МАЛЬЧИКИ ВЪ ПЛѢНУ. править
Страшно вспомнить берегъ между Сузой и Сенегаломъ на западномъ краю Африки, — въ особенности же для моряковъ въ цѣломъ свѣтѣ не найдется другаго мѣста, которое внушало бы имъ больше страха. При одномъ воспоминаніи о нёмъ у моряка невольно дрожь по тѣлу пробѣгаетъ. И не мудрено: тысячи его товарищей нашли водяную могилу на этихъ негостепріимныхъ прибрежьяхъ; судьба другихъ тысячъ была еще хуже смерти!
Тутъ являются двѣ пустыни: земля и вода — Сахара и Атлантическое море — ихъ сопредѣльность простирается на десять градусовъ земной широты — громадное пространство! Ничто не раздѣляетъ ихъ кромѣ одной линіи, да и то существующей только въ воображеніи. Страшная безбрежная пустыня воды обнимаетъ безбрежную пустыню сыпучихъ песковъ, не менѣе опасную и страшную для тѣхъ, кого несчастная судьба заброситъ на эти ужасные берега.
Увы! такому несчастью подвергались не сотни, а тысячи людей. Сотни кораблей претерпѣвали здѣсь крушеніе и находили гибель между Сузой и Сенегаломъ. Если же включить сюда времена Римлянъ, Финикіянъ и Карѳагенянъ, то смѣло можно сказать, что тутъ погибли тысячи кораблей!
Замѣчательно, что величайшія бѣдствія были испытаны мореплавателями новѣйшихъ времёнъ. Моряки всѣхъ націй, имѣвшіе необходимость подходить къ восточнымъ берегамъ Атлантическаго моря, имѣли причины сожалѣнія объ этомъ приближеніи. Съ перваго взгляда это покажется, можетъ-быть, непонятнымъ; но мы перестанемъ удивляться, когда узнаемъ, что западный берегъ покрытъ наносными песчаными холмами и простираясь далеко въ море подъ водою, составляетъ опасныя мели, окружонъ бурнымъ моремъ и сильными теченіями. Корабли, гибнутъ здѣсь, частью отъ крутящагося морскаго теченія, частью отъ песчаныхъ тумановъ; воздухъ наполняется пескомъ столь мелкимъ и нѣжнымъ, что онъ проникаетъ всюду. Причина сильнаго теченія довольно понятна. Сахара лежитъ подъ знойнымъ тропическимъ солнцемъ; климатъ въ ней чѣмъ ближе къ экватору, тѣмъ жарче; почва покрыта сплошь сыпучимъ пескомъ и сильно накаливается отвѣсными лучами солнца; отсутствіе растительности и внутреннихъ водъ причиною, что этотъ песчаный океанъ поглощаетъ потоки, стекающіе съ южнаго склона Атласскихъ горъ и какъ мы уже сказали простирается далеко на западъ по дну Атлантическаго океана, образуя опасныя мели; знойныя испаренія, висящія надъ обширной пустыней, подобной которой не встрѣчается на земномъ шарѣ; охлаждённая болѣе атмосфера Атлантическаго океана, теченіе котораго стремится отъ береговъ Африки къ берегамъ Америки, оттуда къ Европѣ и образуетъ обширнѣйшій водоворотъ. Кажется всѣ эти факты достаточно объясняютъ сильное теченіе, которое производитъ во всѣ вѣка гибель сотенъ и тысячъ кораблей, несчастнымъ случаемъ занесённыхъ къ западнымъ берегамъ Африки.
Даже и въ настоящее время кораблекрушенія около этихъ береговъ не рѣдкость, не смотря на всѣ мѣры предосторожности, принимаемыя въ теченіи послѣднихъ трёхъ столѣтій.
Мы тоже имѣемъ возможность разсказать ужасное происшествіе совершившееся на половинѣ дороги между двумя стоянками кораблей: мысами Боядоромъ и Бланко, которые служатъ приморскимъ пунктомъ для отдыха кораблей. Мѣстность станетъ понятнѣе читателю, если сказать, что на половинѣ разстоянія между этими значительными мысами находится узкая песчаная полоса, которая вдаётся на нѣсколько миль въ море и раскалённая до бѣла отъ палящаго тропическаго солнца, очень походитъ на языкъ гигантскаго огненнаго змѣя, роль котораго съ успѣхомъ разыгрываетъ знойная Сахара, вѣчно алчущая найти прохладу въ хрустальныхъ волнахъ океана.
Около самаго кончика этого алчнаго языка, въ въ іюнѣ 18.. года можно было видѣть трёхъ или четырёхъ несчастныхъ, несшихся по волнамъ океана на тонкомъ бревнѣ. Но къ счастью посторонніе зрители не могли подойти такъ близко, чтобы разсмотрѣть, что это за тёмное пятно, медленно придвигавшееся къ одному изъ бѣлыхъ песчаныхъ холмовъ, которыми покрыты эти берега.
Вотъ еслибъ кто-нибудь взобрался на верхушку бѣлаго холма, такъ непремѣнно простымъ бы глазомъ увидалъ движущееся пятно, а вооружившись подзорной трубой не мудрено было бы и разсмотрѣть какого свойства это пятно. Но песчаная мель идётъ на три мили длины и покрыта наносными песчаными холмами, слѣдовательно по крайней мѣрѣ на четыре мили отъ берега никто не могъ видѣть, что происходило на томъ концѣ.
Да и никому изъ пловцовъ вѣроятно и въ голову не приходило, чтобы кто-нибудь могъ ихъ замѣтить. Куда глазомъ ни кинь, на востокъ, на сѣверъ или югъ, — ничего не видать кромѣ бѣлаго песку; а на западѣ ничего, — кромѣ синеватой воды. Ни чей глазъ не слѣдитъ за ними; на многія мили въ окружности не видать ни одной твари ручной или дикой; нѣтъ ни малѣйшихъ признаковъ даже существованія человѣка или звѣря, птицы или насѣкомаго. Песчаная пустыня, далеко простираясь подъ водою, не представляетъ въ своихъ нижнихъ слояхъ въ достаточномъ количествѣ органическихъ веществъ для питанія рыбы — даже самаго низшаго разряда молюсковъ. Нѣтъ сомнѣнія, эти несчастные пловцы одиноки; никто не видитъ ихъ, некому помочь!
Мы имѣемъ право подойти поближе, разсмотрѣть получше и разузнать, что это за люди и зачѣмъ занесло ихъ такъ далеко отъ всякаго живого существа.
Четыре человѣка сидѣло верхомъ на корабельномъ обломкѣ. Парусъ виденъ тутъ же, одна его часть обвилась вокругъ брёвна, другая свободно тащилась по водѣ.
Взглянулъ бы морякъ на это бревно, такъ навѣрное сказалъ бы, что это фокмарсарей, сорвавшаяся съ средней мачты съ такою силой, что даже не всѣ рифы распустились, отчего и тянулась часть паруса по водѣ. Но и не морякъ, могъ бы понять въ чомъ дѣло. Какой-нибудь корабль разбился неподалеку у береговъ. Два дни назадъ была сильная буря. Бревно съ четырьмя пловцами — это только обломки погибшаго корабля. Можетъ быть окажутся еще обломки и еще люди спасшіеся отъ гибели, — только здѣсь никого не видать, кромѣ этихъ четырёхъ пловцовъ: не было у нихъ товарищей на океанѣ, не было зрителей на берегу!
И такъ ихъ было четверо. Трое имѣли необыкновенное сходство по крайней мѣрѣ по росту, виду и костюму. Да и по возрасту не было большой разницы. Всѣ трое были мальчики, изъ которыхъ старшему было не болѣе осьмнадцати, младшему же лѣтъ около семнадцати.
Въ физіономіи всѣхъ трёхъ было на столько сходства, что тотчасъ можно было отгадать, что они одной націи, хотя въ характерѣ ихъ наружности было на столько разницы, что можно было узнать, что они изъ разныхъ провинцій. Ихъ синія одежды, сюртуки съ металлическими пуговицами, синія суконныя фуражки съ золотымъ галуномъ, воротники съ вышитыми якорями и короной — безъ словъ говорили, что всѣ трое мичманы великой морской державы, такъ долго державшей скипетръ надъ морями. Теперь молодые офицеры потеряли своё гордое положеніе въ свѣтѣ, потеряли вмѣстѣ съ фрегатомъ, на которомъ они служили; теперь вся ихъ власть ограничивается надъ этимъ бревномъ, уцѣпившись за него ногами… прижавшись къ нему грудью, они разсѣкаютъ волны руками, и такимъ образомъ подвигаются по направленію къ песчаной мели.
Представивъ читателю трёхъ мичмановъ спасшихся отъ кораблекрушенія, мы недовольно ясно обозначили разницу между ними, сказавъ только, что они изъ разныхъ провинцій; нѣтъ! лучше сказать каждый изъ нихъ представлялъ типъ отдѣльной національности.
Конечно, всѣ трое мичмана, сидѣвшіе верхомъ на фокмарсареѣ терпѣли крушеніе на одномъ и томъ же фрегатѣ, служили одному и тому же правительству, но каждый изъ нихъ принадлежалъ отдѣльной національности, Они были относительные представители Джэка, Пэдди Сэнди или говоря поэтичнѣе Розы, Трилистника и Чертополоха; и говоря правду, еслибъ мы обошли всѣ три Соединенныя королевства, то и тогда не могли бы отыскать лучшихъ представителей Англіи, Шотландіи и Ирландіи, какими являются эти три юные типа верхомъ на тонкомъ бревнѣ, несущіеся къ песчаной мели между Боядоромъ и Бланко.
Вотъ ихъ настоящіе имена: Гэрри Блоунтъ, Теренсъ О’Конноръ и Колинъ Мэкверсонъ.
Но четвертая личность раздѣлявшая съ ними опасности плаванія, совершенно отличалась отъ нихъ во многихъ отношеніяхъ, но болѣе всего по возрасту. Еслибъ сложить годы трёхъ мичмановъ, то и тогда не вышла бы подходящая сумма, для его возраста и еслибъ собрать всѣ морщины у трёхъ мичмановъ, такъ оказалось бы, что у нихъ въ совокупности гораздо меньше, чѣмъ даже сколько ихъ подъ глазами у старика.
Надо быть очень тонкимъ нравоописателемъ для того, чтобъ разобрать кого изъ своихъ молодыхъ товарищей онъ могъ быть соотечественникомъ; но легко было угадать, что онъ не англичанинъ, не шотландецъ и не ирландецъ.
Странно сказать, но и по нарѣчію его, трудно бы сказать какой онъ націи. Онъ не часто говорилъ, но когда онъ говорилъ, то самое привычное ухо лингвиниста не могло бы различить по его выговору, какой онъ націи; такъ хорошо обладалъ онъ нарѣчіемъ каждаго изъ товарищей; одно вѣрно: ни по языку, ни по виду нельзя было догадаться, кого изъ мичмановъ онъ былъ землякомъ. Еще по виду не такъ, но по нарѣчію рѣшительно нельзя было сказать, какое изъ трёхъ соединённыхъ королевствъ имѣло честь быть его родиной.
Одежда на нёмъ — простаго матроса и имя также просто: Билль. Но такъ какъ въ корабельной книгѣ — теперь она ушла на дно морское — всегда много значилось Биллей, то ему дали прозвище сообразное его престарѣлому возрасту. На фрегатѣ всѣ называли его «старымъ Биллемъ»; это прозвище оставалось при нёмъ и на бревнѣ.
Появленіе бревна на морскихъ волнахъ ясно доказывало крушеніе корабля; но другихъ признаковъ не было. На самомъ далёкомъ горизонтѣ не было замѣтно ни малѣйшей точки. Если корабль и дѣйствительно разбился не подалёку, то вѣроятно онъ весь пошелъ ко дну или же другіе остатки его отправились не по тому направленію, по которому понеслось бревно съ тремя мичманами и матросомъ Биллемъ.
Британскій военный корветъ отправляясь крейсировать берега Гвинеи пошолъ ко дну. Обманутый крутящимся сильнымъ теченіемъ у морскихъ береговъ Сахары, въ тёмную бурную ночь, онъ наткнулся на песчаную мель, разбился, и мгновенно потонулъ. Лодки были спущены и люди толпою стремились въ нихъ; другіе хватались за доски или брёвна, за что попало. Но спасся ли кто изъ нихъ? — вотъ вопросъ, на который не могъ отвѣчать ни одинъ изъ четырёхъ моряковъ принесённыхъ къ берегу.
Одно было имъ извѣстно: ихъ корветъ пошолъ ко дну; они видѣли своими глазами, какъ онъ погружался въ воду, скоро послѣ того, какъ ихъ отнесло въ сторону. Болѣе они ничего не видали до самаго утра, когда убѣдились, что безбрежный океанъ только ихъ четырёхъ несётъ по своимъ пустыннымъ волнамъ. Впродолженіе всей этой безконечно длинной тёмной ночи, они носились по волнамъ на безнадежномъ обломкѣ, волны часто перекатывались чрезъ нихъ; съ ропотомъ и гнѣвомъ бились и заливали ихъ, какъ бы силясь оторвать ихъ отъ бреннаго обломка ихъ корвета.
На разсвѣтѣ буря утихла и замѣнилась яснымъ тихимъ днёмъ; но много времени прошло, прежде чѣмъ волны улеглись и дали возможность морякамъ принять мѣры, чтобы причалить къ берегу на своёмъ оригинальномъ суднѣ. Употребивъ руки вмѣсто вёселъ, они тихо неслись по волнамъ.
Ничего не видать кромѣ воды, неба и солнца; не было ни одного предмета, который указывалъ бы путь по морю; и только къ вечеру, заходящее солнце указало имъ, гдѣ находится востокъ, а пловцамъ извѣстно было, что только съ восточной стороны можно увидать землю.
Послѣ заката солнца, звѣзды служили имъ компасомъ и въ теченіе всей слѣдующей ночи послѣ крушенія судна, они гребли по направленію къ востоку.
Вотъ опять разсвѣло, а всё не видать ни земли и никакого либо другаго предмета, который оживилъ бы надежды безпомощныхъ пловцовъ!
Голодъ и жажда мучили ихъ, безпрерывное напряженіе утомляло; несчастные готовы были предаться отчаянію; но взошло солнце; свѣтлые лучи его проникли въ прозрачную глубь и они увидѣли подъ собою блескъ бѣлаго песку! То было дно морское, покрытое только на нѣсколько футъ водою.
Такая мелкая вода не могла быть далеко отъ берега. Эта мысль ободрила ихъ и придала новыя силы. Цѣлое утро они гребли, отдыхая лишь на нѣсколько минутъ.
Еще до полудня они принуждены были пріостановиться. Они находились почти подъ тропикомъ Рака. Такъ какъ это было среди лѣта, то конечно, въ полдень солнце было какъ разъ надъ ихъ головами. Даже тѣнь ихъ падала совершенно отвѣсно на бѣлое морское дно.
Солнце не могло уже давать имъ направленія; не имѣя другого указателя, они принуждены были пріостановиться и нестись по тому направленію, по которому погонитъ ихъ. вѣтеръ или теченіе.
Но вѣтеръ и теченіе были очень слабы, такъ что имъ пришлось оставаться нѣсколько часовъ неподвижно посреди океана. Всё это время они провели въ молчаніи и бездѣйствіи. Да и о чемъ было говорить? О своёмъ отчаянномъ положеніи? но эта тэма уже истощилась. Тутъ нечего было имъ дѣлать. Оставалось одно занятіе: слѣдить за солнцемъ, которое опускаясь по небосклону могло бы указать имъ направленіе.
Еслибъ они могли подняться на три фута выше, не пришлось бы имъ ждать заката солнца: они увидѣли бы землю. Но вода приходилась имъ по плечи и не позволяла имъ видѣть даже верхушки песчаныхъ холмовъ.
Когда солнце начало склоняться къ горизонту, они снова принялись работать руками, направляя своё бревно къ востоку. Солнце коснулось западнаго горизонта и скользя по поверхности своими огненными лучами, указало имъ свѣтлыя пятна, какъ-будто выходящія изъ моря.
Что это? Облака? нѣтъ, округлённыя верхушки, рѣзко очерченныя на небѣ, отвергаютъ это предположеніе. Должно полагать, что это снѣжныя или песчаныя горы. Но область эта не снѣжная — здѣсь могутъ быть только песчаныя горы.
— Земля! вдругъ вырвалось изъ ихъ груди восклицаніе, то радостное восклицаніе, которое даётъ надежду отчаивающимся и силы ослабѣвшимъ. Бревно подвигалось теперь быстрѣе чѣмъ прежде.
Подкрѣплённые надеждою еще разъ ступить на землю, пловцы забыли на время — голодъ, жажду, усталость и всѣ предались одному дѣлу: какъ бы быстрѣе гресть къ берегу.
Предполагая, что всё еще оставалось проплыть нѣсколько миль для достиженія берега, они работали съ опущенными глазами. Вдругъ старый. Билль нечаянно взглянулъ вдоль и вскрикнулъ отъ радости, крикъ этотъ былъ подхваченъ его молодыми товарищами: они всѣ разомъ увидѣли длинную песчаную мель, которая, какъ бы дружески протягивая имъ руку, далеко выдавалась въ море.
Не успѣли они это замѣтить, какъ другая подобная же радость обратила на себя ихъ вниманіе: они доставали до дна! Сидя верхомъ на бревнѣ, они почувствовали, что ноги ихъ скользили по песку.
Увлекаемые единодушнымъ побужденіемъ, они слезли съ своего тяжкаго сѣдалища, за которое такъ долго принуждены были держаться и простясь съ нимъ, бросились по песку, прикрытому водою. Они не останавливались пока не достигли сухой оконечности полуострова.
Въ это время солнце уже закатилось и четыре промокшія фигуры, неясно очерченныя багровымъ цвѣтомъ сумерекъ, казались какими-то фантастическими существами, которыя вынырнули изъ глубины океана.
— Куда же теперь?
Вотъ вопросъ, который всѣ четверо мысленно задавали себѣ, хотя никто изъ нихъ не высказалъ его вслухъ.
— Сегодня некуда! былъ единодушный отвѣтъ.
Можно предполагать, что измученные голодомъ и жаждою, они прежде всего пойдутъ отыскивать пищу и воду для удовлетворенія этой двойной потребности. Но на дѣлѣ вышло не такъ: у нихъ была еще потребность, слишкомъ важная, чтобы противостоять ей — это сонъ. Пятьдесятъ часовъ провели они безъ сна, зная что заснуть на мачтовой верхушкѣ значило бы подвергнуть себя опасности упасть въ воду и утонуть. И никто изъ нихъ не засыпалъ, не взирая на возраставшую необходимость отъ изнуренія и постояннаго напряженія.
Счастье, которое они почувствовали, когда услышали подъ собою землю, на минуту оживило ихъ, но это сильное ощущеніе не могло долго поддерживаться. Морфей не позволяетъ надолго лишать себя своихъ правъ; моряки одинъ за другимъ, растянувшись на мягкомъ пескѣ, падали въ его успокоительныя объятія.
На основаніи тѣхъ же прихотей или законовъ природы, по которымъ полуострова получаютъ свои формы, песчаная мель подымается на нѣсколько футъ выше уровня воды, между тѣмъ какъ ея перешеекъ ближе къ землѣ едва возвышается надъ водою.
Вотъ эту вершину наноснаго холма, куда песокъ былъ накинутъ въ видѣ гирлянды, подобно снѣгу въ мятель, странники избрали для своего ночлега. Выборъ мѣста немного доставилъ имъ труда: это было самое видное и самое сухое. Выйдя изъ воды, они побрели къ нему и почти машинально избрали его своимъ ночлегомъ.
Немудреная вещь была ихъ постель, а между тѣмъ не удалось имъ и ею долго воспользоваться. Прошло не болѣе двухъ часовъ какъ они спали; вдругъ всѣ разомъ они проснулись отъ внезапнаго ощущенія холода, это удивило ихъ и испугало. Страхъ увеличился, когда они почувствовали удушье, какъ будто солёная вода заливала ихъ по самое горло. Короче, имъ казалось, что они тонутъ и опять борятся съ волнами, отъ которыхъ недавно только отдѣлались.
Всѣ четверо почти разомъ вскочили на ноги. Удивленіе близкое къ ужасу овладѣло ими. Вмѣсто мягкаго, сухого песку, на которомъ они растянулись, они стояли по колѣна въ водѣ, которая бушевала вокругъ нихъ. Это измѣненіе и было причиной ихъ удивленія; но страхъ ихъ происходилъ отъ другой причины.
Удивленіе было не продолжительно, потому что причина его скоро объяснилась: потерявъ почти сознаніе отъ сильнаго желанія выспаться, они совсѣмъ забыли о морскихъ приливахъ. Песокъ, высохшій отъ жгучихъ лучей солнца, привёлъ ихъ въ заблужденіе. Они растянулись на нёмъ, совсѣмъ не думая, бываетъ ли онъ когда-нибудь подъ водою. Но теперь, они удивились, увидѣвъ свою ошибку. Не то, что песчаный холмъ, на которомъ они спали, былъ совершенно подъ водою, но проспи они еще нѣсколько минутъ, и сами они были бы смыты водою. Шумъ и холодъ бушевавшихъ волнъ разбудили ихъ; нѣтъ сомнѣнія, что они проснулись бы еще раньше, еслибъ усталость и изнуреніе не были такъ велики; — да и по всей вѣроятности для нихъ не было уже такъ ощутительно прикосновеніе холодной воды, такъ какъ они подвергались ея ощущенію втеченіи пятидесяти почти часовъ. И дѣйствительно, не это было причиной, что они проснулись, по солёная вода, попавшая имъ въ ротъ; она душила ихъ. Они пришли къ прямому заключенію, что тонутъ, и нельзя сказать, чтобъ первое ихъ чувство было одно удивленіе: удивленіе сильно смахивало на страхъ.
Но когда соображеніе представило дѣло какъ оно есть, страхъ началъ быстро уменьшаться: это было только слѣдствіе прилива, избѣгнуть котораго было довольно легко: оставалось только идти по направленію къ узкой песчаной полосѣ, которую они замѣтили еще до вступленія своего на берегъ, — тогда они навѣрное придутъ къ надёжному берегу. Правда, это довольно далеко, но разъ добравшись туда, можно уже выбрать болѣе возвышенное мѣсто и хорошенько выспаться тамъ до утра.
Съ такимъ предположеніемъ они вскочили на ноги, но когда лучше осмотрѣлись, — новое чувство страха овладѣло ими.
Обернувшись лицомъ къ тому направленію, гдѣ они ожидали видѣть землю, они ничего не увидали: ни песчаныхъ холмовъ, ни берега, ни даже того узкаго языка, которому они такъ обрадовались. Ничего не видать, кромѣ воды, да и та лишь на нѣсколько шагоръ, не больше. Слыша одинъ только гулъ воды и видя среди вечерней темноты одни барашки на взволнованной поверхности моря, они могли сказать только, что бушующая вода окружаетъ ихъ со всѣхъ сторонъ.
Но не одна ночная темнота мѣшала имъ видѣть, — густой туманъ поднялся съ поверхности океана и окружилъ ихъ такъ, что, стоя вмѣстѣ, они казались другъ другу какими-то далёкими гигантскими призраками.
Оставаясь на этомъ мѣстѣ они подвергались опасности утонуть, тутъ ужь и сомнѣнья не было и потому имъ и въ голову не приходило оставаться на затопленной песчаной мели.
Но по какому же направленію идти? Вотъ вопросъ, который необходимо было рѣшить прежде чѣмъ двинуться съ мѣста; отъ рѣшенія котораго зависѣло спасеніе ихъ жизни. Ошибись они въ направленіи, сейчасъ попадутъ въ глубь моря и потонутъ. Это было болѣе чѣмъ вѣроятно, потому что вѣтеръ постоянно усиливался и теперь дулъ уже съ значительной силой. Отчасти отъ вѣтра, отчасти отъ сильнаго теченія волны становились всё крупнѣе, такъ что даже на мели, гдѣ они стояли, вода дѣлалась глубже и глубже съ каждою волною прилива.
Времени терять нельзя. Надо идти къ берегу, скорѣе, скорѣе — иначе они погибнутъ.
— Но гдѣ же берегъ? разомъ закричали они.
Можно себѣ представить легко ли было отвѣчать на этотъ вопросъ. Направленіе вѣтра и волнъ идутъ къ берегу; это былъ морской вѣтеръ, который какъ извѣстно всякому мореплавателю, постоянно дуетъ по ночамъ къ материку, по крайней мѣрѣ подъ тропиками и въ особенности у Сахары. Самое теченіе указываетъ направленіе, которому надо держаться, потому что оно прибываетъ къ берегу, — слѣдовательно имъ надо идти по направленію волнъ и вѣтра.
Такъ они полагали отправляясь вдоль берега; но скоро увидѣли, какъ мало можно полагаться даже на такого, повидимому, вѣрнаго путеводителя, и тутъ только поняли всю опасность своего положенія. Конечно, и волны, и вѣтеръ направлялись прямо къ берегу, но именно по этому-то прямому направленію, странники не смѣли идти, потому что не пройдя и сотни сажень замѣтили, что вода быстро подъ ними углублялась; еще немного далѣе и она доходила имъ уже до плечъ. Надо было искать другого пути,
Побродивъ еще нѣсколько времени, они попали на мель, гдѣ вода доходила имъ только до колѣнъ; но куда они не пытались оттуда идти, всюду замѣчали постоянное пониженіе мели.
Вначалѣ это ихъ удивляло и въ тоже время нугало. Но удивленіе было непродолжительно, потому что они нашли на это удовлетворительный отвѣтъ. Направленіе мели было не перпендикулярно, а шло косвенно образуя нѣчто въ родѣ природной плотины, которая представляла съ одной стороны бухту. При первомъ вступленіи на мель, они замѣтили эти очертанія, по отъ великой радости, что избавились отъ моря не обратили на мель достаточнаго вниманія.
Поздно уже вспомнили они всѣ обстоятельства и къ великой досадѣ поняли, что путеводитель, которому они ввѣрились не могъ принести имъ пользу.
А волны всё перекатывались одна за другою по бухтѣ, глубину которой они измѣрили и нашли непроходимою.
Опять новое препятствіе; чтобы преодолѣть его оставалось одно средство; если только можно — слѣдуетъ держаться по направленію гребня полуострова. Но возможность съ каждою минутою становилась труднѣе.
Теперь они потеряли даже увѣренность, что стоятъ на мели; куда ни ступятъ, вездѣ становится глубже; остановятся ли на мѣстѣ, по необходимости для выбора пути, такъ и тутъ вода видимо подымалась.
Теперь они очень хорошо поняли, что должны бороться съ двумя непріятелями: временемъ и направленіемъ. Потеря того и другаго можетъ кончиться ихъ гибелью. Возьмутъ невѣрное направленіе — попадутъ въ глубь; потеряютъ время — вода подымется и закроетъ ихъ. Старая пословица о теченіи времени и водѣ звенѣла въ ихъ ушахъ и наполняла ужасомъ. Они видѣли, что берегъ не близко — мили на три разстоянія, и слишкомъ хорошо были знакомы съ моремъ, чтобы непредвидѣть быстроту; прилива, особенно у опасныхъ береговъ Сахары.
Они знали, что именно это сильное теченіе прилива занесло ихъ судно въ буруны. Страхъ ихъ съ каждой минуты усиливался при видѣ, какъ грозныя волны вокругъ нихъ поднимались всё выше, всё темнѣе.
Прошло еще нѣсколько времени; они силою пробивались вперёдъ; старый матросъ впереди; молодые мичманы вытянувшись въ линію шли за нимъ.
Иногда приходилось нарушать порядокъ; то одинъ, то другой заходили въ сторону, отыскивая бродъ.
Вода охватывала ихъ уже до пояса. Бодрость ихъ.; духа упадала, по мѣрѣ того какъ вода подымалась.
Они понимали, что шли по гребню мели, потому что по обѣ стороны пути, море углублялось.
Не направленіе теперь безпокоило ихъ, а время и приливъ. Стоя по поясъ въ водѣ, они могли идти только медленно. Но время ничего бы не зна-чило, еслибъ они были увѣрены въ приливѣ, то есть еслибъ они могли быть увѣрены, что вода не повышается.,
Но увы! и сомнѣваться нельзя было. Напротивъ, они были убѣждены, что вода возвышается съ быстротой грозящею потопить ихъ въ своихъ неумолимыхъ пучинахъ. Медленно катились волны одна за другою по косвенному направленію и съ каждой новой волной, истомлённые странники всё больше и больше погружались въ воду.
Но они продолжали бороться, несмотря на своё, истощеніе, и подводная мель казалось съ каждой минутой понижалась. Но это только такъ казалось: они перешли уже перешеекъ, составляющій самое низкое мѣсто, но быстро возрастающій приливъ углублялъ воду вокругъ нихъ.
Всё глубже и глубже; вотъ вода доходитъ до плечъ; вотъ волны плещутся чрезъ ихъ головы…
Казалось, одно средство оставалось къ ихъ спасенію, одинъ путь, по которому можно избѣгнуть угрожающей опастности; бросить попытку идти въ бродъ и — плыть по волнамъ черезъ бухту.
Васъ можетъ быть удивляетъ, что по горло въ водѣ они давно не приняли этого намѣренія. Правда, не знали разстоянія, которое пришлось бы имъ проплыть до берега; но такъ какъ они прошли уже болѣе двухъ миль, то вѣроятно оставалось еще не болѣе двухъ. Не приходить же въ отчаяніе отъ необходимости проплыть какія-нибудь мили да еще при попутномъ вѣтрѣ и приливѣ?
Такъ зачѣмъ же они медлятъ?
На этотъ вопросъ слѣдуетъ два отвѣта, потому что являются двѣ причины медленности. Во-первыхъ чувство эгоизма или скорѣе самохраненія; потому что всѣ сомнѣвались, какъ доплыть до берега. Заливъ, который они видѣли до заката солнца былъ широкъ: достанетъ ли силы переплыть его? А разъ бросясь въ воду, невозможно уже вернуться къ мели противъ теченія.
Кромѣ того блистала слабая надежда: а что если приливъ достигъ уже своей высоты и скоро начнётся отливъ. Но когда и эта надежда разрушилась, когда волны начали перекатываться чрезъ ихъ головы, угрожая разсѣять дрожащихъ странниковъ и поглотить ихъ одного за другимъ, даже и тогда явилась другая мысль, которая заставляла ихъ медлить.
Мысль эта не происходила отъ чувства себялюбія или самохраненія, но отъ благороднаго побужденія, которое даже въ эту опасную минуту, шевелилось въ ихъ сердцахъ.
Инстинктъ? Нѣтъ! Это была мысль, — побужденіе если хотите, но что-то выше инстинкта.
Требуетъ ли это доказательствъ? Извольте. Благородныя чувства не слѣдуетъ скрывать; а то чувство, которое въ эту минуту трепетало въ груди утопающихъ, было истинно благородное.
Но только трое испытывали его, четвёртый же не могъ: онъ не умѣлъ плавать. Вѣрно читатель не потребуетъ болѣе объясненій. Но кто же именно? Вѣроятно, вы думаете, что кто нибудь изъ мичмановъ и только не можете указать кто именно: Гэрри, Блоунтъ, Теренсъ О’Конноръ или Колинъ Мэкферсонъ?
Ошибаетесь: невѣжда въ плавательномъ искусствѣ, оказывается старый Билль; матросъ старый Билль.
Можетъ быть читателямъ покажется удивительнымъ, что человѣкъ, прожившій всю жизнь на морѣ, не имѣетъ знанія столь свойственнаго и такъ сказать присущнаго моряку. Но подобные случаи не рѣдкость и часто случается, что въ корабельномъ экипажѣ большинство и изъ лучшихъ матросовъ не умѣетъ плавать.
Кто въ дѣтствѣ не старался пріобрѣсть познанія въ этомъ полезномъ искусствѣ, тотъ рѣдко можетъ выучиться плавать, будучи уже взрослымъ человѣкомъ, а если и случится выучиться, то такъ равнодушно, безъ особеннаго умѣнья. Можетъ быть это покажется парадоксомъ, но живущимъ на морѣ гораздо рѣже представляются случаи плавать, чѣмъ прибрежнымъ жителямъ. Во время плаванія, матросамъ рѣдко выпадаетъ случай купаться; когда же корабль стоитъ въ портѣ, то матросамъ не до купанья, каждый спѣшитъ провесть на сушѣ свои досужіе часы.
Старикъ Билль не сходилъ съ корабля съ тѣхъ поръ какъ научился стоять крѣпко на ногахъ, — мудрено ли, что научиться плавать не было ему времени? Во всѣхъ отношеніяхъ онъ былъ превосходный матросъ, но плавать не умѣлъ.
И такъ благородное чувство заставляло трёхъ молодыхъ товарищей не оставлять старика въ эту критическую минуту, когда бросившись вплавь, они могли безъ труда добраться до берега.
Что значило для нихъ переплыть бухту въ двѣ мили ширины? Всѣ трое могли бы спастись; но что станется съ ихъ старымъ товарищемъ?
— Мы не можемъ бросить тебя Билль, закричалъ Гэрри, — нѣтъ, это невозможно.
— Нѣтъ, и не можемъ и не хотимъ, подтвердилъ Теренсъ.
— И не можемъ, и не хотимъ! воскликнулъ Колинъ восторженно.
Таковы были великодушныя изъявленія въ отвѣтъ на не менѣе великодушное предложеніе: старикъ умолялъ ихъ броситься вплавь и предоставить его на произволъ судьбы.
— Но вы должны это сдѣлать, друзья мои! воскликнулъ онъ, убѣждая ихъ согласиться: — не думайте обо мнѣ; спасайте только самихъ себя! Охъ! Стою ли я, чтобы вы изъ-за меня пропадали? Что я такое? Выдохшаяся, никуда негодная соль. А ваша жизнь нужна и полезна. Бросайтесь вплавь! Если вы простоите еще нѣсколько минутъ, то волной васъ смоетъ.
Мальчики переглянулись. Не смотря на темноту ихъ окружающую, они хотѣли прочитать на лицахъ другъ друга какой-нибудь знакъ, по которому бы можно рѣшиться. Вода доходила имъ до плечъ; ноги съ трудомъ выдерживали напоръ волнъ.
— Бросайтесь, товарищи, бросайтесь и плывите прямо къ берегу. Не безпокойтесь обо мнѣ, со мною навѣрное бѣды не будетъ. Вѣдь я цѣлою головою выше васъ. Приливъ пожалуй не пойдётъ выше, и я явлюсь къ вамъ здравъ и невредимъ. Живѣй товарищи, говорю вамъ, живѣе!
Команду стараго матроса поддержало другое обстоятельство, противъ котораго не могло устоять даже благороднѣйшее чувство молодости.
Бурная высокая волна, какой еще не было прежде, набѣжала, сшибла съ ногъ трёхъ мичмановъ и отнесла ихъ на сажень отъ того мѣста, гдѣ они стояли.
Напрасно усиливались они стать на ноги, ихъ отнесло въ глубь, гдѣ ноги самаго высокаго изъ нихъ недоставали дна. Нѣсколько минутъ они еще боролись съ стремительными волнами, обращаясь лицомъ къ тому мѣсту, откуда ихъ унесло. Всѣ трое казалось желали вернуться къ тому тёмному, одинокому пятну, которое барахталось между волнами. Они знали, что это голова стараго Билля и всё еще не рѣшались покинуть его.
— Эй! товарищи! и не пробуйте вернуться назадъ. Пользы никакой не будетъ. Предоставьте меня судьбѣ, спасайтесь сами. Не плывите противъ теченія! Повернитесь, говорятъ вамъ! слѣдуйте теченію, оно принесётъ васъ къ берегу! А если волна унесётъ меня, такъ похороните меня на берегу! Прощайте, голубчики, прощайте.
Больно сжалось сердце у молодыхъ товарищей, слышавшихъ это послѣднее прощаніе. Еслибъ они могли какъ-нибудь спасти жизнь старика, каждый изъ нихъ охотно пожертвовалъ бы за него собою. Но всѣ понимали невозможность помочь ему и подъ вліяніемъ гигантской волны, приливавшей уже къ подбородку, они разомъ повернулись по теченію, которое съ помощью ихъ сильныхъ рукъ быстро понесло ихъ къ берегу.
Никто изъ нихъ не отставалъ; не проплыли они и полторы мили, какъ Теренсъ, хуже всѣхъ плававшій, опустилъ ноги и вдругъ почувствовалъ что-то болѣе существенное чѣмъ солёную воду.
— Клянусь Богомъ! проговорилъ онъ задыхаясь, — мнѣ кажется я чувствую подъ ногами дно. Пресвятая Дѣва! я спасёнъ.
Съ этими словами онъ сталъ на ноги; вода не доходила ему и до плечъ.
— Такъ и есть! крикнулъ Гэрри, тоже становясь на ноги: — дно должно быть, дно и есть. Слава Тебѣ Господи.
Колинъ съ такимъ же благодарственнымъ восклицаніемъ прекратилъ своё плаваніе и сталъ на ноги.
Всѣ трое инстинктивно повернулись къ морю и печально воскликнули:
— Бѣдный старикъ Билль.
— Право мы могли бы и его дотянуть съ собою, сказалъ Теренсъ, когда перевёлъ духъ и собрался съ силами: — вѣдь могли, или нѣтъ.
— Еслибъ знать, что берегъ такъ близко, такъ разумѣется можно бы.
— А не попробовать ли намъ назадъ? Какъ думаете, можно?
— Никакъ нельзя, возразилъ Колинъ.
— И это ты говоришь, Колинъ? Ты, лучшій пловецъ! воскликнули товарищи, нетерпѣливо желавшіе спасти стараго матроса, любимца всѣхъ офицеровъ на корветѣ.
— Говорятъ вамъ нельзя, отвѣчалъ осторожный Колинъ: — не хуже бы васъ я рискнулъ на попытку; но когда я вижу, что нѣтъ никакой возможности спасти его, какая польза пробовать невозможное? Ужъ лучше удостовѣриться, мы то спаслись ли? Между нами и берегомъ пожалуй опять глубь! Будемъ поосторожнѣе, пока не почувствуемъ твёрдую землю подъ ногами.
Нельзя было возражать противъ такого благоразумнаго совѣта. Опять обратились товарищи къ прибрежной сторонѣ, осторожно подвигаясь вперёдъ.
Только по теченію они могли догадываться, что направляются къ берегу и считая это достовѣрнымъ указаніемъ смѣло слѣдовали по этому пути.
Нѣкоторое время они шли въ бродъ, но это было такъ медленно и такъ утомительно, что они еще разъ пустились вплавь. Такимъ образомъ поперемѣнно то плавая, то пробираясь въ бродъ, они прошли еще милю, и добрались до берега. Тутъ вода была такъ мелка, что не было никакой возможности плыть; они безъ труда шли по дну морскому, зоркими глазами прорѣзывая темноту и каждую минуту ждали — вотъ вотъ увидятъ землю.
Скоро надежда ихъ осуществилась. Во мглѣ ночной стали обрисовываться кривыя очертанія округлённыхъ предметовъ, но то были не бурные холмы воздымающихся волнъ. Нѣтъ, это было что-то гораздо бѣлѣе. Навѣрное это тѣ самые песчаные холмы, которые они видѣли при закатѣ солнца. Вода была по колѣна; ночь всё еще темна; должно быть эти свѣтлыя очертанія не далеко, и нечего бояться глубокой воды.
Странники, достигнувъ берега, переглянулись. Гэрри и Теренсъ хотѣли продолжать путь, но Колинъ сказалъ, что надо остановиться.
— Зачѣмъ? спросилъ Гэрри.
— Это что? крикнулъ Теренсъ.
— Прежде чѣмъ мы ступимъ на твёрдую землю, полагаю, надо допытаться, что сталось съ бѣднымъ старикомъ Биллемъ.
— Да какъ же можно это узнать?
— Постойте немножко, и посмотримъ, не покажется ли еще его голова надъ водой?
Гэрри и Теренсъ остановились, соглашаясь, хотя еще не понимая всей важности предложенія.
— Чего ты хочешь, Коли? спросилъ нетерпѣливо ирландецъ.
— Посмотрѣть, всё ли еще подымается вода, пояснилъ шотландецъ,
— Ну а что, если подымается? спросилъ Теренсъ.
— Ничего, кромѣ того, что не видать намъ тогда стараго Билля въ живыхъ. Можетъ быть мы увидимъ его безжизненное тѣло, если море выброситъ его на берегъ.
— А! теперь понимаю, воскликнулъ Теренсъ.
— Справедливо, подтвердилъ Гэрри: — если вода не убываетъ, то старикъ Билль уже подъ водой и до разсвѣта волны принесутъ его трупъ на берегъ.
Они остановились, внимательно наблюдая за приливомъ и отливомъ воды, бушевавшей вокругъ нихъ.
Результатъ наблюденій разрѣшилъ грустную задачу. Пока они пробирались, то вплавь, то вбродъ къ берегу, — приливъ постоянно прибывалъ, и за это время поднялся покрайней мѣрѣ на три фута, а довольно было еще одного фута, чтобы залить матроса не умѣвшаго плавать. Возможный выводъ одинъ: старый товарищъ потонулъ.
Больно сжались сердца у бѣдныхъ мальчиковъ; они снова повернулись къ берегу, болѣе думая объ участи, постигшей ихъ стараго друга, чѣмъ о своей будущности.
Не прошли они и двѣнадцати шаговъ, вдругъ позади раздался крикъ; они разомъ остановились.
— Стопъ! кричалъ голосъ, какъ будто изъ глубины морской.
— Билль! закричали мичманы внѣ себя отъ радости.
— Эй, голубчики, васъ ли я вижу? кричалъ голосъ: — стопъ! дайте перевесть дыханіе. Я такъ усталъ, хоть бы маленькій отдыхъ. Подождите немножко, дайте добраться до васъ.
Велика была радость молодыхъ товарищей, но и удивленіе было не меньше. Нѣсколько секундъ они сами себѣ не вѣрили. Слишкомъ знакомый голосъ старика и призракъ, подвигавшійся къ нимъ въ туманѣ, который покрывалъ море, служили доказательствомъ, что онъ живъ, — между тѣмъ какъ сейчасъ только они имѣли достовѣрное доказательство, что онъ погибъ въ волнахъ. Они всё еще не вѣрили до тѣхъ поръ, пока сама улика не предстала предъ ними, въ образѣ стараго матроса, проворно шлёпавшаго по мелководію и чрезъ нѣсколько секундъ стоявшаго лицомъ къ лицу съ добрыми товарищами, которыхъ онъ такъ еще недавно убѣждалъ предоставить его на произволъ судьбы.
— Биль, ты ли это? закричали они задыхаясь отъ радости.
— Эге! а кого же другого поджидали вы? Ужь не принимаете ли вы меня за молодца Нептуна, поднявшагося со дна морскаго? Или не думаете ли вы, что русалка пришла къ вамъ? Ну, дайте же мнѣ пожать вамъ руки. Добрыя вы дѣти! Нѣтъ! не судьба видно старику Биллю быть утопленникомъ!
— Но какъ же это, Билль, ты умудрился спастись? Вѣдь вода всё прибывала съ тѣхъ поръ, какъ мы разстались съ тобой.
— О! подхватилъ Теренсъ: — я понимаю въ чомъ дѣло: въ бухтѣ вода совсѣмъ не такъ глубока, какъ мы думали, такъ ты видно всё время шолъ въ бродъ.
— Стопъ, мастеръ Терри! не всю дорогу, а только на половину: вода-то между вами и мною была такъ глубока, что и великана Филю Макулю впору бы потопить. Нѣтъ, бухты мнѣ бы не перейти въ бродъ.
— Такъ какимъ же образомъ ты пробрался сюда?
— А на маленькомъ паромѣ, на томъ самомъ, который подвёзъ насъ къ песчаному мысу.
— На фокмарсареѣ?
— Оно такъ и есть. Я ужь ждалъ себѣ послѣдняго издыханія, вдругъ что-то меня толкъ по подзатыльнику, такъ что я окунулся. Глядь — что такое? А что другое, коли не кусочикъ нашей мачты. Эге! не долго было мнѣ вскочить на неё. Вотъ такъ-то и поплылъ на ней, а какъ почувствовалъ, что ноги достаютъ дна, ну и пустилъ её, голубушку, гулять по вольному морю. Вотъ какимъ средствомъ старикъ Билль попалъ къ вамъ, добрые товарищи. Еще разъ дайте пожать ваши руки, а потомъ посмотримъ, что это за берегъ, куда судьба насъ забросила.
Молодые товарищи радостно тѣснились вокругъ старика. Потомъ глаза всѣхъ обратились къ берегу. Во тьмѣ ночной всё еще видны были слабыя очертанія песчаныхъ холмовъ, хотя негостепріимныхъ, но всё же болѣе отрадныхъ, чѣмъ необозримое пространство водной пустыни.
Прошло еще двадцать минутъ, прежде нежели наши странники добрели до настоящаго берега. Приливъ кончился, вода опять ушла въ свои берега. Но чтобы достигнуть безопаснаго мѣста отъ слѣдующаго прилива, они должны были пройти еще большое пространство по мокрому песку, Взобравшись на вершину высокаго холма, они остановились, чтобы поразсудить, за что теперь приняться.
Они не прочь были бы развесть огонь, чтобъ осушить свои мокрыя одежды, а ночь стала холодная подъ вліяніемъ тумана и сырости.
У стараго матроса сохранились невредимо въ жестяномъ ящикѣ трутъ, кремень и огниво; но нигдѣ вокругъ не видно топлива. Они вспомнили объ обломкѣ мачты, на которой они спаслись; но волны далеко унесли её въ море.
За недостаткомъ огня, оставалось одно средство высушить хоть немножко платье, изъ котораго вода лилась ручьями: они сняли съ себя всю одежду и выжали каждую вещь отдѣльно и потомъ стряхнувъ хорошенько, опять надѣли, предоставляя естественной теплотѣ тѣла докончить процессъ осушки. Туманъ мало по малу разсѣевался; луна вышла изъ облаковъ и озарила мѣстность, такъ что странники могли лучше разсмотрѣть, куда они попали.
На сколько глазъ могъ обнять — ничего не видно было, кромѣ бѣлаго песку, который блестѣлъ какъ серебро при лунномъ свѣтѣ. Всё прибрежье, какъ сверху, такъ и внизу, представляло одинъ и тотъ же ландшафтъ.
Всё это пространство состоитъ изъ чистаго бѣлаго песку, но не представляетъ сплошной равнины, напротивъ мѣстами образуетъ холмы, опрокинутые въ безпорядкѣ одни на другіе, вышиною саженей въ двадцать и болѣе и всё вмѣстѣ образуетъ такой лабиринтъ, который на глазъ кажется нескончаемымъ во всѣ стороны, кромѣ приморской его части.
Странники стали карабкаться на самый высокій холмъ. Съ его вершины они надѣялись обозрѣвать страну на далёкое пространство. Не найдётся ли какое-нибудь удобное мѣстечко для того, чтобы расположиться на отдыхъ? не покажется ли лѣсокъ; откуда бы можно позаимствоваться хворостомъ, или вѣтками.
Но чѣмъ выше они карабкаются, тѣмъ болѣе убѣждаются, что далеко еще нѣтъ конца ихъ странствованію: изъ водяного, они попали въ песчаный океанъ и на каждомъ шагу по колѣна тонули въ его сыпучихъ волнахъ.
Восхожденіе на холмъ, хотя вышиною саженъ двадцать не больше, оказалось страшно утомительно, безъ сравненія хуже, чѣмъ бродить по колѣна въ водѣ; наши странники изъ силъ выбивались, а всё вскарабкались на самую вершину.
На право, на лѣво, впереди, куда глазомъ ни кинь — ничего, кромѣ длинной цѣпи холмовъ и песчаныхъ кучъ, которыя при лунномъ свѣтѣ блестѣли снѣжной бѣлизной. Можно бы подумать, что вся земля покрыта толстымъ слоемъ снѣгу, перевитаго гирляндами холмовъ разнообразныхъ формъ.
На первый взглядъ, это была прекрасная картина, но вскорѣ ея страшное однообразіе ложилось тяжолымъ чувствомъ на душу, и глаза несчастныхъ странниковъ невольно искали отрады въ неменьшемъ однообразіи синяго океана.
Далѣе внутри страны видны другіе холмы, еще выше того, на который они вскарабкались, и между ними глубокія трещины, но ничего отраднаго для глазъ, ничего такого, что обѣщало бы возможность поѣсть, или выпить, или укрыться подъ тѣнью.
Ни будь ихъ усталость такъ чрезмѣрна, быть можетъ они побрели бы дальше. Луна свѣтила такъ ярко, что можно бы продолжать путь по песчанымъ ли холмамъ, или вдоль берега. Но изъ четырёхъ странниковъ не было ни одного, который буквально не падалъ бы отъ усталости и изнуренія нравственныхъ и физическихъ силъ. Кратковременный сонъ на мели, отъ котораго пробудилъ ихъ приливъ, подкрѣпилъ ихъ, только не совсѣмъ удовлетворительно, и когда они взобрались на верхушку холма, то всѣ чувствовали, что ноги подъ ними подкашиваются и они рады, хоть сейчасъ, ни на что не глядя, растянуться и заснуть.
Постель была довольно мягкая, привлекательная и они готовы были удовольствоваться ею, но случилось одно обстоятельство, которое заставило ихъ перемѣнить это желаніе.
Вѣтеръ подулъ съ океана и по предсказанію старика Билля, великаго практическаго метеоролога — обѣщалъ превратиться въ крѣпкій вѣтеръ. Онъ и теперь уже крѣпчалъ и притомъ былъ довольно холодный, такъ что сонъ на вершинѣ холма не обѣщалъ ничего пріятнаго. Зачѣмъ же не поискать ночлега болѣе безопаснаго, нежели вершина, какъ разъ подъ вѣтромъ? Какъ разъ подъ самымъ основаніемъ этого же холма, съ внутренней его стороны, они замѣтили лучше защищенный пріютъ, почему же не воспользоваться имъ?
Старикъ Билль сдѣлалъ это предложеніе и возраженій не было со стороны юныхъ товарищей и всѣ четверо безъ дальнихъ разговоровъ спустились по наклонному скату холма въ нижнюю его впадину.
Тутъ они очутились въ самомъ узкомъ ущельѣ. Холмъ, съ котораго они спустились, былъ только значительнѣйшею возвышенностью цѣлой гряды горъ, которая тянется вдоль береговъ. Другіе такіе же высокіе хребты идутъ параллельно съ внутренней стороны. Вѣтры вздымаютъ песокъ движущимися массами, точно волнами, которыя преимущественно направляются отъ Запада къ Востоку. Ихъ подножія такъ близко сходятся, что оба ската образуютъ уголъ; а когда они еще притомъ круты, то уголъ выходитъ совсѣмъ острымъ и оврагъ между ними уподобляется трещинѣ, изъ которой вынутъ большой клинъ. Словомъ, представьте себѣ арбузъ великанъ, изъ котораго вырѣзанъ кусокъ.
Вотъ въ такую-то трещину попали наши странники опустясь съ холма, съ намѣреніемъ провести тутъ остатокъ ночи.
Смутились и разочаровались они при видѣ тѣснаго пространства, достигнутаго съ такими трудами ночлега. На днѣ оврага не было ширины, достаточной для постели самаго невысокаго изъ нихъ товарища, еслибъ ему вздумалось лечь въ горизонтальномъ положеніи.
Не то что трёхъ, не было и полутора аршина пространства для горизонтальнаго положенія. Даже въ длину, дно трещины идётъ волнообразно, потому что самъ оврагъ стремится къ верху и вдругъ обрывается при соединеніи двухъ оконечностей. Почти всѣ холмы подымаются перпендикулярно, со стороны противоположной вѣтру, издали ихъ можно принять за кирпичныя стѣны. Сторона обращенная къ вѣтру оканчивается отлогостью нисходящею до основанія слѣдующей волны; эта восходитъ также вертикально и съ противоположной стороны представляетъ тотъ же видъ, какъ и первая, то-есть отлогость.
При видѣ неожиданной трущобы, наши странники почувствовали разочарованіе, или скорѣе, ихъ ошеломила такая нечаянность. Сначала имъ приходила мысль, не поискать ли другого, лучшаго ночлега; но полное утомленіе преодолѣло всякое желаніе; послѣ нѣкотораго колебанія, они рѣшились оставаться въ трещинѣ, въ которую ошибкой попали, стали только хлопотать, какъ бы хорошенько улечься.
Прежде всего они попытались отдохнуть въ полулежачемъ положеніи, приложивъ спину къ крутояру одного края, а ноги вытянуть на другой. Пока они не спали, это положеніе было удобно и пріятно; но какъ только смыкались ихъ глаза, всѣ мускулы теряли силу держаться натянутыми, слѣдствіемъ чего было осѣданіе на дно трещины, что во всякомъ случаѣ составляло положеніе внѣ всякой возможности.
Такая непріятная помѣха, часто прерывавшая ихъ сонъ, заставила наконецъ всѣхъ четырёхъ вскочить на ноги и снова держать совѣщаніе, какъ бы толкомъ улечься и отдохнуть.
Теренсъ пуще всѣхъ сердился на эти безпрерывныя помѣхи и поклялся, что не станетъ имъ больше подвергаться, но сей часъ же пойдётъ отыскивать удобнѣйшаго ночлега.
Онъ мигомъ вскочилъ на ноги и готовъ былъ пуститься въ дальнѣйшій путь.
— А по моему, замѣтилъ Гэрри Блоунтъ: — лучше бы намъ не разставаться: разлучиться-то легко, а соединиться вновь, — вотъ вопросъ.
— Въ твоихъ словахъ есть доля правды, Гэлъ, подтвердилъ юный шотландецъ, — намъ не слѣдуетъ другъ друга терять изъ виду. А что скажетъ на это Билль?
— А вотъ что: останемся здѣсь. Въ незнакомой сторонѣ трудно ли заблудиться да еще ночью? Нѣтъ, это не годится. Ужь гдѣ укрѣпились разъ, тутъ и останемся на ночь.
— Да какой тутъ пострѣлъ заснётъ? возразилъ горячій ирландецъ — усталая лошадь можетъ спать стоя; слонъ, говорятъ, тоже спитъ стоя; но я, какъ настоящій человѣкъ, предпочитаю шесть футовъ лежачаго положенія — хотя бы то было на самомъ жесткомъ камнѣ — самому мягкому крутояру на свѣтѣ.
— Стопъ, Терри, воскликнулъ Колинъ — я завоевалъ одну мысль.
— Извѣстно, что вы шотландцы вѣчно завоевываете что-нибудь, хоть мысль, или блоху, пожалуй, или чесотку. Послушаемъ что это за завоеваніе?
— Послѣ такого оскорбленія нанесённаго моимъ соотечественникамъ, я не знаю съ чего начать, отвѣчалъ Колинъ шутливо.
— Говори скорѣе, Колинъ, вмѣшался Гэрри Блоунтъ: — если ты можешь подать добрый совѣтъ такъ не тяни за душу. Понятно, спать невозможно, стоя подъ угломъ сорока пяти градусовъ. Отчего же не пріискать другого мѣста для перемѣны мучительнаго положенія?
— Хорошо, Гэрри, за твой вѣжливый вопросъ я скажу, какая мысль пришла мнѣ въ голову. По правдѣ сказать я только удивляюсь, какъ это она прежде не пришла кому-нибудь изъ насъ.
— Умилосердись, воскликнулъ Теренсъ шутливо: — да чего же ты не разрѣшаешь этой загадки? Нѣтъ Колинъ вся то ваша Шотландія настоящая загадка неразрѣшонная человѣчествомъ.
— Полно Коли! вмѣшался Блоунтъ — теперь не время слушать болтовню Теренса. До шутокъ ли намъ, когда мы падаемъ отъ усталости? Говори скорѣе какая мысль пришла тебѣ въ голову?
— А вотъ смотрите на меня и дѣлайте то что я буду дѣлать и я ручаюсь головой, что всѣ вы прохрапите до самаго утра. Покойной ночи, господа!
Съ этими словами Колинъ бросился на самое дно трещины, гдѣ протянувшись во всю длину, онъ могъ спать безъ всякаго опасенія, что будетъ просыпаться отъ безпрерывнаго скользенія и осѣданія съ постели внизъ.
Посмотрѣвъ какъ удобно онъ расположился другіе только подивились, какъ это они прежде о томъ не подумали.
Но глаза ихъ смыкались, они не въ силахъ были долго размышлять о своей безпечности, и слѣдуя примѣру шотландца одинъ за другимъ укладывались продольно на самомъ днѣ трещины, съ отраднымъ чувствомъ предаваясь сну. Кажется всѣ земныя трубы и литавры не могли бы пробудить ихъ.
Такъ какъ трещина, въ которой они расположились, была очень узка, то они не могли улечься рядомъ, но принуждены были улечься длинною цѣпью, расположивъ головы по одному направленію. Какъ уже сказано дно самой трещины было неровно, но покато, разумѣется они улеглись такъ, что головы ихъ были выше ногъ.
Старый матросъ лежалъ ниже всѣхъ, такъ что ноги Гэрри Блоунта приходились ему какъ разъ на макушкѣ. Надъ головой Гэрри были пятки Теренса. О’Коннора, а выше всѣхъ лежалъ Колинъ, показавшій примѣръ, какъ удобнѣе растянуться.
По случаю покатости, четыре моряка образовали лѣстницу, основаніемъ которой служилъ старикъ Билль. Ихъ взаимное положеніе произошло отъ того, какъ они повалились одинъ за другимъ.
Старикъ послѣ всѣхъ улёгся на столь замѣчательной постели и послѣ всѣхъ заснулъ. Когда молодые люди предались самому крѣпкому сну, безъ всякаго сознанія внѣшнихъ впечатлѣній, старикъ всё еще прислушивался къ шумному прибою волнъ и направленію вѣтра, который дулъ по отлогимъ сторонамъ песчаныхъ холмовъ.
Билль тоже не долго бодрствовалъ. Онъ такъ же усталъ какъ и его молодые товарищи и благодарный сонъ скоро сомкнулъ ему глаза.
Однако прежде чѣмъ заснуть, онъ сдѣлалъ замѣчаніе на счотъ признаковъ такого свойства, которые не могли ускользнуть отъ такого опытнаго моряка, какимъ онъ былъ. Онъ понялъ, что въ воздухѣ скопляется буря. Небо вдругъ помрачилось, — луна исчезла, оставивъ бѣлый ландшафтъ во мракѣ, но передъ тѣмъ, какъ скрыться она приняла красноватый цвѣтъ; шумъ постоянно увеличивался отъ ревущаго буруна, поднялся вѣтеръ, но въ началѣ съ промежутками; постепенно промежутки меньше, порывы вѣтра сильнѣе, всё это было безошибочные предвѣстники бури.
Старикъ инстинктивно замѣчалъ эти признаки; будь онѣ теперь на кораблѣ, подумалъ онъ, совсѣмъ было бы другое дѣло: тамъ никто бы не заснулъ и принимались бы всѣ мѣры предосторожности.
Но растянувшись на твёрдой землѣ, — не совсѣмъ-то твёрдой, еслибъ онъ хорошенько съ нею былъ знакомъ, — между двумя высокими холмами, онъ съ товарищами такъ хорошо ограждёнъ былъ отъ вѣтра, что ему и въ голову не приходило, чтобъ они подвергались какой-нибудь опасности. Онъ только пробормоталъ себѣ подъ носъ: «Экой штормъ» и уткнувъ загорѣлое лицо въ подушку мягкаго песку, онъ заснулъ богатырскимъ сномъ.
Безмолвное предвѣщаніе стараго матроса превратилось въ непреложную истину. Разумѣется поднялся сильный вѣтеръ; не прошло и получасу, какъ добрые товарищи крѣпко заснули, а вѣтеръ препревратился въ бурю. Такая внезапная борьба стихій свойственна тропическимъ странамъ и въ особенности въ пустыняхъ Аравіи и Африки. Явленіе это происходитъ отъ того, что раскалённая земля и воздухъ надъ нею, по захожденіи солнца, скоро охлаждаются; море, напротивъ того, охлаждается медленнѣе. Такимъ образомъ густой и холодный воздухъ, по общему свойству жидкостей, ищетъ равновѣсія и устремляется изъ внутренности материка къ морю. Днёмъ же земля скорѣе согрѣвается нежели вода, и потому днёмъ на островахъ и берегахъ дуетъ вѣтеръ противоположный ночному. Воздухъ теряя равновѣсіе, стремится не зная преградъ и свирѣпствуетъ на землѣ какъ геній-истребитель.
Феноменъ разразившійся надъ пустыннымъ ложемъ четырёхъ странниковъ, былъ ни болѣе и ни менѣе, какъ песчаная буря, какъ её называютъ Арабы жгучій Самумъ или Хамсинъ[1].
Бѣлая мгла, покрывшая безоблачное небо точно паутиною, умчалась съ первымъ порывомъ вѣтра; съ земли поднялось густое облако пыли, вихремъ закружилось къ небу и понеслось въ океанъ на нѣсколько миль отъ берега.
Еслибъ это случилось днёмъ, то можно было бы видѣть какъ на поверхности пустыни внезапный порывъ вѣтра поднялъ огромныя массы песку, какъ образовались движущіяся волны, какъ онѣ вздымались на подобіе морскихъ, приподымались до значительной высоты, и вдругъ начали вертѣться на землѣ, крутясь округлялись и принимали форму столбовъ, коихъ вершины достигали значительной высоты. На минуту они останавливались на одномъ мѣстѣ, вотъ они поднялись на вершину холмовъ, закрутились и вдругъ разорвались, слились въ одну массу и понеслись въ безобразныхъ формахъ. Но самыя тяжелыя частицы не долго держатся въ воздухѣ и подобно песчаному ливню проливаются на землю точно черезъ какое-то огромное рѣшето. Частицы же болѣе мелкія, изсушенныя жаромъ, пріобрѣтаютъ такую лёгкость, что долго остаются въ атмосферѣ, двигаясь и волнуясь, по произволу вѣтра. Воздухъ наполнился пескомъ такъ, что въ двухъ шагахъ ничего уже нельзя видѣть.
Посреди этой страшной борьбы вѣтровъ и песку, и ни одной капли воды — наши странники спали непробуднымъ сномъ.
Можетъ быть читатель подумаетъ, что они въ самомъ дѣлѣ не подвергались никакой опасности, какъ это думалъ старый морякъ засыпая, что опасности даже меньше чѣмъ когда бы они заснули подъ кровлею дома или подъ тѣнью дремучаго лѣса: тутъ не было деревьевъ, которыя будучи вырваны вихремъ съ корнемъ вонъ могли бы повалиться на нихъ; не было потолковъ, ни печей, которые могли бы, разрушившись, задавить ихъ.
Какая же опасность можетъ быть на этихъ песчаныхъ меляхъ подъ песчаной бурей?
Конечно, опасность не очень велика для человѣка не спящаго и съ открытыми глазами: было бы очень непріятно, но не опасно.
Совсѣмъ не то грозило крѣпко спавшимъ странникамъ, Надъ ними висѣла опасность, имъ грозила гибель, которой никто изъ нихъ и во снѣ не видалъ и на яву никогда бы не довѣрилъ; прежде чѣмъ разсвѣло судьба научила ихъ по опыту какого рода могла быть эта гибель.
Еслибъ кто могъ взглянуть на нихъ, какъ они лежали продольно въ трещинѣ, головами въ одну сторону, изображая собою ступеньки лѣстницы, тотъ увидалъ бы, что эти люди почти зарыты уже въ пескѣ, что густой дождь песку не переставалъ сыпаться на нихъ изъ облаковъ и что если кто-нибудь изъ нихъ не проснётся, такъ всѣ они четверо будутъ погребены подъ пескомъ.
Какъ это можно? Что за бѣда, если песокъ набьётся въ носъ, ротъ, уши? — только чихнуть или откашляться вотъ и всё тутъ.
Спросите-ка у шведовъ или норвежцевъ, у финновъ или у лапландцевъ, что значитъ неосторожно заснуть подъ открытымъ небомъ въ степи, когда снѣгъ идётъ, — тогда вы узнаете, что значитъ опасность быть засыпаннымъ, съ тою только разницею, что снѣгъ лёгкое, ноздреватое, сосудистое вещество, подъ которымъ человѣкъ можетъ двигаться и дышать, сколько бы пудовъ на него ни налегло, снѣгъ, который хоть и закроетъ свою жертву въ тѣсномъ заключеніи, но вмѣстѣ съ тѣмъ даётъ ему теплоту и служитъ ему кровомъ, правда кровъ этотъ не всегда бываетъ безопасенъ.
Но теперь спросите у араба восточной пустыни, что значитъ быть засыпаннымъ пескомъ, — онъ прямо скажетъ — это большая опасность, часто смерть.
А наши странники спятъ безмятежнымъ сномъ подъ песчанымъ вихремъ; но еслибъ они и не спали, то и тогда бы не понимали грозной опасности своего положенія.
Да, неминучая опасность грозила не только засыпать ихъ, но задушить, задавить кучами песку, которыя часто въ одну ночь скопляются въ нѣсколько саженъ,
Арабы справедливо называютъ Сахару: море безъ воды. Дѣйствительно она настоящій песчаный океанъ, у котораго своя атмосфера, свои волны и бури, свои пристани, который разливается во всѣ стороны и затопляетъ пескомъ. Они говорятъ, что попавъ въ песчаныя волны, человѣкъ теряетъ способность къ самостоятельной дѣятельности; его чувства и силы нѣмѣютъ и цѣпенѣютъ, словомъ онъ испытываетъ то же, что человѣкъ застигнутый снѣжною мятелью въ полѣ: его клонитъ ко сну.
Должно быть арабы говорятъ правду, потому что и нашихъ странниковъ повидимому постигло такое же оцѣпенѣніе. Не смотря на оглушительный ревъ буруна, не смотря на пронзительный свистъ и шумъ бури, не смотря на слои песку постоянно валившагося на нихъ, и на пыль закладывавшую имъ уши, ротъ и ноздри, не смотря на песчаныя волны, подымавшія то опускавшія ихъ, подобно морской качкѣ, не смотря ни на что — они спали, спали точно безпробуднымъ сномъ могилы!
Если они не слыхали рева свирѣпствовавшей бури, если они не чувствовали сильнаго колебанія песку, — что же могло предостеречь ихъ и разбудить ихъ отъ гибельнаго сна?
Не прошло и часу какъ поднялась буря, а между тѣмъ песку накопилось на нихъ уже на нѣсколько вершковъ; еслибъ случилось страннику проходить мимо, такъ онъ могъ бы смѣло пройти по тѣламъ несчастливцевъ, никакъ не подозрѣвая, что подъ его погами погребены люди. Такая счастливая случайность могла бы разбудить ихъ, но теперь сонъ ихъ готовъ превратиться въ безпробудный сонъ могилы.
Но вотъ наши сонливцы начали чувствовать какое-то непріятное ощущеніе, будто что-то давитъ ихъ; всѣ члены онѣмѣли, точно что-то невыразимо тяжолое налегло на нихъ, они не могли пошевелить ни рукой, ни ногой. Кто не слыхалъ или не испыталъ, что значитъ страшное ощущеніе кошмара или по просту говоря, что значитъ домовой давитъ. Это самое и они испытывали вслѣдствіе страшной усталости, какъ и накопившейся на нихъ тяжолой массы песку.
Головы лежавшія выше остальныхъ частей тѣла не такъ глубоко были закрыты пескомъ, такъ что воздухъ всё еще доходилъ до нихъ; еслибъ не такъ, они должны были задохнуться.
Что это былъ за домовой, — не знаю, только онъ сопровождался всѣми ужасами совершавшагося феномена. Впослѣдствіи, они разсказывали, что каждый изъ нихъ подвергался его ужасному вліянію, каждый по своему видѣлъ страшные призраки, отъ которыхъ ни какъ не могъ отдѣлаться. Но ихъ сновидѣнія были совсѣмъ различны. Гэрри Блоунту казалось, что онъ падаетъ въ пропасть; Колину представился огромный людоѣдъ, который схватилъ его и хотѣлъ съѣсть; юный ирландецъ видѣлъ страшный пожаръ: домъ пылаетъ въ огнѣ, а ему никакъ не удаётся выскочить оттуда.
Видѣнія старика Билля гораздо болѣе соотвѣтствовали настоящему положенію: ему казалось, что они попали въ море, а такъ какъ онъ и во снѣ не умѣлъ плавать, то онъ и видѣлъ, что тонетъ. Онъ хотѣлъ бы сдѣлать какое нибудь движеніе, но никакъ не могъ пошевелиться.
Однако старый матросъ прежде всѣхъ избавился отъ домоваго; за нимъ одинъ за другимъ проснулись и другіе.
Пробужденіе было такъ же таинственно какъ и мочныя видѣнія, не уступая имъ въ ужасныхъ ощущеніяхъ.
Каждому по очереди пришлось почувствовать тяжелое давленіе на какой-нибудь части тѣла, такое давленіе, которое не только заставило ихъ проснуться, но и еще дало почувствовать сильную боль.
По два раза и почти въ одно и то же мѣсто происходила эта сила давленія, между каждымъ разомъ не было и на секунду промежутка. Къ счастью, что не было третьяго раза; потому что каждый изъ моряковъ, получилъ на столько сознанія, чтобы понять, что грозитъ опасность быть раздавленными и дѣлать отчаянныя усилія, чтобы выбраться на свободу.
Громкія восклицанія, вырвавшіяся съ четырёхъ глотокъ, ясно показали, что всѣ они находятся еще въ странѣ живыхъ; но безпорядочные распросы и восклицанія не пояснили причины внезапнаго и единодушнаго пробужденія.
Да и какъ было разговаривать съ толкомъ и чувствомъ, когда начались разногласные звуки неудержимаго чиханья и откашливанья. Самумъ былъ въ полномъ разгарѣ. У всѣхъ странниковъ глаза слиплись отъ пыли, песокъ забился въ носъ, уши и ротъ. Ихъ разговоръ скорѣе походилъ на бормотанье обезьяны, забравшейся въ лавку нюхательнаго табаку, чѣмъ на человѣческій языкъ.
Времени не мало прошло, прежде чѣмъ кто-нибудь могъ рѣчь держать понятную для другихъ, а когда это сдѣлалось возможнымъ, оказалось, что каждый разсказывалъ одну и туже исторію. Каждому досталось почувствовать, что кто-то два раза сильно давнулъ по какой-нибудь части его тѣла и видѣть, хотя не совсѣмъ ясно, что какое-то громаднѣйшее животное прошло чрезъ него, — животное повидимому, четвероногое, но какого оно рода — никто не могъ этого сказать. Всѣ они могли сказать только одно, что это животное громадное, неуклюжее, съ маленькой головой, узкой шеей и предлинными ногами; что у него были ноги въ этомъ никто изъ нихъ не сомнѣвался, потому что каждый изъ нихъ позналъ по личному опыту, какова тяжесть ихъ.
Отъ свиста бури, отъ пыли набившейся въ глаза, они не могли дать лучшаго описанія о животномъ такъ безцеремонно перешагнувшемъ черезъ нихъ. Отъ всѣхъ этихъ препятствій они не могли хорошо видѣть и въ памяти испуганныхъ сонливцевъ осталось только впечатлѣніе о какомъ-то чудообразномъ животномъ съ длинной шеей, длиннымъ тѣломъ, длинными ногами.
Что бы это ни было, во всякомъ случаѣ этого достаточно было, чтобы напугаться и дрожать нѣкоторое время отъ страха. Страшныя сновидѣнія наполнили ихъ воображеніе сверхъестественными призраками. Вмѣсто того, чтобы сообразить какого рода необыкновенное животное могло попасть въ эти степи, они расположены были подумать, что это просто домовой.
Мичманы были почти дѣти, недавно еще вырвавшіеся изъ подъ вліянія старыхъ няней, которыя обыкновенно угощаютъ своихъ питомцевъ разсказами о домовыхъ и имъ подобныхъ фантастическихъ призракахъ; про старика Билля и говорить нечего: пятьдесятъ лѣтъ прожитыхъ на морѣ, только утвердили его въ вѣрованіяхъ въ колдуновъ и домовыхъ.
Словомъ всѣ четверо до того были перепуганы, что и очнувшись, долго не могла повернуть языкомъ, но всё стояли, прислушивались и дрожали. Надо полагать, что знай они отъ какой опасности избавилъ ихъ непрошеный гость, то конечно почувствовали бы къ нему величайшую благодарность.
Но они всё стояли и прислушивались. Много разнородныхъ звуковъ доходило до ихъ ушей. Ревъ бурунавой бури, свистъ вихря бушевавшаго вокругъ нихъ, всё это составляло гармонію въ ужасъ сердце приводящую.
Но всё это были голоса неодушевленныхъ предметовъ, удобно понимаемый феноменъ природы. Но то что совершило по нимъ путешествіе издавало звуки совсѣмъ другаго рода, тоже можетъ быть естественные, но совершенно незнакомые слушателямъ.
Казалось будто проходила тяжелая батарея, или какое нибудь гигантское чудовище совершало необычайные прыжки по песчаной мели; а въ промежуткахъ раздавались рѣзкіе звуки — какіе-то взвизгиванія смѣшанныя съ отрывистымъ фырканьемъ, — и всё это показывало какую-то сверхъестественную борьбу.
Ничего подобнаго въ жизни своей не слыхали ни англійскіе, ни ирландскіе, ни шотландскіе уши. На что ужъ старикъ Билль — онъ ли не переслушалъ всѣхъ звуковъ мірозданія? но и тотъ не могъ понять чтобы это было.
— Чортъ его побери! прошепталъ старикъ: — понять не могу какъ тутъ быть. Морозъ по кожѣ побираетъ какъ только послушаешь.
— Слушай! крикнулъ Гэрри Блоунтъ.
— Эй! подхватилъ Теренсъ.
— Тс! приближается! пробормоталъ осторожный Колинъ: — молчите, кто бы онъ ни былъ!
Замѣчаніе осторожнаго шотландца было справедливо: тяжелые шаги, фырканье и визгъ очевидно становились ближе; хотя за крутящимися столбами песку и облаками пыли нельзя было видѣть, что это за звѣрь, однако ясно слышалось, что какое-то тяжолое тѣло стремглавъ спускалось по скату холма въ ущелье, такъ что благоразуміе требовало не попадаться ему на дорогу.
Больше по инстинкту, чѣмъ по соображенію опасности, четверо товарищей бросились вонъ изъ трещины, куда кто могъ и какъ успѣлъ, ища спасенія на покатости холма.
Едва они успѣли установиться въ своёмъ новомъ положеніи, какъ звуки стали не только громче и ближе, но и самое животное, производившее ихъ, быстро прошло мимо ихъ, такъ близко, что они могли бы коснуться до него своими ногами.
Не смотря на то, никто изъ нихъ не могъ сказать, что это за животное могло быть и когда оно спустилось уже въ ущелье и снова скрылось отъ ихъ глазъ за песчаными столбами, и тогда еще они ни крошечку не подвинулись въ своихъ знаніяхъ въ отношеніи необычайнаго существа, которое чуть не раздавило ихъ подъ своими тяжеловѣсными ногами.
Какъ сквозь туманъ они могли разсмотрѣть скопленіе тёмныхъ предметовъ въ родѣ головы, шеи, ногъ и туловища какото-то неуклюжаго животнаго; по звуки имъ производимые, не имѣли никакого сходства ни съ чѣмъ, что когда-нибудь слыхали наши моряки на землѣ или на морѣ.
Довольно долго стояли они теряясь въ предположеніяхъ; мальчики сложивъ руки, стояли другъ подлѣ друга; старикъ Билль немного въ сторонѣ.
Всё это время слышалось иногда то всхрапыванье, то визгъ, то топанье, хотя самого животнаго давно уже не видать.
Песчаная мятель понеслась къ океану въ діагональномъ направленіи и въ нѣсколькихъ саженяхъ оттуда разразилась на ровной поверхности берега. По видимому и четвероногое, такъ сильно напугавшее странниковъ, достигло той же равнины; по временамъ повторялись страшные звуки, точно животное боролось съ смертью: это были такіе вздохи и стопы, подобные трубному звуку, какихъ конечно не слыхивалъ никто изъ живущихъ на землѣ.
Всё, что слыхали наши моряки объ африканскихъ берегахъ невольно располагало ихъ къ чему-то сверхъестественному; но время проходило; они мало-по-малу приходили въ себя и наконецъ, собравшись съ мыслями, разсудили, что всё, что они видѣли, слышали и осязали, могло принадлежать только животному этого міра, громадному животному на четырёхъ ногахъ, которое чуть было не раздавило ихъ во время сна. Странные поступки животнаго представляло главное затрудненіе, чтобы примирить это предположеніе съ очевидностью. Зачѣмъ оно выскочило изъ ущелья, чтобы снова броситься туда стремглавъ? За чѣмъ такъ отчаянно оно топаетъ и бьётся на днѣ трещины?
Не было отвѣта на всѣ эти вопросы и не могло его быть до тѣхъ поръ, пока дневной свѣтъ озаритъ песчаные холмы. Съ первыми лучами дня прекратилась буря.
Тутъ только моряки увидѣли, что за животное такъ грубо разбудило ихъ отъ крѣпкаго сна и тѣмъ можетъ быть спасло ихъ отъ смерти. Оно лежало на днѣ той самой трещины, гдѣ они такъ мучительно провели часть ночи.
На дѣлѣ оказалось, что предположеніе ихъ было вѣрно: это было животное, и четвероногое, и если во мракѣ ночи оно показалось имъ неуклюжимъ и чудообразнымъ, то и при дневномъ свѣтѣ было не лучше.
Это животное оказалось огромныхъ размѣровъ — безъ сравненія выше лошади — и имѣло такую своеобразную наружность, что не мудрено было узнать его, кто хоть разъ видѣлъ его хоть на каряийкѣ. Длинная журавлиная шея, маленькая голова почти безъ ушей, носъ плоскій, верхняя губа раздвоена какъ у овцы, ноги съ твёрдыми наростами на сгибахъ оканчивающіяся широкими раздвоенными копытами; спина кончающаяся крошечнымъ пушистымъ хвостикомъ, — что составляетъ пресмѣшную несообразность, толстое и безобразное туловище и сверхъ всего огромный горбъ на спинѣ, — всё это мигомъ напоминало верблюда, котораго никакъ нельзя назвать красивымъ, а скорѣе безобразнымъ животнымъ.
— Э! да это только верблюдъ! закричалъ старикъ Билль, какъ только могъ разсмотрѣть его при первыхъ лучахъ разсвѣта: — да какъ же это онъ сюда попалъ?
— Понятно мнѣ теперь, произнёсъ Теренсъ внушительно: вотъ это онъ самый изволилъ прохаживаться по насъ когда мы спали! Повѣрите ли, вѣдь онъ чуть не выдавилъ изъ меня послѣдняго дыханія, какъ поставилъ свое копыто какъ разъ мнѣ на желудокъ.
— Да и мнѣ нелегче было, подхватилъ Колинъ, онъ всунулъ меня въ песокъ чуть не на аршинъ глубины. О! мы должно сердечно благодарить эту страшную высоту, которая на это время занесла насъ пескомъ, а не то задавило бы насъ до смерти это чудовище.
Въ этомъ замѣчаніи была нѣкоторая доля правды! Но если слой песку былъ предохраненіемъ, то и копыто верблюда служило неменьшимъ средствомъ къ спасенію отъ несчастья быть засыпаннымъ пескомъ.
Необыкновенное приключеніе было только на половину объяснено. Моряки убѣдились, что верблюдъ, а никто другой прервалъ ихъ сонъ; они догадывались, что переходя по нимъ черезъ трещину, онъ искалъ защиты отъ песчанаго вихря, но что заставило его такъ внезапно, такъ стремглавъ спуститься внизъ. И главное зачѣмъ онъ совершилъ своё обратное путешествіе такимъ страннымъ образомъ? Хотя не совсѣмъ еще разсвѣло, однако они видѣли, что онъ шелъ не на всѣхъ четырёхъ ногахъ, но спотыкался и хромалъ, что его длинные ноги какъ-то странно поднимались на воздухъ, точно спускаясь по скату, онъ постоянно припрыгивалъ.
Всё это казалось непонятно, по вскорѣ очень просто объяснилось, къ большому удовольствію моряковъ, бросившихся въ ущелье и окружившихъ верблюда.
Верблюдъ стоялъ въ наклонённомъ положеніи, но не на колѣнахъ, какъ онъ обыкновенно становится для отдыха; но въ самомъ неловкомъ принуждённомъ положеніи, вытянувъ шею къ переднимъ ногамъ, низко свѣсивъ голову и на половину уткнувъ её въ песокъ.
Въ первую минуту моряки подумали, что верблюдъ уже умеръ отъ ушиба или раны, что довольно вѣрно объясняло-бы почему онъ такъ странно скатился опять въ ущелье; странные же его скачки и припрыгиванья были приписаны предсмертнымъ мукамъ.
Но обходя кругомъ и осматривая его пристально, наши моряки замѣтили, что онъ не только живъ, но и совершенно здоровъ; причина же его непонятныхъ скачковъ объяснилась при первомъ взглядѣ поближе. Крѣпкая волосяная верёвка привязанная на шеѣ вмѣсто повода, попалась въ раздвоенное копыто передней ноги, — и большой узелъ на концѣ верёвки задерживалъ её, не позволяя проскользнуть насквозь, это заставило его сначала прихрамывать и спотыкаться, а тамъ кувыркомъ спуститься на дно трещины, гдѣ онъ лежалъ въ самомъ неловкомъ положеніи, ничкомъ, потому что верёвка крѣпко притягивала его голову къ передней ногѣ.
Плачевно было положеніе верблюда, выдававшаго себя головой; но радостно было на него смотрѣть четырёмъ странникамъ: голодны они были и знали что мясо его насытитъ ихъ: мучила ихъ жажда — и они знали, что природа одарила его пятымъ лишнимъ противъ всѣхъ животныхъ — желудкомъ, природнымъ водохранилищемъ, которое утомитъ ихъ жажду.
Таковы были ихъ первыя мечты при приближеніи къ верблюду. Но они тотчасъ же замѣтили, что для утоленія ихъ жажды совсѣмъ не надо убивать верблюда. На верху горба оказалась подушка или сѣдло, крѣпко къ нему привязанное кожаными ремнями. Ищъ этого они заключили что попавшійся имъ въ руки верблюдъ изъ породы махири, принадлежитъ къ числу одногорбыхъ верблюдовъ небольшаго роста, которые славятся у арабовъ необыкновенною быстротою бѣга; съ незапамятныхъ времёнъ они служатъ вѣрными и терпѣливыми спутниками человѣка, и въ особенности распространены между аравійскими племенами живущими въ Сахарѣ.
Не сѣдло обрадовало нашихъ измученныхъ странниковъ, а мѣшокъ крѣпко пристёгнутый къ нему и лежавшій на горбѣ махири. Мѣшокъ былъ кожаный и до половины наполненный водой, — существеннѣйшая часть груза, принадлежавшаго хозяину верблюда.
Бѣдные моряки, испытывая всѣ муки жажды, не посовѣстились завладѣть чужою собственностью: въ самомъ скоромъ времени мѣшокъ былъ отвязанъ и его драгоцѣнная влага упояла всѣхъ четырёхъ по очереди, до тѣхъ поръ пока весь мѣшокъ облегчился, бока его опали — всё вѣрные признаки пустоты.
Утоливъ жажду, моряки стали обсуждать другой вопросъ какъ бы утолить и голодъ.
Не убить ли верблюда?
Кажется другой надежды нѣтъ, и горячій Теренсъ выхватилъ уже свой мичманскій кортикъ съ видимымъ намѣреніемъ воткнуть его безъ дальнихъ справокъ въ тѣло верблюда.
Но благоразумный Колинъ закричалъ, что совѣтуетъ удержать руку по крайней мѣрѣ до той поры, пока они ни обсудятъ со всѣхъ сторонъ вопросъ.
Вслѣдствіе такого совѣта, всѣ принялись разсуждать и спорить. Мнѣнія были различны; число голосовъ одинаково: Теренсъ и Гэрри Блоунтъ требовали немедленной смерти верблюда и завтракъ изъ его мяса; но старый матросъ съ Колиномъ доказывали, что это не должно быть.
— Пускай верблюдъ провезётъ насъ куда-нибудь, увѣщевалъ шотландецъ: — безъ пищи можно обойтись еще сутки. Ну не найдется чего-нибудь съѣстнаго, тогда успѣемъ еще его заколоть.
— Но чего же ты хочешь отыскать въ этой пустой сторонушкѣ. Оглянись-ка кругомъ! Тутъ и зелени-то нѣтъ, кромѣ моря. Куда глазомъ ни кинь, ни гдѣ нѣтъ на столько съѣстнаго, чтобы накормить хоть полевую мышь.
— Какъ знать? проѣдемъ подальше на нѣсколько миль, такъ и найдёмъ можетъ быть другого рода страну. Поѣдемъ, пожалуй, по берегу, авось найдёмъ какихъ раковинъ. Посмотрите-ка, вонъ тамъ что-то чорное на берегу — что мудренаго если тутъ найдётся что-нибудь.
Всѣ взоры устремились въ ту сторону, куда показывалъ Колинъ; не смотрѣлъ только старикъ Билль; онъ смотрѣлъ совсѣмъ на другой предметъ. Вдругъ онъ вскрикнулъ и бросился къ заднимъ ногамъ махери. Глаза мичмановъ обратились къ нему.
— Пропадай они, закричалъ Билль: — что намъ устрицы? тутъ найдётся что-нибудь по лучше. Смотрите-ка.
Матросъ указалъ на овальный предметъ по больше кокосоваго орѣха, виднѣвшійся между задними ногами махери.
— Вѣдь это верблюдица; у неё недавно былъ дѣтёнышъ. Груди ея полны молока. Головой ручаюсь, что она накормитъ насъ всѣхъ.
Для лучшаго поясненія своихъ словъ, матросъ пригнулся къ заднимъ ногамъ распростёртаго животнаго, приложилъ ротъ и началъ питаться благодатною влагою.
Животное не сопротивлялось, хотя можетъ быть ему и любопытно было, что за необыкновенный дѣтёнышъ припалъ его сосать; впрочемъ необыкновенное относилось только къ цвѣту тѣла и костюму, ибо нѣтъ сомнѣнія, что его африканскій хозяинъ не разъ питался такимъ же образомъ.
— Ухъ! какъ вкусно! воскликнулъ Билль, переводя на минуту дыханіе: — ну точно густые сливки! Будь только немножко хлѣба или лепёшки — ничего лучшаго не надо. Но я забылъ, простите добрые друзья! продолжалъ онъ отстороняясь: — вы всѣ больше замучились отъ голода, чѣмъ я. Подходите одинъ за другимъ: молока для всѣхъ достанетъ вдоволь.
По приглашенію старика и побуждаемые собственными голодными желудками, мичманы одинъ за другимъ становились на колѣни и вдоволь испили отъ этого благодатнаго фонтана пустыни.
Такимъ образомъ мѣнялись они поочереди до тѣхъ поръ, пока каждый поглотилъ по крайней мѣрѣ по полутору штофа благодѣтельной влаги и всѣ убѣдились, что запасъ молока у верблюдицы изсякъ на время.
Конечно, послѣ всего этого не стало и разговора объ убіеніи верблюда: это значило бы убить курицу, несущую золотыя яйца. Нельзя сказать, чтобъ моряки насытились до отвала, но превосходное молоко утолило ихъ мучительный голодъ, и они сознались, что теперь опять могутъ пробыть нѣсколько часовъ безъ ѣды.
Затѣмъ предложенъ былъ вопросъ: куда надо имъ теперь отправляться!
На счетъ верблюда, они и не сомнѣвались, что онъ потерялъ хозяина и заблудился: судя по сѣдлу и по грузу его, нельзя было и сдѣлать другого предположенія.
А между тѣмъ всё же была загадка для нихъ: положимъ, что верблюдъ заблудился, потерявъ хозяина, — такъ гдѣ же надо отыскивать хозяина?
По книгамъ и по разсказамъ, моряки довольно хорошо знали берегъ, около котораго потерпѣли крушеніе и понимали, что хозяинъ забѣглаго животнаго непремѣнно былъ какой-нибудь арабъ, котораго надо отыскивать не въ домѣ и не въ городѣ, а въ какой-нибудь палаткѣ или шалашѣ и въ обществѣ другихъ арабовъ, составляющихъ цѣлый караванъ.
Не много надо было опытности, чтобъ дойти до такихъ заключеній, стоило только взглянуть, какъ былъ нагруженъ верблюдъ.
Читатель удивится зачѣмъ моряки не поспѣшили вскочить на верблюда, чтобъ отправиться на поиски за его хозяиномъ или каравана, которому онъ принадлежалъ.
А между тѣмъ они меньше всего о томъ думали и по основательнымъ причинамъ.
Одинъ Теренсъ предложилъ предпринять это путешествіе для того чтобъ отыскивать караванъ, но онъ, какъ истый ирландецъ никогда не былъ охотникомъ до книгъ, тѣмъ менѣе попадались ему въ руки плачевныя описанія о крушеніяхъ кораблей у Варварійскихъ береговъ; слѣдовательно онъ не имѣлъ понятія объ ужасной репутаціи ихъ жителей. Правду сказать старикъ Билль тоже немного пріобрѣлъ знаній изъ книгъ; но благодаря своему многолѣтнему пребыванію на кораблѣ, онъ очень хорошо былъ знакомъ, какъ съ характеромъ негостепріимныхъ береговъ, такъ и съ кочующими племенами Сахарской пустыни.
— Вѣдь не людоѣды же они? допытывался Теренсъ, — во всякомъ случаѣ не станутъ же они насъ ѣсть?
— По правдѣ сказать, я не совсѣмъ въ этомъ увѣренъ. Но положимъ ѣсть они насъ не станутъ, такъ вѣдь еще хуже поступятъ!
— Еще хуже!
— О! гораздо хуже: они станутъ мучить насъ до тѣхъ поръ пока смерть покажется милостью, отвѣчалъ Билль.
— А почему ты знаешь, что они будутъ такъ дѣлать?
— Ахъ! мастеръ Терри, сказалъ со вздохомъ старикъ, принимая такой торжественный видъ, какого никто изъ его молодыхъ товарищей не видывалъ на его всегда весёломъ лицѣ: — я могъ бы вамъ поразсказать разныхъ исторій, которыя навѣрное убѣдили бы васъ въ истинѣ моихъ словъ. Если мы попадёмся въ руки этихъ ужасныхъ арабовъ, то надо ожидать всѣхъ жестокостей.
Такъ предостерегалъ Билль молодыхъ товарищей объ опасностяхъ при встрѣчѣ съ туземцами.
— Разскажи намъ, Билль, что ты объ этомъ знаешь?
— Мой братъ потерпѣлъ крушеніе гдѣ-то на этомъ берегу лѣтъ десять тому назадъ. Съ тѣхъ поръ онъ не возвращался уже въ Англію.
— Можетъ быть онъ утонулъ.
— Ахъ! еслибъ онъ утонулъ, какъ было бы ему легче! Но онъ не имѣлъ этого счастья. Онъ былъ на торговомъ суднѣ; всѣ люди спаслись на берегу, но всѣхъ ихъ тотчасъ же арабы взяли въ плѣнъ, только одинъ изъ десяти вернулся изъ плѣна, чтобы разсказать эту печальную исторію; да и этому одному досталось такое счастье, потому что одинъ богатый еврей, съ которымъ онъ водилъ знакомство, выкупилъ его изъ плѣна. Я видѣлся съ нимъ вскорѣ послѣ того, какъ онъ вернулся въ Англію. Вотъ отъ него-то я и наслышался, какихъ мукъ они натерпѣлись съ моимъ братомъ. Джима-то — такъ звали моего брата, — арабы увели съ собою въ самую глушь. Никто изъ васъ и неслыхивалъ о такихъ жестокостяхъ, которыми они угощаютъ своихъ плѣнниковъ. Въ сравненіи съ этими муками разумѣется смерть показалась бы милостью. Бѣдный Джимъ! вѣроятно онъ давно уже умеръ. Я по себѣ сужу: не то чтобы десять лѣтъ — недѣли бы я такъ не выжилъ. Толкуютъ о томъ, что Турки, не говоря дурнаго слова, саблю вонъ, да и голову долой. А тутъ и бьютъ и толкаютъ, и съ голода морятъ, и мучатъ, — словомъ ни одинъ самый лѣнивый матросъ не испыталъ столько горя на кораблѣ, сколько здѣсь достаётся плѣнникамъ. Нѣтъ, мастеръ Терри, отложимъ лучше попеченіе о поискахъ за хозяиномъ верблюда; но употребимъ всѣ усилія, чтобы непопадаться на дорогу ни хозяину, ни его родичамъ.
— Такъ что же намъ дѣлать, Билль?
— Я не понимаю толкомъ, куда мы попали, отвѣчалъ старый матросъ: — но гдѣ бы мы не были, самое лучшее, что мы можемъ сдѣлать, это держаться берега, и никакъ не терять изъ виду моря. Если мы направимся внутрь страны, такъ навѣрное собьёмся съ дороги и попадёмъ въ плѣнъ. Будемъ же держаться южной стороны, такъ навѣрное попадёмъ въ какой-нибудь торговый портъ Португаліи.
— Такъ за чѣмъ же терять дорогое время, пустимся сейчасъ, воскликнулъ нетерпѣливый Теренсъ.
— Нѣтъ, мастеръ Терри, возразилъ матросъ; — раньше ночи никакъ нельзя. Намъ и пошевелиться нельзя, пока совсѣмъ не стемнѣетъ.
— Какъ! воскликнули въ одинъ голосъ молодые люди: — оставаться здѣсь до ночи? — Ну какъ это можно?
— Эхъ! вы, молодёжь, — не то, что оставаться да и еще прятаться надо. Голову даю на отсѣченіе, что очень скоро кто-нибудь явится сюда разыскивать бѣглаго верблюда, — и горе намъ, какъ увидятъ насъ! А если мы рискнёмъ путешествовать при дневномъ свѣтѣ, такъ насъ тотчасъ увидятъ съ вершины холмовъ. Говорятъ, что эти мошенники всегда держатъ часовыхъ, когда около береговъ случится гибель судна и я увѣренъ, что этотъ звѣрь принадлежитъ кому-нибудь изъ этихъ разбойниковъ.
— Ну а какъ же на счётъ пищи? До ночи мы навѣрное проголодаемся, а верблюду не до молока, потому что самому бѣднягѣ нечего ни попить ни поѣсть.
Предположеніе довольно близкое къ истинѣ. Никто не возражалъ. Взоры Колина опять устремились къ берегу и онъ снова напомнилъ своимъ товарищамъ о раковинахъ.
— Придержите языкъ за зубами, молодёжь, сказалъ Билль, — прилягте-ка за этимъ холмомъ, а я посмотрю не найдётся ли гдѣ устрицъ намъ на обѣдъ. Теперь когда солнце взошло, никто не станетъ прогуливаться сверху внизъ. А я попробую ползкомъ пробраться вдаль незамѣтно для глазъ.
Старый матросъ осмотрѣлся, потомъ бросился на земь брюхомъ и въ такомъ положеніи сталъ подвигаться вперёдъ, ни дать ни взять громадная ящерица, ползущая по песку.
Приливъ кончился, но мокрый берегъ вскорѣ начался не подалеку отъ холмовъ.
Послѣ десяти минутнаго труда, Билль доползъ до тёмнаго мѣста, гдѣ по предположенію Колина могли быть устрицы.
Изъ дали видно было, что старый морякъ сильно хлопоталъ около чего-то и по его движеніямъ можно было заключить, что его старанія были не напрасны. Руки его протягивались въ разныя стороны и потомъ въ короткихъ промежуткахъ соединялись и ныряли въ обширные карманы его куртки.
Такою гимнастикой онъ занимался съ полчаса, потомъ онъ снова растянулся по землѣ и отправился въ обратный путь къ грядѣ холмовъ.
Возвращеніе было медленнѣе отправленія, видно было, что старикъ вёзъ тяжелый грузъ.
По прибытіи въ трещину, онъ тотчасъ освободился отъ своего груза, который заключалъ въ себѣ до трёхъ сотъ «раковинъ», какъ онъ называлъ собранные имъ молюски.
Всѣ молюски были не только удобосъѣдомы, но и удивительно вкусны, по крайней мѣрѣ такъ показалось желудкамъ, которые поглощали ихъ.
Такое своевременное подкрѣпленіе чрезвычайно утолило голодъ всѣхъ странниковъ такъ, что даже Теренсъ объявилъ во всеуслышаніе, что готовъ скрываться до тѣхъ поръ пока ночь позволитъ имъ прервать однообразіе неподвижности.
Не видать моря съ того мѣста, гдѣ всё ещё лежалъ ничкомъ верблюдъ, и гдѣ укрылись паши моряки. Только выкарабкавшись изъ ущелья на возвышенность, и смотря вдоль между хребтами песчаныхъ холмовъ, можно было видѣть берегъ, а за нимъ море.
Изъ этого слѣдуетъ, что никто изъ проходящихъ по берегу не могъ видѣть моряковъ, прикурнувшихъ на днѣ ущелья, которое укрывалось бѣлоснѣжною гирляндою отвѣсныхъ холмовъ. Только съ вершины холмовъ легко было ихъ видѣть; но не представлялось никакой вѣроятности, чтобы кто-нибудь приблизился къ нимъ съ этой стороны. Внутренняя страна казалась лабиринтомъ песчаныхъ холмовъ, не представляя отверзтія, гдѣ бы можно было предположить удобный проходъ для человѣка или звѣря. По всей вѣроятности, верблюдъ, руководимый инстинктомъ, искалъ въ ущельяхъ защиты отъ песчанаго урагана. Сѣдло, еще привязанное къ нему, доказывало, что его хозяинъ былъ въ дорогѣ, когда онъ отъ него убѣжалъ. Еслибъ наши моряки были лучше знакомы съ сахарскими обычаями, то непремѣнно вывели бы всѣ эти заключенія, потому что тогда имъ было бы извѣстно, что при появленіи первыхъ признаковъ самума, всѣ кочующіе бедуины поспѣшно убираютъ свои палатки и отправляются въ путь всѣмъ караваномъ, чтобы не подвергнуться опасности быть засыпанными песчаной могилой.
Итакъ слѣдуя совѣтамъ стараго матроса, который повидимому и пустыню зналъ почти такъ же хорошо, какъ и море, гдѣ онъ былъ совсѣмъ какъ дома: — наши странники спрятались въ ущельѣ, такъ что ихъ нельзя было видѣть съ берега.
Едва успѣли они согнуться въ самомъ смиренномъ положеніи, какъ старикъ Билль, всё время украдкой наблюдавшій за видимымъ пространствомъ объявилъ съ тихимъ восклицаніемъ, что вдали что-то показалось.
Дѣйствительно съ южной стороны показались двѣ тёмныя тѣни, но въ такомъ далёкомъ разстояніи нельзя было разсмотрѣть какого животнаго могли быть эти тѣни.
— Дайте-ка мнѣ посмотрѣть, сказалъ Колинъ: — по счастью у меня сохранилась подзорная труба. Она была у меня въ карманѣ, когда мы бросились съ корабля; я совсѣмъ забылъ о ней.
Молодой шотландецъ вынулъ изъ кармана маленькую подзорную трубу и раздвинувъ её во всю длину, направилъ на тѣни показавшіяся вдали и тужъ минуту онъ объявилъ, что это было такое.
— Это два всадника, одѣтые во всѣ цвѣта радуги; я вижу яркія шали, красныя шапки и полосатые плащи. Одинъ сидитъ на лошади, другой на верблюдѣ точно такого же рода, какъ нашъ. Они подвигаются очень медленно, и всё озираются кругомъ.
— Эге! вотъ и нашлись хозяева забѣглаго звѣря, пояснилъ старый матросъ: — они ищутъ верблюда; къ счастью еще, что мятелица замела слѣды, а то они прямёхонько напали бы на насъ. Ложитесь скорѣе, мастеръ Колинъ, и не поднимайте головы, а то плохо намъ будетъ.
Колинъ оцѣнилъ справедливость этого совѣта и тотчасъ нырнулъ головой въ песокъ.
Положеніе моряковъ было и тяжело и нестерпимо. Любопытство, очень позволительное при такой обстановкѣ, возбуждало въ нихъ желаніе наблюдать за движеніями приближающихся, безъ чего они не могли узнать когда можно поднять голову и могли сдѣлать это не во-время когда всадники еще не проѣдутъ мимо. Всѣ понимали, что приподнять голову изъ трещины значило быть открытыми, потому что жители пустынь обладаютъ необыкновенно острымъ зрѣніемъ.
Съ каждой минутой увеличивались ихъ мученія и сомнѣнія. Они не смѣли даже взглянуть на бѣлоснѣжную стѣну и могли только въ скорченномъ положеній выжидать, да и то не были увѣрены спасётъ ли ихъ это.
Счастливая судьба, избавила ихъ однако отъ этого мученія и скорѣе нежели они полагали. Колинъ придумалъ средство выдти изъ этого затрудненія.
— Э! воскликнулъ онъ: — я завоевалъ мысль, и теперь знаю, что намъ дѣлать. Вотъ какъ хорошо я стану наблюдать за этими молодцами, что они даже не замѣтятъ этого.
— Какъ же это? спросили остальные съ жаднымъ любопытствомъ.
Колинъ не далъ словеснаго отвѣта, во проткнулъ свою трубку сквозь мягкій, песчаный парапетъ, такъ что можно было видѣть всё, что происходило на другой сторонѣ и слѣдовательно спокойно наблюдать за берегомъ, по которому двигались двѣ фигуры.
Сдѣлавъ это, Колинъ приложилъ глазъ къ стеклу и осторожнымъ шопотомъ возвѣстилъ товарищамъ, что оба всадника находятся у него на виду.
Тутъ была еще и та выгода, что трубу, просунутую сквозь песчаную волну не надо было поддерживать рукой; а только слегка подвигать её по мѣрѣ приближенія всадниковъ, чтобы не выпускать ихъ изъ вида.
Такимъ образомъ наши моряки, не подвергаясь никакой опасности могли наблюдать за движеніями бедуиновъ. Каждый изъ нихъ поочередно прикладывалъ глазъ къ подзорной трубѣ, и когда чувство законнаго любопытства было удовлетворено, драгоцѣнный инструменть былъ снова переданъ его хозяину, который не отводилъ уже съ него глазъ, наблюдая за движеніями всадниковъ. Юный шотландецъ по временамъ сообщалъ товарищамъ свои наблюденія.
— Я могу видѣть ихъ лица, — не красивы же они. У одного жолтая, у другого какъ сажа чорная рожа. Вѣроятно негръ, такъ и есть, что негръ: вишь голова какая курчавая. Онъ-то и сидитъ на верблюдѣ, который такъ похожъ на нашего. У желтолицаго всадника длинная борода клипомъ. Ухъ! какой у него острый взглядъ, точь въ точь какъ у тѣхъ мавровъ, которыхъ мы видѣли въ Тетуанѣ. Навѣрное онъ арабъ и какъ видно онъ господинъ этого негра. Я вижу какъ онъ движеніемъ руки приказываетъ негру что-то сдѣлать. Ну, вотъ они остановились и смотрятъ въ нашу сторону.
— Господи помилуй! прошепталъ старикъ Билль: — что, если они замѣтили стекло.
— Навѣрное оно такъ и есть, подхватилъ Теренсъ: — стекло-то блеститъ на солнцѣ въ противоположной сторонѣ; должно быть остроглазый Арабъ увидѣлъ его.
— Не лучше ли вытащитъ трубу назадъ? шепнулъ Гэрри.
— Пожалуй, только боюсь, не поздно ли, отвѣчалъ Колинъ: — если они остановились ради стекла, то согласитесь прятаться отъ нихъ поздно.
— Во всякомъ случаѣ, если они не успѣли её увидѣть, то никакъ уже не заберутся сюда.
Колинъ принимаясь исполнить совѣтъ, бросилъ послѣдній взглядъ въ трубу и тотчасъ увидѣлъ, что всадники поспѣшно направляются къ берегу, какъ-будто они увидали тамъ что-то любопытное, заставившее ихъ уклониться отъ прежняго пути.
Къ счастью для четырёхъ наблюдателей не блескъ стекла привлёкъ мниманіе всадниковъ. Другая долина или ущелье между грядами холмовъ, гораздо шире той трещины, въ которой засѣли наши моряки, выходила къ берегу, въ нѣкоторомъ разстояніи оттуда. Появленіе этого новаго прохода привлекло вниманіе всадниковъ, и по ихъ движеніямъ, Колину показалось, что они разсуждаютъ: идти ли имъ по этой дорогѣ или держаться прежняго направленія.
Недоумѣнія кончились тѣмъ, что желтолицый пришпорилъ свою лошадь и пустился галопомъ, къ долинѣ; за нимъ послѣдовалъ и чорный обладатель верблюда.
По движеніямъ обоихъ всадниковъ, но тому какъ глаза ихъ постоянно чего-то искали по землѣ и только изрѣдка поднимались для обзора за всею мѣстностью, легко было догадаться, что они навѣрное искали верблюдицу, которая сама заключила себя въ трещинѣ на привязи, какъ разъ около нашихъ моряковъ.
— Они напали на фальшивый слѣдъ, сказалъ Колинъ, отнимая глазъ отъ трубы; когда коротенькій пучокъ верблюжьяго хвостика скрылся за стѣною гряды песчаныхъ холмовъ: — тѣмъ лучше для насъ. У меня душа ушла въ пятки. Мнѣ казалось уже, что пропали наши головушки.
— Вы думаете, они не замѣтили блестящаго стекла? спросилъ Гэрри.
— Разумѣется не замѣтили, а иначе они непремѣнно подошли бы посмотрѣть, что это такое, а не поѣхали бы въ сторону… Теперь они углубляются внутрь страны… и совсѣмъ скрылись изъ вида.
— Слава тебѣ Господи! воскликнулъ Теренсъ, поднимая голову и смотря вдоль ущелья.
— Охъ! мастеръ Терри, истинно слава Богу! Подумайте только, какими дураками мы оказались всѣ вчетверомъ и какъ это никто же изъ насъ не подумалъ о слѣдахъ!
При этихъ словахъ, онъ показалъ пальцемъ на берегъ по тому направленію, по которому онъ совершалъ свое недавнее путешествіе ползкомъ. На мокромъ пескѣ ясны были отпечатки его путешествія вперёдъ и назадъ, очень похожіе на слѣды огромной черепахи или крокодила, ползавшихъ по землѣ.
Истина его словъ была очевидна. Чистая случайность, а не ихъ искусство спасла ихъ на этотъ разъ. Еслибъ всадники проѣхали ещё сотню шаговъ по берегу, то навѣрное увидѣли бы двойные слѣды и непремѣнно послѣдовали бы по нимъ до мѣста ихъ пребыванія. Но всадники повидимому полагали, что достаточно изъѣздили по берегу и всё попустому, и потому пустились теперь внутрь страны, по проходу между грядами холмовъ, вѣроятно въ надеждѣ найти тамъ, слѣды верблюдицы.
Но какая бы тамъ ни была причина, а только всадники скрылись изъ вида и необъятный пустынный берегъ опять лежалъ безъ признаковъ жизни предъ глазами моряковъ.
Не смотря на эту безжизненную неподвижность видимаго пространства, наши моряки не считали однако благоразумнымъ выдвинуться изъ своего ущелья, да и не рисковали даже поднимать головы надъ песчаной гирляндой. Только изрѣдка они осмѣливались взглянуть на берегъ и убѣдившись, что всё безопасно, еще ниже склоняли головы къ песку.
Кто не очень хорошо знакомъ съ обстановкой аравійскихъ пустынь, тому можетъ-быть покажется, что наши моряки черезчуръ уже трусливы и что испытавъ всѣ ужасы крушенія, они должны бы радоваться встрѣчѣ съ людьми.
А они напротивъ менѣе всего желали встрѣтиться съ подобными себѣ существами, считая что въ этой пустынѣ, они могутъ натолкнуться хуже чѣмъ на враговъ, — на тирановъ, можетъ быть на палачей. Старикъ Билль увѣренъ былъ въ этомъ потому, что онъ много слыхалъ. Колинъ и Гэрри знали это потому, что много читали. Одинъ Теренсъ не вѣрилъ, чтобъ могли существовать такіе жестокіе люди какъ это увѣрялъ старый матросъ.
Теренсъ не смотря на свою нетерпѣливую горячую натуру покорялся однако увѣщаніямъ своихъ благоразумныхъ товарищей! Такимъ образомъ всё было тихо и неподвижно до тѣхъ-поръ пока море одѣлось вечернимъ пурпуромъ.
Терпѣливый верблюдъ раздѣлялъ это безмолвное уединеніе; моряки впрочемъ приняли мѣры предосторожности на случай его намѣренія бѣжать отъ нихъ: они связали ему ноги. Къ вечеру, они опять напитались верблюжьимъ молокомъ, какъ и утромъ и подкрѣпившись его щедрыми дарами, они приготовились, съ радостью покинуть это ущелье, не смотря на дружеское гостепріимство, которое имъ. тутъ оказывалось.
Приготовленія были скоро сдѣланы и не продолжались и одной минуты: развязали ноги верблюду и пустились въ путь или какъ пошутилъ Гэрри: снялись съ якоря и пустились въ море.
Послѣдніе лучи свѣта озарили бѣлоснѣжныя вершины песчаныхъ холмовъ и погрузились въ синія волны океана, когда моряки украдкой вышли изъ своего пріюта и отправились въ путь, которому никто изъ нихъ не зналъ ни конца, ни края.
Даже о направленіи своего безконечнаго путешествія они имѣли темное понятіе. Они думали, что берегъ тянется на сѣверъ и на югъ и что они должны руководиться одною изъ этихъ точекъ — но какою же? Они такъ мало знали мѣстность, что это было для нихъ все равно, что игра въ судьбу: орёлъ или рѣшетка? Въ какую сторону ѣхать чтобы попасть въ поселеніе цивилизованныхъ людей? Они ничего не знали, но всѣ были увѣрены — старикъ Билль пуще всѣхъ, — что вдоль этихъ береговъ находятся поселенія португальцевъ и что держась именно южной стороны попадёшь къ добрымъ людямъ.
Не имѣя приктической увѣренности въ совершаемомъ предпріятіи, наши смѣльчаки вступили въ новый путь съ бодрымъ духомъ, достойнымъ лучшаго успѣха.
Нѣкоторое время верблюда вели за поводъ, старикъ Билль былъ его вожатымъ. Всѣ товарищи вдосталь отдыхали цѣлый день, и потому никому не было охоты кататься верхомъ.
Приливъ воды началъ прокрадываться въ низменныя трещины; моряки рѣшили, что лучше всего держаться по верхней части берега; пришлось имъ путешествовать по волнамъ сыпучаго песку, что не обошлось безъ труда и устали.
Одинъ за другимъ молодые люди начали жаловаться на усталость, тогда Билль сдѣлалъ предложеніе, чтобы хоть одинъ изъ товарищей влѣзъ на верблюда, и такимъ образомъ всѣ бы отдыхали по очереди сидя на верблюдѣ, который шагалъ по сыпучимъ волнамъ съ лёгкостью кошки.
Какъ сказано, такъ и сдѣлано. Теренсъ вызвался первый и полѣзь на верблюда.
Но не смотря на привычку съ дѣтскихъ лѣтъ сидѣть въ сѣдлѣ и рыскать по родной сторонѣ, юный О’Конноръ не долго высидѣлъ на верблюдѣ. Качка, толчки, тряска съ права на лѣво, съ переди назадъ заставили его скоро затянуть пѣсеньку «довольно» и онъ спустился на сыпучій песокъ съ большимъ желаніемъ странствовать пѣшкомъ, чѣмъ минуту назадъ хотѣлось ему поѣздить верхомъ.
Гэрри Блоунтъ занялъ его мѣсто и хотя молодой англичанинъ тоже свыкся съ охотничьимъ сѣдломъ, однако нашолъ, что первый опытъ не примиряетъ его съ горбомъ верблюда; и потому скоро сталъ проситься долой съ него.
Тогда сынъ Шотландіи явился на верблюдѣ. Желаніе ли порисоваться своими подвигами, желаніе столь сродное его землякамъ, или духъ упрямства и отваги, не знаю навѣрное, что такое, только Колинъ выдержалъ муки своего положенія гораздо долѣе своихъ предшественниковъ.
Но и шотландскіе мускулы не въ силахъ были выдержать такой пытки; и дёргаетъ и подбрасываетъ, и укачиваетъ, словомъ кончилось тѣмъ, что онъ объявилъ, что къ вѣдьмѣ на метлѣ легче съѣздить чѣмъ на верблюдѣ покататься.
Колинъ слѣзъ съ неуклюжаго животнаго, которое все-еще оставалось подъ руководствомъ старика Билля, державшаго его за поводъ.
Можно бы подумать, что опытъ молодыхъ товарищей устрашилъ старика Билля, заставивъ отказаться отъ желанія послѣдовать ихъ примѣру, тѣмъ болѣе, что онъ во всю жизнь ни разу не садился на лошадь. Но бѣда не въ томъ, а была другая еще важнѣе причина. Правда, просоленный морякъ чувствовалъ себя на сѣдлѣ не хорошо, словно на чужбинѣ; но и пѣшкомъ-то ему было не легче и не привычнѣе. Вѣдь берегъ — суша, а не родное море.
Поставьте его на корабельную палубу и навѣрное въ цѣлой Англіи не найдётся человѣка, который съумѣетъ лучше совладать съ своими ногами, какъ старикъ Билль и въ самыя трудныя минуты жизни; но поставить стараго матроса, на берегъ и заставить его идти во главѣ, ведя за собой другихъ, — значило-бы привести себя и его въ большое затрудненіе: всё равно что требовать отъ рыбы, чтобъ она гордо выступала но землѣ. И подлинно, смотря на его походку, можно-бы принять его за альбатроса или за тюленя, но никакъ уже за человѣка. Самъ старый морякъ находилъ, что онъ довольно за это время пошлялся по сыпучему песку, и что всякій другой способъ путешествія долженъ быть гораздо лучше и потому какъ только молодой шотландецъ спустился на земь, Билль тотчасъ вскарабкался на вершину верблюда.
Правду сказать, карабкаться-то не трудно было, потому что благовоспитанный верблюдъ становился на колѣна, всякій разъ какъ только кто-нибудь изъявлялъ желаніе сѣсть на него, способствуя такимъ образомъ легчайшимъ путёмъ восходить на вершину его горба.
Матросъ укрѣпился въ сѣдлѣ; въ ту самую минуту взошолъ ясный мѣсяцъ и озарилъ пустыню яркимъ, почти дневнымъ свѣтомъ. Посреди пустыннаго ландшафта, на бѣлоснѣжномъ фонѣ песку, фигуры коня и всадника рѣзко обрисовывались и хотя конь, то есть верблюдъ въ фигурномъ смыслѣ принимается за корабля пустыни, а всадникъ его былъ буквально морякъ, однако ихъ сближеніе представляло такой несообразный контрастъ, что молодые мичманы, смотря на нихъ забыли всякую предосторожность и разразились громкимъ, неудержимымъ, продолжительнымъ хохотомъ.
Они видали и прежде верблюдовъ, или хоть изображенія ихъ на картинахъ, но въ жизнь свою не имѣли даже понятія о морякѣ верхомъ на верблюдѣ. Мысль о драмодерѣ всегда соединена съ воспоминаніемъ объ Арабѣ съ его смуглою физіономіею, живописной обстановкой, въ широкомъ свѣтломъ бурнусѣ, развѣвающемся вокругъ него, съ чалмой на головѣ. Но матросъ на громадѣ-верблюдѣ, просоленный матросъ, въ своихъ смоляныхъ порткахъ, ничего не боящейся курткѣ, — нѣтъ, ужь это такая картина, отъ которой Солонъ лопнулъ бы со смѣха, будь онъ въ числѣ мичмановъ, и по пустыннымъ берегамъ Сахары разнеслись отголоски весельи, какого они можетъ быть никогда еще не слыхали прежде. Старикъ Билль не сердился, но самъ обрадовался, увидѣвъ молодыхъ господъ — въ такомъ весёломъ расположеніи духа и только крикнулъ имъ, чтобъ они дружнѣе держались и ближе къ нему, послѣ чего взялъ въ руки поводъ и отправился на верблюдѣ по песчаному пути.
Нѣкоторое время товарищи, плохо ли хорошо ли, а старались поспѣвать за нимъ: но скоро стало очевидно самому матросу, величественно возсѣдавшему на вершинѣ, что развѣ что-нибудь необычайное удержитъ буйную рьяность верблюда, а не то ему и его товарищамъ скоро придётся узнать на дѣлѣ, что пѣшій конному не товарищъ.
Сдѣлать это что-нибудь необычайное, всадникъ сознавалъ не въ своей возможности. Правда, онъ держалъ повода въ рукахъ, но верблюдъ что-то плохо слушалъ поводья. Вѣдь это былъ не мамелюковъ мундштукъ, и даже не уздечка, и старый матросъ, желая управлять дѣйствіями верблюда, чувствовалъ себя въ такомъ же безпомощномъ положеніи, какъ бы стоялъ у колеса семидесяти-четырёхъ пушечнаго корабля, потерявшаго свой руль. А махери, какъ нарочно совершенно такъ дѣйствовалъ какъ корабль въ подобномъ случаѣ. Покачиваясь съ боку на бокъ подвигается онъ вперёдъ: извѣстно, что верблюдъ шагаетъ ставя переднюю и заднюю ногу вмѣстѣ съ одной стороны, а потомъ такимъ же образомъ съ другой, — не такъ какъ лошадь накрестъ. Онъ точно плывётъ по бурнымъ волнамъ океана; то взнесётся на верхъ, то стремглавъ опустится въ тёмную глубь, — точно въ промежутки между двумя валами; то безмолвно скользитъ, то тихо двигается какъ судно по гладкому морю. Человѣкъ не привыкшій къ ѣздѣ на такъ называемомъ кораблѣ пустыни подвергается тошнотѣ не хуже, какъ отъ морской качки. Но не такъ думалъ старикъ Билль и если кто-нибудь когда насмѣхался надъ сравненіемъ верблюда съ кораблёмъ такъ это именно нашъ матросъ.
— Держи! стопъ! кричалъ онъ, когда махери чрезчуръ зашагалъ: — пропадутъ ни за грошъ мои старые лѣса! Да куда ты несёшься, лѣшій? Стопъ! Провалъ тебя возьми! Хоть бросай руль, да носись на всѣхъ парусахъ! Точно самъ нечистый въ тебя вселился. Ну, скальте себѣ зубы, сколько охоты есть, мололые господа, а только повѣрьте мнѣ, съ настоящимъ кораблёмъ легче справиться въ непогоду, чѣмъ съ этимъ окаяннымъ кораблёмъ пустыни. Провались онъ сквозь землю! На сколько силъ хватаетъ, я задерживаю его ходъ. Держи! ну вотъ и понёсся на произволъ вѣтра!…
Не успѣлъ всадникъ произнести послѣднихъ словъ, какъ вдругъ верблюдъ не то что ускорилъ свой ходъ, а помчался съ быстротой стрѣлы, какъ-будто погоняемый сверхъестественной силой.
Въ это же время послышались странные звуки — не то пронзительный визгъ, не то фырканье, — которые конечно не всадникъ производилъ.
Сначала верблюдъ опередилъ пѣшеходовъ саженъ на пятьдесятъ, не болѣе; но испустивъ пронзительный крикъ, онъ сталъ быстро поглощать разстояніе, всё скорѣе и скорѣе мчался онъ съ быстротой стрѣлы, и чрезъ нѣсколько секундъ изумлённые мичманы увидѣли только тѣнь махери съ всадникомъ на спинѣ; сперва туманно обрисовывалась тѣнь; и вскорѣ совсѣмъ исчезла за грядами песчаныхъ холмовъ.
Оставимъ на время мичмановъ, разразившихся весёлымъ хохотомъ, — который не долго впрочемъ продолжался — и послѣдуемъ за матросомъ Биллемъ, котораго неудержимо мчалъ верблюдъ.
Дѣйствительно, верблюдъ безъ преувеличенія мчался стрѣлой, хотя матросъ никакъ не могъ понять, что тому за причина. Онъ только видѣлъ, что во всякомъ случаѣ верблюдъ дѣлаетъ девять или десять узловъ въ часъ, и несётся по своему произволу, потому-что вмѣсто того, чтобы держаться по берегу, какъ этого желалъ всадникъ, верблюдъ постоянно повёртывался хвостомъ къ морю и головой ко внутренности страны.
Тутъ поневолѣ пришлось моряку понять, что онъ не имѣетъ никакой власти надъ своимъ верблюдомъ. Онъ до того тянулъ за поводъ и такъ кричалъ: «Стопъ!» что у него и руки и языкъ измучились, а пользы никакой. Верблюдъ пренебрегалъ его приказаніями, былъ глухъ ко всѣмъ его увѣщаніямъ, и не обращалъ ни малѣйшаго вниманія на усилія обратить его на путь истинный: поднявъ къ верху свой носъ, и вытянувъ вперёдъ свою длинную неуклюжую шею, онъ мчался по противоположному направленію съ самымъ отважнымъ и непокорнымъ видомъ.
Не доставало человѣческихъ силъ, чтобъ удержать верблюда. Всаднику оставалось одно: держаться покрѣпче на его горбѣ, что онъ и дѣлалъ, сидя на сѣдлѣ по арабскому способу, какъ на креслѣ, а ноги уперевъ къ шеѣ верблюда. Сказать правду, такое положеніе было небезопасно, но всякое другое было невозможно на верблюжьемъ горбу, и моряку волею или неволею приходилось прилаживаться къ нему.
Когда верблюдъ вышелъ изъ повинованія, то въ первыя минуты старикъ Билль безъ большого вреда могъ бы соскользнуть съ него на мягкій песокъ. Онъ и подумалъ было объ этомъ на минуту; по потомъ раздумалъ, вспомнивъ, что разъ безъ сѣдока верблюдъ забѣжитъ въ глушь, такъ что не отыщешь его, и старикъ добровольно оставался возсѣдать на его спинѣ, въ надеждѣ рано ли поздно привести его къ повиновенію.
Позже онъ получилъ убѣжденіе, что это невозможно и что верблюдъ мчитъ его на всѣхъ парусахъ; слѣдовательно бросаться внизъ было уже поздно и опасно. Верблюдъ такъ быстро переваливался съ боку на бокъ, что попытка соскользнуть съ него неминуемо окончилась бы сильнымъ ушибомъ. А верблюдъ какъ нарочно то влеталъ на вершину, то стремглавъ пускался въ глубокое ущелье, дно котораго было усѣяно каменными массами, что впрочемъ ни мало не убавляло его быстрой рыси.
Подумать, страшно, что было бы, еслибъ всадникъ вздумалъ сброситься съ своего высокаго сѣдалища на горбу верблюда: онъ или разбился бы объ одну изъ каменныхъ массъ въ ужасной пропасти, или былъ растоптанъ бы подъ копытами своего верблюда.
Вполнѣ взѣшивая эти опасности, старикъ Билль и не воображалъ бросаться на земь, напротивъ, что было силъ держался въ непривычномъ сѣдлѣ.
Въ первое время послѣ разлуки съ товарищами, онъ пробовалъ кричать, чтобы дать имъ о себѣ вѣсточку; но убѣдившись, что это ни къ чему не ведётъ, онъ отказался отъ крика и въ безмолвіи продолжалъ свою бѣшеную скачку.
Когда это кончтится? Куда принесётъ его верблюдъ? вотъ вопросы которые не давали ему покоя.
Онъ обдумалъ однако отвѣтъ и ужасомъ наполнилась его душа. Явно было, что животное несётся, подстрекаемое горячимъ стремленіемъ. Шагая вперёдъ, оно втягивало въ ноздри вѣтеръ, и видно было что по тому направленію что-то сильно его притягиваетъ: что же другое могло бы это быть, если не мѣсто родины, тотъ шалашъ — жилище его хозяина, отъ котораго онъ заблудился? А кто другой могъ быть его хозяиномъ, если ни какой-нибудь изъ этихъ жестокихъ кочевыхъ тирановъ пустыни, встрѣчи съ которыми они такъ старались избѣжать!
Не много времени дано было матросу на раздумье, почти въ туже минуту махери вынесъ его вокругъ холма и поставилъ предъ его глазами картину осуществлявшую его мысленное предположеніе.
Небольшая долина представляла овалъ, окруженный горами словно кольцомъ. Ея сѣрая песчаная поверхность была испещрена пятнами тёмнаго цвѣта, которые при яркомъ лунномъ свѣтѣ казались пуками высокой травы или кустами мимозы.
Конечно, эти пятна не сильно приковали бы къ себѣ вниманіе невольнаго зрителя, еслибъ посреди ихъ не явилось нѣчто другое показывавшее присутствіе людей.
Около центра маленькой долины стояло до полудюжины тёмныхъ предметовъ на нѣсколько футъ выше уровня. Ихъ форма, цвѣтъ, величина — всё возвѣщало о значеніи ихъ. Это палатки, — палатки каравана бедуиновъ. Старый матросъ ничего не видывалъ подобнаго; но ошибиться въ томъ невозможно даже и галопируя на верблюдѣ.
Еще нѣсколько секундъ прошло, и можно было различить кой что еще значительнѣе. Палатки стояли въ овалѣ, который былъ величиной въ двадцать ярдовъ въ діаметрѣ; тутъ можно было различить фигуры мущинъ, и женщинъ дѣтей. Вокругъ были разныхъ родовъ животныя: лошади, верблюды, овцы, козы и собаки; всѣ животныя были сгруппированы изъ однородныхъ породъ, кромѣ собакъ, которыя бродили по всѣмъ мѣстамъ. Этотъ разнообразный ландшафтъ былъ ясно видѣнъ при свѣтѣ полнаго яснаго мѣсяца.
Оттуда неслись голоса; тамъ и пѣли и кричали: слышалась музыка на какомъ-то грубомъ инструментѣ. Человѣческія фигуры, мущинъ, и женщинъ двигались прыгали, кружились. Матросъ видѣлъ, что они пляшутъ.
Всё это старикъ видѣлъ и слышалъ въ теченіи нѣсколькихъ секундъ, пока махери примчалъ его въ самую средину. Караванъ пріютился какъ разъ у подошвы круглаго холма, вокругъ котораго обвёзъ его верблюдъ. Билль и хотѣлъ бы во что бы ни стало броситься съ верблюда внизъ, но времени не было. Онъ не успѣлъ еще и усомъ моргнуть, какъ уже, ясно стало, что его увидѣли: крикъ, раздавшійся изъ всѣхъ палатокъ далъ ему о томъ знать. Слишкомъ было поздно обращаться въ бѣгство. Ошеломлённый какъ отъ громоваго удара, матросъ точно приросъ къ сѣдлу, но не на долго. Верблюдъ заржалъ и зафыркалъ въ знакъ радостнаго привѣта своихъ милымъ родичамъ и со всѣхъ четырёхъ бросился къ каравану какъ разъ въ самую средину танцующихъ. Мущины подняли крикъ, женщины завизжали, дѣти разревелись, лошади заржали, овцы и козы заблеяли, собаки залаяли, и по среди всей этой суматохи, верблюдъ вдругъ остановился, какъ вкопаный но съ такою внезапною крутостью тряхнулъ своё послѣднее движеніе, что всадникъ подскочилъ съ сѣдла, взлетѣлъ на воздухъ и грянулся на земь: онъ очутился на четверенькахъ.
Вотъ какимъ образомъ старикъ Билль былъ представленъ почтеннѣйшей публикѣ арабскаго каравана.
Врядъ ли надо, говорить, что представленіе незнакомца произвело нѣкоторое впечатлѣніе въ толпѣ поклонниковъ Терпсихоры, въ средину которой онъ такъ безцеремонно попалъ. Однако не надо думать, чтобы начаянность была для нихъ такъ непостижима, и чтобъ англійскій матросъ въ курткѣ, лакированный шляпѣ, широкихъ смоляныхъ шароварахъ быль ужъ такой невидалью для окружавшей его темнолицой публики, которая была одѣта въ яркія широкія одежды съ фесками или тюрбанами на головахъ, въ туфляхъ или сандалахъ на ногахъ.
Ни костюмъ, ни лицо матроса не произвели большаго удивленія: то и другое были давно и слишкомъ хорошо знакомы обитателямъ пустыни.
Изумленіе возбуждено было только безцеремонною неожиданностью, съ которою гость появился между хозяевами. Но изумленіе скоро прошло, уступивъ мѣсто совсѣмъ другому чувству.
Послѣ возгласовъ изумленія, произошелъ единодушный взрывъ хохота: мущины, женщины, лѣта всё это покатилось со смѣху; кажется и самыя животныя принимали участіе въ общемъ весельѣ; по больше всѣхъ и забавнѣе всѣхъ казался повидимому рысакъ-махери, который стоялъ неподвижно надъ своимъ всадникомъ, и протянувъ къ нему свою неуклюжую голову, смотрѣлъ на него съ невыразимымъ комизмомъ.
Посреди общаго смѣха, матросъ всталъ на ноги. Можетъ-быть такой пріёмъ сконфузилъ бы его, пойми онъ только объ немъ идётъ дѣло. Но онъ не догадывался, — а только смутился отъ слѣдствій своего гигантскаго прыжка, и вставая на ноги имѣлъ смутное желаніе какъ-нибудь улизнуть изъ почтенной компаніи.
Установившись на ногахъ, онъ почувствовалъ, что и мысли его проясняются и память ему возвращается. Онъ понялъ своё настоящее положеніе, понялъ, что мысль о бѣгствѣ безумна. Онъ самъ себя выдалъ въ плѣнъ кочевымъ бедуинамъ — самое злодѣйское племя на всёмъ протяженіи Сахары, настоящіе разбойники на берегахъ Атлантическаго моря.
Матросу было чему подивиться; вокругъ него было цѣлая колекція знакомыхъ предметовъ, съ которыми онъ вѣкъ свой странствовалъ по морямъ. У дверей палатки — одной изъ самыхъ большихъ — лежала куча тропическихъ принадлежностей — только не Сахары, а моря. Вотъ принадлежности каютъ и кухни, трюма., и форъ-кастеля всё одинаково говорило объ обломкахъ погибнувшаго корабля.
Теперь и сомнѣнія не оставалось на счетъ участи судна, на которомъ служилъ старикъ: каждую изъ этихъ вещей онъ очень хорошо зналъ; всё это были остатки корвета выброшенные моремъ на берегъ и доставшіеся въ руки разбойникамъ.
Въ этой кучѣ старикъ Билль узнавалъ даже нѣкоторыя собственно ему принадлежавшія вещи.
На противуположной сторонѣ стояла другая такая же большая палатка, а у ея дверей еще куча корабельныхъ вещей, при которой точно также приставленъ былъ часовой сидѣвшій на корточкахъ. Матросъ посмотрѣлъ вокругъ, не найдётся ли какого товарища изъ экипажа? кто знаетъ, можетъ-быть и другіе также спаслись, какъ и онъ съ тремя мичманами, на мачтѣ, бочкѣ или на другомъ чёмъ. Но если и спаслись то, въ этомъ лагерѣ никого не было, а если были, такъ вѣрно на той сторонѣ палатокъ. Но и этого не было. Всего вѣроятнѣе, они всѣ утонули или подверглись еще худшей участи: получили смерть отъ рукъ прибрежныхъ разбойниковъ, окружавшихъ старика, пережившаго добрыхъ товарищей…
При настоящей обстановкѣ послѣднее предположеніе было очень правдоподобно. Вдругъ старика схватили и потащили по землѣ, два человѣка, вооруженные длинными кривыми саблями. Они видно спорили о чемъ то, и каждый тянулъ плѣнника къ себѣ, вѣроятно разсуждая, какъ ему отрубить голову.
Повидимому это были два начальника или шейхи, какъ Билль слышалъ, что звали ихъ другіе спутники, часть которыхъ тоже съ оружіемъ въ рукахъ стояла позади своихъ шейховъ и то же вѣроятно въ нетерпѣливомъ ожиданіи, посмотрѣть какъ будутъ рубить ему голову.
Въ головѣ стараго матроса такъ крѣпко привилось убѣжденіе, что ему непремѣнно отрубятъ голову, что было даже нѣсколько секундъ, когда онъ даже сомнѣвался, всё ли она сидитъ у него на плечахъ. Онъ ни словечка не понялъ изъ того, что толковали, спорившія стороны, хоть обѣ такъ много болтали, что кажется достаточно было бы на цѣлое засѣданіе парламента.
Когда прошло нѣкоторое время, матросъ началъ понимать не изъ словъ, но изъ того какъ соперники размахивали руками, — что они не имѣютъ намѣренія отрубить ему голову. Обнаженныя сабли разсѣкали воздухъ, но не цѣлясь ему въ шею, а скорѣе угрожая другъ другу.
Старикъ Билль увидѣлъ, что два шейха поссорились и что онъ самъ былъ причиной ихъ ссоры; онъ понялъ, что караванъ не имѣетъ единства, состоящаго изъ предводителя, его семьи и подчиненныхъ, но что тутъ находятся два предводителя, каждый имѣетъ своихъ приверженниковъ, и что они только временно соединились съ цѣлью удобнѣйшаго грабежа.
Двѣ кучи награбленныхъ вещей, и тщательно охраняемыхъ у противоположныхъ палатокъ шейховъ, ясно показывали, что это поровну раздѣлённая добыча, послѣ погибшаго корвета.
Всѣ эти размышленія дѣлались старымъ матросомъ среди величайшихъ затрудненій, потому-что за это время, то одинъ шейхъ тянулъ его къ себѣ, то другой, и потомъ оба разомъ: — каждый старался удержать въ своей власти спорный предметъ.
По всѣмъ этимъ дѣйствіямъ старикъ понялъ, что обладаніе его личностью было предметомъ спора и что оба шейха желаютъ имѣть его своею собственностью.
Между обоими была замѣчательная разница. Загорѣлое, умное лицо, красивыя рѣзкія черты, небольшой ростъ показывали, что одинъ изъ нихъ арабскаго происхожденія, тогда какъ его соперника сейчасъ можно было принять за потомка Хама по его чорному, какъ эбеновое дерево, лицу, по тѣлосложенію Геркулеса, широкому лицу, плоскому носу, толстымъ выдавшимся губамъ, огромной головѣ, покрытой шапкой черныхъ кудрявыхъ волосъ, стоявшихъ дыбомъ, Словомъ два человѣка оспоривавшихъ другъ у друга обладаніе какъ собственностью англійскаго раба, были оба африканскаго происхожденія, а между тѣмъ по совершенному контрасту казались антиподами.
За то намѣренія ихъ были не совсѣмъ противоположны. Правда, оба желали имѣть матроса своимъ рабомъ; но шейхъ арабовъ хлопоталъ изъ-за богатаго выкупа. Онъ зналъ по опыту, что, отвезя его на сѣверъ, можетъ получить за него, хорошія деньги или отъ еврейскихъ купцовъ въ Видинойнѣ или отъ европейскихъ консуловъ въ Могадорѣ. Это уже не перваго европейца изъ потерпѣвшихъ крушеніе на этихъ негостепріимныхъ берегахъ, шейхъ арабовъ возвращалъ такимъ образомъ на родину и друзьямъ — не изъ какихъ-нибудь гуманныхъ цѣлей, а просто изъ корыстныхъ видовъ.
Чорный его соперникъ имѣлъ другія, хотя нѣсколько сходныя цѣли. Его мысли стремились на югъ, къ складочному мѣсту его коммерціи въ городъ Тумбукту. По мнѣнію арабовъ, ничтоженъ кажется бѣлый человѣкъ, если на него смотрѣть только какъ на раба; но чорному шейху извѣстно было, что на югѣ Сахары, бѣлый человѣкъ имѣетъ важное значеніе, хоть бы на правахъ рѣдкости въ свитѣ султана какой-нибудь внутренней страны. По этой причинѣ чорный шейхъ непремѣнно хотѣлъ завладѣть старикомъ Биллемъ и не уступалъ въ этомъ случаѣ пламенному желанію своего смуглаго соперника.
Нѣсколько минутъ произносились грозныя слова и производились страшныя размахиванія руками съ той и другой стороны. По общимъ яростнымъ крикамъ и потрясанію оружіями казалось всё это должно кончиться общею свалкою, такъ что головы бы только летѣли, но къ удивленію стараго моряка, спокойствіе возстановилось безъ пролитія крови и даже безъ малѣйшей царапинки.
Шашки вложены въ ножны и хотя дѣло повиди. мому не было улажено, но распря разбиралась самымъ миролюбовымъ образомъ на словахъ. Послѣдовали длинныя рѣчи, въ которыхъ оба шейха выказывали свои ораторскіе таланты. Хотя матросъ ни слова не понималъ изъ сказаннаго ими, однако онъ готовъ былъ поклясться, что маленькій арабъ приводилъ въ доказательство своихъ правъ на него то обстоятельство, что верблюдъ принесшій на себѣ плѣнника въ ихъ лагерь, былъ его собственностью, слѣдовательно всадникъ тоже принадлежитъ ему по праву.
Чорный шейхъ повидимому не совсѣмъ убѣждался этими доводами, но, указывая на двѣ кучи награбленной добычи, убѣждалъ, что одна изъ нихъ гораздо меньше другой.
Въ этихъ критическихъ обстоятельствахъ вдругъ выскакиваетъ между двумя соперниками молодой человѣкъ, повидимому великій авторитетъ для обоихъ. По его движеніямъ, старикъ Билль тотчасъ понялъ, что онъ явился въ качествѣ мироваго посредника. Неизвѣстно, что тамъ такое онъ предложилъ, но ясно, что его предложеніе было принято соперниками: они отказались вести словесную брань и тотчасъ приготовились рѣшать споръ совсѣмъ другимъ образомъ.
Очень скоро Билль понялъ въ чемъ дѣло. Въ сторонѣ отъ лагеря выбрано было ровное мѣсто, куда и отправились оба шейха, каждый въ сопровожденіи своей свиты.
Тутъ провели по песку квадратъ, внутри котораго сдѣлали нѣсколько рядовъ кругленькихъ ямочекъ. Съ каждой стороны этого квадрата усѣлись шейхи. Каждый изъ нихъ принёсъ запасъ небольшихъ шариковъ изъ верблюжьяго помёта, которые и были положены въ ямочки. Послѣ чего началась игра въ гелгу.
Кто выиграетъ, тотъ получитъ единственную ставку, то-есть ни больше, ни меньше, какъ матроса Билля.
Игра заключается въ перекатываніи шариковъ особеннымъ образомъ изъ ямки въ ямку — нѣчто въ родѣ движенія шашекъ на шахматной доскѣ.
Игра тянулась при общемъ молчаніи; ни одного слова не было произнесено. Шейхи переставляли шарики съ такимъ же величественнымъ глубокомысліемъ, какъ любые знаменитости шахматнаго клуба.
Но когди игра кончилась, раздались шумные возгласы, въ которыхъ слышались крики торжества въ честь побѣдителя, выраженія участія и сожалѣнія къ побѣжденному.
Соображая эти возгласы, Билль готовъ былъ побиться объ закладъ, что онъ достанется черному шейху: Сомнѣнья нѣтъ: къ нему подошолъ чорный и завладѣлъ имъ.
На повѣрку однако, вышло, что при этой игрѣ были заключены особенныя условія и что матросъ былъ поставленъ на ставку противъ своихъ же собственныхъ принадлежностей, потому что прежде чѣмъ достаться въ руки своему законному владѣльцу, онъ былъ облупленъ какъ липка, то есть съ него сняли всё до рубашки, со включеніемъ башмаковъ и портковъ и всё это было передано второстепенному игроку въ гелгу.
При таковыхъ роковыхъ обстоятельствахъ, стараго матроса повели въ палатку его чорнаго владѣльца и помѣстили, какъ добавочную штуку, къ кучѣ награбленной добычи, доставшейся на долю чорнаго шейха.
Матросъ Билль ни слова не говорилъ. И не мудрено: онъ не имѣлъ голоса въ распредѣленіи ставокъ, которыя, какъ уже извѣстно состояли изъ его личности и собственности, — сознавая эту истину, онъ и рта не раскрывалъ.
Не смотря на это безмолвіе его не оставляли въ покоѣ. Впродолженіи всей игры, на него, какъ на малую Медвѣдицу, было устремлено безчисленное множество женскихъ и дѣтскихъ глазъ двухъ соединенныхъ племёнъ.
Кажется можно-бы ожидать состраданія къ положенію несчастнаго плѣнника, по-крайней-мѣрѣ со стороны женщинъ окружавшихъ его. Старикъ Билль и не преминулъ показать знаками, что онъ умираетъ съ голода и ждётъ помощи отъ ихъ милосердія. Разумѣется, онъ трудился вразумить ихъ, потому что питалъ надежду найти въ нихъ нѣкоторое чувство состраданія.
Впрочемъ, надежды его были очень слабы и происходили скорѣе отъ сознанія своихъ нуждъ, нежели отъ увѣренности въ нѣжности сердецъ обитательницъ пустыни. Напротивъ, старикъ Билль довольно наслышался о характерѣ Сахарскихъ вѣдьмъ и о томъ, какъ они ведутъ себя въ отношеніи несчастливцевъ, заброшенныхъ судьбой къ нимъ въ руки, чтобъ ожидать отъ нихъ радушнаго гостепріимства.
Итакъ, надежды старика были сильно ограниченны, но и тѣ не сбылись!
Быть можетъ не въ одной странѣ свѣта не бываетъ такого недостатка въ сострадательныхъ женщинахъ, какой чувствуется между племенами кочующихъ арабовъ въ Африкѣ, называемыхъ бедуинами. Женщины, даже возведённыя до священнаго сана жены, — считаются рабынями своихъ могущественныхъ господъ; съ женщинами обращаются хуже чѣмъ съ животными, за которыми онѣ же обязаны ухаживать и беречь пуще глаза; часто бываетъ и то, что бедуины обходятся съ своими жонами даже хуже, чѣмъ съ плѣнниками и невольниками, ставя ихъ почти наравнѣ съ ними. Какъ почти всегда бываетъ въ подобныхъ случаяхъ это грубое обхожденіе не порождаетъ сочувствія къ другому страждущему существу, а возбуждаетъ совершенно противоположное чувство: подражая жестокости своихъ тирановъ, и заставляя въ свою очередь страдать другихъ, бедуинки какъ будто находятъ облегченіе въ своемъ тяжеломъ жребіи.
Вмѣсто того чтобы возбудить жалость, старикъ Билль сдѣлался жертвою оскорбленій: бедуинки оскорбляли его не только словами, которыхъ онъ не могъ понимать, но и движеніями и поступками, которые были вполнѣ понятны.
Мало того, что онъ былъ оглушенъ ядовитыми пронзительными ругательствами, которыя, еслибъ онъ только понялъ ихъ, показали бы ему, какъ его презираютъ за то, что онъ невѣрная собака, а не послѣдователь истиннаго пророка, мало того, что глаза его слипались отъ песку и грязи, которые бросали ему въ лицо въ сопровожденіи отвратительныхъ плевковъ, — нѣтъ! тѣло его колотили палками, кожу его кололи и царапали острыми колючками; его таскали за бакенбарды, такъ что чуть не вывихнули ему челюсти, а волоса съ головы вырывали цѣлыми пучками.
И всё это творилось при адскомъ смѣхѣ и съ пронзительными криками, вѣрно не лучше какъ на шабашѣ вѣдьмъ, когда онѣ пируютъ съ своими друзьями.
И какъ подумаешь, что эти женщины, или скорѣе вѣдьмы, отъ того только такъ безчеловѣчно поступали съ несчастнымъ Биллемъ, что онѣ были послѣдовательницами самой безчеловѣчной вѣры, не допускающей терпимости къ убѣжденіямъ другихъ. Будь старый матросъ поклонникомъ Магомета, эти же самыя женщины совсѣмъ бы иначе обращались съ нимъ, и вмѣсто толчковъ, царапинъ, плевковъ и всякихъ мученій, оказали бы ему самое радушное гостепріимство. Ихъ дѣйствіями управляла не природа, а религія; ихъ жестосердіе было не отъ Бога, а отъ лже-пророка; онѣ же только выполняли на дѣлѣ предписанія ихъ кровожадныхъ вѣрованій.
Напрасно старый матросъ кричалъ: «Стопъ и отчаливай!» напрасно потрясалъ онъ своими старыми членами, и обличая взорами, словами и движеніями ихъ гнусное обхожденіе, — казалось, это только увеличивало злобную весёлость его мучительницъ.
На этой сценѣ жестокостей больше всѣхъ отличалась одна женщина, которую подруги называли Фатимой. Изъ всѣхъ его тиранокъ она была самая некрасивая и сухощавая. Не смотря на поэтическія понятія, которыя представляются любителю сочиненій о Востокѣ, ничего не было поэтическаго въ этой Фатимѣ, которая такъ усердно мучила матроса Билля, то таская его за бакенбарды, то надѣляя его звонкими пощечинами и въ промежуткахъ харкая ему въ лицо.
Фатима была уже пожилыхъ лѣтъ, небольшого роста, сухощава, костлява съ сильно выдавшимися наперёдъ глазными зубами, такъ что верхняя губа поднималась кверху и выказывалась бѣлизна остальныхъ зубовъ: ни дать ни взять пасть гіены. Надо сказать, что выступающіе вперёдъ зубы считаются у бедуинокъ красотою и на нихъ большая мода, такъ что онѣ тщательно заботятся о нихъ. Но въ глазахъ матроса эта старая вѣдьма казалась еще отвратительнѣе по милости своихъ зубовъ,
Но не одно оскаливанье глазныхъ зубовъ было украшеніемъ красавицы пустыни. Нитки чернаго стекляруса падали на ея морщинистую грудь; волосы были убраны костяными кружочками; руки и ноги украшены браслетами, кольцами и разными висюльками. Вообще она рѣзко отличалась отъ толпы другихъ тиранокъ; сказать короче: по всему видимому это была ихъ султанша или королева.
Предположеніе это скоро оправдалось на дѣлѣ. Какъ только черномазый шейхъ выигралъ ставку, то есть стараго матроса, и чтобъ избавить свою новую собственность отъ ущерба, увёлъ его въ свою палатку, то Фатима тотчасъ же послѣдовала за ними съ такой самоувѣренностью, которая ясно показывала, что если не она фаворитка, то навѣрное она глава гарема…
Какъ уже извѣстно, весёлость трёхъ мичмановъ не долго продолжалась: она прекратилась въ ту жь минуту, какъ исчезъ матросъ Билль за песчанымъ пригоркомъ. Всѣ трое разомъ остановились и бросали другъ на друга боязливые и тревожные взоры.
Всѣ соглашались, что махери пропалъ вмѣстѣ съ старикомъ Биллемъ. Тутъ и сомнѣнья не было. Пронзительные возгласы и крики Билля доказывали, что онъ старался дѣлать, что могъ, но «корабль пустыни» не слушаетъ руля.
Они удивлялись немного, зачѣмъ онъ не соскочилъ на земь и не постарался отдѣлаться такимъ образомъ отъ непокорнаго животнаго. Не-уже-ли онъ боялся упасть на мягкій песокъ? Конечно, онъ могъ перекувырнуться, но и только; отъ этого не было бы большой бѣды: ни руки, ни ноги не могъ онъ вывихнуть, ни ребра сломать. Слѣдовательно, рѣшили молодые товарищи, что старикъ Билль оставался сидѣть на махери только потому, что не хотѣлъ разстаться и надѣялся какъ-нибудь сладить съ нимъ.
Извѣстно уже, что предположеніе это было вѣрно при первыхъ двухъ или трёхъ стахъ саженяхъ; впослѣдствіи же старикъ и радъ бы разстаться съ верблюдомъ и отпустить его на произволъ, но, попавъ на неровную и каменистую мѣстность, гдѣ между утёсами шла дорога, не могъ и думать сброситься съ верблюда, не подвергаясь опасности: верблюдъ былъ около десяти футъ вышины и проходилъ десять миль въ часъ, идя ровнымъ шагомъ. Бросаться же съ сѣдла въ настоящее время, когда онъ, какъ безумный, мчался галопомъ, невозможно было и думать, не подвергая жизнь опасности.
Но не было никакой возможности разглядѣть дорогу съ того мѣста, гдѣ остановились мичманы: при лунномъ свѣтѣ вся земля казалась ровной и гладкой дорогой, — вотъ почему они недоумѣвали, что значило поведеніе ихъ стараго товарища? Тревога овладѣла ими.
Правду сказать и было чего опасаться: не сталъ бы махери шагать такимъ молодцомъ, еслибъ не понукала его важная причина. До этой поры онъ подъ ихъ управленіемъ выступалъ мѣрнымъ шагомъ, не выказывая особенной способности къ галопу. Что нибудь да манило его вперёдъ, а что жь иное могло это быть, если не сознаніе, что по этому направленію онъ найдётъ свой домъ, своихъ друзей?
Вотъ что разомъ пришло въ голову трёмъ товарищамъ и, къ несчастью, догадка оказалась вѣрною!
Не было сомнѣнья, что ихъ стараго друга занесло въ станъ кочующихъ бедуиновъ; другого селенія въ такомъ мѣстѣ не могло быть. Мудрено и то, что въ такой суровой дикой пустынѣ нашлись еще желающіе кочевать.
— Можетъ быть, разсудили молодые товарищи: — тамъ выдалась хорошая земля, покрытая кустарниками, растеніями словомъ — оазисъ.
Опомнившись отъ первой нечаянности, мичманы стали совѣтоваться, что теперь дѣлать: оставаться ли на этомъ же мѣстѣ, пока вернётся Билль, или спѣшить впёредъ въ надеждѣ нагнать его?
А какъ онъ не вернётся? Вѣдь если онъ попадётъ въ кочевье дикарей, такъ не сдобровать ему: они будутъ держать его въ плѣну до самой смерти. Но, вѣроятно, онъ не будетъ такимъ дуракомъ, чтобы позволить какому-нибудь верблюду занести себя въ трущобу этихъ разбойниковъ.
И снова овладѣвало ими удивленіе, когда они видѣли, что старикъ Билль не дѣлаетъ никакихъ усилій, чтобы отдѣлаться отъ непокорнаго верблюда.
Минутъ пятнадцать или двадцать стояли молодые мичманы въ недоумѣніи, устремивъ взоры на открытое, озарённое луной пространство, по которому умчался махери. Не видать ничего похожаго на верблюда или на матроса, только блѣдный свѣтъ луны отражался въ чистыхъ и блестящихъ, какъ зеркало, струяхъ необъятной пустыни.
Но вдругъ имъ показалось долетаютъ до нихъ какіе-то звуки, какъ будто крики животныхъ, смѣшанные съ голосами людей. Вотъ еще послышались голоса, но болѣе пискливые, — похожіе на женскіе.
Колинъ былъ твёрдо увѣренъ, что хорошо слышалъ эти далёкіе звуки; товарищи не противорѣчили, хотя и говорили, что не совсѣмъ увѣрены, дѣйствительно ли это такъ.
Но они расходились въ мнѣніяхъ, по случаю непрерывнаго рева буруна или прибоя валовъ о прибрежные камни какъ разъ около того мѣста, гдѣ они остановились, потому что въ это самое время къ бурному концерту буруна присоединился хоръ, состоявшій изъ самыхъ немузыкальныхъ звуковъ: лай собакъ, ржаніе лошадей, хриплые крики верблюдовъ, блеяніе овецъ, пронзительные возгласы козловъ и почти такіе же дикіе и нескладные голоса мущинъ, женщинъ и дѣтей.
Колинъ увѣрялъ, что ясно различаетъ всѣ эти разнообразные звуки и объявилъ, что они могутъ выходить только изъ какого-нибудь кочевья дикарей. Его товарищи вполнѣ вѣрили ему и не пытались даже противорѣчить, потому что знали какимъ острымъ слухомъ природа одарила молодого шотландца.
Во всякомъ случаѣ невозможно было оставаться на одномъ мѣстѣ. Если Билль не вернётся, они обязаны по долгу чести послѣдовать за нимъ и, если возможно, развѣдать, что съ нимъ случилось. Въ случаѣ же его возвращенія, они должны встрѣтить его въ томъ самомъ проходѣ, черезъ который унёсъ его верблюдъ, потому что тутъ не видно другого удобнаго пути.
Порѣшивъ на этомъ, товарищи повернулись лицомъ къ внутренней странѣ и направили свои шаги къ долинѣ, закрытой между песчаными холмами.
Они шли осторожно; Колинъ осторожнѣе всѣхъ. Молодой англичанинъ не такъ былъ недовѣрчивъ къ туземцамъ, какъ шотландецъ; что же касается до ирландца о’Коннора, то онъ клялся, что каковы бы ни были здѣшніе люди, то всё же опасность при встрѣчѣ съ ними самая пустяшная, и своими доводами онъ продолжалъ уговаривать товарищей въ необходимости искать встрѣчи съ туземцами, какъ единственное средство найти настоящую дорогу.
— Кромѣ того, говорилъ Теренсъ: — Колинъ увѣряетъ, что ему слышатся женскіе и дѣтскіе голоса. Ну, сами разсудите, есть ли человѣкъ въ мірѣ, который, находясь въ обществѣ съ женщиной и ребёнкомъ, могъ бы оставаться жестокимъ звѣремъ, какими вы описываете жителей пустыни? Всё это матросскія розсказни. Слушайте! если тамъ есть какой-нибудь станъ эѳіоповъ, такъ пойдёмте прямо къ нимъ и попросимъ у нихъ гостепріимства. Должно полагать, что здѣшніе жители — арабы; ну, а кто изъ насъ не слыхалъ о гостепріимствѣ арабовъ?
— Даже черезчуръ много слыхали; отвѣчалъ англичанинъ: — боюсь, Терри, что на ихъ гостепріимство не очень можно положиться.
— Совершенно справедливо, подтвердилъ Колинъ: — изъ всего, что я слыхалъ, читалъ и даже видалъ во время моего мореплаванія по Средиземному морю, я не знаю существуютъ ли еще на земномъ шарѣ образцы болѣе жалкаго гостепріимства, какъ у арабовъ. Ихъ прославленное гостепріимство относится только къ людямъ своей породы, то-есть такимъ же ревностнымъ поклонникамъ лже-пророка Магомета, какъ и они сами; а для прочихъ людей у араба такое же радушіе, какъ и у гіены.
— Клянусь честью, вотъ никогда не думалъ, чтобы шотландецъ задумывался о своей шкурѣ! воскликнулъ ирландецъ, всегда готовый пошутить.
— Стыдись, Теренсъ! прикрикнулъ Гэрри Блоунтъ: — до шутокъ ли намъ?
— А вотъ онъ и самъ скоро увидитъ, что не всегда во-время бываютъ ирландскія шуточки, продолжалъ Колинъ хладнокровно: — слышите ли? Ну, вѣрите ли теперь, что мущины и женщины неподалёку отъ насъ? Навѣрное ихъ не менѣе сорока человѣкъ обоего пола.
Колинъ остановился; товарищи послѣдовали его примѣру. Они удалились отъ прибоя валовъ, ревъ которыхъ ослабѣвалъ за грядами песчаныхъ валовъ, за то другіе звуки становились явственнѣе. Тутъ не оставалось уже сомнѣнія, — повѣрилъ и недовѣрчивый о’Конноръ.
Слышались голоса мущинъ, женщинъ и дѣтей, крики и вой животныхъ, каждый на свой ладъ, и всё это соединялось въ пескладный концертъ, похожій на шабашъ вѣдьмъ.
Послѣ этого необыкновеннаго хора послѣдовало короткое, ни чѣмъ непрерываемое молчаніе; оно продолжалось всё время игры двухъ шейховъ въ хелгу, или шахматная игра владыкъ Сахары, поставившихъ Билля на ставку.
Въ промежутокъ этой тишины три мичмана прошли сквозь утесистое ущелье, осторожно проползли по вершинѣ холмовъ, окружающихъ станъ, и скрылись въ густыхъ кустарникахъ мимозы. Благопріятствуемые луннымъ свѣтомъ, они могли видѣть всё, что дѣлалось около палатокъ.
Они увидѣли только то, что вполнѣ подтверждало догадки молодого шотландца и что убѣдило не только Гэрри Блоунта, но и даже Теренса о’Коннора въ томъ, что всѣ разсказы про аравійское гостепріимство несправедливы и даже діаметрально протиположны истинѣ.
Старый Билль стоялъ даже безъ рубахи, въ однихъ шароварахъ; его окружали приземистыя чернокожія женщины съ тарными волосами и, какъ раскаленный уголь, горѣвшими глазами; онѣ дразнили его, высовывали ему языкъ, толкали и щипали его, плевали ему въ глаза, и всё это сопровождалось крикливыми ругательствами. Какъ эти черномазыя красавицы были похожи на адскихъ фурій, которыя терзали несчастную жертву, давъ полную волю своимъ звѣрскимъ инстинктамъ!
Хотя молодые мичманы и были свидѣтелями, что Билль скоро былъ избавленъ чернымъ шейхомъ отъ мучительницъ, однако это не усилило ихъ довѣрія къ арабскому табору.
Судя по обращенію арабовъ съ старымъ Биллемъ, можно было понять, что они смотрѣли на бѣлаго человѣка не такъ, какъ на гостя, а какъ на хорошую вещь, даже лучшую чѣмъ всѣ остальные обломки корабля, выброшенные моремъ на ихъ негостепріимный берегъ.
Молодые моряки шопотомъ сообщали другъ другу свои мысли. Гэрри Блоунтъ не сомнѣвался уже въ справедливости предположеній Колина; Теренсъ о’Конноръ тоже исцѣлился отъ своего невѣрія. Обращеніе арабскихъ женщинъ съ несчастнымъ старикомъ безъ словъ подтверждало истину. Нечего и говорить, что это показалось имъ жестоко до невѣроятности. Если женщины, окружонныя дѣтьми, такъ безчеловѣчны къ своимъ плѣнникамъ, то чего же ждать отъ мущинъ?
При одной мысли, что надо оставить стараго товарища въ такихъ варварскихъ рукахъ, молодые моряки приходили въ ужасъ. Когда они должны были покинуть его на песчаной мели среди бушующихъ волнъ, такъ имъ было такъ же больно; даже теперь было еще прискорбнѣе, потому что грозныя волны не такъ казались имъ злобны и свирѣпы, какъ эти арабскія вѣдьмы.
Но что могли сдѣлать бѣдные мальчики? Чѣмъ могли они помочь своему старому другу? Съ своимъ единственнымъ оружіемъ — кортиками — какъ могли они защитить его противъ такого множества свирѣпыхъ разбойниковъ? Не считая женщинъ, тамъ было десятка два здоровенныхъ сыновъ пустыни; каждый изъ нихъ былъ вооруженъ ружьёмъ и саблей, у каждаго было довольно средствъ, чтобы справиться со всѣми тремя мальчиками, Они понимали, что было бы величайшимъ безуміемъ и думать объ освобожденіи старика Билля. Только въ припадкѣ безумнаго отчаянія можно бы думать о защитѣ.
Шепотомъ они порѣшили иначе. Старика Билля приходится оставить на произволъ судьбы, опять такъ же, какъ они покинули его на песчаной мели среди бушующихъ волнъ прилива. Молодымъ товарищамъ оставалось только молиться за него и надѣяться, что какой-нибудь особенный случай опять выпадетъ на долю матроса и онъ снова присоединится къ нимъ.
Утѣшивъ другъ друга этой надеждой, всѣ трое повернулись къ берегу съ намѣреніемъ, какъ можно скорѣе и какъ можно подальше уйти отъ арабскаго табора, на сколько ночь и обстоятельства будутъ имъ благопріятствовать…
Ущелье, по которому махери пронёсъ стараго матроса, проходитъ перпендикулярно къ склону морского берега и почти прямой линіей отъ взморья до долины, въ которой находился арабскій станъ. Нельзя сказать, чтобы легко было проникнуть въ эту долину. Гряды наноснаго песку, или такъ называемыя дюны, образовали поперегъ входа въ долину преграду, похожую на громадную бѣлоснѣжную гирлянду, соединяющую такимъ образомъ два параллельные хребта, составляющіе бока самаго ущелья. Устье ущелья было не такъ высоко, какъ боковыя вершины, хотя и оно было почти на сто футъ надъ поверхностью взморья съ одной стороны, и надъ поверхностью долины съ другой. Его гребень, если смотрѣть въ профиль, представлялъ сѣдлообразную дугу, обращонную вогнутой стороной къ верху.
Черезъ это песчаное сѣдло верблюдъ провёзъ Билля; этимъ же самымъ путёмъ прошли наши мичманы, отыскивая товарища.
Съ вершины надъ ущельемъ увидѣли они арабскія палатки; и случись это днёмъ, такъ не было бы и надобности подходить ближе для того, чтобы видѣть, что тамъ такое; но даже и при лунномъ свѣтѣ можно было отличить тёмныя фигуры лошадей, верблюдовъ, мущинъ и женщинъ, хотя не довольно ясно, чтобы разсмотрѣть, что тамъ дѣлается.
По этому случаю мальчики стали спускаться къ долинѣ. Осторожно скользя по скату песчаной насыпи и съ одинаковой же осторожностью переходили отъ дерева къ кустарникамъ, а отъ кустарниковъ къ дереву,
На возвратномъ пути ко взморью они всё еще сохраняли осторожность, хотя и не въ такой степени, какъ при приближеніи къ лагерю. Сильное желаніе уйти какъ можно дальше отъ варварскихъ обитателей пустыни — въ варварствѣ ихъ они убѣдились и научно и наглядно — лишало ихъ благоразумнаго хладнокровія, столь необходимаго въ подобномъ случаѣ. Однако они возвращались съ беззаботною отважностью и достигли подошвы покатой гряды, не имѣя никакой причины думать, что ихъ замѣтили.
Но самое опасное мѣсто было еще впереди. На косогорѣ, или на покатости ихъ трудно было замѣтить: луна свѣтила съ другой стороны, такъ что покатость, по которой они карабкались, была въ тѣни и никакой глазъ изъ лагеря не могъ бы различить ихъ фигуры; но вотъ когда опасность была велика, это — когда имъ пришлось переходить сѣдлообразную вершину: тогда луна свѣтила имъ прямо въ лицо, нетрудно понять, что фигуры ихъ ясно обрисовались на свѣтломъ горизонтѣ передъ зоркими глазами арабовъ.
Правда, по этой же самой дорогѣ они подходили къ лагерю, но тогда они не вполнѣ сознавали опасность своего положенія. Теперь же они и сами удивлялись, какъ это арабы и тогда ихъ не замѣтили? Впрочемъ, объяснить это можно тѣмъ, что они были такъ заняты своею игрой и старымъ Биллемъ, что не обращали вниманія ни на что, находящееся внѣ ихъ лагеря.
Теперь совсѣмъ другое дѣло. Настала совершенная тишина въ лагерѣ, хотя женскія и мужскія фигуры всё еще шныряли между палатками. Кончилось адское пиршество послѣ взятія несчастнаго плѣнника. Сравнительная тишина царствовала по всей долинѣ; но въ этой-то тишинѣ и заключалась опасность, грозившая нашимъ удальцамъ.
Понятно, не имѣя особеннаго занятія, варвары будутъ таращить глаза по всѣмъ сторонамъ. Что, если кто-нибудь изъ нихъ взглянетъ на западъ въ самую ту минуту, когда мичманы попадутъ на сѣдлообразную вершину? пропали тогда ихъ головушки!
Что же дѣлать? нѣтъ другой дороги отъ долины! Со всѣхъ сторонъ она окружена крутыми песчаными хребтами, впрочемъ, не на столько крутыми, чтобы помѣшать нашимъ удальцамъ проворно карабкаться по ней — луна озаряла яркимъ блескомъ всѣ стороны хребта, исключая того мѣста, по которому они подошли и теперь хотѣли скрыться. Ни одна кошка, будь она даже песочнаго цвѣта, не могла прошмыгнуть незамѣченною кѣмъ-нибудь изъ находящихся въ лагерѣ.
Скорое совѣщаніе между тремя удальцами убѣдило ихъ, что они ничего не выиграютъ, повернутъ ли они назадъ, направо или налѣво. Не было другого пути, не было другой помощи, какъ только слѣзть съ вершины какъ разъ напротивъ лагеря и перейти какъ можно скорѣе на другую сторону.
Было еще средство скрыться незамѣтно отъ арабовъ: надо было подождать, пока мѣсяцъ зайдётъ, и до тѣхъ поръ не предпринимать перехода поперегъ сѣдла.
Этотъ благоразумный проектъ родился въ головѣ молодого шотландца и, вѣроятно, былъ бы хорошъ, еслибъ товарищи приняли его совѣтъ, но они и слышать не хотѣли о томъ, чтобы ждать. Всё, что удалось имъ видѣть изъ обычаевъ и природы Сахары, внушило имъ крайнее отвращеніе отъ тамошней жизни; такъ что они только и думали о томъ, какъ бы имъ скорѣе удрать отъ такого милаго сосѣдства. Обращеніе же бедуиновъ съ бѣднымъ старикомъ Биллемъ произвело на нихъ такое тяжолое впечатлѣніе, что они согласились бы скорѣе умереть, чѣмъ попасть живыми къ нимъ въ руки. И кому будетъ охота сдѣлаться жертвою подобной пытки?
Колинъ пересталъ и совѣты давать. На него какъ и на его товарищей всё видѣнное и слышанное произвело сильное впечатлѣніе и потому, вѣроятно, не менѣе товарищей и ему хотѣлось скорѣе дать тягу отъ бедуиновъ. Безъ всякихъ возраженій онъ согласился приступить къ оригинальному плану отступленія и безъ дальнѣйшихъ размышленій всѣ втроёмъ поползли по покатости.
На полдорогѣ они остановились, только совсѣмъ не затѣмъ, чтобы перевесть духъ: такіе ловкіе привычные молодцы, какъ наши мичманы, не имѣли надобности въ нѣжностяхъ. Не то, что по какому-нибудь песчаному крутояру, имъ не почомъ было влѣзть на Сноудонъ, или на самую вершину мачты, даже ни разу не оглянувшись назадъ.
Нѣтъ, совсѣмъ другая причина заставила ихъ остановиться. Внезапно и разомъ они остановились, не предупредивъ даже другъ друга. Одна и та же причина руководила ихъ движеніемъ и глаза всѣхъ трёхъ устремились на одинъ и тотъ же предметъ.
А это было опять животное, и четвероногое. Но что это было за странное существо — никто изъ трёхъ мальчиковъ не запомнилъ, чтобы видѣлъ когда-нибудь что подобное. На полкахъ музея было что-то въ этомъ родѣ, но всё же далеко не то.
Представившееся предъ ихъ глазами животное въ сущности было не больше бульдога, нью-фаундлендской или сан-бернардской собаки, но издали казалось огромнаго вида. Фигурой оно походило на собачью или, скорѣе, волчью породу, по чрезвычайно неуклюжаго и уродливаго вида.
Огромная четыреугольная голова, казалось, сидѣла прямо на плечахъ, безъ шеи. Переднія ноги безъ сравненія длиннѣе заднихъ, такъ что его туловище наклонялось постепенно къ хвосту. Короткій и пушистый хвостъ, точно обрубленный на концѣ, придавалъ еще болѣе уродливости этому некрасивому животному. Жосткая щетинистая шерсть на хребтѣ вилась гривой по короткой толстой шеѣ и кончалась между стоймя торчащими ушами. Вотъ изображеніе страшнаго звѣря, внезапно представшаго глазамъ нашихъ удальцовъ.
А у нихъ было довольно времени и благопріятный случай разсматривать этого звѣря. Озарённый яркой луной, онъ стоялъ на той самой возвышенности, къ которой они приближались. Каждый поворотъ его головы или туловища, каждое движеніе его ногъ отчетливо обрисовывались на свѣтломъ фонѣ горизонта.
Впрочемъ, звѣрь не отдыхалъ и не стоялъ на мѣстѣ: голова, ноги, туловище его — всё было въ движеніи, постоянно перемѣняя не только относительную постановку одного члена къ другому, но и совершенное положеніе относительно всего окружающаго. Такая измѣнчивость была не произвольна: относительныя движенія членовъ, какъ и абсолютная перемѣна положенія, находились въ полномъ повиновеніи строгимъ законамъ природы и всѣ были повтореніемъ одного и того же дѣйствія, совершаемаго почти съ механическимъ однообразіемъ.
Звѣрь ходилъ взадъ и вперёдъ, какъ привычный часовой; его постъ былъ вогнутый гребень песчанаго хребта, уклониться отъ котораго онъ повидимому не имѣлъ права ни на одинъ вершокъ. Въ продольномъ направленіи онъ ходилъ по сѣдлообразной вогнутости, то держась въ равновѣсіи на сѣдельной шишкѣ, то опускаясь на сѣдло и, снова поднимаясь на противоположную оконечность и достигнувъ высшей точки, поворачивался обратно, длинными неуклюжими глазами измѣряя путь, повидимому знакомый ему съ первой поры его существованія.
Независимо отъ изумленія, возбуждённаго присутствіемъ невидѣннаго звѣря, была еще причина къ опасенію въ его разсчитанныхъ дѣйствіяхъ. Знай наши мальчики, что это былъ за звѣрь, или кто сказалъ бы имъ какого онъ свойства, разумѣется, его появленіе не возбуждало бы въ нихъ такихъ опасеній. Вмѣсто того, чтобъ поспѣшнѣе совершать своё отступленіе, они остановились и шопотомъ держали совѣщаніе на что имъ рѣшиться.
Нельзя, однако, отрицать, что представившаяся преграда на ихъ пути была довольно грознаго вида. Звѣрь казался имъ ростомъ съ быка, вслѣдствіе луннаго отраженія, отчасти же и отъ того, что у страха глаза велики, онъ казался имъ вчетверо больше чѣмъ былъ на самомъ дѣлѣ. А такое чудовище, какъ видно было по всѣмъ его дѣйствіямъ, намѣрено было оспаривать у нихъ право перехода. Взадъ и вперёдъ, сверху и внизъ проходилъ онъ по вогнутому гребню и съ такой порывистою поспѣшностью, которая не внушала надеждъ, чтобы можно было спокойно проскользнуть мимо него.
Даже Гэрри Блоунтъ, на что ужь отваженъ, какъ подобаетъ истому англичанину, но и тотъ почувствовалъ какой-то невѣдомый страхъ при приближеніи ужаснаго звѣря, преграждавшаго путь ему съ товарищами.
Не будь опасности въ тылу, наши удальцы, пожалуй, повернули бы оглобли въ долину, предоставляя безобразному чудовищу власть надъ проходомъ.
Но такъ какъ съ тылу была гроза, то рѣшеніе было противоположно.
Обнаживъ свои кортики, мичманы полѣзли по скату въ боевомъ порядкѣ и съ такой отвагой, что врядъ ли адскому дракону выдержать такую атаку. Да и что въ мірѣ могло бы устоять, когда Англія, Шотландія и Ирландія разомъ и рядомъ соединились единодушно въ одной мысли, цѣли и дѣлѣ?
По крайней мѣрѣ звѣрь, подобно маятнику, шатавшійся взадъ и вперёдъ, не заявлялъ вступить въ борьбу съ врагами и, никѣмъ не тревожимый, поспѣшно совершилъ своё отступленіе.
Однако, прежде чѣмъ скрыться изъ вида, онъ на прощаньи отдалъ салютъ врагамъ, но въ такомъ необыкновенномъ родѣ, что наши удальцы еще пуще пришли въ недоумѣніе. Они втроёмъ не могли постигнуть, что это за звѣрь. Видя его при лунномъ свѣтѣ, они не могли рѣшить этого вопроса, но когда они услышали его пронзительный ревъ или, скорѣе, громкіе звуки, напоминающіе насмѣшливый хохотъ сумасшедшаго — тогда они невольно пришли къ заключенію, что это не можетъ быть никто другой, какъ или самъ сатана или эѳіопскій часовой.
Когда чудовище скрылось изъ вида, очистивъ свободный переходъ, мичманы перестали о нёмъ думать, обративъ всѣ свои мысли только на то, какъ бы скорѣе перебраться черезъ хребетъ и такъ, чтобы бедуины не видали ихъ.
Вложивъ кортики въ ножны, они приближались къ поперечнику песчанаго гребня такъ же осторожно, какъ и пугливо.
Очень могло случиться, что имъ и удалось бы перейти это опасное мѣсто, не бывъ замѣченными изъ лагеря бедуиновъ, еслибъ не одно обстоятельство, на которое они въ первую минуту мало обратили вниманія. Обрадовавшись поспѣшнымъ отступленіемъ звѣря, они не имѣли времени пугаться его прощальнымъ салютомъ, какъ бы дико и грозно ни звучалъ онъ въ ихъ ушахъ. Но имъ тогда не приходила мысль о томъ дѣйствіи, которое тотъ же самый салютъ долженъ произвести на арабскій таборъ. Вѣроятно, эти звуки заставили всѣхъ бедуиновъ обратить глаза въ ту сторону, откуда они происходили. Для нихъ въ этихъ пронзительныхъ звукахъ не было ничего таинственнаго. Конечно, для ушей европейскихъ мичмановъ они звучали сверхъестественно, для бедуиновъ же они были очень естественны, потому что то былъ одинъ изъ хорошо имъ знакомыхъ голосовъ родной пустыни — словомъ, то былъ смѣхъ гіены.
Онъ произвёлъ двоякій эффектъ на лагерь бедуиновъ. Дѣти, стоявшія около палатокъ, бросились въ палатки, какъ цыплята, испуганные коршуномъ; матери, по древнему обычаю, свойственному курамъ, какъ и женщинамъ, бросились вперёдъ, чтобы защитить своихъ птенцовъ отъ нападенія. Близость голодной гіены, и въ особенности изъ породы смѣющихся, всегда возбуждаетъ тревогу. Извѣстно, что страшная пасть хищнаго звѣря всегда готова поглотить нѣжное тѣло измаильтянскихъ дѣтей и что нѣтъ средствъ вырвать изъ ея зубовъ то, что попало въ нихъ.
Роковой смѣхъ гіены произвёлъ мгновенный ужасъ между дѣтьми и матерями лагеря. Да и мущины не равнодушно прислушивались къ нему. Въ надеждѣ добыть лишнюю шкуру для своего бѣднаго жилища, и мяса для пищи — извѣстно, голодный не разбираетъ и эти кочующіе бѣдняки ѣдятъ всё, что ни попало, — нѣсколько бедуиновъ схватили свои длинныя ружья и выскочили изъ палатокъ.
Звуки руководили ихъ по надлежащему направленію и когда они выбѣжали вперёдъ, то увидѣли не гіену, но три человѣческія фигуры, поднимающіяся на возвышенность песчанаго хребта, при яркомъ свѣтѣ мѣсяца, который съ такимъ великолѣпіемъ озарилъ бѣлоснѣжную веригину, что и скрываться нельзя было. Тёмносинее платье, мѣдныя пуговицы, галунъ на фуражкахъ — всё это отчетливо обрисовывалось. Ясно, это костюмъ моря, не пустыни. Арабскіе разбойники узнали это при первомъ взглядѣ и, не теряя минуты, всѣ, какъ были, бросились въ погоню съ пронзительными криками радости или угрозы.
Иные бросились пѣшкомъ, обыкновенный способъ охоты за гіенами; другіе вскарабкались на своихъ быстрыхъ верблюдовъ, а нѣкоторые поспѣшно осѣдлали лошадей и помчались вслѣдъ за ними, и всѣ стремились съ увѣренностью одержать лёгкую побѣду.
Безполезно говорить, что мичманы тотчасъ поняли въ чомъ дѣло. Эти крики достигли до ихъ слуха въ ту минуту, когда они влѣзли на самую вершину. Не могли они и сомнѣнія имѣть, слыша эти крики, и звукъ оружія бедуиновъ, которые, какъ бѣшеные, мчались за ними.
Чего же ждать еще? Ихъ возьмутъ въ плѣнъ и отведутъ въ лагерь, а по зрѣлищу, котораго они были свидѣтелями и въ которомъ досталась такая жалкая роль старому матросу, всякая другая участь казалась имъ отраднѣе плѣна.
Подъ вліяніемъ такихъ опасеній всѣ втроёмъ дѣйствовали единодушно и, показавъ тылъ врагамъ, бросились стремглавъ въ ущелье.
Но ущелье было не очень велико и его покатое дно благопріятствовало удальцамъ, такъ что они скоро достигли низшаго края, а оттуда вышли на ровную плоскость взморья.
При своёмъ поспѣшномъ переходѣ иць не пришло даже въ голову спросить другъ у друга для цакой цѣли они такъ торопятся къ морю? Тутъ не было никакихъ средствъ избавиться отъ преслѣдованія, да и по другому направленію не представлялось надежды: ночь была, до того свѣтла, а мѣстность до того открыта, что не было никакой возможности спрятаться. Куда бы они ни повернулись, въ какой бы клубокъ ни свернулись, ихъ преслѣдовала увѣренность, что въ ту жь минуту откроютъ ихъ рысьи глаза враговъ.
Оставалось одно только средство: спрятаться покуда хоть на короткое время. Проходя между грядами песчаныхъ холмовъ, они замѣтили впадины въ нѣкоторыхъ мѣстахъ берега, подмытаго прибоемъ волнъ и такъ какъ утопающій хватается за соломинку, то они не упустили этого изъ вида.
По правдѣ сказать, мелькнувшая мысль, какъ средство къ спасенію, была очень не надежна, за то единственная, да и то, кажется, представилась слишкомъ поздно: они едва успѣли выйти изъ ущелья на ровную плоскость взморья, саженей на полтораста отъ моря. Тутъ они остановились отчасти для того, чтобы перевесть духъ, отчасти же съ намѣреніемъ: посовѣтоваться что тутъ дѣлать.
Времени оставалось не много; когда они взглянули другъ на друга, ясный мѣсяцъ освѣтилъ ихъ лица, поблѣднѣвшія отъ страха.
Въ первую минуту они разомъ поняли, что спасенія нѣтъ: некуда убѣжать, негдѣ спрятаться.
Они вышли уже на песчаное взморье и ихъ черныя фигуры такъ отчетливо обрисовывались на бѣлоснѣжной поверхности, какъ три черные ворона на полѣ, покрытомъ снѣгомъ на шесть вершковъ.
Тутъ они увидѣли, что сдѣлали промахъ и что безопаснѣе было бы оставаться между хребтами песчаныхъ холмовъ и скрыться въ какой-нибудь трещинѣ между ними. Не вернуться ли назадъ? но, послѣ минутнаго размышленія, они поняли, что это невозможно: прежде чѣмъ они успѣли бы вернуться въ оврагъ, ихъ преслѣдователи напали бы на нихъ.
Увлекаемые инстинктомъ, они бросились къ морю: они спѣшили къ своему родному дому, гдѣ они всегда находили такое счастливое убѣжище, за исключеніемъ послѣдняго жестокаго урока крушенія. Вотъ они опять стоятъ на его берегахъ и ищутъ у него защиты, а оно всё еще съ угрозой къ нимъ, словно отвергаетъ ихъ мольбы и снова готово вытолкнуть ихъ изъ нѣдръ своихъ, предоставивъ на произволъ безчеловѣчныхъ враговъ.
Линія прибоевъ волнъ тянулась параллельно съ окраинами, едва-ли на сто саженъ отъ берега и не болѣе полутораста отъ того мѣста, гдѣ они остановились.
Не опасенъ прибой волнъ въ этомъ мѣстѣ; это быль только приливъ, перекатывавшійся черезъ песчаную мель или небольшіе подводные камни — словомъ, довольно безопасное убѣжище отъ взоровъ вражескихъ; волны его пѣнились, поднимались горой и съ шумомъ и брызгами разбивались о каменную преграду.
Что же тутъ могло привлекать вниманіе бѣглецовъ? Однѣ кипящія, пѣнящіяся волны и тѣ, какъ-будто насмѣхались надъ ихъ отчаяніемъ.
А между тѣмъ, они не спускали глазъ съ обманчивой стихіи; казалось, самый интересный предметъ привлекалъ ихъ вниманіе къ морской пучинѣ. Но тутъ не было никакого предмета; только грозная пѣна разлеталась брызгами, только черныя зеркальныя волны грозно перекатывались черезъ подводные камни.
Нѣтъ, не предметъ, а цѣль привлекла ихъ вниманіе; рѣшимость мгновенно блеснула въ ихъ головахъ и почти съ такой же быстротой приведена въ исполненіе. Во всякомъ случаѣ нельзя упрекнуть ихъ дорогую родину — море — въ крайнемъ негостепріимствѣ; у него припасено для своихъ дѣтей мѣстечко для убѣжища.
Умственная молнія озарила головы всѣхъ трёхъ почти въ одно время, но Теренсъ прежде всѣхъ выразилъ её.
— Клянусь святымъ Патрикомъ! воскликнулъ онъ: — бросимся скорѣе въ воду: бурунъ дастъ намъ вадёжный пріютъ. Мнѣ случилось какъ-то давно спрятаться точно такимъ же образомъ, когда мы купались при лунномъ свѣтѣ на берегу стараго Гулуэля. Я это сдѣлалъ, чтобы испугать товарищей, вообразившихъ, что я утонулъ. Что скажете объ этой яопыткѣ?
Товирищи не возражали и едва-ли дослушали его рѣчь: оба видѣли возможность осуществить это намѣреніе и, предстрекаемые общимъ увлеченіемъ, всѣ втроёмъ вступили на новый путь, обративъ глаза и сердце къ морю.
Въ десять секундъ они пробѣжали берегъ, въ такое же короткое время они погрузились до пояса въ воду и всё храбро шагая вперёдъ, казалось, намѣрены были совершить переходъ чрезъ Атлантическое море.
Еще нѣсколько шаговъ вперёдъ и они остановились, какъ разъ внутри линіи прибоевъ, гдѣ пѣнящіяся волны катились уже въ сравнительномъ спокойствіи, представляя поверхность, испещрённую большими клочьями разлетѣвшейся пѣны.
Среди пёстрой смѣси бѣлаго съ чернымъ, трудно было бы, даже при полномъ мѣсячномъ освѣщеніи, самому острому зрѣнію различить человѣческую голову, полагая, что туловище и ноги всего человѣка будутъ тщательно закрыты водой. Съ такими убѣжденіями мичманы немедленно нырнули въ воду.
Они всё шли вперёдъ, пока ихъ подбородки окунулись въ воду; тутъ они остановились, совершенно невидимые для людей стоящихъ на берегу, словно самъ Нептунъ, сжалившись надъ ихъ бѣдственнымъ положеніемъ, протянулъ руку съ трезубцемъ и пучкомъ морской травы, чтобы скрыть и защитить ихъ.
Хорошо, что они не теряли времени. Лишь только подбородки ихъ пришли въ соприкосновеніе съ водой, въ ту жь минуту послышались изъ ущелья голоса людей, лай собакъ, фырканье лошадей, визгливые крики махери, и черезъ нѣсколько минутъ вся толпа показалась на берегу. Человѣкъ двадцать всадниковъ были впереди и видимо торопились къ надежной цѣли, не предполагая даже возможности, чтобы добыча могла избѣгнуть ихъ рукъ.
Выйдя изъ ущелья, вся иррегулярная кавалькада разсыпалась по равнинѣ; но не далёко, однако, отошли и всѣ разомъ, какъ-бы по одному мановенію, остановились.
За тѣмъ послѣдовало глубокое молчаніе; словно всѣ тѣ люди и ихъ животныя были ошеломлены, раздѣляя общее удивленіе. Нѣсколько секундъ прошло въ такомъ безмолвіи, что никакого звука не было слышно, кромѣ грознаго прибоя; никакого движенія не видно, кромѣ то поднимающихся, то опускающихся волнъ.
Всѣ сахарскіе жители, пѣшкомъ и верхомъ, лошади, собаки и верблюды ихъ казалось превращены были въ каменныя статуи, словно сфинксы песчаной пустыни.
Дѣйствительно, необычайное удивленіе приковало ихъ, то-есть людей къ одному мѣсту; хорошо же обученныя животныя привыкли повиноваться своимъ хозяевамъ и по ихъ требованію сохранять безмолвіе и тишину.
Сыны пустыни имѣли достаточно причинъ увлечься такимъ сильнымъ удивленіемъ. Нѣтъ сомнѣнія, что они ясно видѣли трёхъ мичмановъ на гребнѣ песчанаго хребта, даже различали всѣ подробности ихъ одежды. Несмотря на поспѣшность, они производили погоню за ними со всѣми предосторожностями. Въ совершенствѣ изучивъ всѣ средства пустыни, осторожные, какъ кошки, они искусно производили свою погоню и имѣли въ главѣ знающихъ предводителей, которые время отъ времени удостовѣрялись всё-ли дичь впереди ихъ. Это они дѣлали изрѣдка приглядываясь къ землѣ, гдѣ на мягкомъ песчаномъ грунтѣ, ясно отпечатлѣвались слѣды трёхъ паръ ногъ. Уликъ было довольно, чтобы знать дорогу принятую бѣглецами по выходѣ изъ ущелья; на открытомъ взморьѣ тоже являлись слѣды.
Но вдругъ гдѣ жь они исчезли?
На всёмъ открытомъ пространствѣ, куда глазомъ ни кинь, всё была такая тишь да гладь, что и раку нельзя было проползти втихомолку. Сахарскимъ разбойникамъ хорошо было извѣстно, что по близости не было ни въ какомъ направленіи ни ущелья, ни оврага, куда могли бы спрятаться бѣглецы.
Не мудрено послѣ этого, что преслѣдователи до того удивились, что даже языкъ потеряли.
Молчаніе было непродолжительно; его смѣнили восклицанія, выражавшія сильный ужасъ; между ними слышны были обычныя воззванія къ Аллаху и его пророку. Ясно было, что суевѣрный ужасъ обуялъ ими. Не долго стояли они въ разсыппую, но всё ближе и тѣснѣе соединялись и повидимому держали важное совѣщаніе.
Кончилось совѣщаніе тѣмъ, что нѣкоторые изъ предводителей отправились назадъ къ выходу ущелья и сами тщательно стали осматривать слѣды ногъ трёхъ бѣглецовъ; остальные бедуины, кто на лошадяхъ, кто на махери молча выжидали, результатовъ обзора.
Слѣды мичмановъ видны очень отчетливо на пескѣ, даже и въ тѣхъ мѣстахъ, гдѣ они переплетались съ слѣдами бедуиновъ и ихъ четвероногихъ. Копыта верблюда не могли яснѣе отпечатлѣться на европейской грязи, какъ слѣды сапоговъ трёхъ англійскихъ моряковъ на пескахъ Сахары. Не трудно было отмѣтить ихъ арабскимъ искателямъ слѣдовъ. Въ нѣсколько минутъ они прошли по самымъ этимъ слѣдамъ, начиная отъ устья ущелья до самаго взморья по прямой линіи. Но здѣсь выходила полоса мокраго берега, гдѣ всякій слѣдъ заметало упругимъ пескомъ, вотъ въ этомъ-то мѣстѣ исчезли слѣды.
Да и какъ могли они продолжаться? Дальше невозможно было и шагу сдѣлать не попавъ прямо въ воду.
Бѣглецы не имѣли никакой возможности спастись отъ погони, развѣ бросились въ воду и сдѣлались добычею волнъ. На взморьѣ вдоль береговъ никого не видать.
Столпившись въ томъ мѣстѣ, гдѣ исчезли слѣды, бедуины думали-думали, но ничего умнаго не придумали. Иные готовы были вѣрить, что видно судьба всѣхъ потерпѣвшихъ крушеніе тонуть у ихъ береговъ, въ чемъ пробовали увѣрять и товарищей. Но это были только предположенія вышедшія изъ-подъ вліянія суевѣрнаго страха[2]. Несмотря на свою вѣру въ защиту Магомета, они чувствовали естественный страхъ отъ пустыни океана, гораздо менѣе имъ знакомаго, чѣмъ родная пустыня песку.
Они поспѣшили удалиться отъ чуждаго имъ океана назадъ въ свой лагерь, не совсѣмъ увѣренные дѣйствительно ли утонули три человѣка, которыхъ они видѣли и гнались за ними, или они спаслись на необозримой пустынѣ водъ какими-нибудь таинственными средствами, которыми обладаютъ эти необыкновенные жители морей!
Короткія минуты пребыванія преслѣдователей на морскомъ берегу показались вѣкомъ нырнувшимъ въ воду мичманамъ.
Найдя себѣ пріютъ, мичманы выбрали себѣ и мѣсто поудобнѣе, гдѣ, стоя на колѣнахъ, они касались подбородками воды. Это давало имъ возможность держаться безъ особеннаго труда. Такъ прошло нѣкоторое время.
Вскорѣ, однако, они стали замѣчать, что вода поднимается — обстоятельство, легко объяснимое наставшимъ приливомъ. Вода возвышалась медленно и постепенно. Но по всѣмъ этимъ причинамъ, они видѣли, что оставаться на мѣстѣ ихъ настоящаго убѣжища, значило подвергаться неизбѣжно опасности утонуть.
Вдругъ представилось имъ средство избѣжать этой участи. Внутри линіи прибоевъ, песчаная мель постепенно поднималась къ берегу. Подвигаясь въ такомъ направленіи они могли держаться одинаковой глубины. Рѣшившись на это средство, они осторожно двигались на колѣнахъ всё выше и выше, по мѣрѣ того какъ возвышающаяся вода гнала ихъ дальше.
Такое положеніе вещей было бы довольно удовлетворительно, еслибъ не одно обстоятельство, которое съ каждой минутой становилось очевиднѣе. При каждомъ передвиженіи они не только становились ближе къ непріятелю, собравшемуся на взморьѣ, но и выступая изъ линіи прибоя становились въ тѣ мѣста, гдѣ вода струилась сравнительно тише и ея поверхность менѣе была испещрена массами пѣны и брызговъ и, слѣдовательно, не такъ благотворно скрывала ихъ отъ взоровъ прибрежной публики.
Въ избѣжаніе такой роковой катастрофы, они подвигались къ берегу только при крайней необходимости, когда вода доходила чуть не до маковки ихъ головъ и нѣсколько разъ грозила залить ихъ.
При такихъ мучительныхъ обстоятельствахъ, въ такомъ безпомощномъ положеніи многіе мальчики — да и взрослые люди то же — предались бы отчаянію и покорились бы судьбѣ повидимому неизбѣжной. Но юные представители трёхъ соединённыхъ королевствъ съ истинно британской отвагой шли наперекоръ судьбы.
А борьба была жестокая: волны хлестали ихъ по лицу, грозя залить и головы; горько-солёная влага стремилась имъ и въ уши и въ ноздри; доходило, наконецъ, до того, что одинъ за другимъ по неволѣ началъ думать, что большой нѣтъ разницы сдаться ли безжалостному океану или не менѣе безчеловѣчнымъ сынамъ Сахары?
Плотно прижавшись другъ къ другу, они всё время шопотомъ вели совѣщанія. Казалось, не надо бы опасаться, что ихъ услышатъ. Хотя они были не больше какъ на сто саженей разстоянія отъ берега, но ревъ бушующаго прибоя заглушилъ бы не то что шепотъ, но и громкій говоръ. Молодые моряки, хорошо знакомые съ акустикой океана, осторожно обмѣнивались мыслями и, поощряя другъ друга до конца держаться твёрдо, они свободно разсуждали о средствахъ къ спасенію отъ грозной опасности.
Занятые такимъ образомъ они не предполагали, что имъ готовится другая опасность не менѣе грозная, но которой они никакъ не предвидѣли. Всё время вмѣстѣ съ приливомъ они подвигались къ берегу на колѣнахъ, что давало имъ возможность твёрдо держаться, выказывая только три четверти головы на поверхности.
Вдругъ вода стала глубже, такъ что стоя на колѣнахъ они не могли уже выдерживать напора волнъ. Двигаясь къ берегу, они могли опять попасть на мелководіе. Но именно въ этомъ мѣстѣ прекращалось волненіе производимое прибоемъ волнъ и клочья пѣны съ разлетающимися брызгами и кругами пузырей лопались здѣсь и вся поверхность моря принимала видъ спокойствія. Надо бы полагать на такой глади и тиши всё будетъ видно съ берега: пробка или трава, тѣмъ болѣе люди.
Мичманамъ подъ водой представилась такая загадка о которой они и во снѣ не думали. Оставаясь на мѣстѣ, они неминуемо должны потонуть. Подвигаясь дальше они подвергались опасности, что съ берега ихъ увидятъ.
По первому движенію они встали на ноги и стоя въ наклонённомъ положеніи, держали головы надъ водою. Они и прежде прибѣгали не разъ къ этому средству, когда уставали стоятъ на колѣнахъ.
Теперь они рѣшились держаться въ такомъ не удобномъ положеніи до послѣдней минуты — въ виду опаснаго сближенія съ непріятелемъ.
Къ великому огорченію они видѣли, что не долго остаётся имъ и эта надежда: вода становилась всё глубже и ноги ихъ не чувствовали уже твёрдаго дна, но постоянно углублялись.
— Зыбучій песокъ! мелькнуло опасеніе въ головѣ моряковъ.
Но къ ихъ счастью въ эту самую минуту бедуины, подъ вліяніемъ суевѣрнаго страха, повернулись тыломъ къ морю: плескъ воды подъ чрезвычайными усиліями моряковъ, спѣшившихъ выкарабкаться изъ зыбучаго песка, не ослабилъ этого суевѣрнаго страха и они, какъ робкія дѣти, упустили изъ рукъ добычу. Они вернулись въ свой станъ въ страхѣ и недоумѣніи отъ столь сверхъестественныхъ происшествій.
Послѣ продолжительной борьбы и долгихъ усилій нашимъ молодцамъ наконецъ удалось выбраться изъ зыбучаго песку и стать на болѣе твёрдое дно, немного ближе къ берегу. Но въ этомъ мѣстѣ они открыты были болѣе, чѣмъ имъ хотѣлось, и потому они опять спрятались какъ могли лучше и держали всё лицо до самыхъ глазъ въ водѣ.
Хотя они думали, что враги ихъ не на шутку удалились, однако всё еще боялись выйти на берегъ. По всей вѣроятности преслѣдователи ихъ, удаляясь, оглядываются назадъ; а такъ какъ мѣсяцъ всё еще свѣтилъ очень ясно, то ихъ можно было видѣть издалека.
Они чувствовали, что имъ было опасно оставлять своё убѣжище до тѣхъ поръ, пока орда еще разъ не перейдётъ гряды холмовъ и еще разъ не сойдётъ въ тотъ оазисъ, который служилъ имъ мѣстомъ для кочевья. Сдѣлавъ приблизительный разсчетъ времени, которое пойдётъ для возвратнаго путешествія, и разсчитавъ лишку на разныя непредвидимыя обстоятельства, они оставались въ своёмъ подводномъ убѣжищѣ, не перемѣняя своего положенія.
Наконецъ, когда имъ показалось, что берегъ былъ свободенъ, они встали на ноги и направились ко взморью. Они были увѣрены, что ихъ никто не видитъ, однако шли молча и осторожно, и только щелканіе зубовъ, наподобіе трёхъ парь кастаньетовъ, нарушало тишину ночи.
Отъ этого они уже не могли удержаться. Отъ ночнаго вѣтра, продувшаго насквозь ихъ мокрыя одежды, пристававшія къ тѣлу, они продрогли до костей, и не только ихъ зубы, но даже ихъ колѣни щелкались другъ объ друга.
Немного не доходя до берега, они увидѣли одно обстоятельство, которое снова испугало ихъ. Странное животное, которое угрожало пресѣчь имъ путь чрезъ хребетъ холмовъ, еще разъ явилось передъ ихъ глазами. Это было или то же самое животное, или изъ той же породы — такое же безобразное, и, повидимому, съ такимъ же намѣреніемъ преградить ихъ путь. Теперь этотъ неуклюжій звѣрь ходилъ дозоромъ по берегу моря, шагая взадъ и вперёдъ точно такъ же, какъ онъ это дѣлалъ прежде по песчаной возвышенности и всё время держалъ свою страшную морду въ ихъ сторону.
Такъ какъ они были спиной къ лунѣ, то могли его видѣть лучше чѣмъ прежде, и несмотря на это, они не узнали ничего новаго о нёмъ, что могло бы перемѣнить ихъ мнѣніе въ его пользу. Они видѣли, что спина его покрыта длинной, косматой шерстью пёстро-коричневаго цвѣта и что пара большихъ круглыхъ глазъ, вкось поставленныхъ въ головѣ, сверкали злоблымъ огнёмъ.
Какъ этотъ звѣрь туда попалъ — они этого не знали; но онъ тутъ передъ ними. Судя по опыту отъ первой встрѣчи съ нимъ, они думали, что онъ опять удалится при ихъ приближеніи; и еще разъ обнаживъ кортики, они смѣло пошли на него. Далеко они еще не дошли до него, а неуклюжій звѣрь повернулся къ нимъ хвостомъ и еще разъ прокричавъ своимъ неземнымъ голосомъ, побѣжалъ къ ущелью, въ тёмной глубинѣ котораго онъ скоро скрылся изъ вида.
Предполагая, что имъ нечего было больше бояться, наши удальцы вышли на берегъ и начали совѣтоваться о дальнѣйшихъ предпріятіяхъ.
Они всѣ трое единогласно рѣшили, что надо идти вдоль берега и на сколько можно удаляться отъ арабскаго стана; а такъ какъ они всѣ были одного мнѣнія, то они, минуты не теряя, приступили къ исполненію его. Разъ рѣшивъ, они пошли къ югу, и шли такъ скоро, какъ только позволяли имъ ихъ дрожащіе члены и промокшія одежды.
Ничто не утѣшало ихъ въ дорогѣ, исключая мысли, что они такъ ловко отдѣлались отъ угрожавшей имъ опасности. Но даже и это утѣшеніе оказалось мнимымъ, потому что не успѣли они сдѣлать и двадцати шаговъ вдоль берега, какъ вдругъ были остановлены шумомъ, который, казалось, выходилъ сзади ихъ изъ ущелья.
Это былъ лёгкій шумъ, похожій на храпѣніе какого-нибудь животнаго, и они подумали, что шумъ этотъ производило уродливое животное, которое, привѣтствовавъ ихъ прощальнымъ крикомъ, удалилось въ глубь ущелья.
Посмотрѣвъ въ ту сторону, они сейчасъ увидѣли свою ошибку. Четвероногое производило этотъ шумъ, но четвероногое, совсѣмъ не походившее на того звѣря, съ которымъ они только-что разстались. Они увидѣли огромное животное, только-что вышедшее изъ тѣни песчаныхъ холмовъ, и по неуклюжей его походкѣ тотчасъ догадались, что это былъ верблюдъ.
Моряки смутились; по не верблюдъ собственно смутилъ ихъ, а человѣкъ, который сидѣлъ на нёмъ, и махая длиннымъ бичомъ погонялъ его въ ихъ сторону.
Три мичмана не пытались продолжать свой путь, такъ неожиданно прерванный. Они видѣли, что всѣ попытки убѣжать отъ быстроногаго животнаго были напрасны. Отягощенные мокрымъ платьемъ, они не могли идти скорѣе хромой утки; предавъ себя на произволъ судьбы, они остановились въ ожиданіи встрѣчи.
Когда верблюдъ и его всадникъ показались въ дали не ясно еще видимые въ тѣни наносныхъ холмовъ, у нашихъ удальцовъ мелькнула слабая надежда, ужь не Билль ли это?
Очень вѣроятно, думали они, что старый матросъ, оставленный въ лагерѣ безъ присмотра, овладѣлъ махери, который занёсъ его туда и заставилъ его обратиться въ бѣгство вмѣстѣ съ собой.
Надежда эта питала ихъ не болѣе одной минуты. Биллю не представлялся такой счастливый случай и онъ всё еще оставался плѣнникомъ въ палаткѣ чернаго шейха, окруженный своими злобными мучительницами.
Но это былъ тотъ самый махери; мичманы скоро узнали непрошенаго гостя, который разбудилъ ихъ въ прошлую ночь, и былъ такимъ образомъ орудіемъ спасенія ихъ жизни. Они не могли ошибиться при видѣ стараго знакомаго.
Вмѣсто старика Билля, на высокомъ горбѣ они увидѣли небольшого человѣка съ умной физіономіей, съ рѣзкими, угловатыми чертами лица и морщинистой желтой кожей, которая была болѣе похожа на пергаментъ. На видъ ему было по крайней мѣрѣ шестьдесятъ лѣтъ, тогда какъ костюмъ, оружіе, а въ особенности нѣкоторое повелительное выраженіе въ наружности его показывало въ нёмъ предводителя всей орды кочующихъ бедуиновъ. И дѣйствительно, этотъ старый арабъ, хозяинъ заблудившагося верблюда, былъ однимъ изъ шейховъ. Его появленіе въ такую не благовременную для нашихъ удальцовъ минуту требуетъ объясненія.
Онъ еще прежде вмѣстѣ съ другими былъ на берегу и ушолъ бы съ ними, но вмѣсто того, чтобы продолжать свой путь къ лагерю, онъ спустился въ оврагъ, гдѣ, подъ прикрытіемъ скалъ и въ мракѣ ущелья, онъ умѣлъ пропустить мимо себя товарищей. Тутъ онъ и остался, позволивъ остальнымъ перейти возвышенность и вернуться въ свои палатки.
Онъ не безъ причины поступилъ такъ. Менѣе суевѣрный чѣмъ черный его товарищъ, онъ зналъ, что непремѣнно должно быть естественное объясненіе въ исчезновеніи трёхъ странниковъ, и съ этой увѣренностью онъ рѣшился искать и если, возможно, найти.
Но не одно только любопытство побудило его къ этому рѣшенію. Онъ былъ самъ не свой съ тѣхъ поръ, какъ проигралъ Билля, играя въ хельгу, и ему хотѣлось вознаградить себя за своё несчастье, взявъ въ плѣнъ трёхъ странниковъ, которые такъ таинственно скрылись.
Старый шейхъ слишкомъ много лѣтъ провёлъ въ Сахарѣ, чтобы повѣрить, сказкамъ, будто они потонули или ушли по пустынѣ океана. Онъ зналъ, что они опять появятся, на свѣтъ божій, и хотя не былъ увѣренъ, гдѣ именно, тѣмъ не менѣе догадывался, что это сбудется непремѣнно. Догадки свои онъ оставилъ при себѣ, не сообщая ихъ даже своимъ ближайшимъ друзьямъ. Въ Сахарѣ, по закону, плѣнникъ, взятый кѣмъ-нибудь, принадлежалъ уже не начальнику орды, а тому лицу, который завладѣлъ имъ. По этой-то причинѣ хитрый старикъ, оставивъ намѣренія свои при себѣ, отсталъ отъ всей возвращавшейся орды. Можно было бы предполагать, что онъ откроетъ свой умыселъ хоть кому-нибудь изъ приближенныхъ для того, чтобы имѣть себѣ помощника и забрать ихъ всѣхъ гуртомъ; но нѣтъ, опытность его какъ разбойника на берегахъ Берберіи, научила его, что тутъ не можетъ быть никакой опасности, ни даже ни малѣйшаго сопротивленія, хотя бы на мѣсто трёхъ, ихъ было тридцать человѣкъ.
Полный увѣренности и вооруженный своимъ длиннымъ ружьёмъ онъ спустился въ оврагъ и остановился у самаго входа, откуда могъ обозрѣвать береговую линію на пространство цѣлой мили съ каждой стороны.
Старанія его были скоро вознаграждены: онъ увидѣлъ какъ три желанныя существа вынырнули изъ моря, точно выросли изъ мрачной бездны его; ихъ фигуры отчетливо обрисовывались на берегу.
Ждать было нечего; но подавъ знакъ своему махери, онъ выѣхалъ изъ оврага и на всѣхъ парусахъ летѣлъ по слѣдамъ ретирующихся мичмановъ.
Минуту спустя послѣ того, старый шейхъ уже былъ на томъ мѣстѣ, гдѣ наши удальцы ждали его.
Первымъ привѣтствіемъ его, казалось, были слова угрозы или приказанія, поясняемыя выразительными жестами, которые онъ дѣлалъ своимъ ружьёмъ, послѣдовательно приставляя его къ ихъ головамъ. Конечно, никто изъ нихъ не понималъ, что было сказано, но его движенія ясно давали понять, что онъ имъ приказывалъ идти съ нимъ въ арабскій лагеръ.
Первое ихъ побужденіе было повиноваться его приказанію. Теренсъ далъ знакъ согласія, которое было подтверждено и Колиномъ. Но не таковъ быль мастеръ Блоунтъ, чтобъ уступить приказанію; въ нёмъ разыгралась кровь британскаго бульдога, оскалившаго зубы.
— Лучше повѣситься! крикнулъ Гэрри: — что! Сдаться этой старой обезьянѣ и смирнымъ бараномъ идти въ лагерь за хвостомъ его верблюда — Ни за что! Если мнѣ придётся быть плѣнникомъ, то только у того, кто сможетъ меня взять!
Теренсъ, нѣсколько пристыжонный, зачѣмъ выказалъ такую лёгкую покорность, теперь бросился въ противоположную крайность и, обнаживъ свой кортикъ, закричалъ:
— Клянусь святымъ Патрикомъ! я съ тобой, Гэрри! Лучше умрёмъ, чѣмъ сдаться въ плѣнъ этому безобразному старому хрѣну!
Колинъ, прежде чѣмъ открылъ ротъ, бросилъ проницательный взглядъ вокругъ и заглянулъ на окраину оврага, чтобы убѣдиться, дѣйствительно ли арабъ вышелъ на нихъ въ одиночку.
Такъ какъ ни кого не было ни видать и ни слыхать, то надо полагать, что, по всей вѣроятности, всадникъ былъ единствепнный ихъ непріятель.
— Чортъ его побери! закричалъ Колинъ, послѣ сдѣланной имъ благоразумной рекогносцировки: — если онъ хочетъ взять насъ въ плѣнъ, то прежде долженъ вступить съ нами въ рукопашную. Ну, выходи, старый хрѣнъ! ты увидишь, что мы истинно британскіе моряки и всегда готовы оттузить десятка два тебѣ подобныхъ разбойниковъ.
Юноши въ это время обнажили уже свои блестящіе кортики и бросились въ треугольникъ, центромъ котораго былъ махери.
У стараго шейха, не приготовленнаго къ такому пріёму, и руки опустились; нѣсколько минутъ сидѣлъ онъ на своёмъ высокомъ насѣстѣ, видимо въ недоумѣніи, какъ тутъ ему. быть.
Вдругъ его ярость дошла до такой степени, что онъ больше не могъ владѣть собою и, приставивъ ружьё къ плечу, навёлъ его на Гэрри Блоунта, какъ на перваго напавшаго на него.
Облако дыма, вышедшее изъ дула, скрыло на минуту молодого моряка, но изъ середины этого сѣрнаго сіянія, вышелъ ясный, мужественный голосъ, весело крикнувшій: «промахъ.»
— Слава Богу! закричали однимъ духомъ Теренсъ и Колинъ: — теперь онъ въ нашей власти! Не зарядить ему больше! Ну, разомъ дружнѣе бросимся на него! Гей! держись!
Съ этимъ вмѣстѣ молодые моряки съ обнаженными кортиками, разомъ бросились на махери. Какъ ни былъ старъ арабскій шейхъ, однако онъ не обнаружилъ неловкости, напротивъ того, онъ выказывалъ всё проворство тигра, вмѣстѣ съ бѣшеной рѣшимостью продолжалъ битву, которой онъ былъ зачинщикомъ, несмотря на неравенство съ числомъ враговъ. Выстрѣливъ изъ ружья, онъ бросилъ безполезное теперь оружіе на землю и выхвативъ длинную кривую саблю, началъ размахиваться ею вокругъ себя.
Съ такимъ оружіемъ онъ имѣлъ большое преимущество надъ врагами, потому что быстрымъ взмахомъ онъ могъ срубить ихъ головы, прежде чѣмъ они съ своими маленькими кортиками могли приблизиться къ нему.
И въ оборонительномъ положеніи, всадникъ имѣлъ преимущество надъ своими противниками. Въ довольно значительномъ разстояніи отъ нихъ, сидя на своёмъ высокомъ насѣстѣ, онъ могъ достать ихъ своею кривою саблею, тогда какъ самъ былъ недосягаемъ для ихъ коротенькаго оружія. Какъ бы близко они ни подходили къ нему и какъ бы высоко ни прыгали, а всё же ихъ кортики не могли коснуться до его шкуры.
Повидимому не было никакой возможности нанести ему хоть самую лёгкую рану; между тѣмъ какъ съ каждымъ новымъ поворотомъ махери и съ каждымъ новымъ взмахомъ сабли моряки подвергались опасности лишиться головы.
Начиная битву, наши удальцы не брали въ разсчетъ неприступнаго положенія своего противника. Соразмѣряя свои силы съ силами врага, они скоро увидѣли, однако, преимущества, клонящіяся въ его пользу. Теперь главною ихъ заботою было уравненіе этихъ силъ. Еслибы они хотя на минуту замѣшкались, то кто-нибудь изъ нихъ, а можетъ быть и всѣ трое, должны были пасть подъ острой саблей.
— Убьёмъ верблюда! закричалъ Гэрри Блоунтъ: — тогда его хозяинъ будетъ равенъ намъ и мы…
Мысль молодого англичанина была недурна, и скоро можетъ быть была бы приведена въ исполненіе, но прежде чѣмъ онъ успѣлъ высказаться, другой планъ былъ задуманъ Теренсомъ и былъ уже приводимъ имъ въ исполненіе.
Поспѣшность ирландца была причиною, что Гэрри Блоунтъ не успѣлъ договорить своего предложенія!
Въ школѣ молодой ирландецъ отличался въ гимнастическихъ играхъ. Особенное удовольствіе доставляла ему «чехарда» и не одинъ площадной волтижеръ не могъ прыгнуть выше его. Въ эту критическую минуту, онъ вспомнилъ своё старое искусство и тряхнулъ старой прытью.
Выбравъ минуту, когда махери повернулся хвостомъ къ нему, а головой къ его товарищамъ, Теренсъ сдѣлалъ энергическій скачокъ, и подпрыгнувъ на нѣсколько футъ отъ земли, онъ на лету раздвинулъ ноги и сѣлъ верхомъ на верблюда.
Къ счастью для араба, усиліе сдѣланное волтижеромъ изъ любителей, заставило его выронить изъ руки кортикъ, иначе въ слѣдующій же моментъ верблюдъ освободился бы отъ двойной ноши.
Вотъ и сидятъ два всадника на спинѣ верблюда, но такъ плотно прижавшись другъ къ другу, что только при хорошемъ освѣщеніи и съ хорошимъ зрѣніемъ можно было сказать, что это былъ не одинъ человѣкъ, а два.
Крѣпко сжатый въ объятіяхъ такого сильнаго молодца какъ нашъ ирландецъ, старый арабскій шейхъ подъ сильнымъ давленіемъ съёжился въ половину и едва былъ примѣтенъ, между тѣмъ какъ сабля, такъ недавно еще свиставшая въ воздухѣ съ опасной быстротою, теперь лежала на пескѣ, не пугая больше своимъ острымъ блескомъ сердца людей, которымъ такъ еще недавно угрожала отсѣчь головы.
Борьба между Теренсомъ и шейхомъ довольно долго продолжалась на спинѣ махери. Цѣль молодого ирландца была сбить своего непріятеля съ сѣдла на земь.
Этому намѣренію старый арабъ крѣпко сопротивлялся, зная, что разъ выбитый съ своего верблюда, онъ не въ силахъ сопротивляться трёмъ плотнымъ молодцамъ, которыхъ онъ разсчитывалъ такъ легко взять въ плѣнъ. Очутившись пѣхотинцемъ, онъ какъ разъ попадётъ въ ихъ руки, въ особенности какъ онъ теперь былъ обезоруженъ. Ружьё его не было заряжено; а блестящая сабля, такъ грозно разсѣкавшая воздухъ, не была уже въ его рукахъ. Какъ уже сказано, она лежала во прахѣ, въ эту самую важную минуту Колинъ её поднялъ; и вѣроятно поразилъ бы ею самого хозяина, еслибы только онъ не успѣлъ улизнуть отъ грозившей ему бѣды.
Способъ бѣгства стараго шейха былъ довольно страненъ. Всё еще упорно держась на горбѣ, съ котораго молодой ирландецъ всѣми силами старался его сбросить, онъ понялъ, что ему остаётся единственное средство къ спасенію, отступленіе съ поля битвы, чѣмъ онъ разъединитъ своего противника, душившаго его сверху, отъ двухъ другихъ, которые грозили ему снизу.
Одного сигнала поданнаго верблюду, было достаточно для того, чтобы тотъ тотчасъ исполнилъ желаніе своего всадника. Едва услышавъ сигналъ, хорошо дрессированное животное, поворотилось какъ бы на шворнѣ и переваливаясь съ боку на бокъ, по скорымъ шагомъ, помчалось къ оврагу, откуда недавно вышло.
Съ прискорбнымъ изумленіемъ Колинъ и Гэрри смотрѣли на этотъ неожиданный поворотъ дѣла, и прежде чѣмъ который нибудь изъ нихъ могъ поймать верблюда за поводъ, который теперь тащился по землѣ — тотъ шолъ уже такимъ скорымъ шагомъ, что они напрасно старались догнать его. Они только могли спѣшить вслѣдъ за нимъ, какъ они это дѣлали, крича Теренсу, чтобы онъ выпустилъ изъ рукъ шейха и постарался бы броситься на земь.
Какъ казалось, ихъ увѣщанія не были приняты во вниманіе. Они и ненужны были.
Сперва молодой ирландецъ до того былъ занятъ желаніемъ сбросить своего противника, что не замѣтилъ сигнала, поданнаго верблюду, ни даже его обратнаго движенія къ стану непріятельскому. До тѣхъ поръ, пока верблюдъ не вошолъ опять въ оврагъ и пока крутые края песчаныхъ холмовъ не бросили передъ нимъ тѣни, онъ не замѣчалъ даже, что верблюдъ уноситъ его отъ товарищей. До сихъ поръ всѣ усилія его оторвать шейха отъ горба были напрасны. Увидя, однако, теперь ему грозившую опасность, ирландецъ перемѣнилъ своё намѣреніе и тотчасъ же началъ хлопотать о томъ, какъ бы самому отдѣлаться отъ верблюда.
По всей вѣроятности это оказалось такъ же трудно: потому что какъ бы онъ ни хлопоталъ, по сильный, старый арабъ, не заботясь болѣе о своёмъ верблюдѣ, просунулъ жилистыя пальцы подъ портупею мичманскаго кортика и, упершись ногами въ горбъ махери, прижалъ юношу къ себѣ, какъ будто самая жизнь его зависѣла отъ его освобожденія. Только одинъ счастливый случай, спасъ молодого ирландца отъ объятія араба: вдругъ произошло точно то же обстоятельство, которое было для нихъ спасительно и въ прошлую ночь.
Поводъ верблюда всё еще тащился по землѣ, хлопоча за двухъ, хозяинъ управлялъ имъ только голосомъ: его мысли и руки были далеко отъ повода.
А тутъ какъ нарочно, конецъ повода съ узломъ, опять попалъ въ раздвоенное копыто; верблюдъ спотыкнулся и вытянулъ шею по землѣ.
Его вьюкъ полетѣлъ на земь: бедуинъ и ирландецъ рядомъ улеглись и хоть не опасно ушиблись, но потрясеніе было такъ сильно, что оба не шелохнулись и нѣсколько времени лежали безъ чувствъ.
Никто изъ нихъ не приходилъ еще въ память, когда Гэрри Блоунтъ и Коллинъ добѣжали до распростертыхъ въ прахъ враговъ и никто еще не успѣлъ ни на что рѣшиться, когда налетѣла на нихъ толпа необыкновенныхъ существъ, которые захватили цѣликомъ всё враждебное общество.
Еще отуманенный своимъ паденіемъ, юный ирландецъ не могъ понять, что вокругъ него дѣлалось, хотя совершившаяся катастрофа была ясна какъ свѣтлый день.
Выстрѣлъ, сдѣланный старымъ шейхомъ, произвёлъ роковой результатъ для трёхъ бѣглецовъ: онъ былъ предостереженіемъ, заставившимъ всѣхъ бедуиновъ вскочить на ноги и опять броситься къ оврагу. Они пришли какъ нарочно, чтобы быть свидѣтелями паденія верблюда и окружили всѣхъ дѣйствующихъ лицъ.
Храбрый представитель Англіи и благоразумный сынъ Шотландіи, оба были захвачены въ расплохъ такимъ множествомъ враговъ, что они отложили всякое попеченіе о возможности сопротивленія или бѣгства, Совсѣмъ отъ другихъ причинъ, но точно въ такомъ же безпомощномъ положеніи находился и ирландскій мичманъ.
Вслѣдствіе всего этого, три моряка были взяты въ плѣнъ и отведены изъ оврага въ лагерь арабскихъ разбойниковъ.
Наши молодцы приближались къ кочевью такъ же неохотно, какъ и старикъ Билль часъ тому назадъ. Точно съ такою же безцеремонностью они были приведены въ палатку и не совсѣмъ въ приличномъ костюмѣ, потому что съ нихъ всё сняли, кромѣ рубахъ.
Побѣдители имѣли вѣжливость оставить эту часть одежды на тѣлахъ плѣнниковъ; но по правдѣ сказать имъ было отъ этого не легче, потому что на рубахахъ не было нитки, которая не была бы пропитана соленой водой.
Но удивительно было, какъ это бедуины рѣшились предоставить имъ и эту часть одежды, потому что они такъ усердно хлопотали отобрать отъ нихъ всевозможныя вещи.
Не успѣли они опомниться, какъ въ тужь минуту, бедуины бросились на нихъ и такъ поспѣшно стали раздѣвать ихъ, что можно бы подумать не хотятъ ли ихъ подвергнуть какому унизительному наказанію. Но моряки увидѣли, что не въ томъ дѣло: только желаніе овладѣть скорѣе ихъ имуществомъ, руководило дѣйствіями побѣдителей. Каждая вещь дѣлалась предметомъ особенныхъ восторговъ и не разъ приводила къ ссорамъ, кончавшимся поединкомъ на сабляхъ.
Такимъ образомъ, мундиры, шаравары, фуражки, сапоги, кортики, портупеи и карманныя принадлежности — всё это было раздѣлено между многими претендентами.
Читатель пожалуй подумаетъ, что рубахи оставлены на плѣнникахъ изъ скромности? Такое предположеніе было бы очень ошибочно. Даже такого слова не водится въ лексиконѣ бедуиновъ, да и въ груди ихъ нѣтъ доступа подобному чувству.
Въ таборѣ, куда привели трёхъ мичмановъ, много бѣгало мальчугановъ и старше ихъ, по безъ всякаго напоминанія объ одеждѣ: не то что рубашки, не было и помину даже объ извѣстномъ пальмовомъ листѣ.
Причина сохранившая имъ привычную одежду не имѣла общаго съ стыдливостью. За эту милость они были обязаны скряжничеству стараго шейха.
Не успѣлъ онъ опомниться отъ паденія, какъ тотчасъ же закричалъ, что ему по праву принадлежатъ плѣнники и съ ихъ рубашками на тѣлѣ.
Противъ такого права никто не думалъ спорить: таковъ былъ обычай въ Сахарѣ. Точно такъ же и всѣ части одежды принадлежали бы шейху, еслибъ онъ одинъ одержалъ полную побѣду надъ плѣнниками, но такъ какъ это былъ еще нерѣшеный вопросъ, то общество потребовало раздѣленія одежды и получило на то согласіе.
Но шейхъ никакъ не соглашался уступить ихъ рубашки, громко доказывая, что рубаха есть принадлежность тѣла. Послѣ нѣкоторыхъ преній о такомъ важномъ предметѣ, рѣшено было наконецъ уступить ему и такимъ образомъ наши молодцы избавились отъ стыда вступить въ арабскій лагерь въ натуральномъ видѣ.
Въ своихъ рубашкахъ они еще разъ поставлены были лицомъ къ лицу съ старикомъ Биллемъ, который то же былъ не въ лучшемъ нарядѣ; потому что хотя старый морякъ стоялъ уже на якорѣ, будучи выигранъ чернымъ шейхомъ, по его имущество давно уже было раздѣлено между жителями табора и не было почти палатки, въ которую не попала бы хоть частичка его имущества.
Молодые моряки смотрѣли на своего стараго товарища, но имъ не позволялось подойти къ нему: они были неотъемлемою собственностью главы соперничествующаго племени, и были поставлены у его палатки; но не прежде того, какъ вытерпѣли всевозможныя муки отъ женщинъ и дѣтей, въ томъ же родѣ какимъ подвергался старикъ Билль. Кончилась эта пытка то же одинаковымъ образомъ, то есть ихъ господинъ взялъ ихъ наконецъ подъ своё покровительство, не изъ чувства человѣколюбія, но чтобъ не испортили шкуры у его собственности руки этихъ воплощенныхъ фурій, которыя наслаждались мученіями несчастныхъ плѣнниковъ.
Старый шейхъ, по принятому обычаю въ Сахарѣ, позволилъ своимъ прекраснымъ любимицамъ помучить нѣкоторое время своихъ новобранцевъ, потомъ освободилъ ихъ отъ такихъ непріятныхъ привѣтствій, поставивъ ихъ подъ защиту своего крова. Тутъ подъ присмотромъ здоровеннаго араба, часто садившагося на корточки около нихъ, — молодые люди провели ночь, если не въ спокойномъ снѣ, то по крайней мѣрѣ въ спокойномъ положеніи.
Впрочемъ это спокойствіе было только сравнительно съ тревогой, которая обнаруживалась между побѣдителями.
Всѣ эти событія совершились наканунѣ уборки палатокъ и отправленія къ другому оазизу, именно по случаю совершившихся событій.
Оба шейха, по взаимному соглашенію, пожали другъ другу руки и разстались: потомокъ Іафета отправился на сѣверъ къ рынкамъ Марокко; потомокъ же Хама направился къ болѣе родному климату тропиковъ, подъ небо Тимбукту,
Неожиданная прибыль обрадовавшая таборъ, сначала въ образѣ матроса Билля, а потомъ въ болѣе красивыхъ видахъ трёхъ молодыхъ мичмановъ, была причиной перемѣны плановъ ихъ побѣдителей.
По взаимному соглашенію шейховъ, утромъ предстояла еще работа и потому ихъ разлука отложена была до слѣдующаго дня.
Снова отданъ былъ приказъ отложить уборку палатокъ и оба племени улеглись спать, размѣстивъ на ночь и своихъ плѣнниковъ.
Въ таборѣ, водворилось молчаніе; тихо лѣжали сыны Іафета и Хама; даже дѣти ихъ перестали визжатъ и ревѣть.
Изрѣдка слышалось ржаніе лошадей, лай собакъ, блеяніе овецъ и храпѣніе верблюдовъ.
Къ этому присоединились и голоса человѣческіе, но они происходили изъ горла сыновъ Сима. Въ первое время разговоръ шолъ вполголоса, разговаривали мичманы между собой; но случайно они заговорили громче, такъ что голоса ихъ были услышаны матросомъ Биллемъ, находившемся подъ надзоромъ съ противоположной стороны и тогда старый товарищъ то же захотѣлъ перекинуться словомъ съ молодыми друзьями; разговоръ по необходимости сдѣлался гораздо громче.
Арабскіе сторожа не мѣшали имъ разговаривать. Они ничего не понимали въ ихъ разговорахъ, но такъ какъ это не безпокоило таборъ, то они и не запрещали имъ.
— Какъ они съ тобой обращались Билль? былъ первый вопросъ Теренса.
— Какъ? они обращались, какъ только можно придумать хуже для стараго матроса. Въ старомъ моёмъ корпусѣ не осталось здоровой косточки; нѣтъ мѣстечка на моей шкурѣ, которое не было бы исцарапано и исколото ихъ ужасными колючками. Я думаю мой корпусъ теперь ни дать ни взять, что семидесяти четырёхь-пушечный корабль послѣ долгой схватки; всё такъ и пронизано.
— Но чтожь они съ тобой дѣлали? переспросилъ Коллинъ.
Старикъ пересказалъ всѣ подробности своихъ испытаній при вступленіи въ таборъ.
— Очень понятно, замѣтилъ шотландецъ: — намъ нельзя ожидать ничего другого ютъ этихъ варваровъ. Вѣроятно они хотятъ насъ сдѣлать своими рабами.
— Навѣрное, подтвердилъ Гэрри хладнокровно.
— Разумѣется; они дали мнѣ порядкомъ узнать свои намѣренія. У здѣшняго экипажа два капитана; одинъ прокопчонный старый грѣшникъ, маленькаго роста; другой же саженный великанъ, черный какъ сажа. Помните швабру? Вотъ она-то и есть повелитель въ здѣшней палаткѣ и мой господинъ. Сначала они сильно поссорились изъ-за меня: вишь каждому-хотѣлось оттянуть меня къ себѣ; да потомъ рѣшили лучше поставить меня на конъ въ какую-то ихнюю игру съ шариками изъ верблюжьяго навоза. Черномазый и выигралъ меня, вотъ почему я теперь и нахожусь въ его палаткѣ. О! мать Моисея! Какъ только подумаешь, что британскій старый матросъ долженъ быть рабомъ черномазаго разбойника! Вотъ ужь и во снѣ не видалъ никогда такой чепухи!
— А какъ ты думаешь, Билль, что они съ нами будутъ дѣлать?
— А Господь знаетъ! По моему лишь бы въ одной гавани стоять.
— Какъ! неужели ты думаешь, что насъ разлучатъ?
— Ахъ! мастеръ Коллинъ, я и самъ этого побаиваюсь!
— Но почему же ты такъ думаешь?
— А потому, что какъ я уже сказалъ вамъ, я посаженъ на корабль черномазаго шейха, я самъ слышалъ, что ихъ такъ величаютъ. Ну, а потому, что я видѣлъ и слышалъ, нѣтъ сомнѣнія, что они разойдутся по разнымъ дорогамъ. Я ни слова не понимаю, что они тамъ бормочатъ, но на лету подхватилъ два слова, которыя часто слыхалъ, какъ мы стояли въ Гвинейскомъ заливѣ. Это названія двухъ большихъ городовъ, находящихся на большомъ разстояніи одинъ отъ другого: Тимбукту и Сокату. Это города негровъ и по этому случаю, мнѣ кажется мой господинъ потянется къ одному, либо къ другому.
— Но почемужъ ты думаешь, что насъ потащутъ въ другое мѣсто, а не туда куда тебя? спросилъ Гэрри.
— А потому, мастеръ Гэрри, что вы принадлежите смуглому шейху, который какъ истый арабъ, отправится совсѣмъ въ противоположный портъ, то есть на сѣверъ.
— Твоё предсказаніе, Билль, довольно правдоподобно.
— Видите ли, мастеръ Коллинъ, они хлопотали задержать насъ только изъ-за прибыли, какую могутъ получить чрезъ насъ. Они слишкомъ бѣдны, чтобы держать насъ у себя и потому навѣрное отведутъ насъ въ такое мѣсто, гдѣ могутъ подороже насъ продать тѣмъ людямъ, которые нуждаются въ нашей работѣ. Вотъ почему они и берегутъ наши бѣдныя тѣла.
— Надѣюсь, однако, что они не разлучатъ насъ. Конечно рабство есть тяжелое бремя при какихъ бы то ни было обстоятельствахъ, но оно еще тяжелѣе, когда придётся нести его одиноко. Вмѣстѣ мы можемъ придумать что-нибудь для облегченія нашей участи. Надѣюсь, что насъ не разлучатъ.
Остальные товарищи присоединились желаніями къ этой надеждѣ и тѣмъ покончился разговоръ. И тѣ, кто вёлъ эту бесѣду и ихъ сторожа побѣждённые усталостью, растянулись во весь ростъ и скоро не смотря на неудобство положенія всѣ предались благодѣтельному сну.
Такъ они могли бы проспать долгіе часы, цѣлые сутки даже, еслибъ только это было имъ позволено.
Но дѣло было не такъ. При первыхъ лучахъ разсвѣта, показавшагося на востокѣ, весь таборъ былъ уже на ногахъ.
Женщины и дѣти обѣихъ ордъ скользили между палатками словно тѣни. Нѣкоторыя присѣвъ около верблюдицъ или козъ, извлекали молочную влагу, которая составляетъ можно сказать существенную пищу кочевыхъ бедуиновъ; другіе же разливали молоко по кожанымъ бутылкамъ и мѣшкамъ и тщательно закупоривали его, чтобъ оно не пролилось и не испортилось при переѣздѣ по пустынямъ.
Старшія матроны, — ухъ! какими вѣдьмами они казались — готовили настоящій завтракъ, состоявшій изъ сангли, въ родѣ каши изъ пшена, варенной на жалкомъ огнѣ изъ верблюжьяго помёта.
Желающіе — ѣли эту кашу съ козьимъ или верблюжьимъ молокомъ, — не процѣженнымъ, грязнымъ, свернувшемся въ родѣ уксуснаго гнѣзда и съ отвратительнымъ запахомъ.
Тамъ и сямъ видны были и мущины доившія своихъ кобылъ или верблюдицъ, а иные предпочитали этой работѣ прямое питаніе, то есть прикладывали ротъ къ соску своихъ кормилицъ — животныхъ, Остальной народъ былъ занятъ уборкой табора для откочеванія къ другому оазису.
За всѣми этими разнообразными движеніями наблюдали три мичмана, всё еще въ однѣхъ рубахахъ и старый матросъ не роскошнѣе ихъ одѣтый, потому что на нёмъ были только шаровары не первой свѣжести и не вездѣ крѣпкія по швамъ.
Они дрожали при прохладномъ утреннемъ воздухѣ. Въ Сахарѣ воздухъ нестерпимо зноенъ днёмъ, за то ночью термометръ его падаетъ часто на точку замерзанія.
Но эти неудобства не мѣшали имъ наблюдать за тѣмъ, что происходило вокругъ нихъ. Ихъ никто не будилъ, слѣдовательно они могли бы еще спать; но нестройный шумъ и суматоха табора не позволяли имъ и думать о снѣ, такъ что они не могли уже и глазъ сомкнуть. Всё еще лёжа, они наблюдали за обычаями своихъ побѣдителей и вполголоса передавали другъ другу свои замѣчанія.
Молодой шотландецъ, прочиталъ много книгъ о необозримыхъ лугахъ Америки и ихъ дикихъ жителей. Онъ невольно вспомнилъ о нихъ, смотря на картину передъ ихъ глазами; съ женщинами обращались какъ съ собаками, и даже хуже чѣмъ съ собаками, вся работа лежала на нихъ: уходъ за животными, приготовленіе пищи, починка и уборка палатокъ, навьючиваніе верблюдовъ, да и сами онѣ часто несли такія тяжелыя бремена, которыя были бы только впору четвероногимъ; имъ помогали только какіе нибудь жалкіе рабы попавшіе въ руки ихъ общихъ господъ. Мущины же большею частью лѣнивцы, безпечно потягивались на звѣриныхъ шкурахъ, курили наркотическія травы, и повидимому гордились своимъ жалкимъ господствомъ надъ всѣмъ окружающимъ.
Коллинъ невольно сталь сравнивать дикую жизнь двухъ странъ свѣта, раздѣляемыхъ океаномъ и пришолъ къ убѣжденію, что при равныхъ обстоятельствахъ люди вездѣ одинаковы.
Но не много времени удалось ему пофилософствовать. Когда суматоха достигла высшей степени, его съ товарищами грубо потревожили отъ наблюдательнаго положенія и приказали принять участіе въ трудахъ ихъ господъ.
Еще раньше и еще грубѣе были отданы приказанія матросу Биллю отъ его черномазаго господина, который съ первыми лучами разсвѣта заставилъ его подняться на ноги такимъ жестокимъ толчкомъ, отъ котораго затряслись его старые члены.
Еслибъ черномазый шейхъ понималъ немного англійскій языкъ, то конечно не совсѣмъ былъ бы доволенъ отвѣтомъ стараго матроса на его раннее привѣтствіе, который между прочими комплиментами пожелалъ ему чтобы лопнули его глаза и предалъ вѣчному проклятію его негритянскую душу.
Утренній завтракъ былъ такъ же скоро съѣденъ, какъ и приготовленъ. Его скудость изумила плѣнниковъ. Даже первые сановники орды точно также поѣли немного молока или сангля. Только шейхамъ поданъ былъ завтракъ не много болѣе похожій на человѣческую пищу; всѣ же остальные бедуины и негры довольствовались кружкой кислаго молока пополамъ съ водой.
Неужели это значитъ завтракать? Гэрри Блоунтъ и Теренсъ не соглашались на это, но Коллинъ побранилъ ихъ, доказывая, что это дѣйствительно такъ. Онъ не разъ читалъ объ удивительномъ воздержаніи этихъ дѣтей пустыни; какъ они довольствуются однимъ кушаньемъ въ сутки, чего едва ли достаточно для поддержанія жизни шестилѣтняго ребёнка, то есть англійскаго ребёнка. Часто случается имъ цѣлые дни быть безъ пищи а при акуратной жизни, одной кружки молока достаточно для удовлетворенія ихъ голода.
Колинъ былъ правъ: это ихъ обыкновенный завтракъ, даже можно прибавить и обѣдъ также; потому что никто не былъ увѣренъ, что до заката солнечнаго достанется ему перекусить чего-нибудь.
Но гдѣ-же завтракъ для Колина и его товарищей? Вотъ вопросъ, который гораздо болѣе ихъ интересовалъ, чѣмъ всякая діэта бедуиновъ. Они были голодны какъ гіены, а между тѣмъ ни кто не думалъ накормить ихъ, никто не предлагалъ имъ ни куска, ни глотка.
Отвратительна была каша, приготовляемая бедуинами, еще отвратительнѣе онѣ приготовляли её; варили въ горшкахъ и подавали на блюдахъ, которыя повидимому никогда не мылись и не чистились. Но видъ всего этого только увеличивалъ алчность голодныхъ желудковъ, и бѣдные плѣнники радёхеньки были бы, еслибъ ихъ пригласили раздѣлить этотъ убогій завтракъ.
Они стали уже подавать знаки для выраженія своего желанія; глазами и жестами просили они пищи; напрасный трудъ! Ихъ грубые побѣдители не считали нужнымъ накормить ихъ и только насмѣхались надъ ихъ знаками.
Скоро они поняли, что плѣнникамъ не суждено оставаться въ праздности. Какъ только подняли ихъ на ноги, сейчасъ задали имъ работу: одному приказано было собирать верблюжій помётъ для разведенія огня; другой долженъ былъ наносить воды изъ солоноватого, грязнаго водоёма, ради котораго оазисъ былъ избранъ мѣстомъ стоянки; третьему приказано было помогать при навьючиваніи палатокъ, къ чему было приступлено сейчасъ послѣ того, какъ санглэ или каша была съѣдена.
Матросъ Билль въ другой части табора тоже проворно работалъ; а если онъ или его молодые товарищи показывали неохоту приниматься за указанныя имъ работы, то шейхи безъ всякой церемоніи стегали ихъ бичомъ съ узломъ на концѣ или другимъ орудіемъ, какое попадалось имъ подъ руку. Несчастные скоро поняли, что съ надзирателями шутать нельзя и что возражать или убѣждать бедуиновъ будетъ напрасный трудъ. Словомъ они поняли, что значитъ быть невольниками!
Убирая палатки и занимаясь приготовленіями къ перекочовки въ другой оазисъ моряки были свидѣтелями разныхъ обычаевъ любопытныхъ и новыхъ для европейцевъ. Странные экипажи и для вьюка и для перевозки: овальныя корзины на спинахъ верблюдовъ, чтобы возить женщинъ и дѣтей; четыреугольныя сѣделки на горбахъ махери; черномазыя дѣти привязанныя ремнями къ спинамъ матерей; колѣнопреклоненіе верблюдовъ для того чтобы принять грузъ какъ-будто добровольно покоряясь необходимости болѣе чѣмъ непріятной для нихъ, — всѣ эти новыя картины чрезвычайно были бы интересны для нашихъ моряковъ, еслибы можно было ими любоваться при другихъ обстоятельствахъ жизни.
Тутъ еще вышелъ случай, доказывавшій, съ какимъ искусствомъ бедуины умѣютъ расправляться съ своими домашними животными.
Одинъ упрямый верблюдъ ни за что не хотѣлъ подняться на ноги, послѣ того какъ его навьючили, отъ того ли, что раскапризничалъ или отъ того, что считалъ неудобнымъ и несправедливымся бремя, которое навьючили на него[3]. Словомъ по какой бы то ни было причинѣ, но онъ показывалъ упорную рѣшимость стоять на колѣнахъ и не подниматься на ноги, не смотря на всѣ усилія своего хозяина.
Напрасно ласкали его и называли нѣжными именами: другомъ, отцомъ, онъ оставался равнодушенъ къ нѣжностямъ. Тогда принялись одѣлять его линьками, стегали кнутомъ и колотили палками, — но и тутъ не было успѣха. По видимому упорное животное намѣревалось оставаться въ этомъ оазисѣ и отпустить безъ себя всю орду.
Въ эту критическую минуту хозяину пришла геніальная мысль справиться съ упрямцемъ, а можетъ-быть онъ и прежде прибѣгалъ къ этому средству. Выведенный изъ себя упорствомъ верблюда, онъ хватилъ рукавъ отъ стараго бурнуса и накинулъ его на голову верблюда, потомъ крѣпко стянулъ его у самаго носа.
Верблюдъ испугался, почувствовавъ, что ему дышать не чѣмъ и не теряя времени вскочилъ на ноги, къ великому смѣху женщинъ и дѣтей, бывшихъ зрителями этой сцены.
Въ невѣроятно скоромъ времени палатки были убраны и таборъ со всѣми своими принадлежностями вскорѣ скрылся изъ вида, оставивъ за собой только облако пыли, имѣвшаго фигуру навьюченнаго верблюда.
Послѣднимъ дѣломъ передъ отправленіемъ въ дорогу было напоить водой всѣхъ животныхъ. Запасъ воды для путешествія былъ уже сдѣланъ изъ грязнаго пруда въ кожаные мѣшки.
Повидимому напоить водой верблюдовъ передъ отправленіемъ въ дорогу считалось у арабовъ самымъ важнымъ дѣломъ. Для этого приняты были всѣ мѣры предосторожности и всякое вниманіе оказано, чтобы убѣдиться дѣйствительно ли они вполнѣ запаслись драгоцѣннымъ напиткомъ, — можетъ-быть тутъ было предчувствіе со стороны хозяевъ, что пожалуй придётся когда-нибудь и самимъ испить той же водицы.
По той или другой причинѣ, только принято уже, что каждый верблюдъ долженъ пить вдоволь пока его обширный желудокъ наполнятся. Для этого даютъ ему за четыре дня до отправленія много корму, но во всё это время не даютъ пить до самаго отъѣзда, что бываетъ обыкновенно въ три часа пополудни, тутъ подводятъ его къ водѣ и онъ пьётъ вдоволь. Трудно повѣрить какое огромное количество воды можетъ помѣстить въ себя верблюдъ; но хозяинъ африканскаго дромедера знаетъ какую огромную бочку воды надо всякій разъ приготовить ему.
При водопоѣ, моряки имѣли случай наблюдать еще за однимъ свойствомъ Сахары, не менѣе перваго оригинальнымъ и любопытнымъ.
Оказалось, что озеро, доставлявшее этотъ драгоцѣнный напитокъ и единственное водохранилище на протяженіе пятидесяти миль, обратилось отъ засухи въ лужу, но и эта лужа пересыхала уже. Долгая засуха — продолжалась года четыре въ этой части пустыни; такъ что обширное нѣкогда озеро превратилось въ лужу вмѣщавшую въ себѣ не болѣе двухъ или трёхъ сотъ галлоновъ воды. Впродолженіи кочевья двухъ соединённыхъ племёнъ прибрежныхъ разбойниковъ, количество воды ежедневно уменьшалось и еслибъ они не поспѣшили откочевать или отложили свой отъѣздъ хотя бы только на одинъ день, то имъ грозила бы опасность умереть отъ жажды. Вотъ настоящая причина ихъ торопливой откочовки. Еслибъ не страхъ потерпѣть недостатокъ въ свѣжей водѣ, то они никакъ не разстались бы такъ скоро съ морскимъ берегомъ, гдѣ имѣли надежду подобрать много сокровищъ отъ англійскаго корабля, потерпѣвшаго здѣсь крушеніе.
Въ настоящую пору отъѣзда, изсохла послѣдняя вода, такъ что въ лужѣ едва оставалось грязной воды чтобы достаточно напоить верблюдовъ. Хозяева не могли ошибиться въ этомъ, потому что слишкомъ часто измѣряли количество воды.
Шутить нельзя было съ вѣрно-разсчитаннымъ запасомъ. Тутъ драгоцѣнна каждая кружка воды и въ доказательство этого, верблюды обязаны были наполняться водой неслыханнымъ для европейца способомъ.
Вмѣсто того, чтобы пить ртомъ, верблюды сахарскихъ разбойниковъ должны посредствомъ ноздрей утолять свою жажду.
Пожалуй читателю покажется мудрено какимъ образомъ совершается этотъ способъ, да и захочется узнать добровольно ли верблюды совершаютъ подобную процедуру водопоя?
Наши моряки тоже удивлялись, пораженные такою необыкновсцною особенностью.
У насъ есть пословица что «одинъ человѣкъ можетъ вести лошадь на водопой, но двадцать человѣкъ не могутъ заставить её пить.» Хоть эта пословица справедлива въ отношеніи англійской лошади, но никакъ не можетъ быть примѣнена къ африканскому дромадеру. Вотъ и доказательство: каждый хозяинъ подводилъ своего верблюда къ лужѣ, но не позволяя ему входить въ воду и самому пить, какъ это обыкновенно дѣлается у насъ, а ставятъ его у самаго края и держатъ ему голову надъ водой; тогда наполняютъ водой деревянную воронку и узкій ея край вставляютъ въ ноздри и такимъ образомъ вода посредствомъ дыхательнаго канала проводится въ горло и желудокъ.
Опять вопросъ зачѣмъ же такое предпочтеніе носу надъ ртомъ. И наши моряки задавались тѣмъ же вопросомъ; по удовлетворительное объясненіе этого факта они получили только въ послѣдствіи, когда лучше познакомились съ обычаями Сахары и много разъ имѣли случай паблюдать за непонятнымъ явленіемъ.
При всѣхъ своихъ похвальныхъ качествахъ верблюдъ еще обнаруживаетъ удивительное терпѣніе и послушаніе; только отъ одной дурной привычки его никакъ нельзя отучить: когда онъ пьётъ изъ сосуда,
то имѣетъ привычку встряхивать головой и разбрызгивать много воды. Когда вода въ небольшомъ количествѣ и составляетъ насущную потребность жизни, какъ въ пустыняхъ Сахары, — то подобная расточительность не можетъ быть терпима. Чтобы предупредить вредъ отъ того проистекающій, хозяинъ заставляетъ своего верблюда, пить посредствомъ отверзтій, предназначенныхъ природой для обонянія, чѣмъ предохраняетъ отъ многихъ бѣдъ это животное, столь необходимое для существованія арабскихъ племёнъ.
Старикъ Билль въ шутку говорилъ, что арабы наливаются водой какъ корабль предъ поднятіемъ якоря, Сравненіе совершенно вѣрно по отношенію къ цѣли, ради которой эти корабли пустыни такъ внимательно запасаются водой. Ихъ хозяева не безъ умысла такъ хлопочатъ, потому что въ крайнемъ недостаткѣ воды, они разрѣзаютъ желудокъ верблюда, чтобы спасти жизнь каравана.[4] Такая случайность не новость и не правдоподобна.
Вотъ почему хозяинъ внимательно заботится вдоволь ли напился его верблюдъ и убѣждается въ этомъ тогда какъ вода переливается изъ ноздрей въ ротъ.
Когда всѣ верблюды были поочереди напоены, то ихъ отвели къ племени хозяина; потому что за это время соединённыя племена были раздѣлены на двѣ отдѣльныя партіи и каждая готова была выступить въ походъ въ разныя стороны.
Тутъ только наши моряки могли замѣтить какое различіе существуетъ между двумя кочевыми племенами Сахары, въ руки которыхъ имѣли несчастье попасть. Черномазый шейхъ былъ истымъ представителемъ африканскихъ негровъ плоскимъ лбомъ, толстыми, вздёрнутыми губами, сплюснутымъ, толстымъ носомъ, сжатымъ съ боковъ черепомъ, курчавыми какъ шерсть волосами и выдающимися пятками на нѣсколько дюймовъ у сгиба ноги. Не всѣ, однако большинство было одарено отъ природы подобною особенностью пятки. Въ этой партіи видно было нѣсколько человѣкъ смѣшанныхъ цвѣтовъ съ прямыми черными волосами и почти съ чертами лица кавказскаго племени; но они повидимому были невольниками.
Люди состоявшіе подъ начальствомъ стараго шейха, почти всѣ принадлежали его племени, смѣшаннаго съ потомками португальцевъ, которые убѣжали съ прибрежныхъ поселеній, когда Морокко подпало подъ власть побѣдоносныхъ шерифовъ.
Обитатели Сахары не составляютъ одного особеннаго народа, а смѣсь нубійцевъ, арабовъ, берберовъ всевозможныхъ оттѣнковъ, какъ въ цвѣтѣ кожи, такъ и въ чертахъ лица. Но всѣ они бедуины-номады, кочующіе по пустынямъ, въ которыхъ нѣтъ дорогъ, а только песчаныя тропинки. Не ускользнуло отъ вниманія нашихъ моряковъ и то, что рабы арабскаго шейха были по преимуществу чистые негры съ юга, тогда какъ по цвѣту ложи видно было, что невольники чернаго шейха были семитическаго происхожденія, то есть отъ Іафета. Философъ Колинъ, какъ безмолвный очевидецъ наблюдалъ за разницею племёнъ.
Когда запасъ воды былъ налитъ и въ желудки и въ кожаныя мѣшки, оба племени готовились на разставаньѣ произносить прощальные привѣты, которые могутъ выражаться словами: «Миръ да будетъ съ вами!» Но тутъ снова произошло обстоятельство, которое опять замедлило отправленіе въ путь.
Вѣроятно это обстоятельство давно было замышлено обоими шейхами, хотя они оба до послѣдней минуты выказывали другъ другу самыя дружескія чувствованія.
Еслибъ можно было подслушать ихъ мысли, то мы перевели бы ихъ такими словами,
"Экая собака Эфіопъ! провались ты сквозь землю, вѣдь онъ теперь всё думаетъ о томъ, что мнѣ досталась лучшая доля въ общей прибыли. Ему теперь смерть хочется завладѣть этими дрянными мальчишками — я вижу это по его лицу. Султанъ Тимбуктскій заказалъ ему непремѣнно привести бѣлыхъ невольниковъ и если можно бѣлыхъ мальчиковъ. Это ясно. Я вижу, что онъ совсѣмъ не обрадованъ старымъ матросомъ, котораго онъ выигралъ у меня въ хелгу: его Тимбуктскому величеству нечего дѣлать съ старымъ хрѣномъ; ему нужны красивые мальчики, чтобы прислуживать за его столомъ и придавать блеску его народнымъ пиршествамъ. Да, онъ можетъ получить за нихъ хорошую цѣну. И какую еще огромную цѣну! Одежды, которыя мы у нихъ отняли не простое платье. Какое славное крѣпкое сукно на кафтанахъ и галуны на шапкахъ. Навѣрное они сыновья главныхъ шейховъ. Въ Ведмунѣ старый жидъ дастъ за нихъ хорошій выкупъ. Да и купцы въ Сузѣ тоже не поскупятся; но еще кажется лучше отвезти ихъ въ Могадоръ, гдѣ ихъ народный консулъ отсыплетъ кучи золота за такихъ важныхъ людей. Да, вотъ такъ штука!
Въ тоже время черномазый шейхъ разсуждалъ о торговыхъ оборотахъ, только сообщая свои размышленія возлюбленной своей Фатимѣ.
— За этихъ разноцвѣтныхъ мальчишекъ, сказала она, султанъ охотно бы далъ человѣкъ шестьдесятъ изъ своихъ черныхъ рабовъ.
— Я знаю это, дорогая Фатти; мнѣ самъ султанъ это сказалъ.
— Такъ за чѣмъ же дѣло стоитъ? бери ихъ да и уведи съ собой.
— Э! да вѣдь это только легко говорится. Попробуй-ка взять! Они принадлежатъ по праву старому арабу, покрайней мѣрѣ онъ заявляетъ свои права, хоть по правдѣ сказать не совсѣмъ справедливо, потому что не подоспѣй мы вовремя, такъ не онъ бы взялъ ихъ въ плѣнъ, а они бы дали ему карачуна. Но тутъ ничего не подѣлаешь, потому что по законамъ Сахары, они его собственность теперь.
— По законамъ Сахары! воскликнула Фатима презрительно вздёрнувъ голову кверху и съ яростью оскаливъ свои длинные выдающіеся зубы: — все это чушь и пустяки! Въ Сахарѣ нѣтъ законовъ. Ну самъ посуди: вернулись ли бы мы въ Сахару, коли были бы законы. За этихъ трёхъ бѣлыхъ болвановъ намъ дадутъ такую награду, что на цѣлую нашу жизнь станетъ и не будетъ ужь надобности таскаться опять по этой чертовской пустынѣ. Возьми ихъ силою отъ мѣднолицаго, если нельзя иначе. Но вѣдь онъ глупъ, такъ ты опять можешь сплутовать и обморочить его, играя въ хелгу, — извѣстно на этомъ полѣ ты всегда его побѣждаешь. Если жъ онъ откажется играть, такъ попробуй поторговаться съ нимъ: предложи ему двухъ чорныхъ за одного бѣлаго.
Такимъ образомъ посовѣтовавшись съ подругой своей жизни, чорный шейхъ, вмѣсто того чтобы пожелать салекъ алумъ своему достопочтенному собрату, вдругъ возвысилъ голосъ, требуя отъ него аудіенціи для переговоровъ о важномъ дѣлѣ.
Конечно, послѣдовавшіе затѣмъ переговоры были непонятны для бѣлыхъ невольниковъ.
Но если слова были непонятны, то жесты ихъ были очень выразительны: по рукамъ указывающимъ на мальчиковъ и по глазамъ обращеннымъ къ нимъ, бѣдные мичманы хорошо уразумѣли, что переговоры идутъ о нихъ или о владѣніи ими.
Выбирать господина было не изъ кого: оба шейха были безчеловѣчные дикари; оба показали жестокость въ обращеніи съ плѣнниками. У нихъ была одна надежда, что если и произойдётъ торгъ, то по-крайней-мѣрѣ продадутъ ихъ вмѣстѣ. Только сердце у нихъ больно сжималось при мысли о старикѣ Биллѣ; они догадывались, что ихъ хотятъ промѣнять, и что тогда они разстанутся съ нимъ и никогда уже больше не увидятся.
Мичманы были съ дѣтства товарищами гораздопрежде чѣмъ вступили въ морскую службу. Время и взаимное сочувствіе соединило ихъ такою искреннею дружбою, что имъ казалось легче переносить втроёмъ всякую участь, какъ бы она ни была тяжела. Теперь представлялся имъ самый жестокій жребій: они должны разстаться и въ одиночкѣ терпѣть горе отъ такихъ безчеловѣчныхъ господъ.
Съ тоской прислушивались они къ незнакомымъ звукамъ и внимательно наблюдали за жестами шейховъ.
Цѣлые полчаса прошло въ томъ, что они громко кричали и сильно размахивали руками, послѣ этого видно было, что они условились въ чомъ то.
Молчаніе возстановилось, старый арабъ подошолъ къ тому мѣсту, гдѣ были собраны чорные невольники чорнаго шейха и послѣ тщательнаго осмотра выбралъ трёхъ самыхъ высокихъ здоровыхъ и дородныхъ негровъ. За тѣмъ эти негры были выведены изъ рядовъ и поставлены отдѣльно.
— Насъ хотятъ обмѣнять, прошепталъ Теренсъ: — мы будемъ принадлежать отвратительному негру. Ну оно и лучше; по крайней-мѣрѣ будемъ вмѣстѣ съ Биллемъ.
— Погоди, сказалъ Колинъ: — тутъ что-нибудь да не такъ.
Въ эту минуту чорный шейхъ вышелъ вперёдъ и прервалъ ихъ разговоръ.
Что онъ будетъ дѣлать! Вѣрно заберётъ ихъ всѣхъ трёхъ. Старый арабъ самъ выбиралъ трёхъ чорныхъ здоровенныхъ ребятъ; чорный шейхъ, точно также самъ заберётъ трёхъ бѣлыхъ плѣнниковъ.
Такъ они думали и совершенно равнодушные къ обоимъ господамъ, не возражали.
Но къ ихъ великому огорченію выведенъ былъ только одинъ изъ нихъ; остальнымъ двумъ знаками приказано было оставаться на мѣстѣ.
Участь одиночества выпала на О’Коннора. Чорный шейхъ выбралъ его послѣ внимательнаго осмотра и сравненія. Ирландецъ былъ выше и дороднѣе своихъ товарищей, вѣроятно по тому и оказано ему предпочтеніе. Оказалось, что условія мѣны, совсѣмъ не таковы, какъ воображали молодые мичманы: мѣняли не человѣка на человѣка, не мальчика на мальчика, но трёхъ чорныхъ за одного бѣлаго.
Старый скряга, арабскій шейхъ не очень крѣпко держался за долю доставшуюся ему, но и слышать не хотѣлъ взять менѣе трёхъ чорныхъ за одного бѣлаго. Послѣ долгихъ и громкихъ споровъ, чорный шейхъ согласился и на это.
Теренсъ былъ отведёнъ и поставленъ рядомъ съ тремя чорными юношами, которые совсѣмъ не такъ серьезно, какъ ихъ бѣлые товарищи по неволѣ смотрѣли на это дѣло: они весело скалили свои бѣлые какъ слоновая кость зубы и считали видно эту мѣну за весёлую шутку!
Моряки съ грустью видѣли, что ихъ хотятъ разлучить, однако всё еще питались надеждой, авось торгъ ими еще не конченъ, авось и остальныхъ двухъ бѣлыхъ промѣняютъ на шестерыхъ чорныхъ.
Предположенія эти были прерваны и они увидѣли, что торгъ былъ недоконченъ.
Послѣдовавшія за тѣмъ обстоятельства ясно показали, что тутъ происходитъ не правильный торгъ, а только приготовленія къ азартной игрѣ; игроками были два шейха, а ставки поставленные на конъ — Теренсъ и три чорныхъ невольника.
Старый Билль по личному опыту могъ объяснить, что это значитъ, и когда увидѣлъ, что оба шейха отправляются къ тому мѣсту, гдѣ въ прошлую ночь рѣшалась его участь, онъ закричалъ.
— Они пошли играть на васъ, мастеръ Терепсъ. Ого! быть вамъ со мною; потому что черномазый разомъ побьётъ мѣднолицаго.
Опять были возобновлены ямочки, въ которыхъ вчера играли въ хелгу. Припасено было надлежащее число верблюжихъ шариковъ и игра началась.
Кончилось тѣмъ, что предсказаніе стараго матроса оказалось справедливо и черномазый шейхъ выигралъ Теренса О’Коннора.
Видно было, что арабъ сильно разсердился и потому какъ онъ топалъ ногами и колотилъ руками по землѣ, обнаруживалось, что этотъ проигрышъ сильно задѣлъ его за-живое. Часто ли бываютъ примѣры, чтобы проигравшійся игрокъ оставлялъ игорной столъ, до тѣхъ поръ пока есть что выставить на конъ?
У стараго шейха оставалось еще два мичмана. Онъ могъ еще отыграться. Отъ чего жъ не попытать счастья. До-сихъ-поръ счастье ему неблагопріятствовало: или судьба противъ него, или у него нѣтъ столько умѣнья, чтобы состязаться на шахматномъ полѣ съ своимъ чорнымъ соперникомъ.
Въ концѣ концовъ, черномазый шейхъ выигралъ всѣхъ трёхъ мичмановъ и соединивъ ихъ съ матросомъ Биллемъ менѣе чѣмъ чрезъ двадцать минутъ по окончаніи игры, погналъ ихъ чрезъ степь въ Тимбукту.
Въ этомъ странствованіи по песчаному океану, наши мореплаватели составляли часть отряда состоявшаго изъ шестнадцати человѣкъ мущинъ и женщинъ, считая въ томъ же числѣ шестерыхъ или семерыхъ дѣтей.
Всё это составляло собственность одного человѣка — высокаго и мрачнаго шейха, который выигралъ и матроса Билля и трёхъ мичмановъ въ хелгу или шахматы пустыни.
Бѣлые плѣнники скоро узнали, что его зовутъ Голахомъ, при чомъ Теренсъ не упустилъ случая подшутить, что Голахъ, вѣроятно, на испорченномъ нарѣчіи африканца значитъ имя древняго великаго Голіаѳа.
По всему видимому Голахъ былъ великій человѣкъ, не только по росту и дородству, но и по уму и смышленности.
Говоря такимъ образомъ, мы совсѣмъ не желаемъ увѣрять, что мрачный негръ былъ такого геніальнаго ума, что могъ бы разрѣшать математическія задачи, или открыть новую планету въ нашей солнечной системѣ. Не желаемъ и того доказывать, чтобы онъ обладалъ свѣтлыми мыслями или потоками краснорѣчія, такъ что могъ бы увлекать народныя массы, словно ураганъ подымающій морскія волны; — а всё же хотя ничего подобнаго не было, надо сказать, что негръ Голахъ былъ большаго ума человѣкъ. Природа создала его повелѣвать другими; ни мыслью ни чувствомъ, онъ не способенъ былъ покоряться чужой волѣ.
Хитрый старый шейхъ, взявшій въ плѣнъ трёхъ мичмановъ, очень желалъ удержать ихъ за собой; но Голахъ тоже хотѣлъ завладѣть ими и старый арабъ принужденъ былъ выдать ихъ своему сопернику, побѣдившему его въ игрѣ. Послѣ этого они разстались и понятно, старому шейху было очень не весело.
У чорнаго шейха было три жены и каждая изъ нихъ обладала даромъ краснорѣчія въ высокой степени. Но одного взгляда чорнаго владыки достаточно было, чтобъ остановить ихъ за полусловѣ краснорѣчиваго потока. Даже Фатима, любимица его и та приписывала силу своего на него вліянія тому искусству, съ которымъ она изучила его даже безмолвныя желанія.
У Голаха было семь верблюдовъ, изъ которыхъ требовалось четыре для перевозки его самого, съ тремя жонами и дѣтьми и всего ихъ хлама.
Остальныхъ верблюдовъ навьючили добычею, собранною послѣ кораблекрушенія. Остальные двѣнадцать человѣкъ принуждены были идти пѣшкомъ и ещё поспѣвать за верблюдами, кто какъ умѣлъ.
Одинъ изъ этихъ пѣшеходовъ былъ родной сынъ Голаха, юноша лѣтъ восемнадцати. Онъ былъ вооруженъ. длиннымъ мавританскимъ ружьёмъ, тяжелымъ испанскихъ мечомъ и кортикомъ отнятымъ у Колина.
Ему порученъ былъ главный надзоръ надъ бѣлыми невольниками; кромѣ того, въ помощники ему данъ былъ еще другой юноша, братъ одной изъ трёхъ жонъ Голаха и тоже вооружонный ружьёмъ и шашкою.
Кажется оба надсмотрщика думали, что жизнь ихъ зависитъ отъ того чтобы не спускать глазъ съ десяти невольниковъ: кромѣ старика Билля и его молодыхъ товарищей было еще шестеро невольниковъ, тоже въ своё время взятые въ плѣнъ, проданные, проигранные, или перекупленые Голахомъ, который съ ними направлялся теперь на какой-то рынокъ на южные берега Африки.
Двое изъ шестерыхъ невольниковъ были тотчасъ-же признаны за крумановъ, матросомъ Биллемъ, который видалъ на своёмъ вѣку многихъ крумановъ — особенное африканское племя, служившихъ матросами на военныхъ корабляхъ у африканскихъ береговъ.
Другіе невольники были не такъ черны и старый морякъ тотчасъ же назвалъ ихъ португальскими неграми. Видно было, что всѣ они очень давно томились въ плѣну на безплодномъ пространствѣ великой Сахары.
Въ первый же день своего путешествія, бѣлые плѣнники узнали какія отношенія существуютъ между большинствомъ отряда и шейхомъ Голахомъ, и каждый изъ нихъ и устыдился и возмутился унизительнаго положенія въ которое былъ поставленъ.
Вообще говоря, всѣ эти чувства были возбуждаемы и сильно подкрѣпляемы голодомъ и жаждой такъ же какъ и невыносимымъ страданіемъ тащиться подъ палящимъ солнцемъ и по раскалённому песку.
— Довольно съ меня, заговорилъ Гэрри-Блоунтъ товарищамъ: — можетъ быть мы способны терпѣть это мученіе еще нѣсколько дней, но я совсѣмъ не любопытствую знать до чего это можетъ доити.
— Смотри пожалуй! воскликнулъ Теренсъ: — да ты думаешь и говоришь за меня, Гэрри.
— Вотъ насъ четверо, продолжалъ Гэрри: — четверо, принадлежащихъ къ той націи, которая гордится тѣмъ, что никогда не терпѣла рабства; кромѣ того, вотъ еще шесть человѣкъ, нашихъ ближнихъ, нашихъ собратій по рабству. Конечно, посмотрѣть на нихъ, такъ немного можно отъ нихъ ждать, однако всё-же и они что-нибудь да могутъ въ общихъ усиліяхъ. Неужели мы четверо, закалённые моряки Великобританіи и еще въ соединеніи съ шестью невольниками потерпимъ господство надъ нами трёхъ да и тѣхъ еще негровъ.
— Вотъ это самое я обдумываю уже часа два-три, сказалъ Теренсъ, — если мы не въ состояніи умудриться такъ, чтобъ уколотить этого стараго Голіафа и уѣхать на его верблюдахъ, такъ послѣ этого мы дѣйствительно заслуживаемъ всю остальную жизнь провести въ неволѣ.
— Такъ говори же когда и какъ, закричалъ Гэрри: — я жду. Вотъ семь верблюдовъ. Пускай каждый изъ насъ берётъ но одному; но прежде всего надо съѣсть трёхъ, а то я умираю съ голоду.
— Разсказывай планы, а я стану выбирать, возразилъ Теренсъ: — я готовъ на всё, отъ орлянки до смертоубійства.
— Стопъ, мастеръ Теренсъ, прервалъ старикъ Билль: — конечно, вы всегда готовы прежде, сдѣлать, а тамъ подумать. Да и вы, любезный другъ Гэрри, не совсѣмъ въ своёмъ умѣ. Одинъ изъ всѣхъ васъ мастеръ Колинъ сохраняетъ свои семь чувствъ. Положимъ, что вамъ всё удастся: черномазый великами убитъ, сынъ его мёртвъ, да и послѣдній негръ, преспокойно поворачивается на право кругомъ и даётъ тягу какъ ни въ чомъ не бывалъ, — такъ чтожъ изъ этого выйдетъ? У насъ нѣтъ ни карты, ни компаса; мы не можемъ производить счисленія. Развѣ вы не видите, что. странствованіе по этой пустынѣ точь въ точь что но морю, только опрокинутому вверхъ дномъ? когда люди умираютъ съ голода на морѣ они отыскиваютъ скорѣе землю;, когдажь они умираютъ съ голода въ пустынѣ то ищутъ воды! Черномазый великанъ, нашъ капитанъ можетъ спокойно и безопасно плавать по этому морю, — мы не можемъ. Мы должны заставить его подвести насъ къ какому-нибудь порту и тогда придумать лучшія средства, чтобы избавиться отъ него.
— Старый Билль совершенно правъ, замѣтилъ Колинъ; — онъ справедливо полагаетъ, что мы не можемъ отыскать дороги отъ одного оазиса къ другому; но мы хорошо сдѣлаемъ, если расчитаемъ всѣ средства, которыя намъ представляются. Положимъ, что мы и отыщемъ и пристанемъ къ порту, какъ Билль говоритъ, да развѣ не можетъ случиться, что мы нападёмъ на шайку такихъ же разбойниковъ, только въ числѣ нѣсколькихъ сотъ, а не трёхъ человѣкъ, какъ теперь. Вѣдь послѣднее будетъ гораздо хуже настоящаго.
— Это очень правдоподобно, отвѣчалъ матросъ: — но они только люди и потому мы можемъ побить ихъ. Мы можемъ бороться съ людьми и побѣдить ихъ; можемъ бороться и съ водой и побѣдить её; но когда придётся намъ бороться не с.ъ людьми и не съ водой, а съ чѣмъ-нибудь другимъ, такъ это что-нибудь другое побѣдитъ насъ. За природой навѣрное останется побѣда.
— Билъ и тутъ правь, подхватилъ Теренсъ: — я чувствую, что природа уже преодолѣваетъ меня.
Въ это время совсѣмъ неожиданно они замѣтили, что одинъ изъ крумановъ придвинулся къ нимъ и внимательно прислушивается къ ихъ словамъ. Его блестящіе глаза выражали живѣйшее любопытство.
— Ты понимаешь насъ? спросилъ старикъ Биллъ, внезапно и сердито обратившись къ африканцу.
— Да, — крошечку, отвѣчалъ круманъ на ломаномъ англійскомъ, языкѣ и казалось не замѣчая сердитаго тона.
— Такъ зачѣмъ же ты подслушиваешь насъ?
— Для того, чтобы слышать о чомъ вы говорите. Я тоже служилъ на англійскомъ кораблѣ. По моему вы хорошо говорите. Я пойду за вами.
Съ большимъ трудомъ матросъ и его товарищи могли разобрать тарабарщину крумана. Имъ удалось добиться отъ него, что онъ служилъ на англійскомъ торговомъ кораблѣ, который отправлялся къ Африканскимъ берегамъ, за пальмовымъ масломъ. Въ это время онъ научился немножко болтать по англійски. Въ послѣднее время онъ служилъ на португальскомъ бригѣ, потерпѣвшимъ крушеніе у береговъ Сахары. Выброшенный на берегъ онъ попалъ въ руки кочевыхъ бедуиновъ и четыре года провёлъ въ знойной пустынѣ.
Онъ утѣшилъ нашихъ моряковъ извѣстіемъ, что они, какъ англичане, не подвергаются опасности потерпѣть продолжительное рабство, но непремѣнно будутъ проданы и когда-нибудь выкуплены. Голахъ не имѣетъ нужды въ невольникахъ. Онъ только похищаетъ людей и потомъ торгуетъ ими какъ товаромъ. Онъ продастъ ихъ за самую высокую цѣну какому-нибудь англійскому консулу въ приморскомъ городѣ.
Но, продолжалъ круманъ, ни для него, ни для его товарищей не существуетъ подобной надежды, потому что правительство ихъ отечества не назначаетъ денежныхъ суммъ для выкупа своихъ подданныхъ изъ рабства.
Когда онъ увидѣлъ, что Голахъ пріобрѣлъ англійскихъ плѣнниковъ, то онъ сталъ утѣшать себя надеждой, что можетъ быть вмѣстѣ съ ними выкупятъ и его, какъ англійскаго подданнаго, на томъ основаніи, что и онъ нѣкоторое время служилъ на англійскомъ кораблѣ.
Впродолженіе цѣлаго дня чорные невольники, хорошо знакомые съ возложенною на нихъ обязанностью, собирали по дорогѣ высохшій верблюжій навозъ, который служилъ вмѣсто топлива для цѣлаго каравана.
Вскорѣ послѣ солнечнаго заката, Голахъ приказалъ остановиться на ночлегъ; верблюды были развьючены, палатки разбиты. Невольники получили извѣстное количество санглэ или ячменной кашицы на обѣдъ и такъ какъ они съ самаго утра ничего не ѣли, то это кушанье показалось имъ необыкновенно хорошо и вкусно.
Голахъ осмотрѣлъ свою движимость въ людяхъ и видимо довольный благосостояніемъ всего, удалился въ свою палатку; скоро оттуда пронеслись звуки подобные далёкимъ раскатамъ грома.
То чорный шейхъ храпѣлъ! Двое молодыхъ людей — сынъ и зять негра — всю ночь смѣняли другъ друга, карауля своихъ плѣнниковъ. Ихъ бдительный надзоръ былъ почти не нуженъ, Усталые, утомлённые, измученные голодомъ и жаждой невольники стремились мыслью не къ будущему, а къ настоящему покою; всѣ ревностно искали отдыха, всѣ скоро нашли его во снѣ.
За часъ до восхожденія солнца, невольникамъ, дали выпить по немногу прокислаго молока, послѣ чего всѣ отправились въ путь.
Солнце взошло на безоблачное небо, его палящіе лучи казалось прожигали тѣло; ни малѣйшее дуновеніе вѣтра не освѣжало безплодную равнину. Атмосфера была такъ же раскалена и такъ же жгла, какъ, песокъ прожигавшій ноги. Не смотря на влажные источники струившіеся по всему тѣлу, горло, языкъ и губы до такой степени пересохли у нихъ, что всѣ попытки вести разговоръ оказались напрасны; выходили не слова, а какое то предсмертное хрипѣніе.
Голахъ съ своею семьёю ѣхалъ впереди и повидимому не обращалъ вниманія на то, слѣдуютъ ли за нимъ другіе или нѣтъ. Его сынъ и зять шли позади невольниковъ, наблюдая за порядкомъ, и когда какой-нибудь несчастный невольно отставалъ отъ другихъ, ихъ надсмотрщики заставляли ихъ двигаться скорѣе, колотя ихъ толстой палкой.
— Скажи имъ, что ядолженъ имѣть глотокъ воды или умереть, сказалъ Гэрри круману хриплымъ шопотомъ: — за меня дадутъ много денегъ и если старый. Голахъ дастъ мнѣ умереть отъ жажды, то онъ будетъ безумцемъ.
Круманъ отказался передать эти слова, увѣряя, что это будетъ совершенно безполезно и навлечетъ только побои на него.
Колинъ обратился къ сыну Голаха и знаками даль ему уразумѣть, что они хотятъ пить. Но чорный юноша ограничился хохотомъ; онъ самъ не страдалъ жаждой и не сочувствовалъ страданію другихъ.
Кожа негровъ упитанная жиромъ, казалось впитывала въ себя жгучіе лучи солнца и вѣроятно годы постоянной привычки закалили ихъ, такъ что они не чувствовали уже ни жажды, ни голода въ мучительной степени. Для бѣлыхъ плѣнниковъ они казались не людьми, а какими-то громадными пресмыкающимися чудовищами.
На второй день ихъ странствованія песокъ на дорогѣ сдѣлался не такъ плотенъ, такъ что ноги тонули въ нёмъ, на каждомъ шагу вытаскивать ноги изъ песку составляло неимовѣрный трудъ. Прибавьте къ этому пытку отъ жажды, и вы поймёте почему мысли страдальцевъ стремились къ воспоминанію о смерти, этому великому противоядію человѣческихъ несчастій; а между тѣмъ такъ сложилися обстоятельства что они сами сознавали, что только слѣдуя за своимъ хозяиномъ и предводителемъ, они могутъ найти надежду на спасеніе.
Еслибъ Голахъ даже позволилъ имъ вернуться къ берегу или остановиться на отдыхъ, то они не могли бы согласиться: непреодолимая сила влекла ихъ всё вперёдъ, всё за нимъ.
Эта всемогущая сила была надежда — надежда получить немного санглэ и нѣсколько глотковъ мутной воды. Возвратиться назадъ или отстать — обѣщало имъ еще ужаснѣйшее страданіе, — можетъ быть и смерть.
Бывали примѣры, что люди желавшіе покончить съ жизнью, сами бросались въ воду, чтобы потонуть, — но въ водѣ, они невольно боролись со смертью, которой сами искали. Такая же антипатія.къ смерти заставляла и бѣлыхъ невольниковъ слѣдовать за чорнымъ шейхомъ.
Имъ не хотѣлось умирать — не только по той причинѣ, что у нихъ была родина, были друзья, которыхъ они желали вновь увидѣть, не только по врожденной любви къ жизни, которую природа влагаетъ въ душу человѣка, но и для того, чтобы еще разъ въ жизни испытать счастье, что значитъ утолить мучительную жажду. Да, надо слѣдовать за Голахомъ для того, чтобъ хоть еще разъ въ жизни насладиться этимъ счастьемъ!
У одной изъ женъ Голаха было трое дѣтей, а такъ какъ другія жены должны были заботиться о своихъ собственныхъ потомкахъ, то и выходило, что матери съ тремя дѣтьми было меньше покоя, чѣмъ ея менѣе любимой соперницѣ.
Даже старшій ея ребёнокъ былъ слишкомъ малъ, для того чтобъ долго идти пѣшкомъ и потому почти всё время онъ тоже возсѣдалъ на верблюдѣ подъ присмотромъ матери. Имѣя трёхъ безпокойныхъ ребятъ, за которыми надо было усмотрѣть, въ постоянномъ страхѣ чтобы кто-нибудь не упалъ; она имѣла полны руки дѣла. Такое путешествіе стало наконецъ невыносимо для неё и она начала придумывать средство, какъ-бы облегчить себя.
По ея плану надо было поручить одному изъ невольниковъ присмотръ за ёя старшимъ сыномъ, которому было четыре года.
Колинъ былъ избранною жертвою для выполненія этой обязанности. Всѣ попытки юнаго шотландца, чтобъ избавиться отъ отвѣтственности возлагаемой на него обязанности, оказались тщетны. Женщина оказалась характера рѣшительнаго, и Колинъ принуждёнъ былъ покориться, но упрямился до тѣхъ-поръ пока она пригрозила ему, что позовётъ Голаха на помощь.
Противъ такого аргумента возражать не слѣдовало, и черномазый ребёнокъ усѣлся на плечи Колина; сдавивъ ногами его шею и вцѣпившись обѣими руками въ его волосы.
Вскорѣ послѣ этого распоряженія наступила ночь и чорные блюстители порядка поспѣшили вперёдъ для выбора мѣста временному лагерю.
Тутъ не представлялось опасности, чтобы невольники вздумали бѣжать; всѣ они мучительно желали пищи и воды, которыхъ имъ выдали въ весьма маломъ количествѣ.
Уставъ подъ бременемъ маленькаго разбойника, измучившись отъ безпрерывной борьбы съ сыпучимъ пескомъ, Колинъ начиналъ отставать отъ товарищей. Всякій разъ, нѣжная маменька заботясь о благосостояніи своего перворожденнаго, пріостанавливала своего верблюда и подъѣзжала къ отсталымъ.
Когда верблюды были развьючены и палатки раскинуты, Голахъ распорядился на счотъ приготовленія ужина, состоявшаго опять изъ одного саиглэ. На этотъ разъ невольникамъ дали еще меньше количествомъ чѣмъ вчера, и весь ужинъ былъ до-чиста съѣденъ съ такимъ апетитомъ, какого они никогда еще не испытывали.
Матросъ Билль объявилъ, что короткое время, употреблённое имъ на то, чтобъ проглотить небольшое количество пищи доставило ему минуту такой отрады, которое вознаградило его за всѣ мученія цѣлаго дня,
— Ахъ, мастеръ Гэрри, сказалъ старикъ: — мы только теперь поняли науку жизни, хотя были минуты, даже сегодня, когда я думалъ, что мы учимся именно умирать. Теперь я никогда уже не стану ѣсть до тѣхъ-поръ, пока не проголодаюсь. Эхъ! мастеръ Терри, продолжалъ онъ обращаясь къ ирландцу: — развѣ не въ этомъ заключается загадка жизни? и развѣ послѣ всего этого, не почувствовали вы теперь что значитъ истинное наслажденіе?
— Одно могу сказать, отвѣчалъ Теренсъ; — въ жизни своей я никогда не ѣдалъ такого вкуснаго кушанья, какъ это; жаль, что въ нёмъ одинъ большой недостатокъ: слишкомъ мало.
— Въ такомъ случаѣ, кушайте то, что у меня осталось, сказалъ Колинъ: — потому что я не могу сказать, чтобы для меня было мало.
Гэрри, Теренсъ и старикъ Билль съ безпокойствомъ и удивленіемъ посмотрѣли на Колина. Какъ ни скудно было количество санглэ данное ему, онъ и половины не съѣлъ его.
— Ужь не захворалъ-ли нашъ бѣдный мастеръ Колинъ — спросилъ Билль со страхомъ и сожалѣніемъ: — вѣдь такъ пожалуй и умереть не долго, если не станетъ ѣсть.
— Я совсѣмъ здоровъ, отвѣчалъ Колинъ, — только не чувствую апетита; если хотите, такъ кушайте остальное.
Хотя апетитъ товарищей и на половину не былъ удовлетворенъ, однако всѣ они не дотронулись до остатковъ его ужина, въ надеждѣ, что Колинъ поотдохнетъ и когда апетитъ ему возвратится, самъ доѣстъ свою порцію.
Всѣ они съ такимъ наслажденіемъ поужинали, что не могли понять воздержаніе Колина; и потому удивились и встревожились за него.
На слѣдующій день, когда караванъ тронулся съ мѣста Колинъ опять долженъ былъ нянчиться съ черномазымъ ребёнкомъ. Впрочемъ не всё время онъ нёсъ его на плечахъ; мальчикъ иногда самъ бѣжалъ рядомъ съ нимъ.
Первую часть дня молодой шотландецъ съ своею ношею безъ особеннаго труда поспѣвалъ за товарищами и даже иногда шелъ впереди. Его ласковое обхожденіе съ ребёнкомъ было замѣчено Голахомъ, при чемъ онъ обнаружилъ даже признакъ человѣческаго чувства: судорожное движеніе на лицѣ его означало улыбку.
Около полудня Колинъ до того усталъ, что опять сталъ отставать и очутился въ арьергардѣ, какъ и вчера. И опять нѣжная маменька попридержала своего бѣгуна и полная заботливости къ сыну поджидала, когда Колинъ съ ребёнкомъ нагонитъ, её.
Матросъ Билль сильно удивлялся поведенію Колина, въ особенности его изумляла необыкновенная терпѣливость съ какою шотландецъ покорялся возложенной на него обязанности нянчиться съ ребёнкомъ. Вообще въ поведеніи молодого мичмана было что-то таинственное, чего старый матросъ никакъ не могъ понять; но вскорѣ эта таинственность сдѣлалась еще непроницаемѣе, что привлекло на себя вниманіе Гэрри и Теренса, не смотря на то, что въ этотъ день случилось много неблагопріятныхъ обстоятельствъ, которыя могли бы отвлечь ихъ вниманіе отъ него и его обязанности.
Вскорѣ послѣ полудня, всѣ увидали какъ нѣжная мать требовала, чтобы Колинъ шолъ впереди, понуждая его къ тому громкими криками и ударами бича съ узломъ на концѣ, которымъ она погоняла своего верблюда.
Вѣроятно Голаху наконецъ надоѣло слушать ея пронзительные крики и ругательства, и потому онъ приказалъ ей замолчать, а невольнику спокойно продолжать свой путь.
Колинъ хоть и не понималъ значенія словъ этой женщины, однако должно быть догадывался, что она не произноситъ выраженій нѣжности.
Пронзительный сердитый голосъ и удары бичомъ давали настоящее значеніе, а между тѣмъ онъ выносилъ ругательства и побои съ удивительной кротостью и философическимъ самоотверженіемъ, что чрезвычайно удивляло его товарищей.
Гэрри заговаривалъ съ круманомъ, въ тѣ часы, когда мысли его не поглощались однимъ желаніемъ поѣсть и выпить. Въ настоящее время онъ попросилъ перевесть ему слова, которыя извергала злая негритянка на голову терпѣливаго шотландца.
Круманъ объяснилъ, что она называетъ Колина лѣнивою свиньёю, христіанскою собакой, невѣрнымъ безумцемъ и грозила убить его, если онъ не будетъ идти впереди.
На третій день этого странствованія, случилось, что погода была совсѣмъ не такая знойная какъ прежде и слѣдовательно страданія невольниковъ особенно отъ жажды были далёко не такъ мучительны.
— Нѣтъ, сказалъ Гэрри: — въ другой разъ я ни за-что ужь не вынесу такой пытки, какую пришлось испытывать вчера. Можетъ-быть мнѣ суждено умереть отъ жажды въ этой пустынѣ; но повторяю въ другой разъ я не могу испытать такой муки.
— Почему же это, мастеръ Гэрри? спросилъ Билль.
— Потому что я не могу забыть, послѣ опыта въ прошлый вечеръ, что чѣмъ сильнѣе ощущаешь желаніе пить, тѣмъ выше наслажденіе при удовлетвореніи жажды, а предчувствіе такого блаженства сильно облегчаетъ всё, чтобы не пришлось выносить.
— Конечно, тутъ есть доля справедливости, отвѣчалъ матросъ: — однако я не могу вспомнить о вчерашнемъ вкусномъ ужинѣ, безъ того, чтобы не почувствовать желанія, чтобъ и сегодня онъ былъ такой же вкусный.
— А между тѣмъ мы научились кой-чему новому, сказалъ Теренсъ: — новому, по-крайней-мѣрѣ, для меня. Теперь я буду знать, что такое жизнь, когда опять придётся пожить на свободѣ. До сихъ-поръ я жилъ какъ живутъ дѣти: половину времени употреблялъ на то, чтобъ пить и ѣсть, не потому чтобы я чувствовалъ потребность въ пищѣ и питьѣ, но потому что я не зналъ ничего лучшаго. Вотъ и нашъ Колинъ, прежде не очень высоко цѣнилъ жизнь въ арабскомъ вкусѣ, а теперь кажется лучше понимаетъ ея красоты. Можетъ-быть онъ поджидаетъ, когда придётъ къ нему лучшій апетитъ для того, чтобы вполнѣ испытать блаженство насыщенія. Куда онъ дѣвался?
Всѣ оглянулись и увидѣли, что Колипъ опять отсталъ и что нѣжная мать поджидала его.
Гэрри и Теренсъ пошли вперёдъ, думая, что ихъ товарища опять погонитъ по-своему злобная негритянка.
Матросъ Билль остановился какъ-будто изъ любопытства, желая посмотрѣть какая выйдетъ изъ этого сцена.
Чрезъ нѣсколько минутъ злобная вѣдьма опять гнала бичомъ шотландца обременённаго ребёнкомъ, и всячески его ругала за то, что онъ не умѣетъ или не хочетъ идти рядомъ съ другими.
— Ну теперь я знаю въ чемъ дѣло, сказалъ Билль, насмотрѣвшись на жестокое обращеніе негритянки: — къ нашему другу Колину судьба милостива. Теперь я не удивляюсь отчего онъ такъ нянчится съ черномазымъ уродомъ.
— Что такое, Билль? что узналъ ты новенькаго? спросили Теренсъ и Гэрри въ одинъ голосъ.
— Я узналъ, почему Колли не могъ ѣсть вчерашняго обѣда.
— Говори, почему?
— Я узналъ, что злоба негритянки противъ Колина есть только притворство.
— Завираешься Билль; все это твои причуды, сказалъ Колинъ, который съ ребёнкомъ на рукахъ подоспѣлъ идти.рядомъ съ товарищами.
— Не мои, сударь, отвѣчалъ Билль, — а вотъ этой черномазой. Что это она вамъ даётъ покушать, мастеръ Колли?
Видя, что скрывать своё счастье было-бы напраснымъ трудомъ, Колинъ признался во всёмъ: негритянка давала ему что-нибудь поѣсть всякій разъ, какъ могла это сдѣлать потихоньку, чтобы никто не видалъ. Она давала ему то горсть финиковъ, то глотокъ верблюжьяго молока, который сохраняла въ кожаной бутылкѣ подъ своимъ плащомъ.
Не смотря на только что выраженное мнѣніе о наслажденіи находящемся въ продолжительномъ ожиданіи пищи и питья, товарищи отъ души поздравили Колина съ неожиданнымъ счастьемъ и всѣ выразили готовность взять на попеченіе маленькаго разбойника съ тѣмъ условіемъ, чтобы получать такое жё вознагражденіе.
Къ вечеру стала жара невыносимая, между тѣмъ Голахъ ѣхалъ такъ скоро, что невольники выбивались изъ силъ, чтобы поспѣть за нимъ.
Такого рода путешествіе, да и еще при данныхъ обстоятельствахъ, оказалось невыносимо для старика Билля.
Ему казалось, что онъ не можетъ и шагу сдѣлать вперёдъ. Не могъ онъ, или не хотѣлъ, только онъ усѣлся на земь и отказался идти вперёдъ.
На него посыпались тяжелые удары, а онъ всё ни съ мѣста. Наконецъ молодые блюстители порядка сами утомились отъ толчковъ и пиньковъ, которыми осыпали старика и не зная, что дѣлать, обратились за помощью къ Голаху.
Шейхъ въ тужъ минуту повернулъ верблюда и подъѣхалъ къ нимъ.
Но прежде чѣмъ онъ подъѣхалъ, мичманы употребляли всё своё вліяніе, чтобы заставить стараго товарища встать и идти съ ними. Въ этомъ помогалъ имъ круманъ, который уговаривая Билля говорилъ, что если ему жизнь мила, то вставалъ бы онъ скорѣе, пока не подъѣхалъ еще Голахъ, увѣряя, что это чудовище не знаетъ пощады.
— Ради самого Бога, умолялъ Гэрри: — встань и сдѣлай нѣсколько шаговъ вперёдъ! Прошу, послушайся!
— Только попробуй, голубчикъ Билль, а мы ужь поможемъ тебѣ идти, убѣждалъ Теренсъ: — ну пожалуйста встань, пожалѣй хоть друзей своихъ! Смотри, Голахъ подъѣзжаетъ.
Съ этимъ вмѣстѣ Теренсъ съ помощью Колина подхватили Билля, стараясь поставить его на ноги, но старый матросъ упорствовалъ и не поднимался съ мѣста.
— Можетъ-быть я и могъ бы ступить нѣсколько шаговъ, да не желаю. Довольно съ меня. Я хочу лучше ѣхать, чѣмъ идти. Пускай Голахъ пройдётся немножко пѣшкомъ, — ему это будетъ здорово. Не безпокойтесь, дѣтушки, обо мнѣ, а лучше посмотрите, что я буду дѣлать, авось кой-чему и научитесь. Если у меня нѣтъ молодости и красоты, какъ у нашего Колли, чтобы доставить мнѣ милость судьбы, за то есть старость и опытность. Вотъ я и попытаюсь воспользоваться ими.
Тутъ подъѣхалъ и Голахъ, и распросивъ о причинѣ замедленія, узналъ что всѣ обыкновенныя средства были напрасны, чтобы заставить старика продолжать путь.
Повидимому это извѣстіе не досадило ему; напротивъ на его громадномъ лицѣ выразились какъ-будто удовольствіе.
Онъ спокойно сказалъ старому невольнику, что онъ долженъ встать и идти за нимъ.
Всѣ ноги у несчастнаго старика были въ пузыряхъ; отъ голода и жажды силы его истощились; онъ быль доведёнъ до крайности. Кромѣ того для пользы своей и своихъ молодыхъ товарищей онъ хотѣлъ сдѣлать опытъ.
Онъ просилъ крумана передать шейху, что онъ готовъ слѣдовать за нимъ, но только на верблюдѣ.
— Видно тебѣ хочется, чтобы я убилъ тебя? воскликнулъ Голахъ, когда выслушалъ это предложеніе; — хочется лишить меня платы, которую я за тебя далъ; но этого не будетъ. Сейчасъ встань и иди, — Голахъ тебѣ приказываетъ.
Въ отвѣтъ на это старикъ Билль поклялся, что его не заставятъ шагу сдѣлать вперёдъ, если не посадятъ на верблюда.
Круманъ передалъ этотъ отвѣтъ Голаху, который на минуту озадачился и впалъ въ раздумье на счотъ того, что ему дѣлать.
Онъ не хотѣлъ бы убить невольника послѣ того, что сказалъ ему, что доведётъ его до мѣста, но не хотѣлъ и уступить ему, чтобы не подать дурного примѣра другимъ.
Раздумье его продолжалось не болѣе минуты. Вдругъ отвратительная улыбка обезобразила его лицо: Онъ придумалъ какъ преодолѣть затрудненіе.
Взявъ поводъ отъ своего верблюда, онъ прикрѣпилъ одинъ конецъ къ сѣдлу своему, другой же обвязалъ вокругъ пояса матроса. Бѣдный старикъ хотѣлъ сопротивляться, но онъ былъ какъ безпощный ребёнокъ въ рукахъ чорнаго великана.
Сынъ и зять Голаха стояли, тутъ же съ поднятыми ружьями для того чтобы при первомъ движеніи бѣлыхъ невольниковъ на помощь старику, — стрѣлять въ нихъ.
Когда поводъ былъ крѣпко привязанъ, шейхъ приказалъ сыну повести вперёдъ верблюда; бѣднаго старика потащили по песку.
— Ну вотъ ты, поѣхалъ на верблюдѣ, закричалъ Голахъ съ бѣшеною радостью: — развѣ мы не везёмъ тебя? развѣ ты не ѣдешь съ нами? Бисмилахъ! я твой владыко!
Такой способъ путешествія былъ настоящею пыткою, которую невозможно было долго выносить. Билль поднялся на ноги и пошолъ по возможности скоро. Онъ былъ побѣждёнъ, но въ наказаніе за сдѣланное безпокойство, Голахъ всё время тащилъ его за хвостомъ своего верблюда.
Каждому изъ бѣлыхъ невольниковъ запечатлѣлась въ головѣ мысль, что и себѣ и всякому другу и недругу закажетъ подвергаться такой пыткѣ, которую испытывалъ Билль до самой ночи.
Недостатка въ истинномъ мужествѣ ни у кого изъ нихъ не было; но всякое благородное нравственное чувство должно было подчиниться силѣ, которой, собственно говоря, покоряется всё, что имѣетъ жизнь.
Сила эта — чувство голода. Нѣтъ такого дикаго и необузданнаго животнаго, котораго не покорилъ бы человѣкъ голодомъ. Но эту страшную силу надо употреблять съ большой осторожностью, потому что животное доведённое до крайности, можетъ ожесточиться и растерзать своего хозяина. Голахъ умѣлъ всегда съ пользой прибѣгать къ этой силѣ, такъ что съ помощью двухъ юношей съумѣлъ управиться десятью человѣками, которые при другихъ обстоятельствахъ показали бы, что имѣютъ права на свободу.
На другой день предъ отправленіемъ въ путь, Голахъ удостоилъ сообщить своимъ невольникамъ, что къ вечеру они достигнутъ до колодезя или водоёма, гдѣ и остановятся на два или на три дни.
Круманъ сообщилъ эти новости Гэрри и всѣ были въ восторгѣ, видя въ переспективѣ отдыхъ и возможность вдоволь напиться.
Дорогою Гэрри имѣлъ продолжительный разговоръ съ круманомъ, который между прочимъ изъявилъ удивленіе, что бѣлые невольники такъ охотно слѣдуютъ по дорогѣ, куда ведётъ ихъ чорный шейхъ.
По этому поводу Гэрри съ товарищами имѣли совѣщанія. Они шли отчасти потому что не думали, что Голахъ намѣренъ очень далёко идти, отчасти же и отъ того, что еслибы и подозрѣвали злобные намѣренія Голаха, то всё же ничего не могли сдѣлать, чтобы заставить его перемѣниться.
Круманъ думалъ совсѣмъ иначе. Онъ объяснилъ Гэрри, что эта дорога приведётъ ихъ далёко во внутренность Африки — вѣроятно въ Тимбукту и что Голаха слѣдовало бы уговорить отвести ихъ въ какой-нибудь приморскій портъ, гдѣ могъ бы ихъ выкупить англійскій консулъ.
Гэрри понялъ справедливость его совѣтовъ и послѣ переговоровъ съ товарищами, рѣшено было въ эту же ночь начать переговоры съ Голахомъ.
Круманъ обѣщался взять на себя обязанность переводчика и сдѣлать всё отъ него зависящее, чтобы помочь ихъ дѣлу. Шейха можно было убѣдить перемѣнить цѣль путешествія, доказавъ, что онъ гораздо выгоднѣе сбудетъ невольниковъ, доставивъ ихъ въ морской портъ, чѣмъ во всякое другое мѣсто внутри страны.
Покончивъ съ этимъ, круманъ извѣстилъ ихъ съ таинственнымъ видомъ, что есть еще одинъ важный предметъ, но случаю котораго онъ желалъ бы предостеречь ихъ. Когда Гэрри настойчиво просилъ сообщить въ чомъ дѣло, круманъ видимо колебался.
Наконецъ просьбы невольниковъ убѣдили его и тогда онъ сказалъ имъ, что Колину никогда не выбраться изъ пустыни.
— Это почему? спросилъ Гэрри.
— Онъ будетъ убитъ. Шейхъ убьётъ его.
Гэрри, хоть и догадывался о причинахъ такого предположенія, однако настойчиво просилъ крумана говорить яснѣе.
— Если Голахъ увидитъ что мать ребёнка даётъ молодцу хоть одинъ финикъ, хоть одинъ глотокъ молока, такъ онъ навѣрное убьётъ его. Мнѣ случалось подобныя вещи видать не разъ и не два, а много разъ. Голахъ не дуракъ. Онъ всё видитъ и убьётъ обоихъ — и молодца и жену.
Гэрри обѣщалъ предостеречь товарища объ опасности и спасти его прежде чѣмъ возбудятся подозрѣнія Голаха.
— Не хорошо, не хорошо, сказалъ круманъ.
Въ объясненіе своихъ словъ, онъ прибавилъ, что если молодой шотландецъ откажется хоть отъ одной милости женщины, то оскорбитъ её и тогда ея благосклонность превратится въ болѣе опасную ненависть, и что для неё нѣтъ ничего легче, какъ возбудить ярость Голаха противъ невольника и тогда ярость эта будетъ гибельна для несчастной жертвы.
— Такъ что же надо дѣлать для его спасенія?
— Ничего. Вы ничего не можете сдѣлать. Скажите ему чтобъ онъ былъ добрый человѣкъ и много молился Богу. Жена Голаха добра къ нему, противъ воли своего мужа, и потому онъ долженъ умереть.
Гэрри сообщилъ Теренсу и Биллю о томъ, что говорилъ ему круманъ и они втроёмъ держали совѣщаніе.
— Я думаю, что онъ правду говоритъ, сказалъ Билль: — разумѣется если черномазый Голіафъ узнаетъ, что его жена милостива къ мастеру Колли, то пропала головушка нашего друга. За это его убьютъ, не мудрено, что и съѣдятъ.
— Вонъ онъ, саженей на сто отъ насъ, сказалъ Билль оглядываясь назадъ: — а вонъ старая колдунья зорко присматриваетъ, пока онъ ѣстъ финики и пьётъ молоко. Между тѣмъ какъ я умираю отъ жажды, старый Голіафъ навѣрное гордится, что его жена такая заботливая мать. Ну чтожъ это выйдетъ, какъ онъ узнаетъ настоящее дѣло? Какъ вы думаете, мистеръ Гэрри?
— Нехорошо будетъ, отвѣчалъ Гэрри: — смотрите Колинъ скоро нагонитъ насъ, — надо съ нимъ переговорить.
Гэрри былъ правъ; Колинъ вскорѣ нагналъ ихъ, погоняемый по обыкновенію ругательствами и бичомъ негритянки, повидимому выходившей изъ себя отъ злобы, за чѣмъ онъ ей даётъ такъ много хлопотъ.
— Колинъ, сказалъ Гэрри, когда товарищъ съ ребёнкомъ подошолъ къ нему: — уклоняйся какъ-нибудь отъ этой женщины. Ея доброта къ тебѣ уже замѣчена другими. Круманъ сказалъ намъ, что ты не долго проживёшь, потому что Голахъ не глупъ и не слѣпъ и что при малѣйшемъ подозрѣніи, что жена его дала тебѣ хоть одинъ финикъ, — онъ непремѣнно убьётъ тебя.
— Что же мнѣ дѣлать? спросилъ Колинъ: — сами посудите, еслибъ женщина приблизилась къ вамъ за тѣмъ, чтобы предложить немного финиковъ или глотокъ молока, отказались ли бы вы?
— Нѣтъ, разумѣется, не отказался; напротивъ радёхонекъ былъ бы этому случаю, но ты долженъ придумать какое-нибудь средство, чтобы уклоняться отъ неё. Не отставай отъ насъ, держись всё ближе къ намъ.
— Еслибъ вы знали, что можете утолить жажду, сдѣлавъ нѣсколько шаговъ въ сторону, не сдѣлали ли бы вы этого?
— Правда, это сильное искушеніе, и я можетъ быть поддался бы ему. Но я предостерегаю тебя, что жизнь твоя въ опасности.
Никто изъ товарищей не порицалъ Колина. Они также страдали отъ мучительной жажды и голода.
А день становился всё жарче, солнце палило, песокъ прожигалъ, — страданія невольниковъ были невыносимы. Матросъ Билль казалось мучился больше другихъ. Онъ давно уже шатался по бѣлу свѣту и его крѣпкое сложеніе мало по малу подрывалось разнаго рода бурями и непогодами. Въ настоящее-же время голодъ и жажда съ каждымъ часомъ видимо разрушали его послѣднія силы.
Послѣ полудня старикъ съ крайнимъ трудомъ переставлялъ ноги; его языкъ до того пересохъ, что когда онъ хотѣлъ заговорить, всѣ его усилія были напрасны. Его руки невольно протянулись къ Колину, который со времени предостереженія сдѣланаго ему товарищами, держался съ ними рядомъ.
Голахъ надѣялся къ вечеру достигнуть оазиса и весь караванъ одушевлялся надеждой вдоволь насладиться водой.
Хорошо, что эта надежда подкрѣпляла ихъ, а не то далёко до захожденія солнца трое или четверо изъ нихъ — Билль въ томъ числѣ — пали бы въ отчаяніи отъ крайняго изнеможенія. Но надежда, что еще нѣсколько миль пройдутъ и будетъ вода давала силы, рѣшимость и жизнь. Слабые, изнурённые, почти полоумные отъ мучительной борьбы съ потребностями природы, они всё еще боролись. Но вотъ солнце сѣло и они достигли оазиса. Вотъ и колодезь!
Но колодезь пересохъ!
Ни одной капли желанной стихіи въ впадинѣ, гдѣ надѣялись её найти!
Матросъ Билль и другіе невольники упали на земь, и молили Бога сейчасъ же послать имъ смерть.
Голахъ взбѣсился и срывалъ свою ярость на всёмъ, что попадалось ему на глаза: его жены, дѣти, невольники, верблюды болѣе знакомые съ его привычками бросались въ разсыпную, чтобы только не поподаться ему подъ руку.
Вдругъ онъ какъ-будто одумался: его ярость утихла. Онъ приказалъ отвязать послѣдній мѣхъ съ водой, самъ налилъ по небольшой порціи каждому человѣку; каждому подана была порція санглэ и по два финика.
Послѣ этого всѣмъ приказано было снова пуститься въ путь за Голахомъ. Новая дорога шла на западъ прямымъ угломъ отъ прежней.
Нѣкоторые невольники объявили, что они не въ состояніи шагу сдѣлать дальше, но получивъ нѣсколько жестокихъ ударовъ палкой, увидѣли, что ошибались и что прикосновеніе дубинки Голаха возбуждаетъ дремлющую энергію, которую они и сами не подозрѣвали въ себѣ.
Пройдя мили двѣ отъ мѣста разочарованія, Голахъ внезапно остановился и отдалъ своимъ помощникамъ какія-то приказанія вполголоса. Верблюды были поставлены въ кружокъ, потомъ, когда они стали на колѣни ихъ развьючили.
Пока всё это происходило, бѣлые невольники вдругъ услышали голоса и топотъ конскихъ копытъ. Чорный шейхъ съ своимъ высоко развитымъ слухомъ различилъ приближеніе чужого каравана, что и заставило его остановиться.
Когда шумъ и топотъ сталъ ближе, Голахъ закричалъ по арабски:
— Миръ или война?
— Миръ, былъ отвѣтъ.
Когда чужой караванъ подъѣхалъ, шейхи обмѣнялись привѣтствіями: «Миръ вамъ! Миръ да будетъ съ вами и со всѣми вашими друзьями.»
Въ караванѣ заключалось отъ пятнадцати до двадцати человѣкъ, нѣсколько лошадей и верблюдовъ. Шейхъ спросилъ у Голаха, откуда онъ ѣдетъ?
— Отъ запада, отвѣчалъ Голахъ, давая тѣмъ понять, что онъ ѣхалъ по той же дорогѣ, какъ и они.
— Такъ зачѣмъ же вы не остановились у источника? былъ второй вопросъ.
— До него еще далёко, а мы всѣ изнурились.
— Совсѣмъ не такъ далёко, не болѣе полумили. Отправляйтесь-ка лучше туда.
— Нѣтъ, я думаю даже болѣе двухъ миль. Мы подождёмъ здѣсь до утра.
— Мы не станемъ ждать. Я знаю, что колодезь не далёко и мы сегодня же достигнемъ его.
— И прекрасно, отвѣчалъ Голахъ: — ступайте и Господь да будетъ съ вами! Но погодите немного, нѣтъ ли у васъ продажнаго верблюда.
— Есть и очень хорошій. Онъ теперь немного усталъ, но къ утру опять будетъ бодръ и крѣпокъ.
Голахъ понималъ, что ему продадутъ теперь такого только верблюда, который съ трудомъ тащитъ ноги, такъ что его хозяева боятся, что ему не дотащиться до мѣста; но чорный шейхъ, зналъ, что дѣлаетъ и желалъ, чтобъ они воображали будто надули его при продажѣ.
Поторговавшись нѣсколько минутъ, онъ купилъ верблюда, давъ за него два одѣяла, рубаху и кортикъ, отнятый у Теренса. На верблюдѣ не было вьюка и онъ уже составлялъ большую тягость прежнему хозяину.
Караванъ отправился по направленію къ высохшему колодезю. Какъ только онъ скрылся изъ вида.
Голахъ приказалъ поспѣшно опять навьючить верблюдовъ и продолжать прерванный путь. Чтобы придать силы своимъ невольникамъ, Голахъ обѣщалъ, что купленный верблюдъ будетъ завтра убитъ и приготовленъ имъ на завтракъ и что они цѣлый день будутъ отдыхать подъ тѣнью палатки.
Разумѣется, это обѣщаніе возбудило энергію и придало силы двигаться до самаго утра. Тутъ купленный верблюдъ растянулся и съ настойчивостью философа отказался отъ всякой попытки продолжать путь. Голодъ и усталость изнурили его и заставили протянуть ноги. Всѣ верблюды развьючены, палатки раскинуты, всѣ распоряженія сдѣланы для отдыха на цѣлый день. Нѣсколько сухой травы набрали для топлива и Голахъ приступилъ къ исполненію своего обѣщанія угостить всѣхъ вдоволь.
На концѣ верёвки была сдѣлана петля, котсрую надѣли на нижнюю челюсть верблюда; потомъ задрали голову насколько могла вытянуться его длинная шея и привязали другой конецъ верёвки къ хвосту.
Фатима, главная любимица, стояла возлѣ верблюда съ мѣднымъ котломъ. Между тѣмъ Голахъ открылъ ему жилу на боку шеи у грудной кости. Кровь брызнула и потекла ручьёмъ. Прежде чѣмъ верблюдъ испустилъ послѣднее дыханіе, котёлъ наполнился кровью больше чѣмъ на половину.
Послѣ этого котёлъ былъ поставленъ на огонь, кровь варилась и кипятилась, её мѣшали палкой дотѣхъ-поръ пока она обратилась въ густую массу.
Когда сняли её съ огня и охладили, тогда она по цвѣту и виду стала походить на печонку, недавно убитаго телёнка.
Раздѣлили эту пищу невольникамъ, которые съ жадностью её съѣли.
Сердце, лёгкое и печонка были приготовлены для Голаха и его семейства, а мясо, очень въ небольшомъ количествѣ, остававшееся на костяхъ, было разрѣзано на куски и повѣшено сушиться на солнцѣ.
Въ особенной части верблюжьяго желудка находилось около полутора галона воды, мутной и густой съ остатками послѣдняго пищеваренія; но и эта жидкость тщательно была вылита въ козій мѣхъ для будущаго употребленія.
Внутренности тоже понадобились и были повѣшены сушиться на солнцѣ; они готовились въ пищу для невольниковъ.
Впродолженіи этого дня, Гэрри и Теренсъ просили позволенія говорить съ Голахомъ; они пришли въ сопровожденіи крумана и получили позволеніе сѣсть у входа въ палатку.
Гэрри научилъ крумана объяснить Голаху, что если онъ доставитъ ихъ въ приморской городъ, то получитъ за нихъ такой богатый выкупъ, какого нигдѣ уже не достанетъ въ другомъ мѣстѣ.
На это извѣстіе Голахъ отвѣчалъ, что сомнѣвается въ икъ правдивости, не любитъ приморскихъ городовъ, по дѣламъ ѣдетъ подальше отъ моря и желаетъ, какъ можно скорѣе доѣхать до Тимбукту. Дальше онъ объявилъ, что еслибъ всѣ его невольники были такія же англійскія собаки, то можетъ быть и стоило бы труда доставлять ихъ въ приморской городъ; но такъ какъ большинство изъ нихъ изъ тѣхъ странъ, которыя не предлагаютъ выкупа за своихъ подданныхъ, нѣтъ пользы вести ихъ къ берегу: еще пожалуй разбѣгутся, тогда пропали всѣ труды даромъ.
Послѣ этого у него спросили, не продастъ ли онъ бѣлыхъ невольниковъ съ двумя круманами купцамъ, ведущимъ торгъ невольниками? купцы отвезутъ ихъ въ приморскій городъ и тамъ продадутъ.
И этого Голахъ не обѣщалъ, говоря, что для этого слѣдовало бы ихъ продать въ пустынѣ, гдѣ онъ не можетъ получить и половины ихъ цѣнности.
Они могли добиться отъ него одного только свѣдѣнія, это, что они непремѣнно увидятъ достославный городъ Тимбукту, если только дотащутся до него.
Поблагодаривъ Голаха за милостивую снисходительность, круманъ повернулся, за нимъ вышли и другіе. Въ первый еще разъ они постигли весь ужасъ своего положенія. Сытная пища, цѣлый день отдыха были причиной, что невольники обратили свои мысли отъ настоящаго къ будущему.
Колинъ и старикъ Билль съ нетерпѣніемъ ждали возвращенія товарищей послѣ свиданія съ Голахомъ.
— Ну какія новости? спросилъ Билль.
— Очень плохія, отвѣчалъ Теренсъ:. — нѣтъ для насъ надежды, мы отправляемся въ Тимбукту.
— Нѣтъ, я-то ужь не отправлюсь, сказалъ Билль: — развѣ въ другой міръ, — другое дѣло, но въ здѣшнемъ ни за что, ни за что мнѣ не дойти!
Рано утромъ поднялся караванъ и двинулся по прежнему направленію, на западъ. Голахъ принуждёнъ былъ дѣлать этотъ обходъ для того, чтобы сдѣлать запасъ воды.
Самый ближній оазисъ отстоялъ на два дня пути. За всё это время Голахъ находился въ самомъ дурномъ расположеніи духа и сердился на всё и на всѣхъ.
Доставалось и бѣдному верблюду, на которомъ онъ ѣхалъ, за чѣмъ онъ забиралъ далёко вперёдъ всѣхъ. Доставалось и женамъ, за чѣмъ отстаютъ; нечего и говорить, что спуску не было и невольникамъ, за чѣмъ не слѣдуютъ по пятамъ его верблюда. Въ промежуткахъ изрыгались торжественныя проклятія во имя пророка Магомета на сына и зятя, за чѣмъ не погоняютъ скорѣе невольниковъ. А бѣлые невольники и безъ того находились въ самомъ несчастномъ положеніи: ноги у нихъ опухли и покрылись волдырями отъ раскалённаго песку; шея и ноги отъ жгучаго солнца запеклись и растрескались до крови.
Внутренность и мясо убитаго верблюда давно уже были съѣдены и вонючая вода изъ его желудка выпита.
Колинъ опять пріобрѣлъ доброе расположеніе жены шейха и ему снова поручено нянчиться съ ея ребёнкомъ, но какъ дорого доставались ему скудные дары пищи и питья! Тяжесть маленькаго негра была настоящимъ бременемъ въ такое мучительное путешествіе по раскалённому песку. Сверхъ того черномазый мальчуганъ занимая своё мѣсто на шеѣ шотландца выдёргивалъ множество волосъ у него изъ головы, такъ что весь черепъ пришелъ въ раздраженіе отъ подобнаго насилія.
Мучимые голодомъ и жаждою, изнурённые, ослабѣвшіе, страдальцы тащились, падали, боролись до-тѣхъ-поръ, пока достигли оазиса.
Голахъ, обернувшись къ своимъ спутникамъ, указалъ имъ на холмъ, гдѣ виднѣлись два-три тощихъ кустарника. Для всѣхъ понятенъ былъ безмолвный сигналъ и всѣ мигомъ воодушевились надеждой и радостью. Съ обновлённою энергіею путники ускорили шаги и взойдя на холмъ, увидѣли источникъ у его подножія.
Поспѣшность, выказанная невольниками для утоленія своей жажды могла бы порадовать постороннихъ зрителей; но ихъ господинъ повидимому находилъ полезнымъ еще дать имъ урокъ терпѣнія.
Онъ отдалъ приказаніе однимъ прежде всего развьючить верблюдовъ, другимъ раскинуть палатки, третьихъ послалъ собирать топливо.
Пока исполнялись его приказанія, онъ самъ собралъ всю посуду для воды и разставилъ её около колодезя. Потомъ привязалъ, верёвку къ кожаной бодьѣ и черною водою изъ водоёма осторожно наполнялъ посуду, съ наименьшею потерею драгоцѣннаго напитка, котораго такъ жаждали его спутники..
Когда всѣ его приказанія были выполнены, онъ созвалъ женъ и дѣтей и подалъ каждому по кружкѣ воды, требуя, чтобы въ нѣсколько минутъ они были готовы и убирались прочь.
Всѣ повиновались безропотно и повидимому довольные. За тѣмъ невольники были позваны; всѣ разомъ бросились. Каждый схватилъ кружку и жадно опорожнилъ её; кружки были опять наполнены и также скоро опорожнены.
Количество воды выпитой матросомъ Биллемъ и молодыми мичманами, жадность съ которою они глотали её, изумили Голаха и заставила его во всеуслышаніе объявить, что Аллахъ одинъ, Магометъ его пророкъ и что четверо его невольниковъ христіанскія свиньи.
Когда всѣ удовлетворили естественную потребность Голахъ показалъ какого количества, по его мнѣнію, достаточно было для утоленія жажды человѣка, выпивъ одну кружку, — едва ли пятую часть того, что влили въ себя его невольники.
Долгіе годы необходимой воздержности пріучили чернаго шейха переносить лишенія, теперь онъ самопроизвольно продолжалъ вести туже суровую воздержную жизнь.
Не прошло и двухъ часовъ послѣ того, какъ они расположились вокругъ колодезя, именно въ то время, какъ они только что напоили своихъ верблюдовъ, вдругъ прибылъ еще караванъ. Предводитель его былъ окликнутъ Голахомъ: «Миръ или война?» обыкновенный привѣтъ, которымъ прежде всего обмѣниваются незнакомые караваны при встрѣчахъ въ пустынѣ.
«Миръ», былъ отвѣтъ и вновь прибывшіе путешественники сошли съ лошадей и раскинули свой лагерь.
На слѣдующій день Голахъ имѣлъ продолжительный разговоръ съ прибывшимъ шейхомъ и по возвращеніи въ свой лагерь казался въ весьма пасмурномъ расположеніи духа.
Новый караванъ состоялъ изъ одиннадцати человѣкъ, восьми верблюдовъ и трёхъ степныхъ лошадей. Всѣ люди были чистые арабы, ни одного между ними не было невольника. Всѣ были отлично вооружены и не имѣли товаровъ, ѣхали съ сѣверозапада по неизвѣстной Голаху причинѣ, потому что незнакомый шейхъ не хотѣлъ давать ему удовлетворительнаго отвѣта.
Хотя жизненныхъ припасовъ оставалось въ небольшомъ количествѣ, однако Голахъ не хотѣлъ уходить изъ оазиса въ этотъ день, изъ страха, какъ узналъ круманъ, чтобы неизвѣстные арабы не надѣлали какихъ бѣдъ.
— Если онъ такъ боится ихъ, замѣтилъ Гэрри: — то кажется всего бы лучше убираться ему подальше отъ такой компаніи.
Круманъ на это объяснилъ, что если эти арабы — разбойники пустыни, то они не осмѣлятся напасть на Голаха, пока онъ находится въ оазисѣ.
Круманъ былъ совершенно правъ. Разбойники по большимъ дорогамъ никогда не нападаютъ на путешественниковъ въ гостинницѣ, но только на большой дорогѣ. Пираты бросаются грабить корабли, не стоящіе въ гавани, но на открытомъ морѣ. Точно такой же обычай сохраняется и въ великомъ песчаномъ океанѣ Сахары.
— Ахъ! какъ бы я желалъ, чтобъ они были разбойники и отняли бы насъ отъ Голаха! воскликнулъ Колинъ: — тогда насъ отвели бы можетъ-быть на сѣверъ и тамъ когда-нибудь выкупили. Тогда какъ теперь, если Голахъ отведётъ насъ въ Тимбукту, такъ мы навѣки останемся невольниками въ Африкѣ.
— Нѣтъ, этого ужь не будетъ, закричалъ Теренсъ: — мы сами сперва сдѣлаемся разбойниками. Я сейчасъ готовъ передаться имъ, тогда Голахъ лишится по-крайней-мѣрѣ хоть одного невольника.
— То-есть мастера Теренса о’Коннора? спросилъ Билль.
— Да.
— Въ такомъ случаѣ вы послѣдуете только примѣру мастера Колли, который отнялъ уже у него часть припасовъ.
— Оставимъ это, Билль, сказалъ Колинъ серьёзно, не позволяя ни малѣйшаго шутливаго намёка на счотъ сострадательной къ нему женщины: — мы должны обратить вниманіе на болѣе важные предметы. Теперь, когда намъ извѣстно, что Голахъ навѣрное намѣренъ вести насъ въ Тимбукту, то пора уже намъ дѣйствовать. Не слѣдуетъ намъ идти туда.
— Разумѣется, не слѣдовало бы, подхватилъ Гэрри: — но какъ мы это сдѣлаемъ? За что-нибудь приняться мы должны немедленно. Каждый день пути на югъ, удаляетъ насъ всё дальше отъ роднаго края, лишая надежды когда-нибудь избавиться отъ плѣна. Можетъ быть эти арабы могутъ купить насъ и доставить насъ на сѣверъ… А что еслибъ круманъ переговорилъ съ ними?
Всѣ согласились на этотъ планъ. Позвали крумана и объяснили ему своё желаніе, но круманъ возразилъ имъ, что ему будетъ бѣда, если злобный Голахъ увидитъ, что онъ переговаривается съ арабами. При этомъ онъ подтвердилъ замѣчаніе, сдѣланное бѣлыми невольниками, что Голахъ и сынъ его не спускаютъ съ нихъ глазъ съ-тѣхъ-поръ какъ здѣсь расположился посторонній караванъ; но что впрочемъ, онъ не упуститъ перваго удобнаго случая переговорить съ шейхомъ арабовъ.
Не успѣлъ круманъ кончить, какъ вдругъ увидѣлъ, что этотъ самый шейхъ подходить къ колодезю за водой.
Круманъ тотчасъ всталъ и прокрался вслѣдъ за нимъ.
Но быстроглазый Голахъ въ мигъ увидѣлъ его и тотчасъ кликнулъ назадъ, что круманъ и исполнилъ, но не прежде какъ утолилъ свою жажду, повидимому, не очень мучительную.
По возвращеніи, круманъ сказалъ Гэрри Блоунту, что онъ успѣлъ таки поговорить съ шейхомъ. «Купи насъ, сказалъ онъ: — ты получишь за насъ богатый выкупъ въ Могадорѣ» — на это шейхъ отвѣчалъ: — Бѣлые невольники собаки и не стоятъ того, чтобы ихъ выкупать.
— Такъ нѣтъ намъ ограды и съ этой стороны, воскликнулъ Теренсъ.
Круманъ покачалъ головой, только въ отрицательномъ смыслѣ мнѣнію Теренса,
— Какъ? ты думаешь еще есть надежда? спросилъ Гэрри.
Круманъ кивнулъ головой утвердительно.
— Какъ? Какими средствами?
Круманъ не далъ объясненія, но молча отошолъ въ сторону.
За два или за три часа до захожденія солнца, арабы убрали свои палатки и отправились по направленію къ высохшему колодезю, откуда только что ушолъ Голахъ. Когда они скрылись за холмомъ, Голахъ послалъ сына на вершину холма наблюдать за ними, а женамъ и невольникамъ приказалъ какъ можно скорѣе убирать палатки.
Дождавшись, пока ночныя тѣни спустились на пустыню и опасные сосѣди скрылись изъ вида, Голахъ отдалъ приказаніе скорѣе пуститься въ путь, всё держась юго-восточнаго направленія — что совершенно удаляло ихъ отъ морскихъ береговъ, лишая ихъ всѣхъ надеждъ на избавленіе отъ неволи, какъ думали бѣлые плѣнники.
Круманъ, напротивъ, видимо обрадовался принимаемому направленію, не смотря на всѣ возраженія, которыя дѣлалъ прежде противъ путешествія внутрь страны.
Во время ночнаго путешествія, Голахъ всё еще какъ будто боялся арабовъ и такъ велико было его желаніе какъ можно скорѣе и подальше уйти отъ нихъ, что онъ даже не останавливался для отдыха до тѣхъ поръ, пока солнце взошло на горизонтѣ.
Прежде чѣмъ отдано было приказаніе остановиться на отдыхъ, Фатима, его любимая жена, подъѣхала къ нему и нѣкоторое время ѣхала съ нимъ рядомъ; по оживлённымъ движеніямъ обоихъ, видно было, что она доноситъ ему о чемъ то очень важномъ.
Палатки были раскинуты; пища готовилась для всѣхъ; вдругъ Голахъ приказалъ матери того мальчика, съ которымъ нянчился Колинъ, подать мѣшокъ съ финиками, которые были отданы ей на сохраненіе.
Дрожа отъ страха, женщина встала, чтобы повиноваться, Круманъ бросилъ взглядъ ужаса на бѣлыхъ невольниковъ, и хоть они не понимали значенія словъ Голаха, однако видѣли, что совершается что то не доброе.
Женщина подала мѣшокъ, который и на половину не былъ полонъ. Финики, которыми всѣхъ угощалъ шейхъ у высохшаго колодезя, были взяты изъ мѣшка, отданнаго на сохраненіе Фатимы.
Мѣшокъ потребованный отъ второй жены предполагался не початымъ; Голахъ желалъ знать, почему это не такъ? Дрожа всѣмъ тѣломъ женщина клялась, что она съ дѣтьми съѣла ихъ.
При этомъ признаніи Фатима злобно расхохоталась и произнесла нѣсколько словъ, которыя увеличили ужасъ несчастной матери и въ то же время заставили ея мальчика заревѣть отъ страха.
— Я говорилъ вамъ, что это такъ и будетъ, сказалъ круманъ близъ стоявшимъ плѣнникамъ: — Фатима сказала Голаху: «христіанская собака съѣла финики». Голахъ убьётъ его теперь, да и женщину убьётъ вмѣстѣ.
Кто путешествовалъ по великой пустынѣ и знакомъ съ ея обычаями, тотъ знаетъ, что нѣтъ большаго преступленія въ пустынѣ, какъ украсть пищу или питьё и съѣсть или выпить украдкой отъ своихъ спутниковъ. Кому ввѣрено храненіе припасовъ, тотъ долженъ съ опасностью жизни сохранять ихъ.
Ни подъ какими обстоятельствами нельзя съѣсть куска прежде чѣмъ онъ будетъ показанъ всѣмъ присутствующимъ и раздѣлёнъ поровну со всѣми.
Еслибъ даже женщина и справедливо сказала, что она съѣла съ дѣтьми ввѣренные ея надзору финики, такъ и этого уже было достаточно, чтобъ подвергнуть опасности ея жизнь; но ея преступленіе было гораздо хуже.
Она оказала милость невольнику, христіанской собакѣ и возбудила гнѣвъ своего магометанскаго властелина!
Фатима, такъ и сіяла счастьемъ, потому что, по ея мнѣнію, развѣ чудо могло спасти жизнь ея сожительницы, которая оказалась ненавистною соперницею.
Вынувъ шашку изъ ноженъ и зарядивъ ружьё, Голахъ приказалъ всѣмъ невольникамъ усѣсться на корточкахъ и рядомъ. Приказаніе было мигомъ понято и исполнено: бѣлые невольники усѣлись рядомъ. Сынъ и зять Голаха были поставлены передъ невольниками и держали надъ ними заряженныя ружья: шейхъ приказалъ имъ стрѣлять при первомъ движеніи невольниковъ.
Чудовище приблизилось къ Колину и схвативъ его за каштановые кудри, оттащило его въ сторону отъ товарищей и бросило на время одного.
Послѣ этого Голахъ приказалъ подать каждому порцію молока, кромѣ женщины, возбудившей его гнѣвъ и Колина.
По мнѣнію шейха, дать имъ ѣсть было бы явнымъ безуміемъ, ѣсё равно, что вылить молоко въ песокъ.
Пища назначается для поддержанія жизни, за чѣмъ же питать тѣхъ, кому не суждено уже жить. Однако видно было по его наружности, что онъ еще не рѣшилъ въ своёмъ умѣ, какою смертью имъ умирать.
Надзиратели съ ружьями въ рѣкахъ не спускали глазъ съ невольниковъ. Голахъ вступилъ въ совѣщаніе съ Фатимой.
— Что тутъ дѣлать? спросилъ Теренсъ: — гнусный старикъ задумалъ злое дѣло, какъ предупредить его? Ужели мы допустимъ, что онъ убьётъ бѣднаго Колли?
— Надо сейчасъ же что-нибудь сдѣлать, сказалъ Гэрри: — мы и то ужь слишкомъ долго медлили и вотъ дождались, что надо дѣйствовать, когда они стоятъ на готовѣ съ ружьями. Билль, что дѣлать?
— Я и самъ ужь думалъ, что, если мы всѣ разомъ вскочимъ, да накинемся на нихъ? Вотъ сигналъ: разъ-два-три, разумѣется двое или трое изъ насъ будутъ убиты прежде чѣмъ мы вырвемъ у нихъ ружья. Но побѣда можетъ быть за нами, если эти чорные молодцы бросятся намъ на подмогу.
Круманъ тотчасъ сказалъ, что во всякомъ случаѣ присоединяется къ нимъ и думаетъ, что и его землякъ не прочь будетъ отъ того же. Но выразилъ опасеніе, что врядъ ли можно довѣриться остальнымъ чернымъ невольникамъ и что онъ не можетъ распросить ихъ, потому что съ ними надо говорить на томъ языкѣ, который понятенъ ихъ властелинамъ.
— Во всякомъ случаѣ насъ будетъ шестеро противъ троихъ, сказалъ Гэрри: — ну что же, подавать сигналъ?
— Непремѣнно, подхватилъ Теренсъ, протягивая уже ноги подъ собой, чтобы мигомъ вскочить.
Предпріятіе отчаянное, но видно было, что всѣ твёрдо рѣшились.
Съ тѣхъ поръ, какъ оставленъ былъ оазисъ, плѣнники чувствовали, что отъ ихъ борьбы зависитъ вопросъ жизни и свободы, хотя обстоятельства вынуждали ихъ начинать борьбу въ самую неблагопріятную минуту, почти безъ всякой надежды.
— Ну, приготовьтесь же, шепнулъ Гэрри съ спокойнымъ видомъ, чтобы не возбудить подозрѣній въ своихъ надзирателяхъ: — разъ!
— Стопъ! закричалъ Колинъ, внимательно прислушивавшійся къ ихъ разговорамъ: — я не согласенъ съ вами. Вы всѣ будете убиты. Двое или трое будутъ застрѣлены, шейхъ съ своею шашкою покончитъ съ остальными. Пускай лучше онъ убьётъ меня одного; такъ какъ онъ непремѣнно ужь это сдѣлаетъ, чѣмъ дать ему возможность убить всѣхъ четверыхъ, ради пустой надежды — авось можно спасти меня.
— Не ради тебя одного мы рѣшились дѣйствовать, сказалъ Гэрри: — а точно также и ради себя самихъ.
— Въ такомъ случаѣ начинайте, когда будетъ надежда, продолжалъ Колинъ: — а теперь меня не спасёте, а себя погубите.
— Чорный великанъ непремѣнно убьётъ — ужь повѣрьте такъ, замѣтилъ круманъ не спускавшій глазъ съ шейха.
А шейхъ всё еще вёлъ совѣщанія съ Фатимой; на лицѣ его былъ отпечатокъ чего-то ужаснаго, что всѣхъ устрашало, кромѣ Фатимы. Убить не просто, а съ страшными пытками — вотъ, что выражалось въ каждой чертѣ его лица.
Женщина, смертный приговоръ которой произносился въ этомъ совѣщаніи, осыпала ласками своихъ дѣтей, сознавая, что она не надолго съ ними останется. На ея лицѣ выражалась спокойная и безнадежная покорность судьбѣ; словно она сознавала, что не уйти ей отъ приговора неумолимой судьбы.
Третья жена отошла въ сторону, сѣла на земь съ ребёнкомъ на рукахъ; на лицѣ ея выражались удивленіе, любопытство и сожалѣніе.
По виду всего каравана, посторонній зритель отгадалъ бы, что тутъ ожидается происшествіе, раздирающаго интереса.
— Колинъ, закричалъ Теренсъ, поощрительно: — не можемъ же мы спокойно сидѣть, поджавши ножки и смотрѣть какъ тебя будутъ убивать. Ужь лучше что-нибудь начать пока есть какая-нибудь возможность. Ну, Гэрри, произноси сигналъ.
— Говорю вамъ, это будетъ безуміе, уговаривалъ Колинъ. — Подождите, пока мы увидимъ, что онъ намѣренъ дѣлать. Можетъ быть онъ и не убьётъ меня въ ожиданіи жесточайшей мести, а у васъ найдётся другой случай, когда не будетъ двухъ ружей прямо въ голову.
Товарищи согласились, что его замѣчаніе справедливо и сидѣли спокойно въ молчаливомъ ожиданіи, когда выйдетъ Голахъ изъ своей палатки.
Не долго пришлось имъ ждать. Голахъ выступилъ, вѣроятно покончивъ совѣщаніе съ Фатимой.
На лицѣ его была чудовищная улыбка; смотря на эту улыбку всякій чувствовалъ, какъ дрожь пробѣгала по тѣлу.
Прежде всего онъ вытащилъ нѣсколько ремней изъ своего сѣдла, потомъ обратился къ надсмотрщикамъ невольниковъ и сказалъ имъ что-то на неизвѣстномъ языкѣ. Его слова вызвали еще строжайшій присмотръ; дула ружей были приставлены ко лбу невольниковъ, въ ожиданіи приказа стрѣлять.
Голахъ посмотрѣлъ на Теренса и знакомъ приказалъ ему встать и подойти къ нему.
Теренсъ колебался.
— Встань, Терри и подойди къ нему, сказалъ Колинъ: — онъ тебѣ не сдѣлаетъ вреда.
Въ это время вышла изъ палатки Фатима, неся въ рукахъ шашку своего мужа и съ видимымъ нетерпѣніемъ ожидала, когда понадобится ею дѣйствовать.
По совѣту товарищей Терри вскочилъ на ноги и подошолъ къ тому мѣсту, гдѣ стоялъ шейхъ. Круманъ, говорившій по-англійски, то же былъ позванъ. Голахъ взялъ его и Теренса за руки и повёлъ въ палатку, — за ними послѣдовала Фатима.
Шейхъ сказалъ нѣсколько словъ круману, который передалъ Теренсу, что жизнь его зависитъ отъ безпрекословнаго повиновенія. Ему свяжутъ руки и онъ не долженъ кричать, такъ чтобъ его услыхали другіе.
— Онъ говорить, сказалъ ему круманъ: — если ты не будешь сопротивляться и не станешь кричать, такъ онъ не убьётъ тебя.
И тутъ же совѣтовалъ мичману спокойно покоряться, говоря, что при малѣйшемъ сопротивленіи всѣ бѣлые невольники будутъ убиты.
Хотя для своихъ лѣтъ ирландецъ былъ очень силенъ, однако, онъ хорошо сознавалъ, что въ борьбѣ съ чернымъ великаномъ у него нѣтъ ни малѣйшей надежды выйти побѣдителемъ.
Не крикнуть ли товарищамъ, чтобы начали дѣйствовать за одно, какъ прежде условливались.
Нѣтъ, нельзя, — вѣдь если онъ закричитъ, такъ сейчасъ же по-крайней-мѣрѣ двое будутъ застрѣлены, третьему голову разобьютъ прикладомъ ружья, а четвёртому — то-есть ему самому — не сдобровать въ чудовищныхъ лапахъ Голаха, или Фатима отрубитъ голову шашкою, которую держитъ въ рукахъ. Послѣ такого раздумья, Теренсъ покорился и далъ себѣ связать руки, Круманъ послѣдовалъ его примѣру.
Голахъ опять вышелъ изъ палатки и вскорѣ вернулся, ведя за собой Гэрри.
Дойдя до входа и увидя Теренса и крумана лежащихъ на землѣ съ связанными руками, Гэрри попятился назадъ и старался высвободиться изъ огромной руки, крѣпко схватившей его. Но его усилія повели только къ тому, что могущественный соперникъ въ тужь минуту повалилъ его на земь и крѣпко связалъ и въ то же время защищалъ свою жертву отъ бѣшенства злобной Фатимы.
Теренсъ, Гэрри и круманъ были выведены изъ палатки и въ прежнемъ положеніи разставлены рядомъ.
Съ матросомъ Биллемъ и Колиномъ точно также было поступлено — обоихъ крѣпко связали.
— Что это задумало черномазое рыло? спросилъ Билль: — ужь не хочетъ ли разомъ съ нами покончить.
— Нѣтъ, отвѣчалъ круманъ: — онъ убьётъ только одного.
При этомъ онъ посмотрѣлъ на Колина.
— Колинъ! Колинъ! воскликнулъ Гэрри: — смотри до чего ты довёлъ насъ, помѣшавъ намъ исполнить планъ! Какъ мы теперь безпомощны.
— Тѣмъ лучше для васъ, отвѣчалъ Колинъ: — теперь вамъ не сдѣлаютъ никакого зла.
— Да не ужто это не зло, когда насъ такъ крѣпко связали? спросилъ Билль: — нечего сказать, славный способъ выказывать дружбу!
— По-крайней-мѣрѣ вы останетесь живы и невредимы, отвѣчалъ Колинъ: — теперь вы не можете лезть на смерть, выказывая безумное сопротивленіе.
Теренсъ и Гэрри поняли намёкъ Колина и въ первый разъ поняли, зачѣмъ ихъ связали.
Ихъ связали затѣмъ, чтобы они не помѣшали Голаху выполнить задуманный планъ, какъ распорядиться съ обреченными на смерть жертвами.
Теперь, когда со стороны плѣнниковъ не было опасности, нечего было бояться возмущенія отъ другихъ и двое стражей надзиравшихъ за ними, теперь ушли подъ тѣнь палатки, освѣжиться глоткомъ молока.
Послѣ короткаго совѣщанія съ ними, Голахъ съ озабоченнымъ видомъ занялся развьючиваньемъ одного изъ верблюдовъ.
Предметъ его поисковъ скоро обнаружился; чрезъ нѣсколько минутъ онъ подошолъ, песя въ рукахъ большой мавританскій заступъ.
Тогда вызваны были два черныхъ невольника; одному дапъ былъ въ руки заступъ; другому деревянная лопата и приказано было имъ выкопать яму. Оба немедленно принялись за работу.
— Они копаютъ могилу для меня, или для этой женщины, а можетъ быть для насъ обоихъ, сказалъ Колинъ, спокойно смотря на работающихъ.
Товарищи не сомнѣвались въ истинѣ его словъ и въ грустномъ молчаніи смотрѣли на происходившее.
Между тѣмъ Голахъ подозвалъ своихъ помощниковъ и приказалъ готовиться къ отправленію въ дорогу.
Чорнымъ невольникамъ не предстояло большого труда выкопать яму въ сыпучемъ песку на четыре фута глубины. Тогда имъ указано было копать яму на другомъ мѣстѣ.
— Моя погибель неизбѣжна, сказалъ Колинъ: — онъ намѣренъ двухъ убить и разумѣется я долженъ быть однимъ изъ нихъ.
— Онъ долженъ всѣхъ насъ убить, воскликнулъ Теренсъ: — мы заслуживаемъ смерть, потому что имѣли глупость вчера уйти изъ оазиса. Намъ слѣдовало сдѣлать попытку для спасенія жизни, когда представлялась какая-нибудь надежда.
— Ты правъ, отвѣчалъ Гэрри: — мы безумцы — безумцы и трусы! Мы не заслуживаемъ ни состраданія въ этомъ мірѣ, ни блаженства въ будущемъ. Колли, другъ мой, если тебя осмѣлятся убить, то я клянусь отмстить за тебя, какъ только руки у меня развяжутъ.
— И я съ тобою, подхватилъ Теренсъ.
— Не заботьтесь обо мнѣ, старые друзья, отвѣчалъ Колинъ, не менѣе другихъ взволнованный: — подумайте лучше о себѣ, какъ бы избавиться изъ лапъ этого чудовища.
Вниманіе Гэрри обратилось на старика Билля, который отвернувшись отъ нихъ спиною, знаками просилъ рядомъ сидѣвшаго съ нимъ чернаго невольника, чтобы тотъ развязалъ ему руки.
Чернокожій отказывался, видимо страшась ярости Голаха. Второму круману, не умѣвшему говорить по англійски, оставили руки не связанными и онъ самъ вызвался развязать руки своему земляку; но послѣдній по видимому довольствовался желаніемъ свободы и отказался отъ предлагаемой помощи: онъ тоже боялся смерти отъ рукъ Голаха. Еслибъ можно было угадывать крайнія намѣренія чернаго шейха по знанію человѣческой натуры вообще, то бѣлымъ невольникамъ по видимому нечего было бояться за своё благосостояніе. Но Голахъ былъ совсѣмъ новый для нихъ образецъ естественной исторіи и ихъ опасенія доходили за предѣлы возможнаго, при видѣ впечатлѣнія, производимаго имъ на людей, болѣе знакомыхъ съ его характеромъ. По дѣйствіямъ женщины, возбудившей гнѣвъ своего властелина, видно было, что она безропотно покорялась приговору, обрекавшему её на такую страшную смерть. Дикіе вопли дѣтей показывали, что они ожидали чего-то ужаснаго. Во всѣхъ движеніяхъ Фатимы обличалась дикая радость, что давно задуманное желаніе приходитъ наконецъ къ осуществленію: желаніе отмстить ненавистной соперницѣ. Стараніе Голаха отстранить всякую помѣху своимъ планамъ; слова крумана; взгляды и жесты сторожей и самого Голаха; люди вырывавшіе двѣ могилы, — всё это давало предчувствовать, что должна совершиться страшная трагедія. Наши моряки создавали это, но вмѣстѣ съ тѣмъ вполнѣ сознавали, что ровно ничего не могутъ сдѣлать, чтобъ помочь себѣ. Это безпомощное положеніе доводило ихъ до помѣшательства; они могли только дрожать въ ожиданіи, что свершитъ судьба. Другая песчаная могила была вырыта не въ далёкомъ разстояніи отъ первой и когда она была уже четырёхъ футъ съ половиной глубины, Голахъ приказалъ чернокожимъ работникамъ прекратить свою работу; одинъ былъ тотчасъ отправленъ на прежнее мѣсто въ ряду другихъ невольниковъ. За это время палатки были убраны, верблюды навьючены. Казалось всѣ, кромѣ Голаха и Фатимы желали скорѣе оставить это мѣсто. Голахъ и Фатима не спѣшили, потому что задуманное ими дѣло мести не свершилось еще. Когда оба сторожа заняли прежнее мѣсто напротивъ бѣлыхъ невольниковъ, съ прицѣленными противъ нихъ ружьями, тогда Голахъ двинулся къ обвинённой женѣ. Она вырвалась изъ объятій дѣтей и встала предъ гнѣвнымъ мужемъ. Наступила минута животрепещущаго интереса. Убьётъ ли онъ её? Если убьётъ, какимъ образомъ. Всѣ съ напряженнымъ вниманіемъ ожидали ужаснаго неизвѣстнаго. Оно скоро объяснилось. Голахъ схватилъ женщину, потащилъ её къ ямѣ и самъ поставилъ её туда стоймя. Невольнику съ заступомъ приказано было засыпать пустоту вокругъ неё. Первый заговорилъ Теренсъ.
— Господи помоги ей! воскликнулъ онъ: — чудовище зароетъ её живую въ могилу. Нельзя ли намъ спасти её.
— Мы не заслуживаемъ названія людей, если не поможемъ ей, воскликнулъ Герри и мигомъ вскочилъ на ноги.
Его примѣру послѣдовали остальные бѣлые плѣнники. Два сторожа подняли ружья и прицѣлились къ нимъ, но Голахъ закричалъ и ружья опустились. По приказанію Голаха сынъ его бросился къ могилѣ, чтобы держать женщину, а Голахъ кинулся на безпомощныхъ плѣнниковъ, подступавшихъ къ нему. Вмигъ всѣ четверо были сбиты съ ногъ. Для здоровеннаго негра моряки со связанными руками были тоже, что мѣшки съ пескомъ. Одною рукою онъ поднялъ за волосы Гэрри, другою точно также ухватилъ Теренса и потащилъ на прежнее мѣсто въ ряду съ черными невольниками. Старикъ Билль только тѣмъ избавился отъ подобнаго обращенія, что поспѣшилъ перекатываться съ боку на бокъ до тѣхъ поръ, пока достигъ прежняго мѣста. Колинъ лежалъ распростершись на томъ же мѣстѣ, куда Голахъ бросилъ его. Послѣ этой лёгкой побѣды Голахъ вернулся къ могилѣ, гдѣ женщина была уже зарыта до половины. Она не сопротивлялась, не произносила ни одной жалобы; видно было, что она съ самоотверженіемъ покорялась неумолимой судьбѣ. Однако Голахъ видно не намѣренъ былъ похоронить её живую, потому что тѣло было засыпано, но голова оставалась на поверхности. Она обречена была на голодную смерть. Когда шейхъ отвернулся отдать новыя приказанія, — она заговорила. Не много словъ она произнесла, и никакого дѣйствія они не произвели на ея мужа. За то на крумана они имѣли сильное вліяніе: слёзы потекли съ его рѣсницъ по бронзовымъ щекамъ. Колинъ, ничего не замѣчавшій кромѣ грозившей ему судьбы, увидѣлъ однако какъ круманъ былъ растроганъ и спросилъ у него причину.
— Она умоляетъ его имѣть жалость къ ея дѣтямъ, отвѣчалъ круманъ дрожащимъ отъ волненія голосомъ.
Плакать — развѣ это прилично мущинѣ? Блестящія капли катившіяся изъ глазъ мущины, когда несчастная мать умоляла за своихъ дѣтей, доказывали только, что этотъ мущина не скотъ, а человѣкъ съ душою, которой могли бы позавидовать тысячи людей. Оставивъ могилу женщины, Голахъ подошолъ къ Колину и схвативъ его за ноги потащилъ къ другой ямѣ. Теперь понятны стали его намѣренія. Два существа, возбудившія его ревность и злобу, обречены быть зарытыми другъ противъ друга и погибнуть такимъ ужаснымъ образомъ.
— Колинъ! Колинъ! что мы можемъ сдѣлать, чтобы спасти тебя? воскликнулъ Гэрри съ тоской и отчаяніемъ.
— Ничего, отвѣчалъ Колинъ: — и не пытайтесь мѣшаться въ это дѣло; мнѣ не поможете, а себѣ бѣдъ надѣлаете. Предоставьте меня на произволъ судьбы.
Въ эту минуту Колинъ былъ брошенъ въ яму тоже въ стоячемъ положеніи; Голахъ держалъ его пока черный невольникъ засыпалъ его землею. Слѣдуя премудрому примѣру женщины, Колинъ тоже не дѣлалъ безполезнаго сопротивленія и скоро былъ засыпанъ пескомъ по самыя плечи. Онѣмѣвъ отъ ужаса товарищи смотрѣли на это зрѣлище; всѣ страдали тройною пыткою стыда, сожалѣнія и отчаянія. Теперь шейхъ быль готовъ пуститься въ путь и приказалъ невольнику, помогавшему ему въ этой адской работѣ, сѣсть на верблюда, на которомъ прежде ѣхала женщина зарытая въ могилу. Чернокожій повиновался съ радостной мыслью, что его трудъ такъ скоро и такъ пріятно вознаграждёнъ; но внезапная перемѣна выразилась на его лицѣ, когда Голахъ и Фатима подсунули ему трёхъ дѣтей съ приказаніемъ нянчиться съ ними. Но Голаху оставалось еще одно дѣло, — дѣло достойное его, хотя и подсказанное ему Фатимой. Наполнивъ чашу до половины водой, Голахъ поставилъ её между Колиномъ и женщиной, но въ такомъ разстояніи, что ни тотъ ни другая не могли достать её, чтобъ утолить жажду. Адская мысль была выполнена съ намѣреніемъ еще мучительнѣе томить смертельные часы страдальцевъ, искушая ихъ видомъ стихіи, недостатокъ которой долженъ вскорѣ причинять имъ самыя мучительныя страданія. Рядомъ съ чашею воды положена была горсть финиковъ.
— Вотъ, воскликнулъ онъ насмѣшливо: — я оставляю васъ вдвоёмъ и полагаю вамъ больше пищи и питья, чѣмъ вы во всю жизнь можете съѣсть и выпить. Вотъ какой я милостивый? Чего же еще вамъ желать? Бисмилахъ! Богъ великъ, Магометъ его Пророкъ, а я Голахъ милостивый и правосудный.
Сказавъ это, онъ приказалъ выступать въ походъ.
— Ни съ мѣста! закричалъ Теренсъ: — вотъ мы ему теперь надѣлаемъ хлопотъ.
— Ужь конечно мы не тронемся отсюда и не покинемъ нашего Колина, сказалъ Гэрри: — шейхъ слишкомъ скупъ, чтобы убить всѣхъ своихъ невольниковъ. Ни шагу, Билль, можетъ быть мы еще освободимъ Колина.
— Разумѣется, я исполню всё, что вы прикажете, отвѣчалъ старикъ: — только кажется мы всё-таки должны будемъ идти. У Голаха есть средства заставить человѣка идти хочетъ онъ или не хочетъ.
Всѣ отправились, кромѣ трёхъ бѣлыхъ плѣнниковъ и двухъ несчастныхъ заживо зарытыхъ.
— Слушай, голубчикъ, закричалъ Билль Колину: — не уйдёмъ мы отсюда и ни за что не покинемъ тебя.
— Идите! идите! воскликнулъ Колинъ: — вы мнѣ не поможете, а себѣ много горя надѣлаете.
Голахъ сѣлъ на верблюда и выѣхалъ вперёдъ, предоставивъ своимъ помощникамъ обязанность подгонять невольниковъ и какъ бы предчувствуя, что бѣлые плѣнники намѣрены надѣлать ему хлопотъ, онъ приказалъ гнать ихъ со связанными руками назадъ. Всѣ трое отказались повиноваться, и когда оказались напрасныя усилія надсмотрщиковъ заставить ихъ идти вперёдъ, тогда они кликнули шейха на помощь. Разсвирѣпѣвъ, Голахъ подъѣхалъ къ нимъ и сойдя съ верблюда, вытащилъ шомполъ изъ ружья. Затѣмъ бросился на Теренса, ближе всѣхъ къ нему стоявшаго и осыпалъ его такими жестокими ударами, что цвѣтъ его рубашки скоро перемѣнился и изъ грязно-бѣлой превратился въ тёмнокрасный. Слѣдуя его примѣру, помощники бросились колотить Гэрри и Билля, которые не имѣя возможности сопротивляться, терпѣли всю пытку въ молчаніи.
— Идите, друзья мои, закричалъ Колинъ: — ради самого Бога идите и предоставьте меня судьбѣ моей.
Увѣщанія Колина, мученія отъ жестокихъ ударовъ, всё оставалось по напрасну: товарищи не могли принудить себя идти и бросить товарища, обречоннаго на такую ужасную смерть. Бросившись на Билля и Гэрри, Голахъ схватилъ ихъ обоихъ и повалилъ ихъ на земь, гдѣ лежалъ Теренсъ. Удерживая ихъ всѣхъ вмѣстѣ, онъ приказалъ подвести верблюда, что было немедленно исполнено. Поводъ былъ снятъ съ головы верблюда.
— Теперь лучше будетъ намъ идти, сказалъ Билль: — онъ употребитъ туже штуку, которая намедни порядкомъ меня поломала. Я избавлю его отъ этого труда.
Билль попробовалъ было встать, но его предупредили. Онъ не хотѣлъ идти, когда ему приказывали, а теперь когда ему хотѣлось идти, такъ заставляли его покориться доброй волѣ властелина, какъ-то онъ позволитъ ему идти. Между тѣмъ какъ Голахъ привязывалъ Гэрри, вдругъ раздался пронзительный голосъ Фатимы, призывавшей вниманіе Голаха на людей, показавшихся вдали. Обѣ женщины, сидѣвшіе на верблюдахъ навьюченныхъ обломками корабельными, и отъѣхавшія саженей уже на двѣсти вперёдъ были вмѣстѣ съ чорными невольниками окружены отрядомъ всадниковъ. Не безъ причины Голахъ опасался арабовъ, встрѣченныхъ у колодезя. Его усиленный переходъ ночью для избѣжанія новой встрѣчи съ ними не привёлъ однако къ желанной цѣли. Арабы подъѣхали со стороны восходящаго солнца и потому ихъ не скоро увидѣли, и Голахъ занятый обузданіемъ упорства бѣлыхъ плѣнниковъ, допустилъ приближеніе враговъ на самое близкое разстояніе. Оставивъ плѣнниковъ, Голахъ схватилъ ружьё и вмѣстѣ съ сыномъ и зятемъ бросился вперёдъ, чтобы защитить своихъ женъ и имущество. Но было слишкомъ поздно. Всё было уже во власти враговъ, прежде чѣмъ онъ успѣлъ подойти къ нимъ на помощь; двѣнадцать ружей было приставлено къ его груди, когда онъ приблизился. Повелительный голосъ закричалъ ему, чтобы онъ во имя Пророка приближался въ мирѣ. Голахъ смирился предъ неожиданною судьбою и покорился несчастью; его взяли въ плѣнъ и въ то же время ограбили.
— Да будетъ воля Божія! сказалъ онъ спокойно и тутъ же сѣлъ, приглашая побѣдителей на совѣщаніе, какія будутъ условія сдачи.
Какъ только караванъ попалъ въ руки разбойниковъ, товарищъ тотчасъ развязалъ руки круману, а тотъ поспѣшилъ освободить бѣлыхъ плѣнниковъ.
— Голахъ теперь не нашъ господинъ, говорилъ онъ развязывая руки Гэрри: — нашъ настоящій господинъ — арабъ, который поведётъ насъ на сѣверъ. Мы будемъ свободны. Этотъ арабъ насъ не покупалъ — онъ знаетъ, что мы достались ему даромъ.
Когда руки были развязаны, всѣ поспѣшили освободить Колина и женщину изъ ихъ могилъ. Прежде чѣмъ приняться за работу, Гэрри желалъ утолить жажду несчастныхъ жертвъ, предъ которыми была поставлена чаша съ водой.
— Напейся-ка водицы, сказалъ онъ, поднося чашу къ губамъ Колина: — воспользуйся этою чашею.
— Нѣтъ, нѣтъ! прежде выкопай меня изъ могилы, отвѣчалъ Колинъ: — оставь воду на мѣстѣ. Я имѣю особенное намѣреніе, какъ только буду на свободѣ. Мнѣ хочется, чтобы старый шейхъ видѣлъ, какъ я буду пить.
Билль, Гэрри и круманъ принялись за дѣло — Колинъ и женщина скоро были отрыты и вытащены изъ ямы. Теренсъ былъ приведёнъ въ чувство, когда холодною водою спрыснули ему лицо. Отъ судорожнаго положенія, въ которомъ такъ долго онъ оставался, Колинъ нѣсколько минутъ не могъ стоять на ногахъ. Товарищи поджидали пока члены его расправятся, Невольникъ, попеченію котораго ввѣрены были трое дѣтей, поспѣшилъ къ нимъ и мать бросилась на встрѣчу къ нимъ. Восторгъ измученной матери, когда она опять могла обнять своихъ малютокъ, былъ такъ трогателенъ, что у чувствительнаго крумана опять навернулись слёзы на глазахъ. Изъ совѣщаній съ арабскими разбойниками Голахъ не добился желанныхъ условій. Они предлагали ему двухъ верблюдовъ и одну жену по выбору, только съ тѣмъ условіемъ, что онъ вернётся въ свою сторону и никогда носу не покажетъ въ ихъ пустынѣ. Голахъ съ негодованіемъ отвергъ эти условія, говоря, что онъ согласенъ лучше умереть, защищая свои права. Голахъ былъ чистый негръ и принадлежалъ къ числу промышленниковъ, столь нетерпимыхъ арабами. Онъ былъ беззаконнымъ незванымъ гостемъ на ихъ пиру, онъ былъ нарушителемъ чужихъ предѣловъ, онъ вторгнулся въ ихъ собственную землю — Великую Пустыню. Онъ только что пріобрѣлъ великое богатство въ движимости и невольникахъ, которые потерпѣли крушеніе у ихъ собственныхъ береговъ и потому они рѣшили не допускать хищника вывезти ихъ собственность въ чужую землю. Хоть они были такіе же разбойники какъ и Голахъ, однако они ненавидѣли его и не могли удовлетвориться только одною долею добычи. Они доказали, что знаютъ всё его прошлое и обвиняли его въ нечестномъ ремеслѣ. Они обвиняли его въ томъ, что онъ никогда не привозилъ въ пустыню товаровъ на обмѣнъ, но только пріѣзжалъ на пустыхъ верблюдахъ для того, чтобы похищать собственность законно-принадлежащую имъ, законнымъ собственникамъ пустыни. Они отрицали, что онъ не истинно вѣрующій въ пророка Магомета и рѣчь свою закончили убѣжденіемъ, что ему слѣдовало бы поблагодарить за то, что они предлагаютъ ему такія милостивыя условія. Опозиція Голаха была до того выразительна, что арабы принуждены были обезоружить и связать его. Но это удалось арабамъ не безъ жестокой борьбы, во время которой Голахъ сбросилъ на земь многихъ противниковъ. Ударъ по головѣ прикладомъ заставилъ наконецъ Голаха покориться необходимости; послѣ чего обѣ его руки были связаны назадъ. Во время этой борьбы, черные невольники такъ долго страдавшіе, отъ его жестокости, удерживали сына Голахова, такъ что онъ не могъ помочь отцу; зять же его, Фатима и третья жена оставались простыми зрителями этой сцены. Когда улажено было дѣло съ Голахомъ, бѣлые невольники, имѣя во главѣ старика Билля, выступили и добровольно сдались своимъ новымъ господамъ. У Колина въ рукахъ была чаша съ водой и горсть финиковъ, которые были поставлены между нимъ и женщиной. Подойдя къ Голаху, Колинъ поднёсъ къ его глазамъ финики, потомъ поклонился выразительно, какъ бы говоря: «благодарю покорно за это!» онъ приложилъ чашу къ губамъ и хотѣлъ выпить. Лицо шейха приняло, выраженіе адской злобы; но внезапно просіяло радостью, потому что одинъ изъ арабовъ вырвалъ чашу изъ рукъ Колипа и однимъ духомъ выпилъ её. Колинъ принялъ урокъ съ покорностью, и ни слова не сказалъ. Арабы поспѣшно приготовлялись къ отъѣзду. Чтобы заставить Голаха двинуться съ мѣста, прибѣгли къ его же средству, установивъ сообщеніе между имъ и сѣдломъ его собственнаго верблюда. Верёвка была употреблена вмѣсто посредника, и черному великану волею неволею пришлось идти позади верблюда, — ни дать ни взять какъ онъ прежде заставлялъ старика Билля. Его жены и невольники мигомъ поняли перемѣну своей судьбы и немедленно примѣнились къ обстоятельствамъ. Самая большая перемѣна замѣчена была въ поступкахъ Фатимы, любимой его жены. Какъ только попался въ плѣнъ ея властелинъ и супругъ, такъ она сейчасъ отсторонилась отъ него и не показывала ни малѣйшаго сочувствія къ постигшимъ его несчастьямъ. Всѣ ея поступки ясно обнаружившій мысль: «палъ могущественный Голахъ и теперь недостоинъ уже моего величественнаго вниманія». Совсѣмъ въ противоположномъ духѣ дѣйствовала женщина, которую осудилъ свирѣпый шейхъ умереть медленной смертью. Несчастье мужа повидимому возбудило въ ней нѣжную любовь къ отцу ея дѣтей. Она смотрѣла на плѣнника, хотя побѣждённаго силою, но не покорённаго духомъ и на лицѣ ея выражались скорбь и состраданіе. Наши моряки тоже далеки были отъ счастья: голодъ, жажда, изнуреніе, кровавые побои, неволя въ Великой Пустынѣ, неизвѣстность переживутъ ли они эти муки, дождутся ли минуты освобожденія, всё это томило ихъ; несмотря однако на эти бѣдствія, они чувствовали радостную признательность, когда сравнивали своё настоящее положеніе съ тѣмъ, что они вытерпѣли часъ тому назадъ. За исключеніемъ Голаха, арабы не имѣли никакихъ хлопотъ съ другими плѣнниками. Черные и бѣлые невольники знали, что ихъ ведутъ къ оазису и надежда напиться воды вдоволь, давала имъ силы слѣдовать за всадниками. Къ вечеру была непродолжительная стоянка; тутъ каждый получилъ по полукружки воды изъ козьяго мѣха. Въ надеждѣ на скорое достиженіе колодезя, арабы считали себя вправѣ быть великодушными; однако эта милость, съ благодарностью принятая всѣми невольниками, была съ презрѣніемъ отвергнута гигантомъ по тѣлу и духу. Принять пищу и воду отъ враговъ въ его настоящемъ унизительномъ положеніи — его связали и тянули какъ невольника на верёвкѣ, — Голахъ считалъ за оскорбленіе и гнѣвно отказывался покориться тому. На презрительный отказъ Голаха, арабъ только воскликнулъ: «хвала Богу!» и самъ выпилъ его долю воды. Въ оазисъ вступили въ часъ по полуночи. По утоленіи жажды, невольники получили позволеніе ложиться спать, — они крайне нуждались въ этой милости послѣ тридцати часоваго, безотраднаго, тяжкаго странствованія. На другой день по пробужденіи невольники были порадованы сообщеніемъ крумана; цѣлый день назначенъ для отдыха и верблюдъ будетъ убитъ для пищи. Арабы раздѣлили между собою невольниковъ, отнятыхъ у Голаха и по этому случаю позаботились подкрѣпить ихъ силы для дальнѣйшаго странствованія. Матросъ Билль размышлялъ о страданіяхъ, которые всѣ они потерпѣли и выразилъ сожалѣніе, зачѣмъ арабы не взяли ихъ въ плѣнъ два дня назадъ, когда они были у самаго этого колодезя? Этимъ они были бы избавлены отъ ужасовъ, напрасно испытанныхъ. Подстрекаемый воспоминаніемъ о такихъ мученіяхъ, Билль просилъ крумана объяснить ему поведеніе новыхъ ихъ господъ. Круманъ думалъ удовлетворить любопытство Билля, сказавъ, что дѣйствія арабовъ происходили отъ свойственнаго имъ способа дѣйствовать или говоря его словами: таковъ у нихъ обычай. Но старый матросъ далеко не удовлетворился такимъ отвѣтомъ и требовалъ лучшаго объясненія. Оказалось, что разбойники Пустыни всегда подвергаются опасности встрѣтить нѣсколько каравановъ въ оазисѣ и что насиліе здѣсь совершенное навлекаетъ вѣчный позорь на преступниковъ и вражду всѣхъ странниковъ въ Пустынѣ. Притомъ же, толковалъ круманъ, еслибъ теперь прибылъ сюда караванъ во сто человѣкъ, то никто не сталъ бы заступаться за Голаха, но признали бы его за невольника. Если же напротивъ встрѣтили его въ открытой борьбѣ съ врагами въ оазисѣ, то непремѣнно помогли бы ему. Настоящая судьба удовлетворяла всѣхъ, кромѣ Старика Билля. Даже Колинъ заживо погребённый и Теренсъ, такъ немилосердо избитый, и тѣ были довольны перемѣною властелиновъ при какихъ бы то ни было условіяхъ; но старый морякъ, какъ истый матросъ всегда находилъ что-нибудь возбуждавшее его ропотъ. Еще не приступая къ раздѣлу вновь пріобрѣтеннымъ имуществамъ, арабы приняли какое-то намѣреніе въ отношеніи чернаго шейха, который всё еще не считалъ себя покорённымъ, такъ что принуждены были оставить его съ связанными руками, и приставить караульнаго къ нему. Арабы никакъ не могли согласиться между собою на счетъ Голаха: что съ нимъ дѣлать? Нѣкоторые полагали, что несмотря на черную кожу негра, онъ всё-таки могъ быть правовѣрнымъ послѣдователемъ Магомета и слѣдовательно не смотря на свой хищническій способъ пріобрѣтенія — имѣвшій большое сходство съ ихъ собственнымъ — имѣетъ право на свободу съ нѣкоторою долею своего имущества. Другіе утверждали, что имѣютъ полное право присоединить его съ многочисленнымъ семействомъ къ числу своихъ невольниковъ. Голахъ былъ не арабъ, а эѳіопъ, какъ и большая часть его спутниковъ и въ качествѣ раба могъ доставить большую сумму на любомъ рынкѣ, гдѣ покупаютъ и продаютъ невольниковъ. Но это мнѣніе поддерживало меньшинство голосовъ; кончилось тѣмъ, что Голаху предложили женъ, дѣтей, двухъ верблюдовъ и шашку, вмѣстѣ съ тѣмъ, чтобъ онъ убирался прочь. Черный шейхъ съ негодованіемъ отвергъ это предложеніе, къ великому удивленію тѣхъ, кто такъ краснорѣчиво защищалъ его дѣло. Отказъ негра произвёлъ большую перемѣну въ совѣтѣ преній; мнѣніе побѣдителей подверглось большой перемѣнѣ, такъ что, по большинству голосовъ, рѣшено было считать его въ числѣ невольниковъ. Каждая вещь пріобрѣтенная послѣ кораблекрушенія, выставлена была на показъ и назначена ей цѣна. Невольники были внимательно осмотрѣны и оцѣнены по достоинству такъ же какъ верблюды, ружья и всё принадлежавшее Голаху. Когда докончились предварительные порядки арабы приступили къ безпристрастному и справедливому раздѣлу имущества. Оказалось, что это было самое затруднительное дѣло, такъ что оно затянулось до самаго вечера, Каждый предметъ возбуждалъ желаніе трёхъ-четырёхъ властелиновъ; наступали шумныя пренія и долго тянулись, пока споръ рѣшался по взаимному согласію. Круманъ, понимавшій языкъ пустынныхъ жителей, внимательно слѣдилъ за всѣмъ происходившемъ и время отъ времени сообщалъ бѣлымъ невольникамъ о томъ, что говорилось. Въ первое время преній онъ узналъ, что каждый изъ нихъ четырёхъ доставался разному господину,
— Но у тебя и у меня, сказалъ онъ Гэрри Блоунту: — одинъ господинъ.
Слова эти скоро оправдались на дѣлѣ, Они были разставлены по сторонамъ, съ очевиднымъ намѣреніемъ указать имъ разныхъ хозяевъ. Тогда снова овладѣлъ товарищами страхъ, что ихъ разлучатъ. Когда невольники, верблюды, палатки, и всѣ корабельные обломки были раздѣлены между арабами, каждый хозяинъ взялъ подъ свой присмотръ благопріобрѣтенное имущество; но участь Голаха съ женами и дѣтьми всё еще оставалась нерѣшенною. Казалось никому не было охоты сдѣлаться хозяиномъ Голаха и его женъ. Даже и тѣ, которые утверждали, что за него можно получить хорошія деньги на любомъ рынкѣ, гдѣ ведётся торгъ невольниками, даже и тѣ не желали имѣть его своею собственностью, хоть это и предлагали имъ товарищи. Дѣло въ томъ, что онъ всѣмъ внушалъ страхъ. Трудно было бы съ нимъ справиться и никому не было охоты сдѣлаться господиномъ такого раба, который упорно самъ отказывался отъ пищи и питья и который съ такими угрозами призывалъ проклятія на головы своихъ побѣдителей, клянясь бородой Магомета, убить какъ только развяжутъ ему руки, того кто осмѣлится назвать его своимъ рабомъ. Не смотря на всѣ свои недостатки, Голахъ не былъ ни лжецомъ, ни лицемѣромъ и обладалъ такимъ высокомѣріемъ, что не могъ подчиняться, не хотѣлъ даже притворяться. Онъ былъ высокомѣренъ, жестокъ, скупъ и мстителенъ; но всѣ его преступленія совершались въ открытомъ бою, никогда онъ не прибѣгалъ къ вѣроломству или хитрости. Покоряясь условіямъ арабовъ, онъ могъ бы со временемъ насладиться кровавою местью и вновь отнять у побѣдителей своё имущество; его сила, неустрашимость и неукротимая воля ручались за это; но не въ его натурѣ было выносить позоръ рабства, хотя бы съ условіемъ будущихъ выгодъ. Такъ какъ неоказалось желающихъ владѣть Голахомъ, по цѣнѣ, по которой онъ былъ оцѣнёнъ и даже съ большой уступкой, то рѣшено было держать его какъ общее достояніе до тѣхъ поръ, пока можно будетъ: продать его другому племени и раздѣлить выручку поровну. Его жены и дѣти подвергались тому же распоряженію. Всѣхъ удовлетворяло такое рѣшеніе, кромѣ Голаха, который обнаружилъ при этомъ сильное негодованіе. Не смотря на связанныя руки онъ не выказывалъ ни малѣйшаго желанія покориться обстоятельствамъ; потому что вскорѣ послѣ того какъ ему объявлено было рѣшеніе побѣдителей, онъ подозвалъ Фатиму и приказалъ ей принесть ему кружку воды. Возлюбленная Фатима отказалась исполнить его приказаніе подъ предлогомъ, что не приказано ему ничего давать. Это было справедливо; потому что послѣ его презрительныхъ отказовъ принять что бы то ни было изъ рукъ побѣдителей, они рѣшили голодомъ обуздать его до покорности. Отказъ Фатимы произвёлъ на Голаха тяжелое впечатлѣніе. Всегда привыкшій къ скорому и безпрекословному повиновенію отъ всѣхъ, онъ не могъ равнодушно вынести мысли, что его собственная, его любимая жена отказывается исполнить его самое скромное желаніе дать ему воды.
— Я мужъ твой, — кому ты обязана повиновеніемъ если не мнѣ? закричалъ онъ внѣ себя отъ ярости: — Фатима! тебѣ приказываю принеси мнѣ воды!
Фатима была себялюбивая женщина и искусная притворщица; она пріобрѣла вліяніе на своего мужа льстя его тщеславію и притворною любовью, которой никогда не чувствовала. Когда Голахъ былъ всемогущъ, она повиновалась ему съ рабской покорностью, но теперь когда онъ самъ попалъ въ неволю, ея покорное рабское обожаніе съ изумительной быстротой обратилось къ главѣ той шайки, которая завладѣла ими. Только теперь Голахъ понялъ, что значитъ быть плѣнникомъ. Отъ ярости, стыда, разочарованія, его сердце чуть не лопнуло; ничто въ мірѣ не могло такъ глубоко уязвить его какъ то, что Фатима, его любимица, всегда показывавшая ему такое обожаніе, такое повиновеніе, именно она отказалась повиноваться ему, онъ сдѣлалъ еще разъ жестокое, но всё безплодное усиліе разорвать свои оковы, и упалъ на земь. Молча лежалъ онъ и съ горечью размышлялъ о своёмъ униженіи. Круманъ, зоркій наблюдатель за всѣмъ происходившимъ вокругъ него и обладавшій глубокимъ познаніемъ человѣческой натуры въ Великой Пустынѣ, не спускалъ глазъ съ чернаго шейха.
— Онъ не похожъ на насъ, сообщилъ онъ бѣлымъ товарищамъ: — онъ не останется въ неволѣ. Вы увидите, что онъ еще много бѣдъ надѣлаетъ.
Пока Голахъ лежалъ какъ громомъ пораженный отказомъ своей Фатимы, другія его жены прошли мимо какъ будто занимаясь домашнимъ дѣломъ. Вдругъ онѣ снова появились; вторая жена, которая была зарыта въ могилу, несла чашу съ водой, а третья блюдо санглэ. Одинъ изъ арабовъ замѣтивъ ихъ намѣреніе бросился къ нимъ и грозно закричалъ, чтобъ онѣ убирались на своё мѣсто. Но женщины упорствовали въ своёмъ намѣреніи и чтобы не дѣлать шума, прибѣгая къ насилію, арабъ самъ вызвался подать плѣннику воду и пищу. Онѣ согласились на это; но Голахъ опять отказался, не желая принять ни пищи ни питья изъ рукъ господина. Тогда арабъ самъ съѣлъ санглэ съ истиннымъ или притворнымъ выраженіемъ благодарности; вода же была вылита въ ведро, изъ котораго онъ напоилъ верблюда; обѣ чаши были возвращены женщинамъ. Ни мучительный голодъ, ни жестокая жажда не могли отвлечь вниманія Голаха отъ того, что причиняло пытку его душѣ. Его физическія страданія утихли на время, уступивъ мѣсто жестокой душевной тоскѣ. Къ нему опять подошли тѣ же нелюбимыя жены, неся воду и санглэ и снова выступилъ арабъ, чтобы помѣшать имъ. Обѣ женщины упорствовали въ своёмъ намѣреніи и противясь арабу, прогонявшему ихъ, кликнули двухъ юношей, сына Голаха и брата Фатимы, на помощь къ нимъ. Только сынъ Голаха повиновался имъ; но его попытка помочь женщинамъ была тотчасъ остановлена приказаніемъ араба, которому онъ достался. Когда юноша не послушался слова, хозяинъ прибѣгъ къ дѣлу. Подвергая жизнь свою опасности, юноша сопротивлялся и даже осмѣлился поднять руку на своего властелина, преступленіе за которое по законамъ пустыни слѣдуетъ смертная казнь. Выведенный изъ тяжкой задумчивости шумнымъ столкновеніемъ происходившимъ около него, Голахъ увидѣлъ всё безуміе сопротивленія и закричалъ сыну, чтобъ тотъ покорился; но юноша, не слушая приказанія отца, продолжалъ бороться съ своимъ господиномъ. Въ ту минуту, когда надъ нимъ поднялась сабля, круманъ подбѣжалъ и сказалъ по арабски: «отецъ и сынъ», — эти два слова спасли жизнь юношѣ. Арабскій разбойникъ имѣлъ на столько уваженія къ кровнымъ связямъ, что рука его опустилась, не совершивъ смертоубійства; но для предупрежденія хлопотъ въ будущемъ, онъ приказалъ покрѣпче связать сына и бросить его на земь рядомъ съ отцомъ. Обѣ женщины не отставали отъ своего намѣренія утолить жажду и голодъ своего несчастнаго властелина и мужа, до-тѣхъ-поръ, пока ихъ стали угощать пиньками, толчками, и порядкомъ избивъ ихъ потащили силою въ палатку. Фатима была свидѣтельницею этой сцены, но вмѣсто того чтобы показать какое нибудь сочувствіе, она повидимому очень этимъ забавлялась и наконецъ громко расхохоталась. Ея безчеловѣчное поведеніе возбудило еще разъ негодованіе ея мужа. Несчастье попасть въ руки разбойниковъ, униженіе быть связаннымъ, извѣстность, что онъ самъ съ своимъ семействомъ будетъ проданъ въ неволю, пытка отъ голода и жажды, — не долго обращали на себя его вниманіе; всё было забыто въ созерцаніи жесточайшей пытки. Фатима, его любимица, обожаемая жена, для которой его слово была закономъ, женщина, которая считала его всегда выше обыкновеннаго смертнаго, теперь показывала ему явное презрѣніе только потому, что онъ впалъ въ несчастье. Сознаніе это обуздало гиганта сильнѣе чѣмъ всѣ страданія вмѣстѣ.
— Старый Голахъ глубоко пріунылъ, замѣтилъ Теренсъ своимъ товарищамъ: — еслибъ вчера только онъ не избилъ меня такъ жестоко, — право мнѣ было бы жаль его. Въ то время, какъ онъ тузилъ меня шомполомъ, я далъ клятву, что найду средство убить его, если когда-нибудь мои руки будутъ на свободѣ; но теперь, когда мои руки свободны, а его связаны у меня недостаетъ духу коснуться его, не смотря на его свирѣпость.
— Вотъ это справедливо, сказалъ Билль: — это только бабы да мальчишки льютъ воду на утонувшую крысу. Черномазый мошенникъ теперь самъ выпиваетъ горькую чашу. Впрочемъ, мнѣ кажется, что онъ еще надѣлаетъ шуму, прежде чѣмъ голову сложитъ. Мнѣ сдаётся, что онъ не имѣетъ нужды ни въ чьей помощи, чтобы совершить то, что онъ разъ задумалъ.
— А мнѣ кажется, подхватилъ Гэрри: — никакой нѣтъ необходимости мстить Голаху за его жестокое обращеніе съ нами. Теперь онъ также несчастливъ, какъ всѣ мы вмѣстѣ.
— Что ты такое разсказываешь? спросилъ Колинъ: — Голахъ несчастливъ какъ мы? Ничуть не бывало. Въ нёмъ одномъ больше отваги, смѣлости, упорства, настоящаго мужественнаго духа, чѣмъ во всѣхъ насъ четырёхъ.
— Его намѣреніе уморить себя голодомъ тоже надо приписать мужеству? спросилъ Гэрри.
— Пожалуй и нѣтъ, но это вина обстоятельствъ, подъ вліяніемъ которыхъ онъ воспитывался. Объ этомъ я теперь не думаю; моё удивленіе къ этому человѣку безпредѣльно. Посмотрите, съ какимъ достоинствомъ онъ отказывается отъ воды, которую ему столько разъ предлагали.
— Конечно въ нёмъ есть многое, что возбуждаетъ удивленіе, но ничего такого, что внушало бы мнѣ уваженіе, сказалъ Гэрри.
— И мнѣ также, подтвердилъ Билль: — онъ могъ бы теперь быть по возможности такъ же спокоенъ какъ и мы, и я называю безумцемъ того человѣка, который не хочетъ быть счастливъ когда можетъ.
— А между тѣмъ то, что вы называете безуміемъ, сказалъ Колинъ: — есть только благородная гордость, которая ставитъ его выше всѣхъ насъ. Его духъ не можетъ выносить рабства, а мы можемъ.
— Правда, замѣтилъ круманъ: — Голахъ никогда не быль рабомъ.
Колинъ былъ правъ. Принимая пищу и воду отъ побѣдителей, черный шейхъ удовлетворилъ бы потребностямъ животной натуры, но только жертвуя всѣмъ, что было благороднѣйшаго въ его человѣческомъ достоинствѣ. Въ противномъ случаѣ онъ навсегда бы лишился чувства самоуваженія посредствомъ котораго совершается всё великое въ мірѣ. Матросъ Билль и его товарищи привыкли съ дѣтства уступать обстоятельствамъ и вмѣстѣ съ тѣмъ сохранять нравственное чувство, но Голахъ не учился покоряться. Неблагопріятной судьбѣ онъ могъ уступить одно — жизнь свою. Въ эту минуту круманъ махнулъ имъ рукой приглашая обратить вниманіе на плѣннаго шейха.
— Смотрите! невольно воскликнулъ онъ: — Голахъ не желаетъ оставаться въ рабствѣ. Онъ скорѣе умрётъ. Смотрите на него.
Въ это время Голахъ всталъ на ноги и пригласилъ арабскаго шейха на совѣщаніе.
— Богъ одинъ, сказалъ Голахъ: — Магометъ его пророкъ, а я его рабъ. Дай мнѣ одну жену, одного верблюда и одну шашку, и я уѣду. Я ограбленъ, но Богъ великъ, да будетъ Его святая воля! Такова, видно, моя судьба.
Наконецъ Голахъ уступилъ, но не голодъ и не жажда сломили его волю; не испугался онъ ни рабства, ни смерти и гордый его духъ не чувствовалъ ни слабости ни унынія; нѣтъ! Самая несокрушимая сила заставила его покориться обстоятельствамъ: желаніе мести, Арабскій шейхъ пошолъ совѣтоваться съ своими спутниками; между ними возникло разногласіе по этому поводу. Хлопоты, которые давалъ имъ этотъ плѣнный гигантъ, сильныя затрудненія какъ распорядиться съ нимъ и убѣжденіе, что онъ истинный мусульманинъ, — вотъ были аргументы, по которымъ они желали исполнить его желаніе и возвратить ему свободу. Наконецъ рѣшено было отпустить его съ условіемъ немедленно отправиться въ путь. Голахъ согласился и арабы приступили къ развязыванію ему рукъ. Видя это, круманъ подбѣжалъ къ господину Колина и увѣщевалъ его защищать своего невольника пока уѣдетъ негръ. Предостереженіе было напрасно, потому что другія болѣе важныя думы занимали душу Голаха и не давали мѣста воспоминанію о враждѣ, которую онъ нѣсколько часовъ питалъ къ своему невольнику.
— Я свободенъ, сказалъ Голахъ, когда ему развязали руки: — мы равны и мусульмане. Я требую у васъ гостепріимства. Дайте мнѣ пить и ѣсть.
Онъ подошолъ къ колодезю и прежде всего утолилъ свою жажду; потомъ передъ нимъ поставили блюдо верблюжьяго мяса. Когда чернокожій шейхъ утолялъ голодъ, усилившійся отъ двухдневнаго воздержанія, Фатима наблюдала за нимъ и подмѣтивъ странное выраженіе его глазъ пришла въ большое смятеніе. Въ первое время плѣна она воображала, что Голахъ обреченъ если не на смертную казнь, то на вѣчное рабство; это убѣжденіе имѣло вліяніе на ея безчеловѣчное поведеніе. Она подкралась къ арабскому шейху и умоляла его разлучить её съ мужемъ, и не давать её въ обиду, но получила одинъ отвѣть, что Голахъ по условію могъ выбирать любую изъ трёхъ женъ и что онъ — арабскій шейхъ и его товарищи всё честные люди, которые не станутъ нарушать даннаго слова. Козій мѣхъ съ водой, не много ячменной муки для санглэ и еще нѣсколько необходимыхъ вещей были положены на верблюда, который былъ отданъ Голаху. Черный шейхъ сказалъ нѣсколько словъ на африканскомъ языкѣ своему сыну и кликнувъ Фатиму приказалъ ей слѣдовать за собой. Такимъ образомъ они отправились по дорогѣ чрезъ пустыню. Въ поведеніи Фатимы совершилась полная перемѣна. Гордая, жестокая и безжалостная за минуту передъ тѣмъ, она вдругъ смирилась до праха пустыни. Она не повелѣвала уже другими женами своего мужа, но подходила къ нимъ съ смиренными мольбами, убѣждая ихъ взять на попеченіе ея ребёнка, котораго повидимому рѣшилась покинуть здѣсь. Обѣ охотно согласились на ея просьбы. Наши моряки пришли въ недоумѣніе при этомъ обстоятельствѣ, потому что повидимому совсѣмъ не было причины, для чего она должна бы бросить своего ребёнка. Даже круманъ не могъ этого объяснить. Когда ночныя тѣни спустились на пустыню, мать разсталась съ своимъ дѣтищемъ, чтобы никогда уже можетъ быть не обнять его въ этомъ мірѣ скорби и труда. За два часа до разсвѣта послѣ отъѣзда Голаха, въ лагерѣ произошла тревога, которая сильно смутила арабовъ. Исчезъ караульный приставленный сторожить лагерь, исчезли самый быстроногій верблюдъ и лёгкая какъ стрѣла пустынная лошадь. Тотчасъ же была сдѣлана перекличка невольникамъ и на повѣркѣ оказалось, что недостаётъ одного, именно сына Голахова. Его отсутствіе объясняло исчезновеніе верблюда и можетъ быть лошади, но что сдѣлалось съ арабскимъ часовымъ? Навѣрное онъ не сталъ бы содѣйствовать бѣгству невольника и не имѣлъ надобности самъ бѣжать, потому, что у него было значительное состояніе. Но тутъ не было времени переговариваться и удивляться, — необходимо было послать въ погоню, чтобы возвратить невольника, верблюда и лошадь. Арабскій шейхъ отрядилъ для этого дѣла четырёхъ человѣкъ, которые и поспѣшили отъѣздомъ, какъ только дневной свѣтъ могъ указать имъ слѣды пропавшихъ животныхъ. Всѣ полагали, что бѣглецы отправятся на югъ и потому путешествіе каравана было отсрочено еще на день. Во время приготовленій къ погонѣ опять сдѣлано непріятное открытіе. Два корабельныя ружья взятыя у Голаха, тоже исчезли. Ружья были утащены изъ палатки, въ которой спали два араба, именно изъ тѣхъ четырёхъ, которые были назначены къ погонѣ за бѣжавшими. Шейхъ сильно встревожился. Казалось весь лагерь былъ наполненъ измѣнниками; впрочемъ пропавшія ружья были частною собственностью двухъ арабовъ спавшихъ въ палаткѣ, слѣдовательно ихъ можно было винить только въ глупости, никакъ уже въ измѣнѣ, по случаю пропажи ружей. Не смотря на предположеніе, слѣды пропавшихъ именно оказались не на югѣ, а на сѣверо-западной сторонѣ; въ двухъ стахъ ярдахъ отъ лагеря на землѣ оказалось что-то тёмное. Когда посмотрѣли ближе, то увидѣли, что это было тѣло араба поставленнаго на часы въ прошлую ночь. Онъ былъ убитъ; возлѣ него лежало одно изъ пропавшихъ ружей; оно было изломано и покрыто мозгомъ араба. Не трудно было объяснить трагедію. Часовой увидѣлъ выбѣжавшихъ изъ лагеря животныхъ и не думая, что они похищены, бросился за ними, надѣясь безъ всякой тревоги загнать ихъ домой. Сынъ Голаха, похититель верблюда и лошади, притаившись за однимъ изъ животныхъ, нашолъ удобный случай нанести смертельный ударъ часовому, но сдѣлалъ это такъ тихо, что не потревожилъ сна въ лагерѣ. Безъ всякаго сомнѣнія сынъ отправился къ своему отцу и ловкость, которую онъ обнаружилъ при совершеніи своего побѣга, да еще притомъ захвативъ лошадь, верблюда и ружьё не то, что удивила, но привела въ восторгъ тѣхъ кого онъ обокралъ. При раздѣлѣ невольниковъ Гэрри Блоунтъ и круманъ достались арабскому шейху. Круманъ разумѣлъ кой-что по арабски и потому скоро вошолъ въ милость къ своему новому господину. Когда арабы толковали между собою какъ бы найти средство отмстить убійцѣ ихъ товарища и возвратить потерянную собственность, круманъ хорошо знакомый съ характеромъ Голаха вызвался помочь имъ добрымъ совѣтомъ. Указывая на югъ, круманъ увѣрялъ ихъ, что въ той сторонѣ непремѣнно что-нибудь увидятъ или услышатъ о Голахѣ или его сынѣ. Старый шейхъ тѣмъ охотнѣе этому вѣрилъ, что страна чернаго шейха лежала на югѣ и Голахъ убѣжавъ изъ лагеря навѣрное направился въ ту сторону.
— Такъ за чѣмъ же этотъ собачій сынъ не поѣхалъ на югъ? спрашивали арабы, указывая на слѣды украденной лошади, которые вели къ сѣверозападу.
— Если вы поѣдете на сѣверъ, повторялъ круманъ: — такъ навѣрное увидите Голаха, а то оставайтесь здѣсь, — непремѣнно услышите о нёмъ.
— Эге! да какъ же это онъ поспѣетъ разомъ съ двухъ разныхъ сторонъ? спрашивали арабы.
— Нѣтъ, не такъ, а онъ самъ за вами послѣдуетъ.
Арабы рады были вѣрить, что ихъ пропажа отыщется по дорогѣ, по которой намѣрены были слѣдовать. Вслѣдствіе чего они рѣшились продолжать свой путь. Слишкомъ поздно поняли арабы свою глупость, зачѣмъ они такъ милостиво обращались съ Голахомъ. Теперь его не догонишь и по всей вѣроятности сынъ теперь присоединился уже къ нему, Такого врага какъ Голахъ не должно бы выпускать изъ вида и при этомъ воспоминаніи старый арабъ клялся бородою Пророка, что никогда уже не будетъ давать пощады человѣку, котораго онъ ограбилъ. Около часу шли они и всё видѣли предъ собой слѣды похищеннаго верблюда; но мало но малу слѣды становились менѣе примѣтны и наконецъ совсѣмъ исчезли. Подулъ крѣпкій вѣтеръ и замёлъ пескомъ слѣды, которые были единственнымъ свѣтомъ, руководившемъ искателей. Надѣясь на счастливую судьбу, которая возвратитъ имъ потерянныя вещи, арабы продолжали путь по тому же направленію и хотя потерявъ слѣды, однако вскорѣ нашли признаки, которые показывали имъ, что они идутъ по настоящей дорогѣ. Старый шейхъ, ѣхавшій впереди всѣхъ, взглянулъ направо и увидѣлъ на пескѣ предметъ требовавшій внимательнаго осмотра. Онъ повернулъ къ тому мѣсту, за нимъ послѣдовали его спутники. Подъѣхавъ ближе, они увидѣли трупъ, лежащій на грудѣ песку, съ лицомъ обращеннымъ къ небу. Всѣ сейчасъ узнали лицо Фатимы. Голова несчастной женщины была отрублена отъ туловища и опять приставлена къ нему только въ обратномъ положеніи.
Поучительно было страшное зрѣлище! Это доказывало, что Голахъ хотя и поѣхалъ на югъ, но потомъ повернулся назадъ, чтобы сбить съ толку своихъ враговъ. Его сынъ теперь соединился съ нимъ. Когда Фатима отправилась съ своимъ мужемъ, то вѣроятно сама предчувствовала роковую участь её ожидавшую и по этой-то вѣроятно причинѣ оставила своё дитя на попеченіе другихъ женъ. Никто изъ женщинъ повидимому не быль удивлёнъ, увидѣвъ трупъ. Вѣроятно онѣ предчувствовали, что такая судьба постигнетъ Фатиму и потому такъ охотно приняли на себя заботу о ея ребёнкѣ. Караванъ остановился на короткое время; женщины воспользовались этимъ временемъ, чтобы засыпать трупъ пескомъ. Послѣ этого опять пустились въ путь. Не смотря на то, что Голаховъ зять былъ прежде свободный человѣкъ, а теперь попалъ въ рабство, однако онъ былъ по видимому совершенно доволенъ своимъ положеніемъ. Онъ старался оказывать разныя полезныя услуги своимъ новымъ хозяевамъ, смотрѣлъ за верблюдомъ и исправлялъ другія работы и съ его познаніями Сахарской жизни дѣйствительно былъ очень полезенъ. Когда арабскій караванъ остановился на ночлегъ вечеромъ перваго дня, онъ помогалъ развьючивать верблюдовъ, раскидывать палатки и словомъ вездѣ поспѣвалъ гдѣ было дѣло. Въ то время, какъ другіе невольники ѣли небольшую порцію предложенной имъ пищи, одинъ изъ верблюдовъ, принадлежавшихъ Голаху — молодой, быстроногій махери, на которомъ ѣздила Фатима, — отошолъ на нѣкоторое растояніе отъ лагеря. Увидѣвъ это зять чернаго шейха, всюду поспѣвавшій услужить, побѣжалъ со всѣхъ ногъ за махери. Видно было какъ онъ обошолъ сзади верблюда какъ будто для того, чтобы погнать его назадъ къ лагерю; но чрезъ минуту потомъ оказалось, что у него совсѣмъ другое было на умѣ. Вскарабкавшись на верблюда онъ прижался къ его горбу и что было силы поскакалъ вдаль. Привыкши слушать звуки его голоса, вѣрное и разумное животное повиновалось его приказаніямъ. Шея его внезапно потянулась къ сѣверу и ноги такъ быстро зашагали, что всадникъ скоро исчезъ изъ вида товарищей. Это происшествіе произвело сильное потрясеніе во всёмъ караванѣ и до того поразило своею неожиданностью, что никто изъ арабовъ не пошевелился, чтобы спѣшить въ погоню за бѣглецомъ. Часовые не были еще разставлены на ночь; всѣ сидѣли на землѣ, каждый былъ занятъ своимъ скуднымъ ужиномъ. Прежде чѣмъ успѣли послать выстрѣлъ ему въ слѣдъ, ночныя тѣни давно уже скрыли его и единственнымъ слѣдствіемъ двухъ трёхъ выстрѣловъ было то, что шаги махери ускорились и еще быстрѣе помчался бѣглецъ. Чрезъ минуту были осѣдланы двѣ быстроногія лошади; на одну сѣлъ хозяинъ украденнаго верблюда, на другую хозяинъ невольника укравшаго верблюда. Каждый былъ вооруженъ ружьемъ и шашкой и оба были увѣрены, что опять поймаютъ бѣглецовъ. Только одно затрудненіе смущало ихъ: обоимъ хорошо было извѣстно какой быстрый ходокъ этотъ махери, и наступающая ночь благопріятствовала побѣгу всадника. Весь лагерь за это время былъ на ногахъ; шейхъ собралъ всѣхъ невольниковъ и поклялся бородой пророка, что всѣхъ ихъ слѣдовало бы перебить и что въ примѣръ прочимъ, онъ начнётъ съ своихъ собственныхъ рабовъ, то есть съ Гэрри Блоунта и крумана. Многіе изъ его спутниковъ успѣли уже облегчить свой гнѣвъ тѣмъ, что жестоко отколотили своихъ невольниковъ, въ томъ числѣ былъ и сердитый хозяинъ матроса Билля. Бѣднаго старика до-тѣхъ-поръ колотили дубиной, пока онъ въ громкихъ и сильныхъ выраженіяхъ протестовалъ противъ нежеланнаго рабства. Когда бѣшенство стараго шейха нѣсколько поутихло, онъ досталъ длинный ремень и объявилъ, что оба невольника ему принадлежащіе будутъ крѣпко связаны и никогда не получатъ свободы, пока будутъ его собственностью.
— Скажи ему, закричалъ Гэрри круману: — скажи ему, на его родномъ языкѣ, что Богъ великъ, и что онъ шейхъ, съума сошолъ, У насъ нѣтъ никакой охоты бѣжать, по крайней мѣрѣ, въ настоящее время.
Круманъ послушалъ совѣта и объяснилъ шейху, что бѣлые невольники, такъ же какъ и онъ самъ служившій на англійскомъ кораблѣ, не имѣютъ намѣренія бѣжать отъ него, но искренно желаютъ чтобъ ихъ отвезли на сѣверъ, гдѣ надѣются, что за нихъ дадутъ выкупъ, и что они совсѣмъ не такъ глупы, чтобы бѣжать отъ него, въ такомъ мѣстѣ, гдѣ они и дороги не знаютъ и могутъ съ голода умереть. Круманъ кромѣ того объяснилъ шейху, что они всѣ очень рады, что шейхъ избавилъ ихъ отъ Голаха, который непремѣнно увёзъ бы ихъ въ Тимбукту, откуда для нихъ не было бы возврата, такъ и должны бы они умереть тамъ въ неволѣ. Пока круманъ ораторствовалъ предъ шейхомъ, подошли и другіе арабы и внимательно слушали его. Черный переводчикъ прибавилъ, что бѣлые невольники имѣютъ друзей въ Санта Круцѣ и Могадорѣ, и что эти друзья съ радостью выплатятъ за нихъ большой выкупъ. За чѣмъ же они убѣгутъ, если путешествіе прямо ведётъ къ тому мѣсту, гдѣ живутъ ихъ друзья. Круманъ продолжая сказалъ, что убѣжавшій невольникъ — зять Голаха, слѣдовательно отправляясь на сѣверъ онъ не могъ надѣяться получить свободу, но зналъ, что идётъ на вѣчное рабство, и по этому счолъ за лучшее соединиться съ Голахомъ и его сыномъ. Краснорѣчіе и доводы крумана показались такъ убѣдительны, что арабы тотчасъ оставили опасенія на счетъ безопасности своей собственности и приказали невольникамъ ложиться спать въ мирѣ. Для предосторожности, поставлены были двое часовыхъ, которые всю ночь обходили лагерь, однако ночь прошла мирно; настало утро, но арабы погнавшіеся за бѣглецомъ не возвращались. Разстояніе до слѣдующаго оазиса было слишкомъ велико, такъ что нельзя было пройти безъ отдыха; тогда рѣшили вернуться назадъ, въ надеждѣ, что можетъ быть пропавшіе подъѣдутъ на встрѣчу. Надежда эта сбылась. Всю дорогу старый шейхъ, ѣхавшій впереди каравана, пристально приглядывался вдаль и не только прямо, но и на право и на лѣво. Когда они подъѣхали миль на десять отъ ночлега, онъ вдругъ повернулъ въ сторону и подъѣхалъ къ чему-то привлекшему его вниманіе. Его спутники поспѣшили за нимъ, — всѣ кромѣ женщинъ и дѣтей, которые далёко отстали отъ нихъ. Два трупа лежали рядомъ на землѣ: это были два араба бросившіеся въ погоню за бѣглецомъ. Оба были убиты. Одинъ былъ застрѣленъ изъ ружья, пуля пронизала насквозь его черепъ, вошла въ одинъ, вышла въ другой високъ; другой получилъ смерть отъ удара шашкой, тѣло его было разрублено пополамъ. Юноша бѣжавшій прошлую ночь, присоединился, по всему видимому къ Голаху и его сыну, и арабы бросившись въ погоню за нимъ, лишились жизни, лошадей, ружей и шашекъ. Теперь у Голаха два помощника, и всѣ они отлично вооружены и имѣютъ отличныхъ верблюдовъ и лошадей. Страшно было смотрѣть на бѣшенство арабовъ. Они повернулись къ двумъ оставленнымъ женамъ Голаха. Несчастныя бросились предъ ними на колѣни, крича и плача и умоляя о пощадѣ. Нѣкоторымъ арабамъ сейчасъ хотѣлось сорвать своё бѣшенство хоть на женщинахъ и убить ихъ. Но ихъ остановилъ старый шейхъ; хоть и у него сердце кипѣло яростью, однако у него достало еще на столько здраваго смысла, чтобы разсудить, чѣмъ же виноваты бѣдныя женщины и могутъ ли они отвѣчать за дѣла своихъ мужей? Наши моряки тоже находили причины горевать о несчастьи приключившемся съ ихъ новыми господами; потому что не могли безъ ужаса подумать о возвращеніи подъ власть Голаха.
— А непремѣнно опять попадёмъ къ нему въ руки, воскликнулъ Теренсъ: — онъ перебьётъ всѣхъ этихъ глупыхъ арабовъ одного за другимъ и добудетъ всю свою собственность и насъ въ томъ же числѣ. Тогда не миновать намъ вѣчной каторги въ Тимбукту.
— Въ такомъ случаѣ мы вполнѣ этого заслужимъ, воскликнулъ Гэрри: — потому что въ этомъ будетъ отчасти наша вина, если мы опять попадёмъ въ лапы Голаху.
— Не думаю, замѣтилъ Биль: — Голахъ такой необыкновенный человѣкъ, что, кажется, ему помогаетъ нечистая сила. Право, я думаю, если за полмили отсюда онъ махнётъ намъ рукой съ приказаніемъ слѣдовать за нимъ, такъ мы станемъ повиноваться, какъ бы ни было на душѣ тяжело. Я пробовалъ держать свою руку, чтобы она не слушалась его приказаній — такъ нѣтъ же не слушается меня, и самъ не знаю какъ, а повинуется ему.
Выраженіе ярости на лицахъ арабовъ скоро смѣнилось тоской и уныніемъ. Они чувствовали, что надъ ними виситъ мечъ неумолимаго врага, котораго они оскорбили, унизили, ограбили, лишили его власти и имѣли глупость возвратить ему свободу. Трупы убитыхъ товарищей были поспѣшно зарыты въ песокъ и снова караванъ потянулся на сѣверъ. Опять начались страданія невольниковъ: ихъ замучили жажда и голодъ, когда заставили ихъ бѣжать рысью, чтобы не отставать отъ верблюдовъ. Вскорѣ они изнемогли и потеряли послѣднія силы. Впродолженіи долгого перехода послѣ погребенія двухъ арабовъ, бѣдные невольники одинъ за другимъ объявляли свою крайнюю невозможность сдѣлать шагъ вперёдъ. Но они ошибались и только теперь узнали какую власть имѣетъ любовь къ жизни на тѣло. Они знали, что отстать значитъ умереть; но имъ не хотѣлось умереть и они боролись со всѣми мученіями голода, жажды и усталости. Подобно преступникамъ на рабочей мельницѣ, они принуждены были двигаться, хотя не имѣли ни силъ, ни охоты. За часъ до солнечнаго заката, они проходили по песку недавно взволнованному ураганомъ. Песокъ былъ почти такъ же рыхлъ и непроченъ какъ и снѣгъ; идти по такой дорогѣ было такъ мучительно, что даже арабамъ стало жаль несчастныхъ невольниковъ, и потому они остановились на ночлегъ ранѣе обыкновеннаго. Какъ и вчера поставлены были два караульныхъ около лагеря. Утоливъ нѣсколько голодъ и жажду, замученные невольники погрузились въ крѣпкій сонъ. Вокругъ нихъ растянулись ихъ господа, которые точно также были полузаметены пескомъ и также скоро и крѣпко заснули. Никто не прерывалъ ихъ сна до самой тёмной ночи. Предъ самымъ разсвѣтомъ раздался ружейный выстрѣлъ и всѣ повскакали на ноги. Вслѣдъ за первымъ выстрѣломъ раздался другой съ противоположной стороны. Страшная суматоха произошла въ лагерѣ. Арабы схватили оружіе и выбѣжали изъ палатокъ. Одинъ изъ первыхъ прибѣжавшій на выстрѣлъ, увидѣлъ подходившаго къ нему человѣка и не помня себя отъ волненія выстрѣлилъ изъ ружья; пуля какъ разъ попала въ подходившаго. Оказалось, что это былъ одинъ изъ караульныхъ. Непріятели скрылись, оставивъ двухъ караульныхъ въ предсмертныхъ мукахъ. Нѣсколько арабовъ бросились было отыскивать невидимаго врага; но шейхъ запретилъ имъ удаляться отъ лагеря, боясь что всё погибнетъ, если вооруженные люди будутъ уходить изъ лагеря и потому подалъ сигналъ, чтобы всѣ его спутники собрались вокругъ него. Раненый перенесёнъ былъ въ палатку и въ скоромъ времени испустилъ послѣднее дыханіе. Онъ уже получилъ рану и отъ перваго непріятельскаго выстрѣла: его рука была раздроблена. Спина у другого караульнаго тоже была раздроблена, такъ что выздоровленіе отъ этой раны не представляло возможности. По всему видимому, услышавъ первый выстрѣлъ въ товарища, въ противной сторонѣ, караульный повернулся спиной къ врагу уже прицѣлившемуся въ него. Утренняя заря озарила сцену и тогда можно было разсмотрѣть какъ близко подходилъ непріятель къ лагерю, не бывъ ни кѣмъ замѣченный. На сто шаговъ отъ того мѣста, гдѣ стояли караульные во время выстрѣла, оказался небольшой оврагъ. Подъ защитой ночной темноты, убійцы тихо подкрались съ разныхъ сторонъ къ лагерю и близко подошли къ безпечнымъ караульнымъ. На днѣ оврага, гдѣ песокъ былъ поплотнѣе, видны были слѣды человѣческихъ ногъ. Слѣды были сдѣланы человѣкомъ поспѣшно бѣжавшимъ съ этого мѣста.
— Такъ и есть, сказалъ круманъ, разсматривая слѣды: — навѣрное это надѣлали ноги Голаха; въ то время, какъ онъ удиралъ послѣ сдѣланнаго выстрѣла.
— Очень можетъ быть, отвѣчалъ Гэрри: — но почему ты думаешь, что это слѣды Голаха?
— Потому что ни у кого на свѣтѣ не можетъ быть такой огромной лапы какъ у Голаха, да и другой человѣкъ не могъ бы сдѣлать такого глубокаго слѣда.
— Повторяю вамъ, сказалъ Теренсъ услышавъ замѣчаніе крумана: — повторяю вамъ, что всѣмъ намъ придётся идти съ Голахомъ въ Тимбукту. Мы его собственность. Эти арабы захватили насъ только на нѣсколько дней, но когда они всѣ будутъ перебиты, то мы послѣдуемъ за чернымъ шейхомъ въ противоположную сторону,
Гэрри не возражалъ противъ такого предсказанія, которое, конечно, имѣло вѣрныя основанія. Четверо изъ одиннадцати арабовъ составлявшихъ караванъ были уже убиты, пятый умиралъ. Матросъ Билль объявилъ, что Голахъ съ сыномъ и зятемъ могутъ вступить въ борьбу съ шестью остальными арабами; даже по его мнѣнію одинъ Голахъ по силѣ, хитрости и рѣшимости стоитъ четырёхъ изъ ихъ остальныхъ господъ.
— Но мы будемъ помогать арабамъ, вмѣшался Колинъ: — я думаю мы тоже что-нибудь значимъ.
— Конечно значимъ — товаръ, отвѣчалъ Гэрри: — впрочемъ мы здѣсь безпомощны, какъ дѣти, и себя-то защитить не съумѣемъ. Ну что мы можемъ сдѣлать? Хвалёное превосходство нашего племени не можетъ быть оправдано въ здѣшнихъ пустыняхъ. Мы не въ своей родной стихіи.
— Да, вотъ это справедливо! воскликнулъ Билль: — но мы не подалёку уже отъ нея. Провались я сквозь землю, если носъ мой не чуетъ солёной воды. Клянусь! повернись мы только на западъ, — увидать бы намъ море до ночи.
Во время этого разговора арабы держали совѣщаніе, на счотъ того, что имъ дѣлать. Раздѣлить лагерь и послать половину въ погоню за врагомъ, было бы въ высшей степени неразумно; какъ посланная въ погоню, такъ и оставленная часть для охраненія каравана, — обѣ были слишкомъ слабы, чтобъ нападать на такого свирѣпаго врага. Союзъ, вотъ сила, и всѣ рѣшились, что надо крѣпче держаться вмѣстѣ на случай посѣщенія Голаха, котораго они ждали неизбѣжно и потому готовились лучше встрѣтить его. Слѣды изъ разныхъ сторонъ оврага видны были по крайней-мѣрѣ на разстояніи мили по тому направленію, куда отправлялся караванъ. Тутъ же были найдены слѣды верблюдовъ и лошадей, которые служили указателями, что враги сѣли на лошадей и уѣхали на западъ. Арабы могли бы уклониться отъ встрѣчи съ Голахомъ, направляясь по прежнему къ востоку; но они хорошо знали, что по этому направленію на пространствѣ пяти миль нигдѣ не было воды. Сверхъ того, они со всѣмъ не желали уклоняться отъ встрѣчи съ врагами. Напротивъ, они жаждали мщенія и съ нетерпѣніемъ ждали, когда наступитъ эта минута. Имъ предстояло по-крайней-мѣрѣ два дня путешествія прежде чѣмъ они достигнутъ оазиса. Когда всё уже было готово къ путешествію и арабы готовы были тронуться, вдругъ оказалось одно обстоятельство, которое помѣшало ихъ немедленному отъѣзду. Раненый товарищъ всё еще не умиралъ. Всѣ видѣли, что ему не долго оставалось жить, потому что нижняя часть его тѣла уже окостенѣла, какъ у мёртваго. Чрезъ нѣсколько часовъ должны прекратиться его страданія; но его товарищамъ трудно было подождать и эти немногіе часы или даже минуты, можетъ быть, пока испуститъ послѣднее дыханіе несчастный страдалецъ. Они стали копать яму какъ разъ подлѣ умирающаго. Не долго продолжалась ихъ работа. Какъ только могила была готова, глаза всѣхъ еще разъ обратились на несчастнаго страдальца. А онъ всё еще былъ живъ и раздирающими стонами выражались страданія его предсмертныхъ мукъ.
— Бисмиллахъ! воскликнулъ старый шейхъ, — за чѣмъ ты не умираешь, пріятель? Мы ждёмъ не дождёмся, чтобъ отдать тебѣ послѣдній долгъ.
— Я умеръ, произнёсъ страдалецъ слабымъ голосомъ и видимо съ большимъ трудомъ.
Сказавъ это, онъ замолкъ и лежалъ неподвижно какъ трупъ. Шейхъ положилъ руку на его високъ и воскликнулъ.
— Да, слова нашего друга запечатлѣны истиною и мудростью. Онъ умеръ.
Въ тужъ минуту раненаго всунули въ яму и поспѣшно стали засыпать его пескомъ. Въ это время руки его судорожно поднимались и тихіе стоны вырывались изъ его груди; но никто не смотрѣлъ на его движенія, никто не слушалъ его стоновъ. Товарищи оставались и глухи и слѣпы противъ очевидности, отвергавшей справедливость его словъ, что онъ умеръ. Куча песку совершенно покрыла тѣло и въ тужъ минуту старый шейхъ отдалъ приказаніе и весь караванъ двинулся въ путь вслѣдъ за нимъ. Скоро оправдалась вѣрность чутья матроса Билля: море было близко. Вечеромъ того же дня, солнце закатывалось на свѣтломъ горизонтѣ, и опытные глаза моряковъ не принимали его за далёкую жгучую песчаную пустыню, по которой они такъ долго странствовали. Слабый и далёкій отсвѣтъ любимой стихіи былъ радостной минутою для стараго моряка.
— Вонъ она наша родина! закричалъ старикъ: — провались я сквозь землю, если опять когда-нибудь потеряю её изъ виду! Нѣтъ, меня ужь не похоронятъ въ пескѣ. Если придётся живому умирать, такъ я уйду подъ воду, какъ слѣдуетъ доброму христіанину. Умѣй только я плавать, — мигомъ бы я отправился прямо въ нашу старую Англію, вонъ на томъ далёкомъ берегу!
Молодые мичманы тоже воодушевились радостью и надеждой при далёкомъ видѣ родного моря. Но море было такъ далеко, что нельзя было и думать до ночи достигнуть его: караванъ расположился на ночлегъ за пять миль до его береговъ. Всю ночь три араба неусыпно караулили: но ничто не прерывало сонъ лагеря и на слѣдующее утро одни проснулись съ надеждой, другіе со страхомъ, что Голахъ не станетъ уже ихъ тревожить. Арабы желали встрѣтиться съ нимъ при дневномъ свѣтѣ и вернуть потерянную собственность и по всему тому, что они звали объ этой части пустыни, куда они теперь повернули, они надѣялись, что ихъ желаніе исполнится. Они знали, что только на два дня пути находится еще оазисъ; вотъ еслибъ имъ достигнуть этого мѣста прежде Голаха, такъ навѣрное они дождались бы его прибытія; потому что онъ непремѣнно туда бы зашолъ, чтобы не уморить своихъ животныхъ безъ воды. Въ полдень остановились на отдыхъ не подалёку отъ берега, но только на короткое время, потому что надо было спѣшить какъ можно скорѣе къ водоёму. Непродолжительною стоянкой успѣли воспользоваться замученные невольники: они набрали много раковинъ и вдоволь накупались въ бурунѣ. Освѣжившись и лакомой пищей, какъ и ванной, въ которой давно уже нуждались, они съ новыми силами пустились въ путь и такъ быстро шли, что за часъ до заката солнца достигли оазиса. Но не доходя еще до желаннаго мѣста, старый шейхъ и одинъ изъ его приближенныхъ сошли съ лошадей и пошли вперёдъ пѣшкомъ, внимательно отыскивая слѣды. Къ ихъ великому огорченію оказалось, что Голахъ предупредилъ ихъ: онъ подходилъ уже къ источнику и запасся водой. Его слѣды были очень ясны, такъ что легко было ихъ отличить. По всему видно, что онъ здѣсь былъ часа за два до прибытія каравана; такъ что не арабамъ пришлось сторожить его, а навѣрное онъ подкарауливалъ уже ихъ. Они были увѣрены, что черный шейхъ гдѣ-нибудь близко высматриваетъ удобнаго случая, чтобъ опять сдѣлать имъ ночной визитъ. Теперь они поняли отчего онъ не тревожилъ ихъ прошлую ночь: онъ торопился обогнать ихъ, чтобы прежде запастись водой. Послѣ этого открытія, опасенія арабовъ становились съ каждой минутой мучительнѣе. Они были въ большомъ недоумѣніи, какъ помочь бѣдѣ. Поднялись у нихъ большіе споры на счетъ того, какъ лучше защищать свой станъ отъ неумолимаго врага. Нѣкоторые держались мнѣнія, что надо оставаться у источника до тѣхъ поръ пока у Голаха выйдетъ весь запасъ воды, тогда по неволѣ ему придётся показаться у источника или умереть отъ жажды въ пустынѣ. Соображеніе довольно остроумное, но не совсѣмъ удобоисполнимое, потому что у арабовъ не было достаточнаго запаса съѣстныхъ припасовъ и потому они рѣшились не теряя времени продолжать свой путь. Въ то время какъ сдѣланы были приготовленія къ отъѣзду, вдругъ съ южной стороны показался торговый караванъ. Старый шейхъ поспѣшилъ распросить у вновь прибывшихъ не встрѣчали ли они кого на дорогѣ. Купцы, которымъ принадлежалъ этотъ караванъ отвѣчали, что видѣли трёхъ человѣкъ, которые по описанію ихъ какъ разъ подходили къ личностямъ Голаха и его спутниковъ. Они ѣхали на югъ и купили у купцовъ немного съѣстныхъ припасовъ. Не ужели Голахъ покинулъ надежду возвратить потерянное богатство? не ужели отказался отъ кровожадной мести? Арабамъ что-то плохо вѣрилось. Нѣкоторые изъ нихъ сдѣлали предложеніе сейчасъ же повернуть на югъ въ погоню за врагами. Но это предложеніе было отвергнуто; очевидно было, что старый шейхъ и его приближенные не на шутку увѣряли себя, что Голахъ не хочетъ больше тревожить ихъ. Шейхъ объявилъ громогласно, что собственность тѣхъ, кто умеръ, должна быть раздѣлена между живыми. Это заслужило всеобщее одобреніе, послѣ чего шейхъ выѣхалъ во главѣ своего каравана, предоставивъ купцамъ оазисъ, гдѣ они намѣрены были долго оставаться. Не долго ѣхали арабы; старый шейхъ приказалъ остановиться на берегу морскомъ, для того чтобы невольники набрали побольше раковинъ для утоленія голода всего каравана. Большая часть арабовъ находилась подъ вліяніемъ убѣжденія, что чорный шейхъ навѣрное покинулъ ихъ пустыню, удовольствовавшись сдѣланнымъ мщеніемъ — и поэтому считали не нужнымъ караулить свой лагерь. Несогласенъ былъ съ ихъ мнѣніемъ плѣнникъ круманъ и въ страхѣ, чтобы не попасть опять въ руки Голаха, онъ старался убѣдить своего новаго господина, что именно въ эту ночь болѣе чѣмъ когда-нибудь надо ожидать нападенія чернаго шейха. Онъ доказывалъ, что если Голахъ будучи одинъ и вооружонный только шашкой не отказывался отъ надежды побѣдить своихъ враговъ, которыхъ было тогда одиннадцать человѣкъ, то теперь, навѣрное не откажется отъ этой надежды, когда ему удалось уже сбыть съ рукъ на половину своихъ враговъ и когда къ нему присоединились еще такихъ же два удалыхъ помощника, какъ и онъ самъ. По мнѣнію врумана, извѣстіе, что Голахъ отправился на югъ, — по словамъ купцовъ оставшихся у источника — есть доказательство, что онъ непремѣнно намѣренъ повернуть на сѣверъ и вслѣдствіе чего круманъ убѣждалъ стараго шейха поставить хорошій караулъ для обереженія стана.
— Скажи ему, говорилъ Гэрри: — если они не намѣрены караулить самихъ себя, то мы сами будемъ караулить ихъ, только бы дали они намъ какое-нибудь оружіе.
Круманъ сообщилъ шейху это предложеніе, но тотъ вмѣсто отвѣта только улыбнулся. Старому владыкѣ сахарскому показалась забавна мысль позволить невольникамъ караулить станъ арабскій и еще болѣе дать имъ ружья въ руки… Гэрри тотчасъ понялъ значеніе этой улыбки: это былъ отказъ; но молодой англичанинъ былъ подъ вліяніемъ страха внушеннаго предположеніемъ Теренса, что въ случаѣ, если черный шейхъ перебьётъ всѣхъ арабовъ, то онъ уведётъ съ собой всѣхъ плѣнниковъ въ Тимбукту,
— Скажи шейху, что онъ старый дуракъ, сказалъ Гэрри переводчику: — объясни ему, что мы ни за что на свѣтѣ не хотимъ попасться въ руки Голаху, лучше умереть. Скажи ему, что мы хотимъ идти на сѣверъ, гдѣ насъ выкупятъ и что по одной этой причинѣ мы лучше будемъ охранять лагерь отъ ночныхъ нападеній, чѣмъ всѣ его люди.
По видимому всѣ эти убѣжденія поразили шейха своею основательностью; онъ самъ началъ вѣрить, что всё еще надо опасаться мстительности Голаха и потому приказалъ строго караулить лагерь и чтобы бѣлые плѣнники тоже принимали участіе въ караулѣ.
— Если вы не станете намъ мѣшать въ путешествіи, всѣ то вы будете доставлены на сѣверъ и проданы вашимъ соотечественникамъ. Теперь у меня мало осталось людей и потому намъ трудно идти цѣлый день и караулить цѣлую ночь. Если вы дѣйствительно боитесь попасться въ лапы этому проклятому негру и хотите помочь намъ подкараулить его ночныя нападенія, то милости просимъ. Но если кто-нибудь изъ васъ вздумаетъ быть измѣнникомъ — горе вамъ! всѣ ваши четыре головы слетятъ съ шеи долой. Клянусь бородой пророка.
Круманъ завѣрялъ его, что никто изъ бѣлыхъ плѣнниковъ не желаетъ обманывать его, и что изъ чувства самохраненія, если не изъ чего другого, они останутся вѣрными тѣмъ, кто хочетъ ихъ доставить въ такое мѣсто, гдѣ они будутъ выкуплены изъ неволи. Ночныя тѣни спускались на пустыню; шейхъ назначилъ караульныхъ на ночь. Онъ на столько не вѣрилъ бѣлымъ плѣнникамъ, чтобы позволить всѣмъ четырёмъ караулить въ одно время, пока онъ съ товарищами будетъ спать. Но онъ приказалъ, чтобъ одинъ изъ нихъ держалъ караулъ вмѣстѣ съ арабомъ. Выбравъ человѣка изъ своихъ спутниковъ, шейхъ спросилъ у крумана, съ кѣмъ изъ бѣлыхъ плѣнниковъ хуже всѣхъ обращался черный шейхъ. Ему указали на матроса Билля; при этомъ переводчикъ объяснилъ нѣсколько подробностей жестокаго обращенія, которому подвергался старый матросъ отъ безчеловѣчнаго Голаха.
— Бисмиллахъ! какъ это хорошо! воскликнулъ старый шейхъ: — пускай же онъ и начинаетъ первую очередь. Послѣ всего, что ты говорилъ, мщеніе не дастъ ему сомкнуть глазъ на цѣлую ночь. Тутъ не будетъ опасности, чтобъ онъ обманулъ насъ.
Одинъ изъ караульныхъ былъ поставленъ на берегу къ сѣверной сторонѣ, шаговъ на сто отъ лагеря. Ему приказано было ходить дозоромъ на двѣсти шаговъ отъ берега. Другой поставленъ былъ въ такомъ же разстояніи на южной сторонѣ и долженъ былъ ходить взадъ и вперёдъ на такомъ же про странствѣ. Матросъ Билль былъ поставленъ съ внутренней стороны лагеря между двумя арабами, которые при встрѣчѣ съ нимъ должны произносить слово «Акка» для того чтобы матросъ могъ ихъ отличить отъ враговъ. Сами же арабы считались довольно разумными для того чтобы не принимать друга за врага и потому не имѣли нужды въ лозунгѣ. Прежде чѣмъ Билль ушолъ на свой постъ, старый шейхъ пошолъ въ палатку и вынесъ оттуда большой пистолетъ, очень похожій на мушкетонъ. Это оружіе вложилъ онъ въ руку матроса съ приказаніемъ, истолкованнымъ переводчикомъ не стрѣлять изъ него до тѣхъ поръ пока онъ не удостовѣрится, что можетъ убить Голаха или его спутниковъ Старый матросъ хотя сильно утомлённый труднымъ переходомъ, однако такъ боялся, чтобы опять непопасть въ руки черномазаго, что съ радостью обѣщалъ всю ночь караулить и не спускать глазъ съ разбойниковъ. Его молодые товарищи искали отдыха во снѣ въ полной увѣренности, что старый Билль вѣрно исполнитъ своё обѣщаніе. Каждый изъ мичмановъ съ охотой занялъ бы его мѣсто, съ тѣмъ чтобы старый товарищъ отдохнулъ эту ночь; но Билль былъ выбранъ самимъ шейхомъ, а противъ этого закона не было возраженія. Поставленные на часы два араба хорошо знали по прошлой опытности, что если Голахъ всё еще преслѣдуетъ ихъ шейха Кафилу, то они, часовые, болѣе всѣхъ подвергаются существенной опасности, а этого знанія слишкомъ было достаточно, чтобы поддерживать ихъ рѣшимость вѣрно исполнять своё долгъ. Никто не желалъ сдѣлаться жертвой такой же жалкой судьбы, какая постигла ихъ предшественниковъ. Часа два три они медленно расхаживали взадъ и вперёдъ по назначенному пространству и всякій разъ какъ Билль подходилъ къ концу своего поста, раздавалось ясно произнесённое слово: «Акка», что доказывало бодрую бдительность его товарищей. Случилось, что одинъ изъ часовыхъ не раздѣлялъ общаго мнѣнія, что непріятель отказался отъ своихъ кровожадныхъ намѣреній. Свои убѣжденія онъ выводилъ изъ поступковъ Голаха въ прошломъ и въ продолженіи длинныхъ часовъ безмолвной ночи, его мысль была постоянно устремлена на то, какіе способы употреблялъ страшный врагъ, чтобы такъ близко подходить къ лагерю. Въ этомъ раздумьѣ стоялъ часовой на южной сторонѣ лагеря; его глаза постоянно старались проникнуть во мракъ ночной покрывавшій землю; но онъ не обращалъ вниманія на море, гораздо лучше освѣщенное. Онъ воображалъ, что со стороны моря лагерь совершенно обезопасенъ. Онъ ошибался. Еслибъ ихъ враги были такими же, какъ онъ самъ, настоящими дѣтьми Сахары, то его планы, какимъ образомъ подкараулить ихъ, были бы довольно вѣрны, но въ сущности было не такъ: враги были другого племени и другой страны. Часа уже три не спускалъ съ него глазъ черный шейхъ; арабъ и не подозрѣвалъ этого. Голахъ выбралъ необыкновенный планъ, чтобы видѣть и самому не быть видимымъ, ни дать ни взять такой же, къ какому прибѣгли мичманы въ первое время послѣ своего крушенія. Не смотря на темноту ночи, Голаха можно бы замѣтить въ двадцати или пятидесяти шагахъ, еслибъ былъ зоркій надзоръ за свѣтлой поверхностью воды. Но тутъ-то и не было надзора, такъ что Голахъ свободно подкарауливалъ часоваго, не будучи самъ видимъ. Всё вниманіе араба было поглощено мыслью, что вотъ вотъ Голахъ покажется съ внутренней стороны и всё оттуда же ему слышался то ружейный выстрѣлъ, то ударь шашки. Онъ никакъ не могъ вообразить, чтобъ непріятная нечаянность могла происходить со стороны моря, но такъ былъ занятъ сухопутной опасностью, что очень мало обращалъ вниманія на бушующія волны, которыя съ ревомъ и стономъ разбивались о прибрежные камни. Когда онъ въ сотый разъ повернулся спиной къ морю, чтобъ идти дозоромъ на другой край своего поста, Голахъ тихо выползъ изъ воды и поторопился вслѣдъ за нимъ. Глухіе стоны волнъ бившихся о каменный берегъ скрывали шумъ его шаговъ. Голахъ былъ вооруженъ только шашкою, но это оружіе въ его рукахъ производило смертоносное дѣйствіе. Его шашка была необыкновенной величины и тяжести, и собственно для него сдѣлана. Обнаживъ это оружіе, онъ тихо, но проворно подвигался вслѣдъ за арабомъ. Со всею силой своей мощной руки, негръ взмахнулъ острой шашкой и ударилъ по шеѣ ничего неподозрѣвавшаго часоваго. Съ глухимъ стономъ, вполнѣ сливавшемся съ ревомъ волнъ, арабъ упалъ и выпустилъ изъ рукъ своё ружьё, которое у него тотчасъ выхватила могучая рука убійцы. Положивъ руку на курокъ, Голахъ пошолъ дозоромъ вмѣсто убитаго на встрѣчу другому часовому съ восточной стороны и даже не старался тише ходить, въ увѣренности, что его примутъ за часоваго только что имъ убитаго. Пройдя шаговъ сто и ни кого не встрѣчая, онъ остановился и своими большими сверкающими глазами старался проникнуть въ глубь полнаго мрака. Никого не видать; тогда онъ лёгъ на земь, чтобы прислушаться съкакой стороны раздаются шаги. Ничего не слыхать. Лёжа на землѣ, негръ увидалъ какой-то тёмный предметъ обрисовывавшійся на песчаной поверхности. На такомъ разстояніи невозможно было разсмотрѣть какого рода этотъ предметъ и потому онъ осторожно поползъ на четверенькахъ до тѣхъ поръ пока убѣдился, что тёмный предметъ — тоже человѣкъ, который также лежалъ на землѣ и повидимому прислушивался. За чѣмъ бы онъ прислушивался? Вѣдь не затѣмъ же, чтобы узнать о приближеніи товарища, котораго онъ могъ ждать и не въ такомъ подозрительномъ положеніи. Можетъ быть онъ заснулъ, подумалъ Голахъ. Если такъ, то сама судьба благопріятствуетъ ему и въ этомъ предположеніи онъ снова двинулся къ распростёртому предмету. Хотя лежащій и не пошевельнулся, однако
Голахъ не былъ увѣренъ спитъ онъ или нѣтъ. Онъ опять остановился, чтобы пронзительнымъ взглядомъ осмотрѣть лежащаго. Если онъ не спитъ, такъ за чѣмъ же позволяетъ такъ близко подходить врагу? За чѣмъ сталъ бы онъ лежать такъ спокойно, не показывая ни малѣйшаго знака предосторожности? Еслибъ Голаху удалось такъ же легко сбыть съ рукъ и этого часоваго, какъ перваго, тихо безъ всякаго шума, тогда съ помощью своихъ товарищей, ожидавшихъ окончанія его приключенія, онъ прокрался бы въ лагерь и вернулъ бы назадъ всё, что было отнято у него.
Для одной этой надежды стоитъ рисковать, подумалъ Голахъ тихо подвигаясь вперёдъ. Придвинувшись еще ближе, онъ увидѣлъ, что этотъ человѣкъ лежитъ лицомъ къ нему и что лицо его отчасти закрыто рукой. Черный шейхъ не видалъ ружья въ его рукахъ, слѣдовательно встрѣча съ нимъ не страшна. Голахъ схватилъ правою рукой свою тяжелою шашку съ явнымъ намѣреніемъ распорядиться и съ этой жертвой, какъ съ первой, и однимъ взмахомъ отрубить ему голову. Отрубивъ однимъ взмахомъ ему голову, онъ не сдѣлаетъ тревоги въ лагерѣ. Уже поднятъ тяжелый клинокъ блестящей стали; съ страшной силой мощная рука сжимала его рукоятку. Что же ты спишь матросъ Билль? какъ же ты такъ скоро нарушилъ своё обѣщаніе глазъ не смыкать во всю ночь? Берегись, старикъ, Голахъ ужь близко, сила въ его рукѣ и смерть въ его умѣ!
Два часа проходивъ взадъ и вперёдъ ничего не слыша кромѣ слова Акка и ничего не видя, кромѣ сѣраго песку, старикъ Билль начиналъ утомляться и даже сожалѣть, что старый шейхъ удостоилъ его довѣренностью. Въ первый часъ своей вахты, матросъ Билль прилежно надсматривалъ за восточною стороной, прилагая полное вниманіе къ исполненію своей обязанности. Мало по малу напряженная бодрость покинула его; онъ впалъ въ раздумье; прошедшее и будущее раскинулись передъ нимъ. Подобные предметы рѣдко тревожили Билля; большею частью его мысли были заняты настоящимъ; но темнота и пустыня мало представляютъ предметовъ, чтобъ останавливать вниманіе въ настоящемъ. За недостаткомъ другаго развлеченія, матросъ сначала занялся маленькимъ орудіемъ, которое шейхъ вручилъ ему.
«Вотъ такъ мудреная вещь», думалъ Билль: «пистолетъ не пистолетъ, а вмѣсто дубинки можно по головѣ хватить. Надѣюсь, что стрѣлять изъ него не придётся. Вишь какой тоненькій стволъ — запустить въ него пулю понадобится не менѣе яйца. На врядъ ли и того довольно будетъ. Можетъ быть и не заряжено, и дано-то мнѣ на смѣхъ. Надо бы удостовѣриться».
Долго ощупью шарилъ старый матросъ пока удалось ему отыскать что-то въ родѣ палочки, которою онъ принялся измѣрять длину ствола снаружи; за тѣмъ всунувъ палочку въ дуло, онъ убѣдился, что глубина ствола не равномѣрна съ его длиной. Въ дулѣ лежало что-то, но только навѣрное не пуля. Онъ осмотрѣлъ полку и видитъ всё въ порядкѣ.
— Теперь смекаю въ чёмъ дѣло, бормоталъ матросъ: — старый шейхъ хотѣлъ, чтобы я надѣлалъ только шуму, если случится, что подозрительное. Онъ боялся вложить пулю, — какъ бы кого изъ нихъ не удалось мнѣ убить. Такъ вотъ какова его довѣ-ревность: только лай, а кусать не смѣй. Но это мнѣ совсѣмъ не по нраву. Попался бы только подъ руку камышекъ, а то непремѣнно забью его въ дуло. Съ этимъ вмѣстѣ Билль опять сталъ шарить по землѣ, но ничего не находилъ кромѣ мельчайшаго песку. Въ то время, какъ онъ былъ занятъ своими поискали, вдругъ послышалось ему, какъ будто кто-то произнёсъ «Акка.» Онъ оглянулся по тому направленію, но ничего не увидалъ кромѣ сѣрой поверхности морскаго берега. Со времени своего пребыванія въ пустынѣ, матросъ Билль часто видалъ, какъ арабы ложатся на земь, прислушиваясь къ отдаленнымъ шагамъ. Въ настоящее время онъ вздумалъ прибѣгнуть къ этому же средству. Старый матросъ думалъ, что если приблизить глаза къ землѣ, то дальше увидишь, чѣмъ стоя прямо, потому что и поверхность земли чѣмъ ближе, тѣмъ яснѣе, да и далёкіе предметы между горизонтомъ и глазами становятся прямѣе. Вотъ и прилёгъ старикъ къ землѣ и тотчасъ услышалъ, что кто-то подходитъ отъ берега, но думая, что это шаги часоваго, матросъ не обратилъ на нихъ особеннаго вниманія. Однако продолжая прислушиваться къ отголоску звуковъ, онъ подумалъ, что кто то подходитъ отъ берега; но думая, что они какъ будто идутъ съ противоположной стороны. Но съ восточной стороны ничего нельзя было слышать и потому старикъ пришолъ къ заключенію, что вѣрно его обмануло взволнованное воображеніе. Въ одномъ только онъ скоро удостовѣрился: «вахтенный», какъ его называлъ старый матросъ подошолъ ближе чѣмъ слѣдовало и не произнёсъ надлежащаго Акка, какъ прежде. Старикъ Билль озирался вокругъ и засмотрѣлся на берегъ. Неслыхать уже шаговъ, за то показалась не подалёку отъ него человѣческая фигура: фигура не двигалась, но стояла прямо и казалось пристально смотрѣла на него. Кто это? часовой? Но часоваго онъ хорошо зналъ, какъ человѣка маленькаго роста и жиденькой фигуры, а передъ нимъ стоялъ какой-то здоровенный и плотный гигантъ, который вмѣсто того чтобъ произнесть благонадежное «Акка» наклонился и припалъ ухомъ къ землѣ. Матросъ за это время осторожно набилъ дуло пескомъ, а самъ думалъ:
"Какъ же быть, выстрѣлить да и удрать въ лагерь? Нѣтъ! онъ вѣрно ошибается; разстроенное воображеніе обманываетъ его. Навѣрное эта фигуратотъ же арабскій сторожъ, который хочетъ подсмотрѣть за нимъ.
Матросъ въ нерѣшимости, а гигантская фигура всё ближе подползала къ нему на четверенькахъ. Вотъ она въ восьми или десяти шагахъ и медленно стала подниматься на ноги. Тутъ только Билль уви дѣлъ, что это не арабскій часовой, а черномазый шейхъ. Во всю жизнь старый морякъ не испытывалъ такого страха, какъ теперь. Онъ думалъ было выстрѣлить да и бѣжать въ лагерь; но въ тужъ минуту ему пришла въ голову мысль, что онъ навѣрное будетъ убить, какъ только пошевелится и страхъ заставлялъ его лежать неподвижно. Голахъ, придвигался всё ближе и ближе и видъ его обнаженной сабли заставилъ матроса дѣйствовать не теряя минуты. Уставивъ дуло огромнаго пистолета на негра матросъ спустилъ курокъ и вскочилъ на ноги. За оглушительнымъ выстрѣломъ послѣдовалъ пронзительный вой. Билль не оставался наблюдать за дѣйствіемъ выстрѣла, но со всѣхъ ногъ бросился въ лагерь. Выстрѣлъ поднялъ уже всѣхъ на ноги. Арабы въ испугѣ и смятеніи, какъ сумасшедшіе бѣгали взадъ и вперёдъ и кричали во всё горло. Посреди этихъ криковъ, по тому направленію, откуда бѣжалъ матросъ Билль, слышался пронзительный голосъ бѣшено кричавшій: «Мули! Мули!»
— Это голосъ Голаха! воскликнулъ круманъ по арабски: — онъ зовётъ сына — Мули его имя!
— Они нападаютъ на насъ, перебьютъ всѣхъ! кричалъ арабскій шейхъ.
За его словами послѣдовала сцена дикаго ужаса. Арабы въ суматохѣ бѣгали; съ крикомъ ихъ сливались крики невольниковъ: женщины визжали, дѣти пищали, сабаки лаяли, лошади ржали, и даже смирные верблюды подавали голосъ въ общей тревогѣ. Обѣ жены Голаха, пользуясь суматохой, подхватили своихъ дѣтей, выбѣжали вонъ изъ лагеря и скрылись въ темнотѣ. Онѣ услыхали голосъ отца своихъ дѣтей и по страшному выраженію голоса, которымъ онъ звалъ сына, онѣ поняли, что съ ихъ мужемъ не простая бѣда случилась. Вотъ настоящія женщины: онѣ боялись мужа тирана въ дни его могущества, и чувствовали къ нему жалость въ минуту его бѣдствія. Арабы въ ожиданіи немедленнаго появленія враговъ, торопились вооружиться, чтобы дать имъ отпоръ; но никто не являлся тревожить ихъ. Всё было тихо; ни одного звука не слыхать. Казалось общая тревога произошла отъ паническаго страха, не имѣвшаго никакого основанія. На востокѣ показались слабые лучи дневнаго свѣта, тогда только арабскій шейхъ опомнился и оправившись рѣшился обойти лагерь и осмотрѣть всѣхъ людей. Два важные факта доказывали, что общій страхъ имѣлъ основательную причину: исчезъ часовой, поставленный съ южной стороны, скрылись жены и дѣти Голаха! Послѣднюю тайну легко было разгадать: жены съ дѣтьми ушли на голосъ мужа, звавшаго сына своего Мули. Но куда дѣвался арабскій часовой. Неужели и онъ палъ жертвою мести Голаха? Взявъ крумана за руку, арабскій шейхъ подвёлъ его къ старому матросу, который какъ истый морякъ покончилъ вахту и завалился спать. Разбудивъ Билля, шейхъ приказалъ круману спросить, за чѣмъ бѣлый невольникъ выстрѣлилъ изъ пистолета?
— Какъ за чѣмъ? Чтобы убить Голаха, негра — великана! отвѣчалъ Билль: — и не моя вина, если я не сдѣлалъ этого какъ слѣдуетъ.
Когда этотъ отвѣтъ былъ переданъ, шейхъ выразилъ недовѣріе улыбкой свойственной ему.
— Да развѣ видѣлъ Билль чернаго шейха?
— Видѣлъ ли? конечно видѣлъ! Онъ былъ въ четырёхъ шагахъ отъ меня, когда я выстрѣлилъ въ него. Говорятъ вамъ толкомъ: Голахъ убрался вонъ и не вернётся больше.
Шейхъ покачалъ головой и опять улыбнулся недовѣрчиво. Допросъ былъ прерванъ извѣстіемъ, что нашли тѣло убитаго араба; всѣ собрались вокругъ него. Голова была отрублена отъ туловища и по этому удару можно было видѣть мощную руку чорнаго шейха. Около тѣла видны были слѣды чудовищныхъ ногъ, которые могли принадлежать только черному гиганту. Когда совсѣмъ уже разсвѣло, арабы осмотрѣли берегъ и съ южной стороны сдѣлали новое открытіе. На полмили дальше виднѣлись два верблюда и одна лошадь. Оставивъ караульныхъ у лагеря, старый шейхъ поспѣшилъ туда съ нѣкоторыми товарищами въ надеждѣ захватить потерянную собственность. За ними послѣдовали и невольники, которые при общей тревогѣ, оставались безъ присмотра. Подлѣ верблюдовъ лежалъ юноша, зять Голаха, Увидѣвъ приближающихся арабовъ, онъ вскочилъ на ноги и поднялъ обѣ руки. У него не было оружія, а руки поднятыя къ верху означаютъ просьбу о пощадѣ. Не подалёку отъ этого мѣста сидѣли на берегу двѣ женщины съ дѣтьми: онѣ были печальны и неподвижны, не обращая вниманія на приближающихся арабовъ и даже ни разу не взглянувъ на нихъ. Ружья и всѣ другія оружія были сложены на землѣ; одинъ изъ верблюдовъ лежалъ. Онъ былъ убитъ и черный юноша былъ занятъ ѣдою большого куска мяса только-что отрѣзаннаго имъ отъ верблюжьяго горба. Арабскій шейхъ спросилъ о Голахѣ. Вмѣсто отвѣта юноша указалъ пальцемъ на море. Надъ буруномъ сильно бившемся о прибрежные камни, плескались два черные тѣла. Три мичмана, по приказанію шейка вошли въ бурунъ и вытащили два трупа. Всѣ узнали Голаха и его сына Мули. Лицо Голаха было страшно изуродовано и оба глаза вырваны. Пригласили его зятя объяснить причину таинственной смерти Голаха и его сына. Объясненіе было слѣдующее:
— Послѣ того какъ раздался выстрѣлъ, сказалъ зять: — я услышалъ какъ Голахъ съ крикомъ звалъ своего сына. По этому только я догадался, что онъ былъ раненъ. Мули бросился къ нему на помощь, а я оставался съ лошадью и верблюдами. Я умираю съ голоду! Вскорѣ Мули вернулся; но онъ бѣжалъ, а за нимъ бѣжалъ и отецъ, точно разсвирѣпѣвшій звѣрь. Онъ бѣгалъ взадъ и вперёдъ размахивая саблей и стараясь убить насъ обоихъ и верблюдовъ. Но у него не было глазъ и мы могли уклоняться отъ его ударовъ. Я умираю съ голоду!
Молодой негръ остановился и отрѣзавъ еще кусокъ мяса, сталъ поглощать его съ такою жадностью, которая свидѣтельствовала объ истинѣ его словъ.
— Свинья! закричалъ арабскій шейхъ: — ты прежде разскажи, а потомъ жри.
— Хвала Аллаху! сказалъ юноша, проглотивъ кусокъ: — Голахъ набѣжалъ на верблюда и убилъ его.
Слушатели обратили вниманіе на убитаго верблюда и увидѣли на его тѣлѣ слѣды громадной сабли великана Голаха.
— Убивъ верблюда, шейхъ поутихъ, продолжалъ юноша: — злой духъ вышелъ изъ него и онъ сѣлъ на земь. Тутъ жены съ дѣтьми подошли къ нему. Онъ ласково разговаривалъ съ ними и возлагалъ руки на каждаго ребёнка, называя его по имени. Они раскричались, когда посмотрѣли на его лицо. Но Голахъ утѣшалъ ихъ, говоря, что онъ умоется и тогда не будетъ страшно. Мальчикъ подвёлъ его къ водѣ. Голахъ бросился въ море и искалъ въ нёмъ смерти. Мули бросился за нимъ, чтобы спасти его, но они оба утонули, Я не могъ помочь имъ, потому-что умираю съ голоду!
Изнурённая наружность разскащика свидѣтельствовала о справедливости его послѣдняго показанія. Почти недѣлю онъ странствовалъ день и ночь; недостатокъ отдыха и пищи изнурилъ его; онъ не могъ болѣе выдержать. По приказанію шейха, невольники похоронили Голаха и его сына Мули. Въ благодарность счастливой судьбѣ, избавившей ихъ отъ неумолимаго и страшнаго врага, шейхъ объявилъ, что дастъ цѣлый день отдыха, чему невольники особенно были рады, тѣмъ болѣе, что имъ позволено было распорядиться съ мясомъ убитаго верблюда. Но для арабовъ смерть Голаха всё еще оставалась неразгаданною тайною и потому снова они прибѣгли къ услугамъ крумана, какъ переводчика. Когда шейхъ узналъ всѣ подвиги матроса, и что его старинный пистолетъ можетъ быть очень дѣйствительнымъ оружіемъ, если его набить пескомъ, то онъ выразилъ своё полное удовольствіе старому моряку за отличное выполненіе его обязанности. Исполненный благодарности за оказанную услугу, шейхъ далъ обѣщаніе, что не только самъ матросъ, но и его молодые товарищи будутъ имъ доставлены въ Могадоръ и возвращены ихъ друзьямъ…
Послѣ двухъ безконечно-длинныхъ и мучительныхъ дней для бѣдныхъ плѣнниковъ изнемогавшихъ отъ голода, жажды и палящаго солнца, — караванъ достигъ другого колодезя. Приближаясь къ этому источнику, наши моряки замѣтили, что это то самое мѣсто, гдѣ они въ первый разъ попались въ руки Голаху.
— Господи помилуй! воскликнулъ Гэрри: — вѣдь мы здѣсь уже были. Боюсь, что воды здѣсь не найдётся. Въ ямѣ то послѣ насъ неоставалось и двухъ вёдеръ. Дождя съ тѣхъ-поръ не бывало, стало быть всё давно уже пересохло.
На лицахъ его товарищей выразилось глубоко, отчаяніе. Нѣсколько дней назадъ, они сами видѣли, какъ почти вся вода была исчерпана для верблюдовъ. Но опасенія скоро миновались и странники съ истиннымъ наслажденіемъ утолили давно мучившую ихъ жажду. Колодезь былъ наполненъ водой, потому что послѣ нихъ дождь ливмя лилъ въ этомъ мѣстѣ, такъ что наводнилась вся долина. Небольшой запасъ провизіи, остававшійся у путешественниковъ, не дозволялъ имъ долго отдыхать у этого водохранилища и потому на слѣдующее утро они опять пустились въ путь. Повидимому арабы не питали никакой злобы къ родственнику Голаха, помогавшему ему убивать ихъ товарищей, тѣмъ болѣе, что со времени смерти Голаха, имъ нечего было бояться, чтобы его родственникъ опять бѣжалъ. Молодой негръ принадлежалъ къ числу тѣхъ жалкихъ существъ, которые лишены всякой самостоятельности и не умѣютъ жить не повинуясь кому-нибудь другому. Онъ преспокойно занялъ своё мѣсто между другими невольниками и казалось совершенно примирился съ своей судьбой, обрекавшей его на вѣчное рабство, тѣмъ болѣе, что его настоящее положеніе врядъ ли было хуже того, которое онъ занималъ у своего могущественнаго родственника. Цѣлую недѣлю продолжалось странствованіе по направленію къ сѣверо-востоку. Для бѣлыхъ невольниковъ эти дни были невыразимымъ мученіемъ по случаю двухъ враговъ осаждающихъ всѣхъ путешественниковъ по Сахарѣ: голодъ и жажда. На всёмъ пространствѣ восьмидневнаго странствованія, они нашли только одинъ колодезь, но и тотъ снабдилъ ихъ водой не только въ маломъ количествѣ, но и очень дурнаго качества. Почти пересохшій колодезь вмѣщалъ въ себѣ не много воды, противной по виду и по вкусу и удобопріемлемой только по неудержимой и мучительной жаждѣ измученныхъ странниковъ. Поверхность колодезя была покрыта почти на вершокъ трупами насѣкомыхъ, которыхъ надо было вычерпать прежде чѣмъ добраться до мрачной и сгущенной влаги. И люди должны были не только поглощать этотъ отвратительный напитокъ, но и еще благодарить судьбу за возможность утолить имъ жажду. Всю недѣлю караванъ слѣдовалъ не по морскому берегу, слѣдовательно не было возможности утолять голодъ молюсками. Арабы торопились достигнуть мѣста, гдѣ надѣялись сдѣлать запасъ для себя и для своихъ животныхъ. Несчастные невольники должны были бѣжать, чтобы не отставать отъ нихъ и выбивались изъ силъ. Старому матросу, непривычному къ пѣхотной службѣ, никакъ бы не выдержать этой дороги, еслибъ арабы не сажали его на верблюда. Совершенный имъ подвигъ, по милости котораго они избавились отъ грознаго врага не дававшаго имъ покоя, и который непремѣнно перебилъ бы ихъ всѣхъ, еслибъ старикъ не помѣшалъ ему, этотъ подвигъ возбудилъ въ нихъ благодарность, вслѣдствіе которой они посадили на верблюда старика, когда тотъ объявилъ, что не въ силахъ слѣдовать за ними и потому отстанетъ, чтобъ умереть въ пустынѣ. Въ послѣдніе два дни своего странствованія, наши моряки стали замѣчать нѣкоторые признаки, которые возбудили въ нихъ радостныя надежды. Ландшафтъ предъ ихъ глазами представлялъ болѣе разнообразія; тамъ и сямъ попадались кустарники и трава, и всё казалось въ борьбѣ съ жизнью и смертью. Караванъ вышелъ на сѣверный край великой Сахары; еще нѣсколько дней и предъ ними явятся зелёныя поля, тѣнистыя рощи и свѣтлые источники текучей воды. Вскорѣ показались признаки желанныхъ благъ. На восьмой день они увидѣли ложе недавно пересохшей рѣки; текучей воды не было, но оставались пруды; около одного изъ нихъ раскинули палатки. На холмѣ съ сѣверной стороны росли зелёные кустарники, къ которымъ были привязаны верблюды. Верблюды начали съ того, что стали объѣдать не только листья, но и стебли и вѣтви; всё мигомъ схватывалось ихъ длинными губами и съ жадностью поглощалось. Въ сумеркахъ лагерь былъ уже раскинутъ; въ это самое время вдали показались два человѣка съ верблюдомъ. Они подошли къ пруду съ намѣреніемъ налить водой козьи мѣха лежавшіе на верблюдѣ. Повидимому оба и удивились и раздосадывались, увидѣвъ прудъ въ рукахъ незнакомаго каравана. Но понявъ, что отъ наблюденія имъ не уйти, оба странника смѣло подошли къ пруду и стали наливать водой мѣха. Въ это время они разсказали арабскому шейху, что принадлежатъ каравану отдыхавшему неподалёку, что они направляются къ югу и уходятъ въ путь завтра рано утромъ. Незнакомцы съ верблюдомъ ушли, арабы стали совѣщаться.
— Они наговорили намъ много лжи, замѣтилъ старый шейхъ: — они не уйдутъ завтра, но останутся здѣсь. Клянусь бородой пророка! всё что они говорили ложь.
Всѣ спутники были согласны съ этимъ мнѣніемъ и рѣшено было, что если незнакомцы расположились на морскомъ берегу, то безъ всякаго сомнѣнія промышляютъ грабежомъ какого-нибудь разбившагося корабля или подобными тому средствами обогатиться. Подобнаго случая нельзя было терять, и арабы рѣшили, что былъ бы великій грѣхъ упускать счастливый жребій, который самъ Аллахъ подкладываетъ имъ въ руки. Рѣшено было подождать до утра, когда можно лучше сообразить всѣ средства чтобъ имѣть успѣхъ, въ случаѣ необходимой схватки. Рано утромъ караванъ вышелъ къ морскому берегу, жоторый былъ не въ далёкомъ разстояніи. Тутъ оказалось семь палатокъ; изъ нихъ вышло нѣсколько мущинъ на встрѣчу къ вновь пришедшимъ. Обмѣнявшись обычными привѣтствіями, вновь пришедшіе арабы стали осматриваться на всѣ стороны. Множество обломковъ, разбросанныхъ по берегу, оправдывали предположенія, что тутъ разбился корабль и люди пользуются благопріятнымъ случаемъ разбогатѣть.
— Нѣтъ Бога кромѣ Бога и милость Его на всѣхъ, сказалъ старый шейхъ: — вы собираете обломки послѣ корабля невѣрныхъ, потерпѣвшихъ крушеніе на нашихъ берегахъ и мы пришли за своею долею въ ниспосланныхъ дарахъ.
— Милости просимъ, берите всё, что имѣете право брать, отвѣчалъ высокій человѣкъ повидимому предводитель отряда, промышлявшаго грабежами послѣ кораблекрушеній: — нѣтъ Бога кромѣ Бога, а Магометъ Его пророкъ посылаетъ всѣмъ милости и добрымъ и злымъ. Можетъ быть онъ и на ваше счастье пошлётъ, ступайте по берегу и ищите.
По этому приглашенію верблюды были развьючены и палатки раскинуты. Вновь пришедшіе, расположившись лагеремъ, были разосланы старымъ шейхомъ за поисками счастья. Но нашлось немного обломковъ отъ мачтъ и нѣсколько лохмотьевъ отъ парусовъ, которые не понадобились первой партіи искателей. По этому случаю произошло совѣщаніе между старымъ шейхомъ и его спутниками. Всѣ единодушно выразили убѣжденіе, что корабль разбился не подалёку отъ этихъ мѣстъ и что слѣдуетъ только подсматривать за соперниками, чтобъ узнать въ какомъ именно мѣстѣ искать. Отъ поисковъ они пока отказались, но рѣшились не спускать глазъ съ сосѣдей и не зѣвать при удобномъ случаѣ. Когда для соперничествующей партіи стало извѣстно рѣшеніе принятое старымъ шейхомъ, то предводитель тоже посовѣтовался съ своими товарищами, и выступивъ вперёдъ объявилъ арабскому шейху, что какъ представитель своего народа, онъ желаетъ вступить съ нимъ въ переговоры.
— Я Сиди-Гаметъ, сказалъ онъ: — всѣ остальные, которыхъ вы видите вокругъ меня, это мои друзья и родные. Мы всѣ члены одного рода и правовѣрные поклонники Пророка. Богъ великъ и милостивъ къ намъ. Онъ послалъ намъ свои дары и мы пользуемся Его милосердіемъ. Ступайте своею дорогой и оставьте насъ въ покоѣ.
— А я Ріасъ Абдаллахъ Эцедъ, отвѣчалъ старый шейхъ: — и ни я, ни мои товарищи ничуть не хуже васъ и имѣемъ такое же право, какъ и всѣ правовѣрные на милость Аллаха, когда ему угодно посылать намъ дары изъ кораблей невѣрныхъ, разбившихся у нашихъ береговъ.
На это Сиди Гаметъ возражалъ длинной рѣчью, въ которой доказывалъ, что еслибы корабль разбился и разсѣялъ бы по берегамъ свои сокровища, то конечно каждая партія имѣла бы право называть своею собственностью всё, что попалось бы ей въ руки; но къ несчастью для обѣихъ, не существуетъ таковыхъ благопріятныхъ обстоятельствъ, хотя дѣйствительно разбившійся корабль съ своимъ грузомъ лежитъ на днѣ морскомъ неподалёку отъ этого мѣста. Но такъ какъ это открыто имъ и его отрядомъ, слѣдовательно они и имѣютъ право воспользоваться этимъ. Сиди Гаметъ имѣя сильную партію изъ семнадцати человѣкъ, считалъ, что имѣетъ право говорить откровенно, не опасаясь, чтобы кто осмѣлился помѣ: шать его планамъ и предпріятіямъ. Онъ прямо высказалъ, что они трудятся тутъ десять уже дней для того чтобы вытащить грузъ изъ моря, но что успѣха и на половину нѣтъ, потому что слишкомъ трудно вытянуть со дна морскаго эти богатства. Старый шейхъ спросилъ, изъ чего состоитъ грузъ; но не добился удовлетворительнаго отвѣта. Но тутъ и была тайна. Семнадцать человѣкъ работаютъ чуть не двѣ недѣли, чтобы выгрузить разбившійся и потонувшій корабль, а между тѣмъ нигдѣ не видать и признаковъ товару. Нѣсколько бочекъ, нѣсколько обрывковъ отъ парусовъ съ нѣкоторымъ количествомъ кухонныхъ орудій разбросано было по берегу; по на это нельзя было смотрѣть какъ на грузъ корабля. Старый шейхъ съ своими арабами были въ недоумѣніи. Часто случалось имъ слышать о ящикахъ набитыхъ деньгами, попадавшихся въ руки грабителей разбитыхъ кораблей. Моряки, выброшенные на эти берега, знали гдѣ тонули эти сокровища, ихъ подвергали разнымъ пыткамъ и послѣ этого добивались отъ нихъ истины. А что если и найдённый корабль заключалъ въ себѣ такія сокровища? Что, если моряки успѣли спустить на дно ящики съ золотомъ. По мнѣнію арабовъ, это очень было возможно. Надо дожидаться и вывѣдывать истину, и если найдутся какія-нибудь средства, доказать свои права на долю захваченныхъ богатствъ соперниками, то непремѣнно воспользоваться этими правами. Слишкомъ нетерпѣливы были счастливые искатели и потому не могли остановить своихъ операцій до тѣхъ поръ пока уйдутъ непрошеные товарищи; надѣясь на превосходство своей численности они безъ всякихъ опасеній принялись за прежнее дѣло, чтобы разгрузить затонувшій корабль. Они подошли къ самому краю моря, взявъ съ собою длинный канатъ, который былъ привязанъ къ обломкамъ снастей. На одномъ концѣ каната сдѣлана подвижная петля, которую надѣли на хорошаго водолаза, плававшаго въ пятидесяти саженяхъ отъ берега. Вдругъ пловецъ скрылся изъ виду. Онъ нырнулъ, чтобъ посѣтить потонувшій корабль и привязать канатъ къ части груза. Минуту спустя, голова его показалась надъ поверхностью воды и онъ громко закричалъ товарищамъ, стоявшимъ на берегу. Они тотчасъ же стали тянуть канатъ, другой конецъ котораго оставался у нихъ въ рукахъ. Когда конецъ съ петлею былъ вытащенъ на берегъ, то оказалось, что вытащена была огромная глыба песчанику, вѣсомъ въ двадцать пять или въ тридцать фунтовъ. Круманъ успѣлъ уже сообщить Гэрри Блоунту и его товарищамъ всё, что узналъ изъ разговоровъ арабовъ, и моряки съ живымъ интересомъ слѣдили за дѣйствіями водолаза и его помощниковъ. Глыба песчаника вытащенная на берегъ, вызвала восклицанія сильнаго удивленія обѣихъ соперничествующихъ сторонъ. Не мудрено: искатели, ожидавшіе поживиться грузомъ потонувшаго корабля, воспользовались его баластомъ. Какой былъ у нихъ умыселъ? Моряки не могли этого понять, да и сами искатели не могли бы объяснить почему они претерпѣвали такой безполезный трудъ. Но почему они не хотѣли сказать старому шейху какого рода грузъ вытащили они изъ трюма корабля? очень просто — потому что они сами не знали какое значеніе и что за цѣнность тѣхъ предметовъ, которые они съ такимъ трудомъ и такъ долго вытаскивали на берегъ. Всѣ они были убѣждены, что бѣлые невольники очень хорошо знаютъ тотъ предметъ, о которомъ они сами ничего не смыслятъ и потому зорко наблюдали за ихъ физіономіею въ то время, какъ часть баласта была вытащена на берегъ. Ихъ наблюденія увѣнчались полнымъ успѣхомъ. Изумленіе обнаруженное матросомъ Биллемъ и его молодыми товарищами подтвердило мнѣніе арабовъ, что ими спасено что-нибудь очень драгоцѣнное. И дѣйствительно будь эта песѣаная глыба громаднѣйшимъ слиткомъ золота, такъ и тогда плѣнники не стали бы показывать большаго удивленія. Выраженіе ихъ физіономіи увеличивало пламенное усердіе спасителей груза: до пота лица хлопотали они вытаскивать камни, вмѣстѣ съ ихъ рвеніемъ увеличивалась зависть соперничествующей партіи, которая по законамъ Сахары не имѣла права принимать участія въ ихъ трудахъ. Круманъ хотѣлъ было разочаровать своихъ хозяевъ на счетъ цѣнности спасаемаго груза, объясняя имъ, что соперники спасаютъ то, что не имѣетъ никакой цѣны, кромѣ тяжести. Но всѣ его убѣжденія принимались съ улыбкой недовѣрія. Соперники, вытаскивавшіе съ такимъ трудомъ ничего не стоющіе камни, съ такимъ же признательнымъ недовѣріемъ выслушивали показанія крумана: онъ лжецъ и сумасшедшій и слѣдовательно не стоятъ слова его ни малѣйшаго вниманія. Съ такими убѣжденіями они снова принялись за свою тяжелую работу. Старый шейхъ долго присматривался къ чужимъ заботамъ, потомъ отозвалъ крумана въ сторону и просилъ его объяснить ему истинное свойство того, что онъ продолжалъ называть грузомъ корабля, а также показать ему настоящее значеніе его. Невольникъ повиновался и разсказалъ всю истину, но старый шейхъ опять покачалъ головой, выражая своё недовѣріе. Ему никогда не случалось слыхать о кораблѣ, который вёзъ бы ничего нестоющій грузъ, да и гдѣ жъ найдутся такіе дураки, которые стали бы съ опасностью жизни вывозить изъ одной страны въ другую ничего незначущіе камни. Такъ какъ въ разбившемся кораблѣ ничего не нашлось кромѣ этого груза, слѣдовательно вытащенные камни должны имѣть цѣнность. Такія соображенія выводилъ арабъ. Пока круманъ старался объяснить настоящую пользу камней полагаемыхъ въ корабль вмѣсто балласта, въ это время подошолъ къ нимъ одинъ изъ спасителей корабельныхъ остатковъ и объяснилъ имъ, что у нихъ въ палаткѣ лежитъ бѣлый человѣкъ, который очень боленъ и желаетъ поговорить съ невѣрными плѣнниками, о присутствіи которыхъ только что узналъ. Круманъ сообщилъ объ этомъ извѣстіи нашимъ морякамъ, которые и отправились въ указанную палатку, ожидая увидѣть въ больномъ какого-нибудь несчастнаго земляка, который подобно имъ былъ выкинутъ на негостепріимные берега Сахары. Войдя въ указанную палатку, плѣнника нашли на полу лежащаго человѣка, которому казалось не болѣе сорока лѣтъ. Онъ былъ худъ какъ скелетъ, у котораго были только кожа да кости, однако вообще говоря, у него не было болѣзненнаго вида, да и бѣлымъ человѣкомъ онъ могъ прослыть только въ Африкѣ.
— Вы первые англичане, которыхъ я увидѣлъ въ послѣдніе тридцать лѣтъ, проведённыхъ мною здѣсь. По вашимъ глазамъ я вижу, что всѣ вы англичане. Я вашъ землякъ и былъ такъ же бѣлъ какъ и вы, а вы будете такъ же черны какъ и я, когда проживёте здѣсь сорокъ три года, какъ прожилъ я.
— Какъ! воскликнулъ Теренсъ: — не-уже-ли вы прожили такъ долго плѣнникомъ въ Сахарѣ? Въ такомъ случаѣ, мы погибли. Господи помоги намъ! не-уже-ли же нѣтъ надежды когда-нибудь получить свободу.
Молодой ирландецъ говорилъ съ глубокимъ отчаяніемъ.
— Для васъ очень мало надежды, молодой человѣкъ, опять увидѣть родину, отвѣчалъ больной: — но передо мною сверкнулъ лучъ надежды, если только вы съ товарищами не отнимите её. Ради самаго Бога, не говорите этимъ арабамъ, что они дураки и съ ума сошли спасая балластъ со дна морскаго. Если вы разубѣдите ихъ, то я погибъ: они убьютъ меня. Вѣдь это всё мои дѣла. Я увѣрилъ ихъ, что эти камни имѣютъ огромную цѣнность, если только доставить ихъ въ такое мѣсто, гдѣ я могу избавиться отъ нихъ. Это единственная надежда, которая представилась мнѣ за долгіе, безконечные годы, — не разрушайте же её, если жизнь вашего соотечественника имѣетъ какое-нибудь для васъ значеніе.
Изъ дальнѣйшихъ разговоровъ съ больнымъ плѣнникомъ, моряки узнали, что много лѣтъ назадъ разбился на этихъ берегахъ корабль, на которомъ онъ служилъ, и что съ тѣхъ поръ онъ всё перепробовалъ, чтобы заставить арабовъ перевезти его въ такое мѣсто, гдѣ бы его выкупили. Онъ разсказывалъ, что сорокъ или пятьдесятъ разъ онъ проходилъ чрезъ пустыню, взадъ и вперёдъ и что принадлежалъ по-крайней-мѣрѣ пятидесяти разнымъ господамъ.
— Теперешнимъ моимъ господамъ я принадлежу только нѣсколько недѣль и къ счастью, мы увидѣли на этомъ мѣстѣ вершины фокъ-мачты, торчавшую изъ подъ воды. Корабль былъ нагруженъ балластомъ; экипажъ же вѣроятно, спасся на шлюпкахъ, не будучи замѣченнымъ береговыми разбойниками. Мои хозяева никогда не слыхивали о корабляхъ безъ драгоцѣннаго груза, и не повѣрили бы, что это простые камни и безъ всякой цѣнности, иначе за чѣмъ бы везли ихъ съ одного края свѣта на другой? Я увѣрилъ ихъ, что это такого рода камни, изъ которыхъ добываютъ золото; но что непремѣнно слѣдуетъ доставить ихъ въ такое мѣсто, гдѣ находится во множествѣ угольевъ и дровъ, для того чтобъ имѣть возможность добыть изъ нихъ золото и притомъ же надо прибѣгнуть къ знающимъ людямъ, которые опытны въ наукѣ извлекать драгоцѣнный металлъ изъ камня. Они всему повѣрили, что я имъ насказалъ, потому что замѣчаютъ въ камняхъ блестящія частички и считаютъ ихъ за чистое золото или за что-нибудь такое, что можетъ быть обращено въ золото. Впродолженіи четырёхъ дней они заставляли меня работать, нырять въ воду и тянуть тяжести, но это не соотвѣтствуетъ моимъ цѣлямъ. Мнѣ удалось увѣрить ихъ, что я боленъ и не могу работать.
— Неужели можно полагать, что они довезутъ балластъ до извѣстнаго мѣста, не узнавъ его настоящаго значенія? спросилъ Гэрри Блоунтъ.
— Да, я надѣялся, что они доставятъ его въ Могадоръ и меня вмѣстѣ съ нимъ.
— Но кто-нибудь попадётся на встрѣчу и можетъ пояснить, что ихъ грузъ ничего не стоитъ, замѣтилъ Колинъ.
— Нѣтъ, я думаю, что страхъ потерять свою драгоцѣнную находку заставитъ ихъ быть скрытными. Они сейчасъ зарываютъ въ землю камень какъ только вытащатъ его изъ воды, изъ боязни, что придётъ партія сильнѣе ихъ и отниметъ у нихъ драгоцѣнности. Я намѣренъ внушить имъ передъ отъѣздомъ, чтобы они никому ни слова не говорили о своей драгоцѣнной находкѣ до тѣхъ поръ, пока будутъ безопасны въ стѣнахъ Могадора и подъ покровительствомъ губернатора. Они обѣщали и меня взять съ собой; а если я разъ попаду въ приморскій портъ, то всѣ арабы Африки — не могутъ помѣшать мнѣ освободиться.
Всё время пока разсказывалъ больной невольникъ, матросъ Билль съ живѣйшимъ участіемъ разсматривалъ его.
— Прошу прощенья, сказалъ онъ: — но я никакъ въ толкъ не могу взять, какъ сообразить ваши слова съ вашимъ видомъ. Вы говорите, что больше тридцати лѣтъ находитесь въ плѣну, между тѣмъ какъ повиду вамъ никакъ небольше сорока лѣтъ. Какъ же могли вы оставаться такъ долго въ плѣну?
Одну минуту они смотрѣли другъ другу въ глаза и разомъ бросились другъ къ другу въ объятія съ словами:
— Джимъ Билль!
Братья встрѣтились въ пустынѣ! Мичманы тогда вспомнили, что Билль разсказывалъ имъ о своёмъ братѣ, попавшемъ послѣ кораблекрушенія въ плѣнъ къ сахарскимъ разбойникамъ. Вспомнивъ это, они не имѣли нужды въ объясненіяхъ. Братья были оставлены вдвоёмъ; мичманы же выйдя изъ палатки, подошли къ круману, которому только что удалось убѣдить своего шейха, что вытащенные камни не имѣютъ никакой цѣны. Всѣ старанія стараго шейха убѣдить въ томъ же и береговыхъ разбойниковъ, остались безуспѣшны. Всѣ его аргументы были переданы Джиму, брату матроса Билля, но Джимъ немногими словами разрушалъ дѣйствіе убѣжденій стараго шейха.
— Разумѣется, говорилъ Джимъ: — ему очень выгодно разувѣрить васъ въ цѣнности груза: вы побросаете его, а онъ подберётъ. Развѣ вы не понимаете, для чего эти лжецы обманываютъ васъ?
Слова эти казались очень основательными, такъ что искатели не обинуясь вытаскивали одинъ камень за другимъ изъ трюма потонувшаго корабля. Матросъ Билль пригласилъ, по желанію брата, всѣхъ своихъ товарищей къ нему въ палатку.
— Кто изъ васъ постарался повредить мнѣ? спроилъ Джимъ, а я еще просилъ васъ не говорить имъ что камни ничего не стоятъ.
Тогда ему объяснили какъ это произошло и что круманъ еще прежде растолковалъ о томъ своему хозяину.
— Позовите этого крумана, я тоже растолкую ему какихъ бѣдъ онъ надѣлалъ. Если эти арабы узнаютъ что ихъ обманули, то непремѣнно убьютъ меня, да и вашему старому шейху тоже плохо будетъ, потому-что навѣрное у него отнимутъ всё, что у него есть. Скажите ему, чтобъ и онъ пришолъ ко мнѣ. Мнѣ непремѣнно надо съ нимъ переговорить. Сію минуту надо принять какія-нибудь мѣры, иначе я буду убитъ, да и вамъ придётся плохо.
Послѣ этого привели въ палатку крумана и стараго шейха. Джимъ говорилъ съ ними по-арабски.
— Не мѣшай моимъ господамъ предаваться глупому дѣлу, сказалъ Джимъ старому шейху: — они такъ заняты теперь, что ты можешь спокойно убраться отсюда. Если же тебѣ удастся увѣрить ихъ, что они обмануты, то они ограбятъ тебя и отнимутъ всё, что у тебя есть. Ты и то насказалъ имъ слишкомъ много и они скоро догадаются, что я обманулъ ихъ. Теперь моя жизнь подвергается сильной опасности. Купи меня у нихъ и потомъ какъ можно скорѣе распорядись, чтобы намъ всѣмъ удирать отсюда.
— А камни, вытаскиваемые изъ корабля въ самомъ дѣлѣ ничего не стоятъ? спросилъ старый шейхъ.
— Стоятъ столько же, сколько стоитъ песокъ на берегу морскомъ, и когда мои хозяева поймутъ въ чемъ дѣло, то непремѣнно на комъ нибудь сорвутъ свой гнѣвъ и чѣмъ-нибудь да вознаградятъ себя. Они пришли къ морскому берегу за тѣмъ, чтобы добыть богатство и тѣмъ или другимъ способомъ, и добудутъ его. Вѣдь это шайка разбойниковъ. Купи меня и пускай они продолжаютъ свою нелѣпую работу.
— Ты боленъ, сказалъ шейхъ: — какъ же я тебя куплю, когда ты не въ силахъ стоять на логахъ, не то что ходить.
— Посадите меня на верблюда и дайте мнѣ ѣхать, пока мы ни скроемся изъ глазъ моихъ хозяевъ, отвѣчалъ Джимъ: — тогда сами увидите, могу ли я ходить или нѣтъ. Они охотно продадутъ меня, потому что думаютъ, что я умираю. Но я и не думаю умирать, а только сильно изнурился, исполняя обязанность водолаза за ничего не стоющими каменьями.
Старый шейхъ обѣщался слѣдовать совѣту Джима и отдалъ приказаніе своимъ спутникамъ немедленно готовиться въ дорогу. Старый шейхъ опять обратился къ Сиди Гамету и спросилъ у него, не желаетъ ли онъ продать по крайней мѣрѣ нѣсколько камней, вытащенныхъ ими изъ корабля невѣрныхъ.
— Бисмилахъ! Нѣтъ, не желаю! воскликнулъ предводитель шайки: — ты самъ говоришь, что эти камни не имѣютъ никакой цѣны, а я никакъ не хочу вводить въ убытокъ правовѣрнаго поклонника Магомета.
— Такъ подари, если не хочешь продать.
— Нельзя. Алахъ запрещаетъ дарить другу ничего нестоющіе подарки.
— Видишь ли, я купецъ и непремѣнно долженъ сдѣлать хоть маленькій оборотъ, продолжалъ старый шейхъ: — нѣтъ ли у тебя невольниковъ или иныхъ товаровъ, которые я могъ бы купить.
— Хорошо. Вотъ у меня есть одна христіанская собака, сказалъ онъ, указывая на брата матроса Билля: — если хочешь, покупай.
— Но ты обѣщалъ доставить меня въ Могадоръ, тутъ вмѣшался Джимъ: — не продавай меня, хозяинъ; мнѣ кажется я скоро поправлюсь въ здоровьѣ и тогда по прежнему буду усердно работать для тебя.
Сиди Гаметъ бросилъ взглядъ презрѣнія на своего невѣрнаго раба за его намёкъ о болѣзни; но замѣчаніе Джима и гнѣвный взглядъ его хозяина остались незамѣченными старымъ шейхомъ. Никто не обратилъ вниманія на притворное нежеланіе Джима быть проданнымъ; онъ сдѣлался собственностью стараго шейха, давшаго за него старую рубаху и маленькую войлочную палатку. Старый шейхъ и его спутники сѣли на верблюдовъ и поспѣшили въ путь по сухому ложу потока, оставивъ береговыхъ разбойниковъ продолжать ихъ утомительный и напрасный трудъ. Отъѣхавъ отъ морскаго берега путешественники ускорили шаги, такъ что матросъ Билль мало имѣлъ возможности толковать съ своимъ братомъ. Когда же караванъ остановился на ночлегъ, старый морякъ и его молодые друзья окружили Джима, который пріобрѣлъ такую печальную и долговременную опытность и познанія въ бѣдствіяхъ плѣна въ Сахарской пустынѣ.
— Ну, Джимъ, началъ старый морякъ: — теперь ты долженъ разсказать намъ всѣ подробности своихъ крейсировокъ съ тѣхъ поръ, какъ ты попалъ на это песчаное море. Мы узнали кое-что о чудищѣ, какъ вышли на берегъ, но не такъ давно. Право, я не удивился, когда услышалъ, что тебѣ это время плѣна показалось за сорокъ три года.
— Но это такъ и есть, если память не обманываетъ меня, прервалъ его Джимъ: — и знаешь ли, Билль, меня удивляетъ и радуетъ, что ты совсѣмъ не состарѣлся за это время. А по твоему какъ давно мы съ тобою разстались?
— Около одиннадцати лѣтъ.
— Одиннадцать лѣтъ? Что ты, Билль? Говорю тебѣ, что я здѣсь больше сорока лѣтъ.
— Ну какъ это можно? Самъ посуди, тебѣ будетъ только сорокъ лѣтъ четырнадцатаго числа въ будущемъ мѣсяцѣ. Ты память потерялъ; впрочемъ, что же тутъ мудрёнаго?
— Правда, Билль. Въ этой страшной пустынѣ ничего нѣтъ, что помогало бы памяти. Тутъ нѣтъ времёнъ года; тутъ всѣ дни похожи одинъ на другой, какъ двѣ секунды въ одной минутѣ. Однако всё же мнѣ кажется, я пробылъ здѣсь болѣе одиннадцати лѣтъ.
— Нѣтъ, отвѣчалъ Билль: — нѣтъ даже и одиннадцати еще; но ты такъ много вынесъ здѣсь горя, что тебѣ годъ казался вѣкомъ. Но мнѣ мудрено только, что ты совсѣмъ не узналъ меня.
— Не узнавалъ до тѣхъ-поръ пока ты не заговорилъ. Но всякая тѣнь сомнѣнія исчезла, когда ты заговорилъ: меня такъ и обдало всѣмъ роднымъ, дорогимъ сердцу.
— Вотъ видите ли, мастеръ Колли, сказалъ Билль обращаясь къ молодому шотландцу: — мой братъ Джимъ имѣлъ счастье родиться двѣнадцатью годами позже меня и чуть выучился твёрдо стоять на ногахъ, такъ его сейчасъ же послали въ школу. Ну а я долженъ былъ работать и помогать ему. Вотъ почему мнѣ казалось, что онъ будетъ очень радъ увидѣть меня.
— И какъ еще радъ! воскликнулъ Джимъ.
— Вѣрю, вѣрю, сказалъ Биль: — ну-ка распускай же свой свитокъ.
— Какой тебѣ свитокъ, возразилъ Джимъ: — разсказъ о моихъ похожденіяхъ въ пустынѣ состоитъ не изъ одного, а изъ тысячи свитковъ, и въ каждомъ свиткѣ описаніе особеннаго страданія. Одно могу только разсказать вамъ, мнѣ кажется, что я провёлъ цѣлые годы въ томъ, что странствовалъ по пескамъ Сахары, — цѣлые годы въ томъ, что обработывалъ поля на краяхъ пустыни, — цѣлые годы копалъ колодези — цѣлые годы пасъ стада козъ, овецъ и другихъ животныхъ. Я принадлежалъ многимъ господамъ — одному хуже другого; и много много разочарованія испыталъ я, много разбитыхъ надеждъ пережилъ, а свободы всё не достигъ. Одинъ разъ я былъ уже на одинъ день пути отъ Могадора; и меня опять продали новому хозяину, который опять погналъ меня въ самую средину пустыни. Два или три раза я пытался освободиться посредствомъ побѣга, но всякій разъ былъ пойманъ и битъ почти до смерти на непростительное преступное желаніе украсть у моего господина мою собственную личность. Часто находило на меня искушеніе убить себя, но какое-то любопытство и упорство удерживали меня. Мнѣ хотѣлось посмотрѣть до конца долго ли судьба будетъ преслѣдовать меня, и я рѣшился не становиться поперегъ предопредѣленію. Притомъ же самоубійство противно моимъ религіознымъ убѣжденіямъ: кто преждевременно ищетъ смерти, желая избавиться отъ временныхъ страданій и бѣдствій, тотъ только доказываетъ, что онъ плохой боецъ въ борьбѣ съ жизнью или скорѣе — что онъ просто трусъ.
— Совершенно справедливо, сказалъ Гэрри Блоунтъ: — но надѣюсь, что теперь не возвратятся для васъ самыя тяжкія годы жизни. Страданія миновались; наши хозяева дали слово доставить насъ въ Могадоръ, гдѣ насъ выкупятъ соотечественники. Разумѣется и вы также будете въ этомъ числѣ.
— Не увлекайтесь этой надеждой, сказалъ Джимъ: — много лѣтъ я тѣшилъ себя подобными мечтами. Каждый господинъ, которому я доставался, давалъ мнѣ точно такое же обѣщаніе, а между тѣмъ, какъ видите, до сихъ поръ я еще здѣсь. Когда мои послѣдніе господа принялись вытаскивать камни изъ разбившагося корабля, я думалъ, что непремѣнно вмѣстѣ съ камнями попаду въ какой нибудь приморскій городъ. Но и эта надежда оказалась такою же несбыточною, какъ и всѣ прежнія съ тѣхъ поръ какъ разъярённое море выкинуло меня на эти проклятые берега. Думаю, что очень немногіе имѣли счастье выбраться отсюда на свободу; но большая часть несчастныхъ моряковъ попавшихъ на берега Сахары, никогда уже не выбирались отсюда и умерли они подъ бременемъ нестерпимыхъ трудовъ и жестокостей, которымъ плѣнники подвергаются въ здѣшней пустынѣ; умерли, не оставивъ слѣда своего существованія, какъ собаки и верблюды, принадлежащіе ихъ общему господину… Вы желаете, чтобъ я представилъ вамъ подробный отчетъ моей жизни съ тѣхъ поръ, какъ я попалъ въ пустыню. Я не могу этого сдѣлать; но вотъ вамъ примѣръ изъ котораго вы всё поймёте. Положимъ, что вы провели три мѣсяца въ Сахарѣ, а я по словамъ Билля — десять лѣтъ; но я испыталъ въ сорокъ разъ продолжительнѣе періодъ неволи, чѣмъ каждый изъ васъ. Умножьте же всю сумму вашихъ страданій на сорокъ и вы будете имѣть понятіе о томъ, что я вынесъ… Вѣроятно, вы были свидѣтелями сценъ безчеловѣчной жестокости, — сценъ, возмущавшихъ самыя нѣжныя чувства вашего сердца. Ну, а я въ сорокъ разъ больше бывалъ свидѣтелемъ такихъ сценъ. Страдая отъ мученій жажды и голода, вы можетъ быть молили Бога послать вамъ смерть, какъ единственное средство избавиться отъ муки. Если вы испытали это одинъ разъ, такъ я сорокъ… Можетъ быть вамъ представлялись свѣтлыя надежды освободиться и еще разъ увидѣть дорогую родину и потомъ, вы переживали всю горечь разочарованія. И въ этомъ случаѣ я страдалъ сорокъ разъ больше васъ.
Матросъ Билль и молодые мичманы нѣсколько уже дней находились подъ вліяніемъ счастливой надежды, что идутъ по прямой дорогѣ къ свободѣ; но слова человѣка болѣе знакомаго съ обманчивыми путями пустыни, снова пробудили въ нихъ тяжолое чувство настоящаго положенія. Отъ Билля узнали молодые моряки, что братъ его Джимъ былъ первымъ офицеромъ на кораблѣ, потерпѣвшемъ крушеніе у этихъ береговъ. По разговору его видно было, что въ нёмъ соединялись какъ природныя способности, такъ и научныя познанія, которыя ставили его выше другихъ.
Ложась спать мальчики разсуждали между собой о томъ, что слышали и видѣли.
— Если такой достойный и знающій человѣкъ, какъ Джимъ, пробылъ десять лѣтъ въ плѣну у разбойниковъ Сахары, то какая надежда намъ остаётся. Если онъ не съумѣлъ бѣжать, и не могъ добиться, чтобы его доставили въ Могадоръ, то о насъ и говорить нечего…
Каждый часъ дальнѣйшаго путешествія былъ очевиднымъ доказательствомъ, что караванъ покидаетъ великую пустыню и всё ближе подвигается къ странѣ, которую уже можно считать плодоносною. Еще день пути послѣ того, какъ они разстались съ грабителями, и предъ глазами странниковъ появился городъ обнесённый каменными стѣнами, и около города на скатахъ холмовъ поля засѣянныя ячменёмъ. Въ этомъ мѣстѣ расположился караванъ на отдыхъ. Верблюдамъ и лошадямъ задали славнаго корму, изъ глубокихъ колодцовъ достали вдоволь воды. Это была первая прекрасная вода, которую пили наши странники съ тѣхъ поръ, какъ выкинуты были на Африканскіе берега. На слѣдующее утро опять пустились въ путь. Около двухъ часовъ они шли, вдругъ старый шейхъ, ѣхавшій впереди съ однимъ изъ приближенныхъ, остановился передъ чѣмъ-то, что издали казалось широкою лентою воды. Всѣ поспѣшили вперёдъ и тутъ-то наши моряки увидѣли картину, которая ихъ удивила и ужаснула. Это былъ потокъ — потокъ живыхъ существъ, двигавшихся по равнинѣ. Такъ вотъ оно переселеніе насѣкомыхъ — знаменитой африканской саранчи! Насѣкомыя были еще въ первомъ состояніи, недавно вышедшія изъ яичекъ по виду и величинѣ похожія на черныхъ муравьёвъ. Эти массы двигались по прямому направленію вперёдъ, предпринявъ, можетъ быть безсознательно, это длинное странствованіе. Переселеніе саранчи совершалось въ правильномъ порядкѣ и руководилось строгой дисциплиной. Глазамъ представлялась живая, подвижная полоса значительной ширины, края которой представляли прямую линію, точно выведенную опытной рукой ученаго математика. Ни одно изъ насѣкомыхъ не отставало отъ сплошной массы двигавшейся по колеѣ, которая была слишкомъ узка для всей массы: едва ли половина помѣщалась въ этомъ пространствѣ, остальные же всползали на своихъ спутниковъ, такъ что мѣстами они лежали слоями въ нѣсколько дюймовъ высоты. Даже арабы заинтересовались этой тайной Африки и остановившись на нѣсколько минутъ наблюдали за движеніями блестящаго источника этихъ странныхъ насѣкомыхъ. Старый шейхъ спустился съ верблюда и своей острой шашкой прервалъ прямую линію одного края движущейся массы и отбросилъ её по сторонамъ. Въ то жъ мгновеніе пустое пространство опять наполнилось задними слоями; безъ малѣйшаго уклоненія насѣкомые ползли впереди по выбранной линіи. Не новость была и эта картина для брата матроса Билля. Онъ тотчасъ пояснилъ своимъ товарищамъ, что еслибъ разложить огонь и пересѣчь имъ путь, то насѣкомыя не пойдутъ въ обходъ, но по прежнему полезутъ вперёдъ и прямо въ огонь до-тѣхъ-поръ, пока несмѣтная масса насѣкомыхъ заграждаетъ приступъ воздуха и огонь тухнетъ. Позабавившись этой картиной, шейхъ опять сѣлъ на верблюда и въ сопровожденіи кафилы двинулся вперёдъ поперегъ живаго источника. Каждый разъ подъ копытомъ животныхъ давилось множество саранчи; но лишь только поднималась нога, такая же масса живыхъ насѣкомыхъ замѣняла мѣсто раздавленныхъ. Не всѣмъ невольникамъ весело было съ голыми ногами переходить чрезъ ползучій потокъ. Необходимо было прибѣгнуть къ силѣ, чтобы принудить ихъ сдѣлать этотъ переходъ. Наши удалые моряки оглянулись направо и налѣво; нѣтъ ни начала ни конца этой эмиграціи, тогда они скрѣпя сердце пошли скорымъ шагомъ чрезъ непріятную массу. На каждомъ шагу подъ ихъ ногами происходилъ трескъ и при поднятіи ногъ, съ нихъ лились потоки крови раздавленныхъ насѣкомыхъ. Огромная масса ползучей саранчи имѣла около шестидесяти ярдовъ ширины; однако не смотря на такое короткое пространство, мичманы увѣряли, что перейти его гораздо труднѣе и непріятнѣе чѣмъ десять миль пустыни. Одинъ изъ черныхъ невольниковъ рѣшился, какъ можно скорѣе, совершить этотъ переходъ и потому бросился бѣжать; но на половинѣ дороги поскользнулся и упалъ въ растяжку на массу пащуковъ. Пока ему удалось подняться на ноги, сотни этихъ противныхъ насѣкомыхъ всползали на него, приставали къ его одеждѣ и чуть не задушили его. Бѣднякъ не скоро могъ выкарабкаться и подняться на ноги; вотъ когда стало ему и тошно, и страшно, и гадко. Двумъ чернымъ его товарищамъ приказано было вытащить его изъ непріятной компаніи, куда онъ застрялъ. Когда его освободили изъ лапъ саранчи, то онъ долго не могъ придти въ себя, такъ потрясены были его нервы. Матросъ Билль не послѣдовалъ за своими товарищами при этомъ переходѣ и нѣкоторое время противился всѣмъ усиліямъ арабовъ заставить его перейти потокъ насѣкомыхъ. Наконецъ двое арабовъ схватили его за руки и насильно втащили его на нѣсколько шаговъ въ ползучую массу и затѣмъ бросили его. Насильно приведённый въ столкновеніе съ саранчой, старый матросъ понялъ, что скорѣйшій способъ отдѣлаться отъ нея, — это перейти на другой берегъ. Свой переходъ матросъ совершилъ въ самоскорѣйшемь времени и съ наибольшимъ шумомъ; онъ шолъ самымъ скорымъ и самымъ длиннымъ шагомъ и каждый разъ какъ его нога ступала на слой саранчи, онъ испускалъ пронзительный крикъ, будто ноги его касались раскалённаго желѣза. Братъ Билля такъ оправился отъ своей мнимой болѣзни, что могъ уже рядомъ идти.съ мичманами. Конечно толки были у нихъ о саранчѣ и онъ разсказалъ своимъ товарищамъ, что въ прошломъ году онъ попалъ на приморскій берегъ Сахары, гдѣ туча саранчи летѣвшей по обыкновенію по направленію вѣтра была загнана имъ въ море и потонула. Потомъ она была выброшена на берегъ и образовала на берегу валъ на нѣсколько миль длиною, и болѣе аршина высотою. Запахъ происшедшій отъ ея гніенія заносился вѣтромъ внутрь страны и заражалъ воздухъ такъ, что съ окрестныхъ полей съ ячменёмъ нельзя было собирать жатву и такимъ образомъ для хозяевъ былъ потерянъ урожай въ сотняхъ десятинахъ. Вскорѣ послѣ встрѣчи съ саранчой караванъ вступилъ на хорошую дорогу, которая проходила по плодоносной странѣ, и сотни десятинъ засѣянныхъ ячменёмъ, зеленѣлись по обѣимъ сторонамъ дороги. Но на эту ночь, по неизвѣстной невольникамъ причинѣ, ихъ господа не останавливались въ обычный часъ на отдыхъ. Они видѣли много селеній обнесённыхъ стѣнами, гдѣ жили хозяева ячменныхъ полей, но спѣшили проходить мимо, не останавливаясь ни за водой, ни за пищей, хотя ихъ невольники сильно нуждались и въ томъ, и въ другомъ. Напрасно они жаловались на жажду и просили воды; въ отвѣтъ на всѣ ихъ мольбы, получался грозный приказъ идти скорѣе вперёдъ. Приказъ нерѣдко сопровождался ударомъ плети. Около полуночи, когда ихъ надежды и силы истощились, караванъ подъѣхалъ къ селенію тоже обнесённому стѣнами; ворота были отворены для жданыхъ гостей. Тогда старый шейхъ объявилъ своимъ невольникамъ, что тутъ они могутъ вдоволь пить и ѣсть, и что имъ позволено дни два три отдыхать въ этомъ селеніи. Вмѣсто похлёбки взболтали ячменную муку съ водой, и позволили невольникамъ вдоволь насыщаться этой пищей. По случаю прибытія ихъ послѣ полуночи, они ничего не могли видѣть. На другой же день оказалось, что они очутились въ центрѣ селенія, обведённомъ высокой каменной стѣной, и что тутъ находилось около двадцати домовъ. Стада овецъ и козъ, лошади, верблюды и ослы тоже были въ оградѣ. Джимъ объяснилъ товарищамъ, что большая часть арабскихъ племёнъ въ Сахарѣ имѣютъ постоянныя жилища, гдѣ проводятъ большую часть года, и что всѣ вообще селенія осѣдлыхъ арабовъ обведены каменными стѣнами. Стѣны необходимы для огражденія селеній отъ разбойниковъ и вмѣстѣ съ тѣмъ служатъ загономъ для стадъ всѣхъ животныхъ, которыя иначе разбрелись бы по воздѣлайнымъ полямъ и за одну ночь уничтожили бы всѣ труды и надежды жителей. Вскорѣ оказалось, что арабы пріѣхали въ своё родное селеніе, потому-что на разсвѣтѣ они явились вмѣстѣ съ своими женами и дѣтьми. Этимъ объяснялось почему они не останавливались на отдыхъ: будучи такъ близко отъ своего селенія, они не хотѣли откладывать до слѣдующаго дня радость возвращенія домой.
— Боюсь, что мы попали въ руки самымъ упорнымъ арабамъ, отъ которыхъ намъ трудно будетъ добиться освобожденія, сказалъ Джимъ своимъ товарищамъ: — Будь это торговые арабы, они безъ всякаго сомнѣнія отвезли бы насъ на сѣверъ и продали бы тамъ. Но по всему видимому, они не купцы, а земледѣльцы, и скотоводцы и разбойники, смотря по надобности: вотъ къ кому въ лапы мы попали! Въ ожиданіи, пока созрѣетъ ихъ жатва, они отправились въ экспедицію за поисками въ пустынѣ: не найдётся ли тамъ какихъ нибудь несчастныхъ, которыхъ можно взять въ плѣнъ и вынудить ихъ помощь для уборки жатвы.
Предположеніе Джима скоро оправдалось на дѣлѣ. Когда спросили у стараго шейха, скоро ли онъ думаетъ доставить плѣнниковъ въ Могадоръ, онъ отвѣчалъ:
— Нашъ ячмень созрѣлъ, никакъ нельзя уходить не собравши жатвы. Вы должны помочь намъ убраться съ хлѣбомъ, и чѣмъ скорѣе уберёмъ, тѣмъ скорѣе отправимся въ Могадоръ.
— Но ты точно намѣренъ отвезти своихъ плѣнниковъ въ Могадоръ, спросилъ круманъ?
— Разумѣется, отвѣчалъ шейхъ: — развѣ мы не обѣщали это. Но теперь мы не можемъ бросить нашихъ полей, не убравъ хлѣба. Бисмиллахъ! прежже всего жатва должна быть убрана!
— Ну, такъ и есть, всё одна и таже пѣсня, сказалъ Джимъ: — вотъ они всегда такъ обѣщаютъ! Изъ этого выходитъ, что они совсѣмъ не имѣютъ намѣренія доставить насъ въ Могадоръ. Сколько ужъ разъ за это время моего плѣна, я слыхалъ подобныя обѣщанія!
— Такъ что же намъ дѣлать, спросилъ Теренсъ.
— А ничего, отвѣчалъ Джимъ: — мы и пальцемъ не должны пошевелить имъ на помощь; потому что чѣмъ мы окажемся полезнѣе, тѣмъ они хуже не захотятъ разстаться съ нами. Много лѣтъ назадъ я былъ бы свободенъ, когда бы съ самаго начала не старался пріобрѣсть добраго расположенія своихъ господъ, сдѣлавшись имъ полезенъ во всёмъ. Въ этомъ была моя ошибка и я до сихъ поръ поплачиваюсь за неё. Помните же, ни малѣйшей помощи мы не должны подавать имъ при уборкѣ полей.
— Но они насильно принудятъ насъ помогать, замѣтилъ Колинъ.
— Не принудятъ, коли мы твёрдо будемъ стоять на своёмъ. Говорю вамъ, лучше пускай насъ разомъ убьютъ, чѣмъ покориться имъ. Если мы поможемъ имъ въ уборкѣ жатвы, такъ они найдутъ какую-нибудь другую работу для насъ и такимъ образомъ ваши лучшіе годы, какъ и мои, пропадутъ въ неволѣ. Пускай каждый изъ васъ постарается сдѣлаться бременемъ и лишнимъ расходомъ своему господину, тогда насъ сбудутъ съ рукъ долой какому-нибудь купцу, который бывалъ въ Могадорѣ и слѣдовательно знаетъ, что за насъ можетъ получить выкупъ. У насъ нѣтъ другого средства на спасеніе. Но арабы земледѣльцы не знаютъ, что насъ можно продать за большія деньги въ какомъ-нибудь приморскомъ городѣ и не хотятъ рисковать расходами провоза. Притомъ же всѣ эти люди внѣ закона — всѣ они разбойники и врядъ ли имѣютъ право вступать въ мавританскія владѣнія. Непремѣнно надо заставить ихъ продать насъ въ другія руки, но на это есть одно средство: настойчиво отказываться отъ работы.
Наши моряки согласились слѣдовать совѣтамъ Джима, хотя были увѣрены, что опытъ будетъ очень труденъ. На другой день послѣ пріѣзда, всѣхъ плѣнниковъ бѣлыхъ и черныхъ разбудили рано утромъ и послѣ скуднаго завтрака изъ ячменной каши, имъ было приказало слѣдовать за своими господами въ поле за оградой.
— Вы хотите заставить насъ работать? спросилъ Джимъ, обращаясь прямо къ шейху.
— Бисмиллахъ! разумѣется! воскликнулъ арабъ: — мы и то долго оставляли васъ въ праздности, что вы такое сдѣлали и кто вы такія, чтобы мы обязаны были содержать васъ? Вы сами должны работать, чтобы заслужить хлѣбъ, какъ мы это и дѣлаемъ.
— Мы ничего не умѣемъ работать на сушѣ, сказалъ Джимъ: — мы моряки и научились только работать на кораблѣ.
— Клянусь Аллахомъ, вы мигомъ научитесь, ступайте только за нами въ поле.
— Нѣтъ; мы всѣ рѣшились лучше умереть, чѣмъ работать для васъ. Вы обѣщали доставить насъ въ Могадоръ и мы хотимъ туда идти или умереть. Мы не хотимъ оставаться въ неволѣ.
Много арабовъ съ женами и дѣтьми собрались вокругъ бѣлыхъ невольниковъ и непремѣнно требовали повиновенія.
— Нельзя говорить, что мы не хотимъ или не можемъ идти, сказалъ Джимъ по англійски своимъ товарищамъ: — дѣлать нечего, пойдёмъ за ними въ поле. Они могутъ заставить насъ идти, но не заставятъ работать. Пойдёмте смирно въ поле; но ни за что на свѣтѣ не станемъ приносить имъ пользы. Послѣдовали и этому совѣту; вскорѣ невольники очутились передъ большимъ полемъ ячменя совсѣмъ созрѣвшаго. Каждому дали въ руки по серпу французскаго издѣлія и приказали дѣлать такъ, какъ ихъ стали учить.
— Ну, ребята, принимайтесь за работу! Мы покажемъ этимъ мошенникамъ, какъ жнутъ у насъ на корабляхъ, сказалъ Джимъ.
Джимъ взялся показать примѣръ какъ надо не жать, а портить жатву: колосья летѣли въ разныя стороны и потомъ онъ еще и притаптывалъ ихъ подъ видомъ усерднаго продолженія. По тому же плану дѣйствовали братъ его Билль, круманъ и Гэрри Блоунтъ. При первой попыткѣ возиться съ серпомъ Теренсъ такъ струсилъ, что упалъ и сломалъ серпъ пополамъ. Колинъ не лучше поступалъ: нарочно обрѣзалъ себѣ палецъ и упалъ въ обморокъ при видѣ крови. Такъ и всё утро прошло: арабы изъ силъ повыбивались, чтобы заставить невольниковъ работать, а тѣ употребляли всѣ усилія, чтобы портить дѣло. Проклятія, угрозы, побои, всё было понапрасну, потому что эти христіанскія собаки умѣли только портить, а не дѣло дѣлать. Послѣ полудня имъ приказано было полежать и присмотрѣться, какъ ихъ хозяева будутъ жать: это снисхожденіе было куплено на счетъ избитыхъ костей и содранной кожи. Да и за этой побѣдой послѣдовало дальнѣйшее страданіе: имъ не дали ни куска хлѣба, ни глотка воды, тогда какъ другимъ рабочимъ было роздано въ обиліи и того, и другого.
Но всѣ пятеро бѣлыхъ упорно стояли на своёмъ; не смотря на голодъ и жажду, на угрозы, проклятія и плети, никто не хотѣлъ быть первымъ, чтобъ уступить своимъ злымъ господамъ. На ночь потащили ихъ за ограду и всѣхъ пятерыхъ вмѣстѣ съ круманомъ заперли въ большомъ каменномъ зданіи въ развалинахъ, которое употреблялось вмѣсто загона для козъ. Не приказано было имъ давать ни куска хлѣба, ни капли воды; часовые ходили всю ночь дозоромъ, чтобы не вздумали они бѣжать изъ темницы. Въ темницѣ бѣдные моряки чувствовали нѣкоторое облегченіе въ своихъ страданіяхъ, потому что по крайней мѣрѣ солнце не прожигало ихъ своими жгучими лучами. Но нѣсколько пригоршней ячменю, которыя имъ удалось спрятать и принести съ поля не утолили, а только раздразнили ихъ голодъ. Мучительная жажда не давала имъ заснуть во всю ночь. На утро ихъ выгнали изъ тюрьмы и приказали опять идти въ поле. Измученные голодомъ и ослабѣвъ отъ ночи, проведённой безъ сна они чувствовали сильное искушеніе подчиниться приказаніямъ своихъ господъ. Черные невольники принялись усердно работать какъ и вчера и, удовлетворивъ своихъ господъ, получили вдоволь пищи и воды. Бѣлые ихъ товарищи по несчастью, смотрѣли только какъ они завтракали предъ тѣмъ какъ идти на работу.
— Джимъ, сказалъ матросъ Билль: — я почти готовъ сдаться имъ. Мнѣ непремѣнно надо что-нибудь съѣсть или выпить, а то хоть сей часъ умереть.
— И не думай объ этомъ, Уильямъ, уговаривалъ его братъ: — если не хочешь провесть по моему цѣлый вѣкъ въ неволѣ, такъ не сдавайся. У насъ одна надежда добиться свободы: убѣдить арабовъ, что мы ни на что негодны, и что продать насъ есть одно средство, чтобы получить выгоду отъ насъ. Они не хотятъ уморить насъ, — нѣтъ и не думай этого. Мы слишкомъ дорого имъ обошлись; имъ хочется заставить насъ работать. Но мы развѣ съума сойдёмъ, такъ тогда поддадимся имъ.
Опять потащили ихъ въ поле и опять прибѣгли къ новымъ пыткамъ, чтобы заставить ихъ работать.
— Мы ничего не можемъ дѣлать, сказалъ Джимъ старому шейху: — мы умираемъ отъ голода и жажды, но на сушѣ ничего не умѣемъ дѣлать, потому что всю жизнь провели на морѣ.
— Вонъ тамъ готово пищи вдоволь для тѣхъ, кто заслуживаетъ её, ну, а кто не работаетъ, тотъ и не ѣстъ.
— Дайте намъ хоть немного воды.
— Да сохранитъ насъ отъ этого Аллахъ! Мы не рабы ваши, чтобы еще приносить вамъ воды.
Когда всѣ попытки побѣдить упорство бѣлыхъ невольниковъ оказались напрасными, тогда посадили ихъ на жгучее солнце и дразнили ихъ, показывая то пищу, то воду, до которыхъ они не могли прикоснуться. Всё утро Джимъ употреблялъ всё своё краснорѣчіе, чтобъ убѣдить брата Билля не поддаваться искушенію. Жажда до того замучила стараго матроса, что онъ готовъ былъ самого себя продать за глотокъ воды. Въ продолженіи многихъ лѣтъ страданія въ пустынѣ, Джимъ уже претерпѣлся ко всѣмъ пыткамъ и потому ему легче было сохранять твёрдость. Съ той поры, когда судьба свела его съ земляками, онъ почувствовалъ, какъ въ душѣ его оживала надежда получить свободу. Онъ зналъ, что пятеро бѣлыхъ невольниковъ стоятъ того, чтобы, доставить ихъ въ приморскій городъ, посѣщаемый англійскими кораблями, и онъ былъ увѣренъ, что если они устоятъ на своёмъ и не принесутъ никакой пользы своимъ владѣльцамъ, то тѣ навѣрное не станутъ ихъ держать у себя. Покоряясь его вліянію непокорные рабы оставались непреклонны въ своёмъ рѣшеніи не приниматься за работу. Тутъ господа замѣтили, что ихъ невольникамъ гораздо лучше въ полѣ чѣмъ въ темницѣ, потому что въ полѣ нельзя было за ними усмотрѣть, такъ что они могли утолить нѣсколько голодъ, подобравъ украдкой колосья и жажду, высасывая сокъ изъ кореньевъ травы. Какъ только это было замѣчено, въ тужъ минуту посланы были два араба, которые подхватили ихъ и отвели въ темницу. Матросъ Билль и Колинъ едва могли дойти до селенія, всѣ остальные, за исключеніемъ Джима, чувствовали крайнюю слабость и истощеніе. Голодъ и жажда одолѣли ихъ тѣла, если не души. Когда подвели ихъ къ хлѣву, они не захотѣли туда входить и съ громкимъ крикомъ требовали хлѣба и воды. На всѣ ихъ мольбы былъ одинъ отвѣтъ, что по волѣ Аллаха должны терпѣть голодъ тѣ, которые не хотятъ работать.
— Праздность, убѣждали ихъ господа: — всегда наказывается болѣзнью.
И при этомъ арабы возблагодарили Аллаха за то, что такова его воля. Послѣ большихъ усилій, и то только съ помощью женщинъ и дѣтей набѣжавшихъ толпами, удалось арабамъ втолкнуть бѣлыхъ невольниковъ въ хлѣвъ,
— Слушай, Джимъ, я не могу больше терпѣть, сказалъ старикъ Билль: — позови ихъ и скажи, что я сдаюсь и готовъ завтра работать, если они дадутъ мнѣ воды.
— И я также, сказалъ Теренсъ: — въ будущемъ ничего не представляется, что могло бы вознаградить настоящее мученіе. Я не могу больше терпѣть.
— И я тоже, подтвердилъ Гэрри: — мнѣ сейчасъ надо что-нибудь поѣсть и выпить. Если мы не покоримся, то и на томъ свѣтѣ будемъ наказаны за самоубійство.
— Мужайтесь! Еще немного потерпите! восклицалъ Джимъ: — не лучше ли еще потерпѣть нѣсколько часовъ, чѣмъ цѣлую жизнь оставаться въ неволѣ.
— Что мнѣ за дѣло до будущаго, ропталъ Теренсъ: — всё моё въ настоящемъ. Одинъ безумецъ убиваетъ себя сегодня, для того чтобъ избавить себя отъ голодной смерти чрезъ десять лѣтъ. Я буду работать завтра, если доживу.
— Ну же, Джимъ, проворнѣе зови ихъ, скажи, что мы сдаёмся, такъ они пришлютъ намъ чего нибудь перекусить: вѣдь это не въ человѣческой натурѣ добровольно умирать съ голода!
Но ни Джимъ, ни круманъ не соглашались и языкомъ повернуть для того, чтобы сгубить будущее ради настоящаго.
— Какое намъ дѣло до будущаго? сказалъ Колинъ въ отвѣтъ на убѣжденія Джима: — будущее въ рукахъ божіихъ, мы же должны заботиться только о настоящемъ. Должны же мы чѣмъ-нибудь отплатить за то, что насъ накормятъ?
— Я и самъ начинаю такъ думать, сказалъ круманъ: — потому что хуже этого не можетъ быть и если мы умрёмъ съ голода, то разумѣется никогда ужъ не будемъ ихъ рабами.
— Они не захотятъ уморить насъ съ голода, сказалъ Джимъ: — я толковалъ ужь вамъ и прежде, что мы слишкомъ дорого стоимъ для того чтобъ они согласились уморить насъ. Если мы не станемъ работать, то они продалутъ насъ и такимъ образомъ мы добьёмся до Могадора. Если же мы примемся за работу, то намъ вѣкъ вѣковать въ рабствѣ. Умоляю васъ, потерпите еще денёкъ.
— Не могу, отвѣчалъ одинъ.
— И я тоже, подхватилъ другой,
— Дайте только намъ поѣсть, и тамъ увидимъ чья возмётъ. Мнѣ кажется, еслибъ только мнѣ выпить воды, такъ я могъ бы отхлестать всѣхъ арабовъ на свѣтѣ.
— И я также, сказалъ Колинъ.
— И я, подхватилъ Гэрри Блоунтъ.
Матросъ Билль упалъ на земь и почти въ безпамятствѣ, подхватилъ только слово вода и сталъ повторять его со стонами. «Воды! воды!» Круманъ и мичманы присоединились къ этому воплю и всѣ громко на сколько позволяло имъ пересохшее горло, завопили: «Воды! воды!» Арабы повидимому не обращали вниманія на эти вопли о водѣ, за то для дѣтей это было вѣроятно пріятной музыкой, потому что они сбѣжались толпами къ хлѣву и съ явнымъ наслажденіемъ прислушивались къ воплямъ страдальцевъ. Часто повторялись вопли «воды! воды!» въ эту долгую ночь невыразимаго мученія, но звуки становились всё слабѣе, всё жалостнѣе. Вопли моленія къ утру превратились въ тихій стонъ жалобы. Рано утромъ, когда арабы отворили дверь темницы, то матросъ Билль и Колинъ не въ силахъ ужь были подняться на ноги; въ особенности старый морякъ былъ даже въ безсознательномъ состояніи, такъ что всѣ усилія привести его въ себя были напрасны. Тутъ ужь и твёрдость Джима не устояла: онъ готовъ былъ покориться, чтобъ только спасти брата отъ страданія; но хотя онъ и зналъ, что всѣ товарищи согласны сдаться на условіяхъ предлагаемыхъ арабами, однако всё еще откладывалъ необходимость въ томъ сознаться до того времени, пока обнаружится съ какими намѣреніями пришли къ. нимъ арабы.
— Ну что, христіанскія собаки, намѣрены вы заслужить пищу? спросилъ старый шейхъ при входѣ въ хлѣвъ.
Ослабѣвъ отъ голода, почти съума сходя отъ жажды, измученный страданіями брата и его товарищей, Джимъ готовъ былъ отвѣчать утвердительно: но въ тонѣ стараго шейха звучало что-то особенное, и Джимъ рѣшился еще оттянуть согласіе. Судьба шести человѣкъ зависѣла отъ слова, кототорое онъ произнесётъ, и какъ тяжело было ему произнести это слово! Съ силою соображенія изощрённаго муками, Джимъ отвернулся отъ шейха и устремилъ свои взоры на другихъ арабовъ, болѣе близкихъ къ нему. Онъ понялъ, что между ними заранѣе рѣшено, что надо дѣлать и что они не сильно принимали участіе въ ультиматумѣ шейхова вопроса. По ихъ наружности видно было, что недостатокъ участія происходилъ не отъ желанія уморить ихъ съ голода, и Джимъ, вмѣсто того, чтобы разомъ объявить о согласіи покориться, рѣзко отвѣчалъ старому шейху, что всѣ они рѣшились скорѣе умереть, чѣмъ оставаться ихъ рабами.
— Ни одинъ изъ васъ не желаетъ жить, если у насъ не будетъ надежды снова увидать родную страну. Правда, тѣломъ мы слабы, но духомъ мы непоколебимы. Мы хотимъ умереть.
Получивъ такой отвѣтъ, арабы ушли, оставивъ христіанъ въ хлѣвѣ. Круманъ всё время прислушивался къ разговору, и когда арабы уходили, онъ слабымъ голосомъ кликнулъ ихъ, но Джимъ остановилъ его и снова утѣшалъ надеждой, что ихъ твёрдость скоро будетъ вознаграждена. Прошло еще полчаса; самъ Джимъ сталъ сомнѣваться, а что если онъ не такъ понялъ выраженіе, замѣченное имъ на лицахъ приходящихъ арабовъ?
— Что вы тамъ толковали съ ними? прошепталъ Теренсъ: — объяснили ли вы имъ, что мы готовы работать лишь бы дали намъ воды?
— Да — конечно, отвѣчалъ Джимъ, начиная уже сожалѣть, что онъ не поспѣшилъ покориться, пока еще не было поздно.
— Такъ зачѣмъ же они не приходятъ спасти насъ? спросилъ Теренсъ шопотомъ: — горло его пересохло и сжалось отъ отчаянія.
Джимъ удержался отъ отвѣта, а круманъ былъ и тѣломъ и духомъ такъ измученъ, что не могъ обличать его въ неправдѣ. Вскорѣ послѣ этого, Джимъ услышалъ крики стадъ, которыхъ гнали въ городъ и посмотрѣвъ сквозь маленькое отверстіе въ стѣнѣ хлѣва, увидѣлъ, что нѣсколько арабовъ отправлялись въ поле. Неужели онъ ошибся, — неужели арабы ушли, отлагая до завтра ихъ смерть? Испуганный этимъ предположеніемъ, онъ хотѣлъ кричать и звать ихъ назадъ; но всѣ его усилія ограничивались слабымъ шопотомъ.
"Боже! прости мнѣ! думалъ онъ: — мой братъ и его друзья умрутъ прежде чѣмъ ночь наступитъ! Я ихъ убійца и вмѣстѣ я самоубійца.
Мысль эта съ ума сводила Джима; въ припадкѣ бѣшенства возвратились ему сила и голосъ. Теперь его должны услышать, потому что стѣны каменнаго зданія потрясались отъ его бѣшеныхъ криковъ. Онъ бросился къ двери и съ такой силой налёгъ, что дверь вылетѣла, и Джимъ выскочилъ, готовый обѣщать всё, что ни потребуютъ отъ него арабы, чтобы только спасти жизнь товарищей, которыхъ его упорство довело до послѣдней крайности. Однако въ покорности не оказалось нужды: едва онъ выглянулъ за дверь, какъ увидалъ двухъ мущинъ и трёхъ мальчиковъ, которые шли къ хлѣву и несли на блюдахъ ячменную похлёбку и кружки воды. Джимъ одержалъ побѣду въ борьбѣ между господиномъ и человѣкомъ. Старый шейхъ приказалъ отнести пищу и питьё бѣлымъ невольникамъ. Бѣшенство у Джима мигомъ смѣнилось совсѣмъ другого рода припадкомъ. Схвативъ кружку съ водою, Джимъ бросился къ брату Биллю и приподнявъ его, приложилъ кружку къ его губамъ. У Билля не доставало силъ и пить, такъ что надо было вливать ему въ горло понемногу воды. Когда всѣ товарищи напились и проглотили нѣсколько ячменной похлёбки, тогда только Джимъ подумалъ и о себѣ. Дѣйствіе пищи и воды на человѣка умирающаго съ голода имѣетъ почти чудесную силу. Когда всѣ начали оправляться, Джимъ снова поздравилъ своихъ товарищей съ счастливымъ результатомъ ихъ твёрдости.
— Истинно, мы побѣдили! воскликнулъ онъ: — теперь не заставятъ они насъ собирать ихъ жатвы! Насъ будутъ кормить, откармливать, чтобы выгоднѣе продать. Можетъ-быть, повезутъ насъ въ Moгадоръ. Мы должны благодарить Бога за то, что Онъ помогъ намъ выдержать до конца это испытаніе. Еслибъ мы уступили, то потеряли бы на вѣки надежду на свободу.
Прошло еще два дня; всё это время плѣнниковъ кормили похлёбкой два раза въ день. Воды позволялось имъ пить вдоволь съ тѣмъ только условіемъ, чтобъ они сами приносили её изъ колодца. Впрочемъ они терпѣли всевозможныя обиды и ругательства отъ женщинъ и дѣтей, попадавшихся имъ на встрѣчу. Второй круманъ, который въ минуту отчаянія и мученія отъ жажды согласился помогать въ работѣ другимъ невольникамъ, теперь употреблялъ всѣ усилія, чтобъ отдѣлаться отъ работы, но всё напрасно. Каждый вечеръ подходилъ онъ къ хлѣву потолковать съ земляками и съ горестью высказывалъ своё раскаяніе, зачѣмъ не выдержалъ до конца и покорился. Теперь не оставалось ему никакой надежды на освобожденіе, потому что онъ доказалъ свою способность служить и быть полезнымъ своимъ господамъ. На второй день къ вечеру, бѣлые невольники увидѣли въ своей темницѣ трёхъ арабовъ, которыхъ прежде не видали. Они были хорошо вооружены, хорошо одѣты, очень красивы и вообще имѣли внушающую наружность, какой моряки еще не видали между жителями пустыни. Джимъ тотчасъ вступилъ съ незнакомцами въ разговоръ и узналъ, что они купцы, идутъ караваномъ и просили гостепріимства въ здѣшнемъ селеніи на ночь. Арабы были не прочь купить невольниковъ и пришли затѣмъ, чтобы посмотрѣть предлагаемый товаръ.
— Наконецъ-то! воскликнулъ Джимъ: — мы такъ давно желали встрѣтить именно такихъ людей, какъ вы! Мы очень желаемъ, чтобы какой-нибудь купецъ купилъ насъ и отвёзъ бы въ Могадоръ. Тамъ у насъ есть друзья, которые дадутъ за насъ хорошій выкупъ.
Джимъ такъ долго жилъ съ арабами, что отлично выучился говорить на ихъ языкѣ.
— Мнѣ случилось одинъ разъ купить двухъ невольниковъ, замѣтилъ одинъ изъ купцовъ: — вотъ я и доставилъ ихъ съ большими издержками въ Могадоръ. Они увѣряли меня, что навѣрное ихъ консулъ выкупитъ ихъ, а вышло, что тамъ не было никакого консула. Такъ ихъ и не выкупили, а я долженъ былъ вести ихъ назадъ, потерявъ даромъ всѣ хлопоты и расходы такого труднаго путешествія.
— Они были англичане? спросилъ Джимъ.
— Нѣтъ испанцы.
— Ну я такъ и думалъ; за англичанъ непремѣнно дали бы выкупъ.
— Ну нѣтъ, это не всегда бываетъ такъ вѣрно, возразилъ купецъ: — въ Могадорѣ не всегда бываетъ англійскій консулъ, чтобы выкупать своихъ соотечественниковъ.
— Да какое намъ дѣло есть ли тамъ консулъ или нѣтъ? отвѣчалъ Джимъ: — у одного изъ этихъ молодыхъ людей, которыхъ вы видите предъ собой, есть дядя въ Могадорѣ, пребогатѣйшій купецъ; вотъ онъ-то выкупитъ не только своего племянника, но и всѣхъ насъ. Видите этихъ молодыхъ людей — они всѣ трое офицеры англійскаго военнаго корабля. Ихъ отцы въ Англіи всё богачи и всѣ важные шейхи; они сами учились командовать, чтобъ быть начальниками кораблей, когда имѣли несчастье потерпѣть крушеніе у вашихъ береговъ. Говорю вамъ дядя одного изъ нихъ въ Могадорѣ и всѣхъ выкупитъ насъ.
— Покажи, кто изъ нихъ имѣетъ богатаго дядю.
Джимъ указалъ на Гэрри Блоунта, говоря:
— Вотъ этотъ самый младшій изъ нихъ. У его дяди нѣсколько большихъ кораблей, которые ежегодно приходятъ въ Могадоръ съ богатымъ грузомъ.
— Какъ зовутъ его дядю?
Джимъ, понималъ, что для приданія большаго правдоподобія выдуманной имъ исторіи, непремѣнно надо чтобъ кто-нибудь изъ товарищей подтвердилъ его слова и потому обратившихъ къ Гэрри, пробормоталъ:
— Мастеръ Блоунтъ, вы должны что-нибудь сказать — скорѣе — два три слова — всё равно что хотите.
— Ради Бога, выкупите насъ! сказалъ Гэрри соображаясь съ обстоятельствами.
Джимъ и бровью не моргнулъ, поспѣшая передать купцамъ, что дядю Могадарскаго зовутъ Ради Бога выкупите насъ! Арабы раза два три заставили повторить себѣ эти слова, пока сами запомнили ихъ.
— Спроси у мальчика, точно ли онъ увѣренъ, что купецъ Ради Бога выкупите насъ, дастъ выкупъ за всѣхъ васъ?
— Да вѣдь, я уже самъ увѣряю васъ въ томъ… отвѣчалъ Джимъ, а самъ шепнулъ Гэрри: — говорите да, кивните головой, да еще что-нибудь скажите.
— Да, воскликнулъ Гэрри, кивая головой: — мнѣ кажется, я понимаю, что ты говоришь, Джимъ. Всё это справедливо.
— Да, сказалъ Джимъ, обращаясь къ арабамъ: — молодой человѣкъ увѣряетъ, что дядя непремѣнно всѣхъ выкупитъ. Наши родные въ Англіи выплатятъ ему за насъ.
— Ну а что же съ этимъ чернымъ дѣлать? спросили купцы: — вѣдь онъ не англичанинъ?
— Нѣтъ, но онъ говоритъ по-англійски и служилъ на англійскомъ кораблѣ какъ и мы, и слѣдовательно навѣрное будетъ выкупленъ вмѣстѣ съ нами.
Арабы ушли, обѣщаясь на другой день еще разъ, осмотрѣть плѣнниковъ. Послѣ ихъ ухода, Джимъ разсказалъ весь разговоръ свой съ купцами, что ободрило и подкрѣпило новыми надеждами бѣдныхъ плѣнниковъ.
— Говорите и обѣщайте имъ всё, что придётъ вамъ въ голову, сказалъ Гэрри: — нѣтъ никакого сомнѣнія, что насъ выкупятъ только бы попасть намъ въ Могадоръ, хоть я навѣрное знаю, что у меня тамъ нѣтъ никакого дядюшки, да и въ томъ не увѣренъ, есть ли консулъ въ Могадорѣ.
— У насъ одно средство къ спасенію — попасть въ Могадоръ, сказалъ Джимъ: — но внушая арабамъ желаніе доставить насъ въ этотъ портъ, какъ бы не надѣлать хуже. Понятно, что покупая насъ, они надѣются сдѣлать выгодную спекуляцію; но если обнаружится моя ложь прежде чѣмъ имъ удастся выручить за насъ хорошую цѣну, то они съ меня взыщутъ. А ты, продолжалъ онъ, обращаясь къ круману: — не подавай имъ ни малѣйшаго подозрѣнія, что умѣешь говорить по ихнему, потому что они тогда не дадутъ за тебя и одного доллара. Когда они опять придутъ завтра утромъ, то ты старайся разговаривать по-англійски съ товарищами такъ чтобъ арабы слышали; тогда они повѣрятъ что и за тебя выкупъ получатъ.
На слѣдующій день опять пришли купцы въ хлѣвъ, и по ихъ желанію невольники вышли на открытое мѣсто, гдѣ можно было лучше осмотрѣть ихъ. Убѣдившись, что всѣ они въ силахъ совершить длинный путь, одинъ изъ купцовъ сказалъ Джиму:
— Послушай, мы купимъ всѣхъ васъ, но съ тѣмъ, чтобы вы дали намъ удостовѣреніе, что дѣйствительно не обманываете насъ и соглашаетесь на наши условія. Скажи племяннику англійскаго купца, что мы требуемъ за каждаго изъ васъ по сту пятидесяти испанскихъ доллэровъ.
Джимъ передалъ это Гэрри, который не задумавшись изъявилъ согласіе, что эта сумма будетъ выплачена.
— Какъ имя его дяди? Пускай онъ самъ назовётъ его.
— Ради Бога выкупите насъ! воскликнулъ Гэрри.
Арабы переглянулись, какъ будто хотѣли сказать: «оно точно такое и есть!»
— Теперь, сказалъ одинъ изъ купцовъ: — я вамъ скажу, какое будетъ вамъ наказаніе, если вы обманули насъ. Если мы доставимъ васъ въ Могадоръ и окажется, что тамъ нѣтъ никого, кто бы выкупилъ васъ, — если молодой человѣкъ, который говоритъ, что у него тамъ дядя, сказалъ ложь, то мы перерѣжемъ ему горло, а всѣхъ остальныхъ погонимъ назадъ въ пустыню и тамъ продадимъ на вѣчное рабство. Скажи же ему это.
— Они покупаютъ насъ, передавалъ Джимъ, Гэрри Блоунту: — но если никто не выкупитъ насъ въ Могадорѣ, то они обѣщаютъ перерѣзать вамъ горло за ложь.
— И прекрасно! отвѣчалъ Гэрри улыбаясь: — всё же будетъ лучше чѣмъ оставаться въ вѣчномъ рабствѣ въ Сахарѣ.
— Взгляните же на крумана, да поговорите съ нимъ, подсказалъ ему старикъ Билль.
Гэрри понялъ намёкъ и обратился къ африканцу.
— Надѣюсь, что и тебя они купятъ, а потомъ всѣхъ насъ выкупятъ въ Могадорѣ. Послѣ всѣхъ услугъ, которыя ты намъ оказалъ, всѣмъ намъ непріятно было бы тебя бросить.
— Онъ согласенъ, чтобы вы убили крумана, если за него не дадутъ выкупа, обратился Джимъ жь арабамъ, — но онъ никакъ не можетъ обѣщать вамъ за негра болѣе ста доллэровъ. Его дядя не захочетъ больше платить.
Нѣсколько минутъ купцы толковали между собой вполголоса, потомъ одинъ изъ нихъ сказалъ:
— Такъ и быть, пускай за негра сто доллэровъ. А теперь готовьтесь къ дорогѣ. Завтра на разсвѣтѣ мы отправляемся въ путь.
Купцы ушли расплачиваться съ бедуинами за купленный товаръ и готовиться къ скорому отъѣзду. Нѣсколько минутъ бѣлые невольники только произносили восторженныя восклицанія отъ радостной надежды, что опять узнаютъ свободу. Джимъ передалъ имъ всё, что касалось крумана.
— Я знаю характеръ арабовъ, сказалъ Джимъ: — еслибъ я не поторговавшись съ ними согласился на всѣ ихъ условія, то имъ въ голову сей часъ же запало бы подозрѣніе, что мы хотимъ только надуть ихъ. Кромѣ того, круманъ не англійскій подданный и потому очень много можетъ представиться препятствій. Вотъ почему надо было на него спустить цѣну.
Вскорѣ послѣ ухода купцовъ, принесено было бѣлымъ невольникамъ добавочное подкрѣпленіе силъ и по обилію припасовъ видно было, что ихъ подчуютъ новые господа. Такое начало было хорошимъ предзнаменованіемъ для будущаго и ночь была проведена въ такомъ спокойномъ и пріятномъ снѣ, какого они не испытывали съ тѣхъ поръ, какъ вступили на негостепріимные берега Сахары. Рано утромъ разбудили купленныхъ рабовъ и приказали имъ готовиться въ путь. Купцы, кромѣ того купили у своихъ хозяевъ трёхъ ословъ, на которыхъ невольникамъ приказано было ѣхать поочередно. Но Гэрри Блоунтъ заслужилъ особенное отличіе предъ остальными товарищами. Какъ племянникъ богатаго купца «Ради Бога выкупите насъ» онъ считался достойнымъ большей милости и потому его посадили на верблюда. Напрасно онъ протестовалъ противъ такого возвышенія надъ своими друзьями, — арабы и слушать не хотѣли его возраженій, да и самъ онъ добровольно покорился, когда Джимъ сказалъ ему:
— Они воображаютъ, что всѣ мы будемъ выкуплены вашимъ родственникомъ, и вы должны всё дѣлать, чтобъ не разочаровать ихъ. Всякіе пустяки могутъ возбудить ихъ подозрительность. Кромѣ того, такъ какъ вы несёте отвѣтственность за всѣхъ, — вамъ одному перерѣжутъ горло, коли денегъ недостанутъ, — то вы и заслуживаете нѣкотораго почета, какъ вознагражденіе за возможную кару.
Второй круманъ ушедшій въ поле вмѣстѣ съ черными невольниками, жалъ ячмень въ то время, какъ купцы отправились въ путь и потому не могъ проводить своего болѣе счастливаго земляка. Проѣхавши около двѣнадцати миль по плодоносной странѣ, съ обработанными полями, арабскіе купцы достигли до огромнаго водоёма, гдѣ и остановились на ночлегъ. Вода сохранялась въ каменномъ бассейнѣ, который былъ такъ устроенъ, что въ него скатывались всѣ дождевые ручьи изъ узкихъ овраговъ, спускавшихся съ горъ на сѣверѣ. Джимъ и прежде здѣсь бывалъ и потому разсказывалъ своимъ товарищамъ, что этотъ водоёмъ устроенъ какимъ-то благодѣтелемъ человѣчества, память котораго высоко чтится между арабами и который умеръ болѣе ста лѣтъ назадъ. Въ ту же ночь, круманъ оставшійся въ неволѣ неожиданно появился въ ихъ стоянку, думая, что онъ могъ бѣгствомъ избавиться отъ своихъ господъ. При захожденіи солнца, ему удалось спрятаться между стогами: когда же его хозяева ушли въ селеніе, — онъ побѣжалъ по слѣдамъ купеческаго каравана. Но не долго улыбалась ему надежда на возможность свободы. На слѣдующее утро когда караванъ готовился въ путь, вдали появились три араба на быстроногихъ верблюдахъ и вскорѣ Ріасъ Абдалла Эдцедъ и два его спутника приблизились къ нимъ. Они гнались вслѣдъ за убѣжавшимъ круманомъ и были въ сильной ярости за безпокойство, которое онъ надѣлалъ имъ. Молоденькіе мичманы до того опечалились, что бѣднаго крумана опять утащутъ въ неволю, что купцы сжалились надъ ними и предложили бедуинамъ купить и его; но шейхъ Ріасъ Абдалла и слышать не хотѣлъ продать его за разсудительную цѣну и требовалъ за него гораздо дороже, чѣмъ за остальныхъ, потому что онъ доказалъ на опытѣ, сколько онъ можетъ принести пользы при уборкѣ полей. Оказалось, что польза, которую онъ приносилъ своимъ хозяевамъ была гораздо дороже, чѣмъ сколько купцы могли за него заплатить. Бѣднягу опять потащили въ неволю, отъ которой онъ на минуту надѣялся освободиться.
— Теперь сами видите, какъ я былъ правъ, сказалъ Джимъ: — еслибы и мы согласились жать, то никогда бы намъ не видать свободы, потому что мы за одинъ годъ больше бы наработали, чѣмъ сколько теперь имъ заплачено за насъ. И тогда суждено было бы намъ погибать въ вѣчной неволѣ.
Всѣ товарищи признали справедливость его замѣчанія, но вмѣстѣ съ тѣмъ вполнѣ сознавали, что счастливая судьба досталась имъ совсѣмъ не заслуженно, потому что еслибъ не твёрдость Джима, то конечно они покорились бы всѣмъ желаніямъ своихъ хозяевъ. Послѣ другого перехода, купцы приблизились къ такому мѣсту, гдѣ было нѣсколько колодезей, — вокругъ которыхъ расположился уже многочисленный караванъ арабовъ, перекочевывавшихъ на другое мѣсто съ своими стадами. Нашимъ морякамъ представился случай близко наблюдать за обычаями и привычками кочеваго племени. Тутъ же въ первый разъ они видѣли, какъ арабы бьютъ масло. Кожаный мѣшокъ наполнили разнымъ моловомъ отъ верблюдицъ, ослицъ, козъ, овецъ, всё это смѣшали вмѣстѣ и повѣсили на высокій шесть отъ палатки; и заставили ребёнка раскачивать его до тѣхъ поръ, пока масло сдѣлалось. Сыворотка, оставшаяся отъ масла была вылита, а масло вытащено изъ мѣха грязными черными пальцами женщины, Арабы увѣряютъ, что честь изобрѣтенія какъ дѣлать масло принадлежитъ ихъ народу, хоть по правдѣ сказать, они не заслуживаютъ большой благодарности потому, что до сихъ поръ еще не умѣютъ порядкомъ его дѣлать. Необходимость сохранять молоко въ кожаныхъ мѣшкахъ во время продолжительнаго путешествія, по неволѣ довела ихъ до этого открытія: мѣхи бьются взадъ и вперёдъ на спинахъ верблюдовъ, молоко натурально превращается въ масло. Послѣ этого очень не мудрено было догадаться какъ дѣлать масло, и оставаясь на мѣстѣ. Тутъ же въ первый разъ угостили нашихъ моряковъ ячменными пирогами и съ масломъ, что показалось имъ необыкновенно вкусно, не смотря на грязный способъ приготовленія. Вечеромъ, три купца и нѣсколько другихъ арабовъ усѣлись въ кружокъ, закурили трубку и передавали её изъ рукъ въ руки. Каждый долго затягивался и потомъ передавалъ чубукъ сосѣду по лѣвую руку. Угощаясь трубкой, они вели оживлённый разговоръ, въ которомъ часто слышалось слово Свирахъ, то-есть понашему Могадоръ.
— Они толкуютъ о насъ, сказалъ Джимъ: — и намъ непремѣнно надо узнать по какому случаю, а то не вышло бы бѣды. Круманъ, продолжалъ онъ, обращаясь къ африканцу: — они не знаютъ, что ты маракуешь по ихнему, ложись-ка поближе къ нимъ, да притворись будто спишь, а самъ слова не пророни. Если же я подойду къ нимъ, такъ они сейчасъ прогонятъ меня.
Круманъ исполнилъ какъ было ему сказано. Безпечно шатался онъ около кружка, будто отыскивая мѣстечка помягче, гдѣ бы расположиться на ночлегъ. Вотъ и нашлась славная постель въ семи или восьми шагахъ разстоянія отъ бесѣдовавшихъ арабовъ.
— Сколько разъ мнѣ случалось обманываться въ надеждахъ получить свободу, прошепталъ Джимъ: — такъ что мнѣ и теперь съ трудомъ вѣрится. Эти разбойники толкуютъ о Могадорѣ и что-то не хорошо посматриваютъ на насъ. Э! что это значитъ, «больше чѣмъ вы можете получить въ Могадорѣ.» Кажется эти арабы предлагаютъ имъ купить насъ. Въ такомъ случаѣ, да будетъ надъ ними проклятіе ихъ пророка.
Бесѣда арабовъ длилась далеко за полночь, всё это время моряки съ нетерпѣніемъ поджидали крумана. Наконецъ онъ явился, когда арабы разошлись спать по палаткамъ. Товарищи окружили его, нетерпѣливо желая знать въ чемъ дѣло и что онъ слышалъ.
— Слышалъ-то я слишкомъ много, отвѣчалъ онъ на ихъ вопросы: — слишкомъ много и вѣсти не совсѣмъ хорошія.
— Ну, такъ что же?
— Двое изъ насъ завтра будутъ проданы.
— Кто же именно?
— Неизвѣстно. Завтра всѣхъ будутъ осматривать, но купятъ только двухъ.
Изъ разговора арабовъ, круманъ могъ понять, что одинъ изъ желавшихъ купить былъ скотоводъ, владѣлецъ многочисленныхъ стадъ и что онъ недавно былъ въ Могадорѣ. Онъ то и толковалъ купцамъ, что они не получатъ большаго выкупа за своихъ невольниковъ въ этомъ городѣ и что очень можетъ случиться, что выкупъ не выкупитъ даже расходовъ такого долгаго и затруднительнаго путешествія. Притомъ онъ увѣрялъ арабскихъ купцовъ, что ни одинъ христіанскій консулъ, ни иностранный купецъ въ Могадорѣ не дастъ за выкупъ шести бѣлыхъ невольниковъ столько сколько онъ заплатитъ за двухъ или трёхъ, что не всегда находятся охотники платить наличныя деньги и что при выкупѣ невольника смотрятъ не на его цѣнность, а на время и издержки, которыя потребовались для доставленія его на мѣсто. Подъ вліяніемъ такихъ убѣжденій, арабскіе купцы согласились продать двухъ невольниковъ скотоводу, думая, что пожалуй за остальныхъ четырёхъ не получатъ такой выгодной платы при окончаніи путешествія. Скотоводъ отложилъ выборъ до завтрашняго утра.
— Вотъ и опять попали на подводный камень! воскликнулъ Джимъ, когда круманъ кончилъ свой разсказъ: — но только свобода или смерть должны разлучить насъ. Наши хозяева во что бы ни стало должны доставить насъ въ Могадоръ. Предъ нами новая преграда; но мы должны съ твёрдостью преодолѣть её. Одинъ разъ твёрдость спасла насъ, — она спасётъ насъ и въ другой разъ.
Согласившись повиноваться наставленіямъ Джима, всѣ легли тутъ же на земь, стараясь искать облегченія во снѣ. Утромъ, когда они сидѣли за завтракомъ, подошолъ къ нимъ гуртовщикъ, чтобы сдѣлать выборъ.
— Кто изъ нихъ говоритъ по-арабски? спросилъ онъ у купцовъ.
Ему указали на Джима, который тотчасъ былъ выбранъ.
— Скажи имъ, Джимъ, чтобъ они и меня купили съ тобой, сказалъ старикъ Билль: — такъ мы вмѣстѣ съ тобой и поплывёмъ, хоть и то сказать, мнѣ очень жаль разстаться съ молодыми господами.
— Если будетъ мнѣ удача, такъ ни съ ними, ни со мной не надо разставаться, сказалъ Джимъ: — только опять придётся потерпѣть муку. Но дѣлать нечего, терпите и не сдавайтесь — другого спасенія нѣтъ.
Осмотрѣвъ остальныхъ невольниковъ, гуртовщикъ выбралъ Теренса. Джимъ и Теренсъ, — вотъ кто удостоился дорогой цѣны. Купцы согласны были на предлагаемыя условія, и когда торгъ уже рѣшался, подошолъ къ нимъ Джимъ. Онъ твёрдо убѣждалъ ихъ, что онъ и его товарищи рѣшились лучше умереть, чѣмъ быть въ разлукѣ, что они поклялись не приниматься за работу, пока будутъ въ неволѣ и что они непремѣнно требуютъ, чтобъ ихъ доставили въ Могадоръ. Купцы и покупатель только улыбнулись на эту помѣху и продолжали переговоры. Напрасно Джимъ взывалъ къ ихъ корыстолюбію, напоминая имъ, что купецъ «Ради Бога выкупите насъ!» дастъ за нихъ гораздо высшую цѣну за него и его товарищей. Не смотря на всѣ его убѣжденія и доказательства, торгъ былъ заключенъ и Джимъ съ Теренсомъ были переданы новому хозяину. Купцы покончивъ торгъ, сѣли на верблюдовъ и приказали остальнымъ невольникамъ слѣдовать за ними. Гэрри Блоунтъ, Колинъ и матросъ Билль въ отвѣтъ на это приказаніе усѣлись угрюмо на пескѣ. Другое приказаніе было произнесено рѣзкимъ тономъ, обличавшемъ ярость накипавшую въ сердцѣ купцовъ.
— Повинуйтесь имъ! воскликнулъ Джимъ: — ступайте; мы съ мастеромъ Теренсомъ пойдёмъ за вами. Мы потягаемся еще съ ними — не взять имъ меня живымъ.
Колинъ и Билль сѣли на ословъ, Гэрри на верблюда, и арабскіе купцы, повидимому, вполнѣ удовлетворились поспѣшнымъ повиновеніемъ невольниковъ по первому признаку гнѣва своихъ господъ.
Джимъ и Теренсъ попытались было послѣдовать за ними; но ихъ новый господинъ приготовился уже къ этому и по одному его слову нѣсколько спутниковъ схватили ихъ и крѣпко связали обоихъ. Угроза Джима, что не возьмутъ его живымъ оказалась только пустымъ хвастовствомъ. Гэрри, Колинъ и Билль повернулись назадъ, соскочили на земь, показывая явную рѣшимость оставаться съ товарищами.
— Такъ видно христіанскія собаки не хотятъ получить свободы! воскликнулъ одинъ изъ купцовъ: — въ такомъ случаѣ Аллахъ запрещаетъ насильно принуждать ихъ къ волѣ. Кто хочетъ купить ихъ?
Слова эти совершенно разстроили планы Джима: онъ понялъ, что отнималъ у товарищей единственную возможность получить свободу.
— Ступайте! ступайте! закричалъ онъ: — не сопротивляйтесь имъ. Они доставятъ васъ въ Могадоръ — не упускайте этого случая.
— Мы не покинемъ тебя, Джимъ, сказалъ Билль: — не промѣняемъ тебя даже на свободу — по-крайней-мѣрѣ я не покину тебя — не бойся!
— Разумѣется не оставимъ, развѣ принудятъ силой, подхватилъ Гэрри: — не отъ васъ ли мы слышали, что мы не должны разставаться.
— А не вы ли обѣщались покоряться моимъ совѣтамъ? сказалъ Джимъ: — говорю вамъ теперь не сопротивляйтесь. Ступайте за ними, если хотите узнать свободу.
— Джимъ лучше знаетъ что дѣлать, замѣтилъ Колинъ: — послушаемъ его.
Съ нѣкоторымъ отвращеніемъ Гэрри и Билль готовились повиноваться; но только что они повернулись, какъ Джимъ опять позвалъ ихъ, говоря, чтобъ они не покидали его и настаивали бы на рѣшимости не разставаться.
— Вѣрно бѣднякъ съ ума сошолъ, подумалъ Гэрри Блоунтъ, опять повёртываясь: — въ такомъ случаѣ нельзя руководиться его совѣтами; притомъ же намъ никакъ нельзя покинуть Теренса. Какъ можно разстаться съ нимъ?
И всѣ втроёмъ они вернулись къ тому мѣсту, гдѣ Джимъ и Теренсъ лежали связанные на пескѣ и съ рѣшительнымъ видомъ сѣли около нихъ. Внезапная перемѣна въ совѣтахъ Джима происходила отъ того, что онъ въ то время подслушалъ нѣсколько словъ изъ разговора арабовъ. Видя, что купцы готовы всѣхъ невольниковъ продать вмѣстѣ, чтобы только избавиться отъ хлопотъ, Джимъ не хотѣлъ лишать брата и его товарищей случая получить свободу. По этой причинѣ онъ просилъ предоставить его и Теренса на произволъ судьбы. Но не успѣлъ онъ убѣдить Гэрри и его товарищей покориться и слѣдовать за купцами, какъ вдругъ услышалъ, что гуртовщикъ купившій его и Теренса отказывался отъ покупки другихъ, да и другіе арабы не могли или не хотѣли покупать ихъ. Тогда купцы объявили, что въ такомъ случаѣ они и тѣхъ двухъ возьмутъ назадъ. Въ душѣ Джима воскресли надежды, что сопротивляясь приказаніямъ своего новаго хозяина, онъ и Теренсъ могутъ быть возвращены прежнимъ хозяевамъ, и доставлены, въ Могадоръ. Съ этой надеждой, онъ поспѣшилъ перемѣнить свой прежній совѣтъ повиноваться на просьбу не покидать ихъ. Нѣсколько словъ объяснили его мнимонепонятное поведеніе и тогда товарищи опять обѣщали сопротивляться всѣмъ попыткамъ разлучить ихъ. Купцы напрасно прибѣгали къ угрозамъ и убѣжденіямъ, чтобы христіанскія собаки повиновались. Сначала угрозы ихъ ограничивались словами, потомъ перешли къ дѣйствительнымъ побоямъ. Гэрри, которому прежде показывали такой почотъ, теперь быль битъ до тѣхъ поръ, пока его жалкая одежда покрылась кровью. Не желая видѣть какія мученія выносили друзья вслѣдствіе его эгоистическаго желанія, Джимъ опять совѣтовалъ Гэрри и остальнымъ покориться приказанію ихъ господъ. Въ этомъ совѣтѣ горячо помогалъ ему Теренсъ. Но Гэрри объявилъ твёрдую рѣшимость не разставаться съ товарищами; Колинъ и Билль тоже готовы были вытерпѣть всѣ мученія; круманъ, зная, что вся его надежда на спасеніе зависитъ отъ его вѣрности къ бѣлымъ невольникамъ, тоже упорно стоялъ на своёмъ и не хотѣлъ сдаваться. Видя, что всѣ убѣжденія не помогаютъ и не имѣя силъ смотрѣть какъ мучатъ его брата и товарищей, Джимъ попробовалъ еще разъ обратиться съ просьбою къ прежнимъ хозяевамъ.
— Купите насъ опять и отвезите въ Могадоръ, какъ прежде обѣщали. Вы увидите, какъ всѣ мы весело за вами послѣдуемъ. А тамъ, вамъ хорошо заплатятъ за насъ, клянусь вамъ. Одинъ изъ купцовъ чувствовалъ довѣріе къ словамъ Джима и потому предложилъ гуртовщику перекупить на свой счотъ Джима и Теренса; но ихъ новый хозяинъ и слышать не хотѣлъ такъ легко разстаться съ своей новою покупкою. Толпы мущинъ, женщинъ и дѣтею собрались вокругъ спорнаго мѣста и со всѣхъ сторонъ слышались крики. «Убейте христіанскихъ собакъ! какъ они смѣютъ противиться волѣ правовѣрныхъ!» Совѣтъ этотъ подавали конечно тѣ люди, которые не имѣли денежныхъ интересовъ въ спорномъ имуществѣ. Но купцы, которые потратили большую сумму на покупку бѣлыхъ невольниковъ не имѣли никакого желанія приносить жертвы для удовлетворенія возмутившейся толпы. У нихъ оставалось одно средство, чтобы преодолѣть нечаянныя затрудненія: силою разлучить бѣлыхъ невольниковъ, своихъ четырёхъ увезть съ собой, остальныхъ двухъ предоставить покупщику, который не хотѣлъ возвращать купленный товаръ. Для выполненія этого плана необходимо было прибѣгнуть къ помощи присутствующихъ; но за этимъ дѣло не стало. Нѣсколько сильныхъ рукъ схватили Гэрри, посадили его на верблюда и крѣпко привязали къ сѣдлу. Колинъ, Билль и круманъ точно также были усажены верхомъ на ословъ и ноги ихъ были крѣпко связаны. За небольшую сумму денегъ, предложенную купцами, двое изъ предстоящихъ согласились сопровождать ихъ, чтобы покараулить бѣлыхъ невольниковъ до границы Мавританской Имперіи, на два дня пути отъ этого мѣста. Когда купеческій караванъ готовъ былъ тронуться съ мѣста, одинъ изъ купцовъ обратился къ Джиму съ слѣдующимъ замѣчаніемъ:
— Скажи молодому человѣку — племяннику купца "Ради Бога выкупите насъ, " что такъ какъ мы отправляемся въ Могадоръ только въ той надеждѣ, что его исторія справедлива, то и доставимъ его туда, хочетъ онъ или нѣтъ; по если окажется, что онъ обманулъ насъ, — то пускай онъ это знаетъ: онъ долженъ умереть.
— Онъ не обманывалъ васъ, отвѣчалъ Джимъ: — доставьте только его и всѣхъ насъ его товарищей и вы сами увидите какую награду за то получите.
— Такъ за чѣмъ же они такъ неохотно отправляются?
— За тѣмъ, что не желаютъ съ нами разставаться.
— Неблагодарныя собаки! развѣ они не должны благодарить за своё собственное счастье? Неужто мы должны исполнять ихъ волю отъ того, что они наши невольники?
Пока продолжался этотъ разговоръ, другіе два купца выѣхали впередъ каравана; еще минута и Гэрри Блоунтъ и Колинъ разстались съ своимъ старымъ товарищемъ — Теренсомъ безъ всякой надежды, когда-нибудь увидѣться съ нимъ. Впродолженіи перваго часа путешествія Гэрри съ товарищами ѣхали почти лежа на спинѣ, крѣпко привязанные къ сѣдламъ животныхъ. Такая новая метода ѣзды показалась имъ такъ непріятна, что они уполномочили крумана сообщить ихъ господамъ, что они добровольно будутъ сопровождать ихъ, не дѣлая никакого сопротивленія, лишь бы отвязали ихъ и позволили свободно ѣхать. Это былъ первый случай, когда круманъ далъ имъ знать, что умѣетъ говорить по-арабски. Сначала его порядкомъ поругали и поколотили, зачѣмъ онъ такъ долго скрывалъ свои знанія, потомъ бѣлыхъ невольниковъ отвязали, и приказали имъ ѣхать впереди всѣхъ, подъ строгимъ присмотромъ нанятыхъ сторожей. Путешествіе продолжалось до поздней ночи, пока караванъ подъѣхалъ къ высокой каменной оградѣ, окружавшей небольшое селеніе. Невольниковъ отвели въ селеніе и тотчасъ заперли за ними ворота; хозяева ихъ вздохнули свободнѣе, увѣрившись въ безопасности своего товара, съ удовольствіемъ приняли предлагаемое гостепріимство и вошли въ домъ мѣстнаго шейха, отдавъ приказаніе накормить невольниковъ. Послѣ вкуснаго ужина, состоявшаго изъ ячменнаго хлѣба и молока, невольники были отведены въ хлѣвъ, который служилъ имъ спальнею. Большую часть ночи они провели безъ сна, сражаясь съ несмѣтнымъ количествомъ блохъ. Никогда еще не случалось имъ встрѣчать блохъ такихъ огромныхъ размѣровъ и съ такимъ ненасытнымъ апетитомъ. Передъ утромъ, измученные плѣнники заснули и въ благодатномъ снѣ забыли свои надежды и свои муки. Не задолго до времени назначеннаго къ отъѣзду, разбудилъ ихъ арабъ, принесшій имъ завтракъ; тогда только они съ удивленіемъ увидѣли какъ высоко стояло солнце на горизонтѣ. Зачѣмъ не разбудили ихъ раньше? За чѣмъ такое замедленіе? Въ душѣ каждаго зашевелился инстинктивный страхъ, вѣрно опять какая нибудь бѣда, опять новая преграда на дорогѣ къ освобожденію! Часы проходили за часами, а всё невидать ихъ хозяевъ. Бѣдняки терзались неизвѣстностью, тщетно стараясь отгадать причины, задержавшія ихъ путешествіе. Зная, что купцы непремѣнно хотѣли доставить ихъ въ Могадоръ и какъ можно скорѣе, моряки были увѣрены, что замедленіе могло происходить только отъ какой-нибудь новой, грозившей имъ бѣды. Около вечера пришли къ нимъ хозяева. При этомъ свиданіи осуществились всѣ ихъ самыя страшныя предположенія. Съ помощью крумана, одинъ изъ купцовъ объяснилъ Гэрри Блоунту, что онъ обманулъ ихъ, что шейхъ предложившій имъ гостепріимство, часто бываетъ въ Могадорѣ и знакомъ со всѣми иностранными купцами и увѣряетъ, что тамъ нѣтъ ни одного купца, котораго бы звали: «Ради Бога выкупите насъ!» По его увѣреніямъ, они видятъ теперь, что были обмануты и что доставленіемъ бѣлыхъ невольниковъ въ Могадоръ, они только разорятъ себя, не получивъ никакой выгоды.
— Убить тебя мы не убьёмъ, продолжалъ купецъ, обращаясь къ Гэрри Блоунту: — потому что мы не хотимъ понапрасну терять и время, и хлопоты, и расходы, по доставленію васъ на такое далёкое разстояніе. Нѣтъ, своего мы не станемъ терять. Но мы увезёмъ всѣхъ васъ назадъ на другой край пустыни и продадимъ васъ за ту цѣну, какую дадутъ за васъ.
Гэрри просилъ крумана передать купцамъ, что онъ не сталъ бы добровольно подвергать опасности жизнь свою и своихъ товарищей, но что его исторія справедлива, и что дѣйствительно въ Могадорѣ у него есть другъ, который навѣрное всѣхъ ихъ выкупитъ. Если же во время ихъ прибытія дядя его будетъ въ отсутствіи, то и въ этомъ случаѣ большой разницы нѣтъ, потому что англійскій консулъ непремѣнно выкупитъ ихъ.
— Скажи имъ продолжалъ Гэрри: — если они доставятъ насъ въ Могадаръ и не получатъ за насъ выкупа, то я готовъ умереть. Пускай они тогда убьютъ меня. Скажи имъ, что я прошу ихъ не продавать насъ до тѣхъ поръ пока они не удостовѣрятся, что слова мои ложь и еще прошу не дѣлать себѣ и намъ вреда, ввѣряясь словамъ постороннихъ людей.
На эти убѣжденія, купцы, дали слѣдующій отвѣтъ:
— Мы слышали, что невольники, привезённые изъ пустыни въ Марокскую Имперію, прибѣгаютъ иногда подъ покровительство правительства, которое тогда силою освобождаетъ ихъ, ничего не заплативъ за выкупъ и такимъ образомъ люди доставившіе ихъ туда, не получаютъ даже спасибо за труды.
Одинъ изъ купцовъ, какъ видно было, готовъ былъ вѣрить увѣреніямъ Гэрри Блоунта, но находился подъ вліяніемъ остальныхъ товарищей, такъ что всѣ доказательства молодаго англичанина, увѣрявшаго что его родители богаты, что онъ и его товарищи имѣютъ огромное значеніе въ своей странѣ, какъ морскіе офицеры, были напрасны и не убѣдили тѣхъ, для кого они говорились. Наконецъ купцы ушли, оставивъ Гэрри и Колина въ глубокомъ отчаяніи, между тѣмъ какъ старикъ Билль и круманъ казались совершенно равнодушны, къ своей будущей судьбѣ. Угроза вернуть ихъ въ пустыню такъ ошеломила ихъ, что они казалось отъ ужаса потеряли всякую способность мышленія. Надежда, страхъ, энергія казалось покинули стараго матроса; бывало онъ всегда имѣлъ привычку вслухъ выражать свои мысли, а тутъ ужь и духу у него не хватало, покрайней мѣрѣ ругнуть хорошенько своихъ мучителей. Поздно вечеромъ на второй день ихъ пребыванія въ селеніи, два всадника постучались у воротъ, прося гостепріимства. Долго за полночь сидѣли купцы съ вновь прибывшими гостями и тамошнимъ шейхомъ. Не смотря на то, они поднялись до разсвѣта, чтобы готовиться въ путь. Бѣлымъ невольникамъ принесёнъ былъ завтракъ съ приказаніемъ, какъ можно скорѣе съѣсть его и тогда помогать хозяевамъ въ приготовленіяхъ къ дорогѣ. Тутъ же имъбыло сказано, что ихъ везутъ назадъ въ Сахару и тамъ продалутъ.
— Идти ли назадъ или лучше умереть? спросилъ Колинъ: — по моему, вѣдь умирать надо когда-нибудь, а смерть кажется лучше, чѣмъ всѣ эти ужасы странствованія по пустынѣ.
Никто не отвѣчалъ; отчаяніе всѣми овладѣло. Купцы принуждены были сами осѣдлать для нихъ ословъ, и именно въ ту минуту, когда они прибѣгали къ насильственнымъ средствамъ, чтобы посадить своихъ непокорныхъ невольниковъ верхомъ, имъ пришли сказать, что хаджи-пилигримъ желаетъ переговорить съ христіанами. Вскорѣ послѣ этого показался одинъ изъ всадниковъ прибывшихъ въ прошлую ночь; медленными шагами приближался онъ къ невольникамъ. Хаджи былъ высокій, почтеннаго вида арабъ, съ длинною сѣдою бородой, закрывавшей почти всю грудь. Онъ совершилъ путешествіе ко гробу Магомета и потому имѣлъ право на уваженіе и гостепріимство всякаго истиннаго мусульманина, гдѣ бы онъ ни странствовалъ. Посредствомъ крумана, онъ предлагалъ плѣнникамъ много вопросовъ и повидимому принималъ искреннее участіе въ судьбѣ несчастныхъ, стоявшихъ предъ нимъ. Послѣ многихъ распросовъ, Хаджи узналъ имя корабля, на которомъ они потерпѣли крушеніе, продолжительность времени, проведеннаго ими въ неволѣ, образъ обращенія съ ними, слѣдствіемъ котораго былъ ихъ жалкій изнурённый видъ. Послѣ этого старикъ сталъ распрашивать объ ихъ родственникахъ и друзьяхъ. Гэрри разсказалъ ему, что у него и у Колина есть родители, братья и сёстры, которые теперь вѣроятно оплакиваютъ смерть ихъ; что они и остальные товарищи непремѣнно будутъ выкуплены, если-бъ только кто нибудь взялся доставить ихъ въ Могадоръ и что ихъ настоящіе владѣльцы обѣщались доставить ихъ туда, но теперь ихъ отговорили отъ этого намѣренія ложными увѣреніями, что они не получатъ вознагражденія за свои хлопоты.
— Постараюсь сдѣлать всё, чѣмъ только можно помочь вамъ, сказалъ Хаджи, выслушавъ разсказъ Гэрри, переданный ему крумапомъ. — Одному изъ вашихъ соотечественниковъ я обязанъ благодарностью, и хочу заплатить ему за это. Когда я захворалъ въ Каирѣ и терпѣлъ недостатокъ даже въ пищѣ, — офицеръ съ англійскаго корабля далъ мнѣ золотую монету. Эта монета сохранила мнѣ жизнь и была причиной моего счастья, потому что съ ея помощью я могъ продолжать своё путешествіе и доѣхать до друзей. Мы всѣ дѣти одного Бога и наша обязанность помогать другъ другу. Погодите, я переговорю съ вашими хозяевами.
Старый пилигримъ обратился къ трёмъ купцамъ, и сказалъ:
— Друзья мои, вы дали слово доставить этихъ христіанскихъ плѣнниковъ въ Могадоръ, гдѣ за нихъ дадутъ выкупъ. Развѣ вы нечестивцы, и не боитесь Бога, что нарушаете данное слово?
— Мы боимся, чтобъ они не обманули насъ, отвѣчалъ одинъ изъ купцовъ: боимся также привезти ихъ во владѣнія Марокскаго императора; тамошнее правительство можетъ отнять ихъ, не предоставивъ намъ никакого вознагражденія. Мы бѣдные люди и почти всё наше имущество пошло въ уплату за этихъ невольниковъ. Нельзя же требовать, чтобы по ихъ милости мы разорились?
— Вы нечего не потеряете, если только доставите ихъ съ собой въ Могадоръ. Они принадлежатъ такому государству, правительство котораго не терпитъ, чтобы его подданные оставались въ неволѣ. Въ Могадорѣ нѣтъ англійскаго купца, который отказался бы дать за нихъ выкупъ, а если бы кто рѣшился сдѣлать отказъ, то врядъ ли онъ осмѣлится вернуться на свою родину. Болѣе чѣмъ гдѣ-нибудь вы получите за нихъ вознагражденіе въ Могадорѣ.
— Но они могутъ выдать себя губернатору и насъ пожалуй выгонятъ изъ Могадора, не заплативъ за нихъ ни одного доллара. Вѣдь бывали такіе случаи. Вотъ и добрый шейхъ здѣшняго селенія лично знаетъ арабскаго купца, съ которымъ именно такъ было поступлено. Онъ разорился, а губернаторъ получилъ за его невольниковъ выкупъ и положилъ его въ свой карманъ.
На такой аргументъ Хаджи не зналъ что отвѣчать, однако онъ скоро оправился и придумалъ планъ, какъ устранить и это затрудненіе.
— Да вы не везите ихъ въ Марокскую имперію прежде чѣмъ получите выкупъ, сказалъ онъ: — пускай двое изъ васъ остаются съ ними здѣсь, а третій ѣдетъ въ Могадоръ съ письмомъ отъ этого юноши къ его друзьямъ. Вѣдь вы до сихъ поръ не имѣли доказательства, что онъ васъ обманываетъ, и слѣдовательно, какъ честные люди, вы не имѣете право нарушать безъ причины своего обѣщанія. Отвезите письмо въ Могадоръ и если вамъ не заплатятъ за нихъ выкупа, то дѣлайте съ ними какъ знаете, тогда покрайней мѣрѣ пина падётъ не на ваши головы.
Бо-Муцемъ, младшій изъ купцовъ, тотчасъ принялъ сторону пилигрима и энергически поддерживалъ его предложеніе. Онъ замѣтилъ, что Агадизъ, пограничный городъ Марокской имперіи находится на одинъ день разстоянія отъ нихъ; а оттуда до Могадора всего три дня ѣзды. Старшіе купцы нѣсколько минутъ потолковали между собой и потомъ одинъ изъ нихъ объявилъ, что они рѣшаются послѣдовать совѣту Хаджи. Пускай Бо-Муцемъ отправляется въ Могадоръ съ письмомъ отъ юноши къ его дядѣ.
— Скажи юношѣ, сказалъ купецъ, обращаясь къ переводчику: — скажи ему отъ моего имени, что если выкупъ не будетъ уплаченъ, то онъ долженъ умереть по возвращеніи Бо-Муцема. Скажите ему это.
Круманъ сообщилъ это Герри Блоунту, который не поморщившись согласился на условіе. Клочокъ грязной, измятой бумаги, перо изъ тростника и что-то въ родѣ чернилъ были поставлены предъ Гэрри Блоунтомъ. Пока онъ писалъ письмо, Бо-Муцемъ приготовлялся къ отъѣзду. Гэрри взялъ перо съ полнымъ сознаніемъ, что вся надежда на освобожденіе зависитъ отъ того, чтобы дать знать объ ихъ положеніи кому-нибудь изъ соотечественниковъ въ Могадорѣ; съ большимъ трудомъ нацарапалъ онъ слѣдующія строки.
"Сэръ, — два мичмана съ корабля королевскаго флота — корабль нѣсколько недѣль тому назадъ потерпѣлъ крушеніе близъ мыса Бланко — и два англійскіе матроса находятся теперь въ плѣну, въ небольшомъ городѣ, на одинъ день разстоянія отъ Агадиза. Податель этого письма есть одинъ изъ нашихъ владѣльцевъ. Онъ отправляется въ Могадоръ съ порученіемъ разузнать найдётся ли кто изъ желающихъ выкупить насъ, и если ему не удастся найти человѣка, который захотѣлъ бы дать за насъ выкупъ, то пишущій эти строки будетъ убитъ. Если вы не можете или не захотите дать за насъ выкупъ по сто пятидесяти долларовъ за каждаго, то умоляю васъ направьте этого подателя къ кому-нибудь другому, кто по вашему мнѣнію захочетъ выкупить насъ. Третій мичманъ съ того же корабля и еще англійскій морякъ находятся также въ плѣну, на одинъ день разстоянія южнѣе отъ этого мѣста. Можетъ быть податель этого письма, Бо-Муцемъ, согласится взять на себя, чтобы перекупить ихъ, если только согласны будутъ и за нихъ дать выкупъ.
Сложивъ это письмо, Гэрри сдѣлалъ надпись: «Каждому англійскому купцу въ Могадорѣ».
Пока письмо было кончено, Бо-Муцемъ сидѣлъ уже на лошади, готовый къ отъѣзду. Получивъ письмо, Бо-Муцемъ пожелалъ, чтобы еще разъ было повторено Блоунту, что если его поѣздка въ Могадоръ окажется безуспѣшной, то никто другой кромѣ Гэрри не поплатится ему за эти расходы. Давъ обѣщаніе вернуться чрезъ недѣлю и попросивъ товарищей присмотрѣть и за его собственностью, Бо-Муцемъ отправился въ Могадоръ. Бо-Муцемъ былъ честный человѣкъ, хоть и арабскій купецъ во всѣхъ торговыхъ сдѣлкахъ онъ наблюдалъ строгую честность, — того же требовалъ онъ и отъ другихъ. Въ Могадоръ предпринялъ онъ путешествіе съ слабой надеждой въ томъ, что увѣренія молодаго англичанина оправдаются на дѣлѣ, и съ твёрдой рѣшимостью лишить лжеца жизни, лишь только убѣдится въ его обманѣ. Онъ гораздо сильнѣе вѣрилъ въ слова сказанныя шейхомъ, чѣмъ во всѣ розсказни пилигрима, увѣрявшаго, что бѣлые невольники навѣрное найдутъ друзей, которые дадутъ за нихъ выкупъ. Путешествіе своё онъ предпринялъ отчасти изъ суроваго чувства долга. По его понятію разъ давъ обѣщаніе даже бѣлымъ невольникамъ, онъ обязанъ употребить всѣ старанія, чтобъ вполнѣ убѣдиться, что дѣйствительно ни кто не хочетъ дать за нихъ выкупъ, и тогда только онъ можетъ какъ честный человѣкъ нарушить данное слово. Съ настойчивостью и самоотверженіемъ столь свойственными его племени, арабъ совершалъ своё путешествіе. Переѣхавъ чрезъ оконечность Атласскихъ горъ, онъ прибылъ подъ вечеръ на третій день до городка обнесённаго стѣнами, въ трёхъ часовой ѣздѣ отъ извѣстнаго порта Могадора. Тутъ Бо-Муцемъ остановился на ночлегъ, намѣреваясь завтра на разсвѣтѣ ѣхать въ Могадоръ. При въѣздѣ въ селеніе, онъ встрѣтилъ человѣка, лицо котораго показалось ему знакомо. Дѣйствительно, это былъ тотъ самый гуртовщикъ, который нѣсколько дней назадъ купилъ у него двухъ невольниковъ, Джима и Теренса.
— О! другъ, ты разорилъ меня, воскликнулъ гуртовщикъ послѣ первыхъ привѣтствій: — я лишился этихъ проклятыхъ невѣрныхъ собакъ, которыхъ ты продалъ мнѣ и теперь совсѣмъ пропащій человѣкъ.
Бо-Муцемъ просилъ объясниться, что это значить.
— Послѣ вашего отъѣзда, я старался получить какую-нибудь выгоду отъ этихъ невѣрныхъ, но они отказались отъ повиновенія. Я убѣдился, что они готовы были скорѣе умереть, чѣмъ принести мнѣ пользу. Я человѣкъ бѣдный, слѣдовательно не могъ кормить ихъ даромъ; и хоть чувствовалъ большое желаніе убить ихъ, однако зналъ и то, что смерть ихъ то же не принесётъ мнѣ выгоды. На другой день послѣ вашего отъѣзда, я получилъ увѣдомленіе изъ Могадора, по которому требовалось моё немедленное прибытіе туда по одному очень важному дѣлу, и полагая, что тамъ найдётся какой-нибудь безумецъ изъ невѣрныхъ христіанъ, который захочетъ дать мнѣ выкупъ за своихъ нечестивыхъ земляковъ, я захватилъ съ собой и купленныхъ отъ тебя собакъ. Они завѣряли меня, что если я доставлю ихъ къ англійскому консулу, то онъ непремѣнно дастъ за нихъ хорошій выкупъ. Когда мы въѣхали въ Могадоръ и вступили въ домъ консула, эти собаки объявили мнѣ, что они свободны и что я не смѣю взять ихъ оттуда. Ни одного піастра я не выручилъ за всѣ свои хлопоты и расходы. Губернаторъ Могадора и императоръ Марокскій находятся въ самыхъ лучшихъ отношеніяхъ съ правительствомъ этихъ невѣрныхъ и ненавидятъ насъ пустынныхъ арабовъ. Нѣтъ справедливости для насъ въ Могадорѣ! Если и вы привезёте съ собой невольниковъ туда же, то и вы точно также потеряете ихъ безвозвратно.
— Я не доставлю ихъ въ Марокскую имперію до тѣхъ поръ, пока не получу выкупа за нихъ.
— Да тебѣ не получить выкупа въ Могадорѣ. Ихъ консулъ не заплатитъ ни одного доллара, но постарается освободить ихъ даромъ.
— Но у меня есть письмо одного изъ плѣнниковъ къ его дядѣ — богатому купцу въ Могадорѣ. Дядя заплатитъ выкупъ.
— Плѣнникъ обманулъ тебя. У него нѣтъ никакого дяди и я скоро докажу тебѣ, что это такъ. Сюда пріѣхалъ могадорскій жидъ, который знакомъ со всѣми иностранными купцами и знаетъ ихъ языки. Пойдёмъ къ нему, ты и покажи ему письмо.
Въ страхѣ, какъ бы и въ самомъ дѣлѣ, его не обманули, Бо-Муцемъ тотчасъ согласился на это предложеніе и вмѣстѣ съ скотоводомъ отправился въ тотъ домъ, гдѣ остановился могадорскій жидъ. Когда показали пріѣзжему письмо и спросили къ кому оно написано: — онъ отвѣчалъ:
— Къ каждому англійскому купцу въ Могадорѣ.
— Бисмилахъ! воскликнулъ Бо-Муцемъ: — не могутъ же всѣ англійскіе купцы быть дядями молодой собаки, которая написала это письмо. Ну, а скажи мнѣ, не слыхалъ ли ты въ Могадорѣ имени купца: «Ради Бога выкупите насъ!»
Жидъ улыбнулся и дѣлая усилія, чтобы не расхохотаться во всё горло, объяснилъ на арабскомъ языкѣ настоящее значеніе словъ: «Ради Бога выкупите насъ!» Бо-Муцемъ послѣ этого вполнѣ убѣдился, что его надули плѣнники.
— Дальше я не поѣду, сказалъ онъ скотоводу распростившись съ жидомъ: — а возвращусь къ своимъ товарищамъ. Мы убьёмъ собаку-христіанина, который написалъ это письмо и продалимъ двухъ остальныхъ за сколько придётся.
— Лучшаго нельзя придумать, подтвердилъ скотоводъ: — они не заслуживаютъ свободы, и да покараетъ Аллахъ всякаго правовѣрнаго, который послѣ этого вздумалъ бы помогать имъ!
На другой день рано утромъ Бо-Муцемъ отправился въ обратный путь, возблагодаривъ Аллаха за то, что по милости его такъ скоро обнаружились ложь и плутни, которыми хотѣли его запутать. Съ нимъ вмѣстѣ выѣхалъ и скотоводъ, которому будто случилась надобность отправиться по той же дорогѣ.
— Первыхъ христіанъ, которые мнѣ попадутся подъ-руку, я сейчасъ же куплю, сказалъ скотоводъ по дорогѣ.
— Бисмилахъ! воскликнулъ Бо-Муцемъ: — мнѣ странно это! Я было думалъ, что тебѣ они и безъ того порядкомъ насолили.
— Оно такъ и есть, подтвердилъ скотоводъ: — очень понятно, почему я хочу еще накупить ихъ: отмстить мнѣ хочется этимъ невѣрнымъ собакамъ — вотъ что заставляетъ меня покупать ихъ. Я заставлю работать ихъ, пока они состарѣются и потеряютъ послѣднія силы, тогда я закопаю ихъ живьёмъ въ могилу.
— Въ такомъ случаѣ купи и нашихъ, предложилъ Бо-Муцемъ: — мы продадимъ ихъ гуртомъ всѣхъ, кромѣ одного лжеца. Я убью того, кто написалъ письмо. Я поклялся бородой Пророка убить его!
Повидимому оба желали скорѣе покончить торгъ и потому скоро согласились на условія; скотоводъ обѣщалъ дать за каждаго невольника по десяти доллэровъ и по четыре лошади, соглашаясь и на то, что одинъ изъ его пастуховъ пригонитъ въ назначенное мѣсто запроданный табунъ. Вотъ теперь простакъ Бо-Муцемъ не на шутку былъ надутъ: вся исторія о вѣроломномъ поступкѣ Теренса и Джима была чистѣйшая ложь. Прошло шесть дней; всё это время съ бѣлыми невольниками хорошо обращались, — гораздо лучше, безъ сравненія лучше чѣмъ когда либо съ тѣхъ поръ, какъ они потерпѣли крушеніе. Они не терпѣли уже жажды, да и пищи получали болѣе, чѣмъ требовалось. На шестой день послѣ отъѣзда Бо-Муцема, его товарищи въ сопровожденіи незнакомаго мавра пришли посмотрѣть на плѣнниковъ. Тотчасъ было приказано морякамъ встать на ноги и по тщательному осмотру мавра, они заподозрили, что тутъ опять что-нибудь не такъ, и что вѣроятно мавръ хочетъ купить ихъ. На маврѣ былъ богато вышитый кафтанъ и на его толковомъ кушакѣ висѣла дорогая шашка. Красивые желтые сапожки изъ марокскаго сафьяна выглядывали изъ-за широкихъ шараваровъ изъ самаго лучшаго атласа, на головѣ у него былъ тюрбанъ изъ дорогой шелковой матеріи ярко-пунцоваго цвѣта. Судя по почтительности, оказываемой ему купцами, надо было полагать, что онъ очень важная особа. Это было явно и по многочисленной свитѣ, сопровождавшей его на превосходныхъ арабскихъ лошадяхъ. Всё его окружающее обличало, что онъ очень важный человѣкъ и по богатству и по вліянію. Осмотрѣвъ невольниковъ, важный мавръ ушолъ съ купцами и вскорѣ послѣ этого круманъ узналъ отъ одного изъ подчиненныхъ мавра, что бѣлые невольники сдѣлались уже собственностью богатаго мавра. При этомъ извѣстіи исчезли свѣтлыя надежды на свободу на минуту усладившія души невольниковъ; какъ громомъ пораженные стояли они нѣсколько минутъ въ молчаніи. Гэрри Блоунтъ прежде всѣхъ пришелъ въ себя, подстрекаемый необходимостью дѣйствовать.
— Гдѣ наши хозяева-купцы? воскликнулъ онъ: — они не могутъ, они не должны продавать васъ! Идёмъ всѣ къ нимъ! Слѣдуйте за мною.
Бросившись изъ хлѣва, отведённаго имъ вмѣсто жилища, молодой англичанинъ въ сопровожденіи товарищей прямо отправился къ дому шейха, гдѣ остановились купцы и мавръ. Разбитыя надежды и отчаяніе волновали моряковъ, такъ что арабскимъ купцамъ пришлось выслушать большой запасъ укоровъ, которыми тѣ осыпали ихъ.
— Зачѣмъ вы продали насъ? закричалъ круманъ, когда вышли купцы: — не вы ли давали намъ обѣщаніе доставить насъ къ Могадоръ, и не вашъ ли товарищъ поѣхалъ за полученіемъ выкупа за насъ?
Купцы были въ это время совершенно довольны собой и своей судьбой и слѣдовательно желали жить въ мірѣ со всѣмъ міромъ. Они только что уладили дѣло съ большой выгодой для себя, что доставляло имъ большое удовольствіе и потому не прочь были и другимъ дѣлать удовольствіе. Сверхъ того арабы никогда не желаютъ быть виновными даже въ глазахъ плѣнныхъ христіанъ, — вотъ еще причина ихъ снисходительности и готовность пуститься съ ними въ объясненія.
— Положимъ, сказалъ одинъ изъ нихъ: — положимъ, что нашъ товарищъ Бо-Муцемъ отыщетъ человѣка въ Могадорѣ, который согласится дать за васъ выкупъ, но сколько вы думаете мы получили бы за васъ?
— Сто доллэровъ за меня, отвѣчалъ круманъ: — и по сту пятидесяти за каждаго изъ остальныхъ.
— Такъ, по за это мы должны возиться съ вами и расходоваться на васъ дорогой?
— Разумѣется.
— Ну вотъ видите ли, а Рейсъ Мурадъ, богатый мавръ, заплатилъ уже намъ по сту пятидесяти доллэровъ за каждаго изъ васъ. Сами посудите, что мы были бы за дураки, еслибъ потащились съ вами въ Могадоръ за тѣмъ, чтобы получить гораздо менѣе денегъ, имѣть гораздо болѣе хлопотъ и еще расходоваться на ваше содержаніе? Теперь вы уже не наши невольники, а принадлежите Рейсъ Мураду.
Когда круманъ сообщилъ это другимъ морякамъ, они поняли, что всѣ дальнѣйшіе переговоры послѣ этого будутъ напрасны, и что они должны покориться судьбѣ и быть невольниками Рейсъ Мурада. По желанію Гэрри, круманъ хотѣлъ было развѣдать въ какую сторону мавръ отправится съ ними; но добился, одного только отвѣта, что Рейсъ Мурадъ самъ знаетъ свои дѣла и не имѣетъ привычки совѣтоваться съ своими невольниками о томъ, что онъ намѣренъ съ ними дѣлать. Нѣкоторые спутники мавра отправились уже вперёдъ; невольникамъ же было приказано возвращаться скорѣй въ свой хлѣвъ, гдѣ приготовленъ уже былъ обѣдъ. Вмѣстѣ съ тѣмъ отданъ былъ приказъ скорѣе ѣсть, потому что они должны немедленно отправляться въ дальнее путешествіе. Послѣ разразившагося надъ ними удара судьбы, разумѣется ни у кого не было апетита. Матросъ Билль съ отчаяніемъ объявилъ, что съ этихъ поръ онъ куска не положитъ въ ротъ.
— Полно, Билль, не унывай, сказалъ Гэрри: — не всѣ еще надежды для насъ потеряны.
— Гдѣ онѣ? гдѣ эти надежды? воскликнулъ Колинъ: — я не вижу никакой.
— Вотъ видите ли, если мы будемъ переходить изъ рукъ въ руки, такъ пожалуй когда-нибудь попадёмся къ такому хозяину, который и самъ захочетъ доставить насъ въ Могадоръ.
— И только-то? въ этомъ-то состоятъ всѣ твои надежды? спросилъ Колинъ.
— Вспомните только о Джимѣ: — у него было пятьдесятъ хозяевъ; десять лѣтъ онъ томился въ рабствѣ, а всё еще не получилъ воли, да и надежды не имѣетъ получить её.
— Неужто мы спокойно отправимся въ слѣдъ за новымъ хозяиномъ? спросилъ Колинъ.
— Непремѣнно, — отвѣчалъ Гэрри: — я ужъ и то чрезъ чуръ много упрямился; довольно съ меня. За упрямствомъ всегда слѣдуютъ побои. И безъ того вся моя спина исполосована въ кровь. На будущее время я намѣренъ только тогда сопротивляться силѣ, когда мнѣ представится надежда что-нибудь выиграть, въ противномъ же случаѣ, упорство пустая угроза.
Рейсъ Мурадъ не имѣлъ лишнихъ лошадей для вновь купленныхъ невольниковъ, и желая какъ можно скорѣе прибыть къ мѣсту своего назначенія, купилъ четырёхъ маленькихъ, но крѣпкихъ лошадокъ у шейха. Пока онъ хлопоталъ о лошадяхъ и готовился въ путь, — невольникамъ приказано было торопиться обѣдомъ. Хотя Гэрри и уговорилъ товарищей не противиться приказаніямъ новаго хозяина, — однако они съ большой тоскою услышали, что онъ немедленно забираетъ ихъ съ собою. На всѣ распросы крумана для удовлетворенія общаго любопытства былъ одинъ отвѣтъ:
— Одному Богу всё извѣстно, — зачѣмъ вы хотите знать болѣе того, что Онъ открываетъ вамъ?
Въ ту минуту, какъ лошади были выведены и все было готово къ отъѣзду, вдругъ у воротъ произошла суматоха и въ городъ въѣхалъ Бо-Муцемъ, сопровождаемый скотоводомъ. Бѣлые невольники надали завидѣвъ Бо-Муцема бросились къ нему на встрѣчу.
— Круманъ, закричалъ Гэрри: — спроси у него, получилъ ли онъ выкупныя деньги за насъ? Если получилъ, то мы свободны и они не смѣютъ уже продавать насъ.
— Вотъ, вотъ онъ! закричалъ старикъ Билль, указывая на скотовода, ѣхавшаго рядомъ съ Бо-Муцемомъ. — Спросите у этого человѣка, куда онъ дѣвалъ брата Джима и мистера Теренса?
Гэрри и Колинъ повернулись къ человѣку, отъ котораго Билль требовалъ свѣдѣній и узнали въ нёмъ скотовода, которому были проданы Теренсъ и Джимъ. Круманъ не имѣлъ времени переводить на арабскій языкъ эти вопросы, потому что чѣмъ ближе Бо-Муцемъ подъѣзжалъ къ воротамъ, тѣмъ сильнѣе закипала въ нёмъ ярость. При видѣ бѣлыхъ невольниковъ, онъ внѣ себя закричалъ:
— Христіанскія собаки! вы обманули меня! Пускай соберутся всѣ мущины, женщины и дѣти, живущіе въ этомъ городѣ, пускай всѣ будутъ свидѣтелями лютой участи, вполнѣ заслуженной этимъ невѣрнымъ лжецомъ! Пускай всѣ будутъ свидѣтелями казни раба, который ложно показывалъ, что у него есть дядя въ Могадорѣ по имени «Ради Бога выкупите насъ!» Пускай всѣ будутъ свидѣтелями мщенія, которымъ Бо-Муцемъ покараетъ невѣрную собаку, обманувшую его.
Какъ только разсвирѣпѣвшій Бо-Муцемъ перевёлъ духъ, нѣсколько голосовъ закричало ему, что бѣлые невольники проданы, въ числѣ ихъ и племянникъ дяди «Ради Бога выкупите насъ», и проданы даже по выгоднѣйшей цѣнѣ, чѣмъ они надѣялись сбыть ихъ въ Могадорѣ. Еслибъ Гэрри Блоунтъ не былъ въ числѣ проданныхъ, то Бо-Муцемъ былъ бы вполнѣ доволенъ новостями; но теперь онъ объявилъ, что его товарищи не имѣли права распологать товаромъ безъ его согласія, что онъ имѣетъ точно такое же право, какъ и они, распоряжаться рабами, и что обманувшая его собака не должна быть продана, но понесётъ заслуженную казнь, за то, что по милости всѣхъ обмановъ, Бо-Муцемъ потерпѣлъ такое продолжительное и безплодное путешествіе. Тутъ выступилъ Рейсъ Мурадъ. Мудрый мавръ мигомъ сообразилъ всѣ обстоятельства спорнаго дѣла и немедленно отдалъ приказаніе своимъ спутникамъ окружить бѣлыхъ невольниковъ и подъ этимъ прикрытіемъ вывести ихъ изъ стѣнъ города. Бо-Муцемъ хотѣлъ было помѣшать этому распоряженію; но всѣ окружающіе воспротивились его намѣренію, то есть, не только мавръ и его товарищи, но и туземный шейхъ, который объявилъ, что не допуститъ пролитія крови ни одного изъ людей, пользовавшихся его гостепріимствомъ. Невольники были, посажены на лошадей, приготовленныхъ для нихъ и выведены за ограду, оставивъ Бо-Муцема къ бѣшенствѣ отъ безсильной жажды мщенія. Одинъ только человѣкъ, вполнѣ сочувствовалъ его ярости, это былъ скотоводъ, купившій уже Теренса и Джима и желавшій пріобрѣсть и остальныхъ трёхъ. Подъѣхавъ къ мавру, онъ закричалъ, что эти рабы составляютъ уже собственность его потому, что онъ купилъ ихъ вчера и далъ за каждаго по четыре лошади и по десяти доллэровъ. Громко протестовалъ скотоводъ противъ того, что надули его, какъ онъ называлъ неудавшійся торгъ и грозилъ, что приведётъ двѣсти человѣкъ для того, чтобы вытребовать свою собственность. Рейсъ Мурадъ не обращая вниманія на эти угрозы, приказалъ своимъ подчиненнымъ отправляться въ дорогу и хотя наступала уже ночь, онъ пустился въ путь по направленію въ Агадизъ. Но передъ отъѣздомъ мавръ могъ видѣть, что его врагъ скотоводъ поскакалъ въ противоположную сторону, прямо къ своему селенію.
— Очень хотѣлось бы распросить этого молодца о Джимѣ и Теренсѣ, но теперь уже поздно, сказалъ Колинъ.
— Да, слишкомъ поздно, подтвердилъ Гэрри: — правду сказать, мнѣ очень хотѣлось, чтобы вмѣсто мавра, онъ купилъ насъ. Тогда мы всѣ были бы вмѣстѣ. Но что надо думать о послѣднемъ поворотѣ колеса фортуны?
— Признаюсь, мнѣ это доставляетъ удовольствіе, отвѣчалъ Колинъ: — прежде мы приходили въ отчаяніе зачѣмъ мавръ купилъ насъ, а вышло, что мы ошибались. Еслибъ онъ не купилъ насъ, то Гэрри теперь былъ бы убитъ.
— Билль, а что ты объ этомъ думаешь? освѣдомился молодой шотландецъ, обращаясь къ старому матросу.
— А ничего. Теперь я не намѣренъ ни думать, ни надѣяться.
— Смотрите-ка, теперь мы прямо подвигаемся къ Могадору, замѣтилъ круманъ, поглядывая на сѣверозападъ.
— Правда, подтвердилъ Гэрри туда же посматривая: — не ужели, однако мы будемъ въ Могадорѣ, не смотря ни на что? Если такъ, то надежда намъ улыбается.
— Но Бо-Муцемъ никого здѣсь не нашолъ, кто бы согласился выкупить насъ, замѣтилъ колинъ.
— Да онъ вѣдь и не доѣзжалъ до Могадора, возразилъ круманъ: — онъ не успѣлъ бы вернуться такъ скоро.
— Я думаю, что круманъ правъ, сказалъ Гэрри: — намъ говорили, что Могадоръ на четыре дня разстоянія отсюда, а вѣдь теперь всего шесть дней, какъ отправился Бо-Муцемъ.
Разговоръ былъ прерванъ маврами, постоянно понуждавшими ихъ ѣхать скорѣе. Ночь была очень темна, но Рейсъ Мурадъ не позволялъ тихо ѣхать. Матросъ Билль объявилъ, что не привыченъ плавать на такомъ «сухопутномъ челнокѣ» и только потому держался на лошади, которая неслась вскачь, вслѣдъ за другими, что крѣпко ухватился обѣими руками за ея гриву. Путешествіе продолжалось до полуночи, тогда старый матросъ будучи не въ силахъ выдерживать усталость отъ непривычной верховой ѣзды, удержалъ свою лошадь и сошолъ на земь. Напрасно мавры старались заставить его опять ѣхать, — старый матросъ убѣждалъ ихъ, что если его опять посадятъ на лошадь, то онъ навѣрное упадётъ и шею себѣ сломаетъ. Когда донесли объ этомъ Рейсъ Мураду, онъ разсердился, и требовалъ объясненія, что значитъ это замедленіе. Круманъ взялся объяснить ему причину. Досада мавра вмигъ исчезла, когда оказалось, что одинъ изъ его невольниковъ могъ объясняться по-арабски.
— Хотите ли вы съ своими товарищами свободы? спросилъ Рейсъ Мурадъ.
— Каждую минуту мы о томъ только и молимъ Бога, отвѣчалъ круманъ.
— Такъ растолкуй же этому глупцу, что на этомъ мѣстѣ свободы не отыщешь; чтобъ получить её надо ѣхать вперёдъ за мною.
Круманъ немедленно передалъ это.
— Ничего больше не хочу слышать о свободѣ, отвѣчалъ Билль: — и безъ того довольно наслушался. Если кому изъ нихъ взаправду есть охота дать намъ свободу, то пускай даётъ, а не обѣщаетъ только.
Старый морякъ оставался непреклоненъ. Ни убѣжденія ни угрозы не могли заставить его двинуться дальше и Рейсъ Мурадъ принуждёнъ былъ приказать своимъ спутникамъ остановиться на отдыхъ, рѣшась въ этомъ мѣстѣ провести остатокъ ночи. Такимъ образомъ всадники сошли съ лошадей и расположились лагеремъ. Утомлённые продолжительною и мучительною ѣздой, Гэрри и Колинъ не могли однако заснуть; надежда на свободу такимъ ослѣпительнымъ свѣтомъ засіяла предъ ихъ глазами, что у нихъ пропала охота спать. Ни слова, и ни обѣщанія Рейса Мурада внушали имъ надежду, — они потеряли уже вѣру въ слова людей. Ихъ надежды основывались на убѣжденіи, что они направляются къ Могадору, и что мавръ, ихъ настоящій господинъ, очень умный и смышлёный человѣкъ, который хорошо знаетъ, что не бросаетъ по напрасну денегъ, доставляя англійскихъ подданныхъ въ Могадоръ, гдѣ навѣрное получитъ за нихъ хорошій выкупъ. При первыхъ лучахъ разсвѣта Рейсъ Мурадъ приказалъ отправляться въ путь, и самъ выѣхалъ вперёдъ по длинной цѣпи песчаныхъ холмовъ. Вскорѣ взошло солнце, и съ вершины холма видны были на четыре мили разстоянія, бѣлыя стѣны города Санта-Круца или Агадиза какъ называютъ его арабы. Опустясь съ песчаной вершины, всадники выѣхали на равнину, покрытую плодоносными полями; тамъ и сямъ разбросаны были небольшія селенія, обнесённыя стѣнами и окружонпыя виноградниками и финиковыми деревьями. У одной деревушки не подалёку отъ большой дороги всадники остановились на отдыхъ и тотчасъ же были приглашены жителями въ деревню. Растянувшись подъ тѣнью финиковыхъ пальмъ, бѣлые плѣнники тотчасъ же крѣпко заснули. Чрезъ три часа ихъ разбудили къ завтраку, который состоялъ изъ лепешекъ и мёду. Не кончили еще они завтрака, какъ подошолъ къ нимъ Рейсъ Мурадъ и вступилъ въ разговоръ съ круманомъ.
— Что это разсказываетъ мавръ? спросилъ Гэрри.
— Онъ говоритъ, что если мы будемъ хорошо вести себя и не станемъ сердить его, то онъ представитъ насъ англійскому консулу въ Могадорѣ.
— Разумѣется, мы даёмъ ему честное слово ни чѣмъ не тревожить его и сдержимъ слово, если возможно будетъ. Навѣрное, онъ получитъ за насъ хорошее вознагражденіе. Скажи ему это.
Круманъ повиновался. На это мавръ отвѣчалъ, что онъ и самъ хорошо знаетъ, что консулъ обязанъ вознаградить его, но желаетъ получить отъ нихъ самихъ письменное удостовѣреніе на счотъ слѣдуемой ему суммы. Но требованію мавра, плѣнники должны подписать согласіе, что за каждаго изъ нихъ слѣдуетъ ему выплатить во двѣсти доллэровъ. На это они немедленно согласились. Мавръ тотчасъ вытащилъ бумагу, чернила и перо. Рейсъ Мурадъ самъ написалъ условіе на арабскомъ языкѣ на одной сторонѣ бумаги; потомъ прочиталъ всё съ начала до конца круману и приказалъ ему перевести товарищамъ.
Вотъ буквальный переводъ, сдѣланный круманомъ:
«Насъ четверо христіанскихъ плѣнниковъ. Рейсъ Мурадъ купилъ насъ у арабовъ. Мы обѣщали, что ему будетъ выдано по двѣсти доллэровъ за каждаго изъ насъ, если онъ доставитъ насъ къ вамъ. Умоляемъ, заплатите ему скорѣе!»
Гэрри и Колинъ подписали бумагу безъ малѣйшаго колебанія, послѣ чего перо было передано старому Биллю, чтобъ и онъ подписалъ. Старый морякъ взялъ бумагу, внимательно осмотрѣлся кругомъ себя и прямо подошолъ къ одному изъ сѣделъ, лежавшихъ на землѣ въ нѣсколькихъ шагахъ отъ него. Разложивъ бумагу на сѣдлѣ, онъ сталъ на колѣна и съ великимъ глубокомысліемъ сталъ выводить своё имя. Медленно, словно минутная стрѣлка по циферблату двигалась рука Билля по бумагѣ, а голова его какъ маятникъ размахивалась на право и на лѣво при каждой буквѣ, которую выводила его рука. Когда ему удалось обработать нѣсколько гіероглифовъ, которые по его мнѣнію означали «Уильямъ Мкнилъ», документъ былъ переданъ Гэрри Блоунту, которому приказано было написать другой точно такой же документъ на другой сторонѣ листа, и также всѣмъ подписать свои имена. Рейсъ Мурадъ всё время смотрѣлъ какъ его невольники писали, и увѣрившись, что теперь уже его не обманутъ, онъ въ концѣ концовъ самъ руку приложилъ. За два часа до захожденія солнца всѣ были на лошадяхъ и выѣхавъ изъ воротъ, отправились по дорогѣ на гору, гдѣ стоялъ городъ Санта-Круцъ. На пол-дорогѣ вдругъ показался отрядъ всадниковъ числомъ до тридцати, которые скакали вслѣдъ за ними. Тутъ только Рейсъ Мурадъ припомнилъ угрозу скотовода, считавшаго бѣлыхъ невольниковъ своею собственностью. Мудрый Мавръ приказалъ какъ можно скорѣе ѣхать, чтобъ успѣть доѣхать до города прежде чѣмъ арабы нагонятъ ихъ. Подъ бѣлыми невольниками были маленькія лошадки, которыя не могли скоро ѣхать по песчанымъ холмамъ, не смотря на то, что всадники были очень нетяжоловѣсны вслѣдствіе всѣхъ лишеній и мученій, претерпѣнныхъ въ пустынѣ. Но едва они успѣли выѣхать на площадку холма, какъ арабы почти уже нагнали ихъ; разстояніе между обоими отрядами оставалось не болѣе полумили, тогда какъ до воротъ городскихъ была по-крайней-мѣрѣ миля. Мавры неслись во весь опоръ, понуждая своихъ лошадей криками, шпорами и кнутомъ. Когда отрядъ Рейса Мурада приблизился къ воротамъ, въ это время показались передовые изъ ихъ преслѣдователей на вершинѣ холма. Видя, что невольники спасены и невредимы, мавръ умѣрилъ ходъ своей лошади и къ воротамъ подъѣхалъ уже шагомъ: для такой важной особы, какъ Рейсъ Мурадъ неприлично было подъѣхать къ чужому городу впопыхахъ и безъ сохраненія своего достоинства. Часовые немедленно пропустили весь отрядъ. Чрезъ пять минутъ измученные, усталые плѣнники сошли съ лошадей и получили приказаніе отъ Рейса Мурада воздать благодарность Богу за благополучное прибытіе въ предѣлы великой имперіи Марокской. Менѣе чѣмъ чрезъ четверть часа пріѣхали и Бо-Муцемъ съ скотоводомъ и въ сопровожденіи отряда воинственныхъ арабовъ. Ярость купца за это время возрасла до крайности; казалось онъ намѣренъ, былъ, не откладывая въ дальній ящикъ, сдѣлать нападеніе на Гэрри Блоунта — главный предметъ его ярости — немедленно совершить надъ нимъ кровавую месть. Но Рейсъ Мурадъ предупредилъ его намѣреніе, пригласивъ полицейскаго офицера оказать покровительство ему и его собственности. Офицеръ объяснилъ Бо-Муцему, что въ стѣнахъ города, онъ не можетъ чинить расправу надъ другими и заставилъ его дать слово, что онъ не будетъ этого дѣлать, то-есть и самъ останется и другихъ оставитъ въ покоѣ. Другимъ арабамъ, его спутникомъ дано было уразумѣть, что они находятся въ мавританскомъ городѣ и не могутъ безнаказанно буянить. Послѣ такихъ увѣщаній воинственная отвага степныхъ арабовъ поутихла и превратилась въ приличную ѣзду по улицамъ цивилизованнаго города. И тѣ, кто преслѣдовалъ, и тѣ, кого преслѣдовали, были такимъ образомъ ограждены отъ насилія мѣстными законами. Каждому отряду назначенъ былъ особенный кварталъ, чѣмъ предотвращались по-крайней-мѣрѣ на время, всѣ случаи къ столкновенію. На слѣдующее утро Рейсъ Мурадъ получилъ приглашеніе явиться къ губернатору и привести съ собою невольниковъ. Онъ немедленно повиновался этимъ приказаніямъ и вмѣстѣ съ своими спутниками отправился за солдатомъ въ домъ губернатора. Бо-Муцемъ и скотоводъ давно уже предупредили его въ ожиданіи его. Вскорѣ вышелъ губернаторъ въ большую пріемную, гдѣ находились соперники. Губернаторъ былъ старикъ около шестидесяти пяти лѣтъ, прекрасной наружности и привѣтливаго обхожденія. При одномъ взглядѣ на него Гэрри и Колинъ потеряли всякій страхъ и получили полную увѣренность, что они могутъ положиться на приговоръ его суда. Бо-Муцемъ заговорилъ прежде всѣхъ. Онъ объявилъ, что вмѣстѣ съ двумя товарищами купилъ четырёхъ невольниковъ, и никогда не давалъ согласія продать этому мавру свой товаръ, въ особенности же одного изъ этихъ невольниковъ онъ и слышать не хотѣлъ пустить въ продажу. Именно этого невольника онъ теперь требуетъ назадъ, какъ свою собственность. Его товарищи сами же отправили его съ порученіемъ въ Могадоръ и въ его отсутствіе продали весь товаръ; тогда какъ онъ запродалъ уже ихъ своему другу Магомету, который тутъ же находится. Онъ, Бо-Муцемъ не имѣетъ уже правъ на нихъ, потому что Магометъ ихъ законный владѣлецъ. Послѣ этого былъ вызванъ скотоводъ Магометъ сдѣлать своё показаніе. Это было скоро сдѣлано. Онъ имѣлъ сказать только то, что купилъ трёхъ христіанскихъ невольниковъ у своего друга Бо-Муцема съ платою за каждаго но десяти долларовъ и по четыре лошади, но невольники были силою захвачены Рейсъ Мурадомъ, отъ котораго онъ теперь и требуетъ ихъ. Тогда вызванъ былъ къ отвѣту Рейсъ Мурадъ: зачѣмъ онъ захватилъ чужое имущество? На этотъ вопросъ мавръ представилъ показаніе, что купилъ невольниковъ отъ двухъ арабскихъ купцовъ и заплатилъ имъ на мѣстѣ по-полутораста серебряныхъ доллэровъ за каждаго. По окончаніи показанія мавра, губернаторъ сохранялъ молчаніе впродолженіи двухъ трёхъ минутъ. Вдругъ повернувшись къ Бо-Муцему, онъ спросилъ:
— Предлагали ли вамъ товарищи долю въ деньгахъ, полученныхъ за невольниковъ?
— Да, отвѣчалъ купецъ: — только я и слышать не хочу.
— Получили ли вы или ваши товарищи двѣнадцать лошадей и тридцать доллэровъ отъ этого человѣка, который требуетъ отъ васъ трёхъ невольниковъ?
Послѣ нѣкотораго колебанія Бо-Муцемъ далъ отвѣтъ отрицательный.
— Невольники принадлежатъ мавру Рейсъ Мураду, который заплатилъ за нихъ деньги, сказалъ губернаторъ: — теперь они его собственность и никто не имѣетъ права отнимать ихъ у него. Ну теперь убирайтесь всѣ отсюда.
Всѣ удалились; слышно было какъ скотоводъ уходя ворчалъ себѣ подъ носъ, что въ Марокко нѣтъ правосудія для бѣдныхъ арабовъ. Рейсъ Мурадъ отдалъ приказаніе своимъ спутникамъ готовиться въ путь, и въ минуту отправленія онъ попросилъ Бо-Муцема проводить его за городъ. Купецъ согласился съ условіемъ, что его другъ Магометъ скотоводъ тоже поѣдетъ съ ними. На выразительномъ лицѣ Рейсъ Мурада мелькнула какая-то странная улыбка. Арабскій скотоводъ искалъ только случая возобновить свои притязанія, и охотно сопровождалъ своего товарища за заставу.
— Мой добрый другъ, сказалъ Рейсъ Мурадъ Бо-Муцему покровительственнымъ тономъ: — тебя обманули. Еслибы ты доставилъ этихъ христіанъ въ Могадоръ, какъ обѣщалъ имъ, то тамъ уплатили бы выкупъ, какой вы бы запросили, разумѣется сообразно съ разсудкомъ. Я живу въ Могадорѣ и по крайне-важному дѣлу долженъ былъ совершить далёкое путешествіе на югъ. Къ счастью, на возвратномъ пути, я встрѣтился съ вашими товарищами и купилъ у нихъ невольниковъ. Выкупъ, который я долженъ получить за нихъ, покроетъ всѣ издержки моего далёкаго путешествія. Этотъ Магометъ, котораго ты называешь своимъ другомъ, и который купилъ у тебя двухъ христіанъ, доставилъ ихъ англійскому консулу и получилъ за нихъ выкупу по двѣсти доллэровъ. По этому случаю онъ такъ усердно хлопоталъ освободить тебя и отъ остальныхъ христіанъ: ему хотѣлось положить въ карманъ еще нѣсколько лишнихъ сотень. Онъ-то и надувалъ тебя, для того, чтобъ пріобрѣсть товаръ по дешовой цѣнѣ. Вотъ и вышло, что нѣтъ Бога кромѣ Бога и Магометъ пророкъ его, а ты, Бо-Муцемъ — дуракъ!
Улики были на лицо; Бо-Муцемъ не требовалъ иныхъ доказательствъ. Онъ не сомнѣвался теперь, что мавръ мудрый человѣкъ и зналъ, что онъ дѣлалъ, когда покупалъ невольниковъ. Скотоводъ купилъ у него двухъ христіанъ и узнавъ сколько выгоды принесло ему доставленіе ихъ въ Могадоръ къ консулу, поспѣшилъ выдумать сказку, чтобъ обманувъ его, Бо-Муцема, пріобрѣсть подешевле и остальныхъ. Всё стало ясно; на одну минуту безмолвенъ и неподвиженъ стоялъ Бо-Муцемъ; его угнетало чувство стыда за свою глупость. Скоро это чувство замѣнилось дикой яростью противъ человѣка такъ коварно насмѣявшагося надъ нимъ. Обнаживъ свою саблю, онъ бросился на скотовода, который слышавъ всё, что было сказано, приготовился уже къ оборонѣ. Нельзя сказать, чтобъ арабы были очень искусны въ управленіи саблей и потому подобные дуэли у нихъ скоро рѣшаются. Бой между купцомъ и его врагомъ не былъ исключеніемъ, которымъ часто кончаются торговыя сдѣлки между арабами. У нихъ былъ отчаянный бой на жизнь и смерть; свидѣтелями его были бѣлые плѣнники, не питавшіе особенной симпатіи ни къ тому, ни къ другому. Мусульмане вообще въ своихъ распряхъ полагаются болѣе на справедливость своего дѣла; чѣмъ на свою силу или искусство, и потому сознаніе въ своей неправости, разумѣется лишаетъ его часто искусства. Сознавая справедливость своего негодованія Бо-Муцемъ съ своими магометанскими понятіями о фатализмѣ былъ увѣренъ, что для него не насталъ еще смертный часъ, — и не ошибался. Трудно было обороняться отъ такого яростнаго нападенія человѣку не подкрѣпляемому сознаніемъ своей правоты, и Магометъ-скотоводъ, сраженный смертельнымъ ударомъ, скоро лежалъ на землѣ въ предсмертныхъ мученіяхъ,
— Слава Богу! однимъ разбойникомъ меньше, воскликнулъ матросъ Билль, увидавъ, что хозяинъ его брата Джима испустилъ послѣднее дыханіе: — жаль только, что онъ не привёзъ сюда мастера Теренса и Джима. Хотѣлось бы мнѣ знать, что онъ съ ними сдѣлалъ? Куда ихъ дѣвалъ?
— А вотъ мы узнаемъ, если какая-нибудь есть возможность, отвѣчалъ Гэрри: — узнаемъ прежде чѣмъ двинемся отсюда. Не спросить ли самого Мавра? Можетъ-быть онъ согласится и ихъ купить ради насъ.
По желанію Гэрри, круманъ хотѣлъ было предложить этотъ вопросъ, но былъ предупреждёнъ Рейсъ Мурадомъ, который поспѣшно приказалъ всѣмъ становиться по мѣстамъ и продолжать путь, прерванный такимъ трагическимъ происшествіемъ. Мавръ предостерёгъ Бо-Муцема, чтобы онъ не всегда полагался на слова послѣдователей Магомета, — одинъ имъ представителей, которыхъ лежалъ у его ногъ, — потомъ сталъ во главѣ своего каравана и поѣхалъ по дорогѣ въ Могадоръ. Дорога шла по. самой неровной мѣстности. Иногда приходилось ѣхать по узкой долинѣ у морскаго берега, но вдругъ дорога шла по извилистой тропинкѣ падь крутымъ оврагомъ.
Въ такихъ мѣстахъ приходилось ѣхать по одиночкѣ, и мавръ постоянно заботился, чтобы невольники не упали съ лошадей. Во время стоянки въ часъ по полудни для отдыха лошадямъ, круманъ перевернулъ плоскій камень и увидалъ подъ нимъ огромнаго скорпіона. Круманъ сдѣлалъ въ пескѣ ямку вершковъ шести въ глубину и пяти или шести въ діаметрѣ и вогналъ туда ядовитое пресмыкающееся. Потомъ отправился отыскивать, еще нѣсколько скорпіоновъ, чтобы не скучно было одному сидѣть въ тюрьмѣ какъ онъ говорилъ. Почти подъ каждымъ камнемъ находилось по одному и больше скорпіоновъ. Круманъ всѣхъ ихъ вогналъ въ ту же ямку, гдѣ сидѣлъ первый. Когда набралось до дюжины плѣнниковъ въ стѣнахъ темницы, откуда они никакъ не могли выбраться, круманъ взялъ палку и сталъ дразнить ихъ. Разсвирѣпѣвъ отъ такого обращенія, скорпіоны начали смертельный бой между собой. Бѣлые невольники съ такимъ же любопытствомъ слѣдили за этимъ зрѣлищемъ, какъ и за дуэлью, происходившею утромъ между двумя арабами. Другими словами — они не умѣли бы сказать, что было хуже. Дуэль между двумя скорпіонами начиналась яростной стычкой съ обѣихъ сторонъ; каждый старался запустить свои клешни въ другого. Когда одному удавалось захватить въ свою власть противника, тотъ изворачивался на всѣ способы, вѣроятно прося пощады, но всё было напрасно: у скорпіоновъ пощады не даётся. Врагъ спѣшилъ вонзить своё смертельное жало и несчастный противникъ получалъ смерть на мѣстѣ. Когда всѣ скорпіоны были убиты, кромѣ одного, тогда круманъ докончилъ, оставшагося побѣдителя однимъ ударомъ палки. На упрёкъ Гэрри за такую несправедливую жестокость, круманъ отвѣчалъ:
— Обязанность каждаго человѣка убивать скорпіоновъ.
Къ вечеру караванъ доѣхалъ до мѣста, называемаго жидовскій скачокъ. Это узенькая тропинка, идущая по самому краю горы, а подъ горой сейчасъ бездна морская. Дорога эта не шире четырёхъ или пяти футовъ и простирается на полмили длины. На право идётъ отвѣсная стѣна утёсовъ, въ иныхъ мѣстахъ на нѣсколько сотъ футъ. На лѣво, на четыреста футъ ниже — Атлантическій Океанъ. Нѣтъ спасенья для того, кто упалъ бы съ этой вершины — только одинъ Богъ можетъ спасти. Ни кустарника, ни деревца, ничего такого, что могло бы задержать падающаго. Круманъ и прежде ѣздилъ по этой дорогѣ и потому хорошо её зналъ. Онъ разсказалъ своимъ товарищамъ, что по этой дорогѣ никто не ѣздитъ въ сырую погоду, потому что тогда опасность почти неминуема. Но по ней ѣздятъ въ сухую погоду, потому что она избавляетъ отъ томительнаго объѣзда въ семь миль вокругъ горы; называется же эта пропасть «Жидовскимъ Скачкомъ» по слѣдующему случаю: Когда множество жидовъ должны были однажды дѣлать этотъ переходъ случилось это ночью, — вдругъ на встрѣчу имъ многочисленный отрядъ мавровъ; ни тѣмъ, ни другимъ нельзя было отступать; произошло столкновеніе; много людей съ обѣихъ сторонъ сброшено было въ пропасть. При этомъ погибло столько же мавровъ, сколько и жидовъ; но мавры назвали это мѣсто жидовскимъ скачкомъ; это названіе сохранилось до настоящаго времени. Прежде чѣмъ пуститься чрезъ этотъ опасный переходъ Рейсъ Мурадъ имѣлъ благоразуміе удостовѣриться, не ѣдетъ ли кто на встрѣчу къ нимъ. Онъ сталъ кричать во всё горло, нѣтъ ли тамъ кого, — и не получивъ отвѣта выѣхалъ вперёдъ по закраинѣ; но прежде предупредилъ своихъ спутниковъ, чтобъ они болѣе довѣрялись инстинкту своихъ лошадей, чѣмъ себѣ. Два мавра ѣхали позади бѣлыхъ невольниковъ для охраненія ихъ. Когда они всѣ уже выѣхали на узкую тропинку на краю бездны, вдругъ лошадь подъ Гэрри Блоунтомъ начала пугаться. Лошадь была молодая, недавно выѣзженная на пустынныхъ равнинахъ и никогда еще не ѣзжавшая по горамъ. Другія лошади взбирались чрезвычайно осторожно, между тѣмъ, какъ лошадь подъ Гэрри, вдругъ остановилась, отказываясь идти вперёдъ. Въ подобномъ мѣстѣ всадникъ имѣетъ полное основаніе встревожиться экцентрической выходкой своей лошади и Гэрри собирался уже соскочить на земь, вдругъ лошадь попятилась назадъ, словно намѣревалась сдѣлать на право кругомъ и скатиться внизъ. Молодой англичанинъ былъ позади всѣхъ товарищей, какъ разъ за нимъ ѣхалъ мавръ. Испугавшись за свою невредимость мавръ ударилъ ружьёмъ заупрямившуюся лошадь, чтобы заставить её идти вперёдъ. Вмигъ несчастное животное словно обезумѣло и поскользнувшись, очутилось задними ногами на самомъ краю пропасти раскачиваясь всею тяжестью тѣла надъ бездною, а съ нею вмѣстѣ и всадникъ, уцѣпившійся за ея шею на той же опасной и скользкой окраинѣ. Лошадь дѣлала сверхъестественныя усилія, чтобы не упасть въ бездну. Мордою и передними ногами упираясь о дорогу, она съ отчаяніемъ усиливалась, чтобы снова стать въ прежнее положеніе. Въ эту страшную минуту всаднику пришло въ голову необыкновенное соображеніе для спасенія своей жизни. Ухватившись за уши лошади, онъ приподнялся, поставилъ ногу на самый край пропасти, потомъ перепрыгнулъ чрезъ голову лошади, какъ разъ въ ту минуту, когда она потеряла равновѣсіе. Еще минута — несчастное животное полетѣло въ океанъ; съ глухимъ ропотомъ раздѣлились волны, когда ударилось по нимъ тяжелое безжизненное тѣло. Остальная часть узкаго уступа была пройдена безъ особеннаго труда. Когда всѣ благополучно совершили этотъ путь, товарищи стали радостно поздравлять Гэрри съ счастливымъ избавленіемъ отъ неминуемой повидимому опасности. Молоденькій мичманъ всё время безмолвствовалъ. Благодарныя чувства къ Богу до того переполняли его душу, что онъ не могъ уже обращать вниманія на слова людей. Вечеромъ на второй день послѣ перехода чрезъ жидовскій скачокъ, Рейсъ Мурадъ съ своею свитою подъѣхалъ къ Могадору. Но было слишкомъ поздно; ворота уже заперты; надо ждать завтрашняго утра. Гэрри, Колинъ и Билль почти во всю ночь не могли глазъ сомкнуть. Воспоминаніе о претерпѣнныхъ страданіяхъ въ африканской пустынѣ и еще болѣе надежда на скорое освобожденіе не давали имъ заснуть. Они встали вмѣстѣ съ разсвѣтомъ, нетерпѣливо, желая вступить въ городъ и узнать окончательное рѣшеніе своей судьбы. Но Рейсъ Мурадъ хорошо знакомый съ мѣстными обычаями не позволялъ имъ входить въ городъ: ему было извѣстно, что ранѣе какъ чрезъ три, четыре часа никакъ нельзя тамъ приступать къ дѣлу.
Бѣднымъ плѣнникамъ показались эти, три часа цѣлымъ вѣкомъ. Мысль о возможности скораго освобожденія до такой степени волновала ихъ, что всякая минута замедленія приводила ихъ въ отчаяніе. Вдругъ они почувствовали радостное облегченіе, когда увидѣли Рейса Мурада возвращавшагося изъ города. Отдавъ необходимыя приказанія, онъ выѣхалъ вперёдъ своей свиты прямо къ городскимъ воротамъ. Проѣхавъ нѣсколько узкихъ улицъ и завернувъ за уголъ, наши моряки увидѣли флагъ развѣвающійся надъ кровлею одного дома; и видъ этого флага преисполнилъ невыразимой радостью ихъ сердца: то былъ флагъ Старой Англіи! Онъ развѣвался надъ домомъ англійскаго консула. При этомъ радостномъ зрѣлищѣ три моряка испустили громкіе восторженные крики и бросились въ толпу мавританскихъ мущинъ, женщинъ и дѣтей, сообравшихся вокругъ нихъ. Рейсъ Мурадъ постучался въ ворота консульства; въ ту жь минуту ворота отворились и бѣлые невольники бросились во дворъ. Вдругъ изъ дома также быстро выбѣжало двое людей — то были Теренсъ и Джимъ. Прекрасной благородной наружности джентльмэнъ лѣтъ около пятидесяти выступилъ вперёдъ и взявъ за руки Гэрри и Колина поздравилъ ихъ съ возвращеніемъ свободы. Присутствіе Теренса и Джима въ могадорскомъ консульствѣ скоро объяснилось. Арабскій гуртовщикъ, купивъ ихъ у купцовъ, немедленно доставилъ въ Могадоръ и получилъ отъ англійскаго консула, назначенный за нихъ выкупъ: Джиму и Теренсу была возвращена свобода. Тогда онъ обѣщалъ перекупить и остальныхъ плѣнниковъ и также доставить ихъ въ Могадоръ. За тѣмъ произошла извѣстная уже исторія. Консулъ безъ всякихъ отговорокъ заплатилъ обѣщанный выкупъ и за Гэрри, Колина и Билля, но не считалъ себя вправѣ расходывать правительственныя деньги на выкупъ крумана, который не былъ подданнымъ Англіи. Услышавъ это, бѣднякъ впалъ въ глубокое отчаяніе при мысли о вѣчномъ рабствѣ предстоявшемъ ему. Не могли равнодушно смотрѣть на эту непритворную скорбь его старые товарищи по несчастью. Они обѣщали ему, что и онъ будетъ свободенъ. Каждый изъ мичмановъ имѣлъ богатыхъ родственниковъ въ отечествѣ своёмъ, къ которымъ могъ обратиться за деньгами и потому они надѣялись, что въ Могадорѣ найдётся богатый купецъ, который дастъ имъ взаймы извѣстную сумму. Въ этомъ разсчетѣ не было ошибки: на другой же день были улажены всѣ затрудненія на счетъ освобожденія крумана. Консулъ разсказалъ объ этомъ дѣлѣ многимъ купцамъ иностранныхъ державъ; тотчасъ составилась подписка и такимъ образомъ безъ труда набрана была требуемая сумма. Для трёхъ мичмановъ, открытъ былъ полный кредитъ для всего необходимаго и они ждали только прибытія англійскаго корабля, чтобъ отправиться къ роднымъ берегамъ. Не долго пришлось имъ ждать; очень въ скоромъ времени, высокія мачты британскаго военнаго корабля набросили тѣнь на воды Могадорскаго залива. Мичманы и Джимъ немедленно заняли приличныя имъ мѣста, а матросъ Билль и круманъ, товарищъ ихъ, были съ радостью приняты въ число экипажа корабельнаго.
Впослѣдствіи всѣ трое изъ молодыхъ мичмановъ достигли важнаго званія и большихъ почестей въ морской службѣ. Счастливая судьба часто сталкивала ихъ въ жизни. Съ весёлымъ смѣхомъ вспоминали они то время — нѣкогда предметъ ужаса и отвращенія — когда они были новичками въ наукѣ рабства, называя себя «мальчиками въ плѣну» у бедуиновъ Сахары.
- ↑ На арабскомъ языкѣ слово Самумъ или Симумъ означаетъ ядъ. Весьма справедливо онъ названъ ядовитымъ потому что дѣйствуетъ гибельно на тѣло посредствомъ органовъ дыханія. Люди, которые подверглись его дѣйствію, умираютъ съ признаками отравленія, похожими на холерическіе. Отъ того Бедуины называютъ Самумъ Чернымъ, а холеру желтымъ вѣтромъ.
- ↑ Полагаютъ, что причина необыкновеннаго размноженія гіенъ въ пустынѣ происходитъ отъ того, что бедуины думаютъ, будто европейскіе колдуны превращаются въ гіенъ, и не убиваютъ ихъ.
- ↑ Каждый верблюдъ принимаетъ на себя столько грузу, сколько въ силахъ нести; нагруженный сверхъ силъ, онъ не встанетъ съ мѣста, пока не снимутъ лишнюю тяжесть. Большой верблюдъ несётъ отъ 25 до 30 пудовъ груза и идётъ въ день отъ 10—12 часовъ.
- ↑ По свидѣтельству очевидцевъ позднѣйшихъ времёнъ, это мнѣніе не имѣетъ правдоподобія, потому что вода въ желудкѣ верблюда есть ни что иное, какъ вонючая, гноевидная жидкость, смѣшанная съ полу сваренною нищею. Достовѣрно только то, что съ помощью природнаго водохранилища, верблюдъ можетъ отъ трёхъ до семи дней терпѣть жажду, если только отправляясь въ путь успѣлъ напиться вдоволь, точно также онъ можетъ терпѣть голодъ въ продолженіи двухъ дней, втягивая въ себя жиръ изъ горба.