Машенька (Афиногенов)/Сцена седьмая
Акт третий. Сцена седьмая
Мотя. Прилегли бы на часок, Василий Иванович. Вторую ночь, всю как есть, на ногах. (Убирая постель.) Двадцать лет не курили, а тут нате вам. (Шепотом.) А вы позвоните внучке. В гостиницу. Приходи, мол, и все такое.
Окаемов. А? (Смотрит непонимающе, потом.) В возмездие, Мотя, верите? Верьте! Возмездие существует. Что Маша ушла — это мне возмезлие. Месть жизни. Я ведь не хотел Машиного приезда. Что ж, желание мое выполнено. Маши нет со мной. Могу быть снова один.
(Закрывает лицо руками. Потом, овладев собой, подходит к столу.) Кажется, у меня сегодня лекция. В котором часу? Забыл. Все забыл.
(Вздрагивает, бежит, бормочет на ходу.) Сам, сам отопру... (В передней не может сразу отпереть дверь — так сильно дрожат руки.) Отпираю... Сейчас... сейчас... (Отпер.)
(Заглядывая за их спину, ищет Машу.) А-а-а. Вы к Маше. Машеньки нет. Нет Маши.
Виктор. Мы к вам пришли, Василий Иванович. Можно?
Окаемов. Ко мне? Прошу, прошу. (Проводит их в кабинет.) Снова выступить? Увольте. Не в состоянии. И рад бы, но решительно не в состоянии. И надолго. Да-с. Весьма надолго.
Леля. Нам нужен ваш совет, Василий Иванович.
Окаемов. Почему мой совет?
Леля. Вот Сеня расскажет.
Сеня. Вопрос поставлен нами весьма развернуто. Мы категорически осуждаем поведение гражданки Олониной.
Окаемов. Кого?
Виктор. Машиной мамы. Веры Михайловны.
Окаемов. То есть? Хм. Осуждаете. Неясно.
Сеня. Во избежание абстрактности буду конкретным. Гражданка Олонина намерена взять свою дочь из школы до окончания учебного года ввиду переезда в другой город. Но, во-первых, переезд не вызывается такой срочностью, так как вы Машу из дому не гоните.
Окаемов. Я? Что вы!
Сеня. Леля, неплохо бы коротенько фиксировать наше совещание.
Леля. Говори так!
Виктор. А главное, Вера Михайловна соглашается на включение Маши в концертную группу молодых дарований для турне по Крыму и Кавказу.
Леля. Она говорит — это для того, чтобы развлечь Машу, а то ей очень грустно уезжать от вас.
Сеня. Но, во-первых, нам известно, что турне состоится лишь по окончании учебного года, а во-вторых...
Окаемов. «Во-первых, во-вторых»!.. Машенька на гастроли едет, а вы — «во-вторых». Да разве ж она певица? Ведь и поет-то она больше сердцем, чем голосом: молода, правдива, чиста — вот что публику привлекает в Машеньке. Одна такая поездка — и Маша отравлена на всю жизнь.
Сеня. Василий Иванович, я об этом и хотел сказать. Ну точь-в-точь... Мы собрали комсомольское классное собрание и все в один голос говорили, что это неправильно!
Окаемов. Ах, друзья мои, что собрание! У Маши есть мать — и мать за все отвечает. Я родной дед, и то могу лишь молча разводить руками.
Леля. Нет, Василий Иванович, это неправильно.
Виктор. Дай, я скажу, почему неправильно...
Леля. Нет, я первая... Василий Иванович, Маша не только дочь или внучка... Маша еще и член нашего коллектива.
Окаемов. Коллектива? Какого?
Сеня. Комсомольского. Мы уже рассматривали ее заявление на бюро. И мы отвечаем теперь за Машу.
Окаемов. Вы?
Виктор. И все равно — пусть она даже не комсомолка — все равно отвечаем.
Леля. Да. И мы не можем просто молчать... Если мы видим, что портят Машин талант...
Галя. И характер.
Окаемов. Да-да. Именно характер! Эгоизм. Тщеславие. Самовлюбленность. Вот удел легкого успеха.
Сеня. Мы постановили поэтому, во-первых, поговорить с Машей.
Леля. Я уже виделась с Машей. Оказывается, мама сказала ей, что умрет, если Маша ее покинет.
Сеня. Во-вторых... (осекается), то есть не во-вторых, а затем, мы поставим вопрос развернуто. И для этого нам нужна ваша помощь.
Окаемов. Моя? Хм. Чем могу быть полезен?
Сеня. Мы знаем, что вы согласны с нами, и поэтому просим вас написать статью в «Комсомольскую правду» под заглавием «Воспитание молодых талантов». Статью мы подпишем все и будем требовать отмены этого турне. Мы добьемся, я знаю, — я уже говорил в редакции, они вас там ждут.
Окаемов. Меня? В «Комсомольской правде»?
Леля. Они даже просили, чтобы вы скорее пришли. Они вам еще хотят статьи заказать...
Галя. О подрастающем поколении.
Окаемов. Хм-хм... Польщен, но, право... да-с... (Внезапно.) Но статью я им напишу... Сегодня же. Да-с.
Леля (подталкивая Галю, шепотом). Ну, скажи. Скажи.
Галя (подходя к Окаемову). А потом... Мы хотим еще... чтобы вы и без Маши к нам приходили — на родительские собрания... и выступали у нас... и в гости нас приглашали.. иногда.
Окаемов. Спасибо. Хм. (Молчит, потом.) Обязательно. Приходите. Непременно. И часто. Да. Вот-с. (Отвернулся к окну.)
Леля (подымается). До свиданья, Василий Иванович.
Сеня (прощаясь). За статьей забегу вечером. Значит, поборемся!
Окаемов (провожая их до двери). Да. Поборемся! (Виктору.) А вы... Хм. Вы, стало быть, тоже друг Машеньки?
Виктор (смутившись). Стараюсь им быть. Жизнь — сложная штука, Василий Иванович.
Окаемов. Вот именно, Виктор Павлович. (Возвращается к себе, возбужденно шатает по кабинету.) Так. Что же, собственно, произошло?.. (Вошедшей Моте.) Мотя! Сварите крепкого кофе. Я буду работать... Да-с. Вы знаете, кто приходил сейчас? Друзья. Да-с, очень большие друзья. И мы поборемся за Машу, Мотя! (Садится к столу, достает бумагу, начинает писать.)
Мотя. Дай-то бог!
Окаемов. Отоприте.
Вера. Дома? (Не дождавшись ответа, быстро проходит в кабинет. Страшно возбуждена.) О, вы, как всегда, сидите спокойно! Вы уверены в своей силе. Но нет! Вы не отнимете у меня дочери, не отнимете!
Окаемов (пораженный ее появлением). Вы?
Вера. Я — мать. Я не остановлюсь ни перед чем.
Туманский. Вера Михайловна...
Вера. Вы надеетесь, что Маша вернется к вам! Не надейтесь!
Туманский. Вера Михайловна, вы просили меня помочь вам в этом трудном для вас положении. Если моя помощь вам не нужна, удаляюсь.
Вера. Нет, нет, останьтесь! Я не могу одна... я... я... (Рыдает, цепляясь за Туманского.)
Туманский (усаживает ее на диван и подходит к Окаемову). Я — друг Веры Михайловны и, смею думать, вaш. Поэтому я надеюсь быть беспристрастным. Согласны вы меня выслушать?
Окаемов. Ну-с?
Туманский. Советский закон на стороне матери. И это справедливый закон. Но тот же закон предоставляет ребенку право выбора. И вы, Василий Иванович, должны помочь Маше определить именно этот выбор, несмотря на ее стремление к вам. Поймите, Василий Иванович, ребенок — это самое дорогое в жизни матери. Вам очень тяжело расставаться с Машей, но вы не должны думать только о своих чувствах...
Окаемов. Пока я думал о своих чувствах, я молчал. Нет-с, Павел Павлович, тут речь не о чувствах дедушки или матери. Тут — судьба будущего гражданина, его воспитание. Я, седобородый старик, в комсомольскую газету статью пишу. Машина жизнь не только семейный вопрос, хоть и сидим мы в четырех стенах... Я вмешиваюсь и бороться буду за правильное воспитание нового поколения... в духе нашей страны... и нашего общества.
Вера. Ну что же... Пишите, топчите меня, — вы уж однажды сделали это... может быть, и теперь вам удастся снова, еще раз разбить мою жизнь...
Окаемов. Вера Михайловна, опомнитесь! Когда я разбивал вашу жизнь?
Вера. О, я знаю, вы до сих пор убеждены в своей правоте. Я для вас всегда была капризной и вздорной женщиной, поссорившей сына с вами... и вы объявили войну. Вы стали между мной и Николаем. Вы хорошо и тонко выставляли ему напоказ мои дурные стороны. Я постоянно оказывалась лишней в ваших умных разговоpax, я всегда была виноватой в домашних неурядицах, тысячью мелких, еле заметных уколов вы вызывали меня на ссоры с Николаем по пустякам. И Николай, уважавший вас, начал упрекать меня, сердиться, потом ссориться со мной из-за вас. Я была молода, неопытна, я не умела сдерживать себя, промолчать или ответить вам по-серьезному. Я просто возненавидела вас и стала действительно злой, раздражительной и упрямой... Даже когда мы оставались одни с Николаем, вместо отдыха мы начинали бесконечные объяснения о моем характере, о вашем уме. Я кончала слезами, он — молчаливым протестом... Все, все, вами сказанное обо мне при Николае, носило в себе этот яд разрушения нашей любви — мы ведь очень любили друг друга, Василий Иванович. Будь вы чуточку внимательнее ко мне тогда, ко мне, ставшей женой вашему сыну, найди вы в себе сотую долю той заботы, какую вы сейчас проявляете к Маше... и наша жизнь сложилась бы по-другому... Какой я была молодой, счастливой и доброй, когда Николай привез меня к вам и сказал: «Отец, Вера — моя жена»... Я так стремилась понять вас, быть вами любимой и нужной вам... А что я встретила? Недоверие. Холод. Раздражение от того, что вторгся чужой человек. Представьте хоть на мгновение на моем месте Машу... Машу, которую вы так любите, за которую вы так хотите бороться... и вам самому станет страшно.
Окаемов (глухо). Да.
Вера (сидит, обессиленная сказанным, потом начинает вновь, уже другим, тихим, усталым голосом). Помните вы тот вечер? Николай собирался в Ленинград на Съезд хирургов. Я должна была ехать с ним и радовалась этой поездке. Я хотела отдохнуть... от вас... Вы же бросили сыну вскользь: «Не думаю, чтобы поездка вдвоем укрепила твою репутацию хирурга». Все взорвалось во мне! Вы боялись, что я испорчу репутацию сына! Я вскочила, закричала что-то ужасно грубо вам в лицо... Вы вздохнули и молча вышли из комнаты. Никола за вами. О, я до сих пор вижу его уничтожающий взгляд. До сих пор слышу ледяные слова: «Мне стыдно, что у меня такая жена...» Все мне казалось конченным. Я выбежала из дома, не зная, зачем и куда. У ворот меня встретил Туманский. Он удержал меня, стал расспрашивать, утешать. Он единственный понял меня тогда, и я пошла к нему с твердым намерением не возвращаться обратно...
Туманский. Вера Михайловна, может быть, я лишний сейчас?
Вера. Останьтесь. Теперь можно говорить и об этом. (Окаемову.) Тогда вы знали только, что капризная ваша невестка покинула дом, потом вернулась и через месяц увезла сына. Вы так и не узнали тогда, что я рассказала Николаю обо всем, когда он нашел меня у Туманского. И что он сам, сам решил уехать со мной от вас... чтобы хоть как-то спасти остатки нашей любви. Да, именно остатки, потому что никогда, до самой своей смерти, он уже не был со мной прежним Николаем... Вам он тоже перестал писать и весь ушел в воспитание Машеньки... А потом смерть. Одиночество. Новая попытка создать семью. Но Маша не могла простить мне измены памяти обожаемого ею отца. Да, я отослала Машу к вам. Я еще мечтала тогда о возможности личного счастья... но теперь, когда и эта последняя попытка потерпела крах, я решила жить только для дочери и найти свое счастье в ней... И теперь вы снова на моем пути: в конце моей жизни, как и в ее начале, вы хотите отнять у меня единственное оставшееся мне — дочь мою...
Окаемов (медленно поднялся, говорит тихо). Прошу вас... Вера Михайловна... оберегайте Машу, пусть она живет и учится... без всяких гастролей... Пусть она растет... Ее в коллектив приняли... Побольше ей хороших товарищей... Вы позаботьтесь, прошу вас... а уж я позабочусь, чтобы Маша осталась с матерью. Моя вина — я знаю. Мне и отвечать за нее. (Вышел в столовую, затворив за собой дверь.)
Туманский (после паузы). Вы потрясли старика вашим рассказом. Вот так, вдруг, понять, что именно ты сломал жизнь сыну. Это, знаете, нелегко. (Встает, отходит к окну.) Как часто, искренно полагая, что мы заботимся о наших детях, мы, на самом деле, думаем лишь о себе — о своих желаниях, о своей жизни... Да... Ваш рассказ заставляет задуматься... (Пауза.) Вера Михайловна, не сердитесь. Но вдруг мне пришло на ум: вот сейчас с Машей вы не повторяете той же ошибки?..
Вера. Я не понимаю, Павел Павлович. О чем вы?
Туманский. Когда вы боролись за Машу... Вы уверены, что Маше лучше с вами, чем с дедом? Если вы действительно думаете о ней. О ее будущем!
Вера (растерянно). Я... не понимаю. Я — мать, Павел Павлович. И думаю только о Маше.
Туманский (вздрогнув). Да-а. Я тоже — отец.
Леонид (быстро). Маша здесь?
Леонид. Вера Михайловна, Маша у вас?
Вера. Да.
Леонид. Могу я видеть ее? Поговорить с ней?
Вера. Конечно. В любое время. Прошу вас.
Окаемов (входит, протягивает Вере письмо). Вот, написал. Передайте Машеньке. Она поймет. Она останется с вами.
Вера (поднимаясь). Василий Иванович! Я — обыкновенная женщина, может быть плохая мать. Ho, Beрьте, я понимаю, чего стоило вам это письмо. Прощайте.
Леонид (ошеломленный, смотрит на Окаемова). Боже мой! Что вы наделали! Я побегу к Маше, я скажу ей, все равно ее приведу!
Окаемов. Не надо. Все сказано. Все понятно. До конца. (Пауза.) Жизнь справедлива. За ошибки нужно платить. И я заплатил. Полной мерой последнего одиночества.
Леонид (после паузы). Может быть, я не понимаю всего, что произошло здесь. (Подошел к Окаемову.) Я не знаю причин... Василий Иванович. Может быть, действительно надо было поступить так... Но все равно, вы не будете больше один. (Ласково обняв его за плечи.) Слишком многое изменилось в вашей жизни. Вы уже не сможете жить без тех, кто пришел в дом вместе с Машей... и остались с вами, несмотря на ее уход. Маленькая Маша ждет своего деда... А товарищи большой Машеньки — ваши друзья.
Маша. Дедушка... у тебя сегодня лекция. В пять часов.
Окаeмов. Машенька!..
Маша. Я от тебя не уеду — никогда... дедушка. Но мама моя — тоже... мало что раньше было... сколько лет прошло... За что же теперь не любить? Она же тебя совсем не знает, какой ты. Ты должен так сделать, дедушка, чтобы мама с нами жила. Должен, правда?
Окаемов. Правда, внучка... Я сам думал об этом... Много думал эти дни... Да-а, сорок лет я читаю лекции. И сегодня пойду. Только сегодня я буду говорить не о пергаментах. Почти три четверти века я хожу по земле. Пятьдесят лет я изучал пергаменты и свитки... А теперь другая наука волнует и привлекает меня — нетронутая, нераскрытая... потому что она даже и не считалась наукой... Наука о родителях. Да-с... Вот я, профессор, интеллигент, всегда считавший себя прекрасным отцом, я испортил жизнь сыну, как самый неграмотный невежда... Я стучал кулаком по дорогому роялю и всю жизнь был убежден, что играю на нем... Откуда взялось у меня подобное самомнение?.. Свои пергаменты я изучал годами — это было моей профессией... Но никогда до сего дня не задумался я над тем, что быть отцом или матерью — это тоже профессия, да-да, вторая профессия каждого, у кого есть дети... И эта вторая профессия есть искусство воспитания нового поколения граждан... Я знаю, усмехнутся, но я скажу — я, как гражданин, скажу и заставлю слушателей моих задуматься — они ведь сами родители или будут ими. Вот-с. И пусть они не ссылаются, что общество детей воспитает. Государство... Мы слишком часто сваливаем все на государство. Это же гораздо легче, чем думать и заботиться самому. Да-с! Вот о чем я сегодня прочитаю лекцию...
Леонид. Необыкновенной силы лекция!