Месмерическое откровение (По; Бальмонт)
| ← Сказка Извилистых гор | Месмерическое откровение | Могущество слов → |
| Оригинал: англ. Mesmeric Revelation, 1844. — Перевод опубл.: 1901. Источник: Собрание сочинений Эдгара По в переводе с английского К. Д. Бальмонта. Том первый. Поэмы, сказки. — Москва: Книгоиздательство «Скорпион», 1901. — С. 81—94. |
Какие бы сомнения ни существовали еще касательно законов, управляющих месмеризмом, поразительные его факты допускаются теперь почти всеми. В этих последних сомневаются лишь те, чья профессия — сомневаться, бесполезная и постыдная клика. Отныне нет потери времени более бесплодной, как пытаться доказывать, что человек, простым упражнением воли, способен настолько запечатлеть свое влияние на другом, что может повергнуть его в ненормальное состояние, явления которого крайне походят на явления смерти или, по крайней мере, походят на них более, чем все почти явления нормального порядка нам известные; доказывать, что во время этого состояния человек, окованный таким влиянием, пользуется лишь с усилием, и только в слабой степени, внешними органами чувств, но воспринимает обостренно-утонченным восприятием, и как бы через каналы, предполагаемые неизвестными, вещи, находящиеся вне полномочия физических органов; что, кроме того, умственные его способности в таком состоянии чудесным образом повышены и усилены; что симпатическое соотношение с лицом, на него влияющим, глубоко; и, наконец, что его чувствительность к восприятию влияния увеличивается в соответствии с частым повторением, а обнаруженные особые явления, в той же самой пропорции, расширяются и делаются более отчетливыми.
Я говорю, что было бы излишней задачей доказывать то, что составляет законы месмеризма в основных его чертах, я и не стану в данную минуту обременять моих читателей столь бесполезными доказательствами. Мое намерение теперь совершенно другого рода. Я чувствую побуждение, хотя бы пред лицом целого мира предрассудков, сообщить без пояснений замечательные результаты разговора, происшедшего между усыпленным и мной.
В течении уже значительного времени я подвергал месмерическому влиянию субъекта, о котором идет речь (мистера Ванкирка), и обычная острая впечатлительность и экзальтация месмерического восприятия проявилась. В течение нескольких месяцев он страдал от несомненной чахотки, я не раз смягчил своими пассами самые мучительные ее проявления, и в среду ночью, 15-го числа сего месяца, я был позван к нему.
Больного мучили острые боли в области сердца, он дышал с большим затруднением, и все обычные симптомы астмы были налицо. При таких спазмах он обыкновенно с успехом ставил горчичники к нервным центрам. Но в этот вечер данное средство не помогло.
Когда я вошел в комнату, он встретил меня приветливой улыбкой и, хотя физические боли видимо его терзали, душевно он, казалось, был совершенно уравновешен.
— Я послал за вами сегодня, — сказал он, — не столько для того, чтобы успокоить мои физические страдания, сколько для того, чтобы удовлетворить мое любопытство касательно некоторых психических впечатлений, вызвавших во мне недавно большое беспокойство и удивление. Мне не нужно говорить вам, насколько скептически я был настроен до сих пор относительно вопроса о бессмертии души. Не могу отрицать, что именно в той самой душе, которую я отвергал, всегда как бы существовало смутное полу-ощущение собственного своего существования. Но это полу-ощущение никогда не возрастало до убеждения. С этим мой рассудок ничего не мог поделать. Действительно, все попытки логического исследования привели меня к еще большему скептицизму, чем прежде. Мне посоветовали изучать Кузена. Я изучал его, и по собственным его произведениям, и по тем отзвукам, которые он нашел в Европе и в Америке. У меня была, например, под рукой книга мистера Броунсона «Чарльз Эльвуд». Я прочел ее с большим вниманием. В общем я нашел ее логичной, но те части, которые не были чисто логическими, являются, к несчастью, начальными аргументами неверующего героя книги. В итоге мне показалось очевидным, что рассуждающий не смог убедить самого себя. Конец здесь явно забыл свое начало, как это случилось с Тринкуло. Словом, я быстро увидал, что если человек хочет быть внутренно убежденным в своем собственном бессмертии, он никогда не убедится путем простых отвлечений, которые так долго были в моде среди моралистов в Англии, во Франции и в Германии. Отвлечения могут забавлять и развлекать, но они не завладевают разумом. По крайней мере, здесь на земле философия, я убежден, всегда будет безуспешно стараться заставить нас глядеть на свойства, как на вещи. Воля может согласиться,— душа — ум никогда.
— Итак, повторяю, я только наполовину чувствовал, но умом никогда не верил. Однако за последнее время произошло известное усиление этого чувства, пока оно не стало до такой степени походить на согласие со стороны рассудка, что для меня стало затруднительным делать между ними различие. Я готов просто объяснить такое впечатление месмерическим влиянием. Не могу дать лучшего объяснения своей мысли, как предположив, что месмерическая экзальтация делает меня способным к восприятию целого ряда логических умозаключений, которые, в моем ненормальном состоянии, убеждают, но которые, в полном согласовании с месмерическими явлениями, продолжают существовать в моем нормальном состоянии лишь как впечатление. В состоянии месмерической усыпленности размышление и заключение, причина и следствие, соприсутствуют. В моем естественном состоянии, с исчезновением причины, остается только следствие, и, быть может, лишь частично.
— Эти соображения заставляют меня думать, что за целым рядом искусно поставленных вопросов, обращенных ко мне в то время, как я буду подвергнут месмеризации, могут последовать любопытные ответы. Вы часто наблюдали состояние глубокого самопознания, выказываемое месмерически усыпленным — обширное знание, которое он обнаруживает относительно всех пунктов, касающихся самого месмерического состояния; из этого самопознания могут быть извлечены указания для составления правил целого катехизиса.
Конечно, я согласился сделать опыт. Нескольких пассов было достаточно, чтобы мистер Ванкирк погрузился в месмерический сон. Его дыхание немедленно сделалось более спокойным, и он, казалось, не испытывал больше никаких физических страданий. Между нами произошел следующий разговор.— В. будет означать в диалоге пациента, П.— меня.
П. Вы спите?
В. Да — нет; мне хотелось бы спать более крепким сном.
П. (После нескольких новых пассов) Теперь вы спите?
В. Да.
П. Как вы думаете, чем кончится ваша теперешняя болезнь?
В. (После долгого колебания и говоря как бы с усилием) Я должен умереть.
П. Мысль о смерти мучает вас?
В. (С большой живостью) Нет, нет!
П. Вас радует предстоящее?
В. Если бы я был в состоянии бодрствования, я хотел бы умереть. Но теперь это не имеет смысла. Месмерическое состояние так близко к смерти, что я им довольствуюсь.
П. Мне хотелось бы, чтобы вы объяснились, мистер Ванкирк.
В. Охотно, но это требует бо́льших усилий, чем я способен их сделать. Вы меня спрашиваете не так.
П. Что же я должен спросить?
В. Вы должны начать с начала.
П. С начала! Но где же начало?
В. Вы знаете, что начало есть — Бог. (Это было сказано тихим колеблющимся голосом и со всеми признаками глубочайшего благоговения).
П. Что же такое Бог?
В. (После нескольких мгновений колебания) Я не могу сказать.
П. Разве Бог — не дух?
В. Когда я был в состоянии бодрствования, я знал, что́ вы разумеете под словом «дух», но теперь мне это кажется только словом, таким же, например, как истина, красота. Я разумею, что это только свойство.
П. Разве это неверно, что Бог нематериален?
В. Нематериальности нет, это только слово. То, что не есть материя, не существует вовсе — разве что свойства суть вещи.
П. Тогда Бог материален?
В. Нет. (Этот ответ весьма изумил меня)
П. Так что же такое он?
В. (После долгой паузы, и невнятным голосом) Я понимаю, но об этом трудно говорить. (После новой долгой паузы) Это — не дух, потому что он существует. Это и не материя, как вы ее разумеете. Но есть градации материи, о которых ничего не знают; более плотным движется более тонкое, более тонким более плотное. Например, атмосфера приводит в движение электрическую основу, между тем как электрическая основа проникает атмосферу. Эти градации материи увеличиваются в разреженности или тонкости до тех пор, пока мы не достигаем бесчастичной материи — безраздельной, единой; и здесь закон передачи движения и проницаемости видоизменяется. Крайняя или бесчастичная материя не только все проникает, но и все приводит в движение — и таким образом она есть все в самом себе. Эта материя есть Бог. То, что люди пытаются воплотить в слове «мысль», представляет из себя материю в движении.
П. Метафизики утверждают, что всякое действие сводится к движению и мышлению, и что последнее есть источник первого.
В. Да; и теперь я вижу спутанность самой идеи. Движение есть действие разума — не мышления. Бесчастичная материя, или Бог, в состоянии спокойствия, представляет из себя (насколько мы можем это постичь) то, что люди называют разумом. И власть самодвижения (равноценная по действию человеческой воле) представляет из себя, в бесчастичной материи, результат ее единства и всевлияния; как — этого я не знаю, и теперь ясно вижу, что и не узнаю никогда. Но бесчастичная материя, приведенная в движение некоторым законом, или свойством, существующим в себе, представляет из себя нечто мыслящее.
П. Не можете ли вы мне дать более точное представление о том, что́ вы называете бесчастичной материей.
В. Материя, которую познает человек, при градации ускользает от чувств. Перед нами, например, металл, кусок дерева, капля воды, атмосфера, газ, теплота, электричество, светоносный эфир. Теперь, все это мы называем материей, и всю материю подводим под одно общее определение; однако же, несмотря на это, не может быть двух представлений более существенно различных, чем то, которое мы связываем с металлом, и с светоносным эфиром. Достигая до этого последнего, мы чувствуем почти непобедимую склонность отнести его в ту область, к которой относится дух или ничто. Единственное соображение, удерживающее нас, есть наше представление об его атомическом строении; и здесь мы даже взываем о помощи к нашему представлению об атоме, как о чем-то обладающем бесконечной малостью, твердостью, осязаемостью, и весом. Уничтожьте идею атомического строения, и вы не будете более способны смотреть на эфир как на сущность или, по крайней мере, как на материю. За неимением лучшего слова, мы можем называть его духом. Сделайте теперь один шаг за пределы светоносного эфира — представьте материю настолько более разреженную, чем эфир, насколько этот эфир разреженнее металла, и вы сразу (несмотря на все школьные догматы) достигнете единой массы — бесчастичной материи. Ибо, хотя мы можем допустить бесконечную малость самых атомов, бесконечная малость в пространстве между ними — абсурд. Должна быть точка — должна быть степень разреженности, при которой, если атомы достаточно численны, промежуточные пространства должны исчезнуть, и масса должна абсолютно слиться. Но раз мы устранили идею атомического строения, природа массы неизбежно проскользает в ту область, которую мы постигаем как дух. Ясно, однако, что это по-прежнему остается материей. Дело заключается в том, что представить дух невозможно, как невозможно вообразить то, что не существует. Когда мы льстим себя уверенностью, что мы построили представление о нем, мы просто обманываем наш разум рассмотрением бесконечно разреженной материи.
П. Мне представляется непреоборимым одно возражение против идеи абсолютного слития, абсолютного сцепления массы, именно, чрезвычайно малое сопротивление, испытываемое небесными телами в их обращении в пространстве — сопротивление, которое, как теперь удостоверено, правда, существует в известной степени, но которое тем не менее так незначительно, что оно было совершенно незамечено Ньютоном, при всей его проницательности. Мы знаем, что сопротивление тел находится преимущественно в пропорции к их плотности. Абсолютное сцепление есть абсолютная плотность. Там где нет промежуточных пространств, не может быть прохождения. Абсолютно густой эфир представил бы бесконечно более действительную задержку для движения звезды, чем это мог бы сделать эфир из бриллианта или железа.
В. На ваше возражение можно ответить с легкостью, которая почти равняется видимой невозможности на него ответить.— Что касается движения звезды, нет никакой разницы между тем, проходит ли она через эфир, или эфир через нее. Нет астрономической ошибки более необъяснимой, чем та, что объясняет известную замедленность комет их прохождением через эфир: ибо, каким бы разреженным мы ни предположили эфир, он возник бы преградой для всего звездного обращения, в гораздо более краткий период, чем это было допущено астрономами, попытавшимися обойти тот пункт, который они сочли невозможным понять. Замедление, действительно испытываемое, является, с другой стороны, приблизительно таким, какое могло бы быть ожидаемо от трения эфира при мгновенном прохождении через планету. В одном случае задерживающая сила мгновенна и завершена в самой себе — в другом она бесконечно собирательна.
П. Но во всем этом — в этом отожествлении чистой материи с Богом — нет ничего кощунственного? (Я был вынужден повторить этот вопрос, прежде чем усыпленный мог вполне понять, что́ я хочу сказать)
В. Можете ли вы сказать, почему материя должна быть менее почитаема, чем разум? Притом вы забываете, что материя, о которой я говорю, во всех отношениях, есть истинный «разум» или «дух» школьной терминологии, насколько это касается ее высоких способностей, и, кроме того, одновременно представляет из себя «материю» той же школьной терминологии. Бог, со всеми качествами, приписываемыми духу, есть лишь совершенство материи.
П. Вы утверждаете, значит, что бесчастичная материя в движении есть мысль.
В. Вообще, это движение есть всемирная мысль всемирного разума. Эта мысль творит. Все сотворенное есть ничто иное, как мысль Бога.
П. Вы говорите «вообще».
В. Да. Всемирный разум есть Бог. Для новых индивидуальностей материя необходима.
П. Но вы говорите теперь о «разуме» и о «материи», как это делают метафизики.
В. Да — чтобы избежать смешения. Когда я говорю «разум», я разумею бесчастичную или конечную материю; под «материей» я понимаю все остальное.
П. Вы сказали, что «для новых индивидуальностей материя необходима».
В. Да, так как разум в своем невоплощенном существовании есть чистый Бог. Для создания индивидуально мыслящих существ было необходимо воплотить частицы божественного разума. Таким образом, человек индивидуализирован. Отрешенный от этого дара телесности, он был бы Богом. Теперь же частичное движение воплощенных частиц бесчастичной материи есть мысль человека, как движение в целом — мысль Бога.
П. Вы говорите, что отрешенный от тела человек будет Богом?
В. (После сильного колебания) Я не мог этого сказать, это бессмыслица.
П. (Смотря на запись) Вы сказали, что «отрешенный от дара телесности, человек был бы Богом».
В. И это — верно. Человек, таким образом, измененный, стал бы Богом — стал бы неиндивидуализированным. Но он никогда не может быть так изменен, по крайней мере, никогда не будет — иначе мы должны были бы вообразить действие Бога возвращающимся к самому себе — действие бесцельное и напрасное. Человек — создание. Создания — мысли Бога. Свойство мысли — быть невозвратимой.
П. Я не понимаю. Вы говорите, что человек никогда не будет отрешен от тела?
В. Я говорю, что никогда он не будет бестелесным.
П. Объясните.
В. Есть два тела — начальное и законченное, — в соответствии с двумя состояниями, червяка и мотылька. То, что мы называем «смертью», есть лишь болезненная метаморфоза. Наше теперешнее воплощение — поступательное, подготовительное, временное. Наше будущее воплощение — совершенное, конечное, бессмертное. Конечная жизнь есть полный замысел.
П. Но метаморфозу червяка мы постигаем осязательно.
В. Мы — конечно, но не червяк. Материя, из которой состоит наше начальное тело, находится в пределах кругозора органов этого тела, или, говоря яснее, наши начальные органы приспособлены к той материи, из которой создано тело конечное. Таким образом, конечное тело ускользает от наших начальных чувств, и мы видим лишь раковину, отпадающую от внутренней формы, не самую внутреннюю форму; но эта внутренняя форма, также как облекающая ее раковина, постижима для тех, кто уже приобрел конечную жизнь.
П. Вы несколько раз говорили, что месмерическое состояние очень похоже на смерть. Каким образом?
В. Когда я говорю, что оно походит на смерть, я разумею, что оно походит на конечную жизнь; ибо, когда я усыплен, чувства моей начальной жизни отсутствуют, и я постигаю внешние явления непосредственно, без органов, через ту среду, которой я буду пользоваться в конечной, неорганизованной жизни.
П. Неорганизованной?
В. Да; органы суть инструменты, с помощью которых индивидуальность становится в ощутимые отношения с частичными разрядами и формами материи, в исключение других разрядов и форм. Человеческие органы приспособлены к его начальному состоянию и только к нему одному; конечное его состояние, будучи неорганизованным, является неограниченным разумением во всех отношениях — за исключением свойств воли Бога — т. е. движения бесчастичной материи. Вы будете иметь ясное представление о конечном теле, вообразив его, как сплошной мозг. Это не так; но представление такого порядка приблизит вас к пониманию того, что есть в действительности. Световое тело сообщает вибрацию светоносному эфиру. Вибрации рождают другие подобные в сетчатке; эти последние, в свою очередь, сообщают другие подобные зрительному нерву. Нерв сообщает другие подобные мозгу. Мозг, равным образом, сообщает другие подобные бесчастичной материи, проникающей все. Движение этой последней есть мысль, восприятие которой есть первое волнообразное колебание. Это порядок, которым разум начальной жизни сообщается с внешним миром; внешний же мир — ограничен для начальной жизни индивидуальными особенностями ее органов. Но в конечной, неорганизованной жизни внешний мир касается всего тела (созданного, как я сказал, из основы, имеющей сродство с мозгом), и между ними нет ничего посредствующего, кроме эфира, бесконечно более разреженного, чем эфир светоносный; и на этот-то эфир — в согласии с ним — вибрирует все тело, приводя в движение проникающую его бесчастичную материю. Потому, именно отсутствию имеющих индивидуальное назначение органов мы должны приписать почти безграничную восприемлемость конечной жизни. Для начальных существ органы — клетки, необходимые для них, пока у них не вырастут крылья.
П. Вы говорите о начальных «существах». Разве есть, кроме человека, другие начальные мыслящие существа?
В. Многочисленные скопления разреженной материи в туманности, в планеты, в солнца и в другие тела, являющиеся не туманностями, не солнцами, не планетами, имеют своим единственным назначением доставить пищу для индивидуальных свойств органов бесконечного количества начальных существ. Без необходимости начальной жизни, которая предшествует конечной, таких тел не было бы. Каждое из них заселено различным множеством органических начальных мыслящих существ. Во всех органы различествуют в соответствии с частными чертами обиталища. В смерти или в метаморфозе эти существа, пользуясь конечной жизнью — бессмертием — и постигая все тайны, кроме одной, делают все и проходят повсюду, силой простого хотения:— пребывают не на звездах, которые нам кажутся единственными осязательностями, и для размещения которых, как мы слепо думаем, будто бы было создано пространство — но в самом пространстве — в этой бесконечности, истинно субстанциальная громадность которой поглощает звездо-тени, стирая их, как несуществующее, в восприятии ангелов.
П. Вы говорите, что «без необходимости начальной жизни» не было бы звезд. Откуда же эта необходимость?
В. В неорганизованной жизни, так же как и в неорганической материи вообще, нет ничего, что могло бы препятствовать действию простого единственного закона — Божественного хотения. С целью образовать препятствие и была создана организованная жизнь и органическая материя (сложная, субстанциальная, и обремененная законами).
П. Но в свою очередь, какая была необходимость создавать это препятствие?
В. Следствие ненарушенного закона есть совершенство — справедливость — отрицательное счастье. Следствие закона нарушенного — несовершенство, несправедливость, положительное страдание. Через препятствия, представляемые числом, сложностью и субстанциальностью законов органической жизни и материи, нарушение закона делается в известной степени осуществимым. Таким образом, страдание, которое невозможно в неорганизованной жизни, возможно в организованной.
П. Но для какой благой цели страдание, таким образом, сделалось возможным?
В. Все хорошо или дурно по сравнению. Соответственный анализ должен показать, что наслаждение, во всех случаях, есть лишь контраст страдания. Положительное наслаждение есть не более, как идея. Чтобы быть до известной степени счастливым, мы должны в той же степени пострадать. Никогда не знать страдания, значило бы никогда не знать благословения. Но раз, как было сказано, в неорганизованной жизни страдание невозможно, возникает необходимость жизни организованной. Боль первичной жизни Земли есть единственная основа для благословенности конечной жизни в Небесах.
П. Еще одно из ваших выражений я никак не могу понять — «истинно субстанциальная громадность бесконечности».
В. Это, вероятно, потому, что у вас нет достаточно родового понятия для наименования самой «субстанции». Мы должны рассматривать ее не как качество, а как чувство; это — восприятия в мыслящих существах, приспособление материи к их организации. Многое из того, что существует на земле, предстанет для обитателей Венеры как ничто — многое из того, что зримо и осязаемо на Венере, мы совсем не могли бы воспринять как существующее. Но для неорганических существ — для ангелов — вся целость бесчастичной материи есть субстанция, т. е. вся целость того, что мы называем «пространством», является для них самой истинной субстанциальностью;— между тем, звезды, в силу того, что́ мы рассматриваем как их материальность, ускользают от ангельского чувства именно в той пропорции, в какой бесчастичная материя, в силу того, что́ мы рассматриваем как ее нематериальность, ускользает от чувства органического.
Когда усыпленный произносил слабым голосом эти последние слова, я заметил в его лице какое-то особенное выражение, которое несколько встревожило меня и заставило тотчас разбудить его. Едва я это сделал, как светлая улыбка озарила все его черты и, откинувшись на подушку, он испустил дух. Я заметил, что менее чем в одну минуту после этого, его тело уже приняло всю суровую неподвижность камня. Лоб его был холоден, как лед. Таким обыкновенно он представляется лишь после того, как на нем долго лежала рука Азраила. Не говорил ли, на самом деле, усыпленный последнюю часть своей речи, обращенной ко мне, из области теней?