ ударовъ или испытать, каково приходится людямъ, когда имъ затягиваютъ шеи шнуркомъ. Я, король Іосія, правлю Турціей!

И онъ сѣлъ на тронъ, на которомъ только что сидѣлъ Саббатай.

XIX.

Какъ только загорѣлась заря перваго дня милленіума, Мессія, въ сопровожденіи Мелиссельды и свиты царей, сѣлъ на двухмачтовый левантинскій саикъ и отплылъ въ Константинополь, чтобы свергнуть съ престола султана, владыку Палестины; большая же часть его послѣдователей отправилась туда сухимъ путемъ.

Хоть о цѣли этого путешествія и не объявляли во всеобщее свѣдѣніе, тѣмъ не менѣе, благодаря высокомѣрнымъ посланіямъ Самуила Примо, константинопольскіе евреи были предупреждены не только о днѣ пріѣзда Мессіи, но и о томъ, зачѣмъ онъ ѣдетъ къ нимъ. Волненіе охватило весь городъ. Великій визирь отдалъ тайный приказъ арестовать мятежника и велѣлъ чаушамъ захватить его тотчасъ же по прибытіи судна. Но день, назначенный для пріѣзда Мессіи, наступилъ и прошелъ, а его не было. Вкѣсто этого страшная гроза разразилась надъ городомъ, пошелъ дождь, забушевала буря и пронесся слухъ о нѣсколькихъ погибшихъ корабляхъ. Вѣтеръ, какъ почти всегда въ Дарданельскомъ проливѣ и Мраморномъ морѣ, дулъ съ сѣвера. Должно быть, саикъ отклонился въ сторону отъ своего пути.

Константинопольскіе евреи встрѣчали каждый приходившій корабль, надѣясь получить какія-нибудь извѣстія о Мессіи. И надежды ихъ сбылись. Капитанъ одного изъ судовъ, плывя по Мраморному морю, видѣлъ какой-то корабль, ставшій на якорь, около острова. Высокій человѣкъ въ бѣлой одеждѣ вышелъ на палубу и, узнавъ, что жители острова христіане, поднялъ руку и въ то же мгновеніе запылала и сгорѣла ихъ церковь.

Черезъ нѣсколько времени пришло новое извѣстіе: саикъ, на которомъ ѣхалъ Саббатай, видѣли уже въ Дарданельскомъ проливѣ.. Евреи съ восторгомъ передавали другъ другу радостную вѣсть и увѣряли, что море успокоилось и вѣтеръ утихъ, какъ только Мессія сталъ читать 116 псаломъ. Но не долго радовались они. Тотчасъ же за извѣстіемъ о спасеніи Саббатая, пронесся слухъ о томъ, что посланные великаго визиря арестовали его и везутъ въ Константинополь.

Такъ оно, дѣйствительно, и было. Но, должно быть, величіе плѣнника подѣйствовало даже на мусульманъ, потому что во время шабаша они не осмѣлились продолжать свой путь въ Константинополь и, остановившись по близости отъ него, въ Кучукѣ, дали Саббатаю возможность спокойно провести праздникъ. Заранѣе увѣдомленные объ этомъ, константинопольскіе евреи, захвативъ съ собою денегъ и съѣстныхъ припасовъ, пріѣхали сюда и встрѣтили Мессію. Они все еще надѣялись увидать своего даря во всемъ блескѣ величія и славы и смутились при видѣ жалкой клячи, на которой онъ ѣхалъ, и его закованныхъ въ кандалы ногъ. Но самъ Саббатай былъ совершенно спокоенъ.

— Я — какъ женщина въ родахъ, — сказалъ онъ сопровождавшимъ его царямъ. — Самыя сильныя муки приходится ей выносить передъ тѣмъ, какъ она разрѣшается отъ бремени. Вамъ слѣдуетъ радоваться и смѣяться, какъ смѣялся раввинъ, о которомъ говорится въ Талмудѣ, увидавъ шакала, бѣгавшаго около разрушенныхъ стѣнъ храма. Не забывайте, что царство Мессіи должно наступить только послѣ того, какъ исполнится все. предсказанное пророками.

И лицо его засіяло небесной радостью, сознаніемъ своей божественности.

Его помѣстили въ каравансараѣ, подъ строгимъ карауломъ. Но саббатаніане, подкупивъ стражу, сняли съ него цѣпи и даже устроили для него что-то вродѣ трона. Въ воскресенье Мессію одного, безъ свиты, повезли въ Константинополь. Огромная толпа евреевъ и турокъ поджидала его на набережной. Конные полицейскіе ѣздили взадъ и впередъ, охраняя проходъ, оставленный для высаживающихся на берегъ турецкихъ чиновниковъ, и сдерживая напирающій со всѣхъ сторонъ народъ. Наконецъ, среди криковъ, шума и суматохи показался Саббатай.

Его величественная фигура и прекрасное, грустное лицо поразили даже турокъ, и они съ благоговѣніемъ смотрѣли на него. Да, въ немъ есть что-то таинственное. Это, дѣйствительно, богочеловѣкъ!

Паша прислалъ своего помощника, который долженъ былъ отвести плѣнника подъ конвоемъ въ его дворецъ. Но онъ сначала провелъ его въ таможню, чтобы дать полицейскимъ время разогнать толпу.

Саббатай сѣлъ на ящикъ съ такимъ величіемъ, какъ будто это былъ тронъ Соломона.

Помощникъ паши съ изумленіемъ глядѣлъ на него, испытывая какое-то странное волненіе. Но это продолжалось недолго, и ему удалось оправиться.

— Вставай, измѣнникъ! — воскликнулъ онъ. — Ты скоро получишь награду за свои преступленія и пожнешь плоды своего безумія! — И, размахнувшись, онъ ударилъ Саббатая по щекѣ.

Конвойные, тоже чувствуя себя сначала не совсѣмъ ловко, ободрились и разразились насмѣшливымъ хохотомъ.

Саббатай поднялъ свои грустные глаза и пристально посмотрѣлъ на турецкаго сановника.

Конвойные тотчасъ же перестали смѣяться, а помощникъ вздрогнулъ и отступилъ.

Увкими, пустынными переулками провели Саббатая ко дворцу каймакана.

— Берегись! Ты дорого поплатишься за твою измѣну! — воскликнулъ каймаканъ. — Евреи увѣряютъ, что ты совершалъ чудеса въ Смирнѣ. Посмотримъ, какое чудо сдѣлаешь ты здѣсь, чтобы избѣжать наказанія!

— Чудо? — кротко сказалъ Саббатай. — Я бѣдный еврей и пріѣхалъ сюда сбирать милостыню для моихъ несчастныхъ іерусалимскихъ братьевъ. Евреи этого большого города думаютъ, что мои молитвы ниспосылаютъ на нихъ милость божію, и толпами собираются около меня. Развѣ могу я помѣшать этому?

— Ты измѣнникъ! — крикнулъ каймаканъ.

— Обманщикъ и самозванецъ, прикидывающійся Богомъ! — добавилъ помощникъ. — Я ужъ думалъ, что у меня отсохнетъ рука послѣ того, какъ ударилъ его по щекѣ. А, между тѣмъ, она все такъ же сильна! — И онъ съ удовольствіемъ взглянулъ на свою мускулистую руку.

— Отправьте этого негодяя въ тюрьму! — сказалъ каймаканъ.

Конвойные окружили Саббатая и отвели его въ мрачную, подземную темницу, куда обыкновенно сажали несостоятельныхъ должниковъ евреевъ.

XX.

Въ продолженіе двухъ-трехъ дней мусульмане потѣшались надъ смущенными евреями и ихъ Мессіей. Уличные мальчишки бѣгали за саббатаніанами, крича: „Ну, что же? Пришелъ онъ? Пришелъ онъ?“ и даже лай уличныхъ собакъ, казалось, звучалъ насмѣшкой.

Но недолго торжествовали турки. Послѣдователи Саббатая остались вѣрны своему учителю: онъ мученикъ, и это служитъ новымъ доказательствомъ того, что онъ Мессія. Начались чудеса: женщинамъ и дѣтямъ являлись таинственныя видѣнія. Моисей Суріель, вздумавшій въ шутку вызывать духовъ, вдругъ услыхалъ какую-то странную музыку и пѣніе и, придя въ экстазъ, сталъ вдохновенно пророчествовать. А опомнившись, онъ воскликнулъ: „Кайтесь въ своихъ грѣхахъ! Я былъ насмѣшникомъ и грѣшникомъ! Кайтесь, кайтесь!“

Даже мусульмане начинали поддаваться общему энтузіазму. Дервишъ въ бѣлой одеждѣ, съ палкой въ рукѣ, ходилъ по улицамъ и, останавливаясь на перекресткахъ, говорилъ проповѣди своимъ соотечественникамъ. и провозглашалъ Саббатая Мессіей.

— Неужели вы думаете, — восклицалъ онъ, — что для очищенія достаточно вымыть руки, запятнанныя въ крови невинныхъ и опозоренныя награбленной добычей, или омыть ноги, ходившія по пути беззаконія? О, какъ вы заблуждаетесь! Богъ услышалъ молитву бѣдныхъ, которыхъ вы презираете. Онъ возвысить смиреннаго и унизитъ гордаго!»

Нѣсколько разъ приговаривали дервиша къ наказанію палками, на это не повело ни къ чему. Наконецъ, преступника привели къ кади, и тотъ велѣлъ посадить его въ сумасшедшій домъ. Однако, дервишъ пробылъ тамъ очень недолго: доктора признали его совершенно здоровымъ и отослали назадъ къ кади, который пригрозилъ преступнику смертью, если онъ не отступится отъ своихъ словъ!

— О, убей, убей меня! — воскликнулъ дервишъ. — Смерть освободитъ меня отъ духовъ, которые овладѣли мною и побуждаютъ меня пророчествовать!..

Кади былъ такъ пораженъ этими словами, что велѣлъ выпустить его на свободу и даже предлагалъ ему денегъ. Но дервишъ отказался отъ нихъ и продолжалъ свою проповѣдь. А въ небесахъ горѣла комета…

Евреи, заключенные въ долговой тюрьмѣ, съ благоговѣніемъ встрѣтили Саббатая и, уступивъ ему лучшее мѣсто, сдѣлали для него тронъ. Онъ остался царемъ и тутъ. Тысячи евреевъ толпились каждый день у воротъ тюрьмы, добиваясь счастья взглянуть на него. Смотритель воспользовался этимъ и, вмѣсто пяти асперовъ, которые обыкновенно платились за свиданіе съ заключенными, сталъ брать съ нихъ по кронѣ и быстро разбогатѣлъ. Нѣкоторые изъ наиболѣе уважаемыхъ евреевъ проводили въ тюрьмѣ цѣлые дни и сидѣли около Саббатая, опустивъ глаза, наклонивъ тѣло впередъ и скрестивъ руки на груди — поза, считающаяся на востокѣ выраженіемъ безграничнаго уваженія и покорности. Но Саббатай не говорилъ и съ ними. Онъ по прежнему хранилъ торжественное молчаніе и иногда показывалъ на главу изъ Библіи, въ которой разсказывалось, какъ Іосифъ вышелъ изъ тюрьмы и сдѣлался правителемъ Египта.

— Ну, что? Какъ поживаетъ твой несчастный плѣнникъ? — спросилъ разъ каймаканъ у своего помощника.

— Несчастный? — воскликнулъ тотъ. — Нѣтъ, онъ счастливый, окруженный всеобщемъ поклоненіемъ монархъ. Тюрьма, превратилась во дворецъ. Тамъ, гдѣ былъ постоянный мракъ, грязь и зловоніе, теперь горятъ день и ночь восковыя свѣчи, а воздухъ напоенъ благоуханіемъ амбры, мускуса, алоэ и розовой эссенціи. Тамъ, гдѣ люди голодали, теперь подаются самыя изысканныя кушанья. Крошекъ, падающихъ со стола Саббатая, хватаетъ на всѣхъ заключенныхъ.

А слава Саббатая все росла. Увѣряли, что по ночамъ кругомъ его головы видно сіяніе, то въ видѣ оливковой вѣтви, то въ видѣ вѣнца изъ звѣздъ. Нѣсколько англійскихъ купцовъ изъ Галаты явились къ нему съ жалобой на живущихъ въ Константинополѣ евреевъ, которые, прекративъ торговлю, отказались уплатить имъ свои долги. Саббатай взялъ перо и написалъ:

«Миръ вамъ, сыны Израиля, вѣрящіе въ пришествіе Мессіи и спасеніе еврейскаго народа! Насъ извѣстили, что вы задолжали многимъ англійскимъ купцамъ, и мы считаемъ справедливымъ, чтобы вы уплатили свои долги. А тотъ, кто не исполнитъ этого, не приметъ участія въ торжествѣ и ликованіи, когда наступитъ наше царство».

Всѣ долги были тотчасъ же уплачены, а на Саббатая стали смотрѣть еще съ большимъ благоговѣніемъ. Слухъ о его заключеніи въ тюрьму и о почетѣ, которымъ окружаютъ его даже мусульмане, разнесся по всѣмъ странамъ и вызвалъ всеобщее изумленіе. Это что-то неслыханное! Почему же турки, никогда не задумывающіеся надъ убійствомъ, всегда готовые пустить въ дѣло кинжалъ или мѣшокъ и веревку, не осмѣливаются убить мятежника, который хвалился, что свергнетъ съ престола султана? Да, это чудо и Саббатай, дѣйствительно, Мессія!

XXI.

Каймакану приходилось отправляться на войну, которую Турція вела въ то время съ Критомъ. Побоявшись оставить Саббатая въ столицѣ, онъ отправилъ его къ Дарданелламъ, въ Абидосскій замокъ, гдѣ содержались государственные преступники, и распорядился, чтобы плѣнника держали въ самомъ строгомъ заключеніи. Но, поддаваясь ли невольному чувству уваженія къ еврейскому Мессіи или, можетъ быть, желая захватить и его приближенныхъ, каймаканъ позволилъ Мелиссельдѣ, Самуилу Примо и свитѣ изъ царей сопровождать Саббатая въ замокъ.

Извѣстіе о томъ, что Мессію переводятъ въ другую, лучшую тюрьму, и слухи о новыхъ чудесахъ еще болѣе укрѣпили вѣру въ него саббатаніанъ. Разсказывали, что янычары, пришедшіе за нимъ, упали мертвые къ его ногамъ отъ одного его слова, и онъ воскресилъ только тѣхъ изъ нихъ, которые, какъ онъ говорилъ, не были въ душѣ истинными турками Увѣряли также, что кандалы его, сдѣлавшись золотыми, распались сами собою и онъ отдалъ ихъ своимъ вѣрнымъ приверженцамъ, что, не смотря на всевозможные запоры и замки, онъ часто ходитъ въ сопровожденіи многочисленной свиты. Саббатаніане придавали особый, таинственный смыслъ и тому, что онъ прибылъ въ свою новую тюрьму вечеромъ, въ праздникъ Пасхи — въ годовщину дня освобожденія евреевъ.

Тотчасъ же по прибытіи въ замокъ, Саббатай закололъ для себя и своихъ послѣдователей пасхальнаго агнца и сталъ ѣсть его съ жиромъ, не смотря на то, что это запрещалось Талмудомъ. «Благословенъ Господь, разрѣшившій то, что было запрещено!» — воскликнулъ онъ передъ трапезой.

Толпы евреевъ съ богатыми дарами стали стекаться со всѣхъ сторонъ въ Абидосскій замокъ. Они приходили изъ Польши, Германіи, Италіи, Вѣны, Амстердама, Каира, Марокко, надѣясь, что это благочестивое паломничество сдѣлаетъ ихъ достойными предстать передъ лицо Мессіи. А онъ благословлялъ ихъ и говорилъ, что ихъ благосостояніе и владѣнія въ Святой Землѣ увеличатся.

Корабли были переполнены пассажирами; плата за проѣздъ возросла да небывалыхъ размѣровъ, а жители Абидоса, дававшіе пріютъ пилигримамъ, разбогатѣли. Смотритель, которому каймаканъ строго запретилъ выпускать Саббатая изъ замка, но не упомянулъ о посѣтителяхъ, которые могли явиться къ нему, воспользовался этимъ въ самыхъ широкихъ размѣрахъ и сталъ брать съ нихъ отъ пятнадцати до тридцати марокъ за право увидать царя. Золотой дождь полился на Абидосъ.

Евреи, мусульмане, христіане — всѣ волновались; весь міръ былъ пораженъ изумленіемъ, а полміра вѣрило въ Саббатая. Красота и веселость Мелиссельды очаровывали и обращали въ вѣрующихъ самыхъ упорныхъ скептиковъ. Чтобы утѣшить людей, которые почему либо не могли совершить паломничества въ Абидосскій замокъ или Іерусалимъ, Саббатай обѣщалъ одинаковую съ пилигримами награду тѣмъ, кто будетъ молиться на могилахъ своихъ матерей. Золотыя буквы «С. З.» — его иниціалы — красовались надъ входомъ почти всѣхъ синагогъ, на стѣнахъ былъ написанъ 91 псаломъ, окруженный вѣнкомъ, а во время службы читали особую молитву: «Да будетъ благословенъ нашъ Господь и Царь, Саббатай Зеви, Мессія Бога Іакова!»

Никто не работалъ въ гетто, и всѣ дѣла прекратились. Topговля падала въ большихъ городахъ, ставшихъ торговыми центрами благодаря евреямъ. Въ Амстердамѣ всѣ радовались и ликовали. Въ Венгріи саббатаніане разрушали свои дома. Въ Гамбургѣ, не смотря на ироническія посланія Іакова Саспортаса, невѣрующихъ принудили, по повелѣнію Бендито де Кастро, произносить «Аминь» послѣ молитвы за Мессію. Въ Ливорно совсѣмъ почти прекратилась торговля. Въ Венеціи саббатаніане волновались и угрожали отступникамъ смертью. Въ Моравіи тоже начались волненія и усилились до такой степени, что правительство принуждено было вмѣшаться въ дѣло. Въ Алжирѣ евреи такъ открыто говорили о наступленіи своего царства и господства надъ всѣми народами, что бей возбудилъ противъ нихъ гоненіе. Въ Смирнѣ же, наоборотъ, когда одинъ изъ отступниковъ явился къ кади и просилъ остановить безуміе, охватившее его соотечественниковъ, тотъ, подкупленный саббатіанами, велѣлъ обрить доносчику голову и сослалъ его на галеры.

Такъ прошло три мѣсяца. Подъ вліяніемъ Мелиссельды, Саббатай забылъ о своемъ аскетизмѣ и, окруженный роскошью, жилъ, какъ царь, управляя міромъ, изъ котораго исчезли навсегда и бѣдность, и грѣхъ. Вино лилось и искрилось въ чашахъ, самыя изысканныя кушанья украшали пиршественный столъ, благоуханія цвѣтовъ и тонкихъ духовъ разливались въ воздухѣ, а прекрасныя дѣвушки Израиля сладострастно плясали, бросая на Саббатая изъ подъ своихъ длинныхъ рѣсницъ пламенные взгляды.

Девятаго Аба, въ день рожденія Мессіи, вмѣсто поста снова устраивались всюду роскошныя пиршества, такъ какъ царскій указъ, въ которомъ приводились слова пророка Софоніи, облетѣлъ весь міръ: «Ликуй дщерь Сіона! Торжествуй, Израиль! Веселись и радуйся отъ всего сердца, дщерь Іерусалима, Господь, царь израилевъ посреди тебя».

И въ этотъ торжественный день радости, веселья, блеска и величія, слава Саббатая, окруженнаго всеобщимъ поклоненіемъ, принимавшаго депутаціи, приходившія изъ всѣхъ странъ и земель, чтобы привѣтствовать его въ день рожденія и поклониться ему — достигла своего апогея. . . . . . . . . . . . . . . .

Этимъ заканчивается второй свитокъ.

Третій свитокъ.

XXII.

Въ этотъ же день — торжества и чествованія Саббатая — два польскихъ еврея, совершившіе благочестивое паломничество, чтобы увидать его, разсказали ему, что въ дальнемъ Лембергѣ появился новый пророкъ, Неэмія Когенъ, который говоритъ о наступленіи царства, но не считаетъ Мессіей его, Саббатая Зеви.

Ночью, когда Мелиссельда и всѣ послѣдователи Саббатая уже крѣпко спали, онъ сидѣлъ одинъ, глубоко задумавшись. Тѣнь сомнѣнія, заглушеннаго на время роскошью и весельемъ, снова омрачила его душу, когда онъ узналъ, что явился пророкъ, не признающій его Мессіей. Это неожиданное извѣстіе напомнило ему, что блескъ и пышность, которыми онъ окружилъ себя, были во всякомъ случаѣ преждевременны, такъ какъ прежде всего слѣдовало овладѣть царствомъ.

— О, Отецъ мой небесный! — воскликнулъ онъ, падая ницъ. — Ты не обманулъ меня! Дай же мнѣ какое нибудь доказательство того, что это лжепророкъ — что Твое Царство на землѣ возстановлю я! Дни великаго года проходятъ, а мнѣ — мнѣ приходится томиться здѣсь, сознавать, какъ смѣшно мое величіе! О, сдѣлай чудо! Мнѣ нужно какое нибудь доказательство, какой нибудь знакъ!

— Саббатай!

Чудный, нѣжный голосъ произнесъ его имя. Онъ поднялъ голову и посмотрѣлъ вверхъ. Мелиссельда стояла въ дверяхъ своей комнаты, такъ же легко одѣтая, какъ и въ то утро, когда еврейки увидали ее на кладбищѣ. На лицѣ ея было какое-то странное, восторженное выраженіе, а живые, веселые глаза затуманились отъ сна. Видно было, что она только сію минуту проснулась.

— Вотъ оно, знаменіе! — прошепталъ охваченный благоговѣйнымъ ужасомъ Саббатай.

Онъ вскочилъ и подбѣжалъ къ ней. Она взяла его за руку, запылавшую въ ея рукѣ, и вмѣстѣ съ нимъ вошла въ свою комнату.

— Вотъ оно знаменіе! — снова прошепталъ онъ. — Значитъ, Мелиссельдѣ предназначено ввести меня въ царство радости.

Но на утро имъ снова овладѣла тревога. Смыслъ знаменія казался уже далеко не такъ ясенъ, какъ въ тишинѣ ночи, а фигура новаго пророка зловѣще рисовалась вдали.

Когда два польскихъ еврея собрались въ обратный путь, Саббатай отдалъ имъ письмо къ ихъ соотечественникамъ. Въ немъ онъ грозилъ имъ местью казаковъ и приказывалъ Неэміи Когену явиться къ нему какъ можно скорѣе.

Въ началѣ сентября Неэмія прибылъ въ Абидосскій замокъ, и Саббатай тотчасъ же принялъ его. Пророкъ держалъ себя очень смѣло и независимо.

— Миръ тебѣ, Саббатай, — сказалъ онъ, входя въ комнату.

— Миръ тебѣ, Неэмія. Мнѣ нужно поговорить съ тобою. Я слышалъ, что ты не признаешь меня. Правда это?

— Да, не признаю. Развѣ можетъ Мессія — Мессія изъ дома Давидова — явиться на землю раньше своего Предтечи, Мессіи изъ дома Ефраимова. Вспомни, что говорится объ этомъ въ нашихъ священныхъ книгахъ.

Саббатай возразилъ, что Бенъ Ефраимъ уже явился, но немогъ убѣдить Неэміи, который, какъ оказалось, основательно изучилъ не только еврейскія, но и халдейскія, и сирійскія книги. Онъ хладнокровно оспаривалъ пунктъ за пунктомъ, приводилъ текстъ за текстомъ. Первый Мессія — бѣдный, всѣми презираемый, слуга второго — будетъ проповѣдникомъ закона. Гдѣ же онъ?

Три дня продолжался диспутъ — Неэмія твердо стоялъ на своемъ. Наиболѣе ревностные изъ саббатаніанъ, раздраженные его упорствомъ, навѣрное, дошли бы до какой нибудь крайности, но онъ не допустилъ ихъ до этого и бѣжалъ въ Адріанополь. Тамъ онъ тотчасъ же сталъ добиваться аудіенціи у каймакана.

— Измѣна, о, Мустафа! Измѣна! — воскликнулъ онъ, когда тотъ принялъ его.

Онъ разсказалъ каймакану о фантастическихъ замыслахъ на корону султана — замыслахъ, извѣстныхъ всѣмъ, кромѣ Дивана, такъ какъ смотритель Абидоса изъ своихъ выгодъ не доноситъ о томъ, что дѣлается въ замкѣ.

Онъ описалъ Саббатая, какъ безстыднаго человѣка, который старается развратить евреевъ, отклонить ихъ отъ истиннаго пути и возстановить противъ повелителя султана. И, отмстивъ такимъ образомъ, лембергскій пророкъ перешелъ въ магометанство.

Къ султану былъ отправленъ гонецъ и немедленно собрался верховный совѣтъ. Предстояло рѣшить очень трудную задачу. Убійство Саббатая, котораго такъ почитаютъ не только евреи, но и турки, не можетъ принести ничего, кромѣ вреда: число послѣдователей его увеличится еще больше, и новая секта станетъ опасной. Наконецъ, муфти Ванни пришла счастливая мысль: лучше всего убѣдить Саббатая послѣдовать примѣру Неэміи и перейти въ исламъ. Такимъ образомъ все уладится и притомъ къ славѣ Магомета, единственнаго истиннаго пророка Божьяго. Предложеніе муфти было принято, и въ Абидосъ отправили агу. И вотъ, въ одинъ прекрасный день, когда замокъ гремѣлъ музыкой и пѣніемъ, въ воздухѣ носилось благоуханіе цвѣтовъ и духовъ, а роскошно одѣтые цари сидѣли кругомъ стола, уставленнаго самыми изысканными кушаньями, усатые янычары ворвались въ комнату и, разогнавъ толпу, схватили Мессію съ его царицей и повезли ихъ въ Адріанополь.

XXII.

Лейбъ-медикъ султана, Хакимъ-Баши, пришелъ къ Саббатаю вечеромъ, въ самый день его пріѣзда, чтобы объявить ему о рѣшеніи совѣта. Такъ какъ Хакимъ-Баши и самъ былъ по рожденію еврей, а потомъ перешелъ въ магометанство, то его сочли наиболѣе подходящимъ человѣкомъ для переговоровъ съ мятежникомъ.

Когда онъ вошелъ въ комнату, Саббатай лежалъ на роскошномъ диванѣ и, стараясь казаться спокойнымъ, курилъ трубку съ длиннымъ чубукомъ. Ему, какъ бы въ насмѣшку, отвели помѣщеніе во дворцѣ и сняли съ него цѣпи.

— Какой церемоніалъ установленъ у васъ для тѣхъ, кого принимаетъ на аудіенціи султанъ? — насмѣшливо спросилъ онъ, поздоровавшись съ лейбъ-медикомъ. — Мнѣ бы хотѣлось узнать заранѣе, что я долженъ дѣлать, явившись къ его величеству.

— Брось эти шутки, Саббатай Зеви, — сухо отвѣчалъ Хакимъ-Баши. — Султанъ требуетъ отъ тебя не поклоновъ и привѣтствій, а чуда.

— Развѣ еще не достаточно было чудесъ? — тихо сказалъ Саббатай.

— О, да, черезчуръ достаточно. Но тебѣ придется совершить еще одно, если ты желаешь спасти свою жизнь.

— Какого же чуда требуетъ у меня султанъ?

— Чтобы ты превратился въ турка.

И сдержанная улыбка показалась на губахъ Хакима-Баши.

Наступило молчаніе. Саббатай тоже улыбнулся, но то была не веселая, горькая улыбка. Не выраженіе тихой задумчивости, какъ въ былое время, лежало на его лицѣ: земная грусть, земная скорбь омрачали его.

— А если я откажусь совершить такое чудо? — наконецъ, спросилъ его.

— Тогда тебѣ позволятъ сдѣлать вмѣсто него другое. Съ тебя снимутъ одежду и выставятъ тебя, какъ мишень, для нашихъ стрѣлковъ изъ лука. Если твое тѣло и кожа окажутся такими же непроницаемыми для стрѣлъ, какъ панцырь, мы повѣримъ тебѣ и признаемъ тебя Мессіей.

— А если я не соглашусь и на это?

— Въ такомъ случаѣ тебя привяжутъ къ позорному столбу у воротъ сераля и ты умрешь въ страшныхъ мученіяхъ! — воскликнулъ Хакимъ-Баши. — Не надѣйся, что съ тобой покончатъ сразу; ты знаешь, что ни одинъ мусульманинъ не согласится отрубить тебѣ голову и осквернить свое оружіе въ крови еврея. Послушайся моего совѣта, Саббатай, — продолжалъ онъ, понизивъ голосъ: — прими исламъ. Вспомни, что мусульмане все-таки потомки Агари, а Магометъ — преемникъ Моисея. Мы тоже признаемъ единаго Бога, Владыку земли и неба, и не ѣдимъ свиного мяса. Вся разница только въ томъ, что ты будешь носить бѣлый тюрбанъ вмѣсто чернаго. А это не помѣшаетъ тебѣ остаться Мессіей, — шутливо прибавилъ онъ.

Саббатай нахмурился.

— Вѣроотступникъ! — прошепталъ онъ.

— Да, я перемѣнилъ вѣру и нисколько не раскаиваюсь въ этомъ. Султанъ — да не уменьшится никогда его тѣнь! — очень щедръ. Онъ даетъ тебѣ отсрочку до завтрашняго утра. Выбирай, что для тебя лучше: сдѣлаться туркомъ или мученикомъ? Къ твоему тѣлу привяжутъ горящіе факелы, тебя поведутъ по улицамъ и будутъ бичевать при всемъ народѣ. Таково рѣшеніе султана. Онъ очень щедръ. И съ какой стати притворяться намъ другъ передъ другомъ — двумъ евреямъ, а? — Онъ плутовски прищурился и подмигнулъ Саббатаю. — Солнце каждый день привѣтствуетъ Магомета, какъ увѣряютъ эти турки. Почему бы ему не привѣтствовать завтра новаго магометанина?

Саббатай вскочилъ и гордо выпрямился.

— Негодяй! Отступникъ! Убирайся отсюда! — воскликнулъ сізъ.

— До завтра! — невозмутимо сказалъ Хакимъ-Баши. — Султанъ приметъ меня утромъ.

Онъ съ смѣшной ужимкой отвѣсилъ низкій, почтительный поклонъ и ушелъ.

Мелиссельда, утомленная путешествіемъ, спала въ сосѣдней комнатѣ. Громкіе голоса разбудили ее, и она услыхала послѣднія слова Хакимъ-Баши. Вскочивъ съ дивана и раздвинувъ портьеры, она выглянула изъ за нихъ и улыбнулась.

— Саббатай! — прошептала она.

Онъ обернулся и бросилъ на нее мрачный взглядъ. — Ты весела! — горько сказалъ онъ.

— А развѣ не наступилъ часъ? — воскликнула она.

— Да, наступилъ, — пробормоталъ онъ.

— Часъ твоего торжества, твоей славы! Завтра ты пойдешь къ султану, снимешь съ него корону и надѣнешь на…

Она не докончила и, подбѣжавъ къ нему, прижала его голову къ своей груди. Но онъ вырвался изъ ея объятій и оттолкнулъ ее. Мелиссельда съ изумленіемъ посмотрѣла на него. Не только съ ней, но и ни съ кѣмъ, никогда не былъ онъ такъ суровъ.

— Оставь меня! Уйди! — сухо проговорилъ Саббатай.

— Нѣтъ, я не уйду: я нужна тебѣ! — воскликнула Мелиссельда, забывъ обиду и снова протягивая къ нему руки.

Саббатай взглянулъ на нее, но не тронулся съ мѣста.

— Да, ты нужна мнѣ, — съ отчаяніемъ сказалъ онъ. — Уходи. Я желаю остаться одинъ.

— Я не узнаю тебя — ты сталъ совсѣмъ другимъ, чужимъ! — проговорила она слабымъ, дрожащимъ голосомъ.

— О, если бы я никогда не зналъ тебя, если бы ты всегда была для меня чужой!

— Ты бредишь, Саббатай!

— Нѣтъ, я только теперь прихожу въ себя. О, Боже, Боже! — и онъ, рыдая, упалъ на диванъ.

— Перестань! Успокойся! Они услышатъ тебя! — воскликнула Мелиссельда, тревога которой все увеличивалась.

— Что мнѣ до нихъ за дѣло? Богъ не слышитъ меня.

— Не слышитъ тебя? Но, вѣдь, ты — Онъ!

— Я — Богъ? — онъ горько разсмѣялся. — И ты вѣришь этому? Ты, знающая меня, какъ человѣка?

— Для меня ты Богъ и я, какъ Богу, поклонялась тебѣ. Развѣ ты не Мессія?

— Мессія? Который не можетъ спасти самого себя?

— Да отъ кого же тебѣ спасать себя? Никто никогда не дѣлалъ тебѣ зла. Ангелы божьи бодрствуютъ надъ тобой и охраняютъ каждый твой шагъ. Вся твоя жизнь съ самаго дѣтства — одно чудо.

Онъ безнадежно покачалъ головою.

— Весь этотъ годъ я ждалъ чуда — всѣ эти тяжелые мѣсяцы въ константинопольской тюрьмѣ и Абидосскомъ замкѣ. И что же? Завтра меня будутъ жечь пылающими факелами, подвергнутъ бичеванію и страшнымъ мученіямъ!

— Тсъ! Тсъ!

— А, ты боишься за меня! — воскликнулъ онъ. — Значитъ и ты считаешь меня самымъ обыкновеннымъ смертнымъ?

— Нѣтъ, я вѣрю въ тебя! Я послѣдовала за тобой въ тюрьму, зная, что она превратится въ дворецъ. Я пойду съ тобой и завтра, когда тебя поведутъ на мученія. Я вѣрю, что бичи, опускаясь на тебя, превратятся въ крылья ангеловъ и исполнится пророчество Захаріи: «Въ тотъ день я сдѣлаю князей Іудиныхъ, какъ жаровню съ огнемъ между дровами и какъ горящій свѣтильникъ среди сноповъ».

На глазахъ его показались слезы въ то время, какъ онъ смотрѣлъ на нее.

— Да, Мелиссельда, ты была мужественна и всегда вѣровала въ меня, — сказалъ онъ. — Но развѣ не поколебалась твоя вѣра теперь, когда я остался одинъ, когда замерли восторженные крики народа, и царь міра лежитъ одинокій, среди мрака и пепла!

— Нѣтъ, я и теперь все такъ же вѣрю въ тебя. Это испытаніе — послѣднее испытаніе твоей вѣры.

Она улыбнулась, и надежда на минуту ожила въ его сердцѣ.

— О, если бы это было, дѣйствительно, испытаніемъ моей вѣры! — прошепталъ онъ. — Но нѣтъ! Прежде, чѣмъ вотъ этотъ серпъ мѣсяца снова покажется на небѣ, я уже буду мертвъ, и мой истерзанный трупъ станетъ добычею волковъ! Я молилъ Бога о чудѣ, просилъ у него знаменія, — о, какъ горячо я молился! — а теперь… Смотри, смотри! Видишь, упала звѣзда? О, Боже, таковъ будетъ конецъ и моего долгаго мученичества! Но наказаніе за мое высокомѣріе слишкомъ велико — оно мнѣ не по силамъ. Боже, Боже! Зачѣмъ же посылалъ Ты мнѣ такія, казалось, божественныя предчувствія, мечты, отъ которыхъ содрогалась моя душа? Зачѣмъ показалъ Ты мнѣ грѣхъ Израиля и его страданія, горе и зло міра? Зачѣмъ внушилъ мысль спасти его?

Грудь его судорожно поднималась отъ сдерживаемыхъ рыданій.

— Мой Саббатай! — воскликнула Мелиссельда, и нѣжныя, теплыя руки ея обвились около его шеи.

— Оставь меня! — сказалъ онъ, грубо оттолкнувъ ее. — Я понимаю теперь, въ чемъ дѣло. Да, я, наконецъ, понялъ знаменіе! Изъ за тебя — изъ за тебя одной лишился я благодати Божьей!

— Изъ за меня? — пробормотала она.

— Да. Твои губы отвлекли меня отъ молитвы: твои руки совратили меня съ истиннаго пути. Изъ за тебя измѣнилъ я своей невѣстѣ Торѣ. Почти сорокъ лѣтъ велъ я суровую, одинокую жизнь, погружался въ холодную ледяную воду, бичевалъ себя — да, бичевалъ до тѣхъ поръ, пока кровь не лилась изъ моихъ ранъ. А теперь я со страхомъ думаю о бичеваніи, которому хотятъ подвергнуть меня. О, Боже, Боже! Женщина развратила меня! Я лишился своей божественности, и она перейдетъ на другого, достойнѣйшаго. Прежде я былъ Мессія — теперь я человѣкъ.

— Я развратила тебя? Ты лишился своей божественности изъ за меня?

Она стояла во всемъ блескѣ своей сладострастной красоты, и смотрѣла на него.

Онъ вскочилъ, бросился къ ней и горячо, безумно сталъ цѣловать ее.

— Нѣтъ, нѣтъ! Ты, напротивъ, показала мнѣ ее! Любовь! Любовь! Вотъ божественное чувство, облегчающее бремя жизни. Не будь тебя, Мелиссельда, я не испыталъ бы его — я прожилъ бы весь вѣкъ, не извѣдавъ высшаго, доступнаго человѣку счастья! Да, я человѣкъ — мужчина, торжествующій отъ сознанія своей силы. Кто я такой, чтобы спасать другихъ? Самый обыкновенный человѣкъ, гордый своей любовью. А! Счастливы люди, ведущіе простую жизнь, предназначенную человѣку: у нихъ есть любовь, семья, дѣти. Но горе тѣмъ, кто заносится слишкомъ высоко, истязаетъ себя, отрицаетъ свою человѣческую природу и мечтаетъ о спасеніи міра! И отъ чего? Разъ у людей есть любовь, у нихъ есть все. Это Богъ и Царство Его. Да, Царство. Будемъ жить, Мелиссельда — я, какъ мужчина, ты — какъ женщина!

— И ты — ты перейдешь въ исламъ?

— Не все ли равно! Богъ вездѣ. Развѣ не былъ мусульманиномъ нашъ Маймонидъ, могила котораго считается священной? Развѣ не говорилъ онъ, что все дозволено, когда приходится спасать свою жизнь?

Онъ протянулъ къ ней руки, но на этотъ разъ она отступила отъ него. Глаза ея блеснули.

— Нѣтъ, какъ человѣка, я не люблю тебя. Ты или все, или ничто. Или Богъ, или обманщикъ.

— Мелиссельда! — съ мольбою прошепталъ онъ.

Она, казалось, не слыхала его.

— Нѣтъ, эта пытка длилась слишкомъ долго, — сухо сказала она. — Говори же, кто ты?

— Я не Богъ и не обманщикъ, — отрывисто проговорилъ онъ. — Не говори, что ты не любишь меня, какъ человѣка. Когда ты пришла ко мнѣ и внесла свѣтъ и счастье въ мою жизнь, я еще не объявлялъ себя Мессіей.

— Кто знаетъ, что думала я тогда, обезумѣвшая отъ жизни въ монастырѣ и крови, лившейся передъ моими дѣтскими глазами? Я пришла къ тебѣ, полная страсти и фантастическихъ грезъ. Но потомъ, когда я стала жить съ тобою и увидала, какъ ты добръ и сострадателенъ, какъ возвышенны твои мысли и какъ чиста твоя жизнь, не смотря на искушенія, отъ которыхъ разгоралась моя ревность — я убѣдилась, что ты Богъ!

— А я, узнавъ тебя, понялъ, что я человѣкъ. Но такъ какъ число моихъ послѣдователей все увеличивалось и каждый шагъ мой сопровождался успѣхомъ, то ужасная мысль о товъ, что я Мессія, снова вернулась ко мнѣ. Я повѣрилъ твоимъ видѣніямъ. Когда я дѣлилъ міръ между своими учениками, я искренно считалъ себя Мессіей. Но въ то время, какъ я сидѣлъ на тронѣ въ Абидосскомъ замкѣ и стекавшійся со всѣхъ сторонъ народъ поклонялся мнѣ и цѣловалъ мои ноги, въ мою душу начало закрадываться смутное сомнѣніе, и мнѣ казалось, что кто-то шепчетъ мнѣ: «Дѣйствительно ли ты Мессія? Дѣйствительно ли ты Мессія?» Я старался заглушить этотъ слабый голосъ пиршественными пѣснями; но въ тишинѣ ночи, когда ты спала рядомъ со мною, мнѣ снова слышался насмѣшливый шопотъ: «Человѣкъ! Человѣкъ! Человѣкъ!» А когда пришелъ Неэмія…

— Человѣкъ! — нетерпѣливо прервала его Мелиссельда. — Нѣтъ, я не вѣрю этому! Я знаю мужчинъ со всѣми ихъ слабостями, тщеславіемъ и развратомъ. Кому же и знать ихъ, какъ не мнѣ! Довольно! Завтра ты докажешь всѣмъ, что ты Богъ.

Онъ бросился на диванъ и зарыдалъ.

— Оставь меня, Мелиссельда, — прошепталъ онъ. — Ложись спать. Эту ночь я долженъ провести одинъ. Можетъ быть, это моя послѣдняя ночь на землѣ.

Ея лицо просвѣтлѣло.

— Да, завтра наступитъ Царство Божіе, — сказала она, улыбнувшись, и, поцѣловавъ его въ голову, ушла въ свою комнату.

О, какъ долго тянулась эта безконечная ночь! Въ измученной душѣ Саббатая происходила страшная борьба между увѣренностью и сомнѣніемъ, и только минутами забывался онъ въ горячей молитвѣ. Богъ или человѣкъ? Мессія, котораго Отецъ подвергаетъ послѣднему искушенію, или мученикъ, котораго ждутъ истязанія и смерть? А если онъ, дѣйствительно, сталъ жертвою самообольщенія, какая позорная жизнь предстоитъ ему! Не все ли равно тогда, будетъ ли онъ евреемъ или мусульманиномъ? Положимъ, было бы благороднѣе умереть, оставивъ по себѣ дорогое, священное для народа воспоминаніе. А Мелиссельда? Неужели растаться съ ней, никогда уже не чувствовать теплоты ея груди, не видать солнечнаго свѣта, покрытой зеленью земли и всей красоты міра и человѣческой жизни, на которую еще такъ недавно открылись его глаза — слѣпые, ничего не замѣчавшіе глаза!

— О, Боже, Боже! — восклицалъ онъ. — Зачѣмъ ты насмѣялся надо мною и покинулъ меня?

ХXIV.

Рано утромъ нѣжная рука дотронулась до плеча Саббатая, погруженнаго въ глубокую задумчивость.

Онъ поднялъ блѣдное, суровое лицо. Сіяющая красотой Мелиссельда стояла около него, какъ свѣтлый духъ, явившійся разогнать демоновъ ночи. Испанская пѣсня, которую онъ когда-то пѣлъ своимъ ученикамъ, вспомнилась ему, и ея страстный напѣвъ зазвучалъ въ его душѣ:

"Изъ воды она вышла бѣлая и чистая, какъ снѣга горъ — Мелиссельда!..

«Красны были только ея губы да порозовѣли нѣжные кончики пальцевъ — Мелиссельда».

На глазахъ его показались слезы — чудныя мечты юности пронеслись передъ нимъ.

— Успокоился ты? — спросила она.

Онъ снова опустилъ голову на грудь.

— Я смотрѣлъ изъ окна на восходъ солнца и видѣлъ, какъ темная рѣка загорѣлась и заискрилась подъ его лучами, — отвѣчалъ онъ. — Но она не воспламенила моей вѣры: она мертва. Мнѣ припомнился отрывокъ изъ прекрасной поэмы Моисея Ибнъ Ездры, гранадскаго поэта: «Твои дни — обманчивыя грезы, твоя жизнь — легкое утреннее облачко. Пока оно медлитъ надъ твоимъ шатромъ, ты остаешься здѣсь; когда оно таетъ и исчезаетъ, ты умираешь и уходишь въ другой, невѣдомый міръ». Такъ закончилась и моя великая, чудная мечта. Я тоже человѣкъ. Я заблуждался, принялъ иллюзію за дѣйствительность и испытываю человѣческую скорбь. И моя жизнь расцвѣла на мгновеніе, какъ роза, а потомъ поблекла, оставивъ послѣ себя только одни шипы.

Мелиссельда молчала, пораженная отчаяніемъ, звучавшимъ въ его словахъ. Слушая его нѣжный голосъ, смотря на его грустное лицо, на глаза, безнадежно устремленные вдаль, она поддалась на минуту его настроенію.

— А вотъ, что говоритъ другой поэтъ, — продолжалъ онъ. — Это сказано, какъ будто, про меня: «Оглянись на дѣла, которыя ты дѣлалъ подъ солнцемъ — дѣла, какъ ты и самъ знаешь, не принесшія никакой пользы. Въ продолженіе всѣхъ этихъ долгихъ лѣтъ ты гнался за суетою и сталъ суетенъ. Ты смотрѣлъ за виноградниками, но не уберегъ своего собственнаго виноградника. И когда глаза Вѣчнаго взглянули на него, тамъ вмѣсто цвѣта и нѣжныхъ кистей винограда, все заросло терномъ и крапивой. А ты уже успѣлъ состариться и посѣдѣть — ты уклонился отъ пути и не вернулся». Да, я уклонился отъ истиннаго пути. Но неужели не могу я вернуться? Быть человѣкомъ — только человѣкомъ — развѣ этого мало?

Онъ замолчалъ и, какъ только замеръ его голосъ, Мелиссельда опомнилась. Глаза ея засверкали, грудь судорожно поднялась.

— Нѣтъ, если ты считаешь себя только человѣкомъ, то ты даже не человѣкъ. Моя любовь умерла.

Онъ вздрогнулъ, услыхавъ ея презрительныя слова. Никогда еще не видалъ онъ ее такою, и другой куплетъ старинной пѣсни припомнился ему:

"Прекрасное, гордое лицо ея засіяло, какъ мечъ — Мелиссельда!..

«Вѣки ея походили на стальные луки, но ротъ ея былъ точно роза — Мелиссельда».

— Но ротъ ея былъ точно роза! О, Боже! Неужели ему придется промѣнять розу на терновый вѣнецъ?

— Мелиссельда! — воскликнулъ онъ. — Пожалѣй меня!

Дверь отворилась; въ комнату вошли два янычара.

— Ты убиваешь меня! — сказалъ онъ по еврейски.

— Я боготворю тебя, — отвѣчала она на томъ же священномъ языкѣ. Лицо ея просвѣтлѣло, и на губахъ показалась улыбка.

— Но вѣдь я человѣкъ.

Ея вѣки снова стали похожи на стальные луки.

— Такъ умри, какъ человѣкъ. Неужели ты думаешь, что я захочу раздѣлять твой позоръ? Если ужъ мнѣ суждено имѣть мужа мусульманина, то я предпочитаю, чтобы этимъ мужемъ былъ султанъ.

И она весело засмѣялась.

Янычары, съ благоговѣніемъ смотрѣвшіе на Саббатая, робко подошли къ нему. Смѣхъ замеръ на губахъ Мелиссельды, и она нѣжно обняла мужа.

— О, мой царь! — прошептала она. — Слишкомъ жестоко было съ твоей стороны такъ испытывать мою вѣру! А теперь ступай за твоимъ царствомъ! — воскликнула она, выпуская его изъ объятій.

Онъ выпрямился. Ея увѣренность, казалось, сообщилась и ему.

— Султанъ требуетъ тебя, — почтительно сказали янычары.

— Я готовъ, — спокойно отвѣчалъ Саббатай, поправляя складки своего чернаго плаща.

Мелиссельда осталась одна. Медленно проходили тяжелыя, мучительныя минуты. Мало-по-малу свѣтлое лицо ея омрачалось, вѣра слабѣла. Прошло полчаса, и сомнѣніе начало закрадываться и въ ея сердце.

А что, если Саббатай, дѣйствительно, человѣкъ? Съ безумной поспѣшностью стала она припоминать прошлое. Благоговѣніе, съ какимъ относились къ нему турки и христіане, поклоненіе его собственнаго народа, раввины и ученые, падавшіе къ его ногамъ, богачи, добивавшіеся счастья поцѣловать край его одежды, золото, которое приносили ему и которое онъ такъ неохотно бралъ — все, все доказываетъ, что онъ Богъ. Она успокаивалась, а потомъ вздрагивала отъ ужаса, вспоминая, что и у нея бывали минуты слабости — минуты, когда онъ казался человѣкомъ. И по мѣрѣ того, какъ слабѣла увѣренность Мелиссельды, возросталъ ея страхъ за него, за его жизнь. Только тутъ поняла она, какъ сильна ея любовь къ Саббатаю. Его грустное, смуглое, прекрасное лицо, нѣжное прикосновеніе его руки — все это мило и дорого ей. Да, онъ правъ. Кто бы онъ ни былъ — Мессія или человѣкъ — она любитъ его. И она же, она же сама послала его на смерть! Что, если онъ согласился дать доказательства своей божественности и жестокіе турки теперь, въ эту минуту, съ наслажденіемъ слушаютъ стоны несчастнаго, обманувшаго самого себя человѣка? Она похолодѣла, и сердце ея замерло отъ ужаса.

О, какъ безумно поступила она, посылая его на страданія! Если онъ Мессія, ему, можетъ быть, слѣдовало, для спасенія народа, сдѣлаться туркомъ; если человѣкъ, то переходъ въ исламъ избавилъ бы его, по крайней мѣрѣ, отъ мученической смерти. Истязанія, рѣзня, потоки крови, видѣнные ею въ дѣтствѣ, вспомнились ей. Она схватила мантилью и, набросивъ ее на плечи, выбѣжала изъ комнаты. Сторожа, попадавшіеся ей на пути, не останавливали ее. Они были поражены чуднымъ видѣніемъ прекрасной, какъ гурія, женщины съ незакрытымъ лицомъ, которая торопливо объясняла имъ, что султанъ потребовалъ ее къ себѣ, — что тамъ ея мужъ. Такъ прошла она мимо черныхъ евнуховъ сераля и бѣлыхъ евнуховъ королевскихъ покоевъ и остановилась около тяжелыхъ пурпурныхъ занавѣсей. Онѣ были опущены, но въ небольшое отверстіе между ними она увидала высокій, узкій тронъ, на которомъ сидѣлъ султанъ, — окруженный сановниками. Пажъ грубо остановилъ ее.

— Мехмедъ эффенди! — позвалъ онъ.

Высокій турокъ раздвинулъ портьеры. Мелиссельда хотѣла сказать, что ей нужно видѣть султана, но не могла произнести слова: она почувствовала слабость и головокруженіе. Турокъ протянулъ руки, чтобы поддержать ее, и въ это мгновеніе, какъ будто въ грезахъ страшнаго сна, передъ ней промелькнуло знакомое дорогое лицо. Турокъ въ зеленомъ плащѣ и бѣлой чалмѣ былъ Саббатай!

— Что это за маскарадъ? — съ негодованіемъ прошептала она своими побѣлѣвшими губами, стараясь вырваться изъ его рукъ.

— Мой повелитель, султанъ, поручилъ мнѣ охранять его, сдѣлалъ меня Capidi Bashi Otorak, — сказалъ Саббатай. — Онъ добръ и милосердъ — да увеличитъ Аллахъ его владѣнія! — платитъ очень щедро и назначилъ мнѣ большое жалованье. Нѣтъ Бога, кромѣ Бога, и Магометъ Его пророкъ!

И Саббатай осыпалъ поцѣлуями лицо упавшей въ обморокъ Мелиссельды.

XXV.

Черезъ недѣлю, когда Мехмедъ эффенди и жена его, Фатма Кадинъ, которую онъ и теперь продолжалъ называть Мелиссельдой, изучали догматы ислама подъ руководствомъ первенствующаго муфти Ванни, евреи собрались на совѣщаніе въ Амстердамѣ. Раввины, ученые, начальники школъ составляли восторженное, почтительное письмо къ Мессіи. До нихъ еще не дошелъ слухъ о томъ, что онъ сдѣлался мусульманиномъ. И въ то время, какъ султанъ, разгнѣванный на евреевъ за ихъ дерзкіе замыслы, обдумывалъ планъ повсемѣстнаго истребленія ихъ въ Оттоманской имперіи и обращенія въ исламъ ихъ дѣтей, евреи горячо молились въ синагогахъ, такъ какъ наступилъ великій день Очищенія и строгій постъ, который, какъ они думали, имъ приходится соблюдать въ послѣдній разъ. Одѣтые въ саваны, они падали ницъ, каялись въ своихъ грѣхахъ и пять разъ въ теченіе этого дня страстно призывали благословеніе на Саббатая Зеви, Мессію Израиля.

Имя его не забыто; память о немъ сохранилась и въ послѣдующихъ поколѣніяхъ. Мечтатели гетто продолжали свято чтить его, и мнойе, слѣдуя его примѣру, перешли въ исламъ.

О, сколько замысловатыхъ доводовъ приходилось приводить несчастнымъ саббатаніанамъ, упорно державшимся за великую надежду, освѣжившую мракъ юдаизма, чтобы оправдать вѣроотступничество своего учителя! Образовалось нѣсколько новыхъ, иногда совершенно противоположныхъ сектъ; являлись и пророки — свѣтскій щеголь изъ Мадрида, табачный торговецъ изъ Пиньероля, знатный христіанинъ, милліонеръ, изъ Копенгагена. Два года спустя послѣ смерти самого Саббатая, они продолжали поддерживать въ евреяхъ возбужденную имъ надежду — надежду, которая не умерла и до сихъ поръ. А самъ Саббатай? Кто знаетъ, сколько новыхъ самообольщеній и страстныхъ порывовъ къ прежней подвижнической жизни и прежнему величію, сколько душевныхъ и тѣлесныхъ мукъ пришлось испытать одинокому сѣдому изгнаннику въ маленькомъ албанскомъ городкѣ, гдѣ не было ни одного брата-еврея, чтобы напутствовать его молитвой въ минуту смерти и закрыть его потухшіе глаза?

Этимъ заканчивается третій и послѣдній свитокъ.