Маска «Красная Немочь» (По; Живописное обозрение)/ДО
| ← Украденное письмо. | Маска «Красная Немочь». | Бочка амонтильядо. → |
| Оригинал: англ. The Masque of the Red Death, 1842. — Перевод созд.: 1895, опубл: 1895. Источникъ: Избранныя сочиненія Эдгара Поэ съ біографическимъ очеркомъ и портретомъ автора. № 7 — (іюль) — 1895. Ежемѣсячное приложеніе къ журналу «Живописное обозрѣніе». С.-Петербургъ. Контора журнала: Спб., Невскій просп., № 63-40. С. 171—177. |
- Википроекты
МАСКА «КРАСНАЯ НЕМОЧЬ».
правитьКрасная немочь опустошала страну. Не бывало еще заразы, столь губительной и безобразной. Кровь была ея воплощеніемъ, ея печатью: заболѣвающій испытывалъ большое страданіе, внезапную дурноту, кровь выступала у него изъ всѣхъ поръ, и тѣло разлагалось. Ярко-красныя пятна на всей кожѣ, преимущественно на лицѣ, были клеймомъ, лишавшимъ человѣка всякой помощи, всякаго сочувствія со стороны ближнихъ. И весь процессъ недуга, отъ его начала и до конца, длился не болѣе получаса.
Но принцъ Просперо былъ счастливъ, — не мнителенъ и находчивъ. Когда его владѣнія опустѣли на половину, онъ созвалъ около тысячи веселыхъ и беззаботныхъ друзей изъ числа своихъ придворныхъ кавалеровъ и дамъ, и уединился съ ними вполнѣ въ одномъ изъ своихъ укрѣпленныхъ замковъ. Это было обширное и великолѣпное зданіе, построенное по затѣйливому, но величавому вкусу самого принца. Оно было окружено высокою и крѣпкою стѣною съ желѣзными воротами, засовы которыхъ были запаяны по переселеніи сюда двора. Это было сдѣлано, чтобы предотвратить всякій побѣгъ изъ замка, а также всякую попытку ворваться въ него извнѣ. Принцъ озаботился снабдить это жилище всякимъ продовольствіемъ. При такихъ предосторожностяхъ, придворные могли не опасаться заразы, а внѣшній міръ могъ самъ заботиться о себѣ. Раздумывать и печалиться было глупостью. Принцъ не забылъ и всѣхъ средствъ къ развлеченію своихъ товарищей по убѣжищу: тутъ были шуты, импровизаторы, музыканты — были красавицы и вино. Здѣсь — все это и безопасность… тамъ, снаружи, была «Красная немочь».
Къ концу пятаго или шестого мѣсяца своего заточенія и въ то время, когда моровая язва свирѣпствовала съ особенной силою, принцъ Просперо вздумалъ потѣшить свой дворъ, устроивъ балъ-маскарадъ съ необыкновеннымъ великолѣпіемъ.
Видъ этого маскарада быль обворожителенъ. Но надо описать прежде тѣ залы, въ которыхъ онъ происходилъ. Ихъ было семь, — истинно царскія палаты! Но, во многихъ дворцахъ, подобныя залы образуютъ длинную, прямую анфиладу; двери ихъ, открытыя такъ, что почти прилегаютъ къ стѣнѣ своими половинками, позволяютъ видѣть весь рядъ такихъ покоевъ изъ конца въ конецъ; здѣсь было иначе, вслѣдствіе пристрастія принца ко всему эксцентричному. Залы были расположены такъ неправильно, что видѣть можно было немногимъ болѣе одной изъ нихъ заразъ. Черезъ каждые двадцать или тридцать ярдовъ былъ крутой поворотъ, служившій для новаго эффекта. Справа и слѣва, по серединѣ каждой стѣны, находилось по высокому и узкому готическому окну, выходившему въ крытый коридоръ, который слѣдовалъ за всѣми поворотами комнатъ. Въ этихъ окнахъ были цвѣтныя стекла, окраска которыхъ соотвѣтствовала преобладающему цвѣту въ убранствѣ самаго покоя. Такъ, крайняя зала на восточномъ концѣ была обита голубымъ, и стекла въ ея окнахъ были ярко-голубого цвѣта. Обои во второй залѣ и ея украшенія были пурпурнаго цвѣта; такими были и стекла. Третья зала была зеленая съ зелеными окнами, четвертая оранжевая, пятая бѣлая, шестая фіолетовая, — и во всѣхъ ихъ окна были подходящаго цвѣта. Седьмая зала была обита вся чернымъ бархатомъ, который покрывалъ и потолокъ. Полъ былъ затянутъ ковромъ того же цвѣта и изъ той же ткани. Но въ одной этой залѣ оконныя стекла не подходили къ ея отдѣлкѣ: они были красныя, — густо-кровяного цвѣта. Лампъ или свѣчей не было ни въ этой залѣ, ни въ прочихъ, не смотря на все обиліе другихъ золоченыхъ украшеній, блиставшихъ повсюду; всѣ покои освѣщались посредствомъ громадныхъ треножниковъ, стоявшихъ въ коридорѣ, за каждымъ окномъ, и пылавшихъ яркимъ пламенемъ, какъ костры. Такое устройство производило странное и фантастичное впечатлѣніе. Но въ западной залѣ, покрытой чернымъ, яркій свѣтъ, проходя черезъ кроваваго цвѣта стекла, казался зловѣщимъ и окрашивалъ такъ ужасно лица входившихъ, что немногіе изъ нихъ рѣшались заглядывать сюда еще разъ.
Здѣсь же, въ этой залѣ, у ея западной стѣны, стояли громадные часы изъ чернаго дерева. Маятникъ ихъ постукивалъ глухо, съ унылымъ однообразіемъ; и каждый разъ, когда минутная стрѣлка довершала свой часовой оборотъ, изъ мѣдной груди часовъ вылеталъ громкій и чистый, густой и весьма музыкальный звукъ, но такой своеобразный и торжественный, что музыканты въ оркестрѣ мгновенно останавливались и обращались въ слухъ, что заставляло и вальсирующихъ не доканчивать своего оборота; вслѣдъ затѣмъ наступало какое-то общее тревожное чувство, и самые беззаботные изъ присутствующихъ блѣднѣли, самые хладнокровные впадали въ смутное уныніе. Но едва замиралъ послѣдній звукъ боя, всѣ усмѣхались, стыдили другъ друга за ребяческій страхъ и давали себѣ обѣтъ не поддаваться болѣе такой безпричинной тревогѣ; но протекали новыя шестьдесятъ минуть (что составляетъ три тысячи шестьсотъ секундъ въ пролетающемъ времени), и обществомъ овладѣвало то-же тяжелое чувство, тѣ-же уныніе и боязнь.
Не смотря на все это, однако, балъ удался на славу. Принцъ обладалъ весьма оригинальнымъ вкусомъ; онъ быль тонкимъ знатокомъ по части цвѣтовъ и эффектовъ, презиралъ всякую шаблонную обстановку; затѣи его отличались всегда неожиданностью и рѣзкостью, ослѣпляли своимъ варварскимъ блескомъ. Нѣкоторыя лица принимали его даже за помѣшаннаго, что оспаривалось его сторонниками, но надо было знать его очень коротко, чтобы, действительно, не видать безумія въ его поступкахъ.
Онъ самъ придумалъ вышеописанное убранство комнатъ, затѣявъ этотъ большой балъ, и самъ наставлялъ всѣхъ относительно маскарадныхъ костюмовъ. Много было тутъ страннаго, оригинальнаго, поражавшаго фантастичностью, блескомъ, остроуміемъ, — въ родѣ того, что было потомъ видно въ «Гернани». Были фигуры, напоминавшія арабески, съ причудливыми формами и придатками, были какъ бы извлеченныя изъ грезъ сумасшедшаго, были исполненныя красоты или разгула, забавныя и ужасныя, было не мало и внушавшихъ нѣкоторое отвращеніе. Всѣ эти разнородныя маски толпились въ семи залахъ, точно рой сновидѣній, — сновидѣній, принимавшихъ окраску отъ комнатъ, въ которыхъ они проходили, между тѣмъ какъ веселая музыка казалась отзвукомъ ихъ шаговъ. Но раздавался бой часовъ, стоявшихъ въ черной, бархатной комнатѣ, и все замирало; наступала полная тишина, среди которой проносился только одинъ этотъ звукъ. Сновидѣнія останавливались въ оцѣпенѣніи… Но, вотъ, послѣдній ударъ и, вслѣдъ за нимъ, слышится уже полусдержанный, легкій смѣхъ. Музыка раздается снова, сновидѣнія оживаютъ и кружатся веселѣе прежняго, принимая свою окраску отъ комнатъ, ярко-освѣщаемыхъ пламенемъ треножниковъ. Но ни одна маска не рѣшается болѣе проникать въ самую западную изъ семи залъ, потому что вечеръ проходитъ, и сквозь кровавыя стекла льется еще болѣе багровый свѣтъ; мрачная обивка стѣнъ навѣваетъ страхъ, и каждому, чья нога коснется чернаго, бархатнаго ковра, со стороны часовъ изъ чернаго дерева слышится глухой гулъ, болѣе ощутимый для слуха, нежели весь веселый гомонъ, доносящійся изъ прочихъ залъ.
А въ прочихъ залахъ было тѣсно, и жизнь била тамъ полнымъ ключемъ. И веселье усиливалось, пока, наконецъ, часы не стали бить полночь. Музыка пріостановилась, какъ и прежде; вальсеры замерли на мѣстѣ, и уже испытанная всѣми тревога снова охватила сердца. Но теперь ожидалось двѣнадцать ударовъ и потому, можетъ быть, вслѣдствіе большей продолжительности боя, тѣ, которые привыкли размышлять, призадумались теперь болѣе. И потому тоже, прежде нежели прозвучалъ послѣдній ударъ, многіе успѣли замѣтить новую маску, которая не попадалась, до тѣхъ поръ, на глаза никому. И когда вѣсть объ этомъ появленіи разнеслась по заламъ, отовсюду поднялся ропотъ неудовольствія, осужденія, даже испуга, ужаса, отвращенія…
Можно понять, что всякій обыкновенный костюмъ не могъ бы произвести подобнаго впечатлѣнія среди толпы самыхъ причудливыхъ масокъ. По правдѣ сказать, вольность костюмовъ доходила здѣсь до крайнихъ предѣловъ, но маска, о которой идетъ рѣчь, «переиродила самого Ирода», позволивъ себѣ нѣчто, недопускаемое даже извѣстнымъ пренебреженіемъ принца ко всякому декоруму. Въ душѣ каждаго, самаго безпутнаго человѣка, есть струны, до которыхъ нельзя касаться безразлично. Даже для самыхъ потерянныхъ, глумящихся одинаково надъ жизнью и смертью, существуютъ вещи, надъ которыми глумиться нельзя. Всѣ присутствующіе почувствовали, повидимому, что и костюмъ, и поведеніе новой маски были неостроумны и неприличны. Замаскированный былъ худощавъ, высокъ и завернутъ въ саванъ; маска, закрывавшая ему лицо, до того хорошо подражала окоченѣлымъ чертамъ мертвеца, что разобрать поддѣлку было трудно при самомъ точномъ изслѣдованіи. Все это можно было бы еще простить, если не одобрить, въ виду общаго безумнаго разгула, но замаскированный рѣшился изобразить собою «Красную Немочь»: его одѣяніе было запятнано кровью, и на мертвомъ лицѣ виднѣлся, мѣстами, кровавый налетъ.
Когда принцъ Просперо увидѣлъ эту зловѣщую фигуру, расхаживавшую медленно и сурово среди толпы, какъ-бы для поддержанія своей роли, онъ содрогнулся отъ ужаса и отвращенія, но скоро вспыхнулъ отъ гнѣва.
— Кто осмѣлился, — грозно спросилъ онъ придворныхъ, стоявшихъ возлѣ него, — кто осмѣлился оскорблять насъ такою кощунственной выходкой?.. Схватите его и сорвите съ него маску… чтобы знать, кого мы повѣсимъ завтра у себя на валу!
Принцъ проговорилъ это, стоя въ восточной, голубой залѣ, но его слова раздались по всѣмъ семи покоямъ, потому что онъ былъ человѣкъ сильный и мужественный, а музыка смолкла по мановенію его руки. Его окружала толпа поблѣднѣвшихъ придворныхъ. Въ первую минуту, они двинулись къ пришлецу, находившемуся неподалеку, но онъ самъ подошелъ рѣшительно и величаво къ самому говорившему. И тогда, по невольному чувству страха, внушенному незнакомцемъ всему обществу, никто не рѣшился наложить на него руки, такъ что онъ прошелъ, нетронутый никѣмъ, очень близко отъ самого принца; потомъ, когда рѣшительно всѣ, какъ по одному инстинкту, стали очищать ему дорогу, отступая отъ середины покоя къ стѣнамъ, онъ прослѣдовалъ, все тѣмъ-же мѣрнымъ и величественнымъ шагомъ, изъ голубой залы въ пурпуровую, изъ пурпуровой въ зеленую, потомъ въ оранжевую, бѣлую и даже фіолетовую, прежде чѣмъ кто-нибудь рѣшился остановить его. Но тутъ уже принцъ Просперо, внѣ себя отъ бѣшенства и стыдясь за свою минутную трусость, кинулся впередъ черезъ всѣ шесть залъ… Никто не осмѣлился послѣдовать за нимъ. Онъ обнажилъ свой мечъ и подбѣжалъ шага на три до незнакомца, но тотъ, вступивъ уже въ черную залу, остановился внезапно, оборотясь прямо къ принцу. Раздался пронзительный крикъ… мечъ выпалъ изъ рукъ Просперо и самъ онъ, черезъ мгновеніе, упалъ мертвымъ на черный, бархатный коверъ. Тогда въ яромъ порывѣ отчаянія, нѣсколько человѣкъ бросились въ черную комнату и схватили замаскированнаго, стоявшаго неподвижно подъ тѣнью часовъ изъ чернаго дерева, но отпрянули съ ужасомъ, не ощутивъ ничего осязаемаго подъ могильнымъ саваномъ и маскою, изображавшею мертвеца…
И всѣ поняли, что на лицо «Красная Немочь». Она подкралась, какъ тать въ нощи. И одинъ за другимъ стали падать участники веселья въ залахъ, алѣвшихъ теперь ихъ собственной кровью, и умирали въ отчаяніи тутъ-же, какъ заставала ихъ смерть. И съ послѣднимъ вздохомъ послѣдняго изъ недавно веселившихся здѣсь, замерли и часы изъ чернаго дерева, и надъ всѣмъ, что тутъ было, воцарились Тьма, Запустѣніе и Красная Немочь.