Мертвая нога. — Романъ въ Кисловодскѣ. В. Буренина. Спб., 1886 г. Писаніе «по-габоріовски» можно до извѣстной степени оправдывать большою матеріальною нуждой авторовъ, снискивающихъ себѣ и своей семьѣ пропитаніе издѣліемъ романовъ по заказу. Пишущій эти строки близко видѣлъ и всю тяжесть такой нужды, и всю унизительную безсмысленность подобныхъ литературныхъ заказовъ, и, уже, конечно, не броситъ камня въ несчастнаго собрата, такъ или иначе доведеннаго до крайности писать по заказу «уголовные романы». Но съ тѣмъ большимъ осужденіемъ считаемъ мы себя въ правѣ отнестись къ такимъ произведеніямъ, какъ два вышеназванныя повѣствованія г. Буренина, появленіе въ свѣтъ которыхъ нельзя оправдать никакой крайностью. Первое повѣствованіе, Мертвая нога, есть пошлая и нисколько не остроумная пародія на уголовное дѣло объ убійствѣ Сарры Беккеръ и непристойный пасквиль на существующій у насъ судъ. О томъ, насколько остроумно это произведеніе, читатель составитъ себѣ вполнѣ опредѣленное понятіе по слѣдующимъ его первымъ строкамъ: «Залъ суда ломился отъ многочисленной публики, собравшейся на интересный процессъ. Воздухъ въ залѣ былъ до такой степени сгущенъ, что многія дамы, любительницы уголовныхъ дѣлъ, совершенно спокойно клали на него свои легкія шляпки; вспотѣвшій представитель обвинительной власти повѣсилъ галстухъ, снятый имъ для большей свободы преній, а старшина присяжныхъ (изъ корелъ) даже свои сапоги, отъ которыхъ онъ облегчилъ себя съ любезнаго дозволенія предсѣдателя суда…» На слѣдующей страницѣ рѣчь идетъ о знаменитомъ адвокатѣ Опереткинѣ, прославившемся своими «необыкновенными позами». «Бывали случаи, — говоритъ авторъ, — когда Опереткинъ, увлекшись во время произнесенія рѣчи, вдругъ становился на голову и хлопалъ приподнятыми вверхъ ногами пятка о пятку». Любопытно бы знать, для какой публики это писано? Въ такомъ-то лакейски-увеселительномъ тонѣ написана вся повѣсть о томъ, какъ въ квартирѣ дѣвицы Папильоткиной была найдена женская нога, обутая въ чулокъ и туфлю хозяйки; а самой хозяйки нигдѣ не оказалось. При производствѣ предварительнаго слѣдствія пропала важная улика: куль, повидимому, содержащій въ себѣ трупъ. «Опытный слѣдователь по особо-важнымъ дѣламъ» приказалъ куль положить на окно, откуда его стащилъ неизвѣстно кто. Во время слѣдствія явилась дѣвица Путаница и объявила, что изъ ревности убила Папильоткину. Ну, и пошла путаница на 80 печатныхъ страницахъ. Судъ спрашиваетъ свидѣтеля шкипера Калевалу: «Вы шкиперъ? — Киперъ. — Вы пьете? — Ливку? Не… не пью. — Не сливки. Русскую водку пьете? — О, да, русски водка пью, — Сколько рюмокъ въ день? — Не рюмка. Таканъ пью. — Сколько стакановъ въ день? — Ринадцать таканъ…» и т. д. — двѣ страницы чухонскаго остроумія. Далѣе слѣдуютъ свидѣтели: Содержапцевъ 1, Содержанцевъ 2, Канкановъ, баритонъ потѣшнаго театра Кинь рубль; ихъ показанія — сплошная грязь. Вся эта дрянь кончается такимъ приговоромъ суда: "Отставнаго коллежскаго совѣтника Акакія Клубнику, виновнаго въ обладаніи скверной клубничной рожей и убійствѣ дамы, пріятной во многихъ отношеніяхъ, Берты Папильоткиной, на основаніи всѣмъ извѣстной статьи улож. о наказаніяхъ, сослать въ каторжныя работы на «пятнадцать съ четвертью лѣтъ. Дѣвицу Перепетую Путаницу, на основаніи той же статьи и согласно полному отсутствію здраваго смысла, считать по суду оправданною… Даму, пріятную во многихъ отношеніяхъ, Берту Папильоткину, считать по суду убитой». «Да я жива», — кричитъ Папильоткена изъ публики и объясняетъ, что мертвую ногу принесъ къ ней студентъ-медикъ изъ амфитеатра и обулъ для шутки въ ея, Берты, чулокъ; она же, Берта, уѣзжала по дѣламъ въ Ригу и только что вернулась. — «А вашъ трупъ? — спрашиваетъ предсѣдатель. — Вашъ трупъ, что былъ завязанъ въ кулькѣ и похищенъ у слѣдователя?» — «Въ кулькѣ была свиная туша…»
Дѣло о мертвой ногѣ этимъ не кончилось. «Оно пошло на кассацію въ высшую инстанцію. Высшая инстанція кассировала приговоръ суда по отношенію къ подсудимымъ Клубникѣ и Путаницѣ, но признала правильнымъ установленіе факта убійства дамы пріятной во многихъ отношеніяхъ. Такъ что Берта Папильоткина хотя и жива, даже больше, чѣмъ жива, — даетъ жизнь другимъ, но, все-таки, считается по суду убитой». Такъ кончается этотъ непристойный пасквиль-фарсъ во вкусѣ заведеній «для продажи распивочно и на выносъ».
Романъ въ Кисловодскѣ тоже не безъ пасквильныхъ пошибовъ, только въ нѣсколько иномъ родѣ; тутъ пасквиль легонькій, и не онъ собственно составляетъ основу повѣсти, а является, такъ сказать, эпизодически въ видѣ каррикатуры на лица. Тутъ главная суть въ томъ, что авторъ (разсказъ ведется отъ перваго лица) встрѣтилъ въ Кисловодскѣ хорошенькую женщину, поссорившуюся съ мужемъ и уѣхавшую отъ него развлекаться на водахъ. За Ниной Павловной всѣ ухаживаютъ, но ухаживаютъ плохо; а разскащикъ начинаетъ ухаживать особеннымъ образомъ, очень ловко. Большой онъ мастеръ этого дѣла. Онъ повелъ свои маневры такъ мастерски, что на третій, либо на четвертый день разговоровъ «по душѣ» съ хорошенькою барынькой она… укусила его за губу!… Укусила, а потомъ разрыдалась. Еще дня черезъ два герой и героиня уединились въ какое-то пустынное мѣсто, и тамъ «ея руки крѣпко обвились вокругъ моей шеи, — повѣствуетъ разскащикъ, — она приникла ко мнѣ съ молчаливымъ, долгимъ, жгучимъ поцѣлуемъ». И уже больше, кажется, не кусалась. Еще черезъ нѣсколько дней, или недѣль, — не разберешь хорошенько, — Нина поѣхала съ героемъ на Бермамутъ, залѣзла на какую-то скалу и ни съ того, ни съ сего умерла отъ разрыва сердца. Конецъ роману въ Кисловодскѣ. Такова канва повѣсти, и на ней-то авторъ выводитъ разные разводы каррикатурно-пасквильнаго рода про нѣкоего романиста Антрекотова, похваляющагося своею дружбой съ Эмилемъ (Золя), съ Мопассаномъ, Ришпеномъ и др. парижскими знаменитостями, про Пимена Неопалимскаго, писателя народника, который ради всесторонняго изслѣдованія крестьянскаго быта «самъ таракановъ ѣлъ, чтобы изобразить»… про какого-то «лохматаго», по фамиліи Несуразова, который «въ Олонецкой губерніи по шею въ болотѣ семь часовъ сидѣлъ… репетицію дѣлалъ, чтобы пріучить себя къ земноводному существованію на всякій случай» и т. д., въ томъ же кабацки-юмористическомъ духѣ.
Съ голоду человѣкъ можетъ и таракановъ ѣсть, и, ради снисканія пропитанія, колесомъ ходить, какъ клоунъ, и всякую дрянь писать для увеселенія кабацкой публики; но, сколько намъ извѣстно, г. Буренинъ такой крайности пока еще не испытываетъ и, слѣдовательно, продѣлываетъ свои литературно-клоунскія упражненія только изъ любви въ этого рода искусству. И что всего обиднѣе, такъ это то, что г. Буренинъ, человѣкъ съ талантомъ, человѣкъ несомнѣнно остроумный, совсѣмъ утратилъ чувство литературнаго достоинства и растрачиваетъ талантъ и остроуміе на непристойности вродѣ Мертвой ноги и Романа въ Кисловодскѣ.