Мельница на Флосе (Элиот)/ОЗ 1860 (ДО)

Мельница на Флосе
авторъ Джордж Элиот, переводчикъ неизвѣстенъ

Оригинал: англ. The Mill on the Floss, опубл.: 1860. — Источникъ: az.lib.ru • Текст издания: Приложенія къ «Отечественнымъ Запискамъ», №№ 6, 8, 10, 12, 1860.

МЕЛЬНИЦА НА ФЛОСѢ.

Романъ Джоржа Эліота. Автора «Сцены изъ жизни священника» и «Адама Бида». ВЪ ТРЕХЪ ТОМАХЪ.

"In their death they were not divided".

("И смерть нe раздѣлила ихъ").

КНИГА ПЕРВАЯ.

МАЛЬЧИКЪ И ДѢВОЧКА.

ГЛАВА I.

Внѣшность дорнкотской мельницы.

Пространная равнина; расширившійся Флосъ мчитъ свои струи къ морю между зеленѣющимися берегами; приливъ, какъ страстный любовникъ, спѣшитъ на встрѣчу и въ горячемъ объятіи останавливаетъ потокъ рѣки. Могучій приливъ несетъ чернѣющіеся корабли, нагруженные свѣжими, душистыми сосновыми досками, округленными мѣшками съ маслянистымъ сѣменемъ, или темнымъ блестящимъ углемъ; онъ несетъ ихъ вверхъ къ городку Сент-Оггсъ, который выказываетъ свои старинныя, стрѣльчатыя, красныя кровли и широкіе наличники верфей, между низкимъ лѣсистымъ холмомъ и окраиною рѣки, бросая на ея воды нѣжную пурпуровую тѣнь, при мимолетномъ блескѣ февральскаго солнца. По обѣимъ сторонамъ тянутся далеко роскошныя пажити и полосы черной земли, приготовленныя для широколистныхъ кормовыхъ посѣвовъ, или слегка-расцвѣченныя нѣжною зеленью, осенью посѣянной, пшеницы. Мѣстами за изгородами подымаются золотистыя скирды, въ видѣ ульевъ, еще оставшіяся отъ прошедшаго года; изгороди вездѣ усажены деревьями, и отдаленные корабли, кажется, подымаютъ свои мачты и распускаютъ паруса между самыми вѣтвями широко-раскинувшейся ясени. У самаго краснокровельнаго города, притокъ Рипесъ игриво вливаетъ свои струи въ Флосъ. Какъ мила эта рѣчка съ своею темною, безпрестанно-мѣняющеюся зыбью! Она представляется мнѣ живымъ собесѣдникомъ, когда я брожу вдоль береговъ и прислушиваюсь къ ея тихому, кроткому журчанью--это голосъ спокойной любви. Я помню эти вѣтвистыя, наклоненныя ивы, я помню каменный мостъ.

Вотъ и дорнкотская мельница. Я остановлюсь здѣсь, на мосту, минуту или двѣ, чтобъ посмотрѣть на нее, хотя тучи собираются и ужь далеко за полдень. Даже и въ это самое время, въ исходѣ февраля, пріятно взглянуть на нее: можетъ-быть, холодная, сырая погода придаетъ особенную прелесть опрятному, комфортэбльному домику, такъ же старому, какъ и вязы и каштаны, защищающіе его отъ сѣвернаго вѣтра. Рѣка теперь полна воды, высоко стоитъ въ этой маленькой ивовой плантаціи и заливаетъ на половину муравчатые края огороженной лужайки передъ домомъ. Смотря на полную рѣку, на яркую мураву, на блестящій зеленый мохъ, смягчающій темные очерки большихъ пней и вѣтокъ, я дѣлаюсь восторженнымъ поклонникомъ сырости и завидую бѣлымъ уткамъ, спокойно-погружающимъ свои головы въ воду здѣсь, между ивами, вовсе не думая о томъ, какую неловкую фигуру онѣ представляютъ сверху.

Шумъ воды, стукъ мельницы наводятъ сонливую глухоту, которая, невидимому, еще увеличиваетъ спокойствіе цѣлой сцены. Какъ завѣса звуковъ, они уединяютъ васъ отъ внѣшняго міра. Вотъ загремѣла огромная крытая телега, возвращающаяся домой съ мѣшками зерна. Честный извощикъ думаетъ про свой обѣдъ, что онъ страшно пережарится въ печи въ такой поздній часъ; но онъ не дотронется до него, пока не накормитъ своихъ лошадей, сильныхъ, покорныхъ, кроткихъ животныхъ, которыя, я воображаю, поглядываютъ на него съ нѣжнымъ упрекомъ изъ-подъ шоръ, когда онъ грозно щелкаетъ на нихъ своимъ бичомъ, какъ-будто необходима эта угроза. Посмотрите, съ какою энергіею подтягиваютъ онѣ плечами на подъемѣ къ мосту: онѣ чуютъ, что онѣ близко къ дому. Взгляните на ихъ большія, косматыя ноги, которыя, кажется, схватываютъ за землю, на страдательную силу ихъ шей, согнувшихся подъ тяжелымъ ярмомъ, на могучія мышцы напрягающихся бедръ! Охотно послушалъ бы я, какъ онѣ станутъ ржать надъ своимъ трудно-заработаннымъ кормомъ; посмотрѣлъ бы, какъ онѣ, освободя свои запотѣлыя шеи отъ упряжи, погрузятъ жадныя ноздри въ грязный прудъ. Вотъ онѣ уже на мосту, быстрымъ шагомъ опѣ спускаются впизъ, и крытая телега исчезаетъ на поворотѣ за деревьями.

Теперь я опять могу устремить глаза на мельницу и слѣдить за неутомимымъ колесомъ, метающимъ алмазныя брызги воды. Эта дѣвочка также смотритъ на него; она стоитъ на одномъ и томъ же мѣстѣ все время съ-тѣхъ-поръ, какъ я остановился на мосту. А эта бѣлая дворняшка съ коричневыми ушами прыгаетъ и лаетъ, какъ-будто перебраниваясь съ колесомъ; можетъ-быть, она ревнуетъ, зачѣмъ ея товарищъ, въ пуховой шляпѣ, такъ увлеченъ его движеніемъ. Я полагаю, пора ужь конному сотоварищу домой; веселый огонекъ тамъ долженъ бы соблазнить его; его красные отливы блещутъ подъ сѣрымъ омрачающимся небомъ. Пора и мнѣ также снять свои руки съ холоднаго камня парапета моста…

Ахъ, мои руки въ-самомъ-дѣлѣ онѣмѣли. Я оперся локтями на мое кресло, мечтая, что я стоялъ на мосту передъ дорнкотскою мельницею, какъ это и было со мною нѣсколько лѣтъ назадъ, въ одно февральское послѣобѣда. Прежде нежели я задремлю, я передамъ вамъ о чемъ разговаривали мистеръ и мистрисъ Тёливеръ, сидя у свѣтлаго огня въ своей лѣвой гостиной, въ то самое послѣ обѣда, о которомъ я мечталъ.

ГЛАВА II.

Мистеръ Теливеръ, хозяинъ дорнкотской мельницы, объявляетъ свое рѣшеніе относительно Тома.

— Вы знаете, я хочу, говоритъ мистеръ Тёливеръ: — я хочу дать Тому хорошее воспитаніе, воспитаніе, которое потомъ было бы хлѣбомъ ему. Вотъ о чемъ я думалъ, когда повѣстилъ, что возьму его изъ академіи къ Благовѣщенію. Къ иванову-дню я намѣренъ помѣстить его, что называется, въ хорошую школу. Двухъ лѣтъ въ училищѣ было бы довольно, еслибъ я хотѣлъ сдѣлать изъ него мельника или фермера; онъ видѣлъ уже науки болѣе, чѣмъ я: все мое ученье, за которое отецъ платилъ, было азбука да березовый прутъ. Но мнѣ хотѣлось бы, чтобъ изъ Тома вышелъ ученый; чтобъ онъ зналъ всѣ штуки этихъ господъ, которые красно говорятъ да цвѣтисто пишутъ. Мнѣ онъ будетъ большою подмогою въ этихъ процесахъ, третейскихъ присужденіяхъ и другихъ дѣлахъ. Я не сдѣлаю изъ мальчика настоящаго адвоката — жаль, чтобъ вышелъ изъ него мерзавецъ — а такъ, инженера или землемѣра, или аукціонера и оцѣнщика, въ родѣ Райлэ; словомъ, подготовить къ доброму занятію, гдѣ все прибыль и нѣтъ расходовъ; развѣ на толстую часовую цѣпочку да высокій табуретъ. Всѣ они одно и всѣ они, сдается мнѣ, сродни адвокату. Райлэ прямо смотритъ въ глаза Іакему, какъ кошки глядятъ другъ на друга. Онъ нисколько не боится его.

Мистеръ Тёливеръ говорилъ это своей женѣ, бѣлокурой, благообразной женщинѣ, въ чепчикѣ, въ видѣ вѣера (страшно подумать, какъ давно перестали носить эти чепчики; они должны скоро опять войти въ моду. Въ то время, когда мистрисъ Тёливеръ была почти сорока лѣтъ, они только-что появились въ Сент-Оггсѣ, и ихъ считали восхитительными).

— Пожалуй, мистеръ Тёливеръ, вы знаете лучше; я ничего не смѣю сказать противъ. Но не лучше ли будетъ приказать зарѣзать пару курицъ и пригласить на будущей недѣлѣ къ обѣду тётокъ и дядей: вы бы послушали, что на это скажетъ сестра Глегъ и сестра Пулетъ? А у насъ, кстати, есть и пара курицъ, которыхъ пора убить.

— Если угодно, можете перерѣзать хоть всѣхъ курицъ на дворѣ, но я не стану спрашивать ни у тётки, ни у дяди, что мнѣ дѣлать съ моимъ собственнымъ мальчикомъ, сказалъ мистеръ Тёливеръ надменно.

— Дорогой мой! сказала мистрисъ Тёливеръ, пораженная этою кровожадною реторикою: какъ это вы можете такъ говорить мистеръ Тёливеръ? Но эта ваша манера всегда съ такимъ неуваженіемъ отзываться о моей роднѣ; а сестра Глегъ сваливаетъ всю вину на меня, когда я ни въ чемъ неповинна, какъ ребенокъ во чревѣ матери. Слышалъ ли кто-нибудь, чтобъ я жаловалась, будто мои дѣти несчастливы отъ того, что ихъ тётки и дяди могутъ жить независимо. Но если Томъ долженъ идти въ новую школу, такъ отдайте его въ такую школу, гдѣ бы я могла мыть и чинить его бѣлье; а то все-равно, носи онъ полотняныя или каленкоровыя рубашки, онѣ будутъ такъ же желты, побывая разъ шесть въ стиркѣ, и потомъ съ бѣльемъ я могу послать мальчику пряникъ, или пирогъ съ свининою, или яблочко; отъ лишняго куска съ нимъ ничего не сдѣлается. Господь его благослови, если его даже и не станутъ морить съ голоду. Слава Богу, мои дѣти могутъ ѣсть сколько угодно.

— Хорошо, хорошо, мы не отправимъ его далеко, если остальное придется, сказалъ мистеръ Тёливеръ. — Но и вы не подбрасываете камень подъ колесо съ вашею стиркою, если мы не найдемъ школы поближе. Вотъ, Бесси, одинъ порокъ за вами: увидите вы палку на дорогѣ, вамъ вѣчно думается, будто нѣтъ и возможности перешагнуть черезъ нея. Не дали же вы мнѣ нанять хорошаго извощика, потому-что у него была родинка на лицѣ.

— Дорогой мой! сказала мистрисъ Тёливеръ съ кроткимъ удивленіемъ: — когда это я не возлюбила человѣка оттого, что у него была родинка на лицѣ? Право, родинки-то мнѣ еще нравятся; у моего брата, что умеръ, была родинка на лбу. Не могу припомнить, мистеръ Тёливеръ, когда предлагали вы нанять извощика съ родинкою. Былъ у насъ Джонъ Гибсъ, у него на лицѣ не было родинки и я настаивала еще, чтобъ вы наняли его и вы его наняли; и не умри онъ отъ воспаленія — мы еще доктору Тёрнбулу заплатили за леченье — онъ бы и теперь возилъ вашу телегу. Развѣ была у него родинка, гдѣ и невидно, да какъ же мнѣ это знать, мистеръ Тёливеръ?

— Нѣтъ, нѣтъ Бесси, не про родинку я думалъ, что-то другое было у меня въ головѣ… да все-равно. Ахъ! трудное дѣло говорить. Я думаю теперь, какъ найти школу-то настоящую, куда отдать Тома, а то меня, пожалуй, поддѣнутъ, какъ съ академіею. Съ академіями не хочу имѣть никакого дѣла; какая бы ни была эта школа, куда я отдамъ Тома, только это не будетъ академія, это будетъ мѣсто, гдѣ ребята занимаются чѣмъ-нибудь другимъ, кромѣ чищенья сапогъ и выкапыванья картофеля. Трудная необыкновенно штука выбрать школу.

Мистеръ Тёливеръ остановился на минуту и заложилъ обѣ руки въ карманъ своихъ панталонъ, какъ-будто онъ надѣялся найти въ нихъ какое-нибудь внушеніе. Пвидимому, онъ не ошибся въ разсчетѣ, потому-что онъ тутъ же прибавилъ:

— Знаю, что мнѣ дѣлать, поговорю объ этомъ съ Райлэ; завтра онъ пріѣдетъ для третейскаго рѣшенія о плотинѣ.

— Что жь, мистеръ Тёливеръ, я выдала простыни для лучшей постели. Касія взяла ихъ повѣсить къ огню. Это не лучшія простыни, но онѣ достаточно-хороши, чтобъ спать на нихъ кому вамъ угодно; а ужь эти голландскаго полотна простыни, право, раскаяваюсь, что купила ихъ; пригодятся онѣ только какъ насъ выложатъ на столъ. Умирайте хоть завтра, мистеръ Тёливеръ, онѣ выкатаны превосходно, совсѣмъ готовы и пахнутъ лавендой, такъ-что любо въ нихъ лежать. Онѣ въ лѣвомъ углу, въ большомъ дубовомъ ларцѣ съ бѣльемъ, и никому не довѣрю я и вынуть-то ихъ.

Произнося эту послѣднюю фразу, мистрисъ Тёливеръ вынула изъ своего кармана блестящую связку ключей и выбрала одинъ изъ нихъ, потирая его между пальцами и смотря съ кроткою улыбкою на огонь. Еслибъ мистеръ Тёливеръ былъ человѣкъ подозрительный, то онъ могъ бы подумать, что она нарочно вынула ключъ, какъ бы предчувствуя въ своемъ воображеніи минуту, когда дѣйствительно понадобится достать лучшія голландскія простыни для его окончательнаго успокоенія. По счастью, онъ былъ не таковъ; его подозрѣнія возбуждались только когда дѣло шло о его правѣ на силу воды; кромѣ того, онъ имѣлъ супружескую привычку не слушать слишкомъ пристально, и, назвавъ Райлэ, онъ повидимому былъ очень занятъ ощупываньемъ своихъ шерстяныхъ чулокъ.

— Я думаю, я напалъ на дѣло, Бесси, замѣтилъ онъ послѣ короткаго молчанія: — Райлэ именно такой человѣкъ, который долженъ знать какую-нибудь школу; онъ учился самъ и бываетъ во всякихъ мѣстахъ и для третейскаго рѣшенія и для оцѣнки и прочее. Завтра вечеромъ, какъ дѣло покончимъ, у насъ будетъ время потолковать. Знаете, я хочу изъ Тома сдѣлать такого же человѣка, какъ Райлэ, который говорилъ бы какъ по писанному и зналъ бы бездну такихъ словъ, что по себѣ ничего не значатъ: законъ никакъ не ухватится за нихъ; да и дѣло-то также узналъ бы основательно.

— Пожалуй, сказала мистрисъ Тёливеръ: — я не прочь, чтобъ мальчика воспитали, чтобъ онъ и говорилъ порядочно, и зналъ все, и ходилъ откинувъ сипну назадъ и зачесалъ себѣ хохолъ. Только эти краснобаи изъ большихъ городовъ носятъ всѣ почти манишки; истаскаютъ до нитки жабо, да потомъ и закрываютъ его тряпичкой. Я знаю, Райлэ это дѣлаетъ. И потомъ, если Томъ переѣдетъ житъ въ Мёдпортъ, у него, какъ и у Райлэ, будетъ домъ съ такою кухнею, что въ ней повернуться нельзя и никогда не достанетъ онъ себѣ свѣжаго яйца къ завтраку, и спать-то будетъ въ третьемъ или четвертомъ этажѣ — почемъ знать, и до смерти сгоритъ прежде, чѣмъ сойти-то внизъ успѣетъ.

— Нѣтъ, нѣтъ, сказалъ мистеръ Тёливеръ; — у меня и въ головѣ не было, чтобъ онъ переѣхалъ въ Мёдпортъ: я разумѣю, чтобъ онъ открылъ свою контору здѣсь, въ Сент-Оггсѣ, возлѣ насъ, и жилъ бы дома. Но, продолжалъ мистеръ Тёливеръ, послѣ короткой паузы: — и чего я боюсь — съ головою Тома не сдѣлаешь ловкаго парня. Сдается мнѣ, что онъ плутоватъ. Въ вашу родню пошелъ онъ, Бессп.

— Да, что правда, то правда, сказала мистрисъ Тёливеръ, хватаясь только за послѣднее предложеніе безъ всякой связи: — и любитъ такъ солоно ѣсть, совершенно какъ мой братъ и мой отецъ.

— Жаль, однакожь, сказалъ мистеръ Тёливеръ: — что малецъ, а не дѣвочка, пошелъ по матери. Вотъ чѣмъ худо перекрещивать породы: не разсчитаешь точно, что изъ этого выйдетъ. Дѣвчонка вышла въ меня; она вдвое острѣе Тома. Боюсь, слишкомъ-остра для женщины, продолжалъ мистеръ Тёливеръ, сомнительно покачивая головою со стороны на сторону. — Бѣды нѣтъ, пока она мала; но черезчуръ острая женщина не лучше длиннохвостой овцы, ради остроты никто за нея дороже не дастъ.

— Да, бѣда еще, пока она и мала, мистеръ Тёливеръ: — вся эта острота выходитъ только въ шалостяхъ. Ума не приложу, какъ сдѣлать, чтобъ она хоть два часа проносила чистый передникъ. И теперь вы меня надоумили, продолжала мистрисъ Тёливеръ, вставая и подходя къ окошку. — Не знаю, гдѣ она теперь, а вѣдь ужь пора и чай пить. Такъ и думала: бродитъ-себѣ взадъ и впередъ у воды, какъ дикарка. Упадетъ она въ нее когда-нибудь.

Мистрисъ Тёливеръ сильно постучала въ окно, поманила и покачала головою, повторивъ этотъ процесъ нѣсколько разъ, прежде нежели она возвратилась къ своему креслу.

— Говорите вы про остроту, мистеръ Тёливеръ, замѣтила она, садясь: — а я увѣрена, ребенокъ глупъ во многомъ. Пошлю ее наверхъ зачѣмъ-нибудь — она забудетъ зачѣмъ пошла, сядетъ на полъ да и примется заплетать волосы и поетъ про-себя, словно сумасшедшая, а я все время жду ее внизу. Слава Богу! въ моей роднѣ этого никогда не бывало. Да у нея темная кожа, какъ у мулатки. Это тоже не въ мою родню. Не люблю роптать на Провидѣніе, а тяжело, что у меня всего одна дочь, да и та уродилась полудурьей.

— Пустяки! сказалъ мистеръ Тёливеръ: — она прямая, черноглазая дѣвчонка, какую только пожелать можно всякому. Не знаю въ чемъ она отстала отъ другихъ дѣтей, а читаетъ не хуже самого священника.

— Волосы-то у нея не вьются, что я съ ними ни дѣлаю; и бѣсится она, если завью ихъ въ бумажки, и никакъ не принудишь ее смирно стоять, чтобъ припечь ихъ щипцами.

— Такъ обстричь ее, обстричь подъ гребенку, сказалъ отецъ вспыльчиво.

— Какъ это вы только можете такъ говорить, мистеръ Тёливеръ! Она дѣвочка большая, ей пошелъ уже десятый годъ, и высока она, не по лѣтамъ, нельзя обстричь ея волосъ. У ея двоюродной сестры, Люси, локоны кругомъ и каждый волосокъ на мѣстѣ. Право, зависть беретъ, что у моей сестры Динъ такой красивый ребенокъ; я увѣрена, Люси болѣе пошла въ меня, нежели мое собственное дѣтище. Маго, Маго! продолжала мать полуласковымъ, полураздраженнымъ тономъ, когда эта ошибка природы вошла въ комнату: — сколько разъ мнѣ говорить вамъ, чтобъ вы не подходили близко къ водѣ? упадете въ нее когда-нибудь да утонете, и станете потомъ жалѣть, что не слушались матери.

Волосы Магги, когда она сняла свою шляпу, печально подтверждали обвиненіе ея матери. Мистрисъ Тёливеръ, желая, чтобъ у ея дочери была кудрявая головка, какъ у другихъ дѣтей, обстригала волосы слишкомъ-коротко спереди, такъ-что ихъ невозможно было заложить за уши; они обыкновенно стояли торчмя, когда ихъ вынимали изъ папильйотокъ, и Магги безпрестанно встряхивала головою, какъ шотландская пони, чтобъ ея тяжелые, темные локоны не лѣзли въ ея блестящіе черные глаза.

— О! Боже мой, Боже мой! о чемъ это вы думаете Магги? бросили вашу шляпу здѣсь! Возьмите ее наверхъ… Вотъ умная дѣвочка! да пригладьте ваши волосы, надѣньте другой передникъ, да перемѣните башмаки, да придите назадъ, принимайтесь за ваше лоскутное одѣяло, какъ барышня.

— Ахъ, мать! сказала Магги съ сердцемъ: — не хочу я работать надъ моимъ лоскутнымъ одѣяломъ.

— Какъ! не хотите работать одѣяла для вашей тётки Глегъ?

— Это такая глупая работа, сказала Магги, встряхивая свою гриву: — рвать кусокъ на лоскутки и потомъ сшивать ихъ. И не хочу я ничего работать для моей тётки Глегъ: не люблю я ее.

Магги уходитъ и тащитъ за собою шляпку за ленту, между-тѣмъ, какъ мистеръ Тёливеръ хохочетъ.

— Удивляюсь я вамъ, чему тутъ смѣяться, мистеръ Тёливеръ? сказала мать съ нѣкоторымъ раздраженіемъ. — Вы еще поблажаете ея упрямству; а тётка все говоритъ, что я ее балую.

Мистрисъ Тёливеръ была, что называется, добраго нрава; еще груднымъ ребенкомъ, никогда она не плакала, развѣ только отъ голода, и съ самой колыбели осталась здоровою, полною и немного-туповатою блондинкою; короче: въ-отношеніи красоты и любезности, это былъ цвѣтокъ въ семействѣ. Но молоко и кротость не улучшаются отъ долгаго храненія; и когда они немножко прокиснутъ, молодые желудки не перевариваютъ ихъ. Часто я спрашивалъ себя: сохраняли ли эти бѣлесоватыя мадонны Рафаэля съ нѣсколько-глуповатымъ выраженіемъ свою невозмутимую кротость, когда подростали ихъ сильные ребята? Я думаю, нерѣдко вырывались у нихъ слабые упреки и онѣ становились болѣе-и-болѣе раздражительными, когда эти упреки не имѣли своего дѣйствія.

ГЛАВА III.

Мистеръ Райлэ даетъ свой совѣтъ насчетъ школы для Тома.

Джентльменъ въ широкомъ бѣломъ галстухѣ и жабо, который пьетъ такъ любезно грогъ съ своимъ добрымъ другомъ Тёливеръ, есть истинно мистеръ Райлэ, господинъ съ восковымъ цвѣтомъ лица, жирными руками, слишкомъ-хорошо воспитанный для акціониста и оцѣнщика, но довольно-великодушный съ своими простыми, гостепріимными деревенскими знакомыми, которыхъ онъ называлъ людьми Стараго Завѣта.

Разговоръ остановился. Мистеръ Тёливеръ не безъ особенной причины удержался отъ повторенія въ седьмой разъ, какъ ловко Райлэ осадилъ Дикса, какъ Уокему натянули носъ разъ въ жизни; теперь, когда дѣло съ плотиною было порѣшено третейскимъ присужденіемъ, и что не было бы вовсе и спору о высотѣ воды, еслибъ всѣ были людьми порядочными, и старый Гари^[1] не создавалъ бы адвокатовъ; Мистеръ Тёливеръ во всѣхъ отношеніяхъ держался старинныхъ мнѣній, по преданію, перешедшихъ отъ дѣдовъ; въ одномъ или двухъ пунктахъ онъ довѣрялъ своему собственному разумѣнію и дошелъ до нѣкоторыхъ очень-проблематическихъ заключеній, между-прочимъ, что крысы — хлѣбный червь и адвокаты были твореньями стараго Гари. Къ-несчастью, некому было сказать ему, что это былъ тайный манихеизмъ, иначе онъ, можетъ-быть, увидѣлъ бы свое заблужденіе. Но сегодня, очевидно, доброе начало торжествовало. Мистеръ Тёливеръ сдѣлалъ себѣ грогъ покрѣпче обыкновеннаго и для человѣка, у котораго, можно было подумать, лежало въ банкѣ нѣсколько сотенъ фунтовъ стерлинговъ безъ употребленія; онъ былъ, слѣдовательно, неостороженъ, высказывая свое высокое удивленіе къ талантамъ своего пріятеля.

Но плотина была такой предметъ для разговора, который можно было остановить на-время и потомъ приняться за него на томъ же самомъ пунктѣ; а вы знаете, мистера Тёливера занималъ еще другой вопросъ, о которомъ ему нужно было посовѣтоваться съ Райлэ. Но этой-то особенной причинѣ онъ замолчалъ на короткое время, за послѣднимъ глоткомъ и, въ размышленіи, началъ потирать свои колѣни. Онъ не былъ способенъ къ быстрымъ переходамъ. «Свѣтъ этотъ такая запутанная штука» говаривалъ онъ: «погонишь телегу, со спѣхомъ, какъ-разъ опрокинешь ее на поворотѣ». Мистеръ Райлэ, между-тѣмъ, не обнаруживалъ нетерпѣнія. Зачѣмъ? Даже Готспёръ^[2], можно полагать, вѣроятно, сидѣлъ бы терпѣливо въ своихъ туфляхъ у свѣтлаго огонька, набивая носъ табакомъ и потягивая даровой грогъ.

— Сидитъ у меня одна вещь въ головѣ… сказалъ наконецъ мистеръ Тёливеръ нѣсколько тише обыкновеннаго, повернувъ голову и смотря пристально на своего собесѣдника.

— А! сказалъ мистеръ Райлэ съ тономъ кроткаго участія.

Это былъ человѣкъ съ тяжелыми восковыми вѣками и высокими бронями, который всегда смотрѣлъ одинаково, при всевозможныхъ обстоятельствахъ. Эта неподвижность лица и привычка нюхать табакъ передъ каждымъ отвѣтомъ совершенно придавали ему характеръ оракула въ глазахъ мистера Тёливера.

— Это такая особенная вещь, продолжалъ онъ: — про моего мальчика Тома.

При звукѣ этого имени Магги, сидѣвшая на низенькой скамеечкѣ, у огня, съ большою книгою на колѣняхъ, отряхнула назадъ свои густые волосы и посмотрѣла съ любопытствомъ. Немногіе звуки пробудили бы Магги, когда она задумывалась надъ своею книгою; но имя Тома въ этомъ случаѣ дѣйствовало не хуже самаго пронзительнаго свистка: въ одну минуту она была на-сторожѣ съ своими блестящими глазами, какъ шотландская такса, подозрѣвавшая бѣду и рѣшившаяся, во всякомъ случаѣ, броситься на каждаго, кто грозитъ этою бѣдою Тому.

— Видите, надо мнѣ помѣстить его въ новую школу къ иванову-дню, сказалъ мистеръ Тёливеръ: — въ Благовѣщеніе онъ оставляетъ академію. Пусть его погуляетъ три мѣсяца, но потомъ я хочу его отправить въ хорошую, что-называется, школу, гдѣ изъ него сдѣлаютъ ученаго.

— Да, сказалъ мистеръ Райлэ: — никакія выгоды не сравнятся съ хорошимъ воспитаніемъ. Не то, прибавилъ онъ съ вѣжливымъ намекомъ: — не то, чтобъ человѣкъ не могъ быть отличнымъ мельникомъ, или фермеромъ и ловкимъ, разумнымъ-малымъ въ торговлѣ безъ помощи науки.

— Я съ вами согласенъ, сказалъ мистеръ Тёливеръ, подмигивая и покачивая головою на одну сторону. — Но дѣло въ томъ, что я не хочу видѣть Тома мельникомъ и фермеромъ: мнѣ это не по нраву. Помилуйте, сдѣлаю я его мельникомъ и фермеромъ — онъ и будетъ только выжидать, какъ бы поскорѣе забрать въ свои руки мельницу и землю, да намекать мнѣ, что мнѣ уже пора отдыхать и думать о смерти! Нѣтъ, нѣтъ, видалъ я это довольно на другихъ сыновьяхъ. Сниму свой кафтанъ, когда впрямь придется залечь въ могилу. Тому я дамъ воспитаніе да устрою для него дѣло, чтобъ онъ самъ свилъ себѣ гнѣздо, а не выживалъ бы меня изъ моего. Довольно будетъ съ него, если оно ему достанется, когда я умру. Не позволю себя кормить съ ложечки, пока зубы цѣлы.

Очевидно, это была чувствительная струна у мистера Тёливера, и сила, придавшая необыкновенную быстроту и выраженіе его рѣчи, еще обнаруживалась, впродолженіе нѣсколькихъ минутъ, въ грозномъ покачиваніи головы и въ порывистыхъ «нѣтъ, нѣтъ», которыми, заключилось его ворчанье.

Магги пристально слѣдила за этими признаками гнѣва, которые задѣвали ее за-живое. Очевидно, подозрѣвали, что Томъ былъ способенъ выгнать своего отца и опозорить себя пороками. Этого уже невозможно было вынести; Магги спрыгнула съ своей скамейки, забывъ про свою тяжелую книгу, которая съ шумомъ упала у камина, и, подойдя между колѣнями отца, сказала, плача отъ негодованія:

— Отецъ, Томъ никогда не будетъ вамъ худымъ сыномъ — я знаю, что онъ не будетъ.

Мистрисъ Тёливеръ не было въ комнатѣ (она смотрѣла за приготовленіемъ ужина), и сердце мистера Тёливера было тронуто; Магги, поэтому, никто не бранилъ за книгу. Мистеръ Райдэ спокойно поднялъ ее и сталъ разсматривать, между-тѣмъ, какъ отецъ хохоталъ съ нѣкоторымъ выраженіемъ нѣжности на его суровомъ лицѣ и ласково трепалъ свою дѣвочку по спинѣ, держа ее за руки между колѣнями.

— Какъ, нельзя худо говорить про Тома? Э!… сказалъ мистеръ Тёливеръ, смотря на Магги прищуренными глазами, потомъ обращаясь къ мистеру Райлэ, онъ прибавилъ тихимъ голосомъ, какъ-будто Магги не могла разслушать:

— Она понимаетъ, какъ-нельзя-лучше все, о чемъ говорятъ. Послушали бы вы, какъ она читаетъ: такъ и рѣжетъ, будто все знаетъ напередъ, и всегда за своею книгою. Нехорошо, нехорошо, продолжалъ мистеръ Тёливеръ печально, сдерживая эту предосудительную, по его мнѣнію, гордость: — женщинѣ не для чего быть такой способной: не доведетъ это до добра — я увѣренъ. Помилуй Господи! здѣсь гордость снова взяла свое: она читаетъ книги и понимаетъ ихъ лучше многихъ большихъ.

Щеки Магги зардѣлись отъ волненія. Она думала: теперь мистеръ Райлэ почувствуетъ къ ней уваженіе; очевидно, до-сихъ-поръ, онъ не обращалъ на нее никакого вниманія.

Мистеръ Райлэ перевертывалъ страницы книга; она ничего не могла прочесть на его лицѣ съ высокими бровями; но вотъ онъ посмотрѣлъ на нее и сказалъ:

— Пожалуйте-ка, скажите мнѣ что-нибудь про эту книгу; вотъ и картинки: что онѣ представляютъ, разсказывайте.

Магги, покраснѣвъ до ушей подошла, однакожь, безъ принужденія подошла къ мистеру Райлэ и взглянула на книгу: потомъ, съ жадностью схвативъ ее за уголъ и отряхнувъ назадъ свою гриву, она сказала:

— О! я разскажу вамъ, что здѣсь представлено. Это ужасная картинка — неправда ли? Но меня такъ и тянетъ къ ней. Это — старуха въ водѣ — колдунья, ее бросили въ воду, чтобъ узнать колдунья ли она; поплыветъ она — колдунья, а потонетъ и умретъ — ну, такъ она невинна и просто-себѣ бѣдная, полоумная старуха. Но какая же ей отъ того будетъ польза, если она потонетъ? Развѣ, я полагаю, она пойдетъ на небо и Богъ вознаградитъ ее. А этотъ ужасный кузнецъ, который стоитъ подбоченившись и хохочетъ — о! неправда, ли какой онъ уродъ? Я вамъ скажу, кто онъ такой. Это на-самомъ-дѣлѣ чортъ (голосъ Магги сдѣлался громче и выразительнѣе), а не кузнецъ; потому-что чортъ принимаетъ форму злыхъ людей и ходитъ вездѣ и наущаетъ людей дѣлать худое, и чаще всего является онъ въ формѣ худаго человѣка, потому, знаете, еслибъ люди видѣли, что онъ чортъ, такъ они убѣжали бы отъ него и онъ не могъ бы заставить ихъ дѣлать, что ему угодно.

Мистеръ Тёливеръ внималъ съ нѣмымъ удивленіемъ объясненію Магги.

— Что это за книга? воскликнулъ онъ, наконецъ.

— Исторія чорта Даніэля Дефо, книга совсѣмъ не для ребенка, сказалъ мистеръ Райлэ. — Какъ она попалась между вашими книгами. Тёливеръ?

Магги, казалось, была огорчена и обезкуражена.

— Это одна изъ книгъ, сказалъ ея отецъ: — которыя я купилъ на распродажѣ вещей Портриджа. Всѣ онѣ были въ одинаковыхъ переплетахъ; переплетъ, видите, хорошій: я и думалъ все это книга хорошія. Между ними вотъ «Благочестивая жизнь и смерть Іереміи Тейлора»; я читаю ее часто по воскресеньямъ (мистеръ Тёливеръ чувствовалъ нѣкоторую привязанность къ этому великому писателю, потому-что его имя било Іеремія). Тамъ ихъ много; большая часть проповѣди, я полагаю; но у всѣхъ у нихъ переплетъ одинаковый, я и думалъ, что всѣ онѣ по одному образцу. Но, видно, по наружности судить нельзя. Такой это, право, мудреный свѣтъ!

— Ну, сказалъ мистеръ Райлэ покровительствующимъ тономъ, гладя Магги по головѣ: — совѣтую вамъ отложить въ сторону исторію чорта да читать какую-нибудь хорошую книгу. Развѣ нѣтъ у васъ книгъ получше?

— О, да, сказала Магги, оживленная нѣсколько желаніемъ доказать разнообразіе своей начитанности: — я знаю, что эту книгу нехорошо читать; но я люблю картинки, и сама изъ моей головы придумываю къ нимъ исторіи. А у меня есть еще езоповы басни, книжка про кенгуру и разныя разности, «Похожденія Странника»…

— А вотъ прекрасная книга! сказалъ мистеръ Райлэ: — лучше ея и не найдете.

— Да; но въ ней также много говорится про чорта, сказала Магги съ торжествомъ. — Я покажу вамъ его изображеніе въ его настоящемъ видѣ, какъ сражался онъ съ христіаниномъ.

Магги въ одну минуту побѣжала въ уголъ, вспрыгнула на стулъ, достала изъ маленькаго шкапчика съ Книгами старый, затасканный экземпляръ Бёньяна, который сейчасъ же открылся, безъ дальнѣйшаго исканія на желаемой картонкѣ.

— Вотъ онъ! сказала она, возвращаясь къ мистеру Райлэ. — Томъ мнѣ его раскрасилъ, когда онъ былъ дома, на праздникахъ. Вы видите: тѣло все черное, а глаза красные, какъ огонь, потому-что внутри онъ весь изъ огня, который такъ свѣтится въ глазахъ его.

— Ступай, ступай! сказалъ сердито мистеръ Тёлннеръ, которому уже не нравились эти свободныя замѣчанія о наружности существа довольно-могущественнаго, чтобъ создать адвокатовъ: — закрой книгу и довольно этой болтовни. Такъ я и думалъ: ребенокъ добру не научится изъ этихъ книгъ. Ступай, ступай! посмотри, что дѣлаетъ мать?

Магги закрыла сейчасъ же книгу, чувствуя упрекъ, но не желая идти за матерью; она помѣстилась въ темномъ углу за кресломъ отца и принялась няньчить куклу, къ которой она чувствовала необыкновенную нѣжность въ отсутствіе Тома, и, пренебрегая ея туалетомъ, осыпала ее такими жаркими поцалуями, что ея восковыя щеки были очень-нездороваго цвѣта лица.

— Слышали вы что-нибудь подобное? сказалъ мистеръ Тёливеръ, когда Marrи удалилась. — Жаль только, что она не мальчикъ, да она была бы по плечу любому адвокату. Удивительная вещь! Здѣсь онъ понизилъ свой голосъ. — Я выбралъ мать; потому-что она была неслишкомъ-остра и, такъ-себѣ, хорошенькая бабёнка, я изъ семьи хозяйственной; выбралъ-то я ее между сестрами нарочно, потому-что она была туповата. Я не таковскій, чтобъ мнѣ указывали въ моемъ собственномъ домѣ. Но видите, если самъ мужикъ съ головою, такъ и не знаешь кому эта голова достанется, и добрая, простая баба народитъ вамъ мальчиковъ-болвановъ да вострухъ-дѣвчонокъ, какъ-будто свѣтъ пошелъ наизворотъ. Необыкновенно-мудреная это вещь!

Серьёзность измѣнила мистеру Райлэ, и онъ затрясся нѣсколько, набивая себѣ носъ табакомъ, прежде нежели онъ могъ выговорить.

— Но, вѣдь, вашъ малый не глупъ: я видѣлъ его, какъ я былъ здѣсь въ послѣдній разъ, онъ такъ еще славно справлялъ себѣ удочку…

— Пожалуй, онъ не глупъ, знаетъ и поле; есть у него и здравый смыслъ; вещи у него не валятся изъ рукъ. Языкъ-то у него, видите, не остеръ, читаетъ плохо; книгъ терпѣть не можетъ и пишетъ, говорятъ мнѣ, неправильно, а ужь какъ дикъ при чужихъ! и никогда не услышите вы отъ него такого остраго слова, какъ отъ этой дѣвочки. Теперь, хочу я послать его въ такую школу, гдѣ бы развязали ему языкъ да сдѣлали бы изъ него лихаго малаго. Хочу, чтобъ мой сынъ былъ подстать этимъ удальцамъ, которые обогнали меня съ своимъ ученіемъ. Не то, чтобъ я не видалъ дѣла и не съ умѣлъ отстоять своего, еслибъ міръ остался такимъ, какимъ создалъ его Богъ; но всѣ вещи такъ перевернулись и зовутъ ихъ такими неразумными словами, которыя вовсе и не похожи на нихъ, что я право часто и очень-часто попадаюсь въ просакъ. Все такимъ вьюномъ извивается, что чѣмъ вы прямѣе, тѣмъ мудренѣе оно кажемся вамъ.

Мистеръ Тёливеръ выпилъ глотокъ, медленно проглотилъ его и печально покачалъ головою, какъ-будто представляя собою истину, что совершенно-здоровый разсудокъ плохо уживается въ этомъ безумномъ свѣтѣ.

— Вы совершенно въ этомъ справедливы, Тёливеръ, сказалъ мистеръ Райлэ. — Лучше истратить сотню или двѣ на воспитаніе вашего сына, нежели ихъ оставить ему въ вашемъ завѣщаніи. Я знаю, будь у меня сынъ, я старался бы сдѣлать для него то же самое, хотя — Богу извѣстно, Тёливеръ — я не имѣю вашего наличнаго капитала; у меня домъ полонъ дочерей.

— Теперь, съ вашего позволенія, вы знаете школу, которая придется именно для моего Тома, сказалъ мистеръ Тёливеръ, нисколько не смущаясь симпатіею къ мистеру Райлэ въ недостаточности его наличнаго капитала.

Мистеръ Райлэ понюхалъ табаку, оставляя мистера Тёливера въ недоумѣніи своимъ молчаніемъ прежде, нежели онъ сказалъ:

— Я знаю удивительный случай для человѣка, съ деньгами, какъ вы, Тёливеръ. Дѣло въ томъ: я не посовѣтую ни одному моему пріятелю отдать своего сына въ настоящую школу, если есть средства выбрать что-нибудь получше. Если кто хочетъ доставить своему сыну высшее образованіе и воспитаніе, и въ такомъ мѣстѣ, гдѣ онъ былъ бы товарищемъ своего учителя, а учитель этотъ — молодецъ первой рули, то я знаю такого человѣка. Я этого случаю не назову каждому; я не думаю, чтобъ каждый успѣлъ и добиться его, еслибъ попробовалъ; но вамъ-то я скажу про него, мистеръ Тёливеръ, между нами.

Пристальный и испытующій взглядъ, съ которымъ мистеръ Тёливеръ наблюдалъ лицо своего пріятеля, горѣлъ любопытствомъ.

— Ну, послушаемъ теперь, сказалъ онъ, располагаясь въ своемъ креслѣ съ снисходительнымъ видомъ человѣка, котораго удостоиваютъ какимъ-нибудь важнымъ сообщеніемъ.

— Онъ оксфордскій молодецъ, сказалъ мистеръ Райлэ назидательно, закрывая ротъ и смотря на мистера Тёливера, чтобъ подмѣтить дѣйствіе этого интереснаго извѣстія.

— Какъ, священникъ! сказалъ мистеръ Тёливеръ сомнительно.

— Да, и магистръ. Епископъ, я слышалъ, высокаго о немъ мнѣнія: какъ же, епископъ далъ еще ему мѣсто.

— А? сказалъ мистеръ Тёливеръ, которому все казалось удивительнымъ въ этихъ незнакомыхъ ему вещахъ. — Да что же ему въ Томѣ?

— Какъ что? дѣло въ томъ: онъ охотникъ учить и желалъ бы продолжать свои ученыя занятія; а священнику, съ его приходскими обязанностями, мало для этого случая. Онъ ищетъ взять къ себѣ одного или двухъ мальчиковъ, чтобъ даромъ у него не пропадало время. Мальчики-то будутъ у него какъ родные; лучше для нихъ и придумать нельзя, да и всегда на глазахъ у Стелинга.

— Думаете вы, будутъ мальчику давать пуддингъ два раза? сказала мистриссъ Тёливеръ, занявшая снова свое мѣсто. — Такого еще охотника до пуддинговъ и не бывало: да мальчикъ-то и ростетъ: вѣдь страшно подумать, если станутъ его морить съ голоду.

— А какую плату онъ потребуетъ? сказалъ мистеръ Тёливеръ, который чуялъ, что услуга этого удивительнаго магистра будетъ стоить высокой цѣны.

— Пожалуй, я знаю священника, который проситъ полтораста за своихъ младшихъ воспитанниковъ; и этого человѣка сравнить нельзя съ Стелингомъ. «Я знаю, одинъ большой человѣкъ въ Оксфордѣ (говорилъ Стелингъ) могъ бы добиться высшихъ ученыхъ званіи, еслибъ онъ захотѣлъ; но университетскія почести не прельщаютъ его; онъ человѣкъ спокойный — шума не любитъ».

— Ахъ, оно и лучше, гораздо-лучше, сказалъ мистеръ Тёливеръ: — да полтораста — цѣна необыкновенная. Я никогда и не думалъ дать столько.

— Хорошее воспитаніе, позвольте мнѣ сказать вамъ, Тёливеръ — за эту цѣну просто — даромъ; но Стелингъ очень-умѣренъ въ своихъ условіяхъ: онъ человѣкъ нежадный. Я не сомнѣваюсь, за вашего мальчика, онъ возьметъ сто; а за такую цѣну не достанете другаго священника. Хотите, я напишу объ этомъ?

Мистеръ Тёливеръ потиралъ свои колѣни и смотрѣлъ, въ размышленіи, на коверъ.

— Да онъ, можетъ-быть, холостякъ, замѣтила мистрисъ Тёливеръ въ промежуткѣ: — я плохаго мнѣнія объ экономкахъ. Вотъ, у моего брата (онъ уже давно отправился) была экономка; что жь? изъ лучшей перины она вынула половину пуха да и спустила его на сторону. А ужь сколько она потаскала бѣлья, такъ ужь я, право, и не умѣю вамъ и сказать! Звали ее Стотъ. Сердце мое не потерпитъ, чтобъ отправить Тома туда, гдѣ есть экономка, и надѣюсь и вы, мистеръ Тёливеръ, не захотите этого.

— На этотъ счетъ вы можете быть спокойны, мистрисъ Тёливеръ, сказалъ мистеръ Райлэ. — Стелингъ женатъ на хорошенькой, добренькой бабочкѣ; лучшей жены никому пожелать нельзя; добрѣе души не встрѣтите на свѣтѣ: я знаю хорошо ея семейство. У нея такой же цвѣтъ лица, какъ у васъ, и ваши свѣтлые, кудрявые волосы; она изъ хорошей семьи въ Мёдпортѣ; и не всякое предложеніе было бы тамъ принято. Да этакихъ людей, какъ Стелингъ, не встрѣчаете же вы каждый день: онъ человѣкъ разборчивый и не бросится на всякое знакомство. Впрочемъ, я думаю, онъ не станетъ противиться, чтобъ взять вашего сына. Я думаю, онъ не станетъ противиться, если я ему представлю.

— Не знаю, что можетъ онъ имѣть противъ мальчика, сказала мистрисъ Тёливеръ съ оскорбительнымъ самолюбіемъ матери. — Кожа у него такая здоровая и свѣжая, хоть кому пожелать.

— Но одна вещь пришла мнѣ теперь на мысль, сказалъ мистеръ Тёливеръ, поворачивая голову на сторону и посматривая на мистера Райлэ, послѣ продолжительнаго созерцанія ковра: — не слишкомъ ли ученъ священникъ, чтобъ образовать изъ мальчика дѣловаго человѣка? Я того мнѣнія о попахъ: ученость ихъ такъ глубока, что ее и не завидишь; я не этого хочу для Тома. Я хочу, чтобъ онъ зналъ цифирю, писалъ, какъ по печатному, дѣло бы разомъ увидѣлъ, да зналъ бы, что у людей-то на умѣ, да какъ передать вещь словами, къ которымъ привязаться нельзя — вотъ это-то дѣло особенное! заключилъ мистеръ Тёливеръ, покачивая головою: — чтобъ передать человѣку, что вы думаете, не платя за то.

— Ахъ, мой любезный Тёливеръ! сказалъ мистеръ Райлэ: — вы совершенно-ошибочно судите о духовенствѣ. Всѣ лучшіе учители изъ духовныхъ; а которые не изъ духовныхъ, такъ это ужь дрянь.

— Да, въ родѣ Якобса, въ академіи, прервалъ мистеръ Тёливеръ.

— Разумѣется, люди, которымъ не удалось въ другихъ занятіяхъ. Теперь, священникъ — джентльменъ и по занятію и по воспитанію и, кромѣ-того, онъ знаетъ, какъ образовать основательно мальчика и приготовить его такъ, чтобъ онъ могъ съ честью выступить на какое угодно поприще. Конечно, есть священники, которые только люди книжные; но, положитесь на меня, Стелингъ не изъ такихъ: у него глаза на все открыты, позвольте мнѣ вамъ сказать. Намекните ему только — и того довольно. Теперь вы замѣтили про вычисленіе; скажите только Стелингу: «я хочу, чтобъ мои сынъ былъ совершеннымъ ариѳметчикомъ», а остальное можете ему предоставить.

Мистеръ Райлэ остановился на-минуту, между-тѣмъ. мистеръ Тёливеръ, совершенно-убѣжденный въ достоинствѣ духовнаго наставничества, готовился внутренно, какъ онъ скажетъ мистеру Стелингу: «Хочу, чтобъ мой сынъ зналъ ариѳметику».

— Видите, мой любезный Тёливеръ, продолжалъ мистеръ Райлэ: — когда вы имѣете дѣло съ совершенно-воспитаннымъ человѣкомъ, каковъ Стелингъ, онъ возьмется учить, чему хотите. Если работникъ знаетъ, какъ владѣть своимъ инструментомъ, то онъ сдѣлаетъ одинаково-хорошо и раму, и дверь.

— Что правда, то правда, сказалъ мистеръ Тёливеръ, окончательно убѣжденный, что духовные должны быть лучшіе учители.

— Пожалуй, я скажу вамъ, что я сдѣлаю для васъ, объявилъ мистеръ Райлэ: — это я сдѣлаю не для всякаго. Я повидаюсь съ тестемъ Стелинга, или напишу ему нѣсколько строчекъ, когда вернусь въ Брассигъ, и скажу, что вы желаете помѣстить своего мальчика къ его зятю. Стелингъ напишетъ вамъ тогда и изложитъ свои условія.

— Да вѣдь это еще не къ спѣху — не такъ ли? сказала мистрисъ Тёливеръ: — надѣюсь, мистеръ Тёливеръ, вы не пожелаете, чтобъ

Томъ поступилъ въ свою новую школу прежде иванова-дня. Онъ началъ въ академіи съ Благовѣщенія: видите, много вышло изъ этого добра.

— Эй, Бэсси! не вари пива на Михайловъ-день изъ худаго солода: плохой выйдетъ запасъ, сказалъ мистеръ Тёливеръ, подмигивая и улыбаясь мистеру Райлэ съ естественною гордостью человѣка, котораго милая супруга была замѣтно-ниже его по уму. — Но что правда, то правда: время еще терпитъ. Здѣсь вы напали на дѣло, Бэсси.

— А лучше не откладывать бы далеко, сказалъ мистеръ Райлэ спокойно. — Стелингъ можетъ получить предложенія отъ другихъ; а я знаю, онъ не возьметъ болѣе двухъ или трехъ нахлѣбниковъ, да и то едва-ли. Будь я на вашемъ мѣстѣ, я бы разомъ сговорился съ Стелингомъ. Нѣтъ необходимости отдавать мальчика прежде Иванова-дня, но я былъ бы спокоенъ и увѣренъ, что никто не забѣжитъ прежде меня.

— А что жь, и то правда, сказалъ мистеръ Тёливеръ.

— Отецъ, перебила Магги, которая незамѣтно подошла къ локтю отца и слушала съ разинутымъ ртомъ, держа вверхъ ногами свою куклу и придавливая ея носъ о кресло: — отецъ, а далеко это, куда отдадутъ Тома? Поѣдемъ ли мы когда-нибудь повидаться съ нимъ?

— Не знаю, моя дѣвочка, сказалъ отецъ нѣжно. — Спроси мистера Райлэ: онъ знаетъ.

Магги вдругъ повернулась къ мистеру Райлэ и сказала:

— Какъ далеко это, сэръ?

— О, очень-далеко! отвѣтилъ тотъ джентльменъ, который былъ того мнѣнія, что съ дѣтьми всегда должно говорить шутя, если только они благонравныя дѣти. — Вамъ придется запастись семимильными сапогами, чтобъ попасть къ нему.

— Это пустяки! сказала Магги, надменно встряхивая головой и отвертываясь, съ слезами на глазахъ.

Она стала не любить мистера Райлэ: очевидно, онъ считалъ ее пустою, глупенькою дѣвочкой.

— Перестаньте, Магги, постыдились бы разспрашивать и тараторить, сказала мать. — Пойдите, сядьте на вашу скамеечку, да молчите. Но, прибавила мистрисъ Тёливеръ, которой опасенія были также возбуждены: — такъ ли это далеко, чтобъ я сама не могла стирать и чинить его бѣлье?

— Всего миль пятнадцать, сказалъ мистеръ Райлэ. — Вы спокойно можете туда съѣздить и вернуться въ одинъ день. Да и Стелингъ человѣкъ радушный, пріятный; онъ будетъ радъ, если вы у него останетесь.

— Да для бѣлья-то, я думаю, это слишкомъ-далеко, сказала мистрисъ Тёливеръ печально.

Появленіе ужина кстати отложило это затрудненіе и избавило мистера Райля отъ труда придумывать для него какое-нибудь рѣшеніе; а этотъ трудъ онъ непремѣнно взялъ бы на себя, потому-что, какъ вы видите, онъ былъ человѣкъ очень-обязательный. И дѣйствительно, онъ далъ себѣ трудъ отрекомендовать мистера Стелинга своему другу Тёливеру, но не ожидалъ себѣ отъ того никакой положительно-опредѣленной выгоды, хотя нѣкоторые легкіе признаки могли бы обмануть черезчуръ-остроумнаго наблюдателя. Ничто такъ часто не вводитъ насъ въ заблужденіе, какъ остроуміе, если да нападетъ оно не на тотъ слѣдъ; остроуміе, убѣжденное, что люди дѣйствуютъ и говорятъ изъ какихъ-то особенныхъ побужденій, всегда имѣя въ виду предположенную цѣль, конечно, даромъ тратитъ свои силы въ этой воображаемой игрѣ. Интригующая жадность, глубоко-задуманные планы, чтобъ достичь эгоистической цѣли, изобилуютъ только на сценѣ театровъ. Многіе изъ нашихъ собратій неповинны въ нихъ, потому-что они требуютъ слишкомъ-напряженнаго дѣйствія ума. Легко напакостить своему ближнему и безъ такого труда: мы часто это можемъ дѣлать, лѣниво поддакивая, лѣниво недоговаривая, тривіальною ложью, въ которой мы сами не можемъ дать отчета, мелкимъ мошенничествомъ, примиряемымъ мелкою расточительностью, неловкою лестію и топорными намеками. Большая часть насъ побирается въ этомъ случаѣ насущнымъ хлѣбомъ, чтобъ удовлетворить небольшому кружку непосредственныхъ желаній; мы бросаемся на первый кусокъ, чтобъ насытить это голодное отродье, и рѣдко думаемъ о сохраненіи сѣмянъ, или объ урожаѣ слѣдующаго года.

Мистеръ Райлэ былъ человѣкъ дѣловой и неравнодушный къ своимъ интересамъ, но онъ также былъ болѣе подъ вліяніемъ мелкихъ побужденій, нежели дальновидныхъ плановъ. Онъ не имѣлъ никакой сдѣлки съ его преподобіемъ Вальтеромъ Стелингомъ, напротивъ, онъ очень-мало зналъ этого магистра, и каковы были его способности: можетъ-быть, недовольно, чтобъ такъ горячо рекомендовать его своему другу Тёливеру. Но онъ полагалъ, что мистеръ Стелингъ былъ отличный классикъ; ему это сказалъ Гадсби; а двоюродный братъ Гадсби былъ наставникомъ въ Оксфордѣ; мнѣніе его имѣло, слѣдовательно, лучшее основаніе, нежели даже его собственное наблюденіе, потому-что, хотя мистеръ Райлэ и получилъ классическую полировку въ мёдпортской гимназіи и зналъ латинь вообще, но его пониманіе латини въ-частности было очень-недостаточно. Нѣтъ сомнѣнія, соприкасаніе съ «de Senectute» и четвертою книгою Энеиды, въ отроческіе годы оставило нѣкоторый ароматъ; но его нельзя было уже признать за ароматъ классическій: онъ только еще высказывался въ высшей окончательности и особенной силѣ аукціонернаго стиля. Потомъ Стелингъ былъ оксфордскій молодецъ; а люди оксфордскіе бываютъ всегда… нѣтъ, нѣтъ! это кембриджцы бываютъ всегда хорошими математиками. Но человѣкъ, получившій университетское образованіе, конечно, можетъ учить всему, чему хотите; особенно же такой человѣкъ, какъ Стелингъ, который сказалъ рѣчь на политическомъ обѣдѣ въ Мёдпортѣ, и такъ мастерски, что всѣ говорили: «этотъ зять Тимпсона удалой малый!» Отъ мёдпортскаго уроженца, жившаго еще въ приходѣ св. Урсулы, должно было ожидать, что онъ не пропуститъ случая сдѣлать одолженіе зятю Тимпсона, потому-что Тимпсонъ былъ человѣкъ полезный и съ вліяніемъ въ приходѣ; всегда у него было много дѣла, которое онъ умѣлъ передать въ хорошія руки. Мистеръ Райлэ любилъ такихъ людей, оставя даже въ сторонѣ деньги, которыя, благодаря ихъ здравому сужденію, попадали изъ кармановъ менѣе-достойныхъ въ его собственные; и ему было бы пріятно сказать Тимпсону, возвратясь домой: «я заручилъ хорошаго воспитанника вашему зятю».

У Тимпсона было также много дочерей; мистеръ Райлэ сочувствовалъ ему: кромѣ-того, лицо Луизы Тимпсонъ, съ ея свѣтлыми локонами было такимъ знакомымъ ему предметомъ: впродолженіе пятнадцати лѣтъ каждое воскресенье онъ видѣлъ его въ церкви надъ дубовою скамьею, что, естественно, ея мужъ долженъ быть хорошимъ наставникомъ. Наконецъ, мистеръ Райлэ не зналъ и другаго учителя, котораго онъ могъ бы рекомендовать предпочтительно: отчего же не рекомендовать Стелинга? Его пріятель, Тёливеръ, спрашивалъ у него совѣта: это такъ непріятно, въ дружескихъ отношеніяхъ, сказать, что вы не можете дать никакого совѣта. А если вы даете совѣтъ, то это должно дѣлать съ видомъ убѣжденія и совершеннаго знанія дѣла. Мнѣніе дѣлается вашимъ собственнымъ, когда вы произносите его, и, естественно, вы увлекаетесь имъ. Такимъ-образомъ, мистеръ Райлэ, зная, что худаго ничего не было назвать Стелинга и желая ему добра, отрекомендовалъ его; но потомъ онъ сталъ думать уже съ восторгомъ про человѣка, отрекомендованнаго имъ, и проникся скоро такимъ горячимъ интересомъ къ предмету, что еслибъ мистеръ Тёливеръ, въ-заключеніе, отказался отдать Тома Стелингу, то мистеръ Райлэ сталъ бы считать своего друга Стараго Завѣта ослино-упрямымъ малымъ.

Если вы станете сильно порицать мистера Райлэ, зачѣмъ онъ рекомендовалъ на такихъ шаткихъ основаніяхъ, то я долженъ вамъ сказать, что вы слишкомъ-строго къ нему. Почему требовать, чтобъ аукціонистъ и оцѣнщикъ, тридцать лѣтъ назадъ забывшій свою школьную латинь, былъ гораздо-совѣстливѣе многихъ ученыхъ джентльменовъ, даже при настоящихъ успѣхахъ морали?

Кромѣ-того, человѣкъ, у котораго есть лимфа доброты, едва-ли можетъ удержаться, чтобъ не сдѣлать добраго дѣла; а нельзя же въ одно время быть добрымъ для всѣхъ. Природа сама иногда помѣщаетъ очень-непріятнаго паразита на животномъ, къ которому она, впрочемъ, не чувствуетъ особенной непріязни. Что жь? мы удивляемся ея заботливости о паразитѣ. Еслибъ мистеръ Райлэ отказался рекомендовать, не имѣя на то достаточнаго основанія, то онъ не доставилъ бы Стелингу выгоднаго воспитанника; а для преподобнаго джентльмена это было бы невовсе-пріятно. Подумайте также, что онъ лишилъ бы себя всѣхъ этихъ пріятностей: быть въ дружбѣ съ Тимпсономъ, дать совѣтъ, когда у него спрашивали, внушить своему пріятелю Тёливеру большое уваженіе къ себѣ, сказать что-нибудь и сказать это назидательно, и тысячи другихъ неуловимыхъ элементовъ, которые, въ соединеніи съ теплотою камина и грога, примиряли мистера Райлэ съ его совѣстливостью на этотъ случай.

ГЛАВА IV.

Тома ожидаютъ.

Магги была въ отчаяніи, что отецъ ее не взялъ съ собою въ кабріолетѣ, когда, онъ поѣхалъ за Томомъ. «Погода была слишкомъ-дождлива (говорила мистрисъ Тёливеръ), чтобъ дѣвочкѣ ѣхать въ своей нарядной шляпѣ». Магги была совершенно противнаго мнѣнія и, вслѣдствіе этого различія въ взглядѣ, когда мать принялась расчесывать ея упрямые волосы, Магги вдругъ вырвалась у нея изъ рукъ и окунула свои волосы въ возлѣ-стоявшій тазъ съ водою, съ мстительною рѣшимостью, чтобъ въ этотъ день, по-крайней-мѣрѣ, не было локоновъ.

— Магги, Магги! воскликнула тучная и безпомощная мистрисъ Тёливеръ, съ щетками на колѣняхъ: — что изъ васъ выйдетъ? только такая вы негодная! Скажу вашей тёткѣ Глегъ и вашей тёткѣ Пулетъ, когда онѣ пріѣдутъ, на будущей недѣлѣ, чтобъ онѣ не любили васъ. О, Боже мой, Боже мой! посмотрите, вашъ чистый передникъ, вѣдь онъ мокръ сверху до низу. Люди скажутъ, что это въ наказаніе мнѣ послано такое дитя; подумаютъ я сдѣлала какое-нибудь зло.

Прежде нежели эти упреки кончились, Магги была уже далеко и пробиралась-себѣ въ большой мезонинъ, находившійся подъ самою старинною, остроконечною кровлею, отряхая воду съ своихъ черныхъ волосъ, какъ шотландская такса, вырвавшаяся изъ ванны. Этотъ мезонинъ былъ любимымъ убѣжищемъ Магги въ дождливые дня, когда погода была неслишкомъ-холодна; здѣсь разсѣвала она свои неудовольствія, разговаривала вслухъ съ полами и полками, проточенными червями, и темными балками, увѣшанными паутиною, и здѣсь держала она фетиша, на которомъ вымѣщала всѣ свои несчастія. Это было туловище большой деревянной куклы, которая нѣкогда сверкала круглѣйшныи глазами, блиставшими надъ румянѣйшими щеками; но теперь она была страшно обезображена отъ продолжительнаго, безвиннаго страданія. Три гвоздя, вбитые въ голову, напоминали столько же кризисовъ впродолженіе девяти лѣтъ земной борьбы Магги; такое роскошное мщеніе подсказала ей картинка въ старинной Библіи, изображавшая Іоиль, убивавшую Сисару. Послѣдній гвоздь былъ вбитъ съ особенно-свирѣпымъ ударомъ, потому-что фетишъ при этомъ случаѣ представлялъ тётку Глегъ. Но тутъ же Магги подумала, если она вколотитъ много гвоздей, то ей трудно будетъ себѣ представить, что головѣ больно, когда она бьетъ ее объ стѣну, или утѣшать ее, прикладывать припарки, когда ея собственное бѣшенство унималось; а тётку Глегъ можно было пожалѣть, когда она была очень-побита, совершенно унижена и просила прощенія у своей племянницы. Съ-тѣхъ-поръ она болѣе не вбивала гвоздей; она тѣшила себя, поперемѣнно царапая и колотя деревянную голову о шаршавыя кирпичныя трубы, которыя подпирали кровлю. Вотъ чѣмъ занималась она въ это утро, прибѣжавъ въ мезонинъ, рыдая все время отъ бѣшенства, подавившаго всякое сознаніе, даже воспоминаніе о неудовольствіи, вызвавшемъ его. Наконецъ рыданія становились тише; она била куклу уже не съ такимъ ожесточеніемъ; вдругъ солнечный лучъ засвѣтилъ черезъ проволочную рѣшетку на полкахъ, проточенныхъ червями; она бросила фетиша и побѣжала къ окошку. Дѣйствительно, солнце показалось; шумъ мельницы опять раздавался такъ весело; дверь въ житницу была открытою, и Янъ, бѣлая такса съ коричневыми пятнами, заложивъ одно ухо назадъ, бѣгала и нюхала, какъ бы ища своего товарища. Устоять противъ этого не было возможности, Магги отряхнула свои волосы назадъ и побѣжала внизъ, схватила свою шляпку, не надѣвая ее, заглянула въ комнату и потомъ бросилась въ корридоръ, чтобъ не встрѣтить своей матери; въ минуту она была на дворѣ, вертясь какъ Пифія и распѣвая «Янъ, Янъ! Томъ скоро будетъ домой!» между тѣмъ Янъ прыгалъ и лаялъ вокругъ нея, какъ-будто говоря: «если нуженъ шумъ, такъ я на то собака-мастеръ».

— Ей-ей, миссъ, этакъ у васъ закружится голова и ни упадете въ грязь, сказалъ Лука, главный мельникъ, широкоплечій мужикъ, лѣтъ сорока, съ черными глазами и черноволосый, посыпанный мукою, какъ медвѣжье-ушко.

Магіи остановилась и сказала, слегка пошатываясь:

— О! у меня отъ этого голова не кружится, Лука. Можно мнѣ съ вами пойти на мельницу?

Магги любила блуждать по широкому простору мельницы и часто выходила оттуда совершенно-напудренная тончайшею мукою, отчего ея темные глаза сверкали новымъ огнемъ. Рѣзкое дребезжаніе, безостановочное движеніе большихъ жернововъ наполняли ее таинственнымъ, сладкимъ ужасомъ, который мы чувствуемъ въ присутствіи неудержимой силы; мука, постоянно-сыплющаяся — тонкій, бѣлый порошокъ, смягчающій поверхности всѣхъ предметовъ, придающій даже самой паутинѣ видъ фантастическихъ кружевъ, чистый, сладкій запахъ крупы — все это заставляло Магги думать, что мельница образовала сама-по-себѣ отдѣльный міръ среди ея ежедневной жизни. Особенно пауки были предметомъ ея размышленій. Она спрашивала себя: имѣли ли они родственниковъ за стѣнами мельницы, потому-что, въ такомъ случаѣ, ихъ семейныя сношенія были сопряжены съ большими трудностями — жирный, мучнистый паукъ, привыкшій глотать свою муху, совершенно обвалянную въ мукѣ, долженъ былъ чувствовать лишеніе, когда его двоюродный братъ угощалъ Ого мухами naturel, и пауки-дамы, вѣроятно, находили очень-неприличными туалеты своихъ подругъ. Но болѣе всего нравился ей верхній этажъ мельницы — хлѣбный закромъ, гдѣ всегда находились огромныя кучи зерна, на которыя она могла садиться и скатываться съ нихъ. Она обыкновенно забавлялась такимъ образомъ, разговаривая съ Лукою, съ которымъ она была очень-сообщительна, желая, чтобъ онъ былъ также хорошаго мнѣнія объ ея смышлёности, какъ и ея отецъ.

Можетъ-быть, она считала необходимымъ внушить ему особенное уваженіе къ себѣ при настоящемъ случаѣ, потому-что, скатываясь съ кучи зерна, возлѣ которой онъ чѣмъ-то занимался, она сказала ему пронзительнымъ голосомъ, какимъ обыкновенію разговариваютъ на мельницѣ:

— Я думаю, вы никогда никакихъ книгъ не читали, кромѣ Библіи, не правда ли, Лука?

— Да, миссъ; да и ту нечасто, сказалъ Лука съ большою откровенностью. — Плохой я читальщикъ.

— Ну, а если я вамъ дамъ, Лука, какую-нибудь изъ моихъ книгъ? У меня нѣтъ очень-хорошенькихъ книжекъ, которыя было бы вамъ легко читать; есть у меня «Путешествіе по Европѣ Пёга»: тамъ все написано про разные народы, которые живутъ на свѣтѣ; а не поймете вы печатнаго, такъ вамъ помогутъ картинки: по нимъ вы увидите, какъ одѣваются разные люди и что они дѣлаютъ. Тамъ представлены голландцы, такіе жирные, съ трубками — вы знаете, и одинъ сидитъ на боченкѣ.

— Нѣтъ, миссъ, худаго я мнѣнія о голландцахъ. Мало добра и знать про нихъ.

— Да, вѣда, они наши ближніе, Лука. Мы должны знать про нашихъ ближнихъ.

— Не совсѣмъ-то ближніе, я полагаю, миссъ. Все, что я знаю — мои прежній хозяинъ, а онъ человѣкъ бывалый, говаривалъ: «будь я голландецъ, если да я посѣю пшеницу, не просоливъ ее»; а, вѣдь, это все-равно, какъ бы онъ сказалъ, что голландецъ дуракъ, или около того. Нѣтъ, нѣтъ, не стану мучить себя вашими голландцами. Довольно дураковъ, довольно и мошенниковъ на свѣтѣ, нечего ходить за ними въ книги.

— Пожалуй, сказала Магги, нѣсколько-озадаченная рѣшительнымъ мнѣніемъ Луки о голландцахъ: — можетъ-быть, вамъ лучше понравится Оживленная природа — это не про голландцевъ, знаете, а про слоновъ, кенгуру, выхухоль, летающихъ рыбъ и птицу, которая сидитъ на хвостѣ… забыла какъ ее звать. Знаете, вѣдь есть страны, гдѣ все живутъ эти твари вмѣсто лошадей и коровъ. Хотите, Лука, про нихъ узнать?

— Нѣтъ миссъ, мое дѣло держать счетъ мукѣ, да зерну; не справлюсь я съ работой, если буду знать столько вещей. Это людей до висѣлицы доводитъ, когда знаютъ они все, окромѣ того, чѣмъ имъ хлѣбъ промышлять. Да и все это сказки они печатаютъ въ книгахъ, я полагаю; на волосъ же правды нѣтъ въ печатныхъ листахъ, что люди продаютъ на улицахъ.

— Да вы, Лука, похожи на брата моего Тома, сказала Магги, желая дать пріятный оборотъ разговору. — Томъ неохотникъ также читать. Я такъ люблю Тома, Лука, болѣе, нежели кого-нибудь на свѣтѣ. Когда онъ выростетъ, я буду у него хозяйничать въ домѣ, и мы завсегда будемъ жить вмѣстѣ. Но, я думаю, Томъ не глупъ, хоть и не любитъ онъ книгъ: онъ дѣлаетъ такіе славные хлыстики и домики для кроликовъ.

— А! сказалъ Лука: — будетъ очень ему досадно, что всѣ кролики переколѣли.

— Околѣли! закричала Магги, вскочивъ съ кучи зерна. — О, любезный Лука! какъ, оба: и вислоухій и пятноватенькій, на которыхъ Томъ потратилъ всѣ свои деньги?

— Околѣли, какъ кроты, сказалъ Лука, заимствуя свое безошибочное сравненіе отъ труповъ, пригвожденныхъ къ стѣнѣ конюшни.

— О, любезный Лука! сказала Магги жалобнымъ голосомъ, и крупныя слезы катились по ея щекамъ: — Томъ поручилъ мнѣ смотрѣть за ними, а я и позабыла! Что мнѣ дѣлать?

— Видите, миссъ, жили они далеко, въ томъ сараѣ, и ходить за ними было некому. Я полагаю, мистеръ Томъ велѣлъ Гари кормить ихъ; а на Гари полагаться нельзя — такая это тварь. Помнитъ онъ только про свое брюхо — хоть бы рѣзь-то приключилась у него.

— Ахъ, Лука! Томъ мнѣ заказалъ, чтобъ я каждый день помнила про кроликовъ; да какъ же я-то могла, когда, знаете, они мнѣ и въ голову не приходили? Онъ будетъ такъ сердиться на меня и жалѣть своихъ кроликовъ; и мнѣ ихъ жаль. О! что мнѣ дѣлать?

— Не печальтесь, миссъ, сказалъ Лука, утѣшая ее: — эти вислоухіе кролики, глупыя твари, пожалуй, они околѣли бы, еслибъ ихъ и кормили. Тварь не на волѣ никогда не благоденствуетъ; да и Богъ всемогущій не любитъ ихъ. Создалъ онъ кроликовъ такъ, чтобъ уши у нихъ лежали назадъ; а вѣдь это наперекоръ ему, если онѣ висятъ какъ у борзой собаки. Это наука мистеру Тому, чтобъ не покупалъ онъ въ другой разъ такихъ тварей. Не печальтесь, миссъ. Пойдемте-ка со мною домой, къ женѣ? Я ухожу сейчасъ.

Это приглашеніе было пріятнымъ развлеченіемъ для Магги, среди ея печали; слезы ея унялись, когда она бѣжала возлѣ Луки, къ его опрятному домику, стоявшему между яблонями и грушами, у самой рѣчки. Мистрисъ Могсъ, жена Луки, была очень-пріятнымъ знакомствомъ. Ея радушіе обильно выражалось въ видѣ патоки съ хлѣбомъ и, кромѣ-того, она обладала различными художественными произведеніями. Магги, дѣйствительно, забыла про свое горе, стоя на стулѣ и разсматривая замѣчательный рядъ картинъ, изображавшихъ блуднаго сына въ костюмѣ сэра Чарльза Грандисона; только блудный сынъ, какъ и должно было ожидать отъ его худой нравственности, не имѣлъ достаточно вкуса и твердости, чтобъ обойтись безъ парика, подобно этому совершенному герою. Но мертвые кролики оставили у ней на умѣ тяжелое впечатлѣніе, и она чувствовала особенное сожалѣніе къ судьбѣ этого слабаго юноши, именно глядя на картинку, гдѣ онъ стоялъ прислонившись къ дереву, съ безмысленнымъ выраженіемъ на лицѣ, разстегнутыми панталонами и въ парикѣ, съѣхавшемъ на сторону, между-тѣмъ, какъ свиньи, очевидно, иностранной породы, казалось, еще оскорбляли его, весело пожирая желуди.

— Я очень-рада, что отецъ его принялъ къ себѣ, а вы рады, Лука? сказала она. — Вы знаете, онъ раскаялся и не станетъ опять дѣлать ничего худаго.

— Эхъ, миссъ! сказалъ Лука: — не будетъ изъ него добра, что ни дѣлай съ нимъ отецъ.

Это была печальная мысль для Магги, и она очень жалѣла, что послѣдующая исторія этого юноши осталась недосказанною.

ГЛАВА V.

Томъ является домой.

Томъ долженъ былъ пріѣхать рано въ полдень; и здѣсь еще было другое сердце, кромѣ Магги, которое, когда уже становилось довольно-поздно, также съ трепетомъ прислушивалось къ стуку колесъ ожидаемаго кабріолета. Мистрисъ Тёливеръ имѣла одну страсть — любовь къ своему сыну. Наконецъ, раздался этотъ стукъ, послышалось легкое, быстрое катанье колесъ одноколки; и, несмотря на вѣтеръ, разносившій облака и непоказывавшій ни малѣйшаго уваженія ни къ локонамъ, ни къ лентамъ чепчика мистрисъ Тёливеръ, она вышла за двери и даже оперлась рукою на повинную головку Магги, забывая всѣ огорченія прошедшаго утра.

— Вонъ и онъ, сладкій мой мальчикъ! Господи упаси, и безъ воротничка! Дорогою потерялъ онъ его — о! я увѣрена; вотъ и разрозненная дюжина.

Мистрисъ Тёливеръ стояла съ открытыми объятіями, Магги прыгала съ ноги на ногу, между-тѣмъ Томъ сходилъ съ кабріолета и говорилъ съ мужественною твердостью, задерживая нѣжныя ощущенія.

— Гало! Янъ! какъ, и ты здѣсь?

Однакожъ онъ позволилъ себя цаловать довольно-охотно; Магги повисла у него на шеѣ и готова была задушить его, между-тѣмъ, какъ его сѣроголубые глаза обращались на отгороженную лужайку, ягнятъ и рѣку, въ которой онъ обѣщалъ себѣ начать удить съ завтрашняго же утра. Это былъ одинъ изъ тѣхъ мальчиковъ, которые, какъ грибы ростутъ по всей Англіи и которые, двѣнадцати или тринадцати лѣтъ, очень бываютъ похожи на гусятъ; это былъ мальчикъ съ свѣтлорусыми волосами, розовыми щеками, толстыми губами, неопредѣленнымъ носомъ и бровями — словомъ, съ такою физіономіею, въ которой повидимому невозможно было отличить ничего, кромѣ общаго дѣтскаго характера, физіономіею, нисколько непохожею на рожицу бѣдной Магги, очевидно, отформованную и оттушеванную природою для опредѣленной цѣли. Но та же самая природа хитро скрывается подъ видомъ полной откровенности. Простой человѣкъ думаетъ, что онъ все видитъ насквозь; а она, между-тѣмъ, тайкомъ подготавливаетъ опроверженіе своихъ же собственныхъ предзнаменованій. Подъ этими обыкновенными дѣтскими физіономіями, которыя она повидимому поработываетъ дюжинами, она скрываетъ самыя твердыя, непреклонныя намѣренія, самые постоянные, неизмѣнчивые характеры, и черноглазая, безпокойная, горячая дѣвочка въ заключеніе дѣлается страдательнымъ существомъ въ сравненіи съ этимъ розовымъ задаткомъ мужественности, съ неопредѣленными чертами.

— Магги, сказалъ Томъ таинственно, отводя ее въ уголъ, когда мать ушла разбирать сундукъ и теплая атмосфера гостиной разогрѣла его послѣ продолжительной ѣзды: — знаешь, что у меня въ карманѣ? и онъ закачалъ головою, какъ-бы желая возбудить ея любопытство.

— Нѣтъ, сказала Магги. — Какъ они отдулись, Томъ! Что же это: камешки или орѣхи? Сердце Магги ёкнуло немного: потому-что Томъ всегда говорилъ: «съ ней охоты нѣтъ ему играть въ эти игры, она такъ неловка».

— Камешки! нѣтъ; я промѣнялъ всѣ камешки мальчуганамъ; а въ орѣхи, глупая, играютъ только, пока они зелены. Посмотри-ка сюда!

Онъ что-то вынулъ до половины изъ праваго кармана.

— Что это такое? сказала Магги шопотомъ. — Я только вижу кусочекъ желтаго.

— Что такое… новая… Отгадай, Магги.

— Не могу отгадать, Томъ, сказала Магги нетерпѣливо.

— Ну, не пыли, а то не скажу, сказалъ Томъ, закладывая руку въ карманъ и смотря рѣшительно.

— Нѣтъ, Томъ, сказала Магги, умоляющимъ голосомъ и схвативъ его руку, которую онъ не выпускалъ изъ кармана: — я не сержусь, Томъ, я только терпѣть не могу угадывать. Будь ласковъ, пожалуйста, со мной.

Рука Тома понемногу высвободилась и онъ сказалъ:

— Хорошо. Это новая удочка… двѣ новыя удочки: одна для тебя, Маггд, такъ-таки для тебя одной. Я не шелъ въ складчину на пряники и лакомства, чтобъ накопить денегъ. Гибсонъ и Стаунсеръ дрались со мною за то. А вотъ и крючки: смотри сюда!… Послушай, пойдемъ завтра поутру къ круглому пруду удить рыбу. И ты сама будешь ловить свою рыбу, Магги, и насаживать червяка. — А каково веселье?

Магги въ отвѣтъ обвила руками шею Тома, прижала его къ себѣ и приложила свою щеку къ его щекѣ, не говоря ни слова, между-тѣмъ, какъ онъ медленно развивалъ лесу, говоря, послѣ нѣкотораго молчанія:

— А добрый я братъ, что купилъ тебѣ удочку? Вѣдь, знаешь, еслибъ я не захотѣлъ, такъ и не купилъ бы.

— Да, такой, такой добрый… я такъ люблю тебя, Томъ.

Томъ положилъ удочку въ карманъ и сталъ разсматривать крючки, прежде нежели сказалъ:

— А вѣдь товарищи и подрались со мною, зачѣмъ я не шелъ съ ними въ складчину на лакомства.

— Ахъ, Боже мой! какъ бы я желала, Томъ, чтобъ не дрались у васъ, въ школѣ. Что жь, и больно тебѣ было?

— Больно? Нѣтъ, сказалъ Томъ, пряча крючки и вынимая ножикъ; потомъ онъ медленно открылъ самое большое лезвее, посмотрѣлъ на него въ размышленіи, провелъ пальцемъ по немъ и прибавилъ:

— Я подбилъ Стаунсеру глазъ — вотъ что взялъ онъ съ меня и хотѣлъ еще меня отдуть. Въ долю идти битьемъ меня не заставишь.

— О, какой ты храбрый, Томъ! Ты совершенный Самсонъ. Еслибъ на меня напалъ рыкающій левъ, я увѣрена, ты сталъ бы драться съ нимъ — не правда ли, Томъ?

— Ну, откуда нападетъ на тебя левъ, глупая? Вѣдь, львовъ показываютъ только въ звѣринцахъ.

— Нѣтъ; но еслибъ мы были въ такой странѣ, гдѣ водятся львы, въ Африкѣ, я разумѣю, гдѣ еще такъ жарко, тамъ львы ѣдятъ людей. Я покажу тебѣ книгу, въ которой я читала про это.

— Ну, что жь я возьму ружье, да и застрѣлю его.

— Да еслибъ у тебя не было ружья, мы могли бы пойти гулять, ничего не ожидая, какъ мы ходимъ теперь удить рыбу, и вдругъ на встрѣчу намъ выбѣжалъ бы огромный левъ, и мы не могли бы отъ него укрыться: что бъ ты сдѣлалъ тогда, Томъ?

Томъ помолчалъ и отвернулся наконецъ съ пренебреженіемъ, сказавъ:

— Да вѣдь левъ нейдетъ на насъ, такъ что жъ попустому толковать?

— Но я хотѣла бы представить себѣ, какъ это можетъ быть? сказала Магги, слѣдуя за нимъ. — Подумай, что бъ ты сдѣлалъ, Томъ?

— Не приставай, Матти, ты такая глупая! Пойду посмотрѣть на моихъ кроликовъ.

Сердце Магги забилось отъ страха; она не смѣла вдругъ объявить ему истину, но пошла за удалявшимся Томомъ въ трепетномъ молчаніи, думая, какъ бы передать ему извѣстіе, чтобъ въ то же время смягчить его досаду и гнѣвъ, потому-что Магги болѣе всего боялась гнѣва Тома: это былъ совершенно-особенный гнѣвъ, непохожій-на ея собственный.

— Томъ, сказала она робко, когда они вышли изъ дверей: — сколько ты далъ за твоихъ кроликовъ?

— Двѣ полкроны и сикспенсъ, сказалъ Томъ скоро.

— У меня, я думаю, гораздо-болѣе въ моемъ стальномъ кошелькѣ, наверху. Попрошу мать, чтобъ она отдала тебѣ деньги.

— Зачѣмъ? сказалъ Томъ: — мнѣ ненужно твопхъ денегъ, глупая! У меня денегъ гораздо-болѣе, нежели у тебя, потому-что я мальчикъ. На Рождество мнѣ всегда дарятъ по золотому, потому-что изъ меня выйдетъ человѣкъ; а тебѣ даютъ только пять шиллинговъ, потому-что ты дѣвочка.

— Оно такъ, Томъ; но если мать позволитъ мнѣ тебѣ дать двѣ полкроны и сикспенсъ изъ моего кошелка, ты можешь купить себѣ на нихъ еще кроликовъ.

— Еще кроликовъ? Мнѣ ихъ не нужно болѣе.

— Томъ, они околѣли.

Томъ вдругъ остановился и обернулся къ Маггп.

— Такъ ты забыла кормить ихъ, и Гари забылъ также? сказалъ онъ. Краска бросилась ему въ лицо на минуту и потомъ снова пропала. — Я отдую Гари, я сдѣлаю, что его прогонятъ! Не люблю я тебя, Магги. Не пойдешь ты завтра удить со мною рыбу. Я заказалъ тебѣ каждый день присматривать за кроликами.

Онъ ушелъ прочь.

— Да, да я забыла… право, я не виновата Томъ, я такъ, на себя досадую, сказала Магги, и слезы полились у ней.

— Ты негодная дѣвочка! сказалъ Томъ строго: — жалѣю теперь, что купилъ тебѣ удочку. Не люблю тебя.

— О, Томъ, ты такой жестокій! рыдала Маги: — я бы простила тебѣ, что бъ ты ни позабылъ — все-равно, что бъ ты ни сдѣлалъ, я бы тебѣ простила и любила тебя…

— Да, потому-что ты глупа; но я никогда не забываю вещей… я не забываю.

— О, пожалуйста, прости меня, прости меня, Томъ! сердце мое разорвется, сказала Магги, дрожа отъ рыданій и не выпуская руки Тома.

Томъ вырвался отъ нея, остановился опять и сказалъ рѣшительнымъ тономъ:

— Слушай, Магги: добрый я тебѣ братъ?

— Да-а-а, рыдала Магги, судорожно двигая своимъ подбородкомъ.

— Цѣлые три мѣсяца думалъ я про твою удочку, хотѣлъ купить ее; берегъ для того деньги, не шелъ въ долю на лакомства, и Стаунсеръ дрался со мною за то.

— Да-а-а… и я… та-акъ лю-юблю тебя Томъ!

— Но ты негодная дѣвочка. Прошедшіе праздники ты слизала краску съ моей конфетной коробочки, а позапрошедшіе-праздники ты оборвала мою удочку, когда я тебя поставилъ сторожить, и ты прорвала мой змѣй своей головою.

— Но я сдѣлала это ненарочно, сказала Магги: — я не могла…

— Вздоръ, ты могла, сказалъ Томъ: — еслибъ ты думала о томъ, что дѣлала. Но ты негодная дѣвочка, и завтра ты не пойдешь со мною удить рыбу.

Послѣ этого ужаснаго заключенія, Томъ убѣжалъ отъ Магги къ мельницѣ, чтобъ поздороваться съ Лукою и пожаловаться ему на Гарри.

Минуту или двѣ Магги стояла неподвижно, только рыдая; потомъ она повернулась и побѣжала домой, прямо въ мезонинъ, гдѣ она сѣла на полъ и прислонила голову къ полкѣ, источенной червемъ, въ тяжеломъ сознаніи своего несчастія. Томъ пріѣхалъ домой: она думала, она будетъ такъ счастлива; а теперь онъ бытъ такъ съ нею жестокъ. Могло ли что-нибудь занимать ее, если Томъ не любилъ ее? О, онъ былъ очень-жестокъ! Не предлагала ли она ему всѣ свои деньги, не сокрушалась ли она передъ нимъ въ своей винѣ? Передъ матерью, она знала, что она была виновата; но она никогда и не думала провиниться передъ Томомъ.

«О, онъ жестокъ! кричала Магги», плача на-взрыдъ и находя удовольствіе въ глухомъ эхо, раздававшемся въ пустомъ пространствѣ мезонина. Она и не подумала бить и царапать своего фетиша: она была слишкомъ-несчастна, чтобъ сердиться.

О! горькія печали дѣтства, когда горе еще такъ ново и дико, когда надежды еще не окрылились, чтобъ перенестись впередъ за нѣсколько дней, и время, отъ лѣта до лѣта, кажется неизмѣримымъ.

Магги скоро представилось, что она уже цѣлые часы въ мезонинѣ, что было пора чай пить, и что всѣ они пили чай и не думали про нея. Хорошо, такъ она останется здѣсь, наверху, и будетъ себя морить съ голоду; спрячется за кадку, проведетъ всю ночь: они всѣ перепугаются и Тому будетъ жаль ее. Такъ мечтала Магги въ гордыни своего сердца, уходя за кадку; но вскорѣ она опять начала плакать, при мысли, что никто о ней не думаетъ, гдѣ она. Еслибъ она пошла теперь къ Тому, простилъ ли бы онъ ее? Можетъ-быть, тамъ встрѣтитъ она и отца, который возьметъ ея сторону. Но ей хотѣлось, чтобъ Томъ простилъ ее отъ любви къ ней, а не по отцовскому приказу. Нѣтъ, не пойдетъ она внизъ, если Томъ не придетъ за него. Такая твердая рѣшимость продолжалась цѣлыя пять минутъ, которыя она оставалась за кадкою; но потребность быть любимой — самая сильнѣйшая потребность въ характерѣ Магги — начала бороться съ гордостью и скоро побѣдила ее. Она выползла изъ-за кадки и вдругъ послышались быстрые шаги на лѣстницѣ.

Томъ былъ слишкомъ заинтересованъ разговоромъ съ Лукою, осмотромъ мельницы, прогулкою на волѣ, струганьемъ палочекъ, такъ, безъ особенной цѣли, а развѣ потому, что онъ не строгалъ ихъ въ школѣ, чтобъ не думать о Магги и о дѣйствіи, которое имѣлъ на нее его гнѣвъ. Онъ намѣренъ былъ ее наказать, и, исполнивъ эту обязанность, онъ занялся другими дѣлами, какъ человѣкъ практическій. Но когда его позвали къ чаю, отецъ спросилъ его:

— А гдѣ же дѣвчонка?

И мистриссъ Тёливеръ почти въ то же самое время сказала:

— Гдѣ сестра?

Оба они предполагали, что Магги и Томъ были вмѣстѣ цѣлый полдень.

— Не знаю, сказалъ Томъ.

Онъ не намѣренъ былъ жаловаться на Магги, хотя былъ и недоволенъ ею, потому-что Томъ Тёливеръ былъ малый благородный.

— Какъ, развѣ она не играла съ тобою все это время? сказалъ отецъ. — Она только и думала о томъ, какъ ты пріѣдешь домой.

— Я часа два уже не видалъ ее, сказалъ Томъ, принимаясь за сдобный хлѣбъ,

— Боже милостивый, она утонула! воскликнула мистрисъ Тёливеръ, подымаясь съ своего кресла и подбѣгая къ окошку. — Какъ это вы оставили ее? прибавила она, обвиняя сама не зная кого и въ чемъ, какъ обыкновенно это свойственно испуганной женщинѣ.

— Нѣтъ, нѣтъ, она не утонула, сказалъ мистеръ Тёливеръ. — Я знаю, ты ее огорчилъ, Томъ?

— Право, я не обижалъ ее, отецъ, сказалъ Томъ, съ негодованіемъ. — Я полагаю она дома.

— Можетъ-быть, она въ мезонинѣ, сказала мистрисъ Тёливеръ: — поетъ, разговариваетъ сама съ собою и забыла про ѣду.

— Поди и приведи ее сюда, Томъ, сказалъ отецъ довольно-сурово.

Прозорливость, или отеческая любовь къ Магги заставляла его подозрѣвать, что малый былъ крутъ съ дѣвочкою, иначе она не отошла бы отъ него. — Да будь добръ съ нею — слышишь? или я дамъ тебѣ знать!

Томъ никогда не ослушивался своего отца, потому-что мистеръ Тёливеръ былъ человѣкъ рѣшительный и всегда самъ, какъ онъ говаривалъ, распоряжался своею плёткою; но онъ ушелъ неохотно, унося съ собою свой кусокъ сдобнаго хлѣба и вовсе не думая ослабить наказанія Магги, котораго она вполнѣ заслуживала. Тому было только тринадцать лѣтъ. Взгляды его на грамматику и ариѳметику не отличались особенною положительностью; для него это были вопросы проблематическіе; но въ одномъ пунктѣ онъ былъ совершенно-положителенъ и точенъ, именно: онъ наказалъ бы каждаго, кто того заслуживаетъ, онъ бы самъ не увернулся отъ наказанія, еслибъ онъ его заслуживалъ; но дѣло въ томъ, что онъ его никогда не заслуживалъ.

Это шаги Тома Магги заслышала на лѣстницѣ именно въ ту минуту, когда потребность любви восторжествовала надъ ея гордостью, и она собиралась идти внизъ съ распухшими глазами и растрепанными волосами, чтобъ возбудить сожалѣніе. По-крайней-мѣрѣ отецъ погладилъ бы ее по головѣ и сказалъ: «Не печалься, моя дѣвочка». Чудный укротитель эта потребность любви, этотъ голодъ сердца, такой же могущественный, какъ и голодъ физическій, который заставляетъ протянуть нашу шею подъ ярмо и перемѣнить цѣлый свѣтъ.

Но она узнала походку Тома, и сердце ея вдругъ забилось воскресшею надеждою; онъ стоялъ еще на лѣстницѣ и говорилъ: «Магги, ступай внизъ». Но она бросилась къ нему и повисла у него на шеѣ, рыдая и говоря:

— О, Томъ, пожалуйста, прости меня: я не могу этого вынести, я всегда буду хорошая дѣвочка, никогда ничего не буду забывать. Полюби меня, пожалуйста, милый Томъ!

Мы пріучаемся удерживать себя съ лѣтами. Мы расходимся послѣ ссоры, выражаемся благовоспитанными фразами и такимъ-образомъ поддерживаемъ отчужденіе съ необыкновеннымъ достоинствомъ, обнаруживая большую твердость и, вмѣстѣ съ тѣмъ, давясь горемъ. Въ нашемъ поведеніи мы отдаляемся отъ безыскусственнаго увлеченія животныхъ и во всѣхъ отношеніяхъ поступаемъ какъ члены высокообразованнаго общества. Магги и Томъ были еще похожи на молодыхъ звѣрьковъ; и она могла тереться щекою о его щеку, и цаловать его ухо, продолжая плакать. У мальчика также были свои нѣжныя струны, которыя отзывались на ласки Магги; и онъ повелъ себя съ слабостью, далеко-несоотвѣтствующею его рѣшимости наказать ее, какъ она того заслуживала: онъ принялся ее цаловать и сказалъ:

— Не плачь, Магги, и откуси кусочекъ булки.

Рыданія Магги постепенно утихали; она раскрыла ротъ и откусила булку. Томъ откусилъ также, для компаніи, и они ѣли вмѣстѣ и терлись другъ о друга щеками, лбами, носами, представляя унизительное сходство съ двумя дружелюбными пони.

— Пойдемъ, Магги, пить чай, сказалъ, наконецъ, Томъ, когда вся булка была съѣдена.

Такъ кончились всѣ печали этого дня, и на слѣдующее утро Магги бѣжала рысью съ удочкою въ одной рукѣ и съ корзинкою въ другой, попадая вѣчно, съ особеннымъ искусствомъ въ самыя грязныя лужи, и темное лицо ея блистало восторгомъ, изъ-подъ пуховой шляпы; потому-что Томъ былъ съ нею добръ. Она сказала, однакожь, Тому, что ей было бы пріятнѣе, еслибъ онъ самъ насаживалъ для нея червячковъ на крючокъ, хотя она совершенно съ нимъ, соглашалась, когда онъ увѣрялъ ее, что червячки не чувствуютъ (Томъ думалъ про-себя, что бѣда небольшая, если они и чувствуютъ). Онъ зналъ все про червей, про рыбу, и какія птицы злы, и какъ отпирать висячіе замки, и на какую сторону открываются калитки. Магги удивлялась такимъ свѣдѣніямъ; для нея гораздо-труднѣе было припоминать ихъ, нежели прочитанное въ книгѣ; и она признавала превосходство Тома, потому-что онъ только одинъ называлъ все ея познанія «вздоромъ», и не былъ особенно пораженъ ея способностями. Томъ дѣйствительно былъ такого мнѣнія, что Магги была глупая дѣвочка; всѣ дѣвочки глупы: онѣ не съумѣютъ мѣтко попасть камнемъ во что-нибудь, ничего не умѣютъ сдѣлать ножикомъ и боятся лягушекъ. Но онъ любилъ свою сестру, всегда намѣренъ былъ пещись о ней, сдѣлать изъ нея себѣ экономку и наказывать ее, если она дѣлала что-либо худое.

Они шли къ круглому пруду. Удивительный это билъ прудъ, который давно уже образовался отъ разлива; никто не зналъ его настоящей глубины; чудно также, что онъ былъ почти совсѣмъ круглый; ивы и высокій тростникъ окаймляли его совершенно, такъ-что воду можно было увидѣть, только подойдя къ самому краю. Видъ этого любимаго мѣста всегда увеличивалъ доброе расположеніе Тома, и онъ разговаривалъ съ Магги самымъ дружелюбнымъ шопотомъ, раскрывая драгоцѣнную корзинку и приготовляя удочки. Онъ закинулъ для нея удочку и передалъ въ ея руку камышину. Магги думала, что, вѣроятно, мелкая рыба будетъ клевать у ней, а большая пойдетъ къ Тому; но она забыла теперь совершенно про рыбу и смотрѣла задумчиво на зеркальную поверхность воды, когда Томъ сказалъ ей шопотомъ:

— Не зѣвай, не зѣвай Магги! и подбѣжалъ къ ней, чтобы она не порвала лесы.

Магги испугалась, не сдѣлала ли она какой-нибудь ошибки по обыкновенію; но Томъ потянулъ лесу и вытащилъ на траву большаго линя.

Томъ былъ взволнованъ.

«О Магги! душка! опоражнивай корзину».

Магги не сознавала за собою особеннаго достоинства; но для нея было довольно, что Томъ ее назвалъ Магги, что онъ былъ доволенъ ею. Ничто не портило ихъ наслажденіе мечтательною тишиною, пока они прислушивалась къ нѣжному трепетанію подымавшейся рыбы, къ тихому шелесту, которымъ, казалось, переговаривались съ водою наклоненныя ивы и тростникъ. Магги думала: что за небесное блаженство сидѣть у пруда и не слыхать брани! Она и не подозрѣвала, что рыба клюетъ у нея, пока ей не сказалъ Томъ; но она очень любила удить рыбу.

Это было счастливое утро. Они вмѣстѣ пришли, вмѣстѣ усѣлись, не думая, что жизнь когда-нибудь перемѣнится для нихъ; они только выростутъ, оставятъ школу и для нихъ будетъ вѣчный праздникъ; они всегда будутъ жить вмѣстѣ и любить другъ друга. И мельница съ своимъ стукомъ, развѣсистое каштановое дерево, подъ которымъ они строили домики, ихъ собственная рѣчка Ритсъ, съ ея родными берегами, гдѣ Томъ вѣчно искалъ водяныхъ крысъ, между тѣмъ, какъ Магги собирала пурпуровыя маковки тростника, и широкій Флоссъ, вдоль которой они часто блуждали, воображая себя путешественниками, чтобы полюбоваться весеннимъ приливомъ, какъ подходитъ онъ, подобно жадному чудовищу — всѣ эти предметы, имъ казалось, навсегда сохранятъ для нихъ одинаковую прелесть. Томъ думалъ, что люди, которые жили въ другихъ мѣстахъ, были несчастны; а Магги, читая, какъ Христіана проходила черезъ рѣку, безъ моста, всегда представляла себѣ Флоссъ, между зелеными пажитями.

Жизнь перемѣнилась и для Тома и для Магги; но они не ошиблись, вѣруя, что мысли и привязанности дѣтства навсегда останутся неотъемлемою частью ихъ существованія. Никогда не любили бы мы природы, еслибъ не протекало среди ея наше дѣтство, еслибъ не росли въ ней тѣ же самые цвѣты каждую весну, которые мы собирали нашими дѣтскими пальчиками, сидя на травѣ и разговаривая сами съ собою, еслибъ не рдѣлись каждую осенью тѣ же самыя ягоды шиповника на изгородяхъ, если бы не щебетали тѣ же самые красногрудые рыболовы, которыхъ мы привыкли считать «божьими птенцами», потому-что они никогда не портятъ посѣвовъ. Какая новизна стоитъ этого сладкаго однообразія, гдѣ все намъ извѣстно, и гдѣ все, именно потому, намъ нравится.

Какія тропическія пальмы, какія чудные папортники или великолѣпные цвѣты, могутъ затронуть за живое мои нѣжнѣйшія струны; подобно лѣску, въ которомъ я гуляю въ такой майскій день, съ молодыми, желто-корйчневнми листьями его дубовъ, закрывающихъ отъ меня синеву небу, съ бѣлыми анемонами и голубыми верониками, подымающимися у ногъ моихъ? Эти знакомые цвѣтки, это памятное намъ пѣнье птичекъ, это небо, съ безпрестанно-мѣняющеюся ясностью, эти зеленыя нивы, каждая имѣющая свою особенность, которую придаютъ имъ капризныя изгороди — всѣ эти предметы составляютъ родную рѣчь нашего воображенія, языкъ, проникнутый неразлучными воспоминаніями минувшихъ дней нашего дѣтства. Наше наслажденіе солнечнымъ сіяніемъ на густой травѣ могло быть только слабымъ впечатлѣніемъ утомленной души, еслибъ не было это солнце прежнихъ лѣтъ, которое живо въ насъ и которое обращаетъ это впечатлѣніе въ любовь.

ГЛАВА VI.

Въ которой ожидаютъ тетокъ и дядей.

Наступила святая. Сырники мистрисъ Тёливеръ вышли гораздо-легче обыкновеннаго: «вѣтерокъ разнесетъ ихъ, какъ перышки», говорила горничная, Кассія, полная гордости, что она служила госпожѣ, которая умѣла дѣлать такое пирожное, и время, и обстоятельства совершенно благопріятствовали родственному обѣду, еслибъ даже и было излишнимъ посовѣтоваться съ сестрою Глегъ и сестрою Пудетъ насчетъ помѣщенія Тома въ школу.

— Не хотѣла бы я приглашать этотъ разъ сестры Динъ, сказала мистрисъ Тёливеръ: — такая она завидливая и все старается только порочить моихъ бѣдныхъ дѣтей передъ ихъ тётками и дядями.

— Нѣтъ, нѣтъ! сказалъ мистеръ Тёливеръ: — позовите и ее. Мнѣ никогда теперь не удастся побесѣдовать съ Диномъ: онъ у насъ мѣсяцевъ шесть не былъ. Какое дѣло, что бы она ни болтала? Моимъ дѣтямъ не приходятся разсчитывать на кого бы то ни было.

— Да вотъ этакъ вы всегда говорите, мистеръ Тёливеръ. Знаю, съ вашей стороны нѣтъ ни дяди, ни тётки, которые бы оставили имъ хоть пять фунтовъ въ наслѣдство. А сестра Глегъ и сестра Пудетъ копятъ и не вѣсть сколько денегъ; онѣ откладываютъ и проценты и деньги отъ масла; мужья все имъ покупаютъ.

Мистрисъ Тёливеръ была кроткая женщина; но, вѣдь, и овца подымется за свое отродье, когда есть у нея ягняты.

— Потише! сказалъ мистеръ Тёливеръ. Подавай большой каравай, когда много сядутъ за столъ. Ну, велики деньги у вашихъ сестеръ, какъ придется ихъ дѣлить между полдюжиною племянниковъ и племянницъ! А сестра ваша, Динъ, я полагаю, не позволитъ имъ оставить ихъ одному, чтобы позорилъ ихъ весь городъ, когда онѣ умрутъ.

— Не знаю, ужь чего только она не дѣлаетъ! сказала мистрисъ Тёливеръ. — Дѣти мои такія дикія съ своими тётками и дядями! Магги въ десять разъ шаловливѣе, какъ онѣ бываютъ у насъ, и Томъ — Господь съ нимъ — не любитъ ихъ, хотя это и болѣе въ натурѣ мальчика, нежели дѣвочки. А диновская Люси такой милый ребенокъ: посадите и на скамейку, она цѣлый часъ просидитъ и не попросится сойдти. Не могу не любить этого ребенка, какъ мое собственное дѣтище. Я увѣрена: она болѣе на меня похожа, нежели на сестру Динъ; во всей нашей семьѣ сестра Динъ была самая блѣдная.

— Пожалуй, если вы такъ любите ребенка, попросите отца и мать, чтобъ они привезли его съ собою. Да не позвать ли также ихъ тётку и дядю Мэссъ съ дѣтьми?..

— Ахъ, Боже милостивый! и то уже будетъ восемь человѣкъ, кромѣ дѣтей, мистеръ Тёливеръ: я должна буду вставить двѣ половники въ столъ и достать сверху обѣденный сервизъ; а вы знаете такъ же хорошо, какъ и я, что ваши сестры и мои сестры не подходятъ другъ къ другу.

— Пожалуй, пожалуй, какъ хотите Бесси! сказалъ мистеръ Тёливеръ, взявшись за шляпу и уходя на мельницу. Немногія жены были покорнѣе мистрисъ Тёливеръ во всемъ, что не касалось ея родственныхъ отношеній; но она была миссъ Додсонъ, а Додсоны дѣйствительно были необыкновенно-почтенное семейство, которое весьма было уважаемо въ своемъ приходѣ. Миссъ Додсонъ всегда почитали гордыми, и никого не удивило, что двѣ старшія между ними вышли очень-хорошо замужъ, хотя не въ первой молодости, потому-что это было не въ обычаѣ у Додсоновъ. Въ этомъ семействѣ на все была своя особенная метода: и бѣлить полотно, и приготовлять вино изъ буквицы, и коптить окорока и солить крыжовникъ, такъ-что каждая дочь считала за особенную честь, что она родилась въ семействѣ Додсонъ, а не Габсонъ и не Уатсонъ.

Похороны всегда исправлялись съ необыкновеннымъ приличіемъ въ семействѣ Додсонъ: крепъ на шляпахъ никогда не былъ съ голубымъ отливомъ; тряпки никогда не расползались по шву на большомъ пальцѣ, и прислуга всегда была въ шарфахъ. Когда кто-нибудь въ семействѣ былъ въ горѣ или болѣзни, всѣ остальные посѣщали несчастнаго члена обыкновенно въ одно и то же время и, не удерживаясь, высказывали самыя непріятныя истины, которыя могло подсказать истинное родственное чувство; если самъ страдалецъ былъ причиною своей болѣзни или своего горя, то Додсоны прямо и говорили такъ; это было совершенно въ обычаѣ этого семейства. Короче, оно держалось особеннаго преданія, каково должно быть домашнее хозяйство и какъ должно было вести себя въ обществѣ. Одно горькое обстоятельство, соединялось съ этимъ превосходствомъ, это — грустная необходимость порицать домашнія приготовленія, или поведеніе другихъ семействъ, неслѣдовашпихъ преданію Додсоновъ. Госпожа Додсонъ въ чужихъ домахъ всегда ѣла сухой хлѣбъ съ чаемъ и отказывалась отъ всякаго рода вареній: она не полагалась на достоинство масла и думала, что всѣ варенья прокисали отъ недостаточнаго количества сахара. Были Додсоны несовсѣмъ уродившіеся въ семьѣ, по-крайней-мѣрѣ, менѣе, чѣмъ другіе члены; это должно-быть допущено; но, какъ родственники, они необходимо были лучше тѣхъ, кто не были родственниками. И замѣчательно, что хотя ни одинъ изъ Додсоновъ не былъ доволенъ своимъ сородичемъ, каждый былъ доволенъ не только собою, но еще всѣми Додсонами собирательно. Самый слабый членъ семейства, въ которомъ, казалось, не было никакого характера, часто представлялъ перечень всѣхъ обычаевъ и преданій цѣлаго семейства; и мистрисъ Тёливеръ была совершенная Додсонъ, хотя въ очень-слабой степени подобно тому, какъ простое пиво относится къ крѣпкому элю: она стонала немножко въ своей молодости подъ ярмомъ старшихъ сестеръ и до-сихъ-поръ еще иногда проливала слезы отъ сестриныхъ упрековъ; но мистрисъ Тёливеръ не подумала бы измѣнить семейныя идеи. Она благодарила Провидѣніе, что она была Додсонъ, что у нея былъ одинъ ребенокъ, уродившійся въ ея семью, по-крайней-мѣрѣ чертами и цвѣтомъ лица, пристрастіемъ къ соленому, къ бобамъ, которыхъ никогда не ѣлъ Тёливеръ.

Въ другихъ отношеніяхъ истинный Додсонъ еще не проявлялся въ Томѣ, который также мало цѣнилъ своихъ родныхъ со стороны матери, какъ и сама Магги, и обыкновенно убѣгалъ на цѣлый день съ большимъ запасомъ съѣстныхъ припасовъ, если онъ только успѣвалъ заблаговременно узнать о пріѣздѣ своихъ дядей и тётокъ, изъ чего его тётка Глеггъ выводила самыя мрачныя заключенія касательно его будущности. Магги было горько, что Томъ уходилъ всегда потихоньку, не дѣлая ее участницею своей тайны; но, вѣдь, извѣстно, что слабый полъ является такою обузою въ случаѣ побѣга.

Въ среду, наканунѣ дня, когда ожидали дядей и тётокъ, разносились по всему дому разные апетитные занахи, напоминавшіе сдобныя булки, еще невынутыя изъ печи, желе, пребывавшее въ горячемъ состояніи, къ которымъ присоединялся еще ароматъ подливокъ, такъ-что невозможно было увлекаться слишкомъ какимъ-нибудь грустнымъ чувствомъ: цѣлая атмосфера была пропитана надеждою. Томъ и Магги дѣлали частыя нападенія на кухню и, какъ мародёровъ, ихъ убѣждали удалиться на-время, позволяя имъ уносить съ собою порядочную добычу.

— Томъ, сказала Магги, когда они сидѣли на вѣткахъ калины, убирая пирожки съ вареньемъ: — убѣжишь ты завтра?

— Нѣтъ, отвѣчалъ Томъ медленно, оканчивая свой пирожокъ и посматривая на третій, который приходилось раздѣлить между ними. — Нѣтъ, не убѣгу.

— Отчего же, Томъ? не отъ того ли, что Люси пріѣдетъ?

— Нѣтъ, отвѣчалъ Томъ, открывая свой ножикъ и держа его надъ пирожкомъ, свѣся голову на одну сторону въ недоумѣніи (это была трудная задача раздѣлить очень-неправильный полигонъ на двѣ равныя части). — Что мнѣ Люси? Она дѣвочка, въ чехарду играть не можетъ.

— Ну, такъ потому, что будетъ пьяный Кекъ? сказала Магги, напрягая свое воображеніе и наклоняясь къ Тому, котораго глаза были устремлены на ножъ.

— Нѣтъ, глупая, онъ будетъ хорошъ и на другой день. Остаюсь для пуддинга. Знаю, какой будетъ пуддингъ: съ абрикосовымъ вареньемъ… Ай, мои пуговочки!…

За этимъ восклицаніемъ ножикъ опустился на пирожокъ, который былъ теперь раздѣленъ пополамъ; но Томъ, повидимому, не былъ доволенъ результатомъ, потому-что онъ поглядывалъ сомнительно на обѣ половинки. Наконецъ, онъ сказалъ:

— Закрой глаза, Магги.

— Зачѣмъ?

— Нѣтъ тебѣ дѣла зачѣмъ. Закрой глаза, говорю я тебѣ.

Магги повиновалась.

— Теперь, Магги, которую хочешь половинку: правую или лѣвую?

— Я возьму ту, изъ которой вытекло варенье, сказала Магги, оставаясь съ закрытыми глазами, въ угожденіе Тиму.

— Вѣдь ты не любишь ее, глупая. Возьми, ѣшь ее, если она тебѣ по справедливости досталась, а безъ того не дамъ. Правая или лѣвая? ну, выбирай! А-а-а! сказалъ Томъ въ отчаяніи, когда Магги открыла глаза.

— Закрой глаза и не смотри, или ничего не получишь.

Самопожертвованіе Магги такъ далеко не шло. Право, я опасаюсь: для нея было важнѣе одобреніе Тома за то, что она уступала ему лучшій кусокъ, нежели его собственное наслажденіе этимъ кускомъ. Итакъ, она совершенно закрыла глаза, ожидая, пока Томъ спросилъ, «говори, которая рука», потомъ сказано: «лѣвая».

— Твоя, сказалъ Томъ, огорченнымъ тономъ.

— Которая половинка безъ варенья?

— Нѣтъ, бери, сказалъ Томъ твердымъ голосомъ, рѣшительно передавая лучшій кусокъ Магги.

— О, пожалуйста Томъ, возьми его! мнѣ все-равно; я люблю лучше. другую половинку; пожалуйста возьми эту!

— Не возьму, сказалъ Томъ, почти-сердито, принимаясь за свой кусокъ.

Магги, полагая, что безполезно было бы продолжать споръ, принялась за свою долю и съѣла ее съ большимъ удовольствіемъ и быстротою. Но Томъ кончилъ первый и посматривалъ на Магги, какъ та доѣдала послѣдніе кусочки, чувствуя въ себѣ достаточно апетита, чтобы проглотить и ея долю. Магги не замѣчала, что Томъ смотрѣлъ на нее: она качалась на вѣткѣ калины, вся поглощенная въ наслажденіе вареньемъ и праздностью.

— О, жадная тварь! сказалъ Томъ, когда она проглотила послѣдній кусокъ. Онъ сознавалъ, что онъ поступилъ справедливо и думалъ, что она должна бы принять это въ уваженіе и вознаградить его. Онъ отказался прежде отъ ея куска; но естественно является другой взглядъ, какъ проглотишь свою собственную долю пирожка.

Магги поблѣднѣла.

— О, Томъ! зачѣмъ же ты не попросилъ у меня?

— Стану я просить у тебя твоего куска, жадная! Могла бы подумать сама и безъ того; вѣдь ты знала, что я тебѣ далъ лучшій кусокъ.

— Да, вѣдь, я отдавала его тебѣ — ты самъ это знаешь, сказала Магги обиженнымъ тономъ.

— Да, да, я не таковъ, какъ Стаунсеръ, не сдѣлаю того, что несправедливо. Онъ всегда берется за лучшій кусокъ, если не дашь ему туза; а выберешь лучшій кусокъ съ закрытыми глазами, такъ онъ пообмѣнитъ руки. Когда я иду на дѣлежъ, такъ у меня дѣлежъ справедливый; я только не жадничаю.

И съ этимъ грознымъ innuendo Томъ спрыгнулъ съ вѣтки и швырнулъ камень, крикнувъ: «гой Яну!» который, пока пирожки поѣдались, посматривалъ съ необыкновеннымъ вниманіемъ ушей и чувствъ, вѣроятно, проникнутымъ горемъ. Добрая собака все-таки приняла приглашеніе Тома съ необыкновенною живостью, какъ-будто онъ обошелся съ нею необыкновенно-великодушно.

Но Магги, особенно надѣленная глубокимъ сознаніемъ горя, которое отличаетъ человѣческое созданіе и ставитъ на почтительномъ отдаленія отъ самаго меланхолическаго шиманзе, оставалась на своей вѣткѣ, сильно чувствуя незаслужёный упрекъ. Она готова была отдать все на свѣтѣ, чтобъ только доля ея была цѣла, чтобъ только сберегла она ее для Тома. Пирожокъ, конечно, былъ очень-вкусенъ; чувство вкуса Marra не было притуплепо, но она охотнѣе обошлась бы безъ него, только бы Томъ не называлъ ее жадною и не сердился бы на нее. Онъ самъ сказалъ, что ему ненужно ея куска, и она съѣла его не думая: чѣмъ же она тутъ виновата? Слезы текли такъ обильно, что Магги ничего не могла видѣть за ними, по-крайней-мѣрѣ, въ продолженіе десяти минутъ; но потомъ чувство обиды успокоило желанію примиренія, и она спрыгнула съ вѣтки, чтобъ посмотрѣть, гдѣ Томъ. Его уже давно не было на лужайкѣ, за гумномъ, куда могъ онъ дѣться, и съ Яномъ? Магги вбѣжала на высокій валъ, у большаго остролистника, покуда открывалось ей все пространство до самаго Флосса. Она завидѣла Тома; но сердце ея не ёкнуло, когда она увидѣла, какъ онъ былъ далеко и что съ нимъ былъ другой сотоварищъ, кромѣ Яна, — негодный Бобъ Джекинъ, котораго служебное, если не естественное назначеніе, пугать птицъ въ настоящее время было упразднено. Магги чувствовала, что Бобъ былъ злой мальчикъ, не сознавая совершенно почему, развѣ только потому, что мать Боба была страшно толста и жила въ чудномъ кругломъ домикѣ, у рѣки; и разъ, когда Магги и Томъ зашли-было туда, на нихъ бросилась пестрая собака, которая безъ умолку лаяла и мать Боба вышла и закричала такимъ пронзительномъ голосомъ, накрывшимъ лай, убѣждая ихъ не бояться, что Магги подумала, будто она бранитъ ихъ — и сердце ея забилось отъ ужаса. Магги предполагала, что въ кругломъ домикѣ водились змѣи на полу и летучія мыши жили въ спальнѣ; она видѣла, какъ Бобъ разъ снялъ свою шапку и показалъ въ ней Тому небольшую змѣю, а въ другой разъ у него была горсть молодыхъ летучихъ мышатъ; вообще, это былъ несовсѣмъ-регулярный характеръ, смахивавшій слегка на чертёнка, судя по его дружбѣ съ змѣями и летучими мышами; а къ довершенію всего, когда Томъ сходился съ Бобомъ, онъ не думалъ про Магги и никогда не позволялъ ей идти вмѣстѣ съ ними.

Должно сознаться, что Томъ любилъ сообщество Боба. Могло ли быть иначе? Бобъ зналъ сейчасъ по яйцу отъ какой оно было птицы-ласточки, снигиря или золотаго подорожника; онъ отъискивалъ всѣ гнѣзда осъ и умѣлъ разставлять разные силки; онъ лазилъ по деревьямъ, какъ бѣлка, и обладалъ чудною способностью отъискивать ежей и ластокъ, и онъ отваживался на шалости предосудительныя, какъ, напримѣръ, ломать изгороди, швырять камни въ овецъ и бить кошекъ, заходившихъ incognito.

Подобныя достоинства въ низшемъ, съ которымъ можно было обращаться, какъ съ слугою, несмотря на превосходство его познаній, необходимо увлекали Тома, и каждые праздники для Магги не проходили безъ дней печали, которые онъ проводилъ съ Бобомъ.

Поправить этого было невозможно: онъ ушелъ теперь, и Магги оставалось только въ утѣшеніе сѣсть у остролистника или блуждать вдоль изгороди, и стараться передѣлывать свой маленькій міръ въ своемъ воображеніи по своему вкусу.

Жизнь Магги была безпокойная, и въ этомъ видѣ она принимала свой опіумъ.

Между-тѣмъ Томъ, забывъ про Магги и жало упрека, оставленное имъ въ ея сердцѣ, спѣшилъ вмѣстѣ съ Бобомъ, котораго онъ встрѣтилъ совершенно случайно, на большую ловлю крысъ въ сосѣднемъ гумнѣ. Бобъ былъ совершенный знатокъ въ этомъ дѣлѣ и говорилъ объ этой ловлѣ съ энтузіазмомъ, котораго не можетъ себѣ представить развѣ только человѣкъ, совершенно лишенный всякой мужественности или, къ сожалѣнію, ничего непонимающій въ травлѣ крысъ. Съ виду, въ которомъ подозрѣвали сверхъестественное зло, Бобъ, вовсе не казался такимъ отъявленнымъ негодяемъ: его курносое лицо, окаймленное мелкими рыжими кудрями, не лишено было даже пріятности; но его панталоны всегда были завернуты выше колѣна, для удобства, чтобы по первому призыву отправиться въ бродъ; и его добродѣтели, если таковыя существовали, конечно, блистали подъ рубищемъ; а въ этомъ нарядѣ, по увѣренію желчныхъ философовъ, предполагающихъ, что хорошо-одѣтое достоинство черезчуръ вознаграждено, добродѣтели обыкновенно остаются непризнанными (можетъ-быть, потому, что онѣ рѣдко встрѣчаются).

— Я знаю молодца, у котораго есть хорьки, сказалъ Бобъ хриплымъ дискантомъ, идя по берегу и не сводя своихъ голубыхъ глазъ съ рѣки, какъ животное земноводное, предвидѣвшее возможность броситься въ нее. Онъ живетъ на собачьемъ дворѣ, въ Сент-Осъ. Это такой бравый крысоловъ, какого нигдѣ не встрѣтишь. Я съ охотою бы пошелъ въ крысоловы. Кроты ничто передъ крысами. Вамъ непремѣнно надобно достать хорьковъ. Собаки тутъ никуда не годятся. Ну, вотъ, вамъ собака! продолжалъ Бобъ, указывая съ презрѣніемъ на Яна: она съ крысами вовсе никуда негодится — самъ это вижу я; я видѣлъ это на травлѣ крысъ, на гумнѣ вашего отца.

Янъ, чувствуя тлетворное вліяніе презрѣнія, поджалъ хвостъ и прижался къ ногѣ Тома, который нѣсколько страдалъ за него, но не имѣлъ чрезвычайной отважности, чтобы не раздѣлять съ Бобомъ пренебреженія къ несчастной собакѣ.

— Да, да, сказалъ онъ, Янъ негодится для травли. Я заведу настоящихъ собакъ и для крысъ и для всего, когда выйду изъ школы.

— Заведите хорьковъ, мистеръ Томъ, сказалъ Бобъ съ живостью: — такихъ бѣлыхъ хорьковъ, съ малиновыми глазами: Господи помилуй. Да вы тогда сами можете ловить своихъ собственныхъ крысъ; или посадите крысу въ клѣтку съ хорькомъ, да и любуйтесь, какъ они будутъ драться. Вотъ что бы я сдѣлалъ: да тутъ больше потѣхи, чѣмъ смотрѣть, какъ дерутся два мальца; конечно, не тѣ мальцы, что продавали на базарѣ пряники и апельсны и — вотъ-такъ было заглядѣнье! пряники, апельсины полетѣли въ грязь изъ корзинки… А что же, пряники, вѣдь, были такъ же вкусны, прибавилъ Бобъ, послѣ нѣкотораго молчанія.

— Но, послушай, Бобъ, сказалъ Томъ съ видомъ глубокаго размышленія, эти хорьки — скверныя твари: кусаются; укусятъ человѣка такъ, если и не подпускать ихъ.

— Господь съ вами! Да это и прелесть въ нихъ. Если кто дотронется до вашего хорька, такъ благимъ матомъ завоетъ — посмотрите только.

Въ эту минуту необыкновенный случай принудилъ мальчиковъ вдругъ остановиться на ходу: изъ сосѣдняго тростника бросилось въ воду какое-то живое созданіе; если это не была водяная крыса, то, Бобъ объявилъ, онъ готовъ былъ подвергнуться самымъ непріятнымъ послѣдствіямъ.

— Гей! Янъ! гей! хватай его, сказалъ Томъ, хлопая въ ладони, когда небольшая черная мордочка понеслась стрѣлою къ противоположному берегу…. — Хватай его, молодецъ! хватай его!

Янъ захлопалъ ушами, наморщилъ брови, но отказался нырять, пробуя, нельзя ли исполнить однимъ лаемъ требуемаго.

— Ухъ! трусъ! сказалъ Томъ и отпихнулъ его ногой, вполнѣ чувствуя оскорбленіе, какъ охотникъ, что у него была такая подлая собака. Бобъ не сдѣлалъ никакого замѣчанія и отправился далѣе, идя, однакожь, теперь, для разнообразія, по мелкой водѣ разлившейся рѣки.

— Флоссъ теперь далеко-неполонъ, сказалъ Бобъ, плеская ногами воду, съ пріятнымъ сознаніемъ дерзости. Помилуйте, въ прошедшемъ году всѣ луга были залиты водою, право.

— Э! сказалъ Томъ, котораго умъ часто видѣлъ противоположность между двумя фактами, на самомъ дѣлѣ совершенно сходными между собою: — однажды такой былъ большой разливъ, отъ котораго остался круглый прудъ. Я знаю, былъ такой разливъ: отецъ мнѣ говорилъ; и овцы и коровы потонули; а лодки такъ плавали-себѣ по полямъ.

— Мнѣ все-равно, какой бы ни былъ потопъ, сказалъ Бобъ: — мнѣ одно: что вода, что земля — я поплыву-себѣ.

— А какъ нечего тебѣ будетъ ѣсть? сказалъ Томъ, котораго воображеніе разгоралось, возбужденное ужасомъ. — Когда я выросту, я сдѣлаю себѣ лодку съ деревяннымъ домомъ наверху, какъ Ноевъ ковчегъ, да буду держать въ немъ множество всякаго съѣстнаго, кроликовъ, всякой всячины, всего наготовѣ. И какъ будетъ потопъ, знаешь, Бобъ, мнѣ и все-равно… и возьму тебя какъ ты подплывешь, прибавилъ онъ съ тономъ благодѣтельнаго покровителя.

— Я не испугаюсь, сказалъ Бобъ, которому и голодъ повидимому не представлялся такъ страшнымъ. — Я къ лодкѣ-то подойду да и хвачу кроликовъ по башкѣ, какъ мнѣ ѣсть-то захочется.

— А у меня будутъ пенсы:^[3] мы и станемъ играть въ орелъ и рѣшетку, сказалъ Томъ, не предвидя возможности, что эта забава не будетъ имѣть такой же для него привлекательности въ зрѣломъ возрастѣ. — Я раздѣлю сначала пенсы поровну, по всей справедливости, а потомъ посмотримъ, кто выиграетъ.

— У меня есть свои пени, сказалъ Бобъ, съ гордостью, выходя на сухое мѣсто и бросая свое пени вверхъ. — Орелъ или рѣшетка?

— Рѣшетка, сказалъ Томъ, вдругъ раззодорясь желаніемъ выиграть.

— Орелъ, сказалъ Бобъ, поспѣшно схватывая пени, какъ оно упало на землю.

— Неправда! сказалъ Томъ громко и рѣшительно. — Отдай мнѣ пени: я его выигралъ, посправедливости.

— Не отдамъ, сказалъ Бобъ, плотно держа деньгу въ карманѣ.

— Такъ я заставлю тебя; увидишь, если я не заставлю тебя, сказалъ Томъ.

— Ничего не заставите вы меня сдѣлать, таки-ничего, сказалъ Бобъ.

— Да заставлю!

— Какъ бы не такъ!

— Я баринъ.

— Велика фигура!

— А вотъ, я покажу тебѣ, мошенникъ! сказалъ Томъ, схвативъ Боба за шиворотъ и тряся.

— Ну, проваливай! сказалъ Бобъ, давая Тому пинка.

Кровь Тома теперь закипѣла: онъ кинулся на Боба и повалилъ его; но Бобъ вцѣпился въ него, какъ кошка, и сшибъ Тома съ ногъ. Жарко боролись они на землѣ впродолженіе одной или двухъ минутъ. Томъ наконецъ придавилъ Боба плечами, думая, что одержалъ верхъ.

— Скажи, что отдашь мнѣ пени, говорилъ онъ съ затрудненіемъ, стараясь, между тѣмъ, совладать съ руками Боба.

Но въ эту минуту Янъ, забѣжавшій впередъ, вернулся съ лаемъ на сцену единободрства, нашелъ удобный случай укусить голую ногу Боба не только безнаказанно, но и съ честью. Боль отъ зубовъ Яна не заставила Боба выпустить врасплохъ изъ рукъ своего врага, но, напротивъ, придала ему ярость и съ новымъ усиліемъ онъ оттолкнулъ Тома назадъ и одержалъ надъ нимъ верхъ. Но теперь Янъ схватился зубами за свѣжее мѣсто: Бобъ выпустилъ Тома и почти задуша Яна, бросилъ его въ рѣку. Томъ былъ съ минуту опять на ногахъ, и прежде нежели Бобъ успѣлъ оправиться, Томъ налетѣлъ на него, повалилъ его на землю и уперся колѣнками ему въ грудь.

— Отдашь пени теперь? сказалъ Томъ.

— Возьми! сказалъ Бобъ сердито.

— Нѣтъ, я не возьму, а ты самъ отдай.

Бобъ вынулъ пени изъ кармана и швырнулъ его далеко отъ себя на землю.

Томъ отпустилъ его и далъ Бобу подняться.

— Вотъ пени, оно на землѣ, здѣсь, сказалъ онъ. — Мнѣ непужно твоего пени, я бы и не взялъ его. Но ты хотѣлъ обмануть, а я ненавижу обманъ. Не пойду съ тобою никуда, прибавилъ онъ повернувъ домой, не безъ внутренняго, однако, сожалѣнія о травлѣ крысъ и другихъ удовольствіяхъ, отъ которыхъ онъ долженъ былъ отказаться вмѣстѣ съ сообществомъ Боба.

— Такъ и оставьте пени здѣсь: пусть оно лежитъ! закричалъ Бобъ ему вслѣдъ. — Буду обманывать, когда хочу: безъ обмана не любо и играть. А я знаю, гдѣ гнѣздо щеглёнковъ, да не скажу… и вы негодный индѣйскій пѣтухъ — драчунъ, вотъ что такое вы!

Томъ шелъ, не оглядываясь, назадъ. Янъ слѣдовалъ его примѣру; холодная ванна умѣрила его горячность.

— Проваливай съ своей затопленной собакою! Я бы постыдился держать такую собаку, сказалъ Бобъ возвышая голосъ, чтобъ поддержать свое пренебреженіе. Но ничто не подзадоривало Тома вернуться назадъ, и голосъ Боба началъ постепенно слабѣть, когда онъ говорилъ.

— Я всего давалъ вамъ и показывалъ вамъ все, и ничего никогда испросилъ у васъ… Вотъ вамъ и ножикъ вашъ съ роговымъ черенкомъ, который вы мнѣ подарили…

Здѣсь Бобъ швырнулъ ножикъ какъ-можно-далѣе, въ слѣдъ Тому, но и это не произвело никакого дѣйствія. Бобъ сознавалъ только, что теперь въ жизни его оказался страшный пробѣлъ, когда ему пришлось разстаться съ своимъ ножикомъ.

Онъ стоялъ, пока Томъ не вошелъ въ калитку и не скрылся за изгородою. Что пользы оставаться ножику на землѣ, это не взбѣситъ Тома; а гордость или оскорбленное самолюбіе было слабо развито у Боба въ сравненіи съ привязанностью къ ножу. Самые пальцы, казалось, молили, чтобъ вернулся и схватилъ этотъ знакомый черенокъ изъ оленьяго рога, который они такъ часто, ради одной любви, сжимали, когда онъ спокойно лежалъ въ карманѣ. Да еще въ немъ были два лезвея и тѣ только-что наточены. Что за жизнь безъ ножа для человѣка, который разъ испыталъ всѣ пріятности его обладанія? Нѣтъ, можно бросить обухъ за топоромъ — это понятное отчаяніе, но бросать свой ножикъ въ слѣдъ непреклонному другу — это гипербола во всѣхъ отношеніяхъ, рѣшительный промахъ. Итакъ, Бобъ поплелся назадъ къ мѣсту, гдѣ лежалъ въ грязи любезный ножикъ, и съ новымъ удовольствіемъ опять схватился за него; послѣ короткаго разставанія, принялся открывать, одно лезвее за другимъ, и пробовать остріе на ногтѣ. Бѣдный Бобъ! чувство чести неслишкомъ было въ немъ развито; это не былъ рыцарскій характеръ. Такой тонкій нравственный ароматъ неслишкомъ цѣнится общественнымъ мнѣніемъ на собачьемъ дворѣ, который былъ фокусомъ міра для Боба, еслибъ даже онъ обнаружился. Какъ бы то ни было, онъ былъ не совсѣмъ мошенникомъ и воромъ, какъ рѣшилъ его другъ, Томъ.

Но, видите, Томъ былъ рыцарь, въ которомъ сильно развито было чувство справедливости, справедливости, желающей кольнуть какъ-можно-сильнѣе виновнаго. Магги замѣтила, что чело его было омрачено, когда онъ вернулся домой и удержалась отъ особеннаго выраженія радости, что онъ вернулся ранѣе, чѣмъ она; она его ожидала, и едва осмѣлилась говорить съ нимъ, когда онъ молча стоялъ и бросалъ камешки въ мельничную плотину. Непріятно отказаться отъ травли крысъ, когда вы къ ней приготовились. Но еслибъ Томъ высказалъ чувства, теперь обуревавшія его, то онъ непремѣнно объявилъ бы: «я то же самое сознаю и въ другой разъ». Такъ онъ обыкновенно смотрѣлъ на всѣ свои прежніе поступки; между тѣмъ, какъ Магги всегда раскаивалась, зачѣмъ она не поступила иначе.

Глава VII.

Появленіе дядей и тетокъ.

Конечно, Додсоны были красивое семейство, и мистрисъ Глегъ была нисколько не хуже своихъ сестеръ. Когда она сидѣла теперь на креслѣ мистрисъ Тёливеръ, безпристрастный наблюдатель долженъ бы былъ сознаться, что она имѣла довольно-пріятное лицо и фигуру для женщины пятидесяти лѣтъ, хотя Томъ и Магги считали свою тётку Гленъ типомъ уродливости. Правда, она пренебрегала всѣми выгодами туалета, хотя у рѣдкой женщины, какъ она сама замѣчала, былъ гардеробъ лучше ея; но у нея было въ обычаѣ не надѣвать новыхъ вещей, пока не износились старыя. Другія женщины, пожалуй, отдаютъ въ мытье свое лучшее кружево каждую стирку; но когда мистрисъ Глегъ умретъ, въ правомъ ящикѣ ея комода въ комнатѣ съ пятноватыми обоями, найдутъ такое кружево, какого не покупала никогда въ свою жизнь даже мистрисъ Вулъ, первая франтиха въ Сент-Огсъ; а мистрисъ Вулъ обыкновенно изнашивала свое кружево прежде, чѣмъ за него было заплачено. То же самое должно было сказать и про накладные локоны; безъ-сомнѣнія, самые блестящіе и круглые каштановые локоны мистрисъ Глегъ держала вмѣстѣ съ локонами распущенными, локонами пышно-взбитыми, но показаться въ будни съ блестящею накладкою значило бы смѣшать самымъ непріятнымъ и неприличнымъ образомъ свѣтское, житейское съ духовнымъ священнымъ. Иногда, правда, мистрисъ Глегъ надѣвала въ будни лучшую накладку третьяго сорта, отправляясь въ гости, но только не къ сестрамъ и никакъ не къ мистрисъ Тёливеръ, которая оскорбляла свою сестру, продолжая щеголять волосами, послѣ своего замужства, хотя мать семейства, замѣчала мистрисъ Глегъ и мистрисъ Донъ, имѣвшая въ добавокъ мужа сутяжника, должна быть разсудительнѣе. Но Бесси была всегда слаба!

Итакъ, если накладка мистрисъ Глегъ была сегодня растрепаннѣе обыкновеннаго, то подъ нею скрывалось тайное намѣреніе: она имѣла въ виду самый рѣзкій и тонкій намёкъ на густые бѣлокурые локоны мистрисъ Тёливеръ, раздѣленные приглаженными волосами по обѣимъ сторонамъ пробора. Мистрисъ Тёливеръ не разъ проливала слезы отъ упрековъ сестры Глегъ, по случаю этихъ локоновъ, неприличныхъ матери семейства; но сознаніе, что они придавали ей красоту, естественно подкрѣпляло ее. Мистрисъ Глегъ рѣшила не снимать сегодня шляпы, развязавъ, конечно, ленты и откинувъ ее слегка назадъ. Она это часто дѣлала въ гостяхъ, когда была въ дурномъ расположеніи духа; въ чужомъ домѣ, какъ могла она знать, гдѣ дуетъ сквозной вѣтеръ? По той же самой причинѣ, она надѣла маленькую соболью пелеринку, которая едва доходила до плечъ и не сходилась спереди на ея полной груди, между-тѣмъ, какъ ея длинная шея была защищена цѣлымъ палисадомъ различныхъ оборокъ. Каждый и неслишкомъ-знакомый съ модами того времени, легко узналъ бы, какъ отстало отъ нихъ шелковое платье мистрисъ Глегъ, аспиднаго цвѣта; группы маленькихъ желтыхъ пятнышекъ, его покрывавшихъ, и заплеснѣлый запахъ, свидѣтельствовавшій о сырости сундука, очевидно, указывали, что оно принадлежало именно къ слою гардероба, достаточно-устарѣвшему, чтобъ начать его носить.

Мистрисъ Глегъ держала въ рукахъ большіе золотые часы, навернувъ на пальцы массивную цѣпочку, и замѣчая мистрисъ Тёливеръ, только-что вернувшейся изъ кухни, что какое бы время ни показывали часы другихъ людей, но на ея часахъ половина перваго.

— Не знаю, что приключилось съ сестрою Пулетъ, продолжала она. — Въ семьѣ нашей было заведено, чтобъ никто не опаздывалъ — такъ было во время моего покойнаго отца; и одной сестрѣ не приходилось ждать полчаса, пока другія пріѣдутъ. Но если измѣнились, обычаи въ нашемъ семействѣ, такъ я тому не причиною. Я никогда не пріѣду въ гости, когда всѣ прочіе разъѣзжаются. Удивляюсь право на сестру Динъ: она бывала болѣе похожа на меня. Но мой вамъ совѣтъ, Бесси: лучше поторопиться съ обѣдомъ, не мѣшаетъ пріучать тѣхъ, кто опаздываетъ.

— Помилуй Господи! опасаться нечего, сестра, всѣ они будутъ здѣсь во-время, сказала мистрисъ Тёливеръ своимъ слегка-раздраженнымъ тономъ. — Обѣдъ не будетъ готовъ прежде половины втораго. Но если вамъ долго ждать, я, пожалуй, принесу вамъ сырникъ и рюмку вина.

— Ну, Бесси! сказала мистрисъ Глегъ съ горькою улыбкою и едва-замѣтнымъ покачиваньемъ головы: — я полагала, что вы знаете лучше-вашу собственную сестру. Никогда я не ѣла между завтракомъ и обѣдомъ, и теперь не намѣрена начинать. Но меня бѣситъ эта глупая-замашка обѣдать въ половинѣ втораго, когда можно въ часъ. Васъ, Бесси, къ этому никогда не пріучали.

— Помилуйте, Дженъ, что же мнѣ дѣлать? мистеръ Тёливеръ не-любитъ обѣдать прежде двухъ; но для васъ только я назначила получасомъ ранѣе.

— Да, да, знаю а, какъ съ этими мужьями; они все любятъ откладывать; они готовы обѣдать послѣ чаю, если попадутся имъ довольно-слабыя жены, готовыя уступать во всемъ; но жаль, Бесси, для васъ же, что вы не имѣете болѣе твердости характера. Дай Богъ, чтобъ дѣти ваши отъ того не пострадали. Надѣюсь, вы не приготовили для насъ большаго обѣда, не истратились на вашихъ сестеръ, которыя скорѣе согласятся глодать сухую корку, нежели допустятъ васъ разориться съ вашею расточительностью. Удивляюсь, какъ не берете вы примѣра съ вашей сестры Динъ: она гораздо благоразумнѣе васъ. У васъ же двое дѣтей, для которыхъ надобно позаботиться; мужъ вашъ уже истратилъ ваше приданое на тяжбы и, вѣроятно, спуститъ также и свое состояніе. Отварная часть говядины, отъ которой бы остался у васъ бульйонъ для кухни, прибавила мистрисъ Глегъ, съ тономъ рѣшительнаго протеста: — и простой пуддингъ съ сахаромъ, безъ пряностей, были бы всего приличнѣе.

Когда мистрисъ Глегъ была въ такомъ расположеніи духа, большаго-веселья не могло предвидѣться на цѣлое утро. Мистрисъ Тёливеръ никогда не доходила до ссоры съ нею, какъ курица, выставляющая только впередъ ногу съ видомъ упрека, противъ мальчишки, который бросаетъ въ нее камнями. Но этотъ вопросъ объ обѣдѣ былъ для нея живою, хотя не новою струною, такъ-что мистрисъ Тёливеръ могла дать ей тотъ же самый отвѣтъ, который та слышала уже нѣсколько разъ.

— Мистеръ Тёливеръ говоритъ, что для друзей у него всегда хорошій обѣдъ, пока онъ имѣетъ средство заплатить за него, сказала она: — и въ своемъ собственномъ домѣ онъ воленъ дѣлать, сестра, что хочетъ.

— Ну, Бесси, я не могу оставить вашимъ дѣтямъ достаточно изъ моихъ экономій, чтобъ спасти ихъ отъ разоренія. А на деньги мистера Глега и не надѣйтесь, потому-что, едва-ли я его переживу: онъ изъ живучей семьи; умретъ онъ прежде, такъ онъ обезпечитъ меня только на мою жизнь, а потомъ всѣ его деньги перейдутъ его же роднѣ.

Стукъ колесъ, послышавшійся, пока говорила мистрисъ Глегъ, нарушилъ бесѣду пріятнымъ образомъ для мистрисъ Тёливеръ, которая поспѣшила встрѣтить сестру Пулетъ — это должно быть сестра Пулетъ, потому-что это былъ стукъ четырехколеснаго экипажа.

Мистрисъ Глегъ вскинула голову и посмотрѣла чрезвычайно-кисло, при одной мысли о четырехколесномъ экипажѣ. Она не имѣла очень-рѣшительнаго мнѣнія объ этомъ предметѣ.

Сестра Тулетъ была въ слезахъ, когда коляска въ одну лошадь остановилась у дверей мистрисъ Тёливеръ; очевидно, ей необходимо было еще поплакать передъ выходомъ изъ коляски, потому-что хотя ея мужъ и мистрисъ Тёливеръ стояли наготовѣ поддержать ее, она продолжала сидѣть и печально покачивала головою, смотря сквозь слезы на неопредѣленную даль.

— Помилуйте, что съ вами, сестра? сказала мистрисъ Тёливеръ,

Она была женщина безъ особеннаго воображенія; но ей представилось, что, вѣроятно, большое зеркало, въ лучшей спальной сестры Пулетъ, разбилось вторично.

Отвѣта не было; митрисъ Пулетъ только продолжала качать головою, медленно поднимаясь съ своего мѣста и выходя изъ коляски; тѣмъ не менѣе она бросала, однакожъ, украдкою взглядъ на мистера Пулетъ, чтобъ увѣриться, достаточно ли онъ оберегаетъ ея щегольское шелковое платье.

Мистеръ Пулетъ былъ маленькій человѣкъ, съ аршиннымъ носомъ, маленькими блестящими глазами, тонкими губами, въ новой черной парѣ и бѣломъ галстухѣ, который, повидимому, былъ завязанъ слишкомъ-туго, безъ всякаго вниманія къ личному спокойствію. Онъ находился въ такомъ же скромномъ отношеніи къ своей высокой, красивой женѣ съ раздутыми рукавами, наподобіе воздушныхъ шаровъ, въ пышной мантильѣ и огромной шляпкѣ, покрытой перьями и лентами, какое замѣчаемъ мы между рыбачьею ладьею и бригомъ на всѣхъ парусахъ.

Печаль женщины, разодѣтой по модѣ, представляетъ трогательное зрѣлище и вмѣстѣ съ тѣмъ поразительный примѣръ услажденія чувствъ подъ вліяніемъ высшей степени цивилизаціи. Какой длинный рядъ градацій между горестью готтентотки и этой женщины въ широкихъ накрахмаленныхъ рукавахъ, съ множествомъ браслетовъ на рукахъ и въ изящной шляпкѣ, украшенной нѣжными лентами! Просвѣщенное дитя цивилизаціи сдерживаетъ увлеченіе, отличающее печаль и разнообразитъ его необыкновенно-тонко, представляя интересную задачу для аналитическаго ума. Еслибъ оно съ разбитымъ сердцемъ и глазами, отуманенными отъ слезъ, проходило черезъ дверь слишкомъ-невѣрнымъ шагомъ, то оно могло бы измять свои накрахмаленпые рукава; и глубокое сознаніе этой возможности производитъ здѣсь новое сложеніе силъ, которое именно наводитъ его на простой путь между притолками. Оно видитъ, что слезы текутъ слишкомъ обильнымъ потокомъ: и откалываетъ завязки, нѣжно отбрасывая ихъ назадъ — необыкновенно-трогательное движеніе, которое указываетъ даже среди глубокой горести на надежду, что наступитъ же опять сухое время, когда завязки и шляпки явятся въ прежнемъ блескѣ. Слезы унимаются понемногу и, откинувъ голову назадъ подъ угломъ, чтобы не испортить шляпки, она испытываетъ этотъ страшный моментъ, когда горе, обратившее все въ пустоту, въ свою очередь истощается; а она задумчиво глядитъ на браслеты и поправляетъ застежки, какъ-будто невзначай. Это было-бы такимъ утѣшеніемъ для души, если бы она могла снова успокоиться!

Мистрисъ Пулетъ необыкновенно акуратно миновала косяки, несмотря на широту своихъ плечъ (въ то время жалкая была та женщина въ глазахъ каждаго образованнаго человѣка, у которой въ плечахъ не было полутора ярда^[4]; затѣмъ мускулы ея лица принимались выжимать свѣжія слезы, когда она подходила къ гостиной, гдѣ сидѣла мистрисъ Глегъ.

— Ну, сестра, поздно изволили вы пожаловать! Что это съ вами? сказала мистрисъ Глегъ довольно-рѣзко, когда онѣ пожали другъ другу руки.

Мистрисъ Пулетъ сѣла, осторожно поправивъ мантилью сзади, прежде нежели отвѣтила:

— Ея ужь нѣтъ. Здѣсь она безсознательно употребила выразительную реторическую фигуру.

«На этотъ разъ не зеркало» подумала мистрисъ Тёливеръ.

— Умерла третьяго дня, продолжала мистрисъ Пулетъ: — ноги у нея были похожи на мое туловище, прибавила она съ глубокою печалью послѣ нѣкотораго молчанія. — И счету нѣтъ, сколько разъ у ней выпускали воду; а воды-то вытекло такая пропасть, хоть купайся въ ней.

— Ну, Софи, слава Богу, что она умерла въ такомъ случаѣ, кто бы она ни была такая, сказала мистрисъ Глегъ съ быстротою и выразительностью, свойственными уму отъ природы ясному и рѣшительному: — но я понять не могу, про кого это вы говорите.

— Да я-то знаю, сказала мистрисъ Пулетъ, вздыхая и качая головою: — и въ цѣломъ приходѣ нѣтъ подобной водяной. Я-то знаю, что это старая мистрисъ Сетонъ въ Твентиландсъ.

— Ну, она не родня ваша да и не очень-короткая знакомая, сколько я слышала, сказала мистрисъ Глегъ, всегда-плакавшая именно сколько нужно было, когда приключалось что-нибудь ея собственной роднѣ, но не въ какихъ другихъ случаяхъ.

— Довольно была я съ нею знакома и видѣла ея ноги, какъ раздулись онѣ, словно пузыри… Старая леди успѣла нѣсколько разъ удвоить свой капиталъ и до конца держала его въ своемъ собственномъ распоряженіи. Мѣшокъ съ ключами у нея всегда былъ подъ подушкою. Немного осталось такихъ старыхъ прихожанъ, я увѣрена.

— А что лекарствъ-то она выпила, такъ на возъ не уложишь, замѣтилъ мистеръ Пулетъ.

— Ахъ! сказала со вздохомъ мистрисъ Пулетъ: — у нея была другая болѣзнь за нѣсколько лѣтъ передъ тѣмъ, какъ открыться водяной, и доктора не могли придумать, что бы это было такое. Она мнѣ еще говорила, какъ я видала ее въ послѣднее Рождество: «мистрисъ Пулетъ, а если когда-нибудь у васъ будетъ водяная — вспомните меня». Да, она говорила это мнѣ, прибавила мистрисъ Пулетъ, снова начиная горько плакать: — это были ея самыя слова. Въ субботу ея хоронятъ. Пулетъ приглашенъ на похороны.

— Софья… сказала мистрисъ Глегъ, не въ-состояніи далѣе сдержать обуревавшаго ея духа противорѣчія: — Софья, удивляюсь вамъ, какъ это вы разстроиваете себя, портите ваше здоровье изъ-за людей, которые вамъ совершенно чужіе. Вашъ покойный отецъ никогда этого не дѣлалъ, точно также, какъ и ваша тётка Фрэнсисъ, да и никто изъ нашего семейства, сколько я слышала. Вы не могли бы сильнѣе огорчиться, еслибъ умеръ скоропостижно и не сдѣлавъ завѣщанія нашъ двоюродный братъ, аббатъ.

Мистрисъ Пулетъ молчала; ей нужно было докончить свой плачъ и потомъ эти упреки не раздражали ее, а скорѣе льстили ей. Не всякій могъ такъ плакать о ближнемъ, который ничего не оставилъ ему; но мистрисъ Пулетъ вышла замужъ за джентльмена фермера и имѣла достаточно средствъ и досуга, чтобы слезы и все у ней было въ высшей степени респектабельно.

— Мистрисъ Сётонъ однако же сдѣлала завѣщаніе, сказалъ мистеръ Пулетъ, съ нѣкоторымъ сознаніемъ, что онъ приводилъ нѣчто въ оправданіе слезъ своей жены; — нашъ приходъ изъ богатыхъ, но, говорятъ, никто не оставилъ послѣ себя такого капитала, какъ мистрисъ Сётонъ. И все она отказала племяннику своего мужа.

— Мало пользы и быть богатой въ такомъ случаѣ, сказала мистрисъ Глегъ: — если нѣкому оставить, что у васъ есть, кромѣ мужниной роднѣ. Жалкая доля, если только для этого отказывать себѣ во всемъ; я говорю это не потому, чтобъ мнѣ пріятно было умереть, ничего не оставивъ противъ ожиданія многихъ. Но плохая шутка, если наслѣдство выходитъ изъ семьи.

— Я увѣрена, сестра, сказала мистрисъ Пулетъ, которая теперь достаточно пришла въ себя, сняла вуаль и сложила его бережно: — мистрисъ Сётонъ оставила свои деньги хорошему человѣку: у него одышка и ложится онъ спать каждый вечеръ въ восемь часовъ. Онъ говорилъ мнѣ это самъ такъ откровенно въ одно воскресенье, когда онъ пришелъ въ нашу церковь; онъ носитъ заячью шкурку на груди и говоритъ дрожащимъ голосомъ — совершенный джентльменъ. Я ему сказала, что я сама круглый годъ лечусь. Онъ мнѣ отвѣчаетъ: «мистрисъ Пулетъ, я вполнѣ сочувствую вамъ». Это были его самыя слова. Ахъ!… вздохнула мистрисъ Пулетъ, покачивая головою, при одной мысли, что немногіе имѣли ея опытъ въ розовыхъ и бѣлыхъ микстурахъ, сильныхъ лекарствахъ въ маленькихъ пузырькахъ, слабыхъ лекарствахъ въ большихъ бутыляхъ, сырыхъ пилюляхъ по шилингу и слабительныхъ по восмьнадцати пенсовъ.

— Сестра, теперь я пойду сниму шляпу. Видѣли вы, какъ сняли мою картонку? прибавила она, обращаясь къ своему мужу.

Мистеръ Пулетъ непонятнымъ образомъ забылъ про нея и поспѣшилъ съ нечистою совѣстью загладить свое упущеніе.

— Картонку принесутъ наверхъ, сказала мистрисъ Тёливеръ, желая сейчасъ же уйти, чтобъ мистрисъ Глегъ не начала высказывать своего откровеннаго мнѣнія про Софи, которая первая изъ Додсоновъ разстроила свое здоровье аптекарскою дрянью.

Мистрисъ Тёливеръ любила удаляться наверхъ съ сестрою Пулетъ, осматривать ея чепчикъ прежде, нежели та надѣвала его, и вообще разсуждала съ нею о туалетѣ. Это была одна изъ слабостей Бесси, возбуждавшая родственное состраданіе мистрисъ Глегъ. Бесси одѣвалась слишкомъ щегольски; она считала унизительнымъ наряжать свою дѣвочку въ обноски, которыя сестра Глегъ дарила ей изъ своего первобытнаго гардероба; а этой казалось грѣшно и стыдно покупать что-нибудь для этого ребенка, кромѣ башмаковъ: въ этомъ отношеніи, однакожь, мистрисъ Глегъ несовсѣмъ была справедлива къ сестрѣ Бесси; мистрисъ Тёливеръ дѣйствительно прилагала все стараніе, чтобъ принудить Магги носить легорнскую соломенную шляпу и крашеное шелковое платьеце, передѣланное изъ платья ея тётки Глегъ; но результаты этихъ усилій мистрисъ Тёливеръ принуждена была схоронить въ своемъ материнскомъ сердцѣ. Магги объявила, что платье воняло краскою, и въ первое же воскресенье, когда оно было на ней надѣто, она успѣла залить ею подливкою изъ-подъ росбифа. Послѣ такого удачнаго опыта она обливала водою свою шляпку съ зелеными лентами, отчего она стала похожа на зеленый сыръ, убранный завялымъ саладомъ. Я долженъ привести въ извиненіе Магги, что Томъ смѣялся надъ ея шляпою и говорилъ, что она похожа въ ней на Джюди^[5]. Тётка Пулетъ также дарила свое старое платье; но оно было довольно-красиво и нравилось Магги и ея матери. Изъ всѣхъ сестеръ мистрисъ Тёливеръ, конечно, любила болѣе мистрисъ Пулетъ, и любовь эта была взаимная; но мистрисъ Пулетъ жалѣла, что у Бесси были такія дурныя дѣти; она ласкала ихъ сколько могла, но все-таки было жаль, что они не были такъ же благонравны и красивы, какъ ребенокъ сестры Динъ. Магги и Томъ, съ своей стороны думали, что тетка Пулетъ была довольно-сносна; по-крайней- мѣрѣ, это не была тётка Глегъ. Томъ во всѣ праздники бывалъ у нихъ только по разу: оба дяди, конечно, обдаривали его въ этотъ разъ; но у тетки Пулетъ около подвала было множество жабъ, въ которыхъ онъ бросалъ камешками, такъ-что онъ вообще предпочиталъ бывать у ней. Магги боялась жабъ и грезила про нихъ во снѣ; но ей нравилась у дяди Пулетъ табакерка съ музыкою. Все-таки сестры были того мнѣнія, что кровь Тёливеровъ плохо смѣшалась съ кровью Додсоновъ, что дѣйствительно дѣти бѣдной Бесси были Тёливеры и что Томъ, лицомъ хотя и вышелъ въ Додсоновъ, но что онъ будетъ такой же упрямецъ, какъ и его отецъ. Что касается о Магги, то она была вылитый портретъ своей тётки миссъ, сестры мистера Тёливера, колоссальной женщины съ широкими костями, которая вышла замужъ за нищаго, у которой не было фарфору и которой мужъ всегда затруднялся записать ренту. Но, когда мистрисъ Пулетъ оставалась наверху наединѣ съ мистрисъ Тёливеръ, то всѣ замѣчанія, естественно, были направлены противъ мистрисъ Глетъ, и онѣ соглашались между собою, что нельзя было отвѣчать, какою еще чучелою не нарядится сестра Дженъ въ слѣдующій разъ. Ихъ tête-à-tête былъ прерванъ теперь появленіямъ мистрисъ Динъ съ маленькою Люси, и мистрисъ Тёливеръ съ тайною грустью смотрѣла, какъ причесывали бѣлокурые локоны Люси — просто, было непонятно, какъ у мистрисъ Динъ, которая была хуже и желтѣе всѣхъ миссъ Додсонъ, уродилась дочь вся въ мистрисъ Тёливеръ. И Магги возлѣ Люси казалась всегда вдвое смуглѣе.

Сегодня по-крайней-мѣрѣ она казалась гораздо-смуглѣе, когда она и Томъ пришли изъ сада вмѣстѣ съ отцомъ и дядею Глегъ. Магги бросила неряшливо свою шляпку и съ растрепанными волосами сейчасъ же бросилась къ Люси, которая стояла возлѣ своей матери. Конечно, контрастъ между двоюродными сестрами былъ поразителенъ, и для поверхностнаго глаза выставлялъ Магги съ невыгодной стороны, хотя знатокъ могъ бы замѣтить въ ней нѣкоторыя особенности, обѣщавшія гораздо-болѣе въ зрѣломъ возрастѣ, нежели щеголеватая окончательность Люси. Это былъ контрастъ между чернымъ, косматымъ щенкомъ и бѣлымъ котенкомъ. Люси выставила свои хорошенькія, розовыя губки для поцалуя: все у ней было необыкновенно-акуратно; ея маленькая круглая шейка, съ коралловымъ ожерельемъ, ея маленькій прямой носикъ вовсе некурносый; ея маленькія свѣтлыя брови нѣсколько-темнѣе локоновъ и совершенно подходившія къ ея каримъ глазамъ, смотрѣвшимъ съ стыдливымъ удовольствіемъ на Магги, которая была выше ея головою, хотя однѣхъ съ нею лѣтъ. Магги всегда съ наслажденіемъ глядѣла на Люси. Она любила воображать себѣ міръ, населенный только дѣтьми ея лѣтъ и въ которомъ была королева совершенно такая, какъ Люси, съ маленькою короною, на головѣ и маленькимъ скиптромъ въ рукахъ… Только этою королевою была сама Магги въ видѣ Люси.

— О Люси! воскликнула она, поцаловавъ ее: — вы останетесь гостить у насъ — не правда ли? Поцалуй ее, Томъ.

Томъ также подошелъ къ Люси, но онъ не намѣренъ былъ цаловать ее — нѣтъ; онъ подошелъ къ ней съ Магги, потому-что это было какъ-то легче, нежели сказать: «какъ поживаете вы?» всѣмъ этимъ тёткамъ и дядямъ; онъ стоялъ, не глядя ни на кого особенно, краснѣя и улыбаясь, какъ это обыкновенно бываетъ съ застѣнчивыми мальчиками, когда они въ гостяхъ, какъ-будто они попали въ свѣтъ по ошибкѣ, въ очень-непріятномъ неглиже.

— Каково! сказала тётка Глегъ, съ особеннымъ выраженіемъ: — маленькіе мальчики и дѣвочки входятъ въ комнату и не обращаютъ вниманія на своихъ дядей и тётокъ! Этого прежде не водилось, когда я была маленькая дѣвочка,

— Подойдите, милые, къ вашимъ тёткамъ и дядямъ, сказала мистрисъ Тёливеръ съ заботливымъ и печальнымъ видомъ. Ей хотѣлось шепнуть Магги, чтобъ она вышла и причесала свои волосы.

— Ну, какъ вы поживаете? Надѣюсь, вы добрыя дѣти — не такъ ли? сказала тётка Глегъ, прежнимъ выразительнымъ тономъ, пожимая ихъ руки и цалуя ихъ въ щеку, очень противъ ихъ желанія. — Гляди вверхъ, Томъ, гляди вверхъ. Мальчики въ пансіонахъ всегда держатъ голову прямо. Посмотрите теперь на меня.

Томъ очевидно отказывался отъ этого удовольствія, потому-что онъ старался скорѣе высвободить свою руку.

— Заложи волосы за уши, Магги, да не спускай платьеца съ плечъ.

Тётка Глегъ всегда говорила съ ними очень-выразительно и громко, какъ-будто они были глухи или идіоты; она думала такимъ образомъ дать имъ почувствовать, что они были созданія, одаренныя смысломъ, и остановить въ нихъ развитіе дурныхъ наклонностей. Дѣти Бесси были такъ избалованы; кто-нибудь да долженъ указать имъ ихъ долгъ.

— Ну, мои милые, сказала тетка Пулетъ сострадательнымъ голосомъ: — вы удивительно-быстро растете. Такъ вы всю свою силу вытянете, прибавила она, печально поглядывая изъ-за ихъ головъ на ихъ мать. — Я думаю, у дѣвочки слишкомъ-много волосъ. Я бы ихъ простригла или остригла покороче, еслибъ я была на вашемъ мѣстѣ, сестра: это нехорошо для ея здоровья: отъ этого кожа у ней кажется такая смуглая, я полагаю. Какъ вы думаете, сестра Динъ?

— Не знаю, право, какъ сказать сестра, отвѣчала мистрисъ Динъ, сжимая снова свои губы и посматривая на Магги критическимъ глазомъ.

— Нѣтъ, нѣтъ, сказалъ мистеръ, Тёливеръ: — ребенокъ здоровъ; болѣзни у ней нѣтъ никакой. Пшеница родится и красная и бѣлая; есть люди, которые еще предпочитаютъ пшеничное зерно. Но не мѣшало бы, Бесси, остричь волосы ребенку, чтобъ они лежали поакуратнѣе.

Въ сердцѣ Магги готовилось страшное намѣреніе, но его еще останавливало желаніе узнать отъ тётки Динъ, оставитъ ли она гостить Люси. Тётка Динъ рѣдко отпускала къ нимъ Люси. Приведя нѣсколько причинъ для отказа, мистрисъ Динъ обратилась къ самой Люси.

— Люси, вѣдь вы сами не захотите остаться однѣ, безъ вашей матери?

— Да, маменька, пожалуйста! сказала Люси застѣнчиво и краснѣя вся, какъ маргаритка.

— Прекрасно, Люси! Оставьте ее, мистрисъ Динъ, оставьте! сказалъ мистеръ Динъ, широкоплечій, бородатый мужчина, представлявшій собою типъ, котораго можно встрѣтить во всѣхъ слояхъ общества; плѣшивый, съ рыжими бакенбардами, широкимъ лбомъ, соединяющій всѣ признаки солидности, но не тяжелой. Вы можете встрѣтить аристократовъ, подобныхъ мистеру Дину, и также овощныхъ торговцовъ и поденьщиковъ, похожихъ на него; но проницательность его темныхъ глазъ была менѣе обыкновенна нежели его черты. Онъ держалъ крѣпко въ своихъ рукахъ серебряную табакерку и повременамъ подчивалъ изъ нея табакомъ мистера Тёливера, у котораго табакерка была только оправлена въ серебрѣ. Эта табакерка была подарена мистеру Дину однимъ изъ старшихъ компаньйоновъ фирмы, къ которой онъ принадлежалъ, и въ то же время онъ былъ сдѣланъ дольщикомъ въ ней, въ благодарность за его услуги, какъ управляющаго. Ни о комъ не имѣли такого высокаго мнѣнія въ Сент-Огсѣ, какъ о мистерѣ Динѣ; и многіе даже полагали, что миссъ Сюзанъ Додсонъ, которая прежде, всѣ считали, сдѣлала худшую партію, нежели другія сестры, будетъ разъѣзжать въ лучшей каретѣ и жить въ лучшемъ домѣ, нежели сестра Пулетъ. Невозможно было сказать, какъ далеко пойдетъ человѣкъ, который запустилъ свою руку въ такое обширное дѣло, каковъ былъ домъ Гёста и К^о. И мистрисъ Динъ, какъ замѣчали ея короткіе друзья, была довольно-горда и не дала бъ мужу остановиться на порядочномъ состояніи, а будетъ его понукать идти все далѣе-и-далѣе.

— Магги, сказала мистрисъ Тёливеръ, поманивъ ее къ себѣ, шопотомъ ей на ухо, когда вопросъ о гощеньи Люси былъ порѣшенъ: — поди и пригладь свои волосы; вѣдь право стыдно. Я вамъ сказала, чтобъ вы не приходили сюда, не зайдя прежде къ Марѳѣ; вы это очень-хорошо знали.

— Томъ, пойдемъ со мною, шепнула Магги, дернувъ его за рукавъ, когда она проходила мимо, и Томъ охотно послѣдовалъ за нею.

— Томъ пойдемъ со мною наверхъ, она шепнула, когда они были за дверью: — сдѣлай мнѣ одну вещь передъ обѣдомъ.

— Теперь нѣтъ времени играть ни въ какую игру, сказалъ Томъ, котораго воображеніе было исключительно сосредоточено на обѣдѣ.

— О! да на это есть время. Пойдемъ, Томъ, прошу тебя.

Томъ послѣдовалъ за Магги наверхъ, въ комнату ея матери, и увидѣлъ, какъ она подошла къ комоду и вынула изъ него большія ножницы.

— Зачѣмъ они, Магги? сказалъ Томъ, котораго любопытство теперь пробудилось.

Магги, въ отвѣтъ, схватила передніе локоны и отрѣзала ихъ поперегъ лба.

— Ай, мои пуговочки! Магги, достанется тебѣ ужо! воскликнулъ Томъ: — лучше не стриги болѣе.

Большія ножницы между тѣмъ работали, пока Томъ говорилъ; онъ самъ чувствовалъ, что это была такая славная кокетка: Магги выглядѣла уморительно.

— Томъ, стриги сзади, сказала Магги, возбужденная своею собственною отважностью и желая поскорѣе докончить дѣло.

— Достанется тебѣ! ужь я тебѣ говорю, сказалъ Томъ, покачивая головою и медля приняться за работу.

— Ничего; торопись! сказала Магги, топая ногою. Щеки ея горѣли румянцемъ.

Черныя кудри были такъ густы! какой соблазнъ это былъ для мальчика, который испыталъ уже запрещенное удовольствіе стричь гриву коня. Я говорю это тѣмъ, кто знаетъ, какъ пріятно сводить половинки ножницъ чрезъ угрюмую массу волосъ. Щелкъ и еще щелкъ — и локоны падали тяжелыми косьмами на полъ, и Магги стояла обстриженная, какъ попало, съ совершеннымъ сознаніемъ свободы, какъ-будто она, вышла изъ густаго лѣса на открытую равнину.

— О, Магги! сказалъ Томъ, прыгая вокругъ нея и хлопая по колѣнямъ со смѣхомъ: — ай мои пуговочки! какъ ты чудно выглядишь! Посмотри на себя въ зеркало. Ну, ты вылитый дурачокъ, въ котораго мы въ школѣ бросали скорлупою и орѣхами.

Магги почувствовала неожиданное горе; она думала прежде только о своемъ освобожденіи отъ этихъ несносныхъ волосъ, несносныхъ толковъ про эти волосы, о торжествѣ надъ матерью и тётками; о красотѣ она и не заботилась; ей хотѣлось только одного: чтобъ люди считали ее умною дѣвочкою и не находили въ ней недостатковъ. Но теперь, когда Томъ началъ смѣяться надъ нею и говорилъ, что она похожа на дурачка, эта проблема представилась ей въ другомъ свѣтѣ. Она посмотрѣла въ зеркало. Томъ продолжалъ смѣяться и хлопать въ ладони; раскраснѣвшіяся щеки Магги поблѣднѣли и губы ея задрожали.

— О Магги! тебѣ надобно идти сейчасъ же къ обѣду, сказалъ Томъ. — Ай-да мои пуговочки!

— Не смѣйся надо мною, Томъ, сказала Магги съ сердцемъ и залилась слезами отъ злости, топая ногами и толкая его.

— Ну, загорѣлась теперь! сказанъ Томъ. — Зачѣмъ же ты окарнала себя? Я пойду внизъ: я слышу, уже кушанье подаютъ.

Онъ поспѣшилъ внизъ и оставилъ бѣдную Магги въ горькомъ сознаніи непоправимой бѣды, которое почти каждый день испытывала ея ребяческая душа. Она теперь видѣла довольно-ясно, когда дѣло было уже сдѣлано, что это было очень-глупо, что теперь ей придется и думать и слышать про свои волосы болѣе, чѣмъ когда-нибудь. Магги бросалась на все съ побужденіемъ скорости и потомъ уже ея дѣятельное воображеніе рисовало подробно и обстоятельно не только одни послѣдствія, но также и то, что случилось бы, еслибъ дѣло не было сдѣлано. Томъ никогда не дѣлалъ такихъ глупостей, какъ Магги; онъ съ удивительнымъ инстниктомъ умѣлъ различать, что обращалось ему въ пользу или во вредъ, и хотя онъ былъ гораздо-упрямѣе и своенравнѣе Магги, но мать никогда не бранила его. Еслибъ Томъ сдѣлалъ подобную ошибку, то онъ остался бы вѣренъ ей, не измѣнилъ бы себѣ, говоря, что ему все-равно. Если онъ сломалъ бичъ своего отца, стегая имъ по калиткѣ, то это была не его вина: зачѣмъ бичъ захлестнулъ въ петляхъ. Томъ Тёливеръ былъ убѣжденъ, что онъ поступалъ совершенно благоразумно въ этомъ случаѣ, хотя и не признавалъ, чтобы стеганье калитокъ другими мальчиками было-вообще дѣломъ похвальнымъ, и никакъ не сожалѣлъ о своемъ дѣйствіи. Но Магги, стоя и плача теперь передъ зеркаломъ, чувствовала, что она была не въ силахъ идти внизъ, къ обѣду, и выдерживать строгіе взгляды и строгіе упреки своихъ тётокъ, между-тѣмъ, какъ Томъ, Люси, Марѳа, которая служила за столомъ и, можетъ-быть, ея отецъ и дядя станутъ смѣяться надъ нею. Если Томъ смѣялся надъ нею, то, конечно, всѣ будутъ смѣяться. Ахъ, кабы она не трогала своихъ волосъ, она могла бъ спокойно сидѣть съ Томомъ и Люси и наслаждаться абрикосовымъ пудингомъ и кремомъ! Что оставалось ей дѣлать, какъ не плакать? Она сидѣла безпомощная, въ отчаянія, посреди своихъ черныхъ локоновъ, какъ Аяксъ между зарѣзанными имъ баранами. Это горе, можетъ-быть, покажется слишкомъ ничтожнымъ для испытанныхъ смертныхъ, которымъ предстоитъ думать о платежѣ счетовъ къ Рождеству, объ охлаждавшейся любви, разорванной дружбѣ; но для Магги она была также мучительна, мучительнѣе, можетъ-быть, нежели такъ-называемыя дѣйствительныя огорченія зрѣлаго возраста. «Ахъ мое дитя! позже будетъ у васъ настоящее горе» намъ говорили обыкновенно въ утѣшеніе въ нашемъ дѣтствѣ; и мы повторяли это другимъ дѣтямъ, когда выросли. Всѣ мы такъ жалобно рыдали, стоя съ голенькими ножками, когда мы потеряли изъ виду, въ чужомъ мѣстѣ, нашу мать или няньку; но мы не можемъ снова представить себѣ всю горечь этой минуты и плакать о ней, какъ припоминаемъ мы наши страданія пять или десять лѣтъ назадъ. Каждая изъ этихъ горькихъ минутъ оставила свои слѣды и живетъ еще въ насъ; но эти слѣды сокрылись совершенно-незамѣтно подъ твердою тканью жизни нашей юности и мужества, и мы можемъ смотрѣть на горе нашихъ дѣтей съ улыбкою невѣрія въ его дѣйствительность. Можетъ ли кто-нибудь воспроизвести въ своемъ воображеніи все свое дѣтство не въ однихъ только воспоминаніяхъ, что онъ дѣлалъ, что съ нимъ случилось, что онъ любилъ и не любилъ, когда ходилъ онъ еще въ дѣтскомъ платьецѣ, но съ совершеннымъ пониманіемъ и оживленнымъ сознаніемъ всего, что онъ чувствовалъ, когда время между вакаціями ему казалось безконечнымъ? Что онъ чувствовалъ, когда товарищи не принимали его въ свои игры, потому-что онъ изъ одного упрямства бросалъ не такъ мячикъ? Что онъ чувствовалъ въ дождливый день въ праздники, когда онъ не зналъ, какъ занять себя, и шалилъ отъ одной праздности, или когда мать рѣшительно отказывала ему сшить фракъ, хотя всѣ его сверстники вышли изъ курточекъ? Конечно, еслибъ мы могли припомнить это раннее горе и неопредѣленное сознаніе, странное, поверхностное пониманіе жизни, придававшее особенную рѣзкость тому горю, то мы не шутили бы. такъ печалями нашихъ дѣтей.

— Миссъ Магги, пожалуйте внизъ сію же минуту! сказала Кассія, входя поспѣшно въ комнату. — Богъ мой! что вы надѣлали? Въ жизнь мою не видала я такого пугала.

— Молчи, Кассія, сказала Магги сердито. — Поди прочь!

— Я вамъ говорю, пожалуйте внизъ сію же минуту: ваша маменька приказала, сказала Кассія, подойдя къ Магги и, взявъ ее за руку, чтобъ приподнять ее съ полу.

— Поди прочь, Кассія! Не хочу я обѣдать, сказала Магги, упираясь. Не пойду я внизъ.

— Пожалуй, я не могу ждать. Я должна служить за столомъ, сказала Кассія, уходя.

— Магги, дурочка, сказалъ Томъ, заглядывая въ комнату минутъ десять спустя: — зачѣмъ ты не идешь обѣдать? Такія тамъ сласти, и мать говоритъ, чтобъ ты пришла. Чего тутъ плакать? Экая ты нюня.

О, это было ужасно! Томъ былъ такъ жестокъ и равнодушенъ. Еслибъ онъ плакалъ, то и Магги плакала бы вмѣстѣ съ нимъ. А тутъ еще былъ такой праздничный обѣдъ, и она была такъ голодна. Это было очень-горько.

Томъ былъ несовсѣмъ жестокъ. Онъ не имѣлъ особеннаго желанія плакать и печаль Магги нисколько не портила его апетита; но онъ вошелъ, наклонилъ къ ней голову и сказалъ тихимъ, утѣшительнымъ тономъ:

— Что же, придешь, Магги? или принести тебѣ кусочекъ пудинга, когда я поѣмъ?… и крема и разныхъ разностей?

— Да-а-а-а! сказала Магги, начинавшая чувствовать пріятности жизни.

— Хорошо, сказалъ Томъ, уходя. Но опять вернулся къ двери и сказалъ:

— Знаешь, лучше приходи. Дессертъ будетъ — орѣхи и водянка.

Слезы Магги унялись, и она посмотрѣла въ раздумьи, когда Томъ оставилъ ее. Его ласка притупила самое злое остріе ея страданій: и орѣхи и водянка оказывали теперь свое законное вліяніе.

Приподнялась она посреди разбросанныхъ локоновъ, тихо спустилась она по лѣстницѣ; потомъ она остановилась, прислонясь плечомъ къ косяку двери въ столовую и поглядывая въ нее. Она видѣла Тома и Люси и пустой стулъ между ними, а на боковомъ столѣ были стаканчики съ кремомъ — о, это было слишкомъ! Она проскользнула въ залу и подошла къ пустому стулу. Но только она сѣла, какъ и начала раскаяваться отъ всего сердца, желая, чтобъ ее тутъ не было.

Мистрисъ Тёливеръ, увидя ее, взвизгнула, голова у ней закружилась и она уронила на блюдо большую соусную ложку, съ явною опасностью залить скатерть. Кассія не вѣдала, почему Магги отказывалась придти внизъ. Не желая разстроить свою госпожу посреди важнаго дѣла разрѣзыванія росбифа, мистрисъ Тёливеръ думала, что это было только упрямство, за которое Магги сама себя наказывала, лишая себя половины обѣда.

Крикъ мистрисъ Тёливеръ заставилъ всѣхъ обратиться въ ту же сторону, куда она смотрѣла; а щеки и уши Магги загорѣлись, между-тѣмъ, какъ дядя Глегъ, благовидный, сѣдой джентльменъ, говорилъ:

— Это откуда дѣвочка? я ее не знаю. Кассія вѣрно нашла ее гдѣ-нибудь на улицѣ.

— Каково! она сама обстригла себѣ волосы, сказалъ мистеръ Тёливеръ шопотомъ мистеру Дину, надрываясь отъ хохота. — Ну, ужь что за дѣвка!

— Ну, миленькая миссъ, уморительно вы себя отдѣлали! сказалъ дядя

Пулетъ, и, можетъ-быть, въ свою жизнь онъ сдѣлалъ еще первое замѣчаніе, которое дѣйствовало такъ язвительно.

— Фи, какой стыдъ! сказала тётка Глегъ, съ строгимъ тономъ упрека — Дѣвчонокъ, которыя сами стригутъ свои волосы, стоитъ высѣчь да посадить на хлѣбъ и на воду, а не сажать ихъ за столъ вмѣстѣ съ тётками и дядями.

— Знаете ли что? сказалъ дядя Глегъ, желая придать шутливый оборотъ такому осужденію: — послать ее въ тюрьму: тамъ они достригутъ ее и подровняютъ.

— Теперь она еще болѣе похожа на цыганку, сказала тётка Пулетъ съ сожалѣніемъ. — Право это не къ добру, сестра, что дѣвочка такая смуглая. Мальчикъ-то довольно-бѣлъ. Такая смуглота будетъ ея несчастьемъ — я увѣрена.

— Она дурная дѣвочка, растетъ только на горе, сказала мистрисъ Тёливеръ, съ слезами на глазахъ.

Магги, казалось, внимала этому хору упрековъ и насмѣшекъ. Первая краска загорѣлась у ней отъ гнѣва, который вылился пренебреженіемъ, и Томъ думалъ, что она вынесетъ все съ гордостью, подкрѣпляемая теперь появленіемъ пудинга и крема. Съ такими мыслями онъ шепнулъ ей: «Магги, я говорилъ, достанется тебѣ». Онъ сказалъ это съ добрымъ намѣреніемъ; но Магги была убѣждена, что онъ также наслаждается ея позоромъ. Слабое чувство гордости толкнуло ее въ ту же минуту; сердце ея облилось кровью, и, вскочивъ со стула, она побѣжала къ отцу, припала лицомъ ему на шею и громко зарыдала.

— Успокойся, успокойся, моя дѣвочка! сказалъ мистрисъ Тёливеръ утѣшительнымъ тономъ, обнимая ее: — ничего; хорошо и сдѣлала, что обрѣзала волосы, которые только надоѣдали тебѣ. Перестань плакать; отецъ не дастъ тебя въ обиду.

О сладкія выраженія нѣжности! Магги не забывала этихъ разовъ, когда отецъ бралъ ея сторону; она хранила ихъ въ своемъ сердцѣ и вспоминала про нихъ много лѣтъ спустя, когда каждый говорилъ, что отецъ ея надѣлалъ только зла своимъ дѣтямъ.

— Какъ только вашъ мужъ балуетъ этого ребенка! сказала мистрисъ Глегъ вслухъ, обращаясь къ мистрисъ Тёливеръ. — Вѣдь это будетъ ея гибелью, если вы не позаботитесь. Мой отецъ никогда не воспитывалъ такъ своихъ дѣтей, иначе вышло бы изъ насъ совершенно другое семейство.

Домашнія огорченія мистрисъ Тёливеръ, казалось, достигли въ эту минуту высшаго градуса, за которымъ уже слѣдуетъ совершенная нечувствительность. Она не обратила вниманія на замѣчаніе своей сестры, но только откинула назадъ завязки своего чепчика и принялась раздавать пудингъ съ нѣмою покорностью своей судьбѣ.

Съ десертомъ явилась минута окончательнаго освобожденія для Магги, дѣтямъ было объявлено, что они могутъ наслаждаться имъ въ бесѣдкѣ, потому-что погода была теплая, и они поскакали между зеленѣющимися кустами въ саду, подобно насѣкомымъ, торопящимся убраться изъ-подъ зажигательнаго стекла.

Мистрисъ Тёливеръ имѣла свои причины для такого позволенія: обѣдъ былъ теперь конченъ, умы всѣхъ были свободны и наступила именно минута, чтобы сообщить намѣреніе мистера Тёливера въ отношеніи Тома, а это лучше всего сдѣлать въ отсутствіе Тома, хотя дѣти привыкли, чтобъ про нихъ говорили въ ихъ же присутствіи, какъ-будто они были птицы и ничего не могли понять, какъ ни вытягивай они своихъ шей; но при этомъ случаѣ мистрисъ Тёливеръ обнаружила особенную скромность; она имѣла очевидное доказательство, что поступленіе въ школу къ священнику было очень-непріятною перспективою для Тома, для котораго это было все-равно, что идти въ ученье къ полицейскому. Мистрисъ Тёливеръ имѣла грустное убѣжденіе, что мужъ ея сдѣлаетъ, какъ ему угодно, что бы ни говорила сестра Глегъ или сестра Пулетъ, но по-крайней-мѣрѣ имъ невозможно будетъ сказать, если дѣло обернется худо, что Бесси наглупила вмѣстѣ съ мужемъ, не сказавъ ни слова объ этомъ своимъ роднымъ.

— Мистрисъ Тёливеръ, замѣтила она, прерывая разговоръ своего мужа съ мистеромъ Диномъ: — теперь, кажется, самое лучшее время объявить тёткамъ и дядямъ нашихъ дѣтей, что намѣрены вы сдѣлать съ Томомъ — не такъ ли?

— Пожалуй, сказалъ мистеръ Тёливеръ довольно-рѣзко: — я не прочь объявить каждому, что я думаю сдѣлать съ нимъ. Я порѣшилъ, прибавилъ онъ, смотря на мистера Глега и мистера Дина: — я порѣшилъ отдать его къ мистеру Стелингу, священнику въ Кингс-Лортонъ, необыкновенно-способному малому, сколько я понимаю, пусть онъ тамъ всему научится.

Слабый ропотъ удивленія послышался въ обществѣ, какой вы замѣтите въ деревенской приходской церкви, когда проповѣдникъ дѣлаетъ намекъ на вседневныя занятія прихожанъ. Для тётокъ и дядей было точно такъ же удивительно это появленіе священника въ домашнихъ распоряженіяхъ мистера Тёливера. Что касается дяди Пулета, то онъ былъ столько же пораженъ этимъ, какъ еслибъ мистеръ Тёливеръ сказалъ, что онъ отдаетъ Тома въ ученье лорду-канцлеру. Дядя Пулетъ принадлежалъ къ этому исчезнувшему классу британскихъ Іеменовъ, которые одѣвались въ тонкое сукно, платили высокіе налоги, ходили въ церковь, ѣли особенно-жирный обѣдъ по воскресеньямъ, воображая себѣ, что англійская конституція была такимъ же первозданнымъ дѣломъ, какъ солнечная система, или неподвижныя звѣзды. Горько, но справедливо, что мистеръ Пулетъ имѣлъ самое неопредѣленное понятіе объ епископѣ, который представлялся ему баронетомъ и который, по его мнѣнію, могъ быть и не быть духовнымъ лицомъ; самый ректоръ его прихода былъ человѣкъ знатной фамиліи и богатый; и мистеру Пулету никакъ не приходило въ голову, чтобъ священникъ могъ сдѣлаться школьнымъ учителемъ. Я знаю, для многихъ трудно въ нашъ просвѣщенный вѣкъ повѣрить невѣжеству дяди Пулета; но пусть они подумаютъ только о замѣчательномъ развитіи природной способности, при благопріятныхъ обстоятельствахъ. Дядя Пулетъ имѣлъ удивительную способность къ невѣжеству. Онъ первый выразилъ свое удивленіе.

— Какъ, отчего же это непремѣнно отдавать его священнику? сказалъ онъ, смотря блиставшими отъ удивленія глазами и на мистера Глега, и мистера Дина, чтобъ подмѣтить, обнаруживаютъ ли они какіе-нибудь признаки пониманія.

— Да оттого, что священники лучшіе учителя, сколько я могу понять, сказалъ бѣдный мистеръ Тёливеръ, ухватывавшійся съ необыкновенною готовностью и упрямствомъ за первый доводъ, ему попадавшійся въ лабиринтѣ этого курьёзнаго свѣта. Якобсъ, содержатель академіи, не священникъ, и онъ мальчику пользы никакой не сдѣлалъ; я рѣшился если отдать его въ школу, такъ отдать въ такую, которая не была бы похожа на академію Якобса. А этотъ мистеръ Стелингъ, сколько я могу понять, именно такой человѣкъ, какого мнѣ надобно. И я отправлю къ нему моего мальчика къ иванову-дню, заключилъ онъ рѣшительнымъ тономъ, щелкнувъ но табакеркѣ и понюхавъ табаку.

— Ну, вамъ придется платить залихватскій счетъ каждые полгода. Э, Тёливеръ! священники вообще имѣютъ очень-обширныя идеи, сказалъ мистеръ Динъ, набивая себѣ носъ табакомъ, что онъ обыкновенно дѣлалъ, желая сохранить нейтральное положеніе.

— Какъ вы думаете, сосѣдъ Тёливеръ, выучитъ его священникъ отличить по виду хорошую пшеницу? сказалъ мистеръ Глегъ, любившій пошутить, и который, оставивъ дѣла, чувствовалъ, что ему было не только позволительно, но и прилично смотрѣть на дѣло съ забавной стороны.

— Видите, я уже составилъ свой планъ въ головѣ насчетъ Тома, сказалъ мистеръ Тёливеръ, остановившись послѣ этого объявленія и поднявъ свою рюмку.

— Если дадутъ мнѣ сказать слово, а это бываетъ рѣдко, сказала мистрисъ Глегъ, съ тономъ горькаго упрека: — то я спросила бы: какого ожидать добра отъ ребенка, когда воспитываютъ его не по состоянію?

— Видите, сказалъ мистеръ Тёливеръ, несмотря на мистрисъ Глегъ, а обращаюсь къ муя: ской компаніи; я рѣшился пустить Тома по другой дорогѣ. Я объ этомъ давно думалъ и рѣшился твердо, послѣ всего, что я видѣлъ у Гарлета съ сыномъ. Я хочу пустить его по такой дорогѣ, гдѣ ему капитала ненужно, и дамъ ему такое воспитаніе, съ которымъ онъ былъ бы даже подъ-стать адвокатамъ и меня понадоумилъ бы при случаѣ.

Мистрисъ Глегъ испустила продолжительный горловый звукъ, который выражалъ жалость и презрѣніе.

— Гораздо было бы лучше для нѣкоторыхъ людей, сказала она послѣ этого введенія: — еслибъ они оставили адвокатовъ въ покоѣ.

— Что же этотъ священникъ, начальникъ гимназіи, какъ въ Моркенс-Бюли? сказалъ мистеръ Динъ.

— Вовсе нѣтъ, сказалъ мистеръ Тёливеръ: — онъ не беретъ болѣе двухъ или трехъ воспитанниковъ, такъ-что, знаете, у него болѣе времени смотрѣть за ними.

— А! И покончитъ воспитаніе скорѣе: многому они не научатся, когда ихъ бездна, сказалъ дядя Пулетъ, чувствовавшій, что, наконецъ, онъ проникаетъ этотъ трудный вопросъ.

— Но вѣдь за то онъ потребуетъ болѣе платы — я увѣренъ, сказалъ мистеръ Глегъ.

— Да, да, сотнягу фунтовъ въ годъ — вотъ каково! сказалъ мистеръ Тёливеръ съ гордостью. — Но, вѣдь, знаете, это своего рода помѣщеніе капитала; воспитаніе Тома будетъ для него капиталъ.

— Это похоже на дѣло, сказалъ мистеръ Глегъ. Пожалуй, пожалуй, сосѣдъ Тёливеръ, вы, можетъ-быть, и правы, можетъ-быть, правы. А вотъ намъ, неучамъ, такъ лучше приберечь деньгу — не такъ ли, сосѣдъ Пулетъ?

Мистеръ Глегъ потиралъ колѣно и поглядывалъ очень-довольно.

— Мистеръ Глегъ, дивлюсь я на васъ, сказала его жена: — это очень-неприлично для человѣка вашихъ лѣтъ и вашего положенія.

— Что такое неприлично, мистрисъ Г.? сказалъ мистеръ Глегъ, пріятно подмигивая цѣлой компаніи: — мой новый синій фракъ, который надѣтъ на мнѣ?

— Жалѣю о вашей слабости, мистрисъ Глегъ. Я говорю: неприлично шутить, когда, вы видите, вашъ родственникъ лѣзетъ въ петлю.

— Если вы разумѣете меня, сказалъ мистеръ Тёливеръ, замѣтно-раздраженный, то вамъ нечего безпокоиться обо мнѣ: я съумѣю справиться съ моими дѣлами, не тревожа другихъ людей.

— Господа! сказалъ мистеръ Динъ, благоразумно вводя въ разговоръ новую идею: — теперь я начинаю припоминать: мнѣ кто-то сказалъ, что Уокимъ хочетъ отдать своего сына-горбуна священнику — не такъ ли, Сюзанъ? (обращаясь къ своей женѣ).

— Право я этого не знаю, сказала мистрисъ Динъ, снова сжимая свои губы. Мистрисъ Динъ была не таковская, чтобы принять участіе въ сценѣ, гдѣ какъ-разъ попадешься подъ камень.

— Что жь, сказалъ мистеръ Тёливеръ, говоря теперь болѣе шутливымъ тономъ, чтобы показать мистрисъ Глегъ, что онъ не обращаетъ на нихъ никакого вниманія: — если Уокимъ думаетъ послать къ священнику, такъ ужь, будьте увѣрены, что я не даю здѣсь промаха. Уокимъ такая продувная каналья; онъ до мизинца знаетъ каждаго человѣка, съ кѣмъ только имѣетъ дѣло. Скажите мнѣ только кто мясникъ Уокима, и я вамъ скажу, гдѣ вамъ покупать вашу говядину.

— Да вѣдь у сына адвоката Уокима горбъ, сказала мистрисъ Пулетъ, которой все дѣло представлялось въ похоронномъ видѣ: — естественно, что онъ отдаетъ его священнику.

— Да, сказалъ мистеръ Глегъ, перетолковывая съ необыкновенною легкостью замѣчаніе мистрисъ Пулетъ: — вы это должны разсудить, сосѣдъ Тёливеръ: сынъ Уокима не станетъ заниматься дѣломъ. Уокимъ сдѣлаетъ джентльмена изъ бѣднаго малаго.

— Мистеръ Глегъ, сказала мистрисъ Г. тономъ, который доказывалъ, что негодованіе ея выльется, какъ ни желала бы она его закупорить: — держите-ка лучше вашъ языкъ за зубами. Мистеръ Тёливеръ знать не хочетъ ни вашего, ни моего мнѣнія. Есть люди на свѣтѣ, которые все знаютъ лучше всѣхъ.

— Да это, должно-быть, вы, если полагаться на ваши слова, сказалъ Тёливеръ, снова расходясь.

— Я ничего не говорю, сказала мистрисъ Глегъ саркастически — моего совѣта никогда не спрашиваютъ; я и не даю его.

— Такъ это въ первый еще разъ, сказалъ мистеръ Тёливеръ: — вы на совѣты только и щедры.

— Я была щедра на ссуды, если не на подарки, сказала мистрисъ Глегъ. — Есть люди, которымъ я дала деньги въ займы и которые, пожалуй, заставятъ меня еще раскаяваться, что я одолжила родственниковъ.

— Перестаньте, перестаньте, перестаньте! сказалъ мистеръ Глегь миролюбно; но это не удержало мистера Тёливера отъ отвѣта.

— Вѣдь дали вы деньги подъ закладную, почитай, сказалъ онъ, да и получаете съ родственника вашего пять процентовъ.

— Сестра! сказалъ мистрисъ Тёливеръ убѣдительно: — выпейте-ка вина и позвольте мнѣ вамъ положить миндалю и изюму.

— Бесси, жалѣю я васъ, сказала мистрисъ Глегъ, съ выраженіемъ шавки, пользующейся случаемъ тявкнуть на человѣка, у котораго нѣтъ палки: — ну что тутъ толковать про миндаль съ изюмомъ.

— Помилуй Господи васъ, сестра Глегъ! не будьте такъ задорны, сказала мистрисъ Пулетъ, начиная слегка прихныкивать: — у васъ еще сдѣлается ударъ — такъ вы покраснѣли въ лицѣ, и еще послѣ обѣда, а мы всѣ только что сняли трауръ и уложили платья съ крѣпомъ — право такъ это нехорошо между сестрами.

— Надѣюсь, нехорошо, сказала мистрисъ Глегъ. — Вотъ до чего мы дожили: сестра приглашаетъ васъ нарочно къ себѣ, чтобы съ вами ссориться и всячески васъ порочить!

— Тише, тише Дженъ! будьте разсудительны, будьте разсудительны! сказалъ мистеръ Глегъ.

Но, пока онъ говорилъ, мистеръ Тёливеръ, который далеко не вылилъ своего сердца, снова расходился:

— Кто съ вами ссорится? сказалъ онъ: — это вы не оставляете людей въ покоѣ, а вѣчно гложете ихъ. Никогда не сталъ бы я ссориться съ женщиною, помни она только свое мѣсто.

— Свое мѣсто, право! завизжала мистрисъ Глегъ. — Были люди получше васъ, мистеръ Тёливеръ, которые лежатъ теперь въ могилѣ и которые обращались со мною съ большимъ уваженіемъ, нежели вы. Хоть и есть у меня мужъ, да онъ сидитъ-себѣ и равнодушно слушаетъ, какъ оскорбляетъ меня, кто не посмѣлъ бы этого сдѣлать, еслибъ одно лицо въ нашемъ семействѣ не унизило себя такою партіею.

— Ужь коли на то пошло, сказалъ мистеръ Тёливеръ, такъ моя семья никакъ не хуже вашей, а еще получше: въ ней нѣтъ по-крайней-мѣрѣ бабы съ такимъ проклятымъ характеромъ.

— Ну! сказала мистрисъ Глегъ, подымаясь со стула: — я не знаю, вамъ, можетъ-быть, пріятно, мистеръ Глегъ, сидѣть и слушать, какъ проклинаютъ меня; но я минуты не останусь долѣе въ этомъ домѣ. Вы можете оставаться и пріѣхать домой въ кабріолетѣ, а я пойду пѣшкомъ.

— Боже мой, Боже мой!.. сказалъ мистеръ Глегъ, меланхолическимъ тономъ, уходя за женою изъ комнаты.

— Мистеръ Тёливеръ, какъ это вы можете такъ говорить? сказала мистрисъ Теливеръ съ слезами на глазахъ.

— Пусть ее идетъ, сказалъ мистеръ Теливеръ, до того разгорячившійся, что никакія слезы уже не дѣйствовали на него: — пусть ее уходитъ, и чѣмъ скорѣе, тѣмъ лучше: въ другой разъ она не станетъ такъ много командовать.

— Сестра Пулетъ, сказала мистрисъ Теливеръ въ отчаяніи: — какъ вы думаете: не лучше ли вамъ пойти за нею и уговорить ее?

— Нѣтъ, лучше ужь оставьте, сказалъ мистеръ Динъ. — Въ другой разъ вы помиритесь.

— Такъ пойдемте, сестры, къ дѣтямъ, сказала мистрисъ Тёливеръ, осушая слезы.

Это предложеніе было совершенно-кстати. Когда женщины ушли, мистеръ Теливеръ почувствовалъ, какъ-будто атмосфера очистилась отъ несносныхъ мухъ. Ничто не было ему такъ къ сердцу, какъ бесѣда съ мистеромъ Диномъ, который, по природѣ своихъ занятій, очень-рѣдко могъ доставлять ему это удовольствіе. Онъ считалъ мистера Дина самымъ свѣдущимъ человѣкомъ между своими знакомыми къ тому же, языкъ у него былъ очень-острый, и это было не послѣднимъ достоинствомъ въ глазахъ, мистера Тёливера, который также имѣлъ наклонность, хотя неразвитую, къ остротѣ. И теперь, съ уходомъ женщинъ, они могли приняться за свой серьёзный разговоръ, который не станутъ прерывать пустяками. Они могли обмѣняться своими мыслями о герцогѣ Веллингтонѣ, котораго поведеніе, въ-отношеніи католическаго вопроса, бросало совершенно новый свѣтъ на его характеръ, и говорить съ пренебреженіемъ о его ватерлооской побѣдѣ; никогда онъ бы ее не выигралъ, не будь съ нимъ столько храбрыхъ англичанъ и не подоспѣй во-время Блюхеръ съ пруссаками. Здѣсь, однако, было между ними разногласіе; мистеръ Динъ нерасположенъ былъ отдать полной справедливости пруссакамъ: постройка ихъ кораблей и невыгодная операція съ данцигскимъ пивомъ не возвышали особенно его мнѣнія о характерѣ ихъ вообще. Побитый здѣсь, мистеръ Тёливеръ выражалъ свои опасенія, что никогда Англія не будетъ опять такою великою страною, какъ прежде; но мистеръ Динъ принадлежалъ къ фирмѣ, которой обороту постоянно возражали и, естественно, веселѣе смотрѣлъ на настоящее время. Онъ могъ сообщить интересныя подробности о привозѣ товаровъ, преимущественно цинку и сырыхъ кожъ, которыя успокоивали воображеніе мистера Тёливера, отодвигая въ болѣе отдаленную будущность тяжелое время, когда Англія попадетъ въ руки радикаловъ и папистовъ, и достойному человѣку невозможно будетъ жить.

Дядя Пулетъ сидѣлъ и слушалъ, моргая, какъ разбирались эти важные вопросы. Онъ самъ не понималъ политики, считая это особеннымъ даромъ. По его мнѣнію, герцогъ Веллингтонъ былъ человѣкъ какъ всѣ люди.

Глава VIII.

Мистеръ Тёливеръ обнаруживаетъ свою слабую сторону.

— Ну, да если сестра Глегъ потребуетъ своихъ денегъ, вѣдь вамъ трудно будетъ достать сейчасъ же пятьсотъ франковъ, сказала мистрисъ Тёливеръ въ этотъ вечеръ, съ грустью перебирая плачевныя событія цѣлаго дня.

Мистрисъ Тёливеръ тринадцать лѣтъ жила съ своимъ мужемъ и все-таки сохранила въ первобытной свѣжести странную способность возбуждать въ немъ чувства и мысли совершенно другія, нежели какія она имѣла въ виду. Есть умы, удивительно-долго сохраняющіе эту, свѣжесть, подобно тому, какъ старая золотая рыбка, повидимому, до конца удерживаетъ свою юношескую иллюзію, что она можетъ переплыть по прямому направленію черезъ стѣнки стеклянной банки. Мистрисъ Тёливеръ была милая рыбка въ своемъ родѣ; въ продолженіе тринадцати лѣтъ она постоянно ударялась о непроницаемую середину, и каждый разъ принималась за ту же штуку съ прежнею энергіею.

Ея замѣчаніе, напротивъ, убѣдило мистрисъ Тёливера, что для него вовсе нетрудно достать пятьсотъ франковъ. И когда мистрисъ Тёливеръ начала особенно приставать къ нему, чтобъ узнать, какъ онъ ихъ достанетъ, не закладывая мельницы и дома (чего, онъ говорилъ, никогда онъ не сдѣлаетъ), потому-что люди теперешняго времени не такъ-то охотно даютъ деньги безъ обезпеченія, мистеръ Тёливеръ, разгорячившись, объявилъ, что мистрисъ Глегъ, если ей угодно, можетъ хоть сейчасъ потребовать своихъ денегъ: онъ ихъ заплатитъ ей. Онъ не намѣренъ быть рабомъ сестеръ своей жены. Если человѣкъ взялъ жену изъ семейства, гдѣ была цѣлая ватага бабъ, то ему приходилось оттерпливаться. Но мистеръ Тёливеръ не намѣренъ былъ терпѣть.

Мистрисъ Тёливеръ всплакнула потихоньку, надѣвая свой ночной чепчикъ; но потомъ она погрузилась въ спокойный сонъ, убаюканная мыслью, что завтра она переговоритъ объ этомъ съ своею сестрою Пулетъ, къ которой она завтра же собиралась пить чай съ дѣтьми. Не то, чтобъ она предвидѣла какой-нибудь результатъ отъ этого разговора, но прошедшія событія все-таки какъ-то перемѣняться, если пожалуешься на нихъ.

Ея мужъ не могъ скоро заснуть; онъ также думалъ о визитѣ, который онъ намѣренъ былъ сдѣлать завтра, и его мысли не были такъ неопредѣленны и успокоительны, какъ его дражайшей половины.

Мистеръ Тёливеръ, когда онъ былъ подъ вліяніемъ сильнаго чувства, дѣйствовалъ съ быстротою, повидимому несоотвѣтствующею тяжелому сознанію, что всѣ дѣла людскія были страшная кутерьма, которое управляло его поведеніемъ въ болѣе-хладнокровныя минуты; но въ дѣйствительности между этими, очевидно противоположными явленіями, существовала вѣроятно, прямая связь. Я замѣтилъ, всего лучше увѣриться, что мотокъ запутанъ, если поспѣшно потянуть первую попавшуюся нитку. Благодаря этой быстротѣ, мистеръ Тёливеръ на слѣдующій день былъ на конѣ, сейчасъ же послѣ обѣда (онъ не страдалъ худымъ пищевареніемъ) и отправился въ Басестъ къ своей сестрѣ, Массъ и ея мужу. Рѣшившись заплатить мистрисъ Глегъ занятыя у ней пятьсотъ фунтовъ, онъ естественно вспомнилъ, что у него былъ вексель въ триста фунтовъ на его шурина Масса; и если этотъ шуринъ заплатилъ бы деньги въ срокъ, то это облегчило бы затрудненіе, съ которымъ была сопряжена отважная рѣшительность мистера Тёливера въ глазахъ слабыхъ людей, непремѣнно желающихъ знать, какимъ образомъ еще сдѣлается дѣло прежде, нежели они совершенно увѣрятся, что оно можетъ быть легко сдѣльно.

Мистеръ Тёливеръ былъ не въ новомъ и не въ особенно-поразительномъ положеніи, на которое, подобно всѣмъ каждодневнымъ событіямъ, оказываетъ свое дѣйствіе въ продолженіе извѣстнаго времени; всѣ думали, что онъ гораздо богаче, нежели онъ былъ дѣйствительно. И такъ, какъ мы часто усвоиваемъ себѣ, мнѣнія о насъ свѣта, то и онъ обыкновенно думалъ о банкротствѣ и разореніи съ такимъ же отдаленнымъ чувствомъ сожалѣнія, съ какимъ выслушиваетъ сухощавый, долгошейный господинъ, что его толстаго, короткошейнаго сосѣда хватилъ параличъ. Онъ привыкъ выслушивать очень-пріятныя шуточки надъ своею мельницею и землею, и онъ дѣйствительно былъ самъ убѣжденъ, что онъ человѣкъ съ большимъ состояніемъ. Эти шуточки придавали особенный букетъ его рюмкѣ вина въ базарные дни; и только когда наступило время платить полугодовые проценты, мистеръ Тёливеръ припоминалъ, что на его завидной собственности былъ долгъ въ двѣ тысячи фунтовъ. Конечно, этотъ долгъ былъ не совсѣмъ его вина; тысяча фунтовъ принадлежала его сестрѣ и онъ долженъ былъ выплатить ихъ, при ея замужствѣ; потомъ, ежели у человѣка такіе сосѣди, которые затѣваютъ съ нимъ процесъ, то едва-ли найдутся у него средства заплатить долгъ, особенно, когда онъ пользуется добрымъ мнѣніемъ между своими знакомыми, всегда готовыми занять у него сто фунтовъ подъ высокое обезпеченіе честнаго слова, нестоящее даже вексельной бумаги. У нашего друга, мистера Тёливера, было много добрыхъ струнъ: онъ не любилъ отказывать на-отрѣзъ даже сестрѣ, которая не только явилась въ этотъ свѣтъ совершенно-излишнимь созданіемъ, какъ сестра, и была причиною залога имѣнія, но еще вышла замужъ и, въ заключеніе своихъ ошибокъ, родила недавно восьмаго ребёнка. Мистеръ Тёливеръ зналъ, что это была его слабая сторона; но онъ извинялъ себя, говоря, что бѣдная Гритта была дѣвка пригожая, прежде нежели она вышла замужъ за Масса; онъ это говаривалъ иногда съ слабымъ дрожаніемъ голоса. Но въ это утро онъ былъ въ расположеніи духа болѣе-приличномъ человѣку дѣловому и, проѣзжая проселками Басеста, съ глубокими колеями, онъ раздражилъ себя на сколько было необходимо противъ Мосса, который былъ человѣкъ безъ капитала, у котораго безпрестанно случался то падежъ, то неурожай и который вязъ все глубже-и-глубже, чѣмъ болѣе помогали вы ему выкарабкаться изъ грязи. Ему еще сдѣлаетъ это пользу, вмѣсто вреда, если онъ будетъ принужденъ достать триста фунтовъ; онъ будетъ пошустрѣе и опять не наглупитъ съ своею шерстью, какъ онъ сдѣлалъ это въ прошедшемъ году; короче: мистеръ Тёливеръ былъ черезчуръ-добрымъ шуриномъ; онъ запустилъ проценты за два года, а Моссъ и думаетъ, пожалуй, что у него никогда не спросятъ капитала. Но мистеръ Тёливеръ рѣшился не потакать долѣе такимъ безпорядочнымъ людямъ, а поѣздка но басетскимъ проселкамъ едва-ли потрясла бы твердую рѣшительность человѣка и смягчила бы его сердце. Глубокіе слѣды подковъ, оставленные въ самое грязное зимнее время, встряхивали его безпрестанно, вызывая отрывистыя, но сильныя проклятія противъ отца адвокатовъ, который, своимъ копытомъ, или какъ-нибудь иначе, былъ виноватъ въ этомъ состояніи дорогъ; а огромное протяженіе невоздѣланной земли, цѣлыя мили испорченныхъ изгородей, обращавшіе его вниманіе, хотя они и не принадлежали къ фермѣ его шурина Мосса, сильно предубѣждали его противъ этого несчастнаго земледѣльца. Если эта невоздѣланная земля и не была его, то она могла быть его: цѣлый Басестъ былъ таковской; по мнѣнію мистера Тёливера, это былъ нищенскій приходъ; а мнѣніе мистера Теливера, конечно, имѣло основаніе. Въ Басестѣ была жалкая дорога; жалкая земля, жалкій землевладѣлецъ, нежившій на своей землѣ, жалкій ректоръ, также нежившій въ своемъ приходѣ, и нищій полукюратъ^[6], который былъ еще жалче его. Если кто-нибудь, вѣрующій въ возможность человѣческаго ума восторжествовать надъ обстоятельствами, сталъ бы утверждать, что обитатели Басеста, несмотря на это, могли быть недгоженными людьми, то я ничего не могу привести противъ этого отвлеченнаго предложенія; я знаю только, что на дѣлѣ умственныя способности басетскаго человѣчества были въ полной гармоніи съ обстоятельствами. Грязные проселки, поросшіе травою, казалось, для непривычнаго глаза, никуда не вели, а только сходились между собою, на-самомъ-дѣлѣ выводили послѣ долгаго терпѣливаго странствія на большую дорогу, хотя ноги многихъ баситцевъ чаще пѣшешествовали по нимъ къ центру разгула, извѣстнаго подъ формальнымъ названіемъ «Маркиза Гранби», но который обычные изъ посѣтителей называли «Дикасоновъ кабачокъ». Большая, низкая комната съ поломъ, усыпаннымъ пескомъ, прокислый запахъ табаку, нѣсколько измѣненный букетомъ пивныхъ поддонковъ, самъ мистеръ Дикасонъ, стоявшій, облокотившись у притолки, съ меланхолически-прыщеватымъ лицомъ, и такъ же мало гармонировавшій съ дневнымъ свѣтомъ, какъ вчерашній, оплывшій огарокъ — все это невидимому не являлось въ очень-увлекательной формѣ соблазна; но большинство мужчинъ въ Басестѣ находило это очень-соблазнительнымъ, проходя мимо заведенія около четырехъ часовъ въ зимній полдень; и если чья-нибудь жена хотѣла особенно доказать, что ея мужъ не былъ искателемъ удовольствій, то она приводила, какъ самое сильное убѣжденіе, что ея мужъ отъ одного духова-дня до другого не тратилъ шилинга у Дикасона. Мистрисъ Моссъ часто говорила это про своего мужа, когда ея братъ былъ расположенъ, какъ, напримѣръ, сегодня, обвинять его. И конечно, мистеръ Тёливеръ далеко не былъ обезоруженъ видомъ воротъ фермы, которыя повалились на одну сторону, къ явной опасности ногъ его собственныхъ и лошадиныхъ, когда онъ попробовалъ открыть ихъ своею тростью, какъ это бываетъ обыкновенно съ воротами, у которыхъ недостаетъ верхней петли. Онъ собирался уже спѣшиться и повести свою лошадь по грязи на дворъ фермы, изрытый ямами и грустно-отѣненный деревянными строеніями, къ полуразвалившемуся дому, стоявшему на возвышенной дорожкѣ; но появленіе пастуха во-время дало ему возможность остаться при своемъ намѣреніи не сходить съ лошади во все продолженіе своего посѣщенія. Если человѣкъ хочетъ показаться суровымъ, то Пусть онъ не сходитъ въ сѣдла и говоритъ съ этой высоты, окидывая взоромъ отдалённый горизонтъ и по возможности избѣгая встрѣчи съ жалобными глазами. Мистрисъ Моссъ услышала стукъ копытъ лошади, и когда братъ ея въѣхалъ, она была уже у дверей кухни съ томною улыбкою на лицѣ и черноглазымъ ребенкомъ на рукахъ. Лицо мистрисъ Моссъ представляло слабое сходство съ ея братомъ; пухленькая ручонка ребёнка, трепавшая ее по щекѣ, еще сильнѣе обнаруживала ей худобу.

— Какъ я рада васъ видѣть, братъ! сказала она съ любовью. — Я не ожидала васъ сегодня. Какъ вы поживаете?

— О! Такъ-себѣ, мистрисъ Моссъ, такъ-себѣ, отвѣчалъ ея братъ холодно, какъ-будто это было неприлично для нея сдѣлать ему подобный вопросъ.

Она сейчасъ же увидѣла, что ея братъ не былъ въ хорошемъ расположеніи Духа: онъ называлъ ее мистрисъ Моссъ только, когда онъ былъ сердитъ, или когда они встрѣчались въ гостяхъ. Но она думала: это было совершенно въ порядкѣ, чтобъ бѣдныхъ обрывали. Мистрисъ Моссъ не вѣрила въ равенство между людьми; это была терпѣливая, плодовитая женщина съ любящимъ сердцемъ.

— Я полагаю, вашего мужа нѣтъ дома? прибавилъ мистеръ Тёливеръ, послѣ важнаго молчанія, впродолженіе котораго, выбѣжало еще четверо дѣтей, какъ цыплята за насѣдкою, вдругъ исчезнувшей изъ курятника.

— Нѣтъ, сказала мистрисъ Моссъ: — онъ въ полѣ. Джорджъ, сбѣгай сейчасъ же и скажи отцу; что дядя пріѣхалъ. Слѣзайте-ка, братъ, съ лошади, да войдите перекусить чего-нибудь.

— Нѣтъ, нѣтъ, я не могу зайти, я долженъ сейчасъ же ѣхать домой, сказалъ мистеръ Тёливеръ, смотря въ даль.

— А какъ здоровье мистрисъ Тёливеръ и дѣтей? сказала мистрисъ Моссъ, смиренно, не смѣя приставать съ своимъ приглашеніемъ.

— О! такъ-себѣ. Томъ поступаетъ послѣ иванова-дня въ новую школу, такой расходъ мнѣ; не приходится теперь оставлять деньги въ чужихъ рукахъ.

— Еслибъ вы были такъ добры и отпустили, дѣтей когда-нибудь повидаться съ двоюродными братьями и сестрами: моимъ ребятишкамъ такъ хочется видѣть ихъ, двоюродную сестру Магги. Вѣдь я ея крестная мать и люблю такъ ее; мы бы потѣшили ее, какъ могли по нашему состоянію. Я знаю, она любитъ бывать у насъ, она такое ласковое дитя, и какъ она остра и умна!

Еслибъ мистрисъ Моссъ была самая хитрая женщина, а не такая простая душа, то она не могла бы выдумать ничего лучше, чтобъ преклонить своего брата, какъ начать хвалить Магги. Рѣдко находилъ онъ людей, которые бы охотно расточали похвалы его дѣвочкѣ; ему самому обыкновенно приходилось выставлять ея достоинства. Но Магги всегда была особенно-любезна у своей тётки Моссъ: это была ея Альзиція^[7], гдѣ она была внѣ закона: если она что-нибудь ломала, или грязнила свои башмаки, или рвала свое платье, то тётка Моссъ не обращала вниманія на эти вещи. Противъ его воли глаза мистера Тёливера приняли болѣе кроткое выраженіе и онъ, не отвертываясь отъ сестры, сказалъ:

— Ей! она любитъ васъ болѣе другихъ тётокъ, я полагаю. Она пошла въ нашу семью: въ ней нѣтъ ничего похожаго на мать.

— Моссъ говоритъ, что она совершенно, какъ я была, сказала мистрисъ Моссъ: — хотя никогда я не была такая острая и такая охотница до книгъ. Но я думаю, моя Лиза похожа на нее: она вострушка. Поди сюда, Лиза, моя милая, дай дядѣ посмотрѣть на тебя. Онъ едва-узнаетъ тебя — такъ быстро ты растешь.

Лиза, черноглазая дѣвочка, семи лѣтъ, смотрѣла очень-застѣнчиво, когда мать выдвинула ее впередъ. Маленькіе Моссы очень боялись своего дяди изъ дорнкотской мельницы. По огню и выразительности она не могла сравниться съ Магги, такъ-что сходство между двумя не могло совершенно льстить отеческой любви мистера Тёливера.

— Да, она похожа немного, сказалъ онъ, глядя съ любовью на маленькую фигуру, въ запачканомъ передникѣ. — Обѣ онѣ вышли въ нашу мать. Довольно-таки у васъ дѣвочекъ, Грити, прибавилъ онъ съ тономъ сожалѣнія и вмѣстѣ упрека.

— Четыре, Господь съ ними, сказала мистрисъ Моссъ со вздохомъ, разглаживая волосы Лизы по обѣимъ сторонамъ лба. — Столько же, сколько мальчиковъ. У каждой есть по брату.

— А! Но онѣ сами должны пробивать себѣ дорогу, сказалъ мистеръ Тёливеръ, чувствуя, что его суровость уступала и стараясь подержать ее хорошимъ намекомъ. — Онѣ не должны полагаться на своихъ братьевъ.

— Нѣтъ; но, я надѣюсь, братья будутъ любить ихъ бѣдныхъ и не забудутъ, что они вышли отъ одного отца и матери: мальчики отъ этого не станутъ бѣднѣе, сказала мистрисъ Моссъ, торопливо разгараясь, какъ на половину потухшій огонь.

Мистеръ Тёливеръ ударилъ слегка лошадь по боку, потомъ остановилъ ее и сказалъ сердито: «ну ты, стой смирно!» къ величайшему удивленію ни въ чемъ невиноватаго животнаго.

— И чѣмъ больше ихъ, тѣмъ горячѣе они должны любить другъ друга, продолжала мистрисъ Моссъ, смотря наставительно на своихъ дѣтей. Но потомъ она обратилась къ брату и сказала: — я надѣюсь, вашъ мальчикъ будетъ хорошимъ братомъ для своей сестры, хотя ихъ только двое, какъ были мы съ вами, братъ.

Эта стрѣла пронзила прямо въ сердце мистера Тёливера. У него не было особенно-быстраго воображенія, но мысль о Магги не оставляла его и онъ сейчасъ началъ сравнивать свои отношенія къ сестрѣ съ отношеніями Тома къ Магги. Что, если его дѣвчонка станетъ бѣдствовать и Томъ будетъ жестокъ съ нею?

— Да, да, Грити, сказалъ мельникъ съ большою мягкостью въ голосѣ: — но я всегда дѣлалъ для васъ, что могъ, прибавилъ, какъ-бы ограждая себя отъ упрека.

— Я не отвергаю этого, братъ, я не какая-нибудь неблагодарная, сказала бѣдная мистрисъ Моссъ, которую хозяйство и дѣти до того истомили, что у нея не оставалось уже силы для самолюбія. Да вотъ и мужъ. Какъ долго вы пропадали, Моссъ?

— Долго? сказалъ мистеръ Моссъ обиженнымъ тономъ, едва переводя дыханіе. — Я бѣжалъ всю дорогу. Что же вы не сойдете съ лошади, мистеръ Тёливеръ?

— Пожалуй, я слѣзу и поговорю съ вами въ саду, сказалъ мистрисъ Тёливеръ, чувствуя, что онъ обнаружитъ болѣе твердости, если не будетъ тутъ сестры.

Онъ сошелъ съ лошади и отправился въ садъ вмѣстѣ съ мистеромъ Моссомъ, къ старому кипарису, между тѣмъ, какъ сестра его стояла, хлопая ребенка по спинѣ и задумчиво глядя въ слѣдъ имъ.

Появленіе ихъ подъ кипарисомъ перепугало многихъ куръ, рывшихся въ пыльной землѣ, и онѣ сейчасъ же разлетѣлись съ большимъ шумомъ и кудахтаньемъ. Мистеръ Тёливеръ сѣлъ на скамью и, постукавъ съ любопытствомъ тростью, какъ-будто онъ подозрѣвалъ въ избѣ пустоту, открылъ бесѣду, замѣчая бранчивнмъ голосомъ:

— Что это, я вижу, опять у васъ пшеница въ этомъ углу, и ни зерна удобренія. Добра вамъ отъ нея не будетъ въ этотъ годъ.

Мистеръ Моссъ, когда женился на миссъ Тёливеръ, считался красавцемъ въ Басестѣ; но теперь онъ недѣлю не брился и глядѣлъ такъ же горько и безнадежно, какъ рабочая лошадь. Онъ отвѣчалъ терпѣливо:

— Что жь, бѣдные фермеры, какъ ея, дѣлаютъ, что могутъ. Они должны предоставить тѣмъ, у кого есть для потѣхи деньги, зарывать на половину столько же, сколько они намѣрены получить изъ нея.

— Не знаю, кому охота играть деньгами; развѣ тѣмъ, кто занимаетъ ихъ и не платитъ процентовъ, сказалъ мистеръ Тёливеръ, желая затѣять легонькую ссору. Это и было самымъ естественнымъ предлогомъ, чтобы потребовать денегъ.

— Знаю, что я промедлилъ съ процентами, сказалъ мистеръ Моссъ: — да у меня была такая неудача съ шерстью прошедшій годъ, къ тому еще болѣзнь жены, такъ что-дѣла вышли хуже обыкновеннаго.

— Да, проворчалъ мистеръ Тёливеръ, есть люди, у которыхъ дѣла всегда идутъ худо. Пустой мѣшокъ не будетъ стоять прямо.

— Не знаю, какую вину вы находите во мнѣ, мистеръ Тёливеръ, сказалъ мистеръ Моссъ съ упрекомъ: — знаю только, рѣдкой поденьщикъ работаетъ, какъ я.

— Что въ этомъ за польза? сказалъ мистеръ Тёливеръ рѣзко: — когда человѣкъ женится и не имѣетъ другаго капитала для своей фермы, кромѣ женинова приданнаго? Съ самаго начала я былъ противъ этой свадьбы; но оба вы не хотѣли слушать меня. Я не могу оставлять долѣе своихъ денегъ въ чужихъ рукахъ: я долженъ заплатить пятьсотъ фунтовъ мистрисъ Глегъ, и потомъ такой расходъ съ Томомъ, что я самъ, почитай, концы съ концами не сведу, даже если и все свое верну назадъ. Вы должны постараться заплатить мнѣ мои триста фунтовъ.

— Если вы этого непремѣнно требуете, сказалъ мистеръ Моссъ бёзнадежно, такъ уже лучше продать все съ аукціона, да и разомъ покончить. Мнѣ придется, спустить весь скотъ, чтобъ разсчитаться съ вами и съ помѣщикомъ.

Бѣдные родственники, безспорно, имѣютъ удивительную способность раздражать насъ; самое существованіе ихъ намъ кажется совершенно излишнимъ, и они всегда во всемъ виноваты. Мистеръ Тёливеръ успѣлъ раздражить себя противъ мистера Мосса на сколько онъ этого желалъ, и могъ сказать довольно-сердито, подымаясь съ своего мѣста:

— Дѣлайте, какъ можете, я не могу найти денегъ про всякаго; я долженъ думать о своемъ дѣлѣ и о своей собственной семьѣ. Я не могу долѣе оставлять денегъ въ чужихъ рукахъ. Извольте-ка приготовить деньги, да поскорѣе.

Мистеръ Тёливеръ ушелъ вдругъ изъ-подъ дерева, досказавъ послѣднюю фразу и, не оглянувшись на мистера Мосса, отправился прямо въ двери кухни, гдѣ старшій сынъ держалъ его лошадь, а сестра ожидала въ тревогѣ, которую ребенокъ поводимому старался разсѣять своимъ милымъ лепетаньемъ и водя пальчиками по ея истомленному лицу. У мистрисъ Моссъ было восьмеро дѣтей, но она не могла еще примириться съ потерею близнечиковъ. Мистеръ Моссъ думалъ, что смерть ихъ была не безъ утѣшенія.

— Что же вы не зайдете, братъ? сказала она, смотря заботливо на своего мужа, который шелъ медленно; между-тѣмъ, какъ мистеръ Тёливеръ уже занесъ свою ногу, въ стремя.

— Нѣтъ, нѣтъ, прощайте, сказалъ онъ, поворачивая лошадь и уѣзжая прочь.

Мистеръ Тёливеръ вполнѣ сохранилъ свою рѣшимость, въѣзжая за ворота и пока онъ ѣхалъ по проселку, изрытому колеями; но, не доѣзжая поворота, за которымъ уже терялись изъ виду полурзвалившіяся строенія фермы, казалось, онъ былъ пораженъ внезапною мыслью. Онъ остановилъ лошадь, простоялъ спокойно на одномъ мѣстѣ минуты двѣ или три, печально покачивая головою со стороны на сторону, какъ-будто передъ нимъ подымался какой-то горестный предметъ. Очевидно послѣ этого порыва мистеръ Тёливеръ предался своей идеѣ, что этотъ свѣтъ былъ сущая кутерьма. Онъ поворотилъ лошадь и медленно поѣхалъ назадъ, обнаруживая теперь чувство, которое побудило его къ этому движенію, и говоря вслухъ: «бѣдная дѣвчонка! у ней никого не будетъ, кромѣ Тома, когда меня не станетъ».

Маленькіе Моссы замѣтили возвращеніе мистера Тёливера и сейчасъ же побѣжали съ этою важною новостью къ своей матери. Мистрисъ Моссъ была опять у дверей, когда ея братъ подъѣхалъ. Было замѣтно, что она плакала, но укачивала теперь своего ребенка на рукахъ и не обнаруживала особенныхъ признаковъ печали, когда ея братъ взглянулъ на нея, но только сказала:

— Мужъ опять ушелъ въ поле. Нуженъ онъ вамъ, братъ?

— Нѣтъ, Грити, нѣтъ, сказалъ мистеръ Тёливеръ нѣжнымъ тономъ. — Не крушись, моя милая — вотъ и все. Я какъ-нибудь обойдусь безъ денегъ; только вы должны быть пошустрѣе впередъ.

Слезы снова выступили у мистрисъ Моссъ отъ этой неожиданной доброты, и она ничего не могла сказать.

— Ну, ну, дѣвчонка моя пріѣдетъ къ вамъ; я самъ привезу ее и Тома, прежде нежели онъ поступитъ въ школу. Не печальтесь… Я всегда буду для васъ добрымъ братомъ.

— Благодарю васъ, братъ, за ласковое слово, сказала мистрисъ Моссъ, осушая слезы; потомъ, обращаясь къ Лизѣ, она прибавила:

— Поди принеси окрашенное яичко для Магги.

Лиза убѣжала и вскорѣ вернулась съ небольшимъ бумажнымъ сверткомъ.

— Оно сварено въ крутую, братъ, и окрашено въ ласкуткахъ — такое хорошенькое! Я нарочно приготовила его для Магги. Возьмите его, пожалуйста, въ карманъ.

— Да, да, сказалъ мистеръ Тёливеръ, кладя его осторожно въ боковой карманъ. — Прощайте.

И такимъ образомъ почтенный мельникъ вернулся назадъ по бассетскимъ проселкамъ, затрудняясь еще болѣе, чѣмъ прежде, въ средствахъ, но все-таки съ сознаніемъ, что онъ вывернулся изъ опасности. Ему пришло въ голову, что еслибъ онъ былъ жестокъ своей сестрѣ, то Магги пришлось бы впослѣдствіи терпѣть отъ Тома, когда не будетъ болѣе ея отца, который бы заступился за нея. Люди простые, подобные нашему другу мистеру Тёливеру, часто облекаютъ самыя невинныя чувства въ ошибочныя идеи, и такъ онъ объяснялъ себѣ, почему его любовь къ своей дѣвчонкѣ увеличила его привязанность къ сестрѣ.

ГЛАВА IX.

Гарум-Ферзъ.

Между-тѣмъ, какъ возможныя въ будущности несчастія Магги занимали ея отца, она сама испытывала только горе настоящаго времени. Дѣтство не имѣетъ предчувствій, но за то оно и не имѣетъ въ утѣшеніе воспоминаній о прошедшемъ горѣ.

Дѣйствительно, день начался невесело для Магги. Удовольствіе свиданія съ Люси и пріятная перспектива посѣщенія Гарум-Ферза, гдѣ она услышитъ органчикъ дяди Пулетъ, были отравлены еще съ одиннадцати часовъ утра приходомъ парикмахера изъ Сент-Огса, который отзывался въ самыхъ строгихъ выраженіяхъ о состояніи ея волосъ, перебирая ея обчакрыжанные локоны одинъ за другимъ, съ словами: «полюбуйтесь сюда! тётъ-тётъ-тётъ!» и придавая имъ особенное выраженіе жалости, соединенной съ пренебреженіемъ. Для Магги это былъ самый строгой приговоръ общественнаго мнѣнія. Мистеръ Рапитъ, парикмахеръ, съ своими напомаженными кудрями, подымавшимися вверхъ волною, въ видѣ огненнаго языка на надгробной урнѣ, былъ для нея въ эту минуту самымъ страшнымъ человѣкъ между ея современниками, и она готова была закаяться не заходить даже во всю жизнь въ его улицу въ Сент-Огсъ.

Кромѣ-того, приготовленіе къ выѣзду всегда было важнымъ дѣломъ въ семействѣ Додсоновъ. Марѳа получила приказаніе вычистить комнату мистрисъ Тёливеръ часомъ ранѣе обыкновеннаго, чтобъ можно было вынуть лучшее платье загодя, не откладывая до послѣдней минуты, какъ бываетъ въ семействахъ, не съ такими строгими правилами, которыя никогда не подвертывали завязокъ чепчика, ничего не укладывали въ чайной бумагѣ, и въ которыхъ чувства особеннаго уваженія къ праздничнымъ платьямъ не проникало ума. Уже въ двѣнадцать часовъ мистрисъ Тёливеръ облеклась въ свой выѣздной туалетъ, прикрывъ себя снаружи суровымъ полотнянымъ фартукомъ, какъ-будто она была атласная мёбель, которая могла пострадать отъ мухъ; Магги хмурилась и повертывала плечами, стараясь, какъ бы вылѣзти изъ колючей обшивки, между-тѣмъ, какъ мать увѣщавала ее, говоря «перестань, Магги, моя милая, не гляди такимъ уродомъ!» Щеки Тома особенно рдѣли подъ-стать его лучшей синей парѣ, которую онъ носилъ съ приличнымъ спокойствіемъ; отстоявъ, послѣ продолжительнаго спора, самый интересный для себя пунктъ въ туалетѣ, онъ переложилъ въ карманы своего новаго платья всякую дрянь, которую онъ обыкновенно носилъ съ собою каждый день.

Что касается Люси, то она была такъ же красива и такъ же опрятна, какъ и вчера: съ ея платьемъ никогда ничего не случалось; никогда оно не безпокоило ее, такъ-что она смотрѣла съ жалостью и удивленіемъ, какъ Магги дулась и извивалась подъ своею обшивкою. Магги, конечно, оборвала бы ее, еслибъ ее не удерживало воспоминаніе о вчерашнемъ униженіи, которое она терпѣла изъ-за своихъ волосъ. Теперь она только вертѣлась, дулась и капризничала надъ карточными домиками, которые позволено имъ было строить въ ожиданіи обѣда: это было самое приличное занятіе для мальчиковъ и дѣвочекъ въ праздничномъ платьѣ. Томъ строилъ удивительныя пирамиды; но Магги никакъ не удавалось накрыть свои домики кровлею; такъ всегда было во всемъ, что надѣлала Магги; и Томъ вывелъ отсюда заключеніе, что дѣвочки были ни на что неспособны. Но Люси была удивительно-ловка: она обращалась такъ легко съ картами, перебирала ихъ такъ нѣжно, что Томъ восхищался ея домиками такъ же точно, какъ и своими собственными, тѣмъ болѣе, что она его просила выучить ее. Магги также восхищалась бы домиками Люси и бросила бы свои неудачныя попытки, чтобъ любоваться на ея искусство безъ малѣйшей зависти, еслибъ она такъ не досадовала на свою обшивку, еслибъ Томъ не смѣялся надъ нею такъ презрительно, когда валились ея домики, и не называлъ ее «глупою».

— Не смѣйся надо мною, Томъ! сказала она сердито: — я не дура. Я знаю многое, чего ты не знаешь.

— Скажите пожалуйста, миссъ горячка! Никогда я не буду таковъ, какъ ты, злющая гримасница. Люси не дѣлаетъ этого. Люблю Люси лучше тебя; хотѣлъ бы я, чтобъ Люси была моя сестра.

— Грѣшно и жестоко желать этого, сказала Магги, вскакивая поспѣшно съ своего мѣста на полу и опрокидывая удивительную пагоду, выведенную Томомъ. Права, она и не думала этого сдѣлать, но улика была противъ нея, и Томъ поблѣднѣлъ отъ злости, хотя не сказалъ ничего. Онъ бы ее ударилъ, еслибъ онъ не зналъ, что бить дѣвочку было подло; а Томъ Тёливеръ рѣшился никогда не дѣлать ничего подлаго.

Магги стояла въ недоумѣніи и ужасѣ, между-тѣмъ, какъ Томъ всталъ съ рода блѣдный и ушелъ прочь отъ развалинъ своей пагоды; Люси глядѣла молча, какъ котенокъ, переставшій на минуту лакать.

— О, Томъ! сказала Магги, наконецъ, идя на встрѣчу ему: — я не думала опрокинуть ее, право, право, я не думала.

Томъ не обратилъ на нея вниманіе, но, вмѣсто того, взялъ двѣ или три горошины изъ своего кармана и выстрѣлилъ ими ногтемъ большаго пальца въ окошко сначала безъ цѣли, подомъ съ желаніемъ попасть въ престарѣлую муху, безмысленно грѣвшуюся на солнышкѣ, совершенно наперекоръ всѣмъ законамъ природы, которая выдвинула Тома, съ его горохомъ, на погибель этого слабаго созданія.

Такимъ-образомъ утро томительно тянулось для Магги, и постоянная холодность Тома во время прогулки ихъ мѣшала ей наслаждаться свѣжимъ воздухомъ и солнечнымъ сіяніемъ. Онъ позвалъ Люси посмотрѣть на недостроенное птичье гнѣздо, безъ малѣйшаго желанія показать его Магги; онъ сдѣлалъ ивовый хлыстикъ для себя и для Люси, не предлагая такого же Магги. Люси сказала: «можетъ быть Магги хочется хлыстика», но Томъ какъ-будто не слыхалъ.

Видъ павлина, распустившаго свой хвостъ на заборѣ гумна, когда они достигли Гарум-Ферза, на-время облегчилъ, однакожъ, ея умъ отъ всѣхъ печалей. Это было только началомъ великолѣпныхъ диковинокъ, которыми они пришли любоваться въ Гарум-Ферзъ. Вся живность на этой фермѣ была чудесная; здѣсь были хохлатыя цесарки съ пятнышками, фрисландскія куры съ перьями, завернутыми въ противную сторону, гвинейскія куры, ронявшія свои красивыя перышки, зобатые голуби и ручная сорока, даже козелъ и удивительная собака на цѣпи, полубульдогъ, полуборзая, огромная, какъ левъ; потомъ здѣсь были вездѣ бѣлые палисады, бѣлыя калитки, блестящіе флюгера всѣхъ рисунковъ, дорожки, красиво-выложенныя камешками — все было необыкновенно въ Гарум-Ферзѣ, и Томъ думалъ, что даже необыкновенная величина жабъ была только слѣдствіемъ этой общей необыкновенности, отличавшей владѣнія дяди Пулета, джентльмена фермера. Жабы, платившія ренту, естественно были поджары. Что касается дома, то онъ былъ не менѣе-замѣчателенъ; онъ состоялъ изъ корпуса и двухъ флигелей съ башнями и былъ покрытъ ослѣпительною бѣлою штукатуркою.

Дядя Пулетъ видѣлъ изъ окошка, приближеніе ожидаемыхъ гостей и поспѣшилъ снять запоры и цѣпи съ парадной двери, которая постоянно оставалась въ этомъ осадномъ положеніи, изъ опасенія бродягъ, чтобъ они не польстились на стеклянный ящикъ съ чучелами птицъ, стоявшій въ передней. Тётка Пулетъ также появилась у дверей и, какъ только послышался голосъ сестры, сказала:

— Постойте, дѣти, ради Бога, Бесси, не допускайте ихъ къ порогу! Эй, Сали! принеси старый половикъ и пыльное полотенце вытереть имъ башмаки.

Половики у параднаго входа мистрисъ Пулетъ вовсе не для того были назначены, чтобъ обтирать ноги; самая скобка имѣла своего представителя, исполнявшаго ея грязную работу. Томъ особенно возставалъ противъ этого вытиранія ногъ, которое онъ считалъ всегда недостойнымъ мужчины. Онъ чувствовалъ, что это было началомъ непріятностей, съ которыми было сопряжено посѣщеніе тётки Пулетъ, гдѣ онъ разъ принужденъ былъ сидѣть съ сапогами, обернутыми въ полотенца — фактъ достаточно-опровергающій, черезчуръ-поспѣшное заключеніе, будто пребываніе въ Гарум-Ферзѣ доставляло большое удовольствіе молодому джентльмену, любившему животныхъ, то-есть любившему бросать въ нихъ каменьями.

Слѣдующая непріятность относилась до его спутницъ: это былъ подъемъ на полированную дубовую лѣстницу, коверъ который былъ свернуть и спрятанъ въ порожней спальнѣ. Подъемъ по ея блестящимъ ступенькамъ могъ бы служить въ варварскія времена испытаніемъ, послѣ котораго только одна незапятнанная добродѣтель оставалась совершенно-невредимою. Привязанность Софи къ этой полированной лѣстницѣ навлекала ей горькіе упреки со стороны мистрисъ Глегъ; но мистрисъ Тёливеръ не отваживалась дѣлать никакихъ замѣчаній, считая себя только совершенно-счастливою, когда она съ дѣтьми достигала совершенно благонадежно нижняго этажа.

— Мистрисъ Грей, Бесси, прислали мою новую шляпу, сказала мистрисъ Пулетъ трогательнымъ голосомъ, когда мистрисъ Тёливеръ поправляла свой чепчикъ.

— Не-уже-ли, сестра? сказала мистрисъ Тёливеръ съ видомъ большаго участія. — Ну, какъ она вамъ нравится?

— Вынимать, да укладывать вещи — только портить ихъ, сказала мистрисъ Пулетъ, вынимая связку ключей изъ кармана и смотря на нихъ пристально. — Но жаль будетъ, если вы уйдете не увидѣвъ ее. Почемъ знать, что не можетъ случиться.

Мистрисъ Пулетъ тихо покачала головою на это послѣднее замѣчаніе, которое заставило ее рѣшиться выбирать одинъ ключъ.

— Боюсь, хлопотно вамъ будетъ доставать ее, сестра, сказала мистрисъ Тёливеръ: — а хотѣлось бы взглянуть, какое она вамъ сдѣлала тульё.

Мистрисъ Пулетъ встала съ меланхолическимъ видомъ, отперла одну половинку очень-блестящаго шкапа, гдѣ, пожалуй, вы могли бы поспѣшно подумать, находилась новая шляпка. Не тутъ-то было. Подобное предположеніе могъ бы сдѣлать человѣкъ только очень-поверхностно-знавшій всѣ обыкновенія семейства Додсоновъ. Мистрисъ Пулетъ искала въ этомъ шкапу вещь, которую легко было спрятать между бѣльемъ: это былъ ключъ отъ двери.

— Вамъ придется идти со мною въ парадную спальню, сказала мистрисъ Пулетъ.

— Дѣти могутъ идти съ нами, сестра? спросила мистрисъ Тёливеръ, которая видѣла, какъ этого хотѣли, Магги и Люси.

— Пожалуй, сказала тётка Пулетъ въ раздумьи: — оно будетъ вѣрнѣе, если онѣ пойдутъ съ нами, а то онѣ станутъ здѣсь все трогать, если ихъ оставить.

Итакъ, онѣ отправились въ процесіи вдоль блестящаго скользкаго корридора, мрачно-освѣщеннаго черезъ полукруглое окошко, подымавшееся надъ закрытой ставнею: дѣйствительно, это было очень-торжественно. Тётка Пулетъ остановилась, отперла дверь, открывавшуюся во что-то еще болѣе-таниственное, нежели самый коридоръ: это была темная комната, въ которой внѣшній свѣтъ, слабо-проникавшій, обнаруживалъ какіе-то трупы, окутанные бѣлыми саванами; всѣ прочіе предметы, ничѣмъ непокрытые, стояли вверхъ ногами. Люси ухватилась за платье Магги, и сердце Магги било тревогу.

Тётка Пулетъ отворила одну половину ставень и потомъ отперла гардеробъ съ меланхолическою разстановкою, которая была совершенно подъ-стать погребальной торжественности цѣлой сцены. Усладительный запахъ розовыхъ листьевъ, выходившій изъ гардероба, придавалъ особенную пріятность процесу распаковыванія, хотя появленіе шляпки изъ-подъ массы листовъ чайной бумаги не произвело достаточнаго впечатлѣнія на Магги, ожидавшую чего-то сверхъестественнаго. Но немногія вещи озадачили бы такъ мистрисъ Тёливеръ; она оглядывала шляпку кругомъ впродолженіе нѣсколькихъ минутъ въ глубокомъ молчаніи и потомъ сказала трагически:

— Ну, сестра, впередъ ни слова не стану говорить противъ полной тульи!

Это была важная уступка, и мистрисъ Пулетъ почувствовала ее, она чувствовала, что такая жертва не могла оставаться безъ вознагражденія.

— Хотите взглянуть, сестра, какъ она сидитъ? сказала она печально: — я поболѣе открою ставню.

— Пожалуй, если вамъ, сестра, не трудно снять чепчикъ, сказала мистрисъ Тёливеръ.

Мистрисъ Пулетъ сняла чепчикъ, обнаруживая коричневую шелковую шапочку съ накладными локонами, которую обыкновенно вы встрѣчали у зрѣлыхъ и благоразумныхъ женщинъ того времени, и, надѣвъ шляпку на голову, повернулась медленно кругомъ, какъ парикмахерская кукла, чтобъ мистрисъ Тёливеръ могла оглядѣть ее со всѣхъ сторонъ.

— Я думала, что этотъ бантъ на лѣвой сторонѣ лишній; какъ вы находите, сестра? сказала мистрисъ Пулетъ.

Мистрисъ Тёливеръ посмотрѣла пристально на указанный пунктъ, и повернула голову на одну сторону.

— Нѣтъ, я думала такъ лучше, какъ есть. Если вы станете поправлять, сестра, будете раскаиваться.

— Правда, сказала тётка Пулетъ, снимая шляпку и глядя на нее задумчиво.

— Сколько она вамъ поставитъ за эту пшику, сестра? сказала мистрисъ Тёливеръ, которой умъ былъ занятъ теперь возможностью сочинить себѣ скромное подражаніе этому chef-d’oeuvre, изъ шелковаго остатка, который у нея былъ дома.

Мистрисъ Пулетъ свинтила свой ротъ, покачала головою и сказала шопотомъ:

— Пулетъ платитъ за нея; онъ сказалъ, чтобъ у меня была лучшая шляпка въ гарумской церкви.

Она начала медленно укладывать ее, и мысли ея, повидимому, приняли грустный оборотъ, потому-что она покачала головою.

— Ахъ! сказала она наконецъ: — кто знаетъ, можетъ-быть, мнѣ не придется надѣть ее и двухъ разъ.

— Не говорите этого, сестра! сказала мистрисъ Тёливеръ. — Я надѣюсь, вы будете здоровы это лѣто.

— Ахъ! да вѣдь кто-нибудь можетъ умереть въ семьѣ. Была же смерть вскорѣ послѣ того, какъ я купила свою зеленую атласную шляпку. Двоюродный братъ Аботъ можетъ умереть: послѣ него придется носить крепъ по-крайней-мѣрѣ полгода.

— Это было бы несчастье, сказала мистрисъ Тёливеръ, совершенно находя возможною такую кончину. — Удовольствія нѣтъ большаго носить шляпку на второй годъ, особенно, когда тульи такъ часто мѣняются: фасонъ не протянется и два лѣта.

— Ахъ! все такъ бываетъ на свѣтѣ, сказала мистрисъ Пулетъ, запирая шляпку въ гардеробѣ. Она пребывала въ молчаніи, разнообразя его только покачиваніемъ головы, пока онѣ не вышли изъ таинственной комнаты и не вернулись опять въ ея комнату; потомъ она сказала, заливаясь слезами:

— Если вы, сестра, не увидите болѣе этой шляпки, пока я не умру и меня не схоронятъ, то вспомните, что я вамъ показала ее сегодня.

Мистрисъ Тёливеръ чувствовала, что ей должно показаться тронутою, но она была женщина полная, здоровенная и вовсе-неслезоточивая; она не могла такъ много плакать, какъ ея сестра Пулетъ, и часто чувствовала этотъ недостатокъ на похоронахъ. Всѣ усилія ея вызвать слезы ограничились однимъ каррикатурнымъ сжатіемъ мускуловъ лица. Магги смотрѣла на все это внимательно и сознавала, что съ шляпкою ея тётки была соединена печальная тайна, которую ей не открывали, какъ-будто она не могла ее понять по молодости, но которую она поняла непремѣнно — она была въ этомъ увѣрена, еслибъ ей только ее довѣрили.

Когда онѣ сошли внизъ, дядя Пулетъ замѣтилъ съ нѣкоторою ѣдкостью, что вѣрно барыня его показывала свою шляпку и потому оставались онѣ такъ долго наверху. Тому казался этотъ промежутокъ ещё продолжительнѣе, потому-что онъ все время сидѣлъ въ очень-непріятномъ принужденіи на кончикѣ софы, прямо противъ дяди Пулета, на него посматривавшаго своими сѣрыми, моргавшими глазами и по-временамъ его называвшаго «молодой сэръ».

— Ну, молодой сэръ, чему васъ учатъ въ школѣ? спросилъ его дядя Пулетъ.

Томъ посмотрѣлъ очень-простовато, провелъ рукою по лицу и отвѣтилъ:

— Не знаю.

Такъ непріятно было сидѣть têle-à-tête съ дядею Пулетъ, что Томъ не могъ даже смотрѣть на гравюры, висѣвшія на стенѣ, на мухоловки и удивительные цвѣточные горшки. Онъ ничего не видѣлъ, кромѣ штиблетовъ своего дяди. Не то, чтобъ Томъ особенно боялся умственнаго превосходства дяди, напротивъ, онъ рѣшилъ въ своемъ умѣ, что никогда не будетъ джентльменомъ-фермеромъ, потому-что онъ не хотѣлъ быть похожимъ на такого тонконогаго, глупаго малаго, каковъ былъ его дядя Пулетъ — ну чистая развареная рѣпа. Мальчикъ выглядитъ дурачкомъ часто не потому, чтобъ онъ былъ подъ особеннымъ вліяніемъ уваженія къ старшимъ; часто, пока вы стараетесь ободрять, предполагая, что онъ совершенно подавленъ превосходствомъ вашихъ лѣтъ и вашей мудрости, онъ думаетъ про васъ, что вы удивительный чудакъ. Я могу вамъ подсказать здѣсь только одно утѣшеніе, что, вѣроятно, греческіе мальчики думали то же самое про Аристотеля. Но когда вы успѣли усмирить ретивую лошадь, отдуть извощика, или когда у васъ ружье въ рукахъ, тогда эти застѣнчивые мальцы считаютъ васъ удивительнымъ характеромъ, вполнѣ-достойнымъ уваженія; по-крайней-мѣрѣ таковы были чувства Тома въ этомъ отношеніи. Въ самые нѣжные годы своего ребячества, когда еще кружевная оборка виднѣлась изъ-подъ его фуражки, онъ часто посматривалъ въ рѣшетчатую калитку, грозя пальчикомъ и ворча на овецъ, съ явнымъ желаніемъ внушить ужасъ въ ихъ удивленные умы, и съ ранняго возраста обнаруживалъ такимъ образомъ жажду господства надъ низшими животными, дикими и домашними, включая жуковъ, сосѣдскихъ собакъ и меньшихъ сестеръ, господства, считавшагося во всѣ вѣка необходимою принадлежностью человѣческаго рода. Теперь мистеръ Пулетъ ѣздилъ верхомъ только на пони и былъ самымъ миролюбивымъ человѣкомъ въ-отношеніи опаснаго огнестрѣльнаго оружія, которое могло выпалить такъ, само-по-себѣ, безъ всякаго посторонняго желанія. Томъ такимъ образомъ сознавался одному изъ своихъ товарищей, на откровенной бесѣдѣ, не безъ достаточнаго основанія, что дядя Пулетъ былъ себѣ-простофиля, замѣчая въ то же самое время, что онъ былъ очень-богатый человѣкъ.

Одно обстоятельство только облегчало tête-à-tête съ дядею Пулетъ; онъ всегда держалъ при себѣ множество различныхъ лепешечекъ и пиперментовъ; и когда бесѣда шла вяло, онъ оживлялъ ее этого рода развлеченіемъ.

— Вопросъ: любите вы пиперменты, молодой сэръ? вызывалъ только безмолвный отвѣтъ, если его сопрождало самое предложеніе этого предмета.

Появленіе дѣвочекъ внушило мистеру Пулету другое развлеченіе, въ видѣ пряниковъ, обильный запасъ которыхъ держалъ подъ замкомъ, для своей собственной забавы въ дождливое время; но когда у дѣтей уже было въ рукахъ соблазнительное лакомство, тётка Пулетъ объявила имъ свое желаніе, чтобъ они его не ѣли, пока не принесутъ подноса и тарелокъ; а то съ этими хрупкими пряниками весь полъ будетъ въ крошкахъ. Для Люси это еще было небольшое горе; пряникъ былъ такой красивый, что даже жалко было его ѣсть; но Томъ выжидалъ удобнаго случая, и пока старшіе разговаривали, поспѣшно запихалъ его весь къ себѣ въ ротъ и жевалъ украдкою. Что касается Магги, то она, по обыкновенію, увлеклась гравюрою, представлявшею Улисса и Навзикаю, которую дядя Пулетъ купилъ за картинку библейскаго содержанія, уронила свой пряникъ и нечаянно раздавила его подъ ногою, къ величайшему огорченію тётки Пулетъ. Магги сознавала свою немилость и начала отчаяваться, что не услышитъ сегодня табакерки съ музыкой; ей-пришло въ голову, послѣ нѣкотораго размышленія, что Люси была фавориткою и могла попросить дядю сыграть пѣсенку. Итакъ, она шепнула Люси, и Люси, всегда исполнявшая о чемъ ее просили, подошла поспѣшно къ дядѣ и, краснѣя и перебирая свое ожерелье, сказала:

— Дяденька, пожалуйста съиграйте намъ пѣсенку.

Люси думала, что табакерка играла такія хорошенькія пѣсенки по особенному таланту дяди Пулета, и въ-самомъ-дѣлѣ таково было общее мнѣніе большинства его сосѣдей въ Гарумѣ. Начиная съ того, что мистеръ Пулетъ купилъ эту табакерку, умѣлъ заводить ее, зналъ напередъ какую пѣсенку она будетъ играть, такъ-что обладаніе этимъ необыкновеннымъ музыкальнымъ инструментомъ служило доказательствомъ, что мистеръ Пулетъ былъ не совсѣмъ такъ ничтоженъ, какъ многіе могли бы предполагать. Пулетъ, когда его просили показать свое искусство, никогда не унижалъ его слишкомъ быстрымъ согласіемъ. «Посмотримъ», онъ обыкновенно отвѣчалъ, не обнаруживая ни малѣйшихъ признаковъ, что онъ намѣренъ исполнить просьбу, пока не пройдетъ приличное число минутъ. У дяди Пулета была своя программа на всѣ великіе случаи въ жизни общественной, и такимъ образомъ онъ ограждалъ себя отъ всѣхъ непріятностей, съ которыми, къ-несчастью, соединена свобода воли.

Можетъ-быть, ожиданіе усилило наслажденіе Магги, когда раздалась обворожительная пѣсенка: въ первый разъ еще сегодня она забыла, какъ тяжело было у ней на сердцѣ, забыла, что Томъ сердился на нее; и когда табакерка проиграла «Умолкни милыхъ пташекъ хоръ», лицо ея блистало счастьемъ и она сидѣла неподвижно съ сложенными руками; мать ея утѣшалась теперь мыслью, что Магги иногда можно было назвать хорошенькою, несмотря на ея смуглый цвѣтъ лица. Но когда волшебная музыка прекратилась, она вскочила и, подбѣжавъ къ Тому, обняла его и сказала:

— О, Томъ! не правда ли, какъ это хорошо?

Чтобъ вы не обвиняли Тома въ совершенной безчувственности, если въ немъ закипѣла новая досада на Магги въ эту непрошенную и непонятную ему ласку, я долженъ предупредить васъ, что у него была въ рукахъ рюмочка съ водянкою и что онъ пролилъ половину по ея милости. Онъ былъ бы совершенный тюфякъ, еслибъ не сказалъ съ сердцемъ: «Ну, гляди, что надѣлала», особенно когда его негодованіе было подтверждено всеобщимъ порицаніемъ поведенія Магги.

— Отчего не сидите вы спокойно, Магги? сказала ея мать съ сердцемъ.

— Пусть лучше маленькія дѣти и не ходятъ ко мнѣ, если они такъ ведутъ себя, сказала тётка Пулетъ.

Бѣдная Магги сѣла опять; все музыкальное наслажденіе покинуло ея душу и семь маленькихъ демоновъ снова гнѣздились въ ней.

Мистрисъ Тёливеръ, предвидя только однѣ шалости, если дѣти останутся еще долѣе въ комнатѣ, предложила, при первомъ случаѣ, чтобъ они пошли играть на дворъ, такъ-какъ они теперь совершенно отдохнули; тётка Пулетъ даже дала на это свое позволеніе, прибавивъ только, чтобъ они гуляли въ саду по дорожкамъ, и что если имъ хочется видѣть, какъ кормятъ птицу, такъ они смотрѣли бы издали съ тумбы. Это ограниченіе было выдано съ-тѣхъ-поръ, какъ Томъ преслѣдовалъ павлина, надѣясь, что онъ отъ страха потеряетъ хоть одно перышко.

Наряды и материнская заботливость на-время отвлекли мысли мистрисъ Тёливеръ отъ ссоры съ мистрисъ Глегъ; но теперь важный вопросъ о шляпкѣ представился въ отдаленной перспективѣ, дѣти удалились изъ комнаты и вчерашнія заботы опять явились на первомъ планѣ.

— Такъ, право, тяготитъ мое сердце, начала она въ видѣ вступленія: — что мистрисъ Глегъ въ неудовольствіи оставила мой домъ вчера. Право, и въ умѣ у меня не было оскорблять сестру.

— Ахъ! сказала тётка Пулетъ: — право и не придумаешь, чего только не надѣлаетъ Джэнъ. Я не скажу этого постороннимъ, развѣ только доктору Тёрнбулу, но я убѣждена, Джэнъ моритъ себя голодомъ. Я постоянно говорила про это Пулету; онъ вамъ это подтвердитъ.

— Какъ же, вы мнѣ говорили это прошедшій понедѣльникъ, когда мы пили еще у нихъ чай, сказалъ мистеръ Пулетъ, начинавшій теперь гладить колѣно и прикрывать его платкомъ, какъ это онъ дѣлалъ обыкновенно, когда разговоръ становился особенно-интереснымъ.

— Очень можетъ быть, сказала мистрисъ Пулетъ. — Вы помните завсегда, что я говорила, даже лучше меня самой. Удивительная у него память, продолжала она, смотря патетически на свою сестру. — Плохо пришлось бы мнѣ, еслибъ да приключился у него ударъ; онъ такъ хорошо помнитъ, когда принимать мнѣ мое лекарство; вѣдь я теперь принимаю три лекарства.

— Понимаю, какъ и прежде: черезъ каждый вечеръ новыя капли въ одиннадцать и въ четыре часа, и шипучую микстуру, когда угодно, повторилъ мистеръ Пулетъ, какъ дуракъ, съ разстановкою посасывая лепешечку.

— Для сестры Глегъ, можетъ-быть, было бы лучше, еслибъ она обращалась къ доктору, вмѣсто того, чтобъ жевать ревень отъ всякой хворости, сказала мистрисъ Тёливеръ, которая разсматривала вопросъ о медицинѣ, преимущественно въ-отношеніи мистрисъ Глегъ.

— Страшно подумать объ этомъ, сказала тётка Пулетъ, всплеснувъ руками. — Какъ это люди только шутятъ съ своими внутренностями! Да и не грѣхъ ли это передъ Провидѣніемъ? На что же и доктора, если мы не станемъ совѣтоваться съ ними? И когда у людей есть средства заплатить доктору, право, это не прилично. Нѣсколько разъ я говорила объ этомъ Джэнъ. Право мнѣ стыдно, что знакомые наши знаютъ про это.

— Намъ теперь нечего стыдиться, сказалъ мистеръ Пулетъ. — У доктора Тёрнбула нѣтъ другаго такого паціента, какъ вы въ цѣломъ приходѣ, по смерти мистрисъ Сетонъ.

— Знаете ли, Бесси, Пулетъ бережетъ всѣ мои стклянки съ лекарствами? сказала мистрисъ Пулетъ. — Онъ ни одной не хочетъ продать. «Пусть люди посмотрятъ на нихъ, говоритъ онъ, когда я умру». Уже двѣ полки въ длинной кладовой уставлены ими; но, прибавила она, начиная плакать: — хорошо было бы для меня, еслибъ удалось дойти до трехъ; пожалуй, я еще умру прежде нежели покончу послѣднюю дюжину. Коробочки отъ пилюль въ шкапу, въ моей комнатѣ — не забудьте этого сестра; отъ припарокъ ничего не осталось показать, развѣ только одни счеты.

— Не говорите, пожалуйста, про вашу смерть, сестра! сказала мистрисъ Тёливеръ. — Какъ вы умрете, кто тогда разсудитъ меня съ сестрою Глегъ, и потомъ вы только можете помирить ее съ мистеромъ Тёливеръ. Сестра Динъ никогда не держитъ моей стороны, да и нёчего на нее разсчитывать, еслибъ она и стояла за меня, она вѣчно говоритъ какъ женщина съ хорошимъ состояніемъ.

— Вы знаете, Бесси, мужъ вашъ такой несграбный, сказала мистрисъ Пулетъ добродушно, растрогиваясь за свою сестру. — Никогда не почтитъ онъ нашей семьи, какъ бы должно, и дѣти пошли въ него: мальчикъ такой шалунъ, бѣгаетъ отъ своихъ тётокъ и дядей; а дѣвочка грубіянка и смуглая такая. Это ужь ваше несчастье. Жаль мнѣ васъ; Бесси, вы всегда были моя любимая сестра и всегда намъ нравились одни и тѣ же обращики.

— Я знаю, Тёливеръ вспыльчивъ, и всегда такія выраженія употребляетъ, сказала мистрисъ Тёливеръ, утирая одну слезинку въ уголку глаза: — но я убѣждена, онъ мнѣ не станетъ поперечить, если я радушно буду принимать родныхъ съ моей стороны.

— Я не намѣрена, Бесси, представлять вашего положенія хуже, нежели оно есть, сказала мистрисъ Пулетъ съ состраданіемъ. — Я увѣрена, и безъ того вамъ будетъ довольно заботы; у вашего мужа еще на рукахъ нищая сестра съ кучею дѣтей, и говорятъ, онъ такой сутяга. Убѣждена я, онъ и васъ нищей оставитъ, какъ умретъ. Чужимъ я этого говорить не стану.

Перспектива такого положенія далеко не была отрадною для мистрисъ Тёливеръ. Воображеніе ея трудно поддавалось впечатлѣніямъ, но она видѣла всю непріятность своего положенія, когда другіе находили его непріятнымъ.

— Право, сестра, я не знаю, что мнѣ дѣлать, сказала она, какъ бы опасаясь, что предвѣщаемыя несчастія будутъ зачтены ей въ справедливое воздаяніе. — Какая женщина болѣе меня старалась о своихъ дѣтяхъ? О Благовѣщеньѣ, какъ была у насъ чистка въ домѣ, я всѣ занавѣски у кроватей перемѣнила и работала за двухъ; потомъ я сдѣлала послѣднюю калиновую водянку — ну, просто на славу! Я всегда подаю ее вмѣстѣ съ хересомъ, хоть сестра Глегъ и говоритъ, что я мотовка. Люблю я опрятно и пріодѣться, а не ходить пугаломъ дома. Ну, что жь? по-крайней-мѣрѣ никто въ цѣломъ приходѣ не скажетъ, чтобъ я злословила кого или сплетничала; никому не желаю я зла; и кто пришлетъ мнѣ пирогъ съ свининою, тотъ не останется, конечно, въ накладѣ, потому-что мои пироги хоть прямо на выставку противъ всѣхъ сосѣдей; а бѣлье все мое въ порядкѣ: умру я завтра — мнѣ не будетъ стыдно. Ни одна женщина болѣе этого не въ-состояніи сдѣлать.

— Да, вѣдь, это все напрасно, Бесси, вы сами это знаете, сказала мистрисъ Пулетъ, держа голову на сторону и устремивъ патетическій взглядъ на сестру: — если мужъ вашъ спуститъ свои денежки, продадутъ все ваше добро съ аукціона и купятъ вашу мебель чужіе люди, отрадно, по-крайней-мѣрѣ за нихъ, что вы ее держали такъ-чисто. А бѣлье-то съ вашею дѣвичьею мѣткою, разойдется оно по всей странѣ. Да, это будетъ горе всему нашему семейству.

Мистрисъ Пулетъ медленно покачала головою.

— Что жь мнѣ дѣлать, сестра? сказала мистрисъ Тёливеръ. — Мистеру Тёливеръ не станешь указывать; хоть пойти мнѣ къ попу, да у него поучиться, что говорить мужу. Да я и не беру на себя, какъ располагаться деньгами. Никогда я не могла вмѣшиваться въ дѣла мужскія, какъ сестра Глегъ.

— Пожалуй, въ этомъ вы на меня похожи, сказала мистрисъ Пулетъ: — и я думаю гораздо было бы приличнѣе, еслибъ Дженъ приказывала чаще вытирать свое зеркало — оно было все въ пятнахъ на прошедшей недѣлѣ — вмѣсто того, чтобъ учить людей, у которыхъ болѣе, чѣмъ у ней дохода, какъ распоряжаться имъ съ своими деньгами? Но мы съ Дженъ во всемъ шли наперекоръ: она всегда носила полосатыя матеріи, а мнѣ нравились пятнышки. Вы, Бесси, также любили пятнышки; у насъ всегда съ вами былъ одинъ вкусъ.

Мистрисъ Пулетъ, растроганная такимъ воспоминаніемъ, смотрѣла на свою сестру патетически.

— Да, Софи, сказала мистрисъ Тёливеръ: — я помню, у насъ было одинаковое платье съ бѣлыми пятнышками по голубому полю; у меня остался отъ него кусочекъ въ моемъ лоскутномъ одѣялѣ. И еслибъ вы побывали у сестры Глегъ и уговорили ее, чтобъ она помирилась съ Тёливеромъ, я бы такъ была вамъ благодарна. Вы всегда были мнѣ доброю сестрою.

— Оно было бы лучше, еслибъ самъ Тёливеръ зашелъ да помирился съ нею, сказалъ бы, что ему-де жаль, что онъ погорячился. Чего тутъ носъ подымать, если онъ занялъ у ней деньги, сказала мистрисъ Пулетъ, которую пристрастіе не ослѣпляло до того, чтобъ она позабыла уваженіе, слѣдующее людямъ съ независимымъ состояніемъ.

— Что объ этомъ толковать! сказала бѣдная мистрисъ Тёливеръ, почти съ сердцемъ. — Еслибъ я на колѣняхъ умоляла Тёливера, то онъ никогда не унизится до этого.

— Вы не можете ожидать, чтобъ я уговорила Джэнъ просить прощенія, сказала мистрисъ Пулетъ: — она также съ характеромъ. Хорошо, если она съ ума не сойдетъ, хотя въ нашей семьѣ никто не бывалъ въ сумасшедшемъ домѣ.

— Я не говорю, чтобъ она просила прощенье, сказала мистрисъ Тёливеръ. — Еслибъ она только не обратила на это вниманія и не потребовала своихъ денегъ; право, это немного для сестры. Время все перемѣнитъ: Тёливеръ забудетъ про это, и они опять будутъ друзьями.

Вы видите, мистрисъ Тёливеръ не подозрѣвала твердой рѣшительности своего мужа заплатить пятьсотъ фунтовъ; по-крайней-мѣрѣ, она не могла вѣрить такой рѣшимости.

— Пожалуй, Бесси, сказала мистрисъ Пулетъ, печально: — я не стану пособлять вашему разоренію. Я не откажусь сдѣлать вамъ услугу, если это возможно. Непріятно, когда между знакомыми станутъ говорить, что у насъ ссоры въ семействѣ. Я поговорю съ Джэнъ, и завтра же съѣзжу къ Джэнъ, если Пулетъ не будетъ противъ. Что вы скажете, мистеръ Пулетъ?

— Я не противъ, сказалъ мистеръ Пулетъ, которому было все-равно, какъ бы ни кончилась ссора, только бы мистеръ Тёливеръ не попросилъ у него денегъ. Мистеръ Пулетъ былъ очень неравнодушенъ къ помѣщенію своего капитала и не признавалъ, кромѣ земли, никакого другаго обезпеченія.

Послѣ короткаго объясненія, ѣхать ли вмѣстѣ съ ними мистрисъ Тёливеръ къ сестрѣ Глегъ, мистрисъ Пулетъ замѣтила, что пора подавать чай, и вынула изъ ящика тонкую камчатную салфетку, которую она пришпилила наподобіе фартука. Дверь отворилась, но вмѣсто подноса съ чаемъ, Сали представила такой поразительный предметъ, что мистрисъ Пулетъ и мистрисъ Тёливеръ вздохнули, а дядя Пулетъ проглотилъ лепешечку — явленіе необыкновенное, случившееся съ нимъ ровно пятый разъ въ жизни, какъ онъ замѣтилъ послѣ.

ГЛАВА X.

Магги ведетъ себя хуже, нежели ожидали.

Поразительный предметъ, который сдѣлалъ такимъ образомъ эпоху въ жизни дяди Пулетъ, былъ маленькая Люси; цѣлая сторона ея отъ тульи шляпки и до башмачка была выпачкана навозомъ и съ жалобнымъ личикомъ она протягивала свои почернѣвшія ручонки. Чтобъ объяснить такое безпримѣрное явленіе въ гостиной тётки Пулетъ, мы должны обратиться къ той минутѣ, когда дѣти отправились играть въ садъ и маленькіе демоны, овладѣвшіе душою Магги съ ранняго утра, снова утвердились въ ней съ большою силою послѣ временнаго отсутствія. Всѣ непріятныя воспоминанія утра поднялись передъ нею. Когда Томъ, котораго неудовольствіе еще было оживлено ея послѣднею неловкостью, сказалъ: «Люси, пойдемте со мною», и пошелъ къ подвалу, гдѣ были жабы — какъ-будто Магги и не существовала на свѣтѣ. Видя это, Магги отстала въ отдаленіи и смотрѣла, какъ маленькая медуза съ обстриженными змѣями. Естественно для Люси очень-пріятно, что ея двоюродный братъ былъ такъ ласковъ съ нею; и такъ забавно было смотрѣть, какъ онъ щекоталъ веревкою жирную жабу, надежно-заключенную подъ желѣзною рѣшеткою. Но Люси хотѣлось, чтобъ и Магги наслаждалась этимъ зрѣлищемъ; она навѣрное пріискала бы имя для жабы и разсказала бы ея прошедшую исторію. Люси всегда находила большое наслажденіе въ разсказахъ Магги о предметахъ, которые имъ встрѣчались, какъ, напримѣръ, госпожа волосатикъ мылась у себя дома и ея дѣти упали въ горячій котелъ и она побѣжала за докторомъ. Томъ чувствовалъ глубокое презрѣніе къ подобному вздору и разомъ придавливалъ волосатика, какъ доказательство, хотя излишнее, совершеннаго неправдоподобія такой исторіи; но Люси все-таки воображала, что въ ней была крошка правды, или думала, по-крайней-мѣрѣ, что это была милая выдумка. Теперь желаніе узнать исторію этой тучной жабы увеличило ея обыкновенную ласковость и она подбѣжала къ Магги, говоря:

— Ахъ, Магги, какая тамъ толстая, смѣшная лягушка! Поди, посмотри.

Магги ничего не отвѣтила, только отвернулась, еще мрачнѣе наморщивъ брови. Пока Томъ предпочиталъ ей Люси, Люси была также для нея предметомъ неудовольствія. Короткое время назадъ Магги и на мысль бы не пришло, что она когда-нибудь могла разсердиться на хорошенькую Люси, какъ никогда не подумала бы она мучить бѣлаго мышонка; но Томъ прежде всего былъ совершенно-равнодушенъ къ Люси, предоставляя Магги тѣшить и забавлять ее. Теперь же она дѣйствительно начинала думать, какъ бы ей было пріятно ущипнуть, ударить Люси, короче, заставить ее плакать. Это могло бы раздосадовать Тома, на котораго ея удары не подѣйствовали бы. Магги была увѣрена, что они скорѣе бы помирились, еслибъ здѣсь не было Люси.

Щекотанье толстой жабы, не слишкомъ-чрствительной — забава довольно-однообразная, которая скоро прискучиваетъ, и Томъ начиналъ пріискивать другое препровожденіе времени. Но въ такомъ щепетильномъ саду, гдѣ имъ строго было приказано не сходить съ дорожекъ, выборъ удовольствій былъ довольно-ограниченъ. Единственное удовольствіе, которое представлялось, это было преступленіе строгаго наказа, и Томъ началъ замышлять, какъ бы отправиться къ пруду, находившемуся черезъ поле, за садомъ.

— Послушай, Люси, началъ онъ, покачивая головою съ особеннымъ значеніемъ, когда онъ вытащилъ веревку: — какъ ты думаешь, что я намѣренъ теперь дѣлать?

— Что такое, Томъ? сказала Люси съ любопытствомъ.

— Я пойду къ пруду, посмотрѣть на леща. Пойдемъ со мною, если хочешь, сказалъ молодой сатанёнокъ.

— Ахъ, Томъ! какъ же ты посмѣешь? сказала Люси: — тётка наказала намъ, чтобъ мы не выходили изъ сада.

— О, я выйду съ другаго конца! сказалъ Томъ. — Никто не увидитъ насъ, да и потомъ бѣда не велика, если и увидятъ — я убѣгу домой.

— Да я не могу убѣжать, сказала Люси, которая никогда еще не подвергалась такому искушенію.

— Ничего, на тебя не станутъ сердиться, отвѣтилъ Томъ: — скажи, что я взялъ тебя.

Томъ ушелъ и Люси побѣжала съ нимъ рядышкомъ, наслаждаясь, рѣдкимъ случаемъ поповѣсничать и заинтересованная однимъ именемъ лица, которое, она не знала положительно, было ли рыба или птица. Магги видѣла, какъ они вышли изъ сада и не могла устоять противъ соблазна послѣдовать за ними. Гнѣвъ и ревность, точно такъ же, какъ и любовь, не могутъ оторваться отъ своихъ предметовъ; и не знать того, что станутъ дѣлать или смотрѣть Люси и Томъ, было невыносимо для Магги. Итакъ она поплелась за ними въ нѣкоторомъ разстояніи, незамѣчаемая Томомъ, который былъ теперь совершенно поглощенъ въ созерцаніе леща-чудовища, въ высшей степени интереснаго, достигшаго глубокой старости и необыкновенно-прожорливаго. Лещъ, подобно другимъ знаменитостямъ, не показывался, когда пришли на него смотрѣть; но Томъ замѣтилъ что-то быстро двигавшееся въ подѣ, и перешелъ на другое мѣсто, на самый край пруда.

— Сюда, Люси! сказалъ онъ тихимъ шопотомъ: — поди сюда, берегись! иди по травѣ, не оступись, гдѣ коровы ходили, прибавилъ онъ, указывая на полуостровъ, поросшій травою и по обѣимъ сторонамъ покрытый коровьимъ пометомъ. Томъ имѣлъ самое презрительное мнѣніе о дѣвочкахъ и думалъ, что онѣ неспособны ходить по грязи.

Люси подошла осторожно, какъ ей было указано, и наклонилась, слѣдя за золотистою головкою, разсѣкавшею воду. Томъ сказалъ ей, это была водяная змѣйка, и Люси увидѣла наконецъ ея извилистое тѣло, очень-удивляясь, что змѣя могла плавать. Магги подвинулась ближе; она также должна была видѣть ее, хотя не находя въ этомъ особеннаго удовольствія, если Тому было все-равно, видѣла ли она ее или нѣтъ. Она была возлѣ Люси и Тома, который замѣтилъ ея приближеніе, но, не давая этого пока знать, вдругъ повернулся и сказалъ:

— Убирайся, Магги! Нѣтъ для тебя мѣста здѣсь. Никто не просилъ тебя сюда.

Страсти давно уже обурѣвали Магги; теперь этой борьбы достаточно на цѣлую трагедію, если однѣ страсти могутъ составить трагедію; но существеннаго д???Ё?яNoб присущаго страсти, еще недоставало для дѣйствія, Магги могла только злобнымъ движеніемъ своей смуглой ручонки отбросить маленькую розовую Люси прямо въ коровій пометъ.

Томъ не могъ этого выдержать и, давъ Магги два сильные удара по рукѣ, бросился подымать Люси, которая лежала совершенно безпомощная и плакала. Магги отошла подъ дерево и глядѣла, не обнаруживая ни малѣйшихъ признаковъ раскаянія. Обыкновенно послѣ подобной запальчивости она быстро переходила къ раскаянію; но теперь Томъ и Люси до того огорчили ее, что она была рада испортить имъ удовольствіе, рада была надосадить всѣмъ. Чего ей было сожалѣть? Томъ всегда медленно прощалъ ей, какъ бы ни раскаивалась она.

— Я скажу матери, миссъ Маггъ — знайте это, объявилъ Томъ въ слухъ, когда Люси поднялась и была готова идти. Жаловаться было не въ характерѣ Тома; но здѣсь справедливость требовала, чтобъ Магги была повозможности наказана, хотя Томъ и не умѣлъ облекать свои взгляды въ отвлеченную форму, никогда не говорилъ о справедливости и не подозрѣвалъ, чтобъ желаніе наказать называлось такимъ громкимъ именемъ. Люси была слишкомъ поглощена приключившимся съ нею несчастіемъ — своимъ испорченнымъ платьемъ и непріятнымъ ощущеніемъ мокроты и грязи, чтобъ думать о причинѣ такого поступка, для нея остававшейся совершенною тайною. Никогда не угадала бы она, чѣмъ она прогнѣвила Магги; но она чувствовала, что Магги была недобра съ нею и не просила великодушно Тома, чтобъ онъ не жаловался, и только бѣжала рядышкомъ съ нимъ, жалобно плача; между-тѣмъ Магги сидѣла на корняхъ дерева и смотрѣла въ слѣдъ имъ съ недужнымъ лицомъ.

— Сали, сказалъ Томъ, когда они достигли дверей кухни, и Сали смотрѣла на нихъ въ нѣмомъ удивленіи: — Сали, скажите матери: Магги толкнула Люси въ грязь.

— Господь помилуй! какъ же это вы попали въ такую грязь? сказала Сали, морща лицо и наклоняясь, чтобъ осмотрѣть corpus delicti.

Воображеніе Тома было недостаточно обширно и развито, чтобъ предвидѣть этотъ вопросъ между другими послѣдствіями; но когда онъ былъ ему предложенъ, сейчасъ увидѣлъ, къ чему онъ клонится и что Магги не будетъ единственнымъ преступникомъ въ этомъ дѣлѣ. Онъ спокойно ушелъ поэтому изъ кухни, предоставивъ Сали удовольствіе угадывать, что обыкновенно быстрые умы предпочитаютъ открытой передачѣ фактовъ.

Сали, какъ вы уже знаете, не откладывая долго, представила Люси въ дверяхъ гостиной, потому-что появленіе такого грязнаго субъекта въ Гарум-Ферзъ было слишкомъ тягостно для чувствъ одного человѣка.

— Благодать небесная! воскликнула тётка Пулетъ: — держите ее у двере.й, Сали! Не давайте ей сходить съ клеенки, чтобъ не случилось…

— Она попала въ какую-то гадкую грязь, сказала мистрисъ Тёлиливеръ, подходя къ Люси, чтобъ убѣдиться, на сколько испорчено ея платье, за которое, она чувствовала, она должна была отвѣчать своей сестрѣ, Данъ.

— Смѣю вамъ доложить, сударыня, миссъ Магги толкнула ее въ грязь, сказала Сали. — Мистеръ Томъ говорилъ это; они, должно быть, были у пруда: тамъ только и могли они попасть въ такую грязь.

— Вотъ вамъ, Бесси! Не говорила ли я этого, сказала мистрисъ Пулетъ съ тономъ пророческой скорби: — все ваши дѣти! Какая только будетъ ихъ участь?

Мистрисъ Тёливеръ была нѣма, чувствуя, что она дѣйствительно была несчастнѣйшая мать. По обыкновенію, ее тяготила мысль, что люди подумаютъ, будто она заслужила за свои грѣхи такое горе отъ дѣтей; между-тѣмъ, мистрисъ Пулетъ сообщила подробныя наставленія Сали, какъ уберечь домъ отъ особенной порчи, очищая грязь. Кухарка принесла чай; и дурныя дѣти, положено было, чтобъ пили свой чай постыднымъ образомъ — въ кухнѣ. Мистрисъ Тёливеръ ушла говорить съ этими дурными дѣтьми, предполагая, что они были подъ-рукою; но послѣ долгаго только поиска она нашла Тома, безпечно-облокотившагося на бѣлый палисадъ, отдѣлявшій птичный дворъ, и дразнившаго веревкою индѣйскаго пѣтуха.

— Томъ, дурной мальчикъ! Гдѣ твоя сестра? сказала мистрисъ Тёливеръ, отчаяннымъ голосомъ.

— Не знаю, сказалъ Томъ.

Желаніе подвести Магги подъ наказаніе уменьшилось, когда онъ ясно увидѣлъ, что онъ также, въ свою очередь, заслуживаетъ порицаніе за свое поведеніе.

— Какъ, гдѣ жь ты ее оставилъ? сказала мать, озираясь кругомъ.

— Тамъ, подъ деревомъ, у пруда, сказалъ Томъ, совершенно-равнодушный ко всему, за исключеніемъ индѣйскаго пѣтуха.

— Ступай, найди ее, сію минуту, дурной мальчикъ! И какъ ты могъ подумать идти къ пруду и взять съ собою сестру въ такую грязь? Ты знаешь, она завсегда нашалитъ, дай только ей случай.

Мистрисъ Тёливеръ обыкновенно, браня Тома, сваливала, такъ или иначе, его вину на Магги.

Мысль, что Магги осталась одна у пруда, возбудила въ умѣ мистрисъ Тёливеръ ея всегдашнія опасенія и она влѣзла на тумбу, чтобъ успокоить себя взглядомъ на этого ужаснаго ребенка, пока Томъ шелъ, и довольно медленно, своею дорогою.

«Ужь эти дѣти такіе охотники до воды!» сказала они въ слухъ, не разсуждая о томъ, что никто не могъ и слышать. «Принесутъ когда-нибудь ихъ мертвыми. Хоть бы рѣка была отъ насъ подальше.»

Но она не видѣла Магги. Томъ возвращался отъ пруда одинъ; и теперь страхъ, преслѣдовавшій ее, совершенно овладѣлъ ею. Она поспѣшила ему на встрѣчу.

— Магги нѣтъ у пруда, мать, сказалъ Томъ: — она ушла.

Вы можете представить всѣ поиски мистрисъ Тёливеръ, и всю трудность убѣдить ее, что Магги не была въ пруду. Мистрисъ Пулетъ замѣчала, что ребенокъ можетъ кончить еще хуже, если онъ остался въ живыхъ; и мистеръ Пулетъ, смущенный, пораженный, неестественнымъ порядкомъ вещей — чай былъ отложенъ, взбудораженная птица бѣгала взадъ и впередъ — взялъ свою лопатку, какъ самое приличное орудіе для поисковъ, и принялся отпирать гусятникъ, какъ наиболѣе естественное мѣсто, куда Магги могла скрыться.

Томъ, послѣ нѣкотораго времени, подалъ мысль, что Магги ушла домой (не прибавляя, что онъ сдѣлалъ бы то же самое при этихъ обстоятельствахъ), и это предположеніе совершенно утѣшило его мать.

— Сестра, ради Бога, вели заложить коляску и отвезти меня домой, можетъ-быть, мы и встрѣтимъ ее на дорогѣ. Люси не можетъ идти въ своемъ грязномъ платьѣ, сказала она, смотря на эту невинную жертву, закутанную въ шаль и сидѣвшую съ босыми ножками на софѣ.

Тётка Пулетъ была рада воспользоваться этимъ случаемъ, чтобъ поскорѣе возстановить порядокъ въ своемъ домѣ, и мистрисъ Тёливеръ, послѣ короткаго времени, катилась въ кабріолетѣ, заботливо смотря въ даль. Что скажетъ отецъ, если Магги не найдется — вотъ вопросъ, теперь преслѣдовавшій ее.

ГЛАВА XI.

Магги пробуетъ бѣжать отъ своей тѣни.

Намѣренія Магги были обширнѣе, нежели воображалъ себѣ Томъ. Когда Томъ и Люси ушли, въ умѣ ея готовилось рѣшеніе не просто идти домой — нѣтъ, она убѣжитъ прочь, уйдетъ къ цыганамъ и Томъ никогда ее болѣе не увидитъ. Для Магги это была не новая идея; ей часто говорили, что она была похожа на цыганку, полудикарка; и когда она чувствовала себя особенно-несчастною, ей казалось, это было единственное средство укрыться отъ позора, и жизнь въ шатрахъ на пустырѣ совершенно согласовалась съ обстоятельствами. «Цыгане (она думала) будутъ рады принять ее и станутъ ее уважать за ея высокія познанія». Она разъ сообщила Тому свои мысли объ этомъ предметѣ, и предлагала ему вымазать свое лицо и потомъ бѣжать вмѣстѣ; но Томъ съ презрѣніемъ отвергнулъ этотъ планъ, говоря, что цыгане воры, что у нихъ нечего ѣсть и ѣздятъ они только на ослахъ. Сегодня, однакожь, Магги думала, что ея несчастья достигли высшаго градуса, и что цыганская жизнь оставалась для нея единственнымъ убѣжищемъ; она поднялась съ своего мѣста подъ деревомъ, съ полнымъ сознаніемъ, что теперь наступилъ переломъ въ ея жизни. Она побѣжитъ безъ оглядки на дёнлоускій пустырь, гдѣ непремѣнно встрѣтитъ цыганъ; и жестокій Томъ и всѣ родные, постоянно ее преслѣдовавшіе, никогда уже болѣе ея не увидятъ. Бѣжа, она подумала объ отцѣ; но она успокоила себя насчетъ разлуки и съ нимъ, рѣшившись переслать ему письмо черезъ маленькаго цыганёнка, въ которомъ, не говоря ему гдѣ она находится, она увѣдомитъ его, что она здорова и счастлива и очень любитъ его, какъ и прежде.

Магги задыхалась бѣжа; но когда Томъ вернулся къ пруду, она была отъ него за три большія поля, на краю проселка, выводившаго на большую дорогу. Она остановилась, чтобъ перевести немного дыханіе, разсуждая, что бѣгство, пока не достигла еще пустыря, гдѣ жили цыгане, было несовсѣмъ-пріятно; но прежняя рѣшимость ея не покидала: она вышла теперь въ калитку на проселокъ, не зная, куда онъ приведетъ ее; но она шла не этою дорогою изъ дорнкотской мельницы въ Барум-Ферзъ, и она чувствовала себя въ совершенной безопасности, потому-что теперь едва-ли было возможно ее настичь. Но она скоро замѣтила, не безъ страха, впереди нея шли два человѣка; она не думала о встрѣчѣ съ чужими: она была слишкомъ занята мыслью, чтобъ ея родственники не погнались за нею. Страшные незнакомцы были два оборванные мужика, съ раскраснѣвшимися лицами; одинъ изъ нихъ несъ узелокъ на палкѣ черезъ плечо; но, къ удивленію, мужикъ съ узелкомъ остановился и вмѣсто того, чтобъ упрекать ее въ побѣгѣ, спросилъ у нея жалобнымъ и ласковымъ тономъ, не дастъ ли она пени бѣдному человѣку. У Магги въ карманѣ былъ сикспенсъ^[8], подарокъ дяди Глегъ, который она сейчасъ же вынула и отдала бѣдному человѣку съ вѣжливою улыбкою, надѣясь, что онъ будетъ ей-очень признателенъ за ея великодушіе.

— Вотъ всѣ мои деньги, сказала она какъ-бы извиняясь.

«Благодарю васъ, миленькая миссъ», отвѣчалъ человѣкъ далеко не такимъ почтительнымъ и благодарнымъ тономъ, какъ этого ожидала Магги, и она даже замѣтила, какъ онъ улыбнулся и подмигнулъ своему товарищу. Она прошла мимо нихъ поспѣшно; но она видѣла: два человѣка все еще стояли, вѣроятно, желая подмѣтить, куда она пойдетъ, и услышала теперь ихъ громкой хохотъ. Ей пришло вдругъ въ голову, не принимаютъ ли они ее за дурочку. Томъ говорилъ ей, что она была похожа съ своими обстриженными волосами на дурочку; это была слишкомъ-горестная мысль, чтобы скоро забыть все. Кромѣ того, на ней была одна пелеринка: очевидно, она не могла сдѣлать выгоднаго впечатлѣнія на прохожихъ, и ей пришло въ голову завернуть въ поле, только по другую сторону проселка, чтобы не попасть на землю дяди Пулета. Она повернула въ первую же калитку, которая была отперта, и почувствовала всю сладость уединенія, пробираясь вдоль изгородью послѣ недавней унизительной встрѣчи. Она привыкла и не ощущала той робости, какъ на большой дорогѣ. Иногда ей приходилось перелѣзать черезъ высокія изгороды, но это было самое меньшее зло. Она быстро отдалялась отъ своихъ ближнихъ и надѣялась скоро завидѣть по-крайней-мѣрѣ дёнмуской, или какой-нибудь пустырь; она слышала отъ отца, что и не ходя далеко, непремѣнно набредетъ на пустырь. Она думала такъ, потому-что уже начинала понимать усталость и ее одолѣвалъ голодъ; и пока не найдетъ она цыганъ, въ виду не имѣлось хлѣба съ масломъ. Солнце еще было высоко. Тётка Пулетъ держалась стараго обычая Додсоновъ, и пила чай въ половинѣ пятаго, такъ-что хотя и прошло около часу, какъ Магги убѣжала, но тѣнь еще не ложилась на поля и не напоминала ей о наступленіи ночи. Она не выходила пока изъ богатаго прихода Гарумъ, гдѣ много было пажитей и гдѣ она видѣла одного работника и то издали. Это было, къ ея счастью, во многихъ отношеніяхъ; работники народъ невѣжественный и не могли понять, зачѣмъ ей нуженъ дёнлаускій пустырь: а все-таки было бы лучше, еслибъ ей встрѣтился хотя одинъ, который бы указалъ ей дорогу, не входя въ дальнѣйшіе разспросы. Наконецъ и зеленыя поля кончились и Магги подошла къ рѣшетчатой калиткѣ, которая выводила на проселокъ, съ широкою полосою травы по обѣимъ сторонамъ. Никогда она еще не видала такого широкаго проселка и, не зная почему, она подумала теперь, что пустырь долженъ быть недалеко; можетъ-быть, на это навелъ ее оселъ, съ путами на ногахъ, который спокойно кушалъ-себѣ траву; она видѣла такого осла на дёнлаусскомъ пустырѣ, проѣзжая разъ съ отцомъ въ кабріолетѣ. Она пролѣзла въ калитку и шла теперь съ новымъ воодушевленіемъ, преслѣдуемая, однакожь, видѣніями Аполіона, разбойника съ пистолетомъ въ рукахъ, мигающаго карлика въ желтомъ кафтанѣ, со ртомъ до ушей и другими ужасами. Бѣдная Магги соединяла съ робостью, происходившею отъ особенно-дѣятельнаго воображенія, отважность, которая была слѣдствіемъ всепоглощающаго порыва. Она бросилась искать своихъ неизвѣстныхъ сородичей, цыганъ, и теперь, находясь на незнакомомъ ей проселкѣ, она не рѣшилась взглянуть въ сторону, боясь увидѣть дьявола во образѣ кузнеца, въ кожаномъ передникѣ, стоявшаго подбоченясь и смѣявшагося надъ нею. Сердце забилось у ней, когда ей бросилась въ глаза пара голыхъ ногъ, торчавшихъ вверхъ возлѣ пригорка; онѣ показались ей чѣмъ-то сверхъестественнымъ какимъ-то дьявольскимъ наростомъ. Магги была слишкомъ взволнована послѣ перваго взгляда, чтобъ замѣтить оборванныя лохмотья и черную растрепанную голову, принадлежавшія къ нимъ. Это былъ заснувшій мальчикъ; и Магги пробѣжала мимо него, поскорѣе и полегче, чтобы не разбудить его: ей не пришло въ голову, что это былъ одинъ изъ ея друзей-цыганъ, который, по всей вѣроятности, встрѣтилъ бы ее радушно. Но это было такъ; и при слѣдующемъ поворотѣ Магги точно увидѣла полукруглый грязный маратъ, передъ которымъ подымался голубой дымъ и который былъ для нея пріютомъ отъ всѣхъ нареканій, ее преслѣдовавшихъ въ жизни цивилизованной. Возлѣ этого столба дыма она разглядѣла высокую женскую фигуру — безъ сомнѣнія, цыганку-мать — въ распоряженіи которой былъ чай и сахаръ, и для нея самой казалось удивительнымъ, отчего она не чувствовала еще большой радости. Но ей было странно встрѣтить цыганъ на проселкѣ, а не на пустырѣ; пожалуй, даже непріятно-таинственный, безграничный пустырь съ песочными ямами, въ которыхъ можно было прятаться, всегда служилъ сценою картины цыганской жизни, рисовавшейся въ воображеніи Магги. Она шла впередъ, однакожь не останавливаясь, утѣшая себя мыслью, что цыгане, вѣроятно, ничего не знаютъ про юродивыхъ и не примутъ ее съ перваго взгляда за одного изъ нихъ. Очевидно, она привлекла на себя вниманіе: высокая фигура, оказавшаяся теперь молодою женщиною съ ребенкомъ на рукахъ, медленно вышла ей на встрѣчу. Магги посмотрѣла не безъ трепета на новое лицо, приближавшееся къ ней, и ободряла себя мыслью, что тётка Пулетъ и прочіе были совершенно справедливы, называя ее цыганкою; это лицо съ черными блестящими глазами и длинными волосами, дѣйствительно похоже на нее, какъ она видѣла себя въ зеркалѣ передъ тѣмъ, какъ она выстригла свои волосы.

— Куда это вы идете моя барышня? сказала цыганка тономъ ласковаго уваженія.

Это было небыкновенно какъ пріятно, и Магги именно ожидала этого. Цыганка сейчасъ же увидѣла, что она была барышня и обращалась съ нею какъ съ барышнею.

— Мой путь конченъ, сказала Магги, чувствуя какъ-будто она говорила во снѣ: — я пришла жить съ вами.

— Какъ это хорошо! Пожалуйте же сюда. Какая вы только милая барышня! сказала цыганка, взявъ ее за руку.

Магги нашла ее очень-пріятною; но она желала бы, чтобъ она не была такъ грязна.

Когда она подошла къ огню, она нашла около него цѣлую группу. Старая цыганка сидѣла на землѣ, гладя свои колѣнки и повременамъ мѣшая лучиною въ кругломъ котлѣ, отдѣлявшемъ ароматическій паръ; два растрепанные ребенка лежали на брюхѣ, опершись локтями, какъ два маленькіе Сфинкса; и кроткій оселъ протянулъ свою голову черезъ высокую дѣвушку, раскинувшуюся на столѣ, и наслаждался клочкомъ украденнаго сѣна. Склонявшееся солнце съ любовью освѣщало ихъ; и Магги находила эту сцену необыкновенно-увлекательною; она надѣялась только, что они скоро подадутъ чай. Все такъ будетъ прелестно, если она выучитъ цыганъ умываться и пріохотитъ ихъ къ книгамъ. Непріятно было, однакожь, что молодая женщина начала говорить съ старухою на неизвѣстномъ Магги языкѣ, и высокая дѣвушка, кормившая осла, сѣла и уставила на нее глаза, не здороваясь съ нею. Наконецъ старуха сказала:

— Такъ, моя хорошая барышня пришла жить съ нами? Садитесь и скажите намъ откуда вы.

Это было такъ похоже на сказку. Магги очень нравилось, что ее называли хорошею барышнею и обращались съ нею вѣжливо. Она сѣла и сказала:

— Я оставила домъ потому, что я была несчастлива. Я буду жить съ вами, если хотите, и научу васъ многимъ вещамъ.

— Какая умная барышня! сказала женщина съ ребенкомъ, сидѣвшая возлѣ Магги, пустивъ ребенка ползать: — и такая у нея хорошенькая шляпка и платьеце! прибавила она, снявъ съ Магги шляпку и разглядывая ее, говоря, между тѣмъ, что-то старухѣ на неизвѣстномъ языкѣ. Высокая дѣвушка схватила шляпку и надѣла ее на свою голову задомъ напередъ, скаля зубы. Но Магги рѣшилась не обнаруживать особенной слабости при этомъ случаѣ, какъ-будто шляпка для нея была ничего.

— Я не хочу носить шляпки, сказала она: — лучше я буду повязываться краснымъ платкомъ, какъ вы. У меня были такіе же длинные волосы, да я обстригла ихъ вчера; но они опять скоро выростутъ, прибавила она, какъ бы извиняясь и предполагая, вѣроятно, что цыгане имѣютъ особенное пристрастіе къ длиннымъ волосамъ. Магги забыла даже на-время голодъ, желая только заслужить доброе мнѣніе цыганъ.

— Что за милая барышня! и богата, я увѣрена, сказала старуха, — Вѣдь, вы жили у себя въ прекрасномъ домѣ?

— Да, у меня хорошій домъ, и я такъ любила рѣку, гдѣ мы ловимъ рыбу; но тамъ я часто бываю несчастлива. Жаль мнѣ, я не захватила съ собою моихъ книжекъ; да вы знаете, я пришла въ-попыхахъ. Но я могу вамъ разсказать все, что пропечатано въ моихъ книгахъ; я читала ихъ столько разъ — васъ это будетъ забавлять. И я вамъ могу также разсказать многое изъ географіи — это о свѣтѣ, въ которомъ мы живемъ — такъ это полезно и занимательно! Слышали вы когда нибудь про Колумба?

Глаза Магги загорѣлись и щеки покраснѣли. На самомъ дѣлѣ ей казалось, она начинала образовывать цыганъ и пріобрѣтала надъ ними вліяніе. Цыгане сами какъ-будто дивились ея разговору, хотя вниманіе ихъ было болѣе обращено на содержаніе кармана Магги, который ловко опоражнивала теперь ея сосѣдка, находившаяся по правую руку, такъ-что она этого и не замѣтила.

— Такъ вы тамъ живете, милая барышня? сказала старуха, при имени Колумба.

— О, нѣтъ! сказала Магги съ нѣкоторымъ сожалѣніемъ. — Колумбъ былъ очень великій человѣкъ, который открылъ полсвѣта; и они оковали его цѣпями и обходились съ нимъ, знаете, такъ худо. Это въ моей сокращенной географіи; но это слишкомъ-долго разсказывать передъ чаемъ…. Я такъ хочу чаю.

Послѣднія слова вырвались у Магги противъ воли; это былъ внезапный переходъ отъ покровительственнаго поученія къ обыкновенной раздражительности.

— Какъ, бѣдная моя барышня голодна? сказала молодая женщина: — дать ей чего-нибудь холоднаго. Я увѣрена, вы пришли издалека, моя милая. Гдѣ вашъ домъ?

— Дорнкотская мельница; это далеко отсюда, сказала Магги. — Мой отецъ мистеръ Тёливеръ; но онъ не долженъ знать гдѣ я, а то онъ возьметъ меня опять домой. Гдѣ живетъ королева цыганъ?

— А что, вы хотите къ ней идти, моя барышня? сказала молодая женщина.

Высокая женщина, между тѣмъ, постоянно смотрѣла на Магги и скалила зубы. Конечно, ея манеры были непріятны.

— Нѣтъ, сказала Магги: — я только думала, если она недобрая королева, то вы будете рады, когда она умретъ и вы можете выбрать другую. Еслибъ я была королева, то я была бы хорошая королева и со всѣми была бы добра.

— Вотъ вамъ лакомый кусочекъ, сказала старуха, подавая Магги ломоть сухаго хлѣба, который она вынула изъ мѣшка, и кусокъ холодной ветчины.

— Благодарю васъ, сказала Магги, смотря на пищу и не принимая ее: — но не можете ли вы мнѣ дать хлѣба съ масломъ и чаю? я не люблю ветчины.

— У насъ нѣтъ ни чаю, ни масла, сказала старуха сердито, очевидно наскучивъ ублажать Магги.

— Или хлѣбца съ патокою? сказала Магги.

— У насъ нѣтъ патоки, сказала старуха угрюмо, затѣмъ послѣдовалъ рѣзкій разговоръ между женщинами на ихъ неизвѣстномъ языкѣ; а одинъ изъ маленькихъ сфинксовъ бросился на хлѣбъ съ ветчиною и началъ его ѣсть. Въ эту минуту возвратилась высокая дѣвушка, отошедшая-было на нѣсколько саженъ, и что-то сказала, что повидимому произвело большой эффектъ. Старуха, казалось, забыла про голодъ Магги и принялась мѣшать въ котлѣ съ новою силою, между тѣмъ молодая женщина полѣзла въ палатку и достала глиняный противень и ложки. Магги задрожала и боялась, что слезы выступятъ у ней на глазахъ. Высокая дѣвушка взвизгнула — и прибѣжалъ мальчикъ, котораго Магги видѣла спящимъ, сорванецъ однихъ лѣтъ съ Томомъ. Онъ выпучилъ глаза на Магги и началось непонятное ей тараторенье. Ей было очень-дико, и она была увѣрена, что она скоро начнетъ плакать. Цыгане повидимому не обращали на нея вниманія, и она оставалась совершенно-беззащитною между ними. Но новый страхъ остановилъ навертывавшіяся слезы, когда подошли двое мужчинъ, которыхъ приближеніе взволновало опять всѣхъ. Старшій изъ двухъ несъ мѣшокъ, который онъ бросилъ, обращаясь къ женщинамъ съ сердитымъ тономъ, на что онѣ отвѣчали цѣлымъ потокомъ ругательствъ; черная шавка принялась лаять на Магги и обдало ее страхомъ, еще увеличившимся, когда молодой человѣкъ, отозвавъ собаку съ проклятіями, ударилъ ее палкою.

Магги чувствовала, что для нея было невозможно сдѣлаться королевою такихъ людей, или передать имъ полезныя и пріятныя свѣдѣнія.

Оба мужчины, повидимому, спрашивали про Магги, потому-что они посматривали на нея и разговоръ сдѣлался болѣе-спокойнымъ, какъ это обыкновенно бываетъ, когда, съ одной стороны, является любопытство, а съ другой, возможность его удовлетворить. Наконецъ молодая женщина сказала прежнимъ почтительно-ласковымъ тономъ:

— Эта милая барышня пришла жить съ нами. Довольны вы?

— Какъ же, очень-доволенъ, сказалъ молодой человѣкъ, разсматривавшій наперстокъ Магги и другія вещи, вынутыя у нея изъ кармана. Онъ возвратилъ ихъ всѣ, за исключеніемъ серебрянаго наперстка, молодой женщинѣ, которая сейчасъ же положила ихъ въ карманъ Магги, и потомъ принялся за говядину съ картофелемъ, выложенную изъ котелка на желтый глиняный противень.

Магги начинала думать, что Томъ былъ правъ въ-отношеніи цыганъ: конечно, они были воры, если мужчина не имѣлъ намѣренія потомъ отдать ей наперстокъ. Она бы ему охотно отдала его: наперстокъ не былъ ей дорогъ; но мысль, что она была между ворами, не допускала ее даже пріободриться, несмотря на почтеніе и вниманіе, съ которыми теперь обращались съ нею. Всѣ воры, исключая Робинъ-Гуда, были дурные люди. Женщины замѣтили, что она была напугана.

— У насъ нѣтъ ничего лакомаго для барышни, сказала старуха ласково. — А она такъ голодна, моя милая барышня!

— Попробуйте, моя милая, не можете ли вы скушать кусочекъ этого, сказала молодая женщина, подавая Магги мяса на желѣзной ложкѣ. Магги вспомнила, что старуха сердилась на нее за то, что она отказалась отъ хлѣба съ ветчиною, и не смѣла отказаться отъ говядины, хотя страхъ прогналъ ея апетитъ. Еслибъ теперь отецъ пріѣхалъ за нею въ кабріолетѣ и взялъ ее съ собою! Или хоть, еслибъ случился тутъ Джакъ, убившій великана, или мистеръ Грэтхартъ или св. Георгій, поразившій дракона, котораго изображеніе она видѣла на полупенсахъ! Но Магги подумала съ обомлѣвшимъ сердцемъ, что эти герои никогда не посѣщали окрестностей Ст.-Оггса, гдѣ ничего не случалось чудеснаго.

Вы видите, Магги Тёливеръ была не такъ благовоспитана и образована, какъ можно бы ожидать отъ дѣвочки восьми или девяти лѣтъ: она была всего только годъ въ школѣ въ Ст.-Оггсъ, и у ней было такъ мало книгъ, что она иногда читала лексиконъ, и, перебирая ея умишко, вы могли бы встрѣтить неожиданное невѣжество, точно также, какъ и неожиданныя познанія; Она могла вамъ сказать, что было такое слово, какъ «полигамія», и зная также, что такое «полигонъ» она вывела отсюда заключеніе, что «поли» значитъ «много». Но она никакъ не подозрѣвала, что у цыганъ не было ни чаю, ни сахару, и вообще ея идеи представляли странную смѣсь прозорливой остроты и слѣпыхъ грёзъ.

Въ послѣднія пять минутъ мнѣнія ея о цыганахъ очень перемѣнились. Она считала ихъ милыми собесѣдниками, доступными для образованія, а теперь она начинала думать, что они намѣрены были убить ее, какъ-только стемнѣетъ, и разрѣжутъ ее на части, на жаркое. Подозрѣніе блеснуло у ней въ головѣ, что свирѣпый пожилой мужчина былъ на-самомъ-дѣлѣ дьяволъ, который сейчасъ сброситъ съ себя свою маску и превратится или въ осклабляющагося кузнеца, или въ огненное чудовище съ драконовыми крыльями. Къ чему и пробовать вареную говядину; хотя все-таки она боялась оскорбить цыганъ, обнаруживая неблагопріятное о нихъ мнѣніе, образовавшееся у ней, и размышляла теперь не хуже всякаго богослова о томъ, угадаетъ ли ея мысли дьяволъ, если онъ дѣйствительно тутъ присутствовалъ.

— Что, вамъ не нравится запахъ, моя милая? сказала молодая женщина, замѣтивъ, что Магги и не прикоснулась къ-мясу. — Попробуйте-ка.

— Нѣтъ, благодарю васъ, сказала Магги, собирая послѣднія силы, чтобъ улыбнуться дружелюбно; — Мнѣ некогда, уже становится темно. Я думаю, я пойду теперь домой и приду къ вамъ въ другой разъ, и принесу съ собою корзинку съ сладкими пирожками и разными разностями.

Магги встала съ своего мѣста, отъ всего сердца надѣясь, что ей удастся провести Аполіона; но надежда ея поколебалась, когда старая цыганка сказала:

— Постойте, постойте барышня! мы благополучно отведемъ васъ домой, когда кончимъ нашъ ужинъ: вы поѣдете домой, какъ барышня.

Магги сѣла опять, не полагаясь много на это обѣщаніе, хотя она увидѣла теперь, какъ высокая дѣвушка надѣвала узду на осла и перекидывала мѣшки черезъ его спину.

— Ну, маленькая миссъ, сказалъ молодой человѣкъ, выводя впередъ осла: — скажите намъ теперь, гдѣ вы живете, какъ прозывается мѣсто?

— Мой домъ — дорнкотская мельница, сказала Магги съ живостью. — Мой отецъ мистеръ Тёливеръ; онъ живетъ тамъ!

— Какъ! большая мельница, по сю сторону Ст.-Оггса?

— Да, сказала Магги. Далеко это? Я лучше пойду пѣшкомъ, если позволите.

— Нѣтъ, нѣтъ, скоро будетъ темно, мы должны поспѣшать. Посмотрите, какъ прокатимся мы на ослѣ.

Говоря это, онъ поднялъ Магги и посадилъ ее на осла. Ей стало полегче, когда она замѣтила, что съ нею идетъ не пожилой мужчина; но она все еще не совсѣмъ надѣялась, что ее въ-самомъ-дѣлѣ отвезутъ домой.

— Вотъ ваша хорошенькая шляпка, сказала молодая женщина, надѣвая на голову эту недавно-презираемую и теперь отрадную принадлежность туалета: — и вы скажете, что мы были ласковы съ вами — не такъ ли? и что мы называли васъ хорошею барышнею.

— О, да! Благодарю васъ, сказала Магги: — я вамъ очень-обязана. Но я бы желала, чтобъ и вы пошли со мною.

Для нея это казалось гораздо-пріятнѣе, нежели идти одной съ которымъ-нибудь изъ этихъ страшныхъ мужчинъ: веселѣе даже быть убитымъ цѣлою шайкою.

— А вы болѣе всѣхъ меня любите — такъ ли? сказала женщина. — Но мнѣ нельзя идти, вы поѣдете слишкомъ-скоро для меня.

Мужчина также садился на осла и держалъ Магги передъ собою. Возставать противъ такого распоряженія ей было невозможно, точно также, какъ и ослу, хотя оно казалось ей ужаснѣе всякаго кошмара. Женщина потрепала ее по спинѣ и сказала:

— Прощайте.

И оселъ, послѣ добраго удара палкою, поплелся легкою рысью вдоль проселка, по которому Магги шла часъ назадъ; между тѣмъ, какъ высокая дѣвушка и сорванецъ-мальчишка, также вооруженные толстыми дубинами, провожали ихъ нѣсколько саженъ съ громкими криками, въ видѣ понуканія.

Сама Ленора была не болѣе напугана въ свою полночную поѣздку съ женихомъ-привидѣніемъ, нежели Магги, ѣхавшая самымъ естественнымъ образомъ, на рысистомъ ослѣ съ цыганомъ позади, который думалъ только, какъ бы заработать ему полкроны. Красный цвѣтъ заходившаго солнца, казалось, имѣлъ многознаменательное значеніе, съ которымъ непремѣнно былъ въ связи тревожный ревъ втораго осла съ нутами на ногахъ. Два низенькіе котеджа, крытые соломою, были единственными домами въ этомъ проселкѣ, мимо которыхъ они проѣхали и которые, казалось, еще увеличивали его пустынность; они были повидимому безъ окошекъ, и двери ихъ были заперты; нѣтъ сомнѣнія, въ нихъ жили колдуньи, и это было большое счастіе, что оселъ не остановился тутъ.

Наконецъ — о радость! этотъ длиннѣйшій въ мірѣ проселокъ оканчивался и открывался на широкую, большую дорогу, по которой дѣйствительно проѣхала почтовая карета. Вотъ и верстовой столбъ, на углу, и Магги прочла на немъ «2 мили до Ст.-Оггса». Итакъ цыганъ въ-самомъ-дѣлѣ намѣренъ былъ отвезти ее домой: вѣрно, онъ былъ хорошій человѣкъ и могъ оскорбиться, что она не хотѣла съ нимъ ѣхать одна. Мысль эта преслѣдовала ее теперь сильнѣе, когда она болѣе узнавала дорогу, и она придумывала теперь какъ бы начать разговоръ съ обиженнымъ цыганомъ, чтобъ только успокоить свои чувства, но также и изгладить возможное впечатлѣніе о ея трусости, какъ вдругъ у перекрестка Магги замѣтила, кто-то ѣхалъ на бѣломордой лошади.

— Стой, стой! закричала она: — это мой отецъ. Отецъ, отецъ!

Внезапная радость почти такъ же тяжела, какъ и печаль, и Магги рыдала, когда отецъ подъѣхалъ къ ней. Удивленіе мистера Тёливера было несказанно; онъ только возвращался изъ Босита и не былъ еще дома.

— Что это значитъ? сказалъ онъ, останавливая лошадь, между тѣмъ, какъ Магги спустилась съ осла и подбѣжала къ стремени отца.

— Маленькая миссъ, я полагаю, заблудилась, сказалъ цыганъ: — она пришла къ нашему шатру, на томъ концѣ дёнлаускаго проселка, и я везъ ее домой. Это крюкъ для меня порядочный, особенно прошлявшись цѣлый день.

— О да, отецъ; онъ такой добрый, повезъ меня домой, сказала Магги: — такой добрый, хорошій онъ человѣкъ.

— Вотъ тебѣ, мой любезный, сказалъ мистеръ Тёливеръ, вынимая пять шилинговъ. Это лучшій для тебя рабочій день. Нелегко было бы мнѣ потерять дѣвочку. Посади-ка ее впереди меня.

— Что это, Магги, какъ это случилось? сказалъ онъ ѣдучи. Магги, между тѣмъ, прислонилась головою къ отцу и рыдала. — Какъ это ты зашла такъ далеко и заблудилась?

— Отецъ, отвѣчала Магги сквозь слезы: — я убѣжала, потому-что я была такая несчастная: Томъ разсердился на меня. Я не могла этого выдержать.

— Пустяки, пустяки! сказалъ мистеръ Тёливеръ, утѣшая ее: — какъ это ты могла подумать убѣжать отъ твоего отца? Ну что станетъ отецъ дѣлать безъ своей дѣвочки?

— Никогда я болѣе этого не сдѣлаю, отецъ, никогда.

Въ этотъ вечеръ мистеръ Тёливеръ очень-рѣзко выразилъ свои мысли и слѣдствіемъ этого былъ поразительный фактъ, что Магги не слышала ни одного упрека отъ своей матери и ни одной насмѣшки отъ Тома, по случаю своего побѣга къ цыганамъ. Магги была поражена этимъ необыкновеннымъ обращеніемъ и иногда думала, что ея поступокъ былъ такъ черенъ, что о немъ нельзя было даже говорить.

ГЛАВА XII.

Мистеръ и мистрисъ Глегъ у себя дома.

Чтобъ увидѣть мистера и мистрисъ Глегъ у себя дома, мы должны перенестись въ городъ Ст.-Оггсъ, достопочтенный городъ, съ красными, стрѣльчатыми кровлями и широкими навѣсами его пакгаузовъ, гдѣ разгружали свой грузъ черные корабли, приходившіе съ отдаленнаго сѣвера, и уносили, въ замѣнъ, драгоцѣнныя внутреннія произведенія: тщательно-прессованные сыры и мягкое руно, съ которымъ, безъ-сомнѣнія, мои утонченные читатели ознакомились чрезъ посредство совершеннѣйшихъ классическихъ пасторалей.

Это былъ одинъ изъ тѣхъ старинныхъ, очень-старинныхъ городовъ, которые вамъ образуются какъ-бы естественнымъ разростаніемъ, и потому похожи на птичье гнѣздо или, лучше, на извилистые переходы бѣлыхъ муравьевъ: городъ, обнаруживающій на себѣ слѣды продолжительнаго развитія и исторіи, подобно тысячелѣтнему дереву, поднявшійся и развившійся на одномъ и томъ же самомъ мѣстѣ между рѣкою и холмомъ, съ того самаго времени, какъ римскіе легіоны оставили его и прибыли къ рѣкѣ длинноволосые морскіе короли, жадно и свирѣпо-зарившіеся на тучную землю. Это былъ городъ, знакомый съ давно-забытыми годами. Тѣнь саксонскаго героя-короля по-временамъ посѣщаетъ его, обозрѣвая сцены своей молодости и любви, и встрѣчаетъ здѣсь также другую мрачную тѣнь страшнаго язычника-датчаннна, который былъ заколотъ посреди своихъ воиновъ мечомъ невидимаго мстителя, и который подымается по осеннимъ вечерамъ, подобно бѣлому туману, надъ своимъ курганомъ и носится на дворѣ старой палаты возлѣ рѣки, на томъ самомъ мѣстѣ, гдѣ былъ такъ чудно убитъ еще до построенія этой палаты. Норманы первые начали строить ее; и подобно городу, она высказываетъ мысли и дѣятельность нѣсколькихъ поколѣній, раздѣленныхъ широкими промежутками времени; но она такъ древна, что мы смотримъ съ снисходительною любовью на всѣ ея противорѣчія и очень-довольны, что люди, построившіе готическій фасадъ и башни съ трехлистными орнаментами, и окошки и наличники, не уничтожили святотатственно-древнѣйшаго полудеревяннаго корпуса съ банкетною залою, прикрытою дубовымъ потолкомъ.

Но еще древнее этой палаты обломокъ стѣны, которая вошла въ колокольню приходской церкви и которая, говорятъ, осталась отъ первоначальной капеллы св. Orra, патрона этого стариннаго города…

Въ превосходномъ домѣ мистрисъ Глегъ въ Ст.-Оггсѣ были двѣ гостиныя, передняя и задняя, такъ-что хозяйка могла съ двухъ сторонъ наблюдать слабости своихъ ближнихъ и живѣе чувствовать благодарность за исключительную твердость своего ума; изъ переднихъ окошекъ она могла смотрѣть на тефтонскую дорогу, которая вела изъ Ст. Оггса, и наблюдать, какъ развивалась страсть къ прогулкамъ въ женахъ купцовъ, еще продолжавшихъ свои дѣла, страсть пагубная, предвѣщавшая въ соединеніи съ распространявшимся обычаемъ носить тканые бумажные чулки, очень-печальную будущность для послѣдующаго поколѣнія. Изъ заднихъ окошекъ она могла смотрѣть на хорошенькій садъ и огородъ, доходившій до самой рѣки, и удивляться только безумію мистера Глега, тратившаго свое время между цвѣтами и овощами. Мистеръ Глегъ, оставивъ свое дѣятельное занятіе — торговлю шерстью, чтобы наслаждаться остальное время жизни, нашелъ, что наслажденіе гораздо-труднѣе самаго дѣла, что онъ наложилъ на себя чуть не каторжную работу въ видѣ удовольствія и развлеченія, работая за двухъ садовниковъ. Экономія въ жалованьи садовнику, можетъ-бытъ, и заставила бы мистрисъ Глегъ смотрѣть снисходительно на это безуміе, еслибы ея женскій здравый смыслъ могъ, хотя притворно, уважать страсть своего мужа. Но извѣстно, такое супружеское снисхожденіе встрѣчается только въ слабыхъ существахъ ея пола, который, едва-ли понимаетъ хорошо высокое назначеніе жены, призванной сдерживать безразсудныя и неприличныя слабости своего мужа.

Мистеръ Глегъ, съ своей стороны, имѣлъ также два источника для умственнаго занятія, которые, повидимому, были неистощимы: съ одной стороны, его поражали его собственныя открытія въ естественной исторіи; онъ находилъ въ своемъ саду удивительныхъ червяковъ, улитокъ и насѣкомыхъ, которые, сколько онъ слышалъ, до-сихъ-поръ еще не обращали на себя ничьего вниманія; и онъ замѣчалъ странное соотношеніе между этими зоологическими феноменами и великими событіями времени; напримѣръ, передъ тѣмъ, какъ сгорѣть уркскому собору, на листьяхъ розъ показались какіе-то таинственные знаки и было особенное изобиліе улитокъ — явленія необъяснимыя для него, пока печальное зарево не пролило на нихъ свѣтъ. (Мистеръ Глегъ отличался необыкновенною дѣятельностью ума, которая, когда онъ бросилъ торговлю шерстью, естественно обнаружилась въ другомъ направленіи).

Второй предметъ размышленій для мистера Глега составляло противорѣчіе женскаго ума, типически-выраженное въ мистрисъ Глегъ. Что созданіе, происшедшее отъ мужскаго ребра и находившееся въ этомъ случаѣ въ состояніи высшей респектабельности, неимѣвшее никакихъ заботъ, постоянно противилось самымъ любезнымъ предложеніямъ, самымъ милымъ уступкамъ — для него было тайною, ключъ къ которой онъ напрасно искалъ въ первыхъ главахъ книги Бытія. Мистеръ Глегъ выбралъ старшую миссъ Додсонъ, какъ хорошенькое воплощеніе женскаго благоразумія и бережливости, и будучи самъ характера бережливаго и корыстолюбиваго, онъ разсчитывалъ на супружеское согласіе. Но это странное кушанье, называемое женскимъ характеромъ, бываетъ иногда невкусно, несмотря на высокое качество припасовъ, изъ которыхъ оно приготовлено, и тонкая систематическая скупость нерѣдко сопровождается приправою, иногда совершенно портящею вкусъ. Добрѣйшій мистеръ Глегъ былъ самъ порядочный скупердяй; сосѣди звали его скрягою. Если вы оказывали предпочтеніе сырной коркѣ, то мистеръ Глегъ не забывалъ припрятать ее для васъ и съ особеннымъ добродушіемъ услаждалъ вашъ вкусъ; точно также, какъ онъ любилъ всѣхъ животныхъ, содержаніе которыхъ не требовало особенныхъ издержекъ. У мистера Глега не было ни шарлатанства, ни лицемѣрія; его глаза обливались чувствительными слезами, глядя на продажу жалкаго скарба вдовы, когда это несчастіе ему легко было предупредить, стоило только вынуть пятифунтовый банковый билетъ изъ боковаго кармана; но такой поступокъ представлялся для него скорѣе безумнымъ мотовствомъ, нежели христіанскимъ милосердіемъ, которое всегда обнаруживалось у него въ видѣ маленькихъ вспомоществованій. И мистеръ Глегъ также охотно берегъ и чужія деньги, какъ и свои собственныя: онъ готовъ сдѣлать, огромный крюкъ, чтобы миновать шоссейную заставу, если даже другіе платили за его разъѣзды, и ревностно старался убѣдить своихъ знакомыхъ, чтобы они употребляли дешевый суррогатъ ваксы. Эта привычка бережливости, преслѣдуемая, какъ цѣль, была относительною чертою дѣловыхъ людей прошедшаго поколѣнія, которые потихоньку дѣлали себѣ состояніе; она составляла изъ нихъ особенную породу, почти, исчезнувшую въ наше время быстраго обогащенія, когда расточительность подгоняетъ нужду. Въ стародавнее время независимое состояніе невозможно было сдѣлать безъ нѣкотораго скряжничества; и вы могли бы найти это качество въ каждой провинціи и въ связи съ самыми разнообразными характерами, столько различными, какъ плоды, изъ которыхъ мы можемъ добывать кислоту. Истинные гарпагоны были всегда исключеніями; не таковы достойные плательщики налога, разъ принужденные обрѣзать себя по дѣйствительной необходимости, и которые удержали даже посреди совершеннаго довольства среди фруктовыхъ садовъ и добраго погреба привычку отказывать себѣ и охотно лишали себя предмета роскоши, обложеннаго новою пошлиною, съ пятью стами фунтовъ въ годъ, какъ-будто эта сумма составляла весь ихъ капиталъ. Мистеръ Глегъ былъ однимъ изъ этихъ людей, которые приводятъ въ отчаяніе канцлеровъ казначейства; и зная это, вы лучше поймете, почему онъ все-таки былъ убѣжденъ, что онъ сдѣлалъ хорошую партію, несмотря на слишкомъ горькую приправу, которую природа прибавила по всѣмъ добродѣтелямъ старшей миссъ Додсонъ. Человѣкъ съ любящимъ сердцемъ, который видитъ, что его жена совершенно согласна съ нимъ въ отношеніи основной идеи жизни, легко убѣждаетъ себя, что никакая другая женщина не пришлась бы такъ по немъ, и ворчитъ и ссорится каждый день безъ малѣйшаго чувства отчужденія. Мистеръ Глегъ любилъ размышлять, и не занимаясь болѣе шерстью, избралъ теперь предметомъ своихъ размышленій особенное устройство женскаго ума, какъ онъ развертывался передъ нимъ въ его домашней жизни: и все-таки онъ думалъ, что хозяйство мистрисъ Глегъ могло служить образцомъ для ея пола: его поражало въ другихъ женщинахъ, какъ жалкая неакуратность, если онѣ свертывали свои салфетки не такъ крѣпко и не съ такимъ выраженіемъ, какъ мистрисъ Глегъ, если ихъ слоеное тѣсто было не столь похоже на кожу, но слойка была не такъ тверда; даже самая смѣсь запаховъ въ шкапу мистрисъ Глегъ, напоминавшая чай, кофе и лекарство, казалась ему самымъ правильнымъ запахомъ для шкапа. Я увѣренъ, еслибъ цѣлая недѣля прошла безъ ссоры, то у него явилось бы желаніе повздорить; и конечно, уступчивая, кроткая жена не дала бы достаточно-интересной матеріи для его размышленій.

Несомнѣнное добродушіе мистера Глега особенно обнаруживалось въ томъ, что его тяготило гораздо-болѣе, когда его жена вздорила съ другими, даже съ служанкою Доли, нежели съ нимъ самимъ; а ссора ея съ мистеромъ Тёливеромъ мучила его тѣмъ-болѣе, что она совершенно мѣшала ему наслаждаться раннею капустою, гуляя на слѣдующее утро въ своемъ саду передъ завтракомъ. Онъ пришелъ, однако, къ завтраку съ слабою надеждою, что мистрисъ Глегъ спокойно почивала, и что гнѣвъ ея достаточно укротился и уступилъ мѣсту строгому сознанію приличія. Она обыкновенно хвасталась, что между Додсонами никогда не было смертельной вражды, позорившей другія семейства; что ни одинъ изъ Додсоновъ не былъ пущенъ поміру безъ наслѣдства и, что Додсоны не отказывались даже отъ своихъ двоюродныхъ братьевъ; да и могло ли быть иначе? всѣ двоюродные братья были съ деньгами или, по-крайней-мѣрѣ, имѣли свои собственные доыы.

Одна тягость прошедшаго вечера обыкновенно исчезала съ чела мистрисъ Глегъ, когда она садилась за завтракъ: это были ея накладные локоны. Пока она занималась хозяйствомъ, приготовляла кожаное слоёное тѣсто, эти локоны были совершенно излишнею роскошью. Около половины одиннадцатаго приличіе заставляло ее надѣть ихъ; но до-тѣхъ-поръ мистрисъ Глегъ приберегала ихъ, и общество ничего не теряло отъ этого. Но отсутствіе этой тягости только очевиднѣе указывало, что ея чело оставалось еще болѣе омраченнымъ другою печалью, и мистеръ Глегъ замѣтивъ это, когда онъ принимался за свою овсянку на молокѣ, скромно-утолявшую обыкновенно его утренній голодъ, благоразумно рѣшилъ предоставить мистрисъ Глегъ начать разговоръ; а то, пожалуй, такая нѣжная вещица, какъ расположеніе духа женщины, испортится отъ одного прикосновенія. Люди, повидимому наслаждающіеся дурнымъ расположеніемъ своего духа, обыкновенно поддерживаютъ его, осуждая себя на различнаго рода лишенія. Таковъ былъ обычай мистрисъ Глегъ; она налила себѣ чай въ это утро слабѣе обыкновеннаго и отказалась отъ масла. Горько было, что такое удивительное желаніе повздорить, которое охотно схватилось бы за первый случай, не встрѣчало ни малѣйшаго повода со стороны мистера Глега. Но его молчаніе могло также служить порядочнымъ предлогомъ; и онъ услышалъ наконецъ слѣдующее воззваніе, переданное тономъ, исключительно-свойственнымъ сердцу супруги:

— Ну, мистеръ Глегъ! плохая мнѣ награда за то, что я столько лѣтъ была вамъ хорошею женою. Лучше было бы для меня, еслибъ я знала прежде смерти моего отца, что вы станете со много такъ-обращаться, я бы пріискала тогда себѣ другой домъ: мнѣ предлагали выборъ.

Мистеръ Глегъ оставилъ на минуту свою овсянку и поднялъ глаза, какъ-будто не особенно-озадаченный, но съ спокойнымъ обыкновеннымъ удивленіемъ, съ которымъ мы наблюдаемъ постоянныя тайны.

— Помилуйте, мистрисъ Глегъ, что жь я сдѣлалъ теперь?

— Что вы сдѣлали теперь, мистеръ Глегъ? сдѣлали теперь?.. сожалѣю о васъ.

Не находя приличнаго отвѣта, мистеръ Глегъ обратился къ своей овсянкѣ.

— Есть мужья на свѣтѣ, продолжала мистрисъ Глегъ, послѣ небольшой паузы: — которые не будутъ со всѣми, заодно, противъ своихъ же собственныхъ женъ. Можетъ-быть, я ошибаюсь, научите меня, пожалуйста; но я всегда слышала: обязанность мужа стоять за свою жену, вмѣсто того, чтобъ радоваться и торжествовать, когда другіе люди оскорбляютъ ее.

— Какой же поводъ имѣете вы говорить это? сказалъ мистеръ Глегъ довольно-горячо.

Онъ былъ хотя и добрый человѣкъ, но не имѣлъ кротости Моисея.

— Когда я радовался или торжествовалъ вашей бѣдѣ?

— Мистеръ Глегъ, можно дѣлать вещи хуже, нежели говорить открыто. Мнѣ было бы гораздо-пріятнѣе — скажите мнѣ прямо въ лицо, что вы пренебрегаете мною, вмѣсто того, чтобъ оправдывать каждаго, за исключеніемъ меня, и являться къ завтраку спокойно, когда я цѣлую ночь не спала, и еще дуться на меня, какъ-будто я не лучше вашей старой подошвы.

— Дуться на васъ? сказалъ мистеръ Глегъ, тономъ злобной насмѣшки. — Вы какъ пьяница, думаете, что всѣ пьяны, кромѣ васъ.

— Мистеръ Глегъ, не унижайте себя, употребляя такія неприличныя сравненія! Васъ это дѣлаетъ слишкомъ-ничтожнымъ, хотя вы и не видите этого сами, сказала мистрисъ Глегъ тономъ энергическаго состраданія. — Человѣкъ въ вашемъ положеніи долженъ давать примѣръ и говорить разсудительнѣе.

— Да. Да станете ли вы слушать разсудительную рѣчь? возразилъ мистеръ Глегъ рѣзко. — Разсудительнѣе того, что я говорилъ вамъ вчерашній вечеръ, я ничего не придумаю: ни къ чему вамъ требовать денегъ назадъ изъ одной запальчивости, когда онѣ совершенно-вѣрны; и я надѣялся, вы перемѣнили поутру ваши мысли. Но если вы ихъ непремѣнно хотите взять назадъ, сдѣлайте это не торопясь, не увеличивайте вражды въ семействѣ, а подождите, пока представится хорошее обезпеченіе безъ особенныхъ хлопотъ. Вѣдь, вы должны обратиться къ адвокату, чтобъ найдти помѣщеніе и влѣзть въ расходы безъ конца.

Мистрисъ Глегъ чувствовала, что это было похоже на дѣло; но гордо отбросила голову и испустила горловой звукъ, какъ-бы указывая, что молчаніе ея было только перемиріемъ, а не миромъ. И дѣйствительно, враждебныя дѣйствія скоро возобновились.

— Я бы вамъ былъ очень-благодаренъ, еслибъ вы мнѣ пожаловали теперь чашку чаю, мистрисъ Глегъ, сказалъ мистеръ Глегъ, видя, что она ему наливала его по обыкновенію, когда онъ кончалъ свою овсянку.

Она взяла чайникъ и съ легкимъ движеніемъ головы сказала:

— Съ удовольствіемъ слышу, что вы готовы поблагодарить меня, мистеръ Глегъ. Мало благодарности я вижу отъ людей на этомъ свѣтѣ, хотя въ вашемъ семействѣ, мистеръ Глегъ, и не было ни одной женщины, которая могла бы стать со мною на одну доску — я скажу это, когда я буду и на моемъ смертномъ одрѣ. Всегда я была вѣжлива съ вашею роднею, и ни одинъ изъ нихъ не скажетъ ничего противъ, хотя мнѣ они неровня — въ этомъ никто не заставитъ меня сознаться.

— Нечего вамъ находить пороки въ моей роднѣ! Перестаньте прежде вздорить съ вашею роднею, мистрисъ Глегъ, сказалъ мистеръ Глегъ, съ сердитымъ сарказмомъ. — Пожалуйте-ка мнѣ молочникъ.

— Вы говорите неправду, мистеръ Глегъ, сказала леди, наливая ему молоко необыкновенно-щедро, какъ-будто въ отместку. — Вы знаете, это неправда. Я не такая женщина, чтобъ стала ссориться съ своими собственными родными. Вы, можетъ-быть, такой человѣкъ — я знаю это за вами.

— Что жь вы дѣлали вчера, когда ушли отъ своей сестры съ такимъ трезвономъ?

— Я съ моею сестрою не ссорилась, мистеръ Глегъ, неправду вы говорите. Мистеръ Тёливеръ не мой единокровный: онъ началъ ссориться со мною; онъ выгналъ меня изъ дома. Но вамъ, можетъ-быть, хотѣлось, мистеръ Глегъ, чтобъ я осталась, чтобъ меня еще болѣе обругали; можетъ-быть, вамъ досадно, что вашу собственную жену еще мало оскорбляли, недовольно опорочили. Но, позвольте мнѣ вамъ спазать, что это вамъ же безчестье.

— Слышалъ ли кто-нибудь въ цѣломъ приходѣ подобныя рѣчи? сказалъ мистеръ Глегъ, разгорячившись. — Женщина живетъ въ полномъ довольствѣ, можетъ дѣлать съ своими деньгами что хочетъ, какъ-будто онѣ были закрѣплены за нею; кабріолетъ у ней за-ново обитъ — просто конца нѣтъ расходамъ, и въ случаѣ моей смерти обезпечена, какъ она этого не ожидаетъ… а лается, словно бѣшеная собака! Нѣтъ ужь это слишкомъ! Какъ это Всемогущій Богъ создалъ такихъ женщинъ! Послѣднія слова были произнесены тономъ печальнаго волненія.

Мистеръ Глегъ отодвинулъ чай и ударилъ по столу обѣими руками.

— Ну, мистеръ Глегъ, если таковы ваши чувства, такъ лучше для меня знать ихъ! сказала мистрисъ Глегъ, снимая салфетку и свертывая ее съ необыкновеннымъ раздраженіемъ. — Но если вы говорите, что я обезпечена сверхъ моего ожиданія, то я позволю себѣ замѣтить вамъ, что я имѣю право ожидать многаго, чего я и не нахожу. Что жь касается сравнегія меня съ бѣшеною собакою, то такое обращеніе со мною позоритъ васъ въ глазахъ каждаго. Я не могу смотрѣть и не намѣрена терпѣть…

Голосъ мистрисъ Глегъ обнаружилъ теперь, что она собиралась плакать и, прервавъ свою рѣчь, она съ силою позвонила въ колокольчикъ.

— Сали, сказала она, подымаясь со стула и говоря задыхавшимся голосомъ: — разведите огонь наверху и опустите шторы. Мистеръ Глегъ, можете приказать себѣ къ обѣду, что вамъ угодно.

— Приготовить мнѣ кашицу.

Мистрисъ Глегъ прошла черезъ комнату къ маленькой полкѣ съ книгами и взяла «Вѣчное успокоеніе праведника» Бакстера, которое она унесла съ собою наверхъ. Она обыкновенно раскрывала передъ собою эту книгу въ особенныхъ случаяхъ: по воскресеньямъ въ дождливую погоду, или когда она слышала о смерти родственника, или когда, какъ теперь, ссорясь съ мистеромъ Глегъ, была октавою вышеобыкновеннаго.

Но мистрисъ Глегъ унесла съ собою наверхъ вмѣстѣ съ «Успокоеніемъ праведника» и кашицею, другое утѣшеніе, которое имѣло свое вліяніе на успокоеніе ея чувствъ и дало ей возможность провлачить свое существованіе въ нижнемъ этажѣ передъ вечернимъ чаемъ. Вопервыхъ, это былъ совѣтъ мистера Глега оставить пятьсотъ фунтовъ въ рукахъ Тёливера, пока не представится новаго помѣщенія; и потомъ его намекъ на щедрое для нея обезпеченіе въ случаѣ его смерти. Мистеръ Глегъ, какъ всѣ люди его порядка, необыкновенно скрытничалъ съ своею духовною; и мистрисъ Глегъ, въ особенно-горькія минуты имѣла предчувствіе, что, подобно другимъ мужьямъ, о которыхъ она слышала, онъ могъ питать недостойное желаніе увеличить скорбь о его смерти, назначивъ ей жалкую долю въ своемъ завѣщаніи. Въ такомъ случаѣ она рѣшила не носить крепа на шляпѣ и оплакивать его только какъ втораго мужа. Но если онъ обнаруживалъ особенную нѣжность въ своей духовной, то воспоминаніе о немъ будетъ такъ трогательно, когда онъ умретъ, и даже его глупая страсть къ цвѣтамъ и овощамъ, его упрямство въ отношеніи улитокъ, пожалуй, могутъ вызвать слезы. Пережить мистера Глега, говорить о немъ съ похвалою, какъ о человѣкѣ, который могъ имѣть свои слабости, но который исполнилъ свой долгъ передъ нею, несмотря на свою многочисленную нищую родню, получать проценты чаще прежняго, прятать ихъ во всевозможные углы, сбивая съ толку самыхъ ловкихъ воровъ (банки и желѣзные ларцы уничтожали въ глазахъ мистрисъ Глегъ удовольствіе обладать собственностью), и, въ заключеніе, показать себя передъ своею роднею и сосѣдями «вдовою совершенно-обезпеченною» — всѣ эти обстоятельства вмѣстѣ открывали ей пріятную будущность. Итакъ, когда добрый мистеръ Глегъ развлекъ дурное расположеніе своего духа прилежною работою въ саду, и, тронутый видомъ пустаго стула своей жены, съ ея вязаньемъ, отправился къ ней, замѣчая, что звонятъ по бѣдному мистеру Мортону, мистрисъ Глегъ отвѣтила великодушно, какъ-будто она была оскорбленная женщина:

— Ахъ, кому-то достанется хорошее дѣло!

Бакстеръ оставался открытымъ впродолженіе восьми часовъ; теперь-уже было около пяти; и если люди часто ссорятся, то, конечно, ссоры ихъ не могутъ продолжаться долѣе извѣстнаго времени.

Мистеръ и мистрисъ Глегъ разговаривали въ этотъ вечеръ очень-дружелюбно про Тёливеровъ. Мистеръ Глегъ допускалъ, что Тёливеръ былъ человѣкъ горячій и что, можетъ-статься, онъ и спуститъ свое состояніе; мистрисъ Глегъ соглашалась съ такимъ мнѣніемъ, объявила, что это ниже ея достоинства обращать вниманіе на обращеніе такого человѣка и что для своей сестры она оставитъ у него свои пятьсотъ фунтовъ, тѣмъ-болѣе, что съ залогомъ она получитъ за нихъ только четыре процента.

ГЛАВА XIII.

Мистеръ Тёливеръ запутываетъ еще болѣе нить своей жизни.

Благодаря этой новой перемѣнѣ въ мысляхъ мистрисъ Глегъ для мистрисъ Пулетъ, къ ея удивленію, было очень-легко вести переговоры. Мистрисъ Глегъ, правда, оборвала се довольно-рѣзко, какъ могла она подумать учить старшую сестру, что ей дѣлать въ семейныхъ дѣлахъ. Особенно она оскорбилась доводомъ мистрисъ Пулетъ, что сосѣди станутъ говорить худо, когда узнаютъ про ссору въ ихъ семействѣ. Если добрая слава фамиліи зависѣла только отъ мистрисъ Глегъ, такъ мистрисъ Пулетъ могла себѣ спокойно почивать въ полной увѣренности.

— Я полагаю, отъ меня не ожидаютъ, замѣтила мистрисъ Глегъ, заключая разговоръ: — чтобъ я первая поѣхала къ Бесси, или стала на колѣни передъ мистеромъ Тёливеромъ и просила у него прощеніе; но я зла не буду помнить; и если мистеръ Тёливеръ будетъ говорить со мною вѣжливо, я буду ему отвѣчать также вѣжливо. Никто не имѣетъ права учить меня приличію.

Находя теперь излишнимъ заступаться за Тёливеровъ, естественно, тётка Пулетъ стала менѣе заботиться о нихъ и обратилась къ непріятностямъ, которыя она вчера терпѣла отъ потомковъ этой несчастной четы. Мистрисъ Глегъ выслушала обстоятельное повѣствованіе, которому помогла необыкновенная память мистера Пулетъ, и между-тѣмъ, какъ тётка Пулетъ сожалѣла о несчастьи бѣдной Бесси и пансіонѣ, гдѣ, конечно, не предлагала платить пополамъ за Магги, гдѣ, конечно, могла измѣниться ея смуглота, но гдѣ, по-крайней-мѣрѣ, возможно было искоренить въ ней другіе пороки, мистрисъ Глегъ порицала Бесси за ея слабость и призывала всѣхъ въ свидѣтели, кто останется въ живыхъ, когда не выйдетъ прока изъ дѣтей Тёливера, что она говорила это всегда съ самаго начала, прибавляя, что всѣ ея слова удивительно какъ сбывались.

— Такъ я могу заѣхать къ Бесси и сказать, что вы не сердитесь и что все останется попрежнему? сказала мистрисъ Пулетъ передъ уходомъ.

— Да, можете, Софи, сказала мистрисъ Глегъ: — можете сказать мистеру Тёливеру и Бесси также, что я зломъ за зло платить не стану. Я знаю, моя обязанность, какъ старшей, подавать примѣръ во всѣхъ отношеніяхъ, и я такъ и дѣлаю. Никто не скажетъ про меня иначе, кому только дорога правда.

Мистрисъ Глегъ была такимъ образомъ совершенно-довольна своимъ великодушіемъ; и вы можете представить себѣ, какое дѣйствіе произвело на нея полученіе короткой записки отъ мистера Тёливера, въ которой онъ извѣстилъ ее, что ей нёчего безпокоиться о своихъ пятистахъ фунтахъ, что они будутъ ей заплачены въ-теченіе слѣдующаго мѣсяца вмѣстѣ съ процентами. И кромѣ того, что мистеръ Тёливеръ не желаетъ быть невѣжею передъ мистрисъ Глегъ и что она навсегда найдетъ радушный пріемъ въ его домѣ, когда ей угодно будетъ пріѣхать, но что ему ненужно отъ нея никакихъ милостей ни для себя, ни для своихъ дѣтей.

Бѣдная мистрисъ Тёливеръ ускорила эту катастрофу, въ полной надеждѣ, что одинаковыя причины во всякое время могутъ произвести различныя послѣдствія. Часто она замѣчала, что мистеръ Тёливеръ рѣшался на поступокъ только по одному упрямству; потому-что другіе говорили или сожалѣли о немъ, что онъ этого не могъ сдѣлать, или какимъ-нибудь образомъ затрогивали его самолюбіе: и все-таки она думала сегодня особенно порадовать его, передавая ему за чаемъ, что сестра Пулетъ поѣхала уговорить на мировую сестру Глегъ и что ему нечего безпокоиться о платежѣ денегъ. Твердая рѣшимость достать деньги не покидала мистера Тёливера; но теперь онъ положилъ себѣ сейчасъ написать записку къ мистрисъ Глегъ, которая отымала всякую возможность увернуться отъ платежа. Мистрисъ Пулетъ поѣхала просить для него милости — какъ бы не такъ! Мистеръ Тёливеръ неохотникъ былъ писать письма и находилъ, что соотношеніе между разговоромъ и письменнымъ языкомъ или, попросту, правописаніе было самою курьёзною вещью въ этомъ курьёзномъ мірѣ. Несмотря на это, однакожь, подъ вліяніемъ лихорадочнаго раздраженія, работа была кончена скорѣе обыкновеннаго; и если правописаніе у него было не такое, какъ у мистрисъ Глегъ, то это было потому, что она принадлежала точно также, какъ и онъ, къ поколѣнію, считавшему орѳографію дѣломъ вкуса.

Мистрисъ Глегъ не измѣнила вслѣдствіе этого письма и не лишила дѣтей мистера Тёливера шестой или седьмой части своей тысячи фунтовъ; у нея были своего рода принципы. Никто пусть не скажетъ про нея, когда она умретъ, что она не раздѣлила своего достоянія между своими собственными родственниками съ полною справедливостью: въ такомъ важномъ дѣлѣ, какъ духовное завѣщаніе, кровь шла впереди личности и раздѣлить собственность по капризу, а не въ прямомъ отношеніи къ степенямъ родства было бы позоромъ. Таковъ былъ всегда принципъ въ семействѣ Додсоновъ; это было своего рода честь и справедливость, удержавшіяся по преданію въ подобныхъ семействахъ, преданію, бывшему солью нашего провинціальнаго общества.

Но, хотя письмо не поколебало принциповъ мистрисъ Глегъ, разрывъ семейный теперь было гораздо-труднѣе исправить; что жь касается впечатлѣнія, которое она произвела во мнѣніи мистрисъ Глегъ о своемъ достойномъ родственникѣ, то она объявила, что съ-этихъ-поръ она не намѣрена говорить о немъ: сердце его, очевидно, было слишкомъ-испорчено. Только въ концѣ августа, наканунѣ отправленія Тома въ школу, мистрисъ Глегъ посѣтила свою сестру Тёливеръ, не выходя однакожъ, все время изъ кабріолета и удерживаясь отъ всякихъ совѣтовъ, какъ бы нарочно показывая этимъ свое неудовольствіе.

— Бесси должна терпѣть за своего мужа, замѣчала она сестрѣ Динъ: — хотя мнѣ и жаль ее.

И мистрисъ Динъ совершенно соглашалась, что Бесси была достойна сожалѣнія.

Въ этотъ вечеръ Томъ сказалъ Магги: «Ахъ, Магги! тётка Глегъ опять начала похаживать къ намъ. Я радъ, что иду въ школу; будетъ тебѣ доставаться одной!»

Магги уже было такъ горько отъ одной мысли объ отъѣздѣ Тома, что это шуточное восхищеніе показалось ей оскорбительнымъ и она все плакала въ постели этотъ вечеръ, пока не уснула.

Мистеръ Тёливеръ принужденъ былъ теперь найти поскорѣе человѣка, который бы далъ ему охотно подъ обезпеченіе пятьсотъ. «Только это не будетъ кліентъ Уокима», говорилъ онъ самъ-себѣ и, несмотря на это, по прошествіи двухъ недѣль, оказалось противное — не потому, что мистеръ Тёливеръ былъ слабъ, по потому, что внѣшнія обстоятельства были сильнѣе его. Такой человѣкъ нашелся только между кліентами Уокима. Мистеръ Тёливеръ имѣлъ свою судьбу, подобно Эдипу, и въ этомъ случаѣ онъ могъ привести въ оправданіе, подобно Эдипу, что онъ самъ не сдѣлалъ этого, но дѣло само на него обрушилось.

КНИГА ВТОРАЯ.

ШКОЛЬНОЕ ВРЕМЯ.

ГЛАВА I.

Первое полугодіе Тома.

Жестоки были страданія Тома Тёливера въ первые три мѣсяца имъ проведенные въ Кингс-Лортонъ, подъ отличнымъ руководствомъ его высокопреподобія Уольтера Стелинга. Въ академіи мистера Якобса жизнь не представлялась для него особенно-трудною задачею: тамъ было множество ребятъ, съ которыми можно было играть; и такъ-какъ Томъ былъ мастеръ на всѣ игры — драку преимущественно — то онъ имѣлъ между всѣми ними извѣстное превосходство, которое казалось ему нераздѣльнымъ съ личностью Тома Тёливера. Самый мистеръ Якобсъ, извѣстный попросту подъ именемъ Стараго Гогльса (потому-что онъ носилъ очки)^[9], не внушалъ тягостнаго уваженія; и если уже это въ обычаѣ ему подобныхъ табачныхъ, старыхъ лицемѣровъ, писать какъ гравёръ, разукрашать свои подписи удивительнѣйшими арабесками, не слишкомъ много думать про орѳографію и декламировать, не сбиваясь «Му name is Narval» (Нарвалъ имя мое)^[10], то Томъ, съ своей стороны, былъ очень-доволенъ, что ему не грозило впереди такое же совершенство. Онъ-то ужь не будетъ табачнымъ школьнымъ учителемъ, но человѣкомъ съ вѣсомъ, какъ его отецъ, который смолоду охотился и ѣздилъ верхомъ на удивительнѣйшей вороной кобылѣ, какой, можетъ-быть, еще вамъ не удавалось видѣть; Томъ сто разъ слышалъ про ея высокія достоинства. Онъ также намѣренъ былъ охотиться и сдѣлаться въ свое время человѣкомъ съ вѣсомъ. Онъ разсуждалъ такъ, что когда онъ выростетъ большой, никто не станетъ спрашивать у него: хорошо ли и правильно ли онъ пишетъ; когда онъ выростетъ, онъ будетъ бариномъ; и станетъ дѣлать что ему угодно. Трудно для него было примириться съ мыслью, что его воспитаніе еще должно продолжиться, и что онъ не готовится къ дѣлу, которымъ занимался его отецъ и которое ему казалось необыкновенно-пріятнымъ, разъѣзжай только кругомъ, приказывай да ѣзди на рынокъ. Священникъ, онъ думалъ, станетъ давать ему уроки изъ священнаго писанія и, вѣроятно, заставлять его учить наизустъ каждое воскресенье апостолъ, евангеліе и тропари. Но, за неимѣніемъ положительныхъ свѣдѣній, онъ не могъ себѣ представить школы и школьнаго учителя, которые бы не были похожи на академію мистера Якобса и этого почтеннаго педагога. Такъ, на всякій случай, въ надеждѣ встрѣтить добрыхъ товарищей, онъ запасся коробочкою съ пистонами, не потому, чтобъ въ нихъ была особенная надобность, но чтобъ показать чужимъ мальчикамъ, что онъ привыкъ обращаться съ ружьемъ. Бѣдный Томъ такимъ образомъ, хотя онъ ясно видѣлъ всю тщету мечтаній Магги, самъ увлекался, въ свою очередь, мечтами, которыя такъ жестоко разрушила его тяжелая опытность въ Кингс-Лортонѣ.

По прошествіи двухъ первыхъ недѣль, для него уже было очевидно, что жизнь, отравленная латинскою грамматикою и новымъ англійскимъ произношеніемъ, была жизнь тяжелая, которую еще болѣе омрачала его необыкновенная стыдливость. Томъ, какъ вы замѣтили уже, не отличался между мальчиками особенною развязностью; но для него было такъ трудно давать даже односложные отвѣты мистеру или мистрисъ Стелингъ, что онъ опасался какъ бы у него не спросили за обѣдомъ: хочетъ ли онъ вторично пудинга. Что же касается до коробочки съ пистонами, то онъ почти рѣшился, съ горя, бросить ихъ въ сосѣдній прудъ; онъ не встрѣтилъ здѣсь ни одного воспитанника; онъ даже начиналъ чувствовать нѣкоторый скептицизмъ въ отношеніи ружей и сознавалъ вообще, что его теорія жизни была подточена. Мистеръ Стелингъ повидимому мало думалъ о ружьяхъ или о лошадяхъ; и все-таки Томъ не могъ презирать мистера Стелинга, какъ презиралъ онъ стараго Гогльса. Если въ мистерѣ Стелингѣ и было нѣчто поддѣльное, то Томъ не въ силахъ былъ этого открыть; только послѣ тщательнаго сравненія фактовъ, даже и благоразумнѣйшій взрослый человѣкъ можетъ различить настоящій громъ отъ раската пустой бочки.

Мистеръ Стелингъ былъ рослый, широкоплечій мужчина, около тридцати лѣтъ, съ бѣлесоватыми волосами, стоявшими дыбомъ, и большими свѣтлосѣрыми глазами, которые всегда были на-выкатѣ; у него былъ; звучный басъ и вся наружность его дышала дерзкою самоувѣренностью, переходившею почти въ безстыдство. Съ большею энергіею вышелъ онъ на свое поприще и намѣренъ былъ сдѣлать сильное впечатлѣніе на своихъ ближнихъ. Высокопреподобный Больтеръ Стелингъ былъ не такой человѣкъ, чтобъ ему оставаться цѣлую жизнь въ низшемъ слоѣ духовенства; онъ имѣлъ истинно-англійскую рѣшимость проложить себѣ дорогу въ свѣтѣ. Вопервыхъ, какъ наставникъ юношества, потому-что при грамматическихъ училищахъ^[11] находились выгодныя мѣста, и мистеръ Стелингъ намѣренъ былъ получить одно; изъ нихъ. Потомъ, какъ проповѣдникъ — потому-что онъ былъ намѣренъ проповѣдывать самымъ поразительнымъ образомъ и, привлекая къ своей паствѣ толпы восторженныхъ слушателей изъ сосѣднихъ приходовъ; и производя необыкновенное впечатлѣніе, когда повременамъ ему случалось исполнять обязанности своего собрата-священника, не столь даровитаго — онъ проповѣдывалъ экспромптомъ, и въ сельскихъ приходахъ, каковъ былъ Кингс-Лортонъ, этого рода стиль почитался совершеннымъ чудомъ. Избранныя мѣста изъ Массильйона и Бурдалу, которыя онъ зналъ наизустъ, выходили необыкновенно-эффектными, когда мистеръ Стелингъ передавалъ ихъ своимъ глубокимъ басомъ; но тѣмъ же самымъ тономъ онъ высказывалъ и свои собственныя жиденькія воззванія, такъ-что слушатели находили ихъ одинаково-поразительными. Мистеръ Стелингъ не держался особеннаго ученія; оно было отчасти оттѣнено евангелизмомъ, потому-что въ то время евангелизмъ былъ въ ходу въ епархіи, гдѣ находился Кингс-Лартонъ. Короче, мистеръ Стелингъ-былъ человѣкъ, твердо намѣренный подняться въ своей сферѣ дѣятельности и подняться по своимъ достоинствомъ, потому-что у него не было никакихъ связей, кромѣ отдаленнаго родства съ однимъ хорошимъ адвокатомъ, который не успѣлъ еще сдѣлаться лордомъ-канцлеромъ. Священникъ съ такими энергическими желаніями, естественно, лѣзетъ въ долги при началѣ; нельзя и ожидать отъ него, чтобъ онъ жилъ въ-сухомятку, какъ человѣкъ, который думаетъ остаться всю жизнь несчастнымъ кюратомъ; и если нѣсколько сотъ фунтовъ, данныхъ мистеромъ Тимпсономъ за своею дочерью, были недостаточны для покупки великолѣпной мебели, рояля, цѣлаго погреба вина и для разведенія изящнаго сада, то отсюда слѣдовало неумолимое заключеніе, что или эти вещи должны быть добыты другими способами, или высокопреподобный мистеръ Стелингъ долженъ обойтись безъ нихъ; а это послѣднее предположеніе повело бы только къ безразсчетной отсрочкѣ вѣрнѣйшаго успѣха. Мистеръ Стелингъ былъ такой рѣшительный человѣкъ и съ такою широкою грудью, что его ничто не останавливало; онъ сдѣлается знаменитымъ, потрясая сердца своихъ слушателей, издастъ потомъ новую греческую комедію и придумаетъ къ ней новыя толкованія. Онъ еще не выбралъ, правда, этой комедіи; женившись два года назадъ, онъ всѣ минуты досуга отдавалъ мистрисъ Стелингъ; но онъ сказалъ этой необыкновенной женщинѣ, что намѣренъ онъ дѣлать, и она чувствовала большую увѣренность къ своему мужу, какъ человѣку, все знавшему для этого.

Но первою ступенькою къ будущему успѣху было воспитаніе Тома Тёливера впродолженіе этого перваго полугодія; потому-что, по странному стеченію обстоятельствъ, онъ былъ теперь въ переговорахъ насчетъ другаго воспитанника изъ того же околотка, и это могло бы послужить въ пользу мистера Стелинга, еслибъ молодой Тёливеръ, который — ему замѣтили по секрету — былъ дикій звѣрёкъ, сдѣлалъ быстрые успѣхи въ короткое время. На этомъ основаніи онъ строго взыскивалъ съ Тома за уроки; очевидно, это былъ такой мальчикъ, котораго способности не могли бы развиться при посредствѣ латинской грамматики, безъ особенной строгости. Не то, чтобъ мистеръ Стелингъ былъ человѣкъ суровый или злой — совершенно напротивъ: за обѣдомъ онъ шутилъ съ Томомъ и поправлялъ его провинціализмы и его манеры необыкновенно-игривымъ тономъ; но эта двойная новость еще болѣе смущала и конфузила бѣднаго Тома, потому-что онъ совершенно не привыкъ къ такимъ шуткамъ, и въ первый разъ сознавалъ свое несовершенство. Есть два вида воспитанія, одинаково-дорогія, которыя можетъ доставить своему сыну каждый родитель, помѣщая его къ священнику, какъ единственнаго воспитанника: въ одномъ случаѣ онъ пользуется совершеннымъ небреженіемъ высокопреподобнаго джентльмена, въ другомъ случаѣ его преслѣдуетъ исключительное вниманіе этого джентльмена. Мистеръ Тёливеръ платилъ высокую цѣну за послѣднее преимущество, которымъ наслаждался Томъ въ первые мѣсяцы своего пребыванія въ Кингс-Лортонѣ.

Этотъ почтенный мельникъ и солодовникъ отвезъ Тома и возвращался домой въ-состояніи полнаго умственнаго удовольствія. Онъ разсуждалъ теперь, что въ счастливую минуту пришло ему въ голову спросить совѣта у Райлэ касательно наставника для Тома. У мистера Стелинга были такіе большіе глаза, и онъ говорилъ такъ рѣшительно, такъ дѣльно, отвѣчая на каждое трудное, медленно-проговариваемое замѣчаніе мистера Тёливера.

— Понимаю, мой почтенный сэръ, понимаю; конечно, такъ все, конечно; вы хотите изъ вашего сына сдѣлать такого человѣка, который бы проложилъ себѣ дорогу въ свѣтѣ.

Мистеръ Тёливеръ былъ въ восторгѣ, что онъ въ немъ нашелъ священника, котораго познанія возможно было приложить къ вседневнымъ занятіямъ этой жизни. Исключая развѣ адвоката Уайльда, котораго онъ слышалъ на послѣднемъ засѣданіи суда, высокопреподобный мистеръ Стелингъ, по мнѣнію мистера Тёливера, былъ самый ловкой малый, и именно въ родѣ Уайльда: у него была такая же привычка засовывать свои пальцы въ жилетъ, подъ-мышки. Мистеръ Тёливеръ, не одинъ ошибался, принимая наглость за ловкость: большая часть свѣтскихъ людей считала Стелинга ловкимъ человѣкомъ, вообще одареннымъ замѣчательными талантами; только его собратья, духовные, говорили про него, что онъ былъ туповатъ. Но онъ разсказалъ мистеру Тёливеру нѣсколько анекдотовъ про поджоги, спросилъ у него совѣта, какъ откармливать свиней такимъ свѣтскимъ и разсудительнымъ тономъ и такимъ развязнымъ языкомъ, что мельникъ подумалъ: «вотъ такъ настоящая штука для Тома!» Безъ-сомнѣнія, это былъ перваго сорта человѣкъ, хорошо-знакомый со всѣми отраслями знанія и понимавшій, чему должно учить Тома, чтобъ онъ былъ подстать адвокатамъ; а это было совершенно неизвѣстно бѣдному мистеру Тёливеру, и ему оставалось судить объ этомъ только по самой широкой аналогіи. Право, надъ этимъ еще нечего смѣяться: я знавалъ людей, гораздо его благовоспитаннѣе, которые выводили такія же смѣлыя и столь же мало-логическія заключенія.

Что касается мистрисъ Тёливеръ, то найдя, что она и мистрисъ Стелингъ совершенно сходились между собою въ мнѣніяхъ о просушкѣ бѣлья и частомъ голодѣ подростающаго мальчика, и что мистрисъ Стелингъ, кромѣ-того — при всей своей молодости, хотя она еще ожидала только втораго ребеночка — такъ же хорошо, какъ и она, понимала характеръ мѣсячныхъ сидѣлокъ^[12]: она изъявила полное удовольствіе своему мужу, когда они возвращались назадъ, что Томъ ихъ остается подъ надзоромъ женщины, которая, несмотря на свою молодость, такъ разсудительна и чадолюбива и такъ мило спрашивала совѣта.

— Они должны быть люди съ состояніемъ, сказала мистрисъ Тёливеръ: — все у нихъ такъ прилично въ домѣ, и шелковое платье, которое было на ней, стоитъ таки-порядочно. У сестры Пулетъ, есть такое.

— А я полагаю, сказалъ мистеръ Тёливеръ: — у ней есть доходъ, кромѣ церковнаго: можетъ-быть, отецъ ея даетъ имъ что-нибудь.

Томъ принесетъ имъ другую сотню и безъ особеннаго труда, по его же словамъ. Онъ самъ же говоритъ, что у него въ природѣ учить. Удивительно, право, это! прибавилъ мистеръ Тёливеръ, поворачивая голову на одну сторону и щекотя, въ размышленіи, своемъ бичемъ лошадь по боку.

Вѣроятно, потому, что учить было такъ въ природѣ мистера Стелинга, онъ принимался за свое дѣло съ единообразіемъ методы и пренебреженіемъ мелочныхъ обстоятельствъ, подобно, животнымъ, находящимся подъ непосредственнымъ вліяніемъ природы. Милый боберъ мистера Бродерини также серьёзно строилъ себѣ плотины, по словамъ этого увлекательнаго натуралиста, въ Лондонѣ, въ третьемъ этажѣ какъ-будто онъ жилъ при рѣчкѣ или озерѣ въ Верхней Канадѣ. Строить было одною изъ функцій «Бони»: отсутствіе воды и невозможность размноженія своей породы были такія обстоятельства, за которыя онъ не былъ отвѣтчикомъ. Съ такимъ же точно непогрѣшающимъ инстинктомъ мистеръ Стеллингъ принимается напечатлѣвать на молодомъ умѣ Тома Тёливера итонскую грамматику и Эвклида: онъ видѣлъ въ этомъ единственный фундаментъ солиднаго образованія; всѣ другія средства воспитанія въ глазахъ это были шарлатанствомъ и могли произвести только верхолёта. Человѣкъ, утвержденный на такомъ незыблемомъ основаніи, можетъ только съ улыбкою сожалѣнія смотрѣть, какъ выказываютъ свои разнообразныя и спеціальныя познанія люди, несистематически-образованные: всѣ эти свѣдѣнія, конечно, полезны; но для этихъ людей невозможно было составить основательнаго мнѣнія. Держась такого убѣжденія, мистеръ Стелингъ не былъ подъ вліяніемъ, подобно другимъ наставникамъ, особенной обширности и глубины своей собственной учености; и его взгляды на Эвклида вовсе не были затемнены личнымъ пристрастіемъ. Мистеръ Стелингъ совершенно не увлекался энтузіазмомъ ни ученымъ, ни религіознымъ; съ другой стороны, онъ не питалъ также тайнаго убѣжденія, что-будто все было шарлатанство. И онъ такимъ же образомъ вѣрилъ въ свою методу Воспитанія. Онъ не сомнѣвался, что онъ совершенно исполнялъ свою обязанность въ-отношеніи сына мистера Тёливера. Конечно, когда мельникѣ толковалъ самъ, полупонимая о съемкѣ плановъ и счетоводствѣ, мистеръ Стелингъ совершенно его успокоилъ увѣреніемъ, будто онъ все понимаетъ, что для него необходимо; какъ же требовать, чтобъ этотѣ добрый человѣкъ могъ себѣ составить благоразумное мнѣніе о цѣломъ предметѣ? Обязанность мистера Стелинга была учить мальчика какъ слѣдуетъ, по настоящей методѣ, другой онъ даже и не зналъ: онъ не тратилъ своего времени, чтобы набивать себѣ голову безтолковщиною.

Онъ порѣшилъ сейчасъ же, что бѣдный Томъ былъ круглый дуракъ, потому-что хотя, послѣ тяжелаго труда, онъ и успѣлъ вдолбить себѣ въ голову извѣстныя склоненія, но соотношенія между падежами и окончаніями никакъ ему не давалось, и онъ, бѣдный, не могъ отличить встрѣчавшійся ему родительный падежъ отъ дательнаго. Это поражало мистера Стелинга, даже болѣе чѣмъ природная глупость: онъ подозрѣвалъ здѣсь упрямство или, по-крайней-мѣрѣ, равнодушіе, и читалъ Тому строгія наставленія за его лѣность.

— Вы, сэръ, не чувствуете интереса въ томъ, что вы дѣлаете, говаривалъ мистеръ Стелингъ, и, къ-несчастью, этотъ упрекъ былъ совершенно-справедливъ. Томъ никогда не затрудняется отличить лягавую собаку отъ испанскаго сётера. Разъ, когда ему объяснили различіе, и у него не было особеннаго недостатка въ воспріимчивости. Я полагаю, эта способность была въ немъ развита такъ же сильно, какъ и у мистера Стелинга. Томъ легко могъ угадать, сколько лошадей галопировало за нимъ; могъ бросить камень прямо въ указанный кругъ зыби на водяной поверхности; могъ вамъ сказать положительно до дроби, во сколько прыжковъ онъ перескочитъ дворъ, гдѣ они играли, и начертить вамъ на аспидной доскѣ совершенно-правильный квадратъ безъ циркуля. Но мистеръ Стелингъ не обращалъ вниманія на всѣ эти вещи; онъ замѣчалъ только, что способности Тома измѣняли ему въ виду отвлеченностей, представлявшихся во всей уродливости на страницахъ итонской грамматики, и что онъ рѣшительно терялъ всякій смыслъ, когда дѣло шло о доказательствѣ равенства двухъ треугольниковъ, хотя онъ видѣлъ съ разу фактъ, что они были равны. Мистеръ Стелингъ заключалъ отсюда, что мозгъ Тома былъ особенно непроницаемъ для этимологіи и геометрическихъ доказательствъ, и что, по этому, его необходимо было пахать и боронить этими патентованными орудіями. Это была его любимая метафора, что изученіе классиковъ и геометрій представляло собою воздѣлывываніе ума, подготовлявшее его къ воспріятію послѣдующихъ посѣвовъ. Я ничего не говорю противъ теоріи мистера Стелинга; если необходима одинаковая діэта для всѣхъ умовъ, то его система такъ же хороша, какъ и другія. Я знаю только, что она была не понутру Тому Тёливеру точно такъ же, какъ еслибъ его пичкали сыромъ, чтобъ пріучить его слабый желудокъ, отказывавшійся переваривать эту пищу. Удивительно, къ какимъ различнымъ результатамъ можно придти, измѣнивъ только метафору! Назовите мозгъ умственнымъ желудкомъ, и ловкое сравненіе классиковъ и геометрій съ плугами и бороною не дастъ никакого понятія. Но, вѣдь, каждый властенъ подражать великимѣ авторитетамъ и называть умъ листомъ бѣлой бумаги, или зеркаломъ, и въ такомъ случаѣ подобіе процесу пищеваренія совершенно-некстати. Какая блистательная мысль, назвать верблюда кораблемъ пустыни! но поможетъ ли она сколько-нибудь выдрессировать это полезное животное. О Аристотель! еслибъ ты былъ новѣйшимъ изъ новѣйшихъ, а не величайшимъ изъ древнѣйшихъ философовъ, не прибавилъ ли бы ты къ твоей похвалѣ метафорической рѣчи, какъ признака высшаго разумѣнія, также и сожалѣніе, что разумѣніе рѣдко обнаруживается въ простой рѣчи безъ метафоръ, что мы такъ рѣдко можемъ объяснить прямо значеніе предмета, не говоря, что онъ есть нѣчто другое?

Томъ Тёливеръ не былъ особенно-рѣчистъ и не прибѣгалъ къ метафорамъ, чтобъ высказать свой взглядъ на латинь: онъ никогда не называлъ ее орудіемъ пытки, и только на слѣдующемъ полугодіи, достаточно подвинувшись въ «Delectus», онъ относился про нея, какъ о «мукѣ» и «свинствѣ». Въ настоящее время, когда отъ него требовали, чтобъ онъ училъ латинскія склоненія и спряженія, Томъ не могъ представить себѣ ни причины, ни цѣли своихъ страданій, какъ-будто онъ былъ невинная полевая мышь, нарочно-защемленная въ осиновомъ пнѣ, чтобъ вылечить скотъ отъ хромоты. Безъ-сомнѣнія, для образованныхъ умовъ настоящаго времени покажется невѣроятнымъ, чтобъ мальчикъ двѣнадцати лѣтъ, непринадлежащій, говоря строго, къ массамъ, которымъ теперь представлена исключительная монополія невѣжества, не имѣлъ точной идеи, какъ это появилась латинь на землѣ; но, между-тѣмъ, такъ было съ Томомъ. Долго пришлось бы объяснять ему до окончательнаго пониманія, что существовалъ когда-то народъ, который покупалъ и продавалъ овецъ и быковъ, и отправлялъ вседневныя занятія жизни при посредствѣ этого языка и еще труднѣе было бы его вразумить, зачѣмъ долженъ онъ учиться этому языку, когда утратилась открытая связь его съ современною жизнью. Свѣдѣнія о римлянахъ, пріобрѣтенныя Томомъ въ академіи мистера Якобса, были совершенно-точны; но они не шли далѣе факта, что посланіе къ римлянамъ находилось въ Новомъ Завѣтѣ, и мистеръ Стелингъ былъ не такой человѣкъ, который бы сталъ разслаблять и разнѣживать умъ своего воспитанника упрощеніями и объясненіями, или который бы уменьшилъ укрѣпляющее дѣйствіе этимологіи, смѣшавъ съ поверхностными, посторонними свѣдѣніями, обыкновенно сообщаемыми только дѣвочкамъ.

Странно, однакожь, что при этомъ сильномъ леченіи Томь сдѣлался похожъ на дѣвочку, какъ никогда не бывалъ онъ прежде въ свою жизнь. У него было много гордости, которая до-сихъ-поръ какъ-нельзя-лучше уживалась на свѣтѣ, презирая стараго Гогльса и убаюкивая себя сознаніемъ неоспоримыхъ правъ; но теперь та же самая гордость встрѣчала только одни оскорбленія и униженія. Томъ былъ довольно-прозорливъ и замѣчалъ, что мистеръ Стелингъ совершенно иначе понималъ вещи и понималъ ихъ, конечно, выше въ глазахъ свѣта, нежели люди, посреди которыхъ до-сихъ-поръ онъ жилъ, и что передъ нимъ Томъ Тёливеръ казался глупымъ, неотесаннымъ. Онъ вовсе не былъ къ этому равнодушенъ, и его гордости было теперь очень-неловко; прежнее его самодовольство совершенно сглаживалось и въ немъ явилась дѣвичья обидчивость. Онъ былъ очень-твердаго, чтобъ не сказать упрямаго характера; но въ немъ не было животной возмутительности и отчаянія: чувства человѣческія брали перевѣсъ; и еслибъ ему пришло на мысль, что онъ могъ бы живѣе справиться съ уроками и заслужить одобреніе мистера Стелинга, простоивъ нѣсколько часовъ на одной ногѣ или постучавъ головою объ стѣну или какимъ-нибудь другимъ добровольнымъ подвигомъ самоотверженія въ такомъ же родѣ, то онъ, конечно, попробовалъ бы это средство. Но, нѣтъ, Томъ никогда не слышалъ, что подобныя мѣры просвѣтляли понятливость или укрѣпляли словесную память; а онъ не имѣлъ особенной склонности къ ипотезамъ и экспериментамъ. Ему пришло въ голову разъ, что молитва помогла бы ему здѣсь; но каждый вечеръ онъ читалъ затверженныя наизустъ молитвы и его пугала новость ввести въ видѣ импровизаціи прошеніе, на которое онъ не имѣлъ примѣра. Но въ одинъ день, когда онъ оборвался въ пятый разъ на супинахъ третьяго спряженія, и мистеръ Стелингъ, убѣжденный, что это было уже небреженіе, потому-что это выходило изъ границъ возможной глупости, прочелъ ему строгую мораль, указывая, что если онъ не воспользуется теперь дорогимъ случаемъ выучить супины, то онъ будетъ сожалѣть о томъ впослѣдствіи, когда выростетъ, Томъ, въ отчаяніи, рѣшилъ попробовать свое послѣднее средство; и въ этотъ вечеръ, послѣ обыкновенной форменной молитвы за своихъ родителей и «маленькую сестру» (онъ началъ-еще молиться за Магги, когда та была ребенкомъ), и чтобъ онъ завсегда могъ исполнять заповѣди Божіи, онъ прибавилъ шопотомъ: «и дай мнѣ помнить всегда мою латинь». Онъ остановился на минуту подумать, какъ молиться ему о Эвклидѣ: просить ли ему о томъ, чтобъ его понять, или здѣсь была просьба болѣе-удобоприлагаемая къ настоящему случаю. Но, наконецъ, онъ прибавилъ: «и внуши мистеру Стелиигу, чтобъ онъ не заставлялъ меня учить Эвклида. Аминь».

На другой день онъ безъ ошибки назвалъ супины и послѣ этого онъ постоянно дѣлалъ такое прибавленіе къ своимъ молитвамъ, несмотря на то, что мистеръ Стелингъ не оставлялъ Эвклида. Но вѣра его поколебалась при видимомъ отсутствіи всякой помощи, когда онъ дошелъ до неправильныхъ глаголовъ. Какая же была польза молить объ этой помощи? Онъ пришелъ къ этому заключенію въ одинъ изъ многихъ тяжелыхъ вечеровъ, которые онъ проводилъ въ классной комнатѣ, приготовляя свои уроки къ завтрашнему дню. Глаза его туманились надъ книгою, хотя онъ терпѣть не могъ и стыдился плакать: онъ съ любовью вспоминалъ даже про Паунсера, съ которымъ онъ обыкновенно ссорился и дрался; онъ чувствовалъ бы себя совершенно дома вмѣстѣ съ Паунсеромъ. А потомъ мельница, рѣка, Янъ, навостривающій уши, готовый повиноваться калдому знаку Тома, когда онъ говорилъ: «эй-го!» — всѣ эти предметы мелькали передъ нимъ, какъ въ горячечномъ бреду, а между-тѣмъ какъ пальцы его безсознательно играли въ карманѣ большимъ ножомъ, бичевкою и другими памятниками прошедшаго. Томъ, какъ я сказалъ уже, никогда еще не былъ такою дѣвочкою въ свою жизнь, а въ эту эпоху неправильныхъ глаголовъ его духъ былъ надъ гнетомъ еще новаго способа умственнаго развитія, для него придуманнаго въ часы свободные отъ занятій. Мистрисъ Стелингъ недавно разрѣщилась вторымъ ребенкомъ; и какъ для мальчика особенно поучительно чувствовать, что онъ также можетъ приносить пользу, то мистрисъ Стелингъ думала сдѣлать Тому большое добро, заставляя его смотрѣть за херувимчикомъ Лорою, пока ея нянька пачкалась съ новорожденнымъ ребенкомъ. Для Тома это было такое пріятное занятіе выносить маленькую Лору на солнышко въ теплый осенній день: это дастъ ему почувствовать, что лортонскій священническій домъ былъ его домомъ и что онъ принадлежалъ къ семьѣ. Херувимчикъ Лора пока еще не была прыткимъ ходокомъ; около тальи у нея была повязана лента, за которую Томъ держалъ ее, какъ маленькую собачку, когда ей было угодно гулять; но это случалось очень-рѣдко, и большею частью онъ принужденъ былъ носить на рукахъ этого удивительнаго ребенка кругомъ сада, такъ, чтобъ видѣла, однакожь, изъ окошекъ мистрисъ Стелингъ. Если кто-нибудь подумаетъ, что это было несправедливостью, даже притѣсненіемъ въ-отношеніи Тома, то я напомню, что есть женскія добродѣтели, которыя трудно между собою соединяются даже когда онѣ и не уничтожаютъ взаимно одна другую. Когда жена бѣднаго кюрата старается, при всевозможныхъ невыгодахъ, одѣваться необыкновенно-хорошо и носить прическу, требующую, чтобъ нянька исполняла иногда обязанность камер-юнгферы, когда, кромѣ того, ея обѣды, ея пріемы въ гостиной обнаруживаютъ извѣстныя попытки на изящество, необходимо предполагающія, какъ могутъ подумать обыкновенныя женщины, значительный доходъ, неблагоразумно было бы ожидать въ этомъ случаѣ, чтобъ она имѣла еще другую нянюшку или даже подъ-часъ исполняла ея обязанность. Мистеръ Стелингъ зналъ это очень-хорошо; онъ видѣлъ, что его жена уже дѣлала чудеса и гордился ею. Конечно, походка молодаго Тёливера отъ того не улучшалась, что онъ носилъ это тяжелое дитя, но за то онъ дѣлалъ длинныя прогулки вмѣстѣ съ мистеромъ Стелингомъ, который на слѣдующее полугодіе намѣренъ былъ взять ему учителя гимнастики. Мистеръ Стелингъ никакъ не думалъ быть господиномъ въ своемъ домѣ, это не было однимъ изъ многихъ средствъ, при помощи которыхъ онъ искалъ возвыситься надъ остальнымъ человѣчествомъ. Что жь? онъ женился «на добрѣйшей душѣ въ мірѣ», по выраженію мистера Райлэ, которому были знакомы бѣлокурые локоны и улыбающаяся физіономія мистрисъ Стелингъ, когда она еще была дѣвушкою, и на основаніи этого легкаго знакомства, онъ былъ готовъ объявить во всякое время, что во всѣхъ семейныхъ несогласіяхъ, конечно, прежде всего былъ виновникъ мистеръ Стелингъ.

Будь у Тома злой характеръ, онъ, конечно, возненавидѣлъ бы херувимчика Лору; но у него было доброе сердце, въ немъ была развита фибра, впослѣдствіи обращавшаяся въ истинное мужество и побуждавшая защищать слабаго. Я опасаюсь, онъ не любилъ особенно мистрисъ Стелингъ и сохранилъ постоянную ненависть къ ея свѣтлымъ локонамъ и широкимъ косичкамъ, которыя напоминали ему ея гордыя манеры. Но онъ игралъ съ маленькою Лорою и любилъ ее забавлять; онъ даже пожертвовалъ для нея своими пистонами, не надѣясь воспользоваться ими для болѣе-благородной цѣли и думая по-крайней-мѣрѣ, что громъ и пламя потѣшатъ ее. Мистрисъ Стелингъ еще бранила его, зачѣмъ онъ учитъ ея ребенка играть съ огнемъ. Лора была для него товарищемъ — о, какъ Томъ желалъ себѣ товарища! какъ желалъ онъ даже въ глубинѣ своего сердца, чтобъ Магги была съ нимъ! Онъ былъ почти готовъ восхищаться даже ея разсѣянностью и забывчивостью, хотя, когда онъ былъ дома, онъ позволялъ Магги, съ своей стороны, въ видѣ особенной милости, чтобъ она бѣжала рядышкомъ съ нимъ во время прогулокъ.

И Магги въ-самомъ-дѣлѣ пріѣхала прежде, нежели кончилось это томительное полугодіе. Мистрисъ Стелингъ пригласила довольно-неопредѣленно дѣвочку погостить съ братомъ; и мистеръ Тёливеръ привезъ съ собою въ концѣ октября Магги, которая ѣхала съ полнымъ сознаніемъ, что она отправляется въ дальнее путешествіе, посмотрѣть свѣтъ. Это былъ первый визитъ мистера Тёливера къ Тому: нужно было пріучить мальчика, чтобъ онъ не слишкомъ думалъ о домѣ.

— Ну, мой малый, сказалъ мистеръ Тёливеръ, когда мистеръ Стелингъ вышелъ изъ комнаты, чтобъ объявить своей женѣ о его пріѣздѣ, и Магги принялась цаловать Тома на свободѣ: — у тебя видъ отличный; школа пришлась по-тебѣ.

Тому хотѣлось бы показаться больнымъ на глаза родителя.

— Недумаю, отецъ, чтобъ я былъ совсѣмъ здоровъ, сказалъ Томъ: — попросили бы вы мистера Стелинга, чтобъ онъ меня оставилъ съ Эвклидомъ, я полагаю, отъ него у меня зубы болятъ.

(Зубная боль была единственная болѣзнь, которой Томъ былъ подверженъ).

— Эвклидъ, мой малый, а что это такое? сказалъ мистеръ Тёливеръ.

— Да, право, не знаю, какія-то опредѣленія да аксіомы, треугольники и тому подобное. Это книга, которую надо мнѣ учить, и въ ней смысла нѣтъ.

— Потише, потише! сказалъ мистеръ Тёливеръ съ упрекомъ: — у меня такъ не разсуждать. Извольте учить, что приказываетъ вамъ учитель; онъ знаетъ, что тебѣ нужно знать.

— Я тебѣ помогу теперь Томъ, сказала Магги съ тономъ покровительствующаго утѣшенія. — Я съ тобою долго останусь, если мистрисъ Стелингъ попроситъ. Я привезла съ собою мой сундукъ и мои передники — не такъ ли, отецъ?

— Ты мнѣ поможешь, глупая дѣвчонка! сказалъ Томъ, въ восторгѣ, при такомъ объявленіи и заранѣе-увѣренный, что онъ собьетъ съ толку Магги, показавъ ей одну страничку изъ Эвклида. — Посмотрѣлъ бы я, какъ ты выучишь, хоть одинъ изъ моихъ уроковъ! Я и по-латинѣ учусь! Дѣвочки такимъ вещамъ никогда не учатся: онѣ слишкомъ-глупы для этого.

— Я очень-хорошо знаю, что такое латинь, сказала Магги съ самоувѣренностью. — Латинь — это языкъ. Въ лексиконѣ есть латинскія слова — вотъ, bonus, значитъ подарокъ.

— Вотъ и оборвалась, миссъ Магги! сказалъ Томъ втайнѣ-удивленный. — Вы думаете про-себя, ужь куда какъ умны! А bonus значитъ, хорошій, bonus, bona, bonum.

— Это еще не причина, почему bonus не можетъ значить подарокъ, сказала Магги съ твердостью: — оно можетъ означать нѣсколько разныхъ вещей, какъ почти каждое слово; вотъ лукъ, напримѣръ, изъ лука стрѣляютъ и лукъ ѣдятъ.

— Молодецъ-дѣвка! сказалъ мистеръ Тёливеръ съ хохотомъ, междутѣмъ, какъ Тому было болѣе-непріятна находчивость Магги, хотя онъ и радовался при мысли, что она остается съ нимъ. Гордость ея скоро будетъ усмирена при одномъ взглядѣ на его книги.

Мистрисъ Стелингъ, при всей горячности своихъ просьбъ, просила Магги остаться тольно на недѣлю; но мистеръ Стелингъ, который спрашивалъ у ней, поставя ее между колѣнями, откуда она украла свои черные глаза, настоялъ, чтобъ она осталась двѣ недѣли. Магги думала, что мистеръ Стелингъ былъ удивительный человѣкъ; и мистеръ Тёливеръ былъ радъ оставить дѣвочку, гдѣ она имѣла случай показать свое остроуміе чужимъ людямъ, которые могли оцѣнить его. Итакъ, было рѣшено, что за нею пріѣдутъ изъ дома только по прошествіи двухъ недѣль.

— Ну, пойдемъ теперь въ классную комнату, Магги, сказалъ Томъ, когда отецъ уѣхалъ. — Ну, что ты машешь головою, глупая? продолжалъ онъ, потому-что, хотя ея волосы были иначе причесаны и заложены за уши, но ему все представлялось будто она, какъ и прежде, стряхивала ихъ съ глазъ: — вѣдь, ты кажешься полоумною.

— Я не могу иначе, сказала Магги нетерпѣливо. — Не дразни меня, Томъ… О, какія книги! воскликнула она, увидя шкапы съ ними въ классной комнатѣ. — Какъ бы хотѣлось мнѣ имѣть столько книгъ!

— Это на что? Да ты ни одной изъ нихъ не можешь прочесть, сказалъ Томъ, съ торжествомъ: — онѣ всѣ полатинѣ.

— Нѣтъ, не всѣ, сказала Магги. — Вотъ я могу прочесть на задкѣ этой… «Исторія упадка и паденія Римской Имперіи».

— Ну, что жь это значитъ? Вотъ и не знаешь! сказалъ Томъ, встряхивая головою.

— Да это я скоро найду, сказала Магги съ пренебреженіемъ.

— А какимъ образомъ?

— Я посмотрю въ книгу и увижу, о чемъ въ ней написано.

— Не совѣтую вамъ, миссъ Магги, сказалъ Томъ, замѣчая, что она уже хваталась за книгу: — мистеръ Стелингъ никому не позволяетъ дотрогиваться безъ спроса; и мнѣ достанется, если ты возьмешь хоть одну.

— Ну, хорошо! покажи жь мнѣ твои книги, сказала Магги, обнимая Тома и потирая его щеку своимъ кругленькимъ носикомъ.

Томъ, совершенно-довольный въ глубинѣ своего сердца, что онъ опять былъ съ милою Магги, съ которою онъ могъ спорить и которою онъ могъ снова командовать, схватилъ ее вокругъ тальи и началъ вмѣстѣ съ нею прыгать около большаго письменнаго стола. Они прыгали, не останавливаясь, съ такою силою, что волосы Магги выпали изъ-за ушей и вертѣлись во всѣ стороны, какъ живая швабра. Но повороты около стола дѣлались болѣе-и-болѣе неправильными, пока, наконецъ, наткнувшись на пюпитръ мистера Стелинга, они съ громомъ опрокинули его вмѣстѣ съ лексикономъ. По счастью, это было въ нижнемъ этажѣ, да и въ особенномъ флигелѣ, гдѣ находилась классная комната, такъ-что это паденіе не отдалось тревожнымъ эхомъ, хотя Томъ, пораженный, простоялъ нѣсколько минутъ, страшась появленія мистера или мистрисъ Стелингъ.

— Послушай, Магги, сказалъ Томъ, наконецъ, подымая пюпитръ: — знаешь, здѣсь надо вести себя смирно. Если да мы сломаемъ что-нибудь, мистрисъ Стелингъ заставитъ насъ кричать «рессау!».

— Что это такое? спросила Магги.

— Такъ бранятся полатинѣ, сказалъ Тоцгь, какъ бы гордясь своимъ знаніемъ.

— Сердитая она женщина? спросила Магги.

— Полагаю! сказалъ Томъ, энергически кивая головой.

— Я думаю, всѣ женщины сердитѣе мужчинъ, сказала Магги. — Тётка Глегъ гораздо-сердитѣе дяди Глегъ; и мать моя бранитъ меня чаще, нежели отецъ.

— Хорошо, придетъ время и ты будешь женщиною, сразилъ Томъ: — такъ объ этомъ много не разговаривай.

— Да я буду умная женщина, сказала Магги, потряхивая головою.

— Съ вашего позволенія, вы будете дрянная, занятая собою баба. Всѣ тебя станутъ, просто, ненавидѣть.

— Но ты долженъ любить меня, Томъ; тебѣ грѣшно будетъ меня ненавидѣть, потому-что я твоя сестра.

— Да; но если ты будешь дрянная, непріятная бабёнка, я также стану тебя ненавидѣть.

— Нѣтъ, Томъ, я не буду непріятная; я всегда буду добра съ тобою и со всѣми. Нѣтъ, ты не станешь, заправду, меня ненавидѣть, Томъ?

— Ну, привязалась! Теперь время мнѣ учить уроки. Посмотри-ка сюда, что мнѣ надо сдѣлать, сказалъ Томъ, пододвигая къ себѣ Магги и показывая ей теорему; она, между-тѣмъ, отбросила своей волосы за уши и приготовилась доказать ему, что она можетъ понять Эвклида.

Она начала читать съ полною увѣренностью въ свои способности и совершенно сбилась съ толку; лицо ея зардѣлось отъ раздраженія. Ей приходилось сознаться въ своей неспособности — это было неизбѣжно; а униженіе для нея было всегда непріятно.

— Это безсмыслица! сказала она: — и такая дрянь, никто въ ней толку не доберется.

— Что, теперь, миссъ Магги, сказалъ Томъ, отодвигая книгу и покачивая головою: — вы видите, вы еще не такъ умны, какъ вы про себя думали.

— О! сказала Магги, дуясь: — я могла бы добраться, еслибъ учила, какъ ты, что было передъ этимъ.

— Не тутъ-то было, миссъ премудрость, сказалъ Томъ: — оно еще труднѣе, когда ты знаешь, что было передъ этимъ: тогда тебѣ еще нужно сказать опредѣленіе 3, аксіому V. Убирайся теперь: мнѣ эта книга нужна. Вотъ латинская грамматика, посмотри, много ли ты поймешь въ ней.

Послѣ математическаго изможденія латинская грамматика была рѣшительно цѣлебнымъ елеемъ; новыя слова доставляли ей огромное наслажденіе, и она вскорѣ нашла на концѣ ключъ, передававшій ей латинскую мудрость безъ особеннаго труда. Примѣры, слѣдовавшіе за правилами синтаксиса, которые она, разумѣется, пропустила, совершенно ее увлекли. Эти таинственныя фразы, вырванныя изъ неизвѣстнаго ей содержанія, подобно чудеснымъ рогамъ какихъ-то животныхъ, или листамъ невѣдомыхъ растеній, привезенныхъ изъ дальнихъ странъ, давали обильную пищу ея воображенію, увлекая ее тѣмъ болѣе, что они были на особенномъ языкѣ, которому она могла выучиться понимать. Дѣйствительно, эта латинская грамматика, которую, Томъ говаривалъ, ни одна дѣвочка не могла учить, была очень-интересна, и Магги гордилась тѣмъ, что находила ее интересною. Ей болѣе всего нравились самые отрывочные примѣры. Mors omnibus est communis было бы очень-сухое изреченіе, еслибъ оно не было полатинѣ; но счастливый джентльменъ, котораго всѣ поздравляли, «что его сынъ былъ одаренъ такими способностями», представлялъ ей удивительную тэму отъ самыхъ пріятныхъ предположеній, и она совершенно потерялась «въ густой рощѣ, куда не проникала ни, одна звѣзда», когда Томъ крикнулъ ей:

— Ну, Магги, подавай теперь грамматику!

— О, Томъ, какая эта занимательная пнига! сказала она, выпрыгивая изъ большаго кресла, чтобъ подать ему книгу. — Она гораздо-занимательнѣе лексикона. Я бы полатинѣ скоро выучилась: я не думаю, чтобъ это было трудно.

— О! знаю, что ты дѣлала, сказалъ Томъ: — ты читала англійское на концѣ: это всякій ослёнокъ съумѣетъ.

Томъ выхватилъ книгу и раскрылъ съ рѣшительнымъ и дѣловымъ видомъ, какъ-будто желая показать, что ему предстоитъ учить урокъ, который будетъ не подъ-силу и любому ослу. Магги, немного-оскорбленная, повернулась къ шкапу съ книгами и забавлялась разгадкою ихъ названій.

Томъ скоро позвалъ ее къ себѣ:

— Ну, поди сюда, Магги, прослушай, знаю ли я. Стань у того конца стола, гдѣ обыкновенно сидитъ мистеръ Стелингъ, когда онъ спрашиваетъ урокъ.

Магги повиновалась и взяла открытую книгу.

— Откуда ты начинаешь, Томъ?

— О! я начинаю отъ appellativa arborum, потому-что я повторяю все, что я училъ за недѣлю.

Томъ довольно-порядочно протащился черезъ первыя три строчки; и Магги начинала забывать свою роль суфлёра, теряясь въ соображеніяхъ, что могло значить mas, встрѣчавшееся уже два раза, когда онъ завязъ на sunt etiam volucrum.

— Не подскакивай, Магги. Sunt etiam volucrum… sunt etiam volucrum… ut ostrea cetas…

— Нѣтъ, сказала Магги, открывая ротъ и качая головою.

— Sunt etiam volucrum, сказалъ Томъ очень-медленно, какъ-будто слѣдующія слова пришли бы ему скорѣе на языкъ, когда онъ возвѣщалъ имъ такимъ образомъ, что ихъ требовали.

— C-e-u, сказала Магги, терявшая терпѣніе.

— О, знаю теперь, молчи! сказалъ Томъ. — Ceu passer hirundo; ferarum… ferarum…

Томъ взялъ карандашъ и сдѣлалъ имъ нѣсколько точекъ на переплетѣ: Ferarum…

— Ахъ, Боже мой, Боже мой, Томъ! сказала Магги: — какъ ты долго останавливаешься! Ut…

— Ut ostrea…

— Нѣтъ, нѣтъ, сказала Магги: — ut tigris…

— О, да, теперь я знаю, сказалъ Томъ: — такъ и есть ut tigris, vulpes, я было-забылъ это — ut tigris, vulpes, el piscium.

Съ подобными остановками и повтореніями Томъ успѣлъ управить еще нѣсколько слѣдующихъ строчекъ.

— Ну, теперь, сказалъ онъ: — слѣдуетъ, что я приготовилъ къ завтрашнему дню. Дай мнѣ книгу на минуту.

Послѣ короткаго зубренья шопотомъ, сопровождаемаго ударами кулака по столу, Томъ возвратилъ книгу.

— Masculina nomina in а, началъ онъ.

— Нѣтъ, Томъ, сказала Магги: — слѣдуетъ не это. Nomen non creskens in genittivo…

— Creskens gmittivo, воскликнулъ Томъ съ насмѣшкою.

Томъ училъ это пропущенное мѣсто еще для своего вчерашняго урока; и ненужно особенно-обширнаго знанія латини, чтобъ схватить ошибку въ произношеніи и удареніи: Creskens genettico.

— Какая ты глупая, Магги!

— Чего жь ты смѣется, Томъ? вѣдь, ты это совсѣмъ пропустилъ. Здѣсь такъ напечатано; почемъ же мнѣ знать?

— Фи-и-и! Я тебѣ сказалъ, что дѣвочки не могутъ учиться полатинѣ. Nomen кои crescens genitivo.

— Очень-хорошо, сказала Магги, дуясь. — Я могу это произнести такъ же, какъ и ты. А ты не останавливаешься на знакахъ препинаніи. На точкѣ съ запятой надо останавливаться вдвое долѣе, нежели тамъ, гдѣ только запятая; а ты останавливается всего долѣе тамъ, гдѣ вовсе не слѣдуетъ.

— Ну, затараторила! Дай же мнѣ продолжать.

Ихъ позвали теперь въ гостиную, гдѣ они должны были провести остальной вечеръ, и Магги была такая живая съ мистеромъ Стелингомъ, который — она была увѣрена — удивлялся ея уму, что даже Томъ былъ встревоженъ и смущенъ ея дерзостью. Но мистеръ Стелингъ вдругъ осадилъ ее вопросомъ про маленькую дѣвочку, которая, онъ слышалъ, убѣжала разъ къ цыганамъ.

— Какая эта должна быть странная дѣвочка! сказала мистрисъ Стелингъ съ очевиднымъ намѣреніемъ пошутить; но эта шутка надъ предполагаемою странностью пришлась вовсе не по вкусу Магги. Она опасалась, что мистеръ Стелингъ, въ заключеніе всего, не имѣлъ о ней высокаго мнѣнія, и пошла спать въ грустномъ расположеніи духа. Мистрисъ Стелингъ, она чувствовала, смотрѣла, на нее, какъ-будто она была недовольна ея волосами, зачѣмъ они были гладко приглажены.

Несмотря на все, этотъ визитъ у Тома былъ для нея счастливымъ временемъ. Ей позволяли оставаться въ классной комнатѣ, пока онъ бралъ свои уроки, и она болѣе-и-болѣе углублялась въ различныя толкованія примѣровъ въ латинской грамматикѣ. Астрономъ, ненавидѣвшій вообще женщинъ, особенно казался ей курьёзенъ, такъ-что она однажды спросила мистера Стелинга: всѣ ли астрономы ненавидятъ женщинъ, или это былъ только одинъ этотъ астрономъ? Но, предупреждая его отвѣтъ, она сказала:

— Я полагаю, это всѣ астрономы, потому-что, вы знаете, они живутъ на высокихъ башняхъ; и если женщины придутъ туда, онѣ станутъ болтать и мѣшать имъ смотрѣть на звѣзды.

Мистеру Стелингу нравилась ея болтовня, и между ними была большая дружба. Она говорила Тому, что ей хотѣлось бы остаться у мистера Стелинга вмѣстѣ съ нимъ и учиться всему, чему онъ учится: она была увѣрена, что пойметъ Эвклида; она заглянула въ него и видѣла, что значитъ A B C: это были названія линій.

— Я убѣжденъ, ты не поймешь его и теперь, сказалъ Томъ: — я вотъ спрошу у мистера Стелинга.

— Пожалуй, сказала она: — я сама его спрошу.

— Мистеръ Стелингъ, сказала она въ тотъ же вечеръ, когда они всѣ были въ гостиной: — могла ли бы я учить Эвклида и всѣ уроки Тома, еслибъ вы ихъ давали мнѣ вмѣсто него?

— Нѣтъ, не могла бы, сказалъ Томъ съ негодованіемъ. —Дѣвочки не могутъ учить Эвклида — не правда ли, сэръ?

— Пожалуй, онѣ могутъ нахвататься всего понемножку, сказалъ мистеръ Стелингъ. — У нихъ много поверхностнаго ума; но онѣ не въ-состояніи углубиться ни во что. Онѣ востры, но поверхностны.

Томъ, совершенно-довольный такимъ приговоромъ, сейчасъ же телеграфировалъ свое торжество Магги, покачивая ей головою изъ-за стула мистера Стелнига. Что касается Магги, то едва-ли когда-нибудь она чувствовала себя такъ оскорбленною; она гордилась тѣмъ, что всѣ ее звали острою и теперь она видѣла въ первый разъ, что ея острота была признакомъ ничтожества. Ей хотѣлось быть такою же тупою, какъ Томъ.

— Ага! миссъ Магги; сказалъ Томъ, когда они остались одни: — видите, нехорошо быть такою вострушкою. Никогда не уйдете вы ни въ чемъ далеко.

И Магги была такъ поражена этою ужасною будущностью, что она не имѣла духу отвѣчать.

Но когда Лука увезъ въ кабріолетѣ этотъ маленькій аппаратъ поверхностной остроты, Томъ грустно чувствовалъ ея отсутствіе въ одинокой классной комнатѣ; онъ былъ гораздо-живѣе и училъ лучше сиби уроки, пока она оставалась тутъ; къ-тому же, она дѣлала мистеру Стелингу столько вопросовъ про Римскую Имперію и жилъ ли дѣйствительно такой человѣкъ, который сказалъ полатинѣ: «не куплю ни за грошъ, ни за гнилой орѣхъ», или эта фраза была только переведена на латинскій языкъ, что Томъ приходилъ къ болѣе-ясному пониманію факта существованія народа, знавшаго полатинѣ, не учась итонской грамматикѣ. Эта блистательная идея была важнымъ прибавленіемъ къ его историческимъ свѣдѣніямъ, пріобрѣтеннымъ въ-теченіе этого полугодія, которыя прежде не шли далѣе сокращенной исторіи народа еврейскаго.

Но томительное полугодіе, наконецъ, кончилось. Съ какою радостью Томъ смотрѣлъ на послѣдніе желтые листья, разносимые холоднымъ вѣтромъ. Сумрачный полдень и первый декабрскій снѣгъ ему казался живительнѣе августовскаго солнца; и чтобъ еще осязательнѣе увѣриться, какъ быстро проходили дни, приближавшіе его къ дому, онъ воткнулъ въ землю, въ углу сада, двадцать палочекъ, когда ему оставалось три недѣли до праздниковъ, и каждый день выдергивалъ онъ по одной и бросалъ съ такою силою воли, что она попала бы на луну, еслибъ въ натурѣ палокъ было летать такъ далеко.

Но стоило, право, искупить даже цѣною латинской грамматики высокое наслажденіе опять увидѣть свѣтлый огонекъ въ столовой роднаго дома, когда кабріолета проѣхала безъ шума по мосту, покрытому снѣгомъ — наслажденіе перехода изъ холоднаго воздуха въ тепло, къ поцалуямъ и улыбкамъ у роднаго очага. Ничто не можетъ сравниться съ чувствомъ, въ насъ пробуждающимся посреди мѣстъ, гдѣ мы родились, гдѣ всѣ предметы сдѣлались намъ дороги прежде, нежели мы выучились дѣлать выборъ, и гдѣ внѣшній міръ представлялся намъ только развитіемъ нашей собственной личности; мы приняли его и любили, какъ сознаніе нашего собственнаго существованія, какъ наше собственное тѣльце. Очень-обыкновенна, очень-уродлива эта мебель въ нашемъ отеческомъ домѣ, особенно, если выставить ее на аукціонную продажу; послѣдняя мода пренебрегаетъ ею; и это стремленіе къ постоянному улучшенію того, что насъ окружаетъ, не составляетъ ли важнѣйшей характеристической черты, отличающей человѣка отъ животнаго, или говоря съ совершенною точностью, требуемою опредѣленіемъ, отличающей британца отъ всякой чужеземной скотины?^[13] Но небу извѣстно, куда бы увлекло насъ это стремленіе, еслибъ наши привязанности не приросли къ этой старой дряни, еслибъ любовь и все, что свято въ нашей жизни, не пустили глубокихъ корней въ нашей памяти. Увлеченіе калиновымъ кустомъ, развѣсившимъ свои вѣтви надъ зеленью изгородъ, какъ зрѣлищемъ, болѣе-пріятнымъ, нежели роскошнѣйшія фуксіи и цистусы, поднимающіеся надъ мягкимъ дерномъ, покажутся совершенно-неосновательнымъ предпочтеніемъ каждому садовнику, или всякому строгому уму, непризнающему привязанности, которая основывается на осязательномъ превосходствѣ качества. Но этотъ калиновой кустъ именно предпочитается, потому-что онъ шевелитъ наши раннія воспоминанія, потому, что онъ не новость моей жизни, потому-что онъ обращается ко мнѣ чрезъ посредство настоящихъ впечатлѣній формы и цвѣта, и былъ старымъ товарищемъ, въ тѣсной связи съ моими радостями, когда мы такъ живо чувствовали ихъ.

ГЛАВА II.

Рождественскіе праздники.

Старое, румяное рождество съ снѣговыми кудрями исполнило свой долгъ въ этотъ годъ самымъ благороднымъ образомъ и выставило всю прелесть тепла и колорита съ особеннымъ контрастомъ послѣ снѣга и мороза.

Снѣгъ покрывалъ лужайку противъ дома, берега рѣки мягкою пеленою, какъ тѣльце новорожденнаго ребенка; онъ лежалъ на каждой покатой кровлѣ, оканчиваясь акуратными бордюрами и выставляя съ особенною рѣзкостью во всей глубинѣ колорита темно-красные наличники; тяжело висѣлъ онъ на вѣткахъ лавровыхъ кустовъ и сосенъ, въ-заключеніе падая съ нихъ съ потрясающимъ трескомъ; онъ одѣвалъ бѣлымъ покровомъ неровныя поля съ турнепами, на которыхъ овцы представлялись темными пятнами; всѣ калитки и ворота были завалены его холмистыми наносами, и забытыя четвероногія животныя стояли тамъ и сямъ какъ-будто окаменѣлыя въ неподвижной печали; въ цѣломъ ландшафтѣ не было ни свѣта, ни тѣни; небеса казались однимъ спокойнымъ, блѣднымъ облакомъ; не было также ни звука, ни движенія, только одна темная рѣка текла и стонала, какъ нескончаемое горе; но старое Рождество, смѣючись, налагало это, повидимому жестокое, очарованіе на цѣлый внѣшній міръ, потому-что оно имѣло въ виду освѣтить каждый домъ новымъ блескомъ, усилить роскошь колорита внутри его и придать особенное наслажденіе вкусу пищи; оно имѣло въ виду подготовить пріятное заключеніе, которое должно было скрѣпить первоначальныя привязанности родства и придать особую привѣтливость знакомымъ лицамъ, чтобъ они блистали, какъ сокрытое дневное свѣтило. Такая доброта, однако, тяжело ложилась на бѣдныхъ, безпріютныхъ, и на домы, гдѣ не было ни этой теплоты въ очагѣ, ни этого наслажденія въ пищѣ, гдѣ лица не свѣтили радостью великаго праздника, а, напротивъ, представляли свинцовый, безнадежный взглядъ, ничего-неожидающей нужды. Но у стараго праздника были добрыя намѣренія; и если ему неизвѣстна была великая тайна, какъ благословлять всѣхъ людей безпристрастно, то это было потому, что отецъ его — время до-сихъ-поръ хранитъ эту тайну въ своемъ могучемъ, медленно-бьющемся сердцѣ для вѣчно-неизмѣнной цѣли.

Рождество, однакожь, несмотря на свѣжее наслажденіе Тома, казалось ему, далеко не было такъ весело, какъ бывало въ прежнее время. Красныя ягоды также обильно покрывали вѣтки остролистника, и онъ вмѣстѣ съ Магги убиралъ имъ окошки, камины и рамки картинъ въ день праздника съ такимъ же вкусомъ, какъ и въ прежнее время, мѣшая густыя красныя гроздія съ черными ягодами плюща. Послѣ полуночи, подъ окошками послышалось пѣніе, пѣніе неземное, какъ казалось всегда Магги, несмотря на презрительныя увѣренія Тома, что пѣвцами были старый Пачъ, приходскій дьячокъ съ остальнымъ церковнымъ хоромъ: она дрожала отъ священнаго ужаса, когда рождественская пѣснь прерывала ея сонъ, и дѣйствительный образъ людей въ фризовыхъ платьяхъ сглаживался передъ свѣтлымъ видѣніемъ ангеловъ, стоявшихъ на раскрытыхъ облакахъ. Полночное пѣніе выдвинуло настоящее утро изъ ряда обыкновенныхъ дней; за завтракомъ, изъ кухни доносился запахъ горячаго торта и эля; любимый гимнъ, зелень и короткая проповѣдь придали приличный праздничный характеръ церковной службѣ; и тётка, и дядя Массъ съ своими семью дѣтьми похожи были на рефлекторовъ свѣтлаго огня въ каминѣ столовой, когда хозяева возвратились изъ церкви и обивали снѣгъ съ своихъ ногъ. Пломъ-пудингъ былъ такъ же точно безукоризненно-круглъ и появился на столѣ, окруженный символическимъ голубымъ пламенемъ, какъ-будто онъ былъ героически извлеченъ изъ подземнаго огня, куда забросили его желчные пуритане; дессертъ былъ такъ же великолѣпенъ съ своими золотистыми апельсинами, коричневыми орѣхами, прозрачнымъ, какъ хрусталь, яблочнымъ желэ и темною сливочною пастилою: во всѣхъ этихъ вещахъ Рождество нисколько не отступало отъ прежняго времени, какъ могъ запомнить, по-крайней-мѣрѣ, Томъ; единственнымъ къ нему прибавленіемъ были снѣжки и катанье на конькахъ.

Рождество было весело, только не для мистера Тёливера; онъ былъ раздраженъ, дерзокъ; и хотя Томъ всегда принималъ участіе въ ссорахъ отца и чувствовалъ его оскорбленія, но ему стало такъ же тяжело, какъ и Магги, когда мистеръ Тёливеръ началъ горячиться за дессертомъ. Вниманіе Тома, до-сихъ-поръ сосредоточенное на орѣхахъ и винѣ, было непріятно встревожено чувствомъ, что на свѣтѣ были злые враги и что жизнь взрослаго человѣка не могла проходить безъ ссоръ. Томъ не былъ большой охотникъ ссориться, развѣ ссора могла скоро покончиться доброю дракою съ противникомъ, котораго, по всей вѣроятности, онъ долженъ былъ побить; и раздраженная рѣчь отца очень его безпокоила, хотя онъ никогда не объяснялъ себѣ его побужденій и никакъ не думалъ, чтобъ отецъ могъ быть неправъ въ этомъ отношеніи.

Спеціальное воплощеніе злаго начала, теперь возбудившаго рѣшительное сопротивленіе мистера Тёливера, былъ мистеръ Пиваръ, который владѣлъ землями вверхъ по Риплу и намѣренъ былъ устроить искусственное орошеніе ихъ; а это казалось мистеру Тёливеру нарушеніемъ его законнаго права на водяную силу. Диксъ, имѣвшій мельницу на рѣкѣ, былъ слабымъ союзникомъ дьявола въ сравненіи съ Пиваромъ. Арбитрація вразумила Дикса и совѣты Іохима немного помогли ему: Диксъ, по мнѣнію Тёливера, передъ закономъ былъ кругомъ виноватъ; и при его негодованіи противъ Пивара и самое презрѣніе къ Диксу казалось дружескимъ расположеніемъ. Единственнымъ его слушателемъ сегодня былъ мистеръ Массъ, который ничего не смыслилъ, какъ онъ самъ сознавался, въ мельницахъ, и могъ только соглашаться съ аргументами мистера Тёливера а priori на основаніи родства и сдѣланнаго ему одолженія; но мистеръ Тёливеръ говорилъ не съ пустымъ намѣреніемъ убѣдить своихъ слушателей: онъ говорилъ, чтобъ облегчить себя; между-тѣмъ, добрый мистеръ Массъ употреблялъ страшныя усилія, чтобъ глаза его не сомкнулись отъ сна, который готовъ былъ овладѣть его истощеннымъ тѣломъ послѣ необыкновенно-сытнаго обѣда. Мистрисъ Массъ внимательно слѣдила за разговоромъ; она интересовалась всѣмъ, что касалось до ея брата, слушала и ввертывала свое слово, когда ей позволяли это ея обязанности матери.

--Пиваръ? это новое имя въ околоткѣ, братъ — Не такъ ли? сказала она: — онъ не владѣлъ здѣсь землею, когда нашъ отецъ былъ живъ, да и въ наше время, до моего замужства.

— Новое имя? полагаю такъ, сказалъ мистеръ Тёливёръ съ особенно-сердечнымъ выраженіемъ. — Дорнкотская мельница слишкомъ сто лѣтъ въ нашей семьѣ, и никто не слыхалъ когда-нибудь, чтобъ какой-то Пиваръ совался съ своимъ носомъ въ нашу рѣку, пока этотъ малый не пріѣхалъ сюда и не купилъ фермы Бинкома. Да я его отпиварю! прибавилъ мистеръ Тёливеръ, поднимая свою рюмку съ такимъ видомъ, какъ-будто онъ совершенно опредѣлилъ свое намѣреніе.

— Надѣюсь, братъ, васъ не принудятъ судиться съ нимъ? сказала мистрисъ Массъ тревожно.

— Не знаю еще, къ чему меня принудятъ; но я знаю, къ чему я его принужу съ его плотинами и ирригаціями, если подведутъ законъ на правую сторону. Я очень-хорошо знаю, кто тутъ главный всѣмъ этимъ дѣломъ заправляетъ; на его сторонѣ Уокимъ; онъ и побуждаетъ его. Я знаю, Уокимъ говоритъ ему, что законъ не можетъ его тронуть; но есть люди и кромѣ Уокима, которые умѣютъ обращаться съ закономъ. Нуженъ крупный мошенникъ, чтобъ совладѣть съ нимъ; но найдутся мошенники и покрупнѣе, которые знаютъ всѣ узлы да прорѣхи въ законѣ, иначе отчего же Уокимъ потерялъ тяжбу Брёмлэ?

Мистеръ Тёливеръ былъ строгой честности человѣкъ, который гордился своею честностью; но онъ полагалъ, что въ дѣлѣ тяжебномъ возможно было добиться правосудія, только ввѣряя его мошеннику посильнѣе. Тяжба, въ его глазахъ, была своего рода пѣтушій бой; и оскорбленная честность принуждена была найдти драчуна поотчаяннѣе и съ когтями покрѣпче.

— Горѣ не дуракъ, нечего намъ это говорить, замѣтилъ онъ вдругъ сварливымъ тономъ, какъ-будто бѣдная Гритти заподозрила способности этого адвоката: — но, видите, онъ въ законѣ-то не такъ далекъ, какъ Уокимъ; а вода — матерія особенная, силой ее не подхватишь. Вотъ почему она слаще пряниковъ и для стараго Гари^[14]; и для адвокатовъ. Смотрите только на вещи прямо; вся правда и неправда съ водою такъ ясны; рѣка — такъ рѣка; и если у васъ есть мельница, такъ вамъ нужна вода, чтобъ приводить ее въ движеніе; нечего вамъ говорить мнѣ будто ирригація и всѣ дурацкія затѣи Пивара не остановятъ моего колеса: я знаю лучше, что такое вода. Толкуйте-себѣ, что тамъ говорятъ инженеры! Я говорю: здравый смыслъ указываетъ, что плотины Пквара мнѣ должны сдѣлать ущербъ; но если таково ваше инженерство, такъ я ему подучу Тома, и онъ увидитъ, можно ли найдти болѣе смысла въ немъ.

Томъ оглянулся съ нѣкоторою тревогою при такомъ возвѣщеніи и безсознательно взялъ погремушку, которою онъ забавлялъ ребенка Массъ; ребенокъ, понимавшій вещи съ необыкновенною ясностью, вдругъ выразилъ при этомъ свои чувства пронзительнымъ ревомъ и не унялся даже, когда погремушка была ему возвращена, очевидно показывая, что первоначальное оскорбленіе оставалось во всей силѣ. Мистрисъ Массъ поспѣшила съ нимъ въ другую комнату и передала мистрисъ Тёливеръ, ее сопровождавшей, свое убѣжденіе, что милый ребенокъ имѣлъ свои причины плакать, и что если она думала, будто ребенокъ ревѣлъ изъ-за погремушки, то онъ былъ непонятымъ созданіемъ. Когда рёвъ, совершенно-оправданный, былъ унятъ, мистрисъ Массъ посмотрѣла на свою золовку и сказала:

— Жаль, что братъ тревожится такъ объ этомъ дѣлъ.

— Ужь такова повадка у вашего брата, мистрисъ Массъ; до моего замужства я ничего и не видали подобнаго, сказала мистрисъ Тёливеръ, съ подразумѣваемымъ упрекомъ.

Она называла своего мужа «вашимъ братомъ», говоря съ мистрисъ Массъ, когда его поведеніе не возбуждало особеннаго удивленія. Любезная мистрисъ Тёливеръ, никогда несердивнаяся въ свою жизнь, все-таки имѣла скромную долю гордыни, безъ которой она не могла бы быть ни миссъ Додсонъ, ни даже женщиною. Всегда только обороняясь отъ своихъ сестеръ, естественно, что она сознавала свое превосходство, даже какъ слабѣйшая Додсонъ передъ сестрою своего мужа, которая, кромѣ-того, что была бѣдна и обязывалась своимъ братомъ, обнаруживала добродушную покорность рослой, слабохарактерной, неряшливой, плодородной бабы, имѣвшей достаточно любви не только для мужа и множества дѣтей, но для всей боковой родни.

— Надѣюсь и молю Бога, сказала мистрисъ Массъ: — чтобъ онъ не затѣялъ тяжбы; никогда не знаешь, чѣмъ это можетъ кончиться. Да и правое дѣло не всегда выигрываетъ. Этотъ мистеръ Инваръ богатый человѣкъ, сколько я могу понять; а люди богатые почти всегда на-своемъ поставятъ.

— Что касается этого, сказала мистрисъ Тёливеръ, приглаживая свое платье: — то я насмотрѣлась на богатство въ своей семьѣ; у всѣхъ моихъ сестеръ такіе мужья, которые могутъ дѣлать почти все, что хотятъ; но иногда мнѣ думается, что я просто съ ума сойду съ этимъ вѣчнымъ разговоромъ про тяжбу да про ирригацію; и сестры мои все мнѣ въ вину ставятъ; онѣ не знаютъ, что значитъ выйдти замужъ за такого человѣка, какъ вашъ братъ, какъ имъ и знать? Сестра Пулетъ распоряжается съ утра до вечера какъ хочетъ.

— Ну, сказала мистрисъ Массъ: — не думаю, чтобъ пришелся по-мнѣ мужъ, у котораго нѣтъ своего собственнаго разума и за котораго я должна думать. Гораздо-легче дѣлать, что пріятно мужу, нежели придумывать за нихъ, что имъ дѣлать.

— Если ужь говорить про то, какъ дѣлать пріятное мужьямъ, сказала мистрисъ Тёливеръ, слегка подражая своей сестрѣ Глегъ: — то, я увѣрена, вашему брату пришлось бы долго искать, чтобъ найти жену, которая позволяла бы ему все дѣлать по-своему, какъ я. Съ самаго утра, какъ встанешь съ постели, и до поздней ночи все только и слышишь про одну ирригацію да законъ; и я никогда ему не поперечу. «Ну, мистеръ Тёливеръ, дѣлайте, что вамъ угодно; только тяжбы не затѣвайте» — вотъ все, что я ему говорю.

Мистрисъ Тёливеръ, какъ мы видѣли, имѣла своего рода вліяніе на мужа. Нѣтъ женщины, которая бы его не имѣла; она всегда можетъ заставить его дѣлать или то, что она желаетъ, или совершенно-противное этому; а между различными побужденіями, понуждавшими мистера Тёливера поспѣшить тяжбою, конечно, однообразное убѣжденіе мистрисъ Тёливеръ имѣла свою силу; его можно даже уподобить этому миѳическому перу, которое, утверждаютъ, будто надломило хребетъ верблюда. Хотя, согласно съ безпристрастнымъ взглядомъ, въ этомъ должно бы обвинять всю тяжесть прежняго груза, подвергнувшаго спину животнаго такой опасности, что перо, само-по себѣ невинное, надѣлало такую бѣду. Не то, чтобъ слабыя убѣжденія мистрисъ Тёливеръ имѣли свой вѣсъ вслѣдствіе ея собственной личности; но всякій разъ, когда она въ чемъ-нибудь не соглашалась съ своимъ мужемъ, онъ видѣлъ въ ней представительницу семейства Додсоновъ; а у мистера Тёливера положено за правило показать Додсонамъ, что они имъ не могутъ вертѣть или, говоря точнѣе, что одинъ Тёливеръ, хоть и мужчина, сладитъ съ четырьмя бабами Додсонъ, даже если между ними и попалась мистрисъ Глегъ.

Но даже и прямой аргументъ этого типа женской половины Додсоновъ не усилилъ бы его расположенія посутяжничать, еслибъ не примѣшалась тутъ мысль о Уокимѣ, постоянно-растравляемая встрѣчею съ этимъ ловкимъ ходатаемъ въ базарные дни. Уокимъ, онъ зналъ навѣрное, былъ главною пружиною въ дѣлѣ Пивара; Уокимъ пробовалъ раззодорить Дикса, чтобъ тотъ началъ тяжбу за плотину; нѣтъ никакого сомнѣнія, по милости Уокима, мистеръ Тёливеръ проигралъ дѣло объ исключительномъ правѣ на дорогу и на мостъ, которое открыло свободный проѣздъ черезъ его землю для каждаго бродяги, предпочитающаго лучше портить частную собственность, нежели идти открыто, какъ человѣку честному, по большой дорогѣ: всѣ адвокаты, болѣе или менѣе, были мошенники; но мошенничество Уокима было совершенно особеннаго рода и всегда являлось въ оппозиціи къ праву, выраженному въ интересахъ и мнѣніяхъ мистера Тёливера. И для довершенія всей горечи, оскорбленный мельникъ еще недавно, занимая пятьсотъ фунтовъ стерлинговъ, былъ принужденъ исправить это дѣльце для себя лично въ конторѣ Уокима. Такой гладкій малый съ горбатымъ носомъ, холоденъ, какъ огурчикъ, и вѣчно увѣренъ въ своемъ дѣлѣ! Досадно, что адвокатъ Горъ вовсе не похожъ на него; это былъ плѣшивый старикъ, съ округленными чертами лица, пріятными манерами и жирными руками; драчунъ, за котораго вы не станете держать заклада противъ Уокима, Горъ былъ хитрый малый; его слабость была не въ особенной добросовѣстности; но подмигиванье, при всей его многозначительности, все-таки не откроетъ вамъ каменной стѣны; и хотя мистеръ Тёливеръ былъ очень увѣренъ въ своемъ правилѣ, что вода есть вода, и что дѣло объ ирригаціи очень хромало у него, однакожъ, было непріятное подозрѣніе, что Уокимъ сильнѣе противъ него, нежели Горъ — за него. Но если тяжба начнется, то мистеръ Тёливеръ могъ взять себѣ для защиты адвоката Уайльда; и одна надежда увидѣть, какъ свидѣтель со стороны Уокима будетъ мѣшаться и потѣть при допросѣ, была такъ отрадна для любви къ правосудію.

Мистеръ Тёливеръ много думалъ объ этихъ курьёзныхъ дѣлахъ, разъѣзжая на своемъ сѣромъ и покачивая головою со стороны на сторону, какъ чашки вѣсовъ Ѳемиды поднимались неперемѣнно то внизъ, то вверхъ; но вѣроятный результатъ скрывался въ невидимой дали, и дойдти до него было возможно только рядомъ жаркихъ аргументовъ и повтореній, и въ жизни домашней и общественной. Предварительное введеніе къ тяжбѣ, состоявшее въ разсказѣ самаго дѣла всему кругу знакомыхъ и убѣжденіи ихъ, необходимо тянулось долгое время: и въ началѣ февраля, когда Томъ отправился въ школу, нельзя еще было открыть въ немъ ничего новаго, но также усмотрѣть, какія мѣры, мистеръ Тёливеръ хотѣлъ принять противъ опрометчиваго опонента принципа, что вода есть вода. Повтореніе, подобно тренію, производитъ жаръ, но замедляетъ движеніе; и жаръ мистера Тёливера становился, конечно, болѣе-и-болѣе осязательнымъ. Если не было новыхъ очевидныхъ свидѣтельствъ по другимъ статьямъ, то въ этомъ обстоятельствѣ по-крайней-мѣрѣ было новое доказательство, что Пиваръ былъ заодно съ Уокимомъ.

— Отецъ, сказалъ Томъ, въ одинъ вечеръ, когда праздники уже приближались къ концу: — дядя Глегъ говорилъ, что Уокимъ посылаетъ своего сына къ мистеру Стелингу. Это неправда, что его отправляютъ во Францію. Вамъ, я думаю, непріятно, если я буду въ одной школѣ съ сыномъ Уокима — не такъ ли?

— Это все-равно, мой малецъ, сказалъ мистеръ Тёливеръ: — только не перенимай отъ него ничего худаго. Этотъ мальчикъ жалкій уродецъ и въ лицѣ вышелъ въ свою мать; отцовскаго, я полагаю, въ немъ немного. Если Уокимъ посылаетъ своего сына къ мистеру Стелингу, такъ это значитъ, что онъ хорошаго о немъ мнѣнія. Уокимъ умѣетъ отличить муку отъ мякины.

Мистеръ Тёливеръ въ глубинѣ своего сердца гордился этимъ фактомъ, что его сынъ пользуется одинаковыми выгодами съ сыномъ Уокима; но Томъ вовсе не былъ спокоенъ на этотъ счетъ, для него было бы гораздо-яснѣе, еслибъ сынъ адвоката не былъ уродцемъ, потому-что, въ такомъ случаѣ, Томъ имѣлъ бы въ виду отвалять его съ полною свободою, совершенно-оправдываемою высокою моралью.

ГЛАВА III.

Новый школьный товарищъ.

Томъ вернулся въ школу въ холодный, дождливый январскій день, совершенно гармонировавшій съ этою тяжелою перемѣною въ его участи. Не будь у него въ карманѣ свертка съ леденцами и деревянной куклы для маленькой Лоры, то ни одинъ лучъ ожидаемаго удовольствія не освѣщалъ бы тяжелаго мрака. Но ему еще пріятно было воображать, какъ маленькая Лора выставитъ свои губёнки и ручки для кусочковъ леденца; и чтобъ придать болѣе жизни этимъ воображаемымъ удовольствіямъ, онъ вынулъ свертокъ, прорвалъ въ немъ маленькую дырочку и откусилъ палочку леденца. Это имѣло такое утѣшительное дѣйствіе подъ ограниченнымъ горизонтомъ мокраго зонтика, что онъ повторилъ на пути нѣсколько разъ тотъ же самый процесъ.

— А, Тёливеръ! очень-рады васъ опять видѣть, сказалъ мистеръ Стелингъ радушно. — Раздѣвайтесь и идите въ классную комнату до обѣда. Вы тамъ найдете свѣтлый огонёкъ и новаго товарища.

Томъ почувствовалъ непріятную тревогу, снимая свой шерстяной шарфъ и прочее верхнее платье. Онъ видѣлъ Филиппа Уокима, въ Ст.-Оггсѣ, но всегда отворачивался отъ него какъ-можно-скорѣе. Ему непріятно было имѣть товарищемъ калѣку, даже если бы Филиппъ и не былъ сыномъ дурнаго человѣка. А Томъ не понималъ, какъ сынъ худаго человѣка могъ быть хорошъ. Его собственный отецъ былъ хорошій человѣкъ и онъ готовъ былъ подраться съ каждымъ, кто сказалъ бы противное. Онъ былъ въ неопредѣленномъ состояніи смущенія, смѣшаннаго съ дерзкою отвагою, слѣдуя за мистеромъ Стелингомъ въ классную комнату.

— Вотъ вамъ новый товарищъ, Тёливеръ, сказалъ этотъ джентльменъ, входя въ классную комнату — мистеръ Филиппъ Уокимъ. Я оставлю васъ, чтобъ вы сами познакомились между собою. Я полагаю, вы знаете немного другъ друга, вѣдь вы сосѣди.

Томъ смотрѣлъ въ смущеніи; Филиппъ, между-тѣмъ, поднялся и поглядывалъ на него съ робостью. Томъ не хотѣлъ подойти первый и протянуть своей руки и совершенно не приготовился сказать: «какъ вы поживаете?»

Мистеръ Стелингъ вышелъ и затворилъ за собою дверь. Стыдливость мальчика пропадаетъ только въ отсутствіи старшихъ.

Филиппъ въ то же самое время былъ слишкомъ гордъ и слишкомъ робокъ, чтобы выйдти на встрѣчу къ Тому. Онъ думалъ или, лучше сказать, чувствовалъ, что Тому было непріятно смотрѣть на него. Каждому почти было непріятно на него глядѣть: и его безобразіе было замѣтнѣе, когда онъ ходилъ. И такъ они оставались, не пожавъ другъ другу руки, не разговаривая даже между собою, пока Томъ грѣлся у огня, посматривая повременамъ украдкою на Филиппа, который, казалось, разсѣянно рисовалъ различные предметы на листѣ бумаги, лежавшемъ передъ нимъ. Онъ усѣлся снова и думалъ, рисуя, что ему сказать Тому и какъ побѣдить свое собственное отвращеніе начать первому знакомство.

Томъ чаще-и-чаще поглядывалъ на лицо Филиппа, которое онъ могъ видѣть, не замѣчая горба: и дѣйствительно это было довольно-пріятное лицо — стариковское, какъ думалъ Томъ. Онъ разгадывалъ теперь сколькими годами Филиппъ былъ старше его. Анатомъ, даже простой физіономистъ увидѣлъ бы, что безобразіе Филиппа не было отъ рожденія, но слѣдствіемъ какого-нибудь несчастнаго случая въ дѣтствѣ. Тому подобныя различія были неизвѣстны, и въ его глазахъ Филиппъ былъ просто горбуномъ. Онъ имѣлъ неопредѣленную идею, что безобразіе сына Уокима находилось въ нѣкоторой связи съ мошенничествомъ этого адвоката, о которомъ, онъ слышалъ, отецъ его часто говорилъ съ такимъ жаромъ, и онъ чувствовалъ также извѣстный страхъ передъ нимъ, какъ человѣкомъ опаснымъ, который не могъ драться открыто, но дѣлалъ зло исподтишка. Возлѣ академіи мистера Якобса жилъ горбатый портной, который былъ очень-нелюбезнаго характера и котораго обыкновенно преслѣдовали мальчишки исключительно вслѣдствіе его неудовлетворительныхъ нравственныхъ качествъ, такъ-что Томъ дѣйствовалъ здѣсь не безъ положительнаго основанія. Меланхолическое лицо этого мальчика, однакожь не имѣло ни малѣйшаго сходства съ физіономіею портнаго; темные волосы, его окаймлявшіе, были волнисты и завивались на концахъ, какъ у дѣвушки: Томъ находилъ это очень-жалкимъ. Этотъ Уокимъ былъ блѣдный, слабенькій мальчикъ; очевидно, онъ не умѣлъ играть ни въ одну порядочную игру; но онъ завиднымъ образомъ владѣлъ своимъ карандашомъ и рисовалъ одинъ предметъ за другимъ безъ малѣйшаго труда. Что это онъ рисовалъ? Томъ теперь совершенно согрѣлся и искалъ чего-нибудь новаго. Конечно, пріятнѣе было имѣть собесѣдникомъ злаго горбуна, нежели стоять и смотрѣть изъ окна классной комнаты на дождь, колотя ногою по панели; что-нибудь могло случиться теперь каждый день, ссора даже; и Томъ думалъ: лучше показать Филиппу, чтобъ онъ съ нимъ не пробовалъ своихъ шутокъ. Онъ вдругъ отошелъ отъ камина и взглянулъ на рисунокъ Филиппа.

— Ба! оселъ съ корзинками, испанская собака и куропатки въ пшеницѣ! воскликнулъ онъ. Удивленіе и восторгъ разомъ развязали ему языкъ. — Ай мои пуговочки! хотѣлось бы мнѣ такъ рисовать. Я буду учиться рисованью въ это полугодіе; покажутъ ли мнѣ какъ дѣлать ословъ и собакъ?

— О! вы можете рисовать ихъ и не учась, сказалъ Филиппъ. — Я никогда не учился рисованью.

— Никогда не учился! сказалъ Томъ въ удивленіи. Помилуйте, когда я рисую лошадей и собакъ, головы и ноги у меня никакъ не приходятся, хотя я вижу, какъ бы онѣ должны быть. Я съумѣю нарисовать домики, разныя трубы и окошки въ кровлѣ, и все въ этомъ родѣ. Пожалуй, мнѣ удались бы и собаки и лошади, еслибъ я постарался болѣе, прибавилъ онъ, думая, что Филиппъ подыметъ носъ, если онъ будетъ слишкомъ откровенно сознаваться въ своихъ недостаткахъ.

— О, да! сказалъ Филиппъ, это очень-легко. Вы только должны смотрѣть на вещи и рисовать ихъ по нѣскольку разъ. Что вы сдѣлали худо одинъ разъ, можете поправить въ другой.

— Но учили ли васъ чему-нибудь? спросилъ Томъ, начиная подозрѣвать, что искривленный хребетъ Филиппа могъ быть источникомъ замѣчательныхъ способностей. Я думалъ, вы были долго въ школѣ?

— Да, сказалъ Филиппъ, улыбаясь: — меня учила погречески, полатинѣ, математикѣ, чистописанію и подобнымъ этому вещамъ.

— Послушайте, вы не любите латини? сказалъ Томъ, понижая свой голосъ съ довѣрчивостью.

— Такъ-себѣ; большаго вниманія я на нее не обращаю, сказалъ Филиппъ.

— А! да, можетъ-быть, вы не дошли до Propria quae maribus, сказалъ Томъ, покачивая головою на сторону, какъ бы желая выразить, что тутъ пробный камень; пока дойдете до этого — все легко.

Филиппъ чувствовалъ горькое удовольствіе, видя рѣзкую глупость этого хорошо-сложеннаго живаго мальчика; но его собственная чувствительность сдѣлала его вѣжливымъ, и онъ сдержалъ свой смѣхъ и сказалъ спокойно:

— Я кончилъ грамматику; я уже болѣе ей не учусь.

— Такъ мы не будемъ имѣть однихъ и тѣхъ же уроковъ? сказалъ Томъ съ чувствомъ обманутаго ожиданія.

— Нѣтъ; да я, пожалуй, помогу вамъ. Я радъ буду вамъ помочь, если могу.

Томъ не сказалъ «благодарю»; онъ былъ совершенно поглощенъ мыслью, что сынъ Уокима вовсе не былъ такой злой мальчикъ, какъ этого можно бы ожидать.

— Послушайте, сказалъ онъ вдругъ: — любите вы вашего отца?

— Да, сказалъ Филипъ, покраснѣвъ. А вы любите вашего?

— О, да… Я только такъ хотѣлъ узнать; сказалъ Томъ, въ замѣшательствѣ, видя какъ Филиппъ покраснѣлъ и смутился. Ему трудно казалось сойтись съ сыномъ Уокима и онъ думалъ, что еслибъ Уокимъ не любилъ своего отца, то это помогло бы разсѣять его недоумѣніе.

— Вы будете теперь учиться рисовать? сказалъ онъ, чтобы перемѣнить разговоръ.

— Нѣтъ, сказалъ Филиппъ, мой отецъ хочетъ, чтобъ я посвятилъ все время другимъ занятіямъ.

— Какъ! латинѣ, Эвклиду и подобнымъ вещамъ? сказалъ Томъ.

— Да, сказалъ Филиппъ, оставя свой карандашъ и опершись головою на руку, между-тѣмъ, какъ Томъ подперся на обоихъ локтяхъ и смотрѣлъ съ возраставшимъ удивленіемъ на собаку и на осла.

— И вамъ это все-равно? сказалъ Томъ съ большимъ любопытствомъ.

— Да я хочу знать все, что другіе знаютъ. Тогда я могу учиться тому, что мнѣ нравится?

— Не могу придумать, къ чему это учатся полатинѣ, сказалъ Томъ: — пользы отъ этого нѣтъ никакой.

— Она входитъ въ составъ образованія джентльмена, сказалъ Филиппъ. — Всѣ джентльмены учатся одному и тому же.

— Какъ, вы думаете, сэръ Джонъ Крэкъ, хозяинъ псовой охоты, знаетъ полатини? сказалъ Томъ, который часто думалъ, что ему было бы пріятно походить на сэра Джона Крэка.

— Конечно онъ учился ей, когда былъ мальчикомъ, сказалъ Филиппъ. Но, я полагаю, онъ ее забылъ.

— О! такъ и я могу это сдѣлать, сказалъ Томъ, безъ всякаго намѣренія острить, но съ тайнымъ удовольствіемъ, что латинь ему не помѣшаетъ быть похожимъ на сэра Джона Крэка. — Только вы должны ее помнить, какъ вы въ школѣ, а не то придется учить столько лишнихъ строчекъ изъ Стакера. Мистеръ Стелингъ спуска не даетъ — знали ли вы это? Онъ такъ вспудритъ, если вы скажите пат вмѣсто jam… на одной буквѣ не дастъ ошибиться — я вамъ это говорю.

— О! я этого не боюсь, сказалъ Филиппъ, едва удерживаясь отъ хохота: — я помню хорошо вещи. И потомъ есть уроки, которые мнѣ особенно нравятся. Я такъ люблю греческую исторію и все, что относится до грековъ. Хотѣлъ бы я быть грекомъ и сражаться съ персами, а потомъ возвратиться домой и писать трагедіи, или чтобъ меня всѣ слушали за мою мудрость, какъ Сократа, и потомъ умереть достойною смертью.

(Филиппъ, вы видите, хотѣлъ произвести впечатлѣніе на хорошо-сложеннаго варвара своимъ умственнымъ превосходствомъ).

— Какъ, развѣ греки были великіе воители? сказалъ Томъ, которому просіялъ новый свѣтъ въ этомъ направленіи. Есть ли въ греческой исторіи что-нибудь подобное Давиду, Голіаѳу и Сампсону? Это единственныя мѣста, которыя я люблю въ исторіи іудеевъ.

— О, какіе удивительные разсказы въ этомъ родѣ существуютъ про грековъ про героевъ давнихъ временъ, которые, подобно Сампсону убивали дикихъ звѣрей! И въ Одиссеѣ — это удивительная поэма — есть гигантъ чудеснѣе Голіаѳа — Полиѳемъ, у котораго былъ одинъ глазъ посрединѣ лба; а Улиссъ, маленькій человѣкъ, но очень умный и хитрый, взялъ горѣвшую сосну да и воткнулъ ее въ этотъ глазъ и заставилъ его ревѣть, какъ тысяча быковъ.

— Что за веселье! сказалъ Томъ, отпрыгнувъ отъ стола и перескакивая съ ноги на погу, — Послушайте, вѣдь вы можете пересказать мнѣ всѣ эти исторіи? Вы знаете, вѣдь, я погречески не стану учиться…. а какъ буду? прибавилъ онъ въ внезапной тревогѣ… Что, каждый джентльменъ учится погречески?… Не заставитъ ли меня мистеръ Стелингъ, какъ вы думаете?

— Не думаю, едва-ли, сказалъ Филиппъ. — Да вы можете прочесть всѣ эти исторіи, не зная погречески: онѣ у меня всѣ поанглійски.

— Да я-то небольшой охотникъ читать; я бы хотѣлъ лучше, чтобъ вы мнѣ разсказали ихъ… но, знаете, только про войну. Сестра Магги мнѣ всегда разсказываетъ исторіи, да только такія глупыя. Много знаете вы исторій про войну?

— О, да! сказалъ Филиппъ: — бездну, и не про однихъ грековъ. Я могу намъ разсказать про Ричарда-Львиное-Сердце и Саладдина, про Уильяма Уаласса, Роберта Брюса, Джемса Дугласа — конца нѣтъ!

— Вы старше меня? спросилъ Томъ.

— Сколько вамъ лѣтъ? Мнѣ пятнадцать.

— Мнѣ наступитъ только четырнадцатый, сказалъ Томъ. Но у Якобса я бивалъ всѣхъ товарищей; я былъ тамъ прежде, нежели поступилъ сюда. И всѣхъ лучше я игралъ въ чахарду. Дхъ, если бы мистеръ Стелингъ отпустилъ насъ удить! Я бы показалъ вамъ, какъ удятъ рыбу. Вѣдь вы также могли бы удить — не правда ли? Знаете, тутъ надобно только стоять или сидѣть спокойно.

Томъ въ свою очередь хотѣлъ показать свое преимущество. Этотъ горбунъ не долженъ себѣ представлять, что, зная только войну по книгамъ, онъ могъ сравниться съ Тёливеромъ, который былъ на дѣлѣ воинственнымъ героемъ. Филиппъ смутился при этомъ замѣчаніи о его неспособности къ играмъ и отвѣчалъ почти сердито:

— Терпѣть не могу удить рыбу. Мнѣ кажется, люди, сидящіе цѣлые часы и слѣдящіе за удою, похожи на дураковъ.

— А этого вы не скажите, какъ они вамъ вытащутъ жирнаго леща — въ томъ я васъ могу увѣрить, сказалъ Томъ, который въ свою жизнь не поймалъ ничего жирнаго, но котораго воображеніе било теперь разогрѣто его ревностнымъ заступничествомъ за честь рыбной ловли. Сынъ Уокима очевидно имѣлъ свою непріятную сторону и его должно было держать въ решпектѣ. По счастью, ихъ теперь позвали обѣдать, и Филиппъ не имѣлъ возможности развивать далѣе свой ложный взглядъ на рыбную ловлю.. Но Томъ сказалъ про-себя, что этого и должно было ожидать отъ горбуна.

ГЛАВА IV.

Юная идея.

Переходы чувствъ въ томъ первомъ разговорѣ Тома съ Филиппомъ обозначали и дальнѣйшія отношенія между ними впродолженіе нѣсколькихъ недѣль. Томъ никогда совершенно не позабывалъ, что Филиппъ, какъ сынъ мошенника, былъ его естественнымъ врагомъ, и не могъ также совершенно побѣдить отвращенія къ его безобразію. Онъ крѣпко держался разъ полученныхъ имъ впечатлѣній; и внѣшность представлялась ему всегда въ одинаковомъ свѣтѣ, какъ при первомъ взглядѣ, что всегда бываетъ съ людьми, у которыхъ впечатлительность господствуетъ надъ мыслью. Но невозможно было не находить удовольствія въ сообществѣ Филиппа, когда онъ бывалъ въ хорошемъ расположеніи духа: онъ такъ хорошо помогалъ въ латинскихъ упражненіяхъ, которыя казались Тому совершенною загадкою, только наудачу отгадываемою, и онъ умѣлъ разсказывать такія чудесныя исторіи про Уинда, напримѣръ, и другихъ героевъ, особенно-уважаемыхъ Томомъ за ихъ тяжелые удары. О Саладдинѣ онъ не имѣлъ высокаго мнѣнія; онъ могъ, конечно, своею саблею разрубать подушку пополамъ; но что за польза рубить подушки? Это была глупая исторія, и онъ не хотѣлъ слышать ее вторично. Но когда Робертъ Гэрнесъ на своемъ черномъ пони подымался на стременахъ и разбивалъ своимъ топоромъ шлемъ и черезъ слишкомъ-рьянаго рыцаря Банакбёрна, Томъ приходилъ въ восторгъ отъ симпатіи; и еслибъ ему тутъ попался кокосовый орѣхъ, Томъ непремѣнно разбилъ бы его кочергою. Филиппъ, когда онъ бывалъ въ особенно-счастливомъ расположеніи духа, тѣшилъ Тома, передавая весь громъ и жаръ битвы съ самыми краснорѣчивыми эпитетами и сравненіями. Но это счастливое расположеніе находило рѣдко и бывало непродолжительно. Раздражительность, слегка-обнаружившаяся у него при первомъ свиданіи, была признакомъ нервнаго разстройства, постоянно-возвращавшагося, и которое было отчасти слѣдствіемъ горькаго сознанія своего безобразія. Когда находила на него эта раздражительность, каждый посторонній взглядъ, ему представлялось, былъ полонъ или оскорбительнаго сожалѣнія или отвращенія, едва-сдерживаемаго, или, по-крайней-мѣрѣ, это былъ равнодушный взглядъ; а Филиппъ чувствовалъ равнодушіе, какъ дитя юга чувствуетъ холодный воздухъ сѣверной весны. Неумѣстныя услуги бѣднаго Тома, когда они гуляли вмѣстѣ, возбуждали въ немъ гнѣвъ противъ этого добродушнаго мальчика и его спокойные, печальные взоры вдругъ загорались злобнымъ негодованіемъ. Неудивительно, что Томъ попрежнему подозрѣвалъ горбуна.

Но искусство рисованія, пріобрѣтенное Филиппомъ самоучкою, было новою связью между ними. Томъ, къ своему неудовольствію, нашелъ, что новый учитель заставлялъ его рисовать, вмѣсто собакъ и ословъ, ручейки, сельскіе мостики и развалины, съ мягкою, лоснящеюся поверхностью отъ свинцоваго карандаша, которая вамъ указывала, будто вся природа была атласная; увлеченіе живописностью пейзажа оставалось пока неразвитымъ въ Томѣ: не удивительно, поэтому, что произведенія мистера Гудрича казались ему очень-неинтереснымъ родомъ искусства. Мистеръ Тёливеръ, имѣвшій неопредѣленное намѣреніе пріискать для Тома какое-нибудь занятіе, въ которое бы входило рисованье плановъ и картъ, жаловался мистеру Райлэ, когда онъ встрѣтился съ нимъ въ Мёдпортѣ, что Тома этому не учатъ, и обязательный совѣтникъ далъ ему идею, чтобъ Томъ бралъ уроки рисованья. Мистеръ Тёливеръ не долженъ былъ жаловаться на лишніе расходы: если Томъ будетъ хорошимъ рисовальщикомъ, то онъ можетъ приложить свое искусство ко всякой цѣли. Итакъ было приказано, чтобъ Томъ бралъ уроки въ рисованіи; и кого жь могъ выбрать мистеръ Стеллингъ учителемъ, какъ не мистера Гудрича, который считался первымъ мастеромъ своего дѣла въ разстояніи двѣнадцати миль около Кингс-Лартона? Томъ, подъ его руководствомъ, выучился заострять необыкновенно-тонко свои карандаши и рисовать ландшафты въ общихъ чертахъ, которые, безъ сомнѣнія, вслѣдствіе узкаго направленія его ума, искавшаго только подробностей, онъ находилъ чрезвычайно-скучными.

Какъ бы то ни было, и при такомъ воспитаніи Томъ сдѣлалъ замѣтные успѣхи.

Напримѣръ, онъ держалъ себя гораздо-лучше, и въ этомъ отношеній онъ былъ обязалъ отчасти мистеру Паультеру, деревенскому школьному учителю, которому, какъ старому воину, участвовавшему въ испанской войнѣ, было поручено выправить Тома. Мистеръ Паультёръ, по мнѣнію всѣхъ собесѣдниковъ въ «Черномъ Лебедѣ», нѣкогда вселялъ ужасъ въ сердца всѣхъ французовъ; но теперь его личность была вовсе-неужасна. Онъ весь высохъ и по утрамъ обыкновенно дрожалъ — не отъ старости, а отъ чрезвычайной испорченности кинг-лортонскихъ мальчишекъ, которую онъ выдерживалъ съ твердостью только при помощи джина. Все-таки Онъ ходилъ прямо, повоенному; платье его было тщательно вычищено, панталоны туго подтянуты, и по середамъ и субботамъ, послѣ обѣда, когда онѣ являлся къ Тому, онъ былъ всегда вдохновенъ прежними воспоминаніями и джиномъ, что придавало ему особенно-одушевленный видъ. Выправка всегда перемежалась эпизодами изъ жизни военной, интересовавшими Тома гораздо-болѣе, нежели разсказы Филиппа, заимствованные изъ Иліады: въ Иліадѣ нѣтъ пушекъ и, кромѣ того, его очень огорчило, когда онъ узналъ, что Гекторъ и Ахиллесъ, можетъ-быть, никогда не существовали. Но герцогъ Веллингтонъ былъ живъ дѣйствительно, и Бони^[15] недавно только-что умеръ: воспоминанія мистера Паультера о войнѣ испанской нельзя было, слѣдственно; заподозрить въ баснословіи. Мистеръ Паультеръ, очевидно, игралъ замѣчательную роль въ сраженій подъ Талавера и наводилъ съ своимъ полкомъ особенный страхъ на непріятеля. Послѣ обѣда, когда память его бывала разогрѣта болѣе-обыкновеннаго, онъ припоминалъ, что герцогъ Веллингтонъ выражалъ особенное уваженіе къ этому храброму Паультеру (разумѣется, онъ дѣлалъ это потихоньку, чтобъ не возбудить зависти). Самый докторъ, лечившій его въ гошпиталѣ отъ ранъ, глубоко сознавалъ превосходство мяса мистера Паультера; другое мясо никогда не зажило бы въ такое короткое время. О другихъ предметахъ, относящихся до знаменитой войны, но некасавшихся его личности, мистеръ Паультеръ выражался гораздо-осторожнѣе, чтобъ не придать особеннаго вѣса своимъ авторитетамъ, какимъ-нибудь отдѣльнымъ фактамъ военной исторіи. Люди, знавшіе, что происходило подъ Бадайозомъ, особенно были предметомъ безмолвнаго сожалѣнія для мистера Паультера; онъ желалъ бы, чтобъ лошадь переѣхала черезъ такого болтуна и выбила изъ него копытомъ послѣднее дыханіе, какъ это случилось съ нимъ: пусть тогда онъ попробуетъ бахвалить про осаду Бадайоза! Томъ случайно раздражалъ своего наставника своими разспросами о военныхъ дѣлахъ, невходившихъ въ кругъ личнаго опыта мистера Паультера.

— А генералъ Уольфъ, мистеръ Паультеръ, знаменитый былъ онъ воинъ? сказалъ Томъ, представлявшій себѣ, что всѣ герои, прославленные на вывѣскахъ кабаковъ, участвовали въ войнѣ противъ Бони.

— Вовсе нѣтъ, сказалъ мистеръ Паультеръ презрительно. — Голову вверхъ! прибавилъ онъ тономъ строгой команды, которая особенно приводила въ восторгъ Тома, чувствовавшаго, какъ-будто цѣлый полкъ соединялся въ его лицѣ.

— Нѣтъ, нѣтъ! продолжалъ мистеръ Паультеръ, остановивъ на минуту ученье: — лучше ужь и не говорите мнѣ про Уольфи. Ну, что онъ сдѣлалъ? Только умеръ отъ своей раны: неважный подвигъ, по моему мнѣнію. Всякій другой умеръ бы отъ ранъ, которыя я получилъ. Одна изъ моихъ палашныхъ ранъ покончила бы разомъ такого молодца, какъ генералъ Уольфъ.

— Мистеръ Паультеръ, говаривалъ Томъ, при всякомъ намекѣ на палашъ: — еслибъ вы принесли вашъ палашъ и показали, какъ имъ дѣйствовать!

Долгое время мистеръ Паультеръ только покачивалъ головою съ многозначительнымъ видомъ на эту просьбу и улыбался, подобно Юпитеру, когда Семела докучала ему своимъ слишкомъ-честолюбивымъ требованіемъ; но въ одно послѣобѣда сильный дождь задержалъ его долѣе обыкновеннаго въ «Черномъ Лебедѣ», и онъ принесъ палашъ, такъ только, показать Тому.

— И это тотъ самый палашъ, съ которымъ вы дѣйствительно дрались во всѣхъ сраженіяхъ, мистеръ Паультеръ? сказалъ Томъ, ощупывая эфесъ. — Срубилъ ли онъ когда-нибудь голову французу?

— Не одну, а три, пожалуй, еслибъ французы были о трехъ головахъ.

— Но у васъ, кромѣ того, есть еще ружье со штыкомъ? сказалъ Томъ. — Я лучше люблю ружье и штыкъ: вы съ нимъ сперва можете застрѣлить человѣка и потомъ приколоть его. Пафъ! пс-с-с-ъ! и Томъ сдѣлалъ необходимое движеніе, чтобъ показать и спускъ курка и приколъ штыкомъ.

— А, да палашъ самая нужная вещь, когда дѣло пошло на рукопашную, сказалъ мастеръ Паультеръ, невольно раздѣляя энтузіамъ Тома и внезапно обнажая палашъ, такъ-что Томъ отскочилъ назадъ съ поразительною быстротою.

— О! мистеръ Паультеръ, если вы начнете ученье, сказалъ Томъ, стыдясь немного, что онъ не устоялъ, какъ подобало англичанину: — позвольте мнѣ позвать Филиппа: я знаю, ему будетъ пріятно на васъ посмотрѣть.

— Какъ, этому горбуну? сказалъ мистеръ Паультеръ презрительно. — Что за польза ему смотрѣть?

— О! да онъ много знаетъ про войну, сказалъ Томъ: — и какъ прежде дрались съ луками и стрѣлами, и топорами.

— Пусть же онъ придетъ. Я ему покажу здѣсь кой-что почище стрѣлъ, сказалъ мистеръ Паультеръ, прокашливая и вытягиваясь.

Томъ побѣжалъ за Филиппомъ, который въ это послѣобѣда занимался музыкою въ гостиной, напѣвая про-себя разныя арійки. Онъ былъ необыкновенно-счастливъ, сидя за фортепьяно, на высокомъ табуретѣ, откинувъ голову назадъ, съ глазами, устремленными на противоположный карнизъ, и фантазировалъ на мотивъ аріи, ему особенно-понравившійся.

— Поди сюда, Филиппъ, сказалъ Томъ, врываясь въ комнату. — Ну, полно ревѣть ла-ла-ла, пойдемъ посмотрѣть на стараго Паультера, какъ онъ дѣлаетъ палашные пріемы въ сараѣ!

Такая непріятная помѣха, далеко-негармоническій крикъ Тома, перервавшій напѣвы, въ которыхъ выливалась вся душа и тѣло Филиппа, были достаточны, чтобъ вывести его изъ терпѣнія, еслибъ даже здѣсь шло дѣло и не о Паультерѣ. Томъ, искавшій только предлога, чтобъ мистеръ Паультеръ не заподозрилъ его въ трусости, побѣжалъ позвать Филиппа, зная, что тому было непріятно даже слышать про выправку. Никогда онъ не сдѣлалъ бы такого необдуманнаго поступка, еслибъ къ тому не побудила его личная гордость.

Филиппъ задрожалъ, когда его музыка была прервана такимъ образомъ. Потомъ, покраснѣвъ, онъ сказалъ съ сердцемъ:

— Убирайся, косолапый дуралей! Ну, что ревѣть на меня? Только съ ломовою лошадью и пристало тебѣ говорить!

Онъ еще въ первый разъ разсердилъ такъ Филиппа; но и Тома никогда еще такъ не огорашивали подобною бранью, которая была для него очень-хорошо понятна.

— Я говорю съ людьми и почище тебя, бездушный бѣсёнокъ! сказалъ Томъ, мгновенно разгорячившись. — Вы знаете хорошо, я васъ не трону пальцомъ, потому-что вы не лучше дѣвочки. Но я сынъ честнаго человѣка, а вашъ отецъ мошенникъ — всѣ говорятъ это.

Томъ выскочилъ изъ комнаты и хлопнулъ дверью, совершенно забывшись отъ гнѣва; потому-что хлопать дверьми подъ носомъ у мистрисъ Стелингъ, которая, вѣроятно, была недалеко, было страшнымъ преступленіемъ, и за него пришлось бы Тому выучить по-крайней-мѣрѣ двадцать лишнихъ строчекъ изъ Виргилія. Дѣйствительно, эта леди вышла сейчасъ же изъ своей комнаты, удивляясь шуму и прекращенію музыки Филиппа, котораго она нашла въ углу, на скамеечкѣ въ горькихъ слезахъ.

— Что это такое Уокимъ? Что это за шумъ? Кто хлопнулъ дверью?

Филиппъ поднялъ глаза и поспѣшно осушилъ слезы.

— Тёливеръ здѣсь былъ и звалъ меня съ собою.

— Отчего жь вы въ такомъ горѣ? сказала мистрисъ Стелингъ.

Филиппъ не былъ ея фаворитомъ, потому-что онъ былъ менѣе обязателенъ нежели Томъ, который разнымъ образомъ услуживалъ ей. Но отецъ Филиппа платилъ болѣе, нежели мистеръ Тёливеръ, и ей хотѣлось теперь дать ему почувствовать, что она была теперь очень-добра. Филиппъ, однакожъ, встрѣтилъ ея расположеніе какъ улитка, которую ласками приглашаютъ показаться изъ своей раковины. Мистрисъ Стелингъ не была любезною, нѣжною женщиною; платье на ней сидѣло очень-хорошо; талья была какъ облитая и, она приглаживала свои локоны съ необыкновенно-дѣловымъ видомъ, спрашивая о вашемъ здоровьи. Безъ-сомнѣнія, эти вещи обладаютъ большею силою въ обществѣ; но только это не сила любви, а всякою другого силою невозможно было привлечь Филиппа.

— У меня опять поднялась зубная боль, сказалъ онъ ей въ отвѣтъ на ея вопросъ: — и разстроила меня.

Дѣйствительно это случилось разъ, и Филиппъ былъ радъ, что вспомнилъ объ этомъ — такая оговорка явилась какъ вдохновеніе. Ему оставалось поблагодарить за о-де-колонъ, отказаться отъ креозота; но это было нетрудно.

Между-тѣмъ Томъ, въ первый разъ еще пустившій такую отправленную стрѣлу въ сердце Филиппа, возвратился въ сарай, гдѣ онъ нашелъ мистера Поультера, выкидывавшаго различные пріемы палашомъ, на удивленіе однимъ крысамъ. Но мистеръ Поультеръ самъ-по-себѣ былъ цѣлый легіонъ и восхищался собою, конечно, болѣе, нежели цѣлая армія зрителей. Онъ не замѣтилъ возвращенія Тома, такъ онъ былъ поглощенъ различными ударами, финтами и парированьемъ и Томъ, потрухивая, однакожь, слегка строгаго взгляда мистера Поультера и голоднаго палаша, повидимому, такъ алкавшаго разрубить что-нибудь посущественнѣе воздуха, восхищался зрѣлищемъ, повозможности издалека. Только когда мистеръ Поультеръ кончилъ и отеръ испарину на лбу, Томъ почувствовалъ всю прелесть палатныхъ пріемовъ и попросилъ ихъ повторить.

— Мистеръ Паультеръ, сказалъ Томъ, когда палашъ былъ окончательно вложенъ въ ножны: — одолжите мнѣ на-время вашего палаша.

— Нѣтъ, нѣтъ, молодой человѣкъ! сказалъ мистеръ Паультеръ, покачивая головою рѣшительно: — вы еще себѣ надѣлаете съ нимъ бѣды.

— Нѣтъ, право, не надѣлаю, право, я буду съ нимъ остороженъ и не надѣлаю себѣ никакого вреда. Я не стану часто вынимать изъ ноженъ; я только буду откладывать имъ на-плечо — вотъ и все.

— Нѣтъ, нѣтъ! сказалъ мистеръ Паультеръ, собираясь идти. — Что сказалъ мистеръ Стелингъ?

— Сдѣлайте одолженіе, мистеръ Паультеръ, я вамъ дамъ пять шилинговъ, если вы оставите мнѣ палашъ на недѣлю. Посмотрите сюда! сказалъ Томъ, вынимая привлекательную серебряную монету. Молодой щенокъ, вѣрно, разсчиталъ онъ дѣйствіе, какъ-будто онъ былъ глубокимъ психологомъ.

— Ну, сказалъ мистеръ Паультеръ, съ важностью: — только, знаете, держите его такъ, чтобъ не видѣли.

— О, да! я его спрячу подъ кровать, сказалъ Томъ съ жаромъ: — или въ моемъ большомъ сундукѣ.

— И дайте-ка мнѣ посмотрѣть, можете ли вы его обнажить не обрѣзавшись.

Этотъ процесъ былъ повторенъ нѣсколько разъ; а мистеръ Паультеръ теперь чувствовалъ, что онъ поступилъ съ совершенною добросовѣстностью и сказалъ:

— Ну, мистеръ Тёливеръ, я возьму эти пять шилинговъ, только чтобъ увѣриться, что вы себѣ не сдѣлаете никакого вреда палашомъ.

— О, нѣтъ, мистеръ Паультеръ, сказалъ Томъ, съ наслажденіемъ и, подавая ему монету, схватился за палашъ, который, ему казалось, могъ бы быть по легче.

— Но если мистеръ Стелингъ поймаетъ васъ съ нимъ? сказалъ мистеръ Паультеръ, запрятывая пока деньги въ карманъ.

— О! по субботамъ послѣ обѣда онъ всегда сидитъ наверху, въ своемъ кабинетѣ, сказалъ Томъ, который не любилъ скрытничать, но не пренебрегалъ, однакожь, маленькою хитростью въ дѣлѣ достойномъ.

Итакъ онъ унесъ палашъ съ торжествомъ въ свою спальню, не безъ страха, однакожь, чтобъ не попасться на встрѣчу мистеру или мистрисъ Стелингъ, и спряталъ, послѣ нѣкотораго размышленія, въ чуланѣ, за платьемъ. Онъ заснулъ въ эту ночь съ мыслью, какъ удивитъ онъ имъ Магги, когда она пріѣдетъ, какъ онъ привяжетъ его къ себѣ краснымъ шарфомъ и станетъ увѣрять ее, будто это его собственный палашъ и что онъ намѣренъ идти въ солдаты. Только одна Магги могла быть такъ глупа, чтобъ ему повѣрить, или кому бы онъ осмѣлился объявить, что у него былъ палашъ; а Магги дѣйствительно должна была пріѣхать на слѣдующей недѣлѣ повидаться съ Томомъ, до своего поступленія въ пансіонъ, вмѣстѣ съ Люси.

Если тринадцатилѣтній мальчикъ вамъ покажется черезчуръ ребенкомъ, то вы, должно быть необыкновенно какой благоразумный человѣкъ, коуорый посвятилъ себя призванью гражданскому, требующему болѣе-кроткаго, нежели грознаго вида, и никогда не остановился въ воинственную позицію, не хмурилъ бровей передъ зеркаломъ. Сомнительно, чтобъ наша армія могла существовать, еслибъ между нами ре было миролюбивымъ людей, которымъ пріятно представляться воинами. Война, какъ и всѣ театральныя зрѣлища, могла бы прекратиться за недостаткомъ публики.

ГЛАВА V.

Второе посещеніе Магги.

Послѣдній разрывъ между двумя мальчиками тянулся долго, и нѣкоторое время они обмѣнивались словами только въ крайней необходимости. По естественной антипатіи характеровъ, переходъ отъ нерасположенія къ ненависти очень-легокъ; у Филиппа онъ, повидимому, начался: въ его характерѣ не было злости, но была раздражительность, которая особенно могла развить чувства отвращенія. Быку зубы даны — мы можемъ повторить, слѣдуя авторитету великаго классика — не какъ орудіе для наблюденія; а Томъ былъ мальчикъ совершенно бычей породы, который, какъ-быкъ, бросался на многіе нѣжные предметы; но онъ коснулся самой деликатной струны Филиппа и причинилъ ему жестокую боль, какъ-будто онъ принялъ всѣ средства съ рѣдкою акуратностью и ядовитою злобою, онъ не видалъ повода, почему они не могли сойтись послѣ этой ссоры, какъ они дѣлали это нѣсколько разъ прежде, какъ-будто между ними ничего не было, хотя онъ никогда ещё не говорилъ Филиппу, что отецъ его былъ мошенникъ. Эта идея такъ проникала всѣ его отношенія къ своему товарищу, котораго онъ не могъ ни любить, ни ненавидѣть, что одно высказываніе ея не могло для него дѣлать такой эпохи, какъ для Филиппа, и онъ имѣлъ полное право ее высказать, когда Филиппъ распѣтушился и началъ браниться. Но замѣтя, что его первыя предложенія дружбы были не приняты, онъ измѣнилъ свое обращеніе съ Филиппомъ и рѣшился не говорить съ нимъ ни о рисованьи, ни объ урокахъ. Они были вѣжливы другъ къ другу, сколько это было необходимо, чтобъ скрыть свою вражду отъ мистера Стелинга, который покончилъ бы это дурачество особенною силою.

Когда Магги пріѣхала, она съ возраставшимъ интересомъ смотрѣла на новаго соученика, хотя онъ и былъ сынъ злаго адвоката Уокима, такъ раздосадовавшаго ея отца. Она пріѣхала въ классное время и сѣла, пока Филиппъ проходилъ свои уроки съ мистеромъ Стелингомъ. Томъ, нѣсколько недѣль назадъ, передалъ ей, что Филиппъ знаетъ бездну исторій, не такихъ глупыхъ, какъ ея разсказы; и она убѣдилась теперь своимъ собственнымъ наблюденіемъ, что онъ долженъ быть дѣйствительно способенъ. Она надѣялась, что онъ найдетъ также и ее способною, когда она станетъ говорить съ нимъ. Магги, кромѣ того, чувствовала особенную нѣжность къ изуродованнымъ предметамъ; она любила особенно ягнятъ-кривошеекъ, потому-что, ей казалось, ягняты, правильно-сложенныя, не такъ обращаютъ вниманіе на ласки, и она любила ласкать преимущественно тѣхъ, кому ея ласки были пріятны. Она очень любила Тома; но часто она желала, чтобъ Томъ болѣе дорожилъ ея любовью.

— Филиппъ Уокимъ, я думаю, Томъ, сколько мнѣ кажется, добрый мальчикъ, сказала она, когда они вышли вмѣстѣ изъ классной комнаты въ садъ, провести тамъ время, оставшееся до обѣда. Ты хорошо знаешь, ему нельзя было выбирать себѣ отца; а я часто читала, что очень-злые люди имѣли хорошихъ сыновей, и наоборотъ, у очень добрыхъ людей бывали худыя дѣти. И если Филиппъ добръ, то, я полагаю, тѣмъ болѣе мы должны сожалѣть о немъ, что отецъ у него нехорошій человѣкъ. Ты любишь его — не правда ли?

— О, онъ такой чудакъ! сказалъ Томъ отрывисто: — и онъ сердится на меня, какъ только можно, за то, что я ему сказалъ, что отецъ его мошенникъ. И я имѣлъ право сказать ему это, потому-что это правда, и онъ первый началъ ругаться. Но побудьте здѣсь однѣ на минуту, Магги: мнѣ нужно пойти наверхъ.

— Развѣ я не могу пойти съ тобою? сказала Магги, которой и въ первый день свиданія приходилось любить только одну тѣнь Тома.

— Нѣтъ, я тебѣ послѣ разскажу, что это такое у меня тамъ, сказалъ Томъ, убѣгая прочь.

Послѣ обѣда мальчики были въ классной комнатѣ и приготавливали завтрашніе уроки, чтобъ имѣть свободный вечеръ въ честь пріѣзда Магги. Томъ сидѣлъ за своею латинскою грамматикой; безмолвно шевеля губами, какъ ревностный, но нетерпѣливый католикъ, повторявшій свои «Отче нашъ»; Филиппъ на другомъ концѣ комнаты работалъ надъ двумя какими-то томами съ видомъ удовлетвореннаго прилежанія, возбуждавшаго любопытство Магги; вовсе не было похоже, чтобъ онъ училъ свои уроки. Она сидѣла на маленькомъ табуретѣ почти посрединѣ между двумя мальчиками, наблюдая то одного, то другаго; и Филиппъ, взглянувъ изъ-за своей книги на каминъ, встрѣтилъ пару ея любопытныхъ глазъ, устремленныхъ на него. Онъ подумалъ: «сестра Тёливера хорошая дѣвочка, вовсе непохожая на своего брата», и ему очень хотѣлось имѣть маленькую сестру. Ему пришло въ голову, отчего это темные глаза Магги напоминали ему принцессъ, превращаемыхъ въ животныхъ?.. Я думаю, потому, что эти глаза были исполнены неудовлетворенной любви.

— Послушай, Магги, сказалъ наконецъ Томъ, закрывая книги и укладывая ихъ съ энергіею и рѣшительностью совершеннаго мастера въ этомъ дѣлѣ: — я кончилъ мои уроки, пойдемъ теперь со мною наверхъ.

— Что это такое? сказала Магги, когда они были за дверью. Легкое подозрѣніе промелькнуло у нея въ головѣ, когда она вспомнила, что Томъ уже ходилъ прежде наверхъ. — Не думаешь ли ты съиграть со мною какой-нибудь штуки?

— Нѣтъ, нѣтъ, Магги! сказалъ Томъ необыкновенно-ласковымъ тономъ: — тебѣ будетъ такъ пріятно это видѣть.

Онъ обнялъ ее рукою около шеи; она обняла его за талью, и такимъ образомъ они отправились наверхъ.

— Послушай, знаешь, только не говори этого никому, сказалъ Томъ: — а то зададутъ мнѣ пятьдесятъ лишнихъ строчекъ.

— А что, живая это штука? спросила Магги, которая воображала теперь, что Томъ держалъ потихоньку куницу.

— О, я тебѣ, не скажу! отвѣчалъ онъ. — Теперь ступай въ тотъ уголъ и закрой лицо, пока я его не достану, прибавилъ онъ, запирая за собою дверь спальни. Я скажу тебѣ, когда обернуться; только, знаешь, не кричать!

— Я закричу, если ты меня испугаешь, сказала Магги, принимая теперь болѣе-серьёзный видъ.

— Бояться тутъ нечего, дурочка, сказалъ Томъ. — Поди и закрой лицо и помни: не смотрѣть!

— Конечно, я не стану подсматривать, сказала Магги съ негодованіемъ и уткнула свое лицо въ подушку, какъ дѣвочка строгой честности.

Но Томъ осторожно поглядѣлъ вокругъ, подойдя къ чулану; потомъ зашелъ въ него и почти закрылъ дверь. Магги оставалась въ своемъ положеніи уже не по одному принципу, а потому, что она забыла, въ своей мечтательности, гдѣ она находилась, и мысли ея были совершенно заняты бѣднымъ изуродованнымъ мальчикомъ, который былъ такъ способенъ, когда Томъ закричалъ:

— Ну, пора, Магги!

Только долгое размышленіе и хорошо-обдуманное расположеніе эффектовъ помогли Тому состроить ихъ себѣ такую фигуру, которая представилась теперь Магги. Недовольный своею мирною физіономіею, которая съ слабымъ намекомъ на брови, милыми голубо-сѣрыми глазами и розовыми пухлыми щеками, вовсе не была страшною, какъ онъ себѣ ни хмурился; онъ прибѣгнулъ къ жженой пробкѣ, какъ къ неизмѣнному источнику ужаснаго, и провелъ себѣ пару черныхъ бровей, сходившися самымъ удовлетворительнымъ образомъ надъ его носомъ, и вычернилъ ею подъ тонъ свой подбородокъ. Вокругъ суконной фуражки онъ навертѣлъ красный платокъ, наподобіе чалмы, и перекинулъ черезъ плечо красный шарфѣ. Эта красная масса, грозно-нахмуренное чело и рѣшительность, съ которою онъ держалъ палашъ, опустивъ конецъ его къ полу, придавали ему совершенно-свирѣпый и кровожадный видъ.

Магги посмотрѣла на-минуту, какъ ошалѣлая, и Томъ сильно наслаждался этимъ моментомъ; но потомъ она захохотала, захлопала въ ладони и сказала:

— О, Томъ! ты совершенная Синяя Борода, какъ представляли въ балаганѣ.

Очевидно, она не была достаточно поражена видомъ палаша: палашъ не былъ обнаженъ. Чувство ужаснаго должно быть сильнѣе впечатлѣно на ея вѣтренный умишко; и Томъ подготовилъ окончательный эффектъ. Нахмурившись еще сильнѣе, онъ (осторожно) вынулъ палашъ изъ ноженъ и вытянулъ его противъ Магги.

— О, Томъ, пожалуйста, перестань! воскликнула Магги съ ужасомъ, отскакивая отъ него въ противоположный уголъ. — Право я закричу! перестань! Зачѣмъ это я пришла наверхъ!

На уголкахъ рта у Тома показалась теперь улыбка самодовольствія, которую вдругъ сдержала суровость великаго воина. Медленно, чтобъ не надѣлать шуму, онъ опустилъ ножны на полъ и потомъ сказалъ строго:

— Я герцогъ Уэллингтонъ! Маршъ! и притопнулъ правою ногою, устремивъ палашъ все еще противъ Магги, которая, дрожа, съ слезами на глазахъ, взлѣзла на кровать, чтобъ быть подальше отъ него.

Томъ, совершенно-счастливый, найдя себѣ зрителя своихъ воинственныхъ подвиговъ даже въ лицѣ Магги, продолжалъ со всею силою выдѣлывать всѣ пріемы, какъ этого должно было ожидать отъ герцога Уэллингтона.

— Томъ, я этого не могу вынести, я закричу! сказала Магги, при первомъ движеніи палаша: — ты заколешься; ты отрубишь себѣ голову.

— Разъ — два! сказалъ Томъ рѣшительно, хотя на двухъ, кисть у него задрожала: — три, вышло еще слабѣе и палашъ теперь опустился. Магги закричала: палашъ упалъ остріемъ на ногу Тома и, минуту спустя, онъ самъ повалился. Магги слѣзала съ постели, продолжая кричать, и вдругъ послышались шаги, приближавшіеся къ комнатѣ. Мистеръ Стелингъ пришелъ первый изъ своего кабинета сверху. Онъ нашелъ обоихъ дѣтей на полу. Томъ впалъ въ обморокъ и Магги трясла его за воротъ курточки, продолжая кричать. Бѣдное дитя! она думала, что онъ умеръ, и все-таки она трясла его, какъ-будто надѣясь этимъ возвратить его къ жизни. Чрезъ минуту она рыдала отъ радости, потому-что Томъ открылъ глаза: она не могла еще сожалѣть о его больной ногѣ: она была такъ счастлива его оживленіемъ.

ГЛАВА VI.

Любовная сцена.

Бѣдный Томъ героически выдержалъ свою боль и рѣшился сказать про Паультера, сколько это было неизбѣжно; пять шилинтовъ остались тайною даже для Магги. Но на сердцѣ у него была страшная тягость, такая страшная, что онъ не смѣлъ даже сдѣлать вопроса, опасаясь услышать роковое «да». Онъ не смѣлъ спросить доктора иди мистера Стелинга: «буду ли я хромать, сэръ». Онъ достаточно владѣлъ собою, чтобъ не кричать отъ боли; но когда его нога была перевязана и онъ остался одинъ съ Магги, сидѣвшею у его постели, они оба начали плакать, положивъ свои головы на одну подушку. Томъ думалъ про-себя, что онъ будетъ ходить на костыляхъ, какъ сынъ кузнеца; а Магги, неугадывавшая, что у него было на умѣ, плакала для компаніи; ни доктору, ни мистеру Стелингу не пришло въ голову предупредить эти опасенія Тома и обнадежить его отрадными словами. Но Филиппъ высмотрѣлъ, когда докторъ ушелъ и, отведя въ сторону мистера Стелинга сдѣлалъ ему именно тотъ самый вопросъ, котораго не рѣшался предложить Томъ.

— Извините меня, сэръ, мистеръ Аскернъ не говоритъ, что Томъ будетъ хромать?

— О, нѣтъ, нѣтъ! сказалъ мистеръ Стелингь: — только на время.

— Какъ вы думаете, сэръ, говорилъ онъ это Тёливеру?

— Нѣтъ, объ этомъ ему ничего не было говорено.

— Могу я пойти и сказать ему объ этомъ, сэръ?

— Конечно, теперь вы мнѣ напомнили: пожалуй, онъ еще тревожится этимъ. Подите въ его спальню, только не дѣлайте шума.

Филиппу сейчасъ пришло въ голову, когда онъ услышалъ про этотъ случай "не будетъ ли Тёливеръ хромать? Тяжело это будетъ для него, и непрощенныя до-сихъ-поръ оскорбленія Тома теперь были сглажены сожалѣніемъ о немъ. Филиппъ чувствовалъ, что состояніе отчужденія теперь миновало, что страданія и грустное лишеніе сближало ихъ. Его воображеніе не останавливалось на внѣшности несчастья, на будущемъ его вліяніи на жизнь Тома; но ему живо представилось, что чувствовалъ Томъ: ему было только четырнадцать лѣтъ, но эти годы возросли среди сознанія тяжелой участи.

— Мистеръ Аскернъ говоритъ, что скоро вы совсѣмъ выздоровѣете, Тёливеръ, сказалъ онъ робко, подходя тихо къ постели Тома. — Я сейчасъ спрашивалъ у мистера Стеллинга и онъ говоритъ, что вы будете ходить такъ же хорошо, какъ и прежде.

Томъ посмотрѣлъ, задержавъ на минуту дыханіе, какъ это бываетъ отъ внезапной радости; потомъ онъ вздохнулъ и взглянулъ своими голубо-сѣрыми глазами прямо въ лицо Филиппу, какъ не дѣлалъ онъ этого слишкомъ двѣ недѣли. Это извѣстіе только открыло Магги возможность несчастья, о которомъ она прежде не думала и она проникла къ Тому и снова начала плакать.

— Не будь такая глупая, Магги, сказалъ Томъ нѣжно, чувствуя опять свою храбрость: — я скоро буду здоровъ.

— Прощайте, Тёливеръ, сказалъ Филиппъ, протягивая свою крошечную руку, которую Томъ сейчасъ же сжалъ своими массивными пальцами.

— Послушайте, Уокимъ, сказалъ Томъ: — попросите мистера Стелинга, чтобъ онъ вамъ позволилъ иногда приходить сюда посидѣть со мною, пока я оправлюсь: вы мнѣ будете разсказывать про Роберта Брюса, что вы знаете.

Послѣ этого Филиппъ проводилъ все время, свободное отъ классныхъ занятій, вмѣстѣ съ Томомъ и Магги. Томъ попрежнему любилъ слушать военные разсказы; но онъ теперь сильно стоялъ за фактъ, что всѣ эти великіе воины, совершившіе удивительные подвиги и выходившіе невредимыми, были одѣты въ латы, которыя, по его мнѣнію, облегчали бой. Онъ никогда не повредилъ бы своей ноги, еслибъ она была обута въ желѣзо. Съ большимъ интересомъ онъ слушалъ новую исторію Филиппа про одного человѣка, у котораго была жестокая рана въ ногѣ и который кричалъ такъ ужасно отъ боли, что его друзья не могли этого выдержать и высадили его на берегъ на пустынный островъ, оставя ему какія-то чудесныя ядовитыя стрѣлы, чтобъ убивать ими животныхъ себѣ въ пищу.

— Вы знаете, я вовсе не кричалъ, сказалъ Томъ: — и я надѣюсь, у меня нога болѣла такъ же, какъ и у него. Кричатъ только трусы.

Но Магги настаивала, что позволительно кричать, когда что-нибудь очень болитъ, и со стороны людей было очень-жестоко не выносить криковъ. Ей хотѣлось узнать, имѣлъ ли Филоктетъ сестру и отчего не осталась она съ нимъ на пустынномъ островѣ, чтобъ ухаживать за нимъ?

Однажды, вскорѣ послѣ того, какъ Филиппъ разсказалъ эту исторію, онъ и Магги сидѣли вдвоемъ въ классной комнатѣ, пока Тому перевязывали ногу. Филиппъ занимался своими уроками, а Магги, походивъ по комнатѣ и, не принимаясь ни за что, потому-что скоро ей можно было идти опять къ Тому, подошла къ Филиппу, и облокотясь на столъ возлѣ него, смотрѣла, что онъ дѣлалъ. Теперь они были старыми друзьями и не стыдились другъ друга.

— Что вы читаете теперь погречески? сказала она. — Это стихи. Я могу это распознать, потому-что строчки такія короткія.

— Это про Филоктета, хромаго человѣка, про котораго я вамъ вчера разсказывалъ, отвѣчалъ онъ, опершись головою на руку и смотря на нее, какъ-будто ему вовсе не было досадно, что его прервали. Магги оставалась въ прежнемъ положеніи, облокотившись обѣими руками и передвигая свои ноги, между-тѣмъ черные глаза ея бросали неопредѣленный, мечтательный взглядъ, какъ-будто она совершенно забыла и про Филиппа и про его книгу.

— Магги, сказалъ Филиппъ, минуту или двѣ спустя, попрёжнему облокотившись и продолжая смотрѣть на нее: — еслибъ у васъ былъ такой же братъ, какъ я, любили бы вы меня, какъ Тома?

Магги вздрогнула, выходя изъ задумчивости, и сказала:

— Что?

Филиппъ повторилъ свой вопросъ.

— О, да; болѣе, отвѣчала она. — Нѣтъ, не болѣе; я не думаю, чтобъ я могла любить васъ болѣе Тома; но мнѣ было бы васъ такъ жаль, такъ очень-жаль.

Филиппъ, покраснѣлъ. Онъ хотѣлъ знать, любила ли бы она его при всемъ его безобразіи; и все-таки, когда она ему открыто намекнула на него, ему непріятно было ея сожалѣніе. Магги, какъ ни была она молода, почувствовала свою ошибку. До-сихъ-поръ она по инстинкту вела себя такъ, какъ-будто она не замѣчала безобразія Филиппа. Ея собственная чувствительность и опытность, посреди домашнихъ пересудовъ, достаточно ее научили этому, какъ-будто ею руководствовало самое окончательное воспитаніе.

— Но вы такъ способны, Филиппъ, вы можете пѣть и играть, прибавила она потомъ быстро. — Я бы желала, чтобъ вы были моимъ братомъ, я такъ васъ люблю и вы оставались бы со мною дома, когда Томъ уходилъ, и учили бы меня всему, и погречески — не такъ ли?

— Но вы скоро уѣдете и поступите въ школу, Магги? сказалъ Филиппъ: — и тогда вы забудете про меня и не станете даже обо мнѣ думать. И потомъ, если мы встрѣтимся, когда выростите, вы и не обратите на меня вниманія.

— О, нѣтъ! я увѣрена, я не забуду васъ, сказала Магги, серьёзно покачивая головою. — Я никогда ничего не забываю, и въ отсутствіи я о всѣхъ думаю. Я думаю и про бѣднаго Яна: у него наростъ въ горлѣ; и Лука говоритъ, что онъ околѣетъ. Не говорите только этого Тому: его это разстроите. Вы никогда не видали Яна, такая это странная собачонка, никто его не любитъ кромѣ меня и Тома.

— Любите ли вы меня столько же, сколько Яна, Магги, спросилъ Филиппъ, печально улыбаясь.

— О, да! разумѣется, сказала Магги, улыбаясь.

— Я васъ очень люблю, Магги, я никогда васъ не забуду, сказалъ Филиппъ: — и когда я буду очень несчастливъ, я всегда буду о васъ думать и желать, чтобъ у меня была сестра съ такими глазами, какъ у васъ.

— Отчего вамъ нравятся мои глаза? спросила Магги, не безъ удовольствія.

Только отецъ ея, она слышала, отзывался про нихъ съ похвалою.

— Не знаю, сказалъ Филиппъ: — они не похожи на другіе глаза. Они, мнѣ кажется, силятся говорить и говорить съ любовью. Я не люблю, когда другіе глядятъ на меня; но мнѣ такъ пріятно, Магги, когда вы на меня смотрите.

— Я думаю, вы любите меня болѣе, нежели Томъ, сказала Магги печально; потомъ, подумавъ, какъ бы она могла убѣдить Филиппа, что она его также любитъ, хотя онъ и былъ горбатъ, она сказала:

— Хотите, я васъ поцалую, какъ я цалую Тома?

— О, да! меня никто не цалуетъ.

Магги, обняла его и поцаловала съ любовью.

— Вотъ вамъ! сказала Магги: — и я всегда буду васъ помнить и цаловать, когда мы встрѣтимся. Но теперь я пойду отъ васъ: я думаю, мистеръ Аскернъ уже перевязалъ ногу Тома.

Когда отецъ пріѣхалъ вторично, Магги сказала ему:

— Филиппъ такъ любитъ Тома; онъ такой способный мальчикъ, и я очень люблю его. И ты, Томъ, вѣдь, его любишь? Скажи, что ты его любишь, прибавила она умоляющимъ голосомъ.

Томъ покраснѣлъ, взглянувъ на отца, и сказалъ:

— Когда я оставлю школу, отецъ, я съ нимъ не буду знаться; но мы съ нимъ помирились во время моей болѣзни. Онъ выучилъ меня играть въ шашки и я его объигрываю.

— Хорошо, хорошо! сказалъ мистеръ Тёливеръ: — если онъ съ тобою добръ и ты будь добръ къ нему. Онъ бѣдный-горбунъ и весь пошелъ по своей матери. Но только не слишкомъ дружись съ нимъ: въ немъ также есть и отцовская кровь. Ей-ей! и сѣрый жеребенокъ подъ-часъ лягнетъ не хуже воронаго жеребца.

Противоположные характеры двухъ мальчиковъ исполнили, чего не могло произвести одно наставленіе мистера Тёливеръ: несмотря на новыя ласки Филиппа и на взаимность Тома во время его болѣзни, никогда не были они близкими друзьями. Когда Магги уѣхала и Томъ началъ ходить попрежнему, теплота дружбы, возбужденная сожалѣніемъ и благодарностью, замерла постепенно и оставила ихъ въ прежнихъ отношеніяхъ другъ къ другу. Филиппъ часто бывалъ раздражителенъ и гордъ, и добрыя впечатлѣнія Тома, мало-по-малу отодвинулись на задній планъ; ихъ замѣстили подозрительность и нерасположеніе къ чудаку и горбуну, сыну мошенника. Если жаръ преходящаго чувства связываетъ вмѣстѣ мальчиковъ и большихъ, то они должны быть сдѣланы изъ однороднаго состава, удобосмѣшиваемаго, или они снова распадутся, когда жаръ остынетъ.

ГЛАВА VII.

Золотыя ворота пройдены.

Такимъ образомъ Томъ просуществовалъ въ Кингс-Лартонѣ до пятаго полугодія, когда ему минулъ шестнадцатый годъ; между-тѣмъ, Магги росла въ пансіонѣ у миссъ Фирнисъ, въ старинномъ городѣ Лэс-Гамѣ, съ быстротою вызывавшею постоянныя порицанія ея тётокъ. Въ первыхъ письмахъ къ Тому она всегда поминала Филиппа и дѣлала о немъ многіе вопросы, на которые Томъ отвѣчалъ очень-коротко. Съ сожалѣніемъ она слышала, на праздникахъ, какъ Томъ снова о немъ отзывался, говоря, что Филиппъ былъ попрежнему чудакъ и часто сердился: она видѣла ясно, они не были уже друзьями; и когда она напоминала Тому, что онъ долженъ всегда любить Филиппа, который къ нему былъ такъ добръ, когда у него болѣла нога, онъ отвѣчалъ:

— Это не моя вина, я ему ничего не дѣлаю.

Она едва видѣла Филиппа въ остальное время своей школьной жизни. Въ лѣтнія каникулы онъ всегда бывалъ на берегу моря, для своего здоровья, и на Рождествѣ она могла встрѣчаться съ нимъ только на улицахъ Ст.-Оггсъ. Когда они встрѣтились, она припомнила свое обѣщаніе поцаловать его; но, какъ молодая леди, учившаяся въ пансіонѣ, она знала теперь, что такое привѣтствіе было неприлично и что Филиппъ не ожидалъ его. Обѣщаніе осталось неисполненнымъ, какъ многіе другіе мечтательные обѣты нашего дѣтства, неисполненнымъ, подобно обѣтамъ, сдѣланнымъ въ Эдемѣ, когда времена года еще не были разграничены, и розовый цвѣтъ росъ на одномъ стеблѣ рядышкомъ съ спѣющимъ персикомъ, и которые невозможно было исполнить разъ, когда были пройдены золотыя врата.

Но когда отецъ дѣйствительно началъ давно-ожидаемый процесъ и Уокимъ сталъ дѣйствовать противъ него, какъ агентъ Пивара и стараго Гари, даже и Магги почувствовала тогда, что едвали прежняя дружба съ Филиппомъ можетъ возстановиться. Самое имя Уокима сердило ея отца и она слышала, какъ онъ говорилъ, что если этому горбуну достанется отцовское богатство, неправильно-добытое, то проклятіе будетъ надъ нимъ.

— Знайся съ нимъ какъ-можно-менѣе въ школѣ, говорилъ онъ Тому, которому легко было повиноваться теперь этому приказанію. потому-что у мистера Стединга около этого времени явились два новые воспитанника. Этотъ джентльменъ подымался въ свѣтѣ, хотя и не съ быстротою метеора, какъ этого ожидали восторженники его краснорѣчія, но все-таки велъ свои дѣла достаточно-хорошо и имѣлъ возможность увеличивать свои расходы въ постоянной несоразмѣрности съ доходомъ.

Воспитаніе Тома совершалось съ однообразіемъ фабрики; умъ его продолжалъ лѣниво двигаться, какъ и прежде, въ средѣ неинтересныхъ и малопонятныхъ для него идей. Каждую вакацію привозилъ онъ домой рисунки, изображавшіе атласные пейзажи, акварели съ яркою зеленью и тетради съ упражненіями и проблемами, очень-красиво написанными, потому-что всѣ способности его были сосредоточены на каллиграфіи. Каждую вакацію онъ также привозилъ домой одну или двѣ новыя книги, показывавшія его успѣхи въ исторіи, христіанскомъ ученіи и латинской литературѣ, и эти успѣхи имѣли свои послѣдствія, кромѣ обладанія книгъ. Уши и языкъ Тома привыкли ко многимъ словамъ и фразамъ, которыя обыкновенно принимаются за признаки образованности; и хотя онъ и не занимался особенно-прилежно своими уроками, но они оставили все-таки осадокъ неопредѣленныхъ, отрывочныхъ и безполезныхъ свѣдѣній. Мистеръ Тёливеръ, видя такіе признаки воспитанія, которые были выше его критики, находилъ его совершенно-удовлетворительнымъ; иногда онъ, правда, замѣчалъ, что Тома вовсе не учили съемкѣ плановъ и мало занимали счетоводствомъ; но никогда не жаловатся онъ про это мистеру Стелингу. Ученье было такое курьёзное дѣло; и еслибъ онъ взялъ Тома, куда бы онъ могъ его помѣстить?

Около этого времени, когда Томъ началъ свое послѣднее полугодіе въ Кингс-Лартонѣ, лѣта сдѣлали въ немъ большую перемѣну съ-тѣхъ-поръ, какъ мы видѣли его въ первый разъ, по возвращеніи изъ академіи Якобса. Теперь это былъ высокой молодой человѣкъ, ловко-державшій себя и говорившій безъ особенной застѣнчивости. Онъ носилъ уже фракъ и стоячіе воротнички, и слѣдилъ за своею губою, съ жаркимъ нетерпѣніемъ каждое утро посматривая на свою дѣвственную бритву, которою онъ запасся еще въ прошедшіе праздники. Филиппъ оставилъ школу еще прошлую осень, чтобъ имѣть возможность провести зиму на югѣ для своего здоровья. И эта перемѣна еще болѣе развила въ Томѣ неопредѣленное радостное чувство, которое обыкновенно пробуждается въ послѣдніе мѣсяцы передъ выходомъ изъ школы. Въ эту четверть, можно было также надѣяться, кончится процесъ отца: такая перспектива еще увеличивала удовольствіе, потому-что Томъ, составившій себѣ мнѣніе о дѣлѣ по разсказамъ отца, не имѣлъ ни малѣйшаго сомнѣнія, что Пиваръ долженъ его проиграть.

Томъ уже нѣсколько недѣль не имѣлъ никакихъ извѣстій изъ дома: это его, особенно не поражало, потому-что отецъ и мать его не имѣли привычки выражать своей любви въ ненужныхъ письмахъ, когда, вдругъ, къ его удивленію, ему объявляютъ въ одно сѣрое, холодное ноябрское утро, что сестра ожидаетъ его въ гостиной.

Магги также была высока и волосы ея были заплетены въ косу; она была ростомъ почти съ Тома, хотя ей минуло только тринадцать лѣтъ, и въ настоящую минуту она дѣйствительно казалась старѣе его. Она сняла свою шляпку и тяжелые локоны были откинуты назадъ со лба, какъ-будто чело ея не могло выдержать этой лишней тягости. Молодое лицо ея казалось истомленнымъ и глаза ея нетерпѣливо смотрѣли на дверь. Когда Томъ вошелъ, она не сказала ни слова, только подошла къ нему, обняла его и поцаловала съ любовью. Онъ привыкъ къ ея страннымъ манерамъ и не чувствовалъ особенной тревоги отъ такого пріема.

— Что ты это такъ рано пріѣхала, Магги, и въ такое холодное утро? Ты пріѣхала въ кабріолетѣ? спросилъ ее Томъ, когда она отодвинулась къ софѣ и посадила его возлѣ себя.

— Нѣтъ, я пріѣхала въ дилижансѣ; я сюда пѣшкомъ дошла отъ заставы.

— Но отчего жь ты не въ школѣ? Праздники еще не начались?

— Отецъ потребовалъ меня домой, сказала Магги съ легкимъ дрожаніемъ губы. — Я пріѣхала домой три или четыре дня назадъ.

— Отецъ здоровъ? спросилъ Томъ тревожно.

— Несовсѣмъ, сказала Магги: — онъ очень несчастливъ, Томъ. Процессъ кончился и я пріѣхала тебѣ объявить объ этомъ; я думала, лучше тебѣ все знать прежде, нежели ты пріѣдешь домой, а одного письма мнѣ не хотѣлось тебѣ послать.

— Мой отецъ не проигралъ его? сказалъ Томъ поспѣшно вскакивая съ софы и становясь противъ Магги.

— Да, милый Томъ, сказала Магги, смотря на него въ тревогѣ.

Томъ помолчалъ минуту или двѣ, опустивъ глаза внизъ, потомъ онъ сказалъ:

— Такъ моему отцу придется заплатить большія деньги?

— Да, проговорила Магги слабо.

— Нечего дѣлать! сказалъ Томъ бодро, какъ-будто не видя осязательныхъ послѣдствій потери значительной суммы: — но, я полагаю, моему отцу очень-непріятно, прибавилъ онъ, смотря на Матти и думая, что она тревожилась только какъ дѣвочка, принимавшая всѣ вещи слишкомъ къ сердцу.

— Да, проговорила Магги опять слабо.

Спокойная недовѣрчивость Тома вызывала ее теперь на болѣе-откровенную рѣчь, и она сказала громко и быстро, какъ-будто слова вырывались у ней.

— О, Томъ! онъ потеряетъ мельницу, землю и все; ничего не останется у него.

Взглядъ удивленья загорѣлся въ глазахъ Тома; потомъ онъ поблѣднѣлъ и задрожалъ. Онъ ничего не говорилъ, только сѣлъ на софу и смотрѣлъ безсознательно на противоположное окно.

Забота о будущемъ никогда не входила въ голову Тома. Его отецъ всегда ѣздилъ на доброй лошади, жилъ въ хорошемъ домѣ и глядѣлъ весело, самоувѣренно, какъ человѣкъ, у котораго было независимое состояніе. Тому никогда и не грезилось, чтобъ отецъ его могъ обанкрутиться, чтобъ его постигло такое несчастье, о которомъ онъ слышалъ, всегда относились, какъ о страшномъ позорѣ; а идея позора никогда не приходила ему въ голову въ связи съ его родными и всего менѣе съ его отцемъ. Чувство семейной гордости проникало самый воздухъ, въ которомъ родился Томъ. Онъ зналъ, что въ Ст.-Оггсѣ были люди, жившіе открыто, хотя безъ средствъ; но онъ всегда слышалъ, какъ его собственные родные говорили про этихъ людей съ презрѣніемъ и порицаніемъ. Онъ имѣлъ твердое убѣжденіе, которое сроднилось съ нимъ, какъ самая жизнь, и не требовала болѣе очевидныхъ доказательствъ, что отецъ его могъ тратить большія деньги, если онъ этого хотѣлъ; и такъ-какъ воспитаніе у мистера Стеллинга развило въ немъ болѣе-роскошный взглядъ на жизнь, то онъ часто мечталъ, какую роль будетъ онъ играть въ свѣтѣ, когда выростетъ, съ своими лошадьми и собаками, и покажетъ себя своимъ сверстникамъ въ Ст.-Оггсѣ, можетъ-быть, мечтающимъ, что они выше его потому, что отцы ихъ люди дѣловые, или владѣютъ обширными маслобойнями. Предвѣщанія и сомнительныя покачиванія головою дядей и тётокъ не производили на него никакого дѣйствія; онъ только думалъ, что дяди и тётки были очень непріятные знакомые; они постоянно, какъ онъ запомнитъ, все порицали. Его отецъ, конечно, понималъ лучше ихъ вещи.

Губа Тома покрылась пушкомъ, и все-таки его идеи и ожиданія до-сихъ-поръ были только воспроизведеніемъ его дѣтскихъ грёзъ, среди которыхъ онъ жилъ три года назадъ и изъ которыхъ вдругъ пробудило его неожиданное потрясеніе.

Безмолвіе Тома перепугало Магги. Ей оставалось еще передать вѣсть хуже. Она обняла его, наконецъ, и сказала рыдая:

— Томъ милый! милый Томъ! не тревожься такъ, старайся тверже перенести несчастье.

Томъ безсознательно повернулъ щеку, чтобъ встрѣтить ея поцалуй; слезы катились по ней; онъ отеръ ихъ рукою. Это движеніе привело его въ себя; онъ оправился и сказалъ:

— Я поѣду съ тобою домой, Магги. Отецъ, вѣдь, сказалъ, чтобъ я пріѣхалъ?

— Нѣтъ, Томъ, отецъ этого не говорилъ, отвѣчала Магги. Заботливость о братѣ помогла ей побѣдить свое волненіе. Что сталось бы съ нимъ, еслибъ она вдругъ объявила ему все? — Но мать желаетъ, чтобъ ты пріѣхалъ. Бѣдная мать! она такъ плачетъ! О, Томъ, дома такое страшное горе.

Губы Магги побѣлѣли и она начала почти такъ же дрожать, какъ Томъ. Бѣдныя дѣти ближе примкнули другъ къ другу и оба трепетали, одинъ отъ неопредѣленнаго ужаса, другая отъ страшной дѣйствительности. Магги заговорила наконецъ почти шопотомъ:

— И… и… бѣдный отецъ!…

Магги не могла докончить, но такая проволочка была нестерпима для Тома. Ему представилась теперь мысль о заключеніи въ тюрьмѣ, вслѣдствіе долга.

— Гдѣ мой отецъ? сказалъ онъ, нетерпѣливо: — говори, Магги!

— Онъ дома, отвѣчала Магги, не затрудняясь отвѣтомъ на этотъ; вопросъ: — но, прибавила она послѣ нѣкотораго молчанія: — онъ безъ памяти… онъ упалъ съ лошади… онъ никого не узнаетъ, кромѣ меня… онъ лишился сознанія… О, отецъ! отецъ!…

Послѣ этихъ словъ рыданія Магги, до-сихъ-поръ сдерживаемыя, вырвались съ большою силою. Томъ чувствовалъ тягость на сердцѣ, которая мѣшаетъ плакать; онъ не сознавалъ опредѣленно всѣхъ несчастій, какъ Магги, которая была дома; онъ чувствовалъ только все давящее бремя бѣдствія, повидимому непоправимаго. Онъ крѣпче, судорожно почти сжималъ рыдавшую Магги, но лицо его было неподвижно, глаза безъ слезъ, безъ жизни, какъ-будто черная пелена внезапно упала передъ нимъ.

Но Магги вдругъ удержала себя; одна мысль подѣйствовала на нее, какъ неожиданный какой-нибудь громъ.

— Мы сейчасъ должны ѣхать, Томъ, мы не должны медлить: отецъ хватится меня; мы должны быть въ десять часовъ у заставы, чтобъ не пропустить дилижанса. Она сказала это съ поспѣшною рѣшительностью, отирая слезы и вставая, чтобъ надѣть шляпку.

Томъ разомъ почувствовалъ то же побужденіе и также всталъ.

— Погоди минуту, Магги, сказалъ онъ: — я долженъ переговорить съ мистеромъ Стелингомъ, и тогда мы поѣдемъ.

Онъ думалъ, что ему придется идти въ классную комнату, гдѣ были воспитанники; но онъ встрѣтилъ по дорогѣ мистера Стелинга, который слышалъ отъ своей жены, что Магги казалась очень-встревоженною, когда спрашивала про своего брата; и теперь онъ думалъ, что братъ и сестра довольно оставались наединѣ и шелъ разспросить и утѣшить ихъ.

— Сэръ, я долженъ ѣхать домой, сказалъ Томъ отрывисто, встрѣтя мистера Стелинга въ корридорѣ. — Я долженъ ѣхать сейчасъ съ моею сестрою. Мой отецъ проигралъ свой процесъ, онъ лишился всего состоянія и онъ очень боленъ.

Мистеръ Стелингъ почувствовалъ, какъ человѣкъ съ добрымъ сердцемъ; онъ предвидѣлъ вѣроятную потерю и для себя; но это не имѣло на него вліянія, когда смотрѣлъ онъ съ глубокимъ сожалѣніемъ на брата и сестру, для которыхъ такъ рано началось горе. Узнавъ, какъ Магги пріѣхала и какъ торопилась она домой, онъ поспѣшилъ ихъ отъѣздомъ; онъ только шепнулъ что-то мистрисъ Стелингъ, которая слѣдовала за нимъ и которая сейчасъ же вышла изъ комнаты.

Томъ и Магги стояли въ дверяхъ, готовясь отправиться, когда вернулась мистрисъ Стелингъ съ маленькою корзинкою и повѣсила ее на руку Магги, говоря:

— Не забудьте, милая, покушать дорогою.

Сердце Магги забилось любовью къ этой женщинѣ, которую она никогда не любила, и она безмолвно поцаловала ее. Это былъ первый признакъ новаго чувства, которое развиваетъ горе — внимательность къ чисто-человѣческимъ одолженіямъ, обращающая ихъ въ узы человѣколюбія.

Мистеръ Стелингъ положилъ свою руку на плечо Тома и сказалъ:

— Господь благослови васъ. Дайте мнѣ знать, какъ устроитесь.

Потомъ онъ пожалъ руку Магги, но не было слышно прости. Томъ такъ часто представлялъ себѣ, какъ ему будетъ весело, когда онъ совсѣмъ оставитъ школу. И теперь школьное время представлялось ему праздникомъ, только-что закончившимся.

Двѣ юныя фигуры скоро потерялись изъ вида на отдаленной дорогѣ и исчезли за выдавшеюся изгородью.

Они вмѣстѣ вступили въ новую жизнь горя и не суждено имъ болѣе видѣть радостнаго солнца, неотуманеннаго печальными воспоминаніями. Они вошли въ тернистую пустыню и золотыя врата дѣтства навсегда затворились за ними.

КНИГА ТРЕТЬЯ.

РАЗОРЕНІЕ.

ГЛАВА I.

Что приключилось дома.

Никто не ожидалъ, чтобъ такой довѣрчивый и вспыльчивый человѣкъ, какъ мистеръ Тёливеръ, принялъ съ такою твердостью извѣстіе о потерѣ своей тяжбы и торжествѣ Пивара и Уокима. Встрѣчаясь съ мистеромъ Тёливеромъ, всякій удивлялся его хладнокровію, а онъ только того и добивался. "Пускай не воображаютъ себѣ, думалъ онъ, «что Уокимъ меня уничтожилъ; я и ему, и всѣмъ докажу, что меня не такъ-то легко раздавить». Мистеръ Тёливеръ вполнѣ сознавалъ, что состоянія его не достанетъ, чтобъ заплатить издержки по неудачному процесу; но, несмотря на то, онъ былъ убѣжденъ, что найдетъ тысячу средствъ выбраться съ честью изъ затруднительныхъ обстоятельствъ.

Врожденныя ему качества — упрямство и надменность, сбившись съ прежняго пути, обратились теперь на составленіе различныхъ плановъ. Главная цѣль всѣхъ этихъ соображеній состояла въ томъ, чтобъ дорнкотская мельница осталась за прежнимъ владѣльцемъ. Не удивительно, что, при такомъ приливѣ разнообразныхъ проектовъ и предположеній, кровь у него хлынула къ головѣ и лицо раскраснѣлось, когда онъ садился на лошадь, простившись съ адвокатомъ мистеромъ Горомъ.

«Вотъ, хоть Фёрле, у котораго закладная на землю» думалъ Тёливеръ, «человѣкъ разсудительный, не дастъ промаху — не только купитъ мельницу съ угодьями, но возьметъ его, Тёливера, въ арендаторы и дастъ ему надлежащій оборотный капиталъ, съ котораго мистеръ Тёливеръ будетъ выдавать ему громадный процентъ, удерживая только необходимое для поддержанія своего семейства». Да и странно было бъ упустить столь выгодную операцію! Вѣроятно, Фёрле воспользуется такимъ случаемъ. Тёливеръ считалъ, что иначе и быть не можетъ: есть люди и неразгоряченные потерею прореса, которые разсуждаютъ точно такимъ же образомъ, полагая, что всѣ должны дѣйствовать именно по ихъ плану. Въ головѣ мельника не было ни малѣйшаго сомнѣнія въ томъ, что Фёрле поступитъ по его желанію, и въ такомъ случаѣ зло еще не такъ велико. Правда, Тёливеру съ семействомъ придется жить поскромнѣе, во недолго, потому-что вскорѣ онъ выплатилъ бы изъ доходовъ занятый капиталъ. Ясно, что расходы по тяжбѣ удастся покрыть, и мельница все-таки останется за разореннымъ человѣкомъ. Разумѣется, положеніе его было немного-неловкое. Главное дѣло — это неудачное поручительство за бѣднаго Райлэ, который скоропостижно умеръ въ прошломъ апрѣлѣ, навязавъ на мистера Тёливера долгъ въ двѣ тысячи-пятьсотъ фунтовъ, что имѣло весьма неблагопріятное вліяніе на денежныя дѣла, послѣдняго. За-то мистеръ Тёливеръ никогда не былъ столь малодушнымъ скрягой, чтобъ отказать въ помощи ближнему въ этомъ загадочномъ мірѣ, гдѣ онъ самъ, не сегодня такъ завтра, можетъ находиться въ такомъ же положеніи. Но самое обидное обстоятельство то, что, за нѣсколько мѣсяцевъ предъ симъ, запмодавецъ, ссудившій ему нѣкоторую сумму денегъ для уплаты мистрисъ Глегъ, сталъ безпокоиться о своихъ деньгахъ (вѣроятно, по милости Уокима), и мистеръ Тёливеръ, еще вполне-убѣжденный въ выигрышѣ тяжбы и неимѣвшій подобной суммы въ наличности, необдуманно согласился дать ему, вмѣсто векселя, закладную на свою мебель и другія домашнія вещи. «Не все ли равно» думалъ онъ въ то время, «чѣмъ поручиться, когда увѣренъ, что въ скоромъ времени будетъ чѣмъ уплатить долгъ?» Но теперь послѣдствія этого поспѣшнаго поступка ясно представились его уму: онъ понялъ, что если не заплатить денегъ въ скоромъ времени, то закладная будетъ представлена ко взысканію. Мѣсяца два назадъ, мистеръ Тёливеръ ни за что на свѣтѣ не захотѣлъ бы быть обязаннымъ женинымъ друзьямъ; теперь же онъ находилъ совершенно-справедливымъ, чтобъ жена его отправилась къ Пулетамъ и объяснила имъ въ чемъ дѣло: они, вѣроятно, не допустятъ продажи бессиныхъ вещей, которыя въ то же время могутъ служить залогомъ Пулету, если онъ выручитъ родню изъ бѣды; такимъ-образомъ этотъ скряга даже помѣститъ свои деньги безъ всякаго риска. Мистеръ Тёливеръ никогда не сталъ бы унижаться передъ такимъ подлецомъ; ну, а Бесси, отчего бы не попросить своихъ родственниковъ о такомъ незначительномъ одолженіи?

Именно самые гордые и упрямые люди наиболѣе способны измѣнять самимъ себѣ на каждомъ шагу; для нихъ труднѣе всего сознаться въ томъ, что они совершенно разбиты и что приходится начинать жизнь съизнова. А мистеръ Тёливеръ, хотя не болѣе какъ отличный мельникъ и солодовникъ, былъ не менѣе гордъ и упрямъ, чѣмъ любое высоко-поставленное лицо, которое разъигрываетъ видную и громкую трагедію, нерѣдко въ царской мантіи, доставляя обильную пищу лѣтописцу. Гордость и упрямство мельниковъ и тому подобныхъ мелкихъ, незамѣтныхъ людей производятъ также свои трагедіи; но они не оставляютъ слѣда, не переходятъ изъ рода въ родъ. Есть животныя, для которыхъ неизмѣнность положенія есть условіе существованія, которыя погибаютъ, если нарушить это условіе; такъ точно есть люди, для которыхъ собственное превосходство — жизненный законъ; уничиженіе они могутъ сносить только, пока не сознаютъ его и еще считаютъ себя выше другихъ.

Приближаясь къ Сент-Оггсу, черезъ который ему приходилось проѣзжать на обратномъ пути, мистеръ Тёливеръ еще вѣрилъ своему превосходству. Мистеръ Тёливеръ безсознательно прослѣдилъ за лергамскою почтовою каретою до почтамта, и тамъ далъ писцу написать письмо къ Магги, гдѣ онъ просилъ ее возвратиться домой на другой же день. Самъ онъ не въ-состояніи былъ писать: рука у него слишкомъ дрожала отъ волненія, а онъ желалъ, чтобъ письмо на другое же утро было доставлено кондукторомъ въ пансіонъ миссъ Фиринсъ. У мистера Тёливера явилось вдругъ необъяснимое желаніе видѣть Магги, какъ-можно-скорѣе; она должна была пріѣхать съ завтрашнимъ дилижансомъ.

Возвратясь домой, мистеръ Тёливеръ не хотѣлъ сознаться передъ женою въ своемъ положеніи, и серьёзно выбранилъ ее за то, что она стала сокрушаться о потерѣ тяжбы, «когда вовсе не о чемъ было безпокоиться». На ночь онъ ей ничего не сообщилъ о совершенной имъ закладной и объ обращеніи къ мистрисъ Пулетъ по этому предмету; онъ и прежде скрывалъ отъ жены такого рода дѣло, и объяснилъ ей, что опись вещамъ, которая въ то время потребовалась, нужна ему для составленія духовнаго завѣщанія. Обладаніе женою, которая стоитъ очевидно ниже по умственному развитію, влечетъ за собою, какъ и всякое другое преимущество, необходимость нерѣдко употреблять несовсѣмъ-прямую тактику.

На другой день мистеръ Тёливеръ снова отправился верхомъ въ Сент-Оггсъ, въ контору мистера Гора. Послѣдній долженъ былъ видѣть Ферлея въ то утро и переговорить съ нимъ насчетъ мистера Тёливера; но неожиданное обстоятельство отозвало мистера Гора изъ конторы и помѣшало ему дождаться посѣтителя; потому онъ просилъ мистера Тёливера зайдти къ нему въ одиннадцать часовъ на слѣдующій день, а покуда сообщалъ въ письмѣ нѣкоторыя важныя для мистера Тёливера свѣдѣнія.

— Ну такъ, сказалъ мистеръ Тёливеръ, взявъ письмо, но не распечатывая его: — скажите Гору, что я буду завтра къ одиннадцати часамъ; и затѣмъ, поворотивъ лошадь, онъ отправился въ обратный путь.

Прикащикъ, посланный ему на встрѣчу съ письмомъ, посмотрѣлъ ему въ слѣдъ нѣсколько минутъ, удивляясь, съ чего онъ такъ взволнованъ. Прочитать письмо было нелегко для мистера Тёливера: онъ очень-медленно усвоялъ какую бы то ни было мысль, выраженную писанными или даже печатными буквами; а потому онъ положилъ письмо въ карманъ, намѣреваясь прочитать его на досугѣ, сидя въ креслѣ. Но потомъ мельнику пришла въ голову мысль, что, пожалуй, письмо заключаетъ новость, о которой мистрисъ Тёливеръ не должна знать, и въ такомъ случаѣ лучше ей вовсе не показывать письма. Вслѣдствіе этого соображенія, онъ остановилъ лошадь, вынулъ записку и прочелъ ее. Письмо было недлинное; сущность его состояла въ томъ, что; мистеръ Горъ разузналъ тайно, но изъ вѣрныхъ источниковъ, что Фёрлей, находясь въ очень-стѣсненныхъ денежныхъ обстоятельствахъ, недавно принужденъ былъ разстаться съ нѣсколькими закладными, въ томъ числѣ съ закладною на движимое имущество мистера Тёливера, которую онъ передалъ Уокиму.

Чрезъ полчаса одинъ изъ работниковъ мистера Тёливера нашелъ его на большой дорогѣ, гдѣ онъ лежалъ безъ чувствъ, а сѣрая лошадь стояла вблизи, безпокойно фыркая.

Когда, въ тотъ вечеръ, Магги воротилась домой по призыву отца, онъ уже пришелъ въ чувство. За часъ передъ тѣмъ бѣднякъ очнулся и пробормоталъ что-то о письмѣ, и снова повторилъ то же съ видимымъ нетерпѣніемъ. По настоятельному требованію доктора мистера Тёрнбуля, письмо, найденное при мельникѣ на дорогѣ, принесли и положили къ нему на постель. Больной тотчасъ успокоился и лежалъ нѣсколько времени неподвижно, устремивъ свои взоры на письмо, какъ-будто стараясь, при помощи его, связать прерванныя мысли свои. Вдругъ что-то новое пришло ему на умъ и измѣнило прежнее направленіе его мыслей; онъ отъ письма обратилъ свой взоръ на двери и, присматриваясь безпокойно, какъ-будто стараясь отъискать кого-то, произнесъ:

«Моя маленькая дѣвочка».

Онъ нѣсколько разъ съ безпокойствомъ повторялъ эти слова, тогда-какъ ко всему остальному онъ казался совершенно-равнодушнымъ, даже не показывая вида, что узнаетъ жену или кого другаго. Бѣдная мистрисъ Тёливеръ, окончательно убитая новымъ горемъ, ходила безсознательно взадъ и впередъ отъ дома къ воротамъ, чтобъ посмотрѣть не ѣдетъ ли лесгамскій дилижансъ, хотя знала, что онъ приходитъ гораздо-позже.

Наконецъ дилижансъ привезъ бѣдную дѣвочку, безпокойство которой возрасло до высшей степени во время дороги.

— О матушка! что случилось? воскликнула Магги, поблѣднѣвъ отъ испуга, когда расплаканная мать вышла ей на встрѣчу. Она не могла вообразить, чтобъ отецъ ея былъ боленъ, такъ-какъ письмо изъ Сент-Оггса было писано наканунѣ подъ его диктовку.

Въ это время мистеръ Тёрнбуль вышелъ къ ней на встрѣчу (докторъ — утѣшитель въ домѣ страждущихъ) и Магги подбѣжала съ пристальнымъ, вопрошающимъ взглядомъ къ своему старому пріятелю, котораго она помнила съ-тѣхъ-поръ, какъ начались ея воспоминанія.

— Не огорчайтесь такъ, моя милочка, сказалъ онъ, взявъ ее за руку. — Отецъ вашъ имѣлъ неожиданный ударъ, и еще невполнѣ пришелъ въ чувство; но онъ о васъ освѣдомлялся и ему, вѣроятно, будетъ лучше, когда онъ васъ увидитъ. Будьте какъ-можно-тише; снимите шляпку и пойдемте къ нему наверхъ.

Магги повиновалась, но сердце ея билось съ такою силою, какъ-будто въ этомъ болѣзненномъ сердечномъ біеніи сосредоточились всѣ прочія жизненныя отправленія. Самое спокойствіе, съ которымъ говорилъ мистеръ Тёрнбуль, пугало ее. Когда она вошла въ комнату отца, взоры его еще были устремлены на дверь, съ тѣмъ же страннымъ, безпомощнымъ, умоляющимъ выраженіемъ. Вдругъ глаза его блеснули и онъ приподнялся съ постели; она бросилась страстно обнимать и цаловать его.

Бѣдный ребенокъ! рано узнала она роковую минуту, когда всѣ обыкновенныя наши желанія, надежды, опасенія тускнѣютъ и исчезаютъ передъ тѣмъ первобытнымъ, всеобъемлющимъ чувствомъ привязанности къ близкимъ нашему сердцу, когда мы видимъ ихъ въ страдальческомъ, безпомощномъ положеніи!

Но этотъ проблескъ сознанія былъ слишкомъ-большимъ напряженіемъ для ослабѣвшихъ способностей мистера Тёливера. Онъ снова опустился на постель и нѣсколько часовъ оставался въ безсознательномъ, неподвижномъ положеніи; только изрѣдка и то отчасти приходя въ чувство, онъ принималъ безпрекословно все, что ему давали, и, казалось, наслаждался присутствіемъ Магги, какъ радуется ребенокъ, видя вокругъ себя любимыя игрушки.

Мистрисъ Тёливеръ пригласила своихъ сестеръ, и внизу не было конца оханью и жалобамъ. И тётки и дяди видѣли, что бессино семейство разорено въ конецъ, что они уже давно предсказывали. Весь семейный синклитъ рѣшилъ, что мистера Тёливера постигла Божія кара, и оказать ему слишкомъ большое снисхожденіе значило бы возставать противъ рѣшенія Промысла. Но Магги ничего подобнаго не слыхала; она почти не разлучалась съ отцомъ; сидя у его изголовья, она не выпускала изъ его рукъ своихъ ручекъ. Мистрисъ Тёливеръ хотѣла взять Тома изъ школы; она, казалось, вообще безпокоилась болѣе о своемъ мальчикѣ, нежели о мужѣ; но тётки и дяди воспротивились ея намѣренію. Тому лучше было оставаться въ школѣ, такъ-какъ, по словамъ мистера Тёрнбуля, не было явной опасности. Но вечеромъ на второй день, когда Магги нѣсколько свыклась съ припадками забытья своего отца и съ надеждою, что они современемъ пройдутъ, мысль о Томѣ начала и ее безпокоить. Когда, ночью, мать ея среди слезъ проговорила:

— Бѣдный мой мальчикъ… какъ несправедливо оставлять его въ школѣ!

Магги сказала:

— Позвольте мнѣ за нимъ съѣздить и сообщить ему о нашемъ несчастіи. Я завтра же поѣду, если отецъ не будетъ узнавать меня и присутствіе мое не будетъ ему необходимо. Для Тома было бы такъ больно возвратиться домой, не знавши напередъ о случившемся.

На другой же день Магги отправилась за братомъ. Сидя на дилижансѣ, братъ и сестра переговаривались печальнымъ, сдержаннымъ шопотомъ.

— Говорятъ, у Уокима есть какая-то закладная на землю, Томъ, сказала Магги. — Извѣстіе объ этомъ и сложило отца въ постель.

— Мнѣ кажется, этотъ мерзавецъ постоянно замышлялъ разорить отца, сказалъ Томь, переходя отъ смутныхъ предположеній къ опредѣленному заключенію. — Онъ у меня поплатится за это, когда я подросту. Смотри же, никогда больше не говори съ Филиппомъ, Магги!

— О, Томъ!… сказала Магги съ грустнымъ упрекомъ въ голосѣ, но она не захотѣла оспоривать братняго мнѣнія, чтобъ не огорчить бѣднаго Тома; къ-тому же ей было не до того.

ГЛАВА II.

Домашніе кумиры мистрисъ Тёливеръ.

Томъ и Магги вышли изъ дилижанса недалеко отъ дома. Уже прошло часовъ пять съ-тѣхъ-поръ, какъ Магги оставила отца; она начинала безпокоиться: не нуждался ли онъ въ ней и не спрашивалъ ли понапрасну «свою дѣвочку». Ей и въ голову не приходило, что могло съ нимъ что-нибудь случиться во время ея отсутствія. Она поспѣшно побѣжала по дорожкѣ, ведущей къ дому, и вошла въ него прежде Тома. Въ передней ее поразилъ сильный запахъ табаку. Дверь въ гостиную была настежь открыта; Магги это показалось очень-страннымъ. Не-уже-ли какой-нибудь гость могъ курить въ такое время? Тамъ ли мать ея? Послѣ минутнаго удивленія, Магги уже готовилась войти въ гостиную, когда Томъ подошелъ и вмѣстѣ они взошли въ комнату. Тамъ, въ креслѣ ихъ отца сидѣлъ мужиковатый, смуглый господинъ; лицо его показалось Тому какъ-будто знакомымъ. Во рту у него была трубка, а подлѣ, на столѣ, стояли кружка и стаканъ.

Томъ тотчасъ же понялъ въ чемъ дѣло. Онъ привыкъ съ самаго малолѣтства слышать слова «приставъ», «описаніе имущества». Онъ понималъ что это неизбѣжныя слѣдствія разоренія, одно изъ несчастій и униженій обѣднѣвшихъ людей, превращенныхъ судьбою въ простыхъ работниковъ. Ему казалось это очень-обыкновеннымъ дѣломъ, что отецъ его разорился, и онъ не искалъ этому несчастью другой причины, какъ потерю отцомъ процеса. Однако, это зрѣлище униженія подѣйствовало на Тома сильнѣе всѣхъ самыхъ темныхъ ожиданій; онъ какъ-будто чувствовалъ, что настоящее горе только начинается.

— Здравствуйте, сэръ, сказалъ незнакомецъ съ грубою учтивостью и вынимая изо рта трубку. — Удивлённыя лица молодыхъ людей его нѣсколько потревожили.

Томъ молча отвернулся: ему было слишкомъ-горько. Магги не догадалась, кто такой былъ незнакомецъ; она шла за Томомъ и шопотомъ его спрашивала: «Томъ, кто бы это могъ быть? Что жь случилось, Томъ?» Наконецъ она вздумала, не имѣло ли какого-нибудь вліянія на отца ея появленіе незнакомца; она поспѣшно взбѣжала по лѣстницѣ, скинула съ себя шляпку и на цыпочкахъ тихонько взошла въ спальню. Тамъ все было тихо; отецъ ея лежалъ въ томъ же забытьѣ, какъ и до ея ухода. Матери ея не было видно.

— Гдѣ же мать? спросила она шопотомъ бывшую въ комнатѣ служанку. Не получивъ удовлетворительнаго отвѣта, она поспѣшила къ Тому.

— Отецъ лежитъ совсѣмъ-тихо. Но пойдемъ поищемъ мать. Странно! гдѣ бы она была?

Они искали ее вездѣ — и въ нижнемъ этажѣ и въ спальняхъ, но нигдѣ не видно было ея слѣда. Наконецъ осталась послѣдняя комната, въ которой они еще не были — это кладовая, гдѣ мистрисъ Тёливеръ хранила свое бѣлье и всѣ драгоцѣнныя вещицы, появлявшіяся въ семействѣ только въ важные случаи. Томъ, шедшій впереди Магги, отворилъ дверь въ кладовую и тотчасъ воскликнулъ:

— Матушка!

Дѣйствительно, мистрисъ Тёливеръ сидѣла посреди кладовой, окруженная своими драгоцѣнностями. Одинъ изъ ящиковъ комода съ бѣльемъ былъ выдвинутъ; серебряный чайникъ былъ вынутъ изъ нѣсколькихъ обертокъ; лучшій фарфоръ красовался на ящикѣ съ бѣльемъ; ложки большія и малыя лежали рядкомъ на полкахъ. Бѣдная женщина сидѣла посреди всего этого, грустно качая головою и плача надъ мѣткою «Елисавета Додсонъ», красовавшейся на углу скатерти, лежащей у ней на рукахъ.

При входѣ Тома, она вскочила, бросила скатерть и повисла у него на шеѣ.

— О, мальчикъ мой! всхлипывала она: — кто бы подумалъ, что я до этого доживу? Мы разорены… все у насъ опишутъ… все продадутъ. Кто бы сказалъ, что отецъ твой женился на мнѣ, чтобъ довести меня до этого положенія! У насъ ничего не осталось… Мы нищіе. Мы будемъ принуждены идти въ богадельню…

Она горячо его поцаловала и, опять сѣвъ на свое мѣсто, взяла другую скатерть, развернувъ ее такъ, чтобъ видна была мѣтка. — Бѣдные Томъ и Магги стояли въ безмолвномъ горѣ; головы ихъ были полны грустными мыслями навѣянными словами «нищіе», «богадельня».

— И подумайте, что я сама пряла ленъ для этихъ скатертей, продолжала мистрисъ Тёливеръ, вынимая и перебирая бѣлье съ какимъ-то страннымъ волненіемъ; на нее было жалко смотрѣть, особенно припомнивъ обыкновенную апатичность этой толстой барыни; до-сихъ-поръ никакое несчастье ее столько не тревожило: — а Джобъ Гаксе ткалъ полотно — я какъ сейчасъ помню: я стояла на крыльцѣ, когда онъ принесъ его на спинѣ, тогда я еще и не помышляла выходить за твоего отца. А рисунокъ я сама выбрала… и какъ отлично я выбѣлила полотно!… я замѣтила такъ, какъ никто еще никогда не видалъ. Надо вырѣзать кусокъ изъ полотна, чтобъ уничтожить мѣтку: это такое особое шитье. И теперь это все продадутъ… Мои скатерти пойдутъ въ чужія руки; пожалуй ихъ разрѣжутъ и, прежде-чѣмъ я умру, онѣ уже превратятся въ тряпки. Ты не получишь ни одной изъ нихъ, бѣдный мальчикъ, прибавила она, взглянувъ на Тома съ глазами полными слезъ. — Я ихъ берегла для тебя. Тебѣ я назначила всѣ скатерти этого рисунка. Магги получила бы большую клѣтчатую; она гораздо-красивѣе такъ, въ кускѣ, на столѣ подъ тарелками она теряетъ свой эффектъ.

Томъ былъ видимо тронутъ, но чрезъ мгновеніе, съ покраснѣвшимъ отъ гнѣва лицомъ, онъ проговорилъ:

— Развѣ тётки допустятъ ихъ продать, матушка? Знаютъ ли онѣ обо всемъ этомъ? Позволятъ ли онѣ, чтобъ вы разстались съ вашимъ бѣльемъ? Вы посылали къ нимъ?

— Какъ-же! Я тотчасъ послала къ нимъ Луку, какъ только пріѣхалъ приставъ; твоя тётя Пулетъ уже была здѣсь и — Боже, мой! какъ она плакала, говоря, что твой отецъ обезчестилъ все мое семейство, сдѣлалъ насъ предметомъ всеобщихъ толковъ. Она купитъ себѣ всѣ мои скатерти съ мушками, чтобъ онѣ не пошли въ чужія руки, да къ тому жь, этого рисунка полотно ей никогда не можетъ быть лишнимъ. Что жь касается до клѣтчатаго, то у ней его столько, что она не знаетъ что съ нимъ дѣлать. (Тутъ мистрисъ Тёливеръ начала укладывать скатерти назадъ въ ящики, складывая и разглаживая ихъ рукою, почти безсознательно.) И твой дядя Глегъ былъ также здѣсь. Онъ говоритъ, что надо намъ купить что-нибудь, на чемъ спать. Онъ хотѣлъ переговорить съ женою; они всѣ съѣдутся къ намъ на совѣтъ… Но я знаю очень-хорошо, что никто изъ нихъ не возьметъ моего фарфора, сказала она, обративъ глаза на чашки и блюдечки: — они всѣ его бранили, когда я его купила, за золотые разводы. Но ни у кого изъ нихъ нѣтъ такого фарфора, не исключая и самой тёти Пулетъ. Я купила все это на собственныя деньги, отложенныя по копеечкѣ, съ самаго того времени, какъ мнѣ минуло пятнадцать лѣтъ. Серебряный чайникъ тоже моя покупка; вашъ отецъ за все это и гроша не далъ. Горько подумать, что онъ затѣмъ женился на мнѣ, чтобъ довести меня до этого!

Слезы заглушили голосъ мистрисъ Тёливеръ; нѣсколько минутъ она горько плакала, наконецъ, обтеревъ глаза платкомъ и не переставая всхлипывать, она опять начала:

— И сколько разъ я ему говорила: что бъ ты ни дѣлалъ, не тягайся никогда въ судѣ! Что жь я могла болѣе сдѣлать? Я молча должна была смотрѣть. какъ мое состояніе, состояніе моихъ дѣтей, мало-по-малу проживалось. Ты не получишь и гроша отъ меня, бѣдный мальчикъ; но, повѣрь, это вина не твоей бѣдной матери.

Она протянула руку къ Тому и жалобно смотрѣла на него своими, почти-дѣтскими голубыми глазами. Бѣдный мальчикъ подошелъ къ ней и порадовалъ ее; она повисла на его шеѣ. Впервые подумалъ Томъ объ отцѣ съ нѣкоторою горечью. До-сихъ-поръ онъ считалъ прекраснымъ все, что ни дѣлалъ его отецъ, по той простой причинѣ, что онъ былъ его отецъ; но теперь жалобы матери возбудили егь природную наклонность всѣхъ осуждать: онъ начиналъ негодовать уже не на одного Уокима. Быть можетъ, дѣйствительно отецъ его разорилъ свое семейство и сдѣлалъ его предметомъ презрѣнія; но онъ твердо былъ увѣренъ, что недолго будутъ говорить съ презрѣніемъ о Томѣ Тёливерѣ. Природная твердость и сила его характера начинали проявляться, возбужденныя негодованіемъ на тётокъ, и чувствомъ долга, заставившимъ его быть человѣкомъ и заботиться о спокойствіи матери.

— Не сокрушайтесь, матушка, сказалъ онъ нѣжно: — я скоро буду въ-состояніи наживать деньги; я найду себѣ какое-нибудь занятіе.

— Да благословитъ тебя Богъ, дитя мое! отвѣчала мистрисъ Тёливеръ, нѣсколько успокоенная; но, взглянувъ на вещи, она прибавила: — мнѣ бы дѣла не было до остальныхъ вещей, только бы сохранить то, что замѣчено моимъ именемъ.

Магги смотрѣла на эту сцену съ возраставшимъ негодованіемъ, Упреки ея отцу — отцу, лежавшему какъ-бы мертвымъ, не далеко отъ нихъ, уничтожили совершенно всю ея жалость къ горю матёри о потерянныхъ скатертяхъ и фарфорѣ. Но ея негодованіе еще болѣе усилилось тѣмъ, что Томъ одинъ раздѣлялъ съ матерью общее горе; ее какъ бы забыли. Она такъ привыкла къ тому, что мать её обыкновенно ни во что не ставила, что это ее уже не терзало; но малѣйшее подозрѣніе, что Томъ раздѣлялъ, хотя бы безмолвно, низкое мнѣніе о ней ея матери сильно оскорбляло ее. Привязанность бѣдной Магги далеко не простиралась до забвенія самой себя — нѣтъ, кого она любила, у того и требовала любви. Она не выдержала и, наконецъ, воскликнула взволнованнымъ, почти грубымъ голосомъ:

— Матушка! какъ вы можете такъ говорить? какъ-будто вы дорожите только тѣми вещами, на которыхъ стоитъ только ваше одно имя, а не также имя отца? Какъ вы можете думать о чемъ-нибудь другомъ, кромѣ него, когда онъ лежитъ безчувственъ и, быть-можетъ, никогда болѣе не будетъ съ нами говорить? Томъ, ты бы долженъ меня поддержать, ты бы не долженъ позволять кому бы то ни было осуждать отца.

Магги, сказавъ это, задыхаясь отъ горя и негодованія, поспѣшно вышла изъ комнаты и заняла свое прежнее мѣсто, на постели отца. Она чувствовала, что никогда его такъ не любила, какъ теперь, при одной мысли, что люди будутъ его порицать. Магги ненавидѣла порицанія: ее порицали всю ея жизнь, и что же изъ этого вышло, какъ не озлобленность ея характера. Отецъ ея всегда за нее заступался, всегда ее извинялъ, и это воспоминаніе о его нѣжной привязанности; было такъ сильно, что она готова была все претерпѣть ради него.

Томъ былъ нѣсколько пораженъ выходкой Магги, вздумавшей учить ецо и мать, что имъ дѣлать. Онъ думалъ, что она могла бы наконецъ выучиться чему-нибудь лучшему, чѣмъ принимать на себя такой повелительный видъ. Но вскорѣ, войдя въ комнату отца, онъ былъ такъ тронутъ видѣннымъ тамъ, что непріятное впечатлѣніе тотчасъ исчезло. Магги же, увидѣвъ, какъ онъ былъ тронутъ, подошла къ нему, обняла его — и бѣдныя дѣти забыли все на свѣтѣ, кромѣ того, что у нихъ былъ одинъ отецъ и одно горе.

ГЛАВА III.

Семейный совѣтъ.

На другой день въ одиннадцать часовъ утра тётки и дяди должны были собраться на совѣщаніе. Въ большой гостиной былъ затопленъ каминъ; и мистрисъ Тёливеръ съ смутнымъ ожиданіемъ чего-то торжественнаго, чего-то въ родѣ похоронъ, собственноручно развернула кисти звонковъ, отстегнула занавѣсы, расправивъ ихъ красивыми складками. Бѣдная женщина грустно качала головой, смотря на гладко-выполированныя ножки и верхушки столовъ; онѣ такъ ярко блестѣли, что сама сестра Пулетъ не могла бы ничего сказать противъ нихъ.

Одинъ мистеръ Динъ не могъ пріѣхать: онъ отлучился изъ дому по дѣламъ; за-то мистрисъ Динъ явилась въ назначенный часъ, въ томъ самомъ красивомъ гигѣ, управляемомъ ливрейнымъ лакеемъ, который, такъ хорошо раскрылъ нѣкоторыя непонятныя черты ея характера ея пріятельницамъ въ Сентъ-Оггсѣ. Мистеръ Динъ такъ же скоро возвышался въ свѣтѣ, какъ мистеръ Тёливеръ разорялся, такъ-что у мистрисъ Динъ додсоновское бѣлье и серебро заняли совершенно второстепенное мѣсто, посреди болѣе-изящныхъ вещей, купленныхъ въ послѣднее время. Эта самая перемѣна въ положеніи произвела нѣкоторую холодность между мистрисъ Глегъ и ея сестрой. Мистрисъ Глегъ чувствовала, что Сусанна дѣлается подобной всѣмъ другимъ и что скоро уничтожится совершенно-истинный духъ Додсоновъ, жившій только теперь въ ней одной, да, быть-можетъ, еще въ ея племянникахъ, поддерживавшихъ имя Додсоновъ въ наслѣдственной, семейной землѣ, тамъ далеко — въ Волдамъ. Обыкновенно, люди, живущіе далеко, считаются совершеннѣе тѣхъ, которыхъ мы ежедневно видимъ; совершенно-излишне поэтому изыскивать причину, почему Гомеръ назвалъ эѳіоплянъ «совершенными», взявъ въ соображеніе ихъ географическое положеніе, и малыя сношенія ихъ съ греками.

Первая пріѣхала мистрисъ Динъ, и когда она усѣлась въ большой гостиной, то мистрисъ Тёливеръ пришла къ ней тотчасъ же сверху. Лицо этой послѣдней было измято, точно-будто она много плакала, хотя мистрисъ Тёливеръ и не могла много плакать, исключая развѣ когда дѣло доходило до потери ея мёбели и драгоцѣнностей; но она хорошо понимала, что ей неприлично быть спокойной въ теперешнихъ обстоятельствахъ.

— О сестра, сестра! воскликнула она, входя: — что это за свѣтъ! только горе и лишенія!

Мистрисъ Динъ славилась тѣмъ, что умѣла при извѣстныхъ случаяхъ произнести хорошо-обдуманнную рѣчь, которую потомъ она непремѣнно повторяла мужу, спрашивая его: не отлично ли она сказала? И тутъ она тотчасъ подхватила:

— Да, сестра, свѣтъ перемѣнчивъ и мы не можемъ ручаться за завтрашній день. Но надо быть на все готовымъ и всегда помнить, что если насъ постигаетъ несчастье, то это не безъ причины. Мнѣ очень тебя жаль, какъ сестру; и если докторъ велитъ мистеру Тёливеру ѣсть желе, то, пожалуйста, увѣдомь меня: я съ радостью тебѣ пришлю. Ему необходимо хорошее ухаживаніе и не терпѣть недостатковъ ни въ чемъ, покуда онъ боленъ.

— Благодарствуй, Сусанна! сказала мистрисъ Тёливеръ, нѣсколько-уныло и вынимая свою толстую руку изъ худенькой руки своей сестры.

Но еще и разговора не было о желе.

— Да, прибавила она: — у меня тамъ, наверху, стоитъ дюжина хрустальныхъ стаканчиковъ для желе, и никогда болѣе не придется мнѣ ихъ употреблять.

Ея голосъ нѣсколько дрожалъ, но раздавшійся звукъ колесъ обратилъ на себя ея вниманіе. Мистеръ и мистрисъ Глегъ вошли въ комнату, вскорѣ послѣ нихъ явились и мистеръ и мистрисъ Пулетъ.

Мистрисъ Пулетъ взошла, плача навзрыдъ: это была ея обыкновенная манера выражать свой взглядъ на жизнь вообщее и на каждое частное событіе въ-особенности.

Что касается мистрисъ Глегъ, то накладка ея была растрепаннѣе обыкновеннаго; платье ее невольно напоминало о своемъ недавнемъ подновленіи: этимъ она хотѣла возбудить въ Бесси и ея дѣтяхъ чувство совершеннаго смиренія.

— Мистрисъ Глегъ, не хотите ли вы сѣсть у камина, сказалъ ея мужъ, не желая занять самое покойное мѣсто во всей комнатѣ, не предложивъ его прежде ей.

— Вы видите, что я уже сѣла, мистеръ Глегъ, отвѣчала эта умная женщина: — если вамъ нравится, вы можете жариться сколько душѣ угодно.

— Ну, а каковъ нашъ бѣдный больной? добродушно спросилъ мистеръ Глегъ.

— Мистеръ Тёрнбуль нашелъ, что ему гораздо-лучше сегодня, отвѣчала мистрисъ Тёливеръ: — онъ уже приходитъ въ себя и говорилъ со мною, но еще не узнаетъ Тома, смотритъ на него будто на чужаго, хотя однажды онъ что-то говорилъ про Тома и его пони. Докторъ говоритъ, что у него память пропала о послѣднихъ годахъ, онъ только помнитъ старину, и Тома не узнаетъ, потому-что представляетъ его себѣ ребенкомъ. Ахъ, Господи!

— Не водяная ли у него въ головѣ? сказала тётка Пулетъ, отворачиваясь отъ зеркала, у котораго она поправляла свой чепчикъ. — И врядъ ли онъ встанетъ, когда-нибудь; да если и встанетъ, то вѣрно впадетъ во второе дѣтство, подобно тому, какъ бѣдный мистеръ Каръ! Его, несчастнаго, кормили съ ложки, точно трехлѣтнаго ребенка. Онъ совсѣмъ не могъ ходить, но за-то у него было кресло на колесахъ, въ которомъ его возили; а ты наврядъ ли будешь имѣть для мужа такое кресло и человѣка, чтобъ его возить.

— Сестра Пулетъ! строго сказала мистрисъ Глегъ: — мнѣ кажется, мы сюда собрались для совѣщанія о томъ, что намъ дѣлать въ эту минуту, когда все наше семейство обезчещено, а не для того, чтобъ толковать о постороннихъ людяхъ. Мистеръ Каръ, по-крайней-мѣрѣ, сколько я знаю, не былъ намъ родственникомъ и даже мы не имѣли съ нимъ никакихъ связей.

— Сестра Глегъ, жалобно отвѣчала мистрисъ Пулетъ, принужденно натягивая перчатки: — если вы хотите сказать что-нибудь непочтительное о мистерѣ Карѣ, то прошу васъ не говорить при мнѣ. Я знаю, что онъ былъ за человѣкъ, прибавила она со вздохомъ: — бѣдный, онъ въ послѣднее время такъ трудно дышалъ, что слышно было за двѣ комнаты.

— Софи! сказала мистрисъ Глегъ съ отвращеніемъ и негодованіемъ: — вы такъ распространяетесь о болѣзняхъ вашихъ знакомыхъ, что даже неприлично. Но я опять повторяю, что я сюда пріѣхала не для того, чтобъ толковать о знакомыхъ и о ихъ дыханіи. Если мы не для того собрались, чтобъ услышать, что каждая намѣрена сдѣлать для спасенія сестры, то я тотчасъ уѣду. Ясно, кажется, что одна не можетъ дѣйствовать безъ другой: не мнѣ же дѣлать все одной.

— Однако, Дженъ, сказала мистрисъ Пулетъ: — я не вижу, чтобъ вы въ этомъ дѣлѣ были впереди другихъ. Сколько я знаю, вы еще здѣсь въ первый разъ съ-тѣхъ-поръ, что приставъ тутъ; а я уже была вчера и осмотрѣла всѣ вещи Бесси, и обѣщала ей купить ея скатерти съ мушками. Болѣе я сдѣлать не могла, ибо, что касается чайника, котораго ей не хочется выпустить изъ семейства, то ясно, что не по моимъ средствамъ имѣть два серебряные чайника, даже еслибъ у него не былъ прямой носикъ; до скатертей же съ мушками я всегда была большая охотница.

— Какъ бы я желала такъ устроить, сказала жалобно мистрисъ Тёливеръ: — чтобъ не представлять на аукціонъ ни чайника, ни фарфора, ни щипчиковъ для сахара, ни моего прекраснаго судка!

— Но, вѣдь, вы знаете, что этому горю помочь нельзя, замѣтилъ мистеръ Глегъ: — если кто изъ вашего семейства пожелаетъ ихъ купить — очень-хорошо, а то всѣ вещи одинаково будетъ нужно представить.

— И нельзя же ожидать, сказалъ мистеръ Пулетъ, совершенно некстати: — чтобъ ваши родственники заплатили за вещи болѣе чѣмъ онѣ стоятъ. Онѣ могутъ пойти вѣдь за ничто на аукціонѣ.

— Скажите, пожалуйста! завопила мистрисъ Тёливеръ: — право, горько подумать, что мой фарфоръ будетъ проданъ съ молотка. Я купила его, выходя замужъ, точно также какъ и вы, Софи и Дженъ. Я знаю, вамъ никогда онъ не нравился, именно, его фонъ изъ золотыхъ листочковъ: я же его очень любила; я сама всегда его мыла, и нѣтъ на немъ ни кусочка отбитаго; онъ цѣлъ и такъ свѣжъ еще, что весело взглянутъ на его розы и тюльпаны. Вы бы не хотѣли, Дженъ, чтобъ ващъ сервизъ былъ проданъ съ молотка и разбитъ въ кусочки, а вашъ-то совсѣмъ потерялъ свой цвѣтъ и весь обитъ съ краевъ, да къ-тому же онъ стоилъ гораздо-дешевле моего. А судокъ мой, я увѣрена, вы, сестра Динъ, желали бы его имѣть: вы не разъ его хвалили.

— Я не прочь купить нѣкоторыя лучшія вещи, сказала мистрисъ Динъ нѣсколько надменно: — намъ позволяютъ средства имѣть въ домѣ и лишнія вещи.

— Лучшія вещи! воскликнула мистрисъ Глегъ съ негодованіемъ, усилившимся еще отъ продолжительнаго молчанія. — Меня, право, выводятъ изъ терпѣнія всѣ ваши толки о лучшихъ рещахъ и покупкахъ серебра и фарфора. Вы должны сообразоваться съ обстоятельствами, Бесси, не думать о серебрѣ и фарфорѣ, а только о томъ, какъ бы вамъ имѣть постель — на чемъ спать, одѣяло — чѣмъ прикрыться и стулъ — на чемъ сидѣть. Вы должны помнить, что если вы это все будете имѣть, то долько потому, что друзья ваши вамъ ихъ купятъ, ибо вы зависите совершенно отъ нихъ. Мужъ вашъ лежитъ безпомощный и не имѣетъ ни одной копейки, которую могъ бы назвать своею. Я говорю что для вашей же пользы, ибо вы должны чувствовать, свое положеніе и понимать, что мужъ вашъ обезчестилъ все ваше семейство, на которое теперь одна ваша надежда, потому будьте Бесси смиренной.

Мистрисъ Глегъ остановилась. Ничто такъ не утомляетъ, какъ говорить энергически для добра другихъ. Мистрисъ Тёливеръ, всегда унижаемая семейнымъ превосходствомъ сестры Дженъ, пріучившей ее съ малолѣтства сносить иго меньшей сестры, отвѣчала жалобно:

— Я никогда, сестра, никого еще не просила объ услугѣ, я только просила купить вещи, которыя имъ же доставятъ удовольствіе, а иначе онѣ бы разошлись по чужимъ домамъ и были бы испорчены и сломаны. Я никогда не просила покупать вещи ради меня и дѣтей моихъ. Хотя, когда Томъ родился, моя первая мысль была, что всѣ мои вещи, которыя я купила на свои деньги и такъ берегла, перейдутъ къ нему, но я, право, ничего, не сказала, чтобъ можно было подумать, что я хочу отдѣлить деньги у сестеръ. Все, что мой мужъ сдѣлалъ для своей сестры — никому неизвѣстно, а мы были бы не въ такомъ несчастномъ положеніи теперь, еслибъ онъ не давалъ въ займы денегъ и потомъ, никогда не спрашивалъ ихъ обратно.

— Успокойтесь! добродушно сказалъ мистеръ Глегъ: — не надо же представлять себѣ дѣло въ такихъ мрачныхъ краскахъ. Что сдѣлано, того передѣлать нельзя. Мы сдѣлаемъ все, что отъ насъ зависитъ, и купимъ, что вамъ необходимо; конечно, какъ мистрисъ Глегъ говоритъ, вещи должны быть только полезныя и простыя. О прихотяхъ ужь нечего и думать. Вамъ нужны хорошая постель, столъ, одинъ или два стула, кухонная посуда и тому подобное. Что жь дѣлать! и я помню время, когда я себя бы не узналъ, еслибъ пришлось полежать на постели, а не на обычномъ полу. Повѣрьте, мы окружаемъ себя ненужными и лишними вещами только потому, что у насъ есть деньги.

— Мистеръ Глегъ, сказала его жена: — будьте такъ добры, позвольте мнѣ промолвить словцо. — Вамъ хорошо говорить, Бесси, что вы никогда ничего не просили для васъ покупать; а позвольте вамъ сказать, что вы именно должны были насъ просить объ этомъ. Скажите, пожалуйста, какъ же вы устроитесь, если вамъ родственники не помогутъ? Вамъ, просто, тогда придется идти въ богадельню. Вы не должны забывать этого и смиренно просить насъ сдѣлать вамъ то, что мы можемъ, а не хвастаться тѣмъ, что вы ничего у насъ не просили.

— Вы только-что говорили о Моссахъ и о томъ, что имъ сдѣлалъ мистеръ Тёливеръ, замѣтилъ мистеръ Пулетъ, извѣстный своею изобрѣтательностью, чуть дѣло касалось денежныхъ займовъ. — Развѣ они еще у васъ не были? Они должны же что-нибудь сдѣлать наравнѣ со всѣми другими; притомъ, если онъ имъ далъ въ займы денегъ, то ихъ надо заставить заплатить.

— Конечно, прибавила мистрисъ Динъ: — я уже объ этомъ думала. Какъ это, мистеръ и мистрисъ Моссъ не здѣсь, не между нами! Кажется, справедливо, чтобъ и они сдѣлали что-нибудь съ своей стороны.

— Ахъ, милая! сказала мистрисъ Тёливеръ: — я ихъ и не извѣстила о несчастіи мистера Тёливера, а они живутъ такъ далеко, въ Басестѣ, что о насъ никогда иначе не слышатъ, какъ чрезъ мистера Мосса, когда онъ пріѣзжаетъ на рынокъ. Я же ему никогда и не намекнула на наше несчастіе. Странно, однако, что Магги ихъ не извѣстила: она всегда такъ любила свою тётку Моссъ.

— Кстати, Бесси, зачѣмъ дѣти ваши не показываются? замѣтила мистрисъ Пулетъ, услышавъ имя Магги. — Имъ не мѣшало бы послушать, о чемъ говорятъ ихъ тётки и дяди; а что касается Магги, то, кажется, она бы должна любить меня болѣе, чѣмъ свою тётку Моссъ: вѣдь я заплатила половину денегъ за ея ученіе. Къ-тому же, я могу умереть и сегодня — кто знаетъ?

— Еслибъ дѣлали по-моему, сказала мистрисъ Глегъ: — то дѣтей бы привели съ самаго начала. Пора имъ узнать, на кого они должны надѣяться; къ-тому же, долженъ же имъ кто-нибудь объяснить ихъ положеніе и дать имъ почувствовать, что они терпятъ несчастіе за грѣхи отца.

— Хорошо, сестра, я пойду и приведу ихъ, сказала мистрисъ Тёливеръ съ покорностью.

Она была совершенно убита и уже думала съ отчаяніемъ о драгоцѣнностяхъ кладовой.

Мистрисъ Тёливеръ пошла наверхъ за Томомъ и Магги. Она нашла ихъ въ комнатѣ отца. Ворочаясь назадъ въ гостиную и проходя мимо кладовой, въ головѣ у ней мелькнула мысль. Она пошла поспѣшно въ кладовую, оставивъ дѣтей однихъ идти внизъ.

Тётки и дяди жарко разговаривали между собою, когда дѣти вошли въ комнату. Бѣдныя дѣти шли очень-неохотно. Томъ не питалъ никакого нѣжнаго чувства ни къ тёткамъ, ни къ дядямъ, и потому, хотя онъ и составилъ уже планъ, который хотѣлъ предложить привести въ исполненіе кому-нибудь изъ родственниковъ, но онъ боялся ихъ увидѣть всѣхъ вдругъ, подобно тому, какъ испугался бы принять разомъ цѣлую стклянку микстуры, довольно-сносной по каплямъ. Магги была что-то необычайно-уныла и грустна; они съ трехъ часовъ ночи караулила больнаго отца; а сидѣть у постели больна то въ ранніе часы разсвѣта, когда внѣшній свѣтъ начинающагося дня кажется столь незначительнымъ, невольно навѣваетъ какую-то сонную скуку. Ихъ приходъ прервалъ разговоръ. Послѣ безмолвной церемоніи всеобщаго пожатія рукъ, дядя Пулетъ сказалъ подошедшему къ нему Тому: — мы только-что говорили о васъ, молодой человѣкъ;тнамъ нужно кой-что написать. Я думаю, вы теперь, послѣ столькихъ лѣтъ ученія можете хорошо писать.

— Да, да! подхватилъ мистеръ Глегъ: — надо посмотрѣть, что добраго вышло изъ всего этого ученія, такъ много-стоившаго вашему отцу. Теперь пришло время показать, чему васъ выучили, Томъ. Посмотримъ, сдѣлаетесь ли вы больше моего: я, вѣдь, нажилъ состояніе безъ всякаго ученія. Но видите ли, я началъ почти ни съ чѣмъ: было время, что я довольствовался тарелкой какой-нибудь похлёбки и коркой хлѣба съ сыромъ. Я боюсь, молодой человѣкъ, что роскошная жизнь и высшее ученіе не сдѣлали ли бы вамъ существованія гораздо-труднѣе, чѣмъ было мнѣ.

— Что жь тутъ говорить! энергически замѣтила мистрисъ Глегъ: — легко ли, или трудно, а онъ долженъ-таки сдѣлать себѣ дорогу. Ему нечего разсуждать, что трудно, что легко; не можетъ же онъ надѣяться, чтобъ родственники потакали его лѣни и содержали его роскошно на свой счетъ. Ему предстоитъ терпѣть за грѣхи отца и потому нужно приготовиться къ тяжелому труду, къ тяжёлой жизни. Онъ долженъ быть смиренъ сердцемъ и благодаренъ своимъ тёткамъ и дядямъ за все, что они дѣлаютъ его отцу и матери, которые, безъ ихъ помощи, принуждены были бы идти въ богадельню. И сестра его также должна быть смиренна, продолжала мистрисъ Глегъ, строго посмотрѣвъ на Магги, усѣвшуюся на диванѣ возлѣ тётки Динъ, единственно потому, что это была мать Люси: — она должна работать, ибо ей надо помнить, что у ней больше не будетъ служанокъ. Она должна дѣлать все необходимое въ домѣ и вмѣстѣ съ тѣмъ любить и уважать своихъ тётокъ, сдѣлавшихъ для нея столько и сберёгшихѣ свои деньги, чтобъ оставить ихъ племянникамъ и племянницамъ.

Томъ все еще стоялъ на прежнемъ мѣстѣ, передъ столомъ въ центрѣ всей группы. Краска выступила у него на лицѣ и вообще онъ далеко не былъ смиренъ сердцемъ, напротивъ, онъ готовился сказать во всеуслышаніе то, что онъ обдумалъ, но мать, войдя, помѣшала ему.

Бѣдная мистрисъ Тёливеръ несла въ рукахъ подносъ, на которомъ она установила свой серебряный чайникъ, одну чашку съ блюдечкомѣ, щипчики для сахара и судокъ.

— Посмотрите, сестра, сказала она, взглянувъ на мистрисъ Динъ и ставя подносъ на столъ: — я думала, что если вы посмотрите ещё разъ на чайникъ, котораго вы такъ давно не видали, вы, можетъ быть, полюбите его рисунокъ. Чай въ немъ отлично настаивается, къ-тому же, къ нему есть и станокъ и всё нужное. Вы бы его могли взять на ежедневное употребленіе, или спрятать на приданое Люси. Мнѣ было бы очень-горько, еслибъ мой чайникъ былъ купленъ въ трактирѣ «Золотаго Льва», прибавила бѣдная женщина съ грустью и съ слезами. — Грустно подумать, что мой чайникъ, который я купила, выходя замужъ, будетъ ходить по рукамъ у путешественниковъ, останавливающихся въ «Золотомъ Львѣ». Посмотрите, вѣдь тутъ мой вензель: Е. Д. и онъ будетъ всѣмъ на-показъ.

— Ахъ, дорогая моя! сказала тётка Пулетъ, грустно качая головой: — правда, горько думать, чтобъ фамильные вензеля попали въ чужія руки: этого еще никогда не бывало въ нашемъ семействѣ. О, Бесси, какъ ты несчастлива! Но не стоитъ покупать одинъ чайникъ, когда всё другое — скатерти, бѣлье, приборы — должно быть продано съ молотка; а на многихъ вещахъ еще выставлено все твое имя сполна… да къ-тому же у чайника прямой носикъ.

— Что касается безчестья, нанесеннаго семейству, замѣтила мистрисъ Глегъ: — то его не смоешь покупкой чайниковъ. Безчестье состоитъ въ томъ, что одна изъ насъ вышла замужъ за человѣка, доведшаго ее до нищеты, безчестіе то, что всѣ ея вещи продаютъ съ молотка. Мы не можетъ помѣшать всему околотку узнать объ этомъ.

Магги быстро вскочила съ дивана, при первомъ намекѣ о ея отцѣ, 7о Томъ, видя ея раскраснѣвшееся лицо, во-время остановилъ ее и не далъ ей говорить.

— Тише, успокойся, Магги, сказалъ онъ повелительно, толкая ее въ сторону.

Когда мистрисъ Глегъ кончила свою рѣчь, Томъ, съ необычайнымъ для пятнадцатплѣтняго мальчика тактомъ и властью надъ тобою, сказалъ тихо и почтительно, хотя и несовсѣмъ-твердымъ голосомъ:

— Тётушка! и онъ взглянулъ на мистрисъ Глегъ: — если вы полагаете, что безчестье семейству, у котораго всё опишутъ и продадутъ, то не легче ли это предотвратить? И если вы и тётушка Пулетъ, продолжалъ онъ обращаясь и къ послѣдней: — думаете оставить денегъ послѣ смерти и мнѣ и Магги, то не лучше ли отдать ихъ намъ теперь, заплатить ими долгъ и тѣмъ сохранить матери ея вещи?

Настало молчаніе. Всѣ, не исключая и Магги, были удивлены видѣть въ Томѣ столько мужественной рѣшительности. Дядя Глегъ первый прервалъ молчаніе:

— Ай да молодецъ! Вы показываете, что вы кой-что смыслите въ дѣлахъ. Но вы не должны забывать, что ваши тётки получаютъ съ своихъ денегъ пять процентовъ; а если ихъ вамъ отдадутъ, то ни гроша не получатъ.

— Я могу работать и выплачивать имъ ежегодно проценты, отвѣчалъ поспѣшно Томъ: — я сдѣлаю все на свѣтѣ, чтобъ только не разлучить мать съ ея любимыми вещами.

— Отлично! сказалъ мистеръ Глегъ съ восхищеніемъ.

Своими словами онъ болѣе хотѣлъ вызвать Тома на откровенность, чѣмъ выразить свое мнѣніе о примѣнимости его предложенія. Къ-несчастію, онъ этимъ раздражилъ свою супругу.

— Отлично, мистеръ Глегъ! злобно сказала она. — Вамъ легко раздавать мои деньги, хотя вы увѣряли меня, что оставите ихъ совершенно въ моемъ распоряженіи. Деньги, вѣдь, мои собственныя и часть ихъ мнѣ оставилъ покойный отецъ, остальное же все я сама собрала. А теперь вы хотите, чтобъ онѣ пошли на выручку чужихъ вещей, поощряя еще этимъ людей жить роскошно и выше своихъ средствъ. Я должна, поэтѣму, измѣнить мою духовную и оставить послѣ своей смерти двумя или тремя тысячами менѣе, чѣмъ предполагала — я, которая никогда ничего худаго не сдѣлала, которая берегла, какъ глазъ, свои деньги и, къ-тому же, я, вѣдь, старшая въ семействѣ! Никогда деньги мои не пойдутъ на тѣхъ, которые имѣли столько же случая нажиться, но не захотѣли; они согрѣшили тѣмъ, что все прожили. Вы можете дѣлать, сестра Пулетъ, что вамъ угодно, вы можете позволить вашему мужу отнять у васъ подаренныя деньги, но я не поддамся.

— Фу! какъ вы горячитесь, сестра! сказала мистрисъ Пулетъ: — я увѣрена, кровь бросится вамъ въ голову и вамъ придется ставить рожки. Мнѣ очень-жаль Бесси и ея дѣтей; даже по ночамъ о нихъ думаю… просто спать не могу отъ новаго лекарства. Но мнѣ нечего и думать имъ что-нибудь сдѣлать, если вы мнѣ не поможете.

— Надо разсудить, сказалъ мистеръ Глегъ: — не стоитъ выплатить этотъ долгъ и спасти мебель и вещи, когда все же останется весь долгъ по процесу, котораго не заплатить продажею всей земли и всего хозяйства. Это я узналъ отъ адвоката Гора. Лучше намъ сберечь деньги и содержать старика, нежели израсходовать ихъ на выкупъ мебели, которая его не прокормитъ. Вы всегда такъ торопитесь своими замѣчаніями, Дженъ, точно я не понимаю, что разсудительно.

— Такъ говорите жь такъ, мистеръ Глегъ! замѣтила его супруга, выразительно кивая ему головой.

Лицо Тома замѣтно измѣнилось впродолженіе этого разговора; губы его дрожали, но онъ рѣшился не поддаваться своимъ чувствамъ. Онъ хотѣлъ быть человѣкомъ. Магги, напротивъ, послѣ минутнаго восхищенія, возбужденнаго рѣчью Тома, предалась прежнему чувству негодованія. Мистрисъ Тёливеръ стояла во все это время около Тома, упираясь на его руку такъ, что некому было остановить Магги. Видя это, она быстро вскочила, выпрямилась и гордо подошла къ тёткамъ; глаза у ней горѣли, какъ у львицы.

— Зачѣмъ вы пріѣхали? воскликнула она: — зачѣмъ вы мѣшаетесь не въ свои дѣла, браните насъ, если вы не хотите ничѣмъ помочь нашей бѣдной матери — вашей сестрѣ? Зачѣмъ попустому толковать, если вы ея не любите и не хотите для ея спасенія дать и бездѣлицы отъ вашего избытка? Оставьте насъ въ покоѣ и не пріѣзжайте къ намъ для-того, чтобъ бранить отца. Отецъ былъ лучше васъ всѣхъ: онъ былъ добръ; онъ бы помогъ вамъ, еслибъ вы были въ несчастіи. Ни Томъ, ни я, не возьмемъ ни копейки отъ васъ, если вы не хотите помочь матери. Ненужно намъ вашихъ денегъ; мы проживемъ и безъ васъ!

Магги, выразивъ весь свой гнѣвъ и презрѣніе, остановилась, пристально устремивъ глаза на тётокъ и дядей, какъ-бы желая показать, что она готова ко всему, не боится никакихъ послѣдствій. Мистрисъ Тёливеръ ужасно перепугалась: было что-то зловѣщее въ этой отчаянной выходкѣ и бѣдная женщина совершенно растерялась при одной мысли о послѣдствіяхъ. Томъ былъ разсерженъ: по его мнѣнію подобныя рѣчи ни къ чему не вели. Тётки отъ изумленія, нѣсколько минутъ молчали. Наконецъ, такъ-какъ въ подобныхъ случаяхъ удобнѣе сдѣлать замѣчаніе, чѣмъ прямо отвѣчать, тётка Пулетъ первая, прервавъ молчаніе, сказала мистрисъ Тёливеръ:

— Бесси, вы не предчувствуете, сколько вамъ будетъ горя отъ этого ребенка? Ея наглость и неблагодарность превосходятъ всякое вѣроятіе. Это право ужасно. Она теперь хуже, чѣмъ когда-нибудь. Жаль, что я не перестала платить за ея ученіе.

— Я это всегда говорила, подхватила мистрисъ Глегъ. — Меня ничѣмъ не удивишь. Я повторяла годами и годами. Помни, сестра, изъ этого ребенка ничего не выйдетъ хорошаго; въ немъ нѣтъ ни капли нашей крови. Что же касается до ея ученія, то я всегда говорила, что напрасно ее столькому учатъ. Я имѣла основательныя причины, когда отказалась платить за нея въ школу.

— Ну, довольно терять время на болтовню, замѣтилъ мистеръ Глегъ: — давайте наконецъ и дѣло дѣлать. Томъ, достаньте перо и чернила…

Пока мистеръ Глегъ говорилъ, мимо окна гостиной промелькнула какая-то высокая фигура.

— Вотъ и мистрисъ Моссъ! сказала мистрисъ Тёливеръ: — вѣроятно, она узнала о нашемъ несчастій, и съ этими словами она пошла отворить дверь новой гостьѣ. Магги поспѣшно за нею послѣдовала.

— Это счастливо, сказала мистрисъ Глегъ: — мы можемъ теперь сговориться, что надо купить. Кажется, справедливо, чтобъ и она помогла: вѣдь онъ ей братъ.

Мистрисъ Моссъ была очень-разстроена; она и не замѣтила, что мистрисъ Тёливеръ потащила ее прямо въ гостиную. Послѣдней же и въ голову не пришло, что далеко нелюбезно тащить прямо гостью въ гостиную, гдѣ было столько народу, особенно при такой грустной встрѣчѣ. Высокая, черноволосая, худая, мистрисъ Моссъ представляла рѣзкій контрастъ съ сестрами Додсонъ. Платье на ней было смято, шаль безпорядочно накинута — словомъ, весь ея нарядъ выражалъ совершенное невниманіе — ясный признакъ неподдѣльнаго горя. Магги повисла у ней на рукѣ. Мистрисъ Моссъ, какъ-бы не узнавая никого, прямо подошла къ Тому и, взявъ его за руку, воскликнула:

— Бѣдныя дѣти! вамъ нечего обо мнѣ думать: плохая я вамъ тётка, я принадлежу къ тѣмъ людямъ, которые все берутъ и ничего не даютъ. Каково моему бѣдному брату?

— Мистеръ Тёрнбуль полагаетъ, что ему лучше, сказала Магги. — Присядьте тётя Григи. Не сокрушайтесь такъ, милая тётя.

— Ахъ, милая моя дѣвочка! ваше несчастье меня душитъ, говорила мистрисъ Моссъ, позволяя Магги посадить себя на диванъ, но какъ-бы не замѣчая никого другаго. — У насъ 300 фунтовъ братниныхъ денегъ. Теперь онѣ ему нужны и всѣ вы, бѣдные, въ нихъ нуждаетесь. Намъ нёчѣмъ выплатить ихъ, хоть продавай все съ молотка… а дѣти наши… у меня ихъ восьмеро, меньшой еще и не говоритъ. Но я чувствую, что мы воры. Кто же могъ подумать, что бѣдный братъ… Слезы заглушили слова бѣдной женщины.

— 300 фунтовъ, Боже мой! воскликнула мистрисъ Тёливеръ. Она не знала, какую сумму ея мужъ далъ въ займы сестрѣ, и потому теперь чувствовала себя оскорбленной, какъ жена, услышавъ отъ чужой неизвѣстныя подробности о дѣйствіяхъ мужа.

— Вотъ сумасшествіе! сказала мистрисъ Глегъ: — семейный человѣкъ и такъ раздавать деньги! Да онъ не имѣлъ на это и права. Вѣрно еще безъ всякаго обезпеченія.

Слова мистрисъ Глегъ обратили на себя вниманіе мистрисъ Моссъ; она поспѣшно воскликнула:

— Какъ же, обезпеченіе было. Мужъ мой далъ заемное письмо. Мы не такіе люди, чтобъ обворовать братниныхъ дѣтей; мы полагали заплатить, чуть поправятся наши обстоятельства.

— Но теперь не можетъ ли вашъ мужъ гдѣ-нибудь занять денегъ, тихо сказалъ мистеръ Глегъ. — Какое счастье для семейства Тёливера, еслибъ онъ не былъ объявленъ банкротомъ! Вашъ мужъ имѣетъ хорошее обзаведеніе и потому, мнѣ кажется, могъ бы занять денегъ, хотя, повѣрьте мнѣ, васъ очень-жаль, мистрисъ Моссъ.

— О, сэръ! вы не знаете въ какомъ несчастномъ положеніи дѣла моего мужа. Какое у насъ хорошее обзаведеніе? Ферма наша во всемъ нуждается; мы продали весь овесъ и все же еще не выплатили ренты… Мы бы съ радостью сдѣлали, что должно. Я охотно буду работать хоть до полуночи, если это принесетъ пользу… но у насъ дѣти… четверо изъ нихъ еще такія маленькія…

— Не плачьте, тётя, не сокрушайтесь такъ, шептала Магги, все еще держа руку мистрисъ Моссъ.

— Мистеръ Тёливеръ вамъ вдругъ далъ всѣ деньги? спросила мистрисъ Тёливеръ, все еще обдумывая, какъ это могли дѣлаться дѣла безъ ея вѣдома.

— Нѣтъ, въ два раза, отвѣчала мистрисъ Моссъ, стараясь удержать слезы. — Въ послѣдній разъ онъ далъ деньги, четыре года назадъ, послѣ моей опасной болѣзни, когда дѣла у насъ были такъ разстроены… Тогда былъ данъ и новый вексель. Всю мою жизнь, какъ болѣзнями, такъ и постоянными неудачами, я только была всѣмъ въ тягость.

— Да, мистрисъ Моссъ, сказала рѣшительно мистрисъ Глегъ: — всѣ въ вашемъ семействѣ ужасно несчастны, тѣмъ болѣе жаль бѣдную сестру.

— Я тотчасъ сѣла въ телегу и поскакала, какъ-только узнала о случившемся, сказала мистрисъ Моссъ, обращаясь къ мистрисъ Тёливеръ. — Ужь я давно была бы здѣсь, еслибъ вы меня извѣстили. Не подумайте, что мы только заботимся о себѣ, а не о бѣдномъ братѣ — нѣтъ; я оттого столько говорю о деньгахъ, что онѣ мнѣ постоянно грезятся и днемъ и ночью. Мы съ мужемъ желаемъ дѣлать то, что должно, сэръ, прибавила она, взглянувъ на мистера Глега: — мы соберемъ денегъ и заплатимъ во что бы ни стало, если уже это послѣдняя надежда брата. Мы привыкли къ нуждѣ и къ трудамъ и не ждемъ ничего лучшаго и впереди. Горько только вспомнить о бѣдныхъ дѣтяхъ.

— Однако надо подумать и предостеречь васъ, мистрисъ Моссъ, сказалъ мистеръ Глегъ: — если Тёливеръ будетъ объявленъ несостоятельнымъ и въ его бумагахъ найдутъ вексель ващего мужа, то опека принудитъ васъ заплатить его.

— О Боже мой, Боже мой! воскликнула мистрисъ Тёливеръ, думая только о грозившемъ имъ банкротствѣ, а не о бѣдной мистрисъ Моссъ.

Эта послѣдняя слушала съ какою-то судорожною покорностью. Магри же уныло глядѣла на Тома, желая узнать понимаетъ ли онъ, въ чемъ состоитъ это новое несчастье, и сожалѣетъ ли онъ о бѣдной тёткѣ Моссъ. Но Томъ смотрѣлъ пристально внизъ и, казалось, былъ погруженъ въ глубокую думу.

— Если же онъ не будетъ объявленъ несостоятельнымъ, продолжалъ мистеръ Глегъ: — то, какъ я уже прежде сказалъ, 3,0 фунтовъ стерлинговъ для бѣднаго человѣка будутъ просто маленькимъ состояніемъ. Почему знать, быть можетъ, если онъ когда-нибудь и встанетъ, то онъ будетъ совершенно безпомощнымъ. Мнѣ очень васъ жаль, мистрисъ Моссъ, но, по моему мнѣнію, или вамъ слѣдуетъ занять деньги и заплатить, или васъ принудятъ силою заплатить. Вы, конечно, не почтете дурнымъ, что я вамъ говорю правду.

— Дядя, сказалъ Томъ, неожиданно прерывая свои думы: — я не думаю, чтобъ тётѣ Моссъ слѣдовало заплатить деньги, еслибъ отецъ этого не желалъ?

Мастеръ Глегъ послѣ минутнаго удивленія, отвѣчалъ:

— Конечно, Томъ; но въ такомъ случаѣ онъ уничтожилъ бы вексель. Намъ надо поискать его. Однако, почему вы думаете, что отецъ вашъ не желалъ получить этихъ денегъ?

— Потому-что, отвѣчалъ Томъ, краснѣя, но стараясь говорить спокойно, несмотря на дѣтскій трепетъ: — я очень-хорошо помню, какъ однажды ночью, прежде, чѣмъ я еще поступилъ въ школу къ мистеру Стеллингу, отецъ разговаривалъ со мною, когда никого не было въ комнатѣ… Томъ немного остановился, но скоро продолжалъ; — сначала онъ говорилъ о Магги, а наконецъ сказалъ эти слова, крѣпко врѣзавшіяся въ моей памяти: «Томъ, я всегда былъ добръ до сестры, хотя она и вышла замужъ противъ моей воли. Я далъ Моссу денегъ въ займы; но я никогда и не подумаю безпокоить его объ уплатѣ; лучше я ихъ совсѣмъ потеряю. Мои дѣти такъ же не должны безпокоиться, что они отъ этого будутъ немного-бѣднѣе». Теперь же, когда отецъ лежитъ больной и не можетъ говорить, мнѣ бы не хотѣлось, чтобъ что-нибудь было сдѣлано противъ объявленной имъ воли.

— Въ такомъ случаѣ, мой мальчикъ, сказалъ мистеръ Глегъ: — намъ нужно будетъ уничтожить вексель, чтобъ его не представили ко взысканію, если отецъ вашъ будетъ объявленъ банкротомъ. Добрыя качества мистера Глега влекли его исполнить желаніе Тома, но онъ не могъ совершенно отрѣшиться отъ постоянной привычки осуждать такое сумасшествіе, по его мнѣнію, какъ уничтоженіе закладныхъ или обезпеченій.

— Мистеръ Глегъ! строго замѣтила его супруга: — подумайте, что вы говорите. Вы уже слишкомъ-много вмѣшиваетесь въ чужія дѣла. Если вы скажете что-нибудь безразсудное, то пеняйте на себя, я тутъ ни въ чемъ не виновата.

— Признаюсь, я о такомъ странномъ дѣлѣ и не слыхивалъ, сказалъ мистеръ Пулетъ, поспѣшно проглотивъ лепешку, чтобъ выразить свое изумленіе: — уничтожить вексель! Да я думаю, за это вы поплатитесь полиціи.

— Но если вексель стоитъ столько денегъ, замѣтила мистрисъ Тёливеръ: — то отчего намъ не заплатить имъ нашъ долгъ и спасти такимъ образомъ мои вещи? Оставимъ въ покоѣ твоего дядю и тётку Моссъ, Томъ, если ты думаешь, что отецъ твой иначе разсердился бы, когда онъ выздоровѣетъ.

Мистрисъ Тёливеръ никогда не изучала теоріи векселей и потому выражала объ этомъ предметѣ свои собственныя, оригинальныя мысли.

— Фи, фи! Вы, женщины, ничего не понимаете въ этихъ дѣлахъ, сказалъ дядя Глегъ: — нѣтъ другаго способа спасти мистера и мистрисъ Моссъ, какъ уничтожить вексель.

— Такъ, я надѣюсь, вы мнѣ въ этомъ, дядя, поможете! воскликнулъ Томъ съ жаромъ: — если мой отецъ никогда не выздоровѣетъ, то мнѣ было бы очень-горько подумать, что сдѣлано что-нибудь противъ его воли, особенно, когда я могъ помѣшать. Я увѣренъ, что онъ сказалъ мнѣ объ этихъ деньгахъ именно для-того, чтобъ я исполнилъ его желаніе. Я долженъ слушаться воли отца, что касается его имущества.

Даже мистрисъ Глегъ не могла не одобрить словъ Тома: она чувствовала, что въ немъ кипѣла кровь Додсоновъ, хотя она была увѣрена, что еслибъ отецъ его былъ Додсонъ, то никогда не привелось бы потерять добровольно такую сумму денегъ. Магги едва-ли удержалась бы, чтобъ не кинуться Тому на шею, еслибъ тётка Моссъ не помѣшала ей. Мистрисъ Моссъ сама встала и, взявъ Тома за руку, проговорила почти задыхаясь:

— Если есть Богъ на небесахъ, то вы не будете отъ этого бѣднѣе. Впрочемъ, если отецъ вашъ нуждается въ этихъ деньгахъ, то, повѣрь, мы заплатимъ ихъ. Намъ все-равно, есть ли обезпеченіе или нѣтъ. Мы поступимъ съ другими такъ, какъ другіе съ нами поступили. Дѣти наши ничего не имѣютъ, но за-то отецъ и мать у нихъ честные люди.

— Но, сказалъ мистеръ Глегъ, обдумавъ слова Тома: — мы этимъ не нанесемъ никакого вреда кредиторамъ, если Тёливеръ и будетъ объявленъ несостоятельнымъ. Я только-что объ этомъ думалъ. Я бывалъ и самъ кредиторомъ и видалъ такъ ихъ надуваютъ. Если Тёливеръ рѣшился не брать денегъ отъ сестры прежде, чѣмъ начался процесъ, то это то же самое, что уничтожить вексель: значитъ, онъ рѣшился только быть побѣднѣе, вотъ и все. Да, много надо вещей обдумать, молодой человѣкъ, прибавилъ мистеръ Глегъ, взглянувъ на Тома: — когда дѣло идетъ о деньгахъ; а то, пожалуй, у одного отнимешь обѣдъ, чтобъ другому было чѣмъ позавтракать. Вы этого, вѣрно, молодёжь, не понимаете?

— Нѣтъ я хорошо понимаю, рѣшительно сказалъ Томъ. — Я понимаю, что если я долженъ деньги одному человѣку, то не имѣю права давать ихъ другому; но если мой отецъ рѣшился подарить деньги тёткѣ прежде чѣмъ онъ задолжалъ другимъ, то онъ былъ въ правѣ это сдѣлать.

— Отлично, молодой человѣкъ! Я никогда не думалъ, что вы будете такъ умны, чистосердечно сказалъ Глегъ. — Но, можетъ-быть, Тёливеръ уже и уничтожилъ вексель. Придемте посмотримъ, не найдемъ ли его въ шкатулкѣ.

— Шкатулка у отца въ комнатѣ. Пойдемте туда, тётя Грити, шепнула ей Магги.

ГЛАВА IV.

Потухающій лучъ.

Мистеръ Тёливеръ, не говоря уже о судорожныхъ обморокахъ, которые повторялись съ нимъ довольно-часто послѣ паденія съ лошади, находился постоянно въ какомъ-то апатическомъ состояніи и не замѣчалъ даже, когда входили къ нему въ комнату или уходили изъ нея. Въ это утро онъ лежалъ такъ спокойно съ закрытыми глазами, что Магги, глядя на него, шепнула своей тёткѣ Моссъ, что, по всей вѣроятности, отецъ не обратитъ на нихъ вниманія.

Онѣ осторожно вошли въ комнату; мистрисъ Моссъ усѣлась въ изголовьи больнаго, Магги помѣстилась, попрежнему, на кровать, взяла отца-за руку: но онъ, казалось, этого не почувствовалъ.

За ними вошли, осторожно переступая, мистеръ Глегъ и Томъ и стали прибирать ключъ къ дубовой шкатулкѣ изъ цѣлой связки ключей, которую Томъ взялъ съ отцовскаго бюро. Они отперли шкатулку, стоявшую въ ногахъ у постели больнаго и опустили крышку на желѣзную подставку безъ большаго шума…

— Тутъ жестяной ящикъ, шепнулъ мистеръ Глегъ: — онъ, вѣроятно, въ него положилъ росписки. Вынь его, Томъ; а я взгляну на эти документы: это документы, относящіеся, вѣроятно, къ дому и къ мельницѣ. Посмотри, что тамъ еще внизу, подъ ними.

Мистеръ Глегъ вынулъ всѣ бумаги и, по счастью, успѣлъ отодвинуться, когда желѣзная подпорка скользнула и тяжёлая дубовая крышка упала съ страшнымъ трескомъ, который раздался по всему дому.

Вѣроятно, въ этомъ трескѣ было что-то особенно-потрясающее весь организмъ умиравшаго старика, ибо онъ мгновенно опомнился, и разбитые параличомъ члены его на-время ожили. Шкатулка эта принадлежала отцу его и дѣду, и открывалась только въ торжественныхъ случаяхъ. Самый обыкновенный звукъ, скрипъ двери, или стукъ затвореннаго окошка, если онъ тѣсно связанъ съ какими-нибудь воспоминаніями, звучитъ знакомымъ голосомъ, голосомъ, который будитъ и поражаетъ глубоко-затаенныя фибры нашего сердца. Въ ту минуту, когда всѣ взоры обратились на него, онъ уже сидѣлъ и пристально глядѣлъ на шкатулку, на бумаги, которыя мистеръ Глегъ держалъ въ рукахъ, и на Тома, державшаго жестяной ящикъ. Взоръ его былъ чистъ и ясенъ и выражалъ совершенное сознаніе.

— Что вы хотите дѣлать съ этими документами? проговорилъ онъ, рѣзкимъ вопросительнымъ тономъ, обычнымъ ему въ минуты раздражительности. — Подойди сюда, Томъ. Чего тебѣ нужно въ моей шкатулкѣ?

Томъ повиновался, несмотря на свой испугъ: это было въ первый разъ, что отецъ его узналъ. Но вмѣсто того, чтобъ продолжать, отецъ его смотрѣлъ съ возроставишмъ подозрѣніемъ на мистрера Глега и на документы.

— Что случилось? сказалъ онъ, отрывисто. — Кто васъ просилъ распоряжаться моими бумагами? Развѣ Уокимъ все уже забираетъ?… Что жъ вы мнѣ не говорите, что вы тутъ дѣлаете? прибавилъ онъ нетерпѣливо.

Мистеръ Глегъ подвинулся къ постели, собираясь отвѣчать.

— Нѣтъ, нѣтъ, другъ Тёливеръ, отвѣчалъ мистеръ Глегъ ласковымъ голосомъ: — никто еще и не думаетъ ничего забирать. Мы только пришли посмотрѣть, что находится въ шкатулкѣ. Вы были больны немножко — вы сами это знаете, а мы должны были присмотрѣть за порядкомъ. Но надо надѣяться, вы скоро поправитесь и будете сами въ-состояніи заняться дѣлами.

Мистеръ Тёливеръ въ размышленіи смотрѣлъ на Тома, на мистера Глега и на Магги; потомъ вдругъ, будто догадавшись, что кто-то сидитъ у него въ изголовьи, быстро повернулъ голову и увидѣлъ сестру.

— Э, Гритти! сказалъ онъ полугрустнымъ, полуласковымъ голосомъ. — Какъ это ты здѣсь? Какъ ты могла дѣтей оставить однихъ?

— О, братецъ! неосторожно вскричала добрая мистрисъ Моссъ. — Какъ я рада теперь, что пришла на тебя посмотрѣть. Я думала, что ты насъ никогда больше не узнаешь?

— Что! развѣ со мной былъ ударъ? спросилъ мистеръ Тёливеръ, съ безпокойствомъ смотря на мистера Глега.

— Вы упали съ лошади… маленькое потрясеніе — вотъ и все, я думаю, сказалъ мистеръ Глегъ: — но, вы скоро оправитесь, надо надѣяться.

Мистеръ Тёливеръ опустилъ глаза и помолчалъ нѣсколько минутъ. Голова его снова начала кружиться, мысли мѣшаться. Онъ посмотрѣлъ на Магги и произнесъ гораздо-слабѣйшимъ уже голосомъ:

— Такъ письмо у тебя, дочь моя?

— Да батюшка, отвѣчала она, цалуя его отъ всей души.

Ей казалась, что отецъ, столь близкій къ смерти, былъ снова ей возвращенъ, и она старалась выразить всю любовь свою въ этомъ нѣжномъ поцалуѣ.

— Гдѣ твоя мать? спросилъ онъ съ озабоченнымъ видомъ, оставаясь безсознательно-равнодушнымъ къ ласкамъ дочери.

— Она внизу съ моими тётками, батюшка. Позвать ее?

— Да, да, бѣдная Бесси! и его глаза поднялись на Тома, когда Магги вышла изъ комнаты.

— Онѣ обѣ у тебя на рукахъ останутся, если я умру — помни это, Томъ. — Тебѣ трудно, трудно будетъ, очень-трудно, но ты долженъ постараться и всѣмъ заплатить. И помни: у меня въ дѣлѣ пятьдесять фунтовъ Луки, онъ мнѣ ихъ далъ, какъ-то безъ росписки; у него нѣтъ никакого доказательства на нихъ. Ты долженъ первому ему заплатить.

Дядя Глегъ невольно кивнулъ головой и сталъ еще внимательнѣе прислушиваться, но Томъ отвѣчалъ твердымъ голосомъ:

— Хорошо, батюшка. А нѣтъ ли у васъ векселя дяди Мосса на триста фунтовъ? Мы за этимъ-то и приходили. Что вы желаете, чтобъ по немъ было сдѣлано, батюшка?

— А! я очень-радъ, что ты вспомнилъ о немъ, мой милый, сказалъ мистеръ Тёливеръ: — я никогда много не считалъ на эти деньги, ради бѣдной вашей тётушки. Ты не думай о нихъ, если они не въ-состояніи заплатить, Богъ съ ними! Росписка тамъ, въ ящикѣ! А до тебя, Гритти, я всегда былъ добръ, сказалъ мистрисъ Тёливеръ, обращаясь къ сестрѣ: — ты меня только однимъ огорчила, сестра, что вышла за этого Мосса.

Въ эту минуту возвратилась Магги въ сопровожденіи матери, которая была весьма-встревожена перемѣной, происшедшей въ ея мужѣ.

— Ну, Бесси, сказалъ онъ, когда она его поцаловала: — ты должна мнѣ простить, что я тебя довелъ до такого положенія, ты этого никогда не ожидала. Но это не моя вина, это вина закона, прибавилъ онъ злобно, — Это вина мошенниковъ! Томъ, слушай меня: если придетъ случай, отомсти Уокиму за меня. Если ты этого не сдѣлаешь — ты негодный сынъ. Ты бы могъ пришибить его, какъ собаку, но тогда законъ на его сторонѣ; впрочемъ, законъ только и писанъ про мошенниковъ!…

Мистеръ Тёливеръ начиналъ горячиться и лицо его сильно разгорѣлось. Мистеръ Глегъ хотѣлъ сказать что-то успокоительное, но былъ прерванъ опять мистеромъ Тёливеромъ, который продолжалъ говорить съ женой:

— Они опишутъ все, чтобъ заплатить долги, Бесси, говорилъ онъ: — но все-таки оставятъ тебѣ мёбель; ну, и сестры твои что-нибудь для тебя сдѣлаютъ… ну, и Томъ подростаетъ… хотя я не знаю, что изъ него будетъ… Я дѣлалъ что могъ… я даль ему воспитаніе… ну, а дѣвочка выйдетъ замужъ… грустная исторія…

Силы, возбужденныя мгновеннымъ, сильнымъ ощущеніемъ, замѣтно начинали ослабѣвать, и бѣдный старикъ съ послѣдними словами опустился и снова впалъ въ безчувственное состояніе. Хотя это было только повтореніе прежнихъ припадковъ, однако всѣ присутствовавшіе были сильно поражены столь быстрымъ переходомъ отъ жизни къ-состоянію безчувственному, тѣмъ болѣе, что во всѣхъ словахъ страдальца видно было, что онъ предвидѣлъ смерть и предчувствовалъ ее. Но бѣдному Тёливеру не суждено было разомъ покончить свое существованіе, однимъ скачкомъ перейти въ другую жизнь: онъ долженъ былъ исчезать понемногу, какъ тѣнь при появленіи мрака.

Послали за мистеромъ Тёрнбулемъ. Когда онъ узналъ о случившемся, то объявилъ, что это мгновенно-совершившееся выздоровленіе было надежнымъ признакомъ, что поврежденіе не было общее и не могло, слѣдовательно, мѣшать совершенному выздоровленію. Между отрывистыми воспоминаніями прошедшаго, разбитый параличомъ бѣднякъ позабылъ совершенно о закладной; лучъ памяти озарилъ только болѣе-выдавшіяся обстоятельства, и онъ снова впалъ къ безсознательное положеніе, не узнавъ половины своего несчастья.

Томъ помнилъ только двѣ вещи, что вексель его дяди Мосса долженъ быть уничтоженъ, и Лукѣ деньги выплачены, если не инымъ образомъ, то его и маггиными деньгами, лежавшими въ сохранномъ банкѣ. Были вещи, какъ вы видите, къ которымъ Томъ имѣлъ гораздо-болѣе способностей, нежели къ прелестямъ классическихъ конструкцій, или къ различнымъ математическимъ выводамъ.

ГЛАВА V.

Томъ старается вскрыть устрицу.

На другой день въ десять часовъ Томъ отправился въ С-тъ Оггсъ, чтобъ повидаться съ дядей своимъ Диномъ, который, по словамъ тётки, долженъ былъ быть уже съ вечера дома. Онъ намѣревался просить у него совѣта на счетъ дѣлъ отца, и какой-нибудь работы для себя самого. Дядя Динъ велъ большія дѣла, и свѣтлый умъ его не походилъ на мелочной разсчетъ дяди Глега. Онъ велъ дѣла на широкую ногу, и это вполнѣ согласовалось съ идеями и самолюбіемъ Тома.

Туманное, сырое, холодное утро грозило дождемъ на весь день. Въ такую погоду и счастливые ищутъ развлеченія въ надеждахъ на будущее. А Томъ былъ очень-несчастливъ: онъ чувствовалъ униженіе, предвидѣлъ тяжелые труды въ будущемъ, со всею щекотливостью гордой натуры. Несмотря на уваженіе и любовь, которую онъ питалъ къ отцу, онъ въ тайнѣ негодовалъ на него, и несчастье, постигшее семейство, казалось ему, слѣдствіемъ неправаго дѣла. Разсматривая дѣло законнымъ образомъ, отецъ его былъ кругомъ виноватъ, и дяди и тётки его были совсѣмъ въ правѣ это говоритъ.

Въ этомъ случаѣ ясно обрисовывался характеръ брата и сестры. Томъ понималъ, что тётки его могли бы принять болѣе живое участіе въ несчастьѣ его матери, но онъ не раздѣлялъ злобнаго негодованія, которымъ Магги платила за ихъ равнодушіе. Томъ никогда не ожидалъ отъ другихъ того, чего онъ не имѣлъ полнаго права требовать.

Съ какой стати отдавать деньги такимъ людямъ, которые не умѣли сберечь свои собственныя? Томъ видѣлъ нѣкоторую справедливость въ этой строгости, тѣмъ болѣе, что онъ былъ твердъ въ своихъ убѣжденіяхъ и былъ увѣренъ, что никогда не заслужитъ подобныхъ упрековъ. Ему было тяжело видѣть себя въ такомъ дурномъ положеніи по неосторожности отца; но онъ не жаловался, не ропталъ и не обвинялъ людей въ томъ, что ему выпалъ жребій труднѣе нежели другому. Онъ ничего не просилъ, кромѣ работы и приличной за нея платы. Сырой декабрскій туманъ обхватывалъ со всѣхъ сторонъ бѣднаго Тома, съ его надеждами на будущее, и казался одной малой частью его домашнихъ непріятностей. Въ шестнадцать лѣтъ, при самомъ практическомъ направленіи ума, не ускользнешь отъ обольстительной иллюзіи тщеславія, и Томъ, рисуя свою будущность, основывался только на своей смѣлости и увѣренности въ самомъ себѣ. Онъ слышалъ, что мистрисъ Глегъ и мистрисъ Динъ были во время оно очень-бѣдны. Онъ не хотѣлъ копить понемногу деньги и нажить маленькое состояніе, какъ дядя, его Глегъ, но желалъ слѣдовать примѣру дяди Дина: получить мѣсто въ какомъ-нибудь большомъ торговомъ домѣ и живо выйти въ люди. Онъ почти не видался съ дядей Диномъ въ послѣдніе три года: оба семейства шли различными дорогами; но по этой самой причинѣ Томъ болѣе на него надѣялся. Дядя Глегъ, по его мнѣнію, былъ неспособенъ на большія и смѣлыя предпріятія, но что касалось дяди Дина, то онъ былъ высокаго мнѣнія о его умственныхъ способностяхъ и средствахъ, который онѣ имѣлъ всегда подъ-рукой. Томъ давно слышалъ отъ отца, какъ его дядя Динъ сдѣлался необходимымъ человѣкомъ у Геста и комп., и какъ компанія съ радостью предложила ему долю въ своемъ дѣлѣ: вотъ на что мѣтилъ Томъ, вотъ на что онъ рѣшился. Мысль о бѣдности и униженіи не давала ему покоя; онъ не могъ ея переносить. Онъ хотѣлъ работать для матери и сестры и заставить всякаго удивляться его твердому характеру. Въ воображеніи своемъ подстрекаемый необходимостью и ненасытнымъ желаніемъ, онъ не считалъ годы, а годы составлены изъ длинныхъ и скучныхъ дней, часовъ и минутъ.

Размышляя такимъ образомъ, онъ перешелъ каменный мостъ черезъ Флоссъ и входилъ уже въ С-тъ Оггсъ. «Современемъ (думалъ онъ) я куплю отцовскую мельницу, и когда разбогатѣю, опять поселюсь здѣсь, передѣлаю и обновлю домъ и заживу въ немъ гораздо-лучше, нежели на какомъ-нибудь новомъ мѣстѣ; буду держать собакъ, лошадей сколько вздумается…»

Онъ шелъ вдоль улицы твердымъ и скорымъ шагомъ, какъ вдругъ мечтанія его были прерваны встрѣтившимся и незамѣченнымъ имъ человѣкомъ, который грубымъ и фамильярнымъ голосомъ спросилъ у него:

— Ну, что, братецъ Томъ, какъ здоровье твоего отца сегодня утромъ?

Это былъ огскій мѣщанинъ, одинъ изъ постоянныхъ покупателей его отца.

Томъ въ ту минуту былъ не въ духѣ разговаривать, однакожъ онъ отвѣчалъ учтиво:

— Онъ все еще очень-нездоровъ, благодарю васъ.

— Да, грустный случай для тебя, молодой человѣкъ, не правда ли? дѣло-то рѣшено противъ него, сказалъ мѣщанинъ, желая сказать, что-нибудь ласковое и утѣшительное.

Томъ покраснѣлъ и пошелъ дальше. Ему казался ударомъ кулака всякій, даже самый учтивый и деликатный намёкъ на его положеніе.

— Это Тёливера сынъ, сказалъ мѣщанинъ стоявшему у сосѣдней двери лавочнику, указывая на Тома.

— А! сказалъ лавочникъ: — я, кажется, узналъ бы его по его чертамъ. Онѣ весь въ мать: она была Додсонъ. Онъ собой молодецъ. Чему онъ учился?

— О, ворочать носъ отъ покупателей своего отца, и франтить, ничему другому, я полагаю.

Томъ очнулся отъ своихъ воздушныхъ замковъ въ будущемъ и быстро перешелъ къ грустной и унизительной дѣйствительности настоящаго; онъ прибавилъ шагу по направленію конторы Гестъ и К°, гдѣ онъ надѣялся увидѣть дядю Дина. Но этотъ день мистеръ Динъ проводилъ всегда въ банкѣ, и прикащикъ сказалъ ему съ нѣкоторымъ презрѣніемъ къ его незнанію: «Мистера Дина нельзя видѣть въ Рикеръ-Стритѣ по вторникамъ поутру».

Въ банкѣ Томъ, какъ только о немъ доложили, былъ введенъ въ комнату, гдѣ дядя его занимался. Мистеръ Динъ повѣрялъ счеты; но когда Томъ вошелъ, онъ взглянулъ на него и, протягивая ему руку, сказалъ:

— Ну, что, Томъ, что, дома нѣтъ ничего новаго, я надѣюсь? Каковъ отецъ?

— Все такъ же, благодарю васъ, дядюшка, отвѣчалъ Томъ, смѣшавшись немного. — Но я бы желалъ съ вами поговорить, когда вамъ будетъ свободно.

— Садись, садись, сказалъ! мистеръ Динъ, углубляясь въ свои счеты, отъ которыхъ, вмѣстѣ съ помогавшимъ ему конторщикомъ, онъ не свелъ глазъ на добрые полчаса, такъ-что бѣдный Томъ уже начиналъ думать, что ему придется просидѣть такимъ образомъ до закрытія банка. Казалось, шансовъ было весьма-мало, чтобъ эти прилежные дѣловые люди окончили свою тихую монотонную работу. «Не дастъ ли ему дядя мѣсто въ банкѣ? Это бы была весьма-скучная и прозаическая работа, думалъ онъ, вѣкъ свой писать подъ мѣрные удары часоваго маятника». Онъ бы предпочелъ другой способъ обогащенія. Наконецъ произошла перемѣна въ работѣ его дяди: онъ взялъ перо и написалъ что-то, расчеркнувшись подъ конецъ.

— Вы теперь отправитесь въ Тори, мистеръ Спенсъ, не угодно ли вамъ? сказалъ мистеръ Динъ, и удары маятника вдругъ показались Тому менѣе слышны и ясны.

— Ну, Томъ, сказалъ мистеръ Динъ, когда они остались одни, повертываясь немного въ креслѣ и вынимая табатерку: — что тебѣ нужно, мой другъ? что тебѣ нужно?

Мистеръ Динъ, который слышалъ уже отъ жены о томъ, что случилось наканунѣ, подумалъ, что Томъ пришелъ просить у него помощи, чтобъ отклонить распродажу.

— Надѣюсь, вы извините, что я васъ безпокою, дядюшка, сказалъ Томъ, краснѣя, говоря тономъ, хотя немного-дрожащимъ, однако съ нѣкоторою гордою независимостью. — Но я думалъ, что вы лучше всѣхъ можете мнѣ посовѣтовать что предпринять.

— А? сказалъ мистеръ Динъ, выдерживая щепотку табаку и глядя на Тома съ возраставшимъ вниманіемъ: — послушаемъ.

— Я бы желалъ имѣть мѣсто, дядюшка, чтобъ выработывать деньги, сказалъ Томъ, который шелъ прямо къ дѣлу и никогда не избиралъ окольныхъ путей.

— Мѣсто? повторилъ мистеръ Динъ и поднесъ щепотку табаку съ одинаковой вѣрностью къ обѣимъ ноздрямъ. Томя, подумалъ, что нюхать табакъ самая — раздражительная привычка.

— Что жь, посмотримъ. Сколько тебѣ лѣтъ? сказалъ мистеръ Динъ, опускаясь на спинку кресла.

— Шестьнадцать… то-есть мнѣ семнадцатый идетъ, сказалъ Томъ, надѣясь, что дядя замѣтитъ его бороду.

— Постой!… твой отецъ, если я не ошибаюсь, хотѣлъ изъ тебя сдѣлать инженера, я думаю?

— Да; но я думаю, тамъ я нескоро выработаю денегъ — какъ вы думаете?

— Это правда; но въ шестьнадцать лѣтъ нигдѣ много денегъ не заработаешь, мой другъ. Впрочемъ, ты довольно-долго былъ въ школѣ: я полагаю ты довольно знаешь счетную часть — а? Умѣешь ты книги вести?

— Нѣтъ, отвѣчалъ Томъ, слегка запинаясь. — Я не имѣлъ никакой практики. Но мистеръ Стелингъ говоритъ, что у меня почеркъ недуренъ. Вотъ мое писанье, прибавилъ Томъ, положивъ на столъ копію съ листа, который онъ составилъ наканунѣ.

— А! это хорошо, очень-недурно. Но, видишь ли, съ красивѣйшимъ почеркомъ въ мірѣ ты не достанешь лучшаго мѣста, какъ простаго переписчика, если ты ничего не смыслишь, какъ вести книги или повѣрять счеты. А мѣста переписчиковъ — мѣста дешевыя, немного приносятъ. Но, однако, чему же ты учился въ школѣ?

Мистеръ Динъ никогда не занимался различными методами воспитанія и не имѣлъ, потому, вѣрнаго понятія о томъ, что преподается въ дорогихъ школахъ.

— Мы учились полатинѣ, отвѣчалъ Томъ, останавливаясь на каждомъ словѣ, какъ-будто перебирая учебныя книги на школьномъ пюпитрѣ въ помощь памяти: — много учились латини, а послѣдній годъ я писалъ сочиненія: одну недѣлю полатини, а другую поанглійски, и греческую и римскую исторію, и Эвклида, и алгебру я началъ, но я ее потомъ не продолжалъ, и потомъ мы имѣли одинъ день въ недѣлю ариѳметику; потомъ я бралъ уроки рисованія, а тамъ были еще другія книги, которыя мы или читали или учили изъ нихъ англійскія стихотворенія наизустъ, и Горэ-Поулинэ (Horae, Paulinae), и Блера реторики послѣднюю половину.

Мистеръ Динъ хлопнулъ по своей табатеркѣ и скривилъ ротъ: онъ находился въ такомъ положеніи, въ какомъ находятся иногда люди, весьма-достойные, прочитавъ новый тарифъ и найдя въ немъ множество товаровъ привозимыхъ, о которыхъ они понятія не имѣли. Но вмѣстѣ съ тѣмъ, какъ осторожный и дѣловой человѣкъ, онъ и не думалъ рѣзко отозваться о сыромъ произведеніи, которое имъ было не испробовано. Впрочемъ, онъ былъ почти убѣждёнъ, что еслибъ изъ этого можно было извлечь какую-либо пользу, то врядъ ли бы такой изворотливый и сметливый человѣкъ, какъ онъ, упустилъ это изъ виду. Объ латинскомъ языкѣ онъ имѣлъ свое мнѣніе и думалъ, что, въ случаѣ новой войны, такъ-какъ люди уже перестали носить пудру, недурно было бы наложить и на латинь пошлину, какъ излишнюю роскошь высшаго сословія, неприносящую никакой выгоды, ни пользы.

Чувства же, которыя онъ питалъ къ Horae Paulinae, были гораздо-менѣе неутральны. Вообще, весь этотъ перечень познаній далъ ему какое-то отвращеніе къ бѣдному Тому.

— Ну, сказалъ, онъ, наконецъ, довольно-саркастическимъ голосомъ: ты употребилъ три года на изученіе всѣхъ этихъ премудростей: ты — должно-быть, силенъ въ нихъ. Отчего бы тебѣ не избрать такую должность, въ которой ты могъ бы ихъ примѣнить къ дѣлу?

Томъ покраснѣлъ и разразился новымъ краснорѣчіемъ.

— Нѣтъ, дяденька, я нисколько не желаю такого рода занятій. Я не терплю латинь и всѣ эти вещи. Я право не знаю, на что онѣ мнѣ могутъ быть полезны, развѣ пойти въ какую-нибудь школу учителемъ. Впрочемъ, я бы лучше согласился быть носильщикомъ, нежели учителемъ въ школѣ. Я не хочу идти по этой дорогѣ. Я бы желалъ достать мѣсто въ какой-нибудь компаніи, гдѣ бы я могъ подвигаться впередъ — дѣльную должность, гдѣ бы я могъ заниматься дѣломъ, получать за это хорошую плату и тѣмъ поддерживать мать и сестру.

— А, молодой человѣкъ! отвѣчалъ мистеръ Динъ съ тою поспѣшностью ограничить надежды молодости, которую положительные и счастливые люди лѣтъ пятидесяти считаютъ своею обязанностью: — скоро сказка сказывается, а дѣло не такъ скоро дѣлается.

— Да развѣ вы не такимъ же самымъ образомъ вышли въ люди, дядюшка? сказалъ Томъ, раздраженный тѣмъ, что мистеръ Динъ не хотѣлъ понять его взгляда на вещи. — Я хочу сказать, развѣ вы поднялись мало-по-малу съ одного мѣста на другое, по милости вашихъ способностей и хорошаго поведенія?

— Э-хе, сударь! сказалъ мистеръ Динъ, подымаясь немного на креслѣ и съ готовностью обращаясь къ прошедшему, къ своей собственной карьерѣ: — Да; но я тебѣ скажу, какъ я себѣ сдѣлалъ дорогу. Если сѣсть на палочку верхомъ да ждать, что она превратится въ лошадь, подому-что долго на ней сидишь, такъ недалеко, братъ, уѣдешь. Я ухо держалъ востро, сударь, и немного заботился о томъ, подъ-силу ли мнѣ работа; я выгоду своихъ начальниковъ сдѣлалъ своею собственною. Вглянувшись поближе въ то, что дѣлалось на мельницѣ, я скоро нашелъ, что тамъ истрачивалось въ годъ лишнихъ пятьсотъ фунтъ, которые можно было очень-легко сократить. Да, сударь, мнѣ пришлось начать учиться съ задовъ, какъ какому-нибудь нищему мальчишкѣ; но я скоро увидѣлъ, что, не зная вести счеты, далеко не уйдешь, и я сталъ учиться бухгалтеріи въ часы свободные отъ работы. Взгляни сюда:

Мистеръ Динъ раскрылъ счетную книгу и указалъ на одну страницу.

— Хорошій почеркъ, и я могу рѣшать самыя сложныя задачи въ головѣ, и все это я пріобрѣлъ своими стараніями на свои трудовыя деньги, нерѣдко лишая себя обѣда или ужина. Я изучалъ все, до чего ни касались наши дѣла; я отвсюду черпалъ свѣдѣнія, все взвѣшивалъ и обдумывалъ. Что жь, я не механикъ, я никогда и не думалъ быть механикомъ, но я придумалъ одну или двѣ вещи, которыя и механикамъ не приходили въ голову, и онѣ принесли намъ хорошую прибыль. Не было ни одного товара, сгружаемаго или нагружаемаго на нашемъ буянѣ, котораго бы качества не были мнѣ знакомы. Если я получалъ мѣста, сэръ, такъ это потому, что я умѣлъ быть полезнымъ. Чтобы проскользнуть въ кольцо, надобно свернуться въ мячъ — вотъ въ чѣмъ дѣло.

Мистеръ Динъ снова щелкнулъ табакеркой. Онъ совершенно увлекся своимъ разсказомъ, и забылъ, какое отношеніе разсказъ этотъ имѣлъ къ слушателю.

— Вотъ именно, сказалъ Томъ: — то, что я желалъ бы дѣлать. Развѣ я, дядюшка, не въ-состояніи пойти по вашимъ слѣдамъ?

— По моимъ слѣдамъ? сказалъ мистеръ Динъ, окинувъ взглядомъ Тома: — вотъ поди тутъ! говори съ этакимъ молодцомъ! Вѣдь, это зависитъ отъ того, каковъ ты самъ и какое ты получилъ направленіе. Но вотъ что я тебѣ скажу. Твой бѣдный отецъ сдѣлалъ огромную ошибку, давъ тебѣ хорошее образованіе. Это было не мое дѣло, и я не вмѣшивался, но теперь вышло, какъ я предвидѣлъ. Ты получилъ образованіе, которое годно такому только человѣку, каковъ, напримѣръ, нашъ мистеръ Стивенъ Гестъ, который вѣкъ свой не будетъ знать другаго дѣла, какъ развѣ подписывать векселя; ему, пожалуй, все-равно, чѣмъ набить голову, хоть бы даже латинью.

— Но, дядюшка, убѣдительно замѣтилъ Томъ: — я не вижу, почему латинь помѣшаетъ мнѣ заняться другимъ дѣломъ. Я скоро ее и совсѣмъ забуду, она меня ни мало не занимаетъ. Я долженъ былъ приготовлять уроки въ школѣ; но я всегда былъ того мнѣнія, что они мнѣ не пригодятся въ жизни — я и не обращалъ на нихъ вниманія.

— Ге-ге! это все очень-хорошо, сказалъ мистеръ Динъ: — однако оно ни мало не измѣняетъ того, что я хотѣлъ сказать. Ты дѣйствительно скоро можешь забыть твою латинь и другую чепуху, только тогда ты останешься ни при чемъ. Къ-тому же, эти занятія сдѣлали изъ тебя бѣлоручку и отъучили тебя отъ грубой работы. И что жь ты знаешь? Начиная съ самаго простаго, ты ничего не смыслишь въ бухгалтеріи; и любой лавочникъ, я думаю, считаетъ лучше тебя. Тебѣ придется начать съ самой нижней ступеньки, если ты хочешь подняться въ жизни. Какой будетъ толкъ забывать то, чему тебя выучили, если ты не выучишься чему-нибудь новому?

Томъ закусилъ губу; онъ чувствовалъ, что слезы готовы были брызнуть изъ глазъ; но онъ скорѣе согласился умереть на мѣстѣ, чѣмъ обнаружить свою слабость.

— Ты хочешь, чтобъ я тебѣ помогъ найти занятіе, продолжалъ мистеръ Динъ: — что жь, я не вижу въ этомъ ничего дурнаго. Я радъ тебѣ помочь. Только вы, молодёжь, думаете ныньче съ самаго начала зажить хорошо, да мало работать; вы и не знаете, что надобно долго побѣгать пѣшкомъ, прежде чѣмъ добиться возможности ѣздить верхомъ. Ты никогда не долженъ забывать своего положенія. Что ты? шестнадцатилѣтній молодецъ безъ всякихъ свѣдѣній и ни къ чему непріученый. Много найдется вашего брата: васъ, что камешковъ на морскомъ берегу, ни на что негодныхъ. Правда, тебя можно бы отдать куда-нибудь въ ученье — къ химику какому-нибудь или москательщику: тамъ и латинь твоя, можетъ-быть, пригодилась бы…

Томъ хотѣлъ что-то сказать, но мистеръ Динъ махнулъ рукою и продолжалъ:

— Постой, постой! дай мнѣ договорить. Ты не хочешь идти въ ученье: я знаю… я знаю, вамъ какъ бы, этакъ, поскорѣй… ты также не захочешь и стоять за прилавкомъ. Но, послушай, если ты попадешь писцомъ куда-нибудь на контору, тебѣ придется корпѣть тамъ цѣлый Божій день надъ чернилами и бумагой; тамъ многаго не пріобрѣтешь и, повѣрь, ни на волосъ, не станешь умнѣе. Свѣтъ не состоитъ изъ бумаги, пера и чернилъ; а если ты хочешь сдѣлать себѣ дорогу въ свѣтѣ, ты долженъ прежде знать, изъ чего онъ состоитъ. Самое лучше мѣсто для тебя было бы гдѣ-нибудь на буянѣ или при какомъ-нибудь складочномъ магазинѣ: тамъ бы ты познакомился съ настоящимъ дѣломъ, но только тебѣ бы пришлось тамъ терпѣть подъ-часъ и холодъ и мокроту, тебѣ бы пришлось толкаться со всякимъ народомъ, а ты, кажется, слишкомъ-изнѣженный джентльменъ, чтобъ согласиться на это.

Мистеръ Динъ остановился и пристально взглянулъ на Тома, который не безъ краткой внутренней борьбы отвѣчалъ:

— Я согласенъ на все, что можетъ мнѣ быть полезно впослѣдствіи, сэръ, и въ этомъ случаѣ я готовъ сносить всякія неудобства и непріятности.

— Вотъ молодецъ! если только ты будешь въ-состояніи это исполнить. Но только помни, что дѣло не въ томъ, чтобъ ухватиться за веревку: надобно продолжать ее тянуть. Въ томъ и ошибка всѣхъ молокососовъ: вы думаете, что то мѣсто и хорошо, гдѣ можно ходить къ чистомъ платьѣ и казаться джентльменомъ. Нѣтъ, не такъ я начиналъ. Когда мнѣ было шестнадцать лѣтъ, моя куртка отзывалась смолою и я не стыдился возиться съ сырами. Потому-то я и могу теперь носить тонкое сукно и сидѣть за однимъ столомъ съ глазами первыхъ фирмъ въ Сент-Оггсѣ.

Дядя Динъ щелкнулъ табакеркой и потянулся.

— Не имѣете ли вы, дядюшка, въ виду какого-нибудь мѣста, на которое я былъ бы годенъ? Я бы желалъ тотчасъ же приняться за дѣло, нѣсколько дрожащимъ голосомъ сказалъ Томъ.

— Постой, постой! намъ ненадобно спѣшить. Ты не долженъ забывать, что если я тебя помѣщу на мѣсто, которое ты еще слишкомъ-молодъ занимать потому только, что ты мой племянникъ, то вся отвѣтственность будетъ лежать на мнѣ. А другой причины, какъ та, что ты мой племянникъ, я не вижу, потому-что еще остается увидѣть, годенъ ли ты на что-нибудь.

— Я надѣюсь, дядюшка, что никогда не осрамлю васъ, сказалъ Томъ, оскорбленный, какъ и всякій мальчикъ, когда ему намекаютъ, что нѣтъ основанія полагаться на него. — Я слишкомъ дорожу своею собственною доброй славою.

— И хорошо дѣлаешь, Томъ; такъ всегда должно поступать, и я никогда не откажу въ помощи человѣку, который такъ стоитъ за себя. Здѣсь есть одинъ молодой человѣкъ двадцати-двухъ лѣтъ, за которымъ я теперь постоянно слѣжу. Я готовъ все на свѣтѣ сдѣлать для него: въ немъ есть толкъ — первостатейный счетчикъ, духомъ разсчитаетъ вамъ кубическое содержаніе чего бы тамъ ни было, и на-дняхъ еще открылъ мнѣ новый рынокъ для сбыта шведской коры; онъ необыкновенно-свѣдущъ въ мануфактурахъ, этотъ молодой человѣкъ.

— Я бы всего лучше принялся изучать бухгалтерію — не такъ ли, дядюшка? сказалъ Томъ, желая выразить свою готовность приняться за дѣло.

— Да, да, она не можетъ не пригодиться. Но… Ахъ, Спенсеръ, вы уже возвратились. Ну, Томъ, мнѣ кажется, теперь намъ нечего болѣе говорить; а мнѣ надобно опять заняться. Прощай, кланяйся матушкѣ.

Томъ не имѣлъ духу спросить еще что-нибудь у дяди, особенно въ присутствіи Спенсера. Итакъ онъ снова очутился на сыромъ и холодномъ воздухѣ. Ему еще надобно было зайти къ дядѣ Глегу насчетъ денегъ, лежавшихъ въ банкѣ, и покуда онъ успѣлъ все сдѣлать, туманъ такъ сгустился, что за нѣсколько шаговъ ничего не было видно. Онъ шелъ погруженный въ свои мысли по береговой улицѣ, и чуть не наткнулся на какую-то вывѣску, торчавшую передъ одной лавкой; взглянувъ на нее, Томъ прочелъ: «Дорнкотская Мельница» — это былъ листъ предметовъ, назначенныхъ для распродажи на слѣдующей недѣлѣ; этого было достаточно, чтобъ побудить его поскорѣе удалиться изъ города.

Возвращаясь домой, бѣдный Томъ уже не мечталъ о далекомъ будущемъ; онъ чувствовалъ только, что настоящее было очень-дурно. Ему казалось очень-оскорбителѣнымъ недовѣріе къ нему дяди. Самъ же Томъ былъ увѣренъ въ себѣ, какъ въ дневномъ свѣтѣ. Поводимому, онъ, Томъ Тёливеръ, долженъ играть въ свѣтѣ самую незначительную роль, и теперь въ первый разъ въ жизни онъ увидѣлъ, что дѣйствительно мало знаетъ и на малое способенъ. Кто этотъ достойный зависти молодой человѣкъ, умѣющій духомъ исчислить кубическое содержаніе вещей и дающій совѣты насчетъ шведской коры? и что это за шведская кора? Томъ привыкъ довольствоваться своими знаніями; но теперь ему стало досадно, что кто-нибудь знаетъ болѣе его. Вѣроятно, есть бездна вещей въ связи съ этой шведской корой, и еслибъ онъ зналъ ихъ только, то, безъ-сомнѣнія, подвинулся бы впередъ.

Часа два назадъ, когда онъ шелъ въ Сент-Оггсъ, далекое будущее казалось Тому чѣмъ-то въ родѣ привлекательнаго песчанаго прибрежья, до котораго можно достигнуть, пройдя чрезъ гряду гладенькихъ, кругленькихъ камешковъ, прибитыхъ морскою волною. Тогда онъ стоялъ еще на зеленомъ лугу; теперь же острые камни рѣзали ему ноги; узкая гряда раскинулась въ ширину на огромное пространство, а песчаное прибрежье виднѣлось вдали узкою полосою.

— Что жь дядюшка Динъ сказалъ тебѣ? сказала Магги взявъ подъ-руку Тома, грѣвшагося въ кухнѣ у очага. — Обѣщалъ онъ тебѣ мѣсто?

— Нѣтъ, онъ ничего не обѣщалъ. Онъ, кажется, думаетъ, что я не могу получить очень-хорошаго мѣста: Я слишкомъ-молодъ.

— Но онъ говорилъ съ тобой ласково?

— Ласково? Гм! Что жь въ этомъ толку? Я, право, не побезпокоился бы объ этомъ, лишь бы только достать мѣсто. Но, право, тоска беретъ. Я все это время провелъ въ школѣ, училъ латинь и прочее безъ всякой пользы. А теперь дядя говоритъ, что я долженъ заняться бухгалтеріей, и выучиться бойко считать. Онъ, кажется, полагаетъ, что я ни на что неспособенъ.

Горькая улыбка появилась у него на устахъ.

— Ахъ, какая жалость, что у насъ нѣтъ Домини-Самсона! сказала Магги, которая не могла удержаться отъ шутки, несмотря на грустное свое положеніе: — онъ бы выучилъ меня вести книги съ двойнымъ приходомъ и по итальянской методѣ, какъ онъ выучилъ Люси Бертрамъ^[16], а я бы тогда могла передать тебѣ.

— Ты бы меня выучила! Да, какъ бы не такъ. Ужь ты всегда что-нибудь такое скажешь, сказалъ Томъ.

— Милый Томъ! вѣдь я только шутила, сказала Магги, кладя голову ему на плечо.

— Все-равно, Магги, сказалъ онъ, придавая своему лицу то выраженіе, которое онъ обыкновенно принималъ, когда желалъ казаться строгимъ. — Ты всюду вмѣшиваешься и хочешь быть выше меня и выше всѣхъ. Я уже не разъ хотѣлъ тебѣ это замѣтить. Тебѣ вовсе не шло такъ говорить съ дядями и тётками; предоставь ужь мнѣ попеченіе о матушкѣ и о тебѣ и не суйся сама впередъ. Ты думаешь, что ты все знаешь лучше всѣхъ, а выходитъ, что всегда ошибаешься. Повѣрь, я могу судить получше тебя.

Бѣдный Томъ! онъ самъ еще недавно долженъ былъ выслушивать длинное наставленіе, почувствовать свою слабость. Его самонадѣянная природа требовала излить на какой-нибудь посторонній предметъ накипѣвшую въ немъ желчь, и теперь представлялся удобный случай показать свое превосходство. Яркій румянецъ выступилъ на лицѣ Магги, губы ея дрожали отъ внутренней борьбы гнѣва и любви, и еще какого-то неяснаго чувства уваженія и удивленія къ Тому. Она не тотчасъ отвѣчала; очень-сердитыя слова вертѣлись у нея на губахъ, но она удержалась и наконецъ сказала:

— Ты, кажется, думаешь Томъ, что я очень высокомѣрна, что я много о себѣ думаю, когда это мнѣ и въ голову не приходитъ. Я и не думаю ставить себя выше тебя. Я знаю, что ты велъ себя гораздо-лучше вчера. Но только ты всегда такъ грубо со мною обходишься.

При этихъ послѣднихъ словахъ ея негодованіе снова начало возрастать.

— Нѣтъ, я вовсе не грубъ, строго и рѣшительно сказалъ Томъ. — Я всегда ласковъ съ тобою, и всегда буду ласковъ и буду беречь тебя. Только ты должна слушаться меня.

Въ эту минуту вошла ихъ мать, и Магги бросилась вонъ изъ комнаты наверхъ, чтобъ скрыть слезы, которыя готовы были хлынуть у нея изъ глазъ. То были горькія слезы. Всѣ на свѣтѣ, казалось, были такъ грубы и неласковы въ обращеніи съ нею. Не было ни любви, ни снисходительности. Въ книжкахъ она привыкла читать о людяхъ, которые были нѣжны и пріятны въ обращеніи, о людяхъ, которые считали удовольствіемъ дѣлать пріятное другимъ и которые не осуждали тѣхъ, кого любили, желая тѣмъ именно выразить свою любовь. Но Магги чувствовала, что внѣ кипящаго міра, въ жизни дѣйствительной, не было такого счастья. Ей казалось, что люди обходятся всего-лучше съ тѣми, кого они не любятъ и съ кѣмъ не имѣютъ дѣла. А если въ жизни нѣтъ любви, что жь въ ней оставалось для Магги? Только бѣдность и мелочная печаль ея матери, да, можетъ-быть, еще раздирающая сердце безпомощность отца. Никогда отчаяніе не бываетъ такъ полно, какъ въ годы юности, хотя оно и кажется намъ смѣшнымъ.

Магги, въ ея коричневомъ платьецѣ, съ заплаканными глазами и заброшенными назадъ кудрями, Магги, сидѣвшая у изголовья своего отца и грустно смотрѣвшая на стѣны отцовской спальни, составлявшей весь ея міръ, была созданіе полное пылкихъ и страстныхъ стремленій ко всему прекрасному и доброму.

Не удивительно, что, при такомъ разладѣ внутренняго и внѣшняго міра, происходятъ болѣзненныя столкновенія.

ГЛАВА VI.

Имѣющая цѣлью опровергнуть народный предразсудокъ, что не слѣдуетъ дарить ножа.

Въ это темное декабрское время продажа домашней утвари продолжалась до половины другаго дня. Г. Тёливеръ, который, въ минуты сознанія начиналъ-было уже выказывать нѣкоторую раздражительность, часто, впослѣдствіи, переходившую въ летаргическую неподвижность и нечувствительность, лежалъ въ этомъ среднемъ между жизнью и смертью состояніи во все продолженіе тѣхъ тяжелыхъ часовъ, когда шумъ распродажи внятно доходилъ до его комнаты. Г. Тёрнбуль рѣшилъ, что менѣе-опасно оставить его тамъ, гдѣ онъ былъ, нежели перевести въ хижину Луки, какъ то предлагалъ добрый Лука, полагая, что нехорошо будетъ, если его господина разбудятъ шумомъ аукціона; жена же и дѣти просидѣли въ тишинѣ въ той же комнатѣ надъ длинною, вытянутою фигурою на кровати, боясь замѣтить на этомъ блѣдномъ лицѣ отголосокъ тѣхъ звуковъ, которые столь упорно и томительно поражали ихъ собственный слухъ. Но наконецъ это время горькой дѣйствительности и напряженнаго ожиданія миновало. Рѣзкіе звуки голоса, почти столь же металлическіе, какъ и слѣдовавшіе за ними удары молотка, стихли; топотъ шаговъ на камнѣ замеръ. Блѣдное лицо г-жи Тёливеръ постарѣло на десять лѣтъ въ эти послѣдніе тридцать часовъ. Мысли этой бѣдной женщины были заняты отгадываніемъ тѣхъ ударовъ молотка, которые соотвѣтствовали ея любимымъ предметамъ; сердце ея сжималось при мысли, что ея вещи, одна за другой, будутъ ходить по рукамъ въ трактирѣ «Золотаго Льва», какъ нѣкогда принадлежавшія ей, и тѣмъ не менѣе она во все это время должна была сидѣть спокойно и ни однимъ знакомъ не обнаруживать внутренняго волненія. Подобныя ощущенія проводятъ морщины на лицахъ, дотолѣ гладкихъ, и увеличиваютъ бѣлыя полосы въ волосахъ, которые нѣкогда казались облитыми яркимъ солнечнымъ свѣтомъ. Уже въ три часа Кассія, эта добродушная, но сварливая горничная, которая смотрѣла на всѣхъ приходившихъ на аукціонъ, какъ на личныхъ враговъ своихъ, и считала, что грязь, нанесенная ихъ ногами, особенно низкаго достоинства, начала скрести и чистить съ энергіей, сильно-поддерживаемой безпрерывнымъ ворчаньемъ вполголоса противъ народа, который приходилъ раскупать чужія вещи, и которому ничего не стоитъ царапать краснаго дерева столы, за которыми сиживали люди почище ихъ. Она не терла безъ разбора, такъ какъ тѣ, которые должны были придти за своими покупками, снова нанесли бы той же злокачественной грязи; поэтому она занималась только тѣмъ, что старалась съ помощью чистоты и кое-какой мебели, выкупленной для семейства, придать гостиной — гдѣ передъ тѣмъ сидѣлъ судья, «эта свинья, курящая трубку» — сколь возможно, видъ скромнаго комфорта. Здѣсь, рѣшила Кассія, будутъ сегодня вечеромъ пить чай госпожа и ея дѣти. Было между пятью и шестью часами, то-есть около того времени, когда обыкновенно пили чай, когда она пришла наверхъ и сказала, что кто-то спрашиваетъ мастера Тома. Тотъ, кто желалъ его видѣть, былъ въ кухнѣ и въ первыя минуты при несовершенномъ свѣтѣ очага и свѣчки, Томъ не могъ отдать себѣ даже смутнаго отчета въ знакомствѣ съ широкоплечей и энергической личностью, которая могла быть годами двумя старѣе его самого и глядѣла на него большими голубыми глазами, окруженными веснушками, непрерывно дергая за нѣсколько курчавыхъ, рыжихъ прядей волосъ, съ явнымъ желаніемъ выказать тѣмъ свое почтеніе. Низкая клеенчатая шляна и блестящій слой грязи на остальной части его костюма показывали, что незнакомецъ имѣлъ дѣло съ лодками; но все это ничего не напоминало Тому.

— Вашъ покорнѣйшій слуга, мастеръ Томъ, сказалъ рыжій незнакомецъ съ улыбкой, которая прорывалась сквозь принятую имъ личину грусти. — Вы, безъ-сомнѣнія, не узнаёте меня, продолжалъ онъ, такъ-какъ Томъ попрежнему глядѣлъ на него вопросительно: — но я желалъ бы поговорить съ вами наединѣ, если можно.

— Въ гостиной есть огонь, мастеръ Томъ, сказала Кассія, нежелавшая оставить кухню въ самомъ разгарѣ жаренья.

— Пойдемте же туда, сказалъ Томъ, въ которомъ мелькнула мысль ужь не посланъ ли этотъ юноша Гестомъ и Ко, такъ-какъ его воображеніе постоянно было устремлено на этотъ предметъ, и дядюшка Динъ могъ во всякое время его увѣдомить, что въ компаніи открылась для него вакансія.

Яркій огонь въ гостиной былъ единственный свѣтъ, освѣщавшій небольшое число стульевъ, бюро, полъ, лишенный ковра, и единственный столъ… нѣтъ, впрочемъ, не единственный, такъ-какъ въ углу былъ еще другой столикъ, на которомъ лежали Библія и нѣсколько другихъ книгъ. Этотъ новый видъ опустошенія поразилъ Тома, прежде нежели онъ подумалъ взглянуть еще разъ на незнакомца, лицо котораго теперь тоже было ярко освѣщено и который бросилъ полузастѣнчивый, вопросительный взглядъ на Тома, продолжая тѣмъ же совершенно незнакомымъ голосомъ:

— Какъ, вы не помните Боба, которому вы дали этотъ ножъ, мастеръ Томъ?

Въ то же время онъ вынулъ карманный ножикъ въ грубой отдѣлкѣ и, въ подтвержденіе своихъ словъ, отворилъ широкій клинокъ его.

— Какъ! Бобъ Джэкинъ? сказалъ Томъ, но безъ всякаго выраженія восторга или даже радушія, потому-что онъ нѣсколько стыдился этой ранней дружбы, символомъ который былъ карманный ножъ, и къ-тому жь, вовсе не былъ увѣренъ въ чистотѣ побужденій, заставившихъ Боба напомнить о ней, — Ну да, Бобъ Джэкинъ, если имя Джекинъ необходимо съ-тѣхъ-поръ, какъ существуетъ такъ много Бобовъ. Помните ли, какъ вы пошли на охоту за векшами въ тотъ день, какъ я еще полетѣлъ на землю съ вѣтки и порядочно расшибъ себѣ спину; но я все-таки поймалъ бѣлку, даромъ-что она знатно царапалась. При этомъ это лезвее ножа сломалось, какъ вы видите; но я съ тѣхъ-поръ не хотѣлъ вставить другаго, потому-что меня могутъ надуть и дать мнѣ взамѣнъ другой ножъ, а здѣсь другаго такого клинка не найти; къ-тому жь, онъ пришелся мнѣ по-рукѣ. Никто никогда еще ничего не давалъ мнѣ, кромѣ васъ, мастеръ Томъ; а что я имѣю, я пріобрѣлъ собственной смекалкой; только Билль Фоксъ подарилъ мнѣ щенка терьера вмѣсто того, чтобъ потопить его, и то мнѣ пришлось долго приставать къ нему.

Бобъ говорилъ съ какой-то рѣзкою и порывистою болтливостью; по окончаніи же рѣчи, онъ съ любовью обтеръ ножъ объ рукавъ.

— Ну, Бобъ, сказалъ Томъ нѣсколько-покровительственнымъ тономъ, такъ-какъ упомянутыя воспоминанія расположили его быть на столько любезнымъ, сколько того требовало приличіе, хотя ни одинъ эпизодъ знакомства его съ Бобомъ не былъ ему такъ памятенъ, какъ причина ихъ ссоры при прощаньи: могу я что-нибудь для тебя сдѣлать?

— О, нѣтъ, мастеръ Томъ! отвѣчалъ Бобъ, закрывъ свой ножъ и спрятавъ его въ карманъ, гдѣ онъ какъ-будто искалъ чего-нибудь другаго. — Я бы не воротился къ вамъ теперь, когда вы въ бѣдѣ, и хозяинъ, у котораго я гонялъ воробьевъ и который высѣкъ меня шутя, когда я воровалъ рѣпу, говорятъ, уже, бѣдный, не встанетъ съ постели, не пришелъ бы я къ вамъ теперь просить другаго ножа, за то, что вы мнѣ одинъ пожаловали. Если мнѣ молодецъ какой глазъ подобьетъ, я не стану ему другой подставлять, прежде чѣмъ отплачу ему тѣмъ же; и хорошая продѣлка, кажись, во всякомъ разѣ стоитъ дурной. Теперь я подросъ; и когда вы были маленькимъ мальчикомъ и я также, я васъ любилъ больше всѣхъ другихъ товарищей, даромъ-что вы мной и гнушались и нерѣдко меня колачивали. Вотъ, Дикъ Бремби былъ мнѣ подъ-силу и я его вдоволь колачивалъ, да, вѣдь, наконецъ и колотить надоѣстъ, когда онъ все-таки глазѣетъ и не видитъ того, что нужно. Знаю я не одного мальчишку, что вылупя глаза глядитъ на дерево, а не отличитъ птичья хвоста отъ зеленаго листа. Что будешь дѣлать съ такою дрянью? А у васъ глаза на мѣстѣ, мастеръ Томъ: я всегда былъ увѣренъ, что вы не пропустите ни одного хорька, или крысы, когда я выгонялъ звѣря изъ кустовъ, мигомъ зашибете, бывало.

Бобъ досталъ грязный мѣшокъ, шитый по канвѣ и, можетъ-быть, еще не скоро замолчалъ бы, еслибъ Магги не вошла въ комнату, бросивъ на него любопытный и удивленный взглядъ, вслѣдствіе чего онъ снова сталъ обдергивать свои рыжіе волоса съ выраженіемъ почтенія. Но чрезъ минуту впечатлѣніе, произведенное на Магги перемѣной, происшедшей въ комнатѣ, изгнало изъ головы ея всякую мысль о присутствіи Боба. Глаза ея отъ него тотчасъ устремились на то мѣсто, гдѣ стоялъ шкапъ съ книгами; отъ него ничего болѣе не оставалось, кромѣ продолговатой полосы обоевъ, которая не полиняла и тѣмъ отличалась отъ остальной части стѣны, а подъ нею небольшой столъ съ Библіею и нѣсколькими другими книгами.

— О, Томъ! воскликнула она, всплеснувъ руками: — гдѣ всѣ книги? Мнѣ, казалось, что дядюшка Глегъ обѣщалъ купить ихъ — не правда ли? и не-уже-ли это все, что они намъ оставили?

— Я полагаю, сказалъ Томъ, съ какимъ-то отчаяннымъ равнодушіемъ. — Зачѣмъ же бы они стали покупать много книгъ, когда они купили такъ много мебели.

— О, Томъ! сказала Магги, и глаза ея наполнились слезами въ то время, какъ она съ поспѣшностью подошла къ столу, чтобъ посмотрѣть, какія книги были выкуплены: — нашъ милый старый Pilgrim progress, который ты раскрасилъ твоими маленькими красками, и эта картинка пилигрима въ плащѣ, въ которомъ онъ такъ похожъ на черепаху… О, милый Томъ! продолжала Магги, почти рыдая, перелистывать книги: — я думала, что мы съ этимъ никогда не разстанемся, пока будемъ живы и вотъ все отъ насъ отходитъ, такъ-что, при концѣ нашей жизни, ничего уже не останется изъ того, что было при ея началѣ!

Магги, отвернувшись отъ стола, бросилась въ кресло и крупныя слезы были готовы покатиться по ея щекамъ, несмотря на присутствіе Боба, который слѣдилъ за ней упорнымъ взглядомъ умнаго, но безсловеснаго животнаго, въ которомъ инстинктъ замѣняетъ сознаніе.

— Итакъ, Бобъ, сказалъ Томъ, который чувствовалъ, что сожалѣніе о книгахъ было несвоевременно: — я долженъ полагать, что ты пришелъ повидаться со мной, узнавъ, что мы въ бѣдѣ. Это очень-похвально съ твоей, стороны.

— Я вамъ объясню въ чемъ дѣло, мастеръ Томъ, сказалъ Бобъ, раскрывая свой парусинный мѣшокъ: — изволите видѣть, я служилъ послѣдніе два года то на баркѣ матросомъ, то кочегаромъ на заводѣ Торри. Недѣли двѣ назадъ мнѣ знатно посчастливилось — я всегда считалъ себя счастливымъ — но подобной удачи не помню. У Торри заводъ загорѣлся и я успѣлъ затушить пожаръ, за что хозяинъ мнѣ далъ десять совереновъ. Сначала онъ мнѣ только сказалъ, что я молодецъ, да это я и прежде слыхалъ, а потомъ онъ мнѣ далъ десять совереновъ — это такъ новость. Вотъ они всѣ, только одного не хватаетъ. Когда я получилъ эти деньги, у меня, просто, закипѣло въ головѣ. Все думалъ я о томъ, за какое бы мнѣ ремесло взяться, да никакъ придумать не могъ. Барка-то мнѣ надоѣла хуже горькой рѣдьки. Задумалъ я обзавестись хорьками и собаками для ловки крысъ, да дѣло что-то мелкое, неподходящее; потомъ я захотѣлъ быть разнощикомъ — вѣдь, разнощики пройдохи и краснобаи — а это по нашей части: я любую бабу проведу; будетъ чѣмъ и въ трактирѣ закусить — то-то жизнь разгульная!

Бобъ остановился; потомъ сказалъ рѣшительнымъ голосомъ, будто стараясь забыть эту соблазнительную картину:

— Впрочемъ, мнѣ все-равно. Я размѣнялъ одинъ соверенъ: купилъ матери гуся, а себѣ плюшевый жилетъ и тюленью шапку. Если быть разнощикомъ, надобно соблюдать чистоту въ одеждѣ. Да что хлопотать! по-мнѣ хоть трава не рости. Моя башка не рѣпа, да притомъ, пожалуй, удастся еще какой-нибудь пожаръ затушить. Прошу васъ, мастеръ Томъ, принять девять совереновъ и начать ими дѣло, если правда, что хозяинъ лопнулъ. Деньги хоть невелики, а могутъ пригодиться.

Томъ былъ такъ тронутъ, что забылъ свое самолюбіе и подозрѣніе.

— Ты добрый малый, Бобъ! сказалъ онъ, краснѣя и съ легкимъ содроганіемъ голоса, который придалъ нѣкоторую прелесть его гордости и суровости: — и я тебя не забуду, хотя сегодня вечеромъ и не узналъ. Но я не могу взять твои девять совереновъ: я бы лишилъ тебя твоего маленькаго состоянія, а мнѣ бы оно не пригодилось.

— Отчего бы не пригодилось? сказалъ Бобъ, съ сожалѣніемъ. — Деньги мнѣ ненужны, я не бѣднякъ. Мать моя наживаетъ копейку, разбирая пухъ, и хоть живетъ на хлѣбѣ и на водѣ, а все не худѣетъ. Я вѣдь счастливецъ; а вамъ съ старымъ хозяиномъ не везетъ, такъ зачѣмъ бы намъ не подѣлиться стастьемъ? Я разъ подхватилъ ветчину, которая упала въ воду съ кормы голландскаго корабля — вотъ, какъ я счастливъ! Возьмите, мастеръ Томъ, а не то я подумаю, что вы на меня гнѣваетесь.

Бобъ подвинулъ соверены впередъ, но прежде, чѣмъ Томъ успѣлъ слово сказать, Магги, всплеснула руками и, взглянувъ съ раскаяніемъ на Боба, сказала:

— Жаль, что я не знала, какъ ты добръ, Бобъ! Ты, кажется, добрѣйшая душа въ мірѣ.

Бобъ не подозрѣвалъ дурнаго мнѣнія о немъ, въ которомъ Магги внутренно клялась, но онъ улыбнулся отъ удовольствія, услыхавъ столь-лестную похвалу, особенно отъ молодой дѣвушки, «которой глаза», какъ онъ вечеромъ увѣрялъ свою мать, «уничтожали его своимъ взглядомъ».

— Нѣтъ, Бобъ, я не могу взять денегъ, сказалъ Томъ: — но не думай, чтобъ я тебѣ за то былъ менѣе-благодаренъ. Я хочу поправиться собственными трудами, безъ чужой помощи. Эти соверены мнѣ немного бы помогли. Томъ протянулъ свою бѣлую руку, которую Бобъ схватилъ своею грубою, загорѣлою рукою.

— Я положу соверены въ мѣшокъ, сказала Магги: — и ты навѣстишь насъ, Бобъ, когда обзаведешься своимъ товаромъ.

— На дѣлѣ выходитъ, будто я принесъ деньги на-показъ, чтобъ похвастаться ими, сказалъ Бобъ, съ видомъ неудовольствія, когда Магги отдала ему мѣшокъ. — Вы знаете, что я люблю надувать, да только не васъ, а крупныхъ мошенниковъ и большихъ дураковъ.

— Не шали, Бобъ, сказалъ Томъ: — не то, смотри, какъ-разъ попадешься; еще сошлютъ, пожалуй.

— Не безпокойтесь, мастеръ Томъ, сказалъ Бобъ съ веселою, довѣрчивою улыбкой: — противъ такихъ молодцовъ, какъ я, законъ не писанъ. Коли бъ я отъ времени до времени не проводилъ дураковъ, они бъ въ вѣкъ умнѣй не стали. Однако вы, надѣюсь, возьмете хоть одинъ соверенъ, чтобъ купить для себя и для миссъ что-нибудь на память отъ меня, лишь бы намъ за ножикъ поквитаться.

Говоря это, Бобъ вынулъ соверенъ изъ мѣшка и, положивъ его на столъ, рѣшительно завязалъ мѣшокъ и запихнулъ его обратно въ карманъ.

Томъ отпихнулъ золото и сказалъ:

— Нѣтѣ, право, Бобъ, я не могу взять этихъ денегъ. Спасибо тебѣ большое за участіе.

Магги взяла монету и, протянувъ руку съ нею къ Бобу, прибавила болѣе-ласково:

— Нѣтъ, не теперь, можетъ-быть, другой разъ. Если когда-нибудь Томъ или отецъ будутъ нуждаться въ твоей помощи, они непремѣнно обратятся къ тебѣ — не правда ли, Томъ? Мы всегда будемъ на тебя надѣяться какъ на друга, который готовъ помочь намъ, чѣмъ можетъ — не такъ ли, Бобъ?

— Да, миссъ, спасибо вамъ, сказалъ Бобѣ, неохотно взявъ деньги: — я бы больше ничего не желалъ. Прощайте, миссъ; желаю вамъ удачи. Томъ, благодарствуйте, что дали мнѣ руку, хоть вы и не хотѣли взять деньги.

Приходъ Кассіи, съ очень-пасмурнымъ видомъ, чтобъ спросить подать ли имъ чай, а не то всѣ сухари перегорятъ, прервалъ потокъ словоохотливаго Боба и заставилъ его поспѣшно раскланяться.

ГЛАВА VII.

Стратегія насѣдки.

Дни проходили, и мистеръ Тёливеръ, по свидѣтельству докторовъ, показывалъ все болѣе-и-болѣе вѣрные признаки постепеннаго возвращенія къ нормальному положенію: паралитическое состояніе мало-по-малу начало исчезать, и разсудокъ сталъ медленно и судорожно высвобождаться изъ-подъ его вліянія, подобно человѣку, засыпанному грудою снѣга, который силится спасти себя, но скользитъ и усиліями своими снова засыпаетъ сдѣланное имъ отверстіе. Для тѣхъ, которые не отходили отъ его постели, время ползло бы весьма-медленно, если бы они стали измѣрять его слабой надеждой на его выздоровленіе; но имъ приходилось измѣрять его опасностью, которая быстро приближалась, такъ-что ночи, отдѣлявшія ихъ отъ нея, казались имъ слишкомъ-короткими. Въ то время, какъ мистеръ Тёливеръ медленно приходилъ въ себя, судьба его приближалась къ развязкѣ. Оцѣнщики сдѣлали свое дѣло, подобно искусному оружейнику, добросовѣстно-приготовляющему ружье, которое, будучи направлено привычною рукой, причинитъ смерть не одному человѣку. «Призывы къ суду», «подачи ко взысканію», «объявленія о продажѣ съ публичнаго торга» составляютъ, такъ-сказать, судебныя гранаты и разрывные снаряды, которые никогда не поражаютъ порознь, а разлетаются по всей окрестности. До такой степени сдѣлалась обыденнымъ явленіемъ отвѣтственность одного человѣка за вины другаго, самыя человѣческія страданія до того во всѣхъ почти случаяхъ распространяются на другихъ, что само правосудіе имѣетъ свои невинныя жертвы, и мы не можемъ представить себѣ такого возмездія, которое бы не возбудило и незаслуженныхъ страданій. Въ началѣ второй недѣли января вышло объявленіе о продажѣ фермы, мельницы и земель, принадлежащихъ мистеру Тёливеру, имѣющей быть, въ обыкновенный въ подобныхъ случаяхъ, послѣобѣденный часъ въ гостиницѣ «Золотаго Льва». Самъ владѣтель мельницы, непомнившій ничего случившагося, воображалъ себя еще въ томъ первомъ періодѣ неудачи, когда можно было еще думать о средствахъ выйти изъ затрудненія; и часто въ тѣ часы, когда онъ приходилъ въ сознаніе, говорилъ слабымъ, прерывавшимся голосомъ о планахъ, которые онъ намѣренъ привести въ исполненіе по выздоровленіи. Жена и дѣти не теряли всякой надежды на такое окончаніе дѣла, которое, по-крайней-мѣрѣ не принудило бы мистера Тёливера оставить родное мѣсто и начать совершенно новую жизнь. Дядю Дина старались убѣдить принять участіе въ этомъ дѣлѣ. Онъ соглашался, что для Гёста и комп., было бы выгодно купить дорнкотскую мельницу и продолжать дѣла, которыя шли хорошо и могли быть увеличены покупкой паровой машины. Въ такомъ случаѣ Тёливеръ могъ бы попрежнему управлять мельницей. Однако мистеръ Динъ не давалъ еще никакого положительнаго отвѣта; между-тѣмъ Уокиму, который имѣлъ закладную на землю мистера Тёливера, могла придти мысль пріобрѣсти самому все имѣніе и потомъ набить на него такую цѣну, на которую не могла бы согласиться осторожная фирма Гёста и комп., неимѣвшая тѣхъ же сантиментальныхъ побужденій въ этомъ дѣлѣ. Поэтому мистеръ Динъ чувствовалъ въ тотъ день, когда онъ пріѣхалъ на мельницу осмотрѣть вмѣстѣ съ мистеромъ Глегомъ книги, что онъ долженъ былъ сказать что-нибудь рѣшительное мистрисъ Тёливеръ. Она замѣтила, что нехудо было бы Гесту и комп., вспомнить о томъ, что отецъ и дѣдъ Тёливера владѣли дорнкотскою мельницею прежде нежели кто-либо помышлялъ объ устройствѣ маслобойни, принадлежащей этой фирмѣ.

На это онъ возразилъ, что едва-ли это обстоятельство можетъ послужить къ опредѣленію ихъ относительной цѣнности. Что же касается до дяди Глёга, то онъ многаго не постигалъ въ этомъ дѣлѣ; добрый старикъ искренно сожалѣлъ о семействѣ Тёливеровъ; но всѣ его деньги были въ различныхъ залогахъ и онъ не могъ рисковать ими, потому-что это было бы несправедливо въ-отношеніи къ остальнымъ его родственникамъ; и онъ рѣшилъ уступить мистеру Тёливеру нѣсколько новыхъ фланелевыхъ фуфаекъ, а мистрисъ Тёливеръ отъ времени до времени покупать фунтъ чаю. При этомъ онъ съ удовольствіемъ думалъ, какъ онъ повезетъ ей чай и какъ она будетъ рада, когда увидитъ, что онъ изъ лучшаго сорта черныхъ чаевъ.

Однакожь было ясно, что мистеръ Динъ былъ расположенъ къ семейству Тёливеровъ. Однажды онъ привезъ съ собой Люси, пріѣхавшую домой на Рождество, и она прижала свою бѣлокурую головку къ загорѣлой щекѣ Магги, покрывая ее поцалуями и слезами. Эти нѣжненькія, бѣленькія дѣвочки нерѣдко поддерживаютъ мягкія и нѣжныя чувства въ сердцѣ не одного грубаго фермера и, быть-можетъ, что, исполненные живѣйшаго участія, разспросы Люси о ея бѣдныхъ двоюродныхъ братьяхъ и сестрахъ не мало способствовали къ тому, что дядя Динъ поспѣшилъ пріисканіемъ Тому временной должности въ магазинѣ и доставленіемъ ему вечернихъ уроковъ по бухгалтерской и счетной части.

Это обрадовало бы молодаго человѣка и нѣсколько поддержало бы въ немъ надежды, еслибъ въ то же время его не поразило извѣстіе, что отецъ его совершенный банкротъ; по-крайней-мѣрѣ, что приходилось просить его кредиторовъ довольствоваться уменьшенной платой, а это, по понятію Тома, незнакомаго съ техническимъ взглядомъ и, дѣломъ, было равносильно банкротству. Про отца его должны были говорить не только то, что онъ потерялъ свое состояніе, но что онъ оказался несостоятельнымъ — слово, которое въ глазахъ Тома имѣло самое невыгодное значеніе. За удовлетвореніемъ всѣхъ взысканій оставались еще дружескій вексель мистера Гора, недоимка въ банкѣ и еще нѣкоторые другіе долги, такъ-что все это вмѣстѣ было слишкомъ-непропорціонально къ имѣющимся средствамъ и уплата не могла быть болѣе десяти или двѣнадцати шиллинговъ за фунтъ, какъ рѣшительно объявилъ мистеръ Динъ, сжимая губы; и слова его произвели на Тома дѣйствіе обжога и оставили въ его сердцѣ жгучую и постоянную боль. Онъ сильно нуждался въ чемъ-нибудь, что бъ могло поддержать въ немъ бодрость въ виду новыхъ неблагопріятныхъ обстоятельствъ. Онъ неожиданно изъ роскошнаго, устланнаго коврами кабинета мистера Стеллинга, и отъ воздушныхъ замковъ въ школѣ передъ выпускомъ, былъ перенесенъ къ хлопотамъ съ мѣшками и кожами и товариществу съ грубыми людьми, подлѣ него съ шумомъ и трескомъ скатывающими какія-нибудь огромныя тяжести. Первый шагъ его въ жизни была суровая, пыльная и шумная работа, принуждавшая его обходиться безъ чая, чтобъ оставаться въ Сент-Оггсѣ и взять тамъ вечерній урокъ у стараго безрукаго конторщика въ комнатѣ, пропитанной запахомъ дурнаго табаку. Лицо Тома значительно утрачивало свою свѣжесть, когда онъ, приходя домой, снималъ шляпу и голодный садился за ужинъ. Немудрено, что онъ былъ не въ духѣ, когда его мать или Магги заговаривали съ нимъ.

Все это время мистрисъ Тёливеръ обдумывала планъ, посредствомъ котораго она одна могла бы отвратить результатъ, котораго наиболѣе опасалась, т.-е. не дать возможности Уокиму купить мельницу. Представьте себѣ всю несообразность почтенной насѣдки, придумывающей средство воспретить какой-нибудь Ходжъ свернуть ей шею или послать ее съ птенцами на рынокъ, и вы поймете, какъ эта насѣдка въ подобномъ случаѣ будетъ кудахтать и порхать. Мистрисъ Тёливеръ, видя, что все идетъ дурно, начала думать, что она дотолѣ играла слишкомъ пассивную роль, и что еслибъ она сколько-нибудь занималась дѣлами и отъ времени до времени отваживалась бы на какія-нибудь рѣшительныя дѣйствія, то все это повело бы къ-лучшему для нея и для ея семейства. Никто не подумалъ пойти переговорить съ Уокимомъ на счетъ дѣла о мельницѣ, а между-тѣмъ, думала мистрисъ Тёливеръ, это было бы самое простое средство привести дѣло къ хорошему окончанію. Само-собою разумѣется, что еслибъ самъ мистеръ Тёливеръ былъ въ состояніи и согласенъ идти къ Уокиму, то это ровно ни къ чему бы не повело, такъ-какъ онъ завелъ съ нимъ тяжбу и ругалъ его въ-теченіе послѣднихъ десяти лѣтъ. Пришедъ къ заключенію, что ея мужъ былъ сильно виноватъ передъ ней въ томъ, что довелъ ее до столь затруднительныхъ обстоятельствъ, мистрисъ Тёливеръ была готова находить, что и мнѣніе его объ Уокимѣ было несправедливо. Правда, что они ему были обязаны посѣщеніемъ суда и продажей ихъ имущества; но она полагала, что онъ сдѣлалъ это въ угожденіе тому человѣку, который далъ Тёливеру денегъ взаймы, такъ-какъ стряпчему приходится угождать многимъ, и нѣтъ никакой причины, чтобъ онъ предпочелъ Тёливера, который заводилъ съ нимъ тяжбу. Стряпчій, можетъ-быть, очень-разсудительный человѣкъ; почему же нѣтъ? Онъ былъ женатъ на миссъ Клинтъ; и когда мистрисъ Тёливеръ узнала объ этой свадьбѣ, именно въ то лѣто, когда она носила свой голубой атласный спенсеръ и не помышляла еще о мистерѣ Тёливерѣ, она ничего дурнаго не слыхала про Уокима. И, конечно къ ней, о которой онъ зналъ, что она урожденная Додсонъ! онъ не будетъ въ состояніи питать другихъ чувствъ, кромѣ расположенія — разъ, что ему объяснять, что она, съ своей стороны, никогда не хотѣла съ нимъ судиться, и въ настоящее время готова смотрѣть на вещи скорѣе его глазами, чѣмъ за-одно съ мужемъ. Въ-самомъ-дѣлѣ, если этотъ стряпчій увидитъ почтенную женщину, какъ она, готовую наговорить ему пріятныхъ вещей, то почему же бы ему не захотѣть выслушать ея доводовъ?

Она ясно бы выставила все дѣло передъ нимъ, чего дотолѣ не было сдѣлано, и онъ, вѣрно, не станетъ покупать мельницы, чтобъ нарочно подразнить ее, невинную женщину, полагавшую весьма-возможнымъ, что она нѣкогда танцовала съ нимъ у сквайра Дарлея, такъ-какъ на этихъ большихъ вечерахъ она часто танцовала съ молодыми людьми, имена которыхъ она забыла. Эти разсужденія мистрисъ Тёливеръ дѣлала про-себя; когда же она намекнула о томъ мистеру Дину и мистеру Глегу, сказавъ, что ей ни почемъ сходить самой объясниться съ Уокимомъ, то они сказали: «нѣтъ, нѣтъ, нѣтъ» — «фу-фу-фу» и «оставьте Уокима въ покоѣ», тономъ людей, которые врядъ ли способны со вниманіемъ выслушать болѣе-подробное изложеніе ея намѣреній. Что жь касается до Тома и Магги, то она еще менѣе была расположена говорить съ ними, такъ-такъ, по ея мнѣнію, «дѣти всегда готовы оспоривать то, что говорятъ ихъ матери, и къ-тому же, Томъ почти столько же возстановленъ противъ Уокима, сколько и его отецъ».

Эта непривычная сосредоточенность придала, однакожъ, мистрисъ Тёливеръ несвойственную ей обдуманность и рѣшимость. За день или за два до продажи, долженствовавшей происходить въ гостиницѣ «Золотаго Льва», когда уже нельзя было долѣе мѣшкать, она привела свой планъ въ исполненіе съ помощью военной хитрости. Для этого были употреблены въ дѣло соленья и варенья. Мистрисъ Тёливеръ имѣла ихъ большой запасъ, и мистеръ Гиндмаршъ, лавочникъ, конечно, охотно купилъ бы ихъ, еслибъ она могла лично обдѣлать съ нимъ это дѣло. Поэтому она утромъ объявила Тому, что пойдетъ съ нимъ въ Сент-Оггсъ. Когда онъ попросилъ ее отложить на-время заботы о соленьяхъ, говоря, что ему не хотѣлось бы, чтобъ она въ настоящее время была въ Сент-Оггсѣ, то она такъ оскорбилась — что ей противорѣчатъ относительно соленій, приготовленныхъ ею по фамильному рецепту, доставшемуся ей отъ бабки, которая умерла, когда его мать была еще маленькой дѣвочкой — что Томъ долженъ былъ уступить. Они пошли вмѣстѣ. Придя въ городъ, мистрисъ Тёливеръ повернула въ Датскую Улицу, гдѣ была лавка мистера Гиндмарша, недалеко отъ конторы мистера Уокима.

Этотъ господинъ еще не приходилъ въ контору, и мистрисъ Тёлтверъ, въ ожиданіи его, усѣлась у камина въ его кабинетѣ. Ей недолго пришлось дожидаться появленія аккуратнаго стряпчаго: онъ вошелъ, нахмуривъ брови, и бросилъ пытливый взглядъ на полную, бѣлокурую женщину, которая передъ нимъ встала, почтительно присѣдая.

Мистеръ Уокимъ былъ высокій мужчина, съ орлинымъ носомъ и густыми, сѣдыми волосами, и вы, которые никогда не видали его, можетъ-быть, недоумѣваете, точно ли онъ тотъ мошенникъ и заклятой врагъ честныхъ людей вообще, а мистера Тёливера въ особенности, какимъ изображалъ его почтенный владѣтель мельницы.

Мы знаемъ, что раздражительный Тёливеръ былъ готовъ считать всякую шальную пулю, его задѣвшую, покушеніемъ на его жизнь, и вдавался въ такія затруднительныя обстоятельства, что, при непоколебимой вѣрѣ въ его непогрѣшимость, чтобъ объяснить ихъ, приходилось допуститъ развѣ только вмѣшательство нечистой силы. Легко можетъ быть, что стряпчій былъ виноватъ передъ нимъ ровно на столько, на сколько хорошо-устроенная машина, съ большою точностью производящая свою работу, виновата передъ отважнымъ человѣкомъ, слишкомъ-близко къ ней подошедшимъ, котораго она задѣнетъ какой-нибудь шестерней и неожиданно обратитъ въ нѣчто безобразное.

Этотъ вопросъ, однакожь, невозможно съ точностью разрѣшить однимъ взглядомъ на Уокима; черты и выраженія лица, какъ загадки, не всегда можно прочесть безъ ключа. Его орлиный носъ, столь сильно-оскорблявшій мистера Тёливера, при первомъ взглядѣ такъ же мало выражалъ мошенничество, какъ и туго-накрахмаленные воротнички его рубашки. То и другое могло имѣть самое обличительное значеніе: разъ, что плутовство его было бы для насъ доказано.

— Вы мистрисъ Тёливеръ, если я не ошибаюсь? сказалъ мистеръ Уокимъ.

— Да, сэръ, урожденная миссъ Елизавета Додсонъ.

— Прошу садиться. Вы имѣете до меня дѣло.

— Да, сэръ, сказала мистрисъ Тёливеръ, которая сама начала пугаться своей храбрости, когда она на самомъ дѣлѣ очутилась передъ этимъ страшнымъ-человѣкомъ и вспомнила, что еще не рѣшила въ умѣ съ чего начать.

Мистеръ Уокимъ обтянулъ свой жилетъ и молча продолжалъ глядѣть на нее.

— Я надѣюсь, сэръ… начала она наконецъ: — я надѣюсь, сэръ, вы не думаете, чтобъ я имѣла что-либо противъ васъ за то, что мой мужъ проигралъ процесъ, что къ намъ въ домъ наѣхалъ судъ и бѣлье наше продано. О, нѣтъ!… я вовсе не такъ была воспитана. Вы вѣрно помните моего отца, сэръ, который былъ въ тѣсной дружбѣ съ сквайромъ Дарлей, такъ-что мы, миссъ Додсоны, всегда ѣздили къ нему на танцовальные вечера, ни на кого такъ не любовались и по справедливости мы заслуживали это. Насъ было четыре, и вы вѣрно знаете, что мистрисъ Динъ и мистрисъ Глегъ — мои сестры. Что жъ касается до процесовъ, потери состоянія и продажи имущества, иначе, какъ послѣ смерти, то я ни о чемъ подобномъ не имѣла понятія до замужства и даже нѣсколько времени послѣ него. Согласитесь, что я не могу отвѣчать за то несчастіе, что изъ моего семейства послѣ брака попала въ такое, гдѣ все происходитъ совершенно-иначе. Что жь касается до того, чтобъ ругать васъ, какъ ругаютъ васъ нѣкоторые другіе, то никто не можетъ сказать, чтобъ я когда-либо это дѣлала.

При этомъ мистрисъ Тёливеръ слегка покачала головой и посмотрѣла на рубецъ своего носоваго платка.

— Я ни мало не сомнѣваюсь въ томъ, что вы говорите, мистрисъ Тёливеръ, сказалъ мистеръ Уокимъ съ холодною вѣжливостью: — но вы вѣрно имѣете до меня какую-нибудь просьбу?

— Дѣйствительно, сэръ. Вотъ, что я сказала сама себѣ: «я не сомнѣваюсь, что у васъ добрая душа». Мужъ мой, который на себя не похожъ, вотъ ужь два мѣсяца — хотя, конечно, я его ни мало не оправдываю въ томъ, что онъ такъ горячился по поводу плотины — все же еще лучше многихъ людей, такъ-какъ онъ сознательно никому не сдѣлалъ зла ни на шилингъ; что жь касается до его вспыльчивости и страсти къ тяжбамъ, то что я могла сдѣлать противъ этого? Его какъ громомъ поразило письмо, въ которомъ объявляли, что его земля перейдетъ въ ваши руки. Я же нисколько не сомнѣваюсь, что вы поступите, какъ настоящій джентльменъ.

— Что все это значитъ, мистрисъ Тёливеръ? сказалъ мистеръ Уокимъ довольно-рѣзко. — Чего вы отъ меня хотите?

— А вотъ чего, сэръ, заговорила скороговоркой нѣсколько-испуганная мистрисъ Тёливеръ: — не будете ли вы столь добры не покупать мельницу. Мой мужъ, я думаю, съ ума сойдетъ, если узнаетъ, что она перешла въ ваше владѣніе.

Какъ-будто какая-то новая мысль, мелькнувъ въ головѣ мистера Уокима, озарила лицо его въ то время, какъ онъ спросилъ:

— Кто сказалъ вамъ, что я намѣревался купить вашу мельницу?

— Повѣрьте, сэръ, что это не я выдумала; мнѣ даже никогда бы не пришла эта мысль, такъ-какъ мой мужъ постоянно твердилъ, что стряпчіе не имѣютъ надобности покупать земли или домы, такъ-какъ у нихъ есть другія средства завладѣть ими. Слѣдовательно, я могла бы думать, что это относится и къ вамъ, и никогда бы не предположила, что вы въ этомъ случаѣ поступите иначе.

— Ну, хорошо, такъ кто же сказалъ вамъ это? спросилъ мистеръ Уокимъ, отворяя свою конторку, какъ-будто отъискивая въ ней что-то и въ то же время присвистывая почти-неслышнымъ образомъ.

— Мистеръ Глегъ и мистеръ Динъ, которые завѣдуютъ теперь всѣми дѣлами. Мистеръ Динъ даже полагаетъ, что Гестъ и Ком. будутъ согласны купить мельницу и оставить ее подъ управленіемъ мистера Тёливера, если только вы не набьете на нее цѣну. Мой мужъ, если будетъ живъ, былъ бы такъ счастливъ остаться на мѣстѣ. Вѣдь вы подумайте только: эту мельницу построилъ еще его дѣдъ и отецъ его постоянно жилъ въ ней. Вначалѣ, послѣ свадьбы, мнѣ не очень-то нравился шумъ ея, такъ-какъ въ нашемъ семействѣ, у Додсоновъ, не было мельницъ; и еслибъ я знала, что онѣ причиняютъ столько хлопотъ по судамъ, то, вѣроятно, не я была бы первая изъ семейства Додсонъ, которая вышла за мельника; но я совершенно слѣпо вдалась во всѣ эти исторіи о плотинахъ и проч.

— Вы говорите, что фирма Гестъ и Ком. была бы согласна пріобрѣсти мельницу для себя и оставить вашего мужа на жалованьи?

— О, да, сэръ! Конечно, грустно подумать, что мой мужъ будетъ отъ другихъ получать содержаніе, сказала бѣдная мистрисъ Тёливеръ и слеза пробилась сквозь ея рѣсницы: — но все же болѣе походило бы на старый порядокъ вещей остаться попрежнему на мельницѣ, нежели, еслибъ пришлось, переѣхать на новое мѣсто. Возвысивъ цѣну, вы бы нанесли такой ударъ моему бѣдному мужу, отъ котораго онъ нѣкогда бы не поправился.

— А что, еслибъ я купилъ мельницу и оставилъ бы въ ней вашего мужа на тѣхъ же условіяхъ?

— О, сэръ! я не думаю, чтобъ онъ согласился на это даже въ такомъ случаѣ, еслибъ сама мельница стала умолять его о томъ. Ваше имя ему теперь болѣе, нежели когда-либо, ненавистно. Онъ считаетъ васъ виновникомъ всѣхъ его бѣдствій съ того времени, какъ вы, восемь лѣтъ назадъ, завязали дѣло о дорогѣ черезъ лугъ; съ-тѣхъ-поръ онъ и началъ васъ честить; и такъ-какъ я постоянно говорила ему, что онъ неправъ…

— Вашъ мужъ — дерзкая и подлая скотина! прервалъ ее съ негодованіемъ мистеръ Уокимъ, совершенно-забывшись.

— Ахъ, что вы, сэръ! воскликнула мистрисъ Тёливеръ, испуганная такимъ неожиданнымъ результатомъ ея словъ: — я не хочу вамъ противорѣчить, однакожъ я думаю, что онъ нѣсколько перемѣнилъ свой образъ мыслей во время болѣзни; къ-тому жь онъ забылъ многое, о чемъ прежде любилъ говорить. Вамъ вѣрно было бы непріятно, еслибъ онъ теперь умеръ, и имѣть на совѣсти смерть человѣка; съ другой стороны, люди говорятъ, что быть несчастью, если дорнкотская мельница перейдетъ въ другія руки: напримѣръ, вода можетъ прорвать плотину и уйти, и тогда… не то, чтобъ я вамъ желала какого зла, сэръ — сохрани Богъ! тѣмъ-болѣе, что я помню вашу свадьбу, какъ-будто она была вчера; вѣдь мистрисъ Уокимъ была рожденная миссъ Клинтъ — я это знаю, и мой сынъ, красивый, стройный малый, какихъ немного, ходилъ въ школу съ вашимъ сыномъ…

Мистеръ Уокимъ всталъ, отворилъ дверь и кликнулъ одного изъ своихъ писцовъ.

— Изините, что я долженъ прервать васъ, мистрисъ Тёливеръ, но у меня есть дѣло, которое я долженъ исполнить; притомъ же, я полагаю, что вы болѣе ничего не имѣете сообщить мнѣ.

— Я только осмѣлюсь просить васъ, принять мои слова къ свѣдѣнію и не идти противъ меня и моихъ дѣтей. Я не спорю, что мистеръ Тёливеръ былъ неправъ въ-отношеніи къ вамъ, но онъ достаточно наказанъ и есть люди хуже его, которые дѣлаютъ вредъ другимъ; онъ же повредилъ только себѣ и своему семейству. Разумѣется, это тѣмъ болѣе жалко, и я каждый день хожу смотрѣть на голыя полки, на которыхъ стояли мои вещи.

— Хорошо-съ, хорошо-съ, я приму все это къ свѣдѣнію, сказалъ мистеръ Уокимъ поспѣшно, выглядывая черезъ растворенную дверь.

— Кромѣ того, я попрошу васъ, никому не намекать о томъ, что я приходила переговорить съ вами, потому-что мой сынъ, я знаю, разсердился бы на меня, сказавъ, что я унижалась, а у меня ужь и такъ хлопотъ довольно и безъ того, чтобъ еще мои дѣти меня бранили.

Голосъ бѣдной мистрисъ Тёливеръ слегка задрожалъ при этихъ словахъ и, не въ силахъ отвѣтить на «прощайте» стряпчаго, она присѣла и молча вышла изъ комнаты.

— Когда назначена продажа дорнкотской мельницы? Гдѣ предписаніе? спросилъ мистеръ Уокимъ у своего писца, когда они остались одни.

— Въ будущую пятницу, въ шесть часовъ.

— О! ну такъ сбѣгайте къ Уипшинку — вы знаете? и если онъ дома, попросите его тотчасъ придти ко мнѣ; скажите, что у меня до него есть дѣло.

Когда мистеръ Уокимъ вошелъ въ это утро въ свою контору, то онъ вовсе не думалъ о покупкѣ дорнкотской мельницы; теперь же онъ составилъ въ умѣ новый планъ. Мистрисъ Тёливеръ подала ему много мыслей, которыя онъ рѣшился немедленно привести въ исполненіе. Онъ былъ одинъ изъ тѣхъ людей, которые могутъ рѣшиться на все скоро, но безъ опрометчивости, такъ-какъ стремленія ихъ не выходятъ изъ одной постоянной колеи и имъ не приходится примирять нѣсколько враждебныхъ цѣлей.

Предполагать, что Уокимъ питалъ къ Тёливеру ту же непримиримую ненависть, которую чувствовалъ къ нему этотъ послѣдній, было бы все-равно, что думать, будто щука смотритъ на окуня тѣми же глазами, какими окунь смотритъ на щуку. Очевидно, что окунь проклинаетъ щуку за средства, которыя она употребляетъ для своего пропитанія, между-тѣмъ, какъ щука, вѣроятно, даже о самомъ свирѣпомъ окунѣ думаетъ развѣ только то, что онъ вкусенъ, и лишь въ томъ случаѣ, еслибъ она имъ поперхнулась, можетъ почувствовать къ окуню сильную непріязнь. Еслибъ мистеръ Тёливеръ когда-либо сильно оскорбилъ стряпчаго или повредилъ бы чѣмъ-нибудь его интересамъ, то Уокимъ вѣрно не отказалъ бы ему въ чести сдѣлать его предметомъ скоихъ преслѣдованій; но когда мистеръ Тёливеръ назвалъ Уокима плутомъ на обѣдѣ во время ярмарки, никто изъ составлявшихъ практику стряпчаго не показалъ виду, что хочетъ отнять у него хожденіе по ихъ дѣламъ.

Хотя иногда въ присутствіи мистера Уокима какой-нибудь балагуръ-скотопромышленникъ, подстрекаемый случаемъ и чрезмѣрнымъ количествомъ выпитой водки, думалъ кольнуть его намекомъ на духовныя завѣщанія старыхъ барынь, но Уокимъ оставался совершенно-равнодушнымъ, зная очень-хорошо, что большинство положительныхъ людей было совершенно-довольно тѣмъ, «что» Уокимъ былъ Уокимомъ то-есть человѣкомъ, который всегда умѣлъ различить: по какимъ камнямъ слѣдовало пройти черезъ судебную грязь, чтобъ не замараться. Человѣкъ, нажившій большое состояніе, имѣвшій великолѣпный домъ съ садомъ въ Тофтонѣ и положительно-богатѣйшій въ околоткѣ погребъ съ портвейномъ, могъ не сомнѣваться въ общественномъ мнѣніи. Я даже не совсѣмъ увѣренъ, что самъ почтенный мистеръ Тёливеръ, съ его общимъ взглядомъ на законъ, какъ на арену для боя пѣтуховъ, при другихъ обстоятельствахъ, не сталъ бы разбирать личности Уокима, такъ-какъ я слышалъ отъ людей, много-занимавшихся исторіей, что родъ человѣческій не имѣетъ привычки строго обсуживать поведеніе великихъ побѣдителей, лишь бы только ихъ дѣло было правое. И такъ Тёливеръ не могъ ни въ чемъ быть помѣхой Уокиму, напротивъ, онъ былъ слабое существо, не разъ побѣжденное стряпчимъ и постоянно-дающее оружіе противъ себя. Совѣсть вовсе не упрекала Уокима за то, что онъ съигралъ нѣсколько штукъ съ мельникомъ; но, съ другой стороны, за что же бы онъ сталъ ненавидѣть этого жалкаго сутягу, этого бѣшенаго быка, запутавшагося въ петлю имъ самимъ разставленной сѣти.

Однакожь, между странностями, которымъ подвержена человѣческая натура, ни одинъ психологъ еще не указалъ на свойство ея особенно любить тѣхъ людей, которые насъ открыто поносятъ и унижаютъ. Восторжествовавшій кандидатъ изъ Желтыхъ въ депутаты отъ мѣстечка Ольд-Топпинъ не чувствуетъ постоянной обдуманной злобы къ издателю изъ Синихъ, который утѣшаетъ своихъ подписчиковъ реторическимъ возгласомъ противъ людей желтой партіи, предающихъ свою страну — этихъ демоновъ частной жизни, но онъ былъ бы не прочь, еслибъ законъ и случай помогли ему ознакомить издателя изъ Синихъ съ болѣе-темнымъ оттѣнкомъ его любимаго цвѣта. Сильные міра сего позволяютъ себѣ иногда, въ видѣ развлеченія, маленькое мщеніе, когда имъ представляется удобный къ тому случай, не въ ущербъ ихъ дѣламъ; и эти маленькія, столь безстрастно-произведенныя гоненія имѣютъ огромное вліяніе въ жизни ихъ жертвъ, переходя всѣ степени шуточной казни, выбивая людей, противъ которыхъ онѣ устремлены изъ занимаемыхъ ими мѣстъ, и черня характеры несправедливыми сплетнями. Во сколько же разъ пріятнѣе намъ видѣть людей, имѣющихъ противъ насъ незначительныя вины, униженными и пораженными какою-нибудь неудачей, безъ нашего къ тому содѣйствія! Провидѣніе или стеченіе обстоятельствъ взяли на себя отмщеніе за насъ; но главное то, что враги наши страдаютъ вслѣдствіе какихъ бы то ни было благопріятныхъ для насъ обстоятельствъ. Уокимъ не былъ лишенъ извѣстной доли такого злопамятства относительно нелюбезнаго мельника; и теперь, когда мистрисъ Тёливеръ открыла ему глаза, онъ съ наслажденіемъ думалъ о томъ, что имѣетъ возможность нанести ея мужу чувствительный ударъ, и къ этому чувству присоединялось еще сознаніе оказаннаго благодѣянія. Видѣть врага униженнымъ, конечно, доставляетъ удовольствіе; но какъ сравнить съ этимъ высокое наслажденіе — знать, что онъ униженъ вашимъ милостивымъ къ нему вниманіемъ? Это было бъ мщеніе, которое въ то же время попало бы въ графу добродѣтелей; а Уокимъ зорко слѣдилъ за тѣмъ, чтобъ графа эта была прилично наполнена. Онъ уже разъ имѣлъ случай помѣстить стараго врага своего въ одну изъ сент-оггскихъ богаделенъ, на перестройку которой онъ сдѣлалъ большое пожертвованіе; и вотъ нынѣ представляется ему случай оказать благодѣяніе другому врагу, сдѣлавъ его своимъ слугою. Подобныя вещи доставляютъ минуты истиннаго наслажденія, о которомъ не имѣютъ понятія тѣ близорукіе люди, которые считаютъ мщеніемъ прямое и грубое оскорбленіе. Тёливеръ, съ своимъ грубымъ языкомъ, укрощеннымъ благодарностью за оказанное благодѣяніе, былъ бы гораздо-надежнѣйшимъ слугою, нежели какой-нибудь посторонній человѣкъ, смиренно-ищущій мѣста; къ-тому жь, онъ былъ извѣстенъ за человѣка высокой честности; а Уокимъ былъ слишкомъ-уменъ, чтобъ не вѣрить честности вообще. Онъ имѣлъ привычку наблюдать и изучать людей, а не судить ихъ только на основаніи избитыхъ правилъ; и никто не зналъ лучше его, что не всѣ подобны ему; тѣмъ не менѣе онъ рѣшился предварительно изучить во всѣхъ подробностяхъ дѣло о мельницѣ и землѣ, тѣмъ болѣе, что онъ вообще былъ охотникъ до сельскаго хозяйства. Независимо отъ желанія отомстить Тёливеру, было много важныхъ причинъ желать пріобрѣтенія дорнкотской мельницы: вопервыхъ, это было превосходное имѣніе; вовторыхъ, Гестъ и Ком., намѣревались купить его. Мистеръ Гестъ и мистеръ Уокимъ были въ дружескихъ свѣтскихъ отношеніяхъ; но стряпчій любилъ, чтобъ какой^:нибудь владѣлецъ судна, или мельницы, слишкомъ-возвышающій голосъ въ обществѣ или за обѣденнымъ столомъ, однакожь преклонялся предъ нимъ. Уокимъ былъ не только дѣловой человѣкъ, но былъ извѣстенъ въ высшемъ сент-оггскомъ кружку и какъ пріятный собесѣдникъ. Онъ увлекательно разсуждалъ о своемъ портвейнѣ, слегка, какъ любитель, занимался сельскимъ хозяйствомъ и былъ, безспорно, отличный семьянинъ. Когда онъ ходилъ въ церковь, то садился подъ самый красивый изъ бывшихъ въ ней памятниковъ, воздвигнутый надъ могилой жены. Многіе, въ его обстоятельствахъ, вступили бы во второй бракъ; но говорили, что онъ нѣжнѣе къ своему уроду-сыну, нежели другіе отцы бываютъ къ самымъ красивымъ дѣтямъ; у него были еще другія сыновья, но онъ ихъ содержалъ ниже своихъ средствъ. Въ этомъ заключалась одна изъ главнѣйшихъ причинъ къ покупкѣ дорнкотской мельницы. Пока мистрисъ Тёливеръ, говорила, въ головѣ Уокима мелькнула, между-прочимъ, мысль, что это имѣніе чрезъ нѣсколько лѣтъ доставитъ весьма-независимое положеніе его любимцу, котораго онъ хотѣлъ вывести въ люди.

Теперь мы знаемъ, какими доводами мистрисъ Тёливеръ надѣялась убѣдить мистера Уокима и почему она не достигла своей цѣли. Къ этому факту можно примѣнить изреченіе одного философа, который сказалъ, что часто удятъ рыбу безуспѣшно потому, что приманка неискусно расположена, а это, въ свою очередь, происходитъ отъ незнанія характера рыбъ.

ГЛАВА VIII.

Солнце освѣщаетъ остатки крушенія.

Былъ ясный, морозный январскій день, когда мистеръ Тёливеръ въ первый разъ сошелъ внизъ; яркіе солнечные лучи, освѣщавшіе обнаженные сучья каштановъ и сосѣднія крыши побудили его объявить твердую рѣшимость вырваться наконецъ изъ своего заключенія. Онъ полагалъ, что вездѣ должно быть веселѣе, чѣмъ въ его спальнѣ. Бѣдный, онъ не зналъ, что, при всеобщей пустотѣ, царствовавшей въ нижнемъ этажѣ, этотъ самый солнечный свѣтъ производилъ непріятное впечатлѣніе; казалось, онъ находилъ какое-то злобное удовольствіе въ обнаруженіи этой пустоты и отсутствія знакомыхъ предметовъ. Укоренившееся въ немъ впечатлѣніе, будто онъ только вчера получилъ письмо отъ мистера Гора, было такъ сильно и такъ часто проявлялось въ его словахъ, что всѣ попытки убѣдить его, что уже съ-тѣхъ-поръ протекло нѣсколько недѣль, оказывались тщетными; онъ снова впадалъ въ забытье; даже мистеръ Тёрнбуль начиналъ отчаиваться въ возможности приготовить его къ встрѣчѣ постигшаго его несчастія. Полное сознаніе настоящаго могло быть сообщено ему только чрезъ новыя впечатлѣнія; слова были безсильны передъ старыми. Жена и дѣти съ трепетомъ услыхали о его намѣреніи сойти внизъ. Мистрисъ Тёливеръ объявила, что Томъ не долженъ идти сегодня въ Сент-Оггсъ: ему нужно обождать, покуда отецъ сойдетъ внизъ; и Томъ согласился, хотя сердце его сжималось при мысли объ этой раздиравшей сценѣ.

Всѣ трое упали духомъ болѣе чѣмъ когда-нибудь. Гестъ и ком. не купили мельницы; она вмѣстѣ съ землею осталась за Уокимомъ, который уже пріѣзжалъ и объявилъ мистеру Дину и мистеру Глегу, въ присутствіи мистрисъ Тёливеръ, свою готовность принять мистера Тёливера, въ случаѣ его выздоровленія, къ себѣ въ управители. Это предложеніе повлекло къ безконечнымъ семейнымъ преніямъ. Дяди и тётки были всѣ того мнѣнія, что подобное предложеніе не должно быть отвергнуто изъ-за какихъ-нибудь личныхъ чувствъ мистера Тёливера, чувствъ, которыхъ они не раздѣляли и потому почитали безразсудными и ребяческими. И дѣйствительно, негодованіе и ненависть, которыя мистеръ Тёливеръ питалъ въ Уокиму, должны бы, по справедливости, быть обращены на него самого. Не его ли собственная неуживчивость, такъ рѣзко-обнаружившаяся въ процесѣ, была причиною его несчастія? Этимъ мистеръ Тёливеръ доставилъ бы средства къ существованію своей женѣ и дочери, не нуждался бы въ вспомоществованіи ея родственниковъ, и наконецъ лишилъ бы этихъ почтенныхъ родственниковъ униженія встрѣтить его когда-нибудь съ сумою. Мистрисъ Глегъ настаивала на томъ, что мистеру Тёливеру должно дать, почувствовать, что теперь пришла его очередь смириться, потому-что случилось это, что она давно предвидѣла и ожидала отъ его дерзости и презрительнаго обращенія съ ними, «его лучшими друзьями». Мистеръ Глегъ и мистеръ Динъ были не такъ строги на этотъ счетъ, но оба полагали, что онъ уже довольно надѣлалъ себѣ вреда своею горячностью и причудами, и что теперь пора ихъ отложить въ сторону, когда дѣло идетъ о пріобрѣтеніи средствъ къ существованію. Одинъ только Уокимъ былъ спокоенъ на этотъ счетъ. Онъ не питалъ никакой злобы къ Тёливеру. Томъ противился принятію этого предложенія: онъ не желалъ видѣть отца своего въ службѣ у Уокима; ему казалось, что это было бы малодушіемъ; но бѣдная мать его совершенно отчаивалась въ возможности вразумить мистера Тёливера, или, какъ она выражалась, уломать его насчетъ Уокима — нѣтъ, имъ всѣмъ придется жить въ хлѣву нарочно для-того, чтобъ презирать Уокима, который сдѣлалъ это предложеніе, какъ нельзя болѣе любезнѣе. Дѣйствительно, несчастія совершенно потрясли ея разсудокъ; она постоянно жаловалась на судьбу и восклицала: «и что же я сдѣлала, чтобъ заслужить это?» такъ-что Магги начинала подозрѣвать, что ея бѣдная мать рехнулась.

— Томъ, сказала она, когда они оба вышли изъ отцовской комнаты: — мы должны постараться объяснить отцу, что случилось, прежде чѣмъ онъ сойдетъ внизъ; но надобно постараться удалить матушку: она еще скажетъ что-нибудь неостроумное. Попроси Кассію позвать ее внизъ и занять чѣмъ-нибудь въ кухнѣ.

Кассія была ловка на это дѣло. Объявивъ твердое намѣреніе оставаться до выздоровленія господина съ жалованьемъ или безъ жалованья, говорила она, она находила нѣкоторое вознагражденіе въ томъ, что управляла и ворочала своей барыней, браня ее за запачканное платье, или за то, что она цѣлый день ходитъ въ одномъ и томъ же чепчикѣ, или же за измятый видъ; словомъ, это безпокойное время было для Кассіи чѣмъ-то въ родѣ продолжительныхъ сатурналій; она пользовалась неограниченною свободой бранить своихъ господъ. На этотъ разъ, нужно было внести сушившееся бѣлье, и ей любопытно было знать, можетъ ли одна пара рукъ справиться со всею работой въ домѣ и на дворѣ; по ея мнѣнію мистрисъ Тёливеръ не мѣшало бы надѣть шляпку и воспользоваться случаемъ подышать свѣжимъ воздухомъ, а заодно исполнить эту маленькую услугу. Мистрисъ Тёливеръ съ покорностью-поспѣшила внизъ. Повиноваться приказаніямъ прислуги было послѣднимъ остаткомъ ея власти; скоро и совсѣмъ не будетъ прислуги, чтобъ бранить ее.

Мистеръ Тёливеръ только-что всталъ съ постели и отдыхалъ въ покойномъ креслѣ, а Магги и Томъ сидѣли около него, когда Лука вошелъ въ комнату и предложилъ помочь своему барину сойти внизъ.

— Постой, постой, Лука, присядь-ка на минуту! сказалъ мистеръ Тёливеръ, указывая палкой на стулъ и вперяя въ него свои взоры съ выраженіемъ, которое мы такъ часто встрѣчаемъ у выздоравливающихъ и которое напоминаетъ взгляды ребенка довѣрчиво-смотрящаго на свою няньку.

И дѣйствительно, Лука не одну ночь провелъ у изголовья своего барина.

— А что, какъ вода теперь дѣйствуетъ? спросилъ мистеръ Тёливеръ: — Диксъ ее не запружаетъ больше — а?

— Никакъ нѣтъ-съ, сударь, все благополучно.

— Я такъ и думалъ: онъ нескоро посмѣетъ это сдѣлать послѣ того, что Райлэ его усмирилъ. Я-то и говорилъ Райлэ… я ему говорилъ…

Мистеръ Тёливеръ наклонился впередъ, опустилъ руки на ручки кресла и устремилъ глаза къ полу, какъ бы ища что-нибудь; казалось, онъ хотѣлъ уловить какое-то воспоминаніе, ускользавшее изъ его памяти; онъ походилъ на человѣка, который борется съ одуряющимъ дѣйствіемъ какого-нибудь зелья. Магги бросила на Тома взглядъ нѣмаго отчаянія. Разсудокъ ихъ отца блуждалъ далеко отъ настоящаго, которое должно было болѣзненно отозваться въ его возвращавшемся сознаніи. Томъ готовъ былъ убѣжать изъ комнаты: онъ не могъ хладнокровно выносить этого мученія; въ этой раздражительности рѣзко обнаруживалось различіе между юношей и дѣвушкой, мужчиной и женщиной.

— Батюшка! сказала Магги, положивъ свою руку на руку отца: — развѣ вы не помните, что мистеръ Райлэ уже умеръ?

— Умеръ? рѣзко спросилъ мистеръ Тёливеръ, глядя съ удивленіемъ ей въ глаза.

— Да, онъ умеръ, уже съ годъ назадъ, отъ удара. Я помню, вы говорили, что вы должны выплатить за него какія-то деньги. Онъ оставилъ дочерей въ очень-плохомъ состояніи; одна изъ нихъ получила мѣсто учительницы въ пансіонѣ миссъ Фирнисъ, у которой я воспитывалась — помните?…

— А? неувѣренно произнесъ ея отецъ, продолжая смотрѣть прямо ей въ глаза; но когда Томъ заговорилъ, онъ сталъ глядѣть на него тѣмъ же вопросительнымъ взглядомъ; казалось, его удивляло присутствіе молодыхъ людей; онъ не узнавалъ ихъ; это не были знакомыя лица дѣвочки и юноши какими онъ помнилъ ихъ въ прошломъ.

— Да это уже очень-давно было, что вы спорили съ Диксомъ, батюшка, сказалъ Томъ: — я помню, вы говорили объ этомъ года три назадъ, прежде еще чѣмъ я отправился въ школу мистера Стелинга, а, вѣдь, не забудьте, я пробылъ тамъ ровно три года.

Мистеръ Тёливеръ закинулъ голову назадъ и прислонился къ спинкѣ кресла; ребяческое выраженіе исчезло съ его лица, онъ вѣсь углубился въ думу.

— Да, да! сказалъ онъ чрезъ нѣсколько минутъ: — много переплатилъ я денегъ… Я хотѣлъ, чтобъ мой сынъ получилъ хорошее образованіе; я самъ не получилъ никакого и часто жалѣлъ объ этомъ. Ему ненужно будетъ другаго состоянія: вотъ что я говорю… Если Уокимъ опять одолѣетъ меня.

Мысль о Уокимѣ произвела новое потрясеніе. Послѣ минутной остановки онъ принялся шарить въ боковомъ карманѣ своего сюртука, потомъ, обратившись къ Тому, спросилъ своимъ прежнимъ, рѣзкимъ тономъ: — куда они дѣвали письмо отъ Гора?

Оно было подъ-рукой, въ столѣ, потому-что онъ уже не разъ спрашивалъ его.

— А знаете вы, батюшка, что въ немъ заключается? спросилъ Томъ, подавая отцу письмо.

— Разумѣется, знаю, сердито возразилъ мистеръ Тёливеръ. — Что жь изъ этого? Если Ферлей не можетъ взяться за имѣніе, кто-нибудь другой можетъ; довольно народу на свѣтѣ и безъ Ферлея. Однако досадно, что я боленъ! Лука, скажи-ка, чуобъ запрягали; я теперь въ состояніи поѣхать въ Сент-Оггсъ: Горъ меня тамъ дожидается.

— Батюшка, милый батюшка! умоляющимъ голосомъ воскликнула Магги. — Уже съ-тѣхъ-поръ прошло много времени; вы долго были больны — болѣе двухъ мѣсяцевъ — уже все успѣло измѣниться.

Мистеръ Тёливеръ окинулъ всѣхъ троихъ удивленнымъ взоромъ; мысль, что многое могло случиться, о чемъ онъ еще ничего не зналъ, часто мелькала въ его головѣ, но теперь она снова поразила его своею новизной.

— Да, батюшка, сказалъ Томъ въ отвѣтъ на его вопрошавшіе взгляды: — вамъ нечего безпокоиться о дѣлахъ, прежде чѣмъ вы совершенно оправитесь. Въ настоящее время все уже устроено, все и о мельницѣ, и о землѣ, и о долгахъ.

— Такъ что жь устроено? сердито спросилъ отецъ.

— Не принимайте это такъ горячо къ сердцу, вмѣшался Лука. — Вы бы всѣмъ заплатили, еслибъ могли — я это всегда говорилъ мистеру Тому — вы бы навѣрное всѣмъ заплатили, еслибъ могли.

Добрый Лука, принимавшій большое участіе въ несчастіи своего хозяина, почиталъ нужнымъ сказать что-нибудь, чтобъ выразить свое сочувствіе къ семейству, и эти слова, которыя онъ такъ часто повторялъ Тому, желая показать свою готовность отказаться отъ полученія пятидесяти фунтовъ, которые ему были должны, почти невольно сорвались у него съ языка. Они были именно такого рода, чтобъ произвести самое болѣзненное впечатлѣніе на разстроенный разсудокъ его барина.

— Всѣмъ выплатили бы? съ жаромъ воскликнулъ онъ; лицо его горѣло, глаза сверкали. — Всѣмъ выплатили бы?… да развѣ я банкротъ.

— Батюшка? милый батюшка! сказала Магги, которая полагала, что это слово дѣйствительно выражало его положеніе. — Перенесите это съ терпѣніемъ, вѣдь мы васъ любимъ… ваши дѣти всегда васъ будутъ любить. Томъ всѣмъ имъ выплатитъ; онъ говоритъ, что выплатитъ, какъ только подростетъ.

Она видѣла, что отецъ ея дрожалъ всѣмъ тѣломъ; голосъ его также прерывался, когда онъ чрезъ нѣсколько минутъ сказалъ:

— Да, моя дѣвочка; но мнѣ-то не пережить второй разъ.

— Но вы можете дожить, чтобъ увидѣть, какъ я всѣмъ уплачу, съ трудомъ произнесъ Томъ.

Мистеръ Тёливеръ покачалъ головой.

— Что разъ-сломано, уже никогда не будетъ цѣло; къ-тому же, это будетъ твое дѣло, не мое. Потомъ, взглянувъ на него, онъ добавилъ: — тебѣ только шестнадцать лѣтъ — это трудная борьба; но ты не долженъ кидать камнями въ отца. Мошенники! они были мнѣ не по-силамъ… Я далъ тебѣ хорошее образованіе, оно послужитъ тебѣ опорой.

Приступъ удушья почти заглушилъ послѣднія слова; яркая краска, заставлявшая дѣтей опасаться за новый припадокъ паралича, исчезла съ его лица: оно было блѣдно и судорожно трепетало. Томъ молчалъ; онъ боролся самъ съ собою; ему снова хотѣлось бѣжать. Мистеръ Тёливеръ молчалъ нѣсколько времени, но умъ его, казалось, уже не блуждалъ, какъ прежде.

— Такъ они все описали и продали? уже гораздо-спокойнѣе спросилъ онъ, какъ-бы только любопытствуя узнать, что случилось.

— Все продано, батюшка! сказалъ Томъ. — Но мы еще не все знаемъ насчетъ земли и мельницы, добавилъ онъ, желая устранить вопросъ о пріобрѣтеніи ихъ Уокимомъ.

— Вы не должны быть удивлены, найдя, что внизу очень-пусто — замѣтила Магги. — Но ваше покойное кресло и вашу конторку вы найдете тамъ, они не проданы.

— Пойдемте; помоги-ка мнѣ, Лука, я хочу все видѣть, сказалъ мистеръ Тёливеръ, опираясь на палку и протягивая другую руку къ Лукѣ.

— Э, сэръ! сказалъ Лука, подавая руку своему барину: — оно такъ и лучше: увидите, а тамъ и свыкнетесь. Вотъ, примѣрно сказать, моя матушка съ ея одышкой, вѣдь сначала-то какъ она боролась, какъ мучилась, а теперь совсѣмъ свыклась, «я, говоритъ, подружилась съ нею».

Магги побѣжала впередъ, чтобъ посмотрѣть, въ порядкѣ ли гостиная. Все тамъ посило какой-то отпечатокъ тоски и скуки; даже огонь въ каминѣ, блѣднѣя въ яркихъ лучахъ солнца, казалось, соотвѣтствовалъ общему характеру комнаты. Она подвинула отцовское кресло, оттолкнула въ сторону столъ, чтобъ очистить ему дорогу и съ бьющимся сердцемъ ожидала прихода отца: какъ онъ войдетъ? какъ онъ оглянется? Томъ шелъ впереди съ скамейкой для ногъ; онъ также остановился около Магги. Изъ двоихъ Томъ страдалъ болѣе. Магги, при всей ея чувствительности, казалось, что несчастія открывали еще болѣе-обширное поле для ея любви и давали болѣе простора ея страстной натурѣ. Никакой истинный мальчикъ не почувствуетъ этого; онъ скорѣе вступитъ въ борьбу съ немейскимъ львомъ, или исполнитъ цѣлый рядъ геройскихъ подвиговъ, чѣмъ терпѣть постоянныя воззванія къ состраданію и не быть въ состояніи помочь несчастію.

Мистеръ Тёливеръ остановился на порогѣ, оперся на Луку и окинулъ взглядомъ всѣ пустыя мѣста, которыя для него, казалось, были заняты призраками исчезнувшихъ предметовъ, обыденныхъ спутниковъ его жизни. Его умственныя способности, получивъ твердую точку опоры въ свидѣтельствѣ чувствъ, видимо окрѣпли.

— А! сказалъ онъ, медленно подвигаясь къ своему креслу: — все продали… все продали…

Потомъ, усѣвшись въ креслѣ и положивъ палку около себя, онъ снова окинулъ взоромъ всю комнату. Лука между-тѣмъ вышелъ.

— А оставили они большую Библію? сказалъ мистеръ Тёливеръ: — въ ней все есть: и когда я родился, и когда женился. Принеси-ка ее, Томъ.

Ему подали Библію. Открывъ ее на первой страницѣ, онъ сталъ медленно читать. Мистрисъ Тёливеръ, взойдя въ комнату, остановилась въ изумленіи, при видѣ мужа внизу и за Библіею.

«А!… проговорилъ онъ, устремивъ взоръ на одну строчку и указывая пальцемъ на нее: — моя мать была Маргарита Бизонъ; она умерла сорока-семи лѣтъ. Въ ея семействѣ никто долго не жилъ. Мы дѣти нашей матери — я и Грити; мы скоро пойдемъ на покой». Онъ остановился на замѣткѣ о рожденіи и свадьбѣ сестры, какъ-будто эти обстоятельства вызывали въ немъ новыя мысли; но вдругъ, какъ-бы очнувшись, онъ посмотрѣлъ на Тома и спросилъ его съ явнымъ безпокойствомъ: — Съ Мосса не стребовали денегъ, которыя я имъ далъ?

— Нѣтъ, батюшка, отвѣчалъ Томъ: — вексель былъ сожженъ.

Мистеръ Тёливеръ опять нагнулся къ книгѣ и скоро продолжалъ:

"А Елизавета Додсонъ — уже 18 лѣтъ прошло съ-тѣхъ-поръ, что я на ней женился…

— Да, въ будущее Благовѣщеніе минетъ 18 лѣтъ, сказала мистрисъ Тёливеръ, подойдя къ нему и взглянувъ въ книгу. Мужъ пристально на нее взглянулъ.

— Бѣдная Бесси! сказалъ онъ: — ты была красавица тогда — всѣ это говорили, и я самъ удивлялся, какъ ты такъ долго сохраняла свою красоту. Ты уже очень постарѣла… не сердись на меня… я думалъ сдѣлать въ-лучшему… мы обѣщали другъ другу дѣлить и счастіе и несчастіе…

— Да; но я никогда не ожидала, что будетъ такъ худо, сказала мистрисъ Тёливеръ съ тѣмъ страннымъ выраженіемъ отчаянія и ужаса, которое съ нѣкотораго времени не покидало ея: — и отецъ-то выдалъ меня… и такъ это вдругъ случилось.

— Ахъ матушка! сказала Магги: — не говорите про это.

— Да, я знаю, вы не дадите говорить вашей бѣдной матери — такъ было всегда… Вашъ отецъ никогда не слушалъ, что я говорила… никакія просьбы, ни мольбы не дѣйствовали… и теперь ничего не подѣйствуетъ, хотя бы я и на колѣняхъ ползала…

— Не говори этого, Бесси! сказалъ мистеръ Тёливеръ. Въ эти первыя минуты униженія его гордость преклонялась предъ справедливостью женниныхъ упрековъ. — Если осталось еще что-нибудь, чѣмъ я могу загладить прошлое, повѣрь, я не откажу тебѣ.

— Такъ мы могли бы остаться здѣсь и получить мѣсто, и я осталась бы между своими сестрами — я, которая была такою примѣрною женою, никогда тебѣ не поперечила… и всѣ одно говорятъ… всѣ говорятъ, что это было бы только справедливо… но ты такъ предубѣжденъ противъ Уокйма.

— Матушка! строго сказалъ Томъ: — теперь не время говорить объ этомъ.

— Оставьте ее! сказалъ мистеръ Тёливеръ: — объяснись, Бесси.

— Теперь мельница и вся земля принадлежитъ Уокиму: онъ все забралъ въ руки, такъ стоитъ ли Съ нимъ бороться? Когда онъ предлагаетъ тебѣ оставаться здѣсь, и какъ любезно предлагаетъ! онъ говоритъ, что ты можешь заправлять дѣлами и будешь получать тридцать шиллинговъ въ недѣлю и можешь пользоваться лошадью, чтобъ ѣздить на рынокъ. А куда намъ иначе дѣваться? Мы принуждены будемъ перейти въ какую-нибудь избушку, въ деревню… И это мнѣ и моимъ дѣтямъ привелось дожить до этого!… и все изъ-за того, что ты не хочешь ладить съ людьми и не даешь вразумить себя.

Мистеръ Тёливеръ опустился въ кресло; онъ дрожалъ всѣмъ тѣломъ.

— Ты можешь дѣлать со мною что хочешь, Бесси, сказалъ онъ тихимъ голосомъ. — Я былъ причиною твоей нищеты… Мнѣ не по-силамъ была борьба… я просто банкротъ… теперь нечего болѣе бороться.

— Батюшка! сказалъ Томъ: — я не согласенъ съ матушкою и дядями; я не полагаю нужнымъ вамъ унижаться предъ Уокимомъ. Я заработываю фунтъ въ недѣлю, а вы можете найти другое какое-нибудь занятіе, когда поправитесь.

— Не говори, не говори, Томъ! довольно съ меня на сегодня… Поцалуй меня, Бесси, и не будемъ питать непріязни другъ къ другу; уже намъ болѣе не бывать молодыми. Мнѣ не по-силамъ была борьба съ этими мошенниками.

ГЛАВА IX.

Добавочная статья въ семейную лѣтопись.

За этою минутой смиренія и покорности слѣдовали цѣлые дни упорной, внутренней борьбы, которая возрастала по мѣрѣ того, какъ съ возвращеніемъ тѣлесныхъ силъ мистеръ Тёливеръ все яснѣе-и-яснѣе сознавалъ безвыходность своего положенія. Нетрудно связать ослабѣвшіе члены, нетрудно вырвать обѣщаніе у больнаго человѣка, но нелегко сдержать обѣтъ, когда прежнія силы воротятся. Приходили минуты, когда исполненіе даннаго Бесси обѣщанія казалось для несчастнаго мальчика свыше силъ человѣческихъ: онъ обѣщался, не зная, чего она проситъ — она могла бы такъ же хорошо требовать, чтобъ онъ взвалилъ себѣ домъ на плечи. Но опять съ ея стороны было много убѣдительныхъ доводомъ, уже не говоря о томъ, что, по милости мужа, она въ такомъ бѣдственномъ положеніи. Мистеръ Тёливеръ видѣлъ, что, принявъ мѣсто, онъ, при большей бережливости, будетъ въ-состояніи заплатить второй дивидендъ своимъ кредиторамъ, что, иначе, будетъ для него совершенно-невозможно. Другое мѣсто ему трудно получить, такъ-какъ жизнь онъ велъ довольно-легкую, болѣе командуя, чѣмъ работая самъ, да къ-тому же, кромѣ своей мельницы ничего не смыслилъ. Пожалуй, придется самому сдѣлаться поденьщикомъ, а женѣ жить подаяніемъ сестеръ — перспектива вдвойнѣ-горькая для его самолюбія; онъ очень-хорошо зналъ, что допустили распродать бессины драгоцѣнныя вещи только потому, чтобъ болѣе возставить ее противъ мужа, виновника всѣхъ ея несчастій. Когда дяди и тётки собрались, съ цѣлью внушить ему, что онъ обязанъ сдѣлать для Бесси, онъ слушалъ ихъ, обратившись лицомъ въ другую сторону; только отъ времени до времени исподтишка бросалъ на нихъ непріязненные взгляды. Изъ двухъ золъ меньшее было принять ихъ совѣтъ, и въ такомъ случаѣ не нуждаться въ ихъ помощи.

Но сильнѣйшимъ побужденіемъ была привязанность къ старому мѣсту, гдѣ онъ взросъ, гдѣ всѣ закоулки были ему извѣстны, какъ теперь Тому. Тёливеры жили здѣсь въ-теченіе нѣсколькихъ поколѣній и нерѣдко въ зимніе вечера приходилось ему слушать, сидя на дѣтскомъ стуликѣ, разсказъ отца, какъ, вмѣсто теперешней мельницы, была бревенчатая, какъ ее повредило бурею, такъ-что дѣдушка принужденъ былъ сломать ее и выстроить новую. Мистеръ Тёливеръ почувствовалъ всю силу этой привязанности къ мѣсту, дорогому для него по тысячѣ воспоминаній. Когда, собравшись съ силами, онъ могъ обойти прежнія свои владѣнія, ему казалось невозможнымъ покинуть мѣсто, гдѣ скрипъ каждой двери былъ знакомъ его уху, гдѣ видъ каждаго пятна на стѣнѣ, каждаго косаго пригорка былъ пріятенъ его глазу, привыкнувшему къ этимъ впечатлѣніямъ съ ранней молодости. Для насъ, привыкшихъ переноситься воображеніемъ далеко за предѣлы своего хозяйства, подъ тропики, на берега Замбези, гдѣ мы сродняемся съ пальмами и бананами, для насъ непонятно чувство, какое старый мистеръ Тёливеръ питалъ къ мѣсту, гдѣ сосредоточивались всѣ его воспоминанія, гдѣ жизнь для него текла обычнымъ чередомъ, среди знакомыхъ лицъ и предметовъ. Особливо въ настоящія минуты, только-что выздоравливая отъ болѣзни, онъ жилъ болѣе воспоминаніями прошедшаго, нежели дѣйствительною жизнью.

— Да, Лука, сказалъ онъ однажды вечеромъ, стоя у калитки фруктоваго сада: — я помню, какъ отецъ садилъ эти яблони. Отецъ былъ охотникъ до сажанія деревьевъ; ему ничего не стоило насадить цѣлую телегу молодыхъ деревцовъ, а я бывало, стою около, несмотря на холодъ, и слѣдую вездѣ за нимъ, какъ вѣрная собака.

Потомъ мельникъ прислонился къ притолкѣ калитки и, повернувшись въ другую сторону, обратилъ взоры на строенія.

— Я думаю, старая мельница не обойдется безъ меня. Лука. Говорятъ, рѣка сердится, когда мельница переходитъ въ другія руки — я это не разъ отъ отца слыхалъ. Пожалуй, сказка эта и не безъ основанія. Житье на семъ свѣтѣ такое загадочное! Вѣрно, нечистый мутитъ: гдѣ мнѣ было съ ними справиться, съ мошенниками!

— Да, сэръ, сказалъ Лука съ участіемъ: — вотъ, хоть бы ржа на хлѣбѣ, да пожаръ въ скирдахъ — просто ума не приложишь; или жиръ у нашей послѣдней свиньи, куда дѣвался? осталась стерва худая.

— Я живо помню, будто со вчерашняго дня, продолжалъ мистеръ Тёливеръ: — когда отецъ открылъ солодовню. Я помню, какъ я воображалъ, что-то необыкновенное случилось, когда кончили постройку, потому-что у насъ было въ родѣ пирушки въ тотъ день, и плумъ-пуддингъ за обѣдомъ, а я сказалъ матери. Она была видная, черноглазая женщина — моя мать; моя дѣвочка будетъ, двѣ капли воды, на нее похожа. При этомъ мистеръ Тёливеръ поставилъ свою палку между ногъ, вынулъ табакерку, чтобъ полнѣе наслаждаться своимъ анекдотомъ, который онъ передавалъ урывками, какъ-будто теряясь въ созерцаніи прошедшаго. — Я былъ маленькій мальчуганчикъ, ей по колѣни; мать нѣжно любила насъ, меня и Гритти, такъ я ей, помнится, сказалъ: «Матушка, говорю, будетъ ли у насъ каждый день плумъ-пуддингъ по случаю солодовни?» Она, пока жила, не могла забыть этого, и постоянно мнѣ напоминала. Мать была еще молода, когда скончалась. Уже сорокъ лѣтъ, какъ солодовня кончена, и изъ нихъ я пропустилъ немного дней, чтобъ не посѣтитъ того двора, это первая вещь утромъ, сначала и до конца года, несмотря ни на какую погоду. Въ чужомъ мѣстѣ я рѣшительно голову потеряю, словно съ дороги собьюсь. Плохо, куда ни повернись, такъ скверно, что и сказать нельзя, а все-таки легче будетъ тянуть старую лямку, чѣмъ браться за новое дѣло.

— Да, сэръ, сказалъ Лука: — для васъ гораздо-лучше остаться на старомъ мѣстѣ, чѣмъ искать новаго. Вотъ и я терпѣть не могу новыхъ мѣстъ: какъ-то неловко, словно въ телегѣ съ узкимъ ходомъ, совсѣмъ не то, что дома, вонъ хоть тамъ, выше по Флосу, и хлѣбъ не такой пекутъ, какъ у людей. Да, скверное дѣло, родину мѣнять.

— Но, вѣроятно, Лука, они захотятъ отправить Бена, а тебѣ придется справляться одному съ мальчишкой, да я буду слегка подсоблять на мельницѣ. Тебѣ будетъ хуже житье, чѣмъ теперь.

— Ничего, сэръ, отвѣчалъ Лука: — по мнѣ все-равно. Я у васъ служу-двадцать лѣтъ, а за это время много воды утекло, и за то спасибо. Я не уживусь съ новыми лицами и съ новой работой, не могу, да и только, будь имъ неладно.

Дальнѣйшая прогулка совершилась молча. Лука окончательно истощилъ свои способности къ разговору. Ужь и то, что онъ высказалъ, было для него слишкомъ большимъ умственнымъ напряженіемъ; а мистеръ Тёливеръ отъ воспоминаній перешелъ къ тягостнымъ размышленіямъ о выборѣ между двухъ золъ. Магги замѣтила за чаемъ, что онъ былъ особенно разсѣянъ въ тотъ день, и потомъ онъ сидѣлъ попуря голову на креслѣ, глядя на полъ, и по временамъ шевеля губами и покачивая головой. Онъ вперялъ взоры то на мистрисъ Тёливеръ, которая вязала, сидя противъ него, то на Магги, которая, несмотря на пристальное занятіе шитьемъ, замѣчала очень-хорошо, что въ головѣ у отца разъигрывалось что-то недоброе. Вдругъ онъ схватилъ ломъ у камина и съ яростью сталъ ломать горѣвшій кусокъ угля.

— Что съ тобой, душа моя, мистеръ Тёливеръ? воскликнула жена его съ изумленіемъ: — это слишкомъ дорогая роскошь ломать такимъ-образомъ уголь, когда у насъ крупнаго угля ужь больше нѣтъ и взять его не откуда.

— Кажется, вамъ хуже къ вечеру, батюшка, сказала Магги: — вы такъ разстроены.

— Что это Томъ нейдетъ? сказалъ мистеръ Тёливёръ съ нетерпѣніемъ.

— Ахъ, батюшка! не ужь-то ему пора приходить? Такъ я пойду похлопочу объ ужинѣ для него, сказала мистрисъ Тёливеръ, сложивъ вязанье и выходя изъ комнаты.

— Почти половина восьмаго, сказалъ мистеръ Тёливеръ: — онъ скоро будетъ. Поди, принеси большую Библію и открой ее на заглавномъ листѣ, гдѣ все написано о нашемъ семействѣ, да захвати перо и чернила.

Магги повиновалась, не понимая, что бы это значило; но отецъ не почелъ нужнымъ объяснять ей свое желаніе, а молча прислушивался къ звукамъ, долетавшимъ со двора, въ надеждѣ услышать шаги Тома, причемъ онъ замѣтно злился на вѣтеръ, покрывавшій завываньями своими всѣ остальные звуки. Глаза его блестѣли страннымъ огнемъ, такъ-что и Магги стала ждать Тома съ нетерпѣніемъ, замѣтивъ безпокойство отца.

— Вотъ онъ, наконецъ! воскликнулъ Тёливеръ, когда послышался ударъ у воротъ.

Магги побѣжала отворить дверь, но мать ея поспѣшно выбѣжала изъ кухни къ ней на встрѣчу, говоря:

— Постой, Магги, я сама отворю.

Мистрисъ Тёливеръ начинала безпокоиться о сынѣ, и поэтому съ завистью смотрѣла на всякую услугу, оказанную сыну кѣмъ-либо другимъ.

— Ужинъ тебѣ готовъ, мои мальчикъ, сказала она, пока Томъ снималъ шляпу и плащъ. — Покушай-себѣ, не торопясь, я тебѣ мѣшать не буду.

— Кажется, батюшка желаетъ видѣть Тома, матушка, сказала Магги: — ему бы слѣдовало сперва зайти въ гостиную.

Томъ вошелъ къ отцу съ обычнымъ печальнымъ выраженіемъ лица; открытая Библія и чернильница тотчасъ бросились ему въ глаза, и онъ съ недоумѣніемъ и безпокойствомъ обратился къ отцу, который произнесъ:

— Иди, иди, ты что-то поздненько сегодня; ты мнѣ нуженъ.

— Что-нибудь случилось, батюшка? сказалъ Томъ.

— Садитесь, всѣ вы, сказалъ мистеръ Тёливеръ, повелительнымъ голосомъ: — а ты, Томъ, садись сюда; ты припишешь въ Библію кое-что къ нашей лѣтописи.

Всѣ трое сѣли, не спуская съ него глазъ. Мистеръ Тёливеръ началъ говорить тихо, обращаясь сперва къ женѣ:

— Я рѣшился, Бесси, я сдержу то, что обѣщалъ тебѣ. Намъ лежать въ одной могилѣ съ тобой, и ссориться намъ на послѣдкѣ не приходится. Я останусь на старомъ мѣстѣ, буду служить Уокиму, и буду служить, какъ слѣдуетъ честному человѣку: тотъ не Тёливеръ, кто не честенъ; но замѣть, Томъ, тутъ онъ возвысилъ голосъ: — будутъ кричать противъ меня за то, что я не заплатилъ сполна своимъ кредиторамъ; но это не моя вина, а потому, что на свѣтѣ много мошенниковъ. Мнѣ не совладать съ ними; приходится поддаться. Я надѣну на себя ярмо, потому-что ты въ-правѣ сказать, Бесси, что я тебя вовлекъ въ бѣду, и буду служить ему честно, будто не мошеннику. Я честный человѣкъ, хотя мнѣ не придется болѣе поднимать голову: меня подкосили какъ траву; я какъ дерево срубленное.

Онъ остановился, устремивъ взоры на землю. Потомъ, вдругъ поднявъ голову, онъ прибавилъ болѣе-громкимъ и торжественнымъ голосомъ:

— Но я ему не прощу! Я знаю, они говорятъ, что онъ никогда не желалъ мнѣ зла, такъ всегда лукавый поддерживаетъ подобныхъ мошенниковъ. Онъ всему причина, но онъ важный джентльменъ — знаемъ, знаемъ! Мнѣ бы, говорятъ, не слѣдовало судиться. Но кто жь виноватъ тому, что въ судѣ нельзя найти посредника, который бы по справедливости рѣшилъ дѣло? Тому-то все-равно — я знаю, онъ изъ тѣхъ господъ, что обдѣлываютъ чужія дѣла, а потомъ, разоривъ ихъ, подаютъ имъ милостыню. Я ему не прощу! Я бы желалъ ему такого позора, чтобъ и родной сынъ отъ него отступился, чтобъ ему не лучше жизнь была, чѣмъ въ рабочей мельницѣ. Но ему бояться нечего, онъ слишкомъ-большой баринъ; законъ за него. Слышишь, Томъ, и ты никогда не прощай ему, иначе ты мнѣ не сынъ. Можетъ-быть, тебѣ удастся дать ему почувствовать, а мнѣ ужь никогда не придется съ нимъ расплатиться, я запрегся въ ярмо. Ну, теперь, запиши это — запиши это въ Библію.

— О, батюшка! какъ можно? воскликнула Магги, становясь около него на колѣни, блѣдная и испуганная. — Грѣшно проклинать и помнить зло.

— Не грѣшно, говорятъ тебѣ! вскричалъ отецъ съ яростью. — Грѣшно, чтобъ мошенники благоденствовали — это чортово наважденіе. Дѣлай, какъ сказано, Томъ. Пиши!

— Что мнѣ писать, батюшка? сказалъ Томъ съ горестной покорностью.

— Запиши, что отецъ твой, Эдвардъ Тёливеръ, принялъ службу у Джона Уокима, потому-что я хочу облегчить бѣдственное положеніе жены и умереть на старомъ мѣстѣ, гдѣ и я и отецъ мой, мы родились. Напиши это какъ слѣдуетъ, ты ужь знаешь какъ, и потомъ напиши, что всего этого я не прощаю Уокиму; и хотя я буду служить ему честно, я отъ души желаю ему всякаго зла. Запиши это.

Мертвая тишина была въ комнатѣ, пока томово перо двигалось по бумагѣ. Мистрисъ Тёливеръ была поражена; Магги дрожала, какъ листокъ.

— Теперь прочти, что ты написалъ, сказалъ мистеръ Тёливеръ.

Томъ прочелъ громко и медленно.

— Напиши далѣе, что ты будешь помнить, что Уокимъ сдѣлалъ твоему отцу, и что ты отплатишь ему за то, если только представится случай. И подпиши Ѳома Тёливеръ.

— О, нѣтъ, батюшка, милый батюшка! воскликнула Магги, задыхаясь отъ ужаса: — не заставляйте Тома писать подобныя вещи.

— Молчи, Магги! сказалъ Томъ. — Я напишу.

КНИГА ЧЕТВЕРТАЯ.

ДОЛИНА УНИЖЕНІЯ.

ГЛАВА 1.

Варьяціи на тэму протестантизма, неизвѣстныя самому Боссюэту.

Быть-можетъ, вамъ случалось путешествовать по Ронѣ въ жаркій лѣтній день, и вы, вѣрно тогда чувствовали какую-то невольную тоску при видѣ печальныхъ развалинъ деревенекъ, покрывающихъ ея берега. Развалины эти свидѣтельствуютъ, какъ однажды воды этой быстрой рѣки поднялись, клокоча и пѣнясь, выше береговъ и разлились далеко, далеко, уничтожая все на своей дорогѣ, превращая жилища человѣка въ голую пустыню. Странный контрастъ! — думали вы, вѣрно — между впечатлѣніемъ, производимымъ этими печальными остатками простенькихъ домиковъ нашей современной пошлой эпохи, и тѣмъ же впечатлѣніемъ, которое на насъ производятъ развалины замковъ, окаймляющихъ Рейнъ. Тамъ существуетъ такая гармонія между разсыпавшимися обломками и зелеными уступами скалъ, что, кажется, они такъ же свойственны этой горной странѣ, какъ, напримѣръ сосна. Скажу болѣе: и во дни ихъ постройки и славы они не могли быть въ разладѣ съ окружающей природой. Строившій ихъ народъ, кажется, наслѣдовалъ отъ его матери-земли великую тайну красоты формъ. И была то эпоха романтическая! Хотя эти бароны-разбойники и были отчасти угрюмые, пьяные людоѣды, но они отличались какимъ-то величіемъ дикихъ звѣрей. Они скорѣе были лѣсные кабаны съ клыками, чѣмъ обыкновенныя домашнія свиньи. Они были постояннымъ выраженіемъ борьбы демонской силы съ красотою, добродѣтелью и нѣжною стороною жизни. Они представляли прекрасный контрастъ съ странствующимъ трубадуромъ, нѣжной принцессой, набожнымъ монахомъ и робкимъ жидомъ. Это было время яркихъ цвѣтовъ, когда лучи солнца ярко отдавались въ свѣтящейся стали и освѣщали богатыя знамена. Это было время приключеній и жестокой борьбы — нѣтъ, скорѣе оно было временемъ развитій религіознаго искусства и энтузіазма. Не тогда ли выстроены дивные соборы, и не тогда ли могущественные государи, оставивъ свои дворцы, отправлялись на Востокъ умереть при осадѣ какой-нибудь мусульманской твердыни? Видъ замковъ, на берегахъ Рейна возбуждаетъ во мнѣ поэтическое вдохновеніе, ибо они принадлежатъ къ великой исторической жизни человѣчества и являютъ предо мною цѣлую эпоху. Но эти мрачные, уродливые скелеты деревенекъ, покрывающихъ Рону, наводятъ меня на неутѣшительную мысль, что жизнь большею частью есть ничто иное, какъ узкое, уродливое, пресмыкающееся существованіе, которое само несчастіе не можетъ возвысить, но выказываетъ еще во всей его пошлой наготѣ. Я убѣжденъ, и не скрываю, что это злая мысль, что жизнь, которой слѣды теперь представляютъ эти обломки и развалины, была частью одной огромной суммы темнаго, никому неизвѣстнаго существованія, которое предано будетъ забвенію наравнѣ съ поколѣніями муравьевъ и бобровъ.

Быть-можетъ, и вами овладѣло подобное гнетущее чувство, слѣдуя за жизнью нашего старомоднаго семейства береговъ Флоса, котораго также несчастье едва, могло возвысить надъ уровнемъ Траги-комедіи. Вы говорите: это скаредная жизнь — жизнь Тёливеровъ и Додсоновъ, жизнь, неозаряемая никакими великими принципами, романтическими приключеніями, или дѣятельною вѣрою, доходящею до самопожертвованія, не возмущаемая ни одною изъ тѣхъ дикихъ неукротимыхъ страстей, порождающихъ несчастія и преступленія. Нѣтъ! въ этой жизни и первобытной, грубой простотѣ потребностей нѣтъ того тяжелаго, покорнаго, плохо-уплачиваемаго труда, того дѣтскаго чтенія по складамъ великой книги природы, придающихъ столько поэзіи жизни простолюдина. Въ этой жизни существуютъ условныя понятія свѣта и манеръ, но совершенное отсутствіе знанія и образованія. Конечно, это самая прозаическая форма человѣческой жизни, это гордая, почтенная особа въ-старомодномъ чепцѣ: это свѣтскій обѣдъ безъ hors-d’oeuvres. При ближайшемъ наблюденіи за этими людьми, даже когда желѣзная рука несчастія потрясла ихъ существованіе, вы не видите въ нихъ ни малѣйшихъ слѣдовъ религіи, тѣмъ менѣе христіанской вѣры. Ихъ вѣра въ невидимаго, сколько она обнаруживается, кажется нѣсколько идолопоклоннической. Ихъ нравственныя понятія, хотя и содержатся съ непостижимымъ упрямствомъ, повидимому, не имѣютъ болѣе твердаго основанія, какъ наслѣдственную привычку и обычай. Невозможно жить въ обществѣ такихъ людей: вы задохнетесь отъ недостатка стремленія къ изящному, ко всему великому и благородному. Васъ раздражаютъ эти скучные люди, составляющіе какъ-бы населеніе, несоотвѣтствующее землѣ, на которой они живутъ; васъ сердитъ эта богатая равнина, по которой протекаетъ быстрая рѣка, связывающая пульсъ стараго англійскаго городка съ біеніемъ могучаго сердца всего міра. Самое страшное суевѣріе, бичующее своихъ боговъ, или свою собственную спину, кажется, болѣе соотвѣтствуетъ таинственности человѣческой судьбы, чѣмъ нравственное и умственное состояніе муравьеобразныхъ Додсоновъ и Тёливеровъ.

Я совершенно раздѣляю съ вами это мнѣніе; я постигаю всю гнетущую пошлость этой жизни; но надо самому испытать это чувство, чтобъ понять, какъ сильно оно дѣйствовало на жизнь Тома и Магги, какъ оно дѣйствовало на многія юныя натуры, которыя, во всеобщемъ стремленіи человѣчества впередъ, возвысились въ умственномъ отношеніи надъ предъидущимъ поколѣніемъ, съ которымъ они, однако, связаны сильнѣйшими узами, страданія мученика или жертвы, необходимое условіе историческаго развитія человѣчества, встрѣчается въ указанномъ видѣ во всякомъ городѣ, въ сотняхъ неизвѣстныхъ сердецъ. Мы не должны отшатнуться отъ этого сравненія великихъ вещей съ мелкими. Не говоритъ ли намъ наука, что высшая цѣль ея есть стремленіе къ всеобщему обобщенію и соединенію самыхъ мелкихъ вещей съ величайшими? Для занимающихся естественными науками, нѣтъ мелочей; малѣйшій фактъ возбуждаетъ въ немъ цѣлый рядъ вопросовъ объ отношеніяхъ и условіяхъ этого факта. Безъ-сомнѣнія, то же происходитъ при изученіи человѣческой жизни.

Конечно, религіозныя и нравственныя понятія Додсоновъ и Тёливеровъ были слишкомъ-особеннаго характера и слишкомъ-оригинальны, чтобъ указать на ихъ сущность однимъ опредѣленіемъ, что они составляли часть протестантскаго населенія Великобританіи. Ихъ жизненная теорія имѣла свою долю твердости и основанія, подобно тому, какъ должны же имѣть ее всѣ теоріи, на которыхъ основываютъ семейства свое процвѣтаніе. Но теорія эта имѣла самый слабый оттѣнокъ теологіи. Если въ дѣвственные дни сестеръ Додсонъ, ихъ Библіи открывались сами собою на иныхъ мѣстахъ, то это, просто, происходило отъ нѣкотораго числа сушеныхъ лепестковъ піоновъ, расположенныхъ совершенно-произвольно, безъ всякаго предпочтенія исторической, догматической или нравственной части Библіи. Религія ихъ была самая простая, частью идолопоклонническая, но въ ней не было и тѣни ереси, то-есть, если ересью мы называемъ выборъ вѣры, ибо они не знали о существованіи другой религіи, кромѣ религіи посѣщать церковь, которая переходила изъ рода въ родъ, какъ одышка или другая болѣзнь. Какъ, имъ было и знать о существованіи другихъ религій? Пасторъ ихъ сельскаго прихода не былъ жаркимъ спорщикомъ въ дѣлахъ религіи; онъ хорошо игралъ въ вистъ и всегда имѣлъ готовую шутку для всякой хорошенькой прихожанки. Религія Додсоновъ состояла въ томъ, чтобъ почитать все достойное уваженія и вошедшее въ обычай; нужно было быть крещенымъ, ибо иначе не похоронили бы на кладбищѣ; необходимо было и пріобщаться передъ смертью, чтобъ обезопасить себя отъ неясно-сознаваемыхъ опасностей. Но въ то же время столь же важно было имѣть приличныхъ факельщиковъ, сочные окорока на погребальномъ банкетѣ и оставить безспорную духовную. Никого изъ Додсоновъ нельзя было обвинять въ пренебреженіи чѣмъ-нибудь примѣтнымъ или имѣвшимъ связь со всеобщею соотвѣтственностью ихъ дѣйствій. Правила жизни они извлекали изъ примѣра почтенныхъ прихожанъ и изъ семейныхъ преданій. Главныя добродѣтели Додсоновъ состояли въ послушаніи родителямъ, въ вѣрности своему семейству, въ дѣятельной жизни, строгой чистотѣ, бережливости, въ содержаніи въ возможной чистотѣ мёбели и мѣдной посуды, собираніи старой монеты, приготовленіи отличныхъ продуктовъ для рынка и наконецъ въ предпочтеніи всего доморощеннаго. Додсоны очень гордый народъ; ихъ гордость заключается въ томъ, чтобъ никто не смѣлъ и подозрѣвать ихъ въ малѣйшемъ нарушеніи ихъ долга, основаннаго на семейныхъ преданіяхъ. Гордость ихъ во многихъ отношеніяхъ очень здравая, ибо она дѣлала тождественнымъ честь съ строгою честностью, дѣятельнымъ трудомъ и вѣрностью разъ-принятымъ правиламъ. Общество одолжено многими прекрасными качествами ея членомъ, именно матерямъ изъ додсоновской семьи, которыя отлично всегда приготовляли масло и сыръ и считали бы себя обезчещенными дѣлать иначе. Честность и бѣдность никогда не были девизомъ Додсоновъ, тѣмъ менѣе казаться богатымъ, когда въ-сущности бѣднякъ. Нѣтъ, скорѣе на ихъ фамильномъ знамени было написано: «будь честенъ и богатъ», и будь еще богаче, чѣмъ другіе предполагаютъ. Послѣдней задачей жизни было имѣть на похоронахъ приличное число факельщиковъ и носильщиковъ, но и этимъ не все кончалось; было еще огромное условіе жизни человѣка, и несоблюденіе этого условія уничтожало всѣ предъидущія доблести. Самая примѣрная жизнь, самыя великолѣпныя похороны теряли все свое значеніе, если, послѣ вскрытія вашего завѣщанія, оказывалось, что вы или бѣднѣе чѣмъ предполагали, или распредѣлили свое наслѣдство по произволу, по капризу между родственниками, а не обращая должнаго вниманія на степени родства. Съ родственниками должно поступать согласно справедливости и долга. Нашъ долгъ дѣлать имъ строгій выговоръ, если они ведутъ себя недостойно нашего имени; но мы не имѣемъ права лишать ихъ малѣйшей законной части въ семейныхъ бездѣлушкахъ.

Замѣчательная черта характера Додсоновъ — его неподдѣльность: ихъ добродѣтели и пороки одинаково вытекаютъ изъ ихъ гордаго, честнаго эгоизма. Внимая его голосу они отъ души ненавидѣли все, что дѣйствовало противъ ихъ интереса, и готовы были порицать безъ всякаго милосердія неприлично-ведущихъ себя членовъ семейства. Но они никогда не забыли бы о нихъ, не покинули бы ихъ; они бы не дозволили имъ нуждаться въ хлѣбѣ; но хлѣбъ, который они бы давали, былъ бы очень-горекъ.

Та же самая вѣра въ преданія была главною чертою въ характерѣ и Тёливеровъ; но въ немъ еще были чуждые Додсонамъ элементы, именно, безразсудная щедрость, пылкая любовь и опрометчивая горячность. Дѣдъ мистера Тёливера говаривалъ, что ихъ родоначальникомъ былъ нѣкто Ральфъ Тёливеръ, удивительно-умный человѣкъ, но совершенно-разстроившій свое состояніе. Вѣроятно, умница Ральфъ велъ великосвѣтскую анізнь, имѣлъ на конюшнѣ дорогихъ рысаковъ и во всемъ держался упрямо своего собственнаго мнѣнія. За то никто не слыхивалъ, чтобъ кто-либо изъ Додсоновъ когда-нибудь разорился: это было не въ духѣ этого семейства.

Вотъ какъ смотрѣли на жизнь Додсоны и Тёливеры, и потому, зная ужь въ какомъ состояніи было общество города Сент-Оггса, вы легко можете вывести изъ всего сказаннаго, что никакія обстоятельства, ни время не могли значительно измѣнить ихъ правилъ и образа жизни. Таковы они были во времена Питта и высокихъ цѣнъ на хлѣбъ, таковы оставались и въ послѣднее время анти-католическихъ стремленій. Тогда многіе полагали себя хорошими христіанами и прихожанами, а въ то же время раздѣляли много совершенно-языческихъ идей. Потому неудивительно, что мистеръ Тёливеръ, хотя онъ и ходилъ регулярно по воскресеньямъ въ церковь, записывалъ слова злобы и мести на первомъ листѣ своей Библіи, но, конечно, при этомъ нельзя сказать ничего противъ пастора того деревенскаго прихода, къ которому принадлежала дорнкотская мельница: онъ былъ хорошей фамиліи, безупречный холостякъ, имѣлъ отличныя манеры и дипломъ изъ университета. Мистеръ Тёливеръ обходился съ нимъ съ почтительнымъ уваженіемъ; точно такъ же онъ смотрѣлъ и на все, принадлежащее церкви; но, по его мнѣнію, церковь была одно, а разсудокъ — другое. Что жь такое разсудокъ — онъ не позволялъ никому себѣ растолковать. Нѣкоторыя сѣмена растеній имѣютъ маленькіе усики, въ родѣ крючечковъ, которыми они цѣпляются и удерживаются на очень-неудобныхъ, открытыхъ мѣстахъ. Умственныя сѣмена, посѣянныя въ головѣ мистера Тёливера, повидимому, не имѣли такихъ спасительныхъ крючковъ и потому были совершенно разнесены вѣтромъ.

ГЛАВА II.

Разоренное гнѣздо пронзается колючками.

Есть что-то поддерживающее человѣка въ первую минуту несчастія. Въ острой, сильной боли есть нѣчто такое, что возбуждаетъ временную силу и какъ-бы торжествуетъ надъ самою болью. Только въ послѣдующее время тихой, измѣненной несчастіемъ жизни, въ то время, когда горесть уже пріобрѣла гражданство и потеряла ту необычайную силу, которая какъ-бы уничтожала самую боль, въ то время, когда дни проходятъ за днями въ скучномъ, безнадежномъ однообразіи — вотъ когда человѣку грозитъ опасность впасть въ отчаяніе. Тогда только человѣкъ ощущаетъ какой-то душевный голодъ и напрягаетъ всѣ свои органы, зрѣніе и слухъ, чтобъ открыть невѣдомую тайну нашего бытія, которая должна придать нашему терпѣнію какое-то внутреннее чувство удовлетворенія и удовольствія.

Въ такомъ настроеніи духа была и Магги, которой недавно минуло тринадцать лѣтъ. Въ ней соединилось то раннее развитіе чувствъ и мыслей, которое присуще дѣвочкамъ, и тотъ ранній опытъ борьбы между душевными внутренними и внѣшними фактами, который всегда выпадаетъ на долю натуръ страстныхъ и одаренныхъ воображеніемъ. Жизнь нашей дѣвочки съ-тѣхъ-поръ, какъ она перестала, изъ мести, вколачивать гвозди въ голову своего деревяннаго фетиша, жизнь ея протекала въ тройственномъ мірѣ: въ мірѣ дѣйствительномъ, въ мірѣ книгъ и въ мірѣ мечтаній. Эта жизнь сдѣлала ее во всемъ удовлетворительно-свѣдущей для ея лѣтъ; но за то у ней совершенно недоставало благоразумія и власти надъ собою, которыя придавали, напротивъ, Тому какую-то мужественность, несмотря на все его умственное ребячество. Теперь судьба заставила ее вести жизнь самую однообразную и скучную; она болѣе, чѣмъ когда-нибудь глубилась въ свой внутренній міръ. Отецъ ея выздоровѣлъ и могъ опять заниматься: дѣла его устроились и онъ началъ вести по-старому свое дѣло, но уже какъ прикащикъ Уокима. Томъ отлучался на цѣлый день въ городъ, а по вечерамъ въ короткое время, которое онъ проводилъ дома, мало разговаривалъ и дѣлался все болѣе-и-болѣе молчаливымъ. Да и о чемъ ему было говорить? Дни шли съ однообразной чередой: вчера было ровно то же, что сегодня. Для Тома весь интересъ въ жизни сосредоточился на одной точкѣ, такъ-какъ все остальное ему постыло, или было недосягаемо: онъ только думалъ какъ бы съ гордостью бороться съ несчастіемъ и разореніемъ. Нѣкоторыя особенности въ характерахъ отца и матери сдѣлались для него совершенно нестерпимыми съ-тѣхъ-поръ, какъ они болѣе не прикрывались довольствомъ и спокойною жизнью. Томъ, надо сказать, на все смотритъ очень-прозаически; взглядъ на_: вещи не затемнялся ни туманомъ воображенія, ни мглою чувства. Бѣдная мистрисъ Тёливеръ, казалось, никогда не будетъ въ-состояніи возвратиться къ своей прежней спокойной хозяйственной дѣятельности. И, конечно, какъ могла она быть той же самой женщиной какъ прежде? То, на что она обращала все свое вниманіе, пропало для нея невозвратно. Ея вещи, ея драгоцѣнности, служившія предметомъ ея привязанности, ея заботъ и попеченій, бывшія необходимостью и почти цѣлью ея жизни четверть столѣтія, съ самаго того времени, какъ она впервые купила свои сахарные щипчики — все теперь у ней внезапно отнято и она осталась бѣдная, почти лишившаяся послѣдняго разсудка, осталась одна въ этой отнынѣ для нея пустой, безцѣльной жизни. Зачѣмъ ей приключилось такое несчастіе, которое не случается другимъ женщинамъ — вотъ вопросъ, который она себѣ задавала, постоянно сравнивая прошедшее съ настоящимъ. Жалко было смотрѣть, какъ эта еще красивая, бѣлокурая, толстая женщина видимо худѣла и опускалась подъ двоякимъ гнетущимъ вліяніемъ физической и умственной тревоги. Она часто, когда кончала свою работу, скиталась одна по пустымъ комнатамъ до-тѣхъ-поръ, пока Магги, безпокоясь о ней, не отъискивала ее и не останавливала, говоря, что она сердила Тома тѣмъ, что разстроивала свое здоровіе, никогда не отдыхая. Однако, посреди этой, можно сказать, слабоумной безпомощности, обнаруживалась въ ней и трогательная черта — чувство материнскаго самопожертвованія. Это привязывало Магги все болѣе-и-болѣе къ матери. Несмотря на ея горесть, при видѣ ея умственнаго разстройства, мистрисъ Тёливеръ не позволяла Магги дѣлать никакой тяжелой или грязной работы, и сердилась, когда та принималась вмѣсто нея убирать комнаты и чистить вещи. «Оставь, милая!» говаривала она: «твои руки отъ такой работы сдѣлаются жостки; это дѣло твоей матери. Я не могу шить: глаза мои уже плохи». Она продолжала акуратно чесать Магги волосы и попрежнему ухаживала за ними, примирясь съ тѣмъ, что они не хотѣли виться, теперь они были такъ длинны и густы. Магги не была ея любимицей и она полагала, что Магги могла бы быть гораздо-лучше, но, несмотря на это, ея женское сердце, лишенное всѣхъ ея маленькихъ привязанностей и надеждъ, нашла себѣ утѣшеніе въ жизни этого юнаго созданія. Мать тѣшилась тѣмъ, что, портя свои руки, она сохраняла нѣжными тѣ ручки, въ которыхъ было гораздо-болѣе жизни.

Но постоянный видъ почти безумнаго оплакиванія матерью всего прошедшаго не такъ былъ горекъ для Магги, какъ безмолвное отчаяніе отца. Во все время его болѣзни, когда онъ лежалъ въ параличѣ и, казалось, на всю свою жизнь останется въ безпомощномъ ребячествѣ, когда онъ еще вполовину не сознавалъ своего несчастія, Магги чувствовала, что любовь къ нему и сожалѣніе, какъ бы вдохновенныя свыше, даютъ ей такую новую силу, что ей будетъ легко ради него перенести самую горькую жизнь. Но теперь дѣтская безпомощность въ немъ замѣнила какое-то безмолвное внутреннее сосредоточеніе ума на одну точку. Это состояніе его тѣмъ болѣе поражало, что прежде онъ всегда былъ въ хорошемъ духѣ и даже слишкомъ сообщителенъ. Такъ проходили день за днемъ, недѣля за недѣлей, и его грустный взглядъ ни разу не прояснялся, ни разу не выражалъ ни любопытства ни радости. Для молодёжи совершенно непонятна эта постоянно-ненарушаемая ни на одну минуту пасмурная задумчивость людей среднихъ лѣтъ и стариковъ, жизнь которыхъ не соотвѣтствовала ихъ ожиданіямъ или надеждамъ. Улыбка такимъ людямъ такъ чужда, что при одномъ видѣ ихъ морщинъ, одолженныхъ своимъ существоваваніемъ одному горю, улыбка отвертывается отъ нихъ и спѣшитъ украсить собою болѣе-юное и веселое лицо. «Зачѣмъ они хоть на минуту не просвѣтлѣютъ, не развеселятся?» думаетъ непостоянная молодость. «Это было бы имъ такъ легко, еслибъ они только захотѣли». И эти нависшія тучи, никогда непроясняющіяся, часто возбуждаютъ нетерпѣніе въ молодёжи, даже горячо-любящей и которая въ минуты болѣе имъ понятнаго горя и несчастія такъ полна любви и сочувствія.

Мистеръ Тёливеръ нигдѣ долго не оставался внѣ дома; онъ всегда торопился уѣхать съ рынка и отказывался отъ всѣхъ приглашеній остаться и потолковать, какъ бывало прежде. Онъ никакъ не могъ примирится съ своей судьбою. Не было минуты, когда бы его гордость не страдала. Какъ съ нимъ ни обходились бы, холодно или привѣтливо, онъ всегда находилъ намекъ на перемѣну своего положенія. Самые тягостные дни для него были тѣ, когда онъ встрѣчалъ на рынкѣ тѣхъ изъ своихъ кредиторовъ, которые согласились съ нимъ на сдѣлку по его долгу; въ-сравненіи съ этимъ, ему были даже легче тѣ дни, когда Уокимъ пріѣзжалъ на мельницу обозрѣвать работы; заплатить этимъ кредиторамъ свой долгъ — вотъ что было цѣлью всѣхъ его думъ и стараній. Подъ вліяніемъ этого одного чувства, сдѣлавшагося неотложнымъ требованіемъ всей его натуры, этотъ человѣкъ, бывало, излишне-щедрый, ненавидѣвшій всякую тѣнь скупости, сдѣлался теперь скрягой, дрожалъ надъ всякой полушкой, надъ всякой крошкой хлѣба. Мистрисъ Тёливеръ не могла довольно экономничать, чтобъ его удовлетворить. Они отказывали себѣ во всемъ, въ топливѣ, въ ѣдѣ; самъ же Тёливеръ питался только самой грубой, простою пищею. Томъ, хотя очень-опечаленный и чувствовавшій, что безмолвіе отца его сильно отталкиваетъ отъ него и отъ унылаго дома, совершенно раздѣлялъ образъ мыслей мистера Тёливера касательно уплаты кредиторамъ. Бѣдный мальчикъ принесъ домой свое первое жалованье съ какимъ-то сознаніемъ, что онъ совершаетъ подвигъ, и отдалъ деньги отцу на храненіе въ ящикъ, гдѣ тотъ собиралъ все, что могъ откладывать. Только видъ нѣсколькихъ золотыхъ монетъ въ этомъ ящикѣ, казалось, могъ вызвать на лицо мельника хоть тѣнь удовольствія. Но это удовольствіе было очень-неполное и скоропроходящее, ибо оно разрушалось мыслью, что нужно было много времени, можетъ быть, болѣе чѣмъ самая его жизнь, чтобъ изъ отлагаемыхъ имъ денегъ составилась сумма, достаточная на уплату этого проклятаго долга, постоянно днемъ и ночью его душившаго. Дефицитъ болѣе 500 фунтовъ, съ постоянно-нароставшими процентами, казался слишкомъ глубокою пропастью, чтобъ наполнить сбереженіями съ двадцати шилинговъ еженедѣльнаго дохода, даже если прибавить къ нимъ и то, что Томъ могъ отложить отъ своего жалованья. Въ этомъ одномъ дѣлѣ всѣ четыре члена семейства были совершенно одного мнѣнія. Мистрисъ Тёливеръ отличалась додсоновскимъ чувствомъ честности, и воспитана была въ мысли, что лишать людей ихъ денегъ или, проще, не платить долгъ, было нравственнымъ преступленіемъ. Она считала грѣхомъ сопротивляться мужу въ его желаніи дѣлать то, что должно, и очистить отъ нареканія ихъ имя. Она имѣла какое-то смутное понятіе, что когда кредиторы будутъ удовлетворены, то и ея посуда и бѣлье возвратятся ей назадъ; но она инстинктивно, казалось, постигала, что покуда человѣкъ долженъ кому-нибудь и не въ-состояніи заплатить, то онъ не могъ по справедливости ничего назвать своимъ. Она немного ворчала на то, что мистеръ Тёливеръ на-отрѣзъ отказался получить хоть что-нибудь отъ мистера и мистрисъ Моссъ; но во всемъ, что касалось экономіи въ хозяйствѣ, она совершенно была покорна мужу, до такой степени, что отказывала себѣ во всемъ. Только для Тома она себѣ позволяла преступать общій законъ и таскала въ кухню контрабанду, въ видѣ болѣе или менѣе лакомыхъ кусочковъ для его ужина.

Эти узкія понятія о долгѣ, раздѣляемыя старомоднымъ семействомъ Тёливеровъ, быть-можетъ, возбудятъ улыбку на лицахъ многихъ моихъ читателей, полныхъ современными понятіями, навѣянными широкими коммерческими воззрѣніями и философіею, по которой всякое дѣло само-собою оправдывается. Тотъ фактъ, что я лишаю одного купца должныхъ ему мною денегъ, совершенно измѣняетъ свое значеніе, если принять въ разсчетъ, что кто-нибудь другой такъ же кому-нибудь долженъ и не платитъ. Слѣдовательно, если существуютъ и должны существовать на свѣтѣ неплатящіе долговъ должники, то это чистое самолюбіе — не быть однимъ изъ нихъ вмѣсто кого-нибудь изъ ближнихъ. Я разсказываю исторію очень-простыхъ людей, которые никогда не сомнѣвались, въ чемъ состоятъ честность и благородство.

При всей своей унылой меланхоліи и сосредоточеніи всѣхъ своихъ желаній на одной точкѣ, мистеръ Тёливеръ сохранилъ свою прежнюю привязанность къ «своей дѣвочкѣ», присутствіе которой было для него необходимостью, хотя оно и не было достаточно, чтобъ его развеселить. Попрежнему глаза его постоянно искали ее, но свѣтлый источникъ отцовской любви теперь былъ помраченъ горемъ, какъ все другое. Кончивъ свою работу, Магги по вечерамъ обыкновенно садилась на скамейку у ногъ отца, прислонясь головою къ его колѣнямъ. Какъ жаждала она, чтобъ онъ погладилъ ее по головѣ, или показалъ бы какимъ-нибудь знакомъ, что онъ нѣсколько утѣшается въ своемъ горѣ тѣмъ, что имѣетъ дочь, которая его такъ горячо любитъ! Но она не получала никакого отвѣта на всѣ ея ласки ни отъ отца, ни отъ Тома, этихъ идоловъ ея жизни. Томъ былъ усталый и озабоченный въ тѣ короткіе часы, когда онъ бывалъ дома, а отецъ ея, глядя на нее, горько задумывался надъ ея будущностью. «Дѣвочка растетъ» думалъ онъ, «скоро будетъ женщиной, а что ей предстоитъ въ жизни?» Мало было вѣроятія ей выйти замужъ при теперешнемъ ихъ положеніи. А онъ ненавидѣлъ одну мысль о ея выходѣ замужъ за бѣднаго человѣка, по примѣру ея тётки Грити. Его «маленькая дѣвочка», утружденная столькими дѣтьми и работами, какъ тётка Моссъ, заставила бы его перевернуться, съ горя и отчаянія, въ самой могилѣ. Когда неразвитые умы, имѣвшіе очень-мало опыта въ жизни, подвергаются гнёту продолжительнаго несчастія, вся ихъ внутренняя жизнь превращается въ постоянно-повторяющійся рядъ однихъ и тѣхъ же грустныхъ и горькихъ мыслей. Они все обдумываютъ съизнова, въ томъ же самомъ расположеніи духа, одни и тѣ же слова и событія. Въ-теченіе года они почти не измѣняются, и въ концѣ то же самое, что было и въ началѣ, точно какъ-будто они заведенная машина съ періодическимъ движеніемъ.

Однообразіе дней рѣдко прерывалось посѣтителями. Дяди и тётки пріѣзжали теперь на очень-короткое время. Само-собою разумѣется, что они не могли оставаться обѣдать, а ихъ принужденное положеніе, вытекавшее изъ дикаго безмолвія Тёливера, соединенное съ унылымъ звукомъ голосовъ тётокъ, раздававшихся въ пустыхъ комнатахъ, увеличивало много непріятность этихъ родственныхъ посѣщеній и потому дѣлало ихъ очень-рѣдкими. Что же касается другихъ знакомыхъ, то-есть что-то отталкивающее, леденящее въ разоренныхъ семействахъ, и всѣ рады быть отъ нихъ подальше, какъ отъ холодной комнаты зимою. Одни люди, сами-по-себѣ, безъ приличной обстановки, безъ мебели, не имѣя возможности вамъ предложить что-нибудь съѣсть, такіе люди, переставшіе считаться членами общества, очень-рѣдко могутъ васъ заставить пожелать ихъ видѣть и часто не могутъ навести васъ на мысль о чемъ съ ними говорить. Въ тѣ старыя времена, которыя мы описываемъ, въ нашей странѣ, въ просвѣщенномъ христіанскомъ обществѣ, семейства разорившіяся, сошедшія на ступень жизни ниже той, на которой они родились, оставались въ совершенномъ одиночествѣ, были совершенно забыты, исключая, конечно, семействъ, принадлежавшихъ къ религіознымъ сектамъ, въ которыхъ гораздо-болѣе было развито чувство братской любви и сожалѣнія.

ГЛАВА ІІІ.

Голосъ прошедшаго.

Вечеряло. Время стояло теплое; каштаны уже начинали цвѣсти. Магги, выставивъ стулъ на крыльцо, сидѣла съ книгою въ рукахъ; ея черные глаза блуждали въ отдаленіи и давно уже не глядѣли въ книгу. Яркіе лучи заходившаго солнца просвѣчивали сквозь кусты жасмина, прикрывавшаго правую сторону крыльца, и бросали легкія тѣни на ея блѣдную, пухленькую щечку, но она этого не замѣчала, и глаза ея, казалось, искали чего-то, что солнце не въ состояніи было освѣтить своими лучами. День прошелъ хуже обыкновеннаго: отецъ ея, въ припадкѣ бѣшенства, вслѣдствіе посѣщенія Уокима, приколотилъ мальчика, служившаго на мельницѣ, за самый незначительный проступокъ. Какъ-то давно, еще до его болѣзни, въ такомъ же припадкѣ онъ избилъ свою лошадь, и сцена эта оставила дурное впечатлѣніе въ умѣ Магги. Она боялась, что, въ минуту бѣшенства, когда-нибудь онъ прибьетъ и мать, если той случится, съ ея слабымъ голосомъ, противорѣчить ему. Всего болѣе безпокоило ее, чтобъ отецъ, изъ малодушія, не увеличилъ своего несчастья какимъ-нибудь безчестнымъ, неизгладимымъ поступкомъ. Раскрытая учебная книга Тома, которая лежала у ней на колѣняхъ, не могла ей внушить твердости противъ гнетущаго ее горя. Глаза ея безпрестанно наполнялись слезами и безсознательно глядѣли въ даль. Она не замѣчала каштановыхъ деревъ, ни отдаленнаго горизонта; воображеніе рисовало ей только грустныя домашнія сцены.

Вдругъ шумъ отворенной калитки и скрипъ шаговъ по песку пробудили ее отъ мечтаній. Человѣкъ, который вошелъ, не былъ Томъ; на немъ была фуражка изъ тюленьей кожи и синій плисовый жилетъ; онъ несъ на спинѣ мѣшокъ, и пестрый бульдогъ, съ наружностью, невселявшей большаго довѣрія, слѣдовалъ за нимъ.

— А, это ты, Бобъ! самодовольно улыбнувшись, вскричала Магги, вскочивъ со стула. Великодушіе Боба еще было свѣжо въ ея памяти. — Какъ я рада тебя видѣть! — Благодарю васъ, миссъ, сказалъ Бобъ, приподымая фуражку и открывая сіявшее радостью лицо; но тутъ же, сконфузившись, опустилъ глаза, нагнулся къ собакѣ и сердитымъ голосомъ прикрикнулъ на нее: «Пошла вонъ, ну! Ахъ, ты стерво!»

— Братъ еще не пришелъ домой, Бобъ, сказала Магги: — онъ днемъ всегда ходитъ въ Сент-Оггсъ.

— Хорошо, миссъ, отвѣчалъ Бобъ: — я бы очень былъ радъ видѣть вашего брата, но я не за этимъ теперь пришелъ. Взгляните сюда!

Бобъ снялъ съ себя мѣшокъ, положилъ его на порогъ двери и съ нимъ вмѣстѣ пачку маленькихъ книгъ, связанныхъ веревкой. Оказалось, однакожь, что онъ не этимъ хотѣлъ привлечь вниманіе Магги, но сверткомъ, принесеннымъ имъ подъ-рукой и завернутымъ въ красный платокъ.

— Посмотрите, сказалъ онъ опять, кладя красный свертокъ на остальные и развертывая его: — посмотрите, миссъ, мнѣ попались какія книги. Я думалъ, не пригодятся ли онѣ вамъ вмѣсто тѣхъ, которыя вы потеряли. Я слышалъ, кажется, вы говорили, онѣ были съ картинками. Ну, а что касается картинокъ, взгляните-ка сюда!

Сдернувъ красный платокъ, онъ открылъ старинный кипсекъ и шесть или семь нумеровъ «Галереи портретовъ» въ королевскомъ octavo. На первомъ планѣ виднѣлся портретъ Георга Четвертаго, во всемъ величіи его сплющеннаго черепа и громаднаго галстуха съ полнымъ титуломъ внизу.

— Вотъ смотрите: всякіе господа. Бобъ началъ вертѣть листы съ нѣкоторымъ увлеченіемъ: — все съ разными носами; ишь, одни плѣшивые, а другіе въ парикахъ; изъ парламента все господа — я полагаю. А вотъ, прибавилъ онъ открывая кипсекъ: — глядите: вотъ вамъ дамы, однѣ въ локонахъ, а другія съ гладкими волосами. Вотъ эта голову на сторону держитъ да смѣется, а вотъ эта будто плакать хочетъ. Глядите-ка сюда: на землѣ сидитъ, за воротами — ишь ты, разодѣта какъ! точно какъ тѣ дамы, которыхъ я видѣлъ въ Олд-Голлѣ, когда онѣ изъ каретъ вылѣзали. Ей-богу, эти франты всѣ придворными смотрятъ! Я сидѣлъ вчера за полночь и все на нихъ любовался — право такъ, до-тѣхъ-поръ, пока они сами стали на меня глядѣть изъ картинъ, точно будто хотѣли понять мой разговоръ. Да, впрочемъ — я бы не зналъ, что имъ сказать. Вы бы съ ними лучше объяснились, чѣмъ я, миссъ. Лавочникъ сказалъ мнѣ: онъ знаетъ толкъ въ картинкахъ, что онѣ первый сортъ.

— И вы ихъ для меня купили, Бобъ? сказала Магги, глубоко тронутая его вниманіемъ. — Какъ это мило съ вашей стороны! Но я боюсь, вы очень-дорого за нихъ заплатили.

— Нисколько! отвѣчалъ Бобъ. — Я готовъ за нихъ втрое дать, если онѣ могутъ сколько-нибудь замѣнить тѣхъ, которыя у васъ пропали, миссъ. Я никогда не забуду, какъ вы тосковали, когда книги были увезены — я это помню, какъ-будто я видѣлъ все это гдѣ-нибудь на картинѣ. Ну, а когда я увидѣлъ въ лавкѣ книгу съ этой дамой, которая такъ печально смотритъ, и у которой глаза похожи на ваши — вы извините мою смѣлость, миссъ — я подумалъ, что хорошо сдѣлаю, если куплю ее вамъ… Ну, а съ ней вмѣстѣ я купилъ вотъ и эту, съ господами. Ну, а потомъ (тутъ Бобъ поднялъ маленькую связку книгъ) я думалъ, можетъ, вы тоже полюбите печатанныя такъ же, какъ и картинки, ну, вотъ я и эти захватилъ. Взгляните, какъ они полны печати. Ну, я и думалъ, что съ другими-то, съ хорошими-то, они и пригодятся. Я надѣюсь, вы ихъ возьмете отъ меня и не скажете, что вамъ ихъ ненужно, какъ мистеръ Томъ сдѣлалъ съ соверенами.

— Нѣтъ, я этого не скажу, Бобъ, сказала Магги. — Я вамъ очень благодарна, что вы обо мнѣ подумали и были такъ добры ко мнѣ и Тому. Я не помню, чтобъ кто-нибудь мнѣ сдѣлалъ такое удовольствіе. У меня немного друзей, которые обо мнѣ заботятся.

— Заведите собаку, миссъ: онѣ гораздо-лучшіе друзья, нежели крещеные люди, сказалъ Бобъ, спуская съ плечъ мѣшокъ, который онъ-было поднялъ съ намѣреніемъ поспѣшно удалиться, потому-что онъ чувствовалъ значительную неловкость, разговаривая съ такою молодою дѣвушкою, какъ Магги, хотя, отзываясь о себѣ, онъ всегда говорилъ, что у него языкъ болталъ безъ умолку, когда онъ разъ начиналъ говорить.

— Я не могу вамъ отдать Мумиса: онъ не пойдетъ отъ меня; онъ меня слишкомъ любитъ, — Ну, что Мумисъ, что ты на это скажешь, мошенникъ? (Мумисъ отложилъ до другаго раза изліяніе своихъ чувствъ, а теперь только помахалъ хвостомъ), но я вамъ достану щенка, Миссъ, а теперь до свиданья.

— Нѣтъ, благодарю васъ, Бобъ, у насъ есть дворовая собака и. я не могу держать еще другую, для себя.

— Эхъ, жалко! а то у меня на примѣтѣ щенокъ, если вамъ все-равно, что онъ нечистой крови. Его мать играетъ въ собачей комедіи — необыкновенно-умная собака! Она вамъ своимъ лаемъ больше разскажетъ, нежели другіе ребята, болтая языкомъ съ утра до вечера! Есть тутъ одинъ парень — горшки разноситъ: не важное ремесло, такъ-себѣ, какъ всякое разнощицкое — что говоритъ: «Тоби просто ублюдокъ, не на что посмотрѣть». А я ему сказалъ: «Ты, братецъ, самъ ублюдокъ. Нечего носъ-то задирать; твой отецъ да мать тоже не изъ кровныхъ были», не потому, чтобъ я особенно гнался за кровными, а такъ, просто, не люблю, чтобъ псы другъ на друга зубы скалили. Добраго вечера, миссъ, прибавилъ Бобъ, поспѣшно подымая на плечи свой мѣшокъ и чувствуя, что языкъ его расходился и забылъ всякую дисциплину.

— Не зайдете ли вы когда-нибудь вечеркомъ, повидаться съ братомъ, Бобъ? сказала Магги.

— Непремѣнно, миссъ, благодарю васъ, зайду непремѣнно. Вы ему передайте мой поклонъ, пожалуйста. Эхъ! онъ молодецъ-мужчина, мистеръ Томъ; онъ меня порядочно переросъ.

Мѣшокъ опять былъ спущенъ на землю; крючокъ на палкѣ какъ-то не приходился, какъ слѣдуетъ.

— Вы Мумиса не называете псомъ — я надѣюсь? сказала Магги, хорошо угадывая, что всякое вниманіе, оказанное Мумису, будетъ крайне-пріятно его хозяину.

— Нѣтъ, миссъ, далеко отъ этого, сказалъ Бобъ съ презрительной улыбкой. — Мумисъ отличная собака; вы такой не встрѣтите по всему Флосу — я это знаю: я не разъ на баркѣ ѣзжалъ вдоль по немъ. Небойсь, всѣ прохожіе останавливаются, чтобъ на него полюбоваться; а Мумисъ немного обращаетъ вниманія на прохожихъ — нѣтъ! онъ знаетъ свое дѣло. Мое почтеніе!

Выраженіе физіономіи Мумиса, которое обыкновенно оставалось равнодушно ко всему постороннему, казалось, въ этотъ разъ-сильно подтверждало похвалу, высказанную на его счетъ.

— Онъ ужасно сердито смотритъ, сказала Магги. — Что, можно его погладить?

— Ахъ, конечно! Благодарю васъ за это. Онъ знаетъ приличія; Мумисъ умѣетъ себя вести въ обществѣ. Онъ не изъ такихъ, которыхъ можно пряникомъ сманить — нѣтъ; онъ скорѣй вора пронюхаетъ, нежели пряникъ — право такъ. Я иногда съ нимъ часами цѣлыми разговариваю, когда гуляю въ пустыхъ мѣстахъ; и если мнѣ случится напроказить, я ему всегда все разскажу. У меня нѣтъ секретовъ, которыхъ бы Мумисъ не зналъ. Онъ и о моемъперстѣ все знаетъ.

— О вашемъ перстѣ? Что это такое, Бобъ? сказала Магги.

— А вотъ это кто, миссъ, отвѣчалъ Бобъ, скорчивъ гримасу и выкинувъ одну изъ тѣхъ штукъ, которыя такъ рѣзко отдѣляютъ обезьяну отъ человѣка: — онъ дѣлаетъ дѣло, когда я отмѣриваю фланель — видите ли. Я ношу продавать фланель, потому-что это легкій и, вмѣстѣ съ тѣмъ, дорогой товаръ; ну, а мой перстъ тутъ себя и показываетъ. Я перстомъ-то прихлопну на одномъ концѣ, а отрѣжу съдругаго, а старухамъ это не въ догадъ.

— Но, Бобъ, сказала Магги, серьёзно глядя на него: — это значитъ плутовать. Мнѣ непріятно отъ васъ это слышать.

— Вамъ непріятно это, миссъ? сказалъ Бобъ, жалѣя о томъ, что онъ сказалъ. — Ну, такъ мнѣ очень-жаль, что я вамъ объ этомъ говорилъ. Я такъ привыкъ разговаривать съ Мумисомъ, а онъ не обращаетъ вниманія на плутовство, когда оно касается до этихъ скупыхъ бабъ, которыя торгуются-торгуются и, кажется, хотѣли бы купить фланель задаромъ. Имъ, небойсь все-равно, заработаю ли я себѣ на обѣдъ или нѣтъ. Я никогда не обманываю тѣхъ, которыя меня не хотятъ надуть, миссъ, потому-что я честный малый; только надо же мнѣ чѣмъ-нибудь позабавиться, вѣдь я не хорьковъ показываю, и, вѣдь, я это дѣлаю только съ этими бабами-торговками. Добраго вечера миссъ.

— Прощайте, Бобъ. Благодарю васъ за книги. Приходите опять повидаться съ Томомъ.

— Хорошо, миссъ, сказалъ Бобъ и, сдѣлавъ нѣсколько шаговъ, онъ опять остановился и прибавилъ: — Я брошу эту штуку съ моимъ перстомъ, если вы за это на меня сердитесь, миссъ, но это жалко будетъ, право жалко. Я нескоро такую хитростную штуку придумаю. И что за польза, послѣ этого, имѣть толстый перстъ? Все-равно хоть бы его вовсе не было.

Магги, возведенная такимъ образомъ на степень Мадоны, распорядительницы поступковъ Боба, не могла удержаться отъ смѣха, на который голубые глаза ея обожателя отвѣчали радостнымъ блескомъ. Подъ этимъ пріятнымъ впечатлѣніемъ, онъ дотронулся до фуражки и пошелъ далѣе.

Дни рыцарства еще не прошли, несмотря на великій плачъ по нимъ Борка; они процвѣтаютъ еще между многими юношами и даже взрослыми людьми, у которыхъ разстояніе, раздѣляющее ихъ отъ предмета ихъ страсти, такъ велико, что имъ никогда и во снѣ не приснится возможность коснуться маленькаго пальчика или края одежды возлюбленной. Бобъ, съ своимъ мѣшкомъ на плечахъ, питалъ такое же восторженное чувство къ своей черноокой красавицѣ, какъ-будто онъ былъ рыцарь въ полномъ вооруженіи, и съ именемъ красавицы на устахъ бросался въ бой.

Веселая улыбка скоро пропала на лицѣ Магги и прежнее горе, еще усиленное контрастомъ, замѣнило веселость. Она слишкомъ была разстроена, чтобъ обратить вниманіе на подарокъ Боба и обсудить его, и потому отнесла книги къ себѣ въ спальню, сложила ихъ тамъ, а сама усѣлась на своемъ стулѣ, не обращая болѣе на нихъ вниманія. Прислонясь щечкой къ окошку, она предалась своимъ мечтамъ: участь веселаго Боба показалась ей гораздо-счастливѣе ея собственной.

Одиночество, грустное настроеніе духа и совершенное отсутствіе всякихъ удовольствій стали еще невыносимѣе для Магги съ наступленіемъ весны. Всѣ любимыя дорожки и закоулки въ окрестностяхъ отцовскаго дома, напоминавшіе ей прошедшія счастливыя минуты, когда ее холили и лелѣяли, казалось теперь, носили отпечатокъ общей грусти, общаго горя, и даже лучи весенняго солнца свѣтили какъ-то не. весело на нихъ.

Всѣ сердечныя привязанности и пріятныя воспоминанія бѣднаго ребенка были для нея теперь источниками горя. Она была лишена возможности заниматься музыкою: фортепьяно не существовало болѣе, и гармоническіе звуки прекраснаго инструмента своими страстными напѣвами не потрясали болѣе нѣжныхъ фпбръ молодой дѣвушки. Отъ школьной жизни остались у нея кой какія учебныя книги, которыя она читала и перечитывала, и которыя, представляя весьма-мало занимательнаго, уже ей крѣпко надоѣли. Даже во время ея пребыванія въ школѣ она всегда желала имѣть книги посерьёзнѣе, подѣльнѣе. Все, чему ее тамъ учили, казалось ей концами длинныхъ нитей, которыя, когда она до нихъ дотрогивалась, отрывались. И теперь, когда школьное самолюбіе и соревнованіе не подстрекали ее болѣе, «Телемакъ» и сухіе догматы христіанскаго ученія стали для нея невыносимы: въ нихъ не было ни характера, ни яркихъ красокъ. Были минуты, въ которыя Магги думала, что будь у ней всѣ романы Вальтера Скотта и поэмы Байрона, она могла бъ насладиться вполнѣ, предаваясь сладкимъ мечтаніямъ и не обращая вниманія на вседневную безцвѣтную жизнь. Впрочемъ, не въ этихъ авторахъ нуждалась она. Мечтать и строить воздушныя башни она умѣла и сама; но ни одна фантазія не въ состояніи была ей помочь въ настоящую минуту. Магги хотѣла объясненія этой тяжелой дѣйствительности. Пораженный несчастіемъ отецъ, сидѣвшій у скучнаго чайнаго стола; мать, какъ ребенокъ, растерявшая разсудокъ; маленькія грязныя работы, продолжавшіяся часами, или тяжелые, пустые и грустные часы досуга; потребность какой-нибудь нѣжной привязанности; горестное сознаніе, что Томъ не заботился болѣе о томъ, что она думала и чувствовала и что они уже не были товарищами, какъ прежде; отсутствіе всякихъ удовольствій, которыми она была такъ избалована — все это требовало объясненія и порядочнаго запаса характера, чтобъ вынести тяжесть, гнетущую ея бѣдное, юное сердце. «Еслибъ (думала Магги) вмѣсто всѣхъ этихъ пустяковъ, меня бъ учили настоящей премудрости, истекающей изъ науки, которою занимались всѣ великіе люди, я бы поняла, можетъ-быть, загадку жизни; еслибъ даже у меня были книги, то, можетъ-быть, я бы и сама могла дойти до этого безъ посторонней помощи». Святые и мученики никогда столько не интересовали Магги, какъ поэты и философы. Свѣдѣнія ея о святыхъ и о мученикахъ ограничивались весьма-малыми подробностями; изъ всего, что она про нихъ учила, она вынесла весьма-смутное понятіе. По ея мнѣнію, они были ни что иное, какъ необходимое противодѣйствіе католицизма и всѣ кончали свое существованіе на Смитфидьдѣ.

Однажды, въ часы мечтательства, ей пришло на умъ, что она совсѣмъ позабыла о книгахъ Тома, которыя онъ привезъ домой изъ школы въ своемъ чемоданѣ. Онѣ немедленно были отъисканы и разобраны, но оказались разрозненны и, порядочно попорчены. Латинскій словарь съ грамматикой, Делектусъ, разорванный «Эвтропій», затасканый «Вергилій», «Логика» Альдриха и несносный «Эвклидъ» — вотъ все, что оказалось. Однако жь, несмотря на все это, съ помощью латини, «Эвклида» и «Логики» можно было сдѣлать большой шагъ на поприщѣ мужскаго образованія, образованія, которое мыслящимъ людямъ указываетъ цѣль въ жизни и миритъ ихъ съ нею. Нельзя сказать, чтобъ страсть, которую Магги получила къ наукамъ, было чувство совершенно-безкорыстное: въ немъ проглядывала нѣкоторая примѣсь самолюбія и гордости: фантазія, уносившая ее далеко впередъ, рисовала ей яркія картины будущаго благополучія, обѣщая почетъ и славу. Такимъ-образомъ бѣдное дитя, съ жаждавшей развитія душой, обольщенное своими грёзами, предалось тѣломъ и душой изученію людской премудрости. Она посвящала всѣ досужіе часы латини, геометріи, различнымъ формамъ и силлогизмамъ, и торжествовала, когда, отъ времени до времени, умъ ея могъ обнять и разрѣшить нѣкоторые вопросы изъ науки, созданной спеціально для мужчинъ. Недѣлю или двѣ Магги шла впередъ довольно-рѣшительно, хотя сердце у ней билось тревожно; ей казалось, будто она шла въ обѣтованную землю, одна, безъ посторонней помощи, и дорога казалась ей тяжелой, трудной и невѣрной.

Съ самаго начала своего предпріятія она, бывало, брала Альдриха и отправлялась съ нимъ въ поле: тогда глаза, ея глядѣли на небо, покидая книгу; вниманіе ея обращено было то на ласточекъ, летавшихъ и игравшихъ подъ облаками, то на ручеёкъ отражавшій береговые кусты въ своихъ свѣтлыхъ водахъ, которыя, насколько шаговъ далѣе, журчали и пѣнились на каменистомъ порогѣ. Далеко и непонятно для нея было родство, которое могло существовать между Альдрихомъ и веселой природой. Современемъ рвеніе и рѣшимость ея стали ослабѣвать и пылкое сердце все сильнѣе-и сильнѣе начинало брать верхъ надъ терпѣливымъ разсудкомъ. Частенько, бывало, когда она сидѣла съ книгою у окна, глаза ея устремлялись въ даль, освѣщенную лучами солнца; тогда они наполнялась слезами, а иногда, когда матери не случалось въ комнатѣ, занятія кончались горькими рыданьями. Она роптала на свою горькую участь, на скуку, ее окружавшую, иногда даже чувствовала злобу и ненависть къ отцу и къ матери за то, что они не были такими, какими бы она желала ихъ видѣть; сердилась на Тома, который порицалъ ее на всякомъ шагу и отвѣчалъ на выраженія ея чувствъ и мыслей обиднымъ пренебреженіемъ. Все это выводило ее изъ себя и, заглушая голосъ сердца и совѣсти, разражалось потоками злобы, которые пугали ее самоё, угрожая демонскимъ направленіемъ характера. Тогда въ умѣ ея рождались дикія фантазіи; ей приходило въ голову бѣжать изъ дома, бросить всѣ этй дрязги и мелочи и искать чего-нибудь лучшаго. Она думала обратиться къ какому-нибудь изъ великихъ мужей, къ Вальтеру Скотту, напримѣръ, открыть ему свои несчастія, свое превосходство надъ всемъ окружавшимъ, и тогда, вѣроятно, онъ бы сдѣлалъ что-нибудь для нея. Но часто случалось, что посреди ея мечтаній возвратившійся домой отецъ входилъ въ комнату и, удивленный, что она его не замѣчаетъ, обращался къ ней съ недовольнымъ жалобнымъ голосомъ: «Ну что жь, мнѣ самому придется искать свои туфли?» Голосъ этотъ, какъ кинжалъ, пронзалъ сердце Магги. Она вдругъ вспоминала о другомъ несчастьи, идущемъ рука-объ-руку съ ея собственнымъ въ ту самую минуту, когда она была готова отвернуться отъ него, бросить его.

Въ этомъ вечеръ, испещреное веснушками, веселое лицо Боба дало новый оборотъ неудовольствію Магги. Ей казалось, что на ея долю въ жизни выпало болѣе нуждъ и лишеній, нежели на остальныхъ смертныхъ; что она должна была безнадежно томиться и страдать о чемъ-то великомъ и прекрасномъ на землѣ, непонятномъ для большинства; она завидовала участи Боба, его беззаботному, счастливому незнанію; завидовала Тому, который имѣлъ серьёзныя, полезныя занятія, могъ предаться имъ тѣломъ и душою, не обращая вниманіе на все остальное. Бѣдное дитя! она сидѣла, прислонясь головой къ окну; руки ея были стиснуты въ судорожномъ положеніи; нога безпокойно стучала объ полъ; она чувствовала такое уединеніе въ своемъ никѣмъ нераздѣленномъ горѣ, что ей казалось, будто она была единственная дѣвушка въ образованномъ мірѣ, которая, окончивъ свою школьную жизнь, вышла въ свѣтъ съ душой, неприготовленной на неизбѣжную борьбу. Изъ всѣхъ гигантскихъ трудовъ и открытій, которые родъ человѣческій вѣками сдѣлалъ въ области науки, на долю Магги достались лишь несвязные отрывки слабыхъ литературныхъ произведеній и крайне-сомнительной исторіи, исторіи, съ множествомъ безполезныхъ подробностей объ англо-саксонскихъ и другихъ короляхъ, весьма-двухсмысленаго поведенія; но, къ несчастью, совершенно лишенные того ученія, основаннаго на неизбѣжныхъ законахъ разсудка, которое, управляя страстями и развивая чувства покорности судьбѣ и надежду на будущее, есть нравственность и религія. Она горевала въ одиночествѣ, воображая, что всѣ остальныя дѣвушки ея лѣтъ были взлелѣяны и сбережены людьми опытными, незабывшими еще свою молодость, когда они сами нуждались въ посторонней помощи, сами стремились впередъ.

Наконецъ глаза Магги опустились на книги, лежавшія на полкѣ близь окна, и, прервавъ на половину свои мечтанія, она лѣниво начала перелистывать «Галерею потретовъ», которую, однакожъ, скоро оттолкнула отъ себя и принялась разбирать маленькую связку книгъ, перевязанныхъ веревкой. «Прелести спектатора», «Радегласъ», «Экономія человѣческой жизни», «Письма Грегори» — все это было ей, болѣе или менѣе, знакомо; она знала содержаніе этихъ книгъ. «Христіанскій годъ» — это, вѣроятно, была книга съ гимнами; она ее отложила въ сторону. Но вотъ «Томасъ Кемпійскій», имя это попадалось ей какъ-то въ книгахъ, которыя она читала, и потому она почувствовала особенное удовольствіе, понятное для всѣхъ, припоминать кой-какія подробности, относящіяся до имени одиноко-стоявшемъ въ ея памяти.

Она приподняла маленькую старую, грязную книгу съ нѣкоторымъ любопытствомъ.

Углы страницъ во многихъ мѣстахъ были загнуты и чья-то рука, теперь навсегда-замолкнувшая, подчеркнула нѣкоторыя строчки чернилами, поблекшими уже отъ времени. Магги вертѣла листъ за листомъ и читала подчеркнутыя мѣста:

«Знай, что любовь къ самому себѣ будетъ причиной страданій для тебя самого, болѣе всего на свѣтѣ… Если ты ищешь то или другое, желаешь быть здѣсь или тамъ, чтобъ пользоваться своей волею и удовольствіями, ты никогда не будешь покоенъ и безопасенъ, ибо во всемъ тебѣ будетъ недоставать что-нибудь, вездѣ ты встрѣтишь препятствія… И наверху и внизу, куда бы ты ни взглянулъ, вездѣ тебя ждетъ крестъ. Въ нуждѣ имѣй терпѣніе, если хочешь пользоваться внутреннимъ спокойствіемъ и наслѣдовать вѣчное блаженство… Если ты хочешь достичь этой высоты, возьмись за дѣло съ рѣшимостью, руби топоромъ корень, вырви зло и уничтожь это затаенное, скверное чувство себялюбія и влеченіе ко всему земному и постороннему. Этотъ грѣхъ, то-есть безпорядочная любовь человѣка къ самому себѣ, всему помѣха, всему, гдѣ нуженъ твердый характеръ, чтобъ превозмочь свои слабости. Зло это когда разъ одолѣешь и поборешь, послѣдуетъ великое благо и спокойствіе… Ты еще мало страдаешь въ-сравненіи съ тѣми, которые такъ много страдали, противостояли всякаго рода соблазнамъ, претерпѣли глубокое горе и были подвергнуты всякаго рода испытаніямъ. Ты долженъ помнить тяжкія страданія другихъ — тогда тебѣ легче будетъ переносить свои собственныя, маленькія. И если они тебѣ не кажутся маленькими, повѣрь, это оттого, что у тебя недостаетъ терпѣнія переносить ихъ… Блаженны тѣ, которые внемлютъ шопоту божественнаго голоса и не обращаютъ вниманія на то, что имъ свѣтъ нашептываетъ. Блаженны тѣ, которые глухи къ голосу, звучащему извнѣ, а внемлютъ голосу правды, раздающемуся изъ глубины души».

Странное чувство, исполненное благоговѣнія, наполняло душу Магги. Покуда она читала, ей казалось, что она была пробуждена въ глухую ночь волшебными аккордами какихъ-то неизвѣстныхъ существъ, души которыхъ жили и чувствовали въ то время, какъ она находилась въ какомъ-то забытьѣ. Она безсознательно переходила отъ одной фразы къ другой, помѣченной давно уже почившею рукой. Она, не читала, но, казалось, прислушивалась къ тихому голосу, который говорилъ:

«Зачѣмъ ты глядишь съ любовью на все окружающее тебя земное? Ты здѣсь не долго останешься: на небѣ должно быть твое жилище, а на земное должно смотрѣть равнодушно, какъ на предметъ, мелькающій на пути твоемъ. Все на свѣтѣ преходящее, и ты тоже, какъ и все остальное. Не прилепляйся къ земному, чтобъ вмѣстѣ съ нимъ не погибнуть… Пусть человѣкъ отдастъ все существо свое — и все-таки жертва его будетъ невелика. Всѣ пожертвованія его — бездѣлица. И если онъ пріобрѣтетъ всѣ знанія земныя, все-таки онъ далекъ отъ истинной мудрости. Хотя бъ онъ достигъ высшей добродѣтели и безпримѣрной набожности, все-таки ему будетъ недоставать одной вещи, необходимой для спасенія. Чего жь недостаетъ ему? того, чтобъ, покинувъ все земное, онъ отвергся самого себя, отвергся отъ своего я, отбросилъ свое самолюбіе… Неоднократно говорилъ я тебѣ, и теперь повторяю то же: смирись, отвергнись себя, и ты будешь наслаждаться великимъ внутреннимъ блаженствомъ. Тогда увянутъ всѣ суетныя желанія, злыя помышленія, излишнія земныя заботы; тогда неумѣстный страхъ не станетъ тревожить тебя и безпорядочная любовь утратитъ свою силу».

Магги тяжело вздохнула и отбросила назадъ густые локоны, будто мѣшали они ей всмотрѣться въ отдаленное видѣніе. Такъ вотъ тайна, какъ жить на свѣтѣ, которая даетъ ей силу отказаться отъ всѣхъ ея завѣтпыхъ мечтаній! вотъ высота, которой можно достигнуть безъ помощи наружнаго блеска! вотъ источникъ истинной мудрости, силы и торжества надъ всѣми соблазнами, источникъ, живущій въ ней самой, въ ея душѣ, готовой принять высокое ученіе! Въ умѣ ея блеснула мысль, внезапно-разрѣшившая трудную для нея задачу, что, быть-можетъ, всѣ душевныя муки ея прежней жизни происходятъ именно отъ того, что она ставила выше всего собственное свое удовольствіе, будто она средоточіе вселенной; она впервые увидѣла возможность измѣнить свой узкій взглядъ на вещи, не смотря долѣе на удовлетвореніе своей прихоти, какъ на исходную точку своихъ поступковъ и помышленій, а считать себя только незначительнымъ звеномъ въ ряду божественнаго творенія. Она углублялась все болѣе-и-болѣе въ старинную книгу, съ жадностью поглощая всѣ ученія невидимаго учителя, покровителя страждущихъ. Когда ее отзывали за какимъ-либо дѣломъ, она спѣшила назадъ, и тогда только переставала читать, когда солнце скрывалось уже за горизонтомъ.

Со всею пылкостью юнаго воображенія, которое не въ силахъ оставаться въ настоящемъ, но стремится всегда въ будущее, сидѣла Магги въ сумеркахъ и составляла уже плоды собственнаго униженія и благочестія.

Въ первомъ порывѣ своего открытія, отреченіе отъ свѣта показалось ей верхомъ блаженства, обѣтованной землей, благополучіемъ, по которомъ она такъ долго томилась напрасно. Она не понимала — и какъ она могла понять, такъ мало живши на свѣтѣ? — сокровенную истину изреченій стараго монаха, что отреченіе отъ свѣта остается скорбью, хотя бы и скорбью охотно-переносимою. Магги все еще стремилась къ счастью, и была въ восхищеніи, что нашла ключъ къ нему. Она ничего не смыслила въ доктринахъ и системахъ мистицизма, спокойствія души и т. д.; но этотъ голосъ изъ отдаленныхъ среднихъ вѣковъ былъ простымъ отголоскомъ вѣрованій и испытаній человѣческой души. Магги приняла его какъ радушное посланіе.

Вотъ почему, я полагаю, маленькая, стародавняя книга, за которую платятъ не болѣе сикспенса^[17] въ книжной лавкѣ, производитъ въ наши дни чудеса, превращаетъ горькія воды въ сладкія, между-темъ, какъ дорогія проповѣди и трактаты недавно-изданные не измѣняютъ хода дѣлъ на семъ свѣтѣ. Это было написано рукой человѣка, который выждалъ время, когда душа его заговорила; это — хроника отшельника затаенной грусти, борьбы, надежды и торжества, написанное не людьми, покоющимися на шелковыхъ подушкахъ и пропоаѣдующихъ утешѣніе тѣмъ, которые ходятъ по каменьямъ съ окровавленными ногами — голосъ брата, вѣка тому назадъ чувствовавшаго и страдавшаго, отрекшагося отъ свѣта, заключеннаго въ монастырѣ, съ власяницей на плечахъ и пепломъ на головѣ, въ постоянномъ постѣ и молитвѣ: — все это выраженное стариннымъ, сильнымъ языкомъ, переживаетъ вѣка, какъ постоянное воспоминаніе людскихъ нуждъ и утѣхъ человѣка, который жилъ подъ тѣмъ же отдаленнымъ и безмолвнымъ небомъ, съ такими же страстями и желаніями, съ такимъ же рвеніемъ, съ такими же пороками и немощами. Описывая исторію несвѣтскихъ и немодныхъ семействъ, часто приходится писать тономъ высокопарнымъ и напыщеннымъ, тономъ далеко-непринадлежавшимъ хорошему обществу, гдѣ всѣ принципы и вѣрованія не только весьма-умѣренны, но обыкновенно лишь подразумеваемы, и гдѣ рѣшаютъ только такіе вопросы, на которые можно отвѣчать легкой и граціозной ироніей. И можно ли требовать отъ хорошаго общества времени и потребности вѣровать и восторгаться? хорошее общество имѣетъ свой кларетъ и бархатные ковры, свои обѣды, съ приглашеніями за шесть недѣль впередъ, оперу и волшебныя бальныя залы; оно катается, отъ скуки, на кровныхъ лошадяхъ, шатается по клубамъ, должно оберегать себя отъ вихря кринолинъ, ищетъ образованія въ наукѣ Фарадэ и религіи въ разговорахъ высшаго духовенства, которое посѣщаетъ лучшіе домы. Хорошее общество съ своимъ ироническимъ взглядомъ на вещи дорого стоитъ остальному классу людей: для него трудится купецъ въ своей конторѣ, рудокопъ, разработывая мины, стучитъ, колотитъ въ душномъ и смрадномъ подземельѣ; для него фермеръ въ потѣ лица обрабатываетъ свои хлѣбныя поля, выводитъ скотъ, а самъ претерпѣваетъ нужду въ одинокихъ домишкахъ или избахъ. Эта обширная народная дѣятельность — дѣятельность, напряженная, вслѣдствіе нуждъ. Нужда заставляетъ народъ трудиться и напрягать всѣ свои силы для поддержки избраннаго общества, годами терпѣть холодъ и голодъ и семейные раздоры. При такихъ обстоятельствахъ найдутся многіе изъ числа этого несметнаго количества людей, которымъ необходима напряженная вѣра; ибо жизнь даже при такихъ неблагопріятныхъ обстоятельствахъ требуетъ объясненія для людей, хотя бы и вовсе-непредпріимчивыхъ. Точно такъ же, когда у насъ постель непокойна, мы ищемъ причину въ набивкѣ матраца; это не касается, конечно, пуховыхъ перинъ и матрацовъ съ французскими пружинами. Нѣкоторые имѣютъ энергичную вѣру въ алкоголь и ищутъ себѣ точку опоры въ джинѣ. Большая же часть нуждается въ томъ, что въ хорошемъ обществѣ называется энтузіазмомъ. Это чувство представляетъ побужденія человѣка независимыми отъ корыстныхъ цѣлей; оно даетъ намъ терпѣніе и пищу нашей наклонности къ любви, когда люди отъ насъ отворачиваются и намъ скучно и грустно — словомъ, это нѣчто такое, что изгоняетъ всякія личныя желанія блага, заставляетъ забывать себя и съ жаромъ любить ближнихъ. Повременамъ этотъ энтузіазмъ слышится въ какомъ-то внутреннемъ голосѣ, порожденномъ неотлагательною необходимостью. И такой-то тайный, невѣдомый голосъ былъ для Магги источникомъ силы и надеждъ, которыя поддерживали ее въ часы грусти и уединенія. При посредствѣ этого внутренняго голоса въ Магги родилось и получило развитіе чувство вѣры, неодолженное своимъ существованіемъ никакимъ внѣшнимъ, установленнымъ авторитетамъ или назначеннымъ руководствамъ: ихъ не было у нея подъ-рукой, а необходимость вѣры была неотступная. При вашемъ знакомствѣ съ ея характеромъ вы не удивитесь, читатель, что у ней чувство самоотреченія приняло нѣсколько-утрированный и отчаянный видъ, въ которомъ проглядывали гордость и своенравіе. Ея жизнь ей казалась все-таки драмой, и она хотѣла заставить себя играть свою роль съ силой и энергіею; потому часто она дѣлала много совершенно-противно духу смиренія, оттого, что она заботилась болѣе о внѣшности. Часто она стремилась за недостижимымъ, брала слишкомъ-высоко; ея маленькія, едва-оперившіяся крылышки не выносили ея и она падала въ грязь. Напримѣръ, она не только рѣшилась посвятить свое время грубому, простому житью, чтобъ этимъ внести и свою копейку въ семейную кассу; но, въ излишней ревности къ самоуниженію, она отправилась прямо въ магазинъ въ Сент-Оггсъ и, отвергая всѣ окольные, болѣе-спокойные пути, сама просила себѣ работы. Томъ сдѣлалъ ей выговоръ за этотъ ненужный, неприличный поступокъ; но Магги полагала, что это съ его стороны совершенно-дурно, недружественно и даже отзывалась преднамѣреннымъ ея преслѣдованіемъ. «Я не люблю, чтобъ моя сестра занималась такими вещами» говорилъ Томъ «я постараюсь выплатить долги и безъ того, чтобъ ты такъ унижалась». Конечно, въ этихъ словахъ проглядывало и нѣсколько нѣжности и храбрости на ряду съ свѣтскостью и хвастовствомъ. Но Магги видѣла въ этой рѣчи одну, какъ-бы только одну нечистоту, не замѣчая въ ней зерна золота. Она приняла выговоръ Тома какъ крестъ, посланный свыше. «Томъ былъ жестокъ съ ней», думала она въ длинныя, безсонныя ночи, а она его вѣдь такъ любила. И она старалась себя увѣрить, что она довольна этой жестокостью и не требуетъ ничего. Этотъ путь мы большею частью избираемъ, когда отрѣкаемся отъ себя; мы предпочитаемъ этотъ путь, путь мученическій, усѣянный страданіями и покрытый лаврами, тому скалистому широкому пути терпѣнія, снисхожденія къ другимъ, и самопорицанія, на которомъ лавры не ростутъ.

Она кинула всѣ свои старыя книги «Виргилія», «Эвклида» и «Альдриха», эти первые, уже покрытые морщинами плоды древа познанія; она отвернулась съ негодованіемъ отъ чувства тщеславія раздѣлять мысли мудрецовъ. Въ первую минуту рвенія она далеко забросила эти книги съ какимъ-то торжествомъ, полагая, что она возвышалась до того, что въ нихъ не нуждается. Еслибъ онѣ были ея собственностью, то она тотчасъ бы ихъ сожгла, въ твердой увѣренности, что она въ этомъ никогда не раскаялась бы. Она читала съ жаромъ и часто свои три книги «Библію», «Ѳому Кемпійскаго» и «Годъ Христіанина» (уже болѣе неотвергаемаго, какъ книжку съ гимнами). Ея голова была полна этими книгами и она знала на память многія мѣста изъ нихъ. Она слишкомъ-горячо желала научиться смотрѣть на природу, на жизнь глазами ея новой вѣры, чтобъ нуждаться въ другихъ матеріалахъ для умственной работы. Такія думы и размышленія наполняли ея голову когда она сидѣла за работой, за шитьемъ рубашекъ и другихъ замысловатыхъ тряпокъ, работой, называемой «простой». Особливо для Магги это была вовсе не простая работа; она часто такъ углублялась въ свои мысли, что вшивала навыворотъ рукавъ, или тому подобное. Можно было заглядѣться на нее, когда она сидѣла пристально, нагнувшись надъ своей работой. Новая внутренняя ея жизнь, несмотря на временныя вспышки прежнихъ страстей, просвѣчивалась въ ея лицѣ и придавала ему какой-то нѣжный оттѣнокъ, какую-то прелесть чертамъ и розовымъ щечкамъ юной красавицы. Мистрисъ Тёливеръ съ удивленіемъ замѣчала перемѣну въ своей дочери: ей было непостижимо, почему Магги дѣлалась такой доброй и покорной. Магги часто поднимала глаза съ своей работы и постоянно встрѣчала взглядъ своей матери. Мать ждала съ нетерпѣніемъ взгляда дочери, полнаго юности, какъ-будто ея старая жизнь нуждалась въ немъ, какъ въ живительномъ свѣтѣ. Она начинала горячо любить высокую, смуглую дѣвочку, единственную вещь, на которую она могла еще обратить свою привязанность и свои попеченія. Магги потому, несмотря на все свое аскетическое желаніе лишить себя всякаго украшенія, должна была согласиться, чтобъ мать даже заботилась о ея волосахъ, и даже позволить сдѣлать изъ ея густыхъ, чудныхъ волосъ корону на головѣ, по тогдашней безобразной модѣ.

«Доставь хоть это удовольствіе своей матери» говаривала мистрисъ Тёливеръ; «довольно я, кажется, возилась съ твоими волосами». Магги, съ радостью пользуясь всякимъ случаемъ, чтобъ утѣшить и успокоить мать, согласилась охотно носить такое суетное украшеніе, но никакъ не хотѣла, при всемъ томъ, поглядѣть на себя въ зеркало въ этой коронѣ и старыхъ, изношенныхъ платьяхъ. Мистрисъ Тёливеръ любила повременамъ обращать вниманіе мужа на маггины волосы или на другія ея непредвидѣнныя качества. Онъ всегда рѣзко отвѣчалъ: «Я зналъ гораздо прежде, что она будетъ за дѣвочка: это для меня не новость. Но, право, жаль, что она не хуже; она будетъ, вѣрно, заброшена и не найдетъ себѣ достойнаго мужа».

Утонченность маггина ума и ея красота возбуждали постоянно въ немъ унылое чувство. Онъ терпѣливо сидѣлъ и слушалъ, когда она читала или говорила ему наединѣ о томъ, что несчастье часто обращается въ благословеніе Божіе. Онъ принималъ это какъ выраженіе сердечной ея доброты и несчастія дѣлались ему еще нестерпимѣе, ибо они уничтожили всякую надежду ея на счастливую жизнь. Въ умѣ, обращенномъ на одинъ предметъ, обремененномъ неудовлетвореннымъ чувствомъ мести, нѣтъ мѣста другимъ чувствамъ. Мистеръ Тёливеръ не желалъ духовнаго утѣшенія — нѣтъ онъ жаждалъ освободиться отъ позорныхъ долговъ и отомстить врагу.

КНИГА ПЯТАЯ.

ПШЕНИЦА И ПЛЕВЕЛЫ.

ГЛАВА I.

Въ красномъ оврагѣ.

Семейная гостиная была продолговатая комната съ окошками на обоихъ концахъ; одно изъ нихъ выходило на усадьбу и вдоль Рипиля до береговъ Флоса, а другое на мельницу. Магги сидѣла съ работой у втораго окна, когда она увидѣла, что мистеръ Уокимъ въѣзжалъ на дворъ, какъ обыкновенно, на своей красивой вороной лошади, но, противъ обыкновенія, не одинъ: его сопровождалъ кто-то завернутый въ плащъ и на хорошенькомъ пони. Магги не успѣла придти къ сознанію, что это Филиппъ возвратился, какъ уже они поровнялись съ окномъ и онъ дотронулся до своей шляпы, между-тѣмъ какъ отецъ его, искоса подмѣтивъ это движеніе, взглянулъ на нихъ, быстро повернувшись къ нимъ лицомъ.

Магги поспѣшно отошла отъ окна и понесла свою работу наверхъ. Мистеръ Уокимъ иногда заходилъ повѣрять книги, и Магги чувствовала, что свиданіе ея съ Филиппомъ потеряло бы всю цѣну въ присутствіи обоихъ отцовъ. Когда-нибудь, быть-можетъ, она его увидитъ опять, такъ-что будетъ имѣть возможность пожать ему руку, сказать ему, что она помнитъ его доброе расположеніе къ Тому и все, что онъ говорилъ ей встарину, хотя они не могли болѣе никогда быть опять друзьями. Магги нисколько не была взволнована при мысли увидѣть снова Филиппа; она только сохранила къ нему родъ дѣтской признательности и помнила, какъ онъ уменъ и разсудителенъ; въ первыя недѣли своего одиночества она постоянно вспоминала о немъ въ чредѣ людей, бывшихъ въ ея жизни съ ней ласковыми. Часто она, делала имѣть его братомъ или наставникомъ, какъ она мечтала во время ихъ продолжительныхъ бесѣдъ; это желаніе, слишкомъ, вскорѣ исчезло въ ней, изгнанное вмѣстѣ съ другими подобными ему мечтами жаждой независимости; къ-тому жь какъ знать, думала она, не измѣнился ли Филиппъ нa чужбинѣ; можетъ-быть, онъ сдѣлался свѣтскимъ человѣкомъ и уже вовсе не дорожитъ разговорами со мной. Лицо его, однакожь, чрезвычайно-мало измѣнилось; оно было, такъ-сказать, увеличенная и болѣе-возмужалая копія его некогда блѣднаго ребяческаго лица, но сохранило тѣ же сѣрые глаза и вьющіеся темнорусые волосы; прежній физическій недостатокъ его по старому вызывалъ прежнее сожалѣніе, и послѣ продолжительныхъ колебаній Магги почувствовала, что ей несмотря ни на что, хотѣлось бы сказать ему нѣсколько словъ. Можетъ-быть, онъ все такъ же унылъ и попрежнему будетъ радъ, если она съ участіемъ взглянетъ на него. Ее занималъ вопросъ: помнитъ ли онъ, какъ онъ любилъ ея глаза; съ этой мыслью Магги взглянула-было въ квадратное зеркало, которому было приписано висѣть стекломъ къ стѣнѣ, и уже соскочила со стула, чтобъ перевернуть его, но тотчасъ же переломила себя и взялась за работу, стараясь побѣдить поднявшіяся въ душѣ ея жеданія и принуждая себя припоминать отрывки изъ гимновъ до-тѣхъ-поръ, пока она увидѣла, что Филиппъ и его отецъ возвращались по дорогѣ и что она могла опять сойти внизъ.

Это было въ концѣ іюня, и Магги рѣшила, что она въ тотъ день продолжитъ свою ежедневную прогулку, составлявшую ея единственное развлеченіе; но въ этотъ и въ слѣдующіе дни она была такъ занята срочной работой, что не могла выйти за рѣшетку дома, и чтобъ подышать свѣжимъ воздухомъ, должна была довольствоваться сидѣніемъ у воротъ. Одна изъ ея обыкновенныхъ прогулокъ въ тѣ дни, когда она не имѣла надобности идти въ Сен-Оггсъ, къ мѣсту, лежащему, пройдя такъ-называемую «Гору» незначительное возвышеніе, поросшее деревьями и расположенное вдоль дороги, проходящей мимо воротъ дорнкотской мельницы. Я говорю незначительное потому, что, по высотѣ своей, «гора» эта была не болѣе какъ холмъ; но бываютъ, случаи, когда судьба дѣлаетъ изъ пригорка средство къ достиженію роковой цѣли. На томъ самомъ мѣстѣ, гдѣ холмъ спускался къ равнинѣ, ее огибала тропинка и вела къ другой сторонѣ возвышенности, испещренной рытвинами и насыпями, оставшимися отъ бывшей тамъ нѣкогда каменоломни; но ужь давно и рытвины и насыпи поросли кустарникомъ и деревьями, а мѣстами травой, служащею пастбищемъ небольшому числу овецъ. Въ дѣтскіе годы свои Магги смотрѣла на это мѣсто, называемое «Краснымъ Оврагомъ», съ большимъ страхомъ, и нужно было все ея довѣріе къ храбрости Тома, чтобъ она рѣшилась отважиться на прогулку въ этомъ мѣстѣ, каждая яма котораго была наполнена, въ ея воображеніи призраками разбойниковъ и дикихъ звѣрей. Теперь же оно имѣло для нея ту прелесть, которую имѣетъ всякая скала съ оврагомъ, и вообще всякая неровность для глаза, привыкшаго къ однообразно-гладкой мѣстности; въ-особенности же лѣтомъ, когда она могла сидѣть въ поросшемъ травой оврагѣ подъ вѣтвистой ясенью и прислушиваться къ жужжанію насѣкомыхъ, подобному мельчайшимъ бубенчикамъ, пришитымъ къ одеждѣ богини Тишины, или смотрѣть, какъ солнечные лучи пробивались сквозь густыя вѣтви отдаленныхъ деревьевъ, какъ-бы для того, чтобъ прогнать и затмить нѣжную небесную лазурь дикихъ гіацинтовъ. Въ эту іюньскую пору шиповникъ былъ во всемъ цвѣтѣ, и это была еще причина для Магги направить свою прогулку въ Красный Оврагъ охотнѣе, чѣмъ въ другое мѣсто, въ первый разъ, какъ она могла погулять на свободѣ — удовольствіе, которое она такъ любила, что иногда, въ своихъ порывахъ самоотверженія, думала не позволять себѣ его часто. Взгляните на нее теперь, какъ она исчезаетъ за поворотомъ дороги и входитъ въ ущелье по узкой тропинкѣ, проходящей чрезъ группу сосенъ. Ея высокая фигура виднѣется сквозь наслѣдственную черную шелковую шаль, изъ какой-то рѣдкой, похожей на сѣть, матеріи; и въ томъ мѣстѣ, гдѣ, она убѣждена, ее болѣе никто не видитъ, она снимаетъ свою шляпку и привязываетъ ея ленты къ рукѣ. Ей, безъ-сомнѣнія, на видъ можно было дать болѣе шестнадцати лѣтъ, вслѣдствіе ли спокойно-грустнаго взгляда, невыражавшаго никакой тревоги или ожиданія, или потому, что ей роскошная грудь и вся фигура носили отпечатокъ преждевременной зрѣлости. Ея молодость и здоровье выдержали безъ всякаго поврежденія вольныя и невольныя превратности судьбы, и ночи, проведенныя ею, въ видѣ добровольнаго наказанія, на твердомъ полу, не оставили никакихъ слѣдовъ; глаза ясны, загорѣлыя щеки круглы и тверды, нѣсколько-полныя, губы красны. Смуглый цвѣтъ лица и черный, какъ смоль, вѣнокъ волосъ на головѣ придаютъ ей видъ какого-то сродства съ большими соснами, на которыхъ она смотритъ какъ-будто съ любовью. Однакожь, глядя на нее, испытываешь какое-то неловкое чувство, ощущеніе какой-то неизбѣжной борьбы противорѣчащихъ элементовъ: въ ней есть то безстрастное выраженіе, какое мы часто видимъ на старыхъ изображеніяхъ лицъ въ допотопныхъ шляпахъ, несоотвѣтствующее молодости, которая, того-и-гляди, выскажется въ неожиданномъ страстномъ взглядѣ и мгновенно разгонитъ все это спокойствіе, подобно тому, какъ затушенный огонь снова вспыхиваетъ въ то время, какъ ужь не ожидаютъ болѣе опасности. Магги въ настоящую минуту не была въ тревожномъ состояніи; она, глядя на старыя сосны, совершенно-спокойно наслаждалась чистымъ воздухомъ, и думала, что эти обломанные концы вѣтвей были памятники прошедшихъ бурь, отъ которыхъ красные стволы сосенъ только поднялись еще выше. Въ то время, какъ глаза ея все еще были подняты кверху, она замѣтила движущуюся фигуру по тѣни, которую бросало вечернее солнце на поросшую травой тропинку впереди ея. Она съ видомъ испуга опустила глаза и увидѣла Филиппа Уокима, который сперва приподнялъ передъ ней шляпу и потомъ съ смущеніемъ протянулъ ей руку. Магги также покраснѣла отъ неожиданности, которая вскорѣ уступила мѣсто удовольствію. Магги взяла его руку и посмотрѣла на эту уродливую фигуру открыто, глазами, въ которыхъ въ ту минуту отражалось только воспоминаніе ея дѣтскихъ чувствъ, воспоминаніе, которое всегда живо хранилось въ ней. Она первая заговорила:

— Вы испугали меня, сказала она съ томною улыбкой. — Я никогда не встрѣчаю здѣсь никого. Какъ это вы сюда попали? Или вы пришли сюда нарочно, чтобъ встрѣтиться со мною?

Нельзя было не замѣтить, что Магги снова чувствовала себя дитятей.

— Да, именно, проговорилъ все еще смущенный Филиппъ: — мнѣ очень хотѣлось васъ видѣть. Я долго вчера поджидалъ васъ на скамьѣ подлѣ дома, думая, не выйдете ли вы, но вы не вышли; я сегодня снова сталъ подкарауливать васъ, и когда увидѣлъ, по какой дорогѣ вы пошли, то не терялъ васъ изъ виду и обошелъ сюда вокругъ горы. Я надѣюсь, что вы на меня за это не сердитесь.

— Нѣтъ, сказала Магги съ невыразимой простотой, дѣлая нѣсколько шаговъ такъ, чтобъ Филиппъ понялъ, что она желаетъ пройтись вмѣстѣ съ нимъ. — Я, напротивъ, очень-рада, что вы пришли, такъ-какъ я очень желала имѣть случай поговорить съ вами. Я никогда не забывала, какъ вы издавна были добры къ Тому и ко мнѣ; но не была увѣрена, что вы, съ своей стороны, съ такими же чувствами вспоминали о насъ. Мы съ Томомъ имѣли съ-тѣхъ-поръ много заботъ и испытаній; а я думаю, что это еще болѣе заставляетъ думать о томъ, что было прежде.

— Я сомнѣваюсь, чтобъ вы думали обо мнѣ столько, сколько я о васъ, сказалъ робко Филиппъ. — Знаете ли что, когда я уѣхалъ, я нарисовалъ вашъ портретъ въ томъ видѣ, какъ вы были въ то утро, когда вы мнѣ сказали въ учебной, что никогда не забудете меня.

Филиппъ вынулъ изъ кармана довольно-большой футляръ для миньятюръ, и открылъ его. Магги увидѣла себя, какою она была прежде, облокотившеюся на столъ съ черными, висѣвшими изъ-за ушей локонами и какими-то странными, задумчивыми глазами, устремленными въ даль. Это былъ акварельный портретъ большаго достоинства.

— Ахъ! сказала Магги, улыбаясь и съ горѣвшими отъ удовольствія щеками: — какая я была смѣшная дѣвочка! Я себя помню въ этомъ розовомъ платьѣ и съ этой прической. Я была настоящая цыганка; впрочемъ, я осталась ею и теперь, прибавила она послѣ непродолжительной паузы. — Такова ли я, какою вы ожидали меня найти?

Слова эти могли бы быть сказаны и кокеткой; но открытый, ясный взглядъ, который Магги устремила на Филиппа, не былъ взглядомъ кокетки. Она въ-самомъ-дѣлѣ надѣялась, что онъ любилъ ея лицо; какимъ оно было теперь; но это было, просто, проявленіе сродной ей склонности къ восхищенію и любви. Филиппъ встрѣтилъ ея взоръ и долго глядѣлъ на нее, прежде нежели спокойно отвѣтилъ:

— Нѣтъ, Магги.

Лицо Магги слегка поблѣднѣло и губа ея задрожала. Она опустила вѣки, но не отвернула головы и Филиппъ продолжалъ смотрѣть на нее; послѣ чего онъ медленно произнесъ:

— Вы гораздо-лучше, нежели я думалъ.

— Въ-самомъ-дѣлѣ? сказала Магги, и удовольстніе вызвало на лицѣ ея краску сильнѣе прежней.

Она отвернулась отъ него и сдѣлала нѣсколько шаговъ молча, глядя прямо передъ собой, какъ-будто желая примирить совѣсть съ вновь-возбужденными въ ней мыслями. Дѣвица такъ привыкла смотрѣть на наряды, какъ на главное основаніе тщеславія, что, обѣщая себѣ не смотрѣться въ зеркало, Магги болѣе думала тѣмъ удалить отъ себя мысль наряжаться, не любоваться своимъ лицомъ. Сравнивая себя съ богатыми, роскошно-одѣтыми барынями, ей ни разу не приходила мысль, что она можетъ произвести эффектъ своей наружностью. Филиппу, казалось, нравилось это молчаніе. Онъ шелъ рядомъ съ ней, любуясь ею, какъ-будто это зрѣлище не оставляло мѣста никакимъ другимъ желаніямъ. Они вышли изъ-подъ сосенъ и очутились въ зеленой ложбинѣ, подобной амфитеатру и почти окруженной блѣдно-розовыми цвѣтами шиповника. По-мѣрѣ того, какъ свѣтъ сталъ ярче надъ ними, лицо Магги стало менѣе пылать. Она остановилась и, снова взглянувъ на Филиппа серьёзнымъ, грустнымъ голосомъ, сказала:

— Я бы желала, чтобъ мы могли остаться друзьями; но въ этомъ-то и заключаются мои испытанія, что я не могу ничего сохранить изъ того, что я любила въ дѣтствѣ. Я лишилась старыхъ книгъ своихъ; домъ мой измѣнился, отецъ мой также; точно будто смерть прошла около меня. Я должна разстаться со всѣмъ, къ чему привыкла, въ томъ числѣ и съ вами: мы не должны долѣе обращать другъ на друга никакого вниманія. Вотъ что мнѣ нужно сказать вамъ: я хотѣла объяснить, что съ Томомъ не можемъ поступать по нашимъ желаніямъ и что, если я буду вести себя въ-отношеніи къ вамъ, какъ-будто я совершенно забыла васъ, то причиной этому не гордость, не зависть, не какое-либо другое чувство.

Магги говорила все болѣе-и-болѣе грустно-нѣжнымъ тономъ и наконецъ глаза ея начали наполняться слезами. Постепенно-усиливавшееся на лицѣ Филиппа выраженіе скорби придавало ему большое сходство съ наружностью его въ отроческіе годы и увеличивало его безобразіе, сильнѣе возбуждая состраданіе къ нему Магги.

— Я знаю, я понимаю все, что вы хотите сказать, проговорилъ онъ слабымъ голосомъ: — я знаю, что можетъ раздѣлять насъ другъ отъ друга; но несправедливо, Магги — не сердитесь на -меня, я такъ привыкъ въ мысляхъ звать васъ: Магги — несправедливо жертвовать всѣмъ безразсуднымъ прихотямъ другихъ. Я многое готовъ отдать для своего отца; но въ угожденіе его желанію, которое притомъ не признаю справедливымъ, никогда не принесу въ жертву ни дружбы, ни какой-либо другой привязанности.

— Я не знаю, сказала Магги задумчиво: — нерѣдко, когда я была сердита и недовольна, мнѣ также казалось, что я не обязана всѣмъ жертвовать отцу; и я умствовала до-тѣхъ-поръ, пока мнѣ начинало казаться, что я могу отвергнуть отъ себя всѣ обязанности. Но изъ этого никогда еще не выходило ничего хорошаго, то было дурное состояніе ума. Я, какъ бы то ни было, на столько въ себѣ увѣрена, что не сомнѣваюсь, что предпочту для себя всѣ лишенія скорѣе, нежели чѣмъ-нибудь сдѣлать жизнь отца тяжелѣе.

— Но развѣ это отравило бы его жизнь, еслибъ мы стали изрѣдка видѣться съ вами? спросилъ Филиппъ.

Онъ хотѣлъ сказать еще что-то, но удержался.

— О, я знаю, что это ему не нравилось бы. Не спрашивайте меня почему, сказала Магги грустнымъ тономъ. — Отецъ мой многое такъ сильно принимаетъ къ сердцу. Онъ вовсе несчастливъ.

— Я несчастливѣе его, прервалъ съ жаромъ Филиппъ: — я также несчастливъ.

— Почему? спросила Магги съ участіемъ. — И если я не должна у васъ этого спрашивать, то увѣряю по-крайней-мѣрѣ, что очень-очень о томъ жалѣю.

Филиппъ обернулся, съ намѣреніемъ пойти далѣе, какъ-будто не имѣя терпѣнія стоять долѣе на мѣстѣ, и они вышли изъ лощины, и молча пошли по дорогѣ, которая извивалась между деревьями и кустами. Съ-тѣхъ-поръ, какъ Филиппъ сказалъ послѣднія слова, Магги не имѣла духу настаивать на необходимость разстаться.

— Я стала гораздо-счастливѣе, сказала она наконецъ: — съ-тѣхъ-поръ, какъ перестала думать о томъ, что легко и пріятно, и быть недовольною тѣмъ, что я невольно дѣлаю, что хочу. Жизнь наша опредѣлена — и это большое облегченіе, если можно удалить отъ себя всѣ желанія и только думать о томъ, какъ бы перенести предназначенныя намъ испытанія и дѣлать то, къ чему мы призваны.

— Но я не могу оставить всѣ желанія, возразилъ нетерпѣливо Филиппъ. — Мнѣ кажется, что пока мы живемъ, мы не можемъ уничтожить въ себѣ всѣ наши желанія и стремленія. Есть вещи, которыя мы сознаемъ прекрасными и добрыми, и мы должны желать ихъ. Какъ можемъ мы быть довольны безъ нихъ, пока чувства въ насъ не заглохли? Я, напримѣръ, имѣю страсть къ живописи и стараюсь писать картины; но мои усилія тщетны, и это меня огорчаетъ и будетъ огорчать до-тѣхъ-поръ, пока способности мои притупятся, какъ зрѣніе у старыхъ глазъ. Кромѣ того, есть многое другое, чего бы мнѣ хотѣлось… При этомъ Филиппъ остановился въ нерѣшимости, но потомъ продолжалъ: — то, что другіе имѣютъ, и чего я всегда буду лишенъ. Въ моей жизни никогда ничего не будетъ великаго или прекраснаго; лучше было бы мнѣ не жить!

— О, Филиппъ! сказала Магги: — мнѣ жаль, что вы это думаете. Между-тѣмъ сердце ея начало биться отъ выраженія грусти и неудовольствія Филиппа.

— Хорошо же, сказалъ онъ, быстро обернувшись къ ней и съ мольбою устремивъ на нее свои сѣрые глаза: — я былъ бы доволенъ своей жизнью, еслибъ вы позволи ли мнѣ видѣть васъ иногда. Потомъ, приведенный въ себя выраженіемъ испуга, отразившемся на ея лицѣ, онъ снова сталъ глядѣть въ сторону и продолжалъ спокойно: — у меня нѣтъ друга, которому я бы могъ повѣритъ все — никого, кто бы сколько-нибудь дорожилъ мною; и еслибъ я могъ только видѣть васъ изрѣдка, и вы бы позволяли мнѣ поговорить съ вами немного и оказывали бы мнѣ нѣкоторое расположеніе; еслибъ мы могли всегда остаться друзьями въ душѣ и помогать другъ другу — о! тогда я дошелъ бы до того, что былъ бы доволенъ своей жизнью!

— Но гдѣ и какъ можемъ мы видѣться съ вами, Филиппъ? спросила Магги въ недоумѣньи.

Могла ли она въ-самомъ-дѣлѣ сдѣлать ему добро? Было бы очень-тяжело проститься съ нимъ сегодня для того, чтобъ никогда болѣе не говорить съ нимъ. Ей представлялся новый интересъ, могущій разнообразить ея дни, и было гораздо-легче отказаться отъ этого интереса заблаговременно, нежели вкусивъ его.

— Еслибъ вы позволили мнѣ видѣть васъ здѣсь, гулять съ вами, я былъ бы доволенъ даже, еслибъ это было не чаще одного или двухъ разъ въ мѣсяцъ: это не могло бы вредить ничьему счастью, а усладило бы мою жизнь. Къ-тому жь, продолжалъ Филиппъ съ изобрѣтательностью двадцатилѣтней любви: — если есть вражда между нашими семействами, то мы тѣмъ болѣе должны стараться уничтожить ее нашей дружбой. Я хочу сказать, что вліяніемъ нашимъ на обѣ стороны мы можемъ принести исцѣленіе тѣмъ неизвѣстнымъ мнѣ ранамъ, которыя могли быть сдѣланы въ прошедшемъ. Къ тому жь я не думаю, чтобъ была какая-либо непріязнь со стороны моего отца: мнѣ кажется, даже, что онъ доказалъ противное.

Магги тихо покачала головой и молчала подъ вліяніемъ противорѣчившихъ мыслей. Ей хотѣлось находить, что видѣть Филиппа изрѣдка и поддерживать узы дружбы съ нимъ было не только невинно, но хорошо; можетъ-быть, она въ-самомъ-дѣлѣ могла помочь ему найдти то спокойствіе и довольство, котораго сама достигла. Голосъ, шептавшій ей это, сладко звучалъ въ ея ушахъ; но вслѣдъ за тѣмъ она слышала другой неотвязчивый однообразный голосъ, которому она привыкла повиноваться и который предостерегалъ ее, что подобныя свиданія должны были сохраняться втайнѣ, что она была бы принуждена бояться, чтобъ не открыли этого поступка, потому-что обнаруженіе его повело бы за собою гнѣвъ и горе, и наконецъ, что допущеніе подобной двуличности было бы въ ней нравственнымъ пятномъ. Звуки пріятнаго голоса, однакожъ, подобно отдаленному звону, приносимому вѣтромъ, безпрерывно раздавались, вновь убѣждая ее, что все зло происходило не отъ ея ошибокъ и слабостей и что въ этомъ случаѣ ей представлялся выборъ между ничтожной жертвой для нея и вредомъ для другаго. Было бы весьма-жестоко, относительно Филиппа, удалиться отъ него, вслѣдствіе ничѣмъ неоправдываемой ненависти къ его отцу, тѣмъ-болѣе, что многіе, можетъ-быть, готовы удалиться отъ него по причинѣ одного его безобразія. Ей даже не приходила мысль, что онъ можетъ сдѣлаться ея любовникомъ или, по-крайней-мѣрѣ, что, свиданія ея съ нимъ могутъ встрѣтить порицанія съ этой-точки зрѣнія, и Филиппъ ясно видѣлъ отсутствіе этой мысли, и видѣлъ это съ cepдечною скорбью, хотя это самое могло дать ему болѣе надежды на ея согласіе. Онъ съ горечью замѣчалъ, что Магги была съ нимъ столь же откровенна и непринужденна, какъ въ то время, когда она была ребенкомъ.

— Я не могу сказать ни да, ни нѣтъ, проговорила она наконецъ, оборачиваясь и направляясь по той дорогѣ, по которой пришла. — Я должна подождать, чтобъ не рѣшиться опрометчиво, и поискать указаній, какъ мнѣ должно поступить въ этомъ случаѣ.

— Могу ли я прійдти опять завтра или послѣзавтра, или, наконецъ, на будущей недѣлѣ.

— Я думаю лучше, если я прежде напишу вамъ, сказала Магги, колеблясь снова. — Мнѣ придется сходить въ Сент-Оггсъ и я тогда могу занести мое письмо на почту.

— О, нѣтъ, съ живостью возразилъ Филиппъ: — это было бы гораздо-хуже: письмо ваше могло бы попасться на глаза отцу; и хотя я увѣренъ, что онъ не имѣетъ никакой вражды противъ васъ, но мы имѣемъ различный взглядъ на вещи; онъ чрезвычайно дорожитъ богатствомъ и общественнымъ положеніемъ. Прошу васъ, позвольте мнѣ придти сюда еще разъ. Скажите, когда; или если вы этого не можете сдѣлать, то я буду ходить сюда какъ-можно-чаще, пока не увижу васъ.

— Я думаю, что это будетъ лучше всего, потому-что я никакъ не могу назначить заранѣе вечера, въ который приду сюда.

Магги почувствовала большое облегченіе, отложивъ такимъ образомъ окончательное рѣшеніе. Теперь она могла вполнѣ насладиться послѣдними минутами ихъ настоящаго свиданія; ей казалось даже, что она могла еще продлить его нѣсколько, такъ-какъ при слѣдующей встрѣчѣ съ Филиппомъ она должна будетъ огорчить его, сообщивъ ему свое окончательное рѣшеніе.

— Я не могу не подумать, сказала она, съ улыбкой глядя на него: — о томъ, какъ странно, что мы увидѣлись и бесѣдовали съ вами, точно будто мы вчера только разстались съ вами въ Лортонѣ. Однакожъ, мы, должно-быть, очень перемѣнились въ эти пять лѣтъ… кажется пять, если я не ошибаюсь. Какъ это вы были увѣрены, что я осталась тою же Магги? Я, съ своей стороны, не была столь увѣрена, что вы не измѣнились: вы такъ умны, думала я, и, конечно имѣли случай видѣть и изучить многое, что должно было занять вашъ умъ, что болѣе не станете заниматься мною.

— Я никогда не сомнѣвался въ томъ, что вы останетесь тою же, когда бы я ни увидалъ васъ, сказалъ Филиппъ: — я хочу сказать этимъ, что вы не измѣнились ни въ чемъ томъ, за что я любилъ васъ болѣе всѣхъ другихъ. Я не хочу объяснять этого, потому-что, по моему мнѣнію, ни одно сильное ощущеніе не можетъ быть объяснено. Мы не можемъ изслѣдовать ни процеса, возбудившаго ихъ, ни способа дѣйствій ихъ на насъ. Величайшій изъ живописцевъ только однажды написалъ божественнаго Младенца, и ни онъ не могъ объяснить, какъ онъ это сдѣлалъ, ни мы, почему мы находимъ его божествённымъ. Я полагаю, что въ человѣческой душѣ есть ярусы, недосягаемые для нашего пониманія. Извѣстнаго рода музыка до того на меня дѣйствуётъ, что всякій разъ, какъ я её слышу, все мое настроеніе совершенно измѣняется; и еслибъ это вліяніе было продолжительно, то я былъ бы способенъ на самые отважные поступки.

— Ахъ! я совершенно понимаю васъ относительно музыки; я сама чувствую то же! воскликнула Магги, всплеснувъ руками съ прежней своей живостью. — По-крайней-мѣрѣ, прибавила она болѣе-грустнымъ тономъ: Я чувствовала то же, когда слышала какую-нибудь музыку; теперь же я, кромѣ органа въ церкви, никакой другой не наслаждаюсь.

— И вы сожалѣете объ этомъ, Магги? сказалъ Филиппъ, глядя на неё съ любовью и участьемъ. — Ахъ, вы немного хорошаго имѣете въ вашей жизни. Много ли у васъ книгъ? Вы такъ любили ихъ въ дѣтствѣ.

Они тѣмъ временемъ возвратились къ лощинѣ, обросшей шиповникомъ, и оба остановились, пораженные прелестью вечерняго свѣта, отражавшагося въ блѣдно-розовыхъ кустахъ.

— Нѣтъ, я совершенно оставила книги, сказала Магги спокойно: — кромѣ очень-очень немногихъ.

Филиппъ между-тѣмъ уже вынулъ изъ кармана небольшую книжку и, глядя на корешокъ, сказалъ:

— Жаль, что это второй томъ, а не то вы, можетъ-быть, взяли ли бы эту книгу съ собой; я ношу ее въ карманѣ, потому-что изучаю въ ней одну сцену для картины.

Магги также взглянула на корешокъ и прочла на ней названіе, которое съ новой силой воскресило въ ней старинное впечатлѣніе.

— «Пиратъ!» сказала она, взявъ книгу изъ-рукъ Филиппа. — Я помню, что какъ-то начала читать это, дошла до того мѣста, гдѣ Минна гуляетъ съ Кливлендомъ, и никакъ не могла дочитать до конца. Я сама въ умѣ стала прибирать нѣсколько окончаній, но всѣ они были несчастливы. Я никогда еще по данному началу романа не могла составить окончаніе негрустное. Бѣдная Минна! любопытно было бы знать, чѣмъ на самомъ дѣлѣ кончается романъ; я долго не могла выкинуть изъ головы Шотландскіе Острова; мнѣ все казалось, что я чувствую холодный вѣтеръ, дующій на меня съ моря.

Магги говорила скоро; глаза ея сверкали.

— Возьмите этотъ томъ съ собою, Магги, сказалъ Филиппъ, съ восторгомъ слѣдя за нею. — Мнѣ онъ теперь ненуженъ. Я лучше изображу въ своей картинѣ васъ, окруженную, какъ теперь, соснами и наклонно падающею отъ нихъ тѣнью.

Магги не слышала ни одного слова изъ сказаннаго имъ: она вся погрузилась въ открывшуюся предъ нею страницу книги. Вдругъ она закрыла ее и подала Филиппу, отбросивъ голову назадъ, какъ-будто для того, чтобъ удалить носящіяся вокругъ нея видѣнія.

— Оставьте ее у себя, Магги, сказалъ Филиппъ умоляющимъ голосомъ: — она доставитъ вамъ удовольствіе.

— Нѣтъ, благодарю, возразила Магги, отталкивая ее рукой и дѣлая шагъ, чтобъ уйти: — эта книга заставила бы меня снова полюбить свѣтъ; она пробудила бы во мнѣ желаніе видѣть и узнать многое и внушила бы стремленія къ жизни, болѣе-полной.

— Но, вѣдь, вы не всегда будете заключены въ теперешнюю тѣсную участь; для чего жь хотите вы заглушить въ себѣ всѣ умственныя и душевныя способности? Это какой-то жалкій аскетизмъ, и мнѣ не нравится, что вы такъ предались ему, Магги. Теоріи науки и искусства святы и чисты.

— Но не для меня, не для меня, сказала Магги, удаляясь съ большею поспѣшностью: — потому-что въ такомъ случаѣ для меня сталъ бы чувствителенъ недостатокъ слишкомъ-многаго. Я должна жить: эта жизнь не можетъ быть продолжительна.

— Не убѣгайте же отъ меня, не простившись, Магги, сказалъ Филиппъ, когда они дошли до группы сосенъ и она продолжала идти молча. — Мнѣ вѣдь не слѣдуетъ идти далѣе — не правда ли?

— Ахъ, нѣтъ! я и забыла. Прощайте, сказала Магги, останавливаясь и протягивая ему руку. Это движеніе снова направило ея мысли на Филиппа и, спустя нѣсколько минутъ, впродолженіе которыхъ они простояли рука въ рукѣ и глядя въ молчаніи другъ на друга, она сказала, отдергивая руку: — я вамъ очень благодарна за то, что вы помнили обо мнѣ въ теченіе этихъ лѣтъ. Такъ пріятно быть любимой кѣмъ-нибудь! Какъ удивительно-хорошо, подумаешь, что Богъ создалъ ваше сердце такъ, что вы можете любить дѣвочку, которую вы знали всего нѣсколько недѣль. Я помню, какъ я говорила вамъ, что вы, какъ мнѣ кажется, любите меня болѣе, нежели Томъ.

— Ахъ, Магги! сказалъ Филиппъ почти съ упрекомъ: — вы, однакожь, никогда не любили меня такъ, какъ любили вашего брата.

— Можетъ-быть, отвѣтила Магги просто. — Но, видите ли, первыя мои воспоминанія въ жизни заключаются въ томъ, какъ я стаивала на берегу Флоса и онъ держалъ меня за руку: все предшествовавшее этому находится для меня во мракѣ. Но я никогда не забуду и васъ, хотя мы должны быть вдали другъ отъ друга.

— Не говорите этого, Магги, сказалъ Филиппъ. — Если я пять лѣтъ сохранилъ память объ этой маленькой дѣвочкѣ, то не заслужилъ ли я тѣмъ нѣкоторое право на ея память обо мнѣ? Она не должна совершенно удалиться отъ меня.

— Конечно, нѣтъ, еслибъ я была свободна, сказала Магги: — но, къ-несчастью, я должна покоряться! Она остановилась на время въ нерѣшимости, но потомъ продолжала. — Я еще хотѣла сказать вамъ, чтобъ вы довольствовались поклономъ при встрѣчѣ съ братомъ. Онъ мнѣ однажды сказалъ, чтобъ я болѣе съ вами не говорила, и съ-тѣхъ-поръ образъ мыслей его не измѣнился… Ахъ! солнце ужь сѣло. Я слишкомъ-долго осталась здѣсь. Прощайте! И она снова протянула ему руку.

— Я буду ходить сюда, когда мнѣ будетъ возможно, до-тѣхъ-поръ, пока снова не увижу васъ, Магги. Имѣйте хоть немного чувства для меня: вы имѣете его столько для другихъ.

— Хорошо, хорошо, сказала Магги, поспѣшно удаляясь и вскорѣ исчезая за послѣдней сосной; хотя Филиппъ долго оставался на мѣстѣ съ устремленнымъ ей въ-слѣдъ взоромъ, какъ будто онъ еще могъ ее видѣть.

Магги воротилась съ начавшеюся уже внутренней борьбой; Филиппъ же пошелъ домой, чтобъ вспоминать и надѣяться. При первомъ взглядѣ мы не можемъ удержаться, чтобъ строго не осудить его. Онъ былъ четырьмя или пятью годами старѣе Магги и вполнѣ сознавалъ свои чувства къ ней; вслѣдствіе чего могъ бы предвидѣть, какой характеръ подобныя свиданія имѣли бы во мнѣніи постороннихъ лицъ. Но мы не должны, однакожь, за одно это считать его эгоистомъ и полагать, что онъ рѣшился бы просить у нея подобныхъ свиданій, еслибъ не увѣрилъ себя, что въ то же время старается усладить сколько-нибудь жизнь Маіти и что эта цѣль даже руководитъ имъ гораздо-сильнѣе его собственныхъ видовъ. Онъ могъ такимъ образомъ оказывать ей участіе и помощь. Къ-тому жь въ ея обращеніи съ нимъ не было ничего говорящаго о любви; это было не болѣе, какъ выраженіе той невинной дѣтской привязанности, которую она оказывала ему, когда ей было двѣнадцать лѣтъ. Быть-можетъ, она никогда не полюбитъ его иначе; быть можетъ, даже ни одна женщина неспособна полюбить его. «Но что жь» думалъ онъ, «я перенесу это; по-крайней-мѣрѣ, я буду имѣть утѣшеніе видѣть ее, чувствовать нѣкотораго рода близость къ ней». И онъ страстно хватался за возможность, что она его полюбитъ; можетъ-быть, ея чувства къ нему станутъ рости въ ней, если только она причислитъ его къ тѣмъ лицамъ, которыхъ, она съ своей живой и впечатлительной душой привыкла ежедневно окружать нѣжными и заботливыми попеченіями. Если возможно какой-либо женщинѣ полюбить его, то, конечно, этою женщиною, можетъ-быть, именно только лишь Магги: въ ней былъ такой избытокъ любви и не было никого, кто, бы имѣлъ на нее исключительныя права. За тѣмъ онъ чувствовалъ сожалѣніе о томъ, что такой умъ, какимъ она обладала, погибалъ, какъ молодое дерево, отъ недостатка свѣта и пространства, въ которомъ оно могло бы рости и развиваться. Онъ могъ спасти ее, уговоривъ бросить ея систему лишеній; онъ бы сдѣлался ея ангеломъ-хранителемъ; онъ все готовъ былъ перенести и сдѣлать за нее, лишь одно казалось ему невозможнымъ — не видѣть ее.

ГЛАВА II.

Тетка Глегъ знакомится съ Бобомъ.

Въ то время, какъ житейская борьба Магги почти исключительно происходила внутри ея, такъ-что одно незримое полчище боролось съ другимъ и сраженные призраки вставали снова, Томъ былъ занятъ болѣе-шумною и пыльною дѣятельностью, борясь съ болѣе-существенными препятствіями и одерживая болѣе-ощутительныя побѣды. Такъ было со временъ Гекубы и Гектора — внутри ограды женщины, съ распущенными волосами и съ воздѣтыми для молитвы руками, слѣдятъ за ходомъ житейской борьбы издали, наполняя свои длинные, ничѣмъ не занятые дни опасеніями и ожиданіями; за оградой же мужчины въ жестокомъ бою съ небесными и земными препятствіями, подавляютъ настоящею дѣятельностью воспоминанія о прошедшемъ и, въ пылу схватки, теряютъ способность ощущать страхъ и самыя раны. Изъ того понятія, которое вы могли составить о Томѣ, врядъ-ли вы можете ожидать для него неудачи въ какомъ бы ни было предпріятіи, на которое онъ твердо рѣшился; вѣроятно, многіе готовы были бы биться за него объ закладъ, несмотря на то, что онъ имѣлъ мало успѣха въ изученіи классиковъ. Но дѣло въ томъ, что въ послѣднемъ случаѣ Томъ никогда не искалъ успѣха; да и дѣйствительно ничто такъ легко не можетъ сдѣлать изъ человѣка дурака, какъ та педагогическая система, которая имѣетъ цѣлью переполнить его умъ огромнымъ количествомъ предметовъ, нисколько для него незанимательныхъ. Теперь же твердая воля Тома находила пищу въ его честности, гордости, семейномъ горѣ, личномъ честолюбіи, и связывала ихъ въ одну непреодолимую силу, сосредоточивавшую въ себѣ всѣ его усилія и недопускавшую минуты отчаянія. Дядя Динъ, который слѣдилъ за нимъ шагъ за шагомъ, скоро сталъ ожидать отъ него многаго, даже нѣсколько гордиться тѣмъ, что помѣстилъ въ торговый домъ племянника съ такими превосходными коммерческими способностями. Услугу, которую дядя оказалъ ему, доставивъ это мѣсто, Томъ вскорѣ понялъ изъ намековъ дяди Дина о томъ, что чрезъ нѣсколько времени его, можетъ-быть, въ извѣстныя времена года станутъ посылать путешествовать для покупки разныхъ грубыхъ принадлежностей, поименовыватъ которыя мы здѣсь не станемъ, дабы не оскорбить нѣжныхъ ушей нашихъ читательницъ; вѣроятно, съ этого цѣлью въ тѣ часы, когда Томъ надѣялся закусить у себя одинъ, дядя Динъ приглашалъ его зайти къ нему посидѣть съ нимъ часокъ, и проводилъ этотъ часъ въ преподаваніи совѣтовъ и увѣщаній относительно привоза и вывоза, съ случайными отступленіями менѣе-непосредственной пользы насчетъ относительныхъ для купцовъ Сент-Оггса выгодъ перевозки товаровъ на своихъ и на иностранныхъ судахъ, предметѣ — котораго мистеръ Динъ, какъ судовладѣлецъ, естественнымъ образомъ любилъ слегка касаться, когда онъ разгорячался бесѣдою и виномъ.

Ужь на второй годъ жалованье Тома было увеличено; но все, кромѣ платы за его столъ и одежду, клалось имъ въ семейный жестяной ящикъ; и онъ избѣгалъ товарищества, изъ опасенія, чтобъ это не вовлекло его въ издержки. Не то, чтобъ Томъ былъ выточенъ по образцу прилежнаго рабочаго, напротивъ, онъ чувствовалъ большую жажду удовольствій и сильныхъ ощущеній, желалъ бы быть Гекторомъ и играть блестящую роль въ глазахъ всѣхъ сосѣдей, щедрою, но справедливою рукою расточая милости и благодѣянія и слывя за одного изъ лучшихъ малыхъ въ околоткѣ; онъ даже рѣшился, рано или поздно, привести все это въ исполненіе; но природная проницательность сказала ему, что средства къ тому въ настоящее время заключались только лишь въ воздержности и самопожертвованіи: надо было сперва оставить за собой нѣсколько верстовыхъ столбовъ, и одна изъ первыхъ была уплата отцовскихъ долговъ. Придя къ этому твердому убѣжденію, онъ шелъ впередъ, не сбиваясь съ дороги, и обнаруживалъ извѣстнаго рода суровость, какъ то обыкновенно бываетъ съ молодыми людьми, пріобрѣтшими съ раннихъ лѣтъ право на нѣкоторую самонадѣянность. Томъ въ общемъ взглядѣ сильно сочувствовалъ отцу, что происходило какъ отъ семейной гордости, такъ и отъ рѣшимости быть безукоризненнымъ сыномъ; но, по-мѣрѣ-того, какъ росла его опытность въ дѣлахъ, ему часто приходилось въ душѣ осуждать отца за опрометчивость и неосторожность его прошлаго поведенія: между ихъ настроеніями духа также не было симпатіи, и Томъ рѣдко проводилъ съ веселымъ лицомъ тѣ немногіе часы, впродолженіе которыхъ онъ былъ дома. Магги чувствовала къ нему родъ какого-то страха, побѣдить который она тщетно старалась, какъ впечатлѣніе неоправдываемое ея убѣжденіемъ въ томъ, что имъ владѣютъ глубокія мысли и обширныя намѣренія. Характеръ послѣдовательный, который осуществляетъ все задуманное, преодолѣваетъ всякое противодѣйствующее побужденіе и не выходитъ за предѣлы въ точности возможнаго, силенъ даже въ отрицательныхъ своихъ свойствахъ. Вы легко можете понять, что постепенно-возрастающее несходство Тома съ отцомъ должно было привлечь къ нему родню его матери; и свѣдѣнія и предсказанія относительно способностей Тома къ занятіямъ, переданныя мистеромъ Диномъ мистеру Глегу, стали обсуживаться между ними и были приняты въ различной мѣрѣ. Рѣшили, что, повидимому, онъ способенъ принести пользу семейству, не вводя его въ хлопоты и издержки. Мистрисъ Пулетъ, по ея словамъ, всегда ожидала, что его сложеніе, такъ напоминающее Додсоновъ, давало право надѣяться, что изъ него что-нибудь да выйдетъ, и его дѣтскія шалости, какъ-то бѣганье за индѣйками, неуваженіе къ тёткамъ, и проч. только свидѣтельствовали о присутствіи въ немъ нѣкоторой части тёливеровой крови, которая, однакожь, исчезла съ годами. Мистеръ Глегъ, который уже почувствовалъ къ Тому родъ робкой любви за его умное и твердое поведеніе въ то время, когда ихъ имущество продавалось съ публичнаго торга, теперь старался возбудить себя до намѣренія горячо помочь ему въ его усиліяхъ когда-нибудь, когда представится къ тому случай безъ потери для самого себя.

Мистрисъ Глегъ замѣтила, что она неспособна говорить какъ пописаному, какъ то дѣлаютъ иные, и что слова тѣхъ, которые говорятъ мало, обыкновенно заключаютъ въ себѣ болѣе толку, такъ-что, когда настаетъ удобный моментъ, то становится замѣтно, кто умѣетъ лучше дѣлать дѣло, нежели говорить. Дядя Пулетъ, послѣ длиннаго періода молчанія, выразилъ то ясное заключеніе, что когда изъ молодаго человѣка выходитъ прокъ, то лучше всего вовсе не вмѣшиваться въ его дѣла.

Томъ, между-тѣмъ, не выказывалъ расположенія полагаться ни на кого, кромѣ самого себя, хотя, будучи отъ природы одаренъ свойствомъ глубоко чувствовать признаки хорошаго мнѣнія, онъ съ удовольствіемъ примѣчалъ, что дядя Глегъ нерѣдко въ часы занятій особенно-дружелюбно глядѣлъ на него. Ему также было весьма-пріятно, когда дядя приглашалъ его придти къ нему обѣдать, хотя большею-частью отказывался, подъ предлогомъ опасенія, что его занятія не позволятъ ему придти въ назначенный ему часъ. По прошествіи года, Тому представился случай оцѣнить дружеское къ нему расположеніе его дяди.

Бобъ Джэкинъ, который рѣдко возвращался изъ своихъ странствій, чтобъ не повидаться съ Томомъ и Магги, однажды вечеромъ, когда Томъ шелъ домой изъ Сент-Оггса дождался его на мосту, чтобъ поговорить съ нимъ наединѣ. Онъ имѣлъ смѣлость спросить, приходила ли когда-нибудь мистеру Тому мысль нажить денегъ, заведя небольшую торговлю въ свою собственную пользу. «Торговлю? какую», спросилъ Томъ. Бобъ объяснилъ ему, что онъ говорилъ о вывозѣ въ иностранные порты небольшой партіи товаровъ, и что у него былъ пріятель, который предложилъ ему заняться для него этимъ дѣломъ и который радъ будетъ оказать ту же услугу мистеру Тому. Тома сильно заинтересовало это предложеніе и онъ попросилъ дать ему тотчасъ; же болѣе-подробныя объясненія, удивляясь, какъ подобный планъ не пришелъ ранѣе въ голову ему самому. Мысль о спекуляціи, могущей замѣнить медленный процесъ сложенія умноженіемъ, до того его прельстила, что онъ рѣшился немедленно сообщить объ этомъ отцу и просить у него согласія вынуть изъ его жестянаго ящика часть накопленныхъ денегъ для покупки товаровъ. Онъ предпочелъ бы не совѣтоваться съ отцомъ, но, незадолго передъ тѣмъ, онъ опустилъ въ ящикъ всѣ свои деньги за послѣднюю четверть года и потому не имѣлъ никакихъ другихъ средствъ. Всѣ деньги, которыя у нихъ были, находились тамъ, такъ-какъ мистеръ Тёливеръ не соглашался отдавать ихъ на проценты, боясь потерять ихъ. Съ-тѣхъ-поръ, какъ онъ потерпѣлъ убытокъ въ спекуляціи съ какимъ-то зерномъ, онъ не былъ спокоенъ, когда не имѣлъ ихъ постоянно предъ глазами.

Томъ осторожно коснулся этого предмета, сидя вечеромъ съ отцомъ у очага, и мистеръ Тёливеръ слушалъ, наклонясь впередъ въ своемъ креслѣ и устремивъ скептическій взглядъ на Тома. Первое его побужденіе было отказать на-отрѣзъ; но онъ чувствовалъ нѣкоторое уваженіе къ томовымъ желаніямъ, и съ той поры, какъ сталъ считать себя «несчастнымъ» отцомъ, онъ утратилъ часть своей повелительности и желанія господствовать. Онъ вынулъ изъ кармана ключъ отъ своего письменнаго стола, досталъ оттуда ключъ отъ большаго жестянаго ящика и наконецъ принесъ самый ящикъ, но медленно, какъ-будто желая отдалить тяжелую минуту разставанія. Послѣ того онъ сѣлъ передъ столомъ и отворилъ небольшой висячій замокъ ящика маленькимъ ключомъ, который онъ всякую свободную минуту ощупывалъ въ карманѣ жилета. Вотъ онѣ, засаленныя ассигнаціи и блестящіе червонцы, и онъ сталъ выкладывать и пересчитывать ихъ на столѣ. Всего 116 фунтовъ въ два года нищеты и лишеній!

— Сколько же тебѣ надо? спросилъ онъ, говоря такъ, какъ-будто произносимыя имъ слова жгли ему губы.

— Положимъ, что я начну съ тридцати-щести фунтовъ, батюшка, сказалъ Томъ.

Мистеръ Тёливеръ отсчиталъ эту сумму и, держа на ней руку, сказалъ:

— Это то, что я могу откладывать изъ моей годовой платы.

— Да, батюшка, это такая медленная работа копить деньги при небольшихъ средствахъ нашихъ. А этимъ путемъ мы можемъ удвоить нашу казну.

— Ахъ, мальчикъ мой! сказалъ отецъ, продолжая держать руку на деньгахъ: — но ты можешь потерять эти деньги и вмѣстѣ съ ними цѣлый годъ моей жизни; а у меня ихъ ужь немного.

Томъ молчалъ.

— Ты знаешь, я не хотѣлъ платить дивиденда первой сотней, желая подождать, пока у меня наберется вся сумма. Я только тогда считаю деньги своими, когда вижу ихъ передъ собою. Если ты станешь пытать счастье, то будь увѣренъ, что оно будетъ противъ меня. Счастье на сторонѣ стараго Гарри; а если я потеряю одинъ годъ, то я никогда не ворочу его, потому-что дни мои сочтены.

Голосъ мистера Тёливера дрожалъ и Томъ молчалъ нѣсколько минутъ, прежде нежели проговорилъ:

— Если вы такъ сильно возстаете противъ моего плана, батюшка, то я откажусь отъ него.

Тѣмъ не менѣе, не желая оставить своего намѣренія, онъ рѣшился попросить дядю Глега ссудить его двадцатью, фунтами съ условіемъ получить пять процентовъ съ барыша. Это въ-самомъ-дѣлѣ не значило просить слишкомъ-большой услуги; а потому, когда, на другой день Бобъ зашелъ за отвѣтомъ, Томъ предложилъ ему пойти съ нимъ вмѣстѣ къ дядѣ Глегу поговорить объ этомъ дѣлѣ, такъ-какъ старая, гордость шептала ему, что языкъ Боба выведетъ его изъ нѣкоторыхъ затрудненій. Было четыре часа пополудни и мистеръ Глегъ послѣ одного изъ жаркихъ дней августа, разумѣется, занимался въ этотъ пріятный часъ счетомъ фруктовъ въ саду, желая убѣдиться, что число ихъ не измѣнилось со вчерашняго дня. За этимъ засталъ его Томъ, пришедшій къ нему, какъ показалось мистеру Глегу въ весьма-сомнительномъ обществѣ человѣка съ коробомъ на плечахъ (такъ-какъ Бобъ былъ готовъ отправиться въ свое ежедневное странствіе) и огромнаго бульдога съ намордникомъ, который шелъ тихо, перекачиваясь со стороны на сторону, и глядѣлъ исподлобья съ такимъ равнодушіемъ, которое могло скрывать самыя враждебныя намѣренія. Очки мистера Глега, помогавшіе ему считать фрукты, сдѣлали эти подозрительныя подробности страшно-ясными.

— Эй, эй! удержите вашу собаку-то, вы! закричалъ онъ, схвативъ колъ и держа его передъ собой наподобіе щита въ то время, какъ посѣтители были шагахъ въ трехъ отъ него.

— Пошелъ прочь, Мумисъ! сказалъ Бобъ, давая ему толчокъ. — Онъ смиренъ, какъ овца, сэръ.

Замѣчаніе, которое Мумисъ, впрочемъ, не подтвердилъ, отступая съ тихимъ рычаньемъ за ноги своего господина.

— Что это значитъ, Томъ? спросилъ Глегъ. — Не пришли ли вы увѣдомить меня, кто были тѣ мерзавцы, которые вырубили мои деревья?

Въ случаѣ, если Бобъ имѣлъ какое-нибудь отношеніе къ этому «увѣдомленію», мистеръ Глегъ чувствовалъ себя склоннымъ къ нѣкоторой терпимости относительно его.

— Нѣтъ, сэръ. Я пришелъ поговорить съ вами о моемъ собственномъ дѣлѣ.

— А! хорошо; но что общаго имѣетъ съ нимъ эта собака? сказалъ смягченный старикъ.

— Это моя собака, сэръ, отвѣтилъ проворный Бобъ. — А я тотъ, кто предложилъ мистеру Тому одно дѣльцо, потому-что мистеръ Томъ былъ моимъ другомъ, когда я былъ еще мальчишкой. Первое мое занятіе было пугать птицъ для стараго барина, и теперь всякій разъ, что представляется выгодное предпріятіе, я постоянно думаю о томъ, какъ бы доставить мистеру Тому возможность воспользоваться имъ. Будетъ вопіющій вредъ, если ему представляется случай заработать деньги, отправивъ для продажи товаръ, что доставитъ ему десять или двѣнадцать процентовъ чистаго барыша, за уплатою фрахтовыхъ денегъ и за коммиссію, и онъ не воспользуется этимъ за недостаткомъ средствъ. И еще дѣло идетъ о лесгамскихъ издѣліяхъ, которыя, будто нарочно, выдуманы для желающихъ отправить неслишкомъ-большіе тюки товаровъ; они легки, укладисты; вы можете купить ихъ на двадцать фунтовъ и они почти вовсе не занимаютъ мѣста, а между-тѣмъ, они такого рода товаръ, который нравится дуракамъ, такъ-что за продажей дѣло не станетъ. Я отправляюсь въ Лесгамъ, и купилъ бы товаръ для мистера Тома вмѣстѣ съ моимъ. Кромѣ-того, я коротко знаю шкипера судна, на которомъ товаръ этотъ будетъ нагруженъ; онъ человѣкъ вѣрный; у него семейство здѣсь, въ городѣ, фамилія его Солтъ; онъ, вмѣстѣ съ тѣмъ, замѣчательно-умная голова; и если вы не вѣрите мнѣ, то я могу свести васъ къ нему.

Дядя Глегъ стоялъ съ разинутымъ, въ знакъ удивленія, ртомъ, отъ той непринужденной болтливости, за которой умъ его едва поспѣвалъ слѣдить. Онъ посмотрѣлъ на Боба сперва чрезъ очки, потомъ въ очки, потомъ опять сверху, между-тѣмъ, какъ Томъ, не зная, какое впечатлѣніе было произведено на его дядю, начиналъ жалѣть, что привелъ съ собою этого велерѣчиваго Аарона. Рѣчи Боба казались ему болѣе-странными съ-тѣхъ-поръ, какъ, кромѣ него, былъ еще другой посторонній слушатель.

— Вы, мнѣ кажется, малый бывалый, сказалъ наконецъ мистеръ Глегъ.

— О, сэръ! вы правду говорите, отвѣтилъ Бобъ, тряхнувъ головой на сторону: — мнѣ, кажется, что у меня въ головѣ столько же жизни, сколько въ какомъ-нибудь старомъ сырѣ; у меня роится въ ней столько плановъ, что одинъ постоянно изгоняетъ другаго. Еслибъ у меня не было Мумиса, съ которымъ я могу подѣлиться мыслями, то, мнѣ кажется, что голова моя сдѣлалась бы наконецъ такъ тяжела, что перевѣсила и заставила бы меня когда-нибудь споткнуться. Я думаю это потому, что я никогда не ходилъ много въ школу. Я за это крѣпко бранюсь съ старухой-матерью. «Вы должны были больше посылать меня въ школу», говорю я ей: «и тогда я могъ бы читать смѣшныя книги и голова моя была бы не такъ полна и горяча». Славную и покойную жизнь ведетъ она теперь, ѣстъ, когда хочетъ, свою жареную говядину съ картофелемъ. У меня набирается столько денегъ, что мнѣ надо жениться, чтобъ было кому ихъ тратить за меня. Впрочемъ, скучная вещь — жена, да и Мумисъ можетъ не полюбить ее.

Дядя Глегъ, который считалъ себя за балагура съ-тѣхъ-поръ, какъ удалился отъ занятій, началъ находить Боба забавнымъ; однакожь въ немъ оставалось еще одно неблагопріятное впечатлѣніе, вслѣдствіе котораго лицо его сохраняло еще серьёзное выраженіе.

— Да я самъ думаю, что вы затрудняетесь на, ъ что тратить ваши деньги, иначе вы не стали бы держать огромную собаку, которая, вѣроятно, ѣстъ за двухъ людей. Это даже стыдно, право.

Онъ говорилъ это, однакожь, болѣе съ выраженіемъ горести, нежели досады, и тотчасъ прибавилъ:

— Однакожь, поговоримъ подробнѣе о вашемъ дѣлѣ, Томъ. Я полагаю, что вамъ нужна небольшая сумма денегъ, чтобъ попытать съ нею счастіе. Но куда же вы дѣваете всѣ ваши собственныя деньги? Я полагаю, что вы ихъ всѣхъ не тратите — а?

— Нѣсъ, сэръ, сказалъ Томъ, краснѣя: — но отцу моему не хочется рисковать ими и я не желаю понуждать его къ тому. Еслибъ я могъ достать на первый разъ фунтовъ двадцать или тридцать, то я былъ бы согласенъ платить за нихъ пять процентовъ и постоянно составилъ бы себѣ небольшой капиталецъ, который далъ бы мнѣ возможность впослѣдствіи обходиться безъ займовъ.

— Э-э! сказалъ мистеръ Глегъ, одобряющимъ тономъ: — это недурно и я не прочь быть вамъ въ томъ полезнымъ. Но все же для меня будетъ лучше повидаться предварительно съ этимъ Салтомъ, какъ вы его называете. Также относительно этого стараго друга вашего, предлагающаго купить для васъ товаръ… можетъ-быть, вы знаете кого-нибудь, кто поручится за васъ, когда деньги будутъ въ вашихъ рукахъ, продолжалъ осторожный старикъ, глядя на Боба черезъ очки.

— Я не думаю, чтобъ это было нужно, дядя, сказалъ Томъ. — По-крайней-мѣрѣ, я говорю, что этого ненужно для меня, потому-что я знаю Боба хорошо; но, конечно, можетъ-быть, справедливо, чтобъ вы имѣли какое-нибудь ручательство.

— Вы, я полагаю, удержите при покупкѣ процентъ для себя? сказалъ мистеръ Глегъ, глядя на Боба.

— Нѣтъ, сэръ, отвѣтилъ Бобъ, почти съ негодованіемъ: — я не предлагалъ достать мистеру Тому яблоко съ тѣмъ, чтобъ самому откусить отъ него часть. Когда я дѣлаю съ людьми какія-нибудь штуки, то онѣ бываютъ забавнѣе этого.

— Но, вѣдь, это совершенно-справедливо, чтобъ вы имѣли небольшой процентъ, сказалъ мистеръ Глегъ. — Я дурнаго мнѣнія о сдѣлкахъ, въ которыхъ оказываются услуги даромъ. Оно всегда какъ-то неблаговидно.

— Хорошо же, сказалъ Бобъ, который съ свойственною ему проницательностью тотчасъ смекнулъ, какъ долженъ былъ дѣйствовать. — Я скажу вамъ, что чрезъ это выигрываю. Все же это лишнія деньги въ моемъ карманѣ и я кажусь богаче оттого, что веду торговлю обширнѣе. Вотъ мой разсчетъ. О, я тонкій малый!

— Мистеръ Глегъ, мистеръ Глегъ! сказалъ строгій голосъ изъ открытаго окошка гостиной: — придете ли вы къ чаю? или вы будете разговаривать съ разнощиками, пока васъ не зарѣжутъ посреди бѣлаго дня.

— Зарѣжутъ? Что это она говоритъ, сказалъ мистеръ Глегъ. — Это вашъ племянникъ Томъ пришелъ поговорить со мной объ одномъ дѣлѣ.

— Да зарѣжутъ! Неочень-давно разнощикъ зарѣзалъ молодую женщину въ глухомъ мѣстѣ, укралъ ея наперстокъ и бросилъ тѣло ея въ колодецъ.

— Ну, ну! вы говорите о томъ безногомъ, который ѣздилъ въ тележкѣ запряженной собаками.

— Все-равно, мистеръ Глегъ, вы только любите противорѣчить мнѣ во всемъ, что бъ я ни сказала; и если племянникъ пришелъ по дѣлу, было бы приличнѣе привести его въ домъ, чтобъ тётка его знала про это дѣло, а не шептаться по угламъ, какъ заговорщика.

— Хорошо, хорошо, сказалъ мистеръ Глегъ: — мы сейчасъ идемъ.

— Вамъ не зачѣмъ здѣсь оставаться, сказала барыня, обращаясь къ Бобу съ громкимъ голосомъ, который болѣе указывалъ на ихъ общественное разстояніе. — Мнѣ ничего ненужно. Я не имѣю дѣла съ разнощиками. Не забудьте затворить за собою ворота.

— Погодите немного, не горячитесь такъ, сказалъ мистеръ Глегъ: — я еще не покончилъ съ этимъ молодымъ человѣкомъ: Войдите ко мнѣ, Томъ; войдите и вы, прибавилъ онъ, входя въ домъ.

— Мистеръ Глегъ, сказала жена его: — если вы намѣрены пустить этого человѣка и его собаку передъ моими глазами на мой коверъ, то будьте такъ добры предупредить меня о томъ. Я надѣюсь, что жена въ правѣ требовать этого.

— Не безпокойтесь, сударыня, сказалъ Бобъ, коснувшись шляпы. Онъ тотчасъ смекнулъ, что мистрисъ Глегъ личность, которую можно подурачить. — Мы съ Мумисомъ останемся здѣсь на террасѣ. Повѣрьте, что Мумисъ хорошо умѣетъ различать людей; мнѣ пришлось бы цѣлый часъ уськать его преждѣ нежели онъ бросился бы на истинную барыню, какъ вы. Право, удивительно, до какой степени онъ умѣетъ различать и любить прекрасныхъ женщинъ. Боже мой! прибавилъ Бобъ, кладя коробъ на землю: — не жалко ли, что такая барыня, какъ вы, не ведетъ дѣлъ съ разнощиками, вмѣсто-того, чтобъ ѣздить по новомоднымъ магазинамъ, съ полдюжиной изящно-одѣтыхъ молодыхъ людей; которые глядятъ, будто проглотили аршинъ, точь-въ-точь фигуры на бутылочныхъ пробкахъ. Всѣ эти люди добываютъ себѣ обѣдъ изъ куска проданнаго каленкору, вслѣдствіе чего вы, само-собою-разумѣется, должны платить втрое дороже, нежели разнощику, который простымъ способомъ добываетъ товаръ, не платитъ за наемъ лавки и не обязанъ прибѣгать къ обману для удовлетворенія своихъ изящныхъ потребностей. Да, впрочемъ, вы сами не хуже меня знаете это, сударыня, вы, вѣрно, видите насквозь этихъ лавочниковъ.

— Да, могу, сказать, что я ихъ хорошо знаю, да и разнощиковъ также, замѣтила мистрисъ Глегъ, желая доказать, что лесть Боба не произвела на нея никакого дѣйствія, между-тѣмъ, какъ ея мужъ, стоялъ за ней, положивъ руки въ карманы и, разставивъ ноги, подмигивалъ и улыбался въ супружескомъ восторгѣ отъ возможности провести его жену.

— О, конечно, сударыня! сказалъ Бобъ. — Вы, безъ-сомнѣнія, имѣли дѣло съ безчисленнымъ множествомъ разнощиковъ, когда были молоденькой дѣвушкой, прежде нежели этому барину посчастливилось увидѣть васъ, я очень-хорошо знаю, гдѣ вы жили; я часто видѣлъ рядомъ съ домомъ сквайра Дарлея, вашъ каменный домъ со ступенями у подъѣзда.

— Да, дѣйствительно, сказала мистрисъ Глегъ, разливая чай. — Такъ вы знаете мое семейство… Не родня ли вы тому косому разнощику, который носилъ намъ ирландское полотно?

— Ну, вотъ видите! сказалъ Бобъ уклончиво. — Развѣ не правда, что лучшія покупки были сдѣланы вами у разнощика? Вы видите, что даже косой разнощикъ лучше купца, неимѣющаго этого физическаго недостатка. Господи! еслибъ я имѣлъ тогда счастіе бывать въ вашемъ каменномъ домѣ съ этимъ коробомъ (при этомъ онъ нагнулся и трагически ткнулъ его кулакомъ), меня на каменныхъ ступеняхъ подъѣзда тотчасъ обступили бы хорошенькія дѣвицы… то-то я бы распродалъ товару! Теперь разнощики ходятъ только лишь по бѣднымъ домамъ, а въ богатыхъ бываютъ развѣ для горничныхъ. Плохія теперь времена! Взгляните, сударыня, на теперешнія бумажныя матеріи съ рисунками и сравните ихъ съ тѣми, которыя вы нашивали — и вы, конечно, не надѣнете тѣхъ, которыя нынѣ продаютъ. Товаръ, который вы бы могли купить, долженъ быть перваго сорта, такой же прочности, какъ черты вашего лица.

— Конечно, лучшей доброты, нежели тотъ, которымъ вы можете торговать. У васъ, вѣроятно, кромѣ наглости, ничего нѣтъ перваго сорта, отвѣтила мистрисъ Глегъ, торжествуя при мысли своей ни съ чѣмъ несравнимой проницательности. — Мистеръ Глегъ, рѣшитесь ли вы, наконецъ, сѣсть за столъ? Томъ, вотъ вамъ чашка чаю.

— Вы, правду говорите, сударыня: мой товаръ не для такихъ барынь, какъ вы: прошло то время. Грязная дешевизна уронила нашу торговлю. У насъ теперь бываетъ только товаръ съ попорчеными мѣстами, которыя могутъ быть вырѣзаны, или незамѣтны при ношеніи, а нѣтъ приличнаго для богатыхъ людей, которые могли бы дать хорошія деньги. Я не изъ тѣхъ, которые предложили бы вамъ, сударыня, развязать мой коробъ — нѣтъ, я хотя наглый, какъ вы говорите. Теперешнія времена дѣлаютъ людей наглыми, но не до такой степени.

— Что вы продаете, спросила мистрисъ Глегъ. — Вѣрно, красные товары, платки, и проч.?

— Разные, сударыня, разные, сказалъ Бобъ: — но не станемъ лучше говорить объ этомъ болѣе. Я пришелъ сюда по дѣлу мистера Тома; я не изъ тѣхъ людей, которые тратятъ время на разговоры о своихъ собственныхъ дѣлахъ.

— А что же это такое за дѣло, которое отъ меня скрываютъ? спросила мистрисъ Глегъ, которая, будучи томима двойнымъ любопытствомъ, была принуждена оставить на-время одинъ изъ предметовъ его.

— Маленькій планъ племянника Тома, сказалъ добродушный мистеръ Глегъ: — и, кажется, недурной. Это собственно денежная спекуляція, то-есть лучшій видъ плановъ для молодыхъ людей, которые должны составить себѣ состояніе — не правда ли, Джэнъ?

— Но я надѣюсь, что это не такого рода планъ, въ исполненіи котораго все должно лежать на его друзьяхъ, какъ то нынѣ обыкновенно бываетъ съ людьми. Да и скажите мнѣ, пожалуйста, что этотъ разнощикъ имѣетъ общаго съ дѣломъ, касающимся нашего семейства? Развѣ вы не можете, Томъ, говорить сами за себя и все разсказать вашей тёткѣ, какъ прилично племяннику?

— Это Бобъ Джекинъ, тётушка, сказалъ Томъ, сдерживая раздраженіе, которое всегда производилъ въ немъ голосъ его тётки. — Я его знаю съ дѣтства; онъ очень-хорошій малый и всегда готовъ оказать мнѣ дружескую услугу. Ему случалось посылать за границу товаръ небольшими партіями, въ видѣ частной спекуляціи, и онъ полагаетъ, что еслибъ я сдѣлалъ то же, то могъ бы нажить денегъ, такъ-какъ это предпріятіе можетъ дать большіе проценты.

— Большіе проценты? съ жадностью воскликнула тётка Глегъ: — а что вы называете большими процентами?

— По словамъ Боба, десять или двѣнадцать на сто, за уплатою издержекъ.

— Въ такомъ случаѣ почему же вы не увѣдомили обо всемъ этомъ ранѣе, мистеръ Глегъ? сказала мистрисъ Глегъ, обращаясь къ мужу тономъ глубокой укоризны. — Развѣ вы не твердили мнѣ постоянно, что невозможно получить болѣе пяти процентовъ?

— Фу! вздоръ, моя милая! отвѣтилъ мистеръ Глегъ: — вѣдь вы не могли же пуститься въ торговлю, поэтому я и говорилъ вамъ, что вы не можете съ достовѣрностью получить болѣе пяти процентовъ.

— Но я могу, сударыня, доставить вамъ болѣе, и сдѣлаю это весьма-охотно, если вы захотите рисковать вашими деньгами, хотя, собственно говоря, при этомъ нѣтъ никакого риску. Еслибъ вы согласились дать мистеру Тому нѣсколько денегъ взаймы, онъ выплатилъ бы вамъ съ нихъ шесть или семь процентовъ, и самъ нажилъ бы что-нибудь при этомъ; а для такой доброй барыни, какъ вы, эти деньги получили бы большую цѣну въ вашихъ глазахъ отъ мысли, что вашъ племянникъ также имѣлъ отъ нихъ нѣкоторую пользу.

— Что вы на это скажете, мистрисъ Глегъ? спросилъ ея мужъ. — Я такъ думаю, поразвѣдавъ еще немного объ этомъ дѣлѣ, поразить Тома порядочнымъ кушемъ для перваго раза. Онъ будетъ платить мнѣ проценты — вы понимаете? и если у васъ есть кое-какія деньги, залежавшіяся въ носкѣ чулка, или еще гдѣ-нибудь…

— Мистеръ Глегъ! это выходитъ изъ всякихъ границъ! Вы скоро станете объявлять мошенникамъ, гдѣ у меня лежатъ деньги, чтобъ меня ограбили.

— Хорошо, хорошо, я говорю только, что вы можете, если хотите, сложиться со мной, давъ двадцать фунтовъ, а я дополню до пятидесяти: это будетъ порядочная сумма на первый случай — не правда ли, Томъ?

— Я надѣюсь, что вы не разсчитываете на меня, мистеръ Глегъ. Вы готовы сдѣлать хорошее употребленіе изъ моихъ денегъ, я воображаю!

— Очень-хорошо-съ! сказалъ мистеръ Глегъ довольно-рѣзко. — Въ такомъ случаѣ мы обойдемся и безъ васъ. Я пойду съ вами къ этому Солту, продолжалъ онъ, обращаясь къ Бобу.

— Прекрасно! вы пойдете-себѣ своей дорогой, а меня хотите исключить изъ предпріятія моего роднаго племянника. Я не говорила, что не положу на это своихъ денегъ, точно также, какъ не говорила, что готова дать двадцать фунтовъ, какъ вы-было такъ легко рѣшили за меня; но Томъ когда-нибудь самъ увидитъ, на сколько его тётка въ правѣ рисковать деньгами, которыя она для него же накопила, прежде нежели ей докажутъ, что онѣ не пропадутъ.

— О, это отличная манера рисковать! сказалъ мистеръ Глегъ, подмигивая Тому, который не могъ не улыбнуться.

Мистрисъ Глегъ разразилась бы, но Бобъ удержалъ потокъ ея рѣчей.

— Ахъ, сударыня, сказалъ онъ восторженно: — вы понимаете вещи. Лучше всего поступать, какъ вы намѣрены. Вы посмотрите, какъ удастся первая попытка, и тогда вы примите дѣятельное участіе. Хорошее дѣло имѣть добрую родню. Я началъ съ средствами, добытыми чисто моей смёткой, съ десятью червонцами, которые я накопилъ, гасивъ огонь на мельницѣ у Торри; деньги эти росли и росли постепенно, пока у меня составилось нѣчто въ родѣ тридцати фунтовъ, которые я могъ отложить, доставивъ вмѣстѣ съ тѣмъ всѣ удобства жизни моей матери. Я могъ бы заработать болѣе, еслибъ не былъ такъ слабъ съ женщинами; когда я торгую, не могу не уступить имъ. Вотъ, напримѣръ, всякій другой нажилъ бы на этомъ коробѣ хорошія деньги; а я… я увѣренъ, что онъ пойдетъ у меня почти за ту цѣну, которую онъ мнѣ самому стоилъ.

— Есть еще у васъ кусокъ хорошаго тюля? спросила мистрисъ Глегъ покровительственнымъ тономъ, вставая отъ чайнаго стола и складывая салфетку.

— О, сударыня, у меня нѣтъ ничего достойнаго вашего вниманія. Мнѣ было бы стыдно показать вамъ мой товаръ; это было бы оскорбленіемъ для васъ.

— Однакожъ, покажите мнѣ, что я требую, продолжала мистрисъ Глегъ тѣмъ же покровительственнымъ тономъ. — Если, какъ вы говорите, у васъ товаръ съ изъяномъ, то есть надежда, что онъ за то нѣсколько высшей доброты.

— Нѣтъ, сударыня, — я знаю себѣ мѣсто, сказалъ Бобъ, поднимая свой коробъ и вскидывая его на плечи. — Я не стану обнаруживать низость своей торговли передъ такой доброй барыней, какъ вы. Товары у разнощиковъ сильно упали, такъ-что вамъ больно было бы видѣть разницу. — Я къ вашимъ услугамъ, сэръ, когда вамъ будетъ угодно идти переговорить съ Солтомъ.

— На все будетъ свое время, отвѣчалъ мистеръ Глегъ, нежелавшій прерывать начатаго разговора. — Что, вы не нужны на буянѣ, Томъ?

— Нѣтъ, сэръ; я оставилъ Стоу вмѣсто себя.

— Ну-ка, поставьте вашъ коробъ и покажите мнѣ товаръ, сказала мистрисъ Глегъ, придвигая къ окну стулъ и садясь на него съ важностью.

— Пожалуйста, не требуйте этого, сударыня, сказалъ Бобъ убѣдительно.

— Не разсуждайте болѣе! строго сказала мистрисъ Глегъ: — а дѣлайте, что я вамъ говорю.

— Ну, сударыня, я совершенно пропалъ! сказалъ Бобъ, медленно опуская свой коробъ и неохотно развязывая его: — но приказанія ваши должны быть исполнены (онъ говорилъ съ большой разстановкой). Вы, навѣрное, ничего не купите у меня: я бы даже жалѣлъ, еслибъ вы это сдѣлали… Подумайте о бѣдныхъ деревенскихъ женщинахъ, которыя никогда не уходятъ изъ дома болѣе, нежели на какіе-нибудь сто ярдовъ… было бы очень жаль, еслибъ кто-нибудь сталъ перекупать у нихъ ихъ товаръ. Для нихъ настоящій праздникъ, когда онѣ завидятъ мой коробъ; а такого товару мнѣ нескоро достать. Наконецъ, мнѣ теперь некогда, потому-что я собираюсь идти въ Лесгамъ. Посмотрите, и Бобъ началъ снова говорить съ живостью, показывая красный шерстяной платокъ съ вышитымъ въ одномъ изъ угловъ его вѣнкомъ: — вотъ отъ этой вещи потекутъ слюньки у любой крестьянской дѣвушки, и стоитъ она всего два шиллинга, а почему? потому-что въ одномъ изъ концовъ ея есть небольшая дырка, проѣденная молью. Я думаю, что Провидѣніе посылаетъ моль и плѣсень нарочно для того, чтобъ сбавить цѣну съ товаровъ въ пользу хорошенькихъ, но небогатыхъ женщинъ. Еслибъ не моль, то всѣ платки, которые онѣ теперь носятъ, пошли бы къ богатымъ и красивымъ барынямъ, какъ вы, сударыня, по пяти шиллинговъ за штуку — ни гроша менѣе; между-тѣмъ, что дѣлаетъ моль? она мгновенно отъѣдаетъ три шиллинга съ цѣны, и тогда разнощики, какъ я, могутъ нести ихъ вмѣсто огня въ тѣмъ, которыя живутъ въ темныхъ хижинахъ. Посмотрите: не все ли равно взглянуть на пламя, что на этотъ платокъ?

Бобъ подержалъ его въ нѣкоторомъ разстояніи, чтобъ лучше полюбоваться имъ; но мистрисъ Глегъ сказала рѣзко:

— Да; во въ это время года ненужно никому огня. Отложите эти цвѣтныя вещи въ сторону и покажите мнѣ ваши тюли, если они у насъ есть.

— Эхъ, сударыня! я, вѣдь, предсказывалъ вамъ, что случится, сказалъ Бобъ, отбрасывая въ сторону красный товаръ съ видомъ отчаянія. — Я зналъ, что вамъ не понравится смотрѣть на вещи, которыя я продаю. Вотъ, напримѣръ, кусокъ цвѣтной кисеи, ну, къ чему вамъ смотрѣть на него? Это было бы все-равно, какъ еслибы вы стали смотрѣть ни пищу бѣдныхъ; оно только отбило бы у васъ аппетитъ. Въ серединѣ этого куска узоръ не удался, вслѣдствіе чего кисея эта, которая такъ хороша, что ее могла бы носить принцесса Викторія, пойдетъ женѣ лавочника, въ Фиббсъ-Эндъ за десять шиллинговъ за весь кусокъ, то-есть десять ярдовъ, считая въ томъ числѣ мѣсто съ изъяномъ, между-тѣмъ, какъ цѣна его была бы двадцать-пять шиллинговъ, и ни гроша менѣе.

И Бобъ отбросилъ кусокъ назадъ на траву, какъ-бы щадя взоры мистрисъ Глегъ.

— Но я не буду долѣе говорить вамъ про такія вещи, какъ эта кисея, вы въ-состояніи заплатить втрое и за вещь, которая вдвое хуже. Вы спрашивали у меня тюль: хорошо же, у меня есть кусокъ, который васъ позабавитъ.

— Подайте мнѣ эту кисею! сказала мистрисъ Глегъ; она палевая, а я люблю этотъ цвѣтъ.

— Да… но вѣдь это поврежденная вещь, сказалъ Бобъ съ пренебреженіемъ. — Вы изъ нея ничего не станете дѣлать, сударыня, и, я знаю, отдадите вашей кухаркѣ, а это было бы жаль, потому-что она въ этомъ платьѣ слишкомъ бы походила на барыню, что неприлично для служанокъ.

— Достаньте и смѣрьте ее! сказала мистрисъ Глегъ повелительно.

Бобъ повиновался съ видимымъ неудовольствіемъ.

— Посмотрите, сколько здѣсь лишку! сказалъ онъ, поднимая кверху лишній полъярда, между-тѣмъ, какъ мистрисъ Глегъ внимательно разсматривала поврежденное мѣсто и, отбросивъ голову назадъ, старалась опредѣлить, на сколько недостатокъ будетъ замѣтенъ издали.

— Я дамъ вамъ за это шесть шиллинговъ, сказала она, выпуская кисею изъ рукъ съ видомъ особы, произносящей свой ultimatum.

— Не говорилъ ли я вамъ, сударыня, что вамъ непріятно будетъ разсматривать вещи, находящіяся въ моемъ коробѣ? Я вижу, что вамъ стало тошно отъ этихъ испорченныхъ товаровъ, сказалъ Бобъ, съ большой поспѣшностью складывая свою кисею и собираясь повидимому завязать свой коробъ. — Вы привыкли видѣть другой товаръ у разнощика, когда вы жили въ каменномъ домѣ. Торговля разнощиковъ упала — я вамъ это говорилъ. Мой товаръ для простаго народа. Мистрисъ Пепперъ дастъ мнѣ десять шиллинговъ за эту кисею, и еще пожалѣетъ, что я не запросилъ съ нея дороже. Подобныя вещи цѣнятся въ то время, какъ ихъ носятъ: онѣ сохраняютъ свой цвѣтъ, пока нитка не разотрется совершенно при стиркѣ, а это, конечно, не случится, пока я еще буду молодъ.

— Ну, такъ и быть, семь шиллинговъ, сказала мистрисъ Глегъ.

— Выкиньте это изъ головы, сударыня, сказалъ Бобъ. — Вотъ вамъ кусокъ тюля: взгляните на него единственно, чтобъ судить, до чего дошла моя торговля. Вы видите, онъ весь въ крапинкахъ и цвѣточкахъ, отличной доброты, но желтъ, потому-что лежалъ возлѣ желтыхъ матерій. Я бы никогда не могъ купить подобной вещи, еслибъ не желтизна. Не мало труда стоило мнѣ изучить стоимость подобныхъ предметовъ. Когда я началъ торговать, я столько зналъ въ этомъ толку, сколько свинья въ апельсинахъ: каленкоръ и тюль было для меня одно и то же. Я думалъ, что вещи тѣмъ цѣннѣе, чѣмъ онѣ толще. Меня надували страшно, потому-что я человѣкъ прямой, незнающій никакихъ штукъ. Я могу только сказать, что этотъ носъ мой собственный; если же бы я вздумалъ распространиться о чемъ-либо далѣе моего носа, то я бы скоро запутался. Такъ, напримѣръ, я заплатилъ тринадцать пенсовъ за этотъ тюль; и еслибъ я сказалъ вамъ какую-нибудь, другую цѣну, то я солгалъ бы; и тринадцать же пенсовъ я и прошу за него, ни гроша болѣе; такъ-какъ это дамская вещь, а я люблю угождать дамамъ. Тринадцать пенсовъ за шесть ярдовъ, это такъ дешево, какъ-будто бы плата назначалась за однѣ только крапинки и цвѣточки.

— Я, пожалуй, возьму три ярда, сказала мистрисъ Глегъ.

— А здѣсь всѣхъ шесть, сказалъ Бобъ. — Нѣтъ, сударыня, не стоитъ этого покупать. Вы можете завтра отправиться въ любую лавку и достать тюль того же узора, но только уже выбѣленный. Правда, оно будетъ втрое дороже; но какое до этого дѣло такой госпожѣ, какъ вы?

Онъ торжественно сталъ завязывать свой коробъ.

— Ну-ка, выньте мнѣ эту кисею, сказала мистрисъ Глегъ. — Вотъ вамъ за нея восемь шиллинговъ.

— Вы, конечно, шутите, сударыня, сказалъ Бобъ, глядя ей, смѣясь, въ лицо: — я тотчасъ смекнулъ давича, подходя къ окошку, что вы веселая барыня.

— Ну же, выложите мнѣ ее! повторила мистрисъ Глегъ повелительно.

— Если я продамъ вамъ эту кисею за десять шиллинговъ, то вы и то, пожалуйста, не говорите этого никому, чтобъ меня не осмѣяли. Я часто бываю принужденъ говорить, что я продалъ товаръ дороже, нежели на самомъ дѣлѣ, изъ опасенія, чтобъ меня не назвали дуракомъ. Я радъ, что вы не настаиваете на томъ, чтобъ купить у меня тюль, иначе я потерялъ бы двѣ лучшія вещи для мистрисъ Пепперъ въ Фиббс-Эндѣ; а она у меня рѣдкая покупательница.

— Покажите мнѣ еще разъ вашъ тюль, сказала мистрисъ Глегъ съ новой жаждой обладанія этими мушками и вѣточками теперь, когда онѣ отъ нея скрылись.

— Что дѣлать! Я не могу отказать вамъ, сударыня, сказалъ Бобъ, протягивая тюль, — Посмотрите-ка только, какой узоръ! Это настоящій лесгамскій товаръ. Вотъ подобными-то вещами я и совѣтую мистеру Тому поторговать. У кого есть деньги, у того онѣ размножатся какъ черви отъ этихъ лесгамскихъ товаровъ. О! еслибъ я былъ богатъ, я зналъ одну барыню — у ней еще была пробочная нога — она была такая сметливая, что вы никогда не могли бы уличить ее въ опрометчивости: прежде, чѣмъ рѣшится на что-нибудь, она строго обдумывала свой поступокъ. Она дала тридцать фунтовъ одному молодому человѣку изъ суконной линіи, а онъ купилъ на нихъ лесгамскаго товара, и одинъ знакомый мнѣ шкиперъ, только не Солтъ, вывезъ его за границу; она получила свои восемь процентовъ и теперь ее не остановишь: съ каждымъ кораблемъ она непремѣнно посылаетъ товаръ, пока не разбогатѣетъ какъ жидъ. Ея фамилія Бёксъ; она не живетъ въ этомъ городѣ. Пожалуйте-ка мнѣ, сударыня, мой тюль.

— Вотъ вамъ пятнадцать шиллинговъ за оба, сказала мистрисъ Глегъ: — но только это безсовѣстная цѣна.

— Нѣтъ, сударыня, вы бы не сказали этого, стоя еще чрезъ какія-нибудь пять лѣтъ на колѣняхъ въ церкви. Я, просто, даромъ отдаю вамъ товаръ. Подобная уступка окончательно уничтожила бы весь барышъ. — Ну-съ, сударь, продолжалъ Бобъ, взбрасывая свой коробъ себѣ на плечи: — если вамъ угодно, я буду радъ пойти теперь съ вами заняться дѣлами мистера Тома. Эхъ! желалъ бы я имѣть еще двадцать фунтовъ на мою долю; не задумался бы я долго, что съ ними дѣлать!

— Подождите немного, мистеръ Глегъ, сказала жена его, когда онъ взялся за шляпу. — Вы никогда не хотите дать мнѣ договорить. Вы теперь уйдете, уладите это дѣло и потомъ придете сказать, что уже слишкомъ-поздно для меня толковать о немъ, какъ-будто я не родная тётка моего племянника и не глаза его семейства съ материнской стороны, и сверхъ-того, еще я откладываю для него деньги, дабы, когда я буду въ гробу, онъ зналъ, кого уважать.

— Ну-съ, хорошо, мистрисъ Глегъ, скажите же, что вы думаете? сказалъ мистеръ Глегъ торопливо.

— Я желаю, чтобъ ничего не было сдѣлано безъ моего вѣдома. Быть-можетъ, что когда вы узнаете, что дѣло это вѣрно и безопасно, то я не откажусь дать съ своей стороны двадцать фунтовъ стерлинговъ. И если я это сдѣлаю, Томъ, заключила мистрисъ Глегъ, обращаясь выразительно къ племяннику: — то я надѣюсь, что вы всегда будете это помнить и не перестанете быть благодарнымъ такой тёткѣ. Вы мнѣ будете платить проценты — вы понимаете? Я не одобряю манеры давать деньги даромъ; этого въ моемъ семействѣ никогда не водилось.

— Благодарю васъ, тётушка, отвѣтилъ Томъ съ нѣкоторою гордостью: — я самъ предпочитаю, чтобъ эти деньги были даны мнѣ взаймы.

— Очень-хорошо: вотъ это додсоновскій духъ! сказала мистрисъ Глегъ, вставая съ мѣста, чтобъ достать свое шитье и считая всякое дальнѣйшее замѣчаніе излишнимъ.

Солтъ — это замѣчательно-умная голова, по выраженію Боба — отъисканъ въ облакѣ табачнаго дыма, въ трактирѣ «Якорь». Мистеръ Глегъ сталъ наводить справки, давшія результатъ довольно-удовлетворительный, чтобъ обезпечить заимообразную ссуду, въ которой тётка Глегъ приняла участіе, присовокупивъ, съ своей стороны, двадцать фунтовъ. И въ этомъ скромномъ основаніи вы видите, читатель, начало обстоятельства, которое иначе могло бы удивить васъ, именно накопленіе Томомъ денегъ безъ вѣдома отца такой суммы, которая въ сложности съ болѣе-медленнымъ процесомъ откладыванія денегъ должна была вскорѣ покрыть дефицитъ. Съ-тѣхъ-поръ, какъ вниманіе Тома было обращено на этотъ, неизвѣстный отцу его, источникъ доходовъ, онъ рѣшился извлечь изъ него возможно-большую выгоду, и не терялъ ни одного случая болѣе распространить свое маленькое предпріятіе. Не говорить объ этомъ отцу его побуждала та странная смѣсь противорѣчащихъ чувствъ, вслѣдствіе которой часто бываютъ одинаково-правы и сторона, восхищающаяся какимъ-либо поступкомъ, и сторона, осуждающая его; отчасти причиною этому было то не-расположеніе къ откровенности, которое столь часто существуетъ между людьми, находящимися въ близкомъ родствѣ — это семейное недовѣріе, которое такъ часто отравляетъ самыя святыя отношенія въ нашей жизни, отчасти же желаніе поразить отца неожиданною и радостною вѣстью. Онъ не понималъ, что было бы лучше усладить до-тѣхъ-поръ его жизнь новою надеждой, и тѣмъ предупредить рѣзкость впечатлѣнія отъ слишкомъ-большой радости.

Во время перваго свиданія Магги съ Филиппомъ у Тома былъ уже капиталъ около полутораста фунтовъ, и въ то время, какъ они при вечернемъ свѣтѣ гуляли въ Красномъ Оврагѣ, онъ ѣхалъ верхомъ въ Лесгамъ, гордясь тѣмъ, что совершалъ свою первую поѣздку по порученію Геста и Комп., и взвѣшивая въ умѣ, на сколько было для него вѣроятія въ концу слѣдующаго года удвоить свой капиталъ, снять съ имени отца пятно, нанесенное ему долгами, и, можетъ-быть — онъ къ тому времени достигалъ совершеннолѣтія — выдвинуть самого себя на болѣе-высокое поприще. Развѣ онъ этого не заслуживалъ? Онъ зналъ весьма-хорошо, что заслушивалъ.

ГЛАВА III.

Вѣсы колеблются.

Мучительная борьба, какъ мы уже сказали, раздирала сердце Магги, когда она возвращалась въ тотъ вечеръ изъ Краснаго Оврага. Какая была это борьба — вы, безъ сомнѣнія, могли замѣтить уже изъ ея свиданія съ Филиппомъ. Мрачныя скалы, тѣснившіяся вокругъ нея, разсѣлись и обнаружили выходъ изъ этой долины печали и униженія. Цѣлью ея стремленій было теперь уже не одно далекое, недосягаемое небо; казалось, что и земное блаженство, плѣнительные образы котораго рисовало ея воображеніе, становилось ей доступнимъ. Она могла читать, могла находить развлеченіе въ разговорахъ, могла любить; до нея доходили бы вѣсти изъ свѣта, отлученіе отъ котораго для нея было бы добрымъ дѣломъ. Филиппъ былъ дѣйствительно достоинъ сожалѣнія: онъ былъ, просто, несчастливъ; и кто знаетъ? быть-можетъ, ей представлялся въ этомъ случай развить свои умственныя способности и сдѣлать ихъ болѣе-достойными того высокаго служенія, которому она ихъ посвятила; истинная набожность невозможна безъ умственнаго развитія. Къ-тому же въ ея дружбѣ съ Филиппомъ не было ничего предосудительнаго; побужденія, запрещавшія ее, были такъ неосновательны, такъ противны христіанской любви! Но при этихъ, мысляхъ въ ней снова пробуждались опасенія, что эта дружба повлекла бы за собою скрытность и такимъ-образомъ ея жизнь потеряла бы свою прежнюю откровенную простоту. Ей казалось, что до этой вечерней прогулки въ Красномъ Оврагѣ она имѣла власть надъ собою; но теперь, при всей ея рѣшительности разстаться съ Филиппомъ, ее невольно влекло туда, подъ таинственную, неясную сѣнь оврага, на встрѣчу страстнымъ взглядамъ, въ объятія дружбы. Она знала, что одинъ Филиппъ дорожилъ ея рѣчами, ловилъ каждое сказанное ею слово, между-тѣмъ, какъ другіе не удостоивали ея своего вниманія. Тяжко было ей лишить себя этой единственной отрады, но она рѣшилась и высказала ему, что была намѣрена сказать, хотя лицо ея и обнаруживало глубокую затаенную тоску.

— Филиппъ, сказала она: — я рѣшилась: намъ должно разстаться; но это никогда не помѣшаетъ намъ забыть другъ друга. Я не могу видѣться съ вами открыто… Постойте, я знаю, что вы готовы отвѣтить: вы скажете, что эта скрытность будетъ вынуждена чужимъ недоброжелательствомъ; но, какъ бы то ни было, каково бы ни было побужденіе, скрытность всегда порочна. Я предчувствую, что изъ этого не выйдетъ никакого добра ни мнѣ, ни вамъ. А если узнаютъ нашу тайну — подумайте, какая можетъ выйдти бѣда, и намъ все же придется разстаться, но только тогда будетъ гораздо тяжелѣе.

Яркій румянецъ выступилъ на щекахъ Филиппа; лицо его выражало сильную внутреннюю тревогу. Казалось, онъ всѣми силами хотѣлъ противиться этому рѣшенію, но онъ превозмогъ себя и съ притворнымъ спокойствіемъ сказалъ:

— Если такъ, Магги, если намъ суждено разстаться, то постараемся это забыть, хоть на полчаса. Поговоримъ еще немного въ послѣдній разъ.

Онъ взялъ ея руку; Магги не противилась. Она видѣла по его спокойному виду, что онъ былъ убитъ, и желала показать, какъ не намѣренно она его огорчила. Они шли рука-объ-руку въ глубокомъ молчаніи.

— Присядемъ здѣсь, на этомъ уступѣ, гдѣ мы стояли въ прошлый разъ, сказалъ Филиппъ. — Посмотрите, какъ этотъ шиповникъ осыпался; его нѣжные лепестки покрываютъ землю.

Они усѣлись подъ наклонною ясенью.

— Я уже началъ вашъ портретъ, гдѣ я изображу васъ въ темной зелени сосенъ, сказалъ Филиппъ: — вы должны дать мнѣ время, изучить ваши черты, такъ какъ мнѣ болѣе не приведется васъ видѣть. Взгляните въ эту сторону, пожалуйста.

Это было сказано такимъ умоляющимъ голосомъ, что Магги не могла отказать его просьбѣ. Она взглянула на его маленькое, блѣдное лицо съ выраженіемъ богини, сознающей, что ей покланяются.

— Итакъ, мнѣ придется сидѣть во второй разъ, сказала она, улыбаясь: — будетъ этотъ портретъ болѣе перваго?

— О, гораздо болѣе! онъ будетъ написанъ масляными красками. Вы будете подобны величественной Дріядѣ, только-что вышедшей изъ дупла въ тѣ таинственные часы, когда вечерняя тѣнь ложится на луга.

— Живопись поглощаетъ теперь всѣ ваши мысли?

— Быть можетъ, сказалъ Филиппъ съ грустнымъ выраженіемъ: — меня занимаетъ слишкомъ-многое: я много сѣю; но ничего не пожинаю. На мнѣ лежитъ тяжелое проклятіе. Я могу сочувствовать всему изящному, всему высокому, но я неспособенъ ничего создать. Я люблю живопись, музыку, люблю я литературу и классическую, и средневѣковую, и современную. Я бросаюсь на все, берусь за все — и ни въ чемъ не успѣваю.

— Но и это уже составляетъ счастіе: имѣть столько наклонностей и имѣть возможность ими наслаждаться, задумчиво сказала Магги. — Пристрастіе къ какому-нибудь отдѣльному предмету мнѣ всегда казалось чѣмъ-то въ родѣ мономаніи.

— Это могло бы мнѣ доставить счастіе. Еслибъ я былъ, какъ другіе, съ горечью возразилъ Филиппъ: — я бы могъ, какъ и они, достигнуть значенія и отличія одною только посредственностью; по-крайней-мѣрѣ, мнѣ было бы доступно та чувство довольства, которое заставляетъ людей забывать отсутствіе болѣе-возвышенныхъ благъ. Быть-можетъ, тогда и общество Сент-Оггса показалось бы мнѣ пріятнымъ. Но въ моемъ положеніи только какой-нибудь блестящій талантъ, который бы возвысилъ меня надъ общимъ уровнемъ провинціальной жизни, можетъ доставить счастіе да и еще одно — любовь могла бы замѣнить и талантъ.

Магги не слышала конца; слова Филиппа пробудили дремавшее въ ней чувство недовольства судьбой.

— Я понимаю, что вы хотите сказать, сказала она: — хотя я знаю гораздо-менѣе вашего. Я также полагала, что никогда не буду въ-состояніи вести жизнь однообразную, заниматься мелочами, дрязгами, и не знать ничего возвышеннаго. Но, милый Филиппъ, мнѣ всегда кажется, что мы только малыя дѣти, о которыхъ печется кто-то, кто мудрѣе всѣхъ насъ. Не слѣдуетъ ли намъ всегда и во всемъ покоряться судьбѣ, каковы бы ни были наши лишенія? Въ этой мысли я нахожу утѣшеніе; эти послѣдніе два-три года мнѣ даже пріятно уничтожать свою собственную волю.

— Да, Магги, съ жаромъ возразилъ Филиппъ: — и вы предаетесь самому узкому, самообольщающему фанатизму для того, чтобъ избѣгнуть страданій; вы хотите заморить, уничтожить всѣ благородныя стремленія вашей души. Напрасно вы думаете, что покорность судьбѣ приноситъ радости и душевное спокойствіе. Покорность судьбѣ, это — добровольное безропотное перенесеніе страданій, которымъ нельзя помочь и которымъ не предвидится исхода. Заглушить же въ себѣ всѣ чувства, разорвать всѣ связи съ обществомъ не значитъ покориться судьбѣ. Я не покоряюсь судьбѣ. Я даже увѣренъ, что никогда не приду къ этому убѣжденію. И вы не покоряетесь судьбѣ, вы только сами себя обманываете.

Губы Магги дрожали; она чувствовала, что въ словахъ Филиппа было много правды, но въ то же время она сознавала, что, въ примѣненіи къ настоящимъ обстоятельствамъ, они были совершенно ложны. Это двоякое впечатлѣніе вполнѣ соотвѣтствовало двоякому побужденію говорившаго. Филиппъ дѣйствительно былъ твердо убѣжденъ въ томъ, что говорилъ; онъ говорилъ это съ такимъ жаромъ, потому-что эти слова представляли важный доводъ, опровергавшій намѣреніе Магги, противное его желаніямъ. Но личико Магги, которому слезы придавали какое-то дѣтски-прекрасное выраженіе, пробудило въ немъ болѣе-нѣжныя и менѣе-эгоистическія чувства. Онъ взялъ ее за руку и сказалъ пѣжно:

— Но постараемся не думать объ этомъ въ теченіе этого краткаго получаса. Мы, вѣдь, останемся друзьями, несмотря на разлуку… Мы всегда будемъ думать другъ о другѣ. Я буду счастливъ, покуда вы живы, потому-что буду надѣяться когда-нибудь быть вамъ полезнымъ.

— Какой добрый братъ вы были бы! сказала Магги, улыбаясь сквозь слёзы: — я думаю, вы такъ бы пеклись обо мнѣ, такъ бы дорожила моей любовью, что даже я чувствовала бы себя счастливою; вы любили бы меня на столько, что все сносили бы, все бы прощали. Вотъ, что я всегда желала видѣть въ Томѣ. Я никогда не довольствовалась малымъ — вотъ почему мнѣ лучше бы и не мечтать о счастьѣ…. Музыка никогда не удовлетворяла меня: мнѣ всегда хотѣлось, чтобъ поболѣе инструментовъ играло вдругъ, чтобъ голоса были глубже, полнѣе. Продолжаете ли вы еще пѣть, Филиппъ? прибавила она отрывисто, какъ бы забывъ, о чемъ говорила прежде.

— Да, отвѣтилъ онъ: — почти каждый день. Но, вѣдь, мой голосъ только посредственъ, какъ и все во мнѣ.

— Такъ спойте мнѣ что-нибудь, хоть одну пѣсенку, прежде чѣмъ я уйду, что-нибудь такое, что ни пѣвали по субботамъ вечеромъ въ Лортонѣ, когда мы оставались одни въ гостиной, а я закрою глаза, чтобъ лучше слышать.

— Знаю, знаю! сказалъ Филиппъ.

Магги закрыла лицо руками, и онъ запѣлъ Sotto-voce (любовь въ ея глазахъ играетъ) и потомъ сказалъ:

— Вѣдь это оно — не такъ ли?

— Нѣтъ, нѣтъ, я не останусь здѣсь! вскричала Магги, вскакивая съ своего мѣста: — оно только будетъ меня всюду преслѣдовать. Идемте, Филиппъ. Мнѣ пора домой.

И она пошла, такъ-что онъ принужденъ былъ встать и послѣдовать за нею.

— Магги, сказалъ онъ увѣщательнымъ тономъ: — не упорствуйте въ этомъ добровольномъ, безумномъ тиранствѣ. Мнѣ грустно и страшно видѣть, какъ вы подавляете и насильствуете свою природу. Еще ребенкомъ, вы были полны жизни. Я полагалъ, что изъ васъ выйдетъ женщина съ блестящимъ умомъ и пылкимъ воображеніемъ. Да и теперь еще, когда вы только не облекаетесь въ унылый покровъ молчанія, она проглядываетъ на вашемъ лицѣ.

— Зачѣмъ вы говорите съ такою горечью, Филиппъ? сказала Магги.

— Потому-что я предвижу, что это дурно кончится; вы не въ силахъ будете перенести этой добровольно-налагаемой на себя муки.

— Мнѣ дадутся силы свыше, сказала Магги.

— Никогда, Магги! Никому не даются силы переносить то, что неестественно. Не подумайте, что этимъ образуется твердый характеръ. Вы не хотите удовлетворить теперь этимъ стремленіямъ, этой потребности разумныхъ наслажденій, и увидите, съ какой яростью они овладѣютъ вами, когда вамъ придется снова попасть въ свѣтъ.

Магги вздрогнула и бросила испуганный вглядъ на Филиппа.

— Филиппъ, какъ смѣете вы потрясать мои убѣжденія? Вы соблазнитель, Филиппъ.

— Нѣтъ, Магги, я не соблазнитель. Любовь дѣлаетъ меня проницательнымъ, наполняетъ мою душу тревожными опасеніями. Послушайте меня. Позвольте мнѣ снабжать васъ книгами, позвольте мнѣ видѣться съ вами время-отъ-времени, позвольте мнѣ быть вашимъ братомъ и наставникомъ, какъ вы, бывало, говорили въ Лортонѣ. Повѣрьте, гораздо грѣшнѣе медленно убивать себя, какъ вы дѣлаете, нежели видѣться со мною.

Магги чувствовала, что не въ-состояніи говорить. Она покачала головой и молча продолжала идти впередъ. Когда она достигла того мѣста, гдѣ прекращались сосны, она также молча протянула къ нему руку.

— Такъ вы меня навсегда изгоняете отсюда, Магги, или я могу приходить сюда гулять? Если я когда-нибудь случайно встрѣчу васъ, то въ этомъ уже не будетъ скрытности. Это послѣдняя минута, когда наша рѣшимость готова осуществиться, сдѣлаться неотмѣнимою, когда роковыя врата готовы закрыться за нами — вотъ эта минута всего болѣе испытываетъ наши силы! Тогда, послѣ многихъ часовъ здравыхъ разсужденій и твердаго убѣжденія, мы цѣпляемся за какой-нибудь пустой софизмъ, который разрѣшаетъ всю нашу борьбу и приводитъ насъ къ пораженію, которое въ ту минуту намъ лучше побѣды.

Магги обрадовалась этой уверткѣ Филиппа. Лицо ея невольно обнаружило ея чувства. Онъ замѣтилъ это и они молча разошлись. Филиппъ очень-хорошо сознавалъ положеніе дѣла и опасался, не слишкомъ ли самовольно онъ старался пріобрѣсти вліяніе надъ Магги. Но нѣтъ! Онъ увѣрялъ себя, что его побужденія не были эгоистическія.

Онъ имѣлъ мало надежды на взаимность ея чувствъ; онъ только полагалъ, что для нея же будетъ лучше, когда она вырвется изъ этой неволи, причиняемой семейными дрязгами, что это время не было потеряно, что она имѣла случай развить свои умственныя способности сношеніями съ человѣкомъ, которой стоялъ гораздо-выше той невѣ: жественной среды, въ которой ей суждено было вращаться. Намъ стоитъ только мысленно прослѣдить всѣ послѣдствія нашихъ дѣйствій, чтобъ найти какое-нибудь основаніе, которое бы совершенно оправдывало это дѣйствіе. Принимая на себя роль нровидѣнія, которое располагаетъ послѣдствіями, или философа, который ихъ предвидитъ, мы всегда можемъ, дѣлать только то, что намъ пріятно. Точно такимъ же образомъ и Филиппъ оправдывалъ свои усилія превозмочь то отвращеніе, которое Магги питала къ скрытности и къ той двойственности въ жизни, которая бы причинила новыя бѣдствія тѣмъ, кто имѣлъ самыя священныя права на нее.

Но въ немъ былъ излишекъ страсти, который дѣлалъ его пристрастнымъ. Желаніе видѣть Магги нашло въ немъ характеръ необузданной жадности, съ которою люди, страждующіе нравственно и физически, цѣпляются за малѣйшій призракъ удовольстія и счастія.

Онъ не имѣлъ счастія въ жизни, какъ другіе; онъ даже не могъ пройти въ толпѣ незамѣченнымъ — нѣтъ, ему суждено было быть всегда на-показъ, какимъ-то печальнымъ исключеніемъ, предметомъ всеобщаго сожалѣнія. Даже и для Магги онъ былъ исключеніемъ: было ясно, что ей и въ голову не приходила мысль, что онъ могъ быть ея любовникомъ.

Но не будемъ слишкомъ строги къ Филиппу.

Некрасивые и уродливые люди нуждаются въ необыкновенныхъ добродѣтеляхъ, потому-что имъ должно быть очень-неловко безъ нихъ; но также, съ другой стороны, и предположеніе, что физическіе недостатки производятъ необыкновенныя добродѣтели, подобно тому, какъ животныя получаютъ болѣе-обильную шерсть въ холодныхъ климатахъ, кажется, немного натянуто. Много говорятъ объ исключеніяхъ, которымъ подвергается красота; но мнѣ кажется, что они находятся въ такомъ же отношеніи къ тѣмъ, которымъ подвергаются люди, лишенные красоты, какъ пресыщеніе на пиру, гдѣ все льститъ чувствамъ, относится къ невоздержанію, возбуждаемому голодомъ. Не считается ли Башня Голода самымъ страшнымъ мученіемъ, которое только можетъ выпасть на долю человѣка? Филиппъ, никогда не зналъ, что такое любовь матери, та любовь, которая изливается на насъ тѣмъ обильнѣе, чѣмъ мы болѣе въ ней нуждаемся, и жмется къ намъ тѣмъ нѣжнѣе, чѣмъ сомнительнѣе кажется намъ успѣхъ въ жизни, и сознаніе отцовской любви и снисходительности омрачалось въ немъ сознаніемъ его ошибокъ. Воспитанный вдали отъ практической жизни и отъ природы, одаренный почти женскою чувствительностью, онъ питалъ то отвращеніе къ свѣтской жизни и чувственнымъ наслажденіямъ, которое свойственно многимъ женщинамъ; а единственныя родственныя отношенія его, какъ сына, были ему чѣмъ-то въ родѣ болѣзненной раны. Есть что-то поражающее, болѣзненно-непріятное въ человѣческомъ существѣ, представляющемся исключеніемъ изъ общаго круга явленій до-тѣхъ-поръ, пока нравственная сила не восторжествуетъ въ немъ; а въ двадцать-два года это еще невозможно. Эта сила присутствовала въ Филиппѣ. Но, вѣдь, и солнце свѣтитъ тускло сквозь утренній туманъ.

ГЛАВА IV.

Еще любовная сцена.

Въ первые дни слѣдующаго апрѣля, почти чрезъ годъ послѣ только-что описанной нами сцены разставанія, хотя и очень сомнительнаго, мы опять видимъ Магги въ Красномъ-Оврагѣ. Она только-что входитъ туда сквозь группу сосенъ. Но теперь не вечеръ, какъ въ прежнее ея посѣщеніе, а ранніе часы полудня. Холодный весенній воздухъ заставляетъ ее кутаться въ широкую шаль и ускоряетъ ея шаги, хотя она и попрежнему ежеминутно повертывается, чтобъ любоваться своими любимыми деревьями. Ея взглядъ нѣсколько-оживленнѣе прошлогодняго, а чудная улыбка мелькаетъ на ея губкахъ, какъ-будто она готовитъ кому-нибудь, кого она ждетъ, веселую, забавную рѣчь. Тотъ, кого она ждала, не заставилъ себя долго ждать.

— Возьмите вашу «Коринну», сказала Магги, вынимая изъ-подъ шали книгу. — Вы правы были, говоря, что она мнѣ не сдѣлаетъ никакого добра; но вы ошиблись, полагая, что я бы желала быть на ея мѣстѣ.

— Не-уже-ли, Магги, вы не желали бы быть десятой музой? отвѣчалъ Филиппъ, взглянувъ на нее такимъ взглядомъ, какимъ мы смотримъ на расходящіяся черныя, тяжелыя тучи, обѣщающія намъ опять зрѣлище свѣтлаго, голубаго неба.

— Ни за что! смѣясь, подхватила Магги. — Музы, я думаю, очень незавидныя богини: онѣ обязаны всегда таскать съ собою свитки пергамента и музыкальные инструменты. Притомъ, еслибъ я была музой и носила съ собою арфу, то, вы знаете, въ нашемъ климатѣ надо было бы непремѣнно всегда имѣть ее въ зеленомъ футлярѣ, а это съ моею памятью невозможно: я бы на всякомъ шагу теряла его.

— Такъ вы раздѣляете мою нелюбовь къ Кориннѣ?

— Я не кончала книги, сказала Магги: — какъ только я дошла до того мѣста, гдѣ является эта блондинка, читающая книгу въ паркѣ, я кинула книгу и рѣшилась болѣе не читать. Я предвидѣла, что эта бѣлокожая дѣвушка отниметъ у Коринны ея любовь и сдѣлаетъ ее несчастной. Я рѣшилась болѣе не читать книгъ, въ которыхъ все счастье выпадаетъ на долю блондинокъ. Я начинаю имѣть противъ нихъ предубѣжденіе. Еслибъ вы теперь могли мнѣ дать какой-нибудь романъ, въ которомъ бы и брюнетки были бы счастливы. Это мнѣ необходимо для равновѣсія. Я хочу непремѣнно отомстить за всѣхъ этихъ Ребеккъ, Флоръ, Макъ-Анверъ, Минъ и всѣхъ другихъ несчастныхъ черноволосыхъ дѣвушекъ. Такъ-какъ вы мой наставникъ, то вы должны спасти меня отъ предубѣжденій и пристрастій; вы такъ много всегда противъ этого говорите.

— Можетъ-быть, вы сами лично отомстите за всѣхъ брюнетокъ, лишивъ вашу кузину Люси всѣхъ ея поклонниковъ. У ней навѣрно теперь есть какой-нибудь прекрасный обожатель; онъ теперь у ногъ ея, онъ рабъ ея. Но достаточно вамъ показаться — и вашъ свѣтъ совершенно затмитъ и уничтожитъ мерцающій блескъ вашей хорошенькой, маленькой кузины.

— Филиппъ, нехорошо принимать за серьёзное всякую шутку, отвѣчала Магги, нѣсколько обидясь: — зачѣмъ примѣнять тотчасъ къ жизни всякій вздоръ, который сорвется съ языка? Точно, я въ своихъ старыхъ платьяхъ, безъ всякаго таланта или знанія, могу быть соперницею моей хорошенькой Люси, имѣющей столько прекрасныхъ дарованій, такъ отлично-образованной и которая въ десять разъ красивѣе меня. Ужь я не говорю о томъ, была ли бы я такъ подла, чтобъ желать быть ея соперницею. Къ-тому же, я никогда не бываю у тётки Динъ, когда у нихъ гости. Милая же Люси только изъ доброты сердца и любви ко мнѣ иногда къ намъ пріѣзжаетъ и заставляетъ меня повременамъ и ее посѣщать.

— Магги, сказалъ съ удивленіемъ Филиппъ: — это на васъ не походитъ: все брать за чистую монету. Вѣдь я пошутилъ. Должно-быть, вы были сегодня утромъ въ Сент-Оггсѣ и потому что-то скучны.

— Ну, если вы это сказали шуткой, такъ плохая она шутка, улыбаясь, замѣтила Магги. — Я приняла ее за выговоръ; я думала, что вы хотите напомнить мнѣ, что я надменна и желаю, чтобъ всѣ меня обожали. Нѣтъ, право не потому я сочувствую блондинкамъ, что у меня самые черные волосы, а потому, что онѣ несчастны, а я всегда сочувствую несчастью. Еслибъ блондинка была покинута своимъ любовникомъ, я бы ее любила; я всегда, читая романы, на сторонѣ покинутой любви.

— Такъ вы никогда не имѣли бы духу покинуть любовника? спросилъ Филиппъ, нѣсколько краснѣя.

— Право не знаю, отвѣчала Магги, нѣсколько запинаясь; потомъ, улыбнувшись, она прибавила: — впрочемъ, кажется, я могла бы отвергнуть его, еслибъ онъ былъ очень надменный; и то еслибъ онъ впослѣдствіи смирился сердцемъ, то я бы возвратила ему свою любовь.

— Я часто думалъ, Магги, сказалъ Филиппъ съ нѣкоторымъ усиліемъ: — что вы скорѣе бы полюбили именно такого человѣка, котораго никакая другая женщина не полюбила бы.

— Это зависѣло бы отъ того, за что другіе не любили бы его, смѣясь, отвѣчала Магги. — Онъ могъ бы быть очень-непріятенъ; онъ бы напримѣръ, могъ ходить всегда со стеклышкомъ въ глазу и строить отъ этого очень смѣшныя рожи, какъ молодой Тори. Я не думаю, чтобъ другія женщины любили это, но я все-таки не чувствую никакого сожалѣнія къ нему. Мнѣ никогда не жаль надменныхъ людей; по-моему, они находятъ счастье въ своемъ собственномъ высокомѣрія.

— Но положимъ, Магги, что это былъ бы человѣкъ вовсе-ненадменный и гордиться ему было бы не чѣмъ, еслибъ онъ имѣлъ какой-нибудь физическій недостатокъ и при всемъ томъ видѣлъ въ васъ звѣзду своей жизни, любилъ бы, обожалъ бы васъ до того, что считалъ бы высшимъ счастіемъ васъ видѣть хоть на минуту…

Филиппъ остановился, онъ боялся, чтобъ это признаніе не уничтожило всего его счастія; онъ чувствовалъ тотъ же самый страхъ, который мѣшалъ ему высказаться такъ долго. Онъ вдругъ постигъ, что было безуміе высказать все, что онъ сказалъ. Магги обходилась съ нимъ, особенно сегодня, такъ непринужденно и равнодушно.

Но теперь она была далека отъ равнодушія. Пораженная необычайнымъ чувствомъ, слышавшемся въ каждомъ словѣ Филиппа, она повернулась къ нему, и чѣмъ-долѣе онъ говорилъ, тѣмъ болѣе-и-болѣе измѣнялось ея лицо. Она вся вспыхнула и дрожь пробѣжала по всему ея тѣлу. Это бываетъ всегда, когда человѣкъ слышитъ новость, заставляющую его взглянуть вѣрно на прошедшее, представлявшееся ему до-тѣхъ-поръ въ неясныхъ мечтаніяхъ. Она молчала и, пройдя нѣсколько шаговъ, сѣла на близь-стоявшій старый пень, точно какъ-будто у ней не было силы стоять. Она вся дрожала.

— Магги, воскликнулъ Филиппъ, котораго каждая минута молчанія все болѣе-и-болѣе тревожила: — я дуракъ! Забудьте, что я сказалъ; я буду доволенъ, если все можетъ остаться попрежнему.

Отчаяніе, съ которымъ Филиппъ произнесъ эти слова, заставило Магги сказать что-нибудь:

— Я такъ удивлена, Филиппъ, я никогда не воображала… и слезы заглушили ея слова.

— Вы меня теперь ненавидите, вы думаете, что я наглый, надменный дуракъ? воскликнулъ съ жаромъ Филиппъ.

— О, Филиппъ! сказала Магги: — какъ можете вы такъ думать, точно я не была бы благодарна за всякую любовь. Но я никогда не воображала, чтобъ вы меня любили. Мнѣ казалось такъ невозможно, мнѣ грезилось какъ сонъ, какъ сказка, что меня кто-нибудь можетъ полюбить.

— Такъ вы не отворачиваетесь отъ моей любви? сказалъ Филиппъ, садясь подлѣ нея и взявъ ее за руку. Неожиданная надежда мелькнула въ его головѣ. — Любите ли вы меня? спросилъ онъ тихо.

Магги поблѣднѣла. На такой прямой вопросъ было трудно отвѣчать; но глаза ея встрѣтились съ глазами Филиппа, которые въ эту минуту сіяли умолявшей любовью и сдержанной слезою. Она начала говорить не колеблясь, но съ простою, чудною нѣжностью дѣвушки.

— Я думаю, я не могла бы никого любить болѣе васъ, хотя я и не могу именно сказать, зачѣмъ я васъ люблю. Она остановилась и черезъ минуту продолжала: — но, милый Филиппъ, гораздо-лучше намъ объ этомъ болѣе не говорить. Вы знаете, что если откроютъ нашу дружбу, то мы не можемъ остаться друзьями. Я никогда не думала, что хорошо дѣлаю, поддаваясь желанію васъ видѣть, хотя это было во многихъ отношеніяхъ такъ дорого мнѣ. Теперь опять мнѣ сдается, что это не кончится добромъ.

— Но, вѣдь, не было же отъ этого никакого зла, Магги. А еслибъ вы и прежде руководились этимъ страхомъ, то вы бы еще прожили одинъ скучный годъ въ совершенномъ онѣмѣніи, тогда-какъ по-крайней-мѣрѣ теперь вы очнулись и походите на то, что вы были прежде.

Магги покачала головою.

— Конечно, проговорила она: — мнѣ было очень-пріятно разговаривать съ вами, читать ваши книги, ждать съ нетерпѣніемъ нашей прогулки, когда я могла передать вамъ все, что я думала вдали отъ васъ; но я какъ-то теперь никогда не могу быть спокойна: я все думаю о жизни, о свѣтѣ, о другихъ людяхъ, и какъ-то домъ мой мнѣ постылъ, и мнѣ досадно, и мнѣ отъ души жаль, что я могла дойдти до того, что мнѣ наскучили отецъ и мать. Мнѣ кажется то, что вы называете онѣмѣніемъ, гораздо-лучше, ибо тогда нѣмы и мои себялюбивыя желанія.

Филиппъ, между-тѣмъ, всталъ и нетерпѣливо ходилъ взадъ и впередъ.

— Нѣтъ, Магги, сказалъ онъ: — вы имѣете, какъ я уже прежде старался вамъ доказать, очень-превратныя понятія о томъ, что такое побѣда надъ собою, надъ своими чувствами и желаніями. То, что вы называете побѣдой надъ собой, то-есть насильственное заглушеніе органовъ слуха и зрѣнія въ-отношеніи всѣхъ предметовъ, исключая одного избраннаго вами, не есть въ подобномъ существѣ, какъ вы, побѣда надъ собою — нѣтъ, это только развитіе мономаніи.

Онъ сказалъ эти слова съ видимымъ раздраженіемъ; но, кончивъ, опять сѣлъ подлѣ Магги и взялъ ея руку.

— Не думайте, Магги, началъ онъ: — теперь о прошедшемъ, думайте только о нашей любви. Если дѣйствительно ваше сердце влечетъ васъ ко мнѣ, то нечего намъ унывать: всѣ препятствія уничтожатся сами собою современемъ. Намъ остается только ждать; я могу жить въ надеждѣ на будущее. Посмотрите на меня, Магги, и повторите, что вы можете меня любить. Не отворачивайтесь отъ меня, не смотрите на это расколотое дерево, это дурной признакъ.

Магги повернулась къ нему и, взглянувъ на него своими черными глазами, грустно улыбнулась.

— Скажите мнѣ, Магги, хоть одно доброе словечко, а то, право, вы были ко мнѣ добрѣе въ Лортонѣ. Вы тогда — помните? спросили, радъ ли я былъ бы, еслибъ вы меня поцаловали. Вы никогда не исполнили своего обѣщанія.

Воспоминаніе о пріятномъ дѣтствѣ отвратило вниманіе Магги на минуту отъ настоящаго; оно даже какъ-бы сдѣлало ей настоящее не столь страннымъ. Она поцаловала его почти такъ просто и спокойно, какъ прежде, когда ей было двѣнадцать лѣтъ. Филиппъ вспыхнулъ отъ счастья и тотчасъ съ недовольствомъ сказалъ:

— Магги, вы, кажется, недовольно-счастливы, вы, изъ сожалѣнія ко мнѣ, принуждаете себя говорить, что вы меня любите.

— Нѣтъ, Филиппъ, сказала Магги, качая головою, какъ, бывало, ребенкомъ: — нѣтъ, я говорю правду. Это чувство ново мнѣ и непостижимо; но я не думаю, чтобъ я могла кого-нибудь любить болѣе васъ. Я бы такъ желала всегда съ вами жить, чтобъ сдѣлать васъ счастливымъ. Я всегда была счастлива, когда была съ вами. Одно только есть на свѣтѣ, чего я для васъ не сдѣлаю: я никогда не позволю себѣ сдѣлать, что можетъ оскорбить отца. Этого вы никогда не должны и просить у меня.

— Нѣтъ, Магги, я ничего нѣ буду просить; я все перенесу; я готовъ ждать цѣлый годъ втораго поцалуя, если только я буду знать, что занимаю у васъ въ сердцѣ первое мѣсто.

— Нѣтъ, сказала Магги съ улыбкою: — такъ долго я васъ не заставлю ждать. Потомъ, опять принявъ прежній серьёзный видъ, она прибавила, вставая съ своего мѣста. — Но, что бъ и вашъ отецъ сказалъ, Филиппъ? О! намъ невозможно быть болѣе какъ братъ и сестра и то тайными, какъ мы были до-сихъ-поръ. Откажемся лучше отъ всякой мысли о другихъ отношеніяхъ.

— Нѣтъ, Магги, я отъ васъ отказаться не могу, конечно, исключая тотъ случай, если вы дѣйствительно во мнѣ не видите ничего болѣе, какъ вашего брата. Скажите мнѣ всю правду.

— Увѣряю васъ, я говорю правду. Имѣла ли я когда болѣе счастья, какъ быть съ вами, съ самаго малолѣтства, въ тѣ дни, когда еще Томъ меня любилъ? А умъ вашъ совершенно замѣняетъ мнѣ цѣлый міръ: вы всегда можете все растолковать мнѣ. Мнѣ, кажется, никогда не наскучило бы быть съ вами.

Говоря это, Магги, шедшая рука-въ-руку съ Филиппомъ, ускорила шагъ, ибо она чувствовала, что имъ пора разстаться; но это чувство заставляло ее еще болѣе позаботиться, чтобъ не оставить какимъ-нибудь ненарочно-сказаннымъ словомъ непріятное впечатлѣніе въ Филиппѣ. Эта была одна изъ тѣхъ опасныхъ минутъ, когда говоришь въ одно и то же время и искренно и обманчиво, когда чувство, поднявшись выше своего обыкновеннаго уровня, оставляетъ на берегахъ знаки, до которыхъ впослѣдствіи никогда не доходитъ.

Поровнявшись съ соснами, они остановились, чтобъ проститься.

— Такъ жизнь моя будетъ полна надежды, Магги, говорилъ Филиппъ: — я, вопреки всему, буду счастливѣйшій человѣкъ въ свѣтѣ? Мы теперь принадлежимъ другъ другу навсегда, все-равно, живемъ ли мы вмѣстѣ или порознь?

— Да, Филиппъ, я бы желала никогда не разставаться, я бы желала васъ сдѣлать очень-счастливымъ.

— Я чего-то другаго жду… посмотримъ получу ли ожидаемое.

Магги улыбнулась; въ глазахъ у ней сіяли слезы; она наклонила голову и поцаловала блѣднаго юношу, взглядъ котораго выражалъ умолявшую, робкую любовь, любовь, похожую на любовь женщины.

Была и у Магги минута совершеннаго счастія, минута увѣренности, что если и была въ этой любви жертва съ ея стороны, то тѣмъ самымъ эта любовь дѣлалась чище и драгоцѣннѣе.

Поцаловавъ Филиппа, она отвернулась отъ него и поспѣшила домой, чувствуя, что съ этой минуты настаетъ въ ея жизни новая эпоха. Ея прежнія грезы и мечтанія должны будутъ все болѣе-и-болѣе давать мѣсто думамъ, желаніямъ и заботамъ о жизни дѣйствительной.

ГЛАВА V.

Расколотое дерево.

Тайны рѣдко обнаруживаются тѣмъ путемъ, котораго мы всего болѣе опасаемся. Страхъ заставляетъ обыкновенно человѣка воображать, что его тайна должна непремѣнно открыться какимъ-нибудь поразительнымъ, драматическимъ событіемъ. Такъ и Магги, цѣлый годъ скрывавшая удачно тайну, не переставала бояться, что ее откроютъ и представляла себѣ непремѣнно, что, обнаружиться она иначе не можетъ, какъ трагической сценой; что разъ гуляя съ Филиппомъ подъ-руку въ Красномъ-Оврагѣ, они вдругъ встрѣтятъ или отца или Тома. Она хорошо понимала, что эта встрѣча очень-невѣроятна, но она не могла вообразить болѣе-ужасное происшествіе, которое бы такъ вполнѣ соотвѣтствовало степени ея страха и боязни. Напротивъ, въ дѣйствительной жизни главную роль въ обнаруженіи тайнъ обыкновенно играютъ самые пустые, косвенные намеки, основанные, повидимому, на тривіальныхъ стеченіяхъ обстоятельствъ. Конечно, менѣе всего въ этомъ отношеніи думала Магги о тёткѣ Пулетъ. Нечего было бояться, чтобъ она ихъ накрыла, такъ-какъ она не жила въ Сенг-Оггсѣ и, къ-тому жь, не отличалась ни взглядомъ быстрымъ, ни умомъ; слѣдовательно, со стороны Магги было бы очень-странно опасаться ея болѣе, чѣмъ, напримѣръ, тётки Глегъ. А однако орудіемъ ея судьбы должна была быть никто иная, какъ тётка Пулетъ. Она, правда, не жила въ Сент-Оггсѣ, но дорога изъ Фарум-Ферза проходила мимо Краснаго-Оврага, на противоположномъ концѣ того, съ котораго вошла Магги.

На другой день послѣ только-что разсказаннаго нами свиданія Магги съ Филиппомъ, было воскресенье и мистеръ Пулетъ долженъ былъ присутствовать на чьихъ-то похоронахъ въ сент-оггской церкви. Воспользовавшись этимъ случаемъ, мистрисъ Пулетъ отобѣдала у сестры Динъ, а къ чаю пошла къ бѣдной сестрѣ Тёливеръ. Воскресенье былъ одинъ день, когда Томъ бывалъ по вечерамъ долга. Послѣднее время онъ что-то повеселѣлъ и особенно былъ въ хорошемъ расположеніи духа. Послѣ долгой и откровенной бесѣды съ отцомъ, онъ отправился съ матерью въ садъ, погулять и посмотрѣть, какъ цвѣтутъ вишневыя деревья; онъ даже позвалъ съ собою Магги, ласково сказавъ: «Ну, Магги, пойдемъ и ты съ нами». Онъ началъ съ нѣкоторыхъ поръ имѣть лучшее мнѣніе о ней, ибо она отстала отъ нѣкоторыхъ своихъ странностей и перестала вести свою прежнюю уединенную жизнь. Онъ даже начиналъ ею гордиться: онъ слышалъ, какъ нѣкоторые люди отзывались о ней, какъ объ очень-красивой дѣвушкѣ. Въ описываемый нами день лицо ея было необыкновенно оживлено; казалось, она была счастлива, но въ-сущности, оживленіе и краска въ лицѣ происходили отъ внутренней тревоги, въ которой столько же было сомнѣнія и грусти, сколько удовольствія.

— Ты очень сегодня, Магги, авантажна, сказала тётка Пулетъ, за чаемъ, грустно качая головой. — Я никогда не думала, Бесси, что твоя дочка будетъ такъ хороша собою. Но ты должна, моя милая, носить розовый цвѣтъ: это тебѣ будетъ къ лицу. Въ этомъ голубомъ платьѣ, которое тебѣ подарила сестра Глегъ, ты ни на что не похожа. У Дженъ никогда не было вкусу. Зачѣмъ ты не носишь мое платье, которое я тебѣ дала?

— Оно такое хорошенькое и нарядное, тётушка; оно слишкомъ для меня хорошо, особливо въ-сравненіи съ другими частями моего туалета.

— Конечно, было бы неприлично тебѣ ходить въ такомъ платьѣ, еслибъ не знали, что тебѣ его подарила тётка, когда оно ей ужь болѣе не годилось. Очевидно, я должна же дарить своимъ племянницамъ иногда старыя платья; я покупаю каждый годъ себѣ новыя и никогда ихъ не изнашиваю. Что касается до Люси, то ей не приходится ничего давать: у ней все самое изысканное. Сестра Динъ по правдѣ можетъ носъ поднимать, хотя цвѣтъ лица ея дочки совершенно-желтый. Я думаю, просто, съ ея разстройствомъ печени она долго не проживетъ. Это же говорилъ сегодня въ проповѣди новый пасторъ, докторъ Кенъ.

— Ахъ! не правда ли, онъ отличный проповѣдникъ? сказала мистрисъ Тёливеръ.

— А какой на Люси былъ сегодня воротничокъ! продолжала мисстрисъ Пулетъ, съ глубокомысленнымъ взглядомъ: — право, у меня такого нѣтъ; впрочемъ, надо поискать и надѣть самый лучшій, авось, онъ посоперничаетъ удачно.

— Люси! да ее вѣдь и зовутъ красавицей Сент-Оггса, замѣтилъ дядя Пулетъ.

— Фу! сказалъ мистеръ Тёливеръ, нетерпѣвшій, чтобъ кого-нибудь считали красавицей, кромѣ его Магги. — Люси, такая маленькая штучка, не имѣетъ вовсе никакой фигуры. Но правда, говорятъ, красивыя перья дѣлаютъ и птицу красивой. Вотъ, не нахожу я ничего хорошаго въ этихъ миньятюрныхъ женщинахъ; онѣ совершенно не въ пропорціи съ мужчинами. Когда я выбиралъ себѣ жену, я выбралъ ее настоящаго роста, не большую и не маленькую.

Бѣдная мистрисъ Тёливеръ, несмотря на свою увянувшую красоту, улыбнулась самодовольно.

— Но не всѣ же и мужчины велики, сказалъ дядя Пулетъ, только намекая на свой небольшой ростъ. — Молодой человѣкъ можетъ быть хорошъ собою и не имѣя шести футовъ роста, какъ вашъ Томъ.

— Что тутъ толковать о ростѣ, лучше быть благодарнымъ за то, что мы не горбаты, замѣтила жена его. — Я сегодня въ церкви видѣла того урода — молодаго Уокима. Подумать только, что ему достанется такое богатство! А говорятъ, онъ такой странный, любитъ только уединеніе, ненавидитъ общество. Я, право, не удивляюсь, если онъ сойдетъ съ ума, ибо ни разу не проѣдешь мимо Краснаго-Оврага, чтобъ его не видѣть. Онъ все тамъ скитается между деревьями и кустарниками.

Это поверхностное показаніе тётки Пулетъ, что она два раза видѣла Филиппа въ Красномъ-Оврагѣ, ужасно подѣйствовало на Магги. Волненіе ея было тѣмъ сильнѣе, что Томъ сидѣлъ противъ нея и она старалась всѣми силами казаться равнодушной. Услышавъ имя Филиппа, она покраснѣла, и чѣмъ далѣе тётка говорила, тѣмъ краска ея усиливалась; когда же, наконецъ, она упомянула о Красномъ-Оврагѣ, она почувствовала, какъ бы вся ея тайна была открыта; она поспѣшно положила ложечку на блюдечко, чтобъ не видно было, какъ ея рука дрожала. Она сидѣла безмолвно, сложивъ руки подъ столомъ, не смѣя даже поднять глазъ. По счастью, отецъ ея сидѣлъ по ту же сторону стола, за дядей Пулетомъ, и потому не могъ видѣть ея лица не вытянувшись. Мать ея подоспѣла ей на помощь, давъ другой оборотъ разговору. Мистрисъ Тёливеръ всегда боялась, когда упоминалось имя Уокима при ея мужѣ. Магги собралась наконецъ съ силами и подняла глаза; они встрѣтились съ глазами Тома, но тотъ тотчасъ отвернулся. Бѣдная Магги легла спать въ тотъ день, недоумѣвая, подозрѣвалъ ли Томъ что-нибудь или нѣтъ. Можетъ-быть, онъ подумалъ, что ея волненіе происходило только отъ безпокойства, что имя Уокима произнесено было при ея отцѣ — такъ поняла ее и мать. Уокимъ для ея отца былъ какимъ-то страшнымъ недугомъ, который онъ по-неволѣ сознавалъ; но выходилъ изъ себя, когда о немъ говорили другіе. Магги думала, что, при ея любви къ отцу, никакая степень чувствительности не могла не быть совершенно-естественной.

Однако онъ не довольствовался такимъ объясненіемъ; онъ ясно видѣлъ, что въ мнимомъ замѣшательствѣ главную роль играло какое-то другое чувство, а не безпокойство объ отцѣ. Стараясь припомнить всѣ подробности, какія могли только усилить его подозрѣнія, онъ вспомнилъ, что еще очень-недавно слышалъ, какъ мать его бранила Магги за то, что она гуляла въ Красномъ-Оврагѣ, гдѣ земля еще мокра, и приходила домой съ грязными башмаками. При всемъ томъ, сохранивъ свое прежнее отвращеніе къ уродству Филиппа, онъ не хотѣлъ вѣрить, чтобъ Магги могла питать другое чувство, кромѣ сожалѣнія къ этому несчастному исключенію изъ общаго разряда людей. Томъ имѣлъ какое-то врожденное чувство суевѣрнаго отвращенія ко всякому исключенію изъ общаго правила. Любовь къ уроду какой бы ни было женщины была бы ему ненавистна; но со стороны собственной сестры она была, просто, невыносима. Но все же, если она имѣла хоть какія-нибудь сношенія съ Филиппомъ, это необходимо было прекратить; ибо, кромѣ того, что она себя компрометировала тайными свиданіями, она еще этимъ шла наперекоръ чувствамъ отца и не исполняла самыхъ точныхъ приказаній брата. На другое утро Томъ вышелъ изъ дома въ томъ напряженномъ состояніи духа, которое въ каждомъ самомъ обыкновенномъ обстоятельствѣ видитъ намекъ на подозрѣваемое имъ дѣло.

Часа въ три пополудни Томъ стоялъ на пристани, разговаривая съ Бобомъ Джениномъ о возможномъ прибытіи чрезъ нѣсколько дней корабля «Аделаиды», которое должно было быть такъ важно для нихъ обоихъ.

— А! вотъ идетъ кривой Уокимъ, воскликнулъ Бобъ, смотря на противоположный берегъ. — Я издалека узнаю его или его тѣнь. Я всегда встрѣчаю его на томъ берегу.

Внезапная мысль, казалось, озарила голову Тома.

— Мнѣ надо идти, Бобъ. Прощай.

И съ этими словами онъ поспѣшилъ въ амбаръ, попросилъ тамъ, чтобъ кто-нибудь его замѣнилъ, говоря, что важное дѣло требуетъ его немедленнаго присутствія дома.

Почти бѣгомъ и взявъ самую короткую дорогу, онъ только-что достигъ воротъ дома и намѣревался войти, какъ-будто ни въ чемъ не бывало, какъ въ дверяхъ показалась Магги въ шляпкѣ и шали. Его предположеніе было справедливо; онъ остановился, поджидая ее. Матта вздрогнула, увидѣвъ его.

— Томъ, какимъ образомъ ты дома? Что случилось? сказала она глухимъ, дрожавшимъ голосомъ.

— Я пришелъ, чтобъ пойти съ тобою въ Красный-Оврагъ и встрѣтить тамъ Филиппа Уокима, отвѣтилъ Томъ, насупивъ брови.

Магги остановилась блѣдная, какъ полотно; она едва дышала и холодъ пробѣжалъ по ея жиламъ. Было ясно, что, тѣмъ или другимъ образомъ, а Томъ все узналъ. Наконецъ она сказала:

— Я не иду туда, и повернулась назадъ.

— Не правда, ты идешь. Но прежде я хочу съ тобой переговорить. Гдѣ отецъ?

— Поѣхалъ куда-то верхомъ.

— А мать?

— На дворѣ, возится съ курами.

— Такъ я могу войти и она не увидитъ меня?

Сказавъ это, Томъ пошелъ въ домъ. Магги шла рядомъ съ нимъ. Пойдя въ гостиную онъ сказалъ:

— Войди сюда.

Магги повиновалась и Томъ заперъ за ней дверь.

— Ну, Магги, разскажи мнѣ сію минуту все, что между вами было.

— Знаетъ ли что-нибудь объ этомъ отецъ? спросила Магги, не переставая дрожать.

— Нѣтъ, сказалъ Томъ, съ негодованіемъ. — Но онъ узнаетъ все, если ты захочешь меня обманывать.

— Я не хочу никого обманывать, отвѣтила Магги, вспыхнувъ при одной мысли, что ее считаютъ обманчивой.

— Такъ скажи мнѣ всю правду?

— Быть-можетъ, ты уже все знаешь.

— Все-равно, знаю ли я или нѣтъ, а ты разскажи мнѣ все, что случилось, или отецъ все узнаетъ.

— Я все скажу ради отца.

— Да, тебѣ очень идетъ теперь распространяться о любви къ отцу, когда ты пренебрегла его чувствами.

— Ты никогда ничего худаго не сдѣлаешь, Томъ? сказала Магги насмѣшливо.

— Никогда, если я знаю, что это худо, отвѣчалъ Томъ съ гордой откровенностью. — Впрочемъ, мнѣ нечего съ тобою разсуждать. Скажи мнѣ только, что было между тобою и Филиппомъ Уокимомъ, когда въ первый разъ ты свидѣлась съ нимъ въ Красномъ-Оврагѣ?

— Годъ назадъ, спокойно отвѣчала Магги.

Жестокость Тома возбудила въ ней рѣшительность и поборола сознаніе собственной вины.

— Тебѣ нечего меня болѣе спрашивать. Мы были друзьями впродолженіе этого года. Мы часто видѣлись и гуляли вмѣстѣ. Онъ приносилъ мнѣ книги.

— И это все? спросилъ Томъ, сердито взглянувъ на нее.

Магги остановилась на минуту и, рѣшившись разомъ уничтожить у Тома право осуждать ее въ обманѣ, гордо сказала:

— Нѣтъ, не все. Въ субботу онъ признался мнѣ въ своей любви. Я объ этомъ прежде не думала. Я на него смотрѣла только какъ на стараго друга.

— И ты поощряла его любовь? спросилъ Томъ съ отвращеніемъ.

— Я сказала ему, что и я также его люблю.

Томъ молчалъ нѣсколько минутъ, устремивъ глаза на полъ и положивъ руки въ карманъ. Наконецъ онъ поднялъ глаза и холодно сказалъ:

— Тебѣ остается теперь, Магги, выбирать одно изъ двухъ: или ты дашь мнѣ обѣщаніе, положивъ руку на Библію, никогда не встрѣчаться и не говорить втайнѣ съ Филиппомъ Уокимомъ, или я все скажу отцу. И тогда, въ то время, когда, быть-можетъ, моими стараніями отецъ сдѣлался бы опять счастливъ, ты нанесешь ему страшный ударъ; онъ узнаетъ, что его дочь непослушна, обманчива и погубила свое честное имя, имѣя тайныя свиданія съ сыномъ того человѣка, который былъ причиной его разоренія и погибели. Выбирай!

Сказавъ эти слова, Томъ подошелъ къ столу, взялъ большую Библію, открылъ ее на первомъ листѣ, гдѣ были написаны извѣстныя читателю слова.

Магги предстоялъ страшный выборъ.

— Томъ, сказала она, забывъ недавнюю свою гордость: — Томъ, не проси этого у меня. Я обѣщаю тебѣ не имѣть никакого сношенія съ Филиппомъ, если ты мнѣ позволишь, его еще разъ увидать или даже написать ему. Мнѣ надо ему все объяснить. Я обѣщаю не видаться съ нимъ до-тѣхъ-поръ, пока наши сношенія съ нимъ будутъ непріятны отцу… Я чувствую, что и Филиппъ мнѣ нечужой. Вѣдь и онъ несчастливъ.

— Я ничего не хочу знать о твоихъ чувствахъ. Я уже сказалъ ясно, чего хочу. Рѣшайся, и скорѣе, чтобъ мать, войдя, не помѣшала.

— Если я дамъ слово, то оно меня столько же обяжетъ, сколько, еслибъ я и руку положила на Библію. Мнѣ этого вовсе ненужно, я и такъ не измѣню моему слову.

— Дѣлайте, что велятъ, сказалъ Томъ. — Я не могу тебѣ вѣрить. Ты даже невѣрна сама себѣ. Положи руку на Библію и скажи: «отказываюсь съ этой минуты втайнѣ видѣться и говорить съ Филиппомъ Уокимомъ». Иначе ты насъ осрамишь и огорчишь отца. Какая польза въ томъ, что я работаю, забывъ все другое, и стараюсь только уплатить долги отца, когда именно въ ту минуту, когда онъ могъ бы опять поднять гордо голову и быть счастливымъ, ты хочешь нанести ему жестокую обиду и свести его съ ума отъ горя.

— Ахъ, Томъ! не-уже-ли долги будутъ скоро выплачены? воскликнула Магги, забывъ на минуту свое горе и всплеснувъ радостно руками.

— Да, если дѣла пойдутъ, какъ я ожидаю. Но, продолжалъ онъ и голосъ его дрожалъ отъ негодованія: — въ то время, пока я старался и работалъ, чтобъ возвратить отцу спокойствіе и честное имя всему нашему семейству, ты сдѣлала все, что могла, чтобъ уничтожить ихъ навѣки.

Магги почувствовала сильныя угрызенія совѣсти. Съ той минуты, какъ умъ ея болѣе не сопротивлялся Тому, она во всемъ осуждала себя и оправдывала брата.

— Томъ, сказала она слабымъ голосомъ: — это было дурно съ моей стороны… но я была такъ одинока… мнѣ жаль было Филиппа. Я думаю, грѣхъ имѣть непріязнь и ненависть противъ кого бы то ни было.

— Глупости! сказалъ Томъ. — Кажется, твоя обязанность была очень-ясна. Но не будемъ объ этомъ говорить. Дай только обѣщаніе, повтори мои слова.

— Я должна съ Филиппомъ переговорить.

— Ты пойдешь сейчасъ со мною и переговоришь съ нимъ.

— Я даю тебѣ слово болѣе съ нимъ не встрѣчаться и не писать ему безъ твоего вѣдома — вотъ одно, что я могу обѣщать. Я, положивъ руку на Библію, повторю это, если хочешь.

— Хорошо, повтори.

Магги положила свою руку на исписанный листъ Библіи и повторила свое обѣщаніе. Томъ закрылъ тогда книгу, сказавъ: «Ну, пойдемъ теперь».

Они пошли молча. Магги внутренно страдала будущими страданіями Филиппа и страшилась тѣхъ горькихъ словъ, которыя, она была увѣрена, посыплются на голову Филиппа со стороны ея брата, но она чувствовала, что ей ничего не оставалось, кромѣ покорности. Ея совѣсть и чувство боязни были затронуты Томомъ; ее корчило при одной мысли, что онъ справедливо опредѣлилъ ея поступокъ, и въ то же время душа ея возмущалась противъ этого опредѣленія, какъ несправедливаго и неполнаго. Томъ, между-тѣмъ, чувствовалъ, что Филиппъ начиналъ теперь быть предметомъ его негодованія. Онъ не сознавалъ, сколько стараго, дѣтскаго отвращенія, личнаго тщеславія и вражды проглядывало въ тѣхъ горькихъ словахъ, которыми онъ намѣревался осыпать бѣднаго Уокима, полагая этимъ исполнить долгъ сына и брата. Томъ никогда не разбиралъ свои побужденія и тому подобные неосязаемые предметы; онъ твердо былъ убѣжденъ, что какъ его побужденія, такъ и его дѣйствія всегда хороши, иначе онъ бы не имѣлъ съ ними никакого дѣла. Магги утѣшала себѣ послѣдней надеждой, что авось Филиппа что-нибудь задержитъ и онъ не придетъ на свиданіе; тогда бы, по-крайней-мѣрѣ, дѣло было бы отложено и, быть можетъ, она бы выпросила у Тома позволеніе ему написать. Когда они подходили къ соснамъ, сердце у ней забилось еще сильнѣе. Это была послѣдняя минута недоумѣнія; Филиппъ всегда встрѣчалъ ее за соснами. Они прошли зеленую лужайку и пошли по узкой тѣнистой тропинкѣ близь плотины; сдѣлавъ еще поворотъ, они очутились лицомъ къ лицу съ Филиппомъ. Они остановились другъ противъ друга. Съ минуту всѣ молчали. Филиппъ взглянулъ вопросительно на Магги. Лучшимъ отвѣтомъ ему служили блѣдныя, дрожавшія губы и чувство страха, выражавшееся въ ея большихъ глазахъ. Ея воображеніе, всегда уносившее ее далеко отъ дѣйствительности, рисовало уже ей бѣднаго, слабаго Филиппа, поверженнаго на землю, растоптаннаго ногами ея брата.

— Вы считаете достойнымъ человѣка и джентльмена такъ поступать, сэръ? сказалъ Томъ съ грубый насмѣшкой, когда Филиппъ опять устремилъ на него свой взглядъ.

— Что вы хотите сказать? гордо отвѣчалъ Филиппъ.

— Что? Отойдите подальше, а то, смотрите, чтобъ я не наложилъ на васъ руки. Я хочу сказать, что честно ли воспользоваться глупостью и неопытностью молодой дѣвушки и побудить ее къ тайнымъ свиданіямъ? Благородно ли издѣваться надъ честнымъ семействомъ?

— Я отвергаю это, перебилъ Филиппъ съ ужасомъ. — Я никогда не могъ пренебрегать ничѣмъ, что касалось счастья вашей сестры. Она мнѣ гораздо-дороже, чѣмъ вамъ. Я уважаю ее болѣе, чѣмъ вы когда-нибудь съумѣете ее уважать. Я охотно отдамъ жизнь за нее.

— Не говорите мнѣ восторженныхъ пустяковъ, сэръ! Не-уже-ли вы хотите мнѣ доказать, что вы не знали, что ей оскорбительно и вредно съ вами видѣться день за днемъ, впродолженіе цѣлаго года? Неуже-ли вы полагаете, что вы имѣли право ей объясняться въ любви, еслибъ даже вы ей годились въ мужья, когда вы знали хорошо, что ни вашъ отецъ, ни ея отецъ никогда не согласились бы на эту свадьбу? И вы… вы стараетесь снискать любовь хорошенькой, восьмнадцатилѣтней дѣвушки, запертой въ четырехъ стѣнахъ несчастьемъ ея отца! Это ваше кривое понятіе о благородствѣ? Я называю это подлымъ вѣроломствомъ, стараніемъ, пользуясь обстоятельствами, завладѣть тѣмъ, что для васъ слишкомъ-хорошо, чего бы вы никакъ не добились благородными средствами.

— Это достойно человѣка съ вашей стороны говорить со мною подобнымъ образомъ, сказалъ съ горькой улыбкой Филиппъ, дрожа отъ волненія. — Великаны съ давнихъ поръ имѣютъ привилегію на глупость и наглость. Вы даже неспособны понять того, что я чувствую къ вашей сестрѣ. Я ее такъ люблю, что даже могъ бы, кажется, желать быть дружнымъ съ вами.

— Мнѣ было бы очень-жаль, еслибъ я умѣлъ понимать ваши чувства, отвѣчалъ Томъ съ презрѣніемъ. — Я хочу только, чтобъ вы меня поняли. Я буду беречь мою сестру; и если вы посмѣете сдѣлать малѣйшую попытку увидѣть ее, писать ей письма или какимъ бы то ни было образомъ поддерживать ваше вліяніе на нее, то ваше поскудное, несчастное тѣло, которое бы должно было внушить вамъ болѣе смиренія, не защититъ васъ. Я васъ исколочу, сдѣлаю васъ публичнымъ посмѣшищемъ. Кто не станетъ смѣяться при одной мысли, что вы любовникъ хорошенькой дѣвочки?

— Томъ, я не могу больше этого терпѣть, воскликнула Магги, взволнованнымъ голосомъ.

— Постойте, Магги! сказалъ Филиппъ, съ трудомъ выговаривая слова. — Вы притащили сюда сестру, продолжалъ онъ, взглянувъ на Тома, вѣроятно для-того, чтобъ она присутствовала при томъ, какъ вы меня будете пугать и оскорблять. Эти средства казались вамъ самыми дѣйствительными противъ меня. Но вы ошиблись. Пускай ваша сестра теперь говоритъ, и если она считаетъ себя обязанной кинуть меня, я исполню ея малѣйшее желаніе.

— Это ради моего отца, Филиппъ, сказала Магги, умоляющимъ голосомъ. — Томъ грозитъ сказать все отцу, а я увѣрена, онъ этого не перенесетъ. Я обѣщала. Я торжественно дала слово, что мы не будемъ имѣть никакого сношенія между собою безъ вѣдома брата.

— Довольно, Магги. Я не измѣню своему чувству, но прошу васъ считать себя совершенно свободной. Повѣрьте мнѣ, что я всегда буду заботиться о вашемъ благѣ и благѣ тѣхъ, кто вамъ близки.

— Да, сказалъ Томъ, выведенный изъ терпѣнія тономъ Филиппа: — вы еще говорите о желаніи дѣлать добро ей и всѣмъ, кто ей близокъ. Дѣлали ли вы это прежде?

— Дѣлалъ, и можетъ-быть, съ большею опасностью. Я желалъ, чтобъ она имѣла друга, который пекся бы о ней и обходился съ нею лучше, чѣмъ грубый и глупый братъ, котораго она напрасно такъ любитъ, и съ самаго малолѣтства.

— Да, я совершенно-иначе выказываю ей свою дружбу, а именно вотъ какъ: я спасу ее отъ непослушанія отцу и его обезчесченія, я спасу ее отъ униженія кинуться вамъ на шею и сдѣлаться общимъ посмѣшищемъ, особливо же у вашего отца, ибо онъ полагаетъ вѣрно, что она недовольно-хороша для его сына. Вы знали, какого рода попеченія и обхожденіе вы ей готовили. Меня не обманешь громкими словами; я умѣю понимать дѣйствія людей. Пойдемъ, Магги.

Съ этими словами онъ схватилъ Магги за правую руку, лѣвую она судорожно протянула впередъ; Филиппъ пожалъ ее, быстро взглянулъ на нее и поспѣшно удалился.

Томъ и Магги впродолженіе нѣсколькихъ минутъ шли молча. Онъ все-еще крѣпко держалъ ее за руку точно такъ, какъ-будто онъ велъ преступника, пойманнаго на мѣстѣ пуеступленія. Наконецъ съ большимъ усиліемъ она выдернула свою руку изъ его руки и дала свободу вылиться своимъ, такъ долго-сдержаннымъ чувствамъ негодованія и ожесточенія.

— Ты не полагай, Томъ, чтобъ я думала, что ты правъ или слѣпо повиновалась твоей волѣ — нѣтъ, я презираю тѣ чувства, которыя ты высказалъ Филиппу. Я ненавижу твои обидные, безчеловѣчные намеки на его физическіе недостатки. Ты всю свою жизнь другихъ упрекалъ и былъ увѣренъ, что самъ всегда дѣлаешь хорошо. Это все потому, что твой умъ недовольно-обширенъ, чтобъ понять, что есть нѣчто лучше твоихъ поступковъ и твоихъ мелкихъ цѣлей.

— Конечно, холодно отвѣтилъ Томъ. — Я не вижу, чтобъ твой поступокъ или твои цѣли были лучше моихъ. Если вы хорошо поступали съ Филиппомъ Уокимомъ, зачѣмъ вы страшитесь, чтобъ это было узнано? Отвѣчай мнѣ на это! Я знаю, какую въ своемъ поступкѣ я имѣлъ цѣль и я достигъ ее. Скажи, пожалуйста, какую пользу принесъ вашъ поступокъ вамъ самимъ или кому другому?

— Я не хочу оправдываться, сказала Магги съ запальчивостію. Я знаю, что я дѣлаю дурно часто, постоянно; но, при всемъ томъ, я часто дѣлаю это именно потому, что у меня есть чувства, которыхъ у тебя нѣтъ, и которыя, еслибъ ты имѣлъ, сдѣлали бы тебя лучшимъ человѣкомъ. Еслибъ ты когда-нибудь сдѣлалъ что-либо дурное, мнѣ было бы жаль тебя, я бы сожалѣла о страданіяхъ, навлеченныхъ этимъ тебѣ. Я бы не желала, чтобъ на тебя посыпались наказанія. Но ты всегда радъ былъ, когда могъ меня наказать; ты всегда былъ грубъ и жестокъ со мною. Даже во время ребячества, когда я тебя любила болѣе всего на свѣтѣ, ты часто отпускалъ меня спать всю въ слезахъ, не желая меня простить. Ты ни о комъ не сожалѣешь. Ты не сознаешь своего несовершенства и своихъ грѣховъ. Грѣхъ быть жестокимъ; это недостойно человѣка, недостойно христіанина. Ты ничего болѣе, какъ фарисей. Ты благодаришь Бога за одни свои добродѣтели и увѣренъ, что онѣ довольно-велики, чтобъ ими пріобрѣсти тебѣ все. Ты не имѣешь даже понятія о чувствахъ, рядомъ съ которыми твои блистательныя добродѣтели кажутся темными.

— Ну, сказалъ Томъ, съ холодной насмѣшкой: — если твои чувства столько лучше моихъ, то выкажи ихъ какимъ-нибудь инымъ образомъ, а не такимъ поступкомъ, который можетъ обезчестить всѣхъ насъ, или тѣмъ, что ты теперь бросаешься изъ одной крайности въ другую. Пожалуйста, скажи, какимъ образомъ ты выказала любовь свою, о которой ты только-что распространялась, въ отцу моему и ко мнѣ, ослушавшись и обманувъ насъ. Я иначе показываю свою привязанность.

— Потому-что ты мужчина, Томъ, имѣешь случай, силу и способности сдѣлать что-нибудь на свѣтѣ.

— Такъ, если ты ничего сама не можешь сдѣлать, то покорись тѣмъ, которые могутъ.

— Я и покорюсь тому, что признаю и чувствую справедливымъ. Я покорюсь даже отцу и въ томъ, что безразсудно, но тебѣ я въ этомъ не покорюсь. Ты хвастаешься своими добродѣтелями, точно будто онѣ дали тебѣ право быть жестокимъ и безчеловѣчнымъ, какъ, напримѣръ, сегодня. Не думай, что я отказалась отъ Филиппа Уокима изъ послушанія къ тебѣ. Физическіе недостатки его, за которые ты его такъ зло оскорблялъ, именно привязали бы меня еще болѣе къ нему и заставили бы еще болѣе печься о немъ.

— Хорошо, это твой взглядъ на вещи, сказалъ Томъ холоднѣе, чѣмъ прежде. — Тебѣ нечего болѣе прибавлять. Ясно видно, какая пропасть насъ раздѣляетъ. Не забудемъ же этого впослѣдствіи; а теперь довольно наговорились, можно и помолчать.

Томъ тотчасъ отправился въ Сент-Оггсъ, чтобъ исполнить обѣщаніе, данное дядѣ Дину и получить приказанія, касающіяся до его поѣздки, которую онъ долженъ былъ на другой день предпринять.

Магги, пришедъ домой, пошла прямо въ свою комнату и тамъ выплакала все свое негодованіе, вовсе неподѣйствовавшее на Тома. Когда прошелъ этотъ первый пароксизмъ злобы, она начала вспоминать то тихое время, когда еще счастье, окончившееся такимъ горемъ, не разстроило ея простой и спокойной жизни. Она думала въ то время, что она одержала много побѣдъ надъ собою и вообще стоитъ выше житейской борьбы и искушеній. Теперь же она была въ жаркой борьбѣ съ своими собственными и чужими страстями, слѣдовательно, жизнь не была такъ коротка и вѣчный покой не такъ близокъ, какъ ей казалось два года назадъ. Ей предстояло еще много борьбы, быть-можетъ, паденій. Еслибъ она чувствовала себя совершенно-виновной, а Тома правымъ, то она скорѣе бы внутренно успокоилась; но теперь къ ея раскаянію и покорности постоянно примѣшивалось чувство злобы и, какъ ей казалось, справедливое негодованіе. Сердце обливалось кровью при одной мысли о Филиппѣ. Она вспоминала всѣ оскорбленія, которыя на него посыпались, и такъ живо себѣ представила его страданія, что сама чувствовала какъ-бы острую физическую боль, заставлявшую ее топать ногами и ломать себѣ руки.

А между-тѣмъ были минуты, когда она чувствовала какое-то смутное облегченіе отъ насильственнаго разрыва съ Филиппомъ. Конечно, это было только потому, что освобожденіе отъ скрыванія тайны было ей, во всякомъ случаѣ, пріятно.

ГЛАВА VI.

Дорого-стоющее торжество.

Недѣли три спустя, въ одинъ вечеръ Томъ возвращался домой ранѣе-обыкновеннаго. Огромныя каштановыя деревья были въ полномъ цвѣту; поля были покрыты густою травою: это былъ лучшій сезонъ дорнкотской мельницы. Переходя мостъ, онъ взглянулъ съ глубоко-укоренившеюся привязанностью на почтенный домъ, выложенный изъ краснаго кирпича, который весело и привѣтливо выглядывалъ изъ зелени, несмотря на пустоту своихъ комнатъ и грусть обитателей. Много пріятности въ блескѣ сѣро-голубыхъ глазъ Тома, когда онъ устремляетъ ихъ въ окошки родительскаго дома. Маленькая морщина надъ бровями никогда не изглаживается; она ему къ лицу; она свидѣтельствуетъ о силѣ воли, но теряетъ свое рѣзкое выраженіе, когда на устахъ Тома блуждаетъ улыбка. Его мѣрная походка ускоряется и на губахъ едва-примѣтно обнаруживается сдержанная улыбка.

Въ гостиной въ эту минуту ни чьи глаза не были обращены на мостъ и сидѣвшіе въ ней, ничего не ожидая, молчали. Мистеръ Тёливеръ сидѣлъ въ своемъ креслѣ, усталый отъ длинной прогулки верхомъ и задумавшись, лѣниво глядѣлъ на Магги, которая, нагнувшись, что-то работала, покуда мать разливала чай.

Они всѣ съ удивленіемъ взглянули другъ на друга, когда послышались знакомые шаги.

— Что случилось, Томъ? сказалъ отецъ его. — Ты ранѣе-обыкновеннаго пришелъ домой.

— Да мнѣ тамъ нечего было дѣлать, я и ушелъ. Здравствуйте, матушка!

Томъ подошелъ къ матери и поцаловалъ ее — признакъ необыкновенно-хорошаго расположенія. Во всѣ эти три недѣли онъ почти не смотрѣлъ и не говорилъ съ Магги; но это прошло незамѣтно для родителей, которые привыкли къ тому, что онъ вообще мало говорилъ дома.

— Батюшка, сказалъ Томъ, когда они кончали пить чай: — знаете ли вы навѣрно, сколько денегъ лежитъ въ жестяномъ ящикѣ?

— Только сто-девяносто-три фунта, сказалъ мистеръ Тёливеръ. — Ты меньше приносилъ это послѣднее время; но молодые люди любятъ дѣлать все по-своему, хотя я никогда не дѣлалъ, что мнѣ вздумалось бы, не бывъ еще въ лѣтахъ.

Онъ говорилъ несовсѣмъ-рѣшительнымъ голосомъ.

— Увѣрены ли вы, что тамъ столько, батюшка? сказалъ Томъ: — я бы желалъ, чтобъ вы потрудились принести жестяной ящикъ внизъ. Я все думаю не ошиблись ли вы.

Мистеръ Тёливеръ любилъ открывать жестяной ящикъ и пересчитывать деньги; это всегда было событіемъ въ его скучной жизни.

— Не уходите изъ комнаты, матушка, сказалъ Томъ, замѣтивъ что она собиралась тоже удалиться.

— А Магги можетъ идти, сказала мистрисъ Тёливеръ: — потому-что надо кому-нибудь убрать вещи.

— Какъ она хочетъ, отвѣчалъ Томъ равнодушно.

Это былъ острый ножъ для Магги. Ей вдругъ сердце шепнуло, будто Томъ объявитъ отцу, что можно заплатить долги и онъ готовъ объявить эту новость безъ нея! Однакожъ она вынесла подносъ и сейчасъ же вернулась назадъ. Она была сильно обижена, но въ эту минуту она заглушила свои чувства.

Томъ придвинулся къ углу стола поближе къ отцу, когда принесли жестяной ящикъ, поставили его на столъ и открыли. Красные лучи заходившаго солнца освѣтили въ одно время и старый пасмурный взглядъ черноглазаго отца, и сдержанную радость на лицѣ красиваго юноши. Мать и Магги сидѣли за другимъ концомъ стола, одна терпѣливо ожидая конца, а другая горя нетерпѣніемъ.

Мистеръ Тёливеръ считалъ деньги, вынимая и раскладывая ихъ въ порядкѣ на столѣ. Бросивъ бѣглый взглядъ на Тома онъ сказалъ:

— Вотъ, теперь, ты видишь, я былъ правъ.

Онъ пріостановился, глядя на деньги съ горькимъ уныніемъ.

— Еще слишкомъ триста недостаетъ. Нескоро я соберу столько денегъ. Потерять эти сорокъ-два фунта на хлѣбѣ была плохая шутка. Четыре года мнѣ стоило собрать эти деньги. Не знаю, хватитъ ли меня на землѣ еще на столько… Надо надѣяться, что ты за меня выплатишь, продолжалъ старикъ дрожащимъ голосомъ: — если ты съ годами не перемѣнишь мнѣнія… Да, кажется, тебѣ скоро придется меня хоронить.

Онъ жалобно взглянулъ въ лицо Тому, какъ-будто желая съ его стороны опроверженія.

— Нѣтъ, батюшка, сказалъ Томъ, энергически опровергая отцовскія слова, хотя въ голосѣ его слышалось маленькое колебаніе: — вы проживете еще, чтобъ видѣть всѣ долги уплаченными. Вы сами уплатите ихъ своими руками.

Тонъ его голоса выражалъ нѣчто болѣе, чѣмъ рѣшимость или надежду. Легкое электрическое сотрясеніе пробѣжало но жиламъ мистера Тёливера; онъ вопросительно устремилъ глаза на Тома, покуда Магги, не въ силахъ удержать свой порывъ, бросилась къ отцу и опустилась возлѣ него на колѣни. Томъ помолчалъ немного и продолжалъ:

— Нѣсколько времени назадъ, дядя Глегъ мнѣ одолжилъ немного денегъ; я пустилъ ихъ въ оборотъ, который удался. У меня теперь въ банкѣ триста-двадцать фунтовъ.

При послѣднихъ словахъ онъ былъ уже въ объятіяхъ матери, которая, со слезами на глазахъ, говорила:

— О! сынъ мой, я была увѣрена, что когда ты выростешь, ты все устроишь.

Но отецъ его молчалъ; полнота чувствъ отняла у него способность говорить.

Оба, Томъ и Магги, на минуту сильно испугались, чтобъ потрясеніе, причиненное радостью, не имѣло пагубныхъ послѣдствій. Однакожъ вскорѣ слезы облегчили разстроеннаго старика. Широкая грудь его начала судорожно подыматься, мускулы лица пришли въ движеніе и онъ громко зарыдалъ. Слезы понемногу совсѣмъ его успокоили. Онъ присѣлъ; свободное дыханіе мало-по-малу возстановилось и наконецъ, приподнявъ глаза, онъ взглянулъ на жену и сказалъ тихимъ голосомъ:

— Бесси, приди, поцалуй меня; нашъ молодецъ сдѣлалъ хорошее дѣло. Ты теперь опять можешь зажить спокойнѣе.

Когда онъ поцаловалъ ее и подержалъ съ минуту ея руку, его мысли опять возвратились къ деньгамъ.

— Я бы очень желалъ взглянуть на деньги, Томъ, сказалъ онъ, вертя пальцами на столѣ лежавшія монеты. — Я, кажется, былъ бы покойнѣе.

— Вы ихъ завтра увидите, батюшка, сказалъ Томъ. — Мой дядя Динъ назначилъ завтрашній день кредиторамъ собраться у «Золотаго Льва» и онъ для нихъ заказалъ обѣдъ къ двумъ часамъ. Дядя Глегъ вмѣстѣ съ нимъ будутъ тамъ. Объ этомъ объявляли въ субботу въ «Вѣстникѣ».

— Такъ Уокимъ объ этомъ знаетъ! сказалъ мистеръ Тёливеръ, съ блиставшими торжествомъ глазами. — А! продолжалъ онъ, протяжнымъ горловымъ голосомъ, вынимая свою табакерку — единстыенную роскошь, которую онъ сохранилъ, и, постарому, прихлопнувъ по ней съ прежнимъ недовѣрчивымъ видомъ: — я отдѣлаюсь отъ него теперь, хотя придется оставить старую мельницу. Я думалъ, что здѣсь придется и умирать, но я не могу… Есть у насъ стаканъ водки въ домѣ, или нѣтъ ничего, Бесси?

— Да, отвѣчала мистрисъ Тёливеръ, доставая свою весьма-уменьшенную связку ключей: — есть немного: сестра Динъ мнѣ принесла, когда я была больна.

— Достань ее мнѣ, давай сюда. Я чувствую Маленькую слабость. Томъ, мой другъ, сказалъ онъ, голосомъ громче прежняго, когда онъ выпилъ немного водки съ водой: — ты имъ рѣчь скажешь. Я скажу имъ, что это ты выработалъ большую часть денегъ. Они увидятъ, наконецъ, что я честный человѣкъ и что у меня сынъ честный. А! Уокимъ былъ бы немало радъ имѣть такого сына, какъ мой, прекраснаго, прямого молодца, вмѣсто того, несчастнаго, криваго существа! Ты сдѣлаешь дорогу на свѣтѣ, мой другъ; ты, можетъ-быть, доживешь до того дня, что увидишь Уокима съ сыномъ ступенькой, или двумя ниже тебя. Очень можетъ быть, что тебя возьмутъ въ долю, такъ-какъ твой дядя былъ прежде тебя — ты на хорошей дорогѣ; а тогда ничто не помѣшаетъ тебѣ разбогатѣть… А если ты когда-нибудь будешь богатъ довольно, постарайся достать назадъ старую мельницу.

Мистеръ Тёливеръ опрокинулся на спинку своего кресла; его разсудокъ, такъ долго бывшій подъ гнетомъ горькихъ неудачъ и лишеній, вдругъ преисполнился великой радостью и рисовалъ передъ нимъ картины довольства и благополучія. Однакожъ, какое-то предчувствіе шептало ему, что этимъ благополучіемъ не придется ему пользоваться.

— Дай мнѣ руку, мой другъ! сказалъ онъ, вдругъ протягивая свою руку. — Великое счастіе, когда человѣкъ можетъ гордиться добрымъ сыномъ. Мнѣ это выпало на долю.

Эта минута была счастливѣйшая въ жизни Тома; даже Магги позабыла на-время свои несчастья. Томъ былъ очень-добръ и Магги, въ минуту справедливаго уваженія и благодарности, простила ему вину, которую онъ загладилъ своимъ великодушіемъ, между-тѣмъ, какъ отъ него она не имѣла права ждать того же. Она не завидовала Тому въ этотъ вечеръ, хотя, казалось, у отца она уже была на второмъ планѣ.

Было много толковъ и перетолковъ передъ тѣмъ, что легли спать. Мистеръ Тёливеръ, очень-натурально, захотѣлъ слышать всѣ подробности ромовыхъ коммерческихъ спекуляцій, и слушалъ съ напряженнымъ вниманіемъ и удовольствіемъ. Ему любопытно было знать, что было говорено при каждомъ случаѣ, если возможно, даже что было думано; и Боба Джекинса участье въ дѣлѣ вызвали въ немъ особенныя изліянія пріязни. Исторія юности Боба, по мнѣнію мистера Тёливера, обѣщала огромную будущность, которую всегда можно угадать въ молодости великихъ людей.

По счастью, интересъ разсказа и всѣхъ подробностей могъ слегка скрыть торжество, одержанное надъ Уокимомъ, которое, вѣроятно, было бы причиной новой вспышки со стороны старика. Несмотря на это, отъ времени до времени, чувство его непріязни выражалось словами и неожиданными восклицаніями.

Въ тотъ вечеръ мистеръ Тёливеръ легъ очень-поздно спать и во снѣ еще видѣлъ различныя вещи. Въ половинѣ шестаго утра, когда мистрисъ Тёливеръ начинала уже вставать, онъ вдругъ вскочилъ съ постели съ какимъ-то удушливымъ крикомъ и, какъ угорѣлый, сталъ смотрѣть на стѣны спальни.

— Что съ вами, мистеръ Тёливеръ? спросила его жена.

Онъ взглянулъ на нее съ удивленнымъ видомъ и наконецъ сказалъ:

— А! я сонъ видѣлъ… Что, развѣ я нашумѣлъ?… Мнѣ показалось, что я его поймалъ.

ГЛАВА VII.

День разсчета.

Мистеръ Тёливеръ былъ человѣкъ трезвый; не то, чтобъ онъ совершенно не пилъ, напротивъ, онъ любилъ вино, но всегда держался въ предѣлахъ воздержанія. Онъ былъ отъ природы горячъ и не нуждался въ возбудительныхъ средствахъ, потому желаніе выпить воды съ виномъ, которое онъ выразилъ наканунѣ вечеромъ, означало только, что неожиданная радость опасно потрясла его организмъ, уже изнемогшій-подъ бременемъ четырехлѣтняго несчастья и лишеній.

Но эта минута прошла и съ возраставшимъ одушевленіемъ возвращались и его силы, и потому, когда онъ сидѣлъ на слѣдующій день за столомъ съ своими кредиторами, съ сверкавшими глазами и яркимъ румянцомъ на щекахъ, сознавая снова свое собственное достоинство, никто бы не повѣрилъ, что этотъ гордый, самонадѣянный, горячій и добродушный Тёливеръ былаго времени былъ тотъ же самый, котораго можно было еще, за недѣлю предъ симъ, встрѣтить верхомъ, съ опустившеюся на грудь головою, устремлявшаго исподлобья недовольные и уклончивые взгляды на прохожихъ.

Онъ сказалъ рѣчь, въ которой изложилъ съ прежнею самоувѣренностью честность своихъ правилъ, упомянулъ о мошенникахъ и судьбѣ, съ которыми ему суждено было бороться и надъ которыми ему удалось въ нѣкоторой степени восторжествовать, благодаря своимъ собственнымъ усиліямъ и помощи примѣрнаго сына и, наконецъ, заключилъ свою рѣчь разсказомъ о томъ, какъ Томъ досталъ большую часть этихъ денегъ. Но это раздраженіе, причиненное сознаніемъ своего торжества надъ врагами, вскорѣ уступило мѣсто болѣе-честному чувству удовольствія и отеческой гордости, когда былъ предложенъ тостъ въ честь Тома. Дядя Динъ воспользовался этимъ случаемъ и сказалъ нѣсколько словъ въ похвалу способностей и поведенія Тома. Въ отвѣтъ на это Томъ всталъ и произнесъ свою единственную въ жизни рѣчь. Она была очень-коротка. Томъ благодарилъ въ ней за честь, сдѣланную ему присутствовавшими, и сказалъ, что былъ радъ, что могъ помочь отцу, доказать свою честность и возвратить себѣ честное имя; онъ кончилъ словами, что надѣется никогда не разстроитъ отцовскія дѣла и не обезчеститъ его имени. Рукоплесканія и похвалы, которыми была осыпана эта рѣчь, были такъ единодушны, и Томъ казался такимъ мужественнымъ и притомъ чистымъ джентльменомъ, что мистеръ Тёливеръ замѣтилъ, въ видѣ объясненія, своимъ друзьямъ, сидѣвшимъ рядомъ съ нимъ что онъ много израсходовалъ денегъ на воспитаніе сына. Обѣдъ кончился въ пять часовъ и всѣ разошлись въ совершенно-трезвомъ видѣ. Томъ остался по своимъ дѣламъ въ Сент-Оггсѣ, а мистеръ Тёливеръ поѣхалъ на своей лошадкѣ домой, чтобъ разсказать всѣ любопытныя подробности объ обѣдѣ бѣдной Бесси и своей маленькой дѣвочкѣ. Онъ былъ очень-одушевленъ; но это происходило не отъ хорошаго обѣда или другихъ возбудительныхъ средствъ, нѣтъ, источникомъ этого была чистая, торжествовавшая радость. Онъ болѣе не выбиралъ заднихъ переулковъ города, но ѣхалъ тихо, съ поднятой высоко головою, по главной улицѣ и бросалъ по сторонамъ свѣтлые, привѣтливые взгляды. Зачѣмъ онъ не встрѣтитъ теперь Уокима, думалъ онъ? И это обстоятельство начинало его сердить. Быть-можетъ, Уокимъ нарочно выѣхалъ изъ города, чтобъ не видѣть неблагороднаго поступка, могущаго возбудить въ немъ укоры совѣсти. Еслибъ мистеръ Тёливеръ встрѣтилъ Уокима, то прямо взглянулъ бы теперь ему въ глаза и, быть-можетъ, мошенникъ потерялъ бы нѣсколько своей холодной наглости. Онъ узнаетъ скоро, что человѣкъ честный не хочетъ болѣе у него служить и своею честностью набивать карманъ, уже переполненный безчестными прибытками. Быть-можетъ, счастье повернулось въ другую сторону, быть-можетъ, чортъ не всегда на семъ свѣтѣ имѣлъ на своей сторонѣ счастье.

Начиная такимъ образомъ понемногу выходить изъ себя, мистеръ Тёливеръ подъѣзжалъ къ воротамъ дорнкотской мельницы. Въ эту самую минуту выѣзжалъ изъ нихъ слишкомъ-хорошо ему извѣстный человѣкъ, на отличной черной лошади. Они встрѣтились въ разстояніи пятидесяти ярдовъ отъ воротъ, между большими каштанами, вязами и высокимъ берегомъ.

— Тёливеръ! отрывисто сказалъ Уокимъ, высокомѣрнѣе обыкновеннаго: — что вы за глупости тамъ надѣлали, разбросавъ комки и глыбы земли на томъ дальнемъ загороженномъ мѣстѣ. Я вамъ сказалъ, что изъ этого выйдетъ. Но вашъ братъ никогда не хочетъ заниматься земледѣліемъ по какой-нибудь методѣ.

— О! отвѣчалъ Тёливеръ, вспыхнувъ: — достаньте такъ кого-нибудь другаго, который будетъ у васъ учиться.

— Вы вѣрно пьяны, замѣтилъ Уокимъ, дѣйствительно полагая это единственной причиной краснаго лица и сверкавшихъ глазъ Тёливёра.

— Нѣтъ, я не пьянъ, сказалъ Тёливеръ: — мнѣ ненужно напиться, я и такъ рѣшилъ болѣе не служить такому подлецу.

— Хорошо, вы можете убираться завтра же изъ моего владѣнія. Ну, молчать теперь и дайте мнѣ дорогу.

Тёливеръ, между-тѣмъ, пятилъ свою лошадь и сталъ поперекъ дороги.

— Нѣтъ, я васъ не пропущу, сказалъ Тёливеръ, горячась все болѣе-и-болѣе. — Я прежде вамъ скажу, что я о васъ думаю. Вы слишкомъ-крупный мошенникъ, чтобъ быть повѣшеннымъ, вы…

— Пропусти меня, безграмотная скотина или я задавлю!

Мистеръ Тёливеръ, пришпоривъ лошадь и взмахнувъ кнутомъ, кинулся вперёдъ. Лошадь Уокима, пятясь, сбросила своего сѣдока на землю. Уокимъ имѣлъ довольно присутствія духа, чтобъ мгновенно выпустить уздечку. Лошадь вскорѣ тихо остановилась, и онѣ могъ бы вскочить на нее опять, отдѣлавшись небольшимъ ушибомъ и потрясеніемъ; но прежде-чѣмъ онъ всталъ, Тёливеръ уже соскочилъ съ своей лошади. Видъ поверженнаго на землю, давно ненавистнаго ему человѣка возбудилъ въ немъ чувство бѣшеной, торжествовавшей мести, придавшее ему необыкновенную силу и ловкость. Онъ кинулся на Уокима, только-что старавшагося встать на ноги, схватилъ его за лѣвую руку такъ, что вся тяжесть тѣла Уокима висѣла на правой рукѣ, опиравшейся на землю. Въ этомъ безпомощномъ положеніи онъ началъ жестоко бить его по спинѣ своимъ кнутомъ. Уокщмъ кричалъ изо всей силы, прося помощи, но все было тщетно; наконецъ послышался женскій крикъ и восклицанія: «отецъ, отецъ!»

Неожиданно Уокимъ почувствовалъ, что кто-то схватилъ Тёливера за руку, ибо онъ-пересталъ его бить и выпустилъ изъ рукъ.

— Ступай прочь, убирайся! говорилъ Тёливеръ сердито.

Но эти слова были обращены не къ Уокиму: стряпчій тихо приподнялся и, повернувъ голову, увидѣлъ, что Магги держала за руки Тёливера; но, конечно, его болѣе сдерживала опасность ее ушибить, чѣмъ ея сила, хотя она на немъ почти висѣла.

— Лука! Матушка! придите, помогите мистеру Уокиму! кричала Магги, услышавъ приближавшіеся шаги.

— Помогите мнѣ взобраться на эту низкую лошаденку, сказалъ Уокимъ Лукѣ: — съ ней я, быть-можетъ, справлюсь, хотя, мнѣ кажется, я вывихнулъ руку. Вотъ проклятіе!

Съ трудомъ Уокимъ помѣстился на лошади Тёливера. Онъ повернулся къ мельнику, весь блѣдный отъ гнѣва, и крикнулъ:

— Вы заплатите дорого за это, сэръ. Ваша дочь свидѣтельница, что вы напали на меня.

— Я не боюсь, отвѣчалъ Тёливеръ гнѣвнымъ, глухимъ голосомъ. — Идите, покажите вашу спину; скажите всѣмъ, что я хотя и не вполнѣ, а все же утвердилъ равновѣсіе на семъ свѣтѣ.

— Садись на мою лошадь и проводи меня домой, сказалъ Уокимъ, обращаясь къ Лукѣ: — только не черезъ городъ, а черезъ Тоо-тенскій Бродъ.

— Батюшка, пойдемте домой! говорила Магги умолявшимъ голосомъ.

Когда же она увидѣла, что Уокимъ уѣхалъ и потому не могло быть болѣе драки, она выпустила руки отца и истерически зарыдала. Бѣдная мистрисъ Тёливеръ безмолвно стояла, дрожа всѣмъ тѣломъ отъ испуга; но Магги вдругъ почувствовала, что отецъ, котораго она болѣе не держала, началъ опускаться на ея руки и искать въ ней опоры. Удивленіе прервало ея рыданія.

— Мнѣ дурно, сказалъ онъ: — помоги мнѣ войти, Бесси: голова что-то кружится.

Онъ медленно вошелъ въ домъ, опираясь на жену и дочь и опустился въ изнеможеніи на свое кресло. Багровая краска, за минуту покрывавшая лицо его, замѣнилась страшной блѣдностью. Руки его были холодны.

— Не послать ли лучше за докторомъ? спросила мистрисъ Тёливеръ.

Онъ, казалось, былъ слишкомъ-слабъ и слишкомъ-много страдалъ, чтобъ разслышать ея слова; но вскорѣ, когда мистрисъ Тёливеръ сказала Магги: «поди, и пошли кого-нибудь за докторомъ», больной взглянулъ на нее совершенно-сознательно и проговорилъ:

— Нѣтъ, доктора не надо. У меня только голова болитъ. Помогите мнѣ лечь въ постель.

Грустно кончился день, начавшійся такъ весело, съ надеждой, что наступили опять счастливые дни; но смѣшанныя сѣмена должны дать и смѣшанный урожай.

Чрезъ полчаса послѣ того, какъ отецъ улегся, пришелъ домой Томъ; онъ привелъ съ собою Боба Джекинса, хотѣвшаго поздравить своего стараго хозяина и сознававшаго, не безъ простительной гордости, что онъ былъ одинъ изъ виновниковъ томовой удачи въ дѣлахъ. Томъ также думала, что отецъ его будетъ очень-радъ кончить день разговоромъ съ Бобомъ; но теперь онъ долженъ былъ провести вечеръ въ грустныхъ ожиданіяхъ послѣдствій отъ этой безумной вспышки долго-сдержанной ненависти. Услышавъ печальную новость, онъ молча просидѣлъ весь вечеръ; онъ не имѣлъ ни сердца, ни желанія теперь разсказывать матери и сестрѣ подробности объ обѣдѣ; онѣ же и не спрашивали объ этомъ. Повидимому, различныя нити, составлявшія ткань ихъ жизни, были такъ странно свиты между собою, что не могло быть у нихъ счастія безъ горя. Томъ былъ грустенъ и унылъ отъ одной мысли, что всегда его старанія уничтожаются дурными поступками другихъ. Магги переживала мысленно ту отчаянную минуту, когда она кинулась на отца, чтобъ удержать его; но къ этому грустному воспоминанію примѣшивалось у ней и какое-то смутное ожиданіе будущихъ несчастій. Никто изъ семейства не безпокоился очень о здоровья мистера Тёливера; признаковъ его прежняго недуга не было, и они полагали очень-естественнымъ, что онъ занемогъ отъ припадка ужаснаго гнѣва и физической усталости, какъ отъ событій всего дня, такъ, и особливо, отъ жестокихъ усилій въ дракѣ. «Отдыхъ, вѣроятно, его совершенно вылечитъ», думали они.

Томъ, сильно-уставшій отъ дневной работы, рано легъ спать и тотчасъ заснулъ крѣпкимъ сномъ. Ему казалось, онъ только-что легъ, когда, проснувшись рано утромъ, онъ увидѣлъ мать свою, будившую его.

— Вставай, мальчикъ, поскорѣй. Я послала уже за докторомъ. Отецъ требуетъ къ себѣ поскорѣе тебя и Магги.

— Развѣ ему хуже?

— У него очень-сильно болѣла голова всю ночь, но онъ не говоритъ, чтобъ ему было хуже; онъ только вдругъ сказалъ мнѣ: «Бесси, приведи дѣтей, да скажи, чтобъ они поторопились».

Магги и Томъ поспѣшно накинули на себя платье и почти въ одно время вошли въ комнату отца. Онъ ждалъ ихъ; лицо его выражало страданія, но взглядъ былъ совершенно сознательный. Мистрисъ Тёливеръ стояла у его постели, дрожа отъ испуга; она казалась постарѣвшей и изнуренной отъ того, что прервали ея сонъ. Магги первая подошла къ постели, но отецъ обратилъ свой взглядъ на Тома, который. стоялъ за нею.

— Томъ, мой мальчикъ, пришелъ мой часъ: я уже болѣе не встану… Міръ мнѣ былъ не по силамъ; но ты, мальчикъ, сдѣлалъ все, что могъ, чтобъ поправить дѣла наши. Дай мнѣ еще разъ пожать твою руку, пока я еще съ вами.

Онъ пожалъ руку сыну и они съ минуту смотрѣли безмолвно другъ на друга. Наконецъ Томъ сказалъ, стараясь говорить-твердо:

— Имѣете ли вы, батюшка, какое-нибудь желаніе, которое я могъ бы исполнить, когда…

— Охъ, мальчикъ мой!… ты постараешься опять купитъ мельницу?

— Да, батюшка.

— Вотъ мать твоя: ты постараешься вознаградить ее за мои неудачи… а мою дѣвочку…

Больной взглянулъ на Магги, и бѣдная дѣвочка, у которой сердце разрывалось отъ горя, кинулась на колѣни передъ постелью, чтобъ быть ближе къ этому исхудалому, изнуренному лицу, бывшему такъ долго предметомъ всей ея любви и попеченій.

— Ты долженъ ее беречь, Томъ… Не убивайся, моя дѣвочка… кто-нибудь другой подвернется и будетъ такъ же любить тебя и заступаться за тебя… Ты, мальчикъ, долженъ быть до нея добръ.

— Я всегда былъ добръ для сестры.

— Поцалуй меня, Магги… Подойди ко мнѣ, Бесси… Ты устрой такъ, Томъ, чтобъ купить кирпичную могилу, гдѣ бы мать твоя и я могли лежать вмѣстѣ.

Проговоривъ эти слова, онъ отвернулся отъ нихъ и лежалъ молча нѣсколько минутъ. Они смотрѣли на него, не смѣя сойти съ мѣста. Утренній свѣтъ, пробивавшійся въ комнату, далъ имъ возможность замѣтить какую-то тяжесть во всемъ его лицѣ и тусклость его глазъ. Наконецъ онъ подозвалъ Тома и сказалъ:

— Я имѣлъ свою очередь… я побилъ его. Это было справедливо. Я никогда ничего не хотѣлъ, кромѣ справедливаго.

— Но, отецъ, милый отецъ! проговорила Магги (какое-то неизъяснимое чувство тревоги взяло у ней верхъ надъ горемъ): — вы прощаете ему… вы всѣмъ теперь прощаете?

Не обращая своего взгляда къ ней, онъ отвѣчалъ:

— Нѣтъ, моя дѣвочка, я не прощаю ему… Что тутъ общаго съ прощеніемъ?… Я не могу любить мошенника…

Голосъ его становился глуше; онъ все что-то хотѣлъ еще сказать, но напрасно шевелилъ губами: языкъ болѣе его не слушался. Наконецъ онъ съ трудомъ пробормоталъ:

— Развѣ Богъ прощаетъ мошенниковъ?… Если прощаетъ… то меня подавно проститъ…

Онъ началъ судорожно двигать руками, какъ-бы желая отстранить какую-то тяжесть, которая давила это. Два или три раза послышались отрывистыя слова: «Міръ… не по силамъ… честный человѣкъ… непостижимо…» Вскорѣ ихъ замѣнилъ одинъ невнятный шопотъ; онъ никого болѣе не узнавалъ. Настало послѣднее молчаніе; но это была не смерть. Еще съ часъ или болѣе грудь его тяжело поднималась; его успленное дыханіе постепенно ослабѣвало; холодный потъ выступилъ на лбу. Наконецъ наступило совершенное безмолвіе, и душа бѣднаго Тёливера навсегда перестала заботиться о рѣшеніи горькихъ загадокъ жизни.

Теперь явилась и помощь: Лука съ женою и мистеръ Тёрнбуль; послѣдній пріѣхалъ поздно; онъ только могъ сказать «онъ умеръ!»

Томъ и Магги вмѣстѣ сошли внизъ, въ комнату, гдѣ стояло осиротѣлое кресло отца. Они оба взглянули на знакомое мѣсто и Магги первая воскликнула:

— Томъ, прости меня… будемъ любить другъ друга вѣчно.

Они обнялись и зарыдали.

КНИГА ШЕСТАЯ.

ИСКУШЕНІЕ.

ГЛАВА I.

Дуэтъ въ раю.

Хорошо-мёблированная гостиная съ открытымъ настежь фортепьяно и съ красивымъ видомъ въ садъ, который постепенно спускается до береговъ Флоссы, гдѣ находится небольшой домикъ для храненія лодокъ, принадлежащихъ мистеру Дину. Слѣдовательно, хорошенькая съ бѣлокурыми кудрями дѣвушка, въ траурѣ, прилежно-занимающаяся вышиваньемъ, Люси Динъ; а красивый молодой человѣкъ, который наклонился впередъ въ своемъ креслѣ и машетъ и щелкаетъ ея ножницами, передъ тупой мордой кинг-чарльза, лежащаго на ея колѣняхъ, никто иной, какъ Стивенъ Гестъ. Его кольцо съ брилльянтомъ, окруженнымъ розами, и видъ небрежнаго досуга, въ двѣнадцать часовъ пополудни — все это пріятные плоды-самыхъ обширныхъ во всемъ Сент-Оггсѣ маслобойни и буяна. Съ перваго взгляда въ игрѣ его съ ножницами есть нѣчто пошлое, но, при ближайшемъ разсмотрѣніи, вы тотчасъ замѣтите, что въ этой забавѣ кроется намѣреніе, дѣлающее ее совершенно-достойною такого длиннаго господина съ обширнымъ лбомъ, какъ мистеръ Гестъ. Вы увидите, что Люси нужны ея ножницы, что она поневолѣ принуждена откинуть назадъ кудри, поднять свои каріе глаза, улыбаться, глядя внизъ на его лицо, которое почти касается ея колѣнъ, и протянувъ свою прозрачную розовую ручку, сказать:

— Дайте мнѣ, пожалуйста, мои ножницы, если вы можете на время отказаться отъ удовольствія, дразнить мою бѣдную Минни.

Глупыя ножницы, какъ нарочно, глубоко засѣли на крайнихъ суставахъ его пальцевъ, и новый Геркулесъ протягиваетъ ихъ, съ видомъ совершенной безпомощности.

— Скверныя ножницы приходятся поперегъ пальцевъ, говоритъ онъ. — Пожалуйста, снимите ихъ.

— Снимите ихъ сами, другой рукой, лукаво отвѣчала Люси.

— Ахъ! да я не могу же сдѣлать этого лѣвой рукой: вѣдь я не лѣвша.

Люси смѣется и ножницы, нѣжно снимаются ея прозрачными пальчиками, что безъ-сомнѣнія, располагаетъ мистера Стивена повторить свою продѣлку da capo. Поэтому, онъ старается улучить минуту, тогда ножницы освободятся, чтобъ снова завладѣть ими.

— Нѣтъ, нѣтъ! говоритъ Люси, пряча ихъ въ свой рабочій ящикъ: — вы не получите болѣе моихъ ножницъ, вы и такъ ужь иступили ихъ. Не заставляйте болѣе Минни, ворчать. Сидите смирно, ведите себя прилично и я скажу вамъ новость.

— Что такое? спрашиваетъ Стивенъ, откидываясь назадъ въ креслѣ и свѣшивая правую руку. Въ этомъ видѣ его можно было бы изобразить на портретѣ, какъ красиваго молодаго человѣка, лѣтъ двадцати-пяти, съ четырехугольнымъ лбомъ, съ короткими темнорусыми волосами, которые, какъ снопъ, стояли кверху, слегка завиваясь на концахъ, и съ полужгучимъ и полусаркастическимъ взглядомъ, изъ подъ хорошо-очерченныхъ горизонтальныхъ бровей.

— Что, это очень-важная новость?

— Да, очень. Отгадайте.

— Вы намѣрены перемѣнить діэту Минни и давать ей ежедневно по три раза ратафіи, разбавленной десертной ложкой сливокъ?

— Нѣтъ, не угадали.

— Ну, такъ мистеръ Кенъ говорилъ проповѣдь, противъ Кольдъ-Крима, и всѣ вы барыни возстали противъ этого, говоря, что это тяжкій крестъ, котораго никто не въ состояніи нести.

— Ахъ, какъ можно! сказала Люси, придавая своему личику серьёзный видъ. — Какъ скучно, что вы не можете отгадать моей новости, между-тѣмъ, какъ она касается одной вещи, о которой я упомянула вамъ недавно.

— Но, вѣдь вы недавно много о чемъ говорили со мной. Или ваше женское тиранство требуетъ, что когда вы, между прочими предметами разговора, касаетесь именно того, который вы называете одной вещью, то я немедленно долженъ отгадать это но этому признаку?

— Вы, я знаю, думаете, что я глупа?

— Я думаю лишь только, что вы очаровательны.

— И что глупость одна изъ причинъ моей очаровательности — не правда ли?

— Этого я не говорилъ.

— Я знаю, что вы, мужчины, вообще скорѣе любите, чтобъ женщины были глупы. Филиппъ Уокимъ выдалъ васъ: онъ сказалъ это однажды; когда васъ не было.

— О, я знаю, что у Филиппа совершенно дикія понятія на этотъ счетъ. Онъ долженъ быть влюбленъ въ какую-нибудь незнакомку, въ восторженную Беактрису, которую онъ видѣлъ гдѣ-нибудь за границей.

— Кстати! сказала Люси, оставивъ на-время свою работу: — мнѣ сейчасъ пришло на умъ, что я никогда не могла доискаться, раздѣляетъ ли моя двоюродная сестра Магги нерасположеніе ея брата видѣться съ Филиппомъ. Томъ ни за что не войдетъ въ комнату, если знаетъ, что въ ней Филиппъ: можетъ-быть, Магги такая же, и тогда намъ нельзя будетъ болѣе пѣть нашихъ веселыхъ пѣсенъ — не правда ли?

— Какъ! не-уже-ли ваша двоюродная сестра пріѣдетъ гостить къ вамъ? спросилъ Стивенъ съ видомъ легкой досады.

— Да, это и была моя новость, о которой вы уже забыли. Она намѣрена оставить свое мѣсто, на которомъ была около двухъ лѣтъ, бѣдняжка, съ самой смерти ея отца, и пробудетъ со мной мѣсяцъ или два, надѣюсь, и болѣе.

— Что же, я долженъ быть доволенъ этимъ извѣстіемъ?

— О, нѣтъ, нисколько, сказала Люси слегка обиженнымъ тономъ. — Я довольна; но это, разумѣется, для васъ не есть причина радоваться. Нѣтъ на свѣтѣ дѣвушки, которую бы я любила, какъ люблю кузину Магги.

— И вы, конечно, будете неразлучны, когда она пріѣдетъ. Не будетъ никакой возможности видѣть васъ съ глазу-на-глазъ, развѣ вы найдете для нея обожателя, который бы въ подобныхъ случаяхъ составилъ ей пару. Но что за причина ихъ нерасположенія къ Филиппу? А то онъ могъ бы быть полезенъ въ этомъ отношеніи.

— Это семейная ссора съ Филипповымъ отцомъ. При этомъ, говорятъ, были очень-грустныя обстоятельства; я никогда хорошо не знала и не понимала ихъ. Дядя Тёливеръ былъ очень-несчастливъ, потерялъ все свое состояніе и, кажется, онъ полагалъ, что мистеръ Уокимъ былъ отчасти причиной этого. Мистеръ Уокимъ купилъ дорнкотскую мельницу, издавна-принадлежавшую дядѣ, и въ которой онъ постоянно жилъ. Вы должны помнить дядю Тёливера — не правда ли?

— Нѣтъ, сказалъ Стивенъ съ нѣсколько-надменнымъ равнодушіемъ. — Я не разъ слышалъ это имя и, быть-можетъ, видѣлъ и самого дядю вашего, но не зналъ, что это былъ онъ. Я такимъ образомъ смутно знаю половину лицъ и именъ въ околоткѣ.

— Онъ былъ очень-горячій человѣкъ. Я помню, что когда я была маленькой дѣвочкой и хаживала къ двоюроднымъ брату и сестрѣ, то онъ часто пугалъ меня, говоря такъ, какъ-будто сердится. Папа говорилъ мнѣ, что наканунѣ его смерти у нихъ была страшная ссора съ мистеромъ Уокимомъ, но что ее заглушили. Это было въ то время, когда вы были въ Лондонѣ. Папа говоритъ, что дядюшка во многомъ ошибался, потому-что былъ ожесточенъ. Но, разумѣется, Тому и Магги должно быть весьма-горько, когда имъ напоминаютъ объ этомъ. Они столько перенесли! Магги была со мной въ школѣ шесть лѣтъ назадъ, когда ее взяли оттуда, вслѣдствіе разоренія ея отца, и съ-тѣхъ-поръ, я думаю, она не имѣла никакихъ удовольствій. Послѣ смерти ея отца она занимала жалкое мѣсто въ школѣ, потому-что хотѣла быть независимою и не желала жить съ тёткой Пулетъ; я же не могла просить ее пріѣхать сюда въ то время, потому-что моя милая мама была такъ больна, и у насъ у самихъ было такъ грустно. Вотъ почему я и хочу, чтобъ она теперь пріѣхала сюда и наконецъ имѣла бы длинный, длинный праздникъ.

— Вы являете ангельскую доброту, сказалъ Стивенъ, глядя на нее съ восторженною улыбкой: — въ-особенности же, если она такъ же пріятно умѣетъ бесѣдовать, какъ ея мать.

— Бѣдная тётушка! Жестоко съ вашей стороны смѣяться надъ ней. Она мнѣ чрезвыйно-полезна: хозяйствомъ управляетъ превосходно, гораздо-лучше нежели то сдѣлала бы чужая, и была для меня большимъ утѣшеніемъ во время болѣзни мамы.

— Да; но, въ общественномъ отношеніи, я предпочитаю ей ея представителей, какъ-то, вишни вареныя въ водкѣ и пирожки съ битыми сливками. Я съ содроганіемъ думаю о томъ, какъ ея дочь постоянно будетъ лично присутствовать между нами, не имѣя никакихъ пріятныхъ представителей подобнаго рода. Воображаю себѣ толстую бѣлокурую дѣвицу, съ круглыми голубыми глазами, которая молча будетъ глядѣть на насъ.

— О да! воскикнула Люси, лукаво улыбаясь и хлопая въ ладони: — какъ вѣрно вы описываете Магги; вы, должно быть, ее видѣли.

— Нѣтъ, право; я только отгадываю, какова должна быть дочъ мистера Тёливера; кромѣ того, если ея присутствіе должно быть причиною изгнанія отсюда Филиппа, который занимаетъ у насъ мѣсто тенора, то оно тѣмъ станетъ для меня еще пріятнѣе.

— Но я надѣюсь, что этого не будетъ. Я хочу просить васъ зайти къ Филиппу и сказать ему, что Магги должна пріѣхать къ намъ. Онъ очень-хорошо знаетъ чувства къ нему Тома и всегда старается съ нимъ не встрѣчаться; поэтому онъ не удивится, если вы ему скажете, что я прошу его не приходить къ намъ, пока я не напишу ему

— Я думаю, что было бы лучше, однакожъ, еслибъ вы написали ему со мной. Вы знаете, какъ онъ мнителенъ: малѣйшая вещь могла бы отбить у него вовсе охоту приходить сюда, и вы знаете, какого труда намъ бы стоило потомъ убѣдить его. Я никогда не могу уговорить его идти со мною въ паркъ Раусъ: онъ, кажется, не любитъ моихъ сестеръ. Одно только ваше волшебное прикосновеніе къ нему способно его успокоить, когда онъ ощетинится.

Стивенъ завладѣлъ маленькой рукой Люси въ то время, какъ она протягивала ее къ столу, и слегка коснулся ея губами. Маленькая Люси почувствовала нѣкоторую гордость и удовольствіе. Они находились въ томъ періодѣ ухаживанья, который составляетъ лучшую минуту жизни, самый свѣжій цвѣтъ страсти, когда обѣ стороны увѣрены во взаимной любви, хотя не было сдѣлано никакого формальнаго объясненія и все основано только на обоюдныхъ догадкахъ, превращающихъ самыя пошлыя слова и простыя движенія въ звуки сладкіе и пріятные, какъ самый лучшій запахъ жасмина. Всякія обязательства не даютъ болѣе мѣста воображенію; они становятся уже жасминами, собранными и поданными въ видѣ огромнаго букета.

— Смѣшно, однакожъ, что вы такъ мѣтко описали наружный видъ и манеры Магги, сказала лукавая Люси: — потому-что, вѣдь, она бы могла же быть похожа на своего брата, а у Тома глаза на-выкатѣ и онъ, вы знаете, далеко не имѣетъ привычки глазѣть на людей.

— О, я полагаю, что онъ похожъ на отца: онъ, кажется, гордъ какъ Люциферъ. Я не думаю, однакожь, чтобъ и онъ былъ блестящимъ собесѣдникомъ.

— Я люблю Тома. Онъ подарилъ мнѣ Минни, когда я потеряла Лоло. Папа его также очень любитъ; онъ говоритъ, что у него отличныя правила. Это по его милости, что его отецъ могъ передъ смертью заплатить всѣ свои долги.

— Да, да, я слышалъ объ этомъ. Недавно вашъ батюшка говорилъ объ этомъ съ моимъ отцомъ въ одинъ изъ ихъ безконечныхъ послѣобѣденныхъ дѣловыхъ разговоровъ. Они хотятъ сдѣлать что-нибудь для молодаго Тёливера: онъ избавилъ ихъ отъ огромной потери, прискакавъ домой съ какой-то волшебной быстротой, точь-въ-точь Турпинъ, съ извѣстіемъ о прекращеніи дѣлъ какого-то банка, или что-то въ этомъ родѣ.

Стивенъ всталъ съ мѣста и подошелъ къ фортепьяно, напѣвая фальцетомъ: «Милая подруга» и перелистывая въ то же время ноты «Сотвореніе міра»; которыя лежали передъ нимъ открытые на этажеркѣ.

— Споемте съ вами это, сказалъ онъ, когда Люси встала съ мѣста..

— Что? «Милая Подруга», я не думаю, чтобъ это было по вашему голосу.

— Ничего, за-то это совершенно подходитъ къ моимъ чувствамъ, а это главное условіе хорошаго пѣнія, и Филиппъ долженъ будетъ съ этимъ сознаться. Я замѣтилъ, что люди съ плохимъ голосомъ большею частью бываютъ этого мнѣнія.

— Филиппъ намедни разразился бранью противъ «Сотворенія Міра», сказала Люси, садясь за фортепьяно.

— Онъ говоритъ, что оно наполнено такими сахарными нѣжностями и другими приторностями, какъ-будто оно написано для именинъ какого-нибудь германскаго великаго герцога.

— Тфу! Онъ самъ падшій Адамъ съ испорченнымъ характеромъ. Мы съ вами Адамъ и Ева въ раю. Ну-ка, начните съ речитатива, ради морали. Вы пропоете всѣ обязанности женщины:

«Изъ послушанія возникаетъ моя гордость и мое счастіе»^[18].

— О нѣтъ, я не стану уважать Адама, который растягиваетъ tempo, какъ вы это дѣлаете, сказала Люси, начиная играть дуэтъ.

Нѣтъ сомнѣнія, что любовь тогда только бываетъ безъ боязни и недовѣрія, когда влюбленные имѣютъ возможность пѣть дуэты, когда нѣжное сопрано и густой басъ сливаются въ одну ноту; особенно въ то время, когда музыка составляла такую рѣдкость въ провинціи, любители музыки неизбѣжно влюблялись другъ въ друга.

Даже политическія убѣжденія подвержены опасности быть забытыми при такихъ обстоятельствахъ; и скрипка, привыкшая держаться стараго порядка, готова поддаться безнравственному вліянію віолончели — прогресиста. Такъ и въ настоящемъ случаѣ, нѣжное сопрано и густой басъ, распѣвая:

Съ тобой восторги вѣчно новы

И жизнь — блаженство безъ конца (*)…

(*) With thee delight is ever new

With thee is life incessant bliss.

вѣрили этимъ словамъ, потому-что пѣли ихъ вмѣстѣ.

— Теперь перейдемте къ великой пѣсни Рафаэля, сказала Люси, когда они окончили свой дуэтъ.

— Вы неподражаемо исполняете «голосъ тварей».

— Это похоже на комплименты, сказалъ Стивенъ, глядя на часы.

— Боже мой! ужь половина втораго. Я какъ-разъ успѣю только пропѣть это.

Стивенъ взялъ съ большою легкостью ноты, подражающія тяжелому бѣгу животныхъ; но когда у пѣвца два слушателя, то есть мѣсто различнымъ впечатлѣніямъ. Люси была въ восторгѣ; Минни же, которая при началѣ музыки, дрожа, забилась въ свою корзину, эти громовые звуки пришлись такъ не повкусу, что она выскочила и спряталась подъ самую отдаленную шифоньерку, какъ въ мѣсто, самое удобное для собаки, чтобъ выжидать удары судьбы.

— Прощайте, милая подруга, сказалъ, но окончаніи пѣсни, Стивенъ, застегивая свой сюртукъ и съ улыбкой глядя на сидѣвшую передъ фортепьяно дѣвушку, причемъ онъ имѣлъ нѣсколько-покровительственный видъ любовника. — Мое счастье непостоянно, потому-что я долженъ скакать домой: я обѣщалъ воротиться къ завтраку.

— Такъ вы не можете заѣхать въ Филиппу? Впрочемъ, это ненужно: я сказала въ моей запискѣ все, что слѣдуетъ.

— Вы завтра, вѣроятно, будете заняты вашей кузиной?

— Да, у насъ будетъ маленькое семейное собраніе. Томъ у насъ обѣдаетъ, и бѣдная тётушка въ первый разъ будетъ снова съ обоими дѣтьми своими. Это будетъ очень-пріятно; я много объ этомъ думаю.

— Но могу я прійдти послѣ завтрака?

— О, да! приходите, и я васъ представлю кузинѣ Магги, хотя, просто, нельзя повѣрить, чтобъ вы ее никогда не видывали — такъ хорошо вы ее описали.

— Прощайте же.

За этимъ послѣдовало легкое пожатіе рукъ, и минутная встрѣча взоровъ, послѣ каковыхъ у молоденькой дѣвушки часто румянецъ и улыбка не исчезаютъ тотчасъ, какъ только затворится дверь и остается расположеніе ходить взадъ и впередъ по комнатѣ вмѣсто того, чтобъ сидѣть смирно за вышиваньемъ или какимъ-либо другимъ полезнымъ занятіемъ. По-крайней-мѣрѣ таково было люсино впечатлѣніе; и я надѣюсь, что вы не подумаете, что если она во время ходьбы по комнатѣ взглянула на себя въ зеркало, висѣвшее надъ каминомъ, то это происходило оттого, что тщеславіе заглушало въ ней другія, болѣе-нѣжныя чувства. Если мы желаемъ убѣдиться, что мы не глядѣли пугаломъ въ-теченіе разговора, продолжавшагося нѣсколько часовъ, то это положительно можно считать еще не болѣе какъ выраженіемъ доброжелательства и, вмѣстѣ съ тѣмъ, уваженія къ ближнему. А въ Люси было столько такого доброжелательства, что, мнѣ кажется, всѣ проявленія эгоизма въ ней были преисполнены его, какъ то бываетъ съ нѣкоторыми людьми, обращики которыхъ вы, вѣрно, знаете, у которыхъ самыя выраженія доброжелательства сильно отзываются эгоизмомъ. Даже теперь, въ это время, какъ она расхаживаетъ взадъ и впередъ и въ сердцѣ ея пріятно шевелится сознаніе, что она любима особой, играющей первую роль въ ея маленькомъ мірѣ, вы можете примѣтить въ ея карихъ глазахъ постоянное выраженіе добродушія, совершенно поглощающаго невинныя минутныя проблески тщеславія; и если она счастлива, вспоминая о своемъ обожателѣ, то это потому, что въ ея мысляхъ онъ тѣсно связанъ съ предметами другихъ привязанностей, наполнявшихъ ея мирную жизнь. Даже теперь умъ ея съ той неуловимой подвижностью, которая заставляетъ два различные потока чувствъ, или воображенія, сливаться въ одинъ, безпрерывно переходитъ отъ Стивена къ полуоконченнымъ ею приготовленіямъ маггиной комнаты. Кузина Магги будетъ принята ею какъ самая знатная гостья, даже лучше, потому-что у ней въ спальнѣ будутъ висѣть люсины лучшія картинки и гравюры, а на столѣ — великолѣпнѣйшій букетъ весеннихъ цвѣтовъ. Магги будетъ наслаждаться всѣмъ этимъ, она такъ любитъ хорошія вещи! Тетушка Тёливеръ, о которой никто не заботится, также будетъ неожиданно обрадована наряднымъ новымъ чепцомъ и тѣмъ, что будутъ пить за ея здоровье, о чемъ Люси собиралась переговорить въ тотъ вечеръ съ отцомъ. Изъ всего этого ясно слѣдуетъ, что ей нѣкогда было много заниматься собственными любовными дѣлами. Съ такими мыслями она направилась-было къ дверямъ, но вдругъ остановилась:

— Что съ тобою, Минни? сказала она, нагибаясь въ отвѣтъ на жалобный стонъ этого маленькаго четвероногаго, и прижимая его кудрявую головку къ своей розовой щекѣ. — Или ты думала что я уйду безъ тебя? Пойдемъ же со мною къ Синдбаду.

Синдбадъ была люсина гнѣдая лошадь, которую она всегда сама кормила изъ своихъ рукъ.

Она любила кормить всѣхъ домашнихъ животныхъ и знала вкусы всѣхъ ихъ, наслаждаясь щебетаньемъ канареекъ, когда ихъ маленькіе клювы были заняты свѣжими сѣменами и хрюканіемъ другихъ животныхъ, которыхъ я, однакожь здѣсь не назову, изъ опасенія показаться тривіальнымъ.

Не правъ ли былъ Стивенъ Гестъ въ своемъ непоколебимомъ убѣжденій, что эта нѣжная восьмнадцатилѣтняя дѣвушка никогда не заставила бы раскаяться того, кто вздумалъ бы на ней жениться, женщина, которая была добра и предупредительна съ другими женщинами, не давая имъ лобзаній Іуды въ то время, какъ глаза ея съ любовью останавливались на ихъ недостаткахъ, но съ истиннымъ участіемъ и скорбью къ ихъ бѣдствіямъ и огорченіямъ и помышлявшая съ радостью о приготовленныхъ для нихъ наслажденіяхъ? Быть-можетъ, восторженное поклоненіе его не имѣло предметомъ именно эту рѣдкую ея добродѣтель; быть можетъ, онъ оправдывалъ свой выборъ передъ самимъ собой именно потому, что она не поражала его какъ замѣчательное исключеніе. Мужъ любитъ свою жену, если она хороша собой. Люси была хороша, но не до такой степени, чтобъ сводить съ ума. Мужъ желаетъ; чтобъ жена его любила, была мила, образована, и неглупа; и Люси обладала всѣми этими достоинствами. Стивенъ не былъ удивленъ, когда замѣтилъ, что былъ влюбленъ въ нее, и считалъ себя весьма-благоразумнымъ за то, что предпочиталъ ее миссъ Лейбурнъ, дочери младшаго партнёра своего отца; къ-тому же онъ долженъ былъ выдержать борьбу съ нѣкоторымъ нерасположеніемъ и неудовольствіемъ отца и сестеръ — обстоятельство, придававшее молодому человѣку сознаніе собственнаго достоинства. Стивенъ сознавалъ въ себѣ необходимую твердость и достоинства, чтобъ избрать себѣ жену, которая, по его мнѣнію, могла составить его счастіе, и не стѣсняться при этомъ никакими посторонними соображеніями. Онъ намѣренъ былъ избрать Люси: она была очень миленькая, и именно, изъ тѣхъ женщинъ, которыя ему всегда наиболѣе нравились.

ГЛАВА II.

Первыя впечатлѣнія.

— Онъ очень-уменъ, Магги, говорила Люси, усадивъ свою черноглазую кузину въ большое кресло, обитое малиновымъ бархатомъ, и сама становясь на колѣни на скамейку возлѣ нея. — Я надѣюсь и почти увѣрена, что онъ тебѣ понравится.

— Ну, однако, это ему будетъ очень-трудно, я буду очень-взыскательна, отвѣчала Магги, улыбаясь и играя локонами Люси. — Человѣкъ, полагающій себя достойнымъ моей Люси, долженъ ожидать строгой критики.

— Право, онъ слишкомъ для меня хорошъ. Часто, въ минуты его отсутствія, мнѣ просто не вѣрится, чтобъ онъ въ-дѣйствительности меня любилъ. Но разъ, что онъ со мной, всѣ сомнѣнія исчезаютъ, хотя, Магги, я ни за что не хочу, чтобъ кто-нибудь, кромѣ тебя, зналъ о моихъ чувствахъ къ нему.

— Въ такомъ случаѣ, если я его забракую, ты можешь съ нимъ и разстаться, если вы не помолвлены, сказала Магги съ смѣшной важностью.

— Нѣтъ, я предпочитаю не быть помолвленой. Когда люди помолвлены, они начинаютъ поневолѣ думать, какъ бы поскорѣе и свадьбу съиграть, отвѣчала Люси слишкомъ-занятая, чтобъ замѣтить маггину шутку. — Мнѣ бы хотѣлось, чтобъ надолго все осталось, какъ теперь. Повременамъ я пугаюсь одной мысли, чтобъ Стивенъ говорилъ съ отцомъ; а по словамъ отца, мнѣ кажется, я могла замѣтить, что онъ и мистеръ Гестъ этого ждутъ. Притомъ, сестры Стивена теперь очень учтивы ко мнѣ. Сначала имъ, кажется, не нравилось, что онъ за мною ухаживаетъ; это очень естественно. Нейдетъ какъ-то, чтобъ я, маленькое, незначительное существо, проживала бы въ такомъ огромномъ, великолѣпномъ замкѣ, какъ паркъ Гаусъ.

— Но не предполагается же, чтобъ люди должны были быть въ пропорцію съ домами, въ которыхъ они живутъ, подобно улиткамъ, замѣтила, смѣясь, Магги. — А что, сестры мистера Геста великанши?

— Ахъ, нѣтъ! онѣ и нехороши собою, то-есть не красавицы, отвѣчала Люси, раскаиваясь уже мысленно въ этомъ колкомъ замѣчаніи. — За то онъ такъ хорошъ собою, по-крайней-мѣрѣ всѣ это находятъ.

— Хотя ты и въ состояніи раздѣлять это мнѣніе?

— Я право не знаю, сказала Люси, покраснѣвъ. — Съ моей стороны было бы неблагоразумно подстрекать твое воображеніе: можетъ, быть, ты и разочаруешься, можетъ-быть, ты ожидаешь чего-нибудь лучшаго. Но для него я приготовила великолѣпный сюрпризъ. То-то я надъ нимъ посмѣюсь, хоть я тебѣ и не скажу, въ чемъ дѣло!

Люси встала со скамейки и, отойдя немного, начала пристально осматривать Магги, точно какъ-будто она усаживала ее для картины и желала видѣть весь эффектъ ея позитуры.

— Останься минуту, Магги, сказала она, склонивъ на бокъ свою хорошенькую головку и любуясь кузинкой.

— Ну, а теперь что прикажете? проговорила Магги, съ томной улыбкой, вставая съ кресла и устремивъ глаза свои на воздушную, нѣжную фигурку Люси, казавшуюся совершенно второстепенной при ея шелковомъ чудесномъ платьѣ, обшитомъ крепомъ.

Люси съ минуту безмолвно смотрѣла на Магги, наконецъ она воскликнула:

— Я не могу понять, какимъ чудомъ ты, Магги, всегда кажешься лучше въ старыхъ, изношеныхъ платьяхъ, хотя дѣйствительно тебѣ необходимо имѣть теперь новое платье. Но знаешь ли, я прошедшую ночь старалась себѣ представить тебя въ хорошенькомъ, новомодномъ платьѣ; но сколько я ни думала, а ничего не могла придумать, что бъ тебѣ больше шло, какъ это затасканное мериносовое платьеце. Мнѣ бы хотѣлось знать, казалась ли Марія Антуанетта величественнѣе обыкновеннаго, когда ея платья были заштопаны на локтяхъ. Еслибъ я, напримѣръ, надѣла такія лохмотья, то никто на меня не обратилъ бы вниманія, я бы сдѣлалась просто никуда негодной ветошкой.

— Совершенно-справедливо, сказала Магги съ смѣшной торжественностью: — и тебя бы вымели за одно съ паутинами и всякимъ соромъ и ты очутилась бы подъ рѣшоткой, подобно Сандрильйонѣ. Можно мнѣ теперь сѣсть?

— Да, теперь можно, отвѣчала, смѣясь, Люси. Потомъ, съ видомъ серьёзнаго раздумья, она сняла съ себя свою большую брошку. — Ты должна, однако, продолжала она: обмѣняться со мною брошками: твоя маленькая бабочка совсѣмъ не идетъ къ тебѣ.

— Но не испортитъ ли это великолѣпный эффектъ цѣлаго? спросила Магги, садясь, съ видомъ смиреннаго послушанія.

Люси, между-тѣмъ, вставъ опять на колѣни, начала отстаивать презрѣнную бабочку.

— Какъ бы я желала, продолжала Магги: — еслибъ мать моя раздѣляла твое мнѣніе; а то она вчера еще сокрушалась, что это мое лучшее платье. Я послѣднее время откладывала деньги на уроки, ибо я никогда ничего не сдѣлаю, если не буду болѣе знать, чемъ теперь.

Магги при этомъ вздохнула.

— Полно, выкинь изъ головы эту дурь! сказала Люси, прикрѣпляя брошку на хорошенькой шейкѣ Магги. — Ты забываешь, что ты болѣе не въ скучной школѣ и не имѣешь надобности штопать дѣтское бѣлье. Не принимай на себя этого грустнаго вида.

— Да, сказала Магги: — видъ этотъ мнѣ свойственъ; я похожа на того бѣднаго бѣлаго медвѣдя, котораго я видѣла на выставкѣ. Мнѣ казалось, онъ такъ поглупѣлъ отъ привычки все вертѣться взадъ и впередъ въ своей узкой клѣткѣ, что еслибъ его выпустили на волю, онъ бы продолжалъ вертѣться. Право, несчастье превращается скоро въ гадкую привычку.

— Но я тебя подвергну дисциплинѣ удовольствія, которая заставитъ тебя забыть твою гадкую привычку, отвѣчала Люси, смотря съ любовью на Магги и разсѣянно прикалывая на свой воротничокъ черную бабочку.

— Ты милое, крошечное созданьеце, вскричала Магги, въ припадкѣ энтузіазма, ей столь свойственномъ: — ты такъ наслаждаешься чужимъ счастьемъ, что, мнѣ кажется, ты бы обошлась безъ него для себя. Какъ бы я желала походить на тебя!

— Я никогда этого не испытала, замѣтила Люси. — Я всегда была такъ счастлива. Я право не знаю, могу ли я перенести много горя и тревогъ; вѣдь, кромѣ матушкиной смерти, я не видала несчастья. Ты же, Магги, чрезъ многое прошла, многое испытала и, я увѣрена, ты не менѣе моего сочувствуешь другимъ людямъ.

— Нѣтъ, Люси, отвѣчала Магги, тихо качая головой: — я не наслаждаюсь чужимъ счастьемъ подобно тебѣ, ибо, иначе, я бы чувствовала себя болѣе-довольной. Я сочувствую всѣмъ въ горѣ; я не думаю, чтобъ я кого-нибудь могла бы сдѣлать несчастнымъ, но часто я себя ненавижу за то, что по временамъ меня сердитъ чужое счастье. Кажется, я съ годами становлюсь все хуже-и-хуже, болѣе-и-болѣе себялюбивой. Это меня, просто, устрашаетъ.

— Я не вѣрю этому, Магги, сказала Люси, съ тономъ увѣщеванія, — Все это ничто иное, какъ грустное воображеніе; все это оттого, что тебя гнететъ твоя скучная, тяжелая жизнь.

— Быть-можетъ, и это, сказала Магги и веселая улыбка разсѣяла всѣ тучи, омрачившія ея свѣтлое личико. — Быть-можетъ, продолжала она, откидываясь на спинку креселъ: — причиной этому и школьная пища, водянистый рисовый пудингъ съ синицами. Надо надѣяться, что все скоро пройдетъ, благодаря яичницамъ, приготовляемымъ моею матерью, и особливо благодаря этому красавцу.

Магги, сказавъ это, взяла со стола близь-лежавшую книгу «The sketeh Book» (Альбомъ, или книга очерковъ)^[19]

— Идетъ ли мнѣ показаться людямъ съ этой брошкой? спросила Люси, подходя къ зеркалу.

— Ахъ, нѣтъ! Если мистеръ Гестъ увидитъ ее на тебѣ, то убѣжитъ просто изъ комнаты. Лучше надѣть другую, да поскорѣе.

Люси поспѣшно вышла изъ комнаты. Однако Магги не воспользовалась этимъ случаемъ, чтобъ читать, она, напротивъ, уронила книгу на колѣни. Глаза ея устремились къ окну, изъ котораго она могла видѣть богатыя группы весеннихъ цвѣтовъ, освѣщаемыя солнечными лучами, и длинную изгородь изъ лавровыхъ деревьевъ и вдалекѣ свѣтлыя, серебряныя струи дорогой для нея Флосы, казавшейся издали какъ-бы спящей. Свѣжій запахъ цвѣтовъ распространялся сквозь одно по всей комнатѣ, а веселое пѣніе и щебетанье птицъ раздавалось въ воздухѣ. На глазахъ Магги невольно выступили слезы. Видъ всего стараго, знакомаго, вызвалъ въ ней столько горькихъ воспоминаній, что она могла наслаждаться возвращеніемъ матери спокойствія и братской дружбой Тома, только на столько, на сколько мы способны наслаждаться извѣстіемъ о счастьи друзей нашихъ. Она сама не раздѣляла этого счастья. Память и воображеніе слишкомъ-много ей говорили о лишеніяхъ, чтобъ она могла вкусить всю прелесть мимолетнаго настоящаго. Ея будущее казалось ей еще хуже прошедшаго; ибо, послѣ столькихъ лѣтъ добровольнаго самоотреченія, опять начали терзать ее прежнія желанія и стремленія. Печальные дни ея непріятныхъ занятій ей казались все тягостнѣе; эта жизнь, напряженная и разнообразная, которой она такъ долго ждала и въ которой она отчаивалась, жизнь эта дѣлалась ей нестерпимой. Скрипъ дверей возвратилъ ее изъ міра мыслей опять въ міръ дѣйствительный, и, поспѣшно обтеревъ слезы, она начала перевертывать листы своей книги.

— Я знаю, Магги, одно удовольствіе, предъ которымъ не устоитъ твоя грусть, сказала Люси, входя въ комнату. — Это, музыка, и я намѣрена тебѣ въ этомъ отношеніи сдѣлать настоящій праздникъ. Я хочу, чтобъ ты играла постарому. Помнишь, ты въ Лортонѣ всегда лучше меня играла.

— Какъ бы ты смѣялась, еслибъ только видѣла, какъ я по нѣскольку разъ переигрывала дѣтскія пьески моимъ ученицамъ тольно для-того, чтобъ имѣть удовольствіе прикасаться къ этимъ, дорогимъ мнѣ, клавишамъ. Но, право, я не знаю, могла ли бы я теперь съиграть что-нибудь труднѣе какой-нибудь пѣсенки, напримѣръ: «Прочь, скучная забота!»

— Я помню, какъ ты, просто, съ ума сходила отъ радости, когда приходилъ пѣсенникъ, сказала Люси, принимаясь за свое шитье. — Мы бы могли пѣть всѣ твои любимыя старыя пѣсни, еслибъ я только была увѣрена, что ты не раздѣляешь мнѣнія Тома о нѣкоторыхъ предметахъ.

— Кажется, ты въ этомъ можешь быть хорошо увѣрена, отвѣчала Магги съ улыбкою.

— Мнѣ бы слѣдовало скорѣе сказать объ одномъ предметѣ. Ибо если ты раздѣляешь его мнѣніе въ этомъ случаѣ, то намъ придется долго нуждаться въ третьемъ голосѣ. Сент-Оггсъ такъ бѣденъ пѣвцами. Просто одинъ Стевенъ и Филиппъ Уокимъ хоть кое-что смыслятъ въ музыкѣ и могутъ пѣть.

Люси, сказавъ это, подняла глаза съ своей работы и посмотрѣла на Магги; лицо послѣдней замѣтно измѣнилось.

— Тебѣ больно даже и слышать это имя, Магги? Въ такомъ случаѣ, я болѣе и говорить не буду. Я знаю, Томъ не можетъ видѣть его и всячески старается избѣгать его.

— Я вовсе не раздѣляю мнѣнія о немъ Тома, сказала Магги, вставъ и подходя къ окну, какъ-бы желая болѣе насладиться прекраснымъ видомъ. — Мнѣ Филиппъ Уокимъ всегда нравился, съ самаго дѣтства, съ-тѣхъ-поръ, какъ мы видѣлись въ Лортонѣ. Онъ такъ былъ добръ до Тома, когда тотъ сломалъ себѣ ногу.

— Какъ я рада, воскликнула Люси. — Такъ ты не будешь противъ того, чтобъ иногда онъ заходилъ къ намъ, ибо тогда мы будемъ въ-состояніи гораздо-болѣе пѣть, чѣмъ безъ него. Я очень люблю Филиппа и только желала бы, чтобъ онъ не такъ принималъ къ сердцу свои физическіе недостатки. Вѣрно, въ нихъ кроется и причина его грусти и рѣзкости. Конечно, жалко видѣть его бѣдную, маленькую, фигурку и его блѣдное лицо посреди здоровыхъ, рослыхъ людей…

— Но, Люси, сказала Магги, желая прервать потокъ словъ своей кузинкн.

— А, вотъ и звонятъ! вѣрно это Стивенъ, продолжала Люси, не замѣчая маггину попытку выразить свое мнѣніе. — Между-прочимъ, я очень восхищаюсь въ Стивенѣ тѣмъ, что онъ лучше всѣхъ обходится и дружнѣе другихъ съ Филиппомъ.

Теперь уже было поздно говорить Магги: дверь въ гостиную отворилась и Мини залаяла при видѣ высокаго мужчины, вошедшаго въ комнату. Онъ прямо подошелъ къ Люси и взялъ ея руку; его тонъ, дышавшій нѣжностью и приличіемъ, казалось показывалъ, что онъ не замѣчалъ никого въ комнатѣ, кромѣ Люси.

— Позвольте мнѣ васъ представить моей кузинѣ, миссъ Тёливеръ, сказала Люси, поворачиваясь съ злобной радостью къ Магги, подошедшей къ нимъ отъ окошка. — Магги, это мистеръ Стивенъ Гестъ.

Съ минуту Стивенъ не могъ придти въ себя отъ удивленія ври видѣ этой высокой черноокой нимфы, съ короной изъ волосъ на головѣ. Магги сама чувствовала, что въ первый разъ въ жизни человѣкъ, къ которому она сама питала нѣкотораго рода робость, покраснѣлъ при ея видѣ и низко, почтительно ей поклонился. Это новое чувство ей было очень-пріятно и почти уничтожило ея смущеніе. Ея глаза сіяли какимъ-то новымъ блескомъ и щеки ея покрылись прелестнымъ румянцемъ.

— Я надѣюсь, вы замѣчаете, какой похожій портретъ моей кузины вы нарисовали третьяго-дня, сказала Люси, съ торжествующей улыбкой.

Она наслаждалась замѣшательствомъ Стивена, тѣмъ болѣе, что обыкновенно это былъ его удѣлъ.

— Ваша кузина меня обманула, миссъ Тёливеръ, сказалъ Стивенъ, садясь подлѣ Люси и лаская Мини; по временамъ только онъ бросалъ украдкой взгляды на Магги: — она сказала, что у васъ свѣтлые волосы и голубые глаза.

— Не правда, это вы сами сказали, оправдывалась Люси. — Я только не хотѣла уничтожать вашей увѣренности въ способности предвидѣнія.

— Я бы очень желалъ всегда такъ ошибаться, сказалъ Стивенъ: — и находить дѣйствительность столько прелестнѣе всѣхъ моихъ догадокъ и ожиданій.

— Вы сказали то, что вамъ должно было сказать въ подобномъ случаѣ, сказала Магги.

Она посмотрѣла на него нѣсколько-презрительно. Теперь было ясно, что онъ нарисовалъ ея портретъ въ каррикатурѣ, не видавъ ее никогда. Люси говорила, что онъ былъ очень склоненъ острить, а Магги къ этому сама добавила мысленно: что былъ очень высокомѣренъ и тщеславенъ.

«Самъ бѣсъ въ ней сидитъ» подумалъ Стивенъ. Но вскорѣ онъ же желалъ, чтобъ она подняла голову съ работы, къ которой она надулась и посмотрѣла бы на него.

— Я думаю, комплименты иногда выражаютъ правду, сказалъ онъ наконецъ. — Иногда человѣкъ дѣйствительно чувствуетъ благодарность къ кому-нибудь и отъ души говоритъ «благодарствуйте». Вѣдь, ему тяжело выражать, свое чувство тѣми же словами, которыми весь свѣтъ отказывается отъ всякаго рода непріятностей — не правда ли, миссъ Тёливеръ?

— Нѣтъ, сказала Магги, посмотрѣвъ ему прямо въ глаза: — если мы употребляемъ простыя слова для выраженія нашихъ чувствъ въ важныхъ случаяхъ, то они тогда тѣмъ выразительнѣе. Какъ-то невольно чувствуешь, что въ нихъ кроется какое-то особое значеніе, подобно тому, какъ въ старыхъ знаменахъ и во вседневныхъ платьяхъ, вывѣшенныхъ въ священномъ мѣстѣ.

— Если такъ, то мой комплиментъ долженъ быть очень-краснорѣчивъ, сказалъ Стивенъ, самъ не зная, что говоритъ, ибо маггины глаза были на него устремлены. — Мои слова были столь недостаточны и плоски, чтобъ выразить мое чувство.

— Комплиментъ не можетъ быть краснорѣчивъ, развѣ только какъ выраженіе равнодушія, сказала Магги, покраснѣвъ.

Люси нѣсколько испугалась: она думала, что Магги и Стивенъ теперь никогда другъ друга не полюбятъ. Она всегда боялась, чтобъ Магги не показалась этому сатирическому господину слишкомъ-умной и странной дѣвушкой.

— Милая Магги! замѣтила она: — ты, всегда, кажется, жаловалась на себя, что слишкомъ любишь, чтобъ тобой восхищались; а теперь ты сердишься за то, что именно хотятъ тобою восхищаться.

— Нимало, сказала Магги: — мнѣ очень-пріятно знать, что мною восхищаются: но комплименты не даютъ мнѣ это-то чувствовать.

— Въ такомъ случаѣ, я никогда не буду говорить вамъ комплиментовъ, миссъ Тёливеръ, сказалъ Стивенъ.

— Благодарю васъ; это будетъ значить, что вы меня уважаете.

Бѣдная Магги! она такъ мало была въ обществѣ, что не могла свыкнуться съ его пустыми приличіями. Всякое ея слово вытекало прямо отъ души, всякое дѣйствіе было запечатлѣно избыткомъ чувства, который могъ бы показаться болѣе опытнымъ свѣтскимъ дамамъ нелѣпостью. Впрочемъ, на этотъ разъ даже ей самой казалось, что ея поведеніе было нелѣпо. Она дѣйствительно питала отвращеніе къ комплиментамъ и сказала однажды съ досадою Филиппу, что рѣшительно непонимаетъ, почему непринято отпускать пошлые комплименты почтеннымъ старикамъ, какъ и молодымъ красавицамъ. При всемъ томъ дурно принять такой общепринятый поступокъ и то отъ незнакомца, какъ мистеръ Стивенъ, было крайне-неблагоразумно съ ея стороны, и потому, когда она осталась наединѣ, ей поневолѣ стало стыдно за себя. Ей не приходило въ голову, что эта раздражительность происходила отчасти отъ того пріятнаго чувства, которое она ощущала прежде, подобно тому, какъ одна ничтожная капля холодной воды, падающая на насъ въ то время, когда мы только начинаемъ согрѣваться, когда какая-то пріятная теплота распространяется по всему тѣлу, кажется намъ чѣмъ-то крайне-непріятнымъ.

Стивенъ былъ слишкомъ-хорошо воспитанъ, чтобъ не постичь, что предъидущій разговоръ могъ быть непріятенъ, и тотчасъ же обратилъ его на предметы безличные, спросивъ Люси, когда откроется базаръ и позволитъ ей обратить свои взоры на предметы, болѣе достойные, чѣмъ шерстяные цвѣты, которые она вертѣла между пальцами.

— Въ будущемъ мѣсяцѣ, я полагаю, сказала Люси. — Но вѣдь ваши сестры болѣе дѣлаютъ для него, чѣмъ я.

— Да; но онѣ занимаются въ своихъ комнатахъ, а я туда не хожу. Какъ я вижу, миссъ Тёливеръ, вы не раздѣляете общей, модной слабости къ изящнымъ рукодѣліямъ, сказалъ Стивенъ, замѣтивъ, что она занималась простою строчкою.

— Да, сказала Магги: — я не знаю никакой трудной и изящной работы, кромѣ шитья рубашекъ.

— И твое простое шитье такъ прекрасно, сказала Люси: — что я выпрошу у тебя нѣсколько обращиковъ, чтобъ представить, какъ нѣчто изящное. Твое прелестное шитье для меня загадка: ты, вѣдь, бывало, не любила этотъ родъ работы.

— Эта загадка очень-легко разрѣшается, моя милая, сказала Магги, подымая голову: — простое шитье было единственное, за которое я могла получать деньги; и потому я была поневолѣ принуждена дѣлать его какъ-можно-лучше.

Какъ ни добра, какъ ни простодушна была Люси, но она не могла удержаться, чтобъ не покраснѣть: ей несовсѣмъ-пріятно было, что Стивенъ услышалъ это. — Къ-чему было Магги говорить? Быть-можетъ, что это была гордость, гордость нищеты, которая не стыдится себя; но, какъ бы то ни было, будь Магги царицею кокетокъ, она едва-ли могла придумать что-нибудь, что бы придавало ей болѣе цѣны въ глазахъ Стивена. Я не думаю, чтобъ одинъ фактъ ея нищеты и грубой работы произвелъ какое-нибудь вліяніе; но, въ соединеніи съ ея красотою, онъ придавалъ ей оригинальность и превосходство предъ другими.

— Но я умѣю вязать, Люси, продолжала Магги: — можетъ, это пригодится для вашего базара?

— Конечно, и очень пригодится. Я тебя завтра же засажу работать что-нибудь пунцовою шерстью. Но ваша сестра всего болѣе достойна зависти, продолжала она, обращаясь къ Стивену: — она умѣетъ такъ искусно лѣпить. Теперь она дѣлаетъ прелестный бюстъ пастора Кэна, и то на память.

— Конечно, если она не забудетъ сдѣлать глаза почти сходящимися, а кончики рта далеко-отстоящими другъ отъ друга, то весь Сент-Оггсъ найдетъ сходство поразительнымъ.

— Это очень-дурно съ вашей стороны, сказала Люси: видно было, что она была огорчена этими словами. — Я не ожидала, чтобъ вы могли такъ-неуважительно говорить о пасторѣ Кэнѣ.

— Я ничего не сказалъ неуважительнаго о докторѣ Кэнѣ — Боже избави! Но я не обязанъ уважать какой-нибудь пасквильный бюстикъ, изображающій его. Я полагаю, что Кэнѣ одинъ изъ лучшихъ людей на свѣтѣ. Мнѣ дѣла нѣтъ до того, что онъ поставилъ высокіе подсвѣчники на алтарь, и я бы не желалъ испортить хорошаго расположенія духа, ходя каждое воскресенье къ ранней службѣ. Но онъ единственный человѣкъ изъ лично мнѣ знакомыхъ, которые имѣютъ въ себѣ нѣчто апостольское, человѣкъ, который получаетъ восемьсотъ фунтовъ въ годъ и довольствуется самою простою мебелью и вареною говядиною, потому-что отдаетъ нуждающимся двѣ трети своихъ доходовъ. Также какой-прекрасный поступокъ было взять къ себѣ въ-домъ бѣднаго Грэтапа, который случайно застрѣлилъ свою мать. Онъ жертвуетъ на это доброе дѣло столько времени, что и болѣе-досужій человѣкъ не рѣшился бы на подобную вещь, и все для того только, чтобъ не допустить несчастнаго впасть въ меланхолію. Онъ всюду возитъ его за собою, какъ я вижу.

— Вотъ это прекрасно! сказала Магги, которая выронила изъ рукъ работу и съ живымъ участіемъ слушала его слова. — Я не слыхивала, чтобъ кто-нибудь дѣлалъ что-либо подобное.

— И это тѣмъ-болѣе достойно удивленія въ Кэпѣ, сказалъ Стивенъ: — что вообще его обращеніе всегда холодно и строго. Въ немъ вовсе нѣтъ этой сладости.

— О! мнѣ кажется, онъ, просто, совершенство! воскликнула Люси съ милымъ восторгомъ.

— Ну, въ этомъ я уже съ вами несогласенъ, сказалъ Стивенъ насмѣшливо-серьёзнымъ тономъ:

— Какой же вы можете найдти въ немъ недостатокъ?

— Онъ англиканецъ.

— Что жъ, мнѣ кажется, что ихъ воззрѣнія справедливы, серьёзно сказала Люси.

— Это совершенно разрѣшаетъ вопросъ въ его отвлеченномъ смыслѣ, сказалъ Стивенъ: — но не съ парламентской точки зрѣнія. Онъ возставилъ диссентеровъ и приверженцевъ высокой церкви (High church) другъ противъ друга, и такой государственный мужъ, каковъ я, котораго заслуги вскорѣ будутъ необходимы для страны, найдетъ весьма-труднымъ справиться съ этими раздорами, когда ему приведется представлять Сентъ-Оггсъ въ парламентѣ.

— А вы дѣйствительно помышляете объ этомъ? сказала Люси съ сверкавшими глазами и съ восторговъ, который заставилъ ее забыть о доводахъ и выгодахъ англиканцевъ.

— Рѣшительно, какъ только подагра заставитъ мистера Лейбурна удалиться. Мой батюшка рѣшительно этого хочетъ, и вы понимаете, что такія дарованія, какъ мои при этомъ Стивенсъ выпрямился и провелъ рукою по головѣ съ шутливою самонадѣянностью — такія дарованія, какъ мои, говорю, необходимо влекутъ за собою огромную отвѣтственность — не такъ ли, миссъ Тёливеръ?

— Да, сказала Магги, улыбаясь, но не смотря ему въ лицо: — столько развязности и самонадѣянности не слѣдовало бы тратить попустому.

— О! я вижу, вы очень проницательны, сказалъ Стивенъ. — Вы уже замѣтили, что я очень болтливъ и наглъ. Неглубокомысленные люди никогда этого не замѣчаютъ, вѣрно, благодаря моимъ манерамъ.

«Она не смотритъ на меня, когда я говорю о себѣ» думалъ онъ, пока его слушательницы хохотали. «Надобно попробовать что-нибудь другое».

Слѣдующій вопросъ былъ: поѣдетъ ли Люси въ собраніе клуба «Любителей Чтенія»? Затѣмъ послѣдовалъ совѣтъ выбрать «Жизнь Каупера», сочиненіе Соути, то-есть въ такомъ случаѣ, если Люси не была намѣрена пофилософствовать и удивить сент-огсскихъ дамъ выборомъ какой-нибудь изъ бриджватеровскихъ брошюръ. Разумѣется, Люси пожелала узнать, какіе были эти страшно-ученыя книги, и такъ-какъ всегда бываетъ очень-пріятно развивать умы дамъ разсказами о вещахъ, о которыхъ она ничего не знаютъ, то Стивенъ принялся за блестящій разсказъ о томъ, что онъ только-что прочелъ въ букландовой брошюрѣ. Въ награду за свои труды онъ увидѣлъ, что Магги выронила изъ рукъ работу и совершенно впилась въ его увлекательный геологическій разсказъ; она сидѣла, наклонясь всѣмъ тѣломъ впередъ, скрестивъ руки и не сводя съ него глазъ, точно будто онъ былъ самый старый заслуженый профессоръ, а она — его прелестная ученица. Онъ былъ такъ обвороженъ этимъ яснымъ, открытымъ взоромъ, что забылъ о присутствіи Люси; а она — милый ребенокъ! только радовалась, что онъ раскрывалъ предъ Магги свои огромныя познанія и что, наконецъ-то, они сдѣлаются друзьями.

— Хотите, я вамъ принесу книгу, миссъ Тёливеръ, сказалъ Стивенъ, чувствуя, что запасъ его свѣдѣній начинаетъ истощаться. — Въ ней есть много картинокъ, которыя вы, вѣрно бы, съ удовольстіемъ посмотрѣли.

— О! благодарю васъ, сказала Магги, очнувшись и краснѣя при этомъ внезапномъ обращеніи къ ней лично.

— Нѣтъ, нѣтъ! вступилась Люси: — я должна вамъ это запретить: какъ она разъ примется за книжки, такъ ее и не оторвешь. Я хочу, чтобъ она теперь ничего не дѣлала; каталась бы въ лодкѣ, верхомъ, болтала — вотъ какія ей нужны занятія.

— А, кстати, сказалъ Стивенъ, смотря на часы. — Поѣдемъ сегодня кататься на лодкѣ. Теперь, съ приливомъ, мы отлично бы доѣхали до Тофтона, а назадъ возвратились бы пѣшкомъ.

Это было восхитительное предложеніе для Магги: уже сколько лѣтъ не каталась она въ лодкѣ! Когда она ушла надѣть шляпу, Люси, оставшаяся отдать приказаніе слугѣ, воспользовалась ея отсутствіемъ и замѣтила Стивену, что Магги не имѣла ничего противъ того, чтобъ видѣть Филиппа, и потому очень-жалко, что она отправила къ нему третьяго-дня письмо; но она намѣрена написать ему другое и пригласить его на завтра.

— Я зайду къ нему завтра и подобью его придти сюда, сказалъ Стивенъ. — Мы придемъ вмѣстѣ вечеромъ — не такъ ли? Сестры, вѣрно, захотятъ видѣть вашу кузину. Надобно оставить имъ открытое поле утромъ.

— О, да! пожалуйста, приведите его, сказала Люси. — И, вѣдь, вы полюбите Магги — не такъ ли? прибавила она умоляющимъ голосомъ. — Она такое славное, благородное созданіе — не правда ли?

— Слишкомъ-высока, сказалъ онъ, улыбаясь: — и немного горяча. Она не соотвѣтствуетъ моему идеалу женщины, вы знаете…

Вамъ извѣстно, что мужчины очень-падки повѣрять дамамъ свои дурныя мнѣнія о ихъ подругахъ-красавицахъ. Вотъ гдѣ кроется причина, почему женщины часто имѣютъ случай знать, что онѣ тайно не нравятся людямъ, которые, съ виду кажутся въ нихъ страстно-влюбленными. Люси, какъ легко догадаться, повѣрила словамъ Стивена и рѣшила, что Магги никогда не узнаетъ этого; но вы, которые болѣе проницательны и судите не по однимъ словамъ, безъ-сомнѣнія, догадываетесь, что Стивенъ направлялся къ лодкѣ, разсчитывая, что, вслѣдствіе этой поѣздки, Магги будетъ принуждена, по-крайней-мѣрѣ, два раза подать ему руку; къ-тому же, мужчина, желающій показаться дамамъ съ выгодной стороны, едва-ли можетъ найти болѣе-удобный случай, какъ въ лодкѣ, за весломъ.

Что же, однако? развѣ онъ уже съ-перваго взгляда на удивительную дочь мистрисъ Тёливеръ успѣлъ въ нее влюбиться? Конечно, нѣтъ. О такихъ страстяхъ и не слыхать въ обыкновенной жизни. Къ-тому же, онъ уже былъ влюбленъ, и почти помолвленъ на прелестнѣйшемъ маленькомъ существѣ, какое только можно встрѣтить за свѣтѣ; но въ двадцать-пять лѣтъ пальцы не каменные, чтобъ быть нечувствительными къ прикосновенію прелестной дѣвушки. Восхищаться красотою и желать наслаждаться ея видомъ совершенно-естественно и нимало не предосудительно, по-крайней-мѣрѣ, въ этомъ случаѣ; къ-тому же, въ этой дѣвушкѣ, въ ея бѣдности и затруднительномъ положеніи было, дѣйствительно что-то очень-интересное. Вообще, Стивенъ допускалъ, что онъ не любитъ оригинальныхъ женщинъ; но въ этомъ случаѣ оригинальность носила совершенно-особенный характеръ, и лишь бы не пришлось жениться на такой женщинѣ, всякій согласится, что она доставляетъ пріятное разнообразіе обществу.

Но желаніе Стивена не исполнилось; впродолженіе перваго получаса Магги не обращала на него вниманія; она вся была занята другимъ: передъ нею были давно-знакомые берега. Она тосковала безъ Филиппа; онъ одинъ ее любилъ, любилъ такъ, какъ она желала быть любимой; но, наконецъ, мѣрное движеніе веселъ привлекло къ себѣ ея вниманіе; ей вздумалось поучиться гресть. Это разогнало ея мечтательность, и она спросила, нельзя ли ей взять одно весло. Оказалось, что ей нужно много поучиться и это подстрекнуло ея самолюбіе. Упражненіе вызвало на ея лицѣ краску и придало ей еще болѣе охоты учиться.

— Я не удовольствуюсь прежде, чѣмъ справлюсь съ обоими веслами и буду въ-состояніи везти васъ и Люси, весело сказала она, вставая со скамьи.

Магги была очень-вѣтрена и выбрала очень-неудачную минуту для своего замѣчанія: она поскользнулась, но, къ-счастью, мистеръ Стивенъ протянулъ руку и удержалъ ее отъ паденія.

— Надѣюсь, вы не ушиблись? сказалъ онъ, нагибаясь и глядя съ участіемъ ей въ лицо.

Есть что-то очень-пріятное въ сознаніи, что кто-нибудь, кто болѣе и сильнѣе насъ, такъ нѣжно печется, о насъ. Магги еще никогда не ощущала этого.

Возвратясь домой, они застали дядю и тётку Пулетъ, сидѣвшихъ въ гостиной съ мистрисъ Тёливеръ, и Стивенъ поспѣшилъ удалиться, прося позволенія придти опять вечеромъ.

— И принесите, пожалуйста, съ собою томъ Пурселя, крторый вы унесли, сказала Люси. — Мнѣ хочется, чтобъ Магги услышала лучшіе изъ вашихъ романсовъ.

Тётка Полетъ полагала, что Магги навѣрно получитъ приглашеніе въ Паркъ-Гасъ вмѣстѣ съ Люси, и была поражена безпорядкомъ, въ которомъ находился ея туалетъ, безпорядкомъ, который непремѣнно бы уронилъ достоинство ихъ семейства въ глазахъ сент-оггскихъ дамъ. Это обстоятельство, по ея мнѣнію, требовало принятія сильныхъ и неотлагательныхъ мѣръ. Въ послѣдовавшемъ за этимъ совѣщаніи касательно того, какой изъ многочисленныхъ, никогда-неупотреблявшихся предметовъ гардероба тётки Пулетъ выбрать для Магги, и Люси, и мистрисъ Тёливеръ приняли очень-дѣятельное участіе. Для Магги необходимо было имѣть вечерній туалетъ какъ-можно-поскорѣе; къ-тому же, вѣдь, она одинаковаго роста съ тёткою Пулетъ.

— Но она гораздо-шире въ плечахъ: это очень-неловко, сказала мистрисъ Пулетъ: — а то бы она могла и безъ передѣлки надѣть мое чудное черное штофное платье; а ея руки, присовокупила мистрисъ Пулетъ, поднимая полную ручку Магги: — никакіе мои рукава не будутъ ей впору.

— Это ничего, тётушка; пошлите только, пожалуйста, намъ платье, сказала Магги.

— Я не намѣрена дѣлать Магги длинныхъ рукавовъ; а для обшивки у меня довольно кружевъ. Ея руки будутъ прелестны.

— Форма маггиныхъ рукъ очень-хороша, сказала мистрисъ Тёливеръ. — У меня были точь-въ-точь такія руки, только онѣ не были смуглы. Я бы желала, чтобъ у ней былъ также нашъ семейный цвѣтъ кожи.

— Какія глупости, тётушка! сказала Люси, трепля по плечу мистрисъ Тёливеръ. — Вы въ этомъ ничего не понимаете. Всякій художникъ пришелъ бы въ восторгъ отъ ея цвѣта кожи.

— Быть-можетъ, моя милая, сказала мистрисъ Тёливеръ съ покорностью. — Ты должна лучше знать. Только, когда я была молода, смуглая кожа не считалась красивою у порядочныхъ людей.

— Да, да, сказалъ дядя Пулетъ, который внимательно слѣдилъ за разговоромъ дамъ, продолжая все время сосать свои лепешки. — Хотя и была пѣсенка про «оливково-смуглую красавицу», кажется, это была безумная… безумная Кэти — навѣрно не помню.

— Ай, ай! сказала Магги, смѣясь, но выходя изъ терпѣнія. — Я думаю, это будетъ конецъ и моей смуглой кожѣ, если о ней будутъ такъ много говорить.

ГЛАВА III.

Минута откровенности.

Когда Магги въ этотъ вечеръ пришла къ себѣ въ спальню, то, казалось, она вовсе не имѣла намѣренія раздѣваться. Она поставила свѣчу на первый столъ, который попался ей подъ-руку, и начала ходить взадъ и впередъ по своей комнатѣ твердымъ и мѣрнымъ шагомъ, показывавшимъ, что она была въ сильномъ волненіи. Глаза и щеки ея имѣли почти лихорадочный блескъ, голова ея была откинута назадъ, а руки скрещены, какъ обыкновенно у людей, сильно-озабоченныхъ.

Развѣ случилось что-нибудь особенное?

Ничего, кромѣ такихъ происшествій, которыя вы, вѣроятно, почтете въ высшей степени незамѣчательными. Она слышала хорошую музыку, исполненную хорошимъ басомъ; но это пѣніе провинціальнаго аматёра было таково, что ваше критическое ухо, безъ сомнѣнія, далеко не было бы удовлетворено. Сверхъ-того, она имѣла сознаніе, что на нее много смотрѣли исподлобья, изъ-подъ густыхъ бровей и, притомъ, взглядомъ, который находился подъ вліяніемъ спѣтаго романса. Подобныя вещи не могли бы имѣть никакого замѣтнаго вліянія на вполнѣ-образованную дѣвицу, такого ума, который привыкъ все взвѣшивать, наконецъ, на дѣвушку, окруженную всѣми наслажденіями богатства, знатности и высшаго общества. Еслибъ Магги была этой дѣвушкой, то вы, вѣроятно, ничего не узнали бы о ней; въ ея жизни было бы такъ мало треволненій, что не приходилось бы ничего описывать. Какъ счастливыя женщины, такъ и счастливые народы не имѣютъ исторіи.

На сильную, пылкую натуру бѣдной Магги, нынѣ въ третій разъ покинувшей школу со всѣми ея мелкими обязанностями, шумомъ и гамомъ, эти, повидимому, пошлыя причины дѣйствовали такъ, что возбуждали ея воображеніе непонятнымъ для нея самой образомъ. Не то, чтобъ она сознательно думала о мистерѣ Стивенѣ Гёстѣ, или останавливалась на мысли, что онъ восторженно глядѣлъ на нее — нѣтъ, она скорѣе смутно чувствовала въ себѣ цѣлый міръ любви, красоты и восхищенія, возникшаго изъ неопредѣленныхъ и перепутанныхъ между собою образовъ, изъ всего романическаго и поэтическаго, о которыхъ она когда-либо читала, или которые составила въ своемъ собственномъ воображеніи въ минуты мечтаніи. Она мысленно перенеслась къ тому времени, когда отказывала себѣ во всемъ и думала, что всѣ ея стремленія, всѣ порывы были подавлены; но это состояніе души ея, казалось, невозвратно измѣнилось, и ей тяжело было самое воспоминаніе о немъ. Никакими молитвами, никакими усиліями не могла она теперь снова достигнуть этого искусственнаго міра и спокойствія; ея жизненная борьба, казалось, не могла быть разрѣшена столь-легкимъ самоотверженіемъ еще на порогѣ юности. Музыка еще звучала въ ея ушахъ, музыка Пёрселя съ ея дикой страстью, и она не могла остановиться на воспоминаніи о своемъ одинокомъ, грустномъ прошедшемъ. Она снова была въ своемъ обширномъ воздушномъ мірѣ, когда услышала слабый стукъ въ двери: разумѣется, то была ея кузина, которая вошла въ широкой бѣлой ночной кофтѣ.

— Что это, Магги, шалунья, ты еще не начала раздѣваться? сказала Люси съ удивленіемъ. — Я обѣщала не приходить болтать съ тобой, полагая, что ты устала. Вмѣсто того, ты, кажется, какъ-будто сейчасъ собираешься на балъ. Ну-ка, изволь надѣвать свою кофту и расплетать волосы.

— Да и ты недалеко отъ-меня ушла, отвѣчала Магги, поспѣшно доставая свою собственную розовую бумажную кофту и глядя на люсины русые волосы, зачесанные назадъ и вившіеся въ безпорядкѣ.

— О! мнѣ немного остается дѣла. Я сяду и буду говорить съ тобой, пока не увижу, что ты въ-самомъ-дѣлѣ готова лечь въ постель.

Пока Магги стоя расплетала свои волосы, Люси сѣла возлѣ ея туалета, слѣдя за ней глазами полными любви, и наклонивъ нѣсколько голову на сторону, какъ хорошенькая болонка. Если вамъ покажется невѣроятнымъ, что двѣ молодая дѣвушки при такихъ обстоятельствахъ могли завести откровенный, задушевный разговоръ, то я попрошу васъ припомнить, что въ человѣческой жизни бываетъ много такихъ случаевъ, которые составляютъ исключенія.

— Не правда ли, музыка доставила тебѣ истинное наслажденіе сегодня; вечеромъ, Магги?

— О, — да! и вотъ почему я и не чувствую никакого расположенія ко сну. Мнѣ кажется, что еслибъ я всегда вдоволь, наслаждалась музыкой, то не имѣла бы никакихъ другихъ матеріальныхъ нуждъ. Она какъ-будто придаетъ силу моимъ члееамъ и мысли моему мозгу. Жизнь моя идетъ какъ-то такъ легко съ помощью музыки! Въ другое же время иногда какъ-будто чувствуешь, что несешь на себѣ какое-то бремя.

— А у Стивена прекрасный голосъ — не правда ли?

— Ну, объ этомъ, пожалуй, что мы ни та, ни другая неспособны судить, сказала Магги, смѣясь, и сѣла, откинувъ назадъ свои длинные волосы: — ты потому, что небезпристрастна, а я потому, что по-мнѣ всякая шарманка превосходна.

— Но скажи мнѣ, что ты о немъ думаешь; но скажи всю правду: хорошее и дурное?

— О, я нахожу, что ты должна бы нѣсколько унизить его. Влюбленный не долженъ быть такой непринужденный и самоувѣренный; онъ долженъ быть гораздо-робче.

— Какой вздоръ, Магги! какъ-будто кто-нибудь можетъ дрожать передо мной! Я вижу, что ты считаешь его самонадѣяннымъ; но все же онъ тебѣ нравится — не правда ли?

— Нравится ли? Да. Мнѣ не приходилось видѣть слишкомъ-много пріятныхъ людей, чтобъ мнѣ было трудно угодить. Къ-тому же, какъ можетъ мнѣ не нравиться человѣкъ, обѣщавшій составить твое счастіе, милое дитя? И Магги ущипнула Люси за ея подбородокъ съ ямочкой.

— Завтра вечеромъ ты услышишь еще болѣе музыки, сказала Люси, радуясь тому заранѣе: — потому-что Стивенъ приведетъ съ собою Филиппа Уокима.

— О Люси! я не могу его видѣть! сказала Магги поблѣднѣвъ: — по-крайней-мѣрѣ я не могу его видѣть безъ разрѣшенія Тома.

— Не-уже-ли Томъ такой тиранъ? спросила Люси съ удивленіемъ. — Я возьму отвѣтственность на себя и скажу ему, что это я виновата.

— Но, милая, сказала Магги, колеблясь: — я торжественно обѣщала Тому, передъ смертью батюшки, не говорить съ Филиппомъ безъ его вѣдома и согласія. И я боюсь заговорить съ Томомъ объ. этомъ предметѣ, чтобъ снова не начать съ нимъ ссоры.

— Я никогда ничего не видывала столь страннаго и несправедливаго. Какое зло могъ вамъ сдѣлать бѣдный Филиппъ? Могу ли я поговорить объ этомъ съ Томомъ?

— О нѣтъ! пожалуйста, лучше не дѣлай этого, милая, сказала Магги. — Я завтра сама пойду къ нему и скажу, что ты намѣрена пригласить Филиппа. Я уже прежде хотѣла просить его, чтобъ онъ снялъ съ меня данное много обѣщаніе, но не имѣла духу заговорить то бъ этомъ.

Онѣ обѣ помолчали нѣсколько минутъ; наконецъ Люси сказала:

— Магги, у тебя есть отъ меня тайны, между-тѣмъ, какъ я ничего не скрываю отъ тебя.

Магги, въ раздумьѣ поглядѣла въ сторону; потомъ она обернулась къ Люси и сказала:

— Я готова разсказать тебѣ все о Филиппѣ, но, Люси, ты никому не должна показывать, что ты это знаешь, въ-особенности же, самому Филиппу или Стивену Гёсту.

Разсказъ былъ длиненъ, потому-что Магги до-тѣхъ-поръ еще не испытывала облегченія высказаться; она дотолѣ ничего не говорила Люси о своей внутренней жизни; и теперь эта милая головка, наклоненная къ ней съ участіемъ, и эта маленькая рука, пожимающая ея руку — все это побуждало ее говорить. Только по двумъ предметамъ она не была откровенна. Она не вполнѣ высказала, что у нея накипѣло противъ Тома, за оскорбленія, нанесенныя имъ Филиппу; воспоминаніе о нихъ такъ раздражало ее, что она хотѣла, чтобъ никто не зналъ о нихъ, какъ ради Тома, такъ и ради Филиппа.

Кромѣ того, она не сказала Люси ничего о послѣдней сценѣ между ея отцомъ и Уокимомъ, хотя она чувствовала, что эта сцена становилась навсегда новою преградой между нею и Филиппомъ. Она сказала только, что начинаетъ находить справедливымъ мнѣніе Тома, что любовь и бракъ между ними невозможны, вслѣдствіе отношеній между ихъ семействами. Безъ сомнѣнія, отецъ Филиппа никогда не далъ бы своего согласія.

— Вотъ тебѣ, Люси, вся моя исторія, заключила Магги, улыбаясь, но со слезами на глазахъ.

— Ты видишь, что я какъ сэръ Андрю Эг-Тикъ, я тоже нѣкогда была любима.

— А, теперь я, понимаю какимъ-образамъ ты знаешь Шекспира и проч. и вообще научилась такъ многому съ-тѣхъ-поръ, какъ вышла изъ школы; это до-силъ-поръ мнѣ всегда казалось колдовствомъ, равно какъ все, что до тебя касается, сказала Люси.

Она на-время, въ раздумьѣ, опустила глаза и потомъ прибавила, глядя на Маги:

— Это очень-хорошо съ твоей стороны, что ты любишь Филиппа; я думала, что такое счастіе никогда не выпадетъ на его долю. По моему мнѣнію, ты не должна измѣнять ему. Теперь могутъ существовать нѣкоторыя препятствія, но современемъ они могутъ исчезнуть.

Магги покачала головой.

— Да, да, сказала Люси: — я не могу не надѣяться, что оно будетъ такъ. Въ этомъ есть, что-то романическое, выходящее изъ ряда обыкновеннаго, какъ должно быть все, что съ тобой случается. И Филиппъ будетъ обожать тебя, какъ любятъ мужья лишь въ волшебныхъ сказкахъ. О! я расшевелю свой мозгъ и придумаю какой-нибудь планъ, который привелъ бы все въ порядокъ такъ, чтобъ ты вышла замужъ за Филиппа, между-тѣмъ, какъ я выйду за кого-то другаго. Не правда ли это былъ бы хорошій конецъ всѣмъ испытаніямъ моей бѣдной Магги?

Магги старалась улыбнуться, но вздрогнула, какъ-будто она неожиданно почувствовала дрожь.

— Ахъ, милая! тебѣ холодно, сказала Люси. — Тебѣ пора лечь, и мнѣ тоже. Я не смѣю посмотрѣть, который часъ.

Онѣ поцаловались, и Люси ушла, унося съ собой тайну, имѣвшую сильное вліяніе на ея послѣдующія впечатлѣнія. Магги была совершенно-искренна; она никогда не умѣла быть чистосердечною вполовину. Но признанія нерѣдко дѣйствуютъ ослѣпительно, даже когда они бываютъ искренни.

ГЛАВА IV.

Братъ и сестра.

Магги пришлось идти къ Тому среди дня, когда его можно было навѣрно застать дома. Томъ не жилъ у совсѣмъ-чужихъ людей. Другъ Бобъ, съ согласія Мумиса, пріобрѣлъ мѣсяцевъ за восемь до того не только жену, но и покосившійся старый домикъ на берегу воды, съ различными ходами, промытыми подъ нимъ наводненіями: Бобъ утверждалъ, что жена его и мать могутъ имѣть кой-какой доходецъ, нанимая двѣ лодки, которыми онъ обзавелся по случаю близости къ водѣ, и отдавая въ наймы жильцу лишнюю для нихъ гостиную. А при такихъ обстоятельствахъ, оставя въ сторону вопросъ о здоровьѣ для обѣихъ сторонъ, было выгоднѣе всего, чтобъ жилецъ былъ мистеръ Томъ.

Жена Боба отворила дверь, когда Магги постучалась. Она была крошечнаго роста, съ выраженіемъ лица, какъ у датскихъ куколъ; стоя рядомъ съ матерью Боба, заслонявшею весь проходъ, она производила то же впечатлѣніе, какъ маленькія человѣческія фигурки, нарисованныя вблизи громадной статуи для показанія ея размѣровъ. Отворивъ дверь, крошечная женщина присѣла и устремила безпокойный взглядъ на Магги; но когда послѣдняя спросила съ улыбкой: «братъ дома?» она быстро обернулась къ стоявшему за ней колоссу и проговорила съ волненіемъ:

— Матушка, а матушка, скажите Бобу: это миссъ Магги. Взойдите, миссъ, сдѣлайте милость. Говоря это, она отворила другую боковую дверь, а сама прижалась къ стѣнкѣ, чтобъ оставить пошире проходъ посѣтительницѣ.

Горестныя воспоминанія возбудилъ въ мысляхъ Магги видъ маленькой комнатки, которая составляла теперь все, что бѣдный Томъ могъ назвать своимъ домомъ, тогда-какъ прежде, немного лѣтъ назадъ, съ этимъ названіемъ соединялось для нихъ обоихъ понятіе о цѣломъ рядѣ дорогихъ лицъ и предметовъ. Все для нея было чуждо въ этой комнатѣ; наконецъ взоры ея остановились на большой, старой Библіи; хорошо-знакомый видъ книги еще съ большею силою напомнилъ Магги о быломъ. Она нѣсколько времени стояла молча.

— Сдѣлайте одолженіе, присядьте, миссъ, сказала мистрисъ Джекинъ, обтирая совершенно-чистый стулъ своимъ передникомъ и потомъ закрывая лицо уголкомъ того же передника, чтобъ скрыть свое замѣшательство.

— Такъ Бобъ дома? сказала Магги, придя въ себя, и глядя съ улыбкой на застѣнчивую датскую куклу.

— Да, миссъ; онъ, должно-быть, одѣвается и умывается. Я пойду взгляну, сказала мистеръ Джекинъ и исчезла.

Но она тотчасъ же воротилась, съ нѣсколько-большею самоувѣренностью, вслѣдъ за мужемъ, который почтительно поклонился въ дверяхъ, показавъ при этомъ во всемъ блескѣ и голубые глаза свои и бѣлые зубы.

— Какъ вы поживаете, Бобъ? сказала Магги, подойдя къ нему и протянувъ ему руку. — Я давно намѣревалась посѣтить вашу жену, и другой разъ, если позволите, приду нарочно съ этою цѣлью. Но сегодня я пришла, чтобъ переговорить съ братомъ.

— Онъ скоро долженъ воротиться домой, миссъ. Мистеръ Томъ важно ведетъ дѣла; онъ будетъ одинъ изъ первыхъ людей въ околодкѣ — вы увидите.

— Ну, Бобъ, во всякомъ случаѣ, онъ вамъ обязанъ, если изъ него что выйдетъ; онъ самъ это сказалъ на дняхъ, когда рѣчь зашла о васъ.

— Э, миссъ! это онъ такъ говоритъ. Но я всегда два раза подумаю о томъ, что онъ скажетъ, потому-что у него языкъ не болтаетъ, какъ мой. А я, такъ все-равно, что вѣтренная мельница, какъ пошелъ молотъ, такъ не остановишь. Но какъ вы хороши на взглядъ, миссъ! любо посмотрѣть. Какъ по-твоему, Присси? При этомъ Бобъ обратился къ женѣ. — Не то ли я давно предсказывалъ? Хотя должно сказать, рѣдкій товаръ, котораго бы я не расхвалилъ чрезъ мѣру, когда разъ принялся, а тутъ вышло чуть-ли не наоборотъ.

Маленькій носъ мистрисъ Бобъ, вмѣстѣ съ глазками, все время почтительно слѣдившій за Магги, наконецъ установился и крошечная женщина рѣшилась проговорить, улыбаясь и присѣдая:

— Я съ нетерпѣніемъ дожидалась случая васъ видѣть, миссъ, потому-что мужъ не переставалъ мнѣ выхвалять васъ съ-тѣхъ-поръ, какъ мы съ нимъ сошлись.

— Ладно, ладно! сказалъ Бобъ, съ видомъ покровительства: — поди-ка взгляни на свою стряпню, чтобъ мистеру Тому не пришлось дожидаться своего обѣда.

— Надѣюсь, что Мумисъ живетъ дружно съ мистрисъ Дженинъ, Бобъ, сказала со смѣхомъ Магги. — Я помню, вы, бывало, говаривали, что ему не понутру придется, если вы женитесь.

— Эхъ, миссъ! сказалъ Бобъ, насмѣшливо: — онъ помирился съ нею, когда увидѣлъ, какая она крошка. Онъ большею-частью прикидывается, будто ее не замѣчаетъ вовсе, или принимаетъ ее за недоросля. Но лучше поговоримъ о мистеръ Томѣ, миссъ, сказалъ Бобъ, понижая голосъ и переходя отъ шуточнаго къ серьёзному тону. — Вотъ ужь кремень! Я-такъ, знаете, какъ распродамъ свой товаръ, да приду домой, такъ и давай заниматься всякими чужими сплетнями. Мнѣ мочи нѣтъ видѣть, какъ мистеръ Томъ сидитъ одинъ-одинёшенекъ, нахмуря брови и не сводя глазъ съ камина по цѣлымъ вечерамъ. Ему бы расшевелиться слѣдовало, такому молодцу, каковъ онъ. Жена говоритъ, что когда ей случалось незамѣченно войти въ комнату, то она заставала его со взорами, устремленными на огонь и сдвинутыми бровями, словно тамъ нечистаго высматривалъ.

— Онъ все думаетъ о дѣлахъ, сказала Магги.

— Да, сказалъ Бобъ, понизя голосъ: — но, пожалуй, нѣтъ ли у него еще чего на умѣ, миссъ? Онъ кремень, мистеръ Томъ, изъ него ничего не вытянешь; но я малый не промахъ. О прошломъ Рождествѣ, я былъ увѣренъ, что нашелъ наконецъ его слабую струнку. Дѣло шло о маленькомъ черномъ кинг-Чарльзѣ, чистѣйшей породы, онъ просто изъ кожи лѣзъ, чтобъ достать ее. Но съ-тѣхъ-поръ что-то на него нашло: онъ сталъ еще угрюмѣе противъ прежняго, хоть ему и валитъ счастье во всемъ, за что ни примется. Я вамъ объ этомъ хотѣлъ именно разсказать, миссъ, неравно вамъ удастся выпытать отъ него въ чемъ дѣло, разъ, что вы тутъ. Онъ живетъ слишкомъ-одиноко, вовсе не бываетъ въ обществѣ.

— Я боюсь, что не имѣю достаточно вліянія на него для этого, Бобъ, сказала Магги, тронутая до глубины души участіемъ Боба къ ея брату. Мысль, что Томъ имѣетъ свои сердечныя тайны, была для нея совершенно-нова. Бѣдняжка! и еще влюбиться въ кого — въ Люси! Но, быть можетъ, это только бобова фантазія. Подарокъ собачки могъ быть только знакомъ дружбы и признательности. Бобъ прервалъ ея размышленія словами:

— Вотъ и мистеръ Томъ! и наружная дверь отворилась.

— Времени терять нечего, Томъ, сказала Магги, какъ скоро Бобъ вышелъ изъ комнаты. — Я сразу скажу тебѣ причину своего посѣщенія, иначе могу помѣшать тебѣ обѣдать.

Томъ стоялъ спиною къ огню, а Магги сидѣла напротивъ. Онъ замѣтилъ ея смущеніе и предчувствовалъ, о чемъ она намѣрена съ нимъ говорить. Это предчувствіе придало болѣе холодности и суровости краткому вопросу его:

— Въ чемъ дѣло?

Голосъ, съ которымъ онъ проговорилъ эти слова, тотчасъ возбудилъ въ Магги прежній, свойственный ей духъ сопротивленія. Она привстала съ своего мѣста и, глядя прямо на Тома, произнесла:

— Я пришла къ тебѣ для того, чтобъ ты меня разрѣшилъ отъ моего обѣщанія не видаться съ Филиппомъ Уокимомъ. Я обѣщала тебѣ не видаться съ нимъ, не предупредивъ тебя. Теперь я пришла тебѣ сказать, что намѣрена съ нимъ видѣться.

— Хорошо, сказалъ Томъ, еще съ большею холодностью.

Но едва Магги окончила свою надменную, рѣзкую рѣчь, какъ уже раскаялась въ своей запальчивости, которая могла довести ее до ссоры съ братомъ.

— Не для меня самой, милый Томъ. Не сердись. Я не стала бы спрашивать объ этомъ для себя. Дѣло въ томъ, что Филиппъ большіе друзья съ Люси, и она хочетъ принимать его у себя: сегодня она пригласила его къ себѣ на вечеръ. Я ей сказала, что не могу съ нимъ видѣться, не спросясь у тебя. Я буду видѣться съ нимъ только въ обществѣ и между нами не будетъ болѣе тайнъ.

Томъ смотрѣлъ нѣсколько времени на полъ, насупивъ брови, потомъ обратился къ Магги и произнесъ медленно и выразительно:

— Ты хорошо знаешь мой образъ мыслей объ этомъ предметѣ. Мнѣ не къ чему повторять то, что я сказалъ годъ назадъ. Пока отецъ былъ живъ, я считалъ своимъ долгомъ употребить всѣ средства, чтобъ не позволить тебѣ обезчестить его, равно какъ и себя и всѣхъ насъ. Но теперь я не долженъ мѣшаться въ твои дѣла. Ты желаешь быть независимою — ты такъ сказала мнѣ послѣ смерти отца. Я не перемѣнилъ своего мнѣнія. Если ты хочешь имѣть своимъ женихомъ Филиппа Уокима, то должна отказаться отъ меня.

— Я вовсе этого не хочу, милый Томъ; объ этомъ и рѣчи нѣтъ. Изъ этого бы вышло только горе и несчастіе. Но я скоро отправляюсь, и желала бы разстаться съ нимъ друзьями. Люси желаетъ того же.

Лицо Тома нѣсколько прояснилось.

— Я ничего не имѣю противъ того, чтобъ ты случайно встрѣчалась съ нимъ у дядюшки; я вовсе не желаю, чтобъ ты стала открыто показывать, что его избѣгаешь. Но, Магги, я не имѣю къ тебѣ довѣрія: тебя можно подбить на что угодно.

Послѣднія слова были слишкомъ-жестоки. У Магги задрожали губы.

— Зачѣмъ тебѣ говорить подобныя вещи, Томъ? Это, право, очень-жестоко съ твоей стороны. Развѣ я не исполнила, не перенесла все, какъ только могла лучше? Я сдержала данное тебѣ обѣщаніе, когда… когда жизнь моя была невеселая, не веселѣе твоей…

Магги не могла выдержать характера, слезы прихлынули къ ея глазамъ. Когда Магги не была разсержена, доброе или не доброе слово были для нея то же, что свѣтлое солнце, или темная туча для бабочки. Впрочемъ, чувство любви всегда брало верхъ, какъ въ былыя, времена. И братнино сердце не осталось глухо, но Томъ обнаруживалъ свою любовь только ему свойственнымъ образомъ. Онъ. нѣжно положилъ свою руку на плечо сестрѣ и проговорилъ тономъ нравоучителя:

— Выслушай меня, Магги. Я тебѣ объясню, что я хотѣлъ сказать. Ты всегда переходишь изъ крайности въ крайность: у тебя не достаетъ здраваго сужденія и силы характера, и при всемъ томъ, ты увѣрена, что знаешь лучше другихъ, какъ жить на свѣтѣ и не хочешь принимать добрыхъ совѣтовъ. Ты знаешь, я не желалъ, чтобъ ты искала себѣ мѣста. Тётка Пулетъ предлагала тебѣ жить у нея, прилично и спокойно между родней до-тѣхъ-поръ, пока я буду въ-состояніи устроить собственный уголокъ для тебя и матушки — вотъ чего я добиваюсь. Я хотѣлъ, чтобъ сестра моя оставалась барыней, я бы всегда заботился и пекся о ней, какъ желалъ того покойный батюшка, пока не нашлась бы для нея приличная партія; но мы всегда расходимся въ нашихъ понятіяхъ, и ты, я знаю, ни за что не перемѣнишь своего образа мыслей. Хотя, я увѣренъ, у тебя довольно здраваго смысла, чтобъ понять, что братъ, который потерся на свѣтѣ и видится больше твоего съ людьми, долженъ лучше знать, что прилично для его сестры и что нѣтъ. Ты считаешь меня недобрымъ, но привязанность моя къ тебѣ не можетъ заставить меня дѣйствовать иначе, какъ въ видахъ твоей пользы, хотя бы мои поступки и противорѣчили твоимъ собственнымъ убѣжденіямъ.

— Да, я знаю это, милый Томъ, сказала Магги, все еще всхлипывая и стараясь удержать слезы. — Я знаю, что ты готовъ много для меня сдѣлать; я знаю, сколько ты работаешь и какъ мало бережешь себя. Я тебѣ очень благодарна; но, право, ты не можешь судить за меня — наши характеры слишкомъ-различны. Ты не знаешь, какъ неодинаково одна и та же вещь дѣйствуетъ на меня и тебя?

— Я это понимаю, слишкомъ-хорошо понимаю. На сколько, напримѣръ, твои убѣжденія о семейной чести и о достоинствѣ молодой дѣвушки должны отличаться отъ моихъ понятій о тѣхъ же предметахъ, чтобъ ты могла рѣшиться слушать тайныя признанія Филиппа Уокима. Еслибъ онъ мнѣ и не былъ противенъ во всѣхъ отношеніяхъ, я бы возсталъ противъ одной мысли, что имя сестры моей сочетается съ именемъ сына того, кто ненавидитъ насъ всѣхъ, проклинаетъ память отца и съ презрѣніемъ выгналъ бы тебя изъ своего дома. Всякаго другаго зрѣлище, котораго ты была свидѣтельницею незадолго до смерти отца, заставило бы отвернуться съ отвращеніемъ отъ такого обожателя, какъ Филиппъ Уокимъ; но я не увѣренъ, чтобъ оно такъ подѣйствовало на тебя — съ тобой я никогда ни въ чемъ не увѣренъ. Въ одно время ты находишь удовольствіе въ какомъ-то извращенномъ самоотверженіи, а минуту спустя, ты не имѣешь силы удержаться отъ того, что ты сама сознаешь дурно.

Слова Тома заключали жестокую, горькую истину, истину, которую можетъ открыть только безчувственная, холодная душа. Бѣдную Магги всегда уничтожали сужденія Тома; она возставала противъ нихъ и вмѣстѣ сознавала ихъ справедливость; ей казалось, что онъ показывалъ, какъ въ зеркалѣ, ея слабость и безразсудность. Слова его звучали, какъ зловѣщее пророчество, предрекавшее паденіе, но, несмотря на то, Магги не могла не осуждать и брата въ глубинѣ души своей. Внутренній голосъ говорилъ ей, что понятія его узки и ложны, что онъ не въ-состояніи постичь тѣхъ умственныхъ потребностей, которыя нерѣдко побуждали ее именно на безразсудные поступки, дѣлавшіе жизнь ея неразрѣшимою для него загадкой.

Магги не отвѣчала тотчасъ; голова и сердце ея были переполнены. Она опустилась на стулъ и закрыла лицо руками. Ей, видно, нечего стараться сблизиться съ Томомъ: онъ всегда ее отталкиваетъ. Намёкъ, сдѣланный имъ на послѣднюю сцену между отцомъ и Уокимомъ, измѣнилъ направленіе ея мыслей; наконецъ, это грустное, болѣзненное воспоминаніе взяло верхъ надъ минутнымъ раздраженіемъ. Нѣтъ! она никогда не думала о подобныхъ вещахъ съ такимъ предосудительнымъ равнодушіемъ, и Томъ не долженъ предполагать въ ней подобнаго легкомыслія. Она взглянула на него съ серьёзнымъ, искреннимъ выраженіемъ лица и сказала:

— Я знаю, сколько я ни говори, ты не перемѣнишь обо мнѣ своего мнѣнія, Томъ; но я вовсе не такъ далека, какъ ты думаешь, отъ тѣхъ чувствъ и понятій, которыя ты раздѣляешь. Я очень-хорошо вижу, что, вслѣдствіе нашихъ отношеній съ отцомъ Филиппа — но ни на какомъ другомъ основаніи — мы не можемъ, мы не должны и помышлять о женитьбѣ, и я давно отказалась отъ мысли о немъ, какъ о женихѣ… Я тебѣ говорю сущую правду, и ты не имѣешь права сомнѣваться въ моихъ словахъ; я сдержала свое слово: ты ни разу не замѣтилъ, чтобъ я тебя обманывала. Я не только не буду обнадеживать Филиппа, напротивъ, я буду осторожно избѣгать всякаго случая возобновить съ нимъ другія сношенія, какъ только основанныя на старое дружбѣ. Ты можешь сомнѣваться въ моемъ постоянствѣ, въ твердости моего характера, но ни въ какомъ случаѣ не въ-правѣ отзываться обо мнѣ съ жестокимъ презрѣніемъ за обвиненія, которыхъ я еще не заслужила.

— Ну, Магги, сказалъ Томъ, нѣсколько-тронутый ея словами: — я не намѣренъ преувеличивать зла. Во всякомъ случаѣ, я думаю, тебѣ лучше видѣться съ Филиппомъ Уокимомъ, если Люси намѣрена приглашать его къ себѣ. Я вѣрю твоимъ словамъ; по-крайней-мѣрѣ, ты сама имъ вѣришь — я знаю. Я только хотѣлъ предостеречь тебя, и могу быть добрымъ братомъ, только на столько, на сколько ты сама даешь мнѣ права.

Голосъ Тома немного задрожалъ при послѣднихъ словахъ, и Магги тотчасъ почувствовала прежнюю нѣжную привязанность къ брату, какъ, бывало, въ дѣтствѣ, когда они откусывали оба отъ одного пирожка, въ видѣ тайны примиренія. Она привстала и положила руку на плечо Тому.

— Милый Томъ, я знаю, что ты мнѣ добра желаешь. Я знаю, тебѣ много пришлось перенести и немало трудиться, но ты и достигъ многаго. Я бы не хотѣла сердить тебя, а быть тебѣ утѣшеніемъ. Ты, вѣдь, не считаешь меня за совсѣмъ-дурную дѣвочку — не правда ли?

Томъ улыбнулся пытливому выраженію ея личика; улыбку его пріятно было видѣть, потому-что сѣрые глаза его рѣдко смотрѣли весело изъ-подъ сдвинутыхъ бровей.

— Нѣтъ, Магги.

— Изъ меня можетъ выйти что-нибудь лучше, чѣмъ ты ожидаешь.

— Я надѣюсь.

— А могу ли я придти когда-нибудь сдѣлать тебѣ чай и посѣтить крошечную жену Боба?

— Да; но теперь тебѣ пора отправляться, потому-что мнѣ время дорого, сказалъ Томъ, глядя на часы.

— Даже поцаловать меня не время?

Томъ наклонился, чтобъ поцаловать ее въ щеку и сказалъ:

— На, будь добрая дѣвочка! Мнѣ очень-много дѣла до ночи. Сегодня вечеромъ у меня длинное совѣщаніе съ дядею Диномъ.

— Ты будешь завтра у тётки Глетъ? Мы будемъ нарочно всѣ рано обѣдать, чтобъ потомъ отправиться къ ней на вечеръ. Ты долженъ придти: мнѣ такъ Люси велѣла тебѣ сказать.

— Пфу! Мнѣ и безъ того времени мало, сказалъ Томъ и съ яростью дернулъ за звонокъ, такъ-что рукоятка осталась у него въ рукахъ.

— Я спасаюсь поскорѣй: ты меня перепугалъ, сказала Магги, со смѣхомъ выбѣгая изъ комнаты.

Тогда Томъ съ мужественнымъ хладнокровіемъ бросилъ рукоятку на другой конецъ комнаты, правда, не очень-отдаленный: что напомнитъ, быть-можетъ, не одному высоко-стоящему сановнику или современной знаменитости то время при началѣ ихъ поприща, когда они лелѣяли большія надежды въ очень-маленькихъ комнаткахъ.

ГЛАВА V.

Томъ вскрываетъ устрицу.

— Теперь, покончивъ съ вами ньюкестльское дѣло, Томъ, сказалъ мистеръ, Динъ, когда они въ тотъ же день сидѣли вмѣстѣ въ конторѣ банка: — мнѣ хотѣлось бы переговорить съ вами о другомъ дѣлѣ. Такъ-какъ вамъ предстоитъ провести нѣсколько скучныхъ недѣль въ дымномъ Ньюкестлѣ, то, чтобъ не упасть духомъ, вамъ необходимо имѣть въ виду что-нибудь пріятное.

Пока дядя доставалъ изъ кармана табакерку и съ обдуманнымъ безпристрастіемъ одинаково надѣлялъ табакомъ обѣ ноздри, Томъ дожидался уже не съ тѣмъ лихорадочнымъ нетерпѣніемъ, въ которомъ онъ находился при подобномъ случаѣ и въ этой же самой комнатѣ, нѣсколько времени назадъ.

— Видите ли, Томъ, сказалъ, наконецъ, мистеръ Динъ, откидываясь назадъ: — теперь все въ жизни подвигается впередъ быстрѣе, нежели во время моей молодости. Лѣтъ сорокъ назадъ, то-есть, когда я былъ такой же дюжій малый, какъ вы теперь, всякій изъ насъ могъ ожидать, что проведетъ лучшую часть жизни въ грубой работѣ прежде, нежели ему придется самому повелѣвать. Ткацкіе станки шли медленно, и моды не мѣнялись такъ скоро, какъ теперь; напримѣръ: у меня была одна пара, которую я проносилъ шесть лѣтъ. Вообще, все было не на такую широкую ногу относительно расходовъ. Паръ причиной всей этой перемѣны: онъ придаетъ движенію всѣхъ колесъ двойную скорость, а въ томъ числѣ и колесу счастья, какъ выразилея нашъ мистеръ Стивенъ Гестъ на обѣдѣ въ день годовщины. Онъ удивительно-мѣтко разсуждаетъ о подобныхъ вещахъ, особенно если взять въ соображеніе, что онъ ничего не смыслитъ въ дѣлахъ. Я не жалуюсь на эту перемѣну, какъ дѣлаютъ нѣкоторые. Торговля, сэръ, открываетъ человѣку глаза; и если народонаселеніе должно размножаться, какъ оно это дѣлаетъ, то люди должны напрягать свой умъ къ разнаго рода изобрѣтеніямъ. Я знаю, что я исполнилъ долгъ, который лежалъ на мнѣ, какъ простомъ промышленникѣ. Кто-то сказалъ, что большая заслуга довести до того, чтобъ земля, дававшая одну четверть зерна, приносила двѣ; но, сэръ, не менѣе полезно производить обмѣнъ произведеній и доставлять этотъ хлѣбъ голоднымъ ртамъ. А это составляетъ нить къ дѣятельности; и я нахожу положеніе людей, занимающихся ею, весьма почетнымъ.

Томъ понялъ, что дѣло, о которомъ дядя собирался говорить съ нимъ, было неспѣшно, иначе мистеръ Динъ, слишкомъ-ловкій и практическій человѣкъ, побоялся бы допустить какой-нибудь ущербъ интересамъ торговли отъ нюханья табаку или отъ своихъ юношескихъ воспоминаній. Въ теченіе послѣднихъ двухъ мѣсяцевъ Тому приходилось слышать намеки, которые давали ему теперь право предполагать, что онъ услышитъ какое-либо предложеніе касательно его личныхъ интересовъ. Съ самаго начала послѣдней дядиной рѣчи онъ протянулъ ноги, заложилъ руки въ карманы и приготовился выслушать темное и запутанное вступленіе, имѣвшее цѣлью доказать, что мистеръ Динъ обязанъ всѣми удачами своимъ личнымъ достоинствамъ, и что онъ готовъ объявить на-отрѣзъ всѣмъ молодымъ людямъ, что если они не имѣютъ успѣха, то это происходитъ отъ ихъ собственнаго недостоинства. Поэтому онъ былъ нѣсколько удивленъ, когда дядя прямо обратился къ нему съ вопросомъ:

— Вѣдь прошло уже семь лѣтъ съ-тѣхъ-поръ, какъ вы обратились ко мнѣ съ просьбой доставить вамъ мѣсто — не правда ли, Томъ?

— Да, сэръ; мнѣ теперь двадцать-три года, сказалъ Томъ.

— Ну, объ этомъ лучше не говорить, потому-что на видъ вамъ гораздо-болѣе, а это большое преимущество въ дѣлахъ. Я очень-хорошо помню это время, помню, какъ я тотчасъ же замѣтилъ, что изъ васъ выйдетъ толкъ, вотъ почему я и ободрилъ васъ. И теперь мнѣ пріятно сказать вамъ, что я не обманулся; впрочемъ, я рѣдко ошибаюсь,

Мнѣ, разумѣется, нѣсколько-неловко было выставлять своего племянничка, но я съ истиннымъ удовольствіемъ замѣчу, что вы оправдали мои за васъ хлопоты; и еслибъ у меня былъ сынъ, который походилъ бы на васъ, то я этимъ не былъ бы недоволенъ.

Мистеръ Динъ щелкнулъ по табакеркѣ и снова открылъ ее, повторивъ съ нѣкоторымъ чувствомъ:

— Да, я не былъ бы этимъ недоволенъ.

— Очень-радъ, сэръ, что заслужилъ ваше одобреніе; я дѣлалъ для этого все, что отъ меня зависѣло, сказалъ Томъ съ свойственной ему гордой, независимой манерой.

— Да, Томъ, вы мнѣ доставили удовольствіе. Я говорю не о поведеніи вашемъ, какъ сына, хотя это имѣетъ значительное вліяніе на мое мнѣніе о васъ, но лишь о томъ, что касается меня, какъ участника въ нашей фирмѣ, то-есть о блестящихъ способностяхъ, которыя вы выказали въ дѣлахъ. Домъ нашъ хорошій, предпріятія его обширны и нѣтъ причины, чтобъ онъ не сталъ процвѣтать все болѣе-и-болѣе. Капиталъ нашъ увеличивается, а съ нимъ и средства къ обращенію его; но, кромѣ того, есть нѣчто еще, что необходимо для успѣха всякаго предпріятія, большаго или малаго, а именно, люди, которые бы могли управить имъ, люди привычные къ дѣлу, не горячая молодёжь ваша, а люди, на которыхъ можно положиться. Это мы хорошо понимаемъ съ мистеромъ Гестомъ. Три года назадъ, мы принятіи въ нашу фирму Джелля, давъ ему долю въ маслобойнѣ. А почему? потому, что заслуги Джелля давали ему право на вознагражденіе. Такъ будетъ всегда, сэръ, такъ было и со мной. И хотя Джелль около десяти лѣтъ старѣе васъ, но за-то въ вашу пользу есть другія благопріятныя обстоятельства.

По мѣрѣ того, какъ мистеръ Динъ говорилъ, Томомъ началъ овладѣвать родъ нервнаго безпокойства: онъ имѣлъ сказать что-то такое, что могло не быть пріятно его дядѣ только потому, что заключало новое предложеніе съ его стороны.

— Само-собою разумѣется, продолжалъ мистеръ Динъ, понюхавъ снова табаку: — что для васъ весьма-полезно то обстоятельство, что вы мой племянникъ; но я не отвергаю, что еслибъ вы вовсе не были мнѣ родственникъ, то одно ваше поведеніе въ дѣлѣ съ банкомъ Пеллея, уже побудило бы мистера Гёста и меня вознаградить васъ за услугу, которую вы намъ оказали. Наконецъ, ваше постоянное поведеніе и способности къ дѣлу подали намъ мысль дать вамъ пай въ нашихъ торговыхъ дѣлахъ, пай, который мы съ удовольствіемъ будемъ увеличивать съ годами. Мы полагаемъ, что это будетъ во всѣхъ отношеніяхъ лучше, нежели увеличить ваше жалованье. Это придаетъ вамъ болѣе значенія и доставитъ вамъ современемъ возможность снять съ моихъ плечъ часть обузы. Я, слава Богу, пока еще въ силахъ много трудиться; но я становлюсь старъ, въ чемъ долженъ сознаться. Я предупредилъ мистера Гёста, что переговорю съ вами объ этомъ предметѣ, и по возвращеніи вашемъ изъ предстоящей вамъ поѣздки на сѣверъ, мы потолкуемъ о немъ поподробнѣе. Это будетъ большое поощреніе для двадцати-трехлѣтняго юноши; но вы по всей справедливости заслуживаете его.

— Я очень благодаренъ мистеру Гёсту и вамъ, сэръ, и конечно, въ-особенности вамъ, такъ-какъ вы первый доставили мнѣ это мѣсто и съ-тѣхъ-поръ столько хлопотали обо мнѣ.

Томъ проговорилъ это съ нѣкоторымъ волненіемъ и замолчалъ.

— Да, да, сказалъ мистеръ Динъ. — Я не щажу заботъ, когда вижу, что онѣ не пропадутъ. Я такъ же порядочно хлопоталъ о Джеллѣ, безъ чего онъ не былъ бы тѣмъ, чѣмъ онъ теперь.

— Но есть еще одно обстоятельство, о которомъ я бы хотѣлъ упомянуть вамъ, дядюшка. Я съ вами никогда не говорилъ объ этомъ прежде. Вы не забыли, я думаю, что когда шло дѣло о продажѣ батюшкиной мельницы, то была рѣчь о пріобрѣтеніи ея вашей фирмой. Я помню, вы полагали въ то время, что это было бы весьма-выгодно, въ-особенности, если къ ней примѣнить паръ.

— Конечно, конечно! Но Уокимъ перекупилъ ее у насъ; онъ тогда твердо рѣшился на это. Онъ вообще любитъ все отбивать у людей.

— Быть можетъ, я напрасно говорю съ вами объ этомъ теперь, продолжалъ Томъ: — но я хочу, чтобъ вы знали, что у меня въ головѣ насчетъ этой мельницы. Я много о ней думаю. Послѣдняя воля моего покойнаго отца была, чтобъ я постарался когда-нибудь снова пріобрѣсти ее въ свои руки; она была въ нашемъ семействѣ цѣлыя пять поколѣній. Я обѣщалъ отцу, да кромѣ того и самъ такъ привязанъ къ этому мѣсту, какъ никогда не привяжусь къ другому. Еслибъ когда-нибудь было согласно съ вашими видами купить ее на имя нашего торговаго дома, то я имѣлъ бы болѣе возможности исполнить желаніе отца. Я бы не рѣшился упомянуть вамъ объ этомъ, еслибъ вы не сказали, что придаете нѣкоторую цѣну моей службѣ. Я же былъ бы готовъ отказаться отъ многаго въ жизни для надежды снова владѣть когда-нибудь мельницей, то-есть получить ее въ свои руки и постепенно заработывать ея цѣну.

Мистеръ Динъ слушалъ внимательно и призадумался.

— Мнѣ кажется, сказалъ онъ послѣ короткаго молчанія: — дѣло это было бы возможно, еслибъ только Уокимъ согласился разстаться съ своей собственностью. Но этого-то я не предвижу. Онъ посадилъ на мельницу этого молодаго джентльмена, и у него вѣрно были свои причины купить ее.

— Этотъ джентльменъ ревнивый развратникъ, сказалъ Томъ. — Онъ вдался въ пьянство и говорятъ, что дѣла идутъ очень-худо. Мнѣ сообщилъ это Лука, бывшій нашимъ мельникомъ. Онъ не хочетъ оставаться тамъ долѣе, если не будетъ перемѣны. Я и полагалъ, что если мельница пойдетъ такимъ образомъ. Уокимъ, быть можетъ, охотнѣе разстанется съ нею. Лука говоритъ, что онъ ужь теперь очень-недоволенъ настоящимъ порядкомъ вещей.

— Хорошо, я обдумаю это, Томъ, наведу справки и переговорю съ мистеромъ Гестомъ. Но видите ли, это будетъ уже начинать новое дѣло и употребить васъ вмѣсто того, чтобъ сохранить васъ на томъ мѣстѣ, на которомъ вы теперь, чего намъ хотѣлось.

— Когда все было бы приведено въ надлежащій порядокъ, сэръ, то я былъ бы въ-состояніи заняться не одной мельнипей. Я хочу имѣть пропасть дѣла, другаго желанья у меня нѣтъ.

Было что-то грустное въ этихъ словахъ со стороны двадцати-трехлѣтняго юноши, даже для дѣловыхъ ушей мистера Дина.

— Ну, ну, если вы будете продолжать подвигаться въ жизни такими быстрыми шагами, то скоро у васъ будетъ жена, о которой вамъ придется заботиться. Что жь касается до мельницы, то мы, какъ говорится, не должны слишкомъ разсчитывать на цыплятъ, пока они еще въ яйцѣ. Тѣмъ не менѣе я обѣщаю вамъ, принять это къ свѣдѣнію, и по возвращеніи вашемъ мы снова переговоримъ съ вами. Теперь я иду обѣдать. Приходите къ намъ завтра утромъ, передъ отъѣздомъ, позавтракать и проститься съ вашей матерью и сестрой.

ГЛАВА VI.

Подтверждающая законы притяженія.

Вамъ, безъ-сомнѣнія, становится понятно, что Магги достигла того момента въ жизни, который всѣми осторожными людьми долженъ быть признанъ весьма-важнимъ для молодой женщины. Очутившись въ высшемъ обществѣ Сент-Оггса, съ наружностью поразительною, которая имѣла преимущество быть совершенно-незнакомой большинству членовъ его и — какъ мы можемъ заключить изъ заботливаго разговора Люси съ тёткой Пулетъ — отличалась нензысканностью туалета, Магги, конечно, находилась въ началѣ новой эпохи жизни.

На первомъ вечерѣ у Люси молодой Торри утомлялъ всѣ мускулы своего лица, чтобъ черноглазая дѣвушка, сидѣвшая въ углу, могла видѣть его во всемъ искусственномъ блескѣ, придаваемомъ ему его глазнымъ стеклышкомъ, и нѣсколько дѣвицъ воротилось домой съ рѣшимостью носить короткіе рукава, обшитые чернымъ кружевомъ и заплетать заднюю косу наподобіе широкаго вѣнка, какъ это дѣлала кузина миссъ Динъ, которой это такъ шло. Дѣйствительно, бѣдная Магги, при всемъ ея внутреннемъ сознаніи тяжелаго прошедшаго и предчувствіи тревожнаго будущаго, становилась предметомъ нѣкоторой зависти и разговоровъ вновь-учрежденной бильярдной между подругами, неимѣющими между собою тайнъ въ области нарядовъ.

Дѣвицы Гестъ, которыя нисходили только лишь до нѣсколько-покровительственныхъ отношеній съ сент-оггскими семействами и служили оракуломъ моды, сдѣлали нѣкоторыя исключенія въ пользу Магги. У нея была своя манера: какъ-то не вдругъ соглашаться съ замѣчаніями, принятыми въ хорошемъ обществѣ и говорить, что она не знаетъ, справедливы ли эти замѣчанія или нѣтъ; это давало ей видъ нѣкоторой неловкости и прерывало плавность разговора; но существуетъ фактъ, говорящій въ пользу молодыхъ дѣвицъ, именно тотъ, что онѣ бываютъ болѣе расположены къ тѣмъ изъ новыхъ знакомыхъ ихъ пола, надъ которыми сознаютъ въ нѣкоторыхъ отношеніяхъ свое превосходство.

А Магги была до того лишена тѣхъ милыхъ ужимокъ кокетства, имѣющихъ, по преданію, репутацію сводить съ ума молодыхъ людей, что возбудила женское сожалѣніе о недѣйствительности ея красоты. Она претерпѣла на своемъ вѣку много лишеній, бѣжняжка; и надо было сознаться, что она не имѣла никакихъ претензій: рѣзкость и шероховатость ея манеръ были прямыми послѣдствіями ея одинокой и горькой жизни. Только одно было странно, это то, что въ ней не быто признаковъ тривіальности, особенно если вспомнить, какова была остальная родня бѣдной Люси, отъ которой дѣвицъ Гестъ всегда нѣсколько коробило. Непріятно было подумать о свойствѣ съ такимъ народомъ, какъ Глегги и Пулеты; но не стоило противоречить Стивену, когда онъ разъ себѣ забралъ что-нибудь въ голову; къ тому жь, конечно, нельзя было сказать ничего противъ самой Люси, и никто не могъ удержаться, чтобъ не полюбить ее. Она, безъ сомнѣнія, будетъ желать, чтобъ миссъ Гестъ были добры къ этой кузинѣ, которую она такъ любитъ, и Стивенъ поднялся бы на дыбы, еслибъ онѣ были съ ней недовольно-учтивы. При этихъ условіяхъ дѣло не стало за приглашеніями изъ парка и изъ другихъ домовъ, такъ-какъ миссъ Динъ была слишкомъ-популярный и уважаемый членъ сентоггскаго общества, чтобъ не быть предметомъ всеобщаго вниманія.

Такимъ образомъ Магги познакомилась впервые съ жизнью свѣтской барышни и узнала, что такое встать утромъ, не имѣя никакой побудительной причины, заняться однимъ дѣломъ предпочтительно передъ другимъ. Это новое ей чувство досуга и ничѣмъ неподавленнаго наслажденія среди легкаго дуновенія вѣтерка и аромата сада, приносимыхъ ей наступавшей весной, среди новаго изобилія музыки и лѣнивыхъ прогулокъ подъ солнечными лучами и сладострастной дремоты въ лодкѣ, на рѣкѣ — все это не могло не имѣть упоительнаго на нее дѣйствія послѣ столькихъ годовъ лишеній; и съ первой недѣли Магги стали менѣе преслѣдовать ея грустныя воспоминанія прошедшаго и опасенія будущаго. Жизнь ея становилась пріятна: пріятно было ей одѣваться теперь по вечерамъ и чувствовать себя однимъ изъ лучшихъ украшеній этой весенней обстановки. Теперь всегда чьи-нибудь глаза ожидали ее и любовались ею; она перестала быть личностью незамѣченною, загнанною, отъ которой всегда требовалось вниманіе и на которую никто, въ свою очередь, не считалъ себя обязаннымъ обратить ни малѣйшаго вниманія. Отрадно было также, когда Стивенъ и Люси уѣзжали кататься верхомъ, садиться одной за фортепьяно и находить, что старая связь между ея пальцами и клавишами еще жива и пробуждалась, какъ какое-нибудь симпатическое сродство, которое не пропадетъ съ разлукой для того, чтобъ произвести тѣ звуки, которые она слышала наканунѣ вечеромъ, и снова и снова повторять ихъ, доколѣ она не найдетъ средство выразить ихъ языкомъ болѣе-страстнымъ. Простое сочетаніе октавъ было уже наслажденіемъ для Магги, и она часто охотнѣе бралась за тетрадь этюдовъ, нежели за какую-нибудь мелодію, чтобъ лучше наслаждаться ощущеніями музыкальныхъ интерваловъ. Не то, чтобъ ея любовь къ музыкѣ доказывала въ ней присутствіе таланта, выходящаго изъ ряда обыкновенныхъ — нѣтъ, ея чувствительность къ высокому наслажденію, доставляемому музыкой, была, просто, однимъ изъ видовъ той страстной чувствительности, которою отличалась вся ея натура, которая заставляла ея добродѣли и ея недостатки сливаться въ одно; придавала ея привязанностямъ видъ нетерпѣливой требовательности, но также не позволяла ея тщеславію сдѣлаться простымъ женскимъ кокетствомъ и лукавствомъ, придавая ему поэзію честолюбія. Но вы уже давно знаете Магги и нуждаетесь не въ характеристикѣ ея, а въ ея исторіи, которую трудно предсказать даже при полномъ знаніи характеристики лица. Драма нашей жизни не исключительно обусловливается внутренними свойствами нашими! «Характеръ», говоритъ Новалисъ въ одномъ изъ своихъ сомнительныхъ афоризмовъ, «характеръ — судьба»; быть-можетъ; но не вся судьба наша. Гамлетъ, принцъ датскій, имѣлъ характеръ спекулятивный и нерѣшительный, однакожъ онъ далъ поводъ къ страшной трагедіи. Если жь отецъ его дожилъ бы до почтенной старости, а дядя умеръ преждевременно, то мы можемъ предположить, что Гамлетъ женился бы на Офеліи и прожилъ бы съ репутаціей здраваго ума, несмотря на многочисленные монологи и нѣсколько злыхъ сарказмовъ противъ прекрасной дочери Полонія, не говоря ничего о явной нелюбезности его съ тестемъ.

Итакъ, судьба Магги пока для насъ сокрыта и мы должны ждать, пока она откроется передъ нами, какъ теченіе еще неизслѣдованной рѣки; мы знаемъ только, что рѣка эта многоводна и быстра и что для всѣхъ рѣкъ существуетъ тотъ же самый конечный исходъ. Подъ чарующимъ вліяніемъ новыхъ удовольствій Магги сама перестала думать, съ свойственной ей живостью воображенія, о своей будущей судьбѣ, и безпокойство ея, въ виду предстоящаго ей перваго свиданія съ Филиппомъ, начинало терять свою силу; быть-можетъ, совершенно-безсознательно она была рада, что свиданіе это было отложено.

Филиппъ не пришелъ въ тотъ вечеръ, когда его ожидали, и мистеръ Стивенъ Гестъ принесъ извѣстіе, что онъ уѣхалъ на морской берегъ, вѣроятно, прибавилъ онъ, съ цѣлью дѣлать эскизы, и не было извѣстно, когда онъ воротится. Это было такъ похоже на Филиппа, уѣхать не сказавъ о томъ никому ни слова. Онъ воротился не ранѣе какъ чрезъ двѣнадцать дней и нашелъ у себя обѣ люсины записки: передъ отъѣздомъ же своимъ онъ еще ничего не зналъ о пріѣздѣ Магги.

Можетъ-быть, необходимо снова имѣть девятнадцать лѣтъ, чтобъ вполнѣ понять тѣ чувства, которыя толпились въ душѣ Магги въ эти двѣнадцать дней, показавшіяся ей, съ непривычки, очень-длинными, и прослѣдить за всѣми движеніями ея ума. Дни перваго знакомства почти всегда имѣютъ для насъ болѣе значенія и занимаютъ наше воображеніе болѣе, нежели продолжительные періоды, незаключающіе въ себѣ никакихъ открытій и новыхъ впечатлѣній. Въ эти двѣнадцать дней немного было часовъ такихъ, въ которые Стивенъ не сидѣлъ бы около Люси, или не стоялъ возлѣ нея у фортепьянъ, или, наконецъ, не сопровождалъ ее въ ея прогулкахъ. Ухаживанье его становилось съ каждымъ днемъ замѣтнѣе, чего, впрочемъ, всѣ и ожидали.

Люси была очень -счастлива, тѣмъ-болѣе, что общество Стивена стало, казалось, гораздо-занимательнѣе и забавнѣе съ-тѣхъ-поръ, какъ Магги была съ ними. Между ними теперь завязывались веселыя бесѣды, а иногда и серьёзныя, въ которыхъ и Стивенъ и Магги высказывались, вызывая удивленіе со стороны милой ненавязчивой Люси, которая не разъ подумала, что они составили бы въ жизни очаровательный квартетъ, еслибъ Магги вышла за Филиппа.

Невозможно объяснить, какъ молодая дѣвушка можетъ болѣе наслаждаться обществомъ своего обожателя въ присутствіи третьяго лица и не ощущать ни малѣйшаго спазма ревности, когда разговоръ обыкновенно направленъ на это третье лицо? Да; но это и бываетъ только съ такими спокойными, невозмутимыми сердцами, какова Люси, которыя хорошо знаютъ состояніе сердца ихъ подруги и неспособны къ тѣмъ чувствамъ, которыя могли бы поколебать въ нихъ эту увѣренность безъ всякаго къ тому основанія. Къ-тому жь, Стивенъ сидѣлъ возлѣ Люси, ей онъ подавалъ руку, къ ней онъ обращался какъ къ особѣ, которая — онъ былъ увѣренъ — была навѣрное съ нимъ согласна; и всякій день она встрѣчала въ немъ ту же нѣжную внимательность, то же пониманіе ея нуждъ и желаніе предупредить ихъ. Былъ ли онъ дѣйствительно тотъ же? Люси казалось, что онъ сталъ еще внимательнѣе: и немудрено, что истинная причина подобной перемѣны ускользнула отъ нея. Это была тонкая жертва, которую Стивенъ приносилъ своей совѣсти, не отдавая себѣ самъ въ томъ отчета. Онъ, сравнительно, мало обращалъ вниманія на Магги, и между ними произошелъ даже родъ какой-то далекости, недопускающей повторенія отношеній, походящихъ на ухаживанье, бывшее между ними въ первый день, во время катанья въ лодкѣ. Когда Стивенъ входилъ и Люси не было въ комнатѣ, или когда Люси оставляла ихъ однихъ, они никогда не говорили другъ съ другомъ: Стивенъ въ подобныхъ случаяхъ будто бы разсматривалъ книги или ноты, а Магги прилежно наклонялась надъ своей работой; одинъ тягостно чувствовалъ присутствіе другаго, и это ощущеніе, казалось, простиралось до концовъ ихъ пальцевъ; тѣмъ не менѣе каждый изъ нихъ внутренно желалъ, чтобъ то же случилось и на слѣдующій день. Ни ему, ни ей не приходило на умъ подумать объ этомъ или внутренно спросить; себя: «къ чему все это ведетъ?» Магги чувствовала лишь только, что жизнь открывала ей что-то совершенно-новое, и она была погружена непосредственно въ эти новыя ощущенія, такъ-что ей не оставалось болѣе достаточно энергіи, чтобъ отдать себѣ въ нихъ отчетъ или обсудить ихъ, Стивенъ умышленно не предлагалъ себѣ никакихъ вопросовъ и не хотѣлъ сознаться самому себѣ, что испытывалъ чувство, имѣющее прямое вліяніе на его поведеніе. Когда Люси возвращалась въ комнату, они снова были непринужденны: Магги могла спорить съ Стивеномъ и смѣяться надъ нимъ, а онъ, шутя, указывалъ ей на эту интересную героиню миссъ Софайя-Уэстернъ, которая питала большое уваженіе къ уму мужчинъ. Магги могла глядѣть на Стивена, чего, по неизвѣстной причинѣ, она постоянно избѣгала, когда они были одни; а онъ могъ даже просить ее аккомпанировать ему, такъ-какъ пальцы Люси были такъ заняты работой для базара, и бранить ее за то, что она такъ ускоряла темпъ, что, конечно, было ея слабой стороной.

Однажды — это было въ день возвращенія Филиппа — Люси неожиданно сговорилась провести вечеръ съ миссъ Кеннъ, слабость здоровья которой положительно угрожала перейти въ параличъ лёгкихъ, что заставляло ее отказаться отъ своихъ обязанностей на предстоящемъ базарѣ и передать ихъ другимъ дамамъ, въ томъ числѣ и Люси. Переговоры эти были ведены въ присутствіи Стивена, и онъ слышалъ, какъ Люси обѣщала выѣхать пораньше и заѣхать въ шесть часовъ за миссъ Торри, которая привезла приглашеніе отъ миссъ Кеннъ.

— Это еще новое нравственное послѣдствіе нелѣпаго базара! воскликнулъ Стивенъ, какъ только миссъ Торри вышла изъ комнаты: — заставлять дѣвушекъ покидать обязанности домашняго очага для суеты между тряпками и шитыми ридикулями! Я желалъ бы знать, какія другія приличныя обязанности могутъ быть для женщины, какъ не устроивать такъ, чтобъ мужья сидѣли дома, а холостяки — напротивъ; если этотъ порядокъ скоро не измѣнится, то общество непремѣнно скоро распадется.

— Успокойтесь: этотъ порядокъ вещей будетъ непродолжителенъ, такъ-какъ базаръ будетъ въ тотъ понедѣльникъ.

— Слава Богу! сказалъ Стивенъ. — Кеннъ самъ сказалъ намедни, что ему вовсе не нравится эта манера придавать тщеславію видъ благотворительности; но такъ-такъ наша публика такъ благоразумна, что не любитъ прямыхъ сборовъ, то для устройства и снабженія сентоггскихъ школъ необходимо прибѣгнуть къ безумію.

— Не-уже-ли онъ сказалъ это? спросила маленькая Люси, съ безпокойствомъ вытаращивъ свои каріе глаза. — Я никогда не слыхала, чтобъ онъ говорилъ что-нибудь подобное; я думала, что онъ одобряетъ наше намѣреніе.

— Я увѣренъ, что онъ одобряетъ васъ, сказалъ Стивенъ, улыбаясь ей съ любовью: — вашъ сегодняшній поступокъ уѣхать вечеромъ изъ дома съ перваго взгляда кажется порочнымъ; но я увѣренъ, что въ немъ кроется благая цѣль.,

— О, вы слишкомъ-хорошо обо мнѣ думаете! сказала Люси и показала свое милое личико, покрывшееся румянцемъ.

Тѣмъ разговоръ и кончился, но обоимъ безъ словъ стало понятно, что Стивенъ не придетъ въ этотъ вечеръ, вслѣдствіе чего онъ продлилъ свой утренній визитъ и они разстались позже четырехъ часовъ пополудни. Вскорѣ послѣ обѣда Магги сидѣла одна въ гостиной, держа на колѣняхъ Минни; она оставила дядю за виномъ и послѣобѣденнымъ сномъ, а мать — за шитьемъ и дремотой въ столовой, что, когда не было гостей у нея, всегда продолжалось до вечерняго чая. Магги наклонилась-было, чтобъ приласкать шелковистую фаворитку, за которой она ухаживала въ отсутствіе ея госпожи, какъ шумъ шаговъ по песку заставилъ ее поднять голову и она увидѣла мистера Стивена Геста, идущаго по саду по направленію отъ рѣки. Какъ странно было видѣть его въ этотъ необычный для него часъ, между-тѣмъ, какъ онъ не разъ жаловался на то, что у нихъ въ паркѣ обѣдаютъ такъ поздно. Тѣмъ не менѣе это былъ онъ, въ своей черной одеждѣ: онъ, должно-быть, былъ дома и теперь переѣхалъ черезъ рѣку. Магги почувствовала, что ея щеки запылали и сердце забилось; впрочемъ, волненіе ея было понятно, такъ-какъ она не привыкла принимать гостей одна. Онъ увидѣлъ, какъ она взглянула на него черезъ открытое окно и, поклонившись ей, направился къ нему, чтобъ войти въ него, а не въ дверь. Онъ также покраснѣлъ и имѣлъ глупый видъ, на сколько это возможно молодому человѣку съ умомъ и самообладаніемъ въ то время, какъ онъ приближался, держа въ рукахъ ноты, и сказалъ, какъ-будто нерѣшительно и импровизируя:

— Вы удивлены, что снова видите меня, миссъ Тёливеръ, и я долженъ извиниться въ томъ, что являюсь къ вамъ безъ вашего позволенія; но мнѣ нужно побывать въ городѣ и нашъ человѣкъ переправилъ меня черезъ рѣку, я и подумалъ занести вашей кузинѣ этй пьесы изъ «Артуаской Дѣвы», которыя я забылъ взять съ собою сегодня утромъ. Возьметесь вы передать ихъ ей?

— Да, сказала Магги, которая-было встала сконфуженная, держа Минни на рукахъ и теперь не совсѣмъ-то зная, что ей дѣлать, опять сѣла.

Стивенъ поставилъ свою шляпу вмѣстѣ съ нотами, которыя покатились на полъ, и сѣлъ на стулъ возлѣ нея. Онъ никогда не дѣлалъ этого до-сихъ-поръ, и они оба хорошо сознавали, что это совершенно для нихъ новое положеніе.

— Ну, ты, балованное созданіе! сказалъ Стивенъ наклонившись, чтобъ потянуть собачку за ея длинныя, кудрявыя уши, висѣвшія черезъ маггину руку. Такъ-какъ это замѣчаніе не требовало отвѣта, а сдѣлавшій его не далъ ему дальнѣйшаго развитія, то разговоръ естественнымъ образомъ остался на той же точкѣ замерзанія. Стивенъ продолжалъ гладить Минна по головѣ, и ему казалось, что онъ дѣлаетъ это во снѣ и что принужденъ это дѣлать, самъ тому удивляясь. Ему, однакожь, это нравилось; онъ хотѣлъ только еще имѣть смѣлость взглянуть на Магги и чтобъ она на него взглянула, подарила бы его однимъ продолжительнымъ взглядомъ изъ своихъ глубокихъ, чудныхъ глазъ, и тогда онъ былъ бы вполнѣ-доволенъ и благоразуменъ. Онъ думалъ, что это желаніе получить отъ Магги подобный взглядъ обратилось въ немъ въ родъ мономаніи, и постоянно напрягалъ все свое воображеніе, чтобъ изъискать средства достигнуть этого, не возбудивъ удивленія и объясненій. Что же касается до Магги, то она не имѣла никакихъ опредѣленныхъ мыслей; она ощущала лишь только сознаніе чьего-то присутствія, подобно тому, какъ мы чувствуемъ въ темнотѣ близкій полетъ какой-нибудь ширококрылой птицы. Она не смѣла поднять голову и ничего не видѣла, кромѣ черной, волнистой шерсти Минни. Положеніе это, однакожь, должно было когда-нибудь имѣть конецъ; быть-можетъ даже, что оно кончилось очень-скоро и только показалось имъ продолжительнымъ, какъ минута во снѣ. Стивенъ, наконецъ, выпрямился на своемъ стулѣ, свѣсивъ одну руку черезъ спинку его и глядя на Магги. Что ему было сказать ей?

— Сегодня долженъ быть великолѣпный закатъ солнца, я думаю: не выйдете ли вы посмотрѣть на него?

— Не знаю, сказала Магги. Потомъ, поднявъ смѣло глаза и взглянувъ въ окно, прибавила: — если я не буду играть съ дядей въ пикетъ.

За тѣмъ слѣдовала пауза и новыя ласки Минни, которая, однакожь, на столько выказала проницательности, что нисколько не была тронута ими, а даже заворчала нѣсколько.

— Любите вы сидѣть однѣ?

Лицо Магги отразило нѣсколько-лукавый взглядъ и, посмотрѣвъ на Стивена, она возразила:

— А было ли бы учтиво отвѣтить «да»?

— Дѣйствительно это былъ вопросъ довольно-опасный для незванаго гостя, сказалъ Стивенъ въ восхищеніи отъ этого взгляда, и рѣшившись остаться, доколѣ не получитъ другой такой взглядъ. — Но у васъ будетъ болѣе нежели полчаса свободныхъ послѣ того, какъ я уйду, прибавилъ онъ глядя на свои часы: — я знаю, мистеръ Динъ никогда не приходитъ сюда ранѣе половины восьмаго.

Наступило новое молчаніе, въ-теченіе котораго Магги продолжала пристально смотрѣть въ окно и наконецъ, сдѣлавъ надъ собой усиліе, снова обратила глаза на спину Минни, сказавъ:

— Я жалѣю, что Люси была принуждена выѣхать, чрезъ это мы лишены возможности заняться музыкой.

— Завтра вечеромъ у насъ будетъ еще одинъ пѣвецъ, сказалъ Стивенъ. — Скажите вашей кузинѣ, что Филиппъ Уокимъ воротился. Я видѣлъ его сегодня, когда пошелъ домой.

Магги вздрогнула, какой-то трепетъ мгновенно пробѣжалъ съ головы до ногъ по ея жиламъ. Новые образы, возбужденные въ ней именемъ Филиппа, на половину изгнали тяжелое стѣсненіе, въ которомъ она находилась. Она съ внезапною рѣшимостью встала со стула и, положивъ Минни на ея подушку, достала изъ угла люсину работу. Стивенъ былъ пораженъ и раздосадованъ: онъ вспомнилъ, что Люси разсказывала ему о ихъ семейной ссорѣ, и подумалъ, что Магги непріятно было слышать имя Уокима, произнесенное такъ неожиданно. Незачѣмъ было ему оставаться долѣе. Магги усѣлась за работу и смотрѣла гордо и холодно, а онъ былъ растерянъ, жалѣя, что пришелъ. Подобное неумѣстное посѣщеніе должно сдѣлать человѣка непріятнымъ и смѣшнымъ. Безъ сомнѣнія, нетрудно было Магги понять, что онъ наскоро отобѣдалъ въ своей комнатѣ для того, чтобъ опять уйти изъ дома и застать ее одну.

Подобное настроеніе ума было весьма-ребяческое для развитаго двадцати-пяти-лѣтняго молодаго человѣка, нелишеннаго образованія; но если мы прибѣгнемъ къ исторіи, то, быть-можетъ, оно покажется намъ возможнымъ.

Въ эту минуту клубокъ маггиной шерсти покатился на подъ и она протянулась достать его. Стивенъ также всталъ и, поднявъ клубокъ, взглянулъ на Магги глазами, въ которыхъ выражались досада и сожалѣніе, придававшія лицу его выраженіе, которое показалось Магги совершенно-новымъ, когда глаза ихъ при этомъ встрѣтились.

— Прощайте, сказалъ Стивенъ тономъ, выражавшимъ также неудовольствіе и вмѣстѣ съ тѣмъ мольбу. Онъ не смѣлъ протянуть руки и потому вложилъ обѣ руки въ задніе карманы.

Магги подумала, что, быть-можетъ, она была съ нимъ слишкомъ-сурова.

— Развѣ вы не хотите остаться еще у насъ? сказала она робко, уже не отворачиваясь отъ него, боясь, чтобы это также не было нелюбезно.

— Нѣтъ, благодарю васъ, сказалъ Стивенъ, продолжая глядѣть въ эти полунедовольные, полуобворожительные глаза, какъ человѣкъ, мучимый жаждой глядѣть на слѣды отдаленнаго ручейка.

— Лодка меня дожидается… Вы скажете вашей кузинѣ?

--Да.

— То-есть, что я принесъ ей ноты.

— Да.

— И что Филиппъ воротился.

— Да. (Магги этотъ разъ не примѣтила имени Филиппа).

— Не выйдете ли вы немного въ садъ? сказалъ Стивенъ, еще болѣе-нѣжнымъ голосомъ, но, вслѣдъ за тѣмъ, ему стало досадно, что она не отвѣтила ему: «нѣтъ», потому-что она шагнула къ открытому окошку и онъ былъ принужденъ взять свою шляпу и пойти съ ней рядомъ. Но онъ тотчасъ же придумалъ какъ вознаградить себя.

— Возьмите мою руку, сказалъ онъ почти шопотомъ, какъ-будто говоря какую-нибудь тайну.

Есть что-то странно-привлекательное для всякой женщины опираться на твердую мужскую руку: при этомъ всю прелесть для нихъ составляетъ не самая опора, въ физическомъ отношеніи, а сознаніе этой опоры, присутствіе силы, внѣ ихъ находящейся, но имъ принадлежащей: все это постоянно занимаетъ ихъ воображеніе.

Но этой ли причинѣ, или по другой, но Магги взяла руку Стивена; они пошли вмѣстѣ вокругъ куртинки и подъ нависшею зеленью акацій, въ томъ же сонномъ, туманномъ состояніи, въ которомъ находились за четверть часа передъ тѣмъ, съ одною только разницей, что Стивенъ получилъ тотъ взглядъ, котораго такъ добивался, а все-таки не чувствовалъ въ себѣ признаковъ возвращенія благоразумія, а у Магги сквозь умственный туманъ теперь изрѣдка мелькали вопросы: какъ она сюда попала? зачѣмъ она вышла? и. т. и. Они не говорили ни слова. Еслибъ не это молчаніе, то они оба менѣе-тягостно чувствовали бы присутствіе другъ друга.

— Берегитесь, здѣсь ступенька, сказалъ наконецъ Стивенъ.

— О! я теперь пойду домой, отвѣтила Магги, и мысленно поблагодарила эту ступеньку, какъ свою избавительницу. — Прощайте.

Она въ одну минуту выдернула свою руку и побѣжала назадъ, къ дому. Она не подумала о томъ, что это движеніе придастъ еще болѣе неловкости ихъ воспоминаніямъ о послѣднемъ получасѣ. У нея для этого не оставалось мыслей. Она только кинулась въ низенькое кресло и залилась слезами.

«О Филиппъ, Филиппъ! Какъ бы я желала, чтобъ мы снова очутились вмѣстѣ въ Красномъ Оврагѣ: тамъ было такъ спокойно!» Стивенъ съ минуту поглядѣлъ ей въ слѣдъ, потомъ направился къ лодкѣ и вскорѣ былъ высаженъ на буянъ. Онъ провелъ вечеръ въ бильярдной, куря сигару за сигарой и проигрывая одну партію за другой. Онъ рѣшился не думать, не допускать въ себѣ болѣе ясныхъ воспоминаній о Магги, нежели тѣ, которыя были возбуждены постояннымъ присутствіемъ ея. Онъ мысленно продолжалъ смотрѣть на нее, она обвила его руку.

Но вотъ ему представилась необходимость идти домой въ эту прохладную звѣздную ночь, а вмѣстѣ съ тѣмъ необходимость проклинать свое неблагоразуміе и давать себѣ горькое обѣщаніе впредь не отваживаться видѣть Магги одну. Это было сумасшествіе; онъ былъ влюбленъ, глубоко-привязанъ къ Люси и, притомъ, связанъ относительно ея, какъ только можетъ быть связанъ благородный человѣкъ. Онъ жалѣлъ, что увидѣлъ эту Магги Тёлливеръ, чтобъ потомъ испытывать по ея милости такую лихорадку; она, быть-можетъ, составила бы нѣжную, но странную, безпокойную, но очаровательную жену для кого-нибудь другаго; но онъ самъ никогда бы, не избралъ ее для себя. Чувствовала ли она то же что и онъ, онъ надѣялся — что нѣтъ! Ему не слѣдовало уходить; онъ впредь будетъ обуздывать себя. Онъ будетъ стараться быть ей непріятнымъ, ссориться съ ней. Ссориться? Возможно ли ссориться съ созданіемъ, у котораго такіе глаза, вызывающіе и умильные, противорѣчащіе и ласкающіе, повелительные и умоляющіе — словомъ, полные чудныхъ противорѣчій? Видѣть такое созданіе, укрощенное любовью — это была бы судьба завидная… для кого-нибудь другаго.

Стивенъ заключилъ этотъ внутренній монологъ сдавленнымъ восклицаніемъ въ то время, какъ онъ далеко отбросилъ конецъ послѣдней сигары и, вложивъ руки въ карманы, пошелъ болѣе-медленнымъ шагомъ между кустарникомъ. Восклицаніе это не выражало мирнаго настроенія духа.

ГЛАВА VII.

Филиппъ опять выходитъ на сцену.

Слѣдующее утро было очень-дождливое, погода вообще была такая, въ которую обыкновенно сосѣди дѣлаютъ нескончаемо-длинные визиты своимъ хорошенькимъ сосѣдкамъ. Дождь, который не помѣшалъ нашему приходу, кажется ужаснымъ при одной мысли объ обратномъ путешествіи и притомъ, всегда кажется, что вотъ скоро прояснится. Ничто, конечно, кромѣ открытой ссоры, не можетъ сократить нашъ визитъ. Еслиже тутъ примѣщается и любовь, то что можетъ быть въ Англіи прекраснѣе дождливаго утра? Англійское солнце сомнительно, женскія шляпки никогда не бываютъ внѣ опасности, а если вы сядете на траву, то рискуете, простудиться. Дождикъ, напротивъ, вещь надежная; на него положиться ложно. Вы надѣваете свое непромокаемое пальто и летите прямо къ своей возлюбленной, тамъ усаживаетесь, не боясь докучливыхъ визитовъ, на любимомъ вашемъ мѣстѣ, немного-выше или немного, ниже того мѣста, гдѣ-всегда сидитъ ваша богиня. Въ сущности для метафизическаго, ума это, все-равно, но въ этомъ и кроется причина, почему женщинъ обожаютъ и въ то же время на нихъ смотрятъ свысока.

— Стивенъ, я знаю, придетъ сегодня ранѣе обыкновеннаго, сказала Люси: — онъ всегда приходитъ раньше, когда дождикъ идетъ.

Магги не отвѣчала. Она сердилась на Стивена и начинала думать, что онъ сдѣлается ей совершенно, противенъ. Еслибъ не дождикъ, то, она ушла бы на все утро къ тёткѣ Глегъ и тѣмъ избѣгла бы непріятности видѣть Стивена. Но и теперь она рѣшилась найти какую-нибудь причину и остаться съ матерью.

Но Стивенъ не пришелъ рано, а прежде него явился еще ближайшій сосѣдъ. Филиппъ, входя въ комнату, хотѣлъ, только поклониться Магги, чувствуя, что ихъ отношенія были тайной, которую онъ не въ правѣ выдать. Но когда Магги встала къ нему на встрѣчу и протянула руку, онъ тотчасъ понялъ, что Люси все знаетъ. Они оба замѣтно смутились, хотя Филиппъ и провелъ нѣсколько часовъ въ приготовленіи къ этой сценѣ. Но, подобно людямъ, прожившимъ много лѣтъ безъ всякихъ ожиданій сочувствія, онъ рѣдко терялъ власть надъ собою и всегда гнушался съ понятной гордостью всякаго замѣтнаго проявленія чувства.. Блѣдность, нѣсколько болѣе; обыкновеннаго, напряженіе ноздрей, когда онъ говорилъ, и голосъ, выражавшій нѣчто болѣе, простаго равнодушія — вотъ единственные признаки внутренней драмы, происходившей въ душѣ Филиппа. Но Магги, неимѣвшая способности скрывать своихъ впечатлѣній, почувствовала, что, когда она пожала руку, Филиппу, на глазахъ у ней выступили слезы. Слезы эти не были вызваны горемъ — нѣтъ, это были слезы въ родѣ тѣхъ, которыя женщины и дѣти проливаютъ, когда они нашли себѣ покровителя и могутъ безъ страха смотрѣть на прошедшую, но грозную опасность. Филиппъ, о которомъ она не могла прежде думать безъ опасенія справедливаго упрека Тома, теперь казался ей какой-то внѣшней совѣстью, подъ сѣнью которой она могла найти спасеніе и новыя силы къ борьбѣ. Ея нѣжная, спокойная привязанность къ Филиппу, казавшаяся давно еще въ дѣтствѣ, теперь казалась ей какимъ-то святилищемъ, въ которомъ она можетъ укрыться отъ приманчиваго вліянія человѣка, отъ котораго она должна всѣми силами отшатнуться; ибо, кромѣ тревоги душевной и внѣшняго несчастія, это вліяніе ничего не могло принести. Въ ея привязанности къ Филиппу скорѣе затронуты были чувства сожалѣнія и женскаго самопожертвованія, чѣмъ ея тщеславіе и другія эгоистическія наклонности ея характера. Эта новая перемѣна къ ея сношеніяхъ съ Филиппомъ увеличила еще болѣе ея опасенія, чтобъ не переступить границъ, на которыя согласился бы Томъ. Она протянула руку Филиппу и почувствовала слезы на глазахъ безъ всякаго упрека совѣсти. Люси ожидала этой сцены и ея добрая душа радовалась, что она свела опять Магги и Филиппа; но между-тѣмъ, при всемъ ея уваженіи къ Филиппу, она не могла не согласиться, что Томъ имѣлъ основаніе быть пораженнымъ ихъ физическою несоотвѣтственностью, особенно это было понятно въ прозаическомъ Томѣ, нелюбившемъ ни поэзіи ни волшебныхъ сказокъ. Но, какъ скоро только было можно, она начала говорить, чтобъ они имѣли время придти въ себя:

— Это очень-похвально и хорошо, что вы такъ скоро послѣ пріѣзда насъ навѣстили, сказала Люси своимъ тоненькимъ, хорошенькимъ голоскомъ, напоминавшемъ чириканье птичекъ. — Я думаю, я вамъ прощу ваше мгновенное бѣгство, не предувѣдомивъ даже вашихъ друзей. Сядьте тутъ, прибавила она, придвигая покойное кресло: — съ вами обойдутся милостиво.

— Вы никогда не будете хорошо управлять людьми, миссъ Динъ, говорилъ Филиппъ, садясь: — никто никогда не повѣритъ вашей строгости. Всякій ободритъ себя къ проступку увѣренностью въ томъ, что вы будете снисходительны.

Люси отвѣчала шуткою, но Филиппъ не слыхалъ ея отвѣта, онъ естественно повернулся къ Магги. Она смотрѣла на него съ тѣмъ открытымъ, и пристальнымъ взглядомъ, которымъ мы всегда встрѣчаемъ отсутствовавшаго друга. Какая тяжелая минута была минута ихъ разставанья, Филиппъ же чувствовалъ, что это было какъ-бы вчера; онъ чувствовалъ это такъ рѣзко, такъ ясно помнилъ всѣ подробности, все, что было сказано и сдѣлано на ихъ послѣднемъ свиданіи, что онъ смотрѣлъ на Магги съ ревностью и недовѣріемъ, и казалось ему, замѣчалъ въ ея взглядѣ и во всей фигурѣ какую-то перемѣну. Это было очень-естественно: онъ боялся и почти навѣрно ожидалъ этой перемѣны. Чтобъ его успокотть, необходимо было положительное доказательство противнаго. А этого не было.

— Теперь у меня просто праздникъ круглый день, сказала Магги, Люси, какъ какая-нибудь волшебнцца, мгновеннь превратила меня изъ работницы въ принцессу. Я ничего не дѣлаю весь день, какъ нѣжусь; Люси предугадываетъ всѣ мои желанія.

— Я увѣренъ, ей большое счастіе, что вы здѣсь, сказалъ Филиппъ: — вы, вѣдь, ея лучше цѣлаго звѣринца боловней. Вы очень-хороши на взглядъ; вы очень выиграли отъ этой перемѣны.

Натянутый разговоръ въ такомъ родѣ продолжался еще нѣсколько минутъ. Наконецъ Люси, рѣшившись его прекратить, воскликнула, что она что-то забыла и поспѣшно, побѣжала изъ комнаты.

Въ ту же минуту Магги и Филиппъ пожали опять другъ другу руки съ видомъ удовольствія, смѣшаннаго съ горемъ, подобно тому, какъ встрѣчаются друзья посдѣ какого-нибудь, несчастія.

— Я сказала, Филиппъ, брату, что желаю васъ видѣть. Я просила его освободить меня отъ моего обѣщанія и онъ согласился.

Магги въ своемъ нетерпѣніи желала, чтобъ Филиппъ сразу узналъ, какія отношенія должны быть между ними, но, она тотчасъ спохватилась. Все, случившееся послѣ, его признанія въ любви, было такъ грустно что она ни за что не хотѣла бы первая объ этомъ напомнить. Ей казалось даже просто назвать брата было уже оскорбленіемъ Филиппу, котораго онъ такъ зло обидѣлъ. Но онъ былъ такъ занятъ-теперь одной Магги, что не обращалъ вниманія ни на что другое.

— Такъ мы по-крайней-мѣрѣ можемъ быть друзьями, Магги? Въ этомъ, кажется, вамъ теперь ничто не можетъ помѣшать.

— Но не будетъ ли вашъ отецъ противъ этого? сказала Магги, выдергивая свою руку изъ руки Филиппа.

— Я не откажусь отъ васъ, Магги, иначе, какъ по вашему желанію, отвѣчалъ Филиппъ краснѣя. — Есть вещи, въ которыхъ мы съ отцомъ не сходимся, и я буду всегда сопротивляться въ этомъ отношеніи, болѣе же всего въ этомъ случаѣ.

— Итакъ, намъ ничто не мѣшаетъ быть друзьями, Филиппъ. Мы можемъ видѣться и разговаривать, покуда я здѣсь. Но я скоро уѣзжаю. Я хочу очень-скоро отправиться, на новое мѣсто.

— Развѣ этого нельзя избѣгнуть, Магги?

— Нельзя. Я не должна здѣсь болѣе оставаться, иначе такъ разнѣжусь и разлѣнюсь, что не буду способна для жизни, которую должна же я вести наконецъ. Я не могу жить на чужой счетъ; не могу жить у брата, хотя онъ очень-добръ ко мнѣ. Онъ бы хотѣлъ меня содержать на свои деньги — это было бы для меня невыносимо.

Филиппъ молчалъ нѣсколько минутъ и потомъ проговорилъ тѣмъ слабымъ, тоненькимъ голосомъ, который у него всегда означалъ сдержанное волненіе.

— Не-уже-ли нѣтъ другаго выбора, Магги? Не-уже-ли жизнь далеко отъ тѣхъ, кого любишь, единственная жизнь, которую вы себѣ позволите?'

— Да, Филиппъ, сказала она, смотря жалобно на него, какъ бы прося его вѣрить, что она принуждена къ этому. — По-крайней-мѣрѣ теперь я не знаю, что будетъ чрезъ нѣсколько лѣтъ. Я начинаю, впрочемъ, думать, что моя любовь никогда не принесетъ мнѣ много счастія: всегда къ моей любви примѣшивалось столько горя! Какъ бы я желала создать себѣ міръ внѣ міра, какъ мужчины дѣлаютъ.

— Ну, вы опять возвращаетесь къ старому, только въ новой формѣ, къ той старой мысли, которую я такъ оспаривалъ. Вы хотите, продолжалъ Филпппъ съ нѣкоторою гордостью: — найти такой родъ самоотреченія, который въ то же время избавилъ васъ отъ скорби и печали. Я вамъ опять повторю, что избѣгнуть этого невозможно иначе, какъ испорча или изувѣча свою натуру. Что бъ было со мною, еслибъ я искалъ избавленія отъ скорби? Цинизмъ и презрѣніе ко всему — вотъ что замѣнило бы мнѣ опіумъ, еслибъ я не впалъ въ сумасшествіе и не вообразилъ себя любимцемъ неба потому только, что я нелюбимецъ людей.

Въ горечи, съ которою Филиппъ говорилъ эти слова, было что-то порывистое. Слова его, очевидно, столько же были отголоскомъ внутренняго чувства, сколько и отвѣтомъ на маггины слова. Замѣтно было въ немъ какое-то душевное страданіе. Онъ съ гордой деликатностью не хотѣлъ сдѣлать и малѣйшаго намека о любви, о словѣ, данномъ другъ другу. Онъ не хотѣлъ напомнить Магги о ея обѣщаніи, ибо это походило бы на какое-то подлое принужденіе. Онъ не могъ сказать ей, что онъ не перемѣнился, ибо это, казалось бы, вызывало ее на откровенность. Его любовь къ Магги была запечатлѣна, болѣе даже всего другаго, преувеличена увѣренностью, что онъ исключеніе и потому Магги и всѣ другіе смотрятъ на него не иначе, какъ на исключеніе.

Маггина совѣсть была затронута.

— Да, сказала она съ дѣтскимъ раскаяніемъ, какъ бывало прежде, когда онъ ее журилъ за что-нибудь: — вы правы, Филиппъ. Я знаю, что слишкомъ-много всегда думаю о себѣ и недовольно о другихъ, особенно о васъ. Мнѣ всегда нужно имѣть васъ подлѣ, чтобъ пожурить и поучить меня. Я теперь вижу, что вы во многомъ были правы.

Магги сидѣла, облокотясь на столъ и подперевъ голову руками; она; глядѣла на Филиппа съ видомъ полураскаянія и преданной любви. Взглядъ же Филиппа прежде казался неопредѣленнымъ, но потомъ все болѣе-и-болѣе ей говорилъ о чемъ-то горькомъ для нея. Не-ужели онъ думалъ теперь о люсиномъ возлюбленномъ? При одной этой мысли она почувствовала холодъ по всему тѣлу. Мысль эта еще болѣе обрисовала ей теперешнее ея положеніе и то, что случилось наканунѣ. Она сняла руку со стола, подъ вліяніемъ необходимости перемѣнить положеніе, отъ физической боли сердца часто сопровождающее внезапную душевную тревогу.

— Что случилось, Магги? спросилъ Филиппъ съ невыразимымъ безпокойствомъ. Его воображеніе всегда было готово развивать всякое предположеніе, роковое для нихъ.

— Ничего, сказала Магги, какъ бы пробуждаясь. Филиппъ, думала она, не долженъ имѣть этой ненавистной мысли; она постарается изгнать ее и изъ своей головы: — ничего, повторила она: — кромѣ-того, что происходитъ въ моемъ умѣ. Вы говорили прежде, что я почувствую послѣдствія моей голодной жизни, какъ вы ее называли, и теперь я это испытываю. Я слишкомъ падка на удовольствія, на наслажденія музыкой и другими роскошами, теперь, когда я ими окружена.

Она взяла свою работу и рѣшительно принялась за неё. Филиппъ слѣдилъ за нею, погруженный въ думы. Онъ недоумѣвалъ, имѣла ли она что на умѣ, кромѣ этихъ общихъ мѣстъ. Это было совершенно въ ея характерѣ тревожиться какимъ-нибудь неопредѣленнымъ упрекомъ совѣсти. Вскорѣ раздался по всему дому знакомый, сильный трезвонъ у дверей.

— Какъ онъ важно о себѣ даетъ знать! сказала Магги, пріобрѣвъ совершенно силу надъ собою, хотя въ ней замѣтно было внутреннее волненіе. — Я право удивляюсь, куда Люси пропала.

Люси не пропустила сигнала и послѣ нѣсколькихъ поспѣшныхъ, заботливыхъ вопросовъ о здоровьи и т. д. она ввела Стивена въ гостиную.

— Ну, старый товарищъ, сказалъ онъ, прямо подходя къ Филиппу и дружески пожимая руку послѣ того, что онъ поклонился Магги, проходя мимо нея. — Прекрасно сдѣлалъ, что пріѣхалъ назадъ; но я бы желалъ, чтобъ ты велъ себя не такъ, какъ воробей: не жилъ бы на чердакѣ и выходилъ и входилъ въ домъ съ вѣдома лакеевъ. А то я разъ двадцать напрасно взбирался по твоей нескончаемой дѣстницѣ въ мастерскую, и все оттого, что лакеи полагали, что ты дома. Такія штуки отравляютъ дружбу.

— Ко мнѣ такъ мало приходятъ, что я нахожу лишнимъ давать знать лакеямъ о каждомъ моемъ входѣ или выходѣ, сказалъ Филиппъ, чувствуя скорѣе тоску, чѣмъ удовольствіе видѣть именно въ ту минуту Стивена съ его свѣтлымъ взглядомъ и громкимъ голосомъ.

— Здоровы ли вы сегодня, миссъ Тёливеръ? сказалъ Стивенъ, съ тономъ холоднаго приличія, поворачиваясь къ Магги и протягивая ей руку, какъ-бы исполняя этимъ долгъ, налагаемый на него обществомъ.

Магги протянула также кончики своихъ пальцевъ и отвѣчала: «благодарствуйте, я совершенно здорова» съ тономъ гордаго равнодушія.

Филиппъ слѣдилъ за ними обоими глазами. Люси, привыкшая къ этимъ перемѣнамъ въ ихъ обращеніи между собою, не удивилась этому холодному привѣтствію и только мысленно сожалѣла, что между ними есть какая-то природная антипатія, превозмогавшая по временамъ ихъ расположеніе другъ къ другу. «Магги (думала невинная Люси) не тотъ сортъ женщины, который нравится Стивену, а онъ, въ свою очередь, ей кажется нѣсколько-высокомѣренъ». Стивенъ и Магги не успѣли еще поздороваться этимъ заученымъ заранѣе образомъ, какъ каждый уже чувствовалъ себя оскорбленнымъ холодностью другаго. Стивенъ во все время его разговора съ Филиппомъ о его путешествіи тѣмъ болѣе думалъ о Магги, что онъ не вовлекалъ ее въ общій разговоръ, какъ обыкновенно прежде. "Магги и Филиппъ смотрятъ не очень счастливыми, думала Люси: «первое свиданіе было для нихъ не радостное»..

— Мнѣ кажется, на насъ дождикъ нагналъ тоску, сказала она Стивену. — Давайте-ка займемся музыкой. Мы должны воспользоваться тѣмъ, что вы и Филиппъ теперь вмѣстѣ. Спойте-ка дуетъ изъ «Фенеллы»: Магги его еще не слыхала, а я увѣрена, онъ ей понравится.

— Ну, пойдемъ, Филиппъ, сказалъ Стивенъ, идя къ фортепьяно и напѣвая вполголоса арію.

— Вы, пожалуйста, Филиппъ, играйте аккомпанементъ, сказала Люси: — я тогда могу продолжать свою работу. Вы, вѣдь, не имѣете ничего противъ этого? прибавила она, вопросительно смотря на него и боясь, какъ всегда, не предложила ли она чего непріятнаго, и хотя ее и очень тянуло окончить свое начатое вышиванье.

Филиппъ съ радостью согласился, ибо, быть-можетъ, нѣтъ чувствъ, исключая развѣ крайнюю степень страха или скорби, которыя не находятъ облегченія въ музыкѣ. Нѣтъ чувства, подъ вліяніемъ котораго человѣкъ не пѣлъ и не игралъ лучше, вдохновеннѣе. Филиппъ сознавалъ въ себѣ избытокъ сдержаннаго чувства, столь же сложнаго какъ любое тріо или квартетъ, долженствующій передать вмѣстѣ и любовь и ревность и покорность и страшное подозрѣніе.

— Да, сказалъ онъ, садясь за фортепьяно: — это отличный способъ пополнить свою несовершенную жизнь и вмѣсто одного человѣка разомъ играть роль троихъ — пѣть самому, заставлять фортепьяно пѣть, и все время слышать оба пѣнія это то же, что пѣть и рисовать заодно.

— Какъ я тебѣ завидую! Я вотъ, ничего не умѣю дѣлать руками, сказалъ Стивенъ: — это, мнѣ кажется, общая черта людей съ великими административными способностями. Во мнѣ замѣтно какое-то влеченіе умственныхъ способностей къ преобладанію. Не замѣчали ли вы этого, миссъ Тёливеръ?

Стивенъ по ошибкѣ опять впалъ въ прежнюю привычку шутливо относиться къ Магги, и она не могла удержаться, чтобъ не кольнуть его.

— Да, я замѣтила въ васъ влеченіе къ преобладанію, сказала она съ улыбкой.

Филиппъ вполнѣ и довѣрчиво надѣялся въ ту минуту, что это влеченіе было для нея непріятно.

— Довольно, довольно! воскликнула Люси: — принимайтесь-ка за музыку. Мы потолкуемъ въ другой разъ о нашихъ качествахъ.

Магги всегда тщетно пыталась слушать музыку, продолжая свою работу. Она старалась теперь всѣми силами себя переупрямить, ибо мысль, что Стивенъ знаетъ, какъ дорожитъ она его пѣніемъ, уже болѣе не вызывала въ ней только шуточную оппозицію, притомъ она хорошо знала, что онъ всегда становился такъ, чтобъ ее видѣть. Но все было тщетно, она скоро кинула работу и совершенно забыла всѣ свои благія намѣренія подъ вліяніемъ какого-то неопредѣленнаго тревожнаго чувства, навѣяннаго на нея этимъ вдохновеннымъ дуэтомъ. Это чувство, казалось, придавало ей въ то же время и силу и слабость: силу для наслажденія, слабость для всякаго сопротивленія. Когда мотивъ перешелъ въ тонъ минора, она почти вскочила съ мѣста отъ внезапнаго волненія при этой перемѣнѣ. Бѣдная Магги! Она была прекрасна въ эту минуту, когда ея душа трепетала подъ неумолимымъ вліяніемъ музыки. Вы могли замѣтить каждое малѣйшее сотрясеніе ея мускуловъ въ то время, какъ она, наклонясь впередъ, скрестила руки, какъ бы этимъ желая себя поддержать. Глаза ея блистали дѣтскимъ восторгомъ это всегда бывало съ него въ ея счастливыя минуты. Люси, которая прежде, сидя у фортепьяно, не могла видѣть этого дѣйствія музыки на Магги, не вытерпѣла, подкралась къ ней и поцаловала ее. Филиппъ, также, перевертывая страницы, слѣдилъ за выраженіемъ лица Магги и чувствовалъ, что онъ никогда не видалъ ее въ такомъ восторженномъ положеніи.

— Еще, еще! кричала Люси, когда они кончили. — Спойте еще что-нибудь веселое! Магги любитъ оживленную, громкую музыку.

— Въ такомъ случаѣ споемте: «Выйдемъ на дорогу», сказалѣ Стивенъ: — оно будетъ очень-кстати при такой погодѣ. Но готовы ли вы бросить самыя священныя ваши занятія и пѣть съ нами вмѣстѣ?

— Конечно, отвѣчала Люси, смѣясь: — если вы отыщете оперу «Бѣднякъ» въ большомъ ящикѣ. Она въ темномъ переплетѣ.

— Ну, это хорошая примѣта, сейчасъ можно найти, ибо темныхъ-то переплетовъ тутъ пропасть, сказалъ Стивенъ выдвигая ящикъ.

— Съиграйте что-нибудь, Филиппъ, покуда, сказала Люси, замѣтивъ, что онъ пальцами перебиралъ клавиши. Что это вы наигрываете? что-то неизвѣстное, но очень-хорошенькое.

— Какъ, вы этого не знаете? спросилъ Филиппъ, яснѣе съигравъ тэму. Это изъ «Сомнамбулы»: «Ah! perché non posso odiarii». Я не знаю сюжета оперы, но мнѣ кажется, что должно быть тутъ теноръ говоритъ героинѣ, что онъ всегда будетъ ее любить, даже если она его покинетъ. Я пою эту арію и съ англійскими словами: «я все ещё тебя люблю». Вы не разъ это слышали.

Филиппъ не безъ намѣренія напалъ на этотъ романсъ: онъ могъ послужить косвеннымъ выраженіемъ того, чего онъ не могъ рѣшиться прямо сказать Магги. Она не проронила ни одного его слова, и когда онъ началъ пѣть, она поняла страстныя жалобы, выражаемыя этой музыкой. Нельзя было сказать, что этотъ голосъ, полный мольбы и тоски, былъ очень-хорошъ, но это для нея была не новость; онъ пѣвалъ ей иногда вполголоса подѣ ясенями въ Красномъ Оврагѣ. Въ этихъ словахъ слышался какъ-бы упрекъ. Не-уже-ли Филиппъ хотѣлъ дѣйствительно это выразить? Ей стало жаль, что она не сказала ему яснѣе, что она не желала возобновлять надежды на ихъ взаимную любовь только потому, что этому противились обстоятельства. Ее тронула эта музыка, но не возбудила въ ней трепета; она напомнила ей многое, возбудила въ ней много мыслей, и тихое чувство сожалѣнія замѣнило мѣсто восторженнаго волненія.

— Это всегда съ вами, тенорами? воскликнулъ Стивенъ, дожидавшійся, съ нотами въ рукахъ, пока Филиппъ кончитъ свой романсъ.

— Вы совершенно развращаете прекрасный полъ вашей любовью и постоянствомъ, несмотря на самое низкое съ вами обхожденіе. Вы, кажется, ни передъ чѣмъ не остановились бы, чтобъ доказать вашу покорность и самоотрѣченіе, развѣ только подать вашу голову на блюдѣ, какъ голову того средневѣковаго трубадура — могло бы это одно васъ остановить на этомъ пути. Я долженъ непремѣнно теперь представить противоядіе, пока миссъ Динъ приготовляется разстаться съ своими нитками и иголками. И онъ запѣвалъ съ какою-то грубою энергіею.

Shall I wastining despair,

Die because а woman’s fair? (*)

(*) Не уже-ли мнѣ изнывать и умирать отъ того, что женщины прекрасны.

Люси, — гордившаяся всѣмъ, что дѣлалъ Стивенъ, подошла къ фортепьяно смѣясь и внутренно восхищалась имъ. Магги, несмотря на все свое стараніе противиться духу пѣсни и пѣвца, невольно пошатнулась подъ вліяніемъ невидимой, могущественной силы, съ которой бороться она была не въ силахъ.

Разсердившись на себя, она рѣшилась не выдавать болѣе своихъ чувствъ и принялась дѣятельно за работу, дѣлая безпрестанно фальшивые стежки и укалывая немилосердо свои пальчики. Она не обращала ни на что вниманія, пока не началось тріо.

Я боюсь сказать, но почти увѣренъ, что еслибъ, она знала только, какъ занятъ ею былъ этотъ наглый, самоувѣренный Свивенъ, она почувствовала бы невольно какое-то тайное удовольствіе; еслибъ она знала, какъ онъ ежеминутно перемѣнялъ тактику, то рѣшался обходиться съ нею съ холоднымъ равнодушіемъ, то жаждалъ нетерпѣливо какого-нибудь малѣйшаго знака сочувствія съ ея стороны, жаждалъ перемолвить словечко съ нею или помѣняться взглядомъ. Скоро представился ему случай исполнить свое желаніе. Кончивъ тріо, они принялись за «Бурю». Магги понадобилась скамейка и она отправилась за нею на другой конецъ комнаты. Стивенъ, который въ эту минуту не пѣлъ и слѣдилъ за всѣми ея движеніями, бросился къ скамейкѣ и понесъ ее съ такимъ видомъ покорной мольбы, что Магги невозможно было не отвѣчать ему взглядомъ, полнымъ благодарности. Къ-тому же видѣть у своихъ ногъ человѣка, чрезвычайно-самонадѣяннаго, уставляющаго скамейку съ видомъ смиренной покорности и съ заботливостью спрашивающаго: «не дуетъ ли тутъ между каминомъ и окошкомъ, и, не подвинуть ли рабочаго столика» — все это не можетъ не вызвать нѣкоторой коварной нѣжности во взглядѣ женщины, изучающей жизнь въ молодости такимъ завлекательнымъ образомъ. Для Магги, къ-тому же, это было въ диковинку: это былъ новый элементъ въ ея жизни и потому неудивительна ея жажда, чтобъ ею восхищались, возродилась съ новой силой. Это нѣжное участіе заставило ее взглянуть на человѣка, преклоненнаго передъ ней, и сказать: «нѣтъ, благодарствуйте!» При этомъ ничто не могло воспрепятствовать этому обмѣну взглядовъ быть восхитительнымъ для обоихъ, подобно тому, какъ это было и наканунѣ.

Все это продолжалось минуты двѣ и не казалось болѣе простой учтивостью. Люси, занятая пѣніемъ, едва это замѣтила, за то Филиппъ, бывшій уже въ такомъ расположеніи духа, что всякое незначащее обстоятельство принимало для него огромные размѣры, очень-хорошо замѣтилъ неожиданное волненіе въ Стивенсѣ и мгновенную перемѣну въ лицѣ Магги. Лицо ея ясно выражало какъ-бы отблескъ его волненія, и Филиппу показалось это такъ странно послѣ прежней излишней и натянутой холодности, что онъ не могъ не приписать этого какой-нибудь горькой для него причинѣ. Голосъ Стивена, раздавшійся громко по комнатѣ, потрясъ его нервы, какъ-бы звонъ желѣзнаго листа; онъ съ трудомъ удержался, чтобъ не разразиться въ фальшивѣйшемъ аккордѣ. Онъ не имѣлъ никакого основанія предполагать какія-нибудь отношенія между Стивеномъ и Магги. Разсудокъ это твердилъ ему и онъ хотѣлъ тотчасъ идти домой, чтобъ на свободѣ обдумать эти обманчивые признаки и удостовѣриться въ ихъ ничтожности. Въ то же время онъ хотѣлъ и остаться, пока Стивенъ останется, чтобъ. присутствовать всегда при свиданіи Стивена и Магги. Ему казалось такъ естественно, даже неизбѣжно, чтобъ каждый человѣкъ, видѣвшій Магги, полюбилъ ее. Нельзя было ожидать счастья Магги, еслибъ она была обольщена и полюбила Стивена; и эта мысль ободрила Филиппа и позволила ему взглянуть на свою любовь къ ней, какъ на нѣчто не столь неравное. Подъ вліяніемъ этой внутренней борьбы, онъ начиналъ играть фальшиво, къ крайнему удивленію Люси, но мистрисъ Тёливеръ, войдя, позвала ихъ завтракать, и потому они тотчасъ оставили музыку.

— А! мистеръ Филиппъ, сказалъ мистеръ Динъ, когда они вошли въ столовую: — какъ давно я васъ не видалъ! Скажите: отецъ вашъ, кажется, не дома? Я заходилъ къ нему на-дняхъ и мнѣ сказали, что его нѣтъ въ городѣ.

— Онъ ѣздилъ на нѣсколько дней по дѣламъ въ Мёдпортъ, отвѣчалъ Филиппъ: — но онъ уже воротился.

— Что онъ, все еще такъ же горячо занимается своей фермой? Это его слабость?

— Кажется, сказалъ Филиппъ, нѣсколько-удивленный интересомъ, который выказывалъ мистеръ Динъ къ дѣламъ отца его;

— Я думаю, продолжалъ мастеръ Динъ: — у него есть земля и по сю а по ту сторону рѣки?

— Да.

— А! сказалъ мистеръ Динъ, раздавая пастетъ: — я полагаю его слабость къ фермерству ему не дешево обходится. Вотъ я-такъ ни къ чему не имѣлъ особой слабости и никогда не поддался бы такому вліянію. Но самыя опасныя слабости тѣ, которыми люди предполагаютъ еще нажиться: они вытряхиваютъ всѣ свои деньги, какъ зерно изъ мѣшка.

Люси сдѣлалось несовсѣмъ-ловко при этой кажущейся, неосновательной критикѣ расходовъ мистера Уокима. Разговоръ на этомъ остановился и мистеръ Динъ молчалъ во все время завтрака, занятый какою-то глубокою думою. Люси, привыкшая слѣдить за всѣми словами отца и имѣя сильныя причины интересоваться всѣмъ, что касается Уокимовъ, почувствовала какое-то необыкновенное любопытство узнать, что заставило ея отца говорить такъ съ Филиппомъ. Его послѣдующее молчаніе заставило ее подозрѣвать, что онъ на это имѣлъ уважительныя причины.

Съ этой мыслью она прибѣгла къ всегдашнему ея плану, когда она хотѣла спросить у отца что-нибудь обыкновенное. Послѣ обѣда она удалила, подъ благовиднымъ предлогомъ, изъ комнаты мистрисъ Тёливеръ и сама усѣлась на низенькомъ стулѣ у ногъ отца. Такія минуты мистеръ Динъ полагалъ самыми пріятными въ его жизни, плодами своихъ достоинствъ и заслугъ, несмотря на то, что Люси, не желая, чтобъ ея волосы были напудрены табакомъ, всегда начинала съ того, что прятала его табакерку.

— Вы еще, папа, не хотите идти спать, не правда ли? сказала она, принося стулъ и высвобождая изъ рукъ отца табакерку.

— Нѣтъ еще, отвѣчалъ мистеръ Данъ, взглянувъ на блестящій графинчикъ. — Но что-тебѣ нужно отъ меня, прибавилъ онъ, съ любовью лаская ее за подбородокъ. — Не хочешь ли ты вытянуть изъ меня еще нѣсколько совереновъ для твоего базара — а?

— Нѣтъ. Я сегодня не имѣю никакихъ подлыхъ видовъ на васъ. Я хочу съ вами поговорить, а не просить у васъ чего-нибудь. Мнѣ хочется знать, зачѣмъ, папа, вы спрашивали Филиппа Уокима о фермѣ его отца? Это показалось странно; вы никогда почти съ нимъ не говорите о его отцѣ; къ-тому же, какая вамъ забота, теряетъ ли деньги Уокимъ со своей игрушкой или нѣтъ?

— Это касается моихъ дѣлъ, сказалъ мистеръ Динъ, махнувъ рукою, какъ бы въ знакъ того, чтобъ она не пыталась проникнуть въ его тайну.

— Но, папа, вы всегда говорите, что мистеръ Уокимъ воспиталъ Филиппа какъ дѣвочку; какъ же это вы теперь полагаете узнать отъ него что-нибудь касающееся дѣлъ? Ваши отрывочные вопросы казались очень-странными. Я увѣрена, Филиппъ раздѣляетъ мое мнѣніе.

— Глупости, дѣвочка! сказалъ мистеръ Динъ, желая оправдать, свое поведеніе въ обществѣ, которое усвоить ему дорого стоило. — Говорятъ, мельница Уокима на томъ берегу… знаешь? та, что принадлежала твоему дядѣ Тёливеру, не приноситъ теперь прежняго дохода. Я хотѣлъ посмотрѣть, не скажетъ ли твой пріятель, Филиппъ, что отцу его уже надоѣла эта ферма.

— А вамъ зачѣмъ? Развѣ вы купили бы мельницу, еслибъ онъ согласился съ нею разстаться? сказала поспѣшно Люси. — Скажите мнѣ все, все объ этомъ; я вамъ отдамъ табакерку, если вы мнѣ все скажете. Магги говоритъ, что они только того желаютъ, чтобъ Томъ когда-нибудь купилъ мельницу. Отецъ ихъ предъ смертью именно сказалъ, что Томъ долженъ выручить назадъ мельницу.

— Тише, кошечка, сказалъ мистеръ Динъ, доставъ назадъ свою табакерку. — Ты не должна объ этомъ говорить — Слышишь? Мало надежды имъ, или кому бы то ни было, достать мельницу изъ рукъ Уокима. А еслибъ онъ узналъ, что мы ее хотимъ имѣть для того только, чтобъ передать Тёливерамъ, то онъ никогда бы этого не допустилъ. Это очень-естественно послѣ всего случившагося. Онъ довольно-хорошо обходился съ Тёливеромъ прежде, но нельзя же ожидать, чтобъ за вспорку платили сластями.

— Вы довѣритесь ли мнѣ, папа? сказала Люси съ нѣкоторою важностью. — Вы не должны спрашивать, на чемъ я основываю мой планъ, который я вамъ сейчасъ скажу; но, повѣрьте, у меня есть уважительныя основанія. Къ-тому же, я очень-осторожна — вы знаете.

— Ну, въ чемъ дѣло?

— Позвольте мнѣ познакомить Филиппа съ этой тайной. Я скажу ему о вашемъ желаніи купить мельницу и затѣмъ объясню ему, что Магги и Томъ желаютъ ее имѣть, и почему они это желаютъ; я увѣрена, Филиппъ поможетъ этому дѣлу.. Я увѣрена, онъ желалъ бы это сдѣлать.

— Я не вижу, почему бы это такъ было, какъ ты говорить? сказалъ мистеръ Динъ, смотря на нее съ удивленіемъ. — Ему какое дѣло? потомъ, кинувъ испытующій взглядъ на дочь, онъ прибавилъ: — Ты не хочешь сказать, что бѣдный Филиппъ въ тебя влюбленъ и ты можешь изъ него сдѣлать все, что хочешь?

Что касается, чувствъ своей дочери, то мистеръ Динъ на этотъ счетъ былъ совершенно-спокоенъ.

— Нѣтъ, папа, онъ обо мнѣ очень-мало думалъ, я болѣе думаю о немъ. Но, повѣрьте, я вполнѣ увѣрена въ томъ, что говорю. Не спрашивайте моихъ причинъ. Если вы и догадаетесь, то не говорите мнѣ объ этомъ. Позвольте мнѣ только дѣйствовать, какъ мнѣ покажется лучше.

Люси при этихъ словахъ встала со стула, сѣла на колѣни отца и поцаловала его.

— Увѣрена ли ты, что не испортишь дѣла? спросилъ онъ, глядя на нее съ восхищеніемъ.

— Да, папа, я увѣрена. Я очень-умна; у меня всѣ ваши способности на дѣла… Не восхищались ли вы моими записными и счетными книжками?

— Хорошо, хорошо? Если онъ будетъ держать это въ тайнѣ, то вреда не можетъ быть нашему дѣлу. По правдѣ сказать, я думаю нѣтъ большихъ надеждъ добиться намъ успѣха другими путями. Ну, теперь пусти меня, пора спать.

ГЛАВА VIII.

Уокимъ въ новомъ свѣтѣ.

Не прошло и трехъ дней послѣ этого разговора, а Люси уже успѣла найти случай поговорить тайно съ Филиппомъ. Магги въ то время была съ визитомъ у тётки Глегъ. Впродолженіе цѣлыхъ сутокъ Филиппъ обдумывалъ съ лихорадочнымъ волненіемъ все, что сказала ему Люси, наконецъ онъ рѣшился, какъ дѣйствовать. Ему казалось, что онъ видѣлъ теперь возможность измѣнить свое положеніе въ-отношеніи къ Магги и, устранить хоть одно препятствіе, мѣшавшее ихъ любви. Онъ сочинилъ подробный планъ дѣйствія и съ разумной осторожностью шахматнаго, игрока обдумалъ всѣ ходы свои. Его планъ былъ смѣлый и мастерски-разсчитанный, потому неудивительно, что онъ самъ изумился внезапно открывшимся въ немъ, геніальнымъ способностямъ къ тактикѣ. Выждавъ удобную минуту, когда отецъ его, отъ-нечего-дѣлать, перелистывалъ газеты, Филиппъ подошелъ къ нему сзади, положилъ свою руку ему на плечо и сказалъ:

— Батюшка, не пойдете ли вы теперь взглянуть на мои рисунки? Я ихъ привелъ въ порядокъ въ моей мастерской.

— Старъ я сталъ, Филя, чтобъ взбираться на твою лѣстницу, сказалъ Уокимъ, добродушно смотря на сына. — Но, впрочемъ, пойдемъ. А, вѣдь, славная это для тебя комната, Филя, и какой отличный свѣтъ отъ стеклянной крышки! сказалъ онъ, входя въ мастерскую сына. Это были его обычныя слова, когда онъ посѣщалъ эту комнату. Онъ любилъ напоминать и себѣ и сыну, что это онъ, изъ любви къ нему, устроилъ такую отличную мастерскую. Уокимъ всегда былъ добрый отецъ. Эмилія, еслибъ встала изъ гроба, не могла бы его ни въ чемъ упрекнуть въ этомъ отношеніи.

— А славная у тебя тутъ выставка! говорилъ онъ, усаживаясь въ кресло и надѣвая лорнетъ. — Я право не вижу, чѣмъ твои рисунки хуже того лондонскаго артиста… забылъ его имя, вотъ того, у котораго накупилъ картинъ за такую дорогую цѣну Лейбурнъ.

Филиппъ улыбнулся и покачалъ головой. Онъ сѣлъ на свой рабочій стулъ и чертилъ что-то карандашомъ, желая скрыть свое волненіе. Онъ слѣдилъ за всѣми движеніями отца, который, между-тѣмъ, вставъ, тихонько обходилъ всю комнату, добродушно останавливаясь передъ каждой картиной и разсматривая ихъ долѣе, чѣмъ можно было ожидать, зная его нелюбовь къ пейзажамъ. Наконецъ онъ остановился предъ мольбертомъ, на которомъ были расположены двѣ картины, одна побольше, а другая поменьше, и въ кожаномъ футлярѣ.

— Боже мой! это что? воскликнулъ Уокимъ, пораженный неожиданнымъ переходомъ отъ пейзажей къ портретамъ. — Я думалъ ты бросилъ писать портреты. Чьи это?

— Это портретъ одного и того же лица, только въ различномъ возрастѣ, поспѣшно сказалъ Филиппъ, сохраняя наружное спокойствіе.

— А, что это за барышня? спросилъ Уокимъ рѣзко, устремляя на большую картину взглядъ, полный подозрѣнія.

— Это миссъ Тёливеръ. На маленькомъ портретѣ она представлена, какъ она была въ то время, когда я съ ея братомъ былъ въ школѣ, въ Кинг-Лортонѣ. Большой же, довольно-плохой, рисованъ по моемъ пріѣздѣ изъ-за границы.

Уокимъ грубо повернулся къ сыну съ раскраснѣвшимся лицомъ и взглянулъ на него такъ жестоко, такъ дико, что можно было подумать, что онъ готовъ сбросить его со стула. Чрезъ минуту, онъ кинулся въ кресло, сунулъ руки въ карманы панталонъ и злобно продолжалъ смотрѣть на сына. Филиппъ не отвѣчалъ отцу на его жестокіе взгляды тѣмъ же, а продолжалъ спокойно глядѣть на кончикъ своего карандаша.

— Долженъ ли я понимать изъ твоихъ словъ, что ты имѣлъ какія-нибудь сношенія съ нею съ-тѣхъ-поръ, что ты пріѣхалъ изъ заграницы? сказалъ наконецъ Уокимъ, пытаясь выразить свою злобу въ словахъ, такъ-какъ нельзя было этого сдѣлать побоями.

— Да, я ее часто видалъ впродолженіе года, предшествовавшаго смерти ея отца. Мы встрѣчались въ рощицѣ, въ Красномъ Оврагѣ, что близь дорнкотской мельницы. Я ее люблю и никогда не полюблю никого кромѣ нея. Я думаю о ней съ самого малолѣтства…

— Продолжайте, продолжайте, сэръ! И вы съ ней все это время переписывались?

— Нѣтъ. Я признался ей въ любви только-что передъ тѣмъ, что мы разстались и она обѣщала своему брату не видаться и не переписываться со мною. Я несовсѣмъ увѣренъ, что она меня любитъ и согласится выйти за меня замужъ. Но еслибъ она согласилась и любила меня, я бы на ней женился.

— Такъ-то ты платишь мнѣ за всю мою любовь и снисхожденіе къ тебѣ! сказалъ Уокимъ, поблѣднѣвъ и начиная чувствовать свое безсиліе предъ спокойной увѣренностью и хладнокровіемъ Филиппа.

— Нѣтъ, батюшка, отвѣчалъ Филиппъ, взглянувъ въ первый разъ еще на отца. Я не считаю это уплатой. Вы были для меня снисходительнымъ отцомъ, но я всегда чувствовалъ, что вы это дѣлали изъ желанія дать мнѣ столько счастья, сколько моя горькая судьба могла мнѣ позволить. Но я никогда не думалъ, что вы этимъ хотѣли наложить на меня долгъ, который я не могу иначе заплатить, какъ жертвуя всѣми моими надеждами на счастье, и все для того, чтобъ удовлетворить вашимъ чувствамъ, которыхъ я не могу раздѣлять.

— Я думаю, всѣ сыновья въ этомъ отношеніи раздѣляли бы чувства отца, сказалъ съ горечью Уокимъ. — Отецъ дѣвчонки этой, безграмотный мужикъ, меня чуть-чуть не убилъ — весь городъ это знаетъ. Братъ ея такой же грубіянъ, но, болѣе-умѣренный. Ты говоришь, онъ запретилъ ей съ тобой видѣться. Смотри, онъ тебѣ всѣ ребра пересчитаетъ, всѣ косточки, переломаетъ. Но ты, кажется, на все рѣшился. Вѣроятно, ты не разсчиталъ могущія быть послѣдствія. Что касается меня, то ты, конечно, совершенно независимъ. Ты можешь, если хочешь, завтра же на ней жениться. Тебѣ, вѣдь, ужь двадцать-пятъ лѣтъ, ты можешь идти своей дорогой, а я своей. Между нами все кончено.

Уокимъ всталъ и пошелъ къ дверямъ, но, какъ-будто что-то его удержало, онъ повернулся и началъ ходить взадъ и впередъ по комнатѣ. Филиппъ долго не отвѣчалъ, но наконецъ сказалъ еще тише и хладнокровнѣе чѣмъ прежде:

— Нѣтъ, я не могу жениться на миссъ Тёливеръ, еслибъ она даже этого и хотѣла. Я не могу жениться безъ всякихъ средствъ, кромѣ моего труда. Меня не выучили никакому ремеслу. Я не могу ей предложить бѣдность вмѣстѣ съ моей уродливой фигурой.

— А, такъ у тебя есть уважительная причина со мной не ссориться! сказалъ Уокимъ, съ большею еще горечью, несмотря на то, что послѣднія слова Филиппа поразили его: они затронули въ немъ чувство, сдѣлавшееся привычкой уже двадцать-пять лѣтъ. Онъ опять кинулся въ кресло.

— Я всего этого ожидалъ, началъ опять Филиппъ. — Я знаю, такія сцены часто случаются между отцами и сыновьями. Еслибъ я былъ подобенъ молодымъ людямъ моихъ лѣтъ, я бы отвѣчалъ на ваши грубыя слова еще грубѣе; мы разстались бы и я женился бы на женщинѣ, которую люблю, и имѣлъ бы случай быть счастливымъ, какъ всѣ другіе. Но если вамъ можетъ доставить удовольствіе уничтожить мое счастье, для котораго вы до-сихъ-поръ столько трудились, то вы имѣете важное преимущество предъ другими отцами: вы можете лишить меня одного, что могло бы еще жизнь со мною сдѣлать сносною.

Филиппъ остановился, но отецъ его молчалъ.

— Вы лучше меня знаете, какое удовольствіе васъ ждетъ, кромѣ удовлетворенія смѣшной злобѣ, достойной только дикихъ варваровъ.

— Смѣшная злоба! воскликнулъ Уокимъ. — Что ты этимъ хочешь сказать? Чортъ возьми! Не-уже-ли я долженъ любить олуха, меня отпоровшаго? Къ-тому его сынъ, холодный, гордый чортъ, сказалъ мнѣ такое словцо, при моемъ водвореніи на мельницѣ, что я никогда его не забуду. Вотъ бы славная цѣлъ для пистолета, еслибъ онъ только стоилъ этого!

— Я вовсе не подразумѣвалъ вашей непріязни къ нимъ, сказалъ Филиппъ, который имѣлъ основаніе отчасти раздѣлять это мнѣніе о Томѣ, хотя, впрочемъ, чувство мести вовсе не такое хорошее чувство, чтобъ его стояло сохранить. — Я хотѣлъ сказать, что смѣшная злоба была питать непріязнь къ беззащитной дѣвушкѣ, имѣющей довольно разсудка и доброты, чтобъ не раздѣлять ихъ предразсудки. Она никогда не вмѣшивалась въ фамильныя распри.

— Что это значитъ? Мы не спрашиваемъ о женщинѣ, что она дѣлаетъ, или говоритъ, а какого она семейства. Вообще тебѣ унизительно даже думать о женитьбѣ на дочери старика Тёливера.

Въ первый разъ во время разговора Филиппъ нѣсколько забылся и покраснѣлъ отъ злобы.

— Миссъ Тёливеръ, сказалъ онъ рѣзко: — обладаетъ такими качествами, что-только глупцы могутъ считать ее принадлежащей къ среднему сословію. Она въ высшей степени воспитана и образована, а ея друзья, кто бы они тамъ ни были, почитаются всѣми за людей благородныхъ и честныхъ.

Уокимъ злобно и вопросительно взглянулъ на сына. Филиппъ, однако, на него не смотрѣлъ и чрезъ нѣсколько минутъ, какъ-бы почувствовавъ укоръ совѣсти, продолжалъ развивать свою мысль:

— Найдите одного человѣка въ Сент-Оггсѣ, который бы не сказалъ, что я не стою такой красавицы.

— Ее ты не стоишь, нѣтъ! воскликнулъ Уокимъ, забывъ все на свѣтѣ, кромѣ своей гордости, какъ отца и человѣка. — Это было бы чертовское счастье ей выйти за тебя. Все пустякъ. Что значатъ случайные физическіе недостатки, когда дѣвушка только дѣйствительно любитъ.

— Но дѣвушки обыкновенно не влюбляются въ такихъ людей, сказалъ Филиппъ.

— Въ такомъ случаѣ, отвѣчалъ Уокимъ, нѣсколько-рѣзко: — если она не любитъ тебя, то ты бы могъ меня пощадить и не говорить о ней вовсе, и не давать мнѣ труда отказать въ томъ, что, вѣроятно, никогда бы не случилось.

Съ этими словами Уокимъ вышелъ изъ комнаты, не оборачиваясь, и хлопнулъ дверью за собою.

Филиппъ почти не сомнѣвался, что сцена эта подѣйствуетъ на отца желаннымъ образомъ. Но его нервы, чувствительные какъ у женщины, были сильно потрясены. Онъ рѣшился не идти внизъ обѣдать, ибо чувствовалъ, что не можетъ видѣть отца. Уокимъ имѣлъ привычку, когда у него не было гостей, ходить гулять вечеромъ часовъ въ шесть или семь, и потому Филиппъ, такъ-какъ было уже много послѣ полудня, заперъ свою комнату и пошелъ изъ дома, думая воротиться только тогда, когда отецъ уйдетъ гулять. Онъ сѣлъ въ лодку и поѣхалъ внизъ по рѣкѣ въ любимую имъ деревеньку, гдѣ онъ пообѣдалъ и остался до-тѣхъ-поръ, когда пришла пора идти домой. Онъ никогда еще не ссорился съ отцомъ и ему тошно было подумать, что эта распря могла продолжаться нѣсколько недѣль; а чего не могло случиться въ это время? Онъ не позволялъ себѣ ясно опредѣлить значеніе этого вопроса. Но если онъ будетъ признанъ публично законнымъ женихомъ Магги, то оставалось менѣе основаній для подозрѣній и страха.

Пришедъ домой, Филиппъ опять удалился въ свою комнату и кинулся, отъ усталости, въ кресло. Сначала онъ безсмысленно смотрѣлъ на виды озеръ и скалъ, разставленные по комнатѣ; и наконецъ задремалъ. Во снѣ онъ видѣлъ, какъ-будто Магги скользила внизъ погладкому, зеленому руслу водопада, а онъ стоялъ около, безсильный, не имѣя возможности ей помочь. Какой-то внезапный, страшный трескъ разбудилъ его.

Это былъ скрипъ отворявшейся двери. Взглянувъ въ окно, Филиппъ удостовѣрился по незамѣтной перемѣнѣ въ свѣтѣ, что спалъ не болѣе нѣсколькихъ часовъ. Вошедшій былъ его отецъ. Филиппъ предложилъ ему сѣсть въ кресло, но тотъ поспѣшно сказалъ:

— Нѣтъ, сиди. Я лучше похожу по комнатѣ.

Онъ нѣсколько разъ прошелся взадъ и впередъ, потомъ, остановившись противъ сына и сунувъ руки въ боковые карманы, онъ началъ говорить, какъ-бы продолжая непрерванный разговоръ:

— Однако, эта дѣвушка вѣрно любила тебя, Филя, а то бы она не приходила на свиданія.

Сердце Филиппа забилось и онъ нѣсколько покраснѣлъ. Онъ не вдругъ отвѣчалъ.

— Она любила меня еще въ Кингс-Лортонѣ за то, что я долго сиживалъ у ея брата, когда онъ ушибъ себѣ ногу. Она этого не забывала и считала меня своимъ другомъ уже съ давнихъ поръ. Она не воображала, что я ее люблю, когда приходила на свиданія.

— Хорошо; но, вѣдь, ты, наконецъ, объяснился же ей, въ любви. Что жь она тогда сказала? спросилъ Уокимъ, продолжая ходить по комнатѣ.

— Она сказала, что любитъ меня.

— Чортъ возьми! чего жь тебѣ больше? Кокетка она?

— Она тогда была очень-молода, продолжалъ, нѣсколько заикаясь Филиппъ. — Я боюсь, она едва понимала, что чувствовала. Я боюсь, наша долгая разлука и мысль, что обстоятельства наши должны насъ всегда разлучить не измѣнили ли ея чувствъ.

— Но она въ городѣ. Я видѣлъ ее въ церкви. Ты съ ней говорилъ съ-тѣхъ-поръ, что воротился?

— Да, у мистера Дина. Но я не могъ по нѣсколькимъ причинамъ возобновить моего предложенія. Одно препятствіе было бы устранено, еслибъ вы дали свое согласіе и не прочь были бы назвать ее невѣсткой.

Уокимъ нѣсколько минутъ молча смотрѣлъ на портретъ Магги.

— Она совсѣмъ не похожа на твою мать, Филя, сказалъ онъ, наконецъ. — Я видѣлъ ее въ церкви. Она лучше, чѣмъ на портретѣ; чертовски-славные глаза и фигура. Но, кажется, она опасная женщина, съ ней трудно справиться.

— Она очень-нѣжна и полна любви и привязанности; въ ней столько простоты и совершенное отсутствіе искусственности и жеманства, столь свойственныхъ другимъ женщинамъ.

— А! сказалъ Уокимъ; повернувшись къ сыну, онъ продолжалъ: — твоя мать казалась гораздо-нѣжнѣе; у ней были, какъ у тебя, сѣрые глаза и каштановые, вьющіеся волосы. Ты не можешь ее хорошо помнить. Тысячу разъ жаль, что у меня нѣтъ ея портрета.

— Вотъ, видите ли, не рады ли бы вы были, чтобъ и я имѣлъ такое же счастье, батюшка, чтобъ жизнь моя была такъ же свѣтла? Для васъ не существуетъ узъ святѣе тѣхъ, которыя вы заключили двадцать-восемь лѣтъ назадъ, и съ-тѣхъ-поръ онѣ все становились вамъ болѣе-и-болѣе святыми.

— Ахъ, Филиппъ! ты одинъ можешь изъ меня все сдѣлать, сказалъ Уокимъ, протягивая руку сыну. — Мы не должны разставаться, если только это возможно. Что жь мнѣ теперь дѣлать? Пойдемъ внизъ и научи меня. Прикажешь ли мнѣ ѣхать къ этой черноокой красавицѣ?

Когда главное препятствіе было устранено, Филиппъ свободно могъ толковать съ отцомъ о будущемъ родствѣ съ Тёливерами, о ихъ желаніи достать назадъ мельницу и о временномъ ея перемѣщенія въ руки Гестъ и комп. Онъ теперь могъ себѣ позволить говорить убѣдительно и неотступно, и отецъ его на все согласился съ большею готовностью, чѣмъ онъ ожидалъ.

— Что касается мельницы, то мнѣ, право, все-равно, сказалъ онъ, наконецъ, съ какой-то сердитой сговорчивостью. — У меня было, чортъ знаетъ, сколько заботъ съ ней, особенно это послѣднее время. Я ничего болѣе не желаю, какъ чтобъ мнѣ уплатили за всѣ мои улучшенія. Но ты не долженъ, однако, у меня просить: я ни за что не хочу имѣть прямо дѣло съ молодымъ Тёливеромъ. Ты можешь, если хочешь, проглотить его ради сестры, но я не знаю соуса, который помогъ бы мнѣ его проглотить.

Оставляю вамъ, читатели, вообразить, съ какимъ пріятнымъ чувствомъ пошелъ Филиппъ на другой день къ мистеру Дину, чтобъ передать, что отецъ его готовъ открыть переговоры. Люси была въ восторгѣ и съ торжествомъ спрашивала отца: не выказала ли она дѣйствительно геніальныхъ способностей къ дѣламъ? Мистеръ Динъ былъ нѣсколько озадаченъ и подозрѣвалъ, что, вѣрно, между молодыми людьми было что-нибудь, чего онъ не зналъ. Но для людей, подобныхъ мистеру Дину, отношенія между молодыми людьми столь же были чужды настоящихъ цѣлей жизни, какъ и отношенія между птицами или бабочками. Онѣ могли быть только важны, если можно было доказать, что онѣ имѣютъ дурное вліяніе неденежныя дѣла. А въ этомъ случаѣ, напротивъ, онѣ, казалось, въ высшей степени благопріятствовали дѣламъ.

ГЛАВА IX.

Милостыня въ праздничной одеждѣ.

Въ день базара Магги, уже безъ того имѣвшая большой успѣхъ въ сент-оггскомъ обществѣ, затмила своею красотою всѣхъ окружавшихъ ея разодѣтыхъ въ-пухъ женщинъ, хотя рама была въ простомъ, бѣломъ, кисейномъ платьѣ, которое, сколько я подозрѣваю, было взято изъ гардероба тётки Пулетъ. Намъ рѣдко случается видѣть, какъ много зависятъ наши успѣхи въ обществѣ отъ внѣшней обстановки, развѣ только когда мы встрѣчаемъ женщину вполнѣ-красавицу и вмѣстѣ съ тѣмъ безъискусственную безъ красоты, мы привыкли называть простоту неловкостью.

Дѣвицы Гестъ были слишкомъ-хорошо воспитаны, чтобъ основывать свои удачи въ свѣтѣ на гримасахъ и афектированныхъ манерахъ, принадлежащихъ только дурному тону; но какъ ихъ лавка была возлѣ той, гдѣ сидѣла Магги, то казалось странно, какъ въ этотъ день миссъ Гестъ высоко поднимала подбородокъ, а миссъ Лора болтала безъ умолку и безпрестанно, ворочалась съ явною цѣлью произвести эффектъ.

Всѣ прилично одѣтые обитатели Сентъ-Оггса и его окрестностей были тамъ и, право, стоило пріѣхать издали, чтобъ взглянуть на эру великолѣпную старинную залу, съ рѣзными дубовыми стропилами, дубовыми большими дверями и свѣтомъ, проникавшимъ сверху и освѣщавшимъ предметы всѣхъ возможныхъ цвѣтовъ. Стѣны этой оригинальной залы были окрашены широкими полосами различныхъ цвѣтовъ, уже полинявшихъ отъ времени; тамъ и сямъ виднѣлись гербы съ различными изображеніями геральдическихъ звѣрей, съ длинными гривами и уродливыми головами — уважаемыя эмблемы древняго рода, когда-то владѣвшаго этой залой, въ настоящее же время сдѣлавшейся общественной. Аркада верхней стѣны одного изъ концовъ залы образовала хоры, съ дубовою рѣшеткою, сзади была еще комната съ оранжерейными растеніями и столами, съ различными угощеніями — весьма-пріятное развлеченіе для мужчинъ, любящихъ шататься и предпочитающихъ давкѣ внизу удовольствіе спокойно смотрѣть на зрѣлище сверху.

Вообще, это старинное зданіе весьма-хорошо выполняло всѣ условія затѣйливыхъ современныхъ потребностей и всякому входившему въ залу ясно бросались въ глаза: праздничный видъ, который принимало доброе дѣло, и тщеславіе богатыхъ, снисходившихъ къ нуждамъ недостаточныхъ.

Близь большой арки, надъ эстрадой, находилось огромное стрѣльчатое окно съ разноцвѣтными стеклами — одна изъ несообразностей старинной залы; близь него-то Люси выбрала себѣ лавку и продавала большіе неизящные товары, принявъ на себя эту обязанность вмѣсто мистрисъ Киннъ. Магги же предпочла помѣститься въ открытой части залы и взялась распродавать обыкновенныя, общеупотребительныя вещи, не желая брать на свою отвѣтственность произведенія изящной промышлености, о которыхъ она имѣла весьма смутное понятіе. Но вскорѣ оказалось, что мужскіе халаты, бывшіе въ числѣ ея вещей, привлекали всеобщее вниманіе и безпрестанные разспросы, возбуждая любопытство касательно подкладки сравнительнаго ихъ достоинства; находились даже такіе, которые изъявляли желаніе примѣривать ихъ, что придало большее значеніе ея должности. Остальныя дамы, имѣвшія свои собственные товары для продажи и ненуждавшіяся въ халатахъ, удивлялись мелочности и дурному вкусу мужчинъ, оказывавшимъ предпочтеніе вещамъ Магги, которыя можно найдти у каждаго портнаго; и очень вѣроятно, что недоброжелательство къ Магги и злые толки, возбужденные этимъ обстоятельствомъ, бросили самую черную, невыгодную тѣнь на послѣдующее ея поведеніе. Не потому, чтобъ злоба, или зависть, могла найдти себѣ убѣжище въ сострадательныхъ сердцахъ человѣколюбивыхъ дамъ, а скорѣе потому, что малѣйшая ошибка особы, стоявшей высоко въ общественномъ мнѣніи, кажется громаднымъ проступкомъ въ сравненіи съ прежнимъ ея совершенствомъ: къ-тому же, настоящее поведеніе Магги случайно выказало именно тѣ свойства ея характера, которыя во мнѣніи свѣта послужили поводомъ къ ея паденію. Въ самой красотѣ Магги было что-то рѣзкое, ставившее ее въ глазахъ сент-оггскихъ барышень гораздо-ниже миссъ Динъ; должно знать, что къ этому времени всѣ нѣжныя сердца въ Сент-Оггсѣ уже уступили Люси всѣ свои права на Стивена Геста, хотя далеко-недобровольно.

Что касается милой Люси, то ея побѣда на мельницѣ и всѣ прекрасные планы, которые создавало ея пылкое воображеніе для Магги и Филиппа, были причиной ея веселаго расположенія духа въ этотъ день, и она чувствовала только удовольствіе при видѣ маггинаго успѣха. Конечно, сама она была тоже чрезвычайно-хороша и привлекательна, и Стивенъ въ этомъ публичномъ собраніи окружилъ ее особеннымъ вниманіемъ: онъ ревностно покупалъ всѣ вещи, которыя были собственной работы пальчиковъ Люси, и, весело помогая ей завлекать покупателей, онъ шутками принуждалъ мужчинъ покупать всевозможныя дамскія бездѣлушки; онъ даже вздумалъ, снявъ свою шляпу, надѣть вмѣсто нея красную феску ея работы; но посторонніе зрители приняли эту выходку менѣе за комплиментъ Люси, нежели за желаніе пофрантить какою-нибудь особенностью. «Гестъ большой франтъ», замѣтилъ молодой Торри; «но, впрочемъ, онъ привилегированный человѣкъ въ Сент-Оггсѣ; ему дѣла нѣтъ до другихъ. Попробовалъ бы кто другой выкинуть такую штуку, всякій бы сказалъ, что онъ дурака ломаетъ».

У Магги Стивенъ рѣшительно ничего не купилъ, такъ-что, наконецъ, Люси сказала ему почти сердито, вполголоса:

— Посмотрите, всѣ вязанья Магги почти распроданы, а вы ни одной вещички не купили. Вонъ, взгляните на эти прекрасные теплые и мягкіе нарукавники — купите ихъ, пожалуйста.

— О, нѣтъ, сказалъ Стивенъ: — они дѣланы для людей съ большимъ воображеніемъ, которые въ состояніи дрожать при мысли о суровомъ Кавказѣ въ такой жаркій день, какъ ныньче. Вы рекомендуйте ихъ Филиппу. Да, кстати, отчего его здѣсь нѣтъ?

— Онъ никогда не любитъ бывать тамъ, гдѣ много народу. Я, впрочемъ, его приглашала. Онъ мнѣ сказалъ, что онъ готовъ купить тѣ изъ моихъ товаровъ, которые другимъ людямъ не понравятся. А вы ступайте и купите, пожалуйста, что-нибудь у Магги.

— Нѣтъ, нѣтъ… смотрите, у ней есть уже покупщикъ: вонъ самъ старикъ Уокимъ къ ней подходитъ.

Люси быстро устремила любопытный взглядъ на Магги, желая видѣть, какъ произойдетъ первое свиданіе послѣ тяжелаго для воспоминаній времени съ человѣкомъ, къ которому она должна была имѣть такую смѣсь различныхъ чувствъ. Но ей пріятно было видѣть, что Уокимъ имѣлъ довольно такта прямо повести разговоръ о товарахъ на базарѣ; его, казалось, интересовала эта торговля. Улыбаясь отъ времени до времени и глядя на Магги, онъ не давалъ ей случая много говорить, замѣтивъ, что она была немного-блѣдна и сконфужена.

— Ну, Уокимъ, кажется, очень разлюбезничался съ вашей кузиной, сказалъ Стивенъ вполголоса Люси: — это очень-великодушно съ его стороны. Вы, кажется, говорили о семейной враждѣ.

— О! это, я думаю, будетъ скоро все забыто, отвѣтила Люси, проговариваясь нехотя отъ избытка удовольствія, и говоря это значительнымъ тономъ.

Но Стивенъ, казалось, не замѣтилъ этого, и въ то время, когда подходившія дамы стали покупать мелочи, онъ незамѣтно сталъ пробираться въ тотъ конецъ, гдѣ находилась Магги, пересматривая бездѣлушки и держась въ сторонѣ, покуда Уокимъ, расплатившись, кончилъ свои покупки.

— Мой сынъ пришелъ со мной, сказалъ онъ, уходя: — но онъ исчезъ куда-то, оставя на меня эту богоугодную и пріятную обязанность. Я надѣюсь, вы его побраните за его застѣнчивость.

Она отвѣчала на его улыбку и поклонъ тѣмъ же. Отвернувшись отъ нея, онъ только замѣтилъ Стивена и кивнулъ ему головой. Магги, конфузясь присутствіемъ Стивена, продолжавшемся довольно-долго, принялась пристально считать деньги и избѣгала его взглядовъ. Она была очень-довольна, что въ этотъ день онъ посвятилъ себя исключительно Люси и къ ней даже не подходилъ. Поутру они обмѣнялись равнодушнымъ поклономъ, и оба были весьма довольны находиться вдали другъ отъ друга, какъ страдалецъ, который воздержался отъ опіума послѣ неоднократнаго невоздержнаго употребленія.

Въ послѣдніе дни они не удерживали своего увлеченія, предвидя впереди обстоятельства, которыя должны были ихъ навсегда разлучить, и желая къ концу приберечь всю силу воли и характера.

Стивенъ двигался шагъ за шагомъ, какъ-будто нехотя влекомый постороннею силой, покуда, обогнувъ открытую часть лавки, онъ не очутился на половину скрытый перегородкою изъ драпри. Магги продолжала все еще считать деньги, когда вдругъ она услышала тихій и грустно-звучащій голосъ: "Кажется, вы очень устали; позвольте мнѣ принести вамъ чего-нибудь, ягодъ или желе — можно?

Неожиданные звуки Потрясли ее до глубины души, какъ случайно-раздавшійся акордъ арфы.

— О, нѣтъ! Благодарю васъ, сказала она слабымъ голосомъ, и только на половину поднявъ голову, она мгновенно опустила ее.

— Вы такъ блѣдны, настаивалъ умоляющимъ голосомъ Стивенъ. — Я увѣренъ, что вы устали. Я принужденъ васъ ослушаться и принести что-нибудь.

— Нѣтъ, я васъ увѣряю, я не въ-состояніи ничего ѣсть.

— Вы сердитесь на меня? Что я могъ сдѣлать? Ради Бога взгляните на меня!

— Оставьте меня, пожалуйста, я васъ прошу, сказала Магги, глядя на него безнадежно.

Съ него глаза ея быстро обратились въ противоположный уголъ эстрады, на половину закрытый складками полинялой, зеленой занавѣси. Магги едва успѣла произнести эту просьбу, какъ она уже чувствовала съ горестью позволеніе, которое въ ней заключалось; но Стивенъ быстро отвернулся и, слѣдуя за взглядомъ, брошеннымъ Магги на эстраду, увидѣлъ Филиппа Уокима, который сидѣлъ, забившись въ углу, такъ-что ему только видно было оттуда одну Магги. Совершенно-новая мысль мелькнула въ головѣ Стивена. Соображая все это съ замѣчаніями, которыя онъ сдѣлалъ надъ Уокимомъ и отвѣтомъ Люси на его выходку, онъ убѣдился, что между Магги и Филиппомъ существовали прежде отношенія, кромѣ той дѣтской дружбы, о которой онъ слышалъ. Много различныхъ чувствъ разомъ побудили его оставить залу. Онъ пошелъ наверхъ, въ буфетъ, и потомъ, подойдя къ Филиппу, присѣлъ позади его, положивъ ему на плечо руку:

— Что ты, изучаешь кого-нибудь, чтобъ написать портретъ, Филъ? сказалъ онъ: — или тебѣ нравится контуръ этого стрѣльчаго окна? Право, изъ этого темнаго угла оно очень-эффектно, особенно при этой занавѣскѣ.

— Я изучалъ экспрессію, сказалъ Филиппъ отрывисто.

— Чью? миссъ Тёливеръ? Она какъ-то дико-печальна сегодня; мнѣ кажется она походитъ теперь на падшую принцессу, служащую за прилавкомъ. Меня кузина ея посылала къ ней съ вѣжливымъ предложеніемъ принести ей чего-нибудь закусить; но меня отправили по обыкновенію. Между нами врожденная антипатія, сколько я замѣчаю: мнѣ рѣдко достается имѣть честь угодить ей.

— Какой ты фальшивый! сказалъ Филиппъ, краснѣя отъ злости.

— Отчего? отъ того ли, что я по опытности знаю, что имѣю способность вообще нравиться? Я допускаю этотъ законъ; но здѣсь какая-то посторонняя сила помѣхой.

— Я ухожу, сказалъ Филиппъ; вдругъ вставая съ мѣста.

— И я тоже. Надо подышать свѣжимъ воздухомъ; здѣсь душно. Кажется, я сегодня вѣрой и правдой послужилъ довольно-долго.

Оба друга спустились по лѣстницѣ внизъ не говоря ни слова. Филиппъ повернулъ изъ наружной двери на дворъ, а Стивенъ говоря:

— Да, впрочемъ, мнѣ нужно еще тутъ зайдти.

Пошелъ прямо корридоромъ на другой конецъ строенія въ комнаты, отведенныя для общественной библіотеки. Онъ былъ очень-радъ, найдя комнату совершенно-пустую и, съ сердцемъ швырнувъ шляпу на столъ, бросился въ кресло, устремилъ глаза на большую каменную стѣну, и такъ тяжело вздохнулъ, какъ-будто, ему только-что удалосѣ убить, «великана Пиѳона». Дѣйствія, проистекающія отъ нравственнаго столкновенія, часто имѣютъ такое сходство съ порокомъ, что разница ускользаетъ, отъ, внѣшняго сужденія, основаннаго только на сравненіи поступковъ. Ясно видно, я полагаю, что Стивенъ не былъ лицемѣръ, способный на умышленную двуличность для достиженія задуманной цѣли; но все-таки его колебанія между чувствомъ, которому онъ давалъ волю, и систематическимъ желаніемъ скрыть его, составили бы важную статью, въ оправданіе филиппова осужденія.

Между-темъ Магги сидѣла въ своей лавкѣ; холодная дрожь пробѣгала по всему тѣлу ея и болѣзненное ощущеніе, которое она чувствовала въ глазахъ, происходило отъ давно и упорно-сдержанныхъ слезъ. Не-уже-ли вся жизнь ея должна была пройти такимъ образомъ? Не-уже-ли въ жизни ее ожидала только постоянная внутренняя борьба? Она безсознательно слушала суетливые, равнодушные разговоры, звучавшіе вокругъ нея, и дорого бы дала, чтобъ отдѣлаться отъ своихъ грустныхъ мыслей и перенестись въ этотъ миръ легкій и болтливый. Въ эту самую минуту пасторъ Кеннъ, недавно-вошедшій въ залу, прогуливался взадъ и впередъ по базару, держа руки за спиною и обозрѣвая всё, что находилось въ залѣ. Вскорѣ глаза его остановились на Магги и онъ былъ пораженъ выраженіемъ глубокой грусти на ея прекрасномъ лицѣ. Она сидѣла покойно, не шевелясь, потому-что толпа покупателей уменьшилась значительно въ этотъ поздній часъ. Джентльмены преимущественно предпочитали полдень для своихъ посѣщеній, и лавка Магги была почти пуста. Это обстоятельство и ея грустный и задумчивый видъ представляли разительный контрастъ съ ея подругами, которыя всѣ были заняты, веселы и оживлены. Обстоятельство это сильно заинтересовало. Замѣчательное лицо ея, весьма-естественно, привлекло его вниманіе въ церкви какъ новость. Побывавъ какъ-то по дѣлу у мистера Дина, онъ былъ ей представленъ, но кромѣ трехъ или четырехъ словъ ему ни разу еще не удавалось съ ней поговорить. Онъ направился къ ней теперь, и Магги, замѣтивъ, что кто-то къ ней подходитъ, встрепенулась, подняла глаза и приготовилась говорить. Когда она увидѣла лицо пастора Кенна, она почувствовала инстинктивно облегченіе отъ нѣкотораго безпокойства при видѣ новаго покупателя. Лицо Кенна было одно изъ тѣхъ открытыхъ лицъ, людей среднихъ лѣтъ, съ серьёзнымъ проницательнымъ добродушіемъ, сіявшимъ на немъ. Оно, казалось, свидѣтельствовало о человѣкѣ, достигшемъ до твердаго и безопаснаго берега, и смотрѣвшемъ съ безсильнымъ состраданіемъ на несчастныхъ, которые еще боролись съ свирѣпыми волнами. Въ эту минуту впечатлѣніе, произведенное на Магги, когда она впослѣдствіи о немъ припоминала, было нѣчто въ родѣ обѣщанія. Люди среднихъ лѣтъ, пережившіе уже нѣкоторымъ образомъ пору сильныхъ ощущеній, живутъ воспоминаніями; но ихъ воспоминанія не совсѣмъ еще созерцательны; въ нихъ мы видимъ часто большое участіе страстей. Такіе люди могутъ служить натуральными проповѣдниками; ихъ прямое назначеніе посвятить себя на то, чтобъ быть и избавителями спотыкающихся на пути жизни юношей и несчастныхъ жертвъ отчаянія. Многіе изъ насъ въ извѣстныя минуты нашей юности съ радостью привѣтствовали бы священника такого природнаго ордена, вмѣсто всевозможныхъ каноническихъ или неканоническихъ; но — увы! мы должны были, подобно Магги, достигать девятнадцатилѣтняго возраста безъ всякой посторонней помощи.

— Мнѣ кажется, вы находите свою обязанность немного-утомительною, миссъ Тёливеръ? сказалъ мистеръ Кейнъ.

— Да, немного, сказала Магги, непривыкшая очевидные факты скрывать любезнымъ и учтивымъ образомъ.

— Но я могу передать мистрисъ Кеннъ, что вы весьма-скоро распродали ея товары, прибавилъ онъ: — она вамъ будетъ чрезвычайно-благодарна.

— О! съ моей стороны я ничего не сдѣлала особеннаго: джентльмены очень-скоро раскупили халаты и вышитые жилеты; но я полагаю, что всякая бы другая, на моемъ мѣстѣ, распродала бы болѣе. Я ничего не знала сказать о нихъ.

Пасторъ Кеннъ улыбнулся.

— Я надѣюсь, что вы будете теперь моей постоянной прихожанкой, миссъ Тёливеръ — не правда ли? До-сихъ-поръ вы жили очень далеко отсюда.

— Я была учительницею въ одной школѣ, а теперь перехожу въ другую скоро.

— А я надѣялся, что вы останетесь между вашими друзьями, которые всѣ въ этомъ околоткѣ, если я не ошибаюсь.

— О! я должна ѣхать, сказала Магги, пристально гладя на пастора съ выраженіемъ упованія въ глазахъ, какъ-будто въ этихъ трехъ словахъ она ему разсказала всю свою исторію.

Это было одно изъ тѣхъ мгновеній безмолвной откровенности, которыя иногда случаются съ людьми, встрѣтившимися совсѣмъ неожиданно при путешествіи въ почтовой каретѣ, или отдыхая на большой дорогѣ. Всегда можно допустить возможность сказаннаго слова или брошеннаго взгляда незнакомымъ человѣкомъ, имѣющую цѣлью поддержать братство людей между собью.

Пасторъ Кеннъ и зрѣніемъ и слухомъ убѣдился, что кроткая откровенность Магги была преисполнена значенія.

— Я понимаю, сказалъ онъ: — поступая такъ, вы убѣждены, что дѣлаете хорошо; но это, я увѣренъ, не помѣшаетъ намъ опять увидѣться; это не помѣшаетъ намъ короче познакомиться, если я могу вамъ быть въ чемъ-нибудь полезенъ.

Онъ протянулъ руку и пожалъ ея руку съ чувствомъ.

«У ней какое-то горе на сердцѣ» думалъ, онъ, уходя. «Бѣдный ребенокъ! какъ посмотришь на нее, такъ кажется, что это одна изъ тѣхъ возвышенныхъ душъ, которыя обречены на горькія страданія. Что-то необыкновенно-честное въ этихъ прекрасныхъ глазахъ!»

Замѣчательно, что даже въ эти минуты Магги, какъ и прежде, чувствовала неописанное удовольствіе, когда ею любовались или сознавали ея превосходство надъ другими. Недостатки ея и самолюбіе такъ же явно высказывались, какъ въ тотъ день, когда ей вздумалось отправиться къ цыганамъ начать ихъ образовывать съ цѣлью, сдѣлаться ихъ королевою. Сегодня самолюбіе ея было удовлетворено: она знала, она чувствовала, что всѣ взоры были обращены на нее и всѣ были поражены ея прелестями. Она въ этомъ убѣдилась сама, когда Люси подвела ее къ своему зеркалу и когда она увидѣла весь блескъ и величіе своей красоты, коронованной, какъ ночь, темными волосами. Магги улыбнулась при видѣ себя, и на минуту позабыла все, довольная сознаніемъ своей собственной красоты. Еслибъ она остановилась на этой мысли, взявъ ее руководителемъ своихъ дѣйствій, конечно, выборъ ея палъ бы на Стивена Геста и онъ былъ бы у ея ногъ. Жизнь ея протекла бы въ роскоши, обожаемая въ домашнемъ быту и въ обществѣ; все преклонялось бы ея волѣ. Но въ душѣ ея волновались чувства сильнѣйшія — тщеславіе, страсти, привязанности долгія и глубокія воспоминанія прежнихъ сдержанныхъ усилій, сознаніе давнишнихъ правь на ея любовь и сожалѣніе. Приливъ тщеславія скоро мало-по-малу испарился и незамѣтно слился съ другимъ, сильнѣйшимъ, обширнѣйшимъ, грозно-бушующимъ въ ея сердцѣ потокомъ, родившимся отъ неизбѣжныхъ обстоятельствъ душевныхъ волненій, которыми прошлая недѣля была такъ обильна для бѣдной Магги.

Филиппъ не говорилъ ей ничего объ измѣнившихся отношеніяхъ между нимъ и отцомъ его; онъ убѣгалъ этого, но онъ все разсказалъ Люси, надѣясь, что Магги, предупрежденная ею о таковомъ сближеніи семействъ, дастъ ему понять, что она этимъ довольна и подкрѣпитъ его надежды. Избытокъ противоположныхъ чувствъ удержалъ Магги высказаться, когда Люси, съ лицомъ, сіявшимъ игривой радостью, какъ херувимъ Корреджіо, объявила эту радостную новость. Люси не удивилась, что она только радостно вскричала при мысли, что желаніе отца ея осуществится и что Томъ получитъ опять мельницу, въ награду за всѣ его тяжелые труды. Подробности приготовленій къ базару вслѣдъ за этимъ отвлекли вниманіе Люси на нѣсколько дней, и между обѣими кузинами ничего не было говорено, могущаго вызвать на откровенность или пробудить сокровенныя чувства. Филиппъ бывалъ у нихъ нѣсколько разъ, но Магги ни разу съ нимъ наединѣ не говорила; она боролась съ своими чувствами безъ всякой посторонней помощи. Когда базаръ былъ совершенно оконченъ, и обѣ кузины остались однѣ, отдыхая дома, Люси сказала;

— Не ѣзди къ тёткѣ Моссъ послѣзавтра, Магги; напиши ей записку и скажи, что ты это отложила до другаго раза по моей просьбѣ, а я пошлю къ ней человѣка. Она не обидится; у тебя много времени впереди, чтобъ это сдѣлать; а мнѣ бы не хотѣлось, чтобъ ты теперь уѣхала.

— Да; но я должна ѣхать, моя милая; я не могу этого отложить. Тётку Гритти я должна видѣть и ни за что на свѣтѣ не откажусь отъ этого. А времени у меня остается очень-мало, потому-что я уѣзжаю на свою новую должность двадцать-пятаго іюня.

— Магги!… вскричала Люси, поблѣднѣвъ отъ удивленія.

— Я тебѣ объ этомъ не говорила, моя милая, сказала Магги, сдѣлавъ огромное усиліе надъ собою: — потому-что ты была такъ занята. Нѣсколько времени назадъ, я писала нашей бывшей гувернанткѣ миссъ Форнисъ, прося ее меня увѣдомить, нѣтѣ ли какого-нибудь мѣста, которое я могла бы взять, и на-дняхъ я получила отъ нея письмо, въ которомъ она мнѣ говоритъ, что я могу взять троихъ сиротъ, ея воспитанницъ, на морскія купанья на время праздниковъ; а потомъ попробовать начать занятія у ней, какъ учительница. Я вчера отвѣчала и приняла предложеніе.

Люси чувствовала себя такъ обиженной, что впродолженіе нѣсколькихъ минутъ не могла дойти до словъ.

— Магги, сказала она наконецъ: — какъ тебѣ не стыдно такъ меня обижать: не сказать мнѣ ничего и рѣшиться на такой шагъ; а теперь… она пріостановилась немного и потомъ продолжала: — а Филиппъ? Я думала, что все теперь пойдетъ такъ хорошо, такъ счастливо. О, Магги! что у тебя за причины? Брось это; позволь мнѣ написать. Теперь ничто не можетъ помѣшать вамъ съ Филиппомъ быть счастливыми.

— Да, сказала Магги, слабо. — Но непріязненныя чувства Тома къ нему. Онъ сказалъ, что я отъ него должна отказаться, если выйду за Филиппа. А я знаю, что онъ не отступится отъ своихъ словъ, по-крайней-мѣрѣ нескоро, если что-нибудь не смягчитъ его рѣшенія.

— Я съ нимъ поговорю; онъ на-дняхъ возвращается. И эти хорошія новости о мельницѣ смягчатъ его. Я ему поговорю о Филиппѣ. Томъ всегда очень-любезенъ со мною: я не думаю, чтобъ онъ былъ такъ упрямъ.

— Но я должна, ѣхать, сказала Магги отчаяннымъ голосомъ. — Время возьметъ свое. Не уговаривай меня остаться, милая Люси.

Люси сидѣла молча нѣсколько минутъ, глядѣла въ сторону и обдумывала. Наконецъ она опустилась на колѣни близь кузины и, глядя ей въ лицо съ серьёзнымъ безпокойствомъ, сказала:

— Магги, или ты не любишь довольно Филиппа, чтобъ, выйти за него замужъ? Скажи мнѣ, довѣрься мнѣ.

Магги держала руки Люси, крѣпко сжавши нѣсколько минутъ. Ея руки были холодны какъ ледъ. Но когда она заговорила, голосъ ея звучалъ чисто и ясно:

— Да, Люси, я бы желала выйти за него. Я думаю, это было бы лучшая и прекраснѣйшая доля для меня сдѣлать его жизнь счастливой. Онъ любилъ меня прежде. Къ другому я не могла бы чувствовать того, что я чувствую къ нему. Но я не могу разлучиться съ братомъ навсегда. Я должна уѣхать и ждать. Пожалуйста, не говори мнѣ объ этомъ болѣе.

Люси повиновалась съ горестью и удивленіемъ. Чрезъ нѣсколько минутъ она сказала:

— Ну, милая Магги, я надѣюсь, ты поѣдешь завтра на балъ въ Парк-Гоусъ, послушаешь музыку и повеселишься, прежде чѣмъ дѣлать эти скучные почтительные визиты. А! вотъ идетъ тетка и несутъ чай.

ГЛАВА X.

Кажущееся разочарованіе.

Длинный рядъ комнатъ въ Парк-Гоузѣ блисталъ огнями. Блескъ свѣта затмѣвался неменѣе-сильнымъ сіяніемъ роскошныхъ цвѣтовъ и юныхъ красавицъ. Центръ всего этого блеска была длинная зала, гдѣ молодёжь танцовала подъ звуки рояля. Зала эта кончалась съ одной стороны библіотекой, а съ другой — маленькой гостиной и оранжерейной. Библіотека была пристанищемъ болѣе-пожилыхъ лицъ, въ чепцахъ и съ картами въ рукахъ, а маленькая гостиная служила прохладнымъ отдохновеніемъ для танцовавшихъ. Люси тутъ явилась, въ первый разъ безъ траура; ея стройный станъ выдавался еще граціознѣе изъ волнъ бѣлаго тюля, и она, была единогласно признана царицей бала. Этотъ балъ былъ изъ тѣхъ скромныхъ баловъ, на которые сестры Стивена приглашали только мѣстную коммерческую и ремесленную аристократію Сент-Оггса.

Магги сначала отказалась танцовать, говоря, что она забыла всѣ фигуры, ибо она такъ давно не танцовала. Она была очень-рада этой отговоркѣ, такъ-какъ съ грустью на сердцѣ танцовать не приходится. Но, наконецъ, музыка подѣйствовала на ея юную натуру, и ей захотѣлось повеселиться, несмотря на то, что противный молодой Тори стоялъ передъ ней, стараясь ее уговорить танцовать съ нимъ. Она предупредила его, что она согласна только на кадриль; но онъ, конечно, радъ былъ подождать счастія, и покуда увѣрялъ ее, желая ей сказать комплиментъ, что ужасная скука, что она не могла вальсировать, а онъ такъ бы желалъ съ нею сдѣлать нѣсколько туровъ вальса. Наконецъ пришла очередь и старомодной кадрили, танца самаго веселаго и безъ всякихъ претензій. Магги совсѣмъ забыла свое горе подъ вліяніемъ дѣтскаго счастья скакать подъ музыку, не стѣсняясь никакимъ этикетомъ. Она не чувствовала уже никакого отвращенія къ молодому Тори, танцовавшему съ нею. Ея глаза и щечки выражали весь пылъ молодости, забывающей все въ минутномъ счастьи и веселіи. Ея черное простенькое платье, обшитое кружевами, казалось темной оправой блестящаго драгоцѣннаго камня.

Стивенъ не просилъ еще ее съ нимъ танцовать, онъ и не оказывалъ ей болѣе вниманія, чѣмъ того требовала простая учтивость. Со вчерашняго дня ея изображеніе, бывшее всегда неотлучнымъ спутникомъ его мыслей, теперь какъ-бы затмѣвалось фигурой Филиппа Уокима. Ясно было, что между Филиппомъ и Магги были какія-то отношенія, по-крайней-мѣрѣ, съ его стороны была любовь, которая ее ставила въ какую-то зависимость. Стивенъ старался увѣрить себя, что это налагало на него еще, болѣе обязанность сопротивляться вліянію, грозившему взять радъ нимъ верхъ. Онъ повторялъ себѣ это ежеминутно и при всемъ томъ чувствовалъ то отвращеніе, то звѣрскую злобу при этомъ непрощенномъ появленіи между ними Филиппа; все это придавало ему еще большее желаніе броситься къ ногамъ Магги и завоевать ее для себя. Но, однако, онъ велъ себя въ этотъ вечеръ по задуманному плану, почти не смотрѣлъ на Магги, а весело увивался около Люси. Но теперь, видя, что Магги танцуетъ, онъ жадно слѣдилъ за всѣми ея движеніями и съ какою радостью онъ побилъ бы молодаго Тори и занялъ его мѣсто, Онъ начиналъ желать, чтобъ кадриль поскорѣе кончилась и ему освободиться отъ своей дамы. Жажда танцовать съ нею, держать ея руку въ своей рукѣ овладѣла имъ, сдѣлалась предметомъ всѣхъ его желаній и мыслей. И теперь въ кадрилѣ ихъ руки сходились, хотя они и не танцовали вмѣстѣ.

Стивенъ не чувствовалъ, не помнилъ, какъ онъ кончилъ танецъ, какъ любезничалъ съ дамой. Освободившись, отъ нея, онъ завидѣлъ въ дальнемъ углу Магги, которая сидѣла одна. Онъ пошелъ къ ней, пробираясь между двумя парами, приготовлявшимися вальсировать. Магги, увидѣвъ его и понявъ, что онъ идетъ къ ней, несмотря на всѣ свои прежнія мысли, почувствовала, какъ свѣтло и легко на душѣ. Глаза ея и щечки еще блестѣли прежнимъ дѣтскимъ счастьемъ; вся ея фигура выражала нѣгу и нѣжность; самая скорбь, ей угрожавшая, казалась ей негорькой; она готова была ее привѣтствовать радъ часть своей жизни, ибо жизнь ей казалась теперь острымъ, колеблющимся сознаніемъ, взявшимъ верхъ надъ чувствомъ счастья и скорби. Этотъ одинъ вечеръ, этотъ послѣдній вечеръ она могла посвятить безгранично настоящему, не думая о прошедшемъ и будущемъ.

— Опять собираются вальсировать, сказалъ Стивенъ, наклонясь къ ней. Взглядъ его выражалъ ту покорную нѣжность, о которой только мечтаютъ юныя сердца, гуляя лѣтомъ въ лѣсахъ, когда воздухъ наполненъ тихимъ щебетаньемъ птицъ. Такіе взгляды вносятъ поэтическій элементъ въ залу, гдѣ до-тѣхъ-поръ воздухъ былъ полонъ копотью свѣчей и черствыми комплиментами.

— Опять собираются вальсировать, повторилъ онъ. — Скучно смотрѣть на танцующихъ, когда самъ не танцуешь, къ-тому жь тутъ очень-душно. Не пройдтись ли намъ лучше по комнатамъ?

Онъ взялъ ея руку и они пошли въ маленькую гостиную, гдѣ столы были усыпаны картинами и кипсеками для желающихъ на нихъ смотрѣть; но такихъ вовсе не оказалось и комната была пуста. Они прошли оранжерею.

— Какими странными, ненатуральными кажутся при освѣщеніи деревья и цвѣты, сказала тихо Магги: — они кажутся точно заколдованными и неувядаемыми; можно вообразить себѣ, что они просто дѣланныя изъ драгоцѣнныхъ камней.

Она смотрѣла, пока говорила, на кустъ гераніума, но Стивенъ не отвѣчалъ, онъ смотрѣлъ на нее. Не мѣшаетъ ли въ одно время вдохновенный поэтъ и свѣтъ и звукъ, говоря: безмолвный мракъ, краснорѣчивый свѣтъ? Была какая-то чудная сила въ свѣтѣ долгаго взгляда Стивена; ибо Магги подъ его вліяніемъ повернулась къ нему и взглянула вверхъ на него, какъ цвѣтокъ подымаетъ свою головку, чтобъ привѣтствовать восходящее солнце. Они продолжали безчувственно, машинально идти впередъ; они чувствовали только одно, что помѣнялись этимъ глубокимъ, торжественнымъ взглядомъ, выражавшимъ только сильную человѣческую страсть. Гнетущая ихъ мысль, что они должны отречься другъ отъ друга и, непремѣнно это сдѣлаютъ, заставляла ихъ чувствовать глубже и сильнѣе все блаженство этой минуты безмолвной исповѣди.

Но они достигли конца оранжереи и должны были остановиться и воротиться назадъ. Перемѣна движенія заставила пробудиться совѣсть въ Магги; она сильно покраснѣла, отвернулась отъ Стивена и, освободивъ изъ его руки свою руку, подошла къ какимъ-то цвѣтамъ, чтобъ ихъ понюхать. Стивенъ стоялъ недвижимъ и блѣдный какъ полотно.

— Могу ли я сорвать эту розу? спросила Магги, съ большимъ трудомъ заставляя себя сказать что-нибудь и тѣмъ разсѣять жгучее вліяніе неизгладимой исповѣди. — Я просто зла на розъ — такъ я люблю рвать ихъ и нюхать ихъ до-тѣхъ-поръ, что въ нихъ не останется никакого запаха.

Стивенъ молчалъ; онъ былъ не въ состояніи промолвить словечка. Магги протянула руку къ большой, еще несовсѣмъ-распустившейся розѣ, привлекшей ея вниманіе. Кто не чувствовалъ всей прелести женской ручки? Кого не восхищали безмолвные признаки нѣжности, обнаруживаемые восхитительной ямочкой на локтѣ, и всѣ эти слегка-уменьшающіеся изгибы до самой тоненькой кисти, съ ея крошечными, почти незамѣтными морщинками? Женская рука затронула, сердце геніальнаго ваятеля за двѣ тысячи лѣтъ назадъ и онъ увѣковѣчилъ ее, изобразивъ въ Парѳенонѣ. Это изображеніе прелестной руки, съ любовью опирающейся на осколокъ мрамора, поражаетъ и трогаетъ насъ до-сихъ-поръ. Рука Магги не уступала той рукѣ, но въ ней еще играла жизнь.

Безумное побужденіе овладѣло Стивеномъ; онъ кинулся къ этой прелестной ручкѣ, схватилъ ее за кисть и осыпалъ жаркими, восторженными поцалуями.

Магги, послѣ минутнаго испуга, выдернула руку и кинула на него взглядъ оскорбленной богини; она вся дрожала отъ злобы и униженія.

— Какъ вы смѣете? воскликнула она нетвердымъ, глухимъ голосомъ, едва переводя духъ: — какое право дала я вамъ оскорблять меня?

Она бросилась отъ него въ ближнюю комнату и кинулась на диванъ, дрожа всѣмъ тѣломъ.

Страшное наказаніе постигло ее за то, что она позволила себѣ минуту счастія, бывшаго измѣной въ-отношеніи Люси, Филиппа и лучшей стороны ея собственной души. Это минутное счастіе кончилось безчестіемъ, наложило на нее вѣчное пятно. Стивенъ не посмѣлъ бы этого сдѣлать съ Люси, слѣдственно, онъ былъ о Магги болѣе-легкаго мнѣнія.

Бѣдный же Стивенъ прислонился къ стеклянной рамѣ оранжереи; у него въ глазахъ потемнѣло отъ внутренней борьбы любви съ злобой и отчаяніемъ. Его съѣдало отчаяніе, что онъ не умѣлъ удержать своихъ страстей и оскорбилъ Магги. Это послѣднее чувство побѣдило всѣ остальныя; всѣ его мысли сосредоточились на томъ, чтобъ бѣжать къ ней и вымолить себѣ прощеніе. Не прошло потому и нѣсколькихъ минутъ, а онъ уже стоялъ смиренно передъ Магги; но она кипѣла еще злобой и негодованіемъ.

— Оставьте меня, сказала она гордо: — и съ этой минуты прошу васъ избѣгать меня.

Стивенъ повернулся и началъ ходить взадъ и впередъ въ другомъ концѣ комнаты; наконецъ онъ почувствовалъ горькую необходимость возвратиться въ залу. Все это случилось такъ быстро, что, когда онъ вошелъ въ залу, еще танцовали вальсъ.

Магги тоже скоро вышла изъ гостиной. Вся гордость ея натуры заговорила въ ней; ненавистная ей теперь слабость, доведшая ее до такого паденія собственнаго достоинства, представила, однако, сама и противоядіе. Она рѣшилась предать забвенію въ самомъ тайномъ уголку своей памяти всѣ думы и искушенія прошедшаго мѣсяца; уже исчезла всякая возможность сманить ее съ прямаго пути. Долгъ теперь покажется ей легкимъ, и старыя, скромныя цѣли будутъ опять царствовать въ ея жизни. Она возвратилась въ залу все еще съ лицомъ, пылавшимъ отъ волненія, но съ гордымъ чувствомъ власти надъ собою, презиравшимъ всякую попытку уничтожить ея спокойствіе. Она болѣе не танцовала, но охотно и совершенно-спокойно разговаривала со всѣми. Послѣ возвращенія домой, она простилась и поцаловала Люси въ тотъ день съ какою то особою нѣжностью; на душѣ у ней было легко и она даже радовалась, этому ужасному случаю, освободившему ее навсегда отъ возможности словомъ или взглядомъ измѣнить своей маленькой, ничего-неподозрѣвавшей кузинѣ.

На другое утро Магги не отправилась такъ рано, какъ думала, въ Басестъ. Мать ея должна была ѣхать съ нею въ экипажѣ, а домашнія обязанности задержали ее; притомъ мистрисъ Тёливеръ не имѣла привычки спѣшить съ своими дѣлами по хозяйству, и потому Магги, поспѣшно-одѣвшаяся, должна была уже готовой дожидаться въ саду. Люси суетилась въ домѣ, завертывая какіе-то подарки дѣтямъ въ Басестъ. На подъѣздѣ послышался звонокъ. Магги нѣсколько испугалась: она была почти увѣрена, что это пришелъ Стивенъ, и боялась, чтобъ Люси не послала его къ ней въ садъ; но вотъ пришедшій посѣтитель вошелъ въ садъ и усѣлся съ ней рядомъ. Это былъ не Стивенъ.

— Мы можемъ видѣть отсюда, Магги, верхушки сосенъ, сказалъ Филиппъ.

Они пожали молча другъ другу руки. Во- взглядѣ Магги замѣтно было больше прежняго стараго, дѣтскаго чувства къ нему; ея улыбка ободрила Филиппа.

— Да, сказала она. — Я часто смотрю на нихъ и желала бы, какъ бывало, видѣть отблескъ на нихъ заходящаго солнца. Я съ-тѣхъ-поръ тамъ была только разъ: ходила съ матерью на кладбище.

— Я былъ не разъ; я постоянно туда хожу, отвѣчалъ Филиппъ. — Я живу теперь только прошедшимъ.

Воспоминаніе прошедшаго и сожалѣніе заставили Магги протянуть руку Филиппу. Они такъ часто гуляли рука въ руку!

— Я помню всѣ мѣста, сказала она: — на которыхъ вы мнѣ говорили столько замѣчательныхъ и новыхъ вещей.

— Вы будете опять туда скоро ходить — не правда ли, Магги? сказалъ Филиппъ съ нѣкоторою застѣнчивостью. — Вашъ братъ скоро, постарому, будетъ жить на мельницѣ.

— Да; но я тамъ не буду жить, отвѣчала Магги: — я только буду слышать объ этомъ счастьи, а не испытывать его сама. Я опять уѣзжаю. Вамъ Люси, можетъ-быть, объ этомъ не говорила?

— Такъ будущее никогда не соединится съ прошедшимъ, Магги? Книга прошедшаго навѣки закрыта?

Сѣрые глаза Филиппа, такъ часто смотрѣвшіе на Магги съ умолявшимъ восторгомъ, глядѣли на нее теперь съ послѣдней, едва-уловимой надеждой. Она отвѣчала на его взглядъ своимъ долгимъ, открытымъ взглядомъ.

— Эта книга никогда не закроется, Филиппъ, сказала она съ тихой грустью. — Я не желаю будущаго, которое разорвало бы узы прошедшаго; но узы, связывающія меня съ братомъ, однѣ изъ самыхъ сильнѣйшихъ. Я добровольно ничего не сдѣлаю, что разлучило бы меня навѣки съ нимъ.

— И это единственная причина, мѣшающая нашему счастію, Магги? спросилъ Филиппъ съ отчаянною рѣшимостью получить опредѣленный, окончательный отвѣтъ.

— Да, единственная причина, сказала Магги съ спокойной рѣшительностью.

И она вполнѣ вѣрила, что говорила правду. Въ эту минуту она думала, что очарованіе навсегда прошло. Реакція въ ея чувствахъ, давшая ей какую-то гордую волю надъ собою, еще продолжалась съ той же силой и она смотрѣла на будущее спокойно, съ увѣренностью, что можетъ сама выбрать себѣ жизнь, какую хочетъ.

Нѣсколько минутъ они сидѣли молча рука въ руку, даже не смотря другъ на друга. Магги представляла себѣ гораздо-живѣй первыя сцены любви и разставаніе, чѣмъ настоящая; ей казалось, что она въ Красномъ Оврагѣ, постарому, сидитъ съ Филиппомъ.

Филиппъ чувствовалъ, что онъ бы долженъ былъ совершенно быть счастливъ отъ отвѣта Магги: она была чиста и прозрачна, какъ горный источникъ. Отчего же онъ не былъ совершенно-счастливъ? Ревность ничѣмъ не довольствуется и жаждетъ всевѣдѣнья, которое обнаружило бы всѣ сокровеннѣйшія тайны сердца.

ГЛАВА XI.

Въ полѣ.

Магги провела четыре дня у тётки Моссъ. Ея присутствіе какъ-бы придало болѣе блеску іюньскому солнцу въ глазахъ этой любящей и вѣчно-занятой женщины, а ея двоюродные братья и сестры, большіе и маленькіе, считали ея визитъ счастливой эпохой въ жизни: они заучивали всѣ ея слова и дѣйствія, какъ-будто она была образцомъ мудрости и красоты.

На четвертый день послѣ своего пріѣзда Магги съ тёткой и кузинами кормила куръ на дворѣ въ тѣ тихіе часы фермерской жизни, которые предшествуютъ вторичному доенію коровъ. Высокія строенія, окружавшія пустой дворъ, глядѣли, какъ всегда, уныло и грозили паденіемъ; чрезъ старую стѣну, отдѣлявшую дворъ отъ сада, виднѣлись кусты розъ съ распускавшимися цвѣтками. Верхняя часть деревянныхъ и каменныхъ строеній, облитая вечернимъ свѣтомъ, придавала какой-то спокойный, сонный видъ всей сценѣ. Магги, съ шляпкой въ рукахъ, смѣясь, смотрѣла на маленькихъ цыплятъ, когда ея тётка неожиданно воскликнула:

— Боже мой! кто это къ намъ ѣдетъ?

Какой-то господинъ въѣзжалъ въ эту минуту въ ворота на больщой, гнѣдой лошади; шея и бока ея своими черными полосами свидѣтельствовали о быстрой ѣздѣ. Магги вдругъ почувствовала страшную боль въ головѣ и сердцѣ, подобную ужасу, при видѣ живаго врага, представившагося уже мертвымъ.

— Кто же это, Магги? спросила мистрисъ Моссъ, замѣтивъ по лицу Магги, что она узнала незнакомца.

— Это мистеръ Стивенъ Гестъ, отвѣчала чуть-слышно: — моей кузины, Люси… молодой человѣкъ, очень-коротко-знакомый въ домѣ моей кузинки…

Стивенъ уже былъ очень-недалеко отъ нихъ и, соскочивъ съ лошади, поклонился имъ, приподнявъ шляпу.

— Подержи лошадь, Вилли, сказала мистрисъ Моссъ своему двѣнадцатилѣтнему мальчику.

— Нѣтъ, благодарствуйте, отвѣчалъ Стивенъ, дергая лошадь за поводья, ибо она не переставала мотать головой. — Я только на минутку; мнѣ тотчасъ надо ѣхать. У меня есть къ вамъ порученіе, миссъ Тёливеръ; это болѣе или менѣе секретъ, то позвольте мнѣ имѣть смѣлость попросить васъ пройтись со мною нѣсколько шаговъ.

Его взглядъ, выражая вмѣстѣ утомленіе и раздраженіе, напоминалъ то состояніе человѣка, когда какая-нибудь забота, или горе, такъ овладѣваетъ имъ, что онъ не думаетъ ни о чемъ, ни о снѣ, ни о ѣдѣ. Онъ говорилъ отрывисто, какъ-будто цѣль его визита была слишкомъ для него важна, чтобъ безпокоиться, что подумаетъ объ этомъ мистрисъ Моссъ.

Добрая мистрисъ Моссъ, нѣсколько-испуганная появленіемъ этого высокомѣрнаго господина, теперь обдумывала: слѣдуетъ ли ей еще разъ предложить ему оставить лошадь, а самого пригласить въ домъ.

Но Магги, чувствуя всю неловкость положенія и не будучи въ-состояніи произнести ни одного слова, молча надѣла шляпку и пошла къ воротамъ.

Стивенъ повернулся тоже и пошелъ съ ней рядомъ, ведя за поводъ лошадь.

Они молча вышли въ поле. Пройдя нѣсколько саженъ, Магги, смотрѣвшая до-сихъ-поръ пристально впередъ, гордо повернулась, чтобъ идти домой и съ негодованіемъ проговорила:

— Я далѣе не пойду. Я не знаю, считаете ли вы деликатнымъ и приличнымъ джентльмену поставить меня въ такое положеніе, что я должна пойти съ вами, или, можетъ-быть, вы хотѣли меня оскорбить, заставивъ такимъ образомъ придти къ вамъ на свиданіе.

— Конечно, вы злитесь на меня за мое посѣщеніе, сказалъ Стивенъ съ горечью. — Вамъ, женщинамъ, все-равно, какъ бы человѣкъ ни страдалъ, вы заботитесь только о поддержаніи своего достоинства.

Магги вздрогнула, какъ-бы отъ прикосновенія электрической машины.

— Какъ-будто недовольно, что я въ такомъ ужасномъ положеніи — нѣтъ, вы еще обходитесь со мною, какъ съ грубымъ дуракомъ, добровольно васъ оскорбляющимъ. Войдите въ мое положеніе: я васъ безумно люблю и долженъ сопротивляться своей страсти, чтобъ не нарушить прежнія обѣщанія. Еслибъ все отъ меня зависѣло, я бы тотчасъ же повергнулъ къ вашимъ ногамъ мое состояніе, мою жизнь! А теперь я забылся передъ вами: я позволилъ себѣ неприличную вольность; я ненавижу себя. Я раскаялся въ ту же минуту и съ-тѣхъ-поръ не знаю минуты покоя. Вы не должны считать этотъ поступокъ непростительнымъ. Человѣкъ, любящій всѣми силами своей души, можетъ поддаться на минуту страсти; но знайте и вѣрьте мнѣ, что самое жестокое для меня страданіе — это видѣть, что вы страдаете. Я отдамъ все на свѣтѣ, чтобъ воротить случившееся!

Магги молчала. Она не имѣла силы промолвить слова или повернуть голову. Чувство злобы, поддерживавшее ее, теперь болѣе не существовало и ея дрожавшія губы обнаруживали внутреннюю тревогу. Она не могла надѣяться на свои силы и простить его на словахъ, какъ она уже простила его мысленно за его откровенную исповѣдь.

Между-тѣмъ, они подошли опять къ воротамъ. Магги остановилась, дрожа всѣмъ тѣломъ.

— Вы не должны говорить этого: я подобныхъ вещей не могу слышать, сказала она, смотря уныло внизъ.

Стивенъ въ это время загородилъ ей дорогу къ воротамъ.

— Мнѣ очень-жаль, если вы страдаете, прибавила она: — но нѣтъ никакой пользы говорить объ этомъ.

— Нѣтъ, польза есть! воскликнулъ съ увлеченіемъ Стивенъ: — польза была бы, еслибъ вы выказали мнѣ хоть нѣсколько сожалѣнія и вниманія, а не думали обо мнѣ самымъ несправедливымъ образомъ. Я бы могъ все снести, еслибъ только зналъ, что вы не ненавидите меня и не считаете дерзкимъ фатомъ. Взгляните на меня, посмотрите, на что я похожъ, точно бѣсъ во мнѣ сидитъ; я каждый день скакалъ верхомъ верстъ по тридцати, чтобъ только прогнать изъ головы мысль о васъ.

Магги на него не смѣла посмотрѣть. Мелькомъ она, бѣдная, уже замѣтила его взволнованное исхудалое лицо.

— Я о васъ худо не думаю, проговорила она тихо.

— Такъ, дорогая моя, взгляните на меня, сказалъ Стивенъ нѣжнымъ тономъ смиренной мольбы. — Не оставляйте меня. Дайте мнѣ хоть минуту счастія, дайте мнѣ увѣриться, что вы меня простили.

— Я васъ прощаю, сказала Магги, потрясенная его нѣжною мольбою, но съ усиливавшимся ежеминутно страхомъ. — Но, пожалуйста, позвольте мнѣ теперь уйти. Прошу васъ, оставьте меня.

При этихъ словахъ слеза скатилась съ ея нависшихъ рѣсницъ.

— Я не могу идти. Я не могу васъ оставить, воскликнулъ Стивенъ съ страстной мольбой. — Я ворочусь опять, если вы меня теперь прогоните; я не могу за себя отвѣчать. Но если вы еще пройдете со мною нѣсколько шаговъ, то я этимъ счастіемъ буду долго жить. Вы, кажется, ясно видите, что чѣмъ вы сердитѣе со мною обходитесь, тѣмъ безразсуднѣе я становлюсь.

Магги молча повернулась. Въ это время Танкредъ, гнѣдой конь Стивена, началъ сопротивляться этимъ слишкомъ-частымъ поворотамъ; хозяинъ его, замѣтивъ Вилли Мосса, посматривавшаго на нихъ изъ-подъ воротъ, позвалъ его:

— Эй, голубчикъ! подержи-ка, пожалуйста, лошадь.

— Ахъ, какъ можно! поспѣшно замѣтила Магги. — Что скажетъ тётя?

— Ничего, отвѣчалъ Стивенъ нетерпѣливо. — Они никого не знаютъ въ Сент-Оггсѣ. — Поводи ее здѣсь взадъ и впередъ; я сейчасъ ворочусь, минутъ черезъ пять не болѣе, прибавилъ онъ, обращаясь къ Вилли.

Потомъ, повернувшись къ Магги, онъ пошелъ съ нею въ поле. Теперь ей нельзя было нейти.

— Возьмите мою руку, сказалъ Стивёнъ.

Она взяла его руку, но чувствовала, какъ-будто её душитъ кошмаръ.

— Нѣтъ конца этому несчастію, начала она, пытаясь словами уничтожить его вліяніе. — Гадко, подло позволять себѣ малѣйшій взглядъ или слово, которое мы не желали бы, чтобъ Люси или кто-нибудь другой узналъ. Подумайте о Люси.

— Я думаю о ней, слава Богу, довольно. Еслибъ только я не думалъ о ней…

И Стивенъ прикоснулся руки Магги, лежавшей въ его рукѣ, и оба замолчали.

— У меня есть также узы, продолжала Маггй съ отчаянными усиліями: — онѣ существовали бы, еслибъ Люси и не было на свѣтѣ.

— Вы дали слово Филиппу Уокйму? поспѣшно спросилъ Стивенъ. — Я угадалъ?

— Я считаю себя несвободной и ни за кого другаго не выйду замужъ.

Стивенъ молчалъ. Когда же они повернули на боковую тропинку, совершенно-защищенную отъ солнечнаго зноя и нескромныхъ глазъ, онъ разразился страстными восклицаніями.

— Это противоестественно! Это ужасно! Магги, еслибъ вы меня любили, какъ я васъ люблю, то мы, ради нашего счастія, всё забыли бы на свѣтѣ. Мы бы разорвали всѣ эти глупыя узы, заключенныя поошибкѣ и незнанію, и рѣшились бы жениться.

— Нѣтъ, я лучше соглашусь умереть, чѣмъ поддаться этому искушенію, сказала Магги тихо, но ясно.

Ея духовныя силы, окрѣпнувшія въ долгіе годы несчастія и горя, помогли ей превозмочь внутреннюю тревогу души. Сказавъ это, она выдернула свою руку изъ ёго руки.

— Такъ скажите, что вамъ до меня дѣла нѣтъ, воскликнулъ Стивенъ почти грубо. — Скажите, что вы любите кого-нибудь другаго болѣе, чѣмъ меня.

Въ головѣ Магги блеснула мысль, что она можетъ избавиться хоть отъ этой внѣшней борьбы; ей стоило только сказать, что ея сердце принадлежитъ Филиппу, но уста ея не могли этого выговорить и она молчала.

— Если вы меня любите, дорогая моя, продолжалъ уже нѣжно Стйвенъ, взявъ опять ея руку: — то лучше намъ жениться. Это мы должны сдѣлать; это необходимо. Мы не можемъ помочь горю, которое это причинитъ другимъ; оно не отъ насъ зависитъ. Наше чувство естественно; оно овладѣло мною, несмотря на всѣ мои усилія превозмочь его. Одинъ Богъ знаетъ, какъ я старался быть вѣрнымъ прежнимъ узамъ и я только испортилъ этимъ дѣло; право, лучше, еслибъ я сразу поддался ему.

Магги молчала. О! еслибъ она только могла увѣриться, что не грѣшно, и могла бы болѣе не бороться и не идти противъ теченія, хотя нѣжнаго, но сильнаго, какъ лѣтній потокъ.

— Скажите да, дорогая моя! сказалъ Стивенъ, наклоняясь и съ нѣжной мольбою смотря на нее. — Что намъ до свѣта, если мы будемъ принадлежать другъ другу?

Дыханіе ея касалось его лица, губы его были очень-близко къ ея губамъ; но къ его любви примѣшивалось теперь чувство страха ее оскорбить. Ея губы и вѣки дрожали. Она прямо посмотрѣла ему въ глаза съ видомъ прелестнаго дикаго звѣрька, робко борющагося съ ласкали. Чрезъ минуту она повернулась и поспѣшно пошла домой.

— Къ-тому же, продолжалъ Стивенъ съ возраставшимъ нетерпѣніемъ, стараясь побѣдить свои и ея сомнѣнія: — я не нарушаю никакого положительнаго обѣщанія. Еслибъ Люси перестала меня любить и полюбила бы другаго, то я не чувствовалъ бы себя въ правѣ имѣть на нее какое-нибудь притязаніе. Если вы не дали слова Филиппу, то мы не связаны никакими узами.

— Вы не вѣрите тому, что говорите, вы совершенно-иначе объ этомъ думаете, сказала серьёзно Магги. — Вы чувствуете то же, что я, то-есть, что настоящія узы образуются тѣми чувствами и ожиданіями, которыя мы вселяемъ въ умахъ другихъ людей, иначе всѣ узы могли бы быть расторгнуты, если не грозитъ за это внѣшнее наказаніе. Тогда не было бы на свѣтѣ чувства вѣрности.

Стивенъ молчалъ. Онъ не могъ далѣе развивать этотъ аргументъ; увѣренность въ противоположномъ слишкомъ-глубоко запала въ его душу еще во время его прежней борьбы съ самимъ собою; но этотъ же аргументъ скоро представился ему въ новомъ видѣ и онъ попыталъ еще разъ счастія.

— Но этого обязательства исполнить нельзя, началъ онъ съ необычайною настойчивостью: — это противоестественно. Мы теперь только можемъ притворно отдаться другимъ. А въ этомъ кроется зло; оно можетъ быть источникомъ горя и несчастія столько же для нихъ, какъ и для насъ. Магги, вы должны объ этомъ подумать, вы, вѣрно, уже объ этомъ думали?

Онъ жадно смотрѣлъ ей прямо въ лицо, горя желаніемъ увидѣть хоть малѣйшій признакъ, что она соглашалась съ нимъ. Руку ея, лежавшую въ его рукѣ, онъ сжималъ нѣжно, но рѣшительно. Нѣсколько минутъ она молчала, смотря пристально внизъ. Наконецъ, тяжело вздохнувъ, она подняла глаза и, смотря на него съ грустью, начала говорить:

— Трудно, трудно, да, жизнь наша трудна. Иногда мнѣ кажется, что мы должны слѣдовать порывамъ нашей страсти; но потомъ невольно вспомнишь, что эти чувства часто идутъ наперекоръ тѣмъ узамъ, которыя образовались впродолженіе всей нашей прежней жизни. Эти чувства расторгли бы пополамъ узы, связавшія жизнь другихъ съ нашей жизнью. Ахъ! еслибъ жизнь была такъ легка и проста, какъ она должна быть въ раю, и еслибъ передъ нами являлся прежде другихъ тотъ, кого… то-есть, я хочу сказать, еслибъ жизнь не рождала намъ обязанностей прежде, чѣмъ любовь придетъ, то любовь была бы знакомъ, что люди, полюбившіе другъ друга, должны и принадлежать другъ другу; но теперь я вижу и чувствую, что дѣло совсѣмъ иное. Есть случаи въ жизни, когда мы должны отъ нѣкоторыхъ вещей отказываться; мы должны отказаться теперь отъ любви. Многое мнѣ въ жизни темно и непонятно: одно только ясно, что я не должна искать себѣ счастія, жертвуя счастіемъ другихъ. Любовь — чувство естественное, но и жалость, вѣрность и память о прошедшемъ также естественны. И чувства эти, не переставая жить во мнѣ, наказывали бы меня, еслибъ я имъ не повиновалась. Меня вездѣ бы преслѣдовали призраки страданій, которыхъ я сама была причиной. Любовь наша была бы отравлена. Нѣтъ, не настаивайте: помогите мнѣ, помогите мнѣ, вѣдь я васъ люблю!

Магги говорила искренно, лицо ея горѣло отъ волненія, а глаза выражали любовь и мольбу. Чувство благородства, врожденное Стивену, откликнулось на этотъ зовъ, но въ то же время и какъ могло быть иначе? Эта умоляющая красавица еще болѣе очаровала его.

— Дорогая моя! сказалъ онъ чуть слышнымъ шопотомъ, тихонько привлекая ее къ себѣ: — я сдѣлаю все, что велишь; перенесу все, все. Только одинъ поцалуй… одинъ… послѣдній… прежде, чѣмъ мы разстанемся.

Раздался поцалуй, а за нимъ наступило молчаніе.

— Пустите меня! Пойдемте скорѣй домой! воскликнула наконецъ Магги съ испугомъ.

Она поспѣшно направилась къ дому и они болѣе не говорили ни слова. Стивенъ, когда они подошли довольно-близко къ Вилли и лошади, остановился и знаками подозвалъ его къ себѣ. Магги же вошла въ ворота. Мистрисъ Моссъ встрѣтила ее около двери, подъ навѣсомъ. Она услала всѣхъ кузиновъ изъ нѣжной предусмотрительности. «Очень радостно, что Магги имѣла такого богатаго и красиваго жениха» подумала добрая тётка: «вѣрно, ей будетъ нѣсколько-неловко воротиться домой, притомъ же, вѣдь, свиданіе можетъ кончиться и невесело». Во всякомъ случаѣ, мистрисъ Моссъ дожидалась Магги нетерпѣливо у двери, рѣшившись повидать ее сначала наединѣ. Лицо Магги ей тотчасъ показало, что если и была въ свиданіи какая-нибудь радость, то очень-спорнаго и тревожнаго характера.

— Присядь тутъ на-минуту, сказала она, посадивъ Магги на крыльцѣ, ибо въ домѣ не было уединенныхъ уголковъ.

— Ахъ, тётя Грити, какъ я несчастлива! Что бы я дала, еслибъ умерла еще ребенкомъ, лѣтъ пятнадцати; тогда казалось такъ легко отказываться отъ своего, а теперь, такъ трудно!

Бѣдная дѣвушка кинулась на шею тёткѣ и зарыдала горькими слезами.

ГЛАВА XII.

Семейное собраніе.

Въ концѣ недѣли Магги уѣхала отъ тётки Грити въ Гарум-Фирсъ, ибо она обѣщалась также побывать и у тётки Пулетъ. Между-тѣмъ въ семействѣ произошли необыкновенныя обстоятельства и рѣшено было собраться въ Гарумѣ всему семейству, чтобъ потолковать и отпраздновать счастливую перемѣну въ положеніи Тёливеровъ. Благодаря этой перемѣнѣ, послѣднее облако, бросавшее на нихъ тѣнь, должно было разсѣяться и ихъ, до-сихъ-поръ сокрытыя, добродѣтели возсіяютъ полнымъ блескомъ.

Пріятно знать, когда новое министерство только-что составилось, что члены его не одни только пользуются уваженіемъ и почетомъ, а есть люди и другіе въ апогеѣ своей славы и всеобщаго уваженія. Во многихъ почетныхъ семействахъ, въ нашей странѣ, родственники, достигшіе богатства и значенія, тотчасъ же самымъ любезнымъ образомъ признаются всѣми. Этотъ обычай, по своему совершенно свободному характеру, не принимая въ разсчетъ прошедшаго, возбуждаетъ пріятныя надежды, что мы когда-нибудь, почти незамѣтно очутимся посреди волшебнаго, чуднаго міра, въ которомъ змѣи не будутъ жалить и волки скалить зубы, иначе какъ съ самыми мирными намѣреніями.

Люси пріѣхала ранѣе даже самой тётки Глегъ. Она хотѣла поговорить съ Магги наединѣ о всѣхъ чудныхъ новостяхъ. «Кажется, не правда ли» говорила она съ милой, полусерьёзной улыбкой, "все, даже несчастья другихъ (бѣдные люди!) способствовало къ тому, чтобъ сдѣлать счастливыми тётю Тёливеръ, кузена Тома и гордую кузинку Магги, еслибъ она только не упрямилась. Въ тотъ самый день, подумайте, въ тотъ самый день, когда Томъ воротился изъ Ньюкестля, бѣдный молодой Джетсомъ, управлявшій мельницей, упалъ пьяный съ лошади и лежалъ при смерти въ Сент-Оггсѣ. Уокимъ, вслѣдствіе этого объявилъ свое желаніе, чтобъ новые покупщики тотчасъ вошли во владѣніе! Конечно, это было ужасное несчастіе для бѣднаго молодого человѣка, но казалось, что если несчастье это было неминуемо, то нельзя было выбрать лучше минуты, ибо оно поспѣшило дать должную награду, которую кузенъ Томъ долженъ былъ получить за свое примѣрное поведеніе. Папа вѣдь былъ о немъ такого высокаго мнѣнія. Тётя Тёливеръ конечно должна переѣхать на мельницу и жить вмѣстѣ съ Томомъ. Это была потеря для Люси въ хозяйственномъ отношеніи, но весело было подумать, что бѣдная тётя опять будетъ жить въ своемъ старомъ домикѣ и мало-по-малу окружитъ себя прежнимъ комфортомъ.

Въ этомъ отношеніи Люси питала очень-хитрые замыслы. И потому, когда онѣ съ Магги сошли сверху, въ хорошенькую, чистенькую гостиную, гдѣ самый солнечный свѣтъ казался какъ-будто яснѣе, она начала дѣйствовать, какъ самый искусный тактикъ, именно атакуя слабѣйшую сторону непріятеля.

— Тётя Пулетъ, сказала она, садясь, на диванъ и расправляя ленты ея чепчика: — подумайте-ка, что вы дадите Тому на обзаведеніе. Вы вѣдь, такъ щедры и всегда даете такія славныя вещи. Притомъ, если вы покажете примѣръ, то, вѣроятно, тётя Глегъ отъ васъ не отстанетъ.

— Ну этого она не можетъ, сказала мистрисъ Пулетъ, съ необыкновеннымъ жаромъ: — у ней нѣтъ такого столоваго бѣлья, какъ у меня; у ней даже и вкусу на это не хватитъ, еслибъ и много денегъ заплатила. Всѣ ея скатерти и салфетки съ большими клѣтками и изображеніями оленей и лисицъ, а объ звѣздочкахъ или точкахъ и помину нѣтъ. Но все же вѣдь грустно раздавать свои вещи прежде смерти. Я никогда не думала этого сдѣлать, Бесси, продолжала она, качая головой и смотря на сестру Тёливеръ: — особенно въ то время, когда мы выбирали рисунки, и первый разъ пряли лёнъ; а ваше-то все Богъ знаетъ куда ушло.

— Я не виновата, у меня не было выбора, сестра, сказала бѣдная мистрисъ Тёливеръ, привыкшая считать себя какъ бы виновной. — Конечно, я этого не желала. Сколько ночей я не сплю и думаю все о моемъ бѣльѣ, первомъ по мѣткѣ во всей окрестности.

— Не хотите ли пипермента, мистрисъ Тёливеръ? сказалъ дядя Пулетъ, чувствуя, что онъ предлагаетъ дешевое и здоровое средство, котораго онъ самъ постоянно придерживался.

— Но у васъ, тётя Пулетъ, столько различнаго бѣлья, сназала Люси. — Положимъ, что у васъ были бы дочери: вѣдь вы тогда должны были бы дать имъ бѣлье, выдавая ихъ замужъ.

— Я не говорю, что я этого не сдѣлаю, сказала мистрисъ Пулетъ: — Тому теперь такъ повезло, и конечно друзья должны на него обратить вниманіе и помочь ему. Вотъ скатерти, которыя я у васъ купила на аукціонѣ, Бесси, право я ихъ купила только изъ доброты душевной, а-то онѣ до-сихъ-поръ лежатъ неупотребленныя въ комодѣ; но Магги я болѣе не намѣрена давать индійской кисеи и другихъ вещей, если она идетъ въ услуженіе, вмѣсто того, чтобъ остаться у меня, помогать и шить мнѣ. Конечно она у меня жила бы только въ томъ случаѣ, еслибъ Томъ въ ней не нуждался.

«Идти въ услуженіе» — вотъ какое было понятіе Додсоновъ о положеніи учителей и гувернантокъ! Потому неудивительно, что намѣреніе Магги возвратиться къ этимъ занятіямъ, когда обстоятельства ей обѣщали болѣе-почетныя и выгодныя, сильно не нравилось всѣмъ родственникамъ, исключая Люси. Прежняя Магги съ неразвившимися дѣтскими формами, съ волосами, висѣвшими распущенными прядями по спинѣ и вообще необѣщавшая многаго, была, конечно, незавидная плёмянница; но теперь она была въ-состояніи быть вмѣстѣ и украшеніемъ и дѣйствительной помогой.

Этотъ разговоръ опять возобновился за чаемъ при дядѣ и тёткѣ Глегъ.

— Ге-ге! сказалъ мистеръ Глегъ, добродушно трепля Магги по плечамъ. — Это все глупости! Вы, Магги, лучше и не говорите, что хотите взять мѣсто. Вѣдь на базарѣ-то вѣрно вы побѣдили много сердецъ: не-уже-ли въ этой по-крайней-мѣрѣ полдюжинѣ поклонниковъ не найдется одного хоть подходящаго? Ну-ка признайтесь?

— Мистеръ Глегъ, сказала жена его, съ тою изысканною учтивостью, которою она въ торжественные случаи прикрывала строгость своихъ словъ: — извините меня, но вы ведете себя не такъ, какъ подобаетъ въ ваши лѣта. Племянница наша не должна была бы рѣшаться ѣхать, не посовѣтовавшись съ своими тётками и другими родственниками, которые всегда были къ ней такъ добры. Вотъ что должно было удержать ее — уваженіе къ родственникамъ, а не поклонники, если такъ выразиться, хотя ничего подобнаго никогда не было, слыхано въ нашемъ семействѣ.

— Какъ же они насъ-то называли, когда мы къ нимъ ѣздили, сосѣдъ Пулетъ? Тогда они насъ считали довольно-пріятными, сказалъ мистеръ Глегъ, съ улыбкою. Мистеръ Пулетъ при этомъ намекѣ о пріятности, молча прибавилъ сахару въ свой чай.

— Мистеръ Глегъ, сказала жена его: — если вы хотите говорить неделикатно, то лучше предупредите меня.

— Ахъ, Дженъ! вашъ мужъ только шутитъ, сказала мистрисъ Пулетъ. — Пускай его шутитъ, пока есть здоровье и сила. Вонъ у бѣднаго мистера Тильта, когда ротъ своротило на сторону, такъ онъ и смѣяться не могъ, сколько бы ни хотѣлъ.

— Я побезпокою васъ, мистеръ Глегъ; передайте мнѣ жаренаго хлѣба, если я могу имѣть дерзость прервать ваши шутки, сказала мистрисъ Глегъ. — Но, я не знаю, что тутъ смѣшнаго, что племянница ни во грошъ не ставитъ старшую сестру своей матери, заѣзжаетъ ко мнѣ съ коротенькими визитами и собирается уѣхать, не увѣдомивъ меня. А я, нарочно пользуясь этимъ случаемъ, приготовила нѣсколько чепчиковъ, которые я желала, чтобъ она передѣлала мнѣ. И это все противъ меня, которая такъ равно раздѣлила деньги между…

— Сестра! перебила ее мистрисъ Тёливеръ, съ замѣтнымъ безпокойствомъ: — я увѣрена, Магги никогда и не думала уѣзжать, не погостивъ у васъ, какъ и у всѣхъ другихъ. Что касается ея отъѣзда, то это право не мое желаніе, я конечно въ этомъ совершенно невинна. Я говорила десятки разъ: «милая Магги, тебѣ нѣтъ никакой надобности ѣхать». Но во всякомъ случаѣ пройдетъ дней десять или двѣ недѣли, покуда она окончательно рѣшится. Въ это время она можетъ у васъ погостить, а я и Люси будемъ заѣзжать къ вамъ, когда можемъ.

— Бесси, отвѣчала мистрисъ Глегъ: — еслибъ вы болѣе думали, то не трудно было бы вамъ догадаться, что наврядъ ли стоило мнѣ возиться и устроивать ей постель теперь, напослѣдокъ, особенно когда мистеръ Динъ живетъ отъ меня такъ близко, она можетъ придти ранехонько утромъ и уйдти поздно ночью и быть очень благодарной, что у ней есть такъ близко добрая тётка, къ которой она можетъ пойти поговорить. Я знаю, мнѣ въ ея лѣта это было бы очень пріятно и я была бы за это благодарна.

— Ахъ, Дженъ! сказала мистрисъ Пулетъ: — отъ вашихъ постелей ничего бы не убыло, еслибъ на нихъ кто-нибудь поспалъ. Вонъ у тебя комната съ полосатыми обоями сильно всегда пахнетъ плѣсенью и стекла всѣ зацвѣли. Я право думала, входя туда, что не выйду живой.

— А вотъ и Томъ! воскликнула Люси, хлопая руками. Онъ пріѣхалъ на Синбадѣ, какъ я его просила. Я боялась, что онъ не исполнитъ моей просьбы.

Магги вскочила и поцаловала Тома съ необыкновеннымъ чувствомъ, ибо они видѣлись въ первый разъ съ-тѣхъ-поръ, какъ явилась надежда возвратиться на мельницу. Взявъ его за руку, она повела его къ своему мѣсту, чтобъ посадить рядомъ съ собою. Быть въ хорошихъ дружескихъ отношеніяхъ съ Томомъ до-сихъ-поръ было ея постояннымъ желаніемъ. Онъ улыбнулся, привѣтливо здороваясь съ нею и спросилъ:

— Ну, Магги, а что подѣлываетъ тётя Моссъ.

— Пожалуйте, пожалуйте сюда, сэръ! сказалъ мистеръ Глегъ, протягивая руку. — Вы теперь такой большой человѣкъ, что все передъ вами склоняется. Вы сдѣлали себѣ дорогу моложе насъ всѣхъ; но поздравляю, отъ души поздравляю. Я увѣренъ, что, рано или поздно, а мельница вамъ достанется. Вы не остановитесь на полдорогѣ.

— Но я надѣюсь, онъ всегда будетъ помнить, что онъ всѣмъ обязанъ своимъ родственникамъ съ материнской стороны, сказала мистрисъ Глегъ. — Еслибъ у него ихъ не было, то плохо бы ему было. Въ нашемъ семействѣ никогда не видано было ни банкрутства, ни процесовъ, ни безразсуднаго проживанія денегъ; никто не умиралъ у насъ не оставивъ законнаго завѣщанія…

— И не было скоропостижныхъ смертей, прибавила тётка Пулетъ: — доктора всегда призываютъ во-время. Въ Томѣ додсоновская кровь — это я всегда говорила. Я не знала, что вы намѣрены дѣлать, сестра Глегъ, но я рѣшилась дать ему по одной большой скатерти каждаго рисунка и, кромѣ того, нѣсколько простынь. Я не говорю, что я ничего болѣе не сдѣлаю, но это я непремѣнно дамъ; и если я завтра умру, то помните мои слова, мистеръ Пулетъ, хотя я увѣрена, что вы перепутаете ключи и никогда не запомните, что ключъ отъ ящика въ синей комнатѣ, въ которомъ находится ключъ отъ синяго чулана, лежитъ на третьей полкѣ лѣваго шкапа съ платьями; за ночными чепчиками съ широкими завязками — смотрите, не съ узенькими обшивочками, а съ широкими. Вы, я знаю, ошибетесь и я этого никогда не узнаю. Вы имѣете отличную память, что касается моихъ лекарствъ — въ этомъ я всегда отдаю вамъ справедливость, но за-то вы совсѣмъ теряетесь, когда дѣло идетъ о ключахъ. Это грустное предчувствіе безпорядка, долженствовавшаго послѣдовать послѣ ея смерти, сильно подѣйствовало на мистрисъ Пулетъ.

— Вы уже слишкомъ утрируете, Софи. Зачѣмъ эти вѣчные замки? сказала мистрисъ Глегъ, съ отвращеніемъ. — Вы уже выходите изъ границъ, въ которыхъ всегда держалось наше семейство. Нельзя сказать, чтобъ я не запирала своихъ вещей, но я дѣлаю только то, что благоразумно. А что касается бѣлья, то я посмотрю, что будетъ годиться подарить племяннику. У меня есть такія простыни, какихъ никогда не видано, онѣ не уступаютъ голландскому полотну; я надѣюсь, что лежа на нихъ, онъ будетъ вспоминать о своей тёткѣ.

Томъ поблагодарилъ мистрисъ Глегъ, но не далъ обѣщанія размышлять по ночамъ о ея добродѣтеляхъ. Мистеръ Глегъ помогъ ему перемѣнить разговоръ, спросивъ о намѣреніяхъ мистера Дина въ-отношеніи паровой машины.

Люси имѣла свои глубокомысленныя- причины, попросивъ Тома пріѣхать на Синбадѣ. Когда пришло время уѣзжать домой, рѣшено было, что верхомъ поѣдетъ кучеръ, а Томъ поѣдетъ за кучера, съ матерью и Люси.

— Вы должны, тётя, сидѣть однѣ, говорила эта хитрая дѣвушка: — я должна сидѣть съ Томомъ, мнѣ необходимо съ нимъ о многомъ переговорить.

Въ жару своей заботливости о счастьи Магги, Люси не могла отложить разговора съ Томомъ объ этомъ предметѣ. Притомъ она думала, что онъ въ такую счастливую минуту, когда всѣ его желанія исполняются, будетъ сговорчивъ и скоро поддастся ея доводамъ. Она не знала характера Тома и потому была очень удивлена и огорчена, что ея разсказъ о вліяніи Филиппа на отца въ дѣлѣ о мельницѣ вызвалъ только недовольное выраженіе на его лицѣ. Она думала этимъ разсказомъ окончательно поразить непріятеля, и полагала, что Томъ тотчасъ забудетъ всю свою непріязнь къ Филиппу. Кромѣ того, она доказывала этимъ разсказомъ, что старикъ Уокимъ готовъ былъ принять Магги, какъ невѣсту, со всѣми должными почестями. Теперь дѣло было за однимъ Томомъ, а онъ всегда съ такой милой улыбкою смотрѣлъ на кузинку Люси. Ему только оставалось, по ея мнѣнію, круто повернуть дѣло, начать говорить совершенно-противное прежнему и объявить, что онъ очень-радъ залечить старыя раны и выдать Магги какъ-можно-скорѣе замужъ за Филиппа.

Но для умовъ, одаренныхъ тѣми положительными и отрицательными качествами, которыя образуютъ въ человѣкѣ чувство строгости, силу воли, прямоту цѣлей, узкость понятій и воображенія, силу власти надъ собою и влеченіе властвовать надъ другими, такимъ умамъ предразсудки естественны. Это самая натуральная пища стремленіямъ, почерпающимъ свои силы изъ того сложнаго, отрывочнаго, возбуждающаго сомнѣнія, источника знанія, котораго мы называемъ истиной. Все-равно, какимъ образомъ ни вселились въ нихъ эти предразсудки, наслѣдовали ли они ихъ отъ предковъ, или просто одолжены имъ людской молвѣ, но они пустятъ въ нихъ глубокіе корни и останутся навѣки. Предразсудки дадутъ имъ нѣчто такое, за которое они будутъ стоять храбро и настойчиво, пополнятъ имъ недостатокъ собственныхъ мыслей, наконецъ придадутъ ихъ жаждѣ повелѣвать какой-то оттѣнокъ права; это въ одно и то же время и посохъ и палка. Умъ нашего добраго, прямодушнаго Тома принадлежалъ къ этому разряду человѣческихъ умовъ. Онъ осуждалъ мысленно поступки отца своего, но это не мѣшало ему раздѣлять его предубѣжденіе противъ человѣка безнравственнаго и самой распутной жизни, и въ этомъ предразсудкѣ выражались всѣ горькія чувства семейнаго недовольства и терзанія униженной гордости. Кромѣ-того, еще другія чувства способствовали сдѣлать Филиппа совершенно ненавистнымъ Тому, и нестерпимой одну мысль его брака съ Магги. Потому, несмотря на все вліяніе, которое Люси имѣла надъ нимъ, она не могла отъ него добиться ничего болѣе, какъ холоднаго отказа когда-нибудь согласиться на этотъ бракъ.

«Но, конечно» говорилъ онъ. «Магги можетъ дѣлать что хочетъ: она, вѣдь, объявила свое желаніе быть независимой. Что же касается меня, то я считаю себя обязаннымъ, какъ человѣкъ и какъ сынъ, никогда не соглашаться вступить въ родство съ Уокимами.»

Такимъ образомъ все стараніе Люси, какъ дѣятельной посредницы, имѣло только то вліяніе на Тома, что онъ уже теперь болѣе не ожидалъ отъ Магги выполненія ея постыднаго намѣренія — идти въ услуженіе, а ждалъ не менѣе постыднаго дѣла — брака съ Филиппомъ.

ГЛАВА XIII.

Внизъ по теченію.

Менѣе, чѣмъ недѣлю спустя, Магги была снова въ Сент-Оггсѣ, повидимому, въ томъ же положеніи, какъ до отъѣзда. Ей легко было находить предлоги, чтобъ проводить свои утренніе часы отдѣльно отъ Люси: ей нужно было сдѣлать обѣщанные визиты, тёткѣ Глегъ, да и съ матерью, естественно, хотѣлось оставаться какъ-можно-болѣе это послѣднее время; притомъ же, имъ обѣимъ приходилось хлопотать о новомъ хозяйствѣ Тома. Но Люси не хотѣла слышать никакихъ отговорокъ, когда Магги отказывалась быть у нея вечеромъ: она должна была возвращаться до обѣда отъ тётки Глегъ — «иначе я тебя вовсе и видѣть не буду», прибавляла Люси съ слезливою гримаскою, которой невозможно было противиться. Стивенъ Гестъ безсознательно взялъ привычку обѣдать какъ-можно-чаще у мистера Дина, чего онъ прежде избѣгалъ, сколько могъ. Сперва онъ говорилъ себѣ по утрамъ, что онъ не будетъ тамъ обѣдать, не пойдетъ туда даже вечеромъ, пока Магги не уѣдетъ. Онъ даже обдумывалъ планы различныхъ путешествій въ эту прекрасную іюньскую погоду: головная боль, которою онъ постоянно оправдывалъ свое молчаніе и глупость, могла послужить отличнымъ предлогомъ къ поѣздкѣ. Но путешествіе не предпринималось и четыре вечера сряду утреннее намѣреніе не приводилось въ исполненіе, напротивъ, вечера эти стали представляться какъ минутки, когда удастся еще разъ увидѣться съ Магги, похитить у нея еще одинъ взглядъ, еще одно прикосновеніе ея ручки. И зачѣмъ нѣтъ? Имъ нечего было прятать другъ отъ друга: они объяснились во взаимной любви и добровольно отказались отъ нея. Честь и совѣсть раздѣляетъ ихъ — такъ рѣшила Магги въ глубинѣ души; но отчего бы имъ не помѣняться послѣднимъ взглядомъ прежде, чѣмъ они разстанутся и погаснетъ для нихъ странный, очаровательный свѣтъ, въ которомъ они представлялись другъ другу.

Движенія Магги отличались все это время какимъ-то спокойствіемъ и даже лѣнью, которая противорѣчила совершенно ея обыкновенной пылкости и живости; но Люси не искала для этой перемѣны другой причины, кромѣ положенія Магги между Филиппомъ и братомъ, и добровольнаго, скучнаго изгнанія, ожидавшаго ея впереди. Но подъ этимъ наружнымъ спокойствіемъ скрывалась страшная внутренняя борьба, какой Магги еще никогда не знавала: ей казалось, что все худшее зло въ ней лежало дотолѣ въ засадѣ и теперь выступило впередъ съ ужасающею, неотразимою силою. Были минуты, когда безчувственное самолюбіе овладѣвало ею: зачѣмъ не пострадать Люси — зачѣмъ не пострадать Филиппу? Вѣдь прострадала же она сама лучшіе годы жизни; развѣ ей другіе чѣмъ-либо жертвовали? Теперь, когда полная жизнь — любовь, довольство, богатство, роскошь — все, чего могла желать ея пылкая природа, все это было у нея подъ-руками, зачѣмъ же не ей, а другому воспользоваться этими благами — другой, которой все это, быть-можетъ, и ненужно? Но сквозь эту бурю новыхъ страстей, слышались повременамъ отголоски прежнихъ чувствъ, все усиливаясь, пока буря, казалось, стихала. Была ли соблазнявшая ее жизнь дѣйствительно то полное существованіе, предметъ ея мечтаній? Куда же дѣнутся въ такомъ случаѣ всѣ ранніе ея подвиги, все сочувствіе къ чужимъ страданіямъ, всѣ привязанности, наполнявшія ея прошлые годы, божественное предчувствіе чего-то выше и лучше мелкихъ привязанностей здѣшняго міра. Для нея было бы такъ же легко видѣть безъ глазъ, какъ наслаждаться существованіемъ, которое пріобрѣталось цѣною лучшихъ ея вѣрованій. Наконецъ, если для нея страданіе было столь тяжко, каково будетъ оно для другихъ? «О, Боже! дай мнѣ силу перенести испытаніе и не причинять горя ближнимъ».

Какъ могла она поддаться подобному искушенію, казавшемуся ей когда-то столь же невозможнымъ, какъ обдуманное злодѣяніе? Когда, въ какую злополучную минуту запало ей въ душу чувство, противное ея правотѣ, привязанностямъ, признательности? Зачѣмъ не отшатнулась она сразу отъ этого гнуснаго чувства? Но это странное, упоительное чувство не можетъ, не должно взять верхъ надъ нею; оно останется лишь внутри ея источникомъ мученій… такъ отчего же, думала она, подобно Стивену, не насладиться еще нѣсколькими минутами нѣмаго признанія передъ роковой разлукой. Вѣдь и онъ страдаетъ. Она замѣчала перемѣну въ немъ день за днемъ; она видѣла усталый видъ, съ какимъ онъ, равнодушный ко всему остальному, слѣдилъ только за нею, какъ-скоро его оставляли въ покоѣ въ обществѣ. Могла ли она не отвѣтить иногда на умолявшій взглядъ, полный любви и страданія, который всюду преслѣдовалъ ее? Она все рѣже-и-рѣже отказывала ему въ этомъ скудномъ утѣшеніи, такъ-что, наконецъ, весь вечеръ для нихъ былъ однимъ долгимъ взоромъ, весь день они думали объ этомъ взглядѣ, и когда онъ наставалъ, то забывали обо всемъ другомъ. Только еще въ одномъ Стивенъ принималъ участіе — въ пѣніи: это былъ также тайный разговоръ съ Магги. Быть-можетъ, онъ и не сознавалъ ясно, что поступками его руководило тайное желаніе — противорѣчившее всѣмъ прекраснымъ его намѣреніямъ — желаніе упрочить свою власть надъ нею. Вглядитесь попристальнѣе въ свои собственные поступки и рѣчи, вы замѣтите, какъ часто нами управляютъ побужденія, неоправдываемыя совѣстью, и поймете противорѣчіе въ поведеніи Стивена.

Филиппъ Уокимъ былъ болѣе рѣдкій гость; онъ приходилъ иногда вечеромъ. Однажды, сидя на лужку во время заката, Люси сказала при немъ:

— Теперь маггины визиты къ тёткѣ Глегъ кончились, и я намѣрена, чтобъ она ежедневно каталась въ лодкѣ, до ея отъѣзда. Катанья въ лодкѣ еще далеко ей не наскучили; изъ-за этихъ скучныхъ визитовъ ей приходилось отказываться отъ любимаго удовольствія. Не правда ли, ты большая охотница до прогулокъ въ лодкѣ, Магги?

— Вы, надѣюсь, только предпочитаете этотъ способъ катанья всякому другому, сказалъ Филиппъ, обращаясь съ улыбкою къ Магги, которая сидѣла, отбросивъ голову назадъ, на низкомъ садовомъ креслѣ: — и не предадите свою душу тому призраку лодочника, который по народному преданію, плаваетъ на Флоссѣ для-того, чтобъ онъ каталъ васъ безъ конца въ своей лодкѣ.

— А не желаете ли вы быть ея лодочникомъ? сказала Люси. — Вы можете, если желаете, взяться за весла. Еслибъ Флосса была тихій прудъ, а не рѣка, мы были бы независимы отъ кавалера, потому-что Магги отлично гребетъ. Но теперь мы обязаны обращаться съ просьбами къ рыцарямъ, которые, какъ видно, не очень-то охотно предлагаютъ свои услуги.

Она взглянула съ шутливымъ упрекомъ на Стивена, который прогуливался взадъ и впередъ, распѣвая въ полголоса:

Душѣ, томимой жаждой,

Нужна божественная влага (*).

(*) The thirst that from the soul doth rise,

Doth ask а drink divine.

Онъ не обратилъ вниманія на слова Люси и продолжалъ напѣвать. Это съ нимъ нерѣдко случалось во время послѣднихъ посѣщеній Филиппа.

— Вы, кажется, не расположены кататься, сказала Люси, когда онъ подошелъ и усѣлся подлѣ нея на скамейкѣ. — Развѣ вы разлюбили прогулки въ лодкѣ?

— О! я терпѣть не могу большое общество въ лодкѣ, сказалъ онъ почти съ раздраженіемъ. — Я приду кататься съ вами, когда у васъ не будетъ гостей.

Люси покраснѣла, боясь, чтобъ Филиппъ не оскорбился этой выходкой. Ничего подобнаго не случалось прежде со Стивеномъ. Правда, онъ былъ немного-нездоровъ послѣднее время. Филиппъ тоже покраснѣлъ, но менѣе изъ сознанія личной обиды, нежели отъ неяснаго предчувствія, что хандра Стивена имѣла связь съ Магги, которая вскочила съ своего мѣста, пока онъ говорилъ, и подошла къ живой изгородѣ на берегу рѣки, будто для того, чтобъ любоваться отраженіемъ заходившаго солнца.

— Такъ-какъ миссъ Динъ пригласила меня, не зная, что чрезъ это отказываетъ другимъ, сказалъ Филиппъ: — то я считаю долгомъ не воспользоваться ласковымъ предложеніемъ.

— Нѣтъ, я этого не хочу, сказала Люси съ сердцемъ. — Я особенно желала кататься завтра съ вами. Приливъ будетъ намъ попутный въ половинѣ одиннадцатаго: погресть два часа до Лукрета и воротиться оттуда пѣшкомъ, пока солнце еще не печетъ — будетъ великолѣпная прогулка. И что вы можете имѣть противъ поѣздки въ лодкѣ всего вчетверомъ? прибавила она, обратясь къ Стивену.

— Я ничего не имѣю противъ вашего выбора, мнѣ только не нравится число, сказалъ Стивенъ, пришедъ въ себя и желая оправдаться въ своей грубой выходкѣ. — Еслибъ я былъ согласенъ на четвертаго, то, разумѣется, я никого другаго не выбралъ бы, кромѣ васъ, Филъ. Но мы не станемъ дѣлить между собою удовольствія провожать дамъ, а лучше будемъ чередоваться. Я поѣду въ слѣдующій разъ.

Это обстоятельство еще болѣе обратило вниманіе Филиппа на Стивена и Магги. Когда они вошли въ комнаты, Люси, Стивенъ и Филиппъ принялись за музыку, а Магги усѣлась одна у стола, съ книгами и работою, такъ-какъ мистрисъ Тёливеръ и мистеръ Динъ засѣли за пикетъ; однако она не читала, не работала, а разсѣянно слушала музыку. Вскорѣ Стивенъ выбралъ дуэтъ и сталъ настаивать, чтобъ Люси съ Филиппомъ его исполнили; онъ часто прибѣгалъ и прежде къ подобной уловкѣ, но въ этотъ вечеръ Филиппу казалось, что каждое слово, каждый взглядъ Стивена имѣли двусмысленное знаменіе, и онъ сталъ строго замѣчать за своимъ пріятелемъ, сердясь самъ на себя за подобную подозрительность. Развѣ Магги на-дняхъ не уничтожила всякое сомнѣніе съ ея стороны? а она олицетворённая истина: невозможно было не вѣрить ея словамъ и взглядамъ во время послѣдней бесѣды ихъ въ саду. Стивенъ могъ быть обвороженъ ею (совершенно естественно), и Филиппъ сознавалъ, что съ его собственной стороны несовсѣмъ благородно доискиваться того, что составляло, вѣроятно, горестную тайну друга, но, несмотря на то, онъ наблюдалъ. Стивенъ, отойдя отъ фортепьяно, медленно подошелъ къ столу, у котораго сидѣла Магги, и сталъ вертѣть газеты, видимо отъ-нечего-дѣлать; потомъ онъ усѣлся спиною къ фортепьяно, облокотился одною рукою на газету, а другою подперъ голову, будто погрузясь въ чтеніе статьи «Лесгамскихъ Вѣдомостей». Въ-сущности, онъ глядѣлъ на Магги, которая, однако, не обращала никакого на него вниманія. Она всегда чувствовала въ себѣ будто двойную силу противодѣйствія Стивену, когда Филиппъ былъ вблизи. Вдругъ она услышала слово «милая», произнесенное самымъ нѣжнымъ, умоляющимъ голосомъ, будто просьба страдальца, которому отказываютъ въ томъ, на что онъ надѣялся. Она ни разу не слыхала этого слова со времени проглулки въ полѣ близь Басеста, когда оно вырывалось изъ устъ Стивена, какъ невольный, безсвязный вопль. Филиппъ ничего не слышалъ; но онъ перешелъ на противоположную сторону фортепьяно и могъ видѣть, какъ Магги вдругъ встрепенулась, покраснѣла, подняла на минуту глаза и устремила ихъ на Стивена, но тотчасъ же бросила недовѣрчивый взглядъ въ ту сторону, гдѣ самъ онъ находился. Магги не замѣтила, что Филиппъ слѣдилъ за нею; но стыдъ, отъ сознанія подобной двуличности побудилъ ее встать со стула и подойти къ матери, будто для того, чтобъ поглядѣть на игру въ пикетъ.

Филиппъ вскорѣ ушелъ домой, въ состояніи ужаснаго сомнѣнья, мучимый горестною достовѣрностью видѣннаго. Онъ былъ убѣжденъ въ томъ, что есть какое-то взаимное согласіе между Стивенонъ и Магги, и вслѣдствіе этой мысли, раздражительные, слабые нервы его были напряжены почти до бѣшенства. Наконецъ; довѣріе къ Магги взяло попрежнему верхъ, и онъ вскорѣ придумалъ въ чемъ дѣло: она боролась съ собою, рѣшилась на добровольное изгнаніе — это былъ ключъ ко всему, что онъ видѣлъ съ-тѣхъ-поръ, какъ возвратился. Но, несмотря на это убѣжденіе, ему приходили въ голову другія предположенія, которыхъ, онъ не въ силахъ былъ разогнать. Воображеніе его создавало цѣлую повѣсть: Стивенъ безъ ума отъ нея; вѣрно признался ей въ томъ; она отказала ему и теперь спѣшитъ удалиться. Но онъ откажется ли отъ нея, понимая — Филиппъ сознавалъ это съ раздирающимъ сердце отчаяніемъ — что она сама къ нему нехладнокровна, и потому, почти въ его рукахъ?

Къ утру Филиппъ былъ слишкомъ нездоровъ, чтобъ сдержать свое обѣщаніе насчетъ катанья въ лодкѣ. Въ томъ раздражительномъ состояніи, въ какомъ онъ находился, онъ не могъ ни на что рѣшиться, и колебался между самыми противорѣчащими намѣреніями. Сначала онъ считалъ необходимымъ свиданіе съ Магги, съ тѣмъ, чтобъ просить ее признаться во всемъ; потомъ онъ сталъ сомнѣваться въ пользѣ подобнаго вмѣшательства. Развѣ онъ недавно не вполнѣ ей довѣрился? Она дала ему обѣщаніе въ годы дѣтской безпечности, и могла бы возненавидѣть его, еслибъ эти, быть-можетъ, легкомысленныя слова должны были оставаться вѣчными для нея узами. Да имѣлъ ли онъ право просить отъ нея признанія въ томъ, что она очевидно желала скрыть отъ него? Онъ рѣшился не довѣрять себѣ на столько, чтобъ имѣть свиданіе съ Магги, прежде-чѣмъ будетъ въ состояніи дѣйствовать изъ одного участія къ ней, а не изъ постороннихъ самолюбивыхъ цѣлей. Филиппъ написалъ нѣсколько словъ къ Стивену рано утромъ, извѣщая его, что онъ не чувствуетъ себя довольно-здоровымъ, чтобъ исполнить свое обѣщаніе, данное миссъ Динъ. Не возьметъ ли Стивенъ на себя извиниться за него и занять его мѣсто?

Люси устроила великолѣпный планъ, который заставилъ ее радоваться отказу Стивена сопровождать ихъ въ лодкѣ. Она услыхала, что отецъ ея намѣренъ ѣхать въ Линдумъ въ то утро, а именно въ Линдумѣ ей нужно было сдѣлать закупки, очень-важныя закупки, которыхъ отложить не было возможности; тётка Тёливеръ также должна ѣхать, какъ необходимая помощница при выборѣ вещей.

— Ты, вѣдь, чрезъ это не лишаешься прогулки въ лодкѣ, сказала она Магги, когда онѣ послѣ завтрака взошли наверхъ. — Филиппъ будетъ здѣсь въ половинѣ одиннадцатаго, а утро великолѣпное. Ну, ужь тебѣ возражать нечего, горемычная моя красотка. Я просто чудеса дѣлаю, чтобъ тебя позабавить, а ты ни на что не соглашаешься. Позабудь о страшномъ братцѣ Томѣ; ты можешь и ослушаться его.

Магги не стала болѣе противиться. Она почти-что радовалась этому плану; можетъ-быть, бесѣда наединѣ съ Филиппомъ успокоитъ и подкрѣпитъ ее; въ сравненіи съ настоящею внутреннею бурею, все прошедшее съ его борьбами казалось ей спокойствіемъ. Она приготовилась къ прогулкѣ въ лодкѣ и въ половинѣ одиннадцатаго сидѣла въ гостиной.

Колокольчикъ въ передней не заставилъ себя ждать, зазвонилъ въ назначенное время, и Магги уже думала съ полупечальнымъ, нѣжнымъ участіемъ объ удивленіи, съ какимъ Филиппъ узнаетъ, что имъ приходится ѣхать однимъ. Когда она услышала въ залѣ твердые, быстрые шаги, совершенно-непохожіе на поступь Филиппа, дверь отворилась и вошелъ Стивенъ Гестъ.

Въ первую минуту оба отъ волненія не въ состояніи были говорить, потому-что Стивенъ узналъ отъ прислуги, что остальные всѣ выѣхали. Магги было-вскочила, но тотчасъ же снова усѣлась; сердце у нея билось съ необыкновенною силою. Ставенъ бросилъ шляпу и перчатки въ сторону и усѣлся молча подлѣ нея. Магги надѣялась, что Филиппъ придетъ скоро и выведетъ ее изъ жалкаго положенія, и съ большимъ усиліемъ (она видимо дрожала) привставъ со стула, она пересѣла на другое мѣсто, подальше отъ Стивена.

— Онъ не придетъ, сказалъ Стивенъ тихо. — Я поѣду въ лодкѣ.

— О, намъ нельзя ѣхать! сказала Магги, снова опускаясь на древнее мѣсто. — Люси не ожидала этого: ей будетъ непріятно. Зачѣмъ же Филиппъ не будетъ?

— Онъ нездоровъ и просилъ меня замѣнить его.

— Люси уѣхала въ Линдумъ, сказала Магги, поспѣшно снимая шляпку дрожащими пальцами. — Мы не должны ѣхать.

— Хорошо, сказалъ Стивенъ въ раздумьи, облокотясь на спинку кресла и глядя на нее: — такъ мы останемся здѣсь.

Онъ смотрѣлъ ей въ глаза, въ ея глаза, глубокіе, какъ темная ночь, и полные любви. Магги сидѣла совершенно-неподвижно нѣсколько мгновеній, быть-можетъ, нѣсколько, минутъ, пока безсильная дрожь ее оставила и замѣнилась яркимъ румянцемъ на щекахъ.

— Человѣкъ дожидается; онъ взялъ подушки, сказала она: — потрудитесь ли вы сказать ему?

— Сказать? что? сказалъ Стивенъ почти шопотомъ.

Теперь онъ глядѣлъ на ея губы.

Магги молчала.

— Пойдемте, прошепталъ Стивенъ умоляющимъ голосомъ. Онъ привсталъ и взялъ ея руку, чтобъ помочь ей подняться. — Намъ недолго быть вмѣстѣ.

Они пошли. Магги чувствовала, какъ ее провели въ саду между розанами, какъ нѣжная, твердая рука помогла ей взойти въ лодку, какъ ей подложили подушку подъ ноги и прикрыли ихъ шалью, какъ для нея открыли зонтикъ (который она позабыла) — все это дѣлалось, какимъ-то сильнѣйшимъ, постороннимъ вліяніемъ, безъ участія ея собственной воли, какъ случается послѣ сильнаго тоническаго лекарства, когда мы ощущаемъ внутри себя, кромѣ своей, какую-то другую, постороннюю волю; болѣе Магги ничего не чувствовала. Память ея бездѣйствовала.

Они быстро понеслись по водѣ; ихъ увлекало уходившимъ отливомъ; Стивенъ помогалъ веслами. Быстро промчались они мимо деревьевъ и домовъ Тофтона, и поплыли между полями и лугами, освѣщенными солнцемъ и полными веселья, незнавшаго, подобно имъ радости, грядущаго раскаянія. Вѣяніе молодаго, свѣжаго дня, чудно-мѣрные удары веселъ, отрывистая пѣсня мимолетной птички, будто: отголосокъ ликующей природы, счастливое уединеніе вдвоемъ, когда глубокимъ страстнымъ взорамъ ненужно избѣгать другъ друга — вотъ что составляло блаженство для обоихъ, и въ теченіе перваго часа исключало все остальное изъ ихъ мыслей. Только изрѣдка вырывались у Стивена тихія, подавленныя восклицанія любви, пока онъ лѣниво, почти-машинально двигалъ веслами. Да и что слова, какъ не проводники мысли? а мыслямъ не было мѣста въ той волшебной средѣ, въ которой они плыли — они жили прошедшимъ и будущимъ. Магги видѣла лишь безсознательно, какъ берега мелькали мимо и деревья уносились вслѣдъ за ними: она знала, что ихъ было нѣсколько до Лукрета, гдѣ обыкновенно останавливались, чтобъ возвратиться пѣшкомъ. Она была такъ разсѣяна, что легко могла пропустить извѣстные признаки, попадавшіеся на пути.

Наконецъ Стивенъ, который гребъ все медленнѣе и медленнѣе, вовсе пересталъ грести, сложилъ весла, скрестилъ руки и устремилъ глаза на воду, будто наблюдая за быстротою, съ какою лодка уносилась безъ его содѣйствія. Эта внезапная перемѣна заставила Магги очнуться. Она взглянула на далеко-разстилавшіяся поля, на близлежащіе берега: они были ей совершенно-чужды. Магги ужасно испугалась.

— О! не-уже-ли мы проѣхали Лукретъ, гдѣ мы хотѣли пристать? воскликнула она, оглядываясь назадъ, чтобъ посмотрѣть, не въ виду ли еще мѣсто.

Но ни одной деревни не было видно. Она снова обратилась къ Стивену съ испуганнымъ, пытливымъ взоромъ:

Тотъ продолжалъ слѣдить за водою и проговорилъ страннымъ, безсознательнымъ голодомъ:

— Да, давно.

— О! что мнѣ дѣлать? воскликнула Магги въ ужасѣ. — Мы цѣлыми часами не воротимся домой. А Люси… о, Боже!

Она сложила руки и зарыдала, какъ испуганный ребенокъ; она ни о чемъ болѣе не думала, какъ о встрѣчѣ съ Люси, о ея взглядѣ, исполненномъ удивленія, сомнѣнія быть-можетъ, и заслуженнаго укора.

Стивенъ пересѣлъ поближе къ ней и нѣжно опустилъ ея сложенныя руки.

— Магги, сказалъ онъ тихимъ, рѣшительнымъ голосомъ: — не воротимся болѣе домой до-тѣхъ-поръ, пока никто не въ-состояніи будетъ насъ разлучить, пока мы женимся.

Небывалый голосъ, странныя слова, остановили рыданія Магги; она затихла совершенно, удивленная до крайности, будто Стивенъ нашелъ средство перемѣнить все бывшее, уничтожить несчастные факты.

— Взгляните, Магги, какъ все случилось помимо нашей воли, безъ всякаго старанія съ нашей стороны. Мы никогда и не надѣялись быть снова наединѣ, все это устроили другіе. Посмотрите, какъ насъ-уноситъ теченіемъ, прочь отъ тѣхъ неестественныхъ узъ, которыми мы себя связывали, и связывали напрасно: оно снесетъ насъ до Торби, тамъ мы можемъ пристать, достать карету и поспѣшить въ Йоркъ, а оттуда въ Шотландію, не останавливаясь ни на минуту, пока мы не будемъ связаны узами, которыя только смерть можетъ расторгнуть. Это единственное наше спасеніе, единственное средство выйти изъ настоящаго, запутаннаго положенія. Все къ тому само-собою клонится. Мы ничего не замышляли напередъ, ни о чемъ не старались сами.

Стивенъ говорилъ съ глубокимъ убѣжденіемъ. Магги слушала, переходя отъ удивленія къ желанію вѣрить тому, что дѣйствительно теченіе ихъ уноситъ, что она можетъ плыть внизъ по быстрой, безмолвной рѣкѣ, оставивъ въ сторонѣ всякую борьбу съ собой и съ обстоятельствами. Но сквозь вкрадчиво-усыплявшее вліяніе этой мысли проглянула вдругъ страшная тѣнь прежнихъ размышленій, и внезапное опасеніе, чтобъ не настали снова минуты самозабвенія, вызвало въ ней чувство ожесточеннаго сопротивленія Стивену.

— Пустите меня! сказала она взволнованнымъ голосомъ, бросивъ на него негодующій взглядъ и стараясь освободить руки, — Вы хотѣли лишить меня всякаго выбора; вы знали, что слишкомъ-далеко проѣхали, вы осмѣлились воспользоваться моимъ разсѣяніемъ. Такъ поступать недостойно.

Оскорбленный этимъ упрекомъ, Стивенъ пустилъ ея руки, возвратился на прежнее мѣсто и сложилъ руки съ какимъ-то отчаяніемъ, вызваннымъ затруднительностью положенія послѣ словъ Магги. Она, не согласна ѣхать далѣе; ему оставалось-только проклинать себя за скверное положеніе, въ какое онъ ее поставилъ. Но всего невыносимѣе для него было слышать подобный упрекъ: мысль, что она подозрѣваетъ его въ недостойномъ поступкѣ, была для него несноснѣе самой разлуки. Наконецъ онъ произнесъ съ сдержанною яростью:

— Я самъ не замѣтилъ, что мы минули Лукретъ, пока мы не достигли слѣдующей деревни; тогда мнѣ пришла въ голову мысль плыть съ вами далѣе. Я не могу ея оправдывать: я долженъ былъ предупредить васъ. Вы можете послѣ этого меня ненавидѣть, презирать, такъ-какъ вы не любите меня довольно, чтобъ равнодушно смотрѣть на все остальное, какъ я васъ люблю. Если вы хотите, я пристану и постараюсь выпустить васъ на берегъ. Люси я скажу, что я сумасшедшій, что вы меня ненавидите — и вы отдѣляетесь отъ меня на вѣки. Никто васъ не осудитъ, потому-что я непростительно съ рами обошелся.

Магги была поражена: для нея легче было противостоять всѣмъ прежнимъ доводамъ Стивена, чѣмъ этой картинѣ его униженія и страданія, тогда-какъ она будетъ оправдана; легче даже было выдержать нѣжные взгляды его, нежели гнѣвно страдальческій взоръ, который ставилъ, казалось, непреодолимую преграду между нимъ и ею. Онъ привелъ чувства ея въ такое настроеніе, при которыхъ все, въ чемъ упрекала ее совѣсть, казалось ей плодомъ одного самолюбія. Негодованіе исчезло въ ея глазахъ и взоры ея выражали только кроткую боязнь. Она упрекнула его въ томъ, что онъ ненамѣренно вовлекъ ее въ бѣду: она сама такая слабая и легкомысленная.

— Будто я за васъ буду чувствовать точно также, какъ за себя, сказала она съ другаго рода упрекомъ — съ упрекомъ любви.

Стивенъ почувствовалъ смягченіе въ ея голосѣ и взглядѣ; небеса будто снова разверзались передъ нимъ. Онъ приблизился къ ней, взялъ ея руку и сѣлъ молча, облокотясь на бортъ. Онъ боялся выговорить слово, боялся сдѣлать движеніе, чтобъ не вызвать новаго упрека, или отказа съ ея стороны. Жизнь зависѣла отъ ея согласія: безъ него все остальное — смутное, безнадежное, томительное горе. Они долго плыли такимъ образомъ, отдыхая оба въ этомъ отрадномъ молчаніи и не желая нарушить своего блаженства новымъ несогласіемъ. Между-тѣмъ тучи покрывали небо, и вѣтерокъ, сперва легкій, становился все сильнѣй-и-сильнѣй; погода совершенно измѣнилась.

— Вы простудитесь, Магги; позвольте покрыть вамъ плечи шалью. Привстаньте на минутку, душа моя.

Магги исполнила его просьбу. Ей казалось такимъ неизъяснимымъ счастьемъ, чтобъ за нее думалъ и рѣшалъ другой. Она снова сѣла на свое мѣсто, а Стивенъ взялся торопливо за весла, чтобъ быть въ Торби какъ-можно-раньше. Матти казалось, что она не сказала и не сдѣлала ничего рѣшительнаго. Всегда уступка сознается менѣе-рѣзко, чѣмъ сопротивленіе: это почти сонное состояніе мысли, поглощеніе нашей личности чужою. Все убаюкивало ея чувства: сонное движеніе лодки, длившееся цѣлые четыре часа, и, вслѣдствіе того, нѣкоторая усталость и изнуреніе, отвращеніе усталыхъ чувствъ ея отъ неисполнимой высадки изъ лодки и прогулки пѣшкомъ цѣлыми милями по неизвѣстному пути — все это подчиняло ее непонятно-сильному вліянію Стивена, такъ-что мысль разстаться съ нимъ, оскорбить его, будто прикосновеніе раскаленнаго орудія пытки, уничтожила въ ней всякую рѣшимость. Наконецъ, настоящее блаженство быть съ нимъ вмѣстѣ поглощало остатокъ ея нравственныхъ силъ.

Стивенъ вскорѣ замѣтилъ судно, плывшее за ними. Нѣсколько кораблей, въ томъ числѣ и мёдпортскій пароходъ, обогнали ихъ съ утреннимъ отливомъ; но въ теченіе послѣдняго часа они не видали ни одной барки. Стивенъ все болѣе-и-болѣе внимательно всматривался въ подходившее судно, какъ-будто новая мысль пришла ему въ голову; наконецъ, онъ взглянулъ на Магги въ нерѣшительности.

— Магги, милая! сказалъ онъ: — если судно идетъ въ Мёдпортъ, или другую гавань сѣвернаго берега, то самое выгодное для насъ было бы постараться попасть на него. Вы устали, скоро можетъ пойти дождь, и въ такомъ случаѣ, плыть до Торби въ нашей лодкѣ было бы очень-непріятно. Хотя это только торговое судно, но я увѣренъ, что на немъ вамъ будетъ гораздо-покойнѣе, чѣмъ здѣсь, въ лодкѣ; мы возьмемъ съ собой подушки — это, право, самый лучшій планъ. Они очень-рады будутъ взять насъ къ себѣ: у меня денегъ съ собой вдоволь, такъ-что мы можемъ хорошо заплатить имъ.

Маггино сердце начало биться прежнимъ опасеніемъ при этомъ новомъ предложеніи, но она молчала. Одинъ исходъ былъ такъ же труденъ, какъ и другой.

Стивенъ окликнулъ судно, когда оно съ ними поравнялось. Шкиперъ сообщилъ ему, что судно голландское и идетъ въ Мёдпортъ, гдѣ съ попутнымъ вѣтромъ будетъ менѣе черезъ два дня.

— Мы слишкомъ-далеко заѣхали на лодкѣ, сказалъ Стивенъ. — Я было-старался добраться до Торби, но теперь опасаюсь за погоду; къ-тому жь, дама эта, моя жена, истощена отъ усталости и голода. Возьмите насъ съ собой, если можно, а лодку подвяжите сзади. Я вамъ хорошо заплачу.

Магги, теперь въ-самомъ-дѣлѣ дрожа отъ страха, была взята на судно, гдѣ и послужила предметомъ удивленія и восхищенія для любовавшихся голландцевъ. Шкиперъ опасался, что леди будетъ очень-невесело на его кораблѣ, вовсе-неприготовленномъ къ такой чести, гдѣ не было каюты шире куриной клѣтки; по-крайней-мѣрѣ у нихъ была голландская чистота, замѣнявшая многія другія неудобства.. Подушки изъ лодки были съ возможною скоростью постланы на палубѣ, въ видѣ постели, для Магги. Но для нея достаточно было сначала той перемѣны, что она могла гулять по палубѣ, ониряясь на его руку и поддерживаемая его силою; потомъ, подкрѣпивъ себя пищею, она легла отдыхать отъ дневной усталости на разостланныя подушки, съ убѣжденіемъ, что теперь, въ настоящую минуту, ей невозможно измѣнить своего положенія. Во всякомъ случаѣ, надобно ждать до-завтра. Стивенъ сидѣлъ рядомъ съ нею, держа руки ея въ своихъ; они могли говорить только шопотомъ и изрѣдка бросать другъ на друга нѣжные взгляды, потому-что имъ не скоро удалось насытить любопытство пятерыхъ матросовъ, находившихся на суднѣ, до такой степени, чтобъ также мало обращать на себя вниманіе моряковъ, какъ всѣ прочіе предметы, менѣе-отдаленные, чѣмъ горизонтъ. Но Стивенъ блаженствовалъ, торжествовалъ. Все остальное удалялось на дальній планъ при мысли, что Магги будетъ его. Теперь шагъ сдѣланъ; онъ мучился долго въ сомнѣніи; онъ боролся съ одолѣвавшимъ его чувствомъ; онъ долго не рѣшался, но теперь уже не было мѣста раскаянію. Онъ бормоталъ отрывистыя слова про свое счастіе; про обожаніе, про блаженство жить вмѣстѣ; онъ твердилъ ей, что она исполнитъ счастіемъ всякую минуту его жизни; что для него будетъ дороже всего исполнять ея желанія, что ради ея все ему легко снести, кромѣ разлуки съ нею; онъ ея на вѣки; все его будетъ принадлежать ей, а иначе потеряетъ для него всю цѣну. Подобныя слова, произнесенныя тихимъ, прерывавшимся голосомъ, голосомъ, впервые возбудившимъ молодыя страсти, можетъ не подѣйствовать только издали на опытный разсудокъ. Для бѣдной же Магги слова эти звучали очень-близко; они казались ей сладкимъ нектаромъ, приложеннымъ къ жаждущимъ устамъ — значитъ, жизнь должна быть для смертныхъ и здѣсь, на землѣ, жизнь не тяжкая и скорбная, гдѣ привязанность не обращается въ самопожертвованіе. Страстныя, слова Стивена представили ярче, чѣмъ когда-либо, ея воображенію картину подобной жизни; и волшебное видѣніе исключило на-время всякую дѣйствительность, все, кромѣ солнечныхъ лучей, которые къ вечеру пробились сквозь тучи и, отражаясь въ водѣ, будто-усиливали свѣтъ и безъ того яркой картины будущаго блаженства, все, кромѣ руки, жавшей ея ручку, кромѣ нѣжнаго голоса, шептавшаго ей о любви, кромѣ пары глазъ, глядѣвшихъ на нее задумчиво-страстно.

Однако дождю не суждено было идти въ тотъ вечеръ; тучи снова унеслись къ горизонту, образуя багровую стѣну и алые островки той волшебной страны, видимой при закатѣ, гдѣ сторожитъ вечерняя звѣзда. Магги пришлось спать всю ночь на палубѣ; что было гораздо-лучше, чѣмъ идти въ каюту. Чтобъ прикрыть ее отъ холода, употребили все, что, только нашлось теплаго на кораблѣ. Было еще рано, когда дневная усталость навѣяла неясное желаніе совершеннаго покоя, Магги склонила голову, глядя на послѣдній отблескъ блѣднѣвшаго запада, гдѣ только сторожъ золотой горѣлъ все ярче-и-ярче. Потомъ она взглянула на Стивена, который все еще сидѣлъ подлѣ, нагнувшись надъ нею. Но сквозь всѣ сладостныя видѣнія минувшихъ часовъ, которые протекли какъ милый сонъ, безъ всякаго дѣятельнаго участія съ ея стороны, проглядывало смутное сознаніе, что настоящее положеніе ея только минутное и что съ завтрашнимъ днемъ воротится прежняя жизнь лишеній и борьбы; что настоящее блаженство есть только забытье, за которое она горько поплатится при пробужденіи. Но она уже ничего не сознавала ясно: милый сонъ еще продолжался и сладостныя видѣнія блѣднѣли и исчезали одно за другимъ, какъ оттѣнки волшебной страны заката.

ГЛАВА XIV.

Пробужденіе.

Когда Магги уснула, Стивенъ, усталый отъ не привычки много грести и также отъ внутренней борьбы, долго еще ходилъ взадъ и впередъ по палубѣ. Онъ не обращалъ вниманія ни на воду, ни на звѣзды, а безчувственно куря сигару, жилъ весь въ будущемъ. Наконецъ далеко за полночь усталость одержала верхъ надъ душевнымъ волненіемъ и онъ прилегъ у ногъ Магги.

Магги уснула часовъ въ девять и спала уже добрыхъ шесть часовъ; прежде чѣмъ начало разсвѣтать. Она проснулась испуганная отъ страшнаго сна, ей приснившагося. Ей снилось, что она ѣдетъ въ лодкѣ со Стивеномъ и было темно. Вдругъ въ темнотѣ блеснуло что-то, какъ звѣзда, и приближалось все ближе-и-ближе. И вотъ, она видитъ, что Мадонна ѣдетъ въ лодкѣ. Они поравнялись и что жь? Мадонна была — Люси, а гребецъ — Филиппъ… нѣтъ не Филиппъ, а братъ ея, Томъ. И проѣхалъ онъ мимо, не посмотрѣвъ на нее; она вскочила, протянула къ нему руки, хотѣла кричать, но вотъ лодка перевернулась и они начали тонуть; но вдругъ ей кажется, что она проснулась отъ ужаснаго сна, и опять она ребенокъ, сидитъ въ ихъ старой гостиной и Томъ на нее не сердится. Въ этомъ пріятномъ чувствѣ пробужденія въ прежнюю жизнь она дѣйствительно проснулась. Плескъ волнъ, шумъ шаговъ на палубѣ и чудное звѣздное небо — вотъ что привѣтствовало ея пробужденіе. Съ минуту она не могла придти въ себя, не могла различать, было ли это на яву, или во снѣ; но вскорѣ страшная истина представилась ей во всей своей наготѣ. Стивена не было около нея, она была одна съ своими мыслями. Невозвратимое зло, долженствовавшее омрачить всю ея жизнь, уже было сдѣлано. Она отравила жизнь людей, связанныхъ съ нею узами любви и довѣрія. Въ какія-нибудь двѣ недѣли чувство, ею овладѣвшее, довело ее до грѣха, который она болѣе всего ненавидѣла — до постыдной невѣрности и жестокаго себялюбія. Она расторгла узы, придававшія смыслъ ея долгу, и поставила себя внѣ всякаго закона, повинуясь одному только голосу страсти. И куда это ее приведетъ? Куда оно ужь ее привело? Она сказала когда-то, что лучше согласиться умереть, чѣмъ поддаться такому искушенію. Она чувствовала это и теперь, теперь, когда уже послѣдствія такого паденія предупредили самое окончаніе внѣшняго факта. По-крайней-мѣрѣ она вынесла ту пользу изъ столькихъ лѣтъ стремленій къ высокому и прекрасному, что теперь ея душа, хотя и обольщенная и обманутая, никакъ не соглашалась добровольно избрать низшій путь. И притомъ, что избрать? О, Боже! это былъ не выборъ стези счастья и веселья — нѣтъ, то былъ путь сознательнаго жестокосердія и ожесточенія; ибо могла ли она когда-нибудь изгнать изъ своихъ мыслей изображенія Филиппа и Люси съ ихъ убитыми надеждами и вѣрованіями? Ея жизнь со Стивеномъ не могла имѣть никакого священнаго характера; она должна была на вѣки погибать и блуждать въ неизвѣстности, вѣдомая одними непостоянными побужденіями. Она вышла теперь изъ той колеи жизни, на которую когда-то уже давно вступила съ такимъ жаромъ и которой держалась съ такою вѣрностью. Тогда она отказалась отъ всѣхъ радостей и удовольствій, прежде чѣмъ она узнала ихъ, прежде чѣмъ они ей представились. Филиппъ былъ правъ, когда говорилъ, что она не понимала, что такое самоотреченіе. Она думала, что это какое-то спокойное, восторженное состояніе души; теперь она увидѣла самоотреченіе лицомъ къ лицу, эту терпѣливую силу, имѣющую ключъ жизни и увѣнчанную терновымъ вѣнцомъ. Еслибъ она только могла воротить невозвратимый вчерашній день, хоть цѣною безсчисленнаго числа лѣтъ внутреннихъ, безмолвныхъ страданій, она бы преклонила колѣни и приняла бы этотъ крестъ съ сознаніемъ душевнаго покоя.

Разсвѣтало; на востокѣ небо покрывалось пурпуровымъ свѣтомъ восходившаго солнца, а бѣдная Магги все еще была въ объятіяхъ прошедшаго. Воспоминаніе о прошедшей жизни овладѣло ею съ такой силой, какъ-только возможно въ тѣ минуты, когда послѣдній лучъ спасенія не исчезъ. Она теперь видѣла Стивена, спавшаго на палубѣ, и этотъ одинъ видъ возбудилъ въ душѣ ея цѣлую бурю, разразившуюся долго-сдержанными рыданіями. Самою горькою для нея мыслью, возбуждавшею болѣе всего внутренній вопль о помощи, было то, что оно будетъ больно Стивену. Но страхъ, что она не выдержитъ и опять ея совѣсть будетъ усыплена превозмогъ все. Она боялась, чтобъ энергія въ ней не родилась тогда только, когда будетъ уже поздно. Поздно! Ужь было поздно, быть-можетъ, для всего; одно только было возможно: отшатнуться отъ послѣдней ступени низости и не вкусить сладости, купленной цѣною чужихъ терзаній. Солнце взошло и Магги вскочила съ мѣста, сознавая, что насталъ день борьбы. На глазахъ ея были еще слезы. Накинувъ на голову шадь, она сидѣла тихо и смотрѣла на солнце, блиставшее теперь во всемъ своемъ величіи. Стивена что-то разбудило; онъ всталъ съ своего жосткаго ложа и сѣлъ около Магги. Въ первомъ же взглядѣ, которымъ они помѣнялись, онъ, какъ-бы по инстинкту, понялъ, что грозитъ что-то недоброе его страстной любви. Онъ ужасно боялся, чтобъ; Магги не начала сопротивляться, и страшился одной мысли, что онъ ее не переломитъ. Совѣсть его громко говорила, что онъ вчера предательски лишилъ ее свободы дѣйствія: въ немъ было слишкомъ-много природнаго благородства, чтобъ не чувствовать, что если она будетъ сопротивляться, то его вчерашній поступокъ сдѣлается презрительнымъ и она будетъ имѣть право его упрекать. Но Магги не сознавала этого права; она чувствовала какую-то роковую слабость, какую-то нѣжность, раждавшуюся при мысли, что необходимо нанести душевную рану. Она позволила ему сѣсть около себя и взять ея руку; она даже улыбнулась ему, но грустной улыбкой; она не могла сказать ему ничего горькаго до самой минуты прощанія; и такъ они выпили вмѣстѣ кофе, ходили взадъ и впередъ по палубѣ. Наконецъ капитанъ объявилъ имъ, что они будутъ въ Мёдпортѣ часамъ къ пяти. Извѣстіе это имъ обоимъ было тягостно. Стивенъ чувствовалъ какой-то неопредѣленный страхъ, но надѣялся, что онъ чрезъ нѣсколько часовъ совершенно разсѣется. Магги, напротивъ, сознавала въ себѣ непреложную рѣшимость, въ которой она безмолвно, но настойчиво старалась укрѣпиться. Стивенъ безпрестанно выражалъ свое безпокойство о той усталости и недостаткѣ въ комфортѣ, которые Магги должна была ощущать; при этомъ онъ прибавлялъ, что вотъ скоро они выйдутъ на берегъ и ей будетъ покойнѣе ѣхать въ экипажѣ. Этими послѣдними предположеніями, высказанными вслухъ, онъ хотѣлъ увѣрить самого себя, что все сбудется, какъ онъ устроилъ. Долго Магги довольствовалась одними увѣреніями, что она хорошо спала, что ей вовсе не было непріятно это путешествіе на суднѣ, вѣдь, они же не ѣхали по морю, и только было немножко не такъ весело, какъ кататься въ лодочкѣ на Флоссѣ. Но сдерживаемая, непреложная рѣшимость непремѣнно выразилась въ блескѣ глазъ и Стивенъ все болѣе-и-болѣе безпокоился, чувствуя, что Магги ужь болѣе не играетъ пассивной роли. Онъ жаждалъ говорить, но не смѣлъ, о ихъ будущей свадьбѣ, о томъ, куда они поѣдутъ, что будутъ дѣлать, какъ напишутъ отцу о всемъ случившемся. Онъ горѣлъ желаніемъ увѣрить себя въ ея согласіи. Но каждый разъ, когда взглядывалъ на нее, его все болѣе-и-болѣе пугала тихая грусть, свѣтившаяся въ ея глазахъ.

— Вотъ и Мёдпортъ, сказалъ онъ, наконецъ. — Теперь, дорогая моя, прибавилъ онъ, повернувшись къ ней: — худшая часть нашего странствія миновалась. Разъ, на землѣ мы можемъ ѣхать гораздо-скорѣе. Часа черезъ полтора ужь мы будемъ вмѣстѣ катиться въ коляскѣ и это покажется вамъ отдыхомъ послѣ такой усталости.

Магги чувствовала, что настало время говорить. Теперь было нехорошо молчать и тѣмъ какъ-бы соглашаться съ нимъ. Она сказала тихо, почти вполголоса, точно такъ же, какъ и онъ говорилъ, но рѣшительно и прямо:

— Нѣтъ, чрезъ полтора часа мы вмѣстѣ не будемъ, мы уже тогда разстанемся.

Стивенъ побагровѣлъ.

— Нѣтъ, сказалъ онъ: — мы не разстанемся. Я скорѣе умру.

Онъ этого ожидалъ. Борьба была неминуема; но ни одинъ изъ нихъ не смѣлъ сказать болѣе ни одного слова. Они молча сѣли въ лодку и поѣхали къ берегу. На пристани была большая толпа зѣвакъ и пассажировъ, дожидавшихся отплытія парохода въ Сент-Оггсъ. Магги казалось, что когда она торопливо пробиралась сквозь эту толпу, опираясь на руку Стивена, кто-то къ ней подошелъ изъ группы пассажировъ, какъ-бы желая съ ней говорить; но Стивенъ увлекъ ее далѣе и она забыла все на свѣтѣ, кромѣ предстоявшую ей борьбу.

Первый попавшійся носильщикъ проводилъ ихъ въ ближнюю гостиницу. Проходя по двору, Стивенъ приказалъ закладывать почтовую коляску. Магги не обратила вниманія на его слова, а только сказала:

— Попросите ихъ дать намъ отдѣльную комнату.

Пойдя въ комнату, Магги не сѣла, а Стивенъ съ страшной рѣшимостью подошелъ къ двери и хотѣлъ позвонить, но Магги предупредила его и тихо, но твердо сказала:

— Стивенъ, я не ѣду. Мы должны здѣсь разстаться.

— Магги, воскликнулъ онъ, поспѣшно повертываясь къ ней, и чувствуя, что пытка его начинается: — вы хотите меня убить? И какая теперь польза въ этомъ? Дѣло уже сдѣлано, его не воротишь.

— Нѣтъ, оно еще не сдѣлано, сказала Магги. — Сдѣлано уже слишкомъ-много, но не все; и то, что уже сдѣлано нами — увы! никогда не удастся загладить. Но я далѣе не пойду ни на шагу. Не пытайтесь опять меня уговорить. Вѣдь, вчера я была увлечена противъ моей воли.

Что ему было дѣлать? Онъ не смѣлъ подойти къ ней; ея гнѣвъ могъ разразиться и тѣмъ возстановить еще новую преграду между ними. Онъ ходилъ взадъ и впередъ въ безумномъ волненіи.

— Магги! сказалъ онъ, наконецъ, остановившись противъ нея и въ голосѣ его звучала мольба несчастнаго, страстнаго человѣка. — Магги! пожалѣйте меня… выслушайте меня… простите меня. Я буду вамъ повиноваться во всемъ, ничего не сдѣлаю безъ вашего согласія, но не губите нашу жизнь на вѣки безразсудной злобой, немогущей принести пользы никому, а только родить горе и зло. Сядьте, дорогая моя, Магги, подождите, подумайте. Не обходитесь со мной, какъ-будто вы мнѣ не довѣряете.

Онъ затронулъ самую чувствительную струну Магги, но она уже твердо рѣшилась перенести всѣ страданія.

— Мы не должны ждать, сказала она тихо, но ясно: — мы должны сейчасъ же разстаться.

— Мы не можемъ разстаться, Магги! воскликнулъ Стивенъ, съ увлеченіемъ. — Я не могу этого перенести! И что за польза вамъ терзать меня? Вѣдь, дѣло сдѣлано, что бъ оно тамъ ни было. Развѣ вы кому-нибудь поможете тѣмъ, что сведете-меня съ ума?

— Я никогда даже ради васъ не начну новой жизни, добровольнымъ согласіемъ утвердивъ то, что не должно было случиться. То, что я вамъ говорила въ Басестѣ, то я чувствую и теперь: я скорѣе согласилась бы умереть, чѣмъ поддаться такому искушенію. Гораздо было бы лучше, еслибъ мы тогда разстались на вѣкъ. Но теперь мы должны разстаться.

— Мы не разстанемся, разразился страстно Стивенъ. Онъ инстиктивно прислонился спиной къ двери, забывая все, что онъ говорилъ за нѣсколько минутъ. — Я не хочу этого терпѣть. Вы дѣлаете меня просто безумнымъ и я не отвѣчаю болѣе за себя.

Магги вздрогнула. Она чувствовала, что нельзя будетъ разстаться вдругъ. Ей теперь нужно было затронуть благородную струну Стивена; она должна была вынести труднѣйшее испытаніе, чѣмъ поспѣшное бѣгство въ минуту увлеченія. Она сѣла. Стивенъ, слѣдя за всѣми ея движеніями, съ какимъ-то отчаяніемъ, тихо подошелъ къ ней, сѣлъ рядомъ и съ жаромъ схватилъ ея руку. Сердце ея билось, какъ сердце испуганной птички, но эта рѣшительная оппозиція придавала ей еще болѣе силы. Она чувствовала, что рѣшимость ея крѣпнетъ каждую минуту.

— Вспомните, что вы чувствовали нѣсколько недѣль назадъ, начала она: — вспомните, что мы оба чувствовали, что мы связаны священными узами съ другими и не должны побѣдить въ насъ тѣ чувства, которыя могутъ заставить насъ измѣнить нашему долгу. Мы измѣнили нашей рѣшимости, но и теперь долгъ нашъ тотъ же самый и нарушить его также грѣшно.

— Нѣтъ, сказалъ Стивенъ: — мы доказали, что невозможно было оставаться вѣрными нашей рѣшимости. Мы доказали, что чувство, которое насъ заставляетъ стремиться другъ къ другу, слишкомъ-сильно, чтобъ его побѣдить. Естественный законъ выше всѣхъ законовъ; мы не виноваты, что онъ причиняетъ страданія нѣкоторымъ людямъ.

— Нѣтъ, Стивенъ, я увѣрена, что мы дѣлаемъ нехорошо. Я думала много объ этомъ и вижу, что еслибъ мы такъ разсуждали, то мы бы оправдали всякую измѣну, жестокость и нарушеніе самыхъ священныхъ узъ. Если прошедшее не должно насъ связывать, то что жь тогда долгъ? Не было бы тогда закона, кромѣ минутнаго побужденія страсти.

— Но есть узы, которыя нельзя сохранить одной рѣшимостью не разрывать ихъ, сказалъ Стивенъ, вставая и ходя взадъ и впередъ по комнатѣ. — Что значитъ внѣшняя вѣрность? Развѣ они насъ поблагодарили бы за пустую вѣрность, безъ любви?

Магги не отвѣчала. Она переносила и внѣшнюю и внутреннюю борьбу. Наконецъ она начала говорить; съ одушевленіемъ отстаивала она свое убѣжденіе, хотя и прямо-противоположное ихъ взаимнымъ чувствамъ.

— Это кажется безспорнымъ и справедливымъ съ перваго взгляда, но, поближе посмотрѣвъ на дѣло, я увѣрилась, что это несправедливо, нехорошо и грѣшно. Вѣрность и постоянство, вѣдь, не значатъ дѣлать только то, что легко и пріятно. Они означаютъ стремленіе. отъ всего, что можетъ нарушить довѣріе къ намъ и возбудить страданія въ тѣхъ, которые поставлены жизнію въ зависимости отъ насъ. Еслибъ мы… еслибъ я была лучше, благороднѣе, то я бы чувствовала эти обязанности постоянно; онѣ бы вѣчно жили въ моей душѣ, такъ, какъ теперь въ тѣ минуты, когда совѣсть у меня пробуждается, и тогда противоположное чувство никогда бы не развилось во мнѣ. Я бы тогда молилась ревностно о помощи свыше и отвернулась бы отъ этого съ ужасомъ, какъ отвертываются отъ какой-нибудь страшной опасности. Я не вижу себѣ извиненія. Я бы никогда не нарушила своихъ обязанностей противъ Люси и Филиппа, еслибъ я не была слаба, себялюбива и жестокосерда, и не думала бы о ихъ предстоящихъ истязаніяхъ безъ боли, которая бы уничтожила всякое искушеніе. О, что теперь чувствуетъ Люси? Она вѣрила мнѣ… она любила меня… она была всегда такъ добра ко мнѣ. Подумайте о ней…

Магги, задыхаясь отъ волненія, замолчала.

— Я не могу о ней думать, сказалъ Стивенъ, топая ногою, какъ-бы отъ боли. — Я не могу ни о комъ думать, какъ только о васъ, Магги. Вы требуете отъ человѣка невозможнаго. Я чувствовалъ это, однажды, но теперь я не могу воротиться къ этому чувству. И какая вамъ польза думать объ этомъ, развѣ только мучить меня? Вы не можете теперь спасти ихъ отъ терзанія; вы можете только кинуть меня и отравить, уничтожить мою жизнь. И еслибъ даже мы могли воротиться къ старому и выполнить наши обязательства… еслибъ это было возможно… то это было бы ужасно, ненавистно… какъ думать, что вы будете женою Филиппа, женою человѣка, котораго вы не любите. Нѣтъ, мы спасены отъ страшной ошибки.

Магги покраснѣла и не могла отвѣчать. Стивенъ замѣтилъ это. Онъ опять сѣлъ подлѣ нея, взялъ за руку и смотрѣлъ на нее съ страстной мольбою.

— Магги, дорогая Магги! если вы меня любите, то вы моя. Кто можетъ имѣть на васъ болѣе правъ, чѣмъ я? Моя жизнь вся въ вашей любви ко мнѣ. Нѣтъ ничего въ прошедшемъ, что могло бы уничтожить наши права другъ на друга. Мы въ первый разъ оба полюбили всѣмъ сердцемъ и душой.

Магги молчала и смотрѣла внизъ. Стивенъ начиналъ надѣяться, что онъ восторжествуетъ. Но она подняла глаза и взглянула на него взглядомъ полнымъ скорби, но скорби, выражавшей не уступчивость, а одно сожалѣніе.

— Нѣтъ, не всей моей душою и сердцемъ, Стивенъ, сказала она, съ рѣшимостъю. — Умъ мой никогда этого не одобрялъ. Есть привязанности, воспоминанія и стремленія къ совершенству и добру, которыя утвердились во мнѣ и никогда надолго меня не покинутъ; они воротились бы и заставили бы меня горько раскаяваться. Я не могла бы жить мирно и спокойно, еслибъ сама воздвигла между собою и Богомъ страшную тѣнь добровольнаго грѣха. Я уже причинила горе многимъ — я знаю, я чувствую это, но я никогда добровольно на это не соглашалась. Я никогда не говорила: «пускай ихъ терзаются, только чтобъ мнѣ было весело». Я никогда не хотѣла выйти за васъ замужъ. Еслибъ вы и выманили у меня согласіе отъ минутной побѣды надо мною моего чувства къ вамъ, то все-таки сердце мое невполнѣ принадлежало бы вамъ. Еслибъ я могла воротить все случившееся, то я предпочла бы остаться вѣрной моимъ тихимъ привязанностямъ и жить безъ счастья любви.

Стивенъ пустилъ ея руку, вскочилъ и началъ ходить нетерпѣливо по комнатѣ отъ едва-удерживаемой злобы.

— Боже праведный! воскликнулъ онъ, наконецъ: — какъ несчастна любовь женщины въ сравненіи съ любовью мужчины. Я въ-состояніи сдѣлать всевозможныя преступленія ради васъ, а вы можете такъ выбирать и колебаться. Вы не любите меня. Еслибъ вы любили меня хоть въ десять разъ меньше сравнительно съ тѣмъ, какъ я васъ люблю, то вы ни на минуту не задумались бы надъ, тѣмъ, что мною вамъ пожертвовать невозможно. Но вамъ, кажется, все-равно, что вы меня лишаете счастья въ жизни.

Магги почти конвульсивно сплеснула руками. Она вся дрожала отъ страха, какъ-будто ее окружала со всѣхъ сторонъ темнота и только блескъ молніи показывалъ ей, гдѣ она стояла.

— Нѣтъ, я вами не жертвую, не могла бы вами жертвовать, начала она, какъ только собралась съ силами. — Но я не могу вѣрить, чтобъ то было добромъ для васъ, что я, что мы оба чувствуемъ, есть зло въ-отношеніи другихъ. Мы не можемъ выбирать счастья себѣ, или другимъ, не можемъ сказать, гдѣ находится счастье. Мы можемъ только выбирать, станемъ ли мы наслаждаться въ настоящую минуту, или отречемся отъ этого, повинуясь божественному голосу нашей, совѣсти, ради того, чтобъ остаться вѣрнымъ тѣмъ началамъ, которыя освящаютъ нашу жизнь. Я знаю, это трудно; я часто не слѣдовала этому правилу, но я чувствую, если я на вѣки отъ него откажусь, то жизнь моя будетъ темна, безъ малѣйшихъ проблесковъ свѣта.

— Но, Магги, сказалъ Стивенъ, садясь опять около нея: — вы, быть-можетъ, не понимаете, что то, что случилось вчера, измѣнило все дѣло? Какое-то пробужденіе васъ ослѣпляетъ и вы не видите дѣла въ его настоящемъ свѣтѣ. Теперь поздно говорить, что мы могли, или должны были сдѣлать. Взглянувъ съ самой худшей точки зрѣнія на все дѣло, оно уже фактъ и мы должны основывать наши дѣйствія на немъ. Наше положеніе совершилось и долгъ нашъ измѣнился. Мы должны признать наши дѣйствія и начать новую жизнь. Положимъ, что мы были бы вчера обвѣнчаны? Наше положеніе почти не измѣнилось бы. Для другихъ это не составило, бы никакой перемѣны. Оно только сдѣлало бы ту разницу для насъ, прибавилъ Стивенъ: — что вы признали бы тогда, что вы связаны со мною сильнѣйшими узами, чѣмъ со всѣми другими.

Опять Магги покраснѣла и молчала. Стивенъ опять подумалъ, что начинаетъ брать верхъ надъ ней; до-сихъ-поръ мысль, что онъ можетъ не восторжествовать, не приходила ему въ голову. Есть вещи, въ возможности которыхъ умъ нашъ такъ сильно сомнѣвается, что становится невозможнымъ страшиться ихъ.

— Дорогая моя! сказалъ онъ, самымъ нѣжнымъ голосомъ, наклоняясь къ ней и обвивая ее только рукою: — вы теперь моя… весь свѣтъ это думаетъ… долгъ нашъ основывается теперь на этомъ. Чрезъ нѣсколько часовъ вы будете законнымъ образомъ моею и они увидятъ, что была сила, возставшая противъ ихъ правъ и поборовшая ихъ.

Магги бросила испуганный взглядъ на лицо, которое было совсѣмъ-близко къ ней, она вздрогнула, и снова поблѣднѣла…

— Нѣтъ, я этого не могу сдѣлать! сказала она, почти съ отчаяніемъ. — Стивенъ, не спрашивайте у меня этого, не принуждайте меня… Я не въ-состоиніи теперь ни думать, ни разсуждать; я не знаю, какъ мнѣ поступать, но сердце мое возмущается противъ этого. Я вижу, я чувствую ихъ безпокойство, ихъ страданія: мысль объ этомъ какъ-будто выжгла слѣдъ въ моемъ умѣ. Я страдала, и никто не сожалѣлъ обо мнѣ; а теперь я заставляю другихъ страдать. Эта мысль никогда не покинетъ меня; она будетъ отравлять нашу любовь. Я чувствую привязанность къ Филиппу, своего рода привязанность. Я помню, что было сказано между нами; я знаю, что онъ смотритъ на меня, какъ на единственное благо въ жизни. Мнѣ суждено было встрѣтиться съ нимъ, чтобъ облегчить его тяжелую участь, а я покинула его! А Люси, она также обманута, она, которая такъ довѣряла мнѣ. Я не могу выйти за васъ замужъ. Я не могу схватить чужое счастіе и повернуть ихъ въ бѣдствія. Нѣтъ, не то чувство должно управлять нами, не то, которое мы питаемъ другъ къ другу: оно оторвало бы меня отъ всего, что было мнѣ дорого и свято. Я не могу начать новую жизнь и забыть прошлую; нѣтъ, я должна возвратиться къ ней, прильнуть къ ней, иначе мнѣ будетъ казаться, что все подъ моими ногами шатко.

— Боже милостивый! Магги! сказалъ Стивенъ, вставая и схватывая ее за руку: — вы бредите. Какъ можете вы возвратиться, не выйдя замужъ за меня? Вы не знаете, что будутъ говорить. Вы ничего не видите въ настоящемъ свѣтѣ.

— Да, я все знаю. Но они мнѣ повѣрятъ. Я во всемъ покаюсь. Люси повѣритъ мнѣ, она проститъ васъ, и тогда… тогда… о! какое-нибудь добро да выйдетъ, если мы исполнимъ свой долгъ. Милый, милый Стивенъ, пустите меня! не доводите меня до болѣе глубокаго раскаянія. Я никогда не была согласна на это всею душею, я и теперь несогласна.

Стивенъ пустилъ ея руку и опустился въ кресло, пораженный отчаяніемъ и безсильною яростью. Онъ нѣсколько времени сидѣлъ, не глядя на нее, между-тѣмъ ея взоры были устремлены на него въ испугѣ отъ быстрой въ немъ перемѣны. Наконецъ, все еще отворачиваясь отъ нея, онъ произнесъ:

— Ступайте, оставьте меня, не мучьте меня долѣе, я не въ силахъ болѣе терпѣть.

Не давая сама себѣ отчета въ томъ, что дѣлала, она наклонилась къ нему и дотронулась рукою до его руки, онъ отдернулъ ее, какъ отъ раскаленнаго желѣза и снова сказалъ:

— Оставьте меня!

Магги не сознавала въ себѣ никакой рѣшимости, когда, отвернувшись отъ этого мрачнаго и отвращеннаго отъ нея лица, она вышла изъ комнаты. Что-послѣдовало за этимъ — она едва могла отдать себѣ отчетъ; въ воспоминаніяхъ ея остались только лѣстница, съ которой она сошла какъ бы во снѣ. Мостовая, коляска уже запряженная по дорожному, тамъ улица, а за нею поворотъ въ другую улицу, въ которой стоялъ дилижансъ принимавшій сѣдоковъ, далѣе, яркая мысль, родившаяся въ ея головѣ, что эта карета увезетъ ее куда-нибудь, быть-можетъ, домой. Но она не была въ-состояніи что-нибудь спросить, она только молча сѣла въ экипажъ.

Домъ, гдѣ были ея мать и братъ, Филиппъ, Люси, театръ ея трудовъ и испытаній былъ гаванью, къ которой она стремилась всею душою, святилищемъ, вмѣщавшимъ ея святыню, гдѣ она была безопасна отъ новаго паденія. Мысль о Стивенѣ причиняла ей страшныя терзанія, но, какъ и всякая боль, она возбуждала дѣятельность другихъ мыслей. Но мысль о томъ, что будутъ говорить и думать о ея поведеніи, и не приходила ей въ голову. Любовь, глубокое состраданіе, мучительное раскаяніе не оставляли мѣста для другихъ чувствъ.

Дилижансъ увезъ ее въ Йоркъ, еще далѣе отъ дома, но она не узнала этого прежде, чѣмъ ее высадили въ полночь въ этомъ старинномъ городѣ. Что до того? она можетъ переночевать здѣсь, а завтра поѣдетъ домой. При ней былъ кошелекъ со всѣми ея деньгами, банковымъ билетомъ и совереномъ; она забыла его въ карманѣ, когда ходила третьяго дня за покупками.

Но легла ли она спать въ ту ночь въ мрачной спальнѣ гостиницы съ твердою рѣшимостью идти по стезѣ раскаянія и самопожертвованія? — нѣтъ; подобная жизненная борьба не такъ легка; великія жизненныя задачи не такъ легко разрѣшаются. Во мракѣ ночи она видѣла лицо Стивена, обращенное къ ней съ выраженіемъ страданія и страшнаго укора, она снова чувствовала всю раздражительную прелесть его присутствія, съ которымъ жизнь уже не казалась тяжелымъ подвигомъ, а какимъ-то легкимъ плаваніемъ въ потокѣ радости и блаженства. Любовь, отъ которой она отреклась, возвращалась къ ней съ новою, жестокою, чарующею силою. Она чувствовала, что готова была снова броситься въ ея объятія, и въ это мгновеніе видѣніе ускользало отъ ея взоровъ и какъ-бы исчезало въ туманѣ, оставляя за собою только замиравшій звукъ какого-то глухаго и пронзительнаго голоса, говорившаго: «оно прошло, прошло на вѣки».

КНИГА СЕДЬМАЯ.

ПОСЛѢДНЕЕ УБѢЖИЩЕ.

ГЛАВА I.

Возвращеніе на мельницу.

Послѣ обѣда, между четырехъ и пяти часовъ, Томъ Тёливеръ стоялъ въ аллеѣ, ведущей къ старому дому дорнкотской мельницы. Пять дней прошло съ-тѣхъ-поръ, какъ Стивенъ и Магги покинули Сент-Оггсъ. Онъ былъ теперь хозяинъ дома и наполовину уже исполнилъ завѣщаніе покойнаго отца. Впродолженіе нѣсколькихъ лѣтъ, стараясь постоянно обуздывать свой характеръ и работая, что есть силы, Томъ достигъ всеобщаго уваженія, съ-искони-вѣка бывшаго наслѣдственнымъ достояніемъ Додсоновъ и Тёливеровъ.

Но на лицѣ Тома, освѣщенномъ жаркими лучами лѣтняго, вечерняго солнца, не видно было ни удовольствія, ни торжества; губы его были сжаты и выражали неудовольствіе; суровая, глубокая морщина рисовалась надъ его строгими бровями; надвинувъ фуражку на лобъ, съ цѣлью защитить себя отъ лучей, и заложивъ руки глубоко въ карманы, онъ началъ ходить взадъ и впередъ по дорогѣ. Никакихъ извѣстій не было отъ сестры съ-тѣхъ-поръ, какъ Бобъ Джекинъ возвратился на пароходѣ изъ Мёдпорта, и положилъ конецъ всѣмъ невѣроятнымъ предположеніямъ о несчастіи, случившемся на водѣ, объявивъ, что онъ видѣлъ, какъ она сходила на берегъ съ корабля вмѣстѣ съ мистеромъ Стивеномъ Гестъ. Какихъ вѣстей можно было ожидать телерь: что она вышла замужъ, или что? Вѣроятнѣе, что она не вышла замужъ. Томъ приготовился ожидать послѣдняго, то-есть худшаго, что могло случиться — не смерть, но безчестіе.

Когда онъ шелъ, поворотясь спиной къ воротамъ и глядѣлъ на стокъ воды изъ мельницы, хорошо намъ знакомая женщина, высокаго роста, съ черными, блестящими глазами, подошла къ калиткѣ и остановилась, глядя на него съ сильнымъ біеніемъ сердца.

Брата она въ дѣтствѣ боялась больше всего на свѣтѣ, и страхъ этотъ она сохранила съ лѣтами. Она боялась его такъ, какъ мы всегда боимся тѣхъ людей, которыхъ любимъ, несмотря на ихъ неуступчивость, непреклонность и неизмѣнчивость. Не отдавая себѣ въ этомъ отчета и не имѣя возможности устранить себя отъ этого вліянія, глубокое чувство страха наполняло всю душу Магги въ эту минуту, но она была твердо намѣрена возвратиться къ брату, какъ въ единственное убѣжище, назначенное ей судьбою. Припоминая прежнія свои ошибки и слабости, она чувствовала угрызенія совѣсти за оскорбленіе, нанесенное ею теперь семейству и готова была на глубочайшее униженіе. Она почти желала выслушать отъ Тома строгій упрекъ и готова была молча и терпѣливо покориться рѣзкому, порицающему сужденію брата, противъ котораго она такъ часто возставала. Теперь оно казалось ей болѣе, нежели справедливымъ. Кто могъ быть болѣе кроткимъ, нежели она въ эту минуту? Ей необходима была эта внѣшняя помощь, чтобъ облегчить свою вину, свое несчастіе полнымъ, смиреннымъ признаніемъ передъ людьми, взгляды и слова которыхъ были бы отраженіемъ ея собственной совѣсти.

Магги пролежала въ постели цѣлый день въ Йоркѣ съ страшною головною болью, происшедшею, вѣроятно, отъ ужаснаго напряженія и истощенія въ предшествующій день и ночь. Въ глазахъ ея все еще видны были слѣды физическихъ страданій, и вся ея фигура въ этомъ платьѣ, которое она такъ долго не перемѣняла, придавала ей видъ изнуренный и несчастный. Она приподпяла защелчку калитки и, потихоньку вошла. Томъ не слыхалъ, какъ отворилась калитка, онъ въ эту минуту былъ у самой плотины, близь которой съ шумомъ ревѣлъ потокъ; но онъ скоро повернулся; взглянувъ въ эту сторону, онъ увидѣлъ Магги. Лицо ея, истощенный видъ и одиночество показались ему подтвержденіемъ худшихъ его предположеній. Онъ остановился, дрожа всѣмъ тѣломъ и блѣднѣя отъ отвращенія и негодованія.

Магги тоже пріостановилась шагахъ въ трёхъ отъ него; она чувствовала ненависть въ его взглядѣ: но ей надо же было говорить.

— Томъ, начала она слабымъ голосомъ: — я пришла назадъ къ тебѣ; я возвратилась домой искать убѣжища… я тебѣ все разскажу.

— Нѣтъ тебѣ больше дому у меня, отвѣчалъ онъ, дрожа отъ злобы. — Ты насъ всѣхъ острамила, ты замарала имя моего отца. Ты сдѣлалась проклятіемъ для лучшихъ друзей твоихъ. Ты сдѣлала подлость… ты обманула… никакія причины недовольно-сильны, чтобъ удержать тебя отъ зла. Я навсегда умываю руки: ты мнѣ больше не сестра.

Въ это время мать ихъ подошла къ дверямъ; она стояла, какъ громомъ пораженная, видя Магги въ такомъ положеніи и слыша слова Тома.

— Томъ, сказала Магги съ большою рѣшимостью: — я, можетъ-быть, не такъ виновна, какъ ты подозрѣваешь. Я никогда не хотѣла поддаваться своимъ чувствамъ; я боролась противъ нихъ. Я слишкомъ-далеко заѣхала на лодкѣ, и не могла возвратиться во вторникъ. Я пріѣхала, какъ только могла.

— Я не могу тебѣ болѣе вѣрить, сказалъ Томъ, понемногу переходя отъ лихорадочнаго раздраженія первой минуты къ холодной неумолимости. — Ты была въ тайныхъ отношеніяхъ съ Стивеномъ Гестъ, какъ прежде съ Филиппомъ. Онъ ѣздилъ къ тёткѣ Моссъ, чтобъ съ тобою видѣться; ты съ нимъ одна гуляла по полямъ. Еслибъ ты вела себя не такъ, какъ ни одна скромная дѣвушка не повела бы себя съ женихомъ своей кузины, то этого не могло бы случиться. Всѣ люди въ Лю-Крестѣ видѣли, какъ вы проѣзжали — вы проѣзжали мимо всѣхъ другихъ мѣстечекъ и деревень. Ты знала, что дѣлала. Филиппъ Уокимъ тебѣ служилъ только ширмой, чтобъ обмануть Люси, добрѣйшаго друга, котораго ты когда-либо имѣла. Ступай, взгляни, что ты съ ней сдѣлала: она больна, не можетъ говорить, и мать не можетъ подойти къ ней близко, чтобъ не напомнить ей о тебѣ.

Магги была оглушена; слишкомъ-удрученная, подавленная своею грустью, она не въ состояніи была различить разницу между ея настоящей виною и братнинымъ осужденіемъ, тѣмъ менѣе оправдываться и защищаться.

— Томъ, сказала она, ломая руки отъ отчаянія и дѣлая сверхъестественное усиліе, чтобъ говорить. — Что бы я ни сдѣлала, я горько въ томъ раскаяваюсь; я хочу загладить свою вину, я готова переносить какія угодно униженія; я хочу, чтобъ меня удержали отъ дурнаго впредь…

— Что тебя можетъ удержать? сказалъ Томъ съ жестокою горечью: — ни религія, ни природныя чувства благодарности и чести. А онъ… его бы слѣдовало пристрѣлить, какъ собаку. Впрочемъ, ты въ десять разъ хуже его: я презираю твой характеръ и твое поведеніе. Ты увѣряешь, что ты боролась съ своими чувствами. Да! Вотъ я такъ боролся съ своими чувствами; но я ихъ побѣдилъ, я ихъ одолѣлъ. Моя жизнь потруднѣй, потяжелѣй была твоей, но я нашелъ себѣ утѣшеніе, исполняя свои обязанности; но я не намѣренъ потворствовать такимъ характерамъ, какъ твой: пускай свѣтъ узнаетъ, что я понимаю разницу между добромъ и зломъ. Если ты будешь въ нуждѣ — я тебѣ помогу, дай знать объ этомъ матери: но ты не войдешь подъ мою крышу. Довольно мнѣ переносить одну мысль о твоемъ безчестіи: тебя видѣть — для меня ненавистно.

Тихо отвернулась Магги, собираясь уходить, съ отчаяніемъ на сердцѣ, но бѣдная, запуганная материнская любовь сильнѣе всякаго страха, не замедлила обнаружиться.

— Дитя мое! я пойду съ тобою: у тебя есть еще мать.

О! какъ сладокъ былъ этотъ поцалуй для бѣдной Магги! Одна капля обыкновеннаго человѣческаго состраданія въ безнадежную минуту гораздо-сильнѣе помогаетъ, нежели всѣ премудрости.

Томъ повернулся и пошелъ въ домъ.

— Войди, мое дитя, шепнула мистрисъ Тёливеръ: — онъ позволитъ тебѣ остаться и переночевать въ моей постели, онъ мнѣ это не откажетъ, если я его попрошу.

— Нѣтъ, матушка, сказала Магги тихимъ голосомъ, будто вздохъ вырвался изъ ея груди. — Я никогда не войду туда.

— Такъ подожди меня снаружи: я одѣнусь и пойду съ тобою.

Когда его мать появилась одѣтая и со шляпою на головѣ, Томъ вышелъ къ ней въ корридоръ и сунулъ ей въ руки денегъ.

— Мой домъ всегда будетъ вашимъ, матушка, сказалъ онъ: — вы будете ко мнѣ приходить и извѣщать меня обо всемъ, что вамъ будетъ нужно: вы, вѣдь, возвратитесь ко мнѣ?

Бѣдная мистрисъ Тёливеръ взяла деньги, слишкомъ-запуганная, чтобъ отвѣчать что-нибудь. Одно только, что она сознавала, и то по инстинкту матери, что она пойдетъ съ своимъ несчастнымъ ребенкомъ.

Магги дожидалась за калиткою; она взяла мать свою подъ-руку и онѣ шли нѣкоторое время въ молчаніи.

— Матушка, сказала Магги наконецъ: — мы пойдемъ въ избушку Луки: Лука меня приметъ; онъ былъ очень-добръ до меня, когда я была еще маленькой дѣвочкой.

— У него теперь недовольно мѣста для насъ, моя милая; у его жены столько дѣтей. Я, право, не знаю, куда идти, развѣ къ одной изъ твоихъ тётокъ; но я едва-ли это посмѣю, сказала бѣдная мистрисъ Тёливеръ, потерявшая всякую способность разсуждать здраво въ этомъ крайнемъ положеніи.

Магги помолчала немного и потомъ отвѣчала:

— Пойдемте къ Бобу Джекину, матушка: у его жены найдется мѣсто для насъ, если у нихъ нѣтъ жильца.

Рѣшившись на послѣднее, онѣ пошли по дорогѣ, ведущей въ Сент-Оггсъ, къ старому дому, стоявшему на берегу рѣки.

Бобъ былъ въ это время самъ дома. Какая-то тяжелая грусть давила его сердце, несмотря на радость и гордость, которыя онъ чувствовалъ при видѣ двухмѣсячнаго своего малютки, веселаго и прелестнѣйшаго существа, когда-либо, родившагося у принца или рабочаго человѣка. Онъ, можетъ-быть, не смекнулъ бы такъ скоро и не понялъ бы двусмысленнаго положенія Магги и мистера Стивена Геста на пристани въ Мёдпортѣ, еслибъ онъ не былъ свидѣтелемъ впечатлѣнія, произведеннаго на Тома его разсказомъ, когда онъ счелъ за нужное пойти объявить о томъ, что онъ видѣлъ. Съ-тѣхъ-поръ каждое обстоятельство, каждая малѣйшая подробность, сколько-нибудь касавшаяся до побѣга Магги или бросавшая на него подозрительную тѣнь, пересуженная и перетолкованная въ порядочномъ обществѣ Сент-Оггса, переходила въ нижніе слои обитателей и становилась достояніемъ и предметомъ обыденныхъ толковъ кучеровъ и уличныхъ мальчишекъ, такъ-что, когда онъ отворилъ двери своей хижины и увидѣлъ стоявшую передъ нимъ Магги, изнемогавшую отъ горя и усталости, первый вопросъ, который пришелъ ему на-умъ и который, впрочемъ, онъ посмѣлъ сдѣлать только самому себѣ, былъ: «гдѣ же мистеръ Стивенъ Гестъ?» Бобъ, съ своей стороны, надѣялся, что онъ не избѣгнетъ самаго жаркаго уголка того убѣжища, подразумѣваемаго и существующаго на томъ свѣтѣ для людей, которые, по всей вѣроятности, не на хорошемъ счету тамъ.

Квартира была порожняя; обѣ, мистрисъ Джекинъ старшая и мистрисъ Джекинъ младшая, получили приказаніе приготовить все какъ-можно-поспокойнѣе для «старой мистрисъ и для молодой миссъ» — увы! она все еще была «миссъ». Изобрѣтательному Бобу казалось трудно разрѣшить, какимъ образомъ произошелъ такой исходъ, какимъ образомъ мистеръ Стивенъ Гестъ могъ отъ нея уѣхать, или позволить ей его оставить, когда онъ имѣлъ способы удержать ее при себѣ? Но онъ былъ молчаливъ, держалъ это про-себя и даже не позволялъ женѣ своей дѣлать ему вопросы насчетъ этого обстоятельства, питая къ Магги тѣ же рыцарскія чувства, какъ въ тѣ дни, когда онъ подарилъ ей столь памятныя книги.

Однакожъ, черезъ день-другой мистрисъ Тёливеръ отправилась опять на мельницу на нѣсколько часовъ, чтобъ присмотрѣть за домашнимъ хозяйствомъ Тома. Это было желаніе Магги. Послѣ перваго, сильнаго порыва чувствъ, бывшаго слѣдствіемъ того, что она уже не нуждалась въ дѣятельной поддержкѣ своихъ разстроенныхъ нервовъ, ей не такъ необходимо становилось присутствіе матери; она даже желала оставаться наединѣ съ своимъ горемъ; но она осталась въ одиночествѣ недолго въ старой гостиной, которой окошки выходили на рѣку: скоро кто-то постучалъ въ дверь; повернувшись своимъ грустнымъ лицомъ въ ту сторону, она проговорила: «войдите!» Бобъ вошелъ въ комнату, неся на рукахъ ребенка; Мумисъ слѣдовалъ за нимъ.

— Мы уйдемъ, если мы вамъ помѣшали, миссъ, сказалъ Бобъ.

— Нѣтъ, сказала Магги тихимъ голосомъ, желая улыбнуться.

Бобъ притворилъ за собой дверь и, сдѣлавъ нѣсколько шаговъ, сталъ передъ ней.

— Вы видите, у насъ есть маленькій, миссъ, и я желалъ бы, чтобъ вы на него взглянули и взяли его немного на руки, если будетъ на то ваша милость. Потому мы осмѣлились назвать его вашимъ именемъ. Обратите на него немного вниманія.

Магги была не въ состояніи говорить; она молча протянула руки, чтобъ взять ребенка въ то время, какъ Мумисъ громко обнюхалъ ее, желая удостовѣриться, будетъ ли такое перемѣщеніе безопасно. Сердце Магги пріятно забилось при этомъ предложеніи и при этихъ простосердечныхъ словахъ: она очень-хорошо поняла, что все это было сдѣлано для того, чтобъ показать ей состраданіе и уваженіе.

— Сядьте, Бобъ, сказала она сейчасъ же.

Онъ молча сѣлъ, находя, что языкъ его былъ какъ-то необыкновенно-неповоротливъ, и отказывался вовсе выразить то, что онъ бы желалъ сказать.

— Бобъ, продолжала она послѣ нѣсколькихъ минутъ, не спуская глазъ съ ребенка и тщательно поддерживая его, какъ-будто боясь, чтобъ онъ не выскользнулъ изъ ея рукъ: — у меня до васъ есть просьба.

— Не говорите такія вещи, миссъ, сказалъ Бобъ, тормоша Мумиса за шерсть: — если я въ-состояніи для васъ что-нибудь сдѣлать, это будетъ для меня награжденіемъ за дневные труды.

— Я бы желала, чтобъ вы сходили къ пастору Кенну, повидались съ нимъ и переговорили, сказали бы ему, что я здѣсь, что я ему буду очень-благодарна, если онъ придетъ ко мнѣ, пока мать моя еще не возвратилась; она не придетъ домой прежде вечера.

— О, миссъ! я бы это въ одну минуту сдѣлалъ, отсюда два шага; но у пастора Кенна жена лежитъ мертвая: ее должны завтра хоронить; умерла-то она въ тотъ самый день, какъ я воротился изъ Мёдпорта. Какая досада, что она именно теперь умерла, когда вамъ его нужно! Едва-ли я могу идти къ нему сегодня.

— О, нѣтъ, Бобъ! отвѣчала Магги: — мы должны это отложить на нѣсколько дней еще, до-тѣхъ-поръ, пока вы не услышите, что онъ ужь выѣзжаетъ. Но, пожалуй, онъ совсѣмъ изъ города уѣдетъ, далеко отсюда, прибавила она съ выраженіемъ новаго унынія и печали при этой мысли.

— Нѣтъ, онъ не уѣдетъ, миссъ, сказалъ Бобъ: — онъ не уѣдетъ отсюда. Онъ не изъ тѣхъ изнѣженныхъ людей, которые ѣздятъ оплакивать своихъ женъ на воды, когда онѣ умираютъ; у него есть другія, получше, занятія: онъ хорошо присматриваетъ за своимъ приходомъ — въ этомъ я могу васъ увѣрить. Онъ у меня крестилъ малютку и приходилъ ко мнѣ, чтобъ узнать, что я дѣлаю по воскресеньямъ, что меня не видно въ церкви; но я ему отвѣчалъ, что я на работѣ впродолженіе трехъ четвертей дня, и потомъ я такъ привыкъ постоянно торчать на ногахъ, что не въ-состояніи просидѣть такъ долго; и потомъ, сэръ, говорю, рабочій человѣкъ, съ маленькимъ жалованьемъ не можетъ ходить въ церковь: дорого будетъ, говорю; много времени потеряешь. Ахъ, миссъ! посмотрите, какъ малютка у васъ покоенъ на рукахъ, точно будто онъ васъ знаетъ; да и знаетъ васъ немного — я за это поручусь, такъ точно, какъ птички знаютъ утро.

Языкъ Боба, повидимому, развязался отъ стѣснявшей его обузы и находился даже въ опасности наговорить больше, нежели отъ него, требовалось. Но сюжеты, которыхъ Бобу хотѣлось коснуться и разъяснить, были такъ неприступны и неудобно-подходящи, что языкъ его, кажется, былъ обреченъ держаться не большой дороги, а околицы, и не въ-состояніи былъ попасть на эту непроложенную еще дорогу. Онъ почувствовалъ это и снова замолчалъ, обдумывая всевозможные способы и формы приличнаго вопроса. Наконецъ онъ сказалъ голосомъ, болѣе-сконфуженнымъ, нежели обыкновеннымъ:

— Позволите ли мнѣ у васъ спросить одну вещь, миссъ?

Магги была немного поражена, но она отвѣчала:

— Да, Бобъ, если это касается меня, но никого другаго.

— Хорошо, миссъ. Вотъ въ чемъ дѣло: имѣете вы противъ кого-нибудь злобу, ненависть?

— Нѣтъ, ни противъ кого, сказала Магги, смотря на него вопросительно. — А вамъ зачѣмъ это знать?

— О! потому, миссъ, сказалъ Бобъ, муча еще больше Мумиса: — я бы желалъ, чтобъ вы имѣли и сказали мнѣ… Я бы его вздулъ, пока у меня въ глазахъ зарябило… я бы это сдѣлалъ; а потомъ пускай меня судятъ и дѣлаютъ, что хотятъ со мною.

— О, Бобъ! сказала Магги, слабо улыбаясь: — вы мнѣ большой другъ; но я бы не желала никого наказывать, даже еслибъ мнѣ сдѣлали зло; я сама слишкомъ-часто дѣлала дурное.

Этотъ взглядъ на вещи изумилъ Боба и бросилъ новую непроницаемую тѣнь на обстоятельства, касавшіяся приключенія Стивена и Магги. Но дальнѣйшіе разспросы были бы слишкомъ-нескромны, даже еслибъ онъ ихъ облекъ въ приличнѣйшую форму, и онъ былъ принужденъ взять ребенка отъ Магги и понести къ ожидавшей его матери.

— Если вамъ будетъ пріятно общество Мумиса, миссъ, сказалъ онъ, когда опятъ взялъ на руки ребенка: — онъ рѣдкій собесѣдникъ; Мумисъ все знаетъ и никогда не надоѣдаетъ. Если я ему прикажу, онъ ляжетъ возлѣ васъ и будетъ охранять васъ такъ же смирно, какъ стережетъ мой мѣшокъ. Вы бы лучше, право, мнѣ позволили его у васъ оставить: онъ къ вамъ привяжется. Я вамъ доложу: это очень-пріятно имѣть безгласную скотину, которая васъ любитъ; она будетъ ходить за вами и не будетъ огрызаться.

— Да, пожалуйста, оставьте его, сказала Магги: — я думаю, мнѣ было бы пріятно имѣть Мумиса другомъ.

— Мумисъ, кушъ тутъ! сказалъ Бобъ, указывая ему мѣсто противъ Магги: — и не смѣй трогаться съ мѣста, покуда не прикажутъ.

Мумисъ въ ту же минуту прилегъ и не показалъ знака безпокойства, когда хозяинъ вышелъ изъ комнаты.

ГЛАВА II.

Сент-Оггсъ произноситъ приговоръ.

Вскорѣ сдѣлалось извѣстно въ Сент-Оггсѣ, что миссъ Тёливеръ воротилась; итакъ, она не бѣжала за тѣмъ, чтобъ вступить въ бракъ съ мистеромъ Стивеномъ Гёстъ или, по-крайней-мѣрѣ, мистеръ Стивенъ Гёстъ не женился на ней, что было бы все-равно, относительно тяжести ея вины. Мы судимъ о поступкахъ по послѣдствіямъ; иначе быть не можетъ, когда мы не знаемъ того процеса, посредствомъ котораго таковые результаты достигаются. Еслибъ миссъ Тёливеръ, послѣ нѣсколькихъ мѣсяцевъ пріятнаго путешествія, воротилась какъ мистрисъ Стивенъ Гёстъ съ хорошимъ приданымъ и всѣми преимуществами, которыми пользуется даже самая нежеланная жена единственнаго сына, то общественное мнѣніе, которое въ Сент-Оггсѣ, какъ и вездѣ, всегда знало, что ему слѣдуетъ думать, произнесло бы судъ, строго соображенный съ этими послѣдствіями. Общественное мнѣніе въ подобныхъ случаяхъ бываетъ женскаго пола — не свѣтъ, а жена свѣта, и она нашла бы, что красивая молодая пара (въ которой молодой человѣкъ принадлежалъ къ самому знатному сент-оггскому семейству), находясь въ фальшивомъ положеніи, увлеклась до поступка, въ высшей степени необдуманнаго (говоря еще весьма-умѣренно), который повлекъ за собою много горя и разочарованія, въ-особенности для бѣдняжки миссъ Динъ. Мистеръ Стивенъ Гёстъ, безъ сомнѣнія, поступилъ нехорошо; но молодые люди подвержены этимъ внезапнымъ обольстительнымъ привязанностямъ, и хотя было очень-худо со стороны мистрисъ Гёстъ допустить ухаживанье за собой любовника ея кузины — тѣмъ болѣе, что она сама была несвободна и обѣщала свою руку молодому Уокиму, о чемъ намекалъ самъ мистеръ Уокимъ-отецъ — но, съ другой стороны, она была такъ молода и, притомъ, малый Уокимъ такъ безобразенъ — вы знаете, между-тѣмъ, какъ мистеръ Стивенъ Гёстъ такъ очарователенъ. Говорятъ, онъ положительно обожаетъ ее (безъ сомнѣнія, это не можетъ, быть продолжительно). Онъ увезъ ее въ лодкѣ совершенно противъ ея воли. Что же было ей дѣлать? Она не могла воротиться: никто не сталъ бы говорить съ ней. А какъ ея палевое атласное платье идетъ къ ея цвѣту лица! Переднія складки его какъ-будто совершенно входятъ внутрь; у нея нѣсколько платьевъ, сшитыхъ такимъ образомъ; онъ, говорятъ, ничего не жалѣетъ для нея. Бѣдная миссъ Динъ! Ее очень-жалко; но вѣдь, рѣшительнаго обѣщанія не было дано ими другъ другу и морской воздухъ поможетъ ей. Наконецъ, если молодой Гёстъ любилъ ее такъ мало, то для нея же лучше, что она не вышла за него. Какая чудная партія для такой дѣвушки, какъ миссъ Тёливеръ, и какая романическая! Мистеръ Гёстъ вѣрно запишется въ кандидаты на слѣдующіе выборы. Теперь ничто не можетъ сравниться съ торговлей. Молодой Уокимъ чуть-чуть не свихнулся съ ума; онъ къ тому же всегда былъ немного странный и отправился путешествовать; это самая лучшая вещь для такого безобразнаго юноши. Миссъ Юнитъ объявила, что она ни за что не поѣдетъ къ мистеру и мистрисъ Стивенъ Гёстъ; какой вздоръ, вѣчно считать себя лучше другихъ! Общество распалось бы, еслибъ мы стали такимъ образомъ вмѣшиваться въ чужія семейныя дѣла, и по долгу христіанства мы не должны во всемъ видѣть одно зло; но мое убѣжденіе, что миссъ Юнитъ говоритъ это потому, что молодые не сдѣлали ей визита.

Но мы знаемъ, что послѣдствія не могли возбудить подобныхъ толковъ. Магги воротилась безъ приданаго, безъ мужа, въ томъ униженномъ, отверженномъ состояніи, которое бываетъ послѣдствіемъ подобныхъ заблужденій; и общественное мнѣніе съ тѣмъ тонкимъ чутьемъ, которое дано ему для охраненія общества, тотчасъ же увидѣло, что поведеніе миссъ Тёливеръ въ этомъ дѣлѣ было самаго дурнаго свойства. Могло ли что-нибудь быть отвратительнѣе? Дѣвушка, столь многимъ обязанная своимъ друзьямъ, которой мать, равно какъ и она сама были такъ обласканы Динами, рѣшилась отбить любовь молодаго человѣка у своей кузины, которая поступала съ ней какъ родная сестра! Отбить любовь? Не такъ слѣдуетъ выразиться про такую дѣвицу, какъ миссъ Тёливеръ; правильнѣе; сказать: ею не руководила женская наглость и необузданная страсть; въ ней всегда было что-то двусмысленное. Связь ея съ молодымъ Уокимомъ, продолжавшаяся уже много лѣтъ, имѣла какой-то подозрительный и даже противный характеръ, право! Но чего же ожидать отъ дѣвицы съ такими склонностями? Въ глазахъ свѣта въ самой наружности миссъ Тёливеръ всегда было- что-то обѣщавшее недоброе.

Что же касается мистера Стивена Гёста, то онъ заслуживаетъ скорѣе сожалѣніе. Молодаго двадцати-пяти-лѣтняго человѣка нельзя въ подобныхъ случаяхъ судить слишкомъ-строго: онъ обыкновенно очень-легко попадаетъ въ сѣти наглой предпріимчивой дѣвицы. Ясно, что онъ увлекся противъ своей воли; онъ кинулъ ее какъ только могъ, и то обстоятельство, что они такъ скоро разстались, выставляло ее въ очень дурномъ свѣтѣ. Правда, что онъ написалъ письмо, въ роторомъ бралъ всю вину на себя, и разсказывалъ происшествіе въ романическомъ видѣ, такъ, чтобъ она могла казаться совершенно-невинною; но онъ, безъ сомнѣнія, долженъ былъ поступить такъ. Тонкое чутье общественнаго мнѣнія не могло, благодаря Бога, быть обмануто этимъ; а не то, что сталось бы съ обществомъ? Родной братъ ея вытолкалъ ее изъ своего дома: а онъ вѣрно насмотрѣлся на многое, прежде нежели сдѣлать это. Мистеръ Томъ Тёливеръ истинно достойный уваженія молодой человѣкъ: онъ обѣщаетъ возвыситься въ свѣтѣ. Позоръ его сестры былъ, само-собой разумѣется, тяжелымъ для него ударомъ. Надо надѣяться, что она удалится изъ околотка въ Америку или въ другое мѣсто, лишь бы очистить сент-оггскій воздухъ отъ своего присутствія, вреднаго для тамошнихъ дѣвицъ! Изъ нея не можетъ выйти ничего путнаго; надо надѣяться, что она раскается и что Господь ее помилуетъ: на немъ не лежитъ попеченіе объ обществѣ, какъ лежитъ оно на общественномъ мнѣніи.

Подобное настроеніе умовъ обнаружилось лишь чрезъ двѣ недѣли, когда пришло письмо отъ Стивена, въ которомъ онъ сообщалъ отцу все приключившееся и прибавлялъ, что онъ уѣхалъ въ Голландію, вытребовавъ деньги отъ ихъ агента въ Мёдпортѣ.

Магги во все это время ощущала слишкомъ томительное безпокойство, чтобъ тратить мысли на то, какими глазами маленькій сент-оггскій міръ смотрѣлъ на ея поведеніе. Забота о Стивенѣ, Люси, Филиппѣ поднимала въ ея бѣдномъ сердцѣ жестокую неумолкаемую бурю любви, раскаянія и сожалѣній. Еслибъ она и могла подумать о несправедливости и нетерпимости къ ней свѣта, то ей, вѣроятно, показалось бы, что она уже испытала худшее, и что врядъ ли она способна почувствовать какой бы то ни было ударъ съ-тѣхъ-поръ, какъ услыхала столь-жестокія слова изъ устъ брата. Слова эти снова и снова мелькали въ ея памяти сквозь всѣ тревожныя мысли о тѣхъ, кого она любила и огорчила, и причиняли ей одну изъ тѣхъ невыносимыхъ болей, способныхъ превратить въ страданія самыя высокія наслажденія. Возможность когда-либо снова быть счастливою ни на одно мгновеніе не приходила ей на умъ; казалось, что всѣ чувствительныя струны были въ ней слишкомъ потрясены горемъ, чтобъ отозваться на какое-либо другое впечатлѣніе. Вся предстоящая жизнь являлась ей долгимъ покаяніемъ и все, къ чему она стремилась, на чемъ останавливались ея мысли о будущемъ — это быть обезпеченною отъ новаго паденія. Ея собственная слабость преслѣдовала ее какъ видѣніе, исполненное страшныхъ вѣроятій, и она не допускала другаго спокойствія, кромѣ-того, которое могло бы дать ей сознаніе вѣрнаго убѣжища.

Въ ней, однакожь, были нѣкоторыя практическія намѣренія: любовь къ независимости была въ ней слишкомъ-наслѣдственна и черезчуръ укоренилась, чтобъ дать ей забыть, что она сама должна была добывать хлѣбъ свой; и когда всѣ другіе планы были въ ней слишкомъ-смутны, то она возвращалась къ мысли заниматься шитьемъ и такимъ образомъ платить за свое помѣщеніе у Боба. Она намѣревалась убѣдить свою мать воротиться на мельницу и жить съ Томомъ, а сама какъ-нибудь будетъ содержать себя въ Сент-Оггсѣ. Пасторъ Кеннъ, быть-можетъ, не оставитъ ее своимъ содѣйствіемъ и совѣтами. Она вспомнила его прощальныя слова на базарѣ, припомнила минутное чувство довѣрія къ нему, пробудившееся въ ней въ то время, какъ онъ говорилъ, и съ жаднымъ нетерпѣніемъ стала ждать случая разсказать ему все. Мать ея ежедневно посѣщала Диновъ, съ цѣлью узнать о состояніи, въ которомъ находилась Люси: извѣстія всегда были грустныя; до-сихъ-поръ ничто не могло вывести ее изъ того состоянія слабости и апатіи, въ которое, повергло ее первое увѣдомленіе о постигшемъ ее ударѣ. О Филиппѣ миссъ Тёливеръ не узнала ничего. Само-собою разумѣется, что никто изъ встрѣчныхъ не заговаривалъ съ ней о случившемся съ ея дочерью. Наконецъ она собралась съ духомъ и пошла къ сестрѣ Глёгъ, которая, безъ сомнѣнія, знала обо всемъ и даже въ отсутствіе миссъ Тёливеръ ѣздила на мельницу повидаться съ Томомъ, который, однакожь, не сказывалъ о томъ, что при этомъ произошло между ними.

Какъ только ушла ея мать, Магги надѣла шляпку. Она рѣшилась пойти къ мистеру Кенну и попросить, чтобъ ее допустили къ нему. Онъ самъ былъ въ глубокомъ огорченіи; но чужое горе въ подобныхъ случаяхъ не бываетъ намъ въ тягость. Она въ первый разъ выходила изъ дома со времени ея возвращенія, тѣмъ не менѣе мысли ея были такъ заняты предпринимаемымъ ею дѣломъ, что непріятность быть предметомъ пытливыхъ взоровъ со стороны людей, которыхъ могла встрѣтить, не приходила ей на умъ. Но не успѣла она выйти изъ узкихъ переулковъ, ведущихъ къ жилищу Боба, какъ замѣтила, что на нее бросили необыкновенные взгляды — сознаніе, которое заставило ее ускорить шаги, не рѣшаясь взглядывать по сторонамъ. Вслѣдъ за этимъ она столкнулась съ мистеромъ и мистрисъ Тёрнбуль, старыми знакомыми ея родителей, которые поглядѣли на нее какъ-то странно и молча слегка своротили въ сторону. Всякій жестокій взглядъ оскорблялъ Магги; но теперь упреки ея совѣсти были слишкомъ-сильны, чтобъ допустить въ ней неудовольствіе. «Не удивительно, что они не хотятъ говорить со мной» подумала она: «они такъ любятъ Люси». Затѣмъ она должна была пройти мимо группы молодыхъ людей у входа въ бильярдную и не могла не увидѣть молодаго Торри, который выступилъ нѣсколько впередъ, со стеклышкомъ въ глазу, и поклонился ей съ такой небрежностью, съ какою могъ бы поклониться знакомой горничной. Магги была слишкомъ-горда, чтобъ, несмотря на свою печаль, не почувствовать себя уколотою, и въ первый разъ ее сильно заняла мысль, что она будетъ подвержена еще другимъ толкамъ, кромѣ тѣхъ, которые могло возбудить ея вѣроломство относительно Люси.

Но вотъ она дошла до дома пастора; здѣсь, быть можетъ, найдетъ она не одно осужденіе. Осужденіе можетъ быть произнесено всѣми; самый жестокій, грубый мальчишка можетъ выразить его на перекресткѣ, между-тѣмъ какъ помощь и сожалѣніе, конечно, болѣе-рѣдки и могутъ быть оказаны одними праведными людьми.

О ней доложили и тотчасъ же попросили въ кабинетъ доктора Кенна. Онъ сидѣлъ посреди кипы книгъ, которыя, однакожъ, повидимому, былъ мало расположенъ читать, и прислонилъ свою щеку къ головѣ младшаго своего ребенка, дѣвочки лѣтъ трехъ. Онъ выслалъ ребенка съ служанкой, доложившей о приходѣ Матти, и когда дверь за ними затворилась, сказалъ, придвинувъ стулъ для Магги:

— Я собирался къ вамъ, миссъ Гёливеръ, но вы предупредили меня, и я очень этому радъ.

Магги взглянула съ тою же дѣтскою откровенностью, съ которой посмотрѣла на него на базарѣ, и сказала: — я хочу все разсказать вамъ… Но вслѣдъ за тѣмъ глаза ея наполнились слезами и дотолѣ скрываемое ею ощущеніе униженій, встрѣченныхъ ею на пути къ пастору, разразилось въ слезахъ, прежде, нежели она могла продолжать говорить.

— Да, повѣрьте мнѣ все, сказалъ мистеръ Кеннъ и спокойный, твердый голосъ его выражалъ добродушіе. — Смотрите на меня какъ на человѣка, пріобрѣвшаго долголѣтнюю опытность, которая, можетъ-быть, доставитъ мнѣ возможность пособить вамъ.

Магги начала недлинный разсказъ о своей внутренней борьбѣ, служившей началомъ продолжительной печали, сперва отрывисто и съ усиліемъ, потомъ спокойнѣе, по мѣрѣ того, какъ она стала чувствовать облегченіе. Только лишь наканунѣ пасторъ Кеннъ узналъ содержаніе стивенова письма и тотчасъ же повѣрилъ ему, не дожидаясь подтвержденія со стороны Магги. Это невольное восклицаніе ея: «о! я должна уйти» служило ему доказательствомъ, что въ ней дѣйствительно происходила внутренняя борьба.

Магги наиболѣе распространялась о чувствахъ, побудившихъ ее возвратиться къ матери и брату и не отторгнуться отъ прошедшаго.

Когда она кончила, докторъ Кеннъ помолчалъ нѣсколько времени; въ умѣ его было нѣкоторое сомнѣніе. Онъ всталъ и прошелся взадъ и впередъ передъ очагомъ, сложивъ руки назадъ. Наконецъ, онъ снова сѣлъ и сказалъ, глядя на Магги:

— Ваше побужденіе возвратиться къ ближайшимъ друзьямъ вашимъ, остаться тамъ, гдѣ сложились всѣ узы вашей жизни — доброе побужденіе, на которое церковь, по основнымъ законамъ своимъ, обязанная наблюдать до послѣдней возможности за своими дѣтьми и никогда не оставлять ихъ, покуда они не безнадежно испорчены, должна отвѣчать, отверзая свои объятія кающемуся. Церковь должна быть быть органомъ чувствъ прихожанъ, такъ, чтобъ каждый приходъ составлялъ одно семейство, связанное узами христіанскаго братства и главою котораго духовный отецъ. Но идеи о дисциплинѣ и христіанскомъ братствѣ совершенно ослабли; едва-ли можно сказать, что онѣ еще существуютъ въ общественномъ мнѣніи; онѣ сохранились еще развѣ только въ томъ частномъ и неправильномъ видѣ, который онѣ приняли въ тѣсныхъ еретическихъ сектахъ. И еслибъ меня не поддерживала твердая вѣра, что церковь должна снова пріобрѣсти во всей силѣ это вліяніе, которое одно согласно съ людскими потребностями, то я часто падалъ бы духомъ, замѣчая недостатокъ единства и сознанія въ необходимости взаимной отвѣтственности, распространенный въ моей паствѣ. Теперь все, повидимому, клонится къ ослабленію узъ, къ замѣну произволомъ того, что нѣкогда считалось обязательнымъ. Ваша совѣсть и ваше сердце уяснили вамъ это, миссъ Тёливеръ, и я сказалъ вамъ все это для-того, чтобъ вы знали, чего я бы желалъ для васъ и что я бы вамъ посовѣтовалъ, еслибъ я соображался съ моими личными чувствами и мнѣніемъ, безъ вліянія постороннихъ и враждебныхъ обстоятельствъ.

Пасторъ Кеннъ умолкъ на время. Въ его манерѣ было совершенное отсутствіе излишней благосклонности, въ голосѣ и взглядѣ было даже что-то почти холодное. Еслибъ Магги не знала, что доброта его была тѣмъ неизмѣннѣе; чѣмъ менѣе онъ ее выражалъ, она, быть-можетъ, была бы оттолкнута и испугана. Но теперь она слушала въ ожиданіи, будучи увѣрена, что въ словахъ его будетъ дѣйствительная помощь. Онъ продолжалъ.

— Ваше незнаніе свѣта, миссъ Тёливеръ, не позволяетъ вамъ ожидать въ точности тѣхъ несправедливыхъ предположеній, которыя, вѣроятно; будутъ сдѣланы относительно вашего поведенія — предположеній, которыя будутъ имѣть пагубное дѣйствіе, несмотря даже на самыя осязательныя и очевидныя опроверженія.

— О, да; я начинаю понимать это, сказала Магги, не будучи въ состояніи подавить въ себѣ ощущеніе еще свѣжихъ оскорбленій. — Я знаю, что буду поругана, что меня будутъ считать хуже, чѣмъ я въ-самомъ-дѣлѣ.

— Вы, быть-можетъ, еще не знаете, сказалъ пасторъ Кеннъ съ видомъ нѣсколько-большаго участія: — что получено письмо, которое должно было бы удовлетворить всѣхъ, кто зналъ васъ сколько-нибудь, письмо, изъ котораго видно, что вы предпочли узкій и крутой путь, ведущій обратно къ добру, въ ту минуту, когда возвращеніе было наиболѣе трудно.

— О, гдѣ онъ теперь? спросила Магги съ трепетомъ и жаромъ, которыхъ не могло сдержать ничье присутствіе.

— Онъ уѣхалъ за границу и писалъ обо всемъ приключившемся своему отцу. Онъ защищаетъ васъ сколько можно; и я надѣюсь, что сообщеніе этого письма вашей кузинѣ будетъ имѣть благотворное на нее дѣйствіе.

Пасторъ Кеннъ далъ Магги успокоиться прежде нежели продолжалъ.

— Письмо это, повторяю, должно бы быть достаточнымъ, чтобъ уничтожить ложные о васъ толки. Но я принужденъ сказать вамъ, миссъ Тёливеръ, что не только долголѣтняя опытность, но и наблюденія мои въ-теченіе послѣднихъ трехъ дней заставляютъ меня опасаться, что едва-ли самая очевидность избавитъ васъ отъ тяжелыхъ послѣдствіи ложныхъ обвиненій. Тѣ особы, которыя наименѣе способны на такую добросовѣстную борьбу, какова была ваша, по всей вѣроятности первыя отступятся отъ васъ, потому-что не повѣрятъ въ эту борьбу. Я боюсь, что жизнь ваша здѣсь встрѣтитъ не только много горя, но и много препятствій. По этой причинѣ — и только лишь по этой — я прошу васъ сообразить: не лучше ли было бы для васъ поискать должности гдѣ-нибудь подальше отсюда, какъ вы сперва желали. Я безъ потери времени употреблю всѣ усилія, чтобъ содѣйствовать вамъ къ этой цѣли.

— О, еслибъ я могла остаться здѣсь! сказала Магги. — У меня не хватаетъ духу начать новую жизнь. Мнѣ казалось бы, что я не имѣю покоя, что я, одинокій путешественникъ, отрѣзанный отъ прошедшаго. Я написала къ дамѣ, предлагавшей мнѣ мѣсто у себя и отказалась отъ него. Если я останусь здѣсь, то, можетъ, буду имѣть возможность загладить зло, сдѣланное мною Люси и другимъ: я бы могла убѣдить ихъ въ своемъ раскаяньи. Къ-тому же, присовокупила она, и глаза ея блеснули старымъ огнемъ гордости: — я не уйду потому, что люди клевещутъ на меня. Я заставлю ихъ отказаться отъ своихъ словъ. И если я и принуждена буду впослѣдствіи уйти отсюда, согласно желанію нѣкоторыхъ, то я все же не уйду теперь.

— Хорошо, сказалъ мистеръ Кеннъ послѣ короткаго размышленія: — коль скоро вы рѣшаетесь на это, миссъ Тёливеръ, то вы можете разсчитывать на вліяніе, которое мнѣ дастъ здѣсь мое положеніе. Самое значеніе мое приходскаго священника обязываетъ меня оказать вамъ содѣйствіе и опору. Къ этому я присовокуплю, что, кромѣ-того, я принимаю личное участіе въ вашемъ душевномъ спокойствіи и благосостояніи.

— Все, что я требую, это — какое-нибудь занятіе, которое доставило бы мнѣ средство заработывать свой хлѣбъ и быть самостоятельной, сказала Магги. — Я буду нуждаться въ немногомъ и могу остаться жить тамъ, гдѣ я теперь нахожусь.

— Я долженъ зрѣло обдумать все это, сказалъ пасторъ Кеннъ: — и чрезъ нѣсколько дней я лучше буду въ-состояніи удостовѣриться во всеобщихъ чувствахъ къ вамъ. Я посѣщу васъ. Знайте, что вы ни на минуту не выйдете у меня изъ головы.

Когда Магги его оставила, докторъ Кеннъ простоялъ съ руками, сложенными за спиной, и устремленными на коверъ глазами, въ глубокомъ размышленіи; онъ думалъ о предстоявшихъ затрудненіяхъ. Тонъ стивенова письма, которое онъ прочелъ, и отношенія, бывшія въ настоящее время между всѣми лицами, о которыхъ въ немъ шла рѣчь — все это заставило его подумать о вынужденномъ бракѣ между Стивеномъ и Магги, какъ о меньшемъ злѣ; а невозможность ихъ близости при всякомъ другомъ предположеніи иначе, какъ чрезъ многіе годы разлуки, возбуждала въ будущемъ непобѣдимыя препятствія для Магги оставаться въ Сент-Оггсѣ. Съ другой стороны, онъ со всей понятливостью человѣка, извѣдавшаго душевную борьбу и посвятившаго цѣлую жизнь служенію ближнему, вникъ въ то состояніе ума и сердца Магги, которое заставляло ее смотрѣть на этотъ бракъ, какъ на нѣчто ненавистное. Ея совѣстью не слѣдуетъ играть; правило, принудившее ее поступить такъ, было для нея путеводителемъ надежнѣе всякихъ послѣдствій. Его опытность говорила ему, что вмѣшательство влекло за собой слишкомъ-большую отвѣтственность, чтобъ легко рѣшиться на него: такъ-какъ вѣроятныя послѣдствія какъ попытки возобновить прежнія отношенія ея къ Люси и Филиппу, такъ и совѣта покориться этому новому потоку чувствъ были скрыты во мракѣ, тѣмъ болѣе-непроницаемомъ, что каждый шагъ могъ принести зло. Задача согласовать страсти съ обязанностями покажется трудна всякому, кто способенъ понять ее. Вопросъ: наступила ли та минута, когда возможность самоотверженія съ пользой уже миновалась, и когда человѣку остается подчиниться страсти, съ которой онъ боролся, какъ со смертью, есть такой, для рѣшенія котораго мы не имѣемъ ключа, годнаго на всѣ случаи. Слово казуистъ сдѣлалось словомъ упрека; но сквозь ихъ испорченный, всеосуждающій умъ проглядываетъ истина, которою мы слишкомъ-рѣдко проникаемся, именно, что нравственныя сужденія должны быть ложны и пусты, если они не провѣрены постояннымъ примѣненіемъ къ тѣмъ особенностямъ, которыми отличается въ частности судьба каждаго человѣка.

Недюжинныя и широкія натуры вообще чувствуютъ родъ инстинктивнаго отвращенія къ людямъ тѣсныхъ правилъ. Это происходитъ отъ того, что онѣ рано приходятъ къ убѣжденію, что таинственная сложность нашей жизни не можетъ быть вполнѣ подчинена избитымъ правиламъ, и что стѣснить себя такимъ образомъ въ готовыхъ формулахъ, значитъ, подавить всѣ высокія побужденія и внушенія, проистекающія отъ симпатіи и основательнаго изученія человѣческой души. Мужъ принципа есть олицетвореніе тѣхъ умовъ, которые въ своихъ нравственныхъ сужденіяхъ управляются лишь общими правилами, полагая, что этимъ готовымъ, патентованнымъ способомъ они достигнутъ правды, не имѣя труда употреблять въ дѣло терпѣніе, безпристрастіе и заботы убѣдиться, достигли ли они знанія человѣческой души, выработаннаго способностью оцѣнивать искренне, или жизнью на столько полною и обдуманною, чтобъ развить въ нихъ глубокое сочувствіе ко всему человѣческому.

ГЛАВА III.

Показывающая, что старые знакомые могутъ иногда насъ удивить.

Возвратившись домой, Магги услышала отъ своей матери о неожиданномъ поведеніи тётки Глегъ. Покуда о Магги не было извѣстій, мистрисъ Глегъ полузакрыла свои ставни и опустила сторы; она была убѣждена, что Магги утонула. Это было гораздо-вѣроятнѣе, чѣмъ то, что ея племянница затронула какимъ бы то ни было образовъ самую чувствительную струну семейной чести. Когда же, наконецъ, она услышала отъ Тома, что Магги возвратилась, и узнала причину ея отсутствія, она разразилась въ упрекахъ Тому за то, что онъ могъ такъ легко повѣрить чему-нибудь дурному о своей сестрѣ, не будучи принужденнымъ къ тому. Если онъ не намѣренъ стоять за свой «родъ», покуда въ немъ еще осталась хоть искра чести, то что жъ намѣренъ онъ отстаивать? Нѣтъ, это не было похоже на Додсрновъ. И хотя мистрисъ Глегъ и предсказывала, что Магги дурно кончитъ, когда всѣ остальные еще не были довольно дальнозорки, однако, не родственникамъ же было лишать ея доброй славы и семейнаго крова, предоставляя ее на поруганіе свѣту до-тѣхъ-поръ, когда она сдѣлается дѣйствительно позоромъ семейства. Обстоятельства были такого рода, что мистрисъ Глегъ, несмотря на свою обширную опытность, не знала какъ быть: никогда еще подобнаго не случалось между Додсонами; но это было дѣло, въ которомъ ея наслѣдственная прямота и личная твердость характера находились въ согласіи съ ея основными понятіями родоваго быта почти также, какъ и въ дѣлахъ денежныхъ. Она поссорилась съ мистеромъ Глегомъ, который, по свойственной добротѣ, вполнѣ сочувствовалъ Люси и почти такъ же строго судилъ Магги, какъ и самъ мистеръ Динъ, бушевала противъ сестры Тёливеръ за то, что она не тотчасъ же обратилась къ ней за помощью и совѣтомъ, заперлась въ своей спальнѣ съ бакстеровымъ «Покоемъ Святыхъ», не выходя изъ комнаты и не принимая посѣтителей до-тѣхъ-поръ, пока мистеръ Глегъ не принесъ отъ мистера Дина письмо Стивена.

Тогда мистрисъ Глегъ почувствовала, что ей предстоитъ достойная борьба; она отложила въ сторону Бакстера и приготовилась встрѣтить кого бы то ни было. Покуда мистрисъ Пулетъ, совершенно растерявшись, качала головою, плакала и говорила, что лучше бы уже кузина Аботъ умерла или приключилось бы нѣсколько похоронъ, чѣмъ такой случай, какого еще никогда не бывало, такъ-что и не знаешь, что дѣлать, какъ поступать… Срамъ, просто, въ Сент-Оггсъ показаться: всѣ знакомыя пальцами станутъ указывать. Въ это самое время мистрисъ Глегъ утѣшала себя мыслью, что вотъ зайдетъ къ ней мистрисъ Вулъ, или кто-нибудь другой, и станутъ ей разсказывать сплетни о ея племянницѣ и что она скажетъ имъ въ отвѣтъ.

Она снова дѣлала выговоръ Тому и на этотъ разъ тѣмъ строже, что она имѣла на это основанія. Но Томъ, какъ и всѣ неподвижные предметы, казался еще неподвижнѣе, вопреки всѣмъ попыткамъ потрясти его. Бѣдный Томъ! онъ судилъ на основаніи того, что былъ въ-состояніи видѣть, и сужденіе это-было довольно-непріятно для него. Онъ полагалъ, что имѣлъ въ этомъ доказательство несомнѣнности тѣхъ фактовъ, которые, какъ ему казалось, онъ имѣлъ случай наблюдать уже нѣсколько лѣтъ и которые ясно свидѣтельствовали о непостоянствѣ характера Магги и о ея дурныхъ наклонностяхъ; онъ пришелъ къ тому убѣжденію, что съ нею нельзя быть снисходительнымъ и рѣшился поступать согласно съ этимъ убѣжденіемъ во что бы ни стало, хотя бъ это даже должно было отравить всю его жизнь. Томъ, какъ и каждый изъ насъ, былъ заключенъ въ предѣлахъ своей личности, а воспитаніе только слегка коснулось его, оставивъ только незначительный слѣдъ полировки. Если вы чувствуете наклонность осуждать эту строгость, то вспомните, что отвѣтственность снисходительности, лежитъ только на тѣхъ, кто одаренъ отъ природы проницательностью. Томъ почувствовалъ какое-то отвращеніе къ Магги, и это чувство было тѣмъ сильнѣе, что оно растравлялось воспоминаніями о ихъ прежней дѣтвой любви и той привязанности, которая связывала ихъ узами общихъ обязанностей и общаго несчастія; одинъ ея видъ, какъ онъ уже сказалъ ей, былъ ему ненавистенъ. Въ этой отрасли семейства Додсоновъ тётка Глегъ нашла характеръ, котораго и она не была въ-состояніи сломить: въ этомъ характерѣ, чувство семейной гордости потеряло свою исключительность подъ двойною бронею личной гордости. Мистрисъ Глегъ допускала, что Магги слѣдуетъ наказать; она была изъ такихъ, которыя не отрицали необходимости этого; она знала, что такое хорошее поведеніе, но наказать слѣдовало сообразно важности доказанной вины, а не на основаніи сплетней, поднятыхъ лицами, непринадлежащими къ семейству, съ цѣлью только выставить въ болѣе-выгодномъ свѣтѣ свою родню.

— Ну, ужь какъ твоя тётка Глегъ разбранила меня! Она еще никогда такъ не бранилась, сказала бѣдная мистрисъ Тёливеръ, возвращаясь къ Магги: — за то, что я къ ней не пришла раньше. «Не мнѣ же, говоритъ, было первой приходить». За-то послѣ она говорила какъ истинная сестра: у ней ни въ чемъ нѣтъ недостатка и она всегда готова пособить. О, горе мнѣ! но она по правдѣ меня утѣшила. Она говоритъ, что хотя она и не любитъ, чтобъ у ней въ дому прибавилось еще постороннее лицо, для котораго должно выдавать ложки и различныя вещи сверхъ обыкновеннаго числа и которое вообще должно стѣснять ее въ ея привычкахъ, однако ты получишь пріютъ въ ея домѣ, если будешь почтительна, и она защититъ тебя отъ нападокъ людей, которые взводятъ на тебя сплетни и которымъ въ-сущности, до тебя дѣла нѣтъ. И я сказала ей, что, кажется, ты покуда еще никого не хочешь видѣть, кромѣ меня; но она сказала: «я не стану бранить ее; довольно ихъ найдется-въ семействѣ, которые готовы на это, я только дамъ ей хорошіе совѣты и она должна быть смиренна». Этого я не ожидала отъ Джэнъ; она, бывало, всегда швыряла въ меня все; что я ни дѣлала дурно, будь это тамъ испортившаяся наливка или слишкомъ-горячій пирогъ — все, все.

— О, матушка! сказала бѣдная Магги, ужасаясь при мысли, какую борьбу предстояло вынести ея разстроенному уму: — скажите, что я очень-благодарна. Я приду къ ней, какъ только буду въ-состояніи; но теперь я никого не могу видѣть, исключая доктора Кенна. Я была у него; онъ дастъ мнѣ совѣтъ и поможетъ найти занятія. Скажите тёткѣ Глегъ, что я не могу жить у нея или зависѣть отъ кого-нибудь изъ нихъ; я должна сама выработывать свой хлѣбъ. Но не слыхали ли вы чего-нибудь о Филиппѣ, о Филиппѣ Уокимѣ? Не говорилъ ли вамъ кто-нибудь о немъ?

— Нѣтъ, моя милая; но я была у Люси и видѣла твоего дядю, и онъ говоритъ, что они прочли ей письмо, и она освѣдомилась о миссъ Гестъ и сдѣлала нѣсколько вопросовъ, и докторъ думаетъ, что ей лучше. Что это за свѣтъ! сколько горя — о-о!…

Началось оно съ тѣмъ процесомъ, а тамъ и пошло все хуже-и-хуже, и то въ самое то время, когда счастіе, казалось, такъ вотъ и улыбалось. Это была первая жалоба, которую мистрисъ Тёливеръ пророчила въ присутствіи Магги: старая привычка проснулась въ неи вслѣдствіе свиданія съ сестрою Глегъ.

— Моя бѣдная, бѣдная матушка! разразилась Магги, тронутая до глубины сердце, бросаясь на шею своей матери: — я всегда огорчала васъ и причиняла вамъ хлопоты. И теперь вы бы могли быть счастливы, еслибъ не я.

— Э, моя милая! сказала мистрисъ Тёливеръ, прижимаясь къ ея горѣвшей щекѣ: — я должна примириться съ своими дѣтьми; мнѣ другихъ уже не имѣть; и хотя они мнѣ и причиняютъ горе, я должна и тѣмъ быть довольна. Мнѣ нечего уже болѣе любить послѣ того, что я лишилась своихъ вещей. А ты уже начинала-было поправляться; право, и ума не приложу, какъ это могло случиться.

Прошло еще два-три дня, а Магги все еще ничего не слыхала о Филиппѣ. Опасенія на его счетъ уже начинали ее безпокоить. Она собралась съ силами и рѣшилась узнать о немъ на слѣдующій же разъ у Кенна. Онъ даже не зналъ, былъ ли Филиппъ дома. Старый Уокимъ былъ въ дурномъ настроеніи духа, вслѣдствіе накопившихся непріятностей. За несчастіемъ молодаго Жетсома, къ которому онъ питалъ большое сочувствіе, послѣдовала непріятная катастрофа, разрушившая всѣ надежды его сына, надежды, на которыя онъ, вопреки своимъ чувствамъ, долженъ былъ дать согласіе и о которыхъ онъ имѣлъ неосторожность намекать въ Сент-Оггсѣ — все это приводило его почти въ ярость, когда кто-нибудь дѣлалъ ему вопросы о его сынѣ. Но Филиппъ не могъ быть боленъ, иначе призвали бы доктора; всего вѣроятнѣе, что его нѣтъ въ городѣ. Это состояніе неизвѣстности не давало Магги покоя: ея воображенію представлялись тѣ душевныя муки, которыя должны были терзать Филиппа. И что онъ могъ думать о ней?

Наконецъ Бобъ принесъ письмо безъ почтовой марки и съ адресомъ, написаннымъ знакомою рукою, которая какъ-то давно вписала ея имя въ одной изъ книжекъ ея Шекспира.

Ея мать сидѣла въ комнатѣ и Магги, съ бьющимся сердцемъ, взбѣжала наверхъ, чтобъ прочесть письмо наединѣ. Губы ея дрожали когда она прочитывала его.

"Магги! я вѣрю вамъ, я знаю, что вы никогда не думали меня обмануть. Вы хотѣли остаться вѣрными и мнѣ и всему свѣту — я былъ убѣжденъ въ этомъ прежде, чѣмъ имѣлъ на это какое-либо основаніе, кромѣ того, что я самъ знаю о вашей благородной, возвышенной натурѣ. Всю ночь, которая послѣдовала за нашимъ послѣднимъ свиданіемъ, я провелъ въ ужасныхъ душевныхъ мукахъ. То, что я видѣлъ, окончательно убѣдило меня, что вы не были свободны отъ посторонняго вліянія, и это лицо имѣло надъ вами власть, какой я никогда не имѣлъ; но путемъ этихъ догадокъ — убійственныхъ догадокъ, полныхъ бѣшенства и жгучей ревности — я убѣдился въ вашей правдивости; я былъ убѣжденъ, что вы останетесь вѣрны мнѣ, что вы отвергнете его, будете бороться съ самой собою ради Люси и меня. Но я не предвидѣлъ исхода, который бы не былъ пагубенъ для васъ, и ужасъ этого сознанія дѣлалъ покорность судьбѣ невозможною. Я предчувствовалъ, что онъ не покинетъ васъ; я думалъ и тогда и еще теперь думаю, что то чувство, которое влекло васъ другъ другу, проистекало только отъ одной стороны вашего характера и принадлежитъ къ тому частному, разрозненному дѣйствію нашей природы, которое причиняетъ половину несчастій, выпадающихъ на долю человѣка. Въ васъ есть такія струны, которыя напрасно бы я сталъ искать въ немъ. Но, можетъ-быть, я и неправъ, быть-можетъ, чувства, которыя я питаю къ вамъ, походятъ на тѣ чувства, которыя художникъ питаетъ къ изображенію, выработанному, взлелѣянному имъ: онъ дрожитъ надъ нимъ, онъ боится ввѣрить его другому, ему не вѣрится, чтобъ и для другаго оно могло имѣть столько же значенія, столько же прелести.

"Я самъ не былъ на столько увѣренъ въ себѣ, чтобъ видѣться съ вами въ то утро. Я кипѣлъ эгоистическою страстью; я былъ потрясенъ тѣмъ, что перенесъ въ-теченіе ночи. Я вамъ уже говорилъ, что я никогда не могъ примириться даже съ мыслью о слабости своихъ силъ, то могъ ли бы я примириться съ мыслью о потерѣ единственнаго существа, которое явилось ко мнѣ съ обѣщаніемъ такого счастія, которое сообщило бы новое блаженное значеніе даже моимъ страданіямъ.

"Но страданія той ночи приготовили меня къ тому, что случилось на слѣдующій день. Я не былъ удивленъ: я былъ увѣренъ, что онъ убѣдилъ васъ пожертвовать всѣмъ для него, и ожидалъ только извѣстій о вашей свадьбѣ. Я судилъ, о вашей и его любви по своей. Но я былъ недравъ, Магги; въ васъ есть какое-то чувство, которое сильнѣе вашей любви къ нему.

"Не буду вамъ разсказывать, что я перенесъ въ этотъ промежутокъ времени. Но даже во время этой агоніи, среди тѣхъ мукъ, которыя любовь должна перенести, чтобъ отрѣшиться отъ всякихъ эгоистическихъ побужденій, одной любви къ вамъ было достаточно, чтобъ удержать меня отъ самоубійства. При всемъ своемъ эгоизмѣ я былъ далекъ отъ мысли явиться мрачною тѣнью, чтобъ пресѣчь ваше блаженство. Я не могъ покинуть свѣта, въ которомъ вы оставались жить, быть можетъ, нуждались во мнѣ: это составляло часть моей клятвы терпѣть и ждать. Магги! это доказываетъ справедливость того, что никакія муки я не считалъ слишкомъ дорогою цѣною для достиженія того блаженства, которое я нашелъ въ любви къ вамъ. Я хочу, чтобъ вы не печалились моей печали. Я привыкъ къ лишеніямъ; я никогда не ожидалъ счастья; а въ знакомствѣ съ вами, въ любви къ вамъ я черпаю силы, которыя примиряютъ меня съ жизнью. Вы были для моего сердца тѣмъ же, что свѣтъ и краски для моихъ глазъ, что звуки для моего уха; вы привели въ ясное сознаніе царствовавшій во мнѣ хаосъ. Я нашелъ новую жизнь въ попеченіи о вашемъ счастіи, и горе предпочтительно предъ своимъ, и это чувство измѣнило мое недовольствіе и ропотъ въ терпѣніе, которое рождаетъ болѣе-спокойныя привязанности, болѣе-нѣжныя страсти. Я полагаю, что только такая совершенная и горячая любовь могла ознакомить меня съ жизнью, которая растетъ и увеличивается, сливаясь съ другими существованіями, ибо прежде я всегда былъ отвлекаемъ отъ нея постояннымъ мучительнымъ самосознаніемъ. Я даже думаю, что этотъ даръ перемѣщенія жизни, который сообщенъ мнѣ любовью къ тебѣ, можетъ сдѣлаться новою силою во мнѣ.

"Итакъ, моя милая! несмотря ни на что, вы были радостью моей жизни. Не упрекайте же себя изъ-за меня. Скоро я долженъ былъ бы укорять себя за то, что навязывалъ вамъ свои чувства и поторопилъ васъ дать слово, которое тяготитъ надъ вами какъ оковы. Вы хотѣли остаться вѣрными вашему слову — и вы были вѣрны. Я имѣю понятіе о глубинѣ вашей жертвы по тому получасу свиданія, когда я начиналъ мечтать, что, можетъ-быть, вы меня любите. Но нѣтъ, Магги, а не имѣю притязаній ни на что, кромѣ вашихъ воспоминаній обо мнѣ.

"Сначала я не хотѣлъ вамъ писать; я не хотѣлъ самовольно навязываться, броситься къ вашимъ ногамъ и тѣмъ возобновить свою вину — нѣтъ, я былъ далекъ отъ этой мысли; я даже съ ужасомъ отшатнулся отъ нея. Но вы меня не осудите, вы не припишете мнѣ дурныхъ побужденій. Я знаю, что мы должны еще долгое время оставаться въ разлукѣ: злые языки принудятъ насъ къ этому, если не что иное. Но я не уѣду отсюда; я всегда буду душою съ вами, гдѣ бы я ни былъ. И помните всегда, что я весь принадлежу вамъ безъ эгоистическихъ желаній, но съ преданностью, которая не допускаетъ этихъ желаній.

"Да благословитъ васъ Богъ, любящее, возвышенное созданіе! Если и всѣ васъ дурно поняли, то не забывайте, что существуетъ человѣкъ, который ни на минуту не усомнился и который постигъ васъ десять лѣтъ назадъ.

"Не вѣрьте никому, что я боленъ, потому-что не выхожу изъ дома. У меня только нервная головная боль, не сильнѣе чѣмъ бывало преждѣ. Нестерпимый жаръ заставляетъ меня сидѣть дома днемъ. Я довольно-силенъ, чтобъ повиноваться малѣйшему слову, которое скажетъ мнѣ, что я могу быть вамъ полезенъ словомъ или дѣломъ.

Вашъ по гробъ, Филиппъ Уокимъ".

Магги стала на колѣни у постели, прижимая къ сердцу письмо; чувства, накопившіяся въ ней, изливались повременамъ въ сдержанномъ, глухомъ воплѣ, выражавшемся постоянно одними и тѣми же словами:

«О, Боже! есть ли въ любви такое блаженство, которое могло бы заставить меня забыть ихъ страданія?»

ГЛАВА IV.

Магги и Люси.

Къ концу недѣли Кейнъ пришелъ къ убѣжденію, что существовалъ только одинъ способъ упрочить для Магги приличное существованіе въ Сент-Оггсѣ. Даже при своей двадцатилѣтней опытности приходскаго пастора онъ былъ приведенъ въ ужасъ тѣмъ упорствомъ, съ которымъ продолжали взводить на нее всякія небылицы, вопреки очевидности. До-сихъ-поръ его обожали и обращались къ нему за совѣтомъ болѣе, чѣмъ онъ даже самъ того желалъ; но теперь, когда онъ попытался раскрыть глаза сент-оггскихъ дамъ и побудить ихъ быть справедливыми относительно Магги Тёливеръ, онъ вдругъ почувствовалъ, что былъ въ этомъ такъ же безсиленъ, какъ онъ былъ бы безсиленъ произвести перемѣну въ покроѣ чепчиковъ. Доктору Кенну нельзя было противорѣчить; его молча выслушивали; но когда онъ выходилъ, общее мнѣніе давало почти тѣ же результаты. Поведеніе миссъ Тёливеръ заслуживало осужденіе; даже докторъ Кеннъ не отвергалъ этого, то какъ же могъ онъ такъ легко судить о ней и давать благовидное изъясненіе всѣмъ ея поступкамъ? Даже предполагая — хотя на это понадобилось бы много вѣры — что все, что ни было сказано о миссъ Тёливеръ, было несправедливо, и въ такомъ даже случаѣ одного факта, что о ней было что-то сказано, было достаточна, чтобъ окружить ее зараженною атмосферою, которой должна избѣгать всякая женщина, пекущаяся о своей доброй славѣ и объ обществѣ. Взять же Магги за руку и сказать ей: «я не вѣрю тому, что, на тебя клевещутъ; я не повторю этой клеветы; я закрою уши, чтобъ не вдыхать ея, вѣдь и я могу заблуждаться, могу падать, несмотря на всѣ свои усилія; судьба была только строже относительно тебя, соблазнъ былъ тебѣ не по силамъ — станемъ же помогать другъ другу, пойдемъ вмѣстѣ, чтобъ намъ болѣе не падать» — чтобъ сдѣлать это, потребовалось бы много храбрости, глубокаго состраданія, самопознанія и великодушной довѣрчивости; потребовался бы разумъ, ненаходящій удовольствія въ злословіи, неполагающій, что, унижая другихъ, можно тѣмъ самымъ возвысить себя, необманывающій себя восторженными понятіями о какомъ-то нравственномъ началѣ, возвышенной религіи, которое устраняетъ борьбу за истину, справедливость и любовь къ ближнимъ, попадающимся на нашей стезѣ.

Сент-оггскія дамы не обольщали себя никакими умозрительными соображеніями, но у нихъ было одно любимое отвлеченное понятіе, называвшееся обществомъ, которое хорошо. служило для успокоенія ихъ совѣсти, когда онѣ дѣлали только то, что было пріятно ихъ эгоистическимъ чувствамъ — дурно думали и говорили о Магги Тёливеръ и отворачивались отъ нея съ прёзрѣніемъ. Больно было доктору Кенну, привыкшему быть обожаемымъ своими прихожанками, встрѣтить теперь въ нихъ такое сопротивленіе; но не сопротивлялись ли онѣ въ то же время еще высшей Власти, которой онѣ поклоняются болѣе чѣмъ ему. Эта Власть представила довольно-ясный отвѣтъ тѣмъ, кто сомнѣвался относительно того, гдѣ начинаются наши обязанности къ обществу, или тѣмъ, кто были склонны имѣть очень-обширные взгляды относительно исходной точки. Отвѣтъ былъ обращенъ не къ конечной пользѣ общества, но къ «нѣкоему человѣку», который находился въ бѣдствіи на пути.

Не должно думать, чтобъ въ Сент-Оггсѣ совсѣмъ не было женщинъ, одаренныхъ чувствительнымъ сердцемъ и совѣстью; вѣроятно, и въ немъ была такая же пропорція человѣческой доброты, какъ въ любомъ маленькомъ торговомъ городкѣ того времени.

Но до-тѣхъ-поръ, пока всѣ мужчины не сдѣлаются мужественны, мы должны ожидать встрѣтить множество добрыхъ, но застѣнчивыхъ женщинъ, слишкомъ застѣнчивыхъ, чтобъ вѣрить въ справедливость своихъ собственныхъ лучшихъ побужденій, когда онѣ бываютъ на сторонѣ меньшинства. И мужчины въ Сент-Оггсѣ были далеко не всѣ мужественны; иные изъ нихъ даже были охотники до скандала и сплетней, и въ такой степени, что ихъ разговоры имѣли нѣсколько женскій характеръ, еслибъ они не отличались чисто-мужскими шутками и случайнымъ пожатіемъ плечъ, возбуждаемымъ общею ненавистью къ женщинамъ. Въ Сент-Оггсѣ общее мнѣніе мужчинъ было, что не должно вмѣшиваться въ отношенія женщинъ между собою.

Итакъ, куда ни обращался докторъ Кеннъ, въ надеждѣ достать свѣдѣніе, или найти мѣсто для Магги, вездѣ встрѣчалъ неудачи. Мистеръ Джемсъ Тори и думать не могъ взять Магги къ себѣ въ гувернантки, даже на время, молодую женщину, о которой «столько говорятъ» и на чей счетъ «мужчины шумятъ»; а миссъ Киркъ, страдавшая спинною болью и нуждавшаяся въ компаньйонкѣ, которая бы ей читала. Убѣждена, что характеръ Магги долженъ былъ такого рода, что лучше бы держаться подалѣе отъ нея. Зачѣмъ миссъ Тёливеръ не согласилась на предложеніе тётки Глегъ? Молодой дѣвушкѣ, въ ея положеніи, не пристало дѣлать такіе отказы. Или зачѣмъ она не уѣхала изъ сосѣдства и не попыталась достать мѣсто гдѣ-нибудь, гдѣ бъ ее не знали? (А что она внесетъ свое дурное направленіе въ семейства, неизвѣстныя въ Сент-Оггсѣ, это, повидимому, было не такъ важно). Она должна быть очень-смѣла и закоренѣла, чтобъ желать оставаться въ приходѣ, гдѣ всѣ бросали на нее двусмысленные взгляды и болтали о ней.

Докторъ Кеннъ, будучи отъ природы очень-нетвёрдаго характера, почувствовалъ въ себѣ въ виду этой оппозиціи, какъ и всякій твердый человѣкъ, находясь на его мѣстѣ, достаточныя силы, чтобъ достигнуть предположенной цѣли. Онъ самъ искалъ гувернантку для своихъ дѣтей; и хотя сначала онъ колебался предложить это мѣсто Магги, но теперь рѣшимость возстать всѣмъ вліяніемъ своего личнаго и священническаго характера и не допустить, чтобъ ее раздавили и уничтожили клеветою, заставило его принять дѣйствительныя мѣры. Магги съ радостью приняла должность, которая налагала на нее обязанности и давала ей опору. Теперь ея дни были бы заняты, а одинокіе вечера представляли бы пріятное отдохновеніе. Она теперь болѣе не нуждалась въ жертвѣ, которую ея мать принесла ей, оставаясь съ нею, и мистриссъ Тёливеръ согласилась на убѣдительныя просьбы возвратиться на мельницу.

Но теперь начали замѣчать, что пасторъ Кеннъ, до-тѣхъ-поръ примѣрный во всѣхъ отношеніяхъ, имѣлъ свои грѣшки, даже, можетъ-быть, слабости. Мужскіе умы въ Сент-Оггсѣ пріятно улыбались и не удивлялись, что Кеннъ находилъ удовольствіе видѣть каждый день пару хорошенькихъ глазъ, или что онъ чувствовалъ наклонность быть снисходительнымъ къ прошедшему. Женскіе умы, которые считались тогда имѣющими меньшее значеніе, имѣли болѣе-серьёзный взглядъ на дѣло, а что, если пасторъ Кеннъ увлечется и женится на миссъ Тёливеръ? Нельзя ручаться даже за лучшаго изъ людей; вѣдь и апостолъ палъ, и потомъ горько сокрушался; и если отреченіе Петра не имѣло ничего общаго съ теперешнимъ случаемъ, за то раскаяніе его, безъ-сомнѣнія, повторится.

Немного еще успѣло пройти недѣль послѣ того, какъ Магги начала свои ежедневныя прогулки въ пасторскій домъ, какъ уже стали поговаривать о возможности ей сдѣлаться пасторскою женою, и такъ серьёзно, что начали горячо разсуждать о томъ, какъ имъ вести себя относительно ея въ ея будущемъ положеніи, потому-что всѣмъ было извѣстно, что онъ однажды провелъ полчаса въ дѣтской, когда миссъ Тёливеръ давала урокъ; нѣтъ, онъ приходилъ и сидѣлъ тамъ по цѣлымъ утрамъ; онъ однажды проводилъ ее до дома; онъ почти всегда проводитъ ее до дома; а если нѣтъ, такъ онъ былъ у нея вечеромъ. Какое лукавое она созданіе! Что за матерь для этихъ дѣтей? Этого достаточно, чтобъ заставить бѣдную мистрисъ Кеннъ перевернуться въ могилѣ, что ея дѣтей поручили досмотру этой дѣвушки чрезъ нѣсколько недѣль послѣ ея смерти. Не-уже-ли онъ до того забудетъ всѣ приличія, что женится на ней прежде истеченія года? Мужчины были въ саркастическомъ настроеніи и полагали, что нѣтъ.

Сестры Гестъ находили утѣшеніе въ горести, которую причиняло имъ безуміе доктора; по-крайней-мѣрѣ Стивенъ былъ внѣ опасности, потому-что ихъ близкое знакомство съ настойчивымъ характеромъ брата подавало имъ постоянный поводъ опасаться, что онъ возвратится и женится на Магги. Онѣ не были изъ числа сомнѣвавшихся въ дѣйствительности письма брата, но онѣ не были увѣрены, что Маги искренно отреклась отъ него; онѣ подозрѣвали, что она скорѣе отшатнулась отъ похищенія, чѣмъ отъ брака, и что она оставалась въ Сентъ-Оггсѣ, въ надеждѣ на его возвращеніе. Онѣ всегда находили ее непріятною, но теперь онѣ находили ее лукавою и гордою, и все на такомъ же основаніи, на какомъ и вы, и я произносимъ не одинъ подобный приговоръ. Прежде имъ не очень нравилась будущая женитьба брата на Люси; но теперь опасеніе, чтобъ онъ не женился на Магги, придавало еще болѣе силы ихъ неподдѣльному состраданію и негодованію въ-пользу прелестной покинутой дѣвушки и заставляло ихъ желать, чтобъ онъ возвратился къ ней. Было рѣшено, что, какъ только Люси будетъ въ силахъ выѣхать изъ дома, она отправится искать убѣжища отъ августовской жары на берегу моря вмѣстѣ съ сестрами Гестъ, а дальнѣйшій-планъ состоялъ въ томъ, чтобъ убѣдить Стивена присоединиться къ нимъ. При первомъ намекѣ, при первой разнесшейся сплетнѣ о Магги и докторѣ Кеннѣ, отчетъ объ этомъ былъ отправленъ въ письмѣ миссъ Гестъ къ брату.

Магги часто имѣла извѣстія или отъ матери или отъ тётки Глегъ, или отъ доктора Кенна о постепенномъ выздоровленіи Люси, и мысли ея постоянно стремились въ домъ дяди Дина; она жаждала увидѣться съ Люси, хотя бы только на пять минутъ, сказать одно слово раскаянія и прочесть въ глазахъ, въ выраженіи ея устъ, что она не вѣритъ умышленной измѣнѣ тѣхъ, кого она любила и кому она довѣряла.

Но она знала, что еслибъ даже гнѣвъ дяди не закрылъ для нея дверей его дома, то и тогда; бы потрясающая трогательность этого свиданія побудила бы всѣхъ приближенныхъ не допустить Люси до него; но только бы ее увидѣть, и того, кажется, было бы достаточно для Магги, ибо ее постоянно преслѣдовало лицо, жестокое уже по одной своей кротости, лицо, которое обращалось къ ней съ сладкимъ выраженіемъ любви и довѣрія уже со временъ незапамятныхъ, но теперь грустное, истомленное первымъ сердечнымъ ударомъ. Чѣмъ болѣе проходило дней, тѣмъ яснѣе становились эти блѣдныя черты; онѣ все болѣе-и-болѣе выяснялись подъ каравшею рукою раскаянія; кроткіе глаза, выражавшіе страданіе, были устремлены постоянно на Магги, и этотъ взглядъ былъ тѣмъ пронзительнѣе, что онъ не выражалъ никакого гнѣва; но Люси еще не была въ силахъ ходить въ церковь, или куда бы то ни было, гдѣ бы Магги могла ее видѣть и послѣдняя надежда на это исчезла, когда Магги узнала чрезъ тётку Глегъ, что Люси дѣйствительно отправляется чрезъ нѣсколько дней въ Скарборо, вмѣстѣ съ сёстрами Гестъ, которыя поговаривали, что ожидаютъ встрѣтиться тамъ съ братомъ.

Только тѣ, кто испыталъ, что такое тяжкая внутренняя борьба, могутъ постичь, что Магги чувствовала, сидя одна-одинёшенька вечеромъ послѣ того, что услышала эти вести отъ мистрисъ Глегъ; только тѣ, которые знаютъ, что такое значитъ бояться своихъ собственныхъ эгоистическихъ желаній, подобно тому, какъ мать, караулящая сонъ ребенка, боится дѣйствія усыпительнаго зелья, которое должно прекратить ея собственныя страданія.

Она сидѣла безъ свѣчки въ сумеркахъ; одно окно, выходившее на рѣку, было открыто настежь; къ ея внутреннимъ страданіямъ присоединялся еще удушливый жаръ воздуха. Сидя на креслѣ прямо противъ окна и положивъ одну руку на подоконницу, она смутно глядѣла на рѣку, быструю вслѣдствіе прилива, стараясь всмотрѣться въ прекрасное лицо, омраченное грустью, которое повременамъ исчезало и скрывалось за какимъ-то неяснымъ образомъ, который постоянно старался заслонить его. Услышавъ, что дверь отворилась, она подумала, что мистрисъ Джекинъ пришла, по обыкновенію, съ ея ужиномъ, и вслѣдствіе того отвращенія къ пустымъ словамъ, которое проявляется, когда насъ, разбираетъ тоска, она не хотѣла обернуться и сказать, что ей ничего не нужно; добрая маленькая мистрисъ Джекинъ, вѣрно, нашла бы что-нибудь отвѣтить. Но чрезъ минуту, не замѣтивъ шороха приблизившихся шаговъ, она почувствовала, что кто-то положилъ ей на плечо руку и какой-то голосъ, совсѣмъ вблизи ея, произнесъ: «Магги!»

Вотъ было оно, это измѣнившееся лицо, но тѣмъ не менѣе прелестное; вотъ они, глаза, съ ихъ пронзительною нѣжностью!

— Магги! сказалъ мягкій голосокъ.

— Люси! отвѣтилъ голосъ, въ которомъ рѣзко звучало отчаянное страданіе.

И Люси бросилась на шею Магги и прижала свою блѣдную щеку къ ея пылавшему лбу.

— Я прокралась сюда, сказала Люси почти шопотомъ, садясь рядомъ съ Магги и держа ея руку въ своей рукѣ: — когда папа и прочіе ушли. Алисъ пришла со мною; но я могу оставаться очень-недолго, потому-что ужь поздно.

Это было легче сказать, чѣмъ что-нибудь другое. Онѣ сидѣли и молча смотрѣли другъ на друга; казалось, свиданіе должно было кончиться безъ дальнѣйшей рѣчи, потому-что рѣчь затруднялась. Каждая чувствовала, что было бы. что-нибудь убійственное въ словахъ, которыя бы напоминали невозвратимое зло; но вскорѣ, когда Магги осмотрѣлась, все отдѣльныя мысли исчезли въ потокѣ любви и раскаянія и слова разрѣшилась рыданіями…

— Богъ тебя наградитъ, Люси, за то, что ты пришла!

За этимъ послѣдовали рыданія.

— Магги, душа моя! успокойся, сказала Люси, прижимая свою щеку къ щекѣ Магги. — Не печалься!

И она замолчала, надѣясь этой лаской утѣшить Магги.

— Я не хотѣла тебя обмануть, Люси, сказала Магги, когда она была въ состояніи говорить. — Мысль, что я желала скрывать отъ тебя свои чувства, дѣлала меня всегда несчастною… все потому, что я думала, что я покорю себя и ты ничего не узнаешь, что могло бы тебя огорчить.

— Я знаю, душа моя, сказала Люси: — я знаю, что ты никогда не думала сдѣлать меня несчастною… это такъ, несчастіе постигло насъ всѣхъ… Тебѣ приходится болѣе моего переносить… и ты отказалась отъ него, когда… о! это, должно-быть, было ужасно-трудно!

И онѣ опять посидѣли нѣсколько времени молча, прижимаясь другъ къ другу.

— Люси, снова начала Магги: — онъ также боролся. Онъ хотѣлъ быть тебѣ вѣренъ; онъ возвратится къ тебѣ. Прости его и тогда онъ будетъ счастливъ…

Эти слова Магги произнесла изъ самой глубины души, съ усиліемъ, подобнымъ судорожному, отчаянному усилію утопающаго. Люси вздрогнула, но промолчала.

Кто-то слегка постучался въ дверь. Это была Алисъ, горничная, она вошла и сказала:

— Я не смѣю оставаться далѣе, миссъ Динъ: они спохватятся и будутъ ужасно сердиться, что вы возвратитесь такъ поздно.

Люси встала и сказала:

— Хорошо, Алисъ, я сейчасъ.

— Я уѣзжаю въ пятницу, Магги, добавила она, когда Алисъ, притворила дверь. — Когда я возвращусь и буду сильна, мнѣ позволятъ дѣлать что я хочу, тогда я буду приходить къ тебѣ, когда мнѣ вздумается.

— Люси, сказала, Марри съ новымъ усиліемъ: — я молюсь, Богу, чтобъ мнѣ не бытъ причиною горя для тебя.

Она пожала маленькую ручку, которую держала въ своихъ обѣихъ рукахъ, и взглянула въ лицо, которое было наклонено къ ней. Люси никогда не забывала этого взгляда.

— Магги, сказала они тихимъ голосомъ, который имѣлъ торжественность исповѣди: — ты лучше меня… я не могу…

Она остановилась на этомъ и не сказала болѣе ни слова; онѣ снова обнялись послѣднимъ объятіемъ.

ГЛАВА V.

Послѣдняя борьба.

Однажды вечеромъ, въ половинѣ сентября, Магги сидѣла, по обыкновенію, въ своей скучной, одинокой комнатѣ; она все еще боролась съ старыми призраками, которые то возставали съ новою ясностью, то скрывались, какъ-бы исчезая въ туманѣ. Было уже за полночь; дождь съ силою стучалъ въ окно, а вѣтеръ порывисто завывалъ. На слѣдующій же день, послѣ посѣщенія Люси, погода совершенно измѣнилась: жаръ и легкое дыханіе вѣтерка замѣнились холодомъ и рѣзкимъ непостояннымъ вѣтромъ, сопровождаемымъ отъ времени до времени сильнымъ дождемъ, такъ-что предположенная поѣздка была отложена до болѣе благопріятнаго времени. Въ графствахъ, лежащихъ вверхъ по теченію Флосса, дожди не прекращались, вслѣдствіе чего жатва значительно пострадала. Въ послѣдніе же два дня и въ мѣстахъ, расположенныхъ по низовью рѣки, дождь лилъ безъ остановки, такъ-что старожилы покачивали головами и поговаривали о томъ, какъ, лѣтъ шестьдесятъ назадъ, случились такіе же дожди во время равноденствія и произвели наводненіе, которое снесло мостъ и причинило въ городѣ огромныя бѣдствія. Но молодое поколѣніе, которое видѣло нѣсколько небольшихъ наводненій, подсмѣивалось надъ этими мрачными воспоминаніями и предчувствіями; такъ въ числѣ другимъ и Бобъ Джэкинъ, вѣрившій въ свое неизмѣнное счастіе, подтрунивалъ надъ своею матерью, когда та сожалѣла, что они помѣстились въ дому, выходящемъ прямо на рѣку, замѣчая ей, что еслибъ не это, такъ они не держали ли бы лодокъ, которыя на случай наводненія необходимы, чтобъ разъѣзжать за провизіей.

Но и безпечные и трусливые одинаково спали теперь.

Надѣялись; что дождь спадетъ къ утру. Молодежь помнила, что и большія опасности угрожали отъ быстраго таянія снѣговъ и, однако, все сходило благополучно; къ-тому же, даже въ самомъ отчаянномъ случаѣ можно было надѣяться, что будущій приливъ размоетъ берега ниже города и тогда вода уйдетъ, причинивъ только временныя безпокойства и потери, ощутительныя только для низшаго класса, которому поможетъ общественная благотворительность.

Итакъ, всѣ были на своихъ постеляхъ, такъ-какъ было уже за полночь; всѣ, за исключеніемъ небольшаго числа бодрствовавшихъ, какъ Магги. Она сидѣла въ своей маленькой гостиной, обращенной окнами къ рѣчкѣ, съ одной свѣчкой, которая, оставляя всю комнату въ неясномъ полусвѣтѣ, только ярко освѣщала лежавшее передъ нею письмо. Это письмо, которое она получила въ тотъ-день, было одною изъ причинъ ея поздняго бдѣнія. Она сидѣла, не замѣчая пролетѣвшихъ часовъ, не думая о покоѣ, даже не представляя себѣ никакого яснаго образа успокоенія, кромѣ того далекаго, отъ котораго болѣе не пробуждаются для этой земной жизни полной борьбы и страданій.

За два дня до полученія этого письма Магги была въ послѣдній разъ въ пасторскомъ домѣ. Правда, дождь могъ бы мѣшать ей это послѣдніе два дня, но на то были другія причины.

Уже изъ нѣкоторыхъ замѣчаній и намековъ докторъ Кеннъ узналъ о сплетняхъ, ходившихъ въ обществѣ по поводу его сношеній съ Магги, и совсѣмъ недавно онъ былъ увѣдомленъ о нихъ устами одной прихожанки, которая уговаривала его не упорствовать въ своемъ сопротивленіи общему чувству прихожанъ. Докторъ Кеннъ, совѣсть котораго была чиста въ этомъ отношеніи, все еще думалъ упорствовать; ему было гадко согласиться съ всеобщимъ чувствомъ, которое онъ зналъ, было достойно презрѣнія, но онъ былъ наконецъ принужденъ къ этому соображеніемъ, что его званіе налагало на него обязанность заботиться даже о внѣшности и приличіяхъ, понятія о которыхъ зависятъ отъ степени развитости окружающихъ умовъ. Для умовъ низкихъ и грубыхъ значеніе внѣшности очень расширяется. Быть-можетъ, онъ находился въ опасности дѣйствовать изъ одного упрямства; быть-можетъ, его долгъ повелѣвалъ ему покориться. Совѣстливымъ людямъ свойственно видѣть свой долгъ въ томъ, что имъ больнѣе исполнить; а доктору Кенну всегда было больно уступать. Онъ рѣшилъ, что его долгъ уговорить Магги оставить на время Сент-Оггсъ, и онъ исполнилъ эту тяжелую обязанность, какъ могъ деликатнѣе. Онъ только замѣтилъ въ самыхъ неопредѣленныхъ выраженіяхъ, что его попытка покровительствовать ея присутствію въ городѣ сдѣлалась источникомъ раздора между нимъ и его прихожанами, что несомнѣнно должно повредить его полезности, какъ пастора. Онъ просилъ у нея позволенія написать къ своему другу, также духовнаго званія, который, можетъ-быть, принялъ бы ее въ гувернантки, или постарался бы найдти приличное мѣсто для молодой: дѣвушки, которой пасторъ Кеннъ глубоко интересовался.

Магги выслушала его съ дрожавшими губами; она только была въ-состояніи произнести едва-внятное:

— Благодарю васъ; я вамъ буду очень-благодарна.

И пошла домой подъ проливнымъ дождемъ и съ отчаяніемъ въ сердцѣ. Итакъ, ей суждено быть одинокою скиталицею; ей суждено увидѣть новыя лица, которыя будутъ съ удивленіемъ смотрѣть на нее, потому-что жизнь ей будетъ въ тягость; ей суждено начать новую жизнь, стараться расшевелить себя, принимать новыя впечатлѣнія, тогда-какъ ее гнететъ смертельная тоска. Не-уже-ли для однажды-павшихъ нѣтъ ни семейнаго крова, ни помощи отъ другихъ? Не-уже-ли даже тѣ, которые чувствуютъ къ нимъ состраданіе, должны заглушать въ себѣ это чувство? Но ей ли можно жаловаться? Ей ли отказываться отъ этого испытанія, представляющаго единственную возможность облегчить грузъ, тяготѣющій надъ другими страдальцами, и тѣмъ сдѣлать свое порочное-увлеченіе источникомъ чистѣйшей любви, лишенной всякаго эгоистическаго чувства? Весь слѣдующій день она. провела въ своей одинокой комнатѣ, думая о будущемъ и стараясь превозмочь, себя, и успокоиться, ибо какого спокойствія могла достигнуть Магги безъ борьбы?

На третій день, тотъ самый день, который только-что кончился, пришло письмо, которое лежало предъ нею на столѣ.

Письмо это было отъ Стивена. Онъ уже возвратился изъ Голландіи; онъ былъ въ Медфордѣ, безъ вѣдома своихъ друзей и написалъ ей оттуда, вложивъ письмо въ письмо къ другу, въ которомъ онъ былъ увѣренъ. Съ начала до конца оно состояло изъ страстныхъ упрековъ, воззваній противъ безразсудства жертвовать собою тому превратному понятію о справедливости, которое побудило ее разрушить, всѣ его надежды ради пустой идеи, а не, дѣйствительнаго блага, его надежды — его, котораго она любила и который любитъ ее тою всепожирающею страстью, которую, человѣкъ способенъ питать къ женщинѣ только однажды въ жизни.

«Мнѣ пишутъ, что вы выходите, замужъ, за Кенна. Какъ-будто я повѣрю этому! Они, пожалуй, и вамъ-разсказываютъ такія же басни обо мнѣ. Быть-можетъ, они вамъ, говорятъ, что я поѣхалъ путешествовать. Мое тѣло дѣйствительно куда-то таскали, но мыслію я не удалялся изъ того ужаснаго мѣста, гдѣ, вы покинули меня, гдѣ, я очнулся отъ безчувственности, въ которую погрузила меня безсильная ярость, чтобъ только узнать, что васъ уже не было… Магги! чьи муки могутъ сравниться съ моими? Чьи чувства оскорблены болѣе моихъ? Кто, кромѣ меня, встрѣчалъ этотъ взглядъ любви, который выжегъ свой образъ такъ-глубоко въ моемъ сердцѣ, что уже другому въ немъ нѣтъ мѣста? Магги! призовите меня къ себѣ, призовите меня къ жизни и добру! Я чуждъ того и другаго. Я не имѣю побужденій; мнѣ все постыло. Два мѣсяца еще болѣе укоренили во мнѣ убѣжденіе, что безъ васъ я не могу существовать: Напишите одно словечко, скажите „пріѣзжай!“ — чрезъ два дня я буду съ вами, Магги. Или вы забыли, что такое значитъ быть вмѣстѣ, видѣть, слышать другъ друга?»

Когда Магги: въ первый разъ прочла эта письмо, она почувствовала, будто настоящее искушеніе еще только начиналось. При входѣ въ темную, холодную пещеру мы еще довольно храбро удаляемся отъ теплаго, яснаго свѣта; но совсѣмъ иначе думаемъ мы, когда, пройдя значительное пространство въ сырой и мрачной мглѣ, измученные и утомленные, видимъ отверстіе, приглашающее выйдти на живительный свѣтъ дня. Естественное движеніе освободиться отъ гнетущей насъ боли такъ сильно, что всѣ другія побужденія забываются, пока боль не прекратится.

Впродолженіе многихъ часовъ Магги чувствовала, что ея борьба была тщетна. Всякая мысль изглаживалась предъ образомъ Стивена, ожидавшаго одного слова, которое бы призвало его къ ней. Она не читала письма, она слышала слова изъ устъ самого Стивена, и этотъ голосъ потрясалъ ее своимъ прежнимъ обаяніемъ. Весь день предъ этимъ ей представлялись образы грустнаго будущаго; полнаго жгучаго раскаянія и сожалѣнія; она мечтала только объ упованіи, которое подало бы ей; силы перенести эту муку. Но вотъ, совсѣмъ вблизи, почти въ ея власти, какъ бы навязываясь само отъ себя, предъ ней раскрывалось другое будуее въ которомъ страданія и лишенія должны были замѣниться, безпечностью и блаженствомъ въ объятіяхъ любви! И все же: не въ этомъ обѣщаніи радостей вмѣсто горя состояло для Магги главное искушеніе — нѣтъ! Страдальческій тонъ Стивена, его сомнѣніе въ справедливости принятыхъ ею рѣшеній — вотъ что поколебало ее, и даже, заставило схватитъ перо и клочокъ бумаги и написать это одно слово: «пріѣзжай».

Но вслѣдъ за этимъ рѣшительнымъ дѣйствіемъ ею овладѣло сомнѣніе; она готова была отступиться, отшатнуться отъ него; сознаніе, что оно противорѣчило ея рѣшимости, въ болѣе-ясныя минуты самообладанія, терзало ee. Нѣтъ, ей надобно ждать, надобно молиться, и тотъ, внутренній свѣтъ, который покинулъ ее; возвратится къ ней, а она снова почувствуетъ, что чувствовала прежде, когда имѣла довольно силъ, чтобъ, побѣдить страданія — самую любовь; она почувствуетъ, что чувствовала при свиданіи съ Люси, что чувствовала, читая письмо Филлипа, потрясшее въ ней всѣ нити, связывавшія ее съ мирнымъ прошедшимъ.

Долго еще сидѣла она, погруженная въ какое-то безчувственное состояніе, не чувствуя, побужденій измѣнить своего положенія, не имѣя силъ молиться, ожидая, тотъ духовный свѣтъ, который — она была увѣрена — возвратится къ ней. Онъ дѣйствительно, возвратился съ тѣми воспоминаніями, которыхъ никакія страсти не могутъ надолго подавить; все отдаленное прошедшее воскресло предъ нею, а съ нимъ воскресли и источники самоотверженнаго состраданія и привязанности, вѣрности и твердой рѣшимости. Слова, вписанныя спокойною рукою въ старой маленькой книжкѣ, которую она, давно знала наизусть, сорвались, даже съ ея устъ, въ глухомъ шопотѣ, — заглушенномъ еще шумомъ дождя и ревомъ вѣтра: «я приняла крестъ, я приняла его, отъ Твоей руки; я буду нести, его до смерти, такъ-какъ Ты возложилъ его, на меня.»

Но вскорѣ къ ея устамъ притекли и другія слова; только они разрѣшились рыданіями: «прости меня, Стивенъ! Это пройдетъ, ты возвратишься къ ней».

Она взяла письмо, зажгла его у свѣчи и, бросивъ на очагъ, оставила медленно догорать. Завтра она напишетъ ему, послѣднее прощальное письмо.

«Я перенесу это, перенесу до смерти… Но скоро ли придетъ эта смерть? Я еще такъ молода, полна здоровья. Достанетъ, ли мнѣ силъ и терпѣнія, или мнѣ суждено снова бороться, снова падать и терзаться раскаяніемъ? Есть ли въ жизни муки, которыхъ я еще не перенесла?» И съ этимъ воплемъ отчаянія Магги, упала на колѣни, передъ столомъ и спрятала свое страдальческое лицо. Ея душа возвысилась къ вѣчному милосердію, которое — она знала — никогда ее не покинетъ. Безъ-сомнѣнія эти минуты сознанія своей безнадежности были для нея важнымъ страшнымъ урокомъ; она узнала, постигла тайну человѣческой любви и терпѣнія въ страданіяхъ, тайну, непостижимую для тѣхъ, кто не заблуждался и не падалъ.

«О, боже! если мнѣ суждено жить долго, то дай мнѣ жить для того, чтобъ благословлять и помогать…»

Въ это мгновеніе она почувствовала, что внезапный холодъ объялъ ея ноги и колѣни. Она вскочила; вода стояла на полу; ручейкомъ вытекая изъ-подъ двери сѣней. Она ни на минуту не растерялась; она знала, что это было наводненіе. Казалось, за страшною тревогою послѣднихъ двѣнадцати часовъ ею овладѣло полное спокойствіе. Не проронивъ малѣйшаго крика, она поспѣшила со свѣчою наверхъ въ спальню Боба Дженина. Дверь была открыта настежь; она вошла и тронула его за плечо.

— Бобъ, наводненіе! оно уже въ дому. Поспѣшимъ захватить лодки.

Она зажгла его свѣчу, и покуда его бѣдная жена, схвативъ на руки ребенка, принялась вопить, поспѣшила внизъ, чтобъ посмотрѣть быстро ли прибываетъ вода. При входѣ въ комнату была ступенька; она увидѣла, что вода стояла уже въ-уровень съ нею. Въ то самое время, какъ она подходила къ двери, что-то съ ужаснымъ трескомъ ударилось въ окно; стекла и старая рама разлетѣлись въ дребезги и вода хлынула въ комнату.

— Это лодки! закричала Магги. — Бобъ, иди скорѣе, чтобъ намъ удержать ихъ!

И, не задумавшись ни на минуту, она вошла въ воду, которая быстро прибывала и была уже ей по колѣно. При тускломъ свѣтѣ оставшейся на лѣстницѣ свѣчи, добралась она до окна и влѣзла въ лодку, носъ которой уже торчалъ въ комнатѣ. Бобъ не медлилъ и тотчасъ же явился босикомъ, но съ фонаремъ въ рукахъ.

— Онѣ обѣ здѣсь, обѣ лодки, сказалъ онъ, влѣзая въ ту, въ которой была Магги. — Право, чудно, что не сломило якоря и не разорвало цѣпи.

Вскочивъ поспѣшно въ другую лодку, отцѣпивъ ее и схвативъ весла, Бобъ и не подумалъ объ опасности, которой подвергалась Магги. Мы вообще несклонны бояться за безстрашныхъ, которымъ заодно съ нами угрожаетъ опасность; а теперь еще Бобъ былъ занятъ мыслію о спасеніи безпомощныхъ, находившихся въ дому. Сознаніе же того, что Магги была на ногахъ въ такое время ночи, что она разбудила его и первая принялась дѣйствовать, произвело на Боба впечатлѣніе, что она была изъ такихъ, которые помогаютъ, а не требуютъ чужой помощи. Къ-тому же, она уже взяла одно весло и оттолкнула лодку, чтобъ освободить ее отъ нависшей надъ нею оконной рамы.

— Вода очень-скоро прибываетъ, сказалъ Бобъ. — Пожалуй, скоро и до комнаты доберется: этотъ домъ такъ низко стоитъ. Я думаю лучше бы взять въ лодку Присси съ ребенкомъ, и покориться волнамъ: въ старомъ дому вовсе не безопасно. А какъ я этакъ упущу лодку… а вы-то какъ же? воскликнулъ онъ, взглянувъ при свѣтѣ фонаря, на Магги, стоявшую подъ дождемъ съ весломъ въ рукахъ и съ водою, струившеюся съ ея прекрасныхъ черныхъ волосъ.

Магги не имѣла времени отвѣтить, какъ вдругъ волна, пробѣжавшая вдоль всей линіи домовъ отбросила ихъ далеко въ широкое водное пространство, и съ такою силою, что они очутились по другую сторону теченія рѣки.

Въ первую минуту Магги ничего не чувствовала, ничего не помнила, какъ только то, что она внезапно переменилась этой жизни, которой она такъ страшилась: это былъ переходъ къ смерти безъ ея агоніи; она оставалась во мракѣ одна съ Богомъ.

Все это случилось такъ быстро, такъ было похоже на сонъ, что всякая нить обыкновенной связи явленій, была порвана. Магги опустилась на скамью, безсознательно сжимая въ рукахъ весло, и долгое, долгое время не могла дать себѣ отчета въ своемъ положеніи. Первое, что пробудило ея сознаніе было прекращеніе дождя; тогда она начала различать слабый свѣтъ, отдѣлявшій нависшій надъ головою мракъ отъ широкой водной равнины простиравшейся внизу. Ее выгоняло изъ дома наводненіе — эта страшная божія кара, отъ которой, бывало, говаривалъ ея отецъ, которая не разъ возмущала ея дѣтскій сонъ, и при этой мысли въ ея воображеніи предсталъ образъ ихъ стараго дома, и Томъ и ея мать: они также обыкновенно слушали отцовскіе разсказы.

«О, Боже! гдѣ я? Какъ попасть мнѣ домой?» воскликнула она, окруженная со всѣхъ сторонъ безмолвіемъ и мракомъ.

Что могло быть съ ними на мельницѣ? Вѣдь ее какъ-то разъ совсѣмъ смыло. Они, можетъ-быть, теперь въ опасности, на краю погибели — ея мать и ея братъ, одни, лишенные посторонней помощи.

При этой мысли ее такъ и рвало къ нимъ на встрѣчу; она видѣла эти дорогія для нея черты и ей казалось, что они напрягаютъ свои взоры, ища спасенія въ окружавшемъ мракѣ и не находя его.

Теперь она плыла по гладкой водной равнинѣ, можетъ-быть, гдѣ-нибудь по залитымъ полямъ. Теперь никакая опасность не угрожала ей и не отвлекала ея мыслей отъ стараго дома. Она напрягала глаза, стараясь проникнуть взоромъ сквозь мрачную завѣсу и поймать какой-нибудь признакъ, который бы далъ ей понятіе о мѣстности и направленіи, въ которомъ находилась точка, къ которой стремилась она всеми своими чувствами.

О, какъ привѣтливо было для ней это расширеніе водной равнины! На горизонтѣ стало нѣсколько проясниваться; въ дали подъ мрачною, зеркальною поверхностію начали выясняться какіе-то тёмные предметы. Да, она была въ полѣ: то была верхушка придорожныхъ деревъ. Въ которой же сторонѣ лежала рѣка? За нею чернѣла линія деревъ; передъ нею ничего не было видно, слѣдовательно рѣка была впереди. Она схватила весло и принялась гресть съ энергіею проснувшейся надежды. Заря начинала заниматься, и она могла видѣть, какъ несчастный скотъ, нѣмой отъ ужаса, толпился на холмѣ, еще незатопленномъ водою. Она продолжала гресть впередъ; мокрое платье льнуло къ ней; волосы, съ которыхъ вода такъ и струилась, развѣвались по воздуху; но она ничего не замѣчала, ничего не чувствовала; она ощущала въ себѣ только необыкновенную силу, одушевлявшую могучими побужденіями. Вмѣстѣ съ сознаніемъ опасности, которой подвергались дорогія ей существа, и возможности ихъ спасенія, присоединилась еще неясная мечта о примиреніи съ братомъ. Какая вражда, какая грубость, какая недовѣрчивость могла существовать въ присутствіи такого бѣдствія, когда все искусственное исчезаетъ въ насъ и мы остаемся въ первобытныхъ отношеніяхъ между собою? Магги смутно чувствовала это въ сильной, возникшей въ ней любви къ брату, любви, которая изгладила изъ ея памяти всѣ воспоминанія недавней жестокой обиды и недоразумѣній, и сохранила только глубоко-залегшія, неизгладимыя воспоминанія о ихъ прежнемъ согласіи.

Но вотъ вдали показалась черная масса и около нея Магги могла разобрать теченіе рѣки. Эта черная масса должна быть — да, это былъ Сентъ-Оггсъ. О! теперь она узнала куда обратиться, чтобъ увидѣть знакомыя деревья, сѣрыя ивы и желтѣвшіе каштаны, и надъ всѣми ними старую крышу. Но еще нельзя было разобрать ни цвѣта; ни формы: все было неясно, туманно. Силы и энергія ея, казалось, все болѣе-и-болѣе возрастали, какъ-будто вся ея жизнь состояла изъ огромнаго запаса силъ, которыя должны были растратиться въ-теченіе одного часа, такъ-какъ въ будущемъ въ нихъ не предвидѣлось нужды.

Ей необходимо постараться попасть въ теченіе Флосса, иначе она не будетъ въ-состояніи перебраться черезъ Риппель и не достигнетъ дома. Эта мысль возникла въ ея головѣ, когда она начала все живѣе-и-живѣе представлять себѣ мѣстоположеніе, окружавшее домъ.

Но въ такомъ случаѣ ее. можетъ снести очень-далеко и она не будетъ въ состояніи выбраться изъ теченія. Теперь въ первый разъ ей представилась мысль объ опасности; но дѣлать было нечего; выбора не было, медлить было некогда и она направила лодку въ самую средину теченія. Быстро понесло ее безъ всякихъ усилій съ ея стороны; яснѣе и яснѣе стали обозначаться, при первомъ свѣтѣ зари, предметы, которые она знала, были хорошо знакомы ей деревья и крыши. Вотъ она уже была недалеко отъ мутнаго потока, который, вѣрно, ничто иное, какъ странно-измѣнившійся Риппель.

«Боже милостивый!» вотъ прямо къ ней неслась какая-то пловучая масса; она могла обрушиться на лодку и причинить ей преждевременную погибель. И что это могла быть за масса?

Еще въ первый разъ, сердце Магги забилось отъ ужаса. Она сидѣла безпомощная, смутно сознавая, что ее продолжало нести теченіемъ, ожидая только роковаго удара. Но ужасъ миновалъ, устье Риппеля уже было позади; затѣмъ, ей слѣдовало употребить все свое искусство, всѣ свои силы, чтобъ вывести лодку изъ теченія. Она увидѣла, что мостъ былъ разоренъ; гдѣ-то, совсѣмъ въ сторонѣ, виднѣлись мачты корабля. Но ни одной лодки не было видно на рѣкѣ: всѣ, которыя успѣли захватить, разъѣзжали, вѣроятно, по затопленнымъ улицамъ.

Съ новою рѣшимостью, взялась Магги за весло и принялась гресть; но наступившій уже отливъ придавалъ еще болѣе быстроты теченію и ее снесло далеко за мостъ. Она могла слышать крики изъ оконъ, выходившихъ на рѣку: казалось, что всѣ ее звали. Не раньше Тофтона, успѣла она совершенно выбраться изъ теченія. Тогда, бросивъ взоръ, полный сожалѣнія на домъ дяди Дина, лежавшій ниже по теченію, она принялась всей своею силою гресть обратно къ мельницѣ. Становилось все свѣтлѣе-и-свѣтлѣе, такъ-что, достигнувъ дорнкотскихъ полей, она уже могла различать оттѣнки деревъ, могла видѣть старыя сосны, вдали направо, и домашніе каштаны. О! какъ глубоко они были въ водѣ, глубже, чѣмъ деревья по сю стороны, холма. А крышка мельницы, гдѣ жь она? а эти обломки, мчавшіеся: по Риппелю, что значили они? Но это не былъ домъ, онъ былъ цѣлъ, затопленъ до втораго этажа, но все же твердъ и невредимъ, или, быть-можетъ, онъ обрушился со стороны, обращенной къ мельницѣ?

Съ невыразимою радостью, что она наконецъ достигла дома, радостью, которая заглушала всѣ тревоги, приблизилась Магги къ фасаду дома. Сначала все было безмолвно, нигдѣ не было видно движенія. Лодка ея была въ-уровень съ окнами втораго этажа. Она крикнула громкимъ, пронзительнымъ голосомъ:

— Томъ, гдѣ ты? Матушка, гдѣ ты? Я, ваша Магги, здѣсь!

Вскорѣ, въ слуховомъ окнѣ она услышала голосъ Тома.

— Кто тутъ? Привали лодку!

— Это я, Томъ, я, Магги. Гдѣ жь, матушка?

— Ея здѣсь нѣтъ, она отправилась въ Гарумъ третьяго-дня. Я сойду внизъ, къ окнамъ.

— Ты одна здѣсь, Магги? сказалъ Томъ, пораженный удивленіемъ и отворяя среднее окно, находившееся какъ-разъ въ уровень, съ лодкою.

— Да, Томъ. Богъ меня хранилъ и привелъ къ тебѣ. Влѣзай же скорѣе. Нѣтъ ли еще кого?

— Нѣтъ, сказалъ Томъ, вступая въ лодку — Я боюсь что нашъ человѣкъ утонулъ; его увлекло, вѣрно, потокомъ Риппеля, когда часть мельницы обрушилась; я нѣсколько разъ звалъ его, но отвѣта нѣтъ. Дай мнѣ весла, Магги!

Только когда уже Томъ отчалилъ и они очутились среди обширнаго, воднаго пространства, лицомъ къ лицу съ Магги, только тогда полное значеніе случившагося представилось его уму. Это сознаніе такъ осилило его, оно явилось ему такимъ внезапнымъ откровеніемъ глубины жизни, скрывавшейся отъ его проницательности, въ непогрѣшимости которой онъ былъ убѣжденъ, что онъ не былъ въ состояніи сдѣлать ни одного вопроса. Они молча смотрѣли другъ на друга, Магги — истомленная, измученная, но съ напряженною жизнью въ глазахъ, Томъ — блѣдный и съ выраженіемъ униженія и удивленія, смѣшаннаго со страхомъ. Мысль смѣнялась мыслью, но уста молчали; и хотя онъ не былъ въ состояніи сдѣлать вопроса, однако, онъ отгадалъ повѣсть неимовѣрныхъ, почти чудесныхъ, небомъ покровительствуемыхъ усилій. Наконецъ прозрачная мгла омрачила его взоры, а уста нашли слово, которое могли произнести: то было давно забытое дѣтское «Магги».

Отвѣтомъ на него быль одинъ глубокій вопль, выражавшій то чудное, таинственное блаженство, которое граничитъ съ страданіемъ.

Какъ только она была въ состояніи говорить, она сказала:

— Доѣдемъ теперь къ Люси, Томъ, посмотримъ не въ опасности ли она; а тогда мы можемъ помочь и другимъ.

Томъ гребъ безъ устали и лодка шла съ иною скоростью, чѣмъ у бѣдной Магги. Вскорѣ она уже вошла въ теченіе и имъ оставалось недалеко до Тофтона.

— Посмотри, какъ высоко Паркъ-гоузъ стоитъ надъ водою, сказала Магги: — можетъ-быть, они, взяли Люси туда.

За этимъ послѣдовало молчаніе. Новая опасность угрожала имъ со стороны рѣки.

Какая-то деревянная постройка обрушилась съ одного изъ буяновъ и громадные, уродливые обломки ея быстро неслись но теченію. Солнце только-что взошло и водная равнина представилась ихъ глазамъ съ ужасавшею ясностью — съ ужасавшею ясностью неслась впередъ безпорядочная грозная масса.

Нѣсколько человѣкъ, плывшихъ въ лодкѣ вдоль тофтонскихъ домовъ, замѣтили ихъ опасность и стали кричать имъ: «скорѣе выбирайтесь изъ теченія!»

Но это нелегко было сдѣлать и Томъ, взглянувъ, увидѣлъ, что смерть ихъ была неминуема. Огромные безобразные обломки въ какомъ-то роковомъ согласіи составляли одну сплошную массу поперегъ рѣки.

— Пришелъ конецъ, Магги! сказалъ Томъ, глухимъ, хриплымъ голосомъ, и, отбросивъ въ сторону весла, онъ прижалъ ее къ себѣ въ послѣднемъ объятіи.

Чрезъ мгновеніе лодка исчезла подъ водою, а мрачная громада неслась-себѣ впередъ въ страшномъ безобразномъ торжествѣ.

Но вскорѣ киль лодки показался изъ воды чернымъ пятномъ на ея гладкой позлащенной поверхности.

Лодка появилась, но братъ и сестра исчезли навѣки въ послѣднемъ нерасторжимомъ объятіи, переживая въ это послѣднее мгновеніе тѣ дни, когда они, обвивъ другъ друга своими дѣтскими ручонками, бродили по усыпаннымъ цвѣтами лугамъ.

ЗАКЛЮЧЕНІЕ.

Природа заглаживаетъ слѣды своихъ истребленій, заглаживаетъ ихъ благотворнымъ вліяніемъ солнца и человѣческимъ трудомъ. Чрезъ пять лѣтъ не осталось и слѣдовъ отъ разоренія, причиненнаго наводненіемъ.

Пятая осень была богата золотистыми скирдами, разбросанными здѣсь и тамъ, въ тѣни придорожныхъ деревъ; а на буянахъ и у амбаровъ, расположенныхъ по берегамъ Флосса, снова кипѣла жизнь.

И всѣ лица, игравшія роль въ нашемъ разсказѣ, были живы, всѣ, исключая тѣхъ, печальная судьба которыхъ уже намъ извѣстна.

Природа заглаживаетъ слѣды своихъ истребленій… но далеко не всѣ. Деревья, вырванныя съ корнемъ, уже не принимаются болѣе; расторгнутые холмы остаются навсегда свидѣтелями разрушительной силы стихіи; и хотя новая растительность выходитъ на мѣсто старой, но все же она не въ состояніи замѣнить ея холма и подъ зеленою одеждою все же носятъ слѣды разоренія. Для глазъ, знакомыхъ съ прошедшимъ, не существуетъ полнаго возстановленія.

Дорнкотская мельница уже обстроилась. А дорнкотское кладбище, на которомъ послѣ наводненія нашли могилу, вмѣщавшую прахъ знакомаго намъ отца, размытою и съ повалившимся памятникомъ, и оно было уже опять покрыто зеленою пеленою и на немъ все было чинно, и въ прежнемъ порядкѣ.

Только рядомъ съ этой могилой возвышалась другая, раскрывшаяся, чтобъ поглотить вскорѣ послѣ наводненія два трупа, найденные въ тѣсномъ объятіи, и эту могилу по временамъ посѣщали два человѣка, сознававшіе, что въ ней они схоронили предметъ высочайшихъ радостей и высочайшей печали, которыя они испытали въ жизни.

Одинъ изъ нихъ пришелъ однажды въ-сопровожденіи прелестнаго личика; но это было много лѣтъ спустя.

Другой же всегда былъ одинокъ. Онъ дѣлился грустью со старыми соснами Краснаго-Оврага, гдѣ исчезнувшія радости, казалось, еще жили въ видѣ призрака.

На могильномъ камнѣ были высѣчены имена Тома и Магги Тёливеръ, а подъ ними слова:

«И смерть не раздѣлила ихъ».

Приложенія къ "Отечественнымъ Запискамъ", №№ 6, 8, 10, 12, 1860

---

1. Чортъ.
2. Генрихъ Перси Готспёръ, одно изъ дѣйствующихъ лицъ въ первой части «Короля Генриха IV» трагедіи Шекспира.
3. Мелкая мѣдная монета, около 3 к. с.
4. Безъ двухъ дюймовъ два аршина.
5. Жена Понча, одно изъ дѣйствующихъ лицъ въ кукольной комедіи.
6. Ректоръ — приходскій священникъ, пользующійся всѣми доходами съ прихода и очень-часто нанимающій для исполненія своихъ обязанностей другаго священника, который называется кюратомъ.
7. Заповѣдное мѣсто въ Лондонѣ, бывшее нѣкогда убѣжищемъ воровъ, мошенниковъ и должниковъ.
8. Пятиалтынный.
9. Goggles по-англійски значитъ старомодные очки, обдѣланные въ кожу, которые прежде посили, чтобъ защитить глаза отъ пыли.
10. Извѣстное стихотвореніе Вальтера Скотта, помѣщаемое обыкновенно во всѣхъ англійскихъ хрестоматіяхъ и которое обыкновенно учатъ наизусть всѣ школьники, какъ у насъ оду Богъ.
11. Грамматическія училища (grammar-schools) въ Англіи въ родѣ нашихъ гимназій, или нормальныхъ школъ во Франціи.
12. Мѣсячныя сидѣлки (monthly nurses) остаются съ родительницею первый мѣсяцъ послѣ родовъ и ухаживаютъ за нею и новорожденнымъ ребенкомъ.
13. Слова эти нельзя принять иначе, какъ за шутку.
14. Чортъ.
15. Бонапартъ.
16. Домини Самсонъ и Люси Бертрамъ дѣйствующія лица Гай-Манеринга, романа Вальтера-Скотта.
17. 15 коп. сер.
18. And from obedience grews my pride and happines.
19. Извѣстное сочиненіе Вашингтона Ирвинга.