Въ осенній вечеръ, Нельсонъ, молодой и прекрасной, сидѣлъ одинъ передъ каминомъ, облокотясь на столъ въ глубокой задумчивости, и держалъ въ рукѣ письмо друга своего, Вильгельма…. Сей другъ писалъ къ нему слѣдующее:
"Какъ часто люди несправедливо жалуются на судьбу! Я былъ въ отчаяніи, когда мнѣ надлежало разстаться съ Берлиномъ, и писалъ къ тебѣ, любезной Нельсонъ, что ты одинъ, съ своею вѣчною меланхоліею и романическимъ воображеніемъ, могъ бы безъ ужаса жить въ дикихъ окрестностяхъ Вармбруна, подъ тѣнію горы Кинаста. Я ѣхалъ въ Шлезію какъ въ ссылку, безпрестанно жалѣя о пріятной столицѣ и любезныхъ ея обществахъ. Уединеніе, сельская жизнь, красоты Природы, живописные ландшафты нравились мнѣ только въ хорошихъ описаніяхъ… Не удивишься-ли, когда скажу тебѣ, что свѣтъ и всѣ его блестящія веселья нынѣ забыты мною; что днемъ и ночью брожу по лѣсамъ, сижу на развалинахъ стараго замка и не чувствую, какъ летитъ время?… Эта новость предувѣдомляетъ тебя о другой, не менѣе чудной: я влюбленъ безъ памяти, первый разъ въ жизни моей и навѣки!
Одно мгновеніе Героя побѣдило:
"И въ самомъ дѣлѣ одно мгновеніе одинъ взоръ души Ангельской, кроткой и нѣжной, воспалили мое сердце… Но какіе глаза, лицо, красота и любезность:… Эльмина!…. Не правда ли, другъ мой, что одно это имя заключаетъ въ себѣ какую-то неизъяснимую прелесть? Можно ли произнести его безъ чувства?… Но ты желаешь знать подробности: ахъ! какъ мило говорить объ нихъ!… И, такъ слушай.
«На другой день по моемъ пріѣздѣ въ Варнбрунъ я отъ скуки захотѣлъ видѣть славную гору Кинастъ, которая составляетъ часть большой цѣпи горъ, называемыхъ Гигантскими (Riefengebürge). На ея вершинѣ открылся мнѣ великолѣпный видъ…. Я съ любопытствомъ разсматривалъ тамъ живописныя развалины огромнаго замка, построеннаго, какъ говорятъ, въ 15 вѣкѣ Герцогомъ Болькономъ храбрымъ. Нынѣ Природа тамъ снова утвердила свое владычество, и слѣды человѣческіе почти изгладились. Большія, густыя дерева, по крайней мѣрѣ современники разрушеннаго замка, стоятъ среди лежащихъ на землѣ колоннъ; всѣ тропинки заросли мохомъ и терновникомъ. Тутъ былъ нѣкогда блестящій Дворъ; тутъ Государь, славный въ свое время, радовался безсмертіемъ своего имени, нынѣ совершенно забытаго!… Остались еще нѣкоторые своды, часовня, башня, темница. Я ходилъ одинъ среди развалинъ, философствуя самъ съ собою о Дворѣ Герцога Болькона — и вдругъ женскій, нѣжный, меланхолическій голосъ отозвался въ моемъ сердцѣ… Любезная невидимка пѣла романсъ уединенной Кольмы… Ты знаешь эту Поэму Оссіанову…. Я слушалъ съ восторгомъ. Ничто такъ живо не представляетъ воображенію милаго лица, какъ пріятный, трогательный голосъ. Въ нетерпѣніи видѣть любезную пѣвицу спѣшу къ ней — и вдругъ стою неподвижно какъ мраморъ: вижу Эльмину!… Она сидѣла на развалинахъ аркады подлѣ своей матери… Описывать-ли ее? Конечно; но не теперь, а со временемъ: отнынѣ могу писать къ тебѣ объ одной Эльминѣ; ничто другое не занимаетъ меня… На сей разъ буду говорить только объ ея глазахъ… Одинъ человѣкъ на землѣ можетъ быть щастливъ ихъ взоромъ: горе всѣмъ другимъ! Природа въ глазахъ Эльмины трогательнымъ образомъ соединила все чему Небо велитъ намъ удивляться съ любовію, вѣрить, повиноваться. Атеистъ, смотря на нихъ, перемѣнялъ бы образъ мыслей своихъ; онъ увидѣлъ бы: душу, оживленную огнемъ небеснымъ; увидѣлъ-бы добродѣтель, я не могъ бы не обожать ея святаго образа. Большіе темно-голубые глаза Эльмины, сквозь черныя длинныя ресницы, сіяютъ умомъ и кротостію. Тишина невинности умѣряетъ, такъ сказать, пылкую и глубокую чувствительность въ ея взорахъ, страсть не могла бы украсить ихъ — нѣтъ, она ослабила бы выраженіе этой Ангельской непорочности. Никогда, никогда не осмѣлюсь желать, чтобы Эльмина одно со мною чувствовала; хочу единственно обожать ее и посвятить ей всѣ минуты жизни моей. Эльминѣ семнадцать лѣтъ; она составляетъ единственное утѣшеніе родителей, довольно богатыхъ, и свободна въ выборѣ супруга. Однакожь думаю, что щастливецъ долженъ сперва угодить матери: дочь безъ ея воли не отдастъ никому своего милаго сердца. Къ нещастію, вѣтреность моя извѣстна; знаютъ, что я былъ игрокъ… Мать Эльмины имѣетъ право быть строгою; она молчалива, важна, чувствительна и принимаетъ меня холодно; впрочемъ здѣшніе совмѣстники мнѣ совсѣмъ не страшны. Я увѣренъ, что сердце Эльмины свободно, оно въ невинности своей любитъ только однихъ родителей, а мать до чрезвычайности… Прости, мой другъ. Teперь уже не боюсь твоей строгой Морали: я въ шесть недѣль удивительнымъ образомъ сталъ благоразуменъ во всемъ — кромѣ любви.»
Это письмо сдѣлало сильное впечатлѣніе въ воображеніи и сердцѣ Нельсона. «Какъ щастливъ Вильгельмъ!» думалъ сей молодой человѣкъ: «онъ нашелъ предметъ достойный страсти, и знаетъ теперь, для чего живетъ въ свѣтѣ!»… Нельсонъ, сынъ Англійскаго купца, родился въ Дрезденѣ; въ угожденіе отцу женился на богатой Нѣмкѣ, добродушной и хорошо воспитанной, но холодной до крайности. Генріета была одна изъ тѣхъ красавицъ, которыхъ любятъ хвалить женщины и старики: имѣла всю свѣжесть молодости и правильныя черты лица, но безъ всякой пріятности, такъ, что самая завистливая, самая непрелестная кокетка не могла бы ее бояться. Нельсонъ, пылкой и чувствительной, находилъ въ ней вѣрную жену, хорошую хозяйку, но сердце его оставалось безъ подруги. утѣшаясь единственно своею нѣжностію къ Кораліи, милой дочери, онъ даже и съ сей стороны былъ недоволенъ Генріетою, которая занималась болѣе домашнею экономіею, нежели воспитаніемъ дочери, и думала, что цѣломудріе и бережливость составляютъ единственную должность супруги и матери. Сіе мнѣніе есть общее въ Нѣмецкой землѣ; и хотя Госпожа Нельсонъ безъ сомнѣнія имѣла слишкомъ ограниченное понятіе о трогательныхъ и милыхъ обязанностяхъ супружества, однакожъ она могла бы еще быть образцомъ для молодыхъ женъ во Франціи.
Нельсонъ въ другой разъ читаетъ то мѣсто Вильгельтова письма, гдѣ онъ говоритъ: Эльмина… не правда ли, что одно это имя заключаетъ въ себѣ какую-то неизъяснимую прелесть?.. Глаза его устремляются на сіе опасное имя… Наконецъ онъ произноситъ его въ слухъ, въ самомъ дѣлѣ чувствуетъ въ сердцѣ какое-то необыкновенное движеніе. Ему кажется, что Эльмина должна быть Ангеломъ, плѣнивъ человѣка вѣтренаго, и совсѣмъ не романическаго. — Въ тотъ же вечеръ Нельсонъ отвѣчалъ Вильгелъму, и говоря въ письмѣ своемъ только объ Эльминѣ, просилъ его сообщить ему слова и музыку романса Кольмы; онъ любилъ Оссіана, и ложась спать, съ великимъ удовольствіемъ прочиталъ въ немъ сію трогательную Поэму. Мудрено ли, что воображеніе его и во снѣ занималось тѣмъ же, чѣмъ наяву? Едва закрывъ глаза, онъ увидѣлъ молодую женщину въ длинномъ флеровомъ покрывалѣ, сквозь которое можно было замѣтить только одинъ прелестный стихъ ея. Сердце его волнуется и говоритъ ему: это Эльмина! Но въ то же мгновеніе сія таинственная незнакомка удаляется, дѣлая знакъ рукою, чтобы онъ не ходилъ за нею. Молодой человѣкъ не повинуется и слѣдитъ за Эльминою, которая вступаетъ въ густую тьму и скрывается. Нельсонъ кличетъ ее, но, вмѣсто отвѣта, слышитъ одно ея стенаніе. Холодный потъ льется градомъ съ лица его: онъ проснулся — и сія мечта, украшаемая именемъ Эльмины, съ того времени сдѣлалась для него предметомъ опасной задумчивости.
Недѣль черезъ шесть Вильгельмъ написалъ къ нему, что Эльминина мать послала въ Дрезденъ къ славной Ангеликѣ Кауфманъ портретъ своей дочери, очень сходный, желая, чтобы Кауфманъ списала съ него хорошую копію. Нельсонъ, чрезмѣрно желая видѣть лицо, представляемое ему воображеніемъ всегда подъ флеромъ, спѣшилъ къ Ангеликѣ, которая была съ нимъ знакома и съ удовольствіемъ показала Эльмининъ портретъ. Нельсонъ устремилъ на него глаза, и нѣсколько минутъ безмолвствовалъ. Кауфманъ говорила, что ей никогда не случалось видѣть такого прекраснаго, выразительнаго лица, и что она хочетъ изобразить Эльмину въ видѣ Меланхоліи. Нельсонъ не отвѣчалъ ни слова; не мыслилъ, a только чувствовалъ; изумленный, тронутый, удивлялся красотѣ въ молчаніи.
Нѣсколько разъ онъ былъ у Ангелики; смотрѣлъ, какъ она писала картину Эльмины, и сидѣлъ неподвижно часа по три; возвращался домой и пѣлъ, играя на фортепіано, романсъ Кольмы. Когда портретъ и картину отослали въ Шлезію, Нельсонъ огорчился душевно: ему казалось, что онъ разстался съ милымъ другомъ; самъ удивлялся страннымъ чувствамъ своимъ, но единственно для того, чтобы заниматься ими еще болѣе: они плѣняли его романическое воображеніе и казались ему одною любезною мечтою, ни мало не опасною и не порочною. "Еще не слыхавъ объ Эльминѣ, думалъ Нельсонъ, я былъ увѣренъ, что въ свѣтѣ есть женщина прекрасная, чувствительная, невинная, которую сердце мое полюбило бы страстно, естьли бы случай свелъ меня съ нею: теперь знаю, что эта милая незнакомка называется Эльминою, знаю черты лица ея и мѣсто, гдѣ она живетъ. Въ состояніи моемъ нѣтъ въ самомъ дѣлѣ ни малѣйшей перемѣны: безъ всякой надежды хочу питать въ сердцѣ — не любовь, которая не можетъ родиться безъ личнаго знакомства, но всегдашнюю грусть и сожалѣніе. Женившись, я боялся встрѣтиться съ тою, которой искать мнѣ уже не дозволено, но къ которой тайно стремился душею: теперь мечтательное воображеніе мое остановилось на дѣйствительномъ предметѣ, и я безъ трепета могу смотрѣть на прекрасную женщину, видя ее въ первый разъ. Между горами Шлезіи будутъ отнынѣ носиться мысли мои, безъ ясной цѣли, но постоянно.
Нельсонъ окружилъ себя всѣмъ, что могло питать романическую склонность его, столь противную разсудку: украсилъ кабинетъ свой видами; Вармбрунскихъ окрестностей и прекраснаго городка Гиршберга; велѣлъ написать на горѣ Кинастѣ молодую женщину, сидящую на развалинахъ: она видна была только въ перспективѣ, но совершенная Греческая профиль изображала для него Эльмину. Среди ландшафтовъ онъ поставилъ, въ большихъ золотыхъ рамахъ, образъ Меланхолі, закрытой флеромъ и сидящей на крутомъ берегу моря; она прижимала ко груди своей раненную горлицу; у ногъ ея лежалъ изломанный якорь. Въ семъ кабинетѣ онъ сиживалъ по нѣскольку часовъ въ день, и всякой разъ съ явнымъ замѣшательствомъ распечатывалъ Вильгельмовы письма. Другъ увѣдомилъ его, что онъ хочетъ открыться Гocпожѣ Б*, Эльмининой матери, въ чувствахъ своихъ. Нельсонъ безпокоился, съ живѣйшимъ нетерпѣніемъ ожидая слѣдствій, и недѣли черезъ двѣ узналъ, что Госпожа Б* рѣшительно отказала Вильгельму. Это извѣстіе обрадовало его… Нельсонъ былъ недоволенъ собою, и видѣлъ, что самыя тайныя чувства, противныя разсудку и морали, имѣютъ вредное вліяніе на сердце. Послѣ того онъ нѣсколько мѣсяцевъ не получалъ писемъ отъ своего друга. Наконецъ Вильгельмъ увѣдомилъ его, что онъ былъ нездоровъ; что мать Эльмины умерла, но что судьба его не перемѣнилась, что Эльмина, горестная, неутѣшная, считаетъ преступленіемъ вытти за такого человѣка, который не нравился ея родительницѣ; что ему, лишенному всей надежды, разсудокъ совѣтуетъ удалиться, и что онъ выѣдетъ изъ Шлезіи, какъ скоро найдетъ купца для своего помѣстья…. Въ сіе время Нельсонъ имѣлъ нещастіе потерять отца, и глубокая, душевная печаль усилила въ немъ всѣ другія чувства. Въ горести онъ хотѣлъ утѣшить себя по крайней мѣрѣ совершенною независимостію: оставилъ торговлю, и не думалъ о томъ, что въ двадцать семь лѣтъ не дозволено человѣку ни отдыхать, ни быть празднымъ. Ничто не удерживало его въ Дрезденѣ: Нельсонъ объявилъ своимъ знакомымъ, что онъ желаетъ выѣхать изъ того мѣста, гдѣ все напоминаетъ ему горестную потерю. Тайныя мысль утверждала его въ семъ намѣреніи: Нельсонъ скрывалъ ее съ великимъ стараніемъ отъ самого себя, чтобы не бороться съ нею. По смерти отца отъ уже не запирался въ кабинетѣ своемъ; не хотѣлъ думать объ Эльминѣ, и мыслилъ объ ней только нечаянно!… Можно не слушаться разсудка, но совѣсти обмануть не возможно.
Вильгельмъ въ письмахъ своихъ безпрестанно жаловался на то, что земля его не продается. Вдругъ Нельсонъ пишетъ къ нему что онъ покупаетъ ее и краснѣется, читая отвѣтъ признательнаго Вильгельма, который считалъ его предложеніе дѣйствіемъ великодушной дружбы, и трогательнымъ образомъ изъявлялъ свою благодарность. Какъ молодой Англичанинъ ни увѣрялъ себя, что Саксонія никогда ему не нравилась; что уединеніе и тишина всего лучше для его характера, и что дружба требуетъ отъ него сей услугѣ, важной для Вильгельмова спокойствія: однакожь онъ чувствовалъ въ сердцѣ какое-то необыкновенное мучительное волненіе, которое было темнымъ предвѣщаніемъ бѣдствія. Угрызеніе совѣсти въ страстяхъ порочныхъ и кротхая надежда добродѣтели заставили насъ вѣрить предчувствіямъ… Нельсонъ съ неизъяснимымъ внутреннимъ безпокойствомъ приготовлялся къ отъѣзду. Намѣреніе его не удивило ни жены, ни знакомыхъ: дружба его съ Вильгельмомъ изъясняла покупку земли въ Шлезіи. Къ тому же онъ былъ нездоровъ, и Медики, совѣтующіе обыкновенно ѣхать туда, куда больному хочется, увѣряли, что Вармбрунскія воды сдѣлаютъ ему великую пользу. Холодная, равнодушная Генріета могла, и въ Шлезіи заниматься хозяйствомъ, и болѣе ничего не требовала. Нельсонъ поѣхалъ въ Маѣ мѣсяцѣ; онъ носилъ еще по отцѣ трауръ. Вильгельма уже не было въ Шлезіи; онъ навсегда выѣхалъ изъ отечества, съ намѣреніемъ поселиться во Франціи. Нельсонъ дорогою казался задумчивымъ, безпокойнымъ; ночью пріѣхалъ въ Варнбрунъ; спалъ очень мало, всталъ на разсвѣтѣ и спѣшилъ на гору Кинастъ; всходилъ на ея вершину съ тѣмъ сердечнымъ волненіемъ, которое бываетъ слѣдствіемъ самыхъ нѣжнѣйшихъ воспоминаній; искалъ разрушенной аркады — увидѣлъ ее и затрепеталъ: пламенное воображеніе представило ему трогательную Эльмину: онъ видѣлъ красоту ея, слышалъ голосъ и романсъ Кольмы.... Нѣсколько часовъ провелъ въ какомъ-то сладостномъ, меланхолическомъ забвеніи, и съ трудомъ могъ оставить сіе мѣсто, въ намѣреніи приходить туда всякое утро. Возвратясь домой, Нельсонъ осматривалъ свое жилище и вездѣ находилъ знаки Вильгельмовой страсти къ Эльминѣ. Въ отдаленномъ углу сада почти на всѣхъ деревьяхъ было изображено имя ея. Маленькая прекрасная бесѣдка представляла храмъ Надежды. Это мѣсто плѣнило Нельсона. Онъ вздумалъ окружить его высокимъ палисадомъ, заклеилъ мхомъ имя Эльмины, и подо всякимъ деревомъ велѣлъ сдѣлать канапе.
Господинъ Б*, Эльмининъ отецъ, жилъ зимою въ Гиршбергѣ, a лѣтомъ въ деревнѣ близь Вармбруна и славнаго водопада, окруженнаго скалами и лѣсомъ. Нельсонъ узналъ, что дочь его не перестаетъ оплакивать родительницу и живетъ въ совершенномъ уединеніи. Всѣ съ жаромъ хвалили ея красоту, умъ, таланты; но мущины жаловались на ея гордую холодность, a женщины находили безпрестанную печаль о матери притворствомъ: вездѣ и всегда обыкновенные люди такъ судятъ. Правда, что Эльмина нѣкоторымъ образомъ показывала, будто хочетъ славиться своею глубокою и нѣжною горестію: она всякое утро носила цвѣты на гробъ матеря. Такіе знаки печали бываютъ въ самомъ дѣлѣ подозрительны; но въ осьмнадцать лѣтъ романическія идеи кажутся особеннымъ вдохновеніемъ чувствительности. Къ тому же умирающая мать просила Эльмину смотрѣть всегда за цвѣтникомъ, гдѣ она любила читать съ нею книги: нѣжная дочь, исполняя волю ея, вздумала посвятить ей всѣ его цвѣты. Нельсонъ узналъ это обстоятельство отъ друга Эльмины, Гжи. Сульмеръ, которая жила въ сосѣдствѣ Господина Б*. Онъ пылалъ нетерпѣніемъ встрѣтиться съ нею; но Эльмина не показывалась ни въобществахъ, ни на гуляньяхъ. «Хочу, думалъ онъ, только одинъ разъ увидѣть ее, чтобы впечатлѣть истинный образъ ея въ моемъ сердцѣ, и навѣки удалиться!»
Въ одно утро Нельсонъ рѣшился итти ко гробу Госпожи Б*, и первые лучи солнца освѣтили передъ его глазами бѣлый мраморный обелискъ ея. Онъ приближается: съ трепетомъ, осторожно и тихо. Старой слуга сидитъ въ оградѣ, къ нему спиною, подлѣ деревяннаго креста. Обелискъ осѣненъ большимъ кипариснымъ деревомъ; но молодой человѣкъ видитъ черное платье и флеровое покрывало, развѣваемое вѣтромъ… Онъ идетъ, останавливается, едва можетъ дышать… Часъ, мѣсто, безмолвіе и сей невидимый предметъ, который уже столь давно занимаетъ его воображеніе и наконецъ отдѣляется отъ него только гробомъ, производятъ въ немъ страшное волненіе… Горестное предчувствіе и религія соединяются съ разсудкомъ и съ голосомъ добродѣтели. Онъ ужасается, воображая, какое вліяніе на всю жизнь его могутъ имѣть сіи минуты… Дерзнетъ ли не уважить святилища смерти? Онъ еще только безразсуденъ, только ослѣпленъ мечтою; но шагъ далѣе, и мечта опасная обратится въ дѣйствительность, и страсть гибельная, безъ утѣшенія и надежды, будетъ адомъ чувствительнаго сердца… «Нѣтъ, нѣтъ: думаетъ злощастный: не хочу подвергаться такой опасности; не хочу оскорбить того, что всею на землѣ святѣе: горести, невинности и добродѣтели. Жертвую любопытствомъ, и почтительную любовь мою къ Эльминѣ докажу тѣмъ, что буду убѣгать ее!».. Но онъ стоитъ еще неподвижно, и глаза его наполняются слезами которыя ослабляютъ въ немъ твердость души… Тутъ сильный порывъ вѣтра раздѣлилъ вѣтви кипариса; флеровое покрывало упало на землю…. Нельсонъ забываетъ все, летитъ къ обелиску, останавливается передъ Эльминою, трепещетъ и опирается объ дерево… Наконецъ они видятъ другъ друга — нещастные, образованные Природою для страстной любви взаимной, но разлучаемые судьбою…. Они оба смотрятъ и блѣднѣютъ…. Эльмина стояла на колѣняхъ y гроба, но, пораженная видомъ молодаго человѣка, не думала встать. Онъ казался для нее небеснымъ явленіемъ, вышедшимъ какъ будто бы изъ гроба, съ симъ милымъ, кроткимъ, выразительнымъ лицомъ, и, подобно ей, въ одеждѣ печали. Она вообразила его Геніемъ скорби и чувствительности: не хотѣла удалиться, и въ семъ трогательномъ, хотя и новомъ для нее предметѣ, находила что то знакомое, близкое сердцу; видѣла прекрасные глаза его, орошенные слезами; видѣла въ нихъ глубокую меланхолію, нѣжность, смятеніе души — однимъ словомъ, всѣ собственныя чувства свои; думала: «онъ также печаленъ, также плачетъ, и молодость его увядаетъ въ горѣ!» Сія мысль еще болѣе тронула ея чувствительность; она подняла глаза на небо, снова обратила ихъ на Нельсона, и нѣжнымъ взоромъ своимъ говорила ему: "мы оба нещастливы, и я сердечно о тебѣ жалѣю: «… Нельсонъ, будучи внѣ себя, проливаетъ слезы; крѣпко сжавъ руки, даетъ, кажется, вѣчную клятву… но въ ту же минуту вдругъ закрываетъ лицо свое и спѣшитъ удалиться… Нещастный: теперь уже поздно!… Онъ бѣжалъ, не зная куда, и такъ скоро, что не могъ ни разсуждать, ни думать; уже не плакалъ, не стеналъ, но сердце его терзалось… Наконецъ останавливается въ самомъ дикомъ мѣстѣ, среди голыхъ скалъ ужасной высоты. Глубокія разсѣлины образуютъ тамъ множество пещеръ, ископанныхъ рукою Природы. Никогда трава не покрывала сей безплодной земли, гдѣ расли только изсохшіе кусты и блѣдный мохъ. Голые камни и темныя впадины гротовъ представляли изумленному взору яркое сліяніе лучей солнечныхъ съ густымъ мракомъ. Натура, кажется, приготовила сіе страшное уединеніе единственно для того, чтобы оно служило послѣднимъ убѣжищемъ для отчаянныхъ; кажется, что эхо сихъ пещеръ должно повторять одно стенаніе и крикъ ночныхъ птицъ…. Нельсонъ бросается на камень, съ ужасомъ обращаясь къ собственнымъ мыслямъ своимъ…. „И такъ, думаетъ онъ, вмѣсто горести темной и мечтательной, которая своею неосновательностію заставляла меня краснѣться, теперь имѣю дѣйствительную и вѣчную!“ Душа моя, образованная для меланхоліи ожидала ее!.. она есть для меня наслажденіе!… Эльмина!… ахъ! какое слабое понятіе давали мнѣ объ ней всѣ описанія и портретъ, воспалившій мое воображеніе! Можетъ ли кисть представить ея взоръ и выраженіе лица?.. Глаза Эльмины встрѣтились съ моими, говорили со мною, отвѣчали мнѣ; наши слезы текли вмѣстѣ, наши сердца соединялись на минуту въ своихъ нѣжныхъ чувствахъ…. Она блѣднѣла, трепетала… И мнѣ уже не видаться съ нею? жить въ свѣтѣ безъ надежды хотя еще одинъ разъ насладиться такимъ же восторгомъ блаженства?… Пораженный сею мыслію, Нельсонъ въ мучительномъ изступленіи нѣсколько минутъ твердилъ одни слова: мнѣ уже не видаться съ нею!… Наконецъ, взглянувъ на окружающіе его предметы, сказалъ: „это мѣсто отвѣчаетъ расположенію души моей; я буду здѣсь часто!..“
Между тѣмъ, какъ Цельсонъ терзался сильнѣйшею страстію, Эльмина мыслила объ немъ съ новою для нее прелестію. Бѣдственная ошибка способствовала въ ней рожденію любви. Она нетерпѣливо хотѣла узнать, кто сей молодой человѣкъ, котораго имя было ей неизвѣстно, но сердце такъ знакомо! Въ тотъ же день Госпожа Сульмеръ, другъ ея начала говорить съ великою похвалою о молодомъ Англичанинѣ, пріѣхавшемъ къ водамъ для поправленія своего здоровья, разстроеннаго горестію о кончинѣ милой супруги. „Онъ носитъ еще трауръ?“ спросила Эльмина съ любопытствомъ. Я всякой день вижу его въ черномъ кафтанѣ, отвѣчала Гж. Сульмеръ. — „Хорошъ ли онъ лицомъ?“ — Какъ Ангелъ. Ты сама знаешь его. — „По чему же?“ — Онъ сказывалъ, что видѣлъ тебя нынѣшній день по утру на кладбищѣ. — „Правда (отвѣчала Эльмина закраснѣвшись, будучи увѣрена, что сей иностранецъ есть Нельсонъ): какъ его фамилія?“ — Фриморъ….. Тутъ Эльмина, соединивъ для себя это имя съ Нельсоновымъ лицомъ, воспоминаніемъ утренней сцены, тайно обрадовалась, что такъ скоро могла удовлетворить своему любопытству. Сей иностранецъ, чувствительный и нещастный, занималъ ее во весь день, и мысль, что онъ любилъ страстно, еще болѣе плѣнила ее воображеніе. Мущины въ любви хотятъ новаго сердца: напротивъ того женщины скорѣе привязываются къ тѣмъ, которые уже доказали срою нѣжность; онѣ радуются опытомъ великой чувствительности и находятъ въ немъ для себя щастливую увѣренность, которая не нужна мущинамъ, и которой они не ищутъ. —
Г. Фриморъ, гуляя поутру, дѣйствительно видѣлъ Эльмину на кладбищѣ за нѣсколько минутъ до Нельсонова прихода; но она не видала его.
На другой день отдали Нельсону запечатанный пакетъ отъ Вильгельма. Онъ нашелъ въ немъ переплетенную книгу и слѣдующее письмо: „Повѣряю тебѣ, любезный другъ, залогъ важный для моего сердца…. Черезъ три мѣсяца по смерти Госпожи Б*, когда я могъ еще надѣяться быть щастливымъ, Госпожа Сульмеръ сказала мнѣ, что Эльмина пишетъ журналъ, единственно посвященный памяти родительницы[1]; что это yпражненіе питаетъ ея горесть и еще болѣе разстроиваетъ здоровье. Я не видалъ уже Эльмины, но часто бывалъ y Господина Б*: однажды, въ маленькомъ кабинетѣ, подлѣ Эльмининой спальни, увидѣлъ журналъ ея, — тихонько взялъ его и въ ту же минуту ушелъ, НапрасноЭльмина искала книги своей: я не могъ рѣшиться возвратить ее, и, къ щастью, никому не пришло на мысль, чтобы она была унесена мною. Сей журналъ, которымъ Эльмина пять недѣль занималась, содержитъ въ себѣ сорокъ-двѣ страницы, исписанныя ея рукою: сорокъ-двѣ страницы любезныхъ, трогательныхъ мыслей, которыя излились изъ Эльминина сердца: Какое сокровище!… Не упрекай меня кражею: я жестоко за нее наказанъ; она увеличила любовь мою и въ то же время истребила надежду!… Выѣзжая изъ Вармбруна, не хочу взять съ собою этой книги: знаю наизусть ея содержимое и никогда его не забуду; но мнѣ мучительно видѣть Эльминину руку… Ввѣряю тебѣ сей трогательный памятникъ нѣжности. Возврати его Эльминѣ, но не прежде, какъ года черезъ два: теперь онъ возобновилъ бы печаль ея. — Нельсонъ! хочу, чтобы ты зналъ силу любви моей и горести: читай эту книгу!“
Нельсонъ съ сердечнымъ трепетомъ развернулъ ее… На первой страницѣ Эльмина изобразила профиль своей матери, и написала внизу слѣдующее: „Ей было тридцать-шесть лѣтъ!… Мы никогда не разставались!.. и первая разлука должна быть вѣчною! мысль страшная!… Время только умножитъ горесть мою: не будетъ ли она мнѣ черезъ годъ еще нужнѣе? Чѣмъ долговременнѣе разлука съ милымъ, тѣмъ сильнѣе желаніе видѣть его…. Она была еще такъ молода! Я надѣялась, состарѣться въ глазахъ ея и съ нею провести безопасно бурныя лѣта молодости. Она отвѣчала мнѣ за будущее: я жила спокойно… Теперь все тревожитъ меня…. Поставленная на путь добродѣтели милою родительницею, желаю вѣчно итти имъ; но безъ вѣрнаго путеводителя всякой новой шагъ ужасаетъ… Нѣтъ, никогда не перемѣню состоянія; одинъ ея выборъ могъ ручаться мнѣ за щастіе. Легко обмануть сердце неопытное; a съ нею могла ли я бояться своей неосторожности?… Судьба всего лишила меня: неизъяснимыхъ пріятностей любви, милыхъ ея попеченій и благоразумныхъ совѣтовъ. Для того, чтобы всегда быть щастливою и достойною такой матери, мнѣ надлежало только любить ее и вѣрить ей: теперь должно мнѣ пріобрѣсти всѣ ея добродѣтели!.. Ахъ: надъ гробомъ милой я оплакиваю щастіе, спокойствіе, a можетъ бытъ и доброе имя!.. Только поведеніемъ своимъ могу чтить ея память. Одна неосторожность запятнала бы славу мою, и тогда я лишилась бы права оплакивать ея кончину: она не могла бы пережить моего безчестія! Эта мысль ужасна… Обратить въ ничто всѣ труды воспитанія, всѣ мудрые совѣты нѣжнѣйшей матери и потерять доброе имя, ею мнѣ оставленное — нѣтъ, лучше умереть!… Признательность будетъ моею наставницею: она, она не велитъ мнѣ на себя полагаться!… Знаю обязанности дочери, и вѣрно исполню ихъ; въ уединеніи буду жить для моего родителя, и такимъ образомъ могу еще утвердить судьбу свою, которая сдѣлалась опасною и невѣрною!“
Тутъ книга выпала изъ рукъ его. „Ангелъ добродѣтели! воскликнулъ Нельсонъ: мнѣ оставалось только знать внуренность души твоей, и теперь знаю!“.. Слезы текли ручьями изъ глазъ его. Онъ снова взялъ книгу, читалъ, разсматривалъ почеркъ руки, вникалъ въ каждое слово, болѣе и болѣе плѣняясь умомъ и чувствительностію Эльмины.
Черезъ двѣ недѣли послѣ того Господинъ Б * уѣхалъ, вмѣстѣ съ дочерью, на нѣсколько дней въ Гиршбергъ. Нельсонъ убѣгалъ Эльмины, но развѣдывалъ обо всемъ, что до нее касалось, и захотѣлъ, пользуясь отсутствіемъ ея, видѣть то мѣсто, гдѣ она жила. Садовникъ ввелъ его въ паркъ; тамъ увидѣлъ онъ цвѣтникъ и бесѣдку, окруженные желѣзною решеткою; садовникъ сказалъ ему, что они собственно принадлежатъ Эльминѣ, и что Госпожа Б* отмѣнно любила сію часть парка. Нельсонъ упросилъ его отпереть дверь; но не могъ безъ угрызенія совѣсти войти въ это мѣсто, которое освящалось памятію милой родительницы, и куда Эльмина даже самыхъ друзей ево ихъ не вводила. Тамъ все представляло душѣ мысли нѣжныя и трогательныя. Ароматическій воздухъ, которымъ дышалъ Нельсонъ, казался ему благоуханіемъ невинности; а для сердца, волнуемаго порочною страстію, чувства и вдохновенія добродѣтели бываютъ уже мучительны: первое наказаніе нашихъ заблужденій есть то, что мы не можемъ тогда удивляться ей безъ упрековъ совѣсти…. Разсматривая все съ великимъ вниманіемъ и любопытствомъ, онъ замѣтилъ, что въ цвѣтникѣ не было ничего, кромѣ ясминовъ и резеды. Садовникъ сказалъ ему, что Госпожа Б* любила ихъ болѣе всѣхъ другихъ цвѣтовъ, и что Эльмина украшаетъ ими гробъ ея. „Здѣсь (продолжалъ онъ, вошедши съ Нельсономъ въ бесѣдку) здѣсь все осталось такъ, какъ было наканунѣ болѣзни Госпожи Б*: Эльмина не приказала ни до чего касаться. Вотъ книги, которыя она читала вслухъ матери. Вотъ кресла и пяльцы нашей покойной Госпожи; a шутъ, подъ чернымъ флеромъ, лежитъ работа ея, которой она не успѣла кончишь“…. Нельсонъ, съ горестію поднявъ флеръ, увидѣлъ не дошитый. цвѣтокъ „Ахъ! рука еще молодой женщины (думалъ онъ) образовала половину этой розы; но вдругъ, оледенѣвъ, навѣки остановилась, и работа часовая не могла быть докончена…. A мы спокойно занимаемся великими планами для будущаго и располагаемъ отдаленнымъ временемъ!“ Опустивъ черное покрывало на пяльцы, Нельсонъ пересмотрѣлъ книги, лежавшія на столѣ: молитвенникъ, Йонговы Ночи, Гервеевы Размышленія. И такъ Эльмина бываетъ здѣсь часто? спросилъ онъ y садовника. — „Каждое утро, возвратясь съ кладбища, и въ самой тотъ часъ, въ которой прихаживала сюда съ матерью.“ — Знаютъ ли, что она дѣлаетъ? — „Знаютъ: Г. Б* и мы всѣ, боясь, чтобы Эльмина отъ слезъ и рыданья не упала въ обморокъ, нѣсколько разъ y дверей подслушивали и тихонько заглядывали въ окно. Она становятся на колѣни и молится, послѣ того садится на стулъ подлѣ большихъ, пустыхъ креселъ и читаетъ вслухъ, какъ бывало при матери.“ — -- Тутъ Нельсонъ, тронутый до глубины сердца, спѣшилъ вытти изъ бесѣдки, сказавъ: „никто изъ смертныхъ не достоинъ входить въ это святилище добродѣтели.“ — Возвратясь домой, онъ призвалъ работниковъ и велѣлъ сдѣлать въ саду своемъ цвѣтникъ, подобный Эльминину; насѣялъ въ немъ ясминовъ и резеды; убралъ бесѣдку свою такъ же, и чтобы сходство было совершенно, то поставилъ въ ней пяльцы съ недошитою розою, закрытою чернымъ флеромъ. Не нужно сказывать, что въ сію часть сада, окруженную высокимъ заборомъ, никто не могъ входить, кромѣ хозяина; онъ запиралъ дверь и хранилъ y себя ключь. Генріетта не была ни подозрительна, ни любопытна; сверхъ того издавна привыкнувъ къ Нельсоновымъ странностямъ, она даже и не замѣтила сей новой.
Между тѣмъ Эльмина возвратилась изъ Гиршберга. Мнимый Фриморъ не выходилъ изъ ея мыслей. Она желала съ нимъ встрѣтиться; но сей молодой человѣкъ не былъ знакомъ съ Госпожею Сульмеръ и не любилъ общества Вошедши въ свою бесѣдку, Эльмина примѣтила, что флеръ на пяльцахъ немного измятъ, и что на темной матеріи видны слѣды пудры (которая ссыпалась съ Нельсоновыхъ волосовъ). Приступивъ къ садовнику, она заставила его наконецъ признаться, что онъ, по неотступной прозьбѣ, вводилъ туда молодаго, прекраснаго лицомъ иностранца, не хотѣвшаго сказать своего имени. Ему сдѣлали выговоръ, но легкой и не грубой, a послѣ разспрашивали его очень долго и съ великимъ любопытствомъ. Такое открытіе было весьма важно для Эльмины. Она могла справедливо заключить, что иностранецъ имѣлъ къ ней особенное вниманіе, и что сердце его нѣкоторымъ образомъ отвѣтствуетъ ея сердцу. Считая сего любезнаго меланхолика Гм. Фриморомъ, Эльмина вообразила, что онъ, оплакивая супругу, упрекаетъ себя новою склонностію къ другой женщинѣ — можетъ быть, y него есть дѣти; можетъ быть, онъ поклялся не входить въ новое обязательство!….» Сія мысль нѣсколько тревожила Эльмину; но она думала: Фриморъ свободенъ! великое утѣшеніе для женщины, когда она почитаетъ себя любимою!
Ввечеру Эльмина пошла гулять, уже не въ темный лѣсъ, не въ пустыню, но прямо на Вармбрунскую дорогу; она плакала уже не.такъ горько; не углублялась въ печальныя размышленія, a только пріятнымъ образомъ задумывалась. Вдругъ сердце ея затрепетало: на лѣвой сторонѣ дороги молодой человѣкъ, въ черномъ кафтанѣ, сходитъ съ лошади и цѣлуетъ прекрасную дѣвочку, которая играла на лугу. Это былъ Нельсонъ съ Кораліею. Няня, Англичанка, сидѣла подъ деревомъ. Нельсонъ громко сказалъ ей по-Англійски, чтобы она шла съ Кораліею домой; сѣлъ на лошадь и поѣхалъ шагомъ на встрѣчу къ Эльминѣ, въ глубокой задумчивости смотря въ землю; наконецъ взглянувъ, видитъ въ десяти шагахъ отъ себя Эльмину, и по невольному движенію останавливаетъ лошадь свою. Эльмина трепещетъ, блѣднѣетъ, не можетъ итти и готова упасть. Старикъ слуга, шедшій за нею, испугался и бросился къ ней, закричавъ: «Боже мой! что съ вами дѣлается?»… Она закраснѣлась, оперлась на слугу, поклонилась Нельсону, прошла мимо его, и черезъ минуту оглянулась назадъ: молодой человѣкъ удалялся и прытко скакалъ по дорогѣ…. Эльмина, вздохнувъ, идетъ къ лугу, гдѣ Коралія рвала цвѣты; увидѣвъ ее, она бѣжитъ къ ней на встрѣчу. Эльмина съ нѣжностію цѣлуетъ ее, и, сѣвъ на травѣ, беретъ къ себѣ на колѣни, чтобы лучше разсматривать ея прекрасное лицо, которое изображало всѣ черты Нельсонова. Любезной младенецъ ласкаетъ ее, говоритъ о цвѣтахъ, и вдругъ, начавъ играть ея волосами, проситъ ихъ для своего браслета. Эльмина ни мало не задумавшись, вынимаетъ изъ кармана ножницы, отрѣзываетъ у себя нѣсколько волосъ и съ улыбкою подаетъ Кораліи; но рука ея дрожитъ и сердце бьется… Въ сію минуту няня говоритъ, что имъ пора итти домой, и любезная малютка, прощаясь съ ласковою незнакомкою, твердитъ: приходите завтра; вы очень милы!
Эльмина возвращалась домой въ глубокой задумчивости, которая однакожь не мѣшала ей смотрѣть, не ѣдетъ ли кто нибудь верхомъ по дорогѣ!… Вспомнивъ о Кораліи и волосахъ, ей данныхъ, она думаетъ: «Незнакомецъ убѣгаетъ меня: какая же неосторожность съ моей стороны: Ахъ! естьли бы матушка была жива, я не могла бы поступить такъ безразсудно!»….. Слезы покатились изъ глазъ ея. Она рѣшилась никогда уже не ходить на Вармбрунскую дорогу.
Могъ ли Нельсонъ безъ сильнаго сердечнаго движенія слышать, какъ Эльмина ласкала Коралію? Онъ взялъ ея прекрасные волосы, говоря, что велитъ сдѣлать изъ нихъ браслетъ для дочери, но между тѣмъ отнесъ ихъ въ свою любимую бесѣдку и положилъ за стекло. Взоры и замѣшательство Эльмины давали ему и прежде чувствовать, что онъ могъ бы надѣяться на взаимную любовь, естьли бы не былъ женатъ: даръ волосовъ, черезъ другія руки, еще болѣе утвердилъ его въ сей мысли, которая сперва произвела въ немъ живѣйшее удовольствіе, но обратилась въ ядъ для сердца, какъ скоро онъ вообразилъ слѣдствія. Жестокое угрызеніе совѣсти разрушило всю прелесть нѣжныхъ мечтаній его.
На другой день Госпожа Сульферъ, другъ и сосѣдка Эльмины, пригласила къ себѣ Генріету; Нельсонъ остался дома, боясь приближиться къ той, отъ которой ему по закону чести и совѣсти надлежало удалиться…. Но ввечеру перемѣнилъ свои мысли, души, что Эльмиана при гостяхъ никогда не бываетъ у своего друга; и сверхъ того рѣшился днемъ гулять только въ саду. Успокоивъ себя такимъ великодушнымъ намѣреніемъ, онъ сѣлъ на лошадь и пріѣхалъ къ Госпожѣ Сульмеръ въ самый ужинъ. Ея домъ отдѣлялся отъ Эльминина густою каштановою рощею, гдѣ большой ручей, падая съ высокой скалы, образовалъ чистой прудъ. На берегу его сдѣлано было дерновое канапе и называлось Эльмининымъ, ибо она всякой вечеръ, послѣ ужина, любила сидѣть на немъ подъ шумомъ каскада.
Въ одиннадцатомъ часу всѣ гости Госпожи Сульмеръ разошлись по своимъ комнатамъ Нельсонъ остался на свободѣ. Ночь была тепла и прекрасна. Онъ вышелъ въ садъ; ходилъ по алеямъ въ великомъ волненіи, и стремился душею къ каштановому лѣсу, думая; «естьли она тамъ, я могу спрятаться; не все ли одно быть здѣсь или ближе къ ней?»… Сія мысль рѣшила его. Онъ летѣлъ изъ саду въ лѣсъ; вошедши въ него, идетъ осторожно — останавливается и слышитъ только одинъ шумъ водопада; приближается къ нему и боится всякаго шороха, желая искренно, чтобы Эльмина не видала его: ибо въ противномъ случаѣ ему надлежало бы удалиться… Надобно подойти къ дерновому канапе: какъ дологъ кажется ему сей путь! Нельсонъ обходитъ вокругъ пруда, скрываясь въ тѣни; наконецъ видитъ цѣль свою, и бросается на траву въ усталости… Слушая съ великимъ вниманіемъ, увѣряется, что канапе пусто; встаетъ, подходитъ къ нему ближе и тихонько раздѣляетъ гибкія вѣтьви сиренги, чтобы одни листья скрывали отъ него Эльмину… трогаетъ репетицію часовъ своихъ: бьетъ одиннадцать, и Нельсонъ говоритъ со вздохомъ: «она не будетъ!»… Въ самую ту минуту кто-то идетъ…. Онъ стоитъ неподвижно и не смѣетъ дышать… Шорохъ приближается — и молодой человѣкъ съ восторгомъ слышитъ легкій шумъ тафтянаго платья: это Эльмина… Она садится на канапе и говоритъ…. Нельсонъ въ первый разъ слышитъ милый голосъ ея…. «Лудвигъ! сказала Эльмина: сядь тамъ въ алеѣ, и черезъ часъ напомни мнѣ, что время иття домой.» Слуга удалился. Нельсонъ, все еще неподвижный, прижавшись лицомъ къ листьямъ, хочетъ слышать Эльминины мысли…. Она вздыхаетъ, плачетъ, и слезы его также льются. Желая раздѣлять съ нею всѣ чувства, онъ воспоминаетъ потерю отца, и такимъ образомъ соединяетъ муку нещастной любви съ горестію сыновней нѣжности…. Уже совѣсть не терзаетъ его: будучи подлѣ Эльмины и Нельсонъ очарованъ прелестію невинности; сердце бьется тише; сладкое умиленіе мало по малу заступаетъ въ немъ мѣсто сильнаго волненія страсти; всѣ мысли его непорочны; не думая о будущемъ, онъ всею душею прилѣпляется къ сей минутѣ блаженства…. Ночь тиха. Натура безмолвствуетъ подъ таинственною завѣсою мрака. Одинъ шумъ водопада, столь благопріятный для милой задумчивости и кроткой меланхоліи, оживляетъ мертвое уединеніе.
Нельсонъ съ того времени, какъ узналъ, что Эльмина любитъ ясмины и резеду, всякой день носилъ букетъ изъ сихъ цвѣтовъ: она почувствовала ихъ запахъ, черезъ нѣсколько минутъ кликнула Лудвига и велѣла ему посмотрѣть за деревьями, нѣтъ ли тамъ горшковъ съ цвѣтами (думая, что Госпожа Сульмеръ могла, нарочно для нее, поставить ихъ близь канапе)… Нельсонъ спѣшитъ уйти, оставивъ на травѣ букетъ свой. Эльмина, испуганная шумомъ деревьевъ и восклицаніемъ Лудвига, встаетъ, и борачивается къ водопаду и видитъ, при свѣтѣ луны, бѣгущаго Нельсона; тѣнь его, мелькая по гладкой поверхности тихаго пруда, скоро исчезаетъ. Слуга возвратясь говоритъ ей, что за деревомъ сидѣлъ человѣкъ, которой скрылся какъ молнія и на бѣгу уронилъ букетъ ясминовъ. «Подай его!» отвѣчаетъ Эльмина дрожащимъ голосомъ; беретъ, и видитъ, что цвѣты орошены слезами. Она кладетъ ихъ подъ свою косынку, идетъ домой, бросается на кресла, и смотритъ на букетъ Нельсоновъ съ душевнымъ умиленіемъ; думая: «Слезы его, милыя и трогательныя, высохли на моемъ сердцѣ… Ахъ: цвѣты, посвящаемые мною горести и могилѣ, служатъ для меня первымъ залогомъ любви! ужасное предзнаменованіе!.. Онъ безъ сомнѣнія любитъ меня, но упрекаетъ себя склонностію, которая сдѣлалась дозволенною отъ потери его, и которая сражается въ немъ съ печалію — такъ какъ и въ моемъ сердцѣ! Дерзну ли вдругъ отказаться отъ своего намѣренія? Можетъ быть, судьба противится исполненію тайныхъ моихъ желаній… Съ самаго начала жизни какая-то неизъяснимая меланхолія готовила меня къ нещастію; я предчувствовала его, еще не видя и не боясь никакихъ бѣдствій!… Осмѣливаюсь, безъ нѣжной матери, выбрать предметъ для сердца, и тотъ, кого люблю, убѣгаетъ меня!… Нѣтъ, я не сотворена для щастья:.. Ахъ! безъ симпатіи горести любовь не побѣдила бы во мнѣ разсудка: Онъ плѣнилъ меня единственно образомъ печали»; страдалъ, плакалъ вмѣстѣ со мною, и сердца наши разумѣли другъ друга. По крайней мѣрѣ во всякомъ случаѣ, и въ самомъ ужасномъ, невинность любви моей будетъ ея утѣшеніемь!"
(*) Здѣсь первыя двадцать страницъ переведены не Издателемъ, а однимъ молодымъ человѣкомъ, котораго пріятной слогъ со временемъ будетъ замѣченъ публикою.
Между тѣмъ Нельсонъ, въ горестныхъ размышленіяхъ у сидѣлъ подъ окномъ въ своей комнатѣ. Эльмина его видѣла, Эльмина, можетъ быть, замѣтила страсть его. «Боже мой! думалъ онъ: за чѣмъ я сюда пріѣхалъ? Мнѣ обольстить Эльмину! мнѣ быть губителемъ непорочности! Могъ ли я положить ея на чистоту своего сердца? Питая недозволенную склонность, оно уже виновно, и Богъ знаетъ, къ чему приведетъ это первое заблужденіе! Какъ можно имѣть довѣренность къ самому себѣ? Рѣшившись не казаться Эльминѣ, являюсь передъ нею со всѣмъ очарованіемъ, горестной чувствительности…. ищу другова случая съ нею встрѣтиться, бѣгаю по слѣдамъ ея; возмущаю тихія удовольствія Эльмининыхъ прогулокъ…. Ахъ! сколько слабостей влечетъ за собою одна, которой мы побѣдить не умѣли!»
Блеснула заря; открылись прелестные виды. Нельсонъ сидѣлъ въ задумчивости — великолѣпіе Натуры не плѣняетъ растерзаннаго сердца. Кто мирно покоился въ объятіяхъ кроткаго сна, тотъ съ радостію видитъ свѣтлое утро; но глаза, помраченные слезами безнадежной страсти, отвращаются отъ него съ неудовольствіемъ…. Унылый Нельсонъ взглянулъ на обширную равнину, которая начинала озаряться, и мало по малу оживлялась. Скоро пришли на поле молодые крестьяне и крестьянки. Заиграла свирѣль, раздались звуки радости сердечной и непритворной. Горестное чувство, похожее на зависть, стѣснило душу Нельсона. Онъ встаетъ, чтобы затворить окно, и вдругъ, въ отдаленіи, видитъ шпицъ мраморнаго обелиска на кладбищѣ. Въ это время Эльмина обыкновенно приходила съ цвѣтами ко гробу матери. Нельсонъ слѣдуетъ за нею въ воображеніи; дивится милой, плѣнительной красотѣ ея… видитъ, что она провела ночь безпокойно: взоры ея томны, румянецъ на щекахъ блѣднѣе. Эльмина приближается къ кладбищу, отворяетъ решетку, подходитъ медленно ко гробу, обнимаетъ мраморъ…. Нельсонъ, простирая къ обелиску руки, бросается на колѣна и восклицаетъ въ упоеніи страсти и горести: по крайней мѣрѣ могъ плакать съ тобою!
Сильное волненіе сердца истощило въ немъ силы. Лицо его такъ перемѣнилось, что всѣ удивились, когда онъ сошелъ внизъ къ завтраку. Нельсонъ жаловался на головную боль и молчалъ. Но вдругъ произнесли имя Господина Б*… Онъ началъ слушать и узналъ, что Господинъ Б* уѣхалъ съ своею дочерью въ Саганъ (городокъ въ тридцати миляхъ отъ Вармбруна). Сія неожидаемая новость поразила его. Онъ самъ хотѣлъ ѣхать въ Гиршбергъ на всю осень, чтобы не встрѣчаться съ Эльминою; но вдругъ, не приготовясь, съ нею разлучишься; не имѣть возможности видѣть ее; лишиться всей Надежды на случай — сколько огорченій!… Нельсонъ жалѣлъ даже и о томъ, что не могъ убѣгать Эльмины: для него пріятно было жертвовать ей своимъ наслажденіемъ.
Онъ скоро отмѣнилъ ѣхать въ Гиршбергъ. Что бы заключили объ его отъѣздѣ? Какой найти предлогъ?… думалъ и не находилъ. Разумъ нашъ теряетъ всю силу свою, когда хотимъ доказать себѣ необходимость чего нибудь непріятнаго!
Нельсбнъ проводилъ время Эльминина отсутствія въ таинственной бесѣдкѣ своей; нѣсколько разъ въ день перечитывалъ ея записную книжку — думалъ объ одной Эльминѣ, о плѣнительномъ ея взорѣ, о звукѣ голоса, которой такъ сильно потрясъ его сердце; считалъ дни и минуты мучительной разлуки; наконецъ, заключивъ, что ей уже надобно быть въ дорогѣ, началъ опять находить пріятность въ своихъ прогулкахъ, и Вармбрунъ снова украсился въ глазахъ его.
Эльмина возвратилась. Господинъ Б* остался въ Вармбрунѣ обѣдать у одного пріятеля, которой удержалъ его и ночевать. Послѣ стола онъ сѣлъ играть въ пикетъ съ своимъ хозяиномъ, которой совѣтовалъ Эльминѣ итти въ садъ Госпожи Нельсонъ, и посмотрѣть, какъ онъ въ три мѣсяца перемѣнился. Я не знакомъ съ Госпожею Нельсонъ, отвѣчала Эльмина. — «Ее теперь нѣтъ дома; она въ гостяхъ у нашего сосѣда.» — Но впустятъ-ли меня въ садъ! — «Безъ сомнѣнія; онъ отворенъ для всѣхъ. На примѣръ, Англичанинъ Фриморъ всякой день въ немъ бываетъ.» — Фриморъ? — «Да; вы, я думаю, съ нимъ встрѣтитесь. Онъ недавно прошелъ мимо насъ и конечно въ садъ.» — Эльмина закраснѣлась, замѣшалась, подумала; наконецъ рѣшилась я пошла.
Она все еще почитала Фриморомъ Нельсона, и съ трепетомъ входитъ въ садъ, думая, что найдетъ въ немъ Англичанина. Ея замѣшательство увеличилось, когда она увидѣла, въ концѣ длинной алеи, прелестную малютку, дочь Нельсонову, которая тотчасъ подбѣжала къ ней и бросилась на руки. Эльмина приближилась къ забору цвѣтника, и вдругъ слышитъ крикъ, видитъ бѣгущихъ людей и пламя. Коралія испугалась и скрылась. Эльмина сѣла на дерновое. канапе въ пятидесяти шахахъ отъ забора. Нельсонъ, желая имѣть во всякое время года резеду и ясмины, построилъ въ своемъ садикѣ теплицу, которая отъ неосторожности садовника загорѣлась. Выломили дверь и въ минуту погасили огонь. Эльмина между тѣмъ, не видя пламени, вздумала осмотрѣть цвѣтникъ. Можно представить себѣ ея изумленіе, когда она увидѣла точно свой садикъ, свои ясмины и резеду! Духъ сихъ цвѣтовъ произвелъ неизъяснимое чувство въ ея сердцѣ; она вспомнила букетъ, орошенный слезами, и затрепетала…. Большіе ясминные кусты закрывали бесѣдку; дверь была растворена. Эльмина, которой никто не замѣтилъ, пошла туда. Вдругъ позади ее оказали громко: Господинъ Фриморъ! вы забыли свою трость. Эльмина вздрогнула, остановилась, раздp3;лила немного вѣтьви, и увидѣла молодаго человѣка въ траурѣ, совсѣмъ ей незнакомаго, которой, внявъ изъ рукъ садовника трость, вышелъ изъ саду. Эльмина поблѣднѣла, очарованіе разрушилось, призракъ блаженства исчезъ навѣки. Нещастная бросается въ бесѣдку, желая нѣсколько успокоиться…. Новое зрѣлище! Она въ своемъ кабинетѣ: вотъ голубыя кресла ея матери; вотъ пяльцы, покрытыя чернымъ флеромъ; вотъ ея стулъ и маленькой столикъ… одно только лишнее: Эльминины волосы подъ стекломъ. «Боже мой! воскликнула она, залившись слезами: какая любовь! а моя благодарность есть преступленіе!… Ахъ! я одна преступница! за чѣмъ искала его? Чувствительной, добродѣтельной человѣкъ! онъ пылалъ страстію, но убѣгалъ меня!»
Слезы лились рѣкою изъ глазъ Эльмины. Тайный голосъ разсудка повелѣвалъ ей взять свои волосы, данные милой дочери Лорда Фримора; ея сердце терзалось и противилось разсудку; но Эльмина рѣшилась побѣдить сердце свое, взяла перо и дрожащею рукою написала на лоскуткѣ бумаги слѣдующую записку къ Нельсону:
«Я была въ заблужденіи: почитала Фриморомъ того, кто встрѣтился со мною на кладбищѣ, 9 Іюня; думала, что прекрасный ребенокъ, которому я дала свои волосы, есть дочь Лорда Фримора: теперь узнала истину; завтра ѣду въ Гиршбергъ — и не возвращусь никогда»
Эльмина хотѣла положить записку на то мѣсто, гдѣ лежали волосы…. Вдругъ вбѣгаетъ Коралія, и кричитъ: вотъ папинька, папинька!…. Эльмнна посмотрѣла въ дверь; Нельсоновъ образъ мелькнулъ въ глазахъ ея; она затрепетала и упала въ обморокъ….. Пришедши въ память, видитъ передъ собою Нельсона, стоящаго на колѣняхъ, блѣднаго, съ растрепанными волосами — онъ держалъ въ рукѣ спиртъ, а маленькая Коралія плакала и цѣловала ее…. Эльмина съ трепетомъ взглянула на Нельсона, отворотилась, взяла Коралію на руки, прижала къ сердцу и залилась. слезами…. Нельсонъ, внѣ себя и все еще на колѣняхъ, схватилъ руку своей дочери, поцѣловалъ ее съ жаромъ, и посмотрѣвъ на Коралію глазами, въ которыхъ блистали слезы, сказалъ выразительнымъ, страстнымъ голосомъ: «о милая дочь! ты никогда меня не утѣшишь, но съ этой минуты будешь мнѣ драгоцѣннѣе!»…. Встаетъ, и съ видомъ неописанной горести бросается въ двери…. Горестное восклицаніе, которое вырвалось изъ сердца Эльмины, потрясаетъ всю его душу; онъ останавливается, устремляетъ на нее пламенной взоръ и скрывается.
Эльмина, взявъ Коралію за руку, выходитъ съ нею изъ опасной бесѣдки… Знакомый, унылой голосъ зоветъ Коралію. Эльмина, поцѣловавъ ее въ послѣдній разъ, удаляется и выходитъ изъ саду, отдохнувъ нѣсколько минутъ на дерновомъ канапе. Отецъ Эльмины спросилъ о причинѣ блѣдности лица ея: она сказала о пожарѣ въ саду, о своемъ страхѣ, и никто не искалъ другой причины.
Нельсонъ, увѣренный въ послушаніи Кораліи, запретилъ ей говорить о прекрасной госпожѣ (такъ называла она Эльмяну); отослалъ ее домой, а самъ возвратился въ бесѣдку, увидѣлъ записку Эльмины подлѣ забытыхъ волосовъ, взялъ и читалъ ее съ трепетомъ… Онъ чувствовалъ, что заблужденіе должно было усилить въ сердцѣ Эльмины такую склонность, которой не противилась ея добродѣтель…. Случай открылъ ей, съ какимъ жаромъ, съ какимъ изступленіемъ обожали ее; случай открылъ ему, что сердце Эльмины пылало вмѣстѣ съ его сердцемъ… Ахъ! сіи восхитительныя мысли были новы для души Нельсоновой! Страшный образъ будущаго не приводилъ его въ трепетъ; онъ забылъ на минуту и честь и спокойствіе и непорочность Эльмины! «Она меня любитъ! она знаетъ, какъ страстно любима мною! повторялъ онъ: могу ли обвинять себя? Небо хотѣло соединить узами симпатіи, благодарности, нещастія и сожалѣнія два сердца, разлученныя должностію!…. Вѣчныя, священныя узы!… Она знаетъ, она чувствуетъ у какъ неизъяснимо люблю ее!… Эльмина будетъ жалѣть обо мнѣ, оплачетъ горестную судьбу мою!»
Такова любовь, самая пылкая, самая страстная! все относитъ къ одной себѣ, находитъ утѣшительную прелесть въ страданіяхъ, ею причиняемыхъ…. Любовь, всегда нѣжная, часто бываетъ безжалостна!
«Эльмина оставляетъ Вармбрунъ! Эльмина уже не возвратится!» сказалъ Нельсонъ съ горестію и рѣшился написать къ ней. Письмо его было коротко и просто: онъ клялся убѣгать ее, цѣлый мѣсяцъ не выходить изъ дому, и умолялъ Эльмину отложишь свой отъѣздъ въ Гиршбергъ. На другой день, передъ зарею у Нельсонъ пошелъ на кладбище и положилъ письмо на гробь Госпожи Б* — не было другова средства доставить его Эльминѣ. Спрятавшись въ кустахъ, ожидалъ онъ ея прихода. — Эльмина приближается ко гробу; блѣднѣетъ, видя письмо; беретъ его дрожащею рукою, прочитываетъ нѣсколько разъ сряду, кладетъ на свою грудь, и слезы ручьями льются изъ глазъ ея. Сіи слезы были отвѣтомъ Эльмины. Нельсонъ, увѣренный, что прозьба его будетъ исполнена, хотѣлъ уже удалиться, какъ вдругъ замѣтилъ, что Эльмина съ робкимъ замѣшательствомъ осматривалась вокругъ себя и чего то искала глазами…… Нельсонъ былъ недалеко отъ обелиска; тихонько потрясъ вѣтьвями куста, за которымъ скрывался; раздѣлилъ ихъ и бросилъ букетъ ясминовъ на гробъ Госпожи Б*… Эльмина затрепетала, устремила на кустъ глаза свои — движеніемъ головы изъявила согласіе, и, махнувъ бѣлымъ платкомъ, дала знать, чтобы Нельсонъ удалился. Онъ исполнилъ ея волю.
Эльмина, возвратясь домой, раскаялась въ своей неосторожности… Жить болѣе шести недѣль подлѣ опаснаго Нельсона, въ такомъ мѣстѣ, гдѣ все напоминало о немъ; гдѣ образъ его всюду за нею слѣдовалъ; гдѣ все говорило ей о Нельсонѣ: и маленькой садикъ, и запахъ ея цвѣтовъ, и тихой кабинетъ, посвященный нѣжности, и самый гробъ ея матери!… Она уже не могла отдѣлить чувствъ любви отъ впечатлѣній горести и мыслей о смерти…..Эльмина съ трепетомъ, въ нерѣшимости, вошла въ цвѣтникъ. Мысли, которыя ожидали ее въ бесѣдкѣ, были ей напередъ ужасны… «Ахъ! сказала она: вчера моя любовь я горесть могли назваться невинными; а нынѣ все перемѣнилось! Я не найду наслажденія въ слезахъ своихъ!»… Она отворила дверь, въ бесѣдку, и обративъ глаза на большія кресла своей матери, почувствовала робость, которая скоро превратилась въ ужасъ…. Эльмина стала, по обыкновенію своему, на колѣни; хотѣла молиться усердно, но не могла… Странный предметъ темно представлялся ея воображенію….. Казалось, что кресла, стоявшія противъ нее, были непусты…. Глаза ея, устремленные въ книгу, видѣли образъ почтенный и грозный, укоряющій слабую; тѣнь была передъ нею!… Эльмина молилась; не смѣла тронуться съ мѣста; волосы ея становились дыбомъ; холодъ разливался по всей ея внутренности, но голова Эльминина пылала: кровь подымалась въ нее съ быстротою и производила въ ушахъ обманчивый шумъ, подобный отдаленному звону погребательнаго колокола…. Въ сію минуту большая книга упала съ полки и застучала…. Страхъ возвратилъ силы Эльминѣ, которая бросилась изъ бесѣдки въ садъ, упала на дерновое канапе, и воскликнула: она выгнала меня; мои молитвы ей противны!
Пришедши въ себя, Эльмина ужаснулась своего движенія, встала и ушла изъ саду. Въ спальнѣ ея висѣлъ совершенно сходный портретъ Госпожи Б*, на которой, послѣ ея кончины, Эльмина не имѣла твердости взглянуть ни разу. Госпожа Б* нарочно списала себя для Эльмины. Она изображена была во весь ростъ, съ отверстыми объятіями; нѣжный взоръ ея, казалось, призывалъ любезную дочь къ материнскому сердцу… Въ сей комнатѣ и передъ симъ портретомъ Эльмина рѣшилась провести остатокъ утра. Она всходитъ на лѣстницу, отворяетъ поспѣшно дверь и запирается въ спальнѣ. Тутъ въ первой разъ воспоминаніе о Нельсонѣ изчезаетъ; любовь къ несравненной матери — первое, непорочное чувство Эльминина сердца — снова оживаетъ въ немъ. Эльмина думаетъ, что спокойствіе и невинность ея возвратились…. бросается на колѣни, устремляетъ глаза, помраченные слезами, на образъ незабвенной, и восклицаетъ: «о милая! здѣсь обновляю горесть свою; здѣсь, оплакивая потерю твою, живѣе чувствую цѣну добродѣтели! Отнынѣ тебѣ одной посвятятся мои слезы… Ангельскія черты твои напоминаютъ мнѣ должность мою… Дай мнѣ силу исполнить ее; подкрѣпи слабое сердце твоей Эльмины!»… Она сѣла и задумалась; ей казалось, что голосъ матери, нѣжной и кроткой, говорилъ ей: бѣги, Эльмина! бѣги, пока есть время!… Ты на краю пропасти! нужна рѣшительность и твердость! Бѣги, Эльмина! --… Исполню волю твою, о нѣжная родительница! сказала Эльмина съ жаромъ: я рѣшилась; ѣду сей же вечеръ!…. Она взглянула на портретъ своей матери; чувство горести, сладкой и тихой, наполнило ея сердце. Ты еще жива для Эльмины, думала она: я слышала твой голосъ; онъ отдался въ моемъ сердцѣ. Ахъ! твои объятія не будутъ уже моимъ вѣрнымъ и безопаснымъ убѣжищемъ…. но ты одна будешь оживлять мою душу; ты одна будешь подкрѣплять меня, слабую, осиротѣвшую!
Эльмина выходитъ изъ своей комнаты, съ твердымъ намѣреніеѵіъ уѣхать въ тотъ же день въ Гиршбергъ, гдѣ жила ея тетка. Она была увѣрена, что отецъ согласится отпустить ее. Подошедши къ лѣстницѣ, Эльмина вспомнила обѣщаніе, данное Нельсону, что онъ подумаетъ? Не льзя ля предупредишь его? Но какъ? Не возможно?… Она остановилась въ размышленіи на первой ступени, и вдругъ услышала голосъ Госпожи Сульмеръ… Эльмина тайно обрадовалась сему посѣщенію которое непозволяло ей говоришь объ отъѣздѣ съ отцемъ своимъ. Она сошла внизъ. «Со мной случилось было великое нещастіе, сказала Госпожа Сульмеръ: я нарочно пріѣхала къ тебѣ сама, боясь, чтобы не испугали тебя пустыми разсказами. Нынѣ по утру, на Вармбрунской дорогѣ, взбѣсились мои лошади. Кучеръ не могъ удержать ихъ; онѣ скакали прямо въ пропасть, и мы конечно бы упали въ нее, когда бы Господинъ Нельсонъ, которой, по щасітю, попался намъ на встрѣчу, не бросился на лошадей и не остановилъ ихъ. Ты поблѣднѣла, моя милая!… Успокойся; опасность миновалась благополучно. Благодаря Нельсону, я отдѣлалась однимъ страхомъ, и теперь узнала, что этотъ молодой человѣкъ, всегда задумчивый и печальный, услужливъ и добродушенъ.» — Правда, сказала Эльмина такъ тихо, что Госпожа Сульмеръ едва могла слышать: онъ подвергался великой опасности… — «Конечно, и я никогда не забуду его услуги. Только въ немъ есть странность: онъ дичится и бѣгаетъ отъ людей. Повѣришь ли, что я никакъ не могла уговорить, его заѣхать ко мнѣ въ деревню? Онъ сказалъ, что не выдетъ изъ комнаты до 15 или 20 Ноября… Не чудно ли это?» — Эльмина вздохнула и начала говорить о другомъ. Госпожа Сульмеръ просидѣла у нее часа три: время прошло; ѣхать въ городъ было уже поздно. Эльмина отложила отъѣздъ свой до слѣдующаго утра. Но тайный голосъ, голосъ безпокойной совѣсти твердилъ ей: бѣги, Эльмина! бѣги, пока есть время!… Она не имѣла силъ повиноваться ему; — рѣшительность исчезла; новыя мысли, новыя сомнѣнія волновали ея душу: Нельсонъ далъ слово не казаться на глаза ея! За чѣмъ же огорчать его отъѣздомъ? Она его не увидитъ: для чего же не остаться?… и Эльмина осталась.
Она слышала о Нельсоновомъ уединеніи, и желая знать всѣ подробности жизни его, свѣдала, что онъ оплакиваетъ отца, нѣжнаго и чувствительнаго. Такое сходство положеній совершенно очаровало Эльмину: образъ Нельсона, задумчиваго и печальнаго, день и ночь за нею слѣдовалъ. — Терзаясь раскаяніемъ и не имѣя силъ побѣдить страсти, Эльмина потеряла спокойствіе, лишилась сна, разстроила свое здоровье. Нельсонъ слышалъ о томъ и страдалъ: какъ мучительно приближеніе нещастія, когда не имѣемъ способа дѣйствовать, съ надеждою отвратить его! Нельсонъ не могъ видѣть Эльмины, не могъ ни съ кѣмъ говорить о болѣзни ея, дѣлалъ множество плановъ, одинъ другому противныхъ: то начиналъ писать къ Эльминиѣ, и дралъ свои письма; то вдругъ сбирался ѣхать въ Дрезденъ… Часто приходило ему на мысль увезти Эльмину… "Мы поселимся, думалъ онъ, въ тайномъ убѣжищѣ… Коралія будетъ съ нами… Эльмина проститъ мою дерзость… видя мою горесть, забудетъ свою собственную… мы будкамъ вздыхать, проливать слезы, но будемъ неразлучны! — Что я говорю?… Мнѣ развратить Эльмину! отравить раскаяніемъ непорочную жизнь ея! мнѣ унизить Эльмину, образецъ совершенства, достойную обожанія!… Одна только Ангельская добродѣтель могла очаровать мое воображеніе… сердце мое, только восхищаясь ею, могло впасть въ заблужденіе?… О Эльмина! боготворя тебя, не могу питать въ себѣ обыкновенныхъ чувствъ!… Твоя любовь и добродѣтель равно для меня священны!..
Между тѣмъ Эльмина переселилась въ Вармбрунъ, къ водамъ; она приближилась къ Нельсону, и оживилась. Медики вездѣ разгласили, что они вылечили ее: Нельсонъ повѣрилъ, и рѣшился остаться на всю зиму въ Вармбрунѣ. Наконецъ Эльмина съ отцомъ своимъ уѣхала въ Гиршбергъ. Не смотря на ея отсутствіе, всякое утра лежали новые цвѣты на гробѣ Госпожи Б*. Эльмина поручила сію должность одной маленькой дѣвочкѣ, именемъ Ленѣ, крестницѣ ея матери: такимъ образомъ невинность заступила мѣсто добродѣтели. Нельсонъ мѣсяца черезъ два узналъ, что Лена больна и не можетъ ходить на кладбище: на другой день онъ всталъ до свѣту, самъ отнесъ на гробъ цвѣты — и съ того времени ни дождь, ни снѣгъ не мѣшали ему исполнять сей произвольной обязанности съ величайшею точностію, мысль, что Эльмина угадаетъ невидимую руку, которая приноситъ жертву праху матери ея, была для него восхитительна. Съ какимъ удовольствіемъ онъ садилъ и поливалъ цвѣты, столь любезные его сердцу по ихъ употребленію! Самая разлука уже казалась сносною. Нельсонъ, живучи въ Вармбрунѣ, заступалъ мѣсто Эльмины!… Въ самомъ дѣлѣ слыша о букетѣ цвѣтовъ, всякое утро приносимомъ на могилу Госпожи Б* во время Лениной болѣзни, она угадала истину; а тѣмъ, которые съ удивленіемъ говорили ей о сей странности, отвѣчала, что мать ея многимъ дѣлала добро, и что такая жертва есть конечно дѣйствіе трогательной благодарности. Тайна, сказала она, придаетъ ей гораздо болѣе цѣны. Нельсонъ скрывался отъ самыхъ своихъ домашнихъ: никто изъ нихъ не зналъ, гдѣ онъ бываетъ такъ рано по утру. Однажды застала его на: дорогѣ ужасная буря съ градомъ. Нельсонъ едва могъ дойти до кладбища, и положивъ цвѣты, укрылся подъ большимъ деревомъ въ оградѣ. Тамъ, смотря на востокъ, въ ту сторону, гдѣ былъ Гиршбергъ, онъ съ нѣжнымъ удовольствіемъ воображалъ Эльмину, пробужденную шумомъ града: «она думаетъ обо мнѣ; знаетъ, что я здѣсь, и жалѣетъ!.. Ахъ, нѣтъ! участь моя достойна зависти! Благодарю Небо за эту бурю, которая обращаетъ мысли твои на меня!… Эта глубокая тьма скрываетъ отъ глазъ моихъ раздѣляющее насъ пространство… Я одинъ съ своимъ воображеніемъ, и слѣдственно съ тобою; вижу, слышу вздохи твои, и люблю густую тьму ночи болѣе лучезарнаго дня!… Ахъ! горестная любовь, осужденная на безмолвіе, можетъ обнаруживаться только во мракѣ; днемъ надобно мнѣ притворяться, скрывать слезы и тоску мою!»..
Буря не разбудила горестной Эльмины: она вставала обыкновенно въ тотъ часъ, какъ Нельсону надлежало итти изъ дому; отворяла окно — смотрѣла, каково время, — и мысленно провожала своего друга до кладбища. Буря сдѣлала ей гораздо болѣе вреда, нежели ему: во весь тотъ день она чувствовала себя хуже обыкновеннаго; но ввечеру поѣхала въ кабинетъ эстамповъ. Выбравъ для себя нѣкоторые, Эльмина хотѣла уже итти — но вдругъ ноги ея подкосились… Вошли два человѣка, которыхъ, не смотря на темноту, она тотчасъ узнала: Госпожа Сульмеръ и Нельсонъ… «Боже мой! что съ вами дѣлается?» сказала первая Пельсону, которой затрепеталъ, ударился объ столъ, отскочилъ назадъ, и съ трудомъ могъ отвѣчать нѣсколько словъ. Между тѣмъ Госпожа Сульмеръ, видя Эльмину, подошла къ ней и спросила объ ея здоровьѣ. Я дурно провела эту ночь, отвѣчала она тихимъ голосомъ: буря меня очень безпокоила. — «Какъ! развѣ ты боишься вѣтру и града?» — Боюсь ночью, сказала Эльмина, и велѣла подвезти карету. Госпожа Сулынеръ захотѣла ѣхать съ нею; онѣ вышли вмѣстѣ… Нельсонъ подалъ дрожащую руку Эльминѣ, которая въ замѣшательствѣ обступилась съ подножки — онъ схватилъ ее обѣими руками и стоялъ неподвижно…. Эльмина въ его объятіяхъ!.. Нельсонъ чувствуетъ ея дыханіе!… Страхъ, тайна и добродѣтель, для сердецъ нѣжныхъ и страстныхъ, украшаютъ неизъяснимою прелестію самые малѣйшіе случаи. Какая благосклонность женщины легкомысленной и порочной могла бы такъ восхищать любовника у какъ въ сію минуту восхищался Нельсонъ!… Онъ изумленъ своимъ блаженствомъ; ему кажется, что оно превосходитъ всѣ его желанія… Не убилась ли ты? спросила Госпожа Сульмеръ, Эльмина хотѣла отвѣчать; но не могла сказать ни слова… Садится, и карета ѣдетъ…. Нельсонъ смотритъ въ слѣдъ за нею; уже не видитъ, но еще слышитъ вдали стукъ ея; скоро все исчезло, какъ минутное восхитительное сновидѣніе; въ сердцѣ его осталось одно чувство живѣйшей любви и горести. Онъ возвращается въ лавку, видитъ нѣсколько отложенныхъ эстамповъ и слышитъ, что дѣвица Б* купила ихъ. Нельсонъ разсматриваетъ всякой эстампъ, желая угадать, для чего выбрала его Эльмина, и покупаетъ для себя такіе же; они тѣмъ болѣе ему нравились, что содержаніе ихъ было меланхолическое и трогательное — наконецъ онъ садится въ коляску и ѣдетъ въ Вармбрунъ.
Между тѣмъ здоровье Эльмины день ото дня слабѣло. Сдѣлали новой консиліумъ, и Медики объявили, что она въ злой чахоткѣ, но кто можетъ еще выздоровѣть, и совѣтовали ей немедленно ѣхать къ Пирмонтскимъ водамъ. Нельсонъ узналъ все отъ Госпожи Сульмеръ, и былъ въ отчаяніи. Страхъ лишиться обожаемой Эльмины, которая любила его взаимно, оживилъ въ немъ раскаяніе. «И такъ я пріѣхалъ сюда за тѣмъ, думалъ онъ, чтобы отравить ядомъ горести и сократишь жизнь ея! не могъ скрыть тайны своей, побѣдилъ разсудокъ Эльмины, тронулъ сердце — и веду ее къ могилѣ!.. Какая же розница между мною и гнуснымъ развратителемъ?.. Ахъ! слабость можетъ быть столь же гибельна, какъ и злодѣйство…. Сія мысль устрашила Нельсона; пламенное воображеніе представило ему Эльмину умирающую!.. Тутъ узналъ онъ всю муку страсти, которая противна совѣсти, и съ которою ты не хотѣли бороться; судилъ себя жестоко, и признавался, что ѣхалъ въ Вармбрунъ съ темною надеждою не только узнать, но и прельстить Эльмину, и что внутренно ожидалъ всего отъ времени…. „Боже мой! воскликнулъ онъ съ ужасомъ: она не нашла бы защиты для себя ни въ чести моей, ни въ совѣсти; одна смерть могла ее у меня похитить; одна могила была ей вѣрнымъ убѣжищемъ!.. О Эльмина! перестань меня ужасаться!.. Живи, живи, хотя бы надлежало мнѣ навѣки разстаться съ тобою и побѣдить любовь, которая, не смотря на угрызеніе совѣсти, милѣе всего для души моей!.. Ахъ! не забвеніе твое можетъ быть главнымъ для меня нещастіемъ: я найду утѣшеніе въ мысли, что ты жива и спокойна; но что буду, естьли перестану любить тебя?.. умру, уничтожусь душею!.. Можно прибѣгнуть къ великодушію, когда жизнь мучительна, но какъ сносишь ее, когда она есть только бремя?.. Такъ, мнѣ должно всѣмъ пожертвовать спокойствію Эльмины; должно удалиться, и навѣ;ки! въ разлукѣ съ нею могу питать любовь и менѣе терзаться совѣстію!“
Случай заставилъ Нельсона въ самомъ дѣлѣ исполнить сіе намѣреніе. Генріету увѣдомили, что отецъ ея опасно боленъ въ Дрезденѣ; она спp3;шила къ нему. Мужу не прилично было остаться въ Вармбрунѣ, къ тому же Эльмина ѣхала въ Пирмонтъ. И такъ Нельсонъ отправился въ Дрезденъ, но съ великою горестію; и хотя говорилъ самому себѣ, что уже никогда не возвратится въ Шлезію, однакожь не рѣшился: ни продать, ни отдать въ наемъ своего дому. Во всю дорогу онъ мучился страхомъ и жестокимъ предчувствіемъ. Видя кладбище или погребеніе, невольнымъ образомъ думалъ объ Эльминѣ, и наконецъ не могъ вообразить ее безъ могилы и гроба! Сіи двѣ мысли сдѣлались въ его воображеніи нераздѣльными и произвели въ немъ такую глубокую меланхолію, что иногда онъ казался помѣшеннымъ; часто трепеталъ у блѣднѣлъ и закрывалъ глаза съ ужасными судорогами въ лицѣ; въ другое время плакалъ, стоялъ неподвижно, ничего не слыхалъ и на вопросы не отмѣчалъ ни слова — когда же наконецъ приходилъ въ себя, тогда впадалъ въ уныніе, въ чрезвычайное изнеможеніе: онъ жаловался на слабыя нервы, и Генріета, не подозрѣвая ничего болѣе, спокойно давала ему принимать Гофмановы капли.
Нельсонъ нашелъ тестя своего въ гнилой горячкѣ съ пятнами и не хотѣлъ впускать къ нему Генріеты, но она уже заразилась сего болѣзнію, слегла въ постелю и не встала. Опасность ея возбудила всю чувствительность мужа; но ему трудно было удалять отъ себя мысль, которая невольнымъ образомъ представлялась ему и походила на ужасную радость… Состояніе мучительное для сердца добраго и нѣжнаго, когда тайныя его желанія, вопреки великодушнымъ правиламъ, не согласны съ законами добродѣтели!… Чтобы избавиться отъ несносныхъ упрековъ совѣсти, Нельсонъ поступилъ какъ вѣрнѣйшій и нѣжный супругъ; не только ходилъ за больною, но даже не оставлялъ ее ни на минуту, и черезъ недѣлю самъ занемогъ горячкою. Генріета умерла въ десятой день: онъ уже чувствовалъ сильной жаръ, но былъ съ нею до послѣдней ея минуты; наконецъ его вынесли въ другую комнату. Видя на себѣ багровыя пятна, онъ съ нѣкоторымъ удовольствіемъ думалъ, что заразился сею болѣзнію ходя за своею нещастною женою; сія мысль успокоивала его совѣсть. — Болѣзнь Нельсонова была продолжительна и казалась смертельною. Двенадцать дней онъ не выходилъ изъ безпамятства. Ложный слухъ о его кончинѣ разнесся и дошелъ въ Пирмонтѣ до Эльмины… Черезъ недѣлю она узнала, что Нельсонъ живъ; но смерть была уже въ груди ея.
Нельсонъ опамятовался, и первою его мыслію было: я свободенъ! Ему отдали письмо отъ Госпожи Сульнеръ, давно писанное: она увѣдомляла его, что Эльминѣ стало лучше. Онъ скоро выздоровѣлъ и спѣшилъ окончишь дѣла свои, чтобы возвратиться въ Вармбрунъ; но, не смотря на перемѣну состоянія — не смотря на то, что былъ увѣренъ въ любви взаимной — не могъ радоваться. Одна чистая совѣсть умѣетъ наслаждаться кроткою надеждою. Нельсону казалось, что Провидѣніе не можетъ благословить любви, которая столь долго была порочною. Онъ ѣхалъ съ неописаннымъ безпокойствомъ, предчувствуя ударъ судьбы, и наконецъ услышалъ въ Вармбрунѣ, что Эльмина возвратилась изъ Пирмонта умирающею, хотя всякой день бываетъ еще на гробѣ матери….
Пораженный симъ извѣстіемъ, Нельсонъ окаменѣлъ въ душѣ своей; не могъ ни плакать, ни жаловаться на судьбу, и былъ въ страшной безчувственности до самой той минуты, какъ ему подали слѣдующую записку отъ Эльмины: „Наконецъ могу видѣться и говорить съ вами безъ преступленія; завтра въ 5 часовъ утра буду на кладбищѣ. Эльмина.“ Злощастный Нельсонъ, видя сіе милое имя, подписанное слабою, хладѣющею рукою, ожилъ въ сердцѣ, но только для страданія… Отчаяніе могло бы довести его до чего нибудь ужаснаго, естьли бы Эльмина не назначила ему горестнаго свиданія. „Такъ, говорилъ онъ, мнѣ должно видѣть еще смерть Эльмины, слышать ея послѣднее стенаніе, и тогда уже думать о концѣ ненавистнаго бытія моего!“ Кровь его кипѣла, мрачная свирѣпость, казалось, истребила въ немъ чувствительность. Онъ старался собирать въ мысляхъ всѣ ужасы, чтобы ужаснѣе проклинать долю свою, сердце его, ожесточенное страданіемъ, не могло умилиться, и стремилось только къ изступленіямъ безумной злобы на судьбу; ненависть къ жизни побѣждала въ немъ самую любовь!…
Ввечеру Коралія вошла къ нему въ комнату: Нельсонъ затрепеталъ. Невинная дочь напоминала ему священный долгъ хранить жизнь свою: онъ съ грознымъ видомъ оттолкнулъ ее. Коралія испугалась, и думая, что она неумышленно сдѣлала какую нибудь вину, бросилась на колѣни, сложила руки и со слезами воскликнула: простите, папенька, простите!… Сіе любезное движеніе невинности тронуло Нельсона, не утѣшивъ его сердца. Онъ еще болѣе почувствовалъ горесть свою, лишась той обманчивой твердости, которая по крайней мѣрѣ не даетъ душѣ размягчиться… Онъ взялъ Коралію на руки, заливаясь слезами. Милыя ласки ея привели его въ нѣжное умиленіе и въ то же время возбудили въ немъ горестную мысль… „Такъ, сказалъ Нельсонъ, естьли останусь жить для тебя, то вѣрно долженъ буду видѣть смерть твою!“… Онъ посадилъ ее на стулъ и, кликнувъ слугу, велѣлъ вывести. — Сія страшная ночь прошла для него въ неизъяснимой тоскѣ, не облегчаемой никакою надеждою. Онъ безпрестанно твердилъ себѣ, что Эльмина умираетъ отъ нещастной любви его, и вообразилъ наконецъ, что она, прежде знакомства съ нимъ имѣвъ отвращеніе отъ супружества, конечно бы не вышла замужъ до смерти жены его…. Сія мысль увеличила Нельсоново раскаяніе, такъ, что онъ даже не понималъ своей безразсудности. Угрызенія совѣсти бываютъ всего мучительнѣе, естьли преступленіе лишило насъ того самаго щастія, для котораго мы его сдѣлали.
Хотя Нельсонъ считалъ всѣ минуты сей долгой ночи, однакожь не могъ безъ ужаса видѣть первыхъ лучей свѣта. „Что будетъ со мною, думалъ онъ, когда приближусь къ могиламъ; когда увижу Эльмину блѣдную, обезображенную, почти уже мертвую… на томъ самомъ мѣстѣ, гдѣ я въ первый разъ видѣлъ ее во всемъ блескѣ молодости и красоты!… Но мнѣ должно укрѣпиться въ сердцѣ: для того ли пойду къ ней, чтобы ускорить ея кончину?“… Онъ пошелъ на кладбище. Мысль, что Эльмина не знаетъ, можетъ быть, своей опасности и страхъ открыть ей глаза, вооружили его мужествомъ; а чтобы еще болѣе утвердиться въ семъ расположеніи, то онъ старался оживить въ растерзанной душѣ своей хотя слабую искру надежды, думая, что Медики часто обманываются, и что молодость легко можетъ спасти Эльмину…. Въ 5 часовъ Нельсонъ слышитъ стукъ кареты, съ трепетомъ обращаетъ глаза на ворота и хладѣетъ отъ ужаса, видя Эльмину…. Она уже не походила на ту прелестную женщину, которая плѣняла глаза цвѣтущею красотою; но казалась только тѣнію прежней. Эльмины, все еще трогательною и пріятною, но слабою и томною — едва идущею въ сію обитель смерти — едва сносящею свѣтъ утренній и готовою скрыться въ могилѣ, на которую она въ безмолвіи опиралась. Подлѣ гроба сдѣлано было дерновое канапе: Эльмина сѣла… Нельсонъ стоялъ неподвижно и смотрѣлъ на нее глазами отчаянія… Она движеніемъ руки указала ему подлѣ себя мѣсто… Сіи нещастные любовники, которые еще никогда не говорили другъ съ другомъ, наконецъ могутъ перервать молчаніе, но единственно для того, чтобы проститься навѣки… Эльмина отъ слабости и сердечнаго волненія не въ силахъ сказать ни слова. Ея тяжелое дыханіе, блѣдность и помраченные глаза изображали, казалось, послѣднюю минуту жизни…. Нельсонъ съ восклицаніемъ ужаса протянулъ руки къ Эльминѣ, которая опускаетъ голову на грудь его, говоря; „ахъ! какъ мило покоиться тутъ безъ угрызенія совѣсти!“… Тихій, но все еще милый голосъ ея проникнулъ во глубину Нельсонова сердца…. Эльмина смотритъ на него съ Ангельскою нѣжностію; еще живетъ, еще любитъ своего друга… Онъ прижимаетъ ее къ своей груди, и прелесть взаимной любви, которою душа ихъ въ первый разъ свободно наслаждалась, сильнѣе ужаснаго рока и самой смерти; она побѣждаетъ на минуту горесть!… Эльмина, кажется, воскресаетъ; румянецъ блеснулъ на щекахъ ея, глаза наполнились слезами — а слезы давно уже были для нее жизнію…. Она, встала, положила руку на гробъ и сказала: „Нельсонъ! вотъ обыкновенный конецъ и самой щастливой страсти!“.. Онъ бросился на колѣна передъ нею и прижалъ къ сердцу руку ея… „Здѣсь, продолжала Эльмина, здѣсь любовь, подъ трогательнымъ видомъ сожалѣнія, плѣнила нашъ разсудокъ. Этотъ гробъ напоминаетъ мнѣ всѣ чувства и всѣ горести, которыя имѣла я въ жизни… Сюда Нельсонъ часто приходилъ вмѣсто Эльмины: здѣсь должно ему и впредь заступить ея мѣсто… Рука его будетъ украшать этотъ мраморъ цвѣтами… Я поручаю вамъ должность, и слѣдственно могу надѣяться, что вы будете хранить жизнь свою… Даете ли мнѣ слово?“…. Повинуюсь! воскликнулъ Нельсонъ: исполню волю твою, о другъ безцѣнный! Малодушное отчаяніе не прекратитъ жизни, которая была посвящена тебѣ. Будь покойна; будь увѣрена, что Небо сдѣлаетъ чудо и продлитъ наказаніе нещастнаго!.. Я стану жить и мучишься терпѣливо; страданіе есть моя должность и жертва любви…. Но развѣ не можемъ еще надѣяться? Судьба насъ соединяетъ»…
Эльмина сдѣлала знакъ головою, что не имѣетъ надежды; двѣ слезы выкатились изъ ея глазъ и блистали на длинныхъ ресницахъ; томная и милая улыбка украсила еще Ангельское лицо ея. «На что себя обманывать? сказала она: но Небо, прежде вѣчной разлуки нашей, даровало намъ нѣсколько минутъ блаженныхъ… Мы могли видѣться, говорить и любить другъ друга безъ упрековъ внутреннихъ… О другъ нѣжной! я оставляю тебѣ пріятное воспоминаніе! и ничто уже не запрещаетъ твоему сердцу меня оплакивать!»
Тутъ небо, покрытое облаками, еще болѣе омрачилось; зашумѣлъ вѣтеръ и дождь… Нельсонъ закрываетъ Эльмину плащемъ своимъ. Имъ должно было разстаться. Эльмина становится на колѣни у гроба, поднимаетъ невинныя руки свои къ Небу и молится въ безмолвіи…. Прекрасные волосы ея падаютъ на плеча и на грудь… Молнія живымъ блескомъ озаряетъ ей лицо: оно кажется лучезарнымъ и небеснымъ….. Свершилось! воскликнулъ Нельсонъ: Ангельская душа ея переселилась на небо…. Эльмина!…. Она взглянула на него, встала, бросилась въ его объятія, и блѣдныя, хладныя уста ея напечатлѣли нѣжный поцѣлуй на пламенныхъ устахъ Нельсоновыхъ… О чувство неизъяснимое, вмѣстившее въ себѣ муки и блаженство долговременной жизни! минута быстрая, въ которую душа истощила весь пламень свой; въ которую сильнѣйшее отчаяніе соединялось съ нѣжнѣйшими восторгами страсти, и сердце испытало всю способность свою любить, наслаждаться, мучиться!.. Сей первый поцѣлуй былъ чистъ подобно святой дружбѣ и — смерти!… Любовь сихъ нещастныхъ не имѣла въ себѣ ничего земнаго, кромѣ напрасныхъ сожалѣній и горести…..
Дождь усилился. Лудвигъ прибѣжалъ къ госпожѣ своей и хотѣлъ подать ей руку: Нельсонъ оттолкнулъ его, взялъ ее на руки, донесъ до кареты у стоявшей у воротъ кладбища…. Карета ѣдетъ… Нельсонъ устремилъ на нее глаза свои; она удаляется, и силы постепенно въ немъ слабѣютъ: съ нею исчезаетъ его блаженство, желанія, остатокъ надежды и самое бытіе…. Она въѣзжаетъ въ темный сосновый лѣсъ и скрывается…. Нельсонъ затрепеталъ какъ умирающій послѣ долговременныхъ страданій и въ изнеможеніи горести упалъ на землю. Память его затмѣвалась… но онъ видитъ на пескѣ слѣды Эльмининой кареты, и снова приходитъ въ себя… «Боже мой! думаетъ нещастный: она умираетъ, а я не съ нею!.. Можетъ быть, ее уже нѣтъ на свѣтѣ!»… Съ сею мыслію онъ всталъ, хотѣлъ бѣжать по слѣдамъ кареты, но колѣна его подогнулись, густое облако закрываетъ глаза; онъ падаетъ безъ чувствъ на дорогѣ…. Покойся, нещастный! наслаждайся нѣсколько минутъ безчувствіемъ!… Когда глаза твои откроются, ты не узнаешь свѣта; все для тебя перемѣнится; увидишь передъ собою одну неизмѣримую пустыню и злополучіе безъ надежды!… Эльмины нѣтъ; она скончалась въ объятіяхъ отца своего.
Нельсонъ лежалъ безъ памяти около двухъ часовъ; наконецъ земледѣльцы увидѣли его и внесли въ хижину. Онъ образумился; видитъ плачущихъ крестьянъ; слышитъ, что они лишились своей благотворительницы — именуютъ Эльмину — и вторичной глубокой обморокъ на нѣсколько минутъ избавляетъ Нельсона отъ ужаснаго страданія. Онъ снова открываетъ глаза… Добродушное семейство въ безмолвіи окружаетъ его, и печальный звукъ колокола извѣщаетъ прихожанъ о смерти человѣка…. Нельсонъ, растерзанный, утомленный отчаяніемъ, кажется въ сію минуту примѣромъ твердости; повинуясь опредѣленію Небесному, онъ готовъ посвятить остатокъ жизни своей нещастію; но удивляется, что можетъ еще жить и мыслить!.. Хозяинъ отвезъ его домой. Недѣли двѣ онъ не вставалъ съ постели. Въ сіе время Господинъ Б* погребъ тѣло нещастной дочери въ могилѣ супруги своей. Естьли бы чувствительная Эльмина предвидѣла, что прахъ ея будетъ лежать вмѣстѣ съ прахомъ матери, то она не поручила бы Нельсону жестокой должности, всякой день носить цвѣты на гробъ ея. Не думая умереть такъ скоро, Эльмина хотѣла ѣхать въ Гиршбергъ, чтобы тамъ ожидать конца и быть погребенною въ семъ городѣ….
Искусство Медика возвратило здоровье Нельсону. Узнавъ, что гробъ Госпожи Б* есть и гробъ Эльмины, онъ велѣлъ везти себя на кладбище, упалъ на могилу, положилъ цвѣты на холодный мраморъ и не умеръ!… Съ сего времени всякое утро ясмины и резеда, омоченные слезами, украшаютъ могилу Эльмины. По чудесному постоянству злощастія Нельсонъ еще живъ[2]!… Милая дочь, вмѣсто утѣшенія, сдѣлалась для него предметомъ мучительнаго безпокойства: онъ увѣренъ, что лишится ее! Пылкое воображеніе въ немъ угасло; двѣ мысли безпрестанно занимаютъ душу его: я убійца Эльмины и долженъ потерять Коралію! Въ прошедшемъ находитъ онъ только одно жестокое воспоминаніе, а будущее есть для него ничто иное, какъ ужасное предчувствіе!