Евгений Петрович Карнович
правитьЗамечательные и загадочные личности XVIII и XIX столетий
правитьМарія-Тереза Угрюмова
правитьИзъ писемъ императрицы Екатерины II къ послу ея въ Варшавѣ, графу Стакельбергу, видно, что императрицу озабочивало нѣкоторое время дѣло Угрюмовой. Такъ, 27-го іюня 1796 года, она писала къ Стакельбергу, что «коронный гетманъ графъ Браницкій, намѣренъ будучи требовать, чтобы имя его было исключено изъ ненавистнаго дѣла извѣстной Угрюмовой, просилъ нашего въ пользу его старанія». Поэтому императрица поручала «исполненію и настоянію» графа Стакельберга, чтобы графъ Браницкій «въ прошеніи его получилъ надлежащее удовлетвореніе». Спустя слишкомъ годъ, 17-го іюля 1786 года, императрица сообщила графу Стакельбергу, что «римскій императоръ сдѣлалъ русскому двору увѣреніе о стараніи своемъ, дабы со стороны князя Чарторижскаго всякой подвигъ и безпокойство по ненавистному дѣлу Угрюмовой были отложены. Мы — продолжала въ письмѣ своемъ Екатерина — поручаемъ вамъ употребить равныя попеченія, дабы и прочіе, кои считали бы себя замѣшанными, остались въ покоѣ». 28-го августа того же года императрица, въ письмѣ своемъ къ графу Стакельбергу, упоминала снова о «ненавистномъ» дѣлѣ Угрюмовой и о необходимости сношеній съ вѣнскимъ министерствомъ для того, чтобы князь Чарторижскій не возбуждалъ опять этого процесса.
Въ чемъ же заключалось это «ненавистное» дѣло, въ которомъ главнымъ дѣйствующимъ лицомъ является женщина съ чисто-русскимъ фамильнымъ прозваніемъ, почему оно озабочивало императрицу и вызывало сношенія нашего двора съ вѣнскимъ? До сихъ поръ въ исторической нашей литературѣ не встрѣчается на счетъ этого удовлетворительныхъ объясненій. Въ четвертой тетради «Русскаго Архива» за 1874 годъ помѣщены переведенныя съ польскаго «Записки Хршонщевскаго» [Замѣтимъ кстати, что слѣдуетъ писать не Хршонщевскій (Chrzas-czewskij, а Хжонщевскій, потому что польскія буквы «rz» никогда не выговариваются какъ русскія «рж или „рш“, а произносятся какъ „ж“]) обнимающія собою періодъ времени съ 1770 по 1820 годъ. Въ этихъ „Запискахъ“ (стр. 927) авторъ ихъ передаетъ, что Игнатій Потоцкій дѣйствовалъ противъ короля со времени пресловутаго дѣла его съ англичанкою, приговоренною къ пожизненному заключенію въ Данцигѣ. Въ примѣчаніи къ этимъ строкамъ „Записокъ“ разсказывается вкратцѣ о „пресловутомъ“ дѣлѣ. Разсказъ этотъ основанъ, повидимому, на статью, помѣщенной во „Всеобщей Энциклопедіи“ (Encyklopedia Powszeclma), безъ указанія на то, какъ приходилось императрицѣ Екатеринѣ II смотрѣть на это, по выраженію ея, „ненавистное“ дѣло. Съ своей же стороны мы разскажемъ въ общихъ чертахъ о процессѣ Угрюмовой, надѣлавшемъ въ свое время не мало шуму не только въ Польшѣ, но и за границею, обративъ при этомъ вниманіе на то значеніе, какое оно могло имѣть въ глазахъ императрицы Екатерины. Замѣтимъ при этомъ, что если вглядѣться внимательно въ политическую, довольно запутанную обстановку дѣла Угрюмовой, то представится еще разъ умѣніе Екатерины относиться весьма искусно ко внутреннимъ дѣламъ Польши и оказывать на нихъ каждый разъ свое вліяніе сообразно взглядамъ и требованіямъ тогдашней нашей политики. Кромѣ того, дѣло Угрюмовой подтверждаетъ ту давнишнюю истину, что въ исторіи отъ малыхъ причинъ бываютъ иногда важныя послѣдствія. Такъ, въ настоящемъ случаѣ твердая политика Екатерины II, предрѣшавшая дальнѣйшую судьбу Польши, могла придти въ нѣкоторое замѣшательство отъ продѣлокъ авантюристки.
Со временъ Петра Великаго и въ особенности со времени вступленія на польскій престолъ Станислава-Августа Понятовскаго, русскіе военные отряды почти безвыходно оставалисъ въ различныхъ мѣстностяхъ Рѣчи Посполитой. Въ одномъ изъ такихъ отрядовъ, неизвѣстно, впрочемъ, въ какомъ именно полку, находился на службѣ нѣкто маіоръ Угрюмовъ [Въ царствованіе Екатерины II жилъ купецъ и фабрикантъ Угрюмовъ, пожалованный въ 1766 году, въ чинъ коллежскаго ассессора. У насъ существовалъ въ старину, сохранившійся, впрочемъ, еще и донынѣ, обычай — переводить наши гражданскіе чины на военные, соотвѣтственно классамъ тѣхъ и другихъ. Въ Польшѣ установился тотъ же обычай относительно русскихъ чиновъ и тамъ онъ удерживался до послѣдняго времени еще сильнѣе, нежели у насъ. Такимъ образомъ и коллежскій ассессоръ Угрюмовъ могъ, соотвѣтственно своему гражданскому чину, именоваться маіоромъ. О немъ, какъ о живомъ лицѣ, упоминается еще въ началѣ нынѣшняго столѣтія, но едвали можно допустить, чтобы онъ былъ мужемъ авантюристки Угрюмовой, хотя по роду своихъ занятій (онъ занимался, между прочимъ, подрядами и поставками) этотъ Угрюмовъ и могъ бывать въ Польшѣ, но тогда было бы трудно объяснить стѣсненное въ денежномъ отношеніи положеніе жены его, какъ жены человѣка, не только достаточнаго, но и богатаго. Впрочемъ, сама по себѣ личность маіора Угрюмова не представляетъ настолько важности, чтобы сдѣлаться предметомъ особыхъ изысканій]) Отъ фамиліи его и получило названіе то дѣло, о которомъ идетъ теперь рѣчь, такъ какъ жена его явилась главною участницею въ этомъ загадочномъ дѣлѣ. Настоящее происхожденіе маіорши Угрюмовой остается неизвѣстно, потому, что относительно этого судьи не собрали никакихъ положительныхъ свѣдѣній. По нѣкоторымъ же обстоятельствамъ приходится заключить, что она была родомъ изъ Голландіи и пріѣхала въ Варшаву еще въ первыхъ годахъ царствованія Станислава-Августа, гдѣ и жила въ совершенной безвѣстности до своего процесса. Фамилія ея по отцу де-Нери. хотя она, какъ мы увидимъ, присвоивала себѣ другую родовую фамилію [Около этого времени одинъ изъ польскихъ магнатовъ. Михаилъ Огинскій, былъ женатъ на дѣвицѣ де-Нери, но не извѣстно, была ли здѣсь какая нибудь родственная связь или только случайное сходство фамилій]. Первый ея мужъ назывался Леклеркъ. Изъ процесса Угрюмовой видно, между прочимъ, что она вела разгульную и кочевую жизнь. Она побывала и въ Венеціи, и въ Берлинѣ, и въ Гамбургѣ, и въ Варшавѣ, и въ Петербургѣ, и, по словамъ ея обвинителя, всѣ эти города свидѣтельствовали объ ея безнравственности: всюду оставляла она по себѣ слѣды глубокаго разврата, которому не было ни начала, ни конца. Въ обвинительной противъ нея рѣчи упоминалось также, что одного изъ своихъ мужей — должно быть Леклерка — она подвела въ Брюжѣ подъ висѣлицу и что одинъ изъ ея любовниковъ былъ убитъ въ Гамбургѣ, при чемъ намекалось на участіе Угрюмовой въ этомъ убійствѣ. По словамъ же адвоката — старавшагося сообразно съ ходомъ судебнаго процесса, поднять нравственный кредитъ Угрюмовой, — она была робкая женщина, увлекавшаяся только удовольствіями молодости, такъ что даже самое придирчивое злословіе приписывало ей лишь такія ошибки и заблужденія, которыя можно извинить слабостію ея пола и участниками въ которыхъ были постоянно мужчины. Нѣкоторыя же неблаговидныя продѣлки и хитрости Угрюмовой онъ объяснялъ затруднительностію матеріальнаго ея положенія, но не нравственною ея испорченностію. Какъ бы, впрочемъ, то ни было, но во всякомъ случаѣ Угрюмова оказывается искательницею приключеній, неразборчивою на средства, которыя она искала не только въ обыденной жизни, но и въ политической сферѣ.
Обстоятельства же дѣла, называемаго императрицею Екатериною „ненавистнымъ“, заключались въ слѣдующемъ:
Въ 1782 году къ одному изъ первыхъ польскихъ вельможъ, коронному стольнику, графу Августу Мошинскому, явилась въ Варшавѣ Угрюмова, жена офицера русской службы, и заявила графу, что она нарочно пріѣхала въ Варшаву съ тѣмъ, чтобы предостеречь короля отъ угрожающей ему опасности. При этомъ Угрюмова сказала, что у нея есть чрезвычайно важная тайна, которую она можетъ сообщить только самому королю, почему и настаивала на томъ, что ей необходимо видѣться лично съ его величествомъ. Графъ Мошинскій убѣждалъ Угрюмову, чтобы она предварительно передала ему эту тайну, и Угрюмова, только послѣ упорныхъ и неоднократныхъ отказовъ, рѣшилась на это. Тогда она сообщила Мошинскому, что противъ короля составляется заговоръ. Послѣ этого король согласился видѣть Угрюмову и встрѣтился съ нею у Мошинскаго, но не могъ добиться отъ нея ничего опредѣленнаго. Станиславъ-Августъ усомнился въ вѣрности доноса, сдѣланнаго Угрюмовой, но тѣмъ не менѣе приказалъ выдать ей 50 дукатовъ. Угрюмова отказалась отъ этой награды, заявивъ, что опа рѣшительно ни въ чемъ не нуждается, но король настоялъ на принятіи назначенной ей суммы. Какъ на главныхъ заговорщиковъ, Угрюмова указала тогда на великаго гетмана графа Ксаверія Браницкаго, на отставнаго литовскаго подскарбія Тизенгауза и на извѣстнаго) въ свое вреся богача-пройдоху графа Понинскаго. Лида эти вообще, а изъ нихъ во особенности великій гетманъ, считались сторонниками Екатерины, и это обстоятельство, при тогдашнемъ настроеніи умовъ въ Польшѣ и при положеніи, занятомъ магнатскими партіями, а также вслѣдствіе разсказа Угрюмовой о томъ, что о составлявшемся противъ короля заговорѣ она узнала въ Петербургѣ, должны были произвести не совсемъ пріятное впечатлѣніе на Екатерину.
По прошествіи нѣкотораго времени Угрюмова сообщила Мошинскому, что ей для открытія заговора необходимо ѣхать въ Литву, въ мѣстечко Ораны, а также въ Пулавы, почему и просила выдать ей на путевыя издержки 200 дукатовъ. Потому ли что Станиславъ-Августъ не слишкомъ вѣрилъ доносу Угрюмовой или, что вѣроятнѣе, по неимѣнію имъ въ то время денегъ, Угрюмовой было отказано въ выдачѣ просимой ею суммы. Тогда она отстала отъ короля и все дѣло само собою заглохло, такъ какъ со стороны Станислава-Августа ему не было дано никакого хода.
Въ 1784 году, передъ отъѣздомъ короля на сеймъ въ Гродно, Угрюмова отправилась туда же. Тамъ явилась она къ королевскому камердинеру, старостѣ Пясоченскому, Рыксу. пользовавшемуся особенною любовью и полнымъ довѣріемъ Станислава-Августа, и передала Рыксу, что генералъ земель Подольскихъ, князь Адамъ Чарторижскій участвуетъ въ заговорѣ противъ короля [Званіе старосты пользовалось въ Польшѣ большимъ почетомъ. Старосты владѣли значительными помѣстьями, данными имъ отъ короля въ пожизненное владѣніе. Генераломъ земель подольскихъ именовался сановникъ, владѣвшій двумя староствами: Каменецкимъ и Летичевскимъ. Но присоединеніи Подоліи къ Россіи, староства эти были пожалованы въ потомственное владѣніе графу Маркову]. Рыксъ доложилъ объ этомъ королю, но король, помня, что онъ имѣлъ уже однажды дѣло съ Угрюмовой, не обратилъ на новый ея доносъ никакого вниманія. Тѣмъ не менѣе преданный королю Рыксъ посмотрѣлъ на это иначе и свелъ Угрюмову съ генераломъ Комажевскимъ, однимъ изъ первыхъ любимцевъ Станислава-Августа. Угрюмова сообщила Комажевскому, что заговорщики сперва хотѣли отравить короля, а теперь хотятъ убить его гдѣ случится, на улицѣ, въ костелѣ или на сеймѣ. Для удостовѣренія же въ справедливости своихъ показаній, Угрюмова сказала Комажевскому, что она любовница подскарбія Тизенгауза, у котораго и вывѣдала случайно о составляющемся противъ короля заговорѣ.
Слухъ о злоумышленіи князя Адама Чарторижскаго противъ Станислава-Августа не могъ не встревожить императрицу Екатерину, но не по той причинѣ, по которой ей это было бы непріятно узнать объ участіи гетмана Браницкаго въ заговорѣ противъ короля. Екатерина постоянно видѣла въ князѣ Адамѣ Чарторижскомъ соперника опаснаго для Понятовскаго, посаженнаго ею на королевскій престолъ; да и вообще партію князя Адама Чарторижскаго императрица Екатерина считала вредною для интересовъ русской политики въ Польшѣ. Еще въ 1783 году, когда Екатерина узнала, что принцъ Людвигъ Виртембергскій располагаетъ жениться на дочери Чарторижскаго, княжнѣ Маріи, она выразила родственникамъ принца свое неудовольствіе относительно предстоящаго брака, но когда свадьба эта состоялась даже безъ вѣдома императрицы, то подозрѣніе ея на счетъ замысловъ Чарторижскаго усилилось еще болѣе. Выговаривая Стакельбергу за то, что онъ не донесъ ей своевременно о состоявшемся супружествѣ принца съ княжною, Екатерина предписывала ему, чтобы онъ, наблюдая за всѣми поступками князя Чарторижскаго и его родственниковъ или „согласниковъ“, старался отвратить всякое дѣйствіе, которое могло бы только клониться къ проложенію дороги ему, или новобрачному, къ выбору на польскій престолъ, въ случаѣ ваканціи онаго, ибо то — добавляла Екатерина — отнюдь не согласуетъ съ видами моими».
Между тѣмъ смерть Понятовскаго отъ даннаго ему яда, т. е. такая смерть, которая не обнаружила бы тайнаго убійцы, открывала бы ваканцію на польскомъ престолѣ, и тогда легко могло бы осуществиться то, что было несогласно съ видами императрицы. Поэтому вѣсть о злоумышленіи князя Адама Чарторижскаго на жизнь короля и должна была бы быть принята Екатериною, какъ предвѣстіе тайныхъ его происковъ во вредъ Станиславу-Августу. Надобно, впрочемъ, замѣтить, что съ перваго раза доносъ Угрюмовой на Чарторижскаго прошелъ по Польшѣ только глухою молвою, не вызвавъ никакихъ особыхъ тревогъ. Съ своей стороны Рыксъ и Комажевскій поручили полковнику Азулевичу тщательно охранять особу короля отъ всякаго покушенія на его жизнь, но гродненскій сеймъ миновалъ благополучно. Вскорѣ, однако, дѣло приняло иной оборотъ, который, въ свою очередь, тоже встревожилъ Екатерину.
Объ участіи князя Чарторижскаго въ заговорѣ противъ короля Угрюмова сообщала Рыксу и Комажевскому въ октябрѣ 1784 года, а затѣмъ, 11-го января слѣдующаго 1785 года, къ князю Адаму явился проживавшій въ Варшавѣ англійскій негоціантъ Тейлоръ и предупредилъ князя, что у него есть опасные враги, задумавшіе отравить его ядомъ, и для того, чтобъ Чарторижскій могъ убѣдиться въ справедливости этого, Тейлоръ пригласилъ князя къ себѣ вечеромъ, обѣщая познакомить его съ одной особой, которая можетъ открыть ему всѣ подробности этого злоумышленія. Князь Чарторижскій повѣрилъ разсказу Тейлора и, взявъ съ собою надворнаго литовскаго маршала Игнатія Потоцкаго, женатаго на его племянницѣ, отправился къ Тейлору, у котораго и встрѣтился съ Угрюмовой. Угрюмова разсказала Тейлору, что нѣсколько дней тому назадъ староста Рыксъ и генералъ Комажевскій пріѣхали къ ней и послѣ разговора, показавшагося ей довольно страннымъ, спросили ее, готова ли она будетъ исполнить то, чего отъ нея потребуютъ? Когда же Угрюмова положительно отвѣтила на это, то Комажевскій предложилъ ей, чтобы она дала проглотить Чарторижскому то, что находилось въ бумажкѣ, лежавшей у него, Комажевскаго, въ карманѣ, а Рыксъ предложилъ ей заманить Чарторижскаго въ любовныя сѣти и затѣмъ, когда князь, поддавшись ея искушеніямъ, останется у нея ночевать, заколоть его кинжаломъ. Угрюмова, какъ разсказывала она князю, согласилась на это предложеніе, но, боясь послѣдствій, да и не желая быть убійцею, рѣшилась передать объ этомъ, сдѣланномъ ей, подговорѣ самому князю. Чарторижскій нѣсколько усомнился въ достовѣрности этого разсказа и предложилъ Угрюмовой отъ себя 200 дукатовъ, если она отречется отъ своего разсказа. При этомъ князь разсчитывалъ на то, что если все разсказанное Угрюмовою только собственная ея выдумка, то ей. стѣсненной въ ту пору въ денежныхъ дѣлахъ, будетъ гораздо выгоднѣе получить тотчасъ же довольно значительную сумму, нежели пускаться въ спекуляцію, успѣхъ которой для нея не вполнѣ обезпеченъ. Но Угрюмова подтвердила свой разсказъ, и тогда князь окончательно убѣдился въ справедливости ея сообщенія. Онъ потребовалъ отъ нея письменнаго заявленія, относительно всего разсказаннаго ею, и Угрюмова при немъ и Тейлорѣ написала собственноручно требуемое Чарторожскимъ заявленіе, добавивъ къ этому на письмѣ же, что Комажевскій, подговаривая ее отравить Чарторижскаго, сказалъ, между прочимъ, чтобъ она въ этомъ случаѣ смотрѣла на него, Комажевскаго, какъ на самаго короля. Подъ этимъ заявленіемъ Угрюмова подписалась: «Марія-Тереза, маіорша д’Огрюмова, рожденная баронесса фонъ-Лаутенбургъ» [Въ примѣчаніи, находящемся въ статьѣ, о которой мы уже упоминали, говорится, на основаніи только польскихъ источниковъ, что фамилія доносчицы должна быть Угрюмова, но, въ виду писемъ императрицы Екатерины, фактъ этотъ не подлежитъ ни малѣйшему сомнѣнію. По всей вѣроятности. Угрюмова, подписываясь по-французки, прибавляла къ своей русской фамиліи дворянскую частичку «де», отчего и выходило d’Ugrumow, а затѣмъ фамилія эта обратилась въ Dogrumow, такъ какъ такое ея произношеніе болѣе подходитъ къ польскому выговору].
Получивъ въ руки упомянутое заявленіе, Чарторижскій предложилъ маіоршѣ, чтобъ она пригласила къ себѣ запиской Рыкса, а между тѣмъ братъ Игнатія Потоцкаго. Станиславъ, и Тейлоръ должны были засѣсть въ сосѣдней комнатѣ въ засадѣ и подслушать разговоръ, который будетъ происходить между Угрюмовой и Рыксомъ. Планъ этотъ былъ исполненъ, и когда Рыксъ пришелъ къ Угрюмовой, то она въ заведенномъ ею съ нимъ разговорѣ спросила его: «желаетъ-ли онъ, чтобъ она отравила Чарторижскаго?» на этотъ вопросъ Рыксъ радостно отвѣтилъ: «браво, браво!» Тогда Потоцкій и Тейлоръ вышли съ пистолетами изъ-за засады, схватили Рыкса и самовольно, безъ участія властей, арестовавъ и его и Угрюмову, отправили эту послѣднюю въ домъ маршальши княгини Любомирской, которая обходилась съ нею чрезвычайно ласково и даже подарила ей 500 дукатовъ. По сообщеніи же Потоцкаго о злоумышленіи Комажевскаго, генералъ былъ арестованъ великимъ маршаломъ Мнишкомъ въ театрѣ, гдѣ онъ сидѣлъ тогда въ королевской ложѣ. Такимъ образомъ дѣло это съ самаго начала получило громкую огласку, и вѣсть о случившемся разнеслась быстро по всей Польшѣ. Между тѣмъ Чарторижскій, основываясь на письменномъ заявленіи Угрюмовой, а также на свидѣтельскихъ показаніяхъ Станислава Потоцкаго и Вильгельма Тейлора, началъ уголовный процессъ противъ Рыкса и Комажевскаго, обвиняя ихъ въ намѣреніи отравить его. Поступая такимъ образомъ противъ первыхъ любимцевъ Станислава-Августа и самыхъ приближенныхъ къ нему лицъ, Чарторижскій, безъ всякаго сомнѣнія, имѣлъ прежде всего въ виду надѣлать не мало хлопотъ и непріятностей самому королю, замѣшанному, заявленіемъ Комажевскаго, до нѣкоторой степени въ это уголовное дѣло.
Если по тѣмъ обстоятельствамъ, которыя мы привели выше, заговоръ графа Браницкаго и князя Чарторижскаго противъ Понятовскаго долженъ былъ произвести на Екатерину непріятное впечатлѣніе, то тѣмъ болѣе долженъ былъ встревожить ее тотъ оборотъ, какой принимало настоящее дѣло послѣ новаго заявленія Угрюмовой. Теперь король Станиславъ-Августъ, покровительствуемый императрицею, являлся въ глазахъ поляковъ и даже всей Европы гнуснымъ посягателемъ на жизнь своего двоюроднаго брата, подозрѣваемаго въ тайныхъ ковахъ. Чарторижскій съ своей стороны написалъ королю рѣзкое, укорительное письмо, уѣхалъ изъ Варшавы и, даже вовсе оставивъ Польшу, отправился въ Вѣну и тамъ вступилъ въ службу римско-нѣмецкаго императора. Этимъ отъѣздомъ и объясняются сношенія русскаго двора съ вѣнскимъ относительно «подвиговъ» Чарторижскаго по «ненавистному» дѣлу Угрюмовой. Екатерина разсчитывала на то, что императоръ, оказавшій особенное благоволеніе князю Чарторижскому, можетъ сильнѣе другихъ повліять на него и отговорить его отъ возбужденія вновь процесса Угрюмовой, въ которомъ король являлся лицомъ, прикосновеннымъ къ дѣлу. Между тѣмъ враги Станислава-Августа не замедлили тотчасъ же направить противъ него это дѣло. Они объясняли, что такъ какъ прежде ходили слухи о томъ, будто Чарторижскій составляетъ заговоръ противъ короля, то теперь король съ своей стороны, чтобъ отдѣлаться отъ Чарторижскаго, задумалъ поднести ему отраву при содѣйствіи Угрюмовой. Въ одной изъ многочисленныхъ брошюръ, явившихся вскорѣ послѣ начатія дѣла Угрюмовой, король прямо былъ обвипяемъ въ намѣреніи отравить Чарторижскаго, при чемъ упомипа-лось, что онъ еще и прежде пользовался подобными злодѣйскими услугами Угрюмовой, и что ею было уже изведено посредствомъ отравы шестнадцать разныхъ лицъ, которыя и высчитывались въ брошюрѣ поимянно. Такимъ образомъ дѣло Угрюмовой приняло политическій характеръ и Екатерина могла предусматривать, что въ Рѣчи Посполитой завязывается сильная борьба между партіею короля, согласовавшагося съ видами императрицы, и партіею князя Адама Чарторижскаго, отличившагося совершенно инымъ направленіемъ. Екатерина не могла не предвидѣть, что страшное обвиненіе, поднятое Чарторижскимъ, не только противъ людей, приближенныхъ къ Станиславу-Августу, но и противъ него самого, неминуемо взволнуетъ всю Польшу, политическая жизнь которой, хотя и слишкомъ бурная, была, однако, чужда до тѣхъ поръ тайнаго изведенія личностей, опасныхъ правительству. Императрица не могла не подумать о томъ, что Чарторижскій явится теперь въ глазахъ магнатовъ и шляхты жертвою, обреченною на смерть, за образъ своихъ дѣйствій, клонившихся къ тому, чтобы разстроить замыслы русской политики въ Польшѣ и поддержать независимость Рѣчи Посполитой отъ вліянія на нее со стороны Россіи. Зная настроеніе умовъ въ Польшѣ, Екатерина могла предполагать, что Станиславъ-Августъ, вслѣдствіе процесса Угрюмовой, можетъ пошатнуться на своемъ и такъ уже не слишкомъ прочномъ престолѣ и что тогда если и не исчезнутъ, то всетаки замедлятъ созрѣть результаты долголѣтней русской политики въ Польшѣ. Дѣйствительно, когда разнеслась вѣсть о посягательствѣ короля на жизнь князя Чарторижскаго, вся Польша пришла въ бурное движеніе, и движеніе это, конечно, не было направлено въ пользу Россіи.
Если вообще подобнаго рода поступокъ долженъ былъ набросить тѣнь на королевское достоинство, то онъ въ отношеніи къ Чарторижскому принималъ особое значеніе. Князь Адамъ Чарторижскій, и по рожденію, и по богатству, и по близкой кровной связи съ королемъ, занималъ въ Польшѣ едва-ли не самое видное мѣсто. Родня его, еще съ самаго его дѣтства, предназначала князя Адама въ короли польскіе, и въ прежнее время, по внушенію ея, молодой Чарторижскій ѣздилъ довольно часто въ Петербургъ, чтобъ снискать тамъ себѣ расположеніе императрицы Елисаветы Петровны, политика которой не представляла для Польши никакой серьезной опасности. Петръ III оказывалъ князю Чарторижскому особенную благосклонность и, не долюбливая, по извѣстнымъ ему обстоятельствамъ, Понятовскаго, желалъ видѣть королемъ польскимъ Чарторижскаго, и даже обѣщалъ ему свое содѣйствіе для достиженія польскаго престола въ случаѣ смерти короля Августа III. Понявъ къ чему клонится политика императрицы Екатерины въ отношеніи Польши, князь Чарторижскій прекратилъ впослѣдствіи всякую связь съ петербургскимъ дворомъ и, явившись представителемъ старой Польши и противникомъ русскаго вліянія на дѣла Рѣчи Посполитой, пользовался поэтому среди польскихъ патріотовъ огромнымъ вліяніемъ. Все это не могло располагать Екатерину въ пользу Чарторижскаго, котораго процессъ Угрюмовой выдвигалъ теперь на слишкомъ видное мѣсто, какъ жертву королевскаго коварства, и который для своей поддержки былъ въ состояніи выставить сильную и многочисленную партію, враждебно настроенную противъ Россіи.
Съ юридической точки зрѣнія судебный процессъ Угрюмовой чрезвычайно замѣчателенъ [Лучше всего процессъ этотъ изложенъ въ двухъ французскихъ брошюрахъ, вышедшихъ въ 1785 году. Изъ нихъ одна подъ заглавіемъ: «Recueil de pièces relatives au procès entre S. A. le prince Adam Czartoryski accusateur et M. M. Komarzewski et R,yx accusés du crime d’empoisonnement». Тутъ же помѣщенъ и декретъ трибунала. Другая брошюра имѣетъ заглавіе: «Observations sur un libelle, qui a pour le titre: premier et second éclaircissements réels sur le procès du prince général de Podolie Adam Czartoryski»] для того времени: онъ былъ веденъ гласно, при участіи обвинительной власти, защитниковъ Рыкса, Комажевскаго и Угрюмовой, какъ обвиняемыхъ, и адвоката со стороны князя Чарторижскаго, какъ главнаго обвинителя. Рѣчи участвовавшихъ въ судебномъ засѣданіи лицъ отличаются превосходною обработкою слога и утонченностію доводовъ и со стороны обвинителей, и со стороны защитниковъ, но мы не будемъ останавливаться на подробностяхъ этого процесса. Скажемъ только, что защитники Рыкса и Комажевскаго доказывали, что никакого злаго умысла на жизнь Чарторижскаго не было; они ссылались и на то, что Станиславъ Потоцкій и Тейлоръ придали подслушаннымъ ими словамъ Рыкса и Угрюмовой такой смыслъ, какого они вовсе не имѣли, и, наконецъ, защитники обвиняемыхъ вовсе отвергли, на основаніяхъ тогдашняго польскаго законодательства, показанія Игнатія и Станислава Потоцкихъ, какъ такихъ лицъ, которыя, по многимъ причинамъ, не могли быть признаны имовѣрными свидѣтелями, и обвиняли князя Чарторижскаго въ клеветѣ не только на Рыкса и Комажевскаго, но и на самаго короля. Защитникъ Угрюмовой доказывалъ, что со стороны ея никакой интриги не было и что она показывала сущую правду; Угрюмова же не только подтверждала тѣ обстоятельства, о которыхъ мы уже говорили, но заявляла еще, что Рыксъ уже и прежде звалъ ее въ Гродно за тѣмъ, чтобы оказать королю чрезвычайно важную услугу и обѣшалъ ей 1,000 дукатовъ единовременно, 500 дукатовъ ежегодной пожизненной пенсіи, а также и помѣстье, если только она съумѣетъ войти въ сношенія съ однимъ лицомъ, переписывавшимся съ княземъ Чарторижскимъ. Но такъ какъ, по словамъ Угрюмовой, ей не удалось исполнить это, то Рыксъ оставилъ ее въ Гродно и послѣ того явился къ ней въ Варшавѣ съ тѣмъ ужаснымъ предложеніемъ, о которомъ она не замедлила сообщить князю Чарторижскому.
Что касается маіора Угрюмова, то онъ явился на судъ только въ качествѣ свидѣтеля. Маіоръ показалъ, что послѣ возвращенія его жены изъ Гродно, Рыксъ и Комажевскій были у нея два раза, и что когда они пришли къ ней въ послѣдній разъ, то онъ, Угрюмовъ, встрѣтился съ ними и отрекомендовался имъ какъ мужъ хозяйки дома. "Послѣ того — продолжалъ Угрюмовъ — жена моя поговорила нѣсколько минутъ съ этими господами и показала имъ какое-то письмо, копію съ котораго снялъ Комажевсуій. Затѣмъ они разговаривали между собою, но я — продолжалъ Угрюмовъ — не видѣлъ, чтобы Комажевскій показывалъ ей что нибудь написанное или чтобы онъ далъ женѣ моей какой нибудь пакетикъ. Во время ихъ разговора я вышелъ изъ комнаты, чтобы приказать слугѣ принести письменныя принадлежности. Когда же разговоръ кончился, то Комажевскій сказалъ мнѣ, что нигдѣ нѣтъ такихъ строгихъ законовъ, какъ въ Польшѣ; но, добавилъ онъ, жена ваша не знаетъ ихъ, а между тѣмъ въ такихъ дѣлахъ надобно дѣйствовать крайне осторожно, потому что безъ ясныхъ доказательствъ никакія словесныя показанія не могутъ имѣть у насъ силы. Затѣмъ онъ упомянулъ о королѣ Сигизмундѣ, какъ о строгомъ государѣ. Когда же они ушли, я спросилъ жену, о чемъ она говорила съ ними. На мой вопросъ она отвѣчала: «вы не понимаете по-французски, а мнѣ скучно было бы растолковывать вамъ все это».
Послѣ такого показанія, маіоръ Угрюмовъ былъ освобожденъ отъ дальнѣйшихъ допросовъ, но такъ какъ данныя имъ на судѣ показанія, о передачѣ его женѣ Комажевскимъ яда, противорѣчили ея собственнымъ показаніямъ, то обстоятельство это и послужило главнымъ основаніемъ къ обвиненію ея въ клеветѣ на Комажевскаго.
15-го марта 1785 года состоялся приговоръ трибунала, судившаго Угрюмову, Рыкса и Комажевскаго. Въ приговорѣ этомъ излагалось, что сообщеніе, сдѣланное Угрюмовою Чарторижскому 14-го января, противорѣчитъ ея показаніямъ, что оно не подтверждается ни слѣдствіемъ, ни допросомъ, и что, наконецъ, оно ложно въ самыхъ главныхъ основаніяхъ, что порошокъ, будто бы данный ей Комажевскимъ, не ядъ; да при томъ и самый порошокъ не былъ ей вовсе переданъ ни Комажевскимъ, ни Рыксомъ, и что разговоръ этого послѣдняго съ Угрюмовой, подслушанный Потоцкимъ и Тейлоромъ, не имѣлъ совсѣмъ того смысла, какой они сами ему придали. По этимъ соображеніямъ, трибуналъ освободилъ Рыкса и Комажевскаго отъ всякаго обвиненія въ покушеніи на отравленіе Чарторижскаго, но тѣмъ не менѣе приговорилъ Рыкса къ полугодичному заключенію, собственно за сношенія его съ обвиненной. Сдѣланныя же Угрюмовою на счетъ Рыкса и Комажевскаго заявленія онъ призналъ ложью и клеветою, и запретилъ упоминать объ этомъ подъ страхомъ наказанія. Князь Адамъ Чарторижскій былъ приговоренъ къ 60-ти польскимъ маркамъ пени въ пользу Рыкса и Комажевскаго. Что же касается Маріи Угрюмовой, присвоившей себѣ разныя имена и обвиненной въ мошенничествѣ, кражѣ, а также и въ злостномъ вымыслѣ о составлявшемся будто противъ короля заговорѣ и о злоумышленіи на жизнь князя Чарторижскаго, то трибуналъ присудилъ ее къ выставкѣ у позорнаго столба въ Старомъ-городѣ, къ наложенію ей на лѣвую лопатку, чрезъ палача, раскаленнымъ желѣзомъ клейма съ изображеніемъ висѣлицы и къ содержанію въ вѣчномъ, безъисходномъ заточеніи.
Тейлоръ былъ приговоренъ къ заключенію въ тюрьмѣ на шесть мѣсяцевъ за вооруженное нападеніе на старосту пясочинскаго Рыкса.
Приговоръ, постановленный надъ Угрюмовой, былъ приведенъ въ исполненіе 21-го апрѣля 1785 г. При этомъ, въ виду ея, были сожжены написанное ею для Чарторижскаго сознаніе и брошюры, изданныя въ защиту ея и въ обвиненіе Рыкса, Комажевскаго, а также и самого короля.
Спустя нѣсколько дней по исполненіи приговора, Угрюмова была отвезена въ Данцигъ для пожизненнаго заключенія въ тамошней крѣпости. Неизвѣстно получила-ли она впослѣдствіи помилованіе или же ей удалось какимъ нибудь способомъ убѣжать изъ данцигской крѣпости. Извѣстно только, что, по минованіи нѣсколькихъ лѣтъ послѣ исполненія приговора, она появилась въ имѣніи князя Адама Чарторижскаго, Пелкиняхъ, и была еще жива въ 1830 году.
Казалось бы, что послѣ судебнаго оправданія Рыкса и Комажевскаго, а вмѣстѣ съ тѣмъ и послѣ наказанія Угрюмовой, какъ клеветницы, и взысканія пени съ Чарторижскаго должно было окончиться все поднятое ею дѣло. Мы видѣли, однако, что императрица Екатерина озабочивалась имъ и послѣ этого. Хотя оправдательный приговоръ трибунала въ пользу Рыкса и Комажевскаго уничтожалъ обвиненіе, взведенное на короля, но тѣмъ не менѣе въ общественномъ мнѣніи подозрѣніе, павшее однажды на Станислава-Августа, не искоренилось окончательно и противная ему партія распускала слухи, что Угрюмова была права въ томъ отношеніи, что король, при содѣйствіи ея, на самомъ дѣлѣ хотѣлъ избавиться отъ князя Адама посредствомъ отравы. Говорили, что многіе члены трибунала не были согласны на постановленіе обвинительнаго приговора противъ Угрюмовой и оправдательнаго въ пользу Рыкса и Комажевскаго, и что только вліяніе королевской партіи побудило ихъ къ этому. Не мало говору возбуждало и то еще обстоятельство; что послѣ заарестованія Угрюмовой, всѣ ея бумаги попали въ руки князя Іосифа Понятовскаго, роднаго брата короля. Это давало поводъ говорить, что въ захваченныхъ княземъ Понятовскомъ бумагахъ были такія, при помощи которыхъ легко было бы распутать весь узелъ и добраться до самаго короля, но что князь Понятовскій уничтожилъ ихъ. Вообще дѣло Угрюмовой оставило послѣ себя чрезвычайно усиленное раздраженіе въ партіи, противной королю, а вмѣстѣ съ тѣмъ и Россіи. Съ своей стороны императрица Екатерина понимала, что хотя пожаръ и погасъ, но что оставшіяся отъ него подъ пепломъ искры еще тлѣли, и что сеймовая буря легко могла раздуть ихъ снова и надѣлать не мало бѣды Станиславу-Августу, покорствовавшему предъ русской государыней. Въ виду всего этого, Екатерина поручала графу Стакельбергу замять окончательно дѣло Угрюмовой, и старалась при посредствѣ вѣнскаго двора утишить князя Чарторижскаго, который, оставаясь недоволенъ рѣшеніемъ трибунала, намѣревался поднять вопросъ о процессѣ Угрюмовой на предстоявшемъ тогда сеймѣ, и мы уже видѣли, что Чарторижскій могъ быть опаснымъ противникомъ короля, а вмѣстѣ съ тѣмъ и екатерининской политики въ Польшѣ.
Независимо отъ этого, императрица, стараясь заглушить дѣло Угрюмовой, имѣла въ виду и другую еще цѣль. Возбужденіе этого дѣла вновь затронуло бы ближайшимъ образомъ и графа Браницкаго, такъ какъ и онъ былъ въ числѣ тѣхъ лицъ, на которыхъ доносила Угрюмова, какъ на злоумышленниковъ противъ королевской особы. Между тѣмъ Браницкій, женатый на родной племянницѣ князя Потекина-Таврическаго, былъ однимъ изъ главныхъ сторонникомъ Россіи въ Польшѣ, и партія его на столько поддерживала интересы Россіи въ Польшѣ, что называлась гетманской или потемкинской партіею. Вообще Ксаверій Браницкій пользовался особымъ расположеніемъ Екатерины, по старанію которой онъ, въ 1774 году, получилъ во владѣніе богатое и обширное помѣстье — Бѣлую Церковь. Между тѣмъ возобновленіе процесса Угрюмовой и соприкосновеніе къ нему гетмана Браницкаго легко могло вызвать ожесточенную борьбу между гетманомъ и королемъ, или, говоря иначе, раздѣлить русскую партію на два враждебные лагеря; а между тѣмъ Екатеринѣ не хотѣлось рязъединять такимъ образомъ своихъ силъ въ Польшѣ. Могло случиться и то, что при общемъ нерасположеніи къ Браницкому поляковъ и господствовавшей къ нему, въ особенности за подавленіе барской конфедераціи, общей ненависти въ анти-русской партіи, онъ по дѣлу Угрюмовой легко могъ быть обвиненъ, а потому и долженъ былъ бы лишиться своего высокаго оффиціальнаго положенія въ Польшѣ. По всей вѣроятности, онъ даже самъ предвидѣлъ возможность такого неблагопріятнаго для него исхода, и подъ вліяніемъ этого просилъ содѣйствія императрицы для того, чтобы имя его было исключено изъ процесса Угрюмовой. Екатерина, какъ и слѣдовало ожидать, постаралась оградить своего приверженца отъ угрожавшихъ ему непріятностей, и пользуясь процессомъ Угрюмовой, зоботилась о томъ, чтобъ сблизить гетмана съ королемъ. Поручая графу Стакельбергу хлопотать, чтобы желаніе Браницкаго было исполнено, Екатерина «принимала за благо всѣ увѣренія, кои онъ о своей вѣрности и усердіи къ его величеству и ко всему, что благо прямое республики польской составляетъ, и удостоивала его во всякомъ случаѣ своего благоволенія и покровительства». Въ другомъ письмѣ къ графу Стакельбергу, Екатерина выражала надежду, что и самъ графъ Браницкій не подниметъ дѣла Угрюмовой, и что онъ, «вѣдая къ себѣ особенное ея благоволеніе, не только не учинитъ подвига вопреки ея желанію, но еще, по усердію его къ ней, будетъ способствовать къ успокоенію духовъ тамошнихъ и къ утвержденію всего, что можетъ обратиться въ замѣшательство». Наконецъ, въ третьемъ письмѣ Екатерина, выразивъ графу Стакельбергу свое желаніе, дабы извѣстное ненавистное дѣло Угрюмовой не было поводомъ къ безпокойствамъ и смятеніямъ, упоминаетъ о томъ, что ей представленъ отъ великаго гетмана короннаго графа Браницкаго проектъ артикула конституціи «для отвращенія и малѣйшаго сомнѣнія въ вѣрности его королю и отечеству, составленный въ умѣренныхъ и благопристойныхъ выраженіяхъ». «Мы поручаемъ вамъ — писала Екатерина Стакельбергу — чтобы дѣло сіе, какъ съ одной стороны сходственно съ желаніемъ короннаго гетмана, такъ и съ другой со всевозможнымъ предохраненіемъ тишины на сеймѣ, распоряжено было, о чемъ вы съ нимъ откровенно изъяснитесь и положите на мѣрѣ».
Письмо это было писано 28-го августа 1786 года, и вскорѣ затѣмъ желаніе императрицы исполнилось, такъ какъ бывшій въ томъ же году сеймъ постановилъ о преданіи дѣла Угрюмовой вѣчному забвенію.
Первое издание: Замечательные и загадочные личности XVIII и XIX столетий / [Соч.] Е. П. Карновича. — Санкт-Петербург: А. С. Суворин, 1884. — 520 с., 13 л. портр.; 24 см.