Мельница на Флосе (Элиот; Кошевич)/ЮЧ 1902 (ДО)

Мельница на Флосе
авторъ Джордж Элиот, пер. Варвара Александровна Кошевич

Оригинал: англ. The Mill on the Floss, опубл.: 1860. — Источникъ: az.lib.ru • Сокращенный перевод с английского Варвары Кошевич.
Текст издания: журнал «Юный Читатель», №№ 9, 11, 1902.

Мельница на Флоссѣ.

Романъ Джоржъ Эліотъ.

Сокращенный переводъ съ англійскаго В. Кошевичъ. Въ 2 частяхъ.

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ.

I.
Господинъ Тулливеръ объявляетъ свое рѣшеніе относительно Тома.

Дорлькотская мельница стояла на рѣкѣ Флоссѣ, въ небольшомъ разстояніи отъ стариннаго городка Сентъ-Оггса, расположеній наго какъ разъ при сліяніи Флоссы съ ея быстрымъ притокомъ, рѣчкою Рипиль. Мѣстность была живописная, особенно если глядѣть съ мельничной плотины; но какъ разъ въ тотъ день, когда начинается нашъ разсказъ, хозяева мельницы обращали очень мало вниманія на красивый видъ: ихъ мысли были заняты другимъ. Тулливеръ (такъ звали мельника) съ женою обсуждали будущую участь сына своего, Тома, который окончилъ курсъ въ начальной школѣ сосѣдняго городка и теперь долженъ былъ учиться дальше.

— Я знаю, чего хочу, — говорилъ отецъ. — Хочу дать Тому хорошее образованіе. Это — все равно, что кусокъ хлѣба. Вздумай я сдѣлать изъ него мельника или землепашца — и этой-бы школы за глаза довольно! Какъ-же насъ-то учили въ дѣтствѣ? Въ одной рукѣ розга, въ другой — азбука; вотъ и все! Но нѣтъ! Пусть Томъ не уступитъ тѣмъ, кто умѣетъ красно говорить! Пусть поможетъ мнѣ въ моихъ дѣлахъ и тяжбахъ! Пусть со всякимъ умѣетъ сладить!

Жена, бѣлокурая, миловидная женщина, внимательно слушала и соглашалась съ мужемъ. Мельникъ, помолчавши, продолжалъ:

— Знаю, что дѣлать: посовѣтуюсь съ Вайлемъ; завтра онъ пріѣдетъ для третейскаго рѣшенія по дѣлу о плотинѣ. Онъ дастъ мнѣ хорошій совѣтъ; самъ учился въ школѣ и знаетъ толкъ въ этихъ дѣлахъ. Хотѣлось-бы мнѣ сдѣлать изъ Тома такого человѣка, какъ Райлей — говоритъ какъ по писанному и дѣло всякое понимаетъ. Только вотъ въ чемъ бѣда: не очень-то онъ востеръ. Онъ весь — въ тебя и въ твою родню, Бесси!

— Правда, — подтвердила жена, хватаясь за послѣднія слова. — Онъ ужасно любитъ соль. И отецъ мой, и братъ тоже клали много соли въ ѣду.

— Жаль, — продолжалъ Тулливеръ, — что у насъ въ мать вышелъ мальчикъ, а не дѣвочка. Дѣвчонка-то похожа на меня: вдвое вострѣе Тома. Больно востра для бабьяго рода! — При этомъ мельникъ покачалъ головой. — Пока мала — еще не бѣда, а тамъ… плохо можетъ ей придтись!

— Съ ней и теперь ужъ сладу нѣтъ, — возразила мать, — эта дѣвчонка все выдумываетъ шалости. Проводить ее въ чистомъ фартукѣ два часа кряду мнѣ еще не приходилось ни разу! Кстати, гдѣ это она можетъ быть? Вѣдь, ужъ скоро пора и чай пить. — Г-жа Тулливеръ встала и подошла къ окошку. — Такъ и знала! Слоняется у воды. Когда нибудь еще туда свалится.

Г-жа Тулливеръ нѣсколько разъ постучала въ окно, поманила и помахала рукой, послѣ чего вернулась на мѣсто и сѣла.

— Ты толкуешь объ умѣ, — сказала она мужу; — но во многомъ эта дѣвочка совсѣмъ дура. Пошлешь ее зачѣмъ наверхъ, — забудетъ зачѣмъ пошла, да еще сядетъ на полъ и начнетъ заплетать себѣ волосы да распѣвать, точно помѣшанная, пока я жду ее внизу. У насъ во всемъ роду ничего такого не бывало, слава Богу, и не бывало такихъ черномазыхъ. Я не ропщу на Бога, но все же мнѣ очень тяжело, что одна у меня дочь, и та какая то чудная.

— Вздоръ! — сказалъ отецъ. — Славная черноглазенькая дѣвчоночка, и лучшей мнѣ не надо! Чѣмъ она хуже другихъ дѣтей? Читаетъ не плоiе священника…

— Но волосы у ней совсѣмъ не вьются, что съ ними ни дѣлай. Завивать въ папильотки не дается, а если возьмусъ за щипцы, то ничѣмъ не заставишь ее стоять смирно.

— Остриги ее! Остриги наголо, — сказалъ отецъ.

— Ахъ, какъ можешь ты говорить такія вещи! Помилуй! Такую большую! Ей уже десятый годъ! А у племянницы Люси вся головка въ кудряхъ, волосокъ къ волоску! Вотъ, кабы мнѣ такую дочку! Она больше похожа на меня, чѣмъ моя собственная. Магги! Магги! — продолжала мать, когда эта маленькая ошибка природы вошла въ комнату. — Сколько разъ я тебѣ говорила, чтобы ты не подходила къ водѣ! Когда-нибудь упадешь и утонешь; тогда и пожалѣешь, зачѣмъ не слушалась!

Въ голосѣ матери звучали ласка и печаль. Волосы дочери, которая теперь скинула шляпу, вполнѣ подтверждали сказанное передъ тѣмъ: г-жа Тулливеръ, желая, чтобы Магги, по примѣру прочихъ дѣвочекъ, носила завитую чолку, обрѣзала ей передніе волосы настолько коротко, что заложить ихъ за уши не представлялось возможнымъ; а такъ какъ черезъ часъ послѣ завивки они уже дѣлались совершенно прямыми и лѣзли дѣвочкѣ на глаза, то та безпрестанно дергала головой, откидывая ихъ назадъ, и это движеніе придавало ей сходство съ маленькой шотландской лошаденкой.

— Ахъ, Магги! Чтожъ ты тутъ кидаешь шляпу? Снеси ее наверхъ, смѣни башмаки, надѣнь передничекъ и сядь за одѣяло для тетки. Будь умница!

— Мама, — возразила Магги недовольнымъ голосомъ, — я не хочу сшивать эти лоскутья!

— Какъ? Такіе хорошенькіе лоскутки, и выйдетъ такое чудное одѣяло!

— Это — глупая работа, — сказала Магги, тряхнувъ головою: — нарвать лоскутовъ и опять сшивать ихъ. И я ничего не хочу дѣлать для тетя Глеггъ: я не люблю ее.

Магги удалилась, таща шляпу за ленту, а г-нъ Тулливеръ засмѣялся.

— Удивляюсь, чему ты смѣешься, — съ горечью сказала жена. — Ты поощряешь въ ней непослушаніе, а потомъ мои сестры увѣряютъ, будто это я избаловала ее.

II.
Господинъ Райлей даетъ совѣтъ относительно школы для Тома.

Г-нъ Райлей, мѣстный устроитель аукціоновъ и оцѣнщикъ, сидѣлъ у Тулливеровъ за угощеніемъ и терпѣливо слушалъ рѣчи хозяина. Онъ ничуть не чванился преимуществами своего образованія и умѣлъ вести бесѣду съ людьми простыми. Тулливеръ толковалъ о послѣднихъ тяжбахъ, ругалъ адвокатовъ, которыхъ считалъ твореніями дьявола, хвалилъ собесѣдника, но все еще не дошелъ до Тома. Онъ не любилъ торопиться: и такъ мудрено жить на этомъ свѣтѣ, а поспѣшишь, людей насмѣшишь. Наконецъ, задумчиво погладивши колѣнки и пристально поглядѣвъ на гостя, мельникъ понизилъ голосъ и сказалъ:

— Я хочу съ вами посовѣтоваться о дѣлѣ, совершенно особенномъ. Это относительно моего мальчика Тома.

— А! — произнесъ Райлей тономъ кроткого участія. Его лицо съ высоко поднятыми бровями и тяжелыми, точно восковыми, вѣками не мѣнялось ни при какихъ обстоятельствахъ. Но такая неподвижность лица, въ соединеніи съ привычкою его обладателя не давать отвѣта, не взявъ предварительно понюшки табаку, утроивали уваженіе мельника къ г-ну Райлею.

— Да, о Томѣ, — продолжалъ отецъ.

Магги навострила уши. Она сидѣла на скамеечкѣ, передъ каминомъ, съ большою книгою на колѣняхъ. Оторвать ее отъ книги бывало, обыкновенно, не легко; но имя Тома въ такихъ случаяхъ дѣйствовало на нее какъ самый пронзительный свистокъ. Дѣвочка подняла голову, тряхнула своей гривой и вся насторожилась.

— Видите ли, я хочу, чтобъ онъ учился дальше, — говорилъ между тѣмъ г. Тулливеръ. — Городскую школу онъ прошелъ; теперь пусть нѣсколько мѣсяцевъ побѣгаетъ на волѣ, а тамъ отдамъ его въ настоящее заведеніе, такое, откуда онъ вышелъ бы ученымъ.

— Правда, — подтвердилъ г. Райлей, — вы не можете сдѣлать ему большаго добра, какъ дать хорошее образованіе. Не отрицаю, впрочемъ, — вѣжливо прибавилъ онъ, — что можно стать превосходнымъ мельникомъ и хозяиномъ, да еще и весьма неглупымъ, толковымъ парнемъ и безъ особой помощи школьныхъ учителей!

— Оно такъ, — подмигивая отвѣтилъ Тулливеръ, — да только я прочу Тома вовсе не въ мельники или сельскіе хозяева. А то будетъ совсѣмъ не весело, какъ онъ начнетъ ждать, скоро ли земля съ мельницею перейдутъ въ его руки, да скоро ли я отдамъ Богу душу. Нѣтъ, видалъ я такихъ сыновей! Я воспитаю Тома такъ, чтобъ онъ имѣлъ собственное дѣло, а не норовилъ отнять у меня мое. Когда умру, тогда все получитъ!

Слова отца произвели сильное впечатлѣніе на Магги. Ей стало ясно, что Тома считаютъ способнымъ выгнать отца изъ дому и. вообще, надѣлать много дурного. Возможно ли было промолчать? Магги вскочила со скамеечки, забывъ о книгѣ, которая со стукомъ упала на полъ, и, втиснувшись между колѣнъ отца, сказала полуплачущимъ, полунегодующимъ тономъ:

— Папа, Томъ никогда не будетъ дурно поступать съ тобою; я знаю, что не будетъ!

Г. Райлей поднялъ книгу и сталъ ее перелистывать, между тѣмъ какъ улыбка смягчила суровое лицо Тулливера, и онъ похлопалъ дочку по спинѣ.

— Ну, такъ нельзя говорить дурно про Тома, а? — подмигивая сказалъ ей отецъ. Потомъ, обратившись къ гостю, онъ прибавилъ: — Какъ она все понимаетъ! А какъ читаетъ! Точно все знаетъ наизусть! Только годится ли это для женщины? Пожалуй, приведетъ только къ худу.

Послѣднія слова произнесены были съ печалью; но тотчасъ отцовская гордость опять взяла верхъ, и Тулливеръ повторилъ еще разъ:

— А какъ читаетъ! Лучше большихъ. И все она за книжкой!

Щеки Магги начали пылать отъ радостнаго волненія: она была увѣрена, что г. Райлей сразу почувствуетъ къ ней уваженіе. Гость перелистывалъ тѣмъ временемъ книжку, и она ничего не могла прочитать на лицѣ его съ высоко поднятыми бровями. Вдругъ онъ взглянулъ на нее и спросилъ — Разскажи-ка, что въ этой книгѣ, что это за картинка.

Магги покраснѣла по уши, схватила книгу и, тряхнувъ головой, начала разсказывать.

— Я вамъ разскажу, что здѣсь представлено. Вотъ это старуха въ водѣ — ее бросили въ воду, чтобы узнать, колдунья она или нѣтъ. Если она поплыветъ, значитъ колдунья, если утонетъ — и умретъ, — вы понимаете, значитъ не колдунья, а просто бѣдная старуха. А этотъ страшный кузнецъ, это, знаете кто? это самъ чортъ, а не кузнецъ. Чортъ часто принимаетъ образъ дурного человѣка, потому что, понимаете, если-бы люди знали, что это чортъ, они-бы убѣжали и онъ не могъ-бы заставить ихъ сдѣлать то, что хочетъ.

— Откуда у тебя эта книжка? Лучше-бы тебѣ читать что-нибудь другое. Какъ попала къ ней «Исторія Дьявола», Тулливеръ?

Магги обидѣлась, а отецъ отвѣтилъ:

— Я купилъ ее у Пиртриджа на распродажѣ, вмѣстѣ съ другими книгами. Онѣ были всѣ въ одинаковыхъ переплетахъ, посмотрите, какой отличный переплетъ. Да и правда, оказались хорошими: больше проповѣди, самъ читаю по воскресеньямъ. Ну, и эта тутъ же была: я думалъ — онѣ всѣ, — какъ бы сказать? — одного сорта. Но видно нельзя судить по наружности… Да мудрененько-таки жить на свѣтѣ!

— Это еще что! — вдругъ объявила Магги. — А у меня есть и такая, гдѣ чортъ нарисованъ на картинѣ, какъ онъ боролся съ христіаниномъ. Вотъ я вамъ покажу!

Магги побѣжала въ уголъ, влѣзла на стулъ и сняла съ полки старую книгу.

— Вотъ, — сказала она, отыскавъ картину. — А Томъ его раскрасилъ, когда былъ дома: самъ, знаете, черный, а глаза — красные какъ огонь, потому что внутри у него — адское пламя, и оно просвѣчиваетъ черезъ глаза.

— Ну, поди, поди! — замѣтилъ Тулливеръ, почувствовавъ себя неловко при столь подробномъ описаніи ужаснаго существа, создавшаго адвокатовъ. — Будетъ ужъ! Я такъ и зналъ, что она и въ книгахъ выищетъ что-нибудь неподходящее. Поди въ кухню къ мамѣ.

Магги тотчасъ закрыла книгу, чувствуя, что осрамилась, но къ матери не пошла, а удалилась за отцовское кресло, въ темный уголъ, гдѣ принялась няньчить куклу, къ которой почувствовала случайный приливъ любви вслѣдствіи отсутствія Тома, на котораго она обыкновенно изливала свою нѣжность. Одежда куклы отличалась небрежностью, но за то щеки почти слиняли отъ жаркихъ поцѣлуевъ.

— Видали-вы что-нибудь подобное?! — сказалъ хозяинъ, когда Магги отошла. — Жаль, что она не мальчикъ Удивительное дѣло, — тутъ онъ понизилъ голосъ: — я мать ея взялъ какъ разъ за то, что была не больно востра, миловидна и изъ хозяйственной семьи, но, видите, когда человѣкъ самъ не глупъ, можно надѣяться, что кто нибудь изъ дѣтей все-таки можетъ выйти въ него; и вдругъ у васъ оказываются глупые мальчики и шустрыя дѣвочки — словомъ, все наизнанку.

— Да развѣ вашъ мальчикъ глупъ?

— Не совсѣмъ ужъ глупъ: знаетъ толкъ вездѣ: и на дворѣ и въ полѣ и практиченъ, — умѣетъ кое-что сдѣлать. Но неповоротливъ на языкъ, терпѣть не можетъ книгъ и прячется отъ чужихъ, такъ что отъ него вы не услышите того, что отъ дѣвчоночки. Вотъ мнѣ и нужна для него такая школа, гдѣ бы ему развязали языкъ, да и облагообразили бы, какъ слѣдуетъ. Я хочу, чтобы онъ не уступалъ тѣмъ, кто теперь кичится предо мной. Я хоть и самъ не промахъ; но все такъ мудрено стало на свѣтѣ, что иной разъ не знаешь, какъ быть. И чѣмъ ты прямѣе, тѣмъ хуже тебя надуютъ.

Тулливеръ отпилъ глотокъ и покачалъ головою.

— Совершенно вѣрно, — согласился Райлей: — хорошее образованіе дороже денегъ, но школы я вамъ не рекомендую. Лучше же отдать къ учителю, у котораго онъ всегда будетъ на глазахъ… Я такого знаю, и не направилъ бы къ нему всякаго, но вашего сына — отчего же?

Польщенный хозяинъ удвоилъ вниманіе.

— Онъ учился въ Оксфордѣ, — произнесъ гость и умолкъ, чтобы насладиться дѣйствіемъ своего сообщенія.

— Какъ? Онъ священникъ? — нерѣшительно переспросилъ Тулливеръ.

— Да, и притомъ магистръ. Онъ не прочь бы взять къ себѣ въ семью одного или двухъ воспитанниковъ…

— А какъ вы думаете, будутъ ему тамъ давать по два раза пуддинга? — освѣдомилась г-жа Тулливеръ,

которая тѣмъ временемъ вернулась изъ кухни. — Онъ такъ любитъ пуддингъ, и къ тому же, растетъ. Было бы ужасно стѣснять его въ ѣдѣ.

— А сколько это можетъ стоить? — спросилъ Тулливеръ, предчувствуя, что преподаваніе хваленаго магистра обойдется не дешево.

— Да тысячи полторы берутъ такіе, кто и равняться не можетъ со Стеллингомъ…

— Ну, это дорого! Я никогда и не думалъ платить такую цѣну! — сказалъ отецъ.

— За хорошее обученіе оно не дорого, позвольте вамъ сказать. Впрочемъ, Стеллингъ не жаденъ. Я увѣренъ, что вы сойдетесь и на тысячѣ. Если хотите, я ему напишу.

Тулливеръ потеръ колѣнки и задумчиво посмотрѣлъ на коверъ.

— Я думаю, что вашего мальчика онъ приметъ. Я думаю, что по моей рекомендаціи…

— Не знаю, что онъ можетъ имѣть противъ такого славнаго мальчика, — замѣтила г-жа Тулливеръ съ материнскимъ негодованіемъ.

— А я вотъ что думаю, — сказалъ ея мужъ, поднимая взоры съ ковра. — Не слишкомъ ли ужъ онъ ученъ, чтобы воспитать мальчика дѣловымъ образомъ. Вѣдь поповская-то ученость не отъ міра сего! А мнѣ для Тома этого не нужно. Пусть знаетъ цифры, пишетъ безъ запинки, пусть быстро вникаетъ во все, пусть видитъ людей насквозь и умѣетъ все сказать такъ, чтобы не попасть къ отвѣту. Ахъ, какъ это хорошо, — закончилъ Тулливеръ, покачивая головою, — умѣть безнаказанно сказать подлецу правду!

— О, мой дорогой, — возразилъ г. Райлей, — вы неправильно думаете о духовенствѣ. Это — самые лучшіе преподаватели. И какъ они благовоспитаны. Конечно, бываютъ такіе, что кромѣ своихъ книгъ ничего не видятъ; но Стеллинъ не изъ такихъ. Онъ все пойметъ, вы только намекните. Вы говорите о цифрахъ. Да стоитъ сказать Стеллингу: «Мнѣ надо, чтобы мой сынъ превосходно зналъ ариѳметику», — и можете быть покойны.

Онъ помолчалъ и прибавилъ:

— Видите-ли, такому ученому человѣку, какъ Стеллингъ, извѣстны всѣ отрасли знанія. Если плотникъ умѣетъ работать топоромъ, не все ли ему равно, прорубить дверь или окно?

— Это правда, — согласился Тулливеръ, теперь почти убѣжденный, что нѣтъ лучшихъ преподавателей, какъ лица духовнаго званія.

— Папа, — вмѣшалась Магги, которая уже успѣла незамѣтно подобраться къ отцовскому креслу и слушала, разинувъ ротъ, причемъ куклу держала вверхъ ногами, стирая ей носъ о ручку кресла, — папа, а далеко это ушлютъ Тома? Мы поѣдемъ навѣщать его?

— Не знаю, дѣвчоночка, — нѣжно отвѣтилъ отецъ. — Спроси вотъ у г-на Райлея: онъ знаетъ.

Магги проворно подбѣжала къ г-ну Райлею и сказала:

— Скажите, далеко это?

— Охъ, очень далеко, — отвѣтилъ тотъ, будучи того мнѣнія, что съ дѣтьми, когда они не капризничаютъ, надо говорить шутливо. — Придется добыть сапоги — скороходы, чтобы навѣщать его.

— Это пустяки! — сказала Магги, гордо вскидывая головой. Она начинала не любить г-на Райлея: очевидно, онъ считалъ ее глупой и не стоющей вниманія. — Тсс! Магги! Не стыдно ли тебѣ такъ говорить? — замѣтила ей мать. — Поди сядь на свою скамеечку и помолчи. Но развѣ это такъ далеко, что намъ нельзя будетъ стирать на него дома? — прибавила она озабоченно.

— Верстъ двадцать, не болѣе, — отвѣтилъ Райлей. — Можно превосходно съѣздить и вернуться въ тотъ же день. Но Стеллингъ такой милый, радушный человѣкъ, онъ будетъ радъ, если вы погостите.

— Для бѣлья-то, пожалуй, все-же далеконько, — печально заключила г-жа Тулливеръ.

Подали ужинъ, и это избавило гостя отъ необходимости отвѣчать. Иначе онъ постарался бы разсѣять материнскія сомнѣнія, ибо, очевидно, сильно хлопоталъ о томъ, чтобы его рекомендація привела къ цѣли, хотя не ожидалъ для себя отъ этого особенныхъ выгодъ. Просто, на вопросъ малообразованнаго мельника ему не хотѣлось отвѣтить, сообразно истинѣ, что онъ не знаетъ подходящаго учителя, ибо такимъ отвѣтомъ онъ боялся уронить себя въ глазахъ собесѣдника, который считалъ его всезнающимъ. Съ другой стороны, не дурно было угодить вліятельному знакомому, доставивши ему выгоднаго ученика. Онъ не зналъ про Стеллинга ничего дурного: отчего же бы тому и не быть хорошимъ учителемъ? Такимъ образомъ господинъ Райлей, въ извѣстной степени, сыгралъ роль судьбы въ жизни Тома.

III.
Въ ожиданіи Тома.

На другой день отецъ собрался ѣхать въ ближайшій городокъ Оггсъ, чтобы взять Тома изъ школы, гдѣ онъ обучался до сихъ поръ.

Для Магги было большимъ разочарованіемъ, что ей не позволили ѣхать съ отцомъ за Томомъ; но мать сказала, что погода слишкомъ сырая для дѣвочки, у которой новая шляпа. Какъ ни спорила противъ этого Магги, ей пришлось покориться. Послѣдствіемъ этого было то, что когда мать начала расчесывать и завивать ея непокорные, черные волосы, дѣвочка выскользнула изъ подъ рукъ г-жи Тулливеръ и кинулась головой прямо въ стоявшій тазъ съ водой. Она рѣшила, что сегодня, въ отместку, у ней не будетъ кудрей.

— Магги, Магги! — закричала г-жа Тулливеръ. — Что изъ тебя выйдетъ, если ты будешь такъ вести себя…

Но Магги уже ничего не слыхала: она давно была на чердакѣ, гдѣ среди пыли и паутины хранила старую, изломанную куклу, на которой имѣла обыкновеніе вымещать всѣ свои невзгоды. Потряхивая мокрыми волосами и громко рыдая, она начала колотить куклу о кирпичную трубу, возвышавшуюся посрединѣ чердака. Мало по малу дѣвочка позабыла свое горе, рыданья ея утихли, она кинула куклу и подбѣжала къ слуховому окну, куда внезапно проникъ яркій солнечный лучъ. Мельница шумѣла, двери амбара стояли настежъ, а Янъ, пестрая собаченка, отогнувши одно ухо, бѣгалъ взадъ и впередъ, осматриваясь и какъ-бы ища себѣ спутника для прогулки. Устоять было невозможно. Магги пригладила волосы, сбѣжала внизъ, схватила шляпу, заглянула въ корридоръ, нѣтъ-ли тамъ матери и въ одинъ мигъ очутилась во дворѣ, гдѣ начала кружиться, припѣвая: — Япъ, Япъ, Томъ пріѣдетъ! — А Япъ лаялъ и скакалъ вокругъ нея, производя ужасный шумъ.

— Эй, эй, барышня! вы закружитесь и упадете въ грязь! — сказалъ Лука, старшій работникъ на мельницѣ, высокій широкоплечій человѣкъ лѣтъ сорока, черноглазый и черноволосый, весь обсыпанный мукою.

Магги остановилась на минуту и сказала слегка покачиваясь:

— Ой нѣтъ, я не закружусь! Лука, возьми меня на мельницу.

Магги любила бывать на мельницѣ и часто выходила оттуда точно напудренная, отчего ея черные глаза блестѣли еще ярче. Мѣрный стукъ, безпрерывное движеніе жернововъ, какъ-бы говорившее о присутствіи могучей силы, вѣчно сыплющаяся мука, отъ которой все вокругъ было бѣло, и даже паутина представлялась волшебнымъ кружевомъ — все это заставляло Магги чувствовать себя какъ-бы въ особомъ мірѣ, внѣ условій обыкновенной жизни. Но изо всей мельницы всего милѣе былъ ей чердакъ, куда ссыпалось зерно. Тамъ она могла сидѣть на большихъ кучахъ зерна, постоянно съ нихъ соскальзывая, что она и дѣлала во время бесѣды съ Лукою, съ которымъ бывала довольно откровенна, желая, чтобы онъ былъ такого же мнѣнія объ ея умѣ, какъ и ея отецъ.

Теперь, сидя на кучѣ, вблизи которой онъ работалъ, она сказала пронзительно и громко, какъ обыкновенно приходится говорить на мельницѣ:

— Я думаю, что ты ничего не читаешь кромѣ Библіи, Лука?

— Да, барышня; да и то не часто, — откровенно сознался Лука. — Какой ужъ я читальщикъ!

— Не хочешь ли взять одну изъ моихъ книгъ? У меня ихъ много, и можно найти какую нибудь не трудную. Напримѣръ: есть «Путешествіе по Европѣ», гдѣ описаны разные народы; а что не поймешь по описаніямъ, то увидишь по картинкамъ. Тамъ есть голландцы, такіе толстые, съ трубками, знаешь, и одинъ сидитъ на бочкѣ.

— Нѣтъ, барышня, зачѣмъ мнѣ про голландцевъ? Мнѣ и знать про нихъ не надо!

— Да вѣдь они же намъ ближніе, Лука! Мы должны знать о нашихъ ближнихъ. Впрочемъ, тебѣ, можетъ быть, интереснѣе про звѣрей? Есть и такая книжка: тамъ не голландцы, а слоны, кенгуру, куницы, всякія рыбы и удивительныя птицы. Есть мѣста, гдѣ водятся всѣ эти звѣри, какъ у насъ — лошади и коровы. Развѣ ты не хочешь узнать про нихъ, Лука?

— Нѣтъ, барышня. Мнѣ нужно смотрѣть, сколько приму зерна, сколько отпущу муки. Мнѣ нельзя думать о другомъ, кромѣ моего дѣла. Да и вранья, думаю, много въ книжкахъ то!

— Ну, ты совсѣмъ, какъ Томъ, — сказала Магги, желая дать разговору пріятный оборотъ. — Томъ тоже не любитъ читать. Я такъ люблю Тома, Лука: больше всѣхъ на свѣтѣ. Когда онъ выростетъ, я стану вести его хозяйство, мы всегда будемъ жить вмѣстѣ. Я буду ему разсказывать обо всемъ, чего онъ не знаетъ. Но все-таки, Томъ, по моему, уменъ, хотя не любитъ книжекъ: онъ умѣетъ вить превосходныя бечевки и строить домики для кроликовъ.

— Да, — сказалъ _Лука; — только онъ очень разсердится, когда узнаетъ, что кролики околѣли.

— Околѣли? — вскрикнула Магги, вскочивъ съ своей кучи зерна, — Охъ, Лука! да какъ же такъ? И лопоухенькій, и пестренькій, на которыхъ Томъ потратилъ всѣ свои деньги?

— Разумѣется! — спокойно отвѣтилъ Лука.

— Ай! — сказала Магги жалобнымъ голосомъ, и крупныя слезы покатились по ея щекамъ. — Вѣдь Томъ просилъ меня присмотрѣть за ними, а я и забыла. Что мнѣ теперь дѣлать!

— Ну, видите ли, барышня: они вѣдь, жили въ дальнемъ сараѣ, и никто туда не заглядывалъ. Кажется, барчукъ приказалъ Гарри кормить ихъ, но тотъ только о себѣ и думаетъ.

— Охъ, Лука! Томъ мнѣ приказывалъ ходить къ нимъ каждый день, а они у меня изъ головы вонъ! Охъ, какъ онъ будетъ сердиться! Я ужъ знаю, что будетъ, и ему такъ жалко будетъ кроликовъ. И мнѣ жалко ихъ. Ахъ, что мнѣ дѣлать?

— Не огорчайтесь барышня, — успокоительно сказалъ Лука: — вѣдь эти лопоухіе не живучи. Они могли бы околѣть, еслибъ ихъ и кормили. Пусть барчукъ не покупаетъ такихъ въ другой разъ. Не горюйте, барышня. Пойдемте-ка со мной къ женѣ моей. Я сейчасъ иду домой.

Это приглашеніе своевременно отвлекло Магги отъ грустныхъ мыслей, и слезы ея мало по малу высохли, пока она вмѣстѣ съ Лукою приближалась къ его хорошенькому домику, обсаженному яблонями и грушами, у самаго берега рѣчки.

Жена Луки оказалась чрезвычайно пріятною знакомою гостепріимной хозяйкой. Вдобавокъ жилище ея было украшено произведеніями искусства, и Магги совершенно забыла о своемъ огорченіи, влѣзши на стулъ и разсматривая иллюстраціи къ притчѣ о блудномъ сынѣ. Но тяжелое впечатлѣніе, вызваное извѣстіемъ о смерти кроликовъ, заставило ее съ особеннымъ сожалѣніемъ отнестись къ этому несчастному молодому человѣку, изображенному на одной изъ картинокъ стоящимъ у дерева и окруженнымъ свиньями.

— Я очень рада, что отецъ опять принялъ его къ себѣ; не правда-ли, Лука? — сказала она. — Вѣдь знаете, онъ очень жалѣлъ, что дурно велъ себя, и собирался исправиться!

— Э, барышня, — разсудилъ Лука, — врядъ ли вышелъ изъ него прокъ, что бы отецъ для него ни дѣлалъ.

Эта мысль была непріятна для дѣвочки, и ей было очень жалко, что она не имѣла свѣдѣній о дальнѣйшей судьбѣ блуднаго сына.

IV.
Пріѣздъ Тома.

Тома ждали послѣ обѣда, и не у одной Магги забилось сердце, когда послышался стукъ колесъ. Несмотря на вѣтеръ, разгонявшій тучи и рвавшій одежду, мать вышла встрѣчать сына во дворъ! она даже положила руку на виновную голову дочери, забывъ обо всѣхъ ея прегрѣшеніяхъ.

— Вотъ и онъ, мой милый мальчикъ! Но, Господи Боже! гдѣ жъ его воротничекъ? Навѣрное, потерялъ дорогой и разрознилъ всю дюжину!

Г-жа Тулливеръ раскрыла объятія; Магги попрыгала сначала на одной ногѣ, потомъ на другой; а Томъ съ мужскимъ пренебреженіемъ ко всякимъ изліяніямъ чувствъ вылѣзъ изъ телѣжки и сказалъ:

— Эй, Янъ, и ты здѣсь?

Тѣмъ не менѣе, онъ довольно охотно далъ расцѣловать себя Магги, которая какъ-то особенно душила его поцѣлуями, между тѣмъ какъ его сѣро-голубые глаза переходили отъ луга съ овцами къ рѣкѣ, на которую онъ разсчитывалъ съ завтрашняго же дня для рыбной ловли. Это былъ одинъ изъ тѣхъ мальчиковъ, которые такъ часто встрѣчаются въ Англіи и въ двѣнадцатилѣтнемъ возрастѣ всѣ другъ на друга похожи: свѣтлорусый, лицомъ — кровь съ молокомъ, съ полными губами, неопредѣленнымъ носомъ и бровями, вообще физіономіей, не имѣвшей въ себѣ ничего индивидуальнаго, въ противоположность личику бѣдной Магги, которую мать-природа отмѣтила самыми опредѣленными чертами. Впрочемъ, природа бываетъ хитра и часто подъ заурядною мальчишескою наружностью скрываетъ такую силу воли, предъ которою спасуетъ всякая темноглазая, безпокойная и непокорная дѣвочка.

— Магги! — таинственно сказалъ Томъ, увлекая ее въ уголъ, какъ только мать ушла разбирать его сундукъ, а самъ онъ отогрѣлся въ теплой комнатѣ, — ты не знаешь, что у меня въ карманахъ! — При этомъ онъ покивалъ головою, желая возбудить ея любопытство.

— Нѣтъ, — отвѣтила Магги. — Что это они такъ отдѣлись? Навѣрное, бабки или орѣхи?

— Бабки? Нѣтъ! Я всѣ ихъ промѣнялъ товарищамъ. Нѣтъ, ты посмотри! — И онъ что-то вытащилъ до половины изъ праваго кармана.

— Что такое? — зашептала Магги, — я вижу только что-то желтое.

— Это… новая… Ну, отгадай!

— Ахъ, я не могу отгадывать, Томъ! — сказала Магги съ нетерпѣніемъ.

— Не кипятись, а то совсѣмъ не покажу, — сказалъ Томъ, засовывая руки въ карманы и принимая рѣшительный видъ.

— Нѣтъ, Томъ, — сказала Магги, съ мольбою касаясь его локтя. — Я не сержусь, Томъ: я только терпѣть не могу угадывать. Пожалуйста, будь добрый ко мнѣ!

Рука Тома медленно вылѣзла изъ кармана, и онъ сказалъ:

— Ну, такъ это — новая удочка, даже двѣ новыхъ удочки, по одной для каждаго изъ насъ; такъ что одна будетъ твоя собственная. Я нарочно не сталъ складываться съ товарищами, когда они покупали печенье и коврижки, чтобы сберечь эти деньги. А вотъ и крючки, смотри-ка!.. Завтра пойдемъ и станемъ удить у Круглаго пруда. И ты поймаешь собственную рыбу, Магги, и будешь насаживать червей, и все; развѣ это не весело?

Магги, вмѣсто отвѣта, обняла Тома за шею и крѣпко къ нему прижалась, молча потираясь щекою о его щеку, между тѣмъ какъ онъ медленно разматывалъ удочки и, помолчавши, сказалъ:

— Развѣ я не добрый братъ, что купилъ тебѣ отдѣльную удочку? Знаешь, я, вѣдь, могъ бы и не покупать, если бы не хотѣлъ!

— Да, ты очень, очень добръ… Я люблю тебя, Томъ!

Томъ опять спряталъ удочку въ карманъ и теперь разсматривалъ крючки.

— А мальчишки подрались со мною за то, что я не хотѣлъ складываться для печенья.

— О, Боже! какъ это гадко, что у васъ въ школѣ дерутся! Тебѣ было больно, Томъ?

— Больно? Нѣтъ, — отвѣтилъ Томъ, спрятавши крючки и, вынувъ большой перочинный ножъ, у котораго онъ открылъ самое широкое лезвіе, сталъ задумчиво на него глядѣть, проводя по немъ пальцемъ. Помолчавъ, онъ прибавилъ: — Я знаю, что подбилъ Спаупсеру глазъ: подѣломъ ему за то, что онъ хотѣлъ вздуть меня. Меня не заставишь пойти въ складчину тѣмъ, что вздуешь!

— Ахъ, какой ты храбрый, Томъ! Я думаю, ты похожъ на Самсона. Вѣдь, если бы на меня напалъ левъ, ты побѣдилъ бы его, не правда-ли?

— Ну, какъ можетъ напасть левъ? Какая ты глупая! У насъ не бываетъ львовъ, кромѣ какъ въ звѣринцахъ.

— Да; но если бы мы жили тамъ, гдѣ львы: напримѣръ, въ Африкѣ, гдѣ очень жарко. Тамъ львы ѣдятъ людей. Я могу показать тебѣ въ книжкѣ.

— Чтожъ, я взялъ бы ружье и застрѣлилъ бы его.

— Но у тебя не было бы ружья; вѣдь мы вышли бы погулять просто такъ, — вотъ, какъ завтра пойдемъ удить рыбу; и вдругъ, навстрѣчу бѣжитъ большой левъ, и намъ некуда дѣваться. Что ты сталъ бы дѣлать, Томъ?

Томъ помолчалъ, а затѣмъ презрительно отвернулся со словами: — Но вѣдь никакого льва нѣтъ. Что же напрасно болтать?

— А мнѣ хочется знать, что бы вышло, если бы онъ былъ, — продолжала Магги, идя за нимъ слѣдомъ. — Ты только скажи, что ты сдѣлалъ бы, Томъ?

— Ахъ, не приставай, Магги, какая ты глупая! Я пойду, взгляну на кроликовъ.

У Магги отъ страху забилось сердце. Она не посмѣла сразу открыть печальную истину, а пошла за Томомъ, молча и дрожа всѣмъ тѣломъ, причемъ старалась придумать, какъ бы утѣшить Тома и въ то же время предотвратить его гнѣвъ. Послѣдняго она боялась больше всего на свѣтѣ: Томъ сердился -совсѣмъ не такъ, какъ она сама.

— Томъ! — проговорила она робко, идя за нимъ по двору, — сколько ты заплатилъ за этихъ кроликовъ?

— Рубль восемь гривенъ, — быстро отвѣтилъ Томъ.

— Я думаю, что у меня есть гораздо больше наверху, въ стальномъ кошелькѣ. Я попрошу маму дать его мнѣ.

— Зачѣмъ? — сказалъ Томъ. — На что мнѣ твои деньги? Этакая ты глупышка! У меня гораздо больше денегъ, чѣмъ у тебя, потому что я мальчикъ. Мнѣ всегда на Рождество кладутъ въ копилку по пяти рублей и даже по десяти, а тебѣ — всего по три, потому что ты — дѣвочка.

— Хорошо. Но, Томъ, еслибы мама позволила мнѣ отдать тебѣ изъ моего кошелька рубль восемь гривенъ ты вѣдь могъ бы купить еще кроликовъ?

— Еще кроликовъ? Да мнѣ больше не нужно!

— Ахъ, Томъ! Вѣдь они всѣ померли.

Томъ сразу остановился и обернулся къ Магги:

— Такъ ты забывала кормить ихъ, и Гарри также не кормилъ? — сказалъ онъ, вдругъ вспыхнувъ и вслѣдъ за тѣмъ поблѣднѣвъ. — Гарри-то я ужъ доѣду: сдѣлаю такъ, что его прогонятъ; а тебя, Магги, я не люблю и не возьму завтра ловить рыбу. Я говорилъ тебѣ, чтобы ты навѣщала кроликовъ каждый день.

Онъ пошелъ дальше.

— Говорилъ, но я забыла. Я нечаянно забыла, Томъ. Мнѣ, право, очень жалко, — сказала Магги, и слезы быстро покатились у нея изъ глазъ.

— Ты скверная дѣвочка, — строго отвѣтилъ Томъ, — и я очень жалѣю, что купилъ для тебя удочку. Я не люблю-тебя.

— Охъ, Томъ, это очень жестоко, — рыдала Магги. — Я бы простила тебя, если бы ты что-нибудь забылъ. Я перестала бы сердиться. Я бы простила и попрежнему любила бы тебя.

— Да, ты — глупа; но я никогда ничего не забываю. Я не забываю!

— Охъ, пожалуйста, прости меня, Томъ; у меня разорвется сердце, — говорила Магги, дрожа отъ рыданій, цѣпляясь за руку Тома и прижимаясь мокрою щекою къ его плечу.

Томъ стряхнулъ ее и пошелъ дальше, сказавъ рѣшительнымъ тономъ:

— Ну, Магги, теперь слушай: былъ я для тебя хорошимъ братомъ?

— Бы-ы-ы-лъ, — прошептала Магги, судорожно двигая подбородкомъ.

— Думалъ я о твоей удочкѣ цѣлыхъ три мѣсяца, и нарочно копилъ деньги, и не хотѣлъ итти въ склачину, и Спаунсеръ дрался со мной за это?

— Да-а-а… и я… такъ люблю тебя, Томъ!

— А ты — скверная дѣвочка. На прошлыхъ каникулахъ ты слизала краски съ моей коробки съ конфектами, а раньше того, упустила лодку съ удочкой, хотя я тебя посадилъ стеречь, и прорвала головой мой змѣй, — все такъ себѣ!

— Но я не нарочно, — сказала Магги. — Я не могла удержаться.

— Нѣтъ, могла бы, — сказалъ Томъ, — если бы думала о томъ, что дѣлаешь. И ты скверная, и не пойдешь завтра со мною удить рыбу!

Произнеся этотъ ужасный приговоръ, Томъ убѣжалъ отъ Магги на мельницу, разсчитывая увидѣть тамъ Луку и нажаловаться ему на Гарри.

Магги постояла съ минуту на мѣстѣ, не двигаясь, а только рыдая; затѣмъ повернулась и побѣжала въ домъ, на свой чердакъ, гдѣ усѣлась на полу и прислонилась головою къ изъѣденной червями балкѣ, испытывая полное отчаяніе. Ей ничего, ничего не нужно, если Томъ не любитъ ее! О, какой онъ жестокій! Развѣ она не предлагала ему денегъ, развѣ не говорила, какъ ей жаль? Она сознавала, что часто дѣлала на-зло матери, но никогда она не дѣлала на-зло Тому, по крайней мѣрѣ, не дѣлала нарочно.

— Охъ, какъ онъ жестокъ! — съ рыданіемъ въ голосѣ проговорила Магги, находя горькое удовлетвореніе въ самомъ звукѣ словъ своихъ, глухо отдававшихся въ углахъ длиннаго и пустого чердака. Она и не подумала колотить свою деревянную куклу, такъ какъ чувствовала себя слишкомъ несчастною, чтобы сердиться.

Ей показалось, что она сидитъ здѣсь уже нѣсколько часовъ и что теперь, конечно, всѣ пьютъ чай, совсѣмъ забывши про нее. Ну чтожъ! Она останется здѣсь и уморитъ себя голодомъ: спрячется вонъ за ту кадку и просидитъ всю ночь; тогда всѣ испугаются, и Томъ пожалѣетъ ее. Такъ съ гордостью рѣшила Магги и забралась за кадку; но тутъ же опять заплакала при мысли, что о ней никто и не вспоминаетъ. Если теперь сойти внизъ къ Тому, проститъ-ли онъ ее? Можетъ быть, тамъ будетъ отецъ и заступится за нее. Но ей нужно было, чтобы Томъ простилъ ее изъ любви къ ней, а не по приказу отца. Нѣтъ, она не сойдетъ, если Томъ самъ не придетъ за ней. Это рѣшеніе оставалось непоколебимымъ въ теченіе цѣлыхъ пяти долгихъ минутъ, проведенныхъ за кадкою; но затѣмъ потребность любви, преобладавшая надъ всѣми остальными чувствами въ душѣ бѣдной Магги, начала бороться съ гордостью и побѣдила ее. Дѣвочка выползла изъ-за кадки на средину мрачнаго чердака, но какъ разъ въ это время на лѣстницѣ раздались быстрые шаги.

Томъ былъ слишкомъ поглощенъ бесѣдою съ Лукою, разгуливаніемъ по усадьбѣ и обстругиваніемъ палочекъ, за которыя принялся единственно потому, что въ училищѣ онъ палочекъ не стругалъ, — чтобы вспомнить о Магги и о послѣдствіяхъ своего гнѣва. Онъ хотѣлъ наказать ее, а исполнивши это, какъ человѣкъ практическій, занялся другими дѣлами. Но, когда его позвали къ чаю, отецъ его спросилъ:

— А гдѣ же дѣвчоночка?

— Почти въ ту же минуту г-жа Тулливеръ сказала:

— А гдѣ же твоя сестра? — Оба были увѣрены, что Томъ и Магги все время находились вмѣстѣ.

— Не знаю, — отвѣтилъ Томъ. Онъ не хотѣлъ «фискалить», хотя сердился на сестру: ибо Томъ Тулливеръ дорожилъ своею честью.

— Какъ, развѣ она не играла съ тобой все это время? — сказалъ отецъ. — Она только и думала, что о твоемъ пріѣздѣ.

— Я не видалъ ее уже часа два, — отвѣтилъ Томъ, принимаясь за пирогъ съ изюмомъ.

— Господи Боже! Она утонула! — воскликнула г-жа Тулливеръ, вставая и подбѣгая къ окну. — Какъ могъ ты ее такъ бросить? — прибавила она, обвиняя, какъ всѣ боязливые люди сама не зная кого и сама не зная въ чемъ.

— Нѣтъ, нѣтъ; она не утонула, — возразилъ г-нъ Тулливеръ. — Ты, вѣроятно, обидѣлъ ее, Томъ?

— Увѣряю тебя, папа, что нѣтъ, — съ негодованіемъ сказалъ Томъ. — Я думаю, она въ домѣ.

— Можетъ быть, на чердакѣ, — сказала мать, — поетъ и болтаетъ сама съ собою, забывши даже о ѣдѣ, —

— Ступай и приведи ее, Томъ! — приказалъ г-нъ Тулливеръ довольно рѣзко: родительская проницательность или любовь къ Магги заставляли его подозрѣвать, что мальчикъ суровостью оттолкнулъ отъ себя «малютку», которая иначе не разсталась бы съ нимъ. — И будь съ ней поласковѣе, слышишь? А то я проучу тебя.

Томъ всегда слушался отца, потому что Тулливеръ былъ человѣкъ рѣшительный и возраженій не допускалъ; но на этотъ разъ онъ вышелъ неохотно, унося съ собою свой кусокъ пирога съ изюмомъ и вовсе не намѣреваясь смягчить наказаніе Магги, которое, по его мнѣнію, было вполнѣ заслужено.

Итакъ, шаги, которые дѣвочка услышала на лѣстницѣ, принадлежали Тому. Къ этому времени жажда любви уже пересилила въ ней гордость и она, растрепанная и заплаканная, собиралась итти внизъ просить о состраданіи. По крайней мѣрѣ, тамъ отецъ погладитъ ее по головкѣ и скажетъ: «Ну не горюй, моя дѣвчоночка!». Удивительная укротительница — эта жажда любви, этотъ голодъ сердца, столь же мучительный, какъ и голодъ желудка, заставившій человѣка возложить на себя бремя труда и измѣнить лицо земли!

Дѣвочка узнала шаги Тома, и сердце ея забилось надеждою. Онъ же остановился на верхней ступени и сказалъ:

— Магги, ступай внизъ!

Но она кинулась къ нему и обняла за шею, рыдая: — Охъ Томъ, прости меня…. Я не могу вытерпѣть… Я всегда буду умница… всегда буду помнить… Люби меня опять… пожалуйста…. Милый Томъ!…

Мы научаемся владѣть собою, когда становимся старше. Томъ же и Магги еще очень походили на молодыхъ звѣрковъ, и потому она стала тереться щекою о его щеку и съ рыданьемъ наудачу цѣловать его, попадая вмѣсто лица въ ухо; а въ сердцѣ мальчика нашлись нѣжныя струны, которыя откликнулись на ласки сестры. Поэтому онъ поступилъ совершенно наперекоръ принятому рѣшенію наказать ее по заслугамъ, а напротивъ, самъ сталъ въ отвѣтъ цѣловать ее и говорить, — Ну, не плачъ же, Магги! Вотъ поѣшь пирожка.

Рыданья дѣвочки начали утихать, она открыла ротъ и откусила кусокъ пирога; Томъ тоже откусилъ, за компанію, и они съѣли пирогъ вмѣстѣ, причемъ во время ѣды терлись другъ о друга щеками носами и лбами, представляя унизительное сходство съ двумя дружественными жеребятами.

— Пойдемъ, Магги, пить пай, — сказалъ Томъ, когда ужь не осталось пирога, кромѣ того, что былъ внизу.

Такъ окончились печали того дня, а на другое утро Магги рысцою направлялась къ пруду съ собственною удочкою въ одной рукѣ и съ корзиною — въ другой, попадая, въ силу особаго таланта, въ самыя грязныя мѣста и сіяя смуглымъ личикомъ изъ подъ бобровой шапочки, потому что Томъ былъ въ дружбѣ съ нею. Она попросила Тома насаживать ей червей на удочку, хотя повѣрила ему, что они ничего не чувствуютъ. (Про себя мальчикъ думалъ, что если и чувствуютъ, то бѣда невелика). Онъ зналъ все про червей и про рыбу, и про все такое; и какія птицы причиняютъ вредъ, и какъ отворять загородки, и куда поворачивать щеколды у калитокъ… Магги считала эти познанія чѣмъ-то дивнымъ и гораздо болѣе труднымъ, нежели запоминать написанное въ книгахъ; она благоговѣла передъ превосходствомъ Тома, тѣмъ болѣе что одинъ онъ называлъ всѣ ея познанія «вздоромъ» и не удивлялся ея уму. Дѣйствительно, Томъ былъ того мнѣнія, что Магги — маленькая глупышка; онъ всѣхъ дѣвочекъ считалъ глупыми: онѣ не умѣли бросать камней, такъ чтобы попадать въ цѣль, не умѣли ничего вырѣзать карманнымъ ножомъ и боялись лягушекъ. Впрочемъ, онъ очень любилъ сестру и намѣренъ былъ всегда о ней заботиться, поручить ей современемъ свое хозяйство, а также наказывать ее, когда она будетъ виновата.

Они шли къ Круглому Пруду, тому чудесному пруду, который образовался вслѣдствіе наводненія много лѣтъ назадъ; никто не зналъ, насколько онъ глубокъ, и еще больше таинственности придавало ему то обстоятельство, что онъ представлялъ собою почти совершенно правильный кругъ, обрамленный ивами и высокимъ тростникомъ, такъ что становился виденъ, лишь когда подходили къ нему почти вплоть. Видъ любимаго мѣста всегда приводилъ Тома въ хорошее расположеніе духа, и онъ заговорилъ съ Магги самымъ дружественнымъ шопотомъ, открывая драгоцѣнную корзину и вынимая свою снасть. Онъ закинулъ для нее удочку и вложилъ ей въ руки удилище. Магги считала вѣроятнымъ, что мелкая рыба пойдетъ на ея кручекъ, крупная попадется Тому. Потомъ она совсѣмъ забыла о рыбѣ и мечтательно глядѣла на зеркальную воду, когда Томъ сказалъ громкимъ шопотомъ; «смотри смотри, Магги!» и подбѣжалъ къ ней, чтобъ не датъ ей дернуть удочку.

Магги испугалась, не сдѣлала-ли она какой-нибудь ошибки, по обыкновенію; но Томъ тутъ же вытащилъ ея удочку, на концѣ которой болтался большой ливъ.

Томъ былъ взволнованъ.

— О, Магги! Славная ты дѣвчонка! Вали все вонъ изъ корзины!

Магги не чувствовала за собою особой заслуги, но достаточно было уже того, что Томъ назвалъ ее славною дѣвчонкою и былъ доволенъ ею. Ничто не мѣшало ей наслаждаться то тихою бесѣдою, то мечтательнымъ молчаніемъ, во время котораго слышались легкіе всплески ныряющей рыбы и тихіе шорохи, точно вода, и тростникъ, и ивы тоже переговаривались счастливымъ шопотомъ. Магги думала, что это — сущій рай: сидѣть такъ у пруда и никогда не получать выговоровъ. Она до тѣхъ поръ не замѣчала, что у нея клюетъ, пока Томъ не говорилъ ей; но ей очень нравилось удить.

Это утро было для нихъ счастливымъ. Они вмѣстѣ бѣгали и сидѣли рядомъ, думая, что въ жизни ихъ не можетъ произойти большихъ перемѣнъ: они только выростутъ и перестанутъ учиться, и каждый день будетъ точно праздникъ; они всегда будутъ жить вмѣстѣ и любить другъ друга. А мельница съ ея шумомъ, большой каштанъ, подъ которымъ они играли, Рипиль — ихъ собственная рѣчка, на берегу которой они были какъ дома и гдѣ Томъ все высматривалъ водяныхъ крысъ, между тѣмъ какъ Магги срывала красныя кисточки у тростника, которыя потомъ, забывши о нихъ, роняла; — а главное — большая Флосса, вдоль которой они ходили, воображая, будто совершаютъ далекое странствіе, и бушеваніе которой наблюдали каждую весну — все это навѣкъ останется для нихъ такимъ же…

Въ жизни Тома и Магги произошло потомъ немало перемѣнъ; однако, воспоминанія и привязанности дѣтства, дѣйствительно, навсегда сохранились въ ихъ душахъ.

V.
Въ ожиданіи тетокъ и дядей.

Наступила Пасха; стряпня у г-жи Тулливеръ удалась на славу, такъ что даже служанка Кезя возгордилась своею хозяйкою; словомъ, обстоятельства вполнѣ благопріятствовали приглашенію гостей, даже если бы не было нужды посовѣтоваться съ сестрами относительно помѣщенія Тома къ учителю.

— Только на этотъ разъ мнѣ не хочется звать сестру Динъ: она такъ завистлива и властолюбива и всегда старается представить моихъ бѣдныхъ дѣтей ихъ дядямъ и тетямъ съ самой дурной стороны, — сказала г-жа Тулливеръ.

— Нѣтъ, нѣтъ, позови, — возразилъ ей мужъ. — Мнѣ едва удается перекинуться словечкомъ съ Диномъ. Они не были у насъ уже съ полгода. А что она болтаетъ — не все ли равно? Мои дѣти, слава Богу, ни въ комъ не нуждаются.

— Да, вотъ такъ ты всегда говоришь! — былъ отвѣтъ. — Отъ твоей-то родни имъ нечего ждать наслѣдства; а у сестры Глеггъ и у сестры Пуллетъ сколько накоплено денегъ!

Г-жа Тулливеръ обыкновенно отличалась уступчивостью, но даже овца становится храброй, когда дѣло идетъ о ягнятахъ.

— Фу! — сказалъ Тулливеръ. — Придется дѣлить между столькими племянниками и племянницами, такъ и достанутся каждому сущіе пустяки. Не станетъ же сестра Динъ уговаривать ихъ завѣщать все однимъ нашимъ!

— Ужъ и не знаю, кто и что завѣщаетъ нашимъ, — вздохнула мать, — потому что наши дѣти такъ нелѣпо себя держатъ при дядяхъ и тетяхъ: Магги шалитъ въ десять разъ хуже обыкновеннаго, а Томъ совсѣмъ не любитъ ихъ. Между тѣмъ, у Диновъ Люси — такой милый ребенокъ: посади ее на стулъ, часъ просидитъ, а не сойдетъ безъ спросу. Я люблю эту дѣвочку, какъ дочь; да и то сказать: она вся въ меня!

— Что-жъ, если любишь дѣвочку, скажи ея родителямъ, чтобы привезли и ее. Да не позвать ли и Моссовъ, и кого нибудь изъ ихъ ребятъ?

— Охъ, нѣтъ! И такъ будетъ восемь человѣкъ за столомъ, кромѣ дѣтей; да и ты знаешь, что моимъ сестрамъ съ твоею сестрою не спѣться.

— Ну, ладно: дѣлай какъ знаешь! — закончилъ мужъ и пошелъ на мельницу.

Кроткая и покорная какъ немногія, г-жа Тулливеръ, однако, умѣла постоять на своемъ, когда дѣло шло объ отношеніяхъ къ роднѣ. Не даромъ она происходила изъ семьи Додсоновъ, семьи весьма почтенной, всѣ члены которой немало гордились тѣмъ обстоятельствомъ, что родились именно Додсонами, а не какими-нибудь Ватсонами или Гибсонами. Въ этой семьѣ на все существовали свои правила: стиралось бѣлье, настаивалась наливка, коптилась ветчина особымъ неизмѣннымъ образомъ, почему женская половина семьи Додсоновъ обыкновенно почти ничего не ѣла въ чужихъ домахъ, подозрѣвая, что всѣ припасы приготовлены неправильно и варенье непремѣнно или переварено, или недоварено.

Замѣчательно, что хотя никто изъ Додсоновъ не былъ доволенъ ни однимъ членомъ своей семьи въ отдѣльности, но каждый былъ вполнѣ доволенъ самъ собою и всѣми Додсонами въ совокупности. Г-жа Тулливеръ не представляла исключенія изъ своей семьи и, хотя въ дѣвицахъ, при своей слабохарактерности, не разъ доходила до слезъ подъ игомъ старшихъ сестеръ, однако была благодарна судьбѣ, что происходила отъ Додсоновъ и что сынъ ея удался въ ея родню, по крайней мѣрѣ хоть наружностью.

Въ остальныхъ же отношеніяхъ Томъ никакъ не могъ назваться «истымъ Додсономъ» и въ нелюбви къ материнской роднѣ ничуть не уступалъ Магги. Обыкновенно, узнавъ объ ожидаемомъ посѣщеніи дядей и тетокъ, онъ удиралъ изъ дому, забравши съ собою побольше ѣды. Магги бывала недовольна, что Томъ скрывался, не посвятивъ ее въ свою тайну; но извѣстно, что женскій полъ вообще считается серьезнымъ тормазомъ въ случаяхъ бѣгства.

Въ среду, наканунѣ дня, когда ожидались гости, по дому носились такіе вкусные запахи, что унывать было невозможно: самый воздухъ пропитанъ былъ надеждою. Томъ и Магги сдѣлали нѣсколько набѣговъ въ кухню и удалились, только получивъ выкупъ, заключавшійся въ пирожкахъ.

— Томъ, — спросила Магги, сидя съ нимъ на сучьяхъ бузины и поѣдая пирожокъ съ вареньемъ, — ты завтра убѣжишь?

— Нѣтъ, — медленно отвѣтилъ Томъ, докончивъ свой пирожокъ и поглядывая на третій, который предстояло дѣлить пополамъ.

— Почему? Потому что Люси пріѣдетъ?

— Нѣтъ, — сказалъ Томъ, открывъ карманный ножикъ и держа его въ нерѣшительности надъ пирожкомъ: представлялась мудреная задана раздѣлить этотъ весьма неправильный многоугольникъ на двѣ равныя части. — На что мнѣ Люси? Она вѣдь дѣвочка. Съ ней не сыграть въ чехарду.

— Значитъ изъ за ромоваго торта? — продолжала Магги, теряясь въ догадкахъ, причемъ, наклонившись къ Тому, не спускала глазъ съ пирожка.

— Нѣтъ, дурочка: онъ будетъ вкусенъ и на другой день. Я остаюсь изъ за пирожнаго: блинчики съ абрикосами… Охъ-охъ-охъ!

При этомъ восклицаніи ножъ опустился на пирожокъ, но результатъ дѣлежа не удовлетворилъ Тома, который все еще сомнительно присматривался къ обѣимъ половинкамъ. Наконецъ онъ сказалъ:

— Закрой глаза, Магги!

— Зачѣмъ?

— Не все ли тебѣ равно, зачѣмъ? Закрывай, когда говорю!

Магги повиновалась.

— Ну, которую хочешь: правую или лѣвую?

— Я возьму ту, откуда вытекло варенье, — сказала Магги, закрывъ глаза, въ угоду Тому.

— Какъ? Да, вѣдь, ты не любишь безъ варенья, дурочка. Тебѣ она можетъ достаться по жребію, а такъ я не дамъ. Правую или лѣвую — выбирай! А-га! — прибавилъ Томъ негодующимъ голо сомъ, когда Магги пріоткрыла глаза. — Держи закрытыми, а то не дамъ!

Самопожертвованіе Магги не простиралось такъ далеко; боюсь даже, что она менѣе желала, чтобы Томъ насладился лучшимъ кускомъ пирога, чѣмъ привлечь къ себѣ его благоволеніе за то, что она уступила ему. Поэтому она крѣпко зажмурилась, пока Томъ не сказалъ ей: «Ну, говори!» и затѣмъ отвѣтила: — «Лѣвую!»

— Такъ и есть! — замѣтилъ Томъ не безъ горечи.

— Какъ? та половина, откуда вытекло варенье?

— Нѣтъ; вотъ, бери! — И Томъ съ твердостью вручилъ Магги лучшій кусокъ.

— О, пожалуйста, Томъ, возьми себѣ. Мнѣ все равно, я съѣмъ и ту!

— Нѣтъ, бери! — отвѣтилъ Томъ почти сердито, принимаясь за худшій кусокъ.

Магги, полагая, что дальнѣйшій споръ безполезенъ, тоже стала ѣсть и уничтожила свою долю съ большимъ удовольствіемъ и быстротою. Но Томъ кончилъ свою часть раньше и долженъ былъ смотрѣть, какъ Магги доѣдала послѣднія крохи; онъ не отказался бы отъ прибавки. Магги не замѣтила, что Томъ смотритъ на нее.

— Ахъ ты, жадная! — сказалъ Томъ, какъ только она проглотила послѣдній кусочекъ. Онъ сознавалъ, что поступилъ весьма добросовѣстно, и полагалъ, что она должна была принять это въ соображеніе и вознаградить его. Раньше онъ отказался бы отъ части ея доли; но человѣку естественно смотрѣть на вещи съ разныхъ точекъ зрѣнія до и послѣ'уничтоженія собственной половины пирога.

Магги поблѣднѣла.

— Ахъ, Томъ! Чтожъ ты не спросилъ у меня раньше?

— Я не стану выпрашивать у тебя кусочки, жадная ты! Могла-бы догадаться и сама: вѣдь видѣла, что мнѣ досталась худшая половина.

— Да, вѣдь, я тебѣ предлагала, ты же знаешь, — сказала Магги обиженнымъ тономъ.

— Да; но я не хотѣлъ дѣлать не по совѣсти, какъ Спауксеръ. Тотъ всегда возьметъ лучшій кусокъ, если его не вздуть за это, а если выбирать, закрывъ глаза, то перемѣнитъ руки и подсунетъ тебѣ худшій. А я, если ужъ дѣлаю, то по совѣсти. Только я не хотѣлъ бы быть такимъ жаднымъ…

Съ этимъ язвительнымъ заключеніемъ, Томъ соскочилъ со своего сука и швырнулъ камень съ крикомъ «гой!» въ видѣ дружественнаго привѣтствія Япу, который тоже облизывался, глядя на ѣду дѣтей, причемъ трясъ ушами и, вѣроятно, ощущалъ въ душѣ нѣкоторую горечь. Однако, добродушная собака приняла вниманіе Тома съ такою же готовностью, какъ если бы ее щедро угостили.

Но Магги, одаренная тою сильнѣйшею способностью къ страданію, которая отличаетъ человѣческое существо отъ животнаго, продолжала сидѣть на суку, мучась незаслуженнымъ упрекомъ. Она отдала-бы все на свѣтѣ, лишь бы ея половинка была еще цѣла и она могла бы оставить частичку для брата. Правда, пирогъ былъ вкусенъ, и Магги не пренебрегала сластями; но лучше бы ей вовсе его не ѣсть, лишь бы Томъ не сердился на нее. А онъ сказалъ, что не хочетъ… и она ѣла, не думая… чѣмъ-же она виновата?.. Слезы застилали ей глаза, такъ что минутъ десять она не видѣла ничего вокругъ себя; затѣмъ обида смѣнилась желаніемъ примиренія, — она соскочила съ сука и стала искать Тома. По близости его не было. Дѣвочка побѣжала къ рѣкѣ, и у нея упало сердце. Томъ ушелъ уже далеко по берегу и съ нимъ былъ, кромѣ Япа, скверный Бобъ Джакинъ. Магги не знала, за что считала Боба сквернымъ, но этотъ самый мальчикъ приносилъ показать Тому змѣю, а въ другой разъ пригоршню молодыхъ летучихъ мышей; главная же его вина состояла въ томъ, что когда ея братъ бывалъ съ нимъ, то на сестру уже не обращалъ ни малѣйшаго вниманія.

Надо сознаться, что Томъ любилъ общество Боба. Да и какъ было не любить его? Бобъ съ перваго взгляда на птичье яйцо, узнавалъ, снесено-ли оно ласточкой, синицей или воробьемъ; онъ отыскивалъ осиныя гнѣзда, умѣлъ ставить всякія западни, могъ лазать по деревьямъ не хуже бѣлки и какимъ-то волшебнымъ образомъ выслѣживалъ ежей и куницъ; сверхъ того, онъ имѣлъ храбрость дѣлать вещи, которыя считались запрещенными: проковыривать дыры въ заборахъ, бросать камнями въ овецъ и убивать бездомныхъ кошекъ. Подобныя качества въ существѣ низшаго сословія, съ которымъ можно было обращаться повелительно, несмотря на превосходство его познаній, не могли не имѣть роковой привлекательности для Тома; и каждый праздникъ или каникулы Магги горевала, потому что онъ уходилъ съ Бобомъ.

Магги потеряла всякую надежду на Тома: онъ уже ушелъ! Ей оставалось только усѣсться подъ деревомъ или расхаживать вдоль забора и воображать, что все обстоитъ совсѣмъ иначе: такія мечты бывали обычнымъ прибѣжищемъ Магги, когда дѣйствительная жизнь не давала ей удовлетворенія.

Между тѣмъ Томъ, совершенно забывъ о Магги и о своемъ упрекѣ, отравившемъ ея сердце, спѣшилъ вмѣстѣ съ Бобомъ смотрѣть на большую крысиную травлю на гумнѣ одного сосѣда. Въ такихъ дѣлахъ Бобъ былъ настоящимъ знатокомъ и толковалъ о нихъ съ невообразимымъ воодушевленіемъ.

— Я знаю молодца, который держитъ хорьковъ, — говорилъ Бобъ хриплымъ дискантомъ, шаркая на ходу ногами и не сводя своихъ голубыхъ глазъ съ рѣки, точно земноводное животное, всегда готовое юркнуть въ воду. — Онъ живетъ въ С.-Оггсѣ. Вотъ ужъ крысъ то ловитъ! Ахъ, завести бы вамъ хорьковъ! А собаки — дрянь. Ну, что это за собака? — Бобъ съ пренебреженіемъ указалъ на Япа. — Я видѣлъ, какъ она ловила крысъ у вашего отца на гумнѣ. Никуда она не годна.

Япъ сконфузился и прижался къ ногѣ Тома, который почувствовалъ за него нѣкоторую обиду, но не имѣлъ духу противорѣчить такому знатоку какъ Бобъ.

— Да, да, — отвѣтилъ онъ: — Япъ и въ самомъ дѣлѣ не годится. Вотъ, когда кончу ученье, заведу настоящихъ крысоловокъ и все такое.

— Заведите хорьковъ, — съ живостью сказалъ Бобъ, — знаете, бѣлыхъ съ красными глазами. Ухъ, сколько тогда наловите крысъ! И можете даже поймать крысу и посадить ее въ клѣтку съ хорькомъ, а потомъ смотрѣть, какъ они станутъ драться. Я бы непремѣнно такъ сдѣлалъ: это еще веселѣе чѣмъ, когда два молодца дерутся… А и смѣшно сцѣпились вчера на ярмаркѣ два разносчика, и всѣ ихъ апельсины разлетѣлись, и пирожковъ сколько подавили!.. Ну, все таки они были вкусные!.. — помолчавъ, прибавилъ Бобъ.

— Но знаешь, Бобъ, — подумавши возразилъ Томъ, — вѣдь хорьки-то злые: они кусаются и могутъ броситься на кого-нибудь, хоть и не натравлены.

— Господи! Вотъ то-то и хорошо. Попробуй-ка кто взять вашего хорька: сейчасъ тотъ выгрызетъ изъ него кусокъ.

Въ эту минуту что-то заплескалось въ водѣ, и Бобъ объявилъ, что это водяная крыса.

— Эй, Япъ! Схода! сюда! — крикнулъ Томъ. — Кусь его! кусь, дружокъ!

Япъ потрясъ ушами и подергалъ ртомъ, но кидаться въ воду не захотѣлъ и попробовалъ, нельзя ли обойтись однимъ лаемъ.

— Ухъ, ты трусъ! — крикнулъ Томъ и толкнулъ его ногою. Бобъ изъ деликатности воздержался отъ замѣчаній и пошелъ дальше, выбравъ себѣ путь по мелкой водѣ, близь берега.

— Не очень-то глубока сейчасъ Флосса! — замѣтилъ онъ, шлепая по водѣ ногами съ пріятнымъ сознаніемъ своей дерзости по отношенію къ рѣкѣ. — Въ прошломъ-то году всѣ луга были залиты.

— Да, — сказалъ Томъ, умъ котораго былъ склоненъ находить противорѣчіе между двумя совершенно одинаковыми фактами, — то разъ было такое наводненіе, отъ котораго сдѣлался Круглый прудъ. Я знаю: мнѣ папа говорилъ. И скотина вся потонула, и по полямъ далеко ѣздили на лодкахъ.

— Я не боюсь наводненія, — заявилъ Бобъ. — Мнѣ все равно, что земля, что вода. Я сталъ бы плавать.

— Да, а коли-бъ ѣсть стало нечего? — возразилъ Томъ, у котораго подъ вліяніемъ этого опасенія заработала фантазія. — Когда я выросту большой, то построю лодку, а на ней — домъ, какъ Ноевъ ковчегъ, туда наложу всяческой ѣды, насажаю кроликовъ и всего, чтобы все было готово. А тогда, хоть бы и наводненіе, мнѣ все равно… И если я увижу, что ты плывешь, то заберу тебя къ себѣ, — прибавилъ онъ тономъ великодушнаго покровителя.

— Я не боюсь, — отвѣтилъ Бобъ, которому голодъ казался не столь страшнымъ. — Но я бы влѣзъ къ вамъ и дулъ бы кроликовъ по головѣ, каждый разъ какъ вамъ потребовался бы кроликъ для ѣды.

— И я набралъ бы съ собою копеекъ, и мы стали бы играть въ орла и рѣшетку, — продолжалъ Томъ, которому и въ голову не приходило, чтобы это развлеченіе могло утратить для него свою прелесть по достиженіи имъ зрѣлаго возраста. — Сначала раздѣлили-бы поровну, а потомъ посмотрѣли бы, кто выиграетъ.

— Да у меня есть собственная копейка, — провозгласилъ Бобъ съ гордостью, вылѣзая изъ воды и подбрасывая кверху свою монету. — Орелъ или рѣшетка?

— Рѣшетка! — отвѣтилъ Томъ, сразу загорѣвшись желаніемъ выиграть.

— А вышелъ орелъ! — поспѣшно проговорилъ Бобъ, подхватывая монету налету.

— Неправда! — возразилъ Томъ громко и рѣшительно. — Отдай мнѣ копейку: я ее выигралъ.

— Не дамъ! — отвѣтилъ Бобъ, держась за карманъ.

— Такъ я заставлю тебя… Вотъ увидишь!

— Меня не заставишь! — отвѣтилъ Бобъ.

— Вѣдь я — хозяйскій сынъ!

— А мнѣ плевать.

— Не очень-то наплюешь, мошенникъ! — проговорилъ Томъ, хватая Боба за шиворотъ и тряся его.

— Убирайся ты! — сказалъ Бобъ, отталкивая Тома.

Въ Томѣ закипѣла вся кровь: онъ кинулся на Боба и повалилъ его, но Бобъ сумѣлъ вывернуться и въ свою очередь свалилъ Тома. Нѣкоторое время они катались по землѣ; наконецъ Томъ, схвативъ Боба за плечи и придерживая его руки, счелъ себя побѣдителемъ и, среди усилій не выпустить противника, съ трудомъ выговорилъ:

— Скажи сейчасъ, что отдашь мнѣ копейку!

Въ эту минуту Япъ, убѣжавшій было впередъ, вернулся съ лаемъ и, воспользовавшись удобнымъ случаемъ, укусилъ Боба за голую ногу не только безнаказанно, но и съ честью. Боль вовсе не заставила Боба выпустить Тома, но, напротивъ, удвоила его силы: онъ стряхнулъ съ себя Тома и самъ на него навалился. Япъ запустилъ зубы въ новое мѣсто; тогда взбѣшенный Бобъ схватилъ его и, чуть не удушивши, бросилъ въ рѣку. Тѣмъ временемъ Томъ отдышался и ужъ окончательно одолѣлъ Боба, поваливъ его, прежде, чѣмъ тотъ успѣлъ придти въ равновѣсіе послѣ усилія, которымъ швырнулъ собаку. Придавивши колѣнями грудь Боба, побѣдитель проговорилъ:

— Теперь отдавай копейку!

— Берите! — угрюмо отвѣтилъ Бобъ.

— Нѣтъ, не возьму: отдай самъ!

Бобъ вытащилъ копейку изъ кармана и бросилъ ее на землю. Томъ выпустилъ Боба и далъ ему встать.

— Пусть валяется, — сказалъ Томъ: — я ее не возьму. Мнѣ и прежде ее не нужно было. Но ты хотѣлъ смошенничать, а я этого не терплю. Больше не желаю съ тобой водиться, — прибавилъ онъ, поворачивая къ дому съ полнымъ пренебреженіемъ къ крысиной травлѣ и другимъ удовольствіямъ, которыхъ онъ лишался вмѣстѣ съ обществомъ Боба.

— Какъ угодно! — крикнулъ Бобъ ему вслѣдъ. — А я все-таки буду плутовать, какъ только вздумаю; а то стоитъ ли и играть? И я нашелъ гнѣздо щегленка, а вамъ не покажу… Вы — скверный драчунъ, индѣйскій пѣтухъ, вотъ вамъ!..

Томъ шелъ, не оглядываясь; Япъ слѣдовалъ его примѣру: ванна охладила его пылкія чувства.

— И убирайтесь со своимъ утопленникомъ-псомъ. Вотъ ужъ не хотѣлъ бы имѣть такого пса! Да ни за что на свѣтѣ! — говорилъ Бобъ все громче, чтобъ его слышали издали. Но Томъ не оборачивался.

— И я вамъ всегда все приносилъ, и все показывалъ, и никогда ничего съ васъ не спрашивалъ… И вотъ вашъ ножикъ, что вы мнѣ дали…

Тутъ Бобъ бросилъ ножикъ какъ можно дальше вслѣдъ Тому; но изъ этого ничего не вышло, кромѣ ощущенія горькой утраты въ душѣ Боба.

Томъ вошелъ въ ворота и исчезъ за заборомъ, а Бобъ все стоялъ. Руки его такъ и тянулись за ножомъ, такимъ прекраснымъ, только что наточеннымъ! Вѣдь Томъ его уже не видитъ, такъ чего же ему такъ лежать? А жизнь безъ карманнаго ножа утрачивала въ глазахъ Боба всю свою прелесть. Онъ приблизился къ тому мѣсту, гдѣ лежалъ въ грязи его любимый ножикъ, и, поднявши его, началъ раскрывать и закрывать съ новымъ удовольствіемъ послѣ временной разлуки. Бѣдный Бобъ! Онъ былъ не особенно щекотливъ въ вопросахъ чести. Вмѣстѣ съ тѣмъ, однако, онъ вовсе не былъ воромъ и змѣею, какъ честилъ его про себя нашъ пріятель Томъ.

Но Тома всегда одушевляла мысль о возмездіи виновнымъ, причемъ онъ не затруднялъ себя разборомъ, такъ ли ужъ велики ихъ прегрѣшенія. Магги, съ радостью увидѣвшая его возвращеніе, замѣтила облако на его лицѣ: не особенно было пріятно лишаться зрѣлища крысиной травли изъ-за какого-то дрянного мальчишки. Но все же Томъ про себя думалъ, что при подобныхъ обстоятельствахъ и еще разъ поступилъ бы точно такъ-же. Такъ онъ судилъ обыкновенно о своихъ прошедшихъ поступкахъ, въ противоположность Магги, которая всегда жалѣла, зачѣмъ поступила такъ, а не иначе.

VI.
Появленіе тетокъ и дядей.

Семья Додсоновъ, безспорно, была красива, и каждый безпристрастный наблюдатель, встрѣтивъ г-жу Глеггъ у Тулливеровъ, призналъ бы, что для своихъ пятидесяти лѣтъ эта дама была еще очень недурна, хотя въ глазахъ Тома и Магги она являлась образцомъ безобразія. Правда, она пренебрегала ухищреніями туалета и часто повторяла, что хотя имѣетъ прекрасныя платья, но никогда не начинаетъ надѣвать новыхъ, прежде чѣмъ износила старыя; поэтому она всегда бывала одѣта старомодно и даже осуждала свою сестру г-жу Тулливеръ за наклонность время отъ времени принарядиться. Въ настоящее время, на г-жѣ Глеггъ красовалось темносѣрое шелковое платье; но шедшій отъ него запахъ затхлости, небольшія пятнышки плѣсени и несовременность покроя показывали, что оно лишь недавно явилось на свѣтъ Божій изъ сундука своей хозяйки, чтобы смѣнить собою платья, сшитыя еще раньше.

Глядя на свои большіе золотые часы, она замѣтила сестрѣ, которая только что вернулась изъ кухни, что обѣдать давно пора и что всѣ приглашенные страшно запоздали. Она была явно не въ духѣ, и раздавшійся черезъ нѣкоторое время стукъ колесъ доставилъ хозяйкѣ дома большое облегченіе: то прибыла другая сестра ея, нарядная г-жа Пуллетъ со своимъ мужемъ. Г-жа Пулетъ, слезливая и нервная, вѣчно возившаяся съ врачами и лекарствами, и на этотъ разъ была въ слезахъ. Оказалась, что ее такъ разстроила смерть одной старой сосѣдки. Бесѣда объ этомъ событіи и слезы скоро надоѣли г-жѣ Глеггъ, которая довольно рѣзко замѣтила сестрѣ:

— Удивляюсь тебѣ, Соня, какъ это тебѣ хочется вредить своему здоровью, горюя о людяхъ, совершенно постороннихъ. Ни отецъ нашъ этого не дѣлалъ, ни тетя Франциска, и вообще никто изъ нашей семьи.

Г-жа Пуллетъ отерла слезы: ей даже льстилъ этотъ выговоръ за излишнюю чувствительность. Не всякій способенъ плакать о сосѣдяхъ, отъ которыхъ даже не предстояло получить наслѣдства.

— Г-жа Суттонъ оставила завѣщаніе, — прибавилъ Нуллетъ. — У насъ богатый приходъ; но она, кажется, была всѣхъ богаче и отказала все племяннику своего мужа.

— Ну, ужъ для этого не стоило и быть богатой! — замѣтила г-жа Глеггъ. — Неужели некому было оставить кромѣ мужниной родни? Я сама не прочь оставить людямъ больше, чѣмъ они могутъ ожидать, чтобы помянули меня добрымъ словомъ послѣ смерти, но, во всякомъ случаѣ — роднѣ. А то копить, копить, и все для чужихъ, — это ужъ плохо!

— Однако, знаешь, сестра, — возразила, г-жа Пуллетъ, которая достаточно оправилась, чтобы снять и аккуратно сложить вуаль: — этотъ наслѣдникъ — очень милый господинъ. Я видѣла его на похоронахъ и онъ такъ откровенно сообщилъ мнѣ, что страдаетъ удушьемъ и такъ пожалѣлъ Меня, когда я сказала, что сама чуть не всю жизнь хвораю… «Какъ я сочувствую вамъ!» Вотъ что онъ сказалъ, этими самыми словами! Ахъ… сестрица, не пойти-ли мнѣ снять шляпку?

Г-жа Тулливеръ любила уводить сестру наверхъ, гдѣ та снимала шляпку, чтобы потомъ основательно разсмотрѣть эту шляпку и вообще потолковать о нарядахъ. Это было одною изъ слабостей Бесси, возбуждавшихъ жалость въ ея сестрѣ Глеггъ: по мнѣнію послѣдней, Бесси ходила черезъ-чуръ нарядно для своихъ средствъ и была слишкомъ горда, чтобы водить свою дочь въ тѣхъ платьяхъ, которыя дарила ей для дѣвочки сестра. А неужели для такого ребенка стоило покупать что-либо, кромѣ обуви? Впрочемъ, въ этомъ отношеніи г-жа Глеггъ была несправедлива къ г-жѣ Тулливеръ, такъ какъ послѣдняя прилагала всѣ старанія, чтобы заставить Магги надѣть шляпку изъ итальянской соломы и перекрашенное шелковое платье, передѣланное для нея изъ тетинаго, но успѣха не добилась: Магги объявила, что платье скверно пахнетъ краской и залила его соусомъ изъ подъ говядины въ первое же воскресенье, какъ надѣла, а шляпу съ зелеными лентами подставила подъ водосточный жолобъ. Въ извиненіе дѣвочки нужно сказать, что Томъ смѣялся надъ этою шляпою.

Изо всѣхъ сестеръ, г-жа Тулливеръ наиболѣе любила г-жу Буллетъ, и это предпочтеніе было взаимно;только г-жа Буллетъ жалѣла, зачѣмъ это у бѣдной Бесси такія неуклюжія и несносныя дѣти; конечно, она не намѣрена была обижать ихъ, но какъ грустно, что они не были такъ же благонравны и миловидны, какъ Люси, дочка сестрицы Динъ! Томъ ни за что не соглашался навѣщать своихъ тетокъ чаще, чѣмъ по разу въ каждыя каникулы. Разумѣется, въ эти единственныя посѣщенія оба дяди дѣлали ему подарки; но у тети Буллетъ, во дворѣ, передъ погребомъ, водились лягушки, за которыми можно было гоняться, почему онъ и предпочиталъ навѣщать ее. Магги трепетала при видѣ лягушекъ и, насмотрѣвшись на нихъ, видѣла страшные сны, но любила дядину табакерку съ музыкой. Въ отсутствіе г-жи Тулливеръ, ея сестры обыкновенно жалѣли о томъ, что Бессины дѣти — сущіе Тулливеры, и что Томъ, несмотря на свою Додсоновскую наружность, такой же упрямецъ, какъ и его отецъ. Чтоже касается Магги, то она была живымъ подобіемъ своей тетки Моссъ, сестры Тулливера, широкоплечей женщины, которая вышла чуть не за нищаго и вмѣстѣ съ мужемъ, выбивалась изъ силъ, чтобы какъ нибудь выплачивать аренду за землю. За то, когда г-жа Пуллетъ бывала наединѣ съ г-жей Тулливеръ, то осужденію подвергалась уже г-жа Глеггъ, и обѣ по секрету говорили другъ другу, что не могутъ даже представить себѣ, какимъ пугаломъ явится въ слѣдующій разъ сестра Дженъ. На этотъ разъ ихъ бесѣда была прервана прибытіемъ г-жи Динъ съ маленькою Люси, на бѣлокурыя кудри которой г-жа Тюлливеръ поглядѣла съ болью въ сердцѣ. Представлялось вполнѣ загадочнымъ, почему именно г-жѣ Динъ, самой худенькой и плохенькой изо всѣхъ дѣвицъ Додсонъ, Господь послалъ такую дочку, которую каждый безъ запинки готовъ былъ бы признать роднымъ ребенкомъ г-жи Тулливеръ и рядомъ съ которою Магги казалась вдвое чернѣе, чѣмъ всегда.

Такъ было и на этотъ разъ, когда она и Томъ пришли изъ сада вмѣстѣ съ отцомъ и дядею Глеггомъ. Магги небрежно сдернула шляпу: ея волосы были растрепаны и локоны распустились; но, не помышляя объ этомъ, она кинулась обнимать Люси, которая стояла около матери. Противоположность между кузинами сразу бросалась въ глаза. Если Люси напоминала бѣленькаго котеночка, то Магги была похожа на косматаго, чернаго, вытянувшагося не по возрасту, щенка. Люси протянула для поцѣлуя прелестнѣйшія розовыя губки. Все въ ней было мило: кругленькая шейка съ ниткой коралловыхъ бусъ, и прямой носикъ, вовсе не курносый, и свѣтленькія брови, немного темнѣе волосъ, подъ цвѣтъ каримъ глазкамъ, которые съ робкимъ удовольствіемъ поднялись на Магги, такъ какъ та, будучи старше только на годъ, переросла ее уже на цѣлую голову. Магги всегда съ восторгомъ смотрѣла на Люси. Она любила воображать себѣ такой міръ, гдѣ все населеніе состояло изъ дѣтей приблизительно ихъ возраста, и царицу этого міра она представляла себѣ какъ разъ похожею на Люси, съ маленькой короной на головкѣ и маленькимъ скипетромъ въ ручкѣ… Только этою царицею оказывалась сама Магги въ образѣ Люси.

— О, Люси! — сказала она, поцѣловавши ее. — Останься у насъ погостить, поживи со мною и съ Томомъ. Хорошо? Поцѣлуй же ее, Томъ!

Томъ тоже подошелъ къ Люси, но вовсе не за тѣмъ, чтобы цѣловаться, а просто потому, что приблизиться къ кузинѣ вмѣстѣ съ Магги показалось ему легче, чѣмъ начать здороваться со всѣми дядями и тетями; и теперь онъ стоялъ весь красный, съ тою неловкою полуулыбкою, которая свойственна застѣнчивымъ людямъ, попавшимъ въ общество.

— Каково! — сказала тетя Глеггъ громко и съ удареніемъ. — Съ которыхъ это поръ лѣта входятъ и не кланяются дядямъ и тетямъ? Когда я была маленькая, такъ не дѣлалось.

— Подойдите же и поздоровайтесь съ дядями и тетями, милые, — тревожно и грустно проговорила г-жа Тулливеръ: ей хотѣлось шепнуть Магги, чтобы та пригладила волосы.

— Ну, здравствуйте! Надѣюсь, что вы ведете себя, какъ умныя дѣти? — сказала тетя Глеггътакъ же громко и выразительно, взявши ихъ за руки, причемъ оцарапала ихъ своими кольцами, и цѣлуя ихъ въ щеки почти насильно. — Взгляни-же на меня, Томъ, взгляни! Мальчики, которые уже учатся, не должны опускать головы. Ну посмотри на меня!

Томъ очевидно желалъ избѣгнуть этого удовольствія, ибо даже попытался выдернуть руку.

— Заложи волосы за уши, Магги, и не криви плечи.

Тетя Глеггъ всегда говорила съ ними этимъ громкимъ, выразительнымъ тономъ, какъ будто считала ихъ глухими или придурковатыми. Она полагала, что надо же кому-нибудь противодѣйствовать тому ужасному баловству, которому подвергала ихъ мать.

— Ну, мои душечки, — съ состраданіемъ въ голосѣ сказала тетя Пуллетъ, — вы ростете удивительно быстро. Кто очень тянется, тотъ не бываетъ крѣпокъ, — прибавила она, обращаясь къ ихъ матери. — Я думаю, у дѣвочки слишкомъ много волосъ. На твоемъ мѣстѣ, сестрица, я бы прорѣдила и подрѣзала ихъ; а то это вредно для здоровья. Не потому-ли она и такъ черна? Какъ ты думаешь, сестра Динъ?

— Право не знаю, сестрица, — сказала г-жа Динъ, поджимая губы и испытующимъ окомъ оглядывая Магги.

— Нѣтъ, нѣтъ, — отвѣтилъ г-нъ Тулливеръ, — дѣвоч: ка здорова, у нея ничего не болитъ. А подстричь ее не мѣшаетъ, чтобы была поглаже.

Въ груди Магги созрѣло ужасное рѣшеніе, но ее удержало желаніе узнать, оставитъ ли тетя Динъ у нихъ Люси: тетя Динъ чрезвычайно рѣдко отпускала къ нимъ дочку. Перечисливъ нѣсколько различныхъ причинъ для отказа, г-жа Динъ обратилась къ самой Люси:

— Вѣдь ты не захочешь здѣсь остаться безъ мамы, не правда-ли, Люси?

— Нѣтъ, отчего-же мама? Съ удовольствіемъ! — робко сказала Люси, вспыхнувъ такъ, что даже шейка ея стала розовой.

— Молодецъ Люси! Пусть остается, пусть! — сказалъ г. Динъ, крупный, но подвижной господинъ, съ наружностью, самою заурядною въ Англіи: лысиною, рыжими бакенбардами, выступающимъ лбомъ и общей солидностью фигуры.

— Магги, — сказала г-жа Тулливеръ, подзывая ее къ себѣ кивкомъ головы, какъ скоро поконченъ былъ вопросъ о Люси, и шепнула ей на ухо: — поди, пригладь волосы; какъ тебѣ не стыдно!

— Томъ, пойдемъ вмѣстѣ, — прошептала Магги, проходя мимо и дергая его за рукавъ; и Томъ пошелъ за нею очень охотно.

— Пойдемъ вмѣстѣ наверхъ, Томъ, — повторила она, выходя изъ комнаты. — Мнѣ надо что-то сдѣлать до обѣда.

— До обѣда не успѣемъ устроить никакой игры, — сказалъ Томъ, не желая отвлекаться отъ всецѣло поглотившей его мысли объ обѣдѣ.

— Нѣтъ, это мы успѣемъ! Ну, иди!

Томъ пошелъ вслѣдъ за сестрою въ комнату ихъ матери и увидѣлъ, что она прямо подошла къ ящику, изъ котораго вынула большія ножницы.

— Это зачѣмъ? — спросилъ Томъ, въ которомъ пробудилось любопытство.

Вмѣсто отвѣта Магги схватила свои передніе локоны и срѣзала ихъ но прямой линіи поперекъ лба.

— Ой, батюшки! Магги, тебѣ достанется! — воскликнулъ Томъ. — Лучше ужъ не стриги больше.

Чикъ! продолжали лязгать ножницы, пока Томъ говорилъ это, и онъ не могъ удержаться отъ мысли, что оно таки смѣшно: Магги будетъ такая чудная!

— Ну, Томъ, теперь сзади стриги ты! — сказала Магги, возбужденная собственною храбростью и торопясь довершитъ свое предпріятіе.

— Вотъ увидишь, тебѣ влетитъ! — сказалъ Томъ, наставительно кивая головою и принимая ножницы не безъ колебанія.

— Ничего, стриги скорѣй! — отвѣтила Магги, притопнувъ ногой. Щеки ея такъ и пылали.

Черныя кудри Магги были такія густыя! Что могло быть соблазнительнѣй для юноши, который уже вкусилъ запрещеннаго удовольствія стричь лошадиныя гривы? Я обращаюсь къ тѣмъ, кто знаетъ, какъ пріятно сблизить концы ножницъ сквозь упругую массу волосъ. Раздался восхитительно скрежещущій лязгъ, а затѣмъ еще и еще, и съ затылка Магги кудри посыпались на полъ. Она стояла, выстриженная клоками, испытывая чувство облегченія и свободы, какъ будто вышла изъ лѣсу въ чистое поле.

— О, Магги! — хохоталъ Томъ, прыгая вокругъ нея и хлопая себя по колѣнкамъ. — Ахъ, батюшки, какая же ты чудная! — Взгляни-ка на себя въ зеркало: ты — точно тотъ дурачокъ, въ котораго мы бросали орѣховою скорлупою, когда я былъ въ школѣ.

Магги этого не ожидала. Она думала только о томъ, какъ избавиться отъ несносныхъ волосъ и непріятныхъ замѣчаній по поводу ихъ; ей казалось тоже, что она поразитъ мать и тетку своею рѣшительностью. Она вовсе не заботилась о красотѣ прически: ей только хотѣлось, чтобы ее считали умною и не дѣлали ей замѣчаній. Но когда Томъ началъ смѣяться и сравнивать ее съ дурачкомъ, то дѣло стало представляться ей въ другомъ видѣ. Она посмотрѣла въ зеркало, между тѣмъ какъ Томъ все хохоталъ и хлопалъ въ ладоши, и, ея красныя щеки начали блѣднѣть, а губы задрожали.

— Магги, тебѣ сейчасъ придется сойти обѣдать, — сказалъ Томъ. — Ой, ой!

Не смѣйся надо мной, — закричала Магги, вдругъ залившись гнѣвными слезами и, топнувъ ногой, толкнула брата.

— Да уймись, кипятокъ! — сказалъ Томъ. — Зачѣмъ же ты ихъ стригла? Я пойду внизъ: я слышу, что уже пахнетъ обѣдомъ.

Онъ побѣжалъ по лѣстницѣ, а Магги осталась съ тѣмъ сознаніемъ непоправимости своего поступка, которое ей приходилось испытывать чуть не каждый день. Теперь она видѣла, что поступила глупо и что объ ея волосахъ будутъ толковать еще больше прежняго.

Томъ никогда не дѣлалъ такихъ шалостей, какъ Магги: онъ какимъ то удивительнымъ чутьемъ угадывалъ, что могло ему принести пользу или вредъ; поэтому, хотя онъ былъ много своевольнѣе и упрямѣе, чѣмъ Магги, мать никогда его не бранила. Но ужъ если Тому случалось проштрафиться, то онъ стоялъ на своемъ, и никогда не раскаявался, несмотря на послѣдствія. Вели онъ ломалъ отцовскій хлыстъ о ворота, то оказывался въ томъ не виноватымъ: хлыстъ не долженъ былъ попадать въ петли. Когда Томъ Тулливеръ хлесталъ по воротамъ, онъ бывалъ убѣжденъ не въ томъ, что хлестаніе воротъ вообще есть поступокъ предосудительный, но въ томъ, что онъ, Томъ Тулливеръ, не сдѣлалъ ничего дурного тѣмъ, что хлесталъ именно по этимъ воротамъ; и онъ даже не воображалъ раскаиваться. Магги же, въ слезахъ, стоя передъ зеркаломъ, чувствовала, что ей невозможно итти обѣдать и подвергаться строгимъ взглядамъ и строгимъ замѣчаніямъ тетокъ, между тѣмъ какъ и Томъ, и Люси, и служанка а можетъ быть, и всѣ прочіе будутъ смѣяться надъ нею. А вотъ не обстриги она волосъ, она могла бы сидѣть теперь между Томомъ и Люси и ѣсть абрикосовые блинчики съ сабаіономъ! Что же ей оставалось, какъ не рыдать горько и отчаянно?

— Барышня, васъ просятъ сію минуту, — сказала Кезя, поспѣшно входя въ комнату. — Господи! Что вы надѣлали? Никогда не видывала такой страсти!

— Молчи, Кезя, — сердито сказала Магги. — Ступай вонъ!

— Говорю вамъ, чтобъ вы шли внизъ сію минуту: мамаша за вами прислала, — продолжала Кезя, подойдя къ Магги и беря ее за руку, чтобы поднять съ полу.

— Отстань, Кезя, я не хочу обѣдать, — сказала Магги, сопротивляясь. — Я не пойду.

— Ну, когда такъ, мнѣ некогда возиться съ вами, мнѣ нужно подавать обѣдъ, — сказала Кезя и ушла.

— Магги, дурочка ты этакая, — позвалъ Томъ, заглядывая въ комнату десять минутъ спустя. — Что же ты не идешь обѣдать? Тамъ столько вкуснаго добра, и мама говоритъ, чтобы ты пришла. Чего же ты плачешь, дурачекъ ты маленькій?

Охъ, это было ужасно! Томъ былъ жестокъ и безучастенъ: если бы онъ плакалъ, то и Магги заплакала вмѣстѣ съ нимъ. А обѣдъ былъ такой вкусный; она же была такъ голодна. Ей было очень горько. Однако Томъ былъ не совсѣмъ жестокъ; ему просто не хотѣлось плакать и горе Магги не лишало его аппетита, но онъ подошелъ къ ней, прислонился къ ней головою и сказалъ тихимъ, успокаивающимъ голосомъ:

— Неужели ты не сойдешь, Магги? Не принести-ли тебѣ кусочекъ пирожнаго, когда я съѣмъ свое?… И драчены, и всего?

— Да-а-а! — отвѣтила Магги, начиная находить жизнь немного болѣе сносною.

— Хорошо, — сказалъ Томъ, уходя; но у двери онъ повернулся и прибавилъ: — А лучше, знаешь-ка, сойди: тамъ и дессертъ… орѣхи… наливки… — Слезы Магги прекратились и, по уходѣ Тома, она погрузилась въ задумчивость. Его ласковость значительно облегчила ея страданія, а затѣмъ, мысль объ орѣхахъ и наливкѣ начала оказывать свое дѣйствіе.

Она медленно встала и медленно сошла внизъ. Тамъ она прислонилась къ притолокѣ столовой, и когда дверь отворилась, заглянула въ комнату. Она увидала Тома и Люсси, а между ними — пустой стулъ, и на боковомъ столикѣ — драчену. Она не выдержала: скользнула въ комнату и направилась къ пустому стулу; но не успѣла еще сѣсть, какъ уже раскаялась, зачѣмъ вошла.

Г-жа Тулливеръ вскрикнула при видѣ ея и съ испугу уронила большую ложку, которою запачкала чистую скатерть. Всѣ глаза повернулись въ ту сторону, куда глядѣла г-жа Тулливеръ; щеки и глаза Магги начали горѣть, а дядя Глеггъ, добродушный сѣдой господинъ, сказалъ.

— Э, э! Что это за дѣвочка? Это какая-то незнакомая дѣвочка! Кезя, не нашли-лхі вы ее на дорогѣ?

— Каково? Пошла и сама остриглась! — вполголоса сказалъ г. Тулливеръ, обращаясь къ г. Глеггу и одобрительно смѣясь. — Видали вы когда-нибудь такую дѣвчонку?

— Ну, молодая дѣвица, ты сдѣлала себя очень смѣшною, — сказалъ дядя Пуллетъ, и можетъ быть во всю его жизнь ни одно изъ его замѣчаній не нанесло такой чувствительной раны, какъ эти слова.

— Фи, какъ стыдно! — сказала тетя Глеггъ громкимъ укоризненнымъ тономъ. — Дѣвочекъ, которыя стригутся самовольно, слѣдуетъ сѣчь и сажать на хлѣбъ и на воду, а не угощать обѣдомъ вмѣстѣ съ дядями и тетями.

— Да, да, — прибавилъ дядя Глеггъ, желая обратить въ шутку этотъ строгій приговоръ: — Такихъ надо сажать въ тюрьму, я думаю, и тамъ еще подстригать, чтобы, по крайней мѣрѣ, подравнять волосы.

— Она теперь еще болѣе похожа на цыганку, — сострадательно замѣтила тетя Пуллетъ. — Очень жалко, сестра, что твоя дѣвочка такъ черна; вѣдь мальчикъ-то совсѣмъ бѣлокуренькій.

— Она — дурная дѣвочка и огорчаетъ мать, — сказала г-жа Тулливеръ со слезами на глазахъ.

Магги сначала вспыхнула отъ гнѣва, и Томъ уже думалъ, что она храбро выдержитъ грозу, поддерживаемая надеждою на пирожное и сласти. Подъ этимъ впечатлѣніемъ онъ шепнулъ ей:

— Ого, Магги! Я говорилъ, что тебѣ достанется!

Онъ хотѣлъ ободрить ее, но Магги подумала, что и

братъ радуется ея позору. Ея слабая сила сопротивленія сломилась въ ту же минуту, на сердцѣ стало тяжело и, соскочивъ со стула, она подбѣжала къ отцу, уткнулась лицомъ въ его плечо и громко стала рыдать.

— Ну же, ну, моя дѣвчоночка! — успокоительно заговорилъ отецъ, обнимая ее одною рукою. — Ничего! Ты имѣла полное право обстричься, если волосы тебѣ мѣшали. Перестань-же плакать: папа за тебя заступится.

Восхитительныя слова любви! Магги во всю жизнь не забыла тѣхъ минутъ, когда отецъ за нее «заступался». Память о нихъ она навѣкъ сохранила въ сердцѣ и мысленно возвращалась къ нимъ въ тѣ годы, когда всѣ стали говорить, что ея отецъ сдѣлалъ много зла -своимъ дѣтямъ.

— Какъ твой мужъ балуетъ этого ребенка, Бесси! — громкимъ шепотомъ обратилась г-жа Глеггъ къ г-жѣ Тулливеръ. — Это ее погубитъ. Нашъ отецъ совсѣмъ не такъ воспитывалъ дѣтей.

Семейныя огорченія г-жи Тулливеръ достигли того пункта, за которымъ наступаетъ уже полная безчувственность. Она пропустила слова сестры безъ вниманія и въ нѣмомъ уныніи стала раздавать пирожное.

Вмѣстѣ съ дессертомъ наступило для Магги избавленіе, такъ какъ дѣтямъ снесли орѣхи и наливку въ бесѣдку, куда имъ и самимъ позволили уйти по случаю хорошей погоды. Г-жа Тулливеръ желала, чтобы Тома не было въ комнатѣ, когда отецъ будетъ сообщать роднымъ о своемъ намѣреніи отдать его священнику: вотъ почему она отпустила дѣтей въ садъ. Она сознавала, что никакія возраженія не поколеблятъ рѣшенія ея мужа; но тѣмъ болѣе, ей хотѣлось раздѣлить отвѣтственность съ возможно большимъ числомъ лицъ.

— Послушай, — перебила она бесѣду мужа съ г. Диномъ, — не пора-ли сообщить о твоемъ намѣреніи относительно Тома? Какъ ты думаешь?

— Отчего-же? — отвѣтилъ Тулливеръ, не безъ рѣзкости. — Я ни отъ кого не скрываю, что хочу съ нимъ дѣлать. Я рѣшилъ, — прибавилъ онъ, глядя на Глегга и Дина, — что отдамъ его въ ученье къ нѣкоему Стеллингу, священнику въ Лортонѣ, пусть онъ обтесаетъ его, какъ слѣдуетъ.

Все общество выразило удивленіе. Наиболѣе же смутился дядя Пуллетъ. Прищурившись и поглядывая на Глегга и Дина, онъ спросилъ:

— Зачѣмъ же непремѣнно къ священнику?

— Потому что они — лучшіе учителя, — отвѣтилъ Тулливеръ, вспоминая слова Райлея.

— Ну, это обойдется вамъ не дешево, — замѣтилъ г. Динъ и усердно понюхалъ табакъ.

— Что жъ? Онъ тамъ научится отличать плохую пшеницу отъ хорошей, сосѣдъ? — спросилъ Глеггъ, любившій пошутить.

— Ну, видите: у меня на Тома совершенно другіе виды, — сказалъ Тулливеръ; затѣмъ смолкъ и взялся за стаканъ.

— Если позволите, — съ горечью вмѣшалась г-жа Глеггъ, — я хотѣла бы узнать, зачѣмъ выводить ребенка въ баре, когда онъ бариномъ не рожденъ?

— Видите, — продолжалъ Тулливеръ, обращаясь не къ г-жѣ Глеггъ, а къ мужской половинѣ общества, — я не собираюсь пріучать Тома къ моему дѣлу. Я ужъ объ этомъ- думалъ. Пусть научится чему-нибудь, для чего не нужно капитала; и кромѣ того, пусть получитъ образованіе, чтобы стать не хуже адвокатовъ и тому подобнаго народа, да и мнѣ порою сумѣть дать совѣтъ.

Г-жа Глеггъ улыбнулась съ выраженіемъ состраданія и презрѣнія:

— Было бы много лучше для нѣкоторыхъ людей, — сказала она, — оставить въ покоѣ адвокатовъ.

— Чтоже, у этого священника есть школа? — спросилъ г. Динъ.

— Нѣтъ, онъ беретъ не болѣе двоихъ или троихъ учениковъ, чтобы лучше успѣвать присматривать за ними.

— За то онъ дороже возьметъ, — замѣтилъ г. Глеггъ.

— Ну, да, тысяченку въ годъ! — не безъ гордости отвѣтилъ Тулливеръ. — Но это все равно, что класть въ банкъ: образованіе замѣнитъ Тому капиталъ.

— Да, пожалуй, — отвѣтилъ Глеггъ, — Не даромъ говорится: «коль нѣтъ ни денегъ, ни земли, тогда ученость похвали». Но деньги и земля все-таки лучше учености.

— Удивляюсь тебѣ! — замѣтила ему жена. — Какъ можешь ты шутить, когда твой ближній стремится прямо къ погибели.

— Если это сказано про меня, — проговорилъ Тулливеръ, задѣтый за живое, — то, пожалуйста, не сокрушайтесь: я умѣю справляться безъ чужой помощи.

— Послушайте, — сказалъ г. Динъ, благоразумно переходя къ другой темѣ, — я только что вспомнилъ: мнѣ кто-то говорилъ, будто адвокатъ Уэкемъ тоже отдаетъ своего сына — калѣку, къ священнику.

— Въ такомъ случаѣ, — шутливо отвѣтилъ Тулливеръ, желая показать г-жѣ Глеггъ, какъ мало обращаетъ на нее вниманія, — если ужъ Уэкемъ отдаетъ своего сына къ священнику, то я никакъ не сдѣлаю ошибки. Уэкемъ — подлецъ, какихъ мало, но знаетъ, съ кѣмъ имѣетъ дѣло.

— Но у адвоката Уэкема сынъ съ горбомъ, — замѣтилъ Глеггъ, — и поэтому не годенъ ни къ какому дѣлу, такъ что отецъ поневолѣ воспитываетъ его бариномъ, бѣднягу.

— Послушай, — сказала г-жа Глеггъ, и тонъ ея показывалъ, что она не въ силахъ болѣе сдерживать своего негодованія, несмотря на рѣшимость держаться въ сторонѣ. — Ты бы лучше помолчалъ. Зятю Тулливеру вовсе не нужно ни твое мнѣніе, ни мое. Есть люди, которые считаютъ себя умнѣе всѣхъ.

— Я думаю, что къ нимъ принадлежите вы, — сказалъ Тулливеръ, начиная выходить изъ себя.

— О, я ничего не говорю, — насмѣшливо сказала г-жа Глеггъ. — Моего совѣта не спрашиваютъ; я его и не даю.

— Ну, такъ это въ первый разъ, — отвѣтилъ Тулливеръ. — Совѣты — это единственное, что вы слишкомъ охотно дарите.

— Если я не слишкомъ охотно дарю, то, за то, слишкомъ охотно ссужаю. Я даю деньги взаймы такимъ людямъ, которые, пожалуй, заставятъ меня пожалѣть, зачѣмъ я помогла роднымъ.

— Ну, ну! — успокоительно сказалъ г. Глеггъ. Но Тулливеръ не оставилъ его жену безъ отвѣта.

— Вамъ, кажется, выданъ вексель, — сказалъ онъ, — и вы получаете пять процентовъ, несмотря на родство.

— Сестра, — умоляюще сказала г-жа Тулливеръ, — откушай наливки и возьми еще миндалю и изюму.

— Нечего тебѣ, Бесси… — начала г-жа Глеггъ; но г-жа Пуллетъ чуть не со слезами перебила ее:

— Господи! сестра, не набивайся же на ссору! Съ тобой можетъ быть припадокъ. Посмотри, какъ ты покраснѣла. Это очень нехорошо.

— Да, я думаю, что нехорошо, — сказала г-жа Глеггъ. — Что же хорошаго, когда одна сестра приглашаетъ къ себѣ другую нарочно, чтобъ оскорблять и огорчать ее?

— Полно, полно, Дженъ! Будь разсудительна!

Но пока ея мужъ говорилъ это, Тулливеръ не выдержалъ опять:

— Кто васъ здѣсь оскорбляетъ? — воскликнулъ онъ. — Это вы не оставляете никого въ покоѣ, а грызете всѣхъ и каждаго. Я никогда не ссорюсь съ женщинами, которыя знаютъ свое мѣсто.

— Свое мѣсто? Въ самомъ дѣлѣ! — возразила г-жа Глеггъ уже гораздо пронзительнѣе. — Получше васъ люди уважали меня, и очень жаль, что мужъ мой равнодушно слушаетъ, какъ меня оскорбляютъ тѣ, съ кѣмъ я и знакома не была бы, не найдись у насъ въ семьѣ особъ, унизившихъ себя неравнымъ бракомъ.

— Охъ, что касается этого, — отвѣтилъ Тулливеръ, — то моя семья не хуже вашей, а даже еще получше, такъ какъ въ ней нѣтъ такой проклятой злобной бабы.

— Прекрасно! — вскричала г-жа Глеггъ, вставая и обратилась къ мужу. — Тебѣ, можетъ быть, нравится, какъ меня здѣсь ругаютъ, но я ни минуты не останусь больше въ этомъ домѣ, оставляю тебѣ лошадь, а сама уйду пѣшкомъ.

— Господи Боже! — сказалъ г. Глеггъ грустнымъ голосомъ и, вслѣдъ за женою, вышелъ изъ комнаты.

— Какъ могъ ты сказать такую вещь! — со слезами воскликнула г-жа Тулливеръ.

— Пусть себѣ уходитъ! — сказалъ г. Тулливеръ, слишкомъ разгоряченный, чтобы тронуться этими слезами. — Пусть идетъ и чѣмъ скорѣе, тѣмъ лучше: не такъ то скоро захочетъ опять командовать мною.

VII.
Господинъ Тулливеръ обнаруживаетъ свою слабую сторону.

— А вдругъ сестра Глеггъ потребуетъ свои пять тысячъ обратно? — плачевно говорила г-жа Тулливеръ, когда вечеромъ осталась наединѣ съ мужемъ.

Проживши съ нимъ тринадцать лѣтъ, она доселѣ не утратила удивительной способности доводить его до поступковъ, шедшихъ совершенно въ разрѣзъ съ ея желаніями: такъ напримѣръ, прямымъ послѣдствіемъ этого ея замѣчанія о деньгахъ было желаніе ея мужа доказать ей, что о деньгахъ сокрушаться нечего и что ему совсѣмъ не трудно достать такую сумму. Когда же она начала приставать съ вопросами, откуда онъ ихъ возьметъ, то Тулливеръ разсердился окончательно и объявилъ, что во всякомъ случаѣ вернетъ деньги г-жѣ Глеггъ, хотя бы она ихъ и не требовала, такъ какъ онъ вовсе не хочетъ обязываться сестрамъ своей жены.

Г-жа Тулливеръ немножко всплакнула на ночь, но затѣмъ безмятежно заснула, утѣшаясь мыслью, что завтра возьметъ дѣтей въ гости къ сестрѣ Пуллетъ и что та уяй" какъ-нибудь уладитъ дѣло.

Обыкновенно, когда Тулливеръ находился подъ вліяніемъ сильнаго чувства, то отличался быстротою дѣйствій, несвойственной ему въ обычное время. Поэтому, на другой же день, послѣ обѣда, онъ сѣлъ на лошадь и поѣхалъ въ Бассетъ къ своей замужней сестрѣ Гритти Моссъ, мужъ которой былъ ему долженъ три тысячи рублей. Всѣ считали Тулливера богаче, нежели онъ былъ на дѣлѣ. Земля его была заложена, въ чемъ онъ, положимъ, былъ виноватъ лишь отчасти, такъ какъ по милости сестры пришлось заложить имѣніе. Въ этотъ день Тулливеръ чувствовалъ особенное раздраженіе противъ зятя, человѣка, неумѣющаго справиться со своими дѣлами и прибѣгающаго къ чужой помощи. Не сразу отворившіяся ворота окончательно разсердили его, и онъ рѣшилъ во все время бесѣды съ сестрою не сходить съ лошади, чтобы, не глядя ей въ глаза, легче выдержать характеръ. Г-жа Моссъ услыхала шлепанье копытъ по грязному двору; къ тому времени, какъ братъ подъѣхалъ къ крыльцу, она уже вышла къ нему навстрѣчу, съ черноглазымъ ребенкомъ на рукахъ.

— Здравствуй братецъ; я рада тебя видѣть, — привѣтливо сказала она. — Я тебя не ждала сегодня. Какъ поживаешь?

— Спасибо… Ничего… Спасибо, — отвѣтилъ братъ небрежно, какъ будто съ ея стороны было излишней смѣлостью предлагать такой вопросъ. Она сразу замѣтила, что онъ не въ духѣ.

— Твоего мужа, кажется, нѣтъ дома? — спросилъ Тулливеръ послѣ нѣкотораго молчанія, впродолженіе котораго выбѣжало четверо дѣтей, точно цыплята, ищущіе насѣдку.

— Нѣтъ, — сказала г-жа Моссъ, — онъ недалеко, на картофельномъ полѣ. Жоржъ, добѣги до папы и скажи, что пріѣхалъ дядя. Сойди съ лошади, братецъ, и скушай чего-нибудь.

— Нѣтъ, нѣтъ, мнѣ некогда, я спѣшу домой, — отвѣтилъ Тулливеръ, глядя въ пространство, чтобы не видѣть глазъ сестры.

— А какъ поживаютъ жена твоя и дѣти? — смиренно спросила г-жа Моссъ, не рѣшаясь настаивать на своемъ приглашеніи.

— Да, ничего! Тома теперь отдаю къ учителю. Большіе расходы… Трудно мнѣ тратить столько денегъ…

— Пожалуйста, отпусти когда-нибудь твоихъ дѣтей ко мнѣ въ гости. Мои ребята страхъ какъ соскучились по кузинѣ Магги. Да и я такъ люблю ее: вѣдь она мнѣ крестница! И она, навѣрное, была бы очень рада, потому что у нея любящее сердце, даромъ что она такая быстренькая и смышленая.

Вели бы г-жа Моссъ, взамѣнъ своей простоты, обладала величайшею хитростью, она не могла бы придумать ничего болѣе пріятнаго для брата, чѣмъ эта похвала его дочери. Онъ рѣдко встрѣчалъ кого-нибудь, одобрявшаго «дѣвчонку», и обыкновенно восхищался ею только самъ. Ріо въ глазахъ тети Моссъ Магги всегда являлась въ самомъ привлекательномъ свѣтѣ; здѣсь она была внѣ закона, и если ей случалось что-нибудь опрокинуть, залѣзть въ грязь, или разорвать платье, то всѣ подобные поступки считались весьма обыкновенными въ семействѣ тети Моссъ. Противъ собственной воли, Тулливеръ почувствовалъ себя гораздо благосклоннѣе по отношенію къ сестрѣ, и, уже не стараясь глядѣть вдаль, отвѣтилъ ей:

— Да, она, кажется, любитъ тебя больше другихъ тетокъ. Она вся въ нашу семью и ничуть не похожа на мать.

— Мужъ говоритъ, что она совершенно такая, какою была я, — сказала г-жа Моссъ, — только я никогда не была такъ востра и такъ не любила книги. Но, кажется, моя Лиза похожа на нее: вотъ шустрая дѣвчонка! Поди-ка сюда, Лиза, милая, и покажись дядѣ: онъ тебя и не узнаетъ, такъ ты быстро растешь.

Лиза, черноглазая дѣвочка семи лѣтъ, совершенно сконфузилась, когда мать выдвинула ее впередъ, потому что маленькіе Моссы всѣ страшно боялись своего дяди съ мельницы. При видѣ ея, Тулливеръ еще болѣе убѣдился въ превосходствѣ своей Магги, и это было очень лестно для его родительскихъ чувствъ.

— Да, между ними есть сходство, — сказалъ онъ, ласково взглянувъ на маленькую фигурку въ грязномъ передничкѣ. — Обѣ похожи на нашу мать. А не мало у тебя дочекъ, Гритти! — полусострадательно, полуукоризненно сказалъ онъ.

— Четверо, Господь съ ними! — со вздохомъ сказала г-жа Моссъ, приглаживая рукою Лизины волосы — Столько же, сколько и мальчиковъ, у каждой по брату.

— Да; но имъ все-таки надо пріучаться работать и самимъ, — замѣтилъ Тулливеръ, сознавая, что его суровость исчезаетъ и стараясь не дать себѣ расчувствоваться. — Нельзя же во всемъ разсчитывать на братьевъ.

— Конечно; но я надѣюсь, что братья будутъ любить бѣдняжекъ и помнить, что они — дѣти одного отца и матери; мальчикамъ отъ этого никакъ не будетъ хуже, — съ робкой торопливостью возразила г-жа Моссъ.

Тулливеръ слегка ударилъ лошадь, потомъ дернулъ поводомъ и сердито сказалъ: «Да стой же, стой!» къ величайшему изумленію этого невиннаго животнаго.

— И чѣмъ ихъ больше, тѣмъ больше они должны любить другъ друга, — продолжала г-жа Моссъ, наставительно взглядывая на дѣтей; но тутъ же обернулась къ брату, чтобъ сказать:

— Впрочемъ, конечно, я надѣюсь, что и твой мальчикъ всегда будетъ хорошъ съ сестрою, хотя ихъ только двое, какъ были мы съ тобою, братъ.

Эта стрѣла попала Тулливеру прямо въ сердце. Онъ не отличался быстротою воображенія, но Магги была такъ дорога ему, что онъ тотчасъ представилъ себѣ ее въ такихъ же отношеніяхъ къ Тому, въ какихъ самъ находился съ сестрою. Неужели же его дѣвчоночка когда-нибудь станетъ жить въ бѣдности, а Томъ не пожалѣетъ ее?

— Да, да, Гритти, — сказалъ мельникъ совершенно другимъ, мягкимъ голосомъ, — но я всегда дѣлалъ для тебя все, что могъ, — прибавилъ онъ, какъ бы возражая на чей-то упрекъ.

— Я не отрицаю этого, братецъ, и всегда тебѣ благодарна, — сказала бѣдная г-жа Моссъ, слишкомъ измученная работой и дѣтьми, чтобъ имѣть силу для гордаго отвѣта. — А вотъ и мужъ! Какъ ты долго шелъ!

— По твоему долго? — сказалъ утомленный и запыхавшійся Моссъ. — Я все время бѣгомъ… Не сойдете-ли вы, Тулливеръ?

— Хорошо, я пройду съ вами въ садъ, — сказалъ Тулливеръ, разсчитывая дѣйствовать рѣшительнѣе въ отсутствіе сестры.

Онъ соскочилъ съ лошади и ушелъ вмѣстѣ съ Моссомъ въ садъ, въ старую тисовую бесѣдку, а сестра, похлопывая ребенка по спинѣ, задумчиво посмотрѣла ему вслѣдъ.

Когда они вошли въ бесѣдку, нѣсколько куръ, рывшихся въ землѣ, съ кудахтаньемъ разлетѣлось, а Тулливеръ, сѣвши на скамейку, придирчиво замѣтилъ:

— Я ѣхалъ вашею пшеницею, и земля раздѣлана очень плохо; повѣрьте, ничего у васъ не будетъ.

Моссъ, который, когда женился на Гритти Тулливеръ, считался первымъ щеголемъ въ Бассетѣ, теперь ходилъ съ небритой бородой и отличался такимъ же подавленнымъ, безнадежнымъ выраженіемъ, какъ работающая на молотилкѣ лошадь. Онъ отвѣтилъ ворчливо-терпѣливымъ тономъ:

— Что-жъ? Намъ, бѣднымъ арендаторамъ, приходится работать по мѣрѣ возможности; только тѣ, у кого много денегъ, могутъ вкладывать въ землю половину того, что разсчитываютъ взять.

— Не знаю, у кого же больше денегъ, чѣмъ у тѣхъ, кто ухитряется брать взаймы безъ процентовъ, — замѣтилъ Тулливеръ, желавшій добиться ссоры, чтобы удобнѣе потребовать денегъ.

— Знаю, что запоздалъ съ процентами, — сказалъ Моссъ; — но мнѣ такъ не посчастливилось въ прошломъ году съ шерстью, да и жена была больна, вотъ дѣло-то и не вышло.

— Да, — грубо отвѣтилъ Тулливеръ, — есть люди, у которыхъ никогда ничего не выходитъ.

— Не знаю, въ чемъ вы меня укоряете, — примирительно выговорилъ Моссъ, — знаю только, что ни одинъ поденщикъ не работаетъ такъ, какъ я.

— А что толку, — рѣзко возразилъ г. Тулливеръ, — если человѣкъ женится и берется за хозяйство, не имѣя ничего, кромѣ тѣхъ крохъ, что приноситъ ему жена? Я съ самаго начала былъ противъ этого, но никто изъ васъ меня не послушалъ. А мнѣ теперь нужны деньги, чтобы отдать долгъ г-жѣ Глеггъ и платить за Тома. Постарайтесь вернуть мнѣ мои три тысячи!

— Да, если вы къ этому клоните, — сказалъ Моссъ, безучастно глядя въ пространство, — такъ прямо продавайте насъ съ торговъ, да и дѣлу конецъ.

— Ну ужъ какъ-нибудь да ухитритесь. У меня не можетъ хватить денегъ для всего свѣта: есть своя семья, свои дѣла. Постарайтесь расплатиться поскорѣе!

Тулливеръ поспѣшно вышелъ изъ сада и, не оглядываясь, направился къ крыльцу, гдѣ старшій племянникъ держалъ его лошадь, а сестра съ удивленіемъ и тревогою ждала окончанія бесѣды.

— Не зайдешь-ли въ домъ, братъ? — сказала она, съ безпокойствомъ поглядѣвъ на мужа, который медленно подошелъ въ то время, какъ Тулливеръ уже поставилъ ногу въ стремя.

— Нѣтъ, нѣтъ, прощай, — отвѣтилъ онъ, повернувъ лошадь, и поѣхалъ.

Его рѣшеніе оставалось непоколебимымъ, когда онъ выѣхалъ за ворота и поскакалъ по изрытой колеями дорогѣ; но у перваго же поворота на него нашло раздумье. Очевидно, его обуяли такія мысли, которыя опять привели его къ обычному умозаключенію, что «мудрено жить на этомъ свѣтѣ». Онъ повернулъ лошадь и медленно поѣхалъ назадъ, выразивъ свои чувства, побудившія его вернуться, слѣдующими словами:

— Бѣдная дѣвчонка! Можетъ быть, и у нея никого не будетъ, кромѣ Тома, когда меня не станетъ.

Его возвращеніе было замѣчено нѣсколькими юными Моссами, которые немедленно побѣжали сообщить это интересное извѣстіе матери. Г-жа Моссъ снова вышла на крыльцо, когда онъ подъѣхалъ; видно было, что она только что плакала, но она ничѣмъ не выразила своего горя при братѣ, а только проговорила: — Если тебѣ нужно мужа, такъ онъ опять ушелъ въ поле.

— Нѣтъ, Гритти, нѣтъ! — мягко отвѣтилъ Тулливеръ. — Не печалься… вотъ и все… Я ужъ какъ-нибудь извернусь и безъ этихъ денегъ… Только постарайся быть хозяйственнѣе и поправить дѣла…

При этихъ неожиданныхъ добрыхъ словахъ, слезы выступили на глаза у г-жи Моссъ и она не въ силахъ была сказать что-либо.

— Ну, ну! И дѣвчоночка у тебя побываетъ. Я завезу къ тебѣ ее съ Томомъ до отправки его къ учителю. Не горюй… Я всегда буду тебѣ добрымъ братомъ.

— Спасибо тебѣ за это слово, братецъ, — сказала г-жа Моссъ, утирая глаза; затѣмъ обратилась къ Лизѣ: — Сбѣгай, принеси пестрое яйцо для кузины Магги.

Лиза сбѣгала и быстро вернулась съ чѣмъ-то въ бумагѣ.

— Оно сварено въ крутую и выкрашено шелковинками, нарочно для Магги. Вышло очень мило. Возьми къ себѣ въ карманъ.

— Хорошо, — отвѣтилъ Тулливеръ и осторожно опустилъ его въ боковой карманъ. — Прощайте!

Такъ нашъ почтенный мельникъ вернулся изъ Бассета, не разрѣшивъ денежнаго затрудненія, но съ такимъ чувствомъ, какъ будто избѣжалъ большой опасности. У него засѣло въ умѣ, что если онъ будетъ недобръ къ сестрѣ, то это можетъ какимъ-то путемъ привести къ дурному отношенію Тома къ Магги въ далекомъ будущемъ, когда у его дѣвочки уже не будетъ отца, чтобы заступиться за нее. Ибо такіе простые люди, какъ Тулливеръ, склонны давать своимъ безошибочнымъ чувствамъ самыя неправильныя толкованія. Иначе онъ не сумѣлъ объяснить себѣ, почему его любовь къ «дѣвчоночкѣ» и тревога за нее заставили его сильнѣе жалѣть сестру.

VIII.
Въ гостяхъ.

Въ то время какъ несчастья, которыя могли постигнуть Магги въ будущемъ, занимали ея отца, она сама испытывала только горечь настоящаго.

День начался для нея несчастливо. Удовольствіе предстоящей поѣздки въ Герумъ-Ферзъ, гдѣ предстояло слушать органчикъ дяди Пуллета, было совершенно испорчено съ одиннадцати часовъ утра, т. е. съ той минуты какъ изъ Сентъ-Оггса явился парикмахеръ, который весьма сурово отнесся къ ея волосамъ. Онъ приподнималъ одну обрѣзанную прядь за другою, говоря: «Смотрите-ка, ай-ай-ай!» такимъ тономъ брезгливости и жалости, который представлялся Магги высшимъ выраженіемъ общественнаго мнѣнія.

Кромѣ того, сборы въ гости всегда бывали у Добсоновъ весьма серьезнымъ дѣломъ. Къ двѣнадцати часамъ г-жа Тулливеръ была уже готова и расхаживала по комнатамъ, завѣшенная точно мебель, какимъ-то чехломъ изъ суроваго полотна. Магги хмурилась и пожимала плечами подъ давленіемъ ^ужасно стѣснявшаго ее воротничка, между тѣмъ какъ мать усовѣщевала ее: «Не хмурся, Магги, дорогая: это ужасно некрасиво!» Что касается Люси, то она была такъ же мила и аккуратна, какъ наканунѣ: съ ея платьями никогда не приключалось никакихъ бѣдъ, и всегда ей было въ нихъ очень ловко, такъ что она съ изумленіемъ и состраданіемъ смотрѣла на Магги, которая пыхтѣла и вертѣлась подъ стѣснявшимъ ее воротничкомъ. Она непремѣнно сорвала бы его съ себя, если бы не воспоминаніе о недавнемъ огорченіи изъ-за волосъ; она удовлетворилась тѣмъ, что все время дулась и дергалась, и съ неудовольствіемъ приняла участіе въ постройкѣ карточныхъ домовъ, единственной игрѣ, которая была разрѣшена имъ предъ обѣдомъ, въ качествѣ самаго подходящаго развлеченія для дѣтей, одѣтыхъ по праздничному. Томъ умѣлъ строить настоящія пирамиды; но Магги никогда не удавалось накрыть крышу: такъ всегда бывало со всѣмъ, за что бы она ни бралась, и Томъ отсюда вывелъ заключеніе, что дѣвочки вообще ничего не умѣютъ. За то Люси оказалась удивительно искусной строительницею: она бралась за карты такъ легко, прикасалась къ нимъ такъ нѣжно, что Томъ снизошелъ до того, что одобрилъ ее. Магги тоже любовалась бы постройками Люси и, ради того, чтобы смотрѣть на нихъ, безъ неудовольствія прекратила бы собственныя неудачныя попытки, не будь раздражавшаго ее воротничка и не смѣйся Томъ такъ безмѣрно, когда обрушивались ея дома, причемъ онъ приговаривалъ, что она — глупышка.

— Не смѣйся надо мною, Томъ! — сердито выпалила она. — Я не глупышка; я знаю многое, чего не знаешь ты!

— О, разумѣется, дѣвица-кипятокъ! Я никогда не буду такой злючкою, какъ ты, и не стану корчить такихъ рожъ. Люси никогда не дѣлаетъ такъ. Я люблю ее больше, чѣмъ тебя. Я хотѣлъ бы, чтобы она была моей сестрой.

— Какой ты злой и жестокій, если хочешь такихъ вещей, — сказала Магги, быстро вскакивая съ своего мѣста на полу и, задѣвъ восхитительное сооруженіе Тома, опрокинула его. Она сдѣлала это безъ намѣренія. Томъ побѣлѣлъ отъ злости, хотя не сказалъ ни слова; ему хотѣлось ударить ее, но онъ зналъ, что бить дѣвочку — подло, а Томъ Тулливеръ имѣлъ весьма твердое намѣреніе никогда не дѣлать подлостей. Магги замерла въ ужасѣ, между тѣмъ какъ Томъ всталъ съ пола и, блѣдный, ушелъ прочь отъ развалинъ своего разрушеннаго сооруженія.

— О, Томъ! — сказала Магги, наконецъ, подходя къ нему поближе. — Я не хотѣла разорить его, — право, я не хотѣла!

Томъ не обратилъ на нее вниманія, а вынулъ изъ кармана двѣ или три сухихъ горошины и сталъ пускать ими въ окно, сначала безцѣльно, а потомъ съ весьма опредѣленнымъ намѣреніемъ попасть въ какую-то муху, грѣвшуюся на солнцѣ.

Такимъ образомъ, съ самаго утра Магги была несчастлива, а не прекращавшаяся во время пути холодность Тома мѣшала ей наслаждаться свѣжимъ воздухомъ и яркимъ солнцемъ. Онъ позвалъ Люси посмотрѣть недостроенное птичье гнѣздо, и не подумавъ показать его Магги, а потомъ вырѣзалъ по ивовому хлысту для себя и для Люси, но не предложилъ хлыста сестрѣ. Люси сказала: — «Магги! можетъ быть и тебѣ дать»! — но Томъ былъ глухъ.

Впрочемъ, видъ павлина, распустившаго хвостъ на заборѣ какъ разъ въ ту минуту, когда они пришли въ Герумъ-Ферзъ, отвлекъ на время всѣ умы отъ личныхъ невзгодъ. А это было только началомъ всѣхъ прелестей, какія предстояло увидѣть здѣсь. Одинъ птичій дворъ чего стоилъ. Какихъ тамъ не было куръ самыхъ удивительныхъ породъ! Были разные голуби и даже ручная сорока. Кромѣ того, во дворѣ ходили козелъ и изумительная собака, громадная, какъ левъ. Все было обнесено бѣлой оградой съ бѣлыми воротами. Повсюду вертѣлись разные флюгера, а садовыя дорожки были выложены камешками. Словомъ, все было поразительно въ Герумъ-Ферзѣ.

Дядя Пуллетъ, увидѣвъ ожидаемыхъ гостей въ окно поспѣшилъ отпереть входную дверь, вѣчно бывшую на крѣпкомъ запорѣ изъ боязни бродягъ. Тетя Пуллетъ тоже показалась на порогѣ и сказала, какъ только сестра ея приблизилась настолько, что могла слышать:

— Останови дѣтей, ради Бога, Бесси! Не пускай ихъ на крыльцо: Салли сейчасъ принесетъ старый половикъ и тряпку, и вытретъ имъ ноги.

Половики на подъѣздѣ г-жи Пуллетъ предназначались никакъ не для вытиранія грязныхъ ногъ. Томъ особенно возмущался этой церемоніей вытиранія, которую считалъ за оскорбленіе своего мужскаго достоинства. Онъ причислялъ ее къ непріятнымъ сторонамъ пребыванія у тетки Пуллетъ.

— Модистка прислала мнѣ новую шляпу, Бесси, — плачевнымъ тономъ сообщила г-жа Пуллетъ.

— Въ самомъ дѣлѣ, Соня? — сказала г-жа Тулливеръ съ видомъ глубокаго интереса, — А хороша она?

— Да вотъ увидишь! — сказала г-жа Пуллетъ, вытаскивая изъ кармана связку ключей и выбирая изъ нихъ одинъ.

Затѣмъ она встала и подошла къ блестяще отполированному шкапу; но напрасно вы стали бы ожидать, что увидите шляпу, когда она отворила одну его дверцу. Такое предположеніе могло бы возникнуть только у лица, совершенно незнакомаго съ обычаями семьи Додсоновъ. Изъ этого шкапа г-жа Пуллетъ вынула что-то маленькое, скрывавшееся тамъ подъ слоями бѣлья и оказавшееся двернымъ клюнемъ.

— Пойдемъ со мной въ парадную комнату, — сказала г-жа Пуллетъ.

— Можно дѣвочкамъ пойти съ нами? — спросила г-жа Тулливеръ.

— Хорошо, — подумавши отвѣтила тетка Пуллетъ. — Пожалуй, лучше взять ихъ; а то какъ-бы онѣ здѣсь не нашалили.

Онѣ гуськомъ прошли по скользкому корридору, слабо освѣщенному полулунной вырѣзкой въ ставнѣ, закрывавшей окно: это шествіе выходило довольно торжественно. Тетка Пуллетъ отперла дверь въ полутемную комнату, уставленную какими-то призраками въ саванахъ. Все тутъ было въ чехлахъ, или же стояло ножками кверху. Люси схватилась за платье Магги, а у послѣдней сердце забилось сильнѣе.

Тетка Пуллетъ полуоткрыла ставню, а затѣмъ меланхолично отперла шкапъ, откуда понеслось благоуханіе розовыхъ лепестковъ. Шляпа была окутана тонкою бумагою въ нѣсколько слоевъ и, когда наконецъ показалась на свѣтъ Божій, то заслужила полное одобреніе г-жи Тулливеръ. Полюбовавшись шляпой и посмотрѣвъ, идетъ-ли она къ обладательницѣ, сестры принялись укладывать ее обратно въ шкапъ, причемъ хозяйка печально покачала головою и произнесла: «Ахъ, кто знаетъ, долго-ли мнѣ придется ее носить»!

Когда всѣ сошли внизъ, дядя Пуллетъ не безъ язвительности замѣтилъ, что его хозяюшка вѣроятно показывала новую шляпу и потому онѣ такъ долго пробыли наверху. Тому же ихъ отсутствіе показалось еще продолжительнѣе, такъ какъ онъ все время просидѣлъ, точно проглотилъ аршинъ, на краю дивана, прямо противъ дяди, который глядѣлъ на него мигающими сѣрыми глазами и называлъ его «молодымъ человѣкомъ».

— Ну-съ, молодой человѣкъ, чему же вы учитесь въ школѣ? — таковъ былъ постоянный вопросъ дяди Пуллета, на что Томъ, неизмѣнно конфузясь каждый разъ, отвѣчалъ: «Не знаю». Пребываніе вдвоемъ съ дядей Пуллетомъ настолько стѣсняло Тома, что онъ не въ состояніи былъ глядѣть ни на картины по стѣнамъ, ни на клѣтки съ птицами, ни на чудесные цвѣточные горшки, а видѣлъ только дядины панталоны.

Единственнымъ утѣшеніемъ для Тома въ этомъ стѣснительномъ пребываніи съ глазу на глазъ съ дядею являлись конфекты, которыя тотъ всегда носилъ при себѣ и которыми угощалъ собесѣдника.

— Любите вы конфекты, молодой человѣкъ? — освѣдомлялся онъ, наскучивъ молчаніемъ. Но этотъ вопросъ даже не требовалъ отвѣта, такъ какъ тутъ же преподносилась и коробка.

Появленіе дѣвочекъ навело дядю на мысль объ угощеніи ихъ пряниками, но едва дѣтямъ было роздано это соблазнительное лакомство, какъ тетя Пуллетъ потребовала, чтобы они не начинали ѣсть, пока имъ не подадутъ тарелокъ, изъ опасенія, что въ противномъ случаѣ они раскрошатъ пряники «по всему полу». Люси этимъ не огорчилась — ей пряникъ казался такимъ хорошенькимъ, что какъ будто жалко даже было ѣсть его; но Томъ, улучивъ минутку, когда старшіе разговорились, торопливо набилъ себѣ полный ротъ пряниковъ. Что-же касается Магги, то, уставившись, по обыкновенію, на гравюру съ изображеніемъ Одиссея и Навзикая, она уронила свой пряникъ, а затѣмъ раздавила его неловкимъ движеніемъ ноги, что чрезвычайно взволновало тетку Пуллетъ, а у самой виновницы происшествія отняло всякую надежду услышать органчикъ. Впрочемъ, послѣ нѣкотораго размышленія она сообразила, что Люси еще не сдѣлала ничего предосудительнаго и потому можетъ попросить дядю доставить ей это удовольствіе. Она шепнула объ этомъ Люси, которая никому ни въ чемъ не отказывала и тотчасъ спокойно подошла къ дядѣ, краснѣя и перебирая свое ожерелье:

— Пожалуйста, сыграйте намъ что-нибудь, дядя, — сказала Люси, полагая, что прекрасная музыка табакерки обязана своимъ происхожденіемъ какому-нибудь особенному таланту дяди Пуллета.

Когда раздались чудные звуки музыки, Магги сразу совершенно забыла, что на душѣ у нея тяжело, что Томъ съ нею въ ссорѣ; она застыла неподвижно, сложивъ руки на колѣняхъ, и лицо ея сіяло такимъ счастіемъ, что мать, взглянувши на нее, удивилась, какою хорошенькою можетъ быть иногда Магги, несмотря на свою смуглую кожу. Какъ только замолкли волшебные звуки, дѣвочка вскочила, подбѣжала къ Тому и, обнявши его, сказала: «О, Томъ, не правда-ли какъ хорошо?»

Чтобы вы не обвинили Тома въ возмутительномъ безчувствіи, надо вамъ знать, что онъ какъ разъ въ эту минуту держалъ въ рукѣ рюмочку наливки, а сестра, налетѣвши на него, заставила его расплескать ее. Поэтому онъ сердито воскликнулъ: «Да что-же ты? Смотри!» тѣмъ болѣе, что его неудовольствіе нашло поддержку въ старшихъ.

— Чего ты не сидишь смирно, Магги? — съ досадою замѣтила ей мать.

— Я не буду приглашать къ себѣ въ гости дѣвочекъ, которыя такъ кидаются, — прибавила тетя Пуллетъ.

— Какая неосторожная молодая дѣвица! — сказалъ дядя.

Когда бѣдная Манги опять садилась на мѣсто, нѣжная музыка уже улетучилась изъ ея души, куда опять вселились демоны.

Г-жа Тулливеръ, не предвидя ничего, кромѣ шалостей, пока дѣти будутъ находиться въ домѣ, вздумала отпустить ихъ погулять; тетя Пуллетъ изъявила согласіе только съ условіемъ, чтобъ они не сходили съ дорожекъ въ саду, а если пожелаютъ видѣть, какъ кормятъ птицу, то смотрѣли бы издали, съ чурбана передъ конюшней. Эта строгость была вызвана тѣмъ, что Тома разъ застали преслѣдующимъ павлина, въ неосновательной надеждѣ, что тотъ отъ страха уронитъ хоть одно перо.

До сихъ поръ, мысли г-жи Тулливеръ были отвлечены шляпою и заботами о дѣтяхъ отъ ссоры съ сестрой, когда же дѣти удалились, то вчерашнія опасенія завладѣли его снова.

— Мнѣ такъ тяжело, — начала она, приступая къ дѣлу, — что сестрица Глеггъ покинула мой домъ такимъ образомъ. Я никакъ не желала обидѣть сестру.

— Ну, твой мужъ поступилъ неловко, знаешь, — отвѣтила г-жа Пулеттъ, перенося свое сокрушеніе съ собственной особы на сестру. — Онъ такъ нелюбезенъ ко всей нашей семьѣ, и дѣти всѣ пошли въ него: мальчикъ — страшный шалунъ и постоянно убѣгаетъ отъ дяди и тетокъ, а дѣвочка черномаза и груба. Ужъ такое тебѣ несчастіе, Бесси, и мнѣ очень жаль тебя.

— Я знаю, что мужъ вспыльчивъ и часто говоритъ, не подумавши, — сказала г-жа Тулливеръ, вытирая слезинку, — но съ тѣхъ поръ, какъ я замужемъ, онъ никогда не мѣшалъ моей дружбѣ съ родными, съ которыми я всегда въ хорошихъ отношеніяхъ.

— Я не осуждаю тебя, Бесси, — сострадательно про изнесла г-жа Пуллетъ: — тебя и такъ ждетъ не мало горя. У твоего мужа еще эта сестра съ ребятами на шеѣ, и онъ у тебя, говорятъ, такой сутяга. Онъ навѣрно оставитъ тебя ни съ чѣмъ.

Такой взглядъ на ея положеніе, конечно, не могъ обрадовать г-жу Тулливеръ. Она поневолѣ подумала, что дѣла ея, конечно, обстоятъ плохо, разъ другіе считаютъ ихъ плохими.

— Что же я тутъ подѣлаю, сестрица? — возразила она, опасаясь, какъ бы ее же не обвинили въ ея грядущихъ бѣдствіяхъ. — Какъ я забочусь о дѣтяхъ, какъ чисто держу домъ! Ну, право, каждый праздникъ снимаю всѣ занавѣски и сама работаю за двухъ поденщицъ. Всякіе у меня есть запасы: и наливка, и все; а ужъ сплетницей или злючкой меня во всемъ приходѣ никто не назоветъ. Бѣлье у меня все въ такомъ порядкѣ, что хоть бы завтра мнѣ умереть, и то бы не стыдно. Но никто не можетъ сдѣлать больше, чѣмъ въ силахъ.

— Да вѣдь это все ни къ чему, знаешь, Бесси, — проговорила г-жа Пуллетъ, склонивъ голову на бокъ и устремивъ грустный взоръ на сестру, — если твой мужъ просудитъ всѣ свои денежки. И если будутъ продавать ваше добро и твое бѣлье съ дѣвическими вензелями разойдется повсюду, какъ это будетъ непріятно всей нашей роднѣ!..

Г-жа Пуллетъ медленно покачала головой.

— Такъ что-жъ мнѣ дѣлать? — сказала г-жа Тулливеръ. — Мой мужъ привыкъ дѣлать все по своему. Да я и ничего не понимаю во всѣхъ этихъ дѣлахъ, деньгахъ и во всемъ такомъ. Я никогда не суюсь въ мужскія дѣла. Но если бы ты повидалась съ сестрицею Дженъ и уговорила ее помириться съ моимъ мужемъ, то я была бы тебѣ очень благодарна. Ты всегда была мнѣ доброю сестрою.

— Но по настоящему Тулливеру слѣдовало бы самому извиниться за свою вспышку: разъ онъ бралъ у нея взаймы деньги, то долженъ вести себя смирнѣе, — сказала г-жа Пуллетъ.

— Объ этомъ нечего и толковать, — почти сердито возразила г-жа Тулливеръ. — Если умолять его на колѣняхъ, такъ и то ничего не выйдетъ.

— Ну, не могу же я убѣждать Дженъ, чтобы она просила прощенія, — сказала г-жа Пуллетъ; — тогда она и вовсе выйдетъ изъ себя.

— Я совсѣмъ не говорю о выпрашиваніи прощенія, — сказала г-жа Тулливеръ; — но пусть не обращаетъ вниманія, пусть не требуетъ назадъ своихъ денегъ. Я думаю, этого можно ожидать отъ родной сестры. Современемъ все устроится, забудется и опять все пойдетъ попрежнему.

— Хорошо, Бесси, — печально произнесла г-жа Пуллетъ; — я не хочу способствовать твоему разоренію и потому сдѣлаю, что могу. Я не хочу, чтобы знакомые толковали, будто у насъ въ семьѣ все ссоры. Я скажу это Дженъ и поѣду къ ней завтра, если мужъ согласенъ. Какъ ты скажешь?

— Мнѣ все равно, — отвѣтилъ г-нъ Пуллетъ, который былъ доволенъ всякимъ способомъ прекращенія ссоры, лишь бы только Тулливеръ не обращался за деньгами кг нему. Сказавъ еще нѣсколько словъ о томъ же предметѣ, г-жа Пуллетъ замѣтила, что пора пить чай и, доставши тонкую камчатную салфетку, нашпилила ее на себя въ видѣ передника. Дѣйствительно, дверь вскорѣ распахнулась; но вмѣсто чайнаго прибора, служанка Салли явилась съ чѣмъ-то, настолько поразительнымъ, что обѣ вскрикнули, а дядя Пуллетъ чуть не подавился сахарной лепешкой.

IX.
Магги ведетъ себя хуже, чѣмъ можно было ожидать.

Передъ изумленными глазами присутствующихъ предстала маленькая Люси, вся вымазанная грязью съ головы до ногъ.

Чтобы понять происшедшее, намъ нужно вернуться къ той минутѣ, когда дѣти отправились гулять, и въ душѣ Магги живо воскресли всѣ воспоминанія непріятнаго утра; а Томъ, раздраженный ея послѣдней выходкой, благодаря которой расплескалъ наливку, сказалъ: «Ну, Люси, пойдемъ со мною!» — Онъ направился къ площадкѣ, гдѣ прыгали лягушки, не обращая никакого вниманія на Магги, точно ея не было на свѣтѣ. Люси, конечно, было пріятно, что Томъ такъ любезенъ къ ней, и ей было весело смотрѣть, какъ онъ концомъ веревки дразнитъ жирную лягушку, предварительно прикрывъ ее желѣзною рѣшеткою. Однако, ей хотѣлось, чтобы и Магги насладилась этимъ зрѣлищемъ, да къ тому же и разсказала бы что нибудь про эту лягушку, такъ какъ она умѣла придумывать презабавныя сказки о всѣхъ звѣряхъ, какіе только попадались. Люси любила эти разсказы, къ которымъ относилась съ восхищеннымъ полудовѣріемъ, тогда какъ Томъ съ глубокимъ презрѣніемъ называлъ ихъ чепухою.

Итакъ, желаніе услышать что-нибудь о лягушкѣ, въ соединеніи съ обычною ласковостью дѣвочки, побудило ее подбѣжать къ Магги и сказать: "Ой, какая тамъ смѣшная, толстая лягушка, Магги! Поди-ка и взгляни! "

Магги не отвѣтила ни слова и отвернулась, нахмурившись еще сильнѣе. Пока Томъ гулялъ съ Люси, а не съ нею, кузина также причислялась къ ея врагамъ. Давно-ли Магги казалось, что на милую маленькую Люси совершенно невозможно сердиться? Но тогда Томъ не обращалъ на Люси вниманія, и съ нею няньчилась одна Магги. Теперь же дѣвочкѣ хотѣлось довести Люси до слезъ, ударить ее или ущипнуть, тѣмъ болѣе, что это могло раздосадовать Тома, котораго щипать совершенно не стоило, потому что онъ выказалъ бы полное равнодушіе. Магги казалось, что не будь тутъ этой Люси, ей, конечно, скорѣй удалось бы помириться съ Томомъ.

Дразнить малоподвижную, жирную лягушку не можетъ долго быть забавнымъ, и Томъ началъ уже подумывать о -какомъ-нибудь другомъ развлеченіи. Но въ такомъ аккуратномъ саду, гдѣ имъ даже не велѣно было сходить съ выложенныхъ камнемъ дорожекъ, нелегко было найти что-либо подходящее, и Томъ замышлялъ тайно пройти къ пруду, отдѣленному отъ сада полемъ.

— Слушай, Люси, — началъ онъ, многозначительно кивая головою и свертывая свою веревку. — Какъ ты думаешь, что я хочу сдѣлать?

— Что такое? — съ любопытствомъ освѣдомилась Люси — Хочу пройти къ пруду, взглянуть на щуку. Пойдемъ со мною, если хочешь, — предложилъ онъ.

— О, Томъ, какъ же это такъ? — возразила Люси. — Тетя не велѣла намъ уходить изъ сада.

— Я выйду съ другого конца, и никто не увидитъ, — отвѣтилъ Томъ. — Да наконецъ — пусть себѣ! Я тогда убѣгу домой!

— Но я вѣдь не смогу убѣжать, — сказала Люси, никогда еще не подвергавшаяся такому искушенію.

— О, ничего! На тебя не будутъ сердиться, — сказалъ Томъ. — Ты можешь сказать, что тебя увелъ я.

Томъ пошелъ, а Люси за нимъ, робко наслаждаясь рѣдкимъ удовольствіемъ сдѣлать что-нибудь недозволенное, а также волнуясь при мысли объ этой знаменитой щукѣ, о которой ей даже не было толкомъ извѣстно, рыба это или птица. Магги видѣла, что они вышли изъ сада, и не могла устоять противъ искушенія пойти за ними вслѣдъ: ей было нестерпимо подумать, что Томъ съ Люси могутъ сдѣлать или увидѣть что нибудь такое, о чемъ не будетъ знать она, Магги. Поэтому она пошла поодаль, незамѣченная Томомъ, который страшно былъ занятъ щукою, весьма интереснымъ чудовищемъ, такимъ старымъ, громаднымъ, жаднымъ… Но щука, какъ и всѣ знаменитости, ни за что не доказывалась именно тогда, когда ее хотѣли видѣть. Впрочемъ, передъ глазами Тома что-то промелькнуло въ водѣ и привлекло его къ другому мѣсту берега. — Сюда, Люси! — сказалъ онъ громкимъ шопотомъ. — Иди сюда! Осторожнѣе! Ступай по травѣ! Не ходи, гдѣ натоптали коровы! — прибавилъ онъ, указывая на полуостровъ сухой травки среди грязи.

Люси безпрекословно послушалась и, наклонившись, увидала, какъ скользнула по водѣ какая-то золотистая дуга. Томъ сказалъ ей, что это — водяная змѣя, и ей наконецъ удалось увидѣть какую-то извилистую молнію, причемъ она много дивилась, какъ это змѣя можетъ плавать. Магги подходила все ближе: ей тоже хотѣлось посмотрѣть, хотя ничто не могло быть для нея забавнымъ, пока Томъ не глядѣлъ на нее. Наконецъ, она очутилась рядомъ съ Люси; но Томъ, до послѣдней минуты дѣлавшій видъ, будто не замѣчаетъ ея присутствія, вдругъ обернулся и сказалъ:

— Ступай-ка прочь, Магги: здѣсь, на травѣ, для тебя нѣтъ мѣста. Вѣдь тебя никто и не звалъ!

Тутъ Магги утратила всякое самообладаніе и сильнымъ движеніемъ своей смуглой руки толкнула бѣдную, бѣленькую Люси прямо въ растоптанную коровами грязь.

Тогда и Томъ вышелъ изъ себя: давъ ей два добрыхъ шлепка, онъ кинулся поднимать Люси, которая безпомощно лежала и плакала. Магги отошла подъ дерево, на разстояніи нѣсколькихъ аршинъ, и остановилась тамъ съ суровымъ видомъ, не обнаруживая ни малѣйшаго раскаянія. Обыкновенно, она быстро раскаивалась въ своихъ необдуманныхъ поступкахъ; но на этотъ разъ Томъ и Люси причинили ей столько горя, что она рада была испортить имъ удовольствіе, рада была-бы заставить всѣхъ страдать. Зачѣмъ ей жалѣть о своемъ поступкѣ? Сколько ни жалѣй, Томъ все равно не хочетъ простить ее.

— Ну, знаешь, я вѣдь скажу мамѣ, сударыня! — громко и съ удареніемъ проговорилъ Томъ, когда Люси наконецъ встала и оказалась въ состояніи итти. Томъ не имѣлъ обыкновенія «фискалить», но здѣсь справедливость требовала, чтобы виновная была наказана; разумѣется, Томъ не умѣлъ-бы выразить этого словами: стремленіе къ справедливости было въ немъ чисто инстинктивнымъ. Люси была черезчуръ поглощена приключившейся бѣдою, чтобы вникать въ то, почему все это случилось. Она никогда бы не угадала, чѣмъ могла разсердить Магги, но чувствовала, что та желала ей зла, и потому не стала великодушно упрашивать Тома «не выдавать», а только бѣжала рядомъ съ нимъ, жалобно плача, между тѣмъ, какъ Магги сидѣла на корняхъ дерева и глядѣла имъ вслѣдъ съ видомъ маленькой Медузы.

— Салли, — сказалъ Томъ, отворивъ дверь въ кухню и обращаясь къ служанкѣ, которая смотрѣла на нихъ съ безмолвнымъ изумленіемъ, засунувъ кусокъ хлѣба съ масломъ въ ротъ и держа вилку въ рукѣ; — Салли, скажите мамѣ, что это Магги толкнула Люси въ грязь.

— Да Господи помилуй! Куда же вы ходили, что попали въ такую грязь? — сказала Салли, съ гримасою наклоняясь и осматривая испачканную дѣвочку.

Томъ не обладалъ настолько быстрымъ воображеніемъ, чтобы предвидѣть этотъ вопросъ въ числѣ послѣдствій своей жалобы; но какъ только онъ услышалъ, то сразу догадался, куда клонится дѣло и понялъ, что не одна Магги будетъ признана виновною. Онъ преспокойно ушелъ изъ кухни, предоставивъ Салли поступать, какъ угодно, а та, не теряя времени, представила бѣдную Люси предъ лицо тетокъ.

— Боже милосердный! — воскликнула г-жа Пуллетъ. Не вводи ее сюда, Салли! Не спускай ее съ клеенки.

— Она попала куда-то въ грязь, — сказала г-жа Тулливеръ, подходя, чтобы осмотрѣть Люси но платье, за цѣлость котораго чувствовала себя отвѣтственной передъ ея матерью.

— Позвольте доложить, барыня: ихъ барышня Магги толкнули въ грязь, — сказала Салли. — Молодой баринъ были и сказали, и навѣрное они ходили къ пруду, потому что тутъ у насъ негдѣ такъ испачкаться.

— Вотъ оно, Бесси! Что я всегда говорила тебѣ? — произнесла г-жа Пуллетъ тономъ пророческой печали. — Все — твои дѣти. До чего они только дойдутъ!

Г-жа Тулливеръ молчала, чувствуя себя истинно несчастной матерью. Г-жа Пуллетъ тѣмъ временемъ давала Салли пространныя наставленія, какъ счистить грязь, не запачкавъ пола. Между тѣмъ кухарка подала чай, и было рѣшено, что виновные, въ видѣ наказанія, будутъ пить чай въ кухнѣ. Г-жа Тулливеръ вышла побранить ихъ; но на лицо оказался одинъ Томъ, котораго она еле отыскала у забора птичьяго двора. Онъ стоялъ съ беззаботнымъ видомъ и перекидывалъ черезъ ограду свою веревку, дразня индѣйскаго пѣтуха.

— Томъ, гадкій ты мальчишка, гдѣ твоя сестра? — спросила г-жа Тулливеръ тономъ отчаянія.

— Не знаю, — отвѣтилъ Томъ.

— Да гдѣ-жъ ты оставилъ ее? — оглядываясь, допрашивала мать.

— Подъ деревомъ у пруда, — сказалъ Томъ, выказывая полное равнодушіе ко всему на свѣтѣ, кромѣ веревки и индѣйскаго пѣтуха.

— Такъ ступай-же и приведи ее сію минуту, гадкій мальчишка! И какъ осмѣлился ты пойти къ пруду и брать съ собой сестру въ такую грязь? Ты знаешь, какая она шалунья.

Мысль, что Магги сидитъ подъ деревомъ, у пруда, оживила привычныя опасенія въ сердцѣ матери. Она влѣзла на чурбанъ у конюшни, чтобы постараться увидѣть эту ужасную дѣвочку, между тѣмъ какъ Томъ шелъ — не очень быстро — за нею.

— И все-то эти дѣти у воды! — сказала вслухъ г-жа Тулливеръ, позабывъ объ отсутствіи слушателей. — Когда-нибудь непремѣнно утонутъ!

Она не только не увидѣла Магги, но вскорѣ замѣтила, что Томъ возвращается одинъ, и кинулась къ нему навстрѣчу.

— Магги нѣтъ у пруда, — объявилъ Томъ, — она ушла.

Можете себѣ представить всеобщій испугъ и поиски,

и трудность убѣдить мать, что дѣвочка не упала въ прудъ! Томъ черезъ нѣкоторое время высказалъ предположеніе, что Магги пошла домой (не сказавъ при этомъ, что самъ при данныхъ обстоятельствахъ поступилъ бы именно такъ). Мать ухватилась за эту мысль.

— Сестра, ради Бога, вели заложить лошадь и отправь насъ домой: мы, можетъ быть, нагонимъ ее на дорогѣ. Люси не можетъ итти въ своемъ грязномъ платьѣ, — прибавила она, оглядываясь на эту невинную жертву, которая сидѣла на диванѣ, завернутая въ шаль и босая.

Тетя Пуллетъ охотно согласилась, радуясь возможности водворить порядокъ въ своемъ домѣ, и вскорѣ г-жа Тулливеръ поѣхала домой, мучась мыслью: «Что скажетъ отецъ, когда узнаетъ, что Магги пропала».

X.
Магги старается убѣжать отъ своей собственной тѣни.

Намѣренія Магги, какъ обыкновенно, были гораздо обширнѣе, чѣмъ могъ себѣ представить Томъ. Рѣшеніе, созрѣвшее въ ея умѣ, послѣ того, какъ ушли Томъ и Люси, состояло не въ томъ, чтобы просто пойти домой. Нѣтъ! Она убѣжитъ къ цыганамъ, и Томъ никогда больше не увидитъ ее. Эта мысль уже давно приходила Магги въ голову: вѣдь ей такъ часто говорили, что она совершенно дикая и похожа на цыганку. Поэтому ей представлялось, что жизнь въ палаткѣ на лугу окажется для нея самою подходящею и что цыгане примутъ ее съ радостью. Она разъ сообщила Тому свои мысли но этому предмету и совѣтовала ему выкрасить лицо въ коричневую краску, чтобы бѣжать вмѣстѣ съ нею. Но Томъ отвергъ этотъ планъ съ презрѣніемъ, замѣтивъ, что цыгане всѣ воры, что имъ почти нечего ѣсть и не на чемъ ѣздить, кромѣ какъ на ослахъ. Но нынче Магги разсудила, что ея бѣдствія превзошли всякую мѣру, и что нѣтъ иного исхода, кромѣ цыганской жизни. Она встала и вышла изъ-подъ дерева, чтобы бѣжать на Дунловскій Лугъ, гдѣ разсчитывала найти цыганъ; и жестокій Томъ, такъ же, какъ и всѣ прочіе родные, всегда бранившіе ее, никогда не узнаютъ, гдѣ она. На бѣгу она вспомнила объ отцѣ, но примирилась съ необходимостью разлуки съ нимъ, сообразивъ, что можетъ тайкомъ послать ему письмо черезъ цыганенка, который убѣжитъ, не сказавши, гдѣ она, чтобы отецъ только зналъ, что она жива, здорова и любитъ его попрежнему.

Магги скоро устала бѣжать; она успѣла уже миновать три большихъ поля и очутилась на поворотѣ проселка, ведущаго къ большой дорогѣ. Она остановилась передохнуть, но рѣшимость ея не поколебалась. Вскорѣ она продолжала путь по проселку, не зная, куда онъ приведетъ ее. Вдругъ она съ испугомъ замѣтила, что къ ней навстрѣчу идутъ двое прохожихъ; а ей и въ голову не приходила возможность встрѣчи съ чужими людьми: она была слишкомъ занята мыслью, какъ бы родные не погнались за нею. Страшные незнакомцы оказались бѣдно одѣтыми прохожими; у одного на плечѣ была палка съ надѣтымъ на нее узломъ. Между тѣмъ какъ дѣвочка боялась, чтобы эти люди не взглянули на нее косо, какъ на бѣглянку, одинъ изъ нихъ пріостановился и жалобнымъ, вкрадчивымъ тономъ попросилъ у нея копеечку бѣдному человѣку. У Магги въ карманѣ былъ четвертакъ, подаренный дядею Глеггомъ. Она тотчасъ вытащила его и съ учтивой улыбкой подала прохожему, надѣясь, что онъ оцѣнитъ ея великодушіе. «Больше у меня нѣтъ денегъ», прибавила она, какъ бы извиняясь.

— Спасибо, маленькая барышня, — сказалъ прохожій далеко не такъ почтительно и благодарно, какъ ожидала Магги; она даже видѣла, что онъ улыбнулся и подмигнулъ своему товарищу. Она поспѣшно пошла дальше, но успѣла замѣтить, что тѣ двое остановились и, вѣроятно, смотрѣли ей вслѣдъ, причемъ громко засмѣялись. Ей вдругъ пришло въ голову, что они могли принять ее за дурочку: Томъ вѣдь сказалъ ей, что стриженые волосы дѣлаютъ ее похожею на дурочку, и эти слова слишкомъ непріятно поразили ее, чтобы не остаться въ памяти. Очевидно, впечатлѣніе, производимое ею на встрѣчныхъ, было не изъ пріятныхъ. Она свернула съ дороги и пошла межами. Черезъ нѣкоторое время она почувствовала усталость и голодъ, но ей нечего было разсчитывать на завтракъ, пока она не придетъ къ цыганамъ. Наконецъ поля окончились, и передъ Магги была дорога, широко поросшая по краямъ травою. У дѣвочки замерло сердце, когда она увидѣла, что изъ-за какой-то кочки торчитъ вверхъ пара голыхъ ногъ. Такое зрѣлище сразу испугало ее своею неестественностью, ибо она, въ своемъ волненіи, даже не замѣтила лохмотьевъ и темноволосой косматой головы владѣльца этихъ ногъ. Это былъ спящій мальчикъ; но Магги не догадалась, что онъ принадлежалъ къ числу ея пріятелей, цыганъ. Однако, оно было такъ, и пройдя немного далѣе, Магги увидѣла ихъ полукруглую черную палатку, гдѣ она разсчитывала найти убѣжище это всѣхъ бѣдъ, преслѣдовавшихъ ее въ цивилизованной жизни. Она даже разсмотрѣла женщину, сидѣвшую у костра, — безъ сомнѣнія, цыганку, которая навѣрно дастъ ей чаю; но она сама удивлялась, почему такъ мало радуется. Ей странно было застать цыганъ при дорогѣ, а не на выгонѣ: безпредѣльная равнина съ песочными ямами, куда можно прятаться, всегда представлялась ей необходимой принадлежностью цыганской жизни. Ее, очевидно, замѣтили, потому что высокая женщина, съ ребенкомъ на рукахъ, медленно двинулась къ ней навстрѣчу. Магги испытывала страхъ по мѣрѣ приближенія незнакомой женщины и успокоивала себя только тѣмъ, что тетя Пуллетъ и другіе не даромъ звали ее, Магги, цыганкой, такъ какъ лицо этой женщины съ блестящими черными глазами и длинными волосами, въ самомъ дѣлѣ, напоминало ея собственное, какимъ она видала его въ зеркалѣ, прежде чѣмъ остригла свои волосы.

— Куда это вы идете, маленькая барышня? — сказала цыганка ласково-почтительнымъ тономъ.

Это было восхитительно и какъ разъ то, чего ждала Магги: цыгане сразу видѣли, что она — барышня и сообразно съ этимъ относились къ ней.

— Я иду къ вамъ, — сказала Магги, чувствуя, что говоритъ, будто во снѣ, — и останусь у васъ, если позволите.

— Хорошо; такъ пойдемте-же. Право, какая вы славная барышня! — сказала цыганка и взяла ее за руку. Дѣвочкѣ она показалась очень милою, но, къ сожалѣнію, черезчуръ грязною.

Подойдя къ костру, они застали вокругъ него цѣлое общество. На землѣ сидѣла старая цыганка, обхвативъ колѣни и время отъ времени мѣшая шестомъ въ кругломъ котлѣ, отъ котораго шелъ пахучій паръ; два лохматыхъ цыганенка лежали по близости, опершись на локти, точно маленькіе сфинксы, а смиренный оселъ склонилъ голову надъ большою дѣвушкою, которая, лежа на спинѣ, чесала ему морду и угощала клокомъ превосходнаго краденаго сѣна. Косые лучи солнца освѣщали ихъ нѣжнымъ свѣтомъ, и зрѣлище получалось милое и привлекательное на взглядъ Магги, по мнѣнію которой тутъ не хватало лишь чайнаго прибора. Все будетъ превосходно, какъ скоро она пріучитъ цыганъ почище умываться и интересоваться чтеніемъ. Впрочемъ, ее слегка смутило, что молодая женщина заговорила со старухой на непонятномъ ей языкѣ, а дѣвушка, кормившая осла, приподнялась и сѣла, не поздоровавшись съ гостьей. Наконецъ, старуха сказала:

— Что жъ, милая барышня, такъ вы хотите побыть у насъ? Садитесь пожалуйста, и разскажите намъ, откуда вы.

Это ужъ совсѣмъ напоминало сказку. Магги понравилось такое обращеніе. Она сѣла и отвѣтила:

— Я ушла изъ дому, потому что я несчастлива и хочу стать цыганкой. Я буду жить съ вами, если хотите, и могу многому научить васъ.

— Какая умненькая барышня! — сказала женщина съ ребенкомъ, садясь рядомъ съ Магги и пуская ребенка поползать. — И какая хорошенькая шляпка и платьице! — прибавила она, снимая съ Магги шляпку и осматривая ее, причемъ сказала что-то старухѣ на непонятномъ языкѣ. Высокая дѣвушка подхватила шляпу и, смѣясь, надѣла ее на себя задомъ напередъ; но Магги рѣшилась быть твердой и не показывать виду, будто ей жалко шляпы.

— Я вовсе не хочу носить шляпы, — сказала она, — лучше буду ходить въ красномъ платочкѣ, какъ вы. (И она взглянула на свою пріятельницу рядомъ съ собою). У меня волосы были совсѣмъ длинные до вчерашняго дня, но я обрѣзала ихъ; я думаю, они скоро выростутъ опять, — прибавила она, какъ бы извиняясь. Въ эту минуту Магги забыла даже о голодѣ ради желанія расположить въ свою пользу цыганъ.

— О, что за милая барышня! И богатая, конечно, — сказала старуха. — Вѣдь, вы живете въ красивомъ домѣ?

— Да у насъ дома очень хорошо и я такъ люблю рѣку, куда ходимъ удить рыбу; но я часто бываю очень несчастлива. Мнѣ жаль, что я не захватила съ собою книгъ; но, знаете, я вѣдь спѣшила. Впрочемъ, я могу вамъ разсказать почти все, что написано въ моихъ книгахъ, и вамъ будетъ очень весело слушать. Я знаю тоже географію — это о землѣ, на которой мы живемъ, — очень полезно и интересно. Вы слышали что нибудь о Колумбѣ? — Глаза Магги начали сверкать, а щеки горѣть: она, въ самомъ дѣлѣ, начинала просвѣщать цыганъ и пріобрѣтать надъ ними вліяніе. Цыгане же слушали ее не безъ удивленія, хотя вниманіе ихъ было отчасти поглощено содержимымъ ея кармана, который тѣмъ временемъ незамѣтно былъ опустошенъ ея сосѣдкой съ правой стороны.

— Это вы тамъ живете, милая барышня? — спросила старуха при упоминаніи о Колумбѣ.

— Ой, нѣтъ! — отвѣтила Магги не безъ состраданія. — Это былъ очень замѣчательний человѣкъ, онъ открылъ полъ-міра, а его заковали въ цѣпи и очень мучили; — это все написано у меня въ географіи, но до чаю, пожалуй, не успѣю разсказать… Ахъ, мнѣ такъ хочется чаю!

Послѣднія слова вырвались у дѣвочки противъ воли, и все ея стремленіе къ просвѣщенію цыганъ исчезло сразу.

— Бѣдная барышня, она проголодалась! — сказала молодая женщина. — Надо ей дать чего нибудь. Вы, вѣроятно, шли издалека, моя милая? Гдѣ вы живете?

— На Дарлькотской мельницѣ. Это неблизко, — отвѣтила Магги. — Мой отецъ — Тулливеръ; только ему не надо говорить, гдѣ я, а то онъ сейчасъ возьметъ меня домой. Гдѣ живетъ цыганская царица?

— Какъ? Вы собираетесь къ ней, маленькая барышня? — сказала молодая женщина. Высокая дѣвушка, между тѣмъ, не переставала ухмыляться, не сводя глазъ съ Магги. Это, разумѣется, не могло быть пріятнымъ.

— Нѣтъ, — отвѣтила Магги. — Я только думаю, что если она не очень добра, то вы пожалуй будете рады, когда она умретъ, и вы сможете выбрать себѣ другую. Если бы я была царицей, я была бы очень добра ко всѣмъ.

— Вотъ покушайте, — сказала старуха, доставъ изъ какого-то мѣшка ломоть черстваго хлѣба и кусокъ ветчины.

— Благодарю васъ — сказала Магги, глядя на пищу, но не взявъ ее; — только не дадите-ли мнѣ лучше хлѣба съ масломъ и чаю: я не люблю ветчины.

— У насъ нѣтъ ни чаю, ни масла, — сказала старуха, нахмурившись и какъ будто утомившись ласковымъ тономъ. Затѣмъ она оживленно заговорила съ другою женщиною на своемъ непонятномъ языкѣ, а одинъ изъ маленькихъ сфинксовъ подхватилъ хлѣбъ съ ветчиною и началъ уплетать его. Въ эту минуту, высокая дѣвушка, которая отошла было въ сторону, вернулась и сказала что-то; ея слова, очевидно, произвели на всѣхъ сильное впечатлѣніе. Старуха, какъ будто позабывши о голодѣ Магги, съ новымъ оживленіемъ принялась мѣшать шестомъ въ котлѣ, а другой мальчикъ залѣзъ въ палатку и вышелъ оттуда съ тарелками и ложками. Магги дрожала и боялась, какъ бы не расплакаться. Между тѣмъ, высокая дѣвица рѣзко крикнула, и тотчасъ бѣгомъ явился тотъ цыганенокъ, котораго Магги мимоходомъ видѣла спящимъ, косматый мальчишка, повидимому, ровесникъ Тома. Онъ уставился глазами на Магги, а затѣмъ начались оживленные и непонятные разговоры. Дѣвочка чувствовала себя очень жутко и готова была расплакаться: цыгане не обращали на нее никакого вниманіями она казалась себѣ совсѣмъ заброшенной среди нихъ. Но новый испугъ заставилъ ее подавить слезы при видѣ двухъ мужчинъ, появленіе которыхъ вызвало всеобщее волненіе вокругъ костра. У старшаго изъ нихъ быль мѣшокъ; онъ сбросилъ его на землю, обращаясь къ женщинамъ съ громкою и ворчливою рѣчью; въ отвѣтъ послѣдовалъ цѣлый потокъ визгливыхъ словъ, — очевидно, это были ругательства. Черная собака съ лаемъ кинулась на Магги и напугала ее; но страхъ этотъ еще болѣе усилился отъ тѣхъ криковъ, съ которыми младшій изъ мужчинъ принялся отгонять собаку палкою.

Магги подумала, что врядъ-ли будетъ въ состояніи царствовать надъ этими людьми или даже сообщать имъ пріятныя и полезныя свѣдѣнія.

Оба мужчины очевидно стали разспрашивать про Магги; они поглядывали на нее, и тонъ бесѣды ихъ сталъ болѣе миролюбивымъ, выражая любопытство съ одной стороны и удовлетвореніе съ другой. Наконецъ молодая женщина сказала своимъ прежнимъ, почтительно-ласковымъ тономъ:

— Эта милая маленькая барышня хочетъ совсѣмъ остаться у насъ; не правда-ли, вы рады?

— Да, очень рады, — отвѣтилъ младшій изъ мужчинъ, разглядывая Маггинъ серебрянный наперстокъ и другія мелочи, вынутыя изъ ея кармана. Онъ отдалъ ихъ всѣ за исключеніемъ наперстка молодой женщинѣ, сдѣлавъ какое-то замѣчаніе, и она немедленно положила ихъ обратно къ Магги въ карманъ; а мужчины сѣли и принялись за содержимое котла — смѣсь мяса и картофеля.

Магги начинала думать, что Томъ былъ правъ, называя цыганъ ворами. Или, можетъ быть, мужчина этотъ еще вернетъ ей наперстокъ? Она съ удовольствіемъ подарила бы его, такъ какъ вовсе не дорожила своимъ наперсткомъ, но мысль, что она находится среди воровъ, помѣшала ей наслаждаться почтительностью и вниманіемъ, которое ей оказывали: она знала, что воры — люди злые. Женщины замѣтили, что она напугана.

— У насъ нѣтъ ничего вкуснаго для барышни, — сказала старуха вкрадчивымъ голосомъ. — А она такъ голодна, бѣдная милая барышня!

— Вотъ, милая, попробуйте, не скушаете-ли этого? — сказала молодая женщина, подавая Магги варенаго мяса съ кортофелемъ. Магги вспомнила, что навлекла на себя гнѣвъ старухи, не захотѣвши поѣсть хлѣба съ ветчиною, и не посмѣла отказаться отъ этого блюда, хотя страхъ заглушилъ ея голодъ. Хоть бы за ней пріѣхалъ папа и взялъ ее домой! Или даже пусть бы Иванушка-Дурачекъ или Святой Георгій, убившій дракона, какъ-нибудь зашли въ эту сторону! Но Магги со стѣсненнымъ сердцемъ сообразила, что эти герои никогда еще не показывались въ окрестностяхъ Сентъ-Оггса, гдѣ вообще не происходило ничего чудеснаго.

Какъ видите, Магги Тулливеръ ничуть не походила на современную благовоспитанную и просвѣщенную восьми или девятилѣтнюю дѣвицу; она училась всего годъ, и у нея было такъ мало книгъ, что порою, для развлеченія, она начинала читать словарь. Такимъ образомъ, въ головѣ ея была удивительнѣйшая смѣсь преждевременныхъ познаній съ самымъ страннымъ невѣжествомъ и фантастическими мечтами.

Въ ея понятіяхъ о цыганахъ въ теченіе послѣднихъ пяти минутъ произошелъ быстрый переворотъ. Переставши считать ихъ людьми пріятными для сожительства и склонными къ просвѣщенію, она стала бояться, какъ бы они не убили ее, лишь только стемнѣетъ, и не зажарили, чтобы съѣсть; затѣмъ въ умѣ ея возникло подозрѣніе, не дьяволъ-ли этотъ старикъ со сверкающими глазами, и не можетъ-ли онъ въ любую минуту обернуться крылатымъ змѣемъ или какимъ-нибудь другимъ чудовищемъ. Ѣда рѣшительно не шла ей въ горло, а между тѣмъ она больше всего на свѣтѣ опасалась оскорбить цыганъ, не одобривши ихъ угощенія, и мучилась надъ разрѣшеніемъ вопроса, угадываетъ-ли дьяволъ ея мысли, если это дѣйствительно онъ.

— Какъ? вамъ и это не нравится, дорогая, — сказала молодая женщина, замѣтивъ, что Магги еще не принималась за ѣду. — Ну, попробуйте, хоть немножечко!

— Нѣтъ, благодарю васъ, — отвѣтила Магги, собравъ всѣ силы, чтобы скрыть свое отчаяніе, и стараясь улыбнуться привѣтливо. — Теперь уже я думаю, некогда: кажется, начинаетъ темнѣть. Мнѣ пора бы домой, а какъ-нибудь я навѣщу васъ еще разъ и принесу вамъ пирожковъ съ вареньемъ или еще чего-нибудь.

Магги встала, стараясь этими рѣчами обмануть цыганъ; но всѣ ея надежды рушились, когда старикъ отвѣтилъ:

— Ну, посидите еще, посидите, милая барышня: мы доставимъ васъ домой послѣ ужина.

Магги опять усѣлась, мало довѣряя этому обѣщанію; впрочемъ, вскорѣ высокая дѣвушка взнуздала осла и кинула пару мѣшковъ ему на спину.

— Ну, маленькая барышня, — сказалъ младшій изъ мужчинъ, вставая и подводя къ ней осла, — скажите намъ, гдѣ вы живете? Какъ называется то мѣсто?

— Дорлькотская мельница, — поспѣшила отвѣтить Магги. — Моего отца зовутъ господинъ Тулливеръ: онъ тамъ живетъ.

— Какъ? Большая мельница, недалеко, по сю сторону отъ Сентъ-Оггса?

— Да, — сказала Магги. — Вѣдь это недалеко? Я пойду туда, если позволите.

— Нѣтъ, нѣтъ, уже смеркается. На ослѣ доѣдете скорѣе, вотъ увидите.

Онъ поднялъ Магги и посадилъ на осла. Она была довольна, что не старикъ собирается провожать ее, хотя все-таки мало надѣялась попасть домой.

— Вотъ ваша хорошенькая шляпка, — сказала молодая женщина, надѣвая ей на голову эту недавно столь презираемую, а теперь пріятную для Магги часть костюма. — И-вы скажете дома, что мы были добры къ вамъ? И говорили, что вы — милая барышня, не правда-ли?

— О, да, благодарю васъ, — сказала Магги. — Я вамъ очень благодарна. Но мнѣ хотѣлось бы, чтобы и вы пошли со мною.

Она думала, что это все же лучше, чѣмъ остаться наединѣ со страшными мужчинами: ей казалось, что веселѣе быть убитой болѣе многочисленнымъ обществомъ.

— Такъ я вамъ полюбилась, не правда-ли? — сказала женщина. — Но мнѣ нельзя: я не поспѣю за вами.

Цыганъ усѣлся на осла позади Магги, и она была такъ же неспособна на возраженія, какъ и самъ оселъ, хотя это казалось ей ужаснѣе всякаго кошмара. Женщина похлопала ее по спинѣ и сказала: «прощайте», а оселъ, поощряемый палкою ея провожатаго, двинулся быстрою рысцой по той самой дорогѣ, по которой Магги явилась сюда часъ назадъ. Высокая дѣвушка и лохматый мальчишка, тоже съ палками въ рукахъ, провожали ихъ шаговъ сто, усердно крича и хлопая.

Во все продолженіе этой поѣздки на кроткомъ осликѣ, съ цыганомъ, разсчитывавшимъ получить на чай, Магги была полна ужаса. Красный свѣтъ заходящаго солнца казался ей особенно зловѣщимъ. Двѣ избушки, попавшіяся по дорогѣ, съ крошечными окнами и закрытыми дверями, навели на нее еще больше уныніе: вѣроятно, тамъ жили колдуньи, и хорошо еще, что оселъ пробѣжалъ мимо, не останавливаясь.

Наконецъ — о счастье! — этотъ проселокъ, длиннѣйшій въ мірѣ, вывелъ на большую дорогу, по которой ѣхала коляска, и на поворотѣ Магги увидѣла верстовой столбъ съ надписью: «До Сентъ-Оггса двѣ мили». Значитъ, цыганъ, дѣйствительно, везъ ее домой: вѣроятно, онъ таки былъ добрый человѣкъ и обидѣлся-бы, если-бы зналъ, какъ ей не хотѣлось ѣхать съ нимъ вдвоемъ. Эта мысль все болѣе овладѣвала дѣвочкою, по мѣрѣ того, какъ она узнавала дорогу, и она уже собиралась затѣять съ обиженнымъ цыганомъ разговоръ, который загладилъ-бы впечатлѣніе отъ ея трусости, какъ вдругъ, на одномъ изъ перекрестковъ, Магги завидѣла всадника на бѣломордой лошади.

— Стой! стой! — закричала она. — Вотъ мой отецъ! Папа! Папа!

Внезапная радость подѣйствовала почти какъ горе, и, когда отецъ подъѣхалъ, она рыдала. Велико было изумленіе г-на Тулливера, такъ какъ онъ ѣздилъ въ Бассетъ и еще не былъ дома, слѣдовательно, не зналъ обо всемъ происшедшемъ.

— Что? Что это такое значитъ? — сказалъ онъ, останавливая лошадь, между тѣмъ какъ Магги, соскользнувши съ осла, подбѣжала къ отцу.

— Маленькая барышня, должно быть, заблудилась, — отвѣтилъ цыганъ. — Она пришла къ намъ въ таборъ, на томъ концѣ Дунловскаго проселка, а теперь я везу ее домой. Путь не близкій для того, кто весь день былъ на ногахъ.

— О, да, папа! Онъ очень добръ, что везетъ меня домой, — подтвердила Магги. Онъ — очень хорошій, добрый человѣкъ!

— Ну, вотъ тебѣ, любезный, — сказалъ Тулливеръ, вынимая деньги. — Посади ее ко мнѣ на лошадь.

— Ну, Магги, какъ-же это такъ? — сказалъ онъ, когда они тронулись и она, рыдая, прижалась головой къ его груди. — Куда-же это ты побрела, что заблудилась?

— Охъ, папа! — со слезами проговорила Магги; — Я убѣжала, потому что мнѣ было такъ скверно. Томъ такъ сердился на меня… Я не могла вытерпѣть…

— Ну, ну! — успокоительно отвѣтилъ г. Тулливеръ. Ты и думать не должна убѣгать отъ папы. Что сталъ-бы дѣлать папа безъ своей дѣвчоночки?

— Ахъ, нѣтъ! Я ужъ никогда больше не буду; никогда, папа, никогда!

Тулливеръ, пріѣхавъ домой, очень рѣзко высказалъ свое неудовольствіе, и послѣдствіемъ былъ тотъ замѣчательный фактъ, что Магги не услыхала ни одного упрека отъ матери и ни одной насмѣшки отъ Тома по поводу своего глупаго бѣгства. Такое необычное обстоятельство навело на нее нѣкоторый ужасъ, и порою ей приходило въ голову, что поступокъ ея былъ такъ ужасенъ, что о немъ нельзя было даже упоминать.

XI.
Супруги Глеггъ у себя дома.

Въ городѣ Сентъ-Оггсѣ, гдѣ жили супруги Глеггъ, главнымъ развлеченіемъ зажиточныхъ обывательницъ были пересуды. Въ своемъ хорошенькомъ домикѣ г-жа Глеггъ имѣла двѣ гостиныхъ; одна выходила окнами на улицу, другая въ садъ, такъ что съ одной стороны она могла наблюдать критическимъ окомъ за прохожими, а съ другой — за собственнымъ мужемъ, хлопотавшимъ въ саду. Добрѣйшій Глеггъ, когда-то не безъ удачи торговавшій шерстянымъ товаромъ, по удаленіи отъ дѣлъ посвящалъ досугъ свой садовымъ работамъ и размышленію. Кромѣ любимаго труда, садъ давалъ ему неисчерпаемый матеріалъ для размышленій: сколько въ немъ было всякихъ растеній и травъ, сколько жуковъ, бабочекъ, улитокъ! Совершенно несвѣдущій въ естественныхъ наукахъ, г. Глеггъ воображалъ, что до него никто въ мірѣ не наблюдалъ всего этого, и приходилъ въ изумленіе и восторгъ. Второю темою его размышленій была загадочность женскаго характера вообще, и характера его супруги въ частности. Свою жену онъ считалъ образцовою хозяйкою, находилъ въ ней массу достоинствъ, ставилъ ее выше всѣхъ женщинъ и въ убѣжденіяхъ сходился съ нею вполнѣ. Тѣмъ сильнѣе онъ дивился той постоянной, непрекращавшейся грызнѣ, которая составляла неотъемлемую принадлежность его семейной жизни, и приписывалъ придирчивыя выходки супруги загадочнымъ свойствамъ женской природы вообще.

Однако, перенося отъ жены всякіе нападки, онъ, по добротѣ сердечной, терпѣть не могъ, чтобы она вздорила съ другими, даже со служанкою Долли; понятно поэтому, что ссора въ домѣ Тулливеровъ сильно огорчила его. Воспоминаніе о ней отравило ему удовольствіе при осмотрѣ ранней капусты у себя на огородѣ, на другой день утромъ. Правда, онъ попытался утѣшиться надеждою, что Дженъ «проспитъ» свой гнѣвъ и склониться къ примиренію, но г-жа Глеггъ вышла къ чаю чернѣе тучи и такъ и смотрѣла, къ чему бы придраться. Чтобы не раздражить ее еще болѣе, терпѣливый супругъ хранилъ глубокое молчаніе. Но есть люди, которые умѣютъ поддерживать въ себѣ раздраженіе, подвергая себя всякимъ лишеніямъ, когда бываютъ сердиты. Такъ поступала и г-жа Глеггъ: она налила себѣ чаю слабѣе обыкновеннаго и не стала ѣсть масла. Разумѣется, со стороны мужа было жестоко, что онъ ни малѣйшимъ замѣчаніемъ не давалъ ей повода излить гнѣвъ. Тогда она рѣшила начать сама:

— Прекрасно! — вдругъ услышалъ онъ. — Мнѣ именно этого слѣдовало ожидать! Будь живъ мой отецъ, я ушла бы къ нему, потому что здѣсь некому за меня заступиться. И зачѣмъ мнѣ жить съ мужемъ, который радуется и торжествуетъ, когда оскорбляютъ меня?

— На какомъ основаніи говоришь ты это? — рѣшился возразить Глеггъ. — Когда же это я радовался или торжествовалъ?

— Да ужъ лучше бы прямо въ лицо сказалъ, что вовсе не цѣнишь меня, чѣмъ отдавать всякому на посмѣшище и, послѣ того, какъ я всю ночь не спала отъ горя, сидѣть за столомъ и дуться на меня!

Бѣдный Глеггъ посмотрѣлъ на нее, нельзя сказать, чтобы пораженный, но съ выраженіемъ того обычнаго изумленія, какое вызываютъ въ насъ, хотя не новыя, однако непостижимыя уму чудеса.

— Я дуюсь на тебя? — отвѣтилъ онъ. — Вотъ ужъ именно: съ больной головы да на здоровую! Я думалъ, что ты поразмыслила, успокоилась за ночь; но если ты все-таки непремѣнно хочешь требовать назадъ эти деньги, такъ хоть не дѣлай этого сейчасъ, чтобы не раздувать еще болѣе вражды съ родными, а дождись, пока выйдетъ случай помѣстить ихъ вѣрно и съ выгодою подъ закладную. Да и то еще придется заплатить повѣренному за хлопоты.

Г-жа Глеггъ поняла, что это пожалуй, и правда, по молчаніе ея слѣдовало истолковывать только какъ перемиріе, а не какъ миръ. И дѣйствительно, враждебныя дѣйствія скоро возобновились. Когда мужъ поблагодарилъ ее за переданную чашку чаю, г-жа Глеггъ возразила:

— Хорошо, что ты хоть благодаришь меня, а то вѣдь вообще я не избалована благодарностью за то, что дѣлаю для людей. А между тѣмъ въ твоей семьѣ нѣтъ ни одной женщины, которая могла бы сравниться со мною, я всегда скажу это. Я всегда вѣжлива къ твоей роднѣ, но не считаю себя равною ей, о нѣтъ!

— Нечего тебѣ осуждать мою родню, пока ты еще въ ссорѣ съ своею собственною, — не безъ насмѣшки замѣтилъ г. Глеггъ.

— Не правда, — сказала жена, передавая ему молоко — ты самъ знаешь, что я неспособна ссориться съ родными. Можетъ быть, ты судишь по себѣ!

— А что жъ это было вчера, когда ты въ такомъ гнѣвѣ выскочила изъ дома сестры?

— Я не ссорилась съ сестрою. Тулливеръ — мнѣ не родня, и онъ самъ сталъ ругать меня и выгналъ меня изъ дому. Чтожъ, мнѣ было сидѣть и слушать, какъ меня ругаютъ? Можетъ быть, тебѣ хотѣлось, чтобы еще болѣе оскорбили твою жену; но позволь тебѣ сказать, что это — для тебя же безчестье.

— Можно-ли себѣ представить что-нибудь подобное? — разсердившись воскликнулъ Глеггъ, — чтобы женщина, для которой все готово, которая распоряжается у себя въ домѣ, какъ царица, имѣетъ новый экипажъ и обезпечена на случай моей смерти лучше, чѣмъ могла бы надѣяться, — кидалась, точно бѣшеная собака! Невозможно постичь, зачѣмъ Богъ создалъ женщинъ такими!

Послѣднія слова были произнесены тономъ печальнаго волненія, и г. Глеггъ отодвинулъ отъ себя чай.

— Превосходно! Если таковы твои чувства, то мнѣ полезно ихъ знать, — сказала г-жа Глеггъ, съ раздраженіемъ складывая салфетку. — Но, если вы говорите, что я обезпечена лучше, чѣмъ могу надѣяться, то позвольте замѣтить, что я могла бы надѣяться на многое такое, чего не имѣю. А если я — бѣшеная собака, то я осрамлю тебя на весь приходъ, разсказавъ, какъ ты обходишься со мною, потому что не могу этого выносить и не буду…

Тутъ въ голосѣ г-жи Глеггъ послышались слезы, и она поспѣшно позвонила.

— Долли, — проговорила она, какъ бы изнемогая, — затопите наверху и закройте ставни. Потрудитесь — обратилась она къ мужу, — заказать къ обѣду, что вамъ будетъ угодно: для меня сварятъ кашу.

Г-жа Глеггъ подошла къ маленькой нижней полкѣ и взяла «Житія Святыхъ». Эта книга лежала передъ нею раскрытая во всѣхъ торжественныхъ случаяхъ: по воскресеньямъ, когда погода не позволяла итти въ церковь, или когда получалось извѣстіе о смерти кого-нибудь изъ родни, или, какъ въ этотъ день, когда ссора съ г. Глеггомъ переходила обычныя границы.

Впрочемъ, кромѣ «Житія Святыхъ» и каши, г-жа Глеггъ унесла съ собой и еще кое-что, немало способствовавшее ея успокоенію, а именно: во первыхъ, совѣтъ г. Глегга оставить свои пять тысячъ въ покоѣ, пока для нихъ не найдется выгоднаго помѣщенія, а главное, его намекъ на хорошее обезпеченіе въ случаѣ вдовства. Надежда на положеніе богатой вдовы настолько ее смягчила, что когда г. Глеггъ, успокоенный долговременнымъ копаніемъ грядъ и тронутый видомъ пустого стула жены и оставленнаго ею внизу вязанья, пошелъ къ ней наверхъ, то она стала отвѣчать ему такимъ тономъ, какъ будто ничего не случилось. «Житія Святыхъ» пролежали открытыми, по крайней мѣрѣ, часовъ восемь: пора была ихъ и закрыть.

Супруги весьма мирно поговорили о Тулливерахъ. Г. Глеггъ призналъ, что Тулливеръ напрасно сутяжничаетъ и легко можетъ разориться; а жена его на это отвѣтила, что считаетъ для себя унизительнымъ обращать вниманіе на поступки такого человѣка, и что ради сестры оставитъ ему пока эти пять тысячъ, тѣмъ болѣе, что по закладной ей могутъ дать только четыре процента, а не пять.

Благодаря такому повороту въ настроеніи г-жи Глеггъ, примиреніе оказалось очень легкимъ дѣломъ для г-жи Пуллетъ, когда она явилась съ этою цѣлью; г-жа Глеггь, правда, не могла удержаться, чтобы не замѣтить сестрѣ, что ее нечего учить приличіямъ и что она сама знаетъ, какъ ей поступать.

— Я думаю, никто не ожидаетъ, — сказала она наконецъ, — чтобы я поѣхала на мельницу, прежде чѣмъ Бесси побываетъ у меня, или же чтобы я бросилась передъ Тулливеромъ на колѣни и стала просить у него прощенія за то, что сама же его одолжаю; но я не буду сердиться, и если Тулливеръ заговоритъ со мной учтиво, то я отвѣчу ему тѣмъ же.

— Значитъ я могу поѣхать и сказать Бесси, что ты не сердишься и что все будетъ по прежнему! — спросила г-жа Пуллетъ, прощаясь.

— Да, можешь, Сонечка, — отвѣтила г-жа Глеггъ. — Скажи Тулливеру и Бесси, что я не стану вести себя скверно потому что другіе себя скверно ведутъ; знаю, что, какъ старшая, я обязана подавать прочимъ добрый примѣръ, и я это дѣлаю, чего никто не можетъ отрицать!

Зная, какъ довольна была г-жа Глеггъ своимъ подвигомъ великодушія, можно себѣ представить, какъ на нее подѣйствовало коротенькое письмо, г. Гулливера, полученное въ тотъ же вечеръ, послѣ отъѣзда г-жи Пуллетъ, и увѣдомлявшее ее, что ей нечего безпокоиться за свои пять тысячъ, которыя она получитъ съ процентами не позже, какъ черезъ мѣсяцъ; кромѣ того, г. Тулливеръ сообщалъ ей, что, не желая выказать ей невѣжливости, проситъ по прежнему посѣщать его домъ, но что онъ не нуждается въ ея милостяхъ ни для себя, ни для дѣтей своихъ.

Причиною этого событія была бѣдная г-жа Тулливеръ; она вообразила себѣ, что если скажетъ, что ему нечего думать о деньгахъ, такъ какъ сестра Пуллетъ взялась помирить ихъ съ сестрою Глеггъ, то это его чрезвычайно обрадуетъ. Г. Тулливеръ все еще тѣшилъ себя мыслью, что добудетъ денегъ для уплаты этого долга; а, услышавъ такое извѣстіе, немедленно сѣлъ и написалъ вышеупомянутое письмо, чтобы отрѣзать себѣ всѣ пути къ отступленію. Каково! Г-жа Пуллетъ отправилась просить за него! Напрасно безпокоились!

Послѣ этого письма негодованіе г-жи Глеггъ вспыхнуло съ новою силою, и она громко заявила, что отнынѣ не будетъ даже упоминать о Тулливерѣ: такой испорченный человѣкъ не достоинъ, чтобы она интересовалась имъ. Къ сестрѣ же она поѣхала лишь наканунѣ того дня, когда назначено было везти Тома въ школу, да и тутъ пробыла не долго и поговорила съ ней, не выходя изъ экипажа.

Въ этотъ вечеръ Томъ сказалъ Магги: — ой, Магги! Тетя Глеггъ опять начала пріѣзжать. Я такъ радъ, что меня не будетъ. Выпутывайся-ка одна!

Магги ужъ и безъ того горевала о необходимости разстаться съ Томомъ, а такая его радость заставила ее проплакать весь вечеръ.

Поспѣшивъ написать свое письмо, Тулливеръ долженъ былъ еще поспѣшнѣе искать денегъ подъ вексель. Только бы не обращаться къ кліентамъ Уекема! — предусмотрительно думалъ онъ. И однако, черезъ двѣ недѣли, пришлось занять именно у кліента Уекема, не потому чтобы измѣнилось мнѣніе Тулливера, а потому что кромѣ него не нашлось желающихъ дать деньги.

ГЛАВА XII.
Ученье Тома.

Въ первое полугодіе своего пребыванія у его преподобія Вальтера Стеллинга, въ Лортонѣ, Тому Тулливеру пришлось испытать не мало страданій. И нельзя сказать, чтобы онъ ѣхалъ туда съ удовольствіемъ. Прежде всего, ему думалось, что и городской школы съ него за глаза довольно, и онъ съ трудомъ примирился съ мыслью, что предстоитъ еще учиться, вмѣсто того, чтобы помогать отцу въ хозяйствѣ, чего ему очень хотѣлось, такъ какъ хозяйственная дѣятельность, по его представленію, состояла только въ томъ, чтобы разъѣзжать верхомъ, распоряжаться и бывать на базарахъ. Что-же касается того, красиво-ли и грамотно-ли онъ пишетъ, то онъ полагалъ, что взрослыхъ людей никто объ этомъ и не спрашиваетъ, слѣдовательно, и знанія ненужны. Онъ опасался, что священникъ замучитъ его заучиваніемъ, наизусть Священнаго Писанія… Впрочемъ, онъ даже не былъ въ состояніи представить себѣ ожидавшую его жизнь сколько нибудь ясно, и только на всякій случай захватилъ коробочку пистоновъ, чтобы произвести на чужихъ мальчиковъ впечатлѣніе человѣка, для котораго ружья — не диковина. Такъ бѣдный Томъ, всегда изобличавшій слабости Магги, самъ далеко не былъ чуждъ слабостей.

Двѣ недѣли пребыванія въ Лортонѣ во многомъ измѣнили его мысли. Не только латинская грамматика, но даже родная рѣчь его хозяевъ и ихъ манеры казались ему чѣмъ-то совершенно новымъ и нагоняли на него такую робость, что онъ еле отваживался отвѣчать г-ну Стеллингу или женѣ его. Что же касается пистоновъ, то въ порывѣ горечи онъ чуть не бросилъ ихъ въ сосѣдній прудъ, ибо не только оказался единственнымъ ученикомъ, но и почтеніе его къ ружьямъ, да и вообще всѣ понятія, какія онъ имѣлъ о жизни, потерпѣли значительный уронъ. Очевидно было, что г. Стеллингъ ничуть не интересовался ни ружьями, ни лошадьми.

Г. Стеллингъ былъ высокій, широкоплечій человѣкъ лѣтъ подъ тридцать, съ бѣлокурыми волосами, свѣтлосѣрыми, всегда широко открытыми глазами и твердою рѣшимостью обратить на себя вниманіе современниковъ, въ качествѣ не только проповѣдника, но и ученаго. Правда, для этого у него было больше самоувѣренности, нежели истинныхъ познаній или таланта; но и самоувѣренность оказывала ему немалыя услуги и всегда производила хорошее впечатлѣніе на его собесѣдниковъ. Въ ученіи Тома онъ рѣшилъ отличиться, тѣмъ болѣе, что имѣлись въ виду другіе ученики, которыхъ могли привлечь успѣхи перваго. Оставшись наединѣ съ женою послѣ нѣсколькихъ дней пребыванія Тома у нихъ въ домѣ, Стеллингъ сообщилъ "ей, что этотъ мальчикъ — довольно неотесанный медвѣженокъ и что съ нимъ необходима строгость. Надо сказать, что самъ онъ не былъ суровымъ или злымъ человѣкомъ, напротивъ. Онъ шутилъ съ Томомъ за столомъ и самымъ веселымъ образомъ поправлялъ его простонародныя и неправильныя выраженія, или дѣлалъ замѣчанія относительно манеръ; но это окончательно запугивало Тома, и тотъ не могъ отдѣлаться отъ постояннаго угнетающаго ощущенія, что все дѣлаетъ не такъ и «показываетъ себя дуракомъ.»

Родителямъ мальчика новый воспитатель чрезвычайно понравился, и они вернулись домой вполнѣ успокоенные. Г. Стеллингъ смотрѣлъ такъ прямо и такъ искренно отвѣчалъ на всѣ рѣчи г-на Тулливера: «Ну да, да! я понимаю!» — «Ну да, вы хотите, чтобы вашъ сынъ умѣлъ самъ проложить себѣ дорогу!» Кромѣ того, онъ съ такимъ интересомъ выслушалъ отъ него указанія, какъ наилучшимъ образомъ откармливать свиней, что нашъ мельникъ былъ въ полномъ восторгѣ. Жена его, со своей стороны, нашла, что г-жа Стеллингъ, несмотря на молодость, имѣетъ вполнѣ правильныя понятія о стиркѣ бѣлья и о степени аппетита у подростающаго мальчика, а также о прислугѣ и о многомъ другомъ, и поэтому охотно поручила сына ея заботамъ.

Г. Стеллингъ приступилъ къ обученію Тома безъ малѣйшихъ колебаній и сомнѣній. По его мнѣнію, латинская грамматика и геометрія по Эвклиду были основами всякаго знанія; слѣдовательно, ихъ и требовалось внѣдрить въ мозги мальчика. Правда, отецъ ученика что-то толковалъ о «съемкѣ плановъ» и о «счетѣ»; но развѣ такой необразованный человѣкъ могъ имѣть понятіе объ истинномъ просвѣщеніи? О немъ имѣлъ безошибочное понятіе самъ Стеллингъ, который и принялся за Тома съ полной увѣренностью, что хорошо исполнитъ долгъ свой.

Немного прошло времени, какъ онъ уже причислилъ бѣднаго Тома къ совершенно тупоумнымъ дѣтямъ, потому что ученикъ, хотя заучилъ окончанія всѣхъ склоненій, однако ни за что не могъ догадаться, въ какомъ падежѣ стоитъ какое нибудь случайно попавшееся слово. Это поразило учителя, ему показалось, что это нѣчто большее, чѣмъ простая тупость: онъ заподозрилъ упорство и прочелъ Тому нотацію за недостатокъ прилежанія. «Вы совершенно не интересуетесь тѣмъ, что дѣлаете», сказалъ онъ ему. между прочимъ, и, къ сожалѣнію, упрекъ былъ вполнѣ справедливъ. Томъ безъ всякаго труда отличалъ борзую собаку отъ лягавой, онъ съ точностью могъ опредѣлить, сколько лошадей скачетъ позади него, сколько разъ уляжется его палка на площадкѣ для игръ, умѣлъ попасть камнемъ въ самый центръ указаннаго круга на водѣ и безъ всякихъ измѣреній чертилъ почти безукоризненные квадраты. Но г. Стеллингъ не обратилъ на это вниманія, а замѣтилъ только, что латинская грамматика не идетъ ему въ голову, что доказательство теоремы о томъ, что два треугольника въ такихъ-то случаяхъ равны, приводитъ его въ состояніе полнаго отупѣнія, хотя на глазъ онъ сразу узнаетъ, что они, дѣйствительно, равны. Отсюда г. Стеллингъ заключилъ, что слѣдуетъ удвоить количество упражненій въ латыни и геометріи.

По прошествіи нѣсколькихъ мѣсяцевъ, Томъ Тулливеръ уже безповоротно считалъ эти-предметы «тоскою» и «дрянью». Главное горе было въ томъ, что онъ не могъ постичь, зачѣмъ его этому учатъ. Пожалуй, покажется невѣроятнымъ, чтобы въ двѣнадцать лѣтъ мальчикъ не зналъ, откуда взялась эта латынь; однако, такъ оно было съ Томомъ. Ему долго пришлось бы толковать, что на землѣ существовалъ такой народъ, который продавалъ и быковъ, и овецъ, и дѣлалъ всякія дѣла, объясняясь на этомъ языкѣ, а еще дольше потребовалось бы объяснять причину, по которой латынь преподается ему теперь, когда ее уже не употребляютъ въ живой рѣчи. О римлянахъ онъ только и зналъ, что «о нихъ говорится въ Новомъ Завѣтѣ», а Стеллингъ не желалъ излишними объясненіями лишить его умъ самостоятельности.

Томъ до странности присмирѣлъ и никогда въ жизни такъ не походилъ на дѣвочку, какъ именно въ эту пору. Онъ былъ гордъ, но гордость эта терпѣла ежечасныя униженія. Онъ не былъ такъ глупъ, чтобы не видѣть, насколько понятія Стеллинговъ о вещахъ и людяхъ выше понятій того круга, гдѣ онъ выросъ; но отъ него не могло скрыться и то, что съ точки зрѣнія именно этихъ понятій самъ онъ, Томъ, является неуклюжимъ и глупымъ. Это его очень огорчало, совершенно уничтожило въ немъ мальчишеское самодовольство и сдѣлало его подозрительнымъ и обидчивымъ. Онъ былъ очень твердъ характеромъ, можно сказать, упрямъ; но ему не свойственны были безсмысленное упорство и непокорность. Человѣческія чувства не были ему чужды, и онъ былъ бы радъ удовлетворить г-на Стеллинга понятливостью во время урока, если-бы могъ этого достичь, простоявши долгое время на одной ногѣ, напримѣръ, или не особенно сильно поколотившись головою объ стѣнку. Однако, подобныя мѣры, очевидно, помочь не могли, и онъ рѣшился прибѣгнуть къ молитвѣ. Исполнить это онъ не отважился сразу: — его смущала новизна и необычность такого поступка. Но однажды, когда онъ въ пятый разъ кряду ошибся въ третьемъ спряженіи и г. Стеллингъ сдѣлалъ ему строгій выговоръ, Томъ впалъ въ совершенное уныніе и обратился къ этому послѣднему средству. Передъ отходомъ ко сну, послѣ обычныхъ молитвъ о родителяхъ, младенцѣ-сестрицѣ, (онъ началъ молиться о Магги, когда та еще не умѣла ходить) и о томъ, чтобы ему «всегда блюсти заповѣди Божіи», онъ пролепеталъ тѣмъ-же торопливымъ топотомъ: «и дай мнѣ всегда помнить латинскіе уроки». Затѣмъ онъ помолчалъ, размышляя, какъ-бы помолиться объ Ѳвклидѣ: проситьли о пониманіи его, или какъ нибудь иначе; но въ концѣ концовъ, проговорилъ: «И пошли, чтобы г. Стеллингъ не заставлялъ меня больше учить Эвклида».

Спряженія на другой день прошли благополучно, и Томъ продолжалъ придерживаться своего нововведенія въ молитвѣ, несмотря на то что учитель не отмѣнялъ занятій по Эвклиду. Но когда дѣло дошло до неправильныхъ глаголовъ, то и молитвы перестали помогать. Въ долгіе томительные вечера, которые Томъ проводилъ въ классной за приготовленіемъ уроковъ къ слѣдующему дню, глаза его заволакивались слезами, хотя онъ не любилъ и стыдился плакать. Онъ поневолѣ съ любовью вспоминалъ даже о Споунсерѣ, съ которымъ ссорился и дрался въ школѣ. Со Споунсеромъ онъ чувствовалъ себя на равной ногѣ и даже ощущалъ нѣкоторое превосходство. Мельница, рѣка, Япъ, настороживающій уши и готовый повиноваться малѣйшему его знаку, — все это мелькало передъ нимъ, точно въ калейдоскопѣ, пока его опущенная въ карманъ рука разсѣянно перебирала ножикъ, клубочекъ, бечевки и другіе предметы, дорогіе, какъ память прошлаго. Да, Томъ никогда въ жизни такъ не походилъ на дѣвочку; а въ этотъ періодъ неправильныхъ глаголовъ къ его бѣдамъ прибавилась еще новая тягота: у г-жи Стеллингъ появился второй ребенокъ, и такъ какъ нянька была одна, то Тому выпало на долю гулять со старшей дѣвочкой, Лаурой, и развлекать ее. По мнѣнію г-жи Стеллингъ, мальчику было полезно сознавать, что онъ оказываетъ услугу семьѣ, въ которой живетъ, и, кромѣ того, развѣ не весело было гулять съ херувимчикомъ Лаурой въ яркіе солнечные дни? Херувимчикъ Лаура еще не вполнѣ усвоила искусство ходьбы, а потому ея талія была обвязана лентою, за концы которой Томъ держалъ ее, точно собачку, когда ей угодно бывало пройтись; но это случалось рѣдко. Все же остальное время, ему приходилось носить ее на рукахъ, кружась по садику, передъ окнами комнаты ея матери.

Имѣй Томъ злое сердце, онъ возненавидѣлъ-бы «херувимчика» Лауру. Но въ немъ было много доброты и зачатковъ чисто-мужской склонности покровительствовать слабымъ, жалѣть ихъ. За то онъ возненавидѣлъ г-жу Стеллингъ; все въ ней стало ему противно: бѣлокурые завитки, толстыя косы, надменный видъ и частыя указанія на обязанности другихъ… А Лауру онъ даже полюбилъ и забавлялся самъ, играя съ нею: онъ пожертвовалъ для нея даже своими патронами, отчаявшись въ возможностикогда-либо употребить ихъ болѣе достойнымъ образомъ, чѣмъ заслужилъ выговоръ г-жи Стеллингъ за пріученіе малютки играть съ огнемъ. Лаура была все таки чѣмъ то въ родѣ товарища, а какъ Томъ соскучился по товарищамъ! Въ глубинѣ сердца онъ страшно тосковалъ по Магги и готовъ былъ даже забыть всѣ ея провинности; между тѣмъ дома онъ считалъ, что оказываетъ сестрѣ большую милость, когда бралъ ее съ собою на прогулку.

Прежде чѣмъ миновало это тоскливое полугодіе, Магги и въ самомъ дѣлѣ явилась. Г-жа Стеллингъ приглашала дѣвочку пріѣхать провѣдать брата; поэтому, когда г. Тулливеръ, въ концѣ октября, собрался въ Лортонъ, Магги поѣхала съ нимъ, преисполненная сознаніемъ, что пускается въ далекое путешествіе и что ей предстоитъ увидѣть свѣтъ. Г. Тулливеръ только въ первый разъ пріѣхалъ къ сыну, чтобы мальчикъ не особенно пріучался думать о домашнихъ.

— Ну, сынокъ, — сказалъ онъ Тому, когда г. Стеллингъ вышелъ изъ комнаты, чтобы сообщить женѣ о ихъ прибытіи, и Магги на свободѣ начала цѣловать Тома, — ты смотришь молодцомъ! Ученіе идетъ тебѣ впрокъ.

Томъ пожалѣлъ, что не производитъ впечатлѣнія больного. — А мнѣ не очень то здоровится, — сказалъ онъ. — Попросилъ-бы ты г. Стеллинга не заставлять меня учить Эвклида: я думаю, у меня отъ него болятъ зубы.

(Изо всѣхъ болѣзней Тому была знакома по опыту единственно только зубная боль).

— Эвклидъ? А это что такое? — спросилъ г. Тулливеръ.

--; Охъ, я не знаю: тамъ опредѣленія и аксіомы, и треугольники, и всякая такая штука. Это такая книга, которую мнѣ приходится учить; въ ней совсѣмъ нѣтъ смысла.

— Ну, ну! — сказалъ г. Тулливеръ неодобрительно. — Ты не долженъ говорить такъ. Ты обязанъ учиться всему, что тебѣ задаетъ учитель. Онъ лучше знаетъ, что тебѣ нужно.

— Теперь я помогу тебѣ, Томъ! — сказала Магги покровительственно-утѣшительнымъ тономъ. — Я пробуду съ тобой сколько хочешь, лишь бы г-жа Стеллингъ пригласила меня остаться. Я привезла съ собой сундучекъ и передники… Правда, папа?

— Ты поможешь мнѣ, голубушка? — сказалъ Томъ, такъ развеселившись этимъ обѣщаніемъ, что съ торжествомъ вознамѣрился смутить Магги, показавши ей страницу Эвклида. — Посмотрѣлъ бы я, какъ ты стала бы готовить хоть одинъ изъ моихъ уроковъ. — Вѣдь я учусь и по-латыни! Дѣвочекъ никогда этому не учатъ: онѣ слишкомъ глупы.

— Я отлично знаю, что такое латынь, — увѣренно отвѣтила Магги. — Латынь, это — такой языкъ. Въ словарѣ попадаются латинскія слова. Есть слово bonus, даръ.

— Вотъ и не такъ! — возразилъ Томъ, втайнѣ удивленный. — Ты воображаешь, что очень умна! Но bonus означаетъ — добрый; говорятъ: bonus, bona, Ѣопит (добрый, добрая, доброе).

— Что-жъ? Это можетъ значить и даръ, — стояла на своемъ Магги. — Это слово можетъ означать нѣсколько вещей. Почти всякое слово такъ. Вотъ бываетъ «Kocа» — волосы плетутъ, а еще «Kocа», чтобы траву косить.

— Молодецъ дѣвчоночка! — смѣясь сказалъ г. Тулливеръ, между тѣмъ какъ Томъ почувствовалъ досаду отъ сообразительности сестры, хотя былъ безмѣрно радъ, что она побудетъ съ нимъ. Впрочемъ, онъ надѣялся, что ея самомнѣніе исчезнетъ послѣ осмотра его книгъ.

Г-жа Стеллингъ въ своемъ любезномъ приглашеніи упомянула только о томъ, чтобы, «погостить недѣльку»; но г. Стеллингъ, который спрашивалъ Магги, откуда она стащила свой черные глаза, настоялъ, чтобы ее оставили на двѣ недѣли. Магги рѣшила, что г. Стеллингъ — чудный человѣкъ, а Тулливеръ съ удовольствіемъ оставилъ свою дѣвчоночку въ такомъ домѣ, гдѣ она могла показать свой умъ людямъ, способнымъ оцѣнить его. Итакъ, было рѣшено, что за нею пріѣдутъ черезъ двѣ недѣли.

— Пойдемъ со мною въ классную, Магги, — сказалъ Томъ, когда отецъ уѣхалъ. — Чего ты трясешь и дергаешь головою, дурочка? — продолжалъ онъ. Хотя ея прическа теперь была иная, и волосы гладко лежали за ушами, однако, она все еще не отвыкла какъ будто откидывать ихъ со лба. — Дергаешься, точно сумашедшая!

— Ахъ, я не могу иначе, — съ нетерпѣніемъ отвѣтила Магги. — Не дразни меня, Томъ! — Ахъ, сколько книгъ! — воскликнула она, увидѣвъ книжныя полки въ кабинетѣ. — Какъ бы я была рада, если бы у меня было столько!

— Да ты бы не могла прочесть ни одной, — торжественно объявилъ Томъ: — онѣ всѣ латинскія.

— Нѣтъ, неправда, — сказала Магги. — Я прочла вотъ здѣсь на корешкѣ… «Исторія паденія Римской имперіи».

— Ну, что же это такое значитъ? Ты и не знаешь! — сказалъ Томъ, качая головой.

— Но я скоро узнала бы, — пренебрежительно отвѣтила Магги.

— А какъ же такъ?

— Я поглядѣла бы внутрь и увидала бы, о чемъ тамъ написано.

— Ну, не совѣтую вамъ сударыня, — сказалъ Томъ, видя что она уже протягиваетъ руку къ книгѣ. — Г. Стеллингъ никому не позволяетъ трогать свои книги безъ спросу, и изъ-за тебя достанется, вѣдь, мнѣ.

— Такъ покажи же мнѣ твои книги, когда такъ, — сказала Магги, оборачиваясь, чтобы обнять Тома за шею и потереться своимъ курносымъ носикомъ о его щеку.

Томъ въ сердечной радости, что съ нимъ опять его милая, неизмѣнная Магги, съ которою можно спорить и командовать, схватилъ ее за талію и началъ прыгать съ нею вокругъ большого стола. Прыжки ихъ становились все быстрѣе и непринужденнѣе, такъ что волосы Магги выбились изъ-за ушей и растрепались, какъ швабра. Но круги, описываемые вокругъ стола вслѣдствіе увлеченія, становились все неправильнѣе, пока не повалился задѣтый дѣтьми пюпитръ г. Стеллинга, съ котораго съ громомъ полетѣли тяжелые словари. Къ счастью, комната находилась въ первомъ этажѣ и составляла отдѣльную пристройку къ дому, такъ что грохотъ не разнесся по всему зданію; тѣмъ не менѣе Томъ смутился и растерялся на нѣсколько минутъ, опасаясь появленія г-на или г-жи Стеллингъ.

— Послушай, Магги, — сказалъ онъ: — здѣсь, знаешь, надо быть смирнѣе. Если мы что-нибудь разобьемъ, то г-жа Стеллингъ заставитъ насъ кричать «peccavi».

— Это что такое? — спросила Магги.

— Это — латинское названіе хорошей взбучки, — отвѣтилъ Томъ, гордясь своими познаніями.

— А она злая? — освѣдомилась Магги.

— Да ужъ не добрая, — отвѣтилъ Томъ.

— Я думаю, всѣ женщины сердитѣе мужчинъ, — сказала Магги. — Тетя Глеггъ гораздо сердитѣе, чѣмъ дядя, а мама бранитъ меня чаще, чѣмъ папа.

— Да вѣдь и ты будешь когда-нибудь женщиной, — замѣтилъ Томъ; — значитъ, ужъ не тебѣ бы говорить.

— Но я буду умная женщина, — возразила Магги, встряхивая головой.

— О, непремѣнно, и притомъ несносная, воображающая о себѣ невѣсть что. Всѣ будутъ тебя ненавидѣть.

— Но ты не долженъ меня ненавидѣть, Томъ. Это будетъ очень скверно съ твоей стороны, потому что я, вѣдь, твоя сестра.

— Да, но если ты сдѣлаешься несносной и нестерпимой, то я буду ненавидѣть тебя.

— Ахъ, Томъ, не надо! Я не буду нестерпима. Я "буду очень добра къ тебѣ, и со всѣми я буду добра. Ты, вѣдь, на самомъ дѣлѣ не возненавидишь меня, скажи-ка, Томъ?

— Ахъ, отстань! Ну что тамъ еще! Мнѣ пора учить уроки. Посмотри, вотъ что мнѣ задано, — сказалъ Томъ, притягивая Магги къ себѣ и раскрывая передъ нею теорему, между тѣмъ какъ она заправляла волосы за уши, приготовляясь доказать ему свою способность помочь при изученіи геометріи. Она начала читать съ полною самоувѣренностью, но вскорѣ совершенно смутилась и покраснѣла отъ досады. Неизбѣжно было признать свою несостоятельность, а она не любила оказываться ниже другихъ.

— Это все вздоръ, — сказала она, — и скучная штука. Никому и не нужно ее разгадывать.

— А! вотъ что, моя милѣйшая — заговорилъ Томъ, придвигая къ себѣ книгу и покачивая головою. — Ты не такъ умна, какъ о себѣ думаешь!

— О, — сказала Магги, надувшись, — я увѣрена, что могла бы до всего этого добраться, если бы выучила все, что было раньше и что училъ ты.

— Но этого ты бы никогда не могла, премудрая особа, — возразилъ Томъ, — потому что, если знать, что было раньше, тогда будетъ еще труднѣе: тогда тебѣ пришлось бы отвѣчать: какое третье опредѣленіе и какая пятая аксіома. Ну, погоди-ка теперь, мнѣ надо съ этимъ покончить. Вотъ тебѣ латинская грамматика. Посмотримъ, поймешь-ли ее.

Магги нашла латинскую грамматику весьма пріятною послѣ своего математическаго разочарованія: ей очень нравились новыя слова, и она скоро увидала, что въ концѣ книги есть словарь, который можетъ быстро и легко снабдить ее множествомъ познаній. Она пропускала синтаксическія правила, но страшно увлеклась примѣрами. Эти таинственныя фразы, вырванныя неизвѣстно откуда, подобно чудеснымъ рогамъ животныхъ или листамъ растеній, привезеннымъ изъ далекихъ странъ, давали широкій просторъ ея воображенію и казались тѣмъ болѣе привлекательными, что были написаны на необычномъ языкѣ, понимать который она, однако, могла научиться. Право, латинская грамматика была очень интересна, та самая грамматика, которая, по словамъ Тома, была недоступна для дѣвочекъ, и Магги гордилась тѣмъ, что находила ее интересной. Она совершенно увлеклась ею, когда услышала голосъ Тома.

— Ну, Магги, давай сюда грамматику.

— О, Томъ, это — такая хорошая книжка! — сказала она, выскакивая изъ большого кресла, чтобы передать ее брату: — гораздо интереснѣе, чѣмъ словарь. Я бы очень скоро могла научиться по латыни. Я думаю, это совсѣмъ не трудно.

— О, я знаю, что ты дѣлала, — сказалъ Томъ. — Ты читала англійскія объясненія въ концѣ. Это можетъ и всякій оселъ!

Томъ схватилъ книгу и раскрылъ ее съ рѣшительнымъ и дѣловымъ видомъ, какъ бы желая дать понять, что такого урока, какой заданъ ему, не выучить всякому ослу. Магги, слегка уязвленная, подошла къ полкамъ и стала развлекаться чтеніемъ заглавій. Черезъ нѣсколько минутъ Томъ позвалъ ее:

— Ну-ка, Магги, или сюда и прослушай, знаю-ли я. Стань у того конца стола: тутъ сидитъ г. Стеллингъ, когда спрашиваетъ меня.

Магги повиновалась и взяла раскрытую книгу.

— Откуда начинается, Томъ?

— Я начну съ «Appellativa arbor um», потому что я повторяю все, что выучилъ за недѣлю.

Томъ довольно благополучно отвѣтилъ три первыя строчки, такъ что Магги начала уже забывать о своей обязанности слѣдить и погрузилась въ соображенія о томъ, какое бы могло имѣть значеніе слово «mos», попавшееся ей два раза, какъ вдругъ онъ запнулся на «sunt etiam volucrum».

— Не подсказывай Магги; «sunt etiam volucrum»… «Sunt etiam volucrum… ut ostrea, cetus»…

— Нѣтъ! — сказала Магги. открывая ротъ и качая головой.

— Sunt etiam volucrum — произнесъ Томъ очень медленно, какъ бы надѣясь, что слѣдующія слова явятся скорѣе, разъ онъ имъ покажетъ такимъ образомъ, что они заставляютъ себя ждать.

"С-е-и — сказала Магги, начиная выходитъ изъ терпѣнія.

— Ахъ, я знаю! Молчи, пожалуйста,_-- сказалъ Томъ — Ceu passer, hirundo: Ferarum… ferarum… — Томъ взялъ карандашъ и провелъ имъ нѣсколько толстыхъ чертъ по переплету книги --… Ferarum…

— О, Томъ, — сказала Магги, — какъ же ты долго! No…

— No ostrea…

— Нѣтъ, нѣтъ, — сказала Магги — ut tigris…

— Ну, да, теперь ужъ знаю, — сказалъ Томъ; — тамъ надо: tigris, vulpes, я забылъ. No tigris, vulpes et piscium…

Съ заиканіями и повтореніями, Томъ отвѣтилъ еще нѣсколько строкъ.

— Ну теперь, — сказалъ онъ, — идетъ то, что мнѣ задано къ завтрему. Дай-ка мнѣ книжку на минуту.

Послѣ нѣсколькихъ минутъ полугромкаго зубренія, сопровождаемаго ударами кулака по столу, Томъ вернулъ книгу.

— Mascula nomin in а — началъ онъ.

— Нѣтъ, Томъ, — сказала Магги, — это совсѣмъ не здѣсь.

Тутъ: Nomena non crescens genittivo…

Томъ насмѣшливо передразнилъ ея неправильный выговоръ: — Зачѣмъ же такъ ужасно коверкать? Ахъ какая ты дурочка, Зіагги!

— Нечего тебѣ смѣяться, Томъ, я вижу, что такъ написано. Почему мнѣ знать, какъ читается?

— Да вѣдь я говорилъ тебѣ, что дѣвочки не могутъ учиться по латыни.

— Неправда, — съ досадой возразила Магги. — Я отлично могу повторить вслѣдъ за тобою. А ты не соблюдаешь знаковъ препинанія: останавливаться на точкѣ съ запятой нужно вдвое больше, чѣмъ на запятой, а ты дольше всего молчишь тамъ, гдѣ и знаковъ-то никакихъ нѣтъ!

— Ну, ладно, ужъ не болтай, спрашивай дальше.

Скоро ихъ позвали къ хозяевамъ въ гостиную, и

Магги такъ разговорилась съ г-немъ Стеллингомъ, который, ей казалось, былъ въ восторгѣ отъ ея ума, что Томъ только изумлялся ея смѣлости. Но она сразу присмирѣла, когда господинъ Стеллингъ завелъ разговоръ о какой-то дѣвочкѣ, которая убѣгала къ цыганамъ.

— Престранная это, вѣроятно, была дѣвочка! — сказала г-жа Стеллингъ, желая поддержать шутку; но эта шутка была Магги совсѣмъ не по вкусу. Она боялась, что г. Стеллинѣ все-таки, пожалуй, не особенно высокаго о ней мнѣнія и пошла спать порядочно не въ духѣ; при этомъ ей показалось, что г-жа Стеллингъ смотритъ ей вслѣдъ такимъ взглядомъ, точно считаетъ безобразными ея волосы, гладко зачесанные назадъ.

Тѣмъ не менѣе эти двѣ недѣли, которыя она прогостила у Тома, прошли очень счастливо для Магги. Ей было позволено присутствовать на его урокахъ, и она продолжала интересоваться примѣрами изъ латинской грамматики. Въ особенности ее заняла фраза объ одномъ астрономѣ, не любившемъ женщинъ. Она даже рѣшилась спросить г. Стеллинга, всѣ-ли астрономы ненавидятъ женщинъ, или только этотъ одинъ, но, не дождавшись отвѣта, тутъ же прибавила:

— Я думаю, что всѣ, потому что, знаете, они вѣдь живутъ на высокихъ башняхъ, и, если бы туда пришли женщины, онѣ могли бы своими разговорами помѣшать имъ смотрѣть на звѣзды.

Господина Стеллинга очень забавляло ея щебетанье; они были съ нимъ большіе друзья. Она сказала Тому, что была бы рада жить у Стеллинговъ и учиться тому же, чему учатъ его. Она навѣрно могла бы понимать Эвклида: она еще разъ просматривала его и теперь знаетъ, что такое A, B, и C; это — названіе линій.

— Я увѣренъ, что не могла бы, — сказалъ Томъ. — Вотъ я спрошу г. Стеллинга.

— Не безпокойся, — отвѣтила самоувѣренная молодая дѣвица, — я и сама его спрошу.

— Г. Стеллингъ, — сказала она въ тотъ же вечеръ, когда всѣ собрались въ гостиную, — какъ вы думаете, могла ли бы я учиться геометріи и всему, чему учится Томъ, если бы вы учили меня, а не его.

— Нѣтъ, не могла бы, — съ негодованіемъ возразилъ Томъ: — дѣвочки не могутъ учиться геометріи.

— Я думаю, что онѣ могутъ усваивать поверхностныя свѣдѣнія о чемъ угодно, — сказалъ г. Стеллингъ. — У нихъ не мало сообразительности, но онѣ ни во что не вникаютъ глубоко. Онѣ мыслятъ быстро и поверхностно.

Томъ, въ восторгѣ отъ этого приговора, выразилъ свое торжество, покачивая головой по адресу Магги изъ-за стула г. Стеллинга. Что же касается Магги, она чувствовала себя обиженной, какъ никогда въ жизни. Она такъ гордилась, когда хвалили быстроту ея соображенія; теперь же это самое качество оказывалось признакомъ несовершенства. Выходило, пожалуй, что лучше быть медленнымъ, какъ Томъ.

— Ага, прекрасная дѣвица, — сказалъ Томъ, когда они остались одни. — Видишь, совсѣмъ не такъ хорошо быть верхоглядкой. Слышала? Ты далеко ни въ чемъ не пойдешь.

Магги была такъ подавлена этой ужасной перспективой, что даже не имѣла духу возразить.

Но когда за этою быстрою и поверхностною особою пріѣхалъ въ телѣжкѣ работникъ Лука, домъ священника опять показался Тому унылымъ, и онъ сталъ сильно скучать по сестрѣ. Онъ былъ гораздо живѣе и лучше учился, пока она была съ нимъ: она предлагала г. Стеллингу столько разнообразныхъ вопросовъ, между прочимъ и о Римской Имперіи, такъ интересовалась узнать, можно-ли сказать по-латыни: «я за это не дамъ и ломанаго гроша.», что Тому началъ мало-по-малу уясняться фактъ существованія въ древности такого народа, среди котораго всѣ, со дня рожденія, имѣли счастье знать латинскій языкъ, совершенно не нуждаясь въ учебникѣ грамматики. Это блистательное открытіе было важнымъ прибавленіемъ къ его историческимъ познаніямъ, ограничивавшимся до той поры ветхозавѣтной исторіей евреевъ.

Но это томительное полугодіе все же, наконецъ, миновало. Какъ радъ былъ Томъ, когда холодный вѣтеръ сорвалъ послѣдніе желтые листья съ деревьевъ. Длинные вечера и первый декабрьскій снѣгъ казались ему милѣе августовскаго солнца и, чтобы лучше слѣдить за ходомъ времени, онъ за три недѣли до праздниковъ крѣпко забилъ въ землю, въ одномъ изъ уголковъ сада, двадцать одну палку и каждый день вытаскивалъ по одной, отшвыривая ее въ даль съ такою силою, которой было бы достаточно, чтобы забросить ее на край свѣта, если бы палки могли летать такъ далеко. Но стоило заплатить даже долгими днями сидѣнія за латинской грамматикой за счастье увидѣть опять свѣтлый огонекъ родного дома, снова почувствовать себя въ родственныхъ объятіяхъ.

XIII.
Рождественскіе праздники.

Милое старое Рождество покрыло снѣгомъ лугъ и берегъ, крыши и поля. Все застыло, точно замерло. Зато, тѣмъ теплѣе и уютнѣе было дома, куда Томъ попалъ, точно въ рай. Однако, не прошло и нѣсколькихъ дней, какъ онъ началъ замѣчать, что здѣсь что-то неладно, и это порядкомъ отравило ему праздники.

Правда, на рябинѣ было, какъ всегда, множество красныхъ ягодъ, и онъ съ Магги украсилъ всѣ окна и картины по стѣнамъ ихъ густыми кистями, мѣшая ихъ съ черными ягодами плюща. Пѣлись и гимны подъ окнами, въ полночь, и пѣніе это казалось Магги идущимъ съ неба. Напрасно Томъ смѣялся надъ нею, говоря, что это — старый дьячекъ и обыкновенные церковные пѣвчіе; Магги проникалась благоговѣніемъ при первомъ звукѣ ихъ голосовъ, и ей все чудились ангелы, парящіе въ облакахъ. Это ночное пѣніе накладывало особый отпечатокъ и на слѣдующее утро, а запахъ горячихъ пироговъ изъ кухни, при отправленіи въ церковъ, затѣмъ — антифоны, убранство изъ зеленыхъ вѣтвей и короткая проповѣдь, наконецъ, сіяніе на лицахъ дяди и тети Моссъ и всѣхъ ихъ семерыхъ ребятъ, — все способствовало праздничному настроенію. Пуддингъ былъ такой же круглый, какъ и въ прежніе годы, и все также пылалъ вокругъ него ромъ; великолѣпенъ былъ и дессертъ изъ золотистыхъ апельсиновъ, темныхъ орѣховъ, прозрачнаго яблочнаго желе и другихъ прелестей. Словомъ — все было, какъ слѣдуетъ на Рождествѣ, а катанье на салазкахъ и игра въ снѣжки — даже лучше обыкновеннаго.

Рождество было такое-же, какъ и въ прежніе годы, но отецъ уже былъ не тотъ. Онъ былъ какой-то раздраженный, и хотя Томъ вполнѣ сочувствовалъ ему, но испыталъ такое-же тяжелое чувство, какъ Магги, когда м-ръ Тулливеръ за дессертомъ началъ горячиться. Вниманіе, которое Томъ до сихъ поръ удѣлялъ орѣхамъ и вину, разсѣялось при мысли, что на свѣтѣ много дурныхъ людей и что взрослымъ людямъ приходится съ ними бороться; а Томъ не любилъ ссоръ, которыхъ нельзя тутъ же сразу покончить хорошей дракой съ такимъ противникомъ, котораго разсчитываешь побить.

За столомъ Тулливеръ подробно излагалъ Моссу, что нѣкій Пайвортъ, купившій землю по рѣчкѣ Рипилю, выше мельницы, вздумалъ отводить изъ рѣчки воду для орошенія своихъ полей, что несомнѣнно нарушаетъ его, Тулливера, права на эту воду. Моссъ, не понимая, какъ онъ выражался, «мельничнаго дѣла», изъ вѣжливости соглашался со всѣми разсужденіями свояка; впрочемъ, Тулливеръ говорилъ не для собесѣдника, а единственно съ цѣлью облегчить собственную Дуту.

— Вѣдь этотъ Пайвортъ здѣсь недавно? — спросила г-жа Моссъ для поддержанія разговора. — Я что-то не слыхала о немъ при жизни нашего отца.

— Ну, разумѣется, недавно! — съ сердитымъ подчеркиваніемъ отвѣтилъ Тулливеръ. — Мельница — въ нашемъ родѣ ужъ лѣтъ полтораста, а этотъ явился неизвѣстно откуда… Ну, да ужъ я его проучу!

— Однако, ты не станешь же судиться съ нимъ, братецъ? — съ тревогою возразила г-жа Моссъ.

— Какъ придется! Да вѣдь я знаю, кто тутъ всему причиною. Этотъ Уэкемъ все настраиваетъ и подзуживаетъ его. Только и на нихъ найдется управа: на каждаго мерзавца можно натравить еще большаго мерзавца. Иначе, почему бы Уэкемъ проигралъ Брушмлеево дѣло?

Тулливеръ былъ очень честенъ и гордился своею честностью; но былъ убѣжденъ, что судебная тяжба — нѣчто въ родѣ пѣтушьяго боя, гдѣ побѣждаетъ болѣе поворотливый и сильный.

— И мой Горъ — не дуракъ, — продолжалъ онъ вызывающимъ тономъ, какъ будто сестра выразила сомнѣніе въ способностяхъ адвоката Гора; — но все жъ не проныра, какъ Уэкемъ. А вода — штука совсѣмъ особая: вѣдь ее вилами не ухватишь. Вотъ почему для этихъ чортовыхъ дѣтей, адвокатовъ, такія дѣла — что пряники! Что тамъ толкуютъ объ инженерахъ! Я и такъ по здравому смыслу вижу, что отъ Пайвортовыхъ плотинъ — мнѣ ущербъ. А коли таково ихъ инженерство, такъ я пущу по этой части Тома и увидимъ еще, что выйдетъ.

При такомъ указаніи на его будущность, Томъ съ безпокойствомъ оглянулся, причемъ невольно пересталъ трясти гремушку передъ крошечной дочкой Моссовъ, и эта молодая дѣвица, сочтя себя обиженной, разразилась громкимъ воплемъ. Г-жа Моссъ утащила ребенка въ другую комнату, куда за нею послѣдовала г-жа Гулливеръ, и, успокоивъ дѣвочку, сказала:

— Какъ мнѣ жаль, что братъ впутался въ эти дѣла съ водою!

— Таковъ ужъ у него характеръ! — отвѣтила г-жа Тулливеръ съ оттѣнкомъ упрека. Молю Бога, чтобъ онъ не довелъ до суда, — продолжала послѣдняя. — Кто знаетъ, чѣмъ это можетъ кончиться? А этотъ Пойвартъ — богатъ; богатымъ же — во всемъ удача.

---

— «Папа», — сказалъ Томъ разъ вечеромъ, уже къ концу праздниковъ. — Дядя Глеггъ говоритъ, будто адвокатъ Уэкемъ отдаетъ своего сына къ г-ну Стеллингу. Значитъ, не правда, что его посылаютъ во Францію. Но, вѣдь, ты не захочешь, чтобы я учился вмѣстѣ съ сыномъ Уэкема?

— Это — не бѣда, мой мальчикъ! — отвѣтилъ отецъ. — только не научись отъ него дурному, вотъ и все. Да и ребенокъ этотъ — несчастный калѣка, лицомъ похожъ на мать; я думаю, въ немъ даже мало отцовскаго. А должно быть Уэкемъ высоко ставитъ Стеллинга, если отдаетъ къ нему сына!

Тулливеръ тайно гордился тѣмъ, что его сынъ будетъ ученъ не хуже Уэкемова; но Томъ совершенно не раздѣлялъ его чувствъ и былъ очень недоволенъ, что новый товарищъ — калѣка, и что поэтому его нельзя будетъ вздуть, какъ бы слѣдовало.

XIV.
Новый школьный товарищъ.

Былъ холодный и сырой январьскій день, когда Томъ вернулся къ учителю: погода вполнѣ соотвѣтствовала этому печальному событію. Не будь у него въ карманѣ мѣшечка леденцовъ и маленькой куколки для Лауры, общій мракъ будущаго не оживлялся бы ни единымъ лучемъ свѣта. Но онъ съ удовольствіемъ представлялъ себѣ, какъ Лаура станетъ протягивать свои маленькія ручки и губки за леденцами и, чтобы усилить это мысленное удовольствіе, онъ вытащилъ мѣшокъ, провертѣлъ дыру въ бумагѣ и сталъ откусывать отъ леденцевъ; это оказалось настолько утѣшительнымъ, что впродолженіи пути онъ не разъ прибѣгалъ къ этому средству.

— Ну, Тулливеръ, мы очень рады, что снова видимъ васъ! — радушно сказалъ г. Стеллингъ. — Снимайте верхнее платье и пройдите до обѣда въ кабинетъ: тамъ вы найдете огонь въ каминѣ и новаго товарища. Томъ почувствовалъ непріятное волненіе, снимая шерстяной шарфъ и прочія вещи. Онъ видѣлъ Филиппа Уэкема въ Сентъ-Оггсѣ, но всегда отворачивался отъ него какъ можно скорѣе: ему не хотѣлось бы имѣть таварищемъ урода, даже если бы Филиппъ не былъ сыномъ дурного человѣка. А Томъ не могъ себѣ представить, чтобы дурной человѣкъ могъ имѣть хорошаго сына. Поэтому, когда онъ шелъ за г-немъ Стеллингомъ въ кабинетъ, его душа была полна недовѣрія и смущенія.

— Вотъ вамъ новый товарищъ. Подайте же руку, Тулливеръ, — сказалъ учитель, войдя въ комнату. — Это — Филиппъ Уэкемъ. Я предоставляю вамъ познакомиться на свободѣ. Я думаю, что вы уже слыхали другъ O' другѣ, вѣдь вы сосѣди. И онъ удалился, затворивъ за собою дверь. Мальчики, оставшись одни, обмѣнялись смущенными взглядами. Тому не хотѣлось подойти къ Филиппу и протянуть ему руку, а Филиппъ былъ слишкомъ гордъ и вмѣстѣ съ тѣмъ слиткомъ застѣнчивъ, чтобы подойти къ Тому. Онъ подумалъ, или скорѣе, почувствовалъ, что тотъ глядитъ на него съ отвращеніемъ. Такъ дѣло обошлось безъ рукопожатій и даже безъ словъ. Томъ подошелъ къ огню и сталъ грѣться, украдкою бросая взгляды на Филиппа, который, повидимому, разсѣянно, рисовалъ что-то на листѣ бумаги. Онъ рисуя, придумывалъ, что слѣдуетъ сказать Тому, причемъ старался преодолѣть свое собственное нежеланіе сдѣлать первый шагъ къ знакомству.

Между тѣмъ Томъ все чаще и чаще поглядывалъ на лицо Филиппа, потому что можно было глядѣть на него, не глядя на горбъ. Это лицо не могло назваться непріятный ь, хотя, по мнѣнію Тома, казалось старообразнымъ. Онъ смутно представлялъ себѣ, что уродство Уэкемова сына имѣло какое-то отношеніе къ безчестности самого адвоката, о которой онъ столько слышалъ отъ своего отца; къ тому же онъ предполагалъ въ немъ злобнаго мальчишку, который, не будучи въ силахъ драться открыто, постарается дѣлать гадости исподтишка. По сосѣдству съ городского школою, гдѣ онъ учился раньше, проживалъ горбатый портной, ненавидимый школьниками за дурной, характеръ; по этому образчику Томъ и судилъ теперь. Однако, трудно было найти лицо, менѣе похожее на того безобразнаго портного, нежели грустное лицо этого мальчика; его каштановые волосы были волнистые и вились на концахъ, точно у дѣвочки; это показалось Тому даже жалкимъ. Уэкемъ былъ блѣденъ и, очевидно, слабъ: ясно, что съ нимъ не придется играть ни въ какую порядочную игру; но за то онъ владѣлъ карандашомъ съ завидною ловкостью и рисовалъ какъ будто безъ малѣйшаго труда. Интересно поглядѣть, что у него тамъ нарисовано? Томъ теперь совсѣмъ согрѣлся и стремился развлечься чѣмъ-нибудь новенькимъ. Во всякомъ случаѣ, было пріятнѣе имѣть товарищемъ злого горбуна, чѣмъ стоять и глядѣть изъ окошка на дождь; конечно, каждый день будетъ что-нибудь случаться — «ссоры или вродѣ того», — но Томъ рѣшилъ, что лучше сразу показать Филиппу, насколько опасно пробовать злобу на немъ. Онъ вдругъ подошелъ къ камину и поглядѣлъ на бумагу Филиппа.

— Ахъ, это — оселъ съ корзинами…. и собачка, и куропатки во ржи! — воскликнулъ онъ: удивленіе и восторгъ совсѣмъ развязали ему языкъ. — Каково! Мнѣ бы хотѣлось умѣть такъ рисовать. Въ это полугодіе я буду учиться. Неужели я тоже сумѣю рисовать собакъ и ословъ?

— О, ихъ можно рисовать и безъ ученія! Я никогда не учился рисовать.

— Никогда не учился? — повторилъ Томъ съ удивленіемъ. — Отчего же, когда я рисую собакъ, лошадей и все такое, то руки и ноги у меня не выходятъ, какъ слѣдуетъ, хотя я очень хорошо знаю, какія онѣ бываютъ. Я еще могу нарисовать домъ съ трубою. Впрочемъ, думаю, что и собаки съ лошадьми мнѣ удавались бы, если бы я чаще пробовалъ, — прибавилъ онъ, разсудивъ, что Филиппъ, пожалуй, зазнается, если онъ черезчуръ откровенно будетъ разсказывать о своихъ несовершенствахъ.

— О, да, — отвѣтилъ Филиппъ, — это очень легко. Надо только хорошенько присмотрѣться къ предметамъ и потомъ нѣсколько разъ нарисовать ихъ. Въ первый разъ выйдетъ плохо, а потомъ будетъ выходить лучше.

— Такъ развѣ вы ничему не учились? — сказалъ Томъ, останавливаясь на той догадкѣ, что горбатая спина Филиппа могла быть источникомъ замѣчательныхъ дарованій. — Я думалъ, что вы давно уже учитесь.

— Да, — сказалъ Филиппъ съ улыбкой, — Я учился по-латыни, по гречески, математикѣ, чистописаніси и тому подобнымъ вещамъ.

— О, но я думаю, вы не любите латыни? — сказалъ Томъ, понизивъ голосъ.

Нѣтъ, ничего, — сказалъ Филиппъ.

— Да, но, можетъ быть, вы не дошли до Proprioe quoe maribus, — сказалъ Томъ, кивая головою, какъ бы говоря: тому хорошо разговаривать, кто не дошелъ до этого.

Филиппу доставила нѣкоторое горькое удовольствіе глупость этого хорошо сложеннаго и быстраго въ движеніяхъ мальчика; но пріученный къ вѣжливости собственною чрезвычайною чувствительностью, такъ же присущимъ ему человѣколюбіемъ, онъ подавилъ свое желаніе расхохотаться и спокойно отвѣтилъ:

— Я уже кончилъ грамматику и больше ее не учу.

— Такъ вамъ будутъ задавать другое, чѣмъ мнѣ? — спросилъ Томъ съ нѣкоторымъ разочарованіемъ.

— Да, но я надѣюсь, что буду въ состояніи помогать вамъ. Я буду очень радъ, если придется.

Томъ даже не сказалъ: «благодарю васъ», такъ онъ былъ поглощенъ мыслью, что сынъ Уэкема оказывается вовсе не злымъ.

— Слушайте, — сказалъ онъ вдругъ, — вы любите вашего отца?

— Да, — сказалъ Филиппъ, сильно покраснѣвъ, — А развѣ вы не любите вашего отца?

— Нѣтъ, люблю… Мнѣ только хотѣлось знать, — сказалъ Томъ, которому стало стыдно, когда онъ увидѣлъ, что Филиппъ покраснѣлъ и смутился. Онъ совершенно недоумѣвалъ, какъ держать себя по отношенію къ сыну адвоката Уэкема, и ему пришло въ голову, что, если Филиппъ не любитъ своего отца, то это обстоятельство можетъ какъ-нибудь вывести его изъ затрудненія.

— Вы теперь будете учиться рисовать? спросилъ онъ, чтобы перемѣнить разговоръ.

— Нѣтъ, — сказалъ Филиппъ: — мой отецъ желаетъ, чтобы я посвящалъ все время другимъ предметамъ.

— Какъ? Латыни, геометріи и тому подобному? — спросилъ Томъ.

— Да, — сказалъ Филиппъ, отложивши карандашъ и подперевъ голову рукою, между тѣмъ какъ Томъ придвинулся ближе и разсматривалъ собакъ и осла все съ большимъ восхищеніемъ.

— И вамъ это ничего? — спросилъ Томъ съ сильнѣйшимъ любопытствомъ.

— Ничего. Мнѣ хочется знать все то, что и другіе знаютъ; а заняться тѣмъ, что мнѣ нравится, я успѣю и потомъ.

— Не могу себѣ представить, зачѣмъ слѣдуетъ учиться латыни, — замѣтилъ Томъ. — Она ни на что ненужна.

— Она входитъ въ составъ образованія всякаго порядочнаго человѣка, — отвѣтилъ Филиппъ. — Всѣ образованные люди учатся одному и тому же.

— Какъ? Такъ вы полагаете, что баронъ Джонъ Крекъ, который держитъ борзыхъ собакъ, знаетъ по латыни? — спросилъ Томъ, который часто подумывалъ, что ему пріятно было бы стать похожимъ на барона Джона Крека.

— Его учили, конечно, латыни, когда онъ былъ мальчикомъ, — сказалъ Филиппъ. — Но я думаю, что онъ все забылъ.

— Ну, это-то и я могу! — сказалъ Томъ безъ малѣйшей насмѣшки, а съ очень серьезнымъ удовольствіемъ при мысли, что латынь ему не помѣшаетъ уподобиться Джону Креку. — Только нельзя забывать пока учишься, а то будутъ задавать лишніе уроки. Вѣдь г. Стеллингъ, знаете, очень строгъ. Онъ ни въ одной буквѣ не дастъ ошибиться.

— Это — ничего, — отвѣтилъ Филиппъ, на этотъ разъ не удержавшись отъ смѣха. — Мнѣ не трудно запоминать. А есть предметы, которые я очень люблю; напримѣръ, исторію Греціи и вообще все, что касается грековъ. Я бы хотѣлъ быть грекомъ и сражаться съ персами, а потомъ вернуться домой и писать трагедіи; или восхищать всѣхъ мудростью, подобно Сократу, и умереть славною смертью. — (Филиппъ, какъ видно, былъ не чуждъ желанія выказать передъ Томомъ все свое умственное превосходство).

— Какъ, развѣ греки много сражались? — спросилъ Томъ, передъ которымъ открылись заманчивыя перспективы въ этомъ направленіи. — Развѣ въ греческой исторіи есть что-нибудь похожее на Давида съ Голіафомъ или на Сампсона? Я только эти мѣста и любилъ изъ Священной исторіи.

— О, есть много прекрасныхъ разсказовъ о грекахъ въ этомъ родѣ, о герояхъ древнихъ временъ, которые убивали дикихъ звѣрей, подобно Сампсону. А въ Одиссеѣ (это — такая превосходная поэма) есть великанъ еще лучше Голіафа — Полифемъ, у котораго былъ только одинъ глазъ во лбу; но Одиссей, такой маленькій человѣчекъ, только очень хитрый и умный, разжегъ сосновое бревно и сунулъ ему въ глазъ, отъ чего тотъ взревѣлъ, какъ тысяча быковъ.

— О, какая потѣха! — сказалъ Томъ, соскочивши со стола и топнувъ сначала одной ногой, потомъ другой. — Послушайте, не можете-ли вы мнѣ разсказать всѣ эти исторіи? Я, вѣдь, знаете, не буду учиться по гречески… Не правда-ли? — прибавилъ онъ. — Развѣ всѣ образованные люди учатся по гречески?… Неужели г. Стеллингъ начнетъ учить и меня? Какъ вы думаете?

— Нѣтъ, я не думаю. Вѣроятно нѣтъ, — сказалъ Филиппъ. — Но вы можете прочесть всѣ эти разсказы и не учившись греческому: у меня они есть въ переводѣ.

— Ахъ, я не люблю читать; пріятнѣе слушать, когда разсказываютъ. Но только тѣ, знаете, гдѣ сражаются. Моя сестра Магги все берется разсказывать мнѣ, но только больше вздоръ. Дѣвочки всегда разсказываютъ пустяки. Вы знаете много о сраженіяхъ?

— О, да, — отвѣтилъ Филиппъ, — цѣлую кучу разсказовъ, кромѣ греческихъ. Я могу разсказать о Ричардѣ Львиномъ Сердцѣ и Саладинѣ, и о Вильямѣ Валласѣ, о Робертѣ Брюсѣ и о Яковѣ Дугласѣ, — я знаю ихъ безъ конца.

— Вѣдь вы старше меня, не правда-ли? — сказалъ Томъ.

— А вамъ сколько лѣтъ? Мнѣ — пятнадцать.

— Мнѣ только четырнадцатый, — отвѣтилъ Томъ. — Но я колотилъ всѣхъ товарищей въ школѣ, гдѣ я былъ прежде, чѣмъ поступить сюда. И я лучше всѣхъ прыгалъ и лазалъ. Пусть бы г. Стеллингъ отпустилъ насъ удить рыбу; я ужъ показалъ бы вамъ, какъ удить. Вѣдь вы можете удить, не правда-ли? Тутъ, знаете, надо только сидѣть смирно. — Томъ въ свою очередь хотѣлъ наклонить вѣсы въ свою сторону, чтобы этотъ горбунъ не воображалъ, — будто его сказки о битвахъ могутъ поставить его на одну доску съ настоящимъ воинственнымъ героемъ, подобнымъ Тому Тулливеру. Филиппъ поморщился отъ этого намека на его неспособность къ атлетическимъ играмъ и отвѣтилъ почти съ досадою:

— Я терпѣть не могу уженья. Мнѣ люди кажутся такими дураками, когда просиживаютъ съ удочкой по цѣлымъ часамъ, чтобъ ничего не поймать.

— Да, но они не показались бы вамъ дураками, если бы вытащили крупную щуку, вотъ что! — сказалъ Томъ, который въ жизнь свою не лавливалъ никакой крупной рыбы; но воображеніе его разыгралось отъ негодованія. Ясно было, что сынъ Уэкема имѣлъ не мало недостатковъ и его слѣдовало держать на почтительномъ разстояніи. Къ счастію для взаимнаго мира, ихъ позвали обѣдать, и Филиппу не удалось подробнѣе развить своихъ неправильныхъ воззрѣній на уженіе. Но Томъ подумалъ про себя, что ничего другого нельзя было ожидать отъ горбуна.

XV.
Новое развлеченіе Тома.

Прошло нѣсколько недѣль совмѣстной школьной жизни, а отношенія между мальчиками все еще продолжали быть непостоянными. Томъ никогда не забывалъ, что Филиппъ — «сынъ мерзавца», и не могъ вполнѣ преодолѣть своего отвращенія къ его уродству Но невозможно было не питать дружелюбныхъ чувствъ къ Филиппу, когда тотъ бывалъ въ духѣ: онъ такъ хорошо помогалъ въ латинскихъ упражненіяхъ, которыя казались Тому какими то загадками, разрѣшимыми только въ силу случайности, и зналъ такъ много разсказовъ о всякихъ воинственныхъ герояхъ, которыхъ такъ любилъ Томъ. Впрочемъ, Саладина, который сразу разсѣкалъ мечемъ подушку, онъ не одобрялъ: на что нужно разсѣкать подушки? Такого вздора онъ не хотѣлъ и слышать въ другой разъ. Зато, когда Робертъ Брюсъ, на черненькой лошадкѣ, привставъ на стременахъ и замахнувшись своею доброю сѣкирою, разрубалъ сразу и шлемъ и черепъ черезъ чуръ торопливаго рыцаря, то Томъ испытывалъ полный восторгъ и, будь у него подъ рукою что-нибудь подходящее, онъ далъ бы волю своему стремленію сокрушать. Когда Филиппъ бывалъ въ духѣ, онъ потакалъ этой страсти Тома, въ самыхъ краснорѣчивыхъ выраженіяхъ, описывая громъ и шумъ битвъ. Но на него рѣдко находило такое настроеніе. Ему свойственна была обидчивость и нервная раздражительность, временами особенно сильно овладѣвавшая имъ. Въ такія минуты, онъ во всѣхъ подозрѣвалъ обидно-жалостливое или пренебрежительное къ себѣ отношеніе, а ужъ по меньшей мѣрѣ, полное равнодушіе; послѣднее же дѣйствовало на его нѣжную душу, какъ сѣверный вѣтеръ на южное растеніе. Неуклюжія покровительственныя манеры Тома во время прогулокъ часто доводили его до настоящаго озлобленія, и глаза его, обыкновенно спокойные и печальные, начинали сверкать гнѣвомъ. Неудивительно, что Томъ никакъ ни могъ питать къ горбуну полнаго довѣрія.

Зато пріобрѣтенное Филиппомъ безъ учителя умѣнье рисовать не менѣе сказокъ способствовало ихъ сближенію. Къ огорченію Тома, оказалось, что приглашенный для него преподаватель не училъ его рисовать ни ословъ, ни лошадей; его- уроки казались Тому скучными, а искусство Филиппа доставляло ему не мало удовольствія. Присутствіе послѣдняго привело также къ тому, что г. Стеллингъ въ это второе полугодіе сталъ относиться къ Тому съ меньшею строгостью. Способный и хорошо подготовленный новый ученикъ требовалъ отъ учителя меньшихъ хлопотъ и давалъ ему больше возможности блеснуть результатами своихъ трудовъ. Заниматься съ нимъ было гораздо легче, чѣмъ вдалбливать азы въ невоспріимчивую голову Тома. Поэтому на послѣдняго онъ сталъ обращать меньше вниманія, да и съ помощью Филиппа, Тому теперь удавалось кое-какъ справляться съ уроками. При такихъ измѣнившихся условіяхъ жизнь стала для него сноснѣе и ясное настроеніе духа вернулось къ нему.

Хотя ученіе воспринималось Томомъ весьма поверхностно, однако пребываніе у г. Стеллинга не осталось для него безъ добрыхъ послѣдствій. Прежде всего, улучшились его манеры и осанка; этимъ онъ въ значительной степени былъ обязанъ г. Ноултеру, сельскому школьному учителю, который въ качествѣ отставнаго военнаго былъ приглашенъ давать Тому уроки фехтованія; это стало для обоихъ неисчерпаемымъ источникомъ удовольствія. Г. Поултеръ, о которомъ предполагалось, что онъ когда-то вселялъ ужасъ въ сердца французовъ, теперь совсѣмъ не имѣлъ грознаго вида. Впрочемъ, онъ не утратилъ военной выправки, одѣтъ былъ всегда безукоризненно, а по средамъ и субботамъ, въ послѣобѣденные часы, посвященные обученію Тома, являлся настолько вдохновленный водкой и воспоминаніями о быломъ, что походилъ на старую боевую лошадь, заслышавшую звукъ трубы. Фехтовальные пріемы чередовались съ разсказами о войнѣ, безъ сравненія больше привлекавшими Тома, нежели повѣствованія Филиппа изъ Иліады: во-первыхъ, въ Иліадѣ не было пушекъ, а потомъ, въ Томѣ возбудило большую досаду извѣстіе, что Ахилла съ Гекторомъ, можетъ быть, и на свѣтѣто не было. Герцогъ же Веллингтонъ былъ живъ и посейчасъ, а Бонапартъ недавно умеръ. Когда разсказчикъ бывалъ оживленнѣе обыкновеннаго, онъ сообщалъ, что самъ герцогъ Веллингтонъ (конечно, въ дружескомъ кругу и потихоньку, чтобы не возбудить зависти въ остальныхъ) выражалъ свое уваженіе къ этому молодцу Поултеру. Самъ докторъ, лѣчившій его въ госпиталѣ отъ Огнестрѣльной раны, былъ пораженъ особенными достоинствами Поултерова тѣла: ничье другое тѣло не зажило бы въ такой короткій срокъ.

Г. Поултеръ былъ менѣе щедръ на тѣ подробности войны, которыя не касались его лично; онъ только не любилъ, чтобы другіе болтали о томъ, чего не знаютъ, особенно же объ осадѣ Бадахоса. Въ такихъ случаяхъ, онъ поглядывалъ на говорившаго съ молчаливымъ состраданіемъ, а затѣмъ выражалъ желаніе, чтобы того опрокинули и смяли при первой же стычкѣ, какъ это случилось съ нимъ самимъ; пусть бы потомъ и болталъ объ осадѣ Бадахоса! Томъ иногда раздражалъ учителя своимъ любопытствомъ относительно дѣлъ, лично не касавшихся г. Коултера.

— Д генералъ Вольфъ? Вѣдь онъ былъ замѣчательный вояка? — разспрашивалъ Томъ, убѣжденный, что всѣ воинственные герои, увѣковѣченные на трактирныхъ вывѣскахъ, участвовали въ войнѣ съ Бонапартомъ.

— Вовсе нѣтъ, — презрительно отвѣчалъ г. Ноултеръ, — даже и ничуть!.. — Нѣтъ, нѣтъ! — продолжалъ онъ. — Лучше не говорите мнѣ о генералѣ Вольфѣ. Онъ только всего и сдѣлалъ, что умеръ отъ раны: не великъ подвигъ, я думаю! Ужъ отъ тѣхъ ранъ, какія у меня были, всякій бы умеръ… Отъ одного такого сабельнаго удара у генерала Вольфа и духъ бы вонъ!

— Г. Поултеръ, — говорилъ Томъ при упоминаніи о саблѣ, — принесли бы вы когда-нибудь вашу саблю и продѣлали бы съ нею экзерциціи.

Долго на подобныя просьбы г. Поултеръ только значительно качалъ головою и покровительственно улыбался. Но разъ, когда внезапный проливной дождь задержалъ его въ трактирѣ на двадцать минутъ долѣе обыкновеннаго, сабля была принесена, только чтобы дать Тому взглянуть на нее.

— И это — настоящая сабля, которою вы дрались во всѣхъ битвахъ, г. Поултеръ? — сказалъ Томъ, берясь за рукоять. — Она можетъ отрубить французу голову?

— Голову? Да хоть бы у него было три головы!

— Вѣдь, у васъ было и ружье со штыкомъ? — сказалъ Томъ. — По моему, ружье со штыкомъ лучше, потому что сначала можно выстрѣлить, а потомъ колоть. Бумъ! III-ш-ш! — Томъ тѣлодвиженіями выразилъ двойное наслажденіе нажать гашетку и двинуть впередъ штыкъ.

— Да, но сабля нужна для рукопашной, — сказалъ Поултеръ, невольно заразившись воодушевленіемъ Тома и обнаживъ саблю такъ внезапно, что Томъ поспѣшно, отскочилъ.

— О, г. Поултеръ, если вы будете показывать сабельные пріемы, — сказалъ Томъ, немного устыдившись своей трусости, — то позвольте мнѣ сбѣгать за Филиппомъ. Ему будетъ интересно посмотрѣть.

— Какъ, за горбатымъ мальчикомъ? — презрительно переспросилъ Поултеръ. — Ему-то что тутъ смотрѣть?

— Ахъ, онъ такъ много знаетъ о битвахъ, — сказалъ Томъ, — и какъ прежде сражались луками и сѣкирами.

— Такъ пусть придетъ. Я ему покажу кое-что получше луковъ да стрѣлъ, — сказалъ Поултеръ, откашливаясь и выпрямляясь,

Томъ побѣжалъ за Филиппомъ, который проводилъ свободное время въ гостиной за фортепіано, подбирая разные мотивы и напѣвая ихъ. Онъ былъ совершенно счастливъ, сидя на высокомъ табуретѣ, закинувши голову, устремивъ глаза на противулежащій карнизъ и громко распѣвая слова собственнаго изобрѣтенія на мелодію, которая пришлась ему по вкусу.

— Пойдемъ, Филиппъ! — сказалъ Томъ, влетая въ комнату. — Нечего тутъ выкрикивать «ля-ля!» Пойдемъ, погляди, какъ будетъ показывать старый Поултеръ сабельные пріемы въ каретномъ сараѣ.

Филиппъ вздрогнулъ отъ этихъ словъ, такъ внезапно и грубо нарушившихъ очарованіе звуковъ, которыми была полна его душа, и пересталъ играть; затѣмъ онъ покраснѣлъ и гнѣвно сказалъ:

— Убирайся, болванъ! Чего ты орешь?.. Тебѣ бы только съ лошадьми разговаривать.

Томъ не въ первый разъ сердилъ Филлипа, но никогда еще не слыхалъ отъ него такой брани.

— Я могу разговаривать кое съ кѣмъ и получше тебя, жалкое отродье! — отвѣтилъ Томъ, сразу тоже загораясь гнѣвомъ. — Ты знаешь, я не стану тебя бить, потому что ты — не лучше дѣвчонки. Но я — сынъ честнаго человѣка, а твой отецъ — мошенникъ, и это всѣ знаютъ!

Томъ выбѣжалъ вонъ, хлопнувъ дверью, такъ какъ отъ волненія забылъ, что г-жа Стеллингъ этого не любитъ. Дѣйствительно, эта дама тотчасъ появилась внизу, удивленная шумомъ и внезапнымъ прекращеніемъ музыки. Филиппъ сидѣлъ на диванѣ и горько плакалъ.

— Что случилось, Уэкемъ? Что за шумъ? Кто хлопнулъ дверью?

Филиппъ поднялъ голову и торопливо вытеръ глаза.

— Это приходилъ Тулливеръ… звать меня съ собою.

— А вы о чемъ же горюете? — спросила г-жа Стеллингъ.

Филиппъ не былъ ея любимцемъ: Томъ оказывался услужливѣе и приносилъ ей больше пользы во многихъ отношеніяхъ. Но такъ какъ отецъ Филиппа платилъ дороже, чѣмъ Тулливеръ, то она желала выказать мальчику какъ можно болѣе благосклонности. Тѣмъ не менѣе, Филиппъ отвѣчалъ на ея любезности какъ улитка на приглашеніе высунуть рога.

Онъ сказалъ ей. въ отвѣтъ:

— Опять меня мучила зубная боль и довела до истерики.

У него разъ, дѣйствительно, болѣли зубы, и Филиппъ радъ былъ возможности сослаться на этотъ случай для объясненія своихъ слезъ. Ему пришлось дозволить лечить себя о-де-колономъ, но онъ подчинился этому съ готовностью.

Между тѣмъ Томъ, пустивши отравленную стрѣлу въ сердце Филиппа, вернулся въ каретный сарай, гдѣ засталъ г-на Поултера въ самомъ разгарѣ сабельныхъ экзерцицій передъ такими недостойными зрителями, какъ крысы. Но г. Поултеръ вполнѣ былъ доволенъ, потому что самъ былъ отъ себя въ большомъ восторгѣ, чѣмъ могла бы испытать цѣлая толпа зрителей; онъ даже не замѣтилъ прихода Тома, до того былъ поглощенъ своими упражненіями, торжественно отсчитывая: «разъ! два! три! четыре!» А Томъ, глядя не безъ опасеній на неподвижный взоръ и свирѣпо сверкавшую саблю г-на Поултера, любовался зрѣлищемъ, отойдя какъ можно подальше. Только когда г. Поултеръ остановился и вытеръ вспотѣвшій лобъ, Томъ вполнѣ почувствовалъ всю прелесть сабельныхъ пріемовъ и пожелалъ видѣть ихъ еще разъ.

— Г. Поултеръ, — сказалъ Томъ, когда сабля, наконецъ, очутилась въ ножнахъ. — Мнѣ хочется, чтобы вы мнѣ дали саблю на время.

— Нѣтъ, нѣтъ, молодой человѣкъ, — рѣшительно возразилъ г. Поултеръ. — Вы можете ею ранить себя.

— Нѣтъ, ни за что на свѣтѣ, я буду очень остороженъ и не стану часто вынимать ее. Только пусть она у меня побудетъ!

— Нѣтъ, это не годится. И что сказалъ бы г. Спеллингъ!

— Ахъ, г. Поултеръ, я отдамъ вамъ всѣ мои деньги, если вы одолжите мнѣ саблю на недѣлю. Право же! — И Томъ вытащилъ изъ кармана соблазнительно-большую монету.

— Хорошо, — съ большою важностью отвѣтилъ г. Поултеръ. — Только ужъ, знаете, не попадайтесь!

— Конечно! Я спрячу ее подъ кровать или въ мой сундукъ, на самое дно! — въ живостью пообѣщалъ Томъ.

— Да покажите, умѣете ли вы вынимать ее, не порѣзавшись.

Опытъ тотчасъ былъ произведенъ нѣсколько разъ, и совѣсть Поултера успокоилась совершенно.

— Такъ помните же, Тулливеръ, — сказалъ онъ, — что я беру ваши деньги, только, чтобы быть увѣреннымъ, что вы не надѣлаете бѣдъ.

— Конечно, нѣтъ, г. Поултеръ! — отвѣтилъ Томъ, съ восторгомъ вручая ему монету и подхватывая саблю, которая, какъ онъ тотчасъ же подумалъ, могла бы быть и полегче.

— А если г. Стеллингъ встрѣтитъ васъ съ нею? — спросилъ г. Поултеръ.

— Ахъ, онъ всегда сидитъ наверху у себя въ кабинетѣ, по субботамъ послѣ обѣда, — отвѣтилъ Томъ, не любившій обманывать, но не пренебрегавшій небольшою хитростью въ случаѣ нужды. Онъ унесъ саблю съ торжествомъ и страхомъ (страхомъ — какъ бы не встрѣтить кого-нибудь изъ Стеллинговъ) къ себѣ въ спальню, гдѣ послѣ нѣкотораго размышленія запряталъ ее въ шкапъ, позади висѣвшей тамъ одежды. Въ этотъ вечеръ онъ заснулъ съ мыслью, что поразитъ Магги, когда та пріѣдетъ: привяжетъ себѣ саблю къ поясу краснымъ шарфомъ и увѣритъ ее, что сабля — его собственная и что онъ идетъ въ солдаты. Одна Магги была, по его мнѣнію, достаточно глупа, чтобы ему повѣрить, и никому, кромѣ нея, онъ не посмѣлъ бы сознаться, что у него есть сабля. А Магги, дѣйствительно, должна была черезъ недѣлю навѣстить брата, передъ отправленіемъ своимъ въ пансіонъ вмѣстѣ съ Люси.

XVI.
Второе посѣщеніе Магги.

Послѣдняя ссора между мальчиками тянулась довольно долго; благодаря природному несходству характеровъ, взаимная непріязнь между ними легко могла перейти въ полную ненависть. Такое чувство и начало было возникать въ глубоко оскорбленной душѣ Филиппа. Что-же касается Тома, то того даже удивляла продолжительность неудовольствія товарища: онъ такъ былъ увѣренъ въ подлости отца Филиппа, что не видѣлъ ничего особеннаго въ томъ, что высказалъ эти, когда Филиппъ началъ командовать надъ нимъ и ругать его. Впрочемъ замѣтивъ, что его желаніе примириться встрѣчается весьма холодно, онъ вернулся къ прежнему непріязненному взгляду на Филиппа и рѣшилъ, что никогда больше не будетъ обращаться къ нему за помощью. Мальчики соблюдали взаимную учтивость лишь настолько, насколько это было необходимо, чтобы скрыть свою вражду отъ г. Стеллинга, который, конечно, всѣми силами сталъ-бы «подавлять» подобный вздоръ.

Когда пріѣхала Магги, она съ чрезвычайнымъ интересомъ начала присматриваться къ новому товарищу, хотя знала, что это — сынъ того сквернаго адвоката Уэкема, который такъ сердитъ на ея папу. Она пріѣхала въ часы занятій и присутствовала при окончаніи уроковъ Филиппа съ г. Стеллингомъ. За нѣсколько недѣль передъ тѣмъ, Томъ написалъ ей, что Филиппъ знаетъ безчисленное множество исторій и не такихъ дурацкихъ, какія разсказываетъ она; теперь-же собственное наблюденіе привело ее къ мысли, что онъ долженъ быть очень уменъ, причемъ она надѣялась, что онъ и ее найдетъ умною, какъ только поговоритъ съ нею. Кромѣ того, Магги имѣла слабость ко всему уродливому и больному. Она предпочитала хромыхъ ягнятъ и цыплятъ, думая, что имъ наиболѣе нужна ласка; а она особенно любила ласкать тѣхъ, кому пріятна была ея нѣжность. Она была очень предана Тому, но часто желала, чтобы ея любовь была для него цѣннѣе и нужнѣе.

— Мнѣ кажется, что Филиппъ Уэкемъ славный мальчикъ, Томъ, — сказала она, когда вышла съ братомъ изъ классной въ садъ, чтобы погулять до обѣда. — Знаешь, вѣдь онъ не могъ-же выбрать себѣ отца; а я читала, что у очень злыхъ людей бывали добрые сыновья, такъ-же какъ и у добрыхъ родителей бывали дурныя дѣти. Всли-же Филиппъ — хорошій, то тѣмъ болѣе слѣдуетъ жалѣть его за то, что у него такой отецъ. Ты, вѣдь, любить его, не правда-ли?

— Ахъ, онъ, такой чудакъ, — коротко отвѣтилъ Томъ, — а теперь еще дуется за то, что я сказалъ, что его отецъ мошенникъ. Я же имѣлъ полное право такъ сказать, потому что это — правда, и первый затѣялъ непріятности онъ, начавши ругать меня. Но ты побудь здѣсь немножко одна, милочка, а мнѣ нужно сходить наверхъ.

— Можно мнѣ пойти съ тобою? — спросила Магги, которая въ этотъ первый день свиданія не хотѣла покидать Тома ни на минуту.

— Нѣтъ, это я тебѣ разскажу потомъ, — отвѣтилъ Томъ, ускользая.

Послѣ обѣда мальчики сѣли за книги, чтобы приготовить уроки и вечеромъ быть свободными въ честь прибытія Магги. Томъ углубился въ латинскую грамматику, беззвучно, но быстро шевеля губами; Филиппъ, на другомъ концѣ комнаты, возился съ двумя книгами, причемъ выраженіе удовольствія на его лицѣ разжигало любопытство Магги: совсѣмъ не похоже было, что онъ учитъ урокъ. Она сидѣла на низкой табуреткѣ, на одинаковомъ разстояніи отъ обоихъ мальчиковъ, глядя то на того, то на другого; и Филиппъ, разъ поднявъ глаза отъ книги, встрѣтился съ вопросительнымъ взоромъ устремленныхъ на него черныхъ глазъ. Онъ подумалъ, что эта сестра Тулливера, кажется, славная дѣвочка и совсѣмъ не похожа на брата; онъ пожалѣлъ, зачѣмъ у него нѣтъ маленькой сестры. Кромѣ того, онъ задалъ себѣ вопросъ; почему темные глазки Магги такъ напоминаютъ ему сказки о принцесахъ, превращенныхъ въ звѣрей?… Полагаю, причина заключалась въ томъ, что эти глаза были полны неудовлетворенныхъ запросовъ ума и неудовлетворенной любви, молящей объ отвѣтномъ чувствѣ.

— Ну, Магги, — сказалъ Томъ, наконецъ закрывая книги и откладывая ихъ въ сторону съ энергіей и рѣшимостью настоящаго мастера въ искусствѣ прекращать занятія. — Теперь я кончилъ, пойдемъ со мной наверхъ!

— Что тамъ такое? — подозрительно сказала Магги, когда они вышли изъ комнаты, вспомнивъ, что Томъ уже бѣгалъ наверхъ одинъ. — Ты хочешь сыграть сомной какую-нибудь штуку?

— Нѣтъ, нѣтъ, Магги, — отвѣтилъ Томъ самымъ ласковымъ тономъ. — Тебѣ это ужасно понравится.

Онъ обнялъ ее за шею, а она его — за талію и, держась такимъ образомъ, они взошли по лѣстницѣ.

— Но ты, Магги, знаешь, никому не говори; — предостерегъ Томъ, — а то мнѣ зададутъ пятьдесятъ строкъ въ наказаніе.

— Оно — живое? — спросила Магги, фантазія которой остановилась на томъ предположеніи, что Томъ тайно держитъ у себя хорька.

— Увидишь, — отвѣтилъ онъ. — Теперь ступай въ тотъ уголъ и закрой лицо, пока я буду доставать, — прибавилъ онъ, закрывъ дверь на ключъ. — Я скажу тебѣ, когда можно будетъ смотрѣть. Но ты только не вопи.

— Вели ты меня испугаешь, такъ закричу, — сказала Магги, становясь серьезной.

— Нечего тебѣ пугаться, дурочка, — отвѣтилъ Томъ. — Ступай, закрой лицо, да смотри не подглядывай!

— Разумѣется, не стану подглядывать, — пренебрежительно сказала Магги и зарылась носомъ въ подушку, какъ особа безупречной честности.

Томъ, осторожно оглядѣвшись, отправился въ шкапъ и почти заперъ за собою дверку. Магги не оборачивалась не потому что дала обѣщаніе, а просто потому, что забыла, гдѣ находится, погрузившись въ размышленія о горбунѣ, который былъ такой умный мальчикъ. Вдругъ раздался голосъ Тома:

— Ну, смотри, Магги!

Только долгія предварительныя размышленія и подготовка могли дать Тому возможность поразить Магги съ перваго-же взгляда. Недовольный своимъ обычнымъ мирнымъ видомъ, чуть замѣтными свѣтлыми бровями, парою добродушныхъ сѣро-голубыхъ глазъ и круглыми розовыми щеками, которымъ ему не удавалось придать грознаго вида, какъ-бы онъ ни хмурился передъ зеркаломъ (Филиппъ однажды разсказалъ ему объ одномъ человѣкѣ, у котораго, когда онъ хмурился, морщины на лбу собирались въ видѣ подковы, и Томъ выбивался изъ силъ, чтобы добиться такой-же подковы на собственномъ лбу), — онъ прибѣгъ къ неизмѣнной помощи жженой пробки, которою вывелъ себѣ пару черныхъ бровей и вымазалъ весь подбородокъ. Свою суконную шапочку онъ обвилъ краснымъ платкомъ, чтобы придать ей видъ чалмы, а краснымъ шарфомъ повязался черезъ плечо. Все это вмѣстѣ съ ужаснымъ хмурымъ видомъ и рѣшимостью, съ какою онъ держалъ саблю, опершись концомъ ея объ полъ, должно было дать понятіе объ его свирѣпости и кровожадности

Въ первую минуту Магги была ошеломлена, и Томъ вполнѣ наслаждался произведеннымъ эффектомъ; но потомъ она засмѣялась, захлопала руками и сказала:

— О, Томъ, ты совсѣмъ, какъ Синяя Борода въ балаганѣ.

Очевидно, ее не поразило присутствіе сабли, которая находилась въ ножнахъ. Ея легкомысленный умъ требовалъ болѣе сильнаго устрашенія, и Томъ рѣшился на крайнюю мѣру. Удвоивъ свои усилія казаться свирѣпымъ, онъ осторожно вытащилъ саблю изъ ноженъ и направилъ ее противъ Магги.

— О, Томъ, пожалуйста, не надо! — закричала Магги, убѣгая отъ него въ противоположный уголъ. — Я закричу, я непремѣнно закричу! — О пожалуйста! Лучше бы я никогда не приходила наверхъ!

Углы рта Тома выказали склонность къ снисходительной улыбкѣ, которую онъ тотчасъ подавилъ, какъ несоотвѣтствующую суровости великаго воина. Онъ медленно опустилъ ножны на полъ, чтобы не надѣлать ими шума, а затѣмъ грозно произнесъ:

— Я — герцогъ Веллингтонъ! Маршъ! — причемъ притопнулъ правой ногой, продолжая поправлять свою саблю.

Магги, дрожа всѣмъ тѣломъ и со слезами на глазахъ, залѣзла на кровать, чтобы сколько-нибудь увеличить разстояніе между собой и братомъ.

Томъ, счастливый, что имѣетъ зрителя, хотя бы въ лицѣ только Магги, началъ, напрягая всѣ свои силы, выказывать такое искусство въ фехтованіи, какое считалъ достойнымъ герцога Веллингтона.

— Томъ, я не могу этого вынести, я закричу, — сказала Магги при первомъ движеніи сабли. — Ты убьешь себя, ты отрѣжешь себѣ голову!

— Разъ! Два! — рѣшительно отсчитывалъ Томъ, хотя при словѣ «два» его рука задрожала. «Три» было произнесено гораздо тише, — сабля опустилась на полъ, остріемъ книзу, и Магги пронзительно завизжала. Сабля, выскользнувъ изъ рукъ Тома, воткнулась ему въ ногу, и въ ту же секунду онъ упалъ. Магги соскочила съ кровати, продолжая визжать, и тотчасъ же за дверью послышались шаги. Въ комнату вошелъ г. Стеллингъ. Онъ нашелъ обоихъ дѣтей на полу. Томъ лежалъ въ обморокѣ, а Магги съ дикимъ крикомъ трясла его за воротъ курточки. Бѣдная дѣвочка, она думала, что онъ умеръ. Въ слѣдующую минуту она рыдала отъ радости, потому что Томъ открылъ глаза; ее не заботила теперь его раненая нога: она была такъ счастлива, что онъ ожилъ.

XVII.
Магги и Филиппъ.

Бѣдный Томъ геройски переносилъ свою жестокую боль и твердо соблюдалъ свое рѣшеніе «не выдавать» г. Поултера. Но душу его угнетало опасеніе настолько ужасное, что онъ даже не рѣшался предложить вопросъ, на который могъ получить роковой утвердительный отвѣтъ: онъ не посмѣлъ спросить ни у доктора, ни у г. Стеллинга: «Останусь-ли я хромымъ?» У него хватило самообладанія не кричать отъ боли; но когда перевязка была окончена и онъ остался наединѣ съ Магги, сидѣвшей у его постели, дѣти разрыдались вмѣстѣ, положивъ головы на одну подушку. Томъ представлялъ себѣ, какъ онъ будетъ ходить на костыляхъ, точь въ точь, какъ хромой сынъ колесника; а Магги, даже не догадываясь, что у него на умѣ, рыдала изъ сочувствія.

Ни врачу, ни г. Стеллингу не пришло въ голову снять этотъ гнетъ съ души мальчика и разсѣять его страхи. Но Филиппъ дождался, чтобы проводили хирурга, и на обратномъ пути подстерегъ г. Стеллинга, чтобы задать тотъ вопросъ, котораго не рѣшился предложить Томъ.

— Извините… но позвольте узнать, сказалъ-ли г. Аскернъ, что Тулливеръ будетъ хромой.

— Да нѣтъ же, нѣтъ! — отвѣтилъ Стеллингъ. — Не навсегда, а только на время.

— Сказалъ-ли онъ объ этомъ Тулливеру, какъ вы думаете?

— Нѣтъ, объ этомъ ничего не было сказано.

— Такъ не позволите-ли мнѣ пойти сказать ему?

— Да, разумѣется. Разъ вы объ этомъ спросили, то и мнѣ начинаетъ казаться, что онъ можетъ безпокоиться объ этомъ. Ступайте къ нему, но постарайтесь вести себя потише.

Первою мыслью Филиппа, когда онъ услышалъ о случившемся, было: «Неужели Тулливеръ останется хромымъ? Какъ ему будетъ тяжело!» И сразу состраданіе смыло память объ обидахъ, нанесенныхъ ему Томомъ. Онъ живо представлялъ себѣ, что теперь должно происходить въ душѣ больного: самъ онъ прожилъ на свѣтѣ четырнадцать лѣтъ и почти все это время съ нимъ было неразлучно сознаніе непоправимой жестокости его доли.

— Знаешь, Тулливеръ, г. Аскернъ говоритъ, что ты скоро совсѣмъ поправишься, — съ нѣкоторой робостью сказалъ онъ, тихо подходя къ постели Тома. — Я только что спрашивалъ г. Стеллинга, и онъ сказалъ, что черезъ нѣсколько времени ты будешь ходить попрежнему.

Томъ поднялъ глаза и отъ внезапной радости у него на минуту прервалось дыханіе; потомъ онъ глубоко вздохнулъ и устремилъ взглядъ прямо въ лицо Филиппу, чего не бывало уже недѣли двѣ. Магги же при этомъ намекѣ на возможность бѣды, о которой она и не помышляла, огорчилась вдвое; одна мысль о томъ, что братъ могъ остаться хромымъ навѣкъ, несмотря на увѣреніе, что этого не будетъ, взволновала ее такъ, что она прижалась къ нему и снова заплакала.

— Не будь же глупенькой, Магги! — нѣжно сказалъ Томъ, чувствуя себя теперь очень храбрымъ: — Я скоро поправлюсь.

— Прощай, Тулливеръ! — сказалъ Филиппъ, протягивая свою маленькую нѣжную руку, которую Томъ немедленно сжалъ своими болѣе солидными пальцами — Слушай, — сказалъ Томъ, — спроси позволенія у г. Стеллинга приходить посидѣть со мною, Уэкемъ, покуда я не поправлюсь. И разскажи мнѣ о Робертѣ Брюсѣ, знаешь.

Послѣ этого Филиппъ сталъ проводить все свободное время вмѣстѣ съ Томомъ и Магги. Томъ съ прежнимъ удовольствіемъ слушалъ разсказы о воинахъ, но старательно подчеркивалъ то обстоятельство, что всѣ тѣ великіе воители, которые совершили столько подвиговъ, оставаясь невредимыми, были покрыты съ головы до ногъ превосходною бронею, почему, по его мнѣнію, имъ и сражаться было легко. Онъ не поранилъ бы себѣ ногу, будь на немъ желѣзные сапоги. Онъ съ величайшимъ интересомъ выслушалъ новый разсказъ Филиппа о человѣкѣ, который былъ жестоко раненъ въ ногу и кричалъ отъ боли такъ ужасно, что товарищи, будучи не въ силахъ выдержать, высадили его на необитаемый островъ, оставивъ ему только нѣсколько чудодѣйственныхъ отравленныхъ стрѣлъ, чтобы убивать животныхъ для своего пропитанія.

— А я, знаешь, не оралъ, — замѣтилъ Томъ, — хотя нога-то у меня, пожалуй, болѣла не меньше, чѣмъ у него! Только трусы орутъ.

Но Магги стояла на томъ, что, когда что-нибудь очень болитъ, то тогда позволительно кричать, и что очень жестоки тѣ люди, которые не желаютъ переносить крика. Она интересовалась узнать, была-ли у Филоктета сестра, а если была, то почему не осталась съ нимъ на необитаемомъ островѣ, чтобы ухаживать за нимъ.

Однажды, вскорѣ послѣ этого разговора, Филиппъ и Магги сидѣли въ классной одни, пока Тому перевязывали ногу. Филиппъ читалъ, а Магги праздно слонялась по комнатѣ, ни за что не принимаясь, такъ какъ знала, что скоро ее позовутъ къ Тому. Наконецъ, она подошла къ Филиппу и облокотилась на его столъ, чтобы посмотрѣть, что онъ дѣлаетъ. Они уже были теперь старыми друзьями и совершенно не дичились другъ друга.

— Что это вы читаете но гречески? — спросила она, — Это стихи, я вижу, потому что короткія строчки.

— Это — про Филоктета, того хромого, о которомъ я разсказывалъ вамъ вчера, — отвѣтилъ онъ, подпирая голову рукою и глядя на нее такъ, какъ будто совсѣмъ не сердится, что она ему помѣшала.

Темные глаза Магги, облокотившейся на столъ, принимали между тѣмъ все болѣе неподвижное и задумчивое выраженіе, точно она давно забыла и о Филиппѣ, и о его книгѣ.

— Магги, — сказалъ Филиппъ послѣ минутнаго молчанія, не мѣняя позы и глядя на нее, — если бы у васъ былъ такой братъ, какъ я, какъ вы думаете, стали бы вы его любить не меньше Тома?

Магги встрепенулась, пробудившись отъ своихъ грезъ, и сказала:

— Что?

Филиппъ повторилъ вопросъ.

— О, даже больше, — отвѣтила она тотчасъ-же. — Нѣтъ, не больше, потому что я-думаю, что больше не въ силахъ любить, чѣмъ люблю Тома… Но мнѣ было бы такъ жаль — такъ жалко васъ.

Филиппъ покраснѣлъ: онъ хотѣлъ узнать, могла-ли бы она любить его, несмотря на его уродство, и однако при ея прямомъ намекѣ онъ смутился. Магги, какъ ни была молода, поняла, что сдѣлала ошибку. До сихъ поръ, она инстинктивно держала себя такъ, какъ будто вовсе не замѣчала горба Филиппа: собственная обостренная чувствительность и непріятное чувство, которое она всегда испытывала, слыша въ своей семьѣ критическія замѣчанія о своей особѣ, внушили ей такой образъ дѣйствія, достойный высшей благовоспитанности.

— Но вы такъ умны, Филиппъ, и умѣете играть и пѣть, — поспѣшно продолжала она. — Я бы желала имѣть васъ братомъ. Я очень васъ люблю; вы сидѣли бы дома со мною и учили бы меня всему, не правда-ли? И по гречески, и всему?

— Но вѣдь вы же скоро уѣдете и поступите въ школу, Магги, — сказалъ Филиппъ, — и тогда забудете про меня, и вамъ станетъ все равно. А потомъ я увижу васъ взрослою, и тогда вы вовсе не обратите на меня вниманія.

— Ой, нѣтъ, я не забуду васъ, — сказала Магги, серьезно качая головой. — Я никогда не забываю никого и ничего, даже и въ разлукѣ. Я все думаю о бѣдномъ Япѣ: онъ подавился, и Лука говоритъ, что онъ околѣетъ. Только не говорите Тому, потому что это огорчитъ его. Вы никогда не видали Япа: чудная такая собаченка, и никто не любитъ ее, кромѣ насъ съ Томомъ.

— И вы любите меня не менѣе Япа, Магги? — сказалъ Филиппъ, грустно улыбаясь.

— О, да, я думаю, — сказала. Магги и засмѣялась.

— А вотъ я такъ очень люблю васъ, Магги, и никогда васъ не забуду, — сказалъ Филиппъ; — а когда мнѣ будетъ очень скверно, я буду вспоминать о васъ и жалѣть, что у меня нѣтъ сестры съ такими-же черными глазами, какъ у васъ.

— А чѣмъ вамъ нравятся мои глаза? — сказала Магги, испытывая большое удовольствіе. Никогда и ни отъ кого, за исключеніемъ отца, она не слыхивала похвалъ своимъ глазамъ.

— Я не знаю, — отвѣтилъ Филиппъ. — Они непохожи ни на чьи другіе. Они какъ будто хотятъ сказать… — сказать доброе слово. Я не люблю, чтобы другіе очень присматривались ко мнѣ, но когда вы глядите на меня, Магги, то мнѣ это пріятно.

— Вотъ что! Пожалуй, вы любите меня болѣе чѣмъ Томъ, — сказала Магги съ оттѣнкомъ горечи. Затѣмъ, не зная, какъ убѣдить Филиппа, что могла бы любить его несмотря на горбъ, она сказала:

— Хотите, я поцѣлую васъ, какъ цѣлую Тома? Я поцѣлую, если вы хотите.

— Да, очень хочу; меня никто не цѣлуетъ.

Магги обняла его руками за шею и поцѣловала очень серьезно.

— Вотъ! — сказала она. — Я всегда буду помнить о васъ и цѣловать васъ каждый разъ, какъ увижу, сколько бы ни прошло времени. А теперь я пойду, потому что докторъ, кажется, кончилъ перевязку.

Когда ихъ отецъ пріѣхалъ во второй разъ, Магги сказала ему:

— Ахъ, папа, Филиппъ Уэкемъ такъ добръ къ Тому, онъ — такой умный мальчикъ и я люблю его! Ты тоже любишь его, Томъ, неправда-ли? Скажи, что любишь, — прибавила она умоляющимъ голосомъ.

Томъ слегка покраснѣлъ, взглянулъ на отца и сказалъ:

— Я не стану дружить съ нимъ, когда кончу ученье, папа; но теперь мы помирились, потому что у меня очень болѣла нога, и онъ научилъ меня играть въ шашки, и я могу обыгрывать его.

— Ладно, что-жъ? — отвѣтилъ Тулливеръ. — Если онъ съ тобою хорошъ, старайся платить тѣмъ же. Онъ — несчастный калѣка и похожъ на свою покойную мать. Но однако, и отцовская кровь въ немъ есть: такъ, все таки, поостерегись.

Противоположность натуръ обоихъ мальчиковъ сдѣлала предостереженіе г-на Тулливера совершенно излишнимъ. Несмотря на доброту Филиппа въ дни бѣдствія Тома и на благодарность послѣдняго, они не сдѣлались друзьями. Когда уѣхала Магги, а у Тома зажила нога, все мало-по-малу пошло по старому: Филиппъ часто раздражался и брюжжалъ, а Томъ, забывши о своей болѣзни и обо всемъ, что съ нею было связано, опять сталъ видѣть въ немъ непріятнаго чудака, горбуна и сына мошенника. Чувство можетъ сблизить только такихъ людей, въ которыхъ есть хоть что нибудь сходное.

XVIII.
Золотыя ворота пройдены.

Такъ дожилъ Томъ въ Лортонѣ до пятаго учебнаго полугодія, когда ему минуло шестнадцать лѣтъ, между тѣмъ какъ Магги росла съ быстротою, осуждаемою ея тетками, въ старинномъ городѣ Лесхамѣ на Флоссѣ, въ пансіонѣ г-жи Фернисъ, гдѣ она училась вмѣстѣ съ кузиною Люси. Сначала въ своихъ письмахъ къ Тому она посылала поклоны Филиппу и разспрашивала объ его житьѣ. Въ отвѣтъ получались короткія фразы о зубной боли, мучившей Тома, о бесѣдкѣ, которую онъ помогаетъ строить въ саду, и о другихъ тому подобныхъ предметахъ. Она съ огорченіемъ узнавала отъ Тома на праздникахъ, что Филиппъ такой же чудакъ, какимъ былъ всегда, и часто дуется; она замѣчала, что между мальчиками давно уже нѣтъ дружбы, а когда напоминала Тому, что онъ долженъ всегда любить Филиппа за доброе отношеніе къ нему во время болѣзни, онъ отвѣчалъ: «Да я то чѣмъ же виноватъ? Я ему ничего не дѣлаю.» Она почти не видала Филиппа до конца ихъ школьной жизни: лѣтомъ онъ бывалъ на морскихъ купаньяхъ, а на Рождествѣ она лишь изрѣдка встрѣчала его на улицѣ въ Сент-Оггсѣ. Тогда она вспоминала свое обѣщаніе цѣловать его, но, будучи молодою дѣвицею, уже учащеюся въ пансіонѣ, она теперь знала, что такое привѣтствіе не принято.

Между ея отцомъ и Уэкемомъ, повѣреннымъ Пайворта, дѣло дѣйствительно дошло до тяжбы, которая предвидѣлась уже давно, и Магги съ печалью сознавала, что врядъ ли когда-нибудь они будутъ опять близки съ Филиппомъ: одно упоминаніе о Уэкемѣ раздражало отца, который разъ даже сказалъ при ней, что этому горбуну не принесутъ счастья неправедно нажитыя его отцомъ деньги. «Ты поменьше водись съ нимъ, мой мальчикъ», — прибавилъ онъ, обращаясь къ Тому, и это приказаніе тѣмъ легче было исполнить, что у Стеллинга въ это время жило, кромѣ прежнихъ, еще два ученика.

Что касается успѣховъ Тома въ наукахъ, то онъ двигался впередъ медленно и однообразно, вращаясь въ мірѣ неинтересныхъ или непонятныхъ ему мыслей. Но каждыя каникулы онъ привозилъ домой все большей и большей величины рисунки, нѣкоторые даже въ краскахъ, и разныя книги, свидѣтельствовавшія о его занятіяхъ различными отдѣлами исторіи, Закона Божія и латинскойлитературы. Впрочемъ, нельзя сказать, чтобы его обученіе не принесло никакихъ плодовъ: ухо и языкъ Тома привыкли ко множеству словъ и оборотовъ, которые считаются свойственными образованнымъ людямъ; и хотя онъ никогда какъ слѣдуетъ не вникалъ въ то, что ему преподавалось, однако уроки оставили по себѣ въ его умѣ осадокъ изъ смутныхъ и отрывочныхъ свѣдѣній. Отецъ его, видя признаки такой учености, о которой неспособенъ былъ судить, полагалъ, что Томъ, вѣроятно, получаетъ хорошее образованіе; правда, онъ видѣлъ, что сынъ не чертитъ плановъ и не Богъ вѣсть сколько смыслитъ въ счетѣ, но не сдѣлалъ никакого замѣчанія г. Стеллингу. Мудреная штука было это ученіе; и если взять оттуда Тома, то куда его отдать, чтобъ добиться лучшихъ результатовъ?

Годы произвели въ Томѣ большія перемѣны. Онъ сталъ высокимъ юношей и держалъ себя безъ малѣйшей неловкости; въ бесѣдѣ же выказывалъ не робость, а лишь скромность, приличествующую молодому человѣку. Онъ ловко носилъ свое платье и стоячіе воротнички и ежедневно съ нетерпѣніемъ поглядывалъ на блестящую бритву, которую пріобрѣлъ себѣ на послѣднихъ каникулахъ, замѣтивъ пухъ на своей верхней губѣ. Филиппа уже не было: его услали на зиму на югъ для поправленія здоровья, и его отсутствіе еще болѣе обострило въ Томѣ безпокойное, радостное ожиданіе близкаго отъѣзда. Въ скоромъ времени должна была окончиться и отцовская тяжба; поэтому Томъ съ еще большимъ удовольствіемъ думалъ о домѣ: разумѣется, зная объ этомъ дѣлѣ со словъ отца, Томъ ничуть не сомнѣвался, что Пойвартъ проиграетъ.

Томъ уже нѣсколько недѣль не имѣлъ вѣстей изъ дому, но это ничуть его не удивляло, такъ какъ родители не любили писать ненужныхъ писемъ. Вдругъ, въ одно пасмурное, холодное ноябрьское утро не успѣлъ онъ войти въ классную, ему сказали, что въ гостиной его дожидается сестра.

Магги тоже выросла за это время; теперь волосы ея были заплетены и подколоты. Ростомъ она была почти съ Тома, несмотря на свои тринадцать лѣтъ. Когда братъ вошелъ, она ничего не сказала, только подошла къ нему, обняла и крѣпко поцѣловала. Томъ привыкъ къ перемѣнчивому настроенію сестры и поэтому не испыталъ безпокойства при этой необычной встрѣчѣ.

— Что ты такъ _ рано? Ты въ телѣжкѣ? — спросилъ Томъ, усаживаясь съ ней рядомъ.

— Нѣтъ, я — въ дилижансѣ, а отъ заставы пѣшкомъ.

— Но какъ-же ты не въ пансіонѣ? Вѣдь праздники еще не скоро.

— Папа прислалъ за мною изъ дому, и я пріѣхала дня три назадъ, — отвѣтила Магги и губы ея слегка дрогнули.

— Развѣ папа нездоровъ? — спросилъ Томъ уже съ тревогой.

— Не совсѣмъ. Онъ очень несчастливъ, Томъ. Процессъ конченъ, и я пріѣхала тебѣ сказать: мнѣ не хотѣлось писать.

— Развѣ папа проигралъ? — сказалъ Томъ, быстро вскочивъ съ дивана и останавливаясь передъ Магги съ руками, засунутыми въ карманы.

— Да, милый Томъ, — отвѣтила Магги, трепетно взглянувъ на него. Томъ помолчалъ съ минуту, опустивъ глаза, затѣмъ сказалъ:

— Значитъ, папѣ придется уплатить много денегъ?

— Да, — тихо отвѣтила Магги.

— Ну, что жъ дѣлать! — храбро рѣшилъ Томъ, не уясняя себѣ послѣдствій отъ потери большого количества денегъ. — Но папа очень сердится? — прибавилъ онъ, глядя на Магги и объясняя ея огорченный видъ свойственнымъ дѣвочкамъ малодушіемъ.

— Да, — сказала Магги все такъ же тихо. Затѣмъ, видя, что Томъ ничего дурнаго не ожидаетъ, прибавила громко и быстро, какъ бы противъ воли: — «Охъ Томъ, у него отнимутъ и землю, и мельницу, и все, и ничего не останется».

Томъ взглянулъ на нее съ изумленіемъ, потомъ поблѣднѣлъ и задрожалъ. Онъ ничего не сказалъ и опустился на диванъ, уставившись безсмысленнымъ взглядомъ въ противоположное окно.

Забота о будущемъ никогда не занимала Тома. Его отецъ всегда ѣздилъ на добромъ конѣ, жилъ въ хорошемъ домѣ и имѣлъ веселый, самоувѣренный видъ достаточнаго человѣка. Самый воздухъ, которымъ съ дѣтства дышалъ Томъ, былъ какъ-бы пропитанъ сознаніемъ зажиточности и права на уваженіе окружающихъ. О людяхъ несостоятельныхъ или живущихъ выше средствъ при немъ всегда отзывались съ пренебреженіемъ. Такъ могъ ли онъ думать, что его отца ожидаетъ разореніе? Воспитаніе въ домѣ г. Стеллинга пріучило Тома ставить болѣе широкія требованія къ жизни, и онъ даже началъ мечтать, какъ, по окончаніи курса, будетъ щеголять въ Сент-Оггсѣ не хуже прочей богатой молодежи. Теперь неожиданный ударъ пробудилъ его отъ дѣтскихъ грезъ.

Магги испугалась его молчанія: она еще не все сообщила ему. Она обняла его и, почти рыдая, сказала:

— Томъ, милый, милый Томъ! Пожалуйста не огорчайся! Милый, постарайся горевать поменьше!

Томъ безучастно подставилъ щеку ея поцѣлуямъ и что-то смахнулъ съ глазъ рукою. Сдѣлавъ это, онъ какъ будто опомнился и сказалъ:

— Я поѣду съ тобою, Магги. Развѣ папа не прислалъ за мною?

— Нѣтъ, — сказала Магги, въ душѣ которой боязнь за брата превозмогла собственное горе; — но мама просила… Бѣдная мама! Какъ она плачетъ! О, Томъ, какъ грустно дома!

У Магги побѣлѣли губы, и она тоже задрожала.

Бѣдныя дѣти прижались другъ къ другу, и оба они трепетали — одинъ отъ страха неизвѣстности, другая отъ страшной дѣйствительности. Наконецъ Магги заговорила шепотомъ.

— А… бѣдный папа…

Дальше она не могла говорить. Но неизвѣстность была мучительна для Тома. Ему пришло въ голову, что за долги, кажется, сажаютъ въ тюрьму.

— Гдѣ папа? — спросилъ онъ съ нетерпѣніемъ. — Говори-же, Магги!

— Онъ дома, — отвѣтила дѣвочка. — Только, — прибавила она помолчавъ, — онъ упалъ съ лошади… Никого не узнаетъ, кромѣ меня… Онъ, какъ будто, не въ себѣ… Ахъ, папа, папа!

При послѣднихъ словахъ рыданія Магги, такъ долго сдерживаемыя, прорвались съ тѣмъ большею силою. У Тома дрогнуло сердце, онъ почти судорожно сжалъ сестру въ объятіяхъ, глядя на нее неподвижнымъ взоромъ. Онъ не представлялъ себѣ такъ ясно, какъ Магги, всѣхъ бѣдствій, обрушившихся на нихъ. Онъ чувствовалъ только, что произошло нѣчто ужасное, непоправимое. Магги первая пришла въ себя — ей некогда было здѣсь плакать.

— Надо ѣхать, Томъ… Папа меня хватится… Надо поспѣть къ дилижансу!

Она торопливо вытерла слезы и схватилась за шляпу. Томъ тоже всталъ: — Подожди, я скажу Стеллингу, — сказалъ онъ.

— Позвольте попросить васъ отпустить меня домой, — проговорилъ онъ, встрѣтивъ учителя въ корридорѣ. — Мнѣ тотчасъ нужно ѣхать съ сестрою. Отецъ разорился и сильно боленъ.

Г. Стеллингъ имѣлъ доброе сердце и отъ души пожалѣлъ дѣтей. Онъ предвидѣлъ и для себя денежную потерю, но объ этомъ врядъ-ли подумалъ въ ту минуту.

Томъ и Магги уже были на крыльцѣ, когда вышла г-жа Стеллингъ съ корзиночкой въ рукахъ; она подала ее дѣвочкѣ со словами: — «не забудьте скушать чего нибудь дорогой, милая моя».

Вся душа Магги устремилась къ этой женщинѣ, которую она никогда не любила, и она молча поцѣловала ее. Такъ въ горѣ насъ трогаетъ самый простой знакъ вниманія со стороны ближнихъ и вызываетъ въ насъ любовь.

Стеллингъ положилъ руку на плечо Тома и сказалъ: -«Господь съ вами, мой мальчикъ. Дайте мнѣ знать, какъ тамъ у васъ». — Потомъ онъ пожалъ руку Магги, но никто не произнесъ словъ прощанія. Томъ часто представлялъ себѣ тотъ счастливый день, когда «совсѣмъ» уѣдетъ отсюда, а теперь годы ученья казались ему праздникомъ, который уже пришелъ къ концу.

Двѣ стройныя юношескія фигуры вскорѣ исчезли за поворотомъ дороги. Онѣ вмѣстѣ вступали въ новую жизнь, и имъ больше не суждено было видѣть солнца, не омраченнаго печальными воспоминаніями. Они вступали въ тернистую пустыню, и золотыя ворота беззаботнаго дѣтства навсегда закрылись за ними.

Конецъ первой части.

ЧАСТЬ ВТОРАЯ.

I.
Бѣда.

Въ первое время послѣ того какъ Тулливеръ узналъ о своемъ проигранномъ дѣлѣ въ судѣ и о торжествѣ Пайворта съ Уэкемомъ, всѣ видѣвшіе его удивлялись, какъ стойко этотъ вспыльчивый человѣкъ перенесъ такой ударъ. Онъ хотѣлъ показать Уэкему и всѣмъ, кто могъ считать его побѣжденнымъ, что они ошибаются. Онъ превосходно зналъ, что расходы по проигранному дѣлу должны поглотить все его состояніе и еще ввести его въ долги, но онъ былъ полонъ всевозможныхъ плановъ, чтобы уменьшить размѣры бѣды и сохранить прежнее положеніе въ свѣтѣ. Все упорство и самонадѣянность его натуры устремились теперь по этому пути. Онъ хотѣлъ доказать всѣмъ и каждому, что, несмотря на все, онъ остался тѣмъ, чѣмъ былъ. Тулливеръ былъ убѣжденъ, напримѣръ, что Фурлей, владѣлецъ закладной на усадьбу, ради собственной выгоды, не только съ радостью купитъ все, не исключая мельницы, но согласится взять въ арендаторы самого Тулливера и дастъ ему взаймы денегъ. Согласіе Фурлея представлялось мельнику несомнѣннымъ; но и въ противномъ случаѣ онъ не ожидалъ ничего дурного: придется жить только поскромнѣе, пока не покроется заемъ, сдѣланный у Фурлея; а это можно успѣть, потому что Тулливеръ разсчитывалъ прожить еще не мало лѣтъ. Словомъ, ему казалось, что можно устроиться такъ, чтобы не разстаться съ усадьбою и тѣмъ явно выказать свое разореніе. Правда, онъ еще поручился за бѣдняка Райлея, который умеръ въ прошломъ апрѣлѣ, предоставивъ пріятелю уплатить за него 2500 рублей. Тулливеръ не жалѣлъ, что помогъ другу; но ему досадно было вотъ что: человѣкъ, давшій ему взаймы а ять тысячъ рублей для уплаты долга г-жѣ Глеггъ, сталъ, безъ сомнѣнія по наущенію Уэкема, требовать уплаты. А между тѣмъ Тулливеръ, тогда еще твердо увѣренный въ побѣдѣ и въ возможности скорой расплаты, имѣлъ неосторожность дать закладную насвою домашнюю обстановку и еще на кое-какія вещи. Теперь онъ припоминалъ, что срокъ закладной истекаетъ, и искалъ выхода. Два мѣсяца назадъ, онъ съ твердостью заявилъ бы, что ни за что не станетъ обязываться родственникамъ жены, теперь онъ говорилъ себѣ не менѣе твердо, что со стороны Бесси было бы очень естественно обратиться къ Нуллетамъ, которые не допустятъ до продажи ея обстановки, могущей и имъ служить обезпеченіемъ, такъ что тутъ не будетъ ни малѣйшей милости или одолженія съ ихъ стороны. Самъ Тулливеръ ни за что не обратился-бы съ просьбою къ этому дуралею; но Бесси можетъ это сдѣлать.

Подъѣзжая къ Сентъ-Оггсу, на обратномъ пути отъ адвоката Гора, Тулливеръ встрѣтилъ почтовый дилижансъ и при взглядѣ на него что-то побудило мельника зайти въ почтовую контору и заставить конторщика написать Магги письмо съ приказаніемъ ѣхать домой тотчасъ же. Его руки такъ дрожали, что онъ не могъ самъ писать, а между тѣмъ онъ желалъ видѣть дочь немедленно, завтра же!

Дома, передъ женой, онъ не сознался въ своей тревогѣ и на ея горестныя восклицанія по поводу проиграннаго процесса сердито отвѣтилъ, что ныть nи о чемъ. Онъ ни сказалъ ей ни слова о заложенной мебели, такъ какъ эта операція была совершена безъ ея вѣдома.

На другой день, послѣ полудня, онъ сѣлъ на лошадь и поѣхалъ къ Гору, чтобы узнать о результатѣ переговоровъ съ Фурлеемъ, которые тотъ долженъ былъ вести въ это утро. Онъ не проѣхалъ и полпути, какъ встрѣтилъ конторщика отъ Гора съ письмомъ. Конторщикъ объяснилъ, что его хозяинъ принужденъ былъ отлучиться по другому дѣлу, и лишь на слѣдующій день, въ 11 часовъ утра, въ состояніи будетъ принять Тулливера, а пока сообщаетъ ему письмомъ одну важную вѣсть.

— Вотъ какъ! — сказалъ Тулливеръ и взялъ письмо но не сталъ читать. — Такъ скажи Гору, что я буду у него завтра въ одиннадцать. — И повернулъ коня.

Конторщика поразилъ сверкающій, возбужденный взглядъ Тулливера; онъ посмотрѣлъ ему вслѣдъ, а затѣмъ поѣхалъ обратно.

Прочесть письмо было для мельника дѣломъ не легкимъ и продолжительнымъ, которое онъ и разсудилъ исполнить дома. Но потомъ ему пришло въ голову, что въ письмѣ можетъ заключаться нѣчто, чего не слѣдуетъ знать г-жѣ Тулливеръ, и что, въ такомъ случаѣ, лучше ей вовсе его не показывать. Онъ придержалъ лошадь, распечаталъ письмо и сталъ читать. Письмо заключало въ себѣ краткое извѣстіе, что Фурлей, нуждаясь въ деньгахъ, продалъ закладную на имѣніе Тулливера, которая, такимъ образомъ, перешла въ руки — У экема.

Полчаса спустя работникъ Тулливера нашелъ его въ безчувственномъ состояніи на дорогѣ, а рядомъ — развернутое письмо, которое безпокойно обнюхивала его сѣрая лошадь.

Вечеромъ, когда Магги подъѣхала къ дому, онъ уже былъ въ сознаніи. За часъ до ея пріѣзда отецъ пришелъ въ себя и началъ что-то бормотать о письмѣ, которое требовалъ съ нетерпѣніемъ.

По приказанію доктора Турибуля, письмо Гора было принесено и положено на постель больного; это на нѣкоторое время успокоило его. Больной лежалъ, устремивъ глаза на письмо и какъ-бы стараясь что-то припомнить. Но вдругъ другая мысль заслонила въ его умѣ все, и, повернувъ глаза къ двери, точно пристально вглядываясь, онъ сказалъ: «Дѣвчоночку!»

Онъ нетерпѣливо повторялъ это слово время отъ времени, какъ-бы утративъ понятіе обо всемъ прочемъ и не узнавая никого, даже жену. Бѣдная г-жа Тулливеръ окончательно потеряла голову отъ такого горя и то и дѣло бѣгала къ воротамъ встрѣчать Лзсхамскій дилижансъ, хотя было еще слишкомъ рано.

Наконецъ, онъ явился и высадилъ бѣдную встревоженную Магги, вовсе не похожую на «дѣвчоночку», какою продолжалъ считать ее отецъ.

— Ахъ, мама, что случилось? — произнесла она дрожащими губами, когда ее встрѣтила плачущая мать. Она не думала, чтобы отецъ могъ заболѣть, такъ какъ письмо было отправлено имъ самимъ изъ города.

Тутъ вышелъ и докторъ Турибуль. Врачъ всегда является добрымъ ангеломъ въ домѣ, пораженномъ скорбью, и Магги, подбѣжавши къ старому другу, котораго помнила съ тѣхъ поръ, какъ помнила себя, устремила на него трепетный, вопросительный взглядъ.

— Не пугайтесь черезъ-чуръ, душа моя, — сказалъ онъ и взялъ ее за руку. — Съ вашимъ отцомъ былъ ударъ, и память еще не вполнѣ вернулась къ нему. Но онъ васъ зоветъ, и ему полезно будетъ васъ увидѣть. Раздѣньтесь и пойдемте со мною наверхъ.

Магги повиновалась съ тѣмъ мучительнымъ біеніемъ сердца, въ которомъ, въ иныя минуты, какъ-бы сосредоточивается вся жизнь. Самое спокойствіе Турибуля наполнило страшными предчувствіями ея воображеніе. Глаза ея отца все еще были устремлены на дверь; когда Магги вошла, она встрѣтила его странный, безпомощный взоръ, все время напрасно искавшій ее. Внезапнымъ движеніемъ онъ поднялся на постели; она же кинулась къ нему и осыпала его скорбными поцѣлуями.

Бѣдная дѣвочка! Ей рано пришлось пережить одну изъ тѣхъ минутъ, когда все, чѣмъ мы жили до сихъ поръ, теряетъ для насъ значеніе и забывается нами ради любви къ безпомощнымъ и страдающимъ близкимъ.

Но это свиданіе слишкомъ напрягло силы больного; онъ опять впалъ въ безпамятство.

Г-жа Тулливеръ послала за сестрами, и когда онѣ явились, внизу поднялись причитанія съ воздыманіемъ къ небу рукъ. Дяди и тетки убѣдились, что Бесси совершенно разорена, какъ они всегда предсказывали, и вся семья была проникнута мыслью, что такъ какъ Богъ наказалъ Тулливера, то слишкомъ доброе отношеніе къ нему было бы сопротивленіемъ волѣ Божіей. Магги почти ничего не слыхала, такъ какъ безотлучно сидѣла у кровати отца, держа его за руку. Г-жа Тулливеръ хотѣла послать за Томомъ и болѣе тревожилась о сынѣ, чѣмъ о мужѣ; но дяди и тетки стали возражать, ссылаясь на мнѣніе д-ра Турибуля, что опасности не предвидится. Къ концу второго дня, когда Магги болѣе привыкла къ припадкамъ безпамятства отца, ею тоже овладѣла мысль о Томѣ; ночью, видя, что мать плачетъ и повторяетъ: «Мой бѣдный мальчикъ!.. Ему бы слѣдовало быть дома!» — Магги сказала: — «Позволь я за нимъ съѣзжу и все скажу ему, мама. Если отецъ не опомнится и не спроситъ меня, я могу уѣхать утромъ. Тому было бы такъ тяжело пріѣхать сюда, ничего не зная!»

На другое утро, Магги, какъ намъ извѣстно, пустилась въ путь. Сидя рядомъ въ диллижансѣ, братъ и сестра переговаривались грустнымъ, отрывочнымъ шопотомъ.

— Говорятъ, у Уэкема есть какая-то закладная на наше имѣніе, — сообщала Магги. — Полагаютъ, что отъ письма съ этимъ извѣстіемъ отецъ и заболѣлъ.

— Кажется, этотъ негодяй все время старался разорить отца, — сказалъ Томъ, перескакивая отъ самыхъ смутныхъ впечатлѣній къ опредѣленному выводу. — Я отплачу ему за это, когда выросту. Помни: никогда больше не говори съ Филиппомъ.

— Ахъ, Томъ! — сказала Магги тономъ грустнаго упрека; но у нея не хватило духа спорить въ такое время и сердить брата противорѣчіемъ.

II.
Сокровища госпожи Тулливеръ.

Когда дилижансъ высадилъ Магги съ Томомъ, прошло уже пять часовъ съ той минуты, какъ она отлучилась изъ дому, и она боялась, не хватился ли отецъ ея и не звалъ ли понапрасну «дѣвчоночку».

Она быстро пошла по утрамбованной дорожкѣ и вошла въ домъ прежде Тома, но въ ту же минуту ее поразилъ сильный табачный запахъ. Дверь въ первую комнату была пріотворена, оттуда и несся запахъ. Странно! Кто изъ гостей могъ курить при такихъ обстоятельствахъ? Гдѣ мать? Надо ей сказать, что Томъ пріѣхалъ. Магги съ удивленіемъ остановилась; наконецъ, она взялась за дверь, когда подоспѣлъ Томъ, и они вошли вмѣстѣ. Передъ ними, въ отцовскомъ креслѣ, сидѣлъ неуклюжій человѣкъ, лицо котораго смутно показалось знакомымъ Тому, и курилъ; около него стоялъ кувшинъ и стаканъ.

Томъ сразу понялъ въ чемъ дѣло. «Имѣть пристава въ домѣ», «продать имущество съ молотка» — эти выраженія онъ слыхалъ еще въ дѣтствѣ; они обозначали часть той бѣды и позора, которые заключались въ словѣ «банкротство». Это значило — разориться, потерять всѣ деньги, упасть до положенія бѣдняковъ-рабочихъ. Мальчику казалось естественнымъ такое событіе, послѣ того какъ отецъ его лишился всего состоянія. Но было слишкомъ больно испытать въ дѣйствительности то, что ранѣе могло составлять лишь предметъ опасеній; и Тому показалось, что настоящее горе начинается для него именно съ этой минуты.

— Здравствуйте! — сказалъ человѣкъ смущеннымъ, но грубоватымъ тономъ и вынулъ трубку изо рта. При взглядѣ на эти два юныя изумленныя лица ему стало нѣсколько неловко.

Томъ поспѣшно и молча отвернулся: видъ говорившаго былъ ему слишкомъ ненавистенъ. Магги же не поняла что значитъ присутствіе гостя и шопотомъ спросила брата: — «Кто это можетъ быть, Томъ? Что тутъ такое?» — Затѣмъ, охваченная неопредѣленнымъ внезапнымъ страхомъ, не повліялъ ли этотъ чужой дурно на отца, она кинулась наверхъ и остановилась лишь у двери больного, чтобы снять шляпу и войти на цыпочкахъ. Тамъ все было тихо: отецъ лежалъ безъ сознанія, съ закрытыми глазами, какъ въ минуту ея отъѣзда. При немъ была не мать ея, а служанка.

— Гдѣ же мама? — шопотомъ спросила дѣвочка. Служанка отвѣтила, что не знаетъ.

Магги выбѣжала къ Тому: — Отецъ лежитъ тихо; цойдемъ, поищемъ маму. Не понимаю, гдѣ она.

Г-жи Тулливеръ не оказалось ни внизу, ни въ спальняхъ. Оставалось поискать ее еще въ комнаткѣ подъ самой крышей; здѣсь хранилось бѣлье и всѣ драгоцѣнныя «парадныя» вещи, которыя извлекались на свѣтъ Божій лишь въ торжественныхъ случаяхъ. Томъ, идя впереди сестры, отворилъ дверь въ эту кладовую и тотчасъ воскликнулъ: «Мама здѣсь!»

Г-жа Тулливеръ сидѣла среди своихъ сокровищъ. Одинъ изъ бѣльевыхъ комодовъ былъ открытъ, серебряный чайникъ освобожденъ изъ многочисленныхъ слоевъ оберточной бумаги, а лучшій фарфоровый сервизъ — разставленъ на комодѣ. Ложки, простыя и разливательныя, рядами лежали на полкахъ, и бѣдная женщина, качая головою, обливала слезами скатерти съ мѣткою «Елизавета Додсонъ», лежавшія у нея на колѣняхъ.

Она уронила ихъ и привскочила при звукѣ голоса Тома.

— Охъ, мальчикъ мой, мальчикъ! — заговорила она, обхвативъ руками его шею. — Думала-ли я дожить до такого дня? Мы разорились… Все пойдетъ съ молотка! Неужели отецъ вашъ затѣмъ на мнѣ женился, чтобы довести до этого! У насъ ничего не будетъ… мы станемъ нищими… пойдемъ въ богадѣльню…

Она поцѣловала его и, усѣвшись снова, взялась за другую скатерть, которую слегка развернула, чтобы разглядѣть узоръ; а дѣти замерли въ нѣмомъ отчаяніи, пораженные словами: «нищіе» и «богадѣльня».

— Вѣдь, эти скатерти я выпряла сама, — продолжала она съ волненіемъ, тѣмъ болѣе страннымъ и жалкимъ, что оно вовсе не было свойственно этой спокойной бѣлокурой женщинѣ, доселѣ ничего не принимавшей близко къ сердцу, — а выткалъ ихъ ткачъ Хакси и принесъ мнѣ кусокъ, — помню, какъ сейчасъ: я стояла на порогѣ и завидѣла его издали. Это было, когда я еще и не думала выходить за вашего отца. И узоръ я сама выбрала, и выбѣлились онѣ такъ отлично, и замѣтила я ихъ такъ, какъ никто на свѣтѣ и не видывалъ: не распорешь такую мѣтку, а надо вырѣзать! И всѣ ихъ продадутъ, и попадутъ онѣ въ чужія руки, и, пожалуй ихъ изрѣжутъ и изорвутъ прежде моей смерти! Тебѣ ни одной не достанется, дитя мое, — продолжала она, глядя на Тома полными слезъ глазами, — а я-то берегла ихъ для тебя. Я отложила для тебя вотъ съ этимъ узоромъ, а Магги отдала бы въ крупную клѣтку: та далеко не такъ красива на столѣ.

Томъ былъ тронутъ до глубины души, но въ немъ это тотчасъ выразилось злобою. Онъ вспыхнулъ и сказалъ:

— Развѣ тети допустятъ, чтобы скатерть продали? Знаютъ ли онѣ объ этомъ? Неужели онѣ отдадутъ твое бѣлье чужимъ? Посылала ты къ нимъ?

— Да, я тотчасъ послала Луку, какъ только пріѣхалъ приставъ, и тетя Нуллетъ ужъ была здѣсь, Ахъ, Боже! Она такъ плакала и говорила, что вашъ папа осрамилъ всю семью и сдѣлалъ насъ баснею всего околотка; она хочетъ оставить за собою всѣ скатерти кружечками, потому что ей всегда хотѣлось имѣть побольше такихъ, и она не уступитъ ихъ чужимъ; но клѣтчатыхъ у нея и такъ больше, чѣмъ ей нужно.

Тутъ г-жа Тулливеръ начала убирать скатерти обратно въ комодъ, машинально складывая и разглаживая ихъ.

— Дядя Глеггъ тоже былъ и говорилъ, что надо купить для насъ кровати, но что ему нужно потолковать съ тетей. Всѣ они съѣдутся сюда на совѣтъ… Но я знаю, никто изъ нихъ не купитъ моего сервиза, — прибавила она, поворачиваясь туда, гдѣ стояли чашки и блюдца: — имъ всѣмъ не нравились вотъ эти золотыя вѣточки, еще когда я его покупала. А ни у кого нѣтъ лучшей посуды, даже у самой тети Пуллетъ; я ее купила на собственныя деньги, которыя копила съ пятнадцати лѣтъ, — и серебряный чайникъ тоже: мужъ ни копейки не потратилъ на него. И какъ подумаешь, что онъ на мнѣ женился, чтобы довести вотъ до чего!

Г-жа Тулливеръ снова залилась слезами; нѣсколько минутъ она рыдала, приложивъ платокъ къ глазамъ, а потомъ отняла его и заговорила, подавляя рыданія.

— Ая говорила ему не разъ: «Дѣлай что хочешь, только не судись.» Что же я могла больше сдѣлать? Приходилось только смотрѣть, какъ тратились мои и дѣтскія денежки. Ты останешься безъ гроша, мой мальчикъ… но это не моя вина!

Она протянула одну руку къ Тому, поднявъ на него свои безпомощные, ребячьи голубые глаза. Бѣдный мальчикъ подошелъ къ ней и поцѣловалъ ее, а она къ нему прижалась. Въ первый разъ въ жизни Томъ подумалъ объ отцѣ съ упрекомъ. Его природная склонность осуждать ближнихъ сдерживалась до сихъ поръ по отношенію къ отцу стремленіемъ считать его всегда правымъ просто -на томъ основаніи, что онъ былъ отецъ Тома Тулливера. Его природная сила и твердость начинали брать верхъ подъ двойнымъ вліяніемъ негодованія противъ тетокъ и сознанія, что ему надо вести себя, какъ мужчина и защитникъ матери.

— Не горюй, мама, — нѣжно сказалъ онъ. — Я скоро стану зарабатывать: добуду себѣ какое нибудь мѣстечко.

— Дай тебѣ Богъ, сыночекъ, — сказала, поуспокоившись, г-жа Тулливеръ. Затѣмъ, съ печалью поглядѣвъ вокругъ, она прибавила:

— Я не стала бы такъ горевать, если бы у насъ остались вещи съ моимъ именемъ.

Наблюдая эту сцену, Магги испытывала возрастающій гнѣвъ. Косвенные упреки отцу, тому, кто лежалъ наверху, какъ живой мертвецъ, сдѣлали ее нечувствительной къ утратѣ скатертей и посуды; кромѣ того, къ обидѣ за отца примѣшалась и личная досада противъ Тома, который, по молчаливому соглашенію съ матерью, точно исключалъ ее изъ общаго бѣдствія. Привычка сдѣлала ее почти равнодушною къ порицанію со стороны матери; но она была весьма чувствительна къ отношенію со стороны Тома. Бѣдной Магги совсѣмъ не было свойственно чистое самоотверженіе: она требовала взаимности въ отвѣтъ на свое чувство. Она заговорила съ волненіемъ, почти рѣзко:

— Мама, какъ это можно говорить такъ? Значитъ, тебѣ есть дѣло только до вещей съ твоимъ именемъ, а не съ папинымъ также? Значитъ, вещей тебѣ болѣе жалко, чѣмъ папу, который лежитъ такой больной, что мы, пожалуй, и голоса его больше не услышимъ? Томъ, ты долженъ меня поддержать! Ты никому не долженъ позволять осуждать отца!

Почти задыхаясь отъ горя и гнѣва, Магги выбѣжала изъ комнаты и вернулась на старое мѣсто — къ постели отца. Ея сердце сильнѣе горѣло любовью къ нему при мысли, что другіе будутъ его осуждать. Магги ненавидѣла порицаніе: ее осуждали всю жизнь и этимъ только злили. Отецъ же всегда защищалъ и извинялъ ее; воспоминаніе объ его нѣжности должно было дать ей силы перенести ради него все на свѣтѣ.

Тома нѣсколько раздражала вспышка Магги, вздумавшей указывать ему съ матерью, какъ имъ вести себя! Не время ей было начинать командовать! Но когда онъ пошелъ къ отцу въ спальню, то видъ больного отца такъ поразилъ его, что онъ забылъ все происшедшее раньше. Увидѣвши, какъ онъ растроенъ, Магги подошла къ нему и обняла его за шею: бѣдныя дѣти забыли все остальное, помня только, что у обоихъ одинъ отецъ и одно горе.

III.
Семейный совѣтъ.

А другое утро, въ одиннадцать на совъ, дяди и тетки собрались на семейный совѣтъ. Въ большой гостиной пылалъ каминъ, и бѣдная г-жа Тулливеръ, смутно соображая, что подобный случай слѣдуетъ причислить къ торжественнымъ, какъ напримѣръ, похороны, сняла чехлы и отшпилила гардины, которыя расположила красивыми складками.

Г-жа Динъ пріѣхала первая и одна, извиняя отсутствіе мужа дѣлами. Г-жа Тулливеръ встрѣтила ее, совершенно перекосивъ свое миловидное личико, но ^гне плача: слезы не легко лились у нея изъ глазъ, когда дѣло не касалось ея мебели и посуды; полное же спокойствіе въ такую минуту казалось ей неприличнымъ.

— Ахъ, сестрица! Каково жить на этомъ свѣтѣ! — воскликнула она, когда сестра вошла. — Сколько горя, Господи Боже!

— Да, сестрица, — отвѣтила г-жа Динъ. — Все на свѣтѣ перемѣнчиво, и сегодня не знаешь, что будетъ завтра. Поэтому надо быть ко всему готовой и, перенося горе, помнить, что оно пришло не безъ причины. Какъ сестра, я отъ души тебя жалѣю, и если докторъ прикажетъ г-ну Тулливеру кушать желе, ты, надѣюсь, дашь мнѣ знать, и я съ удовольствіемъ пришлю. Необходимо, чтобы во время болѣзни онъ имѣлъ все, что нужно.

— Благодарю тебя, Сусанна, — довольно вяло произнесла г-жа Тулливеръ, освобождая свою толстую руку изъ худенькой руки сестры; — только о желе еще нѣтъ и рѣчи. — Помолчавъ съ минуту, она прибавила: — Да и у меня наверху есть еще съ дюжину полныхъ банокъ… Не придется мнѣ больше класть въ нихъ варенье!

Въ ея голосѣ зазвучало волненіе при послѣднихъ словахъ; но тутъ отъ печальныхъ мыслей ее отвлекъ стукъ колесъ. Пріѣхали супруги Глеггъ и, вслѣдъ за ними, супруги Пуллетъ.

Г-жа Пуллетъ, едва войдя въ комнату, уже заплакала: это приличнымъ образомъ избавляло ее отъ необходимости сказать что либо.

— Ну, какъ здоровье больного? — добродушно освѣдомился г. Глеггъ.

— Сегодня докторъ нашелъ, что ему немного лучше, — отвѣтила г-жа Тулливеръ. — Онъ внимательнѣе къ окружающему и даже заговаривалъ со мною; только не узнаетъ Тома и смотритъ на него какъ на чужого. Докторъ говоритъ, что теперь у него въ памяти — все давно прошедшее и что онъ не узнаетъ Тома потому, что представляетъ его себѣ маленькимъ ребенкомъ. Ахъ Боже, Боже!

— Ну, врядъ ли онъ поправится! — грустно замѣтила г-жа Пуллетъ. — У меня былъ одинъ такой знакомый: такъ онъ впалъ въ дѣтство, и его кормили съ ложки и катали въ креслѣ, точно малютку.

— Сестра Пуллетъ! — строго произнесла г-жа Глеггъ. Мы собрались сюда для совѣщанія о бѣдѣ и посрамленіи, постигшемъ нашу семью, а не для разговоровъ о знакомыхъ. Если же здѣсь станутъ болтать о пустякахъ, то я уѣду домой. Одинъ въ полѣ не воинъ; невозможно, чтобы обо всемъ заботилась я одна.

— Ну, сестрица, — отвѣтила г-жа Пуллетъ, — я еще не видѣла никакихъ твоихъ заботъ. Насколько мнѣ извѣстно, ты въ первый разъ въ этомъ домѣ съ тѣхъ поръ, какъ тутъ приставъ, а я уже побывала здѣсь вчера, пересмотрѣла все Бессино бѣлье и посуду и обѣщалась купить скатерти горошкомъ. Больше я ничего не могу сдѣлать, хоть ей и хочется, чтобы ея серебряный чайникъ не выходилъ изъ семьи, но всякому понятно, что куда же мнѣ два чайника? А узоръ горошкомъ я всегда любила.

— Мнѣ бы такъ хотѣлось, чтобы чайникъ, сервизъ и сахарные щипчики не попадали на аукціонъ, — просительно произнесла г-жа Тулливеръ.

— Ну, знаешь, это ужъ неизбѣжно, — сказала г-жа Глеггъ. — Если ихъ купитъ кто-нибудь изъ родныхъ, тѣмъ лучше, но продаваться будетъ все.

— О Боже, Боже! — воскликнула г-жа Тулливеръ. — Представить себѣ не могу, чтобы такъ продавался мой сервизъ, который я покупала къ свадьбѣ, точь въ точь какъ и вы, сестрицы! Вѣдь вамъ бы горько было, если бы ваша посуда пошла съ аукціона за безцѣнокъ. А судки… Сестрица Динъ, можетъ быть ты возьмешь судки? Они, кажется, тебѣ нравились.

— Я, пожалуй, куплю тамъ что получше, — снисходительно отозвалась г-жа Динъ. — У насъ найдется мѣсто и для лишнихъ вещей.

— Что получше! — вступилась г-жа Глеггъ, тѣмъ энергичнѣе, что она долго молчала. — Просто терпѣнья нѣтъ слушать эти разговоры о лучшихъ вещахъ, о томъ, о семъ! Ты должна понять свое положеніе, Бесси, и не мечтать о серебрѣ да о фарфорѣ. Будь рада тюфяку да одѣялу, да табуреткѣ на что сѣсть, и не забывай, что и тѣмъ будешь обязана роднѣ, отъ которой теперь вполнѣ зависишь, потому что мужъ твой лежитъ безъ движенія и безъ гроша денегъ. Я говорю это для твоего же блага, чтобы, почувствовавши, въ какихъ обстоятельствахъ ты очутилась, какъ твой мужъ осрамилъ твою семью, ты смирилась бы духомъ!

Г-жа Глеггъ передохнула, утомившись такой длинной рѣчью, а г-жа Тулливеръ, привыкшая съ юныхъ лѣтъ подчиняться авторитету сестры Дженъ, умоляюще отвѣтила:

— Право же, я никого ни о чемъ не прошу, только просила купить хорошія вещи, чтобы ихъ не испортили въ чужихъ домахъ. Я, вѣдь, не для меня прошу ихъ купить, хоть и сама нитки пряла на тотъ холстъ для скатертей… Я не прошу, чтобы мои сестры бросали для меня деньги, хотя для своей сестры чего только мой мужъ не дѣлалъ, и мы не дошли бы до крайности, если бы онъ не давалъ ей денегъ взаймы безъ отдачи.

— Ну, ну, — ласково сказалъ г-нъ Глеггъ, — не будемъ слишкомъ мрачно смотрѣть на дѣло. Мы постараемся общими силами купить вамъ все необходимое, хотя жена совершенно права, что слѣдуетъ выбирать вещи нужныя, а не излишнія.

— Пожалуйста не трудись говорить за меня, — перебила его супруга. — Я и сама могу сказать, что слѣдуетъ. Я хотѣла сказать тебѣ, Бесси, что напрасно ты хвалишься, будто не просишь насъ ничего покупать для тебя; ты бы должна попросить. Кто же тебѣ поможетъ, если не собственная родня? Побираться, что ли, думаешь? Тебѣ надо это понять и покорно попросить насъ, чтобы мы сдѣлали для тебя, что можемъ, а не толковать, что ничего не просишь!

— Вы упомянули о Моссахъ и о томъ, что Тулливеръ для нихъ дѣлалъ, — сказалъ дядя Пуллетъ, который становился необыкновенно сообразительнымъ, какъ скоро дѣло касалось денегъ. — Почему же ихъ нѣтъ здѣсь? Вѣдь и имъ бы не худо придти къ вамъ на помощь, и если онъ давалъ имъ денегъ, то эти деньги вернуть.

— Да, конечно, — подтвердила г-жа Динъ. — И я тоже такъ думала. Почему здѣсь нѣтъ Моссовъ?

— О Господи! — отвѣтила г-жа Тулливеръ. — Я даже имъ и не давала знать о болѣзни мужа, а живутъ они въ такомъ захолустьѣ, что и вѣсти слышатъ лишь на базарѣ. Я о нихъ и не вспомнила. Странно, впрочемъ, что Магги не подумала о тетѣ Моссъ, которую такъ любитъ.

— А почему дѣти не здѣсь, Бесси?

— По моему, — подчеркнула г-жа Глеггъ, — дѣтямъ бы надо быть здѣсь все время. Пора имъ узнать, на что они могутъ разсчитывать, и услышать правду о томъ, какъ имъ предстоитъ страдать за ошибки ихъ отца.

— Хорошо, я схожу за ними, — покорно согласилась г-жа Тулливеръ.

Она кликнула Тома и Магги, которые сидѣли у отца, а сама, проходя мимо полуотворенной двери кладовой, скользнула туда.

Дѣти своимъ приходомъ прервали дядей и тетокъ среди оживленной бесѣды. И брату, и сестрѣ было не по себѣ. Они поздоровались молча; наконецъ дядя Пуллетъ сказалъ:

— Ну, молодой человѣкъ, мы только что толковали о тебѣ и о томъ, какъ теперь пригодится твоя ученость!

— Да, да! — подхватилъ дядя Глеггъ, воображая, что ободряетъ племянника, — Посмотримъ, что-то будетъ изъ твоего ученья, за которое столько денегъ переплачено. Вышелъ ли ты въ люди, такъ какъ вышелъ я, хотя и безъ учености. Но, вѣдь, я не былъ избалованъ; значитъ, тебѣ труднѣе будетъ!

— Ну, нечего ему смотрѣть на то, трудно-ли будетъ или нѣтъ, — энергично вмѣшалась тетка Глеггъ, — а прежде всего слѣдуетъ думать о томъ, чтобы не быть въ тягость роднымъ. Онъ долженъ нести послѣдствія ошибокъ своего отца, усердно трудиться, быть кроткимъ и благодарить дядей и тетокъ за все, что они дѣлаютъ для его родителей, которые попали бы въ рабочій домъ или на улицу, если бы не получали отъ нихъ помощи. И сестра его, — продолжала г-жа Глеггъ, строго взглядывая на Магги, — должна смириться и работать, помня, что служанокъ у нея не будетъ. Она должна все дѣлать въ домѣ и любить и уважать дядей съ тетками, которые такъ много для нея сдѣлали, да и въ завѣщаніяхъ своихъ ее не забудутъ.

Томъ стоялъ у стола посреди всей этой группы. Лицо его было красно и вовсе не выражало смиренія. Онъ только что собирался сказать нѣсколько словъ, придуманныхъ имъ заранѣе, какъ отворилась дверь и вошла мать.

Бѣдная г-жа Тулливеръ держала подносикъ, на которомъ красовались серебряный чайникъ, чашка съ блюдцемъ, судокъ и щипчики.

— Посмотри, сестрица, — обратилась она къ госпожѣ Динъ, — неужели не понравятся тебѣ эти вещи? Самой ли кушать, дочкѣ ли въ приданое — все хорошо! А какъ ужъ не хочется, чтобы они попали въ какой-нибудь трактиръ, гдѣ ихъ исцарапаютъ, изомнутъ!.. Да еще съ моимъ вензелемъ!

— Ахъ, Господи Боже! — сказала тетка Буллетъ, печально покачивая головой. — Какъ это худо, что вензель нашей семьи попадетъ Богь знаетъ въ чьи руки. Несчастная ты у насъ, Бесси! Но стоитъ ли покупать чайникъ, когда все равно скатерть и салфетки съ твоимъ именемъ пойдутъ съ аукціона.

— Что касается семейнаго позора, — сказала госпожа Глеггъ, — то его не избудешь покупкою чайниковъ. Онъ заключается въ томъ, что ты замужемъ за человѣкомъ, который довелъ семью до сумы. Разъ въ домѣ приставъ, этого ужъ ни отъ кого не скроешь!

При намекѣ на отца, Магги вскочила съ дивана; но Томъ во время замѣтилъ, какъ вспыхнуло ея лицо и успѣлъ дернуть ее за рукавъ, повелительно прошептавъ: «молчи!» Онъ выказалъ замѣчательное для своего пятнадцатилѣтняго возраста самообладаніе, потому что, когда тетка Глеггъ умолкла, то заговорилъ спокойнымъ и почтительнымъ тономъ, хотя не безъ дрожи въ голосѣ.

— Въ такомъ случаѣ, тетя, — сказалъ онъ, глядя г-жѣ Глеггъ прямо въ глаза, — если аукціонъ опозоритъ насъ, то не лучше ли не допускать до него? Если вы и тетя Пуллетъ желаете оставить намъ съ Магги кое-что по завѣщанію, отчего сейчасъ не заплатить этими деньгами долгъ, за который продаютъ нашу мебель, и не оставить нашей матери тѣ вещи, къ которымъ она привыкла?

На нѣсколько минутъ водворилось молчаніе, такъ какъ всѣ, не исключая и Магги, были изумлены внезапною рѣшительностью Тома. Дядя Глеггъ заговорилъ первый.

— Такъ! такъ, молодой человѣкъ! Ты кое-что смыслишь! Ну, а какъ же проценты? Тетки-то получаютъ по пяти процентовъ на свои капиталы, а если отдать деньги теперь, то и доходъ пропадетъ!

— Я могу работать и выплачивать эти проценты каждый годъ, — поспѣшно отвѣтилъ Томъ. — Я на все готовъ, лишь бы мать не горевала!

— Молодецъ! — похвалилъ дядя. Онъ скорѣе испытывалъ Тома, чѣмъ обсуждалъ его предложеніе; но все таки слова его раздражили его супругу.

— Конечно, сударь, — сказала эта дама сердито и насмѣшливо, — вамъ легко раздавать деньги, которыя вы же- сами отдали въ мое распоряженіе, да и мои собственныя, полученныя еще отъ отца и умноженныя моею бережливостью! По вашему, ихъ слѣдуетъ истратить на чужую мебель, ради поощренія роскоши и расточительности! А завѣщаніе надо переписать, да? И оставить послѣ себя меньше денегъ? Это все мнѣ, всегда жившей хорошо и аккуратно, и все въ пользу тѣхъ, кто все растранжирилъ и дѣлалъ Богъ знаетъ что! Сестра Пуллетъ, можешь поступать какъ хочешь и позволять своему мужу отнимать у тебя разъ данныя тебѣ деньги, — но я на подобныя вещи не согласна!

— Ахъ, Дженъ, какъ ты горячишься! — сказала г-жа Пуллетъ. — Тебѣ кровь бросится въ голову, и ты захвораешь! Мнѣ такъ жалко и Бесси, и дѣтей! Цѣлыя ночи напролетъ не сплю: все о нихъ думаю. Но что же могу сдѣлать я одна, если ты меня не поддержишь?!

— Да, объ этомъ слѣдуетъ подумать, — вмѣшался г. Глеггъ. — Стоитъ ли выплачивать этотъ долгъ и спасать мебель, когда остальныхъ долговъ болѣе, чѣмъ стоитъ земля и домъ? Это сказалъ мнѣ повѣренный Горъ. Не лучше ли сохранить деньги, чтобы ими потомъ помогать несчастному, а не гнаться за мебелью?

Лицо Тома вытянулось во время этого разговора, и губы его задрожали; но онъ рѣшилъ не отступать, а вести себя мужественно. Магги, напротивъ, послѣ минутнаго восхищенія рѣчью брата, опять впала въ состояніе трепещущаго негодованія. Мать ея стояла рядомъ съ Томомъ, прижимая къ себѣ руку сына. Магги вдругъ вскочила съ мѣста и выступила впередъ; глаза у нея сверкали, какъ у львицы.

— Такъ зачѣмъ же вы являетесь сюда, — воскликнула она, — болтать, судить и бранить насъ, если не хотите помочь моей матери, вашей родной сестрѣ, и жалѣете для нея денегъ, которыя у васъ лежатъ безъ дѣла? Ступайте прочь и не трогайте моего отца: онъ былъ лучше васъ всѣхъ, онъ былъ добръ и помогъ бы вамъ, если бы вы нуждались! Намъ съ Томомъ не нужны ваши деньги, если вы не хотите помочь мамѣ! Не нуждаемся! Обойдемся и безъ васъ!

Высказавъ свое негодованіе дядямъ и теткамъ, Магги умолкла, и стояла, не сводя съ нихъ глазъ, какъ бы ожидая отвѣтъ на свой вызовъ.

Г-жа Тулливеръ испугалась: ей показалось, что теперь все погибло. Томъ разсердился: подобныя рѣчи, по его мнѣнію, были безполезны. Тетки же онѣмѣли отъ изумленія и, въ концѣ-концовъ, нашли болѣе удобнымъ вмѣсто прямого отвѣта произнести свое сужденіе о слышанномъ.

— Сколько горя доставитъ еще тебѣ эта дѣвочка, Бесси! — сказала г-жа Пуллетъ. — Какая невѣроятная дерзость и неблагодарность. Это — ужасъ! Напрасно я платила за нее въ школу: она стала еще хуже!

— Я всегда это предвидѣла, — прибавила госпожа Глеггъ. — Пусть удивляются другіе, но не я. Еще сколько лѣтъ назадъ я говорила: «Помяните мое слово, изъ этого ребенка добра не будетъ: она пошла не въ нашу семью».

— Ну, полно болтать! — сказалъ г. Глеггъ. — Надо дѣлать дѣло. Томъ, возьми бумагу и перо…

Въ эту минуту мимо окна промелькнула высокая темная фигура.

— А! вотъ и г-жа Моссъ, — сказала г-жа Тулливеръ. — Должно быть, и до нея дошли вѣсти.

И она пошла отворять дверь; Магги бросилась вслѣдъ за нею.

— Превосходно! — замѣтила г-жа Глеггъ. — Пусть и она приметъ участіе въ нашихъ покупкахъ: она, вѣдь, ему — сестра.

Г-жа Моссъ была такъ взволнована, что безъ возраженій послѣдовала за г-жею Тулливеръ, которая втащила ее прямо въ полную народа гостиную. Магги уцѣпилась за нее. Эта высокая, темноволосая, измученная женщина, бѣдно и небрежно одѣтая, представлявшая собою полную противоположность сестрамъ Додсонъ, подошла прямо къ Тому, какъ бы не видя никого другого, взяла его за руку и воскликнула:

— Ахъ, милыя мои дѣти! Плохая я вамъ тетка: все только беру и ничего не даю! Что мой бѣдный братъ?

— Докторъ говоритъ, что ему лучше, — отвѣтила Магги. — Сядь, тетя Гритти; не горюй!

— Ахъ, мои дѣтки, изъ меня точно душу вынули! — сказала г-жа Моссъ, повинуясь Магги, которая усадила ее на диванъ, и все еще не замѣчая остальныхъ, — За нами три тысячи братниныхъ денегъ, и теперь они нужны ему, и вамъ, бѣдняжкамъ! А заплатить-то нечѣмъ, хоть все продай, да и своихъ у меня восьмеро дѣтей, малъ-мала меньше! Я прямо чувствую себя грабительницей. По, право же, я и не знала, что. у самого брата…

Слова ея были прерваны рыданіемъ.

— Три тысячи! О Боже! Боже! — выговорила г-жа Тулливеръ, которая не имѣла опредѣленныхъ свѣдѣній о томъ, какъ велика была помощь, оказанная мужемъ золовкѣ и теперь была внѣ себя отъ его скрытности.

— Какое безуміе! — воскликнула г-жа Глеггъ. — Семейный человѣкъ! Имѣлъ-ли онъ право раздавать такъ деньги? Да еще безъ документовъ, я увѣрена.

Г-жа Моссъ подняла голову и сказала:

— Нѣтъ, былъ документъ: мой мужъ далъ росписку. Мы — не такіе люди, чтобы ограбить племянниковъ, и разсчитывали отдать эти деньги, какъ только дѣла поправятся.

— Конечно, — кротко отозвался г. Глеггъ; — но нельзя ли вашему мужу достать эти деньги? Здѣсь было бы весьма желательно избѣжать банкротства. Вѣдь есть же у васъ постройки, инвентарь, подъ залогъ которыхъ, мнѣ кажется… Конечно, мнѣ очень васъ жаль, но…

— Ахъ, вы не знаете, какъ не везетъ намъ въ послѣднее время и въ какомъ состояніи нашъ инвентарь! Хлѣбъ проданъ, аренда еще за нами… Я не лѣнива и рада трудиться… но дѣти… такія крошки…

— Не плачь же такъ, тетя! не горюй! — прошептала Магги, державшая г-жу Моссъ за руку.

— Мой мужъ сразу далъ вамъ эти деньги? — спросила ея мать, все еще погруженная въ соображенія о томъ, «какъ все это случилось» безъ ея вѣдома.

— Нѣтъ, въ два пріема, — отвѣтила г-жа Моссъ, вытирая глаза и стараясь сдержать слезы. — Послѣдній заемъ былъ сдѣланъ послѣ моей болѣзни, четыре года назадъ, и тогда переписали росписку. И болѣзнь-то, и всякія бѣды…

— Да, — рѣшительнымъ тономъ произнесла г-жа Глеггъ. — Ваша семья очень несчастлива. Тѣмъ хуже для моей сестры.

— Я тотчасъ поѣхала, какъ только узнала, — сказала г-жа Моссъ, глядя на г-жу Тулливеръ, — да и давно была бы здѣсь, если бы вы меня увѣдомили. Я вовсе не думаю только о себѣ и не забываю о братѣ; но деньги мнѣ сразу пришли на умъ, и я не могла удержаться, чтобы не высказать… Мы сдѣлаемъ что можемъ, — прибавила она въ сторону г-на Глегга, — и всячески постараемся достать денегъ…

— Да, не забудьте вотъ чего, — отвѣтилъ г. Глеггъ: — если Тулливера объявятъ несостоятельнымъ, и у него найдется собственноручная росписка вашего мужа, то съ васъ взыщутъ безъ послабленій.

— О Боже! Боже! — сказала г-жа Тулливеръ, думая о своемъ банкротствѣ, а вовсе не о тѣхъ послѣдствіяхъ для г-жи Моссъ, которыя оно влекло за собою. Сама бѣдная г-жа Моссъ слушала съ трепетомъ и покорностью, а Магги растерянно и отчаянно глядѣла на Тома, стараясь уяснить себѣ, понимаетъ ли онъ это горе и жалѣетъ ли бѣдную тетю. Томъ имѣлъ видъ задумчивый и упорно смотрѣлъ на скатерть.

— А если его не объявятъ банкротомъ, — продолжалъ г. Глеггъ, — то три тысячи будутъ для него, бѣдняка, цѣлымъ богатствомъ. Кто знаетъ, можетъ быть, онъ останется калѣкой на всю жизнь. Сожалѣю, что вамъ такъ трудно, г-жа Моссъ, но, съ одной стороны, совѣсть должна побуждать васъ къ уплатѣ, а съ другой — того же потребуетъ и законъ. Не посѣтуйте на меня за правду.

— Дядя, — сказалъ Томъ, вдругъ оторвавши взоръ отъ скатерти, — я не думаю, чтобы тетя должна была уплатить отцу, если онъ самъ того не желалъ, не правда-ли?

Г. Глеггъ взглянулъ на него съ удивленіемъ и потомъ сказалъ:

— Пожалуй и правда, но откуда ты это взялъ, Томъ? Тогда онъ разорвалъ бы росписку. Надо поискать ее. Почему ты думаешь, будто отецъ не желалъ уплаты?

— Я хорошо помню, — отвѣтилъ Томъ, краснѣя, но преодолѣвая мальчишескую робость и стараясь говорить твердо, — что передъ отъѣздомъ моимъ къ г. Стеллингу отецъ разъ вечеромъ сказалъ мнѣ, когда мы остались вдвоемъ…

Томъ поколебался и потомъ продолжалъ:

— Онъ что-то сказалъ о Магги, а потомъ еще вотъ что: «я вчера былъ добръ къ моей сестрѣ, хотя она вышла замужъ не по моей волѣ. Я далъ взаймы денегъ Моссу, но не хочу разорять его изъ-за этого долга: лучше пусть пропадаютъ эти деньги. Для моихъ дѣтей это уже не такая большая потеря». Теперь же, когда отецъ боленъ и говорить не можетъ, не слѣдуетъ нарушать его воли.

— Въ такомъ случаѣ, мой милый, — отвѣтилъ г. Глеггъ, котораго добрыя чувства влекли на сторону Тома, но удерживало привычное отвращеніе къ такому легкомыслію, какъ добровольный отказъ отъ денегъ, — въ такомъ случаѣ намъ придется, опасаясь банкротства, разорвать эту росписку…

— Послушай! — строго перебила его жена. — Подумай, что ты говоришь. Ты слишкомъ далеко заходишь въ сужденіяхъ о чужихъ дѣлахъ. Если ты болтаешь не обдуманно, то не вини потомъ меня!

— Никогда ничего подобнаго не слыхивалъ! — подтверждалъ дядя Пуллетъ. — Разорвать росписку! За это можно попасть подъ судъ!

— Да если эта росписка такъ дорого стоитъ, — вмѣшалась г-жа Тулливеръ, — то почему бы не заплатить ею вмѣсто денегъ, и спасти мои вещи отъ продажи? Мы не тронемъ дядю и тетю Моссъ, Томъ, если ты думаешь, что отецъ будетъ сердиться за это, когда встанетъ.

Г-жа Тулливеръ не имѣла понятія о денежныхъ дѣлахъ и потому высказала такое нелѣпое мнѣніе.

— Ну, ну, ну! Вы, женщины, въ этомъ ничего не смыслите, — отвѣтилъ дядя Глеггъ. — Единственная возможность не тревожить г-дъ Моссъ заключается въ томъ, чтобы уничтожить росписку.

— Такъ я надѣюсь, что вы поможете мнѣ въ этомъ, дядя, — сказалъ Томъ серьезно. — Если отецъ не поправится, мнѣ будетъ очень грустно думать, что произошло нарушеніе его воли, которому я могъ бы помѣшать. Безъ сомнѣнія, онъ желалъ, чтобы я запомнилъ его слова въ тотъ вечеръ. Я долженъ повиноваться приказаніямъ отца касательно его собственности.

Даже г-жа Глеггъ не могла не одобрить словъ Тома: въ немъ явно говорила Додсоновская кровь, хотя, будь его отецъ Додсономъ, никогда не пришлось бы такъ глупо бросать деньги. Магги не удержалась бы, чтобы не кинуться брату на шею, если-бы ее не предупредила тетя Моссъ, которая встала и, взявши Тома за руку, произнесла дроягащимъ голосомъ:

— Если есть Богъ на небѣ, то ты бѣднѣе не станешь, мой мальчикъ, и отцу твоему, если потребуется, мы съ Моссомъ заплатимъ, все равно какъ по роспискѣ. Какъ съ нами постунлено, такъ поступимъ и мы; потому что хотя мои дѣти всего лишены въ жизни, но имѣютъ, по крайней мѣрѣ, честныхъ родителей.

— Я думаю, — сказалъ г. Глеггъ послѣ нѣкотораго размышленія, — что мы не обидимъ кредиторовъ, даже въ случаѣ банкротства. Если твой отецъ хотѣлъ подарить эти деньги сестрѣ прежде чѣмъ связался съ судами, то это все равно, какъ если-бы онъ и самъ разорвалъ росписку, такъ какъ онъ уже готовъ былъ снести эту потерю. Но въ денежныхъ дѣлахъ всегда нужна обдуманность, — наставительно прибавилъ Глеггъ, глядя на Тома, — а то оказывая услугу одному, можно обидѣть другого. Ты этого еще не понимаешь?

— Нѣтъ, понимаю, — рѣшительно отвѣтилъ Томъ. — Я знаю, что если долженъ деньги одному человѣку, то не имѣю права отдавать ихъ другому. Только отецъ рѣшился подарить эти деньги тетѣ, когда самъ еще не имѣлъ долговъ, и тогда онъ имѣлъ на это право.

— Молодецъ! Я не думалъ, что ты такой вострый, — простодушно замѣтилъ дядя Глеггъ. — Но твой отецъ могъ и самъ разорвать росписку. Поищемъ у него въ конторкѣ.

— Конторка въ его комнатѣ. Пойдемъ съ нами, тетя Гритти, — прошептала Магги.

IV.
Потухающій лучъ.

Больной все время находился въ состояніи такого безучастія ко всему окружающему, что не обращалъ никакого вниманія на тѣхъ, кто входилъ къ нему въ комнату, или выходилъ изъ нея. Въ это утро онъ, по обыкновенію, лежалъ тихо, не открывая глазъ, и Магги шепнула теткѣ, что едва-ли отецъ замѣтитъ ихъ присутствіе.

Онѣ вошли, стараясь не производить шума, и г-жа Моссъ стала у изголовья, между тѣмъ какъ Магги заняла свое старое мѣсто на краю кровати и положила свою руку на руку отца.

Затѣмъ вошли такъ же тихо г. Глеггъ съ Томомъ и начали подбирать къ старой дубовой конторкѣ ключъ изъ той связки, которую Томъ взялъ изъ письменнаго стола отца. Имъ удалось безъ особаго шума отпереть конторку, стоявшую какъ разъ противъ кровати Тулливера, и приподнять ея крышку желѣзною подпоркою.

— Вотъ жестяной ящичекъ, — прошепталъ г. Глеггъ. — Вынь его, Томъ; но сначала я посмотрю эти бумаги: тутъ, вѣроятно, купчая на мельницу и усадьбу.

Г. Глеггъ вынулъ бумаги и, къ счастію, немного отступилъ, когда желѣзная подпорка вдругъ скользнула вбокъ и тяжелая крышка захлопнулась съ ужаснымъ стукомъ.

Должно быть въ этомъ звукѣ было нѣчто такое, что произвело особенное дѣйствіе на больного и на время возвратило жизнь его парализованнымъ членамъ. Конторка эта принадлежала еще его отцу и дѣду и открывалась только въ торжественныхъ случаяхъ. Звуки, производимые давно знакомыми предметами, если они связаны съ какими-нибудь воспоминаніями, нерѣдко затрагиваютъ самыя глубокія струны нашего сердца. Глаза всѣхъ обратились на больного — онъ приподнялся на постели и устремилъ ясный, пристальный и вполнѣ сознательный взглядъ на конторку, на бумаги въ рукахъ Тома, и Глегга, державшаго жестяной ящичекъ.

— На что вамъ эти бумаги? — спросилъ онъ тѣмъ рѣзкимъ тономъ, какой былъ ему обыченъ въ минуты раздраженія. — Поди сюда, Томъ. Зачѣмъ вы роетесь въ моей конторкѣ?

Томъ повиновался не безъ трепета: въ первый разъ отецъ узналъ его. Больной продолжалъ подозрительно всматриваться въ Глегга и въ документы,

— Что здѣсь происходитъ? — сказалъ онъ рѣзко. — Зачѣмъ вы роетесь въ моихъ бумагахъ? Развѣ Уэкемъ захватилъ уже все мое?…. Что же вы мнѣ не говорите въ чемъ дѣло? — прибавилъ онъ съ нетерпѣніемъ.

— Нѣтъ, нѣтъ, другъ Тулливеръ, — успокоительно отвѣтилъ Глеггъ. — Мы пришли только взглянуть, что у васъ тутъ въ конторкѣ. Вы, вѣдь, были больны, и намъ пришлось немножко похозяйничать. Но мы надѣемся, что вы скоро поправитесь и всѣмъ распорядитесь сами.

Тулливеръ задумчиво поглядѣлъ на окружающихъ: на Тома, на Глегга и на Магги; потомъ, вдругъ, почувствовавъ, что кто-то сидитъ у его изголовья, повернулъ голову и увидѣлъ сестру.

— Ахъ, Гритти, — сказалъ онъ тѣмъ ласковымъ, слегка печальнымъ голосомъ, какимъ обыкновенно говорилъ съ нею: — Ты тоже здѣсь? Какъ же ты оставила дѣтей?

— Ахъ, братецъ! — воскликнула добрая г-жа Моссъ, слишкомъ взволнованная, чтобы соблюдать благоразуміе. — Благодарю Бога, что вижу тебя въ памяти: я уже не надѣялась, что ты придешь въ себя.

— Какъ? развѣ у меня былъ ударъ? — спросилъ Тулливеръ, тревожно взглядывая на Глегга.

— Вы упали съ лошади, и это потрясло васъ немного; вотъ и все, — отвѣтилъ Глеггъ. — Но будемъ надѣяться, что вы скоро поправитесь.

Больной опустилъ глаза и помолчалъ нѣсколько минутъ. Потомъ на лицо его легла тѣнь, онъ посмотрѣлъ на Магги и сказалъ, понизивъ голосъ.

— Ты взяла письмо, дѣвчоночка?

— Да, папа, — сказала она, цѣлуя его. У нея было такое чувство, точно отецъ ея воскресъ изъ мертвыхъ.

— А гдѣ-же мать? — спросилъ онъ озабоченнымъ голосомъ.

— Она внизу съ тетями. Позвать ее?

— Да, да. Бѣдная Бесси! — И глаза его перешли на Тома, когда Магги вышла изъ комнаты.

Тебѣ придется кормить и мать, и сестру, если я умру. Томъ, знай, что тяжело тебѣ будетъ. Но постарайся выплатить всѣ долги. И помни: я взялъ у Луки 500 рублей, безъ росписки. Ему заплати прежде всѣхъ.

Дядя Глеггъ невольно покачалъ головой и выразилъ на лицѣ своемъ огорченіе; но Томъ съ твердостью отвѣтилъ:

— Хорошо, папа. А нѣтъ-ли у тебя росписки отъ дяди Мосса на три тысячи рублей? Мы и пришли-то за нею. Что прикажешь съ нею сдѣлать?

— Ахъ, я радъ, что ты напомнилъ! — сказалъ Тулливеръ. — Мнѣ никогда не хотѣлось настойчиво требовать этихъ денегъ, чтобы не огорчать тетю. Будь готовъ потерять ихъ, если Моссы не смогутъ заплатить, — а на это трудно надѣяться! Росписка въ этомъ ящикѣ. Я всегда желалъ тебѣ добра, Гритти, — обратился больной къ сестрѣ, — но знаешь, ты огорчила меня тѣмъ, что вышла за Мосса.

Въ эту минуту Магги вернулась съ матерью, которая была очень взволнована извѣстіемъ, что мужъ ея совершенно пришелъ въ себя.

— Ну, Бесси, — сказалъ онъ, когда она его поцѣловала, — прости меня, если ты бѣднѣе, чѣмъ могла ожидать. Но въ этомъ виноватъ судъ, а никакъ не я, — прибавилъ онъ сердито. — Виноваты негодяи! Томъ, помни вотъ что: если когда-нибудь представится тебѣ случай, отплати Уэкему. Если ты этого не сдѣлаешь, то будешь негоднымъ сыномъ. Его-бы можно отхлестать хлыстомъ… но за это пойдешь подъ судъ… судъ для того и существуетъ, чтобы заступаться за негодяевъ…

Возбужденіе больного росло, лицо его зловѣще краснѣло. Г. Глеггъ собирался сказать что-то успокоительное, но Тулливеръ заговорилъ съ женою.

— Какъ-нибудь все заплатимъ, Бесси, и тебѣ останется обстановка. Сестры тебѣ помогутъ… и Томъ выростетъ… хотя не знаю, чѣмъ онъ будетъ… Я сдѣлалъ что могъ… далъ ему образованіе… а дѣвчоночка выйдетъ замужъ… но это — плохое дѣло…

Временное улучшеніе миновало, и съ послѣдними словами бѣднякъ опять впалъ въ безчувственное состояніе.

Послали за докторомъ Турибулемъ; когда онъ услышалъ о случившемся, то сказалъ, что такое возвращеніе всѣхъ способностей, хотя кратковременное, все-таки подаетъ надежду на выздоровленіе, указывая, что въ организмѣ нѣтъ непоправимыхъ поврежденій.

Происшествія этого дня уяснили Тому, во-первыхъ, что росписку дяди Мосса слѣдуетъ уничтожить, а вовторыхъ, что Лукѣ нужно выплатить долгъ, за неимѣніемъ другихъ, изъ его собственныхъ и сестриныхъ денегъ, находившихся въ сберегательной кассѣ. Такія дѣла Томъ понималъ гораздо быстрѣе, чѣмъ тонкости классическаго стиля или математическихъ доказательствъ.

V.
Планы Тома.

На другой день въ десять часовъ Томъ отправился въ Сентъ-Оггсъ къ дядѣ Дину, у котораго собирался просить мѣста.

Утро было мрачное, туманное и сырое, такое утро, когда даже счастливые люди ищутъ прибѣжища въ мечтахъ о будущемъ. А Томъ былъ очень несчастливъ. Его гордость была унижена, и къ обычному уваженію, которое онъ питалъ къ отцу, примѣшивалось чувство укоризненнаго негодованія. Если таковы бываютъ послѣдствія веденія судебныхъ дѣлъ, то отецъ дѣйствительно оказывался достойнымъ порицанія, а тетки и дяди — совершенно правыми. Томъ не раздѣлялъ бурнаго негодованія Магги по отношенію къ теткамъ за недостатокъ въ нихъ нѣжности и великодушія. Съ какой стати люди стали-бы щедро давать деньги тому, кто не сумѣлъ сберечь своихъ? Ему очень тяжело было очутиться въ бѣдственномъ положеніи, благодаря неразумію отца; но онъ вовсе не намѣренъ былъ жаловаться и обвинять людей за то, что они не осыпаютъ его благодѣяніями. Онъ собирался просить не помощи, а -только работы. Бѣдный Томъ не вполнѣ былъ чуждъ иллюзій и свои планы будущаго основывалъ главнымъ образомъ на томъ высокомъ мнѣніи, какое имѣлъ о себѣ. Онъ зналъ, что оба его дяди были бѣдны, а потомъ разбогатѣли. То-же самое хотѣлъ сдѣлать и онъ. Ему казалось ужаснымъ всю жизнь оставаться бѣднякомъ и испытывать высокомѣрное къ себѣ отношеніе. Онъ хотѣлъ содержать мать и сестру и прослыть дѣльнымъ человѣкомъ. Въ мечтахъ своихъ онъ уже покупалъ отцовскую мельницу и домъ и разводилъ множество лошадей и собакъ.

По приходѣ въ контору, гдѣ занимался г. Динъ, Томъ тотчасъ былъ введенъ къ нему въ кабинетъ; но дядя слушалъ чтеніе какихъ-то отчетовъ и только кивнулъ, протянувъ ему руку, а затѣмъ цѣлыхъ полчаса не обращалъ на него ни малѣйшаго вниманія.

Время казалось Тому безконечнымъ, и онъ насилу дождался той минуты, когда очутился съ дядею вдвоемъ.

— Ну, Томъ, — сказалъ онъ, наконецъ, вынимая табакерку и поворачиваясь къ племяннику. — Въ чемъ дѣло?

Динъ думалъ, что Томъ пришелъ просить его какъ-нибудь помѣшать распродажѣ.

— Прошу васъ извинить меня за безпокойство, дядя, — отвѣтилъ Томъ краснѣя, — но надѣюсь, что вы не откажете мнѣ въ совѣтѣ.

— Да? — сказалъ г. Динъ, не донеся понюшки до носу, и внимательно посмотрѣлъ на Тома. — Ну, я слушаю.

— Я хочу поступить на мѣсто, дядя, чтобы имѣть заработокъ, — прямо сказалъ Томъ.

— Да который же тебѣ годъ? — спросилъ дядя, откидываясь на спинку кресла.

— Шестнадцать… т. е. я хочу сказать семнадцатый, — отвѣтилъ Томъ, разсчитывая, что дядя замѣчаетъ, какіе у него усы.

— Отецъ, кажется, хотѣлъ сдѣлать изъ тебя инженера?

— Но тогда у меня долго не будетъ порядочнаго заработка.

— Правда; но въ шестнадцать лѣтъ никто не имѣетъ большого заработка. Ты, однако, много учился и, вѣроятно, хорошо умѣешь считать? Знаешь ты бухгалтерію?

— Нѣтъ, — отвѣтилъ Томъ со смущеніемъ. — Но г. Стеллингъ хвалилъ мой почеркъ. Вотъ какъ я пишу, дядя, — прибавилъ Томъ и положилъ на столъ листочекъ бумаги.

— А, хорошо, хорошо. Но вотъ что я тебѣ скажу: самый лучшій почеркъ въ мірѣ не дастъ тебѣ ничего кромѣ мѣста писца, если ты не знаешь бухгалтеріи, а за переписку платятъ дешево. Чему жъ тебя училъ учитель?

— Я учился по-латыни, — сказалъ Томъ съ разстановкой, перебирая въ памяти свои учебныя книги; — въ послѣднемъ году писалъ сочиненія по латыни и по-англійски; училъ исторію Греціи и Рима; геометрію; началъ алгебру и не кончилъ. Потомъ рисованіе; потомъ читали и заучивали англійскія стихотворенія, риторику…

Г. Динъ постучалъ по табакеркѣ и скривилъ ротъ: какъ осторожный дѣлецъ, онъ не желалъ высказывать необдуманнаго мнѣнія, но невольно соображалъ, что если бы всѣ эти познанія были необходимы въ жизни, то онъ самъ, не имѣя ихъ, врядъ-ли достигъ бы настоящаго своего положенія. Въ частности, латинскій языкъ онъ считалъ ненужною роскошью. Вообще, перечисленіе занятій Тома внушило ему нѣкоторое нерасположеніе къ бѣдному мальчику.

— Ну, — сказалъ онъ, наконецъ, холодно и слегка насмѣшливо: — ты учился всему этому три года и, вѣроятно, выучился твердо. Не поискать ли тебѣ такого занятія, гдѣ эти знанія можно примѣнить къ дѣлу?

Томъ вспыхнулъ и съ горячностью сказалъ: — Мнѣ этого совсѣмъ не хочется, дядя. Я не люблю латыни и всѣхъ этихъ вещей. Не знаю, на что они годны. Развѣ поступить надзирателемъ въ школу? Но это мнѣ не нравится, да я и не достаточно твердъ въ этихъ предметахъ. Мнѣ хочется такого дѣла, гдѣ бы я могъ подвигаться впередъ и заслужить довѣріе. Я вѣдь долженъ кормить мать и сестру.

— Это легче сказать, чѣмъ сдѣлать.

— Но развѣ вы не возвысились точно такъ же, дядя? — возразилъ Томъ, нѣсколько разраженный недостаткомъ сочувствія. — Я хочу сказать, развѣ ваши способности и хорошее поведете не двигали васъ въ жизни все далѣе и далѣе?

— Да, да, — самодовольно отвѣтилъ г. Динъ и словоохотливо продолжалъ: — Ноя вѣдь держалъ ухо востро, спины своей не жалѣлъ и за хозяйское добро стоялъ горой. Я только взглянулъ, что творится на заводѣ, и тотчасъ придумалъ, какъ сдѣлать экономію на пять тысячъ рублей въ годъ. Да! Меня учили на мѣдные гроши, но я скоро увидалъ, что необходимо умѣть вести книги и выучился этому самъ, урывая тамъ и сямъ по минуткѣ. За уроки платилъ изъ своихъ грошей, часто сидѣлъ безъ обѣда и безъ ужина. На все я смотрѣлъ со вниманіемъ, во все вникалъ… Если мнѣ давали дѣло, то потому, что я былъ къ нему годенъ. Если хочешь пролѣзть въ круглую дыру, то самъ долженъ превратиться въ мячикъ. Вотъ что!

Г. Динъ опять постукалъ по табакеркѣ. Онъ такъ увлекся своей рѣчью, что совершенно забылъ о слушателѣ.

— Что-жъ, дядя! — сказалъ Томъ. — Я именно такъ и хочу дѣлать. Неужели мнѣ нельзя пойти тою-же дорогою?

— Тою-же дорогою? — повторилъ г. Динъ, пристально вглядываясь въ Тома.^--Ну, это еще вопросъ! Все зависитъ отъ того, каковъ ты самъ. Я скажу тебѣ вотъ что: твой бѣдный отецъ жестоко ошибся, давши тебѣ такое образованіе. Это меня не касалось, и я молчалъ, но что я думалъ, то и вышло. Твоя ученость годна, пожалуй, для сына нашего принципала, которому всю жизнь предстоитъ ничего не дѣлать, а только подписывать чеки: отчего же ему не набить голову и латынью, и Богъ знаетъ чѣмъ еще!

— Но дядя, — серьозно замѣтилъ Томъ, — я не понимаю, какъ латынь можетъ помѣшать мнѣ дѣлать дѣло. Вѣдь я скоро ее забуду: такъ не все-ли равно?

— Все это такъ, — отвѣтилъ г. Динъ, — да толку-то мало. Латынь твоя, правда, скоро улетучится, да останется-то пустое мѣсто. Отъ черной работы ты отвыкъ, ты бѣлоручка А что ты умѣешь? Ни книгъ вести, ни считать, хоть бы какъ простой лавочникъ. Тебѣ придется начинать съ азовъ, — повѣрь мнѣ. Никакого толку не будетъ, если ты забудешь только то, чему тебя учили, а новому не научишься.

Томъ закусилъ губы. Онъ чувствовалъ, что на глазахъ его навертываются слезы, но готовъ былъ скорѣе умереть, чѣмъ заплакать.

— Ты хочешь, чтобы я нашелъ тебѣ мѣсто, — продолжалъ г. Динъ. — Что-жъ, я готовъ помочь тебѣ. Но вы, теперешняя молодежь, хотите сразу жить хорошо и работать мало. На самомъ же дѣлѣ, тебѣ слѣдуетъ помнить, что ты — шестнадцатилѣтній парень, ни къ чему не подготовленный. Такими, какъ ты — хоть прудъ пруди. Тебя можно помѣстить куда-нибудь въ ученики, къ химику или къ аптекарю; тутъ, пожалуй, и латынь твоя пригодится…

Томъ раскрылъ было ротъ, но г. Динъ поднялъ руку и сказалъ:

— Молчи и слушай! Тебѣ не нужно ученіе, а нуженъ заработокъ? Знаю! Но если ты пойдешь въ писцы, такъ въ писцахъ и застрянешь. Лучше всего тебѣ поступить на верфь или въ товарный складъ. Только вѣдь тамъ придется переносить и холодъ, и зной, да и толчки порою, а тебѣ это не понравится: ты слишкомъ большой баринъ.

Г. Динъ умолкъ и испытующе воззрился на Тома, который не безъ колебанія отвѣтилъ:

— Мнѣ понравится все, что въ концѣ концовъ окажется полезнымъ, дядя. Не знаете-ли для меня какого мѣстечка, дядя? Я бы радъ поступить поскорѣе, — продолжалъ Томъ съ дрожью въ голосѣ.

— Не спѣши, не спѣши: торопиться некуда. Ты долженъ помнить, что если я поставлю тебя на такое мѣсто, для-котораго ты черезчуръ молодъ, — только потому, что ты мнѣ приходишься племянникомъ, — то я за тебя отвѣчаю; а годишься-ли ты на что-нибудь — это еще вопросъ.

— Надѣюсь, что я не осрамлю вашей рекомендаціи, дядя, — сказалъ Томъ, уязвленный, какъ и всѣ мальчики, тою непріятною истиною, что люди не относятся къ нимъ съ довѣріемъ. — Для этого я слишкомъ дорожу собственною репутаціею.

— Молодецъ, молодецъ Томъ! Хорошо сказано! Я никогда не отказываю никому, кто готовъ стараться. Сейчасъ у меня есть въ виду одинъ юноша, лѣтъ двадцати двухъ: я для него все готовъ сдѣлать. Но только видишь: онъ превосходно умѣетъ считать, въ одну секунду вычислитъ тебѣ кубическое содержаніе чего угодно, и на дняхъ указалъ мнѣ новый рынокъ для шведской коры. Какъ онъ понимаетъ толкъ въ товарахъ — просто чудо!

— Значитъ, мнѣ нужно выучиться бухгалтеріи, дядя, — сказалъ Томъ, желая выказать свою готовность трудиться.

— Да, да, это полезно. Но… кажется, ко мнѣ пришли. Ну, Томъ, намъ говорить больше не о чемъ, и мнѣ пора опять за дѣло. До свиданія, поклонись матери!

Г. Динъ привѣтливо протянулъ ему руку. Томъ опять очутился на улицѣ. Туманъ сталъ еще гуще; не видно было почти ничего; но вдругъ его вниманіе привлекла бумага, наклеенная на стѣнѣ передъ самымъ его носомъ. Это было объявленіе о распродажѣ на Дорлькотской мельницѣ, и оно заставило его зашагать еще быстрѣе.

На возвратномъ пути бѣдный Томъ уже не мечталъ о будущемъ: онъ только чувствовалъ всю тягость настоящаго. Ему казалось оскорбительнымъ, что дядя Динъ не питаетъ къ нему довѣрія. Очевидно, ему, Тому Тулливеру, не легко будетъ добиться уваженія людей, и его сердце сжималось отъ сознанія, что онъ и въ самомъ дѣлѣ весьма невѣжественъ и ничего не умѣетъ. Кто былъ тотъ достойный зависти молодой человѣкъ, умѣвшій моментально опредѣлять кубическое содержаніе чего угодно и знавшій толкъ въ какой-то шведской корѣ? До сихъ поръ Томъ былъ вполнѣ доволенъ собою, несмотря на плохіе успѣхи въ латыни и въ геометріи; но сейчасъ онъ чувствовалъ себя униженнымъ и понималъ, что есть цѣлая масса познаній, которыхъ ему не хватаетъ.

— Что сказалъ тебѣ дядя Динъ, Томъ? — спросила Магги, просовывая руку подъ руку Тома, который сумрачно грѣлся въ кухнѣ. — Обѣщалъ онъ тебѣ мѣсто?

— Нѣтъ, не обѣщалъ. Онъ ничего не обѣщалъ мнѣ. Онъ, кажется, думаетъ, что мнѣ трудно достать хорошее мѣсто: я слишкомъ молодъ.

— Но онъ былъ ласковъ съ тобою, Томъ?

— Ласковъ? ахъ, это все равно! Вотъ въ чемъ бѣда: я все время учился латыни и всякому вздору, совсѣмъ ненужному, а теперь дядя говоритъ, что нужна бухгалтерія, ариѳметика… онъ, кажется, думаетъ, что я никуда не гожусь.

На лицѣ Тома выразилась горечь.

— Ахъ, какъ жаль, что я не знаю двойной бухгалтеріи, — сказала Магги, — тогда я могла бы выучить тебя, Томъ!

— Ты меня выучишь! Покорно благодарю! Вотъ такъ ты всегда разговариваешь! — сказалъ Томъ.

— Милый Томъ, вѣдь я только пошутила, — проговорила Магги.

— Нѣтъ ты всегда такая, Магги, — возразилъ Томъ, слегка хмурясь, какъ онъ дѣлалъ во всѣхъ случаяхъ, когда намѣревался быть справедливо строгимъ. — Ты постоянно ставишь себя выше меня и всѣхъ на свѣтѣ. Я ужъ давно хотѣлъ тебѣ сказать. Ты не должна была такъ говорить съ дядями и тетями: тебѣ слѣдовало предоставить мнѣ заботу о матери и тебѣ, а не выскакивать впередъ. Ты считаешь себя умнѣе всѣхъ и почти во всемъ ошибаешься. Я гораздо лучше понимаю вещи, чѣмъ ты.

Бѣдный Томъ! Его самого только что отчитали и дали ему почувствовать его ничтожество. Необходимо было сорвать обиду, и вотъ подвернулась Магги. Дѣвочка вспыхнула и губы ея задрожали: гнѣвъ боролся въ ней съ любовью и восторгомъ предъ твердостью характера брата. Она отвѣтила не сразу: рѣзкія слова готовы были сорваться съ ея губъ; но, подавивши досаду, она, наконецъ, сказала:

— Тебѣ часто кажется, будто я важничаю, Томъ, когда ничего такого нѣтъ. Я не ставлю себя выше тебя: я знаю, что вчера вела себя хуже, чѣмъ ты. Но ты всегда такъ грубъ со мною…

Въ послѣднихъ словахъ опять зазвучало раздраженіе.

— Нѣтъ, я не грубъ, — строго и рѣшительно выговорилъ Томъ: — я всегда добръ къ тебѣ, и такимъ я останусь. Я всегда буду заботиться о тебѣ. Но ты должна меня слушаться.

Въ эту минуту вошла мать, и Магги убѣжала, чтобы не расплакаться передъ нею. Очутившись одна, она залилась горькими слезами: со всѣхъ сторонъ она встрѣчала только суровость и жестокость; ни въ комъ она не видѣла ни снисхожденія, ни любви къ себѣ. Въ книгахъ всѣ люди были такими милыми, ласковыми, выражали свою доброту не выговорами, а пріятнымъ обращеніемъ. Въ дѣйствительной-же жизни ничего этого не было. А если въ жизни не было любви, то что же оставалось въ ней для Магги?

VI.
Опровергающая старинный предразсудокъ, что не слѣдуетъ дарить ножъ.

Декабрьскіе дни были коротки и потому аукціонъ у Тулливеровъ протянулся почти два дня. Случилось такъ, что хозяинъ дома пролежалъ неподвижно и въ безпамятствѣ какъ разъ въ то время, когда шелъ аукціонъ. Вся семья собралась въ комнатѣ больного въ глубокомъ молчаніи и страхѣ, какъ-бы не очнулся несчастный отъ тѣхъ самыхъ звуковъ, которые такъ болѣзненно дѣйствовали на всѣхъ его окружающихъ.

Г-жа Тулливеръ постарѣла за эти дни на десять лѣтъ. Въ теченіе послѣднихъ двухъ сутокъ вся душа ея была поглощена отгадываніемъ, кому досталась та или иная изъ ея любимыхъ вещей; а между тѣмъ все время приходилось сидѣть тихо и ничѣмъ не выдавать своего волненія. Когда всѣ посторонніе удалились, Кезя, добродушная, но капризная служанка, считавшая своими личными врагами всѣхъ, кто былъ на аукціонѣ въ качествѣ покупателей, принялась съ ожесточеніемъ убирать гостиную, чтобы накрыть въ ней чай для своей хозяйки и дѣтей.

Около шести часовъ, передъ самымъ чаемъ, она явилась къ Тому, говоря, что кто-то спрашиваетъ его на кухнѣ. Открывъ дверь, Томъ въ первую минуту не узналъ голубоглазаго, рыжеволосаго парня, который почтительно переминался съ ноги на ногу.

— Здравствуйте, молодой баринъ, — сказалъ рыжій парень и улыбнулся. — Вы, кажись, меня не узнали; а мнѣ бы надо съ вами потолковать наединѣ.

Видя, что Кезя вовсе не собирается уходить, Томъ повелъ его въ гостиную, соображая, не посланный ли это отъ дяди съ извѣстіемъ о представляющемся мѣстѣ.

При входѣ въ гостиную, опустошенную послѣ аукціона, Томъ былъ такъ пораженъ, что не нашелся ничего сказать, пока молодой парень первый не нарушилъ молчаніе.

— Неужели вы не помните Боба, которому когда-то подарили ножикъ?

При этихъ словахъ гость вытащилъ и раскрылъ карманный ножъ.

— Какъ, Бобъ Джакинъ! — спросилъ Томъ безъ особаго удовольствія, а скорѣе конфузясь при мысли о той близости между нимъ и парнемъ изъ простонародья, о какой напоминалъ этотъ ножъ.

— Да, да, Бобъ Джакинъ, съ которымъ вы бѣгали за бѣлками… Даже одинъ клинокъ сломался, видите! Да я не отдавалъ чинить, чтобы мнѣ не подмѣнили ножа. Никто мнѣ ничего не дарилъ кромѣ васъ, г.-Томъ: всегда мнѣ приходилось все добывать самому, и потому якъ этому ножику такъ привыкъ…

Бобъ говорилъ необыкновенно быстро и любовно потиралъ свой ножикъ рукавомъ.

— Ну, Бобъ, — сказалъ Томъ покровительственно, — что же я могу для тебя сдѣлать?

— Нѣтъ, помилуйте! ужъ зачѣмъ же? Я знаю: теперь у васъ горе, и говорятъ, что хозяину уже не встать… Зачѣмъ же я приду выпрашивать у васъ въ такое время? Я васъ любилъ, когда еще былъ мальчишкой, хоть мы порой и дрались. Мнѣ совсѣмъ ничего не нужно…

Бобъ вытащилъ грязный холщевый мѣшокъ и долго не кончилъ бы свою рѣчь, если бы не вошла Магги. Она съ удивленьемъ посмотрѣла на незнакомаго парня; но въ эту же минуту вниманіе дѣвочки было отвлечено непривычнымъ для нея видомъ опустѣвшей комнаты. Она сразу замѣтила отсутствіе книжнаго шкапа.

— Томъ! — воскликнула она, всплеснувъ руками. — Гдѣ же книги? Я думала, дядя Глеггъ купилъ ихъ для насъ. Неужели остались только эти?

На столѣ лежали Библія и еще двѣ, три книжки.

— Вѣроятно, — отвѣтилъ Томъ съ равнодушіемъ отчаянія. — Съ какой-бы стати имъ покупать много книгъ, когда они купили такъ мало мебели?

— Ахъ, Томъ! — сказала Магги, и глаза ея наполнились слезами. — Гдѣ наши милыя старыя картинки, путешествія… Даже на память не оставили… Я думала, что мы съ ними никогда не разстанемся, пока будемъ живы…

Магги отвернулась отъ стола и, совсѣмъ забывши о присутствіи Боба, бросилась въ кресло; крупныя слезы покатились по ея лицу. Бобъ глядѣлъ на нее молча и внимательно.

— Значитъ, ты пришелъ навѣстить насъ, услышавши о нашемъ горѣ? — сказалъ Томъ, чувствуя, что разговоръ о книгахъ былъ не умѣстенъ. — Это съ твоей стороны очень мило.

— Вотъ что я вамъ скажу, — сказалъ Бобъ, начиная развертывать свой холщевый мѣшокъ.

— Ужъ два года я служу на баркѣ: тѣмъ и хлѣбъ добываю. Ну, кое-когда помогаю на маслобойкѣ. Только тутъ у насъ сдѣлался пожаръ. Мнѣ вѣдь всегда везетъ. Даже въ силки мои всегда что-нибудь попадаетъ. Тутъ только ужъ не силки, а я потушилъ огонь, прежде чѣмъ вспыхнуло масло, и хозяинъ далъ мнѣ десять золотыхъ, — самъ своими руками! Сначала онъ сказалъ, что я — умный парень — ну, это я зналъ и раньше! — а потомъ какъ вытащитъ десять золотыхъ, такъ ужъ я и диву дался. Вотъ они тутъ! (Бобъ вытащилъ ихъ изъ холщеваго мѣшка и выложилъ на столъ). И какъ я ихъ взялъ, у меня голова кругомъ пошла. Сталъ я думать и то и се: какъ мнѣ устроиться, какъ жить! Ахъ! расчудесно бы можно зажить!

Бобъ помолчалъ, а потомъ продолжалъ съ большою рѣшимостью:

— Но мнѣ на это наплевать! Я вѣдь малый не промахъ, можетъ быть еще какой-нибудь пожаръ подвернется. Мнѣ во всемъ везетъ! Такъ вотъ я и думаю: хорошо бы вамъ взять эти золотые, г. Томъ. Можетъ быть, для батюшки вашего пригодятся, для больного…

Томъ былъ такъ тронутъ, что забылъ свою гордость и подозрительность.

— Ты славный парень, Бобъ, — сказалъ онъ покраснѣвши, — и я тебя ужъ не забуду, хотя сегодня не узналъ тебя. Но я не хочу отнимать у тебя твое богатство, которое и намъ очень мало поможетъ.

— Что-жъ такъ? — сказалъ Бобъ съ сожалѣніемъ. — Вы не думайте, что они мнѣ нужны. Я, вѣдь, не бѣднякъ. Моя мать недурно зарабатываетъ: перья щиплетъ, стираетъ… ей немного и надо; а мнѣ во всемъ удача. Недавно выудилъ окорокъ изъ рѣки: вѣрно, съ корабля уронили. Ужъ вы не чинитесь, по старой памяти, а то я подумаю, что вы на меня сердитесь.

И Бобъ подвинулъ къ Тому свои золотые; но, прежде чѣмъ тотъ шевельнулся, Магги всплеснула руками и выговорила:

— Ахъ, Бобъ, я никогда не думала, что ты такой добрый, право, ты добрѣе всѣхъ на свѣтѣ.

Бобъ радостно улыбнулся; но Томъ стоялъ на своемъ: — Нѣтъ, право же, Бобъ, я не могу взять, хотя очень чувствую твою доброту. Мнѣ ни отъ кого ни чего не нужно, я самъ хочу заработать. А эти деньги, если ихъ и взять, мало мнѣ помогутъ. Лучше дай-ка мнѣ руку.

Томъ раскрылъ свою розовую ладонь, и Бобъ быстро прикрылъ ее своею жесткою рукою.

— Я положу деньги назадъ въ мѣшокъ, а ты приходи еще навѣстить насъ, — сказала Магги.

— Точно я ихъ напоказъ вамъ принесъ! — сказалъ Бобъ съ неудовольствіемъ, принимая отъ Магги мѣшокъ. — Возьмите хоть одинъ, чтобы купить себѣ и барышнѣ подарочекъ на память, вѣдь вы мнѣ подарили ножъ.

Съ этими словами Бобъ вытащилъ одинъ золотой и рѣшительно сталъ заматывать мѣшокъ. Томъ отодвинулъ монету и сказалъ: — Нѣтъ, Бобъ; спасибо тебѣ, только, право-же, не возьму.

Магги, взявши монету, вручила ее Бобу и прибавила:

— Можетъ быть, въ другой разъ возьмемъ. Если Тому или нашему отцу понадобится помощь, мы дадимъ тебѣ знать. Не правда-ли, Томъ! Вѣдь ты хочешь, чтобы мы считали тебя другомъ, который можетъ помочь въ нуждѣ — да, Бобъ?

— Да, барышня, благодарю васъ, — отвѣтилъ Бобъ, неохотно взявъ монету. — Счастливо вамъ оставаться и вамъ также, г. Томъ, и спасибо, что дали мнѣ руку, хоть и не взяли денегъ.

Приходъ сумрачной Кези, мрачно спросившей, когда же наконецъ подавать чай, заставилъ Боба сократить прощаніе и поспѣшно удалиться.

VII.
Солнце освѣщаетъ картину разрушенія.

Стоялъ ясный и морозный январскій день, когда Тулливеръ въ первый разъ сошелъ внизъ. Яркій солнечный свѣтъ вызвалъ въ немъ желаніе выйти изъ своего заточенія. Онъ ничего не зналъ о происшедшемъ внизу опустошеніи, которое еще рѣзче выступало подъ назойливыми лучами солнца. Вму казалось, что онъ только вчера получилъ письмо отъ Гора, и всѣ старанія окружающихъ убѣдить его, что съ тѣхъ поръ прошло нѣсколько недѣль, ни къ чему не привели. Повидимому, не было никакой возможности подготовить его къ мысли о несчастій, обрушившемся на нихъ. Вотъ почему рѣшеніе больного сойти внизъ привело въ трепетъ его жену и дѣтей.

Всѣ были въ уныніи, еще большемъ, чѣмъ въ послѣднее время: мельница вмѣстѣ съ землей досталась Уэкему, злѣйшему врагу Тулливера. Послѣ того какъ состоялась продажа, онъ пріѣхалъ на мельницу и предложилъ взять къ себѣ въ управляющіе Дорлькотской мельницей Тулливера: ему доставляло нѣкоторое удовольствіе унизить своего врага, являясь его благодѣтелемъ. Это предложеніе послужило предметомъ безконечныхъ семейныхъ споровъ, отъ которыхъ бѣдная госпожа Тулливеръ совершенно теряла голову.

Дяди и тетки единодушно высказались, что отъ этого предложенія не слѣдуетъ отказываться ради какихъ-то безразсудныхъ чувствъ Тулливера. Томъ былъ противъ этого предложенія, ему не хотѣлось-бы видѣть своего отца подъ началомъ Уэкема. Онъ самъ тѣмъ временемъ, благодаря дядѣ Дину, получилъ мѣсто въ магазинѣ и кромѣ того по вечерамъ бралъ уроки бухгалтеріи и ариѳметики.

Внезапный переходъ отъ удобной и тихой классной г. Стелинга въ шумный амбаръ, полный мѣшковъ, шкуръ и носильщиковъ, съ громомъ сбрасывавшихъ тюки, оказался очень тяжелымъ для Тома. Рано утромъ, не пивши чаю, ему приходилось отправляться въ Сентъ-Оггсъ, а вечеромъ еще брать урокъ у пожилого однорукаго бухгалтера, распространявшаго отъ себя запахъ плохого табаку. Юное личико Тома скоро утратило свой румянецъ. Къ ночи онъ возвращался домой и, страшно голодный, садился ужинать. Не удивительно, что онъ не особенно любезно отвѣчалъ на разспросы сестры и матери.

Въ то утро, когда отецъ собирался спуститься внизъ, г-жа Тулливеръ просила Тома остаться дома, и онъ согласился, хотя боялся тяжелой сцены и безконечныхъ семейныхъ споровъ.

— Томъ, — сказала Магги, — надо какъ-нибудь объяснить отцу все, что тутъ произошло. Только необходимо удалить мать: она непремѣнно скажетъ что-нибудь лишнее. Пусть Кезя позоветъ ее зачѣмъ нибудь въ кухню.

Кезя исполнила желаніе Магги. Больной сидѣлъ въ креслѣ, утомившись одѣваніемъ. Магги и Томъ усѣлись рядомъ, когда вошедшій Лука спросилъ, не надо-ли свести хозяина внизъ.

— Посиди здѣсь, Лука, — сказалъ г. Тулливеръ, указывая на стулъ и глядя на работника тѣмъ взглядомъ, которымъ дѣти смотрятъ на нянекъ, а больные — на своихъ сидѣлокъ: во все время болѣзни Лука находился при немъ по ночамъ. — Ну что, какъ дѣла?

— Да, ничего, баринъ: все благополучно.

— Я такъ и думалъ. Не даромъ я сказалъ Райлею вчера, говоря съ нимъ о Диксѣ…

Тулливеръ сидѣлъ нагнувшись и какъ бы всматриваясь во что то на полу; казалось, онъ силился уловить какія-то воспоминанія, ускользавшія отъ него. Магги съ нѣмымъ отчаяніемъ взглянула на Тома: мысли отца были такъ далеки отъ настоящаго! Тому же захотѣлось вскочить и убѣжать: мало у него было терпѣнія, чтобъ переносить тяжелыя впечатлѣнія.

— Папа, — сказала Магги, касаясь руки отца, — развѣ ты забылъ, что г. Райлей умеръ?

— Умеръ? — повторилъ тотъ рѣзкимъ тономъ, устремивъ на нее странный, испытующій взглядъ.

— Да, онъ умеръ въ прошломъ году отъ удара. Я помню, ты говорилъ, что тебѣ придется уплатить за него какія-то деньги; дочери его остались въ бѣдности; одна изъ нихъ — надзирательницей въ пансіонѣ Фирнисъ, гдѣ была и я…

— Да? — проговорилъ отецъ съ сомнѣніемъ. Въ это время заговорилъ Томъ, и больной перевелъ на него тотъ же вопросительный взглядъ, какъ бы удивляясь присутствію здѣсь этого юноши.

— Папа, дѣло Дикса, вѣдь, уже давно кончено, — сказалъ Томъ. — Я помню, о немъ говорили три года назадъ, когда я еще только поступалъ къ г-ну Стеллингу. Я тамъ пробылъ три года. Развѣ ты забылъ?

Больной откинулся на спинку и замолчалъ. — Да, да! — сказалъ онъ, наконецъ. — Сколько я переплатилъ денегъ!.. Я хотѣлъ дать сыну хорошее образованіе. Самого меня не учили, и я часто проигрывалъ отъ этого. Съ ученостью и денегъ не нужно… и если Уэкемъ опять меня объегоритъ…

Мысль объ Уэкемѣ пробудила новыя воспоминанія, и онъ сталъ шарить у себя въ карманахъ. Затѣмъ, обратившись къ Тому, онъ спросилъ.

— Куда ты дѣлъ письмо Гора?

Оно лежало рядомъ, въ ящикѣ, такъ какъ больной часто его требовалъ.

— Ты знаешь, что тутъ написано, пана? — спросилъ Томъ, передавая ему письмо.

— Разумѣется, знаю, — отвѣтилъ Тулливеръ довольно сердито. — Что-же изъ этого? Если не Фурлей, то найдется другой покупатель: мало ли народа на свѣтѣ? Жаль, что я не совсѣмъ здоровъ. Ступай и запряги телѣжку, Лука: я съѣзжу въ С. Оггсъ. Горъ ждетъ меня.

— Нѣтъ, милый папа, — умоляюще воскликнула Магги. — Вѣдь, это было давно! Ты больше двухъ мѣсяцевъ хвораешь, и съ тѣхъ поръ все перемѣнилось.

Тулливеръ съ изумленіемъ посмотрѣлъ на нее. Мысль, что произошли неизвѣстныя ему событія, порою мелькала у него въ головѣ, но все же она поразила его.

— Да, папа, — подтвердилъ Томъ. — Не хлопочи о дѣлахъ, пока не понравишься. На время все устроено: и мельница, и усадьба, и долги.

— Какъ же устроено-то? — сердито спросилъ отецъ.

— Не принимайте этого къ сердцу, баринъ, — сказалъ Лука. — Вы бы все выплатили, если бы могли! Я все время повторялъ это г-ну Тому. Развѣ вы не заплатили бы?

Добрый Лука, горячо принимавшій къ сердцу несчастье хозяевъ, испытывалъ потребность выразить сочувствіе и для того прибѣгнулъ къ той самой фразѣ, какою не разъ утѣшалъ Тома, отказываясь принять дѣтскія деньги въ уплату долга. Но эти слова какъ разъ больше всего взволновали больного.

— Я бы выплатилъ? — повторилъ тотъ въ сильнѣйшей тревогѣ, вспыхнувъ и блестя глазами. — Да… развѣ меня объявили несостоятельнымъ должникомъ?

— О папа, милый папа! — вскричала Магги. — Перенеси это ради насъ… мы такъ тебя любимъ! Твои дѣти всегда будутъ любить тебя. Томъ заплатитъ все, когда выростетъ; онъ обѣщалъ, что заплатитъ.

Она видѣла, что отецъ весь дрожитъ, и голосъ его дрожалъ, когда онъ отвѣтилъ:

— Да, моя дѣвчурочка, но мнѣ ужъ не жить второй разъ.

— Можетъ быть, ты доживешь до тѣхъ поръ, пока я все выплачу, — выговорилъ Томъ съ усиліемъ.

— Ахъ, мой мальчикъ, — отвѣтилъ Тулливеръ, качая головою. — Что сломано, то цѣлымъ не будетъ. Заплатишь, вѣдь, ты, а не я. — Взглянувши на него, онъ прибавилъ: — Тебѣ всего шестнадцать лѣтъ и много труда впереди. Но не упрекай отца: его одолѣли негодяи. Я тебѣ далъ хорошее образованіе: это тебѣ поможетъ…

Голосъ его прервался и краска, напугавшая дѣтей, какъ предвѣстникъ паралича, исчезла съ лица, оно скоро стало блѣднымъ и тревожнымъ. Томъ молчалъ, онъ насилу удерживался отъ искушенія убѣжать. Отецъ просидѣлъ тихо минуты двѣ, но въ безпамятство не впалъ.

— Значитъ у насъ все продано? — спросилъ онъ спокойнымъ голосомъ, какъ бы только желая узнать, что произошло.

— Все продано, папа, только еще не знаемъ, кто купилъ мельницу и усадьбу, — отвѣтилъ Томъ, стараясь предотвратить упоминаніе объ Уэкемѣ.

— Не удивляйся, что внизу такъ пусто, — прибавила Магги. — Но твой письменный столъ и кресло цѣлы.

— Пойдемъ… Сведи меня, Лука. Хочу взглянуть, — сказалъ Тулливеръ, опираясь на палку, а другую руку протягивая Лукѣ.

— Пойдемте, баринъ. Вы привыкнете. Моя матушка говаривала, что ко всему привыкаешь.

Магги побѣжала впередъ, чтобы убѣдиться, все-ли въ порядкѣ: пододвинула кресло, отодвинула столъ, чтобы дать отцу дорогу, и затѣмъ съ бьющимся сердцемъ стала ожидать его. Томъ вошелъ съ скамеечкой для ногъ. Онъ страдалъ, пожалуй, сильнѣе сестры, которая находила себѣ облегченіе въ заботахъ объ отцѣ, имѣвшемъ въ нихъ нужду;,.онъ же видѣлъ, что ничѣмъ помочь не можетъ, и это сознаніе безсилія угнетало его.

Тулливеръ остановился на самомъ порогѣ, опершись на Луку и осматривая комнату, которую зналъ съ самаго дѣтства. Пустота ея какъ бы убѣждала его въ случившемся.

— Да, — сказалъ онъ медленно. — Продали. Все продали.

Затѣмъ сѣлъ и положилъ палку, а когда Лука вышелъ, то прибавилъ:

— Оставили большую Библію. Тамъ все записано: и когда я родился, и когда женился… Принеси ее мнѣ, Томъ.

Передъ нимъ положили большую Библію, и пока онъ медленно перечитывалъ то, что было написано на заглавномъ листѣ, вошла его жена, которую удивило, что мужъ ея уже внизу и сидитъ за Библіей.

— Да, — сказалъ онъ, глядя въ книгу и проводя пальцемъ по строкамъ. — Мою мать звали Маргарита Битонъ. Она умерла сорока семи лѣтъ. Ея семья вся недолговѣчна, а мы — въ мать, и Гритти, и я. Скоро успокоимся на вѣки.

Онъ остановился надъ отмѣткой о рожденіи и бракѣ сестры и задумался. Потомъ, вдругъ посмотрѣвши на Тома, съ тревогою сказалъ:

— Съ Мосса не взыскали денегъ, которыя я давалъ? Говори!

— Нѣтъ, папа, — сказалъ Томъ. — Росписку мы сожгли.

Тулливеръ опять опустилъ глаза на страницу и сказалъ:

— Да, Елизавета Додсонъ… Уже восемнадцать лѣтъ, какъ я женатъ на ней…

— Минетъ осенью, — добавила г-жа Тулливеръ, подходя къ нему и тоже глядя на страницу. Мужъ серьезно посмотрѣлъ ей въ лицо:

— Бѣдная Бесси! Какая ты была хорошенькая! Всѣ это находили. И я думалъ еще недавно, что ты на рѣдкость сохранилась… А теперь-то какъ постарѣла! Не сердись на меня… Я желалъ тебѣ добра… Мы клялись любить другъ друга и въ счастьи, и въ несчастьи.

— Но я не ждала такого несчастья, — отвѣтила бѣдная г-жа Тулливеръ съ тѣмъ страннымъ, испуганнымъ взглядомъ, который въ послѣднее время сталъ ей свойственъ. — Мой бѣдный отецъ выдалъ меня… И вотъ что вышло!..

— Ахъ, мама! — сказала Магги. — Не говори такъ!

— Да, я знаю, ты слова сказать не дашь матери! И такъ — всю жизнь… И отецъ твой никогда меня не слушалъ, сколько ни говори, ни проси… И теперь, хоть бы я на колѣняхъ стала просить…

— Не говори этого, Бесси, — сказалъ Тулливеръ, гордость котораго въ эти первыя минуты униженія смирилась передъ справедливостью упрековъ жены. — Если есть что нибудь, чѣмъ я могъ бы загладить свою вину передъ тобой, то я готовъ это сдѣлать.

— Тогда мы могли бы остаться здѣсь и не голодать… И я не разсталась бы съ сестрами… Я всегда была тебѣ покорной женой… И всѣ говорятъ, что такъ и слѣдуетъ… Только ты такъ ненавидишь Уэкема…

— Мама, — строго замѣтилъ Томъ, — теперь не время говорить объ этомъ.

— Оставь ее, — сказалъ Тулливеръ. — Что ты говоришь, Бесси?

— Я говорю, что разъ и земля, и мельница достались Уэкему, то что толку возставать противъ него? Разъ онъ позволяетъ тебѣ остаться управляющимъ и говоритъ такъ благородно, даетъ такое хорошее жалованье и лошадь для поѣздокъ на базаръ? А куда намъ приклонить головы? Придется нанять деревенскую избу… Мы съ дѣтьми не привыкли… А все потому, что тебя ничѣмъ не переупрямишь…

Тулливеръ задрожалъ и откинулся на спинку кресла.

— Дѣлай со мной что хочешь, Бесси, — сказалъ онъ. Я довелъ тебя съ дѣтьми до бѣдности… Свѣтъ слишкомъ мудренъ для меня… Я — банкротъ и больше ничего… Что толку спорить?..

— Папа, — сказалъ Томъ, — я не согласенъ съ матерью и дядями, что тебѣ слѣдуетъ служить у Уэкема. Я теперь получаю десять рублей въ недѣлю, и тебѣ можно будетъ современемъ подыскать какое-нибудь дѣло.

— Молчи ужъ, Томъ, молчи! На сегодня съ меня довольно. Поцѣлуй меня, Бесси, и давай не сердиться другъ на друга: намъ ужъ снова молодыми не бывать… Мудрено жить на этомъ свѣтѣ!

VIII.
Добавочная запись въ семейную лѣтопись.

А этой первой минутой покорности и самоотреченія послѣдовала сильная борьба въ душѣ мельника, какъ только возвращеніе тѣлесныхъ силъ дало ему возможность глубже вникнуть во всѣ послѣдствія его обѣщанія. Бывали минуты, когда бѣдному Тулливеру казалось, что исполненіе даннаго имъ слова выше силъ человѣческихъ. Но, кромѣ сознанія своей неправоты передъ женою, онъ долженъ былъ признать еще много доводовъ въ пользу ея желанія. Мѣсто для него найти было трудно, здѣсь же ему предстояло только надзирать и очень мало работать самому. Создавать себѣ новую спеціальность было для него поздно. Сверхъ того, предложенное жалованье давало возможность, при бережливости, сдѣлать доплату кредиторамъ и, главное, не нуждаться въ помощи родныхъ жены.

Впрочемъ, самымъ сильнымъ мотивомъ, побуждавшимъ его покориться, была любовь къ старой усадьбѣ, по которой онъ бѣгалъ еще мальчикомъ, какъ послѣ него, бѣгалъ Томъ. Тулливеры жили въ ней поколѣніе за поколѣніемъ, и теперешній хозяинъ, еще ребенкомъ, сидя на скамеечкѣ у ногъ отца, слушалъ его разсказы о старой мельницѣ, которую такъ разрушило большимъ разливомъ, что дѣдъ совсѣмъ сломалъ ее и построилъ новую. Теперь, получивъ возможность ходить и вновь видѣть все, давно ему знакомое, больной чувствовалъ, что не въ состояніи оторваться отъ этого мѣста, гдѣ онъ родился и выросъ. Этотъ старый домъ составлялъ часть его жизни, часть его самого. Онъ чувствовалъ это тѣмъ сильнѣе, что все давно прошедшее какъ-бы ожило теперь вновь въ его памяти.

— Да, Лука, — сказалъ онъ, стоя однажды у садовой калитки, — я помню день, когда отецъ сажалъ эти яблони. Вотъ любилъ сажать человѣкъ! А я стою, бывало, и смотрю, что онъ дѣлаетъ.

Онъ обернулся лицомъ въ противоположную сторону и продолжалъ:

— Да и старая мельница, пожалуй, безъ меня молотъ не захочетъ! Помню, когда отецъ началъ дѣлать солодъ, точно это было вчера. Въ тотъ день, когда докроили солодовню, у насъ былъ праздникъ и угощеніе съ пуддингомъ. Я и. говорю матери… Красивая у меня была мать, черноглазая: дѣвчурка моя будетъ на нее какъ двѣ капли воды похожа. Любила она насъ бѣда какъ! А я тогда еще пѣшкомъ подъ столъ ходилъ. Вотъ я и скажи ей: «Мама, что, у насъ теперь каждый день будетъ пуддингъ, потому что солодовня?» Она вспоминала это до самой своей смерти. Но вотъ прошло тому ужъ сорокъ лѣтъ, а я каждый день бываю на солодовнѣ, во всякую погоду, изъ года въ годъ. Я просто съума сойду въ другомъ мѣстѣ! Всячески будетъ тяжело, я знаю, но лучше мучиться тамъ, гдѣ привыкъ жить.

— Да, баринъ, — сказалъ Лука, — конечно, вамъ лучше всего остаться здѣсь. Я самъ не люблю новыхъ мѣстъ: все не по моему, и работа, да и харчи, пожалуй… Плохое дѣло мѣнять мѣста!

— Но, я думаю, теперь отпустятъ Бена и дадутъ тебѣ въ подручные мальчишку; а мнѣ придется помогать на мельницѣ. Тебѣ и здѣсь хуже будетъ.

— Ничего, баринъ, — отвѣтилъ Лука; — тужить не стану. Двадцать лѣтъ я здѣсь прожилъ, а ихъ изъ жизни не выкинешь. Терпѣть не могу новыхъ людей и новыхъ харчей!

Дальнѣйшая прогулка происходила молча, потому что Лука истощилъ весь свой запасъ мыслей, а Тулливеръ отъ воспоминаній дѣтства перешелъ къ печальнымъ размышленіямъ о будущемъ. Магги замѣтила, что въ этотъ вечеръ онъ былъ необыкновенно разсѣянъ за чаемъ, послѣ котораго долго просидѣлъ въ креслѣ, наклонившись впередъ и глядя въ полъ, причемъ время отъ времени покачивалъ головой. Затѣмъ, онъ пристально поглядѣлъ на жену, сидѣвшую тутъ же съ вязаніемъ, а потомъ на Магги, которая наклонившись надъ швейной работой, хорошо видѣла тревогу отца. Вдругъ онъ взялъ каминные щипцы и съ силой ударилъ по крупному куску угля.

— Господи Боже! Что это ты дѣлаешь? — сказала жена съ испугомъ. — Зачѣмъ ты разбиваешь уголья: они отъ этого скорѣе горятъ, а у насъ ихъ и безъ того мало.

— Тебѣ, вѣрно, нездоровится сегодня, папа! — сказала Магги. — Что съ тобой?

— Отчего Тома нѣтъ до сихъ поръ? — нетерпѣливо спросилъ Тулливеръ.

— Въ самомъ дѣлѣ! Развѣ уже время? Пойду готовить ему ужинъ, — сказала г-жа Тулливеръ, положила вязанье и вышла изъ комнаты.

— Уже почти половина девятаго, — сказалъ Тулливеръ. — Онъ скоро будетъ здѣсь. Поди принеси большую Библію и открой ее на той страницѣ, гдѣ у меня записано. Да захвати чернила и перо.

Магги съ удивленіемъ повиновалась; но отецъ больше ничего не говорилъ, а только продолжалъ прислушиваться, стараясь различить звукъ шаговъ Тома, и видимо сердясь на вѣтеръ, мѣшавшій ему своимъ завываніемъ.

— Ну вотъ и онъ! — сказалъ Тулливеръ взволнованнымъ тономъ, когда раздался стукъ въ дверь.

Магги пошла отворить, но изъ кухни торопливо выбѣжала мать со словами:

— Не нужно: я отворю сама.

Г-жа Тулливеръ начинала слегка бояться сына, но присвоила себѣ исключительное право оказывать ему всякія услуги.

— Твой ужинъ готовъ, мой мальчикъ! Онъ въ кухнѣ — сказала она, когда Томъ снялъ шляпу и пальто. — Можешь кушать, я не стану мѣшать тебѣ разговорами.

— Кажется, папа спрашивалъ Тома, — сказала Магги. — Пусть онъ войдетъ сначала въ гостиную.

Томъ вошелъ съ тѣмъ печальнымъ видомъ, какой обыкновенно имѣлъ по вечерамъ; но, какъ скоро глаза его упали на открытую Библію и чернильницу, онъ взглянулъ на отца съ изумленіемъ и тревогою; а тотъ сказалъ ему:

— Иди же, иди! Ты опоздалъ. Мнѣ тебя нужно.

— Что случилось, папа? — спросилъ Томъ.

— Садитесь. Всѣ садитесь, — повелительно сказалъ Тулливеръ. — А ты, Томъ, садись сюда: ты напишешь кое-что здѣсь, въ Библіи,

Всѣ трое сѣли, не спуская съ него глазъ. Онъ началъ медленно, глядя на жену:

— Я рѣшился, Бесси, и сдержу слово. Насъ похоронятъ въ одной могилѣ, и намъ нечего сердиться другъ на друга. Я останусь тутъ въ усадьбѣ, на службѣ у Уэкема, и буду служить ему честно: всѣ Тулливеры были честные люди; помни это, Томъ. — Тутъ голосъ его окрѣпъ: — Меня упрекали въ томъ, что я не выплатилъ долговъ; но вина тутъ не моя: слишкомъ много подлецовъ на свѣтѣ. Они меня одолѣли, и приходится уступить. Я надѣну на себя хомутъ, потому что ты имѣешь право сказать, что я принесъ тебѣ горе, Бесси, — и буду служить ему честно, какъ и не подлецу, потому что самъ я честенъ, хотя мнѣ уже не придется поднять головы: я — точно подрубленное дерево!

Онъ помолчалъ, глядя въ землю, потомъ вдругъ поднялъ голову и сказалъ, возвысивъ голосъ:

— Но я не прощу ему! Знаю, говорятъ: онъ не желалъ мнѣ зла. Такое оправданіе дьяволъ всегда подсказываетъ подлецамъ. Онъ всему виной. Говорятъ, мнѣ не слѣдовало судиться. Но почему же въ судахъ не добьешься правды? Ему то горя мало: онъ изъ тѣхъ господчиковъ, что богатѣютъ, ведя дѣла бѣддыхъ людей; а когда сдѣлаютъ ихъ совсѣмъ нищими, тогда подаютъ имъ милостыню! Я не прощу ему! Я желаю, чтобы онъ былъ наказанъ и опозоренъ такъ, чтобы родной сынъ отвернулся отъ него. Желаю, чтобы онъ сдѣлалъ такое, за что попадаютъ на каторгу! Но этого не будетъ: онъ слиткомъ крупный мерзавецъ, чтобы попасться въ лапы закона. И помни, Томъ, ты тоже не прощай его, если хочешь, чтобы я считалъ тебя за сына. Можетъ быть придетъ время, когда тебѣ удастся отплатить ему… а мнѣ ужъ не придется… моя пѣсенка спѣта… Ну, запиши же это, запиши въ Библію.

— О, папа! Что? — сказала Магги, опускаясь около него на колѣни, блѣдная и дрожащая. — Грѣшно проклинать и желать зла.

— Нѣтъ, не грѣшно, говорятъ тебѣ! — гнѣвно возразилъ отецъ. — Грѣшно, чтобы торжествовали мерзавцы; это работа дьявола. Дѣлай, что приказываю, Томъ, пиши!

— Что писать, папа? — спросилъ Томъ съ мрачной покорностью.

— Напиши, что я, твой отецъ, Эдвардъ Тулливеръ, поступилъ на службу къ Джону Уэкему, который разорилъ его, потому что я обѣщалъ женѣ моей вознаградить ее сколько возможно за причиненное горе, и еще потому, что хочу умереть тамъ, гдѣ родился и гдѣ родился мой отецъ. Напиши это какъ слѣдуетъ, — ты самъ знаешь какъ — и потомъ напиши, что я все-таки не прощаю Уэкему, и, хотя буду служить ему честно, однако, желаю ему зла.

Пока перо Тома двигалось по бумагѣ, мертвое молчаніе царило въ комнатѣ. Г-жа Тулливеръ смотрѣла на мужа со страхомъ, а Магги дрожала, какъ листъ.

— Теперь прочти мнѣ, что написалъ, — сказалъ Тулливеръ сыну. Томъ медленно прочелъ вслухъ.

— Теперь напиши, что ты не забудешь, какъ Уэкемъ обидѣлъ твоего отца и когда-нибудь отомстишь ему и его семьѣ. И подпиши свое имя, Томасъ Тулливеръ.

— Д)й, нѣтъ! Папа! милый папа! — воскликнула Магги, почти задыхаясь отъ ужаса. — Не заставляй Тома писать это!

— Молчи, Магги! — сказалъ Томъ. — Я непремѣнно напишу.

IX.
Разоренное гнѣздо.

Въ самомъ волненіи, которое сопровождаетъ первые приступы горя, заключается нѣчто, помогающее намъ переносить его, все равно какъ острая боль производитъ возбужденіе, дающее намъ силу терпѣть. Лишь въ послѣдующее время, когда несчастье становится привычнымъ, когда слѣдуютъ одинъ за другимъ однообразные тяжелые дни, — лишь тогда намъ грозитъ отчаяніе.

Такое время наступило теперь для Магги, хотя ей было всего тринадцать лѣтъ. За всѣ тѣ годы, которые протекли съ той поры, когда она убѣгала на чердакъ, чтобы сорвать зло на деревянной куклѣ, она узнала и передумала многое, но не пріобрѣла того благоразумія и самообладанія, какими, несмотря на свою умственную неразвитость, отличался Томъ. Ея жизнь проходила въ какомъ-то тройственномъ мірѣ дѣйствительности, книгъ и грезъ. Теперь однообразіе ея новой жизни заставило ее болѣе чѣмъ когда либо сосредоточиться на своемъ внутреннемъ мірѣ. Отецъ настолько поправился, что могъ вести хозяйство въ качествѣ управляющаго у Уэкема. Томъ уходилъ по утрамъ и возвращался по вечерамъ все болѣе молчаливый съ каждымъ днемъ: не о чемъ было говорить. Каждый день былъ похожъ на вчерашній, и всѣ интересы и силы мальчика сосредоточились на мысли, какъ побороть тяжелую судьбу. Недостатки отца и матери, не смягчаемые болѣе обстановкою зажиточнаго дома, начали все рѣзче бросаться въ глаза Тому; взглядъ у него былъ весьма прозаическій, не затуманенный ни воображеніемъ, ни чувствомъ. Бѣдной г-жѣ Тулливеръ, очевидно, не суждено было стать прежнею дѣятельною и домовитою хозяйкою, такъ какъ исчезло все то, среди чего она привыкла вращаться: всѣ ея маленькія радости, надежды, планы, всѣ пріятныя заботы объ ея драгоцѣнныхъ вещахъ, все, чѣмъ она жила цѣлую четверть вѣка, съ самаго момента покупки сахарныхъ щипчиковъ, все это было у нея отнято, и она чувствовала себя совершенно растерянной среди пустоты ея новой жизни. Неразрѣшимый вопросъ, почему съ нею случилось то, чего не бываетъ съ другими женщинами, мучилъ ее и не давалъ покоя. Жалко было видѣть, какъ худѣла и старѣла эта миловидная бѣлокурая женщина вслѣдствіе постоянной тѣлесной и душевной тревоги, которая нерѣдко заетавляла ее безъ всякой нужды бродить по дому, пока испуганная Магги не усаживала ее, увѣряя, что Томъ очень сердится за то, что она никогда не присядетъ и сама себѣ не даетъ покоя. Но, вмѣстѣ съ безпомощностью и растерянностью, она стала проявлять самоотверженную материнскую любовь, которая очень трогала Магги. Она не допускала дочь ни до какой тяжелой и грязной работы, настойчиво твердя: «Брось, брось! ты испортишь руки. Это — мое дѣло, потому что шить я уже не могу: глаза плохи». Она все также заботливо расчесывала и заплетала волосы Магги, хотя тѣ по прежнему не вились; но она примирилась съ этимъ недостаткомъ, видя, какіе они стали длинные и густые. Магги не была ея любимицею, она желала-бы видѣть дочь совсѣмъ не такою; однако, въ душѣ ея, лишенной всякихъ личныхъ радостей, жило стремленіе облегчить жизнь дочери насколько возможно.

Но видъ постояннаго смятенія матери былъ менѣе тягостенъ для Магги, нежели безмолвное и мрачное уныніе отца. Пока параличъ мѣшалъ ему вполнѣ понять свое несчастье, пока онъ былъ безпомощенъ, какъ ребенокъ, жалость и любовь такъ переполняли сердце Магги, давали ей такую силу, что самое трудное казалось ей легко перенести, если это нужно было для него. Теперь же жалкая безпомощность смѣнилась упорною и суровою сосредоточенностью, совсѣмъ не похожей на его прежнюю живость и говорливость, и такое состояніе тянулось дни, недѣли, въ теченіе которыхъ потухшій взоръ его не оживлялся ни на минуту. Для юныхъ душъ является жестокою загадкою такая непрерывность мрачнаго настроенія у людей зрѣлыхъ или старыхъ, пережившихъ горькія разочарованія и отучившихся отъ улыбки. «Отчего имъ никогда не весело»? — думаетъ подвижная юность. — «Оно возможно, стоитъ имъ лишь захотѣть»! — И безпросвѣтная печаль родителей возбуждаетъ нетерпѣніе даже въ самыхъ любящихъ дѣтяхъ.

Тулливеръ все время сидѣлъ дома. Съ базара онъ спѣшилъ домой, отъ приглашеній въ гости отказывался. Онъ не могъ примириться со своей судьбой и во всякомъ обхожденіи, любезномъ ли, холодномъ ли, видѣлъ намеки на свое положеніе. Даже тѣ дни, когда Уэкемъ объѣзжалъ его поля и провѣрялъ отчеты, были для него менѣе тяжки, чѣмъ встрѣчи на базарѣ съ кредиторами, получившими отъ него половинную уплату. Всѣ его мысли и старанія были направлены къ тому, чтобы доплатить этимъ кредиторамъ; подъ вліяніемъ этого преобладающаго стремленія, прежде щедрый человѣкъ, терпѣть не могшій стѣсняться и стѣснять кого либо у себя въ домѣ, мало по малу превратился въ настоящаго скопидома. Какъ ни бережливо расходовала жена его и пищу, и топливо, онъ все еще не былъ доволенъ, а самъ питался чуть не однимъ хлѣбомъ. Томъ, страдая отъ мрачности отца и тоскливости домашней обстановки, тѣмъ не менѣе вполнѣ раздѣлялъ его желаніе расплатиться съ долгами; свое жалованье за первую четверть онъ цѣликомъ принесъ отцу и съ пріятнымъ чувствомъ удовлетворенія положилъ его въ жестяной ящичекъ, гдѣ хранились сбереженія. Небольшое количество золотыхъ монетъ въ жестяномъ ящичкѣ было единственнымъ зрѣлищемъ, которое вызывало въ глазахъ мельника слабый блескъ удовольствія, да и то не надолго, такъ какъ ему тотчасъ приходило на мысль, что долго-долго, пожалуй въ теченіе всей жизни, эти скромныя сбереженія не покроютъ суммы долговъ. Въ этомъ одномъ сходились чувства всѣхъ членовъ семьи, несмотря на глубокую разницу между ними во всемъ прочемъ. У г-жи Тулливеръ въ крови была гордая честность Додсоновъ; ее воспитали въ томъ убѣжденіи, что не платить долговъ позорно; вотъ почему она никакъ не могла возражать въ этомъ мужу. Она слегка поворчала, когда Тулливеръ наотрѣзъ отказался взять что-нибудь отъ Моссовъ; но всѣмъ его требованіямъ касательно хозяйственной бережливости она подчинялась безпрекословно, отказывая себѣ положительно во всемъ и лишь иногда прибавляя что-нибудь лишнее къ ужину Тома.

При всей своей грусти и сосредоточенности стремленій, Тулливеръ не утратилъ любви къ своей дочери, присутствіе которой было для него необходимо, хотя не могло разогнать его печали. Она по прежнему была ненаглядною его дѣвчоночкою; но къ источнику родительской любви теперь примѣшивалась горечь, какъ и ко всему остальному. Сложивши на ночь работу, Магги обыкновенно садилась на низкую скамеечку у ногъ отца и прислонялась щекою къ его колѣнямъ. Какъ ей хотѣлось, чтобы онъ погладилъ ее по головѣ, или вообще показалъ чѣмъ нибудь, что для него составляетъ утѣшеніе имѣть дочь, которая любитъ его! Но она не получала отвѣта ни на эти ласки, ни на тѣ, которыя расточала Тому, другому своему кумиру. Томъ бывалъ дома вялымъ и разсѣяннымъ, а отецъ съ горечью думалъ о будущности подроставшей дочери. Кто возьметъ ее замужъ, разъ они такъ обѣднѣли? А мысль о бракѣ съ бѣднякомъ, по примѣру его сестры Гритти, была ему ненавистна; онъ и въ могилѣ не нашелъ бы покоя, если бы зналъ, что его дѣвочка настолько же замучена дѣтьми и трудомъ, какъ ея тетя Моссъ.

Однообразіе дней на мельницѣ прерывалось рѣдкими посѣщеніями. Теперь дяди и тетки заглядывали ненадолго и находили неловкимъ оставаться обѣдать. Остальныхъ же знакомыхъ ничто не влекло въ лишенный мебели домъ, гдѣ не предвидѣлось ни угощенія, ни веселыхъ разговоровъ.

X.
Голосъ прошлаго.

Однажды подъ вечеръ, когда уже цвѣли каштаны, Магги сидѣла у крыльца съ книжкою на колѣняхъ, но глаза ея смотрѣли не въ книгу. Сегодняшній день былъ особенно злополучный: отецъ, разсерженый посѣщеніемъ Уэкема, пришелъ въ такое бѣшенство, что избилъ мальчишку, служившаго на мельницѣ. Со времени болѣзни съ нимъ былъ уже разъ такой припадокъ: онъ избилъ тогда свою лошадь, и это зрѣлище оставило ужасное впечатлѣніе въ душѣ Магги. Въ умѣ дѣвочки зародилась мысль, что онъ когда-нибудь способенъ побить ея мать, если та не вовремя возразитъ ему. Страшнѣе всего для нея было опасеніе, чтобы отецъ не прибавилъ къ своему несчастью какого-нибудь непоправимо-позорнаго поступка. Истрепанный учебникъ Тома, лежавшій у нея на колѣняхъ, не могъ разогнать ея страха или дать утѣшеніе; глаза ея, неопредѣленно устремленные вдаль, безпрестанно наполнялись слезами. Она не замѣчала ни деревьевъ, окружавшихъ ее, ни отдаленнаго горизонта, а мысленно видѣла только рядъ тяжелыхъ домашнихъ невзгодъ.

Вдругъ она встрепенулась отъ звука хлопнувшей калитки и шаговъ. Вошелъ не Томъ, а кто-то въ клеенчатой фуражкѣ и синей курткѣ, съ узломъ на спинѣ и въ сопровожденіи собаки задорнаго вида.

— Ахъ, Бобъ, это ты! — сказала Магги, узнавъ его и улыбаясь пріятному воспоминанію о его щедрости. — Я такъ рада тебя видѣть.

— Благодарю васъ, барышня, — отвѣтилъ Бобъ, приподнимая фуражку и выражая на лицѣ своемъ восторгъ; но чтобы отдѣлаться отъ одновременно обуявшаго его смущенія, онъ прикрикнулъ на собаку:

— Да не вертись ты тутъ, скверный песъ!

— Моего брата нѣтъ дома, Бобъ! — сказала Магги. — Онъ всегда въ городѣ въ это время.

— Конечно, барышня, — сказалъ Бобъ, — я радъ бы былъ видѣть господина Тома; но я, собственно пришелъ не за этимъ.

Бобъ сложилъ на порогъ свой узелъ и связку книгъ. Впрочемъ, онъ желалъ очевидно обратить вниманіе Магги не на нихъ, а на нѣчто, принесенное подъ мышкою и завернутое въ красный платокъ.

— Вотъ взгляните, — продолжалъ онъ, положивъ красный узелъ на остальныя вещи и развязывая его. — Пожалуйста барышня, вы меня извините, только мнѣ попались вотъ эти книги, и я подумалъ, не пригодятся ли онѣ вамъ вмѣсто вашихъ прежнихъ. Я слышалъ, вы поминали о картинкахъ; такъ ужъ это ли не картинки! — Въ красномъ узлѣ оказалось старинное изданіе гравюръ и шесть или семь номеровъ «Портретной Галлереи» съ изображеніемъ короля Георга IV на первомъ листѣ.

— Здѣсь много разныхъ господъ, — продолжалъ Бобъ, съ воодушевленіемъ переворачивая листы — со всякими носами, кто съ лысиной, кто въ парикѣ; полагаю, изъ парламента господа. А вотъ, — прибавилъ онъ, раскрывая книгу съ гравюрами, — здѣсь барышни для васъ: и кудрявыя, и гладенькія, и съ улыбкой, и съ головкой на бокъ, точно сейчасъ заплачутъ. Взгляните-ка! Я сидѣлъ до полуночи, все смотрѣлъ на нихъ. Тотъ, кто мнѣ ихъ продалъ, сказалъ, что онѣ — первый сортъ!

— И ты купилъ ихъ для меня, Бобъ! — вскричала Магги, глубоко тронутая этой наивною добротой. — Ахъ, какой-же ты право добрый! Но я боюсь, что ты много далъ за нихъ?

— Ничуть! Я радъ бы дать втрое, лишь бы онѣ могли сойти за тѣ, которыхъ у васъ больше нѣтъ, барышня. Я забыть не могу, какъ вы горевали по тѣмъ книжкамъ. И когда я увидѣлъ на прилавкѣ вотъ эту картинку съ такими глазками, почти какъ ваши, когда вы горевали, барышня — вы ужъ меня извините! — я рѣшилъ купить эту книжку для васъ, а потомъ и книжку съ господами кстати, и еще, — тутъ Бобъ взялъ связку съ книгами, — я подумалъ, что кромѣ картинокъ нужно и печатное; такъ захватилъ на придачу и эти книжки, въ нихъ много, много напечатано. Надѣюсь, что вы не откажитесь, какъ отказался господинъ Томъ отъ моихъ золотыхъ.

— Нѣтъ, Бобъ, не откажусь, — отвѣтила Магги. — Я тебѣ очень благодарна за память. Никто еще не дѣлалъ мнѣ такихъ подарковъ. Друзей у меня не много.

— Заведите, барышня, собаку: она — лучшій другъ, чѣмъ человѣкъ, — сказалъ Бобъ, опять спуская съ плечъ узелъ, который было поднялъ, чтобы уйти. — Я не могу отдать вамъ Мумиса, потому что онъ околѣетъ отъ разлуки со мной, — эй! Мумисъ, что скажешь, пріятель? — (Мумисъ вильнулъ хвостомъ). — Но я достану вамъ щенка, барышня.

— Нѣтъ, спасибо, Бобъ! Дворовая собака у насъ есть, а держать еще другую неудобно.

— Жалко, жалко, а то есть щеночекъ, правда, не чистой породы, но мать его играетъ въ собачьемъ театрѣ: такая умная собаченка, умнѣе иного человѣка! Затѣмъ желаю вамъ добраго вечера, барышня! — закончилъ Бобъ, внезапно подхватывая узелъ и смутно сознавая, что его болтливость можетъ зайти слишкомъ далеко.

— Заходи какъ-нибудь вечеркомъ: повидаешь брата, Бобъ, — сказала Магги.

— Да, да, барышня, благодарю васъ. Въ другой разъ. Поклонитесь ему, пожалуйста.

Узелъ опять очутился на землѣ: въ немъ что-то развязалось.

— Можно мнѣ погладитъ Мумиса? — спросила Магги, желая сдѣлать пріятное его хозяину.

— Да, сдѣлайте ваше одолженіе. Мумисъ понимаетъ людей до тонкости! Воръ его и пряникомъ не приманитъ. Я съ нимъ по цѣлымъ часамъ разговариваю, когда иду съ нимъ вдвоемъ, и что ни сдѣлаю, все ему сказываю. Ничего-то я отъ него не утаиваю! Мумисъ знаетъ все. И про мой большой палецъ знаетъ.

— Про большой палецъ? Что это такое, Бобъ? — спросила Магги.

— Вотъ что, барышня, — сказалъ Бобъ, быстро подставляя ей замѣчательно широкій большой палецъ. — Видите: когда я мѣряю фланель, то оно выгодно. Я торгую фланелью, потому что она легкая и дорогая. Я подставляю палецъ, когда мѣряю, и отрѣзаю по сю сторону пальца, а бабы-то и не догадываются.

— Но Бобъ, — сказала Магги серьезнымъ тономъ — вѣдь это — плутовство! М-нѣ даже непріятно слышать отъ тебя такія вещи.

— Непріятно, барышня? — повторилъ Бобъ съ сожалѣніемъ. — Тогда мнѣ жалко, что я сказалъ. Но я такъ привыкъ говорить съ Мумисомъ, а онъ понимаетъ, что коль я плутую, то съ этими бабами иначе и не возможно: торгуются, да торгуются, рады даромъ взять, а нѣтъ чтобы подумать, что и мнѣ ѣсть надо! Я никогда никого не обманываю, кто не хочетъ обмануть меня, барышня. Я честный парень, право! Только нужно же позабавиться! Теперь не травлю ни хорьковъ, ни крысъ и ни съ какой дрянью не вожусь, кромѣ какъ съ этими бабами… Счастливо оставаться, барышня!

— Прощай, Бобъ! Спасибо тебѣ за книги. Приходи повидаться съ Томомъ!

— Спасибо, барышня, — сказалъ Бобъ и отошелъ на нѣсколько шаговъ; затѣмъ, полуобернувшись, прибавилъ: — я не буду больше подкладывать палецъ, если это, по вашему, дурно. Только это право очень жаль: врядъ ли скоро придумаю другую такую же хорошую штуку! И къ чему тогда такой толстый палецъ?

Магги не могла удержаться отъ смѣха. Глаза Боба тоже весело блеснули въ отвѣтъ на это. Онъ приподнялъ фуражку и удалился.

Лучъ веселья скоро исчезъ съ личика Магги и смѣнился обычной печалью. Ей даже не захотѣлось отвѣчать на разспросы относительно подаренныхъ Бобомъ книгъ; она унесла ихъ къ себѣ въ спальню и не стала даже пересматривать, а сѣвши на единственную свою табуретку, прислонилась щекой къ оконной рамѣ и погрузилась въ думы о томъ, что легкомысленный Бобъ много счастливѣе ея.

Душевное одиночество и отсутствіе всякой радости еще сильнѣе стали угнетать Магги съ наступленіемъ весны. Всѣ обычныя лѣтнія удовольствія были для нея отравлены; всѣ любимые уголки въ лѣсу и рощѣ утратили свою прелесть. Она попыталась развлечься чтеніемъ; но старые школьные учебники представились ей лишенными всякаго интереса. Они не давали отвѣта на то, что ее мучило и угнетало. Иногда ей представлялось, что ее удовлетворилъ бы міръ фантазіи. Ахъ, если бы у нея были всѣ романы Вальтера Скотта! Всѣ поэмы Байрона! Они унесли бы ее въ міръ грезъ, который притупилъ бы ея чувствительность къ уколамъ будничной жизни. Но, въ сущности, она нуждалась не въ этомъ. Ей нужно было объясненіе суровой дѣйствительности. Несчастный видъ отца, сидящаго за скуднымъ обѣденнымъ столомъ среди грустной семьи; впавшая въ дѣтство, растерянная мать; скучныя и мелкія работы, наполнявшія весь день, или еще болѣе несчастная праздность безрадостнаго досуга; потребность въ нѣжной любви; жестокое сознаніе, что Томъ не интересуется ея мыслями и чувствами и болѣе ей не товарищъ; отсутствіе всего сколько-нибудь пріятнаго, — все это требовало разъясненія, чтобы она могла понять, какъ и зачѣмъ все это вышло, и, понявши, — легче переносить. Она полагала, что если-бы ей была преподана «истинная мудрость, какою обладали великіе люди», то она поняла бы загадку жизни. Ахъ, если-бы у нея были книги, заключающія въ себѣ эту мудрость!

Однажды, среди такого раздумья, ей припомнились книги Тома, и она тотчасъ разыскала ихъ. Изъ латинской грамматики, логики и Эвклида она вознамѣрилась почерпуть тѣ познанія, которыя дѣлаютъ людей довольными и даже счастливыми въ жизни. Къ жаждѣ знанія у нея примѣшивалась еще смутная надежда современемъ прославиться своею ученостью. И вотъ, бѣдный, мучимый душевнымъ голодомъ ребенокъ усердно взялся за дѣло. Недѣли двѣ трудилась Магги, беря съ собою книжки даже на прогулки; но часто, поднявши взоры къ небу, гдѣ вился жаворонокъ, или глядя на тростники у рѣчки, она съ огорченіемъ сознавала, что связь между ея учебниками и жизнью дѣйствительною очень, очень слаба. Тогда она приходила въ уныніе, глаза ея наполнялись слезами и занятія нерѣдко кончались рыданіями. Она возмущалась своею участью, роптала на ея безотрадность и даже озлоблялась на отца, мать и брата за то, что они — совсѣмъ иные, чѣмъ ей нужно. Такія вспышки злобы пугали ее самое, заставляли ее считать себя не доброю. Затѣмъ въ умѣ ея возникали фантастическіе планы бѣгства изъ дома: она уйдетъ къ какому-нибудь великому человѣку, пожалуй, къ Вальтеру Скотту, разскажетъ ему, какъ она несчастна и какъ умна, и онъ, конечно, поможетъ ей. Но посреди этихъ мечтаній случалось, что входилъ въ комнату отецъ и, удивляясь, почему она сидитъ тихо, не обращая на него вниманія, говорилъ, какъ бы жалуясь: — что-жь, мнѣ самому итти за туфлями? — Голосъ его пронзалъ Магги точно ножомъ: кромѣ ея печали, существовало еще горе, а она отворачивалась отъ него и забывала его!

Видъ веселаго, веснушчатаго лица Боба далъ ея мыслямъ другое направленіе. Она рѣшила, что, вѣроятно, потребности ея обширнѣе, чѣмъ у другихъ людей. Она рада была бы уподобиться Бобу, самодовольному въ своемъ невѣжествѣ, или Тому, который имѣлъ опредѣленную цѣль въ жизни и ради нея пренебрегалъ всѣмъ остальнымъ! Бѣдная дѣвочка! Упершись лбомъ въ оконную раму и все крѣпче и крѣпче сжимая руки, она чувствовала себя такъ, какъ будто въ ней сосредоточились всѣ скорби міра.

Наконецъ, взглядъ ея упалъ на книги, сложенныя на подоконникѣ, и она стала перелистывать «Портретную Галлерею», но вскорѣ оставила ее и принялась за остальныя книжки. Одна особенно привлекла ея вниманіе; на корешкѣ ея значилось: «Сочиненія Ѳомы Кемпійскаго». Она смутно припоминала, что гдѣ-то слышала это имя и потому съ любопытствомъ раскрыла книженку, старую, потертую, съ листами загнутыми во многихъ мѣстахъ, и, кое-гдѣ, съ подчеркнутыми фразами. Магги стала читать отмѣченные отрывки: «Познай, что любовь къ самому себѣ вредитъ тебѣ болѣе всего въ мірѣ… Будешь ли ты искать того или иного, или стремиться туда и сюда ради собственнаго удовольствія, никогда ты не будешь спокоенъ и свободенъ отъ скорби: ибо во всемъ окажется какой-либо недостатокъ и повсюду что-нибудь прогнѣвитъ тебя… И вверху, и внизу, куда ни обратишь ты взоры, повсюду узришь крестъ: повсюду узришь необходимость имѣть терпѣніе, если стремишься ко внутреннему миру и къ вѣнцу въ будущей жизни… Если ты желаешь подняться на высоту, то долженъ мужественно взяться за дѣло и приложить сѣкиру къ корню дерева, чтобы истребить скрытыя въ тебѣ безмѣрное себялюбіе и привязанность ко благамъ міра сего. На этомъ грѣхѣ безпредѣльнаго себялюбія держится все злое, которое слѣдуетъ преодолѣть; какъ скоро побѣдишь ты этотъ грѣхъ, то въ душѣ твоей водворятся великій миръ и покой… Страданія твои незначительны по сравненію со скорбями тѣхъ, кто страдалъ такъ много, терпѣлъ такія искушенія, скорби и испытанія… Тебѣ слѣдуетъ припоминать тяжкія горести другихъ, чтобы легче сносить собственныя неудовольствія. И ежели твои бѣды не покажутся тебѣ малыми, берегись, не собственное ли нетерпѣніе причиною тому… Благословенны уши, внимающія Божественному голосу, а не нашептыванію міра сего. Благословенны уши, слышащія не тѣ голоса, что раздаются извнѣ, а голосъ истины, живущей въ душѣ человѣка и поучающей»…

Странное, неиспытанное чувство благоговѣнія овладѣвало Магги, по мѣрѣ того какъ она читала. Ей представилось будто среди ночи ее разбудила торжественная музыка, напомнившая ей, что другіе бодрствовали, пока она спала. Она читала фразы, отмѣченныя невѣдомою рукою, и ей представлялось, будто она слышитъ голосъ, тихо говорящій ей.

«Что ты смотришь на землю, которая не есть мѣсто твоего успокоенія? На небесахъ твое вѣчное жилище, и все земное нужно тебѣ лишь за тѣмъ, чтобы приближать тебя къ небесному. Все земное преходяще, и ты самъ — въ томъ числѣ. Берегись, чтобы не прилѣпиться тебѣ къ земному и тѣмъ не погубить себя… Если человѣкъ отдаетъ все свое имущество, то это все равно, что ничто. И если онъ наложитъ на себя тяжелое испытаніе, то этого еще мало. И если онъ усвоитъ всякую премудрость, то далекъ отъ цѣли. И если велика будетъ его добродѣтель, и усердіе и благочестіе, то не будетъ онъ совершеннымъ. Одно есть важнѣйшее. Что же это? Чтобы, отрекшись отъ всего, онъ отрекся и отъ себя, отрѣшился отъ своего я и истребилъ любовь къ себѣ… Часто повторялъ я тебѣ и скажу снова то же: отвергни себя, пренебреги собою и насладишься миромъ душевнымъ… Тогда отступятъ отъ тебя всѣ суетныя желанія, скорбныя треволненія, излишнія заботы».

Магги глубоко вздохнула и отбросила волосы со лба. Такъ вотъ тайна жизни, вотъ высота, которой можно достигнуть безъ всякой внѣшней помощи! Ей показалось, что она разрѣшила задачу, что всѣ ея горести происходятъ отъ сосредоточенія мыслей на собственномъ счастьѣ, точно оно составляетъ главную цѣль жизни всего міра. Въ первый разъ она поняла возможность посмотрѣть на дѣло иначе и взглянуть на свою жизнь какъ на незначительную часть управляемаго Богомъ цѣлаго.

Она съ увлеченіемъ продолжала читать старую книжку и читала, пока не зашло солнце.

Затѣмъ, когда наступили сумерки, ея живое воображеніе стало рисовать ей картины ея будущаго смиренія и самоотверженія. Въ увлеченіи своимъ открытіемъ она представляла себѣ, что самоотреченіе дастъ ей то удовлетвореніе, къ которому она стремилась. Ей и въ голову не пришла та истина, что отреченіе всегда остается скорбью, хотя бы эта скорбь и переносилась добровольно. Магги продолжала жаждать счастья и была въ восторгѣ, полагая, что нашла ключъ къ нему. Она не имѣла понятія о томъ или другомъ направленіи въ богословіи; но голосъ монаха изъ дали среднихъ вѣковъ глубоко проникъ въ ея юную душу: это былъ голосъ брата, который, много вѣковъ назадъ, страдалъ, боролся и покорялся подъ тѣмъ же молчаливымъ, далекимъ небомъ и съ тѣми-же страстными желаніями, надеждами и скорбями въ сердцѣ.

Руководясь этою книжкою, Магги создала себѣ правила жизни, которыя поддержали ее въ ту тяжелую пору отрочества, когда она была вполнѣ предоставлена самой себѣ. Зная ее, мы не удивимся тому, что даже въ самоотреченіе она вкладывала нѣкоторое преувеличеніе, своеволіе и гордость. Случалось, что поступки, которыми она хотѣла выразить смиреніе, приводили къ совсѣмъ инымъ послѣдствіямъ. Напримѣръ, она не только рѣшилась шить бѣлье за плату, чтобы прибавить нѣчто къ семейнымъ сбереженіямъ, но отправилась сама, ради самоуничиженія, просить работы въ Сентъ Оггсъ, въ магазинъ бѣлья, вмѣсто того, чтобы постараться достать заказы инымъ путемъ. А упрекъ Тома за такую ненужную выходку она сочла несправедливымъ и даже жестокимъ.

— Я не желаю, чтобы моя сестра дѣлала подобныя вещи! — сказалъ Томъ. — Я самъ позабочусь объ уплатѣ долговъ, безъ того, чтобы тебѣ надо было такъ унижаться.

Эта рѣчь была внушена не только самоувѣренностью, но также любовью и мужествомъ; однако, Магги увидѣла въ ней только мусоръ, не разсмотрѣвши крупинокъ золота, и приняла выговоръ Тома какъ гоненіе за истину. Въ безсонные часы по ночамъ она размышляла о томъ, что братъ чрезвычайно жестокъ съ нею, хотя она его такъ любитъ; при этомъ, она старалась быть довольной его суровостью и не требовать ничего болѣе. Всѣ мы, когда отрѣшаемся отъ эгоизма, любимъ увѣнчивать себя пальмами мученичества, вмѣсто того, чтобы итти по крутой тропинкѣ терпимости, справедливости и безпристрастнаго отношенія къ себѣ.

Виргилій, Эвклидъ и прочіе учебники были отложены въ сторону: Магги отказалась отъ пустой мечты усвоить человѣческую премудрость. Она стала читать только три книги: Библію, Ѳому Кемпійскаго и «Годъ христіанина». Она такъ жаждала смотрѣть на жизнь и природу глазами свое новой вѣры, что не нуждалась въ иной умственной пищѣ, а швейная работа, которой она занималась, давала ей возможность на свободѣ предаваться своимъ думамъ.

Прилежно работающая Магги представляла собою картину, пріятную для взора. Несмотря на случайныя вспышки подавляемой страстности, новая внутренняя жизнь просвѣчивала въ особенно нѣжномъ и мягкомъ выраженіи лица ея, сіявшаго прелестью цвѣтущей юности. Ея мать не могла придти въ себя отъ удивленія, что Магги выросла «такою доброю», что эта когда-то упрямая дѣвочка стала такъ покорна, такъ уступчива во всемъ. Отрывая глаза отъ работы, дѣвочка встрѣчала взглядъ матери, устремленный на нее. Матери начинала нравиться ея высокая, смуглая дочка, какъ единственная вещь въ домѣ, которую она могла беречь и выставлять на показъ; и Магги, несмотря на свое монашеское отвращеніе къ наружнымъ украшеніямъ, была принуждена позволить матери заплетать свои тяжелыя, черныя косы и располагать ихъ вѣнцомъ на головѣ, по модѣ того времени. Впрочемъ, она это дѣлала единственно ради удовольствія г-жи Тулливеръ, упорно отказываясь взглянуть на себя въ зеркало. Г-жа Тулливеръ любила обращать вниманіе мужа на волосы Магги и на ея другія неожиданно открывшіяся достоинства, но онъ всегда рѣзко отвѣчалъ:

— Я давно зналъ, какою она будетъ. Это для меня не новость! Но жаль, что она такъ хороша: все равно, выйдетъ Богъ знаетъ за кого.

Тѣлесныя и душевныя преимущества дочери повергали его въ уныніе. Онъ довольно терпѣливо слушалъ когда она читала ему отрывки изъ священнаго Писанія или, оставшись съ нимъ вдвоемъ, робко намекала, что иногда изъ горести вытекаетъ благо. Онъ принималъ все это за новое доказательство ея доброты и острѣе чувствовалъ свое несчастіе, испортившее ея будущность. Въ его душѣ, полной напряженнаго стремленія къ цѣли и неудовлетворенной мстительности, не было мѣста для новыхъ чувствъ; Тулливеръ не нуждался въ духовныхъ утѣшеніяхъ: ему нужно было избавиться отъ унизительнаго долга и отомстить врагу.

XI.
Пшеница и плевелы.

Гостиная Тулливеровъ выходила однимъ окномъ на рѣчку, а противуположнымъ — на мельничный дворъ. У этого послѣдняго окна сидѣла съ работою Магги, когда увидѣла, что во дворъ въѣхалъ Уэкемъ, по обыкновенію на прекрасной вороной лошади, но, противъ обыкновенія, не одинъ. Съ нимъ вмѣстѣ ѣхалъ еще кто-то на хорошенькомъ пони. Магги едва успѣла догадаться, что это вернулся Филиппъ, какъ они уже очутились противъ окошка, и онъ приподнялъ шляпу, кланяясь ей, а его отецъ, примѣтивъ это движеніе, строго взглянулъ на нихъ обоихъ.

Магги кинулась прочь отъ окна и унесла свою работу наверхъ. Уэкемъ время отъ времени заходилъ въ домъ и провѣрялъ отчетность; но Магги чувствовала, что встрѣча съ Филиппомъ въ присутствіи обоихъ отцовъ не доставитъ ей никакого удовольствія. Можетъ быть, и наступитъ день, когда ей удастся пожать ему руку и сказать, что она помнитъ доброту его къ Тому и все, что онъ говорилъ ей въ былое время, но что дружба между ними невозможна. Магги нисколько не взволновалась, увидя Филиппа: она сохранила къ нему дѣтскую благодарность и состраданіе, а также память объ его умственномъ превосходствѣ. Въ первыя недѣли своего одиночества, она постоянно вспоминала его въ ряду людей, отъ которыхъ видѣла добро, и нерѣдко желала имѣть его братомъ и наставникомъ, какъ они мечтали въ дѣтствѣ. Но всѣ эти желанія она подавляла въ себѣ, какъ стремленія къ своеволію; сверхъ того, она думала, что заграничная жизнь могла измѣнить Филиппа, что онъ могъ стать свѣтскимъ человѣкомъ и не имѣть желанія разговаривать съ нею. Увидя его теперь, она нашла, что лицо его очень мало измѣнилось: оно стало только больше, мужественнѣе, но съ тѣми же сѣрыми глазами и ребячески-кудрявыми волосами; его фигура попрежнему возбуждала жалость, и, нѣсколько подумавъ, Магги рѣшила, что рада была бы потолковать съ нимъ. Можетъ быть, онъ по старому груститъ и нуждается въ ея ласкѣ. Она спросила себя, помнитъ ли онъ, какъ ему нравились ея глаза. При этой мысли Магги взглянула на маленькое квадратное зеркало, обреченное висѣть стекломъ къ стѣнѣ, и полу привстала, чтобы повернуть его, но удержалась и взялась за работу, стараясь гнать отъ себя воспоминанія и мысленно твердя отрывки псалмовъ. Наконецъ, Филиппъ и его отецъ проѣхали мимо оконъ обратно; тогда Магги опять сошла внизъ.

Была середина іюня, и Магги охотно удлиняла ежедневную прогулку, составлявшую ея единственное удовольствіе; но въ этотъ и слѣдующій день у нея было столько работы, что некогда было гулять, а пришлось только сидѣть съ шитьемъ у крыльца. Обыкновенно же, когда не было надобности идти въ Сентъ-Оггсъ, она чаще всего гуляла въ мѣстности за «Холмомъ», незначительнымъ возвышеніемъ, увѣнчаннымъ деревьями, которое тянулось по ту сторону дороги, проходившей у самыхъ воротъ мельницы. Какъ разъ тамъ, гдѣ эта возвышенность понижалась, ее огибала дорожка, которая вела къ причудливымъ ямамъ и кочкамъ, находившимся за нею. Это были покинутыя каменоломни, уже давно поросшія терновникомъ и деревьями, а мѣстами и травою. Во дни дѣтства, Магги очень боялась этого мѣста, называемаго Краснымъ Оврагомъ, и требовалась вся ея вѣра въ храбрость Тома, чтобы рѣшиться сходить туда съ нимъ. Теперь же эта лощина казалась ей очень красивою, особенно лѣтомъ; дѣвочка усаживалась въ поросшей травою ямѣ, подъ тѣнью вѣтвистаго ясеня, наклонявшаго надъ нею свои вѣтви, и прислушивалась къ жужжанію насѣкомыхъ или любовалась лучемъ солнца, проникавшимъ сквозь листву. Въ половинѣ іюня шиповникъ бываетъ въ полномъ цвѣту, и это обстоятельство тѣмъ болѣе побудило Магги направить шаги въ Красный Оврагъ въ первый же разъ, какъ ей выпало свободное время для прогулки.

Она быстро дошла до своего любимаго поворота и спустилась въ оврагъ по узенькой тропинкѣ, змѣившейся за рядомъ сосенъ; будучи увѣрена, что никто не встрѣтитъ ее, она сняла шляпу и повѣсила ее черезъ руку за завязки.

Магги въ эту минуту была въ прекрасномъ настроеніи. Она спокойно наслаждалась свѣжимъ воздухомъ и видомъ старыхъ сосенъ, причемъ думала, что ихъ поломанные сучья свидѣтельствуютъ о пережитыхъ буряхъ, и что гибель этихъ сучьевъ дала возможность главнымъ стволамъ вытянуться еще выше. Но пока она глядѣла вверхъ, передъ нею, на траву, вдругъ легла тѣнь; она опустила глаза и съ удивленіемъ увидѣла Филиппа Уэкема, который сначала приподнялъ шляпу, потомъ, густо покраснѣвъ, подошелъ къ ней и протянулъ руку. Магги тоже вспыхнула отъ удивленія, которое скоро смѣнилось удовольствіемъ. Она подала ему руку и взглянула ясными глазами на стоявшаго передъ нею горбатаго человѣчка, вернувшись въ эту минуту къ чувствамъ и воспоминаніямъ дѣтства. Она заговорила первая.

— Вы испугали меня, — начала она, слегка улыбаясь: — я никогда здѣсь никого не встрѣчаю. Какъ вы сюда попали? Вы пришли повидаться со мною?

Невозможно было не замѣтить, что Магги вновь чувствовала себя ребенкомъ.

— Безъ сомнѣнія, — отвѣтилъ Филиппъ, все еще смущенный, — мнѣ очень хотѣлось васъ видѣть. Вчера я долго ждалъ, на берегу, близъ вашего дома, не выйдете ли вы; но вы не вышли. Сегодня я приходилъ туда же и, когда увидѣлъ, куда вы направляетесь, то пошелъ за вами вслѣдъ. Надѣюсь, что этимъ я не вызвалъ вашего неудовольствія?

— Нѣтъ, — сказала Магги просто и серьезно и пошла дальше, какъ будто разумѣлось само собою, что Филиппъ пойдетъ вмѣстѣ съ нею. — Я очень рада, что вы пришли, потому что желала имѣть случай поговорить съ вами. Я не забыла, какъ вы были добры къ Тому и ко мнѣ; но я не была увѣрена, что вы помните о насъ. Съ тѣхъ поръ мы съ Томомъ перенесли много горя и, вѣроятно, поэтому съ удовольствіемъ вспоминаемъ о той порѣ, когда жилось беззаботно.

— Не могу предположить, чтобы вы вспоминали обо мнѣ такъ же часто, какъ я вспоминалъ о васъ, — робко замѣтилъ Филиппъ. — Знаете, когда я уѣхалъ, то нарисовалъ васъ въ томъ видѣ, въ какомъ вы были въ классной въ то утро, когда сказали, что не забудете меня.

Филиппъ вынулъ изъ кармана довольно большую кожаную книжку и раскрылъ ее. Магги увидѣла себя опирающеюся на столъ дѣвочкою, съ темными кудрями, выбивающимися изъ-за ушей, и устремленнымъ въ пространство страннымъ, мечтательнымъ взоромъ. Это былъ очень хорошій акварельный портретъ.

— О! Боже, — сказала Магги, улыбаясь и краснѣя отъ удовольствія, — какая я была смѣшная дѣвчонка! Я помню себя съ такими волосами и въ этомъ розовомъ платьѣ. Въ самомъ дѣлѣ, я была похожа на цыганку… Да и сейчасъ похожа, — прибавила она помолчавъ. — Такая ли я, какою вы ожидали меня видѣть?

Филиппъ встрѣтился съ нею глазами и молча посмотрѣлъ на нее, послѣ чего спокойно отвѣтилъ.

— Нѣтъ, Магги.

Оживленіе исчезло съ лица ея, губы слегка дрогнули; рѣсницы опустились; но она не отвернулась, а Филиппъ продолжалъ глядѣть на нее.

Наконецъ, онъ медленно проговорилъ: — Вы гораздо лучше, чѣмъ я могъ ожидать.

— Неужели? — сказала Магги и густо покраснѣла отъ удовольствія. Она отвернулась и сдѣлала нѣсколько шаговъ, глядя себѣ подъ ноги и точно привыкая къ этой новой для нея мысли.

Отказавшись отъ всякихъ украшеній, никогда не глядя въ зеркало и сравнивая себя съ богатыми, нарядными барышнями, Магги и не воображала чтобы могла производить впечатлѣніе своей наружностью. Филиппъ не хотѣлъ прерывать молчанія. Онъ шелъ рядомъ и смотрѣлъ на нее. Они миновали сосны и дошли до зеленой ложбины, кругомъ обросшей блѣдно-розовымъ шиповникомъ.

Когда они вышли изъ тѣни, краска сбѣжала съ лица Матти; она остановилась и, посмотрѣвъ на Филиппа, сказала серьезно и печально.

— Мнѣ бы хотѣлось не прерывать съ вами дружбы… Конечно, въ томъ случаѣ, если бы я имѣла на это право. Но въ томъ то и бѣда моя, что мнѣ суждено терять все то, что было мнѣ дорого въ дѣтствѣ. Старыхъ книгъ уже нѣтъ; Томъ сталъ совсѣмъ другимъ, и отецъ — тоже. Это просто смерть! Я должна разставаться со всѣмъ, что мнѣ нравилось, когда я была ребенкомъ. И съ вами я должна разстаться: мы не должны обращать никакого вниманія другъ на друга. Это именно я хотѣла вамъ сказать. Мнѣ нужно было объяснить вамъ, что мы съ Томомъ не свободны въ такихъ дѣлахъ и что, если я буду держать себя такъ, какъ будто васъ совсѣмъ забыла, то, повѣрьте, причиною тому не зависть, и не гордость, и… никакое дурное чувство.

Магги говорила все съ большею мягкостью и печалью, и глаза ея начали наполняться слезами. Выраженіе скорби на лицѣ Филиппа сдѣлало его еще больше похожимъ на того, какимъ онъ былъ въ дѣтствѣ, и его уродство еще сильнѣе возбудило въ ней жалость.

— Знаю… Понимаю, что вы хотите сказать, — отвѣтилъ онъ голосомъ, тихимъ отъ унынія. — Знаю, что можетъ разлучить насъ. Но это несправедливо, Магги, — не сердитесь: я такъ привыкъ звать васъ мысленно: Магги — несправедливо жертвовать всѣмъ ради неразумныхъ предубѣжденій другихъ людей. Я многимъ готовъ поступиться ради моего отца, но не пожертвую дружбою или какою либо привязанностью въ угоду его желаніямъ, если не считаю его правымъ.

— Не знаю, — задумчиво произнесла Магги. — Часто, когда я бывала недовольна и сердита, мнѣ представлялось, будто я не обязана жертвовать ничѣмъ, и я додумывалась до того, что всѣ мои обязанности переставали казаться мнѣ обязательными. Но изъ этого не выходило ничего хорошаго: это — вредное состояніе души. Я увѣрена, что какъ-бы я ни поступила, я, въ концѣ концовъ, пожелаю лучше быть лишенной всего на свѣтѣ, нежели сдѣлать жизнь моего отца еще болѣе тяжелою.

— Но неужели его жизнь станетъ болѣе тяжелою, если мы будемъ видаться время отъ времени? — спросилъ Филиппъ. Онъ хотѣлъ прибавить что-то еще, но удержался.

— О! Я увѣрена, что онъ былъ бы недоволенъ. Не спрашивайте, почему, — сказала Магги съ огорченіемъ. — Онъ такъ чувствителенъ къ нѣкоторымъ вещамъ. Онъ очень несчастливъ.

— Не болѣе, чѣмъ я, — горячо возразилъ Филиппъ. — Я тоже несчастливъ.

— Почему? — тихо спросила Магги. — Впрочемъ… мнѣ нечего спрашивать… Но мнѣ очень, очень жаль!

Филиппъ двинулся дальше, какъ-будто у него не хватило терпѣнія стоять на мѣстѣ, и они вышли изъ ложбины, молча пробираясь между деревьями и кустами. Послѣ послѣднихъ словъ Филиппа, Магги не могла настаивать на томъ, чтобы немедленно съ нимъ разстаться.

— Я стала гораздо счастливѣе, съ тѣхъ поръ какъ перестала думать обо всемъ веселомъ и пріятномъ и негодовать на то, что все выходитъ не по моему. Духъ нашъ гораздо свободнѣе, когда мы- отрѣшаемся отъ всякихъ желаній.

— Но я не могу отрѣшиться отъ желаній, — съ нетерпѣніемъ возразилъ Филиппъ. — Я думаю, что, пока мы живы, мы не можемъ перестать стремиться и желать. Есть вещи, которыя такъ хороши и прекрасны, что невозможно не стремиться къ нимъ. Не имѣя ихъ, мы не можемъ быть удовлетворены, пока наши всѣ чувства не замрутъ. Меня приводятъ въ восторгъ прекрасныя картины. Я пламенно желаю умѣть писать такія же. Я стараюсь, какъ могу, но не могу добиться того, чего хочу. Это мнѣ больно, и всегда будетъ больно, пока мои чувства не притупятся, какъ зрѣніе у стариковъ. Есть еще многое, чего я желаю, — многое, что дано другимъ и никогда не дастся мнѣ. Въ моей жизни никогда не будетъ ничего великаго или прекраснаго. Лучше бы мнѣ не жить.

— Ахъ, Филиппъ! — сказала Магги. — Я желала бы, чтобы ваши чувства измѣнились.

Но въ сердце ея какъ бы перешла часть неудовлетворенности Филиппа.

— Когда такъ, — сказалъ онъ, быстро обернувшись и съ мольбою устремивъ на нее свои сѣрые глаза, — я не буду роптать на жизнь, если вы позволите мнѣ иногда видаться съ вами. У меня нѣтъ друга, съ которымъ я былъ бы откровененъ; нѣтъ никого, кому я былъ бы нуженъ; и если бы я могъ изрѣдка видать васъ, говорить съ вами и думать, что вы не совсѣмъ ко мнѣ безучастны, что мы всегда будемъ друзьями и рады помочь другъ другу, тогда я, пожалуй, былъ бы въ состояніи даже радоваться жизни.

— Но какъ могу я видѣть васъ, Филиппъ? — сказала Магги, уже колеблясь. (Неужели она можетъ ему быть полезна? Было бы жестоко проститься сегодня съ нимъ навсегда. Наконецъ, вотъ новая забота, которая внесла бы разнообразіе въ ея жизнь).

— Не позволите ли вы мнѣ ходить иногда сюда и гулять съ вами? Съ меня довольно хоть раза или двухъ въ мѣсяцъ. Это не нарушитъ ни чьего благополучія и скраситъ мою жизнь. Кромѣ того, — прибавилъ Филиппъ, безсознательно хитря, — если существуетъ вражда между близкими намъ людьми, мы тѣмъ болѣе должны стараться искупать ее нашею дружбою. Я хочу сказать, что наше вліяніе можетъ, съ обѣихъ сторонъ, привести къ исцѣленію ранъ, нанесенныхъ въ прошломъ. И не думаю, чтобы мой отецъ питалъ враждебное чувство: онъ, кажется, доказалъ противное.

Магги медленно покачала головою и молчала подъ гнетомъ противорѣчивыхъ мыслей. Съ одной стороны дружба съ Филиппомъ казалась ей чѣмъ то хорошимъ, такъ какъ она надѣялась помочь ему достигнуть такого же душевнаго покоя, какой нашла сама; съ другой стороны, она понимала, что эта дружба требовала тайны и принуждала ее къ скрытности и притворству.

— Не могу сказать вамъ ни да, ни нѣтъ, — наконецъ проговорила она. — Я должна подумать, иначе приду къ неправильному рѣшенію.

— Такъ нельзя ли мнѣ придти завтра… послѣзавтра, или… на той недѣлѣ?

— Я думаю, что лучше напишу, — сказала Магги, опять колеблясь. — Я бываю иногда въ Сентъ-Оггсѣ и могу опустить письмо.

— О нѣтъ, — живо возразилъ Филиппъ, — это не годится. Письмо можетъ попасться отцу и… хотя онъ не имѣетъ вражды, но иначе смотритъ на вещи, чѣмъ я: онъ очень цѣнитъ богатство и положеніе въ свѣтѣ. Пожалуйста, позвольте мнѣ придти сюда еще разъ. Скажите мнѣ, когда вы будете здѣсь; а если не можете сказать, то я стану приходить сюда до тѣхъ поръ, пока не встрѣчу васъ.

— Такъ пусть такъ и будетъ, — отвѣтила Магги, — потому что я не могу назначить вамъ дня.

Магги почувствовала большое облегченіе, отсрочивши свое рѣшеніе. Теперь она свободно могла наслаждаться бесѣдою. Она подумала даже, что должна побыть подольше, такъ какъ въ слѣдующій разъ ей придется огорчить Филиппа.

— Мнѣ кажется такъ странно, — сказала она съ улыбкою, — что мы теперь идемъ и болтаемъ, какъ будто разстались только вчера. А между тѣмъ, мы оба должны были очень измѣниться за пять-то лѣтъ. Какъ это вы догадались, что я — все та-же Магги? Я совсѣмъ не была увѣрена, что вы не стали другимъ. Я знаю, вы такъ умны и такъ многое могли увидать и узнать за это время, что я не удивилась бы, если бы вы на меня теперь и смотрѣть не захотѣли!

— Я былъ твердо увѣренъ, что вы всегда останетесь та же, когда бы я васъ ни встрѣтилъ, — сказалъ Филиппъ, — т. е. та-же во всемъ, за что вы мнѣ нравились больше всѣхъ. Я не умѣю объяснить этого, да и думаю, что вообще то, что производитъ на насъ наиболѣе сильное впечатлѣніе, не поддается объясненіямъ. Величайшій изъ художниковъ только разъ изобразилъ воистину божественнаго Младенца и не умѣлъ бы объяснить, какъ онъ сдѣлалъ это; и мы не знаемъ почему мы чувствуемъ Его божественность. Думаю, что многое въ человѣческой природѣ объяснено быть не можетъ. Нѣкоторые музыкальные мотивы дѣйствуютъ на меня необыкновенно сильно: подъ ихъ впечатлѣніемъ вся душа моя мѣняется и, если бы ихъ вліяніе было длительнымъ, я, пожалуй, оказался бы способнымъ на геройство.

— Ахъ, относительно музыки я съ вами согласна! Я сама испытываю то-же! — сказала Магги, сжимая руки съ прежнею стремительностью, — По крайней мѣрѣ, такъ бывало прежде, — прибавила она болѣе грустно, — когда случалось ее слушать; теперь же вовсе не приходится, кромѣ церковнаго органа.

— А вамъ хочется музыки, Магги? — спросилъ Филиппъ, глядя на нее съ любовью и состраданіемъ. — Ахъ, ничего-то у васъ нѣтъ, что краситъ жизнь! Много ли у васъ книгъ? Вы такъ любили читать, когда были ребенкомъ!

Они вернулись къ ложбинѣ, обросшей шиповникомъ, и оба остановились, любуясь прелестью свѣтлорозовыхъ цвѣтовъ при волшебномъ вечернемъ освѣщеніи.

— Нѣтъ, я оставила книги, — сказала Магги спокойно, — за исключеніемъ очень, очень немногихъ.

Филиппъ вытащилъ изъ кармана небольшую книжку, посмотрѣлъ на корешокъ и сказалъ:

— Ахъ, это второй томъ, къ сожалѣнію! А то вы могли бы взять съ собою. Я ношу ее съ собою въ карманѣ, потому что изучаю въ ней одну сцену для картины.

Магги тоже посмотрѣла на корешокъ и увидѣла заглавіе: оно воскресило въ ней полузабытыя воспоминанія.

— «Пиратъ», — сказала она и взяла книгу изъ рукъ Филиппа. — Ахъ! Я начала ее когда-то читать и до конца мнѣ прочесть не удалось. Но я долгое время не могла выкинуть изъ головы Шотландскіе острова — мнѣ казалось, я чувствую вѣтеръ, дующій на меня съ моря. Интересно, чѣмъ кончается эта исторія?

Магги говорила быстро, и глаза ея сверкали.

— Возьмите эту книжку, Магги, съ собою, — оказалъ Филиппъ, глядя на нее съ восхищеніемъ. — Она мнѣ сейчасъ не нужна: лучше я нарисую васъ подъ соснами, при вечернемъ освѣщеніи.

Изъ всей его рѣчи Магги не слыхала ни слова, она раскрыла книжку и углубилась въ нее. Но вдругъ она ее захлопнула и отдала Филиппу, тряхнувъ головою, какъ бы отгоняя отъ себя нѣчто.

— Оставьте ее у себя, Магги, — умоляюще сказалъ Филиппъ; — она доставитъ вамъ удовольствіе.

— Нѣтъ, спасибо, — сказала Магги, отодвинувъ ее рукою, и пошла дальше. — Это заставило бы меня опять полюбить все земное, какъ я любила раньше; это внушило бы мнѣ желаніе многое увидѣть и узнать, внушило бы стремленіе къ болѣе полной жизни.

— Но ваша судьба можетъ измѣниться; зачѣмъ же обрекать себя на душевный голодъ? Въ поэзіи, искусствѣ и знаніи нѣтъ ничего грѣшнаго или нечестнаго.

— Но не для меня, не для меня! — сказала Магги, ускоряя шаги. — Потому что я захотѣла бы слишкомъ многаго. Я должна ждать: земная жизнь, вѣдь, не очень продолжительна.

— Не убѣгайте же, не простившись со мною, — сказалъ Филиппъ, когда они дошли до группы сосенъ, и она молча продолжала итти впередъ.

— Вѣдь, мнѣ не слѣдуетъ итти за вами дальше. Какъ вы думаете?

— Да, да, я забыла. Ну, прощайте! — сказала Магги, останавливаясь и протягивая ему руку. При этомъ ей опять стало жалко Филиппа; нѣсколько минутъ они простояли молча, не разнимая рукъ; наконецъ, она отняла руку и сказала: — "я очень благодарна вамъ за память въ теченіе столькихъ лѣтъ. Очень пріятно, когда насъ любятъ. Какъ удивительно и прекрасно, что Богъ создалъ ваше сердце способнымъ хранить память о смѣшной, маленькой дѣвочкѣ, которую вы знали всего нѣсколько недѣль! Я помню, какъ я вамъ сказала, что вы, кажется, любите меня больше нежели Томъ.

— Ахъ, Магги, — отвѣтилъ Филиппъ съ нѣкоторою грустью, — вы никогда не будете любить меня такъ, какъ любите вашего брата!

— Можетъ быть и не буду, — просто отвѣтила Магги; — но знаете: вѣдь, первое, что я помню за всю мою жизнь, это то, что я стою съ Томомъ на берегу Флоссы, и онъ держитъ меня за руку. Но я никогда не забуду васъ, хотя мы и не должны встрѣчаться.

— Не говорите этого, Магги, — сказалъ Филиппъ. Если я пять лѣтъ помнилъ маленькую дѣвочку, неужели я не заслужилъ хоть маленькаго мѣстечка въ ея памяти? Вамъ бы не слѣдовало окончательно удаляться отъ меня.

— Да, если бы я была свободна! — сказала Магги. — Но я не свободна и должна покоряться. — Она поколебалась съ минуту и затѣмъ прибавила: — и я хотѣла сказать вамъ, что по отношенію къ моему брату вамъ лучше ограничиться только поклонами. Онъ разъ мнѣ запретилъ говорить съ вами и никогда не мѣняетъ своихъ рѣшеній… О, Боже! солнце уже сѣло! Я запоздала. Прощайте.

Она подала ему руку еще разъ.

— Я буду приходить сюда какъ можно чаще, пока не встрѣчу васъ опять, Магги. Пожалѣйте же и меня, а не только другихъ.

— Да, да! Я жалѣю! — сказала Магги, спѣша уйти, и исчезая за послѣднею сосной.

Когда Магги пришла домой, въ ней уже начиналась внутренняя борьба: Филиппъ же унесъ съ собою только воспоминаніе и надежду. Онъ былъ увѣренъ, что встрѣчи съ Магги дадутъ ему возможность быть ей полезнымъ. Ему было жаль, что ея умъ осужденъ заглохнуть отъ недостатка пищи, какъ засыхаетъ молодое деревцо въ лѣсу, если ему не хватаетъ свѣта и простора. Онъ надѣялся помѣшать этому, убѣдивши ее отказаться отъ ея системы самоотреченія. Онъ хотѣлъ стать ея ангеломъ-хранителемъ и сдѣлать для нея все, что только будетъ въ силахъ.

XII.
Знакомство тети Глеггъ съ Бобомъ.

Тогда какъ для Магги вся жизненная борьба сосредоточивалась внутри ея души, для Тома ареною борьбы былъ внѣшній міръ. Этотъ юноша умѣлъ хотѣть и достигать. Если успѣхи его въ классическихъ языкахъ были слабоваты, то, вѣдь, онъ никогда не мечталъ о совершенствѣ въ этой области; за то теперь вся его воля была направлена къ такой цѣли, достиженіе которой онъ самъ считалъ весьма желательнымъ, почему и стремился къ ней неуклонно. Дядя Динъ, который наблюдалъ за нимъ внимательно, вскорѣ замѣтилъ, что племянникъ старается не на шутку, и обѣщалъ ему повышеніе. Случалось, что онъ присылалъ за нимъ послѣ обѣда и посвящалъ свой часъ послѣобѣденнаго отдыха бесѣдѣ съ нимъ о разныхъ предметахъ ввоза и вывоза. Такіе разговоры бывали не безполезны для Тома. На второй годъ, его жалованье было увеличено, но все, кромѣ платы за обѣдъ и платье, отправлялось домой, въ жестяную копилку; онъ даже избѣгалъ близости съ товарищами, чтобы они не ввели его въ расходъ. Томъ вовсе не отличался наклонностью къ самоограниченію: напротивъ, онъ очень любилъ удовольствія и радъ былъ бы щегольнуть передъ всѣми щедростью и нарядомъ, такъ чтобы возбуждать всеобщій восторгъ; онъ даже рѣшилъ непремѣнно достигнуть этого современемъ; но его практическая сметка подсказывала ему, что путь къ этой возможности состоитъ пока въ трудѣ и лишеніяхъ, такъ какъ прежде всего необходимо было выплатить долги отца. Всецѣло проникшись этою мыслью, онъ сталъ трудиться неустанно. Вполнѣ сочувствовать отцу въ вопросѣ о долгахъ его побуждала семейная гордость; она же была причиною того, что онъ старался во всемъ быть примѣрнымъ сыномъ; но чѣмъ опытнѣе онъ становился, тѣмъ чаще въ душѣ осуждалъ отца за его опрометчивость и неблагоразуміе въ прошломъ. Характеры и настроенія ихъ были совершенно различны, и лицо Тома почти не прояснялось въ тѣ часы, когда онъ бывалъ дома. Магги просто его боялась, хотя и старалась побороть этотъ страхъ.

Чѣмъ яснѣе высказывалось полное несходство Тома съ отцомъ, тѣмъ болѣе симпатизировала ему родня матери. Г-жа Пуллетъ одобряла его сходство съ семьею Додсоновъ. Дядя Глеггъ, который обратилъ на него вниманіе еще со времени бесѣды передъ аукціономъ, наслушавшись похвальныхъ отзывовъ отъ дядя Дина, начиналъ чувствовать къ нему склонность и желаніе когда нибудь, при случаѣ, оказать ему не особенно убыточную помощь. Супруга его на это замѣчала, что не имѣетъ обыкновенія хвастать заранѣе, но что въ нужною минуту видно будетъ, кто умѣетъ оказать поддержку. Дядя Пуллетъ выражалъ мнѣніе, что когда юноша стоитъ на хорошей дорогѣ, то самое лучшее — не мѣшать ему.

Тѣмъ временемъ, Томъ вовсе не выражалъ стремленія искать чьей нибудь поддержки, хотя ему пріятны были привѣтливые взгляды дяди Глегга и его приглашенія придти пообѣдать. Онъ, впрочемъ, отклонялъ ихъ подъ тѣмъ предлогомъ, что его занятія могутъ помѣшать ему во время явиться къ обѣду. Но наступило время, когда Тому пришлось таки подвергнуть испытанію благосклонность дяди Глегга.

Разнощикъ Бобъ Джакинъ, который рѣдко проходилъ мимо мельницы, чтобы не навѣстить Тома и Магги, разъ подстерегъ его на мосту по дорогѣ изъ С.-Оггса домой и вступилъ съ нимъ въ дѣловой разговоръ. Онъ предложилъ ему тоже пуститься въ торговлю. Томъ заинтересовался этимъ предложеніемъ. Онъ былъ очень радъ такимъ путемъ умножить свои сбереженія и тотчасъ рѣшилъ, что ради этой цѣли возьметъ у отца часть скопленныхъ денегъ.

Въ тотъ же вечеръ, сидя съ отцомъ у камина, Томъ осторожно заговорилъ о своемъ планѣ; но Тулливеръ высказалъ столько нежеланія и боязни, что сынъ не рѣшился настаивать. Къ кому же оставалось обратиться? Тутъ ему пришла на память привѣтливость дяди Глегга, и въ душѣ возникла надежда получить отъ него заимообразно рублей двѣсти, — процентовъ за пять. Какой же могъ быть при этомъ для дяди рискъ? Поэтому, на другой день, когда Бобъ пришелъ къ нему на верфь за отвѣтомъ, Томъ предложилъ ему вмѣстѣ сходить къ дядѣ Глеггу за деньгами, такъ какъ одинъ онъ не отваживался на такой подвигъ.

Въ послѣобѣденный часъ жаркаго августовскаго дня г. Глеггъ пересчитывалъ яблоки у себя въ саду, чтобы убѣдиться, что число ихъ не уменьшилось со вчерашняго дня, и неожиданно увидѣлъ передъ собою Тома въ сопровожденіи какого-то подозрительнаго парня съ узломъ на спинѣ и большой безобразной собаки съ намордникомъ, глядѣвшей исподлобья съ такимъ равнодушіемъ, за которымъ могли скрываться самыя враждебныя намѣренія. Хорошо разсмотрѣвши все это сквозь очки, г. Глеггъ испугался.

— Эй, эй! уберите вашу собаку! — закричалъ онъ, выхвативши изъ земли колъ и поднявъ его передъ собою ради защиты.

— Пошелъ вонъ, Мумисъ! — сказалъ Бобъ, толкнувши пса ногою. — Онъ смиренъ, какъ ягненокъ! — прибавилъ онъ, между тѣмъ какъ Мумисъ, въ подтвержденіе этой рекомендаціи, зарычалъ, прячась за своего хозяина.

— Что это значитъ, Томъ? — спросилъ дядя. — Ты, можетъ быть, принесъ извѣстія о подлецахъ, которые вырубаютъ у меня деревья?

— Нѣтъ, дядя, — отвѣтилъ Томъ. — Я пришелъ по собственному дѣлу.

— Прекрасно… Но при чемъ же тутъ эта собака? —

— Собака, баринъ, моя, — проворно отвѣтилъ Бобъ. И это я предлагаю г-ну Тому дѣльце; потому. что мы съ нимъ пріятели съ самаго дѣтства. И когда мнѣ везетъ, я желаю, чтобы г-ну Тому везло тоже. И это срамъ и скандалъ, что ему за товаръ могло бы очиститься десять-двѣнадцать процентовъ прибыли, а онъ не можетъ сдѣлать дѣла за недостаткомъ денегъ. И главное — мелкая галантерея! Мѣста занимаетъ мало, всѣмъ нужна и нравится! И я поѣхалъ бы въ Лесхамъ закупить для себя и, кстати, для г-на Тома. А тутъ есть одинъ прикащикъ, мой знакомый, Солтъ по фамиліи, — мозговитый парень… Если не вѣрите, могу свести васъ къ нему.

Дядя Глеггъ даже ротъ разинулъ. "Онъ посмотрѣлъ на Боба поверхъ очковъ, потомъ сквозь очки, потомъ опять поверхъ очковъ, между тѣмъ какъ Томъ проклиналъ болтливость Боба, которая даже начинала казаться ему неприличною въ эту минуту, когда кромѣ него былъ еще посторонній слушатель.

— Ты, кажется, малый не промахъ! — произнесъ, наконецъ, г. Глеггъ.

— Вѣрно, баринъ, вѣрно! — отвѣтилъ Бобъ, кивая головою. — Мыслей у меня въ головѣ — что въ сырѣ червей! Если бы у меня не было Мумиса, которому я все выкладываю, у меня голова бы лопнула. Можетъ быть, это оттого, что я мало былъ въ школѣ. Всегда за это ругаю мать! «Чего», говорю, «ты меня не учила. Я теперь книжки читалъ бы для забавы, головѣ-то прохладнѣе было бы». Господи! ей теперь славно живется, старухѣ-то моей. Хлѣбъ, картофель — каждый день! Потому что у меня столько денегъ, что нужно жену взять, чтобъ ихъ тратить. Только съ женою хлопотъ много, да еще, пожалуй, Мумисъ ее не взлюбитъ.

Дядя Глеггъ началъ находить Боба забавнымъ.

— Ну, — сказалъ онъ, — денегъ ты и сейчасъ тратишь не мало: одинъ твой песъ, вѣрно, ѣстъ за двоихъ. Какое же у тебя дѣло, Томъ? Хочешь попросить денегъ на эту спекуляцію? А твои-то гдѣ же? Неужели всѣ тратишь?

— Нѣтъ, дядя, — сказалъ Томъ, краснѣя; — но папа не хочетъ рисковать ими, а мнѣ неловко настаивать. Будь у меня возможность достать рублей двѣсти-триста, я далъ бы за нихъ пять процентовъ, а потомъ у меня составился бы собственный капиталецъ, и я сталъ бы обходиться безъ кредита.

— Да, да… — сказалъ Глеггъ тономъ одобренія. — Недурная мысль, и я тебѣ не отказываю. Но не мѣшало бы мнѣ видѣть этого… Солта. И этотъ… твой пріятель предлагаетъ закупить для тебя товаръ? Найдете вы кого нибудь, кто бы за васъ поручился, если деньги будутъ даны вамъ въ руки? — прибавилъ осторожный старикъ, глядя поверхъ очковъ на Боба.

— Я не нахожу этого нужнымъ, дядя, — сказалъ Томъ. — По крайней мѣрѣ, для меня это не нужно: я хорошо знаю Боба; но, можетъ быть, вы не повѣрите ему безъ поручителя?

— Сколько же процентовъ вы отчисляете себѣ? — спросилъ г. Глеггъ у Боба. — Вѣдь невозможно же предположить, чтобы вы хлопотали даромъ; да я этого и не одобряю.

Хитрый Бобъ сразу понялъ, что слѣдуетъ отвѣтить.

— Ну, какъ же, баринъ! — сказалъ онъ. — Вѣдь, если я много куплю, то меня сочтутъ богатымъ и въ другой разъ больше отпустятъ въ кредитъ, понимаете? А это мнѣ выгодно, вотъ что!

— Другъ мой, — сказалъ строгій голосъ изъ отвореннаго окна, — что же ты не идешь пить чай? Или ты до тѣхъ поръ будешь толковать съ разнощиками, пока тебя не убьютъ среди бѣлаго дня?

— Убьютъ? — повторилъ г. Глеггъ. — Душа моя, что ты говоришь! Тутъ пришелъ племянникъ Томъ но Дѣлу.

— Да, убьютъ! Давно-ли тутъ судили разнощика, который пришибъ молодую женщину, укралъ у нея наперстокъ, а тѣло бросилъ въ канаву?

— Да нѣтъ же! — успокоительно отвѣтилъ г. Глеггъ. — Все это совсѣмъ не такъ было, и убилъ-то совсѣмъ не разнощикъ!

— Да ты вѣчно мнѣ во всемъ противорѣчишь! И если племянникъ пришелъ по дѣлу, то приличнѣе, было бы ввести его въ домъ и говорить при мнѣ, чѣмъ все скрытничать и шептаться по угламъ.

— Хорошо, хорошо! — отвѣтилъ г. Глеггъ. — Мы сейчасъ войдемъ.

— А вы, любезный, можете итти, — громогласно обратилась г-жа Глеггъ къ Бобу, — Мнѣ ничего не нужно, да я и не покупаю у разнощиковъ. Не забудьте затворить за собою калитку!

— Погоди, не спѣши! — возразилъ г. Глеггъ. — Я еще не кончилъ съ этимъ человѣкомъ. Войди въ домъ, Томъ, — прибавилъ онъ и самъ подошелъ къ окошку.

— Если ты намѣренъ пустить въ домъ этого человѣка съ его собакой и испачкать мнѣ всѣ ковры, — зловѣщимъ тономъ начала г-жа Глеггъ, — то могъ бы хоть предупредить меня.

— Не безпокойтесь, сударыня, — сказалъ Бобъ, снимая фуражку. Онъ сразу смекнулъ, что эту даму обойти не легко, но тѣмъ забавнѣе ему показалось сдѣлать это, и онъ рѣшилъ не пожалѣть трудовъ. — Мы съ Мумисомъ останемся на площадкѣ. Мумисъ такъ понимаетъ публику, такъ понимаетъ — ахъ! Его никакъ не натравишь на настоящую барыню. И какъ онъ чуетъ, которая красивая, — сказать хоть, какъ вы! Господи! — прибавилъ Бобъ, складывая свой узелъ на землю. — Господи, какая жалость, что такая барыня не покупаетъ у разнощиковъ вмѣсто того, чтобы ходить по этимъ новымъ лавкамъ, гдѣ по пяти прикащиковъ выжимаютъ себѣ обѣдъ изъ одного куска коленкора, и ясно, что запрашиваютъ втридорога!.. Но вы, сударыня, конечно, лучше меня изволите знать… Вы насквозь видите прикащиковъ, имъ васъ не надуть!

— Да и разнощикамъ тоже! — подтвердила госпожа Глеггъ, давая понять, что льстивыя рѣчи Боба не производятъ на нее никакого впечатлѣнія; между тѣмъ какъ мужъ ея, стоя позади и заложивъ руки въ карманы, щурился, съ удовольствіемъ предвкушая пораженіе жены своей.

— Еще бы, сударыня! Вы, небось, у сколькихъ разнощиковъ покупали, когда были дѣвицей, прежде чѣмъ барину-то посчастливилось жениться на васъ! Я знаю, гдѣ вы жили… Сколько разъ и домъ видалъ!.. Около Дарлеева помѣстья, каменный домъ съ террасой…

— И въ самомъ дѣлѣ! — сказала г-жа Глеггъ, наливая чай. — Такъ вы знаете мою семью!.. Не родня ли вы тому кривому разнощику, что торговалъ полотномъ?

— Вотъ видите! — уклончиво отвѣтилъ Бобъ. — Я ужъ знаю, что вы всего выгоднѣе покупали у разнощиковъ! Истинная правда, что и кривой разнощикъ лучше зрячаго лавочника. Боже ты мой! Кабы мнѣ зайти въ такой каменный домъ, да къ такимъ дѣвицамъ! Ужъ стоило бы узелъ развязать! А теперь продаешь только бѣднымъ, да еще — горничнымъ. Что теперь за ситцы! Сами знаете, сударыня. Не чета тѣмъ, что вы, бывало, носили. Дрянь, одна дрянь теперь! Взглянуть не захотите! Для васъ требуется первый сортъ…

— Да, — отозвалась г-жа Глеггъ, — получше сорта, чѣмъ у васъ найдется. У васъ только одно нахальство перваго сорта, я вижу!

— Правильно! — отвѣтилъ Бобъ. — Мой товаръ не для васъ. Куда ужъ намъ! Бремена не тѣ: даютъ дешево! Гдѣ небольшой бракъ — его и не видать, а ужъ богатые брезгуютъ, имъ и не показывай! Какъ будто не все равно, коли не видно! А только я не нахальный, это вы — зря. Я и узла при васъ не развяжу: ужъ знаю — не того сорта!

— А что у тебя тамъ за добро? — спросила госпожа Глеггъ. — Ситцы? Платки?

— Всего найдется, сударыня, всего найдется. Только сортъ не тотъ, не стоитъ и слова терять. Я здѣсь — по дѣлу г. Тома, а не по собственному. Что жъ мнѣ отнимать время ради моего товара?

— Какое же это дѣло? — спросила г-жа Глеггъ, которой любопытно было посмотрѣть товаръ, но поневолѣ приходилось сначала разузнать объ одномъ, а потомъ уже приняться за другое.

— У племянника есть планъ, и недурной, — отвѣтилъ дядя Глеггъ. — Придумалъ, какъ нажить деньгу! Не дурно, э?

— Надѣюсь только, что это не такой планъ, ради котораго за него должны будутъ хлопотать родные? Нынѣшняя молодежь это любитъ. И причемъ же тутъ этотъ разнощикъ? Что жъ ты молчишь, Томъ? Не можешь развѣ объяснить все теткѣ, какъ слѣдуетъ племяннику?

— Разнощика этого зовутъ Бобъ Джакинъ, тетя, — отвѣтилъ Томъ, преодолѣвая раздраженіе, которое всегда вызывалъ въ немъ голосъ тетки Глеггъ. — Я его знаю съ дѣтства: онъ — славный парень и радъ услужить мнѣ. Самъ онъ иногда закупаетъ мелочь и посылаетъ ее на корабляхъ для продажи заграницею. Мнѣ бы хотѣлось этимъ же способомъ нажить немного денегъ. Такимъ образомъ получается хорошій барышъ.

— Хорошій барышъ? — переспросила г-жа Глеггъ съ одушевленіемъ. — А что значитъ, по твоему, хорошій барышъ?

— Десять или двѣнадцать процентовъ, — отвѣтилъ Бобъ, — за покрытіемъ всѣхъ расходовъ.

— Почему же мнѣ до сихъ поръ это не было извѣстно? — съ упрекомъ обратилась тетка къ мужу. — Ты всегда меня увѣрялъ, что нельзя получить больше пяти!

— Ахъ, вздоръ какой, моя милая! — отвѣтилъ г. Глеггъ. — Не заводить же тебѣ торговлю! А подъ закладную больше пяти не возьмешь.

— Я могу добыть вамъ барышъ, сударыня, — вмѣшался Бобъ, — и съ удовольствіемъ, если угодно рискнуть. А то одолжите денегъ г-ну Тому: онъ дастъ вамъ процентиковъ шесть-семь, да и ему кое-что останется; такая добрая госпожа рада будетъ помочь племяннику, да и себя не обидѣть.

— Что скажешь? — спросилъ г. Глеггъ. — Я думаю, что наведу справки, а потомъ, если все вѣрно, то дамъ Тому кое-что, подъ проценты разумѣется; да и у тебя не найдется-ли деньжонокъ гдѣ-нибудь въ старыхъ чулкахъ…

— Что съ тобою? Ты черезъ-чуръ далеко заходишь! Скоро ты объявишь всѣмъ ворамъ, гдѣ у меня деньги, чтобы они пришли и обобрали меня!

— Ну, ну… Такъ я говорю, что если дашь рублей двѣсти, да я дамъ, то для почина оно ничего. А, Томъ?

— Надѣюсь, ты не разсчитываешь на меня? — возразила ему жена. — Чужими деньгами распоряжаться легко.

— Прекрасно, — отвѣтилъ г. Глеггъ съ нѣкоторымъ пренебреженіемъ. — Въ такомъ случаѣ обойдемся безъ тебя. Я схожу съ вами къ этому Солту — сказалъ онъ, обращаясь къ Бобу.

— Теперь ты впадаешь въ другую крайность, — сказала г-жа Глеггъ; — ты желаешь исключить меня изъ предпріятія моего родного племянника. Я, вѣдь, не отказываюсь дать ему денегъ, хотя не обѣщаю непремѣнно двѣсти рублей, какъ ты совершенно напрасно поспѣшилъ обѣщать за меня. Но когда-нибудь онъ пойметъ, что его тетка не имѣла права рисковать деньгами, которыя скопила для него-же, пока не убѣдилась, что эти деньги не пропадутъ.

— Да, такой рискъ не дуренъ! — сказалъ г. Глеггъ, лукаво подмигивая Тому, который не могъ сдержать улыбки. Но Бобъ вступился за обиженную даму.

— Да, барыня! — сказалъ онъ съ восхищеніемъ. — Вы умѣете дѣла дѣлать! Вы сначала посмотрите, какъ идетъ дѣло, а потомъ ужъ и свои денежки вложите! Господи, какъ хорошо имѣть добрую родню! У меня для почина былъ только собственный умъ: я потушилъ пожаръ.на маслобойкѣ и получилъ десять золотыхъ. Потомъ эти золотые росли да росли, и теперь у меня триста рублей въ оборотѣ, кромѣ того, что даю матери на хорошую жизнь. Я бы и больше добывалъ, да только ужъ больно мягокъ съ женщинами: не могу не уступить имъ, да и только! Вотъ хоть на этомъ узлѣ: всякій взялъ бы хорошій барышъ, а мнѣ дай Богъ продать, за что купилъ!

— Есть у васъ тюль? — спросила г-жа Глеггъ покровительственнымъ тономъ, вставая изъ за стола и складывая салфетку.

— Ахъ, сударыня, есть; но только такой, что не стоитъ вамъ и показывать. Я не рѣшусь: это будетъ просто дерзко.

— Все-таки покажите, — столь-же покровительственно сказала г-жа Глеггъ.

— Нѣтъ, сударыня, я знаю свое мѣсто, — отнѣкивался Бобъ и поднялъ свой узелъ на плечо. — Я не хочу срамиться передъ такою госпожею. Товаръ теперь уже не тотъ, что въ прежнее время, и вы тотчасъ замѣтили-бы это. Я къ вашимъ услугамъ, баринъ, если вамъ угодно, чтобы я проводилъ васъ къ Солту.

— Все въ свое время, — сказалъ г. Глеггъ. — Тебя не ждутъ на верфи, Томъ?

— Нѣтъ, дядя: вмѣсто себя я оставилъ товарища.

— Развяжите-же узелъ и покажите товаръ! — сказала г-жа Глеггъ, придвигая стулъ къ окну и съ достоинствомъ усаживаясь.

— И не приказывайте, сударыня! — умоляюще возразилъ Бобъ.

— Безъ отговорокъ! — строго произнесла г-жа Глеггъ. — Дѣлайте, что вамъ говорятъ!

Въ концѣ концовъ, послѣ многихъ отговорокъ, узелъ былъ развязанъ, и тутъ краснорѣчіе Боба превзошло всякія описанія. Дѣло кончилось тѣмъ, что г-жа Глеггъ набрала всякаго товару, заплатила дороже, чѣмъ разсчитывала, и, при всемъ томъ, ни разу не разсердилась! Наконецъ Бобъ связалъ узелъ и опять предложилъ проводить г-на Глегга къ Солту.

— Подожди, пожалуйста, — сказала тетя Глеггъ, когда мужъ взялся уже за шляпу. — Ты никогда не даешь мнѣ договорить. Какъ будто я моему племяннику не тетка и не коплю для него денегъ!

— Ну говори же! въ чемъ же дѣло? — поспѣшно спросилъ г. Глеггъ.

— Въ томъ, что я не желаю, чтобы все происходило помимо меня. Я, можетъ быть, и дамъ двѣсти рублей, если узнаю, что дѣло это вѣрное. И если такъ, Томъ, — продолжала она, обращаясь къ племяннику, — помни это всегда и будь благодаренъ. Я, конечно, возьму съ тебя проценты: я не одобряю подарковъ. У насъ въ семьѣ никто не былъ падокъ на даровщинку.

— Благодарю васъ, тетя, — отвѣтилъ Томъ не безъ гордости: — я самъ предпочитаю взять эти деньги лишь заимообразно.

— Очень хорошо: это — въ Додсоновскомъ духѣ, — заключила г-жа Глеггъ и встала, находя, что больше говорить не о чемъ.

Мозговитый парень Солтъ отыскался въ клубахъ табачнаго дыма, въ трактирѣ «Якорь», и знакомство съ нимъ настолько удовлетворило г-на Глегга, что Бобу были вручены двѣсти рублей, къ которымъ тетя Глеггъ, съ своей стороны, прибавила столько же. Послѣ первой удачной спекуляціи Томъ не бросилъ этого способа добывать деньги и по прошествіи нѣкотораго времени уже обладалъ небольшимъ капитальцемъ, о которомъ, однако, не говорилъ отцу, отчасти изъ желанія сдѣлать ему сюрпризъ. Онъ не понималъ, что полезнѣе-было бы тотчасъ облегчить душевное состояніе старика надеждою и избѣжать потрясенія слишкомъ внезапною радостью.

Когда Магги въ первый разъ встрѣтилась съ Филиппомъ, у Тома уже была тысяча пять сотъ рублей собственныхъ денегъ. И пока они при свѣтѣ заката гуляли по Красному Оврагу; Томъ, при свѣтѣ того же заката, ѣхалъ верхомъ въ Лесхамъ, гордясь даннымъ ему порученіемъ: сдѣлать закупки для фирмы Геста и Коми, и мечтая о томъ, какъ черезъ годъ его богатство удвоится и дастъ возможность расплатиться съ заимодавцами отца, что и ему создастъ хорошую репутацію. А развѣ онъ ея не стоилъ? Онъ былъ вполнѣ увѣренъ, что да.

XIII.
Вѣсы колеблются.

Мы сказали, что когда Магги шла домой изъ Краснаго Оврага, то въ душѣ у нея начиналась борьба. Въ чемъ эта борьба состояла, понятно само собою. Ей вдругъ предлагались книги, бесѣды, дружба, вѣсти изъ того міра, отъ котораго она была отрѣзана; кромѣ того, Филиппъ, дѣйствительно, заслуживалъ сожалѣнія, и въ ея дружбѣ съ нимъ не было ничего предосудительнаго. Что же тутъ было дурного? Но въ душѣ ея не умолкалъ голосъ, твердившій ей, что она утратитъ ясность и простоту своей жизни, какъ скоро допуститъ лицемѣріе и скрытность. Послѣдній голосъ взялъ верхъ, и черезъ недѣлю она пошла въ Красный Оврагъ съ твердымъ намѣреніемъ навсегда проститься съ Филиппомъ. При всемъ томъ, ее радовала предстоящая прогулка съ нимъ, прогулка среди прекрасной природы, вдали отъ всего грубаго и непріятнаго, подъ его дружелюбными взорами; она знала, что Филиппъ интересуется ея рѣчами, между тѣмъ какъ дома никому, до нея не было дѣла. Тѣмъ не менѣе она съ твердостью сказала:

— Филиппъ, я рѣшила, что намъ необходимо разстаться и сохранить дружбу только въ воспоминаніи. Я не могу видаться съ вами открыто. Я знаю, вы скажете, что только недоброжелательство другихъ людей заставляетъ насъ скрываться, однако я убѣждена, что скрываться и лгать всегда дурно; по крайней мѣрѣ, для меня, для насъ послѣдствія бы вышли самыя дурныя. Наконецъ, если нашу тайну откроютъ, непріятностей будетъ масса и разстаться придется все равно. Но тогда намъ будетъ еще грустнѣе, потому что мы привыкнемъ видаться.

Филиппъ вспыхнулъ и чуть не началъ возражать, но скоро справился съ собою и съ притворнымъ спокойствіемъ сказалъ:

— Хорошо, Магги; если намъ надо разстаться, воспользуемся нашимъ послѣднимъ свиданіемъ и побесѣдуемъ.

Онъ взялъ ее за руку, и Магги не сочла нужнымъ ее отнять. Они шли молча.

— Сядемте въ той ложбинкѣ, — сказалъ Филиппъ, — гдѣ мы были въ послѣдній разъ. Посмотрите, какъ лепестки шиповника усѣяли всю землю.

Они расположились подъ тѣмъ же кривымъ вязомъ.

— Я началъ рисовать васъ посреди сосенъ Магги, — сказалъ Филиппъ, — поэтому вы должны позволить мнѣ изучить ваше лицо, такъ какъ мнѣ не придется болѣе видѣть его. Пожалуйста, поверните голову въ эту сторону.

Это было сказано просящимъ тономъ, и у Магги не хватило духу отказать.

— Итакъ, я позирую для второго портрета, — сказала она съ улыбкою. — Будетъ ли онъ больше перваго?

— О, да! Гораздо больше. Онъ пишется масляными красками. Вы явитесь на немъ въ видѣ дріады, высокой, мощной, величавой, только что вышедшей изъ ствола одной изъ сосенъ, которыя бросаютъ тѣни на траву вокругъ васъ.

— Вы, кажется, болѣе всего интересуетесь живописью, Филиппъ?

— Можетъ быть, — сказалъ Филиппъ съ оттѣнкомъ грусти, — но вообще я интересуюсь слишкомъ многимъ, слишкомъ разбрасываюсь, и толку изъ этого не выходитъ. У меня есть способности ко многому, а таланта нѣтъ ни къ чему. Я люблю и живопись, и музыку, и литературу, какъ средневѣковую, такъ и классическую, и современную: повсюду я порхаю, а летать не умѣю.

— Но это счастье имѣть столько вкусовъ, столько способностей наслаждаться прекраснымъ, когда прекрасное доступно! — въ раздумьи проговорила Магги. — Мнѣ всегда казались какими-то умными дураками люди, и имѣющіе способность лишь къ чему-нибудь одному.

— Это было бы счастьемъ, еслибъ я былъ таковъ, какъ другіе, — съ горечью возразилъ Филиппъ. — Тогда я могъ бы выдвинуться, даже будучи посредственностью, и удовлетвориться этимъ. Тогда Сентъ-Оггское общество могло бы казаться мнѣ пріятнымъ. Но теперь мнѣ лишь въ томъ случаѣ стоило бы платить за жизнь столькими страданіями, если бы великій талантъ поднялъ меня надъ уровнемъ провинціальнаго болота.

Магги не слыхала послѣднихъ словъ: она боролась съ тѣмъ глухимъ недовольствомъ своей судьбой, которое рѣчи Филиппа вновь пробудили въ ея душѣ.

— Я понимаю васъ, — сказала она, — хотя я знаю гораздо меньше васъ. Мнѣ самой приходило въ голову, что невозможно выносить жизнь, если каждый день повторяется одно и то же и все приходится трудиться надъ мелочами, изъ которыхъ никогда не будетъ ничего крупнаго. Но, милый Филиппъ, мнѣ кажется, мы похожи на дѣтей, которыми распоряжается Нѣкто, болѣе мудрый, чѣмъ мы. Не обязаны ли мы покоряться, хотя бы намъ суждено было терпѣть лишенія? За послѣдніе два-три года я нашла миръ душевный, даже радость, отрекаясь отъ своеволія.

— Да, — горячо возразилъ Филиппъ: — вы замкнулись въ узкій фанатическій самообманъ и, чтобы не испытывать страданій, заглушили въ себѣ всѣ высшія способности вашего духа. Радость и миръ не даются самоотреченіемъ; самоотреченіе есть добровольное перенесеніе страданій, на облегченіе которыхъ даже нѣтъ надежды. Отупѣніе не есть покорность; а не стремиться къ развитію, преграждать всѣ пути, чтобы узнать что-нибудь о жизни ближнихъ, — значитъ добровольно итти къ отупѣнію. Во мнѣ нѣтъ покорности: я думаю, во всю жизнь я не научусь покоряться. Но и въ васъ нѣтъ покорности: вы только стараетесь привести себя въ состояніе отупѣнія. У Магги задрожали губы: она чувствовала, что въ словахъ Филиппа есть правда; но чувствовала и то, что эта правда непримѣнима къ ея поведенію въ данномъ случаѣ. Филиппъ же говорилъ искренно, но горячность и убѣдительность его тона происходили именно оттого, что ему хотѣлось увѣрить ее въ неправильности ея рѣшенія прервать съ нимъ знакомство. При видѣ слезъ дѣвушки жалость взяла въ немъ верхъ надъ эгоизмомъ, и онъ сказалъ:

— Не будемъ отравлять себѣ послѣдній часъ такими размышленіями, Магги! Будемъ радоваться, что пока мы вмѣстѣ… Но и въ разлукѣ мы не перестанемъ быть друзьями. Я буду радъ, что живу, пока вы будете жить на свѣтѣ, потому что всегда буду надѣяться, что вы мнѣ позволите, когда это понадобится, оказать вамъ поддержку.

— Какимъ добрымъ и милымъ братомъ вы бы могли быть, Филиппъ! — сказала Магги, улыбаясь сквозь слезы. — Я думаю, вы -такъ носились бы со мною и дорожили бы моею любовью, что удовлетворили бы даже и меня! Я никогда не удовлетворялась малымъ… Вотъ почему мнѣ лучше совсѣмъ оставить мысль о земномъ счастьи… Я никогда не бывала довольна музыкой: мнѣ бы хотѣлось, чтобы одновременно играло больше инструментовъ, чтобы голоса были полнѣе и звучнѣе… Вы поете теперь, Филиппъ? — вдругъ спросила она, какъ бы забывши все, что только сказала.

— Да, почти каждый день. Только голосъ у меня посредственный, какъ и всѣ мои дарованія.

— Ахъ, спойте мнѣ… одну только пѣсенку. Мнѣ хочется послушать еще разъ. Помните, вы пѣли въ Лортонѣ по субботамъ, когда мы оставались одни въ гостиной, и я закрывала голову фартукомъ, чтобы слушать?

— Знаю! — отвѣтилъ Филиппъ, и Магги закрыла лицо Руками, когда онъ вполголоса запѣлъ тотъ романсъ, о которомъ она говорила.

— Нѣтъ, нѣтъ, я не могу сидѣть больше! — воскликнула Магги, когда онъ кончилъ. — Пойдемте, Филиппъ. Пора домой!

Она пошла впередъ, такъ что ему пришлось встать и итти за нею.

— Магги, — сказалъ онъ тономъ увѣщанія, — не упорствуйте въ этомъ безсмысленномъ самоотреченіи. Мнѣ больно видѣть, какъ вы тѣсните и глушите въ себѣ все живое. Вы были такъ полны жизни, когда я васъ зналъ ребенкомъ.

— Почему вы говорите съ такою горечью Филиппъ? — сказала Магги.

— Потому что предвижу, что это добромъ не кончится: вамъ не выдержать такого самоистязанія.

— Мнѣ будутъ ниспосланы силы свыше, — трепетно возразила Магги.

— Ничуть. Намъ не дается силъ на то, что неестественно. Наконецъ, это просто трусость — прятаться отъ жизни. Такъ нельзя закалить свою волю.

Магги вздрогнула и, остановившись, съ тревогою посмотрѣла на Филиппа.

— Зачѣмъ вы сбиваете меня съ толку, Филиппъ! Вы — искуситель!

— Нѣтъ; но я опытнѣе васъ и желаю вамъ добра. Послушайтесь меня, Магги. Позвольте мнѣ приносить вамъ книги. Разрѣшите мнѣ видѣться съ вами изрѣдка, быть вашимъ братомъ и наставникомъ, какъ вы говорили въ Лортонѣ. Это — меньшее зло, чѣмъ совершать ваше длительное самоубійство.

Магги не была въ состояніи отвѣтить. Она покачала головою и молча пошла дальше; дойдя до послѣдней сосны, она протянула ему руку въ знакъ прощанія.

— Значитъ, вы навсегда изгоняете меня отсюда? Неужели мнѣ даже нельзя ходить сюда гулять? Если я встрѣчу васъ случайно, что же въ этомъ дурного?

Порою, когда рѣшеніе наше представляется намъ незыблемымъ, мы оказываемся всего слабѣе. Тогда мы склонны сдаться на первый попавшій доводъ, который сводитъ къ нулю всѣ наши предыдущія усилія и приводитъ насъ къ пораженію, болѣе пріятному, нежели побѣда.

У Магги даже сердце дрогнуло при послѣднихъ словахъ Филиппа, и на лицѣ выразилось облегченіе. Онъ замѣтилъ это, и они. разстались въ молчаніи.

Филиппъ хорошо понималъ, что онъ оказываетъ давленіе на волю Магги. Но онъ оправдывалъ себя, что его побуждаетъ къ тому не одно себялюбіе, а желаніе принести дѣвушкѣ пользу. Этимъ онъ успокоивалъ себя каждый разъ, какъ думалъ, что тайныя встрѣчи съ нимъ могутъ навлечь на нее много непріятностей и огорчить тѣхъ, кто къ ней всѣхъ ближе. Душа у Филиппа была добрая и стремленіе къ добру — искреннее и сильное; но онъ былъ еще очень молодъ, а сквозь утренніе туманы даже само солнце бываетъ плохо видно.

XIV.
Расколотое дерево.

Тайны рѣдко открываются такъ, какъ мы предполагаемъ, а чаще — самымъ неожиданнымъ образомъ. Цѣлый годъ прошелъ со времени первой встрѣчи Магги съ Филиппомъ и все это время она мучилась страхомъ, что отношенія ея къ Филиппу будутъ открыты. Больше всего боялась, какъ бы отецъ или Томъ не наткнулись на него въ Красномъ Оврагѣ. Она понимала, что это врядъ ли можетъ случиться. Тѣмъ не менѣе, эта сцеца чаще всего рисовалась въ ея воображеніи.

Разумѣется, менѣе всего ее безпокоила мысль о теткѣ Пуллетъ, которая не жила въ Сентъ-Оггсѣ, не была проницательна и не обладала такой склонностью вмѣшиваться въ чужія дѣла, какъ тетка Глеггъ. А между тѣмъ, орудіемъ судьбы на этотъ разъ оказалась именно тетка Пуллетъ. Хотя она и не жила въ С.-Оггсѣ, но дорога изъ ея усадьбы вела какъ разъ мимо конца Краснаго Оврага, противуположнаго тому, съ котораго обыкновенно входила Магги.

Магги видѣлась съ Филиппомъ въ субботу, а въ воскресенье г-жа Пуллетъ собралась отобѣдать у сестрицы Глеггъ и напиться чаю у бѣдной сестрицы Тулливеръ. Воскресенье было свободнымъ днемъ и для Тома; на этотъ разъ онъ былъ даже особенно веселъ и увелъ мать и сестру въ садъ смотрѣть, какъ цвѣтутъ вишни. Ему нравилось, что Магги стала менѣе сосредоточенной; онъ даже начиналъ гордиться ею съ тѣхъ поръ, какъ слышалъ о ней нѣсколько отзывовъ, какъ объ очень красивой дѣвицѣ. Сегодня лицо ея было особенно привлекательно, благодаря внутреннему волненію..

— Ты нынче очень мила, моя дорогая, — сказала тетя Пуллетъ, сидя за чайнымъ столомъ. — Я никогда не думала, что твоя дочка выйдетъ такою красивою, Бесси. Но тебѣ надо носить розовое, душа моя. Это твое голубое платье, которое подарила тебѣ тетя Глеггъ, совсѣмъ не идетъ къ тебѣ. У Дженъ никогда не было вкуса! Отчего ты не надѣваешь того платья, которое я подарила тебѣ?

— Оно слишкомъ хорошее и модное, тетя, и слишкомъ бросается въ глаза сравнительно съ другими платьями, которыя у меня есть.

— Конечно, оно было бы неприлично, если-бы всякій не зналъ, что у тебя есть родные, которые имѣютъ средства дарить тебѣ такія платья. Естественно, что я дѣлаю подарки своимъ племянницамъ; а между тѣмъ Люси не нуждается въ нихъ, такъ какъ у нее есть все самое лучшее: сестра Динъ балуетъ ее ужасно.

— Люси называютъ въ С.-Оггсѣ красавицею, — замѣтилъ дядя Пуллетъ.

— Ну, — сказалъ Тулливеръ, бывшій гораздо высшаго мнѣнія о красотѣ Магги, — она такая крошечная, совсѣмъ не видна. Я не нахожу ничего привлекательнаго въ такихъ маленькихъ женщинахъ: онѣ кажутся смѣшными рядомъ съ мущинами.

— Но вѣдь не всѣ же мущины бываютъ высоки, — замѣтилъ дядя Пуллетъ. — Молодой человѣкъ можетъ быть красивъ, даже если онъ не такой большой, какъ вашъ Томъ.

— Ахъ, что говорить о большомъ и маломъ ростѣ, когда всякій долженъ благодарить судьбу, если онъ — не уродъ! — сказала тетка Пуллетъ. — Сегодня я видѣла въ церкви сына адвоката Уэкема. Боже, Боже! какъ подумаешь, какое ему достанется состояніе!… А говорятъ, онъ такой странный и нелюдимый. Я бы не удивилась, если бы онъ и совсѣмъ спятилъ: каждый разъ какъ мы проѣзжаемъ по вашей дорогѣ, онъ карабкается между деревьями и кустами въ Красномъ Оврагѣ.

Эти слова, которыми г-жа Пуллетъ желала обозначить то обстоятельство, что два раза видѣла Филиппа въ указанномъ мѣстѣ, произвели на Магги потрясающее дѣйствіе, тѣмъ болѣе, что Томъ сидѣлъ противъ нея. При имени Филиппа, она вся покраснѣла; когдаже тетка упомянула о Красномъ Оврагѣ, ей представилось, что тайна открыта; тогда она вся задрожала, стиснула руки подъ столомъ и не посмѣла ни на кого взглянуть. Къ счастью, отецъ ея сидѣлъ такъ, что не могъ видѣть ея лица, а мать сразу перемѣнила разговоръ, боясь, что разговоръ о Уэкемѣ разстроитъ ея мужа. Мало по малу, Магги пришла въ себя и подняла взоръ; ея взглядъ встрѣтился со взглядомъ Тома, и она тотчасъ отвернулась, убѣдившись, что братъ замѣтилъ ея смущеніе.

Дѣйствительно, оно было такъ. Стараясь догадаться, почему сестра могла растеряться до такой степени, онъ припомнилъ, что недавно мать бранила Магги за то, что та ходила въ Красный Оврагъ, когда было сыро, и испачкала въ красной глинѣ башмаки. Одно предположеніе, что Магги могла видѣться съ Филиппомъ, казалось Тому возмутительнымъ. Онъ рѣшилъ, что, какія-бы ни были отношенія между сестрою и Филиппомъ, имъ необходимо положитъ конецъ, такъ какъ ея поведеніе шло въ разрѣзъ съ желаніями отца и брата. Съ этою мыслью, онъ отправился въ городъ на другое утро; но еще не рѣшилъ какими средствами ему привести свой планъ въ исполненіе.

Въ четвертомъ часу къ нему на верфь пришелъ Бобъ Джакинъ, и они стали высчитывать время прибытія парохода «Аделаида», которымъ оба интересовались. Вдругъ Бобъ взглянулъ на другой берегъ рѣки и произнесъ; — Вонъ идетъ горбатый молодой Уэкемъ. Я каждый день натыкаюсь на него на томъ берегу.

Внезапная мысль мелькнула въ умѣ у Тома.

— Мнѣ надо домой, Бобъ, — сказалъ онъ. — Мнѣ некогда. — И побѣжалъ въ товарный складъ, гдѣ попросилъ прислать кого-нибудь на его мѣсто, такъ какъ ему необходимо отлучиться.

Быстрымъ шагомъ и самымъ короткимъ путемъ онъ дошелъ до воротъ мельницы, гдѣ остановился, чтобы передохнуть и войти въ домъ съ видомъ полнаго спокойствія. Въ эту минуту на крыльцо вышла Магги въ шляпѣ и накидкѣ. Его предположеніе оказывалось вѣрнымъ. Увидѣвши его, она вздрогнула.

— Томъ, зачѣмъ ты пришелъ домой? Что случилось? — сказала Магги тихимъ и трепетнымъ голосомъ.

— Я пришелъ, чтобы итти съ тобою въ Красный Оврагъ и видѣть Филиппа Уэкема, — отвѣтилъ Томъ, причемъ морщина, образовавшаяся въ послѣднее время посреди его лба, стала еще глубже.

Магги похолодѣла и замерла. Очевидно, Тому было извѣстно все. Наконецъ, она сказала:

— Я не пойду, — и повернула назадъ.

— Нѣтъ пойдешь; но сначала я поговорю съ тобою. Гдѣ отецъ?

— Уѣхалъ верхомъ

— А мать?

— Кажется, во дворѣ, гдѣ куры.

— Значитъ, я могу войти, и она меня не увидитъ?

Они вошли вмѣстѣ, и въ гостиной Томъ сказалъ Магги:

— Поди сюда!

Когда она повиновалась, онъ заперъ дверь.

— Ну, Магги, скажи, мнѣ сію минуту, что произошло между тобою и Филиппомъ Уэкемомъ.

— Отецъ что нибудь знаетъ? — спросила Магги, все еще дрожа.

— Нѣтъ, — отвѣтилъ Томъ съ негодованіемъ. — Но онъ будетъ знать, если ты попытаешься продолжать меня обманывать.

— Я и не хочу тебя обманывать, — отвѣтила Магги, оскорбленная такими словами.

— Въ такомъ случаѣ, говори правду.

— Ты, вѣроятно, самъ знаешь.

— Это все равно, знаю я или нѣтъ. Говори сейчасъ все, что было, или я скажу отцу.

— Я скажу единственно ради папы.

— Тебѣ очень прилично высказывать любовь къ отцу, когда ты пренебрегла его завѣтнѣйшими чувствами!

— Ты-то всегда поступаешь правильно, Томъ! — съ укоромъ сказала Магги.

— Если я понимаю неправильность поступка, то не совершаю его, — отвѣтилъ Томъ съ гордою откровенностью. — Но мнѣ съ тобой нечего говорить, кромѣ слѣдующаго: изволь сказать, когда ты въ первый разъ видѣла его въ Красномъ Оврагѣ.

— Годъ назадъ, — спокойно отвѣтила Магги. Строгость Тома вызвала въ ней упорство и мѣшала ей придти къ сознанію своей вины. — Нечего меня разспрашивать. Мы водили дружбу цѣлый годъ, часто встрѣчались и гуляли вмѣстѣ. Онъ давалъ мнѣ книги.

Томъ съ минуту помолчалъ, глядя въ землю и держа руки въ карманахъ. Наконецъ, онъ поднялъ голову и холодно сказалъ:

— Ну, Магги, тебѣ остается одно изъ двухъ: или ты поклянешься мнѣ торжественно, положивъ руку на Библію, что никогда больше не станешь встрѣчаться и говорить съ Филиппомъ Уэкемомъ; или откажешься это сдѣлать, и тогда я обо всемъ скажу отцу. И въ этомъ мѣсяцѣ, когда я моими трудами добился возможности вернуть ему покой и счастье, ты нанесешь ему ударъ, показавши себя непослушною и лживою дочерью, которая срамитъ себя тайными свиданіями съ сыномъ человѣка, разорившаго ея отца. Выбирай!

Томъ съ рѣшимостью подошелъ къ старой Библіи и раскрылъ ее.

Перспектива для Магги получалась ужасная.

— Томъ, — сказала она, забывая гордость и переходя къ просьбамъ, — не заставляй меня! Я обѣщаю тебѣ прервать дружбу съ Филиппомъ, если ты позволишь мнѣ увидать его еще разъ или написать ему объяснительное письмо. Обѣщаю не видѣть его до тѣхъ поръ, пока это можетъ принести отцу огорченіе… Должна же я пожалѣть и Филиппа. Онъ, вѣдь, несчастливъ.

— Мнѣ вовсе не любопытно знать твои чувства. Я сказалъ и повторяю: выбирай, да поскорѣе, а то войдетъ мать.

— Если я дамъ тебѣ честное слово, то оно свяжетъ меня настолько же, какъ если бы я поклялась на Библіи. Для меня не нужна такая клятва.

— Дѣлай, что нужно мнѣ! — отвѣтилъ Томъ. — Я не могу вѣрить тебѣ, Магги. Въ тебѣ нѣтъ устойчивости. Положи руку на Библію и говори: «Отнынѣ отказываюсь отъ всякихъ бесѣдъ и сношеній съ Филиппомъ Уэкемомъ». Иначе ты покроешь позоромъ всѣхъ насъ и станешь причиною горя для отца. Какой толкъ мнѣ выбиваться изъ силъ и платить его долги, если ты сведешь его съ ума и погрузишь въ отчаяніе какъ разъ въ то время, когда онъ могъ-бы поднять голову и зажить спокойно.

— О, Томъ! Неужели долги будутъ уплачены скоро? — сказала Магги, стискивая руки и испытывая радость, несмотря на личное горе.

— Да, если оправдаются мои разсчеты. Но, — прибавилъ онъ голосомъ, задрожавшимъ отъ негодованія, — пока я старался и трудился, чтобы дать отцу покой хоть передъ смертью, — старался возстановить честь нашего имени, — ты дѣлала все, что могла, чтобы погубить его покой!

Магги почувствовала глубокое раскаяніе. На минуту она перестала возмущаться тѣмъ, что считала жестокимъ и неразумнымъ и, порицая себя, оправдывала брата.

— Томъ, — сказала она тихимъ голосомъ, — я дѣлала дурно… Но я была такъ одинока… и такъ жалѣла Филиппа. И я думаю, что питать ненависть и вражду грѣшно.

— Глупости! — отвѣтилъ Томъ. — Твой долгъ былъ очень ясенъ. Говорить не о чемъ. Дай обѣщаніе, котораго я требую.

— Даю тебѣ слово, что не буду ни писать ему, ни видать его, не сказавши тебѣ. Больше ничего не скажу. На Библіи поклясться могу, если желаешь.

— Клянись!

Магги положила руку на исписанную страницу и повторила свои слова. Томъ закрылъ книгу и сказалъ:

— Теперь идемъ!

Они пошли, не говоря ни слова. Магги заранѣе мучилась за Филиппа, содрогаясь при мысли объ оскорбленіяхъ, которымъ подвергнетъ его Томъ; но она понимала, что теперь просьбами не поможешь. Томъ же, между тѣмъ, перенесъ весь свой гнѣвъ на Филиппа. Онъ не сознавалъ, сколько старинной дѣтской вражды, личнаго тщеславія и нетерпимости примѣшивалось къ его рѣшимости исполнить долгъ сына и брата. Томъ не имѣлъ привычки входить въ разсмотрѣніе собственныхъ побужденій и вообще углубляться въ отвлеченности; онъ былъ увѣренъ, что его побужденія и поступки всегда похвальны, а иныхъ у него и быть не можетъ.

Магги старалась утѣшить себя надеждою, что Филиппъ почему нибудь не придетъ. Это дало бы ей отсрочку и возможность выпросить у Тома позволеніе написать ему. Когда они вышли подъ сосны, у нея забилось сердце: Филиппа не было. Они миновали лужайку и вдругъ, на узкой тропинкѣ, межъ кустовъ, наткнулись на Филиппа такъ внезапно, что онъ и Томъ очутились на разстояніи полуаршина другъ отъ друга. Филиппъ вопросительно взглянулъ на Магги и прочелъ на лицѣ ея отвѣтъ. Блѣдныя губы и широко раскрытые глаза выражали ужасъ, который овладѣлъ ею при мысли, что братъ можетъ броситься на слабаго Филиппа и просто на просто избить его.

— Вы, вѣроятно, считаете ваше поведеніе достойнымъ честнаго и благороднаго человѣка? — спросилъ Томъ голосомъ, полнымъ презрѣнія, какъ скоро взглядъ Филиппа обратился на него.

— Что вы хотите сказать? — надменно произнесъ Филиппъ.

— Что? Отойдите подальше, а то какъ бы я не поднялъ на васъ руку, и я растолкую вамъ, что хочу сказать. Вы осмѣлились легкомысленно отнестись къ репутаціи семьи, которая дорожитъ своимъ честнымъ име немъ!…

— Я это отрицаю! — съ горячностью перебилъ Филиппъ. — Я никогда не могу относиться легкомысленно къ чему-либо, относящемуся къ благополучію вашей сестры. Она мнѣ дороже, чѣмъ вамъ; я уважаю ее болѣе, нежели вы; я радъ бы жизнь отдать за нее.

— Не болтайте мнѣ высокопарнаго вздора, сударь! Не знали вы что ли, что ей запрещено встрѣчаться съ вами? Зачѣмъ вы втирались къ ней въ дружбу? Таково ваше искаженное понятіе о честности, не такъ ли?

— Это недостойно васъ такъ разговоривать со мною! Вы даже не въ состояніи понять моихъ чувствъ къ вашей сестрѣ, — съ горечью отвѣтилъ Филиппъ, весь дрожа. — Они таковы, что ради нея я могъ бы стать другомъ даже вамъ!

— Не имѣю никакого желанія понимать ваши чувства, — возразилъ Томъ съ величайшимъ презрѣніемъ. — Мнѣ желательно только, чтобы вы поняли меня: что я не оставлю на произволъ судьбы мою сестру, и что если вы сдѣлаете малѣйшую попытку видать ее, писать ей, хоть сколько нибудь вліять на нее, то ваше жалкое уродливое тѣло, которое должно бы внушить вамъ нѣкоторую скромность, не послужитъ вамъ защитой. Я изобью васъ и подвергну публичному позору и посмѣянію.

— Томъ, я не могу этого вынести! Я не хочу больше слушать! — крикнула Магги сдавленнымъ голосомъ.

— Останьтесь, Магги, — сказалъ Филиппъ и съ большимъ усиліемъ заговорилъ, глядя на Тома:

— Вы, кажется, силою притащили сюда вашу сестру, затѣмъ, чтобы сдѣлать ее свидѣтельницею вашихъ угрозъ и оскорбленій? Но со мною подобныя средства не удадутся. Предоставьте слово вашей сестрѣ. Если она скажетъ, что считаетъ долгомъ не видать меня болѣе, то я исполню ея желаніе по первому же ея слову.

— Это — ради моего отца, Филиппъ! — умоляюще сказала Магги. — Томъ грозится сказать отцу, а тотъ не перенесетъ такого горя. Поэтому я обѣщалась, поклялась, не имѣть съ вами сношеній безъ вѣдома моего брата.

— Довольно, Магги. Но помните, что разлука не измѣнитъ меня. И вѣрьте, что я никогда не могу вамъ желать ничего, кромѣ добра.

— Да, — сказалъ Томъ, котораго выводилъ изъ себя тонъ Филиппа. — теперь вамъ легко толковать о желаніи ей добра. Чтожь вы прежде-то ей добра не желали?

— Желалъ, хотя это было связано съ нѣкоторымъ рискомъ; желалъ, чтобы у нея до самой смерти былъ любящій другъ, болѣе справедливый къ ней, чѣмъ ея грубый и ограниченный братъ, на котораго она всегда напрасно изливала свою нѣжность.

— Да, моя дружба къ ней выражается иначе, чѣмъ ваша. Она выражается тѣмъ, что я спасаю ее отъ непослушанія отцу и отъ позора. Меня не надуешь сладкими рѣчами: я понимаю значеніе поступковъ. Пойдемъ, Магги!

Онъ схватилъ сестру за локоть правой руки, но она протянула лѣвую Филиппу. Онъ пожалъ ее, а затѣмъ быстро пошелъ прочь.

Томъ и Магги шли молча. Томъ крѣпко держалъ ее за руку, какъ будто велъ виновную, пойманную на мѣстѣ преступленія. Наконецъ, Магги съ силою выдернула руку и дала волю своему раздраженію:

— Не воображай, будто я считаю тебя правымъ, Томъ. Я презираю тѣ чувства, какія ты высказалъ Филиппу; мнѣ ненавистны твои неблагородные намеки на его уродство. Ты всю жизнь укоряешь другихъ и только себя считаешь правымъ; это потому, что узость твоего взгляда мѣшаетъ тебѣ видѣть что нибудь лучшее, нежели твое поведеніе и твои мелкія цѣли.

— Разумѣется, — холодно возразилъ Томъ, — мудрено мнѣ увидѣть, что твое поведеніе или твои цѣли лучше. Я знаю, какую я преслѣдовалъ цѣль; вотъ теперь я ея достигъ. Сообщи же мнѣ пожалуйста кому и какую пользу принесло твое поведеніе?

— Я не хочу оправдываться, — сказала горячо Магги. — Я знаю, что бываю виновата часто, постоянно. Но иногда меня приводятъ къ неправильнымъ поступкамъ такія чувства, что ты былъ бы лучше, если бы имѣлъ ихъ. Если бы ты когда-нибудь провинился, сдѣлалъ что-нибудь очень дурное, то мнѣ было бы тебя жалко за то огорченіе, которое это принесло бы тебѣ; я не желала бы тебѣ еще наказанія. А ты всегда бывалъ радъ наказывать меня, всегда былъ суровъ и жестокъ со мною; даже когда я была маленькая и любила тебя больше всѣхъ на свѣтѣ, ты отпускалъ меня спать въ слезахъ, не простивши меня. Въ тебѣ нѣтъ жалости, нѣтъ сознанія собственныхъ несовершенствъ и грѣховъ. Это грѣшно для христіанина. Ты — просто фарисей: благодаришь Бога за свои добродѣтели и воображаешь, что ими будешь оправданъ. Ты даже и представленія не имѣешь о чувствахъ, рядомъ съ которыми твои сіяющія добродѣтели подобны мраку.

— Хорошо, — сказалъ Томъ съ холоднымъ презрѣніемъ; — если твои чувства настолько лучше моихъ, то выражай ихъ въ такомъ поведеніи, которое не могло бы осрамитъ насъ всѣхъ, а не въ смѣшныхъ скачкахъ изъ одной крайности въ другую. Скажи пожалуйста, въ чемъ ты выказала любовь, о которой толкуешь, ко мнѣ и къ отцу? Въ томъ, что не слушалась и обманывала насъ? Я иначе выражаю свою обязанность!

— Потому, что ты — мужчина, Томъ. У тебя есть возможность чего-нибудь достигнуть.

— А если ты ничего не можешь, то покоряйся тѣмъ, кто можетъ.

— Я и покорюсь тому, что считаю справедливымъ. Отъ отца я снесу даже несправедливость, но не отъ тебя! Ты хвастаешь своими достоинствами, какъ будто купилъ ими право быть жестокимъ и неблагороднымъ какъ сегодня. Не думай, чтобы я разсталась съ Филиппомъ Уэкемомъ въ угоду тебѣ! Уродство его, надъ которымъ ты издѣвается, заставило бы меня еще тѣснѣе съ нимъ сблизиться и еще больше о немъ заботиться…

— Превосходно! Таковъ твой взглядъ на вещи, — сказалъ Томъ еще холоднѣе. — Ты достаточно выяснила мнѣ, какъ велико между нами разстояніе. Запомнимъ это на будущее время и замолчимъ.

Томъ вернулся въ С.-Оггсъ и пошелъ къ дядѣ Дину за распоряженіемъ касательно поѣздки, которую долженъ былъ совершить на слѣдующее утро.

Магги пошла къ себѣ въ комнату, чтобы излить въ горькихъ слезахъ все то негодованіе, къ которому былъ глухъ Томъ. Затѣмъ, когда миновалъ этотъ первый взрывъ горя, она стала припоминать время, предшествовавшее тѣмъ радостямъ, которыя окончились бѣдою

Она воображала, что въ то время совершила большія завоеванія въ области духовной и пріобрѣла точку опоры, поднимавшую ее высоко надъ возможностью соблазна и мірскихъ треволненій. А вотъ она опять среди борьбы своихъ и чужихъ страстей! Значитъ, жизнь не такъ коротка, и полный покой не такъ близокъ, какъ ей казалось два года назадъ! Можетъ быть, для нея готовилась еще борьба, и еще паденіе? Если бы она чувствовала себя вполнѣ неправою, а Томъ — правымъ во всемъ, ей легче было бы возстановить въ себѣ внутреннюю гармонію; но теперь ея раскаяніе и покорность безпрерывно омрачались негодованіемъ, которое она не могла не считать справедливымъ. Сердце ея обливалось кровью за Филиппа; она такъ живо вспоминала нанесенныя ему оскорбленія, что испытывала почти физическую боль, заставлявшую ее топать ногами и стискивать руки.

А между тѣмъ, почему-то насильственная разлука съ Филиппомъ повременамъ вызывала въ душѣ ея смутное чувство облегченія. Не потому-ли только, что освобожденіе отъ притворства есть благо, какою бы оно ни было куплено цѣною.

XV.
Дорого купленное торжество.

Три недѣли спустя, когда Дорлькотская мельница была въ лучшемъ своемъ нарядѣ, — когда цвѣли каштаны, а трава была вся испещрена цвѣтами, Томъ Тулливеръ возвращался домой раньше обыкновеннаго и, проходя по мосту, глядѣлъ съ любовью на старинный кирпичный домъ, снаружи всегда смотрѣвшій привѣтливо и уютно, хотя бы внутри жили бѣдность и огорченныя сердца.

Сѣро-голубые глаза Тома свѣтились весельемъ; продольная морщина на лбу не разглаживалась никогда, но утрачивала свою суровость, когда ротъ и глаза принимали пріятное выраженіе. Онъ ускорилъ шагъ, едва сдерживаясь отъ улыбки.

Въ домѣ его еще не ждали, и всѣ сидѣли молча; самъ Тулливеръ въ креслѣ отдыхалъ отъ долгой поѣздки верхомъ и уныло смотрѣлъ на Магги, которая склонялась надъ шитьемъ, между тѣмъ, какъ мать ея готовила чай. Всѣ съ удивленіемъ подняли головы, когда услышали знакомые шаги.

— Что случилось, Томъ? — спросилъ отецъ. — Ты сегодня такъ рано вернулся!

— Ахъ, мнѣ нечего было дѣлать, вотъ я и ушелъ. Здравствуй, мама!

Томъ подошелъ къ матери и поцѣловалъ ее, что у него бывало признакомъ необыкновенно хорошаго настроенія. На Магги онъ даже не посмотрѣлъ ни разу въ теченіе послѣднихъ трехъ недѣль; но родители приписывали это его всегдашней молчаливости дома.

— Папа, — сказалъ Томъ, когда отпили чай, — ты знаешь, сколько денегъ у насъ въ копилкѣ?

— Тысяча девятьсотъ тридцать рублей, — отвѣтилъ Тулливеръ, — въ послѣднее время ты приносишь меньше; — но молодежь любитъ сама изводить деньги. Однако, я не дѣлалъ этого, пока былъ несовершеннолѣтнимъ.

Онъ говорилъ съ робкимъ неудовольствіемъ.

— Ты знаешь это въ точности, папа? — сказалъ Томъ. — Я желалъ бы, чтобы ты потрудился взять копилку и сосчитать.

— Развѣ я могу ошибиться? — рѣзко возразилъ отецъ. — Столько разъ считалъ! Но могу принести копилку, если ты не вѣришь.

Въ его безрадостной жизни было развлеченіемъ брать копилку и пересчитывать деньги.

— Не уходи, мама, — сказалъ Томъ, когда, по уходѣ отца, мать поднялась съ мѣста.

— Такъ пусть идетъ Магги, — возразила г-жа Тулливеръ. — Надо же кому-нибудь убрать посуду.

— Какъ ей угодно, — равнодушно отвѣтилъ Томъ.

Эти слова огорчили Магги. У нея забилось сердце отъ внезапной увѣренности, что сейчасъ Томъ скажетъ отцу о возможности уплатить долги, — и подобное извѣстіе Томъ желалъ сообщить безъ нея! Она поспѣшно унесла подносъ и тотчасъ же вернулась; чувство собственной обиды совершенно исчезло передъ радостью за близкихъ.

Томъ придвинулся къ углу стола, за который сѣлъ отецъ; копилку открыли, и красный лучъ заката, упавшій на нихъ, освѣтилъ выраженіе унынія на измученномъ, мрачномъ лицѣ черноглазаго отца и подавленную радость на лицѣ бѣлокураго сына. Мать и Магги сидѣли у другого конца стола: одна — въ тупой покорности, другая — въ трепетномъ ожиданіи.

Тулливеръ пересчиталъ деньги, разложивши ихъ въ порядкѣ на столѣ, и сказалъ, укоризненно глядя на сына:

— Вотъ видишь, что моя правда!

Онъ посмотрѣлъ на деньги и выговорилъ съ горькимъ отчаяніемъ:

— Болѣе трехъ тысячъ не хватаетъ! Когда-то наберу! Ахъ, слишкомъ мудрено жить на этомъ свѣтѣ! Четыре года собиралъ я это; удастся ли прожить еще четыре-то?.. Уже тебѣ придется доплачивать, — продолжалъ онъ дрожащимъ голосомъ, — если не перемѣнишь мыслей, когда войдешь въ года… Только раньше того меня схоронишь.

Онъ взглянулъ на Тома съ раздражительнымъ желаніемъ услышать увѣренія въ обратномъ.

— Нѣтъ, папа, — твердо возразилъ Томъ, хотя въ голосѣ его замѣтенъ былъ трепетъ, — ты доживешь до уплаты долговъ: ты уплатишь ихъ собственными руками.

Въ его тонѣ слышалось нѣчто большее, чѣмъ простое обнадеживаніе. Тулливеръ встрепенулся и вопросительно посмотрѣлъ на сына, а Магги, не владѣя болѣе собой, подбѣжала къ отцу и стала на колѣни у его кресла. Томъ помолчалъ и, наконецъ, сказалъ;

— Уже давно дядя Глеггъ одолжилъ мнѣ немного денегъ для торговли, и это дало барышъ. У меня теперь въ банкѣ три тысячи двѣсти рублей.

При послѣднихъ словахъ мать уже обнимала его и, со слезами, говорила:

— Охъ, сыночекъ! Я знала, что ты все уладишь, когда станешь взрослымъ.

Но отецъ молчалъ: сильное волненіе отняло у него даръ слова. Томъ и Магги испугались, какъ бы радость не имѣла пагубныхъ послѣдствій Но волненіе нашло себѣ исходъ въ слезахъ: широкая грудь задвигалась, лицо задергалось, и сѣдой старикъ разразился рыданіями. Мало-по-малу припадокъ этотъ прошелъ, и онъ успокоился; наконецъ, взглянувши на жену, онъ сказалъ:

— Бесси, поди сюда и поцѣлуй меня; сынъ загладилъ мою вину передъ тобою. Теперь тебѣ заживется легче.

Она поцѣловала его, и онъ подержалъ ее за руку; потомъ его мысли снова вернулись къ деньгамъ.

— Жаль, что эти деньги не съ тобою, Томъ, — сказалъ онъ, перебирая на столѣ золотые. — Я хотѣлъ бы взглянуть.

— Увидишь завтра, папа. Дядя Динъ оповѣстилъ всѣхъ кредиторовъ, чтобы собрались въ «Золотомъ Львѣ», и заказалъ для нихъ обѣдъ къ двумъ часамъ. Самъ онъ съ дядей Глеггомъ тоже тамъ будетъ. Объ этомъ было объявленіе въ «Вѣстникѣ» въ субботу.

— Такъ и Уэкемъ знаетъ! — вскричалъ Тулливеръ и въ глазахъ его загорѣлось пламя торжества. — Ахъ! — протянулъ онъ, точно сбросивъ тяягесть, и вынулъ табакерку — единственную роскошь, которой не лишалъ себя. — Теперь я вырвусь изъ его когтей, хоть и придется разстаться со старой мельницей. — Онъ похлопалъ по табакеркѣ со своимъ прежнимъ задорнымъ видомъ. — Я думалъ, что выдержу; но нѣтъ!.. не могу!.. Нѣтъ ли у насъ стаканчика чего-нибудь, Бесси?

— Есть, — отвѣтила г-жа Тулливеръ, вытаскивая свои, теперь немногочисленные, ключи. — Есть водка, что мнѣ привезла сестра Динъ, когда я была нездорова.

— Принеси-ка мнѣ: я что-то ослабъ!

— Томъ, сыночекъ, — продолжалъ онъ болѣе твердымъ голосомъ, когда выпилъ водки, — ты скажи имъ рѣчь. Я скажу, что большая половина денегъ добыта тобою. Пусть видятъ, что самъ я честенъ, и сынъ у меня честный. Ахъ, какъ радъ былъ бы Уэкемъ имѣть такого сына, вмѣсто своего жалкаго урода! Ты будешь счастливъ въ жизни, дитя мое. Наступитъ время, когда Уэкемъ съ сыномъ очутятся ниже тебя. Тебя тоже могутъ взять въ компанію, какъ дядю Дина, — ты на хорошей дорогѣ, — и тогда почему тебѣ не разбогатѣть? А если разбогатѣешь — помни это: выкупи старую мельницу.

Тулливеръ откинулся на спинку кресла: душа его, такъ долго подавленная горемъ и мрачными предчувствіями, теперь наполнялась мечтами о счастьи. Но что-то мѣшало ему ожидать благополучія для себя, и онъ переносилъ свои мечты на сына.

— Дай мнѣ руку, мальчикъ, — вдругъ сказалъ онъ, протягивая свою. — Великое дѣло, когда человѣкъ можетъ гордиться своимъ сыномъ. А мнѣ это счастье дано!

Во всей дальнѣйшей жизни Тома не было такой блаженной минуты, какъ эта; а Магги забыла всѣ свои печали. Томъ, дѣйствительно, поступалъ хорошо, и смиреніе, которое въ насъ неразлучно съ истиннымъ восторгомъ и благодарностью, приводило ее къ сознанію, что она ничѣмъ не загладила своихъ проступковъ, тогда какъ онъ искупилъ всѣ свои несовершенства. Хотя въ этотъ вечеръ она впервые отошла въ душѣ отца на задній планъ, однако, не завидовала брату и не ревновала его.

Затѣмъ пошли разсказы. Родители не уставали слушать подробности о предпріятіяхъ Тома, причемъ не забытъ былъ и Бобъ Джакинъ. Повѣствованіе Тома, отвлекая вниманіе Тулливера отъ мыслей о Уэкемѣ, на нѣкоторое время помѣшало ему сосредоточиться на своемъ торжествѣ надъ врагомъ. Тѣмъ не менѣе, ночью, когда онъ послѣ продолжительной безсонницы, заснулъ, его сонъ былъ тревоженъ, а подъ утро онъ испугалъ жену внезапнымъ крикомъ. На вопросъ ея, что съ нимъ, онъ объяснилъ: "Ахъ, мнѣ приснилось, будто я держу его!..

XVI.
День расплаты.

Тулливеръ всегда былъ человѣкомъ трезвымъ и, хотя пилъ порою вино, но пьянымъ не бывалъ. Его природная живость не нуждалась въ возбуждающихъ средствахъ, и если онъ спросилъ у жены водки, то это было знакомъ, что внезапная радость причинила опасное потрясеніе организму, надорванному четырехлѣтнею скорбью и непривычными лишеніями. Впрочемъ, когда прошла первая минута слабости, его силы начали возрастать вмѣстѣ съ возбужденіемъ, и на другой день, сидя за столомъ со своими кредиторами снова въ качествѣ равнаго имъ человѣка, онъ болѣе походилъ на прежняго гордаго, откровеннаго, добродушнаго и живого Тулливера, чѣмъ могли ожидать всѣ, кто зналъ его и видалъ въ послѣдніе четыре года. Онъ произнесъ рѣчь, въ которой съ прежнею довѣрчивою словоохотливостью коснулся своихъ честныхъ правилъ, намекнулъ на одолѣвшихъ его подлецовъ и неудачи и разсказалъ о своей побѣдѣ надъ ними при помощи сына, причемъ вошелъ въ подробности о томъ, какимъ способомъ Томъ добылъ деньги. Было выпито за здоровье Тома. Дядя Динъ сказалъ о немъ нѣсколько похвальныхъ словъ; затѣмъ самъ Томъ произнесъ единственную въ своей жизни рѣчь. Она врядъ ли могла быть короче: онъ поблагодарилъ гостей за честь и выразилъ свою радость, что ему удалось помочь отцу вернуть себѣ доброе имя, а также надежду, что самъ онъ никогда не посрамитъ этого имени. Но послѣдовавшія затѣмъ рукоплесканія были такъ бурны, и Томъ имѣлъ видъ такого джентльмена, что Тулливеръ, въ видѣ поясненія сообщилъ своимъ сосѣдямъ справа и слѣва, какъ онъ не жалѣлъ денегъ на образованіе сына.

Въ пять часовъ всѣ разошлись. Томъ остался въ городѣ по дѣламъ, а Тулливеръ сѣлъ на лошадь, чтобы ѣхать домой и тамъ разсказать «бѣдной Бесси» и «дѣвчуркѣ» обо всемъ, что было. Онъ поѣхалъ не задворками, а по главной улицѣ до самаго моста, высоко поднявъ голову и глядя во всѣ стороны. Удивительно, почему не попался ему Уэкемъ? Это обстоятельство вызвало въ немъ досаду и раздраженіе. Не уѣхалъ ли Уэкемъ изъ города нарочно, чтобы даже не слышать о честномъ поступкѣ, на который самъ не способенъ? Если бы взглянуть на него теперь, неутратилъ ли бы онъ хоть часть своего нахальства? Пусть бы узналъ, что честный человѣкъ не намѣренъ болѣе служить ему и помогать наполненію кармана, который и такъ полонъ отъ неправедныхъ стяжаній. Можетъ быть, колесо счастья повернулось въ другую сторону; можетъ быть не всѣ лучшія карты въ жизненной игрѣ бываютъ у дьявола?

Въ такихъ размышленіяхъ Тулливеръ приблизился къ воротамъ Дорлькотской мельницы, откуда въ эту самую минуту выѣзжалъ хорошо знакомый всадникъ на прекрасной вороной лошади. Они встрѣтились саженяхъ въ десяти отъ воротъ, на полпути между группою большихъ каштановъ и вязовъ и обрывистымъ берегомъ.

— Тулливеръ, — сказалъ Уэкемъ отрывисто и надменнѣе обыкновеннаго, — что это вы за вздоръ придумали разбросать такія глыбы но дальнему загону? я предсказывалъ вамъ, что выйдетъ; но такихъ, какъ вы, нельзя научить раціональному хозяйству!

— О! — отвѣтилъ Тулливеръ, сразу вскипѣвшій. — Въ такомъ случаѣ пусть хозяйничаетъ у васъ тотъ, кто позволитъ вамъ учить себя!

— Вы, кажется, пьяны! — промолвилъ Уэкемъ, въ самомъ дѣлѣ подумавшій это при видѣ краснаго лица и блестящихъ глазъ Тулливера.

— Нѣтъ, не пьянъ, — возразилъ послѣдній. — Мнѣ не надо напиваться, чтобы рѣшить не служить больше у мерзавца.

— Превосходно. Можете выѣхать завтра изъ усадьбы. А пока обуздайте вашъ дерзкій языкъ и пропустите меня.

Тулливеръ поворачивалъ лошадь, чтобы загородить дорогу Уэкему.

— Нѣтъ, не пропущу, — сказалъ онъ, все болѣе воспламеняясь, — не пропущу, не сказавши вамъ правды. Вы такой подлецъ, что вамъ висѣлицы мало; вы…

— Да пропусти же, грубая скотина, или я тебя опрокину!

Туллливеръ пришпорилъ лошадь и съ поднятымъ хлыстомъ ринулся впередъ. Лошадь Уэкема, пятясь и спотыкаясь, сбросила всадника на землю. Уэкемъ имѣлъ присутствіе духа сразу выпустить поводья, и лошадь его вскорѣ остановилась, такъ что онъ могъ бы подняться и вскочить въ сѣдло, отдѣлавшись нѣсколькими синяками. Но, прежде нежели онъ успѣлъ это сдѣлать, Тулливеръ уже спрыгнулъ съ лошади. Видъ распростертаго передъ нимъ человѣка, такъ долго имъ помыкавшаго, довелъ его жажду мести до крайней степени и придалъ ему сверхестественную ловкость и силу. Онъ кинулся на встававшаго Уэкема, схватилъ его за лѣвое плечо и пригнулъ къ землѣ, такъ что правая рука врага оказалась подъ его туловищемъ, а затѣмъ началъ съ силою хлестать его по спинѣ хлыстомъ. Уэкемъ кричалъ, зовя на помощь, но никто не шелъ. Наконецъ раздался женскій вопль и крики: «папа! папа!»

Уэкемъ почувствовалъ, что рука Тулливера кѣмъ то остановлена: удары прекратились, и онъ очутился на свободѣ.

— Ступай! Убирайся! — сердито восклицалъ Тулливеръ; но эти слова относились не къ Уэкему. Послѣдній медленно всталъ и увидѣлъ, что Тулливера удерживаетъ молоденькая дѣвушка или вѣрнѣе опасеніе сдѣлать больно этой дѣвушкѣ, повиснувшей на немъ всѣмъ тѣломъ.

— Лука! Мама! Сюда! Сюда! Помогите г-ну Уэкему! — кричала Магги, заслышавъ шаги.

— Подсади меня на эту лошадь! — сказалъ Уэкемъ Лукѣ. — Авось доѣду, хотя, чортъ возьми! — рука, видно, вывихнута!

Лука не безъ усилій усадилъ его на лошадь. Тогда, обернувшись къ мельнику, онъ съ холоднымъ бѣшенствомъ сказалъ:

— Вы отвѣтите за это, сударь! Ваша дочь свидѣтельница, что вы напали на меня

— Плевать, — гнѣвно и хрипло отозвался Тулливеръ. — Подите, покажите вашу спину и скажите всѣмъ, что я немного посчитался съ вами!

— Сядь на лошадь и ступай со мною, — приказалъ Уэкемъ Лукѣ. — Да не черезъ городъ, а въ объѣздъ.

— Папа, уйдемъ! — умоляюще сказала Магги. Когда же она увидѣла, что Уэкемъ уѣхалъ и продолженіе сцены насилія невозможно, она выпустила руки отца и истерически зарыдала, а бѣдная г-жа Тулливеръ стояла тутъ же, молча и дрожа отъ страха. Но Магги вдругъ замѣтила, что, когда она отпустила отца, тотъ самъ началъ за нее хвататься и держаться. Удивленіе прекратило ея рыданія.

— Мнѣ дурно… слабость… — пролепеталъ онъ. — Провели меня, Бесси!.. Голова кружится… болитъ…

Жена и дочь потихонько довели его до дому и усадили въ кресло. Яркая краска на лицѣ его смѣнилась блѣдностью, а руки похолодѣли.

— Не послать ли за докторомъ? — предложила г-жа Тулливеръ.

Отъ слабости и боли онъ не разобралъ ея словъ, но когда она сказала дочери; — «Поди, взгляни кого бы послать!», онъ посмотрѣлъ на нее вполнѣ сознательно и сказалъ:

— За докторомъ? Не надо. Голова болитъ — и все тутъ. Уложи меня въ постель.

Такъ печально кончился день, какъ будто предвѣщавшій счастье! Но смѣшанный посѣвъ даетъ смѣшанную жатву.

Полчаса спустя явились Томъ и Бобъ. Послѣдній пришелъ поздравить «стараго барина», не безъ разсчета на то, что и его похвалятъ за участіе въ дѣлахъ Тома. Послѣдній думалъ, что отцу пріятно будетъ поболтать съ Бобомъ. А теперь оставалось сидѣть весь вечеръ въ печальномъ ожиданіи новыхъ и новыхъ непріятностей! Узнавъ о происшедшемъ, Томъ погрузился въ молчаніе: у него пропала всякая охота разсказывать матери и сестрѣ про обѣдъ и все остальное. Да онѣ и не спрашивали. Томъ возмущался при мысли, что результаты его похвальныхъ усилій всегда уничтожаются неправильными поступками его ближнихъ. Магги же, тѣмъ временемъ, вновь и вновь переживала ту страшную минуту, когда она повисла на рукѣ отца, и томилась неопредѣленнымъ предчувствіемъ бѣды. Но никого не безпокоило состояніе здоровья Тулливера: ничто не напоминало о его первомъ ударѣ и всѣ думали, что все недомоганіе ограничится головною болью, которая пройдетъ, если дать больному покой.

Томъ, страшно утомившись за день, скоро крѣпко уснулъ. Ему казалось, что онъ едва успѣлъ уснуть, когда на зарѣ его разбудила мать:

— Сыночекъ, вставай сію минуту: я послала за докторомъ. Отецъ зоветъ тебя и Магги.

— Ему хуже, мама?

— Всю ночь очень мучился головой, но не говоритъ, что хуже. Только вдругъ сказалъ: «Бесси, кликни мальчика и дѣвочку. Пусть придутъ скорѣе!»

Магги и Томъ торопливо накинули платье и почти одновременно вошли къ отцу. Онъ ждалъ ихъ съ печатью боли и тревоги на лицѣ. Перепуганная, дрожащая г-жа Тулливеръ стояла въ ногахъ кровати съ измученнымъ и постарѣвшимъ лицомъ. Магги первая подошла къ постели, но отецъ обратился къ Тому:

— Томъ, сынъ мой, мнѣ пришло въ голову, что я не встану… Больно мудренъ этотъ свѣтъ для меня, но ты сдѣлалъ что могъ, чтобъ уладить… Дай мнѣ руку, прежде чѣмъ я уйду отъ васъ.

Отецъ и сынъ взялись за руки и съ минуту глядѣли другъ на друга. Затѣмъ Томъ сказалъ, стараясь придать голосу твердость:

— Нѣтъ ли у тебя желанія, отецъ, которое я могъ бы исполнить, когда…

— Да, дитя мое… Постарайся выкупить мельницу.

— Хорошо, папа!

— И вотъ мать свою постарайся вознаградить за мои неудачи, насколько сможешь… И дѣвчурочку…

Глаза отца съ любовью остановились на Магги; а она, чувствуя, что у нея разрывается сердце, кинулась на колѣни, чтобы пододвинуться ближе къ дорогому, измученному лицу, въ которомъ всю жизнь для нея сосредоточивались величайшія радости и муки любви…

— Не покидай ее, Томъ. Не горюй, моя дѣвочка!.. Явится кто-нибудь, чтобы любить тебя и нести твои печали… А ты будь къ ней добръ, мой мальчикъ. Я былъ добръ къ моей сестрѣ. Поцѣлуй меня, Магги. Ну, Бесси… Постарайся достать денегъ на кирпичный склепъ, Томъ, чтобы намъ съ матерью лежать вмѣстѣ.

Сказавши это, онъ отвернулся отъ всѣхъ и пролежалъ нѣсколько минутъ молча, а они не смѣли двинуться и ждали что будетъ. Утро становилась свѣтлѣе, и имъ видно было, какъ застываетъ его лицо и потухаютъ глаза. Но вдругъ онъ взглянулъ на Тома и сказалъ:

— Пришелъ и мой чередъ: я побилъ его. Это было справедливо. Я всегда хотѣлъ только справедливости.

— Но милый, милый папа, — въ неописанной тревогѣ, заглушавшей даже ея скорбь, вскричала Магги: — Ты, вѣдь, простилъ его? Ты всѣхъ прощаешь теперь? Онъ обратилъ на нее взоры, но отвѣтилъ:

— Нѣтъ, моя дѣвчурочка, я ему не прощаю… Что за прощеніе? Я не могу любить негодяя…

Онъ лишился голоса, но хотѣлъ сказать еще что-то и все двигалъ губами. Наконецъ ему удалось выговорить:

— Неужели Богъ прощаетъ негодяевъ?… Но, если такъ, то Онъ и меня помилуетъ.

Руки его судорожно двигались, какъ бы устраняя какія-то препятствія. Два или три раза у него вырывались отрывистыя слова:

— Мудрено… на здѣшнемъ свѣтѣ… честному человѣку… замысловато…

Скоро началось невнятное бормотаніе, глаза перестали видѣть и наступило окончательное молчаніе. Но это не была смерть. Еще цѣлый часъ приподнималась грудь и раздавался хрипъ все тише и тише, между тѣмъ какъ на лбу выступалъ голодный потъ.

Наконецъ, все прекратилось, и душа бѣднаго Тулливера перестала недоумѣвать передъ мудреною загадкою жизни.

Тутъ подоспѣла и помощь: Лука съ женою и д-ръ Турибуль. Но послѣднему только осталось подтвердить, что это смерть.

Томъ и Магги вмѣстѣ сошли внизъ, гдѣ стояло пустое отцовское кресло. Оба одновременно взглянули на него, и Магги сказала:

— Томъ, прости меня! Давай всегда любить другъ друга.

Они обнялись и заплакали вмѣстѣ.

"Юный Читатель", №№ 9, 11, 1902