Такое отношеніе Юркевича къ спиритизму можетъ для многихъ показаться однимъ личнымъ, жалкимъ увлеченіемъ, лишеннымъ всякаго внутренняго оправданія, всякой осмысленной связи съ тою наукой которой онъ былъ офиціальнымъ представителемъ; не пользуясь у насъ особенною популярностью, не принадлежа къ тому направленію которое въ наше время, по праву или нѣтъ, именуетъ себя передовымъ, онъ легко можетъ, за такое отношеніе свое къ предмету крайне у насъ не популярному, подвергнуться лишь вящему укору. Поэтому мнѣ кажется необходимымъ сказать здѣсь нѣсколько словъ о томъ какъ Юркевичъ, въ качествѣ философа, могъ и долженъ былъ относиться къ этому вопросу.
Замѣтимъ здѣсь напредъ что вообще отношенія философіи къ человѣку нѣсколько иныя чѣмъ отношенія къ нему такъ-называемыхъ положительныхъ наукъ; послѣднія, преслѣдуя только тѣ стороны его природы которыя представляютъ точную почву для изслѣдованія, или стараются низвести всѣ явленія его природы къ чисто механическимъ отправленіямъ или безцеремонно игнорируютъ и отрицаютъ тѣ которыя не подходятъ подъ это мѣрило. Философія относится къ нимъ иначе: имѣя дѣло съ сокровенными задачами его бытія, она не отвергаетъ ни одной, сознавая при этомъ всю неизмѣримую бездну между логическою причинностію и видимою послѣдовательностію явленій. Она понимаетъ что никакая логика не докажетъ причинной связи между хотѣніями воли и движеніями нашего собственнаго тѣла; но положительныя науки этого не понимаютъ, и потому для нихъ такое явленіе какъ движеніе неодушевленнаго предмета безъ прикосновенія къ нему или приложенія механической силы представляется непонятнымъ и невозможнымъ, въ то самое время когда движенія нашего тѣла представляются и понятными и возможными; для философіи же одно столь же непонятно какъ и другое; для нея то что стоитъ внѣ закона причинности, есть явленіе метафизическое; и таковое дано намъ въ волѣ; на немъ она строитъ свое міросозерцаніе, которое, по меньшей мѣрѣ, имѣетъ логическое основаніе. Положительныя же науки, имѣя постоянно дѣло съ явленіями чисто физическими, воздвигаютъ міросозерцаніе механическое, которое, принимая послѣдовательность явленій за ихъ причинную связь, лишено поэтому, въ послѣднихъ выводахъ своихъ, логическаго основанія. Вотъ почему малоизвѣстныя явленія психической жизни, именуемыя мистическими или таинственными, въ которыхъ причинная связь совершенно ускользаетъ отъ наблюденія, стѣсняютъ, ограничиваютъ кругъ положительной науки, и она отъ нихъ отворачивается; кругъ же науки философской эти самыя явленія напротивъ расширяютъ, раздвигаютъ, и на нихъ-то она обращаетъ особенное вниманіе.
Чтобы пояснить сказанное о философіи, мы войдемъ въ нѣкоторыя подробности и остановимся на томъ направленіи которое господствовало въ ней въ послѣднее время; къ этому направленію принадлежитъ то міросозерцаніе которое понимаетъ міръ какъ волю и представленіе, и которое, какъ извѣстно, съ наибольшею послѣдовательностію было развито Шопенгауэромъ и преемниками его. По этому ученію понятіе о волѣ, единственное между всѣми возможными которое исходитъ не изъ явленія, не изъ представленія, но изъ внутренняго, непосредственнаго сознанія каждаго; время, пространство, причинность не составляютъ ея опредѣленій, и потому она и есть то что можетъ быть названо и есть вещь по себѣ (das Ding an sich). Матерія есть то чрезъ чтò воля, которая образуетъ внутреннюю сущность вещей, становится постигаема, видима, созерцаема, — чрезъ чтò она принимаетъ форму объективнаго представленія, другими словами, матерія есть только видимость воли; въ ней воля становится явленіемъ, объектомъ, представленіемъ, и только тогда ей придаются опредѣленія времени, пространства и причинности. Такимъ образомъ, всякій объектъ, какъ вещь по себѣ, есть воля, а какъ явленіе — онъ есть матерія, или то чтò объективно есть матерія, то субъективно есть воля.
Послушаемъ какъ Шопенгауэръ относится съ этой точки зрѣнія къ стародавнему ученію о матеріи и духѣ: «Въ сущности, говоритъ онъ, нѣтъ ни матеріи, ни духа. Стремленіе тяжести въ камнѣ столь же необъяснимо какъ мышленіе въ человѣческомъ мозгу… Если матерія можетъ, вы не знаете почему, падать на землю, то она также можетъ, вы не знаете почему, думать. Совершенно ясно и до конца понимаемое въ механикѣ не идетъ далѣе чисто математическаго въ объясненіи, ибо ограничено опредѣленіями времени и пространства. Эти же два понятія, данныя намъ а priori, суть чистыя формы нашего познанія, и слѣдовательно принадлежать однимъ представленіямъ нашимъ. Такимъ образомъ, ихъ опредѣленія, въ основѣ своей, субъективны и не доходятъ до чисто объективнаго, до независящаго отъ нашего познанія, до вещи по себѣ. Какъ только, даже въ механикѣ, мы идемъ далѣе чисто математическаго, какъ только мы доходимъ до непроницаемости, сцѣпленія, тяготѣнія и т. д., то мы находимся предъ явленіями которыя для насъ столь же таинственны какъ мысль и воля въ человѣкѣ, — находимся, такимъ образомъ, предъ чисто непостижимымъ, ибо такова каждая сила въ природѣ. Гдѣ же остается тогда та матерія которую вы такъ коротко знаете и ясно понимаете что вы все изъ нея изъясняете и все къ ней низводите? Ясно понимаемое и до конца постигаемое есть всегда только математическое, ибо корень его въ субъектѣ, въ нашемъ собственномъ представляющемъ аппаратѣ; но какъ только является что-нибудь объективное, что-нибудь а priori не опредѣляемое, то оно тотчасъ же въ послѣдней инстанціи непостижимо. То что вообще чувства и разумъ постигаютъ, есть одно только поверхностное, до истинной и внутренней сущности вещей не доходящее. Это Кантъ и утверждалъ. Если же вы допустите въ человѣческой головѣ, какъ deum ex machina, какой-то духъ, то вы должны допустить присутствіе такого духа и въ каждомъ камнѣ. Если ваша мертвая и совершенно пассивная матерія можетъ обнаруживать тяготѣніе или, какъ электричество, притягивать, отталкивать и давать искры, то, какъ мозгъ, она можетъ и думать. Однимъ словомъ, всякому такъ-называемому духу можно подложить матерію и всякой матеріи подложить духъ; изъ чего слѣдуетъ что противоположность эта ложна. Итакъ, не картезіанское дѣленіе всѣхъ вещей на матерію и духъ есть философски вѣрное, но дѣленіе на волю и представленіе, что съ тѣмъ дѣленіемъ не имѣетъ ничего общаго, ибо оно все одухотворяетъ: то что тамъ чисто реально и объективно, — тѣло, матерію, оно обращаетъ въ представленіе, а всякое явленіе по себѣ обращаетъ въ волю.» Parerga, II, стр. 111, 112.
Чтобы дополнить эти общія положенія, необходимо присовокупить что, по Шопенгауэру, каждая сила въ природѣ должна быть понимаема какъ воля, какъ опредѣленная ступень ея объективаціи; каждая такая ступень есть то чтò Платонъ называлъ вѣчною идеей. Законы природы суть отношенія такой идеи къ формамъ ея проявленія; эти формы суть время, пространстно и причинность; чрезъ время и пространство идея разнообразится въ безчисленныя явленія.
Это воззрѣніе было съ замѣчательною ясностію развито въ послѣднее время Гартманомъ. Онъ совершенно правильно доказываетъ что наше обыкновенное понятіе о матеріи есть не чтò иное какъ инстинктивный предразсудокъ; никакой естествоиспытатель не имѣетъ дѣла собственно съ матеріей, но разлагаетъ ее на силы; видимыя дѣйствія матеріи суть для него не чтò иное какъ дѣйствія силы; другими словами, понятіе о матеріи разрѣшается въ понятіе о силѣ. Отвлечь понятіе о матеріи отъ понятія о силѣ невозможно; единственный предикатъ матеріи, сопротивленіе, есть именно дѣйствіе силы сопротивляющейся; гдѣ нѣтъ этого предиката, тамъ нѣтъ и матеріи. Такимъ образомъ, то чтò нынѣ въ естествознаніи разумѣется подъ словомъ матерія есть не чтò иное какъ система атомическихъ силъ, въ которой слово матерія употребляется только какъ неизбѣжная формула; внѣ этого опредѣленія, матерія для науки есть пустое слово. Отсюда Гартманъ переходитъ къ доказательству что всякое стремленіе силы есть именно воля, и что проявленія атомическихъ силъ суть индивидуальные акты воли, содержаніе которыхъ состоитъ въ безсознательномъ представленіи того къ чему они стремятся. И такимъ образомъ матерія опять разрѣшается въ волю и представленіе.
Въ подтвержденіе изложеннаго воззрѣнія, Гартманъ ссылается, между прочимъ, и на Уаллеса, въ его сочиненіи О естественномъ подборѣ; весьма знаменательно что этотъ извѣстный естествоиспытатель заявилъ себя сторонникомъ этого ученія, и для уразумѣнія послѣдующаго мы считаемъ необходимымъ привести изъ этого сочиненія нѣсколько строкъ:
«Самые глубокіе философы давно уже признали что атомы, подъ коими разумѣются малѣйшія твердыя тѣла, отъ коихъ исходятъ силы притяженія и отталкиванія, придающія эти свойства тому чтò мы называемъ матеріей — что атомы, говорю я, ровно ни къ чему не служатъ, такъ какъ вообще признано что эти предполагаемые атомы никогда другъ друга не касаются, и мы не можемъ постичь какимъ образомъ эта однородныя, недѣлимыя и твердыя тѣла могли бы быть сами первою причиною тѣхъ силъ которыя изъ центровъ ихъ исходятъ.
«Если такимъ образомъ ни одно изъ свойствъ матеріи не происходитъ отъ самихъ атомовъ, но только отъ силъ, исходящихъ отъ точекъ пространства принимаемыхъ за центры атомовъ, то логично представить себѣ что атомы эти все болѣе и болѣе умаляются до полнаго исчезновенія и что на мѣстѣ ихъ остаются только центры локализованныхъ силѣ… Такимъ образомъ, матерія, въ сущности, есть сила, и ничто другое какъ сила; въ обыкновенномъ же пониманіи этого слова она не существуетъ и даже философски немыслима. Когда мы касаемся до матеріи, мы въ дѣйствительности не ощущаемъ ничего другаго какъ сопротивленіе, то-есть силу отталкивающую.
„Убѣдившись однажды что сила или силы это все то чтò существуетъ въ мірѣ вещественномъ, мы немедленно приходимъ къ изслѣдованію того чтò такое сила. Намъ извѣстны два рода силъ совершенно различныхъ, — повидимому, по крайней мѣрѣ. Это, съ одной стороны, элементарныя силы природы: тяготѣніе, сцѣпленіе, тепло, электричество, и т. д.; съ другой стороны, наша собственная сила воли… Итакъ, въ нашей собственной волѣ мы находимъ, хотя и въ малѣйшемъ количествѣ, начало силы, тогда какъ мы ни въ чемъ иномъ не находимъ никакой элементарной причины силы; не нелѣпо поэтому заключить что всякая существующая сила сводится, быть-можетъ, къ силѣ воли, и что слѣдовательно весь міръ не только зависитъ отъ воли высшихъ разумныхъ или высшаго разумнаго существа, но и есть эта самая воля.“
Эти нѣсколько пространныя обобщенія были для насъ необходимы для полнѣйшаго уразумѣнія того частнаго вопроса который насъ ближайше занимаетъ. Послѣ всего сказаннаго совершенно ясно почему Шопенгауэръ не отвергалъ мистическихъ явленій, и даже видѣлъ въ нихъ особенное подтвержденіе не только для Кантовской философіи, но и для своей собственной; дѣйствительно, во всѣхъ этихъ явленіяхъ единственнымъ, настоящимъ факторомъ является воля, какъ вещь по себѣ. Изслѣдованію этихъ явленій Шопенгауэръ посвятилъ въ своихъ Parerga и своемъ сочиненіи Ueber den Willen in der Natur особыя главы; въ нихъ трактуетъ онъ о животномъ магнетизмѣ, ясновидѣниі, двойномъ зрѣніи, симпатическихъ исцѣленіяхъ, магіи, вѣщихъ снахъ, духовидѣніяхъ и видѣніяхъ всякаго рода.
«Всѣ эти явленія, говоритъ онъ, суть вѣтви одной и той же отрасли и даютъ неоспоримыя доказательства существованія такой связи существъ которая покоится на совершенно иномъ порядкѣ вещей чѣмъ та природа которая имѣетъ въ основаніи своемъ законы пространства, времени и приличности; этотъ иной порядокъ есть болѣе глубокій, первоначальный и непосредственный; предъ нимъ первые и обыкновенные законы природы, какъ чисто-формальные, не дѣйствительны; поэтому время и пространство не раздѣляютъ болѣе индивидуумовъ, и зависящее отъ этихъ формъ разъединеніе ихъ уже не ставитъ болѣе неодолимыхъ для сообщенія мыслей и для непосредственнаго дѣйствія воли преградъ; такимъ образомъ измѣненія могутъ быть произведены совершенно инымъ путемъ чѣмъ путемъ физической причинности, а именно посредствомъ особеннымъ способомъ обнаруженнаго и внѣ предѣловъ самого индивидуума проявленнаго акта воли. Поэтому особенный характеръ всѣхъ упомянутыхъ выше явленій есть visio in distans et actio in distans, какъ по времени такъ и по отношенію къ пространству. Такое дѣйствіе на разстояніи и составляетъ основной характеръ того чтò называется магическимъ; ибо таково именно непосредственное дѣйствіе воли нашей, освобожденное отъ причинныхъ условій физическаго дѣйствія, то-есть прикосновенія.
„Кромѣ того, говоритъ Шопенгауэръ, явленія эти представляютъ намъ фактическое и совершенно-вѣрное опроверженіе не только матеріализма, но и натурализма, потому что во свѣтѣ этихъ явленій тотъ порядокъ природы который эти оба міровоззрѣнія желаютъ представить абсолютнымъ и единственно настоящимъ, является намъ напротивъ чисто-феноменальнымъ и поверхностнымъ, имѣющимъ въ основѣ своей независимое отъ его законовъ существо вещей по себѣ. Вотъ почему эти явленія, по крайней мѣрѣ съ философской точки зрѣнія, между всѣми фактами которые представляются намъ въ области опыта, суть безъ всякаго сравненія самыя важныя; поэтому основательно познакомиться съ ними есть обязанность всякаго ученаго.“
Къ разряду подобныхъ явленій принадлежатъ, разумѣется, и медіумическія, или, по удачному выраженію одного изъ нашихъ ученыхъ, психо-динамическія.[1] Эти явленія представляютъ намъ высшее доказательство той „практической метафизики“, по опредѣленію Бэкона, или той „опытной метафизики“, по опредѣленію Шопенгауэра, которая минуетъ самые обыкновенные законы природы (времени, пространства и причинности), и почитаемое а priori невозможнымъ, дѣлаетъ возможнымъ. Къ элементарнымъ явленіямъ этого рода относятся звуки и движенія въ неодушевленныхъ предметахъ, безъ приложенія къ нимъ какой бы то ни было извѣстной механической силы; къ высшимъ явленіямъ относится временное образованіе видимаго и осязаемаго, посторонняго, орудующаго тѣла; такимъ образомъ, мы имѣемъ здѣсь не только физическое дѣйствіе воли на разстояніи, но и полную объективацію воли въ матеріи, то-есть превращеніе воли въ матерію.[2] Къ сожалѣнію, Шопенгауеръ не дожилъ до того чтобъ увидать какъ быстро и вѣрно сбываются нынѣ его пророческія слова: „Придетъ время, сказалъ онъ, когда философія, животный магнетизмъ и безпримѣрно преуспѣвшія во всѣхъ отрасляхъ своихъ естественныя науки такимъ яркимъ свѣтомъ освѣтятъ другъ друга что откроются истины о которыхъ и мыслить не дерзали.“
Подробно и систематически разработалъ всю область малоизвѣстныхъ психическихъ явленій въ духѣ ученія Шопенгауэра нѣмецкій натуралистъ и философъ Максимиліанъ Перти (Perty) въ обширномъ сочиненіи своемъ: Die mystischen Erscheinungen der menschlichen Natur (Мистическія явленія человѣческой природы), въ которыя онъ включилъ, разумѣется, и спиритическія, подъ заглавіемъ „современныя формы магіи“. Въ предисловіи своемъ онъ говоритъ: „явленія магической жизни покоятся частью на совершенно иномъ порядкѣ вещей чѣмъ та природа въ которой мы знаемъ время, пространство и причинность; съ ними нельзя много экспериментировать; ихъ нельзя по произволу вызывать, а можно только наблюдать когда они намъ представляются; можно только подводить ихъ по аналогіи подъ извѣстные разряды, и изъ нихъ выводить общія точки зрѣнія и законы.“ Хотя сказанное относится въ широкомъ смыслѣ и къ медіумическимъ явленіямъ, но существенное различіе и важность ихъ состоитъ именно въ томъ что вмѣстѣ съ ними открылась впервые и возможность опредѣлять условія ихъ проявленія, а слѣдовательно и возможность подвергать ихъ тщательному наблюденію и точному опыту, какъ доказали это Геръ, Круксъ и многіе другіе.
Понятно что не могъ отвергнуть этихъ явленій и Гартманъ, который также отвелъ имъ главу въ своей „философіи Безсознательнаго“. Не могъ, разумѣется, не признать ихъ и ближайшій послѣдователь философіи Шопенгауэра въ Германіи, Юліусъ Фраунштедтъ, который еще недавно въ пространномъ разборѣ вышедшаго въ прошломъ году въ нѣмецкомъ переводѣ сочиненія Уаллеса объ этомъ предметѣ, — разборѣ, въ которомъ авторъ его естественно отстаиваетъ теорію Шопенгауэра (магическаго познаванія и магическаго дѣйствія воли) противъ теоріи Уаллеса — высказался слѣдующимъ образомъ: „Послѣ такихъ свидѣтельствъ въ пользу этихъ фактовъ, отвергать ихъ достовѣрность невозможно, ибо ложность такихъ свидѣтельствъ была бы еще большимъ чудомъ чѣмъ сами факты; и потому никакъ нельзя не согласиться съ авторомъ что они требуютъ тщательнаго и всесторонняго изслѣдованія.“
Полный титулъ сочиненія Уаллеса о которомъ идетъ рѣчь, таковъ: „Научный видъ сверхъ-естествённаго. Желательность опытнаго, научнаго изслѣдованія способностей такъ-называемыхъ медіумовъ и ясновидящихъ“. Въ этомъ сочиненіи онъ приводитъ въ пользу реальности медіумическихъ явленій свидѣтельства двадцати двухъ, болѣе или менѣе извѣстныхъ въ области литературы или науки, личностей; о себѣ же самомъ говоритъ: «До знакомства моего съ явленіями спиритуализма я былъ закоснѣлымъ скептикомъ матеріалистомъ, горячимъ приверженцемъ ученій Штрауса, Фохта и Спенсера. Но факты непреклонны. Сперва возбудилось мое любопытство; потомъ жажда знанія и любовь къ истинѣ заставили меня заняться ими; факты становились все надежнѣе, все разнообразнѣе, все болѣе далекими отъ того чему учитъ современная наука; факты побили меня, принудили признать ихъ за факты.[3] Германія была не мало изумлена появленіемъ такой книги изъ-подъ пера знаменитаго натуралиста, столь же опытнаго наблюдателя какъ и глубокаго мыслителя, раздѣляющаго съ Дарвиномъ славу созданія ученія о происхожденіи видовъ и естественномъ подборѣ; было даже высказано и не мало негодованія по поводу прикосновенности его къ такому презираемому вопросу какъ спиритизмъ; но все-таки несмотря на предубѣжденіе, нѣмецкая печать обратила на это сочиненіе надлежащее вниманіе, и болѣе добросовѣстнаго разбора чѣмъ сдѣланный Фрауэнштедтомъ, невозможно желать. За то наша печать, воздающая также не малую честь этому сподвижнику Дарвина, обладающая даже двумя различными изданіями перевода его сочиненія О Малайскомъ Архипелагѣ, молчитъ упорно когда дѣло коснулось до отношеній Уаллеса къ спиритизму! Какъ будто появленіе такой книги не есть событіе въ мірѣ науки; какъ будто упорнымъ молчаніемъ возможно остановить ходъ развитія явленій природы, утаить тотъ порядокъ вещей который по нашему предвзятому и ограниченному пониманію не можетъ, не долженъ быть!
Какъ бы то ни было, но въ этомъ именно сочиненіи, вышедшемъ въ 1866 году, находимъ мы разгадку того, повидимому внезапнаго, столь удивившаго ученый міръ поворота, который сдѣлалъ Уаллесъ въ послѣднемъ сочиненіи своемъ О естественномъ подборѣ, когда рѣчь дошла до человѣка; извѣстно что на этомъ пунктѣ онъ съ ученіемъ Дарвина разошелся. Покуда критики не захотятъ проникнуть въ ту область опыта въ естествознаніи, чрезъ которую Уаллесъ прошелъ и на которую указываетъ въ предшествующемъ сочиненіи своемъ, до тѣхъ поръ надѣлавшій столько соблазну поворотъ во взглядахъ его останется загадкой. Но для того кто возьметъ на себя трудъ познакомиться съ этимъ сочиненіемъ представятся совершенно въ иномъ свѣтѣ не только тѣ частности о которыхъ мы сейчасъ упомянули, но и тѣ общія разсужденія коими онъ заканчиваетъ свою книгу О естественномъ подборѣ. Быть-можетъ разсужденія эти покажутся совершенно ясными и для нѣкоторыхъ читателей нашихъ, и мы не можемъ отказать себѣ въ удовольствіи подѣлиться ими. Высказавшись, какъ мы уже имѣли случай видѣть, въ пользу тожества матеріи и силы, и того что всякая сила есть вѣроятно сила воли, Уаллесъ заканчиваетъ свою книгу слѣдующими словами:
«Нельзя не видѣть великаго успѣха въ томъ что мы избавляемся отъ того воззрѣнія которое допускаетъ существованіе трехъ различныхъ вещей: 1) матеріи, какъ предмета реально существующаго, не разрушаемаго и не сотвореннаго и потому вѣчнаго; 2) силы приданной матеріи или составляющей ея необходимую принадлежность, и наконецъ 3) духа, понимаемаго или какъ продуктъ матеріи и силъ ей присущихъ, или отдѣльно хотя и нераздѣльно съ ней существующаго. Было бы гораздо предпочтительнѣе эту сложную теорію, вовлекающую въ дилеммы и противорѣчія безъ конца, замѣнить воззрѣніемъ гораздо болѣе простымъ и послѣдовательнымъ, по которому матерія не есть сущность отдѣльная отъ силы, а сила есть продуктъ духа.
„Философія уже давно доказала нашу неспособность доказать существованіе матеріи въ обыкновенномъ пониманіи этого слова, между тѣмъ какъ она принимаетъ за доказанное для каждаго его собственное сознательное бытіе. Наука пришла нынѣ къ тому же результату, и это согласіе двухъ великихъ отраслей человѣческаго познанія должно внушить намъ нѣкоторое довѣріе къ ихъ ученіямъ. Міросозерцаніе къ которому мы пришли представляется мнѣ болѣе великимъ, болѣе высокимъ и болѣе простымъ чѣмъ всякое другое. Во свѣтѣ его мы можемъ понимать вселенную какъ вселенную разума и воли; мы можемъ понимать духъ, какъ нѣчто независимое отъ того что мы называли прежде матеріею; мы усматриваемъ возможность безконечныхъ формъ бытія въ связи съ безконечно разнообразными проявленіями силы, совершенно отличными отъ того чтò мы называли матеріей, но тѣмъ не менѣе столь же реально существующими.“
Изъ всего сказаннаго здѣсь выяснилось кажется достаточно что Юркевичъ, какъ философъ, въ отношеніи своемъ къ спиритизму, не стоялъ особнякомъ, не поддался какимъ-либо личнымъ умозрѣніямъ и увлеченіямъ, но, признавая его факты и ихъ значеніе, остался вѣренъ той наукѣ которая не измѣняетъ высшимъ требованіямъ человѣческой природы. Въ то время какъ положительное знаніе, предъ необходимостію объясненія невѣроятныхъ, но тѣмъ не менѣе данныхъ въ опытѣ явленій, приходитъ въ замѣшательство, философія, напротивъ, находитъ въ нихъ наглядныя и рѣшительныя для своихъ высшихъ умозрѣній доказательства.
Мартъ, 1875, С.-Петербургъ.
Примечания
править- ↑ См. статью профессора Н. П. Вагнера Ueber die psychodynamischen Erscheinungen, помѣщенную въ мартовской книжкѣ журнала Psychische Studien (Leipzig, Mutze).
- ↑ См. статью профессора Н. П. Вагнера, въ апрѣльской книжке Вѣстника Европы, 1875.
- ↑ Интересно сличить эти слова о безвыходности положенія наблюдателя подобныхъ фактовъ со словами одного изъ нашихъ извѣстныхъ ученыхъ о томъ же придметѣ: «Несмотря на закоренѣлое невѣріе, съ которымъ всегда приступаешь къ этимъ вопросамъ, приходится наконецъ преклониться предъ дѣйствительностію. Въ началѣ бываешь совершенно ошеломленъ свидѣтельствомъ собственныхъ чувствъ, говорящихъ о реальности такихъ вещей которыя привыкли считать противорѣчащими здравому разсудку. Не мало нужно времени и внутренней работы, чтобы помириться съ этою дѣйствительностію, и когда наконецъ уже принужденъ признать ее, то все еще не легко успокоиться и привыкнуть считать невѣроятное существующимъ на дѣлѣ: время отъ времени пробуждаются прежніе ряды идей, поднимаются старыя сомнѣнія, и только чистѣйшая невозможность отрицать фактическую истинность видѣннаго устраняетъ ихъ. Предъ этими фактами стоишь въ полномъ сознаніи ограниченности человѣческой науки и уступаешь только потому что съ фактами споритъ нелъзя. См. Psychische Studien за 1874, № VII, статью профессора Бутлерова: Der Mathematiker Ostrogradsky als Spiritualist.