Машкерад (Салиас)/ДО

Машкерад
авторъ Евгений Андреевич Салиас

Опубл.: 1901. Источникъ: az.lib.ru

СОБРАНІЕ СОЧИНЕНІЙ ГРАФА Е. А. САЛІАСА. Томъ XXVI. Изданіе А. А. Карцева МОСКВА. Типо-Литогр. Г. И. Простакова. Москва, Балчугъ, д. Симон. монаст. 1901

Машкерадъ.

(Историческій разсказъ).

I.

Шли девяностые годы XVIII вѣка.

Въ одномъ изъ глухихъ приволжскихъ намѣстничествъ хорошо была извѣстна всѣмъ въ округѣ большая вотчина князей Можайскихъ, именитыхъ и старинныхъ дворянъ, ведущихъ свой родъ чуть ли не со временъ Іоанна Калиты.

Столѣтнія барскія палаты, огромныя, окруженныя красивыми каменными службами, были выстроены еще во времена Годунова, и князья всегда жили въ своей вотчинѣ, но теперь за все долголѣтнее царствованіе императрицы Екатерины Алексѣевны палаты стояли пустыя, и во всей усадьбѣ было мертво-тихо, а всѣмъ распоряжался управляющій изъ княжихъ крѣпостныхъ

Но въ день смерти знаменитаго князя Таврическаго его любимецъ князь Можайскій вдругъ появился въ давно забытой вотчинѣ съ женой, двадцатилѣтнимъ сыномъ и семнадцатилѣтней дочерью, а съ ними, конечно, цѣлый штатъ приживальщиковъ обоего пола. Домъ полный, какъ чаша, былъ все-таки наскоро снаружи подновленъ, а внутри отдѣланъ заново.

Усадьба и большое село, по прозвищу Сакмарское, ожили и казались люднымъ уѣзднымъ городкомъ.

Явились владѣльцы внезапно, нежданно для себя и поневолѣ. Причина была «пустяковская», но особенная…

Князь Павелъ Павловичъ Можайскій, потерявъ своего покровителя и друга въ лицѣ Потемкина и будучи видною личностью Петербурга и въ обществѣ, и при дворѣ, продолжалъ относиться къ одному очень молодому человѣку, внезапно возвысившемуся, такъ же, какъ относились къ нему всѣ приближенные покойнаго князя, т. е. недружелюбно и строптиво.

Этотъ молодой человѣкъ былъ недавній графъ Платонъ Зубовъ.

Но что при жизни князя Таврическаго и сходило имъ всѣмъ съ рукъ, теперь становилось опаснымъ.

Однажды при простой встрѣчѣ и краткомъ разговорѣ всемогущаго фаворита съ княземъ Можайскимъ, старикъ повелъ себя по старому и пострадалъ тотчасъ же.

Дѣло, было вечеромъ, послѣ ужина, но было во дворцѣ. У шестидесятилѣтняго князя водился маленькій грѣшокъ — выпивать лишнее за ѣдой. Когда всѣ гости царицы поднялись послѣ ужина, графъ Зубовъ, проходя мимо слегка повеселѣвшаго князя, усмѣхнулся и спросилъ безъ всякаго, однако, худого умысла: «доволенъ ли онъ ужиномъ?»

Князь окрысился и хватилъ въ отвѣтъ при многихъ придворныхъ, что спрашивать объ этомъ — дѣло хозяевъ дома, а не гостей.

Кое-кто злорадно ухмыльнулся… Зубовъ вспыхнулъ, объяснивъ, что исправляетъ свою должность генеральсъ-адъютанта государыни, и затѣмъ выговорилъ, смѣясь ехидно:

— Каковы были кушанья, я не знаю. А вотъ вина, по всему вижу, что были хорошія, и ими иные не погнушались, даже до забвенія благоприличій.

Князь вспылилъ въ свою очередь, сказалъ нѣсколько дерзкихъ словъ, титулуя Зубова «ваше новосіятельство», а затѣмъ добавилъ:

— Если во мнѣ вино заговорило, то только потому, что у васъ винъ много!

— Вы сами сейчасъ замѣтили, что они не мои, а государынины. Къ ней ваши рѣчи, стало быть, прямо и относятся, и я почту моей обязанностью ихъ до свѣдѣнія ея величества довести. Пускай государыня сама отвѣть дастъ.

Князь Можайскій на другой же день отправился къ государынѣ, но она уже была предупреждена и приняла старика сухо. Объяснивъ ему совершенное неприличіе его поведенія, она посовѣтовала итти просить извиненія у Зубова, а до тѣхъ поръ не бывать во дворцѣ.

Князь заявилъ, что при такихъ условіяхъ оставаться ему въ Петербургѣ и при дворѣ не слѣдъ, и что онъ предпочитаетъ уѣхать изъ столицы. Государыня разсмѣялась и отвѣтила, что это самое лучшее, что князю остается сдѣлать. И чрезъ три мѣсяца село Сакмарское и усадьба увидѣли своихъ владѣльцевъ послѣ тридцатилѣтняго отсутствія. Строптивое поведеніе и отъѣздъ князя, конечно, кромѣ толковъ, ничего особеннаго не произвели, такъ какъ онъ не былъ виднымъ государственнымъ сановникомъ, а только придворнымъ и богатымъ обывателемъ.

— Вотъ кабы князь мой Григорій Александровичъ этотъ «зубъ» во время выдернулъ, то и мы бы теперь не подверглись изгнанію, — бурчалъ Можайскій.

Поселившись въ глуши деревни, князь, конечно, зажилъ, какъ подобало вельможѣ, однако въ его житьѣ-бытьѣ была одна особенность. Проживъ около года, онъ ни съ кѣмъ изъ дворянъ помѣщиковъ своего округа, не познакомился, ни у кого не бывалъ и къ себѣ не позвалъ. А нѣкоторыхъ изъ дворянъ, которые явились сами съ поклономъ въ Сакмарское, принялъ, вмѣсто князя, его дальній родственникъ, дряхлый старикъ, тоже князь Можайскій, но бѣдный, жившій у него на хлѣбахъ.

Разумѣется, все намѣстничество, весь округъ — и дворяне и чиновники, — всѣ были обижены и злобствовали на гордеца.

Князю, конечно, было скучно въ деревнѣ, молодому князю еще скучнѣе, хотя отецъ и позволялъ ему отлучаться и ѣздить изрѣдка и не надолго въ обѣ столицы. Княгиня была рада спокойной жизни. За то всего скучнѣе было молодой княжнѣ, которая въ ея годы могла бы веселиться въ Петербургѣ, а теперь была обречена сновать по пустымъ аппартаментамъ большого дома.

II.

Однако, все Сакмарское, барскій домъ и усадьба, отъ зари до зари гудѣли отъ люда и копошились, какъ большой муравейникъ, такъ какъ князь Павелъ Павловичъ, отлично понимая, что его дѣтямъ эта жизнь въ глуши будетъ тяжела и даже не въ моготу, старался, насколько можно было, облегчить ихъ положеніе.

Прежде всего онъ устроилъ такъ, что у него завелись нахлѣбники и приживальщики. Кромѣ того, онъ постоянно приглашалъ къ себѣ на побывку знакомыхъ изъ обѣихъ столицъ и всячески удерживалъ гостей елико возможно долѣе. Пріѣзжавшіе на мѣсяцъ жили и три мѣсяца. Гости изъ небогатыхъ оставались на неопредѣленное время и становились какъ бы тоже приживальщиками.

Въ усадьбѣ было поэтому столько народу, что за столъ садилось ежедневно до тридцати человѣкъ. Но главное развлеченіе въ Сакмарскомъ былъ свой домашій театръ въ отдѣльномъ зданіи и, конечно, свой оркестръ музыки. Музыканты, а равно и актеры, были на половину вольнонаемные и на половину свои крѣпостные. Главный актеръ, Захаръ Полушкинъ, игравшій всякія роди одинаково хорошо, человѣкъ съ истиннымъ дарованьемъ, былъ поваръ князя. Онъ страстно любилъ театръ и любилъ трагическія роли. Онъ готовъ былъ бы всего себя посвятить одному «актерничанью», но, къ его несчастью, онъ былъ слишкомъ большимъ искусникомъ въ поварскомъ дѣлѣ… Князь не могъ замѣнить его другимъ, хотя и пробовалъ. Ставя свою любовь къ явствамъ гораздо выше любви къ «свободнымъ художествамъ», князь говорилъ Захару:

— Будь ты первый актеръ на всю крещеную Русь, и все-таки я тебя изъ стряпуновъ своихъ не выпущу.

Главная актриса тоже даровитая, игравшая и молодыхъ и старухъ, причемъ хорошо танцовала всякіе танцы послѣ двухъ, трехъ уроковъ, была главной горничной, но равно чуть не первымъ другомъ самой княжны. Пелагея или Палаша была просто наперсницей княжны, которая не имѣла отъ любимицы тайнъ.

Если молодая княжна скучала въ глуши, то молодой князь за послѣднее время нашелъ себѣ утѣшенье — быть можетъ, съ тоски. Но все-таки онъ былъ поглощенъ теперь тѣмъ, что приключилось съ нимъ.

Пока княжна проводила дни, кочуя по дому, ея братъ все чаще исчезалъ изъ усадьбы.

Княжна Елизавета Павловна проводила время въ обществѣ двухъ-трехъ пріятельницъ, дворянокъ изъ семей новыхъ приживальщиковъ, но большей частью предпочитала общество своихъ сѣнныхъ и горничныхъ дѣвушекъ. Эти были умнѣе тѣхъ. Онѣ пѣли пѣсни и лихо плясали, особенно послѣ угощенія наливкой, выдумывали разныя игры, разсказывали страшныя сказки. Дворянки подруги умѣли только щелкать орѣхи, ѣсть пряники и смоквы и молчать.

Князь Александръ Павловичъ, насколько могъ чаще, уѣзжалъ изъ дома въ гости къ сосѣду, премьеръ-майору Руцкому, ветерану турецкихъ войнъ, и, разумѣется, дѣлалъ это съ вѣдома и разрѣшенія отца. Это былъ единственный дворянинъ всего округа, котораго князь разрѣшилъ сыну навѣщать, но не звать къ себѣ. Руцкой былъ небогатый помѣщикъ въ десяти верстахъ отъ Сакмарскаго, съ которымъ молодой князь познакомился по особой и важной причинѣ, что, однако, скрылъ отъ отца. Случилось такъ… Однажды, отправляясь въ городъ, князь Александръ наткнулся на обычное явленье. Среди дороги большой рыдванъ застрялъ въ трясинѣ. Четверка лошадей выбилась изъ силъ и не брала тяжелый экипажъ. Князь хотѣлъ уже проѣхать мимо, когда увидѣлъ въ окно кареты такое прелестное женское личико, что тотчасъ, остановивъ свою коляску, вышелъ и заговорилъ съ проѣзжими.

Въ рыдванѣ была молодая дѣвушка съ мамушкой, а на козлахъ и кучеръ и лакей были старики. Всѣ стали просить незнакомаго молодого барина помочь имъ въ бѣдѣ.

Простое дѣло, случавшееся чуть не ежедневно по всей Руси, благодаря двумъ причинамъ, плохимъ проселкамъ и огромнымъ дворянскимъ экипажамъ, всегда разрѣшалось на одинъ ладъ. Единственное спасенье было въ томъ, чтобы вызвать крестьянъ изъ сосѣдней деревни, иногда за десять верстъ и высвободить экипажъ изъ трясины и веревками, и просто руками.

Князь, прельщенный незнакомкой, радостно отозвался и тотчасъ отрядилъ своего лакея верхомъ на своей же пристяжной въ сосѣднюю деревню за народомъ. Черезъ часъ рыдванъ былъ вытащенъ и двинулся. Но за этотъ часъ князь, бесѣдовавшій съ молодой дѣвушкой, былъ въ нее уже по уши влюбленъ. И случилось такое, несмотря на то, что онъ всю юность провелъ въ Петербургѣ и слѣдовательно не былъ захолустнымъ, ничего на свѣтѣ не видавшимъ, юношей.

Узнавъ изъ разговоровъ, что молодая дѣвушка ѣдетъ гостить на недѣлю къ подругѣ, дочери премьеръ-майора Руцкаго, ихъ ближайшаго сосѣда, князь, разумѣется, нашелъ предлогъ и чрезъ два дня былъ тоже въ гостяхъ у этого сосѣда. Старикъ ветеранъ и его семья оказались простыми и милыми людьми, а гостившая у нихъ барышня, Ольга Тулупьева, спасенная княземъ изъ трясины, его очаровала совсѣмъ. И онъ сталъ бывать у сосѣда ежедневно, влюбляясь все болѣе.

Однако, увы, вскорѣ свиданія прекратились. Красавица уѣхала домой, обѣщаясь снова пріѣхать къ подругѣ черезъ недѣлю. Князь былъ, однако, при прощаніи озабоченъ… Во-первыхъ, когда онъ, уже надѣявшійся на взаимность, попросилъ у очаровавшей его «Оленьки» позволенія явиться и представиться ея отцу, то дѣвица Тулупьева наотрѣзъ отказала въ разрѣшеніи и даже смутилась очень сильно.

Во-вторыхъ, на разспросы князя у Руцкихъ, гдѣ усадьба Тулупьевыхъ, они путали, противорѣчили и, видимо, не хотѣли ни за что сказать правду.

Наконецъ, въ-третьихъ, когда князь поручилъ одному изъ своихъ конторщиковъ разузнать и разыскать, гдѣ живутъ помѣщики Тулупьевы, то получилъ свѣдѣнія, что таковыхъ не только въ ихъ округѣ, но и во всемъ намѣстничествѣ нѣтъ. Есть Толбины, Потуловы и Туполдовы… Есть даже Тулупьевъ, но безъ семьи, одинокій и несовершеннолѣтній подъ опекой дяди и находящійся уже съ полгода въ отсутствіи въ Москвѣ.

Все это вмѣстѣ было загадочно…

И князь, продолжая видаться съ своимъ предметомъ лишь изрѣдка и только у премьеръ-майора, былъ совершенно поглощенъ уже окрѣпшими чувствами. То обстоятельство, что «Оленька» являлась къ сосѣдямъ, какъ сказочная царевна, не вѣдомо откуда, и затѣмъ исчезала невѣдомо куда, — быть можетъ, тоже немало повліяло на молодого человѣка, постепенно преобразивъ любовную вспышку въ глубокое чувство.

Разумѣется, чтобы облегчить душу признаніемъ, князь Александръ повѣдалъ всю исторію любви и ея загадочную обстановку своей сестрѣ… Княжна Елизавета отвѣчала тѣмъ же и покаялась брату въ своемъ грѣхѣ… Но ея грѣхъ былъ куда меньше…

Побывавъ однажды съ матерью уже давно въ губернскомъ городѣ, она зашла въ городской садъ и видѣла тамъ такого красавца!… Такого!? Ну, ни перомъ описать, ни кистью намалевать, ни въ сказкѣ разсказать! Въ Петербургѣ такихъ нѣтъ! онъ всякій-то день послѣ полудня гуляетъ въ этомъ городскомъ саду… И она съ тѣхъ поръ уже два раза отпрашивалась у родителей въ городъ съ гувернанткой, якобы въ лавки, и была, конечно, въ саду и оба раза опять его видѣла… А онъ, — не простой какой дворянинъ, а губернаторскій товарищъ! Это все разузнала Палаша… Нарочно для этого ѣздила въ городъ…

— Но онъ на меня и глазъ не поворотитъ! — печально закончила княжна признанье. — Будто меня и нѣту!

III.

Но, живя въ трущобѣ, князь постоянно имѣлъ всякія свѣдѣнія изъ Петербурга, гдѣ остался близкій его другъ и кумъ, тоже вельможа и тоже придворный. И друзья неизмѣнно переписывались. Однажды князь получилъ отъ этого друга и «всезнайки» большое письмо, которое заключало въ себѣ много вѣстей изъ столицы, придворныхъ новостей, а равно и городскихъ слуховъ. Изъ него князь узналъ, между прочимъ, одну новость крупную. Тотъ же врагъ его, графъ Платонъ Александровичъ, уже сталъ, въ отличіе отъ своихъ братьевъ, княземъ Зубовымъ.

Но главное было не это… Было нѣчто еще болѣе непріятное. Въ длинномъ письмѣ подробно доводилась до свѣдѣнія князя всякая всячина, письменно и устно достигшая Петербурга изъ его глуши. Другъ сокрушался, почему князя такъ сугубо не взлюбили въ его захолустьи, и почему весь край, гдѣ онъ поселился, измышляетъ на него всякія небылицы, не только измывается надъ нимъ и его семьей, не только лжетъ, но даже и злостно клевещетъ.

И при этомъ пишущій подробно передавалъ все, что говорилось о князѣ въ Петербургѣ на основаніи свѣдѣній, дошедшихъ изъ края. А говорилось Богъ вѣсть что!… Говорилось, что у князя цѣлый гаремъ, а самъ онъ во хмелю съ утра, сильно веселъ среди дня и мертво пьянъ къ вечеру. Говорилось, что княгиня «безъ зазрѣнія, а вьявь махается» за ихъ молодымъ и красивымъ дьячкомъ. А молодой князь Александръ Павловичъ собирается жениться или уже тайно обвѣнчанъ и давно съ дочерью мѣстнаго фармазона, сосланнаго изъ Москвы за вольнодумство, что же касается до дочери-княжны, то пока князь разыскиваетъ по заморскимъ странамъ какого-нибудь знаменитаго принца ей въ мужья, въ родѣ Бовы Королевича, она сама, княжна, съ горничными и дворовыми дѣвушками ведетъ «озорную» жизнь. Про нее ходятъ въ намѣстничествѣ такіе слухи, что не только принцъ заморскій, а никакой молодой человѣкъ изъ простой дворянской семьи на ней не женится.

Вообще письмо было большое, пространное и наполненное всякаго рода сплетнями и клеветами. Прочитавъ письмо, князь бросилъ его на полъ, но на другой день взялъ снова и снова прочелъ. И затѣмъ нѣсколько дней подрядъ онъ былъ страшно, какъ никогда еще, раздраженъ и разгнѣванъ. Наконецъ, онъ позвалъ на совѣтъ жену и сына, чтобы рѣшить, что имъ дѣлать, такъ какъ «оставлять этакого нельзя».

И на семейномъ совѣтѣ было положено, что все, разумѣется, произошло отъ ихъ излишней гордости. Слѣдовало тотчасъ по пріѣздѣ перезнакомиться со всѣми ближними и дальними сосѣдями, приглашать ихъ, кормить, поить и веселить… Тогда все мѣстное дворянство только бы превозносило да восхваляло ихъ.

Однако, никакого рѣшенія принято не было, на совѣты жены и сына князь отвѣчалъ одно:

— Глупство! Я вотъ по своему эту мордву угощу!

Черезъ два дня князь, послѣ размышленія, позвалъ сына и объяснилъ.

— Дамъ я тебѣ, Александръ, порученіе и важнѣйшее, труднѣйшее. Боюсь даже, что ты не сумѣешь его исполнить.

— Что прикажете, батюшка? Постараюсь, — отвѣчалъ Александръ, и лицо его оживилось.

— Чему обрадовался? — замѣтилъ отецъ.

— Обрадовался? Правда!.. — отвѣчалъ сынъ. Я обрадовался тому, что если вы собрались дать мнѣ какое-либо порученіе, то, стало быть, порѣшили, какую перемѣну въ нашемъ житьѣ сдѣлать… Ну, и слава Богу!

— Вотъ и ошибся. Никакой перемѣны я не желаю. Какъ жили, такъ и будемъ жить. Но все-таки я хочу изслѣдовать обстоятельства. Слушай и мотай на усъ.

И князь объяснилъ сыну, что онъ уже мало довѣряетъ письму изъ Петербурга. Быть можетъ, все преувеличено и въ намѣстничествѣ вовсе нѣтъ такого къ нимъ якобы озлобленія, доведшаго якобы дворянъ и чиновниковъ губернскихъ до безобразнѣйшихъ измышленій на нихъ и до грубо оскорбительныхъ клеветъ на всю семью.

— Мнѣ надо знать, Александръ, правда ли это или петербургская выдумка.

— Что собственно, батюшка? — не понялъ молодой князь.

— Правда ли, что насъ здѣсь всѣ не взлюбили. Можетъ быть — и нѣтъ. Я хочу предпринять нѣкое дѣло. Хочу «воздать коемуждо по дѣломъ его». И вотъ мнѣ надо знать навѣрное, возненавидѣли насъ дворяне здѣшніе за нежеланіе мое съ ними якшаться, или все это вздоръ, вымыселъ столичный. Если же точно завелось вокругъ насъ здѣсь ненавистничество къ намъ, то я хочу знать, кто собственно наши заклятые враги, кто недруги только, кто равнодушные благоразумцы, кто, наконецъ, относится къ намъ и дружелюбно, разумѣя, что мы ему не пара… Такъ вотъ сдѣлай что хочешь, но узнай мнѣ это и представь свой обстоятельный и точный докладъ.

— Да какъ же я это сдѣлаю, батюшка!

— А вотъ… Придумай, умная голова.

— Ей-Богу, не знаю. Позвольте ѣхать перезнакомиться со всѣми и увидѣть, кто меня какъ приметъ. Но вѣдь иной и вовсе не пожелаетъ принять, чтобы сорвать свое зло.

— Да. Инако мудрено… Но это можно тебѣ сдѣлать не попросту, а по особому образу… Такъ сказать машкераднымъ образомъ и способомъ. Подъ личиною, а не открыто.

Александръ опять не понялъ отца, и князь объяснилъ, что сынъ долженъ ѣхать въ губернскій городъ на недѣлю, двѣ, затѣмъ объѣхать главнѣйшихъ помѣщиковъ и перезнакомиться съ ними, но при этомъ не подъ своимъ именемъ, а подъ другимъ.

— Какъ князь Александръ Можайскій, ты ничего не узнаешь, да къ тому же наскочишь на оскорбленіе меня и всей нашей фамиліи. Вдругъ иной тебя и въ самомъ дѣлѣ не приметъ, или приметъ надменно… Этого допустить мы не можемъ, чтобы здѣшняя мелюзга дворянская князей Можайскихъ оскорбляла.

— Такъ какъ же тогда быть, батюшка?

— Отправляйся, объѣзжай округу всю и знакомься, назвавшись инымъ какимъ именемъ.

Молодой человѣкъ удивился.

— Не знаю, родитель. Право, не знаю, — отвѣтилъ онъ: — хорошо ли это будетъ? Приличествуетъ ли князю Можайскому самозванствовать, или укрываться подъ чужимъ именемъ.

— Ну, сынъ, яйца курицу не учатъ! — сурово отозвался князь.

— Какъ прикажете, — отвѣтилъ сынъ.

— Назовися вновь прибывшимъ изъ Москвы дворяниномъ, ищущимъ купить себѣ имѣніе. Ну, хоть бы по дѣвическому имени твоей матери. Рекомендуйся: князь Александръ Тенищевъ.

— А потомъ, послѣ, когда обманъ откроется, — замѣтилъ Александръ… Что тогда мы скажемъ? Зачѣмъ я таковымъ, какъ вы сказывать изволите, машкераднымъ способомъ поступилъ?

— Это не твоя забота. Это я ужъ, сынокъ, на себя беру. Собирайся.

— Слушаю-съ.

Черезъ два дня, молодой человѣкъ, подъ именемъ князя Тенищева, уже былъ въ разъѣздахъ и объяснялъ всюду, что пріѣхалъ знакомиться и посовѣтоваться, собираясь купить имѣніе, чтобы навсегда остаться въ краѣ.

Путешествіе изъ вотчины въ вотчину, а равно пребываніемъ губернскомъ городѣ, продолжалось болѣе мѣсяца. Разумѣется, молодого человѣка красиваго, умнаго, благовоспитаннаго, да еще вдобавокъ не женатаго, стало быть, завиднаго жениха, встрѣчали всюду съ распростертыми объятіями.

Однако на первой же недѣлѣ странствованій князя случилось маленькое происшествіе.

Будучи въ гостяхъ у одного мелкаго помѣщика, князь попалъ наканунѣ именинъ хозяина, и его упросили остаться на слѣдующій день ради празднества. Князь остался, не предвидя бѣды.

На утро домикъ помѣщика наполнился гостями сосѣдями, и въ числѣ другихъ князь увидѣлъ свой «предметъ», т.-е. молодую Тулупьеву, но съ отцемъ. Его представили…

Онъ смутился и рѣшилъ просить Оленьку не выдавать его самозванства.

Но дѣвушка такъ невѣроятно страшно смутилась и обомлѣла сама при представленіи князя, что, ни слова ему не сказавъ, отошла и всячески избѣгала съ нимъ заговорить. А чрезъ часъ она вмѣстѣ съ отцемъ незамѣтно для гостей скрылась, т. е. уѣхала, не дождавшись имениннаго обѣда.

Когда удивленный князь спросилъ хозяина, гдѣ Тулупьевъ съ дочерью, этотъ удивился въ свою очередь и заявилъ, что таковыхъ не знаетъ.

— А вотъ же этотъ самый почтенный господинъ, съ Владимірскимъ крестомъ, что былъ у васъ съ дочерью, — объяснилъ Александръ.

— Это господинъ статскій совѣтникъ Лунинъ, — заявилъ хозяинъ.

— Лунинъ? Не Тулупьевъ? — воскликнулъ князь.

— Лунинъ, Владиміръ Андреевичъ. Тулупьевыхъ у насъ во всей губерніи нѣтъ.

— Она его родная дочь?

— Родная вѣстимо.

— Не воспитанница или племянница? — допрашивалъ князь.

— Да что вы? Христосъ съ вами? — удивился и разсмѣялся хозяинъ и сталъ разспрашивать гостя о причинѣ такихъ диковинныхъ вопросовъ.

Разумѣется, князь не захотѣлъ ничего объяснить, но невольно задалъ себѣ самому вопросъ.

— Что же это? Впрямь машкерадъ! Онъ подъ вымышленнымъ именемъ ѣздитъ. И она, его «Оленька», оказывается — не Тулупьева. Зачѣмъ же она-то самозванничаетъ? Какая у ней нужда это дѣлать? Какая цѣль? Но и этого мало! Удивительно еще и то, что она ни слова не сказала хозяину о томъ, кто у него въ домѣ подъ именемъ князя Тенищева. Сама будучи, стало быть, виновата въ принятіи чужого имени, она предпочла скрыться, не изобличая князя Можайскаго.

Что же теперь будетъ? Что дѣлать?

И Александръ тотчасъ рѣшилъ на время отложить свои разъѣзды «князя Тенищева», а ѣхать подъ своимъ собственнымъ именемъ къ премьеръ-майору за объясненіемъ невѣроятнаго приключенія.

Добродушный Руцкой повинился тотчасъ же, но вину на себя не бралъ.

Дѣвица «Тулупьева» оказывалась дѣйствительно Ольгой Луниной, единственной дочерью всѣми уважаемаго помѣщика. А назвалась она чужимъ именемъ по особымъ причинамъ.

— Я въ сіе разбирательство входить не буду. Коли увидитесь вы съ ней у насъ, то она сама вамъ все объяснитъ, — сказалъ Руцкой. — Но полагательно, что вы ее у насъ уже больше не увидите послѣ сего происшествія, то-есть вашей съ ней встрѣчи и раскрытія ея тайны.

И никакого объясненія загадки князь Александръ отъ майора не добился.

IV.

Владиміръ Андреевичъ Лунинъ, помѣщикъ средней руки, поселившійся у себя въ вотчинѣ всего лѣтъ съ пять назадъ, былъ однимъ изъ самыхъ любимыхъ и почитаемыхъ дворянъ губерніи. Всю свою жизнь съ молодыхъ лѣтъ провелъ онъ въ Москвѣ, служа въ сенатѣ, но, внезапно потерявъ жену, тотчасъ же бросилъ службу и, выйдя въ отставку, вернулся въ родовое имѣніе. Онъ объяснялъ, что бросилъ Москву, якобы ради того исключительно, чтобы поправить въ деревнѣ свои дѣла и скорѣе начать увеличивать приданое своей единственной дочери.

Лунинъ былъ очень умный и образованный человѣкъ, что свидѣтельствовала цѣлая комната, уставленная шкафами съ книгами русскими, французскими и даже латинскими. Но главнымъ образомъ его долголѣтняя дружба съ знаменитымъ издателемъ «Трутня» доказывала, какого рода человѣкъ былъ этотъ маленькій старичекъ, тихій и скромный на видъ, но съ твердымъ характеромъ, рѣдко начитанный, потому и съ готовымъ яснымъ и дѣльнымъ отвѣтомъ на всякій вопросъ. И дѣйствительно, онъ могъ почесться теперь самымъ просвѣщеннымъ человѣкомъ не только въ своемъ намѣстничествѣ, но и во всемъ Приволжскомъ краѣ.

Причина ухода изъ сената, на самомъ дѣлѣ, была особая. Пріятельскія отношенія съ знаменитымъ Новиковымъ именно и повліяли на судьбу Лунина, на его положеніе въ Москвѣ и на службу. Внезапно арестованный и обвиненный Новиковъ, уже какъ узникъ, а затѣмъ какъ ссыльный, многихъ знакомыхъ, не только пріятелей, погубилъ своей дружбой и близкими сношеніями. На всѣхъ пала тѣнь отъ государственнаго преступника.

Лунинъ, почти въ числѣ первыхъ, почувствовалъ на себѣ отголосокъ кары, свалившейся на невиннаго писателя и журналиста. Всѣ стали опасаться, Лунина избѣгать и отъ него открещиваться. Лучшіе друзья и тѣ покинули его, ожидая, что и онъ, несмотря на видную должность въ московскомъ сенатѣ, тоже можетъ быть не нынче, завтра арестованъ и заключенъ въ крѣпость.

Лунинъ, однако, все-таки колебался долго подать въ отставку и уѣхать подальше отъ подозрительныхъ властей, забиться въ трущобу и заняться хозяйствомъ и чтеніемъ. Неожиданная смерть жены ускорила рѣшеніе и облегчила его исполненіе.

И теперь умный и жаждущій образованія старикъ былъ вполнѣ доволенъ, что бросилъ служебную карьеру. Онъ жилъ тихо, мирно и скромно въ своемъ имѣніи, откладывалъ ежегодно половину доходовъ, увеличивая будущее состояніе дочери, и позволялъ себѣ одну роскошь — выписываніе книгъ изъ обѣихъ столицъ и даже изъ-за границы.

И живя въ средѣ такихъ дворянъ, которые знали только псовыя охоты, азартныя игры, разгулъ, пиры и пьянство, Лунинъ былъ въ пріятельской перепискѣ съ знаменитымъ поэтомъ и государственнымъ мужемъ Державинымъ, трактуя съ нимъ о многихъ важныхъ вопросахъ. Но на первомъ мѣстѣ въ умѣ и сердцѣ старика была его единственная дочь, хотя онъ и постоянно жалѣлъ, что Господь не захотѣлъ послать ему сына. Но если сожалѣніе это основывалось у большинства дворянъ соображеніемъ о продолженіи рода и фамиліи, то у Лунина мотивы были совершенно иные. Онъ сожалѣлъ, что не можетъ воспитать такого же просвѣщеннаго дворянина, какимъ былъ самъ. Ему доставило бы истинное наслажденіе учить сына всѣмъ наукамъ, затѣмъ свезти или послать его за границу.

— И былъ бы на Руси знаменитый ученый Лунинъ! — мечталъ онъ.

Разумѣется, по отношенію къ дочери нельзя было предаваться такимъ же мечтамъ. Дѣвицѣ и грамоту знать, то-есть читать Часословъ, не полагалось, не только заниматься науками. Тѣмъ не менѣе старикъ, невольно и незамѣтно для самого себя, все-таки началъ было упорно стремиться просвѣтить и дочь… Но его Оленька далѣе чтенія и письма не пошла. Въ ариѳметикѣ она одолѣла четыре правила и остановилась передъ дробями, какъ предъ какими чудищами, которыя наводили на нее робость. Да, кромѣ того, и голова часто стала болѣть. Нянюшка ея, Власьевна, прямо заявила барину; что онъ отвѣтъ передъ Богомъ отдастъ за терзаніе своего единственнаго ребенка бѣсовскими выдумками. А ужъ уморитьто ее — онъ непремѣнно уморитъ. И онъ уступилъ… Однако Оля, несмотря на то, что была не прытка разумомъ, все-таки, поневолѣ, кой-что отъ отца заимствовала. Вѣроятно, потому, что дождевая капля и камень долбитъ. Дѣвица Лунина часто удивляла многихъ своими замѣчаніями по поводу самыхъ мудреныхъ вопросовъ, которые были подстать только мужчинамъ, да еще и ученымъ. Такъ, однажды въ гостяхъ за столомъ она заявила, что «теперь въ Америкѣ всѣ спять, потому что у нихъ теперь ночь!» И она объяснила, какъ и почему.

Разумѣется, во всемъ округѣ Ольга Владиміровна Лунина считалась ученѣйшей.

— Премудрая! — назвалъ ее однажды архіерей послѣ получасовой бесѣды, однако потомъ попрекнулъ ея отца:

— Дѣвица ваша многое про великаго императора знаетъ, про Плутарха слыхала, а вотъ Авраама съ Моисеемъ чуть не спутала. Стихосложеніе господина Державина на Господа Бога въ точію мнѣ изъ памяти проговорила, а въ Символѣ Вѣры два раза застряла. Да еще выразила третій членъ: «Насъ ради христіанъ и нашего ради избавленія»… Архіерей не зналъ, что Владиміръ Андреевичъ Лунинъ благоговѣлъ предъ «французскимъ гражданиномъ» Вольтеромъ и не разъ перечелъ всѣ его сочиненія. Конечно, и теперь были они у него, но не въ шкафахъ съ другими книгами, а скрыты въ спальнѣ подъ половицей. Въ случаѣ доноса и обыска, власти запретное вольнодумное сочиненіе никогда бы не нашли.

Появленье въ округѣ князя Можайскаго обрадовало Лунина. Онъ предвидѣлъ, что князь, слывшій за умнаго и отчасти просвѣщеннаго человѣка, тотчасъ явится съ нимъ знакомиться, какъ съ самымъ почтеннымъ человѣкомъ округа.

— Да и сынокъ еще не женатъ! А пріѣхали надолго, чуть, не сосланные. А изъ всѣхъ дѣвицъ этой глуши самая благовоспитанная, да къ тому же и самая красивая — моя Оля.

Вотъ что невольно думалъ Лунинъ и былъ совершенна правъ. Такихъ дѣвушекъ, какъ его «Оленька», и въ столицахъ «днемъ съ огнемъ поискать»!

Но долго и напрасно ждалъ онъ появленья князя. Затѣмъ стало извѣстно, что вельможа и не собирается знакомиться съ дворянствомъ своего намѣстничества, прозвавъ его мордвой.

Конечно, отзывы князя о сосѣдяхъ становились извѣстны всему мѣстному дворянству. Послѣ медвѣдей пробѣжало по всѣмъ усадьбамъ прозвище «Простаковы», а тамъ «Мордва», а тамъ всѣ помѣщики со словъ надменнаго петербургскаго вельможи уже стали: краснокожіе.

Послѣдняго прозвища никто и не понялъ, кромѣ Лунина. Дворяне разсуждая рѣшили, что у нихъ кожа какъ кожа и не краснѣе княжеской, а особо красное лицо развѣ только у помѣщика Лупалдина отъ его чрезвычайно многаго возліянія ямайскаго рома.

Лунинъ былъ гордъ по-своему своей ученостью, а не дворянствомъ, и пренебреженье къ себѣ онъ простить князю не могъ. Онъ тайно соглашался, что князь правъ, и сосѣди дворяне не далеко ушли въ просвѣщеніи отъ господъ Простаковыхъ, но себя онъ исключалъ и ставилъ неизмѣримо выше всѣхъ. Для него князь Можайскій долженъ былъ, по его убѣжденію, сдѣлать исключеніе и искать знакомства.

И часто, почти ежедневно, Лунинъ говорилъ дочери, что и самъ не желаетъ знакомиться съ княземъ.

— Чванливый глупецъ! Вотъ что онъ! — говорилъ Лунинъ. — А когда соскучится сидѣть одинъ и явится знакомиться, — я его приму такъ, что въ другой разъ не пріѣдетъ, а ужъ къ себѣ вѣстимо не позоветъ.

Когда иной изъ гостей заговаривалъ у нихъ въ домѣ о Можайскихъ, о слухахъ про ихъ житье бытье, то Лунинъ останавливалъ собесѣдника словами:

— Увольте отъ разговоровъ про этого нашего «принца», сирѣчь про этого гордеца и глупца. Чѣмъ онъ гордъ? Князей на Руси много. Богачи есть и изъ купцовъ. А что былъ царедворцемъ, то вѣдь теперь онъ, такъ сказать, на задній дворъ опредѣленъ. Тотъ же ссыльный. Да не за просвѣтительство согражданъ и сочинительство книгъ, а за дерзостное поведеніе при особѣ монарха.

Оля, лучше всѣхъ зная про недружелюбное чувство отца къ Можайскимъ, почти ненависть… невольно удивлялась и не понимала, почему именно отецъ, человѣкъ сердечный, пуще всѣхъ другихъ дворянъ «вскидывается» на князя. Когда Оля встрѣтилась на большой дорогѣ съ красивымъ молодымъ человѣкомъ и при его любезной помощи высвободилась изъ трясины, она много и долго думала объ немъ. Не похожъ онъ былъ на ихъ молодежь. Поговорка «отмѣтный соболь» какъ нельзя больше шла къ нему. И внѣшностью и манерами и даже взглядомъ и улыбкой — онъ былъ не то, что «эти всѣ наши».

Чрезъ нѣсколько дней она внезапно встрѣтила его у Руцкаго и узнала, что это самъ молодой князь Можайскій. Оля перепугалась и собралась тотчасъ уѣзжать, объявляя хозяину, что отецъ страшно разсердится, узнавъ, что она познакомилась съ Можайскимъ.

— Родитель знаетъ, что какой-то неизвѣстный молодой дворянинъ услужилъ мнѣ, — сказала она. — Онъ сожалѣлъ, что нельзя узнать, кто поступилъ такъ вѣжливо. Но если онъ узнаетъ, что это Можайскій, то только разгнѣвается.

Руцкой, человѣкъ дальновидный, сообразилъ между тѣмъ, что молодой князь явился къ нему и упрямо напросился на знакомство исключительно ради Оли. Дѣло, стало быть, казалось не простымъ, а важнымъ. И премьеръ-майоръ, любившій Лунина и еще болѣе его дочь, рѣшился схитрить.

— Беру все на себя, — сказалъ онъ. Будешь ты у насъ съ княземъ встрѣчаться, сколько онъ захочетъ. А величать мы тебя будемъ дѣвицей… ну, хоть Тулупьевой. Скажемъ — такой у насъ есть сосѣдъ и благопріятель. А что изъ этого выйдетъ — увидимъ.

V.

Князь Александръ, объѣздивъ все намѣстничество и поживъ въ губернскомъ городѣ, только два раза былъ узнанъ случайно, однако искусно выбрался изъ затруднительнаго положенія.

Онъ привезъ отцу свѣдѣнія, что ихъ семью дѣйствительно сильно недолюбливаютъ въ краѣ, и что онъ слышалъ иногда такія клеветы на отца и себя, а равно на мать и сестру, что ему бывало «хоть сквозь землю провалиться».

За то сестрѣ князь привезъ извѣстіе, что познакомился и сошелся съ губернаторскимъ товарищемъ, и что тотъ оказался прелестнымъ человѣкомъ.

— Умница! Добрая душа! — говорилъ онъ. — Къ тому же онъ всегда жилъ въ Москвѣ и совсѣмъ не здѣшній.

Затѣмъ два раза оба князя обстоятельно обсуждали вопросъ: какъ быть? Что сдѣлать? Молодой князь справедливо утверждалъ, что все злобство на нихъ и «хаянье» въ одинъ мѣсяцъ исчезнуть послѣ двухъ — трехъ обѣдовъ или баловъ, а съ другой стороны и имъ съ сестрой станетъ веселѣе.

Князь Павелъ Павловичъ обѣщалъ сыну подумать, перемѣнить ли жизнь или нѣтъ, уступить ли этимъ «долгоязычникамъ», какъ онъ звалъ теперь дворянъ, или не уступать?

Между тѣмъ былъ декабрь, и уже скоро наступали праздники и святки — время, въ которое было всего удобнѣе начать веселиться и веселить сосѣдей.

И князь однажды заявилъ, что двинуться съ мѣста, отправиться лично знакомиться со всѣми дворянами губернскаго города и разныхъ вотчинъ, онъ не чувствуетъ въ себѣ силы. Пришлось бы сдѣлать нѣсколько сотъ верстъ. Сказаться же нездоровымъ и заставить снова объѣздить всѣхъ сына совершенно, конечно, возможно при условіи, что онъ повсюду извинится за свое самозванство. Однако, Александръ напрасно ежедневно ожидалъ разрѣшенія отца — на лихой тройкѣ обскакать весь округъ. И много разъ было рѣшено даже въ подробностяхъ, какъ онъ со всѣми полюбезничаетъ, извинится за отца и будетъ всѣхъ звать къ себѣ, намекая, что за все время праздниковъ — съ Рождества до Крещенья — будетъ пиръ горой въ Сакмарскомъ, обѣды и балы и всякія увеселенія до потѣшныхъ игръ включительно.

Между тѣмъ, старикъ князь все откладывалъ рѣшеніе, а затѣмъ, вмѣсто ожидаемаго всѣми согласія, каждый разъ, что вновь заходила рѣчь о томъ, что надо уступить, на него сталъ нападать сильный гнѣвъ. Онъ начиналъ кипятиться, браниться и говорить, что этихъ долгоязычныхъ дикарей слѣдовало бы не звать въ гости, а проучить, каждаго по очереди отхватать на какой-нибудь особый ладъ.

Но вдругъ однажды князь позвалъ сына и, весело улыбаясь, объяснилъ, что окончательно рѣшился положить гнѣвъ на милость — помириться, простить клеветниковъ и постараться расположить въ свою пользу. Но вмѣстѣ съ тѣмъ князь объявилъ, что рѣшилъ сдѣлать это совершенно иначе. Онъ не соглашался на то, чтобы его сынъ ѣхалъ ко всѣмъ съ приглашеніями.

— Послѣ твоего самозванства — не ловко! — сказалъ онъ, — да и много чести. Все-таки мы и они — разница великая. Всѣ здѣшніе дворяне были и остались все-таки для насъ — мордва!

И Александръ узналъ, что отецъ рѣшилъ обратиться къ помощи писарей, которые были на лицо въ вотчинѣ, да достать въ городѣ еще съ полдюжины другихъ писарей и всѣхъ засадить за писаніе большихъ писемъ или, вѣрнѣе, копій съ одного большого письма, имъ написаннаго.

И дѣйствительно, черезъ нѣсколько дней закипѣла въ конторѣ работа. Дюжина писарей подъ наблюденіемъ главнаго конторщика, умницы Авдѣя, грамотея и даровитаго актера, засѣла писать посланія князя съ приглашеніемъ на парадный обѣдъ и балъ на третій день праздника.

Въ этомъ письмѣ князь Можайскій всячески извинялся, что, проживъ такъ долго въ краѣ, не побывалъ ни у кого и не познакомился, и, объясняя «сіе прискорбное обстоятельство» разными причинами, онъ теперь просилъ не гнѣваться на него, простить старика и сдѣлать честь пожаловать къ столу и на святочный балъ съ ряжеными, именуемый «машкерадъ».

Одновременно, конечно, начались и приготовленія къ празднеству. Молодой князь и княжна занялись измышленіемъ всякихъ затѣй и распоряжались приготовленіями.

Письма были развезены конными гонцами, и не было ни единаго дворянина, хотя бы и мелкопомѣстнаго, ни единаго чиновника въ губернскомъ и своемъ уѣздномъ городахъ, который бы не получилъ любезнаго приглашенія съ извиненіемъ.

Слухи обо всемъ, что творилось въ вотчинѣ князя, тоже побѣжали во всѣ стороны. По всему видно было, что долго сидѣвшій нелюдимомъ князь хочетъ удивить всѣхъ своимъ хлѣбосольствомъ. Разумѣется, черезъ нѣсколько дней князь сталъ уже получать отовсюду отвѣты, всѣ, какъ бы сговорившись, отвѣчали одно и то же: благодарятъ за честь и съ удовольствіемъ явятся — кто одинъ, а кто со всѣмъ семействомъ, если таковое было.

И во всемъ округѣ нашлось не болѣе дюжины дворянъ помѣщиковъ, которые отвѣчали князю, что благодарятъ за честь, но быть не могутъ. Это были люди повиднѣе, побогаче, погорделивѣе, которые нашли, что князь долженъ былъ послать съ приглашеніемъ сына, если самъ не можетъ пріѣхать.

VI.

На третій день праздника село Сакмарское, казалось, изображало людный уѣздный городъ: цѣлая вереница экипажей появилась въ село и во дворъ усадьбы. Народу наѣхало видимо-невидимо, и огромный домъ сплошь переполнился гостями со всѣхъ концовъ округа. Старики, пожилые, молодежь, — все двинулось и явилось на приглашеніе къ вельможѣ.

Князь и княгиня любезно принимали всѣхъ въ самой большой гостиной. Молодой князь занималъ молодежь, княжна старалась всячески занять своихъ ровесницъ барышень. Разумѣется, всѣ гости были вскорѣ очарованы предупредительностью и ласковостью милыхъ хозяевъ.

Рѣдкая, великолѣпная обстановка дома, конечно, увеличивала всеобщее довольство и очарованіе. На все, чѣмъ былъ полонъ домъ, поневолѣ глаза разбѣгались. Иные изъ дворянъ за всю свою жизнь не видѣли того, что увидѣли въ палатахъ князей Можайскихъ. Но было нѣчто, однако, что многихъ, стариковъ и пожилыхъ, удивляло…

Князь своей повадкой то и дѣло озадачивалъ многихъ. Онъ былъ не только вѣжливъ, но даже будто почтителенъ со всѣми, но все у него выходило какъ-то диковинно. Повѣрить было нельзя, чтобы онъ былъ придворнымъ сановникомъ… Нѣтъ-нѣтъ, и князь сдѣлаетъ такой жестъ, или скажетъ такое словцо, что такъ гости и ахнутъ. Слухъ о томъ, что князь часто бывалъ во хмелю, какъ бы оправдывался и теперь являлся объясненіемъ и извиненіемъ, что онъ, принимая гостей, тоже черезъ мѣру хватилъ, вѣроятно, еще съ утра. Только хмельной человѣкъ могъ себя этакъ вести…

Слухи о томъ, что князь былъ якобы красивый старикъ, со всѣмъ не оправдывались, потому что у хозяина лицо было пухлое, красноватое, какъ у пьяницъ, далеко непріятное, а повадка и совсѣмъ не изящная.

Княгиня, небольшого роста, толстая, грузная, тоже походила на мужа, но казалось еще неотесаннѣе, чѣмъ самъ князь.

Зато молодой князь Александръ Павловичъ всѣхъ быстро очаровалъ и веселымъ нравомъ своимъ, чудачествомъ и простодушіемъ. Сестра его, княжна, довольно миловидная, немножко какъ бы дичилась гостей, была молчалива, ничего сама не говорила и только отвѣчала робко на вопросы сверстницъ и молодежи.

Впрочемъ, всѣ гости хорошо зарубили себѣ на носу еще заранѣе одно главное обстоятельство, что молодой князь не женатъ, а состояніе у отца громадное. А княжна тоже невѣста и тоже съ страшнымъ приданымъ. И мысль объ этомъ какъ бы вытѣснила въ головахъ гостей всѣ остальныя мысли, особенно у отцовъ взрослыхъ дочерей и сыновей.

Еще не успѣли всѣ гости съѣхаться, какъ уже былъ накрытъ въ залѣ большой столъ на сто слишкомъ кувертовъ. Разумѣется, обѣдъ продолжался довольно долго, кушаньямъ не было числа, Вино лилось рѣкой. Хозяева угощали гостей на славу, но самъ князь угостился, казалось, не въ мѣру и началъ гостямъ «отпускать шпильки». Послѣ обѣда все поднялось и разбрелось по дому. Многіе вышли на воздухъ въ садъ по расчищеннымъ среди сугробовъ дорожкамъ, кто по обычаю отправился на конюшню и на псовый дворъ смотрѣть великолѣпныхъ коней и собакъ, которыхъ показывалъ молодой князь.

Въ числѣ прочихъ гостей былъ и Лунинъ. Въ первый разъ въ жизни поступилъ онъ вопреки своему разуму и совѣсти и уступилъ горячимъ мольбамъ и слезамъ дочери… И поѣхалъ, но негодовалъ на себя.

Послѣ обѣда Владиміръ Андреевичъ и его Оля очутились въ одной изъ комнатъ, предназначавшихся для гостей, для отдыха или для переодѣванья, а равно и для ночлега, когда гости пріѣзжали надолго.

Лунинъ сталъ сумраченъ и задумчивъ… Все время онъ наблюдалъ сначала за княземъ и княгиней и дивился ихъ совсѣмъ не княжескимъ фигурамъ и повадкѣ. Но затѣмъ его вниманіе сосредоточилось на молодомъ князѣ, который неотступно былъ около его Оли, ухаживалъ и любезничалъ съ нею гораздо больше, чѣмъ съ другими дѣвицами. Лунинъ видѣлъ, однако, при этомъ, что его Оля крайне смущена… Она охотно и много говорила съ молодымъ княземъ, не избѣгала его, а напротивъ будто сама къ нему подвертывалась. Пожалуй, даже она сама и виновата была, что молодой князь сѣлъ за столомъ около нея и все время бесѣдовалъ съ ней одной, а не съ другими… Однако, въ ихъ бесѣдахъ умный, наблюдательный Лунинъ замѣтилъ одно, что его удивило и даже озадачило. Его Оля не просто разговаривала съ княземъ, а будто все выспрашивала, его, даже цѣлый допросъ чинила ему, какъ судья, дѣло какое разслѣдующій до малѣйшихъ подробностей. И въ концѣ концовъ. Оля была смущена и даже печальна. Личико ея выражало тревогу, горе, растерянность… Что же это?

Теперь, очутившись наконецъ съ глазу на глазъ въ отдѣльной комнатѣ, Лунинъ тотчасъ же взялся за допросъ дочери..

— Что съ тобой? Ты на себя не похожа?

— Ничего, батюшка.

— Не лги. Вижу.

— Нездоровится, батюшка.

И Лунинъ буквально ничего не добился отъ дочери. Оля стояла на своемъ, что ей нездоровится. На вопросъ отца, что она такое будто все допрашивала молодого князя за цѣлый обѣдъ, Оля отвѣтила, что онъ ей загадку загадалъ, а она все отгадывала, да неудачно.

И дѣвушка не лгала. Загадка была трудная… Она узнала и полюбила князя Можайскаго, а онъ оказался потомъ княземъ. Тенищевымъ! А конторщикъ, пріѣзжавшій къ помѣщику Руцкому получать деньги за купленную лошадь съ княжескаго завода, и котораго она два раза видѣла, теперь оказался княземъ Можайскимъ.

Было отчего ума рѣшиться.

Въ восьмомъ часу уже грянула на хорахъ залы музыка, и начался балъ, открывшись, какъ водится, польскимъ. Князь сильно, даже черезчуръ въ хмелю, подалъ руку предводительшѣ своего уѣзда, за нимъ самый видный мѣстный дворянинъ князь Арнаутовъ, родомъ изъ кавказскихъ выходцевъ, подалъ руку княгинѣ. Молодой князь пригласилъ, конечно, Олю Лунину, и когда она отказалась, повелъ дочь предсѣдателя уголовной и гражданской палатъ, а княжна пошла съ красивымъ губернаторскимъ чиновникомъ. За ними попарно двинулись всѣ гости.

Но едва начался балъ, какъ распространился слухъ о почти невѣроятномъ событіи. Увѣряли, что въ домѣ уже пахнетъ двумя свадьбами.

Молодой князь якобы уже успѣлъ влюбиться въ дѣвицу Лунину, и будто бы уже прямо объяснился съ ея родителемъ. И вмѣстѣ съ тѣмъ, совсѣмъ молодой губернаторскій чиновникъ уже якобы сдѣлалъ формальное предложеніе княжнѣ и получилъ согласіе князя.

Слухъ, распространившійся въ домѣ среди всѣхъ гостей, всполошилъ всѣхъ и казался невѣроятнымъ. Самые смѣлые изъ гостей рѣшились даже обратиться къ князю или къ княгинѣ, чтобы убѣдиться, точно ли подобное могло такъ быстро совершиться. И не прошло часу, какъ въ самомъ разгарѣ бала, среди всеобщаго веселья, гости уже знали, что дѣйствительно слухи про двѣ свадьбы, которыя состоятся, — не выдумка.

Князь, пошатываясь и мыча, объяснялъ направо и налѣво, какъ онъ счастливъ, что въ одинъ день, въ нѣсколько часовъ ему посчастливилось женить сына и выдать дочь замужъ. Мнѣнія княгини нельзя было узнать, такъ какъ ея послѣ польскаго уже было не видно. Говорили, что она почувствовала себя хворой и ушла отдохнуть.

VII.

Около десяти часовъ, въ самый разгаръ танцевъ, среди одной изъ фигуръ менуета, въ дверяхъ бальной залы, ведущей изъ прихожей, появилось двое мужчинъ въ дорожномъ платьѣ, въ теплыхъ кафтанахъ, съ шапками на головахъ, а за ними двѣ дамы. Вошедшій впереди всѣхъ, по виду старикъ, окинувъ всю залу, вдругъ крикнулъ властно и грозно:

— Это что?!. По сю пору!

Вошедшіе были хозяева.

Еще утромъ князь Павелъ Павловичъ сурово приказалъ женѣ и дѣтямъ собираться въ дорогу. Удивленная семья безпрекословно повиновалась, ничего не понимая.

Пробывъ день на хуторѣ и пообѣдавъ тамъ, теперь князь съ семьей вернулся.

Окрикъ новаго и неизвѣстнаго гостя ошеломилъ всѣхъ.

Все стало, стихло… Музыка и танцы оборвались. Все смолкло. Наступила послѣ гула голосовъ, смѣха и толкотни, чуть не волшебная тишина. Всѣ остолбенѣвъ уставились на прибывшихъ и вошедшихъ въ яркій залъ въ дорожномъ платьѣ. Врядъ ли кто изъ присутствующихъ соображалъ, «что сей сонъ значитъ».

— Должно быть, просто двѣ пары ряженыхъ. Такая затѣя. Для потѣхи! — думали нѣкоторые.

Но передній «ряженый» крикнулъ еще грознѣе:

— Захарка!

Толстый и неуклюжій «князь Можайскій» выступилъ робко, впередъ изъ толпы гостей. Хмель его сразу прошелъ.

— Что же это, Захаръ? Ослушался? А?

— Виноваты, ваше сіятельство. Запоздали. Но безъ вины виноваты.

— Поясни болванъ.

— Сами господа гости виноваты, ваше сіятельство. Ужъ очень они насъ за истинныхъ васъ приняли. Мы и не знали, какъ вывернуться и скоморошество прекратить. Пересолили мы что ли? Или господа перевѣрили… Не знаю.

— Какъ перевѣрили? Что ты врешь?

— Простота. А мы не виноваты.

И подложный князь Можайскій повалился въ ноги настоящему. Его примѣру послѣдовали конторщикъ Авдѣй и горничная Палаша.

Князь молчалъ, будто выжидая, но толпа гостей тоже молчала. Тишина въ залѣ стала какая-то страшная, будто предъ грозой.

— Князь Павелъ Павловичъ! — раздался громовый голосъ. — Поступокъ сей не дворянскій. Обморочить никого не трудно. На всякакаго мудреца довольно простоты.

Негодующій гость былъ Лунинъ.

— Простите, господа, — громко заговорилъ князь. — Я ни въ чемъ не повиненъ. Тутъ произошло недоразумѣніе. Имѣя настоятельную необходимость отлучиться съ семьей изъ дома, я приказалъ моимъ людямъ позабавить васъ ради святочныхъ дней, полагая, что потѣха продлится часъ времени, а вы посмѣетесь и повеселитесь. А пока и я подъѣду… А вышло… вышло, что вы всѣ господа меня и семью мою кровно обидѣли, принявъ въ заправду этихъ чучелъ за княжескую семью Можайскихъ. Вмѣсто потѣхи вышла обида. А холоповъ я своихъ не виню. Они все-таки холопы… Размахались, какъ дурни… А когда вы ихъ допустили съ собой за столъ сѣсть, они ракаліи совсѣмъ одурѣли, да затѣмъ еще и подгуляли… И приказъ мой забыли… Но обида, господа, остается обидой. И я не знаю, право, что могло заставить васъ такъ обмануться и повѣрить, что я, жена и дѣти можемъ быть таковыми… Это шуты гороховые… Ихъ обращенье и повадка должны были разъяснить вамъ съ перваго мгновенья, что тутъ одна святочная потѣха. Однимъ могу я все пояснить: про насъ ходило въ округѣ не вѣсть какое клеветничество. И вотъ послѣ всего, что бѣгало объ насъ изъ устъ въ уста, вы холоповъ и приняли за княжескую семью. Ну съ… Я не злобивъ. Прощаю обиду, но если вы желаете продолжать знакомство съ княземъ Можайскимъ и его фамиліей, то ужъ продолжайте, какъ начали. А насъ увольте. Гдѣ намъ послѣ Захарки и Палашки вамъ понравиться? Мы имъ не пара.

Гробовое молчаніе было отвѣтомъ на рѣчь хозяина. Видно, вся толпа гостей была не на шутку «огорошена».

Князь съ женой и дѣтьми прошли къ себѣ въ приватныя комнаты, а гости такъ и остались, какъ вкопанные… И, несмотря на многолюдство, тишина стояла полная.

Остолбенѣли же господа дворяне и отъ неожиданнаго сюрприза, да равно и отъ кровнаго афронта.

Наконецъ кой-кто двинулся, заговорилъ. Поднялись голоса.

— Такъ оставить нельзя!

— Неслыханное надругательство!

— Долгъ платежомъ красенъ!

— Надо жаловаться намѣстнику!

— Надо писать въ столицу!

Но всѣ снова смолкли вдругъ, такъ какъ раздался всѣмъ знакомый и властный голосъ дворянина Лунина, вышедшаго на средину зала и обратившагося ко всѣмъ.

— Господа дворяне. Оставить безъ отместки подобное дерзостное поступленіе, конечно, нельзя. Но жаловаться тоже не подобаетъ, такъ какъ поступленіе господина князя закономъ не наказуется. Законоположеніе такого казуса не предвидѣло. Виновенъ всемѣрно нашъ оскорбитель, который отъ самовозвеличенія впалъ въ безуміе, отъ чванства и фанаберіи дошелъ до юродства и паясничества… Но виновны и сами оскорбленные! Своимъ легкомысліемъ, своей простотой и добродушіемъ. Не слѣдовало намъ пріѣзжать къ человѣку, коего мы въ глаза никогда не видали. Теперь намъ не слѣдуетъ, да и мало… требовать отъ него простого извиненія и тѣмъ паче не жаловаться начальству, не уподобляться младенцамъ, которые въ безсиліи своемъ жалуются родителямъ и мамушкамъ, прося о защищеніи. Нѣтъ, господа доблестные дворяне, мы сами за себя постоимъ. Мы получили афронтъ, мы на него и отвѣтимъ тѣмъ же. Насъ посрамили. Ну, и мы посрамимъ. Насъ въ семъ машкерадѣ въ шуты нарядили… Ну и мы наряжателя въ шуты вырядимъ безъ всякихъ святокъ. Это будетъ не въ примѣръ увеселительнѣе и поучительнѣе. А теперь скорѣе отсюда вонъ и по домамъ.

Лунинъ смолкъ, подозвалъ Олю и двинулся къ дверямъ прихожей. Гости снова заговорили, зашумѣли, но всѣ стали собираться. Тотчасъ же начался разъѣздъ. По мѣрѣ того, что на дворѣ являлись запрягаемые на спѣхъ экипажи, лакеи докладывали, и господа одѣваясь садились и быстро съѣзжали со двора, будто обращенные въ бѣгство срамомъ.

VIII.

Прошелъ мѣсяцъ.

Все намѣстничество только и говорило, что объ оскорбленіи, нанесенномъ всему мѣстному дворянству. Всѣ уже знали теперь, кто были лицедѣями, кто исполнялъ какого персонажа комедіи. Всѣ уже равно знали, что и поваръ Захаръ, и Авдѣй конторщикъ, и любимица княжны Палаша — всѣ давно искусились въ скоморошествѣ, играя на домашнемъ театрѣ. Если они мастерски изображали въ разныхъ трагедіяхъ всякихъ принцевъ и принцессъ и даже древнихъ царей и лыцарей, то совсѣмъ уже понятно, что они смогли, комедіянствуя, изобразить своихъ господъ князей, княгиню и княжну. Обида казалась теперь легче, княжескіе комедіанты хоть кого бы обморочили…

— Иной дворовый холопъ можетъ такъ изобразить самого Даря персидскаго, что диву даешься и забываешь, что въ театрѣ сидишь. А когда иная дѣвка актерка несчастную жертву чувствительно изображаетъ, развѣ не случается прослезиться, позабывъ, что она комедь ломаетъ, притворствуетъ, прикидывается…

Такъ разсуждали, извиняя себя, многіе дворяне. Другіе просто по добротѣ сердечной простили князю говоря:

— Богъ съ нимъ совсѣмъ. Отъ насъ не убыло.

Третьи никакъ не могли простить издѣвательства и, видаясь между собой, толковали о возмездіи. Но какъ отомстить? — оставалось вопросомъ. Не стеречь же его съ молодцами на дорогѣ и, захвативъ, жесточайше избить? Это не по-дворянски. За глупую шутку увѣчьемъ нельзя отплачивать.

Всѣ надѣялись на Владиміра Андреевича Лунина, какъ на самаго умнаго. Но черезъ недѣлю послѣ княжескаго «машкерада» старикъ, сначала злобствовавшій чуть не пуще всѣхъ, неожиданно вдругъ заявилъ, что перемѣнилъ мнѣніе. Не желая лично имѣть дѣло съ княземъ Можайскимъ, онъ написалъ въ Петербургъ высоко стоящему лицу обо всемъ этомъ оскорбительномъ приключеніи, прося довести его до свѣдѣнія государыни и просить заступленія…

Разумѣется, самъ князь Павелъ Павловичъ тотчасъ послѣ «машкерада» написалъ тоже своему другу и уже получилъ отъ него отвѣтъ, что его шутка:

«…Достигла письменно на брега Невы и извѣстною высокою особою не похвалена, но послѣдствій худыхъ, по всей видимости, можно не ожидать».

Однако, чрезъ три дня послѣ этого письма пришло второе, краткое, гдѣ князя увѣдомляли, что одинъ изъ дворянъ явился лично въ Петербургъ и, будучи свойственникомъ князя Зубова, жаловался ему самолично и просилъ вступиться. И тѣмъ паче, что якобы князь Можайскій достигъ въ своемъ самовозвеличеній до той дерзости, что повѣсилъ въ домѣ въ передней, гдѣ одни лакеи лишь пребываніе имѣютъ, портретъ князя Зубова съ надписью: «Примѣръ берите, како, служа вѣрно, благополучіе свое получите».

Разумѣется, князь Павелъ Павловичъ нѣсколько взволновался и сказалъ сыну:

— Не пришло на умъ, что въ этой трущобѣ могла оказаться родня фаворитова. А этотъ «Зубъ» давно на меня, поди, зубы точитъ и ждетъ, гдѣ зацѣпиться. И вотъ приспѣло теперь ему придраться, чтобы отплатить мнѣ за мое съ нимъ обхожденіе. Увидимъ. Все же таки — я не преступникъ и фармазонъ и не вольтерьянецъ. А вотъ ябедничества этакого я тоже не ожидалъ. Вѣдь выдумалъ же ехида крючекъ. Портретъ якобы его въ примѣръ холопамъ въ передней повѣсилъ. Да не знаетъ ябедникъ, что мнѣ эта Зубова дѣвичья рожа и по памяти противна, а стану я еще его малеванье у себя держать на глазахъ, хотя бы и въ передней. Найдись здѣсь въ домѣ его живописный портретъ, я бы его тотчасъ въ печи сжегъ.

— А эта клевета, батюшка, хуже машкерада, — замѣтилъ Александръ.

— Во сто разъ! — воскликнулъ князь.

И въ Сакмарскомъ стало какъ-то тише… Князь сильно тревожился, боясь мести царскаго фаворита, а семья оробѣла, увидя его озабоченнымъ! Случалось теперь, что гордый и самолюбивый князь, но при этомъ умный и добрый, начиналъ втайнѣ раскаиваться и осуждать самого себя за свою насмѣшку надъ людьми, которые ему прямо лично собственно никакого худа не сдѣлали. Все якобы ихъ клеветничество на него могло быть и выдумкой. Онъ повѣрилъ письму изъ столицы. А если это были однѣ сплетни. А на слова и пересуды онъ отвѣтилъ дѣломъ и оскорбленіемъ.

Молодой князь продолжалъ между тѣмъ ѣздить къ Руцкому, но ни разу не встрѣтилъ тамъ Олю. И молодой человѣкъ началъ скучать, даже будто прихварывать. Онъ уже ясно сознавалъ, что его чувство къ молодой дѣвушкѣ серьезно настолько, что онъ почти не можетъ обойтись безъ того, чтобы не видѣться съ ней.

И ему стало приходить на умъ, не поѣхать ли къ самому Лунину вг объясниться. Сказать всю правду. Сказать и ей и отцу ея, что его чувство глубоко и искренне, и что онъ готовъ на все… Готовъ итти даже противъ воли отца, если онъ не согласится на его бракъ. А о согласіи князя нечего было и мечтать, потому что князь Павелъ Павловичъ сто разъ говорилъ сыну, что пока они. будутъ жить въ этомъ медвѣжьемъ углу, ему придется оставаться холостымъ. Въ этихъ дикихъ краяхъ среди мордвы дворянской ему нѣтъ пары въ числѣ молодыхъ дѣвицъ.

— Князь Можайскій не можетъ жениться на трущебной барышнѣ, — говорилъ онъ всегда.

Разумѣется, князь Александръ горевалъ, но ни на что не рѣшался, какъ изъ боязни гнѣва отца, такъ равно и потому, что не зналъ, приметъ ли его оскорбленный Лунинъ.

Съ горя и тоски молодой человѣкъ отпросился у отца въ Москву на побывку, но отпущенный доѣхалъ до губернскаго города и въ немъ застрялъ.

Сестра, которую онъ любилъ, дала ему порученіе, молила его со слезами на глазахъ, разузнать всю подноготную о человѣкѣ, который заставилъ ея сердце впервые забиться сильнѣе. Вѣроятно, отъ унылой жизни въ Сакмарскомъ заплатила княжна ту же дань, что и ея братъ.

Князь обѣщалъ сестрѣ, если возможно, даже познакомиться съ ея «очарователемъ» и исполнилъ обѣщаніе. Но губернаторскій товарищъ, по фамиліи Полозовъ, очень молодой человѣкъ сравнительно съ важной должностью, имъ занимаемой, оказался такимъ рѣдко пріятнымъ человѣкомъ, что сразу сталъ очарователемъ и для Александра. Послѣ знакомства завязалась пріязнь и тотчасъ перешла въ дружбу. И князь прожилъ въ городѣ болѣе трехъ недѣль, а затѣмъ вернулся домой и солгалъ отцу, что прохворалъ въ дорогѣ и дальше не поѣхалъ.

Князь не повѣрилъ, но промолчалъ…

«Молодость! Свои молодыя дѣла. Пускай!» — подумалъ онъ.

Зато княжна запрыгала отъ радости, что ея очарователь сталъ другомъ брата, оказавшись «дивомъ дивнымъ», какъ говорилъ князь.

— Братецъ, я тебѣ все скажу! — таинственно заявила, наконецъ, княжна. — Онъ мой суженый. Я на святкахъ въ пустой банѣ одна сидѣла… И онъ пришелъ! Спроси Палашу… Она меня въ чувствія приводила и снѣгомъ оттирала!

IX.

Прошелъ еще мѣсяцъ… Наступила масляница. Однажды утромъ въ Сакмарское пріѣхалъ верховой нарочный съ письмомъ на имя князя. Явился онъ изъ усадьбы помѣщика Лунина. Князь Павелъ Павловичъ, еще не сломавъ печати и не взглянувъ на письмо, досадливо поглядѣлъ въ глаза сыну, тотчасъ пришедшему къ отцу, смутясь извѣстіемъ, что нарочный ютъ Лунина.

— «Чтой-то это? — думалось ему тревожно. — Навѣрное, дѣло касается меня и Оли».

А князь Павелъ Павловичъ, поглядѣвъ, улыбнулся презрительно и вымолвилъ:

— О чемъ можетъ мнѣ писать этотъ грубіянъ и фармазонъ? Не отправить ли ему его посланіе обратно безъ прочтенія?

— Зачѣмъ же, батюшка?.. — отозвался сынъ нерѣшительно, самъ не зная, что лучше для него самого. — Быть можетъ, этакъ бы и лучше было.

— А? Какъ ты полагаешь? Отправить назадъ съ цѣльной печатью и только надписать: «Не имѣю, молъ, досуга читать пустяковыя сочинительства!» А? Какъ полагаешь?

— Отошлите! — вдругъ выпалилъ Александръ, рѣшивъ сразу, что какое бы содержаніе письма Лунина ни было, все лучше оттянуть дѣло. А тамъ послѣ видно будетъ. И хуже-то не будетъ.

Но сынъ забылъ, что его родитель, своенравный князь Павелъ Павловичъ, обладалъ особой чертой характера, которой, однако, за всю свою жизнь не примѣтилъ.

Когда ему говорили, что на дворѣ морозно, ему казалось тепло. Когда всѣ жаловались на жару, князь чувствовалъ себя свѣжо.

Однажды зимой въ Петербургѣ онъ всѣхъ заморозилъ, однажды въ іюнѣ приказалъ отапливать весь домъ. Случалось ему тоже доказывать собесѣдникамъ, что напрасно про траву и дерева говорить «зеленъ». Все, что растетъ на землѣ, имѣетъ цвѣтъ желтовато-голубоватый.

Одинъ умный человѣкъ въ Петербургѣ по поводу князя Можайскаго сказалъ, что когда люди спорятъ, то ихъ можно примирить, потому что съ извѣстной точки зрѣнія самыя серьезныя противорѣчія въ самомъ серьезномъ вопросѣ все-таки сводятся къ тому, что одинъ вѣритъ и говоритъ bonnet blanc, а другой — blanc bonnet. Но къ князю Можайскому, одному на всю столицу, это не примѣнимо, потому для него bonnet blanc? всегда chapeau noir. А если начать ему доказывать, что онъ нее томъ говоритъ, о чемъ говорятъ, то князь уже начнетъ доказывать, что съ сотворенія міра bonnet blanc и blanc bonnet означали «кукурику».

Поэтому едва только князь услыхалъ отъ сына совѣтъ, что можно письмо возвратить не читая, какъ онъ уже сломалъ гербовую печать и началъ читать титулъ. Но затѣмъ, прочтя три: строчки, перевернулъ листъ и поглядѣлъ на подпись.

Стояло: «дѣйствительный статскій совѣтникъ и кавалеръ Николай Егоровичъ Наказовъ, секретарь его сіятельства князя Платона Александровича Зубова».

— Это что? — вскрикнулъ князь. — Это почему? Мнѣ какое до него дѣло?

— До кого, батюшка? — спросилъ сынъ.

Князь не отвѣтилъ и снова крикнулъ:

— Такого секретаря у него прежде не было. Новый, стало быть. Но что же ему до меня?.. Если… и князь запнулся.

— Если это изъ-за машкерада онъ ко мнѣ привязывается, то оное не его дѣло… Да. Не его ума дѣло. Преступленія закона тутъ никакого не было, и стало судить нельзя.

— Да вы, батюшка, прочтите прежде, — рѣшился сказать молодой князь, на душѣ котораго сразу стало легче.

«Не Лунинъ! Не Оля! А какой-то секретарь Зубова».

Князь сталъ читать письмо, и по мѣрѣ чтенія лице его становилось все сумрачнѣе… Наконецъ, онъ скомкалъ большой листъ, надорвалъ и бросилъ на полъ.

— Врете! — вскричалъ онъ.

И, поднявшись съ кресла, онъ началъ взволнованно ходить по комнатѣ.

— Врете! Врете! Не поѣду. Пріѣзжай сюда. Нѣтъ! И сюда не пущу… Поворачивай оглобли и ступай восвояси. Съ чѣмъ пріѣхалъ, съ тѣмъ и уѣдешь. Да. Спроста не дамся, какъ куръ въ Зубовы щи. Я знаю, что не преступленіе. Это шутка. А обидѣлись, то ищи они сами смыть обиду… Поединкомъ, тяжбой, хоть дракой на дорогѣ, хоть засадами въ лѣсу и сраженьями.

И, вдругъ остановясь, князь выговорилъ:

— Прочти.

Молодой человѣкъ, поднявъ скомканное и надорванное письмо, разгладилъ его и началъ читать.

«Государь мой, досточтимый князь Павелъ Павловичъ, по препорученной мнѣ должности, имѣю я»…

Но князь перебилъ сына.

— Къ чорту! Буде! Читай себѣ самому.

И пока сынъ читалъ письмо, князь отошелъ къ окну и постепенно сталъ успокоиваться и холодно, здраво соображать и разсуждать. Всегда послѣ вспышки гнѣва князь становился особенно разсудителенъ, и въ эти мгновенья онъ всегда согласился бы, что bonnet blanc и blanc bonnet — то же самое.

Изъ письма оказывалось, что пріѣзжій изъ Петербурга въ намѣстничество въ качествѣ ревизора господинъ Наказовъ имѣетъ «приватную и конфиденціальную нужду» до князя, такъ какъ ему «препоручено въ числѣ разныхъ происхожденій дѣлъ» въ намѣстничествѣ за прошлый годъ «разслѣдить и отрепортоватъ съ мѣста все касаемое до скоморошескаго учиненія афронта въ домѣ князя многому числу дворянъ». На основаніи этого «вышняго препоручительства» г. Наказовъ просилъ князя пріѣхать для разъясненія дѣла въ усадьбу г. Лунина, гдѣ онъ по дружеству остановился. Причину того, что онъ не вызываетъ князя въ городъ и не пріѣхалъ самъ въ его вотчину, Наказовъ объяснялъ тѣмъ, что ему указано все сдѣлать келейно, безъ огласки, дабы никто во всемъ округѣ ничего не зналъ, и «тѣмъ не было бы дано оказіи плодить пустые разговоры охочимъ до онаго людямъ», что можетъ, конечно, быть для князя съ его фамиліей досадливымъ и стыдливымъ. Пишущій назначалъ князю пріѣхать въ домъ г. Лунина, когда ему «вольно разсудится за благо» всего на одинъ часъ времени, но не позднѣе, какъ въ эти три дня, такъ какъ, прогостивъ у друга своего Лунина, онъ собирается въ обратный путь прямо въ Петербургъ.

Князь Александръ, дочитавъ письмо, выговорилъ:

— Что же, батюшка! Я тутъ еще особливо худого ничего не вижу. Поручено ему узнать, какъ все дѣло было.

— Не поѣду я! — выговорилъ князь, оборачиваясь отъ окна. И въ то же время онъ думалъ уже рѣшенное про себя: «Надо ѣхать».

— Какъ изволишь, — отвѣтилъ сынъ всегдашнее слово въ разговорахъ съ отцемъ.

— Пускай самъ сюда пріѣзжаетъ!

— Это, батюшка, много хуже. Онъ дѣло сказываетъ… Если онъ сюда пріѣдетъ, будучи правительскимъ ревизоромъ, то, понятно, шумъ пойдетъ по всему намѣстничеству. И нашимъ всѣмъ, несмотря на ихъ опасенья вашего гнѣва, все-таки глотки не заткнешь. А ваше посѣщеніе господина Лунина можно будетъ отъ всѣхъ скрыть. Кучеръ, форейторъ да два лакея только одни и будутъ знать, гдѣ вы въ отсутствіи находились. Четверыхъ можно заставить молчать.

Князь подумалъ и наконецъ вымолвилъ спокойно.

— Нѣтъ. Зачѣмъ этакъ… Мы вмѣстѣ поѣдемъ съ тобой и просто въ берлинѣ съ однимъ кучеромъ и безъ лакеевъ.

— Я?! — выговорилъ молодой князь такимъ голосомъ и съ такимъ лицомъ, что отецъ отвѣтилъ вопросомъ:

— Что съ тобой! Чему?

— Мнѣ съ вами ѣхать?!

— Не хочешь со мной ѣхать — тогда и не надо, сказалъ князь, уже улыбаясь. — Тогда я съ тобой поѣду. И все къ Лунину же. Что? Боишься ты что ли его?

— Нѣтъ, батюшка. Я… съ охотой. Съ большой охотой! — уже радостно произнесъ молодой человѣкъ, взвѣсившій всѣ послѣдствія нечаяннаго предложенія отца.

Онъ увидитъ «ее», объяснится съ ней и уговоритъ видаться опять у Руцкого. Онъ скажетъ, онъ и поклянется, что его намѣреніе прямое: назвать ее своей супругой. Но надо ждать и приготовить отца къ этому… Надо будетъ, быть можетъ, долго ждать. И годъ и два… Но надо видаться.

И Александръ настолько просіялъ лицомъ, что князь снова спросилъ:

— Чему?

— Что-съ?

— Чему теперь радуешься? Вотъ парень уродился у меня. Швыряется, какъ бѣсъ передъ заутреней.

— Я не швыряюсь, — смущенно отозвался молодой человѣкъ.

— Мыслями и пожеланьями швыряешься. Хочу — не хочу; попробую, боюсь. Тотчасъ, — не въ сей часъ! Послѣ дождика въ четвергъ, пропустя пятницу, середи середы. Ахъ, ты, гусь…

И князь, добродушно погладивъ сына по головѣ, прибавилъ:

— Давай купно сочинительствовать, хоть отъ тебя пособія великаго не жди. Ты недалеко отъ Митрофана Простакова въ грамотѣ ушелъ. Надо этому ревизору и кавалеру отвѣтъ начертать.

И князь, сѣвъ за письменный столъ, началъ писать отвѣтъ, тихо водя скрипучимъ перомъ.

— Эка бестія, этотъ Авдѣй, всѣ у него перья, что тебѣ сапоги подмоченые.

X.

На другой же день, около полудня, оба князя Можайскіе выѣхали въ небольшомъ возкѣ тройкой, не взявъ лакеевъ. Отъѣзжая отъ крыльца, князь крикнулъ кучеру: Трогай! Съ Богомъ!

— Куда прикажете? — отозвался кучеръ.

— Куда глаза глядятъ. Пошелъ!

Кучеръ пустилъ лошадей, но изъ воротъ догадался вправо, то-есть на дорогу въ городъ.

Передъ выѣздомъ изъ села князь Павелъ Павловичъ остановилъ его.

— Стой! Слушай. Поѣдешь въ усадьбу помѣщика Лунина. Если завтра станетъ извѣстно въ Сакмарскомъ, гдѣ мы побывали, то послѣзавтра лобъ.

— Ни въ жизнь… Какъ можно! — отвѣтилъ кучеръ, знавшій, что князь слово сдержитъ, и за болтовню ему, дѣйствительно, тотчасъ лобъ забреютъ, то-есть сдадутъ въ солдаты!

Менѣе чѣмъ чрезъ часъ ѣзды князья въѣхали во дворъ небольшой усадьбы дворянина Лунина.

Молодой князь волновался настолько, что отецъ замѣтилъ это и удивленно глянулъ сыну въ лицо.

— Что ты? Очумѣлъ! Робѣешь? Чего?

— Никакъ нѣтъ-съ, батюшка.

— Что нѣтъ? Вижу. Глазами стрѣляешь, ртомъ пыхтишь, какъ самоваръ, даже носомъ поводишь, какъ тараканъ усами.

Молодой человѣкъ промолчалъ, но подумалъ:

— «Да. Кабы отецъ зналъ, къ кому мы ѣдемъ! Кто такая для меня та, что здѣсь живетъ»!

И онъ тяжело вздохнулъ.

При въѣздѣ во дворъ, первое, что бросилось въ глаза князей, былъ большой дорожный возокъ съ важами, стоявшій у подъѣзда; около него похаживалъ солдатъ съ ружьемъ на плечѣ.

— Это что за колѣно? Часовой у возка? — проворчалъ князь. — Куражится питерскій сановникъ изъ стрикулистовъ.

Когда пріѣзжіе подъѣхали къ крыльцу, къ нимъ навстрѣчу тотчасъ вышло два лакея, но съ ними и солдатъ въ мундирѣ Преображенскаго полка.

Они вошли въ переднюю, и здѣсь оказались сидящими на нарахъ еще три молодца преображенца.

— Не пойму, — шепнулъ князь сыну. — Права онъ не имѣетъ таскать съ собою гвардейцевъ. Все то произволъ, умничанье. Баловничество съ законами.

Въ маленькой залѣ появился хозяинъ и быстро шелъ на встрѣчу гостямъ.

— Добро пожаловать… Хотя вы и не ко мнѣ, но почитаю долгомъ встрѣтить на порогѣ моего домашняго очага, — выговорилъ Лунинъ холодно любезно.

«Вона? Таганъ еще припуталъ! Ученый!» — презрительно подумалъ князь.

— Я пріѣхалъ по вызову господина Наказова! — отвѣчалъ онъ. — Да вотъ и сына захватилъ.

— Пожалуйте въ гостиную. Отдохните. Я сейчасъ его превосходительству доложу… что вы…

— Вы же и доложите?.. — перебилъ князь,

Лунинъ не отвѣтилъ и провелъ князей въ сосѣднюю комнату, обставленную простой мебелью, но съ двумя большими картинами на стѣнахъ. Одна изъ нихъ изображала поклоненіе волхвовъ, а другая была, очевидно, семейнымъ портретомъ, изображая сановника съ крестомъ и звѣздой. Лунинъ, попросивъ гостей сѣсть, собирался выйти, но князь остановилъ его вопросомъ:

— Извините, если я полюбопытствую у васъ спросить. Преображенцы при господинѣ ревизорѣ прибыли?.. Или вы своихъ холоповъ рядите въ гвардейскую аммуницію, какъ вотъ иные дворяне лакеевъ гайдуками и арапами наряжаютъ?

— Солдаты состоятъ при его превосходительствѣ въ видѣ конвоя, — отвѣтилъ Лунинъ.

— Зачѣмъ же это? Разбойниковъ и подорожниковъ господинъ Наказовъ боится, — усмѣхнулся князь.

— Сіе обстоятельство станетъ вамъ ясно, князь, послѣ объясненія вашего съ его превосходительствомъ, — сухо отвѣтилъ Лунинъ, но въ звукѣ его голоса почудилось князю что-то прямо нравоучительное.

Во всякомъ случаѣ отвѣть былъ не объясненіемъ, а загадкой. Лунинъ вышелъ. Князья остались и молчали. Старикъ ухмылялся презрительно насмѣшливо, а молодой человѣкъ какъ бы продолжалъ волноваться, но сталъ угрюмѣе.

«И уѣдешь, не повидавшись, — думалось ему. — Онъ не считаетъ насъ гостями, и она поэтому не выйдетъ къ намъ. Что надумать, какъ схитрить, чтобы повидать?»

Лунинъ вернулся и попросилъ князя къ «его превосходительству».

— А сына не проситъ? — спросилъ князь.

— Нѣтъ-съ. Потомъ, вѣроятно… А теперь просятъ васъ…

Князь двинулся и предшествуемый хозяиномъ прошелъ коридоръ и вошелъ въ рабочую горницу, уставленную шкафами съ книгами. Лунинъ остался передъ порогомъ и, затворивъ за княземъ дверь, вернулся въ гостиную.

— Ну, дорогой гость, — сказалъ онъ, — чтобы вамъ было не скучно, я сейчасъ позову хозяйку васъ занять бесѣдой. А самъ, извините, отлучусь на малое время. Объясненіе вашего батюшки съ его превосходительствомъ затянется часика на два.

Молодой князь вспыхнулъ и зардѣлся, какъ маковъ цвѣтъ. Даже духъ захватило ему при мысли, что онъ увидитъ свою Олю послѣ столь долгой разлуки.

Лунинъ ушелъ… Чрезъ нѣсколько минутъ противоположныя двери отворились, и въ гостиной появилась Оля, смущенная и розовая отъ волненія. Не подымая глазъ на князя, вошла она, что-то пролепетала едва слышно въ видѣ привѣтствія и сѣла на диванѣ.

Князь Александръ при видѣ ея преобразился. Дѣвушка краше, чѣмъ когда-либо, дороже ему теперь, чѣмъ когда-либо, своей близостью она дѣйствовала на него непостижимо и будто сразу какъ бы заколдовала его. Случилось, какъ въ сказкахъ. Жезломъ, даннымъ ей волшебницей, коснулась она его.

«Безъ тебя мнѣ и не жизнь!» — мысленно воскликнулъ князь, будто теперь только, въ эту минуту, понявъ всю глубину своего чувства къ этой дѣвушкѣ.

— Знаете ли вы, что я Можайскій, а не Тенищевъ? — тотчасъ выговорилъ онъ взволнованно.

— Знаю, — тихо пролепетала Оля, не подымая глазъ.

— Знаете ли вы, Ольга Владиміровна, что я безъ васъ жить не могу, что я на сихъ дняхъ буду говорить съ батюшкой? Пожелаете ли вы меня въ супруги? Скажите.

Оля молчала, но яркій румянецъ залилъ все лицо, и слезы повисли на рѣсницахъ, а затѣмъ блеснувъ скатились по румянымъ щекамъ.

Князь заговорилъ порывисто, страстно, но съ замираніемъ сердца, какъ трусъ, сразу кинувшійся въ самую свалку смертельнаго боя.

Какъ онъ рѣшился на это вдругъ?.. Какъ все это внезапно произошло? Онъ самъ не зналъ и не понималъ. Все, что терпѣлъ и таилъ онъ отъ всѣхъ и такъ долго, сразу теперь рванулось со дна души. И въ эти минуты онъ твердо чувствовалъ, что на все пойдетъ, противъ всего и всѣхъ. Не только воля отца, но ничто не устоитъ предъ его рѣшеніемъ.

«А нѣтъ, то руки на себя! Безъ нея смерть краше жизни!»

XI.

Въ то же время князь сидѣлъ въ кабинетѣ на диванѣ, какъ почетный гость, а предъ нимъ на большомъ креслѣ, но черезчуръ откинувшись на спинку, въ непринужденной, но важной позѣ, полусидѣлъ, полуразвалился пожилой смуглый человѣкъ.

Онъ былъ въ темно-коричневомъ полу-фракѣ съ гладкими золотыми пуговицами, на груди его, на длинной лентѣ, выпушенной по кружеву сорочки, висѣлъ орденъ св. Владиміра. Это и былъ правительственный ревизоръ, дѣйствительный статскій совѣтникъ Наказовъ.

Онъ говорилъ медленно, но рѣзко, отчеканивая каждое слово, и рѣчь его звучала непрерывно и однозвучно, какъ журчащая струя воды… Князь пробовалъ было прерывать его, протестуя и собираясь высказать свое… Но господинъ Наказовъ, какъ бы не слыша или не слушая и не обращая вниманія на противорѣчіе, продолжалъ цѣдить тонкими губами слово за словомъ длинную, гладкую, обстоятельную и холодно-спокойную рѣчь… Онъ какъ бы читалъ книгу.

И князь въ малѣйшихъ подробностяхъ узналъ слѣдующее.

По приказу князя Зубова и, вѣроятно, съ соизволенія государыни императрицы господинъ Наказовъ присланъ въ здѣшній край якобы для ревизіи намѣстническихъ дѣлъ. Но это только «для видимости», а въ дѣйствительности онъ присланъ «нарочито ради замѣшательства князя съ дворянствомъ». На дабы не было обидной для князя огласки и посрамленія его съ его фамиліей, Наказовъ прибылъ подъ личиною ревизора.

Разслѣдовать «замѣшательство» ему не приходилось, такъ какъ князю Зубову по рапортамъ и промеморіямъ, пришедшимъ въ Петербургъ отъ нѣкоторыхъ здѣшнихъ дворянъ, все «приключительство Рождественскаго скоморошества» въ вотчинѣ князя доподлинно и достовѣрно извѣстно.

Наказовъ посланъ только за тѣмъ, чтобы уговорить князя дать дворянству «сатисфакцію». Оная сатисфакція, по мнѣнію князя Зубова, можетъ быть только одна. Дабы князь воочію, яснѣйше доказалъ всему дворянству, что почитаетъ его не ниже себя, онъ долженствуетъ породниться съ кѣмъ-либо изъ дворянъ и равно съ кѣмъ-либо изъ правительственныхъ лицъ губерніи.

Тогда скоморошеское происхожденіе дѣла и обманное сватовство дѣтей обратится въ дѣло «сущее», не измышленное, а истинное. Издѣвательство сразу превратится въ явь, въ правду, въ событіе, станетъ дѣйствительностью, переставъ быть комедіантскимъ или святочнымъ ряженьемъ.

Если же князь не пожелаетъ выбрать кого-либо изъ мѣстныхъ дворянъ и правительственныхъ лицъ себѣ въ зятья и въ невѣстки, а будетъ упорствовать, то въ силу строжайшаго приказа, даннаго посланцу, г. Наказову, онъ долженъ будетъ, подспудно, нешумно, а конфиденціально взять подъ стражу пока одного князя и увезти съ собой въ столицу, для дальнѣйшаго обсужденія, какъ сему дѣлу быть… Съ предупрежденіемъ, однако, что пока въ виду имѣется «въ соображеніи всѣхъ обстоятельствъ» двоякое рѣшеніе: отправленіе князя съ фамиліей въ ссылочное проживательство, на крайнихъ предѣлахъ Россійской имперіи, предположительно около границы Сибирской, или же вольное и не отяготительное, но безотлучное задержаніе всей княжей семьи въ Шлюссельбургской крѣпости.

— Вотъ-съ, досточтимый, сіятельный князь, все, что я по препорученной мнѣ должности имѣю честь пояснительно изложить на ваше собственное благорасположеніе и благоусмотрѣніе! — кончилъ господинъ Наказовъ и глубоко вздохнулъ, какъ бы сочувствуя горестному положенію князя, вытекающему изъ всего сказаннаго.

Князь Павелъ Павловичъ, давно переставшій пробовать прерывать Наказова своими объясненіями дѣла, сидѣлъ, какъ истуканъ.

Дѣло было ясно — месть Зубова. Иного объясненія нельзя было найти.

Но ссылка или заключеніе со всей семьей изъ-за шутки, хотя и грубой, и хотя и оскорбительной для цѣлаго намѣстничества, но все-таки же шутки… а не преступленія, — была въ глазахъ князя неслыханнымъ издѣвательствомъ надъ законами и его княжескимъ и придворнымъ состояніемъ.

— При Биронѣ такового не бывало! — прервалъ князь молчаніе, наступившее за рѣчью Наказова.

— Биронъ за россіянъ не заступничалъ! — отозвался сухо Наказовъ. — А князь Платонъ Александровичъ россійскій, а не курляндскій дворянинъ и честь доблестнаго дворянства тщится ограждать отъ посмѣянія. И такъ, сіятельный князь, что услышу я отъ васъ?

Князь молчалъ, но слегка понурился, какъ сраженный. Прошло нѣсколько минутъ въ полной тишинѣ. Наконецъ, князь какъ бы очнулся отъ глубокаго раздумья и вымолвилъ:

— Губить дѣтей изъ-за злобной прихоти человѣка, потерявшаго разумъ и сердце въ фаворѣ, я не могу. Насильно бракосочетать сына или дочь съ первымъ попавшимъ подъ руку — и неразуміе, и грѣхъ.

— Можетъ быть, князь — отвѣтилъ Наказовъ улыбаясь, — и найдутся въ здѣшнемъ краѣ молодой человѣкъ и молодая дѣвица, которые оказались бы по душѣ вашимъ дѣтямъ.

— Никогда. Здѣсь мордва одна. Все дворянство омордовилось.

— Есть такіе же пріѣзжіе не издавна, какъ и вы… Вотъ хоть бы хозяинъ сего дома, господинъ Лунинъ.

— Умникъ. Спятившій отъ книжничества.

— Начитанный и умный человѣкъ онъ, а не умникъ.

— Онъ не умствуетъ, а умничаетъ.

— Вы злобствуете, князь, за его отповѣдь вамъ въ вашемъ домѣ на ваше потѣшное измышленіе.

Снова наступило молчаніе, и князь первый прервалъ его словами.

— Мнѣ надо посовѣщаться съ женой и дѣтьми.

— Простите, князь, — отвѣтилъ Наказовъ холоднѣе, — но я не могу васъ отпустить восвояси иначе, какъ послѣ вашей клятвы, что вы исполните приказаніе, вамъ переданное. Я полагаю, что совѣщаться вамъ съ вашей супругой княгиней не есть обязательно. Жена всегда согласна на то, что мужъ порѣшитъ. Дѣвица дочь и подавно на совѣтъ не призывается. А сынъ… сынъ вашъ здѣсь… Позовите его тотчасъ сюда, и мы ему все объяснимъ. Взрослый сынъ для отца — часто самый лучшій совѣтникъ.

Князь замоталъ головой и произнесъ сердито:

— Это, сударь, правиламъ моимъ противно. У меня сынъ воспитанъ въ страхѣ родительскомъ и въ повиновеніи законамъ Божескимъ и человѣческимъ. Яйца курицу не учатъ. Что касается до клятвы, которую вы требуете, то я ее, конечно, не даю и не дамъ. Повторяю, что изъ-за такого примѣрнаго, даже рѣдчайшаго прихотничества господина князя Зубова, я вздорную затѣю исполнять…

— Ну-съ… Такъ тогда нечего и время тратить, сіятельный князь. Пошлите вашего сына съѣздить къ себѣ въ вотчину и привезти вамъ все необходимое для пути, такъ какъ вы пожаловали сюда безъ пожитокъ, не ожидая странствовать. Къ вечеру молодой князь уже вернется, и мы поѣдемъ.

— Поѣдемъ? — вытаращилъ глаза князь.

— Да-съ?

— Куда?

— Въ столицу. Вмѣстѣ. Въ моемъ рыдванѣ. И съ почетной охраной, — какъ-то просто объяснилъ Наказовъ.

— Изволите шутить, сударь! — вскрикнулъ князь. — Что же вы меня силой посадите въ вашъ рыдванъ?

— Точно такъ-съ. За тѣмъ мнѣ и команда изъ Петербурга дана!

— Да это на сказку похоже… Это разбойничество! Вы, стало быть, мнѣ западню подставили.

— Точно такъ-съ. Извините. Исполняю приказаніе свыше и самъ ни при чемъ. Только соболѣзную.

— Да что же это на Руси наступило? Хуже теперешнихъ французскихъ порядковъ. Тамъ короля и королеву обезглавили, а у насъ…

Князь не договорилъ и снова задумался.

XII.

Князь сдался, однако, на мягкое, дружеское увѣщаніе Наказова и позвалъ сына на совѣтъ, а чиновникъ оставилъ ихъ съ глазу на глазъ.

Александръ былъ пораженъ заявленіемъ отца и даже измѣнился въ лицѣ.

— Господи! — съ ужасомъ воскликнулъ онъ.

Но когда князь объяснилъ сыну, какой цѣной онъ можетъ искупить свою вину и спастись отъ кары, молодой человѣкъ какъ бы окаменѣлъ и стоялъ истуканомъ, но лицо его изъ тревожнаго становилось все яснѣе и, наконецъ, стало радостнымъ.

— Что же это ты? — изумился князь.

— Батюшка! — почти закричалъ молодой человѣкъ и бросился цѣловать отца.

— Ума ты рѣшился? Чего цѣлуешься? Аль отъ страха спятилъ?

— Батюшка, родитель! Коль скоро такъ, то я… Я не смѣлъ сказаться вамъ… Но теперь…

И молодой князь не успѣлъ объясниться подробно, какъ отецъуже понялъ все…

— Кто же она такая?..

— Здѣсь. Здѣсь она… Лунина!

Князь развелъ руками. И водворилось молчаніе, тягостное для Александра. Онъ ждалъ ежеминутно услыхать жестокое рѣшеніе своей участи.

— Ну, а сестренку за кого же намъ выдать замужъ!

— Батюшка, сестра тоже… тоже.

— Зазнобило и ее?

— Да-съ… Не очень, но все же таки…

— Кто же такой?

— Губернаторскій товарищъ Полозовъ.

— Чудеса въ рѣшетѣ! — вскрикнулъ князь. Все готово! Испечено и только въ ротъ клади! — почти растерянно прибавилъ онъ.

И снова, въ который уже разъ, наступило молчаніе.

— Ну, зови этого Зубовскаго гонца-посланца, — выговорилъ Можайскій тихо.

Александръ, чуя, что все принимаетъ хорошій оборотъ, выскочилъ въ двери.

Черезъ минуту Наказовъ уже входилъ въ комнату, но за нимъ слѣдомъ вошелъ и сталъ у порога самъ Лунинъ.

— Я согласенъ дать вамъ требуемую вами клятву, — сказалъ князь сурово. — Даю мое слово, коему всегда неизмѣнно былъ вѣренъ, что все будетъ по желанію князя Зубова.

— Вы уступили, стало быть? — спросилъ подходя Лунинъ. Князь, не замѣтившій сначала его присутствія, обернулся на его голосъ и выговорилъ:

— Нѣтъ-съ, я не уступилъ… Я собрался исполнить волю Божью, а не фаворитову.

— Суть не въ причинахъ, а въ самомъ дѣлѣ! Вы исполняете приказаніе, привезенное г. Наказовымъ.

— Да-съ. Потому что…

— Почему… Не мое дѣло! — сказалъ Лунинъ. — Въ такомъ случаѣ позвольте, князь, познакомить васъ съ моимъ другомъ Егоромъ Дмитріевичемъ Замазовымъ, бывшимъ засѣдателемъ нашего суда, который осенью просился къ вамъ помочь въ игрѣ актерской на вашемъ театрѣ. А вы все отказывали, разсуждая, что онъ не умѣетъ лицедѣйствовать. Теперь вы этого, полагаю, не скажете. Замазовъ Наказова отхватилъ не хуже, чѣмъ поваръ Захарка князя Можайскаго.

Князь вытаращилъ глаза на всѣхъ…

— То было ради святокъ, а это вотъ ради масляницы! — продолжалъ Лунинъ. А зачѣмъ мой пріятель показалъ вамъ свое искусство?.. Затѣмъ, князь, что долгъ платежемъ красенъ. Вы на себѣ испробовали, что не мудрено обморочить всякаго, только надо умѣть взяться. Мы повара и ключницу, принимая за князя и княгиню Можайскихъ, все-таки дивились, головами качали и руками разводили… А вы приняли засѣдателя земскаго суда за превосходительнаго посланца отъ Зубова изъ столицы, въ коей мой дорогой Егоръ Дмитричъ никогда отродясь и не бывалъ. Теперь мы квиты, князь. Не про себя одного сказываю я, а про все здѣшнее дворянство, такъ какъ всѣмъ извѣстно, какая комедія долженствуетъ произойти у меня въ домѣ. И, конечно, завтра же будетъ извѣстно всѣмъ, какъ второй, уже мой, машкерадъ окончился.

И опять въ комнатѣ наступила удивительная, гробовая тишина…

Наконецъ, князь поднялся и выговорилъ глухимъ голосомъ, обращаясь къ сыну.

— Поѣдемъ…

— Батюшка! — воскликнулъ Александръ. — Одно ваше слово… и все обернется хорошо, радостно. Вспомните, что я говорилъ вамъ.

Князь, двигавшійся къ дверямъ, остановился и провелъ рукой по лицу и какъ бы послѣ минутнаго колебанья произнесъ мягко:

— Владиміръ Андреевичъ, гдѣ ваша дочка? Негодно гостю быть въ домѣ, а хозяйки, хоть и молодой, не видѣть и не знать.

— Если вамъ угодно познакомиться съ моей Олей, то это для меня большая честь, — выговорилъ Лунинъ съ чувствомъ. — Пожалуйте, она въ гостиной.

Всѣ двинулись, молча прошли корридоръ и вышли въ гостиную.

— Оля! — позвалъ Лунинъ. — Князь желаетъ съ тобой познакомиться.

Молодая дѣвушка, поднявшаяся съ мѣста навстрѣчу къ гостямъ, оробѣвшая, взволнованная, какъ виноватая, подошла къ князю, поникнувъ головой и опустивъ глаза.

— Подыми глазки на меня, моя касатка, — кротко и ласково вымолвилъ князь.

Дѣвушка робко глянула въ лицо старика.

— Всѣмъ взяла — произнесъ князь тихо. — Да, мой молодецъ не дуракъ… Ну, поцѣлуй меня. Скажи мнѣ, желаешь ли ты быть моей дочерью?

Оля понурилась и заплакала.

— Вотъ эти слезы, моя дорогая, — воскликнулъ князь, — слезы вмѣсто радостнаго прыганья, всю тебя пояснили мнѣ! И теперь я будто годъ тебя знаю и всю насквозь вижу. Владиміръ Андреевичъ, отдадите ли вы сыну ваше сокровище?

— Князь, я сегодня только узналъ отъ дочери и вашего сына… — началъ Лунинъ.

— Отдадите ли? — перебилъ князь.

— Я опасаюсь, что вы подумаете, что я подстраивалъ счастье своей дочери, — растерянно отозвался Лунинъ. — А я вамъ мстилъ за себя и друзей. Повторяю вамъ, что я опасаюсь… Я не знаю…

— Ну, такъ, женихъ и невѣста, поцѣлуйтесь. А мы съ тобой, Владиміръ Андреевичъ, давай, тоже облобызаемся.

И князь прослезился.

— Видно, на все воля Божія, даже на потѣшничество и машкерады. Не измысли я глупой потѣхи, не было бы, пожалуй, и того, изъ-за чего я теперь слезы утираю… А я не изъ ревуновъ… Ну, а дворяне всѣ узнаютъ завтра, какъ вы меня здѣсь сугубо въ шуты вырядили.

— Всячески постараюсь, да не знаю… — отвѣтилъ Лунинъ.

— Какъ не знаете? Ну, такъ, слушай ты… будущая княгиня Ольга Влэдиміровна Можайская. Возбрани отцу срамить свекра! — вскрикнулъ князь шутливо-торжественно. — А ты, Александръ, скачи въ городъ, тащи ко мнѣ, охотой ли, силой ли, жениха для сестры своей. По щучьему велѣнью предоставь мнѣ губернаторскаго товарища… Вѣдь и ты по этакому велѣнью въ женихи попалъ… Ей-Богу все сдается точно какъ во снѣ! Или какъ въ сказкѣ сказывается: «По щучьему велѣнью, по моему прошенью, стань передо мной, какъ листъ передъ травой!»