МАШИНА СЛАВЫ.
правитьЧто за шопотъ со всѣхъ сторонъ!.. Что за оживленіе, смѣшанное съ нѣкоторымъ смущеніемъ на всѣхъ лицахъ!
— Въ чемъ же дѣло?
— Дѣло въ томъ… ахъ! дѣло въ извѣстіи, не имѣющемъ себѣ подобнаго въ новыхъ лѣтописяхъ Человѣчества.
Дѣло идетъ о необычайномъ изобрѣтеніи барона Боттома, инженера Баѳибіуса Боттома.
Грядущія поколѣнія будутъ креститься при этомъ имени (ужъ извѣстномъ по ту сторону океана), какъ при имени доктора Грава и нѣкоторыхъ другихъ изобрѣтателей, истинныхъ апостоловъ Полезнаго. Судите сами, преувеличиваемъ ли мы дань восхищенія, удивленія и благодарности, должную ему! Продуктомъ его машины является Слава! Она производитъ славу, какъ розовый кустъ производитъ розы! Аппаратъ знаменитаго физика вырабатываетъ Славу.
Его машина поставляетъ ее. Она зарождаетъ ее органическимъ и неизбѣжнымъ образомъ. Она покрываетъ васъ ею — даже въ томъ случаѣ, если вы не хотите ея: вы бѣжите отъ нея, — она васъ преслѣдуетъ.
Однимъ словомъ, Машина Боттома спеціально предназначена для удовлетворенія лицъ того или другого пола, называемыхъ Драматургами, которые, будучи лишены при рожденіи (по непонятной, роковой случайности) той способности, отнынѣ не имѣющей значенія, которую послѣдніе литераторы упорно пятнаютъ еще именемъ Генія, — тѣмъ не менѣе страстно желаютъ доставить себѣ, смотря по своимъ особенностямъ, мирты Шекспира, аканты Скриба, пальмы Гёте и лавры Мольера. Что за человѣкъ этотъ Боттомъ! Будемъ судить объ этомъ по анализу, по холодному анализу его пріемовъ, — съ двухъ точекъ зрѣнія: съ абстрактной и конкретной.
А priori встаютъ три вопроса:
1) Что такое Слава?
2) Между машиной (средствомъ физическимъ) и Славой (цѣлью духовной) можетъ ли быть опредѣлена общая точка, составляющая ихъ единство?
3) Что образуетъ этотъ «средній терминъ»?
Поставивъ эти вопросы, мы перейдемъ къ описанію механизма, который съ совершенной полнотой рѣшаетъ ихъ.
Начнемъ.
1) Что такое Слава?
Если вы обратитесь съ подобнымъ вопросомъ къ одному изъ тѣхъ забавниковъ, которые парадируютъ на газетныхъ подмосткахъ и хорошо умѣютъ поднимать на-смѣхъ самыя священныя традиціи, то, безъ сомнѣнія, онъ отвѣтитъ вамъ что-нибудь въ этомъ родѣ:
— Машина Славы, говорите вы?.. Въ самомъ дѣлѣ, вѣдь есть же паровая машина? — а что такое слава, какъ не легкій паръ? — какъ… не родъ дыма?.. какъ…
Естественно, что вы повернетесь спиной къ этому несчастному скомороху, слова котораго — лишь звукъ, производимый языкомъ о нёбо.
Обратитесь вы къ поэту, и вотъ, приблизительно, рѣчь, которая выльется изъ его доблестной гортани:
«Слава — это блистаніе чьего-нибудь имени въ памяти людей. Чтобы дать себѣ отчетъ о свойствѣ литературной славы, надо взять примѣръ.
Итакъ, мы предположимъ, что въ нѣкоемъ залѣ собралось двѣсти слушателей. Если вы произнесете случайно передъ ними имя: „Скрибъ“ (возьмемъ это), электризующее впечатлѣніе, которое произведетъ на нихъ это имя, можетъ быть заранѣе выражено въ слѣдующемъ рядѣ восклицаній (ибо всѣ въ настоящее время знаютъ своего Скриба):
— Сложный умъ! Обольстительный геній! Плодовитый драматургъ. Ахъ, да, авторъ Чести и Денегъ!… Онъ заставлялъ смѣяться нашихъ отцовъ!
— Скрибъ? — Фю-фю!.. Чортъ возьми!!! Ого!
— Но!.. Онъ умѣетъ повернуть куплетъ! Глубокъ подъ смѣющеюся внѣшностью! Вотъ ужъ кому было все равно, что о немъ говорили! Сильное перо! Великій человѣкъ; онъ заслужилъ свой вѣсъ золотомъ[1].
— И набившій руку во всѣхъ сценическихъ эффектахъ! и т. д.
Хорошо.
Затѣмъ, если вы произнесете имя одного изъ его собратьевъ, напримѣръ… Мильтона, то есть причина надѣяться, что, во-первыхъ, изъ двухъ сотъ человѣкъ сто девяносто восемь никогда не читали и даже не перелистывали этого писателя, и что, во-вторыхъ, одинъ только Великій Архитекторъ Міра можетъ знать, какимъ образомъ читали его два остальныхъ, такъ какъ, по нашему наблюденію, на всемъ земномъ шарѣ не бываетъ болѣе сотни людей на каждый вѣкъ (и то едва лні), способныхъ что-нибудь читать, хотя бы ярлыки на горчичныхъ банкахъ.
Тѣмъ не менѣе, при имени Мильтона подымется въ пониманіи слушателей въ ту же минуту неизбѣжная задняя мысль о произведеніяхъ гораздо меньше интересныхъ, съ позитивной точки зрѣнія, нежели произведенія Скриба. — Но эта смутная осторожность будетъ тѣмъ не менѣе такова, что, даже оказывая больше практическаго уваженія Скрибу, мысль о всякой параллели между Мильтономъ и этимъ послѣднимъ все же покажется (инстинктивно и несмотря ни на что) мыслью о параллели между скипетромъ и парою туфель, какъ бы ни былъ бѣденъ Мильтонъ и какія бы деньги ни заработалъ Скрибъ, какова бы ни была неизвѣстность, въ которой долго оставался Мильтонъ, и какъ бы ни былъ уже всемірно извѣстенъ Скрибъ. Однимъ словомъ, слушатели испытаютъ здѣсь отъ стиховъ Мильтона, имъ даже неизвѣстныхъ, такое впечатлѣніе, воплощенное въ самомъ имени автора, — какъ если бы они читали Мильтона. Въ самомъ дѣлѣ, литература въ собственномъ смыслѣ существуетъ не болѣе, чѣмъ отвлеченное пространство, и то, что мы помнимъ о великомъ поэтѣ, это скорѣе впечатлѣніе величія, которое онъ намъ оставилъ въ своихъ произведеніяхъ и черезъ нихъ, а не сами эти произведенія, и это впечатлѣніе, подъ покровомъ человѣческой рѣчи, живетъ въ самыхъ грубыхъ и вульгарныхъ отголоскахъ. И вотъ, когда такой феноменъ точно констатированъ по отношенію къ какому-либо произведенію, то результатъ этого констатированія и называется Славой!»
Вотъ вкратцѣ то, что отвѣтитъ нашъ поэтъ; мы заранѣе можемъ подтвердить это, даже третьему сословію, — такъ какъ опрашивали людей, занявшихся Поэзіей.
Ну, а что касается насъ лично, мы, не колеблясь, отвѣтимъ въ заключеніе, что эта фразеологія, сквозь которую проглядываетъ чудовищное хвастовство, столь же пуста, какъ та слава, которую она превозноситъ! — Впечатлѣніе? — Что это такое? — Развѣ мы дураки?.. Нужно намъ самимъ разсмотрѣть съ откровенной простотой, что такое Слава! — Мы хотимъ произвести добросовѣстный опытъ надъ Славой. А той славы, о которой намъ только-что говорили, не, только не пожелаетъ пріобрѣсти, но и не согласится терпѣть никто изъ почтенныхъ и истинно серьезныхъ людей! Если бы даже ему за это предложили платить жалованіе! — Такъ мы надѣемся, по крайней мѣрѣ, если рѣчь идетъ о современномъ обществѣ.
Мы живемъ въ вѣкѣ прогресса, въ которомъ, — употребляя, совершенно точно, выраженіе поэта (великаго Буало), — кошка есть КОШКА.
Какъ слѣдствіе всего вышеизложеннаго, и принимая во вниманіе всемірный опытъ современнаго Театра, мы полагаемъ, что Слава выражается въ знакахъ и изъявленіяхъ, ощутительныхъ для всѣхъ! А не въ пустыхъ рѣчахъ, болѣе или менѣе торжественно произнесенныхъ. Мы — изъ тѣхъ, которые никогда не забываютъ, что пустая бочка даетъ звукъ болѣе громкій, чѣмъ полная.
Короче, мы доказываемъ и подтверждаемъ, что чѣмъ болѣе драматическое произведеніе стряхиваетъ съ публики сонливость, чѣмъ болѣе вызываетъ восторговъ, срываетъ апплодисментовъ и производитъ шума вокругъ себя, чѣмъ болѣе лавровъ и миртъ его окружаетъ, чѣмъ больше слезъ оно заставляетъ пролить и прозвучать взрывовъ хохота, чѣмъ болѣе оно производитъ, — такъ сказать, насильно, — дѣйствія на толпу, чѣмъ болѣе, наконецъ, оно импонируетъ, — тѣмъ болѣе оно соединяетъ въ себѣ тѣмъ самымъ обычные симптомы шедевра и тѣмъ болѣе, слѣдовательно, оно заслуживаетъ славы. Отрицать это было бы — отрицать очевидность. Здѣсь нужно не пустословить, а основываться на положительныхъ фактахъ и вещахъ; мы апеллируемъ къ сознанію Публики, которая, слава Богу, не довольствуется болѣе словами и фразами. И мы увѣрены, что въ этомъ случаѣ она съ нами согласна.
Установивъ это, спросимъ: возможно ли найти правильное соотношеніе между двумя членами (на видъ несовмѣстимыми) этой задачи (на первый взглядъ неразрѣшимой): Чисто механическій приборъ, предложенный, какъ средство, чтобы безошибочно достичь чисто духовной цѣли?
Да!..
Человѣчество (надо въ этомъ сознаться) ранѣе абсолютнаго разрѣшенія задачи, даннаго барономъ, нашло уже нѣчто приближающее къ нему; но это средство было въ зачаточномъ и жалкомъ состояніи: оно было дѣтствомъ искусства! его лепетомъ! — Это средство было тѣмъ, что еще въ наши дни зовется по театральной терминологіи «Клакой».
Въ самомъ дѣлѣ, Клака — это, машина, сдѣланная изъ людей и, слѣдовательно, доступная усовершенствованію. У всякой славы есть своя Клака, т.-е. своя тѣнь, своя сторона обмана, механизма и небытія (ибо Небытіе есть начало всего), которую можно было бы вообще назвать смекалкой, интригой, изворотливостью, Рекламой,
Театральная Клака — лишь одно изъ ея подраздѣленій. И когда знаменитый режиссеръ театра Портъ-Сенъ-Мартена, въ день перваго представленія, сказалъ своему безпокойному директору: «Пока въ залѣ останется хоть одинъ изъ этихъ негодяевъ (платныхъ зрителей), я ни за что не отвѣчаю!» — онъ доказалъ, что понималъ, какъ изготовляется Слава. — Онъ произнесъ истинно безсмертныя слова! И его фраза поражаетъ какъ лучъ свѣта.
О, чудо!.. Вѣдь на Клаку, — на нее, повторяемъ, а не на что другое, — властно опустилъ Боттомъ свой орлиный взоръ! Ибо истинно великій человѣкъ не брезгаетъ ничѣмъ: онъ пользуется всѣмъ, минуя остальное.
Да! баронъ возродилъ ее, если не обновилъ, и онъ заставитъ, наконецъ, санкціонировать ее, говоря языкомъ газетъ.
Кто же, особенно среди большинства публики, проникъ въ тайны, въ безчисленные рессурсы, въ пропасти изобрѣтательности этого Протея, этой гидры, этого Бріарея, называемаго Клакой?
Найдутся люди, которые съ самодовольной улыбкой возразятъ намъ, что: 1) Клака внушаетъ отвращеніе авторамъ; 2) что публикѣ она прискучила; 3) что она выходитъ изъ употребленія. Но мы тотчасъ же докажемъ имъ, что, если они будутъ говорить подобныя вещи, то упустятъ случай помолчать, который не представится, можетъ быть, никогда болѣе.
1) Автору Клака внушаетъ отвращеніе?.. Прежде всего, гдѣ такой человѣкъ? Какъ-будто бы каждый авторъ въ день перваго представленія не усиливаетъ еще Клаки своими друзьями, насколько можетъ, поручая имъ «заботиться объ успѣхѣ». На что друзья, всѣ гордые этимъ соучастіемъ (Боже мой! такимъ невиннымъ), отвѣчаютъ неизмѣнно, прищуривая глаза и указывая на свои добрыя, большія, чистосердечныя руки: «Разсчитывайте на паши колотушки».
2) Публикѣ прискучила Клака?.. — Да, и многія другія вещи, которыя она все-таки терпитъ! Развѣ она не обречена на безпрерывное скучаніе отъ всего и отъ самой себя? Доказательствомъ чего служитъ самое ея присутствіе въ Театрѣ. Она бываетъ тамъ лишь для того, чтобы постараться развлечься, бѣдняжка! И чтобы попытаться бѣжать отъ самой себя! Поэтому, — говорить, что публикѣ что-то прискучило, значитъ, въ сущности не сказать ничего. Какое дѣло Клакѣ, что она прискучила публикѣ? Публика Клаку терпитъ, содержитъ и увѣряетъ себя, что Клака необходима, «по крайней мѣрѣ, для актеровъ». Пойдемъ дальше.
3) Клака вышла изъ употребленія? Одинъ вопросъ: Когда же она была въ болѣе цвѣтущемъ состояніи? Бываетъ ли нужно вызвать смѣхъ? Въ мѣстахъ, которыя хотятъ быть остроумными и гдѣ нужно подчеркнуть конецъ фразы, вдругъ раздается въ залѣ легкій шорохъ продолжительнаго и сдержаннаго смѣха, похожаго на тотъ, что сжимаетъ чью-либо діафрагму подъ опьянѣніемъ непреодолимаго комическаго впечатлѣнія. Этого легкаго шума иногда достаточно, чтобы заставить хохотать цѣлую залу. Это — та капля воды, что заставляетъ сосудъ литься черезъ край. А такъ какъ никому не хочется смѣяться безъ причины или дать себя «увлечь» кѣмъ бы то ни было, то признаютъ, что пьеса смѣшна и что на ней забавлялись; а это — все. Господинъ, произведшій тотъ шумъ, едва стоитъ одинъ наполеондоръ (Клака).
Нужно ли довести до овацій какой-нибудь одобрительный ропотъ, вырвавшійся, по несчастью, у публики? Римъ всегда на своемъ мѣстѣ. На это имѣется «Уа-Уау».
«Уа-Уау» — это браво, доведенное до пароксизма, это — сокращеніе, исторгнутое энтузіазмомъ, въ то время какъ изступленный, восхищенный, со сдавленной гортанью человѣкъ можетъ произнесть изъ итальянскаго слова «браво» лишь гортанный крикъ Уа-Уау. Это начинается потихоньку съ самаго слова браво, неясно выговореннаго двумя или тремя голосами; потомъ оно раздувается, переходитъ въ брао, потомъ усиливается всей топающей ногами публикой, потомъ возносится до окончательнаго крика «Бра-уа-уау», что представляетъ собою почти лай. Это-то и есть овація. Цѣна: три золотыхъ монеты стоимостью въ двадцать франковъ каждая… (Еще Клака).
Бываетъ ли нужно въ какой-нибудь безнадежной партіи отвлечь быка и отклонить его гнѣвъ? Появляется Господинъ съ букетомъ. Вотъ что это такое. Посреди снотворной тирады, которую произноситъ jeune première, испуганная гробовымъ молчаніемъ, царящимъ въ залѣ, изъ ложи нагибается впередъ господинъ, превосходно одѣтый, со стеклышкомъ въ глазу и бросаетъ на сцену букетъ, потомъ шумно и медленно хлопаетъ обѣими длинными и вытянутыми руками, не обращая вниманія ни на общее молчаніе, ни на тираду, которую прерываетъ. Этотъ маневръ сдѣланъ съ цѣлью компрометировать честь актрисы, заставить улыбнуться Публику, всегда падкую на всякія «шашни». И Публика въ самомъ дѣлѣ перемигивается. Каждый указываетъ на происходящее своему сосѣду, дѣлая видъ, что онъ «въ курсѣ дѣла»; смотрятъ поперемѣнно то на господина, то на актрису, наслаждаются смущеніемъ молодой женщины. Затѣмъ толпа удаляется, немного утѣшенная инцидентомъ въ глупости пьесы. И снова бѣгутъ въ театръ въ надеждѣ увидѣть подтвержденіе событію. Въ общемъ: полууспѣхъ для автора. Цѣна: какихъ-нибудь тридцать франковъ, не считая цвѣтовъ (Все та же Клака).
Развѣ мы кончили бы когда-нибудь, если бы захотѣли разсмотрѣть всѣ средства хорошо организованной Клаки! Назовемъ, все же, для такъ называемыхъ «сложныхъ» пьесъ и для чувствительныхъ драмъ: Крики испуганныхъ женщинъ, подавленныя Рыданія, настоящія заразительныя Слезы, неожиданный и тотчасъ же сдержанный Смѣхъ зрителя, который понимаетъ послѣ другихъ (монета въ шесть ливровъ), Скрежетъ табакерокъ, къ великодушнымъ глубинамъ которыхъ прибѣгаетъ растроганный человѣкъ, Завыванія, Удушья, Бисы, Вызовы, молчаливыя Слезы, Угрозы, Вызовы съ Завываніями, Знаки одобренія, высказанныя Мнѣнія, Вѣнки, Принципы, Убѣжденія, Нравственныя склонности, Припадки падучей, Роды, Пощечины, Самоубійства, Шумъ споровъ (Искусство для Искусства, Форма и Идея) и т. д. Остановимся. А то зритель вообразить, что онъ, самъ того не зная, составляетъ часть Клаки (что, впрочемъ, есть абсолютная и неоспоримая истина); но полезно оставить въ его умѣ на этотъ счетъ нѣкоторую неувѣренность.
Послѣднимъ словомъ Искусства является то, когда сама Клака кричитъ: «Долой Клаку», и, наконецъ, дѣлаетъ видъ, что она сама увлечена и аплодируетъ въ концѣ пьесы, какъ-будто бы она была, дѣйствительно, Публикой и какъ-будто она съ Публикой помѣнялась ролями: она тогда умѣряетъ слишкомъ бурныя проявленія восторга и указываетъ на предѣлъ.
Живая статуя, сидящая при полномъ освѣщеніи среди публики, Клака является офиціальнымъ доказательствомъ, признаннымъ символомъ неспособности толпы самой разобраться въ цѣнности того, что она слышитъ. Однимъ словомъ, Клака для драматической Славы то же, чѣмъ были Плакальщицы для Печали.
Теперь можно выкрикивать, вмѣстѣ съ волшебникомъ изъ Тысячи и одной ночи: «Кто хочетъ мѣнять старыя лампы на новыя?» Требовалось изобрѣсть такую машину, которая стала бы для Клаки тѣмъ, чѣмъ желѣзная дорога была для почтовой повозки, и которая предохранила бы драматическую Славу отъ тѣхъ превратностей и того риска, которымъ она порою подвергается. Требовалось: во-первыхъ, усовершенствовать несовершенныя, случайныя, опасныя стороны чисто человѣческой Клаки и замѣнить ихъ абсолютной точностью Механизма; во-вторыхъ, — и въ этомъ состояла величайшая трудность! — открыть (вѣроятно, возбудивъ его въ ней) въ душѣ публики то чувство, благодаря которому грубыя машинныя проявленія Славы были бы усвоены, санкціонированы и подписаны духомъ Большинства, какъ нравственно для него обязательныя.
Въ этомъ-то именно и долженъ былъ состоять тотъ «средній терминъ», о которомъ мы говорили выше.
Еще одинъ ударъ: это казалось невозможнымъ. Но баронъ Боттомъ не попятился отъ этого слова (которое разъ навсегда слѣдовало бы вычеркнуть изъ словаря), и отнынѣ, благодаря его Машинѣ, будь у актера памяти меньше, чѣмъ у коноплянки, будь авторъ сама Тупость, а зритель болѣе глухъ, чѣмъ горшокъ, — побѣда будетъ полной.
Собственно говоря, Машина Боттома — это сама зрительная зала. Машина къ ней прилажена. Она составляетъ ея существенную часть. Она распредѣлена по ней такъ, что всякое произведеніе, драматическое или иное, проникая туда, становится шедевромъ. Такимъ образомъ, значеніе зрительной залы, сравнительно съ современными театрами, сильно измѣняется. Великій инженеръ уже беретъ подряды, принимаетъ на себя всю перестройку и обезпечиваетъ съ авторскаго гонорара 10 % скидки съ цѣны обычной Клаки. (Уже взяты привилегіи и учреждены товарищества на вѣрѣ въ Нью-Іоркѣ, Барселонѣ и Вѣнѣ.)
Стоимость Машины, примѣнительно къ средняго размѣра залѣ, не очень разорительна; довольно значительны лишь первыя затраты, содержаніе же хорошо устроеннаго аппарата необременительно. Механическія детали и употребленныя въ дѣло средства въ высшей степени просты, какъ все истинно-прекрасное. Это — наивность генія. Кажется, какъ-будто бы видишь все это во снѣ. Не осмѣливаешься понимать! Лишь закусываешь кончикъ своего указательнаго пальца, кокетливо спуская глаза. — Такъ, число золоченыхъ и розовыхъ амурчиковъ на балконахъ, каріатидъ на аванъ-сценахъ и т. д. умножено, и они размѣщены почти всюду. Въ ихъ ртахъ, гдѣ устроены рупоры фонографовъ, находятся маленькія дырочки съ мѣхами, которыя, будучи приводимы въ движеніе электричествомъ, производятъ то «Уах-ау», то Крики: «Долой шайку!»'то Смѣхъ, Рыданія, Бисы, Споры, Принципы, Звуки табакерокъ и т. д. и всѣ общественные Звуки въ усовершенствованномъ видѣ. Особенно гарантированы, какъ утверждаетъ Боттомъ, Принципы.
Тутъ Машина незамѣтно усложняется, и концепція ея дѣлается все болѣе и болѣе глубокой; трубки свѣтового газа замѣняются другими трубками газа веселящаго и вызывающаго слезы, Балконы заняты внутри машинами; онѣ скрываютъ невидимые металлическіе кулаки — предназначенные для того, чтобы будить, при надобности, Публику — и снабжены букетами и вѣнками. Онѣ сразу засыпаютъ сцену миртами и лаврами съ именемъ Автора, написаннымъ золотыми буквами. Подъ каждымъ изъ сидѣній креселъ партера или балкона, отнынѣ прикрѣпленныхъ къ паркетамъ, уложены (такъ сказать, въ запасъ) пара очень красивыхъ рукъ изъ дубоваго дерева, сдѣланныхъ по гравюрамъ Дебаролля, выточенныхъ рѣзцомъ и затянутыхъ, въ перчатки изъ двойной телячьей кожи соломеннаго цвѣта, для дополненія иллюзіи. Было бы излишнимъ указывать ихъ назначеніе здѣсь. Эти руки тщательно скопированы съ точенаго изображенія самыхъ знаменитыхъ образцовъ, дабы качество аплодисментовъ стало отъ этого лучше. Такъ, рукамъ Наполеона, Маріи-Луизы, мадамъ де-Севинье, Шекспира, дю-Террайля, Гёте, Шапелэна и Данте, снятымъ съ рисунковъ лучшихъ сочиненій по хиромантіи, было отдано, при передачѣ токарю, предпочтеніе, какъ нормальнымъ единицамъ и общимъ типамъ.
Подъ самыми ножками каждаго кресла скрываются небольшія трости (бычачьи жилы и желѣзное дерево) съ наконечниками изъ варенаго каучука, подкованныя большими гвоздями; приводимыя въ движеніе пружинами съ валиками, онѣ предназначены къ тому, чтобы ударять поперемѣнно и быстро по полу во время овацій, вызововъ и топанья. При малѣйшемъ перерывѣ электро-магнитнаго тока толчокъ приведетъ все въ сотрясеніе съ такимъ единодушіемъ, что никогда, на памяти Клаки, ничего подобнаго не было слышно; то будетъ обвалъ рукоплесканій. И Машина такъ сильна, что, при надобности, отъ нея можетъ буквально рухнуть самая зала. Авторъ былъ бы погребенъ въ своемъ тріумфѣ, подобно тому юному начальнику, погибшему при взятіи Равенны, котораго оплакивали всѣ женщины. Т(будетъ громъ, залпъ, апоѳезъ вызововъ, криковъ браво, сужденій, Уа-уау, звуковъ всякаго рода, даже непріятныхъ, спазмовъ, убѣжденій, трепетаній, идей и славы, показывающейся со всѣхъ сторонъ сразу, какъ въ самыхъ скучныхъ, такъ и въ самыхъ прекрасныхъ мѣстахъ пьесы, безъ различія. Риску не можетъ быть никакого.
И тогда-то свершается неизбѣжное магнетическое явленіе, санкціонирующее этотъ шумъ и придающее ему абсолютную цѣнность; это явленіе — оправданіе Машины Славы, которая безъ него была бы почти мистификаціей. — Вотъ оно. Въ немъ-то и заключается высшая сущность, изъ ряду выходящая находчивость, сверкающій и, геніальный блескъ изобрѣтенія Боттома. Вспомнимъ раньше всего, чтобы хорошо постичь идею этого генія, что средніе люди не любятъ возставать противъ общественнаго мнѣнія.
Душамъ ихъ свойственно быть съ колыбели; убѣжденной, во что бы то ни стало, въ слѣдующей аксіомѣ: «Этотъ человѣкъ имѣетъ успѣхъ: слѣдовательно, вопреки дуракамъ и завистникамъ, это достославный и способный умъ. Будемъ подражать ему, если можемъ, и станемъ на его сторону, на всякій случай, хотя бы лишь для того, чтобы не показаться глупымъ».
Таково, не правда ли, разсужденіе, таящееся въ самой атмосферѣ Залы.
Теперь, если той дѣтской Клаки, которой мы пользуемся въ настоящее время, достаточно, чтобы, какъ результатъ, вызвать увлеченія, о которыхъ мы упоминали, то что же будетъ при Машинѣ, если принять въ расчетъ это общее настроеніе? — Публика, которая уже подвергалась вліянію человѣческой Машины-Клаки, отлично видя всю ея глупость, отдается теперь увлеченію тѣмъ охотнѣе, что на этотъ разъ оно будетъ внушено ей настоящей машиной: — Духъ вѣка, не будемъ этого забывать, принадлежитъ машинамъ!
Какъ бы ни былъ холоденъ зритель, но, слыша все, что происходитъ вокругъ него, онъ легко даетъ втянуть себя въ общій восторгъ. Такова сила вещей. Скоро и онъ начинаетъ аплодировать такъ, что все ломится, и вполнѣ искренно. Онъ, какъ и всегда, чувствуетъ себя согласнымъ съ Большинствомъ. И тогда ужъ онъ готовъ надѣлать, будь онъ въ силахъ, больше шуму, чѣмъ сама Машина, если бы только не боялся обратить на себя вниманіе.
Такимъ образомъ, — вотъ и рѣшеніе задачи: средство физическое осуществляетъ духовную цѣль — успѣхъ становится дѣйствительностью!.. Слава воистину появляется въ залѣ! И пусть обманчивая сторона Аппарата Боттома исчезнетъ, подлинно сливаясь съ блескомъ самой Правды!
Если же пьеса будетъ написана какимъ-нибудь простымъ невѣждою или же какимъ-нибудь до того слюнявымъ педантомъ, что выслушать хотя бы одну сцену станетъ невозможнымъ, — для предохраненія отъ всякаго риска, аплодисменты не будутъ смолкать отъ поднятія занавѣса до его паденія.
Сопротивленіе невозможно. При необходимости нѣсколько креселъ будутъ оставлены для признанныхъ поэтовъ съ утвержденнымъ геніемъ, однимъ словомъ, для упорствующихъ и для завѣдомыхъ враговъ: вольтовъ столбъ пошлетъ свою искру въ ручки подозрительныхъ креселъ и силой заставитъ сидящихъ аплодировать. И тогда будутъ говорить: «Очевидно, это чрезвычайно хорошо, разъ Они сами принуждены аплодировать!»
Безполезно прибавлять, что, если бы кто-нибудь изъ драматурговъ вздумалъ когда-нибудь (пользуясь — слѣдуетъ все предвидѣть — неумѣстнымъ вмѣшательствомъ не въ свое дѣло какихъ нибудь плохо освѣдомленныхъ Государственныхъ мужей) поставить свое «произведеніе» безъ купюръ, безъ просвѣщенныхъ помощниковъ и безъ директорскихъ вмѣшательствъ, — Машина, своимъ обратнымъ дѣйствіемъ, которымъ обязаны мы неисчерпаемой и истинно-провиденціальной изобрѣтательности Боттома, сумѣла бы отмстить за добрыхъ людей. Т.-е., вмѣсто того, чтобы покрывать Славой, на этотъ разъ она принялась бы шикать, ревѣть, свистать, лягаться, каркать, тявкать и такъ оплевывать «пьесу», что не было бы возможно услышать ни единаго предательскаго слова! Никогда, со времени знаменитаго вечера Тангейзера въ Парижской Оперѣ, ничего подобнаго не было бы слышно. Такимъ образомъ, довѣрчивость приличныхъ людей, а главное Буржуазіи, не будетъ никогда обманута, какъ это случается — увы! — слишкомъ часто. Тревожный кличъ раздастся сразу, какъ нѣкогда въ Капитоліи при нападеніи галловъ. Двадцать Андроидъ[2], вышедшихъ изъ мастерскихъ Эдиссона, съ лицами, исполненными достоинства, съ улыбкой, умной и скромной, съ изысканнымъ цвѣткомъ въ петличкѣ, прилажены къ Машинѣ: въ случаѣ отсутствія или нездоровья ихъ моделей, Андроиды распредѣляются по ложамъ въ позахъ глубочайшаго презрѣнія, которыя и даютъ тонъ зрителямъ. Если, противъ обыкновенія, эти послѣдніе попытаются воспротивиться и пожелаютъ слушать, автоматы начнутъ кричать: «Пожаръ!» — что превратитъ положеніе дѣлъ въ отчаянную сумятицу давки и подлинныхъ воплей. «Пьеса» все же не будетъ спасена!
Что касается до Критики, то не стоитъ объ ней и заботиться. Когда драматическія произведенія будутъ писаться людьми, достойными одобренія, серьезными и вліятельными особами, основательными знаменитостями и съ вѣсомъ, Критика, — за исключеніемъ нѣкоторыхъ крайнихъ нелюдимовъ, голосъ которыхъ, теряясь въ общемъ гулѣ, лишь усилитъ его, — будетъ вполнѣ побѣждена: она станетъ соперничать по энергіи съ Аппаратомъ Боттома.
Къ тому же, критическія Статьи, изготовляемыя заранѣе, вѣдаются особымъ приспособленіемъ Машины: ихъ редакція упрощена печатаніемъ со старыхъ клише, переодѣтыхъ и заново покрытыхъ лакомъ, — и Машина Боттома будетъ выпускать ихъ наподобіе Мельницъ для молитвъ у китайцевъ, нашихъ предшественниковъ во всемъ, что касается Прогресса[3].
Аппаратъ Боттома сокращаетъ приблизительно такимъ же образомъ трудъ Критики: такъ, онъ избавляетъ отъ излишняго пота, отъ ошибокъ противъ элементарной грамматики, отъ всякой ахинеи и отъ пустыхъ фразъ, уносимыхъ вѣтромъ! Фельетонисты, любители сладкаго far-niente, могутъ уговариваться съ барономъ, какъ только онъ прибудетъ. На случай ребяческаго самолюбія обѣщается самая ненарушимая тайна. Цѣны установлены (prix fixe) и обозначены въ опредѣленныхъ цифрахъ, во главѣ каждой статьи; плата за каждое слово смотря по шрифту. Если же Статья должна быть подписана «именемъ», то за Славу платится особо.
Въ отношеніи правильности строкъ, въ отношеніи лоска, строжайшей логики и механической связи идей, эти статьи имѣютъ надъ статьями, писанными «отъ руки», то же неоспоримое превосходство, которое имѣютъ, напримѣръ, работы швейной машины надъ работами, исполненными старинной иглой. Нельзя и сравнивать! Что такое силы отдѣльнаго человѣка, въ наше время, передъ силами машины?
Особенно будутъ оцѣнены благотворные результаты этихъ Статей Боттома послѣ провала драмы какого-нибудь великаго поэта!
Тутъ будетъ, какъ говорится, послѣдній ударъ!… Какъ выборъ и перемываніе самыхъ устарѣлыхъ, мучительныхъ, тошнотворныхъ, клеветническихъ и слюнявыхъ пошлостей, выкудахтанныхъ передъ входомъ въ родную сточную трубу, эти Статьи не оставятъ Публикѣ желать ничего лучшаго. Онѣ будутъ совершенно готовы! Онѣ дадутъ полнѣйшую иллюзію!
Съ одной стороны, будетъ казаться, что читаешь человѣческія статьи о живыхъ великихъ людяхъ, а съ другой стороны, — какая законченность въ гадости! Что за квинтъ-эссенція гнусности!
Появленіе этихъ статей будетъ, навѣрное, однимъ изъ величайшихъ успѣховъ этого вѣка. Баронъ представилъ нѣсколько образчиковъ многимъ изъ нашихъ остроумнѣйшихъ критиковъ: они вздыхали и роняли свои перья отъ восхищенія! Въ этихъ статьяхъ на каждой запятой пр" ступаетъ то впечатлѣніе покоя, которымъ вѣетъ, напримѣръ, отъ восхитительныхъ словъ, которыя произнесъ — небрежно обмахиваясь своимъ кружевнымъ платкомъ — маркизъ де Д***, редакторъ Gazette du Roi, сказавшій Людовику XIV: «Ваше величество, не послать ли бульона великому Корнелю, который при смерти?…»
Главная комната Основной Клавіатуры Машины устраивается подъ углубленіемъ, называемымъ въ театрѣ суфлерской Будкой. Тамъ находится Надзиратель, который долженъ быть человѣкомъ вѣрнымъ, испытанной честности, съ наружностью приличной, хотя бы, напримѣръ, какъ у сторожей изъ пассажа. У него подъ рукой находятся электрическіе прерыватели и коммутаторы, регуляторы, щупы, ключи отъ трубокъ съ прото-газомъ и съ азотной дву-окисью, амміачные и иные токи, кнопки отъ пружинъ рычаговъ, машинные стержни и блоки. Манометръ показываетъ ему число давленій, столько-то килограмметровъ Безсмертія. Счетчикъ дѣлаетъ сложеніе, и Драматургъ уплачиваетъ по счету, который подаетъ ему какая-нибудь юная Красавица въ великолѣпномъ костюмѣ Извѣстности и окруженная вѣнцомъ изъ трубъ. Она вручаетъ тогда автору, улыбаясь, во имя Грядущихъ поколѣній, и при свѣтѣ оливковаго Бенгальскаго огня, цвѣта Надежды, — вручаетъ ему, повторяемъ мы, въ видѣ дара его собственный бюстъ, чрезвычайно похожій (сходство гарантировано), окруженный сіяніемъ и увѣнчанный лавромъ, весь изъ плотнаго бетона (системы Куанье). Все это можетъ быть сдѣлано заранѣе! До представленія!!!
Если бы авторъ настаивалъ на томъ, чтобы его слава была не только въ настоящемъ и будущемъ, но также и въ прошломъ, то и это барономъ предусмотрѣно. Машина можетъ достигать и ретро- 40 активныхъ результатовъ. Въ самомъ дѣлѣ, провода веселящаго газа, умѣло размѣщенные по всѣмъ перворазряднымъ кладбищамъ, должны насильно заставлять улыбаться нашихъ предковъ въ ихъ могилахъ.
Что же касается практической и непосредственной стороны изобрѣтенія, то всѣ смѣты уже тщательно составлены. Стоимость передѣлки Большого Театра въ Нью-Іоркѣ въ серьезную залу не превышаетъ пятнадцати тысячъ долларовъ; за Гаагскій — баронъ отвѣчаетъ при уплатѣ шестнадцати тысячъ кронъ; Москва и Санктъ-Петербургъ могутъ быть оборудованы за сорокъ тысячъ рублей, приблизительно, Цѣны для Парижскихъ театровъ еще не фиксированы, такъ какъ Боттомъ хочетъ произвести изслѣдованія на мѣстахъ, чтобы вычислить это въ точности.
Однимъ словомъ, отнынѣ можно утверждать, что задача современной драматической Славы, — такой, какъ ее понимаютъ люди съ простымъ здравымъ смысломъ, — вполнѣ разрѣшена. Теперь она понятна имъ. Этотъ Сфинксъ нашелъ своего Эдипа[4].